Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

I. Воеводские товарищи 1702 и 1705 годов

Указ о разделении России на губернии застигал ту форму местного управления, которая развилась еще в XVII веке – правивших уездами воевод. Однако на рубеже и затем в самом начале XVIII столетия мы встречаемся с попытками внести изменения в объем и значение воеводской власти. В 1699 году, с учреждением Московской бурмистерской палаты и земских изб по городам, из сферы воеводского ведомства было изъято законом посадское население городов. Вскоре за этой реформой последовала и другая попытка – поставить воеводскую власть на иные основания, призвать местное земское общество в липе дворянства к участию в местной администрации, придать органам этой администрации столь любимое преобразователем коллегиальное устройство и сделать воеводу лишь председателем уездной административно-судебной коллегии. Эти перемены в устройстве уездного управления проводились, можно сказать, накануне учреждения губерний указами 1702 и 1705 годов о воеводских товарищах. Так как в состав губернской административной иерархии должны были вдвинуться с 1707 года уездные воеводы, власть которых подверглась только что воздействию этих указов, то и важно выяснить вопрос, насколько осуществилось это воздействие на практике, подверглась ли действительно воеводская власть тому ограничению со стороны выборных товарищей, какое имелось в виду указами, или практика продолжала сохранять старые черты вопреки закону, как это нередко случалось в эпоху реформы Петра. Вопрос интересен еще и потому, что в этих выборных товарищах не без основания видят домашний прецедент, для того заимствованного из прибалтийских провинций института, каким был институт ландратов 1713 года, преследовавший те же цели участия представителей местного общества, но уже в более широком масштабе – не в уезде только, но в губернском управлении, и ограничивавший власть не воеводы, а губернатора. Между тем до сих пор не потеряла еще своего значения давно уже высказанная жалоба проф. Градовского, заметившего, что «к сожалению, невозможно проследить деятельность этих новых учреждений (воеводских товарищей); местные архивы ничего не опубликовали относительно этого времени, да и наука наша слишком мало обращает внимания на этот период» [1] .

Первый из упомянутых выше указов, 10 марта 1702 года, стоит в связи с окончательной отменой губных старост [2] . Упраздняя последних, он предписывал дворянству «уездами», т. е. уездными обществами, избирать из своей среды «добрых и знатных людей» в товарищи к воеводе в количестве от двух до четырех, смотря по значительности города, с тем чтобы протоколы выборов («выборы за руками») были присланы в Московский судный приказ. Этим избранным воеводским товарищам предписывалось «ведать всякие дела и указ чинить с воеводами обще»; подпись каждого под общим решением должна была свидетельствовать о таком коллективном участии. Единоличное решение дел воеводой отныне запрещалось [3] .

Таким образом, этот указ вводил в областное управление две новости: во-первых, это управление переставало быть единоличным и должно было сделаться коллегиальным. На место воеводы становилась теперь коллегия, состоявшая, по крайней мере, из трех членов, в которой воевода играл только роль председателя. Коллегиальная форма управления не была безызвестна и в русской области в XVII веке, когда в более значительные города назначались к воеводе товарищи. Но такое многоличное управление было тогда далеко не повсеместным, существуя только в больших городах, а затем и самый коллегиальный порядок не был вполне обязательным. Воеводе предписывалось с товарищами государевым делом промышлять сообща, однако это не мешало им распределять иногда между собою различные сферы областного управления в единоличное заведование, а правительству было решительно все равно, как воевода с товарищами правят, коллегиально или разделивши всю сумму дел по частям, лишь бы только они правили дружно и согласно [4] . Закон 1702 года не развивал еще коллегиальной формы в ее подробностях, не вносил пока еще в нее строгой определенности и не устанавливал еще принципа решения дел большинством голосов; но он делал уже коллегиальную форму областного управления повсеместной и требовал обязательного участия в решении дел всех членов коллегии.

Во-вторых, этот указ вводил в областное управление земский элемент в сословной форме, заменяя бюрократическое единоличное воеводское управление сословно-бюрократическими коллегиями, в которых выборные от землевладельцев дворяне уезда должны были заседать под председательством назначенного от правительства воеводы. Создавались, таким образом, сословно-бюрократические областные учреждения, несколько похожие по своему составу на такие же учреждения, заведенные Екатериной II в 1775 году: те и другие были основаны одинаково на сочетании элемента земского выбора с элементом правительственного назначения. Этот земский элемент с сословным характером не был чужд областному управлению и прежде, входя в него в виде губного старосты, избираемого из дворян первоначально всеми классами уездного общества, а затем во второй половине XVII века преимущественно дворянством же. Но особенность указа 1702 года заключалась в том, что он расширял компетенцию земского элемента в лице воеводских товарищей сравнительно с компетенцией губного старосты, распространяя ее на все отрасли областного управления.

К сожалению, бумаги Московского судного приказа, в котором было сосредоточено все дело об упразднении губных старост и замене их выборными воеводскими товарищами и в который должны были присылаться избирательные протоколы из уездов – не сохранились за это время или, по крайней мере, еще не разысканы. Тем большую цену получают уцелевшие отрывочные документы, находящиеся в делах Разрядного приказа в Московском архиве Министерства юстиции и дающие возможность почерпнуть кое-какие сведения об исполнении указа 10 марта 1702 года на практике. В июле того же 1702 года Разряд получил уведомление из Московского судного приказа о том, в каких городах были избраны дворянскими обществами воеводские товарищи. Оказывается, что по 22 июля 1702 года выборы были произведены в очень немногих, всего лишь в десяти, городах, а именно: Зубцове, Твери, Ржеве Владимировой, Вязьме, Рузе, Мценске, Дедилове, Туле, Крапивне и Ростове. Выборы продолжались в течение 1703 года, когда были избраны товарищи в Вологде и Великих Луках, и не были закончены еще в конце 1704 года, когда отдавались распоряжения об их производстве в Нижнем Новгороде и в Арзамасе. Из всех этих городов в Твери, Туле и Вологде было выбрано по трое, в Вязьме один, а во всех остальных по два товарища. По случайным выражениям документов участие уездных дворянских обществ в выборах можно считать вполне доказанным. Так, об избрании великолуцких товарищей воеводская отписка гласила, что им «по выбору лучан окладчиков с дворяны велено быть на Луках Великих с воеводою». Значит, выборы производило уездное дворянское общество с своими предводителями, «окладчиками», во главе. Трое вологодских товарищей были избраны «по выборной заручной челобитной» города Вологды помещиков и вотчинников. Выборная заручная челобитная – коллективное ходатайство о назначении или об утверждении упомянутых в ней кандидатов, скрепленное руками, т. е. подписями ходатайствующих – это одна из форм древнерусских выборов, уцелевшая и до сих пор в наиболее консервативной из всех сфер русской жизни, церковной, где прихожане подают иногда коллективную просьбу о назначении на открывающуюся церковную должность прихода намеченного ими кандидата, которая так и называется «заручной». Очевидно, что такая форма соединяет в себе начало выбора с началом назначения; общество избирает и предлагает кандидата, которого утверждает и назначает правительственная власть. При этом возможна, разумеется, борьба партий, представляющих разных кандидатов, пример которой мы встречаем при выборе воеводских товарищей. Дворянство в Мценске разделилось на две партии: одна подала заручную челобитную, по которой и провела в воеводские товарищи некоего Игнатья Ползикова. Другая подала челобитную, в которой заявляла протест, указывала, что первую подписали утайкою только «свойственники и советники» его, Игнатья, не считала эту челобитную правильной, называя ее «утаенным ходатайством», и просила Ползикова сменить, не предлагая, однако, никакого своего кандидата и предоставляя назначение товарища на место Ползикова – самому правительству. Чем кончилась эта любопытная распря, из бумаг не видно. Следует при этом заметить, что в Разряде произведен был подсчет лиц, подписавших ту и другую челобитные, по которому оказалось, что за Ползикова просило всего 20 голосов, а число его противников доходило до внушительной цифры 44. В этом подсчете нельзя не видеть хотя бы проблеска мысли о значении большинства голосов при выборах [5] .

Отрывочность документов не позволяет сказать окончательно, во скольких вообще городах состоялись выборы. Впрочем, другой из упомянутых указов, изданный 19 января 1705 года [6] , дает возможность сделать заключение, что реформа, задуманная в 1702 году, осуществилась далеко не полно, и не полно в двух отношениях. Во-первых, товарищи к воеводам из дворян были избраны не везде. Во-вторых, в тех городах, где товарищи были действительно избраны, была сужена на практике сфера их деятельности, и указ 1702 года был понят так, что коллегиальным порядком должны были решаться не все дела, а только так называемые «челобитчиковы», т. е. частные, неказенные дела. Соответственно этому указ 1705 года и преследовал две цели: во-первых, распространить институт воеводских товарищей повсеместно. Но, очевидно, оказывалось так мало надежды на выбор их обществом, что правительство предписывало этим указом выбрать себе товарищей из местного уездного дворянства самим воеводам, не отказываясь, таким образом, все-таки от мысли привлечь, хотя бы и принудительным путем, земских людей к участию в областном управлении. «А в которых городах с воеводами товарищей нет, – гласил указ, – и тем воеводам выбрать в товарищи к себе тех городов из помещиков… человека по два». Второю задачею указа 1705 года было расширение компетенции воеводских товарищей, слишком суженной в действительности, которая свела ее лишь на одни «челобитчиковы» дела. Указ распространял ее теперь также и на другую, и притом несравненно более значительную, долю «государевых» дел областного управления, важную отрасль которых составляли денежные сборы в той, конечно, мере, в какой финансовое ведомство оставалось за воеводами после указов об учреждении Бурмистерской палаты и земских изб. «Быть им (товарищам) с ними, воеводами, по-прежнему у челобитчико-вых дел, да им же быть и у всяких его, государевых, дел и у денежных всяких сборов». Указ грозил в заключение, как воеводам, так и товарищам одинаково суровой ответственностью за неправду в челобитчиковых всяких делах и за «замедление и по-норовку» в денежных сборах. Таким образом, указ 1705 года расширял сферу ведомства уездной коллегии, подчиняя ей всю совокупность дел уездного управления.

Из нескольких бумаг Разряда видно, что по этому указу появились воеводские товарищи в следующих городах: Данкове, Полатове, Боровске, Масальске, Серпейске, Брянске, Муроме, Старом Осколе, Черни, Чернавске, Хотмыжске, Путивле, Ефремове и Ярославле. Были, действительно, случаи назначения товарищей самим воеводой, как того требовал закон. «И по твоему, великого государя, указу, – пишет в Разряд данковский воевода, – я, холоп твой, из московских чинов из дворян выбрал Лукьяна Иванова сына Хомякова, Ивана Кондратьева сына Сафонова к твоим, в. г., делам». «Выбрал я холоп твой, – сообщает ефремовский воевода, – в товарищи к себе из ефремовских помещиков, из городовых людей отставных Никифора Иванова сына Ковешникова, Ивана Сидорова сына Сапронова и велел им у всяких твоих, в. г., и у челобитчиковых дел и у денежных сборов быть в Ефремове с собою вместе мая 1 числа нынешнего 705 года» [7] . Но гораздо более часто встречается иной порядок назначения товарищей, непредусмотренный совсем указом, а именно назначение их непосредственно самим приказом, которым в этом случае является Разряд. Так, иногда «отпускались» из Разряда вторые товарищи в те города, в которых воеводы выбрали себе только по одному человеку. Но нередки были также случаи «отпуска» в города и всего состава товарищей. По сохранившимся документам мы можем отчасти проследить и самую процедуру такого назначения из Разряда. В июле 1705 года в этом приказе была сделана справка, по которой оказалось, что в некоторых городах, а именно в Боровске, Масальске, Серпейске, Брянске и Муроме, воеводы выбрали к себе только по одному товарищу. В Разряде был составлен список свободного служилого контингента под заглавием: «И для того, кому быть в тех городах с воеводами в товарищах по другому человеку, пописаны например», заключавший в себе всего 11 имен. Из этих одиннадцати названных в докладе кандидатов тогдашний начальник Разряда известный Т. Н. Стрешнев выбрал пять человек, помечая против имени каждого тот город, куда он назначался. Встречаются также случаи, когда оба порядка назначения сталкивались. В Хотмыжске воевода выбрал к себе в товарищи двоих из местных служилых людей. Между тем в город явился товарищ, назначенный из Разряда, также из хотмыжан. Разряд, получив об этом донесение воеводы, предписал последнему обоих выбранных им к себе товарищей отправить в полковую службу, и таким образом преимущество осталось за назначением из приказа. Наоборот, в другом совершенно таком же случае, имевшем место в г. Ефремове, отозван был товарищ, присланный из Разряда, и оставлены выбранные воеводой двое из отставных ефремовцев. Разница в образе действий Разряда объясняется экономией относительно служилого контингента: во втором случае преимущество отдано было товарищам, выбранным воеводою, потому, что они были отставные, тогда как посланный из Разряда жилец Рославлев оказался еще годным к военной службе [8] . Кандидаты в товарищи, имена которых фигурируют в списках, составлявшихся в Разряде при их назначении, брались из разных категорий служилых людей. Здесь были и московские чины, и городовые, и отставленные уже от службы, и взятые из полковой службы, и «нетчики 1704 года», т. е. служилые люди, не явившиеся на службу в год, предшествующий изданию указа. По документам, к сожалению, не всегда видно, насколько при этих назначениях принималась во внимание поземельная связь воеводских товарищей с тою местностью, куда они назначались. Не видно также и их челобитных о назначении, подобных тем, какие в XVII веке подавались служилыми людьми, просившими мест по областному управлению.

Итак, насколько можно судить по приведенным данным, указ о выборе воеводских товарищей местными уездными дворянскими обществами на практике не получил широкого осуществления. Товарищи были избраны далеко не везде, и самая их компетенция была сужена. Через несколько лет выборы служилым обществом были заменены назначением, которое предоставлено было делать самому воеводе из местного служилого общества. Назначение воеводой, в свою очередь, уступало на практике место непосредственному назначению из приказа. Таким образом, указ 1702 года не воскресил разрушающихся уездных дворянских миров, и если оживил их, то очень немного. В смысле привлечения местного общества к делу местного управления его можно считать неудачным.

Так же мало успеха имела и другая сторона указов 1702 и 1705 годов, а именно: введение коллегиального порядка в областное управление. Правда, этот порядок был теперь сделан общим и обязательным для всех областных единиц России. Но самое начало коллегиальности не было более развито или точнее определено, чем как оно было известно в XVII веке. Принцип решения большинством голосов не был еще введен, и весь ход дела предоставлялся единодушию коллегии, уживчивости воеводы с товарищами и умению их ладить друг с другом. Вот почему между воеводами и их выбранными товарищами стали разыгрываться совершенно такие же сцены, какие известны нам из истории воеводского управления XVII века. В товарищи к великолуцкому воеводе Афанасию Тимирязеву были в 1703 году избраны двое великолуцких дворян: Федор Обрютин и Сила Назимов. «И они де, Федор и Сила, – писал на них в приказ воевода, – пришед в приказную избу, подьячим и приставом говорят и всячески устращивают», заставляя их ходить ежедневно по несколько раз к себе на дом в подгородную деревню. Дела челобитчиковы они слушают, и челобитные подписывают без него, воеводы. «И от таких их, Федоровых и Силиных, налог и утеснения, – заключает воевода свой донос, – великого государя всяким делам чинится остановка и замедление». В свою очередь, эти товарищи принесли жалобу на воеводу: он отстраняет их от самого производства дел, допуская только к решению. «Только де вам вершить дела со мною, – сказал им воевода, прочтя государеву грамоту об участии товарищей с ним в управлении, – а до вершенья дел и дела де вам нет». Значит, воевода истолковал указ о товарищах так, что последние должны вступать в производство дела только в момент его решения, а до всех предварительных стадий им не должно было касаться. Далее товарищи писали, что воевода запер дела в шкафах за своею печатью, в приказную избу мало ходит, всякие дела делает один, а им без себя в приказную избу ходить не велит, подьячим запретил их слушаться, так что те отказывают им с невежеством [9] . Путивльский воеводский товарищ жаловался в приказ, что у них с воеводой во всем несогласие и ссора, от чего во всяких делах чинится «мотчанье». Товарищ написал было по одному делу отписку в приказ, воевода «изодрал» эту отписку и запретил подьячим писать какие-либо бумаги по требованию товарища [10] .

Эта коллегиальная система областного управления просуществовала, по-видимому, недолго. По указам 1702 и 1705 годов не устанавливалось определенного срока должности воеводских товарищей, и можно думать, что эта должность имела такой же бессрочный характер, как, например, должность губного старосты. Когда были выбраны местным дворянством товарищи к великолуцкому воеводе, в грамоте из Судного приказа, санкционировавшей эти выборы, повелевалось быть с этими товарищами «у татиных и разбойных, и убивственных дел, и у истцовых всяких исков» настоящему великолуцкому воеводе Афанасью Тимирязеву «и впредь будущим воеводам» [11] . Значит, должность воеводского товарища рассматривалась как постоянная относительно переменной должности воевод, которые назначались обыкновенно на два года. Итак, нельзя предполагать, чтобы должность товарищей исчезла потому, что товарищам, выбранным в 1702-м или получившим назначение в 1705 году окончился какой-либо срок, а новых выборов и назначений не происходило. Полномочия товарищей 1702 и не прекращались. Но юридически не прекращенный и не отмененный институт заглох на практике, не привившись к жизни. В понижении деятельности уездных дворянских обществ, под влиянием удара, нанесенного им учреждением регулярной армии, заменившей прежние уездные дворянские полки, в отсутствии из уезда служилых людей, отвлеченных войной, проходившей в те годы свою наиболее тяжелую фазу, наконец, в непривычке к коллегиальному порядку воевод, насколько возможно старавшихся стеснить и отстранить товарищей от разделения с ними власти и связанных с нею выгод, – вот условия, в которых надо искать причин неудачи и кратковременности института.

В следующие за 1705-м годы, еще до переименования воевод в коменданты, деятельности товарищей в областном управлении почти не заметно.

II. Коменданты и обер-коменданты

Иностранный термин «комендант» заимствован из администрации Прибалтийского края; его первое появление в русском административном языке совпадает именно со временем завоевания этого края. В 1703 году воеводам городов, приписанных к олонецкой верфи (Пошехонье, Белоозеро, Каргополь), было велено быть во всем послушными указам губернатора новозавоеванной области кн. Меншикова, которые должны были передаваться им через олонецкого коменданта [12] . В 1706 году Яков Римский-Корсаков, занимавший еще в 1703 году должность копорского воеводы, называется копорским комендантом [13] . Название «воевода» постепенно заменяется новым, сначала в отдельных случаях; а затем с 1711 года название «комендант» делается общим для всей тогдашней России. В 1709 и 1710 годах Галичем управлял стольник и воевода А. Я. Новосильцев; но уже с января 1711 года он титулуется стольником и комендантом [14] .

Какое значение имела эта перемена? Заключалось ли в этом случае все нововведение только в перемене административной номенклатуры? Сравнение прежнего воеводы с комендантом как будто подтверждает эту мысль, и нельзя даже сказать, чтобы новое название упрочилось и чтобы старое заменилось им окончательно. И после 1711 года термины эти постоянно смешиваются, и один появляется на месте другого даже в официальных актах. Так, например, калужский комендант Петр Зыбин в 1712 году называется то комендантом, то воеводой в одном и том же документе [15] .

Комендантов мы встречаем в тех городах, в которые обыкновенно назначались воеводы, и, как показывают приведенные выше примеры, прежний воевода переименовывался в коменданта. И обязанности, возложенные на комендантов, были совершенно те же, какие возлагались и на воевод. Какой-нибудь общей регламентации комендантской должности издано не было, как ее не существовало и для воевод XVII века, получавших каждый свой особый наказ. Когда знакомый уже нам Я. Римский-Корсаков был переименован из воевод в коменданты, ему дана была инструкция, из которой можно видеть, в чем заключались обязанности коменданта. Ему предписывалось вообще всякие дела управлять, «применяяся к наказам прежних воевод»; а затем инструкция ближе определяет его функции. Как и у воевод, они были главным образом двоякого рода: финансовые и судебные. Инструкция предписывает ему произвести перепись тяглого населения подведомственной ему территории, далее возлагает на него заботу о производстве всяких сборов, прямых и косвенных, с тем чтобы он выбрал всю накопившуюся прежнюю недоимку и отнюдь не допускал образования новой. Наконец, ему поручается также и судебное ведомство в его округе [16] .

С тою же физиономией финансового агента и судьи, напоминающей воеводу XVII столетия, выступает комендант и при наблюдении его деятельности в действительной жизни, как ее обрисовывают сохранившиеся до нас документы комендантского управления. Он наблюдает за целостью казенного имущества [17] . Он понуждает все классы населения отбывать лежащее на каждом из них тягло, выставлять военный и рабочий контингент и исполнять прочие повинности, натуральные и денежные. Комендант исполняет также и экстраординарные казенные поручения: например, сдает в подряд поставку корабельного леса, производит закупку лошадей, заготовляет сено для проходящих по его уезду воинских команд, отправляет дальше к Петербургу пришедший по реке корабельный лес и т. п. [18]

Сохранилось также много памятников и судебной деятельности комендантов. Комендант производит судебные разбирательства по делам гражданским и уголовным. С другой стороны, и в судебной области он также действует как исполнительный агент высшего правительства, осуществляя судебные приговоры высших инстанций. Так, например, он производил «отказы» имений по приговорам Поместного приказа [19] .

Так же мало, как у воеводы, в руках коменданта была развита полицейская функция, и едва ли во многих случаях она переступала за пределы полиции безопасности. Военною властью комендант обладал не всегда, а лишь в тех случаях, когда в его городе находился гарнизон. Гарнизоны и состояли обыкновенно под командою комендантов [20] . Но вообще вопреки своему военному названию, должность эта имела более гражданский, чем военный, характер, точно так же, как и должность воеводы в XVII веке. На ее гражданский характер указывает, между прочим, обязанность коменданта выставлять «вместо своей персоны» в ряды войска «даточного» – знак, что, служа комендантом, он не считался на действительной военной службе [21] .

Итак, по тем функциям, которые комендант должен был исполнять, он ничем не разнится от воеводы середины XVII века; а по тем отношениям, в каких стоял комендант к посадскому населению, он гораздо более напоминает воеводу именно середины, чем конца этого века, когда из финансовой и судебной власти воевод было изъято посадское население. Коменданту население посадов оказывается подведомственно в обоих этих отношениях, совершенно вопреки целому ряду указов, изданных в эпоху учреждения Ратуши. Никакого особого указа о подчинении посадских людей комендантам не сохранилось, и вернее объяснять дело так, что посадское население оказалось в ведомстве коменданта не вследствие издания какого-нибудь нового указа, а потому, что изданные не были в силах отменить порядки, сложившиеся долгим временем, и, с одной стороны, отучить прежнего воеводу налагать свою руку на город, а с другой – отучить горожан обращаться к воеводе. Уцелевшее делопроизводство «приказных изб», т. е. комендантских, и «земских изб», т. е. бурмистерских канцелярий, показывает их взаимные отношения. Комендант понуждает посадское население к отправлению казенных повинностей так же, как и всякое другое. Так, например, бежецкий комендант постоянно беспокоит бежецких земских бурмистров присылкою к ним указов: то о выборе добрых посадских к приему провианта и фуража, то о выборе кузнецов, плотников и других работников для отсылки их в Петербург, то об изготовлении подвод «под шествие царского величества» или «светлейшего князя» [22] .

Но комендант же и судит посадских людей. В иных случаях он представляет из себя апелляционную инстанцию, куда восходят дела по жалобам недовольных на решения бурмистров. Вдова бежецкого посадского человека Самойлова по делу о наследстве покойного мужа била челом бежецким земским бурмистрам на завладевшего этим наследством деверя. Но когда ей показалось, что те решили дело несправедливо, «дружа и норовя» ответчику, она перенесла его к бежецкому коменданту, который и вытребовал к себе все производство по этой тяжбе из бежецкой земской избы [23] . Комендант производит суд между посадскими людьми также и в качестве первой инстанции по делам как уголовным, так и гражданским. Притом уголовные дела, поступающие к коменданту, – иногда самого неважного свойства, разобрать которые могли бы беспрепятственно и в земской избе. Так, в 1712 году двое бежецких посадских судились у коменданта в нанесении одному другим побоев. Тот же комендант разбирал процесс между посадскими людьми братьями Кузнецовыми, из которых один обвинял другого в назывании его вором. Посадские люди ведут перед комендантом тяжбы о приданом, о спорной дворовой земле, о займе и т. п. [24] Наконец, посадские люди обращаются к коменданту с жалобами на неправильные действия своих выборных властей и по делам городского управления. Разумеется, по большей части речь в этих жалобах идет о несправедливой раскладке или неправильном сборе податей, что и было главным предметом деятельности выборной городской администрации. Так, например, бежецкие кузнецы жаловались на земских бурмистров и земских старост в том, что эти бурмистры и старосты несправедливо отягощают их повинностями и «бьют на правеже смертно». Другой пример: в 1714 году к тому же бежецкому коменданту поступило коллективное челобитье всего бежецкого посада на своих же окладчиков, выбираемых для раскладки податей, падавших на посад. В этом челобитье посадские люди просили коменданта взять окладчиков в приказную избу и допросить их о неправильной раскладке податей. Таким образом, сами же посадские люди втягивали коменданта в сферу своего самоуправления, и комендант вмешивался в него не менее прежнего классического воеводы [25] . Врезаясь клином в область городских интересов, комендантская власть только увеличивала еще антагонизм между различными экономическими слоями посадского населения, в особенности если комендант позволял себе различные злоупотребления. Так «малоплателыцики» города Калуги жаловались в Сенат на своего коменданта, что он неравно относится к интересам состоятельных и маломочных классов посада: болыпеплатежным дружит и норовит, а им, малоплателыцикам, чинит великую налогу, сковав, держит их в приказной избе за решеткою и бьет на правеже босых перед приказом более десяти недель [26] . Недаром жители города Ростова, освобожденные от некоторых сборов, хлопотали перед Сенатом об отправке из Сената указа вновь назначенному коменданту с известием о такой льготе для того, «чтоб им впредь от того коменданта в какой изневоле не быть» [27] . При таком отношении коменданта к посаду известный указ 1714 года о порядке судебных инстанций, которым повелевалось «всяких чинов людям» (без всякого исключения для посадских) о всяких делах подавать свои челобитные комендантам, не вводил ничего нового сравнительно с практикой; он только игнорировал совершенно прежние указы об изъятии посадского населения из судебного ведомства воевод, не осуществленные жизнью [28] .

Итак, комендант начала XVIII столетия близко напоминает собою воеводу середины XVII. Те же обязанности, та же сфера ведомства; то же отношение к управляемому населению и те же жалобы со стороны последнего: «взял он, комендант, нападками своими хлеба 25 четвертей, и тот хлеб на мирских подводах к нему отвезли; да он же, комендант, взял с них нападками своими денег 25 рублей, да вместо праздничных баранов берет с них по полуполтине за барана… да к нему ж, коменданту, ездит неведомо какая старица… в деловую пору на их мирских подводах» и т. д. [29] Однако, как не ясно из-под оболочки петровского коменданта сквозит московский воевода, – введение комендантского управления не было простою переменою слов. Оно стояло в связи с общим переустройством областной администрации в ту эпоху.

По некоторым уцелевшим отрывочным документам можно догадываться, что, когда правительство Петра приступило к первой, губернской областной реформе, у него был составлен довольно стройный план губернского устройства, который и можно восстановить по этим документам. План этот заключался в следующем. Во главе каждой из восьми громадных областей, на которые разделена была Россия, должен был стать губернатор – правитель всей суммы губернских дел во всей их совокупности. Под ним среднее место должны были занять четыре «губернские персоны», а именно: обер-комендант, заведующий военным управлением, обер-комиссар и обер-провиант, делящие между собой управление губернскими доходами так, что в руки первого поступают денежные, а в руки второго хлебные сборы и, наконец, ландрихтер, заведующий губернской юстицией. Таким образом, эти четыре персоны делили на четыре доли всю совокупность губернских дел, сосредоточенную в руках губернатора. Под ними предполагалось поставить низшие органы областного управления – уездных комендантов, каждый из которых, будучи подчинен каждой из губернских персон по ее ведомству, сливает в своих руках опять все четыре ведомства в одну совокупность, простирая свою власть на небольшое подразделение губернии – уезд [30] .

Этот план губернской иерархии не осуществился на практике, и устройство областной администрации получило иной, менее сложный вид. Было необходимо заполнить громадную пустоту между губернатором и множеством подчиненных ему уездных комендантов. Проект правительства устанавливал для этой цели среднюю инстанцию из четырех губернских персон, строя ее на начале разделения между ними ведомства по роду дел. На практике в губернскую схему вдвинулась средняя инстанция, построенная на ином начале, на начале территориального разделения. Такою среднею инстанцией стала провинция с обер-комендантом во главе.

Уже в административной практике XVII века замечается стремление соединять города с их уездами в особые группы, «приписывать» несколько городов к одному какому-нибудь главному. Такие группы складывались иногда сами собою, естественным путем, помимо правительственного воздействия. Вокруг значительного города, в особенности если он находился на окраине государства, возникали с течением времени небольшие городки, тесно связанные с главным экономическими и административными отношениями. Некоторые окраинные города, например, Казань, Симбирск, Астрахань, – были окружены целыми плеядами таких пригородов [31] . Административное устройство пригородов бывало различно: иногда они не составляли отдельных административных целых и находились под непосредственным управлением воеводы главного города; иногда в пригороды назначались особые воеводы, находившиеся в различной степени подчинения воеводе главного. Эта степень подчинения проявлялась обыкновенно в двух отношениях: во-первых, в праве назначения воеводы пригорода, иногда предоставляемом воеводе главного города, иногда оставляемом центральным правительством за собой; во-вторых, в большем или меньшем праве непосредственного сношения с центральным правительством.

Но кроме такого естественного образования групп из городов с пригородами, иногда правительство XVII века ради военных целей или удобств администрации прибегало к искусственному соединению отдельных соседних городов, даже и не находившихся между собою в филиальных отношениях пригорода к главному городу. Были различные мотивы для такого соединения. Сюда относятся прежде всего разборы, верстанья и раздачи жалованья уездным служилым людям. Обыкновенно эти операции производились не в каждом городе особо, а для служилого населения целой группы городов из одного какого-нибудь центрального [32] . Точно таким же образом некоторые из городов делались в XVII веке посредствующими инстанциями в сношениях центрального правительства с областями. Грамоты и указы рассылались из Москвы не во все города непосредственно. Так, например, указ отправлялся в Серпухов, и уже на обязанности серпуховской администрации лежало озаботиться рассылкою его в Каширу и Алексин точно так же, как калужский воевода должен был переслать присылаемые к нему экземпляры указа в Перемышль, Мещовск, Воротынск, Масальск, Козельск и Серпейск [33] . В обоих приведенных примерах группы городов, соединяясь ради известных удобств, не складываются еще в прочные и постоянные административные системы, построенные на началах субординации. Тем не менее создаются привычные сочетания соседних городов, и в этих группах выдвигаются города, играющие роль главных мест и центров. Г. Милюков показал, как на окраинах государства под влиянием военных потребностей из таких групп образовались объединенные военным и финансовым управлением округа. Но в конце века начинают слагаться такие административные системы и без военных потребностей, исключительно в административных целях в центральных местностях государства. Так, в 1692 году города Ростов и Переяславль-Залесский были приписаны к Ярославлю. Ярославскому воеводе было предоставлено, во-первых, назначать от себя в эти города воевод, во-вторых, ведать эти города «всякими расправными и татиными, и разбойными, и убивственными делами» – формула, которою обозначалась тогда юрисдикция по гражданским и уголовным делам, составлявшая, главным образом, функцию воеводы в 90-х годах XVII века, когда финансовое управление было изъято из его рук [34] . Через два года к ведомству ярославского воеводы на тех же основаниях были присоединены еще два близких к Ярославлю городка: Углич и Романов [35] . Когда были заведены воронежская, а затем олонецкая верфи, по нескольку городов, доходы с которых были назначены на кораблестроение, были приписаны к Воронежу и к Олонцу, сделавшимся административными центрами для приписанных городов.

Так понемногу административная практика созидала здесь и там комплексы городов с уездами, административные системы, которые вызывались, очевидно, назревшею потребностью в большей стройности иерархии, с одной стороны, и в некоторой децентрализации управления – с другой. В центральном ведомстве, приказе, накоплялась масса мелких и неважных дел, решить которые, однако, представлялось затруднительным вдали от местности, но передать всецело во всем ее объеме власть центрального ведомства в руки местного воеводы не решались; поэтому в отдельных случаях и устанавливалась средняя инстанция в лице воеводы большого, главного города.

В самом конце XVII века предпринята была в более широких размерах попытка децентрализации посредством составления городовых групп в сфере, впрочем, не воеводского, а ратушского управления. В том же году, когда управление торгово-промышленным классом городов было сосредоточено в Московской бурмистерской палате, Ратуше, был издан указ, направленный к рассредоточению той массы дел из городов, которая, очевидно, стала скопляться в этой Ратуше, по местным центрам путем приписки к этим последним группы близлежащих городов. Было поведено «учинить провинции к Великому Новгороду, Пскову, Астрахани и иным таким городам малые города и уезды приписать, которые к которым надлежат». Земские бурмистры «приписных» городов, поставленные в зависимость от бурмистров «настоящих», были лишены права непосредственного сношения с Московской ратушей; по всем делам они должны были получать указы от бурмистров «настоящих» городов. И только уже эти последние могли писать в Москву в том случае, если дело превышало их компетенцию [36] .

В этом указе впервые было упомянуто слово «провинция», и из него же ясно значение этого слова в то время. Так стали называть группу городов, приписанных к одному главному «в присудство», как тогда выражались. При слове «провинция» у нас возникает представление о некотором территориальном целом, рисующееся нам, может быть, даже в виде цветного пятна с определенными очертаниями на употребляемой нами географической карте.

Затем мелькает представление об известной совокупности учреждений, объединяющих это географическое целое в административную единицу. При чтении приведенного выше указа в воображении его современника не возникало ни географического представления, так как он не пользовался географической картой, ни представления о совокупности административных учреждений, так как для управления провинцией в 1699 году не заводилось особых провинциальных учреждений, а оно поручалось местным ратушам главных городов подобно тому, как и самый центральный орган городского управления, общий для всей России – Московская ратуша – был в то же время местным органом, ведающим дела города Москвы. В уме этого современника при слове «провинция» должны были мелькать лишь имена городов, приписанных к главному, и от его памяти зависело, насколько полным мог ему представляться этот список [37] .

Это разделение городов на провинции по указу 1699 года не было общим; оно было только специальным делением городского ведомства, министерства городов, если можно так выразиться, подобно тому, как теперь существуют специальные территориальные подразделения в различных министерствах, например военные, судебные, учебные и т. п. округа. Но во втором десятилетии XVIII века вместе с появлением комендантов мы встречаем такого же рода провинцию и с общеадминистративным характером. До нас не сохранилось никакого общего указа о введении таких провинций, как не дошло, с другой стороны, и указа о повсеместном введении комендантов. Да появление провинций в этот период вовсе и не было общим. Не следует думать, что восемь губерний были правильно подразделены на провинции, как это было впоследствии в 1719 году. Теперь же только там и сям составились группы городов, получившие названия провинций. Можно заметить, что в провинции складывались города, удаленные от губернского центра. Так, в Петербургской губернии группа верхневолжских городов во главе с Ярославлем [38] составила Ярославскую провинцию, округ, настолько выделяющийся из губернии, что при перечислении губерний он иногда упоминается наряду с последними, в виде особой областной единицы. В деловых отметках говорилось, например, так: указы посланы во все губернии и в Ярославскую провинцию [39] . Но это и была единственная провинция в Петербургской губернии; по крайней мере, группа городов, приписанных к олонецкой корабельной верфи, такого названия не носила. В Архангелогородской губернии организовались две провинции из городов, наиболее удаленных от губернского города: Галичская и Устюжская [40] . Всего более образовалось провинций в Московской губернии, целых восемь, а именно: Владимирская [41] ,Ростовская, Костромская [42] , Рязанская [43] , Каширская [44] , Серпуховская [45] , Калужская [46] , Звенигородская [47] . Из этого перечня видно, что некоторые наметившиеся во втором десятилетии XVIII века в этой губернии провинции сохранились и при разделении 1719 года и продолжают существовать в виде губерний и в настоящее время. В Азовской губернии находим две провинции с центрами в Тамбове и в Воронеже [48] . В Казанской обозначились две группы городов на северной и южной ее окраинах с довольно самостоятельным управлением и местными центрами в Нижнем и Астрахани, которые потом составили отдельные губернии: Нижегородскую и Астраханскую. Тот же процесс наблюдается в Смоленской губернии, которая впоследствии и распалась на две самостоятельные губернии: Рижскую и Смоленскую. В Киевской губернии в период времени, о котором идет речь, не находим провинций, вероятно, потому, что здесь сохранилось старинное деление на полки [49] . Итак, одновременно с появлением комендантского управления возникают в различных губерниях особые второстепенные областные единицы – провинции. Это провинциальное деление не было еще таким всеобщим, какое было введено позже, в 1719 году; тем не менее оно было более общим явлением, чем группы приписных городов XVII века. Вся Россия еще не была размежевана на правильные небольшие областные единицы, подобные более поздним провинциям; но провинции сложились уже там, где в них чувствовалась особая потребность.

Теперь предстоит показать, что эти провинции 1712 – 15 годов представляли из себя подразделение общеадминистративного характера. Мы уже видели выше, что в каждом городе с уездом появился с 1711 года комендант, сосредоточивший в своих руках управление всеми классами общества по финансовым и судебным делам. Ему же принадлежала и военная власть над гарнизонами в тех городах, где они были. Там, где образовались провинции, в каждой из них появляется особое должностное лицо, которому подчинены все коменданты провинции: это обер-комендант. Обер-коменданты встречаются также и в главных городах, бывших губернскими, но не провинциальными центрами, как Москва, Казань, Киев, где они были начальниками крепостей и гарнизонов, нося титул обер-комендантов ввиду важности мест, где они находились, и вовсе не будучи областными правителями. Но обер-коменданты, стоявшие во главе провинций, имели именно этот последний характер. Это были провинциальные начальники, и каждая провинция имела непременно своего обер-коменданта [50] . Впрочем, эта высшая провинциальная должность не была свободна от одной черты, которой отличалась администрация того времени, а именно: будучи для всей провинции общим высшим органом, которому были подчинены уездные коменданты, обер-комендант в то же время в одном из городов провинции исполнял иногда обязанности и местного коменданта, совершенно так же, как и прежде воевода главного города был второю инстанцией для городов приписных и только первою для главного. Только в Ярославской провинции мы встречаем в Ярославле кроме обер-коменданта еще и коменданта, но, судя по сохранившимся остаткам делопроизводства, этот комендант имел скорее значение помощника или товарища обер-коменданта, чем самостоятельного администратора Ярославского уезда.

Таким образом, обер-комендант является высшей инстанцией для подчиненных ему комендантов по всем отраслям их управления: финансовой, судебной, – и в тех городах, где были гарнизоны, – военной. Сношения центральных учреждений и губернской канцелярии с комендантами производятся через обер-коменданта провинции. Так, указы из Петербургской губернской канцелярии направляются к ярославскому обер-коменданту, который уже и передает их угличскому и кашинскому комендантам. Этот порядок, однако, еще не твердо налажен, и можно иногда встретить случаи прямого сношения комендантов с высшими местами. В финансовом отношении, как мы видели, комендант был агентом центрального правительства в местности. Но комендант в этом качестве действовал не по своей инициативе; его приводит в движение указ, полученный от обер-коменданта, который является передаточным звеном в движении указа от высших инстанций. Произведя какой-либо предписанный ему сбор, комендант был обязан выслать предмет сбора вместе с отчетами в провинциальный город, к обер-коменданту, и последний уже переправлял собранное в губернский центр [51] .

В судебных делах обер-комендант также является следующею высшею инстанцией по отношению к коменданту. Правда, в известном указе 21 марта 1714 года, установившем порядок инстанций, по которому должно восходить челобитье, чтобы дойти до государя, обер-комендант не составляет высшей инстанции и не различен от коменданта; однако на практике это было именно так, и можно привести целый ряд случаев, когда комендант обращается к обер-коменданту за решением по таким судебным делам, по которым не считает себя компетентным постановить приговор, которых ему было «вершить не-мочно», как тогда выражались. Вот примеры: в 1713 году в угличской приказной избе комендант разбирал дело о крестьянской девке, обвиняемой в детоубийстве. Комендант, произведя следствие, не решился постановить приговор и обратился за этим последним к ярославскому обер-коменданту. Точно так же он обратился к тому же обер-коменданту по делу драгуна с крепостных дел надсмотрщиком (нотариусом) о ложном доносе. Как это нередко бывало в то время с трибуналами высших инстанций, в обоих этих случаях ярославский обер-комендант не вывел угличского коменданта из затруднения, приказав ему «указ учинить самому по его, великого государя, указам и по новоизданным статьям». Обер-комендант нашел, следовательно, что решение по этим делам могло быть постановлено на основании уже существующего законодательства; однако он предписал коменданту о постановленном приговоре немедленно донести себе, и таким образом, дело восходило к обер-ко-менданту, как ко второй инстанции, в ревизионном порядке [52] .

Кроме обер-коменданта в провинции 1711–1715 годов можно заметить другое высшее должностное лицо с титулом обер-инспектора. Обер-комендант и обер-инспектор называются иногда «обер-командирами» провинции. Как и обер-коменданты, обер-инспекторы были учреждены «для лучшего в городах всяких сборов управления» [53] . Сколько можно судить по изданным документам Сената, эти обязанности провинциальных обер-инспекторов не совсем были сходны с возложенными на инспектора Московской ратуши Курбатова или на рижского обер-инспектора Илью Исаева, которые были поставлены во главе купеческого управления. На провинциальных обер-инспекторов возлагались заботы о сборах также с уездного населения. Так, например, обер-инспектор Рязанской провинции Поливанов производит «досмотр и сыск» о пустых дворах в поместье Ртищева [54] . Совместно с обер-комендантами обер-инспекторы Рязанской и Владимирской провинций получают из Московской губернии предписание освидетельствовать пустоту в посадах и в уездах [55] . Такой же обер-инспектор действует, кроме названных выше провинций, еще в Калужской [56] . В 1712 году Азовская губерния жаловалась Сенату, что в нее такие управители не назначены [57] . Но из этого самого ходатайства Азовской губернии о введении в ней обер-инспекторов можно заключать, что, по крайней мере, предполагалось ввести эту должность во всех провинциях [58] .

Итак, провинция 1711–1715 годов представляла из себя административный округ, снабженный особою провинциальной администрацией в лице «обер-командиров», т. е. обер-коменданта и обер-инспектора. Из них положение первого обрисовывается современными актами яснее. Исполняя комендантские обязанности в провинциальном городе с уездом, он по отношению к комендантам других городов с уездами представляет из себя высшую инстанцию по всем делам их управления [59] . Со введением должности обер-комендантов до некоторой, незначительной впрочем, степени усиливалась децентрализация управления. Некоторая часть дел, главным образом судебных, могла теперь разрешаться ближе к месту их возникновения, не доходя даже до губернского центра. Затем, благодаря этой должности, развилась более последовательная иерархия администрации, обеспечивавшая большую быстроту и силу в действии правительственного механизма. Над группами отдаленных от губернатора уездных комендантов были поставлены в лице обер-комендантов особые, если не руководители, то ускорители их движения и наблюдатели за ним. Между большим губернским колесом, каким был губернатор, и десятками мелких, приводимых первым в движение, обер-коменданты были средними колесами, назначение которых состояло в том, чтобы возбуждать и ускорять движение этих мелких. Вместо сотни отдельных воеводств, связанных непосредственно с столицей, губернская реформа Петра создала восемь отдельных центров, с которыми были связаны отдельные ячейки. Этот процесс расчленения пошел дальше, и в огромных районах, какими были петровские губернии, эти уездные ячейки стали складываться в особые группы – обер-комендантские провинции. И если комендантской системе было далеко еще до совершенства в отношении иерархической стройности, то в ней, по крайней мере, выразилось напряженное стремление к этому совершенству.

III. Ландраты

Института ландратов касались все исследователи, занимавшиеся как историей русского областного управления, так и историей реформы учреждений при Петре Великом. Первый очерк этого учреждения был сделан Кавелиным в 1844 году; затем о нем говорили Неволин, Дмитриев, Андреевский, Градовский и гг. Романович-Славатинский, Мрочек-Дроздовский и Милюков [60] . И тем не менее в вопросе о ландратах остается до сих пор много невыясненного. Можно указать два главные недостатка, благодаря которым приведенной литературе не удалось решить вопроса во всей его полноте. Во-первых, все, без исключения, названные авторы касаются ландратуры только мимоходом и поэтому говорят о ней вскользь, не считая нужным входить в подробности; во-вторых, источником для значительного большинства авторов (кроме гг. Мрочек-Дроздовского и Милюкова) служил лишь напечатанный материал, заключающийся в Полном собрании законов, по количеству очень ограниченный, а по качеству очень односторонний. Все это главным образом памятники законодательства, а не документы практического делопроизводства, поэтому они и знакомят нас более с теми идеями, которые возникали в голове законодателя, чем с конкретными фактами, которые происходили в действительности. Большинство исследователей из тех, в руках которых было лишь Полное собрание законов, и ограничиваются только последовательным изложением находящихся в нем законодательных актов, как бы не предполагая возможною какую-либо разницу между мыслью законодателя и ее практическим осуществлением в действительности. Таким образом, очерки ландратуры, какие находятся в сочинениях Кавелина, Неволина, Дмитриева и Андреевского, – не более как простой пересказ актов, находящихся в Полном собрании законов. Двое других писателей, не имевших под рукой архивных документов, Романович-Славатинский и, в особенности, Градовский, обладавший какою-то удивительною способностью почуять истину при всей неясности найденных ее следов, отнеслись к делу с большею осторожностью, верно оценивая достоинство находившегося в их распоряжении материала, и поэтому снабдили свое изложение оговорками и указаниями на спорность данных и невозможность сказать ничего положительного по некоторым возникавшим при исследовании ландратуры вопросам, как, например, о способе назначения ланд-ратов (Градовский) и о деятельности ландратов на практике (Романович-Славатинский) [61] .

Такие положительные сведения до нас не доходили только благодаря тому, что оставались нетронутыми документы, хранящиеся в Московском архиве министерства юстиции. За их разработку, к небольшой, впрочем, выгоде для занимающего нас вопроса, взялся в 70-х годах проф. Мрочек-Дроздовский. Свежий материал, который попал в руки этого исследователя, показывал ему совершенно иное положение дела, чем каким оно рисовалось по законодательным памятникам Полного собрания, но какая-то робость в выводах и преклонение перед предыдущими авторитетами мешали ему отрешиться вполне от прежних взглядов и разом покончить с ними. Он предпочел держаться середины и старался сочетать прежние взгляды с новыми полученными им заключениями. Так, до г. Мрочек-Дроздовского существовало мнение, что должность ландрата была выборного, как можно было думать по законодательным памятникам. Документы практического характера показывали автору, что ландраты всегда назначались правительством; но он не решался все-таки выступать против таких авторитетов, как Неволин и Дмитриев, – и вот является у него мнение, что «порядок назначения и смены ландратов соединял в себе как начала общественные, так и начала правительственные. Выборы не всегда были необходимым условием для назначения в ландраты: иногда Сенат сам без выборов назначал то или другое лицо ландратом» [62] . Вторым недостатком, свойственным методе этого исследователя, была излишняя догматичность изложения. Он рассказывает о ландратуре таким тоном, как будто это учреждение просуществовало неизменно, по крайней мере, несколько десятков, если не сотен лет, и было строго определено законодательством или приобрело постоянство своих форм благодаря долговременному обычаю. Автор совершенно упустил из вида, что это учреждение просуществовало всего едва-едва пять лет, никогда не было сколько-нибудь точно регламентировано и даже за этот короткий промежуток своего существования совершенно изменило то значение, которое было ему придано законодателем при его установлении. Так, например, характеризуя деятельность ландратов, г. Мрочек-Дроздовский повествует, что «ландрат был обязан время от времени переписывать дворы своей доли… Эти периодические переписи, предшественницы позднейших более правильных ревизий народонаселения, были одним из главных занятий ландратов» [63] . Между тем хорошо известно по архивным памятникам, что ландраты едва-едва успели за все мимолетное время своего существования сделать одну перепись – ту самую, которая была им поручена при реформе ландратуры в 1715 году. Известно, что древнерусские переписи были делом весьма сложным и трудным, тянувшимся иногда по нескольку лет; возможно ли при таких условиях говорить об их многократности и даже периодичности за какие-нибудь пять лет?

При таком положении вопроса в литературе не будет лишним вновь пересмотреть сохранившийся материал и попытаться разъяснить существующие недоразумения. Две стороны вопроса должны при этом привлечь к себе особенное внимание исследователя. Во-первых, необходимо решить окончательно, были ли ландраты выборного должностью; во-вторых, следует подробнее характеризовать два различные момента в деятельности этого учреждения, только намеченные некоторыми из прежних исследователей.

1. Назначение ландратов

Можно считать вполне принятой мысль, высказанную Кавелиным, что самая идея учреждения ландратов появилась у преобразователя благодаря знакомству его с администрацией Остзейского края. В 1710 году были завоеваны Лифляндия и Эстляндия, и тогда же были заключены так называемые аккордные пункты с этими провинциями, причем последняя просила о возвращении 12 ландратам их прежней почести, достоинства и чинов. Еще более могло привлечь внимание правительства к этому учреждению ходатайство Лифляндии, получившее удовлетворение в 1712 году в виде «Дополнения к аккордным пунктам 4-го июля 1710 г.». В это время Лифляндия домогалась пожалования лифляндским ландратам чинов, выдачи им жалованья, допущения их ко всем делам управления и учреждения верховного провинциального судебного трибунала, членами которого были бы ландраты. Кое-что из этих требований русским правительством было удовлетворено, кое-что даровано с ограничениями, иное отложено на неопределенное будущее – так или иначе в 1712 году русскому правительству пришлось заниматься институтом остзейских ландратов. И вот, не далее как в следующем, 1713 году, является первый указ о введении ландратов в России. Происхождение идеи института из остзейских провинций таким образом ясно до очевидности [64] .

Припомним теперь прежде всего ход законодательства о ландратах. «Объявить господам сенаторам, – читаем мы в одной из записок, уцелевших в делах кабинета Петра, к сожалению не помеченной никакой датой, – чтоб учинили ландратов во всякой губернии из тамошних жителей дворян самых добрых и честных людей человека по четыре или больше, смотря по препорции губерний и чтоб без их совету губернаторы ничего не делали» [65] . Это, очевидно, зародыш мысли о ландратах. 24 апреля 1713 года эта мысль облекается в законодательную форму: повелевалось «учинить ландраторов» (так переиначен был этот термин). Число их в каждой губернии поставлено было в зависимость от ее величины, но вообще оно более значительно, чем в первоначальной записке: для больших губерний было установлено – 12, для средних – 10 и для малых – 8 ландратов. Губернаторам предписывалось прислать в Сенат списки кандидатов в ландраты в двойном числе сравнительно с числом последних, положенным на губернию. В этом указе 24 апреля 1713 года нет ни слова о том, чтобы ландраты должны были избираться местным обществом; избрание кандидатов было, как видим, поручено губернатору, назначение из них ландратов было предоставлено Сенату [66] .

Исполнение по этому указу шло с обычной медленностью, с какой исполнялись и другие указы Петра. К 14 сентября того же, 1713 года, т. е. почти через полгода, были присланы в Сенат требуемые списки кандидатов, но только из четырех губерний: Московской, Киевской, Смоленской и Архангелогородской. Притом вполне удовлетворила требованиям только одна Московская: из нее был прислан список действительно с двойным числом кандидатов. Три других прислали списки, но не с двойным числом: Киевская – 8, Смоленская – 12 и Архангелого-родская – 13 имен. Неизвестно, как шло дело в Петербургской губернии, о назначении ландратов в которой пока не найдено известий в бумагах Сената. Остальные три губернии: Сибирская, Казанская и Азовская – вовсе не прислали никаких списков к сентябрю 1713 года. Сибирская не знала, какою считать себя, – большою, среднею или малой и какому быть в ней комплекту ландратов, о чем и спрашивала Сенат. Из Казанской и Азовской ответили, что там не могут приступить к назначению кандидатов вследствие отсутствия губернаторов. 25 сентября 1713 года состоялся приговор Сената. Сенат вычеркнул некоторые имена из списка Московской губернии, предписав заменить их другими; Киевской губернии указал дополнить свой список до двойного числа, а трем неприславшим списков губерниям велел избрать кандидатов немедленно же без всякого отлагательства и проволочек [67] . Ни в этом деле о присылке кандидатских списков из губерний, рассматривавшемся Сенатом в сентябре 1713 года, ни в самом сенатском приговоре нет никакого намека на то, чтобы выбор ландратов был предоставлен местному дворянскому обществу. Из этого дела видно, напротив, что выбор этот поручен был губернаторам и за отсутствием последних в двух губерниях не мог состояться. Видно также ясно, как затягивалось назначение ландратов. Если принять во внимание, что приведенный выше сенатский приговор 25 сентября 1713 года не скоро мог быть сообщен губерниям (рассылка указов по нему состоялась только 5 октября), и что губернии, в свою очередь, не скоро могли его исполнить, то можно заключать, что до конца 1713 года это назначение не могло состояться. Действительно, список кандидатов Московской губернии не был еще выработан в конце ноября 1713 года [68] .

Дело о назначении ландратов таким образом еще тянулось, как вдруг резолюциями 20 января 1714 года способ этого назначения изменяется. В этих резолюциях, «пунктах», содержатся несколько распоряжений преобразователя по самым разнообразным предметам, может быть, данных в ответ на предыдущие запросы Сената: здесь находится запрещение жениться дворянским детям, не обучившимся цифири и геометрии, далее распоряжение о том, чтобы не делать более медных денег, и о том, куда употребить предназначенный для их выделки запас смолы, и, наконец, совершенно без всякой связи с предыдущим коротенькая фраза: « Ландраторов выбирать в каждом городе или провинции всеми дворяны за их руками » [69] . Это распоряжение действительно предписывало выборы ландратов местными дворянскими обществами и шло совершенно вразрез с порядком, принятым на практике при исполнении указа 24 апреля 1713 года. Само собою разумеется, что это новое распоряжение вызывало большие неудобства. Во-первых, оно было очень неясно, так как очень противоречиво определяло те округа, по которым должны были теперь избираться ландраты, предписывая их выбирать «в каждом городе или провинции». Провинциями назывались тогда группы городов с уездами, приписанных к одному главному для административных целей, и, следовательно, если надо было избирать ландратов по провинциям, то нельзя было говорить в то же самое время об избрании их в каждом городе, т. е. по уездам. Во-вторых, губернии были поставлены в недоумение относительно тех кандидатов, имена которых были уже представлены в Сенат, и московский губернатор тотчас же после распоряжения 20 января обратился в Сенат с запросом: «Ландратам тем ли быть, которых имена поданы в канцелярию правительствующего Сената, или выбирать по провинциям» [70] . Итак, в первых шагах законодательства об учреждении ландратов надо отметить два акта: указ 24 апреля 1713 года, не говоривший ни слова о выборах в ландраты местными дворянскими обществами, предоставлял этот выбор Сенату из двойного числа кандидатов, намеченных губернаторами; изданный через 9 месяцев указ 20 января 1714 года устанавливал выборы в ландраты дворянством. Дмитриев совершенно верно заметил, что ландраты как выборная должность были установлены только последним указом 20 января 1714 года. Только с этого момента ландратура по закону становится выборной.

Но закона было еще мало для того, чтобы ландраты стали избираться и в действительности. В самом деле, на практике закон 20 января 1714 года о выборах в ландраты никогда не применялся, так что ландраты никогда не были выборной) должностью. Это положение доказывается сохранившимися документами самым строжайшим образом. В назначении ландратов надобно различать два момента: во-первых, общее назначение их при введении этой должности в начале 1714 года и затем последующие частные назначения в отдельных случаях взамен прежних ландратов, выбывавших по тем или иным причинам. Посмотрим теперь, как производились на практике первое и вторые.

При общем введении института ландратов были назначены Сенатом ландраты из тех кандидатов, которые были представлены губерниями по указу 24 апреля 1713 года. Указ же Петра о ландратских выборах дворянством был оставлен Сенатом без исполнения. Весь этот разнообразный по содержанию указ 20 января 1714 года сохранился в делах Сената под заглавием: «Копия с пунктов царского величества», причем за пунктами следуют отметки о том, «что против сих пунктов учинено». И как раз против пункта о ландратских выборах находится отметка, красноречиво гласящая: « Указов о том не послано, а выбраны по разсмотрению сенатскому по присланным из губерний росписям… И о том в губернии при указах имена их посланы и велено тем ландраторам с губернаторами сидеть » [71] . Это ясное свидетельство не оставляет более никаких сомнений в том, что распоряжение 20 января 1714 года осталось мертвой буквой при общем назначении ландратов.

Так медленно тянувшееся назначение это состоялось, наконец, в феврале 1714 года. Двумя приговорами Сената 10 и 23 февраля были назначены ландраты по губерниям: Московской, Киевской, Смоленской, Архангелогородской, Казанской, Азовской и Сибирской. Сравнивая назначенных ландратов с представленными в сентябре 1713 года кандидатскими списками из губерний, нельзя не заметить, что большинство ландратов было назначено именно из этих кандидатов. Так как Сенат по разным соображениям вычеркивал некоторых лиц из кандидатских списков, то очевидно, что губернии должны были в период времени с сентября 1713 года по февраль 1714 года представить дополнительные списки, из которых и были назначены в ландраты лица, не значащиеся в сентябрьских списках 1713 года [72] . Притом и числа ландратов по губерниям оказывались не совсем такими, какие были установлены указом 24 апреля 1713 года, предполагавшим для больших губерний 12, для средних 10 и для малых 8 ландратов. Назначено было в действительности в Московскую губернию 13, в Казанскую 14, в Киевскую, Смоленскую, Азовскую и Сибирскую по 8 и в Архангелогородскую 10. Что в двух губерниях число назначенных ландратов превышало установленный законом комплект – это также служит верным признаком назначения ландратов сверху, а не выбора снизу самим обществом. Тогда всякие выборные должности рассматривались как тяжелая повинность, и всякие выборы имели шансы скорее оканчиваться недобором, а уж никак не перебором излишних кандидатов.

Наконец, среди распоряжений, которые находятся в приговоре Сената 23 февраля 1714 года о назначении ландратов, есть распоряжение о приводе их к присяге и о присылке присяжных листов в канцелярию Сената, но нет ни слова о высылке в Сенат «выборов за руками», т. е. протоколов об избрании. А между тем присылка таких протоколов в центральные учреждения была обязательной в случае каких бы то ни было общественных выборов – лишний знак, что ландраты не были избраны местным обществом [73] . Итак, во-первых, приведенная выше канцелярская отметка о том, что указ 20 января 1714 года оставлен был Сенатом без изменения, а затем и самая практика дела: совпадение имен назначенных ландратов с именами представленных кандидатов, назначение их в числе, превышавшем установленную указом норму, отсутствие присылки «выборов за руками» – все эти обстоятельства ведут к тому заключению, что при общем заполнении ландратских должностей в 1714 году – выборы их не имели места на практике, что первоначальный состав ландратов, так сказать ландратов первого призыва, не был избирательным.

За все время существования института этот состав не был, однако, постоянным и не оставался без перемен. Как ни короток был период этого существования, в личном составе ландратов, назначенных в 1714 году, происходили изменения. Выбывшие из ландратов по тем или иным обстоятельствам, хотя таких случаев и не могло быть особенно много, именно благодаря краткости срока, заменялись другими. Затем в некоторых губерниях первоначально установленное число ландратов было увеличено, благодаря чему состоялся целый ряд замещений вновь открывшихся ландратских вакансий. Переберем теперь эти частные ландратские назначения после февраля 1714 года и посмотрим, не было ли когда-нибудь выборов в этих отдельных случаях. Быть может, повеление 20 января 1714 года, которое было сочтено неудобным применять при общем назначении ландратов, стало исполняться впоследствии в отдельных частных случаях?

Из первоначального состава ландраты выбывали, и состав их обновлялся по различным причинам. Несколько из назначенных в 1714 году ландратов умерли. В Казанской губернии в том же самом 1714 году умер ландрат Ф. Есипов; в следующем, 1715 году умер ландрат Нижегородской губернии Ив. Молоствов; в 1716 году умерло двое ландратов в Архангелогородской губернии; в 1717 году – один в Петербургской [74] . Несколько принуждено было выйти в отставку по болезни, между прочими один из ландратов Московской губернии потому, что оказался «в исступлении ума» [75] . Иных увольняли от ландратской должности потому, что они получали другие назначения, бывали «отлучены к другим делам» [76] . Наконец, состав ландратов обновлялся не только потому, что из него выбывали отдельные лица, но также и потому, что в некоторых губерниях увеличивались штаты ландратуры. Так, в 1715 году число ландратов Петербургской губернии было увеличено одним, которому притом предписывалось «быть особливо в ландратах в с. – петербургской губернской канцелярии». В 1714 году вскоре после учреждения Нижегородской губернии скончался только что назначенный в нее губернатор А. П. Измайлов. Тогда к прежним ландратам был присоединен еще один, кн. Ст. И. Путятин, который и был сделан председателем ландратского совета. Реформа ландратуры в 1715 году, о которой будет речь ниже, создавшая отдельные ландратскиё доли, вызвала в некоторых губерниях необходимость увеличить число ландратов, так как это последнее превышалось там числом вновь организованных долей, и состоявших по штату 1714 года ландратов не хватало на все доли. Так, в Нижегородскую губернию было первоначально назначено 8 ландратов; девятый, назначенный летом 1714 года, исполнял обязанности губернатора. Между тем в 1715 году губерния была разделена на 12 долей, так что пришлось добавить четырех ландратов. В Московскую губернию, где первоначальный комплект ландратов был 13, пришлось их прибавить еще 31, так как эта огромная и густо населенная губерния разделилась на 44 доли [77] .

Каким же образом совершались назначения ландратов во всех этих случаях? Можно положительно сказать, что ни в одном из них не было никаких дворянских выборов, и все ландраты, занявшие эту должность после февраля 1714 года, были назначаемы правительственною властью, а не избраны местным обществом. В одном случае это назначение состоялось по именному высочайшему указу, объявленному Сенату доношением одного из его членов, кн. Долгорукого, это именно назначение ландрата Каблукова в Петербургскую губернию в 1715 году [78] . В большинстве случаев ландраты назначались приговорами Сената [79] ; такой порядок и следует считать нормальным. Но нередко встречаются случаи назначения в ландраты самим же губернатором, представлявшим затем такое назначенное им лицо на утверждение Сената, которое всегда и давалось. Так бывало обыкновенно в случае освобождения ландратского места вследствие болезни или смерти ландрата, и такой порядок мотивировался неудобством прерывать течение дел долговременной перепиской с Сенатом о назначении нового ландрата. Так, в 1714 году казанский губернатор доносил Сенату, что «из определенных ландратов из указного числа из восьми человек стольники: Леонтий Хрущов за старостью и за ножною болезнью лежит болен в Свияжске и в канцелярию ходить ему немочно; Федор Есипов в том 714 г. умре». На их места он и назначил сам двух ландратов впредь до сенатского указа [80] . Точно так же архангелогородский вице-губернатор доносил Сенату в 1717 году, что ландрат А. Ф. Уваров «за болезнью по осмотру лекарскому учинен свободен», а до указа на его, Уварова, место определен из подполковников П. Ф. Лыков. Лыков вскоре после назначения, так и не дождавшись утверждения Сената, умер. «И на его, умершого ландрата Лыкова, место, – продолжает вице-губернатор, – определил я, нижайший, с товарищи до присланного из канцелярии правительствующего Сената указа быть ландратом же князю П. М. Вадбольскому. А ежель до присланного указу и без приказу вас, сиятельных господ, ландрата в галицкую долю не определить, то во всяких настоящих и в переписных делах будет остановка» – так заканчивает вице-губернатор доношение, оправдывая свой образ действий [81] . Таким же губернаторским распоряжением были в 1716 году определены в Архангелогородской губернии ландраты А. К. Курбатов и кн. М. Ст. Вадбольский на место умерших кн. Н. И. Дябринского и Д. Ф. Черевина, а в 1717 году в Петербургской Н. Т. Квашнин-Самарин на место умершего Рудина [82] . В одном случае Сенат, даже как бы отрекаясь от принадлежавшего ему права, предоставил губернатору самому избрать и назначить ландратов. В марте 1717 года, когда Киевская губерния довела до сведения Сената, что в ней недостает до положенного комплекта ландратов трех человек, Сенат приказал: «В Киевской губернии в ландраты и в комиссары выбрать людей добрых киевскому губернатору по своему рассмотрению», сообщив затем Сенату имена назначенных [83] . Итак, и после общего назначения ландратов в 1714 году в отдельных случаях никогда мы не встречаем никаких выборов ландратов местным дворянством. Они назначаются или верховной властью, или приговором Сената, или губернатором с утверждения Сената.

Решение вопроса о том, из какого общественного класса назначались ландраты, также подтверждает нам, что ни о каких ландратских выборах не могло быть и речи. Первый указ 24 апреля 1713 года умалчивает о том, кого именно надо в губерниях «учинить» ландратами. Из повеления 20 января 1714 года, предписывавшего избирать ландратов «всеми дворяны», можно было бы заключить, что и избираемые будут также из «всех дворян», т. е. вообще из уездного дворянства, подобно тому как это было с прежними губными старостами и должно было быть с выборными воеводскими товарищами 1702 года. На практике, однако, вышло иначе. Уже в первые кандидатские списки, представленные губернаторами в течение 1713 года, были внесены служилые люди тех чинов, которые и прежде играли большую роль в центральной и местной администрации, управляя приказами и сидя воеводами в городах, и которые в XVIII веке получили общее название «царедворцев». То был контингент высшего дворянства, дробившийся на четыре «московских» чина: стольников, стряпчих, дворян московских и жильцов [84] . Со времени введения регулярных полков и разделения России на губернии эта старинная московская дворянская гвардия также испытала на себе перемены. Часть ее вошла в качестве офицеров в регулярные полки, другая часть, благодаря усложнению местной администрации, вызвавшему потребность в гораздо большем персонале в области, чем было прежде, была распределена по губерниям и отдана в распоряжение губернских начальств. Таким образом, восемь губерний Петра не только оттянули от центральной кассы стекавшиеся туда денежные ресурсы, распределяя их между восемью областными кассами, но точно так же отвлекали от Москвы и распределяли по восьми губернским центрам и высший класс дворянства, представлявший из себя личный запас для административной машины. При распределении всего группировавшегося прежде в Москве состава царедворцев по губерниям принималась во внимание связь их с губерниями по землевладению. Царедворец посылался именно в ту губернию, в которой находились его поместья и вотчины. По крайней мере, один документ перечисляет в виде исключения царедворцев, написанных по списку Московской губернии, за которыми, однако, поместий и вотчин в этой губернии не было «сыскано» [85] . Таким образом, в каждом губернском центре образовался известный запас царедворцев, которым губернатор постоянно и пользовался, частью для замещения открывающихся должностей в губернской администрации, частью для отдельных поручений. Из них обыкновенно назначались обер-коменданты и коменданты в городах; они отправлялись комиссарами в те полки, содержание которых было возложено на губернию. Им давались также и временные поручения: одного посылали наблюдать за доставкой «тялочных (лодочных) припасов», другому поручалось произвести какую-нибудь понадобившуюся перепись, на третьего возлагался разбор недоразумений между «большеплатежными и малоплатежными» членами купечества в каком-либо городе и т. п. Из этих-то царедворцев и брались ландраты, как при общем их назначении, так и затем при дополнительных. Так, из 13 ландратов, назначенных в 1714 году в Московскую губернию, 12 имели чин стольника и 1 был жилец; из 8 ландратов Киевской губернии один был комнатным стольником, остальные стольниками; из 10 ландратов Архангелогородской – было 2 стольника, 4 стряпчих и 4 жильца [86] . Назначать царедворцев в ландраты было, очевидно, обязательно: Казанская губерния потому именно не представила к сентябрю 1713 года кандидатских списков и доносила о невозможности выбрать ландратов, что, как писали оттуда, «царедворцы той губернии были на службе в походе с губернатором» [87] . Назначенные в 1714 году ландраты были люди уже немолодого возраста, по большей части прошедшие очень разнообразную карьеру «царедворца», побывавшие в придворной, военной и гражданской службе. Вот несколько примеров ландратских биографий. Ландрат Мякинин начал службу в 1688 году, когда он 15-ти лет от роду был написан в царицыны стольники. Придя в возраст, он из ведомства Мастерской палаты, управлявшей придворным штатом царицы, был передан в Разряд, откуда посылался в походы под Азов и под Нарву, переменив, таким образом, спокойную придворную должность на тяжелую службу боевого офицера. Возвратясь благополучно из нарвского похода, он получил поручение по дипломатической части и был из Посольского приказа назначен провожать до границы уезжавшего польского посла. Затем его не раз командировали по различным делам гражданского управления: поручали произвести перепись постоялых дворов в Москве и уезде, назначали неоднократно членом учреждавшихся по разным отдельным случаям специальных комиссий. По учреждении Петербургской губернии губернская канцелярия послала его сначала к приему «работных людей», т. е. поручила ему заведовать набором работников, поставка которых лежала на населении особою повинностью, а затем, когда он это поручение исполнил, назначила его «к управлению подвод» для шествия царевны Наталии Алексеевны. Прослужив некоторое время опять в военной службе, он попал в морское ведомство и был определен к «корабельному строению» в качестве надзирателя за рабочими и заведующего раздачей провианта. С этой последней должности он получил назначение в ландраты [88] . Другой ландрат Н. Т. Квашнин-Самарин начал службу жильцом в 1700 году в адъютантах при боярине князе И. Ю. Трубецком, с которым участвовал в нарвском сражении. Он побывал затем во многих битвах, между прочим при взятии Канцев, и с кратковременными отпусками домой служил попеременно в нескольких полках до тех пор, пока в 1708 году «за переломкою ноги» не был отставлен от полковой службы. Года три его не беспокоили, он сидел дома, леча свою ногу, но уже в 1711 году он назначен был «к делам», т. е. в штатскую службу, а именно: был определен «к пропуску дубовых лесов и тялок, и буеров» из Вышнего Волочка в Новгород и Ладогу. Потом он получал какие-то командировки из петербургской губернской канцелярии в Смоленск и, наконец, был назначен ландратом Петербургской губернии [89] . Карьера третьего ландрата Чирикова была несколько проще. Пройдя обычным порядком все чины с жильца до стольника, он затем был послан воеводою в захолустное местечко Каменный Затон, после чего и назначен старооскольским ландратом [90] . Большая половина царедворцев, назначенных в ландраты в Московскую губернию при увеличении штата ее ландратов в 1715 году, были ранее обер-комендантами в той же губернии [91] .

Итак, бесспорным можно считать тот факт, что в ландраты назначались обыкновенно царедворцы из того запаса их, который состоял в каждой губернии. А раз это так, не могло быть никаких ландратских выборов. Какой смысл, в самом деле, могли бы иметь эти последние, если круг кандидатов для избрания был так мал и ограничен, что его едва могло хватать для замещения определенного на губернию комплекта ландратов? Действительно, царедворцев не хватало при той напряженной деятельности, которую задавала губерниям реформа, и нередко можно встретить жалобы губерний на «умаление царедворцев» и неисполнение той или другой возложенной на губернию обязанности вследствие того, что «от дел свободных царедворцев в губернии нет». Этот недостаток служебного персонала – одна из характерных сторон петровской реформы, и благодаря ему при назначении ландратов устранялась совершенно возможность выборов: выбирать было не из кого, когда приходилось довольствоваться скудным запасом, имевшимся в наличности. С трудом находили губернаторы то количество царедворцев, которое требовалось для ландратских должностей, отвлекая их от разных других порученных им дел. В некоторых губерниях их все-таки недостало, и пришлось прибегнуть к назначению ландратов из городового дворянства. Это было в двух: в Смоленской, где из восьми ландратов четверо были стольники, а другие четверо принадлежали к простой «смоленской шляхте», как тогда называлось дворянство областей, присоединенных от Польши при царе Алексее; и в Казанской, где из 14 ландратов 1714 года шестеро были «казанцы», т. е. служили по городу Казани [92] . Отдельные случаи назначения не из царедворцев встречаются и потом при частных назначениях опять-таки по недостатку царедворцев. Так, на место казанского ландрата Л. Хрущова, отставленного по болезни, был назначен губернатором до указа подполковник Федор Нармацкий, которого, как оказалось, «по справке с разрядным столом в московских чинех с царедворцы не написано» [93] . Встречается даже случай назначения в ландраты из простых дьяков губернской канцелярии. В Нижегородской губернии четырьмя дворцовыми волостями: Толоконцевской, Дрюковской, Керженской и Хохломской управлял дьяк С. Нестеров. В 1715 году, когда губерния делилась на доли, старосты и крестьяне этих волостей подали в Сенат челобитную, в которой просили не назначать к ним другого правителя, кроме Нестерова, который пришелся им по душе, потому что оказался человек добрый и не чинил, как свидетельствовали челобитчики, никаких обид и разорения. Ходатайство это было уважено: из четырех волостей было предписано составить особую долю, и С. Нестеров был назначен в нее ландратом [94] . Это был, кажется, единственный случай назначения ландрата по ходатайству местного общества, притом общества крестьянского. Приведенные случаи показывают, что и при замещении ландратских должностей лицами не из московских чинов выборы точно так же не имели места.

Впрочем, вскоре после 1714 года ландратская должность перестала быть выборною и по закону. В 1716 году Петр предписал Сенату назначать в ландраты офицеров, получивших отставку за старостью или за ранами, особенно тех из них, которые не имеют за собою никаких населенных земель. Такое назначение получало, следовательно, характер пенсии в награду за военную службу, «ибо не без греха есть в том, – признавался царь, – что такие, которые много служили, те забыты и скитаются, а которые нигде не служили – тунеядцы – те многие по прихотям губернаторским в губерниях взысканы чинами и получают жалованье довольное». По этому указу ландраты уже не только не должны были избираться местным дворянством, но даже могли совсем не принадлежать к местному землевладельческому классу, так как указ рекомендовал преимущественно назначать в ландраты таких офицеров, у которых не было земельной собственности [95] . В нем совершенно игнорировалось таким образом предыдущее, не исполнявшееся на практике повеление 20 января 1714 года о выборах в ландраты местными дворянскими обществами. В свою очередь, указ 1716 года находил себе практическое осуществление, и мы встречаем несколько назначений ландратов из отставных офицеров по челобитным, подававшимся этими последними. В 1717 году в Сенат подал челобитную капитан Лукьян Мясоедов, который, объяснив, что он за старостью от полковой службы отставлен, указывал, что в Азовской губернии сидит другой год в Шацке ландратом неслужащий (т. е. не бывший в военной службе) Ив. К. Мякинин, просился на его место в ландраты. В том же году по такому же челобитью был назначен ландратом в Московскую губернию из отставных офицеров майор кн. Вяземский. В следующем году кроме двух случаев, указанных уже г. Мрочек-Дроздовским, в Сенат поступило еще два ходатайства в таком же роде. Майор ярославского полка кн. М. Мещерский, перечислив свои прежние службы с 1700 года, указывал, что ему за ранами и за увечьем ехать в Сибирскую губернию, куда его было назначали, за дальностью пути невозможно, и просил назначить его ландратом в Симбирск на место Д. М. Татищева, который «нигде не служивал в нынешних походах». Князь ссылался на то, что за ним ни поместий, ни вотчин ни в которых городах нет, так как он был «кадет», и все отцовские именья по указу о единонаследии перешли к старшему брату. Другой претендент на ландратство был отставной капитан псковского драгунского полка К. Е. Чернышев, участвовавший «во многих свейских походах» и потерявший левую ногу при осаде Дерпта. Он просился на место мещовского ландрата И. А. Яковлева на том основании, что он, Яковлев, в армии нигде не бывал. Замечательно, что все эти просьбы Сенатом были уважены, и прежние ландраты, места которых стремились занять просители, были смещены, хотя ни из чего не видно, чтобы Сенат мог быть недоволен их деятельностью в качестве ландратов. [96]

Итак, если до указа 1716 года, как мы видели, не было ни одного случая ландратских выборов, то еще менее можно говорить о них после этого указа. Вся эта легенда о ландратах, как выборной должности, сложилась благодаря, с одной стороны, излишней доверчивости к законодательным актам Петра, а с другой – недостаточно полному изучению памятников практического делопроизводства учреждений той эпохи. Нам кажется, что всех приведенных аргументов вполне довольно, чтобы показать несоответствие легенды с действительностью. Жизнь дала совсем иные результаты, чем замышлял законодатель, и дворянское общество, самодеятельности которого он ожидал, оказалось не в силах удовлетворить этим ожиданиям: ни в 1714 году, при общем назначении, ни позже при дополнительных – ландраты не были избираемы обществом. Они постоянно назначались правительственною властью.

2. Губернский совет ландратов до 1715 года

Нам предстоит теперь рассмотреть, как действовал на практике институт, с введением которого мы только что познакомились. В истории его деятельности надо различать два периода, гранью между которыми служит указ 28 января 1715 года. Таким образом, первый период продолжался всего только год, или, вернее, 11 месяцев, если припомним, что ландратские назначения состоялись лишь в феврале 1714 года. Второй период, открываясь указом 28 января 1715 года, продолжается до конца самого существования ландратов, т. е. до 1719 года. Как увидим ниже, указ этот резко изменил значение и характер института, и это было уже давно замечено в литературе вопроса еще Неволиным, мнение которого приняли позже Градовский (в позднейшем своем труде «Начала русского государственного права»; в более раннем «Высшая администрация и генерал-прокуроры» он не различал еще двух моментов в деятельности ландратов) и П. Н. Милюков.

По указу 24 апреля 1713 года, учредившему ландратов, эти последние должны образовать губернский совет, и ландрат первого периода был не более как членом губернского совета. Тот же указ определял и сферу компетенции ландратской коллегии, и ее отношение к губернатору. Первая состоит в том, что «им все дела с губернатором делать и подписывать». Таким образом, в руках ландратского совета сосредоточивается весь круг дел губернского управления. Единоличная власть губернатора должна прекратиться; он становится теперь не более как председателем коллегии, к членам которой должен относиться «не яко властитель, но яко президент», и ему воспрещается решать какие-либо дела без участия ландратов. Определение числа голосов, которых губернатору принадлежало два, а каждому ландрату по одному, указывает на большую определенность устройства ландратской коллегии, где, следовательно, дела должны были решаться по большинству голосов, сравнительно с прежней коллегией воеводских товарищей, в которой способа решения дел при разногласии установлено не было. Таким образом, учреждение ландратов является попыткой заменить личное начало в областной администрации коллегиальным. К этому последнему Петр всегда был неравнодушен – и вот прежде, чем создать его в центре, он пытался ввести его в области.

Надо при этом заметить, что апрельский указ 1713 года предполагал учреждение таких же ландратских советов не при одних только губернаторах. По мысли указа такие же советы должны были быть образованы и при других второстепенных областных правителях, подчиненных губернатору, которые имели, однако, значительную долю самостоятельности, управляя отдельными частями территории губернии: при вице-губернаторах и обер-комендантах [97] . Но состав советов при второстепенных правителях должен был быть несколько уже губернского, а именно: при вице-губернаторах полагалось 3/4 , а при обер-комендантах 1/2 того количества ландратов, которое было назначено для губернского центра. Таким образом, коллегиальный принцип не ограничивался только губернией; он должен был быть проведен также и в те части, на которые делилась губерния, каковы были провинции, управляемые обер-комендантами. На практике, однако, этот пункт указа 1713 года не осуществился. Как мы уже видели, при общем назначении ландратов в 1714 году они были назначены только в губернские центры. Едва ли такие советы могли возникнуть и впоследствии: нам совершенно не встретилось документов, которые бы указывали на назначение их при обер-комендантах, тем более что в 1715 году и число самых обер-комендантов должно было значительно сократиться.

В связи, вероятно, с этой заменой единоличной власти губернатора коллегиальным учреждением в виде губернского совета ландратов был издан вскоре после назначения этих последних особый закон, подробно устанавливающий порядок ведения дел в губернской коллегии. Вот в главных чертах этот порядок. Заседание должно было начинаться чтением стоящего на очереди дела, что исполняется секретарем. Затем члены губернского совета, занимавшие места по порядку старшинства, «по разрядному списку, кто как написан в чинах» [98] , должны были подавать мнение, начиная с младших. Мнения эти следовало записывать и закреплять каждое подписью его подавшего. После подачи и подписи всеми своих мнений предписывалось «иметь диспуты» и только затем уже производить баллотировку, решая дело большинством голосов – «и с той диспуты, куда более голосов явится, так и вершить». Меньшинство должно было подписывать общую «сентенцию», содержащую мнение большинства, «понеже более голосов туда стало». Впрочем, члены меньшинства могли, подписав общую сентенцию, прилагать особые мнения. В заключение под угрозой смертной казни запрещалось секретарям и дьякам крепить указы о решении дел одним «по приказу своих принципалов». Такая тяжкая угроза нужна была, чтобы поддерживать введение коллегиального порядка в губернии [99] .

Губернский совет ландратов под председательством губернатора и должен был стать главным губернским правительственным органом. Ему была теперь подчинена вся существующая уже губернская иерархия, подчиненная прежде губернатору: обер-коменданты, стоявшие во главе провинций, и коменданты, правившие городами с их уездами. Указ 26 февраля 1714 года, вышедший как раз в момент назначения ландратов, предписывал неисправным в сборах комендантам чинить наказание и штрафовать их «губернаторам обще с ландраторами, смотря по винам» [100] .

Таковы были намерения законодателя. Разумеется, весьма любопытным является вопрос о том, насколько осуществились эти намерения на практике до реформы ландратуры в 1715 году, о которой речь ниже. В уцелевших архивных бумагах можно найти кое-какие следы существования и деятельности ландратских советов за 1714 год. Так, в Архангелогородской губернии комиссара, которого губерния обязана была выслать к строению домов в Кронштадте, назначили в этом году правивший губерниею вице-губернатор Ладыженский «с ландраты» [101] . В декабре того же года в Московской губернии подряд на поставку овса и сухарей производится ландратским советом под председательством губернатора. По отъезде губернатора в Петербург совет продолжал действовать, приостановил почему-то сданный уже подряд под предлогом более точной справки о ценах, но затем опять сдал его тому же подрядчику [102] . Тем не менее, можно с уверенностью сказать, что в течение 1714 года ландратские советы не везде еще составились. В самом деле, в Нижегородской губернии ландратского совета не существовало еще и осенью 1714 года. Эта губерния была выделена из Казанской 26 января 1714 года. 25 марта туда прибыл назначенный губернатором А. П. Измайлов, который вскоре, 31 мая, умер. Губернией поведено было править ландратскому совету в том составе, в каком он был при покойном губернаторе. 17 июня председателем этого совета был назначен вновь определенный, в дополнение к прежним, в Нижегородскую губернию ландрат кн. Ст. Путятин. Вот что доносил Сенату этот кн. Путятин, прибыв в Нижний 20 августа: «Ландраторов, которым поведено было быть для управления всяких дел в Нижегородской губернии с губернатором А. П. Измайловым, он никого не изъехал». Оказалось, что ни при губернаторе, ни после его смерти ландраты вовсе не являлись в Нижний, и о том, чтобы явиться, им даже не было ни разу послано повестки. Путятин тотчас же по приезде разослал ландратам повестки, но по ним явилось их к началу сентября всего только четверо. Из остальных трое еще совсем не приезжали из Казани, хотя указ об их назначении в Нижний был им давно уже объявлен, а один по распоряжению Сената был послан в Москву с отчетом о рекрутском наборе. Только к ноябрю были высланы из Казанской губернии два зажившиеся там нижегородские ландрата, а третьего Сенат еще предписывал выслать оттуда в Нижний в начале января 1715 года. Таким образом, нижегородский ландратский совет, на имя которого адресовались челобитные населения и указы из Сената, никогда не собирался в течение года в полном составе, да и в далеко не полном мог собираться всего только в течение немногих месяцев, оставшихся до указа 28 января 1715 года [103] .

Образованию и действию ландратских советов мешали две причины. Во-первых, они существовали слишком короткое время, чтобы успеть составиться и развить сколько-нибудь правильную деятельность. Как видим в предыдущем случае, едва только ландраты съехались осенью 1714 года, чтобы образовать совет, как вдруг в начале следующего года они должны были разъезжаться по долям, на которые разделялась губерния и правителями которых они становились. С другой стороны, коллегиальный порядок в областном управлении не мог скоро привиться. Губернаторы не могли сразу оставить старые привычки, тем более что, несмотря на лишение их прежней единоличной власти, ответственность за исправное отбывание губернией повинности продолжала тяготеть над ними и теперь. Поэтому они не перестают смотреть на ландратов, как на прикомандированных в их распоряжение и подчиненных им чиновников, которых они могут посылать по разным поручениям, и вовсе не желают считать их равноправными с собою членами губернского коллегиального правления, где губернатор должен был быть по закону не более, как primus inter pares [первый среди равных (лат.)]. На вопрос московского губернатора о том, можно ли посылать ландратов в провинции для самых нужных дел и для осмотрения пустоты, Сенат 4 февраля 1714 года разрешил посылать их только в случаях самой необходимой нужды, притом не иначе, как по постановлению всего ландратского совета, письменному, скрепленному руками всех его членов [104] . Но уже летом того же 1714 года ландраты Архангелогородской губернии оказались разосланными по всем городам губернии «для смотру и свидетельства, и переписки дворов, и сбору доимочных рекрутных денег». Губернатор писал, что и к октябрю им с этим делом управиться едва ли будет возможно, так как на долю каждого досталось исполнить означенные работы не в одном городе, а в трех, четырех и пяти городах [105] . Очевидно, что заседания ландратского совета Архангелогородской губернии если и могли состояться в 1714 году, то разве только в самом его конце. Да и у самого Сената заметна иногда та же тенденция возлагать на членов ландратской коллегии отдельные поручения, лишавшие их возможности присутствовать в ее заседаниях. Уже летом 1714 года Сенат предписал послать ландратов по городам для набора ямщиков, которых предполагалось поселить на р. Волхове [106] . В начале 1715 года за несколько дней до указа 28 января ландрату Московской губернии Гр. Комынину было поручено сенатским указом отправить заготовленные в Московской губернии продовольственные припасы в Петербург [107] . Итак, ландратская коллегия не могла повсеместно начать действовать во всю широту своих полномочий в 1714 году. Но уже в январе следующего года был издан указ, изменявший значение ландратской должности. Теперь и следует перейти к анализу этого указа.

3. Ландратская доля 1715–1719 годов

Указ 28 января 1715 года [108] прежде всего уничтожал должности обер-комендантов и комендантов в тех городах, в которых не было гарнизонов. Таким образом, существовавшая до 1715 года губернская иерархия комендантов и обер-комендантов, подчиненных губернскому ландратскому совету, разрушалась. Комендантская должность получала теперь исключительно военное значение командира гарнизона. Как для командиров гарнизона, для них впоследствии была выработана в военной коллегии инструкция, «каким образом определенные им гарнизоны, а именно крепости, гарнизонные полки и артиллерию содержать надлежит» [109] . Только в пограничных местностях из опасения неприятельских набегов коменданты, командуя гарнизоном города, получали и административное значение и становились вместе с тем и правителями уезда. На этом основании архангелогородский вице-губернатор Лодыженский ходатайствовал перед Сенатом о поручении управления Кольским и Пустозерским острогами комендантам из военных людей, указывая, что эти города пограничные и что к последнему «приходят для разорения воровская карачевская самоядь» [110] . Второю новостью указа было учреждение новой административной единицы – доли. Правителями этих новых областей и были назначены ландраты. Таким образом, эти последние из простых членов губернского совета делались теперь самостоятельными правителями второстепенных областей, на которые делилась губерния. Впрочем, в указе видно намерение законодателя сохранить коллегиальное начало в высшем губернском управлении. Единоличная власть не возвращалась губернатору. При нем в губернской канцелярии всегда должны были находиться двое из ландратов, чередуясь через один или два месяца. В конце года все ландраты должны были съезжаться к губернатору «для исправления дел всем вместе» и для отчета. Итак, постоянный губернский совет переставал существовать, заменяясь двумя коллегиальными органами: постоянной малой коллегией из двух ландратов под председательством губернатора и временным ежегодным съездом всех ландратов. Указ 28-января 1715 года не приводит тех мотивов, которые повели к его изданию, но причины произведенных им реформ чувствуются сами собою. Во-первых, назревала насущная потребность в более правильном подразделении громадной губернии на второстепенные областные единицы; этой потребности указ прежде всего и удовлетворял. Затем, так как учреждение новых административных делений должно было повлечь за собою увеличение личного административного состава, а в нем при Петре всегда ощущался недостаток, то ради экономии и приходилось жертвовать таким громоздким и многолюдным учреждением, каков был губернский совет, и совместить, насколько это было возможно, функции ландрата как товарища губернатора по губернской коллегии с функциями самостоятельного областного правителя.

Доля как подразделение губернии существовала уже ранее указа 28 января 1715 года. Еще в 1710 году, когда составлялась табель полков, содержание которых возлагалось на губернии, во всех губерниях дворовое число было расписано на доли [111] . Но это разделение имело тогда иной, особый смысл. Долею по указу 1710 года называлась известная сумма тяглых дворов, взятая за единицу, именно: 5536. Эта единица, значение самой цифры которой предстоит еще выяснить, употреблялась для упрощения разверстки податей, падавших на тяглые дворы по губерниям. С ее помощью было довольно удобно распределить всю сумму известного налога по губерниям пропорционально количеству дворов по переписи 1678 года, заключавшемуся в каждой губернии. Таким образом, в Московской губернии, всего гуще населенной, считалось 44  1/2 доли; второю за ней была Петербургская – 32 1/5 доли, самой меньшей оказывалась Киевская с 5-ю долями [112] . Вместо того чтобы делать пропорциональную разверстку налога по цифрам самых дворов, оперируя с громадными цифрами в десятки и сотни тысяч, т. е. с пяти– и шестизначными цифрами, расчет производился по числу долей, которых сумма выражалась всего трехзначной (146), а отдельные слагаемые лишь двузначными цифрами. Следовательно, доля была в этом случае отвлеченною счетною единицею, которой не соответствовало какое-нибудь территориальное деление губернии, представляла из себя явление арифметическое, а не географическое, была определенным числом податных дворов, а не определенным земельным округом. Указ 28 января 1715 года и превращал эту отвлеченную счетную арифметическую долю в конкретную административно-географическую. Долей теперь становилась известная территория, охватывавшая собою приблизительно 5536 тяглых дворов. Новое разделение губернии строилось, таким образом, на статистическом основании.

Оно производилось в течение всего 1715 года. На практике приходилось, конечно, отступать при образовании доли от указанной нормы дворов. Встречаются и такие доли, в которых цифра дворов превосходит нормальную, и такие, в которых первая уступает второй. В солигалицкой доле Архангелогородской губернии оказывалось 8280 дворов, тогда как в соседней унженской почти вдвое меньше – 4651. Это отклонение количества дворов в доле вверх или вниз от нормальной цифры в зависимости от местных условий и удобств, например расстояний, путей сообщения и др., предоставлено было при организации долей усмотрению губернатора [113] .

Любопытно проследить, в какое отношение стала прежняя административно-географическая единица, уезд, к доле и как перекраивалась теперь административная карта России. Определителем этого отношения было, разумеется, количество тяглых дворов в уезде. Здесь надо различать три случая. Иногда уезд просто переименовывался в долю, и доля составлялась из одного прежнего уезда. Так, например, прежний Казанский уезд настолько подошел по количеству тяглого населения к норме, положенной на долю, что, не потерпев изменений, продолжал оставаться в виде доли. В списках долей Казанской губернии эта доля иногда просто и называется Казанским уездом [114] . Во втором случае, если уезд был очень велик, он разделялся на две или более долей. Так, например, Симбирский уезд был подразделен на две доли: симбирскую первую и симбирскую вторую. Точно то же мы видим в уездах: Вологодском, Шацком, Коломенском, Тамбовском, Арзамасском, Пошехонском. Уезды: Нижегородский, Новгородский и Ярославский распались каждый на три доли, а Московский даже на четыре [115] . Наконец, в третьем случае доля составлялась из нескольких уездов, входивших в нее целиком или частями, если цифры тяглых дворов в этих уездах значительно не достигали нормы. Так, по одной доле составили уезды: Тверской и Новоторжский; Клинский, Волоколамский и Рузский; Можайский, Звенигородский и Малоярославецкий. Курмышская доля Нижегородской губернии составилась следующим образом: в нее вошел Курмышский уезд, в котором считалось 2643 двора, да была отделена и приписана сюда же часть Алатырского уезда, а именно 878 дворов, так что всего в курмышской доле получилось 3431 двор. Иногда доля составлялась из нескольких волостей. Таковы были «дворцовые доли», образовавшиеся из дворцовых волостей. Мы уже видели выше такую долю в Нижегородской губернии; другая подобная возникла в Московской губернии в тогдашней Владимирской провинции и состояла из Яропольской и Всегодичской дворцовых волостей [116] .

Можно было ожидать, что это новое административное разделение России на доли, как мы видели выше, перекраивавшее в большинстве случаев старое деление на уезды и стиравшее их границы, уничтожит уездное деление? Долю, сделавшуюся административно-географической единицей, не предполагалось уже дробить на более мелкие единицы, и уезд, лишившись уездного правителя, коменданта, перестал быть административной единицей. Ландраты получали значение первой, низшей, инстанции губернской иерархии. Заменив собою уезд в административном отношении, доля, однако, ничего не могла поделать с его географическими границами. Старинное вековое деление на уезды настолько вкоренилось в жизнь, что уездные границы не только не выцвели, но иногда довольно резко выступали в очертаниях тех долей, которые были составлены из нескольких уездов. Эта живучесть уезда была в особенности заметна в сфере финансового управления доли. В податном отношении уезд продолжает быть до некоторой степени самостоятельным целым. По уездам производится сбор податей, и ведется этому сбору отчетность. Так, например, ландрат двинской доли ведет книги доходов и составляет отчетные ведомости по каждому из уездов своей доли: Двинскому, Кеврольскому и Мезенскому в отдельности [117] . Точно такой же прием в тульской доле, состоявшей из трех уездов: Тульского, Веневского и Епифанского [118] . Курмышская доля, о которой была уже речь выше, составилась из Курмышского уезда, вошедшего в нее целиком (2643 двора), и небольшой части соседнего Алатырского уезда (878 дворов), и тем не менее сборам податей ведется счет отдельно с «курмышского уезда» и отдельно с «алатырской приписи».

Как размещались ландраты по вновь учрежденным областным делениям? Было уже выше указано, что служилые люди назначались в губернские ландраты в большинстве случаев Сенатом. Самое же распределение ландратов по долям производил губернатор. Так, например, ландрат доли Устюга Великого А. М. Данилов-Домнин, излагая свою биографию перед Сенатом в 1718 году, рассказывал, что он в Архангелогородской губернии в доле Устюга Великого «определен по определению вице-губернатора господина Курбатова» [119] . Петербургский вице-губернатор Ст. Клокачев, в руках которого находилось все действительное управление Петербургской губернией, состоявшей под высшим начальством генерал-губернатора кн. Меншикова, показывал в допросе по делу об одном из подчиненных ему ландратов Ст. Лопухине, правившем псковскою долей, что во Псков ландратом он, Лопухин, определен «великого государя указом за подписью руки светлейшего князя» [120] . Слова «великого государя указом» не служат доказательством противного, так как губернаторские указы имели форму указов от высочайшего имени. Но это была только форма, и раз что указ был подписан Меншиковым, это значит, что он был издан им. В делах курмышской воеводской канцелярии сохранился подлинный указ нижегородского вице-губернатора курмышскомуландрату кн. А. А. Волховскому, в котором читаем: «По его, великого государя указу, а по определению Нижегородской губернии вице-губернатора кн. Ст. И. Путятина поведено вам быть в доле в городе Курмыше» [121] . Ландрат Казанской губернии Ждан Кудрявцев доносил в 1718 году Сенату, что «определен он быть по определению ближнего боярина и казанского губернатора с товарищи в уржумской доле» [122] . Встречаются случаи назначения в определенную долю и Сенатом. Быть может, исключительным случаем было назначение Сенатом ландрата в дворцовую долю Нижегородской губернии по ходатайству жителей этой доли. Но ландраты из отставных офицеров, просившиеся на эту должность вследствие указа 1716 года в определенные, ими самими указанные доли, обыкновенно и были назначаемы в эти доли Сенатом. Однако этими случаями, имевшими все-таки чрезвычайный характер, вмешательство Сената в распределение ландратов по долям и ограничивалось. Обыкновенно же во всех остальных случаях назначение ландрата в ту или иную долю зависело от губернатора, как лица, ближе стоящего к местности и могущего принять при этом в соображение различные местные условия. Рассматривая отдельные случаи назначения ландратов по долям, мы можем нередко заметить те мотивы, которыми руководствовались при этих назначениях. В качестве ландратов продолжали иногда оставаться в доле прежние коменданты, правившие тою же местностью. Можайский комендант Д. П. Дохтуров, занимавший эту должность несколько лет до 1715 года, с этого года был назначен ландратом можайской доли [123] . С 1710 по 1715 год Угличем правил комендант А. И. Нарышкин; с этого года он правит угличскою долей в качестве ландрата вплоть до 1719 года, когда ландраты были отменены и когда он сам был сделан ярославским воеводой [124] . При дополнительных назначениях в Московскую губернию около половины вновь назначенных ландратов служили уже здесь в качестве обер-комендантов и комендантов; разумеется, проще всего и было оставлять их на тех же местах, где они сидели, так как такой порядок не вызывал перерыва в и без того медленном течении губернских дел, связанного со всякою переменою в административном персонале. Таким образом, в некоторых случаях вся перемена сводилась только к перемене названий при неподвижности лиц, их носивших, подобно тому, как и раньше уездный воевода переименовывался в коменданты. Мы видели один случай, когда при назначении ландрата в долю была принята во внимание симпатия к нему жителей. Но если принималась во внимание симпатия, то не оставалась иногда без внимания и антипатия управляемых или, по крайней мере, наиболее сильных из них. Ландрат А. П. Шетнев, доля которого состояла из части Московского уезда, не умел поладить с властями Троице-Сергиевского монастыря. Монастырь бил челом Сенату об изъятии его земель и крестьян из ведения этого ландрата и о запрещении ему въезжать в монастырские слободы и деревни, ссылаясь на «ссору» с ландратом и на «налоги», чинимые им крестьянскому населению монастырских земель. Монастырь оказался настолько силен, что Сенат предписал московскому губернатору Шетнева из той доли, которою он правил, вывесть и назначить в другую долю, притом в такую, в которой бы не было владений монастыря [125] .

Сам собою возникает вопрос, не руководился ли губернатор при назначении ландрата в известную долю земельной связью ландрата с последнею, другими словами, не назначался ли в долю тот ландрат, чьи поместья в ней находились? В некоторых случаях можно указать и такую связь. Кн. Вадбольскому, ландрату Архангелогородской губернии, была дана солигалицкая доля. Князь владел землей в нескольких уездах: Ярославском, Костромском, Дмитровском, и, между прочим, в Галицком уезде за ним состояло 6 крестьянских дворов [126] . Но вообще земельная связь не была правилом. Другой ландрат той же губернии A. M. Данилов-Домнин правил великоустюжской долей, в которой землею не владел, так как его имения находились в Вологодском, Ярославском и Кинешемском уездах. Итак, ландратом в долю не назначался непременно землевладелец доли. По большей части ландрат, владея двумя-тремя десятками дворов, принадлежа к среднему землевладельческому классу, каким были «царедворцы», был связан земельными владениями лишь с той губернией, в которой он служил. Но даже и в этом случае можно указать исключения. Ландрат темниковской доли Азовской губернии имел недвижимое имущество только в Тульском и Дедиловском уездах тогдашней Московской губернии, где у него было 11 дворов [127] . При назначении в ландраты с 1716 года отставных офицеров, как уже показано было выше, попадали в эту должность лица, не владевшие нигде никакими недвижимыми имуществами, и даже самое это отсутствие земельного имущества служило мотивом их назначения. Итак, ландрат – по большей части землевладелец той губернии, в которой он служил, только иногда той доли, которою он правил, а в редких случаях он не связан землею ни с губернией, ни с долей, потому что и не был вовсе землевладельцем. Вообще связь у ландрата с долей была чаще по прежней службе его в качестве коменданта, чем по земле. При таком отношении ландрата к доле нельзя смотреть на него как на представителя местного землевладельческого класса доли.

4. Административная и судебная деятельность ландрата в доле

Реформа 28 января 1715 года вызвала во многих местах большое неудовольствие среди сельского населения. Едва только были образованы доли, и ландраты из членов губернского совета сделались самостоятельными областными правителями, как уже Сенатом получены были сведения, что эти новые областные правители ездят по уездам, ставятся в селах и в деревнях на крестьянских дворах, берут подводы и кормы, гостя в тех селах и деревнях, где они останавливаются по неделе и больше, отчего крестьянам чинятся разорение и великие убытки. В этих тягостях, причиняемых крестьянам, сам ландрат был менее всего виновен. Дело в том, что, будучи назначен правителем доли, он оказывался в ней совершенно без пристанища, в особенности когда он не был местным землевладельцем. Не имея постоянного местожительства, он принужден был скитаться по своей доле и переезжать из деревни в деревню, возобновляя, таким образом, в начале XVIII века древнее «полюдье» первых русских князей. Указ Сената 1 июня 1716 года, излагающий тягости сельского населения от этого кочеванья бродячей администрации, и был направлен к тому, чтобы дать ей оседлость. Тем ландратам, в долях которых находились города, предписывалось жить и открыть свои присутствия в оказавшихся теперь свободными комендантских дворах. Для остальных, доли которых не включали в себе городов с комендантскими домами, должны были быть выстроены особые дворы посреди самой доли, в дворцовых или монастырских селах. В такой ландратской резиденции, кроме «хором» для житья самого ландрата, должны были находиться еще «приказ», т. е. канцелярия, и судебная камера ландрата, и тюрьма для колодников. Средства на постройку этих ландратских дворов в долях должно было собрать население доли по 200 рублей на каждый двор, и затем уже запрещалось ландратам под опасением сурового взыскания стоять на крестьянских дворах или брать подводы от деревни до деревни [128] .

Какого-нибудь общего наказа или инструкции, определяющих подробно обязанности ландрата, вроде воеводских наказов, издано не было. Поэтому очерк их обязанностей приходится конструировать из отрывочных данных: отдельных указов и памятников их делопроизводства. На ландрата как областного правителя возлагались некоторые обязанности общего полицейского характера. Во-первых, ему поручалось непосредственное исполнение различных распоряжений губернской или центральной власти. Во-вторых, на ландрата возлагался также и надзор за исполнением указов со стороны населения доли. Так, например, ландраты должны были наблюдать за исполнением указа о делании широких полотен; им предписывалось смотреть за соблюдением законов о винокурении; они же должны были следить за хождением подведомственного населения ежегодно на исповедь и налагать штраф на неходящих [129] . Далее полиция безопасности уже давно входила в круг деятельности областной администрации и, разумеется, включалась в состав обязанностей ландратов, которым и поручалось заботиться об искоренении воровских людей, беглых солдат и рекрут [130] . Подобно прежним воеводам ландраты в чрезвычайных случаях должны были принимать меры и санитарной полиции, а именно в случаях моровой язвы. В 1718 году к ландратам двух долей Киевской губернии, где появилась повальная болезнь, были командированы лекаря из Аптекарского приказа. По приезде последние должны были явиться к ландратам и с ними отправиться в неблагополучные места, причем им предписывалось во всем быть послушным ландратам. Медицинский персонал командировался на место заразы вовсе не затем, чтобы принести какую-нибудь медицинскую помощь пострадавшему населению: он обязан был только произвести диагноз болезни, «на людях оной моровой язвы осмотреть и освидетельствовать подлинно» и донести Сенату. Не ему даже поручалось и принятие санитарных мер. Об этих мерах должны были уже позаботиться сами ландраты. Они были все те же, какие принимались и в XVII веке: пораженная местность оцеплялась заставами для прекращения всяких сношений, и здесь и там «в пристойных местах» сооружались виселицы, вид которых должен был предотвращать попытки со стороны оцепленных прорваться через окружавшее их кольцо [131] .

Но не полицейские обязанности занимали первое место в деятельности ландрата. Изучая подробно эту деятельность, нельзя не заметить в ней преобладающего развития двух функций. В 1715 году протопопу московского Успенского собора было предписано привести к присяге вновь назначенных в дополнение к прежнему числу ландратов Московской губернии. При этом протопопу указано было при этом обряде им объявить, что им, ландратам, следует перед Господом Богом, сотворившим всяческая, исполнять свое звание честно, чисто, неленостно, но паче ревностно, а далее в указе разъяснялось, в чем состояли обязанности этого звания. Оказывается, что их было две: во-первых – правда и правый суд между людьми; во-вторых – крепкое сохранение казны и прочего всего, чего государя и государства его интересы требуют [132] . Если мы переставим эти две обязанности в порядке, обратном тому, в каком их перечисляет указ о присяге, мы получим истинное представление о значении деятельности ландрата. Финансовое управление и правосудие – вот два главные предмета этой деятельности.

В области финансового управления надзору ландрата прежде всего поручается всякое казенное имущество. Вот примеры. Ландратам предписывается охранять заповедные леса [133] . В 1716 году в угличской доле правительством был конфискован хлеб, принадлежавший Афанасьевскому монастырю, и были запечатаны монастырские житницы. Этот хлеб в запечатанных житницах и находится под ведением угличского ландрата, к которому игумен монастыря и крестьяне монастырских вотчин обращаются с челобитного о выдаче некоторой части хлеба на посев [134] . Ландрату принадлежит также распоряжение различными статьями, представлявшими тогда предмет казенного дохода. Только с разрешения ландрата можно было, например, построить в уезде баню, мельницу или кабак [135] . Как известно, указами 1699 года таможенное и питейное управление было передано особым таможенным и кабацким бурмистрам, которые были подчинены земским бурмистрам. Тем не менее и ландратам предоставлено было некоторое вмешательство в область этого управления. Земские бурмистры города Бежецка распорядились в 1716 году перевести кабак из села Теблеши в вотчину Симонова монастыря – село Еско. Но подьячие, посланные исполнить это распоряжение, встретили со стороны крестьян села Еска самый упорный отказ, так как эти посланные не захватили с собой «послушного указа» о переводе кабака на их землю от бежецкого ландрата [136] . Указом того же 1716 года было предоставлено ландратам право разрешать винокурение частным лицам в определенных размерах. Они должны были для установления этих размеров осматривать привезенную просителями посуду для курения вина и, измерив ее семивершковым ведром, налагать на нее казенные клейма. Им же вменялось в обязанность штрафовать нарушителей указа о частном винокурении [137] .

Ландраты ведали и всякие казенные сборы с уездного населения доли, прямые и косвенные, кроме таможенных и кабацких, находившихся в сфере ведомства городской администрации [138] . Так ландрат двинской доли с подведомственного ему населения собирал прямые сборы двух видов: во-первых, постоянные, окладные, куда относились: а) старые: стрелецкие деньги, сбор в Военный приказ, сбор в Адмиралтейский приказ на починку кораблей, сбор в Земский приказ на содержание рекрут и, наконец, сбор в Ямской приказ, и Ь) «новоположенные»: на дело кирпича, на покупку всяких припасов к городовым делам, на известное жжение и на дачу драгунам и солдатам в мясоедные дни; во-вторых, экстренные, запросные: за петербургский и рижский провиант, за адмиралтейский провиант, на дачу петербургским работникам и плотникам, на покупку припасов к строению архангелогородской крепости, на содержание рекрут. В эту же категорию запросных сборов отнесен почему-то и сбор на содержание ландратов и комиссаров.

Косвенные сборы, которые поступали в кассу доли, состояли из оброчной платы за содержание различных статей, считавшихся регалиями. Таковы были сборы с бань, с мельниц, с рыбных ловель, с оброчных земель. Сюда же относились и всякого рода пошлины, как то: конские (с пятнания коней), гербовый сбор и разного рода пошлины, взимавшиеся в ландратской канцелярии при производстве частных дел, например, печатные пошлины с явочных и мировых челобитных и т. п. [139] Как сказано выше, важнейшие из косвенных сборов: таможенные и питейные были изъяты из ведения ландратов; однако это деление не всегда последовательно соблюдалось правительством. Так, в 1717 году было предписано ландратам вместе с переписными книгами привезти также в Петербург, для соображений по поводу подготовлявшейся тогда реформы всех государственных учреждений по шведскому образцу, ведомости за предыдущие годы по всем видам сборов, в том числе по таможенным и питейным. По этому указу губернаторами было предписано городским бурмистрам составить такие ведомости и представить их ландратам [140] .

Собранные с доли деньги ландрат должен был переправить в губернский или столичный центр. Большая часть шла в губернию, на которой лежала уже, в свою очередь, доставка в ту или другую из центральных касс [141] . Но некоторые сборы ландраты должны были отправлять прямо в столичный центр, и, таким образом, в финансовом управлении стройность областной иерархии иногда нарушалась. В 1717 году было указано ландратам собрать в своих долях по рублю со двора на провиант для армии и выслать эти деньги прямо в Петербург в особую канцелярию подрядных дел, не отправляя их к губернаторам. Этим же самым указом ландратам предписывалось выслать с особыми счетчиками и комиссарами недоимку провиантских сборов прошлых лет прямо в канцелярию Сената [142] . Благодаря этим непосредственным отправкам денег в Петербург и возникала непосредственная переписка Сената с ландратами помимо губернской инстанции.

Только микроскопическая часть сборов расходовалась ландратом на месте: она шла на содержание ландратского управления, на жалованье самому ландрату и его подчиненным и на канцелярию. Таким образом, ландрат, как и прежний воевода, являлся финансовым агентом центрального правительства, а не хозяином области, который бы мог затрачивать некоторую долю собранных ресурсов на ее благоустройство. Но важное отличие института ландратов от прежних воевод и заключалось в том, что ландратам назначены были определенные оклады содержания, частью деньгами (ландрату 120 рублей в год, комиссару 60), частию натурой (120 четвертей хлеба первому и 60 второму). Это назначение областной администрации определенного содержания следует считать очень важным моментом в ее развитии, так как этой мерой ей сообщался новый, европейский характер. В воеводе XVII века было все-таки гораздо больше старинного кормленщика, чем европейского чиновника. Для ландрата, получавшего определенное жалованье, «корм» уже был излишним; он обращался в запретное «лакомство», от которого мог пострадать самый «живот» ландрата, так как суровые указы грозили за взяточничество лишением жизни. Впрочем, содержание ландрата имело некоторое сходство со старинным кормом волостеля, а именно то, что оно было положено на управляемую им местность, на которую падало в виде особого налога. Именно на содержание ландратского управления был назначен специальный сбор по гривне с двора, кроме натурального сбора хлебом. Весь излишек от этого сбора за раздачей жалованья должен был делиться в качестве награды между ландратом и другими чинами доли пропорционально их окладам. Чтобы показать наглядно размеры стоимости содержания ландратского управления, приведем несколько цифр. По двинской доле Архангелогородской губернии в 1716 году было отправлено в губернскую канцелярию: с Двинского уезда 15 012 рублей, с Кеврольского 5426 рублей и с Мезенского 4432 рубля, всего – 24 870 рублей, а на жалованье штату ландратского управления доли было израсходовано 177 рублей. Сверх того, на содержание самой канцелярии ландрата, на покупку свеч сальных, чернил, дров и «другие мелочные приключающиеся расходы, без которых пробыть неможно», было издержано 67 рублей. При этом следует отметить, что гривен-ный сбор на содержание местной администрации производился только с одного из уездов доли, с Двинского. Так как его оказалось вполне достаточно для этого содержания, то с других уездов такой же сбор уже не взимался. Заметим еще, что ландратское жалованье, попав в руки ландратам, иногда скоро выскальзывало из них. Дело в том, что чины областной администрации могли его получать только после того, как они исполнили предъявлявшиеся к губернии финансовые требования и выслали всю причитавшуюся с нее сумму. Если при счете в Петербурге оказывалось, что губерния не выслала положенных с нее денег, взятое ландратами жалованье предписывалось взыскать с них обратно. Так, в 1717 году было повелено в губерниях, оказавшихся неисправными в высылке денег за три последние года: 1714, 1715 и 1716, вернуть полученное за эти года жалованье. Под действие этого указа подпала и двинская доля, и эти 177 рублей, взятые ее администрацией в 1716 году, были с нее поправлены обратно [143] .

Итак, ландратская доля была только второстепенною и притом чисто служебного частью того более усовершенствованного аппарата, который был введен Петром для более энергичного вытягивания из населения ресурсов, необходимых на высшие государственные задачи. Никакого самостоятельного значения в финансовом отношении она не имела, и из ее кассы не шло ни единой копейки на то, что мы называем местными пользами и нуждами. В ней оставалось только несколько крох на содержание самого персонала администрации, но даже и эта ничтожная сумма часто опять отбиралась в казну. Ландрат, лишенный всяких ресурсов, не мог быть заботливым хозяином местности, не мог предпринимать каких-либо улучшений в ее интересах, что входит теперь в обязанности местного управления. По финансовому управлению он был только простым исполнителем распоряжений высшего правительства, простым его финансовым агентом, обязанным собрать с населения положенную на это последнее сумму и доставить ее в центральную кассу.

Но была в деятельности ландрата и другая функция, которая была обращена на пользу местного населения. Это был суд. Мы и должны перейти теперь к изучению судебной деятельности ландрата.

Указ 28 января 1715 года проводил резкую границу в судебной компетенции ландрата, подчиняя ему в этом отношении только сельское население и исключая из сферы его ведомства посадское население города: «Посадских людей во всех губерниях ландратам ни в чем не ведать и ни в какие их дела не вступать… А в исках своих бить челом посадским на крестьян ландратам, а крестьянам на посадских земским бурмистрам». Перед судейским столом ландрата в его приказной избе появлялись оба класса сельских жителей: и помещики, и крестьяне. Помещики судились у ландрата между собою и с чужими крестьянами, иногда, впрочем, и со своими крестьянами. Крестьянские тяжбы подлежали ландратской юрисдикции тогда, когда сторонами были крестьяне разных владельцев, так как крестьяне одного владельца в тяжбах между собою, кроме важных уголовных дел, судились вотчинным судом помещика или его приказчика. Эта социальная среда, в которой действовала ландратская юрисдикция, не могла не отразиться на характере судебных дел, сохранившихся до нас в архивах ландратских канцелярий. Дела о важнейших уголовных преступлениях: убийствах, грабежах и разбоях, статистика которых могла бы поразить нас их значительным количеством, – все-таки тонут в массе дел о завладении землей, о беглых крестьянах, о потравах, покосах, порубках, угнанных лошадях и тому подобных тяжб чисто сельского характера. Из 56 взятых наудачу дел, сохранившихся от угличской ландратской канцелярии с № 144 по № 200 по реестру этих дел, 50 дел судебных. Из них 25 приходится на поземельные дела и производства о беглых крестьянах и дворовых людях, остальная половина состоит из дел очень разнообразных видов. Тут есть и гражданские иски по торговым делам, и дела о кражах, и отыскивание свободы крепостным, и привод пойманных неведомых людей, и дело об увозе крестьянской девки, и побег жены от мужа, и извет свекра о беременности снохи, имеющий целью выгородить его от подозрения в этом обстоятельстве, и всевозможные формы кулачной расправы, и, наконец, дела по преступлениям политическим. К этому последнему роду дел относятся обыкновенно случаи заявления за собою «государева слова и дела», оканчивавшиеся двояким образом: или отправкой сделавшего такое заявление в Москву в Преображенский приказ в том случае, если он действительно имел что-нибудь показать, или же расправой в ландратской канцелярии и отдачею на поруки, когда заявлявший, протрезвившись в тюрьме, объяснял, что он сказал за собою «государево слово» пьяным делом [144] .

На ландрате лежало также производство дед в охранительном порядке. При переходе земли по наследству он, получив указ из Поместного приказа, отправлял из своей канцелярии подьячего производить «отказ» имения, т. е. совершать ввод во владение того лица, к которому оно переходило. В его же распоряжении состояла и нотариальная часть – подьячие у крепостных дел и надсмотрщики над крепостными делами, как назывались тогдашние нотариусы. Наконец, ему же принадлежало и заведование межевою частью. Хотя указ 28 января 1715 года и пытался сосредоточить межевые дела в ведомстве ландрихтера, предписывая губернатору посылать его в ландратские доли в тех случаях, если «спор какой в землях будет – для межеванья», однако на практике, как видно из сохранившихся документов, межеванье производилось ландратами. В 1716 году в Московском уезде в доле ландрата А. П. Шетнева произошел «спор в землях» между Троицким-Стромынским монастырем, подчиненным Троице-Сергиеву, и братьями Вяземскими, из коих старший, Никифор, был преподавателем царевича Алексея. Братья обратились в Поместный приказ с просьбой их земли досмотреть, измерить и от смежных земель отмежевать. Межеванье и производил ландрат Шетнев, на которого монахи жаловались, что он при этом не обратил внимания на поданные ими челобитные о захвате братьями Вяземскими монастырских пустошей Козина, Митнева и Сетова, и ходатайствовали перед Сенатом о том, чтобы ландрату Шетневу «у оного межевого дела за означенными ссорами не быть» [145] .

В судебном отношении ландрат был первой инстанцией. Следующей высшей был губернатор по указу 28 января 1715 года, предписывавшему: «Буде из ландратов кто нападками своими учинит кому какую обиду или суд неправый сделает, и на того обидимому (о суде) бить челом губернатору». Этими словами указа устанавливается апелляция от ландрата к губернатору. В своих распоряжениях относительно ландратов Сенат выдвигает губернатора как непосредственно высшую инстанцию над ними, занимающую середину между ландратами и Сенатом. В 1718 году стольник Сумароков обратился в Сенат с жалобой на ландрата одной из долей Казанской губернии, который не удовлетворил его в деле о беглых его крестьянах. Сенат предписал разобрать дело казанскому губернатору [146] . Эти жалобы сопровождались различными последствиями для ландратов: изъятием просителя из подсудности ландрату вследствие недружелюбных отношений за имеющеюся между ними «приказною ссорою», т. е. гражданским процессом, и передачей дела другому ландрату, а иногда и возбуждением следствия против ландрата. В 1715 году у Троицкого монастыря возникло дело с одним из соседей помещиков по монастырской вотчине в Юрьев-Польском уезде окольничим Акинфиевым. Дело заключалось в том, что приказчик Акинфиева, приехав на поля монастырских крестьян «нарядным делом с ружьем», загнал к себе монастырское стадо, а пастухов бил смертным боем, и «за таким лошадиным отогнанием», как жаловался монастырь, учинилась им, крестьянам, в их работе остановка и разорение. Монастырь обратился к местному ландрату М. Трусову, но затем принужден был жаловаться на него губернатору в том, что он, «дружа и норовя» приказчику Акинфиева, не решил дела. Был назначен вполне согласно с указом 28 января 1715 года ландрихтер ехать в юрьевскую долю для расследования по этому делу [147] .

В качестве первой инстанции ландрат не мог «вершить» важнейших уголовных дел, приводивших к смертному приговору, не снесясь с губернской инстанцией, и потому, например, угличский ландрат Нарышкин, разобрав в 1718 году дело об убийстве крестьянином его доли неизвестного человека, пущенного убийцей переночевать в свою избу, произведя «розыск», т. е. допрос с пыткой виновному, за приговором обратился в петербургскую губернскую канцелярию [148] . В этом случае ландрат, подготовив дело к приговору, сам обращается за ним к высшей инстанции, по тем или иным причинам не считая себя компетентным для его постановления. Но в других случаях ландрат подготовляет дело по поручению высшей же инстанции, являясь ее исполнительным органом. Ему поручалось произвести на месте следствие, результаты которого он должен был сообщить в высшую инстанцию. В 1715 году Спасо-Прилуцкий монастырь бил челом архангелогородскому вице-губернатору на посадских людей тотемцев в неправильной разверстке казенного тягла между городскими и монастырскими владениями, и из губернской канцелярии отправляется к ландрату тотемской доли указ с предписанием «их, тотемцев, допросить и сыскать в чем надлежит о всем подлинно, и те допросы, и сыски, и свидетельства прислать в Вологду в канцелярию» [149] . Дворцовые крестьяне Чамеровской волости Новоторжского уезда, которыми правил особый комендант, выведенные из терпения его притеснениями и поборами, обратились на него с жалобой в петербургскую губернскую канцелярию, и эта последняя поручает произвести следствие по этому делу угличскому ландрату [150] . Такие судебные поручения даются ландрату не только губернской инстанцией, но также иногда и совершенно посторонними ведомствами. Так, новгородский ландрат Мякинин в 1718 году производил следствие по поручению находившейся в Петербурге подрядной канцелярии, заведовавшей подрядами по постройке канала и поставке провианта занятым этой постройкой рабочим [151] .

5. Отношение ландрата к церковным землям и к посадскому населению

Прямому ведению ландрата в доле подлежало только население частновладельческих и государственных земель. Отношение его к населению земель церковных не было строго определено и подвергалось постоянным колебаниям. В 1701 году по смерти последнего патриарха был вновь восстановлен для заведования церковными землями различных категорий: патриаршими, архиерейскими, монастырскими и владениями церквей – прекративший в 1677 году свое существование Монастырский приказ, который и должен был теперь столкнуться с областною администрацией, так как в указах, учреждавших этот приказ, не определялось его отношение к областной администрации, а в указах, устанавливавших эту последнюю, не разграничивалась сфера ее ведомства от сферы ведомства Монастырского приказа. Разграничение это созидалось практикой, вызывавшей отдельные распоряжения. Монастырский приказ стремился выделиться в особое самостоятельное ведомство, ни в чем не зависящее от губернского управления. Губерния, напротив, стремилась не делать никакого различия между церковными и светскими землями. Узлом вопроса была ответственность губернии за исправный сбор всех падавших на нее податей и повинностей перед высшим правительством, так как в общий итог тяглых дворов, по которому развёрстывались подати и повинности по губерниям, входили также и церковные земли, не отделяясь от светских, и губерния должна была отвечать не только за сбор с светских, но также и за сбор с церковных земель. Между тем Монастырский приказ настаивал на своем исключительном праве ведать церковные земли, и установился такой порядок, по которому сбор податей с церковных земель производился особыми областными чиновниками Монастырского приказа, и затем уже вся сумма, приходившаяся на церковные земли губернии, вносилась приказом в губернскую кассу. Общая областная администрация была отстранена от заведования церковными землями: указом 1706 года было запрещено воеводам въезжать в церковные вотчины; все управление этими вотчинами – суд, расправа и всякие сборы, как тогда обозначалось понятие управления, было сосредоточено в Монастырском приказе [152] . Таким образом выходило, что губерния делалась ответственной за те сборы, которых она не собирала, и ответственность эта становилась весьма чувствительной, когда Монастырский приказ запаздывал внести в губернскую кассу сумму, причитавшуюся за церковные вотчины. Правительство знало только общую сумму податных единиц губернии, т. е. тяглых дворов, совершенно не различая тех частных слагаемых, из которых эта общая сумма составлялась, и с этой суммы оно взыскивало с губернии платежи, подвергая губернскую администрацию крутой расправе в петровском духе в случае каких-нибудь недоборов. Просьба Московской губернии «определить ее опричь» сборов с церковных земель, т. е. предоставить Монастырскому приказу вносить их непосредственно помимо губернской кассы и таким образом исключить цифру дворов церковных вотчин из общей губернской цифры, не была уважена [153] . Отсюда вполне естественно стремление губернских властей вмешиваться в управление церковными вотчинами. Описание церковных земель в эпоху так называемой ландратской переписи (1715–1718 гг.) производилось ландратами. Ландраты стали также вмешиваться в финансовое и судебное управление этих земель. Летом 1715 года Московская губерния уведомила Монастырский приказ указом, во-первых, о том, что управление долями с производством всяких сборов в этих долях со всех земель, не исключая и церковных, поручено ландратам, а во-вторых, о том, что ландраты приступят к взиманию сборов с церковных земель, начиная с следующего 1716 года. Монастырский приказ обратился на эти постановления к Сенату с жалобой. В ней он прежде всего ссылался на прежние указы об изъятии управления церковными землями из ведомства общей областной администрации; затем приводил только что состоявшийся сенатский указ, в котором говорилось, что «Монастырский приказ с губернскою канцелярией никакими делами и сборы не соединен и всякое правление особо», и запрещалось производить с крестьянских дворов церковных земель сбор на ландратское жалованье. Наконец, к этой же жалобе был присоединен обширный доклад о злоупотреблениях ландратов Московской губернии, от которых сильно страдало население церковных земель. Из этого доклада ясно, что на практике ландраты не делали никакого различия между светскими и церковными землями своей доли. Кроме казенных поборов они взимали также с этих последних сбор денег и хлеба себе на жалованье по указу 28 января 1715 года; кроме денежных сборов они производили также поборы людьми, требуя с церковных вотчин поставки не только рекрут, но и различного рода выборных, необходимых для ландратского управления: счетчиков, целовальников, сторожей для караула колодников в Москву, дежурных для своего съезжего двора и грамотных людей для письмоводства в своей канцелярии. Ландраты учреждали «станции», т. е. временные места для своих остановок при разъездах по доле, в монастырских дворах. Суровость всех этих требований смягчалась обычной для того времени взяткой, и доклад Монастырского приказа подробно перечисляет, сколько с каждой церковной вотчины дано было такому-то ландрату, на сколько денег поднесено было льну и калачей дочери его ландратской и сколько взяли ландратские люди. Там, где это средство не было пущено в ход или плохо действовало, ландрат или его помощник и заместитель комиссар держит и бьет на правеже монастырских старост и крестьян, сопровождая этот законный способ взыскания с неисправных плательщиков еще и проявлениями неукротимого произвола. Доклад припоминает все случаи, когда такой-то ландрат или его помощник бил монастырского крестьянина по щекам и «драл за бороду», а такой-то «на мирском сходе бил поленом» старосту монастырской вотчины, приговаривая: «И всем им от него тож будет, что и старосте их было». Эта жалоба Монастырского приказа была сочувственно принята в Сенате, который отменил постановление Московской губернии о производстве сборов и суда в церковных землях ландратами и предписал вернуться к старому порядку доставления сборов с церковных земель в губернскую кассу Монастырским приказом, чиновники которого должны были также ведать население этих земель и в судебном отношении. О ландратских злоупотреблениях велено было расследовать московскому губернатору, но, по-видимому, это следствие не состоялось [154] . Делая такое постановление, Сенат, однако, не припомнил, что и сам он очень незадолго до того нарушал прерогативы Монастырского приказа. В 1715 году крестьяне вотчины вологодского архиерея жаловались на притеснения от архиерейских приказных людей, которые вотчину разоряют, а старост держат в цепях в заточении, и Сенат, распорядившись о производстве следствия по этому делу архангелогородским вице-губернатором и изъяв вотчину из ведомства вологодского архиерейского дома, предписал управлять ею вологодским ландратам, а не чиновникам Монастырского приказа [155] .

Итак, в управлении церковными землями ведомство губернской администрации сталкивалось с ведомством Монастырского приказа. На практике ландраты нередко захватывали это управление в свои руки. Но в законодательстве заметна тенденция, хотя и не без колебаний, сосредоточить управление этими землями в руках Монастырского приказа [156] .

Не менее сильному воздействию ландратской власти подверглось и посадское население. Когда самостоятельная организация городов с Московской ратушей во главе, учрежденная в 1699 году, расстроилась благодаря введению губерний, установившему восемь областных финансовых центров, Петра, очевидно, все-таки не покидала мысль о независимости городского управления от местной администрации. Эта мысль ясно проведена в указе 28 января 1715 года. Подчиняя городское управление губернатору, указ изъял его из подчинения второстепенным областным правителям, ландратам, и запрещал им всякое вмешательство в городские дела. «Посадских людей, – говорилось в указе, – во всех губерниях ландратам ни в чем не ведать и ни в какие их дела не вступать, а иметь им ради управления своих дел и сборов земских бурмистров за выборами с ведома губернаторского». Таким образом, за городами сохранялось выборное управление под высшим непосредственным надзором губернатора, и ландраты были отстранены законом от всякого соприкосновения с городом. На практике, однако, мы видим постоянное вмешательство ландратов в дела городского управления.

В чем заключался губернаторский надзор над городом? Прежде всего, «с ведома губернаторского» должны были производиться городские выборы, и в руки губернатора поступали протоколы этих выборов, а это значит, что избиратели являлись перед ним ответственными за выбранных ими кандидатов. На губернаторе лежала, далее, ответственность за податную исправность городов, так как подати с городского населения должны были стекаться не в Московскую ратушу, как было до учреждения губерний, а в губернскую кассу, а эта ответственность и вызывала, главным образом, надзор губернатора над городом по финансовому управлению. Его же надзору подлежала также и судебная функция городского управления, по отношению к которому в этом случае губернатор являлся высшей судебной инстанцией. Но этот надзор губернатора над городом не мог осуществляться помимо тех орудий губернской администрации, тех посредствующих органов между губернатором и местным населением, какими с 1715 года стали ландраты, и вот почему вопреки указу 28 января 1715 года городское управление стало втягиваться в сферу ландратского. Указы из губернской канцелярии в городскую земскую избу шли через ландрата – знак, что ландрат стал посредствующим звеном между этими двумя учреждениями [157] . Затем в отдельных случаях губернская администрация постоянно нарушает независимость городов от ландратского управления и постоянно принуждает ландратов вступать в ту или иную отрасль городских дел. В 1716 году псковский ландрат Лопухин, привлеченный по одному делу к суду Сената, в допросе заявил, между прочим, что в посадские дела он вступал по указам из петербургской губернской канцелярии, поручавшей ему производить следствия о злоупотреблениях в городском управлении, о которых доносили в губернскую канцелярию фискалы. В этих действиях Лопухина Сенат не нашел ничего противозаконного и отпустил его с миром опять в Псков, не сделав ему ни малейшего замечания [158] . В том же году возникло одно из столь частых тогда дел о неправильной разверстке тягла между Спасо-Прилуцким монастырем и Тотемским посадом. Монастырь бил челом архангел огородскому вице-губернатору на тотемцев в том, что они, облегчая себя, накладывают часть посадского тягла на монастырские соляные варницы. Вице-губернатор поручил ландрату тотемской доли, во-первых, допросить тотемских бурмистров и посадских людей, а затем впредь до окончания этого спорного дела ведать тотемский соляной промысел в ландратском правлении. Таким образом, здесь мы видим случай изъятия известной отрасли городского управления из ведения земской избы и передачи ее в руки ландрата [159] .

Указ 28 января 1715 года очень ясно разграничил юрисдикцию ландрата от юрисдикции земской избы, установив подсудность уездного населения первому, а подсудность посадского второй. Тяжбы между сельским населением должны были разбираться ландратом, тяжбы между посадскими – в земской избе. В смешанных тяжбах, где сторонами являлись лица, принадлежавшие к тому и другому классу населения, трибунал определялся социальным положением ответчика: посадский должен был искать на крестьянине у ландрата и, наоборот, крестьянин на посадском в земской избе. Очень ясно также указом 28 января 1715 года была определена и вторая инстанция, куда должна была идти апелляция на приговор ландрата или земской избы: «А буде из ландратов или из бурмистров кто нападками своими учинит кому какую обиду или суд неправый сделает и на того обидимому о суде бить челом губернатору». Итак, если бы тяжущиеся между собой посадские люди остались недовольны приговором бурмистров в земской избе, они должны были перенести дело к губернатору; а между тем, на практике встречаются случаи, когда тяжба между посадскими людьми рассматривается во второй инстанции не губернатором, а ландратом. Так, например, в 1716 году по распоряжению петербургской губернской канцелярии к угличскому ландрату был перенесен «для перевершения» процесс между двумя родственниками Сахарниковыми, посадскими людьми города Кашина, входившего в состав угличской доли, после того, как тяжущиеся остались недовольны приговором кашинской земской избы [160] .

Приведенные примеры показывают, как легко областная администрация переступала ту черту между нею и городским управлением, которая была так резко проведена на бумаге и так слабо проходила в действительной жизни. С тою же легкостью переступало ее и центральное правительство. Когда стала производиться так называемая ландратская перепись, ландратам поручено было переписывать также и городское население. В качестве переписчиков они, естественно, должны были вмешиваться в дела городского управления и входить в соприкосновение с органами городской администрации, а хорошо известно, каким значением и какою широкою властью пользовались тогда переписчики во время производства переписей. На это время городские бурмистры должны были занять подчиненное положение в отношении к ландратам, но ландратская перепись продолжалась и не была окончена во весь период существования ландратской должности и, таким образом, бурмистры должны были оказаться в подчинении у ландратов в течение всего того времени, пока эти последние существовали. Вот почему мы и встречаемся при производстве этой переписи с таким фактом, что бурмистр, вызванный в приказную избу ландрата и подвергнутый там допросу «в неподании сказок и росписей», на основании которых составлялась перепись, приносит там повинную, сознаваясь в том своем неотправлении и изъявляя готовность потерпеть за эту вину, что великий государь укажет, иными словами, что будет угодно ландрату [161] .

Кроме того, постоянно издавались указы, требовавшие вмешательства ландратов в городские дела, обыкновенно ради ускорения действия городской администрации в фискальных интересах, и в этих указах правительство совершенно отступало от начал, проведенных в законе 28 января 1715 года. Так, например, в 1717 году было предписано выслать из губерний в заселяемую тогда принудительными способами новую столицу на жительство купцов и ремесленников. Эти недобровольные переселенцы должны были быть избраны в городах посадскими людьми, причем губернаторам и ландратам строго запрещалось вмешиваться в эти выборы. Однако именно им же губернаторам и ландратам предписывалось «понуждать» городские власти и городское население, чтобы в этих выборах не было замедления, а легко себе представить, какими мерами и какими действиями относительно городского населения сопровождалось это ландратское «понуждение». В том же 1717 году был издан указ о приезде всех ландратов в Петербург с переписными книгами; им поручалось привезти с собой и ведомости о таможенных и кабацких сборах, заведование которыми лежало на городской администрации. Бурмистры должны были доставить эти ведомости ландратам «в самой скорости»; в противном случае ландратам предоставлено было право арестовать этих выборных городских правителей [162] .

Понятно, что такие действия центрального правительства и губернских органов могли только поощрять склонность самих ландратов вмешиваться в неподведомственное им городское управление и мешали им отвыкнуть от привычек старинного воеводы. При частых нарушениях его сверху пункт закона 28 января 1715 года о самостоятельности городов не мог прочно укорениться в сознании ландратов и оставить в нем глубокий след. Упомянутый уже выше [163] псковский ландрат Лопухин в том же допросе перед Сенатом показывал далее, что он вмешивался в городские дела, между прочим, еще и потому, что бурмистры добровольно людей подсудных им «предавали в суд ему, ландрату»; но, прибавил он, если бы этого добровольного отказа городских бурмистров от своей юрисдикции и не было, то и тогда он счел бы нужным вмешиваться в городские дела, «понеже в том городе по указам имеет команду он». Итак, ландрат Лопухин считал город Псков состоящим в своей команде, совершенно забыв о началах самостоятельности городского управления. Этот же случай показывает, как иногда само городское управление шло навстречу ландратским притязаниям, частию потому, что хорошо сознавало бесплодность и опасность борьбы с ними, частью, быть может, вследствие привычки к административной опеке, приобретенной в течение XVII века. Если такой большой торговый город, как Псков, не находил ничего ненормального в том, чтобы быть в команде у ландрата, то зависимость небольших городов от ландратов могла быть только еще сильнее. Случаи протеста против ландрата очень редки. Напротив, очень нередко мы видим случаи добровольного отказа от своих прав и со стороны городских властей, и со стороны посадского населения. Приведем примеры. В 1716 году в Угличе посадский сотский хватает на улице посадского человека, сказавшего за собой «государево слово», и ведет его в земскую избу, действуя вполне согласно с указом 28 января 1715 года, сосредоточившим суд над посадскими людьми в земской избе и не делавшим исключения для дел политических. Но городские бурмистры отсылают приведенного в ландратскую канцелярию, где по этому делу производится расследование, сопровождаемое «повальным обыском» – и вот, может быть, добрая половина посадского населения Углича должна была побывать на допросе перед ландратом [164] . Мы видим также случаи, когда сами посадские люди, минуя земскую избу, идут судиться между собой к ландрату, притом по чисто посадскому делу, по какому-нибудь иску о городской лавке, и ландрат вовсе не считает этого дела себе неподсудным [165] .

Все подобного рода повторявшиеся случаи вмешательства ландратов в городские дела по указам свыше от центральной или губернской власти, по собственной инициативе или по инициативе самого городского управления или населения – создавали на практике порядок отношений между ландратом и городом совсем противоположный тому, какой устанавливался законом 28 января 1715 года. По этому закону в основе отношений между ландратом и городским управлением должна была лежать независимость города от областной администрации. На практике получилось совсем иное. Городское население очутилось в значительной мере в ведомстве ландрата, а городское управление оказалось ему подчиненным. Между ним и чинами городского выборного управления стало даже устанавливаться правильное иерархическое отношение. Тотемский ландрат Карп Неелов, уезжая на время из доли, поручил править свою должность, как и следовало, состоявшему при нем комиссару Данилову-Домнину. Но когда и этому последнему настала необходимость уехать, он вместо себя определил отправлять дела в ландратской канцелярии тотемского бурмистра Алексея Чекалева, и, таким образом, бурмистр оказался исполняющим обязанности ландрата. Очевидно, что те, кто передавали ему эти обязанности, устанавливали между ним и собою определенную иерархическую связь [166] .

6. Второстепенная администрация доли

Нам следует познакомиться теперь с теми вспомогательными орудиями, посредством и при помощи которых ландрат управлял своею долею и среди которых он занимал место центрального узла, стягивавшего целую сеть подчиненной ему администрации, покрывавшей собою долю.

Эта подчиненная ландрату местная администрация состояла из органов двоякого рода: одних назначало правительство, других выбирало само местное общество. К первым относятся прежде всего комиссары при ландратах. По указу 28 января 1715 года в каждой доле при ландрате должны были находиться комиссар «для управления всяких сборов и земских дел» и затем канцелярия из четырех подьячих, при которой состоят 12 конных рассыльщиков. Также, как и ландраты, комиссары назначались или, по крайней мере, утверждались в должности Сенатом [167] , притом из самых разнообразных элементов. Так, мы встречаем комиссаров из царедворцев и из городовых дворян, из недорослей, из подьячих с приписью и без приписи и даже из людей боярских [168] . По закону комиссар должен был быть помощником ландрата и заместителем его в случаях его отлучки. На практике он приобретал иногда в некоторых долях значение ландратского товарища. Угличский ландрат, когда находился в доле, всегда действовал один; но в соседней бежецкой доле ландрат действовал всегда вместе с комиссаром и приговоры составлялись от имени обоих. В этом сказывалась, быть может, старинная административная привычка действовать «с товарищи», свойственная приказному и воеводскому управлению.

Таким же бюрократическим характером отличались и так называемые «управители», подчиненные ландрату. Если доля заключала в себе несколько городов с уездами, то в некоторые из этих городов, более отдаленные или более значительные, назначались особые «управители для отправления дел под ведением ландратским». Так, в тульской доле город Богородицк состоял под ведением особого управителя из царедворцев. В состав елецкой доли входили города: Елец, Талец, Ефремов, Чернь; из них в Ефремове был посажен особый управитель, «ефремовец Иван Косиченков». Иногда в руках такого управителя сосредотачивалось управление двумя городами: так, в псковской доле города Заволочье и Ржева Пустая были поручены особому управителю [169] . Лица эти заведовали сборами и производили суд, действуя подобно самим ландратам. Управителями бывали и служилые люди и подьячие; они назначались с утверждения губернатора, но были подчинены ландрату, и это подчинение сообразно с нравами времени могло быть иногда довольно интенсивно. Ржевский управитель Афросимов жаловался на псковского ландрата, под начальством которого он состоял, что тот, заподозрив его, управителя, во взятках с работных людей, «бил его дубиною и велел бить батожьем нагого смертным боем, безвинно изувечил и сделал государю неслугою». Управитель доказывал в своей челобитной, что ландрат будто бы и судить его не имел права, а не только, что бить, «того ради, что я ему товарищ». Однако губернская инстанция, которой принесена была эта жалоба, не согласилась с таким толкованием отношений управителя к ландрату, и петербургский вице-губернатор Клокачев так ответил обиженному Афросимову: «Вершить твоего дела не буду, а ежели станешь много мне о том деле говорить, велю тебя обругать» [170] .

Как мы имели случай заметить выше, при образовании долей уезд не терял иногда своего старинного значения административной единицы. Точно так же сохранило свое значение и дальнейшее подразделение уезда на станы. Так, например, совпавшая с прежним уездом угличская доля, в которой считалось 5554 двора, подразделялась на 6 станов с очень неравномерным распределением между ними числа дворов: тогда как один из станов – городской – заключал в себе 2009 дворов, в другом, койском, их было всего 347. Это слишком неравномерное распределение дворов по станам, может быть, следует объяснять старинным происхождением последних.

Во главе каждого из этих станов – так было, по крайней мере, в угличской и в одной из ярославских долей, мы находим особое должностное лицо, которое носит название «станового дворянина» [171] . Незаметно, чтобы становые дворяне были выборными. По всей вероятности, они назначались самими уже ландратами, но непременно из местных помещиков. Надо при этом заметить, что становые дворяне существовали еще до введения ландратов; мы встречаем их и при комендантах, и нет ничего невозможного относить возникновение этой должности еще к XVII веку. Таким образом, ландратское управление, введенное указом 28 января 1715 года, встретилось в доле уже с готовой низшей административной организацией.

Становой дворянин был агентом местного управления и по финансовой, и по судебно-полицейской части. Его функции во многом напоминают функции теперешней уездной полиции. В финансовом отношении на нем лежали обязанности исполнительного характера. Он участвовал в производстве ландратской переписи, раздавая населению «образцовую сказку», т. е. ту образцовую ведомость, по которой население обязано было подавать о себе сведения. В некоторых местах он сам и производил перепись, принимая и проверяя подаваемые жителями стана сказки и составляя по этим сказкам переписные книги [172] . Далее, он производил сбор податей с населения стана, доставляя собранные деньги в ландратскую канцелярию, и понуждал жителей стана к исполнению возложенных на них натуральных повинностей [173] . Наконец, он исполнял разного рода предписания ландрата, относящиеся к финансовому управлению доли. Так, например, становому дворянину рожаловского стана угличской доли А. Шубинскому было предписано осенью 1715 года произвести сыск в вотчинах Алексеевского монастыря о запустении бань, служивших, как известно, предметом особого обложения. Этот сыск происходил так, что становой дворянин приглашал к себе на «съезжий двор», расположенный в одном из больших сел стана, тех лиц, показания которых ему нужно было получить, снимал с них допрос, который затем отправлял к ландрату. Постройка мельниц, служивших также предметом обложения, могла производиться только с разрешения ландрата, и поэтому в случае подачи просьбы кем-либо из землевладельцев доли о таком разрешении ландрат предписывал становому дворянину отправиться для осмотра места предполагаемой постройки [174] .

В судебно-полицейском отношении становой дворянин совершал те же предварительные и исполнительные действия, которые и теперь возлагаются на уездную полицию по отношению к суду. Он принимал жалобы от потерпевших и производил предварительное дознание, которое потом передавал в комендантскую, а с 1715 года в ландратскую канцелярию. Так, например, становому дворянину верховского стана Ярославского уезда подал жалобу помещик В. И. Муранов на свою тещу в том, что она не пускает его к жене, к которой он было приехал. Становой дворянин вызвал к себе жену и тещу просителя и, сняв с них допрос, передал дело коменданту [175] . Иногда становой дворянин производит дознание по жалобе, поданной прямо ландрату. Крестьянин одной из вотчин городского стана угличской доли бил челом ландрату о том, что у него украдена была пряжа, которую, однако, он разыскал. Был послан указ к становому дворянину о расследовании дела. Становой произвел осмотр места кражи, прислал украденную пряжу в ландратскую канцелярию и, так как потерпевший заявил, что вор, разламывая крышу, должен был непременно порезать себе руку – были найдены следы крови – то становой осмотрел руки у всех крестьян той же деревни. Он же высылает в ландратскую канцелярию, отдает на поруки или на расписку причастных судебному разбирательству лиц: ответчиков и свидетелей; в случаях убийства делает осмотр и описание мертвого тела; производит повальный обыск и снимает допросы на месте. Наконец, на него же возлагается исполнение судебных решений. Так, например, становой дворянин совершает раздел земли между спорившими сторонами согласно приговору. Он отправляет также функции полиции безопасности. Он обязан следить, чтобы в его стане не было каких-нибудь беглых людей; их он обязан ловить и присылать в ландратскую канцелярию [176] .

Под начальством станового дворянина состоит еще целая сеть сельской полиции, так что он далеко еще не заканчивал собою административно-полицейской лестницы. Ее последней ступенью надо считать сельского десятского. Эта полиция имела общественный характер, так как ее состав: сотские и десятские должны были поставляться местным сельским населением, и эта поставка лежала на сельском населении как особая повинность. Ландраты застали сельскую полицию уже организованной, но трудно сказать, имела ли она непрерывную связь с выборной сельской полицией XVII века, состоявшей в ведении губного управления. Один приговор министров в Ближней канцелярии, относящийся к 5 июня 1710 года, дает право думать, что этой непрерывной связи не было. Этот приговор предписывает организовать сельскую полицию, выбрав сотских, пятидесятских и десятских специально для надзора, чтобы нигде не находили себе пристанища беглые солдаты, рекруты и недоросли. Если потребовалось издать особый указ об организации выборной сельской полиции, то очевидно, что этой полиции или совсем не было, или если она существовала, то не везде. Приговор 1710 года любопытен еще в особенности тем, что он пытался привлечь к исполнению полицейских обязанностей сельское духовенство. Приход становится полицейским центром, так как приговор предписывал «съезжих дворов для народной тягости не строить, а собираться сотским у церквей». Этим сотским приходские священники обязывались подавать ежемесячные сказки под опасением очень значительного по тем временам штрафа в 15 рублей, о том, что в их приходах беглых людей и воров нет. Таким образом, приходский священник должен был явиться по этому указу в роли полицейского, следящего за тем, чтобы в его приходе не было подозрительных людей [177] .

Выборы сельских сотских и десятских были произведены еще при комендантах в 1713 году, как это можно заметить по сохранившимся практическим документам; притом они были общими, а не частичными, т. е. избирался весь состав сельской полиции в стану и, по-видимому, по крайней мере в угличской доле, происходили впервые, а не имели целью лишь перемену прежнего состава избранных. Были ли они запоздалым исполнением указа 5 июня 1710 года, или состоялись в силу какого-нибудь нового указа, сказать трудно. Та часть постановлений 1710 года, которая относилась к полицейским обязанностям приходского духовенства, не была исполнена, по крайней мере, в угличской доле, которую мы особенно пристально наблюдаем. Не было здесь избрано и пятидесятских, о которых говорил указ 1710 года.

Чтобы познакомиться с порядком выборов, посмотрим подробнее, как они происходили в одном из станов Угличского уезда, койском. 4 февраля 1713 года от коменданта А. И. Нарышкина был послан указ становому дворянину о производстве выборов, которым предписывалось выбрать в сотские и десятские «людей добрых и пожиточных, и правдивых, и к таковому делу заобыкновенных». При каждом сотском должно было состоять девять человек десятских, но непременно так, чтобы по одному десятскому приходилось из каждой деревни, несмотря на ее размеры, даже хотя бы она состояла только из одного двора. Окончив выборы, становой дворянин должен был переслать коменданту избирательные протоколы с рукоприкладствами избирателей и за своею подписью и затем списки избранных чинов сельской полиции с указанием, какие селения со сколькими дворами приходятся на округ каждого сотского. Койский стан заключал в себе всего 347 крестьянских дворов. В полицейском отношении он был подразделен на три сотни, включавшие в себя по сту дворов с небольшим каждая, и поэтому для выборов состава сельской полиции состоялось три избирательных собрания. В каждом избирательном собрании участвовало далеко не все население сотни. В нем заседала только хозяйственная администрация вотчин, как частновладельческих, так и монастырских, т. е. сельские старосты и их помощники, так называемые «выборные». Эту сельскохозяйственную администрацию следует отличать от сельской полиции. Первая имела частный характер: старосты и выборные в вотчинах исполняли, главным образом, хозяйственные обязанности в имениях. Сельская выборная полиция, подчиненная становому дворянину, носила публично-правовой характер. Число членов этих избирательных сотенных собраний было в иных случаях очень ограничено, тем более что такая сельскохозяйственная администрация существовала только в крупных имениях, и ее, конечно, не было в тех деревнях, которые состояли из одного-двух дворов. Так, в состав первой сотни койского стана вошли владения восьми помещиков, в которых было 15 селений разных названий. На избирательном собрании участвовало лишь 6 членов, из которых пятеро принадлежали к одной крупной вотчине стольника Нелединского-Мелецкого, состоявшей из села Коя с деревнями. Это были староста и четверо «выборных». Таким образом, только владения двух помещиков из восьми были представлены на избирательном собрании первой сотни. Вторая сотня заключала в себе владения 13 помещиков, и только владения семи были представлены на избирательном собрании. На избирательном сходе третьей сотни присутствовало 6 членов: из них трое были – целовальник и выборные вотчины угличского Покровского монастыря, один – староста вотчины Антониева монастыря и двое старост частновладельческих вотчин. Итак, эти избирательные собрания были не чем иным, как сходами сельских властей крупных имений; они-то и производили назначения сотских и десятских из жителей селений сотни. Так как число селений в сотне было обыкновенно больше, чем сколько надо было избрать в десятские, то, вопреки указу, десятский назначался не в каждой деревне. Зато в двух сотнях избрано было десятских по десяти вместо девяти, требуемых указом.

Избирательная коллегия, производя выборы на полицейские должности, брала на себя ответственность за избранных лиц. «А буде вышеписанный сотский и десятские по указу царского величества за выбором нашим отправлять во исполнительство не будут, – так заканчивается обыкновенно протокол избрания, – и великий государь указал бы нам жестокое наказанье». Протокол скреплялся подписями избирателей, за которых по безграмотности подписывался земский или церковный дьячок, а также подписью станового дворянина, который, давая свою подпись, также разделял ответственность за избранных лиц. В этом протоколе перечисляются обыкновенно те обязанности, для исполнения которых избирались сотские и десятские. На них возлагалось наблюдение за безопасностью в сотне. Им предписывалось смотреть, чтобы в их сотнях не находили себе убежища беглые и подозрительные люди, тати, разбойники, смертные убийцы, коренщики, ведуны, беглые драгуны и солдаты. В случае появления таких они должны были их ловить и отводить к становому. Если сотский и десятские получают известие о грабеже и разбое, они обязаны преследовать и ловить виновных со всяким усердием, не стесняясь границами сотни, уезда и даже губернии. Сотский и десятские должны были также отыскивать вора по следу и вынимать поличное. Этот наказ сельской полиции, как видим, очень напоминает собою старинные губные наказы, в которых на сотских и десятских, состоявших под начальством губных старост, возлагались такие же обязанности. В исполнении этих обязанностей по предупреждению и пресечению преступлений сельская полиция действовала довольно самостоятельно. Получив известие о появлении подозрительных людей или о совершившемся преступлении, сотский и десятские должны были тотчас же принимать меры к поимке без всяких распоряжений свыше. Но эти же чины были также и низшими служителями при становом дворянине и при ландратской канцелярии. Они караулили и конвоировали колодников, исполняли обязанности рассыльных и т. п. [178]

7. Деятельность ландратов в губернской канцелярии в 1715–1719 годах

Издавая указ 28 января 1715 года о разделении губерний на доли и превращая ландратов из постоянных членов губернского совета в правителей этих областных единиц, преобразователь, однако, не совсем отказался от идеи коллегиального управления губернией. Правда, большой постоянно действующий губернский совет ландратов под председательством губернатора с изданием этого указа прекратил свою деятельность; тем не менее губернатор не был оставлен распоряжаться губерниею один. Указ 28 января 1715 года предписывал: «Из ландратов всегда быть при губернаторах по два человека с переменою по месяцу или по два месяца». Таким образом, на место большого губернского совета ландратов стал теперь малый комитет, в котором должны были присутствовать по очереди по двое из ландратов. Но и большой совет не был уничтожен указом 28 января 1715 года окончательно. По этому указу в конце года все ландраты должны были «съезжаться к губернаторам со всеми правления своего ведомостьми к счету и для исправления дел всем вместе ». Отменялось только постоянное действие ландратского совета, и он обращался в ежегодный временный ландратский съезд. Итак, вместо постоянного губернского ландратского совета указ 28 января 1715 года вводил два коллегиальных учреждения: постоянное губернское присутствие из двух очередных ландратов под председательством губернатора и съезд всех ландратов в конце каждого года. Этою мерою в значительной степени усложнялась прежняя простая схема губернской администрации.

Нам следует теперь посмотреть по уцелевшим практическим документам, насколько эти нормы указа 28 января 1715 года были осуществлены в действительности. Что касается очередного дежурства ландратов при губернаторе, то его можно считать вполне доказанным. Бумаги губернских канцелярий показывают ежедневное присутствие там ландратов. Эти дежурные ландраты называются «очередными» и «месячными», а самое их дежурство «ландратской чередой». Приговоры и указы губернской канцелярии подписываются губернатором и дежурными ландратами; иногда, впрочем, исходящие из губернской канцелярии бумаги, даже такие как доношение в Сенат, скрепляются только одним из дежурных ландратов. Скрепляя своею подписью приговоры, указы и доношения, дежурные ландраты разделяли с губернатором ответственность за действия губернии перед Сенатом. Одним из указов Сената было предписано Московской губернии прислать в Петербург дьяка Московской губернской канцелярии Тихменева. Губерния не исполнила этого указа. Тогда наложен был Сенатом штраф на губернатора в размере двухсот рублей и на каждого из двух месячных ландратов по пятидесяти рублей. В 1718 году в комиссии строения гаваней произведен был допрос московскому губернатору Нарышкину, вице-губернатору Ершову и месячным ландратам Д. Потемкину и Д. Камынину: «На гаванное строение с Московской губернии расположили они по 1 р. 7 алт. 4 д. с двора, итого 258 000 руб. И такое великое число для чего расположили собою без указу и не описывая о том к правительствующему Сенату и у приговора их, ландратов, закрепа есть ли?» Ландраты ответили, что приговор они подписали вместе с губернатором, но тотчас же после того уехали в свои доли и поэтому не знают, было ли доведено об этом приговоре до сведения Сената или нет [179] .

Эта кратковременность ландратского дежурства при губернаторе вела к большим неудобствам в делопроизводстве, на которые указывала Сенату Московская губерния в 1716 году: месячные ландраты, отбыв свой месяц, уезжали в свои доли, как это имело место в приведенном выше случае, не дождавшись окончания дел, при них начатых. Ландраты, являвшиеся им на смену, заставая дело в середине его течения, должны были терять много времени на ознакомление с его началом. Губерния просила увеличить срок ландратского дежурства до одного года, указывая, что тогда дела будут начинаться и оканчиваться при одних и тех же ландратах [180] . К этому ходатайству она прибавляла еще просьбу увеличить число дежурных ландратов до шести, так как двое не могут справиться с тою массою дел, которая сосредоточивается в губернской канцелярии. Временно до сенатского указа в Московской губернии было уже установлено дежурство шести ландратов. Сенат не утвердил этого нововведения и предписал соблюдать указ 28 января 1715 года, но через два года должен был уступить и согласиться на увеличение в Москве присутствия ландратов до пяти человек [181] .

Гораздо труднее решить вопрос, собирались ли на практике ландратские съезды «при окончании года» и насколько в этом отношении осуществился указ 28 января 1715 года. Ясных свидетельств, которые бы доказывали бесспорно регулярное существование таких ежегодных съездов, нам не пришлось встретить в памятниках делопроизводства губернии. Однако нельзя сказать, чтобы относящийся сюда параграф указа 28 января 1715 года сразу и совершенно стал мертвой буквой. Есть указания, что, по крайней мере, мысль о ландратских съездах не замирала некоторое время в губерниях. В 1715 году Троицкий Сергиев монастырь затеял тяжбу с одним из соседей по имению в Юрьев-Польском уезде. Дело сначала разбиралось у юрьевского ландрата М. Трусова, но монастырь остался решением ландрата недоволен, нашел, что он дружит и норовит противной стороне и на такую ландратскую «посяшку», т. е. потачку, принес жалобу московскому губернатору. Этот последний сначала было решил отправить в юрьевскую долю ландрихтера для розыска, как то и следовало по указу 28 января 1715 года в случае ландратских «прегрешений», но затем решение свое отменил и уполномоченному Троицкого монастыря «изволил сказать, что де он ландрихтеру в город Юрьев посылку отставил, потому что юрьевский ландрат М. Трусов, також и другие ландраты каждый из своей провинции с делами и со всеми своими правлениями будут к Москве в губернскую канцелярию в декабре ж месяце» [182] . Отсюда видно, что съезд московских ландратов в декабре 1715 года все-таки предполагался, и до него был отложен разбор дела Троицкого монастыря с соседними крестьянами. Неизвестно, состоялся ли этот съезд. По крайней мере, дело монастыря решено не было, и это дает право думать, что предположение губернатора о съезде едва ли осуществилось.

Иногда можно встретить в документах следы совещания губернатора с ландратами, но трудно сказать, были ли это именно те съезды, о которых говорил указ 28 января, или экстренные совещания, собираемые ad hoc для решения каких-либо чрезвычайных затруднительных дел. Такое совещание имело место в Казани в 1717 году. На нем участвовало пять ландратов из общего числа восьми, полагавшегося в Казанской губернии по отделении от нее Нижегородской [183] . Дело шло о применении в одном частном случае недавно изданного закона 23 марта 1714 года о единонаследии, вызывавшего вообще большие недоумения и затруднения на практике. Мнения на совещании разделились. Казанский вице-губернатор и двое ландратов стояли за распределение наследства между сонаследниками, предлагая свое толкование закона 23 марта 1714 года. Губернатор и трое других ландратов с этим толкованием не согласились и настаивали на том, чтобы обратиться за разъяснением в Сенат. В этом смысле и составлен был приговор. Мнения свои каждый из ландратов представлял письменно, один за другим, и так как мнения эти помечались датами, то можно проследить, что представление их тянулось в течение месяца – с половины февраля до половины марта [184] . Был ли это один из ежегодных ландратских съездов? Во всяком случае, он происходил не при окончании года в декабре, а в начале следующего года. Итак, прямых свидетельств об осуществлении указа 28 января 1715 года относительно ежегодных ландратских съездов мы пока не имеем. По косвенным соображениям мы можем заключать скорее, что указ этот не исполнялся или исполнялся не в той мере, на какую был рассчитан. Если съезды действительно происходили, они должны были оставить по себе следы в документах. Съезд, например, 44 ландратов Московской губернии был бы настолько внушительным явлением, что не мог проходить незамеченным. Другим соображением, говорящим в пользу того, что закон 28 января 1715 года не исполнялся, является, как увидим ниже, отвлечение ландратов от губернского центра, кроме их обычных дел в доле, различными посторонними возлагавшимися на них поручениями, так что для них не было времени являться еще на губернские съезды.

И самые отношения ландратов к губернатору сложились на практике совершенно не так, как их предполагал в своих указах преобразователь. В самом деле, указ 24 апреля 1713 года, учреждавший впервые самую должность, давал ландратам значение членов губернского совета, в котором губернатор был только председателем, и его отношение к ландратам формулировалось словами, что он «у них не яко властитель, но яко президент». И другой указ 28 января 1715 года, перенесший деятельность ландрата в долю, обеспечивал ему самостоятельное и независимое положение относительно губернатора. По этому указу ландрат являлся ответственным не перед губернатором, но перед съездом ландратов под председательством губернатора. Губернатору запрещалось вмешиваться в ландрат-ское управление в доле: «Губернаторам ни для каких сборов и дел от себя никуда в ландратское правление нарочных не посылать». Только в случае совершения ландратом преступления губернатор должен был командировать в долю ландрихтера «для розыску», т. е. для производства следствия. Но подсудным ландрат был не ландрихтеру и не губернатору, а тому же губернскому совету ландратов под председательством губернатора. Этот последний закон стремился таким образом сделать из ландрата областного правителя доли, вполне независимого от губернатора и подчиненного лишь исключительно губернскому ландратскому совету. На практике вышло совершенно иначе, и ландрат сделался правителем второстепенного подразделения губернии, подчиненным вполне губернатору. Характеризуя отношения московского губернатора Салтыкова к ландратам, московский вице-губернатор Ершов заявлял Сенату, что он, Салтыков, поступает, «яко властелински, а не яко президентски, делает, что хочет, не принимая товарищеского совета» [185] . Губернатор приказывает ландратам, как начальник подчиненным, и в таком тоне изображает свое отношение к ним. «Велел я им, ландратам, отправить дьячка в Петербург», – доносит Сенату смоленский вице-губернатор; «велел он, вице-губернатор нижегородский, в губернской канцелярии всякие губернские дела отправлять ландрату Ст. Кирееву» [186] . По указу 28 января 1715 года ландраты должны были присутствовать в губернской канцелярии поочередно, проводя там по месяцу и по два; но губернатор нарушает этот очередной порядок. Ландрат первой вологодской доли А. Курбатов доносил Сенату, что он «определен был вице-губернаторским приказом в Вологодскую губернскую канцелярию к его, великого государя, расправным и розыскным делам, также и к денежным сборам и был в той губернской канцелярии с того 1716 г. июля с 20-го числа по 2-ое июля 1717 г.». Сын умершего ландрата алексинской доли Г. Камынина рассказывал, что его покойный отец только числился в той доле, но на самом деле во все время своего ландратства «указом губернатора Салтыкова одержан был в Москве у губернских дел беспеременно». Другой ландрат, дмитровской доли, М. Арцыбашев жаловался Сенату, что он был «от доли своей отрешен и выслан губернатором не в очередь в Петербург». Наконец, мы встречаем случай, когда ландрат приносит на вице-губернатора жалобу в том, что тот не только отрешил его от управления долей, но и посадил под арест «за караул, безвинно, при губернской канцелярии» [187] .

Одною из причин, расстраивавших ландратское управление в том виде, как оно было установлено указом 28 января 1715 года, было то, что на ландратов постоянно возлагались отдельные поручения, отвлекавшие их от их прямых обязанностей: и от управления долями, и от присутствия в губернском совете. Иногда ландрату дается то или другое специальное поручение в пределах губернии. Так, например, двоим из ландратов Московской губернии было поручено: одному, Левашову, – заведование Дворцовым приказом, а другому, Есипову, – «приход денежной казны всей губернии». Последний был сделан, таким образом, чем-то вроде губернского казначея. Находясь «безотлучно» у этих «губернских нужных дел», они, разумеется, уже не заглядывали в свои доли [188] . Но бывали случаи, когда ландратам поручались дела, выводившие их совсем за пределы губернии. Так, в 1717 году ландрату уржумской доли Казанской губернии Ждану Кудрявцеву «поведено было быть у отправления судов в морской поход в Астрахани и был он весь тот 1717 год в отлучке». Отлучки ландратов из губерний вызывала происходившая тогда постройка Кроншлота и Кронштадта. Доставка строительных материалов: леса и камня, необходимых для этих сооружений, а равным образом, и рабочего персонала была возложена на губернии и разверстана пропорционально количеству тяглых дворов в каждой. Для надзора за этой доставкой к месту назначения и командировались из губерний ландраты по очереди. Так, в 1717 году Московская губерния доносила Сенату: «Велено изготовить к гаваню с Московской губернии бревен всего 99 000, камня всего 13 735 сажень. А к приуготовлению того лесу и камня и для надсмотру над работными людьми из Московской губернии наряжены из ландрат первые по списку по очереди два человека» [189] .

Чрезвычайным поручением, наиболее вредившим правильному ходу ландратского управления, была народная перепись 1715–1718 годов, так называемая ландратская, предпринятая вскоре после переписи 1710 года, результатами которой правительство осталось крайне недовольно. 10 декабря 1715 года, т. е. в тот же самый год, в который ландраты получили в управление доли, было им поведено «переписать дворы крестьянские и бо-быльские, и другие» [190] . Правительство предполагало, очевидно, что окончание этой переписи последует весьма скоро за ее началом, так как в том же указе предписывалось ландратам, окончив перепись, прислать немедленно переписные книги в Сенат, а самим не выезжать из своих долей, а ждать приезда туда особых правительственных ревизоров, которые будут назначены для проверки ландратской переписи. Однако эти ожидания не сбылись. Ревизорам не пришлось проверять этой переписи, так как она производилась ландратами крайне медленно и в иных долях не была окончена даже к тому времени, когда уже оканчивала свое существование самая ландратская должность. Затем она оказалась и ненужной, так как тяглый двор перестал быть податною единицею, уступив место «душе», и в 1719 году была предпринята новая перепись населения – поголовная. Эта последняя уже и проверялась особыми ревизорами, отчего и получила название «ревизии», сохранившееся и для всех последующих народных переписей до половины XIX века.

Было немало причин такой медленности в исполнении этого экстраординарного дела, порученного ландратам. Одного ландрата «одерживал» губернатор в течение целого года в губернской канцелярии, не отпуская его в долю. Другой был отвлечен от всех своих дел чрезвычайными приготовлениями «для шествия его величества, государыни царицы и других персон» через его долю и несколько месяцев должен был, ожидая этого шествия, наблюдать за сбором на подставах подвод и доставкой съестных и питейных припасов, отчего «переписное дело в те месяцы останавливалось». Ландраты Киевской губернии замедлили переписью, потому что почти все оказались «забранными» из своих долей в Курск к командированному туда «для розыска» капитану Головкину «и за тем взятьем книг своих не окончили». Само правительство замедляло иногда перепись, не доставляя ландратам книг предыдущих переписей, с которыми переписчикам вменялось в обязанность сравнивать и сверять новые полученные ими результаты и которые должны были служить базисом и отправным пунктом для новой переписи. Малочисленность служебного персонала, находившегося в распоряжении ландратов, мешала со своей стороны быстроте хода переписи, и на «малолюдство» подьячих они указывают, как на самую общую причину своей медленности. Этот недостаток личного состава администрации доли был тем более чувствителен, что производство переписи осложнялось иного рода действиями. При переписи ландратам предписывалось сыскивать беглых крестьян и водворять их к их законным владельцам, и такой сыск и возвращение не могли, конечно, не задерживать самой переписи, тем более что число беглых оказывалось иногда громадным. Средним числом считалось в доле, как мы уже знаем, 5536 дворов. Между тем ландрат можайской доли Дохтуров сыскал при переписи целых 494 беглых двора и возвратил владельцам 4853 человека обоего пола. «И за такою отдачею беглых крестьян, – доносил этот ландрат, – тех переписных книг отправить в скорых числах было невозможно». Наконец, и само население оказывало нередко сопротивление переписи. Как известно, одним из моментов переписи была подача самим населением так называемых «сказок», т. е. написанных по установленной форме показаний о дворах и душах в каждом имении. Получив эти сказки, переписчик проверял затем наличность населения и по проверке вносил их в переписную книгу. «Неподача» сказок землевладельцами и служила, как писали ландраты, «к немалому продолжению переписи» [191] .

Благодаря всем этим причинам, перепись затянулась и, когда 22 июля 1717 года последовал сенатский указ ландратам прислать переписные книги в Петербург, а затем был прислан из Голландии указ Петра от 25 августа того же года, которым повелевалось ландратам явиться в Петербург с книгами лично, а губернаторам высылать их, ландратов, по самому первому зимнему пути, эти распоряжения исполнялись весьма медленно, и в течение всего следующего года прибыли в Петербург далеко не все ландраты. К псковскому ландрату Лопухину было послано из губернской канцелярии о явке его в Петербург целых пятнадцать указов: ко всем он остался совершенно глух и в Петербург не показывался. Правительство должно было прибегнуть к суровым мерам совсем в духе Петра Великого, чтобы заставить ландратов оканчивать перепись и привозить книги. Оно предписывало высылать запоздавших ландратов скованными в цепях, и такие высылки производились в течение 1719-го и даже еще в 1720 году. Их приводили в исполнение уже вновь назначенные провинциальные воеводы. Но и такие меры не всегда производили устрашающее действие на ландратов и встречали упорное сопротивление. Ландрата Шелонской пятины Мякинина было предписано выслать в Петербург с переписными книгами скованного за караулом. Новгородский судья, которому пришлось исполнять этот указ Сената, послал двух дворян, приказав им привезти Мякинина в Новгород, если же не поедет, то заарестовать и захватить его крепостных людей. Посланные, однако, доносили, что ничего не могли сделать: «Оной Мякинин в приказную палату (в Новгород) сам не поехал и людей своих взять им не дал, а сказал: ежели кто станет людей брать, того он станет бить» [192] .

Приезжавшие с переписными книгами в 1718 году в Петербург ландраты, отдав книги и явившись на смотр, отпускались обратно в свои доли. Приезжавшие позже, в 1719 и 1720 годах, получали из Петербурга уже иные назначения, так как в это время произошла реформа областных учреждений и ландратура была отменена. Но, возвращаясь в свою долю на то короткое время, которое оставалось до этой отмены, ландрат не имел возможности всецело посвятить себя текущим делам областного управления. Едва успел он окончить и сдать одну перепись, как приходилось приняться за другую. Ландратская подворная перепись оказалась ненужной для податных целей, ради которых переписи и предпринимались, и сохранила за собою лишь простое значение статистического материала, необходимого для различных расчетов при предпринятой областной реформе. Вот почему правительство и продолжало настаивать на ее окончании и торопило с нею ландратов. Собственно, для фискальных целей предпринята была в 1719 году новая поголовная перепись, по которой предполагалось собирать новую подушную подать. Возвратившись в долю, ландрат и должен был приступить к приему «поголовных сказок», т. е. к производству новой переписи. Пошла опять та же история. Губернаторы рассылали об этой переписи во все доли к ландратам указы «с великим подкреплением и страхом», грозя жестокими взысканиями преслушникам указа. Ландраты опять оказывались неисправны и не только не оканчивали в срок новой переписи, но даже и не отвечали о получении губернаторских указов, так что приходилось прибегать для их понуждения к военной силе. В доли рассылались офицеры и унтер-офицеры гарнизона, которые и должны были торопить ландратов в переписном деле [193] .

Итак, перепись населения, начавшись одновременно с учреждением долей, тянулась все время, пока долями правили ландраты. Понятно, как это чрезвычайное поручение, ранее, в XVI и XVII столетиях, исполнявшееся особыми переписчиками, рассылаемыми из столицы, а теперь возложенное на областную администрацию, должно было мешать правильному ходу областного управления, как, в свою очередь, обязанности ландрата мешали правильному и скорому ходу переписи, затягивая ее на такое продолжительное время. Ландрат, отвлекаясь от своих прямых обязанностей областного правителя и судьи, обращался в «писца», принужденного разъезжать по доле и заниматься сбором сказок, проверкой их на месте, изготовлением переписной книги и разработкой полученных статистических данных для составления разного рода «табелей и перечневых выписок», требовавшихся правительством. Комиссар, помощник ландрата, также бывал отвлекаем переписью ради ускорения работы, и, благодаря этому, текущие дела областного управления шли кое-как, а судебные разбирательства не могли не тянуться годами. Вот почему и происходили случаи вроде таких, что симбирский ландрат А. Колычев, спрошенный в 1718 году в Сенате о доходах и расходах своей доли за предыдущий год, простодушно отвечал, что он «о том не сведом, понеже с начала 1717 г. генваря по 1 число сего 718 г. был он в доле своей у переписного дела». Точно так же ландрат староосколь-ской доли Чириков заявил, что он, будучи в своей доле у переписного дела, сам казенными сборами не заведовал, предоставив их комиссару [194] . Если ландраты, занятые переписью, отстранялись, таким образом, от казенных «государевых» дел, то легко понять, в каком пренебрежении должны были находиться те дела по областному управлению, в которых на первом плане стоял частный интерес, так называемые «челобитчиковы дела», к которым относилось большинство дел судебных. В особенности вреден для правильности хода местного управления был вызов ландратов в Петербург для личного представления результатов переписи, заставлявший ландрата проводить значительное количество времени вне пределов доли. При таких отлучках делались совершенно невозможными для ландратов съезды их в губернском центре в конце года, предписанные законом. Наконец, перепись еще более усиливала зависимость ландратов от губернатора. Ответственность за успешный ход переписи лежала на этом последнем. В медленном исполнении переписного дела ландратом губернатор мог видеть то ландратское прегрешение, в случае которого закон позволял ему вмешиваться в управление долей. Вот почему губернаторы, не довольствуясь посылкой к ландратам грозных указов, командировали в доли особых комиссаров в виде офицеров или иногда унтер-офицеров гарнизона, которые должны были производить давление на ландрата, торопить его, а иногда вести под арестом в губернскую канцелярию для отправки в Петербург в цепях. Все это очень мало могло способствовать приобретению ландратом качеств самостоятельного областного правителя, каким предполагал его указ 28 января 1715 года, и ландрат, в конце концов, стал не более как вполне подчиненным губернатору второстепенным исполнительным агентом в областном подразделении губернии, каким была доля.

* * *

В институте ландратов можно видеть попытку провести в областное управление три начала: участие земских сил, коллегиальный порядок и децентрализацию. Эта попытка по всем трем пунктам окончилась неудачей.

Самодеятельность земских сил в местном управлении не удалась прежде всего потому, что к этой самодеятельности призывалось дворянство, а именно дворянство было тогда наименее способным к ней общественным классом. В эти годы Северной войны, с которыми совпала ландратская реформа, оно было не только отвлечено от местности, но в значительной мере и увлечено за пределы России в полках, находившихся за границей. А между тем, вводя институт ландратов и придавая ему выборный характер, законодатель не позаботился организовать остатки дворянских уездных обществ для этих выборов. Едва ли, впрочем, и возможна была какая-либо их организация в тот момент; поэтому, вероятно, Сенат и оставил без исполнения указ 1714 года о выборах. Ими не могли быть заинтересованы и сами уездные общества. Не то чтобы они были равнодушны к составу и деятельности местной администрации, так близко касавшейся их землевладельческих интересов. Но самое значение выборов, имевших смысл поручительства, коллективной ответственности избирателей за избранных, было таково, что не могло привлекать к себе симпатий общества. Тем более что и без выборов местная администрация находилась в руках дворянства.

Не осуществился и коллегиальный порядок ландратского управления. Губернский совет ландратов не удался, как не удалась прежде в 1702–1705 годах коллегия воеводских товарищей. Коллегиальное управление не прививалось также, прежде всего, вследствие фактического недостатка в служилом персонале, того служилого «малолюдства», на которое так жалуются официальные памятники. Когда явилась потребность учредить подразделения губернии – доли, необходимо было снабдить их правительственным персоналом; но служилых людей не хватало для замещения должностей и членов губернского совета и правителей долей. Этот недостаток и вынуждал прибегнуть к совмещению функций обеих должностей, и члены губернского совета были в то же время сделаны и правителями областей. Недостаток экономических ресурсов на содержание того увеличенного административного персонала, какой потребовался бы коллегиальными учреждениями, также, может быть, сыграл свою роль при этом совмещении. Но помимо недостатка в количестве служилого персонала и ресурсов, тормозящее действие оказывало и качество этого персонала. Коллегиальный порядок управления, с которым Петр познакомился за границей, требовал для своего успеха особых качеств в администраторах, какими не отличались служилые люди петровской эпохи: большей сдержанности, большого уважения к чужому мнению, способности подчинить свою волю воле большинства. Всех этих свойств не хватало петровскому администратору, не стеснявшемуся в поступках относительно своих товарищей, которых он продолжал считать «в своей команде». Поэтому воевода «драл» бумаги, написанные его выборными товарищами, а губернатор поступал с ландратами «не яко президентски, но яко властелински» и сажал их под арест. В результате получилось полное подчинение товарищей президенту, при котором о коллегиальном порядке не могло быть и речи.

Наконец, не удалась и децентрализация местного управления. Целью губернской реформы 1707–1710 годов было расчленение прежнего единого центра на восемь областных. Все бесчисленные нити управления, протянутые из местностей, сходившиеся прежде прямо в Москву и здесь сплетавшиеся в сложный центральный узел, были теперь стянуты к восьми местным узлам, которые соединялись с главным центральным. Эти узлы сообщали нитям более натянутое положение, препятствуя им обвисать на слишком далеком расстоянии, каким было прежде расстояние между отдаленным уездом и столичным центром. Такая децентрализация управления подготовлялась ранее, B XVII веке, и губерния Петра являлась лишь завершением прежнего процесса. Но, в свою очередь, губерния была моментом в административном дроблении территории России, которое пошло дальше. Восемью губернскими центрами дело не ограничилось, нити продолжали подтягиваться, и административная сеть усложнялась. В губернии продолжался тот же порядок расчленения, результатом которого была и сама губерния. Уже в самое первое время ее существования туманно выступает неопределенная, неоформленная и недоразвитая обер-комендантская провинция. Ландратская доля, ее сменившая, представляет из себя значительный шаг вперед в областном разделении: это уже довольно правильная клетка сплетающейся административной сети. Ее правильность обусловливается искусственностью ее происхождения. В основу деления на доли был положен статистический факт, определенная цифра податного населения, а не исторические традиции и связи, так что образование доли однородно с образованием позднейшего уезда Екатерины II или французского департамента. Той же искусственности своего происхождения это разделение на доли обязано другою своею чертой: общностью для всей территории России. Вся поверхность государства раздробилась теперь на однообразные областные единицы, заменившие собою прежнюю пестроту. Вместе с тем однообразнее складывалось и управление: каждая доля была снабжена одинаковым административным персоналом. Таким образом, доля в развитии русского областного управления была моментом, занимающим середину между обер-комендантской провинцией и воеводской провинцией 1719 года.

Однако начало децентрализации преобразователь намеревался провести далее, чем это могла позволить окружающая действительность. Эти ландратские центры он стремился сделать очень самостоятельными относительно губернского. Ландрат, по мысли законодателя, должен был быть почти независимым от губернатора, действуя под контролем того совета, в котором он сам принимал участие. На практике самостоятельность такой областной единицы, какою была доля, оказалась преждевременной. Вопреки намерению расположить вновь образованные областные клетки в ряд как равноправные, действительность завязывала между ними иерархическую связь, и ландрат как правитель доли оказался совершенно подчиненным губернатору органом. Прежде всего, не следует при объяснении этого факта упускать из вида причину, действовавшую снизу, со стороны общества. Русская область была слишком долго и слишком сильно централизована. С XVI века каждый мелкий уезд был связан непосредственно с центром, и областной правитель не мог шагу шагнуть без указа сверху. Русский воевода не привык действовать самостоятельно, вот почему он не мог приобрести этой самостоятельности, когда его русское название было заменено немецким названием ландрата. Будучи теперь лишен возможности искать опоры в московском приказе, куда прежде писал бесчисленные отписки о всяком пустяке, он стал видеть ее в указе из губернской канцелярии, без которого ему и самое малое дело часто казалось «вершити немочно». Другою причиною, вредившей началу децентрализации сверху, была фискальная ответственность губернатора за губернию, продолжавшая на нем тяготеть. Центральному правительству нужны деньги, ему удобнее было обращать свои требования в этом случае к восьми-десяти губернаторам, чем почти к полутора сотне ландратов, а предъявляя это требование, оно параллельно с тем усиливало их власть в местности. Итак, действуя в одном и том же направлении, обе эти причины: и давление высшего правительства, тяготевшее над губернатором, и неспособность местной администрации действовать самостоятельно, – приводили к одному и тому же результату. Доли, на которые разделилась губерния, сложились в подчиненную губернскому центру группу; местная администрация строилась в виде иерархической лестницы. По этому типу продолжалась и ее дальнейшая эволюция, несмотря на все стремления преобразователя децентрализовать область и придать ей самостоятельное значение, положенные в основу провинциальной реформы 1719 года. Иначе и не могла развиваться местная администрация, преследующая не благоустройство местности, а удовлетворение военных и фискальных потребностей центра. Эта задача и отразилась на ее централизованном складе.

Сноски

1

Градовский А. Д. Высшая администрация России XVIII ст. и генерал-прокуроры. СПб., 1866. С. 75.

2

Если верить Татищеву, еще при царе Федоре Алексеевиче была сделана попытка привлечь местное общество к участию в местном управлении, притом отличавшаяся большею широтою замысла. Участие общества должно было проявляться не в выборе товарищей к назначенным воеводам, а в выборе самих воевод. Прежние воеводы, рассказывает этот историк, «смело грабили; для сего царь Федор Алексеевич положил воевод шляхетству избирать». Был ли действительно составлен проект такого закона при царе Федоре, или это мнение Татищеву было навеяно шляхетскими притязаниями, в эпоху разгара которых он жил и действовал, покажут дальнейшие исследования во многих отношениях замечательной эпохи, предшествовавшей реформе Петра Великого.

3

ПСЗ. № 1900.

4

Чичерин Б. Н. Областные учреждения в России в XVII веке. М., 1856. С. 77.

5

РГАДА. Дела разрядные: № 3. Л. 503; № 5. Л. 417; № 12. Л. 353; книга 24. Л. 73; Там же. Дела приказные старых лет 1704 г., сент. 7, № 41.

6

ПСЗ. № 2018. В городах, в которых по отпуску из Судного Московского приказа по выбору тех городов жителей у челобитчиковых дел с воеводами были московских чинов и городовые дворяне, быть им с ними, воеводами, по-прежнему у челобитчиковых дел, да им же быть у всяких его государевых дел и у денежных всяких сборов. А в которых городах с воеводами товарищей нет и тем воеводам выбрать в товарищи к себе тех городов из помещиков, из московских чинов и из городовых же, людей добрых и заобычных, человека по два в городе; и ведать им, воеводам с теми выборными всякие его государевы и челобитчиковы дела и сборы денежные… А буде которые воеводы или их товарищи учинят по грамотам и в денежных сборах замедление и поноровку и в челобитчиковых всяких делах какую неправду: и им, воеводам, и товарищам их за то учинено будет жестокое наказание.

7

РГАДА. Дела разрядные. Кн. 22. Л. 594; кн. 24. Л. 431; кн. 24. Л. 830.

8

Там же. Кн. 24. Л. 431, 830.

9

Там же. Кн. 12. Л. 351–353.

10

Там же. Кн. 21. Л. 597 об.

11

Там же. Кн. 12. Л. 351.

12

ПСЗ. № 1943.

13

Там же, № 2097.

14

РГАДА. Дела галичского уездного суда.

15

Доклады и приговоры в Прав. Сен. II, № 954.

16

ПСЗ. № 2097.

17

Докл. и приг. II, № 662.

18

РГАДА. Дела угличской пров. канц. № 57. Л. 450; Ф. 248 (Сенат и его учреждения). Кн. 80. Л. 266; Докл. и приг., passim.

19

ПСЗ. № 2787. РГАДА. Дела угличской пров. канц. № 67, 59.

20

Докл. и приг. II, № 416, 919.

21

Докл. и приг., passim.

22

РГАДА. Дела бежецк. уездн. суда. Оп. II. Д. 112; Дела угличской пров. канц. № 57.

23

РГАДА. Дела бежецк. уездн. суда. Оп. II. Д. 92.

24

Там же. № 124, 127, 128; Дела угличск. пров. канц. № 68, 90, 127.

25

РГАДА. Дела бежецк. уездн. суда, оп. II, д. 102, 126, 104, 154; Дела угличск. пров. канц. № 96,131. Все эти примеры относятся к 1710–1713 годам.

26

Докл. и приг. V, № 210.

27

Там же. IV, № 311.

28

ПСЗ. № 2787.

29

Докл. и приг. V, № 609; Описание дел Архива морского министерства. СПб., 1877. Т. 1. № 229.

30

Подробности этого плана см.: Милюков П. Н. Государственное хозяйство России в первой четверти XVIII столетия и реформа Петра Великого. СПб., 1892. С. 354–356; ПСЗ. № 2097, 2135.

31

Пригороды Казани: Сергиев, Тиинск, Мензелинск, Новошешминск, Алексеевск, Старошешминск, Билярск. Пригороды Симбирска: Тагаев, Уренск, Большая Корсунь, Малая Корсунь, Аргаш, Сурск, Тальск, Белый Яр, Верыклинск. Пригороды Астрахани: Черный Яр, Красный Яр, Гурьев. Пригороды Уфы: Бирск, Каракулино. РГАДА. Ф. 248. Кн. 102. Л. 391; кн. 107. Л. 899.

32

Милюков П. Н. Указ. соч. С. 302.

33

Дворц. Разр. VI, 1005–1006; 1135–1036.

34

ПСЗ. № 1442.

35

Дворц. Разр. IV, 870.

36

ПСЗ. № 1706, 27-го октября 1699 г. Дитятин И. И. Устройство и управление городов России. СПб., 1885. Т. 1. С. 162.

37

Термином «провинция» называлась вообще группа городов. Докл. и приг. IV, № 1138: «Посланы для смотру и свидетельства и переписки дворов… ландраты… и дано им для того дела не по одному городу, но по провинциям, города по 2, и по 3, и по 4, и по 5».

38

Сюда вошли: Ярославль, Углич, Тверь, Кашин, Бежецкий Верх, Торжок, Романов. Докл. и приг. I, № 3, 183, 108, 353; III, № 183.

39

Докл. и приг. I, № 70; II, № 197.

40

Галичская: Галич, Чухлома, Соль-Галицкая, Парфеньев, Кологрив, Унжа, Судай. РГАДА. Ф. 248. Кн. 81. Л. 676. Устюжская: Устюг, Соль-Вычегодская, Тотьма; Ibid.

41

Владимир и Суздаль. Она также иногда называется Суздальской. Что это была одна провинция, а не две разных, видно из того, что она управлялась одним обер-комендантом. Затем, если в перечне провинций упомянута Владимирская провинция, то Суздальской не встречаем, и наоборот. Докл. и приг. III, № 122, 321; IV, № 1419, 470, 182.

42

Докл. и приг. II, № 943: «Велено ему костромской провинции в городах» и т. д. Вероятно, под этими городами разумелись костромские пригороды: Буй, Судислав, Любим и Кадуй.

43

Переяславль-Рязанский, Коломна, Зарайск, Михайлов, Пронск, Печерники, Гремячий. Докл. и приг. IV, № 159. Она же называется иногда Коломенской. Докл. и приг. IV, № 1199. Но что Коломна и Рязань входили в состав одной и той же провинции, видно из Докл. и приг. III, № 719: «Рязанской провинции в г. Коломну». Одного и того же обер-коменданта П. Я. Левашова мы видим в Коломне и в Рязани. Докл. и приг. III, № 716, 776.

44

Докл. и приг. IV, No ПО; III, № 715, 1094.

45

Серпухов, Алексин, Тула. Докл. и приг. III, № 1045, 1280.

46

Калуга, Боровск и, вероятно, калужские пригороды, упомянутые выше. Докл. и приг. II, № 589, 620.

47

Верея, Можайск, Звенигород, Волоколамск, Вязьма. Докл. и приг. IV, № 549.

48

Тамбовская: Тамбов, Шацк, Ряжск, Темников, Верхний и Нижний Ломовы, Красная Слободка, Керенск, Козлов, Касимов, Елатьма, Троицкий Острог, Наровчат. Докл. и приг. II, № 971, 985, 1036. Воронежская: Скопин, Романов, Чернь, Воронеж, Лебедянь; Ibid.

49

Те провинции 1715–1718 годов, о которых упоминает г. Мрочек-Дроздовский (Областное управление России в XVIII в. С. 24), представляют из себя ландратские доли, которые в Киевской губернии носили почему-то название провинций.

50

Докл. и приг. IV, № 610, 1037: «О посылке указов к губернаторам, а в провинции к обер-комендантам и в города к комендантам, чтобы указ учинить».

51

РГАДА. Дела угличской пров. канц., № 57.

52

РГАДА. Дела угличской пров. канц., № 63, 101 и passim.

53

Докл. и приг. II, № 443.

54

Там же. III, № 59.

55

Там же. IV, № 1199.

56

Там же. II, № 954.

57

Там же. № 443.

58

Ср.: Там же. № 632.

59

Однако назначение и увольнение комендантов не входило в компетенцию обер-коменданта. Первое предоставлено было губернатору с тем, чтобы он выбирал на эту должность «годных и умных людей», удовлетворяющих притом известному возрастному цензу; а именно, в коменданты не могли назначаться люди моложе 40 лет (ПСЗ. N 2484, 2754. Докл. и приг. III, № 180). О каждом таком сделанном им назначении губернатор должен был уведомлять Сенат. Такой порядок не всегда, впрочем, применялся. Иногда коменданты назначались именным высочайшим указом: Докл. и приг. IV, № 57 (в Саратов), иногда Сенатом: Докл. и приг. III, № 180,396; V, № 60. В последних трех случаях самое определение назначенных Сенатом кандидатов на места предоставляется губернатору. В 1714 году Сенат назначил Бахметева комендантом в Саратов, но казанский губернатор назначил его обер-комендантом в Уфу, обратившись, впрочем, к Сенату за утверждением (РГАДА. Ф. 248. Кн. 104. Л. 104). Смещать коменданта своею властью не мог даже и губернатор. В случае жалобы на коменданта или усмотрев за ним какие-нибудь упущения по должности, губернатор обязан был предать коменданта суду особого присутствия, которое под председательством губернатора состояло из вице-губернатора, ландрихтера и обер-комендантов губернии. Приговор этого присутствия должен был сообщаться в подлиннике Сенату.

60

Кавелин К. Д. Основные начала русского судоустройства и гражданского судопроизводства, в период времени от Уложения до Учреждения о губерниях // Сочинения. М., 1859. Ч. 1. С. 229; Неволин К. А. Поли. собр. соч. СПб., 1859. Т. VI. С. 243; Дмитриев Ф. М. История судебных инстанций и гражданского апелляционного судопроизводства от Судебника до Учреждения о губерниях. М., 1859. С. 443; Андреевский И. Е. О наместниках, воеводах и губернаторах. СПб., 1864. С. 111; Градовский А. Д. Указ. соч. С. 76; Он же. Начала русского государственного права. СПб., 1881. Т. III. Ч. 1. С. 88; Романович-Славатинский А. В. Дворянство в России от начала XVIII века до отмены крепостного права: свод материала и приуготовительные этюды для исторического исследования. СПб., 1870. С. 403. Мрочек-Дроздовский П. Н. Областное управление России XVIII века до Учреждения о губерниях 7 ноября 1775 года. М., 1876. Ч. 1. С. 55–56; Милюков П. Н. Указ. соч. С. 511–512.

61

Градовский А. Д. Высшая администрация. С. 76: «Ничего нельзя сказать положительного о способе назначения ландратов». Он же. Начала русского государственного права. Т. III. Ч. 1. С. 88: «Вопрос о выборах в ландраты представляется спорным». Романович-Славатинский А. В. Указ. соч. С. 403: «До нас не дошло сведений о деятельности ландратских коллегий, и мы не можем судить, насколько они привились к жизни. По аналогии мы можем думать, что их постигла такая же судьба, как и многие другие заморские учреждения Петра Великого».

62

Мрочек-Дроздовский П. Я. Указ. соч. С. 61–62.

63

Там же. С. 57.

64

ПСЗ. № 2299, 2496.

65

РГАДА. Каб. д., I, Л. 469.

66

ПСЗ. № 2673.

67

Докл. и приг. III, № 769, 1713 г. 25 сентября.

68

Там же. III, № 1093.

69

Докл. и приг. IV, № 66; ПСЗ. № 2762.

70

Докл. и приг. IV, № 114.

71

Там же. № 66. К какому времени относится эта отметка? Назначение ландратов, о котором в ней говорится, состоялось 10–23 февраля 1714 года. Но отметка сделана, во всяком случае, после 6 марта: в ней упоминаются отдельные ландраты для Казанской и для Нижегородской губернии. Последняя была выделена из Казанской 26 января 1714 года (Там же. IV, № 87), а часть ландратов из списка Казанской губернии была выделена для Нижегородской 6 марта. (Там же. IV, № 245).

72

Докл. и приг. Ill, № 769, 1093; IV, № 140, 184. Так, в Московскую губернию были назначены ландраты М.П. Измайлов, СИ. Лихарев и Г. П. Зиновьев, не значащиеся в сентябрьском списке (Там же. III, № 769).

73

Разница в цифрах ландратов по губерниям в приговорах 10–23 февраля (Докл. и приг. IV, № 140, 184 и припиской там же. IV, № 66) объясняется переменами, происшедшими в этих цифрах за время, протекшее между 23 февраля и моментом, когда была сделана приписка. Так, для Казанской губернии приговор 23 февраля дает 14 ландратов, а приписка – 8: это потому, что 6 марта из 14 казанских ландратов 8 назначены в Нижегородскую, которую приговор не имел еще в виду. Из прежнего состава для Казанской губернии оставлено 5 ландратов, но число их дополнено тремя новыми назначениями до 8, как и показано в приписке. В Нижегородской губернии приговор 6 марта перечисляет 8 ландратов, а приписка показывает их там – 9. Действительно, девятый ландрат был назначен в Нижегородскую губернию 17 июня 1714 года. (Докл. и приг. IV, № 657). Это показывает, что приписка сделана после 17 июня 1714 года. Есть разница в цифрах для Сибирской губернии: приговор 23 февраля говорит о 8 ландратах, приписка считает их – 10. Некоторое недоумение возбуждают заключительные слова приговора 23 февраля «и писаться им товарищами, а не ландраторами», тогда как в начале приговора читаем: «Оных чинов людем быть в ландраторах по-прежнему его в. государя указу с губернаторами в товарищах». Во всяком случае, перечисленные в Докл. и приг. IV, № 184 ландраты все время на практике носили название ландратов, а не товарищей.

74

РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 36; кн. 81. Л. 946;кн. 78. Л. 731 исл.;кн. 191. Л. 261–265; кн. 131. Л. 686.

75

Докл. и приг. IV, № 303; РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 36; кн. 81. Л. 720.

76

Докл. и приг. IV, № 1190; РГАДА. Ф. 248. Кн. 81. Л. 942; кн. 111. Л. 94.

77

Докл. и приг. V, № 361; IV, № 657; РГАДА. Ф. 248. Кн. 131. Л. 686; кн. 122. Л. 184; кн. 122. Л. 212; кн. 126. Л. 289.

78

Докл. и приг. V, № 361.

79

Докл. и приг. IV, № 303, 657, 1190; V, № 648; РГАДА. Ф. 248. Кн. 122. Л. 184; кн. 641. Л. 697; кн. 81. Л. 942; кн. 122. Л. 204; кн. 131. Л. 686; кн. 191. Л. 103. Выражаясь о своем назначении в ландраты, эти последние везде употребляют слово «определен», а не «выбран».

80

РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 36.

81

РГАДА. Ф. 248. Кн. 81. Л. 720.

82

Там же. Кн. 81. Л. 946; кн. 191. Л. 261–265: «А в ландраты он определен по указу, каков прислан к нему из С.-Петербургской губернской канцелярии за рукою вице-губернатора Клокачева».

83

Там же. Кн. 111. Л. 94.

84

Там же. Кн. 114. Л. 491: «Служил де он в царедворцах: в житье и в стряпчих, и в стольниках».

85

Там же. Кн. 122. Л. 204.

86

Докл. и приг. IV, № 140, 245.

87

Там же. III, № 769.

88

РГАДА. Ф. 248. Кн. 191. Л. 103.

89

Там же. Кн. 191. Л. 261–265.

90

Там же. Кн. 114. Л. 491. Ср. также: РГАДА. Ф. 248. Кн. 78. Л. 757–766; кн. 1339. Л. 816.

91

Там же. Кн. 122. Л. 184.

92

Докл. и приг. IV, № 140.

93

РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 36.

94

Там же. Кн. 129. Л. 160.

95

ПСЗ. № 3003, 22 марта 1716 г.

96

РГАДА. Ф. 248. Кн. 641. Л. 980; кн. 105. Л. 307; кн. 641. Л. 1029.

97

ПСЗ. № 2673: «Виц-губернаторам по три доли, а обер-комендантам вполы против своих губернаторов иметь ландратов, где будут оные в особых городах той губернии, а не при губернаторе».

98

Докл. и приг. IV, № 66: «Ландраторам с губернаторами сидеть по разрядному списку, кто как написан в чинах; а смоленской шляхте и казанцам по спискам же тех городов» (в Смоленской и Казанской губерниях).

99

ПСЗ. № 2791, 4 апреля 1714 г.

100

Там же. № 2776.

101

РГАДА. Ф. 248. Кн. 80. Л. 472.

102

Там же. Кн. 122. Л. 225.

103

РГАДА. Ф. 248. Кн. 130. Л. 1023; кн. 98. Л. 302; кн. 104. Л. 106; Докл. и приг. IV, № 504, 657, 783, 861, 866, 880, 978.

104

Докл. и приг. IV, № 114; ПСЗ. № 2770.

105

Докл. и приг. IV, № 1138.

106

ПСЗ. № 2833.

107

РГАДА. Ф. 248. Кн. 122. Л. 225.

108

ПСЗ. № 2879.

109

РГАДА. Ф. 248. Кн. 376. Л. 328.

110

Там же. Кн. 78. Л. 222.

111

ПСЗ. № 2305.

112

Там же. № 2305.

113

Там же. № 2879: «5536 дворов или по скольку будет удобнее по расстоянию места больше или меньше по рассуждению губернаторскому».

114

РГАДА. Ф. 248. Кн. 99. Л. 1338. Такие же случаи, уезды: Псковский, Бежецкий, Кашинский, Угличский, Романовский.

115

Нижегородский уезд распался на доли: княгининскую, мурашкинскую и спасскую. Доли, на который разделились остальные из названных уездов, не носили особых названий, а назывались по ландратам: доля ландрата такого-то.

116

РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 334, 359; кн. 129. Л. 160; кн. 78. Л. 492 и сл.; кн. 111. Л. 199; кн. 69. Л. 446; кн. 98. Л. 275; кн. 192. Л. 28; кн. 125.Л .7;кн. 127. Л. 73.

117

Там же. Кн. 78. Л. 1003 и сл.

118

Там же. Кн. 126. Л. 920.

119

Там же. Кн. 78. Л. 757.

120

Там же. Кн. 189. Л. 859.

121

Там же. Дела курмышской воев. канц. Оп. III. Д. 329.

122

Там же. Ф. 248. Кн. 106. Л. 1.

123

Там же. Кн. 125. Л. 218.

124

Там же. Дела угличской воев. канц., passim.

125

Там же. Ф. 248. Кн. 117. Л. 692.

126

Там же. Кн. 78. Л. 731 и сл.; кн. 641. Л. 328; кн. 78. Л. 757.

127

Там же. Кн. 68. Л. 53.

128

ПСЗ. № 3025.

129

Там же. № 2943, 2991, 3101, 3107.

130

Там же. № 2900.

131

Там же. № 3234.

132

РГАДА. Дела юстиц-коллегии. Вязка 1955. Д. 30.

133

Там же. Ф. 248. Кн. 69. Л. 100.

134

Там же. Дела угличской пров. канц. № 150.

135

Там же. № 140.

136

Там же. Дела бежецкого уездн. суда. Оп. II. Д. 206.

137

ПСЗ. № 2990.

138

Иногда, впрочем, в пределах доли появляются особые чрезвычайные сборщики. Это можно наблюдать в трех случаях: 1) для взимания какого-либо чрезвычайного сбора. Так, сбор денег на канальное дело был поручен в Азовской губернии помимо ландратов особым сборщикам, жаловавшимся, что ландраты не чинят им вспоможение (РГАДА. Ф. 248. Кн. 69. Л. 306), 2) когда правительство было недовольно медленностью ландратов, 3) в случае отсутствия ландратов и комиссаров из доли. Так, Киевская губерния в 1717 году доносила на запрос Сената, что в ней находится несколько нарочных сборщиков, назначенных вместо тех ландратов, которые «забраны в Курск по следственному делу» (Там же. Кн. 112. Л. 431).

139

РГАДА. Ф. 248. Кн. 78. Л. 1003.

140

Там же. Кн. 78. Л. 730 и сл.; кн. 112. Л. 107.

141

Нити управления долями сходились в губернской канцелярии, и доли распределялись между ее столами сверх всех прочих дел, сосредоточенных в столах и, по-видимому, без всякой связи с этими делами. Так, 10 долей Архангелогородской губернии были следующим образом разделены между столами ее канцелярии по две на каждый: в заведовании денежного стола: двинская и устюжская; в счетном столе: тотемская и важская; остальные распределялись между столами: провиантским, судным и переписным. Особенностью устройства этой губернии были две губернские канцелярии: одна в Архангельске, другая в Вологде. Губернатор присутствовал в той и в другой поочередно. Долями (кроме двинской) заведовали также и столы вологодской канцелярии. Здесь они были расписаны по столам уже совсем иначе. А именно, следующие столы заведовали каждый одною долей: счетный стол – кинешемская; денежный – унженская; рекрутский – солигалицкая; провиантский – тотемская; судный – устюжская; фискальский – важская; стол без названия – обе вологодские доли (РГАДА. Ф. 248. Кн. 78. Л. 492 и сл.).

142

ПСЗ. № 3113.

143

РГАДА. Ф. 248. Кн. 78. Л. 1003; ПСЗ. № 3034, 3078.

144

РГАДА. Дела угличской пров. канц.

145

Там же. Ф. 248. Кн. 117. Л. 692.

146

Там же. Кн. 105. Л. 868.

147

Докл. и приг. V, № 411; РГАДА. Дела юст., колл. Вяз. 1954. Д. 13; Ф. 248. Кн. 121. Л. 227.

148

РГАДА. Дела угличской пров. канц. № 255.

149

Там же. Ф. 248. Кн. 80. Л. 636–861.

150

Там же. Дела угличск. пров. канц. № 164.

151

Там же. Ф. 248. Кн. 604. Л. 82.

152

РГАДА. Ф. 248. Кн. 120. Л. 1276 и сл.; Горчаков М.И . Монастырский приказ (1649–1725 гг.): Опыт историко-юридического исследования. СПб., 1868. С. 154.

153

РГАДА– Ф– 248. Кн. 120. Л. 1276 и сл.

154

Там же. Указанное выше дело. Приговор 24 августа 1716 г.

155

Там же. Ф. 248. Кн. 80. Л. 373, пригов. 7 окт. 1715 г.

156

Горчаков М. И. Указ. соч. С. 125–126, 141, 154, 157–162.

157

РГАДА. Дела угличской пров. канц. № 293.

158

Там же. Ф. 248. Кн. 189. Л. 651.

159

Там же. Кн. 80. Л. 636.

160

Там же. Дела угличской пров. канц. № 193.

161

Там же. Дела угличской пров. канц. № 159; Ф. 248. Кн. 191. Л. 103.

162

ПСЗ. № 318; РГАДА. Ф. 248. Кн. 112. Л. 107; кн. 78. Л. 730, 1003.

163

РГАДА. Ф– 248. Кн. 189. Л. 651.

164

Там же. Дела угличской пров. канц. № 215.

165

Там же. № 190, 203.

166

Там же. Ф. 248. Кн. 80. Л. 636 и сл.

167

Там же. Кн. 79. Л. 829; кн. 79. Л. 560; кн. 126. Л. 962: губернатор назначил комиссара в Суздаль «до указу», т. е. до утверждения его Сенатом.

168

Там же. Кн. 82. Л. 563; кн. 106. Л. 28 и сл.; кн. 106. Л. 75; кн. 122. Л. 204 и сл.; кн. 68. Л. 23; кн. 79. Л. 829; кн. 131. Л. 874: «Ведение о комиссарах в Нижегородской губернии». Определены к ландратам в доли к делам комиссары. А именно, в 715 г.: из царедворцев: И. А. Посников. Кн. Гр. Мещерский, П. Загоскин. Да из людей боярских, которые были у дел до разделения губерний: И. Ф. Сухой, Ив. Тихомиров. Из недорослей, которые были написаны по городу: Ф. и Л. Жадовские. Да не из приписных подьячих: А. Мацнев, С. Попов, П. Чернеев.

169

Там же. Кн. 189. Л. 859; кн. 126. Л. 996 и сл.; кн. 69. Л. 415.

170

Там же. Кн. 189. Л. 772.

171

В большом стану, каков был указанный городской стан угличской доли, мы встречаем двух становых дворян. Вот полный перечень станов, на которые подразделялась угличская доля, с указанием становых дворян и числа дворов в ведомстве каждого:

Городской стан Гведения М. Бухвалова…. 1333 двор.

ведения В. Пятого…… 676 двор.

Моложский стан ведения И. Хотинского… 1223 двор.

Рожаловский стан ведения А. Шубинского. 758 двор.

Кадский стан ведения Н. Елизарова…… 830 двор.

Елоцкий стан ведения Гр. Опочинина….. 397 двор.

Койский стан ведения М. Макорского…. 347 двор.

Дела угличск. пров. канц. № 246.

172

РГАДА. Дела угличской пров. канц. № 159, 364.

173

Там же. № 246.

174

Там же. № 133 и passim.

175

Там же. № 116.

176

Там же. № 162, 165, 100, 86, 94, 182, 89, 106 и др.

177

ПСЗ. № 2271.

178

РГАДА. Дела угличской пров. канц. № 79, 84, 165.

179

Там же. Ф. 248. Кн. 226. Л. 371; кн. 82. Л. 125,291; кн. 81. Л. 611; кн. 272. Л. 135: «А я с ландраты бываю всегда в губернской канцелярии в неделю дни по два, и по три, и по четыре, и по пяти», – доносит в 1716 г. Сенату московский губернатор Салтыков; кн. 127. Л. 142: «А я взят был в губернскую канцелярию в очередные ландраты и был в очередных», – говорит о себе один из ландратов Московской губернии; кн. 117. Л. 309: «Доправить штраф на месячных ландратах»; кн. 106, д. 1: «Ландрат Ждан Григорьев Кудрявцев сказал: в бытность его в Казани в чреде своей» и т. д.

180

Там же. Кн. 122. Л. 212.

181

Там же. Кн. 125. Л. 182; кн. 126. Л. 986.

182

Там же. Кн. 121. Л. 227.

183

РГАДА. Ф. 248. Кн. 226. Л. 371. Ср.: Докл. и приг. V.

184

Докл. и приг. IV, № 245; РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 36. № 1384. Имущество вологодского архиепископа описывали архангелогородский губернатор и 7 ландратов.

185

РГАДА. Ф. 248. Кн. 272. Л. 135–224.

186

Докл. и приг. IV, № 844; РГАДА. Ф. 248. Кн. 106. Л. 147.

187

РГАДА. Ф. 248. Кн. 78. Л. 791; кн. 126. Л. 1036, 970, 218.

188

Там же. Кн. 126. Л. 986; кн. 78. Л. 791.

189

Там же. Кн. 106. Л. 1; кн. 123. Л. 425, 204; кн. 100. Л. 335; кн. 122. Л. 223; кн. 126. Л. 774 и сл.

190

ПСЗ. № 2964.

191

РГАДА. Ф. 248. Кн. 112. Л. 296; кн. 78. Л. 791; кн. 191. Л. 103; кн. 68. Л. 23; кн. 106. Л. 98-110; кн. 125. Л. 218 и сл.

192

Там же. Кн. 78. Л. 730 и сл.; кн. 189. Л. 859; кн. 114. Л. 485, 517; кн. 191. Д. 14. Л. 35–48.

193

Там же. Кн. 56. Л. 532; кн. 127. Л. 73.

194

Там же. Кн. 106. Л. 98-110; кн. 114. Л. 491.

Оглавление

I. Воеводские товарищи 1702 и 1705 годов

II. Коменданты и обер-коменданты

III. Ландраты

1. Назначение ландратов

2. Губернский совет ландратов до 1715 года

3. Ландратская доля 1715–1719 годов

4. Административная и судебная деятельность ландрата в доле

5. Отношение ландрата к церковным землям и к посадскому населению

6. Второстепенная администрация доли

7. Деятельность ландратов в губернской канцелярии в 1715–1719 годах

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно