Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


От автора

Завершив эту занявшую семь лет моей жизни работу и сочтя собственные долги, я хотел бы с благодарностью назвать своих предшественников, ученых-просветителей, на которых я, недостойный, почти полностью полагался в осмыслении арабских первоисточников: Барбье де Менар, Николсон, Лейн, Цотенберг, Лэйел, Захау, Клейн, Гэст, Марголиус, Эрбери, Палмер, Мейерхоф, д'Эрбло, Пэйн, Кэмпбел, де Слей, Мец, Браун, Джаррет, Пиктэл, Массиньон, Шенери, Штейнгес; остальным я обязан лишь немногим меньше. В одних случаях я, несмотря на некомпетентность, перечитывал арабские тексты, в большинстве других случаев, не видя такой необходимости, ограничился лишь тщательной переработкой существующих переводов. При всем своем уважении к английским версиям я считаю, что слишком буквальное воспроизведение арабской фразеологии в столь объемной английской книге было бы несколько обременительным для читателя. Кроме того, эффект, на который я рассчитывал, мог быть разрушен пестротой стиля. Много устоявшихся удачных речевых оборотов, изменение которых неблагоприятно сказалось бы на тексте в целом, сохранено, как обычно принято при переводах, дабы отдать должное Корану.

Великий современный исламист Густав фон Грюнбаум все эти годы вдохновлял, направлял и критиковал меня; и его похвала, сама по себе, для меня награда. В первую очередь я представил рукопись истинному гуманисту Ленгдону Уорнеру, моему учителю Уильяму Томпсону из Гарварда, моему преданному другу мусульманину Халилу Ахмаду Насиру, а также выдающемуся литератору и другу И.Э. Ричардсу, советам которых следовал.

Книга много выиграла вследствие редакторской работы Тэи Вилрайт.

Я благодарен Фонду изучения сознания и Артуру Мидлтону Янгу за большой вклад в финансирование публикации, а также моей дорогой жене за долготерпение и понимание.

Введение

Один иракский кадий[1], живший в Ираке на много столетий раньше меня, как и я, составив сборник историй, предпослал им введение, пример, которому необходимо следовать и мне.

Те времена, по его словам, были богаты необычными событиями: великими войнами, непредвиденными переворотами, таинственными совпадениями, множеством хитроумных интриг, хорошо организованными и долго действующими сообществами. Об этом я кратко упомяну, только лишь для того, чтобы осведомить разумных читателей о последствиях благодеяний и их противоположностей, о конечных результатах действий.

Попытки классифицировать обычно вызывают скуку, и данная работа имеет в этом отношении невысокую цену. Она задумана не для того, чтобы, предварительно проанализировав, разложить события по полочкам. Возможно, она не имеет аналогий и являет собой нечто оригинальное. В силу своей неоднородности работа эта будет не только более интересной, но и более впечатляющей.

Я надеюсь, что моя книга найдет своего читателя и мой труд не будет напрасным ни в глазах людей, ни перед лицом Господа, Которого я прошу уберечь меня от лжи и ошибок. «Мне достаточно Его Одного. Нет могущества и силы, кроме как у Него», – сказал почтенный кадий.


История похожа на сон. В действительности мы значительней, чем это кажется на первый взгляд. Дух истории, подобно всякому другому творческому духу, воздействует на наши внешние оболочки, формируя образы, доселе отсутствующие в них. Мы движемся от процентов к капиталу, от милостыни – к сокровищнице времен. «Спящий, чей взор отдыхает, – говорил Гераклит, – получает свет от мертвого, а бодрствующий – от спящего».

Конгениальность, по словам Кроче, возникает в том случае, когда историческое событие резонирует в душе историка, или, если воспользоваться профессиональным жаргоном, документ должен быть подлинным, доступным и понятным. Резонанс, в результате которого герои древности оживают в сознании и дела давно прошедших дней приобретают остроту и актуальность современности, может быть достигнут (если вообще может) посредством вживания в документы – сохранившиеся частицы прошлого. Возникновению подобного состояния редко способствуют суждения и мнения, и оно никогда не достигается при конспектировании. Историк, знакомый с первоисточниками, но выносящий на суд публики пересказ и свои представления о вещах, находит предмет более интересным, чем это доступно читателю.

Чтобы документ был доступен и понятен и чтобы читатель мог насладиться неразбавленным напитком из древнего сосуда, я попытался представить исламскую цивилизацию исключительно ее собственными свидетельствами и сделать читателя историком, который может сам составить свое мнение о том, что ему показано. Мой читатель представляется мне человеком, который желает впечатлений, но он не откажется поразмыслить над тем, что следует запомнить; его завораживает подлинность факта больше, чем заверения критиков; несомненно, он интересуется духовным, но при этом не равнодушен к мирскому. Поверхностные исследования показывают, будто мой друг читатель недостаточно знаком с исламом, чтобы быть удачной мишенью для истины, если бы ее можно было в него метнуть.

Решительный отказ от собственных комментариев должен обеспечить правдивость. Чтобы достичь живости изложения, я с волнением просматривал объемные документы до тех пор, пока какой-нибудь отрывок не брал за сердце, и именно это определяло мой выбор. Способность захватить, а не фактологическая точность являлась пробным камнем подлинности, в то время как детальное описание быта стало главным приоритетом. Отобранные фрагменты, большие и малые, переработанные, расщепленные и перемешанные в приблизительной хронологической последовательности, составили историю с отступлениями, историю, где обитают души ушедших мусульман (если они вообще обитают) – или, во всяком случае, носят свои собственные одежды, высказывают свои собственные мысли, описываются не мной, но теми, кто знал их, обсуждаются людьми более близкими к ним, чем я. За исключением описаний ландшафта, цитируемых (при адаптации некоторых арабских терминов) по знаменитой «Аравийской пустыне» Даути, заключающих первую главу, в этой книге нет ничего, что не прошло бы сквозь призму мусульманского сознания.

Считается, что способность обобщать прямо пропорциональна знанию деталей. Если это так, то по одной верной подробности мы лучше узнаем человека, чем по большому количеству общих слов, пусть и справедливых. Яркий поступок или высказывание может включать в себя все событие или целостный характер человека, так что в определенный ключевой момент у нас появляется уверенность, будто мы заранее знали, почему события повернулись так, а не иначе. При удачном переплетении таких частностей бывает легче описать историческую ситуацию с помощью какого-нибудь анекдота, в котором жизнь невозможно ни разложить на обобщения, ни свести к простому результату. «Ибо смерть для души – стать Водой, и смерть для Воды – стать Землей», – говорили древние греки. Сами мусульмане писали свою историю в той форме, которую избрал и я, так что книга получилась вполне в исламском духе. Следуя примеру своих предшественников, я, несмотря на сложность их перевода, использовал поэтические вставки, как бы украсив текст восточной орнаментикой, подобно яркому событию, выделяющемуся на фоне повседневности, что напоминает неожиданно возникшие на фоне уличного шума звуки музыки.

Едва ли можно ожидать от этого произведения простоты – история не делается чистыми руками. Трудно просчитать силу воздействия этих ушедших в прошлое страстей; и если к концу прочтения вы не определитесь в своих мыслях, то, насколько я понимаю, будете совершенно правы. Истинное знание, как сказал великий суфий, – это постоянное сомнение. Живое сознание человека складывается из лиц и мест: здесь обрывки Священного Писания перемешаны со счетами и квитанциями, бедра прекрасных танцовщиц оказываются рядом с монументальными носами известных комедиантов; и на эту, засвидетельствованную давно умершими, живую картину мира накладывается не только духовное, экономическое, умопостигаемое и логичное, но и непристойное, непредвиденное, таинственно-необузданное и необъяснимое: слухи, измышления и преувеличения.

Симпатия – показатель того, что какая-то часть нашего существа находится в другом месте, измерении, это понимание того, что стиль жизни, подобно исламскому бесконечно далекий от нас, так же как и стиль нашей жизни, принадлежит общечеловеческой культуре, – факт, позволяющий понять, что какая-то часть нашей души, еще до рождения и воплощения, уже была там, на Востоке. Люди, творцы истории, как нам представляется, совершают поступки под воздействием чувств; а чувства, сохранившие свой отпечаток лишь в исторических документах, недоступны для непосредственного понимания разумом. Любая объективность здесь вторична по отношению к субъективному переживанию. Единственный способ познать чувства – почувствовать самому. В данном случае научным подходом будет не объективность, а осознанная субъективность. Из биографии Мухаммеда, несомненно, можно получить некоторое представление об этом религиозном и общественном гении. Но это не будет беспристрастным знанием, оно будет в той или иной форме проникнуто симпатией к этой личности. Можно сказать, что сила воздействия описанной в книгах героической жизни прямо пропорциональна эмоциям, возникающим в конце этой жизни; острому ощущению того, что нечто любимое, нужное и невосполнимое ушло навсегда, а то, что придет, будет обязательно хуже. Исторический факт смерти Мухаммеда – это отчаяние и недоумение его сподвижников по поводу того, как же они будут жить без него. И халифат, исторический факт огромного значения, есть всего лишь длинная тень этого чувства. И если этого чувства нет, то формирование представления о халифате будет подобно детской игре в ниточки-веревочки.

Итак, халифат возник, чтобы заполнить пустоту потери. Прошли соответствующие двенадцати главам Книги триста лет, и что же – скажите, во имя всего святого! – случилось с этим институтом? Пропасть между нравственной высотой идеального халифата и низостью реального ужасает. Не то чтобы тут была какая-нибудь историческая аномалия, нет, перемена произошла в соответствии с законом свершения: «Власть развращает». Но куда же теперь делся человеческий идеал, общественный идеал? Придав книге историческую форму, я ввел несколько собирательных персонажей пророка, Халифа, Визиря и Дервиша. Они особенно информативны в отношении своего времени, а их притязаниями означены отдельные этапы исторического становления от утверждения общественной религиозности до упадка в эпоху разобщенности религиозности индивидуальной.

Язык меняется от архаичного к простому в соответствии с переменами в интеллектуальной атмосфере, что согласуется с аналогичными переменами на Западе в промежутке между XVII и XX веками: иконоборческий пуританизм, потом роскошь, аморальность и рациональное просвещение, затем восстание интуитивизма против рационализма, пренебрежение к деньгам и другим абстракциям, исчезновение политического истеблишмента, отчаяние и разочарование, породившее то, что Шпенглер назвал «второй религиозностью». Прием перефразировки стихов Корана библейским языком, возможно, может быть оправдан тем, что обращение к благочестивым фразам из Священных Писаний было столь же характерно для прошлых эпох, как и нашей. Придется ли нам в ближайшее столетие испытать катастрофические войны, встретиться с катастрофической некомпетентностью и катастрофической развращенностью – еще только предстоит узнать. Время, как сказал Человек из Маарры, – это длинная поэма, написанная размеренной рифмой, но Поэт никогда не использует одну и ту же рифму дважды.


Роль пролога в повествовании об исламе играет вводная глава, представляющая языческую Северную Аравию. Все здесь выглядит расплывчатым, смутным, слышится звон мечей, глухой стук копыт, на фоне невнятного бормотания раздаются крики и громкое бахвальство.

Этому хаосу Мухаммед придал религиозную и социальную форму. Члены кланов, одинаково неистовые как в племенной верности, так и в распрях, делились на бедуинов-кочевников, разводивших верблюдов и лошадей в пустыне, и поселенцев, занимавшихся земледелием в оазисах или торговлей в небольших городах. Некоторые из кланов были обращены в иудаизм, немногие – в христианство; большинство же, по языческим обычаям, поклонялись камням, водоемам, деревьям и небесным светилам. Их благородство проявлялось в защите слабых, их слава – в безумии и ярости мести, в минуты обольщения и безрассудной щедрости, их глубочайшие мысли были о красоте рода и мимолетности счастья и величия. В этой среде родился Мухаммед. Были те, кто истолковал его откровение как призыв к завоеваниям, основанию городов и развитию искусств. И была в то время такая свобода, на которую с ностальгией взирают искушенные потомки.

Ваша дорога лежит перед вами. Ваас салам.

Примечания

Цитаты из Корана напечатаны курсивом, за исключением случаев, когда указан источник цитаты.

Арабские имена: Абу означает «отец». Ибн означает «сын». Типичное имя Абу Мухаммед Амр ибн Зейд состоит из почтительного обращения (Абу Мухаммед), личного имени (Амр) и имени отца (ибн Зейд). Имя отца в последнее время взяло на себя функцию фамилии. Иногда встречаются указания на место рождения и профессию (Багдади – из Багдада; аль-Хасиб – счетовод).

Денежные единицы: дирхем – серебряная монета, весом в три грамма. Динар – золотая монета, весом в четыре с четвертью грамма. Дирхем условно можно отождествить с долларом, а динар с десятью долларами.

Даты: мусульманское летоисчисление ведется с хиджры (Исход пророка из Мекки в Медину в 622 г. н. э.). Мусульманский год состоит из двенадцати лунных месяцев, что примерно на три сотых доли меньше нашего солнечного года.

Пустыня
Доблесть и невежество арабов до Мухаммеда

Все вокруг нас – безжалостная пустыня; голый, черный, блестящий берег, состоящий из вулканической лавы. Несколько зеленых ростков полыни на острых каменных выступах распространяют смолянисто-сладкий аромат под иссушающим громадным солнцем…

Бескрайняя равнина и наносы, состоящие из ржавых и голубоватых базальтовых глыб… Твердые, тяжелые, как железо, и звучащие, как колокол, породы. Отполированные песчаным ветром пустыни, породы блестят на солнце.

Это страшное, непригодное в глазах европейца для жизни место и есть добрая бедуинская земля – вотчина отважного Моахиба. Здесь, где здоровый, разреженный воздух, посреди своих обильных стад живут крепкие и грубые горцы-бедуины.

Мы едем дальше по горной дороге вдоль остатков сухой кладки стен, чего-то вроде брустверов и небольших укрытий, похожих на загоны для овец, которые строят пастухи для защиты от волков в горах Сирии. Кроме них встречаются небольшие постройки, напоминающие усыпальницы, поднятые на поверхность земли. Есть и другие – насыпи полукруглой формы, возможно курганы. Кочевники говорят, что это знаки, указывающие, где раньше были источники, но старые знания утрачены. Если я об этом спрашиваю встречного бедуина, он бесстрастно отвечает:

– Дела прежнего мира, до правоверных.

* * *
Остановитесь здесь и плачьте об одной незабываемой любви, о старом[2]
Лагере в краю песков, раскинувшемся от Кустарников и до начала Разлива,
От Долины до Высот. Эти знаки не исчезли пока еще,
Хоть все уносится обратно на север и на юг.
Взгляни на белых ланей след, рассеянный в дворах старинных,
И пятна от чернил, похожие на перца семена.
Двое, едущих верхом со мною, держатся поближе к стороне моей:
Так как? Ты примешь ли от горя смерть свою, о человек?
Неси же до конца ты то, что должен
Нести.
Обоим вам рассказываю я – для этих слез я больше подхожу —
Найти где место среди этих стен крошащихся мне,
Чтоб выплакаться?
История стара как мир – такова же, как и другие
До нее. Все то же, и снова с нею в Месте мы Раздора.
Вставали женщины, когда их аромат был сладок,
Как предрассветный бриз, сквозь ветви дующий гвоздики.
Я так страдал из-за любви, так сильно, что текли слезы
По груди моей, и пояс взмок от плача.
И все же – были женщины и у меня в счастливые, хоть редкие деньки;
И в лучший из всех дней, во дворике
Вошел я в паланкин ее и в паланкин двоюродного брата моего.
– Несчастный, нужно мне идти! – она сказала. – И спасибо тебе! —
Наклонялся паланкин и вместе с нами качался —
Спустись, Имрууль-Кайс! Верблюд рассержен будет!
А я: «Продолжай – останься – расслабься – и ослабь узду —
Ты никогда меня не сбросишь; я снова буду вкушать вот этот плод;
Оставь, ведь голова есть и у зверя; о нем не беспокойся – вместе мы сейчас.
Продолжай и давай приблизимся к плоду любви! Сладки уста твои,
как яблоки.
Я ночью приходил любить тебя, но ты была беременной или кормила дитя».
Я смог заставить женщину такую забыть ребенка годовалого,
Пока не закричал за нею он. Вполоборота повернулась она к нему,
Но бедра подо мной лежали тихо.
Однажды не исполнила она мое желание на дюне
И, давши клятву, поклялась, что сдержит клятву…
Сами орешки белой девственности, запретные в скорлупках,
Сколько б ни играл я ради удовольствия и ни проводил время в играх.
Той ночью мимо я прошел надсмотрщиков,
наблюдавших за палатками своими,
Мужчин, которые бы пригласили меня лишь затем,
Чтоб славу обрести моим убийством,
В час, когда на небе ночи ярко мерцают Плеяды,
Похожие на пояс, усыпанный камнями драгоценными и жемчугом;
В такой час пришел я; она уже почти совсем разделась, ко сну готовясь,
Переодеваясь за ширмою шатра.
– Богом клянусь! – она мне прошептала. – Нет оправдания тебе!
Теперь я знаю, что, и увядая, ты будешь столь же необуздан.
Дальше пошли мы вместе; я вел, она тащила за нами
Вышитый низ мантии, который заметал следы все.
Когда прошли мы мимо огороженных дворов, пошли мы прямо
В сердце пустыни, волн и вздымающихся холмов песочных.
Я голову ее привлек к своей, и она, касаясь локонами, прижалась ко мне,
Стройная, но мягкая в лодыжках даже.
Талия ее тонка, и бел слегка округлый живот,
А кожа чуть повыше груди сверкает зеркалом отполированным
Или жемчужиной из первой воды, слегка позолоченной белизной,
Питающейся из водоема чистого, не замутненного ногами мужчин.
Дивных волос каскад на голове прекрасной – черных-черных,
Густых, свисающих, подобно гроздьям фиников на пальме.
И вьющихся и, кажется, ползущих вверх к макушке,
А там сплетающихся узлом и рассыпающихся взрывом локонов;
Маленькая талия ее податлива, как узда загнутая;
А икры бледные сравнимы с тростником под тенью пальмы.
Как часто предостерегали о тебе меня, с жестокою враждебностью
Иль утомительною мудростью! В ответ советовал я всем
лишь поберечь дыхание.
Сколько раз в жизни ночи накрывала меня огромная морская волна
Покрывалом густым, испытывая болью, какую только мог я выдержать,
Пока я не кричал, когда уж сил не оставалось.
И все же казалось, что не иссякнет никогда сей сладкий час.
О Ночь! Ночь! Длинная! Прояснись к рассвету,
Хоть и неутешительно, ведь ты тоскуешь о приходе дня.
Как совершенно твое искусство, ночь! Твои неисчислимы звезды —
Надежно ли привязаны они к какой-то вечной бесконечной скале?
Я беру мешочек для воды из кожи и ремнем креплю к плечу
Крепко – как часто! – безропотно, мягко к такому седлу,
Пересекая впадину, схожую с низиной, лишенной звезд.
Неужели я слышал волка-расточителя, который проиграл свои
Завывания сокровенные все.
И если б он завыл: «У-у!» – я бы ответил: «Мы совершили сделку
жалкую и неудачную,
Чтоб выиграть, коль сохранил ты столь же мало, сколь и я;
Что б мы ни получали, ты и я, мы упускаем это;
Все, что нам принадлежит, стремится к исчезновенью.
Не найдется никогда людей столь процветающих,
Сколь осчастливливает процветанье нас двоих.
Довольно! Взгляни на молнию, мерцающую в дали небес, там,
Где густое облако, подобно рукам
скользящим, свившимся и взгромоздившим
Корону из волос или огонь, по нити бегущий
С проливающимся маслом лампы, наклоненной рукой отшельника.
Так мы сидели между Темною Землей и Мелким Лишайником,
И долго смотрели на лик грозы, и далекой она казалась:
Правый фланг дождя над Ущельем висел,
Левый – над покрывалом сверкающим, а дальше увядал.
Вниз, вниз отправился на Рощу воду лить,
Так что огромные деревья к земле пригнулись.
Такой поток струился над Нижними скалами,
Что белоногие олени убежали с пастбищ всех;
А в Тайме ни одна пальма не поднялась, когда все завершилось.
И башня ни одна не устояла, кроме той,
которая заложена была в твердой скале.
Лишь выстояла впадина пустая в этом шторме,
Подобно старику высокому в серо-полосатом плаще.
На рассвете следующего дня пик Встреч Холма, разрушенный
И окруженный водой, был не больше головки прялки.
Шторм рассеял его по всей Равнине-Седлу,
Как торговец, прибывший из Йамана, сбрасывает свои товары.
И птицы небольшие предрассветные пели вдалеке
По всей горной стране так,
что напоминали пьяниц, обезумевших от пряного вина.
А испачканные грязью, тонули звери дикие,
напоминая корни морского лука,
В ту ночь, лежа в долинах, где потоп обратился в отлив.
* * *
Если позволяет она тебе любить себя, мужчина, прими утехи полностью;
Но никогда рыданий не души, в тот миг, когда уйдет она.
Разве не сладка и не нежна она? Подумай же тогда,
что в какой-то день другой
Какому-нибудь другому мужчине повезет найти ее столь же сладкой,
сколь и нежной.
Дала ль она обет в том, что разлука не разрушит никогда присяги верности?
Глупец! Кто верил верности с окрашенными красным кончиками пальцев.
Смотри, вот человек, который не считал,
хотя б однажды, усилий-мук трудов!
Человек дерзаний множества, и целей, и путей!
Весь день напрасно едет он; а вечером вернется другим —
Одиноким, едущим верхом на неоседланной Тревоге и приводящим Смерть;
Опережает Ветер он в конце концов, хоть Ветер и несется мимо стремглав,
Ведь порыв подует и ослабевает, а он не прекращая скачет.
Наконец сна игла зашивает его глаза, но нужен ему не страж,
Который закричит, как осторожный человек от неустрашимости:
«Пробудись!
Восстань от сна, чтобы увидеть первого из движущегося отряда,
Стоящего и извлекающего лезвие тончайшее, от заточенности яркое!»
Видеть, как вышибают ему грудину, – все равно что смотреть
На челюсти в Погибели ревущем смехе.
Пустыня дорога ему; и путешествует он там,
Где Млечный Путь над головою шествует его.
Человек подобен солнцу зимнему, пока
Сияет Сириус; потом уж темный и холодный.
Тонкий профиль, худощавый, но не от бережливости:
Он Отдающий человек, Сердечный, и Отзывчивый, и Гордый.
Он с Осмотрительностью вместе путешествовал,
И там, где он приостанавливался и делал привал,
Осторожность оставалась стоять с ним рядом.
Длинные вьющиеся волосы и изысканная гордость,
Но вел борьбу, как волк голодный.
Два вкуса у него: меда и желчи;
И знали все лишь его горечь иль сладость[3].

Гибель воина Рабиа по прозвищу Длинноволосый

Рабиа заметил вдали облако пыли.

– Скачите вперед! Скорей! – крикнул он женщинам, бывшим с ним. – Я не думаю, что это друзья преследуют нас.

Я подожду здесь, пока уляжется пыль, и выясню, кто это. Если это враги, я нападу на них из-за деревьев и увлеку их за собой. Мы встретимся на перевале Газал или Усфан в Кадиде. Если мы там не встретимся, то, по крайней мере, вы доберетесь до нашей страны.

Рабиа вскочил на коня и поскакал навстречу неизвестности. Он показался из-за деревьев, и преследователи бросились за ним, будучи уверенными, что женщины недалеко. Длинноволосый был искусным лучником, и его стрелы заставили врагов, остановившись, позаботиться о своих мертвых и раненых. Он пришпорил коня, догнал своих женщин, и они вместе понеслись еще быстрее. Но люди племени сулайм не отставали. Тогда он повернулся к ним лицом снова. Так продолжалось, пока не закончились стрелы. На заходе солнца они достигли страны Кадид. Но лошади, черные от пота и пыли, и люди, горящие жаждой мести, были уже близко. Тогда он повернул еще раз, и много врагов полегло от его меча и копья, но тут Нубайша, сын Хабиба, вонзил свой дротик ему в грудь.

– Я убил его! – воскликнул Нубайша.

– Ты лжешь, лживый рот, – ответил Рабиа.

Но Нубайша понюхал острие своего копья и сказал:

– Нет, это ты лжец; я чувствую запах твоих внутренностей!

Тогда Рабиа повернул коня и, несмотря на рану, поскакал ко входу в ущелье, где его ждали женщины. Он попросил у матери:

– Пить! Дай мне пить!

– О сын мой! Если я дам тебе пить, ты умрешь немедленно, на этом месте; и нас схватят. Потерпи, мы можем еще уйти.

– Тогда перевяжи меня.

Она перевязала его своим покрывалом, и он прочел стих:

Скорей перевяжи меня!
Ведь ты теряешь всадника, похожего на золото горящее:
На сокола, который вел людей, как стаю птиц,
И упал камнем, ударившись всем телом.

Его мать ответила:

Мы – главный столп Малика и Талабы,
Мы сказка мировая без конца.
Народ наш гибнет, муж за мужем;
Существование наше угасает.
Теперь вперед! Пока есть силы, бейся!

Итак, он остался, чтобы встретить врага еще раз, в то время как женщины поспешили вперед так быстро, как только могли. Длинноволосый сидел на коне, закрывая собой узкий проход, и, когда он почувствовал, что смерть приходит к нему, оперся на копье и стал ждать. Когда люди из племени сулайм заметили его в сумерках, все еще сидящего на коне, они долгое время медлили, не решаясь напасть на него, думая, что это живой человек. В конце концов Нубайша, приглядевшись, сказал:

– Его голова упала набок, клянусь, это мертвец!

Человек из племени хузаа пустил стрелу, конь дернулся, и Длинноволосый упал лицом на землю. Тогда преследователи обыскали тело. Но они побоялись идти дальше, так как в это время им безопасней было быть ближе к дому. Воин из племени сулайм подъехал к поверженному.

– Ты защищал своих близких, будучи живым и будучи мертвым! С этими словами он вонзил древко своего копья в глаз Рабиа.

Горе сестры

О нем напоминает солнце восходящее и заходящее:
Его я вспоминаю во время каждого заката.
Ниже Салы в расселине камней лежит
Один убитый. То капает отмщенья кровь…
Многие из нас шли сквозь жару полудня,
Сквозь сумерки, а на рассвете
Остановились – с острым железом,
Клинками, однажды искривленными, извлеченными,
Что сияли молнией.
Они похожи на сон, испитый малыми глотками, или дремоту;
И Ужас снизошел! И были рассеяны они.
Мы месть свою вершили: из этих двух колен
Погибла жалкая лишь горстка!
Хоть клан Хузайль меч окончательно сломал свой,
Как часто наш зазубривался на Хузайле!
Рассветов сколько пало на лагерь их,
А после резни хорошей пришли грабеж и с ним дележ, раздел добычи.
Хузайль сожжен! Я сжег их! Я бесстрашен!
Я неутомим, в то время как они устали,
Чье копье испило первый глоток глубокий крови, и полюбило это,
И вновь глубоко испило кровь неприятеля.
Вином я клялся, что пока не будет подвиг совершен;
Без всякого труда себя освободил от этой клятвы.
Чашу протяни мне, наконец, двоюродный мой брат;
Гнев за убитую семью меня опустошил.
Мы протянули чашу им: в ней скрывалась Смерть в глотке вина;
В осадке укрыты были Позор с Бесчестием вдвоем!
Гиена насмехается над убитыми Хузайль!
Волк клыки свои оскалил над тем, что от них осталось,
Стервятники, отяжелевшие от пищи, раскачивают фургоны их,
Мертвых топча и пытаясь взлететь,
Но слишком тяжелы, чтобы летать.
Ни разу шейх не умирал наш умиротворенный на своем ложе,
Никогда не оставалась неотмщенной наша кровь.

Сватовство господина Хариса

Однажды Харис обратился ко мне с такими словами: – Брат, как ты думаешь, есть ли на свете человек, который откажется отдать за меня свою дочь?

– Есть один такой.

– Кто?

– Аус из рода Тай.

– Поезжай со мной, – сказал тогда Харис, и мы, сев на одного верблюда вдвоем, поехали к Аусу.

Аус был дома. Когда он увидел Хариса, он сказал:

– Приветствую тебя, Харис.

– И я тебя.

– Что привело тебя ко мне?

– Я приехал свататься.

– Тогда ты приехал не в то место.

Так сказал Аус и, повернувшись спиной, в раздражении, пошел к своей жене, стоявшей в дверях дома. Жена, женщина из племени абс, спросила:

– С кем ты говорил так недолго?

– С господином Харисом.

– Почему ты не пригласил его в дом?

– Он вел себя как глупец.

– Как?

– Он сватался.

– Разве ты не хочешь, чтобы твои дочери вышли замуж?

– Хочу.

– Если не за этого благородного араба, то за кого тогда?

– Не знаю, но что сделано, то сделано.

– Все еще можно исправить.

– Как! После того, что произошло между нами?

– Скажи ему так: «Я был не в духе, когда ты приехал, твои слова были неожиданны для меня, я погорячился, но сейчас, прошу тебя, вернись, и ты получишь от меня все, что хочешь». Не сомневайся, что Харис согласится.

Аус поскакал за нами. Я шел пешком и случайно, повернувшись, заметил его. Я сказал об этом Харису, тот угрюмо молчал, потом сказал: «Нам больше не о чем с ним говорить, поехали!» Когда Аус увидел, что мы не собираемся его ждать, он закричал: «Харис, подожди!» Мы остановились, Аус пересказал слова своей жены, и Харис с радостью согласился быть его гостем.

Когда мы вошли в дом, Аус сказал жене: «Приведи старшую дочь». Девушку привели, и отец обратился к ней со словами:

– Дочь моя! Перед тобой благородный араб Харис, сын Ауфа. Он приехал просить руки одной из моих дочерей. Я решил отдать ему тебя, что ты скажешь?

– Не делай этого.

– Почему?

– Я не красива, и характер мой дурен. Я не родня ему, чтобы он уважал меня, и твоя страна не граничит с его, чтобы страх перед тобой остановил его. Если я когда-нибудь вызову его гнев, он разведется со мной, упаси меня Господь от судьбы разведенной жены.

– Иди, благослови тебя Господь, и приведи свою сестру.

Аус сказал средней дочери то же, что и старшей, и она отвечала:

– Я невежественна, неуклюжа и не умею рукодельничать. Я боюсь, что не понравлюсь ему и он разведется со мною. Ты знаешь, какова судьба разведенной. Он не родственник нам, чтобы уважать нас, и не сосед, чтобы бояться.

– Ступай с Богом и позови Бахайсу, младшую сестру.

Привели младшую дочь. Аус обратился к ней с тем же вопросом,

и она отвечала:

– Пусть будет так, как ты хочешь.

– Твои сестры отказались, почему ты согласилась?

– Я прекрасна лицом, благородна душой, искусна в рукоделии и, будучи твоей дочерью, знатна родом. Если он разведется со мной, Бог накажет его.

– Храни тебя Господь, – сказал Аус и, выйдя к нам, торжественно произнес: – Харис, я даю тебе в жены Бахайсу, дочь Ауса.

– Я беру ее.

Тогда Аус приказал жене одеть невесту в подвенечное платье и велел поставить шатер для Хариса. Когда невеста была готова, ее отвели к мужу. Но Харис пробыл внутри лишь короткое время, после чего вышел ко мне. Я спросил:

– Все в порядке?

– Нет.

– Как же так?

– Когда я прикоснулся к ней, она сказала: «Нет! Неужели ты сделаешь это перед моим отцом и братьями? Во имя всего святого, нет! Это будет недостойно».

Тогда Харис погрузил вещи на верблюдов, и мы отправились домой. Дорогой Харис сказал мне: «Поезжай вперед». Сам же свернул в сторону вместе с девушкой. Но вскоре он поравнялся со мной опять; я спросил:

– Все хорошо?

– Нет.

– ???

– Она сказала мне: «Разве ты поступишь со мной как с рабыней, которую можно купить, или как с пленницей, захваченной в бою? Нет! Клянусь Богом! Не делай этого, пока ты не заколешь верблюдов и овец и не пригласишь всех на пир в честь нашей свадьбы».

– Поистине, – сказал я, – это женщина большой души и ума, надеюсь, она родит тебе благородных сыновей, Бог даст.

Итак, мы приехали домой, и Харис приготовил угощение и созвал пир и затем вошел к ней. Но вскоре вернулся, и я спросил:

– Все в порядке?

– Нет.

– Почему?

– Я вошел к ней и сказал: «Смотри, я приготовил пир». Она ответила: «Мне говорили, что ты благородный человек, но я этого не вижу. Неужели ты можешь с легким сердцем пировать сейчас, когда арабы убивают арабов?» – «Что же ты хочешь от меня?» – спросил я. И она ответила: «Поезжай к своим родственникам и помири их, потом возвращайся, и ты получишь желаемое».

– Клянусь Богом, это благородные и мудрые слова!

После этого мы поехали к племенам абс и зубьян и наставляли их на путь мира. Мир был заключен на следующих условиях: были подсчитаны убитые с каждой стороны, и цена излишка была взыскана с племени, которое убило больше воинов, чем другое. Мы вдвоем взяли на себя долю выкупа за кровь в размере трех тысяч верблюдов, который был выплачен в течение трех лет. Итак, мы вернулись в лучах славы домой, и Харис возлег со своей женой, и она родила ему сыновей и дочерей.

Не сделать зависти его подобным тем, о ком они вещают:
Ведь мудрость с зрелостью шли рядом с ним все дни.
Люби жизнь – и живи ты долго – живи благополучно – по-прежнему
Жизнь долгая запечатлеется в морщинах на лице твоем.
Но время научило меня кое-чему – все остальные вещи лгали;
Дни тают, их утрата позволяет проясниться и явиться непредвиденному.
И в конце концов теперь я знаю,
как могущественные люди пользуются властью.
Все влиятельные люди добьются похвалы,
какой позор они б ни заслужили.
Я знаю также: в бедности сокрыто сердце великое,
Возвышенное, совершенное, но ношенье это подобно целованию
кнута из сыромятной кожи.
Бедный человек смотрит на величие славы, власти, лавров
Как на вершину, на которую ему уж не взобраться.
И сидит средь остальных – в молчании, безмолвствуя…

Когда рождалась девочка, его лицо мрачнело: «Оставить ее на позор себе или похоронить в песках?» Погребение дочерей – дело благородное.

Ушла Умейма, чтоб остаться там, где камни высоки
и разговаривают с умершими;
Ребенок беспризорный приходит в ее тихую и скрытую от глаз
подземную обитель;
А я сплю крепко. Ныне Осторожность не приходит никогда,
чтоб разбудить меня.
Не посещает ревность меня с той поры, как все, к кому я ревновал,
скончались.
Смерть мне не недруг; я не называю ее недоброй.
Смерть дала Покой мне, даже если более великим даром
было бы Страдание.
Терпи. Ты должен выдержать.
Для человека рожденного свободно только способность
вынести удары все судьбы – честь.
Время потеряло свое масштабное значение;
ни помощи нет, ни исцеления от его разрушения силы.
Даже если сумело подчинить оно и помогло повиноваться страху своему
Иль человек отбить удар невзгод смог любым униженным согласием,
Все ж выдержать ударов натиск полный и уколов Судьбы со стороны людей,
все ж выдержать – единственная честь.

Дурайд, сын Аддера

Дурайд был победителем, удача сопутствовала ему в его планах. За свою жизнь он совершил более сотни набегов. Битва в Барханах – одна из наиболее известных…

Часовой на барханах закричал:

– Я вижу людей, у них курчавые волосы и одежды цвета шафрана.

– Они из клана Ашджа, – сказал Дурайд, – их не надо бояться.

– Теперь я вижу других, – сообщил часовой, – они похожи на детей, их копья лежат между ушами коней.

– Эти из племени фазара, – сказал Дурайд.

Часовой выкрикнул опять:

– Теперь подошли другие, смуглые, темные люди, как глубоко врезаются копыта их лошадей в землю, поднимая облако пыли величиной с гору. Копья свои они тащат позади себя.

– Эти из племени абс! – воскликнул Дурайд. – Они несут с собой смерть!..


После боя Дурайд, лежавший раненный среди тел своих братьев, услышал, как Захдам из племени абс сказал своему товарищу Кардаму:

– Похоже, Дурайд еще жив, мне кажется, что он моргнул. Пойди и прикончи его.

– Нет, он мертв, – сказал Кардам.

– Я сказал, пойди и посмотри, дышит он или нет.

Тогда Кардам спешился, осмотрел тело Дурайда, сел в седло и сказал:

– Точно, мертв.

Позже, в священный месяц, паломники в Мекку из племени абс и племени фазара проходили через землю Дурайда и, боясь быть узнанными, закрыли лица платками, так что одни глаза остались видны. Дурайд, увидев паломников, подошел приветствовать их и спросил:

– Откуда вы, добрые люди?

– Ты меня спрашиваешь? – ответил один из всадников.

Дурайд узнал голос Кардама.

– Мне нет нужды спрашивать, я знаю, кто вы. – С этими словами он обнял его и дал в подарок коня, меч и копье. – Это моя благодарность за битву в Барханах.

– Как не оплакивать мне брата твоего? – сестра спросила…
Утраты, горе: заполнена одна могила, выкопана другая —
От этой лихорадки мести исцелиться можно,
Только убив или погибнув.

Дурайд был героем своего народа, племени хавазин, и военачальником в битвах.

Он дожил до эпохи ислама, но не стал правоверным, и в битве при Хунайне он выступил со своим кланом на стороне неверных против пророка, его брали с собой за его удачливость и мудрость. Ему было около ста лет, он почти ослеп. В лагерь Дурайд приехал на верблюде, в паланкине.

– Как называется эта долина? – спросил он.

– Аутас, – ответили ему.

– Хорошее место для того, чтобы двигаться галопом: не слишком каменистое, чтобы поранить копыта лошадям, и не слишком мягкое, чтобы замедлить бег. Но почему я слышу крики верблюдов, ослов, плач детей и блеяние баранов?

– Малик привел детей, женщин и скот вместе с войнами.

– Приведите Малика.

Когда пришел Малик, Дурайд обратился к нему:

– Малик, ты вождь твоего народа теперь, и от сегодняшнего Дня зависят все наши будущие дни. Что означают эти крики животных и плач детей?

– Я думал, что, если каждый воин возьмет своих детей и добро, он будет сражаться мужественней.

– Дурная мысль! Пастух со стадом овец! О, какое невежество. Может ли человек бороться с Судьбой? Послушай, если сегодня тебе суждено победить, то все, что тебе нужно, – это воины с мечами и копьями, но, если Судьба распорядится иначе, ты оставишь своих женщин, детей и имущество на поругание и грабеж. – Помолчав немного, он продолжил: – Племена кааб и килаб пришли?

– Нет.

– Тогда наш меч будет лишен обоих лезвий. Если бы день предвещал удачу, они пришли бы. Было бы лучше, чтобы и ты поступил как они. Есть кто-нибудь из племени амир?

– Дети Амира и Ауфа, больше никого.

– Подростки! От них не будет вреда, но пользы тоже. Малик, это поистине глупый поступок – отправить детей, прекрасные цветы народа хавазин, под копыта коней. Отправь их в горы, оплот нашего рода, и пошли на врага конницу. Если победа будет твоя, ты получаешь все, если нет, то ты, по крайней мере, спасешь детей и стада и не будешь обесчещен бесчестьем твоих женщин.

– Нет! Клянусь Богом, ни за что! – воскликнул Малик. – Ты выжил из ума, ты слишком стар. Либо вы, люди Хавазина, будете повиноваться мне, либо я брошусь на свой меч!

Он сказал так, потому что не хотел, чтобы слава и мудрость Дурайда превзошли его собственные. Все окружавшие их люди закричали: «Мы слушаем тебя, а не Дурайда».

Победа досталась в тот день пророку; и Малик с большей частью войска бежал и добрался в целости и сохранности до Таифа, оставив семьи и стада на милость победителей. Некоторые из брошенных на произвол людей спасались бегством по дороге на Нахлу; их преследовала конница пророка. Молодой воин из племени сулайм по имени Рабиа поравнялся с верблюдом, на котором ехал Дурайд в своем паланкине. Думая, что там женщина, юноша схватил повод и заставил верблюда стать на колени; и вот! В носилках оказался старик.

– Что ты хочешь? – спросил Дурайд.

– Ты должен умереть.

– Скажи, как твое имя, из какого ты рода?

Воин назвался и нанес ему удар мечом, но не смог убить его.

– Плохое оружие дала тебе мать, – сказал старик. – Возьми мой меч, он в ножнах позади седла, и ударь меня им с размаху чуть пониже головы и чуть повыше плеч, как делал я сам в былые времена. А потом иди к матери и скажи ей, что убил Дурайда, сына Аддера; много лет я защищал женщин твоего народа.

Тогда молодой сулаймит размахнулся и ударил его еще раз его собственным мечом. Голова покатилась, тело осело. Рабиа заметил, что от постоянной езды в седле кожа на бедрах старика стертая и затвердевшая, как пергамент. Когда он вернулся домой, то рассказал матери о своем подвиге.

– О сын мой! – воскликнула она. – Человек, которого ты убил, спас однажды из плена меня, твою мать, мать твоего отца и мою мать также.

Разбито, уничтожено Амира племя. Не осталось ничего от их добра.
Теперь в лугах А'рафа – только разрушенные жилища,
Палаток тени рваные и руины стен и укреплений,
Ветвь, оторванная от ветви, испорчено все ветром и погодой.
Все исчезло, древние ушли, все мудрые советы унесли с собой,
Не осталось среди нас ни одного, только народ,
чьи кони – всего лишь кобылы.
Мир Амиру теперь; однако еще хвалите и благословляйте древность,
Где бы на земле ни был путь ее иль остановка.
Таким же был прекрасным он,
Каким ты был в Рахмане,
Табид, сын Джабира, который убивал врага
И наливал вина для друга своего.
* * *

За час до рассвета мы услышали крик «ОТПРАВЛЯЕМСЯ!». Люди в спешке встают, тлеющие сторожевые костры раздуты, и сучья подброшены, чтобы дать нам свет, слышны резкие выкрики работающих людей и хрип множества верблюдов. Однако минута-две – и все смолкает: ездоки в седле и те, что на ногах, деловито осматриваются в сумерках, не забыли ли чего.

Мы выступаем, и очередной переход начинается, чтобы продлиться весь долгий, знойный день до вечера…

В нашем караване сто семьдесят верблюдов, несущих около тридцати тонн масла, и семьдесят человек, сорок из которых едут на верховых верблюдах, остальные – погонщики… В таком большом городском караване есть начальник, он знатного рода… Мы разбиты на группы: каждый хозяин со своими друзьями и слугами. Каждая группа несет палатку или навес для защиты от зноя на полуденных остановках и чтобы накрывать масло, которое плавится в мехах из козьих шкур в жаркие часы. Меха должны быть густо смазаны изнутри финиковой патокой. Каждые меха привязываются к ленчику седла специальной петлей…

После трех часов пути по пустынной равнине… мы у границы глубоких песков, и вскоре под нашими ногами грубый гравий: мы снова вступаем в гранитно-базальтовую центральную область Аравии, которая тянется от гор Шаммара до Мекки… Караваны идут в Мекку через переход Вади-Лаймун. Мекка окружена горами…

На каждой полуденной остановке верблюдов отпускают пастись… Гигантские животные, изнемогая под своей ношей, сильно потеют и, чувствуя жажду, все семнадцать дней, пока их не разгрузят в Мекке, почти ничего не едят… Погонщики после трех дней пути теряют все свое слабое самообладание; они кричат на животных раздраженными голосами, подгоняют отстающих древками копий, ругаются, причитают, стенают и произносят в их адрес зловещие проклятия: «Эй! Ты, падаль для ворон! Эй, туша для мясника…» С каждым днем погонщики становятся все раздражительней и немногословней; с пересохшими от жажды языками, они изредка перебрасываются язвительными репликами: «Разве я раб твоего отца, чтобы служить тебе…» Как приятен ровный и покладистый прав бедуинов по сравнению с несдержанностью горожан.

Наконец я вижу, что солнце почти зашло… Мы въезжаем в небольшое ущелье и спешиваемся. Мы теперь в цивилизованной стране – аравийской Мекке… Отсюда до Мекки около двадцати двух миль. Ночь приносит с собой теплый туманный воздух, и мы узнаем по лаю собак, что здесь много кочевников и бродяг.

Мы ложимся на песок, укутываемся в плащи и спим два часа, затем вереницы верблюдов снова идут проторенным путем… Всадники, садясь в седла, отправляются вперед – мы приближаемся к Мекке! Некоторые из погонщиков громко произносят молитвы паломников у горы Арафат. Но в сердцах торговцев маслом, ежегодно привозящих свой товар, нет благоговейного трепета. Труды тяжкие ожидают их в Святом Городе… все дни на базаре продавать товар, и душные ночи не приносят отдыха… В Мекке почти весь год тропическая жара… Люди из каравана расходятся: те, кто живет в Городе, идут домой, другие снимают жилье.

В утренних сумерках я вижу, как мы подходим к стене фруктового сада, за которой видны виноградники и смоковницы… Теперь мы выходим на дорогу, дорогу в Аравии!.. Мы проходим мимо двух домов у обочины дороги… На следующем подъеме я вижу поселение… Мы выходим опять на дорогу, пройдя через теплый поток, спускающийся с тех дальних гор, в которых зарождаются муссоны… Водоносы идут от реки, пошатываясь под бременем огромных бурдюков; среди них есть такие, что могут поднять на своих могучих плечах ношу верблюда!.. Ворота, через которые мы прошли, называются Врата Потока.

Улицы грубой застройки, дома побогаче покрыты штукатуркой. Дороги немощеные…

Посланник бога и его книга

Говорят, что, когда поэту-идолопоклоннику Зухайру было более ста лет, он встретил пророка Мухаммеда, и пророк, увидев его, воскликнул: «Господи, упаси меня от демонов, сидящих в этом человеке!»

Смотри, – пророк! Свет, освещающий мир,
Меч обнаженный Божьего воинства!
* * *

Посланник Бога Мухаммед родился в Мекке в Год Слона (или в 570 г. н. э.), его матерью была Амина из племени зухра, его отцом – Абдаллах, Хашимит из племени курейш. Его мать умерла, как говорят одни, когда пророк был грудным младенцем, но другие говорят, что к тому времени ему было два года. Его отец умер за четыре месяца до рождения сына. До пяти лет он воспитывался в семье Халимы, женщины-бедуинки из племени саад.

Однажды (как рассказывала Халима), когда Мухаммед и его молочный брат пасли скот позади лагеря, ее сын подбежал к ней с криком:

– Мой брат! Курейшит! Он говорит, что два человека в белом взяли его, положили на бок, разрезали его живот и засунули туда свои руки!

Когда женщина и ее муж побежали к ребенку, то нашли его стоящим неподвижно, с лицом белым как мел.

– Что с тобой? – спросили они.

– Два человека в белых одеждах подошли ко мне, – ответил он, – положили меня на бок, распороли мой живот и искали там что-то, – я не знаю что.

Они привели его в свою палатку.

– Халима, – сказал мой муж, – мальчик болен. Я думаю, нам лучше отвести его назад к его родственникам, прежде чем это станет очевидно.

Таким образом они отдали его.

После чего Мухаммед жил в доме своего деда. Когда пророку было восемь лет, его дед умер, поручив его заботам Абу Талиба, дяди Мухаммеда.

В двадцать пять лет Мухаммед женился на Хадидже, женщине из племени курейш, своей сорокалетней двоюродной сестре. Ее первый муж умер, оставив ей большое состояние, и она занималась торговлей. В Мекке Мухаммед был известен как честный человек и даже имел прозвище Надежный. Зная это, Хадиджа поручила ему пойти с ее караваном в Сирию. Некоторые говорят, что она наняла его как слугу, другие – что она взяла его в качестве партнера. Когда караван вернулся в Мекку и товар был продан с хорошей прибылью, она послала за ним и сказала:

– Ты знаешь, что я женщина не молодая и достаточно богатая, чтобы нуждаться в муже, но для моего дела мне нужен управляющий. Я наблюдала за тобой и считаю тебя честным и преданным, в твоих руках мое имущество не только не пропадет, но и преумножится. Иди разыщи своего дядю Абу Талиба, и пусть он попросит моего отца отдать меня тебе в жены.

Пятнадцать лет Мухаммед был мужем Хадиджи, когда, в возрасте сорока лет, он впервые ощутил Призыв быть пророком. Она прожила еще несколько лет после этого переломного события; и все это время Мухаммед, из любви к ней, не брал себе другой жены. Он имел от нее троих сыновей и четырех дочерей; мальчики умерли перед его Призывом, но дочери остались с ним.

Каждый год в месяце Раджабе, по обычаю того времени, все благочестивые люди города восходили на гору Хира и жили там в посте и молитве. В тот сороковой год своей жизни Мухаммед спустился с горы, пришел домой и сказал своей жене:

– Хадиджа, я боюсь, что сойду с ума!

– Почему? – спросила она.

– Потому что, – ответил он, – я вижу в себе признаки сумасшествия. Когда я иду по дороге, у каждой скалы и каждого холма мне слышатся голоса. И ночью я вижу во сне гигантское существо, голова которого касается неба, а ноги упираются в землю. Я не знаю, кто оно, но оно приближается все ближе и ближе, как будто хочет схватить меня.

– Не тревожься, Мухаммед, – сказала она, – ты честный и достойный человек, и тебе нечего бояться.

Но Мухаммеду было тяжело на сердце, он часто ходил на гору Хира и сидел там в одиночестве, поздно возвращаясь домой с выражением печали на лице.

Это случилось ночью, в понедельник, в месяце Рамадане.

Ночь судьбы

Дух явился к нему и приказал: «Читай!» И он ответил: «Я не могу читать». Тогда Дух схватил его с силой и сказал снова: «Читай!» И он повторил: «Я не могу». И Дух схватил его во второй раз, говоря:


1. Читай [откровение] во имя Господа твоего, который сотворил

[все

2. создания],

3. сотворил человека из сгустка [крови].

4. Возвещай, ведь твой Господь – самый великодушный,

5. который научил [человека письму] посредством калама[4],

6. научил человека тому, чего он [ранее] не ведал[5].


Тогда Дух оставил его. Он спустился с горы, весь дрожа, и возвратился домой, повторяя главу. Ему стало холодно, он склонил голову и сказал жене:

– Укрой меня! Укрой меня!

Хадиджа накрыла его плащом; и он заснул.

Затем Дух возвратился и крикнул Мухаммеду громовым голосом:


1. О завернувшийся!

2. Встань и увещевай,

3. превозноси своего Господа,

4. очисти одежды свои,

5. избегай скверны…[6]


Тогда Мухаммед отбросил плащ и встал.

– Разве ты не будешь больше спать? – спросила жена.

– Нет больше ни сна, ни отдыха для меня, – сказал Мухаммед. – Он повелевает мне призывать людей к БОГУ. Но кого я буду звать? И кто поверит мне?

– Призови меня первой, я верю тебе, – ответила она.


У Мухаммеда был близкий друг, некто Абу Бакр, человек, пользовавшийся уважением в племени курейш, честный и богатый, занимавшийся торговлей. В те времена существовал обычай, согласно которому каждый, кто приходил в святилище в Мекке, должен был совершить ритуальный круг вокруг Черного камня и поклониться одному из идолов, которые находились в Святом Доме[7]. После этого, согласно своему желанию, он мог присоединиться к одной из групп людей, в центре которых сидели наиболее уважаемые люди города. Мухаммед обычно сидел в компании Абу Бакра и делился с ним своими делами. Услышав призыв, он решил прежде всего повидать друга.

Утром он пошел к Абу Бакру. И вот! Абу Бакр идет, чтобы встретить.

– Я шел, чтобы посоветоваться с тобой, – сказал Мухаммед.

– А я – с тобой, – сказал Абу Бакр, – но говори сначала ты, поскольку мой рассказ длинен.

Тогда Мухаммед сказал:

– Вчера Ангел явился ко мне и повелел мне призывать людей к Богу. Он сказал: «Люди должны поверить в Бога, в то, что я послан Им, и не должны больше поклоняться идолам». Я хотел спросить тебя, кого я должен призывать и кому я могу довериться?

– В таком случае позволь мне быть первым человеком, который будет призван тобою, – сказал Абу Бакр.

Тогда пророк с радостью сообщил ему формулу ИСЛАМА (что означает Преданность Господу); и Абу Бакр произнес Символ веры, а именно:


Нет БОГА, кроме АЛЛАХА,

и Мухаммед – пророк ЕГО.


Есть Предание, идущее от первых последователей пророка, согласно которому тот произнес: «Из всех, кому я когда-либо предлагал ислам, никто не принял его так легко, как Абу Бакр; он не колебался ни секунды».

Поначалу Абу Бакр держал свою Веру в тайне; но каждый раз, будучи в святилище и беседуя с людьми, пытался обратить их в ислам; когда это удавалось, он приводил их к пророку, и они произносили Символ веры. Первый человек, которого он обратил, был Осман; за ним последовали Абд аль-Рахман, сын Ауфа, Зубайр, Талха, Саад, сын Абу Ваккаса, и другие, пока их число не достигло тридцати девяти правоверных. Они держали свою Веру в тайне.

И послал Бог Откровение:


13. В тот день человеку возвестят о том, что он совершил и чего не совершал [из добра и зла].

14. Но человек свидетельствует против самого себя,

15. даже если он пытается оправдаться.

16. Не повторяй [, Мухаммад,] его (т. е. Корана), чтобы ускорить [запоминание, опасаясь ухода Джибрила],

17. ибо Нам надлежит собрать Коран [в твоем сердце] и прочесть его [твоими устами людям].

18. Когда Мы возвещаем тебе его [устами Джибрила], то слушай внимательно чтение.

19. Далее, воистину, Нам надлежит разъяснять его.

20. Но нет, вы любите [жизнь] преходящую

21. и пренебрегаете будущей.

22. Лица [счастливых людей] в тот день будут сиять

23. и взирать на Господа своего.

24. А лица [обитателей ада] в тот день будут омрачены

25. думой о том, что их поразит беда.

26. Так нет! Когда [душа] дойдет до ключицы

27. и спросят [сородичи]: «Кто же заговорит [от смерти]?»

28. Тогда догадается умирающий, что настала разлука [с миром],

29. что сойдутся [земные и потусторонние] муки

30. в тот день, [когда его] пригонят к Господу твоему[8].

* * *

Люди, собираясь в святилище, стали поговаривать, что Мухаммед основал новую веру, что он объявил себя пророком Бога и имеет послание от Бога; и что некоторые верят ему и молятся втайне. Некий Абу Джахль заявил: «Если я найду человека, который верит ему, я размозжу ему голову, как ядовитой змее, если я увижу, что Мухаммед в святилище поклоняется кому-либо, кроме моего бога Хубала, я вышибу ему мозги камнем. По крайней мере, убийство племянника собьет спесь с Абу Талиба».


Бог ниспослал Главу Рассвета:


1. Скажи: «Ищу убежища у Господа рассвета

2. от зла того, что Он сотворил,

3. от зла ночного мрака, когда он застилает [мир],

4. от зла дующих на узлы [колдуний],

5. от зла зависти завистника»[9].

* * *

Правоверные не осмеливались входить в Святилище, они молились дома или на горе Хира. Абу Талиб, узнав об этом, решил поговорить с Мухаммедом. Пророк рассказал ему все как есть и пытался обратить его в ислам, но Абу Талиб ответил: «Я не буду менять свою веру – это вера моего отца, но я помогу тебе».

Из неверующих самый ожесточенный противник пророка среди его собственной родни, Хашимитов, был его дядя Абу Лахаб. Ибо сказано:


«ОСТЕРЕГАЙСЯ ПЛЕМЕНИ СВОЕГО, БЛИЗКИХ ТВОИХ!»


Мухаммед взошел на холм Сафа, возвысил свой голос и, когда Хашимиты пришли на его призыв, произнес:

– Если я буду предупреждать вас о приближении врага, вы поверите мне?

– Да, – ответили они.

– Тогда я даю вам предупреждение, – сказал пророк, – о страшном наказании:


1. Когда земля задрожит, сотрясаясь,

2. и извергнет то, что в ее чреве,

3. и человек спросит [в страхе]: «Что с нею?» —

4. в тот день она поведает [человеку] о том, что с нею,

5. поскольку Господь твой внушил ей [поведать об этом].

6. В тот день люди толпами выйдут [из могил], дабы обрести [воздаяние] за свои дела.

7. Кто бы ни совершил добро – [хотя бы] на вес пылинки, он обретет [воздаяние за] него.

8. Кто бы ни совершил зла – [хотя бы] на вес пылинки, он обретет [возмездие] за него[10].

<…>

14. на тот день, когда земля будет сотрясаться и горы обратятся в кучи сыпучего песка.

15. Воистину, Мы послали к вам свидетелем против вас посланника, подобно тому как отправили посланника к Фир'ауну.

16. Но Фир'аун ослушался посланника, и Мы наказали его жестоко.

17. И если вы не уверуете, то как же вы спасетесь в такой день, когда младенцы становятся седыми?

18. В тот день разверзнется небо, исполнится обещание Его[11].


Когда Посланник Бога говорил о Судном дне, его щеки горели, его голос гремел, его речь была пламенной.

– Он – пророк, он поистине видит больше, чем мы можем видеть, – сказал кто-то.

Но его дядя Абу Лахаб был в толпе, и он встал и сказал:

– Это для этого ты созвал нас здесь, Мухаммед? Погибни сам! И пропади пропадом твоя религия!

И он убеждал их разойтись по домам, говоря:

– Уходите, Мухаммед сошел с ума.

После того была ниспослана Глава Огня:


1. Да отсохнут руки Абу Лахаба! Да сгинет он сам!

2. Не спасли его ни богатство, ни то, что он обрел.

3. И вскоре войдет он в огонь пылающий.

4. А жена будет таскать дрова [для огня],

5. а на шее у нее – вервь из пальмовых волокон[12].


1. Нун. Клянусь каламом и тем, что пишут.

2. Ты [, Мухаммад,] благодаря милости Господа твоего – не одержимый,

3. и, воистину, награда для тебя [от Аллаха] неисчерпаемая,

4. и, поистине, ты – человек превосходного нрава.

5. Вскоре ты увидишь, и они увидят,

6. кто же из вас одержимый.

7. Воистину, твой Господь лучше знает, кто сошел с Его пути, и Он знает лучше, кто на прямом пути.

8. Не поддавайся же тем, кто отвергает [истину].

9. Они хотели бы, чтобы ты был снисходителен, тогда и они были бы снисходительны.

10. Так не поддавайся же какому-то презренному, раздающему клятвы,

11. злослову и сплетнику,

12. гонителю добра, преступнику, грешнику,

13. жестокому, к тому же самозванцу,

14. если даже у него будет [большое] состояние и [много] сыновей.

15. Когда ему провозглашают Наши аяты, он говорит: «Это – побасенки древних».

16. Мы припечатаем ему на нос клеймо [позора][13].

* * *

– Скольким богам вы поклоняетесь? – спросил пророк одного из курейшитов.

– Семи на земле, одному на небесах, – ответил тот.

– Скажи: Бог един, Бог вечен.

Он никогда не порождал,

Он не был порожден,

Он не имел никогда равного Себе.

* * *

1. Некий муж спросил, когда же постигнет неверных

2. неотвратимое наказание

3. от Аллаха, владыки ступеней?

4. Ангелы и Дух (т. е. Джибрил) восходят к Нему в день, равный по времени пятидесяти тысячам лет.

5. Терпи же благоговейно,

6. ведь людям этот [день] представляется отдаленным,

7. а Мы видим, что он близок.

8. В тот день небо уподобится расплавленному металлу,

9. горы будут [мягки], как шерсть,

10. и родич не станет расспрашивать [своего] родича,

11. хотя они и будут видеть [один другого]. Грешник захочет откупиться от наказания своими сыновьями,

12. своей супругой и братом,

13. своим родом, который поддерживал его,

14. и всеми жителями земли, чтобы спастись.

15. Так нет, [они не спасутся], ибо это [наказание] – пламя,

16. сдирающее кожу с головы,

17. зовущее тех, кто отвратился [от покорности Аллаху] и отвернулся [от истины],

18. кто сколотил [состояние] и берег его.

19. Воистину, человек создан нетерпеливым,

20. беспокойным, когда его постигнет беда,

21. скупым, когда ему достанется добро.

22. Это не относится к тем, которые молятся,

23. совершают обрядовую молитву всякий раз, [когда положено],

24. которые выделяют долю имущества

25. для просителей и обездоленных;

26. [не относится] к тем, которые признают Судный день,

27. которые боятся наказания Господа своего,

28. поскольку неотвратимо наказание Господне,

29. кроме тех, которые блюдут свою добродетель,


30. кроме как по отношению к своим супругам и невольницам, за что им нет порицания.

31. А те, кто переходит за пределы сказанного, – они преступники.

32. Те же, которые сохраняют доверенное им и не нарушают клятв,

33. которые стойки в своих свидетельствах,

34. которые [бережно] блюдут молитвы, —

35. они и будут почитаемы в [райских] садах.

36. Что же случится с теми, которые не уверовали и бегут перед тобой

37. толпами справа и слева?

38. Не жаждет ли каждый из них, чтобы его ввели в сады благодати?

39. Ни в коем случае! Ведь Мы сотворили их из того, что им известно.

40. Нет и нет! Клянусь Господом востоков и западов! Воистину,

Мы в состоянии

41. заменить их лучшими, чем они, и никто не превзойдет Нас

[могуществом]!

42. Предоставь их самим себе, пусть погружаются в словоблудие и забавляются, пока не настанет их день, который им обещан, —

43. тот день, когда они выйдут из могил в спешке, словно они бегут к идолам [на поклонение],

44. с потупленными взорами, охваченные унижением. Это и есть тот день, который им обещан![14]


9. Аллах – тот, кто гонит ветры, вздымающие тучу. Потом Мы гоним ее в края безжизненные и оживляем землю, после того как она высохла. Таким же образом воскресит Он [людей][15].


17. Откуда тебе знать, что такое Судный день?

18. И еще раз – откуда тебе знать, что такое Судный день?

19. Это день, когда ни один человек не властен ничем помочь другому, и повеление в тот день принадлежит [только Аллаху][16].


1. Когда солнце покроется мраком,

2. когда звезды померкнут,

3. когда горы придут в движение,

4. когда верблюдицы, беременные на десятом месяце, останутся без присмотра,

5. когда соберутся [все] дикие звери,

6. когда моря выйдут из берегов,


7. когда души соединятся [с телами],

8. когда зарытую заживо спросят,

9. за какой же грех ее убили,

10. когда развернут свитки [людских деяний],

11. когда небо будет низринуто,

12. когда разгорится адский огонь,

13. когда рай приблизится [к праведникам], —

14. тогда познает каждая душа, что она уготовила себе [деяниями своими].

15. Но нет же! Клянусь светилами,

16. передвигающимися [по небу] и исчезающими [с небосвода],

17. клянусь вечерним [сумраком] густеющим,

18. клянусь зарей брезжущей,

19. что, воистину, это (т. е. Коран) – слова посланца благородного,

20. обладателя силы при Властителе Трона, могущественного,

21. того, кому повинуются ангелы, и достойного доверия.

22. Тот, с кем вы спорите, вовсе не безумец,

23. ибо он видел его (т. е. Джибрила) на ясном небосклоне,

24. и он (т. е. Мухаммад) не скупится сообщить другим [поведанное ему] сокровенное откровение.

25. Это (т. е. Коран) – не речи побиваемого камнями шайтана.

26. Так куда же вы устремляетесь, [отрицая Коран]?

27. Ведь он – только назидание для обитателей миров,

28. для тех из вас, кто хочет стать на прямой путь.

29. Но вы не [сможете] захотеть этого, если того не захочет Аллах, Господь [обитателей] миров[17].


5. Воистину, праведники пьют из чаши [напиток], настоянный на камфаре,

6. из источника, из которого пьют рабы Аллаха и который льется не иссякая.

7. Они верны своим обетам и страшатся дня, бедствия которого простираются [повсюду].

8. Они дают пищу бедным, сиротам и пленникам, хотя и сами нуждаются в ней,

9. [и говорят]: «Мы даем пищу, только чтобы угодить Аллаху, и не хотим от вас ни вознаграждения, ни благодарности.

10. Ведь мы страшимся Господа своего в тот мрачный, гневный день».

11. Аллах избавил их от бедствий того дня и одарил их процветанием и радостью.


12. И за то, что они терпели, Он воздаст им райскими садами и шелковыми одеяниями.

13. Они будут возлежать на ложах, не зная ни зноя, ни мороза.

14. Тень деревьев будет осенять их, а плоды будут склоняться над ними низко.

15. К ним приблизятся [девы] с сосудами из серебра и чашами из хрусталя,

16. хрусталя серебряного, [блистающего] совершенством.

17. В том саду те [девы] напоят их из чаши [напитком], настоянным на имбире,

18. из райского источника, прозванного Салсабилом.

19. [Чередой] обходят их вечно юные отроки». Взглянув на них, ты примешь их за жемчуг рассыпанный.

20. Когда же присмотришься, то увидишь блаженство и великую власть [над ангелами].

21. Они облачены в зеленые одеяния из атласа и парчи, на них ожерелья серебряные, и напоил их Господь напитком чистым.

22. Воистину, все это – вознаграждение вам, воздаяние благодарностью за ваше усердие[18].


22. Черноокие, большеглазые девы,

23. подобные сокрытым [в раковине] жемчужинам, —

24. [и все это] – в воздаяние за то, что они вершили [в этом мире].

25. Они не услышат там ни суетных, ни греховных речей,

26. а только слово: «Мир! Мир!»

<…>

28. Те, что стоят на правой стороне, – кто же они?

<…>

41. Те, что стоят на левой стороне, – кто же они, стоящие на левой стороне? —

42. будут в огненном вихре и кипятке,

43. под сенью черного дыма,

не дающего ни прохлады, ни блага[19].


Смотри! Это было сказано на улицах, по которым ходили друзья и родственники Абд аль-Мутталиба, который говорил о рае!


29. Воистину, грешники (т. е. мекканские многобожники) насмехались над теми, кто уверовал.

30. Когда проходили мимо них, то перемигивались, [издеваясь].


31. Когда же возвращались к своим семьям, то злорадствовали [над осмеянными верующими].

32. Когда они видели верующих, то восклицали: «Конечно, они – заблудшие»[20].


1. Клянусь звездой во время ее заката!

2. Не заблудился ваш собрат и не обольщен [демонами].

3. И речи он ведет не по прихоти [своей]:

4. они (т. е. речи) – лишь откровение внушенное,

5. властелином силы [Мухаммаду] возвещенное —

6. обладателем мощи. Возник он

7. на высшем небосклоне.

8. [Джибрил] приблизился [к Мухаммаду], потом подошел еще ближе.

9. Он был [от Мухаммада] на расстоянии двух полетов стрелы и даже ближе.

10. Он (т. е. Аллах) внушил в откровении Своему рабу то, что внушил.

11. Сердце его (т. е. Мухаммада) подтвердило то, что он видел [воочию].

12. Неужели вы будете оспаривать то, что он видел?

13. А ведь он (т. е. Мухаммад) видел его (т. е. Джибрила) в другой раз

14. у самого дальнего Лотоса,

15. при котором сад – прибежище [праведных].

16. Когда над Лотосом витали те, кто витает,

17. взор его (т. е. Мухаммада) не отрывался [от происходящего] и не переходил [границы дозволенного].

18. А ведь он увидел величайшее из знамений Господа своего[21].


Когда откровение нисходило на пророка, он чувствовал сильное беспокойство, лицо его дергалось, и он в изнеможении падал, словно изнуренный бессонницей. Даже в очень холодный день его лоб покрывали крупные капли пота.

– Вдохновение, – сказал Мухаммед однажды, – приходит одним из двух путей: иногда Джабраил[22] сообщает откровение мне, как человек человеку, и это легко; но иногда это похоже на звенящий колокол, Оно проникает в самое сердце и разрывает меня на части. Этот путь очень мучителен.


19. Не равны слепой и зрячий,

20. мрак и свет,

21. тень и зной,

22. не равны живые и мертвые. Воистину, Аллах дарует способность слышать тому, кому пожелает, а ты [, Мухаммад,] не можешь заставить слышать тех, кто в могиле,

23. [ибо] ты – только увещеватель.

24. Воистину – Мы послали тебя с истиной добрым вестником и увещевателем, и нет ни одного народа, к которому не пришел бы увещеватель.

25. Если не признали тебя, то ведь не признавали и тех, что жили до них. К ним приходили посланники с ясными знамениями, с псалмами и просветляющей книгой.

26. Потом Я подверг наказанию тех, которые не уверовали. И каков был Мой гнев![23]


11. Человек молит о зле [для недругов] подобно тому, как он молит о добре [для себя][24].


36. К тем, кто отвращается от упоминания Милосердного, Мы приставим шайтанов, которые станут их закадычными друзьями[25].


1. Думал ли ты о том, кто отрицает расплату [Судного дня]?

2. Это ведь тот, кто гонит сироту

3. и не призывает [людей] кормить бедняков.

4. Горе же тем молящимся,

5. которые не читают молитвы истово,

6. которые лицемерят

7. и запрещают подавать милостыню[26].


23. Твой Господь предписал вам не поклоняться никому, кроме Него, и выказывать доброе отношение к родителям. Если один из родителей или оба достигнут преклонного возраста, то не говори с ними сердито, не ворчи на них и обращайся к ним уважительно.

24. Осеняй их крылом смирения по милосердию и говори: «Господи! Помилуй их, подобно тому как они [миловали] и растили меня ребенком».

25. Ваш Господь лучше всех знает то, что [таится] в ваших душах, если вы вершите добро. И, воистину, Он прощает кающихся.

26. И давай положенное [в качестве благотворительности] родственнику, бедняку и путнику, но не расточай безмерно,

27. ибо расточители – братья шайтанов, а шайтан отплатил своему Господу [черной] неблагодарностью[27].


131. Не смотри с завистью на то, чем Мы наделили некоторых из людей, чтобы подвергнуть их испытанию: на блеск земной жизни, ибо удел, даруемый твоим Господом, лучше и долговечнее[28].


42. Аллах успокаивает души людей, когда они умирают, а тех, кто не умирает, – [покоит] во время сна. Он не отпускает те души, которым определил смерть, а остальные возвращает [в бодрствование] на определенный срок. Воистину, во всем этом содержатся знамения для тех, кто размышляет[29].


Суру из Корана, называемую «Йа Син», благочестиво повторяют во времена бедствий и болезней, во время постов или в момент приближения смерти:


26. Сказано было [ему]: «Войди [прямо] в рай!» И он воскликнул: «О, если бы мой народ знал,

27. за что меня простил мой Господь, за что причислил меня к почитаемым!»

<… >

31. Неужели они не знают, сколько поколений Мы погубили до них, так что они более не вернутся?

32. И, поистине, все в конце концов предстанут пред Нами.

33. Знамением для них служит высохшая земля. Мы ее оживили и взрастили на ней злаки, которыми они питаются.

34. Мы взрастили на ней пальмовые рощи и виноградники, и по Нашей воле забили источники,

35. чтобы они вкушали плоды и то, что произведено их руками. Разве нет у них за то благодарности?

36. Слава тому, кто сотворил пары из тех, что растит земля, и из людей, а также из того, чего они и не ведают.

37. Знамением для них служит ночь, которую Мы лишаем дневного света, так что они погружаются во тьму.

38. Солнце плывет к предназначенному для него местопребыванию: таково предписание Великого, Ведающего.

39. Для луны Мы предопределили [разные] состояния, пока она не становится изогнутой, подобно высохшей пальмовой ветви.

40. Солнцу не следует догонять луну, и ночь не опережает день, и каждый из них плывет по небосводу.

41. Знамением им служит то, что Мы спасли их род в переполненном ковчеге.

42. И Мы создали для них подобие ковчега, на который они и погружаются.

43. А если Нам будет угодно, Мы потопим их так, что они не успеют воззвать о помощи и не спасутся,

44. если только Мы не окажем им милость и не позволим наслаждаться [благами жизни] некоторое время.

45. Когда их призывают: «Бойтесь того, что было до вас, и того, что будет после, – быть может, вас помилуют», – [они не слушают].

46. И когда к ним является хоть какое-нибудь из знамений Господа их, они отворачиваются [от него].

47. Когда тех, кто не уверовал, призывают: «Жертвуйте из того, что Аллах дал вам в надел», – они отвечают тем, кто уверовал: «Неужели мы будем кормить того, кого накормил бы Аллах, если бы Ему было угодно? Поистине, вы – в глубоком заблуждении».

48. Они говорят также: «Когда же случится обещанное [вами], если вы говорите правду?»

49. Им нечего ожидать, кроме гласа трубного, который поразит их, в то время как они препираются.

50. Они не успеют даже оставить завещание или вернуться к своим семьям.

51. И прозвучит труба – и тогда они из могил устремятся к своему Господу.

52. Они воскликнут: «О горе нам! Кто поднял нас с ложа, где [мы] покоились? Ведь это – то, что обещал Милостивый, и посланцы, оказывается, говорили правду».

53. Не успеет прозвучать всего лишь один трубный глас, как они все предстанут пред Нами.

54. В тот день никому не будет причинено ни малейшей несправедливости. И воздается вам только за то, что вы вершили.

55. А обитатели рая в этот день, поистине, будут наслаждаться [своим] состоянием: [ведь]

56. они и их супруги покоятся на ложах в тени [деревьев],

57. предоставлены им там плоды и все, чего пожелают,

58. от имени милосердного Господа [их встречают] словом: «Мир!»

<… >

36. и говорили: «Неужели мы отречемся от своих богов из-за какого-то безумного поэта?»[30]


41. Это не слова какого-то там поэта. Мало же вы веруете!

42. И не слова кудесника. Мало же вы внимаете наставлению!

43. [Коран] ниспослан Господом миров[31].


224. За поэтами же следуют сбившиеся с [правого] пути.

225. Разве ты не видишь, что они скитаются по всем долинам

226. и разглагольствуют о том, чего не совершают…[32]


5. [Неверные] скажут: «[То, что он говорит], – бессвязные сны. Нет, он сочинил все это. А кроме того, он – поэт! Пусть он явит нам знамения, с которыми были отправлены прежние посланники»[33].


37. Человек [по природе] создан нетерпеливым. Я вам покажу Свои знамения, так не торопите же Меня [с наказанием][34].


5. Ты видишь землю ссохшейся. Но стоит Нам ниспослать ей воду, как она набухает, раздается и родит всяческие прекрасные растения.

6. И [все] это происходит потому, что Аллах – Истина, что Он оживляет мертвецов и властен над всем сущим.

<…>

65. Разве ты не знаешь, что Аллах дал вам власть над всем, что есть на земле, а также над кораблями, которые плавают по морю по Его воле? Он удерживает небо от падения на землю, [что может случиться] лишь по Его соизволению. Воистину, Аллах сочувствует людям, милосерден к ним[35].

7. [Неверные] говорят: «Что это за посланник? Он принимает пищу и ходит по базарам. Почему не был к нему ниспослан ангел, который увещевал бы вместе с ним?

8. [Почему Аллах] не ниспошлет ему сокровище? Почему у него нет сада, плоды которого он вкушал бы?..»

<… >

20. Мы не посылали до тебя посланников, которые не вкушали бы пищи и не ходили бы по базарам, [как прочие смертные].[36]


5. И объявляли они ложью истину, когда она являлась к ним. Но дойдут до них вести о [каре за их] глумление6.


15. Те, которые при возвещении им Наших ясных аятов надеются на то, что не предстанут перед Нами, говорят: «Представь нам Другой Коран или замени его [чем-либо]!» Отвечай: «Не положено мне заменять его по своему усмотрению. Я лишь следую тому, что внушено мне в откровении.

<…>

35. Спроси: «Есть ли среди ваших идолов такой, который вел бы к истине?» Скажи: «Аллах ведет к истине. Тот ли достойнее, кто ведет к истине, чтобы [другие] следовали за ним, или же тот, кто сам не идет верным путем, если только его не поведут? Что это с вами? Как же вы рассуждаете?»

36. Большинство многобожников – в плену своих догадок. Но ведь догадки никак не могут заменить истину. Воистину, Аллах ведает о том, что они творят.

37. Не измышлен этот Коран, а ниспослан Аллахом как подтверждение [дарованного] до него и в разъяснение Писания, в коем нет сомнения, [ниспосланного] Господом миров.

38. Или же многобожники станут утверждать: «Измыслил Коран Мухаммад». Ты отвечай: «Сочините хотя бы одну суру, подобную Корану, и призовите [на помощь], кого вы можете, кроме Аллаха, если вы и вправду [так думаете]».

39. Так нет же, они объявляют ложью то, чего не постигают [своим] знанием и толкование чего им недоступно. Точно так же считали ложью [Писание] те, которые жили до них. Что же, погляди, каков был конец нечестивцев[37].


6. [Мекканские многобожники] сказали [Мухаммаду]: «О ты, кому ниспослано откровение (т. е. Коран)! Воистину, ты – одержимый.

7. Почему ты не явился к нам в сопровождении ангелов, если ты из тех, кто говорит правду?»

8. [Но] Мы ниспосылаем ангелов только с истиной, и уж тогда никому не будет дано отсрочки.

9. Воистину, Мы ниспослали Коран, и, воистину, Мы оберегаем его[38].


21. Вспомни [, Мухаммад,] брата 'адитов, как он предупредил свой народ в Ал-Ахкафе, когда увещевания произносились прежде него и после него, [возвестив]: «Не поклоняйтесь никому, кроме Аллаха! Воистину, я опасаюсь, что вас постигнет наказание в великий день».

22. Они спросили: «Неужели ты прибыл, чтобы отвратить нас от наших богов? Так яви же то, чем ты нам угрожаешь, если ты прав».

23. Он сказал: «Знание ведь – только у Аллаха, и я сообщаю вам то, с чем я послан. Но я вижу, что вы – несведущие люди».

24. Когда они узрели его (т. е. наказание) в виде тучи, двигающейся к их долинам, они сказали: «Это – та туча, которая одарит нас дождем». [Но пророк сказал]: «О нет! Это то, что вы торопили, – ураган, который влечет мучительное наказание.

25. Он уничтожает все сущее по велению Господа своего». И от них ничего не осталось, кроме их жилищ. Так караем Мы грешных людей[39].

* * *

Дядя Мухаммеда Гамза был самым сильным воином в своем клане, могучим охотником и лучником. Однажды, возвратившись с охоты, он услышал рыдание старухи, вольноотпущенницы Абдаллаха, и остановился, чтобы расспросить ее.

– O Гамза! – воскликнула она. – Я плачу из-за твоего племянника Мухаммеда, которого ранил Абу Джахль.

Тогда Гамза пошел в святилище, разыскал Абу Джахля, ругал его и бил рукоятью лука по голове, пока не хлынула кровь. После чего он вернулся в дом Мухаммеда и сказал:

– Мухаммед, я отмстил за тебя; я украсил голову Абу Джахля кровавой короной.

– Такая месть не нужна мне, – сказал пророк.

– Какой же еще может быть месть? – удивился Гамза.

– Если ты скажешь: «Нет бога, кроме Бога!» – это была бы месть, – отвечал пророк.

И, не сходя с места, Гамза произнес эти слова.

* * *

«Не было у Веры врагов более ожесточенных, чем Абу Джахль и сын Омара Хаттаб», – говорил Посланник Бога.

Однажды Омар, выхватив меч, произнес:

– Я убью этого отщепенца из племени курейш, творца смуты и богохульника.

Но его остановили, сказав:

– Ты думаешь, его родня позволит тебе ходить по земле после убийства Мухаммеда? Не лучше ли тебе возвратиться домой и наставлять своих домашних на путь истинный?

– Кто из них нуждается в этом? – спросил Омар.

– Твой шурин Саид, сын Зайда, твоя сестра Фатима. Они оба обратились в новую веру и стали последователями Мухаммеда, присмотри за ними.

Омар вернулся домой в гневе. А в это время в его доме собрались Саид, Фатима и с ними некий Хабаб, мусульманин, в руках у которого был листок с главой «Та'ха» из Корана; и он читал эту главу вслух. Услышав, что Омар вошел в дом, Хабаб спрятался в шкафу, а Фатима взяла лист и спрятала его под одеждой. Но Омар еще на улице услышал слова проповеди.

– Что вы тут бормочете? – спросил он с порога.

– Ничего, – ответили они.

– Да-а-а! Но я что-то слышал, – сказал Омар, – и мне уже сказали, что вы стали последователями Мухаммеда и его религии. – С этими словами он бросился на шурина, чтобы ударить его, Фатима попыталась помешать ему, и удар достался ей; брызнула кровь.

Тогда они сказали ему:

– Да, мы – мусульмане. Мы верим в Бога и Его Посланника! Делай с нами что хочешь!

Но когда он увидел кровь своей сестры, он пожалел о содеянном.

– Дай мне листок, который вы читали, – сказал он ей, – и позволь мне посмотреть, что там написано.

Омар мог читать и писать.

– Мы не можем доверить тебе священный текст, – ответила его сестра.

– Не бойтесь, – сказал он, – я клянусь своими богами, что, прочитав, отдам его. – Затем, надеясь обратить его, она сказала: – Брат, ты осквернен поклонением идолам – и ни один нечистый не может читать Коран.

Тогда Омар вышел и совершил омовение; после чего она дала ему лист; и он читал главу «Та'ха»:


2. Мы ниспослали тебе Коран не ради того, чтобы причинять тебе страдание,

3. а только в качестве назидания для тех, кто боится [Аллаха].

4. [Он] ниспослан Тем, кто сотворил землю и вышние небеса.

5. [Он] – Милостивый, который утвердился на [небесном] троне.

6. Ему принадлежит то, что на небесах и на земле, и то, что находится и между ними, и под землей.

7. Будешь ли ты говорить громко [или тихо], Он [все равно] знает и тайное, и самое скрытое.

8. Аллах – Он тот, кроме которого нет божества и у которого наилучшие имена.

9. Слышал ли ты рассказ о Мусе?1


И так до конца главы, где написано:


135. Скажи [, Мухаммад]: «Все ожидают [наступления загробной жизни]. Ждите же и вы. И вы скоро узнаете, кто следует по пути истины и кто идет по прямой дороге»[40].


– Насколько же прекрасны эти слова! – воскликнул Омар, когда дочитал до конца.

Едва Хабаб услышал это, он вышел из укрытия и сказал:

– Омар, я уверен, это Бог послал тебя сюда в ответ на просьбу Посланника, ибо вчера я слышал, как он молился: «Господи! Укрепи ислам обращением Абу Джахля или Омара!»

– Хабаб, – сказал Омар, – отведи меня к Мухаммеду, я желаю произнести Символ веры и стать мусульманином.

А надо заметить, что Омар был человеком, о котором пророк однажды сказал: «Если бы сам Сатана увидел Омара, идущего по дороге, он поднялся бы на холм, чтобы не встречаться с ним лишний раз». И Омар сказал пророку:

– Мы открыто поклонялись Лату и Хубалу – нашим идолам; что же мы должны теперь поклоняться Богу тайно?

Вскоре после этого пророк вошел в Святилище и произнес там стихи Откровения:


98. Воистину, вы и те, кому вы поклоняетесь помимо Аллаха, – всего лишь топливо для ада, в который выыто и войдете.

99. Если те, [кому они поклонялись], были бы богами, то не вошли бы в ад. Но все они пребудут там вечно.

100. Их удел там – [горестное] стенание, а они там [ничего другого] не слышат[41].


9. …«Неужели вы не веруете в Того, что создал землю в течение двух дней, и равняете с Ним других? Ведь это Он – Господь [обитателей] миров.

10. И Он воздвиг над землей прочные горы, дал ей благословение и поровну распределил на ней пищу для страждущих на четыре дня.

11. Потом Он обратился к небу, которое было [лишь] дымом, и сказал ему и земле: «Предстаньте [предо Мной], хотите вы того или нет». Они ответили: «Мы предстанем по доброй воле».

12. Он завершил это, сотворив семь небес за два дня, и каждому небу внушил в откровении его обязанности. Мы украсили нижнее небо светильниками для охранения. Так предопределил Великий, Ведающий»[42].


17. Разве тот, кто творит, равен тому, кто не творит? Неужели же вы не образумитесь?[43]


73. О люди! Вот вам притча, послушайте ее. Воистину, те, кому вы поклоняетесь, минуя Аллаха, не сотворят и мухи, если даже будут стараться изо всех сил. Если же муха похитит у них что-нибудь, они не смогут отобрать у нее. Слаб и тот, кто просит, и тот, у кого просят![44]


Но люди обратились против Мухаммеда, изгнали его из святилища и пошли толпой к Абу Талибу.

– Мы больше не желаем слушать его! – возмущенно кричали они.

Абу Талиб послал за Мухаммедом и сказал ему:

– Народ справедлив к тебе, а ты не прав. Люди позволили тебе проповедовать свою веру в святилище, но ты не ограничился этим – ты оскорблял их богов!

– Я не оставлю свое Дело, – ответил Мухаммед, – или Бог поможет мне победить, или я погибну. Нет! Если даже они повесят солнце мне на правую руку и луну на левую.

Он заплакал и поднялся, чтобы уйти. Но Абу Талиб остановил его:

– Сын моего брата, постой! – Он положил голову Мухаммеда себе на грудь и сказал: – Сын мой, иди и говори, как считаешь должным, поскольку, клянусь, я никогда не оставлю тебя.

И Мухаммед проповедовал и читал Коран, но не нашел он в то время ни ответа, ни веры в душах людей.

Во время паломничества арабов к святыням и на ярмарку в Мекку Мухаммед взошел на гору Арафат и призывал арабов к Богу. Тогда некоторые из бедуинов стали правоверными. Но неверующие курейшиты подходили к ним везде, где они собирались, с насмешками и оскорблениями, чтобы рассеять их. Глазами очевидца тех событий мы видим пророка, проповедующего Единого Бога: это бледный человек с длинными черными волосами, в красном плаще; а рядом с ним Абу Джахль, кидающий в него грязью и призывающий арабов хранить верность богам своих предков.

Правоверные больше не ходили в святилище. Они тайно молились дома или поднимались на гору… Однажды Саад, сын Абу Ваккаса, пошел на гору Хира, чтобы помолиться с правоверными. Один курейшит наблюдал за ним. Когда Саад склонился в поклоне и лоб его достиг земли, тот человек швырнул ему камень в бок. Саад был терпелив. Но когда он склонился снова, курейшит взял другой камень и нанес ему более ощутимый удар. Тогда, завершив молитву, Саад схватил лежащую рядом кость от скелета верблюда и сильно ударил неверующего в голову. Весь в крови, человек побежал в сторону Мекки.

– Сначала мы не знали, какими словами нам следует молиться, – рассказывал один правоверный, – мы имели обыкновение почитать Бога, Джабраила и Микаила. Но вскоре пророк Бога научил нас правильным словам.

Молитва

Мусульманин молится следующим образом.

? Сначала он совершает омовение: моет ладони до запястий; потом ополаскивает рот; затем очищает ноздри водой; моет лицо; моет руки до локтей, сначала правую, затем левую; вытирает голову влажными руками; после чего моет ноги до лодыжек, сначала правую, затем левую.

? Окончив омовение, мусульманин, стоящий с руками поднятыми на уровень головы, произносит:

– Господь Велик.

? После этого, с руками сложенными на груди, произносит:

– От сердца обращаюсь к Тому, Кто сотворил небо и землю, и я не нахожу ничего, что сравнится с Ним. Ему – моя жертва, моя жизнь, моя смерть – все для Бога, Повелителя обоих миров. Который не имеет равных в Своей Божественности. Это велено мне, и я из тех, кто подчиняется. O Бог! Ты Царь; и нет иного бога. Ты мой Бог; я – Твой раб. Я шел против своей души; я признаюсь в своих грехах. Защити меня от моих грехов. Никто не спасет меня от грехов, кроме Тебя. Веди меня лучшим из путей; никто не ведет к добру, кроме Тебя. И отврати пути зла от меня; никто не может отвернуть пути зла от меня, кроме Тебя.


1. Во имя Аллаха, милостивого, милосердного.

2. Хвала Аллаху – Господу [обитателей] миров,

3. милостивому, милосердному,

4. властителю дня Суда!

5. Тебе мы поклоняемся и к Тебе взываем о помощи:

6. веди нас прямым путем,

7. путем тех, которых Ты облагодетельствовал, не тех, что [подпали под Твой] гнев, и не [путем] заблудших[45].


Аминь.


? После этого читаются главы Корана; и на словах «Бог Велик» склоняют голову, кладя руки на колени. Склонившись таким образом, молящийся произносит трижды: «Слава моему Великому Богу!» — и снова, встав на ноги: «Бог приемлет тех, кто восхваляет Его. Хвала Тебе, о наш Господь!»

? Затем, склонившись так, чтобы лоб коснулся земли, молящийся говорит (по крайней мере три раза) слова: «Слава моему Богу, Высочайшему!» – и, поднимаясь, остается в почтительной позе с руками на коленях. Второе падение ниц заканчивает молитву первого поклона.

? Молящийся поднимается и, выполнив второй поклон (так же как и первый), остается на коленях и произносит:

– Хвала и молитва и благодеяния – все для Бога. Мир Тебе, о пророк, и милосердие Бога и Его благословения. Мир с нами и всеми праведными слугами Бога. Свидетельствую, что нет бога, кроме Бога; и свидетельствую, что Мухаммед – слуга Его и Его пророк. O наш Бог! Дай благополучие Мухаммеду и людям Мухаммеда, как Ты дал Аврааму и его людям, Ты, Кто должен быть восхваляем и возвеличен. O наш Бог! Благослови Мухаммеда и людей Мухаммеда, как Ты благословил Авраама и его людей. Ты, Кто должен быть восхваляем и возвеличен. Сделай меня прилежным в молитве, Господи, и мое потомство. И прими молитву. И, Боже, сохрани меня, и моего отца, и мою мать, и всех правоверных в День Суда.

? Молитва заканчивается таким образом. Поворачивая голову направо, правоверный произносит:

– Мир с тобой и Милость Господня. – И, поворачивая голову налево, он снова говорит: – Мир с тобой и Милость Господня.

Наконец правоверный поднимается. Молитва закончена.

* * *

И снизошло откровение:


114. Совершай обрядовую молитву в начале и конце дня, в начале и конце ночи. Воистину, добрые деяния устраняют деяния дурные…[46]


19. Соразмеряй же свою поступь и умеряй голос, ибо самый неприятный звук – это рев осла[47].


24. Разве ты не знаешь, что Аллах в качестве притчи приводит прекрасное слово, подобное прекрасному дереву, корни которого прочны, а ветви [тянутся] к небесам?

25. Оно плодоносит непрестанно с соизволения Господа своего…[48]

66. Воистину, в домашней скотине для вас назидание: Мы даем вам в качестве питья то, что [образуется] в ее желудках между пометом и кровью, – чистое молоко, вкусное для тех, кто пьет.

67. От плодов пальм и виноградных лоз вы получаете хмельной напиток и добрый удел. Воистину, во всем этом – знамение для тех, кто способен размышлять[49].


34. и даровал вам все, о чем вы просили. Если бы вы попытались счесть милости Аллаха, то вам бы их не пересчитать. Воистину, человек – притеснитель, неблагодарный[50].


96. Он разверзает [мрак] утром, ниспосылает успокоение ночью, обращает солнце и луну в средство исчисления [дней и месяцев]. Таково установление Великого, Всеведущего.

97. Он – тот, который сотворил для вас звезды, чтобы вы находили по ним путь во мраке суши и моря…[51]


70. Аллах вас сотворил, потом Он вас упокоит. Среди вас есть и такие, которых Он ввергает в наихудшее состояние, так что [человек] забывает все то, что знал. Воистину, Аллах – знающий, могущественный[52].


103. Ни один взор не постигает Его, а Он постигает [все, что постигают] взоры. Он – проницательный, сведущий [обо всем сущем][53].


15. Те, кто на небесах и на земле, а также тени их склоняются пред Аллахом по утрам и вечерам, желая или не желая того[54].


6. Нет на земле ни единого живого существа, которого Аллах не обеспечил бы пропитанием. Аллах знает также их [земное] местопребывание и [конечное] пристанище. И все это [записано] в ясном Писании[55].


11. Мы сотворили вас [сначала], потом придали вам облик. Потом Мы велели ангелам: «Поклонитесь Адаму!» [Все] поклонились, кроме Иблиса, который не был в числе поклонившихся.

12. Спросил [Аллах]: «Что мешает тебе поклониться, раз Я повелел тебе?» [Иблис] ответил: «Я – лучше его: Ты сотворил меня из огня, а его – из глины».

13. [Аллах] сказал: «Низвергнись отсюда! Негоже тебе кичиться в раю. Изыди, ибо ты – из числа презренных».

14. Иблис взмолился: «Дай мне отсрочку до того дня, когда будет воскрешен [род Адама]».

15. [Аллах] сказал: «Воистину, ты в числе тех, кто получил отсрочку».

16. [Иблис] возразил: «За то, что Ты отвратил меня [от пути истины], я буду мешать им [следовать] по Твоему прямому пути.

17. Я непременно буду являться к ним спереди, сзади, справа и слева, и Ты убедишься, что большинство из них неблагодарны [Тебе]».

18. [Аллах] сказал: «Изыди из рая униженным, обесславленным!

А теми, кто последует за тобой, Я заполню до отказа геенну огненную.

19. Ты же, Адам, поселись вместе со своей супругой в раю, ешьте то, что пожелаете, но не приближайтесь вот к этому дереву, не то станете грешниками».

20. И стал шайтан нашептывать им, чтобы открыть им глаза на их срамные части, на которые они [до того] не обращали внимания. И он сказал им: «Ваш Господь запретил вам [плоды] этого дерева лишь с той целью, чтобы вы не стали ангелами или не обрели бы вечной жизни».

21. И он поклялся им: «Воистину, я для вас – добрый советчик».

22. [Таким образом] он обольстил их и низвел [из рая на землю]. Когда же они вкусили [плоды] того дерева, перед ними [воочию] предстали их срамные части, и они стали склеивать листья райских [деревьев, чтобы прикрыть наготу]. Тогда Господь воззвал к ним: «Разве не запрещал Я вам [есть плоды] этого дерева и не говорил вам, что шайтан – ваш явный враг?»

23. Они ответили: «Господи наш! Мы наказали сами себя, и, если Ты не простишь нас и не смилостивишься над нами, мы обязательно окажемся в числе потерпевших урон».

24. Он возвестил: «Спуститесь [из рая на землю, и ваши потомки будут] врагами друг другу. На земле [теперь] вам пребывать и пользоваться благами временными».

25. [Еще] Он сказал: «На земле вы будете жить, на ней будете умирать и из нее восстанете [в День воскресения][56].


«Молись своему Господу, Мухаммед, – сказали люди из Мекки, – чтобы Он отодвинул горы, окружающие нас, и расширил наши земли и проложил в них пути для рек, как в Сирии и Ираке; или чтобы Он воскресил из мертвых наших умерших отцов; а лучше всего – чтобы Он послал старого Кусая, сына Килаба, который никогда не лгал, чтобы мы могли спросить у него, правда ли все то, что ты нам говоришь. Если они объявят, что ты говоришь правду, то мы поверим тебе».

158. Неужели они ожидают, что к ним явятся ангелы или явится [веление] твоего Господа [о наказании] или какое-либо из знамений твоего Господа? В тот день, когда явится [такое] знамение твоего Господа, никому не принесет пользы [то, что он] уверует [в этот самый день], если он не уверовал прежде и не совершил добрых деяний в соответствии с верой[57].


7. Но какой бы пророк ни приходил к ним, они подвергали его осмеянию[58].


59. Задолго до вас Мы послали Нуха к его народу, и он сказал:

«О мой народ! Поклоняйтесь Аллаху, нет у вас другого Бога, помимо Него. Воистину, я опасаюсь, что вас накажут в великий (т. е. Судный) день».

60. Мужи его народа заявили: «Воистину, мы видим, что ты находишься в явном заблуждении».

61. [Ибрахим] сказал: «О мой народ! Не заблуждаюсь я. Напротив, я – посланник Господа миров.

62. Я доставляю к вам послания Господа моего и даю вам добрый совет. Я знаю [благодаря откровению] то, чего не знаете вы.

63. Неужели вы удивляетесь тому, что наставление от вашего Господа передано человеку из вас, дабы он увещевал вас и чтобы вы стали богобоязненными? И тогда, быть может, вы будете помилованы».

64. Однако они сочли его лжецом, а Мы спасли его и тех, кто был с ним в ковчеге, и потопили тех, кто опровергал Наши знамения. Воистину, они были слепцами[59].


43. [Нух] сказал: «Сегодня никто не спасет [никого] от предопределения Аллаха, за исключением тех, над кем Он смилостивится». И при этих словах разъединила их волна, и сын утонул.

44. И сказано было [Аллахом]: «О земля! Впитай твою воду. О небо! Перестань [проливать дождь]». И тогда вода спала, свершилось веление [Аллаха], а [ковчег] пристал к [горе] АллДжуди, и было сказано: «Да лишатся неправедные люди [милости Аллаха]!»[60]


123. Так же [как и в Мекке], Мы и в [других] городах обратили в грешников властей предержащих ради того, чтобы они осуществляли там свои коварные замыслы. Но повернулось их коварство против них самих, а они и не ведают [об этом]![61]

* * *

Курейшиты не осмеливались трогать пророка, находящегося под покровительством Абу Талиба, но они хватали бедных, беззащитных правоверных и избивали их. В отношении к знати они, не решаясь на насилие, ограничивались оскорблениями и насмешками: при встрече с мусульманами они называли их лжецами и плевали им в лицо.

Наконец некоторые правоверные пришли к пророку и сказали:

– Мы не можем более терпеть такое обращение, мы боимся совершить поступок, недостойный мусульманина, и оскорбить Бога словом или делом. Позволь нам уйти в другую землю.

Пророк отпустил их.

– Идите в Абиссинию, – сказал он, – там живут христиане, люди, почитающие Библию, они ближе к нам по вере, чем идолопоклонники.

Они ушли, но Мухаммед, Абу Бакр, Омар, Али и другие остались в Мекке. Это массовое бегство назвали Первым Исходом; другое переселение в Медину, после того как умер Абу Талиб, называют Великим Исходом пророка (хиджра), и в нем приняли участие все правоверные. Тех, кто ушел в первый раз, было семьдесят человек, среди них Джафар, сын Абу Талиба. Многие уходили с семьями. Когда курейшиты услышали об этом, они послали послов к абиссинскому правителю негусу, с просьбой вернуть переселенцев назад в Мекку. Негус велел привести беженцев к нему.

– Что мы скажем ему, когда предстанем перед ним? – спрашивали мусульмане друг друга.

– Мы скажем то, что мы знаем, – да поможет нам Бог! – и то, чему наш Посланник учил нас, и будь что будет!

Негус созвал на аудиенцию своих епископов, и епископы разложили вокруг него священные книги.

– Что это за религия, – спросил он правоверных, – ради которой вы оставили свой собственный народ, не приняв ни мою религию, ни веру какой-либо другой церкви?

Джафар, сын Абу Талиба, отвечал:

– O царь! Мы были варварами, поклонялись идолам, ели падаль, предавались разврату, разрывали узы родства, обижали соседей, сильные среди нас пожирали слабых; и так продолжалось, пока Бог не послал нам Своего пророка, человека праведного, происхождение которого всем нам известно. Бог послал его, чтобы призвать нас к Себе, чтобы мы провозглашали Его Единственность и поклонялись Ему и убрали прочь камни и идолов, которым мы и наши отцы молились раньше. И наш пророк учил нас быть достойными доверия, уважать родственные связи, быть хорошими соседями, воздерживаться от запретной пищи и от крови. Он запретил нам разврат и обман, наше расхищение имущества сирот и нашу клевету на непорочных женщин. Он учил нас поклоняться только Богу, и никому, кроме Него, молиться, поститься и делать пожертвования. Так что мы поверили в него и приняли Откровение, которое он принес от Бога; и мы бросили запретное и наслаждаемся разрешенным. Именно из-за этого наш народ возненавидел нас, преследовал нас и пытался лишить нас нашей веры. Поэтому мы пришли сюда, предпочтя тебя всем другим, надеясь на твое покровительство и защиту. И теперь, о царь, мы молим тебя о милосердии.

– Есть ли у вас какие-либо Священные Писания, которые ваш пророк получил от Бога? – спросил негус.

– Да! – отвечал Джафар.

– Читай, – приказал негус.

И Джафар прочитал Главу Марйам:


2. [Эта сура] – сообщение о милости Господа твоего рабу Его Закарии,

<…>

19. [Джибрил] ответил: «Воистину, я – только посланник Господа твоего и пришел даровать тебе пречистого мальчика».

20. [Марйам] воскликнула: «Как может у меня родиться мальчик, если меня не касался мужчина и не была я блудницей?»

21. [Джибрил] сказал: «Так оно и будет. Твой Господь изрек: «Это для Меня не представляет труда. [И это ради того,] чтобы [твой сын] был для людей знамением и милостью от Нас». Это было уже решенное дело.

22. [Марйам] забеременела им (т. е. ’Исой) и удалилась с ним подальше [от людей].

23. Она подошла к стволу пальмы и, не в силах терпеть родовые схватки, воскликнула: «Как бы я хотела умереть раньше и быть навсегда забытой!»

24. Тогда [’Иса] воззвал из лона: «Не тревожься, твой Господь заставил течь возле тебя ручей.

25. Так [пригни] к себе ствол пальмы и потряси его – на тебя посыплются свежие финики.


26. Ешь, пей и радуй взор свой. Если же увидишь какого-нибудь человека, то скажи: «Воистину, я дала Милостивому обет поститься и не стану сегодня ни с кем говорить».

27. [Марйам] пришла к своим родным, неся [новорожденного]. Они сказали: «О Марйам! Ты совершила беспримерную оплошность.

28. О сестра Харуна! За твоим отцом не водилось дурных склонностей, да и мать твоя не была женщиной распутной…»

29. Она показала на младенца, и они спросили: «Как мы можем разговаривать с дитятей в колыбели?»

30. [’Иса] сказал: «Воистину, я – раб Аллаха. Он даровал мне Писание и послал пророком.

31. И где бы я ни был, Он сделал меня благословенным [для людей], вменил мне в обязанность молитву и искупительную милостыню, пока я буду жив;

32. сделал меня почтительным к матери моей, и Он не создал меня не внемлющим [Господу своему], лишенным [Его] благословения.

33. И будет мне покой и в день, когда я родился, и в день смерти, и в [Судный] день, когда буду воскрешен к жизни».

34. Вот каков есть по истинному слову ’Иса, сын Марйам, о котором так [много] спорят[62].


Слушая, как Джафар читает Коран, негус плакал, так что борода его пропиталась слезами; и его епископы плакали, и слезы падали на их книги.

– Поистине! – сказал негус. – Это и то, что Моисей принес, происходит от одного Источника. Идите с миром, я не позволю им трогать вас и даже подумать об этом.


Тогда от каждого племени и рода в Мекке были выбраны по два представителя; и они, собравшись в святилище, составили соглашение о запрете разговаривать, вступать в брак и торговать с последователями Мухаммеда. Это предписание они удостоверили, призвав всех граждан Мекки быть свидетелями.

Через семь лет после Призыва умерла Хадиджа, жена Мухаммеда. В тот же год умер и его дядя Абу Талиб. Али, сын Абу Талиба, пришел к пророку.

– Посланник Бога, твой дядя умер, и он умер в неверии, – сказал он.

Мухаммед плакал.

– O Али! Иди омой и похорони его, – отвечал он.

Но тот не сказал ни слова молитвы за него и не пришел ни на соборование, ни на похороны.


Однажды пророк вошел в святилище, чтобы помолиться. Когда он склонился в поклоне до земли, один из идолопоклонников взял комок грязи и бросил ему в голову. Мухаммед носил длинные, до плеч, волосы, и волосы и лицо покрылись грязью так, что его нельзя было узнать. Он пошел домой; и одна из его дочерей, плача, вытерла ему голову.

– Они никогда не посмели бы так поступить, если бы Абу Талиб был жив, – сказал Мухаммед.

И он ушел из Мекки искать убежища в Таиф, находящийся в трех днях пути. Впоследствии человек из Таифа вспоминал, как Мухаммед, стоя на возвышенности и опершись на посох, как прорицатель, читал людям Таифа главу «Идущий ночью»:


1. Клянусь небом и [звездой], движущейся ночью!

2. И откуда тебе знать, что такое движущаяся ночью?

3. [Это] – сияющая звезда.

4. (Клянусь, что) нет человека, при котором не было бы ангела.

5. Пусть подумает человек о том, из чего он создан!

6. Он создан из излившейся влаги,

7. которая вытекает из чресел [мужчины] и тазовых костей [женщины].

8. Воистину, Он в состоянии возродить его (т. е. человека) [после смерти]

9. в тот день, когда будут подвергнуты испытанию сокровенные [мысли],

10. когда нет у него ни мощи, ни помощника.

11. Клянусь небом, которое изливает дожди!

12. Клянусь землей, которую пронизывают [растения]!

13. Что это – слово, различающее [истину от лжи],

14. что это – не суесловие.

15. Они замышляют козни, —

16. но ведь и Я замыслю козни [в отместку].

17. Дай же [, Мухаммад,] неверным отсрочку недолгую![63]


– Если ты пророк Божий, – сказал один из шейхов Таифа, – зачем же ты ищешь защиты у нас?

– Почему Бог не избрал одного из шейхов Мекки, чтобы быть Его пророком? – спросил другой.

И они сказали страже:

– Выгоните этого сумасшедшего курейшита вон из города!

И, обессиленный так, что почти не было возможно идти, подгоняемый камнями, он вынужден был покинуть город. Солнце пекло невыносимо. Проходя мимо виноградника, принадлежащего двум его родственникам, Мухаммед вошел в его пределы и сел на краю водоема. Хозяева увидели, что он сидит у воды, покрытый пылью.

– Ты видишь человека, – сказал один из них находящемуся с ним рабу, – возможно, он колдун и одержим джиннами, но все же он наш родственник – пойди дай ему винограда.

Пророк поел и пошел дальше. Когда он подошел к Мекке, то остановился в миле от города и провел ту ночью в молитве и чтении Корана.


1. Клянусь светлым утром,

2. клянусь ночью и мраком ее,

3. что твой Господь не покинул тебя и не питает [к тебе] ненависти.

4. Ведь будущий мир [, о Мухаммад,] для тебя лучше, чем этот мир.

5. Ведь вскоре твой Господь одарит тебя, и ты будешь доволен.

6. Разве не Он нашел тебя сиротой и дал тебе прибежище?

7. Он нашел тебя заблудшим и наставил на прямой путь.

8. Он нашел тебя нуждающимся и избавил от нужды.

9. Так не обижай же сироту,

10. и не гони просящего подаяния,

11. и благодари Господа твоего за милости[64].


Как говорят, Мухаммед услышал там разговор духов (которые были духами стихий):


1. Скажи [, Мухаммад]: «Дано мне в откровении, что сборище джиннов подслушивало [чтение Корана] и они сказали: «Воистину, мы слышали дивный Коран,

2. который наставляет на прямой путь. Мы уверовали в него, и мы не будем поклоняться никому, кроме Господа нашего.

3. Величие нашего Господа превыше [всего], и Он не соизволил взять Себе ни супруги, ни дитяти.

4. Глупец из нас говорил чрезмерное об Аллахе.

5. Мы же полагали, что ни люди, ни джинны не станут возводить на Аллаха навет.


6. Некие мужи из числа людей искали покровительства у некоторых мужей из джиннов, но те только ввели их в большее смятение.

7. Они думали так же, как и вы, что Аллах никогда не воскресит никого [из людей].

8. Мы стремились подняться на небо, но оно было заполнено могучими стражами и светочами.

9. Мы прежде сидели в засаде на небе, чтобы подслушивать. Но того, кто подслушивает в наше время, подстерегает падучая звезда.

10. Мы не знаем, [поражают ли падающие звезды] тех, кто на земле, в виде наказания, или же их Господь захотел наставить их этим на прямой путь.

11. Среди нас есть и праведные и неправедные; и мы следовали разными путями.

12. Мы знали, что мы не умалили силы Аллаха на земле и не спасемся от Него бегством.

13. Когда же мы услышали [призыв] к прямому пути (т. е. Корану), то уверовали в него. А тому, кто верует в Господа своего, нечего бояться ни ущерба [себе], ни притеснения[65].

* * *

Когда пришло время паломничества, Мухаммед проповедовал людям из племен кинда, калб и ханифа.

«В тот год, – рассказывал впоследствии человек из племени кинда, – когда я был ребенком, мой отец, совершая паломничество в Мекку, взял меня с собой. Когда мы остановились на ярмарке в Мине, я увидел человека с длинными волосами и прекрасным лицом, который величественно стоял перед нами, произнося вдохновенную речь. Чувствовалось, что слова ее проникают в сердца слушающих. Он призывал нас к Богу, требуя отринуть наших идолов. А позади него стоял длиннобородый, черноволосый и косоглазый человек в плаще, какие обычно надевают жители Адена, и кричал:

– Держитесь подальше от этого человека! Он одержим джиннами! Он – лжец! Не слушайте его! Будьте верны вашей религии!

– Кто эти люди? – спросил я своего отца.

– Один из них курейшит, пророк Мухаммед, сын Абдаллаха, сына Абд аль-Мутталиба, – сказал мне отец. – Он обращает арабов в свою собственную веру.

– А тот, другой человек? – спросил я тогда.

– Это его дядя, Абу Лахаб, – ответил мой отец, – он говорит арабам, что Мухаммед обманщик.


16. а в будущем [мире] его ждет ад и его будут поить напитком из крови и гноя.

17. Наполнит он им рот, но проглотить не сможет, и подступит к нему смерть со всех сторон, но не заберет его, ибо его ждет суровое наказание[66].


На это паломничество приехали шесть человек из племени хазрадж из Медины, города той страны, где проживают два племени – аус и хазрадж. Деревни вокруг них населены евреями. Много раз племена аус и хазрадж пробовали захватить эти деревни, но неудачно – евреи укрепили их башнями. Эти евреи, начитанные в Пятикнижии, знали, что придет пророк; но они верили, что он придет из колена Израилева, из рода Моисеева.

Пророк посетил шесть человек из Медины, и призвал их в ислам, и прочитал им отрывок из Корана:

73. Его слово – истина. В Его власти [будут все] в тот день, когда прозвучит трубный глас. Он знает и сокровенное и явное, Он – мудрый и ведающий.

74. [Вспомни, Мухаммад,] как Ибрахим сказал своему отцу Азару: «Неужели ты поклоняешься идолам как богам? Воистину, я вижу, что ты и твой народ находитесь в явном заблуждении».

75. Так Мы показали Ибрахиму [Свою] власть над небесами и над землей, чтобы он убедился [в этом].

76. И когда опустилась над ним ночь, он увидел звезду и сказал: «Это – мой Господь». А когда она закатилась, он сказал: «Я не люблю то, что закатывается».

77. Когда он увидел восходящую луну, то воскликнул: «Это – мой Господь!» Когда же она закатилась, он сказал: «Если Господь мой не наставит меня на прямой путь, то окажусь я среди заблудших».

78. Когда же он увидел восходящее солнце, то воскликнул: «Вот мой Господь! Он больше, [чем звезды и луна]». Когда же солнце зашло, он сказал: «О народ мой! Воистину, я непричастен к тому, чему вы поклоняетесь наряду с Аллахом.

79. Да, действительно! Истинно уверовав, обратился я лицом к Тому, кто сотворил небеса и землю. И не принадлежу я к многобожникам!»

<… >

84. Мы даровали народу Исхака, Йа'куба; обоих Мы вели прямым путем, а Нуха Мы вели прямым путем задолго до Ибрахима. А из потомства Ибрахима [вели прямым путем] Давуда, Сулаймана, Аййуба, Йусуфа, Мусу и Харуна. Так воздаем Мы творящим добро.

85. [Мы вели прямым путем] Закарию, Йахйу, 'Ису и Илйаса, все они – праведники,

86. а также Исма'ила, ал-Йаса'а, Йунуса, Лута. И всех их Мы превознесли над обитателями миров.

87. А также некоторых из отцов их, потомков и братьев Мы избрали и наставили на прямой путь.

<… >

161. Скажи: «Воистину, мой Господь вывел меня на прямой путь посредством истинной религии, веры Ибрахима-ханифа. А он не был многобожником»[67].


77. Когда Наши посланцы пришли к Луту, он огорчился из-за них, силы покинули его [от страха], и он сказал: «Вот и настал тяжкий день».

78. К Луту прибежали люди его племени, которые уже давно творили непотребные дела. Лут сказал: «О мой народ! Берите моих дочерей: они для вас чище [, чем мужчины]. Бойтесь же Аллаха и не позорьте меня перед моими гостями. Неужели среди вас нет благоразумного мужа?»

79. Они сказали: «Нам вовсе не надобны твои дочери. И ты прекрасно знаешь, чего мы хотим».

80. [Лут] сказал: «О, если бы у меня была сила против вас! Или же у меня была бы [для спасения] от вас мощная опора!»

81. [Посланцы] сказали: «О Лут! Мы – посланцы Господа твоего, а они не смогут навредить тебе. Покинь [эти места] среди ночи вместе со всем семейством, и пусть никто из вас не оглядывается, кроме твоей жены. Воистину, ее поразит то, что поразит остальных людей. Срок же, определенный им, [наступит] утром. А ведь утро так близко!»

82. Когда же настало время, предопределенное Нами, Мы перевернули вверх дном их селения и обрушили на них ливнем комья затвердевшей глины,

83. меченные по воле Господа твоего. И такой [карающий ливень] в скором времени постигнет и [мекканских] нечестивцев.

<… >

102. Таким было наказание Господа твоего, когда Он наказал города, [жители] которых неправедны. Воистину, кара Его мучительна, сурова!

103. Воистину, в этом – знамение для тех, кто страшится наказания в будущей жизни. Это – тот день, в который будут собраны [все] люди, это – тот день, который увидят [и ангелы и люди][68].

50…. «Я не утверждаю, что при мне сокровищницы Аллаха, и я не знаю сокровенного. Я не говорю вам, что я – ангел…»[69]


И люди из Медины уверовали, совершили обряд предания Богу и стали мусульманами. Тогда Мухаммед спросил их, могут ли они дать ему убежище. «Посланник Бога, – ответили они, – позволь нам вернуться в Медину и переговорить с нашим кланом о тебе и твоей религии, а в следующем году, Бог даст, ты сможешь поехать с нами. Это будет более почетным для тебя».

Они ушли, а пророк остался. В Медине они рассказали членам племен аус и хазрадж о религии ислама, повторили то, что они узнали из Корана.

– Этот Мухаммед, – сказали они, – тот самый пророк, о котором постоянно говорят евреи, и лучше нам опередить их и привести его сюда к нам.

Вера, Коран и слова пророка пришлись по душе горожанам; и многие обратились немедленно. Во время паломничества в следующем году они собрались вместе и выбрали в качестве посланников тех же шестерых первых паломников, присоединив к ним еще шесть человек. Им было наказано: «Идите, присягните на верность Мухаммеду и приведите Его с собой; мы – Его люди, наши души, тела наши и наше имущество, все принадлежит Ему».

Когда двенадцать посланников достигли Мекки, они разбили палатки на холме Акабы, около Мины. Мухаммед, придя к ним, взял с них клятву: «Поклоняться одному Богу, быть кроткими, не умерщвлять новорожденных дочерей, не лгать, повиноваться пророку Бога и защищать его как самих себя». Мухаммед послал с ними в Медину Мусаба – мусульманина, который хорошо знал Коран и обряды ислама. В Медине Мусаб поселился в доме некоего Асада, который ежедневно приводил его в какой-либо сад, где тот проповедовал и обращал людей в новую веру.

Самый великолепный сад Медины принадлежал роду Абд аль-Ашхал, главой которого был Саад, сын Муада. Этот Саад однажды, заметив большое скопление людей в своих владениях, взял копье в руку и, войдя, увидел Асада, сидящего рядом с Мусабом в середине широкого круга людей. При виде Саада все встали.

– Убирайтесь отсюда побыстрей, если не хотите, чтобы смерть настигла вас обоих, – сказал Саад, обращаясь к Асаду и Мусабу.

– Мы уйдем, – ответил Асад, – но почему бы тебе не послушать его немного? Это не повредит тебе.

– Хорошо, говори! – сказал Саад.

Тогда Мусаб поведал главу «Разве не раскрыли Мы»[70].

– Повтори! – воскликнул Саад, сев.

Мусаб рассказал второй раз; и тогда Саад уверовал. Он встал и приказал слугам созвать всех членов своей семьи. Когда все собрались, он обратился к ним со словами:

– Кто я, по вашему мнению?

– Знатный член нашего рода, – ответили они, – мудрый и достойный человек, наш шейх.

– Послушайте тогда, – сказал Саад, – я решил стать последователем этой религии, и я никогда не сделал бы этого, если бы это была не истинная религия. И с любым, кто не примет эту религию, я не желаю больше иметь никакого дела.

И в тот самый день все в роду Абд аль-Ашхал стали правоверными. Скоро не было ни одной семьи в Медине, где не было бы правоверных, за исключением племени аус – они уверовали только после прибытия пророка в Медину, после сражений при Бадре и Ухуде и войны у рва.

В конце года Мусаб возвратился в Мекку, чтобы рассказать обо всем пророку. Затем Мухаммед велел всем последователям идти в Медину, по одному и по двое, а сам оставался до начала месяца первого Раби, ожидая знамения от Бога. Только Абу Бакр и Али оставались с ним.

Высота

Курейшиты держали совет в Молитвенном доме, говорили.

– Этот человек должен умереть, – сказал Абу Джахль, наконец. – Выберем из каждой семьи курейшитов по одному человеку, и пусть они вместе нападут на него. Тогда Хашимиты не посмеют начать кровную месть против всего рода, они не смогут бороться с нами всеми: они вынуждены будут взять плату за кровь.

И это показалось хорошим решением. Мужчин выбрали. Когда опустилась ночь, они спрятались возле дома пророка в ожидании того, когда Мухаммед выйдет. Той ночью в его доме находился Али.

Мухаммед имел при себе деньги, которые доверили его честности неверующие соплеменники.

– Али, – сказал он, – мне нужно идти, но ты должен остаться. Я отдаю тебе эти деньги, возврати их тем, кто оставил их здесь. А теперь надень мой плащ и ложись на мою кровать. Ничего не бойся, никто не причинит тебе вреда.

Ночь была столь темной, что пророк ушел незамеченным и вскоре оказался у дома Абу Бакра.

– Бог приказывает мне уходить немедленно, – произнес он, как только зашел в дом.

– Могу я пойти с тобой, пророк? – спросил Абу Бакр.

– Да, ты должен быть со мной, – ответил он.

Тогда Абу Бакр взял с собой пять тысяч монет серебром, объяснив сыну Абдаллаху, дочери Асме и своему вольноотпущеннику, что они должны сделать в его отсутствие, и ушел с Мухаммедом. Они отправились пешком, соблюдая все предосторожности.

Убийцы все еще наблюдали за домом пророка, когда какой-то незнакомец подошел к ним.

– Мухаммед далеко! – произнес он и ушел.

Подойдя ближе, они взглянули через трещину в двери. У кровати горела лампа, и они увидели спящего человека в зеленом плаще.

– Нет, Мухаммед там, спит еще, – сказали они. – Мы можем подождать.

День наступил, наконец дверь отворилась, там был один только Али. Они поняли, что их обманули. Вожди курейшитов, узнав об этом, послали шпионов, чтобы выследить пророка, предлагая в награду сто верблюдов любому, кто вернет его в Мекку, мертвого или живого. Но пророк и Абу Бакр скрылись в пещере среди холмов, в трех милях от города, вдали от дороги на Медину. В сумерках дочь Абу Бакра Асма и его вольноотпущенник пришли к пещере, принесли им пропитание и рассказали о событиях, произошедших в городе. Они находились в пещере в течение трех дней, пока их искали. Один раз люди, охотившиеся за ними, оказались рядом со входом в пещеру, но отверстие было узким и затянутым паутиной, а голуби устроили там гнездо и отложили яйца, так что всадники, ничего не подозревая, проехали мимо. Следующей ночью Абу Бакр велел Асме принести больше еды, в то время как своему человеку приказал привести проводника и верховых верблюдов. И на четвертую ночь они вышли из пещеры и, сев на животных, отправились в Медину, держась в стороне от проезжих дорог.

И было Откровение от Бога:


85. Воистину, тот, кто сделал для тебя обязательными [предписания] Корана, непременно возвратит тебя туда, куда все возвращаются[71].

Битва за жизнь

Не дойдя до Медины, пророк остановился в Кубе, где присел отдохнуть в тени на небольшом холме. Когда слухи о его прибытии распространились по городу, люди стали собираться вокруг него. В пятницу он провел службу (намаз) и произнес проповедь, после чего, сев на верблюда, собрался ехать дальше. Однако каждый в толпе пытался схватить поводья верблюда со словами:

– Почти своим присутствием мой дом, у меня всего в избытке, безопасно и просторно!

– Оставьте верблюда в покое, он сам выберет, куда ему идти, – сказал пророк.

И верблюд, пройдя некоторое расстояние, остановился на участке земли, принадлежавшем двоим сиротам. Животное стало на колени, а Мухаммед, сойдя с него, купил эту землю, велев построить на ней помещение для молитвы. Это была первая мусульманская мечеть, рядом с ней построили и небольшой дом для пророка. На этом историческом месте в наше время также стоит мечеть.

Аиша

К тому времени, когда пророк прибыл в Медину, его жене, дочери Абу Бакра, исполнилось девять лет. Он женился на ней, когда ей было шесть, но они еще не жили вместе. Мухаммед предложил Абу Бакру привести его семью в Медину, что тот и сделал, послав за ними своего сына Абдаллаха. По их прибытии Аишу ввели в дом пророка.

«Когда меня привели к мужу, – рассказывала Аиша, – я еще играла в куклы с другими девочками. Однажды я поставила куклы на подушку и закрыла их занавесом, Мухаммед зашел ко мне в комнату, случайный порыв ветра отбросил занавес прочь, и он, увидев их, спросил:

– Что это?

– Мои куклы.

– А это что за существо такое?

– Конь.

– А что у него на боках?

– Крылья.

– Разве бывают кони с крыльями?

– Разве ты не знаешь, у Соломона были крылатые кони, – ответила я.

Пророк рассмеялся.

Я никогда не чувствовала ревности ни к одной из других его жен, кроме Хадиджи, хотя та умерла еще до моей свадьбы. Однажды я сказала ему:

– Похоже, для тебя не существует на свете ни одной женщины, кроме нее.

Один раз сестра Хадиджи Хала постучала в дверь так, как это делала Хадиджа, и он сказал, что ему показалось, будто его первая жена пришла. Это привело меня в такое бешенство, что я воскликнула:

– Как ты можешь до сих пор помнить эту старуху, эту беззубую курейшитскую ведьму, этот обветшалый бурдюк, когда Бог послал тебе лучшую замену?

Пророк страшно разгневался, так что волосы поднялись дыбом на его голове.

– Клянусь Богом! – прокричал он. – Высочайший никогда не давал мне жены лучшей, чем она: она верила мне, когда никто не верил, она помогала мне, когда все меня бросили, и Бог послал нам с ней много детей.

Никогда больше я не сказала плохого слова о Хадидже.

– Посланник Бога, ты любишь меня? – спросила я его однажды.

– Люблю, как узел на веревке, – ответил Мухаммед.

– Ты все еще считаешь меня узлом на веревке? – спрашивала я его иногда.

– Как всегда, – был неизменный ответ.

«Аиша, – говорил он, – если ты хочешь понять меня и быть со мною навеки, ты должна довольствоваться тем малым, что всадник берет с собой в дорогу, никогда не набирать продуктов более, чем на день насущный, не называть одежду старой, пока она без заплат, и осмотрительно обращаться с деньгами. Ибо мир этот проклят и проклято все в нем, за исключением почитания Господа и того, что помогает нам вспомнить об этом».


110. Совершайте салат, раздавайте закат[72] – и то доброе, что вы совершите заблаговременно, обретайте у Аллаха. Воистину, Аллах видит ваши деяния.

<… >

255. <…> Ему подвластны небеса и земля, Ему не в тягость их охранять. Он – всевышний, великий.

256. Нет принуждения в вере. Уже [давно] истинный путь различили от ложного. Тот, кто не верует в идолов, а верует в Аллаха, уже ухватился за прочную вервь, которая не рвется. Аллах – слышащий и знающий[73].

* * *

В год хиджры было Откровение от Бога о том, что теперь должно быть четыре молитвенных поклона в первой, второй и вечерней молитвах и два поклона (как то было раньше) в утренней молитве и молитве путешествующего.

Во время ночной молитвы Абу Бакр обычно читал Коран тихо, а Омар, напротив, очень громко.

– Почему ты молишься так тихо? – спросил пророк Абу Бакра.

– Тот, кому я молюсь, услышит меня.

– А ты, Омар, почему кричишь что есть мочи?

– Чтобы пробудить спящего и отогнать дьявола прочь!

* * *

144. Мы видели, как ты [, о Мухаммад,] обращался к небу [в поисках киблы], и Мы обращаем тебя к кибле, которая тебя обрадует. Так поверни же свое лицо к Запретной мечети. И где бы вы ни были, поворачивайтесь лицами к ней[74].


9. О вы, которые уверовали! Когда вас зовут на соборную молитву в пятницу, проявляйте рвение в поминании Аллаха, оставив торговые дела. Это лучше для вас, если только вы разумеете.

10. Когда обрядовая молитва будет завершена, то разойдитесь по земле, взыщите милости Аллаха и поминайте Его многократно, – быть может, вы преуспеете.

11. Но они, едва представится им [случай] заняться торговлей или предаться развлечениям, поспешно устремляются к этим занятиям, оставляя тебя стоять [на возвышении для чтения проповедей]. Скажи [, Мухаммад]: «То, что у Аллаха, лучше забав и торговли, и Аллах – наилучший из тех, кто дает удел»[75].


Однажды люди, собравшиеся вокруг Мухаммеда, попросили его рассказать какую-нибудь притчу.

«Жили-были на свете три человека, – начал пророк, – и как-то раз они отправились в длинный путь. Ночь застала их в дороге, и они укрылись в ближайшей пещере. Когда они уснули, огромный камень сорвался с горы и закрыл собой выход.

– Нам никогда не выбраться отсюда без Божьей помощи, – сказал один из них.

– Так давайте попросим Господа спасти нас во имя тех добрых дел, которые мы совершили в своей жизни, – предложил другой.

Тогда первый человек начал свою молитву:

– В то время, когда были живы мои отец и мать, всего имущества у нас была лишь одна коза. Я собирал хворост, продавал его и на вырученные деньги покупал еду для моих родителей и для себя. Один раз я пришел домой очень поздно, и, пока я доил козу и готовил ужин на ее молоке, отец и мать мои заснули. Я простоял рядом с ними с миской в руках всю ночь, хотя у меня самого крошки не было во рту весь день. И только утром, когда они проснулись и поели, я смог присесть. О Господь, если я говорю правду, пошли нам спасение, приди к нам на помощь!

После этих слов камень чуть шевельнулся и появился небольшой просвет. Второй человек начал свой рассказ:

– Однажды я увидел прекрасную слепую девушку и влюбился в нее. Но она не пожелала слушать меня. Тогда я собрал сто двадцать золотых монет и послал ей с предложением, что она может взять их, если согласится провести со мной одну ночь. Она пришла ко мне, но страх перед Богом удержал меня, и я, отвернувшись в сторону, сказал ей, что она может оставить деньги себе и уйти. О Господь, если я говорю правду, пошли нам спасение, приди к нам на помощь!

Камень дрогнул опять, и щель стала шире, но не настолько, чтобы пленники могли выйти. Тогда заговорил третий человек:

– Как-то раз нанял я работников. Когда работа была сделана, я заплатил всем, кроме одного человека, который уже ушел. На те деньги, что я был ему должен, я купил одну овцу. Через год она принесла приплод, и их стало две, еще через год – четыре… Когда прошло несколько лет, тот работник вернулся и потребовал свои деньги. Я отвел его в загон, показал стадо овец и сказал: «Это твоя плата». Он подумал, что я смеюсь над ним, но я объяснил ему все как было и поклялся, что это правда; тогда он увел стадо с собой. О Господь, если я говорю правду, пошли нам спасение, приди к нам на помощь!

Как только были произнесены эти слова, камень откатился в сторону и путешественники смогли выйти из пещеры».

Изучение Корана

В Медине по вечерам люди обычно собирались в доме одного из учителей и всю ночь учили главы из Корана наизусть. Утром те, кто был покрепче, шли за дровами и водой; те, кто побогаче, иногда покупали барана и готовили еду во дворе у пророка.

Нужда

Но иногда Мухаммед приходил в дом одной из своих жен (тогда их было две: Сауда, вдова бедного правоверного Сакрана, на которой он женился после смерти Хадиджи; и Аиша) и спрашивал:

– Есть что-нибудь поесть?

– Нет, – часто слышал он в ответ.

– Тогда сегодня я буду поститься, – отвечал он.

– Я не такой, как вы, – говорил Мухаммед своим друзьям, – я провожу ночь c Богом, и Он дает мне еду и питье.

– Бывало так, что сорок дней кряду в нашем доме не разжигали очаг, – рассказывала Аиша.

– Чем же вы питались? – спрашивали люди.

– Водой и финиками.

Чтобы бороться с голодом, пророк туго привязывал к животу камень.

– Один раз случилось, что я потерял сознание от голода, – рассказывал впоследствии сподвижник Мухаммеда Абу Хурейра, – и упал на улице между мечетью и домом Аиши. Прохожие наступали мне на горло, потому что думали, что я одержим бесами.

В 1 году хиджры пророк выдал свою дочь Фатиму замуж за своего двоюродного брата Али, сына Абу Талиба. Все приданое состояло из кровати, сплетенной из пальмовых листьев, кожаной подушки, набитой пальмовым волокном, глиняного кувшина, бурдюка для воды и корзины изюма и фиников.

Однажды, придя в дом дочери и увидев ее в подавленном состоянии, Мухаммед спросил:

– Что с тобой?

– Уже три дня в нашем доме нет ни крошки хлеба, – ответила она и потеряла сознание.

– Господи, упаси нас от голодной смерти! – воскликнул Мухаммед.


Вскоре пророк стал посылать вооруженные отряды.

Как рассказывал сподвижник пророка Саад, сын Абу Ваккаса, когда пророк поселился в Медине, к нему пришел некий человек из племени джухейна, через земли которого проходит торговый путь к Мекке, и сказал:

– Ты живешь в нашей стране, давай заключим договор, и ты сможешь стать нашим вождем.

Договор был заключен, и джухейний стал мусульманином.

После этого в месяце Раджабе Мухаммед послал нас с приказом напасть на род Кинана, обитавший по соседству с племенем джухейна. Нас было чуть меньше сотни, врагов оказалось намного больше, и мы вынуждены были искать убежища у джухейнитов. Те приняли нас, но спросили, как мы могли начать вражду в священный месяц перемирия.

– Мы воюем в священный месяц только с теми, кто лишил нас того, что принадлежит нам по праву.

Затем мы собрали совет. Некоторые предлагали вернуться к пророку и доложить, как все обернулось, другие предпочитали оставаться на месте. Я же предложил устроить засаду и захватить караван из Мекки. Но часть людей вернулась к Мухаммеду. Когда он услышал, что произошло, он встал с лицом красным от гнева и воскликнул:

– Что! Вы ушли вместе, а возвращаетесь по частям? Раскол – это то, что погубило многих до вас. Я поставлю над вами всеми одного человека, может и не лучшего среди вас, но того, кто лучше переносит голод и жажду. – И он назначил Абдаллаха, сына Джахша, первым военачальником ислама.

Это было в священный месяц перемирия, во 2 году хиджры, когда пророк вызвал Абдаллаха, вручил ему запечатанный пакет и приказал:

– Отправляйся по дороге в Мекку, через три дня пути вскрой пакет и исполни то, что там написано. Если кто-либо из твоих людей откажется идти с тобой, не принуждай их.

Через три дня Абдаллах прочел письмо – там говорилось о караване, с грузом фруктов, винограда и других товаров идущем из Таифа в Мекку. Абдаллах и его люди решили захватить караван. «Они – неверные, и мы не обязаны соблюдать перемирие по отношению к ним» – так было решено.

Когда появился караван, Абдаллах и Вакид, оба искусные лучники, пустили стрелы и убили Амра, начальника каравана. Что касается остальных, то некоторые бежали и благополучно добрались до Мекки; другие сдались в плен. Абдаллах связал пленников и отвел караван сначала в пустыню, после чего повернул к Медине.

Мухаммед оставил пленных дожидаться выкупа, а всю добычу велел не трогать, пока Бог не откроет, как поступить с ней.

И снизошло на него Откровение Господне:

216. Вам предписано сражаться с врагами ислама, а это вам ненавистно. Но возможно и такое, что вам ненавистно то, что для вас благо; что вам желанно то, что для вас – зло. Аллах ведает [об этом], а вы не ведаете.

217. Они спрашивают тебя [, дозволено ли] сражаться [с мекканскими многобожниками] в запретный месяц. Отвечай: «Сражаться в запретный месяц – великий грех. Однако совращать с пути Аллаха, не пускать в Запретную мечеть, неверие в Него и изгнание молящихся из нее (т. е. из Запретной мечети) – еще больший грех перед Аллахом, ибо многобожие – грех больший, чем убиение. Они не перестанут сражаться с вами, пока не отвратят вас от вашей религии, если только смогут. А если кто из вас отвратится от своей веры и умрет неверным, то тщетны деяния таких людей в этой жизни и в будущей. Они – обитатели ада и пребудут в нем навеки».

218. Воистину, те, которые уверовали, переселились [в Медину из Мекки] и явили рвение на пути Аллаха, уповают на милость Аллаха. А ведь Аллах – прощающий и милосердный[76].


Бог дал пророку право воевать, и снизошло Откровение:


39. Тем, которые подвергаются нападению, дозволено [сражаться], защищая себя от насилия. Воистину, во власти Аллаха помочь тем,

40. которые беззаконно были изгнаны из своих жилищ только за то, что говорили: «Наш Господь – Аллах». Если бы Аллах не даровал одним людям возможность защищаться от других, то непременно были бы разрушены кельи, церкви, синагоги и мечети, в которых премного славят имя Аллаха. Нет сомнения, Аллах помогает тому, кто Ему помогает. Воистину, Аллах – сильный, великий[77].


Один человек спросил пророка:

– Что означает «битва за Бога»? Мы дрались всегда, как обычно люди дерутся: в гневе, злобе или чтобы защитить свое добро, близких…

Пророк посмотрел на него пристально и ответил:

– Тот сражается за Бога, кто сражается за то, чтобы Слово Божие было превыше всего.


1. Они станут спрашивать тебя относительно [раздела] добычи. Отвечай: Добыча предназначена Аллаху и посланнику. Так страшитесь же Аллаха, будьте в ладу между собой, повинуйтесь Аллаху и Его посланнику, если вы – верующие.


<…>

15. О вы, которые уверовали! Когда вы [в сражении] окажетесь лицом к лицу с [надвигающимся] скопищем неверных, то не обращайтесь в бегство.

16. А [воины], которые в тот день обратятся спиной к неверным, кроме тех, кто разворачивается для боя или для воссоединения с [другим] отрядом, навлекут на себя гнев Аллаха, и пристанищем им будет геенна [огненная]. Скверен такой удел!

17. – Не вы [, о верующие], убили неверных, а Аллах сразил их. Не ты [, о Мухаммад!] бросил [горсть песку], когда бросал, это Аллах бросил, дабы подвергнуть верующих доброму испытанию от Себя. Воистину, Аллах – слышащий, знающий[78].

Битва при Бадре

Во 2 году хиджры в месяце Рамадане пророк получил известие, что в Мекку возвращается караван из Сирии, во главе со знатным курейшитом Абу Суфьяном.

Мухаммед собрал своих соратников и дал приказ выступать. Отряд правоверных численностью чуть более трехсот человек занял позицию в месте, расположенном на расстоянии одного дня пути от колодцев Бадра.

Абу Суфьян послал вперед гонца с известиями в Мекку. Абу Джахль, дядя Мухаммеда, получив известия из каравана, собрал отряд из горожан численностью в тысячу человек. Они выступили из Мекки навстречу каравану, среди прочих в котором был и Амир, брата которого, Амра, убил Абдаллах, сын Джахша. Тем временем Абу Суфьян, не дождавшись ответа, свернул с прямого пути на Мекку и, оставив колодцы Бадра слева, повел караван по длинной окружной дороге вдоль берега моря. Только когда караван добрался до болот Мекки, Абу Суфьян получил известие о том, что войско курейшитов, в среде которого находятся его собственные сыновья, движется по дороге на Медину. Он послал гонца с ответом:

– Если вы отправились защищать свои товары, то знайте, что они уже в безопасности.

Когда это сообщение было доставлено, один из ополченцев вышел вперед и сказал:

– Курейшиты! Нам нет теперь смысла биться с Мухаммедом и его людьми, кроме того, среди них много наших родственников. Мы до конца жизни не сможем смотреть друг другу в глаза, если запятнаем себя братоубийством.

Но тут выступил Амир, брат убитого Амра, и, разорвав на себе одежду, закричал:

– Мой брат мертв! Они убили его! Кто отомстит за него?! О горе! О позор!

После этих слов раздор разгорелся с новой силой, надежда на примирение исчезла, и поход был продолжен.

Когда пророк издалека увидел, как они спускаются с перевала в долину Бадр, то воскликнул:

– О Господь! Вот идут доблестные курейшиты во всем своем блеске, чтобы биться с Тобой и объявить лжецом Твоего Посланника. О Господи! Окажи нам помощь, как Ты обещал. Порази своих врагов. О Господь, лучезарный рассвет этого дня!

Он обошел свое войско и выровнял ряды стрелой, которая была у него в руке.

Когда он проходил мимо Савада, сына Газии, стоявшего впереди всех, он слегка кольнул его стрелой в живот и сказал:

– Стань в строй, Савад.

– Ты причинил мне боль, Посланник Бога, – сказал Савад, – а ведь Бог послал тебя блюсти закон и справедливость; я должен быть отомщен.

– Что ж, отомсти за себя, – сказал пророк и, обнажив свое собственное тело, дал ему стрелу.

Тогда Савад обнял его и поцеловал в живот.

– Зачем ты сделал это, Савад? – спросил Мухаммед.

– Посланник Бога, ты видишь, что ожидает нас. Сегодня, может быть, последний день, когда я могу быть с тобой, и я хочу, чтобы моя кожа узнала радость прикосновения к твоей.

Пророк помолился за него. Закончив осмотр войска, он пошел в шалаш, наскоро построенный из ветвей его сподвижниками. С ним был только Абу Бакр. Мухаммед вновь стал молиться и просить Бога о помощи, потом забылся сном. Проснувшись, он воскликнул:

– Возрадуйся, Абу Бакр, помощь Господня пришла. Я вижу Джабраила, держащего коня за узду. Я вижу даже песок на зубах коня.

Он вышел, чтобы приободрить своих воинов, и сказал:

– Клянусь Тем, Кто держит душу Мухаммеда в Своих руках, что каждого, кто погибнет сегодня в бою как герой, Господь приведет в Сад Наслаждений! Но никто из тех, кто покажет врагу свою спину, не попадет туда!

Это услышал некий Омар, он ел финики. «Вот как! Чтобы попасть в рай, мне нужно всего лишь погибнуть от рук этих людей!» Он отшвырнул финики в сторону, выхватил меч и сражался, пока не был убит.

На стороне курейшитов перед войском выступил Абу Джахль и сказал:

– О Господь! Да будет несчастным это утро для человека, больше всех нас сеющего вражду между родственниками и делающего то, что делать не должно. Он начал все это.

Пророк взял горсть мелких камней и, швырнув их в сторону курейшитов, со словами «Да исчезнет этот род» приказал наступать.

Враг был рассеян. С Божьей помощью многие шейхи были убиты и многие взяты в плен. Когда правоверные вязали своих пленников, Посланник прочел неодобрение на лице одного из стоявших рядом с шалашом и спросил его:

– Клянусь Богом, мне кажется, что тебе не нравится то, что делают эти люди?

– Именно так. Это первая победа, которую Господь даровал нам над неверными, и я предпочел бы видеть их всех мертвыми, чем живыми.

Когда пленных привели к пророку, один из них, Укба из рода Омейя, с веревкой на шее спросил:

– Мухаммед, если ты убьешь меня, кто позаботится о моих детях?

– Огонь ада и геенна огненная позаботятся о них!

Вернувшись в Медину, Мухаммед вошел в дом своей старшей жены Сауды; та уже знала, что ее отец и другие родственники, знатные курейшиты, убиты в бою. Когда пророк вошел в ее комнату, она начала плакать и причитать. Когда наступила ночь, Мухаммед в раздражении ушел спать в комнату Аиши.

Утром пленных привели к дверям Сауды, не зная, что пророк находится у Аиши.

– Трусы, вы протянули свои руки и позволили связать себя! – кричала Сауда. – Почему вы не сражались и не погибли с честью, как мой отец и его братья?

Пророк был рядом и слышал ее слова. Тогда он в гневе вернулся опять к Аише, и пленных привели к ее дверям. Каждого пленника он отдал тому, кто захватил его, – содержать до тех пор, пока за него не придет выкуп из Мекки. Среди пленных оказался и Аббас, дядя пророка.

– Ты должен заплатить за себя, за своих племянников и своих друзей, – сказал Мухаммед ему.

Но Аббас отказался, сказав, что в душе он правоверный и в битве участвовал против своей воли.

– Один Бог знает, правду ты говоришь или нет, – сказал пророк, – твои дела свидетельствуют против тебя.

– Твои люди уже забрали у меня двадцать унций серебра, – ответил Аббас, – возьми их в качестве выкупа.

– Это лишь небольшое вознаграждение, которое Господь послал тем, кто верит в Него, – сказал Мухаммед.

– Но у меня нет больше денег.

– Что же стало тогда с теми деньгами, которые ты оставил своей жене, Уме Фадл, и сказал ей, как разделить их между твоими сыновьями, если ты не вернешься?

– Кто мог сказать тебе об этом?

– Бог сказал мне.

– Поистине твой Бог – Повелитель Сокрытого! Дай мне твою руку, Мухаммед. Я хочу сказать: «Нет Бога, кроме Него, и ты пророк Его».

Таким образом Аббас произнес Символ веры и обязался выплатить выкуп за себя и своих людей.

Весь тот день Сауда проплакала: она опасалась развода. Свежесть ее юности осталась в прошлом, и она знала, что пророк любит Аишу больше. Когда Мухаммед пришел к Аише в тот вечер, она пришла тоже и попросила прощения за свои неосторожные слова.

– Я прощаю тебя, – сказал он.

– Пророк, я уже не молода, и я не прошу тебя не бросать меня, потому что мне надо от тебя то, что обычно нужно жене от мужа. Я хочу быть одной из твоих жен в тот день, когда мертвые воскреснут и Господь призовет нас всех в Сад Вечного Наслаждения. Не оставляй меня, пусть все ночи любви, положенные мне, достанутся Аише.

Аиша присоединила свои просьбы к мольбам Сауды, и Мухаммед оставил Сауду своей женой.

* * *

И было Откровение:


62. Воистину, уверовавшим, а также иудеям, христианам и сабеям – всем тем, кто уверовал в Аллаха и в Судный день, кто творил добро, – уготовано воздаяние от Аллаха, им нечего страшиться, и не изведают они горя[79].


После того как Господь покарал курейшитов в битве при Бадре, Мухаммед созвал евреев на Кейнукском рынке и сказал им:

– Евреи, обратитесь в ислам сейчас, пока Господь не наказал вас, как курейшитов. Ибо Он сказал:


80. О сыны Исраила! Мы прежде спасли вас от вашего врага (т. е. Фир'ауна), и это Мы обещали вам, [когда Муса предстал перед Нами] на правом склоне горы [Синай]. [Потом] Мы ниспослали вам манну и перепелов [и повелели]:

81. «Ешьте яства, которыми Мы наделили вас, но не преступайте границ дозволенного, а не то вас поразит Мой гнев, а ведь тот, кого поражает Мой гнев, погибает.

82. Воистину, Я прощаю тех, кто раскаялся, уверовал и вершил добро, а потом ступил на прямой путь»[80].


Но евреи отвечали:

– Мы предпочитаем хранить веру своих предков – они были достойнее и ученее нас.


68. Скажи [, Мухаммад]: «О люди Писания! Вы не будете стоять на прочной основе, пока не следуете [за предписаниями] Торы и Евангелия и того, что ниспослал вам Господь». То, что ниспослано тебе Господом твоим, только увеличивает неповиновение [Богу] и неверие у многих неверных. Не скорби же о неверных!

69. Воистину, не должны страшиться и не будут опечалены те, кто уверовал, а также иудеи, сабеи и христиане – [все] те, кто уверовал в Аллаха и Судный день и кто совершал добрые деяния[81].


Затем Мухаммед снова стал говорить с иудейскими раввинами: «Бойтесь Бога, иудеи, и станьте верующими; ибо воистину вы знаете из собственного Писания, что Откровение, которое я принес, истинно».


81. [Помните, о люди Писания,] как Аллах взял с пророков завет [и сказал]: «Вот то, что Я дарую вам из Писания и мудрости. Потом к вам явится посланник, подтверждающий истинность того, что с вами. Вы непременно должны уверовать в него и помогать ему». Сказал [Аллах]: «Согласны ли вы и принимаете ли при этом условии то, что Я на вас налагаю?» Они ответили: «Согласны». Сказал Он: «Засвидетельствуйте, и Я [буду] свидетелем вместе с вами»[82].


«Поэтому бойтесь Бога и станьте верующими, поскольку знаете из собственного Писания, что принесенное мною истинно».

«Нет, – именно этого мы и не знаем!» – ответили раввины, они отрицали известную им истину и держались своего Неверия.


5. Те, кому было ведено придерживаться Торы, они же не соблюли ее [заветов], подобны ослу, навьюченному книгами[83].


Евреи Медины были богаты. У них было много оружия и доспехов, так как они были искусными мастерами. Почти все мастерские в городе принадлежали им. Все кузнечное, обувное и ювелирное дело было в их руках. Только у евреев-ростовщиков можно было взять драгоценные украшения для свадебной церемонии.

Однажды Абу Бакр спросил от имени правоверных у богатых евреев Медины:

– Кто из вас может сделать хороший заем Богу?

– Ваш Бог нуждается в наличных деньгах? – сказал Пинчас, сын Азарияха. – По-видимому, он находится в очень стесненных обстоятельствах!


181. Аллах ведь слышал речи тех, которые говорили: «Воистину, Аллах беден, а мы богаты». Мы запишем и то, что они говорили, и убиение ими пророков по несправедливости и скажем им: «Вкусите муку огня!»[84]


101. Когда к иудеям приходил какой-либо посланник от Аллаха, подтверждая истинность писания, которое было у них, то некоторые из них отвергали новое писание Аллаха, как будто они не ведали, о чем идет речь[85].


«Когда правоверный сидит в обществе с иудеем, – сказал однажды пророк, – иудей думает о том, как бы убить его».


118. О вы, которые уверовали! Не водите тесной дружбы с людьми не из вашей среды. Они не преминут вредить вам и радоваться вашим неудачам. Их ненависть – у них на устах, а [ненависть], затаенная в сердцах у них, – еще сильнее. Мы разъяснили вам аяты, – если бы вы только уразумели [их]!

119. Вот вы любите их, а они вас не любят. Вы верите во все писания. Когда же они встречаются с вами, то говорят: «Мы уверовали». Когда же остаются одни, то кусают пальцы от злобы к вам. Скажи: «Умрите от своей злобы! Воистину, Аллах ведает о том, что в ваших сердцах»[86].

* * *

67. Ни одному пророку не дозволено брать [себе] пленных, если он не сражался усердно на земле[87].


В течение следующих тринадцати месяцев пророк осуществил семь походов. Первый был направлен против племен сулайм и гатафан. Эти арабы бежали, оставив скот, палатки и другое добро; пророк забрал все. Второй поход был против евреев племени кайнука. Их крепость была взята. Люди, бросив все свое имущество, с семьями бежали в Сирию. Пророк захватил всю добычу и сровнял их укрепления с землей. И было Откровение:


41. Знайте, что если вы захватили [на войне] добычу, то пятая часть ее принадлежит Аллаху, Посланнику, [вашим бедным] родственникам, сиротам, беднякам и путникам, если [только] вы веруете в Аллаха и в то, что Мы ниспослали рабу Нашему (т. е. Мухаммаду) в день различения [истины от лжи], в день, когда сошлись две рати. Ведь Аллах над всем сущим властен[88].


Пятая часть военной добычи, в свою очередь, делилась на три части: одна треть – пророку, одна треть – родственникам пророка и одна треть – бедным и сиротам. Свою часть пророк мог делить со сподвижниками.

Однажды в Медине распространились слухи, что курейшит Абу Суфьян собирается напасть на город. В тот же день Мухаммед выступил ему навстречу во главе двухсот всадников. Абу Суфьян ночью поспешно бежал, захватить его не удалось. Четвертый поход был направлен против племен сулайм и гатафан, которые собрали свои войска в месте, находящемся на расстоянии пятидневного перехода от Медины. Они бежали, не решившись встретиться с пророком.

В том же месяце Мухаммед послал людей убить еврея Кааба, сына Ашрафа. Он был поэтом и оратором. Когда пришли известия о битве при Бадре, он отправился в Мекку и читал там свои элегии на смерть курейшитов и пасквили на пророка, его приверженцев и их жен. Когда Кааб вернулся в пригороды Медины, Мухаммед, услышав, как тот читает сатирические поэмы на него, обратился к своим людям:

– Кто принесет в жертву Богу его жизнь, кто избавит мир от этого человека?

Семь ансаров[89] (правоверных Медины) взялись за это дело.

Они пошли во дворец Кааба, выманили его хитростью и, зарубив мечами, вернулись к пророку. Было раннее утро, и они застали Мухаммеда молящимся.

Жители Мекки собрали большой и богатый караван. Абу Суфьян и один из сыновей Омейи взялись вести его и наняли проводника. Проводник повел их через пустыню по бездорожью. Пророк, узнав об этом, послал отряд под началом Зайда, сына Хариты, захватить караван. Зайд прошел пустыню, пока, наконец, не натолкнулся на караван, расположившийся на ночь возле колодца. Когда рассвело, начался бой. Абу Сафьян и его товарищи вскочили на верблюдов и ускакали, не оказав сопротивления. Проводник и все товары были доставлены в Медину. Пророк разделил добычу, а проводник стал правоверным.

Седьмым ударом пророка было убийство Абу Рафи, шейха евреев Хайбара, человека богатого, искусного в риторике, и друга Кааба. Семь ансаров из племени аус, убивших Кааба, встретив восемь таких же молодых и смелых, как они сами, ансаров из племени хазрадж, решили покончить с Абу Рафи. Они пришли ночью в Хайбар, взобрались на укрепления, проникли в покои, где со своей женой спал Абу Рафи, убили его и скрылись.

Страх овладел евреями, жившими в окрестностях Медины, и они пришли к пророку просить мира.

Битва при Ухуде

Жители Мекки собрали войско и поручили командование им Абу Суфьяну. Он выступил в поход на Медину, взяв с собой идола Хубала, погрузив его на верблюда, свою жену Хинд и с ней еще пятнадцать женщин. Подойдя к городу, они остановились вблизи горы Ухуд.

Узнав об этом, люди Медины вооружились. Пророк, произнеся молитву и надев доспехи, выстроил свои войска так, что горы закрывали их с флангов и с тыла. В горах был проход – единственное уязвимое место, для защиты которого Мухаммед выделил пятьдесят лучников-ансаров и приказал им удерживать свою позицию любой ценой, независимо от исхода битвы, до его личного распоряжения.

На пророке было две кольчуги, и он был опоясан двумя мечами, которые именовались Обоюдоострый и Пестрый. Две армии сблизились.

Абу Суфьян приказал глашатаю выехать вперед и произнести:

– Люди Медины! Мухаммед принадлежит к нашему народу, и у нас с ним кровная вражда. Но с вами у нас нет вражды, оставьте его и идите домой с миром, у вас и у нас в жилах течет одна кровь. Дайте нам решить это дело с Мухаммедом и его мухаджирами.

– Шелудивый пес! – выкрикнул один из ансаров. – Возвращайся к своему хозяину и скажи, что, пока он не убьет нас всех, он не увидит даже лица Мухаммеда.

Тогда один из курейшитов, державший знамя неверных, размахивая мечом, крикнул, обращаясь к Али, сыну Абу Талиба:

– Али, вы говорите, что ваши мертвые попадают в рай, а наши – в ад. Выходи и сразись со мной, и либо ты отправишь меня в ад своим мечом, либо я тебя в рай своим.

– Я помогу тебе отправиться в ад, если на то будет воля Божья, – ответил Али.

Они начали бой, Али нанес удар, пришедшийся по ноге его противника, и тот упал на землю. Знамя упало вместе с ним, но его тотчас подхватил его родственник.

– Спасибо, брат, – сказал раненый.

Али не стал добивать его, сказав:

– Ад не принимает тебя, – как мне кажется.

Пророк, услышав эти слова, улыбнулся. Али вернулся в строй, после чего был дан приказ наступать.

Вперед, конница Бога, рай ждет вас,
Рай лежит в тени мечей.

Правоверные обрушились на курейшитов. Первый же натиск поверг их в бегство. Их женщины, бывшие позади, подобрав юбки, бросились на гору, чтобы переждать, пока закончится сражение и мужчины возьмут их в плен.

– Я видел, как карабкается по склону горы Хинд, жена Абу Суфьяна, – рассказывал потом Омар, – юбки подобраны, на ногах серебряные браслеты – она была смуглой женщиной.

Но правоверные вскоре бросили преследование и стали собирать добычу. В отряде лучников, которых пророк поставил охранять ущелье, начался ропот:

– Враг разгромлен, правоверные делят добычу!

В конце концов тридцать воинов ушли, двадцать остались.

В это время курейшит Халид, сын Валида, во главе двух сотен воинов, пройдя по ущелью и уничтожив заслон, напал на войско мусульман с тыла с мечами наголо.

Гонец поскакал к Абу Суфьяну и сообщил ему об этом, после чего боевой дух курейшитов поднялся, и они бросились снова в бой. Когда правоверные увидели, что знамена врагов снова подняты и что Халид прорвался в тыл, они обратились в бегство.

– Ко мне! – призывал пророк, но никто не отозвался. Абу Бакр и Омар были ранены, Осман бежал.

Наконец Али добрался до места, где стоял Мухаммед со своими соратниками.

– Пророк, мой меч сломан, – сказал он.

– Возьми мой, – ответил тот и дал ему Обоюдоострый.

Али схватил меч и бросился в схватку.

– Нет на свете такого меча, как Обоюдоострый, и такого героя, как Али! – воскликнул Мухаммед.

Однако неверные победили. Их женщины спустились с горы и забили в бубны.

Хинд прыгала, танцевала и пела:

Мы дочери дневной звезды,
Мы на подушках мягких возлежим,
И шеи наши жемчугом украшены,
А локоны благоухают мускусом,
Сражайтесь доблестно,
И мы сольемся с вами в объятиях,
Но если вы отступите, то мы уйдем,
Как тот уходит, кто не любит.

Еще по дороге к Ухуду Хинд просила одного абиссинского раба убить Хамзу, дядю пророка, и обещала в награду за это отдать ему все свои княжеские украшения. Спустившись с горы и увидев, что битва снова разгорелась, она разыскала абиссинца, сняла драгоценности и, показав их ему, сказала:

– Смотри, я держу свое слово, сдержи и ты свое.

Раб взял копье и пошел искать Хамзу. Хамза в это время бился с одним из врагов. Абиссинец метнул копье и попал ему в живот. Хамза сделал несколько шагов и упал, раб подошел и, вынув копье, прикончил его вторым ударом. Абиссинец вернулся к Хинд, получил награду и, покинув поле битвы, ушел к обозам.

Затем стрелой был убит стоявший рядом с Мухаммедом чтец Мусаб[90]. Знамя упало и оцарапало голову пророка; камень выбил ему два зуба и разорвал нижнюю губу, хлынула кровь. Другой камень попал ему в лоб, и кровь уже залила ему все лицо. Какой-то курейшит ударил его мечом в бок. Хоть кольчуга и защитила его, он упал с лошади и, слабый от потери крови, не мог подняться. Неверный схватил повод лошади и воскликнул:

– Я убил Мухаммеда!

Правоверные, услышав этот клич, в ужасе бросились бежать.

Некоторое время спустя пророк сумел подняться на колени.

– Нет, правоверные! Я, Посланник Бога, жив! – закричал он.

Саад, сын Абу Ваккаса, услышав его голос, пришел на помощь.

Мухаммед сидел на земле с окровавленным лицом, только два человека оставались рядом. Саад поцеловал ноги пророка, а тот, в ответ, – его руки.

– О Саад! Может ли благоденствовать народ, проливший кровь Посланника Бога? Будь со мной, Саад, – сказал Мухаммед.

Саад склонился, высыпал стрелы из своего колчана на землю и стал пускать их из своего лука в неверных. Пророк сам подавал их ему одну за другой и говорил:

– Стреляй! Стреляй, Саад, да станут мои отец и мать выкупом за тебя!

Этого до сих пор он не говорил никому и никогда. И Саад отогнал неверных прочь.

Встав на ноги, Мухаммед увидел своих воинов бегущими. Тогда пророк и те, кто были с ним, поднялись на вершину бархана, откуда он крикнул:

– Друзья! Я здесь, Посланник Бога с вами!

Но эти слова не смогли остановить бегущих, и тогда, склонив голову на грудь одного из своих приверженцев, он заплакал. Вскоре он увидел Омара и своего дядю Аббаса – они искали его тело среди убитых. Он подозвал их.

– Дядя, призови их! – сказал Мухаммед.

– Мусульмане! Возрадуйтесь! Пророк с вами! Он жив! – прокричал Аббас.

Некоторые из спрятавшихся вернулись. Али, который до сих пор сражался, также услышал призыв и, подняв упавшее знамя, стал размахивать им. Вскоре возле них собралось около сотни воинов.

Абу Суфьян подъехал на расстояние слышимости и, крикнув «Победа за нами, битва за битву!», ускакал прочь. Неверные прекратили сражение и вернулись в свой лагерь. Али, взобравшись на гору, видел, как они садились на верблюдов и, ведя в поводу боевых кобылиц, направились в сторону Мекки.

Мухаммед приказал хоронить убитых и возвращаться в Медину. Когда он въехал в город, то услышал плач.

– Что это? – спросил он.

– Женщины оплакивают погибших при Ухуде.

И пророк заплакал.

– У Хамзы нет женщин, чтобы оплакать его! – воскликнул он.

Тогда его друзья послали своих женщин в дом Хамзы, чтобы те оплакали его.

Этот обычай остался в Медине до наших дней: на похоронах сначала поминают Хамзу и плачут по нем.


И было откровение:


94. Скажи: «Если будущий мир, что у Аллаха, предназначен только для вас, а не для других людей, то возжелайте же смерти, если вы говорите правду».

95. Но они никогда не возжелают ее из-за того, что творили собственными руками. А Аллах ведает о неправедных[91].

185. Каждый непременно вкусит смерть. И, воистину, в День воскресения вы будете сполна вознаграждены. Тот, кто будет отрешен от огня и введен в рай, обретет блаженство. А земная жизнь – лишь [преходящая] утеха обольщением.

<… >

158. Если же вы умрете или будете убиты, то ведь предстанете перед Аллахом.

<… >

169. Не считай же покойниками тех, которые были убиты [в сражении] во имя Аллаха. Нет, живы они и получают удел от Господа своего,

<… >

160. Если Аллах оказывает вам помощь, то никто не одержит над вами верх. Если же Он оставит вас без помощи, то кто же поможет вам, кроме Него? Только на Аллаха пусть уповают верующие.

<… >

103. Держитесь все за вервь Аллаха, не распадайтесь [на враждующие группировки] и помните о милости Аллаха к вам в то время, когда вы враждовали друг с другом. Он примирил ваши сердца, и вы стали братьями по Его милости. А меж тем вы были на краю пропасти огненной, и Он спас вас от нее. Так разъясняет Аллах вам Свои знамения, – может быть, вы ступите [все же] на прямой путь,

104. и образуется из вас община, которая будет призывать к добру, побуждать к благому и отвращать от дурного. И будет таким людям блаженство[92].

* * *

После этого Мухаммед послал к евреям рода Надир, обитавших неподалеку от Медины в укрепленной деревне, и сказал им:

– Берите ваше добро, ваших жен и детей и уходите, куда вам угодно, если не уйдете – готовьтесь к войне.


160. …за насилия иудеев, а также за то, что они многих сбивали с пути Аллаха, – [за все это] Мы запретим иудеям пользование благами, которые прежде им были дозволены.

161. Неверным из числа иудеев Мы уготовили унизительное наказание…[93]


Пророк осаждал их укрепления в течение одиннадцати дней, после чего они сдались с условием, что уйдут, оставив все свое имущество, кроме того добра, которое одна семья может увезти на одном верблюде. И они ушли: одни вожди – в Хайбар, другие – в Сирию.


2….они же надеялись, что крепости защитят их от Аллаха. Но Аллах настиг их с той стороны, откуда они и не ожидали, и поселил в их сердцах страх[94].

Законы

137. Задолго до вас случалось [, что Аллах откладывал наказание неверных]. Так походите же по земле и посмотрите, каков был конец тех, кто опровергал [посланников].

<…>

190. Воистину, в сотворении небес и земли, в смене дня и ночи истинные знамения для обладающих разумом,

191. которые поминают Аллаха и стоя, и сидя, и [лежа] на боку и размышляют о сотворении небес и земли [и говорят]: «Господи наш!

Ты сотворил все это не напрасно.

<… >

7. Он – Тот, Кто ниспослал тебе Коран. В нем есть ясно изложенные аяты, в которых суть Писания, другие же аяты требуют толкования. А [люди], в сердцах которых укоренилось уклонение [от истины], следуют за аятами, которые требуют толкования, стремясь совратить [людей истины] и толковать Коран [по своему усмотрению]. Но не знает его толкования никто, кроме Аллаха. Сведущие в знаниях говорят: «Мы уверовали в него. Весь [Коран] – от нашего Господа»[95].

Чистота

43. О вы, которые уверовали! Не творите молитвы, будучи пьяными, [и ждите], пока не станете понимать то, что говорите. [Не творите молитвы] в состоянии осквернения, пока не совершите [предписанного] омовения, если только вы не находитесь в пути. Если же вы больны или же в пути, если кто-либо из вас вернулся из нужника или же имел сношение с женщиной и если вы не найдете воды, то совершайте омовение чистым мелким песком и посыпьте им ваши лица и руки [до локтей]. Воистину, Аллах – извиняющий, прощающий[96].

Паломничество

96. Воистину, первый дом, который был воздвигнут, чтобы люди [предавались богослужению], – это тот, который в Бакке. Он благословен и служит руководством к истине для обитателей миров.

97. В том Доме – ясные знамения для людей. Это – место стояния Ибрахима. Тот, кто войдет в этот Дом, будет в безопасности. Аллах обязывает тех людей, кто в состоянии совершить поездку, отправляться в хадж к Дому. А если кто-либо не верует [и не совершает хаджа], то ведь Аллах не нуждается в обитателях миров[97].

Человекоубийство

92. Верующему не следует убивать верующего – такое допустимо лишь по ошибке. А если кто-либо убьет верующего по ошибке, то ему надлежит отпустить на волю верующего раба и вручить наследникам убитого выкуп за кровь, если только они не велят раздать его в виде милостыни. Если убитый верующий и принадлежит к враждебному вам племени, то убийце следует отпустить на волю верующего раба. Если убитый принадлежит к племени, с которым у вас есть договор, то следует уплатить его наследнику выкуп за кровь и освободить верующего раба. Если у убийцы нет верующего раба, ему надлежит без перерыва поститься в течение двух месяцев в качестве покаяния перед Аллахом. Ведь Аллах – знающий, мудрый.

93. А если кто убьет верующего по умыслу, то возмездие ему – ад, где пребудет он вечно. Аллах разгневается на него, проклянет его и уготовит ему великое наказание[98].

Собственность и наследование

1. О люди! Бойтесь вашего Господа, Который сотворил вас из одного живого существа и из него же сотворил пару ему, а от них обоих [произвел и] расселил [по свету] много мужчин и женщин. Бойтесь же Аллаха, именем Которого вы предъявляете друг к другу [свои права], и [бойтесь] разорвать родственные связи [между собой]. Воистину, Аллах [всегда] наблюдает за вами.

2. Отдавайте сиротам их имущество и не меняйте [ваше] дурное на хорошее [сирот]. Не проживайте имущества сирот в дополнение к вашему, ибо это – великий грех.

3. Если вы опасаетесь, что не сможете быть справедливыми с сиротами [, находящимися на вашем попечении], то женитесь на [других] женщинах, которые нравятся вам, – на двух, трех, четырех. Если же вы опасаетесь, что не сможете заботиться о них одинаково, то женитесь на одной или на тех, которых вы взяли в плен [на войне с неверными]. Это ближе [к религиозному закону], если не хотите уклониться от него.

4. Даруйте женам их махр. А если женщины по собственной воле откажутся от чего-либо [из махра], то пользуйтесь этим во благо и в удовольствие.

5. Не отдавайте несмышленым [сиротам] имущества, которое Аллах вручил на ваше попечение для их поддержки. Кормите их за счет их имущества, одевайте и ведите с ними добрые речи.

6. Подвергайте испытанию сирот, [находящихся на вашем попечении], пока они не достигнут брачного возраста. И тогда, если обнаружите, что они достигли зрелости разума, то вручайте им их имущество, а не расходуйте понапрасну, в спешке, [опасаясь], что они, достигнув совершеннолетия [, лишат их опекунских прав]. Кто из [опекунов] богат, пусть воздержится [от использования имущества сирот]; кто беден, пусть кормится из него согласно обычному праву. Когда вы вручаете им их имущество, то пусть присутствуют свидетели с их стороны. И только Аллаху ведом истинный счет.

7. Мужчинам принадлежит доля из того, что оставили [в наследство] родители и родственники. И женщинам принадлежит доля из того, что оставили родители и родственники: и из малого, и из многого [оставленного в наследство,] – установленный [законом] удел.

8. Если при разделе наследства присутствуют родственники, сироты и бедняки, то одарите их [какой-то] долей из него и добрым словом.

9. Пусть те [душеприказчики], которым также придется оставить после себя немощных потомков, страшатся [Аллаха] и опасаются за них (т. е. за своих детей, так как и с ними могут поступить несправедливо), пусть говорят им (т. е. оставленным на их попечение сиротам) благоразумные слова.

10. Воистину, те, которые по несправедливости проедают имущество сирот, наполняют брюхо свое огнем и будут гореть в адском пламени.

11. Аллах предписывает вам завещать [наследство] вашим детям так: сыну принадлежит доля, равная доле двух дочерей. А если оставшиеся дети – женщины числом более двух, то им принадлежит две трети того, что он оставил. Если же осталась всего одна дочь, то ей принадлежит половина наследства. А родителям умершего, если у него к тому же остался ребенок, принадлежит каждому по одной шестой того, что он оставил. А если же у умершего нет ребенка и ему наследуют родители, то матери достается одна треть наследства. Если же у умершего есть братья, то матери принадлежит одна шестая после вычета по завещанию и выплаты долга. Вы не знаете, кто вам больше приносит пользы – родители ваши или сыновья, и установил Аллах закон [наследования]. Ведь Аллах – знающий, мудрый.

12. Вам принадлежит половина того, что оставили ваши жены, если у них нет ребенка. Если же у них есть ребенок, то вам принадлежит четверть наследства после вычета по их завещанию и выплаты долга. Вашим вдовам принадлежит четверть того, что вы оставили, если у вас нет ребенка. Если же у вас есть ребенок, то вдовам принадлежит одна восьмая того, что вы оставили, после вычета по вашему завещанию и выплаты долга. Если мужчина или женщина не имеет прямых наследников, а у него или у нее есть брат или сестра, то каждому из них принадлежит одна шестая. Если же братьев и сестер больше двух, то все они делят поровну одну треть после вычета по завещанию и выплаты долга, если это не приносит вреда [наследникам], согласно завету Аллаха. Воистину, Аллах – всезнающий, благоволящий.

13. Таковы предписания Аллаха. Тех, кто повинуется Аллаху и Его Посланнику, Он введет в райские сады, где текут ручьи. Вечно они там пребудут. И это – великое спасение[99].

Общество и семья

32. Не желайте того, чем Аллах оказал предпочтение одним из вас перед другими. Мужчинам дарована доля из того, что они приобрели [своими деяниями], женщинам также дарована доля из того, что они приобрели. Просите Аллаха [даровать вам долю] от щедрости Его, ибо Аллах знает все сущее.

33. Каждому человеку для оставшегося [после него] имущества Мы определили наследников: это родители, ближайшие родственники и те, с которыми вы связаны клятвами. Давайте же им их долю, ведь Аллах всему сущему свидетель.

34. Мужья – попечители [своих] жен, поскольку Аллах дал одним людям преимущество перед другими и поскольку мужья расходуют [на содержание жен] средства из своего имущества. Добродетельные женщины преданы [своим мужьям] и хранят честь, которую Аллах велел беречь. А тех жен, в верности которых вы не уверены, [сначала] увещевайте, [потом] избегайте их на супружеском ложе и, [наконец], побивайте. Если же они повинуются вам, то не обижайте их. Воистину, Аллах – возвышен, велик.

35. Если вы опасаетесь развода между супругами, то назначьте по справедливому представителю со стороны его семьи и ее семьи. Если они оба пожелают помириться, то Аллах помирит их. Воистину, Аллах – знающий, ведающий.

<… >

24. И нет на вас греха за то, о чем вы полюбовно договоритесь после установления [махра]. Воистину, Аллах – знающий, мудрый[100].

* * *

Среди правоверных нет разногласий в том, что у пророка было одиннадцать законных жен: первая – Хадиджа; вторая – Сауда, вдова бедного правоверного Сакрана, на которой Мухаммед женился после смерти Хадиджи; третья – Аиша; четвертая – Хафса, дочь Омара и вдова Хунайса, погибшего при Бадре; пятая – Зайнаб, названная за свою благотворительность Мать Бедных, дважды вдова (первый ее муж погиб при Бадре, второй – при Ухуде); шестая – Умм Салама, вдова двоюродного брата Мухаммеда Абу Саламы, погибшего от раны, полученной в битве при Ухуде; седьмая – Зейнаб, дочь Джахша, с которой развелся Зейд. Впоследствии он взял себе еще жен: восьмую – Джувейрию, пленницу, захваченную в Мусталике, которую он купил и освободил; девятую – Умм Хабибу, вдову правоверного, который стал вероотступником в Абиссинии и умер христианином; десятую – еврейку Сафию, пленницу, захваченную при Хайбаре, и одиннадцатую – Маймуну, дважды вдову.

Кроме них у пророка было четыре наложницы-рабыни: первая – Мария из Копта, подаренная ему правителем Египта; вторая – еврейка Райхана, из добычи, взятой при Курайзе; третья – еще одна пленница; и четвертая – рабыня, подаренная ему его женой Зейнаб, дочерью Джахша.

Война у рва

Вожди разъяренных евреев разъехались во все стороны искать союзников в борьбе с пророком. Им удалось заключить договор с курейшитами из Мекки и некоторыми кланами бедуинов. Когда Мухаммед узнал об этом, он, по совету перса Салмана, приказал копать ров вокруг Медины в двадцать локтей в глубину и в двадцать локтей в ширину. Он лично участвовал в работах и напевал при этом:

Нет настоящей жизни, кроме жизни в раю;
На моих друзей, помощников, Господь, о ниспошли милость Свою.

И правоверные подпевали:

Все поклялись Мухаммеду мы
Сражаться с врагами его, пока не умрем.

Через месяц ров был вырыт. Когда неверные увидели, что Медина неприступна, они были обескуражены. Двадцать шесть дней продолжалась осада города; никто не решался на решительные действия. Наконец ночью Бог послал бурю, разметавшую все палатки неверных. Абу Суфьян снял осаду и той же ночью увел свои войска, бросив всю обременительную поклажу. Бедуины последовали его примеру.

* * *

В это время Джабраил снизошел к пророку и сказал: «Господь приказывает тебе покончить с евреями племени курайза». Тогда Мухаммед подверг осаде их поселение. Через двадцать пять дней они вышли из своих укреплений со словами:

– Помилуй нас, пощади наши жизни.

– Я поступлю с вами так, как скажет Саад, сын Муадха, – ответил пророк.

А надо сказать, что этот Саад был ранен в руку стрелой со стен осажденного поселения и кровь текла из его раны не останавливаясь.

– Пусть всем им перережут глотки, их добро пусть будет поделено, их женщины и дети да обратятся в рабов, – сказал Саад.

– Вы осуждены в соответствии с волей Господней, – произнес пророк.

И было по сему, правоверные поделили добычу, Мухаммед получил свою пятую часть и девушку по имени Райхана. Дележ добычи производился из расчета: одна доля – пешим воинам и две доли – конным.

После этого пророк направил свои силы против государства Лихьян, но эти арабы нашли убежище в горах. Тогда Мухаммед атаковал род Мусталик; была захвачена большая добыча, а их женщины и дети проданы в рабство.

* * *

Рассказ Саламы, сына Аквы:

«Однажды я и один из рабов пророка пасли стадо верблюдов. Внезапно среди ночи на нас напал отряд разбойников во главе с Абд аль-Рахманом, сыном Уяйны. Он и его войны убили пастуха и угнали стадо. Я приказал рабу сесть на мою верховую лошадь и скакать к пророку с известием о том, что его верблюды украдены. Сам я взобрался на гору и, обратившись в сторону Медины, трижды выкрикнул «НА ПОМОЩЬ!», после чего вернулся назад. У меня был меч и стрелы, и я стрелял в разбойников и их коней. Так продолжалось некоторое время; не меньше тридцати копий было направлено на меня, и не меньше тридцати плащей было сброшено, чтобы облегчить лошадей. Наконец появились всадники пророка. Среди них был Акрам из рода Асад, намного опередивший всех. Разбойники обратились в бегство.

Я подбежал и схватил повод лошади Акрама.

– Подожди, пока подъедут остальные, – сказал я ему, – если ты догонишь их, они убьют тебя.

– Салама, если ты веришь в Бога и Последний День, если ты уверен в том, что Сад Наслаждений и Адский Огонь существуют, ты не должен стоять между мной и смертью героя.

Тогда я отпустил повод, и он помчался вперед. Абд аль-Рахман повернулся ему навстречу, и они обменялись ударами мечей: Акрам получил желанную смерть, Рахман лишился коня. Я побежал вперед, чтобы стрелами отогнать разбойников от колодца, где они собирались напоить лошадей. Двух животных я поймал и привел их к пророку, который уже подоспел с отрядом в пятьсот человек.

Мухаммед дал мне двойную долю добычи, как пешему и как конному, а когда мы возвращались в город, посадил меня на своего верблюда, позади себя».

* * *

39. У тех же, которые не уверовали, деяния – словно марево в пустыне, которое жаждущий принимает за воду, но когда он приближается, то не обретает ничего. Но он находит вблизи себя Аллаха, Который требует от него полной расплаты. Ведь Аллах скор на расплату[101].

Перемирие в Худайбии

В то время пророк решил совершить паломничество в Мекку. С ним было семьсот вооруженных людей, и они вели с собой семьдесят жертвенных верблюдов. Однако жители Мекки, вооружившись, решили противостоять им. Мухаммед остановился в Худайбии, поселении около Мины в Мекканской стране.

Здесь его посетил некто Урва, знатный мекканец. Увидев пророка в окружении соратников, среди которых наиболее впечатляющим был Мугхира, опиравшийся на громадный меч, Урва был поколеблен в своей решимости, тем не менее он произнес:

– Мухаммед, сколько ты будешь бороться против курейшитов? Не было шейха, который столь упорно сражался бы со своими родственниками и убил бы столько собственных братьев, как ты. И что ты ждешь от этих чужаков, которыми ты окружил себя, – они предадут тебя при первой возможности.

– Твой язык надо вырвать и бросить собакам! – вскричал Абу Бакр.

Омар вскочил и нанес ему удар кулаком; другие схватили его и, желая убить, говорили:

– Это нас ты называешь предателями, собака! Когда вы сами называли Мухаммеда лжецом и хотели убить его?

Урва хотел было ответить и протянул руки в сторону пророка, на что Мугхира, подняв меч, воскликнул:

– Кто ты такой, чтобы размахивать руками перед пророком?

– Оставьте его, я сам поговорю с ним, – наконец произнес Мухаммед.

После разговора с пророком Урва, вернувшись в Мекку, сказал:

– Я повидал много царей, но никому из них не повинуются так, как Мухаммеду. Я видел его сподвижников, знатных курейшитов и арабских шейхов, стоящих и сидящих перед ним, не осмеливающихся обменяться ни словом, ни взглядом друг с другом и слушающих в молчании каждое его слово. Они готовы собирать воду после его омовений! Да, и даже слюну, если он соизволит плюнуть! Он просит, чтобы мы не препятствовали ему воевать с теми из арабов, с которыми он считает нужным воевать. Кроме этого, он и его люди хотят совершить паломничество к святым местам.

Вскоре курейшиты сообщили пророку свои условия перемирия:

? в этом году он должен уйти, не вступая в Мекку, но на следующий год, в это же время, жители покинут город на три дня, и пророк со своими людьми может войти в город, без оружия, и, совершив положенный ритуал в святилище, через три дня покинуть Мекку;

? перемирие заключается на десять лет. Ни одна сторона договора не должна помогать врагам другой стороны ни оружием, ни людьми. В течение десяти лет все ставшие мусульманами перебежчики из Мекки в Медину должны получить возможность возвратиться назад, так же как и беженцы в Мекку.

Пророк принял эти условия, но его друзья роптали.

– Я знаю, что Мухаммед – Посланник Бога, – говорил Омар, – и я не знаю, почему он собирается терпеть такое унижение от неверных?

– Наше дело – повиноваться; что нам прикажут, то и должны мы делать, – ответил ему Абу Бакр.

Мухаммед созвал вождей курейшитов на встречу и приказал Али записать условия договора. Али начал писать: «Во имя Бога милостивого и милосердного…» Но тут один из курейшитов остановил его:

– Мы знать не знаем ни «милостивого», ни «милосердного», пиши как обычно.

Тогда Али написал: «Мухаммед, Посланник Бога…» – но курейшит остановил его снова, заметив:

– Если бы мы верили, что он Посланник Бога, как бы мы посмели не пускать его в святилище? Пиши: «Мухаммед, сын Абдаллаха».

– Никогда я не напишу такого! – воскликнул Али.

– Али, вычеркни эти слова, – сказал пророк. – Я одновременно и Посланник Бога, и сын Абдаллаха.

Мухаммед взял перо из руки Али и, спросив, где тут слова «Посланник Бога», сам вычеркнул их.

– Теперь пиши: «Мухаммед, сын Абдаллаха…» – сказал пророк.

После того как документ был составлен, Мухаммед потребовал,

чтобы его засвидетельствовали шейхи курейшитов и его сподвижники.

Затем он принес в жертву верблюда и обрил голову, его люди последовали его примеру. Это было в 6 году хиджры.

Не было большей победы для мусульман, чем это перемирие. Во время войны люди мало общались, но, когда воцарился мир и тяготы войны отступили, они почувствовали себя в безопасности, стали встречаться и вести беседы и споры. Почти всегда разговор об исламе и предании себя Богу заканчивался обращением в мусульманство. За два года мира ислам приняло больше людей, чем за все время существования этой религии.

* * *

Однажды пророку задали вопрос:

– Видел ли ты твоего Бога во плоти?

– Свет? Как я могу видеть Свет? – ответил Мухаммед.

Стихи о свете

35. Аллах – свет небес и земли. Его свет – словно ниша, в которой – светильник, заключенный в стекло, подобное жемчужной звезде. [Светильник] возжигается от благословенного оливкового дерева, которое растет не на востоке и не на западе. Масло от его [плодов] загорается почти что без соприкосновения с огнем.

[Это] – средоточие света. Аллах направляет к Своему свету того, кого пожелает, и Аллах приводит людям притчи. Аллах ведает о всем сущем[102].

* * *

171. О люди Писания! Не преступайте [границ истины] в вере и говорите об Аллахе только истину. Ведь Мессия, 'Иса, сын Марйам, – посланник Аллаха и Его слово, которое он поведал Марйам, [он] – дух, сотворенный Им. Веруйте же в Аллаха и Его посланников. И не говорите: «[Бог] – это Троица». Удержитесь [от этих слов] – так будет лучше для вас. Воистину, Аллах – Единый Бог, пречист Он, и не может быть у Него ребенка. Ему принадлежит то, что в небесах и на земле. И только Аллах может быть поручителем!

172. Ни Мессия, ни ангелы приближенные не считают для себя зазорным быть рабами Аллаха[103].


75. Мессия, сын Марйам, – всего лишь посланник. Много посланников задолго до него [приходили и] уходили. Мать же его – праведница, и оба они принимали пищу. Смотри же, как Мы разъясняем им знамения. И вновь узри, до чего они далеки [от их понимания]!

76. Скажи [, Мухаммад]: «Неужели вы будете поклоняться помимо Аллаха тому, кто не может принести вам ни вреда, ни пользы, в то время как Аллах – слышащий, знающий?»

77. Скажи: «О люди Писания! Не преступайте границ религии вашей [и держитесь] истины; не следуйте за низменными желаниями тех людей, которые сбились с прямого пути задолго до вас и сбили с него многих [других]»[104].


В 6 году хиджры пророк послал восемь послов к восьми правителям, чтобы призвать их к Богу: одного – к правителю коптов в Египет, одного – к правителю Сирии, одного – к правителю Йамана, одного – к правителю Омана, одного – к повелителю Бахрейна, одного – к негусу в Абиссинию, одного – к императору Византии Ираклию и одного – к царю Персии.

Вот его письмо к правителю коптов:


Во имя Аллаха Милостивого, Милосердного!

От Мухаммеда, раба Аллаха и Его пророка, аль-Мукаукису, государю коптов.

Мир тому, кто следует правильным путем.

И далее: «Поистине, я обращаюсь к тебе с призывом. Прими ислам, и ты будешь спасен, прими ислам, и Аллах дарует тебе двойную награду, если же ты откажешься, то понесешь на себе бремя грехов всех коптов.


64. О люди Писания! Давайте признаем единое слово для вас и нас, о том, что не будем поклоняться никому, кроме Аллаха, что никого другого не будем считать равным Аллаху, а признаем Господином только Аллаха». А если они откажутся [признать], то скажите им [, о муслимы]: «Свидетельствуйте, что мы – предавшиеся [воле Аллаха][105].


Повелитель послал ответ:

«Я знаю, что должен прийти пророк, но я считаю, что он должен появиться в Сирии. Что до остального, то твой посол был принят с должным уважением, и я посылаю тебе в дар двух девственниц, из тех, которые высоко ценятся среди коптов, почетную одежду и верхового мула».

Одну из невольниц звали Мария, и от нее у пророка был сын, Ибрахим (Авраам), который умер в возрасте двух лет. Негус из Абиссинии позволил вернуться на родину Джафару, сыну Абу Талиба, и другим правоверным, которые жили в его стране, и послал также многочисленные дары.

Откровение о матери

3. И когда [однажды] пророк поведал одной из своих жен некую новость, то она разболтала это [своей подруге, другой жене]. Аллах открыл [этот поступок] пророку, а тот рассказал жене часть [из открытого ему Аллахом], а часть утаил. И тогда она спросила: «Кто тебе сообщил это?» Он ответил: «Сообщил мне Знающий, Ведающий.

4. Если вы обе раскаетесь перед Аллахом, [то это будет лучше], ибо ваши сердца отклонились [от истины]. Если же вы обе объединитесь против него (т. е. пророка), то ведь его покровитель – Аллах, а также Джибрил, праведники из верующих и сверх того – ангелы.

5. Если он разведется с вами, то его Господь, может быть, заменит вас женами лучше вас – обратившимися в ислам, верующими, благочестивыми, кающимися, поклоняющимися [Аллаху], постящимися, как побывавшими замужем, так и девицами».

6. О вы, которые уверовали! Остерегайтесь вместе с вашими семьями огня, топливом для которого служат люди и камни. К нему приставлены ангелы – суровые, сильные, которые не отступают от повелений Аллаха и выполняют то, что им велят.

7. О вы, которые не уверовали! Не оправдывайтесь сегодня [заранее], ибо вам воздадут лишь за то, что вы вершили.

8. О вы, которые уверовали! Обращайтесь к Аллаху с искренним раскаянием, быть может, ваш Господь простит вам ваши прегрешения и введет вас в сады с ручьями текучими в тот день, когда Аллах не посрамит пророка и тех, кто уверовал вместе с ним. Перед ними и по правую руку сияет их свет. Они говорят: «Господи наш! Дай нам света сполна и прости нас, ибо Ты властен над всем сущим».

9. О пророк! Ревностно борись с неверными и мунафиками и будь суров с ними. Их местопребывание – ад. Скверен же такой конец!

10. Аллах приводит как назидательный пример для неуверовавших жену Нуха и жену Лута. Они обе были [замужем] за рабами из числа Наших праведных рабов. Они предали своих мужей, и ничто не спасло их от [гнева] Аллаха, и было им сказано: «Войдите в ад вместе с теми, кто входит [туда]!»

11. Для тех, кто уверовал, привел Аллах как назидательный пример жену Фир'ауна, которая говорила: «Господи! Избавь меня от Фир'ауна и деяний его! Возведи мне жилище в раю при Тебе, избавь меня от народа нечестивого!»

12. [Назидательным примером служит] также Марйам, дочь 'Имрана, которая сберегла свое лоно. Мы вдули в него частицу Нашего духа, и она приняла как истину слова своего Господа и Его писаний, и была она покорной Ему[106].


Женщина была сотворена из ребра, по обыкновению говорил пророк, но, если ты попытаешься исправить его, оно сломается. Поэтому обращайся со своими женами снисходительно.

* * *

И было откровение:


16. Скажи [, Мухаммад,] не принявшим участия [в джихаде] арабам-кочевникам: «Вас призовут [на войну] против грозных воинов. Вы сразитесь с ними, или же они станут муслимами. А если вы будете послушны, Аллах дарует вам прекрасную награду…[107]


В 7 году хиджры Мухаммед осуществил поход против Хайбара. Хайбар был сильно укрепленным поселением евреев: семь крепостей, расположенных в оазисе и окруженных садами пальмовых деревьев.

Три крепости захватил Али, после чего четвертая и пятая сдались на условиях, предоставленных евреям Надира. С согласия пророка они ушли в Сирию, оставив все свое добро. Осада продолжалась еще три дня, и остальные две крепости предложили следующие условия сдачи: чтобы пророк пощадил их жизнь, забрал их имущество и позволил им продолжать жить здесь и собирать урожай с их садов, за что они будут выплачивать дань в размере половины доходов. Пророк согласился и приказал Али записать условия договора. При дележе добычи Хайбара Мухаммед взял себе женщину по имени Сафия, на которой он женился.

Когда Хайбар пал, евреи из близлежащего укрепления Фадака срочно послали пророку предложение о сдаче на тех же условиях. Пророк взял дань с Фадака и оставил ее для себя, для нужд своей семьи и для раздачи милостыни и даров; раздела добычи не было, потому что не было боя. Но военные действия продолжились в обширном оазисе Долины Жеребцов. Когда люди, обитавшие там, сдались, добыча была поделена как обычно.

* * *

В том же году пророк приказал сделать себе помост, чтобы произносить проповеди с него; до этого он говорил с людьми прислонившись к колоннам из пальмовых стволов, окружавших мечеть.

Паломничество

В конце 7 года хиджры Посланник Бога приготовился совершить паломничество в Мекку, поклониться святым местам. Его друзья и соратники отправились вместе с ним. Их было около тысячи двухсот человек. Курейшиты покинули город и, расположившись на горах и равнинах, наблюдали шествие правоверных.

Мухаммед въехал в город верхом на верблюде, которого вел в поводу поэт, читавший стихи:

Прочь с дороги, неверные!
Освободите пророку путь!
Я верю в его слово, о Аллах!
В нем я вижу Истину Господа!
Мы идем путем, которым Он нас ведет,
Как откровения Аллаха приказывают нам,
Мы отсекаем головы и старые связи!

Пророк и его люди, согласно обычаю, объехали вокруг святилища. Завершив посещение Святого Дома, они расположились лагерем на три дня. На третий день правоверные принесли в жертву верблюдов, и на этом паломничество закончилось. Утром четвертого дня паломники покинули Мекку.


28. Он – тот, кто направил Своего Посланника с наставлением к прямому пути и с истинной верой, чтобы превознести ее над всеми другими религиями. Только Аллах и есть свидетель [всему].

29. Мухаммад – посланник Аллаха. Те, кто с ним, суровы к неверным и снисходительны к своим. Ты видишь их преклоняющимися, [видишь, как они] бьют челом, взыскуя милости и благоволения Аллаха. На их лицах – следы от челобития. Так изображены они в Торе. В Евангелии же они представлены [в образе] посева, на котором вырос росток [и затем] окреп. Он все крепнет и выпрямляется на своем стебле, приводя в восхищение сеятелей и вызывая гнев у неверных[108].

Первое столкновение с Византией

Некий правитель, союзник Византии убил посланника пророка, отправленного с письмом к правителю Сирии.

Пророк послал в поход на Сирию три тысячи воинов под началом своего приемного сына Зейда. Халид, сын Валида, сражавшийся на стороне неверных при Ухуде и обратившийся в мусульманство после последнего паломничества, также принял участие в походе. Правоверные, добравшись до болот Сирии, расположились лагерем у Маана. Сражение произошло возле поселения под названием Мута.

Зейд сражался в самой гуще битвы, пока не был убит, Джафар, сын Абу Талиба, поднял знамя и сражался, пока его не постигла та же участь, и знамя упало во второй раз.

Тхабит поднял его и воскликнул:

– Я взял его не для того, чтобы быть вашим военачальником, а потому, что знамя правоверных не должно лежать на земле. Скажите, кому отдать его?

Халид, сын Валида, взял стяг. Правоверные выбрали его своим главой. Битва продолжалась до захода солнца, после чего Халид отвел войско в лагерь. Решив, что силы мусульман недостаточны для победы, он решил сохранить свою армию и приказал отступать, что впоследствии одобрил пророк. Когда войско прибыло в Медину, многие из собравшихся стали выкрикивать: «Трусы! Дезертиры!» – и кидали грязь в воинов. Тогда пророк выехал им навстречу на коне с пятилетним сыном Джафара, сидящим в седле впереди него, и произнес:

– Нет! Они не трусы. Они скоро снова вернутся в бой, если будет на то воля Бога!

Нарушение перемирия и взятие Мекки

Согласно условиям перемирия ни пророк, ни курейшиты не имели права помогать своим врагам. После заключения перемирия мекканский род Хузаа объявил себя союзниками пророка и род Бакр прекратил союзнические отношения с ним. Около двух лет длился мир, но в конце концов роды Хузаа и Бакр опять взялись за оружие. Бакриты попросили помощи у курейшитов, и те послали им оружие, кроме того, несколько курейшитов приняли участие в набеге на род Хузаа и убили нескольких человек. После чего род Хузаа послал гонца к пророку с сообщением о том, что курейшиты нарушили перемирие.

Пророк приказал готовиться к походу на неверных. Никто не знал точно, против кого готовится поход: некоторые говорили, что против Сирии, другие называли Мекку, Таиф и племя тхакиф. Ко всем мусульманским племенам были посланы гонцы с просьбой прислать людей, и все, способные носить оружие, пришли. После первого дня пути пророк произвел смотр войскам; их оказалось десять тысяч человек. Армия шла по дороге на Мекку, короткими переходами, семь дней.

Курейшиты пытались получить известия из Медины, но Мухаммед перекрыл все дороги, и никто не мог пройти незамеченным. Наконец на разведку отправился сам Абу Суфьян. Он и два шейха, верхом на верблюдах, выехали из Мекки. Когда наступила ночь, они увидели вдалеке бесчисленные костры мусульманского войска.

Аббас, дядя пророка, в ту ночь объезжал сторожевые посты верхом на белом муле Мухаммеда. Проехав несколько дальше аванпостов, он с удивлением услышал в темноте знакомый голос Абу Суфьяна, разговаривавшего со своими спутниками. Аббас подъехал ближе и спросил:

– Абу Суфьян, что ты делаешь здесь в такой час?

– Я хотел выяснить, что происходит.

– Здесь стоит армия пророка, десять тысяч всадников. Садись на мула позади меня, и я отвезу тебя к пророку. Тебе лучше сдаться ему, Абу Суфьян, иначе ты будешь убит или захвачен людьми Омара, который продвигает свои посты вперед сейчас, когда мы разговариваем.

Надо сказать, что между Омаром и Абу Суфьяном была старая вражда, причиной которой было то, что давным-давно, еще во времена невежества, нынешняя жена Абу Суфьяна, Хинд, тогда ветреная женщина, была любовницей Омара.

Поэтому Абу Суфьян решил последовать совету Аббаса, но, когда они проезжали мимо одного из костров, Омар, увидев своего старого врага, воскликнул:

– Хвала Господу, Который послал тебя в руки правоверных без поручителя!

– Я поручился за его безопасность, – ответил Аббас.

Тогда Омар бросился со всех ног к Мухаммеду; Аббас пришпорил мула, и они предстали перед пророком одновременно.

– Посланник Господа! – закричал Омар. – Здесь Абу Суфьян, которого Сам Бог отдал нам в руки!

– Я обещал ему безопасность, пророк, – сказал Аббас.

Пророк был в нерешительности. Омар приблизился к Мухаммеду и стал что-то шептать ему на ухо, но Аббас остановил его, сказав:

– Хватит нашептывать! Если бы он был твоим родственником, ты бы не столь усердно старался покончить с ним.

Вскоре пророк решил так:

– Я также обещаю ему безопасность. Отведи его к себе, Аббас, а утром приведи обратно.

Утром следующего дня Аббас привел его к пророку, и Абу Суфьян, произнеся Символ веры, стал мусульманином.

После этого Аббас сказал:

– Ты знаешь, пророк, что Абу Суфьян один из знатных шейхов Мекки, окажи ему какую-нибудь милость, покажи ему твое уважение.

– Тогда пусть все, кто укроется в его доме, когда мы возьмем Мекку, будут помилованы, – сказал Мухаммед и продолжил: – Когда мы выступим в поход, поставь Абу Суфьяна там, где дорога сужается, чтобы он видел все наши войска, пока они будут проходить мимо него, и рассказал об этом в Мекке, чтобы курейшиты и не думали сопротивляться.

Аббас сделал, как было ему приказано, и, стоя рядом с Абу Суфьяном, называл проходившие племена: гатафан, сулайм, джухейна и другие, всего пять тысяч воинов. За ними проследовал пророк во главе пяти тысяч мухаджиров и ансаров, облаченных в шлемы и доспехи, так что были видны одни их глаза. Казалось, что его воины выкованы из железа.

– Клянусь Богом! – воскликнул Абу Суфьян, обращаясь к Аббасу. – Велико царство твоего племянника!

– Чума тебе на язык! – ответил Аббас. – Он не царь, он пророк!

После этого Абу Суфьян поспешно вернулся в Мекку. Пророк тоже вскоре подошел к стенам города. Ему доложили, что мекканцы собрали своих союзников, которые выстроились со своими вождями возле Арафата, остальные стоят, с оружием, в дверях своих лавок и домов, но они сказали своим союзникам, что, если Мухаммед атакует их, они не будут сопротивляться.

Пророк вызвал Зубайра, командира авангарда числом две тысячи человек, и приказал ему скакать в город и водрузить свой флаг на холме у восточных ворот. Халиду, сыну Валида, было приказано с двумя тысячами воинов войти в город с западной стороны, туда, где расположились союзные кланы, и стоять там, не нападая первыми.

Мухаммед с остальной армией остался ждать. Когда он увидел, что правоверные овладели верхним и нижним городом и установили знамена на холмах, он понял, что сопротивления не было. Разделив свои войска на две группы, он не спеша вступил в Мекку, провозгласив, что будут пощажены все, укрывшиеся в доме Абу Суфьяна, в святилище, и те, кто не покидал своих домов.

Пророк ехал по городу на верблюде, на голове его был черный тюрбан. Перед ним шел Али и нес знамя. Он поехал прямо в святилище, там спешился и совершил ритуальный обход Святого Дома и Черного камня. Понемногу люди стали собираться возле святилища. Закончив поклонение, Мухаммед приказал открыть двери Святого Дома, выбросить оттуда идолов и разбить их на куски. Великий Хубал, сделанный из массивного камня, был брошен лицом на землю около ворот и служил порогом, так что каждый входивший попирал его ногами.

Когда его приказ был исполнен, пророк произнес слова Откровения: «Явилась истина, и сгинула неправда. Воистину, неправда [обречена] на погибель»[109].

И он вошел в Святой Дом и молился, затем вышел, обозрел множество людей Мекки, собравшихся во дворе, и, взявшись за кольцо двери, все еще на пороге, сказал, обратившись к народу: «Хвала Богу, Кто сделал Своего раба победителем, Кто исполнил обещание, которое Он дал Своему рабу!

Затем он произнес:

– Жители Мекки! Как, вы считаете, я должен поступить с вами?

Сухейл, сын Амра, который тогда еще не был правоверным, встал и сказал:

– Наш великодушный брат и племянник, ведь ты из племени курейш. Я думаю, ты пожалеешь стариков, пощадишь женщин и детей и будешь милостив ко всем нам и простишь и отпустишь нас.

Услышав эти слова, пророк заплакал. Через некоторое время он сказал:

– Я отвечу, прощая вас сегодня, словами Йусуфа, которые он сказал своим братьям:


98. «Я буду молить Господа моего, чтобы Он простил вас, ведь Он – прощающий, милосердный»[110].


После этого, закрыв за собой дверь святилища, он сошел вниз и, сев на верблюда, поехал туда, где на холме, рядом со знаменем Зубайра, для него был поставлен шатер из шкур. Остальное войско расположилось на отдых там, где на то была возможность.

Три дня мужчины Мекки приходили группами к пророку на гору Сафа и произносили Символ веры, Омар помогал Мухаммеду принимать клятвы. На четвертый день стали приходить и обращаться в мусульманство женщины.

И было Откровение:


23. О вы, которые уверовали! Не считайте друзьями ваших отцов и братьев, если они предпочли вере неверие.

<…>

113. Ни пророку, ни верующим не подобает просить [у Аллаха] прощения для многобожников, даже если это родственники, после того как они убедились, что им придется гореть в адском огне[111].

Эти, идущие в рай, все равны для меня.
И те, идущие в ад, все равны для меня.
* * *

После взятия Мекки Мухаммед отправлял отряды правоверных призывать остальные кланы в ислам. Халид, сын Валида, был послан к бедуинам из клана Джазима. Прибыв в их края, он остановился у колодца, где в прошлом его дядя с друзьями были ограблены и убиты, возвращаясь из Сирии, куда они возили товар. Народ Джазима принял ислам и сложил оружие. Внезапно Халид приказал связать и казнить их. Все, кого удалось схватить, были убиты.

Когда пророк узнал об этом, он повернулся в сторону Святого Дома и, с болью в душе, воскликнул:

– Господи! Нет моей вины в том, что сделал Халид!

Он взял деньги из казны и поручил Али заплатить выкуп за кровь родственникам погибших и вернуть им все, что было разграблено.

Когда Халид вернулся, Мухаммед сказал ему:

– Если бы гора Ухуд превратилась в золото, и оно было твоим, и ты растратил его все на приверженцев Веры, то и тогда ты не смог бы приобрести заслуг на Небесах, подобных тем, что приобрели в один день люди, которых ты убил!

* * *

Как рассказывал один бедуин впоследствии:

«Все кланы в тех местах поспешили принять ислам после взятия Мухаммедом Мекки, и мой отец от имени нашего племени поехал заявить о нашем согласии принять Истинную Веру. Он вернулся с наказом пророка, чтобы мы выбрали из нас самого сведущего в Коране и следовали его примеру в молитве. Несмотря на то что мне тогда было шесть лет, я оказался таким человеком. Так случилось, что, когда я пас скот, мимо проходили правоверные и научили меня молитвенному ритуалу.

И вот меня поставили впереди всех, и я начал молиться. Рубашка у меня была очень короткая, и, когда я совершил поклон, одна из женщин воскликнула:

– Не мог бы ты прикрыть свой зад, о великий чтец!

После этого люди купили ткань и пошили мне новую рубашку. Никогда в жизни я не был так счастлив».

Битва при Хунайне

В долине Хунайн, что в двух днях пути от Мекки, собрались объединившиеся противники Мухаммеда: племена бедуинов тхакиф и главный клан Таифа. Пророк выступил им навстречу с десятью тысячами своих воинов и двумя тысячами новообращенных из Мекки. После первой атаки правоверные дрогнули и обратились вспять, но вскоре они смогли перейти в наступление. После жестокого сражения язычники бросились бежать, оставив своих женщин, детей, стада и имущество в награду правоверным. В этот день погиб Дурайд, сын Аддера, о чем было рассказано ранее.

Отложив раздел добычи, пророк двинул свои силы на Таиф и держал город в осаде двадцать пять дней. Когда стало ясно, что взять город не удастся, Мухаммед приказал уничтожить виноградники и сады, выкопав с корнем деревья, и разрушить все постройки за пределами Таифа. После этого он направился к Джейрану для дележа добычи, взятой при Хунайне.

Часть добычи была роздана в качестве подарков влиятельным людям Мекки, чья вера была еще недостаточно крепка. Таких называли «Сердца, которые надо завоевать». Десять человек из династии Омейядов получили по сто верблюдов каждый, среди них: Абу Суфьян, его сын Муавия, его дядя Сафван, сын Омейи, и другие. Другие курейшиты и некоторые поэты получили по пятьдесят верблюдов. Один поэт, шейх-сулаймит, отказался от своих пятидесяти верблюдов и написал памфлет на пророка, услышав который Мухаммед сказал Али:

– Укороти этот язык, который так насмехается надо мной!

И Али увеличил долю поэта до ста верблюдов.

Но, несмотря на то что Омейяд Абу Суфьян был теперь мусульманином и несмотря на все, что пророк подарил ему, чтобы смягчить его сердце и снискать его дружбу, все было напрасно. Вражда между династиями Хашимитов и Омейядов продолжалась. Никто из Омейядов, за исключением Османа, старого правоверного, женатого на дочери пророка Рукайе, искренне не любил Мухаммеда.

В этом была причина длительной вражды, возникшей между Али и Османом, а впоследствии между Али, ставшим Правителем Истинной Веры, и Муавией, сыном Абу Суфьяна. В этом была причина последовавших семнадцати сражений между ними и гибели сорока тысяч мусульман в битве при Сиффине; в этом причина того, что позднее сделал Язид, сын Муавии.

Ничего из добычи Хунайна не досталось ансарам (помощникам из Медины). Они были недовольны и разбили свой лагерь отдельно, в огороженном саду. Мухаммед пришел к ним в сад и сел. Ансары собрались возле него, и он сказал им:

– Я верил в крепость вашей веры, друзья, когда решил в сердце своем, что вы не привязаны к мирскому богатству, которое я отдал людям еще слабым в вере. Я думал, что, отдав свою часть, я могу отдать и вашу. Неужели не согласитесь вы на то, чтобы вернуться домой с пророком, тогда как другие будут возвращаться с овцами и верблюдами?! Клянусь Господом, что, если весь мир пойдет в одну сторону, а мои ансары в другую, я пойду с ансарами!

– Мы согласны! Мы довольны! – кричали они со слезами на глазах.

Пророк, воздев руки и обратив лицо к небу, произнес:

– Господи! Будь милостив к моим ансарам и их детям после них!

– Аминь! – ответили они радостно и разошлись.


20. Знайте же, что жизнь мира сего – лишь игра и забава, бахвальство и похвальба между вами, состязание в том, чтобы обрести больше имущества и детей, – [все это] подобно дождю, предвещающему добрый урожай и приводящему в восторг земледельцев, так как он способствует росту [растений]. Но потом [растения] увядают, и ты видишь, как они желтеют и обращаются в труху. А в будущей жизни [неверным] уготовано тяжкое наказание, [верующим] же – и прощение от Аллаха, и благоволение. Ведь жизнь в этом мире – лишь обольщение благами преходящими[112].

– Какое дело мне до этого мира? – сказал однажды пророк. – Я как всадник, остановившийся ненадолго в тени дерева, и через малое время мне отправляться опять.

«Проклятие лежит на этом мире и на всякой вещи в этом мире, кроме почитания Господа и того, что помогает нам вспомнить об этом».

Мухаммед назначил правителя Мекки (первого правителя в истории ислама) и другого человека, чтобы учить жителей Мекки Корану, доктрине и ритуалу ислама, а сам отправился в Медину.

Следующим был поход на Табук, город в болотах Сирии, чтобы отомстить за поражение при Муте, где погибли Зейд и Джафар. Иоанн, их правитель-христианин, вышел из города для заключения мира, согласившись платить дань. Пророк вернулся в Медину, и это был последний раз, когда он лично участвовал в военных действиях.


34. О вы, которые уверовали! Воистину, многие из ученых и монахов присваивают имущество людей неправым путем и сбивают [людей] с пути Аллаха. А тем, которые накапливают золото и серебро и не расходуют их на дело Аллаха, возвести [, Мухаммад, что ждет их] мучительное наказание

35. в тот день, когда в адском огне будет раскалено накопленное [золото и серебро] и ими заклеймены их лбы, бока и спины, [и им будет сказано]: «Вот то, что вы накопили для себя. Так вкусите же то, что вы копили!»

36. Воистину, Аллах в тот день, когда сотворил небеса и землю, определил число месяцев в двенадцать согласно Писанию Своему. Четыре месяца из них запретные, и этот закон религии вечен. Так не причиняйте же в эти месяцы вреда сами себе и, объединившись, сражайтесь все с многобожниками, подобно тому как они сражаются с вами все [вместе]. Знайте, что Аллах – на стороне богобоязненных[113].

Пророк и дети Хатима из рода Тай

Из всех бедуинов наиболее прославился род Тай – благодаря щедрости их соплеменника Хатима. Про Хатима рассказывают много историй, и эта одна из них.

Когда его мать была беременна им, ей приснилось, будто бы ее спросили:

– Что ты выберешь? Одного сына, имя которого будет Хатим и он прославит свое имя щедростью, или десять обычных сыновей?

– Пусть будет Хатим, – ответила она.

Когда мальчик вырос, он взял за привычку выносить свою трапезу из дома и делиться ею с нуждающимися. Если же он не находил никого, то выбрасывал пищу. При виде такой расточительности отец дал ему рабыню, кобылу с жеребенком и отправил его в пустыню, пасти верблюдов. Когда Хатим приехал на пастбище, он заметил трех путников и поскакал им навстречу.

– Нет ли у тебя какой-нибудь еды, паренек? – спросили путники.

– Вы видите этих верблюдов и еще спрашиваете? – ответил он.

И Хатим помчался к стаду и зарезал трех верблюдов, чтобы приготовить им угощение.

– Дорогой! Мы удовольствовались бы и молоком, – сказали путники, подъехав к лагерю Хатима, – но если ты хотел устроить пир, то и тогда хватило бы одного верблюда.

– Я знаю это, но я увидел по вашей одежде и говору, что вы иноземцы, и хотел бы, чтобы вы рассказали в своей стране о том, что здесь увидели.

Три путешественника оказались придворными поэтами, направлявшимися в Хиру, и тут же, сочинив, прочли стихи, прославляющие его щедрость.

– Я хотел проявить великодушие, но вы превзошли меня! – воскликнул Хатим. – Клянусь, что перережу поджилки всему стаду, если вы не возьмете этих верблюдов в подарок и не поделите их между собой.

Поэтам не оставалось ничего, как подчиниться, и они ушли, ведя каждый за собой по девяносто девять животных.

Когда отец Хатима узнал об этом, он примчался на пастбище и закричал:

– Где верблюды?

– О отец! Я отдал их, чтобы они принесли тебе вечную славу, которая будет так же неотделима от тебя, как аромат от розы и гром от молнии, – люди надолго запомнят стихи, сложенные в нашу честь.

Хатим Тай уже умер, а его сын Ади стал шейхом рода, когда пророк послал Али с отрядом обратить Ади в ислам. Ади бежал, но его сестра была схвачена и доставлена в Медину. Ее поселили в отдельной палатке из дубленых шкур возле входа в мечеть, из уважения к ее отцу.

Однажды, когда пророк пришел в мечеть, она вышла и обратилась к нему:

– Посмотри на меня, пожилую женщину, дочь прославленного отца; про тебя говорят, что ты также великодушный человек, и, если это так, тебе следовало бы отпустить меня к брату.

– Твой брат скрывается от Бога и Его пророка, – ответил Мухаммед и вошел в мечеть.

Но через три дня он отпустил ее, подарив новую одежду, верблюда и снабдив всем необходимым для путешествия.

– Как он обращался с тобой? – спросил Ади сестру, когда она вернулась.

– Я думаю, тебе лучше повидать и расспросить его самого, – ответила та.

Тогда Ади сел на верблюда и поехал в Медину. Там, у мечети, он увидел пророка в окружении друзей. Оставаясь на почтительном расстоянии, он приветствовал Мухаммеда.

– Кто ты? – спросил пророк.

– Ади, сын Хатима из рода Тай.

Пророк встал, взял Ади за руку, а он никогда не удостаивал язычника такой чести, отвел его в дом, посадил на свою собственную, набитую соломой подушку и сам сел перед ним на землю.

– Ади, – начал пророк, – Бог дал тебе все в этом мире: высокое положение в собственном племени, известное имя, которое отец оставил тебе, что ты потеряешь, если вдобавок к этому Бог дарует тебе Иной мир? Прими Веру, и он будет твоим.

Ади молчал.

– Клянусь Богом, сотворившим меня! Будет время, когда эта Вера распространится по всему миру!

В конце концов Ади стал правоверным, а с ним все люди его рода. Вскоре среди окружающих племен распространилась весть о том, что Ади, сын Хатима, принял ислам и с каким почетом его принял пророк. Люди говорили при этом: «Поистине, Мухаммед – великий человек!»

В начале 9 года хиджры к пророку стали съезжаться представители арабских кланов со всех концов пустыни и принимать ислам; по этой причине тот год был назван ГОДОМ ДЕПУТАЦИЙ.

Первыми приехали посланцы из племени тамим, семь дюжих мужчин. Приехав в Медину, они зашли в мечеть и, увидев, что во дворе никого нет (пророк был в одной из боковых пристроек), стали громко, так, как привыкли делать в пустыне, кричать: «Эй! Мухаммед! Выходи!» – до тех пор, пока он не вышел.

– О Мухаммед! – обратились они. – Мы пришли вызвать тебя на состязание в ораторском искусстве; если выиграешь, мы примем твою веру.

Устраивать такие состязания было в числе древних обычаев арабов. Два клана, встречаясь, выбирали по чтецу для произнесения хвалебных, в стихах или прозе, посвященных своему роду речей. Выигрывал тот, чья речь признавалась лучшей.

Тамимы сели напротив пророка и его сподвижников. Оратор тамимов встал и долго превозносил величие своего племени. Когда он закончил, Мухаммед велел ответить Каису, сыну Тхабита, ансару.

Речь Каиса была признана лучшей. Затем выступил поэт тамимов. Против него пророк выставил Хасана, сына Тхабита, который прочитал рапсодию, восхвалявшую достоинства Смирения перед Богом и прославлявшую Его пророка. Тамимы признали превосходство стихов Хасана и, произнеся Символ веры, стали приверженцами пророка. Мухаммед подарил каждому шейху почетную одежду, и те отправились к своим, после чего весь клан принял Истинную Веру.


14. Бедуины сказали: «Мы уверовали». Скажи [, Мухаммад]: «Вы не уверовали и лишь потому говорите: «Мы предались [Аллаху]», что вера все еще не вошла в ваши сердца. Если вы будете покорны Аллаху и Его Посланнику, Он нисколько не умалит [воздаяния] за ваши деяния, ибо Аллах – прощающий, милосердный»[114].


– Племена должны оставить обычай прославлять своих предков, – сказал пророк. – Если они не сделают этого, пусть знают, что они отвратительней перед лицом Бога, чем навозные жуки, толкающие дерьмо перед собой. Бог не желает более видеть гордых; есть только два типа людей: правоверные и грешники. Все мы дети Адама, а Адам был сотворен из праха.

В тот год паломники-язычники, как обычно, приехали в Мекку поклониться Святому Дому. Это все еще было позволено им, согласно договору с пророком, заключенному ранее. Но в тот год было сказано в Откровении:


3. В день великого хаджа к людям [придет] весть от Аллаха и Его Посланника: «Аллах, а также Его Посланник отступаются от многобожников. Если вы раскаетесь, то тем лучше для вас. Если же вы отвратитесь [от Аллаха и Посланника], то знайте, что вам не ослабить [мощи] Аллаха. Возвести же [, Мухаммад,] о мучительном наказании неверным,

4. кроме тех многобожников, с которыми вы заключили договор и которые после этого ни в чем его не нарушили и никому не оказывали поддержки против вас. Соблюдайте же договор с ними до истечения обусловленного срока. Воистину, Аллах любит богобоязненных.

5. Когда же завершатся запретные месяцы, то убивайте многобожников, где бы вы их ни обнаружили, берите их в плен, осаждайте в крепостях и используйте против них всякую засаду. Если же они раскаются, будут совершать салат, раздавать закат, то пусть идут своей дорогой, ибо Аллах – прощающий, милосердный.

<…>


18. Только тот может находиться в мечетях Аллаха, кто уверовал в Аллаха и в Судный день, кто совершает салат, вносит закат и не боится никого, кроме Аллаха. Возможно, они и будут на верном пути[115].


Бог велел пророку объявить Свою волю в тот день, когда все племена соберутся на поклонение в Мекку. И Абу Бакр провозгласил на горе Арафат перед всем народом, что отныне исповедующие многобожие не будут допущены в Святой Город, ибо так сказано в Откровении. Это был последний раз, когда язычники совершали паломничество в Мекку.


118. [Он простил] также тех трех [мужей], которые отстали [в пути во время похода на Табук], так что земля при всей ее протяженности стала тесной для них, а сердца их сжались [от страха], и они подумали, что нет им убежища от [наказания] Аллаха, кроме как у Него. Потом Он простил их, дабы они раскаялись, ибо Аллах – прощающий, милосердный[116].


Позже приходили от племени тамим и от рода Саад ибн Бакр. Халид, сын Валида, будучи послан к жителям города Хамдан в Йамане, обратил их в ислам. Затем пришли из клана Зубайд, из христианского рода Абд аль-Кайс и из Ханифа.

Христиане из Наджрана заключили договор, по которому, оставшись в своей вере, обязались платить дань. После них пришли послы от трех правителей Йамана, которым пророк послал сохранившееся до наших дней письмо:


«От Мухаммеда, пророка, к Харису, Нуайму и Нуману.

Хвала Богу, Единственному.

Послы ваши явились ко мне в Медину с посланием вашим и рассказали нам, как обстоят дела ваши, что вы теперь стали мусульманами и уничтожили идолопоклонников.

Знайте, что Бог будет вести вас дорогой прямой, если вы будете упорны в праведности и послушании Богу и Его пророку, будете упорны в молитве, раздаче милостыни и отдавать будете пятую часть добычи Богу и пророку Его.

Доля для бедных, которую должен платить правоверный, составляет десятину от урожая с земли, орошаемой дождем или источниками, и полдесятины с земли, требующей полива; из каждых сорока верблюдов надо отдать одну кобылицу-двухлетку, из каждых тридцати – одного двухгодовалого жеребца. С пяти верблюдов берется одна овца, и с каждого десятка – две. Со стада скота в сорок голов берется одна корова, с тридцати – годовалый теленок. И за каждые сорок овец отдается одна годовалая овца.

Это пожертвования, которые Бог предпослал правоверным, но если кто даст больше – тем лучше для него. Тот, кто платит должное и заявляет, что он мусульманин и помогает в борьбе с язычниками, – тот считается правоверным и имеет те же права и обязанности, что и остальные, находясь под защитой Бога и пророка Его.

Если кто из евреев или христиан принимает ислам, то становится правоверным с теми же правами и обязанностями, как и у всех.

Если человек держится за свою веру, будь он христианин или иудей, он не должен быть принуждаем к обращению, но обязан платить дань в размере одного полновесного золотого динара за каждого взрослого человека, свободного или раба. Платящие дань также находятся под защитой Бога и пророка Его, но те, кто отказываются платить, становятся врагами Веры.

Собирайте эти пожертвования и дань в своей стране и передавайте их тем, кого я пошлю вам.

Мухаммед свидетельствует, что нет бога, кроме Бога, и он Раб Его. Пусть не будет более обмана и предательства между людьми, поскольку пророк защищает и богатых и бедных в равной мере. Знайте, что ваших пожертвований не тронут ни пророк, ни семья его, но они будут розданы бедным правоверным и нищим. Знайте также, что я посылаю вам лучших из моих приверженцев, людей праведных и ученых, и прошу обращаться с ними хорошо, ибо наши глаза следят за ними.

Да пребудет с вами Мир, Милость и Благословение Господне».

* * *

Позже прибыли люди из племени амир и от одной семьи Тай, шейхом которой был Зейд. Пророк, видя, что почти все племена стали мусульманами, разослал своих людей для сбора налогов. В конце десятого года хиджры Мухаммед приготовился совершить паломничество в Мекку, которое оказалось последним.

Прощальное паломничество

Как рассказывает Джабир, сын Абдаллаха, все арабы собрались в Медине, стараясь во всем подражать пророку. Он отправился в месяце Дхулкада, и они с ним. Насколько простирался взгляд, повсюду пророка окружали толпы народу; и спереди, и сзади, и слева, и справа.

В Мекке, закончив ритуал, он обратился к людям, которых на горе Арафат собралось сорок тысяч, и учил их обряду паломничества, в заключение сказав: «О люди, слушайте слова мои, ибо я не знаю, доведется ли мне когда-либо вновь быть здесь и учить вас еще раз.


3. Вам запрещено [есть] мертвечину, кровь, свинину, а также то, что заколото без упоминания имени Аллаха, [убоину] удавленную, забитую палками, издохшую при падении [с высоты], убитую рогами и [скотину], которую задрал хищник, – если только вы не заколете ее по предписаниям, – и то, что заколото на [языческих] жертвенниках. Запрещено вам также предсказывать будущее. И все это – нечестие. Сегодня те, которые не уверовали, потеряли надежду отклонить вас от вашей веры. Но вы не бойтесь их, а бойтесь Меня. Сегодня Я завершил [ниспослание] вам вашей религии, довел до конца Мою милость и одобрил для вас в качестве религии ислам. Если же кто-либо, страдая от голода, а не из склонности к греху, вынужден будет [съесть запретное], то ведь Аллах – прощающий, милостивый.

4. Они будут спрашивать тебя о том, что им дозволено. Отвечай: «Вам дозволена прекрасная пища. Ешьте также то, что ловят для вас обученные хищники, которых вы научили тому, чему Аллах научил вас, но только поминайте над ними имя Аллаха. Бойтесь же Аллаха, ибо Аллах, воистину, скор на расплату.

5. Сегодня дозволены вам прекрасные яства. Пища людей Писания дозволена вам, а ваша пища дозволена им. Целомудренные женщины из уверовавших и целомудренные женщины из числа тех, кому было даровано Писание до вас, [дозволены вам для женитьбы], если вы уплатите выкуп за них, если вы целомудренны и не распутничаете и если не хотите их взять наложницами». Тщетны деяния того, кто отрекся от веры, а в будущем мире он окажется среди потерпевших урон[117].


Ваши жизни и ваша собственность да будут священны и неприкосновенны во веки веков.

Господь дал каждому его долю в наследстве; лжесвидетельство же в делах о наследовании является преступлением.

Дети принадлежат своим родителям; прелюбодеяние наказывается смертью посредством забрасывания камнями.

Вы, мужчины, имеете права, которые можете востребовать со своих жен, а они имеют права, которые они могут востребовать от вас. Обращайтесь же со своими женщинами хорошо.

Рабов ваших кормите тем, что едите сами, и одевайте их так, как одеваетесь сами. Если они совершили проступок, который не можете простить им, продайте их, но не истязайте их, ибо они рабы Бога.

Слушайте то, что я говорю вам, и поймите, что отныне каждый мусульманин – брат мусульманину. Все вы есть одно братство Веры».

Потом он возвел очи к небу и воскликнул:

– Господь мой! Все, что Ты поручил мне исполнить, исполнил ли я?

– Клянемся Богом, ты исполнил все, – ответили люди.

– Будь моим свидетелем в этом, о Господь! – сказал пророк и, подняв руки, благословил их всех.


1. Когда подоспеет помощь Аллаха и настанет победа

2. и когда ты увидишь, что люди толпами станут принимать веру Аллаха,

3. то воздай хвалу Господу твоему, и проси у Него прощения, ибо Он – прощающий[118].

Смерть

Уже во время паломничества пророк был болен. По приезде в Медину ему стало еще хуже, и известия об этом стали распространяться повсеместно. Тем не менее он повелел готовиться к походу в Сирию и даже назначил главнокомандующим Усаму, сына Зейда. Но вскоре пришли известия, что в Йамане появился некий Асвад, утверждающий, что он пророк, и еще один лжепророк по имени Тулейха появился среди бедуинов. В Йамане также был свой пророк, некто Мусейлима[119]. Здоровье Мухаммеда становилось все хуже, заботы одолевали его, и поход в Сирию пришлось отложить. Он послал письма правителям Йамана; и те, собрав силы, напали на Асвада и покончили с ним. Когда Мухаммед узнал о смерти Асвада, он возблагодарил Господа и сказал:

– Те двое, Тулейха и Мусейлима, погибнут также, ибо Бог защитит и сохранит мою веру до дня воскрешения мертвых.

Потом он собрал всех своих жен в покоях Маймуны и попросил их согласия оставаться на время болезни в комнате Аиши. Он пошел, держась за плечи Али и сына Аббаса, к Аише и лег там на матрас. Лихорадка так мучила его, что, когда наступил час молитвы, он не нашел в себе сил встать и сказал Аише:

– Люди собрались и ждут меня, скажи Абу Бакру, пусть он прочитает молитву вместо меня.

– О Посланник Бога! – ответила она. – У Абу Бакра мягкое сердце, если он займет твое место, он не сможет читать молитву – слезы будут мешать ему.

Пророк велел ей сделать как сказано, но она упорно твердила свое, пока он не произнес:

– Поистине ты происходишь из той же породы женщин, которые пытались совратить моего брата Йусуфа с прямого пути. Пойди и скажи Абу Бакру, пусть он проведет намаз с людьми!

После этого Абу Бакр читал каждый день пятичасовую молитву. Через несколько дней Мухаммед почувствовал себя лучше и, решив выйти из дому, позвал своего слугу Абу Мувейхибу. Опершись на него, пошел за город, на кладбище, где лежали правоверные. Проходя мимо могил, он сказал:

– Мир вам! Обитатели могил! Вы отдыхаете от того, что еще предстоит мне. Господи! Будь милостив к нам и к ним. Вы ушли прежде нас, и мы следуем за вами.

Потом он вернулся в комнату Аиши, при мечети, и увидел, что она лежит на кровати и жалуется на головную боль.

– Аиша, – сказал он, – это мне надо жаловаться, а не тебе.

– Но я сейчас чувствую себя хуже, чем ты, – ответила она.

– Бывает, что люди так сильно любят друг друга, что один не хочет жить после смерти другого, поэтому, возможно, будет лучше, если ты умрешь раньше меня и я сам похороню тебя и прочту молитву над твоей могилой?

– О да! И ты с моих похорон отправишься на новую свадьбу!

Пророк улыбнулся и лег на матрас, лихорадка приступила к нему с новой силой и уже больше не покидала его. В месяце первого Раби Посланник Бога почувствовал, что смерть близко. Огромная толпа собралась в мечети. С повязкой на лбу, опершись на Али и Ибн Аббаса, пророк вошел во двор. На его прекрасном лице была улыбка. Не имея сил взойти на помост и даже стоять, он сел на землю и произнес проповедь, хваля Бога и поминая пророков, которые были до него. Потом он помолился за души всех правоверных, погибших при Бадре, Ухуде, Хайбаре и Хунайне, и за всех, кто отдал свою жизнь за него.

Он призвал всех быть крепкими в Вере. Затем он произнес:

– У Господа был раб, которого Он спросил: «Какой из миров ты выберешь – Этот или Иной?» – и раб ответил: «Иной». Господь остался доволен его выбором и обещал призвать его пред лицо Свое.

Никто не понял, что он сказал это о себе самом, кроме Абу Бакра, который со слезами произнес:

– Да будут наши тела и души выкупом за тебя!

– Не плачь, Абу Бакр, – ответил пророк, – ты был со мной в этом мире и будешь со мной в Ином. Если был кто-нибудь, кроме Бога, кому я доверял всецело, то это – Абу Бакр. Не было у меня друга более верного и более щедрого, чем он.

Там, после смерти, будет День суда и воздаяния, и в тот день не будет мне предпочтения перед другими, и потому, если я ударил кого-либо или оскорбил, пусть сейчас он ответит мне тем же. Если я взял добро у кого-либо и не вернул, пусть он потребует свой долг сейчас. Требуйте и очистите меня от грехов, чтобы я мог с чистой совестью предстать перед Богом.

– Нет на тебе вины! Пророк, все забыто, все прощено! – кричали люди и плакали. – Это мы виноваты перед тобой!

Только один человек вышел и напомнил Мухаммеду о трех дирхемах, которые он отдал по его просьбе нищему.

– Лучше краснеть от стыда в этом мире, чем в Ином, – сказал пророк и заплатил свой долг.

Потом он поднялся и вошел в покои Аиши. Это был последний раз, когда люди видели его живым.

Он прилег, голова его покоилась на подушке.

– О пророк, кто должен обмыть тебя, когда ты умрешь? – спросил его один из друзей.

– Мои ближайшие родственники.

– Кто положит тебя в могилу?

– Мои близкие.

– Как запеленать тебя?

– Пусть оставят меня в том, что на мне, или покроют меня простыней из египетской либо йаманской ткани.

Ему стало еще хуже; его друзья вышли из комнаты. Он велел поставить рядом с собой глиняный кувшин с водой и по временам смачивал руки и увлажнял себе лоб и лицо, говоря «Господи, будь со мной, помоги мне в этих смертельных муках».

Аббас и Али зашли к нему.

– Дядя, мне кажется, ему лучше, – сказал Али.

– Пророк умирает, мне известны признаки смерти, я не раз видел их в семье Абд аль-Мутталиба и вижу их сейчас на его лице, – ответил Аббас. Помолчав немного, он добавил: – Сын мой, пойди узнай, кому он желает передать власть, если Хашимитам из рода Абд аль-Мутталиб, то мы, зная это, не уступим ее никому другому, но, если он захочет передать власть кому-либо еще, мы не будем идти против его воли.

– Дядя, – ответил Али, – нам лучше не спрашивать его. Если он сейчас отдаст власть другой семье, то до дня Воскресения арабы не позволят нам взять ее обратно.

Аббас не ответил ничего.

На следующий день, когда Абу Бакр закончил молиться и произнес благословения, ему сказали, что пророк выглянул из комнаты. Радостный, думая, что пророк поправился, он поспешил к Мухаммеду и застал его чистящим зубы расщепленной деревянной палочкой. Желая развеселить пророка, Абу Бакр сказал в шутку, обращаясь к Аише:

– Посланнику Бога стало лучше, сегодня он может спать в другой комнате.

– Когда он был болен, он лежал со мной, а после того, как обретет силы, пойдет к другой! – возмутилась она.

Пророк, слыша разговор, улыбнулся, но ничего не сказал. Вскоре Абу Бакр вышел и объявил, что пророк чувствует себя лучше.

Несмотря на это, Мухаммед уже не мог даже сидеть. Видя, как его голова безжизненно падает, Аиша клала ее себе на грудь. Так они сидели некоторое время. Аиша держала его за руку, и он произносил напевно:

О Господь, Ты слушаешь людей всех
И изгоняешь зло,
Ты лучший лекарь,
Нет ни у кого лекарства, только у Тебя,
И лишь Твое леченье убивает болезнь.

Затем пророк произнес: «Дорогой друг…» – и замолчал навсегда. Это случилось между утренней и полуденной молитвами, пот выступил у него на лбу, рот открылся и закрылся опять, капля слюны упала на грудь, и душа его отлетела. Аиша закричала. Было сие в день месяца первого Раби в 11 году хиджры.

Али вышел со слезами из комнаты. Омар, стоявший у дверей, сказал ему:

– Эти малодушные говорят, что пророк умер!

Али не ответил ничего. Был послан человек к Абу Бакру, и когда тот пришел, то увидел Омара, окруженного толпой и выкрикивающего:

– Маловеры говорят, что пророк умер! Да отсохнут их языки! Он жив!

Абу Бакр зашел в комнату. Аиша, причитая, царапала себе лицо. Тело Мухаммеда было накрыто его собственным плащом. Абу Бакр открыл лицо, склонился так, что его лоб коснулся лба пророка. Затем он накрыл его снова и вышел. Омар все еще кричал в толпу.

– Успокойся, Омар! – сказал Абу Бакр и, обратившись к народу, продолжил: – Пусть знают те из вас, кто поклонялся Мухаммеду, что Мухаммед умер, и пусть те из вас, кто поклоняется Богу, помнят, что Бог жив и никогда не умрет. – И он прочитал стих из Корана:


144. Мухаммед всего лишь посланник. До него тоже были посланники. Неужели, если он умрет или будет убит, вы обратитесь вспять [от ислама]? А если кто и обратится вспять [от ислама], то этим он ничуть не повредит Аллаху. Аллах же вознаградит благодарных[120].


Лишь после того, как Абу Бакр прочитал этот стих, люди по-настоящему поняли, что произошло. Так Омар рассказывал впоследствии:

– Я понял, что это действительно случилось, только после того, как услышал слова Абу Бакра, и это так поразило меня, что ноги мои подкосились, и я упал на землю, ибо я понял, что пророк, да пребудет на нем милость и благословение Господа, и в самом деле умер!

Личные воспоминания

Али и другие друзья пророка, когда их расспрашивали о Мухаммеде, говорили: «Он был человек среднего роста, со светло-розовым цветом лица и черными глазами. У него были прекрасные густые, блестящие волосы, борода также была густая и покрывала большую часть лица. Волосы он отпускал до плеч; иногда они заплетались в две или четыре косички, иногда были распущены. Его шея была белой. От груди до пупка спускалась полоса волос, такая тонкая, что казалась нарисованной пером. Больше волос на теле у него почти не было. Голова его была округлой, спина – крепкой и мускулистой. Между лопатками у него был нарост, размером с серебряный дирхем, вокруг которого росли волосы. Походка его была настолько энергичной, что трудно было угнаться за ним, и в то же время настолько легкой, что казалось, он все время бежит под гору. Лицо его было столь приятным, что человек, попав в его компанию, с трудом мог уйти».

Люди часто спрашивали Аишу, как жил пророк дома.

– Как обычный человек, – отвечала она, – он подметал дом, зашивал свою одежду, чинил свои сандалии, поил верблюдов, доил коз, помогал слугам по хозяйству и ходил на рынок.

Он посещал больных, всегда принимал участие в похоронной процессии, если встречал дроги на улице. Если раб предлагал ему разделить с ним обед, он не отказывался.

Его внук Хусейн, сын Али, рассказывал:

– Когда я спрашивал своего отца, как вел себя пророк в общественной жизни, он отвечал: «Он всегда оказывал людям должное уважение, никогда не пренебрегал приличиями, всегда вежливо здоровался со своими друзьями и интересовался их здоровьем. Если он приходил куда-либо, то садился туда, где было место. Когда он держал совет, то никто не осмеливался кричать, если кто-либо из присутствующих был виновен в чем бы то ни было, он никогда не указывал на его, а, наоборот, старался скрыть его вину. Никогда не прерывал он говорившего. Если что-то в собеседнике вызывало у него отвращение, это можно было заметить по его лицу, но он никогда не высказывал свои мысли вслух.

Ел он сидя и есть любил в большой компании, при этом он говорил: «Человек, который ест один, – несчастнейший из людей». Мясо было его любимой пищей, и он часто говорил, что оно полезно для слуха. Но чаще всего ему приходилось питаться финиками. Он любил мед, свежее масло и особенно молоко. Если кто-либо угощал его молоком, он говорил: «Господи! Благослови этот напиток и пошли нам еще!»

– Я служил пророку десять лет, и за все это время я не услышал от него ничего, кроме возгласа «Ба!», – рассказывал слуга Мухаммеда Анас.

Как-то во время паломничества Абу Бакр, разозлившись на погонщика, который сбился с дороги, стал бить его. Пророк ничего не сделал, а лишь сказал с легкой улыбкой: «Посмотрите, что делает этот праведник».

Он любил веселье. Когда он шутил, говорила Аиша, то добавлял, что Бог не наказывает за добрую шутку. Один из мухаджиров, Хават, сын Джабира, рассказывал такую историю:

«Однажды я путешествовал вместе с пророком и его людьми, и мы остановились на привал и поставили палатки. Через некоторое время я заметил группу женщин, очень симпатичных, сидящих и разговаривающих друг с другом, напротив моей палатки. Я вернулся к себе, надел лучшие свои одежды и пошел и сел в компании женщин. Внезапно пророк вышел из своей палатки и увидел меня.

– Абу Абдаллах, что ты делаешь здесь, среди женщин?

Я испугался и поспешно ответил:

– Пророк, у меня есть большой пьяный верблюд, и я пришел к женщинам с просьбой сплести путы для него.

Пророк прошел чуть дальше, потом повернулся и сказал:

– Абу Абдаллах, как именно ведет себя пьяный верблюд?

Я не нашелся что сказать в ответ, и он ушел. После этого всякий раз, когда мы встречались, он после приветствия спрашивал меня:

– А как же все-таки ведет себя пьяный верблюд?

Поэтому, когда мы вернулись в Медину, я не решался зайти в мечеть помолиться из опасения, что пророк опять задаст мне тот же вопрос и приведет меня в смущение; и я ждал, когда он выйдет.

Наконец такая возможность мне представилась, и я зашел в мечеть и начал молитву. Вскоре, однако, Мухаммед вышел из своей комнаты и, совершив короткую молитву, в два поклона, остался сидеть возле меня. Тогда я решил как можно дольше молиться, в надежде, что ему надоест ждать и он уйдет опять. Но он разгадал мою уловку и сказал:

– Абу Абдаллах, ты можешь молиться так долго, как тебе угодно, но я не уйду и дождусь, пока ты закончишь.

«Вот как! – подумал я. – Теперь мне обязательно надо придумать какой-нибудь достойный ответ, который придется ему по душе».

Я закончил свои поклоны и приветствовал пророка. Он приветствовал меня в ответ и спросил, как всегда:

– Абу Абдаллах, как ведет себя пьяный верблюд?

– О пророк! Клянусь Тем, Кто сотворил тебя как милость для нас, что верблюд бросил свою дурную привычку, с тех пор как я стал правоверным, – ответил я.

Тогда пророк три раза торжественно произнес:

– Бог явил Свою милость тебе!

После этого он никогда больше не задавал мне тот коварный вопрос.

«Глаза наши – прелюбодеи», – говорил часто пророк, и еще: «Если человек сможет поручиться мне за то, что болтается у него между щек и между ног, то я поручусь, что он попадет в рай».


– Эти двое – продолжатели моего рода, – говорил Мухаммед, имея в виду своих внуков, Хасана и Хусейна.

Однажды один человек встретил пророка, несущего на шее своего внука Хасана.

– Какой великий конь у тебя, сынок! – сказал тот человек.

– Наездник тоже великий, – ответил Мухаммед.


Из всех родственников, рассказывал Абдаллах, сын Зубайра, больше всего похож на пророка был Хасан. Однажды он видел, как Хасан пришел, когда Мухаммед совершал молитвенный поклон, и взобрался ему на спину. Пророк не стал принуждать его слезть и дождался, пока он сделал это сам. Еще рассказывали, что пророк иногда показывал Хасану свой язык. Язык был красный, мальчик смеялся, и им обоим было очень весело.

Первый халиф

– Я хотел бы быть пальмой, – как-то раз ненароком услышал Хасан слова Абу Бакра, – и давать пищу людям. Когда же плодов больше не будет, пусть меня срубят.

* * *

Борьба за власть началась в Медине еще тогда, когда тело Мухаммеда, еще не омытое, лежало в доме. Те политические роли, которые играли соратники Мухаммеда после его смерти и прекращения дальнейших Откровений, несколько сомнительны, точно известно только то, что они делали при жизни пророка. Вот история, рассказанная Омаром:

«Мухаджиры (правоверные беженцы из Мекки) сгруппировались вокруг Абу Бакра, и лишь Али и Зубайр остались в доме Фатимы.

– Пойдем с нами, – Абу Бакр, – сказал я, – к нашим братьям, ансарам (правоверным из Медины).

Он согласился, и мы выехали, по дороге нам встретились два почтенных человека, которые сообщили нам, что ансары собрались во дворе у родственников Саиды.

– А куда идете вы? – поинтересовались они.

– К нашим братьям по вере, – ответили мы.

– Будьте осторожны, держитесь от них подальше и занимайтесь лучше своими делами, – посоветовали они нам.

– Клянусь Богом! Нам обязательно нужно увидеться с ними!

Мы продолжили свой путь и нашли наших братьев там, где нам было сказано. Среди них был один человек, весь с ног до головы закутанный в одежды.

– Кто это и что с ним? – спросил я.

– Саад, сын Убады. Он болен, – ответили мне.

Когда мы все расселись, представитель ансаров встал и обратился к нам с речью.

Восхвалив Господа, он продолжил:

– Мы ансары – Помощники Бога и Воинство Ислама, в то время как вы – лишь горстка среди нас, и вы приходите сюда, чтобы оттеснить нас и лишить нас власти?!

Когда оратор закончил, я хотел выступить со своей заранее продуманной речью. Я хотел сделать это раньше Абу Бакра, считая его излишне мягким и спокойным человеком.

Но Абу Бакр сказал мне: «Успокойся, друг». И я не стал перечить ему, решив, что он мудрей меня. И клянусь Богом! Он сказал все, что намеревался сказать я, до единого слова и намного лучше, так что мне уже ничего не оставалось добавить.

– Все мы знаем, – начал он, – что похвалы в адрес ансаров совершенно ими заслужены, ибо, как сказал пророк, «если весь мир пойдет в одну сторону, а мои ансары пойдут в другую, я пойду с ансарами». Но мы знаем также, и Саад, сын Убады, может подтвердить мои слова, что Посланник Бога сказал: «Курейшиты по праву пользуются авторитетом и властью, и арабы никогда не признают другой власти, кроме власти племени курейш». Поэтому я предлагаю выбрать одного из этих двоих. – И он взял за руку меня и Абу Убайду, сына Джарраха.

Мне понравилось все, что он сказал, но я предпочел бы скорее, чтобы мне отрубили голову за преступление, которого я не совершал, чем быть повелителем народа, где Абу Бакр был бы моим подданным.

Тут слово взял один из ансаров и сказал:

– Ко мне так же часто люди обращаются за советом, как верблюды, мучающиеся чесоткой, обращаются к стволу пальмы; и мой совет будет таким: выберем одного из нас и одного из курейшитов.

– Да, – сказал другой, – пророк всегда делал так: если он наделял властью одного из вас, он всегда давал ему в помощь одного из ансаров; давайте выберем двоих.

Страсти накалились, голоса стали громче. Я опасался, что дело кончится дракой. Я взял руку Абу Бакра в свою и там, на месте, поклялся ему в своей верности».

На этом заканчивается рассказ Омара.

На том собрании Омар также произнес речь:

– Помните ли вы, что пророк назначил Абу Бакру читать молитвы вместо себя? Считает ли кто-нибудь из здесь присутствующих себя более достойным, чем Абу Бакр?

– Нет! Нет! Упаси, Господи! – раздались возгласы, и один из ансаров добавил:

– Вы знаете ведь, что сам пророк был мухаджиром-беженцем, и мы были его помощниками, когда он был с нами, и также теперь мы будем помощниками его халифа (что означает «наследник»). —

С этими словами он взял Абу Бакра за руку и сказал: – Вот ваш господин!

И все и ансары и мухаджиры принесли клятву верности Абу Бакру.

На следующее утро Абу Бакр занял место на помосте в мечети и Омар, стоя рядом, обратился, после вознесения хвалы Богу, к собравшимся мусульманам:

– Поистине, правоверные, Господь поставил над нами лучшего из людей, близкого друга пророка, о котором сказано в Коране «Второй из двух, кто скрывался в пещере во время хиджры». Поэтому встаньте и присягните ему!

И тогда все встали и признали Абу Бакра своим халифом, преемником и наследником пророка.

– Правоверные! – сказал Абу Бакр после должного восхваления Господа. – Я ничем не лучше вас, но я поставлен править вами. Я бы предпочел, чтобы это место занял кто-либо другой. Если вы ожидаете, что я буду вести вас, как пророк вел, то знайте, что это невозможно, ибо тот был Божьим слугой. Господь посылал ему Свои Откровения и тем самым уберегал его от ошибок, но я всего лишь обычный человек. Наблюдайте за мной; если я буду поступать правильно – помогайте мне; если я собьюсь с Истинного пути – поправьте меня. И еще одну вещь вам лучше узнать сразу – я бываю по временам одержим дьяволом, и, если вы увидите, что я в гневе, – держитесь от меня подальше, ибо в эти часы ни добрый совет, ни вежливое обращение не помогают мне.

Правда – верность; лесть – предательство. Слабейший из вас силен в моих глазах, поскольку я обязан защищать его права, если будет на то воля Аллаха. Сильнейший из вас есть слабейший в моих глазах, поскольку я должен взять с него то, что он должен, если Бог позволит мне.

Я последователь, а не ведущий. Слушайтесь меня, пока я слушаюсь Бога и его пророка. Но если я отступлю от Истины – отступите от меня. А теперь встанем и помолимся, и пусть Аллах будет милостив к нам.

Потом Абу Бакр, посмотрев вокруг и не увидев Али, послал за ним. Когда Али пришел, новоизбранный халиф сказал:

– Ты приходишься близким родственником пророку, и ты хочешь преломить тот посох, на который оперлись сейчас правоверные?

– Нет твоей вины, что так все обернулось, – ответил Али.

В час полуденной молитвы тело пророка было обмыто, чтобы предать его погребению. Али обмыл его, ему помогали два сына Аббаса; сам Аббас и ансар Аус присутствовали при этом. После обмывания тело было завернуто в три савана – два белых и один полосатый, йаманской ткани, все без швов и набальзамированные.

– Я слышал, как Посланник сказал, что пророк должен быть похоронен в том месте, где умер, – сказал Абу Бакр.

Поэтому могилу выкопали в доме Аиши, где лежало его тело. Люди приходили группами; прощались и молились за его душу. Так прошел день и половина ночи. В полночь пророк был похоронен. Его вольноотпущенник Шукран кинул в могилу одеяло, на котором обычно спал Мухаммед.

– Никто другой не должен спать на нем после тебя! – сказал он.

* * *

Абу Бакр был худощавым, сутулым человеком с впалыми щеками и светлой кожей. Он никогда не мог справиться со своей нижней рубашкой, и она обычно свисала у него ниже пояса. Глаза его были глубоко посажены под выпуклым лбом. Руки у него были очень худые, и он красил волосы хной.

– Всем известно, что, занимаясь торговлей одеждой, я имею достаточно, чтобы прокормить свою семью, – говорил Абу Бакр Аише, – но сейчас я должен заниматься делами правоверных, и на торговлю времени не будет.

И действительно, скоро его домашние проели все, что было отложено на черный день. Поэтому однажды утром Абу Бакр взял несколько халатов и отправился, как раньше, на рынок торговать. По дороге он повстречал Омара.

– Куда идешь, почтеннейший? – спросил Омар.

– На базар, – ответил халиф.

– На базар?! Ты, повелитель правоверных!

– Да, но чем мне кормить семью?

– Пойдем! – сказал Омар. – Абу Убайда даст тебе что-нибудь из средств правоверных.

– Халиф, – сказал Абу Убайда, когда они пришли к нему, – я назначу тебе пособие как беженцу. Оно будет среднего размера, не слишком большое и не очень маленькое. Я дам тебе также одежду для зимы и для лета. Когда она износится, приноси старую, и я дам тебе новую. Для пропитания твоей семьи ты будешь получать ежедневно половину бараньей туши.

Таким образом для Абу Бакра решился вопрос о хлебе насущном.

Подавление мятежа

Усама, которого пророк назначил вести войско в Сирию, разыскал Абу Бакра и обратился к нему:

– Я получил приказ от пророка идти в Сирию, но положение с тех пор изменилось. Некоторые племена готовы стать вероотступниками, и я боюсь, что нам придется обратить наши силы против них.

– Лучше стать падалью на пиршестве хищных птиц, чем взяться за другое дело, в то время когда воля пророка осталась невыполненной.

И Абу Бакр отдал приказ, после чего войско Усамы отправилось в Сирию.

Однако, действительно, многие племена, узнав о смерти пророка, отпали от Веры и заявили сборщикам налогов: «Молиться мы будем, платить – нет».

Соратники пророка пришли к халифу.

– Отзови войско, – посоветовали они ему, – что нам делать на чужбине, когда народ Медины стал вероотступником!

– Клянусь Богом, кроме Которого нет бога! Скорее я позволю собакам разрыть могилы жен пророка и вытащить их оттуда за ноги, чем я верну назад войско, которое он послал, и сверну знамена, которые он развернул.

– Тогда управляйся с племенами как знаешь, потакай им, иди на уступки, поскольку они опять превратились в зверей и готовы сожрать нас, – сказал Омар.

– Не таких слов я ожидал от тебя, – ответил Абу Бакр, – ты был отважен во времена невежества и стал трусом во времена ислама! С какой стати мне потакать племенам? Может, мне еще сочинять в их честь поэмы в стихах? Горе нам! Посланник мертв, и Откровения больше не приходят к нам, но, пока я могу держать меч в руках, я буду драться с ними, до тех пор пока они не заплатят все, что должны, до последней уздечки для верблюда. Если они отделяют молитву от пожертвований, я должен проучить их и объяснить им обязанности мусульманина.

«Я понял тогда, – говорил впоследствии Омар, – что Бог наставил халифа на путь войны с племенами, и это решение правильно, так как другого выхода нет».

В это время представители племени стали наведываться в Медину с просьбами снять с них налог (закят) и обратили внимание на то, как мало воинов осталось в городе. Слухи об этом распространились, и начался мятеж. Люди из племен абс и зубьян решили совершить набег на саму Медину, подошли к городу и остановились на ночь у городских ворот. Рано утром Абу Бакр совершил вылазку и напал неожиданно на мятежников. Когда встало солнце, стало видно, как много арабов было перебито. Остальные бросились бежать. Люди Абу Бакра догоняли и добивали бегущих, пока те не рассеялись по пустыне.

Ислам укреплял свои позиции. Через три дня вернулись сборщики с налогами, собранными с трех племен тамим. Вскоре вернулся из Сирии Усама с победой и богатой добычей. Халиф во главе армии отправился в поход против мятежных племен. Они дошли до болот Наяда, и везде арабы спасались бегством при виде войска. Тогда соратники Абу Бакра сказали ему:

– Ты можешь теперь назначить командующего, а сам возвращайся в Медину, защищать наших женщин и детей.

Но халиф не обратил внимания на эти слова. Когда на следующее утро он сел на верблюда, чтобы продолжить поход, Али взялся за повод и сказал ему:

– Халиф пророка, я скажу тебе то, что сказал пророк тебе в день битвы при Ухуде: «Ты не должен заставлять нас волноваться за свою безопасность». Возвращайся, если с тобой что-нибудь случится, ислам понесет невосполнимую потерю.

Абу Бакр согласился. Он разделил войско на одиннадцать частей, распределил провизию и назначил одиннадцать полководцев: Халида, сына Валида, Амра, сына Аса, и других. Каждый получил письменный приказ и отправился со своим отрядом покорять арабов пустыни на востоке и на западе.

Халид и убийство Малика

Халид был послан уничтожить лжепророка Тулейху. Этот человек стоял во главе мятежников, силы сопротивления собирались вокруг него. Абу Бакр послал остальных десять командиров на помощь Халиду. Получив подкрепление, Халид, рассеяв союзников лжепророка в Фазаре, принудил Тулейху бежать и в конце концов сдаться.

Халид со своим войском двинулся дальше. Тех, кто встречался ему, он либо убивал, либо брал в плен. Он покорил племена хавазин, сулайм и амир и расправился с разбойником Фуджаа. Салму, женщину, предводительницу племени гатафан, он убил собственноручно. Все племена смирились, вернулись к Истинной Вере и начали платить закят. В лагерь Малика, союзника лжепророчицы Саджах из Мосула, на севере, Халид послал пятьдесят воинов, которые приехали в час молитвы, схватили Малика и привезли его к Халиду. Некоторые из тех, кто привез его, говорили, что он молился как мусульманин, другие отрицали это.

– Ты неверная собака, я знаю это! – закричал Халид. – Это ты помогал Саджах проливать кровь правоверных! Ты корень всего зла! Руби ему голову, – приказал он своему человеку, стоявшему рядом с мечом; и голова Малика покатилась по земле.

У Малика была жена из племени тамим – женщина благородная и красивая, которую Халид взял себе, не успело тело ее мужа остыть. Но брат убитого обратился за справедливостью к Омару, и Омар привел его к халифу.

– Мой брат был мусульманином, и Халид убил его, – сказал тот Абу Бакру.

Абу Бакр написал письмо Халиду: «Оставь войско и возвращайся один, чтобы ответить на обвинение в убийстве». Халид повиновался.

Бывший вольноотпущенник пророка Билал был теперь привратником у халифа. Халид, зная, что Омар может настроить Абу Бакра против него в этом деле об убийстве, послал с дороги курьера с предложением к Билалу, в обмен на два золотых динара, дать ему возможность поговорить с халифом наедине, без Омара. Билал взял деньги и сказал, чтобы Халид приходил завтра до восхода солнца. Это был первый подкуп в истории ислама. Утром Халид приехал в город один, верхом на верблюде; на нем был халат, почерневший от ремней перевязи, и красный тюрбан, проткнутый двумя стрелами, так, как это было принято тогда у прославленных воинов. Абу Бакр уже закончил свою молитву и ушел в дом возле мечети. Омар с друзьями сидел во дворе. Когда Халид спешился у ворот мечети, Омар вскочил, как бешеный подбежал к нему, схватил за халат и потащил во двор. Он вырвал стрелы из тюрбана Халида и, сломав их, отшвырнул прочь.

– Враг Господа! – закричал Омар. – Ты убил правоверного, забрал его жену! Я надеюсь, во имя всего святого, что за это ты будешь казнен сегодня же!

Халид не ответил ни слова. Омар на глазах у всех протащил его по двору мечети к дверям Абу Бакра.

– Стой! – сказал Билал. – Я пойду и доложу халифу пророка.

– Халид ждет у дверей, – сказал привратник, войдя внутрь; про Омара же он ничего не сказал.

– Пусть войдет, – ответил халиф.

Билал вышел и, взяв Халида за руку, пригласил войти. Когда же Омар также намеревался зайти, привратник положил руку ему на грудь и сказал:

– Он просил зайти только Халида.

Омару пришлось подчиниться, но, вернувшись на свое место, он всплеснул руками и воскликнул:

– Все пропало! Эта змея воспользуется своим языком!

Халид предстал перед халифом, и халиф не замедлил сказать ему:

– Халид, ты убил мусульманина и взял себе его жену!

– О халиф Посланника Бога! Заклинаю тебя именем Господа! Скажи, говорил ли пророк, что «Халид – меч Бога на земле»?

– Да, я слышал эти слова из его уст, – ответил халиф.

– И если это так, то не может меч Господень отрубить голову никому, кроме как отступнику и лицемеру.

– Да, это верно, – ответил Абу Бакр, – отправляйся назад к своему войску.

Омар все еще был во дворе мечети, когда Халид вышел от Абу Бакра. Халид схватил рукоять своего меча, вынул его до половины и, сказав Омару: «Ну давай! Напади на меня сейчас, ты, сын своей матери!» – вышел из ворот мечети, сел на своего верблюда и, не задерживаясь более ни на минуту, поехал в свой лагерь.

Сад Смерти и составление Корана

Когда Халид прибыл в свой лагерь, халиф послал ему приказ атаковать лжепророка Мусейлиму в Йамаме. Этот человек, после смерти Мухаммеда, заявил, что Джабраил явился к нему и призвал его быть пророком для всех стран земли. Свои силы Мусейлима собрал в одной из крепостей Йамамы. Халид выстроил свои войска, построив ансаров и мухаджиров отдельно друг от друга, при этом он насчитал в своей армии примерно тридцать тысяч человек. Вскоре битва с Мусейлимой (по прозвищу Лжец) состоялась. Неверные были оттеснены в сад, где находился их лжепророк. Одному из правоверных удалось перелезть через ограду и открыть ворота сада. Мусульмане ворвались в сад и учинили побоище, в результате которого было убито семь тысяч мятежников, по этой причине то место стало называться Садом Смерти. Мусейлима нашел свой конец от рук того самого абиссинца, Вахши, который убил дядю пророка Хамзу в битве при Ухуде. Те, кто находился в крепости, открыли ворота и сдались. Халид забрал четверть их имущества в качестве добычи. В этой битве погибли брат Омара Зейд, Туфайл, Маан, Тхабит и другие, всего около семидесяти человек.

После смерти пророка из всех его последователей всего шестеро знали весь Коран наизусть, из них двое – не совсем верно, остальные правоверные знали лишь отдельные главы. Поэтому после побоища в Саду Смерти Омар сказал халифу:

– Такая победа может обернуться поражением на другом поле боя: если погибнут люди, знающие Коран, часть Священной Книги может погибнуть вместе с ними безвозвратно. Я считаю, что нужно собрать и записать все, что можно, и чем быстрее, тем лучше.

И Коран был собран: из кусочков пергамента, с белых камней, из пальмовых листьев и из памяти людей.

У истоков традиций

В те времена при встрече двоих правоверных в обычае было задавать вопрос: «Что нового?» В качестве ответа приводилась притча или изречение пророка, как, например:


«Я слышал, как пророк Господа, да пребудет на нем Его благословение и благодать, молился: «Господи! Сохрани меня в бедности во все дни жизни моей, позволь умереть мне в бедности и воскреси меня из мертвых среди бедных».


Я слышал, как он говорил: «И рай и ад ближе к тебе, чем шнурки твоих сандалий.


Не люби этот мир, и Господь будет любить тебя; не люби богатства людей, и люди будут любить тебя.


Зависть пожирает заслуги от добрых дел, как огонь пожирает дрова.


Нет лучшего наследства от отца ребенку, чем добрый нрав.


Лучше всякой Священной войны война с самим собой.


Нет лучше напитка, чем гнев, проглоченный во имя Аллаха.


Бойся Господа в обращении с животными: садись верхом, только когда они готовы к этому, и спешивайся, когда они устали. Да не останется доброе дело по отношению к животным без награды.


Твоя улыбка брату твоему – милосердие; твоя поддержка человека в свершении доброго дела – милосердие; твое запрещение запретного – милосердие; твоя помощь заблудшему найти путь в незнакомой стране – милосердие; твоя забота о слепце – милосердие.


Дай работнику твоему награду до того, как высохнет пот его.


Три вещи более всего радуют глаз человека, который видит их: зеленые поля, текущая вода, добрые лица».


Пророк Господа – да пребудет на нем Его благословение и благодать! – однажды сказал: «Более всего я люблю три вещи: молитву, благовония и женщин».

* * *

Наиболее искусным в знании Традиции считался Абу Бакр. Много раз, когда возникали споры, он приводил изречения пророка, до этого неизвестные. Среди преданий, рассказанных им, следующие:


«Не войдет в Сад Наслаждений питающийся от плодов запретных.


Нет ни дичи изможденной насмерть, ни дерева срубленного, кроме тех, в которых ослабло восхваление Господа.


Вор должен быть предан смерти по свершении пятой кражи.


Кто освобождает раба, наследует ему».


Если к Абу Бакру приходили с вопросом о законе, халиф сначала смотрел Коран, если там был нужный текст, он решал в соответствии с ним, если нет, то в соответствии с преданиями, которые знал. Если же он был в затруднении, то шел в город и советовался с мудрецами, говоря: знает ли кто-нибудь, как поступал пророк в таком-то и таком-то случае. Иногда собиралось много людей, и каждый рассказывал, что ему было известно о решениях пророка в похожих ситуациях. Тогда халиф обычно говорил: «Хвала Господу, Который даровал нам способность помнить и чтить Свои Традиции». Когда Абу Бакру встречался особо трудный вопрос, он созывал всех вождей ислама, своих близких друзей и, посоветовавшись с ними, принимал решение. Омар, когда сам стал халифом, следовал его примеру.

Абу Бакр назначил компенсацию за отрезанное ухо в размере всего-навсего пятнадцати верблюдов, – он сказал, что этот позор легко можно скрыть под длинными волосами или чалмой.

Однажды к халифу пришел человек из Йамана и пожаловался, что правитель той страны отрубил ему руку и ногу за воровство, которого он не совершал. Халиф пожалел его и оставил жить у себя в доме. По ночам этот человек молился так усердно, что Абу Бакр, увидев это, сказал:

– Клянусь твоим отцом! Ты проводишь ночи совсем не так, как подобает вору!

Но вскоре пропали украшения, принадлежавшие дочери халифа, Асме. Человек из Йамана принял самое горячее участие в поисках и восклицал при этом:

– Да постигнет кара Господня того негодяя, который осмелился обокрасть столь праведных людей!

Драгоценности нашлись через некоторое время в лавке ювелира, который сообщил, что их принес ему безногий и безрукий человек. Йаманца признали виновным, хотя неизвестно точно, признался он или нет, и халиф приказал отрубить ему другую руку.

– И все же я думаю, – сказал Абу Бакр, – что проклятие, которое он сам призвал на свою голову, намного серьезнее, чем то наказание, которое постигло его за эту кражу.

Абу Бакр основал первое казнохранилище в пригороде, где жил сам. Охраны не было. Когда люди спросили, почему никто не охраняет казну, он ответил:

– Дверь же заперта!

После того как халиф переехал в центр города, он перенес туда и казну. Когда поступали налоги и пожертвования, Абу Бакр раздавал деньги бедным или покупал оружие и лошадей для Священной войны с невежеством. Его обычаем было растрачивать все средства на благие цели, до тех пор пока казна не становилась пустой.

Подчинение Аравии

Ала, один из одиннадцати военачальников, повел свои войска против отпавших от Веры жителей Бахрейна. Они вернулись в лоно ислама и, собравшись под знамена Алы, обрушились на язычников Хаджара; была захвачена большая добыча, каждый пехотинец получил две тысячи дирхемов, и каждый всадник – шесть тысяч. По приказу халифа Ала с войском остался в Бахрейне в качестве наместника.

Через границу Омана, через побережье острова и пустыни Махры шла армия правоверных. Все покорились, и Икрима, один из одиннадцати, остался наместником в той стране. Затем они вторглись в Йаман с двух сторон; сопротивления не было, и Мухаджир с Фирузом Персиянином были назначены править там. В Хадрамауте Убайд был поставлен править народом Кинды, а Зейд стал сборщиком налогов; и послал халиф Омара быть верховным правителем над всем народом дальней Аравии и вершить суд и учить их обычаям и закону ислама.

Первые завоевания в Персии

В 12 году хиджры Абу Бакр, узнав из донесений, что власть в Персии ослабела, перейдя в руки женщин и детей, послал приказ Халиду, сыну Валида: «Оставь Йамаму и иди в Ирак, сначала на Хиру и Куфу, затем на Мадаин и Убуллу». Халид повиновался. Жители пограничных городов сдались, согласившись платить дань. Халид заключил с ними письменный договор и отправился дальше к Хире. Ийас, из рода Тай, правивший городом от имени царя Персии, вышел для переговоров.

– Ийас, – сказал ему Халид, – у тебя есть выбор: принять Веру, платить дань или драться, но знай, что мои люди любят войну и смерть, так же как твои любят удовольствия и жизнь.

– Мы не можем сражаться, мы не хотим менять свою веру, мы согласны платить, – ответил Ийас.

После чего жители города собрали выкуп в размере двухсот девяноста тысяч дирхемов.


Абу Бакр объявил Халида наместником Ирака и главнокомандующим и разрешил ему призвать под свои знамена необходимые ему боевые отряды мусульман. Халид увеличил свою армию до восемнадцати тысяч человек, присоединив к ней четыре ближайших отряда, и выступил в поход на город Убуллу. Город находился под защитой пограничного отряда, численностью в двенадцать тысяч человек, во главе с Хормусом. В результате столкновения сил Хормус был убит, а его воины бежали. Утром Халид вступил в город. Такой богатой добычи правоверные еще не видали. В числе прочего там была пурпурная тиара, которую носил Хормус, украшенная драгоценными камнями, стоимостью в сто тысяч дирхемов, пожалованная ему за его заслуги царем Персии. При разделе добычи Халид отослал в Медину тиару, слона, захваченного в бою, и пятую, принадлежащую Богу часть.

После этих событий Карен, наместник великого царя Персии в Ахвазе, выступил против мусульман с армией в пятьдесят тысяч человек. Персы обратились в бегство, и до наступления темноты правоверные преследовали и уничтожали их. Утром было насчитано тридцать тысяч убитых. Еще одну подобную победу Халид одержал над другой армией персов и завоевал все Черные Земли Ирака. Свой лагерь он расположил невдалеке от Хиры и послал в каждый из городов Ирака двух своих представителей: одного – собирать закят (с тех, кто обратился) и дань (с христиан, иудеев и зороастрийцев); и другого, с войском, – в качестве наместника для поддержания порядка. Затем правоверные захватили Анбар, крупный, укрепленный город на пути к Мадаину, и вскоре Айн-аль-Тамр и Думат-аль-Джандал на севере. Наместник Хиры, назначенный Халидом, взял крепость Хасида, и сам Халид овладел крепостью Мудхейи. В этой крепости были взяты в плен, среди прочих, два человека, которые недавно были в Медине и принесли там клятву верности Абу Бакру и получили от него письмо, подтверждающее это. Один из них, Абд аль-Узза, клялся, что он мусульманин, и Халиду доложили об этом.

– Убейте этих собак! – приказал Халид. – Если они мусульмане, то что они делали среди неверных?

Несчастных казнили, и Абд аль-Узза умер со словами: «Да святится имя Господне! Слава Господу Мухаммеда!»

Сын убитого приехал в Медину с жалобой к Абу Бакру. Омар воспользовался случаем выступить против Халида:

– Мало ему крови несчастного Малика, ему понадобилось убить еще двоих правоверных!

– Что они делали в этом змеином гнезде? – ответил Абу Бакр. – Они сами виноваты.

Тем не менее халиф заплатил сыну за кровь отца.

– Возможно, Халид был не прав, – сказал он.

* * *

Однажды Абу Бакр зашел в сад и, увидев голубя в листве дерева, вздохнув, с грустью произнес:

– Как счастлив ты! Дерево дает тебе и пищу и кров. Тебе неведомы ни заботы, ни ответственность. Ах! Если бы Бог позволил так жить Абу Бакру!

Захват византийских провинций

В 13 году хиджры большая часть Ирака уже была в руках мусульман, но ни одной римской провинции еще не было захвачено. Халиф решил бросить свои военные силы в этом направлении. Он призвал правоверных Мекки, Таифа, Йамана и все племена Наяда и Хиджаза к Священной войне, разогревая их пыл обещаниями богатой добычи. Халиду в Ирак он послал приказ: «Я посылаю армию в Сирию и назначаю тебя командующим. Оставь в Ираке войска, достаточные для поддержания порядка, и отправляйся в Сирию, чтобы принять командование. Кроме того, я посылаю тебе подкрепление из Медины, чтобы ты мог отпустить тех из твоих товарищей, которые пожелают вернуться домой к семьям».

Халид повиновался, и войско мусульман отправилось в Сирию.

Условия капитуляции Дамаска

Во имя Аллаха всемилостивого и милосердного

При условии сдачи города Халид гарантирует жителям Дамаска выполнение следующих условий: неприкосновенность их жизней, собственности и церквей; городские стены не будут снесены; никто из правоверных не будет поселен в их домах.

Кроме того, мы даем им Завет Господа и обещаем защиту Его Посланника, халифа Его Посланника и всех истинно верующих. Благодать Господня да пребудет с ними, пока они будут платить подушную дань (один золотой динар и мера пшеницы с человека).

* * *

В 11 году в месяце Рамадане умерла Фатима, дочь пророка. Существуют разногласия о том, когда именно Али, муж Фатимы, признал законным избрание Абу Бакра халифом. Некоторые считают, что это произошло на десятый день после смерти Фатимы. Сохранились записи, где сказано, что сын Али Хасан однажды подошел к Абу Бакру, сидящему в мечети на помосте пророка, и сказал ему:

– Освободи это место, оно принадлежит моему отцу!

– Я не учил его этому, клянусь! – воскликнул Али.

– Я верю тебе, Али, – ответил Абу Бакр.


Однажды во времена правления Абу Бакра люди из Йамана приехали в Медину, и, когда они услышали в мечети чтение Корана, у них на глазах появились слезы.

– Некогда мы плакали так же, как они, но теперь наши сердца очерствели, – сказал халиф.

Когда Абу Бакр заболел лихорадкой и не мог ходить на молитвы, он послал за Османом, сыном Аффана, мужем дочери пророка, Рукайи.

– Скажи мне, что ты думаешь об Омаре, – спросил его Абу Бакр, когда тот пришел.

– Ты знаешь его лучше, чем я, – ответил Осман.

– Это так, но все же… – настаивал халиф.

– Ладно, я скажу. Я думаю, что он лучше, чем можно судить по его манерам. Пророк сказал один раз: «Господи, будь милостив к Омару, он всегда говорит правду, как бы горька она ни была, и эта привычка привела к тому, что у него почти не осталось друзей».

Абу Бакр переговорил также с другими главами ансаров и мухаджиров, затем позвал опять Османа и приказал ему записать следующее:

«Во имя Господа Всемилостивого, Милосердного. Сие завещание Абу Бакра, написанное им в конце его жизни в этом мире и в начале его жизни в мире Ином, где неверующий верит, заблудший имеет знание и лжец говорит правду.

Я назначаю Омара, сына Хаттаба, халифом после себя. Слушайтесь его и повинуйтесь ему. Если он окажется справедливым правителем, то это будет тем, что я ожидаю от него, и тем, что я знаю о нем. Если нет – на все воля Господа, и каждое действие имеет свои последствия. Я хотел поступить правильно, но мне не дано видеть то, что сокрыто. Мир вам всем и милость Господня и Его благословение».

Затем Абу Бакр призвал Омара и наедине дал ему последние распоряжения, после чего тот ушел. Когда он почувствовал приближение смерти, то сказал своей дочери Аише: «Дочь моя, у нас остались верблюдица, которая давала нам молоко, посуда, из которой мы ели пищу, одежды, в которые мы одевались; все это мы использовали, когда вели мусульман по пути Господа. Когда меня не станет, отдай все это Омару».

Когда Абу Бакр умер, ему вырыли могилу рядом с могилой пророка и положили так, что голова его была на уровне плеча Мухаммеда.

Из элегии на смерть Абу Бакра

Трудно найти на земле человека, который мог бы сравниться с ним в праведности жизни земной.

Победоносный халифат

«Прощай, Сирия, навсегда! – сказал император, отплывая из Византии. – И эта прекрасная земля должна принадлежать моему врагу…»

Оплакивайте династию Сасанидов, власть и славу, трон столь многих государей!

Пришли времена Омара, пришла вера, неизвестная ранее: там,

где раньше стоял трон, теперь кафедра проповедника.

* * *

Наутро после похорон Абу Бакра правоверные собрались в мечети, и Омар поднялся на трехступенчатую кафедру, где последний пророк читал свои проповеди. Посланник Господа всегда занимал высшую ступень. Когда халифом был Абу Бакр, Омар стоял обычно на второй ступени, но в тот день не решился подняться выше первой. С нее он говорил с собравшимися в храме: возблагодарил Господа и поклялся справедливо править.

Первое, что сделал Омар, спустившись с кафедры, – написал письмо Абу Убайде, в котором назначал его главнокомандующим войсками в Сирии, а Халид ибн аль-Валид был низложен и поставлен под его начало.


Омар стал первым халифом, которого называли владыкой правоверных. При нем впервые преступников стали наказывать бичеванием, летоисчисление стало вестись со дня переселения Мухаммеда и его приверженцев из Мекки в Медину и были организованы диваны, государственные советы.


Как рассказывал Анас, бывший слугой в доме Мухаммеда, однажды он вышел во внутренний двор и услышал в глубине голос Омара. Омар, сын Хаттаба, владыка правоверных, говорил сам с собой: «Клянусь Аллахом! Все хорошо! Но тебе, сын Хаттаба, надо бояться Господа, иначе он обязательно накажет тебя».

Ибн Кайс Хромой, великий шейх племени тамим, поведал, как однажды он с Омаром сидел у порога дома владыки, и мимо прошла молодая рабыня. Кто-то тут же сказал, что владыка правоверных должен взять ее в свою постель.

«Но эта женщина не для утех владыки правоверных! – воскликнул Омар. – Я не имею на нее права, ведь она принадлежит Богу».

«Почему? На что же тогда ты имеешь право?» – спросили мы.

И халиф ответил, что из всех благ, что дает нам Господь, ему не позволено иметь ничего, кроме нескольких одеяний: одно зимнее, одно летнее и несколько для хаджа и обрядов, а также еды для него и его семьи по средней цене курейшитов. Но в остальном он не имеет прав больше, чем любой другой мусульманин.


Во времена Омара халифат одержал множество побед: покорились сирийские города Эмесса и Баальбек, были завоеваны Тиверия и земля Иордании. Однажды Халид с войском стояли в лагере у притока реки Иордан Ярмука, когда пришло известие о том, что армия ромеев из Византии уже неподалеку и форсирует реку. Халид выстроил против них свои войска, а сотню воинов, тех, кто сражался в день Бадра, оставил в стороне.

Халид сказал им: «А вас я прошу не участвовать в битве сегодня. Склоните свои головы и молите, чтобы Аллах пришел к нам на помощь».

И воины дня милости начали молиться и цитировать суры. Битва началась.

И римляне пали!

До захода солнца продолжалось жестокое кровопролитие, а наутро войска Халида ушли с берегов Ярмука и заняли римский лагерь.


И всех царей охватил страх перед арабами.

Документ, подтверждающий покорение христиан Сирии Омаром

Во имя милосердного Господа нашего

Это документ, представленный Омару, сыну Хаттаба, владыке правоверных, христианами города Химс.

«Когда ты пришел на эти земли, мы просили тебя защитить нас, наши семьи, наше имущество и наших братьев по вере.

Ты внял нашим мольбам, но потребовал от нас следующее:

– мы не построим ни одной новой обители, церкви, монастыря или скита ни в наших городах, ни по соседству и не восстановим разрушенные святыни в квартале верующих;

– мы не станем препятствовать тому, чтобы мусульмане останавливались в наших церквях на три ночи, более того, в это время мы должны взять на себя все заботы и расходы на их проживание; нам запрещается давать приют шпионам и укрывать в наших храмах или жилищах любых врагов правоверных;

– мы не должны учить своих детей читать на арабском; мы не будем открыто поклоняться нашим святыням и завлекать в это людей; не станем разубеждать никого из наших родственников принимать мусульманство, если он того желает;

– мы не должны носить ни головные уборы и тюрбаны, ни те прически, что носят правоверные; мы не должны говорить на их языке и принимать их имена; мы не должны использовать седла, носить мечей, покупать и иметь при себе оружие; на наших кольцах с печатями не должно быть надписей на арабском; мы не должны продавать вино; должны брить виски и придерживаться своих обычаев в одежде и всегда при выходе из дома препоясываться;

– мы не должны устанавливать кресты на наших церквях; мы не должны торговать нашими книгами ни на улицах, где бывают правоверные, а также на их базарах;

– колокола наших церквей не должны бить слишком сильно, а молитвы верующих не должны быть слишком громкими; что во время пасхального крестного хода ни один христианин не будет нести пальмовую ветвь или иконы; рыдания во время похорон наших братьев должны быть тихими, и мы не должны нести факелы с похоронной процессией через улицы и рынки, где живут мусульмане;

– мы не должны покупать рабов у правоверных или пытаться вмешиваться в их дела.

[Следующие строки Омар добавил в текст собственноручно:]

– мы не должны нападать на мусульман; мы и наши братья по вере обязуемся соблюдать эти условия взамен неприкосновенности наших жизни и собственности. Но если какое-либо из этих условий будет нарушено, мы лишаемся обещанной безопасности, и вы можете распоряжаться нашими судьбами по вашему усмотрению.

* * *

«Нам нравится, как ты правишь, – говорили Омару люди сирийского города Химс, – нам нравится твоя справедливость и мусульмане, которыми ты правишь. Это гораздо лучше, чем жестокость и тирания, которые мы пережили в прошлом».

Падение Персидской империи

Некий Мусанна, сын Хариса, написал Омару письмо с сообщением о смуте в Персии и о том, что там на троне совсем молодой Йездегерд. Тогда Омар отправил туда Саада, сына Абу Ваккаса, назначив его главнокомандующим в Ираке. Выступившие войска Саада он сопровождал в течение нескольких часов, чтобы иметь возможность, поговорив с ними, поднять их дух. После чего они попрощались, Омар вернулся в Медину, а Саад отправился дальше в Ирак. Между провинцией Хиджаз и городом Куфой он свернул в пустыню и распорядился выслать соглядатаев, должных разведать обстановку, после чего решился наступать на город Кадисию, открывающий подходы к Персидской империи.

И к Йездегерду стали приходить сообщения от жителей страны, в которых говорилось, что не все они покорились арабам, но, если помощь не придет немедленно, им не избежать поражения. Более того, представители знати, обладающие поместьями на берегах Евфрата, торопили своего государя отправить в Ирак навстречу неприятелю военачальника Рустема, после чего Йездегерд велел Рустему явиться к нему.

– Ваше величество, – сказал военачальник, – прошу вас разрешить мне действовать согласно моим собственным планам. Чем дольше мы откладываем решающую битву, тем дольше страх перед персами держит арабов в напряжении. Я верю, что, именно избегая решающей битвы, мы сможем уберечь дом вашего величества. Бог наверняка благоволит нам. И если вы последуете моему совету, это будет мудрое решение, поскольку стратегия в войне иногда важнее любой выигранной битвы.

Йездегерд решил прислушаться к такому совету, но спросил, можно ли сделать что-нибудь еще.

На что Рустем ответил:

– В военных вопросах осмотрительность всегда лучше, чем спешка. И сейчас нам лучше подождать, что будет в нашу пользу. В таком случае вражеские войска будут дробиться, и мы скорее сможем разбить их по частям, чем нанести одно-единственное поражение всей армии.

Однако правитель был настолько встревожен просьбами о помощи со всех концов Ирака, что, не вняв предостережениям, приказал Рустему выступать против многочисленной армии противника.


Теперь Рустема и Саада ибн Абу Ваккаса постоянно связывали друг с другом. Арабского посланника провожали в огромную залу, выстланную золототкаными коврами, на концах которой справа и слева стояли боевые слоны. В этой зале на золотом троне, опираясь на вышитые золотом подушки, среди своих подданных, одетых в пестрые пышные одежды с венками на головах, сидел Рустем. Правоверный на своем коне, с копьем в руке, мечом за поясом и луком за спиной приближался и спешивался как можно ближе к тому месту, где сидел Рустем. И, несмотря на то что персы в негодовании кричали, пытаясь его остановить, Рустем приказывал оставить посланника в покое; и араб, подойдя еще ближе, вонзал острие своего копья в подушки и ковры и разрывал их на глазах у персов.

Однажды правитель персов сказал одному из таких посланников:

– Я знаю, тобой сейчас движет только твоя бедность.

Но араб ответил ему вызывающе смело:

– С персами всегда надо вести себя жестко. Это их пугает.

Вести переговоры с персами Саад поручал каждый раз новым посланникам, и Рустем однажды поинтересовался, почему не приходит тот человек, что был у него накануне.

Ответом ему было:

– Для нашего правителя мы все равны.

На другой день Рустем, указывая на тонкое копье арабского посланника, презрительно спросил:

– Что это за иголку ты держишь в руке?

Но тот парировал:

– Горящий уголек не становится холоднее, даже если он мал.

– А что с твоим мечом? Он, кажется, совсем рассыпается.

– Пусть ножны потрепанны, но лезвие по-прежнему острое.


Посланников Саада однажды привели даже на аудиенцию к царю царей. После той аудиенции Рустему приснился сон, показавшийся ему дурным предзнаменованием исхода битвы, почему он с неохотой шел на столкновение с арабами. Однако Йездегерд настаивал. И Рустем написал своему брату письмо, в котором и открывается величие этого человека:


«От Рустема Биндавану, Сатрапу Суда и Стрелы персидского народа, тому, чья рука, движимая самим Господом, способна рассеивать огромные полчища и крушить захватчиков.

Готовься, брат мой, усиливай крепости и набирай людей. На твоих глазах арабы вторглись в нашу страну, теперь мы вынуждены только бороться, чтобы сохранить наши земли и уберечь наших детей, они не оставили нам выбора. Я предлагал его величеству преградить им путь в глубь страны и изматывать их, бесконечно откладывая решающее сражение до тех пор, пока Фортуна не повернется к нам. Однако он остался безразличным к моим советам.

Рыбы встревожили воды; светила созвездия Стрельца и Венера видны на небосклоне; но Весы уравновешены, а Марс воспламенен. У меня нет сомнений: наши враги одержат эту победу.

Однако хуже всего то, что если не я возглавлю наше войско, то его величество лично поведет воинов в атаку. А значит, у меня нет другого пути: я должен идти в наступление».


Битва длилась три дня. В последний день, немногим позже полудня, поднялся ужасный ветер с запада и стал засыпать персов песком и пылью, ослепляя их; а один мощный порыв даже пронес копье над троном Рустема и с силой метнул его в Старый канал. Некоторые арабы во время сражения смогли подобраться к самому трону, и Рустем был вынужден бежать к обозу, где были привязаны мулы, груженные его сокровищами, там, среди тюков, он и спрятался. Один из арабских воинов, некий Хилал, обрезал ремень, крепивший тюк, за которым был Рустем, и половина груза обрушилась на спину полководца, сломав ему несколько ребер. Однако Хилал не увидел его, он даже не предполагал, что Рустем был там. Затем араб проткнул один из мешков саблей, и из него послышался аромат мускуса. В это время Рустем смог отползти к Старому каналу и нырнуть под воду. Но Хилал заметил это и бросился вслед за ним, ухватив Рустема за ноги, вытянул его на берег и убил одним ударом меча. После чего араб оттащил труп полководца и бросил его под копыта мулам. Взобравшись на трон, он прокричал: «Я убил Рустема! Клянусь Аллахом, я убил его! Вот!»

Воины столпились перед ним, но сквозь завесу пыли не видно было ни Хилала, ни трона. Они кричали, ликуя, отчего сердца персов сжались, и персидская армия обратилась в бегство.

Многие нашли смерть в этом сражении, кто от меча на поле, кто в водах Старого канала. Некоторые персы пытались добраться до тех мест, где по мелководью можно было перебраться через Тигр, но Саад преследовал их, пересекая по пятам броды, и беспощадно расправлялся с воинами. Среди награбленного и захваченного в тот день оказалась и дочь царя царей Йездегерда.

Араб по имени Дирар смог захватить знамя империи, древний стяг из кожи, усыпанный драгоценными камнями. Говорят, Дирар продешевил, продав его однажды за тридцать тысяч золотых динаров, ведь его оценивали в два миллиона. Позже Саад забрал и знамя и вместе со всеми дарованными в этой войне Господом сокровищами и драгоценностями, сверкающими диадемами, поясами и ожерельями, отправил халифу. По приказу Омара знамя империи отсоединили от древка, разрезали на маленькие кусочки и разделили между правоверными.

Рассказывают, что некий араб продал свою долю награбленного в Ираке одной женщине всего за тысячу дирхемов. Над ним стали смеяться, ведь эта женщина была из богатого рода и могла заплатить гораздо более высокую цену.

«Но ведь я не знал, что есть числа больше десяти сотен!» – восклицал тот араб.


Зал для аудиенций, где Йездегерд обычно принимал своих гостей, находился в персидской столице Мадаине (в современном Ираке). В этом зале висела корона правителя, большая словно бочка, сделанная из золота и серебра, украшенная рубинами, изумрудами и жемчугом. Корона золотой цепью была подвешена к своду зала, поскольку была слишком тяжела для шеи правителя. Пока Йездегерд не входил и не занимал свое место, занавеси перед троном были закрыты, и лишь после того, как он усаживался и подставлял голову под корону, они раздвигались.

Всякий, кто впервые видел царя сидящим на троне в короне, склонял перед ним колени в благоговейном страхе.

Однако на шестнадцатый год смерти последнего пророка Мадаин был покорен, и в этом зале для аудиенций уже Саад ибн Абу Ваккас читал пятничную молитву.

Царь Йездегерд бежал на север, в Хорасан. Его власть неуклонно слабела, и там в конце концов на тридцать первый год смерти Мухаммеда последний персидский царь был убит.

Спасаясь от гнева своих врагов, он ехал вдоль берега реки Зарк. Разобрав во мгле очертания мельницы, он спешился и, зайдя внутрь, расположился на стоге сена.

На восходе солнца мельник отворил дверь своей мельницы и застыл в изумлении с мешком корма для скота на своих плечах: перед ним, простолюдином, стоял воин с глазами испуганной газели. Мельник увидел его позолоченную обувь, тунику, вышитые золотом и жемчугом рукава и спросил:

– Кто ты?

– Перс. Я убежал от преследования.

Тогда мельник сказал:

– Я могу предложить тебе ячменный хлеб и немного кресса, что растет здесь на берегу, если, конечно, не побрезгуешь. Это все, что у меня есть.

– Этого достаточно. Но найди мне еще для моего обряда несколько веточек барсама.

Бедный мельник пошел взять у кого-нибудь барсам, но те, кого он встретил, привели его к врагу царя, предателю Махви, который велел несчастному работяге сказать, для кого же он ищет это растение. И мельник рассказал, что произошло на его мельнице. Махви не сомневался: это был Йездегерд. Он велел мельнику вернуться и отсечь беглецу голову под угрозой, что его собственная полетит долой.

Несчастный послушался, но так и не понял, зачем убивать того человека. Ночью он вернулся домой и пришел к царю. Дрожа от стыда и страха, с потрескавшимися губами, мельник подошел к нему так близко, будто хотел сказать что-то на ухо, и вонзил кинжал в его грудь. Это был смертельный удар, и несчастный успел лишь издать хрип, после чего упал рядом с ячменной буханкой, что лежала перед ним.

Душа этого мира – бессмысленная пустота, а глупость – обратная сторона рая. Непостижимость – ее крест, а может быть, милосердие. Мудрость в том, чтобы принимать перемены без досады и радости.

Затем двое жестокосердных слуг Махви вытащили окровавленный труп царя и бросили его в бурлящий водоворот Зарка. Поначалу тело Йездегерда плыло вверх лицом, но затем перевернулось, и его понесло вниз по течению.

Основание государственного совета – дивана

«Однажды летним днем, в ужасную жару сидел я в Медине у Османа, – рассказывал один из его вольноотпущенников. – Вдалеке мы увидели человека на молодом верблюде и еще одного позади. Жара была невыносимая, и нам было очень интересно, кто же это рискует идти под таким солнцем. Человек приблизился, и, к нашему великому удивлению, им оказался Омар. Осман поднялся и выглянул из-под навеса, но очень быстро вернулся, не стерпев обжигающего воздуха. Когда Омар все же подошел к нам, Осман спросил:

– Что заставило тебя выйти в такую ужасную жару?

– Дело в том, что эти два верблюда были высланы в качестве уплаты налогов. Опасаясь, что они отобьются от стада, я решил сам привести их на государственное пастбище».


При жизни Омара количество верблюдов и лошадей на государственном пастбище достигало четырех тысяч голов.

Как-то раз правитель Бахрейна привез в Медину полугодовой доход, сказав Омару, что он насчитал в нем миллион дирхемов. Но халиф только посмеялся.

Позже выяснилось, что это все-таки правда. И когда люди собрались в мечети на молитву, Омар сказал им: «Из Бахрейна мне привезли очень много денег. Вы возьмете свои доли по весу или мне посчитать для вас каждую монету?»


К 15 году (636 г. н. э.) халиф Омар решил распределить все награбленные богатства среди мусульман и таким образом обогатить их. Однако как управлять распределением захваченных в результате многочисленных побед ценностей, целых обозов золота, серебра, украшений и богатых одежд, халиф сказать не мог.

В те времена в Медине жил один торговец. Видя замешательство халифа, он решил рассказать ему, что персидские правители учредили так называемые диваны, в которых велись записи обо всех доходах и расходах вплоть до последней монеты. У каждого, кто входил в состав дивана, была своя должность, таким образом персы избегали разногласий.

Омар заинтересовался тем, что поведал этот торговец, и попросил его разъяснить все это более подробно. После всех разъяснений и уточнений были составлены мусульманские реестры и выбраны те, кто будет допущен к работе с ними. Омар установил, какое количество денег будет выплачиваться каждому мусульманину, выделил определенные суммы всем вдовам пророка, его наложницам и близким родственникам. Таким образом были распределены все захваченные богатства.

Омар не позволял деньгам бесполезно скапливаться в казне. Однажды один из его подданных пришел и сказал:

– О владыка правоверных! Не лучше ли оставить что-нибудь на черный день?

– Шайтан говорит сейчас твоими устами! И да оградит меня Господь от злоупотребления богатствами! Пусть того же просят и те, кто также почувствует искушение. Будь что будет, единственное, что я могу сделать для своего будущего, – это быть покорным пророку, да благословит его Аллах и да приветствует! Нам довольно быть покорными, так как покорность принесла нам все, что у нас сейчас есть.

В то же время Омар рассудил, что должности тех, кто занимается диванами, должны распределяться в соответствии с близостью пророку и их заслугами на полях сражений. Родство с последним пророком в этом деле принималось в расчет согласно словам владыки правоверных: «Клянусь Аллахом! Мы не добились бы господства в этом мире, если бы не уповали на то, что на том свете Господь воздаст нам по нашим заслугам. И спастись мы можем, только следуя заветам Мухаммеда. Он для нас мерило знатности, а значит, его родственники должны быть самыми почитаемыми людьми среди арабов, и более всех из них те, кто ближе к пророку по крови. Несмотря на все это, если иноземец принесет больше добра, чем любой из мусульман, то – клянусь Аллахом! – в Судный день он будет ближе к Мухаммеду, чем мы. Не будем судить о человеке по его родне, пусть он трудится ради того, что дарит Господь из рук Своих. И родословная никак не должна препятствовать его делам».


Халиф назначил ежегодные выплаты из государственной казны следующим людям:


Аише, Матери Всех Правоверных, – 12 тысяч серебряных дирхемов;

остальным вдовам Мухаммеда – по 10 тысяч дирхемов каждой;

мужчинам из рода Хашима и рода Абд аль-Мутталиба, сражавшимся в день битвы в Бадре, – 10 тысяч дирхемов;

тем Хашимитам, кто принял ислам после битвы в Бадре, ансарам, другим кровным родственникам пророка, тем беженцам, кто был вынужден уйти в тот день, и их союзникам – 5 тысяч дирхемов;

Хасану и Хусейну – 5 тысяч дирхемов;

тем, кто пошел за пророком при его жизни, и тем, кто бежал в Абиссинию, – 4 тысячи дирхемов;

трем рабам, ставшим правоверными, сражавшимся в день битвы в Бадре, – 3 тысячи дирхемов;

тем, кто был среди правоверных до взятия Мекки, – 3 тысячи дирхемов;

сыновьям участников битвы в Бадре, тем, кто принял ислам после взятия Мекки, сыновьям ансаров и мухаджиров – 2 тысячи дирхемов;

арабам из Йамана и Каисса, кто поселился в Сирии и Ираке, – от 2 тысяч до 300 дирхемов;

женщинам, пришедшим в Медину после смерти Посланника Господа, – от 3 тысяч до тысячи дирхемов;

каждому ребенку правоверного, потерявшему мать, – от 200 до 100 дирхемов;

женам и детям всех правоверных иноземцев, погибших или все еще сражающихся на полях Священной войны, – 10 золотых динаров.

Завоевание Запада

Египет был завоеван в 20 году по смерти пророка. Командующим западными войсками был Амр. В своем письме халиф Омар написал ему: «Я прошу тебя вернуться из Египта. Если ты еще не пересек границы этой страны, возвращайся. Но если ты вторгся на эти земли до того, как получил мое письмо, тогда иди вперед. И проси Аллаха о помощи».

В 21 году была взята штурмом Александрия. И Амр написал Омару: «Мы взяли город, называть который я не стану. Достаточно сказать, что мною были захвачены четыре тысячи имений, четыре тысячи терм, четыре тысячи иудеев, обязанных выплатить налоги, и четыре сотни мест развлечений на все вкусы».

Тогда Омар издал указы, по которым налоги командующим войсками надлежало взимать только с совершеннолетних мужчин: сорок восемь серебряных дирхемов с каждого там, где в ходу было серебро, и четыре золотых динара там, где было принято расплачиваться золотом.

Иракцы должны были ежемесячно обеспечивать каждого правоверного тридцатью квартами пищи и определенным количеством жира; египтяне должны были также каждый месяц отдавать пшеницы в количестве равном местной мере, мед, жир, а также лен, для того чтобы шить одежду арабским воинам; они были обязаны предоставлять любому правоверному свое жилище на три дня, не взимая никакой платы за это. Жители Сирии и дальних земель Месопотамии отдавали каждый месяц полную кварту пшеницы, по три пинты масла, меда и жира. Всем неверным полагалось носить на шее кусочек свинца как знак того, что они исправно платят налоги.

Также был назначен и земельный налог. В Ираке он был таким: за каждый полный акр луга – 5 бушелей выращиваемой культуры и 5 серебряных дирхемов;

за каждый полный акр земли с деревьями, пальмами или виноградниками – 10 бушелей выращиваемой культуры и 10 дирхемов;

за каждый полный акр сахарного тростника – 6 дирхемов;

за каждый полный акр пшеничного поля – 4 дирхема;

за каждый полный акр ячменного поля – 2 дирхема;

за каждый полный акр другой земли – 1 бушель выращиваемой культуры и 1 серебряный дирхем.

* * *

Однажды Омар спросил у перса Салмана:

– Кто я теперь? Царь или халиф?

– Если ты берешь налоги на землю правоверных деньгами, большими или малыми суммами, но используешь их, как то не предписано законом, тогда ты царь, но не халиф Посланника Господа.

– Клянусь Аллахом! Я не знаю, халиф я или царь. Но если я все же царь, это ужасно.

Один правоверный из Ирака рассказывал, как однажды видел Омара на празднестве за пределами Медины. Высокий, бритый наголо и мрачный, Омар шел босой и обеими руками натягивал на себя вышитое красным полотно; он возвышался над людьми так, будто был на лошади.


«Действительно, если я живу, – сказал Омар, – я буду там, где мой народ. И все это во славу Аллаха. Я знаю, у правоверных есть нужды, но о них мне не говорят в полной мере: правители утаивают просьбы моего народа, а сами люди не могут прийти ко мне. Поэтому я поеду в Сирию и проведу там два месяца, затем в Ирак на два месяца, затем в Египет, Бахрейн, Куфу, Басру, по два месяца на каждом месте. Клянусь Аллахом, это будет хороший год!»

* * *

Дочь Омара Хафса, вдова пророка, его сын Абдаллах и другие близкие люди были против того, чтобы халиф так усердно постился, и убеждали его: «Если ты будешь хорошо питаться, это даст тебе сил продолжать утверждение Истины в нашем мире».

Но он отвечал: «Вы желаете мне добра. Но если бы, шествуя по одной тропе с двумя сподвижниками и попрощавшись с ними, я свернул с пути, то никогда бы не нашел их в конце».

Омар не позволял взрослым пленным оставаться в Медине. Но некий Мугхира из Куфы написал однажды халифу письмо с просьбой позволить ему привезти в Медину одного молодого раба, искусного ремесленника, чтобы тот управлял его делами: кузнечным делом, гравировкой металла и плотничеством. Омар дал свое разрешение. И Мугхира поручил своему рабу поселиться в Медине и высылать ему ежедневно четыре дирхема из полученной от его ремесел прибыли.

Раб пришел к Омару с жалобой, что ежедневная выплата в четыре дирхема слишком высока. Но халиф рассудил, что это достаточно справедливо. Уходя, мужчина с горечью сказал Омару, что суд его справедлив для всех, кроме него.

Через некоторое время, взяв кинжал с двумя лезвиями и рукоятью посередине, на рассвете он пришел в мечеть и спрятался под ее сводом в углу. Он ждал, когда Омар выйдет, чтобы призвать людей на намаз. Халиф произнес: «Займите свои места и преклоните колени, мы начнем молитву», а затем приблизился к тому месту, где прятался мужчина. Раб ринулся к нему и трижды вонзил в него кинжал. Омар упал. Какой-то иракец накинул на раба свой плащ, и тот, не сумев выпутаться, заколол и себя.

Омара перенесли в его дом. Солнце теперь всходило, и Абд аль-Рахман, сын Ауфа, провел молитву вместо халифа: две прочтенные им суры были самыми короткими в Коране.

Ибн Аббас начал было говорить что-то халифу, прославляя его добродетели, но он прервал его: «Сын Аббаса, даже если бы все золото мира было моим, будь уверен, я бы отдал его ради того, чтобы быть спасенным от ужаса Судного дня. А теперь скажу тебе вот что: пусть вопрос о моем преемнике будет решен советом с участием Османа, Али, Талха, Зубайра, Абд аль-Рахмана, сына Ауфа, и Саада. И пусть мой сын Абдаллах присутствует, но он не должен никак влиять на решение».

Когда он был уже мертв, его понесли к комнате Аиши. Абдаллах приветствовал ее и произнес: «Омар просит позволения пройти».

«Внесите его!» – сказала Аиша. Его внесли, а затем положили покоиться рядом с двумя его сподвижниками.


Добрые времена для ислама закончились в тот день, когда Омара одели в саван. Так было сказано впоследствии.

Смута

Когда Омар только стал мусульманином, ислам был похож на растущего ребенка: каждый день делал его крепче и вел вперед.

Но после убийства Омара ислам стал похож на стареющего человека: каждый день уводил его назад, к закату.


– Если бы пророк был сейчас с нами, – говорил халиф Осман в отчаянии, – он дал бы нам новое Откровение, согласно которому мы знали бы, как нам следует действовать.

* * *

После похорон Омара был собран совет, на котором следовало выбрать нового халифа. Абд аль-Рахман произнес:

– Мне кажется, лучше, если только троим из нас будет предложено стать преемником.

– Я передаю свое право Али, – сказал Зубайр.

– Я свое – Абд аль-Рахману, – сказал Саад.

– А я отдаю свое право Осману, – сказал Талха.

Тогда эти трое отошли в сторону, и Абд аль-Рахман продолжил:

– Я не хочу власти для себя. А теперь – кто из вас готов отказаться в пользу другого? Мы предложим кому-нибудь третьему – Аллах и все правоверные тому свидетели – рассудить, кто, по его суждению, более всех мусульман достоин служить и править ради блага своего народа.

Но Али и Осман промолчали.

Абд аль-Рахман настаивал:

– Сделайте же выбор! Или, Бог свидетель, я выберу лучшего из вас, и это не будет предательством.

Али и Осман уступили. Тогда Абд аль-Рахман отвел Али в сторону и сказал:

– Из вас двоих ты был настоятелем ислама, ты состоишь в родстве с Посланником Господа, ты хорошо это знаешь. Сейчас, Аллах тому свидетель, ты сам должен принять решение! Если я отдам власть тебе, будешь ли ты справедливым правителем? А если я выберу Османа, будешь ли ты слушать его и подчиняться?

И Али ответил:

– Да, буду.

Тогда Абд аль-Рахман отвел в сторону Османа и сказал ему то же самое. Так он получил обещания с обоих.

Затем он подозвал Зубайра:

– Помня о том, что ты не претендуешь на право быть преемником, кого ты мне советуешь?

Он ответил:

– Я могу посоветовать как Али, так и Османа.

Абд аль-Рахман обратился к Сааду:

– Кому бы ты передал власть? Ни ты, ни я не претендуем на нее.

– Осману.

Тогда Абд аль-Рахман велел сообщить народу о том, что правитель избран и клятва в верности должна быть произнесена каждым. Он поднялся с места и, воздав хвалу Господу, произнес:

– Али, теперь я все решил. Я не вижу никого подходящего на место халифа лучше, чем Осман. Поэтому не ищи путей занять это место. – Затем, взяв Османа за руку, продолжил: – Клянусь тебе в преданности, как то предписано Законом Божьим, Законом пророка и Законом двух халифов.

Али тоже поклялся в верности, как и все мухаджиры и помощники.


Именно при Османе впервые было определено понятие феодального владения, им могла стать территория любого размера. Он был также первым, кто ввел должность начальника стражи.

Халиф Осман правил двадцать лет. В течение первых шести лет его правление не вызывало недовольства народа. Курейшиты любили нового халифа больше, чем строгого с ними Омара, поскольку Осман поддерживал их интересы. Но впоследствии он стал назначать на самые высокие должности своих родственников, представителей династии Омейядов. Марвану он отдал пятую часть всех доходов с Африки и щедро тратил деньги на свою родню. Свои действия он оправдывал, называя их участием по отношению к своим родным, и приводил цитаты из Корана:


Делайте добро родителям, родственникам, сиротам, беднякам, соседям, как родственникам… [121]


Он часто говорил, что Абу Бакр и Омар наверняка пренебрегали этой своей обязанностью.

Но народ не был согласен.


При виде богатств человек теряет терпение.


Терпение для Веры – как голова для тела: когда терпение умирает, вера умирает тоже.


Комендантами в каждом крупном городе Османа были только те, кого объединяли кровные связи с детьми Омейи; даже если халиф снимал кого-то с поста, он назначал на это место другого, равного ему в родстве. Осман облачал властью также людей, которые никогда не являлись асхабами Посланника Господа, поэтому и действия этих правителей вызывали негодование последних.

Первый раз Османа упрекнули за предпочтение своих родственников при выборе людей на высокие должности, когда он, сместив Саада ибн Абу Ваккаса, защищавшего пророка в день Ухуда, с поста правителя Куфы, назначил Валида ибн Укба. Этот человек однажды даже плюнул в лицо Мухаммеда, но это не имело значения, поскольку он был сводным братом Османа по матери.

Однажды Валид по какому-то случаю со своими друзьями, кто, как и он, были не прочь выпить, в окружении певцов проводил застолье в течение всей ночи. Наутро, при первом призыве муэдзина, он ввалился в мечеть в растрепанном платье, шатаясь подошел к михрабу и начал молитву. Сделав четыре поклонения вместо положенных двух, он оглядел всех собравшихся правоверных и спросил:

– Вы хотите, чтобы я продолжил?

Вдобавок ко всему, когда он надолго погрузился в забытье, собравшиеся слышали его невнятное бормотание: «Наполни мой кубок!»

Кто-то из стоявших перед ним в первом ряду прокричал:

– Достаточно! Господь больше не станет терпеть твоего бесчинства!

И правоверные выгнали Валида, забросав его камнями со двора мечети. Он вернулся в свой дворец, посылая прогнавшим его проклятия так, будто его оскорбили. Один языческий поэт старой эпохи невежества сказал:

Со мной всегда теперь сладкоголосые красавицы,
И разливается вино рекой,
В Аиде было так однажды.
Теперь я по пустыням не бреду,
Уже бежал от искушений я.
Здесь наконец могу я искупаться в вине
И меж людей пройти, как знатный муж,
В одеждах развевающихся.

Когда же наконец Осман отобрал власть над Куфой у Валида и передал ее некоему Саиду, народ по-прежнему был недоволен, поскольку они скорее бы предпочли Валида, человека не слишком строгих правил, мрачному Саиду, притворяющемуся добродетельным аскетом. Народу не нравилось, что он отгородил вход в свой дворец воротами и держался от людей на расстоянии.


В 27 году по смерти пророка Муавия, сын Абу Суфьяна и Хинд, наместник в Сирии, возглавил поход против Кипра. Впервые войска правоверных пересекли море.

В 30 году был взят Джур наряду с множеством других городов Хорасана далеко на севере: Нишапур, Тус, Серахс, Мерв и Байхак. С завоеванием этих обширных земель в казну Османа со всех сторон стали стекаться богатства. Доходы были настолько высоки, что Осман решил создать свою личную сокровищницу, из которой делал щедрые дары. К примеру, некоторым из своих родственников он приказал выдать сто тысяч мешков с деньгами по четыре тысячи дирхемов в каждом.

В начале 34 года Осман, узнав, что в городе начинаются волнения, отозвал Саида из Куфы в Медину. Но через некоторое время снова восстановил его там правителем. Народ Куфы встретил Саида на улицах криками: «Мы не хотим иметь никаких дел ни с тобой, ни с Османом!»

В Медине народ собрался в мечети и решил отправить к Осману асхаба Амира.

– Правоверные собрались в мечети, они недовольны всем, что ты делаешь, – сказал Амир халифу. – Прежде всего они обвиняют тебя в том, что ты свернул с Истинного пути, указанного нам пророком – да благословит его Аллах и да приветствует! – и продолженного двумя халифами. Осман! Побойся Аллаха!

Но тот отвечал:

– Ты смеешь говорить мне о страхе перед Аллахом? Что ты знаешь об Аллахе?

– Я знаю точно, что все, кто угнетает свой народ, однажды предстанут перед Его ликом!

И Амир покинул халифа. С того дня ни один из асхабов Посланника Господа не переступал порога дома Османа.


Когда наместники вернулись, чтобы совершить паломничество, Осман, созвав их, произнес:

– Я начинаю терять власть. Мятеж уже витает в воздухе. Посоветуйте, как мне поступить теперь.

– Если мы начнем подавлять смуту, они станут винить не Османа, а нас.

Абдаллах, сын Амира, правителя Басры, предложил:

– Последуй примеру Омара! Он отправлял людей воевать за пределы страны. Народ, живущий в мире, никогда не бывает довольным.

Саид, правитель Куфы, добавил:

– Те, кто живет в городах, – люди называют их знатью, – подстрекают остальных.

Муавия было начал:

– Послушай, как я делаю в Сирии…

Но его перебил Амр:

– Осман, владыка правоверных, в Медине нет ни одного асхаба, которого бы ты так или иначе не обидел. Или отзывай своих ставленников, или оставляй власть. В этом случае тебе, по крайней мере, не придется терпеть обвинения. Но если ты выбираешь борьбу за власть, тогда борись ВО ИМЯ АЛЛАХА!

И тут халиф воскликнул:

– И ты, ты тоже среди недовольных!

На следующий день им было приказано вернуться на управляемые ими территории и рекомендовано отправить своих подданных на завоевательскую войну. Перед самым отъездом Муавия зашел к Осману:

– Владыка правоверных. Народ еще не успокоился. Я опасаюсь оставлять тебя здесь. В Сирии люди уже смирились, тебе лучше поехать со мной!

Но Осман закричал:

– Аллах запрещает мне покидать город, где находится гробница пророка!

И Муавия оставил халифа и, переодевшись в дорогу, отправился в мечеть. В мечети были Али, Зубайр и Талха, они разговаривали. Муавия подошел к ним и долго говорил. Его последними словами были: «Теперь я оставляю вам этого старого человека. Берегите его. Это зависит от вашего великодушия и вашей мудрости. Будут чтить его, в свою очередь будут чтить и вас».

Ни один из них ничего не ответил, и Муавия удалился. Через некоторое время Али произнес:

– Наверное, лучше будет поступить так, как он нам говорит.

На что Зубайр ответил:

– Клянусь Аллахом! Не вынуждай нас нести еще больший груз ответственности за Османа, чем сейчас.

Один иудей, перешедший в ислам и принявший имя Ибн Саба, провозгласил учение о Втором Пришествии пророка. Многие поверили ему, и это привело к возрастанию недовольства властью Османа. Однако Ибн Саба был изгнан сначала из Басры и Куфы, затем из Сирии, и ему пришлось отправляться в Египет проповедовать свое учение. Он говорил, что христиане верят в еще одно пришествие Иисуса. До сих пор у правоверных была более веская причина верить в то, что Мухаммед придет во второй раз, поскольку это были слова Господа, записанные в Коране: «Тот, кто ниспослал тебе Писание и назвал его законом твоим, снова явит тебя нам». Еще он произнес: «У Бога было четыре и двадцать тысяч пророков в мире, у каждого из них был наместник. Наместником Мухаммеда был Али, значит, он должен был стать его преемником и халифом. И значит, Осман получил власть незаконно, и незаконен его халифат».

Так многие стали называть Османа неверным, однако держали свое мнение при себе, открыто проповедуя только праведную жизнь.


Народ Египта жаловался на правление молочного брата Османа Абдаллаха, сына Абу Сарха, и требовал исправить положение дел. Они стали вести переписку с жителями Куфы и народом Басры с тем, чтобы организовать поход на Медину. В месяце Раджабе 34 года египтяне под прикрытием паломничества отправились в путь. Они появились в Медине и сразу же направились в мечеть, где, обратившись к асхабам пророка, высказали все недовольства Абдаллахом:

– Осман! Бойся Аллаха, раскайся!

Но Осман отвечал:

– Сядь, ты! Кто ты такой, чтобы призывать меня к раскаянию!

Но тут кто-то другой прокричал:

– Раскайся, Осман!

И куда бы Осман ни повернулся, со всех сторон он слышал одни и те же слова, и отражались они эхом от стен мечети, и все называли его просто Османом, никто не добавлял титула «владыка правоверных».


На жалобы египтян Осман наконец ответил предложением выбрать им самим правителя своей земли, которого он мог бы назначить вместо Абдаллаха.

Народ Египта выбрал сына Абу Бакра Мухаммеда.

После того как Осман написал Мухаммеду ибн Абу Бакру и назначил его правителем, он и его сподвижники отправились в путь.

На привале в конце третьего дня пути от Медины их нагнал темнокожий раб верхом на верблюде, которого он хлестал кнутом так, будто преследовал кого-то или кто-то преследовал его.

Мухаммед и его люди спросили незнакомца:

– Что с тобой произошло? Почему ты так спешишь? Верно, ты сбежал, а может, наоборот, гонишься за кем?

И человек прокричал:

– Я раб владыки правоверных. У меня послание для правителя Египта!

Один из присутствующих указал на Мухаммеда:

– Правитель Египта здесь!

Но раб ускакал, сказав:

– Это не тот, кто мне нужен!

Мухаммед послал за ним человека, и раб был возвращен. Сын Абу Бакра спросил его:

– Раб, кто ты?

Он было сначала назвал владыку правоверных своим хозяином, но затем исправился, сказав, что он раб Марвана, который являлся внучатым племянником Османа. Так продолжалось, пока кто-то из присутствующих не признал в нем все же раба самого Османа. Мухаммед спросил его:

– К кому ты был послан?

– К правителю Египта.

– Зачем?

– Передать письмо.

– Оно при тебе?

– Нет.

Его обыскали, но письмо не нашли. Однако в его дорожной сумке был кувшин, в котором что-то шуршало. Кувшин начали трясти, стараясь извлечь то, что в нем лежало. Так как из этого ничего не выходило, им пришлось разбить сосуд, и оттуда выпало письмо от Османа Абдаллаху, сыну Абу Сарха. Мухаммед созвал всех и открыл его в их присутствии, сказав:

– Смотрите и слушайте! Вот что в этом письме:


«Когда приедут Мухаммед и те, кто с ним, убей их. Не бойся того, что сделаешь, а пока старайся прочней укрепиться в своей власти и жди новых посланий от меня. Тех, кто приходил ко мне с просьбами лишить тебя власти, заточи в тюрьму. Об этом я еще напишу тебе, если то будет угодно Аллаху».


С ужасом и растерянностью читали они это письмо. Они вернулись в Медину, созвали Али, Талху, Зубайра, Саида и других асхабов и рассказали все, что произошло. После прочтения письма не было человека, кто бы не испытывал ненависть к Осману.

Но когда письмо было представлено самому халифу, он все отрицал: «Клянусь Аллахом! Я не писал этого письма, и не приказывал того, что там написано, и не отправлял раба в Египет!»

Изучив письмо более подробно, некоторые узнали в нем почерк Марвана, служившего у халифа секретарем. Асхабы потребовали отдать им Марвана, но халиф отказался, опасаясь за жизнь племянника.

После этого группа людей осадила дворец Османа и перекрыла доступ воды в дом. Али и большинство асхабов оставались в своих домах. В конце концов Мухаммед, сын Абу Бакра, с двумя сподвижниками незаметно для людей Османа, стоящих на крыше, забрался во дворец через дом одного из ансаров. В это время с халифом была только жена, он читал Коран.

Мухаммед сказал своим помощникам:

– Оставайтесь здесь. С ним его жена, я пойду первым, а вы войдете, когда я схвачу его. И не отпущу, пока не убью.

Мухаммед зашел в комнату и схватил халифа за бороду. Тот стал кричать:

– О Аллах! Если бы это видел твой отец. Как бы он разгневался, увидев, что ты хочешь со мной сделать!

При этих словах Мухаммед ослабил хватку, но остальные двое набросились на Османа, повалили его на пол и убили. После чего выбежали из дома правителя. Его жена кричала, но никто не слышал ее, тогда она, взобравшись на крышу, прокричала: «Владыка правоверных убит!»

Пришли в комнату Османа и нашли его мертвым, лежащим на полу. Новости быстро дошли до Али, Зубайра и Саида. Народ бросился к дому Али, умоляя его стать правителем.

Али отвечал, что это не зависит от него: только в том случае, если все люди дня битвы при Бадре будут согласны, он станет халифом.

* * *

На момент убийства Османа в его казне насчитывалось сто пятьдесят тысяч золотых динаров и миллион дирхемов. Его земельные владения были оценены в сто тысяч динаров, не считая пастбищ лошадей и верблюдов. Именно во время правления Османа асхабы Посланника Господа получили во владение дома и земли: Зубайр оставил после смерти ценностей на пятьдесят тысяч золотых динаров, тысячный табун лошадей, тысячу рабов обоих полов и, кроме того, большие особняки в Басре, Куфе, Фостате и Александрии. Земли Талха в Ираке, сдаваемые им внаем, приносили более ста тысяч золотых динаров ежедневно, а его имение в Ширате даже больше. Для себя в Медине он построил дом-крепость из глины, кирпича и тикового дерева.

Избрание халифом Али

По истечении пяти дней мятежники созвали жителей Медины и объявили им:

– Вот уже пять дней, как у нас нет имама и некому созывать нас на молитвы. Так уже не может больше продолжаться! Мы не знаем никого, кто мог бы стать лучшим имамом, чем Али.

– Но Али не возьмет на себя бремя имамата, – предположили некоторые.

– Уговаривайте его до тех пор, пока он не согласится, – ответили мятежники.

После чего ансары отправились к дому Али, однако он продолжал отказываться. Тогда один из египтян сказал:

– Если мы снова вернемся домой без имама, начнется такой раздор, который уже не остановить.

Али уступил, но с условием, что Талха и Зубайр присягнут ему в верности, что они и сделали, приведя и других асхабов.

Али говорил:

– У меня нет большого желания принимать эту власть. Но правоверным все еще нужен правитель. Сам я рад присягнуть Талхе.

Но тот отвечал:

– Нет, ты имеешь больше прав, чем я.

Один из стоявших рядом заставил Али и Талху ударить по рукам и принять присягу. Так Талха поклялся в преданности халифу Али, как и Зубайр и все правоверные в мечети.


Марван с сыном уехали; какой-то человек забрал окровавленную рубаху убитого Османа и ускакал с ней в Дамаск.

Гражданская война

Однажды один из соратников Али дерзко спросил у него:

– Почему при Абу Бакре и Омаре в халифате царил мир и покой, а при Османе и тебе, Али, начались брожения и расколы?

– По той простой причине, – ответил Али, – что Абу Бакру и Омару помогали Осман и я, а у меня и Османа остались только такие помощники, как ты!

* * *

Придя к власти, Али был уже пожилым, но еще крепким человеком, он был несколько меньше среднего роста, смуглолиц, с круглым животом и большой белой как снег бородой, росшей от плеча до плеча.


Как-то раз Али донесли, что Муавия сказал: «Али и его дом знамениты своей доблестью, Зубайр и его род прославились своей роскошью, а мне и всем Омейядам осталось гордиться лишь добротой сердечной и милосердием».

– Лукавые слова! – сказал на это Али. – Муавия собирается подтолкнуть Зубайра к мятежу, и мне придется сражаться с ним; в это время он будет превозносить свое великодушие и завоюет популярность в глазах толпы.


Новый халиф послал письмо Муавии с требованием принести присягу на верность. Письмо начиналось словами: «От слуги Аллаха Али, повелителя правоверных, к Муавии, сыну Абу Суфьяна». Муавия молчал целый месяц, затем, наконец, отправил Али Кабису, шейха из племени абс, с запечатанным конвертом, на котором было написано: «От Муавии к Али». Взяв письмо из рук посланника и прочитав обращение на конверте, Али сказал:

– Ничего хорошего не может быть внутри.

Распечатав конверт, он обнаружил там лист бумаги, на котором были написаны слова: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного» – и больше ничего.

– В письме ничего нет, – сказал Али, обращаясь к посланнику, – если у тебя есть что передать мне на словах, говори!

– Я видел шестьдесят тысяч человек в мечети, в Дамаске, которые рыдали, когда им показали окровавленную рубашку Османа, и проклинали тех, кто убил его, – ответил Кабиса.

– О Аллах! Ты знаешь, кто совершил это преступление, – ответил Али. – Клянусь, на мне нет крови Османа!

* * *

Талха и Зубайр принесли присягу на верность Али неохотно и не по своей собственной воле. Вскоре после этого они уехали в Мекку, где находилась Аиша, Мать Правоверных, как ее называли. Они взяли ее с собой и все вместе отправились в Басру, провозгласив, что намерены отомстить за убийство Османа.

Когда Али узнал об этом, он погнался за ними. Беглецы взяли проводника и, свернув с дороги, направились в пустыню. Наконец они добрались до места, которое было известно под названием долины Хабаб, что в переводе с арабского значит «Долина греха». Впереди шел проводник, за ним ехала Аиша на верблюде, за ней – все остальные. Когда они приблизились к селению бедуинов в низине, начали лаять собаки, и проводник объявил, что это долина Хабаб.

Услышав это, Аиша воскликнула:

– Я не поеду дальше, отвезите меня назад! Я вспомнила сейчас, как пророк, сидя в окружении жен, я тоже была там, сказал: «Хотел бы я знать, на кого из вас будут лаять собаки Хабаба». Это я! Собаки лают на меня, это я – женщина Греха!

– Успокойся, прошу тебя, – сказал Талха, – может, проводник ошибся.

– Я хочу вернуться назад, – повторила упрямо Аиша.

Они не пошли дальше и заночевали в пустыне. Ночью Зубайр подговорил своего сына, и на рассвете мальчик поднял на ноги весь лагерь криками «Я видел всадников, они скачут сюда, это Али!», после чего Аиша, испугавшись, решила ехать дальше. Таким образом, они продолжили свой путь по направлению к Басре.

Али со своей армией настиг их возле Басры. Состоявшееся сражение было названо Битвой Верблюда, потому что Аиша участвовала в нем, сидя на этом животном. Свою смерть нашли здесь Талха и Зубайр, а вместе с ними еще тринадцать тысяч человек. В течение пятнадцати дней Али оставался в Басре, после чего отправился в Куфу и стал править там как халиф.

Сын Омара и большинство соратников пророка Мухаммеда не поддерживали ни Али, ни тех, кто собрался вокруг «верблюда Аиши». Народная партия и все, кто придерживается здравого смысла, считали, что Али, так же как Талха, Зубайр и прочие, одинаково не правы в том, что взялись за оружие: лишь те, кто не участвовал в кровопролитии, поступили так, как должно поступать правоверным. Тем не менее так называемая Народная партия, как и большинство традиционалистов, продолжает почитать их.

Восстание в Сирии

Сторонники Муавии в Сирии подняли мятеж и отказались повиноваться Али. Когда халиф узнал об этом, он собрал свои силы и выступил против мятежников. Армии враждующих сторон встретились у Сиффина в 37 году хиджры. Довольно долгое время противостояние между ними ограничивалось незначительными стычками, наконец состоялось большое сражение. Перевес сил оказался на стороне Али, и армия Муавии начала терять позиции. Среди сирийцев уже начали распространяться пораженческие настроения: «Подумайте о своих женах, арабы! О ваших матерях и дочерях! Во имя Аллаха!»

– Мы не можем более сражаться силой оружия, надо использовать силу разума, – сказал Муавия Амру, – ты тоже можешь думать о своей семье, но можешь подумать и о должности наместника Египта!

Тогда Амр решил сделать следующее: «Пусть войны прикрепят к копьям священные тексты из Корана и призовут противников к миру».

Многие последовали его совету и устремились в гущу битвы с криками: «Остановитесь! Мир! Книга Аллаха между нами и вами!»

– Мы должны послушать их! – начали говорить правоверные из Ирака друг другу.

– Это справедливо, – они наши братья по вере, мы должны принять их предложение, – сказал кто-то из приближенных Али.

– Глупости! – ответил халиф. – Они показывают вам Книгу, но сами они редко читают ее, а если читают, то не следуют тому, что там сказано. Это ловушка, обман! Я знаю этих людей лучше, чем вы.

Тем не менее споры не утихали, затем стали слышны ропот и угрозы. Али решил, что, если будет настаивать, его может постигнуть участь Османа, поэтому, когда кто-то предложил поехать и переговорить с Муавией, он сказал ему:

– Это твое дело, поезжай, если хочешь.

Когда парламентер приехал в лагерь противника, Муавия изложил ему свое предложение:

– Давайте все мы, будучи правоверными мусульманами, поступим так, как велит нам Аллах: вы выберете своего представителя, мы выберем своего. Оба они принесут клятву действовать в полном согласии со Книгой. После того как они обсудят создавшееся положение и примут согласное Корану решение, обе стороны должны подчиниться этому решению и выполнить его требования, какими бы они ни были.

Большинство людей приняли это предложение с радостью. Сирийцы выбрали своим представителем Амра. Сторонники Али единогласно проголосовали за Абу Мусу и не хотели слышать ни о ком другом.

– Делайте что хотите, – сказал на это Али.

Встреча арбитров была отложена до наступления священного месяца Рамадана. Армии покинули поле боя. Муавия вернулся в Сирию, Али – в Куфу.

Третейский суд

В назначенное время, в 38 году, два арбитра встретились.

После того как были вознесены хвалы Аллаху и обсуждены общие вопросы, волнующие всех мусульман, судьи приступили к тому, ради чего собрались.

– Ты ведь прекрасно знаешь, о Амр, – сказал Абу Муса, – что народу Ирака не нравится Муавия, а людям Сирии не нравится Али, и с этим ничего нельзя поделать. Не лучше ли нам будет тогда низложить их обоих и предложить правоверным в качестве халифа Абдаллаха, сына Омара?

– Возьмет ли Ибн Омар на себя обязательство отомстить за кровь Османа? – спросил Амр.

– Почему бы нет, если люди будут настаивать на этом? – ответил Абу Муса.

Амр решил сделать вид, что поддерживает идею Абу Мусы, но для вида предложил еще нескольких кандидатов. Его коллега отверг их всех.

– Хорошо, я согласен, – сказал Амр. – Итак, ты встанешь и объявишь, что мы отвергаем обоих претендентов, и назовешь имя человека, которого ты хотел бы видеть халифом.

– Нет, – ответил Абу Муса, – говорить первым должен ты, ты знатней меня, и право первенства принадлежит тебе.

– Но ты старше меня, значит, говорить первым должен ты, так будет пристойней. Да и какая разница, ведь мы договорились, что будем говорить одно и то же!

На том и порешили. Когда пришло время провозгласить решение, Абу Муса вышел, вознес благодарение Аллаху и начал свою речь:

– Правоверные, мы обсудили порученное нам дело и решили, что единственное средство для установления мира, окончания смуты и кровопролития и объединения всех мусульман – это уход Али и Муавии. Таким образом, я снимаю Али с трона халифа, так же как я сам снимаю этот тюрбан со своей головы. – С этими словами Абу Муса поднял руки, снял тюрбан и положил его в сторону. – Мы решили сделать халифом человека, отец которого был соратником пророка, который сам был соратником пророка, его имя Абдаллах, сын Омара.

Еще некоторое время он превозносил достоинства Ибн Омара и потом сел на место.

После него поднялся Амр, он также восхвалил святое имя Аллаха и призвал милость на Посланника Его, после чего сказал:

– Мусульмане, Абу Муса Абдаллах, сын Кайсы, только что перед всеми низложил Али и лишил его всей власти, на которую он претендует. Я, в свою очередь, подтверждаю его слова, я также низлагаю Али, но вместо него я называю Муавию. Я провозглашаю его халифом Посланника Аллаха и заявляю, что он имеет право на наше послушание и на нашу клятву верности, при условии что он даст обещание отомстить за смерть Османа, сына Аффана!

– Это ложь! – гневно закричал Абу Муса. – Мы никогда не называли Муавию, мы отвергли его, и Али тоже!

– Это он лжет, – ответил Амр. – Он низложил Али, но я никогда не отрекался от Муавии.

Один из сторонников Али, Шурейх, сын Хани, ударил Амра своим кнутом. Что же касается Абу Мусы, то он, не став дожидаться, чем кончится дело, воспользовался замешательством и, пробравшись в конюшню, сел на коня и поскакал что есть духу прямо в Мекку. Он навсегда покинул Куфу, где остался его дом и его дети, и дал себе зарок никогда больше не встречаться с Али.

Амр вернулся к себе домой. Муавия принял присягу от войск, находящихся в Сирии, и провозгласил себя халифом.

– Да будет проклят Муавия, о Аллах, я умоляю Тебя, – молился каждый день Али в мечети в Куфе. – Да будут прокляты Амр, и Хабиб, и Абд аль-Рахман, сын Халида, и Даххак, сын Кайса, и Валид! Да будут прокляты они все!

Раскольники

Среди сторонников Али появились раскольники, они провозглашали следующее: «Суд принадлежит одному лишь Аллаху» и «Никакого правителя, кроме самого Бога». Раскольники объявили, что Али – тот самый человек, про которого сказано в Коране:


Хотя и знали, что тому, кто овладел колдовством, нет доли в будущей жизни[122].


И еще:

…кого совратили шайтаны на земле

и кто оказался в растерянности?

У него – друзья, которые призывают его к прямому пути [и говорят]: «Иди к нам!»[123]


Раскольники вышли из города и разбили лагерь возле Куфы. Али послал Ибн Аббаса образумить их. Эта миссия частично увенчалась успехом: некоторые из них вернулись назад. Но самые упорные ушли дальше – в Нахраван. Они жили в той стране разбоем и грабежами, набирая силы. Когда же их численность достигла четырех тысяч человек, раскольники захватили Мадаин и перерезали горло наместнику Али.

– Они заявляют: «Никакого правителя», но правитель должен быть либо плохим, либо хорошим, – сказал, узнав об этом, Али. Он послал армию против них и в битве уничтожил несколько тысяч раскольников.

Убийство Али

В 40 году группа раскольников собралась в Мекке. Они говорили о своих несчастьях и притеснениях. Некий Ибн Мулджам поклялся перед всеми, что убьет Али. Этот человек был влюблен в женщину, принадлежавшую к партии раскольников. Ее брат и отец были убиты в недавней битве с войсками халифа. Ибн Мулджам обещал подарить своей невесте три тысячи дирхемов и жизнь халифа Али в качестве свадебного подарка.

Ночью семнадцатого числа месяца Рамадана убийца прокрался в мечеть в Куфе и притаился рядом с дверью, в которую обычно каждое утро входил Али. Когда рассвело, муэдзин стал призывать правоверных на утреннюю молитву:

– Мусульмане, на молитву! На молитву!

Али проснулся и, ничего не подозревая, пошел обычным путем в мечеть. Когда он вошел в дверь, Ибн Мулджам выскочил из своего укрытия и нанес ему страшный удар мечом в голову. Клинок разрубил череп и проник в мозг, после чего Али прожил два дня, пятницу и субботу, и умер в субботу поздно ночью.

Хасан

Хасан, сын Али, был серьезным, замкнутым, благородным и великодушным человеком. Он ненавидел войны и кровопролитие и любил семейную жизнь. Абу Бакр, в те дни, когда он был халифом, увидел, как Хасан играет с другими детьми, поднял его на руки и сказал:

– Хасан, ты похож на Посланника Господа и совсем не похож на своего отца, Али.

Али часто говорил людям Медины:

– Никогда не отдавайте своих дочерей за моего сына: он выпьет нектар их юности и разведется с ними.

И действительно, Хасан часто разводился со своими женами, но все, с кем он развелся, сохранили свою любовь к нему на всю жизнь. Всего он был женат на девятнадцати женщинах.

Хасан стал халифом, после того как его отец был убит. Его правление продолжалось шесть месяцев и несколько дней. Муавия двинул свою армию на него. Оценив свои силы и поняв, что исход битвы будет находиться в руках Господа, Хасан послал Муавии послание, в котором предлагал передать власть ему, взамен на выполнение следующих требований: Муавия не должен преследовать ни одного человека из Медины, Хиджаза и Ирака ни за какие их поступки, совершенные ими при жизни халифа Али (отца Хасана); и должен заплатить все долги Хасана.

Муавия принял эти скромные условия, и мир был заключен. Хасан сложил с себя бремя правления и поселился в Медине. Вскоре он снова оказался в долгах, и Муавия назначил ему содержание в размере ста тысяч дирхемов в год.

– Ты – позор правоверных! – кричали ему его сторонники.

– Я не хочу, чтобы вы проливали свою кровь из-за такой мелочи, как мое царствование, – отвечал он.

Когда люди упрекали его в том, что он заключил мир с Муавией, и подбивали его на вооруженное сопротивление, он твердо отвечал им, что никогда не пойдет на это, поскольку мир среди правоверных должен цениться превыше всего. Согласно преданию, известному со слов Ибн Масуда, пророк сказал: «Мусульмане считают хорошим лишь то, что хорошо в глазах Аллаха, и считают плохим лишь то, что плохо в Его глазах».

Хасан не хотел жертв среди сторонников его отца, секты шиитов. И его брат Хусейн был согласен с ним в этом вопросе, он говорил:

– Пока жив Муавия, пусть каждый шиит сидит дома и накроется плащом с головой!

Хасан был отравлен и умер в Медине, после того как его жена Джаада дала ему яд. Брат Хасана просил его назвать имя отравителя, но тот отказался.

– Божья кара будет ужасна, если это сделал тот, кого я подозреваю, – сказал Хасан. – Если же я ошибаюсь и это сделал другой, то, во имя Аллаха, пусть не пострадает невинный. – После небольшой паузы он продолжил: – Брат, нашему отцу всегда не давала покоя эта власть, этот халифат, но Аллаху было угодно, чтобы халифом стал сначала Абу Бакр, затем Омар. После шести выборов он был уверен, что теперь халифат достанется ему, но власть снова перешла к другому – Осману. Осман был убит, и наконец люди принесли присягу Али, но тут же начались распри, расколы и кровопролитие; он ни минуты не мог спокойно пользоваться своей властью. Поистине это так! Видимо, Аллах не желает, чтобы потомки пророка были халифами. Вспомни, каким унижениям толпа подвергала тебя в Куфе и вынудила приехать сюда… Послушай, я просил у Аиши позволения быть похороненным вместе с Посланником Аллаха, и она согласилась. Но я не думаю, что люди позволят тебе похоронить меня там. Если они попытаются остановить тебя, не спорь с ними, смирись.

Когда час смерти был близко, ужас и печаль одолели Хусейна, и он заплакал.

– Зачем эти слезы? – утешал его брат. – Подумай только, ты отправляешься туда, где встретишь Посланника Господа, Али, твоего отца, Хадиджу и Фатиму, твою мать!

– Брат, – отвечал Хасан, – я ухожу в мир Господа. Я не могу себе представить, как он выглядит. Может, я и увижу своих близких, но совсем не так, как я привык видеть их здесь, на земле.

Когда он умер, его брат пошел к Аише, спросить разрешения на похороны. Она ответила согласием, но Марван, наместник Медины, ставленник Муавии, запретил хоронить Хасана рядом с его дедом, пророком Мухаммедом, и его похоронили на кладбище Баги, рядом с его матерью Фатимой.

Мир и плоть

Ибн Аббас однажды сказал:

– Муавия, Аллах даровал Мухаммеду его асхабов, любивших его больше жизни, и они донесли Его Слово людям. При жизни они были Его союзниками, а после смерти стали друзьями. В загробной жизни они скорее гости и не останутся там навсегда. Кажется даже, что они покинули этот мир из-за того, что были не от мира сего.

Но Муавия прервал его:

– Достаточно об этом, Ибн Аббас. Давай сменим тему.


Во времена Валида было принято беседовать об архитектуре, во времена же Сулаймана стали разговаривать о еде и женщинах.

* * *

«Ты арабский Цезарь», – говорил Омар, встречая Муавию. Сын Абу Суфьяна и Хинд был красив и высок, но в его светлом лице всегда было что-то устрашающее. О его сдержанности ходила молва.

Однажды один араб сказал ему:

– Клянусь Аллахом! Тебе лучше не ссориться с нами, Муавия! Иначе, будь уверен, мы очень быстро приструним тебя.

– Каким образом? – спросил халиф.

– Палкой! – отвечал араб:

И Муавия ответил:

– Будь по-твоему.

Когда его избрали халифом, он попросил Абу Туфайла:

– Впиши свое имя вместе с остальными, что будет свидетельством тому, что Осман был убит.

– Я не стану этого делать. Ведь я был одним из тех, кто позволил свершиться этому злодеянию и даже пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему.

– Что же помешало тебе? Твоим долгом было защищать правителя.

– То же, что помешало тебе. Когда убивали Османа, ты находился в безопасности, в Сирии.

– Зато теперь я продолжаю дело халифа местью за его смерть.

– Может быть, но твои слова заставили меня вспомнить строки поэта Ханафи:

Всепоглощающая печаль, отплати за меня мертвого
Тем, кто не давал и черствой корки хлеба мне живому!
* * *

Однажды Муавия сказал: «Простые чувства разжигают войны, в то время как повседневные дела заслоняют собой действительно важные вещи».

Ади из рода Тай, сын Хатима, говорил ему: «Если коварство твое не иссякнет, то, пока наши сердца, ненавидящие тебя, еще бьются и пока наши руки держат мечи, которыми мы сражались с тобой, до тех пор наше возмездие будет преследовать тебя»

«Это слова мудрого человека. Кто-нибудь, запишите их!» – сказал халиф и продолжил беседу.

Одним из его выражений было: «Я не вынимаю меч из ножен, когда использую кнут, и не беру кнута в словесной битве. Пусть лишь тонкий волос связывает меня с моим народом, я не позволю ему разорваться. Когда мой народ ослабляет его натяжение, я его усиливаю. Когда они натягивают, я ослабляю его».

Он говорил также:

«Что утверждается теперь, раньше осуждалось. Так же как и то, что мы сейчас отвергаем, однажды будет принято.

Абу Бакр не искал мира, как и мир не искал его. Мир искал Омара, ибо всего, чего искал, уже не было. А мы теперь по пояс увязли в этом мире».

«Я, – сказал он, – первый царь».

День халифа

Дворец халифа в Дамаске был целиком выстлан зеленым мрамором. В центре двора возвышался прекрасный фонтан, в котором постоянно была вода, она орошала великолепный сад, где росло множество деревьев. Сад этот оживляли снующие повсюду бесчисленные птицы.

По своему обыкновению, Муавия устраивал пять аудиенций в день. После утренней молитвы он принимал своего помощника с тем, чтобы тот изложил последние новости; затем ему приносили Коран, и он читал тридцатую часть Божественного Откровения. Затем он возвращался в свои личные покои, занимался своими делами и, произнеся молитву с четырьмя поклонами, отправлялся в залу для аудиенций. Первыми к нему приходили наиболее приближенные военачальники, а после непродолжительной беседы с ними Муавия принимал своих министров, с которыми велось обсуждение всех, по их мнению, наиважнейших дел последних дней. Параллельно с приемом министров халиф завтракал. Ему подавали то, что оставалось от ужина предыдущего дня: холодную баранину, цыпленка или какое-нибудь другое блюдо. Когда все вопросы были подробно обсуждены, Муавия обыкновенно удалялся в свои комнаты, чтобы немного отдохнуть.

После отдыха он выходил и, как правило, говорил: «Слуга, выставь в мечети мое кресло». Затем он уходил туда, где уже после богослужения садился на подготовленное для него кресло спиной к ширме. Окруженный стражей, он позволял подходить к себе любому – и бедняку, пришедшему из пустыни странствующему арабу, и женщинам, и детям, и нуждающимся – всем. Один жаловался на несправедливость, и Муавия приказывал исправить ее; другой – на какое-либо посягательство на имущество, и халиф посылал своих воинов остановить это; третий – на оскорбление, и правитель приказывал внимательно расследовать все обстоятельства. После того как уходил последний посетитель, он возвращался во дворец, занимал свое место на троне и отдавал следующий приказ: «Позовите людей внутрь и приглашайте их в порядке, подобающем их положению. Пускайте каждого, кто хочет пожелать мне доброго дня». Обычной формой приветствия было:

– Как прошло утро владыки правоверных? Да продлит Аллах твои дни!

И в ответ халиф говорил:

– Аллах был милостив ко мне.

Порой, после того как все придворные усаживались на свои места, Муавия обращался к ним следующим образом:

– Народ называет вас знатью, но только лишь потому, что вам дозволено сидеть здесь, в этом зале. Поэтому именно ваша задача – следовать интересам тех, кто не так приближен к нам.

Тогда кто-то поднимался со своего места и говорил о гибели какого-либо человека в Священной войне против неверных, Муавия приказывал выписать ежегодную выплату детям погибшего. Другой придворный мог сообщить об отъезде кого-либо из приближенных, и тогда халиф распоряжался присматривать за его делами, снабжать необходимым и оказывать нужные услуги.

Затем халифу подавали обед, и в это время к нему обычно являлся его секретарь и вставал по правую руку. Если во время обеда к халифу был допущен проситель, он приглашал его за стол и угощал. Пока секретарь зачитывал его просьбу и выполнял решение правителя по этому вопросу, человек успевал два или три раза попробовать угощение. После объявления решения правитель просил пришедшего уступить место следующему. Он поднимался, и приглашали другого просителя. Так продолжалось до тех пор, пока не были рассмотрены все прошения. Бывало, что за время обеда халиф принимал сорок человек. Когда же все блюда были убраны и все придворные по его распоряжению покидали зал, Муавия уходил в свои покои, куда не разрешалось являться никому до призыва к дневному намазу. В это время халиф следовал в мечеть и проводил молитву, после чего возвращался во дворец и совершал еще одну молитву с четырьмя поклонами.

Затем он вновь принимал своих военачальников. Зимой правитель предлагал им сладости, называя это «усладой для паломника», печенье, сахарные пироги с творогом, сладкую кашу, лепешки, сушеные фрукты и засахаренную дыню. Летом же он их потчевал свежими фруктами. На этот раз министры являлись к халифу затем, чтобы получить распоряжения, которые необходимо было выполнить в этот же день. Эта аудиенция длилась до середины дня, после чего Муавия совершал дневную молитву, удалялся к себе и еще некоторое время никого не принимал.

В конце дня правитель появлялся вновь, располагался на троне и призывал придворных занять свои места. Тогда накрывали ужин, продолжавшийся вплоть до призыва к вечерней молитве, и на него уже не пускали ни одного просителя. Блюда убирали, звучал призыв к молитве, и халиф снова отправлялся в мечеть. По возвращении он обыкновенно читал еще одну молитву с четырьмя поклонами, в течение каждого из них цитировал пятьдесят аятов из Корана вслух и про себя. Затем он вновь удалялся к себе, где уже никого не принимал, пока его не призовут к ночной молитве.

По завершении богослужения особо приближенные военачальники, министры, принадлежавшие к ближнему кругу халифа, вновь созывались на аудиенцию. В течение первой половины вечера министры и халиф согласовывали и выполняли необходимые дела. Затем примерно треть вечера посвящалась чтению сочинений, посвященных арабам и их истории, чужеземцам, их царям и политике, жизни владык прошлого, войнам, военному искусству и законам, а также чтению сочинений, посвященных современности.

После занятия литературой, по традиции, из покоев жен халифа приносили особые изысканные кушанья: халву и другие подобные сладости.

В оставшуюся треть ночи Муавия спал. Однако, если он не мог заснуть, он садился и обращался к книгам: летописям царских династий, книгам по истории, войнам и военным хитростям правителей прошлого. На такие случаи у Муавии были специально подготовленные слуги: они знали наизусть тексты этих книг и вели повествования для халифа, цитируя отрывки. Каждую ночь он повелевал рассказывать отрывки из истории или чьего-либо жизнеописания из летописей или сочинений по искусству управления государством.

В установленный час он отправлялся в мечеть проводить утреннюю молитву: так начинался новый день, также наполненный уже описанными делами.

* * *

Муавия стал первым халифом, к которому обращались как к равному. К примеру, однажды некий Хурайм явился на аудиенцию к халифу в подвернутых штанах, так что были видны его красивые ноги. Муавия заметил ему:

– Ах, если бы эти ножки принадлежали женщине!

И Хурайм ответил:

– Как и твои ягодицы, о владыка правоверных.

Халиф Муавия впервые в истории ислама стал нанимать глашатаев и первым основал диван печати. Случилось это так. Однажды халиф сделал одному из своих подданных щедрый подарок, выписал указ о выдаче ему ста тысяч дирхемов, а тот исправил число в указе на двести тысяч. Когда Муавии принесли отчеты, он сразу же отозвал указ. В этот самый день был основан диван печати. Абдаллах из Гассана возглавил новый диван, и ему была доверена царская печать. Сделана она была из камня, и на ней был высечен афоризм: «Весомо каждое слово». Этой печатью пользовались вплоть до последних дней халифата и дома Аббаса.

Также именно при Муавии впервые для службы в покоях жен халифа были набраны евнухи.

Его жена Майсун, мать царевича Язида, принадлежала к бедуинскому племени калб. Во время своего проживания во дворце в Дамаске она написала:

Навес, мечущийся от ветра пустыни, мне дороже,
чем этот поднимающийся в небо дворец.
Ветер, ревущий на песчаных просторах, звучит прекрасней,
чем трубы, поющие на все голоса.
Сухая лепешка в углу кочевой повозки слаще,
чем все изысканные кушанья.
И кочевник из знатного племени привлекает меня больше,
чем пузатые бородачи, что окружают меня здесь.

Когда халиф услышал эти строки, он выслал Майсун назад к своей родне, где и вырос царевич Язид. Позже всех детей халифов из династии Омейядов отправляли пожить в пустыню, где они могли совершенствоваться во владении чистым арабским языком.

Однажды по какому-то делу к Муавии прибыл Амр, все еще бывший на тот момент правителем Египта. Муавия был уже стар и слаб, и один из его вольноотпущенников всегда был при нем. Два старых человека начали беседу, и Амр спросил:

– Владыка правоверных, какие удовольствия до сих пор радуют тебя?

Муавия ответил:

– Женщины? Нет, они мне больше не нужны. Роскошь? Моя кожа уже привыкла к тканям самым мягким и богатым, я больше не могу различить, какие же из них лучшие. И еда, – я вкусил столько изысканных блюд, что не знаю теперь, какое же из них любимое. Нет, думаю, у меня не осталось больших удовольствий, чем наслаждение холодным питьем в летний зной и созерцание внуков и правнуков вокруг себя. А ты, Амр, что бы тебе сейчас принесло удовольствие?

– Кусочек плодородной земли, где можно вырастить немного фруктов для себя и еще немного впрок.

Тогда халиф обратился к вольноотпущеннику Вардану:

– А для тебя, Вардан, что для тебя высшее наслаждение?

И тот отвечал:

– Благородное, праведное дело! Такое, чтобы оно осталось в памяти людей, чтящих свое прошлое, и было бы зачтено мне, когда я предстану перед Аллахом в Судный день.

Тогда халиф воскликнул:

– Беседа окончена. На сегодня достаточно! Этот раб, Амр, гораздо лучше, чем мы с тобой.

Амр скончался в 43 году по смерти пророка. Почувствовав приближение смерти, он произнес такую молитву: «О Аллах, у меня нет прав требовать что-либо и нет сил оправдываться ни в чем: я нарушал Твои заветы, я совершал поступки, которые Ты запрещал. И теперь, Господь мой, я отдаю свою голову в Твои руки». Он также добавил, обратившись к тем, кто был рядом: «Выкопайте для меня могилу и приготовьте мне ложе в земле». Произнеся эти слова, он вложил палец себе в рот и не вынимал его до самой кончины.

Спустя семь лет умер Саад, сын Абу Ваккаса, покоритель Персии. И последними его словами тем, кто был с ним в этот момент, были: «Теперь принесите мне ту одежду, в которой я был в день битвы при Бадре, и похороните меня в ней. Именно для этого дня я хранил ее все это время».

«Для моих асхабов достаточным почетом будет память об их уходе», – говорил Последний пророк.

* * *

Среди всех халифов Муавия был первым, кто назвал своего наследника еще при жизни. В 59 году по смерти пророка к халифу прибыли представители ансаров, и среди посланников от Ирака был Ахнаф, сын Кайса[124]. С его братом Даххаком ибн Кайсом Муавия разговаривал наедине: «На завтрашней главной аудиенции я намереваюсь произнести речь, – да поможет мне Аллах! Когда же я закончу, выступишь ты и присягнешь прилюдно Язиду. Так ты завоюешь расположение подданных при его избрании. Я уже говорил с Абд аль-Рахманом из Такифа, Абдаллахом Асхари и Тхавром из Сальма: они будут поддерживать тебя и скажут несколько слов в поддержку».

На следующий день Муавия, заняв свое место в зале для аудиенций, обратился ко всему собранию со словами, что его сын Язид уже возмужал и стал достойным звания халифа, поэтому он предлагает его на место следующего правителя халифата. При этих словах Даххак поднялся и призвал собрание провозгласить Язида наследником. А после него и Абд аль-Рахман, Абдаллах и Тхавр высказались в поддержку предложения Даххака, отдав свои голоса за молодого правителя.

Тогда Муавия поинтересовался:

– А где же Ахнаф, сын Кайса?

И Ахнаф встал со своего места и сказал:

– Люди с угрожающей готовностью попирают устои прошлого. И уже слишком привыкли к тем благам, что появились у них при тебе. Именно поэтому Язид кажется им подходящим правителем. Я прошу совет исключить тех, кто готов только советовать, но не служить государству, а также тех, кто слишком громко заявляет о своей любви к тебе, халиф.

Тогда Даххак воскликнул в негодовании: «Вы мятежники! Предатели! Я засуну ваши слова обратно вам в глотку!» Абд аль-Рахман поддержал его, высказавшись похожим образом.

В этот момент один из членов кочевого племени обратился к Муавии:

– Для нас ты сейчас владыка правоверных, а после твоей смерти им станет твой сын Язид! – И, достав из ножен свой меч, он добавил: – А это для тех, кто посмеет сказать, что не согласен со мной!

– Садись теперь, – призвал его Муавия, – среди всех высказавшихся ты наиболее красноречив.

Муавия умер в возрасте семидесяти семи лет. Это случилось через год после описанных событий. Последним желанием халифа было при захоронении вложить немного мощей, несколько волосков и обрезки ногтей Посланника Господа в его рот и глаза. Он сказал: «Сделайте это и оставьте меня наедине с самым милостивым из всех милостивых».

У нового халифа было много увлечений: он страстно любил музыку, ястребиную охоту, травлю гончими, а также часто устраивал веселые пиры. Придворные и те, кого он сам наделил властью, также разделяли его склонность к веселью. Теперь стало обыкновением не таясь пить вино. Именно при его власти Мекка и Медина открыли для себя мир музыки: люди стали учиться игре на музыкальных инструментах. Один из курейшитов специально снял дом, где для развлечений могли собираться друзья. Здесь можно было провести время за шахматами, игрой в кости и другими занятиями.

Убийство Хусейна

Когда новый халиф Язид отправил жителям Медины посланника с призывом присягнуть ему, Хусейн ибн Али и Ибн Зубайр отказались признавать правителя. Ночью они покинули город и отправились в Мекку.

Теперь Хусейн вспомнил, что еще при жизни Муавии народ Куфы приглашал его стать их правителем, но тогда он отказался. Когда же Язида провозгласили государем, Хусейн вновь вернулся к мыслям о правлении в Куфе, это казалось благоразумным, однако не менее благоразумным было остаться там, где он был сейчас. Когда же посыльные вновь принесли письма с приглашением, он все же решился отправиться к халифу.

– Не надо этого делать! – советовал Хусейну Ибн Омар. – Господь дал Своему пророку выбор между нашим и загробным мирами, и он избрал второй. Ты часть пророка, этот мир не для тебя. – С этими словами он припал к плечу Хусейна и заплакал, будто прощался с ним навсегда.

Хусейн отбыл в Ирак в сопровождении восемнадцати своих родственников и с шестьюдесятью сподвижниками Али, среди которых было тридцать асхабов пророка Мухаммеда.

Узнав об этом, Язид приказал правителю Ирака воспрепятствовать появлению Хусейна в Медине. И тогда правитель выставил против них четырехтысячную армию под предводительством Омара, сына Саада, покорителя Персии. Народ Куфы оставил Хусейна встретить свою судьбу, как это уже однажды случилось с его отцом Али. Когда Хусейн увидел кавалерию Омара, он был вынужден отступить к Кербеле, поскольку с ним было небольшое войско из пятисот конных и ста пеших воинов.

Кербела – место гибели Хусейна

Слишком долгим будет повествование о смерти Хусейна, сердце не выдержит, если рассказывать все. Истинно, Бог – отец наш, к нему мы возвращаемся. Войско Омара настигло Хусейна в Кербеле и, окружив его воинов, отрезало подходы к водам Евфрата. Семь или восемь дней длилась осада, и на последний люди Хусейна приняли бой. Тридцать два воина встретили там мученическую смерть, среди них было два сына Хусейна, четверо его братьев, пять племянников и пять двоюродных братьев. Увидев, что все они погибли, он вскочил на лошадь, бросился к вражескому полчищу и бился, пока не упал с лошади, умиравшей от семидневной жажды и семидесяти двух ранений. В живых остались только двое сыновей Хусейна, один еще младенец и второй мальчик, не встававший из-за болезни с постели.

Халифу сообщили следующее:

– Мы быстро управились! Времени потребовалось не больше, чем на то, чтобы зарезать и разделать верблюда или немного поспать.

Смертельный удар Хусейну нанес некий араб из племени мадхидж. Он отсек ему голову, после чего принес ее правителю Куфы, который затем велел отвезти ее Язиду.

Когда араб явился к халифу, тот беседовал с Абу Барзой из Аслама. Он вручил отсеченную голову Язиду, и тот, ударив по ней, рассек перстнем его губы.

– Довольно! – сказал Абу Барза. – Я видел, как сам пророк целовал эти губы. Как же давно это было!

Взгляните! Землю поразил недуг тяжелый!
Содрогнуться заставила ее Хусейна смерть.

После смерти Хусейна мир продолжался еще семь дней, солнце освещало стены желтым, шафрановым, светом, и был невиданный звездопад.

Убийство произошло на десятый день месяца Мухаррама в 61 году по смерти пророка. Впоследствии рассказывали, что, какой бы камень в Иерусалиме ни был поднят, под ним была свежая кровь.

Абд аль-Малик

Весть о том, что власть передана ему, застала Абд аль-Малика, сына Марвана, когда он читал Коран, держа его на коленях. Абд аль-Малик читал Коран, когда к нему пришла весть о передаче ему власти. Откладывая Писание, он произнес: «Это последний раз, когда я открываю тебя».

Абд аль-Малик был первым халифом, прославившимся своей коварностью. Его даже прозвали «леденцом из камня» и «отцом мух» за скверное дыхание. Он также первым установил регламент выступлений в его присутствии, теперь уже не было такой свободы высказываний, как прежде, он также первым запретил правоверным касаться вопроса его праведности. Он сменил язык государственных реестров с персидского на арабский и первым стал чеканить свое имя на монетах.

Его единственным близким другом был Шааби. Бывало, он говорил ему: «Говори мне, пока я не остановлю тебя. Но только не льсти мне, я этого не люблю. Мне нужна твоя искренность. Поверь мне, талантливый слушатель – явление значительно более редкое, чем талантливый рассказчик».

* * *

Через год после вступления Абд аль-Малика на престол религиозные ученики Али, или шииты, заявили о своем раскаянии в том, что оставили Хусейна погибнуть от рук врагов. В Куфе они начали мятеж и кричали на площадях, что искупить свою вину они могут, только расквитавшись с убийцами или покончив с собой.

Воинство раскаявшихся пересекло Евфрат, и сирийская армия выступила, чтобы остановить их. Местом их столкновения стала земля близ источника Варда. Сражались они храбро и отстояли берег в битве с сирийцами, окружившими их словно грозовой тучей. И они кричали: «Рай! Рай для асхабов Али! Рай для людей Али! Рай!»

Сирийцы, пораженные мужеством и несгибаемостью этой горстки людей, отступили. Так люди Ирака смогли вернуться домой живыми.

Теперь те, кто решил выйти из-под власти Абд аль-Малика, восстали в Ираке и провозгласили себя хозяевами Басры. Тогда халиф призвал Мухаллаба из Азда, того, кто однажды уже сражался с иракцами, и назвал его единственным человеком, кому по силам справиться с ними. Халиф также сказал, что если Мухаллаб одержит победу, то все территории, освобожденные от мятежников, будут избавлены от земельного налога.

Тогда Абд аль-Малик спросил:

– Ты поделишь со мной эти земли?

Мухаллаб предложил ему владеть одной третью, но тот отказался. И Мухаллаб сказал:

– Я возьму половину всего, и ни пядью меньше. И, кроме того, у меня должны быть нужные мне войска, но отвечать за их поражение я не стану.

Однако войска Мухаллаба были настолько разрозненны, что враг наголову разбил их и завладел обоими берегами Тигра.

Проповедь мятежника

Знайте это, подданные, мы оставили наши дома не потому, что нами двигала бессмысленная жажда действия, не ради удовольствия, не затем, чтобы восстановить старый мир, и не для того, чтобы построить новую империю. Но когда мы увидели, что лучшие люди, служившие во имя справедливости, ушли от нас, тогда сама земля всей своей необъятностью нависла над нами. Мы услышали Вестника, призывавшего нас последовать за Милосердным и покориться справедливости Божественного Писания.

Мы приняли твоих воинов. Мы призывали их пойти за Милостивым Аллахом и держаться буквы Писания. Они призывали нас пойти за Сатаной и быть верными Марвану. Они пришли на нас, восседая на скакунах, крича и неистовствуя, а Сатана смеялся над ними и зажигал их кровь своим огнем. И колесо повернулось, мы поднялись вверх, они опустились вниз от удара, что заставил богоотступников трепетать.

Первые шесть лет своего правления Осман во всем действовал по примеру Абу Бакра и Омара, но впоследствии начал внедрять в ислам новшества. Так была потеряна сила, удерживавшая единство стремлений, и каждый правитель всходил на престол халифата движимый уже только жаждой власти. После Османа правил Али, он свернул с пути Истины и не мог уже быть маяком, указывающим этот путь своему народу. Вслед за ним халифом стал Муавия, сын Абу Суфьяна, проклятый сын проклятого самим пророком отца, человек, проливавший невинную кровь как воду, а слуг Господа делавший своими рабами, человек, кто присвоил себе деньги, принадлежавшие Господу, вероотступник и насильник, удовлетворявший так свою похоть до самой смерти.

А после него был его сын Язид, любитель выпивки и охоты, присматривающий лишь за своими ястребами и леопардами. Он предпочитал советоваться с предсказателями, но не с книгами и потакал своим порокам до последнего дня, – да проклянет и накажет его Аллах!

Затем пришел Марван, он запретил исповедовать ислам и проклял Язида, сына проклятого пророком отца, погрязшего в пороке, – да проклянет Аллах весь род его! Далее правителями были сыновья Марвана, дети проклятого рода, они завладели деньгами Господа и смеялись над верой, и слуги Господа становились их рабами. И молох этих грехов все продолжал вертеться. О народ Мухаммеда, как был ты покинут и несчастен!

Хаджжадж

Мухаллаб написал халифу о том, что ему необходимо подкрепление. И на одной из аудиенций Абд аль-Малик обратился к собранию:

– Кто пойдет в Ирак?

Стояла тишина. Но тут Хаджжадж ибн Йусуф произнес:

– Это дело как раз для меня.

Халиф велел ему сесть на место, но, когда он в третий раз спросил, кто пойдет в Ирак, опять встал один только Хаджжадж и произнес:

– Клянусь Богом! Я справлюсь с этим, владыка правоверных.

– По сравнению с их воинами ты не опаснее жалящей осы!

Так сказал Абд аль-Малик, но подписал указ о его назначении. И Хаджжадж отправился в путь.


Подъезжая к Кадисии, что близ Куфы, Хаджжадж отдал своим войскам приказ, передвигаясь по ночам, следовать за ним, а также велел привести ему быстрого верблюда, груженного мехами с водой. Хаджжадж не надел на верблюда ни седла, ни чепрака, ни подушки и с Кораном в руке в простом дорожном платье и тюрбане ускакал один.

Так он один добрался до Куфы и, войдя в город, стал кричать на улицах, убеждая всех начать молитву. Его слова были слышны в каждом квартале, где был хотя бы один воин, должный быть вместе со своими братьями по оружию, но сидевший дома в окружении своей семьи и слуг. Они хотели собраться и закидать Хаджжаджа камнями. Мухаммед ибн Умайр последовал за ним в мечеть в сопровождении своих вольноотпущенников, где нашел его сидящим на кафедре, неподвижным и молчаливым.

Мухаммед вскричал:

– Проклятие Аллаха на детей династии Омейядов, на тех, кто послал в Ирак такого человека! – Он стал отбивать кирпичи от стен мечети, чтобы обрушить этот град на Хаджжаджа, говоря: – Клянусь Аллахом! Если бы они нашли еще менее достойного, они послали бы его сюда!

Мухаммед уже замахнулся на Хаджжаджа камнем, как один из его вольноотпущенников остановил его, сказав:

– Пусть живет, хотя бы до того момента, когда он расскажет нам, с чем пришел в наш город.

Остальные подхватили:

– Он может быть простым бедуином.

Когда мечеть наполнилась людьми, Хаджжадж опустил платок, закрывавший его лицо, и встал, распуская тюрбан на голове. Затем, не произнеся привычных слов восхваления Аллаха, заговорил:

Известный человек я! И мои дела сами восхваляют меня…
Когда сниму тюрбан – мое лицо узнаете легко вы!

Взгляните на меня! Ага! Я уже вижу бегающие глаза, вытянувшиеся шеи, вы уже готовитесь к кровавому урожаю. Что ж, я знаток этого дела; мне кажется уже, что я вижу кровь в этой толпе бородачей в тюрбанах.

Владыка правоверных перебрал все свои стрелы и нашел, что я самая меткая стрела из лучшей стали и самого крепкого дерева. Вы, иракцы, мятежники и предатели! Подлые сердца! Я не тот, кого можно раздавить, как виноградину, вы жалкие рабы, сыновья рабынь! Я Хаджжадж ибн Йусуф, человек, который, я вам это обещаю, не угрожает, а предлагает, не отнимает ничего, но спуску не дает. Больше вы не будете здесь толпиться! Довольно этих сборищ! Больше никаких разговоров! Никаких «Как поживаешь?» и «Какие новости?».

Что вы суетесь не в свои дела, сукины дети? Пусть каждый занимается своими. И горе тому, кто попадется мне в руки! Идите вперед, не сворачивая ни вправо, ни влево, следуйте за своими военачальниками, присягайте и склоняйтесь в покорности!

И помните: я дважды не повторяю. Я не люблю тратить время на разговоры, так же как ненавижу ваше малодушие и подлость. Стоит однажды обнажить меч, как он уже никогда не будет скрыт в ножнах. Путь пройдут зима и лето, но владыка правоверных сможет усмирить каждого, кто вздумает покинуть его, а всякий из вас, кто поднимет голову, лишится ее.

Довольно! Владыка правоверных поручил мне заплатить вам ваши деньги и снарядить вас на борьбу с вражескими войсками под предводительством Мухаллаба. Это мои приказы. Также я предоставляю вам трехдневную отсрочку. Да услышит Господь мое обещание и призовет меня ответить за его исполнение: всем воинам Мухаллаба, кто будет находиться здесь после истечения трех дней, отрубят голову, а его имущество отнимут. Слуга, зачитай послание от владыки правоверных.

Помощник начал читать:

– «Во имя Аллаха милостивого и милосердного.

От слуги Господа нашего Абд аль-Малика, владыки правоверных, правоверным мусульманам Ирака: «Да пребудет с вами мир! Я молю за вас Аллаха, ибо нет другого бога».

Хаджжадж прервал помощника:

– Остановись здесь. Да, иракцы, мятежники и предатели! Подлые души! Да, вы, погрязшие в грехе и ереси! Вас владыка правоверных приветствует словами «Мир вам!», и вы не ответите ему тем же? Если Господь оставит меня среди вас, клянусь, я расколю вас, как дрова, я найду способ сделать вас учтивыми. Продолжай читать, слуга!

Когда помощник вновь прочел строки, где владыка правоверных желал мира, все собравшиеся в мечети произнесли:

– Да снизойдет мир, милость и благословение Аллаха на владыку правоверных!

После того как закончили читать послание, Хаджжадж сошел с кафедры и отдал распоряжения распределить обещанные деньги. В это время Мухаллаб со своим войском сражался на севере с последователями религиозного течения азракитов.

Через три дня Хаджжадж лично проверил состояние армии перед походом. Когда он проходил мимо, один из знатных людей Куфы, Умайр из племени тамим, обратился к нему:

– Да хранит Аллах владыку! Взгляни на меня, старого больного человека, которого годы уже почти сломили. Но у меня есть сыновья. Пусть владыка возьмет самого крепкого из них, кто лучше всего снаряжен и имеет лучшего коня.

Хаджжадж ответил:

– Слишком молодой воин не лучше очень старого.

Умайр уже уходил, когда двое из тех, кто стоял рядом, сказали Хаджжаджу:

– Да хранит Аллах владыку! Знаешь ли ты, кто это?

– Нет, не знаю.

– Это Умайр, сын Даби, из племени тамим, тот самый, кто набросился на тело убитого владыки правоверных Османа и сломал его ребро!

Хаджжадж вернул Умайра и сказал:

– Старик! Это ты набросился на тело мертвого владыки правоверных Османа и сломал ему ребро?

Умайр отвечал:

– Осман заточил моего отца в тюрьму и оставил его, старого и больного, умирать там.

– Твоя смерть может быть платой за смерть Османа. Сражаться против азракитов будут отправлены все, кто может еще держать оружие. Воистину, твоя гибель, старик, будет благословлением как для Куфы, так и для Басры. – И Хаджжадж оглядел Умайра с головы до ног, потрепав и вновь отпустив его бороду. Затем он приблизился вплотную к старику и спросил: – Умайр, ты слышал, что я говорил?

– Да!

– Клянусь Аллахом! Для такого человека, как я, будет настоящим бесчестьем лгать. Стража! Возьмите этого человека и перережьте ему горло.

Приказ был выполнен. Сразу после этого войска отправились в путь и не останавливались до тех пор, пока не присоединились к разбившей лагерь армии Мухаллаба.


Убайд, сын Абу Мухарика, рассказывал:

«Будучи правителем Ирака, Хаджжадж перепоручил мне вести дела земледелия и заниматься земельными налогами; тогда я решил найти кого-нибудь из старых персидских земледельцев, чтобы тот помогал мне советами. Мне сказали, что для этого подойдет Джамиль, сын Сухайра. И я послал за ним. Джамиль оказался старцем, с огромными бровями, почти закрывающими глаза.

– Я очень стар, наверное, поэтому ты потревожил меня.

– Мне нужны твои помощь и благословение. Я прошу тебя стать моим советником.

Пригладив брови кусочком шелковой материи, он взглянул на меня и спросил:

– Чего именно ты хочешь?

– Хаджжадж поручил мне вести дела земледелия, а он человек в высшей степени упрямый. Посоветуй мне что-нибудь.

– Что же ты хочешь сделать в первую очередь: угодить Хаджжаджу, обогатить казну или последовать голосу своей совести?

– Если это возможно, я бы хотел сделать все вместе, но боюсь, что Хаджжадж безжалостный владыка.

Тогда старец сказал:

– Что ж, в таком случае придерживайся четырех правил: во-первых, пусть твои ворота будут всегда открыты, и при них не держи стражи, таким образом все будут знать, что смогут прийти к тебе, если захотят, а твои наместники будут еще больше бояться тебя. Во-вторых, выслушивай внимательно пришедших к тебе простых земледельцев, так правитель сможет заслужить себе доброе имя. В-третьих, твои решения должны быть одинаково справедливыми как для бедных, так и для богатых. И в-четвертых, не позволяй честолюбию твоих людей властвовать над тобой; никогда не принимай подарки от своих подчиненных, потому как, получив что-то однажды, в другой раз они не успокоятся, пока не получат вдвое больше; не позволяй, чтобы это было поводом для постыдных слухов.

Следуй этим четырем правилам, и тогда ты сможешь сдирать кожу со своих овец, от затылка до кончика хвоста, получая от них благодарность. И Хаджжаджу не в чем будет упрекнуть тебя».


«Как-то однажды один вопрос, касающийся наследства, привел Хаджжаджа в некоторое замешательство, – рассказывает Шааби. – Он спросил моего мнения, как правильно разделить имущество между матерью, сестрой и дедом.

И я ответил:

– Пять асхабов Посланника Господа – да благословит его Аллах и да приветствует! – высказывают пять разных мнений по этому вопросу. Их зовут Абдаллах, Зейд, Али, Осман и Ибн Аббас.

Хаджжадж начал уточнять, что именно говорили асхабы:

– Что сказал Ибн Аббас? Он был благочестивым мусульманином.

– Он рассудил так: дед для своего внука почти как отец, треть должна остаться матери, сестре же ничего.

– Что решил Абдаллах?

– Он разделил имущество на шесть частей и отдал три шестых сестре, одну шестую матери и две шестых деду.

– Как рассудил Зейд?

– Зейд поделил все на девять частей: три части отдал матери, две – сестре, четыре – деду.

– А что сказал владыка правоверных Осман?

– Он присудил каждому наследнику треть.

– И что сделал Али?

– Али тоже разделил наследство на шесть частей, три из которых отдал сестре, две матери и только одну деду.

Хаджжадж почесал нос и сказал:

– Единственное, чего мы не должны делать, – это следовать мнению Али.

И таким образом, он приказал судье решить вопрос согласно мнению владыки правоверных Османа».


Однажды Хаджжадж заболел и не мог встать с постели. В это время ему доложили, что народ Куфы готовит переворот. Из последних сил он поднялся на кафедру в мечети и, опираясь на костыли, стал говорить:

– Они объявили, что Хаджжадж умер? Слишком громко сказано, я еще стою на ногах. До сих пор я не искал благ по эту сторону могильной плиты. Аллах не сделал ни одно из своих творений бессмертным, кроме одного – презренного Шайтана. Я вижу, как все живое рано или поздно угасает, я вижу слабость всех, в ком течет кровь. Каждый будет погребен. И земля развеет его прах по ветру, земля поглотит и его кровь. И то, что он любил больше всего на свете, его возлюбленные дети и его возлюбленные богатства, начнут делить друг друга.


Только однажды придворные видели Хаджжаджа счастливым и веселым. Это было в тот день, когда к нему приехала Лейла из Акхьяла. Та, из-за которой ее двоюродный брат Тавба из Амира, уже давно умерший, написал однажды:

Если Лейла из Акхьяла вдруг придет просить прощенья,
Даже если буду я уже покрыт
Землею и тяжелою могильной плитой,
Ради смеха все равно я попрошу у ней прощения,
А мой дух
Печально филином вдруг вскрикнет из мрачного загробья.

Хаджжадж сказал:

– Мне рассказывали, что, когда ты проезжала мимо гробницы Тавбы, ты даже не свернула посетить ее. Ты была несправедлива с ним. Если бы вы поменялись ролями, он никогда бы не уехал прочь, не посетив твоей могилы.

Лейла отвечала:

– Да хранит Аллах владыку! У меня есть оправдание!

– Какое же?

– Со мной были женщины, слышавшие эти строки. Я не хотела давать им повода смеяться над ним, если он не сдержит обещания.


Хаджжаджу понравился ответ, и он сделал ей щедрый подарок. Они долго разговаривали, и никто раньше не видел его таким радостным, как в тот день.

Хаджжадж послал шпиона, некоего Гхадбана из династии Шайбан, чтобы тот принес ему сообщение от Кирмана из Персии о действиях отступника Ибн Асхата, участвующего в перевороте. Гхадбан явился к главному среди мятежников. Тот спросил его:

– Какие новости на твоей земле?

И Гхадбан ответил:

– Дурные новости! Лучше сейчас тебе пообедать на костях Хаджжаджа, чем потом он поужинает на твоих.

Тогда Кирман отправился в мечеть, поднялся на кафедру и осудил Хаджжаджа за все его дела, объявив его вероотступником и неверным. Себя же он провозгласил главой бунтарей. Но вскоре после этого он был взят под стражу вместе с Гхадбаном, который затем три года провел в тюрьме Куфы.

Когда минули и эти нелегкие времена, Хаджжадж получил письмо от Абд аль-Малика, в котором халиф распоряжался предоставить тридцать женщин для обслуживания дворца: десять наджиб, десять кад аль-никах и десять дават аль-ахлам. Поскольку правитель не знал значения этих слов, он обратился к своему двору за разъяснениями, но никто не мог дать ответ.

Однако один человек все же сказал:

– Да хранит Аллах владыку! Значения этих слов может объяснить только человек, который жил как странствующий араб, тот, кто знает людей пустыни, гроза прошлого, удачливый воин, знающий толк в нападениях и хорошей добыче, человек, который, кроме всего этого, не прочь выпить вина и знаком с языком пьяной толпы.

И Хаджжадж спросил:

– Где же найти такого человека?

– Есть один, но он в твоей тюрьме.

– Кто же это?

– Гхадбан Шайбани.

Тогда Хаджжадж послал за Гхадбаном и спросил его:

– Это ты сказал: «Тебе лучше сейчас пообедать на костях Хаджжаджа, чем потом он поужинает на твоих»?

И Гхадбан ответил:

– Да хранит Аллах владыку! Эти слова не принесли добра сказавшему их и вреда тому, против кого они были направлены.

Тогда правитель произнес:

– Хорошо. Владыка правоверных написал мне письмо, значение которого мне неизвестно. Взгляни на него и скажи, можешь ли ты все разъяснить.

После того как Гхадбан прочел письмо, он произнес:

– Здесь все предельно понятно.

Хаджжадж спросил его:

– Что же означают эти слова?

– Женщина наджиб – это женщина с гордо посаженной головой и длинной, гусиной шеей, с широкой ладонью и красивыми коленями. Если такая женщина рожает сына, то он похож на угрюмого льва. Женщина кад аль-никах имеет мягкие ягодицы и большие груди, каждая часть ее тела мешает двигаться другой. Эта женщина создана, чтобы утолять голод и жажду любви в мужчине. Женщине дават аль-ахлам лет тридцать пять – сорок, ее используют, как могут использовать самку верблюда, чье молоко отдает шерстью, рогами и потом.

– Хорошо. Сколько лет ты провел в тюрьме за свое преступление?

– Три года.

И правитель отдал распоряжение отпустить Гхадбана на свободу.

* * *

Это история касается придворных Абд аль-Малика. Однажды халиф получил в подарок несколько щитов, украшенных жемчугом и рубинами, и рассматривал их, окруженный своими стражниками и ближайшими сподвижниками. Одного из них, Халида, он подозвал к себе и предложил опробовать щит. Тот поднялся со своего места и начал показывать приемы с щитом. Размахивая им, Халид выпустил ветры так, что было слышно на весь зал.

Улыбаясь, халиф произнес:

– Какой внушительный звук!

И кто-то прокричал в ответ:

– Сумма четыре тысячи дирхемов и отрез бархата!

После чего Абд аль-Малик велел принести Халиду в подарок названную сумму и бархат, на что один из придворных сочинил экспромтом строки:

Испробовав щит в деле, исторгнул ветры он.
Для утешения в подарок был кошелек пожалован ему.
О пукание из пуканий, таившееся в нем!
О пукание из пуканий, наполнявшее беднягу!
Любой, кто может так,
Готов исполнить то же самое и за половину этих денег!
Теперь-то знаю я: богатство – это ветры.
Так позвольте и мне продемонстрировать мое
Наивысочайшее здоровье!

И халиф воскликнул:

– Дайте этому человеку четыре тысячи дирхемов, но только после того, как он нам продемонстрирует то, что обещал.

* * *

Но вот и Абд аль-Малик лежит на смертном одре.

Среди строк, написанных им, были такие:

Что услаждало жизнь мою, исчезло,
На вечности развалинах молнией сверкнув.

Когда его сын Валид пришел проведать халифа, Абд аль-Малик произнес:

К постели умирающего нужно сколько ж раз прийти,
Чтоб наконец увидеть смерть его?

При этих словах на глазах Валида появились слезы. И отец сказал ему:

– Что ты ревешь, как молоденькая рабыня? Когда я умру, ты должен выйти на улицу одетым в шкуру леопарда и с мечом на плече. Если кто-то посмеет преградить тебе путь, отсеки ему голову. И пусть только покорному тебе человеку будет позволено умереть в своей постели.


В день смерти отца в Дамаске Валид был провозглашен халифом. В детстве родители относились к нему слишком мягко, почему он вырос недостаточно воспитанным.

Один из придворных рассказывал:

«Однажды я посетил Абд аль-Малика и нашел его в глубокой задумчивости. Халиф сказал мне тогда:

– Я сейчас рассуждаю над тем, кого бы я мог назначить правителем Аравии, но не нахожу ни одного подходящего человека.

И тогда я предложил его сына Валида, но Абд аль-Малик ответил:

– Он недостаточно хорошо говорит по-арабски.

Валид, услышав эти слова, взялся за обучение. Он собрал лучших преподавателей грамматики и занимался с ними у себя полгода. Но это не помогло, напротив, он стал выглядеть еще более невежественным! Отец говорил, что не стоит ожидать многого от Валида. Однажды, уже будучи халифом, Валид ошибся при цитировании Корана с кафедры мечети. Он произнес:

– О, эта смерть положила мне конец!

На что стоявший рядом с ним Сулайман, его брат, шепотом сказал своему двоюродному брату Омару, сыну Абд аль-Азиза:

– Действительно, уж лучше бы так и случилось!»

Однако именно этот халиф развернул Священные войны. При его правлении халифат осуществил значительные завоевания. В 89 году по смерти пророка правоверными были захвачены острова Майорка и Минорка, а в 91 году им покорились крепости близ Каспийского моря. В следующем, 92 году была подчинена вся Испания и Армаил в провинции Синд в бассейне южного Инда, в 93 году Самарканд, земля Согд[125], а в 94-м Кабул и Фергана, земли, находящиеся далеко за рекой Окс.

Во время похода в Сирию, тогда христианскую землю, Валид познакомился с чарующей красотой христианских церквей, прославленных в далеких землях. Это воодушевило его на строительство мечети в Дамаске, настоящего чуда света, мечети, с которой не могла бы сравниться ни одна другая. Для строительства он собрал самых искусных мастеров Персии, Индии, западных провинций и Византии, кроме того, на нужды строительства этого грандиозного сооружения он потратил семилетний доход от земельного налога в Сирии.

Кроме того, он написал своему двоюродному брату Омару ибн Абд аль-Азизу, правителю Медины, с приказом снести старую мечеть, в которой жил Последний пророк, и перестроить ее. В Медину с этой целью отправили деньги, а кроме того – мозаику, мрамор, а также восемьдесят христианских художников, призванных на создание внутреннего убранства.

Будучи халифом, Валид устроил так, чтобы каждый сирота мог пройти обряд обрезания, и назначил людей, ответственных за их воспитание. К калекам были приставлены помощники, а к слепым поводыри. Кроме того, что он сделал для мечети Посланника Господа в Медине, он установил также ежедневное содержание для каждого, кто занимался законами, и для каждого городского бедняка или немощного. Все теперь подчинялось распорядку и всецело контролировалось. Нищенствовать на улице было запрещено.

«Да будет Аллах милостив с Валидом! – сказал кто-то уже после смерти халифа. – Есть ли кто-нибудь, кто так же, как он, завоевал Индию и Испанию, построил мечеть в Дамаске и, бывало, приказывал мне делить между чтецами Корана в мечети Иерусалима тарелки, полные серебра?»

* * *

Первой услугой, которую Хаджжадж оказал Омейядам, был захват и убийство Ибн Зубайра, возглавившего переворот в Медине и провозгласившего себя халифом. Он выставил тело убитого Ибн Зубайра на посмешище толпе, несмотря даже на то, что его мать, дочь Абу Бакра Асма, женщина, которая приносила еду своему отцу и Последнему пророку, когда они прятались в пещере во время исхода мусульман в Медину, умоляла Хаджжаджа позволить ей захоронить тело сына.

Хаджжадж прибыл к Валиду и явился к нему прямо с дороги, в кольчуге, с луком и колчаном за плечами. У них был продолжительный разговор. И вот, пока они все еще говорили, в зал вошла рабыня, что-то прошептала на ухо халифу и, получив ответ, удалилась. Затем она появилась снова, опять что-то шепнула халифу и ушла.

Халиф спросил своего собеседника:

– Знаешь ли ты, кто это был?

– Не имею представления.

И Валид ответил:

– Это была моя жена, моя двоюродная сестра Умм аль-Банин и дочь Абд аль-Азиза. Он послал ее сказать мне следующее: «Что это за прием между арабом в военных доспехах и тобой в простом платье?» Я ответил, что этот араб ты, Хаджжадж. Она настолько испугалась, что вернулась сказать мне, что опасается оставлять меня наедине с убийцей.

Тогда Хаджжадж воскликнул:

– Не обращай внимания на глупость и болтовню женщин, владыка правоверных! Удел женщин – стоять с опахалом при нас, но не заниматься делами. Никогда не доверяй женщине секретов и не рассказывай ничего из того, что замыслил, никогда не позволяй женщине приниматься за то, что за пределами ее понимания, и думать о чем-то большем, чем ее платья. Опасайся советов женщин: они сделают из тебя труса, а их желания превратят тебя в бездельника. Пусть их просьбы касаются только их самих. Проводи с ними мало времени за беседой и еще меньше в постели, если твой разум еще не притуплен, а силы не истощены.

Закончив говорить, он встал и покинул халифа. Валид сразу же отправился в покои Умм аль-Банин и рассказал ей все. И она сказала ему:

– Владыка правоверных, я бы хотела, чтобы завтра он пришел и засвидетельствовал уважение ко мне.

Халиф ответил ей:

– Очень хорошо.

И на следующий день, когда Хаджжадж пришел на прием к владыке, тот велел ему:

– Абу Мухаммед, сходи к Умм аль-Банин.

Но Хаджжадж сказал:

– Владыка правоверных, позволь мне избежать этого визита.

Однако Хаджжадж настоял, и правитель Ирака оправился в покои жены халифа. Она заставила его долго ждать в передней и даже после того, как он вошел, не пригласила присесть.

Наконец она сказала:

– Значит, ты и есть Хаджжадж. Если бы Бог не знал, что ты Его самое подлое творение, Он бы никогда не сделал тебя ответственным за разрушение Храма Господа и убийство женщины с двоими грудными сыновьями, первенцами ислама. Долго жены владыки правоверных должны были снимать с себя свои украшения и продавать их на базаре, чтобы прокормить твое воинство. Без их помощи кто бы оценил твою стоимость выше стоимости чахлого ягненка?

Что же касается совета, что ты дал владыке правоверных, – воздерживаться от законных удовольствий со своими женами, если бы такая утрата была таким же благословением для них, как для твоей матери твоя смерть, он мог бы и прислушаться. Но разлучать жен с таким человеком, как он… Он никогда не прислушается к такому совету! Да благословит Аллах поэта, сказавшего о тебе такие слова, когда ты избежал смерти от копья Газала:

Свиреп как лев со мной, но на войне пуглив как страус.
Рабы! Скорее проводите вон его!

Когда же Хаджжадж вернулся, Валид спросил его:

– Как все прошло, Абу Мухаммед?

И тот ответил:

– Она все говорила до тех пор, пока я не понял, что лучше бы мне быть сейчас под землей. Клянусь Аллахом!

Валид смеялся над Хаджжаджем и даже притопывал от смеха. И затем воскликнул:

– Что ж, Абу Мухаммед, это дочь своего отца Абд аль-Азиза!


Хаджжадж умер в Ираке после двадцатилетнего правления в возрасте пятидесяти четырех лет. Его недуг был вызван тем, что он ел слишком много съедобной почвы, которую называли «толченой землей». Сто двадцать тысяч человек было казнено по его приказу. «Суровое правление приносит мало вреда, – любил он говорить, – слабое правление вредит гораздо больше».

Рассказывают, что однажды, когда он ехал с процессией на пятничную молитву, он услышал стоны и плач. Тогда он поинтересовался, что это было, ему ответили, что это стонут его узники.

И Хаджжадж повернулся в сторону звуков и прокричал:

– Оставайтесь гнить здесь! И замолчите.

Он умер на той же неделе, и это была его последняя поездка. После смерти он оставил лишь Коран, принадлежавшее ему оружие и несколько сотен дирхемов.

* * *

Некий поэт из Мекки стал любовником жены Валида, познакомившись с ней, когда та совершала паломничество.

О, что за время наступило, старый добрый хадж!
Что за святыня – старый добрый Дом Господень!
Девушки славные подталкивают нас,
Когда целуем Черный камень мы.

Он последовал за ней в Дамаск.

Равда! Твоим любовникам покоя нет.
Их разрываются сердца, нет больше сил у них томиться в ожиданье.
– Мы разделены дворцовыми стенами, – она сказала.
– Выход я найду, – ответил я.
– Но все ж нас видит Бог, – несмело возразила она.
– Бог милостив, – ответил я.
– Нет больше у меня сомнений, – сказала она.
– Тогда готова будь, когда пробьют часы, незаметно прийти сюда,
Стремительно, как ночью выпавшая роса.

Внезапно пришел Валид, и она спрятала поэта в сундук с платьями. Халиф просил благосклонности к нему, которая и была ему оказана. Затем он указал на сундук и велел отнести его в свои покои. Там вырыли яму, куда и сбросили сундук.

При этом халиф громко произнес:

– Мне что-то послышалось. Если я прав, то хороню то, что, как мне кажется, находится в этом сундуке, и с этим покончено навсегда. Если я не прав, мы просто закапываем деревянный ящик.

Земля уже была насыпана, а поверх нее расстелен ковер.

Валид был первым халифом, который запретил обращаться к нему по его настоящему имени. А на его кольце с печатью была надпись: «Валид, ты должен умереть».

Его двоюродный брат рассказывал: «Когда я помогал опускать тело Валида в могилу, он резко дернул ногой, как будто был еще жив».

* * *

Его брат, халиф Сулайман, был огромным, ненасытным чревоугодником. Однажды он за один присест съел семьдесят гранатов, ягненка, шесть цыплят и дюжину фунтов смородины. Он любил роскошные ткани, и более всех ту, что называлась ваши. Все начали шить себе из этого материала платья, мантии, штаны, тюрбаны, различные головные уборы. Халиф носил такие одежды во время поездок, на приемах и на кафедре проповедника. Ни один слуга при дворце не был одет в другую ткань, даже повар не осмеливался появляться в переднике из другого материала. Халиф также приказал сшить ему саван из той же ткани.


Как-то, глядя на себя в зеркало, Сулайман был поражен своей красотой и юностью. Он сказал тогда: «Да, Мухаммед был пророком, и Абу Бакр был прозван Праведным, Омара назвали Проницательным, а Османа – Скромным, Муавия был Снисходительным, Язид —

Терпеливым, Абд аль-Малик – Управляющим, Валид – Угнетателем. А я – я буду прозван Красивым!»

Он крутит бедрами, себя похлопывает,
Как будто бы сказать желает: «А вот и я! Вы узнаете ли меня?»
Да, узнаем тебя мы. И ненавистен Богу ты,
И ненавистен людям.

Благочестие

Люди в то время выбирали себе разные пути, отчего и появились определенные знаки отличий, сословия. Но избранные человечества, для кого религия по-прежнему оставалась страстью, назывались отшельниками, или верующими.

Тамим Дари, асхаб Посланника Божьего, бывший до обращения к Аллаху христианином, имел привычку проводить целые ночи до самого рассвета, повторяя одно место из Писания:


21. Неужели те, которые вершили злые деяния, полагали, что Мы приравняем их к тем, которые уверовали и совершали праведные дела, что их жизнь [на земле] и [после] смерти будет одинакова? Скверны же их суждения!

Неужели те, которые вершили злые деяния, полагали, что Мы приравняем их к тем, которые уверовали и совершали праведные дела, что их жизнь [на земле] и [после] смерти будет одинакова? Скверны же их суждения!

Неужели те, которые вершили злые деяния, полагали, что Мы приравняем их к тем, которые уверовали и совершали праведные дела, что их жизнь [на земле] и [после] смерти будет одинакова? Скверны же их суждения![126]


И так до самого заката.


Другой такой приверженец веры после окончания проповеди начинал плакать так, что все тело его сотрясалось от рыданий. Когда же люди спрашивали его, зачем он так делал, он отвечал:

– Вот-вот со мной случится великое событие: я предстану перед Всевышним, чтобы осуществить все, что я только что проповедовал.


В те времена в Басре жил некий Хасан, отец которого был вольноотпущенником женщины-ансара в Медине. Он давал очень мудрые советы по религиозной практике:

«У вас есть два плохих попутчика: динар и дирхем. Только покидая вас, они становятся безопасны.

Аллах говорил нам о посте как о поле испытаний для своих слуг, чтобы многие спешили покориться ему. Кто-то выигрывает забег и получает награду, остальные проигрывают и уходят ни с чем. Но клянусь своей жизнью! Если бы все запреты были отменены, праведник занялся бы благими делами с усердием грешника, с которым тот предается пороку, только для того, чтобы получить новый головной убор или пройти миропомазание.

Тайна не в том, как утеряно утерянное, а в том, как сохранено сохраненное.

Страх должен быть сильнее надежды. Поскольку, если сильнее будет надежда, от нее разорвется сердце».

Ему казалось, что будто пламя ада было создано для него одного. И он говорил: «То, что я отшельник, всего лишь страсть, а моя стойкость – малодушие. Моя стойкость в печали показывает мой ужас перед пламенем ада, а это и есть малодушие; и то, что я отказываю себе в этом мире, – следствие жажды попасть в загробный мир, а это – всего лишь иная форма страсти». Но как же совершенен человек, который терпит все во славу Господа, но не для того, чтобы избежать адских мук. И его отречение от благ во славу Господа – не для того, чтобы попасть в рай. Одна капля подлинного благочестия лучше, чем тысячекратные молитвы и посты.


Хасан из Басры и Шакик из Балха однажды навестили святую женщину по имени Рабия, которая тогда не вставала с постели из-за болезни.

«Человек, терпеливо не сносящий из-за смирения испытания, посланные Господом, не является верующим», – сказал Хасан.

«Человек, не находящий наслаждения в смирении перед Господом, не является верующим», – сказал Шакик.

А Рабия ответила им: «Нездоровая вера у того, кто не доверяет Богу и не полагается на Него. Такой человек не является верующим».


«Я прошу прощения у Аллаха, – говорила Рабия, – за свою слабую веру, когда я просила Его милости.

О Господь мой! Если я поклоняюсь Тебе только из страха перед адом, отправь меня в ад. Дай врагам Своим все те блага мира, что Ты намеревался дать мне. И дай друзьям Своим все то, что Ты хотел дать мне в загробном мире. Одного Тебя мне достаточно».

«Моя грусть, – говорила Рабия, – не больше того, из-за чего я печалюсь, но лучше, когда моя грусть больше того, из-за чего я не могу печалиться».


– Ты ненавидишь дьявола?

И Рабия ответила:

– Нет.

– Почему?

– Моя любовь к Богу не оставляет во мне места на ненависть к дьяволу.


«О Посланник Господа, есть ли кто-нибудь, кто не любит Тебя? Но любовь к Господу оставляет мне слишком мало места в моем сердце, чтобы я могла любить или ненавидеть кого-нибудь еще».

Набожный халиф

Омар, сын Абд аль-Азиза, родился в Египте, где в те времена правил его отец. Еще ребенком он выучил весь Коран, и отец отправил его на обучение в Медину. Обычно он сидел в ногах Убайдаллаха, одного из семи величайших знатоков закона. Омар впоследствии произносил суры перед своим отцом и другими, включая Анаса, слугу Последнего пророка.

– После ухода пророка, – сказал Анас, – я никогда еще не молился перед имамом, более похожим на пророка в том, как он молился, долго задерживался в поклоне, и в том, как быстро он вставал и снова преклонял колени.

Валид, будучи халифом, сделал Омара правителем Медины; и он стал халифом по завещанию Сулаймана. Когда зачитали последнее желание покойного Сулаймана и нашли в нем имя Омара, он был очень удивлен. Его добродетели и смирение были настоящим примером для всех. Он отменил произнесение проклятий с кафедры проповедника, введенное Али, и всегда вместо проклятий читал аят: «Прости нас, Господи, прости и наших братьев по вере, пришедших к Тебе ранее».

Вскоре после его вступления на престол его друг Салим посетил один из приемов во дворце. Омар спросил тогда:

– Ты радуешься или печалишься, видя меня здесь?

И тот ответил:

– Я рад за всех мусульман, но мне грустно за тебя.

– Я боюсь быть проклятым.

– Все будет хорошо, если ты не перестанешь этого бояться. Чего я боюсь, так это того, что твой страх испарится.

– Посоветуй мне что-нибудь.

Ответ был таков:

– Наш отец Адам был изгнан из рая за один только грех!


«Руководствуйся тем, как поступали твои предшественники; никогда не поступай иначе, чем они, поскольку они были лучше и мудрее тебя.


Изо всех сил старайся следовать учению сур и требуй того же от людей на деле, а не на словах.


Если же объяснение слов Книги Господа будет представлять трудность и если в то же время я услышу, что кто-то в районе реки Джумад (самая далекая и дикая окраина) может объяснить их мне, я не буду тратить время и отправлюсь туда».

Разговор в мечети Куфы

– Абу Абдаллах, скажи мне, это правда, что ты встречался с Мухаммедом? Видел ли ты Посланника Божьего в простой обстановке? Был ли ты близко знаком с ним?

– Да, это так, брат.

– Расскажи мне о том, что тебе нужно было делать рядом с ним.

– Однажды я слушал, как один человек цитирует Коран. Но ранее я слышал, как Посланник Господа – да благословит его Аллах и да приветствует! – читал этот же отрывок по-другому. Тогда я привел того человека к нему и рассказал об этом.

По его лицу можно было понять, что он недоволен. Он сказал тогда: «Вы оба верно цитируете Писание. Не отступайте от Писания. Истинно, те, что были до вас, отступали. И они потерпели крах».


Посланник Господа – да благословит его Аллах и да приветствует! – обыкновенно совершал омовение каждый раз, когда готовился к молитве. Он чистил зубы палочкой из древесного волокна и споласкивал рот; он всегда обливался водой правой рукой, нос промывал левой. Мылся он всегда дважды или трижды, голову мыл иногда один раз, иногда чаще, промывая внутреннюю часть уха указательным пальцем, а внешнюю часть большим пальцем. Он всегда мыл бороду и пальцы, для чего всегда снимал свое кольцо. Когда начиналось омовение, он говорил: «Во имя Аллаха!» А когда заканчивалось: «Я утверждаю, что нет другого бога, кроме Аллаха, не имеющего Себе равных; и я заявляю, что Мухаммед Его раб и Посланник. Прошу, награди меня раскаянием и чистотой и сделай праведным рабом Твоим. Я прошу Твоего прощения и искреннего раскаяния перед Тобой». После ванны он никогда не вытирался. Когда же он мыл руки, то обычно переливал воду из правой руки в левую.

Во время обряда поклонения он всегда преклонял колени первыми, затем руки, подбородок и последним опускал нос. Обычно он располагал на земле руки широко от груди, на уровне плеч, а пальцы при этом были крепко сомкнуты. При преклонении коленей перед Писанием он сидел на ступнях, а правое колено было поднято; правая рука покоилась на правом бедре, левая на левом.

Что касается того, как он постился, – он никогда не начинал пост Рамадан, пока он или кто-то из правоверных не увидел новолуние в месяце Рамадане или пока тридцать дней предыдущего месяца не прошли. На празднике окончания поста, перед тем как выйти к молитвенному месту за пределами города, он прекращал пост и съедал несколько блюд, которых всегда было четное количество.

Мухаммед добровольно постился также и в другое время, чаще всего по понедельникам и четвергам, реже по субботам и воскресеньям. И если он даже постился и пятницу, то всегда также соблюдал пост и в четверг и субботу. В последние десять дней месяца Рамадана он покидал всех ради молитвы и созерцания. Мало что нужно было делать вместе с его окружением в эти дни, кроме цитирования Корана в шатре, установленном внутри мечети.

Поведение пророка в обществе

Среди своих асхабов Посланник Господа обычно садился и вставал мягко. Часто в компании он садился, прижимая к себе колени и обвивая их руками; иногда ложился на спину, но если и ложился, то обычно перекидывал одну ногу поверх другой.

Говорил он медленно, порой повторяя одно и то же трижды. Он много жестикулировал, иногда охватывая большой палец левой руки правой ладонью. Когда он удивлялся какой-нибудь вещи, то ладони его были обращены в ее сторону, если он был зол, то переворачивал их. Также можно было понять, что пророк в гневе, когда он теребил бороду. А если громко смеялся, то обнажал зубы.

Если он клялся, то говорил: «Клянусь Тем, Кому принадлежит моя душа» или «Клянусь Аллахом».

В компании он никогда не сидел так, чтобы его колени возвышались над коленями того, кто сидел рядом.

Если же он решал зайти в чей-нибудь дом, то никогда не стоял в дверях, дожидаясь приглашения, но, по крайней мере, спрашивал позволения войти так: «Мир вам! Мир вам!»

Поведение пророка за столом

Перед началом трапезы Посланник Господа говорил: «Во имя Аллаха». И упрекал своих асхабов, если они забывали произнести эти слова, а в конце говорил: «Во имя Аллаха, за каждую крошку».

Обычно он ел стоя на коленях, иногда сидя на одной ноге и вытянув вторую, или если был голоден, то припав к земле и вытянув обе ноги. Он никогда не ел за столом на ножках и никогда не пил из чаш с отбитыми краями.

Пищу он брал правой рукой, тремя пальцами, всегда брал только то, что лежало прямо перед ним, за исключением тех случаев, когда свежие и сушеные финики были поданы на одном блюде или если он хотел взять наиболее понравившийся кусок тушеной говядины, как бы далеко на блюде он ни лежал. Однажды было замечено, что пророк ел четырьмя пальцами, но никогда никто не видел, что он использовал только два пальца. Закончив трапезу, он облизывал пальцы, сначала средний, затем указательный и последним – большой палец. Также он имел обыкновение мыть руки до и после того, как ел мясо, и вытирать лицо и руки.

Пророк никогда не ел очень тонкие хлебные лепешки, лепешки с сушеным мясом, ящериц, селезенку, почки, лук, чеснок и черемшу. Также не ел он рыбу или квашеные продукты вместе с молоком или жареное и вареное мясо вместе, сушеное и свежее мясо, мясо и молоко, а также промежуточное блюдо и закуску; не ел он также слишком тяжелую и легкую пищу.

Хлеб он ел в основном ячменный, из непросеянной муки с отрубями, остававшимися в ней. Пророк ел баранину, верблюжатину, мясо дикого осла, зайчатину, мясо дрофы и рыбу. Он предпочитал мясо передних лап и крылышки, но также хвалил спинку. Кроме того, он ел жареную печень овцы.

Бывало, откусывая кусок мяса зубами, он приговаривал: «Ножами пользуются только персы». Однако все же известно, что пророк использовал ножи для жареных крылышек и печеного филе. Когда он ел финики, то вынимал и клал косточки на ногти указательного и среднего пальцев, а затем отбрасывал их, реже пророк собирал косточки в левую руку. Привычка есть виноград была такова: он зажимал плод зубами и выдавливал мякоть, а шкурку выбрасывал.

Воду он пил тремя глотками сразу, говоря каждый раз: «Во имя Аллаха», а после последнего: «Слава Аллаху!» Все то время, что он пил, он ни разу не отрывал губ от кубка, чтобы вдохнуть воздуха. Как правило, пил он сидя. Когда же трапеза была совместной, то предлагал гостю выпить первым, если же случайно пророк сам первым пробовал напиток, то передавал свою чашу сидящему по правую руку.

Среди Сунн, произносимых им, была такая: «Когда наступает ночь, говори «Во имя Аллаха» и закрывай посуду, из которой ты ел и пил, хотя бы простой деревянной доской».

Предпочтения пророка в одежде

Посланник Господа никогда не носил ничего, кроме рубашки, подштанников, платка на голову, плаща, узорного платка, сюртука, какого-нибудь меха, кожаных носков и легких сандалий.

Обычно он носил одежду из хлопка. Считал, что полосатые ткани красивы, но для себя в основном выбирал простые белые. Он не хотел, чтобы его асхабы носили чисто красные или желтые одежды, но приветствовал зеленый цвет и сам носил ткани с красным, зеленым и черным узором.

Надевать свежую одежду он начинал с правой стороны, а снимал начиная с левой. Вокруг головы он повязывал белую материю, как тюрбан, иногда оставляя конец полотна свободно висеть посередине спины. Иногда он надевал черный тюрбан. Рукава рубашки доставали до запястий или до конца ладони и были слегка распороты для свободы. Сандалии он носил из дубленой воловьей шкуры с двумя кожаными ремешками, однако иногда ходил босым.

Пророк носил кольцо с печатью на мизинце правой руки, однако некоторые асхабы говорили, что на левой руке. Оба утверждения справедливы.

Привычки пророка

Посланник Господа имел обыкновение причесывать волосы и бороду, но не каждый день, как это делали богачи, а также он смазывал волосы и бороду жиром. Он подстригал усы и каждую пятницу перед тем, как пойти в мечеть, приводил их в порядок и подстригал ногти. Правой рукой он умывался, ел, причесывался, чистил зубы и делал все в этом роде. Но в уборной пользовался левой рукой. Для того чтобы что-то взять или передать, он также пользовался правой рукой. Каждую ночь он закапывал в глаза три полные ложки коллириума. В путешествия он всегда брал с собой зеркало, бутыль с мазью, шкатулку с благовониями, ножницы, бутыль с маслом; а будучи дома и намереваясь провести ночь в покоях жены, брал все это с собой. Пророк красил волосы коллириумом, хотя в одной Сунне говорится, что он использовал как коллириум, так и индиго, а также варас и шафран. Он использовал масла для удаления волос, которыми его намазывали его жены, но в одной из Сунн говорится, что пророк пользовался ножницами, а не такими маслами. Все Сунны подтверждают, что пророк никогда не посещал общественных бань.

Когда он чихал, это не было очень громко, но он закрывал лицо рукавом, а другой рукой сжимал ноздри. Затем он говорил: «Слава Аллаху!» и «Человек, услышавший, что кто-то чихает, должен был сказать ему: «Благослови тебя Аллах!».

С наступлением ночи пророк совершал омовение, снимал дневные одежды и надевал ночную рубашку. Затем он обдувал свои ладони и читал строки из Корана и потирал руки. Ложился спать он на правый бок, подкладывая ладонь под правую щеку, и произносил: «О Аллах, во имя Тебя я живу и умру». Под голову он клал кожаную подушку, набитую пальмовым волокном. Когда он просыпался, то говорил: «Слава Аллаху, оживившему нас после смерти, ради Него мы движемся и просыпаемся».

Жар он лечил холодной водой, головную боль – коллириумом, воспаленные глаза – отдыхом, боли в животе – слабительными средствами, водянку – молоком и верблюжьей мочой, нарывы – с помощью индийского сахарного тростника. Также он часто лечился, применяя банки.

Когда ему нужно было выйти в уборную, он снимал кольцо с печатью, затем ступал в уборную сначала левой ногой, говоря: «О Аллах, с Тобой я спасаюсь от всех нечистот». Выходил он начиная с правой ноги, говоря: «Прошу прощения!»

Как пророк обращался со своими женами

В отношениях со своими женами Посланник Господа не стеснялся своей страсти. Бывало так, что, когда Аиша пила воду, он брал ее чашу и пил из нее, припадая губами к тому же месту, что и она; а когда она ела мясо с кости, брал эту кость и делал так же. Когда у Аиши было то, что случается с женщинами каждый месяц, он лежал, положив голову на ее грудь, или склонялся над ней и читал для нее строки из Корана. Если же она выходила из себя, он опускал руки на ее плечи и говорил: «Пусть Аллах простит ей ее грехи, успокоит ее нрав и избавит ее от страстей!»

Каждый день после дневной молитвы он отправлялся в покои каждой из своих жен и просил благосклонности, затем, с приближением вечера, он отправлялся на ночь к той, чья очередь приходила. Во всех вопросах снабжения и распределения он старался быть справедливым и часто говорил: «О Аллах, это мой удел, вещи, которые мне не подвластны. Не кори меня за то, что не в моих силах». Под этим подразумевалось: «Не корите меня за несправедливость в вопросах любви и любовных утех». Иногда он проводил с супругой начало ночи, затем принимал ванну и засыпал, иногда только умывался и засыпал, а ванну принимал в конце ночи.

Как пророк вел себя в путешествиях

В путь он отправлялся, как правило, в четверг, случалось и так, что это был понедельник, суббота или среда. Оседлав лошадь, он трижды произносил восхваление Господа: «Аллах всемогущ!», а в течение пути повторял восхваление, покоряя очередной пригорок, также произносил хвалу: «Слава Аллаху!», спускаясь с него.

Пророк не одобрял того, чтобы мужчины путешествовали в одиночку, и запретил женщинам отправляться в дорогу без сопровождения мужчины, предпочтительно родственника. Он также говорил, что не надо ждать добра от тех путников, что берут с собой собаку или колокол.

«Отправляйтесь в дорогу ночью, – советовал он, – это сократит путь». Возвращаясь из поездки, он никогда не въезжал в город ночью и своим асхабам запретил делать так. Когда же он добирался до дому, то сначала шел в мечеть и произносил молитву с двумя поклонами.

* * *

Шааби рассказывал:

«Однажды на Пятничный собор в Пальмире собралось очень много людей. Они записывали какие-то отрывки из речи, что произносил какой-то пожилой человек с длинной ниспадающей бородой. Среди прочитанных им Сунн, ссылаясь на то, что пророк говорил так, он привел такую: «Две трубы протрубят в Судный день, одна – погребающая все, лишая жизни, вторая – призывая все к иной жизни».

– Почему сделал из одной трубы две? – прокричал я. – В Писании, в главе «Неизбежное», говорится «И когда протрубят в трубу единым дуновением».

– Ты преступник! – отпарировал оратор. – Ты осмеливаешься оспаривать слова, сказанные самим пророком? – При этом стянул с себя сандалию и прокричал собравшимся, чтобы они набросились на меня. Они приняли его сторону и стали кричать, что будут бить меня до тех пор, пока я не поклянусь, что Господь создал тридцать труб».


Ни в чем так не проявляется склонность ученых мужей к неправде, как в выдумывании Сунн.


Как рассказывает один из знатоков Сунн, он слышал от Саида, что Джабир, сын Абдаллаха, поведал ему следующее:

«В то время мы работали вместе с Посланником Господа, – да благословит его Аллах и да приветствует! – тогда мы копали ров вокруг Медины, и у меня был барашек, не слишком упитанный. Я тогда подумал, что мы можем приготовить его для пророка Господа, и велел жене смолоть ячменной муки и испечь немного лепешек, пока я резал барашка и готовил его для пророка.

Вечером, когда уже было пора возвращаться домой, я сказал ему: «Я приготовил для тебя одного из наших барашков, мы испекли ячменного хлеба к нему, и я был бы счастлив, если бы ты согласился прийти в мой дом». Пророк принял приглашение, но велел глашатаю объявить всем следующее: «Все следуйте за Посланником Господа, в дом Джабира, сына Абдаллаха!»

И я подумал тогда: «Помилуй бог, и к нему мы возвратимся!»

Что же, Мухаммед не заставил себя долго ждать, и люди также последовали за ним. Он присел и, после того как мы разложили перед ним кушанья, благословив пищу именем Господа, приступил к трапезе. Затем, один за другим, стали есть остальные гости до тех пор, пока каждый, кто работал рядом на сооружении рва, не покинул дом Джабира сытым».


Однажды во время проповеди Посланника Господа люди встали и прервали его речь словами: «О пророк Аллаха, наши посевы выжигает солнце, наш скот погибает! Попроси Господа даровать нам дождь!» Тогда пророк прокричал дважды: «О Господь наш, даруй нам дождь!»

Эти слова принадлежат асхабу Посланника Господа, бывшему его слугой: «Клянусь Аллахом! На небе не было ни облачка, но вдруг сгустились тучи и хлынул дождь. Пророк сошел с кафедры, прочел молитву и ушел под покров крыши. Дождь не переставал ни на секунду до следующей пятницы».

В тот день, когда пророк поднялся, чтобы прочесть молитву, кто-то из толпы крикнул: «Наши лошади уже еле пробираются по размытым дождем улицам. Попроси Аллаха прекратить его!»

Пророк улыбнулся и прокричал: «Вокруг нас, Господи, но не поверх нас!» В одно мгновение небо над Мединой просветлело. За пределами города дождь продолжался, но ни одной капли не упало на улицы города. Я видел тогда, как Медина была окружена словно сиянием.

Абд аль-Рахман, сын Ауфа, говорит, что его мать, Шифа, рассказывала: «Я принимала роды у матери пророка, Амины, и в ночь, после того как начались схватки, взяв на руки новорожденного Мухаммеда Мустафу, услышала райские голоса, говорившие мне: «Это Господь твой выказывает Свою милость тебе». И от востока до запада земля озарилась таким светом, что можно было увидеть некоторые дворцы Дамаска».

Также говорят, что Амина произносила следующее: «В ту ночь в мой дом залетели птицы, их было так много, что они заполонили все. Клювы их были изумрудного цвета, а крылья словно рубиновые».

* * *

Если кто-то в присутствии халифа Омара ибн Абд аль-Азиза упоминал о смерти, он начинал дрожать всем телом. И каждую ночь он собирал тех, кто хорошо знал Коран, и беседовал с ними о смерти и воскрешении из мертвых.

Омар однажды захотел яблоко, и один из его домочадцев передал его ему. Омар воскликнул: «Какое же оно ароматное! Какое красивое! Забери его, раб, и передай нашу благодарность человеку, приславшему его. Этот подарок принес нам радость».

«Этот человек твой племянник, владыка правоверных, – сказал один из присутствовавших, – уверяю тебя, я слышал Сунну, в которой говорится о том, что Посланник Господа всегда вкушал преподнесенных ему подарков».

«Позор! – ответил халиф. – Подарок для пророка был настоящим подарком от сердца, а для нас в наши дни подарок – это подкуп».


«Спасение души заключается в стойкости к ее желаниям, – говорил Малик Отшельник, – но настоящий аскет – это Омар ибн Абд аль-Азиз, поскольку он отказался от мира, хотя он склонился к его ногам».

Один из евнухов Омара рассказывал:

«Однажды я пришел к хозяйке, следящей за моим домом, на трапезу и она подала на стол блюдо с чечевицей. Я воскликнул:

– Чечевица, чечевица! Каждый день чечевица.

– Это то, что ест владыка правоверных, сынок».

Некто рассказывал: «Когда я в первый раз увидел Омара, пояса его штанов не было видно под нависшим животом. А затем, когда я видел его уже халифом, то мог перечесть его выпирающие ребра».

Став халифом, он начал со своей родни и забрал их богатство в пользу государственной казны, сказав, что имущество было нажито поборами. Некий человек, бывший племянником Амра Египетского, сказал на собрании: «Владыка правоверных, халифы, правившие до тебя, имели обыкновение награждать свое окружение щедрыми подарками, но ты запрещаешь такие вещи. И поскольку у меня семья, которую мне надо содержать, немного земли, могу я вернуться в свое имение и работать на их благо?» Омар ответил ему тогда: «Человек, который заботится о своих владениях для меня, любимец мне».

Некоторое время спустя он добавил: «Чаще думай о смерти. Если ты беден, это облегчает бремя нищеты, а если богатство твое нестойко, это укрепит его».

Ветвь Марванидов династии Омейядов, собравшись в полном составе, пришли к дворцовым воротам и сказали сыну Омара: «Скажи своему отцу, что до него халифы делали нам уступки и уважительно относились к нашему высокому положению. Твой отец не дает нам прикоснуться к тому, чем он правит». Юноша покинул собравшихся и отправился предавать отцу сообщение.

Омар ответил: «Скажи им так: «Мой отец говорит вам: «Бойтесь, если я воспротивлюсь своему Богу. это расплата в Судный день».

Марваниды, решив, что, поговорив с владыкой правоверных наедине, они смогут смягчить его сердце какой-нибудь шуткой, вошли во дворец. Один из собравшихся стал рассказывать шуточную сказку. Омар пристально посмотрел на него, и другой из Марванидов пресек рассказывавшего.

Тогда Омар спросил:

– Это есть то, зачем вы пришли? Это худшая из тем.

Однажды он сказал: «Человек, понимающий, что слова его часть его поступков, будет избегать подобных разговоров».


Яхья из Гассана рассказывал следующее:

«Когда Омар назначил меня правителем Мосула, я обнаружил, что там, как нигде в других городах, распространены кражи и ограбления домов. В отчете о том, что происходит в доверенном мне городе, я, конечно, спросил, стоит ли мне задерживать людей при любом подозрении и наказывать за малейший проступок или же задерживать людей только при серьезных доказательствах их вины, как предписывает закон.

И Омар ответил мне: «Только на основании прямых свидетельств, как того требует закон». А затем добавил: «Если справедливость не сделает из них честных людей, тогда пусть Аллах покарает их».

И я сделал, как велел мне Омар. За то время, что я правил в Мосуле, по правопорядку он стал одним из лучших городов, и кражи и грабежи стали случаться реже, чем в большинстве мест страны».


Один человек спросил знатока Сунн Тауса:

– Омар – это Махди (Ведомый Аллахом, который придет в конце времен)?

И Таус ответил:

– Да, он один из Махди, но не тот Махди.


«Омар однажды спросил меня, – рассказывал Муджахид, – что люди говорят о нем. И я ответил, что они считают его сумасшедшим».

«Я могу сравнить Омара лишь с умелым рабочим, у которого нет орудий. Этим я хочу сказать, что у него нет никого, кто мог бы ему помочь», – говорил Ийас.


Однажды проходя мимо кладбища со своими соратниками, Омар попросил их подождать и отправился посетить могилы тех, кого он любил. Пройдя по кладбищу, он остановился и произнес несколько слов, а затем покинул его.

Спустя некоторое время он спросил:

– Кто-нибудь хочет знать, что сказал я? И каков был тот ответ, что я получил?

– Что ты сказал, владыка правоверных? Каков же был ответ?

– Я шел среди могил тех, кого я любил, и приветствовал их, но они вновь не поздоровались со мной. Я позвал их вновь, никто не ответил. И пока я звал их, меня позвала земля, она сказала: «Омар, знаешь ли ты, кто я? Я то, что изменило их красивые лица, то, что разорвало в лохмотья их саваны и разняло и разрушило их руки».

Сказав это, Омар зарыдал так, что чуть не упал ниц от слабости.

И через некоторое время он также нашел покой в земле.

За пределами монастырской стены копатели сегодня вырыли Избранного, того, кто был каждой черточкой на мериле справедливости, того, кто за весь свой земной путь ни разу не поддался на искушающий взгляд, или хорошенькую женскую голову в драгоценностях, или мчащегося скакуна.


Омар, третий халиф Осман, Али, Марван и Омар ибн Абд аль-Азиз – все пятеро были лысыми, и после них уже не было ни одного лысого халифа.

Халифат Хишама

Мятеж дома Али. Заговоры дома Аббаса

Хишам, четвертый из сыновей Абд аль-Малика, ставший халифом, был суров, скуп и неуступчив. Он копил богатства, внимательно следил за возделыванием земель и выращиванием породистых лошадей. В гонках, которые он организовывал, принимали участие четыре тысячи лошадей из его конюшен и конюшен его соратников. Такого зрелища не видели ни до, ни после принятия ислама. Он распространил ткачество, усовершенствовал оружейное ремесло и военное искусство, при нем строились крепости и замки, были вырыты подземные каналы и построены водохранилища вдоль дороги на Мекку. Все люди в его правление боялись халифа и крепко держались за свое имущество: доброта к окружающим сходила на нет, благотворительность исчезала, и никогда на жизненном пути людей не было так мало света, как в те дни.

На шестнадцатом году его халифата Зейд, внук Хусейна, поднял восстание в Куфе и выступил против Йусуфа из Такифа, ставленника Хишама в Ираке. Когда ночь прекратила битву, раненого Зейда унесли с поля боя: стрела вонзилась в его лоб. Срочно в близлежащей деревне был найден лекарь, который смог извлечь из раны наконечник стрелы, ему не сказали, кем был раненый, но, как только стрелу вынули, Зейд умер.

Его похоронили в углублении для водоема, сверху устлав могилу землей и дерном, а затем направили поток воды из канала так, чтобы та покрыла могилу. Но лекарь запомнил место захоронения Зейда, на рассвете отправился прямо к Йусуфу и, все рассказав, отвел его туда. Йусуф приказал вырыть тело, отрубить голову и отправить ее Хишаму. Затем, после получения распоряжения от халифа, обезглавленный труп был водружен на виселицу.

Через некоторое время Хишам велел Йусуфу сжечь тело и развеять прах по ветру.

Секта зейдитов получила свое имя после восстания под предводительством Зейда. Между ними и сектой имамитов, приверженцами Али, нарастал раскол, в то же время сами зейдиты вскоре распались на восемь маленьких групп, солидарных в основных положениях, но различающихся в деталях. Подобное случилось и с имамитами, они раскололись на тридцать три части. Секта Али, основа шиитов, разделилась в итоге на шестьдесят три секты, не считая еще более мелких разделений, образовавшихся из-за незначительных разночтений.

Сколько сект! Сколько доктрин! Многие отрицали пришествие Ведомого Аллахом Махди. По этому вопросу разнились мнения у людей школ Круга, Кипариса и Света, а также других, и все они принадлежали к имамитам.

Представители секты хашимитов утверждали, что все внешнее имеет скрытую сторону, каждое видимое проявление духа, каждое Открытие тайного смысла, каждый символ отражается в загробном мире.

Все эти тайны, по их мнению, были ведомы Али. Это знание Али передал своему сыну через некую женщину из ханифитов, а тот своему сыну Абу Хашиму, давшему впоследствии имя секте. Именно он является истинным обладателем этого знания и, по их словам, подлинным главой ислама – имамом.

Сторонники династии Аббаса (в северо-восточной провинции Хорасана и еще в некоторых районах) решили, что, когда пророк умер, стать имамом был более всех достоин Аббас, как его дядя и постоянный соратник и преемник. Они отвергали Абу Бакра и Омара и принимали только Али, поскольку Ибн Аббас ценил Али как правителя. По их мнению, Мухаммед ибн Али через женщину из ханифитов стал истинным имамом ислама после Али и передал имамат своему сыну Абу Хашиму, Абу Хашим передал его внуку Али Аббасу. Имам Али, в свою очередь, передал власть своему сыну имаму Аббасидов Мухаммеду.

Имам Мухаммед говорил, бывало: «Мы, Аббасиды, имеем три возможности: пасть смертью Абд аль-Малика, увидеть начало века и начать грядущий мятеж в Африке».


Мусульмане Африки в большинстве своем были людьми спокойными и законопослушными. Но когда в правление Хишама посланники из Ирака стали призывать их к восстанию, они порвали связи с халифатом и никогда больше не подчинялись его власти. Это произошло следующим образом.

На первые подстрекательства к мятежу они обычно отвечали: «Нет, мы не можем винить халифов в оплошностях их чиновников».

Если же подстрекатели настаивали: «Но то, что творит здесь этот человек, приказал ему сделать его господин», они отвечали: «Мы не верим в это без доказательств».

Наконец, чтобы все увидеть своими глазами, некий Майсара и еще примерно десять других мужчин совершили путешествие из Африки ко двору халифа и попросили у него аудиенции. Это было нелегко для них; и, увидев, как от них раз за разом отделывались, они сообщили секретарю Хишама о своей цели:

– Скажи правителю правоверных, что, когда служитель правителя ведет войну против неверных, он призывает нас служить вместе со своими собственными войсками. Однако при разделе добычи он оставляет нас без нее. Мы сказали: «Смотри: Священная война вознаградила нас. Когда мы идем штурмовать город, правитель приказывает нам идти вперед, своих же арабов оставляет в тылу; и мы говорим друг другу: «Вперед! Мы должны биться за наших братьев».

Это еще не все. Они вспарывают животы наших овец и вынимают неродившихся ягнят, чтобы сделать из белого меха плащи для правителя правоверных. Они убивают тысячу овец из-за этой тонкой шкуры, чтобы сделать один-единственный плащ. Мы сказали: «Для правителя правоверных всего этого едва ли достаточно». И мы позволили им сделать это.

Но затем они, должно быть, стали нуждаться в том, чтобы иметь самых лучших из наших дочерей. И тогда мы говорим: «Об этом ни в книге, ни в законах пророка ничего не сказано. Мы – верующие; и мы должны знать, знает ли правитель правоверных обо всех этих злодеяниях».

– Я беру на себя это поручение, – сказал секретарь.

Но мужчины из Африки так ничего и не услышали по поводу своих вопросов. Когда их деньги были уже почти истрачены, они записали свои имена и отдали написанное одному из духовных наставников халифа.

– Здесь записаны наши имена, – сказали они, – если правитель правоверных спросит нас, сообщите ему, кто мы.

Итак, они вернулись в Африку. И там восстали, убили правителя Хишама и выбрали себе местных правителей.

Аббасидская пропаганда

В 101 году хиджры шиитские сектанты Али послали делегацию к аббасидскому имаму Мухаммеду, жившему тогда в местечке Хумайма у Мертвого моря. Первыми из этих шиитских посланцев были Майсара, шорник Абу Икрима, Мухаммед, сын Хунайса, и аптекарь по имени Хайян. Эти четверо прибыли и принесли клятву в верности имаму Мухаммеду.

– Протяни свою руку, – сказали они, – прими нашу клятву в верности. Да получишь ты власть, дабы Бог через тебя, если такова Его воля, ускорил правосудие и положил конец тирании. Для этого сейчас самое время, оно предсказано в пророчествах.

– Не в меньшей степени это время наших надежд и желаний, – ответил имам Мухаммед, – по причине настоящего исполнения сотни календарных лет от хиджры. Ибо не проходит столетия, чтобы Бог не явил истину защитникам закона и тщету тех, кто жил не по Слову Божьему, могущественно Его Имя! «Бог позволяет ему умирать сотню лет, затем воскрешает его». Потому идите распространяйте призыв среди людей, со всеми предосторожностями и втайне. Я же буду просить у Господа благословения вашему начинанию и вашей миссии. И нет иной Силы, кроме Него!

И вот миссионеры стали проповедовать, призывая людей к преданности имаму Мухаммеду и свержению правления Омейядов. Многие из жителей Хорасана откликнулись на этот призыв. Но кое-что дошло до слуха правителя провинции, и он послал за проповедующими.

– Кто вы? – спросил он, когда они предстали перед ним.

– Мы – торговцы, – был ответ.

– Тогда что значит все то, что о вас люди говорят?

– Что они говорят?

– Нам сообщили, – сказал правитель, – что вашим настоящим делом является пропаганда от имени Аббасидов.

– О правитель, – ответили миссионеры, – мы сами и наши дела делают нас слишком занятыми, чтобы можно было заниматься подобными вещами.

Правитель позволил им уйти. Они отошли подальше от Мерва, столицы провинции, и начали странствовать по сельской местности, делая вид, что ведут торговлю, но в действительности призывая людей встать на сторону имама Мухаммеда. По истечении двух лет они вернулись к имаму в Хумайму, сообщив, что они посадили в Хорасане дерево, которое, как они надеялись, начнет плодоносить в нужное время.

Валид Распутный

Среди знаменитых людей, которые умерли во времена Хишама, был Абу Туфайл Амир, сын Ватхилы, последний из всех соратников пророка Аллаха. Смерть Хишама положила конец мудрому правлению, так как среди Омейядов было только три государственных деятеля: Муавия, Абд аль-Малик и он сам.

Его преемник Валид был одним из самых красивых и сильных мужчин. Цинизм Валида хорошо виден в стихах, которые он сымпровизировал на смерть Хишама. Когда посланец возвестил об этом и приветствовал Валида титулом халифа, тот сочинил:

Я слышу из Русафы плач
Некоторых женщин, которых знаю!
И для того, чтоб соболезнования нанести визит,
В волочащейся мантии иду.
Дочери последнего Хишама сожалеют и чахнут от тоски,
Пребывая в убивающем их горе
О его смерти.
Действительно горестны их судьбы; вполне возможно,
Что раздавлены они и плачут оттого;
Так назовут меня бессильным, не мужчиной, если
Не изнасилую одну я за другой!

Валид страстно любил лошадей; и его лошадь Синди была лучшей в свое время. Однажды во время скачек, устроенных по его приказу, в которых участвовало более тысячи лошадей четырех-и пятилетнего возраста, лидировала лошадь по имени Слепящий; но недалеко от финиша наездник упал. Валид пришпорил своего коня в галоп, догнал Слепящего, перескочил в пустое седло и пришел первым. Он был первым, кто так поступил; и его пример сделал подобные действия правомерными.

Одно из первых его деяний в качестве халифа состояло в том, что он послал в Мекку за певцом Маабадом. Его привели в огромный зал с двойным мраморным бассейном посередине, один был с водой, а другой – с вином. За ними висела легкая прозрачная завеса прямо через зал, и позади сидел халиф. Маабаду было приказано сидеть рядом с бассейном и петь. Он начал с песни о любви.

Эта песня так взволновала Валида, что он, отбросив завесу в сторону и сорвав свои благоухающие одежды, нырял в бассейн с водой и пил из него. Рабы принесли ему новое белье; и Валид, одевшись, снова сел и приказывал Маабаду продолжать петь. Взяв лютню, музыкант продолжал:

Скажите моей боли, о пустые стены!
Как сомневается ваш странник бледный;
И призову я облака весны,
Чтоб они лили свои хладные потоки
До той поры, когда увижу я, что твоей печали камни
Укрылись глубоко в цветах.

– Принесите кошелек с пятнадцатью тысячами динаров! – приказал халиф, когда песня закончилась. Как только ему вручили кошелек, он всыпал монеты за пазуху Маабада. – Не говори нигде о том, что здесь видел! – предупредил халиф.

«Однажды, – говорил придворный, – я услышал, что Ибн Аиша поет Валиду такую песню:

Я видел Дев Небес на Жертвоприношении:
Заглянуть в глаза те целомудрие не могло,
Ясные, как звезды, сияющие в оправе ночи,
В ожидании света лунного, когда взойдет луна.
Паломничество мое, награда за стремление к победе,
Завершилось строительством шатающегося дома с грузом Греха.

– O Аллах! Какой ты красивый! – воскликнул Валид. – Клянусь верой Абд Шамса (его неверующего предка), спой это еще раз!

– Клянусь Богом и верой Омейи (другого неверующего) еще раз! – кричал он, когда песня заканчивалась.

Много раз он просил во имя предков, одного за другим, петь одно и то же, пока, уже будучи вне себя, не вскричал:

– Клянусь моей собственной душой, еще раз!

В конце концов Валид сбегал с престола и преклонял колени перед Ибн Аишей, покрывая все части его тела поцелуями. Когда он переходил к половым органам, певец скрещивал ноги, не желая, чтобы его целовали в то место; но халиф кричал:

– Там тоже, клянусь Богом! Я должен! – И, опуская свое лицо, он восклицал: – O вознесение! Вознесение!

Затем, срывая одежды, он надевал их на музыканта и стоял обнаженный, пока ему не приносили новые вещи. Наконец он приказал выдать тысячу динаров и в придачу подарил певцу своего собственного мула.

– Садись верхом в мое седло и убирайся! – сказал он. – Ибо ты заставил меня гореть огнем более горячим, чем угли тамариска!»


Сам Валид был одним из самых утонченных поэтов; и этот стих принадлежит его перу:

Налей и дай услышать мне насмешку плоти;
Украли лютни души наши, которые считали мы своими,
Так налей! Грехи мои подобно вину вспенились в чаше.
Ничто уж не искупит их теперь.

Люди ненавидели его за разврат. Наконец они восстали против него под предводительством его дяди Язида Терпеливого; и Валид был убит. Когда его голову принесли к Язиду, он приказал, чтобы ее насадили на острие копья.

– Убери! – сказал брат Валида, когда увидел это. – Я свидетельствую, что он был пьяницей и развратником, который также совратил и меня.

– Остерегайтесь музыки, вы, Омейяды, – сказал однажды Язид Терпеливый, – она ослабляет скромность и усиливает вожделение;

и она лишает мужества. Она подобна вину и делает то же, что и крепкий напиток. Если вы нуждаетесь в музыке, то, по крайней мере, держите для этого женщин, так как пение побуждает к разврату.

Падение Омейядов

Марван Мул был последним халифом из династии Омейядов. Он получил свое прозвище потому, что был упорен в борьбе с восстававшими против него и, совершая поход за походом, терпеливо выносил трудности войны.


Теперь же в Хорасане восстали «черные юбки» в восточных провинциях, и бунт распространился на горные провинции Персии вплоть до Ирака.

Никогда не было более чудесной истории, чем история об Абу Мусульманине. Низкорожденному бедному сельскому жителю Бог дал так много силы, что тот взял в свои руки и привел к успеху одно из самых великих из когда-либо затеянных предприятий. Его происхождение неизвестно, хотя некоторые говорят, что он происходил из деревни в округе Куфы. Сначала он был управляющим, затем присоединился к сторонникам аббасидского имама Мухаммеда, а после него к сторонникам сына Мухаммеда имама Ибрахима. Ибрахим послал его к своим сторонникам в Хорасан, уговаривая их подчиниться ему и исполнять его приказы и решения. После того как все это было достигнуто, Абу Мусульманин принял черный цвет в качестве своего символа в одежде, флагах и знаменах. Его военным кличем был следующий: «О Мухаммед! O помощь Аллаха!»

По мере того как дело Абу Мусульманина набирало все большую силу, власть правителя Марвана в Хорасане слабела. Много хитростей и уловок использовал Абу Мусульманин, разжигая старую вражду между южными и северными племенами арабов, живших в провинции. Правитель Наср посылал донесение за донесением, чтобы предупредить Марвана о том, как с каждым днем растет сила Аббасидов. К одному из своих сообщений он добавил стихи:

Пылающие средь тлеющих углей, довольно им немногого,
чтоб вспыхнуть пламенем.
От трения палок возникает огонь, а война вспыхивает
от болтания языками.
Я кричу в тревоге: «Я знать хочу, пробудились Омейяды
или все еще спят!»

Но это послание застигло халифа ведущим свои собственные сражения против сепаратистов в Ираке и в других местах и занимающимся мятежниками в Тиверии, Иордании и Сирии. В гуще столь многочисленных войн Марван не знал, что сделать для Насра, и только ответил:

– Человеку, который в пятнышке на теле видит то, чего там не может не видеть, вырежь опухоль!

Правитель, больше не рассчитывая на помощь халифа, написал правителю Ирака, требуя поддержки. Но тот, занятый подавлением восстания в своей собственной провинции, оставил без ответа это послание.

Теперь Абу Мусульманин уже открыто поднял Черный Стяг в деревне вблизи Мерва. На нем было написано: «Позволение дается тем, кто борется, потому что они угнетены».

Люди вливались в его ряды отовсюду, чтобы присоединиться к нему, из Герата, Мерва и Нишапура, из Балха, Тухаристана и Кеша. Они приходили все одетые в черное, неся дубинки с почерневшими краями, которые они называли палками для неверных; верхом, пешком и на ослах с воплями: «Мерзавец Марван!»

Сначала начались стычки, а затем и сражения между Абу Мусульманином и Насром; и победа всегда оказывалась на стороне «черных юбок». Считайтесь теперь с Силой Божьей (высок Он!) и учтите, как, когда Он по Своей воле готовит средства для этого.

Усталый и беспомощный, Наср отступил из Хорасана к Райя! а оттуда – к Саве, где и погиб от сердечного удара. Теперь «черные юбки» начали поход в Ирак.

По дороге в Райя! Наср написал послание, в котором информировал халифа о том, что оставил Хорасан; он добавил к посланию следующие стихи:

Мы там лежим, где ты нас бросил, как приведенных на заклание быков.
Когда материя уж износилась в клочья, умение починки бесполезно.
Пытались мы закрыть прореху, но под пальцами расширилась дыра.

Когда халиф читал это послание, один из начальников дорожной стражи привел к нему курьера, перехваченного на пути от Абу Мусульманина к аббасидскому имаму Ибрахиму в Хумайме. Марван прочел послание, которое нес с собой тот человек, и немедленно приказал своему наместнику в Дамаске дать указание местному правителю Балки, чтобы тот отправился в Хумайму и арестовал Ибрахима.

Имама заключили в тюрьму в Харране вместе с несколькими другими хашимитами и двумя двоюродными братьями халифа, которых тот подозревал в измене.

– Как рассказывал один из заключенных этой тюрьмы, несколько человек, среди которых были и телохранители Марвана, ворвались в тюрьму и вошли в камеру, где были Ибрахим и двое Омейядов. Здесь они оставались в течение некоторого времени, после чего вышли, повесив на дверь замок. На следующий день мы взломали дверь в камеру. Почти все обитатели камеры были мертвы; но двое оставшихся в живых молодых людей смогли рассказать нам о том, что случилось: «Мужчины накрыли всех Омейядов подушками и сели на них; те некоторое время сопротивлялись, но затем перестали шевелиться. Что касается Ибрахима, то они запихнули его в мешок, который принесли с собой. Мешок был наполен негашеной известью. Ибрахим некоторое время боролся, затем тоже затих».

Братья и родственники Ибрахима ради безопасности ушли из Хумаймы в Куфу.

– Все мы, четырнадцать мужчин, ушли из дома, – обычно говорил его дядя Иса, – в поисках того, что искали, клянусь силой нашего решения и стойкостью наших сердец.


Один из «черных юбок» по имени Абу Хумайд Тус шел в Куфу во главе войска. Там, на Базаре Щеток, он встретил человека, которого знал, некоего Сабика, и спросил о новостях об имаме Ибрахиме.

– Марван убил его в тюрьме, – сказал тот.

– Кто же теперь наследник имама? – спросил Абу Хумайд.

– Его брат Абу Аббас.

– И где он?

– Здесь, в Куфе, как и ты, а также его брат и дяди и еще несколько человек из этого Дома.

– Почему? Когда они пришли?

– Два месяца назад.

– Тогда отведи меня к ним сегодня же! – сказал Абу Хумайд.

– Нет, – сказал Сабик, – давай встретимся завтра в этом же месте.

Итак, Абу Хумайд поспешил обратно в лагерь «черных юбок» за городом и рассказал новости некоторым из хорасанских военачальников. На следующий день военачальников отвели в дом, где находился Абу Аббас со своими родственниками. Они приветствовали халифа и дали клятву верности. Затем войско вошло в город и выстроилось там, выставив вперед кавалерию. Абу Аббас и его приближенные ехали верхом, и вскоре вся процессия поехала во дворец правителя.

В пятницу Абу Аббас вошел в Великую Мечеть возле дворца. Он проповедовал стоя, вопреки обычаю Омейядов, которые проповедовали сидя у кафедры проповедника. И люди кричали:

– Зачем ты возродил Истинный путь пророка, о двоюродный брат Посланника Аллаха!

В своей проповеди после произнесения традиционного восхваления Богу Абу Аббас продолжал повторять стихи из Корана, в которых рассматривалось должное о родстве, цитируя их в пользу Дома Аббаса. Он закончил свою проповедь таким образом:

– И когда Господь взял Своего пророка к Себе, его собратья оставались у власти до тех пор, пока колено Харба и Марвана (Омейяды) не узурпировало ее и не правили как тираны, присвоив себе все имущество. Бог терпел их, пока они не разгневали Его, и Он сделал наши руки орудиями Своего отмщения, и дал нам право, чтобы через нас мог стать изобильным для изгнанников всей земли. И потому Он завершил с нами, как начал. На нас, из Дома пророка, Милость через Аллаха.

Вы мужи Куфы, вы – основа наших деяний, предмет нашей любви. Вы не оказались слабыми, и жестокость тирана не обратила вас против веры; вы благосклонный к нам народ. И я обещаю вам, что увеличу содержание каждому до одной сотни дирхемов.

Поэтому будьте готовы. Ибо я беспристрастный Абу Аббас (проливающий и кровь, и дарующий сокровища), я – разрушающий мститель.

Внезапно его охватила лихорадка. Но его дядя Дауд, который стоял в шаге от кафедры проповедника, продолжил его речь.

– Клянусь Богом! – вскричал он. – Со времен пророка – мир и благословение ему! – вы не имели ни одного истинного халифа, кроме Али, – мир ему! – и этого правителя правоверных, который стоит здесь за мною.

Затем они оба спустились с помоста для проповедей; после чего Абу Аббас выехал в лагерь «черных юбок».


В это время войска халифа Марвана расположились у небольшой речки Заб, напротив возведенного ими моста. Абдаллах, дядя Абу Аббаса, с войском, состоявшим из хорасанцев, напал на них.

Он выстроил «черных юбок» следующим образом. В авангарде находились черные знамена, которые везли наездники на верблюдах бактрианах.

– Взгляните на их знамена! – воскликнул Марван, обращаясь к окружавшим его людям. – Они мчатся подобно черному грозовому облаку! Даже стая ворон, поднявшись из чащи, подлетела к ним, смешав свою и их черноту.

Марван смотрел, и его охватывало мрачное предчувствие.

– Черное смешалось с черным! Вы видите? – повторил он. – Вороны подобны черным облакам.

Последовало сражение. Армия Марвана была разбита, а огромное количество его воинов было вырезано или утонуло во время преследования. Триста родственников Омейи погибло в тот день в водах реки Заб. Сам Марван бежал в Мосул; но жители города закрыли ворота и вывесили на них черный флаг. Перейдя Евфрат, Марван двинулся в страну Иордан. В то время Абдаллах взял осадой Дамаск, предав многих его граждан мечу, после чего Марван укрылся в Египте. Там, в Бусире, где был разбит лагерь, его настигли «черные юбки». Они напали на лагерь ночью, били в литавры и выкрикивали: «Аллах Акбар!», «Месть за Ибрахима!». Есть различные версии произошедшей той ночью смерти Марвана, но наиболее достоверной считается та, по которой он был убит Амиром ибн Исмаилом. Впоследствии этот человек попытался ворваться в христианскую часовню, где нашли убежище дочери Марвана и некоторые другие близкие им женщины, но неожиданно один из евнухов Марвана с мечом в руке перерезал ему путь. Одолев его «черных юбок», начали допросы.

– Марван, в случае своей смерти, приказал мне убить своих дочерей и жен, – сказал евнух. – Но пощадите меня; клянусь Аллахом, в моих руках наследство пророка!

– Как это? Эй, будь поосторожней, думай, что говоришь! – вскричали они.

– Вы можете убить меня, если я лгу, – ответил он, – но следуйте за мной!

Он вывел их за пределы деревни и, как только они оказались среди песков, произнес:

– Ищите здесь.

«Черные юбки» стали копать и вскоре обнаружили Полосатый Плащ, Кольцо и Жезл пророка. Марван закопал их здесь, чтобы они не попали в руки Аббасидов. Амир послал реликвии Абдаллаху, а тот переслал их Абу Аббасу. Таким образом они перешли к халифам Дома Аббаса.


После победы Аббасидов Абу Яда, бывший секретарь и советник Марвана, перешел на сторону Абу Аббаса и стал одним из его личных помощников. Он сидел рядом с Абу Аббасом в тот самый день, когда голова Марвана была предана в руки нового правителя, в старом доме в Хумайме.

– Кто-нибудь узнает это? – спросил Абу Аббас, оглядывая присутствующих.

«– Я узнаю, – ответил я (рассказывает Абу Яда). – Это голова Абу Абд аль-Малика Марвана ибн Мухаммеда, который еще вчера был нашим халифом; и да примет его Аллах!

Все присутствующие хмуро посмотрели на меня. Но Абу Аббас только спросил меня:

– В каком году он родился?

– В семьдесят шестом, – сказал я.

Выражение лица правителя изменилось; он поднялся, и все разошлись. Я ушел, со страхом думая о том, что сделал. «Этого мне никогда не простят, клянусь Богом! – думал я. – Он никогда не забудет этого, нет, никогда!»

Оставшуюся часть дня я провел, отдавая последние распоряжения, и написал завещание. Когда наступила ночь, я совершил омовение и нашел успокоение в молитве; ведь если бы Абу Аббас решил убить меня, то послал бы палачей ночью. С этими мыслями я просидел, ожидая рассвета; и когда он наступил, я уселся на своего мула и поехал, еще не решив, к кому бы направиться. По дороге я не смог придумать ничего лучшего, как пойти к Сулайману Вольноотпущеннику.

– Говорил ли обо мне что-нибудь правитель правоверных вчера? – спросил я.

– Да, они говорили о тебе, – ответил он, – и правитель сказал: «Абу Яда – сын нашей сестры, если он настолько верен своему прежнему господину, его верность нам будет настоящей».

Я поблагодарил Сулаймана и оставил его. Когда мне представилось снова находиться в присутствии Абу Аббаса, он был неизменно добр ко мне».

Эпилог о плоти

«Я поехал с Абдаллахом, сыном Али, раскапывать могилы Детей Омейи во времена Спиллера, – рассказывает Омар, сын Хани, из рода Тай. – Сначала мы направились к могиле Хишама и раскопали его тело, все еще целое и крепкое, за исключением кончика его носа, который сгнил. Прежде чем мы сожгли его, Абдаллах восемьдесят раз ударил его кнутом.

Когда мы раскопали Сулаймана в Дабике, то увидели, что от него остались лишь позвоночник, ребра и череп. Но мы сожгли и его. То же самое мы сделали с остальными Омейядами, которые были похоронены в Киннисрине и Русафе.

Когда мы добрались в Дамаск и вскрыли могилу Валида, сына Абд аль-Малика, мы не нашли в могиле вообще ничего, ни одной косточки. Что касается самого Абд аль-Малика, то все, что мы нашли, был его череп.

Затем мы вырыли Муавию, сына Язида, и там мы обнаружили только одну кость, а на дне могилы было немного черноватой пыли, подобной пепельному мусору, остающемуся на камнях.

Мы вырыли все останки, находившиеся на кладбище, и сожгли все, что нашли».

Возникновение халифата аббасидов и основание Багдада

«Чем больше власти, тем меньше благородства» – так говорил Абу Аббас.


Династия Аббасидов прославилась коварством и предательствами. Интриги и хитрость пришли в этой семье на смену силе и мужеству, что особенно характерно для периода упадка. Последний халиф из Аббасидов вообще полностью утратил энергию и смелость и целиком полагался на политические интриги.

Тем не менее во времена правления Аббасидов было и много положительного. Это была очень щедрая семья. Аббасиды поддерживали развитие науки и искусства, уважали религиозные обряды, основывали благотворительные общества, почитали святыни и доблестно защищали границы халифата. Мусульманский мир процветал вплоть до того момента, когда грубое насилие вошло в обычай, государство пошатнулось и власть ускользнула из рук Аббасидов.

* * *

Из всех халифов из рода Аббаса лишь трое, Абу Аббас, Махди и Амин, были сыновьями свободных женщин; остальные были рождены рабынями из Берберии, Персии, Армении, из тюркских и славянских земель.

В период правления этого дома единство ислама ослабло. Арабские имена во властных структурах стали исчезать. Сначала их заменили тюрки, потом дейлемиты из Северной Персии. Затем к управлению могучей империей снова пришли тюрки. В конце концов исламское государство распалось на части, во главе каждой из которых стоял узурпатор.

В начале своего правления Абу Аббас показывался при дворе, но примерно через год он, подражая обычаю персидских царей, начал скрываться за занавесом.

Как-то, придя на аудиенцию к Абу Аббасу, Абдаллах, потомок Али, в присутствии вельмож, Хашимитов и их друзей, держа в руках Коран, произнес:

– Дай нам то, что принадлежит нам по праву, повелитель правоверных, как сказано в этой Книге!

– Твой предок Али был лучше меня, и он также был халифом. Он оставил кое-что своим наследникам Хасану и Хусейну. Будет справедливо, если я дам столько же, сколько дал он. Если ты уже получил от меня эту сумму, то мы в расчете, если же ты получил больше, то твое поведение – плохая благодарность за мою доброту.

Абдаллах, не говоря ни слова, ушел.

Визирь

Первым визирем был Абу Салама Хафс. Визирь – это посредник между государем и его подданными. Так что он должен сочетать в себе качества присущие как царю, так и обычным людям. Его действия должны быть одобрены государем и популярны в народе.

Его капитал – честность и искренность. Ибо, как говорят, «там, где нет честности, там нет политики»; «государственный муж может солгать только один раз». Необходимые для него качества – это умение действовать энергично и эффективно, разумность, осторожность, решительность и проницательность. Желательно также, чтобы он был щедр и гостеприимен, для того чтобы ему с готовностью подчинялись и испытывали благодарность. Он должен быть также кроток, долготерпив и снисходителен. Роль визиря незаменима в разрешении практических проблем. Он должен обладать внушительной внешностью и голосом.

До эпохи Аббасидов обязанности визиря не были точно определены. До этих пор в сложной ситуации государь обычно выбирал из своего окружения самого мудрого и искушенного придворного и советовался с ним; этот человек фактически играл роль визиря.

Когда Аббасиды пришли к власти, пост визиря был введен официально, появилось также само слово «визирь». Человек, выполнявший обязанности визиря, ранее назывался секретарем или советником.

Мансур, основатель Багдада

Мансур, матерью которого была наложница из Берберии, стал халифом, согласно завещанию Абу Аббаса. Из всех Аббасидов он был наиболее достойным государем. Мансур обладал величественной внешностью; был храбр, рассудителен и осторожен. Он знал цену деньгам и не любил праздности, отличался тонким умом и был непревзойденным собеседником, когда речь заходила о науках и литературе. У него была склонность к юриспруденции. За его бережливость он получил прозвище Человек, Считающий Медяки.

Тем не менее первым его политическим поступком было убийство Абу Муслима[127] из Хорасана, фактически приведшего династию Аббасидов к власти. Он написал ему: «Я хотел бы поговорить с тобой о делах, которые нельзя доверить бумаге. Приезжай, я не задержу тебя надолго».

При первой встрече халиф принял Абу Муслима очень уважительно и позволил ему удалиться в его собственный шатер. Несколько раз Абу Муслим приезжал на аудиенцию к халифу. Один раз он остался ждать в приемной комнате, так как ему сказали, что государь совершает омовение перед молитвой. Перед этим Мансур приказал начальнику стражи спрятаться со своими подчиненными за занавесом в его покоях и не показываться до тех пор, пока он будет разговаривать, но, как только он хлопнет в ладоши, они должны выбежать и зарубить мечами того, кто будет с ним.

Вскоре Абу Муслима привели к халифу. После учтивых приветствий они начали непринужденно беседовать, но через некоторое время Мансур перешел на оскорбления.

– Как ты можешь так разговаривать со мной, после всего того, что я сделал! – возмутился Абу Муслим.

– Сын шлюхи, за всеми твоими «достижениями» стоит удача и счастливая судьба нашей семьи, черная рабыня на твоем месте сделала бы не меньше. Как ты посмел ставить свое имя перед моим в нашей переписке? И как у тебя хватило наглости требовать руки нашей тети и объявлять себя потомком самого Аббаса? Ничтожество! Ты слишком зарвался.

Тогда Абу Муслим схватил руку халифа, покрыл ее поцелуями и рассыпался в извинениях.

Но Мансур был неумолим:

– Если я пощажу тебя, Бог не пощадит меня! – И он хлопнул в ладоши.

Стражники набросились на свою жертву. Начальник ударил первым, но только оцарапал его – меч врезался в ножны на поясе Абу Муслима. Другой воин отрубил ему ногу, и в конце концов Абу Муслима изрубили в куски. Мансур стоял рядом и кричал:

– Рубите! Разрази вас гром! Рубите!

То, что осталось от тела, завернули в ковер. Вскоре пришел военачальник Джафар, сын Ханзалы.

– Каково твое мнение о Абу Муслиме? – спросил его халиф.

– О повелитель правоверных, если ты тронешь хоть волосок на его голове, ты должен будешь убивать, убивать и снова убивать.

– Бог благословил тебя рассудительностью, – сказал Мансур, – посмотри, что лежит в этом ковре.

– Повелитель правоверных! – ответил Джафар, увидев кровавое месиво. – Считай этот день первым днем твоего правления.

– Поистине так, – сказал Мансур и прочитал стих:

Свой посох путешественник кладет в сторонку:
Конец дороге – можно отдохнуть.

Потеря Испании

В 138 году представитель династии Омейядов, Абд аль-Рахман, спасся бегством и, добравшись до берегов Испании, захватил власть в этой стране. Он приказал засолить головы бывшего наместника и его помощников и, прикрепив к ним бирки, сопроводив адресованной Мансуру грамотой и черным знаменем наместника, отправил с караваном в Африку, велев оставить их ночью посреди городского рынка.

– Слава Господу, что между мной и столь страшным человеком лежит море! – воскликнул Мансур, когда ему доложили о случившемся.

На следующий день Мансур спросил собравшихся на аудиенцию придворных:

– Как вы думаете, кто достоин титула Сокол курейшитов?

– Конечно же ты, повелитель правоверных.

– Нет, Сокол курейшитов – это Абд аль-Рахман, который в одиночку прошел пустыни Азии и Африки, нашел в себе мужество и силы бороться с судьбой в неизвестной стране и победил.

Правление Абд аль-Рахмана было долгим, а его потомки сохраняли власть над Испанией еще триста лет.

Основание Багдада

Поиски новой столицы в Ираке привели Мансура к поселению Багдад, находившемуся на берегу Тигра, в том месте, где Тигр сближается с Евфратом. «Мы думаем, что это лучшее место для поселения, – сказали ему советники, – оно находится в центре четырех земледельческих районов (Бук, Калвадха, Кутраббул и Бадурия). Со всех сторон город будет окружен пальмовыми рощами, а вода будет в достатке. Если в одном месте будет неурожай, то продукты всегда можно будет получить из другого. Доставлять грузы можно по каналу Сарат, сообщающемуся с рекой Евфрат. Караваны из Сирии и Египта проходят через это место. Товары из Китая идут со стороны моря вверх по течению Тигра, а товары из Византии и Мосула вниз по течению. Кроме того, с обеих сторон окруженный реками город будет неприступен для неприятеля.

– Это место превосходно для военного лагеря, – сказал Мансур.

Он построил город Багдад, по причине его планировки называемый Круглым Городом, а также Городом Спокойствия.

Становление закона

Изложение учения ислама первоначально было уделом чтецов, то есть тех, кто мог читать Книгу Бога. Арабы в те времена в подавляющем большинстве были неграмотны, а те, кто умел читать, получали особый титул.

Со временем, по мере распространения Корана, неграмотность ушла в прошлое, и возникла наука толкования текстов. Принципы законодательства сформировались и окрепли как в теории, так и на практике. Титул чтеца постепенно был заменен титулом законника.

Исламское право представляли две школы. Одна из них, дополнявшая пророчества конкретными случаями из судебной практики (прецедентами), имела распространение в основном в Ираке. В противоположность ей в священных городах Хиджаза руководствовались Преданиями. Иракцы, мало связанные с традициями, расширили сферу применения законов и стали экспертами в области прецедента и аналогии. Основателем этого направления был Абу Ханифа (отсюда название ханифитская школа). Главой школы в Хиджазе был Малик ибн Анас (отсюда школа маликитов). Затем возникла школа шафиитов, названная по имени ее главы – Шафии. Кроме того, представители еще одной школы правоведения, так называемые захириты, полностью отвергая аналогию, в решении вопросов права исключительно полагались на тексты Корана и Консенсус Правоверных.

Однажды Малика спросили, как он относится к тому, что некоторые мусульмане, находясь на Кипре, покупают у язычников овец, мед и масло, давая им взамен дирхемы и динары.

– Я не одобряю этого, – ответил Малик, – я категорически против того, что монеты, на которых начертаны слова из Книги Бога, предаются в руки людей нечистых.

Затем его спросили:

– Могут ли правоверные покупать за дирхемы и динары товары, которые продают на рынках в их собственной стране язычники либо приверженцы терпимых религий (иудеи, христиане и зороастрийцы, платящие налоги)?

– Я не одобряю этого, – ответил Малик.

– Можно ли тогда обменивать деньги на мусульманских рынках у менял, представителей этих культов? – спросили его снова.

– Я не одобряю этого, – сказал он.

* * *

Примерно в это же время началось составление текстов Преданий, Законов и толкований Корана. Ибн Джурейдж, первый человек в истории ислама, написавший книгу, работал в Мекке. Малик писал в Медине, Авзаи в Сирии, Ибн Салама, традиционалист, в Басре, Ибн Аби Урва в Йамане и Тхаури[128] в Куфе. Ибн Исхак составлял «Историю исламских войн», Абу Ханифа писал трактаты по юриспруденции и свою «Теорию частного делопроизводства». Чуть позже Ибн Хишам написал первую биографию пророка.

По указанию Мансура были сделаны первые переводы на арабский язык иноземных книг – сирийских, персидских и других. Среди прочих были труды Евклида и притчи про Димну и Калилу.

«Книга про Димну и Калилу, – писал ее переводчик Ибн Мукаффа, – составлена индийскими мудрецами и состоит из притч. Чтобы получить пользу от этого произведения, необходимо отделить существо от формы, ибо чтение без размышления не приносит ощутимого результата. Прочесть эту книгу и не понять глубокого и неочевидного смысла ее равносильно попытке насытиться нерасколотыми орехами. Автор этого произведения, очевидно, ставил перед собой четыре цели: первая – развлечь молодых читателей, которые, став взрослыми, обнаружат у себя неожиданный запас мудрости; вторая – привлечь внимание правителей к тому, как меняется поведение различных существ в различных обстоятельствах; третья – сделать свою работу бессмертной за счет интересного сюжета; и, наконец, четвертая – дать пищу для ума философам».

Басня

Среди подданных Льва были два шакала по имени Димна и Калила, оба чрезвычайно коварные и хитрые. Однажды Димна сказал Калиле:

– Интересно, почему Лев последнее время так задумчив? Я попрошу аудиенции, и если найду его в нерешительности, то попробую использовать его затруднения к своей выгоде.

– Как можешь ты, Димна, не имея опыта в придворных делах, надеяться привлечь к себе милость Льва, который редко советуется по важным государственным вопросам даже с достойнейшими из своих слуг? А ведь ты знаешь, что иногда просто находиться возле государя бывает достаточно, чтобы стать фаворитом. Лоза обвивается вокруг близлежащего дерева. И этого преимущества у тебя никогда не было.

– Для начала я попытаюсь доказать своим усердием и энергией, что достоин того доверия, которым пользуются сейчас другие. Всем своим поведением я буду показывать смирение, терпимость к незаслуженной клевете, неизменную вежливость, ибо это необходимые качества придворного. Потом, когда я буду допущен к царственной особе, я займусь подробным изучением его характера. Когда я буду знать о нем все, я не стану перечить ему в его капризах и причудах, но, если увижу, что он склоняется к принятию решения, которое принесет пользу либо мне, либо государству, я постараюсь представить это дело в наиболее выгодном свете и подольстить ему в принятии столь мудрого решения. Если же, с другой стороны, он будет склонен отдать приказ неблагоприятный или бесчестный, то я представлю ему нежелательные последствия этого поступка в самых ярких тонах. Государственный муж должен, подобно художнику, уметь изобразить действительность теми красками, какими пожелает.

– Тебя ожидает опасная игра, – ответил Калила. – Есть три вещи, которые мудрый человек старается избегать, не имея возможности пресечь их последствия; первая – привлечь к себе доверие государя, вторая – доверить тайну женщине; и третья – проверять на себе самом действие яда.

– Если бы возможность неудачи была достаточной причиной, чтобы никогда ничего не предпринимать, то ни управление государством, ни торговля, ни военные действия не были бы возможны.

– Ну что ж, желаю тебе успехов! – сказал Калила.

Димна, заметив, что любимчик Льва Бык, соучастник всех царских утех, отсутствует при дворе уже несколько дней, воспользовался этой возможностью, чтобы поговорить с государем наедине.

– Почему тебя так долго не было при дворе? – спросил Лев Димну. – Я надеюсь, у тебя были серьезные причины, не случилось ли чего-нибудь непредвиденного?

– Именно так, но мне не хотелось бы говорить об этом деле, которое так же неприятно для вашего величества, как болезненно для меня. Эти известия столь неприятны, что, несмотря на то что мое усердие на государственной службе известно моему повелителю, они могут показаться невероятными. С другой стороны, когда я вспоминаю о моем гражданском долге, я сознаю, что молчать при таких обстоятельствах равносильно измене.

– Говори, – сказал Лев.

– Ваше величество, один из моих близких друзей, в правдивости которого нет никаких сомнений, сообщил мне, что Бык Шанзаба в частной беседе с высокопоставленными вельможами высказал мнение, что в поведении вашего величества он усматривает очевидные признаки упадка и что ваше правление продлится недолго. Из чего я делаю вывод, что он планирует свержение вашего величества либо хитростью, либо силой или, по крайней мере, намерен стать вашим преемником. Его изощренность и беспринципность в интригах такого рода делает ваше положение крайне опасным.

– У нас были некоторые подозрения на этот счет, но мы не считали его способным на государственную измену и такое лицемерие. Ведь он пользовался всеми благами нашего государства наравне со мной!

– Низкорожденный, – ответил Шакал, – может исполнять свой долг, быть хорошим слугой и полезным советником, пока все эти качества служат ему в достижении его собственной цели. Но стоит ему достичь высот власти, он становится нетерпимым даже к равным себе. Ваше величество, монарх, отвергающий добрый совет потому, что он не нравится ему, подобен тяжелобольному, который отказывается от горького лекарства и вкушает лишь деликатесы, пришедшиеся ему по вкусу. Обязанность государя – заботиться о своих подданных и своей чести. Горе тому монарху, который ради сиюминутных удовольствий забывает о дне завтрашнем, ибо он обвиняет своих министров в несостоятельности, в то время как все рушится из-за его собственного безразличия и равнодушия.

– Это сильные выражения, – сказал Лев, – хотя верный слуга имеет право произнести их. Однако же Бык не обладает достаточной силой, чтобы угрожать нам. В нашей власти съесть его в любой момент.

– Не обманывайте себя, ваше величество, то, что он не сможет сделать сам, он сделает с помощью других, и, похоже, он так и собирается поступить. Возможно, сейчас неблагоразумно предпринимать решительные действия против Быка, но, умоляю, будьте настороже, ваше величество!

Подумав, Лев сказал, что вызовет Быка и вышлет его в какую-нибудь отдаленную провинцию. Димна, понимая, что встреча Быка и Льва может расстроить его планы, попытался отговорить государя сделать этот шаг. Он сказал:

– Если послать за Шанзабой сейчас, он может заподозрить неладное и скрыться, затаив в душе злобу. Он также может выставить себя мучеником. Тайный заговор следует уничтожать тайными средствами.

– Но наказание преступника на основании только одних подозрений – это тирания! – воскликнул Лев.

– Эти благородные чувства делают вам честь, – сказал Шакал, понимая, что встречи избежать не удастся, – но будьте настороже. Я уверен, что наш повелитель обладает достаточной проницательностью, чтобы заметить у Шанзабы признаки возбуждения, беспокойства, так, например, странные подергивания головы – верные знаки того, что он готов пустить в ход свои рога.

Изложив все это, Димна, под предлогом выяснения обстановки в лагере противника, испросил позволения нанести визит Быку. Лев согласился, и Шакал, изобразив на своем лице выражение глубокой грусти и отчаяния, отправился к Шанзабе.

– Тот, чья жизнь зависит от произвола тирана, никогда не пребывает в безопасности, – мрачно произнес Димна в ответ на приветствия Быка. – Ты спрашиваешь, что привело меня к тебе? Судьба! А судьбе покорны все. Ведь не напрасно говорят, что великий будет дерзок и удачливый потерпит неудачу. Никто из фаворитов правителя не может наслаждаться покоем. Впрочем, дело пока не идет обо мне.

– О ком же тогда идет речь? – спросил Бык. – Из-за кого ты так расстроен?

– Я буду искренен, – сказал Димна, – ты должен помнить нашу дружбу, ведь это я привел тебя ко двору. Мои чувства заставляют меня открыть тебе одну тайну. Я должен предупредить тебя, что тебе опасно появляться при дворе. Один из моих близких друзей, в правдивости которого нет никаких сомнений, сообщил мне, что Лев в присутствии придворных сказал: «Бык сильно разжирел, а его служба мне больше не нужна, я собираюсь устроить пир для своих друзей, и он послужит нам угощением». Когда я услышал это, зная раздражительный и непредсказуемый нрав Льва, я бросился к тебе, чтобы предупредить моего друга об опасности.

– Но как он может гневаться на меня! – воскликнул Бык. – Я не сделал ничего плохого ни ему, ни его подданным! Поистине, тот, кто удостаивает своей дружбой тех, кто ее не достоин, подобен тому, кто бросает семена в соленую почву!

– Не трать время попусту, лучше побереги себя, – сказал Димна.

– Но что я могу сделать, если Лев уже решил меня уничтожить? Я считал его лучшим и справедливейшим из государей. Но с какой легкостью его милость сменилась гневом! Поистине, клевета, если повторять ее часто, производит на самый стойкий разум действие, сходное с действием непрерывно капающей воды на твердый камень.

– Что же ты намерен предпринять? – спросил Шакал.

– Делать нечего, если все кончится поединком между нами, мне остается лишь уповать на свои силы.

– Но это верх глупости – подвергаться опасности, когда есть другие способы избежать беды. Никогда не следует рисковать жизнью в битве, исход которой сомнителен.

– У меня нет желания драться со Львом, – признался Бык. – Возможно, мне следует обратить его внимание на тот факт, что ни в общественной, ни в частной жизни я никогда не давал повода для недовольства и, вплоть до этого дня, пользовался заслуженным уважением.

Такая смиренная позиция Быка никоим образом не устраивала Шакала, так как Лев, не увидев признаков недовольства и раздражения в поведении Быка, может обратить свои подозрения на него самого, Шакала.

– Тебе лучше встретиться со Львом и посмотреть самому, – сказал Димна, – но позволь дать тебе совет: если ты увидишь, что он сидит прямо, с горящими глазами, поднятыми ушами и приоткрытой пастью, то знай, что он готов к прыжку.

– Да, – ответил Шанзаба, – если я найду Льва в таком состоянии, мне все будет ясно.

И действительно, когда Бык предстал перед повелителем, тот выглядел именно так, как описал Шакал.

– Ах! – воскликнул Шанзаба. – Поистине друг царя подобен человеку, который пригрел на груди ядовитую змею, которая готова ужалить его в любой момент!

Страшен был взгляд Льва, когда он услышал эти слова, сомнения в дурных намерениях Шанзабы рассеялись, и без лишних проволочек он бросился на Быка. Лев победил, ибо подданный в сравнении с царем подобен одинокой волне в сравнении с морем.

* * *

Ибн Мукаффа, переводчик «Калилы и Димны», был одним из самых образованных людей своего времени. Он был обращен в мусульманство из зороастрийцев (магов) Персии и подозревался в вольнодумстве.

Он написал также трактат «О послушании государям». Иса, сын Али и дядя Мансура, держал его у себя в качестве секретаря.

Другой дядя халифа, Абдаллах, поднял восстание против Мансура. Восстание было подавлено, и Абдаллах укрылся в доме своего брата Исы. Иса выступил посредником и попросил своего племянника о снисхождении. Мансур согласился простить Абдаллаха. Когда составлялась грамота о помиловании, Иса попросил Ибн Мукаффу составить документ, так чтобы халиф не мог нарушить соглашение. Соответственно, секретарь вставил такой пункт: «Если повелитель правоверных когда-либо нарушит мир со своим дядей Абдаллахом Ибн Али, то все его жены будут разведены с ним, его кони конфискованы для ведения Священной войны, его рабы отпущены на волю и все подданные освобождены от своей клятвы верности ему».

Прочтя документ и не подписывая его, Мансур спросил о том, кто составил его. Ему ответили, что это сделал секретарь его дяди, Ибн Мукаффа. Ненависти всегда следует остерегаться, так сказано в книге «Калила и Димна», но ненависть правителя ужасна, поскольку месть для правителя – дело чести.

Живя в Басре, Ибн Мукаффа неоднократно оскорблял ее наместника. У наместника был очень большой нос, и Ибн Мукаффа при встрече с ним сказал однажды: «Как поживаете вы оба?» – имея в виду наместника и его нос. Другой раз наместник, процитировав «Калилу и Димну», произнес: «Я никогда не жалел, когда мне удавалось смолчать». Ибн Мукаффа ответил: «Вашему превосходительству очень идет держать рот закрытым».

Халиф послал наместнику Басры письмо, в котором разрешил ему разделаться с Ибн Мукаффой.

Наместник приказал привести к нему секретаря и напомнил ему его остроты.

– Ради всего святого, помилуй меня, правитель! – умолял Ибн Мукаффа.

– Скорее я позволю опозорить свою мать! – воскликнул наместник. – Я намерен убить тебя, и казнь я придумал особую.

Он велел растопить большую печь для хлеба, после чего стал отрезать куски тела Ибн Мукаффы и бросать их в печь на глазах у несчастного. В конце он бросил в печь то, что осталось от него, и закрыл дверь печи.

– Тут нет греха, – сказал он, – ты был вольнодумцем и расшатывал основы Веры.

Пока огонь мести не погас, примирение всего лишь средство для получения преимущества.

Мансур велел заключить своего дядю Абдаллаха под стражу, до времени не решаясь его убить. Когда его тюремщик Абу Азхар пришел, чтобы привести приговор в исполнение, он обнаружил правителя в обществе одной из его молодых рабынь. Он схватил сначала мужчину, задушил его и положил на кровать; когда он повернулся к девушке, чтобы поступить с ней так же, она взмолилась:

– О нет! Только не так! Дай мне другую смерть, Слуга Бога! «Первый раз, исполняя смертный приговор, я почувствовал жалость, – рассказывал Абу Азхар, – я вынужден был отвернуться, когда отдал приказ. Ее задушили и положили на кровать рядом с ее господином. Я связал их руки вместе, как влюбленным, и велел обрушить крышу дома, так что руины стали их гробницей».

«Не для того мы давали клятву верности Дому пророка, чтобы видеть кровопролитие и грех», – говорили вожди арабов.

Мансур был первым халифом, который допустил ко двору астрологов и пользовался их предсказаниями. Он был также первым, кто использовал рабов на государственной службе и возвысил их над арабами.

Плач арабов

Давно знакомы мы с тобой,
С тех пор, когда еще не дружен был со счастьем ты.
Тогда сидел на рынке ты сенном.
Но годы мчались, и уже
В шелках, в парче тебя я вижу снова.
Когда-то женщины, сидя на солнце,
За прялкой пели песню грустную,
Так печально, как плач голубок, но сейчас
Шлейф шелка тянется за ними.
Рабы давно забыли,
Как они кололи камень для наших дорог
И как низко сгибались,
Неся поклажу.
Наложниц дети
Заполонили всю нашу страну.
Уведи меня, Господь, в те края,
Где не увижу лиц ублюдков!
О, пусть вернется тирания Омейядов!
А справедливость Аббасидов пусть в ад отправится!
* * *

Аскет и отшельник Амр ибн Убайд был близким другом Мансура, до его возвышения. Однажды он посетил халифа.

– Иди поближе, садись и расскажи нам что-нибудь поучительное, – сказал Мансур.

– Власть никогда не досталась бы тебе, если бы твои предшественники не выпустили ее из своих рук. Я предупреждаю тебя, что после Ночи будет Рассвет и наступит День, после которого уже не будет другой Ночи.

Амр поднялся и собрался уходить.

– Мы приказали дать тебе в подарок десять тысяч дирхемов, – сказал халиф.

– Они не нужны мне, – ответил аскет.

– Клянусь Богом! Ты возьмешь их! – воскликнул Мансур.

– Клянусь Богом! Я не возьму! – ответил Амр.

– Что? – закричал сын Мансура, Махди, который присутствовал при этом. – Повелитель правоверных клянется Богом, и ты смеешь клясться в обратном?

– Кто это? – спросил Амр.

– Махди, мой сын и наследник, – ответил Мансур.

– Ты одел его так, как праведные никогда не одеваются; ты дал ему имя (Махди означает «Ведомый Аллахом»), которого он не заслуживает; ты расчистил ему путь, идя по которому чем больше он будет преуспевать, тем безумней будет становиться.

– Есть у тебя желание, которое я могу удовлетворить? – спросил Мансур Ибн Убайда.

– Никогда не посылай за мной, а жди, когда я сам приду к тебе.

– Тогда мы никогда не увидимся.

– Это и есть мое желание, – ответил Амр и ушел.

Мансур проводил его глазами до дверей, потом обратился к своим придворным:

– Все вы воры и хищные звери, один Амр ибн Убайд праведник.

Как-то раз Мансура спросили:

– Есть ли на свете такое удовольствие, которого ты еще не испытал?

– Только одно, – ответил он, – я хотел бы сидеть среди Хранителей Преданий, окруженных своими учениками и записывающих все, что они говорят; я спросил бы их: «При ком из правителей Бог был так милостив к нам?»

На следующее утро все придворные и визири пришли на аудиенцию с чернильницами и табличками, как на лекцию. Но Мансур сказал:

– Нет, вы не годитесь на эту роль. Я говорил вчера о людях в запыленных одеждах, изнуренных длинной дорогой, нечесаных – истинных Хранителях Веры.

Махди

Расчетливость и экономность Мансура были выше всех похвал. Он никогда не упускал случая проявить щедрость, если это сулило ему выгоду; и он не оказывал ни малейшей милости, если это было бесполезно. Когда он умер, в казне было сорок миллионов динаров и шестьсот миллионов дирхемов. Он вдавался в мельчайшие хозяйственные детали, которыми обычно люди пренебрегают. Например, он выторговал у своего повара, что тот сможет забирать себе головы, внутренности и шкуры убитых животных, при условии что дрова и специи для кухни будет покупать за свой счет.

Махди растратил все, что оставил Мансур, а также новые поступления на подарки и пожертвования.

– Ты бедуинский осел! – говорил Махди возмущенному казначею. – Деньги потекут рекой, лишь только я захочу! Роскошь сопутствует благородству.

Счастье мое —
В песнях и вине,
Девушках благоухающих,
Музыке, веселье.

Такого рода стихи сочинял Махди.


Когда кто-то упомянул в присутствии Махди имя распутного халифа Валида и сказал, что тот был атеистом, Махди воскликнул:

– Управление халифатом – это большая ответственность, это высокая честь, Бог никогда не доверил бы это дело атеисту!


Десять знатоков Преданий (Гият ибн Ибрахим в их числе) были приглашены на аудиенцию к халифу. А надо заметить, что Махди имел страсть к голубиным гонкам. Кто-то спросил у Гията, что говорят древние Предания по этому поводу. Гият ответил:

– Согласно свидетельству Абу Хурейры, мы знаем, что Посланник Бога, да пребудет на нем милость и благословение Господне, говорил: «Нельзя делать ставки в играх, кроме как на копыто, стрелу и острие копья…» – Помедлив немного, он добавил: – «И на крыло».

Махди тут же приказал дать ему в подарок десять тысяч дирхемов, но, когда Гият склонился в благодарственном поклоне, он воскликнул:

– Клянусь Богом! Твой затылок очень напоминает мне затылок лжеца! Я уверен, что ты прибавил от себя последние слова!

После чего халиф приказал убить всех своих гончих голубей. Терпимость похвальна, как говорил Абу Аббас, во всем, кроме религии и достоинства государя.

Махди преследовал вольнодумцев и казнил их без счета. Он был первым халифом, приказавшим составить полемические трактаты в опровержение свободомыслия и атеизма. Много лет он пытался искоренить ересь полностью, он прочесывал провинции и предавал смерти людей по малейшему подозрению.

– Есть ли у вас какие-нибудь сомнения, – говорилось в катехизисе того времени, – что Коран был ниспослан пророку ангелом Джабраилом; что в этой Книге сказано обо всем, что законно и что незаконно, и приведен Его Завет и установлены Его Ритуалы; и изложена история того, что было, и того, что будет, до конца времен?

– У меня нет сомнений, – отвечал спрашиваемый.

– Есть ли у тебя какие-нибудь сомнения в том, что…

– У меня нет сомнений.


Вера – это долг, сомнения – ересь.

Секты

Каждый, кто хочет понять и различить секты, должен познакомиться с разногласиями в исламе, возникшими после смерти пророка Бога. Спорные вопросы различаются по своей важности от мелких разногласий до принципиальных расколов, когда члены противоположных сект рассматривают друг друга как вероотступников и врагов Бога. Тем не менее все эти секты находятся в рамках ислама.

Первые разногласия возникли после смерти Мухаммеда в связи с вопросом об имаме. Ансары готовы были выбрать имамом Саада, но Абу Бакр привел слова пророка: «Имамат принадлежит курейшитам». Во времена Абу Бакра и Омара были лишь незначительные несоответствия во мнениях по этому вопросу. При Османе кризис углубился настолько, что некоторые мусульмане выступили с публичными обвинениями политики Османа. Некоторые считают, что обвинение халифа было делом греха и отклонением с прямого пути, что и положило начало расколу, который продолжается и поныне.

Потом Осман был убит и возникли споры по поводу убийства. Последователи Истинного пути утверждали, что Осман обвинен и убит незаконно и его убийцы виновны во всем; другие утверждали обратное. Разногласия по этому поводу сохранились до наших дней.

Потом халифом стал Али, и многие не приняли этого и отказывали ему в поддержке, в то время как другие считали его полноправным халифом и имамом. Этот раскол также сохранен до наших дней.

Доктрина имамата

Слово «имам» означает «образец», или «лидер». Это человек, произносящий проповедь и осуществляющий ритуал. В широком смысле – это посланец Бога и наследник пророка.

По вопросу о назначении имамов среди ученых мужей возникли разномыслия. Можно спросить: есть ли необходимость в имаме, когда время пророчеств завершилось? Если мы ответим утвердительно, то следующим вопросом будет: нужно ли это Богу? Последователи Истинного пути и многие рационалисты считают, что назначение имама зависит только от народного волеизъявления. Существуют серьезные основания тому, что существование имама абсолютно необходимо.

Во-первых, мы должны допустить, что любовь – это один из атрибутов Бога. Следовательно, очевидно, что Бог будет действовать во благо своих слуг. Таким образом, Божественная Любовь достаточное основание для существования имама, так как, даже будучи в пределах человеческого разума, можно понять, что над обществом должен находиться некто, хранящий его членов от разложения, насилия и несправедливости, и наставлять их на путь веры, добра и нравственности. Ибо таким путем сохраняется человеческое общество, стремящееся к лучшему и избегающее худшего.

Во-вторых, необходимость имама продиктована необходимостью сохранения данного через пророка Закона. Тексты Книги кратки, к тому же смысл их не всегда прозрачен. Следовательно, необходим толкователь Корана, наделенный божественным авторитетом. Это противоречило мнению Омара, так как, когда пророк, умирая, попросил перо и чернила, чтобы записать обращение к человечеству, которое должно было уберечь правоверных от заблуждений, Омар сказал: «Он бредит, нам достаточно Божественной Книги». Но если бы Книги было достаточно, откуда взялись все разногласия и расколы среди тех, кто руководствуется ею?

Имамат опирается на авторитет Бога и пророка. Имам не может быть выбран народом. Во-первых, потому, что имам не должен быть греховен, а безгрешность может исходить только от Бога, и, следовательно, только Бог может выбрать имама. Во-вторых, из истории мы знаем, что люди, лишенные авторитетного правителя, склонны прибегать к насилию, и зло в таком случае начинает доминировать в обществе, но мы знаем также, что Бог не находит удовольствия во зле, следовательно, Он стремится искоренить его, что можно сделать, только дав власть в руки человека, чьей единственной целью является благополучие и спасение человечества. В-третьих, и здравый смысл, и Предания убеждают нас в безграничной любви Бога к Своим слугам, что неоднократно подтверждается в Коране. Одно из доказательств этой любви – многочисленные руководства, которые мы находим в Преданиях и изречениях пророка по незначительным вопросам, как, например: удаление волос, стрижка бороды, использование пемзы и тому подобное. Но ведь назначение представляющего пророка, защитника Закона и наставника в Вере более важное дело, чем такие мелочи. Если Господь позаботился о малом, то как же Он мог упустить дело первостепенной важности?

Из вышесказанного следует, что назначение халифа, наследника, Посланника определяется Богом и Бог должен был открыть пророку необходимость выбора имама. Все правоверные сходятся во мнениях в том, что пророк назвал халифом не кого иного, как Али, и произошло это возле пруда у Хума. Тогда, взяв Али за руку, пророк произнес:

– Так ли это, что я дороже для правоверных, чем их собственные жизни?

– Да! Это так! Посланник Бога! – закричали мусульмане.

– Тогда если вы считаете меня своим господином, то будете считать своим господином Али, – сказал пророк и после паузы добавил: – Люди, я должен уйти раньше вас, но у фонтанов рая мы встретимся снова, и там я спрошу, как вы хранили оба сокровища.

– Что это за сокровища, Божий Посланник? – спросили его.

– Самым ценным является Коран, поскольку это дар от самого Господа, отданный в ваши руки. Другое сокровище – это мои потомки и члены моей семьи.

И наконец, четвертое соображение следующее. В обычае у пророка было, в случае если тот отлучится из Медины, назначать себе заместителя. Он назначал также наместников городов и командиров боевых отрядов. Эти назначения он никогда не оставлял на усмотрение толпы; он всегда ждал совета свыше и руководствовался им. Трудно представить, что чрезвычайно важный вопрос о назначении преемника, решение которого скажется на законах и обычаях всего мусульманского мира до Судного дня, Посланник мог оставить без должного внимания или доверить простому голосованию верующих.

Пятый аргумент состоит в том, что люди не в состоянии справедливо судить о человеке, который должен занять такой ответственный пост. Их выбор будет отвечать соответствующим ограниченным взглядам и неустойчивым волеизъявлениям. Человек слаб. Выборы имама не будут способствовать благополучию общества или согласовываться с Божественной Мудростью, так как каждый будет голосовать исходя из собственных интересов. Голосование – процедура, которая, хотя и узаконивает власть, создает также и предпосылки для развития тирании. Такой путь не приводит к созданию правления, в основе которого лежит Закон. Утверждать, что массы могут выбирать имама, так же нелепо, как утверждать, что они могут выбирать себе пророков.

Если допустить, что имамы будут избираться, то возможны два результата. Предположим, что выбор окажется неверным. В этом случае получается, что Бог, обладая Высшим Знанием, специально собрал мусульман на выборы заведомо негодного правителя, что мы не можем себе представить даже на секунду.

Предположим тогда, что выборы увенчаются успехом. Даже в таком случае следует учесть, что найти идеального имама, которого все признают и согласятся подчиняться ему, окажется делом непосильным для людей, в то время как для Бога это легко. Тогда получается, что Господь возлагает на Своих слуг бремя, слишком тяжелое для них, что несовместимо с тем, что сказано о Нем: «Аллах желает для вас облегчения, а не затруднений»[129].

* * *

«Я хорошо знал ученого суфия Амра ибн Убайда, – рассказывал ученый богослов Хишам. – Он имел свою школу в Басре, но мне не нравилось его высокомерие, и я решил нанести ему визит. Когда я прибыл в город, была пятница, и, зайдя в мечеть, я увидел большую толпу, собравшуюся вокруг человека, единственной одеждой которого были два куска грубой шерстяной ткани: на поясе и на плечах. Это был знаменитый Амр, и люди, окружившие его, задавали ему вопросы. Я пробился вперед и задал свой вопрос:

– О мудрейший! Я пришел издалека, и у меня есть вопросы к тебе, если ты позволишь.

– Очень хорошо, говори, – ответил он.

– Имеешь ли ты глаза? – спросил я его.

– Что за странный вопрос, сынок? – воскликнул он.

– Такой уж у меня вопрос.

– Ладно, задавай тогда свои вопросы, как глупы бы они ни были!

– Так есть у тебя глаза?

– Да.

– Что ты видишь с их помощью?

– Людей, цвета и все прочее.

– Есть ли у тебя нос?

– Есть.

– Что ты делаешь им?

– С его помощью я чувствую запахи.

– Есть ли у тебя рот?

– Есть.

– Что ты делаешь им?

– Я разговариваю.

– Есть ли у тебя уши?

– Да.

– Зачем они тебе?

– Я слушаю звуки с их помощью.

– Есть ли у тебя руки?

– Есть.

– Что ты делаешь ими?

– Я беру различные предметы.

– Есть ли у тебя разум?

– Разумеется, есть.

– И что ты делаешь с ним?

– Я пропускаю сквозь разум то, что доставляют мне мои чувства, – ответил Амр.

– Разве не достаточно одних чувств, – спросил я, – они ведь не зависят от разума?

– Нет, – ответил Амр, – одних чувств недостаточно, и в любом существе они не могут быть независимы от разума. Когда чувствующие пребывают в неуверенности в отношении того, что они слышат, видят, обоняют и так далее, они, сынок, обращаются к разуму за пояснениями и разъяснениями.

– Таким образом, Бог сотворил нам разум, чтобы он управлял телом и устранял сомнения чувств?

– Да, именно так, – ответил он.

– В таком случае, как я думаю, Господь Миров, Который не оставил органы тела и чувства людей без повелителя-разума, не мог оставить все Свое творение в хаосе и беспорядке. Для того Он и дал людям имама, чтобы тот разъяснял Его Заветы, устранял заблуждения и вел нас всех путем Истины.

На это Амр ничего не ответил, но он оказал мне честь, приблизившись ко мне и спросив:

– Ты Хишам, не так ли?

– Нет, – ответил я.

– Откуда ты?

– Из Куфы.

– Ну конечно же ты – Хишам! – воскликнул он и, взяв меня за руку, заставил сесть рядом с собой. Он не произнес больше ни слова, пока я не встал и не ушел».

Богослова Хишама ибн Хакама спросили однажды:

– Является ли имам безгрешным?

– Да, – ответил он.

– Но как вы можете знать это? – спросили его.

– Все грехи можно разделить на четыре категории: алчность, зависть, гнев и вожделение. Имам не может быть алчным, поскольку весь мусульманский мир и все его сокровища принадлежат ему. Он не может испытывать зависть, поскольку это чувство возникает у человека нижестоящего к вышестоящему, а никто не стоит выше имама. Он не может чувствовать злобы, лишь справедливый гнев, когда служба Господу вынуждает его карать непокорных, так как милосердие не должно препятствовать распространению Веры. Он не может чувствовать вожделение, поскольку это чувство обращено к утехам этого мира, в то время как все помыслы имама сосредоточены на мире Ином. Есть ли на свете люди, которые отвращаются от прекрасного лица и ищут отвратительного? Или предпочитают вкусную пищу горькой полыни?

Шиитские экстремисты почитают своих имамов как божественных, неземных существ. Эти антропоморфические тенденции заимствованы из теорий реинкарнации и трансмиграции евреев и христиан. Евреи уподобляют Бога человеку, а христиане уподобляют человека Богу. Этот антропоморфизм первоначально был характерен только для шиитов, но в последнее время его приняли также некоторые секты последователей Истинного пути (суннитов).

Первые суфии

С момента раскола ислама каждая секта стала претендовать на то, что ее представители-аскеты являются истинными святыми. Некоторые избранные из числа последователей Истинного пути (суннитов), чьи души остались верны пути Бога, а сердца не испортились безразличием, стали известны как суфии (это слово означает «те, кто носят одежду из шерсти»). Этих мудрецов-праведников стали называть так незадолго до конца II века хиджры.

* * *

Мы шли ночью по дороге в Мекку из Куфы. Вдруг в темноте я услышал голос:

– О мой Бог! Не по своей воле я согрешил и нарушил Твой Завет; моя судьба была предрешена Тобой еще до начала времен. Прости мой грех! Прости!

Затем тот же голос произнес:

– О вы, кто верит! Уберегите себя и ваши семьи от огня, топливом для которого будут люди и камни!

Потом я услышал звук падения, но не понял, что это было, и мы пошли дальше.

* * *

Ибрахим, сын Адхама, был из царского рода. Однажды, когда он восседал на троне, ему принесли зеркало, чтобы он мог лицезреть свой лик. Он посмотрел в зеркало и сказал сам себе: «Я вижу только путника, идущего к могиле, в место, где не будет друзей, чтобы развеселить меня. Я вижу длинную дорогу перед собой, и для этого пути у меня нет провизии. Я вижу Справедливого Судью и себя перед Ним, и мне нечего предъявить в свое оправдание». Как только он осознал все это, его царство потеряло для него всякий интерес.

Один раз он поехал на охоту и так увлекся преследованием антилопы, что оставил свою свиту далеко позади. Когда он настиг свою жертву, Бог дал антилопе дар речи, и она сказала: «Разве для этого Господь сотворил тебя? Кто заставляет тебя поступать так?» Ибрахим раскаялся в своем поступке и разочаровался во всей своей прежней жизни. Он оставил все и вступил на путь праведности и с тех пор не вкушал никакой пищи, кроме той, которую зарабатывал своим трудом.

– Однажды я подошел к границе пустыни, – рассказывал как-то он, – и тут какой-то старый человек подошел ко мне и спросил: «Ибрахим, знаешь ли ты, что это за место? Куда ты идешь, пешком и без провизии на дорогу?» Я понял тогда, кто это. Это был Сатана. Я вытащил из-за пазухи все деньги, что у меня были, четыре медяка, которые я выручил за корзину в Куфе. Я отшвырнул их прочь и произнес клятву, что через каждую милю пути буду останавливаться и молиться Богу, делая по четыреста поклонов. Я провел в этой пустыне четыре года. Бог давал мне пропитание без всяких усилий с моей стороны. Хидр, Зеленый Старец, был мне там товарищем и поведал мне Великое Имя Бога.


– Было ли у тебя когда-нибудь ощущение, что ты достиг предела своих желаний? – спросили его.

– Да, дважды, – ответил он. – Один раз я был на борту корабля. Никто не знал, кто я. На мне были нищенские обноски, волосы мои были давно не стрижены и не чесаны. Я был посмешищем для всех. Среди прочих пассажиров был один, который взял на себя роль шута. Он дергал меня за волосы, порой вырывая их с корнем, и всячески издевался надо мною с бесстыдством, присущим для такого рода людей. Я чувствовал себя совершенно удовлетворенным, представляясь тем, за кого меня принимали, но, когда этот клоун подошел и помочился на меня, моя радость достигла предела. Другой случай произошел со мной, когда, сойдя на берег, я пришел в какой-то поселок. Была зима, шел дождь, мой заплатанный халат промок насквозь, мне было очень холодно. Когда я попытался войти в мечеть, меня не пустили, подобного же приема я удостоился еще в трех мечетях. Холод пробирал меня до костей, я зашел в баню и приютился там возле печи, которая чадила немилосердно. Черная сажа покрыла всю мою одежду и лицо. Тогда я также был абсолютно счастлив.

* * *

Три покрова должны быть удалены с души паломника, пришедшего к Дверям Счастья, прежде чем эти двери откроются для него. Первый покров исчезнет, когда господство над двумя мирами будет даровано ему навеки, и это не вызовет у него радости. Тот, кто ощущает радость по отношению к материальному, – тот все еще находится в сетях алчности, и для алчного двери закрыты. Второй покров поднимется, если он, обладая господством над двумя мирами, лишится этого господства и не почувствует при этом ни гнева, ни сожаления, ибо тот, кто негодует, находится во власти страдания. От третьего покрова избавится тот, кто не соблазнится славой, поскольку подверженный этой страсти низок духом. Истинный паломник должен обладать чистым сердцем и возвышенной душой.

* * *

Суфьян Тхаури также носил халат из шерсти. Рассказывали, что, умирая, он совершал омовения шестьдесят раз перед каждой молитвой. «Я хочу уйти из этого мира по крайней мере чистым», – говорил он.

Среди его изречений были следующие:


– Если тебе приятней, когда тебя называют благородным человеком, чем когда тебя называют мошенником, можешь быть уверен – тебе еще далеко до праведности.


– Слава Господу, Который убивает наших детей и лишает нас нашего имущества, Господу, Которого мы любим, несмотря на это!


– Если дервиш часто посещает богача, будьте уверены – он обманщик; если он ходит к царскому двору, будьте уверены – он вор.


Как рассказывает Ибн Хаким, однажды Суфьяна Тхаури привели к Махди. Он приветствовал повелителя правоверных как обычного человека, без должных почестей, несмотря на то что рядом с ним стоял палач, облокотившийся на свой меч и ожидающий приказа.

– Хорошо, наглец, – обратился Махди к Суфьяну с усмешкой, – тебе удалось скрыться от нас несколько раз, но теперь ты в наших руках. Боишься ли ты наказания, которое может постигнуть тебя?

– Накажи меня, и Господин, имеющий власть отделять ложь от истины, накажет тебя!

– Повелитель правоверных! – воскликнул палач Раби. – Этот шут позволяет себе оскорблять тебя, позволь я отрублю ему голову!

– Молчи! Несчастный! – ответил Махди. – Этот нищий и ему подобные только и мечтают о том, чтобы мы убили их и отправились в ад, в то время когда они вознесутся в рай. Нет! Напишите немедленно грамоту, в силу которой он будет назначен главным судьей города Куфа, и особо припишите, что его приговоры будут окончательны и бесповоротны.

Бумага была составлена и передана аскету. Суфьян Тхаури взял ее, но, как только вышел из дворца, он бросил ее в реку Тигр и кинулся бежать. Стража искала его по всем городам, но безрезультатно.

Хади

Хади, следующий халиф, намеревался лишить трона своего брата Харуна ар-Рашида, который имел право наследования, согласно воле их отца, Махди. Вместо Харуна Хади хотел сделать халифом своего сына Джафара, но секретарь-персиянин Яхья, сын Халида Бармакида, который был предан интересам Харуна ар-Рашида, отговорил его делать это.

– О повелитель правоверных, – сказал он, – если случится такая вещь, да не допустит этого Господь и да продлит Он дни нашего повелителя! Но если все-таки так случится, что тебя призовет Господь и Джафар станет халифом в столь раннем возрасте, как ты думаешь, допустят ли правоверные, чтобы на молитву, или в паломничество, или на Священную войну их вел младенец?

– Я думаю, что нет, – ответил Хади.

– Тогда не лучше ли будет сохранить власть вашей почтенной семьи, чем рисковать тем, что она может быть захвачена вашими влиятельными родственниками, тем более что сам повелитель правоверных подает пример нарушения клятвы, насилия, чем расшатывает веру. Но если, с другой стороны, ты будешь верен клятве и объявишь Джафара наследником ар-Рашида, твоя позиция будет неуязвима. Кроме того, когда Джафар подрастет, ты можешь, каким-либо способом, убедить ар-Рашида добровольно уступить власть Джафару.

– Клянусь Богом! Я никогда не думал об этом! – воскликнул Хади.

Однако впоследствии халиф решил добиться отречения ар-Ра-шида, вне зависимости от его желания, и даже приставил к нему шпионов. Яхья посоветовал тогда Харуну попросить у халифа разрешения поехать на охоту и оставаться вдали от столицы как можно дольше, так как гороскоп, составленный для Хади, предсказывал его скорую смерть.

Ар-Рашид получил разрешение и двинулся вдоль берега Евфрата до Анбара, а оттуда углубился в пустыню. Хади послал письмо с требованием вернуться ко двору. Когда стало очевидно, что Харун изобретает предлоги, чтобы держаться вне досягаемости, халиф разразился проклятиями и угрозами, после чего сам отправился за ним. Однако вскоре Хади заболел и вынужден был вернуться. Болел он столь серьезно, что никто из придворных не осмеливался подходить к нему; за ним ухаживали только малолетние евнухи. Почувствовав приближение смерти, халиф послал за своей матерью и, когда та пришла, положил ее руку себе на сердце, после чего закрыл свои глаза навечно.

Харун ар-Рашид

Багдад того времени был одним из самых великолепных городов мира.


У ар-Рашида была свита, которой не было ни у одного государя. Бармакиды были его визирями, Абу Йусуф – его судьей, Марван – его придворным поэтом, Фадл, сын Раби, – его казначеем, Ибрахим из Мосула – его музыкантом, и прекрасная Зубайда – его женой.


Почему же повелитель правоверных был столь печален?

* * *

Харун ар-Рашид наследовал трон после смерти своего брата Хади, согласно завещанию их отца Махди, в пятницу ночью шестнадцатого дня первого месяца Раби 170 года хиджры. В ту же ночь родился его сын, Мамун. В истории халифата это была единственная ночь, когда один халиф умер, второй халиф пришел к власти и третий халиф родился.

Ар-Рашид был высоким и светловолосым, обладал прекрасной внешностью и манерами, он получил великолепное образование и воспитание. С того самого дня, как он стал халифом, и до самой смерти он ежедневно совершал сто молитвенных поклонов. Никогда, кроме самых исключительных случаев, он не пренебрегал молитвой. В его обычае было раздавать ежедневно сто дирхемов из своего собственного кошелька в качестве милостыни.

Один раз он подарил Исхаку из Мосула, сыну Ибрахима, сто тысяч дирхемов. Марвану за панегирик он дал пять тысяч золотых динаров, почетную одежду, коня из царской конюшни и десять греческих рабов. Он был неравнодушен к поэзии.

Он часто оплакивал свою расточительность и свои грехи, особенно когда к нему обращались с благочестивыми наставлениями.

– Я знаю только трех человек, которые больше всех пролили слез за молитвой, – говорил Ибн Аммар, – это Фудейл (разбойник, обратившийся в веру), ар-Рашид и еще один человек.

– Я рассказывал это предание ар-Рашиду, – говорил Абу Муавия, по прозвищу Слепой, – что пророк Бога сказал: «Я хотел бы биться за дело Бога, и умереть в бою, и воскреснуть, и драться опять, и умереть снова». Когда он услышал это, слезы потекли у него из глаз, и он заплакал навзрыд.


Ар-Рашид относился к святыням с глубоким почтением, но ему претили религиозные диспуты. Когда ему пересказали взгляды Бишра, ханифитского законника, на происхождение Корана, он воскликнул: «Я отрубил бы ему голову, если бы он был в моих руках».


«Я рассказал как-то ар-Рашиду предание, – говорил Абу Муавия, – о том, что Зейд рассказал нам то, что он услышал от Абу Салиха, что тот узнал от Абу Хурейры, а тот, в свою очередь, слышал это от самого пророка, да пребудет с ним благословение Господне, что Адам и Моисей поспорили однажды; Моисей сказал:

– Адам, Бог создал тебя Своими руками, вдохнул в тебя Свой Дух, и, несмотря на это, ты согрешил, предал все человечество и лишил нас рая!

– Ты, Моисей, избранный Богом, – ответил Адам, – обвиняешь меня в грехе, который Бог записал напротив моего имени еще до того, как Он создал Небо.

Адам победил в этом споре, заключил пророк.

В числе придворных был некий пожилой человек из племени курейш, который сидел рядом с халифом. Когда я закончил свой рассказ, он усмехнулся и произнес:

– Позвольте мне поинтересоваться, где это Адам мог встретить Моисея?

Халиф взорвался от гнева:

– Принесите сюда коврик палача и меч! Я не позволю вольнодумцу подвергать сомнению Предание!

– Повелитель правоверных! Он сказал это не подумав, – вступился я и продолжал успокаивать халифа, пока он не сменил гнев на милость.

Язык твой разбудить способен даже Дьявола,
Но сердце у тебя – доброго мусульманина.
Казаться вольнодумцем каждый щеголь старается,
Ты ж щеголем пытаешься предстать.

Более сурово ар-Рашид отчитал придворного шута Ибн Аби Мириама за то, что тот позволил себе шутить во время молитвы. Халиф читал стих: «Почему я не должен служить Тому, Кто сотворил меня?»

– И действительно, почему? Я не знаю! – вставил свое замечание Мириам.

Халиф не мог удержаться от смеха. Но вскоре он овладел собой и обрушился на шута гневно:

– Что! Во время молитвы? Не смей, Ибн Аби Мириам, шутить со Святой Книгой и Верой! Оставь Святое неприкосновенным, и можешь потешаться над всем остальным».

Искупление за расточительность

«Однажды, будучи в Ракке, ар-Рашид пришел обедать ко мне в дом, – рассказывал его брат Ибрахим, сын Махди. – Он всегда ел сначала горячее блюдо, а потом холодные закуски. Среди многочисленных закусок, приготовленных для этого случая, он заметил возле себя блюдо, напоминающее заливную рыбу, только кусочки были очень маленькие.

– Зачем повар порезал рыбу так мелко? – спросил он меня.

– Это рыбьи языки, о повелитель правоверных, – ответил я.

– Да тут, должно быть, сотня языков в этом блюде! – воскликнул Харун.

– Больше чем сто пятьдесят, повелитель, – заметил мой слуга Муракиб.

– Сколько же стоит эта заливная рыба? – поинтересовался халиф.

Муракиб объяснил, что необходимые ингредиенты обошлись более чем в тысячу дирхемов. Ар-Рашид резко отдернул свою руку от блюда.

– Я не съем ни кусочка, пока мне не принесут тысячу дирхемов! – воскликнул он.

Когда Муракиб принес тысячу дирхемов из моей казны, халиф приказал раздать деньги нищим.

– Я хочу искупить этим глупость, достойную идолопоклонников: еду из рыбы стоимостью в тысячу дирхемов! – Потом он взял блюдо с рыбой и, отдав его одному из своих собственных слуг, приказал: – Пойди на улицу и отдай это блюдо первому встречному нищему.

А должен заметить, что сама чаша, в которой лежала рыба, была сделана на заказ и обошлась мне в двести семьдесят динаров. Поэтому я дал знак одному из моих слуг проследить и по возможности вернуть ее назад. Ар-Рашид, однако, разгадал мой замысел и приказал своему человеку:

– Когда ты отдашь блюдо нищему, скажи ему, что повелитель правоверных советует ему не расставаться с ним менее чем за двести динаров, поскольку оно, очевидно, стоит дороже.

Слуга халифа отдал блюдо нищему, и мой слуга не смог вернуть чашу дешевле чем за двести динаров!»

* * *

Харун ар-Рашид был первым халифом, который играл в мяч. Он также впервые читал по памяти проповеди, написанные для него другими. Асмаи, поэта и языковеда, он наставлял следующим образом:

– Никогда не говори мне ничего на людях, даже наедине не спеши с советом. Жди, пока я обращусь к тебе, и отвечай кратко и точно на поставленный вопрос. Превыше всего остерегайся использовать меня к собственной выгоде. Не предавайся излишне изложению Преданий, если только я не позволю тебе. Если ты увидишь, что я поступаю неправильно, осторожно направь меня на путь истинный. Никогда не разговаривай со мной с раздражением и никогда не упрекай меня. Твоя главная задача – научить меня тому, что я должен говорить людям в мечети и других общественных местах; и не используй двусмысленных и высокопарных выражений.

Визирь Яхья Бармакид

Как только Харун ар-Рашид был признан законным халифом, он сразу послал за Яхьей.

– Мой отец, моя удача и твои советы посадили меня на этот трон, и теперь я наделяю тебя всей моей властью, – сказал он и отдал ему свою печать.

Отец Яхьи Халид, сын Бармака (потомственный главный жрец языческого храма в Балхе), был секретарем у Мансура. В мудрости он не имел себе равных. Даже его потомки, проницательный Яхья и сыновья Яхьи, великодушный Фадл, образованный Джафар, благородный Мухаммед и доблестный Муса, не могли сравниться с ним.

Когда при ар-Рашиде Бармакиды заняли посты визирей, они сосредоточили в своих руках все доходы империи, и даже халиф вынужден был обращаться к ним за мелкими наличными деньгами.

Три знаменитых изречения визиря Яхьи

«Обещания – это сети для великодушных. Мы можем при помощи этих сетей приобрести благорасположение человека, который, будучи сам благороден, готов поверить всему, что ему скажут.

Каждого человека я выслушиваю с уважением. После того как он выскажется, я либо уважаю его еще больше, либо перестаю уважать.

Власть и богатство даются нам взаймы: мы должны быть довольны тем, что имели однажды то, чего не имеем более; и нашим счастьем должно быть то, что мы оставляем поучительный пример потомкам».

Однажды Яхья был на приеме у халифа, когда ар-Рашиду принесли донос из Хорасана. Там говорилось, что сын визиря Яхьи, Фадл, наместник этой провинции, слишком увлекся развлечениями в ущерб государственным делам. Когда халиф дочитал депешу до конца, он бросил ее через стол визирю и сказал:

– Почитай, отец, что мне сообщили о твоем сыне, и напиши ему свое отеческое наставление.

Яхья, прочтя, попросил у халифа чернильницу и тут же на обороте доноса написал: «Господь да пребудет с тобой, сын мой, и да пошлет Он мне счастье гордиться тобой. Повелитель правоверных узнал с неудовольствием, что твое усердие на охоте и на пирах не оставляет тебе досуга заниматься порученным тебе делом. Веди себя более достойно, поскольку люди судят о человеке по его ежедневным делам, плохи ли они или хороши, и больше ни по чему. Прощай».


Затем он добавил стихи:

Используй день свой для приобретенья праведности,
Ты можешь веселиться лишь тогда, когда накроет землю мгла,
Вся ночь перед тобою для забав и развлечений.
Тени – свет для мудрого.
Только глупец свои утехи и пороки
выставляет напоказ для злобных глаз,
Для зависти всеобщей и презрения.

– Великолепно! – воскликнул ар-Рашид, который следовал глазами за пером Яхьи.

Что же касается Фадла, то после получения письма он стал прилежно исполнять свои обязанности, проводя свободное от трудов время в мечети, и продолжал поступать таким образом до тех пор, пока не оставил службу в Хорасане и не вернулся ко двору.

Возвышение судьи Абу Йусуфа

Абу Йусуф, знаменитый судья Харуна ар-Рашида, был очень беден, когда обучался своей будущей профессии у Абу Ханифы. Посещение лекций не оставляло ему времени, чтобы заниматься чем-то другим, и в конце дня он возвращался в свое бедное жилище к скромному ужину. Так продолжалось день за днем, пока его жена умудрялась как-то сводить концы с концами, но однажды ее терпение лопнуло. Когда ее муж, как обычно, пришел поздно вечером домой и спросил ужин, она поставила перед ним котелок с крышкой. Подняв крышку, Абу Йусуф обнаружил внутри лишь пачку тетрадей.

– Что это значит? – спросил он.

– Ты весь день проводишь с бумагами, попробуй вечером утолить ими свой голод, – ответила жена.

Абу Йусуф был сильно расстроен, он пошел спать голодный и рано утром вместо лекций отправился добывать средства для пропитания своей семьи. Когда он заработал достаточно, он предстал перед Абу Ханифой.

– Почему ты пришел так поздно? – спросил учитель.

Абу Йусуф объяснил.

– Что же ты не сказал мне раньше? Я помог бы тебе, – сказал Абу Ханифа. – Но ничего, не волнуйся, если Бог будет милостив к тебе, когда-нибудь ты будешь зарабатывать столько денег, что миндальные пирожные с фисташками будут самым дешевым кушаньем за твоим столом!

Сам Абу Йусуф рассказывал впоследствии: «Когда я был на службе у халифа и достиг почета и уважения, как-то раз к царскому столу были поданы миндальные пирожные. Когда я попробовал их, слезы кольнули мои глаза – я вспомнил слова Абу Ханифы».

Абу Ханифа был очень достойным человеком. Однажды оппонент в споре, потеряв терпение, ударил его.

– Я мог бы ответить тебе тем же, – сказал Абу Ханифа своему обидчику, – но я воздержусь; я мог бы пожаловаться на тебя халифу, но я не буду этого делать; я мог бы потребовать справедливости у Бога в День Страшного суда, но если бы этот День наступил сегодня и Бог согласился выслушать меня, я сказал бы только, что я отказываюсь войти в рай без тебя.

* * *

Вот история о том, как Абу Йусуф стал верховным судьей.

Некий военачальник из знатного рода нарушил свое слово, и ему был нужен совет юриста. К нему привели Абу Йусуфа. Внимательно выслушав все подробности дела, Абу Йусуф высказал мнение, что, следуя букве закона, военачальник невиновен. В благодарность за услугу военачальник не только заплатил ему большие деньги, но снял дом рядом со своим и стал его покровителем. Однажды, когда военачальник присутствовал на приеме у халифа, он заметил, что повелитель правоверных не в духе, и спросил, в чем причина печали государя.

– Нас беспокоит один правовой вопрос, – ответил ар-Рашид, – приведи нам какого-нибудь законника, чтобы мы могли посоветоваться с ним.

Правитель воспользовался этой возможностью, чтобы представить своего протеже Абу Йусуфа, и послал его во дворец. Остальное рассказывает сам Абу Йусуф:

«Войдя в коридор, ведущий из приемной во внутренние покои, я случайно увидел в одной из боковых комнат, примыкающих к коридору, прекрасного юношу, очевидно из царской семьи. Молодой человек находился под стражей, и он подал мне знак, как бы умоляя о помощи, но, прежде чем я успел выяснить, что именно он хочет, меня пригласили к халифу. Представ перед повелителем, я произнес положенное в таких случаях приветствие и остался стоять там, где я был. Халиф спросил, как меня зовут.

– Йусуф, да хранит Господь повелителя правоверных, – ответил я.

– Каково твое мнение, – спросил халиф без всякого вступления, – в том случае, если государь видел, как человек совершил проступок, караемый смертью, должен ли он наказать виновного?

– Не обязательно, – ответил я.

Как только я произнес эти слова, ар-Рашид распростерся в поклоне и возблагодарил Господа. Тут мне пришла в голову мысль, что, возможно, он видел, как один из его сыновей сделал что-то ужасное (скорее всего, это было прелюбодеяние с кем-либо из царского гарема). Тот юноша, которого я видел, наверное, и есть провинившийся сын. Вскоре ар-Рашид поднялся и спросил меня:

– Какие у тебя основания так полагать?

– Потому что, – сказал я, – пророк, да пребудет с ним милость и благословение Господне, говорил: «Избегай наказания, если есть сомнения».

– Но какие тут могут быть сомнения, если я видел все своими глазами? – воскликнул халиф.

– Наблюдение, так же как и знание, с точки зрения закона не является достаточным основанием для осуществления наказания подозреваемого.

– Но почему? – спросил ар-Рашид.

– Право карать виновных принадлежит Богу, – ответил я, – но на государя возложено осуществление этого права, и, таким образом, оно становится его собственным правом. Однако никто не может законным образом реализовать свое право на основании одного лишь знания, ибо установлено, с согласия всех правоверных, что для наказания преступника необходимо либо его признание, либо неопровержимые доказательства его вины. Такого решения, что можно наказать виновного на основании одного только знания, правоверные никогда не принимали.

Когда я закончил говорить, халиф снова поклонился и вознес хвалу Богу, потом он приказал выдать мне большую сумму денег, назначил меня своим официальным юристом с месячным жалованьем и приказал мне постоянно бывать при дворе. Прежде чем я успел выйти из дворца, я получил еще подарки от молодого человека, его матери и его приближенных. Все вместе это составило целое состояние. К жалованью, которое я получал от военачальника, прибавилось теперь жалованье от халифа. Бывая при дворе, я часто высказывал свое мнение и давал советы тем из придворных, кому они были необходимы. Я приобрел уважение и авторитет. Я постоянно получал подарки, и мое влияние при дворе постоянно росло.

Однажды меня пригласили, чтобы решить важный государственный вопрос; мой совет оказался удачным, после чего благорасположение халифа ко мне настолько возросло, что он назначил меня верховным судьей».

Жена бывшего халифа Хади написала Абу Йусуфу письмо с просьбой разъяснить ей одно запутанное дело. Его ответ совпал с тем, что она хотела услышать, и в то же время был юридически обоснованным и грамотным. В качестве вознаграждения она послала ему серебряный ларец, внутри которого были две серебряные шкатулки с благовониями, а также серебряный кубок, наполненный золотыми монетами, и золотой кубок, наполненный серебряными монетами; кроме этого, она послала ему несколько рабов, изысканную мебель, осла и мула.

Когда прибыли эти дары, Абу Йусуф беседовал с одним из своих коллег. Увидев сокровища, тот произнес:

– Мы знаем, что Предание утверждает, – пророк, да будет с ним мир и благословение Господне, говорил: «Человек, получивший подарок, должен поделиться им с теми, кто рядом с ним».

– Да, но ты даешь буквальную трактовку текста! – воскликнул Абу Йусуф. – Наши собственные ханифитские принципы практического применения не допускают такого толкования. Дары в эпоху пророка представляли собой лишь финики и творог, в то время как сейчас они превратились в золото и серебро. Позволь мне напомнить тебе, что сказал Бог в Своей Книге:


Аллах же отмечает Своей милостью кого пожелает,

Ибо великодушие Аллаха огромно![130]

* * *

Согласно взглядам ханифитов, правоверный всегда остается правоверным и не становится врагом Бога, несмотря на то что он постоянно грешит. Прегрешения не являются неверием, и Милость Господня распространяется как на праведников, так и на грешников.

Некоего Хранителя Преданий люди увидели в доме христианина, пьющим вино.

– Что ты делаешь! Пьешь запретный напиток у христианина, которому принес вино его раб из лавки еврея! – воскликнули они.

– Мы традиционалисты, – ответил тот, – принимаем на веру лишь свидетельства авторитетов ислама, таких, например, как Суфьян ибн Уяйна или Язид ибн Харун. Откуда я вообще могу знать, что эта жидкость является вином – напитком греха? Вы хотите, чтобы я поверил, что это вино, на основании слов христианина, которому его принес раб, который, в свою очередь, вынужден полагаться на слово еврея? Клянусь Богом! Я потому и пью этот напиток, что цепь авторитетов в данном случае недостойна доверия!

Возможно преступать закон Господень
Так часто, как ты можешь.
Ведь нравом мягок Бог
И, несмотря на прегрешения твои, уступит.
Когда наступит Судный день,
Увидишь ты: все прощено
Всемилостивейшим и Всемогущим.
Вот когда начнешь кусать себе ты локти,
Вспоминая те радости, которых ты лишился,
Ада устрашась.

Джабраил, сын Бахтишу, придворный лекарь

Харун ар-Рашид как-то раз посетил Хиру. Начальник почтового ведомства этого города преподнес ему в подарок блюдо из очень редкой и дорогой рыбы с особым соусом. Пришло время обеда, и халиф уже собирался попробовать это яство, когда его врач Джабраил ибн Бахтиша запретил ар-Рашиду прикасаться к рыбе и дал знак дворецкому, чтобы тот отложил ее для него самого. Халиф заметил этот знак. Когда трапеза и омовение закончились, лекарь удалился.

«Ар-Рашид приказал мне, – рассказывает евнух-вольноотпущенник Сулайман, – проследовать за Джабраилом в его апартаменты и сообщить потом то, что я там увижу. Я повиновался. Хотя по поведению врача было ясно, что он понял причину моего визита, он приказал подать обед. В числе прочих блюд там была и та самая рыба.

Лекарь приказал принести три сосуда. В первый сосуд он положил кусок рыбы и налил туда же тизанабадского вина. Размешав содержимое сосуда так, что рыба пропиталась вином, он сказал: «Так эту рыбу будет есть Джабраил». Потом он взял еще кусок и, положив его в другой сосуд, налил туда ледяной воды, при этом заметил: «Так халиф мог бы съесть ее». В третий сосуд он положил еще один кусок рыбы, налил воды и добавил немного тушеного мяса, жаркого, сладкой халвы, разных соусов и всего понемножку, что было на столе, после чего произнес: «Так халиф съел бы рыбу, смешав ее с другими яствами». Все три сосуда он отдал дворецкому и поручил ему поставить их до поры в укромное место. Затем лекарь сел за стол и набросился на рыбу, запивая ее неразбавленным вином. Насытившись вдоволь, он прилег отдохнуть, а я вернулся к халифу.

Когда Харун ар-Рашид проснулся, он послал за мной и спросил, что мне удалось узнать: съел ли врач пресловутую рыбу или нет? Я рассказал ему все, чему был свидетелем. Халиф приказал, чтобы три сосуда были доставлены к нему в покои. В первом сосуде рыба распалась на волокна, которые почти растворились в вине. Во втором кусок раздулся и стал более чем в два раза больше первоначальных размеров. В третьем же сосуде, который Джабраил назвал смешанным обедом халифа, все разложилось и издавало такую вонь, что ар-Рашида стошнило, как только он подошел достаточно близко к нему.

Халиф приказал мне отнести лекарю пять тысяч динаров в подарок. «Кто может осудить меня за то, что я люблю человека, который дает мне такие прекрасные советы?» – сказал мне ар-Рашид, когда я уходил с деньгами к Джабраилу».

Шедрость Бармакида

Эту историю рассказал певец Исхак, сын Ибрахима из Мосула.

«У меня была рабыня, прекрасная девушка, которую я сам воспитывал, так заботливо, что в результате она стала самим совершенством. Я решил подарить ее сыну Яхьи Фадлу Бармакиду.

– Исхак, – сказал Фадл, когда я сообщил ему об этом, – оставь пока девушку у себя. Недавно в столицу прибыл посол от повелителя Египта, он добивается от меня определенных услуг. Когда он придет ко мне в следующий раз, я намекну ему, что мне очень понравилась твоя девушка и что, если он ожидает от меня милости, ему желательно купить эту девушку для меня. Но смотри! Не продавай ее дешевле чем за пятьдесят тысяч динаров.

Я вернулся домой. Вскоре посол Египта нанес мне визит. Речь зашла о рабыне, и я привел ее. Посол предложил за нее десять тысяч динаров. Я отказался. Постепенно цена дошла до двадцати тысяч, потом до тридцати! Тут я не выдержал и закричал «Согласен!», отдал ему девушку и взял деньги.

На следующее утро я пошел к Фадлу и рассказал ему об этой сделке. Он улыбнулся.

– Византийский посол, – сказал он, – также нуждается в моих услугах, и за них я назначу ему ту же цену. Возьми девушку, отведи ее к себе домой и жди в гости посла Византии, однако теперь не продавай ее дешевле чем за пятьдесят тысяч динаров.

С византийским послом, однако, вышла та же история. Когда цена достигла магической для меня цифры тридцать тысяч, я продал девушку. Когда на следующий день я пришел к Фадлу, он снова вернул ее мне.

– Я пошлю тебе завтра вельможу из Хорасана, – сказал он мне с усмешкой.

На этот раз я собрал всю свою смелость и решительность. Я потребовал и получил сорок тысяч динаров. Когда на следующий день я пришел выразить мою благодарность Фадлу, он спросил, как обстоят мои дела, и я ответил:

– Я продал рабыню за сорок тысяч, и, клянусь Богом, я чуть не лишился рассудка, когда прозвучала эта цифра. Да будет моя душа выкупом за тебя! Эта девушка принесла мне сто тысяч динаров! Мне больше нечего желать в этом мире. Да наградит тебя Господь за твою щедрость!

Но Фадл Бармакид не ограничился этим – он приказал привести девушку, подарил ее мне и посоветовал больше не разлучаться с ней. Эта девушка имеет на себе благословение Господне, подумал я. Вскоре я освободил ее и женился на ней. Теперь она мать моих детей».

Люди говорили, что все дни Бармакидов нескончаемый свадебный пир.

Апокрифические истории

Однажды халиф Харун ар-Рашид вместе с Абу Йусуфом, Джафаром Бармакидом и поэтом Абу Нувазом поехал на прогулку в пустыню. По дороге они повстречали старца, верхом на осле. Халиф приказал Джафару спросить его, кто он и откуда.

– Из каких ты мест, почтеннейший? – спросил Джафар.

– Из Басры.

– И куда ты держишь путь?

– В Багдад, сынок.

– Какое у тебя дело в Багдаде?

– Я хочу достать там какое-нибудь снадобье для моих слабых глаз, – ответил старец.

– Джафар, – сказал халиф, – давай подшутим над этим бедуином.

– Если я начну шутить с ним, боюсь, что мне придется услышать в ответ то, что мне не хотелось бы, – ответил Джафар.

– Я приказываю тебе, разыграй этого старика! – настаивал ар-Рашид.

Тогда Джафар повиновался и обратился к бедуину со словами:

– Если я дам тебе рецепт лекарства для твоих глаз, что ты дашь мне взамен?

– Господь, да будет вечно восхваляемо Имя Его, отблагодарит тебя намного лучше, чем я.

– Слушай тогда внимательно, – сказал Джафар, – я дам тебе рецепт, который еще не давал ни одному человеку.

– Каков же он?

– Возьми три унции свежего воздуха, такое же количество солнечных лучей, лунного света и света лампы; хорошенько размешай все это и оставь настаиваться в хорошо проветриваемом месте на три месяца. Затем измельчи все это в бездонной ступке, вылей в разбитое блюдце и поставь в проветриваемом месте еще на три месяца. Когда снадобье будет готово, принимай по три драхмы, каждую ночь, как только заснешь, и, если будет на то милость Божья, ты излечишься от своего недуга.

Бедуин, сидя на осле, выслушал все до конца, затем он наклонился и выпустил газы с оглушительным звуком.

– Да послужит это платой тебе, сынок, за твой рецепт. Если же Бог излечит меня этим снадобьем, я подарю тебе рабыню, которая будет служить тебе так усердно, что Бог призовет тебя на Суд раньше срока; и когда ты умрешь, а душа твоя полетит в ад, она сядет тебе на лицо, помочится и облегчится и, хлопая себя по ляжкам, пропоет тебе на прощание стишок: «Я такого дуралея совершенно не жалею».

Халиф так смеялся, что упал с лошади.

* * *

Рассказывают также историю о том, что как-то, когда халиф ар-Рашид и Джафар пили ночью вино, ар-Рашид сказал Джафару:

– Я знаю, что ты купил рабыню, к которой я сам долго присматривался, я не могу жить без нее, продай мне ее!

– Но, повелитель правоверных! Я не могу продать ее тебе! – ответил Джафар.

– Тогда подари ее мне, – настаивал халиф.

– И этого я не могу сделать, – упорствовал Джафар.

– Клянусь! Ты либо продашь, либо подаришь мне эту девушку! Иначе да будет Зубайда трижды разведена со мной! – произнес халиф страшную для мусульманина клятву.

– Да будет моя жена трижды разведена со мной, если я сделаю это! – воскликнул Джафар.

Когда винные пары немного рассеялись, они поняли, в каком безвыходном положении оказались. Никто из них не знал, что делать.

– Только один человек может помочь нам, – сказал халиф, – это Абу Йусуф.

И они послали за судьей. Было уже за полночь, когда слуги повелителя разбудили Абу Йусуфа. «Наверное, исламу угрожает смертельная опасность, иначе меня не подняли бы с постели в такой час», – подумал судья, садясь на своего мула.

– Возьми с собой мешочек с овсом для мула, он не успел поесть как следует. Пока я буду у халифа, ты покормишь его, – сказал он своему слуге.

– Слышать – значит повиноваться, – ответил слуга.

Когда Абу Йусуф прибыл во дворец, его немедленно отвели к халифу. Ар-Рашид заставил его сесть рядом с собой, что, как правило, не позволялось никому.

– Мы послали за тобой в столь поздний час, поскольку нам нужен твой совет в крайне важном деле, с которым мы не можем справиться своими силами.

И халиф объяснил ему суть дела, в котором две обязательные к выполнению клятвы противоречили друг другу.

– О повелитель правоверных! Это очень простой случай, – ответил Абу Йусуф, – Джафар должен продать повелителю половину девушки, а другую половину – подарить, и вы оба будете освобождены от ваших клятв.

Сделка немедленно состоялась, к всеобщему облегчению.

– Пусть приведут девушку, – сказал халиф, – я сгораю от нетерпения назвать ее своей.

– Судья, – спросил ар-Рашид, когда девушку привели к нему, – я хотел бы сегодня же лечь с ней, я не могу ждать, пока закончится положенный период очищения; можно ли это устроить?

– Приведи сюда одного из твоих рабов, именно рабов, а не вольноотпущенников, и прикажи мне выдать эту девушку замуж за него. Тогда ему только останется развестись с ней, и ты, о повелитель, можешь совершенно законно обладать ею. Ибо правоверный имеет право жить с женщиной, разведенной до совокупления, не дожидаясь истечения периода очищения.

Эта уловка понравилась ар-Рашиду даже больше предыдущей.

– Привести сюда раба! – приказал он.

Как только раба привели, халиф сказал судье:

– Приказываю тебе соединить узами брака этого человека и эту женщину!

Абу Йусуф предложил рабу взять в жены девушку, тот принял предложение, и судья исполнил необходимые формальности, после чего он обратился к рабу со словами:

– Теперь скажи, что ты разводишься с ней, и ты получишь сто динаров за свои труды.

Но, увы, раб отказался произнести формулу развода, и Абу Йусуф вынужден был поднять цену. Раб упорствовал, пока сумма не достигла тысячи динаров. Когда раб услышал эту цену, он спросил:

– Является ли абсолютно необходимым, чтобы именно я развелся с ней; может ли это сделать за меня повелитель правоверных или ты, судья?

– Да, необходимо, чтобы это сделал ты, – ответил Абу Йусуф.

– Тогда клянусь Богом! Я никогда этого не сделаю! – ответил невольник.

– Что же теперь делать? – воскликнул в ярости халиф, повернувшись к судье.

– Спокойствие, о повелитель правоверных, дело простое, – ответил Абу Йусуф, – ты должен сделать этого раба собственностью девушки.

– Я дарю его ей, – сказал халиф.

– Теперь скажи «Я принимаю», – произнес судья, обращаясь к девушке.

– Я принимаю, – ответила она.

– Я объявляю этого мужчину и эту женщину разведенными, – провозгласил Абу Йусуф, – на том основании, что, когда муж становится собственностью жены, брак аннулируется.

Ар-Рашид вскочил на ноги и воскликнул:

– Пока я халиф, ты будешь моим судьей! – Он приказал принести два подноса с золотом и высыпал их перед Абу Йусуфом. – Есть у тебя во что положить золото? – спросил халиф.

Судья вспомнил о мешочке с овсом для мула и велел принести его. Он выехал из дому с мешком овса, а вернулся с мешком полным золотых монет.

На следующий день он говорил своим друзьям: «Нет более короткой и легкой дороги к преуспеванию и в этом мире, и в Ином, чем путь знания; посмотрите, что я получил за то, что ответил на несколько вопросов!»

Запомни хорошенько эту историю, почтеннейший читатель, ибо она очень поучительна, и обрати внимание на смирение Джафара, великодушие халифа и несравненную эрудицию судьи, да пребудет милость и благословение Господне с ними всеми! Что же касается суждений Абу Йусуфа, то они вряд ли были бы одобрены представителями шафиитской школы, так как он руководствовался принципами своей собственной, ханифитской. Один лишь Господь, да святится Имя Его, знает, какие суждения истинны, и только Он.

Два наместника Египта

Когда ар-Рашид назначил своего двоюродного брата Абд аль-Ма-лика наместником Египта, он дал ему следующие наставления:

– Поступай в своей должности как добросовестный хозяин, которому в один из дней придется дать отчет Богу за рабов Его; хороший торговец никогда не выставит свой товар на продажу, если цены слишком низки. В военных походах придерживайся следующих правил: не допускай дележа добычи, пока твои позиции не будут абсолютно надежны, и не беспокойся о планах противника больше, чем о своих собственных.

В 178 году хиджры Абд аль-Малик был обвинен своим секретарем в государственной измене. Он был отозван, закован в цепи и доставлен во дворец к халифу. Сцену допроса описал поэт Асмаи.

«– А! – воскликнул ар-Рашид, увидев его. – Я как сейчас вижу: грозный Абд аль-Малик – кровавый ураган, гром и молния в темном небе! И когда буря пройдет, на земле остаются отрубленные руки и обезглавленные тела! Но будьте осторожны, Хашимиты! Я расчистил и осветил вам путь, и вы думаете, что вам принадлежит весь мир! Остерегитесь, Беда и Горе идут к вам, и они растопчут вас под своими ногами.

– О повелитель правоверных, – сказал Абд аль-Малик, – могу я сделать мой первый выстрел?.. или мой последний?

– Твой последний!

– Тогда бойся Бога, – сказал аль-Малик, – и трепещи перед Ним, ибо ты в ответе за все, что доверено тебе. И для тебя дорога сделана гладкой, и все твои подданные взирают на тебя со страхом и надеждой, но, несмотря на все твое могущество, ты всего лишь, как сказал поэт Килаби,

Постишься в келье узкой,
Там, куда ни сила, ни коварство, ни совет
Не проникают…

Визирь Яхья присутствовал при этом и, желая опорочить правителя-Хашимита в глазах халифа, сказал:

– Абд аль-Малик, ты, как мы знаем, пользуешься репутацией человека неумолимого в своей ненависти.

– Господь, помилуй визиря! – ответил аль-Малик. – Если ненависть – это память о сделанном мне добре и зле, то это справедливо: эти вещи останутся в моем сердце навечно.

– Запиши эти слова, Асмаи! – сказал мне халиф. – Я никогда не слышал такого определения ненависти раньше.

После он велел отвести опального наместника в тюрьму.

– Я смотрел на его шею, и несколько раз мне приходили мысли о палаче, – сказал халиф, повернувшись ко мне. – Единственное, что удерживало меня, – это нежелание создавать прецедент в нашей семье».

* * *

– Почему повелитель правоверных невесел? – спросил поэт Абу Нувас. – Клянусь Богом! Я никогда не видел человека столь несправедливого к себе, как наш халиф. Все удовольствия этого и Иного миров у тебя в руках, почему же не наслаждаться ими? Радости Мира Будущего принадлежат тебе благодаря твоему милосердию к обездоленным и сиротам, твоим паломничествам, твоим заботам о мечетях и школах и твоим достижениям в улучшении земель. За эти благодеяния тебя ждет неизмеримая награда на Небесах.

Что касается утех этого мира, что мы знаем, кроме изысканной еды, драгоценных напитков и прекрасных девушек? Подумай о девушках: высоких и миниатюрных, изящных и нежных, белокурых и сладостно темноволосых, девушках из Медины и Хиджаза, Византии и нашего Ирака, с телами стройными и гибкими, как самхаритские копья, которые столь же умны, как и красивы: какая выразительная речь, какие выразительные взгляды!

Услады от печали и заботы
Всего четыре!
Чтоб склонить к веселью
И взор, и дух, и тело:
Журчащая вода,
Полный бокал,
Цветущий сад
И лица прекрасные.

Когда Абд аль-Малик все еще находился под арестом, его брата Исмаила, который был с ним, вызвали во дворец.

– Они хотят от тебя, чтобы ты пил с ними вино и пел песни для них, – сказал аль-Малик. – Ты не брат мне, если пойдешь к ним…

«Когда я пришел во дворец, – повествует Исмаил, – ар-Рашид заставил меня обедать с ним. После обеда придворный лекарь посоветовал выпить вина.

– Я буду пить, если только Исмаил выпьет со мной, – сказал ар-Рашид.

– Но я дал клятву, что не буду делать ничего подобного, – ответил я.

Халиф настаивал, и мы выпили по три стакана вина каждый. После этого был отдернут занавес, и появились девушки, которые начали танцевать и петь. Ар-Рашид слушал, играя четками из драгоценных камней, но вскоре он взял лютню из рук девушки, надел на гриф четки и положил лютню с четками мне на колени.

– Спой нам что-нибудь; ты можешь искупить свою клятву ценой этой безделицы, – сказал мне халиф.

Я взял инструмент и спел:

Никогда рука моя греху не обучалась,
Ноги не несли меня в пучину ада,
Мыслей грязных и порочных до сих пор
Ни глаз, ни ухо не рождали.
И если должен я оплакивать свой грех сейчас,
То утешаюсь я лишь тем, что
И я иду путем, прошедшим многими!

Ар-Рашид был очень доволен; он приказал принести копье и тут же прикрепил к нему знамя наместника Египта и протянул его мне. Я правил Египтом два года, за это время я установил в провинции порядок и справедливость и вернулся в столицу на пятьсот тысяч динаров богаче, чем был, когда покинул ее».

* * *

Когда в Басре умер ее правитель, принадлежащий к династии Аббасидов Мухаммед, двоюродный брат халифа Мансура, ар-Ра-шид конфисковал всю его собственность, общей стоимостью пятьдесят миллионов дирхемов (в деньгах и в движимом имуществе), не считая земель, поместий и дворцов. Ежедневный доход правителя, по слухам, составлял сто тысяч дирхемов.

Однажды, когда Мухаммед, вместе с судьей Саваром, ехал по улицам Басры в свадебной процессии своей двоюродной сестры, некий человек выскочил из толпы и подбежал к его лошади. Это был юродивый, известный всем в городе, по прозвищу Баранья Голова.

– Мухаммед! – крикнул он. – Разве справедливо, что ты получаешь в день сто тысяч дирхемов, тогда как я, прося подаяние с утра до вечера, едва могу насобирать полдирхема? – Затем, повернувшись к судье, он произнес: – Если это ты называешь справедливостью, я не верю в такую справедливость!

* * *

«Однажды, когда я сопровождал ар-Рашида в паломничество в Мекку, – рассказывает казначей Фадл ибн Раби, – после исполнения положенного ритуала он спросил меня:

– Есть ли в этом городе праведник, которого мы могли бы посетить?

– Да, есть один Божий человек по имени Санани, – ответил я.

Мы вошли в дом того человека и поговорили с ним, а когда собирались уходить, халиф спросил у богомольца, есть ли у него долги. Да, ответил тот. Тогда ар-Рашид приказал мне заплатить его долги.

– Фадл, мне хочется посетить еще кого-нибудь, более достойного, – сказал мне халиф, когда мы вышли на улицу.

Тогда я отвел его к Суфьяну, сыну Уяйны. Заканчивая свой визит, повелитель также приказал мне заплатить долги праведника.

– Где-то неподалеку, как мне помнится, живет Фудайл, – сказал халиф, когда мы вышли на улицу, – пойдем навестим его.

Подойдя к дому Фудайла, мы услышали, как он читает Коран, где-то в верхних комнатах. Мы постучали в дверь.

– Кто там? – раздался голос сверху.

– Повелитель правоверных, – ответил я.

– Какое мне дело до повелителя правоверных?! – ответил Фудайл.

– Но ведь пророком сказано, что «человек не должен грубить, даже если его отвлекают от почитания Бога»?

– Да, такое Предание есть, – ответил Фудайл, – но есть и другое: «Восторг в Исполнении Его Воли делает честь гостям»; вы можете считать, что я низок, но я считаю себя возвышенным.

Тем не менее он спустился и открыл дверь. В комнате, куда он провел нас, было темно – он нарочно потушил лампу, – и халиф вынужден был пробираться на ощупь; неожиданно их руки встретились. Фудайл вскрикнул, как от боли.

– Никогда я не встречал такой изнеженной, холеной руки, – сказал он, – будет странно, если ее владелец избежит адского пламени!

Как только он произнес эти слова, халиф залился слезами, силы оставили его, и на минуту он потерял сознание.

– О Фудайл, – произнес ар-Рашид, придя в себя, – дай мне наставление, поддержи меня своим словом!

– Когда твой предок, приходившийся дядей Избранному Богом, – отвечал Фудайл, – спросил однажды пророка: «Смогу ли я править людьми?» – пророк ответил ему: «Я хотел бы видеть тебя, дядя, обладающим более ценным даром, с помощью которого ты, хотя бы на мгновение, смог править самим собой». Он имел в виду следующее: быть полностью покорным Богу, хоть на мгновение, – большее блаженство, чем быть почитаемым другими в течение тысячи лет. Когда мертвые воскреснут, то, что было властью и славой, станет стыдом и позором.

– Продолжай! – сказал ар-Рашид.

– Когда Омар, сын Абд аль-Азиза, стал халифом, он позвал трех мудрецов и спросил у них: «Как мне быть в этом несчастье, поскольку именно несчастьем я считаю то, что стал халифом?» Один из них ответил: «Если ты хочешь прожить завтрашний день без печали и без греха, считай каждого старца своим отцом, каждого мужчину – своим родным братом и каждого ребенка – своим ребенком. Отцу окажи почет, брату вырази уважение и ребенку дай свою любовь». – После небольшой паузы Фудайл продолжил: – О повелитель правоверных, я боюсь за тебя! Со своим прекрасным лицом ты в конце концов можешь попасть в Геенну Огненную! Ты должен бояться Бога и исполнять свой долг перед Ним. И делай это лучше, чем ты делал до сих пор.

Харун спросил Фудайла, есть ли у него долги.

– Да, я имею долги перед Господом в послушании Ему, и горе мне, если Он потребует их сию минуту!

– Я говорю о твоих долгах людям, – сказал халиф.

– Хвала Господу! Он милостив ко мне, и у меня нет причин жаловаться Ему на Его слуг, – ответил праведник.

– Ну хорошо, возьми тогда это на свои нужды, – сказал ар-Ра-шид, пытаясь вручить Фудайлу кошелек с тысячей динаров.

– Все, что я сказал, не принесло тебе пользы; ты опять поступаешь неверно! – воскликнул Фудайл.

– Но почему, что же здесь не так? – удивился халиф.

– Я желаю, чтобы ты попал в рай, ты же желаешь, чтобы я попал в ад. Ты не понимаешь, что тут неправильно?

Когда мы уходили, слезы стояли в глазах Харуна ар-Рашида, да и у меня тоже.

– О Фудайл, ты поистине святой человек! – сказал халиф.

Впоследствии, когда Ибн Уяйна, который принял подарок халифа, упрекал Фудайла за то, что тот отказался от кошелька, Фудайл схватил почтенного богослова за бороду и сказал:

– Стыдно тебе, великому знатоку Закона, так ошибаться! Если бы эти люди, Аббасиды, приобрели свои богатства законным путем, это было бы совсем другое дело; тогда я мог бы на законных основаниях принять их подарки.

Придворные

Однажды на приеме у ар-Рашида поэт Исхак прочитал поэму своего сочинения, прославлявшую добродетель щедрости, завершающуюся следующими строками:

Не будет беден истинный поэт,
Страх в сердце не поселится его,
Доколе к поэзии искусству будет склонен
Наш просвещенный повелитель правоверных.

– Нет, действительно! – воскликнул халиф. – Ни один поэт не будет беден, да будет на то воля Всевышнего! Фадл, выдай Исхаку сто тысяч дирхемов. Поистине сам Бог вдохновил его написать такие прекрасные стихи!

– О повелитель правоверных, твоя похвала поистине более изысканна и возвышенна, чем мои стихи! – ответил Исхак.

– Фадл, выдай ему еще сто тысяч дирхемов! – приказал халиф.

«В этот момент, – писал впоследствии Асмаи, – я понял, что этот Исхак имеет нюх на деньги чуть ли не более тонкий, чем я сам».

«Как жаль, что мысль написать стихи, восхваляющие ар-Рашида, не пришла ко мне раньше, чем тебе, – говорил Абу Атахия Абу Нувазу. – Я имею в виду эти строки:

Боялся я тебя когда-то. Но время страха миновало;
Я понял: ты боишься Бога. Мне больше нечего бояться».

Раз Джафар Бармакид приказал седлать лошадь. «Принесите мне кошелек с тысячей динаров, – сказал он своим слугам. – Я еду к Асмаи, если вы увидите, что я смеюсь, слушая его остроты, отдайте кошелек ему, если я буду серьезен – не давайте ничего».

Визит состоялся. Асмаи был находчив, остроумен и занимателен выше всякой меры, но Джафар выслушал его с каменным лицом и попрощался.

– Ты удивил меня, – сказал ему один придворный из его свиты, когда они возвращались во дворец, – ты хотел дать Асмаи тысячу динаров, бедняга измучил себя, стараясь угодить тебе, но ты даже не улыбнулся. Не в твоих правилах класть кошелек в карман, после того как ты уже достал его.

– Мой дорогой, – сказал Джафар, – Асмаи уже получил от меня сто тысяч дирхемов, тем не менее в его доме я увидел все ту же нищету и запустение: обшарпанная мебель, грязные подушки, и сам он ходит в каком-то рванье. Признаки благополучия были бы более приятны мне, чем все его красноречие. Созерцание результатов своей щедрости польстило мне больше, чем все его панегирики. Какой смысл давать ему подарки, если он не в состоянии, в благодарность за это, хотя бы выглядеть прилично?

Что такое Любовь?

Визирь Яхья, будучи образованным и просвещенным человеком, любил проводить диспуты с участием представителей различных течений и сект – от ортодоксальных до вольномыслящих, зачастую противостоящих друг другу.

– На наших собраниях мы уже достаточно слышали о Непроявленном и Проявленном, Несотворенном и Сотворенном, времени и вечности, силе и инерции, едином и множестве, Божественной Сущности, природе Реальности и ее противоположности, о телах и их взаимодействиях, – сказал он однажды. – Мы обсудили основания для доказательств и опровержений авторитетности Преданий. Мы задавались вопросом, реальны или нет Божественные Атрибуты. Возможность и действительность, субстанция и качество, модальность и относительность, жизнь и смерть – над всем этим мы размышляли достаточно. Мы решали вопрос о божественности имама и возможности его избрания, мы говорили об основах Закона и его частных приложениях. Но сегодня я хотел бы поговорить о Любви. Давайте не будем сегодня высказывать противоречивых мнений, просто каждый, будучи краток и искрен, скажет, что такое Любовь.

Первым взял слово шиитский богослов Али ибн Хайтам:

– Любовь возникает не только из желания продолжить род, но как стремление двух душ стать одной. Божественная Красота, которая является тонким принципом всего сущего, является первопричиной Любви.

– Я считаю, – сказал шейх-рационалист из Басры, – что Любовь – это печать для глаз и клеймо для сердца; это отрава, пропитывающая каждую клетку тела, грязнящая рассудок и ослабляющая ум. Любовь отупляет, лжет, приводит к несчастьям; это капля из Океана Разрушения и глоток из Чаши Смерти. Тем не менее она обладает реальной и естественной силой, основанной на привлекательности телесной оболочки живого существа.

– Нет, о визирь, – сказал диалектик-имамит, – Любовь сама по себе – это доказательство того, что принцип влечения и симпатии нематериален.

Когда все двенадцать правоверных высказали свои мнения, было позволено выступить зороастрийскому богослову.

– Мы знаем, что Любовь – это огонь сердца, который зарождается в предсердии и распространяет свой жар по всему пространству между ребрами и сердцем. Любовь присуща не только земным существам – это космический пожар. Любовь – это прежде всего духовный огонь, материальные его проявления вторичны. Любовь – это цветение жизни, Любовь – это Сад Самопожертвования, Любовь – это Мистерия и Блаженство одухотворенного существа. Любовь оживляет стихии, Любовь зажигает звезды, Любовь усмиряет бурю. Любовь – это тайна тайн. Красота, ум, чтобы понять ее, ощущения, органическая жизнь – все это необходимо для Любви: она одновременно противоположность всему и то, что объединяет противоположности. Будучи первоначально божественной, Любовь вращается в высших сферах, и страсти земных существ, движимых Любовью, являются отражением тех, которые бушуют на Небесах.

* * *

Многие из известных богословов подписали петицию, которая была представлена ар-Рашиду, она гласила: «Повелитель правоверных, как будешь ты отвечать в День Воскресения и как будешь оправдываться перед Всемогущим за то, что ты дал Яхье ибн Халиду, его сыновьям и родственникам такое неограниченное господство над правоверными и доверил им управление всем мусульманским миром, когда они являются тайными врагами Бога и вольнодумцами?»

Харун ар-Рашид передал документ Яхье. Богословы, написавшие петицию, без лишних разговоров были брошены в тюрьму.

* * *

В 175 году ар-Рашид решил, что его преемником будет его сын Мухаммед, которому он дал второе имя Амин. Ребенку тогда было всего пять лет, но его мать Зубайда была полна решимости сделать его наследником.


«Я пришел однажды ночью во дворец, – рассказывает Асмаи, – и обнаружил, что халиф сам не свой: то встает, то ложится, плачет иногда и постоянно бормочет:

Человеку благородному доверь благополучие рабов Господа,
Не позволяй сбить себя с пути прямого словами из пустой головы.

Я понял, что он собирается принять какое-то важное решение. И действительно, вскоре он приказал евнуху Масруру привести визиря. Когда Яхья пришел, халиф сказал ему:

– Абу Фадл, Посланник Бога, да пребудут на нем мир и благословение Господни, умер, не оставив завещания; ислам и вера были тогда еще слабы, и арабы поднялись против Абу Бакра, и ты знаешь, что произошло. Я хочу назначить преемника при жизни. Я хочу, чтобы это был человек праведный, всеми уважаемый, способный править справедливо. И таков мой сын Абдаллах, но все мои родственники – Хашимиты на стороне Мухаммеда (Амина), несмотря на то что он раб своих страстей и капризов, расточителен и доверяет свои тайны рабам и даже женщинам. Я предпочел бы сделать наследником Абдаллаха, но тогда все Хашимиты станут моими врагами. Скажи мне, что ты думаешь по этому поводу, твои советы всегда благословенны, хвала Господу!

– Да, повелитель правоверных, поистине ошибка в выборе наследника была бы ужасным и непоправимым несчастьем, но обсуждать этот вопрос лучше в другом месте и в другой компании.

Ар-Рашид понял, что визирь хочет поговорить с ним наедине, и сделал мне знак удалиться. Я ушел в самый дальний угол приемного зала и сел там; тем не менее до меня доносились обрывки фраз. Их разговор продолжался всю ночь, они расстались, только когда решили, что право наследования должно перейти от Мухаммеда-Амина к сыну Харуна Абдаллаху, и ни к кому другому.

Харун ар-Рашид дал Абдаллаху второе имя Мамун и назначил его наместником-правителем всех северо-восточных провинций».

Трагедия Бармакидов

Придворные подобны скалолазам, взбирающимся на горную кручу, и чем выше они забираются, тем опасней падение.

В 187 году хиджры ар-Рашид уничтожил Бармакидов. Их падение объясняется различными причинами, наиболее очевидные из которых – это монополизация доходов империи и освобождение некоего Алида, подозревавшегося в измене и охрана которого была поручена им, но истинные причины неизвестны. Люди много говорят по этому поводу, но только Бог знает истину.

Известно, что одно время халиф так любил Джафара, что даже заказал пошить платье с двумя воротниками, так что они оба могли носить его одновременно.

– Джафар, – сказал ар-Рашид однажды, – во всем мире нет для меня более дорогого человека, чем ты. Только моя сестра Аббаса так же близка мне, как ты. Но как мне быть? Когда я с тобой, мне не хватает ее, и, когда я с ней, мне не хватает тебя! Я придумал, как я могу наслаждаться общением с вами одновременно.

– Да благословит Господь халифа во всех его начинаниях! – ответил Джафар.

– Я собираюсь поженить вас! – воскликнул ар-Рашид. – Этот союз позволит тебе присутствовать вечером в ее спальне, когда я буду там, и видеть ее лицо без покрывала, но в остальном ваш брак будет лишь формальностью.

Джафар, в присутствии евнухов и фаворитов халифа, поклялся перед Богом никогда не посещать свою жену, никогда не оставаться с ней наедине, никогда не находиться под одной крышей с ней, за исключением тех случаев, когда там же будет присутствовать ар-Рашид. Свадьба состоялась. Но…

Чаще обманывают люди сами себя, а не друг друга.
Кто братом может быть тебе всегда, во всем?

Связанный страшной клятвой, Джафар строго соблюдал свои обязательства, он даже избегал встречаться с сестрой халифа взглядом. Совсем наоборот дела обстояли с его женой – безразличие мужа вызвало у нее интерес к нему. Она написала, что желает встретиться с ним. Джафар прогнал ее посланника с проклятиями и угрозами. Она написала снова, но он был неумолим. Поняв, что так она ничего не добьется, Аббаса решила завоевать расположение матери Джафара, женщины тщеславной и ограниченной. Вскоре, при помощи роскошных подарков и лести, она полностью подчинила ее своей воле. Тогда Аббаса открыла свои планы матери Джафара, расписав в ярких выражениях, какие выгоды сулит кровное родство с халифом, какая честь ожидает ее сына и ее саму в случае удачного исхода этого дела, и убедила легковерную женщину, что никакой опасности не ожидается ни с какой стороны. Мать Джафара проглотила наживку, поверила всему и пообещала придумать какой-нибудь план, чтобы соединить мужа с женой.

Через несколько дней она пошла к сыну.

– Сын мой, – начала она, – недавно я увидела девушку, рабыню, в одном из дворцов. Она воспитана как принцесса: блестящее образование, утонченные манеры. Она само очарование и грация, такой фигуры и такого прекрасного лица я еще не видела ни разу. Я хочу купить ее для тебя и почти уже договорилась о цене.

Джафар слушал с нескрываемым интересом. Мысли о девушке постепенно заполнили все его сознание, и скоро он уже не мог думать ни о чем другом; мать же, чтобы еще более оживить его интерес, заставляла его ждать. Наконец, когда постоянные напоминания сына о прекрасной невольнице уверили ее, что он сгорает от страсти и нетерпения, она назначила день и час, когда рабыня будет доставлена к ней в дом. Договорившись с сыном, она сообщила Аббасе, когда той следует быть готовой и прийти на свидание с мужем.

В ту ночь Джафар покинул дворец халифа пьяным. Подойдя к дому своей матери, он с порога спросил о девушке, и ему сказали, что она доставлена. Джафар зашел в покои, предназначенные для него, и лег с Аббасой – он был слишком пьян, чтобы узнать ее. Когда он утолил свою страсть, она спросила его:

– Ну, как тебе понравилась любовь принцессы?

– Какой такой принцессы? – удивился он.

– Твоей супруги, дочери повелителя правоверных Махди! – ответила она.

Джафар вскочил в ужасе и протрезвел в одно мгновение. Он бросился к своей матери и закричал:

– Дешево ты продала меня! Ты подтолкнула меня к самому краю пропасти, и теперь сама увидишь, чем это кончится!

Аббаса зачала в ту ночь. Она родила впоследствии мальчика, которого поручила заботам евнуха и служанки-кормилицы. Опасаясь огласки, она отправила их в Мекку. Какое-то время все было спокойно.

* * *

Листок с анонимными стихами принесли и показали ар-Рашиду:

Ступай к всесильному Слуге Бога,
Чья власть земная столь ужасна, что может он
Казнить и миловать здесь, на земле,
Ступай, скажи ему:
Величие сынов Яхьи
Сравниться может лишь с твоим.
Твои оспаривать приказы могут они,
Но перечить им никто не может.
Такой возвел Джафар дворец,
Какой и иноземец ни один не смел.
Из янтаря и яшмы – крыша,
Из жемчуга, рубинов – пол.
Мы думаем, что будет он владеть царством твоим,
Когда ты упокоишься в могиле,
Хотя соперничающий с тобой, его же господином,
Не кто иной, как раб зазнавшийся!

«Однажды я поехал с халифом на охоту, – рассказывает его двоюродный брат Исмаил. – Дорога пролегала вдоль владений Джафара Бармакида. Джафар со своей собственной свитой уехал вперед, не дожидаясь нас.

– Посмотри на этих Бармакидов! – вдруг воскликнул ар-Ра-шид. – Чтобы сделать их богатыми, мы должны сделать наших детей нищими!

«Клянусь Богом! Тут что-то не так», – подумал я.

На следующий день, когда я пришел к халифу, я застал его сидящим на берегу Тигра и задумчиво смотрящим на другой берег, туда, где стоял дворец Джафара.

– Ты видишь это? – сказал ар-Рашид. – Толпы солдат и рабов! Кавалькады у ворот Джафара, и почти никого нет у моих ворот!

– Да хранит Господь повелителя правоверных! – воскликнул я. – Не допускай таких мыслей! Джафар всего лишь твой раб и слуга, он твой визирь и командующий войсками. Солдаты стоят у ворот Джафара! Но где же еще им стоять, как не у ворот своего командира?

Чуть позже Джафар пришел на прием к халифу. Когда он уходил, ар-Рашид подарил ему двух своих личных слуг-невольников.

Через три дня я нанес визит Джафару; один из рабов, подаренных ар-Рашидом, прислуживал нам, поэтому я был настороже. А надо заметить, что недавно халиф назначил Джафара наместником Хорасана и приказал сделать для него роскошное знамя и великолепный герб.

– Джафар, – сказал я, – провинция, куда ты отправляешься, богата и процветает, на твоем месте, в благодарность за это, я подарил бы одно из своих поместий какому-либо сыну повелителя правоверных.

– Исмаил, – ответил он, – твой двоюродный брат, халиф, живет тем, что я даю ему. Только благодаря нам, Бармакидам, его династия вообще существует. Разве ему не достаточно того, что он избавлен от забот о себе, своих детях, слугах и подданных? Ему мало того, что я наполняю его казну деньгами? Он хочет отобрать то, что я оставлю своему сыну и его потомкам, когда меня не станет? И зачем я буду подливать масло в огонь алчности и высокомерия Хашимитов? Почему вообще я должен думать об этом?

– Упаси тебя Господь от таких мыслей! – сказал я. – Халиф ни слова не говорил мне на эту тему.

– К чему тогда этот разговор? – воскликнул Джафар. – Попробовал бы он сказать мне такое, клянусь Богом! Тем хуже было бы для него!

После этой встречи я старался держаться подальше и от Джафара, и от ар-Рашида. Один из них халиф, другой – визирь; к чему мне вмешиваться в их дела? Но я понял, что дни Бармакидов сочтены. Тот раб, подаренный халифом Джафару, как я узнал потом, передал весь наш разговор, до последнего слова, ар-Рашиду».

«Один раз, – рассказывает придворный музыкант Ибрахим из Мосула (впрочем, некоторые приписывают этот рассказ его сыну Исхаку), – поздно вечером в покоях халифа я спел песню, она понравилась повелителю, и он велел мне продолжать. Я пел дальше, пока он не заснул, тогда я отложил лютню в сторону и сел на свое обычное место.

Внезапно в зале появился очень красивый и стройный юноша. На нем была изысканная шелковая одежда легкой расцветки. Он приветствовал меня и сел рядом. Его приход, без доклада, в столь поздний час показался мне странным. Наверное, это один из сыновей ар-Рашида, которого я никогда прежде не видел, решил я.

Молодой человек взял мою лютню, настроил ее так искусно, как только может смертный, и после прелюдии, прекрасней которой я никогда ничего не слышал в жизни, начал петь песню, которая начиналась словами:

Давай осушим кубок, друг, другой,
Прежде чем в мир отправимся иной…

Закончив петь, он отбросил лютню в сторону.

– Попробуй спеть так, лишенец, раз уж ты взялся за это дело, – сказал он и вышел из покоев.

Я побежал за ним следом.

– Кто был этот юноша, который только что вышел? – спросил я у дворецкого.

– Никто не выходил и не входил уже давно, – ответил тот.

– Как же так! Только сейчас со мной был прекрасный молодой человек! – воскликнул я и описал его внешность.

– Да будет Господь мне свидетелем! Никто не выходил и не входил! – стоял на своем дворецкий.

Я был в недоумении. Когда я вернулся в зал, халиф уже проснулся.

– Что случилось с тобой? – спросил он, видя мое смущение.

Я рассказал ему все, что произошло. Халиф был удивлен.

– Я думаю, тебя посетил сам Дьявол во плоти, – сказал он. – Ты можешь повторить то, что он пел?

Я попробовал. Ар-Рашиду понравилась песня, и он щедро наградил меня».


Визирь Яхья, кроме всего прочего, был надзирателем гарема халифа. Исполняя эту свою обязанность, он запретил женам халифа выбирать себе фаворитов из евнухов и приказал запирать на ночь двери гарема, ключи от которых держал у себя.

Эти последние нововведения переполнили чашу терпения Зубайды, любимой жены и двоюродной сестры ар-Рашида. Она отправилась прямо к халифу:

– Повелитель правоверных! Зачем понадобилось Яхье препятствовать моим людям в их службе и как он смеет обращаться со мной так унизительно для моего положения?

– Никто не имеет права жаловаться мне на Яхью, – ответил халиф.

– Ты и твои Бармакиды! – воскликнула она. – Вы похожи на пьяниц, тонущих в болоте! Если бы ты мог трезво смотреть на вещи, я бы рассказала тебе очень интересную историю про Джафара и далеко не столь приятную, как ты привык слышать, но ты одурманен своими Бармакидами, ты без ума от них! Я ухожу.

– Постой, что это за история?

И Зубайда рассказала ему все, что ей было известно об Аббасе и Джафаре. На некоторое время ар-Рашид потерял дар речи.

– Какие у тебя доказательства, есть ли свидетели? – спросил он наконец.

– Ребенок – лучшее доказательство.

– Где этот ребенок?

– Он был в Багдаде, недавно, но сейчас, опасаясь огласки, Аббаса отправила его в Мекку.

– Кто-нибудь еще знает об этом?

– Все женщины, по крайней мере в твоем дворце, знают эту историю!

Ар-Рашид ничего больше не сказал, и на время ему удалось сдержать свою ярость.

«Я прислуживал халифу однажды, – рассказывал его слуга Ахмад, – никого больше не было. Воздух был пропитан благовониями. Халиф возлежал, закрыв глаза от сладкого дыма полой халата; в это время появился Джафар, переговорив о делах и получив ответ повелителя, он удалился. Оставшись один, ар-Рашид поднял голову, и с его губ сорвались слова:

– О Господи, умоляю Тебя: либо окажи милость Джафару и пусть он убьет меня, либо дай мне силы снять его голову с плеч, ибо этот гнев и ненависть сводят меня с ума!

Он говорил еле слышно, сам с собой, но я услышал и задрожал от страха. Если он узнает, что я слышал его сокровенные мысли, он не оставит меня в живых. Внезапно он отбросил полу халата с лица и спросил меня:

– Ты слышал?

– Я ничего не слышал.

– Здесь нет никого больше, и я уверен, что ты слышал каждое слово. Если ты дорожишь своей жизнью, похорони этот секрет в своем сердце.

– Да продлит Господь дни повелителя правоверных! Я не слышал ни слова, – возразил я.

Это, как мне показалось, успокоило его».


Для государя месть – дело чести.


Халиф объявил, что собирается совершить паломничество в этом году. Приказав Джафару сопровождать его, он отправился в Мекку.

Аббаса сразу же написала своему евнуху и служанке, велев им отвезти ребенка в Йаман. Но в Святом Городе у ар-Рашида были шпионы, которым было поручено разыскать ребенка и двоих слуг. Из их донесений он понял, что история, рассказанная Зубайдой, соответствует действительности.

Вернувшись из паломничества, халиф провел некоторое время в Багдаде, а затем поехал в Анбар, на берегу Евфрата. Наконец он выбрал день своей мести. Он послал своего тайного агента в Багдад, с целью произвести опись всего имущества как самих Бармакидов, так и их слуг, детей и родственников. Все должно было быть сделано в строжайшей тайне.

Тот день ар-Рашид провел с Джафаром в пирах и развлечениях в той части Анбара, которая называлась Обителью. Когда Джафар собрался уходить, халиф встал и проводил его до самых ворот. Потом он вернулся, сел на трон, приказал убрать все, что осталось после пира, и послал за своим черным евнухом Масруром.

– Отправляйся к Джафару, сыну Яхьи, немедленно, – сказал он Масруру, когда тот явился, – и привези его сюда; скажи ему, что только что пришла депеша из Хорасана. Когда он пройдет первые ворота, поставь стражу возле них и поставь рабов охранять двери во внутренние покои. Не впускай никого из его людей вместе с ним, проведи его одного в турецкий шатер, который я приказал тебе поставить вчера. Когда он зайдет в шатер, отруби ему голову и принеси ее мне. Не говори о том, что тебе приказано, ни единой душе. Не задавай никаких вопросов! Если ты откажешься повиноваться, я прикажу принести мне твою голову вместе с его головой. Это все. Ступай! И сделай все быстро, пока он ничего не подозревает.

Когда Масрур приехал к Джафару, тот уже разделся и лег спать.

– Повелитель правоверных послал меня за тобой, – сказал Масрур, когда его провели к Джафару, – он был так настойчив и нетерпелив, что я не посмел ослушаться его.

– Но я только что попрощался с ним, – ответил Джафар. – В чем дело?

– Пришли важные письма из Хорасана, которые срочно требуют твоего внимания, – ответил Масрур.

Джафар оделся, опоясал себя мечом и вышел. Пройдя первые ворота, Джафар заметил стражников, потом он обратил внимание на рабов у входа во внутренние покои. Он оглянулся и не увидел позади себя своих слуг, страшные подозрения закрались ему в душу. Масрур тем временем провел его к шатру и попросил зайти внутрь. Джафар вошел, шатер был пуст.

– Масрур, – прошептал он, – брат мой, что это все означает?

– Да, я твой брат, – сказал евнух, – и к тому же ты мой гость. Но тебе не надо спрашивать, что это означает, потому что ты знаешь сам: твое время пришло. Повелитель правоверных приказал мне принести ему твою голову, и чем быстрее, тем лучше.

– О мой брат! О Масрур! – взмолился Джафар, упав на колени и целуя со слезами руки и ноги евнуха. – Ты же помнишь, я всегда был добр к тебе, я ставил тебя выше всех придворных, я всегда выполнял твои просьбы и днем и ночью. Ты знаешь, как доверяет и любит меня повелитель правоверных. Кто-то оклеветал меня в его глазах. У меня есть сто тысяч динаров! Я дам их тебе немедленно, только позволь мне уйти отсюда!

– Я не могу сделать этого, – ответил Масрур.

– Отведи меня к нему, дай мне поговорить с ним!

– Я не могу сделать этого, – повторил Масрур, – я не смею явиться к халифу, не выполнив его приказ. У тебя нет никакой надежды, совершенно никакой.

– Тогда дай мне хоть немного времени! – воскликнул Джафар. – Пойди к нему и скажи, что выполнил свое поручение. Послушай, что он скажет, и поступай потом как хочешь. Сделай только это, и, Бог и Его ангелы – свидетели, я дам тебе половину всего, что у меня есть. Я сделаю тебя главнокомандующим всей армией. Я отдам тебе все!

Так он продолжал умолять и лить слезы, пока Масрур не сказал:

– Хорошо, я попробую.

Взяв меч Джафара и приказав сорока черным рабам охранять шатер, Масрур пошел к халифу.

Ар-Рашид с нетерпением ожидал его, пот струился по его лицу. Он судорожно сжимал в руках трость и чертил ею землю. Увидев Масрура, он воскликнул:

– Да лишится твоя мать своего сына! Что ты сделал с Джафаром?

– Я выполнил твой приказ, – ответил Масрур.

– Где же тогда голова?

– Я оставил ее в шатре.

– Принеси ее сюда немедленно!

Масрур вернулся в шатер. Джафар молился, стоя на коленях. Не теряя времени, евнух выхватил свой меч и отрубил ему голову. Потом, взяв ее за бороду, он отнес голову и бросил ее на землю перед халифом; кровь продолжала все еще сочиться из нее.

Ар-Рашид содрогнулся и залился слезами. Он схватил свою трость и стал грызть ее зубами. Потом он стал кричать, обращаясь к голове Джафара, втыкая трость в землю, после каждого слова:

– О Джафар! Разве не сделал я тебя равным себе? И чем ты отплатил мне? Клятвопреступник! Неблагодарный, безрассудный! Неужели ты не догадывался, что может случиться, когда удача отвернется от тебя? Джафар – изменник в моем доме! Джафар – мой позор! Какое несчастье ты навлек на меня, Джафар, и на себя! О Джафар! Джафар! Джафар!

* * *

«Поздно ночью меня пригласили во дворец халифа, – рассказывает поэт и языковед Асмаи. – Когда я вошел в покои халифа, он сказал мне:

– Асмаи, я написал поэму, и мне хотелось бы узнать твое мнение.

– Прошу тебя, повелитель правоверных, позволь мне услышать ее, – ответил я.

Он продекламировал:

Когда б Джафар боялся смерти,
Умчал бы далеко его горячий жеребец.
Но час его пришел: маг ни один не властен
Над злосчастной его звездой.

Когда я покидал дворец, известия об убийстве Джафара были уже у всех на устах».

Немедленно после смерти Джафара его отец, визирь Яхья, и его брат, Фадл, сын Яхьи, были арестованы и взяты под стражу. Находясь в тюрьме, Фадл написал свои знаменитые стихи:

Из мира мы ушли, но мы еще в миру
И не мертвы для мира и не живы в нем.
Когда тюремщик наш
Приносит то, что нам для жизни необходимо,
Мы смотрим с удивлением и думаем:
И он пришел из мира.

Халил ибн Хайтам, тюремщик Бармакидов, рассказывает:

«Однажды ко мне пришел евнух Масрур, с ним были рабы; один из них нес сложенный платок. Я подумал сначала, что ар-Рашид смягчился и послал узникам какой-то подарок. Масрур велел мне привести Фадла. Когда его привели, Масрур сказал:

– Фадл, повелитель правоверных приказал мне сообщить тебе следующее. Мы потребовали от тебя полный отчет об имуществе твоей семьи. Ты представил нам отчет, но мы уверены, что большие суммы денег остались не включенными в него. Масрур имеет приказ дать тебе двести ударов плетью, если ты не дашь ему точную информацию по интересующему нас вопросу. Так что, Фадл, – продолжил Масрур, – послушай моего совета: не ставь деньги выше жизни.

Фадл гордо поднял голову и произнес в ответ:

– Я никогда не лгал халифу. Повелитель правоверных знает так же хорошо, как и ты, Масрур, что наша семья всегда поддерживала свое доброе имя, не жалея на это денег, неужели сейчас я буду цепляться за них, рискуя жизнью? Выполняй свой приказ, если у тебя нет другого выхода!

– Разверни, – сказал тогда Масрур рабу.

Раб развернул платок и достал кнут с завязанными на нем узлами. Раб так усердно выполнил приказ халифа, что Фадл едва не умер, по крайней мере, мы подумали, что он умер, когда наказание закончилось».

Яхья ибн Халид ибн Бармак умер в тюрьме в 189 году хиджры, Фадл ибн Яхья умер тремя годами позже.

Голова Джафара была насажена на кол и выставлена на Багдадском мосту. Халиф приказал объявить всем, что голова того, кто будет оплакивать Бармакидов или писать стихи в их память, будет выставлена рядом с головой Джафара.

* * *

«Как-то у меня были дела в казначействе, – рассказывает один из придворных ар-Рашида, – и, просматривая расходную книгу, я натолкнулся на следующую запись:

«Одно почетное платье и герб наместника (для Джафара ибн Яхьи) – 400 тысяч динаров».

И ниже, через несколько записей, на той же странице я прочитал:

«Нефть и щепки для сожжения тела (Джафара ибн Яхьи) – 10 кират».

* * *

Мир такой же нежный на ощупь, как и гадюка, быстрая в броске.


Как-то раз стражник, следящий за порядком в городе, проходя мимо покинутого дворца, заметил человека с листком бумаги в руках. Тот со слезами на глазах читал элегию о падении династии Бармакидов. Стражник арестовал его и привел во дворец к халифу.

Ар-Рашид позволил пленнику говорить. Тот оказался одним из слуг Яхьи и рассказал историю о великодушии своего господина, которая тронула сердце халифа, и он приказал отпустить того человека. Впоследствии ар-Рашид разрешил всем поэтам писать стихи о несчастной судьбе Бармакидов. Более того, когда кто-либо из его придворных дурно отзывался о Бармакидах, он говорил:

– Хватит об этом, вам вряд ли удастся заполнить пустоту, которая осталась после них!

Вскоре халиф переехал из Багдада в Ракку на берегу Евфрата.


Себялюбие – ключ к вратам ада.

Муссала сумрачна теперь; и в дюны не хожу я больше.
Невеселы Лабаб и Мирбадан,
Мечеть темна, где были дружны с благочестием доблесть.
Пусты великие дворы, и грустен мой любимый сад.
И несколько друзей веселых – цвет юности,
И благородство родов великих растаяли,
Печален времени удар: они ушли,
Как люди Шебы,
Рассеяны по дальним странам.
И мир уж не вернет их, это невозможно.
Когда я думаю об их уходе и о том, что никогда,
Как долго б я ни прожил, не вернется ни один,
Кусаю губы, как привычка мне велит.
Тьма удовольствий раздирает и пожирает меня,
Поскольку боль потери положила конец всему:
Все кончено меж мной и моим братом.
* * *

Ар-Рашид получил письмо от римского императора[131], в котором последний сообщал о том, что разрывает мирный договор, заключенный мусульманами с императрицей Ириной. Это послание гласило:

«От Никифора, римского императора, Харуну, повелителю арабов.

Наша предшественница императрица Ирина почитала тебя как ладью, себя же считала пешкой и слала тебе дань, разоряя себя и империю. Но это лишь слабость, свойственная женщине.

По получении сего письма ты должен вернуть все, что получил от нее, до последнего медяка, в противном случае меч решит наши разногласия».


Когда ар-Рашид прочитал это послание, он пришел в такую ярость, что никто из присутствовавших не осмеливался не то что заговорить с ним, но даже посмотреть ему в глаза. Придворные поспешили удалиться, визири воздержались от своих советов.

– Чернильницу мне! – крикнул халиф и тут же на обороте письма императора написал:


«Во имя Господа милосердного и милостивого!

От Харуна, повелителя правоверных, Никифору, римскому псу.

Я прочел твое послание, сын неверной матери. Ты увидишь, а не прочтешь мой ответ.

Прощай».


И в тот же день халиф выступил в поход. Он не останавливался, пока не достиг Гераклеи, того места, где и состоялась знаменитая битва, в которой правоверные нанесли византийцам сокрушительное поражение. Никифор умолял о мире и обязался платить дань. Его предложение было принято, но, когда ар-Рашид вернулся в Ракку, «римский пес», решив, что возвращение армии халифа зимой невозможно, нарушил договор. Никто не посмел сказать халифу об этом, пока Абу Атахия не написал стихи по этому поводу.

– Неужели он действительно посмел сделать это? – воскликнул ар-Рашид, когда прочел эти стихи.

Без промедления он отправился назад, не жалея сил, пока его верблюд не остановился возле самого императорского дворца. Он не мог успокоиться, пока не достиг цели Священной войны. В 190 году Геракл ея была захвачена, и войска мусульман распространились по всей Византийской империи.

* * *

Когда визирь Яхья умер в тюрьме, на его теле нашли записку:

«Истец ушел из этого мира, но и Ответчик не задержится надолго, его ожидает Судья, Который не ошибается и Которому не нужны свидетели».

Эту записку показали халифу.

Страшный сон

«Однажды я пришел во дворец к ар-Рашиду в Ракке, – рассказывает лекарь Джабраил, – и нашел его в подавленном состоянии; у него не было сил ни пошевелиться, ни даже открыть глаза. Я спросил, что с ним случилось.

– Мне приснился сон, – сказал халиф, – я увидел, как рука высунулась из-под моей кровати, и в раскрытой ладони ее была красная земля. Эта рука мне знакома, но я не могу вспомнить, кому она принадлежит. Потом раздался голос: «Это земля из того места, где ты будешь похоронен». Я спросил: «Как называется то место?» Мой невидимый собеседник ответил: «Тус». После этого я проснулся.

Я уверил его, что этот сон связан с расстройством желудка и излишним беспокойством по поводу восстания, которое в то время вспыхнуло в восточных провинциях. Я прописал диету и покой; и вскоре мне показалось, что эта история полностью исчезла из его памяти».

Последний поход

Тем временем восстание Рафи, сына Лейса, в Хорасане распространилось по всем восточным владениям халифата.

Халиф решил лично возглавить поход на мятежников.

«В походе на Хорасан я ехал рядом с ар-Рашидом до Нахравана, – рассказывает Сабах Табари. – В пути мы иногда беседовали.

– Сабах, – сказал он как-то раз мне, – я не думаю, что нам суждено еще увидеться с тобой.

– К чему такие слова! Господь сохранит и защитит повелителя правоверных! – ответил я.

– Ты не знаешь, в каком положении я нахожусь? – спросил он.

– Нет, я ничего не знаю, – отвечал я.

– Отъедем в сторону, я покажу тебе кое-что, – сказал он и сделал знак слугам ехать вперед. – Поклянись Богом, что сохранишь мою тайну.

Я поклялся, и он поднял халат. Его живот был туго замотан шелковыми бинтами.

– Я не говорил еще никому, что я болен, потому что каждый из моих сыновей приставил ко мне своих шпионов. Масрур – тайный агент Мамуна; лекарь Джабраил служит Амину; остальных я не знаю. Они все считают каждый мой вздох и каждый день, который мне осталось прожить. По их мнению, я уже живу слишком долго. Хочешь, я докажу тебе это? Сейчас я прикажу привести мне новую лошадь, и они приведут мне худую и хромую клячу, от аллюра которой моя болезнь станет еще тяжелее.

Он приказал привести свежую лошадь, и действительно, животное, которое ему привели, в точности соответствовало его описанию. Он многозначительно посмотрел на меня, сел в седло, попрощался со мной и поехал по дороге на север.

Через несколько дней ему стало еще хуже. Придворные врачи почти не обращали на это внимания. В конце концов халиф послал за персидским лекарем в близлежащий город. Этот город назывался Тус. Лекарю из Туса принесли несколько склянок с мочой, включая и ту, в которой была моча халифа, и именно ее лекарь долго рассматривал и наконец сказал:

– Скажите этому человеку, что дни его сочтены; ему следует составить свое завещание, ибо его болезнь неизлечима.

Когда ар-Рашиду передали эти слова, ноги его подкосились, он упал, заплакал и забился в конвульсиях.

Начали распространяться слухи о том, что он мертв, и он сам слышал их. Чтобы доказать обратное, он приказал привести верхового осла и попытался выехать, но его ноги безвольно висели, и он не мог держаться в седле.

– Снимите меня, – пробормотал он, – те, кто думают о худшем, – правы.

Его лагерь был расположен в саду одного из поселений, окружающих Тус. Внезапно халиф попытался встать, очевидно охваченный ужасом, но он был слишком слаб и упал опять. Вокруг него собрались жены и слуги. Ар-Рашид нашел глазами среди них Джабраила ибн Бахтишу.

– Помнишь, – обратился он к нему, – тот сон в Ракке, сон про Тус? – Потом, подняв чуть выше голову, он посмотрел на Масрура и сказал: – Принеси мне немного земли из этого сада.

Масрур вернулся и протянул халифу руку, в ладони у него была земля.

– Та самая рука! – закричал ар-Рашид. – Сон! Красная земля Туса!

Силы совершенно оставили его, он плакал, как маленький ребенок. Успокоившись, он приказал принести несколько саванов, один из которых выбрал для себя. Затем он приказал выкопать себе могилу. Когда она была готова, он пошел посмотреть на нее. При виде своей могилы с его уст сорвались слова: «Мои сокровища не помогут мне; моя власть и сила оставили меня».

Смерть его еще не наступила, когда был захвачен и доставлен в лагерь брат бунтовщика Рафи, против которого и был предпринят этот поход. Халиф сказал пленнику:

– Все из-за тебя, это ты довел меня до такого состояния! Клянусь Богом, ты заслужил особую смерть! – И он приказал живьем разрезать этого человека на мелкие куски.

Когда наступила ночь, он приказал принести плотное одеяло и укрыть своего телохранителя Сахла, который заснул рядом с ним. Через некоторое время халиф забился в судорогах от боли. Сахл вскочил.

– Ложись, Сахл, – сказал ар-Рашид, – ты ничем не поможешь.

Но вскоре халиф спросил:

– Сахл! Где ты?

– Я здесь, лежу, но мое сердце не дает мне заснуть. Ар-Рашид рассмеялся и сказал:

– Сахл, во время таких испытаний человек должен помнить, что сказал поэт:

Из гордой расы родом я,
И не сломит судьба меня.

И это были последние слова, которые произнес Харун ар-Ра-шид».

* * *

Рождайте сынов – для Смерти! Стройте высокие дворцы – для Разрушения!

Мчитесь вперед по дороге Уничтожения!

Братоубийственная война

Когда в 186 году ар-Рашид отправился в паломничество в Мекку, он взял с собой сыновей Амина и Мамуна и составил Акт наследования, согласно которому первым должен править Амин, а Мамун будет наследовать ему. Этот Акт был написан крупными буквами и вывешен в Святом Доме для всеобщего обозрения.

«Я тоже участвовал в паломничестве в том году, – рассказывает один житель Басры. – Люди много говорили о произошедшем, о клятве, принесенной перед Святым Домом. По дороге домой я нагнал крестьянина из Хузайля, он вел своего верблюда и напевал песенку:

Мельчает верность с каждым днем,
А зависть разгорается ярким огнем!

– О чем ты поешь? – окликнул я его.

– Ничего особенного, – ответил он, – только о том, что скоро прольется кровь и страна будет разорвана на части.

– Как же так? – удивился я.

– Посмотри на это животное, – сказал он, указав на верблюда, – он стоит без дела, пока два человека спорят. Посмотри на тех двух воронов, барахтающихся в крови. Все кончится войной и скорбью.

Халиф посеял семена раздора, которые принесут его сыновьям горе и всем мусульманам разорение и хаос».

* * *

Когда ар-Рашид умер, правитель Салих послал одного из евнухов-вольноотпущенников сообщить об этом Амину. Евнух взял с собой регалии власти: Плащ пророка, Жезл и Кольцо – и помчался в Багдад, куда благополучно прибыл через двенадцать дней. Мамун же, являясь наместником Хорасана, находился в то время в Мерве.

Первым приказом нового халифа Амина был приказ выровнять участок земли возле старого дворца Мансура и сделать там площадку для игры в мяч.

После смерти ар-Рашида в государственной казне оставалось сто миллионов золотых динаров. Мебель, драгоценности, златотканые одежды и животные – все вместе оценивалось еще в сто двадцать пять тысяч динаров.

Амин покупал евнухов, где только это было возможно. Он держал их постоянно при себе и днем и ночью: за трапезой, на пирах, при исполнении государственных обязанностей. Он избегал общества женщин, как свободных, так и рабынь. Своих белых евнухов он называл кузнечиками, а своих черных евнухов – воронами.

Его мать Зубайда, увидев, насколько страстно Амин привязан к своим пажам и какую власть над ним они имеют, решила пойти на хитрость. Она выбрала несколько молодых девушек, соблазнительных лицом и фигурой, одела их в парчовые тюрбаны и ливреи, завила их волосы и уложила их в специальную сеточку, как это обычно делают мальчики-пажи при дворе, сгладила округлости их тела узкими туниками и послала их в качестве подарка своему сыну.

Их очарование оказалось неотразимым, и с того дня Амин вкусил сладость женских объятий.

Во второй год своего правления Амин отстранил своего брата Касима от правления Ираком, наместником которого он был назначен ар-Рашидом. Узнав об этом, Мамун прекратил все сношения с халифом. Он запретил писать имя Амина на кайме придворных одеяний, как было тогда принято, а также отливать в Хорасане монеты с именем халифа.

Фадл

Слова, вышитые на кайме придворных одеяний, были таковыми: «ВО ИМЯ АЛЛАХА! Да пребудет благословение Господне на рабе Божьем аль-Амине Мухаммеде, повелителе правоверных, да хранит его Аллах, и да преумножит Он дни его». Шились одеяния в мастерских Египта, что осуществлялось через Фадла, сына Раби.

Фадл, сын Раби, был теперь визирем, это он, согласно многочисленным свидетельствам, предложил Амину провозгласить наследником малолетнего сына последнего Мусу и аннулировать наследование трона Мамуном. Почти сразу после отставки Касима Амин послал своему брату Мамуну письмо с предложением отречься от халифата в пользу Мусы, которому он присвоил титул Несущий Истину.

Один из поэтов написал и распространил в Багдаде такие сатирические куплеты по этому поводу:

Странно ведет себя халиф,
Куда страннее поведение визиря,
Еще странней мы поступаем сами:
Ведь присягаем мы младенцу,
Сидящему у няни на коленях,
Беспомощному, не умеющему даже
Вытирать свой маленький задок!

Мамун отверг требования Амина, в ответ на что Амин послал своих слуг в Мекку за Актом наследования, который вывесил ар-Рашид в Святом Доме, и, когда его доставили ему, разорвал документ на мелкие кусочки.

Мамун, удостоверившись, что его лишили законных прав, провозгласил себя халифом, а присягнувшие ему стали именовать его повелителем правоверных. Против войск Амина он послал своего военачальника Тахира, который разбил армию своего противника и, обезглавив военачальника, послал его голову Мамуну.

Когда новости об этом достигли Багдада, среди населения началась паника, к тому же эмиры (крупные военачальники) стали требовать от халифа выплаты войскам задержанного жалованья.

Осада столицы

Одержав свою первую победу, Тахир двинулся дальше и стал лагерем у Хулвана, в пяти днях пути от Багдада. Здесь он рассеял войска Амина, посланные, чтобы остановить его продвижение. Вскоре халиф обнаружил себя окруженным со всех сторон войсками противника. Военачальник Мамуна Хартама разбил свой лагерь на нахраванской стороне, возле Хорасанских ворот, в то время когда Тахир окружил западные пригороды от Ясирии до городской свалки. Два эмира, которых Амин послал против Хартамы, перешли на сторону врага со всеми своими войсками.


«Я пришел однажды навестить Амина, – рассказывает его дядя Ибрахим, сын Махди от негритянки, один из самых выдающихся музыкантов своего времени, – в то время, когда город был уже плотно окружен противником. Сначала слуги не хотели впускать меня, так что мне пришлось возвысить голос, чтобы войти во дворец. Я нашел Амина возле большого дворцового пруда, я приветствовал его, но он, казалось, не замечал меня и не отрываясь смотрел в воду. Его слуги и пажи искали что-то в пруду, вода в который поступала через железную решетку по акведуку из реки Тигр. Я подумал, что он сошел с ума. Когда я снова поклонился и поздоровался с ним, он ответил, не взглянув на меня:

– Ты знаешь, дядя, какое несчастье произошло сегодня? Я боюсь, что моя рыбка с ошейником уплыла в реку!

Он называл так рыбку, которую поймал сам, когда она была еще молодой, и украсил ее золотым ошейником, с драгоценными рубинами. Я не стал больше говорить с ним, так как понял, что это бессмысленно. Если он когда-либо должен был излечиться от своей глупости и причуд, то сейчас для этого было самое подходящее время.

Амин взял из казны полмиллиона дирхемов и роздал их своим придворным. Но он наградил только новых фаворитов, подарив каждому, кроме денег, бутылочку с дорогими духами, не дав ничего своим старым друзьям.

Шпионы Тахира проинформировали своего господина об этом. Тахир немедленно вступил в переписку с «обиженными» вельможами. Используя угрозы и обещания, настроив подчиненных против своих начальников, ему удалось раздуть тлеющее недовольство в пожар мятежа. По этому поводу один из поэтов написал следующие строки:

Передайте наместнику Бога на земле, как он сам называет себя,
Что несколько сосудов с благовониями рассеяли войско его все!»

Тахир продвинулся от Ясирии к Анбарским воротам и усилил осаду. Бои велись и днем и ночью, недавно построенные здания были разрушены. Цены на продукты возросли необычайно. Брат бился с братом, отец – с сыном; все зависело от того, на чьей они, Амина или Мамуна, стороне. Дома рушились, дворцы горели, целые состояния превращались в дым.

Один из евнухов, состоявший на службе у матери Амина Зубайды, рассказывает, как она пришла в то время к сыну и залилась слезами.

– Прекрати немедленно! – закричал на нее Амин. – Женский плач и причитания не спасут трон! Твоя грудь хороша для младенцев, но она не может защитить халифат от его врагов! Иди прочь! Прочь!


Хартама уже захватил пригород Калвадхи. Он начал собирать десятину с купцов, прибывающих в Багдад по реке из Басры и Васита. Кроме того, он поставил здесь свои катапульты и начал обстреливать город. Страдания горожан объединили их в борьбе с врагом, боевые отряды составлялись даже из бродяг и заключенных, выпущенных из тюрем. Они были почти обнажены, поэтому их прозвали «голыми». Вся их одежда состояла из коротких штанов, пояса, шлема из пальмового волокна, щита из пальмовых листьев и дубинки, сделанной из плетеного камыша, просмоленной и набитой гравием и песком. Военачальники этого войска ехали на спинах простых солдат. Толпы любопытных высыпали из города посмотреть, как голые будут сражаться с противниками, облаченными в шлемы и кольчуги и вооруженными копьями и щитами из тибетской кожи. Сначала перевес оказался на стороне голых, после чего Хартама прислал подкрепление, обратившее противников в беспорядочное бегство: человеко-кони сбросили своих седоков, и все устремились под защиту городских стен. При этом пострадали также и те, кто просто пришел посмотреть на битву.

Амин, отчаянно нуждавшийся в деньгах, начал переплавлять свою серебряную посуду в монеты, которыми он расплачивался со своими приверженцами. Тахир тем временем захватил Харбию и другие пригороды, граничащие с Анбаром, Харбом и Баб Кутраббулом[132]. Битва разгорелась вовсю на западной стороне, причем катапульты производили опустошение в районах, занятых сторонниками как той, так и другой партии. Город Мира, как его называли, теперь был ареной пожарищ и разрушения, все красоты Багдада безвозвратно погибли. Жители разрушенных домов бродили бесцельно с места на место, в городе царили паника и отчаяние. Четырнадцать месяцев продолжалась борьба. Благочестивые горожане стали бездомными бродягами, мечети были закрыты, службы прекратились.


То, что не могли защитить великие, кулаки обывателей свирепо разбили.

Господня кара пала на Божьих тварей,
Настало время счесть их грехи.
Люди уничтожают друг друга сами,
Разделившись на жертв несчастных
И победителей безжалостных.
Каждый сильный бьется только за себя.
А порочный станет великим.
Уже волки почувствовали вкус крови и пришли,
Теперь уже поздно бояться.

В великой битве в районе Бараков Рабов на западной стороне было столько жертв, что груды трупов сделали непроходимыми все улицы. Тем не менее сражение продолжалось с криками «За Мамуна!», «За нашего повелителя!». В результате сражения все дома района были разграблены и сожжены.

Я спросил человека, который был смертельно ранен и умирал:
– Какое горе! Кто ты, несчастный боец за Амина?
– Я – боец Амина? – ответил он. – Я сражался ни за что —
Ни за родню, ни за родину, ни за свои убеждения.
Я сражался не за веру, даже не за звонкую монету,
Я сражался, и я умираю, но зачем?
Я не знаю!

Среди всех этих ужасов войны каждый человек, мужчина ли, женщина ли, молодой или старый, считал себя счастливейшим из смертных, если ему удавалось перебежать с остатками своего имущества в лагерь Тахира. Из всех родов войск Амина защищали теперь только оборванцы – бродяги со своими пальмовыми доспехами и камышовыми дубинами. Тахир, используя свое преимущество, продвигался к центру города, захватывая одну улицу за другой, жители которых переходили на сторону победителей. Катапульты непрерывно обстреливали те районы, которые продолжали сопротивляться. Дома, дворцы, гостиницы – все превращалось в каменную пустыню. Но сторонники Амина засели в руинах, строили баррикады из обломков зданий и продолжали отчаянно сражаться, несмотря на пожары, бомбардировки и тяжелые потери. Их упорство вынудило Тахира полностью перекрыть все каналы поступления продовольствия в осажденный город из Васита и Басры. В результате блокады в районах, остававшихся у Амина, фунт хлеба можно было купить всего за один серебряный дирхем, в то время как в районах, занятых Мамуном, за тот же дирхем давали двадцать фунтов.

Чтобы собрать деньги, Амин предпринял экстренные меры: он приказал своим слугам конфисковывать любые ценности у горожан и иностранцев и арестовывать всех, кто отказывался отдать свое добро добровольно. Одних слухов и подозрений, что у какого-либо человека были спрятаны деньги, было достаточно для ареста и последующего допроса с пристрастием. Слуги действительно собрали большие средства, но люди, особенно зажиточные, под предлогом совершения паломничества начали толпами покидать город. При сборе денег представители халифа не гнушались никакими средствами и даже оскорбляли женщин, после чего купцы Багдада, собравшись на сходку в квартал Карх, решили сообщить Тахиру о том, что людей в городе удерживают только силой.

– Да, но наша переписка с Тахиром даст повод халифу еще жестче поступать с нами, – сказал один из присутствующих на собрании. – У нас есть только один выход, – продолжил он, – молиться и положиться на волю Аллаха.


Когда лагерь Тахира переместился в сад у Анбарских ворот, положение Амина стало совершенно отчаянным: в его руках остался только старый Круглый Город Мансура, окруженный крепостными стенами.

Халиф созвал совещание, с целью обсудить возможности спасения. Каждый из присутствующих предложил свой план.

– Напиши Тахиру, – сказал один, – предложи ему приемлемые гарантии и пообещай ему пост визиря. Он может согласиться.

– Да лишится твоя мать своего сына! Какой я идиот, что спросил совета у тебя! – воскликнул Амин. – Он никогда не пойдет на измену, он не способен на это. Я знаю точно: он беспокоится только о том, чтобы прославить свое имя.

Тем не менее халиф написал письмо другому военачальнику – Хартаме с выражением своего уважения и обещаниями наград и почестей. Хартама в ответном письме пообещал ему защитить его жизнь. Когда Тахир узнал об этих переговорах, он был вне себя от возмущения и не успокоился, пока Хартама не поклялся передать халифа в качестве пленника по его прибытии в руки Тахира. Было договорено, что Амин должен будет покинуть обреченный город по реке от причала у Хорасанских ворот.


В ночь, которую халиф выбрал для своего побега, к нему явились несколько преданных ему людей.

– О повелитель правоверных, – обратились они, – среди твоих любимцев нет ни одного верного человека, но ты можешь положиться на нас – семь тысяч воинов. У тебя в конюшнях стоит семь тысяч коней. Пусть каждый солдат возьмет коня; ночью мы откроем ворота и вырвемся из города. Враг не сможет остановить нас в темноте. Утром следующего дня мы будем уже в Верхнем Ираке. Там ты соберешь деньги и людей и, пройдя через территорию Сирии, благополучно прибудешь в Египет. В Египте ты соберешь еще больше денег и еще больше людей. С новыми силами ты сможешь снова продолжить борьбу.

– Клянусь Аллахом! Это прекрасный план! – воскликнул в восторге Амин.

И он решил попытаться осуществить его, но среди его пажей были подкупленные Тахиром, они отправляли свои доносы, сообщая в них, что происходило во дворце. Узнав о новом плане побега, Тахир не на шутку встревожился, поскольку понимал, что у этого плана есть все шансы на успех, поэтому он немедленно послал троим самым влиятельным придворным сообщение следующего содержания: «Если вы немедленно не измените намерения халифа, то я снесу ваши дома, разграблю ваши поместья, конфискую всю вашу собственность, а вас самих казню». Придворные со всех ног поспешили к Амину и убедили его вернуться к первоначальному плану побега по реке в лагерь Хартамы.

В назначенное время, ночью, Хартама приплыл в ялике к пристани у Хорасанских ворот и стал ждать халифа.

Тем временем Амин приказал привести ему свою кобылу, черную, с белыми носками и белым треугольником на груди, ее звали Зухейри. Потом он велел привести двоих своих сыновей Мусу и Абдаллаха. Он обнял детей и прижался своим лицом к их лицам.

– Да сохранит вас Аллах для меня, – сказал он со слезами на глазах. – Я не знаю, доведется ли нам увидеться снова.

Потом он уехал, факельщик шел впереди и освещал дорогу. Повелитель правоверных был одет в белые одежды, на голове у него был черный капюшон. Когда он приехал на пристань, ялик уже ждал его. Он спешился и перерезал поджилки кобыле. Хартама вышел встретить его и поцеловал между глазами.

В это время Тахир, которому донесли о побеге халифа, послал несколько галер с солдатами перекрыть реку. У Хартамы было всего несколько человек, не считая его самого. Как только ялик отчалил, люди Тахира разделись и пустились вплавь. Поднырнув, они перевернули ялик, и все, кто находился там, оказались в воде. Хартаме не оставалось ничего другого, как спасать свою жизнь, – он доплыл до ближайшей галеры и взобрался на борт. Его отвезли на берег, после чего он вернулся в свой лагерь на восточном берегу.

Амин сорвал с себя одежду и поплыл дальше по реке до канала Сарат, где и вышел на берег. В этом месте стояла палатка одного из конюших Тахира. Грум увидел беглеца и, обратив внимание на то, что от него пахнет мускусом и духами, отвел его к своему господину. Конюший послал Тахиру донесение и стал ждать распоряжений.


Один из вольноотпущенников Амина, Ахмад, тоже был в злополучном ялике. Он также поплыл, но был замечен и пойман одним из людей Тахира, который убил бы его, если бы тот не предложил за себя выкуп в размере десяти тысяч дирхемов. Он обещал заплатить деньги утром при первой же возможности, и его пощадили.

«Они отвели меня в очень темную комнату, – рассказывает Ахмад. – Вскоре в мою комнату привели еще одного пленника. Это был полуобнаженный человек, в одной нижней одежде, тюрбан был надвинут у него на лицо, какие-то лохмотья прикрывали его плечи. Стражникам, находившимся снаружи, было приказано строго охранять арестованных, и нас оставили в покое на ночь. Мой товарищ по несчастью снял свой тюрбан, и я увидел, что передо мной сидит сам повелитель правоверных, Мухаммед Амин! Слезы навернулись мне на глаза, и я воскликнул: «Поистине, Аллаху мы все принадлежим и к Нему вернемся!»

Он посмотрел на меня и спросил:

– Ты один из них?

– Нет, я твой вольноотпущенник, мой господин, – ответил я.

– Как тебя зовут?

– Ахмад, сын Саламы.

– Я помню тебя, ты был в лодке, – ответил халиф.

– Да, я был там.

Наступило молчание, через несколько минут он крикнул в темноту:

– Ахмад!

– Я здесь, мой повелитель, – ответил я.

– Подойди ближе и обними меня, мне страшно.

Я обнял его и почувствовал, как сильно бьется его сердце. Через некоторое время он снова заговорил со мной:

– Скажи мне, мой брат Мамун… он все еще жив?

– Как бы тогда могла продолжаться эта осада, если бы он был мертв? – ответил я.

– Аллах да покарает тех, кто сказал мне, что он умер!

– Да, и он должен покарать тех визирей, которые довели повелителя правоверных до такого состояния!

– Ни слова больше! – приказал мне халиф. – Ты должен уважительно отзываться о моих визирях. Я не первый и не последний из тех, кто взялся за дело не по плечу.

– Возьми мой плащ, – попросил я его, – и сними эти лохмотья.

– Нет, Ахмад, – ответил он с грустью, – эти вещи как раз под стать моему нынешнему положению.

Какое-то время мы молчали, потом он спросил:

– Они обязаны привести меня к моему брату Мамуну, я уверен в этом. Как ты думаешь, неужели мой брат прикажет казнить меня?

– Конечно нет! – уверенно воскликнул я. – Он должен пощадить свою плоть и кровь.

Он тяжело вздохнул.

– Говорят, что цари не имеют ни родственных чувств, ни жалости, – сказал он еле слышно.

– Хартама обещал тебе неприкосновенность, и твой брат не может быть так жесток к тебе, – обнадежил я его и предложил прочитать молитвы о Поминовении и Прощении.

Когда мы молились, дверь распахнулась, и вооруженный человек вошел в нашу комнату. Он пристально посмотрел в лицо халифу и, узнав его, вышел, плотно закрыв за собой дверь. Это был Мухаммед, человек Тахира, и я понял, что Амин теперь уже все равно что мертвец. Все, что я мог сделать, – это прочитать ночную молитву, и я не был уверен, что у меня хватит времени дочитать ее до конца, прежде чем меня тоже убьют; я встал и начал молиться.

– Ахмад! – крикнул Амин. – Не отходи от меня, читай свою молитву рядом со мной, я опять чувствую страх!

Я подошел вплотную к нему. Через несколько минут мы услышали топот конских копыт. Дверь распахнулась настежь, и на пороге появились персидские воины с обнаженными мечами. Увидев их, Амин встал. Убийцы колебались, подбадривали и подталкивали друг друга, но никто не решался выйти вперед. Амин судорожно сжал в руках подушку.

– Я двоюродный брат Посланника Аллаха! – пронзительно закричал он. – Я сын ар-Рашида! Я брат Мамуна! О Господи! Аллах взыщет с вас за мою кровь!

Один из персов, вольноотпущенник Тахира, бросился на него и хотел ударить мечом по голове, но Амин бросил свое единственное оружие – подушку в лицо своему противнику и вырвал у него меч.

– Он убьет меня! Он убьет меня! – в ужасе закричал перс.

Его товарищи бросились вперед, один из них вонзил свой меч халифу в бок, потом его повалили на землю, лицом вниз, и отрубили голову, после чего отвезли ее Тахиру».

Один из катамитов (евнух-наложник) Амина, Кавтар, был пойман этой ночью, при нем были найдены: Плащ, Кольцо, Меч и Жезл пророка. На следующее утро голова халифа, по приказу Тахира, была выставлена для всеобщего обозрения на Железных воротах в восточном районе Багдада, а тело было похоронено в саду, рядом с воротами. Впоследствии голову Амина, завернутую в просмоленную ткань, отослали в Хорасан к Мамуну. Увидев ее, он содрогнулся и залился слезами.

– Повелитель правоверных! – воскликнул Фадл, сын Сахла, обратившись к нему. – Хвала Аллаху за его бесконечную милость! Поистине, пророк, да пребудет на нем милость и благословение Господне, был бы доволен, если бы мог видеть, что справедливость восстановлена и ты занял то место, на которое Аллаху было угодно возвести тебя.

Мамун приказал насадить голову на пику и установить на площади. Затем он построил свои войска и начал раздавать премиальные деньги. Каждый воин, получив деньги, должен быть проклясть голову Амина. Таков был приказ, и все подчинились ему.

Один солдат, перс, получил деньги и, желая проявить усердие, вышел вперед и закричал что есть силы:

– Будь проклята эта голова, и будь проклят ее отец и мать, и будь проклята вся их порода. Да запихнет Аллах всех этих выродков их матерям назад туда, откуда они появились!

– Что ты мелешь, болван! – сказал ему командир, задрожав от страха. – Ты же проклял повелителя правоверных вместе со всеми!

Но Мамун лишь улыбнулся, как будто все это его не касалось. Тем не менее он приказал убрать голову и запретил говорить что-либо о низложенном халифе. Голову забальзамировали и отправили в корзине назад в Ирак, где она и была погребена вместе с телом.

На смерть Амина некий поэт написал стихи:

Почему оплакивать тебя я должен?
Потому что глуп был ты,
Тщеславен бесконечно, взбалмошен?
Потому что забывал о часе ты молитвы,
Возбужденный желаньем пить из сосуда страстей
И томимый жаждой к запретному напитку?
Почему должны скорбеть мы по тебе?
Потому, что выставил нас голыми под орудия войны
И отдал на поругание и разграбление?

Тем не менее впоследствии, когда возникли дискуссии и преследования, связанные с вопросами о сотворенности и вечности Корана, знаменитый правовед Ахмад ибн Ханбал сказал:

– Я уверен в том, что Аллах милостиво принял Амина в свое царство хотя бы за то, что он сказал еретику Исмаилу, сыну Улейи, когда того доставили к нему во дворец: «Как смеешь ты, сын шлюхи, утверждать, что Коран был создан, в то время как он не может быть ни создан, ни уничтожен, – он существовал всегда и будет существовать вечно».

Разум

«Лучше выиграть в споре, чем выиграть битву, – сказал Мамун. – Нет удовольствия больше, чем наблюдать за работой человеческого разума, и лучшие споры – те, что позволяют понять людей».

Сколь неприемлемы амбиции в правителе! Но хуже этого – пристрастие судьи, еще не разобравшегося в деле, еще хуже – только поверхностная тщательность юристов. Наихудшее – это расчетливость богачей, легкомыслие стариков, леность молодых и малодушие военных.

«Человек принесет мне деревянный предмет, – говорил Мамун, – может быть, только палку, ценой не больше дирхема. Он скажет мне: «Посланник Всевышнего держал это в своей руке, или «Из этого пророк однажды пил», или «Он коснулся этого однажды». И без подтверждений и доказательств, но с любовью и благоговением я приму эту вещь.

И дам этому человеку тысячу дирхемов. После я приложу ее к лицу или к глазу, в надежде излечиться от какой-либо болезни. Хотя это всего только кусок древесины, неспособный принести большой пользы и не имеющий никакой другой силы, кроме того, что этого действительно мог коснуться пророк».

* * *

«Я был учителем Мамуна, когда тот был ребенком, – рассказывает Йазиди. – Однажды, когда я пришел к нему, он был в уединении, и я велел слуге предупредить его обо мне. Но Мамун меня не вызвал. Я ждал и еще дважды посылал слугу, но он все не вызывал меня.

– Этот молодой человек весьма склонен к легкомысленным поступкам, – заметил я другим учителям.

– Да, он таков, – отвечали они, – и, более того, он всегда в дурном расположении духа, когда урок заканчивается, и его слуги должны из-за этого страдать. Тебе следует это исправить.

Когда Мамун наконец появился, он должен был предстать перед моим судом, и я назначил ему семь ударов хлыстом. У него все еще были мокрые глаза, когда слуги объявили: «Джафар ибн Яхья!» Мальчик достал платок и вытер слезы, подобрал полы своей одежды, дошел до ковра и сел, скрестив ноги. Через несколько мгновений он сказал: «Пусть войдет».

Появился Джафар ибн Яхья. Я думал, что Мамун пожалуется на меня, и сел отдельно от товарищей. Джафар подошел к нему, поговорил немного, пока мальчик не рассмеялся, и удалился. Я обратился к Мамуну:

– Я ждал, что ты будешь жаловаться Джафару.

– Почему, Абу Мухаммед, если я не скажу об этом моему отцу ар-Рашиду, я должен говорить Джафару? Меня следовало наказать».


Уже в юности Мамун серьезно занимался науками. Он вызвал юристов из всех областей и сам стал в этом деле знатоком. А в зрелые годы он глубоко изучал психологию и науки древних народов.

Философия – греческое слово, оно означает «любовь к мудрости».

Халиф Мамун послал дипломатов к императору Византии в надежде приобрести научные труды греков, в переводе на арабский. С этих пор мусульмане, занимавшиеся теоретическими знаниями, посвящают себя изучению греческих наук. Из всех философов самым мудрым и прославленным был Аристотель, его называли Первым Мудрецом, но мусульмане проводили такие изыскания, которые могли опровергнуть некоторые его утверждения.

Многие занялись математикой и строящимися на ней науками, такими как астрономия. Первый греческий трактат по геометрии, «Элементы»[133] Евклида, был переведен еще в правление Мансура. Работы Аристотеля по физике, науке о телах, движении и покое, перевели при Мамуне. Записи Галена, посвященные медицине, служили руководством для живших позднее врачей. Магия и наука о талисманах изучались ассирийцами и халдеями, а также египтянами.

Мухаммед ибн Муса и его братья приглашали переводчиков из дальних стран, щедро им платили, и те приносили сокровища познаний в копилку познания мусульман. Геометрии, инженерии, движению небесных тел, музыке и астрономии они уделяли наибольшее внимание, но это была лишь малая часть того, что они изучали.

В те дни ученый Абдаллах Наши, автор множества прекрасных стихов, среди которых «Старые дома, всеми любимые, есть ли у вас голос, чтобы успокоить кровоточащие раны? В ответ ни звука. Лишь тишина – как самый полный ответ», написал оду из четырех тысяч строф, оканчивающихся одной и той же рифмой – «на», – в которой говорил о различных философских системах и религиях, сектах и их принципах. Он писал и другие масштабные работы в стихах, посвященные различным наукам.

Такого рода работы и исследования в конечном счете привели к тому, что Мамун обнародовал теорию о сотворении Корана (о ней ниже).

Халиф был мудрейшим из всего Дома Аббасидов.

Мамун любил шахматы. «Это возбуждает разум!» – говорил он, и он же придумал некоторые игры.

«Я не должен слышать от тебя «давай сыграем», я хочу услышать «давай сразимся», – говорил он. Но он не был лучшим игроком и часто восклицал: «Я должен править миром и справляюсь с этим, но страна размером в две пяди для меня велика».

Партия Али

Через год после его вступления на престол в Ираке поднялась влиятельная партия, поддерживающая потомка Али Мухаммеда ибн Ибрахима; другой потомок Али, Мухаммед Ибн Сулейман, поднял восстание в Медине, а в Басре двое, Али ибн Мухаммед и Заид ибн Муса, стали хозяевами города. В тот же год еще один представитель этого рода поднял Йаман против правительства, и на следующий год его родственник Мухаммед, называемый парчовым щеголем за свою красоту и изящество, взбунтовал Мекку и Хиджаз. Он провозгласил себя имамом и присвоил себе титул правителя всех правоверных.

Силу следует применять только в самом крайнем случае – было одним из правил Мамуна. И халиф благожелательно относился к партии Али.

Через двести лет после бегства в Медину его послы отправились к Али Ризе, прапрапраправнуку Хусейна, чтобы с почестями доставить его в Мерв, ведь Мамун не перевез правительство в Ирак. Халиф радостно встретил его и созвал совет главных людей государства.

Там он объявил, что провел перепись всех живущих потомков Аббаса и Али. Среди всех этих людей из Дома пророка он не нашел более подходящего на роль властителя над мусульманами, чем Али Риза[134]. В завершение он объявил Али Ризу своим наследником в халифате. Мамун приказал чеканить золотые и серебряные монеты с именем Али Ризы, выдал свою дочь за его сына, отменил черный цвет одежды и знамен, а членов халифата одел в зеленое.

Когда вести об этом достигли Ирака, Аббасиды пришли в ярость. По переписи среди них было тридцать три тысячи прямых потомков дяди пророка, мужчин и женщин, и теперь каждый Аббасид со своими людьми и вассалами объявил Мамуна свергнутым и дал клятву верности Ибрахиму, сыну Махди, которого провозгласили халифом.

В 203 году Али Риза умер, съев, как говорят, отравленный виноград. Мамун сам произнес над ним погребальную молитву.

Ибрахим, сын Махди, в Багдаде

В то время в Багдаде начались мятежи. Толпа из вооруженных преступников нападала на мирных горожан и путешественников, грабила их, в то время как их добыча открыто продавалась на рынке. Чиновники не могли сдерживать насилие и возмещать убытки, тогда благочестивые состоятельные люди объединились, чтобы положить этому конец.

Аскет, или дервиш, назвавшийся Халидом, взывал ко всем правоверным, призывая восстановить порядок. Немного позже появился Сахль, носивший Коран на шее и призывавший людей прекратить насилие и поступать по Книге Всевышнего и Слову пророка. Хашимиты поддержали его, штаб его находился в дворце Тахира, а его отряды патрулировали город, не принимая платы жителей.

Когда однажды дервиш Халид сказал ему, что он никоим образом не винит правителя в том, что произошло, Сахль ответил: «А я буду против любого человека, кто не следует Книге, будь он правитель или кто-либо еще».

В конце концов его захватили воины Ибрахима ибн Махди, и он погиб.


Никто не может победить Словом Всевышнего без Его помощи.

* * *

Когда наконец войска Мамуна вошли в Багдад, Ибрахим скрылся. Он затаился у рынка Галиб. Халиф приказал поймать его, но только через четыре года, однажды ночью, темнокожий страж порядка задержал его на Длинной улице, переодетого в женское платье и сопровождаемого двумя служанками.

Мамун пощадил его жизнь, но женское платье, в котором он был пойман, должно было на нем оставаться, и в таком виде его должны были показывать народу в комнате стражей у ворот дворца. Через несколько дней этой потехи халиф сжалился над ним.

Существует забавная история о приключениях Ибрахима и парикмахера, случившаяся, когда он, скрываясь, бродяжничал в городе. За ним охотились не только люди Мамуна, большое вознаграждение давали за любые сведения о его убежище.

«Однажды летним полднем, – рассказывает Ибрахим, – я выбрался из укрытия и бесцельно бродил, пока не оказался в тупике. Заметив чернокожего человека у двери одного из соседних домов, я подошел к нему и спросил, сможет ли он укрыть меня от жары в каком-нибудь уголке.

Конечно, согласился тот и открыл дверь. Я вошел. Он проводил меня в комнату с коврами и подушками, милую и чистую. Затем он извинился, закрыл дверь и ушел. Меня пронзило подозрение: а что, если этот человек слышал об обещанном вознаграждении и пошел продать меня? Но пока я беспокойно обдумывал это, он вернулся со слугой, который нес хлеб и мясо в изобилии, жаровню и посуду.

– Я парикмахер, – сказал он, – и знаю, ты считаешь мое ремесло нечистым. Вот, сделай что-нибудь из этого, я ни к чему не прикасался.

Приготовив еду из принесенного, я поел. Я был так голоден, что мне показалось, что никогда раньше я не ел ничего более вкусного.

– А теперь, – спросил мой хозяин, когда я закончил, – не выпить ли нам выдержанного вина?

У меня не было никаких возражений.

Он снова принес мне посуду.

– А сейчас, – продолжал он, – позволишь ли ты мне остаться здесь рядом с тобой и выпить за твое здоровье? Я принесу еще вина.

– Конечно, оставайся, – ответил я.

Он выпил три чаши, вышел и вернулся с лютней.

– Мой господин, – сказал он, – сам я не могу просить вас спеть, но если я обращусь к вам как слуга к господину: можете ли вы снизойти до просьбы вашего раба и спеть ему?

– Откуда ты знаешь, что я умею петь? – потребовал я ответа.

– О Всевышний! – воскликнул он. – Вы слишком известны, чтобы я мог вас не узнать, Ибрахим, сын Махди, за которого Мамун дает три тысячи дирхемов.

Тогда я взял лютню и стал ее настраивать. Когда же я уже готов был спеть, он перебил меня:

– Мой господин, не споете ли вы то, что я вас попрошу?

Я согласился. Он сразу назвал три вещи, которые я знал лучше всего.

– Ты узнал меня! – закричал я. – Но откуда ты знаешь эти песни?

– Я был в услужении у Исхака, сына Ибрахима, из Мосула, – отвечал он. – И много раз слышал, как он говорил о великих мастерах музыки и их особенных умениях. Но кто мог подумать, что вы, в моем доме, споете мне одну из этих песен?

И я спел ему. Мне очень понравился этот человек, и я оставался у него до самой ночи, когда стало пора уходить. У меня были с собой деньги, и, прощаясь, я сказал:

– Возьми это за то, что ты потратил. И наступит день, когда с помощью Всевышнего мы сможем дать тебе больше.

Он возразил:

– Я предлагал тебе то, что у меня было, и просил принять это, но я знал, что поступаю слишком самонадеянно.

Этот человек ничего у меня не взял, только вышел указать мне дорогу. Мы попрощались, и я больше никогда его не видел».

* * *

– Я так люблю прощать людей, – говорил Мамун, – что, боюсь, не буду вознагражден за это в будущем. Если бы люди знали, как я люблю их прощать, они бы совершали преступления перед тем, как прийти ко мне.

Судья Ибн Аби Дувад рассказывал, что услышал, как однажды Мамун говорил кому-то: «Ты можешь быть предателем, и ты можешь быть верным, а я не буду требовать ответа, ты можешь поступать плохо, я буду поступать хорошо, ты будешь творить зло, а я буду просить прощения, пока прощение не сделает тебя лучше».

«Мамун мог быть таким терпеливым, что это раздражало, – говорил Ибн Дувад. – Однажды, когда мы стояли в присутствии, халиф за занавесью чистил зубы и смотрел на тигров.

Мы услышали, как лодочник сказал:

– Этот Мамун? Что я могу о нем думать? О человеке, убившем собственного брата?

Халиф только улыбнулся и спросил:

– Может ли кто-нибудь из вас придумать, как я могу заслужить доверие этого прекрасного человека?»

«Размышляя о причинах недовольства мной, я всегда знал, что в их основе – гнет моих наместников, – сказал Мамун. – И более всего я был смущен словами жителя Куфы, который пришел ко мне посланником своего города, чтобы жаловаться на своего наместника.

– Ты лжешь, ведь правитель Куфы – честный человек, – отвечал я ему.

– Не может быть сомнения, что правитель правоверных говорит правду, а я лгу, – сказал посланник, – это значит, что, назначив этого честного человека правителем Куфы, ты навредил всем другим городам. Назначь же его теперь в другой город, чтобы он разорил его своей справедливостью, как разорил нас.

– Хорошо. Он больше не будет над вами править, – ответил я».

Чистые

В Александрии появилась политическая группировка, называвшая себя суфиями. Входившие в нее действовали только во имя Всевышнего (так, как сами считали должным), а не ради правительства.

Каждый вторник Мамун устраивал собрания, на котором обсуждали проблемы религии и Закона. Сначала юристов и ученых приглашали в комнату, устланную коврами, где они, сняв обувь, рассаживались. Тогда подавались яства и начиналась трапеза. После они умывались, каждый, кто желал, мог прилечь, приносили кальяны, гости курили благовония, и затем их провожали к халифу. Халиф, поприветствовав собравшихся, задавал направление беседы и вел ее по-царски справедливо, без надменности или педантичности, разговор продолжался до захода солнца, во второй раз подавалась еда, и все расходились.

«В один из таких дней, – рассказывает Яхья ибн Актам, бывший судьей в Басре, – когда Мамун был увлечен беседой, вошел его управляющий Али и сказал:

– Правитель всех правоверных, у дверей стоит человек. Он в грубой белой одежде до колен, и он спрашивает, может ли к вам присоединиться.

Я понял, что это, возможно, кто-то из суфиев, и хотел подать знак, чтобы тот не впускал его, но халиф не колеблясь сказал:

– Пусть войдет.

Появился человек, одетый, как описал его управляющий, несущий в руках свою обувь. Он остановился у края ковра и приветствовал:

– Мир тебе, благословение и милость Всевышнего.

– Мир и тебе, – отвечал халиф.

– Могу ли я приблизиться? – спросил человек.

– Подойди, – сказал халиф, – и садись.

Он сел и спросил:

– Могу ли я говорить?

– Говори, – ответил халиф, – столько, чтобы твое мастерство показало, что твои слова угодны Всевышнему.

– Вот трон, – начал незнакомец, – на котором сидишь ты, но ты на нем с согласия всех правоверных или занял его жестокой силой и владеешь ими?

Мамун отвечал:

– Нет, не с общего согласия я на этом троне, но и не занял его силой. До меня правил Харун ар-Рашид, и с этим, охотно или нет, мирились правоверные, и он назначил меня и Амина быть его преемниками, обратившись к тем правоверным, кто был этому свидетелем. Он взял клятву верности мне и другому со всех паломников к Святому Дому Всевышнего в Мекке. Они поклялись, охотно или неохотно. С человеком, передавшим мне власть, случилось то, что случилось. И когда я получил ее, я знал, что нужно действительное согласие всех мусульман, с востока и запада. Я размышлял об этом. Было понятно, что, если я просто оставлю дела мусульман их правителям, объединенная сила ислама ослабнет, договоры не будут исполняться, и государство разорвется на куски, повсюду будут беспорядки, бедствие и война – против слова Всевышнего никто не отправится в паломничество и не пойдет на Священную войну, поэтому некому будет вести людей, дороги заполнятся разбойниками, и сильные станут угнетать слабых. И поэтому, чтобы защитить правоверных, я принял эту власть. Чтобы сражаться с их врагами, охранять их дороги, вести их, пока они не выберут сами того человека, которому будут доверять. Этому человеку я передам свою власть. Я стану его подданным, как любой другой мусульманин. Вот мое слово правоверным. Передай им: как только они выберут вождя, я отрекусь от власти.

– Мир тебе и благословение и милость Всевышнего, – сказал суфий, поднимаясь на ноги. Сказав это, он ушел.

– Следуйте за этим человеком и узнайте, куда он направился, – приказал Мамун управляющему.

Али вернулся с таким докладом:

– Правитель правоверных, мои люди проследили за этим человеком. Он дошел до мечети, где его ждало пятнадцать человек, такой же наружности и в подобном платье.

– Ты видел его? – спросили они.

– Да, – отвечал он.

– И что он сказал?

– Ничего, кроме хорошего, – ответил посланник. – Он сказал, что правит мусульманами, чтобы охранять дороги и не дать прекратиться паломничеству и Священной войне, помочь угнетенным и показать, что Закон Всевышнего не стал простыми словами, но что, как только мусульмане объединятся под одним человеком, он готов отречься и передать ему власть.

– Да, – отвечали остальные, – хорошо, если так.

И они разошлись.

Выслушав это, Мамун повернулся ко мне:

– Теперь ты видишь, Абу Мухаммед, что не так сложно угодить этим достойным людям.

– Слава Всевышнему, давшему тебе мудрость, правитель правоверных, – отвечал я, – мудрость слов и дела».

* * *

Этот же судья Яхья написал несколько трактатов по юриспруденции, опираясь на основные источники правосудия, и комментарии к ним.

Самая известная из его работ – книга «Предупреждение», опровергающая принципы иракской юридической школы. Она вовлекла его в многочисленные споры с великим судьей Ибн Аби Дувадом.


«Однажды, – рассказывает Яхья, – Мамун обратился ко мне:

– Я хочу рассказать о некоторых заповедях.

– Кто, как не правитель правоверных, может это сделать? – ответил я.

– Тогда поставьте мне трибуну, – сказал халиф.

Трибуну установили, и он взошел на нее. Первое, о чем он сказал нам, были подтвержденные Хушаймом слова пророка: «Имрууль-Кайс уводит всех поэтов в Геенну».

Он рассказал еще тридцать притчей, потом спустился к нам и спросил меня, что я думаю о его рассказе.

– Прекрасная речь, о правитель всех правоверных, – ответил я. – Всем нам ты указал, что нужно делать.

– Вздор! – сказал халиф. – Я вижу, что вам она совсем не понравилась. Да, назидание нужно читать другим людям, беднякам, записывающим его чернилами».

* * *

Рассказывает один из суфиев:

«Я видел Дьявола и крикнул ему:

– Зачем ты здесь?

– Что я могу с тобой сделать? – отвечал он. – Ты освободился от того, чем я мог тебя соблазнить.

Я спросил:

– И что это?

– Мир, – сказал он и пошел прочь.

Но потом оглянулся и посмотрел на меня.

– Но один соблазн еще есть – любовь юношей.

И когда Всевышний желает презреть одного из Своих слуг, Он подводит его к той же выгребной яме».


В то время, когда Яхья ибн Актам был судьей в Басре, горожане обратились к Мамуну, жалуясь, что он развращает молодых мальчиков. Сначала Мамун ответил, что выслушает жалобы только на явную несправедливость Яхьи, но, когда он услышал его стихи про физические различия своих любовников, он вызвал его в столицу.

Так случилось, что Яхья стал близким другом Мамуна. Он настолько не стеснялся своих извращенных вкусов, что, когда Мамун приказал ему отобрать воинов для одного задания, тот привел четыреста безбородых мальчиков, выбранных только за свою красоту.

Об этом были написаны сатирические стихи:

Друзья, придите, чтобы увидеть чудо, такое редко встретишь!
Красивых лиц солдатских войско,
А во главе – судья, копье прямое чье наносит страшные удары.
Его стратегия приводит к совершенным битвам блаженства,
а не к битвам ударов.
Когда видит воин бой, он припадает к земле руками и лицом,
В тот момент, когда сам шейх склоняется над ним
с жезлом длиной с колено
И, пока тот лежит внизу, пронзает живую плоть.
* * *

Не приносились еще во времена ислама дары более щедрые, чем те, что делал халиф Мамун во время своей женитьбы на дочери его казначея Хасана ибн Сахла Буран.

Каждому Хашимиту из тех, кто там присутствовал, – военачальнику, чиновнику или просто знатному человеку – Мамун вручил шарик из мускуса. В каждом шарике была записка с именем поместья, раба, лошади или какой-либо другой ценности. Каждый гость разламывал шарик и читал записку, затем шел к казначею и получал обещанное. Золото и серебро, бутыли с мускусом и амброй разбрасывались в толпы простых людей.

Когда Мамун собирался вернуться вверх по реке в Багдад, он сказал Хасану:

– Назови любое свое желание.

– Да, о правитель всех правоверных, – ответил Хасан, – я назову его. Я прошу о следующем: думай обо мне так, как думал всегда. Только это ты можешь для меня сделать.

Халиф жаловал ему годовой доход Фарса и Сусианы.

Среди всех стихов о том событии есть такие строки:

Да благословит Всевышний союз Мамуна и Буран.
Тебе, Харуна сыну, досталась дочь такого человека!

– Двусмысленные строки, – сказал про них Мамун.

Критические настроения

В вопросах религии Мамун покровительствовал рационалистам, называвшим себя хранителями Священного Единства и Священной Справедливости.

Места из Корана, подразумевающие материальные свойства Бога, рационалисты толковали как метафоры. Отрицание таких определений Бога, как всемогущий, всеслышащий и всевидящий, являлось, по их мнению, утверждением Божественного Единства.

В соответствии с догматической теорией о Единстве, они утверждали, что Бог ни с чем не сравним, он не является ни телом, ни качеством, ни веществом и ни стихией, а Творцом того, чего нельзя постичь. Он один существует в Вечности, а все, что не является Им, существует во времени.

Касаясь вопроса Свободы Воли, рационалисты утверждали, что Бог не приемлет зла. Они настаивали на том, что не Он творит дела человечества, но предписывает и запрещает все по Своей воле. Любое добро сотворено Им, но Он не причастен к запрещенным грехам. Он мог бы, будь на то Его воля, принудить людей к послушанию, но Он не хочет этого, Ему нужно, чтобы люди действовали сами. Рационалисты были единодушны в том, что сам человек является причиной своих поступков, как хороших, так и дурных. Никакое зло и несправедливость, никакое неверие и непослушание не имеет своей причины в Боге, ведь, если бы Он являлся причиной несправедливости, Он Сам бы являлся несправедливостью. Мудрейший делает то, что благотворно и хорошо, а Он защищает благополучие своих слуг. Такова была теория рационалистов о Божественной Справедливости.

Что касается преступлений, то, по их представлениям, преступник, совершивший страшный грех, независимо от того, верующий он или неверующий, будет осужден на вечные муки.

Их противниками были те, кто называл себя последователями Истинного пути (сунниты). Они утверждали, что Бог совершает все согласно Собственной Воле, в чем заключался смысл Божественной Справедливости, в то время как для рационалистов справедливо только то, что мудро и приводит к добру и благу.

Для последователей Истинного пути все, необходимое человеку, содержится в Откровении и Заповедях. В то же время мирские знания достигаются разумом, который не может самостоятельно судить о том, что хорошо, что плохо и что должно.

Рационалисты, напротив, считали, что все знания имеют своим источником разум и, не постигая Откровение, человек может размышлениями постигать Всевышнего и отличать добродетели от пороков.

Попытка облагоразумить людей с помощью закона

В 212 году Мамун обнародовал рационалистическое положение о сотворенности Корана и объявил о преимуществе Али над Абу Бакром и Омаром. В народе не желали принять подобную теорию, что грозило восстанием. Мамуна начали называть Князем Неверующих. Попытка оказалась неудачной, и Мамун отложил осуществление своих целей до 218 года.

Инквизиция

О необходимости творения добра и препятствования злу рационалисты говорили твердо: это обязанность всех верующих, и принуждать к этому следует даже с помощью меча. И в 218 году халиф (который утверждал, что лучше выигрывать в споре, чем в битве) учредил инквизицию, чтобы заставить людей принять точку зрения сотворенности Корана. Вот его указания правителю Багдада:

«Правитель правоверных опасается, что толпа неблагоразумных и невежественных людей, не ищущих просвещения разума и способности отличать Бога от его творений, впадает в еретические рассуждения, считая, что Откровение Корана было Началом, а не создано Им в должное время, тогда как Всевышний сказал: «Истинно Мы создали этот Коран на арабском», а все, что Он создал, Он сотворил. И эти люди утверждают, что они – настоящие хранители Заповедей и что они олицетворяют Истинный путь и Веру.

Нам надлежит усомниться в честности таких людей, и их свидетельства не должны иметь силы.

Поэтому ты должен собрать всех судей твоих земель, и прочитать им это, и вызнать их убеждения о сотворенности Корана. И все судьи, признающие сотворенность Корана, должны допрашивать приходящих к ним людей и не верить показаниям не признавших сотворенность Книги. У тебя должны быть доклады всех судей. Будут даны соответствующие распоряжения».

* * *

Судья и его товарищи размышляли за утренней трапезой: а был ли Коран сотворен?

Мы узнали это от Абу Нуайма, который узнал от Сулеймана ибн Исы, который узнал от Суфьяна Тхаури, который сказал: «Хаммад сказал мне: «Иди скажи Абу Ханифе, что я не буду иметь с ним дела, потому что он многобожник». Суфьян так и сделал, сказал Сулейман, потому что он часто говорил о том, что Коран сотворен.

Но:

Всевышний сказал: «Истинно Мы создали этот Коран на арабском». Теперь, что бы Он ни создавал, Он сотворил. Коран следует понимать образно. Когда нет доказательств, мы не можем понимать по-другому. И когда их нет, мы должны понимать его образно. И:

Всевышний сказал:

«Мы говорим тебе о пророках».

И это значит – о том, что уже случилось раньше. Это предполагает, что Он говорит о событиях, следующих за теми, про которые сказано в Коране.

Но:

Заповеди, которые мы узнали от Алида Джафара ибн Мухаммеда, о том, что Коран – не Творец и не сотворен, являются истинными и совершенными, потому что он узнал о них от дяди по отцовской линии Зейда ибн Али, который услышал их от своего деда Али ибн Хусейна, праправнука пророка.

Но:

Не может быть сомнений в том, что слова Всевышнего «Мы послали Ноя к народу его» если существовали (в вечности) во времена, когда не было ни Ноя, ни его народа, то были словами о том, чего нет, в сущности, обманом.

И точно так же Его слова «сними свою обувь», обращенные (в вечности) к Моисею, когда Моисей не существовал, были бы обращением к несуществующему, а как можно говорить с тем, чего нет?

Из этого следует, что все веления, о которых говорится в Коране, должны быть сказаны людям в то время, когда им действительно говорились. Они должны существовать во времени, а не в вечности.

Но:

Мухаммед ибн Хусейн говорит нам, что, по словам Амра ибн Кайса, который услышал это от Абу Кайса из Мала, которому сказал Атиуйя, который слышал это от Абу Саида Кудри, которому пророк – да благословит его Аллах и приветствует – сказал: «Слово Всевышнего превосходит другие слова, как Всевышний превосходит Его творения».

Это не только означает то, что Коран – это Слово Всевышнего, но и предполагает разницу между Словом Всевышнего и Творением Всевышнего.

Но:

Всевышний сказал: «Когда приходит смерть, они возвращаются ко Всевышнему, к своему истинному Господину».

И это доказывает, что Он – не Его создания и Его создания – это не Он!


Судья и его товарищи продолжают трапезу…

* * *

Следующее письмо халифа приказывало правителю Багдада прислать семь человек из Ракки для допроса. И прислали, и допрашивали, и, когда они признали сотворенность Корана, вернули в Багдад. Правителю было приказано сообщить всем юристам, шейхам и традиционалистам о том, что признали эти семеро. Некоторые теперь уступили, другие все еще отказывались.

«Я шел с Аббасом ибн Абд аль-Азимом, – рассказывает Абу Бакр, – к Абу Абдуллаху ибн Ханбалу[135] (великому знатоку основ Закона); у Аббаса были к нему вопросы.

– Недавно стали говорить, что Коран не сотворен и не несотворен, – начал Аббас. – Я считаю таких людей большей опасностью, чем даже джахмитов, которые не признают символов Всевышнего. Горе тебе: если ты говоришь, что Книга не сотворена, ты должен признать, что она сотворена.

– Да, эти люди – грешники, – согласился Ибн Ханбал.

– Но что об этом думаешь ты сам? – спросил Аббас.

Ибн Ханбал, казалось, был изумлен.

– А есть какие-то сомнения, – воскликнул он, – если Всевышний сказал: «Не творение и не повеление его», и еще он сказал: «Милосердный научил Корану и создал человека».

Он указал на разницу между Кораном и Человеком и разницу слов «научить» и «создать». «Научить», «создать», – повторил он несколько раз, доказывая различие. Коран, сказал он, – это Знание Всевышнего, и в нем его Имена и Свойства. Во что верят эти люди? Они не верят в то, что Свойства не созданы, что Всевышний вечно Всемогущий, Знающий, Непоколебимый, Мудрый, Слышащий, Видящий? А мы не сомневаемся, что Его Качества не созданы и Его Знание не создано, и, если Коран – это часть Его Знания и в нем Его Имена, мы не можем сомневаться в том, что и Книга не создана. Это Слово Всевышнего, и Он говорит им вечно.

– Чем же неверие хуже этого? – кричал он. – Хуже, чем мысль о сотворении Корана? Ведь эти люди также должны думать, что сотворены Имена Всевышнего и Его Знание. Люди слишком просто говорят об этом: только о сотворении Корана, они даже относятся к этому как к шутке. Они не понимают, насколько это серьезно. Потому что это неверие. Я не люблю отвечать на некоторые вопросы, которые задают мне люди. Но об этом я вообще не хочу разговаривать. Я слышал, меня называют не открывающим рта.

– Тогда, – сказал я, – человека, который считает Коран сотворенным, но не говорит о том, что сотворены Его Свойства и Его Знание, я должен называть неверующим?

– Да, он неверующий, – ответил Ибн Ханбал. – О Коране у нас не может быть никаких сомнений. Для нас в нем – Имена Всевышнего и часть Его Знания, и для нас каждый, кто говорит о том, что он создан, – неверующий.

Я чуть было не начал спор, когда вмешался Аббас, внимательно слушавший все, что было сказано.

– Ты услышал недостаточно?

– Более чем достаточно, – ответил Ибн Ханбал».


Затем Мамун приказал правителю собрать всех инакомыслящих для допроса. Когда созванным юристам прочитали письмо халифа, они вели себя нерешительно и отвечали двусмысленно, избегая и согласия, и отрицания.

– Скажи, – потребовал правитель от Бишра ибн Валида, – Коран сотворен или нет?

– Я уже говорил об этом, и не только об этом самому правителю правоверных, – отвечал Бишр.

– А что ты скажешь сейчас?

– Я считаю так: Коран – это Слово Всевышнего.

– Разумеется, – сказал правитель. – Но я спрашиваю у тебя: сотворен ли он?

– Я не могу ответить иначе, чем я ответил, – сказал Бишр, – и, более того, у меня есть особое разрешение правителя правоверных, освобождающее меня от подобных разговоров.

– А что скажешь ты? – спрашивал правитель, повернувшись к Ибн Аби Мукатилу.

– Коран – это Слово Всевышнего, – ответил тот. – Но когда правитель правоверных приказывает нам что-то, услышать приказ – значит повиноваться ему.

Так же ответил и Зияди.

Тогда правитель спросил Ибн Ханбала.

– Это Слово Всевышнего.

– Сотворен ли он? – настаивал правитель.

– Это Слово Всевышнего, – повторил Ибн Ханбал, – и это все, что я скажу.

Были спрошены все остальные, и их ответы записывались.

Ответ Ибн Баки был таков:

– Я утверждаю, что Коран был создан и явлен в сущее, и об этом говорит открытый нам текст.

– А что создано, то сотворено? – добивался ответа правитель.

– Да, – сказал он.

– Следовательно, – произнес правитель, – Коран сотворен.

– Я говорю, что он сотворен, – ответил Ибн Бака.

Отчет обо всех этих свидетельствах был отправлен Мамуну, после чего последовало предписание:

«Ты должен приостановить работу судебных властей, пока не убедишься в том, что характер мыслей каждого человека заключен в признании положения, что Коран сотворен.

Что касается Бишра, то он лжец: правитель правоверных не дает ему никакого освобождения, правитель правоверных только слышал его искреннее заявление о том, что Коран сотворен. Вызови его для дальнейшего допроса: если он покается, обнародуй его покаяние, но, если он будет упорствовать в своем неверии, еретически отрицая сотворенность Книги, пришли мне его голову. Также поступи и с Ибрахимом ибн Махди, согласится – хорошо, нет – рубите ему голову. А Ибн Аби Мукатилу напомни, что это он однажды сказал правителю правоверных: несомненно, в твоей власти освобождать и лишать свободы. А Ибн Ханбалу скажи, что правитель правоверных знаком с источниками, на которых он строит свои доводы, но может сделать из них только один вывод: Ибн Ханбал – невежа и лжец. Ибн Ганиму скажи, что правитель правоверных знает, что он делал в Египте и сколько денег получил за один год своей судейской службы. Все упрямые инакомыслящие, чьи имена стоят за Бишром и Ибрахимом ибн Махди в твоем списке, должны быть присланы сюда плененными для допроса, а в случае сопротивления – казнены».

Услышав это предписание, не уступили только Ибн Ханбал и трое других.

Закованных в кандалы по приказу правителя, их везли на допрос к самому халифу, когда пришли вести о его смерти. Это было милосердие Всевышнего к ним.

* * *

Мамун сидел, опустив голову, задумчивый и печальный. Я боялся приблизиться к нему. Но он взглянул на меня и жестом велел подойти. Я повиновался, но его голова снова склонилась, и так он сидел еще некоторое время.

Потом он поднял глаза еще раз и сказал:

– Исмаил, усталость – это естественное состояние души, усталость и жажда перемен. И душа так же радуется одиночеству, как и компании.


– Человеческие измышления, – сказал Мамун, – не в состоянии повернуть вспять то, что продолжает развиваться, и развить то, что отступает в прошлое.


Вера – вот лекарство от всех человеческих горестей. А скептицизм лишь рождает скорби.


Мамун умер во время похода против Византии. Он остановился лагерем в Бадандуне на территории Рима, когда его вдруг охватила лихорадка. Слуги укрыли его одеялами, но он дрожал и кричал: «Холодно! Холодно!» Придя в себя через некоторое время, он спросил, что значило название места Бадандун на греческом.

– Оно означает «протяни ноги», – сказали ему.

Этот дурной знак поразил его, и он спросил о названии этой земли.

– Ракка, – ответили ему.

Гороскопом, составленным в день его рождения, было предсказано, что он умрет в Ракке, поэтому он старался надолго не оставаться в мусульманском городе Ракке на Евфрате. Когда он услышал этот ответ от римлян, он все понял и перестал надеяться.

– О Ты, Чья власть никогда не исчезнет, – сказал он, – будь милосерден к тому, кто теряет свою власть.

Когда его брат Мутасим увидел, что он слабеет, он приказал одному из тех, кто находился с ними, произнести Обет Веры. Все было сделано так, как следует, человек стал произносить необходимые формулы повышая голос, в надежде, что халиф сможет повторять за ним.

– Нет нужды кричать, – сказал лекарь Ибн Масавейх. – Сейчас для него нет разницы между его Господом и Манихеем.

Мамун открыл глаза, сияющие чудесным светом. Он попытался взять за руку доктора и что-то сказать. Но не смог. Он поднял взгляд к небу, и его глаза наполнились слезами.

Смутные времена

Судья всему – Господь. Великое сердце, великая слава, великая

воля – бесполезны в наши дни.

* * *

Мутасим, правивший после своего брата Мамуна, был храбрым и сильным, как физически, так и духовно, но необразованным. Судья Ибн Аби Дувад рассказывал, как Мутасим, бывало, протягивая руку, произносил:

– Укуси меня за руку, как можно сильнее!

«Я, конечно, отказывался, но он настаивал:

– Мне не будет больно.

Тогда я пытался. Но какой вред могли причинить его руке зубы, если даже копья не могли поразить ее».

Гвардейцы-тюрки

Мутасим имел пристрастие к рабам-тюркам. Он посылал своих вольноотпущенников приобретать их, так что численность тюркской гвардии в конце концов составила четыре тысячи человек. Они носили парчовые ливреи, позолоченные перевязи и украшения, чем отличались от обычных солдат. Он имел также полк так называемых западных гвардейцев, набранных в Египте и Йамане, и хорасанскую пехоту, в составе которой были наиболее известны ферганские гвардейцы.

Тюрки вскоре составили большую армию, обременительную для жителей Багдада. Так, например, они часто мчались галопом через базар, не обращая внимания на детей и немощных. Не раз горожане вершили скорый суд, и не один гвардеец поплатился жизнью за наезд на женщину, старика, ребенка или слепого. В связи с чем Мутасим решил удалиться из столицы.

Новая столица – Самарра

Халиф неоднократно выезжал в районы, прилегающие к Тигру. Особо его внимание привлекал район Самарры. В те времена там был лишь древний христианский монастырь, находящийся среди широких равнин. Воздух этой страны был очень здоровым. Охотясь в тех местах, халиф заметил, что его аппетит чрезвычайно обострился. Он выкупил земли у монахов за четыре тысячи динаров, выбрал место для своего будущего дворца и приступил к строительству.

Архитекторы, рабочие и мастера были собраны со всех провинций страны. Были завезены семена и саженцы растений со всех областей. Исходя из соображений безопасности, архитекторы обозначили границы города, его районы и дороги. Для каждого ремесла и товара были предусмотрены отдельные базары. Люди начали строить жилища. Вскоре вокруг города выросли городские стены; завершилось строительство караван-сараев и крепостей; страна покрылась плантациями; каналы протянулись от Тигра и его притоков.

Когда слухи о новой столице распространились, началась миграция населения, сопровождавшаяся притоком разнообразных товаров. Некоторое время спустя Самарра стала процветающим городом, обустроенным и благополучным.

Бабек

– Что подвигло тебя на мятеж?

– Нищета, о повелитель правоверных, которая есть тень Господа на земле.

Восстание Бабека вспыхнуло в горной стране Бадх в тот же год, что и бегство Ибрахима, сына Махди, после переворота в Багдаде. Эти события совпали с голодом в восточных провинциях и эпидемией чумы в Хорасане.

В Персии среди гор Бадха, у подножия которых протекает Аракс, жили два могущественных вождя. Оба они принадлежали к секте хуррамитов[136] и соперничали друг с другом из-за лидерства в ней. Одного из них звали Джавидан, и управляющим у него был Бабек; другого звали Абу Имран.

Однажды люди Абу Имрана напали на поместье Джавидана. Разгорелся кровавый бой, в котором Имран потерпел поражение и был убит. Но и Джавидан вернулся домой с тяжелыми ранами, от которых умер через три дня. А надо сказать, что жена Джавидана была неравнодушна к Бабеку, и тот отвечал взаимностью на ее страсть. Как только ее муж умер, она пришла к управляющему и сказала:

– Слушай, тебе не занимать ни силы, ни ума. Джавидан мертв. Я еще не сказала об этом его людям. Будь готов, завтра я соберу их всех – ты должен быть их вождем.

Эти слова разбудили тщеславие, спавшее до этих пор в душе Бабека. Утром она послала гонцов по деревням. Когда вассалы Джавидана собрались, они спросили его жену, которая приветствовала их:

– Почему он сам не пришел к нам?

– Если бы он пошел сам по всем вашим домам, разбросанным далеко друг от друга, это заметили бы наши враги и подняли бы тревогу, поэтому он поручил мне собрать вас и передать его приказ. Готовы ли вы повиноваться?

– Говори, – ответили они, – мы никогда не перечили ему раньше и не собираемся делать это теперь.

– Тогда слушайте, он велел передать вам: «Я должен умереть сегодня ночью. Моя душа покинет мое тело и вселится в тело моего слуги; к нему переходит власть над моим народом. Мне открылось, что Бабек совершит великие подвиги, которых никто не совершал до него, и прославит как себя, так и вас. Он будет владеть всем миром, уничтожит всех тиранов и восстановит Закон Маздака (общее владение имуществом и женщинами). При нем слабый станет сильным и униженный возвысится. Кто же воспротивится моей последней воле – тот будет врагом Истинной Веры».

– Мы принимаем его завещание, – ответили люди.

Тогда женщина приказала зарезать корову и снять с нее шкуру. Когда ее воля была исполнена, она расстелила шкуру на земле, поставила на нее большую чашу с вином и, преломив хлеб, погрузила его в вино. Рядом с чашей она положила еще несколько буханок хлеба. После этих приготовлений она сказала, что каждый из присутствующих, по очереди, должен наступить на шкуру, взять кусок хлеба, окунуть его в вино и съесть, произнося при этом: «Я верю в тебя, дух Бабека, как я верю в дух Джавидана». Потом каждый должен подойти к Бабеку, взять его за руку, поцеловать ее и произнести клятву верности. Все послушно исполнили волю женщины.

После этого она приказала подать вина и еды для всех и демонстративно села рядом с Бабеком перед всеми. Когда каждый выпил по три кубка вина, она взяла ветку базилика и протянула ее Бабеку; он принял ее. Такова была свадебная церемония в тех краях.

Бабек провозгласил себя Богом в своей секте. Он превратил хуррамитов в убийц и грабителей. Никогда раньше этот народ не творил таких жестокостей и насилия. За двадцать лет они убили, по скромным подсчетам, двести двадцать пять тысяч человек.

В правление Мамуна крестьянская армия стала захватывать все новые и новые земли, уничтожая или обращая в бегство регулярные войска.

В конце концов халиф Мутасим отправил на борьбу с восставшими армию под командованием военачальника Афшина, правителя Сурушны на берегу Хашарта (Сырдарьи). После нескольких кровопролитных сражений Бабек был отброшен к границам своих первоначальных владений. Мятежная армия начала таять на глазах. Все доблестные воины были убиты, сам Бабек укрылся в горах Бадха, там, где родился и вырос; это место еще долго после его смерти называли Страной Бабека. Поняв, что дальнейшее сопротивление бесполезно, он, вместе со своим братом, женщинами и несколькими близкими, решил спастись бегством. Переодевшись в купцов, они караваном, пройдя через болота Армении, пришли в земли Сахла, одного из влиятельных феодалов тех мест.

Сахл радушно принял Бабека и устроил пир в его честь, но внезапно, в разгар застолья, его схватили и заковали в цепи.

– Ты предал меня, Сахл? – спросил Бабек.

– Сын шлюхи! – крикнул Сахл. – Твое дело пасти баранов, а ты возомнил себя царем, полководцем и творцом Закона!

Он приказал связать всех людей Бабека, после чего отправил гонца к Афшину с известием, что его враг схвачен. Афшин послал четыре тысячи всадников, чтобы доставить пленных в свой лагерь. Он также пригласил к себе Сахла и отблагодарил его, подарив почетную одежду и диадему, а также собственноручно привел ему лучшего коня из своей конюшни. Кроме того, Сахл был освобожден от выплаты податей со своих владений.

Сообщение об этих событиях было послано халифу почтовым голубем. Когда новости о захвате Бабека распространились, люди благодарили Господа и ликовали. Во все столицы провинций были посланы сообщения, в которых говорилось, что разбойник, так долго наводивший на всех ужас, повергавший в прах целые армии повелителя правоверных, наконец закован в цепи и обезврежен.


Когда Афшин со своими пленниками находился на расстоянии одного дня пути от столицы, ему навстречу выехали сын халифа, принцы и прочие вельможи империи. В лагерь Афшина были доставлены: гигантский серый слон (подарок Мамуну от индийского царя), украшенный попоной из красной и зеленой парчи и разноцветного шелка; верблюд бактриан огромных размеров, также богато украшенный; несколько почетных платьев из парчи, усыпанных драгоценными камнями, и высокие персидские митры, разноцветные каймы которых были расшиты жемчугом и изумрудами.

В самую богатую одежду облачили Бабека, в другую, лишь немногим ей уступающую, его брата; на головы им надели митры и посадили: Бабека – на слона, его брата – на верблюда.

– Что это за чудовище? – спросил Бабек, когда его усаживали на слона.

Армия Афшина, конница и пехота, в полном вооружении и со знаменами, выстроилась в две шеренги и растянулась от лагеря на расстояние пяти часов пути в сторону Самарры. Бабек и его брат ехали между шеренгами, покачиваясь на своих животных в такт их поступи. Бабек задумчиво и печально смотрел на это представление, но страха не было в его глазах – казалось, он жалел только, что не успел уничтожить всех этих людей.

Был четверг, второй день месяца Сафара 223 года. Люди никогда не видели столь пышного шествия.

Халиф приветствовал Афшина чрезвычайно милостиво и посадил его на почетное место в приемном зале. Потом стража привела Бабека.

– Так ты и есть тот самый Бабек? – спросил халиф.

Ответа не последовало. Мутасим повторил свой вопрос, но пленник хранил молчание.

– Несчастный! – прошипел Афшин ему в лицо. – Как ты смеешь молчать, когда сам повелитель правоверных удостоил тебя своим вопросом?

– Да, я Бабек, – произнес наконец тот.

Мутасим склонился и воздал хвалу Господу, затем, поднявшись, приказал раздеть Бабека. Слуги поспешно стянули с него роскошные одежды. Палач, повинуясь приказу, отрубил ему правую руку и стал ею бить по его лицу; потом он отрубил левую руку, а затем – ногу. Бабек корчился и извивался в луже собственной крови на кожаном коврике палача, он кричал быстро и невнятно, предлагая невероятные богатства за помилование. Наконец, видя, что никто не слушает его, он стал бить себя по голове обрубками рук.

– Вонзи свой меч ему между ребер, только не задень сердце, я хочу, чтобы он умирал долго, – сказал халиф палачу.

Палач повиновался. Наконец, насытившись местью, халиф приказал отрубить Бабеку голову. Отрубленные части были пришиты к туловищу, и обезглавленное тело повесили на виселице, для всеобщего обозрения. Голову сначала отправили в Багдад и насадили на кол на мосту; после чего ее послали в Хорасан, где торжественно пронесли по городам и селам для устрашения людей, которые помнили лучшие дни Бабека и верили, что он способен уничтожить государство и классовую несправедливость. Тело долго висело на окраине Самарры, и это место сохранило название Виселица Бабека даже тогда, когда город стал пуст и заброшен.

В день смерти Бабека Ибрахим ибн Махди[137], дядя халифа, вместо обычной проповеди в мечети прочитал следующие строки:

Повелитель правоверных, твоя битва завершилась победой!
Хвала! Хвала Господу!
Бог был твоим Воителем.
Да получит достойный раб Господа Афшин заслуженную награду;
Ибо удар, нанесенный им, осветил его чело
венцом немеркнущей славы.

Афшину была пожалована золотая диадема, украшенная драгоценными камнями, самыми дешевыми из которых были изумруды и рубины, а также две перевязи, расшитые жемчугом. Его сыну Хасану халиф дал в жены Утруджу, дочь правителя Ашнаса, главы гвардейцев тюрков, девушку, известную своей красотой и образованностью. На их свадьбе Мутасим прочитал стихи своего собственного сочинения.


Брат Бабека был отправлен на казнь в Багдад. Когда по пути они остановились на ночлег в Бараданском замке, в трех лигах от города (около пятнадцати километров), он спросил своего конвоира:

– Кто ты?

– Я сын Шервина, правителя Табаристана.

– Хвала Всевышнему! – взмолился пленник. – За то, что Он послал мне перса из древнего рода, чтобы проводить меня в последний путь.

– Нет, – сказал Ибн Шервин и, указав на палача, того самого, который казнил Бабека, добавил: – Тебе придется иметь дело с ним.

– Ах, значит, ты здесь главный, – сказал арестант, повернувшись к палачу, – а этот, другой, просто наблюдатель. Ладно, скажи тогда, есть ли у меня право на последнее желание?

– Говори, чего тебе нужно, – ответил палач.

– Приготовь мне сладкую пшеничную кашу, – попросил брат Бабека.

Когда каша была подана, он поел от души и сказал:

– Завтра, если будет на то милость Господня, ты увидишь, как умирает благородный перс.

Потом он спросил вина из фиников и пил его не спеша, до самого рассвета, когда настала пора отправляться в Багдад.

Там, на мосту через Тигр, ему отрубили руки и ноги, а его тело было повешено на восточном берегу.

* * *

Год спустя Мазьяр, правитель Табаристана, участвовавший в восстании против верховной власти, был схвачен и доставлен в Самарру. На допросе он заявил, что к мятежу в защиту своей религии его подбивал Афшин, пользуясь тем, что оба они втайне придерживались своей прежней, зороастрийской веры.

Афшин, кроме того, обвинялся в том, что в военной кампании против византийского императора пренебрег возможностью захватить в плен последнего, заявив: «Он царь – пусть цари сами решают свои дела между собой». Так что еще до того, как Мазьяра доставили в Самарру, Афшин был уже арестован по доносу своего секретаря.

Суд над изменником

Афшина допрашивали Ибн Аби Дувад, Исхак, сын Ибрахима, и Ибн Зайят. Мазьяр, первосвященник-зороастриец, комендант пограничной крепости из Согда и еще два человека, происходившие из той же провинции, одетые в потрепанную одежду, присутствовали в качестве свидетелей. Последние были вызваны для дачи показаний первыми. Они обнажили свои спины, и все увидели свежие следы побоев.

– Узнаешь ли ты этих людей? – спросил Ибн Зайят обвиняемого.

– Да, – ответил Афшин. – Один из них муэдзин, другой имам. Они организовали мечеть в Сурушне, моей столице, за что я приказал наказать их – дать каждому из них по тысяче плетей. Причины, вынудившие меня к этому, таковы: согласно договору, который я заключил с правителями Согда, я не должен был препятствовать людям этой провинции исповедовать религию своих предков; эти же двое мусульман ворвались в храм, выбросили идолов, которым поклоняется народ Согда, и превратили то место в мечеть. За это я наказал их, как виновных в насилии и святотатстве.

– Ладно, – сказал Ибн Зайят, – но что ты можешь сказать по поводу книги, найденной у тебя, книги в парчовом переплете, украшенной золотом, серебром и драгоценными камнями и содержащей богохульство и ересь?

– Эту книгу, – ответил Афшин, – я унаследовал от своего отца. В ней собрана мудрость древних персов. Что касается якобы богохульственного содержания ее, то в ней меня не интересовали лишь ее литературные достоинства. Она досталась мне в том виде, в котором она предстала перед вами, и я не видел смысла лишать ее переплета и украшений. В конце концов, вы делаете то же самое – держите в своих домах книгу «Калила и Димна» и книгу «Маздак». Я не считаю, что это недопустимо для мусульманина.

Затем был вызван священник-зороастриец (маг), который дал следующие показания.

– Обвиняемый, – заявил он, – имел обыкновение есть мясо удушенных животных, более того, он настойчиво советовал мне поступать так же, утверждая, что такое мясо нежнее, нежели мясо животных, зарезанных ножом, как принято по Закону. Он также каждую среду приносил в жертву черную овцу: разрубал ее на две половины своим мечом, проходил между ними, а затем съедал мясо. Однажды он сказал мне: «Я ненавижу обычаи этих арабов, я сам опустился уже до того, что ем их масло, езжу на их верблюдах и ношу их сандалии, но, по крайней мере, я еще не потерял ни одного волоса!» Он имел в виду, что никогда не пользовался средствами для удаления волос, используемыми мусульманами. Кроме того, он отказался подвергнуться обряду обрезания.

– Скажите, – обратился с гневом Афшин к судьям, – вы считаете этого человека законным свидетелем на суде мусульман?

– Нет, мы так не считаем, – вынуждены были признать судьи, поскольку тот человек в то время не принадлежал к Истинной Вере (он, впрочем, стал мусульманином впоследствии, при Мутаваккиле).

– Зачем же вы слушаете человека, которому вы не верите? – продолжил свою атаку Афшин. – И скажи, пожалуйста, – продолжил он, обратившись к священнику, – была ли у тебя возможность наблюдать, через окно, или дверь, или еще как-нибудь, за тем, что происходит у меня дома?

– Нет, – отвечал свидетель.

– А бывало ли, что я приглашал тебя в свой дом, как гостя, и рассказывал тебе о своих личных делах и делился с тобой, по дружбе, своими мыслями и говорил тебе о моей любви к своей родине, Персии, к ее народу и обычаям?

– Да, – отвечал священник.

– Тогда ты, будучи неверным в религии, неверен и в дружбе, потому что рассказываешь перед всеми то, что я доверил тебе одному!

Судьи вызвали тогда коменданта пограничной крепости из Согда.

– Знаешь ли ты этого человека? – спросили они Афшина.

– Нет, – ответил он.

– А ты, комендант, знаешь ли Афшина? – спросили судьи.

– Конечно, я знаю его, – ответил он и, повернувшись к подсудимому, продолжил: – Как долго ты будешь изворачиваться, юлить и скрывать правду?

– Что имеешь в виду, длинный язык? – спросил Афшин.

– Как люди обращаются к тебе в письмах?

– Так же как они обращались к моему деду, а потом отцу, так же они пишут и мне.

– Нет, ты скажи, каким титулом называют они тебя?

– Это никого не касается, – попытался уклониться от ответа Афшин.

– Они начинают свои письма так. – И тут он произнес несколько слов на сурушанском диалекте. – Не правда ли? Что означает по-арабски: «Богу богов от его слуги такого-то…»

– Да, это так, – признался Афшин.

– Что?! – воскликнул Ибн Зайят. – Как может правоверный допускать такое обращение к себе? То же самое говорил фараон, когда он собрал, призвал и провозгласил: «Я ваш Господь, высочайший».

– Это всего лишь древний обычай, – ответил Афшин, – так люди обращались к моим предкам и ко мне самому, когда я еще не был мусульманином. Я не хотел терять уважение в их глазах, ибо, потеряв авторитет, я мог бы лишиться и их послушания, и их верности.

– Позор тебе, Афшин! – крикнул Исхак ибн Ибрахим. – Как ты можешь теперь клясться Именем Бога? Кто поверит тебе после этого? Как мы можем считать тебя правоверным, когда ты уподобился фараону в своей гордыне?

– Исхак, – ответил Афшин, – этот стих из Корана в свое время цитировал Уджайф против Али ибн Хишама, сегодня ты процитировал его против меня, кто знает, может, завтра кто-нибудь процитирует его против тебя?

Последним перед судом предстал Мазьяр.

– Знаешь ли ты этого человека? – спросили Афшина.

– Нет.

– Знаешь ли ты этого человека? – спросили Мазьяра, указав на Афшина.

– Да.

– Ты по-прежнему не узнаешь его? – спросили судьи у Афшина.

– Ах да. Я вспомнил его, – ответил Афшин.

– Ты вступал в переписку с ним? – продолжили судьи допрос обвиняемого.

– Никогда.

– Писал ли он тебе? – спросили Мазьяра.

– Да, – ответил он. – Его брат Кхаш написал моему брату письмо, в котором сказано следующее: «Единственные люди, способные распространить нашу великую лучезарную Веру по всей земле, – это я, ты и Бабек». Бабек погиб по собственной глупости, я бы спас его, но он вел себя как безумец, ему уже нельзя было помочь. При нынешнем положении дел, если ты сейчас поднимешь восстание, арабы обязательно пошлют меня и все мое войско на подавление мятежа. Когда я приду в твою страну, мы объединим свои силы. Против нас останутся только арабы, Западная гвардия и тюрки. Арабы подобны собакам – кинь им корку хлеба и, когда они бросятся за ней, размозжи им голову дубиной. Западная гвардия – опасный противник, но их мало. Что касается этого дьявольского отродья – тюрков, то, когда они выпустят свои стрелы, одна решительная атака тяжелой конницы покончит с ними. Таким образом, мы вернем персам религию наших предков.

– Но этот человек обвиняет лишь своего брата и моего брата, – заявил Афшин. – Какое отношение это имеет ко мне? Но даже если бы я сам написал ему подобное письмо, это еще не доказательство моей измены. Такое послание может быть уловкой, специально придуманной, чтобы завоевать доверие врага и захватить его потом врасплох. Я достаточно послужил повелителю правоверных своим мечом и мог бы также послужить и своим умом, раскрыв заговор с помощью военной хитрости, и заслужить этим не меньшую славу, чем в свое время заслужил Абдаллах Тахирид.

– Скажи нам, Афшин, – задал вопрос один из судей – Ибн Аби Дувад, – как так вышло, что, будучи мусульманином, ты не прошел обряд обрезания, в котором вся чистота и суть ислама?

– Я опасался, что эта операция повредит моему здоровью.

– Ты?! Доблестный воин, прославившийся своим мужеством!

– Абу Абдаллах, – ответил Афшин, – ты принадлежишь к тому типу судей, которые приговаривают к смерти тысячи, с той легкостью, с какой расправляют складки на своей одежде.

– Вполне очевидно, с каким человеком мы имеем дело, – сказал Ибн Аби Дувад, повернувшись к своим коллегам. – Увести его! – добавил он, обращаясь к стражнику – тюрку Бугхе.

Бугха тут же схватил Афшина за перевязь.

– Именно этого я и ожидал от вас! – закричал Афшин.

Но Бугха не дал ему продолжить, он набросил на голову опального военачальника подол его же одежды и отволок его в тюрьму, наполовину задушив по дороге.

Афшин умер в своей камере от голода. Его тело было повешено на виселице у Императорских ворот; идолов, которым он тайно поклонялся, свалили к подножию виселицы. Впоследствии идолов подожгли, и все сгорело дотла.

Но и Мазьяр не был прощен; его провели по городу и потом забили насмерть плетьми. Его труп повесили рядом с телом Бабека. Виселица Мазьяра постепенно наклонялась, и тела казненных приблизились друг к другу.

Мое сердце бьется спокойно, когда я вижу,
Как эти двое сошлись, как добрые соседи: Бабек и Мазьяр,
Склонившись и отвернувшись в сторонку,
Как бы пряча секрет от любопытных прохожих.
Черными покрывалами укрыты они,
Как будто сотканными горячим ветром пустыни из смолы.
С утра до вечера едут они на худых деревянных конях,
Которых привели им плотники из мрачной конюшни.
Они неподвижны, но, глядя на них, мне кажется,
Что едут они куда-то, без остановки.
* * *

Мутасим приказал дать Ибн Ханбалу тридцать восемь ударов плетью в надежде выбить из него признание догмата о сотворенности Корана. Позже, незадолго до смерти, люди, пришедшие навестить Ибн Ханбала, спросили его:

– Что ты хочешь сказать о тех, кто так жестоко обошелся с тобой?

– Они подвергли меня мучениям во славу Божью. Они считали, что я заблуждался, а они правы.

* * *

Следуя примеру своего отца Мутасима, следующий халиф Ватик приказал наместнику Басры испытать на веру всех имамов и муэдзинов в вопросе сотворенности Корана. В то же время Ватик послал в Багдад за традиционалистом Ахмадом ибн Насром. Ахмад был доставлен в кандалах в Самарру, во дворец халифа.

– Что ты думаешь о происхождении Корана? – спросили его.

– Он не был сотворен! – заявил он.

– Каково твое мнение о возможности человека лицезреть образ Бога в день Последнего Суда?

– Сам Бог сказал: «В последний день ты увидишь Господа твоего так, как видишь сейчас луну», – ответил Ахмад и привел в подтверждение еще и одно из Преданий.

– Ты лжец! – сказал Ватик.

– Нет, это ты лжец! – ответил Ахмад.

– Как, – воскликнул халиф, – Бог может быть видим, находиться в физическом теле, быть ограниченным в пространстве и доступным человеческому глазу? Я не верю в Бога с такими атрибутами! Что вы скажете? – обратился он к ученым богословам, рационалистам, которые присутствовали на допросе.

– В соответствии с законом этого человека надо предать смерти, – ответили они.

– Меч мне! – крикнул халиф. – Я сам убью его у вас на глазах. Я возлагаю весь груз моих грехов на этого неверного, который поклоняется богу, которого я не признаю, богу, имеющему атрибуты, которых Истинный Бог не может иметь! Палач, постели свой коврик!

Ахмада, как он был, в оковах, швырнули на коврик палача, и Ватик собственноручно отрубил ему голову.

Тело повесили на виселице в Самарре, голова была насажена на кол в Багдаде, с надписью, прикрепленной к уху и гласившей: «Это голова Ахмада ибн Насра ибн Малика. Раб Божий имам Харун (Ватик) пригласил его, чтобы он признал сотворенность Корана и отрекся от уподобления Бога человеческому существу, но он упорствовал в своих заблуждениях, за что, по Божьей воле, душа его отправилась в Адское Пламя».

К голове был приставлен стражник с копьем, которому было приказано не допускать, чтобы случайный порыв ветра мог повернуть голову лицом в сторону Мекки. Этот солдат рассказывал потом: «Ночью я увидел, как голова сама собой повернулась к Мекке и стала читать суру Корана «Йа Син».

* * *

Люди в наше время настолько развращены, что, встречая человека Истинной Веры, называют его еретиком.

Насилие и квиетизм

Халиф умрет – никто не опечалится и не заплачет,
Придет другой халиф – никто тому не будет рад.
Турки ведут себя подобно верховным властителям
И всех других детей земли считают за рабов.

«Радуйся своей Судьбе», – сказал Мухасиби.

* * *

Когда Ватик умер, все настолько поспешно бросились изъявлять свою верность новому халифу, что тело бывшего халифа было оставлено без присмотра. Большая ящерица заползла во дворец и выела ему глаза.

* * *

Новый халиф, Мутаваккил, придя к власти, издал указ, запрещающий философские изыски, дискуссии и все прочее, что практиковалось при Мамуне и Ватике. Он предписывал ортодоксию и авторитаризм и требовал от традиционалистов, чтобы они ограничились Преданиями и следовали Истинным путем.

Ни при каком другом халифе, как говорят, не было растрачено столько денег. На дворец Харуна и павильон Джафара он потратил, предположительно, более ста миллионов дирхемов. Своих чиновников, стражников и слуг, в дополнение к щедрому жалованью и дополнительным вознаграждениям, он осыпал подарками. У него было четыре тысячи наложниц, и он спал с каждой из них.

Тем не менее к моменту его смерти в казне оставалось около четырех миллионов динаров и семь миллионов дирхемов. При его правлении обогатились все, кто достиг определенных высот в своей профессии, вне зависимости от того, был ли в их профессии толк или нет.

* * *

Мутаваккил прославился тем, что издал указ, согласно которому вера в сотворенность Корана стала преступлением, преследуемым в судебном порядке.

В тот год, когда Мутаваккил стал халифом, судья Ибн Аби Дувад испытал паралитический удар, после которого он стал совершенно неподвижен, как каменное изваяние. Господь за все воздает по заслугам!

* * *

«Мутаваккил послал меня в Медину, – рассказывает Яхья ибн Харсама, глава гвардейцев, – с приказом доставить Абу Хасана Али ибн Мухаммеда, которого шииты почитали истинным имамом и против которого были выдвинуты обвинения в измене, в Самарру на допрос.

Такого плача и причитаний, которыми провожали его домочадцы, мне никогда еще не приходилось слышать. Я постарался успокоить их, сказав, что ничего страшного ему не грозит. При обыске дома не было найдено ничего, кроме Корана, молитвенников и тому подобных вещей. Хотя я и должен был, выполняя приказ, арестовать его, я обращался с ним с большим уважением.

Однажды утром, по пути в Самарру, Али надел плащ и завязал узлом хвост своей лошади, несмотря на то что солнце ярко светило в чистом небе. Сначала я ничего не понял, но вскоре небо потемнело, и началась гроза. Али повернулся ко мне и сказал:

– Ты, наверное, теряешься в догадках. Ты думаешь, что мне доступны какие-то сверхъестественные знания, но все намного проще. Я вырос в пустыне и знаю, что могут предвещать различные ветра. Тот ветер, который подул сегодня утром, мог означать только одно – грозу, поэтому я приготовился к ней.

Явившись в Багдад, мы расположились в доме Исхака ибн Ибрахима, который в то время был наместником города. Исхак, воспользовавшись случаем, сказал мне:

– Абу Яхья, в жилах этого человека течет кровь пророка. Ты пользуешься влиянием на Мутаваккила. Если будешь настаивать на казни этого праведника, знай, что сам пророк станет твоим врагом!

– Как я могу так поступить? – ответил я. – Насколько я успел его узнать, это достойный человек, его поведение не оставляет желать лучшего.

Из Багдада мы отправились в Самарру. В городе я встретил Васифа, военачальника, с которым был близко знаком.

– Клянусь Богом, если хоть один волос упадет с головы этого человека, – сказал он мне, – я вызову тебя на поединок, и ты заплатишь за это!

Будучи несколько ошеломлен всеми этими заявлениями, я рассказал Мутаваккилу, каким уважением пользуется Абу Хасан Али. Тогда халиф оказал ему почтение и щедро наградил его.


Однако вскоре поступил донос, что кроме молитвенных книг в доме Али можно найти и оружие для воинствующих сектантов. Халиф послал гвардейцев-тюрков снова обыскать его дом ночью, когда он меньше всего этого ожидает. Они нашли имама одного в его комнате. На нем была власяница и шерстяной тюрбан, он стоял на коленях на земле, посыпанной гравием, и молился, обратив лицо в сторону Мекки.

Была глубокая ночь, но его схватили и увезли, в том, в чем он был, к Мутаваккилу. Халиф пировал, тем не менее он принял Али с почетом, так как ему доложили, что ничего подозрительного в доме имама не обнаружено. Мутаваккил заставил Али сесть рядом с собой и предложил ему выпить вина из кубка, который был у него в руке.

– О повелитель правоверных, – сказал Али, – я никогда прежде не осквернял свою плоть и кровь подобным напитком, уволь меня от этого.

– Ладно, будь по-твоему, но прочти нам тогда какие-нибудь приятные стихи.

– Я не силен в поэзии, – ответил Али.

– Нет, ты просто обязан прочитать нам что-нибудь, – настаивал халиф.

Тогда Али начал:

Они пируют ночь всю до утра и дольше,
Доблестной стражей окруженные!
Но власти их почти пришел конец,
И скоро суждено в могилу им сойти,
Склеп поглощает их одного за другим.
И если вдруг раздастся голос, спросит:
«Где ж они сейчас? Где трон, корона,
Бархат где, где горностая мех,
Где эти лица спрятаны сейчас,
Так нежны за имперской ширмой были они
Защищены от солнца и народа?»
И на вопрос сей склеп ответит:
«Сейчас те люди – корм червей дородных.
Сидели допоздна и пили от души они
И ели вдоволь. Но повернулось все!
Время пришло стать самим им угощеньем».

Вся компания ужаснулась, Али для них был уже все равно что мертвец. Но когда придворные осмелились взглянуть на халифа, они увидели, что он рыдает и слезы капают у него с бороды.

– Уберите вино! – приказал Мутаваккил, придя в себя, и, повернувшись к Али, спросил у него: – Скажи мне, Абу Хасан, есть ли у тебя долги?

– Да, я должен четыре тысячи динаров.

– Заплатите его долги и проводите его с почетом домой, – велел халиф своим слугам».


Несмотря на все это, Абу Хасан Али ибн Мухаммед был задержан в Самарре по приказу халифа и провел в тюрьме двадцать лет. Он умер при загадочных обстоятельствах в 254 году во время правления Мутазза. Халиф попросил своего брата произнести прощальную молитву на похоронах Али, но собралась огромная толпа, стоял оглушительный шум и плач. Дело могло кончиться беспорядками, так что похоронная процессия была отправлена из мечети назад домой, и имама похоронили в его собственном дворе.

* * *

Через два года после прихода к власти Мутаваккил издал указ, запрещающий сектантам посещать могилы Хусейна в Кербеле и Али возле Куфы. Более того, он приказал некоему Зайриджу разрушить гробницу Хусейна, сына Али, сровнять это место с землей и уничтожить все следы.

Несмотря на то что Зайридж назначил награду тому, кто первый начнет эту работу, никто не пошевелился – все боялись Гнева Господнего. Тогда Зайридж сам взял кирку и выбил первый камень из склепа, после чего за дело принялись каменщики. Сначала разрушили верхнюю часть, потом добрались до ниши, в которой стоял гроб, но, когда открыли гроб, там не оказалось ни костей, ни чего-либо вообще.

Все строения, стоявшие рядом, были также разрушены до основания. Землю отдали крестьянам для посева, но никто к ней не притронулся. На городских стенах Багдада и в мечетях стали появляться оскорбительные для Мутаваккила надписи. Поэты писали сатирические поэмы вроде этой:

Убили подло Омейяды его,
Сына дочери пророка.
Потомки их пришли уж слишком поздно,
Чтобы участвовать в убийстве.
Тогда они могилой занялись
И выместили на камнях ту злобу,
Которая скопилась в них к костям истлевшим.

Два чиновника

Исхак ибн Ибрахим был наместником Ширвана в те времена, когда Сули, знаменитый поэт и чиновник, проезжал по той стране дорогой в Хорасан, где Мамун только что объявил Алида Али Ризу своим преемником. По этому поводу Сули сочинил поэму, восхваляющую династию Алидов и утверждающую их права на власть.

«Я сказал, что это замечательные стихи, – рассказывает Исхак, – и попросил оставить мне копию на память. Он написал мне копию, в благодарность за что я подарил ему тысячу динаров и верхового верблюда, для продолжения его путешествия.

Позже во времена Мутаваккила, на гребне удачи, Сули стал председателем земельного совета, сменив на этом посту моего старого покровителя Мусу ибн Абд аль-Малика. Сули начал расследование злоупотреблений Мусы и приказал своим чиновникам подготовить обвинительные материалы. В должностных преступлениях моего покровителя оказался замешан и я сам. Я должен был явиться на допрос. Однако у меня были неопровержимые доказательства моей невиновности. Но Сули не хотел ничего слушать, он даже не обращал внимания на то, что говорили его подчиненные в мою защиту. Он обращался со мной оскорбительно. Когда одно из моих свидетельств потребовало клятвы, он сказал, что я должен клясться гражданской клятвой. Он сказал мне:

– Государственная клятва к немногому обяжет тебя, поскольку ты еретик и принадлежишь к секте последователей Али!

– Позволь мне сказать тебе пару слов наедине, – сказал я ему тогда.

Он согласился, и мы отошли в сторону.

– Ты обвиняешь меня во всех грехах, – сказал я. – Если ты представишь мое дело Мутаваккилу так, как ты собираешься сделать, то для меня это конец. Возможно, мне удастся оправдаться во всем другом, но не в ереси. Но мне известен один еретик, еще больший, чем я, – он утверждает, что Али, сын Абу Талиба, был более праведен, чем Аббас, и что Алиды имеют больше прав на халифат, чем Аббасиды.

– Кто же он? – спросил Сули.

– Ты! – ответил я. – У меня есть письменное доказательство моих слов. – И я напомнил ему о поэме, написанной его рукой.

– Отдай мне мою рукопись! – воскликнул он, побледнев.

– О нет! – ответил я. – Бог свидетель, ты не получишь ничего, пока не предоставишь мне надежные гарантии того, что ты не будешь преследовать меня, снимешь все обвинения и не будешь проверять мои счета.

Сули дал мне приемлемые гарантии и порвал список обвинений в моем присутствии. Я вернул ему поэму, и он засунул ее в голенище сапога. На этом мы расстались, Сули больше не беспокоил меня».

* * *

Однажды Мутаваккил, повинуясь своим причудам, решил дать пир, на котором все будет окрашено в желтый цвет. Помещением для пира послужил специально построенный шатер – на каркас из сандалового дерева был натянут желтый атлас.

Перед троном халифа были разложены желтые дыни и желтые апельсины. Желтое вино было подано в золотой посуде. На пиру прислуживали только желтолицые рабыни, одетые в желтую парчовую одежду. В центре шатра находился бассейн, в который постоянно лилась свежая вода. Вода поступала через специальную систему труб, где она окрашивалась в желтый цвет. Для окрашивания воды слуги использовали шафран. Однако пир затянулся, и шафран закончился, тогда в ход пошел заменитель – сафлор[138].

Служители, ответственные за бассейн, были уверены, что халиф будет мертвецки пьян, прежде чем закончится краситель. Но пир все продолжался и продолжался, а сафлор уже подходил к концу. Слуги решили доложить об этом халифу, потому что купить краситель на рынке не было времени.

Халиф разгневался и закричал на них:

– Надо было быть экономней, весь мой праздник будет испорчен, если прекратится поток желтой воды!

Подумав, Мутаваккил приказал им взять в сокровищнице драгоценную желтую парчу, предназначенную для расшивки золотой нитью, и замочить ее в резервуаре для придания цвета воды. Приказ был исполнен, и, прежде чем халиф напился до бесчувствия, была использована почти вся парча.

Причуда Мутаваккила с желтой водой обошлась казне в пятьдесят тысяч динаров, считая красители и испорченную парчу.

Мятеж

«Мы стояли тогда лагерем около Дамаска, – рассказывает Саид ибн Накис, – я находился при халифе в его шатре. Вдруг, неожиданно, среди солдат вспыхнул мятеж. Люди собрались в толпу, кричали, требуя заплатить им задержанное жалованье. Засверкали обнаженные мечи, были видны натянутые луки. Я вышел наружу – несколько стрел пронеслось у меня над головой. Мутаваккил крикнул мне:

– Приведи ко мне Риджу!

– Чего они хотят? Что, по твоему мнению, мы можем предпринять? – спросил халиф у Риджи, когда я привел его.

– О повелитель правоверных, – ответил он, – когда мы начинали этот поход, я подозревал, что рано или поздно что-нибудь подобное должно произойти. Я высказал тебе тогда свое мнение и дал тебе совет, но ты предпочел не обратить внимания на него.

– Что сделано, то сделано! – раздраженно крикнул халиф. – Я спрашиваю тебя, что нам делать сейчас!

– Прикажи выплатить им положенные деньги, повелитель правоверных.

– Да, они требуют платы, но мне кажется, что это только предлог, а не истинная причина беспорядков, – ответил халиф.

– О повелитель правоверных, начни выплаты немедленно, а там будет видно, – настаивал Риджа.

Халиф приказал принести деньги, и казначеи стали отсчитывать монеты. В этот момент Риджа вернулся в шатер халифа и сказал:

– Теперь, повелитель правоверных, прикажи бить в барабаны и объяви, что мы возвращаемся домой в Ирак, и ты увидишь, что люди даже не притронутся к деньгам.

Приказ был отдан, и солдаты в такой спешке стали собираться домой, что не стали дожидаться своей очереди получить деньги. Казначеи пытались удержать их силой, чтобы отдать им положенную плату, но безрезультатно».

Интриги

Из всех своих сыновей Мутаваккил назначил своим преемником Мунтасира, которому должен наследовать Мутазз и за ним – Муайяд. Впоследствии, из любви к матери Мутазза, халиф попросил Мунтасира отречься от первенства в наследовании трона в пользу Мутазза, но тот отказался. Тогда Мутаваккил вызвал его на официальный прием и в присутствии всех придворных, осыпая оскорблениями и угрозами, лишил его права наследования.

Мунтасир, используя тюркского пажа бывшего халифа Ватика в качестве посредника, начал переговоры с тюркскими гвардейцами. Успешность предприятия собственного сына вызвала раздражение отца. Кроме того, визирь Фатх, сын Хакана, избегавший контактов с Мунтасиром и настойчиво поддерживавший партию Мутазза, делал все возможное, чтобы усилить негодование халифа. Тем не менее Мунтасиру удалось одного за другим переманить тюркских гвардейцев на свою сторону.

Начальник гвардии Бугха имел свои счеты с халифом и давно хотел отомстить ему. Он вызвал своего земляка-сослуживца, некоего Бакхира, человека энергичного и бесстрашного, и решил проверить его.

– Бакхир, ты знаешь, как я отношусь к тебе, – начал он разговор, – я недавно повысил тебя в звании, и ты должен повиноваться мне. У меня есть к тебе одно важное поручение, что ты мне скажешь на это?

– Тебе известен мой ответ, – просто сказал Бакхир, – скажи, что надо сделать, и я сделаю.

– Дело касается моего сына Фариса! – ответил Бугха. – Он во всем перечит мне, и теперь у меня есть точные сведения, что он решил пролить мою кровь.

– Так что я должен сделать? – спросил невозмутимо Бакхир.

– Фарис придет завтра ко мне. Ты будешь на дежурстве в моем кабинете, когда я уроню на пол свою шапку, это будет знаком для тебя – ты должен будешь убить его.

– Я сделаю это, – сказал Бакхир, – но я боюсь, что ты раскаешься в своем поступке, и тогда твоя ненависть обратится на меня.

– Нет! Да убережет нас Господь от этого! – ответил Бугха.

…На следующий день, когда пришел Фарис, Бахир стоял на своем месте и ждал условного знака, но Бугха медлил, пока Бахир, решив, что он забыл, вопросительно не посмотрел своему начальнику в глаза. «Нет!» – ответил Бугха вслух на немой вопрос и потом, когда Фарис ушел, объяснил:

– Я подумал, как он молод, и он мой сын, я решил отпустить его с миром.

– Твоя воля – закон для меня. Тебе лучше знать, – ответил спокойно Бакхир.

– Тогда у меня есть для тебя более серьезное дело, что скажешь? – спросил Бугха.

– Слышать – значит повиноваться! – был краткий ответ.

– Тогда слушай: сын халифа Мунтасир, мне это точно известно, плетет интриги против меня и всех нас, он собирается убить меня, и мне не остается ничего другого, кроме как опередить его. Что ты думаешь по этому поводу?

Бакхир задумался, опустив голову, потом сказал:

– Я не вижу в этом ничего хорошего.

– Почему?

– Убить сына и оставить отца в живых – это опасно. Отец отомстит за смерть сына.

– Что же ты предлагаешь?

– Надо начать с отца. Сыном можно будет спокойно заняться потом.

– Проклятье! Но как это сделать? Кто сможет сделать это? Речь же идет о самом повелителе правоверных!

– Я смогу. Я просто зайду к нему, и, когда я выйду, он будет уже мертв.

Бугха молчал, притворяясь, что колеблется.

– Другого пути нет, – настаивал Бакхир. – Ты можешь пойти следом за мной. Либо я убью его, либо, если у меня что-либо не получится, ты можешь зайти и убить меня, сказав потом, что ты пришел на помощь своему господину и спас его от убийцы.

Бугха понял, что Бакхиру можно доверять, и посвятил его в свои планы убийства халифа Мутаваккила.

Убийство

Мутаваккил был убит в третьем часу ночи третьего дня месяца Шаввала 247 года хиджры. Историю убийства рассказывает придворный поэт Бухтури, который был очевидцем этого трагического события:

«Однажды я, в числе прочих придворных, завсегдатаев пиршеств, был на ночном приеме у халифа. Речь зашла об оружии, и кто-то из присутствующих сказал:

– Я слышал, о повелитель правоверных, что в Басре есть человек, который обладает индийским мечом, равных которому нет на свете. – И он сообщил все подробности.

Халиф, заинтересовавшись этим рассказом, приказал послать письмо наместнику Басры, в котором содержался приказ купить чудо-меч за любые деньги.

Через некоторое время из Басры пришел ответ, в котором говорилось, что меч уже продан какому-то человеку из Йамана. Тогда Мутаваккил послал агентов в Йаман с приказом разыскать того йаманца и выкупить у него желанное оружие. Мы были в приемной зале халифа, когда прибыл Убайдаллах ибн Яхья[139] с мечом из Йамана и сообщил, что его прежний владелец согласился расстаться с ним за десять тысяч динаров.

Халиф был очень доволен, он возблагодарил Бога за исполнение его заветного желания, потом достал клинок из ножен и долго любовался искусной работой. Каждый из нас сказал что-либо приличествующее случаю. Насмотревшись вдоволь, халиф положил меч под ковер, на котором сидел.

На следующий день Мутаваккил сказал визирю Фатху ибн Хакану:

– Найди мне кого-нибудь из пажей, известного своей силой и смелостью, я хочу доверить ему этот драгоценный меч – он будет стоять у меня за спиной во время дневных приемов.

Как раз в это время появился тюрк Бакхир.

– О повелитель правоверных, – сказал визирь, – вот идет Бакхир, доблестный и благородный воин, именно тот, который нужен тебе.

Тогда халиф подозвал Бакхира, вручил ему меч, объяснил ему его будущие обязанности и обещал ему удвоить жалованье и повысить в звании. И поистине, пути Господни неисповедимы, этот меч никогда не использовался, до того самого момента, когда Бакхир убил своего господина его же собственным оружием.

Я был свидетелем того, как Мутаваккил в последнюю ночь своей жизни совершил несколько странных поступков. Разговор среди придворных зашел на тему гордости. Говорили о великих и славных поступках государей. Шутки смолкли, все стали серьезны. Мутаваккил сказал, что высокомерие претит ему. Он внезапно повернулся в сторону Мекки и поклонился, коснувшись лбом земли. Потом он собрал пыль и посыпал себе на голову и бороду.

– Я всего лишь один из рабов Господа, из праха я вышел и в прах возвращусь. Мне скорее пристало кланяться, чем возноситься, – сказал он.

Я был подавлен этим происшествием, мне было неприятно то, что он сделал. Однако вскоре халиф приказал подать вина. Когда оно возымело на него свое действие, он велел музыкантам спеть песню. Когда песня закончилась, халиф растрогался и сказал, обратившись к визирю:

– О Фатх, нас только двое с тобой осталось из тех, кто слышал эту песню в исполнении Мухарика! – И тут он залился слезами.

У меня опять шевельнулось в душе какое-то смутное предчувствие. Это уже второй раз, сказал я про себя. В этот момент пришел слуга его жены Кабихи и принес сверток с почетной одеждой.

– О повелитель правоверных, – сказал посыльный, – моя госпожа поручила мне передать тебе следующее: «Я заказала это платье для нашего владыки, найдя его безупречным, я прошу принять мой дар».

Сверток содержал великолепный красный костюм для приемов и плащ из тонкого красного дабикского шелка. Мутаваккил примерил костюм и накинул на себя плащ. Я уже собирался произнести какой-нибудь подходящий комплимент или стихи, за которые рассчитывал получить щедрый подарок, как вдруг Мутаваккила словно от боли передернуло, он сорвал плащ и разорвал его сверху донизу. Затем он скомкал его и отдал посыльному со словами:

– Передай своей госпоже мои слова: «Сохрани этот плащ, он послужит мне саваном, когда я умру».

«Богу мы принадлежим, – прошептал я, – и к Нему возвратимся». Клянусь Господом, его час пришел!

К этому времени Мутаваккил был сильно пьян. В таких случаях слуги обычно стояли рядом с его троном и поддерживали его, когда он терял равновесие. В третьем часу ночи в зал внезапно ворвались тюркские гвардейцы во главе с Бакхиром. Их лица были закрыты повязками, зато мечи были обнажены. Бакхир и еще один гвардеец бросились прямо к трону.

– Остановитесь, негодяи, это ваш господин! – крикнул Фатх.

Слуги и придворные бросились кто куда, спасать свою жизнь. Остался один визирь, который схватился с одним из убийц, пытаясь в одиночку защитить халифа. Я услышал, как закричал Мутаваккил – Бакхир ударил его тем самым индийским мечом. Удар пришелся в правый бок и почти рассек халифа пополам. Затем Бакхир нанес ему такой же удар в левый бок. Фатх бросился к своему хозяину, но тут гвардеец пронзил мечом его так, что лезвие вышло у него из спины. Визирь не пытался уклониться и защищаться, из последних сил он добрался до Мутаваккила, и они умерли вместе. Я никогда не считал Фатха способным на такое мужество и самопожертвование. Два тела были завернуты в ковер, на котором они были убиты. Ковер положили в угол зала, где он пролежал всю ночь и почти весь следующий день. Только когда Мунтасира признали законным халифом, он приказал похоронить Фатха и Мутаваккила рядом».

Мунтасир и шииты

Мунтасир не был тираном. Он был милостивым благодетелем Алидов, которых его предшественники преследовали столь безжалостно, так что сам этот род был на грани уничтожения.

Наместником шиитского города Кум был ярый суннит (последователь Истинного пути). И именно в Куме жил тот пылкий последователь Али, который сказал: «Когда человек увидит красное предрассветное небо, похожее на свежепролитую кровь, когда он увидит красные отблески заката на стене, напоминающие красную мантию, пусть он вспомнит, как был убит Хусейн». Ненависть к халифам, предшествовавшим Али, в этом городе была такова, что, как сообщили наместнику, здесь нельзя было найти человека с именем Абу Бакр или Омар.

Наместник-суннит, вызвав к себе знатных горожан, сказал им:

– Да будет Аллах мне свидетель! Если вы не найдете в вашем городе человека, которого зовут Абу Бакр или Омар, вам очень не понравится мое правление.

Жители попросили три дня отсрочки. Они перевернули вверх дном весь город и наконец нашли человека по имени Абу Бакр. Это был маленький, оборванный, босой и кривой уродец, одно из самых отвратительных существ, когда-либо созданных Творцом. Его отец был бродягой, который пришел из других мест и осел в Куме.

В назначенный срок жители пришли к новому правителю и привели ему своего Абу Бакра.

Наместник пришел в бешенство.

– Как вы посмели привести мне такого урода? Вы решили посмеяться надо мной? – закричал он и приказал тут же, не откладывая, выпороть всех делегатов.

– Правитель волен поступать как ему угодно, – ответил один остроумный горожанин, – но что мы могли сделать – климат Кума слишком суров для Абу Бакров, и они родятся здесь низкорослыми и чахлыми.

Наместник не удержался от смеха и отпустил их с миром.

Когда Мунтасир стал халифом, он положил конец гонению Алидов. Он запретил кому бы то ни было преследовать сектантов-шиитов и позволил всем беспрепятственно посещать могилы Хусейна в Кербеле и Али возле Куфы, что было запрещено при Мутаваккиле.

Молитва паломников в усыпальнице Али

Мир тебе, о Друг Господа.

Мир тебе, о Свидетель Господа.

Мир тебе, о Халиф Господа.

Мир тебе, о Опора Господа.

Мир тебе, о Наследник пророков.

Мир тебе, о Хранитель Огня и Сада.

Мир тебе, о Господин Жезла и Клейма.

Мир тебе, о повелитель правоверных.

Я свидетельствую, что ты – первый из угнетенных, первый из тех, кто лишен прав и власти; и я, в свою очередь, вынесу все тяготы с надеждой на лучшее. Бог да накажет тех, кто притеснял тебя, кто занял твое место, и проклянут их праведные цари и все пророки, хранящие Завет Господа, и все правоверные мусульмане. Да пребудет с тобой милость Господня, о повелитель правоверных, с твоим духом и с твоим телом.

Молитвы в Кербеле

Да услышит Господь мою молитву, и да пребудут в мире просветленные души двух доблестных имамов, двух мучеников, любимых Богом, Абу Мухаммеда Хасана и Абу Абдаллаха Хусейна, а также души всех имамов и семидесяти двух мучеников, покоящихся в долине Кербелы.

* * *

Говорят, что кто-то спросил имама Али ибн Мухаммеда:

– О потомок пророка! Научи меня правильным словам, которые должно произносить при посещении гробниц имамов.

Али ответил на эту просьбу так:

– Прежде всего необходимо, чтобы паломник совершил омовение. Когда он зайдет во двор и увидит усыпальницу имама, он должен стать неподвижно и тридцать раз произнести «Аллах велик». Потом, приблизившись, снова остановиться и тридцать раз повторить «Аллах велик». Затем он может подойти к гробнице и произнести сорок раз «Аллах велик». Все вместе это составит сто восхвалений. После этого следует молитва:

«Мир да пребудет с тобой, рожденным в Семье пророка и в земле пророка, в месте, которое посещали ангелы и где Откровение снизошло к людям, где была явлена Милость Господа, место Мудрости и Знания, где людям было даровано наставление и прощение.

Вы господа щедрости, источники праведности, столпы добродетели, повелители всех рабов Господа, поддержка всех городов и ворота Веры, любимые Богом и избранные посланники Его.

Мир да пребудет с истинными имамами, которые подобны свету в ночи, которые призывают людей к благочестию, представителями Бога на земле, ныне и во веки веков.

Я свидетельствую, что нет бога, кроме Аллаха, не имеющего равных, и Мухаммеда, избранного слуги Его, Посланника, любимого Господом. И я свидетельствую, что вы истинные имамы, которые шли прямым путем, безгрешные, благородные, близкие Богу, благочестивые, избранные, смиренные, те, кому Господь дал Свой Свет, кого Он избрал Своими халифами, быть хранителями Его тайн здесь, на земле, и поверенными Его Мудрости, и толкователями Его Откровений. Вы отдали свою жизнь во славу Его, вы вытерпели все мучения ради Него».

Посетив святые места, паломник произносил прощальную молитву:

«Да пребудет мир с тобой, мир этого прощания, мир друга, который никогда не покинет тебя и не охладеет к тебе. Да позволит Господь, чтобы это мое паломничество было не последним, в это место, где ты страдал и был похоронен. Да причислит меня Господь к твоим последователям и приведет меня к фонтану изобилия в раю, где я буду одним из твоих людей. Через твое посредничество да будет доволен мною Бог и позволит жить во время твоего второго пришествия, когда ты будешь снова править миром. Прими мое служение тебе, и да будут прощены мои грехи при твоем заступничестве. Веди меня путем любви к Богу и дай мне в милости и прощении вступить в Лучший Мир, который есть награда для тех паломников, преданных тебе и твоей Вере. Да позволит мне Господь совершить это паломничество снова и позволит Он вкусить мне жизнь вечную, как награду за искренность стремлений в вере, послушание и смирение. И да подаст мне Господь мой хлеб насущный и упасет меня от пищи нечистой. О Господь, сохрани во мне поминовения об истинных имамах, позволь мне возрадоваться в милости, обуздании страстей, спасении души, вере и милосердии, которые Ты даруешь тем, кто любит их и совершает паломничества к их могилам.

Мой отец, моя мать, моя жизнь и все, что я имею, я посвящаю тебе. Не забудь меня, упомяни мое имя в присутствии Того, Кто хранит тебя.

О Господи, ниспошли Свое благословение на Мухаммеда и дом его и позволь моим молитвам достичь их душ. Да будет мир с тем, кто лежит здесь, и со всеми истинными имамами, мир и великая милость.

Поистине, Аллаха довольно нам, совершенно довольно».

* * *

Как говорят, если человек желает стать мучеником в наши дни, ему достаточно подойти к усыпальнице Али в Куфе и провозгласить: «Да пребудет милость Господня с Османом, сыном Аффана!»

Согласно авторитетному свидетельству Умм Саламы, Посланник Бога говорил: «Кто любит Али, тот поистине любит меня, и кто ненавидит Али, тот ненавидит меня, и кто ненавидит меня, тот ненавидит самого Бога!»

Кроме того, согласно Ибн Аббасу, Господь никогда не явил бы в Откровении слов «вы истинно верующие», если бы не подразумевалось при этом, что Али будет стоять во главе мусульман. А по свидетельству Ибн Асакира, пророк Господа сказал: «Смотреть на Али – это все равно что молиться».

(Из сказанного мы видим, что ученые богословы ни в чем так не склонны к фальсификациям, как тогда, когда речь идет о Преданиях.)

В 226 году скончался наместник Абу Дулаф, выдающийся военачальник и поэт, фанатичный шиит.

«Мой брат Дулаф, – рассказывает Иса, сын Абу Дулафа, – ненавидел и презирал Али ибн Талиба и всех его последователей. Как-то раз я сидел и беседовал с братом, когда отца не было дома.

– Ты знаешь, – сказал мне Дулаф, – эти шииты утверждают, что есть Предание, где утверждается, что тот, кто ненавидит Али, непременно должен быть незаконорожденным, но тебе известно, как благочестив наш отец и как ревностно он оберегает свой гарем. Тем не менее я ненавижу Али.

В этот момент Абу Дулаф зашел в комнату. Мы вскочили на ноги.

– Я слышал, что сказал Дулаф, – произнес наместник, – Предание, над которым он насмехается, неопровержимо и подтверждено авторитетными свидетельствами. Я клянусь, что Дулаф действительно незаконнорожденный ребенок. Я расскажу вам, как это произошло. Однажды, когда я был болен, моя сестра послала мне письмо с молодой рабыней. Я влюбился в нее с первого взгляда, и, хотя она в тот момент была нечиста, как это случается с женщинами каждый месяц, я не мог совладать со своей страстью. Позже, когда ее беременность стала заметна, моя жена подарила девушку мне, и она родила мне этого сына».

Любовь и преданность Абу Дулафа по отношению к Али вызвали такую ярость у его сына, что он проклял своего отца. Дулаф, по слухам, рассказывал такую историю:

«Когда умер мой отец, мне приснился сон.

Какой-то незнакомый мне человек пришел ко мне и сказал: «Правитель хочет видеть тебя». Я встал и пошел за ним. Он привел меня в заброшенный мрачный дом. Мы поднялись по ступенькам и зашли в комнату с высоким потолком, стены которой почернели от дыма, пол был покрыт пеплом. В углу скорчился совершенно голый человек. Его голова была опущена на колени.

– Это Дулаф? – спросил он.

– Дулаф! – ответил я.

Тогда человек сказал:

Если бы мы только прощаемы были после смерти,
Все живые существа обрели бы со смертью покой.
Но это не так. Когда мы умираем, мы идем на суд,
Где должны ответить за все, что сделали.

– Ты понял? – спросил он.

– Да, – ответил я и проснулся».

Тюркская гвардия

Став халифом, Мунтасир попытался бороться с тюрками. Он называл их убийцами халифов. Однако последние стали плести интриги. Им удалось подкупить придворного лекаря, послав ему в подарок тридцать тысяч динаров. Лекарь предписал халифу кровопускание и произвел эту операцию отравленным ланцетом, отчего Мунтасир скончался. Ему было всего двадцать шесть лет, и он правил меньше шести месяцев.

После смерти халифа начальники тюркской гвардии немедля собрались на совет. «Если сейчас мы позволим сесть на трон одному из сыновей Мутаваккила, то никто из нас не останется в живых, – сказал один из военачальников. – Нам не остается другого выхода, кроме того, как сделать халифом сына Мутасима». В соответствии с этим гвардия принесла присягу Мустаину, сыну Мутасима.

Но двое из их числа, Бугха и Васиф, предав смерти Бахира, убийцу Мутаваккила, вызвали недовольство остальных тюрков и бежали в Багдад, захватив с собой и нового халифа. Прибыв в город, они сделали Мустаина военным комендантом Багдада, сняв с этой должности Мухаммеда Тахирида. Мустаин не пользовался реальной властью, он был марионеткой в руках гвардейцев. В те времена часто можно было слышать такие стихи:

Сидит халиф наш в клетке,
Приставлены гвардейцы с каждой стороны,
Твердит, как попугай, лишь то,
Что тюрк ему велит.

Мустаин приказал заключить в тюрьму своего двоюродного брата Мутазза, сына Мутаваккила. Тем временем сторонники Мутазза в Самарре решили освободить его, провозгласить халифом и принести ему присягу. Они собрали войско и пошли на Багдад. Партия Мустаина вынуждена была согласиться на низложение своего ставленника. Мустаина отправили сначала в Васит, а потом под усиленным конвоем в Самарру. По пути в столицу конвой повстречал конный отряд под командой Саида, казначея. Саид подскакал прямо к Мустаину, хлестнул его кнутом по лицу, сбил с коня и, спешившись, вскочил ему на грудь и отрубил голову. Потом он снова сел в седло и ускакал с головой бывшего халифа к Мутаззу. Тело осталось лежать на дороге, пока кто-то из местных жителей не взял на себя труд похоронить его. Бугха и Васиф вернулись в Самарру.

Пока был жив Бугха, халиф не мог спать спокойно. Мутазз постоянно был вооружен, и днем и ночью, так велик был его страх перед этим человеком. Он говорил, что ему все время кажется, будто Бугха либо бросится на него с неба, либо выскочит из-под земли.

Через год после того, как Мутазз стал халифом, ферганские гвардейцы убили Васифа, но Бугхе удалось на время скрыться. В следующем году, когда Бугха решил перебраться из Самарры в Мосул, вольноотпущенники захватили и разграбили его дворец. Его личные телохранители разбежались, и, хотя ему удалось, переодевшись, добраться до лодки и пуститься вниз по реке, гвардейцы – выходцы с запада настигли и убили его у Самаррского моста.

Когда тюрки увидели, как одна за другой падают головы их военачальников, и поняли, что милость халифа теперь обратилась на западных и ферганских гвардейцев, они пошли толпой во дворец, гневно обвинили халифа в убийствах и потребовали деньги за кровь. Во главе их находился сын Васифа. Мутазз категорически отказался платить. Казна была пуста. Тогда несколько гвардейцев набросились на него, они тащили его за ноги и били дубинками. Потом халифа выставили под палящие солнечные лучи. «Отрекайся!» – кричали бунтовщики и били его по лицу. Затем, приведя судью Ибн Аби Шавариба и свидетелей, тюрки объявили Мутазза низложенным.

На следующий день гвардейцы послали в Багдад за сыном Ватика Мухтади, который находился там в тюрьме. Проведя день и ночь в пути, Мухтади приехал в Самарру, где его встретили, после чего временно поселили во дворце Джаусак.

Мутазз согласился отречься в обмен на безопасность его жизни и жизни его женщин и детей, а также сохранение его собственности. Тем не менее Мухтади отказался занять его место на троне и принять присягу на верность, пока не услышит отречение Мутазза из его собственных уст. Тогда Мутазза привели к нему. Халиф был одет в грязную рубашку, голова его была завязана платком. Увидев своего дядю, Мухтади подбежал к нему, поцеловал и заставил сесть рядом с собой.

– Что же это такое – власть? – спросил Мухтади повелителя правоверных.

– Это то, с чем я не смог справиться, – ответил Мутазз, – это не для меня.

Мухтади предложил быть посредником, чтобы урегулировать разногласия между халифом и тюрками, но Мутазз ответил:

– Нет, я не хочу этого, и, кроме того, тюрки все равно не согласятся.

– Тогда я свободен от клятвы на верность тебе?

– Да, я освобождаю тебя, – ответил Мутазз.

Мухтади отвел глаза в сторону. Низложенный халиф был отведен в тюрьму, где через шесть дней был убит в своей камере. Мутазз был очень красив. Али ибн Харб, который учил Преданиям своего сына Ибн Мутазза, поэта, сказал: «Из всех халифов, которых я видел, он был самым прекрасным на лицо».

Попытки реформ

Халиф Мухтади вел благочестивый и религиозный образ жизни. Он призвал ученых ко двору и назначал богословов на государственные должности. «Вы, Хашимиты, – говорил он обычно, – позвольте мне следовать путем Омара, сына Абда аль-Азиза, и я буду среди вас тем, кем был Омар среди Омейядов». Он урезал расходы на содержание двора, приказал переплавить серебряную и золотую посуду в монеты и велел убрать лепные украшения со стен и потолков дворца. Боевых баранов и петухов, которые забавляли халифов до него, он приказал зарезать, вместе с дикими зверями из царского зверинца. Парчовые и прочие дорогие ковры, кроме освященных Законом, были запрещены.

Одному из лидеров тюркских гвардейцев Мухтади написал письмо, в котором предлагал ему устранить или хотя бы арестовать сына Бугхи и самому возглавить гвардию. Однако тот показал это письмо Ибн Бугхе и сказал, что это предложение ему не по душе. Оказалось, что и сын Бугхи получил от халифа аналогичное послание. Таким образом, лидеры гвардии поняли, что халиф пытается натравить их друг на друга. Сообща они решили, что Мухтади должен быть убит, и, собрав свои силы, окружили Самарру.


Однажды вечером, незадолго до своей смерти, между временем вечерней молитвы и временем окончания поста, Мухтади стал молиться Богу: «О Аллах! Твой Посланник, да пребудет на нем Твоя милость и благословение, говорил, что Ты не оставишь без внимания ни одной просьбы праведного имама, а я был во всем справедлив к своим подданным, ни просьбы того, с кем поступили несправедливо, а я именно таков, ни просьбы того, кто не нарушал поста, а я еще пощусь…» Затем он начал призывать кары небесные на своих врагов.


Последователи пророка были не от мира сего, их помыслы были устремлены в Вечность, такими были Абу Бакр, Омар, Али. Но ты – всего лишь человек тюрков, ферганцев, людей с запада и иноземцев, которые желают лишь мирских благ. Разве можешь ты вести людей путем праведности, как ты вознамерился делать?


Западные гвардейцы, как и гвардейцы-ферганцы, сражались на стороне Мухтади, но в конце концов халиф бежал с поля боя и поскакал в город, тщетно призывая жителей на помощь. Когда стало ясно, что помощи ждать неоткуда, он спрятался, но вскоре тюрки вытащили его из укрытия. Как именно он умер, в точности неизвестно – одни говорят, что его закололи кинжалами, другие – что ему раздавили половые органы, третьи – что он был задушен подушками, четвертые – что его завалили тяжелыми досками.

Во время убийства халифа его двоюродный брат Мутамид[140] находился под стражей в одной из комнат павильона-дворца. Тюрки привели его и принесли ему присягу на верность.

Мутамид начал свое правление с того, что назначил своего брата Муваффака наместником восточных провинций, а его сына – правителем Египта и всех западных владений. Затем халиф обратил все свое внимание на развлечения и удовольствия, забыв и думать о своих подданных. Через некоторое время Муваффак, в качестве регента, заключил халифа в тюрьму.

Мутамид был последним халифом, жившим в Самарре.

Махди

Во время правления Мутамида умер некий Хасан, называемый также аль-Аскари[141], которого шииты почитали одиннадцатым имамом, потомком Али Абу Талиба в девятом поколении. Одна из сект шиитов почитает его как отца Махди (Ведомого Господом), двенадцатого имама, который скрыт, невидим человеческому глазу. Они называют его Повелителем Времени и ожидают его второго пришествия.

Неявленность

Исчезновение двенадцатого имама произошло в подземном зале его дома в Самарре, который он унаследовал от своего отца Хасана. В момент исчезновения ему было шесть или семь лет – сведения на этот счет расходятся.

Предположение, что он умер еще при жизни отца, неверно. Мы должны верить, что, родившись, он живет и поныне, хотя и недоступен человеческому взгляду, и, по воле Господа, появится снова в Конце Времен.

В Предании записано, что имам Али (младший сын имама Хусейна, сына Али, сына Абу Талиба) сказал: «Мы находимся во главе людей Мухаммеда, мы – подтверждение существования Бога на земле. Благодаря нам, когда придет День Суда, люди Али придут в Сад Наслаждений с лицами, руками и ногами столь чистыми, как будто они омыты Светом. Как долго звезды будут маяками в небе, так долго ангелы не будут опасаться приближения Суда. Сколь долго мы будем пребывать здесь, на земле, столь долго не придут Последний День и Наказание. Не будь на земле имама из нашего дома, сама земля и все, кто живет на ней, превратились бы в прах».

Однажды этого имама спросили:

– Какой толк от наместника Бога, если он невидим?

– Такой же, как от солнца, скрытого за облаками, – ответил он.

Это объясняет, как даже в непроявленном состоянии милость и благословение имама наполняют этот мир. Когда простые люди впадают в заблуждение, он приходит им на помощь. Они думают, что никто не ведет их по Истинному пути, лишь потому, что не видят, кто их ведет.

Во многих отношениях эта неявленность – благо для большинства людей, так как если исчезнувший имам явится, то многие не признают его. Кроме того, с его приходом на мусульман будут возложены более строгие обязанности, нежели Священная война против врагов Истинной Веры. Правители и правимые верят в имама сейчас, до тех пор пока тот не явился, но, когда наступит Второе Пришествие и великие станут в один ряд с низкими, не все смогут смириться с этим и многие отпадут от Веры.


После смерти одиннадцатого имама среди шиитов начались разногласия по вопросу о том, кого именно из потомков пророка они ожидают. В результате они распались на двадцать различных течений.


В 270 году в Йамане началась миссия так называемого Ведомого Господом Махди, предка халифов-еретиков Египта Фатимидов. Восемь лет этот человек тайно вынашивал свой замысел. Придя под видом паломника в Мекку, он открыл свою миссию людям из племени кутама, которые пришли поклониться святыням Города. Они уверовали в него и, возвращаясь домой на запад через Египет, взяли его с собой. Махди, убедившись в их фанатичной преданности и храбрости, пошел с ними в Мавританию, где и началось его восхождение к власти. Когда его миссионеры достигли Сирены и о его учении стали проповедовать во всех провинциях, правитель Африки послал войска, чтобы уничтожить очаг смуты. Состоялась битва, но было уже поздно – влияние Махди стремительно росло.

Некто Хусейн Ахваз был послан в Ирак в качестве миссионера Фатимидов. По дороге он повстречал одного из приверженцев секты карматов, по имени Хамдан. Дело было невдалеке от Куфы, Хамдан гнал в город быка с поклажей. Около часа они шли рядом, после чего Хамдан сказал Хусейну:

– Мне кажется, что ты идешь издалека, у тебя усталый вид, садись на быка, отдохни немного.

– Нет, не могу – мне не велено так поступать, – ответил Хусейн.

– Ты делаешь только то, что тебе велено? – удивился Хамдан.

– Да.

– Кто же говорит тебе, что ты должен делать и что ты не должен делать? – поинтересовался Хамдан.

– Мой Царь и твой, – ответил Хусейн, – Тот, Кому принадлежит этот мир и мир Иной.

Хамдан, несколько смутившись, замолчал, потом наконец сказал:

– Один только Аллах – Царь этого мира и Следующего.

– Совершенно справедливо, но Аллах дает Свое царство тому, кому Он пожелает, – ответил Хусейн, после начал проповедовать свое учение.

К тому моменту, когда они достигли города, речи попутчика уже успели произвести большое впечатление на Хамдана, и он пригласил Хусейна в свой дом. В гостях он постился весь день и молился всю ночь. Соседи Хамдана стали завидовать тому, что его дом почтил своим присутствием столь праведный человек. Хусейн остался жить в городе, он обращал в свою веру всех, кто приходил к нему, и принимал у них клятву в верности Махди. На жизнь он зарабатывал ремеслом портного; находиться в его обществе и носить одежду, сшитую им, считалось благословением.

Общая паства

«Мы обычно собирались около мечети и говорили о Абу Бакре, Омаре, Али, Муавии и других праведниках прошлых времен, – рассказывает один богослов. – Иногда люди собирались послушать нас. Как-то один из слушателей, человек с умным лицом и с длинной бородой, прервал нашу беседу вопросом:

– Сколько можно говорить обо всех этих Али, Муавии и прочих?

– А каково твое мнение об этих людях, почтеннейший? – спросили мы его.

– О ком именно?

– Ну, скажем, об Али?

– Кажется, он был отцом Фатимы?

– А кто такая Фатима?

– Она была женой пророка, да пребудет с ним мир и благословение Господне. Она также была дочерью Аиши и сестрой Муавии, – ответил наш собеседник, нимало не смутившись.

– А что тебе еще известно о жизни Али? – спросили мы, пораженные такими небылицами.

– Али был убит у Хайбара, вместе с пророком Господа, да пребудет милость Аллаха с ними обоими!»


Уличные проповедники используют различные уловки, чтобы получить пожертвования от доверчивых горожан. Вот одна из них. Два богомольца выбирают оживленную улицу; один из них начинает проповедовать в ее начале, второй в конце. Первый начинает цитировать Предания, прославляющие Али:

– Мы слышали из уст Мухаммеда ибн Ибрахима Фузари, по свидетельству Абдаллаха ибн Бакхра Хувари, что он слышал от Абу Хасана ибн Амра, по свидетельству Хасана ибн Мухаммеда ибн Джухура, что он слышал от Али ибн Билала, а тот, в свою очередь, от имама Али Ризы, мир да пребудет с ним! А он узнал от Мусы ибн Джафара, а он от Джафара ибн Мухаммеда, а он от Мухаммеда ибн Али, а он от Али ибн Хусейна, а он от Хусейна ибн Али, а он от своего отца Али, сына Абу Талиба, мир и благословение им всем! А он слышал от пророка Господа, мир ему и всей его семье, которому сообщил ангел Джабраил, а тому ангел Микаил, а тому ангел Исрафил, который узнал из Священных Скрижалей, Написанных Священным Пером, что Аллах Всемогущий сказал: «Поистине, дружба Али – Моя Крепость, и кто входит в Мою Крепость, может не опасаться Кары Моей».

В это же время его сообщник в конце улицы надрывается, прославляя Абу Бакра:

– Мы слышали, как свидетельствует Анас, что Посланник Аллаха, да пребудет с ним мир и благословение Господне, сказал: «Поистине любить Абу Бакра и быть ему благодарным – долг каждого правоверного». То же самое сказано и в предании от Сахла ибн Саада. Кроме того, Абдаллах ибн Ахмад свидетельствует, что слышал, как Омар сказал: «Поистине, аромат, исходящий от Абу Бакра, более приятен, чем запах мускуса!»

Таким образом, они вдвоем собирают как дирхемы самых стойких последователей Истинного пути, так и дирхемы шиитов, после чего делят выручку пополам.

Две большие редкости наших дней: богослов, у которого слова не расходятся с делом, и мистик, чьи пророчества имеют мистическое происхождение.

Отстраненность

Суфизм не может быть понят без связи теории с практикой. Изучение доктрины намного легче ее практического применения. Абсолютное Знание, которое является конечной целью учения, не может быть достигнуто при помощи инструкций, но лишь посредством экстаза и преображения человеческого существа. Описание состояния здоровья совсем другое дело, нежели состояние здорового человека. Такая же разница между знанием того, что такое отрешенность, и фактической отрешенностью от мира. Сущность суфизма в практике, а не в риторике.


Когда я исследовал истинные причины моего стремления к проповедничеству, то обнаружил, что мною движет не преданность Богу, но желание суетной славы. Я понял, что стою на краю пропасти. Некоторое время две противоположные силы – мирские страсти и религиозное вдохновение – разрывали меня на части. В конце концов я ушел из мира и пребывал несколько лет в уединении, медитации и молитве, используя практику суфиев.

Во время медитаций мне были открыты знания, которые я не могу передать словами. Единственное, что я могу сказать читателю, – я узнал это из достоверного источника – то, что суфии – первопроходцы на пути Бога и нет ничего прекраснее, чем их жизнь, ничего более достойного, чем их принципы, ничего более чистого, чем их мораль. Покой и действие, как внешнее, так и внутреннее, все освещено светом Первоисточника Откровения.

Первый этап на пути к просветлению – это катарсис, очищение от всего, что не связано с Богом, и неотъемлемая часть этого этапа – возвышение души молитвой. Последний этап – это слияние с Богом, погружение в Него. Я говорю «последний этап», но это лишь более высокий уровень в развитии сознания. Сказать по правде, этот последний этап на самом деле есть первая ступень истинно медитативной жизни, дверь, куда входит начинающий. С этого момента начинается Откровение. Человеческий язык слишком слаб, чтобы описать те высоты, которых достигает дух на этом пути, – любые попытки неизбежно обречены на неудачу. Лишь весьма приблизительно можно выразить это чувство словами влюбленного:

Я даже не буду пытаться произнести то, что чувствую сейчас;
Назовите меня счастливым и не спрашивайте ни о чем —
ведь я не смогу ответить.
* * *

Метод Сахла[142] из Тустара заключался в достижении совершенства посредством смирения. Он говорил своим ученикам: «Повторяйте «Аллах, Аллах, Аллах», не переставая весь день и в день следующий за ним, до тех пор, пока это не станет привычкой». Потом он заставлял их повторять имя Бога и ночью, пока они не начинали говорить «Аллах» во сне. В этот момент Сахл приказывал ученикам прекратить повторять имя Бога вслух, но сконцентрировать все свои мысли на этом имени. Продолжая выполнять это упражнение, его ученики в конце концов полностью растворяли свое сознание в мысли о Боге.

Вот два высказывания Сахла:

«Любить – значит совершенствоваться в послушании».

«Только святые имеют право говорить «Я».

Святые

Святые являются помощниками пророков и помогают последним выполнять возложенную на них миссию. Святые – это искатели истины – паломники; в то время как пророки – это нашедшие, вернувшиеся из паломничества, вернувшиеся с наказом от Господа проповедовать. Само тело Посланника чище и ближе Богу, чем сердце и душа святого.

Ортодоксальные правоверные и суфии единодушны во мнении, что пророки и святые, воздерживающиеся от греха, стоят выше ангелов. Рационалисты придерживаются противоположных взглядов, мотивируя их тем, что ангелы обитают в высших сферах, имеют более тонкую сущность и более смиренны перед Богом. Опровержением точки зрения рационалистов служит тот факт, что сам Бог приказал ангелам поклоняться пророку Адаму.

Ангелы не чувствуют ни вожделения, ни алчности, ни прочих страстей, они подчиняются Богу инстинктивно, без усилий. Человек же изначально склонен к греху. Сатана живет в самой его крови, противоречивые страсти выбрали его полем для своей битвы. Если такое существо отвращается от греха, начинает молиться и подавляет низменную часть своей души, оно действительно должно стать выше ангелов.

* * *

«Однажды, – рассказывает суфийский шейх Джунайд[143], – мне очень захотелось узнать, как выглядит Сатана, и вот, когда я был во дворе мечети, какой-то старый человек зашел в ворота. Он посмотрел на меня, и мое сердце сжалось от страха. Он подошел ближе, и я закричал:

– Кто ты? Я не могу смотреть на тебя, я не выношу мысли о тебе!

– Я тот, кого ты хотел увидеть.

– Враг человеческий! – воскликнул я. – Ответь тогда, почему ты не поклонился Адаму, за что и проклял тебя Господь?

– Джунайд, – сказал он, – как мог ты подумать, что я поклонюсь кому-либо, кроме Аллаха?

Этот ответ потряс меня, но тут внутренний голос прошептал мне: «Скажи ему, что он лжет. Если бы он был послушным слугой, он исполнил бы Его повеление». Старик как будто услышал, что было сказано в моем сердце.

– О Господи! Ты сжигаешь меня! – воскликнул он и исчез».

Один человек спросил мистика Баязида:

– Кто является истинным господином?

– Тот, у которого нет выбора, – ответил Баязид, – человек, для которого путь Бога есть единственный путь.

Баязид из Бистама (в Северной Персии) был величайшим из суфийских шейхов, его считали имамом суфизма. С молодости он практиковал аскетизм и преданность Богу, увлекался теологией. «Тридцать лет, – часто говорил он, – я посвятил аскетизму, но понял, что нет аскетизма более сурового, чем изучение богословия и жизнь, соответствующая собственным мыслям. Без этого все мои усилия закончились бы неудачей».

Великая истина заключена в этом изречении:

«Мост Священного Закона более узок и опасен, чем мост Страха».


Аллах сказал:

«Я – спрятанное сокровище, и Мое желание – быть найденным, следовательно, Я создал Мироздание для того, чтобы Я мог быть познан».


Кто знает себя, тот знает своего Владыку.


«Признаки познающего исчезают, – говорил Баязид, – его сущность вытесняется Сущностью Другого, его следы теряются среди Следов Другого. Тридцать лет Бог был моим зеркалом, но сейчас я сам мое собственное зеркало. Того, кем был я, больше не существует. Говорить «Я» и «Бог» означает отрицать Единство Бога. Я сказал, что я мое зеркало, но Бог говорит моими устами. Я исчез. Я выполз из моего «баязидства», как змея выползает из старой кожи, и я посмотрел, и я увидел, что «тот, кто любит, и тот, кого любят, и сама любовь – все это одно целое. Слава Мне!»

Женщина-суфий

Ахмад из Балкха придерживался пути смирения в суфизме, он всегда одевался как солдат. «Прячь величие своей бедности» – таков был его девиз. Он имел в виду то, что человек не должен выставлять напоказ свою праведность, то есть одеваться как положено дервишу. Его жена Фатима, дочь правителя Балкха, была также знаменитой приверженкой суфизма. Когда Ахмад отправился повидать Баязида в Бистам, она сопровождала его. Когда она увидела Баязида, она подняла чадру и беседовала с ним, нимало не смущаясь, чем разбудила в муже ревность.

– Почему ты так вольно ведешь себя с Баязидом? – спросил он ее.

– Потому что, хотя ты близок мне по плоти, он близок мне по духу. С тобой я достигаю того, чего желает мое тело, с ним я достигаю того, чего желает моя душа, – Бога. Главное различие состоит в том, что я не нужна ему, я нужна тебе.

И она продолжала вести себя так же непосредственно с Баязидом, пока в один из дней он не обратил внимание на то, что ее ногти на руках покрашены хной; он спросил ее:

– Зачем ты покрасила ногти?

– О Баязид! – ответила она. – Пока ты не замечал моих рук и того, что они чем-то покрашены, я чувствовала себя спокойно с тобой, но сейчас ты обратил внимание на меня. Закон не позволяет нам больше быть друзьями.


Искренность – меч Бога на земле: он разрубает все, что встает на его пути.


Неверие щедрого лучше, чем ислам алчного, сказал Баязид. Муртаиш сказал об истинных дервишах: «Суфий – это человек, мысли которого двигаются вместе с его ногами (то есть он полностью присутствует, его душа всегда там, где его тело, а тело всегда там, где его душа)».


Суфизм – это красота мироздания. Суфизм абсолютно искренен.


Великий суфий Нури Абу Хасан (что означает «человек света») получил свое имя потому, что, когда говорил, даже в темной комнате становилось светло от его одухотворенности. При помощи этого внутреннего света он мог читать сокровенные мысли в душах учеников. Джунайд Абу Касим прозвал его за это Исследователь Сердец.

Он считал, что общение (а не уединение) является обязательной частью устава дервишей, причем благополучие товарища надо ставить выше собственного благополучия. Он не верил в пользу отшельничества, он говорил: «Остерегайся затворничества, на этом пути легко попасть в сети Сатаны».

Согласно одному из преданий, пророк говорил: «Вы не попадете в рай, пока ваша вера не будет совершенной, и ваша вера не будет совершенной, пока вы не будете любить друг друга».

Товарищем Нури был Джунайд. Нури никогда никому не льстил и не потакал. Однажды, увидев Джунайда сидящим в кресле учителя, он сказал ему:

– Абу Касим, когда ты скрываешь правду от людей, они сажают тебя на почетное место, когда я говорю им правду, они кидают в меня камнями.

Нури был упорным аскетом. Один раз он простоял в своей келье три дня и три ночи без движения и не прекращал при этом громко причитать. Джунайд, придя к нему и увидев его в таком состоянии, сказал:

– Абу Хасан, если ты открыл, что громкие завывания приносят пользу, скажи мне, и я, сев рядом с тобой, тоже начну выть, если же ты не нашел в этом занятии никакого толку, предайся лучше безмолвному восторгу в исполнении Воли Господней и будь счастлив.

Нури перестал стенать и сказал:

– Абу Касим, ты дал мне хороший совет.


Как-то раз Абу Хафс из Нишапура приехал в Багдад и принял участие в беседе суфийских шейхов в шунизской мечети.

– Что такое великодушие? – спросили его.

– Пусть сначала выскажется кто-нибудь из вас, – ответил Абу Хафс.

– Я считаю, – сказал Джунайд, – великодушие состоит в том, чтобы быть великодушным, но не знать этого, не считать это своим достоинством.

– Как хорошо сказал почтенный шейх! – воскликнул Абу Хафс. – Но я добавил бы, что великодушие состоит в том, чтобы всегда поступать справедливо и никогда не ожидать справедливости по отношению к себе самому.

– Встаньте все! – крикнул Джунайд своим ученикам. – Абу Хафс сказал лучше, чем Адам или кто-либо рожденный после него!

Древнее Предание гласит, что Посланник Аллаха сказал: «Вера – это терпение и великодушие».

Суфизм – это смиренное принятие велений и запретов.

Человек закрыт покровом собственной воли от Воли Бога.

Покорность судьбе

Суфий Мухаммед ибн Исмаил, впоследствии известный под именем Хайр, однажды покинул свой родной город и пошел в Мекку, поклониться святым местам. Его дорога лежала через Куфу, и там, у городских ворот, какой-то ремесленник-ткач схватил его со словами: «Ты мой беглый раб, тебя зовут Хайр!»

Решив, что такова воля Аллаха, суфий не сопротивлялся и не возражал. Он покорно принял свою судьбу и прожил несколько лет в Куфе, работая на этого человека. Когда хозяин звал его, он всегда отвечал: «Слушаю и повинуюсь». В конце концов ткача стала мучить совесть.

– Я ошибся, – сказал он Хайру, – ты не мой раб.

Мухаммед ибн Исмаил получил свободу и продолжил свой путь в Мекку. Он предпочитал потом, чтобы его называли Хайром.

– Не следует, – говорил он, – менять имя, которое мне дал правоверный.

– Хайр лучший из нас, – часто говорил Джунайд.

Человек берет только то, что Бог дает, и теряет только то, что Бог забирает.

Шибли

Вначале Шибли был казначеем при дворе, но однажды услышал проповеди Хайра и постепенно приобщился к обществу суфиев. Он стал учеником Джунайда и познакомился со многими другими мудрецами.

Когда Шибли впервые пришел к Джунайду, тот сказал ему:

– Твоя голова полна самомнения, основанного на твоем положении при дворе. Ничего хорошего не выйдет из тебя, пока ты не пойдешь на улицы рынка и не займешься нищенством. Тогда ты сможешь узнать, чего ты на самом деле стоишь.

Три года Шибли послушно ходил побираться на базарах. Он получал все меньше и меньше. Наконец настал день, когда он обошел весь рынок и не получил ни единого медяка, тогда он пришел к Джунайду и рассказал ему о своей беде.

– Ты видишь теперь, – ответил Джунайд, – что твоя значимость для человечества равна нулю. Так что выбрось гордыню из своей головы. Я велел тебе нищенствовать не для того, чтобы ты зарабатывал этим на жизнь, а чтобы ты смог чему-то научиться.


Однажды Шибли прибежал в восторженном экстазе к своему учителю, но увидел, что Джунайд чем-то озабочен.

– Что-нибудь случилось? – спросил Шибли.

– Нет, ничего, – ответил учитель, – просто искатель должен найти, наконец.

– Нет! Нет! – воскликнул Шибли. – Это нашедший должен искать!

Шибли опьянен мистикой, решил Джунайд. Если он протрезвеет, он может стать хорошим имамом и приносить пользу людям.

Среди изречений Шибли есть такие:

«Бедность – это море бед, но в этих бедах наша слава».

Золото везде, где бы мы ни были,
Жемчуга, куда бы мы ни повернулись,
Серебро – по всей пустыне!

«Долгое время я думал, что счастлив в любви Бога и близок к Нему в медитации. Но сейчас я знаю, что близость возможна только между равными».

«Но, Господь, я никогда не отвернусь от Тебя, даже если Ты наложишь на меня небо в качестве ярма и землю, подобно кандалам, привяжешь к моим ногам. Я не отвернусь от Тебя, если Ты заставишь всю вселенную жаждать моей крови».

«Истинное Знание состоит в осознании невозможности достичь Истинного Знания. Знание – это бесконечное заблуждение. О Ты, Кто ведет заблудшего! Сделай меня более заблудшим, чем я есть!»


Когда он проходил через квартал Карх, он услышал проповедника-шарлатана, который говорил:

– Молчание лучше слов.

– Совершенно справедливо, в твоем случае, – сказал Шибли, – твоя речь полна суеты, твое молчание, по крайней мере, будет не хуже неудачной шутки.

Один раз люди видели, как Шибли кидал золотые монеты в Тигр, у него было с собой около четырехсот динаров.

– Что ты делаешь? – спросили его.

– Подходящее место для гальки – дно реки, – ответил он.

– Почему бы не отдать деньги бедным?

– Помилуй Аллах! Разве это будет благочестиво – делать их положение худшим, чем мое?

Однажды, когда он пошел на базар, люди стали кричать ему вослед:

– Смотрите, сумасшедший идет!

– Вы считаете меня сумасшедшим, – ответил им Шибли, повернувшись, – а я считаю вас разумными. И я надеюсь, что Аллах сделает меня еще более сумасшедшим, чем я есть, а вас еще более разумными, чем вы есть.

В конце концов его признали невменяемым и посадили в приют для душевнобольных в Багдаде. Несколько посетителей, старых знакомых, пришли навестить его.

– Кто вы? – спросил он.

– Твои друзья, – ответили они.

Шибли тогда начал кидать в них камни. Посетители бросились наутек.

– Если бы вы действительно были моими друзьями, – крикнул он им вдогонку, – вы не стали бы убегать от тех неприятностей, которые я причинил вам!

Испытания

В те дни в столице жил традиционалист-аскет, называвший себя Гулам Халил, показной набожностью и мистицизмом привлекший к себе внимание халифа и всего двора.

Если дервиш часто посещает богача, вы можете быть уверены, что это плохой человек. Когда кто-либо предпочитает общество богатых обществу бедных, Аллах наказывает его духовной смертью. Лицемер, как правило, старается оклеветать суфийских шейхов, чтобы добиться их изгнания и самому занять их место.

Так вот, суфий Сумнум, автор многих возвышенных и утонченных высказываний об истинной природе любви, в одно время стал очень популярной фигурой. Одна женщина влюбилась в него и сделала ему предложение, от которого он отказался. Тогда она пошла к Джунайду и попросила его, чтобы он посоветовал Сумнуму жениться на ней. Когда же Джунайд прогнал ее, она отправилась к Гуламу Халилу и сказала ему, что Сумнум покушался на ее честь. Он выслушал ее с большим вниманием и повторил потом клевету халифу, посоветовав казнить Сумнума.

Сумнума арестовали, но, когда халиф собирался отдать приказ палачу отрубить голову преступнику, его язык вдруг прилип к гортани. Сумнум получил отсрочку. Ночью халифу приснился вещий сон, что его правление продлится ровно сколько, сколько проживет Сумнум. Поэтому наутро повелитель правоверных послал за суфием, попросил у него прощения и вернул ему прежнюю милость.

* * *

Известно, что в результате преследований Гулама были арестованы и попали в тюрьму Нури, Раккам и другие суфии. Гулам настаивал на их смерти, утверждая, что они еретики, пока халиф не согласился и не приказал казнить их.

Когда палач приблизился к Раккаму, чтобы исполнить приказ, Нури встал и невозмутимо, даже радостно предложил казнить его первым.

– Молодой человек, – сказал палач, – люди обычно не рвутся так под мой меч, твоя очередь еще не пришла.

– Да, но мое учение требует от меня, чтобы я заботился о ближнем больше, чем о себе самом.

Палач послал слугу доложить халифу о поступке Нури. Халиф был озадачен, он приказал отложить казнь и назначил повторное рассмотрение этого дела о ереси. Главный судья допросил обвиняемых в своем доме. В результате дознания судья не нашел в их поведении ничего, что противоречило бы Закону, и почувствовал раскаяние за свое равнодушие к их судьбе.

– Судья, – сказал Нури, – ты задал много вопросов, но ты не спросил о главном. Знай, что Бог имеет слуг, которым дает еду, питье, место и жизнь. Но покой все они находят, лишь созерцая Его, если лишить их этого созерцания, они поднимут вопль от мучений.

Судья был смущен. В своем донесении халифу он написал: «Если эти суфии еретики, кого тогда можно назвать истинно верующими в Единство Бога?» В результате халиф призвал их к себе и предложил им просить у него все, что им угодно.

– Единственной милости мы просим у тебя: оставь нас в покое, – ответили они.

Халиф почувствовал, что глаза его наполнились слезами, и отпустил их с миром.

Мутадид

Когда умер регент, его сын Мутадид взял в свои руки бразды правления, объявив, что сын халифа лишается прав на трон. Но когда он сам стал халифом, оказалось, что реальная власть принадлежит его вольноотпущеннику Бадру. Взгляды всех в государстве были устремлены на этого человека.

Скажи Повелителю Великой Милости,
С чьей помощью желание работать становится реальностью:
Дай мне работу – будет то моим занятием,
А не дашь – моим занятием будет тебя позорить!
* * *
Набитому деньгами можно говорить все, что угодно,
Его любые речи будут слушать с вниманием.
Ведь если деньги говорят, то можно бормотать себе под нос,
И все равно все скажут: «Как много правды в сих словах».
Мой друг, о благородный и возвышенный!
Как долго Песнь моя со щедростью его звучит согласно!
Но долги, скопившиеся раз, не станут уменьшаться,
А доходы, упавшие однажды, не желают расти.
Когда я восхваляю щедрость человека этого,
Мне интересно: неужели я заблуждаюсь?
Принес свою поэму я – ты раскритиковал
Мой труд. Ошибка то была моя.
Напомнил мне ты поговорку:
«Человек, который целует зад,
В награду получает ветер».
* * *
Так мы склоняемся и пресмыкаемся пред обезьяною
В надежде получить хоть долю от награбленного ею, —
Лишь унижение приносят все ужимки наши.

О низости визиря

Мать его высочества, должно быть, на рынке торговала
Соленьями собственного приготовления!
И его отец определенно занимался
Подобным же почтенным ремеслом!
* * *
Визирь в тюрьме? Приятно глазу видеть,
Как рубище атлас сменило,
И власяница раздирает кожу его,
И кандалы идут ему!

Уличная сцена

Один правитель, знаменитый военачальник, взял большую сумму денег у одного богатого торговца и отказывался платить. «Я решил, – рассказывает торговец, – пожаловаться самому Мутадиду. Когда я приходил к правителю, тот приказывал своим слугам закрыть ворота и позволял им оскорблять меня, как им вздумается. Я пытался использовать посредников, но безрезультатно. Я обращался даже к визирю, но и он ничем не смог мне помочь. Когда я уже собрался идти к халифу, один мой друг остановил меня и сказал:

– Я помогу вернуть тебе деньги прямо сейчас, пойдем со мной.

Я встал и пошел вместе с ним. Он привел меня в скромную мастерскую портного. Старик, сидевший там за работой, читал наизусть Коран. Мой друг объяснил, в чем моя беда, и попросил старца помочь. Дом правителя был невдалеке от мастерской, и мы втроем пошли туда. Когда мы шли, я сделал знак своему другу, чтобы он отошел в сторону, и сказал ему шепотом:

– Должен предупредить тебя, пока не поздно, что этот почтенный человек может пострадать в доме правителя. Насколько я знаю, его, да и нас с тобой там встретят дубинами и оскорблениями. Ты ведь знаешь, что правитель не обратил внимания на заступничество высоких вельмож и самого визиря. Неужели он будет считаться с этим бедняком?

Мой друг рассмеялся от души.

– Не волнуйся, – сказал он, – иди и молчи, ты все увидишь сам.

Вскоре мы подошли к дому правителя. Как только слуги увидели нашего спутника, они выбежали приветствовать его и пытались поцеловать его руки, чего он, впрочем, не позволил им сделать.

– Что привело тебя к нам, почтеннейший? – спросил привратник. – Наш господин совершает конную прогулку, но, если мы можем что-то сделать, только скажи, твое приказание будет немедленно исполнено. Если же тебе непременно нужен господин, пройди, пожалуйста, в дом и подожди, пока он вернется.

Такое начало обнадежило меня. Мы сели и стали ждать. Вскоре вернулся правитель, он также рассыпался в любезностях, как только увидел портного.

– Скажи, что я могу сделать для тебя, добрый человек, я горю нетерпением исполнить твою волю, – сказал он, даже не став переодеваться.

Портной вкратце изложил наше дело.

– Клянусь Богом, что у меня в доме сейчас есть только пять тысяч дирхемов, – сказал правитель, – возьмите их. В счет остального я предлагаю вам, в качестве залога, мою золотую и серебряную упряжь, я выкуплю их в течение месяца.

На эти условия я с радостью согласился. Я взял деньги и упряжь. Мой друг и портной были свидетелями, мы договорились, что, если правитель в течение месяца не заплатит недостающую сумму, я буду волен продать залог по рыночной цене. Подписав договор, мы удалились. Когда мы вернулись в мастерскую, я высыпал все деньги перед старцем.

– Почтеннейший, – сказал я, – Аллах вернул мне все это благодаря тебе, если ты возьмешь себе четверть, треть или половину, я буду очень рад. Я предлагаю тебе это от всего сердца.

– Ты слишком торопишься отплатить злом за добро, мой друг, – ответил он, – убери свои деньги, и да благословит тебя Аллах.

– Извини, если я невольно обидел тебя. Позволь тогда попросить тебя еще об одной милости, – сказал я, несколько смутившись его ответом.

– Скажи, что ты хочешь.

– Скажи мне, почему правитель сделал для тебя то, чего он не сделал для высокопоставленных вельмож империи?

– Сынок, ты получил то, что хотел, прошу тебя, не отнимай больше у меня время, мне надо зарабатывать на жизнь.

Но я настаивал, и в конце концов он согласился рассказать свою историю.

«Сорок лет тому назад я читал молитвы и учил людей Слову Божьему в мечети, здесь неподалеку, хотя я зарабатывал на жизнь шитьем, единственным ремеслом, которое я знал. Один раз я возвращался с вечерней молитвы и увидел тюрка-гвардейца, который тогда жил в нашем районе. Он был пьян и пытался затащить в свой дом красивую девушку, которой выпало несчастье попасться ему на глаза. Она сопротивлялась и звала на помощь, но, несмотря на все ее крики и плач, никто не посмел вступиться за нее. Она умоляла тюрка не трогать ее:

– Мой муж поклялся развестись со мной, если я проведу ночь вне дома. Если ты не дашь мне прийти вовремя домой, ты обесчестишь меня и себя и погубишь всю мою жизнь и свою душу!

Тогда я подошел к гвардейцу и сказал:

– Остановись! Отпусти ее!

Вместо ответа, он ударил меня со всей силы дубиной, которая была у него в руке, и, не обращая больше на меня внимания, увел девушку в свой дом. Придя в себя, я добрался кое-как до дому. Я смыл кровь и перевязал голову. Боль немного утихла. В это время я должен был читать вечернюю молитву. Я пошел в мечеть и, проведя службу, обратился к правоверным мусульманам с просьбой помочь мне образумить безбожника и освободить девушку.

Все согласились и пошли со мной. Мы стали стучать в двери и подняли шум. Вскоре появился тюрк с целой армией слуг и рабов за его спиной. Они стали избивать всех, кто попадался им под руки. Сам тюрк подошел ко мне и нанес мне такой удар, который чуть было не завершил мои дела в этом мире. Соседи отнесли меня домой, считая, что я уже умер. Мои домашние перевязали мои раны, и я ненадолго забылся сном. Но боль и беспокойство не давали мне спать, и в полночь, окончательно проснувшись, я подумал: этот негодяй был пьян, возможно, он пьян настолько, что не знает даже, который сейчас час. Если я сейчас призову правоверных на утреннюю молитву, он подумает, что уже рассвело, и отпустит женщину. Она вернется домой до света и сможет, по крайней мере, сохранить свою семью и избежать позора.

Я вышел из дома, кое-как доковылял до мечети, поднялся на минарет и прокричал призыв на молитву. Потом я сел и стал смотреть на ворота дома тюрка, ожидая, когда выйдет девушка. Если она не появится, подумал я, я начну читать молитву, и тогда гвардеец будет уверен, что наступило уже утро, и отпустит ее. Я подождал несколько минут, но девушки все не было, вместо нее на улице появилась ночная конная стража с факельщиками.

– Кто посмел призывать правоверных на молитву в такой час? – закричали они. – Где эта пропащая душа?

Сначала я онемел от страха, но потом мне пришла в голову мысль, что я могу использовать стражников, чтобы помочь девушке, и ответил с минарета:

– Это я кричал.

– Спускайся, несчастный, тебе придется ответить за это перед повелителем правоверных! – крикнули они мне в ответ.

– Да поможет мне Аллах! – сказал я сам себе, спускаясь вниз.

Во главе отряда был сам Бадр. Он привел меня прямо к Мутадиду. Я задрожал при виде халифа, но он успокоил меня и спросил:

– Какие бесы вселились в тебя, что ты призывал правоверных на утреннюю молитву в полночь? Ты хотел, чтобы люди пошли на работу не выспавшись? Чтобы те, кто постился, остались без пищи в тот самый час, когда Закон разрешает им вкусить ее?

– Пощади меня, о повелитель правоверных! Я все объясню.

– Твоя жизнь в безопасности, рассказывай! – ответил Мутадид.

Тогда я поведал ему все про тюркского гвардейца и показал свои раны.

– Приведите сюда этого солдата и женщину, – сказал халиф Бадру.

Меня отвели пока в соседнюю комнату. Вскоре привели тюрка и девушку. Мутадид допросил ее. Она в точности повторила мой рассказ. Внимательно выслушав все, халиф велел Бадру отправить ее домой с эскортом и объяснить все дело ее мужу, передав ему, что повелитель правоверных просит его не разводиться с ней и обращаться с ней хорошо. Потом меня снова привели в приемный зал и Мутадид начал допрашивать гвардейца.

– Каково твое жалованье? – спросил он.

Тюрк назвал сумму.

– Сколько ты получаешь дополнительно?

– Столько-то, – ответил тюрк.

– Ты, насколько я знаю, получаешь еще подарки и премии на громадную сумму!

Гвардеец признал, что все это верно.

– Сколько у тебя рабынь?

Тюрк назвал количество.

– Тебе мало твоего богатства и твоих женщин? Тебе понадобилось еще нарушать Заветы Бога и наносить урон величию твоего государя? Мало того что ты совершил этот низкий поступок, ты еще избил человека, который пытался направить на путь истинный!

Тюрк ничего не мог сказать в свое оправдание.

– Принесите сюда мешок, кандалы, веревки и большую ступку для измельчения цемента, – велел Мутадид.

Тюрк, по приказу халифа, был связан, закован в цепи, брошен в мешок и помещен в ступку. Слуги взяли громадный пест и стали бить его им. Я стоял рядом и смотрел. Некоторое время человек кричал, потом крики прекратились – он был мертв. Мутадид приказал выбросить тело в Тигр и конфисковать все имущество и дом преступника.

Закончив это дело, халиф снова обратился ко мне:

– Почтеннейший, если впредь ты увидишь несправедливость, будь она большая или маленькая, попытайся исправить ее и упрекни того, кто совершает ее, будь это даже он. – Тут Мутадид указал на Бадра. – Если же преступник не послушает тебя, поднимайся на минарет в тот же неурочный час и призывай к молитве. Это будет условный сигнал между тобой и мной. Я услышу тебя, и с тем, кто не обратит внимания на твои слова или обидит тебя, я поступлю так же, как я поступил сегодня с этим тюрком!

Я восхвалил Аллаха и удалился. Все в городе каким-то образом узнали эту историю. Когда бы я ни сказал кому-нибудь, что он поступает несправедливо, – всегда все слушают меня и повинуются мне из страха перед Мутадидом. С тех пор мне ни разу не понадобилось подниматься на минарет в неурочный час».

* * *

Двумя главными страстями Мутадида были женщины и строительство. Дворец Плеяд обошелся ему в четыреста тысяч динаров и занимал площадь три квадратные лиги. Что касается женщин, то он разрушил свое здоровье излишествами.

Лань дикая нашла себе убежище в сердце моем —
Глуши, что дальше всех долин и гор.
На лань она похожа. Это правда – такой же шеи у нее изгиб,
Пуглива так же и нравом дика.
Сжимаю я ее в объятьях, но душа моя по ней томится все равно.
Что может быть интимней этого объятья?
И приникаю я к устам ее, чтоб муку мне облегчить,
Но поцелуй лишь делает меня безумней.
Не могут губы охладить мой жар,
Ничто не оживит мое сухое сердце,
Лишь только наших душ слиянье без остатка.
О ты, кто старым стал! – она сбежала.
Прочь убежала от своего охотника.
Как ни гонись за ней, ты не догонишь жертву свою,
Поскольку сам ты жертвой стал ее!

Мутадид был энергичным, безжалостным и кровавым правителем, он наслаждался пытками. Если кто-либо вызывал его гнев, будь то наместник или слуга, халиф приказывал вырывать яму прямо в приемном зале. Жертву закапывали, перевернув вверх ногами так, что нижняя часть туловища оставалась на поверхности. Землю утрамбовывали, и душа несчастного вынуждена была покинуть тело через анус. Другой его любимой пыткой была следующая: преступника связывали, его уши, ноздри и рот плотно забивали хлопком, в анус ему вставляли мехи и раздували его тело до невероятных размеров. После этого делали надрезы на обеих главных артериях, которые к тому времени набухали и были похожи на толстые канаты. Вместе с кровью из тела постепенно уходила жизнь. Иногда жертву ставили в дальний угол зала и пускали в него стрелы, используя его тело в качестве мишени. Мутадид построил специальные подземные тюрьмы, оборудованные пыточными машинами, и поручил их заботам главного палача.

Привидение дворца Плеяд

В 284 году халиф впервые увидел во дворце привидение. Оно приходило в разных обличьях: иногда под видом белобородого аскета в одежде христианина, то это был красивый юноша с черной бородой, то опять белобородый старец, но одетый как купец. Иногда в руке привидения был меч, которым оно могло убить какого-нибудь слугу на глазах у халифа. Оно проходило через закрытые двери и всегда появлялось там, где был халиф: в комнате, во дворе, где угодно. Однажды Мутадид даже видел его на крыше.

По этому поводу в столице было много разговоров. Караваны разнесли эту историю дальше: по всему государству и даже за его пределы. Что касается природы привидения, то на этот счет каждый имел свою собственную теорию. Одни считали, что Мутадида преследует злой демон, другие полагали, что это правоверный джинн, который послан Аллахом, чтобы отвратить халифа от преступлений и кровопролития. Некоторые утверждали, что это всего лишь один из дворцовых слуг, у которого роман с какой-нибудь рабыней халифа и который при помощи алхимии изобрел снадобье, делающее его невидимым. Но все это догадки. Точно известно лишь то, что халиф наводнил дворец заклинателями и колдунами, и то, что страх и ужас привели его на грань помешательства. Он приказывал рубить головы, топить, сечь и сажать в тюрьму дворцовых слуг без счета и разбора, как мужчин, так и женщин.

Пять лет спустя после появления привидения Мутадид смертельно заболел и через месяц умер. Слуги, не вполне уверенные в его смерти, позвали придворного лекаря пощупать ему пульс. Внезапно халиф открыл глаза и нанес лекарю такой удар ногой, что тот отлетел на несколько шагов, получив при этом смертельную рану. Немедленно после этого халиф испустил дух.

Приходит смерти вкус с уходом молодости;
А исчезает – только с приходом смерти.

Следующий правитель, Муктафи, позволял править собой одному из вольноотпущенников и визирю Касиму ибн Убайдаллаху, а после смерти Касима визирю Аббасу ибн Хасану. Муктафи пробыл халифом пять лет. Когда он смертельно заболел и начал думать о своем завещании, он спросил о Джафаре, сыне его отца от гречанки. Придворные доложили ему, что юноша уже стал мужчиной. Тогда Муктафи объявил мальчика своим наследником. Джафару тогда было тринадцать лет. Никогда прежде столь юный халиф не правил великой империей.

Деньги, деньги, деньги

Жизнь и смерть одного визиря

«По существу, политика – это азартная игра или, вернее, трюки фокусника, умелое владение которыми называется искусством управления государством», – говорил Ибн Фурат.


Ты хочешь, чтобы тебе подчинялись? Тогда не требуй невозможного.

* * *

Когда стало ясно, что болезнь халифа Муктафи настолько серьезна, что дни его сочтены, визирь Аббас ибн Хасан начал искать ему преемника, что было весьма затруднительно. По дороге из своего дворца во дворец халифа визиря обычно сопровождал один из его главных советников (их было четверо: Ибн Джаррах, Ибн Абдун, Ибн Фурат и Али ибн Иса). Первым, у кого Аббас спросил совета о наследнике престола, был Ибн Джаррах: он был высокого мнения о наместнике Ибн Мутаззе и предложил его кандидатуру.

На следующий день визиря сопровождал Ибн Фурат[144]. Ему был задан тот же вопрос, и он ответил:

– Я могу дать хороший совет в выборе чиновников, но в этих делах у меня нет опыта, прошу извинить меня, здесь я плохой советчик.

– Но это просто отговорки! – ответил визирь с видимым раздражением. – Я знаю, на твое мнение можно положиться.

– Если визирь остановил свой выбор на определенном человеке, пусть он испросит благословения Аллаха и начинает осуществлять свои планы, – уклончиво ответил Ибн Фурат на настойчивые вопросы визиря.

Аббас знал, на что намекает Ибн Фурат, поскольку слухи о его благоволении к правителю Ибн Мутаззу широко распространились при дворе, но ответ не удовлетворял его, он продолжал настаивать:

– Единственное, что я хочу от тебя, – так это услышать твое личное мнение.

– Если такова воля моего господина, я скажу: во имя всего святого, не делай халифом человека, которому все известно о владениях и дворцах повелителя, о его деньгах, о его рабынях, о его садах и конюшнях. Не назначай человека привычного к двору, опытного и мудрого, который знает, как делаются дела в этом грешном мире, и для кого не секрет, кто истинный хозяин всему.

Эта мысль настолько понравилась визирю, что он даже заставил Ибн Фурата повторить ее.

– Так кого же ты предлагаешь? – спросил Аббас наконец.

– Сына Мутадида Джафара.

– Но ведь он еще ребенок!

– Да, это так, но он сын Мутадида. Зачем ставить человека, который будет реально править империей, человека, который знает, какие богатства и власть принадлежат нам, чиновникам, который возьмет все в свои руки и будет считать себя независимым от нас? Почему бы не передать империю тому, кто позволит тебе самому управлять ею?

На третий день визирь спросил совета у Али ибн Исы, но, несмотря на все свои старания, не смог добиться от него ничего, кроме общих слов.

– Я не могу предложить ни одного имени, – ответил Али, – положись на Аллаха и руководствуйся соображениями веры.

Аббас был склонен согласиться с мнением Ибн Фурата, тем более что завещание халифа совпадало с ним. Поэтому, когда в субботу, двенадцатого числа месяца Дхул-Када, поздно вечером Муктафи умер, визирь Аббас провозгласил Джафара новым халифом, несмотря на то что не совсем был уверен в правильности своего решения из-за юного возраста повелителя правоверных.

Став халифом, Джафар взял новое имя Муктадир[145] (Повелитель от Бога) и сказал Аббасу, что он может поступать так, как считает нужным. Визирь сразу же приказал раздать подарки и премии войскам в честь вступления на престол нового халифа.

Заговор в пользу Ибн Мутазза

Примерно в это же время созрел план посадить на трон Ибн Мутазза, давшего на это согласие при условии, что не будет пролита ничья кровь. Один из заговорщиков подстерег визиря Аббаса на пустынной улице, когда тот возвращался из своего загородного дома, и нанес ему смертельный удар мечом. В результате этого коварного убийства поднялась паника. Заговорщик подъехал к площадке, где в это время Муктадир играл в мяч, но молодой халиф, услышав крики, поспешил укрыться во дворце, двери которого закрылись намертво.

Все сторонники Ибн Мутазза собрались во дворце визиря в Мукхариме. Среди них были высшие военачальники армии, высокопоставленные чиновники (в том числе Али ибн Иса и Ибн Абдун), судьи и прочие вельможи, за исключением Ибн Фурата и придворных, чьи интересы были непосредственно связаны с халифом Муктадиром. Ибн Мутазз, получив заверения, что все идет нормально, прибыл во дворец и принял присягу на верность. После чего он послал Муктадиру письмо с требованием освободить для него императорский дворец, переехав во дворец Тахиридов.

Муктадир был готов подчиниться, но его придворные: евнух Мунис, его личный казначей и брат матери халифа – собрались на совет. Решив легко не сдаваться, они собрали людей, раздали оружие и осадили дворец визиря, где укрылись заговорщики.

Ибн Мутазз вместе с только что назначенными им визирем, судьей и казначеем попытались бежать. Но были схвачены. Ибн Мутазз был заключен в дворцовую тюрьму. Через несколько дней было объявлено, что он умер, после чего его тело, завернутое в конскую попону, было передано родственникам.


Ибн Мутазз был образованным человеком, выдающимся поэтом, чьи стихи отличались чистотой стиля, красноречием и новизной. Вот несколько его строк:

Звезда упала – будто друга потерял
Иль кто-то близкий умер, дорогой мне,
Незаметно звезда мелькнула в темноте,
И так же незаметно соскользнула из глаз моих слеза.

И еще:

Ее глаза – соблазн,
А сердце – камень.
Взгляд ее молит о прощении
За причиненные страданья.

И еще:

Время для глупостей прошло, пора безумствам прекратиться.
На голове моей седой легко заметить,
что краска черная обманчива на ней.
Иссохшееся тело отвратительно мое для взгляда ее,
Как может она, с такою нежной кожей, любить меня?

Ибн Фурат становится визирем

Когда мятеж был подавлен и право на власть Муктадира стало бесспорным, он передал правление Ибн Фурату, полностью посвятив себя развлечениям и удовольствиям. Молодой халиф избегал общества мужчин (даже профессиональных музыкантов) и жил в окружении одних женщин, как цветок среди лепестков. При его правлении многие женщины, и даже рабыни, приобрели большой политический вес.

Ибн Фурат без меры тратил деньги из казны халифа, пока не растратил все. Он убедил Муктадира, что наказание всех заговорщиков приведет к еще большим возмущениям, так как многие влиятельные люди решат, что их единственное спасение – новый переворот. По этой причине визирь посоветовал Муктадиру сжечь списки бунтовщиков, на что халиф ответил согласием.

Один из заговорщиков, судья Абу Омар, находился в дворцовой тюрьме под надзором казначея. Судья был приговорен к смерти. Его отец, человек уже преклонного возраста, принадлежавший к партии Ибн Фурата, при каждом удобном случае со слезами умолял визиря помиловать сына. После некоторого промедления Ибн Фурат наконец ответил: конечно, он может ходатайствовать о смягчении наказания для бывшего судьи перед халифом при условии, что крупная сумма денег будет передана в государственную казну. Отец ответил, что за жизнь сына он готов отдать все, что имеет, не оставив себе ничего. Ибн Фурат предпочел решить это дело миром и конфисковал собственность как судьи, так и его отца в пользу халифа. Муктадир изъявил свое согласие и разрешил визирю поступать так, как он считает нужным. Ибн Фурат наложил штраф в размере ста тысяч динаров и держал Абу Омара под стражей в казначействе до внесения указанной суммы. Когда отцу Абу Омара удалось собрать и заплатить девяносто тысяч, визирь отпустил судью домой, простив остаток, но потребовал, чтобы тот оставался в своем поместье под домашним арестом.

Назначения в провинциях

Наместником Армении и Азербайджана визирь назначил Ибн Абу-л-Саджа, позволив ему оставлять себе весь доход от этих провинций, при условии что в государственную казну ежегодно будет уплачиваться фиксированный налог в сумме ста двадцати тысячи динаров.

В это время наместник Фарса, наведя порядок и укрепившись в своей провинции, послал своего секретаря в метрополию заключить аналогичный договор об уплате фиксированного налога. Пока секретарь находился в столице, другой чиновник опорочил его в глазах наместника, добился его отставки и сам занял его место. Новый секретарь предложил наместнику удержать выплаты налогов и собрать вокруг себя все военные силы провинции; он обратил внимание своего господина на то, что имперские войска находятся далеко и есть реальная возможность поднять мятеж. Опальный секретарь тут же написал письмо Ибн Фурату и проинформировал его обо всем, что происходит в Фарсе. Визирь приказал евнуху Мунису, который находился в Васите с имперскими войсками, идти на Фарс. Когда Мунис подошел к границам Фарса, наместник этой провинции, вступив с ним в переговоры, предложил ему следующее: если наместнику будет дозволено управлять Фарсом и Кирманом, он будет платить намного больше налогов, чем платил его предшественник с тех же земель. Сумма составляла тогда четыре миллиона дирхемов, они же сошлись на семи миллионах. Мунис доложил визирю о результатах переговоров. Визирь не согласился – он требовал тринадцать миллионов. Мунис, от имени наместника, предложил девять (без стоимости пересылки), сказав, что необходимо уплатить войскам Фарса и Кирмана, также напомнив, что управление этими провинциями обходится недешево. Но Ибн Фурат был непреклонен, так что Мунис посоветовал наместнику согласиться с требованиями государя и визиря. Наместник предложил десять миллионов. Это упрямство вызвало гнев у Ибн Фурата – он начал подозревать Муниса в сговоре с мятежным наместником.

Рассказ чиновника

Эту историю рассказал Ибн Мукла, в то время писец, впоследствии визирь.

«Я служил Абу Хасану ибн Фурату еще до того, как он стал визирем. Когда его назначили на этот высокий пост, он послал за мной и сказал:

– Собери купцов, делающих закупки для государства, и скажи им, что в этом году необходимо приобрести тридцать тысяч курр (мера веса, соответствующая грузу, который может поднять верблюд) сельскохозяйственной продукции в Ираке. Договорись с ними о ценах и скажи им, что они должны заплатить немедленно налог на закупку: два динара с каждой курры. Немедленно сообщи мне, когда получишь деньги.

Я собрал купцов и сообщил им то, что мне велел мой начальник, и согласовал закупочные цены. Они согласились заплатить налог через три дня. Я сообщил об этом визирю. Он одобрил сделку и велел мне, как только я получу пошлину, написать приказ в диван провинции отгрузить зерно по договоренной цене и получить плату. На третий день я получил деньги и написал депешу в Ирак.

Я был очень занят другими делами и смог отчитаться перед визирем об этой сделке только через два дня. Я сказал ему, что получил деньги, и спросил, что мне с ними делать.

– Аллах всемогущий! – воскликнул он. – Ты решил, что я хочу взять эти деньги себе? Ты плохо подумал обо мне. Я хотел, чтобы ты поправил свои дела и упрочил свое положение с помощью этих средств. Кроме того, этот небольшой подарок был бы залогом нашего доверия и взаимопонимания в будущем.

Я поцеловал его руку в знак благодарности. Придя домой, я с трудом сдерживал радость. Я теперь стал состоятельным человеком, и мне пришла мысль, что со временем я даже смогу стать визирем. С этого дня все свои силы я стал направлять на достижение этой заветной цели и не успокоился до тех пор, пока моя мечта не стала реальностью».

Окончание первого срока

После трех лет, восьми месяцев и тринадцати дней пребывания в должности визирь Ибн Фурат был арестован. Его дворец подвергся обыску, сыщики даже позволили себе бесцеремонно вторгнуться на женскую половину и вели себя крайне оскорбительно. Дом визиря, а также дома его чиновников, слуг и родственников были фактически разграблены.

Новым визирем стал Абу Али Хакани[146]. Свою деятельность он начал с назначения глав ведомств, с присвоения им официальных рангов. Он назначил Ибн Тхавабу главой дивана изъятий (имущества бывшего визиря) и главой дивана по управлению конфискованными землями. Ибн Тхавабе было также поручено провести расследование по делу Ибн Фурата, его служащих и чиновников.

Во время допросов чиновников Ибн Тхаваба не гнушался никакими средствами, в том числе и пытками. Ибн Фурата пытать он не решался, но оскорблял и унижал его, как только мог. Умм Муса, кастелянша дворца, присутствовала на этих допросах. Когда бывший визирь ответил оскорблениями на оскорбления и высказал своему тюремщику все, что думал о нем, Ибн Тхаваба написал Муктадиру отчет, где высказал мнение, что Ибн Фурат не осмелился бы вести себя так вызывающе, если бы не полагался на скрытые финансовые средства, такие же великие, как и его наглость. На основании этого он просил у халифа разрешения применить к нему меры физического воздействия.

Халиф позволил визирю поступать так, как он считает нужным. Тогда Ибн Тхаваба одел Ибн Фурата во власяницу, заковал его в кандалы и выставил его на четыре часа под палящее солнце. Бедняга чуть не умер от такого обращения. Когда Муктадир узнал об этом, он сам допросил бывшего визиря. После того как Ибн Фурат торжественно поклялся, что не имеет больше никаких средств, кроме тех, о которых уже заявил, халиф перевел его в свои личные апартаменты под надзор экономки дворца Зейдан. Он жил там комфортно, и обращались с ним хорошо. Муктадир больше не допускал к нему Ибн Тхавабу и даже советовался с ним по важным государственным делам, показывал ему депеши от чиновников и писал ответы на них в соответствии с его советами.

Некомпетентность Хакани

Жалобы на визиря Абу Али Хакани стали расти как снежный ком. Новый визирь был так занят своими делами при дворе, а также борьбой со своими врагами, что у него не было времени читать депеши, как входящие, так и исходящие. Поэтому он поручил это дело своему сыну, который должен был просматривать корреспонденцию и все важные письма показывать повелителю, кроме того, при необходимости он должен был замещать своего отца.

Но этот сын находился под властью вина. Он уделял некоторое внимание военному ведомству и назначал наместников, но пренебрегал всем остальным. Несмотря на то что он назначил чиновника входящих депеш и чиновника исходящих депеш и несмотря на то что они регулярно и усердно писали свои отчеты, ни Абу Али, ни его сын не читали их. Корреспонденты тщетно ждали ответов, все дела были пущены на самотек. Квитанции на пересылку денег и чеки на получение их пылились в бухгалтерских книгах, о содержании которых ни визирь, ни его помощник-пьяница не имели ни малейшего понятия.

Путаница в делах принимала угрожающий характер. За неделю сын визиря назначил семь наместников в одну и ту же провинцию Махаль-Куфа. Каково же было их удивление, когда, приехав к месту службы, они встретились друг с другом в гостинице в Хулване! Причиной этому были взятки, которые люди платили за свое назначение. Подобных историй было множество, некоторые были записаны, другие сохранились в памяти.

Хакани пытался добиться популярности как среди знати, так и среди народа. В письмах к нему высокопоставленным гражданским и военным чиновникам позволялось обходить принятую у его предшественников высокопарную форму обращения. Завоевать сердца простых людей он рассчитывал тем, что молился вместе со всеми в городской мечети. Однако его поведение привело лишь к потере престижа должности визиря. Когда кто-нибудь просил его об услуге, он обычно бил себя в грудь и произносил: «Со всей душой!» Люди прозвали его за это «рубаха-парень, бьющий себя в грудь».

Вскоре стало не хватать денег на выплату жалований военным. Солдаты и военачальники взбунтовались и пошли во дворец. Тучи над головой визиря сгустились – ему угрожали расправой. Муктадир приказал ему немедленно выплатить положенные суммы, Абу Али сказал, что это невозможно, так как налоги еще не поступили и годовой доход уменьшился. Он также заметил, что все деньги, конфискованные у Ибн Фурата и его подчиненных, поступили в личную казну халифа и казначей отказывается дать что-либо на нужды государства. Чтобы удовлетворить требования бунтовщиков, Муктадир был вынужден выплатить полмиллиона динаров из своей казны.

После этого случая халиф понял, насколько запущены дела в империи. Он вызвал евнуха Муниса и сказал ему:

– Как ты думаешь, может быть, будет лучше вновь поставить Ибн Фурата визирем?

Мунис, однако, не забыл, как Ибн Фурат воспротивился его, Муниса, плану урегулирования спорного вопроса в Фарсе и даже обвинил его в сговоре с мятежниками, поэтому он ответил так:

– Возвращение Ибн Фурата к власти через несколько месяцев после его отставки подорвет репутацию повелителя правоверных в глазах правителей провинций. Люди подумают, что государь не уверен в своих решениях, кроме того, может создаться впечатление, что халиф просто хотел завладеть собственностью бывшего визиря. Что же касается назначения нового визиря, то я думаю, что среди тех, кто входил в Верховный совет и способен управлять империей, кроме Абу Фурата, остался только один: Абу Хасан Али ибн Иса. Двое других, Ибн Давуд и Ибн Абдун, убиты во время подавления заговора. Али целеустремленный, способный, преданный и благочестивый человек, на него можно положиться.

Халиф ободрил этот выбор и послал своего вольноотпущенника Ялбака в Мекку, куда Али удалился на вынужденный покой после участия в недавнем заговоре. По прибытии в Багдад Али приступил к выполнению обязанностей визиря.

Али ибн Иса на посту визиря

Мунис, брат матери халифа, и прочие военачальники и вельможи приняли участие в процессии, сопровождавшей Али домой из дворца после церемонии вступления в должность. Хакани, его сын и все их чиновники были отданы в руки нового визиря в тот же день. Али наложил на них умеренные штрафы, но потребовал, чтобы они были выплачены полностью и точно в указанный срок. Хакани было позволено жить дома, под надзором, причем его надзирателям был дан строгий приказ не допускать оскорблений его женщин и родственников.

Али сразу приступил к изучению положения дел в различных департаментах правительства. Каждое утро он приходил во дворец визирей в районе Мукхарим и работал там до позднего вечера, когда муэдзины начинали призывать к вечерней молитве.

Каждому наместнику в каждую провинцию он послал обычное уведомление о своем вступлении в должность и назначениях, которые он сделал в правительстве империи. Всех провинциальных чиновников он оставил на своих местах, лишь пожелав им направить всю свою энергию на дальнейшее процветание вверенных им провинций. Его послания заканчивались следующими словами:

«Наступает новый финансовый год, период, когда осуществляется сбор основной части земельного налога. До сего времени не имея к вам никаких конкретных вопросов, хочу лишь довести до вашего сведения, что вы должны собрать указанный налог без задержки, в указанный срок. Авансовую часть этой суммы вы должны переслать, вместе с уведомлением о получении данного письма, немедленно по его получении и прочтении. Впоследствии вы обязаны будете представить мне полный отчет о положении дел в вашей провинции, включая счета, которые должны быть ясными и понятными, из которых будет видно, как вы исполняете свои обязанности и какие меры принимаете для увеличения доходов с ваших земель.

Распределение полученных вами доходов и других средств на конкретные цели должно быть отложено до получения от меня дополнительных инструкций, поскольку мне необходимо время, чтобы оценить правильность принципов, на которых вы принимаете свои решения.

Должен сразу предупредить вас, что не потерплю ни халатности, ни злоупотреблений, ни пренебрежения интересами государства. За каждый дирхем я потребую с вас полного отчета. За каждую провинность вы ответите по всей строгости закона, даже в том случае, если будете состоять в родстве со мной. Вы должны как можно меньше думать о себе лично и как можно больше о своих подданных. Вы не должны налагать на них никаких дополнительных налогов, кроме тех, которые предписаны Законом. За благополучие своих граждан вы ответственны так же, как и за уплату податей и сохранение собственности повелителя правоверных в целости и сохранности. Советуйтесь со мной регулярно по всем вопросам, чтобы я мог быть в курсе ваших дел. На этом все, если то угодно Аллаху».

Собрав всю необходимую информацию, Али ввел в состав правительства новых членов и отправил в отставку некоторых старых. Он послал своих соглядатаев в провинции с целью выявить тех наместников, которые присваивают себе государственные деньги, либо ведут расточительный образ жизни, либо пренебрегают развитием провинции, – этих людей он сместил и назначил более подходящих. Али также укрепил границы империи, выделил большие средства на ремонт и содержание больниц, выплату жалованья врачам и улучшение содержания пациентов. Большие средства были направлены на строительство и ремонт мечетий. Кроме того, он разработал инструкции для провинциальных чиновников по рассмотрению апелляций и жалоб: «Во имя Аллаха милостивого, милосердного: если в течение положенного для приема жалоб срока будет получено заявление о потере урожая или части его в результате несчастного случая, компетентные чиновники должны будут оценить размеры ущерба и соответственно уменьшить сумму налога с этой земли. По истечении указанного срока жалобы не принимаются и налог взимается в полной мере. Сильный не должен иметь преимуществ, и слабый не должен терпеть притеснений. Решения чиновников должны быть преданы всенародной огласке. На этом все, если угодно то Аллаху».

Ревизия из столицы

«Мы занимались оценкой податей с нового урожая, – рассказывает сборщик податей из провинции Нахраван, – в то время, когда произошла эта история. Один из крестьян, не сказав нам ни слова, пошел в столицу и пожаловался самому визирю, что его поле неправильно измерено.

И вот, как гром среди ясного неба, приезжает к нам чиновник из Бадурии и с ним целая армия землемеров, а кроме того, военный кавалерийский эскорт и пехота! Мы уже решили было, что нас, в лучшем случае, уволят. Тем не менее мои коллеги послали меня в лагерь ревизора разузнать, как обстоят дела. Мне любезно сообщили там, в чем суть жалобы.

– Ты помнишь замеры того участка? – спросил меня начальник, когда я вернулся и доложил результаты своей разведки.

– Не совсем точно, – ответил я.

– Надо срочно пойти и проверить все, – сказал он мне.

Я взял с собой своих землемеров, и мы перемерили то злополучное поле заново. Результаты старых замеров составляли двадцать два акра, сейчас же получилось двадцать один с четвертью. Мы объяснили ревизору, что первый замер был сделан, когда на поле была пшеница, теперешний же замер сделан после жатвы, поэтому ошибка вполне допустима – условия же изменились! Чиновник уехал и передал наши разъяснения визирю.

Вскоре пришло письмо от Али ибн Исы, в котором он грозил нам всеми карами, земными и небесными, если он получит хоть еще одну жалобу на замеры земли или на что-либо еще из нашего района. Естественно, мы перепугались и не требовали очень строго с крестьян в том году. Тем не менее доходы увеличились почти на треть: народ говорил, что наступили времена справедливости, а грабежу и вымогательству пришел конец. Это настолько воодушевило крестьян, что они стали лучше работать.


Али отменил дополнительный налог на деревья в Фарсе, сбор пошлины в Мекке, сборы с портового рынка в Ахвазе и винный налог в Дийарабии. Его правление принесло процветание империи. Ему удалось одновременно и увеличить сборы налогов, и прославиться в народе как благословенный и справедливый правитель».

Из соображений популярности

После отставки Абу Али Хакани появилось множество документов с его поддельной подписью. Многие из них, дававшие право на получение денег, земель и всего прочего, были предъявлены новому визирю Али, который, сомневаясь в подлинности этих документов, собрал и послал их Хакани, с требованием отделить подлинные от подложных.

Так случилось, что посыльный прибыл в тот момент, когда Хакани молился, поэтому бумаги и приказ визиря были переданы сыну Хакани. Молодой человек начал сортировать бумаги, в этот момент его отец, закончив молитву, зашел в комнату и, узнав, в чем дело, начал сам рассматривать их. Просмотрев, он спокойно перемешал подлинные документы с поддельными и передал их все курьеру визиря со словами: «Передайте мое почтение визирю и скажите, что все эти бумаги подлинные, я действительно подписал их, но, конечно, визирь волен поступать по своему разумению».

Когда посыльный Али удалился, бывший визирь сказал своему сыну:

– Ты хочешь, чтобы мы лишились популярности по своей собственной глупости? Нас отстранили от власти, но мы можем еще приобрести политический капитал. Если эти поддельные бумаги будут использованы, мы получим доверие, а он потеряет деньги. Если он аннулирует их, то нам будут сочувствовать, а его ненавидеть.

Расчеты Хакани оправдались – народу понравилась его позиция в этом вопросе.

Али приказал составить комплексный отчет по всем доходам и расходам империи. Результат оказался неутешительным: расходы превышали доходы.

Визирю пришлось урезать выплаты военному ведомству и земельному совету, которые были существенно повышены при Хакани. В результате этой реформы пострадало очень большое количество гражданских и армейских чиновников – визирь приобрел много врагов, люди стали называть его скрягой, но у него не было выбора: расходы халифа неминуемо привели бы к истощению казны при прежнем курсе правления. Али также начал приобретать недоброжелателей среди придворных и жителей столицы, урезывая дополнительные и премиальные выплаты, которые стали уже такими же привычными для них, как и основное жалованье. Недовольство росло, предпринимались попытки очернить визиря в глазах халифа и отстранить его от власти. Многие хотели вернуть снова Ибн Фурата.

Интрига

Один из бывших служащих Ибн Фурата по имени Ибн Вараджавайха, скрывавшийся во время ареста своего господина и остававшийся в тени в правление Хакани, снова поступил на службу при Али. Этот чиновник начал переписку со своим прежним начальником, используя в качестве посредника придворного лекаря.

В своих письмах к Ибн Вараджавайхе бывший визирь Ибн Фурат высказывал критику в адрес Али, кроме того, он предложил чиновнику представить халифу его тезисы как свои собственные. Затем Ибн Вараджавайха написал Муктадиру донос, в котором сообщал, что визирь Али никогда не наказывал тех чиновников, которых лично принял на службу, считая их непогрешимыми, он также задерживал и в конце концов понизил жалованье на треть детям императорской семьи, женщинам гарема и слугам.

Получив донос, халиф показал его Ибн Фурату (который фактически и был его автором) и попросил его совета. Бывший визирь уверил Муктадира, что Ибн Вараджавайха заслуживает полного доверия и на его мнение можно положиться.

Наконец чиновник сообщил халифу, что, если Али ибн Иса будет смещен и Ибн Фурат будет восстановлен в должности, последний сможет выплачивать жалованье слугам императорского дома в прежнем объеме и точно в срок. Денежное довольствие на членов семьи халифа также будет восстановлено. Кроме того, лично повелителю правоверных можно будет ежемесячно выплачивать сумму сорок пять тысяч динаров за счет штрафов с разжалованных чиновников, конфискаций нелегальных доходов и податей за продление провинциальных назначений. Муктадир снова пришел посоветоваться к Ибн Фурату, который заверил его, что все эти обещания совершенно реальны, и даже дал письменные гарантии, что обязуется выполнить их.


Вскоре слухи об этой интриге дошли до Али, и он сам предложил халифу принять его отставку и назначить визирем Ибн Фурата. Однако Муктадир отказался, сказав, что Ибн Фурат якобы серьезно болен.

Как раз в это время в дворцовой тюрьме умер заключенный, имам секты раскольников. А надо заметить, что в те времена было принято скрывать факт смерти заключенного, считавшегося имамом в среде своих приверженцев, поскольку при живом имаме они по закону не имели права избрать нового. Во дворце было объявлено, что умер Ибн Фурат, и преступника похоронили под именем бывшего визиря. Сам Али ибн Иса прочитал над гробом прощальную молитву. Визирь был искренне опечален – он сказал, что вместе с Ибн Фуратом умерло искусство составления депеш.

Но через некоторое время Али сказали, что Ибн Фурат жив и продолжает плести интриги. «Не всему, что слышишь, следует верить», – сказал он своим друзьям на это.


В 303 году худжарские пехотинцы подняли мятеж и подожгли конюшни визиря. Они требовали повышения жалованья. Визирь согласился удовлетворить их требования, повысив выплаты на три динара в месяц для военачальников и на три четверти динара для каждого пехотинца. После этого бунтовщики вернулись к исполнению своих обязанностей.


Находясь при дворе, Али испытывал такое отвращение, видя вокруг себя продажных и алчных придворных, что он не раз просил Муктадира отправить его на покой. Халиф всегда упрекал его за эти просьбы, пока одним весенним днем не произошла следующая история.

В тот день Умм Муса, кастелянша дворца, пошла к визирю, чтобы решить вопрос о выдаче дополнительных денег для женщин гарема и слуг по случаю приближающегося праздника жертвоприношений. Случилось так, что Али ибн Иса был очень занят в это время и приказал своим слугам никого ни под каким видом не принимать. Привратник не осмелился ослушаться своего господина и вежливо отправил кастеляншу назад.

Умм Муса ушла в бешенстве. Как только Али доложили, что она приходила и ушла ни с чем, он послал своего человека принести извинения и пригласить ее прийти снова. Но было уже поздно – она ничего не хотела слушать, вместо этого пошла прямо к халифу и его матери, рассказав им такие клеветнические небылицы про Али, что, как только он приехал во дворец, ему сообщили, что он отстранен от должности и арестован по приказу повелителя правоверных. Его имущество и поместья, впрочем, не были конфискованы в то время.

Второй срок пребывания Ибн Фурата в должности визиря

В тот же день Ибн Фурат приступил к выполнению обязанностей визиря. Чиновник, который составлял его послание наместникам провинций, был не кто иной, как Ибн Тхаваба, который ранее вел следствие по его делу. Вот один интересный отрывок из этого послания:

«Поскольку повелитель правоверных нашел его незаменимым для себя и в особенности для государства и поскольку все чиновники всех департаментов и всех рангов признали его своим главой, чья осведомленность не имеет себе равной, к суду которого они обращаются для решения спорных вопросов и в котором они видят тот идеал, к которому стремятся, с твердым убеждением, что он единственно мудрый и опытный хозяин, который знает, как и где должно собирать нектар доходов в улей империи, поэтому, и только поэтому повелитель правоверных еще раз вынул этот несравненный меч из ножен, где он лежал до поры; и вот! Его лезвие по-прежнему остро, он начал вести корабль правоверных так, словно не выпускал его штурвал ни на минуту.

И далее, повелитель правоверных счел необходимым удостоить его всех почестей, какие только существуют, и пожаловать ему дары, которых он, к несчастью, был некоторое время лишен.

Во исполнение чего повелитель правоверных соизволил обращаться к нему, используя почетное обращение Абу Хасан, и прочее и прочее…»


Вскоре Ибн Фурат арестовал всех родственников и чиновников бывшего визиря, а также его представителей и сторонников в провинциях. Он наложил штрафы на всех, кроме двоих, которых он оставил на своих постах в Исфахане и Басре, поскольку они пользовались протекцией Умм Мусы. Кроме выплаты штрафов, все отставные чиновники должны были вернуть в казну все побочные незаконные доходы, которые они получали на своих должностях. Поскольку визирь взял на себя обязательство выплачивать халифу полторы тысячи динаров ежедневно, ему пришлось даже организовать специальное ведомство по недекларированным доходам!

Денег в казне на данный момент было достаточно благодаря тому, что его предшественник собрал авансовые поступления земельного налога в начале финансового года. Большие суммы были собраны от штрафов и гарантийных обязательств (суммы, которые отдельные люди обещали получить с разжалованных чиновников, если их отдадут им в руки). Продолжали приходить аккредитивы, вложенные в запечатанные письма с накладными, из Фарса, Исфахана и других восточных провинций. Они должны были попасть в «честные» руки Али ибн Исы и представляли собой «благодарность» местных чиновников своему хозяину.

Все полученные средства шли на содержание дома императора, жалованье военным и другие неотложные нужды.

* * *

За обеденным столом у Ибн Фурата ежедневно сидели девять чиновников, принадлежавших к его партии, четверо из них были христианами. Он рассаживал их по сторонам от себя и перед собой. В качестве первого блюда каждому гостю подавались разнообразные фрукты, в соответствии с сезоном, разложенные на подносе с большим искусством. В центр стола ставился громадный поднос с такими же фруктами исключительно для декоративных целей. Рядом с каждым подносом клался нож для разрезания и очистки айвы, груш и персиков, рядом ставилась чаша для кожуры и прочих отходов. После фруктов посуду убирали и приносили сосуды для омовения рук.

Затем слуги вносили гигантский поднос из дубленой кожи, с крышкой из плетеного тростника, накрытый тонкой египетской тканью. Возле каждого гостя клали свежие салфетки. Крышку снимали, и собственно обед начинался. Ибн Фурат поддерживал беседу в течение всей трапезы и гостеприимно настаивал, чтобы гости не стеснялись и ели от души. Так, одно блюдо следовало за другим в продолжение двух часов. Когда обед заканчивался, гости удалялись в боковую комнату и совершали омовение, слуги лили воду им на руки, а евнухи стояли наготове с полотенцами из египетского хлопка и сосудами с розовой водой для придания благоухания их лицам.

Дом Ибн Фурата был поставлен на широкую ногу. Ежедневно на его кухне потреблялось столько мяса и льда, сколько ни раньше его, ни позже не потреблялось ни в одном частном доме. То же самое касалось и напитков из шербета, которые предлагались всем посетителям без исключения, и воска для свечей и писчей бумаги. Всякий раз, когда он становился визирем, цены на воск, лед и особенно на бумагу сразу взлетали вверх, когда он был в опале, цены на эти товары сразу падали.

Беспокойный наместник

Ибн Абу-л-Садж, правивший провинциями Азербайджан и Армения на правах феодальных наделов, в пору, когда Ибн Фурат был визирем в первый раз, аккуратно платил подати в казначейство в Багдаде. Но при администрации Хакани и Али ибн Исы он задерживал выплаты, в результате чего у него собралась крупная сумма денег, что навело его на мысль о мятеже. Он собрал свои войска и захватил соседнюю с ним провинцию Рей.

Мунис был послан с войском на подавление мятежа, по пути следования он посылал приказы союзным правителям присоединяться к его армии. Когда Ибн Абу-л-Садж узнал об этом, он послал письмо, в котором выразил желание решить вопрос мирным путем и предложил выплачивать ежегодно подать в размере семи миллионов динаров с провинции Рей, если она останется в его руках. Муктадир отклонил это предложение. Тогда Ибн Абу-л-Садж предложил оставить за ним управление департаментами общественной безопасности и обороны, а назначения чиновников в департаменты религии, земельного налога, юстиции, почты, разведки, налогов в пользу бедных и прочих отдать на усмотрение метрополии. Однако Муктадир ответил, что он не позволит мятежнику ни единого дня оставаться в правительстве Рея, коль скоро он позволил себе захватить провинцию без разрешения.

Ибн Абу-л-Садж уже был готов оставить Рей и сохранить хотя бы то, что было у него до мятежа. Ибн Фурат рекомендовал принять это предложение и даже гарантировал, что заставит Ибн Абу-л-Саджа выплатить в казну империи крупный штраф.

Но казначей Наср и другой придворный вельможа по имени Ибн Хавари воспротивились этому плану, настаивая на том, что полномочия Ибн Абу-л-Саджа не могут быть подтверждены, пока он не явится в столицу и не поставит ногу на Ковер Государя как верноподданный. Кроме того, они высказали предположение, что визирь вступил в тайный сговор с бунтовщиком. Поэтому Муктадир приказал продолжать военную операцию.

Услышав, что его обвиняют в пособничестве мятежникам, Ибн Фурат понял, что при дворе у него появились два новых врага:

Наср и Ибн Хавари. Он решил ответить им тем же: когда казначей или его друг Шафи Лулуи, почтмейстер Багдада, обращались к нему с какой-либо просьбой, он обычно отвечал отказом.

Восхождение Ибн Муклы к вершинам власти

Незадолго до описанных выше событий Ибн Фурат назначил своего чиновника Ибн Муклу на должность секретаря к казначею Насру. Новый секретарь рассказал своему начальнику, что Ибн Фурат недавно достал из своего старого тайника не менее полумиллиона динаров, и это после того, как он поклялся халифу во время своей отставки и опалы, что у него нет никаких денег и никаких тайников! Наср немедленно пересказал всю эту историю Муктадиру, с целью настроить его против визиря. Наср и Ибн Хавари также в разговоре с Ибн Муклой намекнули ему, что он сам может стать визирем, в случае если тот будет и дальше собирать (или измышлять) сведения, порочащие Ибн Фурата в глазах повелителя правоверных.

Однако вскоре слухи о предательстве Ибн Муклы распространились при дворе. Спустя некоторое время об этом знал уже весь город. Наконец племянник Ибн Фурата сообщил об этом самому визирю, который, по всей видимости, оставался последним человеком, который пребывал в неведении на этот счет.

– Скорей я усомнюсь в своих детях или в тебе, – ответил Ибн Фурат, – чем в верности Абу ибн Муклы! Я возвысил его, я стал его другом!

Но вскоре ему пришлось признать, что все сказанное соответствует действительности. В надежде повлиять на Ибн Муклу и пробудить в нем угрызения совести он при встрече с ним упомянул несколько высказываний, которые, как ему передавали, принадлежат Ибн Мукле, и выказал свое удивление, как такие нелепые слухи вообще могли возникнуть. Однако единственное, что он узнал, – так это то, что его бывший подчиненный стал осторожней, кроме того, он удвоил свои усилия в свержении своего бывшего патрона. Преданность Ибн Муклы теперь полностью принадлежала его новому начальнику – казначею Насру.

Официальный прием послов

В июне 305 года в Багдад прибыли два посла из Византии. Они приплыли по реке Евфрат и привезли с собой роскошные подарки, имея целью доказать свою дружбу и добиться заключения мира. Их поселили во дворце, построенном визирем Мутадида Ибн Макладом. Ибн Фурат приказал обеспечить их всем необходимым, что и было исполнено: им и их свите предоставили дорогую мебель, необходимую хозяйственную утварь и щедро снабжали провизией, включая животных и восточные сладости.

Когда они спросили, могут ли они увидеть халифа и передать ему свое послание, им ответили, что получить аудиенцию у повелителя правоверных чрезвычайно трудно. Предварительно они должны встретиться с визирем, объяснить ему цель своего приезда, получить у него одобрение своей миссии и попросить его содействовать в организации аудиенции у халифа. Им также дали понять, что без одобрения визиря халиф вряд ли отнесется благосклонно к их петиции. Судья Абу Омар, который сопровождал их от границы и служил им в качестве переводчика, взял на себя труд передать визирю их просьбу о встрече. Ибн Фурат ответил согласием и назначил день и час своей аудиенции.

Визирь приказал выстроить почетный караул гвардейцев по обеим сторонам улиц, ведущих от посольского дворца к дворцу визиря. Кроме того, все чиновники и служащие должны были построиться в сплошную шеренгу от ворот до приемного помещения, которое представляло собой громадный зал с позолоченным потолком и стенами, украшенными драпировками, похожими скорее на дорогие ковры. На новую мебель, ковры и гобелены было потрачено тридцать тысяч динаров. Ничего из того, что могло придать величия и роскоши этому приему, не было упущено. Сам визирь сидел на великолепном ковре для молитв, за его спиной стоял высокий трон. Слуги выстроились впереди и по бокам; военные и гражданские вельможи заполнили зал. В назначенный час было объявлено о прибытии послов. По дороге во дворец послы увидели столько солдат и знатных вельмож, что это зрелище наполнило их благоговейным ужасом. Прежде чем попасть в приемный зал, привратники провели их по всему дворцу: пройдя через Общественные Покои, они оказались в Большом Дворе, наполненном гвардейцами, потом по длинному коридору их провели во Двор Садов, и только оттуда, наконец, они вошли в зал, где восседал визирь, собственной персоной.

Роскошный зал, дорогая мебель и блестящее общество представляли ослепительное зрелище. Послы, сопровождаемые судьей Абу Омаром и префектом полиции со своими подчиненными, предстали перед визирем и приветствовали его. Абу Омар перевел сказанное ими, после чего визирь ответил на их приветствие. Затем послы изложили свои предложения об обмене военнопленными и попросили визиря посодействовать в получении согласия Муктадира. Кроме того, они просили представить их халифу, в ответ на что визирь обещал исполнить их пожелания.

После этого послам было позволено удалиться. Их провели назад во дворец Ибн Маклада тем же путем, каким они и пришли. Войска по-прежнему стояли вдоль дороги в полной экипировке и вооружении. Плащи воинов были сшиты из красного атласа, и их шлемы украшали остроконечные атласные башлыки.

Вскоре Ибн Фурат обратился к Муктадиру с просьбой об аудиенции для византийских послов и проинструктировал халифа, как ему следует разговаривать с ними. Для этого случая визирь приказал всем военачальникам и чиновникам выстроиться в конную шеренгу от императорского дворца до дворца послов. В соответствии с этим приказом кавалерийская гвардия выехала в парадной форме и в полном вооружении. Каждый двор, зал и коридор дворца был заполнен вооруженными солдатами. Богатая мебель была начищена, отполирована и выставлена напоказ по всему дворцу. Проверив все сам и не найдя никаких упущений, визирь сообщил послам, что они могут прийти.

По дороге в императорский дворец, так же как и раньше, по дороге во дворец визиря, послы были поражены великолепием увиденного зрелища: бесчисленностью войска, блеском мундиров, качеством вооружения. По прибытии во дворец их снова провели по бесчисленным залам, один больше другого, заполненных знатными вельможами. Наконец, уставшие от ходьбы и совершенно ошеломленные, они добрались до приемного зала. Посредине зала восседал Муктадир на своем императорском троне, рядом с ним стояли визирь Абу Хасан ибн Фурат и Мунис, за ними, по правую и по левую сторону, выстроились принцы, за которыми, в свою очередь, расположились прочие вельможи государства. Каждый располагался в соответствии со своим рангом – чем выше было его положение при дворе, тем ближе он стоял к халифу. Зайдя в зал, послы, как велел обычай, поцеловали ковер, на котором сидел халиф, и заняли место, указанное им казначеем Насром. Они передали послание византийского императора, в котором, как мы уже знаем, говорилось об обмене и выкупе военнопленных, и попросили халифа отнестись к нему благосклонно.

Визирь, от имени повелителя правоверных, ответил послам следующее:

– Движимый состраданием к попавшим в плен правоверным и исполняя волю Аллаха, Который предписывает Своим людям освобождать мусульман из рук неверных, халиф принимает предложение, а Мунис назначается ответственным за исполнение необходимых формальностей.

По окончании аудиенции послам и их переводчику Абу Омару были пожалованы почетные одежды и тюрбаны из расшитого золотом поплина[147]. Мунис немедленно приступил к переговорам с послами, в результате чего была достигнута договоренность, по которой все византийские пленные будут освобождены сразу после внесения выкупа в любое удобное для византийской стороны время. Для организации обмена и выкупа своих пленных Мунис и Абу Омар должны были отправиться вместе с послами в их страну. На это предприятие им было выдано из государственной казны сто семьдесят тысяч динаров. Всем наместникам провинций, по территории которых они будут проезжать, были разосланы депеши с приказом оказывать им всяческое содействие. Покидая столицу, каждый посол получил от халифа в подарок двадцать тысяч дирхемов.

Под руководством Муниса обмен и выкуп военнопленных был завершен еще до конца года.

Ибн Фурат приобретает врага

В то время когда визирем был Али, один из чиновников Ибн Фурата по имени Ибн Джубайр почел для себя благоразумным удалиться до времени в провинциальный город Васит. Наместником Васита и прилегающей к нему территории был некий Хамид Ибн Аббас. Живя в городе, Ибн Джубайр, будучи опытным чиновником, обнаружил, что большую часть налогов, собираемых в провинции, Хамид кладет в свой карман и лишь малую часть отправляет в государственную казну.

Когда Ибн Фурат снова стал визирем, Ибн Джубайр вернулся в столицу и занял свое прежнее место председателя Аграрного совета Ирака. Ибн Джубайр рассказал визирю о своих наблюдениях в Васите и даже написал подробный список неучтенных доходов Хамида. Это произвело впечатление на Ибн Фурата.

Через некоторое время чиновник попросил у визиря разрешения начать дело по пересмотру налогового контракта Хамида. Ибн Фурат, после некоторых колебаний, дал свое согласие. Тогда Ибн Джубайр написал Хамиду официальный запрос о доходах от имени Аграрного совета, в функции которого входило определять размер общего налога. Хамид послал ответ. Началась длительная переписка столичных и провинциальных чиновников. Дело затянулось. Однако Хамид, подозревая, что его недруг Ибн Джубайр действует с ведома и согласия визиря, и зная, чем это все может кончиться для него, не на шутку обеспокоился. Он послал своего агента в столицу с целью подготовить почву для того, чтобы самому стать визирем. Агент вступил в переговоры с казначеем Насром и расписал в ярких красках деловые качества и благородство своего хозяина, он обещал также, что после смещения Ибн Фурата можно будет получить большие суммы денег в виде штрафов с него самого и его чиновников. Сообщения такого же характера были переданы и матери халифа.

Нехватка денег: визирь арестован

Случилось так, что Ибн Фурат был вынужден задержать выплату жалованья кавалерийским войскам. В качестве оправдания он сослался на финансовые трудности, вызванные расходами на военную операцию против Ибн Абу-л-Саджа, и снижение поступлений в казну в результате захвата этим мятежником провинции Рей. Но эти оправдания не возымели должного действия, и в 306 году кавалеристы подняли мятеж и отправили своих представителей к халифу. Ибн Фурат обратился к Муктадиру с просьбой выдать двести тысяч динаров из своей личной казны на погашение задолженности войскам (остальные двести тысяч он обязался выплатить из своих денег). Эта просьба вызвала гнев повелителя правоверных, он напомнил визирю его обещание не только оплачивать своевременно все общественные потребности империи, но и выплачивать определенную сумму ежемесячно в личную казну халифу.

– Обращаться после этого с такой просьбой, – возмущался он, – это верх наглости и бесстыдства.

Визирь снова начал говорить о временных трудностях, но Муктадир был неумолим.

Таким образом, Ибн Фурат не получил денег и вызвал неудовольствие государя, кроме того, у него был старый враг при дворе в лице казначея – все эти обстоятельства способствовали успеху миссии агента Хамида.

Вскоре Хамид получил предложение покинуть Васит и прибыть в столицу, свое согласие и уведомление об отбытии он должен был послать с почтовым голубем. Как только Муктадир получил его ответ, он послал казначея Насра со стражей арестовать Ибн Фурата, его сына Мухассина, Ибн Джубайра и многих других чиновников. Все арестованные были доставлены во дворец. Ибн Фурат снова оказался в тех своих покоях, где находился под надзором экономки Зейдан во время своего первого ареста. Остальные пленники были отданы в руки Насра.

Хамид и Али ибн Иса

Вскоре в Багдад прибыл Хамид. Казначей поселил его в своих апартаментах во дворце. Один из придворных Ибн Хавари, старый враг Ибн Фурата, первым пришел нанести ему визит, чтобы заручиться его поддержкой. Потом стали приходить начальники гвардии и другие вельможи. Хавари принял всех и переговорил с ними. В результате этой беседы выяснилось два неприятных факта: Хамид имел скверный характер и не имел никакого понятия об обязанностях визиря. Муктадиру было доложено об этом.

Халиф немедленно послал за Ибн Хавари и отчитал его за поддержку в назначении такого человека. Ибн Хавари, пытаясь оправдаться, привел следующие аргументы: Хамид богат, он дает гарантии в получении крупных штрафов с представителей предыдущей администрации, его служащие уважают его, он благочестив и, наконец, он содержит на свои средства большие вооруженные отряды. Ибн Хавари также предложил освободить Али ибн Ису и сделать его заместителем и главным советником визиря.

Халиф одобрил это решение при условии, что инициатива назначения Али ибн Исы будет исходить от самого Хамида. Ибн Хавари отправился тогда к Хамиду и стал убеждать его в необходимости помощника. Он обратил его внимание на груз ответственности, который ляжет на его плечи, и огромный объем работы. Он также напомнил ему, какие звериные отношения царят в мире алчных чиновников и как трудно будет ему в одиночку удовлетворить их требования. Ибн Хавари намекнул в конце беседы, что Хамид должен сам попросить халифа об этой милости, прежде чем она будет ему оказана независимо от его желания.

– Это мой дружеский совет тебе, – сказал он на прощание.

В соответствии с этим во время аудиенции, когда Хамид был торжественно назначен визирем, он поцеловал землю у ног повелителя правоверных и попросил высочайшего позволения назначить Али ибн Ису своим полномочным представителем и доверить ему руководство всеми советами и провинциями.

– Не думаю, что Али согласится с этим предложением, – ответил Муктадир, – вряд ли он захочет быть вторым, после того как был первым.

– Почему же нет? – воскликнул Хамид. – Государственный деятель ничем не лучше портного, а портной, даже если он сегодня сшил халат за тысячу динаров, берется завтра шить халат за десять динаров.

Эта шутка на официальном приеме вызвала с трудом сдерживаемый смех.

Ибн Фурат под следствием

Через три дня после вступления в должность Хамид и его помощник Али приступили к разбирательству дела Ибн Фурата. Они представили отставного чиновника по имени Мадхарай для проведения очной ставки с бывшим визирем.

Когда начались слушания, этот чиновник заявил, что он передал Ибн Фурату, во время его первого срока на посту визиря, четыреста тысяч динаров неучтенных доходов из военного департамента Сирии. Кроме того, он засвидетельствовал, что два наместника Египта, Ибн Бистам и его сын, передали Ибн Фурату восемьсот тысяч динаров в качестве комиссионных с неучтенных доходов, из расчета по двести тысяч в год.

На заседании присутствовали все главные судьи и чиновники. Сам Муктадир также находился там и следил за ходом процесса из тайного помещения, не показываясь на публике.

Ибн Фурат начал речь в свою защиту следующими словами:

– Этот чиновник, обвиняющий меня, служил в Египте и в Сирии, также и тогда, когда визирем был Али ибн Иса. Он сейчас сам признался, что одной из его обязанностей был сбор указанных незаконных доходов. Али ибн Иса был визирем четыре года. Либо аналогичные суммы были переданы в руки Али, и в этом случае он виноват перед халифом в получении взяток; либо они не были переданы Али, и деньги остались у этого чиновника. У нас есть его собственное признание в том, что во время моего первого срока на посту визиря он собрал вышеупомянутую сумму – четыреста тысяч динаров; и мы имеем его голословное утверждение, что он передал эту сумму мне. Обвиняя меня, он тем самым признает свою собственную вину. Что касается меня, то я заявляю, что не получал от него никаких денег. Суждения Аллаха, Его Посланника и Праведных Судей по этому поводу известны всем вам.

В этот момент Хамид разразился проклятиями и грубыми оскорблениями в адрес Ибн Фурата.

– Я должен напомнить тебе, – ответил Ибн Фурат, – что ты находишься на Ковре Правосудия, в императорском дворце, а не там, где ты привык находиться и где тебе самое место, – в амбаре или хлеву! И я тебе не крестьянин и не писарь, чтобы ты позволял себе так разговаривать со мной. Будьте любезны, – продолжил он, обращаясь к Шафи Лулуи, – запишите и пошлите повелителю правоверных следующее сообщение: «Хамид, возомнивший себя визирем, совершенно не достоин этой должности, хотя бы по той причине, что, по результатам моих расследований, он присвоил себе более миллиона динаров, полученных им с провинции Васит, вверенной его управлению». Я требовал, чтобы он вернул эти деньги в государственную казну. Он решил тогда, что единственный способ сохранить награбленное и продолжать набивать свои карманы дальше – самому стать визирем. Как визирь повелителя правоверных, Хамид должен сложить с себя обязанности наместника Васита и передать все дела для ревизии, которая точно определит, утаивал он доходы или нет. Ревизию должен провести Али ибн Иса – никто не сомневается в его компетенции, всем известно, насколько он более сведущ в финансовых и экономических вопросах, чем Хамид. Сам факт, что Хамид, будучи визирем, оставил в своих руках Васит, предвещает в будущем должностные преступления, а может даже, и государственную измену!

– Эй, кто-нибудь! Вырвите ему бороду! – закричал в бешенстве Хамид.

Видя, что никто не спешит выполнять его приказ, он сам бросился на бывшего визиря и ухватил его за бороду обеими руками.

Слушание дела было таким напряженным, что Мадхарай, еще до того, как Хамид перешел на оскорбления и угрозы, предложил подписать гарантийное обязательство на полмиллиона динаров, если Ибн Фурата отдадут в его руки. Али ибн Иса, в отличие от невоздержанного Хамида, ограничился несколькими вежливыми репликами по ходу речи Ибн Фурата. Что касается Ибн Хавари, то он пытался всячески примирить Хамида и Ибн Фурата, несмотря на то что был явно не на стороне бывшего визиря.

Когда Муктадир услышал грубости Хамида и увидел, что дело дошло уже до рукоприкладства, он приказал слугам увести Ибн Фурата в отведенные для него покои. Али и Хавари сказали Хамиду, что своей грубостью он только повредил их общему делу. Мадхарай, несмотря на то что он выступал обвинителем Ибн Фурата, когда того уводили, крикнул ему вослед:

– Если тебя приговорят к штрафу, я внесу за тебя пятьдесят тысяч динаров.

Как только Ибн Фурат покинул зал, казначей Наср, Али и Ибн Хавари все вместе обрушили на Мадхарая град упреков.

– Ты пришел сюда, чтобы свидетельствовать против этого человека. Следствие только началось, а ты уже предлагаешь ему свою помощь и пытаешься подружиться с ним! – закричали они.

– Вы сами предупреждали, что человек, с которым вы стравили меня, очень опасен, – ответил Мадхарай. – Ты, Наср, сказал мне, когда я пришел: «Помни, с кем тебе придется говорить!» А ты, Али, предупредил меня: «Будь осторожен!» Что касается тебя, Ибн Хавари, то твоими собственными словами были: «Не забудь, что, давая эти показания, ты рискуешь своей головой!» Поэтому, когда я услышал, как Ибн Фурат начал строить свою защиту, я просто сделал то, что считал благоразумным в моем положении!

Следующий допрос Ибн Фурата проводил Ибн Хаммад из Мосула вместе с Шафи Лулуи.

– Визирь и его представитель, – начал свою атаку Ибн Хаммад, – советуют тебе заботиться в первую очередь о своих собственных интересах. Суду известно, что твой годовой доход составляет один миллион двести тысяч динаров, кроме этого, твои нелегальные доходы сравнимы с этой суммой. Все вместе – это большая сумма денег. Поэтому я советую тебе, пока суд будет решать твою участь, напиши обязательство выплатить миллион динаров немедленно. Эта мера поможет тебе сохранить свою жизнь, потому что в противном случае с тобой будут поступать как с государственным преступником, злоумышлявшим против империи. Повелителю правоверных известно о твоей переписке с Ибн Абу-л-Саджем и о твоем пособничестве его мятежу.

– А я советую тебе, о почтеннейший Ибн Хаммад, подумать лучше, как спасти свою собственную шею от веревки, учитывая то положение, в котором ты оказался, чем заниматься так усердно делом, которое тебя не касается. Четыре года ты состоял на службе у Али ибн Исы. За это время ты растратил огромное количество казенных денег на свои личные нужды. Когда я стал визирем, ты скрылся бегством. Чиновник, который занял твое место, проведя служебное расследование, представил мне отчет, в котором перечислены все твои должностные преступления: подделка документов, получение взяток и прочее. Этот отчет находится в Императорском архиве.

– Да, я думаю, что этот орешек тебе не по зубам, – сказал Шафи Ибн Хаммаду, – попробуй лучше заняться его сыном Мухассином.

Ибн Хаммад послушался совета, оставил отца в покое и начал допрашивать сына. Ему удалось получить с Мухассина обязательство на выплату трехсот тысяч динаров. Однако визирю Хамиду этого было недостаточно, он приказал доставить Мухассина к нему и потребовал от него немедленно заплатить деньги.

– Но я не могу сейчас достать больше чем двадцать тысяч динаров, – ответил он.

– Бейте его палками по голове, пока в нее не придет более разумная мысль, – приказал визирь стражникам.

После нескольких ударов Хамид, видя, что у Мухассина пышные и густые волосы, и решив, что они служат ему хорошей защитой, приказал привести цирюльника. Мухассина обрили налысо и продолжили экзекуцию. Многие придворные присутствовали при этом.

Когда бедняга был уже при смерти, Али ибн Иса вступился за него и предложил Хамиду удовольствоваться пятьюдесятью тысячами динаров. Но Хамид поклялся, что не возьмет меньше семидесяти. Мухассину пришлось подписать обязательство на эту сумму. Несмотря на это, визирь приказал одеть его во власяницу и пытать, пока он не соберет деньги. Мухассину удалось занять и отдать шестьдесят тысяч динаров. Али ибн Иса дал ему десять тысяч. Чтобы полностью рассчитаться по своим обязательствам, Мухассину понадобилось много времени. Многие люди вступились за него, и Хамид позволил ему вернуться домой.

После этого визирь обратился с просьбой к халифу отдать ему в руки Ибн Фурата. Муктадир не возражал, но потребовал, чтобы жизни Ибн Фурата ничего не угрожало, на что Хамид ответил:

– Если Ибн Фурат будет знать, что мы не имеем права пытать его до смерти, он ничего нам не заплатит.

Муктадир не знал, как ему поступить с бывшим визирем: с одной стороны, ему хотелось получить его деньги, но, с другой стороны, мысль о том, что этот старый человек может умереть от руки Хамида, была для него невыносимой, так что халиф отдал Ибн Фурата в распоряжение Али ибн Исы и Шафи Лулуи; он был уверен, что на них можно положиться.

Тем временем кастелянша дворца Зейдан, разузнав, что думает халиф, передала все Ибн Фурату, который, после недолгих размышлений, написал письма своим банкирам (Иосифу Бар-Пинесу и Арону Бар-Амраму) с приказом переслать во дворец халифа семьсот тысяч динаров. Получив деньги, он вызвал к себе стряпчего Ибн Карабу и курьера Ибн Идриса и отправил их в сопровождении Зейдан к халифу. Муктадир отослал их к Хамиду и Али ибн Исе с приказом принять деньги. С большим разочарованием визирь и его помощники осознали, что Ибн Фурат ускользнул из их рук. Али и Ибн Хавари спросили Хамида, что он думает по этому поводу.

– Просто удачный исход дела для халифа! – все, что мог ответить Халид.

– Несомненно, визирь прав, – сказал Али, – но я уверен, что Ибн Фурат никогда бы не расстался с такой громадной суммой просто так – ведь и намного меньшего было бы достаточно, – если бы он не преследовал далекоидущий план – заполучить нас самих и нашу собственность в свои руки!

– Возможно, – ответил Хамид.

– Я тоже так думаю, – согласился Ибн Хавари.

Трения

В течение первых двух месяцев после назначения нового визиря Али ибн Иса посещал резиденцию Хамида дважды в день. Постепенно его визиты стали реже; теперь он посещал своего начальника только раз в неделю. В начале 307 года Хамид окончательно потерял доверие халифа, фактически всеми государственными делами занимался Али. Деятельность визиря состояла теперь в ношении черной почетной одежды и появлении верхом на парадах и смотрах. Когда визирь присутствовал на приемах, Муктадир не обращал на него внимания и обращался исключительно к Али ибн Исе.

Тогда визирь решил предложить проект налоговой реформы в провинциях Ирак, Ахваз и Исфахан. Он надеялся получить значительный прирост доходов и тем самым доказать свою компетентность и лояльность. В случае удачи это предприятие придало бы ему вес при дворе и оттеснило бы Али на второй план.

Приводя свой план в исполнение, он, в присутствии халифа, обратился к Али ибн Исе с такими словами:

– Ты забрал все управление империей в свои руки, и я остался не у дел. Ты даже не советуешься со мной, не советуешься ни по одному вопросу, но пришло время повелителю правоверных узнать правду. Ты теряешь каждый год четыреста тысяч динаров из-за неправильной системы сборов налогов в Ираке, Ахвазе и Исфахане. Здесь и сейчас я обещаю, что смогу собрать все те налоги и отчисления, которые перечислялись в казну, когда ты был визирем, и плюс к этому я обязуюсь собирать еще четыреста тысяч динаров ежегодно.

– Я не могу одобрить это предложение, – ответил Али. – Халид пользуется репутацией жестокого эксплуататора. Он введет новые налоги и поборы. Эти хищнические методы, несомненно, дадут дополнительную прибыль на год или два, но исправление последствий займет десятки лет. Он подорвет хозяйство провинций на корню и вызовет недовольство народа правительством.

Началась дискуссия, конец которой положил Муктадир, сказав:

– Хамид предлагает увеличить доходы, от такого предложения нельзя отказаться, но если ты, Али, возьмешься взимать налоги с этих провинций на условиях, предложенных Хамидом, то я предпочту поручить это дело тебе.

– Я государственный служащий, а не сборщик налогов, – ответил Али. – Это дело более привычно для Хамида, кроме того, это его идея. Я хочу только заметить, что его предложение может осуществиться только благодаря тому, что я в свое время сделал эти провинции процветающими, благодаря моей отеческой заботе об их населении. Сейчас зима, конец 307 года, и рассчитывать на увеличение доходов от разработки новых земель не приходится, откуда же тогда ждать прироста?

Несмотря на эти аргументы, Муктадир наделил Хамида всеми полномочиями и взял с него обязательство перечислить в казну обещанную им сумму. Два чиновника покинули императорский дворец вместе.

При составлении бюджета на следующий год Али ибн Иса приказал представить ему сведения о доходах, полученных с Ирака, Ахваза и Исфахана за последние три года: 303, 304 и 305-й. А надо заметить, что эти годы были самыми урожайными. Усреднив полученные данные, он внес в бюджет следующие цифры доходов, которые должны быть перечислены в государственную казну, по провинциям:


С сельскохозяйственного Ирака и Ахваза – 33 000 000 дирхемов

С общественных и конфискованных поместий – 8 800 000 дирхемов

С Исфахана – 6 300 000 дирхемов

____________________________________

И т о г о: 48 100 000 дирхемов


Дополнительный доход,

гарантированный Хамидом, – 400 000 динаров,

в перерасчете в дирхемы – 5 800 000 дирхемов

__________________________________________

О к о н ч а т е л ь н ы й и т о г: 53 900 000 дирхемов


В следующем, 308 году Хамид не смог уплатить указанную сумму, он попросил Муктадира прислать дополнительных чиновников для работы в его налоговых управлениях. Али настаивал на выплате Хамидом обещанных денег, и тому пришлось лично отправиться в Ахваз искать средства. Многочисленные разногласия и недоразумения стали возникать между служащими Хамида и служащими Али.

Вскоре начали расти цены на продовольствие. Вместе с ценами росло недовольство, как среди простого народа, так и среди придворных. Когда Али ехал по улицам столицы, он слышал оскорбления и угрозы в свой адрес. Начались грабежи и погромы в лавках торговцев зерном. Хамида вызвали в столицу. Через некоторое время дворцовая стража отказалась повиноваться. Толпа устроила бесчинства в мечетях: крушились кафедры, прекращались молитвы, с богачей срывали одежды и кидали в них камнями. Несколько человек, включая и главного судью, были ранены.

Один шутник сказал: «Когда люди раздражены высокими ценами, они считают, что положение можно исправить, кинув пару кирпичей в судью. Интересная логика, не правда ли?»

Толпы народу штурмовали дом Хамида и в субботу утром подожгли мосты, открыли тюрьмы, разграбили дом начальника полиции, а также дома других чиновников. Сам императорский дворец наполнился недовольными криками пехотинцев, расквартированных в нем, которые были возмущенны ростом цен.

Тогда Муктадир приказал открыть амбары и склады Хамида, матери, правителей и прочих вельмож и продавать зерно по заниженным ценам: четыре динара за курр пшеницы; цена на овес была снижена соответственно. Народ успокоился, и цены на продовольствие упали.

В результате этих беспорядков халиф освободил Хамида от сбора налогов. В прокламации, которая была зачитана на всех базарах, перекрестках больших дорог и мечетях, сообщалось, что государственным чиновникам Хамида, а также чиновникам армии и гвардии отныне запрещается взимать налоги во всех провинциях империи. Хамид, чрезвычайно раздосадованный, вынужден был отозвать своих чиновников и передать все дела людям Али.

Триумф Муниса

Как только стихли беспорядки в столице, тревожные сообщения пришли из Египта: правитель Фатимид с запада двинул свои силы в направлении этой провинции. Мунис, который наконец подавил мятеж Ибн Абу-л-Саджа и доставил его самого в качестве пленника в столицу, был послан в Египет на борьбу с Фатимидом.

Через год пришло сообщение о том, что западный враг империи разгромлен и его лагерь разграблен. Это сообщение было зачитано во всех мечетях, Мунису было присвоено звание аль-Музаффар (Победитель), и депеши, сообщающие об этом, были разосланы во все провинции. Мунис также был назначен наместником Египта и Сирии. По просьбе Победителя Ибн Абу-л-Садж был освобожден в том же году, и ему было позволено явиться на аудиенцию, приехав во дворец верхом и в черной одежде. Несколько дней спустя Муктадир собрал свой двор в Зале общих приемов и назначил Ибн Абу-л-Саджа главой дивана по делам религии, общественной безопасности, финансов и земельных владений в провинциях Рей, Казвин, Абхар, Занджан и Азербайджан. Указанные провинции становились феодальными владениями при условии ежегодных выплат в казну империи пятисот тысяч динаров, не считая отчислений на общественные нужды и на содержание войск.

Из дворца Ибн Абу-л-Садж отправился домой в сопровождении Муниса, казначея Насра, Шафи Лулуи и почти всех военачальников, которые в то время были в столице. Весь его дом был заполнен блестящими военными и оружием – это было великолепное зрелище.

В конце года Муктадир пригласил Победителя Муниса на пир и пожаловал ему почетное платье сотрапезника халифа. Одежда, специально заказанная для этого случая, была так обильно расшита золотом, что напоминала скорее ратные доспехи, настолько она была неудобной и тяжелой.

Отставка Хамида и Али

После пяти лет службы Хамид был смещен с должности визиря, а Али ибн Иса – с должности главы канцелярии. Причин для этого было несколько.

Одна из них такова: Хамида достигли слухи, что Муктадир решил отправить в отставку Али ибн Ису, на основании многочисленных жалоб на него от придворных, и снова назначить Ибн Фурата. Али задерживал выплаты на нужды гарема и принцев, он урезал жалованье дворцовым слугам и государственным служащим примерно на треть и нажил тем самым себе многочисленных врагов.

Хамид предложил халифу следующее: он может получить крупную сумму денег с Али ибн Исы, если последнего отдадут в его руки, он утверждал также, что сам справится с управлением империей. Муктадир велел ему написать меморандум, в котором будут письменно изложены все гарантии и предложения, а также перечислены планируемые им новые назначения в правительстве. Хамид составил документ и послал его халифу. Муктадир пошел в покои Ибн Фурата и показал ему этот меморандум.

– Если бы даже за спиной Хамида стояли все мастера управления, которые, увы, уже ушли в мир иной, и то он не смог бы управлять ни империей, ни даже канцелярией, – ответил Ибн Фурат, просмотрев меморандум. – Али ибн Иса, несмотря на все свои недостатки, намного более компетентен, чем Хамид. Да что тут говорить! Я сам могу гарантировать в пять раз больше, чем предложено в этой бумаге!

– Возможно, я дам тебе шанс, – ответил Муктадир.

В это же время при дворе распространились слухи, что Али ибн Иса вместе с Ибн Хавари планирует совершить государственный переворот и сделать халифом одного из принцев, внука Мутаваккила. Этот человек был чрезвычайно богат, вел расточительный образ жизни, роскошно одевался и имел лучших коней и колесницы в столице. Али ибн Иса был его близким другом.

Один из приверженцев Ибн Фурата подкинул в личные апартаменты Муктадира листок со стихами:

Да здравствует! Да здравствует!
Петушок из Курятника Халифа!

Больше на листке ничего не было, но это был куплет из всем известной в то время, очень неприличной поэмы. Муктадир нашел эту писульку и догадался, на что намекает ее автор. Это привело халифа в бешенство. Его гнев обратился прежде всего на Ибн Хавари – он решил, что этот человек должен умереть.

Затем сын Ибн Фурата Мухассин послал письмо халифу, в котором обещал передать в казну семь миллионов динаров, если в его руки отдадут Хамида, Али ибн Ису, Шафи, Ибн Хавари, Умм Мусу (служанка Али) и ее брата, а также обоих Мадхараев.

Все эти факторы, усилив друг друга, заставили Муктадира снова сделать Ибн Фурата визирем. Али ибн Иса был арестован девятого числа месяца второго Раби 311 года. Когда он прибыл во дворец, его отдали на попечение кастелянши дворца Зейдан и поместили в те же самые апартаменты, в которых содержался под арестом Ибн Фурат.

Ибн Фурат становится визирем в третий раз

Ибн Фурат приказал своему дворецкому арестовать Ибн Хавари и всех его чиновников. Визирь поселил Ибн Хавари в своем дворце, в большой и чистой комнате, и приступил к переговорам о размерах штрафа. После продолжительного торга они сошлись на сумме семьсот тысяч динаров с него лично, не считая служащих и чиновников.

Несмотря на то что многие чиновники пустились в бега, Ибн Фурат вылавливал их одного за другим. Его сын Мухассин использовал на допросах тех, кто попадал в его руки, все виды пыток. Он получил за Ибн Хаммада (того самого, который недавно пытал его самого) обязательство на получение двухсот тысяч динаров и передал его в руки человека, который обязался выбить из него эти деньги. Однако Мухассин нашел, что тот слишком мягко обращается со своим пленником, и приказал доставить Ибн Хаммада в свой дворец. Увидев своего старого врага, Мухассин стал бить его палкой по голове. Вдруг кровь хлынула из ушей и рта несчастного, и он умер на месте. Мухассин испугался не на шутку, опасаясь гнева халифа. Но Муктадир, напротив, послал сыну визиря почетное платье сотрапезника халифа, назначил его главой советов провинций и повысил его жалованье на две тысячи динаров в месяц. Кроме того, дворцовый хор, состоявший из молодых рабынь, на приеме у Муктадира спел в его честь: «Слава Мухассину! Прекрасный труд!»

Дело Хамида

Занявшись вплотную Хамидом, новый визирь прежде всего потребовал у него информацию о его состоянии. Хамид сказал, что в его распоряжении находится всего-навсего двести тысяч динаров.

Тогда Ибн Фурат, имевший другие сведения, собрал судей, юристов и чиновников и приступил к длительному судебному разбирательству.

Подсудимый успешно защищался от всех обвинений в свой адрес, пока Ибн Фурат не представил документ, составленный одним из чиновников, который занимался продажей урожая в провинциях, подвластных Хамиду. Этот чиновник также был доставлен в суд и под присягой подтвердил подлинность документа. Он сказал также, что этот документ сохранился по недоразумению: обычно Хамид собирал все бумаги такого рода и бросал их в реку Тигр. Но тут судьбе было угодно, чтобы Хамид забыл о нем, тем более что бумага была составлена в спешке – на обороте другой квитанции и, таким образом, была подшита в общую бухгалтерскую книгу.

Согласно этому документу, доходы от продажи урожая зерна за определенный год превышали на пятьсот сорок тысяч динаров те цифры, которые были указаны в официальном контракте! И это при том, что в том году цены на зерно были минимальные – в последующие годы цены значительно выросли.

Это свидетельство сильно пошатнуло позиции Хамида. Ибн Фурат попросил судей записать все сказанное в протокол. Он вел следствие очень тактично, обращался к подсудимому вежливо и давал ему полную свободу высказываться в свою защиту. Совершенно иначе вел себя его сын Мухассин, который также присутствовал на заседании. Он не гнушался оскорблениями и заявлял, что единственный способ получить с Хамида деньги – это применить к нему те же самые пытки, которые он сам применял к другим, будучи визирем.

– Я клянусь немедленно получить миллион динаров с этого мерзавца, только дайте мне его в руки! – кричал Мухассин.

Визирь пытался сдерживать пыл своего сына, но безрезультатно.

– Твой сын ведет себя крайне вызывающе, но я смиряюсь, не из-за уважения к нему и конечно же не из страха – в том положении, в котором я оказался, мне нечего бояться, кроме смерти; если я не отвечаю оскорблением на оскорбление, то только из уважения к суду повелителя правоверных и визиря.

– Я клянусь, – сказал Ибн Фурат, обращаясь к своему сыну, – что, если ты не прекратишь свои бесчинства, я попрошу халифа уволить меня от этого разбирательства.

Эта угроза возымела действие, и Мухассин погрузился в угрюмое молчание. Заседание продолжилось, но Хамид продолжал утверждать, что у него нет средств, кроме тех, о которых он уже заявил; он, дескать, продал свои поместья, дом, мебель, что он может еще сделать?

Тогда Ибн Фурат решил изменить свою тактику – он решил побеседовать с Хамидом без свидетелей, с глазу на глаз. Он отвел его в уединенные покои и дружеским тоном сказал ему:

– Если ты признаешься и добровольно отдашь свои сокровища, я клянусь, что не будешь отдан в руки Мухассина, а, напротив, получишь полную свободу – ты можешь оставаться во дворце в качестве почетного гостя, можешь отправиться в Фарс или другую провинцию наместником, да куда хочешь! Ты же помнишь, – продолжил он, после того как подтвердил свои слова торжественной клятвой, – как я сам недавно откупился, заплатив добровольно семьсот тысяч динаров. Халиф сейчас склоняется к тому, чтобы отдать тебя в руки Мухассина. Он человек молодой, горячий, он хорошо помнит, как по твоему приказу его подвергли пыткам, никогда ранее не применявшимся к членам семьи визиря. Мой тебе совет – заплати деньги, это единственный способ для тебя избежать встречи с Мухассином.

Хамид был вынужден согласиться с разумностью этих доводов и рассказал Ибн Фурату о том, где находятся тайники, которые он выкопал своими собственными руками и в которых, по его словам, находится пятьсот тысяч динаров золотом. Кроме того, он признался, что отдал на хранение различным вельможам и стряпчим денежные средства в размере примерно трехсот тысяч динаров. Но это еще не все: в Васите у него есть склад, где хранятся дорогие одежды и благовония. На все это Ибн Фурат взял с Хамида письменное свидетельство и поспешил во дворец к халифу, не говоря ни слова своему сыну.

Муктадир был доволен и приказал немедленно отправить кого-нибудь, для того чтобы привезти содержимое тайников. Ибн Фурат предложил послать Шафи. Шафи немедленно выехал в Васит, выкопал все клады Хамида и доставил их в целости и сохранности халифу.

Конец Хамида

Некоторое время Хамид оставался в безопасности во дворце визиря. Но однажды Мухассин отправился на аудиенцию к халифу вместе со своим отцом. Молодой человек не удержался и сказал халифу в присутствии своего отца:

– Я согласен, моему отцу удалось много выжать из Хамида, но, если его отдадут мне, я обещаю прибавить к этой сумме еще пятьсот тысяч динаров!

Муктадир, не медля ни секунды, приказал Ибн Фурату отдать бывшего визиря в руки его сына. Ибн Фурат возразил, что он дал слово Хамиду – не отдавать его Мухассину. Но молодой человек настаивал, и в конце концов повелитель правоверных повторил свой приказ тоном не терпящим возражений.

Хамида передали Мухассину, и тот потребовал с него ту сумму, которую он пообещал халифу. Хамид сказал, что у него нет больше ничего. Мухассин приказал пытать его. Палач начал бить его по голове, пока тот не потерял сознание, тогда палач стал бить бесчувственное тело. Когда Хамид пришел в себя, он спросил:

– Чего ты хочешь от меня?

– Денег, – ответил Мухассин.

– Но у меня ничего не осталось, только мое родовое поместье, – ответил Хамид.

– Тогда напиши доверенность на продажу его! – закричал Мухассин.

Хамид сделал все, что от него требовалось, доверенность была заверена судьей, который присутствовал при этом. Мухассин, обругав и оскорбив Хамида последними словами, отправил его под конвоем вниз по реке в Васит, для продажи его земель и имущества.

Как рассказывают люди в Багдаде, в ту ночь, перед отправкой, Хамид попросил яиц, которые он выпил сырыми на завтрак. Евнух Мухассина каким-то образом отравил эти яйца. Сразу же после завтрака Хамид почувствовал сильные боли в желудке. Он стал кричать – с ним случился сильный приступ диареи. Евнух привез Хамида в Васит в бесчувственном состоянии и, оставив его в доме некоего Базавфари, казначея Хамида, скрылся так быстро, как только мог. Хамид не поправлялся, несмотря на то что он ел лишь овсяную кашу. Тогда Базавфари, чтобы обезопасить себя от подозрений, вызвал к себе в дом городского судью и свидетелей и написал следующее официальное свидетельство: «Хамид был уже болен диареей, когда прибыл в Васит. Он заболел по дороге из Багдада в Васит. Когда он поселился в моем доме, он был в тяжелом состоянии, если его состояние ухудшится и он умрет, его смерть будет связана с естественными причинами и ни в коем случае не должна быть приписана мне, Базавфари».

Это свидетельство хозяин дома показал Хамиду и попросил подписать его при свидетелях. Хамид, притворившись, что согласен, подождал, когда все свидетели соберутся в его комнате, и сделал тогда следующее заявление: «Этот враг Аллаха и враг правоверных, Ибн Фурат, который не скрывает своей ненависти к Аббасидам, как, впрочем, и не скрывает своей преданности Алидам, дал мне свое слово и поклялся клятвой, нарушение которой влечет за собой развод с его женами, что, если я предоставлю ему полную декларацию своей собственности, он обязуется не передавать меня своему сыну Мухассину, избавит меня от всех видов пыток и отправит меня домой или назначит меня на какую-нибудь почетную должность. Я честно рассказал ему обо всем, что я имею, но он передал меня Мухассину, который подверг меня изощреннейшим пыткам и дал мне отравленные яйца, от которых я сейчас умираю. Базавфари не имеет ничего общего с этим убийством. Но он сделал следующее (не говоря уже о прочем): он взял мои деньги и ценности и положил их в старые, потертые подушки из парчи, которые были выставлены на общественной распродаже по цене пять дирхемов за штуку. В этих подушках содержалось ценностей на триста тысяч динаров, и Базавфари скупил их все. Это мое последнее свидетельство в этом мире. Я призываю вас всех подтвердить мои слова».

Базавфари понял, что оказался в дураках. Тайные агенты Ибн Фурата в Васите немедленно передали своему господину о заявлении Хамида. Вскоре после этого Хамид скончался.

Поединок Ибн Фурата с Али

После ареста Али ибн Исы Муктадир послал ему письменный приказ с требованием указать подлинные размеры его состояния. Али написал в ответ, что триста тысяч динаров – это все, что у него есть.

Как раз в это время пришли сообщения о нападении на Басру главаря карматов Абу Тахира. Карматы (первоначально – тайное общество с эзотерической доктриной и проповедующее всеобщее равенство) были сектой еретиков, широко распространившей свое влияние среди необразованных масс населения. Их первое восстание против власти халифа произошло в провинции Васит во времена Мутадида. В 293 году их лидер появился в Бахрейне, и с тех пор его влияние неуклонно росло. Он не раз совершал набеги на Басру и прилегающие к ней районы и разгромил регулярные войска халифа в нескольких сражениях. При правлении Муктадира карматы вторглись в Сирию, неся с собой разорение и насилие. «Там, где открыта Истина, – Закон не действует» – таково было их кредо. Глава секты объявил себя Махди (Мессия, ведомый Господом), и ему поклонялись, как Богу в мечетях. И вот сейчас карматы устроили кровавую бойню в Басре. Семнадцать дней они бесчинствовали в городе, потом погрузили на верблюдов все награбленное добро, забрали женщин и детей в качестве рабов и ушли в свою страну.

Ибн Фурат немедленно отправил войска против карматов. Его военачальник захватил нескольких пленных и отправил их в Багдад. На допросе эти люди рассказали, что набег на Басру был осуществлен с ведома и при содействии Али ибн Исы. Пленники клятвенно утверждали, что бывший визирь неоднократно посылал карматам подарки и оружие.

Когда Муктадир прочитал донесения о допросе военнопленных, он приказал визирю провести очную ставку Али ибн Исы с карматами и выяснить все обстоятельства этого дела. Визирь назначил судебное заседание и вызвал Али на допрос.

На суде Али все отрицал.

– Когда человек находится в таком положении, в каком оказался я, то нет ничего удивительного, что все кому не лень будут обвинять меня во всех мыслимых преступлениях. Тем более что я оказался в немилости у государя, а визирь считает меня своим врагом, – ответил Али ибн Иса.

Тогда Ибн Фурат оставил пока политику в покое и начал рассматривать вопросы, связанные с управлением провинциями. Прежде всего он поднял дело двух Мадхараев: Хусейна и Мухаммеда.

– Когда я служил визирем второй срок, – сказал Ибн Фурат, – один из моих служащих по делам провинций получил с указанных Мадхараев обязательство на два миллиона триста тысяч динаров. Это был компромиссный документ, составленный по результатам отчета по сбору ими земельных налогов в Египте и Сирии, провинциях, доверенных их управлению. В этот счет входили также незаконные доходы от должностей, занимаемых ими в то время, когда ты, Али, был визирем. Из этой суммы они заплатили только полмиллиона динаров при моей администрации. Ты, как только снова пришел к власти, отправил моего служащего в отставку и снова назначил этих отъявленных казнокрадов на их прежние должности. Кроме того, ты передал Мадхараям фиктивное письмо, якобы написанное повелителем правоверных, да хранит его Аллах, в котором прощались все их долги! Когда я рассказал об этом деле халифу, он заверил меня, что ничего подобного не писал и даже не может себе представить, что у кого-то могло хватить наглости на такой чудовищный подлог.

– В то время я был всего лишь подчиненным Хамида, – ответил Али ибн Иса. – Повелитель правоверных велел мне выполнять его приказы. Хамид сказал мне, что халиф решил простить долги этим двум чиновникам, и написал документ, подтверждающий это. Я просто принял документ, зарегистрировал его и отправил по инстанциям, как и должно поступать подчиненному, получившему приказ от своего начальника.

– Всем известно, что ты всегда оспаривал решения Хамида! Ты обсуждал каждую мелочь! – ответил на эту лицемерную речь Ибн Фурат. – Ты даже проверял, как он собирает налоги в его собственных провинциях. Как же ты мог не посоветоваться с халифом, когда речь шла о такой огромной сумме?

– Первые семь месяцев я занимал очень скромное положение при Хамиде, – ответил Али, – лишь впоследствии повелитель правоверных стал прислушиваться к моим советам и вопросам. Дело же, о котором идет речь, имело место в первые месяцы пребывания Хамида на посту визиря.

– Но почему же ты, если мы допустим, что все это было сделано Хамидом, потом, когда халиф стал доверять тебе, не доложил ему о его преступлении? Почему ты ничего не сделал, чтобы восстановить справедливость?

– Я оставил все как есть, – ответил Али ибн Иса, – потому что ранее, в присутствии халифа, на аудиенции, я взял с Хусейна Мадхарая обязательство на выплату миллиона динаров ежегодно в государственную казну в обмен на контракт, по условиям которого ему давалось право собирать налоги в Египте и Сирии. Он был обязан также оплачивать все расходы по управлению провинциями и на содержание войск. Все расходы и доходы по каждому району были детально расписаны в контракте. Свои долги и недоимки он должен был покрыть из последующих доходов при окончательном расчете. Я взял с него расписку на миллион триста тысяч динаров. Это все, что я мог сделать. Его обязательство и расписка находятся в архиве государственного совета западных провинций.

– Али, ты работаешь в государственных советах с младенчества, – сказал визирь, – ты сам был визирем, долгое время ты фактически управлял всем государством, и что я слышу от тебя? Виданное ли это дело, чтобы текущий долг официально погашался суммами, которые будут получены в будущем? И из такого ненадежного источника, как сбор налогов? Ну ладно, допустим, ты, как ты сам выразился, «оставил все как есть» из практических соображений; за пять лет, которые ты был у власти, ты мог собрать все те деньги, которые тебе были обещаны этими наместниками-казнокрадами?

– Некоторые суммы были перечислены в первый год, – ответил Али, – но вскоре началось вторжение Алида из Африки, так называемого Махди, который захватил большую часть Египта. Мунис Непобедимый был послан отразить противника, и большая часть денег ушла на выплату жалованья солдатам и прочие военные расходы. Контракт пришлось пересмотреть – в результате военных действий провинция была разорена.

– Алид был разгромлен в 309 году, – возразил Ибн Фурат. – Таким образом, в течение двух лет в провинции наблюдается полное спокойствие и процветание, получил ли ты с Мадхараев два миллиона динаров за эти два года?

К нашему величайшему сожалению, ответ Али ибн Исы не сохранился в протоколах суда, после него следует сразу реплика Ибн Фурата:

– Я требую от имени повелителя правоверных, чтобы ты вернул все незаконно присвоенные тобою деньги в государственную казну. Если ты прислушаешься к голосу разума, ты сделаешь это добровольно, в противном случае мы вынуждены будем применить пытки.

– Я не богат, – ответил Али, – самое большее, что я могу собрать, – это триста тысяч динаров.

Затем визирь приступил к рассмотрению вопроса о содержании императорского двора.

– В течение пяти лет, – сказал он, обращаясь к Али ибн Исе, – ты постоянно уменьшал выплаты на содержание гарема, принцев, дворцовых слуг и служащих. Жалованье императорской кавалерии также было значительно урезано. Суммы на содержание двора, которые я в свой первый и второй срок выплачивал регулярно и полностью, ты сократил на сорок пять тысяч динаров в месяц. Кроме того, ты присваивал себе доходы от поместий государя. В год это составляло пятьсот сорок тысяч динаров. Всего за весь период твоей службы ты, по моим подсчетам, получил около шести миллионов динаров. Эти деньги должны где-то быть: либо ты припрятал их, либо – во что трудно поверить – растратил их на свои нужды.

– Доходы, полученные мною с императорских поместий, – отвечал Али, – а также сэкономленные средства от сокращения довольствия придворным, которым вполне достаточно было и того, что я платил им, шли на покрытие дефицита бюджета государства. Личную казну повелителя правоверных я не трогал. Что касается твоей практики – повышения жалованья придворным за счет взимания налога с незаконных доходов чиновников, – то я считаю ее порочной. Я не позволял своим служащим брать взятки и нарушать закон, а ты получал доход с этого. Эта практика ведет в конечном итоге к разорению государства и возмущению подданных. Твой метод сведения концов с концами состоял лишь в перекладывании денег из одного кармана в другой. Двор был в восторге, а государственная казна пустела.

По этому вопросу препирательства продолжались довольно долго и кончились ничем. Наконец Ибн Фурат опять вернулся к политическим обвинениям.

– Чем объясняются твои подарки, передача оружия, дружеская переписка и прочие любезности по отношению к карматам? – спросил он Али.

– Моей целью, – объяснил Али, – было вернуть заблудших в лоно империи; мой метод состоял в примирении. И он оказался эффективным: когда я был визирем, они неоднократно воздерживались от нападения на паломников и от набегов на Басру и Куфу.

Кроме того, эта политика способствовала освобождению правоверных из плена.

– Что может быть хуже, чем признавать Абу Саида и его шайку карматов за истинно верующих, в то время как они отрицают Священный Коран и Миссию пророка; преступников, которые разграбили Оман и забрали в рабство всех, кто остался в живых? Ты любезничал и переписывался с ними и в то же время задерживал выплату жалованья гарнизону Басры. Солдаты покинули свои посты, карматы захватили город и перебили ни в чем не повинных жителей! Грех за это на твоей душе!

Али ибн Иса пустился в долгие объяснения, которые мы пропустим. Наконец казначей Наср и Мухассин попросили у визиря позволения поговорить с обвиняемым наедине. Ибн Фурат не возражал. Эти двое придворных сказали Али, что ему лучше согласиться на штраф и решить дело миром. Али согласился. Штраф установили в размере трехсот тысяч динаров, с условием что треть должна быть выплачена в течение месяца. Срок будет отсчитываться с того дня, когда он покинет дворец. Поселиться он может там, где пожелает, с правом переписки и посещений. Ибн Фурат взял его обязательство и послал его на утверждение к халифу.


Али попросил визиря, чтобы ему было позволено сохранить доходы от своих владений за этот год для выплаты части своего штрафа.

– Это составит пятьдесят тысяч динаров, – заметил Ибн Фурат.

– Я буду рад, если мне удастся наскрести двадцать, – ответил Али, – доходы от моих земель невелики.

А надо сказать, что впоследствии, после того как Али был отправлен в ссылку в Мекку и поместья его были конфискованы, оказалось, что доход с них составляет как раз пятьдесят тысяч динаров. По этому поводу есть одна интересная история, рассказанная неким Хумани из Васита.

«Я услышал однажды, как Али ибн Иса распекает землевладельца Бариди:

– Неужели ты не боишься гнева Господнего, когда клянешься здесь, на аудиенции, во дворце императора, что твое родовое поместье приносит доход равный десяти тысячам динаров, в то время как твои бухгалтерские книги явно показывают, что доход с них составляет не меньше тридцати тысяч?

– Я, – кротко ответил Бариди, – только следую примеру вашего превосходительства, да хранит вас Аллах! Когда Ибн Фурат спросил вас о ваших доходах, такой благочестивый человек, как ваше превосходительство, никогда не пошел бы на клятвопреступление, если бы, как истинный шиит, не знал, что сокрытие правды простительно в присутствии тех, от кого можно ожидать насилия!

Когда Али выслушал это объяснение, у него был вид человека, проглотившего камень».


С получением денег для выплаты штрафа, назначенного Али, возникли затруднения. С одной стороны, халиф отказывался отпускать Али из-под стражи, пока тот не заплатит требуемую сумму, с другой же стороны, Али не мог собрать денег, оставаясь во дворце под арестом. Мухассин настойчиво требовал с бывшего визиря денег. Сначала он вежливо поговорил с ним, но Али смог заплатить только деньги, вырученные им от продажи дома. Тогда Мухассин приказал заковать его в кандалы. При виде этого казначей Наср покинул зал. Мухассин, обратившись к пленнику, повторил свое требование.

– Я не могу собрать деньги, оставаясь здесь, под стражей, неужели ты думаешь, что, заковав меня в кандалы, ты облегчишь мою задачу?

Мухассин приказал надеть на Али власяницу и бить его палками. Назук, начальник полиции Багдада, присутствовавший при этом, поднялся и собрался уйти.

– Куда ты? – спросил его Мухассин.

– Я не могу видеть, как будут мучить этого почтенного старика, – я целовал его руки десять лет.

Мухассин смягчился и отправил Али назад в его комнату во дворце.

Ибн Фурат был очень недоволен тем, как его сын обращается с Али ибн Исой.

– Ты компрометируешь нас обоих таким поведением, – сказал он Мухассину, – тебе следовало бы ограничиться кандалами.

Он также написал халифу письмо в защиту Али следующего содержания: «Я так расстроен тем, что мне довелось узнать о ходе дела Али ибн Исы, что потерял аппетит. Абу Хасан Али ибн Иса один из самых выдающихся представителей нашей профессии. Он с самой юности находится при дворе и служит верой и правдой повелителю правоверных, одно только это обстоятельство делает его особу неприкосновенной. Конечно, он допустил некоторые ошибки, но повелитель правоверных достаточно велик и милосерден, чтобы простить их. Если же это невозможно, я прошу хотя бы снять с него кандалы и власяницу».

Муктадир ответил на это послание так: «Али ибн Иса своими преступлениями заслужил еще более худшего обращения; Мухассин поступил правильно. Тем не менее я готов проявить милосердие и передаю его в твое распоряжение».

В соответствии с распоряжением халифа Али был доставлен во дворец визиря. Ибн Фурат счел неблагоразумным держать его у себя, поскольку Али был уже стар и мог в любой момент заболеть, что могло быть приписано каким-либо действиям визиря. Ибн Фурат вызвал к себе Шафи Лулуи, чтобы тот отвез Али домой.

Пока они дожидались прибытия Шафи, Ибн Фурат решил использовать свободное время, чтобы сделать небольшой выговор Али. Он неодобрительно отозвался о том, как Али управлял доверительным благотворительным фондом, основанным Ибн Фуратом. Одна часть доходов этого фонда должна была поступать на религиозные нужды, другая – на содержание его детей и слуг (это была обычная юридическая уловка в те времена для защиты собственности от налогообложения). Денежные средства этого фонда халиф приказал вернуть, после конфискации, обратно Ибн Фурату.

– Твое управление фондом, – сказал визирь, – просто возмутительно, как с точки зрения религии, так и с точки зрения обычной человеческой порядочности: основной капитал частично растрачен, прибыли почти нет!

– Да, – смиренно ответил Али, – я должен признаться, что пренебрегал этим предприятием, и мне не остается ничего, как принести свои искренние извинения.

Мухассин, который присутствовал при этом, также вступил в дискуссию, не стесняясь в выражениях и не скупясь на оскорбления. Али отвечал ему и объяснял что-то, добавляя при этом выражение: «Мне просто смешно слушать тебя».

Эта фраза вызвала гнев у Мухассина и раздражение у его отца. Молодой человек разразился ругательствами и проклятиями. Ибн Фурат попросил его успокоиться и, повернувшись к Али, строго сказал ему:

– Абу Ахмад Мухассин находится на службе у повелителя правоверных и пользуется его особой милостью и доверием, ты не должен забывать этого, когда имеешь честь говорить с ним!

Али ибн Иса принес свои извинения за невоздержанность, и инцидент был исчерпан.

В это время в комнату, где они сидели, зашел Хасан, сын Ибн Фурата от его наложницы Давлы. Али поднялся, подошел к мальчику и поцеловал его лоб и веки. «Эти знаки уважения несколько интимны», – подумал Ибн Фурат.

– Абу Хасан, – сказал он вслух, – тебе не следовало бы так утруждать себя. Но я полагаю, что Хасан – сын Абу Хасана!

Затем, открыв чернильницу и взяв перо, он тут же написал приказ своему служащему заплатить Абу Хасану ибн Исе две тысячи динаров, без вычета комиссионных, которые пойдут на погашение его штрафа. Он посоветовал Мухассину последовать его примеру, и молодой человек также внес тысячу динаров. Али встал, поблагодарил всех и удалился в сопровождении Шафи Лулуи, который только что прибыл. Шафи посадил его на почетное место в своей лодке и увез его по реке к себе домой.

Все чиновники, служившие под началом Али ибн Исы, предложили и фактически послали ему свои пожертвования для выплаты штрафа; каждый по своим возможностям. Он не принял ничью помощь, за исключением Ибн Вараджавайхи и двоих сыновей Ибн Фурата, от каждого из которых он взял по пятьсот динаров. Когда Али заплатил большую часть своего штрафа, визирь попросил у Муктадира позволения отправить его в Мекку. Халиф согласился, и Ибн Фурат выделил Али семь тысяч дирхемов на поездку и прочие расходы.

С бывших чиновников Али Ибн Фурат с помощью пыток продолжал выжимать громадные суммы денег; полную свободу действий в этом деле он дал своему сыну Мухассину. Люди с трудом верили, что человек, пользовавшийся репутацией милостивого и великодушного, мог так поступить. Ибн Хавари был подвергнут длительным избиениям палками и кнутом и в конце концов убит одним из слуг Мухассина в Ахвазе, куда арестанта отвезли для сбора денег на штраф.

По приказу халифа оба Мадхарая были доставлены в столицу. Хусейн Мадхарай, после судебного разбирательства, в присутствии глав советов и судей вынужден был дать обязательство на выплату двух миллионов четырехсот тысяч динаров. Но Ибн Фурат решил, что это слишком много, и уменьшил сумму до одного миллиона семисот тысяч динаров. Он взял с него расписку и получил на это ободрение халифа.

Ибн Фурат обращался с Хусейном очень вежливо, выразил ему свое восхищение его способностями, очень лестно отозвался об его уме и личной смелости. Он сказал, что редко ему выпадает счастье беседовать со столь достойным человеком. После этого он обратился к нему с просьбой:

– Хусейн, не будешь ли ты любезен сделать заявление в присутствии Али ибн Исы, что ты, будучи председателем Совета западных провинций, передавал ему незаконные доходы в то время, когда он был визирем?

– Прошу уволить меня от этого, – попросил Хусейн Мадхарай.

– Как же так, ты отказываешься теперь свидетельствовать против Али ибн Исы, когда ничего не мешало тебе свидетельствовать против меня, когда я сам был в таком положении?

– Я ни в коем случае не горжусь тем поступком. Такие свидетельства никому не приносят славы, несмотря на то что у меня было оправдание: визирь относился недружелюбно ко мне во время своего второго срока и отдал меня на милость Бистама, моего врага. Теперь же все будут презирать меня, если снова поступлю так же и по отношению к Али ибн Исе, человеку, который всегда был мне другом и остается им теперь!

Ибн Фурат не стал настаивать.

После этого в суде слушалось дело другого брата – Мухаммеда Мадхарая. Он долго и упорно защищался по всем вопросам.

– Ты вряд ли более способный человек, чем твой брат, – сказал наконец Ибн Фурат, устав спорить с ним, – ты видел, как он защищался, но все его красноречие не помогло ему.

Этого довода оказалось достаточно – угрозы и пытки не понадобились. Ибн Фурат получил с него обязательство на миллион семьсот тысяч динаров и передал арестанта своему сыну. Мухаммед не пострадал в доме Мухассина и пробыл там всего один день. Несмотря на то что сын визиря встретил своего пленника презрительными насмешками, он отпустил его с миром, после того как Мухаммед передал ему огромное количество денег, а также подарил роскошные одежды, драгоценные украшения и прекрасных невольниц.


Одна любопытная история произошла во времена, когда Ибн Фурат был визирем, ее рассказывает судья Абдаллах ибн Ахмад.

«Один чиновник, который долгое время не мог найти себе подходящую должность, решился наконец подделать рекомендательное письмо. В этом письме он от имени Ибн Фурата рекомендовал сам себя наместнику Египта. Прибыв в эту провинцию, он представил письмо. Наместник, внимательно прочитав это послание, заподозрил неладное: язык был слишком экспрессивным и навязчивым, многочисленные похвалы подателю не соответствовали его чину и стиль был не совсем правильный. Тем не менее правитель Египта дал чиновнику небольшой подарок и назначил на незначительную должность, до выяснения обстоятельств, после чего положил письмо вместе со своим объяснением в общую папку и отослал с прочими документами в столицу к визирю.

Когда пришла корреспонденция из Египта, Ибн Фурат находился в компании друзей. Он открыл пакет, и на глаза ему попалось фиктивное письмо. В нем, кроме всего прочего, говорилось, что податель сего оказал в прошлом неоценимые услуги Ибн Фурату. Письмо было прочитано перед всей потрясенной компанией.

– Как следует поступить с этим человеком? – спросил Ибн Фурат.

– Отрубить руку! – сказал один.

– Отрезать пальцы, выпороть и посадить в тюрьму! – посоветовал другой.

Самым мягким было следующее предложение:

– Прикажи наместнику выгнать его взашей – крушение планов и бесполезное путешествие послужит ему достаточным наказанием.

– Как же немилосердны и жестокосердны вы все! – воскликнул визирь. – Этот бедный человек хотел воспользоваться моим именем как волшебным заклинанием. Не найдя работы в столице и, возможно, не желая беспокоить нас, он избавил нас от необходимости и труда писать ему рекомендательное письмо в провинцию. Он сам написал письмо и отправился в долгий путь в Египет в надежде на удачу и благосклонность судьбы. И что же вы пожелали ему? В лучшем случае – разочарование.

Он обмакнул перо в чернила и тут же, на обороте фальшивого письма, написал своей рукой:


«Это письмо написано мной. Не знаю, на чем основано твое подозрение. Это прекрасный человек, он оказал мне услуги в тяжелые для меня дни и сделал намного больше, чем сказано в этом письме. Щедро награди его и назначь на должность, достойную его».


Это письмо было отправлено в Египет немедленно.

Несколько лет спустя к Ибн Фурату пришел посетитель, человек приятной наружности, прекрасно одетый, в сопровождении слуг. Когда его провели в приемные покои, он принялся благословлять визиря и залился слезами.

– Да хранит тебя Аллах, добрый человек! – воскликнул Ибн Фурат, который никогда прежде не видел его. – Что с тобой, почтеннейший?

– Я тот самый чиновник, который подделал рекомендательное письмо, которое визирь, да вознаградит его Аллах, в своей неизмеримой доброте и милосердии признал своим собственным.

Ибн Фурат рассмеялся.

– Сколько он дал тебе? – спросил он.

– Считая жалованье от моей должности, подарки и выплаты из казны наместника Египта, я получаю двадцать тысяч динаров в год, – ответил чиновник.

– Хвала Аллаху! – ответил визирь. – Это неплохо, но, если ты захочешь служить мне, ты будешь получать в несколько раз больше.

Проверив чиновника, визирь нашел его вполне пригодным для высокой должности. Он взял его к себе, и тот стал преданно служить ему».

Однажды, во времена третьего срока, когда Ибн Фурат был визирем, на приеме у него разговор зашел на тему образования, литературы и изучения преданий. Как-то раз один из придворных сказал:

– Мне говорили, что студенты и ученые живут в нищете. Некоторые из них недоедают, чтобы сэкономить деньги на бумагу и чернила.

Ибн Фурат был образованным человеком, и у него было доброе и чуткое сердце. Он щедро помогал поэтам, поэтому, когда он услышал, как трудно приходится бедным студентам, он сразу воскликнул:

– Им нужна помощь? Я помогу им!

После чего приказал выделить двадцать тысяч дирхемов для покупки бумаги и чернил для бедных студентов и ученых.

Димна предупреждает Льва о происках Быка

Почтенный читатель может освежить в памяти историю про Димну, Льва и Быка – она приведена выше.

Мунис Победитель вернулся в Багдад после своей блестящей победы над Византией. По городу ходили слухи, что он не одобрял пыток чиновников и в особенности убийства Хамида. Многие солдаты из кавалерии халифа в результате задержек и сокращения их жалованья стали переходить на службу в армию Муниса, в надежде получить от него те деньги, которые они не могли получить от халифа и визиря.

Ибн Фурату не нравилось присутствие Муниса в столице. Через несколько недель он, на личной аудиенции с Муктадиром, сообщил ему, что Мунис планирует привлечь войска на свою сторону. Если ему это удастся, то он станет эмиром эмиров (правителем правителей) и, таким образом, будет повелевать всей империей. «Твои военачальники и даже твои придворные уже сейчас готовы выполнять его приказы». Визирь тонко сыграл на чувствах халифа – как только Мунис пришел на аудиенцию во дворец, Муктадир в присутствии визиря сказал ему:

– Мне очень приятно твое общество. Я чувствую себя спокойно под защитой твоей армии. Кроме того, я имею возможность советоваться с тобой по различным государственным вопросам. Один из таких вопросов особенно беспокоит меня сейчас: императорские кавалеристы требуют жалованья. Сумма задолженности громадна – этих денег просто негде взять, даже половину! Если я пошлю их в Сирию и Египет, они откажутся повиноваться, они скажут, что на поход нет средств. Как ты знаешь, Рей и соседние с ним провинции закрыты для нас, так как мятежники захватили их. Армения и Азербайджан отданы Ибн Абу-л-Саджу. К сожалению, пока ты будешь оставаться в Багдаде, эти солдаты будут стремиться вступить в твою армию. Если я начну препятствовать им, они поднимут мятеж, если я соглашусь с этим, то все равно в казне не хватит денег на содержание твоей увеличившейся армии. Доходы с Дийарабии, Джайрандара и Сирии почти не поступают, доходов с Ирака, Ахваза и Фарса недостаточно. Поэтому самым благоразумным в данной ситуации я считаю отправить твою армию в Ракку. Это твоя родная провинция, ты сможешь послать свои отряды для сбора денег, обещанных Мадхараям. И что самое главное, чиновники, ответственные за общественную безопасность и сбор земельного налога в Египте и Сирии, не посмеют поддаться мятежным настроениям, пока твои войска будут находиться в граничащей с ними провинции. Все это будет способствовать безопасности и процветанию всей империи.

Мунису было ясно, что все эти мысли внушил халифу Ибн Фурат. Он понял, что визирь его враг. Единственное, что попросил Победитель, – это остаться в Багдаде до конца священного месяца Рамадана и позволения отметить приближающийся религиозный праздник в столице. Халиф позволил ему это. После праздника Мунис отправился во дворец визиря нанести ему прощальный официальный визит. Визирь, несмотря на все возражения Муниса, встал со своего места, почтительно приветствовал его и настаивал, чтобы он сел рядом с ним на ковер. Мунис отказался от этой чести и кратко изложил свои просьбы; все они были удовлетворены. Когда он собрался уходить, Ибн Фурат снова хотел подняться и проводить его, но Мунис попросил его, ради всего святого, не беспокоить себя. После этого Победитель попрощался с халифом и отправился в свой лагерь. В тот день был сильный ветер.

Опасность

Внезапно в 311 году в Багдад пришли известия, что молодой Абу Тахир[148], кармат, напал на караван паломников, когда те возвращались из Мекки. Он уничтожил вооруженный конвой, перебил множество богомольцев, захватил в плен многих женщин, детей и мужчин, в том числе и членов правящей семьи. Потом, погрузив все награбленное на верблюдов, разбойник ушел назад в свою страну Хаджар. Остальных паломников он оставил умирать в пустыне без верблюдов, воды и пищи.

Куда сейчас бредешь ты, паланкин, покачиваясь на спине верблюда?
Плывешь ты, растворяясь в дрожащем воздухе жары,
Подвластная капризу вереница повернула резко в Сирию,
Другая направилась в Ирак. Я ж остаюсь один.
Не придет никто и не освободит меня от Боли – тюремщика жестокого.
Хотел достичь я цели путешествия, но не увижу ее уж никогда.

Когда известия об этих зверствах распространились, город по обеим сторонам реки загудел, как потревоженный улей. Женщины босыми выбегали из домов, вопили, рвали на себе волосы и били себя по лицу. К ним присоединились жены арестованных и разоренных Ибн Фуратом чиновников. Зрелище было настолько ужасно, что с трудом поддавалось описанию. Чтобы взять ситуацию в городе под свой контроль, визирь приказал начальнику полиции Назуку, собрав все свои силы: пехотинцев, конницу, огнеметателей, подавить беспорядки, а потом расставить патрули по берегам реки и во всех мечетях. Вскоре порядок в столице был наведен. Через некоторое время стали прибывать уцелевшие паломники, они рассказали свою историю визирю, и он, уже поздно вечером, с тяжелым сердцем отправился доложить обо всем Муктадиру. Халиф вызвал на совещание казначея Насра.

Наср воспользовался ситуацией, чтобы напуститься на визиря и очернить его в глазах халифа.

– И ты теперь спрашиваешь: «Что делать?» – свирепо взорвался он. – Ты, который расшатывал сами основы империи. Ты отослал Победителя Муниса – нашу опору и поддержку! Кто защитит теперь трон? Кто, как не ты, предал паломников и среди них членов императорской семьи в руки карматов!

Наср предложил Муктадиру немедленно вызвать Муниса и его армию в Багдад. Халиф одобрил это решение, и депеша была тотчас же послана.

Когда Ибн Фурат возвращался из дворца, люди оскорбляли его и кидали камнями в его лодку. Толпа кричала ему вслед, что он пособник карматов и не успокоится, пока не истребит всех мусульман, до последнего человека. Его сын Мухассин, когда ехал из своего дома к реке, также был побит камнями.


Муктадир пытался примирить визиря и казначея. Он сказал, что в эти трудные времена все должны сплотиться и встать на защиту империи от хаджарского разбойника.

Когда Мунис прибыл в Багдад, встречать его вышли все жители города. Даже сам визирь, вопреки всем правилам этикета, поплыл на своей галере ему навстречу. Когда привратник Победителя объявил, что прибыл Ибн Фурат, Мунис вышел на пристань и попросил визиря не утруждать себя и не спускаться, однако Ибн Фурат ничего не хотел слушать – он вышел и поздравил Муниса с благополучным прибытием. Прощаясь, Победитель проводил визиря до самых ступенек трапа его судна.


Мухассин начал беспокоиться по поводу тех чиновников, которых подверг пыткам. Он присвоил себе большие суммы из их штрафов и опасался, что сведения об этом могут достичь халифа. Поэтому он отправил большую группу своих пленников, под предлогом сбора средств для штрафов, в Басру, где его сообщник, словно баранов, убил их всех.

По городу стали распространяться слухи о скорой отставке Ибн Фурата. Сыновья и чиновники визиря начали потихоньку разбегаться и прятаться кто куда. Чтобы предупредить эти тенденции, Муктадир написал визирю официальное письмо, в котором заверил его, что он по-прежнему испытывает чувство глубокого уважения к нему и безгранично доверяет как самому Ибн Фурату, так и его сыну Мухассину. Он уверил визиря, что остается его другом и покровителем. Халиф приказал обнародовать это письмо в Багдаде и послать копии в провинциальные департаменты финансов и обороны.

Падение Ибн Фурата

Вскоре после этих событий, в 312 году, Ибн Фурат и Мухассин прибыли по реке в императорский дворец для встречи с халифом. После аудиенции, когда они уже собрались удалиться, казначей Наср предложил им задержаться и присесть.

Дело было вот в чем: военачальники худжарского полка отправили халифу петицию с требованием арестовать визиря и его сына. Петицию передал негр Муфлин, он посоветовал халифу действовать осторожно, так как арест визиря может вызвать нежелательные осложнения и, кроме того, в таком случае может возникнуть дурной прецедент вмешательства военных в управление империей.

В свою очередь, Муктадир послал Муфлина с приказом к Насру до времени не трогать Ибн Фурата и его близких, в то же время он велел ему передать военачальникам, что их петиция будет рассмотрена со всем тем вниманием, которого она заслуживает. Муфлин передал Насру повеление халифа, и тот позволил Ибн Фурату и его сыну покинуть дворец, после чего Ибн Фурат вскочил и чуть ли не бегом бросился по бесчисленным коридорам дворца к своей галере, Мухассин ни на шаг не отставал от него.

Благополучно прибыв во дворец визиря, они долго совещались наедине, после чего Мухассин отправился к себе домой, отдал необходимые распоряжения и выехал из города в неизвестном направлении.

Его отец, с невозмутимым видом, занял свое обычное место в кабинете и, созвав чиновников, приступил к работе. Чиновники начали сомневаться в достоверности слухов, которые уже успели достигнуть их ушей: настолько спокойно и уверенно вел себя визирь. Ибн Фурат был разговорчив, шутил, отдавал и отменял приказы, как обычно.

Один из чиновников рассказывал о происшествиях того дня следующим образом:

«Войдя утром, визирь начал день как обычно. Вскоре пришло запечатанное письмо, тонкое, как я заметил. Он распечатал и прочитал его. Впоследствии я узнал, что это письмо было послано Муфлином. Потом начальник охраны дворца принес другое письмо. Прочитав его, он, как мне показалось, некоторое время пребывал в нерешительности, потом вызвал своего дворецкого и что-то прошептал ему на ухо. Дворецкий удалился. Затем визирь отпустил всех служащих и приказал нам прийти, как обычно, завтра рано утром, после чего он встал из-за стола и ушел в свои личные апартаменты. Чиновники разошлись по домам, а я остался, потому что имел срочную работу.

Внезапно какой-то шум привлек мое внимание. В зал вошел начальник полиции Назук, он был опоясан мечом, а в руке держал обнаженный кинжал. Дворецкий Муниса зашел следом за ним. Они выглядели серьезно и озабоченно, за ними следовали военачальники и взвод солдат. Не найдя визиря в служебном помещении, они ринулись в его личные апартаменты. Затем они вышли, ведя с собой Ибн Фурата, которому даже не дали времени надеть тюрбан. Его посадили на галеру и отвезли в дом Назука. Вместе с ним арестовали двоих его сыновей, всех чиновников и слуг, которые оставались в доме».

Молодой Хакани

Все время третьего срока Ибн Фурата Хакани-младший находился в тени. Его отец, некогда визирь, был теперь стар, болен и наполовину безумен. Когда в результате разбойного нападения карматов на паломников положение Ибн Фурата пошатнулось, молодой Хакани начал вести интриги против визиря и Мухассина, представив Муктадиру свои соображения о том, сколько миллионов при желании можно из них вытянуть. Казначей Наср, Мунис, двоюродный брат халифа Харун[149] и многие другие поддержали его. Тогда Муктадир вызвал Хакани на аудиенцию и назначил его визирем и начальником государственных советов, состоялась церемония облачения в официальные одежды, после чего Мунис и Харун с почетом проводили нового визиря домой.

– Что?! – воскликнул Ибн Фурат, когда ему сказали о том, что Хакани стал визирем. – Это не только моя личная трагедия – это гибель всего государства!

Деньги Ибн Фурата

Глашатаи объявили всем правоверным, что Мухассин и некоторые другие чиновники являются государственными преступниками и должны предстать перед судом. Каждый, кто предоставит им убежище, подвергнется наказанию: ему лично будет дана тысяча плетей, а его дом будет разграблен и сожжен.

Бауд Шар был назначен следователем по делу Ибн Фурата. Осторожно и деликатно он допрашивал своего пленника. Бывший визирь назвал некоторых мелких банкиров и доверенных лиц, у которых он оставил свои деньги суммой примерно сто пятьдесят тысяч динаров. Когда все эти деньги были конфискованы и отправлены в государственную казну, Бауд Шар возобновил свои требования, на что бывший визирь ответил, что у него больше денег нет. Тогда следователь применил к нему легкие пытки, но Ибн Фурата трудно было запугать этим – он твердо стоял на своем и отказывался платить.

Двоюродный брат Муктадира Харун, узнав об этом, пришел к халифу и сказал ему:

– Хакани оказал тебе плохую услугу, передав Ибн Фурата в руки такого человека, как Бауд Шар, – с бывшим визирем надо обращаться достойно и благородно – он не поддастся на насилие.

Тогда Муктадир велел Хакани прекратить пытки и вести допросы в присутствии Харуна.

Оказалось, что Ибн Фурата кормили лишь хлебом из отрубей и огурцами, а поили дождевой водой. Теперь ему стали давать пищу, к которой он привык, в том числе лед и фрукты, ему также были принесены извинения за прежние неудобства: следователь сказал, что это произошло по недоразумению, он, дескать, не знал, в каких условиях содержится пленник. После этого Ибн Фурата вежливо попросили рассказать, где находятся его деньги, и не противиться воле государя, ибо это бесполезно.

– Передайте визирю, – ответил он, – что я не желторотый юнец, чтобы меня можно было испугать пытками или поймать в сети лести. Я не отрицаю того, что у меня есть средства, но не буду платить выкуп за себя, пока мне не предоставят определенные гарантии. Повелитель правоверных лично должен написать документ о моем помиловании, его должны заверить визирь и судьи, кроме того, визирь также должен лично написать такой же документ. Я требую также, чтобы меня передали либо Мунису Победителю, хотя всем известно, что он мой враг, либо Шафи Лулуи. Если эти условия не будут приняты – знайте, что я готов к смерти.

Хакани послал Ибн Фурату ответ: «Если бы в моей власти было предоставить такие гарантии, я с радостью бы сделал это, но, если я только упомяну об этом, многие влиятельные люди в империи станут моими врагами. К тому же халиф уже принял решение передать тебя своему двоюродному брату Харуну».

Следующий допрос состоялся в доме Хакани. Вопросы снова задавал Ибн Бауд Шар. Ибн Фурат молчал. Тогда Бауд начал оскорблять его. Харун, который присутствовал при этом, остановил его.

– Ты надеешься получить деньги Абу Хасана ибн Фурата такими методами? – спросил он и, повернувшись к бывшему визирю, сам продолжил допрос, используя самые вежливые и любезные выражения: – Абу Хасан, ты государственный человек и знаешь намного больше, чем все мы, здесь присутствующие. В числе прочего тебе прекрасно известно, что визирь, хоть и бывший, не должен сопротивляться воле халифа, когда халиф недоволен им.

– Правитель, посоветуй, как мне быть? – ответил Ибн Фурат. – Человек в таком отчаянном положении теряет контроль над своим рассудком.

В результате этой спокойной и вежливой беседы Харуну удалось получить от бывшего визиря обязательство на сумму два миллиона динаров, из которой одна четверть должна была быть выплачена немедленно. Однако в эту четверть должны быть включены также деньги уже полученные и те, которые будут получены из источников, не указанных им. Договорились также о том, что Ибн Фурат лично займется продажей своей собственности, и о том, что его передадут в руки Шафи Лулуи либо кому-либо еще, на усмотрение халифа, кроме того, ему будет позволено вести переписку со всеми, с кем он пожелает. Был составлен соответствующий договор. Харун велел Ибн Фурату подписать его и отнес документ Муктадиру.

Поимка Мухассина

Мухассин тем временем скрывался в Кархе, используя дом своей тещи Хинзабы в качестве штаб-квартиры. Каждое утро он, переодевшись женщиной, прогуливался в ее обществе по какому-нибудь кладбищу (в те времена это было обычным местом для прогулок мусульманских женщин), и каждый вечер она отводила его в какое-нибудь безопасное место на ночлег.

Однажды они пошли гулять на курейшитское кладбище, которое находилось далеко за городом. Когда наступил вечер, они были все еще очень далеко от Карха. Одна из женщин, сопровождавших их, предложила переночевать у своей знакомой вдовы, которая жила неподалеку; мужчин в том доме, как она уверяла, не было. Туда они и отправились. Хинзаба представила своего зятя хозяйке дома под видом молодой незамужней девушки, которая возвращается с похоронной процессии, очень устала и расстроена. Знакомая вдовы спросила, не найдется ли у нее отдельной комнаты, где девушка могла бы отдохнуть и успокоиться.

Вдова провела их в свободную комнату и ушла распорядиться насчет ужина. Мухассин, почувствовав себя в безопасности, снял чадру. Хинзаба решила сходить на кухню и принести сладкой каши, которая была им обещана хозяйкой. Когда та выходила, в открытую дверь случайно заглянула рабыня, которую послали зажечь лампы в коридоре, она увидела, что в комнате находится мужчина, и поспешила рассказать обо всем своей хозяйке. Поздно ночью вдова потихоньку прокралась в комнату гостей и узнала Мухассина. Это был несчастливый день для него, видно, Аллах покинул Мухассина, потому что та женщина оказалась вдовой одного из служащих Али ибн Исы, которого допрашивал сам Мухассин. Несчастный чиновник умер от страха, когда увидел, какие зверства и пытки используются на допросах; следователь даже не успел сказать ему ни слова.

Вдова немедленно отправилась во дворец, попросила, чтобы ее принял казначей Наср, и рассказала ему все, что знала. Наср доложил Муктадиру, Муктадир приказал начальнику полиции Назуку арестовать преступника, и тот, не теряя ни минуты, поскакал выполнять приказ. Несмотря на глубокую ночь, арестованного провели по городу в сопровождении барабанщиков, которые подняли такой шум, что жители Багдада подумали, что столица захвачена головорезами карматами.

Мухассина доставили во дворец визирей в Мукариме и отдали под надзор Бауда Шара, который без лишних разговоров подверг своего подопечного таким жестоким пыткам, что он сразу подписал обязательство на выплату трех миллионов динаров. Спустя некоторое время во дворец прибыл Харун и стал требовать у Мухассина назвать местонахождение его тайников, но, несмотря на пытки, которые продолжались в течение двух дней без перерывов, тот не произнес ни слова. Под конец он заявил, что не желает терять одновременно и свою жизнь, и свои деньги.

Харун назначил новое разбирательство, он вызвал Шафи Лулуи, Бауда Шара и прочих судейских. Мухассина снова стали пытать. Наконец Харун сказал Мухассину:

– Хорошо, если ты не можешь выплатить все, что обещал, мы пойдем тебе на уступки: можешь ли ты заплатить хотя бы сто тысяч динаров?

– Да, я могу заплатить эту сумму, дайте мне только время и прекратите пытки, – ответил Мухассин.

– Мы дадим тебе время. Напиши чек на получение ста тысяч динаров.

Мухассин написал распоряжение, в котором указывал одному из своих доверенных людей выплатить указанную сумму в течение тридцати дней. Харун прочитал эту бумагу и воскликнул:

– Неужели ты рассчитываешь прожить тридцать дней?

– Что же ты хочешь от меня? Я сделаю все, что ты прикажешь, правитель, – смиренно ответил Мухассин.

– Перепиши этот документ, деньги нужны мне через неделю!

Мухассин попросил, чтобы ему вернули его чек, чтобы использовать его как образец, но, как только бумага попала ему в руки, он засунул ее в рот и проглотил. Естественно, он отказался писать что-либо еще. Его тюремщики заковали его в кандалы, одели его во власяницу и посадили, как собаку, на железный ошейник. Его били палками по голове, пытаясь заставить написать хотя бы то, что он написал раньше, но безрезультатно. Тогда его отвели в застенки и начали применять к нему самые изощренные пытки, но он упорно отказывался платить.

Последнее слушание

В приемном зале визиря Хакани состоялось судебное заседание, на котором присутствовал Мунис, казначей Наср и прочие судьи и клерки. Когда привели Ибн Фурата, визирь сам начал допрос. Однако молодой Хакани, конечно, не мог тягаться с умудренным опытом бывшим визирем. Ибн Фурат практически уничтожил своего оппонента. Например, Хакани сказал:

– Мне известно, что за последние одиннадцать месяцев ты получил миллион динаров со своих поместий!

– Те же самые поместья, – ответил невозмутимо Ибн Фурат, – были конфискованы и переданы сначала Али ибн Исе, потом Хамиду, и никто не смог получить с этих владений доход больший чем четыреста тысяч динаров в год, как же мог я получить миллион за одиннадцать месяцев? Ты думаешь, что я волшебник и могу творить чудеса?

Затем, когда Хакани обвинил Ибн Фурата в том, что он забирал себе часть доходов с личных владений халифа, обвиняемый ответил:

– Государственные архивы открыты: ты можешь пойти и посмотреть, какие суммы доходов с личных владений повелителя правоверных были при моем управлении, и сравни эти цифры с доходами, которые собирали мои коллеги – Али ибн Иса, Хамид, да и твой собственный отец, – и ты увидишь, что при мне доходы были самые высокие.

Тогда судьи обвинили Ибн Фурата в соучастии в убийстве арестованных чиновников в Басре.

– Одно из двух, – ответил он, – либо вы обвиняете в этом преступлении меня лично, но я в это время находился в Багдаде и, следовательно, не обладая магическими силами, не мог усилием своей мысли убить на расстоянии; либо я написал приказ об их казни, в этом случае в государственных архивах должны сохраниться соответствующие документы, но вы прекрасно знаете, что никаких приказов я не отдавал, и это легко проверить.

– Твой сын – убийца, – сказал один из судей.

– Я не мой сын, и вы судите меня, – ответил Ибн Фурат.

– Если твой сын убил их, значит, ты убил их! – воскликнул Бауд Шар.

– Но это противоречит заветам Аллаха и его Посланника. Аллах сказал: «Никто не должен нести бремя другого». И пророк Бога в такой же ситуации, когда сын одного правоверного совершил грех, сказал: «Ты не должен отвечать за него, и он не должен отвечать за тебя». В любом случае Мухассин находится в ваших руках. Он также находился во время этого убийства в столице. Есть, правда, человек, которого называют его агентом и который, как говорят, действовал по его приказу, но тут суд должен разобраться и поступать так, как предписывает закон.

Этот ответ привел судей в замешательство. Однако глава военного ведомства прошептал что-то на ухо казначею Насру, тот кивнул в знак согласия и обратился к Ибн Фурату со следующими словами:

– Когда ты сам допрашивал арестованных чиновников и требовал с них деньги, ты говорил им: «Или плати, или я отправлю тебя к Мухассину!» Ты прекрасно знал, что он будет пытать их, а не угощать халвой и рахат-лукумом. Тот, кто поощряет пытки, тот потворствует и убийству, так как человек иногда может умереть от одного удара кнутом, не говоря уже о более суровом обращении.

– Халиф, да хранит его Аллах и продлит его дни, – ответил Ибн Фурат, – покровительствовал Мухассину. Я находился в заключении, а Мухассин был на свободе, он гарантировал халифу получение определенных сумм денег с чиновников. Свои предложения он передавал повелителю правоверных через Муфлина и других доверенных лиц халифа, которые выступали в роли посредников. Позже, когда я стал визирем, я пытался обращаться со своими пленниками так мягко, насколько было возможно, но они были упрямы, и хорошее обращение не давало желаемых результатов: они отказывались платить то, что было присуждено им по закону. Особо упорных должников я передавал тем людям, которых назначил халиф, я просто выполнял то, что мне было приказано.

– Ты пытаешься переложить ответственность за убийство невинных людей на государя! – сказал Наср. – Но мы знаем, с его собственных слов, что халиф не желал ничьей смерти, кроме Ибн Хавари. У меня есть здесь письменный документ, который повелитель правоверных послал тебе. Сейчас я прочитаю его, мне интересно, что ты сможешь сказать в свое оправдание.

– Что же там написано? – спокойно спросил Ибн Фурат.

– Вот что, – ответил Наср. – Я отдаю тебе в руки нескольких человек, поскольку ты гарантировал мне, что сможешь получить с них определенные деньги. Я требую от тебя выполнить следующее условие: либо я получаю обещанные суммы, либо ты возвращаешь мне людей.

– Что касается денег, – ответил Ибн Фурат, – то они должным образом были переданы в казну, что касается людей, то я не могу гарантировать им долгую жизнь: они смертны и умирают, когда Аллаху угодно призвать их к Себе.

– Похоже, что у тебя на все есть ответ, – сказал тогда Мунис Победитель. – Интересно, как ты оправдаешься за то, что послал меня в ссылку в Ракку, как будто я какой-нибудь проштрафившийся чиновник или государственный преступник?

– Я послал тебя в ссылку?! – воскликнул Ибн Фурат, изобразив на лице крайнее удивление.

– А кто же тогда?

– Наш господин и повелитель приказал тебе удалиться из столицы.

– Наш господин? Не верю!

– У меня есть документ, написанный его собственной рукой, – ответил Ибн Фурат, – я аккуратно сохранил его, как автограф. В нем халиф жаловался на то, как ты поступал в некоторых ситуациях. Он возмущен тем, сколько денег стоили империи все твои завоевания в тех провинциях, которые были потеряны по твоей же собственной вине, из-за твоей глупости и расхлябанности.

– Где этот документ? – закричал Мунис.

– Это письмо находится в бамбуковом ларце с прикрепленным ярлыком, на котором написано, что там хранятся документы особой государственной важности. Кроме этого письма ты найдешь там приказ о твоей отправке в Ракку с припиской, что ты должен находиться под надзором тайной полиции до твоего отправления.

– Принесите ларец! – приказал слугам Мунис.

Когда принесли ларец, запечатанный личной печатью Ибн Фурата, в нем действительно оказалось собственноручное письмо халифа и приказ, о котором говорил бывший визирь. Мунис взял эти бумаги и потребовал немедленной аудиенции у Муктадира. Хакани же забрал остальные документы из ларца.

Когда Мунис принес эти документы халифу и прочитал их вслух, Муктадир пришел в бешенство. Он приказал привязать Ибн Фурата к позорному столбу и бить его кнутом.

Экзекуцию проводил Харун. После пятого удара кнута он сказал своему пленнику:

– А теперь, мой друг, плати свои деньги.

Ибн Фурат дал ему расписку на двадцать тысяч динаров и сказал:

– Вот мои деньги.

Немедленно после этого Харун приказал привести из тюрьмы Мухассина и почти до смерти забил его плетью. Все было напрасно: он ничего не хотел платить. После этого Харун написал халифу письмо с просьбой освободить его от дела Ибн Фурата и его сына. Эти люди, писал он, решительно настроены не расставаться со своими деньгами – они предпочитают умереть.

В конце концов их передали в руки Назука. Начальник полиции пытал их немилосердно. Все тело Мухассина превратилось в одну сплошную гниющую язву и уже не чувствовало боли. Его отца трижды секли плетью с узлами, но он не дал своим палачам ни одного дирхема.

Заговорщики

Муктадир стал терять терпение. Он требовал с Хакани обещанных денег. Новый визирь не смог получить ничего с Ибн Фурата и его сына.

– Это все произошло, – оправдывался он перед халифом, – потому что не были использованы дипломатические средства. Когда дело Ибн Фурата забрали у чиновников и передали в руки военных, бывший визирь понял, что ничто не спасет его жизнь, поэтому он решил сохранить хотя бы свои деньги. Сын просто следует примеру отца.

– Я использовал все известные пытки при допросах их обоих, – сказал Назук, – что касается Мухассина, этого упрямца, то его тело гниет, он выдержал неописуемые мучения, уже много дней он ничего не ест, только пьет воду, большую часть времени он находится без сознания.

– Если дела обстоят таким образом, – сказал Муктадир, – тогда лучше будет доставить Ибн Фурата и его сына во дворец.

– Очень правильное и справедливое решение! – воскликнул Мунис, и все присутствующие согласились с ним.

– Поистине, сам Аллах внушил тебе эту мысль, о повелитель правоверных! – добавил Хакани.

Кланяясь, придворные покинули приемные покои халифа. Как только они отошли на достаточное расстояние, Хакани зашептал остальным:

– Если Ибн Фурата привезут в императорский дворец, его друзья заплатят штраф за него и за Мухассина. И как только он получит возможность говорить с халифом, – а это обязательно случится, если он поселится во дворце, – он расскажет государю, где спрятаны его деньги, в обмен на гарантии неприкосновенности для себя и своего сына. Когда Ибн Фурат будет уверен, что его жизни ничего не угрожает, он пообещает халифу получить огромные штрафы с нас самих! С его опытом ему будет нетрудно убедить Муктадира в необходимости арестовать нас: он нарисует ему соблазнительную картину конфискации наших земель и владений. У нас только один выход. Все военачальники должны дать клятву: если они услышат, что Ибн Фурата собираются доставить во дворец, они должны отказаться повиноваться.

– Да, иначе наша жизнь не будет стоить и медного гроша, – ответил Мунис.


Исполнение этого плана взяли на себя Харун и Назук. Они собрали всех военачальников худжарского полка, и дворецкий Муниса Ялбак взял с них клятву. После этого все они отправились к Мунису и Насру и объявили о своих намерениях. Победитель предложил, чтобы военачальники потребовали передачи в его дом. Он предложил также казнить Мухассина и помиловать его отца Ибн Фурата.

– Если мы убьем Мухассина, – возразил Харун, – как мы можем после этого доверять его отцу?

После этого совещания военачальники пришли к Муктадиру и прямо заявили ему, что, если Ибн Фурат и его сын не будут казнены, все военные в столице поднимут мятеж. Харун также потребовал казни и сказал, что в противном случае Хашимиты могут посадить другого члена своей семьи на трон, и тогда уже ничего нельзя будет исправить. Заговорщики предложили высказаться Хакани и поддержать их требования, но визирь заявил, что он не сторонник кровопролития.

– Я считаю, что их казнь будет большой ошибкой, – сказал он. – Требовать от владыки казни следует только в самом крайнем случае. Если жизнь министров будет цениться дешево, государь будет предавать их смерти за малейшую ошибку и оплошность.

Смерть

В следующее воскресенье, когда Ибн Фурату в его комнату во дворце визиря принесли обед, он приказал слугам унести еду, так как решил поститься. Когда стемнело и наступил час окончания поста, он сказал, что не будет нарушать свой пост этой ночью. Слуги стали настаивать на том, чтобы он поел.

– Завтра меня предадут смерти, – ответил он, – это уже решено.

– Господи упаси! Как такое может быть?

– Да, это так, – продолжил Ибн Фурат, – вчера я видел во сне своего покойного брата Абу Аббаса, и он сказал мне: «Послезавтра, в понедельник, ты будешь уже с нами». Все, что он говорил мне во сне раньше, всегда сбывалось. Завтра понедельник. В этот день был убит благословенный Хусейн, сын Али.

На следующее утро заговорщики поплыли вниз по реке к императорскому дворцу. Халиф отказался принять их, тогда они вернулись во дворец визиря и написали халифу письмо, в котором требовали предать смерти Ибн Фурата и его сына. Муктадир ответил, что ему необходимо время для принятия такого важного решения. Заговорщики написали снова, что, если казнь не состоится сегодня, в империи может произойти необратимое событие, последствия которого будут катастрофическими для Муктадира.

Тогда халиф написал записку начальнику полиции, в которой приказывал ему обезглавить обоих заключенных и доставить их головы во дворец. Назук ответил, что это очень серьезное дело и он не может действовать на основании одной только записки. Тогда Муктадир послал своего главного евнуха с официальным письменным приказом. Евнух передал Назуку приказ и слова халифа, что тот должен выполнить то, что написано в приказе. Назук опять отказался повиноваться – он сказал, что не будет действовать через посредника, ему необходимо услышать приказ лично из уст повелителя правоверных.

Ибн Фурат из своей комнаты слышал все эти переговоры и был в курсе событий. Когда ему сказали, что все заговорщики покинули дворец визиря и что сам Назук ушел домой, он несколько успокоился. Однако вскоре выяснилось, что Назук пошел не домой, а во дворец к императору.

После полудня начальник полиции вернулся во дворец визиря и пошел в апартаменты Ибн Фурата. Перед этим он отправил своего евнуха с несколькими неграми обезглавить Мухассина. Скоро ему принесли голову сына бывшего визиря.

– Положите ее перед отцом, – приказал Назук и обнажил свой меч.

Ужас объял Ибн Фурата, он понял, что пришла его смерть.

– Зачем тебе меч, Абу Мансур? – крикнул он Назуку. – Подожди, замолви слово обо мне перед повелителем правоверных – скажи, что у меня еще много денег, бесчисленные тайники с золотом и драгоценными камнями!

– Слишком поздно, – ответил Назук и приказал своим слугам отрубить Ибн Фурату голову.

Обе головы он отнес халифу. Муктадир приказал выбросить их в воду. С Таббанинского моста в Багдаде головы были брошены в Евфрат, туловища – в Тигр. Ибн Фурат умер, когда ему было семьдесят один год и несколько месяцев.

Да пребудет с ним милость и благословение Аллаха.

Святой и его судьба

«Халладж и я верили в одно и то же, – говорил Шибли, – но мое безумие спасло мне жизнь, а его разум привел его к смерти».


«Как бы высоки ни были мысли обычного верующего человека, они все равно привязаны к его собственной судьбе и его собственной душе, поскольку всякое живое существо является рабом своей природы. Но объективная Реальность, осуществленная в душе, – это просто святость».

* * *

Хусейн, сын Мансура, по прозвищу Халладж[150] (что означает «чесальщик шерсти»), был персом. Сначала он учился премудростям суфизма у Сахла из Тустара, но покинул его, не спрашивая на то разрешения, для того чтобы примкнуть к последователям Макки. Макки он тоже оставил, и снова без позволения учителя, и попытался стать учеником Джунайда, но Джунайд не захотел принять его. «Я не беру к себе сумасшедших», – ответил он.

Халладж был блестящим писателем, он с одинаковой легкостью формулировал свои мысли аллегорическим, теологическим и юридическим языками. Все его мистические афоризмы передают впечатление человека, увидевшего что-то новое и ни на что не похожее. Некоторые из его высказываний более сильны, другие слабее, некоторые легко понять, другие же – двусмысленны, встречаются и совершенно непостижимые. Когда Господь дарует человеку видение, тот позднее пытается выразить словами то, что ему посчастливилось увидеть на вершине экстаза. По воле Божественного провидения его слова становятся непонятными и туманными, и они тем более непонятны, если он высказывается поспешно, под влиянием тщеславия.

Люди называют такие изречения «Возвышенными», независимо от того, верят они им или нет, понимают они их или не понимают.

В любом случае, принимают ли они или не принимают эти высказывания, они не видят реальности, стоящей за этими словами. Некоторые ортодоксальные теологи совершенно отвергают Халладжа на том основании, что его афоризмы патетичны. Но проблема здесь только в форме выражения, а не в содержании.

Халладж постоянно находился в экстазе. Он никогда не был официально признаваем; то, что сказано человеком, может считаться авторитетным, после того как он признан, в некотором смысле канонизирован.

Я очень люблю этого человека, но он до сих пор остается загадкой для меня. Тем не менее, когда ко мне стали приходить мои собственные видения, он очень помог мне.

Неправомерно называть его магом. Все здравомыслящие последователи Истинного пути уверены, что правоверный не может быть им, так как это две взаимоисключающие вещи. Хусейн ибн Мансур прожил жизнь праведника – в молитве и посте; такая жизнь несовместима с магией и колдовством. Однако многое из того, что он совершал, если и не может быть причислено к магии, должно именоваться чудом. А творить чудеса позволено только святым.


– Мне случилось как-то раз сопровождать Хусейна ибн Мансура, – рассказывает Муса из Бейды, – по одной из улочек нашего города. Когда тень, упавшая откуда-то сверху, пересекла его путь, он поднял голову и увидел прекрасную девушку, стоявшую на плоской крыше дома. Он резко отвернулся и сказал мне:

– Ты увидишь, хотя, возможно, тебе придется долго ждать, что мои глаза оказали мне сегодня плохую услугу, последствия чего рано или поздно проявятся.

Однажды, много лет спустя, когда он был выставлен на площади, я был в толпе и плакал. Он заметил меня и крикнул мне с эшафота:

– Муса, человек, который поднимает свою голову и смотрит на то, что ему запрещается видеть, – ты помнишь, о чем я говорю, – должен теперь, как ты видишь, вознестись над головами толпы! – И он указал кивком на эшафот.

Приход Халладжа в Багдад

«Мы сидели вокруг суфийского шейха Джунайда, – рассказывает Али Хадрами, – когда к нам подошел прекрасный юноша, учтиво приветствовал всех и подсел к нам. Некоторое время он молча слушал то, что говорили другие. Потом Джунайд спросил его:

– Может, ты хочешь задать какой-нибудь вопрос?

– Как мы можем определить различие между видимым характером и внутренней сущностью нас самих? – спросил молодой человек.

– Этот вопрос мне кажется праздным любопытством, – ответил Джунайд, – почему бы тебе не спросить о том, что действительно занимает твой ум, – о твоем желании добиться превосходства перед твоими сверстниками, например?

Джунайд замолчал, как будто обдумывая что-то, потом дал знак Абу Мухаммеду. Мы все встали. Джунайд отвел в сторону юношу и начал говорить с ним. Его последние слова мне удалось услышать: «…твоя кровь окрасит эшафот».

Юноша расплакался и убежал. Джурайри и еще один из нас побежали за ним. Вот что рассказал мне потом Джурайри:

«Мы нашли его на кладбище, он сидел опустив голову на колени. Этот юноша был в том возрасте, когда душа наиболее ранима, и убежал, потому что посчитал себя оскорбленным. Возможно, он беден и голоден, подумал я и послал своего товарища купить чего-нибудь сладкого. Когда я подошел к нему, он вскинул голову и посмотрел на меня. У него был вид несчастного человека. Я постарался утешить его как мог. Когда мой товарищ пришел с едой, я предложил ему подкрепить свои силы. Молодой человек поел немного.

– Откуда ты пришел? – спросил я через некоторое время. – Где ты родился?

– Я родился в Бейде, но воспитывался в Хузистане и Басре.

– Как тебя зовут?

– Хусейн ибн Мансур.

Потом я встал, пожелал ему удачи и ушел. Через сорок пять лет после этой встречи я узнал, что он был казнен».

Из Багдада Хусейн отправился в Мекку. Целый год он провел во дворе мечети, не сходя со своего места, кроме как для омовений и ритуального обхода Черного камня, не обращая внимания ни на зной, ни на дождь.

«Однажды мы выпросили у него плащ, – рассказывает один суфий, – и выловили всех вшей, которые нашли там себе приют. Ради интереса мы взвесили их, оказалось, что они весят двадцать гран[151]. Но он не обращал внимания на такие мелочи».

Один из друзей Хусейна так рассказывает о своей беседе с ним:

«Если, – сказал я ему, – какое-то откровение, какой-то мистический знак появляется в твоем сознании, более того, если даже такие моменты станут устойчивым состоянием твоей души, ты не должен считать, что тебе позволено познать Сокровенное. Я точно знаю, что пророк не одобрял этого, и ты сам услышишь подтверждение моих слов завтра, от учителя.

– Но, друг мой, – ответил мне на это Хусейн, – Сам Господь приходит и учит меня всему тому, о чем традиционалисты повторяют нам! Я полагаюсь на Предания лишь потому, что они совпадают с моими видениями и не противоречат моей интуиции. Они лишь помогают мне яснее понять смысл моего собственного опыта».

«Как-то раз я шел вместе с Хусейном ибн Мансуром, – рассказывает его учитель Макки, – читая наизусть главы из Корана. Он слушал меня, потом вдруг сказал:

– То же самое я могу говорить и сам, из себя самого.

С того дня я не видел его больше».

Хусейн снова пришел к Джунайду.

– Зачем ты вернулся ко мне? – спросил Джунайд.

– Я хочу быть членом вашей общины, шейх, – ответил Хусейн.

– Я не хочу иметь дела с сумасшедшими, – возразил Джунайд, – наша община состоит из нормальных людей. Трезвость – признак здоровой духовной жизни. Опьянение – признак необузданных желаний и страстей.

Изречения Халладжа

Когда, испытывая жажду, склоняюсь я над чашею с вином,
В глубинах чаши вижу тень я – ТВОЮ!

Эхо

И сердце стало глазом; вижу я Господа сияние.
Шепчу: «Кто ты?» И эхо отвечает: «Ты!»
Ах!
Был ли это я? Иль Ты?
Два Бога?
Далек, далек я от того, чтоб утверждать, что существует Бога два!
И все-таки меж мною и Тобой лежит мучение – «это я».
Так забери мое Ты «это я», которое лежит меж Нами, и Твое «Это Ты».

Измени свою речь, избегай мира призраков. Не ограничивайся ни мерой, ни гармонией в отношениях с Богом! Пусть говорит страсть! Растворись и следуй своей любви. Стремись ввысь, вознесись над холмами и горами, над всеми холмами определенности и всеми вершинами мысли, пока, наконец, не обретешь способность узнать То, Что видишь. То будет ночь пира, которым кончается долгий пост.

Экстаз

Хочу я цельности Единственной Одной моей
В Единственности Бога истинной.
Так же как одним путем не суждено пройти дорог всех мира…
Я Реальность! Только для себя самой Реальность и реальна!
Заключенная сама в себе, она не может покинуть саму себя!
О сияние мелькающих огней! О сверкающие вспышки молний!
На свету трепещет мотылек и умирает, как в Огне.
И все же ты со мной, здесь, между Сердцем и плотью сердца!
Твое творенье – эти слезы – так неужели вытечешь из век моих
и меня покинешь?

Снова пришел он к Джунайду.

– Реальность – это я сам! – воскликнул он.

– Нет, – сказал Джунайд. – Ты существуешь только благодаря Реальности. Я вижу твою кровь на эшафоте.

Фразы

Призыв, потом тишина, затем безмолвие;
И узнавание, потом открытие, затем изложение.
Глина, потом обжиг, затем прокалка;
И серый холод, потом тени, затем солнце.
Каменистая земля, потом луг, затем пустыня;
И река, потом море, затем берег.
Опьянение, потом отрезвление, затем жажда;
И приближение, потом встреча, затем близость.
Прикосновение, потом объятия и страсть;
И разделение, потом соединение, затем воспламенение.
Захват, потом бросок, затем напряженность;
И очертание, потом появление, затем – единство.
Фразы для тех, для кого этот мир не стоит и гроша;
Голоса за дверью, но, когда кто-нибудь входит внутрь,
они смолкают.

Халладж вернулся в Тустар, где оставался почти два года, бросив халат суфия и надев мундир солдата с длинными рукавами. Он стал столь популярен, что суфии того времени завидовали ему.

«Хусейн ибн Мансур никогда не пользовался подушками для локтей, – рассказывает человек, который был его слугой в течение двадцати лет, – никогда он не спал лежа на боку. Он обычно стоял всю ночь. Когда его глаза закрывались от усталости, он опускался на корточки и дремал некоторое время.

– Ты должен уделять больше внимания себе, относиться к себе как к другу, – сказал кто-то из его друзей однажды.

– Мое тело – это друг, от общения с которым я никогда не испытывал особого удовольствия, – ответил он».


– Принадлежать Богу, – говорил Хусейн ибн Мансур, – значит быть человеком без учителя и ученика, не имеющим ни предпочтений и ни отличий, ни рассеянным, ни сосредоточенным, тем, у кого ничего нет и которому ничего не нужно, совсем ничего. В нем есть только То, Что есть; и Оно есть в нем, не содержась в нем, так же как Пустыня есть в каждой отдельной части пустыни, но отдельный участок пустыни не содержит в себе всей Пустыни.

То, что говорят другие, согласуется с его мыслями, их мысли согласуются с его желаниями. Его желание простирается далеко, его правила аскетичны, его разум есть его незнание, его незнание есть его единственная реальность, его грех позволяет ему верить. Его имя является его правилом, его признак в том, что он горит, как в огне. Все, что можно сказать о нем, – это то, что он ищет.

Соблюдение Закона – его стиль, грехи – место для упражнений, души людей – его двор, Сатана – его учитель, любое существо, с которым можно дружить, – его любимец, гуманизм – его секрет, нищета – его роскошь, смирение – его основная мысль, рай – его сад, и руины – его дворец.

Его окружение – пустыня, улицы – пепелище, его учение – краеугольный камень его состояния, а его состояние есть полное бездействие, потому что любое другое состояние вызывает Гнев Божий.

Таков должен быть совершенный человек.


Пять лет Хусейн провел путешествуя, сначала в Хорасан, Систан и Кирман, затем в Фарс, где он начал проповедовать, призывая людей к Богу и собирая вокруг себя толпы народу. Находясь в Фарсе, он написал несколько книг для своих последователей. Потом он отправился в Ахваз, где проповедовал. Настолько глубоко он исследовал души своих слушателей и открывал им то, что спрятано в самой глубине их сердец, что его прозвали Халладж аль-Асрар (что в переводе означает «чесальщик хлопка в глубине сердец»[152]). Краткая форма этого прозвища, Халладж, сохранилась с ним до конца жизни. Из Ахваза он направился в Басру, но не задержался там надолго.

«Я был учеником Халладжа, – рассказывает судья Мухаммад ибн Убайд, – когда он служил в мечети в Басре в качестве учителя Корана, это было до того, как он начал говорить нелепые вещи и попал в тюрьму. Однажды, когда мой дядя пришел поговорить с ним, я сидел рядом и слушал их беседу.

– Я должен покинуть Басру, – сказал Халладж.

– Почему же? – поинтересовался мой дядя.

– Люди здесь слишком много говорят обо мне, я устал от всего этого.

– И что же они говорят?

– Они видели кое-что из того, что я делал, и, не вдаваясь в подробности, поспешили провозгласить на весь город, что Халладж получает ответы на свои молитвы и даже может творить чудеса. Кто я такой, чтобы такие возможности были дарованы мне? Я приведу тебе один пример. Несколько дней назад богатый человек пришел в мечеть, дал мне несколько дирхемов и попросил отдать их бедным. Так случилось, что никого из нищих не было поблизости, и я положил деньги под циновку, рядом с колонной, запомнив это место. Я прождал весь день, но никто не приходил, тогда я отправился домой спать. Утром я занял свое место на циновке у той самой колонны и начал молиться, вскоре в мечеть зашли дервиши, бедные суфии, и остановились около меня. Тогда я прекратил свою молитву, поднял циновку и отдал им деньги. Они потом пустили по городу слух, что я превращаю пыль в серебро!

Он рассказал еще несколько подобных историй, наконец мой дядя встал и попрощался с ним. Он никогда больше не встречался с Халладжем.

– В нем есть что-то от мошенника, – сказал мне мой дядя, – я думаю, что мы еще услышим о нем».


Продолжая заниматься духовной практикой, Халладж проходил одну ступень за другой. Он верил, что человек, который очищает свое тело аскезой, занимается одной только благотворительностью, подавляет желания и страсти, обязательно будет достигать все более и более высокой степени духовной чистоты, пока, наконец, не избавится от всего мирского. Когда ничего связанного с плотью не останется, Святой Дух, породивший Иисуса, поселится в нем, и тогда все, что он будет совершать, будет уже делами и велениями Бога.

Божественное призвание

Вера призывает человека на Прямой Путь.

Смирение призывает его к самоотдаче, Милость призывает к созерцанию.

Понимание призывает расширить горизонты видения. Рассудок взывает к опыту. Знание призывает к слушанию. Мудрость призывает к искренности и миру.

Душа человека призывает его к служению Богу. Отречение от всего ради Бога призывает к вере. Страх призывает к ужасу. Надежда призывает к спокойствию.

Любовь зовет человека к желанию, желание – к восхищению, а восхищение зовет к Богу.


Знай, что человек, неуклонно придерживающийся Закона, следует прямым путем вплоть до ступени понимания Единственности Бога. Но когда он уже достиг этой ступени, маяк Закона перестает вести его, теряясь из виду, и он идет дальше, влекомый проблесками света из Бездны Истины. И когда эти проблески и вспышки становятся устойчивым и сильным лучом, тогда утверждение о Единственности Бога становится ересью, и Закон становится нелепостью. И если он и произносит формулу «ОН, БОГ, ЕСТЬ ОДНО», то лишь совершая насилие над собой.

Индивидуальность в моей ничтожности —
ТВОЯ – будет существовать так долго, как буду сам существовать я;
Все между мною и другим,
Все вещи обретают двойственность лишь в этой тайне.
Я и моя Любовь едины; моя Любовь есть я;
Два духа это тело занимают.
И если меня видишь ты, Он – Тот, Кого ты видишь,
Когда Его увидишь ты, увидишь ты Меня!

Управляй своим дыханием, управляй минутами и часами своей жизни; управляй своими воспоминаниями и своими действиями.

Тот, кто знает, откуда он пришел, знает, куда он должен уйти.

Тот, кто знает, что делает, знает, что будет сделано с ним. Тот, кто знает, что должно быть сделано с ним, знает, что будет спрошено с него. Тот, кто знает, что будет спрошено с него, знает, что он должен иметь. Тот, кто знает, что он должен иметь, знает то, что он должен отдать. Тот, кто знает, что он должен отдать, знает то, что у него есть.

Но человек, который не знает ни того, откуда он пришел, ни того, где он находится, ни того, как он существует, ни того, что представляет собой то, откуда он произошел, ни того, что он есть, ни того, для чего он существует, – этот человек один из тех, кто позволяет своей жизни сыпаться, минута за минутой, без всякой пользы и цели, словно песок между пальцами.

Я увидел птицу, которая летела мимо меня, бросая вызов моей славе. Она спросила меня на лету:

– Где можно найти покой?

– Подрежь свои крылья – это будет твоим самоотречением – иначе ты не сможешь следовать за мной в то место, которое ищешь, – ответил я ей.

– Но на этих крыльях я лечу к своему любимому, – сказала птица.

– Несчастное создание, – ответил я, – никто не сравнится с тем, кто является слышащим и видящим.

И птица упала в океан мысли и утонула в нем.

Кто жадно ищет Бога, пусть идет,
Ведом туда Рассудком, где лишь незнание его насытит;
Там будет он резвиться, очарован любой догадкой,
Порожденной только собственным его же состояньем неустойчивости,
Пока, уж на закате жизни, он проблеет, наконец:
«Ужели Бог – иллюзия, как и покой?»

Однажды Халладж в окружении своих последователей прогуливался по улицам Багдада. В одном из дворов кто-то заиграл на флейте мелодию, такую прекрасную, что у всех появились слезы на глазах.

– Интересно, кто это играет? – спросил один из учеников.

– Кто играет? – переспросил Халладж. – Сатана оплакивает потерю мира.


Бог – первопричина всего в вечности, Бог Сам в Себе, был Один. Другого не было. Он в вечности, единственный Знающий все: Знание, Силу, Любовь, Желание, Мудрость, Величие, Красоту, Славу, был в размышлении. Потом, из Него Самого, появилась одна идея из всего множества идей; Бог произвел рассуждение из всего множества рассуждений; Бог сказал слово, из всего множества слов. Он произнес фразу из всего множества фраз. Он сделал творение из всего множества творений. Он смешал борьбу из всего множества борьбы с восторгом из всего множества восторгов.

В Его единстве с Самим Собой Сущность говорила с Сущностью, Идея, в которой, из всего множества других идей, Он созерцал Себя, эта Идея была Любовь, Его Любовь в Его Единственности; Он самосозерцал Себя посредством Любви, поскольку Сущностью Его Сущности является Сущность Любви Бога.

Бог сказал, что желает назвать атрибуты этой Любви в Пустоте. И, посмотрев в вечность, Он создал Форму, или Образ, Образ Его собственной Сущности. Когда Бог творит вещь, Он создает Свой собственный Образ, всегда, вечно. И Бог посмотрел на этот Образ, некоторое время из Своего бесконечного времени, приветствовал его, радовался ему, говорил с ним, благословил его, на что ушел еще один момент из Его бесконечного времени, и потом даровал ему жизнь. И вот Образ, который имел форму Адама, человека, получил доступ ко всему, что знал Бог; до Божественного приветствия он не знал ничего. В этот момент Бог стал Создателем человечества.

Шайтан

Когда Бог приказал Шайтану: «Склонись перед Адамом», Шайтан ответил:

– Я не поклонюсь никому, кроме Тебя.

Из всех небожителей Шайтан был самым строгим поборником Единственности Бога.

Моисей встретил Шайтана на склоне горы Синай и спросил его:

– Почему ты не поклонился?

– Потому что я считаю, что поклоняться следует только одному Богу.

– И ослушаться веления Бога?

– Это было испытание, а не веление.

– Но разве это не было грехом? Твое лицо высохло после этого.

– Мудрость вечна, – ответил Шайтан, – хотя лицо мудрого может высохнуть и покрыться морщинами из-за нее.

– Ты вспоминаешь Его?

– О Моисей, – ответил Шайтан, – чистая мысль не нуждается в памяти; и эта мысль служит мне напоминанием о Нем и Ему обо мне. Сейчас я служу Ему из более чистых побуждений, избавившись от корысти и помня о Его превосходстве и величии. На Небесах я служил Ему ради своего благополучия, но сейчас я служу ради Его Самого. Из-за моей преданности Ему одному Он сделал меня одиноким. Потому что мои глаза были ослеплены Его сиянием, Он уничтожил меня. Потому что Он должен был сделать меня таким, каким я должен быть, согласно Его предвидению, Он низверг меня. Потому что Он предопределил мою страсть к разрушению, Он сделал меня не таким, как все. Но, клянусь Его Истиной, я исполнил все, все до мелочей, что Он повелел, и не роптал на Судьбу, и не жалел о своей утраченной красоте. Через все свои несчастья я прошел с поднятой головой. Пусть он мучает меня в Своем Огне вечно, я не склонюсь ни перед кем другим, ибо я знаю, что Он не имеет ни равного Себе, ни Сына. Моя любовь к Нему чиста.

Что касается Шайтана, то тут самые красноречивые из мистиков хранят молчание. Потому что Шайтан ближе к Наивысшему Существу, чем они. В своем усердии он пожертвовал намного большим, чем они. Он тверже, чем они, держал свое слово, и преданность и почитание его не имеют себе равных.

Его крушение произошло, когда кончилась вера, в тот момент, когда он сказал: «Я благородней, чем Адам». Тотчас он оказался за покровом, не зная, что скрыто за формой Адама. И он упал, и распростерся в грязи, и связал, отныне и навеки, свое имя с проклятием.

* * *

Для тех, кто верит, грех – как только они поняли, против Кого они согрешили, – становится равносилен смерти.

Если человек желает вкусить Милость Господа, он должен смирить свою душу и пребывать в одном из следующих трех состояний: находиться как бы в утробе матери и существовать, не имея возможности влиять на свое существование, получать питание и даже не знать об этом; пребывать в абсолютном покое, как в могиле; либо быть полностью беспомощным, как в день Последнего Суда.

* * *

Из Басры Халладж во второй раз отправился в паломничество, оттуда вернулся в Басру, затем пошел в Ахваз, потом, забрав с собой жену, сына и нескольких наиболее преданных учеников, прибыл в Багдад. Там он провел около года, потом, оставив сына на попечение одного из своих последователей, снова пустился в путь.

Сначала он отправился в Индию, оттуда в Хорасан и Туркестан, вплоть до границы с Китаем, везде, где он побывал, он призывал людей к Богу и писал книги для своих учеников.

После возвращения в Багдад ему приходили письма из Индии, в которых к нему обращались как к Заступнику, в письмах из Китая и Туркестана его величали Кормильцем Души. Его последователи из Хорасана называли его Провидцем, из Фарса – Абу Абдаллахом, Аскетом, из Хузистана – Шейхом, Чесальщиком хлопка в глубине сердец. Некоторые люди в Багдаде называли его Пребывающим в Экстазе, другие, в Басре, звали его Очарованным. Странные истории стали рассказывать о нем, когда он вернулся из своих странствий.

Затем он отправился в третье паломничество по святым городам. Из паломничества, по словам его сына, он вернулся совершенно другим человеком. Он купил участок земли в Багдаде и построил дом для своей семьи.

Халладж желал обратить в свою веру некоего Ибн Харуна, который содержал несколько салонов, где наиболее известные в Багдаде шейхи собирались для обсуждения вопросов богословия. Один раз, когда, как обычно, собрались все гости, Халладж начал беседу с того, что предложил шейхам загадку:

Разве не было времени у вас узнать меня?
Тогда поймите истинную сущность мою!
Часть первая моя нежней четвертой,
А пятая длиннее третьей,
Моя вторая часть наиобычнейшая,
Трижды три тройки. Что это за слово?
Отгадайте, и вы увидите меня стоящим твердо
Там, на горе Синай, где Моисей стоял, объятый светом.

Никто не мог ничего сказать в ответ.

А надо заметить, что сын Ибн Харуна в то время был болен и силы стремительно покидали его. Поэтому хозяин попросил Халладжа о милости:

– Мой мальчик умирает, не мог бы ты помолиться за него?

– Он уже выздоровел, – ответил Халладж, – не беспокойся больше о нем.

Через несколько минут слуги привели ребенка, и он выглядел так, как будто и не болел вовсе. Все присутствовавшие были поражены этим чудом. Ибн Харун достал запечатанный кошель с золотом и отдал его Халладжу со словами:

– Шейх, возьми эти деньги и поступи с ними как пожелаешь.

Окно комнаты, где происходило собрание, выходило на реку Тигр. Халладж взял кошель, в котором было три тысячи динаров, и швырнул его в воду.

– Я думаю, что у вас есть вопросы ко мне, – сказал он, обращаясь к собранию шейхов, – но что вы можете спросить у меня? Я слишком ясно вижу, насколько вы правы и насколько я не прав.

И с этими словами он покинул собрание.

На следующий день Ибн Харун посетил нескольких своих знакомых, бывших накануне вечером у него в доме, и показывал им тот самый кошель, который Халладж на их глазах бросил в реку.

«Вчера, – рассказывал он им, – я не мог избавиться от размышлений о своем подарке. Мне стало жаль денег, которые шейх бросил в воду. Меньше чем через час после того, как эта мысль пришла ко мне в голову, в дверь позвонил один из бедных учеников Халладжа и сказал мне, когда я впустил его в дом:

– Мой господин приветствует тебя, он приказал мне передать следующее: «Не жалей ни о чем и возьми свои деньги. Тому, кто послушен Ему, Бог дает власть над землей и водой».

С этими словами он вручил мне мой собственный кошель».

Знание обо Мне, поскольку Я одновременно слишком велик и необъятен для взгляда и слишком мал и утончен, труднодостижимо для существа, заключенного в телесную оболочку. Я есть Я, этим все сказано. Фактически моими атрибутами стала человечность, и эта моя человечность есть отмена чистой духовности. Я имею одно-единственное качество – Божественность.

По моему собственному велению Покров скрыл меня от меня самого, и для меня этот Покров является прелюдией к Видению. Когда момент Видения наступает, тогда все мои атрибуты, качества Божественности исчезают.

Только так Я отделяюсь от меня самого. Я есть субъект Своего существования. Я не Мое Я. Я Метафора (человек, замещающий Бога) и не имею ничего схожего с человеком. Я Призрак и не заключен в материальную оболочку. Мое Появление – это не возвращение в Вечность, а просто Реальность, недоступная ни чувствам, ни аналогиям.

Ангелы и люди имеют некоторые знания об этой Метафоре и этом Призраке. Они не знают истинной природы этого единственного качества, им знакомы лишь интуиции, данные свыше, каждому в меру его способностей. Всякое племя знает, из какого источника оно должно пить. Для одного человека это наркотик, для другого – чистая вода. Один видит только какую-то человекоподобную форму, другой – несравненный Божественный Образ и ослеплен им. Один человек бродит в безводной пустыне познания, другой тонет в океане мысли – все они далеки от Реальности, поскольку все они выбирают себе определенную цель и, следовательно, двигаются по неверному пути.

Те, кто близки Богу, вопрошают Его лишь о Пути. Они считают себя ничем, а Он готовит их к славе. Они сделали себя ничем, а Он сотворил их славу реальностью. Они унизили себя, и Он возвысил их в глазах всех.

Такие люди находятся в поисках истины. Они ни во что не ставят мирскую славу. Именно их Он лишает их человеческих качеств, наделяя их Своим собственным атрибутом – Божественностью.

Многих обратил Халладж в свою веру, и среди его последователей были люди весьма значительные. Больше всего он желал завоевать симпатии консерваторов, потому что считал их веру лишь первой ступенью его собственного учения, поэтому Халладж послал своего эмиссара к Ибн Навбахту[153], главе этого направления.

Ибн Навбахт был умным и осторожным человеком.

– Чудеса, которые творит твой господин, – ответил он ученику Халладжа, – вполне могут оказаться трюками фокусника. Я, должен признаться, – продолжил он, – являюсь, если так можно выразиться, рабом любви. Больше всего на свете я люблю общество прекрасных девушек. К великому моему сожалению, в последнее время я стал лысеть и вынужден отращивать оставшиеся волосы как можно длиннее, чтобы прикрывать ими лоб, после чего, чтобы они держались, придавливать их тюрбаном. Кроме того, я должен постоянно красить свою седую бороду. Так вот, если твой Халладж заставит мои волосы расти и сделает мою бороду черной без краски, я поверю во все, что он проповедует; я буду называть его божественным наместником халифа, нет! Я назову его пророком, да что там пророком, я назову его Всемогущим!

Когда Халладжу передали этот ответ, он оставил свои планы в отношении Ибн Навбахта и больше не беспокоил его.


Человек, который хочет открыть скрытое в Боге посредством Его творений, человек, который желает, чтобы момент экстаза продолжался, испытывает страдания невыносимые для смертного. Страдания потеряли свою остроту для Иова в тот момент, когда Бог воссиял в его сознании.

– Я больше не надеюсь получить награду за свои страдания и несчастья, – сказал он, – ибо мучение стало привычным для меня состоянием, и боль стала моим единственным блаженством.

Счастье – это Его дар, но Страдание – это Он Сам.

* * *

«Однажды ночью, – рассказывает Ибн Фатик, – когда в небе ярко светила луна, я пошел молиться на могилу Ибн Ханбала, которая находится в углу курейшитского кладбища. И там, вдалеке, я увидел человека. Он стоял, обратив лицо в сторону Мекки. Я подошел ближе и увидел, что это Халладж. Он плакал навзрыд и не замечал меня. Я услышал его молитву:

– О Ты, Кто опоил меня допьяна Твоей Любовью, Ты, Кто пребывает один в Своем вечном уединении! Твое Присутствие – это просто знание о Тебе, хотя Ты и не приходил. Твое Отсутствие – это лишь Занавес имен, хотя Ты и не уходил. Я умоляю Тебя, во имя тех святых откровений, которые Ты иногда посылаешь мне, во имя этих высших моментов моего существования, я прошу Тебя, не отдавай меня обратно моему «я», после того как Ты вырвал меня у него. Не позволяй мне снова увидеть свою душу, после того как Ты однажды спрятал меня от меня самого! Умножь число тех, кто ненавидит меня в Твоих городах, подними на меня тех преданных Тебе, кто требует моей смерти!

Вдруг, увидев меня, он повернулся и подошел ко мне с улыбкой.

– Абу Хасан, – сказал он, – ты знаешь, в моих поисках я не продвинулся дальше первой ступени.

– Как же так? – удивился я. – Первая ступень? Какое же состояние может быть более возвышенным, чем то, что я сейчас видел?

– Нет, – ответил он, – я ошибся, это даже не первый шаг простого верующего, это первая ступень неверия! – И он, выкрикнув три раза что-то нечленораздельное, упал на землю. Я увидел кровь у него на губах и хотел помочь ему, но он приказал мне жестом удалиться, тогда я оставил его наедине с самим собой.

На следующее утро я увидел его в мечети Мансура. Он взял меня за руку, склонился к моему уху и тихо сказал:

– Не говори людям о том, что ты видел вчера.

Однажды я увидел Халладжа на катийском рынке. Он горько плакал и кричал:

– Люди, спрячьте меня от Бога! Спрячьте меня от Бога! Спрячьте меня от Бога! Он забрал меня у меня самого и не отдает назад. Я не могу служить, как я должен служить в Его Присутствии, потому что боюсь, что Он снова оставит меня в одиночестве. Он бросит меня, Он покинет меня! Горе человеку, который будет отвержен, после того как узнает радость Его Присутствия!

Люди плакали, слыша его слова. Халладж замолчал и пошел к воротам в мечеть Аттаба, там остановился и заговорил снова, часть из того, что он говорил, мы поняли, но многое было совершенно непонятно.

Вот то из его речи, что стало нам понятно:

– Поистине, если Он создает какое-либо существо, то делает это из благих побуждений по отношению к нему. И если Он по временам является в сиянии перед Своим созданием и по временам скрывается под Покровом, то все это для того, чтобы существо продолжало двигаться вперед. Если бы Свет никогда не появлялся, люди отрицали бы существование Бога. Если бы Он никогда не скрывался за Покровом, все постоянно находились бы под Его воздействием. Поэтому Он не допускает, чтобы эти состояния длились вечно. Для меня сейчас нет Покрова между Ним и мной, ни тени, ни минуты передышки. Все, что было у меня человеческого, умерло в Его Божественности, в то время как мое тело сгорает в огне Его Энергии, так что не остается ни следов, ни воспоминаний, ни лица, ни слова.

Потом он произнес то, что мы не смогли понять:

– Вы должны понять следующее: обычные материальные вещи замещают атом за атомом в его Божественном Существе; отдельные, практические решения Он принимает как человек.

Затем он прочитал следующие стихи:

Пророчество – Светильник мирового света;
Как и восторг – они одной природы.
Дыхание Духа исходит из меня;
И мысль моя трубит в трубу Судьбы.
Видение обмолвилось об этом.
И Моисей стоит перед глазами моими на горе Синай».

Предупреждение

Не общайся с нами! Смотри, наши руки по локоть в крови наших любимых!


«Как-то раз я зашел без стука в комнату Халладжа, – рассказывает Ибн Фатик, – кто-то был у него до меня и оставил дверь открытой. Халладж молился, его лоб касался земли, он говорил:

– О Ты, Чья Близость касается моей кожи, Чья Тайна отбросила меня к началу Времени и Вечности, туда, где покоились изначально все сущности мироздания. Твое сияние настолько ослепляет меня, что я решил, что Ты – все эти вещи. И потом Ты отвергал Себя во мне, пока я не заявил, что Ты отсутствуешь здесь. И это не может быть твоим Отчуждением, потому что оно укрепило бы мое «я»; и это не Твоя Близость, потому что она помогла бы мне; и это не Твоя Вражда, потому что она уничтожила бы меня; и это не Твой Мир, потому что он успокоил бы меня. – Заметив мое присутствие, Халладж поднялся с колен и сказал мне: – Заходи, ты не побеспокоишь меня.

Я прошел дальше в его комнату и сел напротив него. Его глаза были налиты кровью и горели, как раскаленные угли.

– Мой дорогой сын, – сказал он мне, – я слышал, что некоторые называют меня святым, а некоторые, напротив, нечестивцем. Я предпочитаю тех, которые зовут меня нечестивцем, так же как и Бог.

– Но почему, учитель? – спросил я.

– Те, кто называет меня святым, поклоняются мне, те же, кто называет меня безбожником, поклоняются Богу и усердны в своей вере, поэтому они дороже мне и дороже Богу, чем те, кто почитает создание Божие – человека. Что ты скажешь, Ибрахим, когда в один прекрасный день увидишь меня сначала привязанным к позорному столбу, потом убитым, потом сожженным? И все же это будет счастливейшим днем моей жизни. Ладно, ты можешь идти. Да пребудет с тобой Милость Господня.

Когда ты отдаешь себя Любви всецело,
Что любовь кричит под гнетом отмеренных страданий?
Человек лишь подтверждает то тогда,
Что утверждает страсть:
Молитва, как известно,
Есть Неверие.
Да, иди. Скажи им, что уплыл я в пучину Моря
И мой корабль затонул вдали от берега.
На смерть пойти я должен ради Страдания Святого;
Святые Города уж больше не могу я посетить. Отречься должен я от Веры в Бога,
Ибо обязан делать то, что будет преступлением для Веры.

Однажды Халладж пришел в мечеть Мансура и выкрикнул:

– Люди, соберитесь, послушайте, что я хочу сказать вам!

Вокруг него собралась большая толпа, там были и его почитатели, и его критики, и его враги.

– Вы должны знать правду, – сказал Халладж, – Бог сделал меня отверженным среди вас. Убейте меня.

Люди в толпе стали плакать. Суфий Абд аль-Вудуд протиснулся вперед и сказал ему:

– Шейх, как мы можем убить человека, который молится, постится и читает Коран?

– Почтеннейший, истинная причина, которая удерживает вас от пролития моей крови, не имеет ничего общего с молитвой, постом и чтением Святого Слова. Поэтому почему бы вам не убить меня? Вы получите свою награду, и я обрету свой покой. Для вас это будет Священная война, для меня – Мученичество.

Когда Халладж покинул мечеть, я пошел проводить его домой. По дороге я спросил его:

– Шейх, то, что ты сказал, сильно встревожило всех нас. Что ты имел в виду?

– Сын мой, – ответил он, – пойми, что сейчас для мусульман нет более важной задачи, чем моя казнь. Осознай, что моя смерть сохранит святость Закона. Тот, кто согрешил, должен быть наказан».

Халладж продолжал проповедовать в мечетях. Наконец законник Ибн Дауд[154] высказал свое мнение: «Если то, что сказал пророк, да пребудет с ним благословение и милость Аллаха, является истиной, тогда то, что говорит Халладж, является ложью, и, следовательно, он может быть предан смерти на законных основаниях».

В 297 году хиджры Ибн Фурат отдал приказ арестовать Халладжа, но он покинул Багдад вместе с одним из своих учеников. В 301 году Халладж был задержан в Сузе и доставлен в столицу. В Ахвазе и Багдаде были собраны свидетельства того, что он заявлял о своей божественности. Он также был обвинен в утверждении, что божественность поселилась в доме Алидов. Сначала он был приговорен к заключению в тюрьму при дворце халифа.

– В эйфории страсти, – сказал Халладж, – я был необуздан, и наказание за необузданность постигло меня.

* * *

Только в 309 году его дело было окончательно решено: он был казнен, и тело сожжено. Но до того он жил во дворце, с ним хорошо обращались и ему разрешали принимать посетителей. Казначей Наср, который надзирал за ним, был сбит с толку его фокусами и претензиями на божественность. До визиря Хамида ибн Аббаса доходили рассказы о том, что многие слуги и придворные попали под его влияние, поскольку он утверждал, что может воскрешать мертвых и творить чудеса, достойные пророка. Некоторые государственные служащие и даже члены императорской семьи фактически стали его апостолами и утверждали, что Халладж – сам Бог во плоти (какое возмутительное богохульство!).

Все эти люди были арестованы. На допросе у Хамида они признались, что были миссионерами Халладжа, верили в его божественное происхождение и его сверхъестественные способности. Когда на очной ставке с Халладжем они подтвердили свои показания, шейх все отрицал.

– Упаси меня Аллах, – заявил он, – чтобы я когда-либо претендовал на божественность или пророческий дар – я простой человек, который почитает Аллаха, молится, постится и стремится делать добро ближним по мере своих сил, вот и все.

Хамид созвал на консилиум судью Абу Омара, последователя школы маликитов, судью Ибн Бухлула, который был ханифитом, и еще нескольких знаменитых юристов и богословов и попросил их высказать свое мнение по данному вопросу. Юристы высказались против казни. Они требовали либо неопровержимых доказательств преступления, либо признания обвиняемым своей вины. Халиф Муктадир приказал передать Халладжа в руки Али ибн Исы, который выполнял обязанности помощника при визире Хамиде, но Али не горел желанием допрашивать этого странного человека и попросил уволить его от этой обязанности, поэтому арестованного отправили во дворец Хамида.

Когда Хамид начал заниматься делом Халладжа, ему привели свидетельницу, дочь его ученика по имени Самарри. Она рассказала, что к Халладжу ее привел отец. Девушка выражала свои мысли разумно и вежливо и произвела на Хамида благоприятное впечатление. Она продолжила свой рассказ:

– При первой встрече Халладж подарил мне дорогие подарки и сказал: «Я хотел бы, чтобы ты вышла за моего любимого сына Сулеймана, который живет в Нишапуре. Случается, что муж и жена спорят друг с другом, иногда жене не нравится, как поступает ее муж, всякое бывает поначалу. Ты скоро отправишься к моему сыну, и я настоятельно рекомендовал ему поступать с тобой с любовью и уважением, но, если все-таки что-то тебе не понравится в его поведении, ты всегда можешь обратиться ко мне за помощью. Просто сделай следующее: постись весь день, потом, в конце дня, поднимись на крышу, рассыпь золу и крупную соль, стань на них, выйди из поста, повернись в ту сторону, где нахожусь я, и расскажи мне, чем обидел тебя мой сын, – я увижу и услышу тебя».

Однажды утром, – продолжала она, – я спускалась с крыши в сопровождении дочери Халладжа; он сам находился внизу. Когда мы увидели хозяина дома, его дочь предложила мне поклониться ему. «Почему я должна кланяться кому-либо, кроме Бога?» – спросила я. Халладж услышал мои слова и ответил: «Бог на Небесах, но Он также и на земле». Потом он подозвал меня, засунул руку себе в рукав и вынул ее, полную мускуса. Он еще несколько раз проделал этот фокус и отдал все благовоние мне со словами: «Возьми и добавь это в свои духи: девушка должна благоухать, когда она готовится предстать перед своим возлюбленным».

В другой раз он сидел в комнате, на полу которой были расстелены циновки. Он позвал меня и предложил поднять любую циновку и взять себе то, что я найду под ней. Когда я подняла циновку, оказалось, что весь пол под ней покрыт золотыми динарами, это было потрясающее зрелище.

На этом допрос этой женщины был закончен, но ее держали в доме Хамида вплоть до казни преступника. Затем Хамид начал охоту на последователей Халладжа. В их домах было найдено множество документов, написанных на китайской бумаге, некоторые даже были выполнены золотыми чернилами. Отдельные книги были переплетены атласом, шелком и тонкой кожей. Среди прочих бумаг были найдены подшивки писем от его посланцев в провинциях и его инструкции для них, касательно того, как они должны учить людей, вести их от одной ступени к другой, как следует обращаться с представителями различных слоев общества и как надо учитывать умственные способности и восприимчивость паствы.

Феномен

«Мой отец и я, – рассказывает Ибн Занджи, – пришли как-то раз с визитом к Хамиду, но его не оказалось на месте. Мы прошли тогда в общественную приемную и присели на скамью в ожидании визиря. Вскоре в зал вошел Харун, чиновник по сбору налогов. Он приветствовал моего отца, и они начали беседу, в это время в дверях появился один из слуг Хамида, который надзирал за Халладжем, и знаками позвал Харуна к себе. Харун, не догадываясь, в чем может быть дело, поспешил выйти. Но вскоре он вернулся, бледный как смерть.

– Что случилось? – спросил его мой отец, встревоженный его видом.

– Этот слуга, которого вы видели только что, – ответил Харун, – рассказал мне странную историю. Когда он принес обед Халладжу, он увидел, что тот каким-то непостижимым образом заполнил все пространство своей комнаты: от пола до потолка и от одной стены до другой. Это зрелище так напугало его, что он уронил поднос и убежал, не оглядываясь. Этот слуга еле жив от страха до сих пор, он весь дрожит и заикается. Мы еще не успели оправиться от изумления, когда пришел привратник и сообщил нам, что Хамид ожидает нас в своем кабинете. Мы пошли к визирю и первым делом рассказали ему о необычайном происшествии в комнате Халладжа. Хамид приказал привести того слугу. Когда его привели, визирь потребовал, чтобы он подробно рассказал, как все было. Слуга повторил свой рассказ, дрожа, как в лихорадке.

– Ты лжешь! – закричал Хамид и добавил несколько слов, которые мы вынуждены опустить. – Он просто напугал тебя своими фокусами, пропади ты пропадом, дурья башка. Пошел вон!

Слуга смиренно удалился, но прошло много времени, прежде чем он окончательно пришел в себя».

«Впоследствии казначей Наср получил у халифа разрешение использовать специальное помещение для содержания Халладжа, – рассказывает сын Халладжа Хамд. – Для этой цели приспособили дом, пристроенный к тюремной стене: дверь наружу была заложена, а дверь, ведущая в тюрьму, прорублена. Двор дома был со всех сторон огорожен стенами. В течение года ему было разрешено принимать посетителей, потом это было запрещено. Пять месяцев никто не приходил к нему, за исключением его ученика Ибн Аты, которого провели тайно каким-то образом, и в другой раз его навестил человек по имени Абу Абдаллах ибн Хафиф. Я обычно ночевал в городе, в доме матери, а дни проводил с отцом в его новом жилище».

Рассказ Абдаллаха ибн Хафифа

«Проезжая через Багдад, по пути домой из паломничества, я почувствовал непреодолимое желание повидать Халладжа. В то время ему уже было запрещено видеться с кем бы то ни было, но у меня был старый армейский друг, который замолвил за меня словечко коменданту тюрьмы. Этот человек провел меня в тюрьму вместе с группой высокопоставленных чиновников, которые прибыли как раз в это время. Когда я оказался внутри, меня провели по длинным коридорам к недавно сделанной в тюремной стене двери. Комендант указал мне на нее и сказал коротко: «Сюда». Я зашел и оказался в роскошном павильоне (построенном, как мне сказали потом, на деньги казначея Насра, знатного и богатого поклонника Халладжа). В приемном зале, украшенном богатейшими коврами и златоткаными драпировками, великолепнее которых мне не доводилось еще видеть, я увидел юношу и пожилого человека, похожего на слугу. Они встали, приветствовали меня и предложили сесть.

– Давно мы не видели здесь никого, кроме коменданта и надзирателя, – сказали они.

– А где же шейх? – поинтересовался я.

– Он занят.

– Чем же он может быть занят здесь? – удивился я.

– Видишь эту дверь, почтеннейший? – ответил слуга. – Она ведет в тюрьму, где томятся бродяги, нищие и разбойники, он посещает их и пытается обратить их помыслы к Богу. Многие из них раскаялись в своих грехах, благодаря его проповедям.

Мы продолжали беседовать, когда появился Халладж. Я с любопытством посмотрел на него. Лицо его располагало к себе, на нем была чистая туника и плащ из белой шерсти, на ногах – туфли с загнутыми носами в йаманском стиле. Он сел с краю на длинный диван, приветствовал меня и спросил, откуда я родом.

– Из Фарса.

– А из какого города?

– Из Шираза.

Он задал мне несколько вопросов о шейхах города Шираза, на которые я ответил как мог.

– А сейчас откуда ты держишь путь? – спросил он меня потом.

– Из Мекки.

Тогда он начал расспрашивать меня о шейхах Мекки, затем спросил:

– А видел ли ты кого-нибудь из багдадских шейхов?

– Да.

– А как поживает Абу Аббас ибн Ата?

– Прекрасно.

– Если ты увидишь его снова, прошу, передай ему этот пакет и скажи ему, чтобы он держал эти бумаги в надежном месте. Кстати, как тебе удалось прийти сюда?

– Мне помог мой друг, с которым мы служили вместе в армии, он также родом из Шираза.

Наша беседа была внезапно прервана появлением коменданта, который, дрожа от страха, поклонился и поцеловал землю у ног Халладжа.

– Что случилось? – спросил шейх.

– На меня поступил донос, и теперь мне надо отвечать на него. Халифу сказали, что я взял деньги и отпустил из тюрьмы мятежного принца, а вместо него посадил обычного бродягу. Я могу лишиться головы.

– Иди к повелителю правоверных и ничего не бойся, все будет хорошо. Аллах защитит тебя, – сказал Халладж.

Когда тот человек ушел, Халладж встал, вышел на середину зала, стал на колени, поднял обе руки, с большими пальцами, направленными в небо, и произнес: «Аллах велик». После этого он склонился так, что щеки его коснулись пола. Слезы потекли у него из глаз, и скоро все место, где он находился, стало влажным от слез. Он замер, как будто потерял сознание. Он все еще находился в таком положении, когда вернулся комендант.

– Рассказывай, что произошло, – обратился к нему Халладж.

– Повелитель простил меня! – радостно воскликнул он.

Тогда шейх встал и вернулся на прежнее место.

– Что же сказал тебе халиф? – спросил он.

– Он сказал: «Я послал за тобой, чтобы отрубить тебе голову, но передумал и решил простить тебя, но смотри, чтобы это было в последний раз». – «То, что тебе рассказали про меня, ложь», – ответил я. Сменив гнев на милость, халиф приказал дать мне почетную одежду, подарки и деньги.

Халладж в это время сидел на краю длинного дивана, на другом краю, на расстоянии пятнадцати локтей[155] от него, может, даже больше, лежал платок. Он просто протянул руку и взял платок! То ли его рука растянулась сверхъестественным образом, то ли платок сам передвинулся ему навстречу – я не знаю. Но когда я своими глазами увидел это, мысль сверкнула в моей голове: это именно то, в чем его обвиняют, – колдовство!

Он вытер платком пот с лица. Я не стал больше задерживаться и попрощался.

После я зашел к Ибн Ате, рассказал ему о том, что довелось мне увидеть в тюрьме, и передал ему пакет.

– Если ты увидишь его еще раз, – ответил мне Ибн Ата, – скажи, что я выполню его просьбу, даже если мне придется за это попасть туда, где находится сейчас он сам. Я положу эти бумаги в надежное место».


В ходе следствия в руки Хамида попало письмо, написанное Халладжем, в котором были следующие строки: «Если человек хочет совершить паломничество, но не имеет такой возможности, пусть он соорудит в своем доме какое-нибудь квадратное сооружение, к которому не должно прикасаться ничто нечистое, и никто не должен подходить к нему. Когда наступит священный день, пусть человек обойдет вокруг него и совершит все положенные обряды, которые он совершил бы в Мекке. Затем пусть он соберет тридцать сирот и приготовит им самое изысканное угощение, какое позволят ему средства. Он должен привести их к себе домой и лично прислуживать им при трапезе, после чего должен вымыть им руки, как слуга, и подарить на прощание каждому новую одежду и семь дирхемов. Это будет равносильно паломничеству».

«Это письмо на судебном слушании читал мой отец, – рассказывает Ибн Занджи. – Когда он прочитал вышеприведенный пассаж, судья Абу Омар обратился к Халладжу со следующими словами:

– Откуда ты взял эти сведения?

– Из Книги Молитв Хасана из Басры, – ответил Халладж.

– Ты лжешь, отверженный! – крикнул судья. – Я сам читал книгу Хасана, когда учился в Мекке, там нет ничего подобного.

Когда Хамид услышал слово «отверженный», он приказал записать его в протокол. Судья между тем продолжал развивать свою мысль. По его мнению, Халладж выразил в своем письме доктрину атеизма, что карается немедленной смертью, поскольку атеист не имеет права на покаяние. Но судья Ибн Бухлул заявил, что само по себе это письмо еще не достаточная улика для вынесения смертного приговора, если только Халладж не признает, что он не только написал эту ересь, но и верит написанному. Если Халладж заявит, что он не придерживается атеистических взглядов и написал это письмо по недоразумению, тогда ему должно будет предложено отречься. Если он отречется, то его дело будет закрыто, если нет – тогда он действительно заслуживает смертной казни. Но Хамид не хотел продолжения слушания и настаивал тоном не терпящим возражений, чтобы все судьи согласились с мнением судьи Абу Омара, что Халладж является отверженным среди правоверных. Это решение было записано, и Абу Омар первым подписал его, остальным не оставалось ничего иного, как последовать его примеру. Когда Халладж увидел, какой оборот приняло его дело, он закричал:

– Вы не имеете права убить меня! Вы не можете объявить меня отверженным на основании софизма, игры слов. Моя религия – ислам, моя секта – Истинный путь, мои книги, в которых изложены мои взгляды, лежат во всех книжных лавках Багдада. Я заклинаю вас святым именем Аллаха, не проливайте мою кровь!

Но судьи продолжали подписываться под его смертным приговором, сформулированным Абу Омаром. Когда все присутствующие подписались, Хамид послал документ на утверждение халифу Муктадиру.

Казначей Наср, узнав об этом, поспешил к императрице-матери.

– Я опасаюсь, – сказал он ей, – что Аллах покарает твоего сына, если он допустит убийство этого святого человека.

Она пошла к Муктадиру и попросила его помиловать Халладжа, но безрезультатно. Халиф был неумолим, он послал Хамиду следующее распоряжение: «Согласно судебному решению, которое ты послал мне, отправь преступника в полицейское управление, где он должен получить тысячу плетей, если он не умрет после этого, прикажи отрубить ему руки, ноги и потом обезглавить. Голову насадить на кол, тело сжечь».

Но в тот же день Муктадир заболел лихорадкой. Это совпадение подтвердило слова Насра и произвело впечатление на императрицу-мать. Даже сам Муктадир почувствовал себя неуверенно и послал Хамиду срочный приказ отложить казнь. Через несколько дней халиф почувствовал себя лучше и Хамид снова приступил к нему с требованием предать смерти преступника без дальнейших проволочек. Муктадир попытался отмахнуться от решения этого вопроса, как малозначительного.

– Повелитель правоверных, – настаивал визирь, – если этого человека оставить в живых, он извратит Закон и сделает отступниками всех твоих подданных. Это будет концом государства и династии. Позволь мне исполнить приговор. Если возникнут какие-либо осложнения, ты можешь приказать казнить меня самого.

Разрешение было дано. Было условлено, что, во избежание беспорядков, начальник полиции со своими людьми должен прийти ночью. Стражники, переодетые в грумов, приехали верхом на мулах. Халладж также был посажен на мула и перевезен в середине толпы всадников, так что его никто не видел. Слуги Хамида проводили полицейских до моста. Начальник полиции провел ночь со своими людьми в оцеплении вокруг здания управления».


«Ночью, перед тем как его отправили на казнь, – рассказывает его сын Хамд, – Халладж встал и совершил обычную молитву, состоящую из двух поклонов. Потом он упал на землю и стал повторять: «Иллюзия, иллюзия, иллюзия…» Он повторял это слово почти до рассвета. Потом довольно долго он безмолвствовал и вдруг закричал: «Истина! Истина!» – и вскочил на ноги. Он завязал свой тюрбан, накинул плащ, распростер руки, обратился в сторону Мекки и, придя в экстатическое состояние, стал разговаривать с Богом.

Ибрахим ибн Фатик, его слуга, и я, мы оба находились при нем и запомнили некоторые отрывочные и непонятные фразы, произнесенные им в ту ночь.

«Видишь, – сказал он, – мы готовы быть Твоими свидетелями во всем, что угодно будет Тебе заявить. Мы найдем убежище в Твоей милости и сиянии Твоей Славы. На небесах – Бог. На земле – Законодатель Циклов и Формирователь Образов, благодаря Кому тела приобрели форму. Ты приходишь в Своем сиянии, когда Ты хочешь и к кому Ты хочешь. И согласно Твоей воле Ты явил Свой Завет в Образе, подобном Форме Адама, той единственной Форме, наделенной знанием, речью, разумом и свободой воли. Ты позволил Твоему свидетелю здесь говорить от Твоего имени. Но как же могло случиться такое? Ты породил меня, Ты избрал мое существо в качестве Твоего символа. Ты объявил, что я высочайший, Твое Божественное Существо. Ты наделил меня Истинным Знанием и возможностью творить чудеса. Ты возвел меня на трон вечности. Но как же случилось такое? Почему я должен умереть теперь позорной смертью, как преступник, на виселице? Мое тело будет сожжено и прах развеян по ветру!

Истинно, истинно малейшая частица этой плоти, которая впитала в себя Твое благоухание, дает мне надежду на Воскресение, это истина более реальная, чем реальность высочайших гор!

Потом он заговорил стихами:

Во имя душ тех, что уходят в Вечность,
Услышьте вы мою печаль,
Во имя тех чудес, что заставляли отступить сомненья,
Услышьте вы мою печаль,
Ради Любви Твоей! И доблести рыцарей несущихся, как их же кони,
Услышьте вы мою печаль,
Как больно было заблудиться и пропасть им,
Подобно давно запущенному Мирскому Саду!
И стать скитальцами,
И спотыкаясь бродить, как звери,
Смотреть не видя, как бараны.

После он опять погрузился в молчание. Через некоторое время слуга Ибрахим обратился к нему с просьбой:

– Господин, дай мне какое-нибудь наставление на память.

– Ты сам, твое «я»! – ответил он. – Если ты не поработишь его, оно поработит тебя.

Утром пришли стражники, чтобы отвести его на площадь. Я видел, как он шел, приплясывая в своих цепях».

Мученичество Халладжа

«На площади собралась необозримая толпа. Я видел казнь Халладжа своими глазами, – рассказывает Абу Хасан из Хулвана. – Его привели закованным в цепи, но он смеялся.

– Учитель, – крикнул я ему, – неужели тебе смешно?

Он ответил мне стихами:

Хозяин мой с безжалостной любезностью —
С приказом пить Кубок мне Свой дал.
Я выпил. И вино ударило мне в голову.
Вдруг я услышал клич Его: «Палач! Ковер и меч!»
Так завершился пир этот для меня.

Потом его повели на эшафот. Когда он увидел эшафот, он засмеялся так, что слезы потекли из его глаз. Посмотрев внимательно в толпу, он увидел там Шибли.

– Эй, Абу Бакр, – крикнул он ему, – не захватил ли ты с собой коврик для молитв?

– Да, – ответил Шибли.

– Ты расстелешь его для меня?

Шибли исполнил его просьбу, и Халладж приступил к молитве. Он прочитал отрывок из Корана «Мы испытаем тебя» во время первого поклона и «Все души вкусят смерть», во время второго поклона. Когда молитва была окончена, он обратился с речью к людям. Из всей речи я запомнил лишь следующее:

«О наш Господь, Который присутствует во всем и нигде, я умоляю Тебя, во имя истины Твоего Слова, которое утверждает, что я существую, во имя истины моего слова, которое утверждает, что Ты существуешь, я умоляю Тебя, мой Господин, дай мне милость быть благодарным за счастье Твоего дара, за то, что Ты спрятал от остальных и открыл мне: бушующий пламень Твоего Лица, и разрешил мне увидеть то, что скрыто от других: сокровенную Тайну Твою.

И прости этих рабов Твоих, которые собрались здесь, чтобы убить меня; они поступают так из усердия в Твоей Вере и желания снискать Твою Милость. Господь, будь милостив к ним, если бы Ты показал им то, что показал мне, они никогда не сделали бы то, что собираются сделать; если бы Ты скрыл от меня то, что скрыто от них, я никогда бы не подвергся таким испытаниям. Каково бы ни было Твое дело – я восхваляю Тебя! Какова бы ни была Твоя воля – я восхваляю Тебя!»

Он замолчал. Палач подошел к нему и ударил между глаз, кровь хлынула у него из ноздрей. Шибли вскрикнул, разорвал на себе одежды и упал без чувств на землю.

Палачу было приказано нанести преступнику тысячу ударов плетью. Палач начал свою работу. Халладж не издал ни одного стона и не просил о пощаде. Согласно свидетельству одного из очевидцев, на шестисотом ударе он обратился к начальнику полиции со словами:

– Выслушай меня, я расскажу тебе о том, что принесет больше выгоды халифу, чем захват Константинополя!

– Меня предупредили, что я должен быть готов к подобному предложению, и даже более заманчивому, – ответил Назук. – Но это не поможет тебе избавиться от плетей, ничего не поможет.

Халладж ничего больше не говорил. Когда был нанесен тысячный удар, палач взял меч и отрубил ему сначала руку, потом ногу. После этого Халладжа привязали к столбу, где он висел до наступления темноты, пока не пришел приказ халифа Муктадира, в котором разрешалось отрубить ему голову. Однако дежурный военачальник сказал: «Уже поздно, оставим его до утра».

Когда рассвело, его сняли и потащили на казнь. В этот момент он произнес свои последние слова: «Все, кто познал экстаз, стремятся к этому… к одиночеству Единственного… наедине с Одним».

Его положили недалеко от распятия и отрубили голову. Тело завернули в камышовую циновку, пропитали нефтью и сожгли».


«Я тоже был там, – рассказывает чиновник Ибн Занджи. – Я стоял в стременах на своем муле и вытягивал шею, как мог, – пробиться вперед было невозможно, однако я видел, как сморщивается и коробится в огне тело Халладжа. Когда ничего, кроме пепла, не осталось, его собрали и развеяли с минарета над рекой Тигр. Голова в течение двух дней была выставлена на мосту, потом отправлена в Хорасан, для показа в различных частях этой провинции.

Вскоре после казни были созваны все продавцы книг и с них взяли клятву, что они не будут впредь ни продавать, ни покупать книги Халладжа.

Его ученики утверждали, что казненный на самом деле был не Халладжем, а лишь его врагом, с помощью магии сделавшимся похожим на него. Некоторые даже заявляли, что видели впоследствии своего учителя и разговаривали с ним, а также рассказывали прочие глупости, не стоящие того, чтобы пересказывать их».


Бог бросает человека в море со связанными за спиной руками и говорит ему: «Осторожно! Осторожно! Смотри не промочи ноги!»

Государственная служба

Эпизоды из жизни провинциальных служащих

Не будь жесток ни с кем, в твоей ведь это власти, —
Под сенью мести ходит угнетатель жестокий.
Ты сладко спишь – не спит несчастный
И шлет проклятья на тебя Тому, Кто никогда не спит.

Эту историю мне поведал мой дядя из Ахваза Абу Касим ибн Алан, в прошлом чиновник:

«Когда я оставил службу в столице и поселился в Ахвазе, у меня сразу не сложились отношения с моим соседом Ибн Кудайдой. Этот самый Ибн Кудайда был ответственным за управление землями Валиде[156], расположенными в нашем районе. Он всячески досаждал мне, где только мог, будь то ирригация наших земель или другие хозяйственные вопросы. Он хотел разорить и унизить меня.

Долгое время я пытался не обращать внимания на его поведение. Но когда он захватил одного из моих работников и жестоко избил его, я отправил своего управляющего к нему с требованием изменить свое поведение, извиниться и отпустить моего человека домой. Но Ибн Кудайда встретил моего посланника ругательствами и прогнал ни с чем. Когда управляющий вернулся, он рассказал мне, как его приняли, и добавил:

– С этим человеком бесполезно говорить по-хорошему, и он не остановится, пока не погубит тебя, – попробуй лучше какие-нибудь другие средства.

Я начал размышлять, но не мог придумать никаких мер ни защиты, ни наступления, кроме как предложить Валиде поручить мне самому управлять ее землями на более выгодных условиях. В этом случае Ибн Кудайда был бы передан в мои руки, и я мог бы делать с ним все, что посчитаю нужным для блага Валиде. Я решился и написал секретарю матери султана письмо, где изложил свои условия: если управление поместьями будет передано мне, я обязуюсь в течение трех лет увеличить их доходность на тридцать тысяч динаров, при условии что мне будет позволено подвергнуть ревизии счета моего предшественника Ибн Кудайды. Все дополнительные и неучтенные доходы, обнаруженные в ходе ревизии, будут отосланы в Багдад, сверх обещанной выше суммы прироста доходов.

Я запечатал письмо и отослал его в столицу со специальным курьером, но, как только стук копыт моего гонца стих, я пожалел о том, что сделал. Я не имел ни малейшего понятия, сколько можно получить с этих поместий. Это было крайне опрометчивое обещание, лучше мне было бы терпеть издевательства соседа, чем, рискуя своей жизнью, играть с огнем. Испытывая крайнее беспокойство, я прилег на кровать, мои глаза закрылись, и я погрузился в состояние пограничное между сном и явью. Находясь в этом трансе, я увидел, как в мою комнату вошел седовласый старец, одетый в платье судьи. На нем был голубой плащ, высокая персидская шапка и сапоги из красной кожи. Он подошел ко мне и сказал:

– Что беспокоит тебя в этом деле? В первый год ты получишь прибыль на десять тысяч динаров больше, чем ожидаешь, во второй год ты потеряешь десять тысяч, и в третий год ты получишь ровно столько, сколько обещал. Наградой за твои труды будет месть твоему врагу.

Потрясенный этими словами, я совершенно проснулся и спросил у привратника, кто сейчас был у меня. Он ответил, что никто не заходил в мои покои. Тем не менее я был в некотором смысле обнадежен этим видением.

Через двадцать два дня мой курьер прибыл с ответом – мое предложение было принято, он привез также письмо, адресованное главному представителю императорской семьи в Ахвазе, в котором тому предписывалось организовать передачу земель и самого Ибн Кудайды в мое распоряжение. Этому представителю, резиденция которого находилась в Тибе, я переслал это письмо, присовокупив к нему чек на тысячу динаров, а также заверения в моей преданности и приглашение посетить мои владения.

Через несколько дней, когда я гостил у наместника Ахваза в его дворце на берегу Малого Тигра, мы увидели пышную процессию, двигавшуюся по Мамунской дороге. Наместник, испугавшись, что это чиновники из столицы приехали арестовать его, послал своего слугу выяснить, в чем дело. Слуга вскоре вернулся и сообщил, что это главный представитель государыни по управлению поместьями со своей свитой. Наместник взял меня с собой, и мы поплыли в лодке навстречу этому важному вельможе, чтобы выразить наше почтение. Когда мы все вместе вернулись во дворец наместника, представитель государыни пожелал увидеть Ибн Аби Алана (это мое имя, а мы не были лично знакомы с тем вельможей). Когда ему показали на меня, он заставил меня встать и посадил на самое почетное место в зале.

– Теперь, – сказал он, – я хочу видеть Ибн Кудайду.

Когда посыльные привели моего врага, представитель приказал заковать его в цепи и сказал мне:

– Абу Касим, этот человек отныне находится в твоем распоряжении.

– Что здесь происходит? – воскликнул изумленный наместник.

Все присутствующие также выразили свое недоумение и удивление. Тогда мне пришлось объяснить, что Ибн Кудайда сам вынудил меня поступить с ним таким образом.

Итак, я вернулся домой вместе со своим врагом и представителем императрицы. Первого я посадил под замок, второго развлекал как мог, чтобы заручиться его поддержкой. На третий день после составления контракта я подарил ему дорогие подарки, вручил еще один чек на тысячу динаров и проводил домой. После этого я начал допрашивать Ибн Кудайду и с большой неохотой, должен признаться, вынужден был применить пытки. Эти радикальные меры принесли свои плоды: я получил деньги для императрицы, для ее секретаря и для представителя и мне даже удалось окупить все расходы на приемы и подарки. Через несколько месяцев я отпустил своего пленника домой. Он вынужден был распродать большую часть своего имущества и влез в долги. Он был унижен и раздавлен.

Я занялся хозяйством и обнаружил в конце года, что прибыль превысила на десять тысяч динаров мои ожидания. Я подумал про себя, что предсказание таинственного старца сбывается, пока по крайней мере. Вместо того чтобы включить дополнительную прибыль в отчет, я доверил эти деньги одному надежному банкиру. Цены в следующем году упали, и я потерял примерно столько же, сколько приобрел в предыдущем году. Потери я компенсировал тем, что было у меня отложено. В третьем году я ничего не приобрел, но ничего и не потерял. Соответственно, я полностью и в положенный срок отчитался за вверенные мне поместья и попросил уволить меня от дальнейшего исполнения моих обязанностей. Я знал, что Ибн Кудайда разорен и не может больше вредить мне – у него нет теперь даже залоговой собственности, необходимой для управления императорскими поместьями.

Но секретарь Валиде ни под каким видом не желал моей отставки, он требовал продления контракта, и на более жестких условиях. Ибн Кудайда, как ни слаб он был, также использовал все свои связи, чтобы навредить мне. В конце концов секретарь послал государственного уполномоченного с приказом доставить меня в столицу.

Этот чиновник прибыл на галере с устрашающим эскортом. Мысль о том, что я должен буду отправиться вместе с ним в столицу, вызвала у меня ужас. Мне живо представилось, что я арестован, подвергнут пыткам, заперт в подземелье. Поэтому я встретил его со всем радушием, на какое был способен, одарил его подарками, в том числе дал пять тысяч дирхемов серебром, что произвело на него большое впечатление. Поселив столичного вельможу в своих лучших апартаментах, я попросил у него неделю отсрочки, якобы для того, чтобы привести дела моих обширных владений в должный порядок, прежде чем я поеду с ним в Багдад. Он милостиво согласился. Я немедленно собрал всех своих братьев и прочих родственников и попросил их поочередно приглашать его в гости и развлекать с утра до вечера пирами, танцовщицами, играми – в общем, всем, что придет в голову. Таким образом, внимание чиновника и его свиты было отвлечено, и я получил свободу действий.

Когда наступила ночь, я оделся в заплатанный халат, взял с собой два чека на пять тысяч динаров каждый, сел на осла и покинул свой дом. Меня сопровождали лишь двое преданных слуг и проводник. Мы успели добраться до Васита, прежде чем слухи о моем бегстве достигли ушей чиновника государыни.

Когда эти сведения подтвердились, он смертельно испугался и, вместо того чтобы возвращаться в столицу, уплыл вниз по реке в Убулу. Я в это время был уже в Багдаде, где разыскал своего старого друга Абу Мундхира Нумана ибн Абдаллаха. Мы служили вместе с ним на государственной службе, когда он был наместником Ахваза. Абу Мундхир представил меня визирю Али ибн Исе и объяснил ему, в каком положении я оказался. Визирь сказал, что давно хотел встретиться со мной и весьма наслышан о моих исключительных деловых способностях. Он поручил мне составить несколько документов, что я и сделал прямо в его присутствии. Он просмотрел их и выразил свое одобрение и даже восхищение. Я жил несколько дней в доме Али ибн Исы. Секретарь императрицы все еще пребывал в неведении касательно моего местонахождения. Наконец я попросил визиря поговорить о моем деле с самой Валиде. Он исполнил мою просьбу и передал мне, что та ничего не желает решать, пока я лично не приду на прием в ее канцелярию.

– Тебе лучше сделать, как она велит, – сказал в заключение он, – я буду рядом с тобой, не бойся.

Как только я пришел во дворец, меня арестовали. Я дал знать моим друзьям, и Абу Мундхир пришел хлопотать за меня. Ему удалось достичь компромиссного соглашения с секретарем, по условиям которого я должен был заплатить три тысячи динаров. Абу Мундхир поручился за меня и дал расписку на требуемую сумму. Ему было позволено забрать меня к себе домой. Я выплатил свой долг, получив деньги по чекам, которые были у меня с собой, и оказался совершенно свободен. Али ибн Иса предложил мне работать в его канцелярии, но я объяснил, что давно уже не занимаюсь государственной службой и управлять поместьями я взялся только потому, что был вынужден наказать своего соседа, – я рассказал ему подробно всю мою историю. Он не стал настаивать, и я вернулся домой в Ахваз.

Прошло несколько лет. Вражда между мной и Ибн Кудайдой все еще тлела, но разгореться она не могла – мой враг вел сейчас нищенское существование, он мог рычать, но не мог кусаться. Однажды в Ахваз пришло распоряжение о том, что личные владения повелителя правоверных в нашем районе выставлены на продажу».

О том, что случилось в столице, рассказывает судья Ибн Бухлул-младший:

«Однажды я прибыл на прием в дворец халифа. Галера, в которой я находился вместе с прочими судьями, чиновниками и принцами, стояла у ступеней причала. Мы ждали, когда нас пригласят. Вдруг пришел слуга и вызвал из всех приглашенных одного меня. Меня провели в приемный зал, и я увидел халифа Муктадира и рядом с ним Ибн Муклу, который в то время был визирем.

– Твой отец, – обратился ко мне халиф, – был опорой и поддержкой империи, и, хвала Аллаху, он оставил в твоем лице надежную смену. Как меня замучили все эти рабы со своими вечными требованиями денег! Если они лишатся меня, им придется снова посадить меня на трон, чтобы я продолжал набивать их карманы золотом. Я решил продать свое имение Нимрод в Ахвазе. Напиши своему поверенному там – пусть он договорится с Бариди о продаже. Бариди поможет ему (Бариди в то время занимался сбором налогов в Ахвазе).

– Если это дело имеет особую важность для повелителя правоверных, да продлит Аллах его дни, я лично поеду в Ахваз и устрою все наилучшим образом.

– Нет, не стоит утруждать себя, просто напиши письмо своему поверенному, – ответил мне халиф.

Покинув дворец, я немедленно выполнил то, что мне было поручено: написал письмо Али Танухи, который был судьей в том районе, где были расположены поместья Муктадира».

На этом рассказ Ибн Бухлула заканчивается, и продолжается повествование Ибн Аби Алана:

«В Ахвазе люди начали скупать земли, выставленные на продажу, по ценам вдвое ниже годового дохода с них, и даже дешевле. Я сам купил столько, сколько мне было нужно, за бесценок. Можно было купить больше, но у меня не было в то время достаточного количества свободных денег. Абу Абдаллах Бариди[157] купил огромные участки для себя, но под чужими именами. Я посоветовал ему как можно тщательней выбирать подставных лиц и скрывать все детали сделок. Кое-что купил даже Ибн Кудайда».

«Тем временем в Багдаде, – снова рассказывает Ибн Бухлул, – произошли крупные политические перемены. Визирь Ибн Мукла был отправлен в отставку, и его место занял Сулайман. Новый визирь снял с должности Бариди в Ахвазе и назначил вместо него своего друга Ибн Хариса. Ибн Харис пересмотрел недавние сделки по продаже земли, обнаружил, что цены были занижены, и потребовал, чтобы все покупатели доплатили крупные суммы к тому, что уже было заплачено. Проданные земли, как мы помним, принадлежали раньше халифу, но Ибн Харис намеревался большую часть доплат оставить у себя и лишь незначительную сумму отослать в государственную казну».

«Бариди, – рассказывает Ибн Аби Алан, – обратился ко мне за советом:

– Подскажи, как собрать недостающие деньги?

– Покупатели откажутся платить просто так, – ответил я ему, – условия сделок совершенно определенны.

Бариди не обратил внимания на мои слова, собрал всех покупателей и потребовал с них деньги. Естественно, они отказались платить, и все, чего он добился, – это нажил себе врагов и оскорбил меня.

Через некоторое время он снова пришел ко мне, стал упрашивать, умолять, он говорил, что только я на всем свете могу помочь ему решить эту проблему, я просто обязан это сделать. Он был так настойчив, что я обещал подумать, при условии что он предоставит мне полную свободу действий. Он с радостью согласился на все мои требования.

Тогда я взял себе в помощники одного из своих слуг и расписал всю недостающую сумму в виде налога на частные приобретения. Себя и Бариди я вообще исключил из списка, своим друзьям я уменьшил налог, всем прочим, соответственно, увеличил. Налог, причитающийся с Ибн Кудайды, я увеличил в два раза против среднего. Я пригласил всех покупателей на собрание с целью сообщить им о введении нового налога.

Все заявили, что они категорически отказываются платить, требовали объяснить, на каких основаниях взимается налог. Было много криков и споров. Я позволил им выговориться, потом взял слово сам:

– Каждый, кто считает налог справедливым, пусть заплатит, кто не согласен – пусть предоставит мне сведения о доходе, полученном им с купленной земли, я вычту этот доход из той суммы, которая была уплачена этим человеком за землю, и остаток верну ему. После этого его земля перейдет в мою собственность, и я буду сам платить государству налог с ее покупки.

После моего выступления выяснилось, что никто не хочет расставаться со своей землей по многим причинам. Некоторые купили землю, которую долгое время обрабатывали они сами и их предки и которую их род мечтал давно купить. Некоторые, купив землю дешево, произвели с тех пор значительные улучшения. Мысль о том, что я стану владельцем их земли, привела всех в ужас, поэтому собрание согласилось с моими оценками налогов без дальнейших споров».

«Один раз, – рассказывает судья Ибн Бухлул, – я снова прибыл ко двору и ожидал своей очереди, чтобы вместе с остальными быть принятым в галере. И снова мне оказали предпочтение и вызвали к халифу первым.

Когда меня ввели в приемный зал, Муктадир вместе с визирем Сулайманом и Али ибн Исой обсуждали государственные дела.

– Мы вполне удовлетворены, Ибн Бухлул, – сказал халиф, заметив меня, – как твой представитель управился с делом по продаже наших поместий в Ахвазе, но Ибн Харис написал мне, что ему удалось поднять цены и покупатели согласны заплатить дополнительные деньги. Единственное их требование состоит в том, что сделка должна быть окончательной и официально заверенной мною лично, иначе люди отказываются платить. Поэтому я составил контракт о продаже с моей подписью и печатью. Возьми его и отошли своему поверенному в Ахвазе.

Тут надо заметить, что мы не ладили с Ибн Харисом и, клянусь Аллахом, не я был в этом виноват. Поэтому я решил воспользоваться возможностью и насолить ему, лишив его возможности присвоить себе часть денег с этого дела.

– Слушаю и повинуюсь, – ответил я, – но необходимо будет в сопроводительном письме указать точную сумму сделки.

Муктадир вопросительно и гневно посмотрел на Али ибн Ису. Тот, сильно смутившись, как я мог видеть, назвал цифру.

– Запиши эту цифру и ступай, – отпустил меня халиф.

Я пожелал ему процветания, простился и направился к выходу, но, так как мне было интересно, что он скажет дальше, я шел очень медленно.

– Что может быть более унизительным? – донесся до меня возмущенный голос халифа, распекавшего Али ибн Ису. – Почему ты не сказал мне эту цифру вначале и заставил меня спрашивать? Какой позор! Какой ужас! – продолжал повторять он. – Обязанность халифа – знать все подробности дела, каким бы незначительным оно ни было. Человек, с которым разговаривает халиф, не должен спрашивать разъяснений. Если он расскажет теперь об этом случае, это бросит тень не только на меня лично, но и на само звание халифа!

– Он твой раб, сын раба твоего, – оправдывался Али ибн Иса, – он получает подарки от тебя, он предан династии и вырос при дворе, нет ни малейших подозрений, что осмелится на такую дерзость.

Больше я ничего не расслышал».

«Ибн Кудайда, – продолжает свой рассказ Ибн Аби Алан, – не имел средств заплатить большую дополнительную сумму за свои земли, которую я занес на его счет. Однажды вечером он пришел ко мне домой и попросил принять его.

– Чему я обязан чести видеть тебя, Абу Джафар? – спросил я, вставая ему навстречу.

Он начал униженно и заискивающе объяснять свое затруднительное финансовое положение.

– Но что же ты хочешь от меня?

– Ты должен уменьшить мой налог и дать мне денег взаймы, – ответил он, – иначе я не смогу ничего заплатить.

Я немного снизил его налог и ссудил ему тридцать тысяч дирхемов, взяв с него расписку, составленную по всем правилам в присутствии свидетелей.

Прошло несколько лет. Все это время я придумывал всякие ухищрения, чтобы досадить моему врагу. Его дела шли все хуже и хуже. Наконец он совсем разорился. Тогда я потребовал с него свой долг. Он закрылся и не выходил из дому. Тогда я обратился к своему родственнику – судье, тот выписал ордер на арест и послал его начальнику полиции. Узнав об этом, Ибн Кудайда бросил свой дом и скрылся в неизвестном направлении. Судья приказал повесить на двери его дома прокламацию, призывающую его вернуться, но это не принесло результата. Тогда я обратился к Бариди с просьбой помочь мне разыскать своего должника. Бариди послал своих агентов, и Ибн Кудайда был пойман и доставлен в суд. Я предъявил свою расписку и потребовал, чтобы его посадили в тюрьму.

Судья заявил, что благородного человека нельзя и не обязательно держать в общей тюрьме с чернью, и поместил его в помещении рядом со своим домом. Тогда я снова обратился за помощью к Бариди. Я сказал, что Ибн Кудайда может подкупить стражу и бежать из такой ненадежной тюрьмы в Багдад, где будет иметь возможность затеряться в большом городе и затеять опасную интригу против меня. Бариди поговорил с судьей. В результате было договорено передать должника в мои руки. Я снял дом за свой счет и поселил там Ибн Кудайду, его охраняли мои друзья и специально нанятые мной стражники.

Так он жил около года, не имея никакой надежды заплатить долг. Единственным его удовольствием были бесплодные мечты отомстить мне. Мне было все равно, когда он заплатит, я был уверен, что он никуда не убежит. Но вскоре он серьезно заболел. Его мать, моя дальняя родственница, пришла ко мне в слезах и попросила отпустить сына домой. Я сначала не хотел ничего слышать, но, когда мне сказали, что он при смерти, я уступил ее мольбам, заставив, правда, ее сначала поручиться за выплату его долгов.

Через три дня после возвращения домой он умер. Я конфисковал некоторые его владения в качестве компенсации долга».

– Как так случилось, Абу Касим, что ты разочаровался в государственной службе? – спросил я однажды Ибн Аби Алана. – Что послужило причиной?

– А причина вот в чем, – ответил мой дядя и начал свой рассказ:

«Абу Али Джубай[158] (великий богослов-рационалист), приезжая по делам в Ахваз, обычно останавливался у меня в доме. Я работал в администрации Ахваза и был также заместителем управляющего финансами, поэтому все дела проходили через мои руки. Фактически я управлял всей провинцией. Раз в году, когда приходил срок уплаты налогов, Абу Али Джубай приезжал в Ахваз, платил за себя (у него было поместье в Джуббе) и за тех, кто уже много лет пользовался его покровительством и поддержкой. Когда он приезжал в наш город, все относились к нему с большим почтением. Я решал все его дела с наместником. Наместник не был моим близким другом, и он не совсем точно представлял себе, какое положение занимает Абу Али Джубай, но и он обычно снижал налог для этого почтенного человека на треть, а то и на половину.

Возвращаясь в Джуббу, Абу Али Джубай никогда не забирал себе весь доход от своих земель. Из того, что оставалось после уплаты налогов, десятую часть он раздавал бедным в качестве милостыни, остальное жертвовал членам своей религиозной общины. Единственное, что он требовал от них взамен, – это содержание в течение года одного из бедных студентов, слушавших его лекции. Содержание студентов, впрочем, было не очень обременительным делом, и на это уходило не более пятой части его щедрых пожертвований. Так он поступал каждый год.

И вот он, как всегда, приехал в наш город, остановился у меня, и я помог ему управиться с делами. Вечером мы сели отдохнуть и побеседовать.

– Абу Али, – спросил я своего гостя, – как ты думаешь, что будет со мной в будущей жизни, если в этой жизни я останусь верен своей профессии?

– О чем тут можно думать, Абу Касим? – ответил он. – Будь уверен, что, если ты умрешь, занимаясь тем, чем ты сейчас занимаешься, ты никогда не войдешь в Сад Наслаждений.

– Но почему? – удивился я его категоричности. – В чем моя вина? Я всего лишь служащий, почти что простой писец. Иногда, конечно, приходит человек и жалуется мне, что его налог сильно завышен. Я исправляю несправедливость – и он от чистого сердца и с радостью дает мне подарок. Иногда я беру себе то, что, возможно, принадлежит повелителю правоверных, но это я считаю частью добычи мусульман, на которую я имею полное право.

– Абу Касим, – возразил он, – Бога нельзя обмануть. Скажи мне, ведь именно ты назначаешь землемеров и посылаешь их измерять земельные участки? И всегда ли они выполняют свою работу аккуратно? Тебе известно, что они часто завышают цифры на десять – двадцать процентов. Потом на основании этих сфальсифицированных сведений ты рассчитываешь налоги и заполняешь ведомость. Затем ты вручаешь эту ведомость сборщику и говоришь ему: «Если ты не соберешь мне эти деньги сполна и точно в срок, то я прикажу прибить гвоздями твои руки к твоим ногам».

– Ну, в общем смысле это так, – признался я.

– И потом твой сборщик выезжает в районы, берет с собой эскорт конных и пеших солдат, а также палачей с плетями и кандалами и начинает выполнять твои приказы. Если ты позволишь ему дать отсрочку какому-либо человеку, он даст, если нет – он будет неумолим и безжалостен, пока человек не заплатит все сполна. Не так ли?

– Да, это верно, – ответил я.

– Затем, собрав деньги, ты отправляешь их в казну халифа и пишешь отчет с твоей подписью и печатью?

– Да, – сказал я.

– Таким образом, все это дело зависит от тебя и ты отвечаешь за каждый этап сбора денег. Разве нет? Подумай о Боге, иначе ты пропадешь. Оставь государственную службу. Позаботься о своем будущем.

Так он продолжал наставлять и предостерегать меня, пока, наконец, слезы не потекли у меня по щекам.

– Ты не более знатен, – сказал он потом, – и занимаешь не такое высокое положение, как Джафар ибн Харб[159]. Он был вторым, после визиря, при дворе, он был также ортодоксальным правоверным и знаменитым ученым, написавшим много книг, которые до сих пор читают мусульмане. И вот этот самый Джафар, находясь в зените своей славы, ехал однажды в блестящей свите повелителя правоверных по улице Багдада и случайно услышал, как какой-то человек читает стих из Корана: «Не наступил ли уже тот час, когда все, кто искренне верит, покаются и смирят свое сердце при одном лишь упоминании имени Бога и откровения истины?»

«Да, этот час пришел!» – воскликнул Джафар.

Он продолжал повторять эти слова со слезами на глазах, потом спешился, снял с себя свои роскошные одежды и зашел в реку Тигр. Он приказал своим слугам раздать все свое имущество на благотворительные и религиозные цели. Сам он оставался по шею в воде. Один прохожий заметил его и спросил, что с ним сучилось. Узнав его историю, он дал Джафару рубашку и штаны, чтобы тот мог выйти из реки. Джафар принял этот дар. С тех пор и до конца своей жизни он занимался только служением Богу и изучением Священных Писаний.

Немного помолчав, Абу Али сказал:

– Тебе следует поступить так же, Абу Касим, но, если ты не можешь полностью отречься от мира, оставь хотя бы государственную службу.

То, что сказал этот праведный человек, глубоко запало мне в душу. Долгое время я размышлял, не решаясь так круто изменить свою жизнь, но в конце концов, когда представилась удобная возможность, я подал в отставку и твердо решил никогда больше не заниматься государственной службой».

Закат эпохи разума

Рационалист стремится познать всё и вся.

Удивительно! Человек, который не знает, почему некоторые волоски на его теле вырастают черными, а некоторые – белыми, считает себя способным познать Творца Мироздания. Тот, Кто Неизменен, Вечен, Несоздан, Кто не похож ни на что, только Он один может знать, почему и каким образом Он существует. То, что человеческий разум не способен достоверно описать Его, доказано уже хотя бы тем, что он не может точно описать даже крошечное создание.

«Размышляй о творении Бога, но не размышляй о Самом Боге», – сказал Ибн Аббас.


Рационалисты привыкли нести свои головы высоко. Но Аллах послал Ашари, и их власти пришел конец.


Бог добрый; Бог злой: Он сладкий; Он горький.

* * *

Человек – творец своей судьбы, утверждал Абу Али Джубай, его праведность и неправедность, благочестие и порочность имеют причину в его независимой воле. Свобода воли – предпосылка к действию, это основополагающее качество, наравне с теми, которые определяют результаты физических действий.

Традиционалистский термин «предопределение» в вопросе о свободе воли рационалисты относят только к искушению и избавлению твари – несчастью и процветанию, болезни и здоровью, смерти и жизни и другим проявлениям воли Бога. Они не допускают, что предопределение имеет отношение к моральным качествам, таким как добро и зло, добродетель и порок, поскольку полагают, что человек сам в ответе за это. Согласно одному из Преданий, пророк сказал: «Твои собственные дела приведут тебя либо в рай, либо в ад, как будто тебе было суждено попасть туда»; согласно другому Преданию он сказал: «Каждое человеческое существо находится под воздействием двух сил – одна направляет его к добру, другая – к злу, но помощь Господа рядом, и тот, кто просит Его помощи в преодолении порочных побуждений своего сердца, обязательно получит эту помощь».

То, что Бог запрещает, то не от Него, как говорил Хасан из Басры. Насилие и тирания не предопределены Богом. Он не велел совершать недолжное. Бог дал заповеди, ошибки человек совершает сам. Рационалисты верят, что Бог возвел веру в ранг добродетели и определил неверие как зло. Они говорят, что Бог не сотворил неверного неверным, он сотворил его человеком, и этот человек впоследствии сам обратился в неверие. Аббас даже отрицает, что Бог вообще установил неверие, в каком-либо смысле.

Диалектика

«Рационалистам можно предъявить следующий аргумент, – говорит Ашари. – Если вы верите, что неверие и порок находятся, как сказал Бог, во власти Бога, и тем не менее считаете, что Он не желает этих вещей, то отсюда с необходимостью, в согласии с вашей позицией, следует, что большая часть из того, что Бог желает видеть существующим, не существует и большая часть из того, что Бог желает видеть несуществующим, существует, поскольку в мире намного больше неверия (согласно вашим утверждениям), нежеланного Богу, чем веры, желанной для Него. Таким образом, большая часть из Его желаний не реализована.

Это отрицает утверждение, принятое консенсусом правоверных, а именно: «То, что желает Бог, существует, и то, чего Он не желает, не существует». Из этого аргумента следует, что Бог создал неверие и порок. Так как Он является создателем этих вещей, следовательно, он желал их создания, поскольку Он не мог создать только то, чего Он не желал создать.

Когда рационалисты и гуманисты заявляют, что зло создано человеческими существами, они приближаются к взглядам зороастрийских дуалистов, которые утверждают, что существует два творца. Гуманисты считают, что Бог создал добро, а Сатана зло и то, чего Бог не желает, может тем не менее быть. Они также уверены в том, что они сами являются причиной своих действий.

Рационалисты идут даже дальше зороастрийцев: они согласны с последними в том, что Сатана имеет власть над злом, но добавляют к этому, что Бог не имеет власти над ним.

Аллах сказал нам о Коране, что для тех, кто не верит, он будет ослеплением. Коран не может быть руководством для тех, для кого, по свидетельству Аллаха, это будет ослеплением. Бог Сам сказал нам, что большинство сотворенных Им существ сотворено для ада. Бог велел Абу Лахабу[160] верить, однако Он должен был знать, что тот не будет верить. Никто не может верить, противореча тем самым велению Бога, что он не будет верить. Получается, что Бог приказал Абу Лахабу сделать то, что он никоим образом не мог сделать. Он велел ему верить, прекрасно зная, что он не будет верить.

Мы, последователи Истинного пути, не считаем возможным заведомо причислять какого-либо монотеиста к раю или к аду, за исключением случаев, когда сам апостол Господа засвидетельствовал, что определенные люди попадут в рай (так он высказался по поводу Абу Бакра; Абдаллаха ибн Салама; Абда аль-Рахмана, сына Ауфа; Абу Убайды и Саида, сына Зайда). Мы должны надеяться, что грешники могут попасть в рай, и должны бояться, что они могут гореть в аду».

О страданиях младенцев

Большинство рационалистов придерживаются мнения, что Бог заставляет детей страдать для того, чтобы наставить на путь истинный их родителей; и что Он воздает им за их мучения в мире Ином, поскольку, если Он не делает этого, Его причинение страданий детям будет несправедливостью.

Рационалистам можно задать вопрос: ведь так происходит на самом деле, не так ли, что Бог посылает несчастья малым детям? Проказу, например, или когда они теряют ногу или руку или попадают в другие беды. Это нормально? Это справедливо?

Если они ответят «Да», можно возразить им следующим образом: если такие веши считаются справедливыми в этом мире, то какие у вас основания утверждать, что Он не будет с тем же успехом мучить детей и в мире Ином? Ведь в таком случае для Него там это будет столь же справедливо, как и здесь.

Если же они возразят: Бог мучает детей в этом мире с целью вразумить родителей видом их мучений, – ответ может быть следующим: если, поступая так, Он поступает справедливо, почему Он не мучает детей неверных постоянно, от начала времен, для того, чтобы усилить страдания их родителей зрелищем страданий их детей? Ведь это также было бы справедливо?

Но все же… Мы знаем, что пророк сказал: «Огонь будет разожжен для всех детей в День Воскресения Мертвых, и им будет сказано: «Бросайтесь в пламя!» – и каждого, кто бросится в огонь, Я введу в рай, но всех детей, которые ослушаются, Я низведу в ад».


Существует предание, в котором говорится, что люди однажды спросили пророка о судьбе детей, которые умерли в младенчестве.

«Аллах знает, что они делали бы впоследствии, если бы не умерли», – ответил пророк.

Ашари предложил своему учителю, великому рационалисту Абу Али Джубаю, рассмотреть следующий случай.

– Жили три брата, один из них был правоверный мусульманин, добродетельный и набожный, второй был неверным безбожником и распутником, а третий был еще малым ребенком. Допустим, что все они умрут, что станет с ними? – спросил Ашари.

– Благочестивый брат, – ответил Абу Али, – вознесется в рай, неверный упадет в пропасть ада, ребенок окажется среди тех, кто может обрести спасение.

– Предположим теперь, что дитя возжелает возвыситься до положения своего праведного брата. Будет ли это ему позволено? – спросил Ашари.

– Нет, – ответил Абу Али. – Ему будет сказано: «Твой брат удостоился этой чести благодаря многочисленным добрым делам и неизменному послушанию воле Аллаха, а у тебя нет этих заслуг».

– Допустим, что ребенок ответит на это: «Здесь нет моей вины. Ты не позволил мне прожить достаточно долго и не дал мне возможности проявить свое послушание», – спросил Ашари.

– В этом случае, – ответил Абу Али, – Всемогущий скажет ему: «Я знал заранее, что, если Я позволил бы тебе жить дальше, ты оказался бы неверным и навлек на себя страшное наказание в адском огне. Я поступил так для твоей же пользы».

– Хорошо, – сказал Ашари, – но тогда распутный брат может сказать: «О Повелитель Миров, если Ты знал, что ожидает его в будущем, то Ты наверняка знал, что ожидает меня, почему же Ты уберег его от ада и не уберег меня?»

На этот вопрос Джубай не смог ничего ответить.

Что касается Бога

В вопросе о Боге рационалисты придерживаются следующих взглядов: Он един и Ему ничто не подобно. Несмотря на то что Он слышащий и видящий, Он не является ни субстанцией, ни объектом, ни телом, ни формой, ни плотью, ни кровью, ни личностью. Он не является ни сущностью, ни акциденцией. Он не имеет ни длины, ни ширины, ни высоты. Он не может быть ни разделен, ни объединен. Он не движется, но и не пребывает в покое. Он не имеет ни частей, ни атомов, ни членов, ни сторон. К нему неприменимы такие понятия, как правое, левое, переднее, заднее, верх, низ. Он не подвержен ограничениям пространства и времени. Ему не может быть приписано ничего из характеризующего творение и символизирующего его, творения, ограниченность.

Его Заветы не обязательны для Него, Его Покров не скрывает Его. Он недоступен чувствам. Все, что определяется разумом и формируется в мыслях, не имеет ничего общего с Ним. Он Вечный Первый, Предшествующий всем сотворенным вещам. Глаза никогда не увидят Его, и уши никогда Его не услышат. Он – это Нечто, ни на что не похожее.


Несмотря на Его собственные слова «лицо Бога твоего», рационалисты отрицают, что у Него есть лицо. Они отрицают, что у Него есть две руки, несмотря на его собственные слова: «Я создал Моими обеими руками». Они отрицают, что Он имеет глаза, несмотря на Его собственные слова: «Пред Нашими глазами оно проплывало».

Джамиты также отрицают наличие Божественного лица, а также Божественных слуха и зрения, соглашаясь в этом вопросе с христианами, которые верят, что Бог не является слышащим и видящим, разве что в том смысле, что Он является Знающим. Один из выдающихся джамитов считал, что Божественное Ведение есть Сам Бог и Бог – это просто Ведение. Человеку следует молиться следующим образом: «О Ведение, прости и помилуй меня. Да вознесется Богу слава, достойная Его!»

Если нас спросят: «Действительно ли вы думаете, что Бог имеет две руки?» – мы должны ответить: «Мы верим, что это так, ибо Его слова «Я создал Моими обеими руками» доказывают это».

Иногда приводится следующий довод: под словом «рука» следует понимать слово «власть». Таким образом, выражение «Мои две руки» следует на самом деле понимать как: «Моя двойная власть (власть над этим и Иным мирами)». Но правило Божьего Слова таково: оно должно толковаться буквально. Слово не должно менять свой буквальный смысл на метафорический, кроме тех случаев, когда это подтверждено неоспоримыми доказательствами.

Некоторые рационалисты утверждают, что слова Бога «Милостивый восседает на троне» означает фактически, что Он имеет власть, правит, властвует. Бог, говорят они, находится всюду, и это опровергает утверждение, что Он восседает на троне. Они придерживаются мнения, что слова «Он восседает» — это всего лишь словесное выражение факта наличия у Него власти. Если они правы, то различие между троном и землей будет утрачено, поскольку власть Бога распространяется на землю и все земные творения, включая и отхожие места. Таким образом, Он будет восседать и на троне, и на земле, и на небесах, и в отхожем месте, и везде, и повсюду. Однако, поскольку ни один правоверный не может допустить мысли, что Бог может восседать в отхожем месте, отсюда с необходимостью следует, что согласно консенсусу всех мусульман в данном случае Бог может восседать лишь на троне, и ни на чем другом. Да вознесется Богу слава, достойная Его! Да простит Господь заблудшим низость их мыслей!

О несотворенности Корана

Аллах сказал, что Коран – Его Слово. Среди прочих находимых в Его Книге доказательств по поводу несотворенности Его Слова есть и такое: «Наше слово таково, что, когда Мы желаем, чтобы вещь существовала, Нам достаточно сказать «будь!» – и она есть». В таком случае если Коран сотворен, то «Будь!», в результате которого он возник, было сказано и ему. Другими словами, если Бог сказал Своему Слову «Будь!», то должно было быть Слово, созидающее Слово. Это делает необходимой одну из двух альтернатив: либо Слово Божие не сотворено, либо каждое Слово зависит от предыдущего Слова, и так должно продолжаться до бесконечности, что невозможно. Поскольку второе заключение является абсурдным, совершенно ясно, что Слово Божие является несотворенным.

Метафизика убийства

Среди рационалистов есть некоторые расхождения по вопросу о предопределенности срока жизни человека. Большинство из них говорит, что назначенный срок – это известный Богу час человеческой жизни, по окончании которого он умрет или будет убит. Если человеку суждено умереть насильственной смертью, он должен быть убит в определенное время. Однако некоторые представители данной школы с поразительным упорством утверждают, что назначенный срок жизни человека – это известное Богу время, которое может прожить человек, если не будет убит!

Таким «мудрецам» можно ответить следующим образом: «Если убийца, как вы полагаете, волен убить или не убить свою жертву, то тем самым он имеет возможность по своему разумению сокращать либо продлять назначенный срок жизни. Но невозможно, чтобы человек не доживал либо переживал свой назначенный срок, ибо это не согласуется со словами, сказанными Богом: «Когда срок их придет, они не смогут отсрочить его ни на единый час».

Метафизика воровства

Рационалисты, признавая, что средства к существованию даруются всем людям Богом, идут дальше, утверждая, что человек, похищающий добро другого, пользуется тем, что Бог дал не ему. Они верят в то, что Бог предоставляет средства к существованию только тем, кому Он дал законное право на владение этими средствами, следовательно, Он не обеспечивает тех, кто приобретает средства существования воровством.

Тем, кто рассуждает подобным образом, можно возразить так: «Скажите теперь, если человек ворует пищу и ест ее, несмотря на то что она запретна, не Бог ли снабжает его этой пищей и поддерживает его существование?»

Если они ответят «Да», то тем самым отвергнут ими самими выдвинутое положение по поводу того, что человек имеет власть над собственной судьбой, и согласятся с вами.

Но если они скажут «Нет», то из этого следует: если всю свою жизнь грабитель ест исключительно запретную пищу и Бог не дает ему ничего для поддержания его тела, следовательно, его плоть питается и кости его укрепляются кем-то другим, нежели Богом. Но в таком случае здесь мы имеем отчаянную ересь. Встает вопрос – могут ли люди, имеющие такие взгляды, вообще считаться правоверными.

Создатель не может считаться глупцом по той причине, что допускает людские глупости. Человек, позволяющий свободно общаться своим слугам и служанкам, так что они предаются прелюбодеянию друг с другом, в то время как во власти этого человека держать их отдельно, несомненно глуп, не так ли? Однако Господин Миров позволяет свободно общаться Его рабам и рабыням, и они предаются греху друг с другом, при том что Он имеет власть держать их порознь. И все же Он не является глупцом.

Таким образом, человек, который позволяет совершаться глупости, является глупцом, но Господин Миров, разрешая глупость, глупцом не является. Глупый человек подвластен Закону Единственного, Который стоит над ним; он является глупцом, если делает то, что ему запрещено. Но Господин Миров неподвластен Закону. Не существует Всемогущего, который выше Его, который предписывает, как Ему поступать: Единственному, Открывающему, Недоступному, Повелевающему, Исправляющему.

И все же хотя зло, как и добро, сотворено Богом, мы не должны говорить о Нем как об творце зла. Зло приходит от Бога, как творение, но в его Деяниях оно справедливо.

Вера Ашари[161]

Фундаментом веры последователей Истинного пути является признание Бога, Его ангелов, Его Писания, Его пророков, Его откровений и преданий, достоверно переданных со слов Посланника Аллаха. Ничего из вышеперечисленного они не отрицают.

Бог Един, Единственен, Вечен. Нет другого бога.

Мухаммед – слуга Его и пророк, рай – реальность, ад – реальность. Нет сомнений, что придет Час, когда Господь воскресит мертвых и они восстанут из могил. Место Бога на Его троне, ибо Он так сказал. Бог имеет две руки, ибо Он так сказал, мы не спрашиваем: «В каком смысле?» Бог имеет два глаза, ибо так Он сказал, мы не спрашиваем: «В каком смысле?» Бог имеет лицо, ибо Он так сказал. Нельзя сказать, что имена Бога и Его атрибуты являются чем-то отличным от Него Самого. Последователи Истинного пути верят, что Бог обладает Знанием, ибо Он так сказал. Он уверены в наличии Его слуха и зрения. Они считают, что добро и зло являются проявлениями Божьей Воли. Все на свете происходит по Воле Бога. Они верят, что нет другого творца, кроме Бога, все созданное человеком фактически создано Богом, человек не может сотворить ничего без Его помощи. Бог дарует правоверным милость быть покорными Ему, Он отрекается от неверных. Бог имеет возможность спасти неверных, но Он не желает делать этого, и Он не дает им милости Веры. Он склонен оставить их в неверии в соответствии со Своим Знанием. Он отрекается от них, Он ведет их к заблуждениям, Он делает бесчувственными их сердца. Добро и зло зависят от общих и частных Повелений Бога. Последователи Истинного пути принимают Его Веления, как общие, так и частные, верят в Его добро и Его зло, Его сладость и Его горечь.

Они верят в то, что не являются господами ни собственного процветания, ни своего горя, а лишь следуют Воле Бога, ибо Он так сказал. Предавшись Богу во всех своих делах, они заявляют о своей зависимости от Бога и своей нужде в Нем во всех обстоятельствах и во всякое время.

Они верят, что Коран – это Несозданное Вечное Слово Божие.

Они верят, что Бог может быть видим человеческим зрением в День Воскресения мертвых. Так же как можно увидеть полную луну в чистом небе, увидят правоверные в Тот День лик Божий, но неверные не увидят Его, ибо Он будет скрыт от них.

Они не называют мусульманина неверным за те грехи, которые он совершает, как бы серьезны они ни были, как, например, прелюбодеяние или воровство. Они считают, что эти люди, несмотря на свои грехи, остаются правоверными, потому что имеют Веру. Ислам, согласно традиции, есть признание того, что нет бога, кроме Аллаха, и Мухаммед – пророк Его: они считают, что ислам – это то же самое, что и Вера.

Они признают, что Бог изменяет сердца людей. Они верят в заступничество Посланника Аллаха и считают, что оно помогает великим грешникам из его народа претерпеть Наказание Смерти. Они признают, что Фонтаны рая – это Реальность, и что Мост – Реальность, и что Воскресение Мертвых – Реальность, и что Суд Божий – реальность, и что Предстояние пред лицом Господним – Реальность.

Они признают, что Вера – это одновременно и слово и дело. Они не принимают споров и дискуссий по поводу ислама. Они не задаются вопросами: «В каком смысле», «Как?», «Почему?», ибо эти изыски являются нововведениями в исламе.

Они верят, что Бог не повелевает, а, наоборот, запрещает совершать зло, Он велит творить добро. Он не находит удовольствия во зле, хотя и допускает его.

Они признают старейшин, избранных Богом, как истинных преемников Его пророка, они превозносят их добродетели и избегают упоминать об их недостатках, ставя на первое место Абу Бакра, за ним Омара, за ним Османа, за ним Али, считая их праведными халифами, лучшими из людей, после пророка.

Они одобряют Святой праздник, пятничную службу и общую молитву под началом любого имама, будь он благочестивым либо порочным. Они верят в необходимость Священной войны с многобожниками. Они одобряют молитву во здравие всех исламских имамов и согласны с тем, что не должны восставать против них с оружием в руках и не должны принимать участия ни в каких междоусобных конфликтах.

Они верят в ангелов-судей Мункара и Накира[162], которые наказывают мертвых Наказанием Смерти, и в Вознесение, и в ночные видения. Они верят, что молитвы за ушедших мусульман и раздача милостыни на помин их душ помогают умершим в мире Ином.

Они верят, что существует на свете колдовство и что колдун является неверным, ибо так сказал Бог.

Они одобряют молитвы за каждого умершего мусульманина, независимо от того, был он набожным или порочным. Они признают, что рай и ад были сотворены, что тот, кто умирает, умирает в назначенный час, тот, кого убивают, также умирает в назначенный час, что Сатана нашептывает людям и заставляет их сомневаться, а потом попирает их ногами. Они признают, что Бог знает все поступки людей, прошлые и будущие, и то, что все у Него записано. Они одобряют терпение в испытаниях, ниспосланных Богом. Будучи слугами Бога, они проповедуют служение Ему, помощь искренним советом братьям-мусульманам и воздержание от таких серьезных грехов, как прелюбодеяние, лжесвидетельство, самолюбие, раскольничество и осуждение других людей.

Они стараются избегать тех, кто призывает к нововведениям, они одобряют усердие в изучении Корана и Преданий, написанных последователями пророка. Они одобряют изучение Закона, исполняемое со смирением, самоограничением и благочестием. Они одобряют приверженность к известным истинам и сторонятся всех, кто оспаривает их. Они не одобряют все таинственное, любое злословие и излишнюю заботу о еде и питье.

Бог – единственный источник Милости для нас, Он – наша Достаточность. Как великолепен Посланник Его! К Богу мы прибегаем за помощью, в Него мы верим.


И к Нему мы возвратимся.


Знания обширны, жизнь коротка. Не обязательно основательно и досконально учить все науки: астрономию, медицину, математику и прочие, достаточно знать те их разделы, которые имеют отношение к Божественному Закону. Многое можно сделать, обладая даже малым знанием, и знание никогда не должно быть отделено от действия.


Рассказывают, что однажды Ибрахим ибн Адхам увидел камень, на котором было написано: «Переверни меня и прочти». Он перевернул камень и прочитал: «Ты не пользуешься теми знаниями, которые у тебя уже есть, зачем ты хочешь узнать больше?»

Последние настоящие халифы

Они упустили свою удачу; настолько были слепы, настолько был неведом им замысел судьбы, что они тешили себя надеждой!


Читатель может сам сделать вывод, были ли эти властители виновны в собственном падении, явившемся последствием их беззаботности, предпочтения удовольствий делу, пренебрежения секретными службами и армией, недостаточно серьезного изучения характеров своих визирей, чиновников и военачальников, а также надежды на самое непостоянное, что только есть на свете, – удачу.

Они не дали себе труда изучить историю своих предшественников и понять, с помощью чего тем удавалось долго удерживать власть: во-первых, набожностью, которая дисциплинировала их сторонников и придавала должный строй их мыслям; во-вторых, сетью секретных агентов, которые следили за министрами днем и ночью, во всех обстоятельствах; и, наконец, приверженностью правилу: никогда, если это возможно, не раздражать своих министров, но использовать в отношениях с ними лесть и жестокость. Мудрые правители тратили большие средства на соглядатаев и никогда не жалели об этом, принимая в расчет ту выгоду, которую они получали от этого.

* * *

В 315 году в Багдад пришли известия о том, что предводитель карматов Абу Тахир выступил в поход на Куфу. Халиф послал депешу наместнику северных провинций Ибн Абу-л-Саджу, в котором сообщил о передвижениях Абу Тахира и приказал срочно выступать на Куфу. Властям Куфы было приказано приготовить все необходимые припасы для армии Ибн Абу-л-Саджа.


Ибн Азрак[163] вспоминает:

«Я отправлял депеши из дивана, и мне было поручено составить от имени властителя приказ Ибн Абу-л-Саджу выступать против карматов. Ибн Абу-л-Садж ответил непосредственно халифу, минуя диван, но мне удалось услышать, как высшие чиновники обсуждали его ответ. Там говорилось, что граница, которую он защищает, находится в большей опасности, чем граница с Византией. Он писал, что столкнулся там с силами более грозными, чем Гог и Магог, и, если оставить границу незащищенной, последствия будут намного серьезнее, чем можно было ожидать от набегов карматов, если он уйдет, произойдет нечто столь ужасное, что послужит началом гибели всего государства.

Чиновников весьма позабавило это послание.

– Граница? – смеялись они. – Какую границу он защищает? С кем это он там столкнулся? Там ведь только дейлемиты, обычные крестьяне! Он, видно, хотел развлечься и посмеяться над повелителем правоверных!

Новые депеши были отосланы Ибн Абу-л-Саджу с самыми недвусмысленными приказами: «Бросить все и возвращаться назад». Он подчинился, выступил против карматов и был убит.

Прошло немного времени после его смерти, и проповедник Алид вместе со своим военачальником Маканом, дейлемитом, выступили из Прикаспийской области в Рей и захватили эту провинцию. Затем дейлемит Асфар захватил у них Прикаспийскую область, Алид был убит, и Асфар двинулся в Рей. Затем один из людей Асфара, некий Мардавидж, убил самого Асфара, заполучил главенство над его армией и землями, включая Рей, и начал завоевывать соседние провинции, что было нетрудно, поскольку земли, которыми владел Ибн Абу-л-Садж, были розданы многочисленным наместникам, мало заботившимся об управлении своими наделами.

С этого момента силы клана дейлемитов постоянно росли, а силы халифа неуклонно таяли. Дейлемиты захватывали все новые и новые земли, мятеж следовал за мятежом. И вот, наконец, Муктадир был убит, а Мардавидж, захватив Исфахан, собирался идти на Багдад, в то время как один из его военачальников захватил Ахваз.

Дейлемит Али, сын Бувейха (которого позже величали принцем Имадом аль-Даулой), был в то время всего лишь воином Мардавиджа в Карадже. Ему удалось переманить на свою сторону людей Мардавиджа и захватить самостоятельно Араджан. Затем всего лишь с семью сотнями дейлемитов он атаковал полководца Якита, с его огромной регулярной армией. Али захватил Фарс и все сокровища, собранные там. Когда дело приняло такой оборот, Мардавидж решил остановить и арестовать его, однако он был убит, а его военачальники перешли на сторону Али, сына Бувейха, поскольку на тот момент в его в руках был Фарс, и он полностью рассеял армию Якита, после чего стал всесильным властителем в регионе.

Лишь через несколько лет после этих событий Али послал своего брата Бувейхида[164] (которого после стали именовать принцем Муизом аль-Даулой) в Ахваз. Силы Бувейхида неуклонно росли, пока в результате он не захватил Багдад. Пророчество Ибн Абу-л-Саджа исполнилось, и дейлемиты стали повелителями мира.

Тем не менее их имя стало нарицательным для выражения презрения. «Что это за поведение? – говорили возмущенные люди. – Мы что, имеем дело с дейлемитами?»


Но вернемся к набегу карматов. Когда предводитель мятежников подошел к Куфе, имперские власти обратились в бегство, таким образом, Абу Тахир захватил все припасы и фураж, предназначенные для армии Ибн Абу-л-Саджа. Полководец подошел к городу лишь на следующий день после того, как был захвачен мятежниками.

Битва состоялась в субботу, перед городскими воротами. Карматов было всего полторы тысячи человек. Говорят, что Ибн Абу-л-Садж, увидев, каковы силы карматов, воскликнул с невыразимым презрением: «Собаки! Я даю им час – через час все они будут моими пленниками». Перед тем как отдать приказ к наступлению, он велел писарю составить депешу о победе. В конце этого дня Ибн Абу-л-Садж оказался в плену. Большая часть его воинов осталась лежать на поле боя, остальные бежали.


Новости об этом поражении быстро достигли столицы. И богатые и бедные были охвачены страхом. Многие думали о переселении в Васит, а оттуда в Ахваз. Потом пришли известия о том, что карматы перешли Евфрат в районе Анбара и уничтожили императорский гарнизон в этом городе. Тогда казначей Наср сам выступил с худжарской гвардией и масафийской пехотой. Все эмиры оставались в Багдаде. Императорский штандарт находился в обозе. Он представлял собой знамя обычной формы, только черного цвета, на котором была надпись: «Мухаммед – Посланник Аллаха». Мунис со своим войском выступил ему навстречу. Обе армии встретились около моста через канал Зубара, приблизительно в двух лигах от Багдада. Их общая численность составляла около сорока тысяч человек. Наср, по совету своих военачальников, приказал разобрать мост. Войско карматов продвигалось в направлении канала, ночь застала их на расстоянии лиги от лагеря императорской армии. Рано утром карматы двинулись к мосту.

Один из негров-пехотинцев пошел вперед. Он представлял собой хорошую мишень для императорских лучников. В него вонзилось столько стрел, что вскоре он стал похож на дикобраза. Но это не остановило его, и он прошел достаточно далеко, чтобы обнаружить, что мост разобран. Некоторое время его товарищи пытались перейти канал, но не нашли брода, тогда они отступили, не поворачиваясь спиной к противнику. Имперские войска не отважились ни преследовать их, ни даже починить мост. Совет разобрать его, казалось, снизошел с небес, поскольку в противном случае карматы, не встретив особого сопротивления, обратили бы императорские войска в бегство и захватили бы Багдад. И действительно, большинство солдат армии халифа, только услышав о том, что карматы подошли к каналу, и еще не увидев противника, в беспорядке побежали в сторону города.

Вслед за этим карматы осадили город Хит, но горожане начали обстреливать их из катапульт. Понеся большие потери, карматы вынуждены были снять осаду. Когда известия об этом достигли Багдада, ликование было всеобщим. Муктадир и Валиде раздали сто тысяч дирхемов в качестве милостыни.


Однако армия взбунтовалась. Уже случился мятеж в Анбаре, тогда солдаты потребовали увеличения жалованья, а теперь гарнизон Багдада выдвинул те же требования. Солдаты возмущались и кричали, что устали от нищеты. Стремление к богатству заложено в человеческой натуре – даже тот, кто уже богат, стремится стать еще богаче, тем больше причин стремиться к богатству тому, кто беден, как эти солдаты.

Каждому пообещали платить в месяц больше на один динар, и они успокоились.

Визирь Али ибн Иса был вполне осведомлен, что доходы из провинций сократились. Он уменьшил для провинциальных чиновников годовое довольствие до десятимесячного, а для почтмейстеров и кассиров-казначеев – до восьмимесячного. Он урезал жалованье императорской гвардии, как пехоте, так и кавалерии. Он уменьшил выплаты всем государственным служащим и гражданским чиновникам. Он прекратил выплачивать пенсии малолетним детям и другим родственникам военнослужащих. Он уменьшил довольствие евнухам, слугам, придворным, музыкантам, поставщикам, подрядчикам и даже почетным сотрапезникам халифа. Он взял под жесткий контроль выплату содержания управляющим, сменным дворецким, придворным лекарям, астрологам, кастеляншам, поварам, уборщикам и прочему обслуживающему персоналу. И когда он подсчитал, что для выплаты обещанного дополнительного жалованья взбунтовавшимся пехотинцам потребуется двести сорок тысяч динаров ежегодно, его озабоченность переросла в отчаяние. Он знал, что солдаты не будут сражаться, и обратился к халифу с просьбой об отставке.

Тупик

Интересную историю о том, как Хусейн ибн Касим стал визирем, рассказывает чиновник Ибн Занджи, долго служивший у Ибн Фурата:

«Хусейн ибн Касим, по прозвищу Красавчик, был моим близким другом. Когда ему приходилось скрываться от властей, он приглашал меня в свое убежище и спрашивал моего совета, он доверял мне и считал меня своим приверженцем. Я испробовал много способов сделать его визирем, и самым удачным из них оказался тот, о котором я хочу вам рассказать.

В то время в Багдаде жил человек по прозвищу Даниелит. Он часто приходил ко мне в дом и иногда оставался на ночь. Этот человек рассказал мне по секрету, что занимается сочинением якобы древних писаний, приписываемых им пророку Даниилу. В эти «пророчества» он вставляет имена знатных вельмож империи, не явно, но так, что, если переставить буквы, они вполне узнаваемы. С помощью этих мошенничеств он приобрел определенную репутацию и большие деньги. Он получил щедрые подарки от судьи Абу Омара, его сына и других важных персон. Этот мошенник был в большом почете у Муфлина, негра, после того как нашел в своих «священных» книгах доказательство того, что Муфлин – прямой потомок Джафара, сына Абу Талиба. Муфлин охотно поверил этой небылице и щедро наградил ее автора за «открытие».

Мне пришло в голову, что и я могу использовать этого человека в своих целях. Я предложил ему вставить в его новую книгу кое-что для меня, и он с готовностью согласился. Тогда я описал ему Хусейна: это очень высокий человек, лицо его обезображено оспой, на верхней губе большой шрам, такой, что усы почти не растут. Пророчество, пояснил я ему, должно утверждать, что если такой человек станет визирем у восемнадцатого потомка Аббаса, то этот халиф будет удачлив во всех делах, одержит победу над всеми врагами и завоюет новые земли, его государство будет процветать во все дни жизни его.

Я записал ему все подробности, и он обещал составить текст, где среди прочего будет вставлен и необходимый мне фрагмент. Я постоянно напоминал ему об этом деле, и он не объяснил мне, что текст, чтобы не вызывать сомнений, должен подвергнуться специальной процедуре, для чего потребуется не меньше двадцати дней. Бумага должна пролежать несколько дней в сене, потом он положит ее в сапог и будет ходить несколько дней, пока она не приобретет почтенный желтый оттенок древности.

Когда необходимый срок «старения» закончился, он принес мне свою работу на проверку. Прочитав нужный мне фрагмент, я понял, что смог бы поклясться, что это несомненный подлинник, не знай того, как рукопись появилась на свет. Итак, Даниелит со своим шедевром направился к Муфлину и прочитал ему вслух весь документ, включая и написанный по моему заказу пассаж.

– Прочитай это место сначала! – воскликнул Муфлин.

Шарлатан прочел, после чего негр помчался к Муктадиру и рассказал ему об этом.

– Я хочу видеть эту книгу, – сказал халиф.

Муфлин принес ее.

– Знаешь ли ты кого-нибудь, кто соответствует этому описанию? – спросил Муктадир.

– Нет, никого не могу припомнить, – ответил Муфлин.

Халиф, однако, велел ему подумать хорошенько и, казалось, очень хотел найти этого человека.

– Единственный, кто подходит под это описание, – сказал наконец Муфлин, – это Хусейн ибн Касим, его еще называют Красавчик.

– Хорошо, если кто-нибудь из его друзей обратится к тебе или захочет передать сообщение от него, дай мне знать, но держи все это в тайне, не говори никому.

С этими инструкциями Муфлин покинул халифа.

– Знаешь ли ты кого-нибудь с такими приметами? – спросил он Даниелита.

– Я только прочитал тебе то, что нашел в книге Даниила, больше я ничего не знаю, – ответил он.

Даниелит пришел ко мне и рассказал обо всем, что произошло. Я поспешил передать эти новости Хусейну. Он был в восторге, лучше сказать – в экстазе, его лицо светилось торжеством. Вызвав Абу Бишра, своего чиновника, христианина, он вручил ему письмо и велел посетить Муфлина, и чем скорее, тем лучше.

На следующий день, вечером, я зашел узнать новости. Хусейн позвал Абу Бишра и попросил его самого рассказать о том, что произошло.

– Когда я пришел, в приемной Муфлина было очень много посетителей, – начал свой рассказ чиновник, – тем не менее он вызвал меня прежде всех других посетителей и заставил сесть рядом с собой. Потом, сделав мне знак подвинуться поближе, он спросил меня шепотом: «Как поживает Хусейн ибн Касим?»

Он внимательно выслушал мой ответ и сказал: «Передай ему мои наилучшие пожелания и уверь его, что я сделаю все, что необходимо. Пусть он напишет письмо государю, я передам его и буду посредником в этом деле».

Я ушел от него, – сказал в заключение Абу Бишр, – в полной уверенности, что сам Аллах помогает моему господину в его делах.

Уловка с «пророчеством Даниила» оказалась весьма эффективным средством в продвижении Хусейна на пост визиря, несмотря на всеобщие возражения и недовольство».

* * *

Братья Ибн Раик, как и некоторые другие люди, также принимали участие в этой интриге, помогая Хусейну. Теперь, когда он стал визирем, они захотели получить свою долю. Их требования были чрезмерны. Мухаммед ибн Раик вместе с братом пошли столь далеко, что захватили только что прибывший из Ахваза корабль, который привез в казну налоги из провинций Ахваз, Исфахан и Фарс. Когда Хусейн написал жалобу халифу и в резких выражениях сообщил о том, что произошло, Муктадир всего лишь слегка пожурил сынов Раика, который был вольноотпущенником его отца. В конце концов визирь и братья Ибн Раик пришли к соглашению, в соответствии с которым половина денег оставалась у последних, другая же половина должна была быть передана в государственную казну.

Финансовый кризис развивался по схеме «от плохого к худшему». Хусейн был вынужден продать часть государственных земель, что дало ему половину миллиона динаров. Он также израсходовал половину доходов за 320 год, перечисленных авансом и сбор которых только начинался, но все равно не смог погасить задолженность за 319 финансовый год.

Все это было известно двоюродному брату халифа Харуну. Когда об этом доложили халифу, он решил назначить временно на пост визиря Хасиби, который был тогда секретарем Валиде. Когда Хасиби сделали это предложение, он сказал, что финансовое положение в стране довольно сложное и он не хотел бы, чтобы у государя сложилось ложное представление о том, что он, Хасиби, достаточно компетентен, чтобы нормализовать ситуацию. Тогда Харун предложил, чтобы Муктадир лично назначил Хасиби главой дивана контроля, оставив обязанности первичной оценки под началом Хусейна, который должен будет составить предварительный бюджет. С этим назначением Хусейн согласился, и Муктадир, чтобы сгладить все недоразумения и недовольства, пожаловал ему почетные одежды.

После этого Хусейн приступил к составлению бюджета. Он выписал по пунктам все ожидаемые доходы с каждой провинции. Главы диванов первичной оценки и контроля заверили эти цифры. Бюджет был составлен таким образом, что суммы доходов были приблизительно равны суммам расходов, с тем чтобы успокоить повелителя правоверных.

Но Муктадир передал эти расчеты Хасиби и приказал ему детально проверить их. Хасиби обнаружил, что Хусейн записал в доходную часть бюджета предполагаемые доходы с тех провинций, которые к тому времени уже отпали от империи и перешли в руки узурпаторов: Рей и Исфахан были захвачены дейлемитами; Мосул и Дийарабия находились под контролем Муниса, Египет и Сирия вообще не перечисляли налогов уже четыре года. Все эти несуществующие доходы составляли в бюджете огромную сумму. В расходной части визирь не учел своих же собственных распоряжений относительно повышения жалованья военным и слугам. Кроме того, он забыл вычесть доходы с тех государственных земель, которые он сам приказал продать. Хасиби изложил все эти соображения в своем докладе и положил его на стол Муктадиру, в результате чего было созвано собрание государственных служащих.

Когда начались слушания по этому делу и чиновники обратились с вопросами к визирю, последний начал поносить их и обвинил их в том, что они хотят опорочить его в глазах халифа.

– Как именно, – потребовал он, – я ввел в заблуждение государя? Разве не имеем мы обязательства сборщиков налогов здесь, перед нами?

– Упаси нас Аллах от таких обвинений! – ответили они. – Но все же бюджет визиря основан на погашении задолженностей за 319 год за счет доходов, полученных в счет 320 года. Сборщики налогов послали в Совет по контролю сведения о суммах, уже выплаченных ими в счет 320 года, и сведения о тех суммах, которые они обязуются выплатить после сбора урожая. Именно эти сведения и были причиной нашего собрания.

– Ну и каковы же эти суммы? Вы знаете? – сказал Хусейн.

– Я знаю, – ответил Хасиби.

И он представил меморандум, который составил сам. Из него явствовало, что суммы доходов, уже полученных авансом за 320 год с Ахваза, Ирака и Фарса (за несколько месяцев, прежде чем будет собран урожай и начнется фактический сбор налогов), составляют сорок миллионов дирхемов, остаток же, который должен быть перечислен до начала 321 финансового года, составляет всего двадцать миллионов.

– Такого бюджета, – сказал Хасиби в заключение своей речи, – не видывали ни в прошлом, ни в настоящем!

Хусейн начал понимать, в каком положении он оказался. Объятый страхом, он попытался прекратить собрание, закричав:

– Это вы, чиновники, состряпали этот нелепый бюджет и хотите теперь, чтобы я отвечал за него!

– Несомненно, в этом деле есть недоразумения, – ответил один из чиновников, – конечно, это произошло по недосмотру, но в любом случае это не отражается на наших реальных оценках.

Вместо ответа на замечание, Хусейн ударил чиновника.

– Мы собрались на это заседание, – ответил чиновник, – с единственной целью: просмотреть расчеты и указать визирю на некоторые факты.

Хусейн, не пытаясь больше спорить, повернулся к Хасиби и набросился на него с оскорблениями. Последний, увидев, что визирь показал всем свое настоящее лицо, покинул заседание. Подробный отчет обо всем произошедшем был представлен Муктадиру. С Хусейном все было кончено. После семи месяцев пребывания на посту визиря он оказался под арестом.

Смерть Муктадира

В 319 году Мунис Победитель начал выказывать неповиновение. Причиной этому послужило следующее событие. Мунис узнал о том, что состоялась встреча визиря Хусейна с несколькими армейскими военачальниками, на которой обсуждался план заговора против него, после чего послал своего человека к халифу с жалобой на визиря. Муктадир же предложил посланнику сообщить все, что ему приказано сообщить, самому визирю. Человек Муниса был арестован, выпорот, и его вынудили дать обязательство на выплату трех тысяч динаров.

Когда Мунис узнал, какого приема удостоился его посланник, он покинул Багдад вместе со всеми своими военачальниками и сторонниками и направился со всей возможной скоростью вверх по реке в сторону Мосула. Визирь послал депешу Хамданиду, в чьих руках находился Мосул, с приказом оказать вооруженное сопротивление Мунису, в случае если он попытается войти в город, – Мунис был объявлен мятежником. Несмотря на то что город защищало тридцать тысяч человек, а у Победителя было всего восемьсот, Мунис одержал победу, захватил все припасы и стал полновластным владыкой Мосула и всего прилегающего района.

Чиновники и вельможи стали уходить из Багдада целыми группами и присоединяться к партии Муниса. Эти перебежчики, число которых постоянно росло, настойчиво советовали своему новому господину атаковать столицу. Через девять месяцев после захвата Мосула он внял их просьбам и отправился вниз по реке в направлении Багдада.

Как только слухи об этом достигли столицы, войска взбунтовались – они требовали выплаты задержанного жалованья.

В последний день октября Муктадир лично выехал на место предполагаемого сражения, на нем был Плащ пророка, в руках он держал Жезл пророка – регалии халифов. Его сын Абу Али сидел перед ним в седле. В свите ехали члены семей ансаров, держа в руках раскрытые копии Корана, чтецы читали Писание вслух, пехотинцы худжарской гвардии, в полном вооружении, окружали его, принцы и визирь замыкали шествие. Горожане, стоявшие по обеим сторонам улиц, по которым он проезжал, громко возносили молитвы Аллаху, прося даровать ему победу. Когда он приехал в лагерь, находившийся за городскими стенами, придворные посоветовали ему занять наблюдательный пункт на возвышенности на некотором расстоянии от поля боя, как он и сделал. Сражение было кровопролитным. Вскоре прибыл гонец с сообщением, что воины хотят увидеть своего халифа. Он не двинулся с места. Гонцы прибывали один за другим, но Муктадир не решался ехать, несмотря на то что придворные умоляли его исполнить просьбу идущих на смерть, уверяя, что никакой опасности нет. Наконец он согласился и поскакал в сопровождении Муфлина и нескольких сопровождающих. Но не успел он прибыть на поле боя, как его войско было обращено в беспорядочное бегство. Сын одного из военачальников Муниса увидел Муктадира. Он узнал халифа, спешился, во всех своих доспехах бросился перед ним на колени и со словами «Мой господин, повелитель правоверных!» стал целовать землю перед ним и колени халифа.

В это время появилась берберская гвардия Муниса. Солдаты окружили Муктадира, один из них вышиб его из седла, ударив в спину.

– Я халиф! Будь ты проклят! – закричал Муктадир.

– Тогда как раз ты мне и нужен, – ответил бербер.

Он повалил халифа на землю, отрубил ему голову. Голову насадили сначала на меч, потом подняли на копье. Тело, лишенное всех роскошных одежд и даже нижнего белья, осталось лежать на поле. Некоторое время спустя один из крестьян, проходя мимо, прикрыл наготу сеном, выкопал могилу и похоронил его. Скоро никаких следов могилы халифа не осталось.

Когда голову Муктадира принесли Мунису, он залился слезами.

* * *

Мунис совершил поступок, доселе немыслимый для врагов империи, – он захватил столицу! Это был смертельный удар для халифата. Авторитет властителя был непоправимо подорван, и кризис продолжал углубляться.

Бесцельное растрачивание Муктадиром государственного имущества должно послужить предостережением для любого государственного деятеля: какими бы богатыми ни были ресурсы, никогда нельзя пренебрегать правильным их распределением. Достаточно допустить одну ошибку, и потом, несмотря на все усилия, ситуацию нельзя будет нормализовать. Этот процесс напоминает прорыв дамбы: катастрофа начинается с маленькой трещинки, которая постепенно расширяется и вскоре становится такой большой, что залатать ее уже невозможно.

Кроме того, что Муктадир тратил средства на необходимые и полезные нужды, он растратил семьдесят миллионов динаров без всякой видимой нужды. Это больше, чем ар-Рашид оставил своим наследникам, а из Аббасидов никто не накопил больше средств, чем он. Мутадиду и Муктафи удавалось откладывать ежегодно миллион динаров из доходов с провинций, после погашения всех обычных и экстраординарных платежей. Те, кто считает, что доходы можно реально повысить, повышая налоги, заблуждаются. Нет! Во имя Того, кто создал небеса и Кто дает царство тому, кому пожелает. Ничего не может сделать страну процветающей, кроме хорошего управления и здравой политики: дисциплина сверху донизу, абсолютный авторитет в отношениях с военными и справедливость в отношениях с гражданским населением.

Человек, который не может управлять своим собственным городом, не может управлять страной. Человек, который не может управлять своими собственными делами, не может управлять городом. Человек, который не может управлять солдатами, не может управлять гражданским населением. Человек, который не может управлять своими слугами, не может управлять солдатами. Человек, который не может управлять сам собой, не может управлять своими слугами.

Деньги и страсть к ним

«Мой отец, – рассказывает Тхабит, – был в дружеских отношениях с поверенным Ибн Карабой. Этот финансист убедил Муктадира, что можно лишить визиря некоторых незаконных доходов и направить деньги в карман халифа, если приказать управляющим провинциями перечислять деньги на личные нужды государя непосредственно во дворец. Сам же он взял себе за правило ссужать визиря деньгами на текущие расходы, которые он брал со счетов Бариди и других управляющих провинциями. Ставка составляла около десяти процентов. Эти махинации стали известны халифу, и Ибн Караба был арестован. Его пытали, и он чуть не отдал богу душу, но смерть Муктадира спасла ему жизнь. Мы с отцом пошли поздравить его освобождением.

– Абу Саид, – сказал Ибн Караба моему отцу, – я считаю тебя своим другом, кроме того, ты пользуешься репутацией человека рассудительного и благоразумного. Посоветуй, как мне поступить.

– Скажи мне, в чем твое затруднение, и я сделаю все возможное, чтобы помочь тебе, – ответил мой отец.

– Ты знаешь, что я занимался посредничеством, я брал деньги со счетов сборщиков налогов и отдавал их в долг под проценты. Деньги эти, увы, принадлежали не мне, а халифу, и мой бизнес, как вам известно, закончился очень печально. Но тот штраф, что я заплатил, намного меньше того, что я заработал на этом деле. Как бы там ни было, я сейчас владею собственностью, которая приносит мне двадцать тысяч динаров в год. Мало найдется на свете людей, которые имеют столько же земли, садов, рабов, слуг, прекрасных юношей – пажей, коней и прочего богатства: изысканной мебели, хрусталя, фарфора, драгоценностей, роскошных одежд. Кроме того, у меня всегда под рукой триста тысяч динаров наличных денег, которые я даже не знаю, на что потратить.

Так вот в чем мое дело: только что назначенный визирь – мой старый друг. Когда он приедет в столицу – как ты считаешь, Абу Саид, – стоит ли мне ограничиться визитом вежливости и отойти от государственных дел или использовать эту возможность и заняться снова своим старым ремеслом посредника?

– Никогда в жизни не слышал более нелепого вопроса! – воскликнул мой отец. – Люди обычно спрашивают совета в сложной ситуации, но, когда все предельно ясно, какой смысл задавать вопросы? Подумай сам, да поможет тебе Аллах! Если последствия твоего посредничества доставляют тебе удовольствие – пожалуйста, занимайся им снова, но если они угрожают твоему благополучию и самой жизни – даже не думай об этом! Люди трудятся в поте лица всю свою жизнь, чтобы заработать сотую долю того, что ты имеешь. Возблагодари Господа и наслаждайся тем, что Он дал тебе. Пожни плоды своего богатства – спокойствие и хорошее здоровье.

Ибн Караба выслушал все до конца.

– Я прекрасно знаю, насколько разумен твой совет, о почтеннейший, это великолепный совет, но я не смогу им воспользоваться. Мой злосчастный характер не позволяет мне сидеть сложа руки. Я просто обязан заняться снова моим ремеслом.

– Ну что ж, да поможет тебе Аллах, – попрощался с ним мой отец, и мы ушли. – Сын мой, – сказал мой отец мне, когда мы вышли на улицу, – этот человек самый законченный глупец, какого мне приходилось видеть. Такие люди умирают обычно в нищете, если им удается избежать насильственной смерти.

Эти слова оказались пророческими: Ибн Караба закончил свои дни на службе у Хамданида Насира аль-Даулы, получая один динар в месяц.

Да защитит нас Аллах от искушения!»

Кахир и Ради

В качестве нового халифа Мунис выбрал сына Муктафи, но правитель отказался от этой чести. Тогда Победитель сделал аналогичное предложение сыну Мутадида, Мухаммеду, и оно было принято. Будущего халифа заставили поклясться в верности Мунису, его главнокомандующему и секретарю последнего. Уверившись, таким образом, в его преданности, они приступили к официальной процедуре возведения его на престол. Новый халиф взял себе имя Кахир Биллах, что означает «завоеватель, ведомый Аллахом».

Когда Мунис предложил назначить визирем Али ибн Ису, его главнокомандующий возразил.

– Наше время требует новых методов управления, – сказал он. – Тут нужен человек более широких взглядов, не такой ограниченный, как Али ибн Иса.

Визирем назначили Ибн Муклу.

Став халифом, Кахир первым делом приказал наказать мать-султаншу. Он обнародовал прокламацию, объявляющую танцовщиц, певиц, вино и прочие алкогольные напитки вне закона. Все юноши, пользовавшиеся репутацией певцов или катамитов (пассивных гомосексуалистов), были взяты под стражу. Несмотря на эти меры, Кахир сам пил – фактически он редко был трезв. Он страстно любил музыку и брал себе по своему желанию любых девушек-певиц из числа арестованных.

Примерно через год после того, как Кахир стал халифом, худжарские и саджские гвардейцы (встревоженные слухами, распространенными Ибн Муклой) организовали заговор, захватили дворец и арестовали халифа. Они посадили на трон сына Муктадира, который взял себе имя Ради Биллах, что означает «умиротворенный в Аллахе».

Ради послал за Али ибн Исой, и тот сказал ему, что, если он желает следовать обычаю, ему необходимо собственноручно водрузить знамя. Ради исполнил этот обычай и приказал, чтобы его знамя было сохранено. Потом Али посоветовал халифу забрать себе государственную печать, и печать была принесена специальным, отвечающим за нее чиновником. Печать представляла собой серебряное кольцо с фасеткой из китайской стали и надписью в три строки:


МУХАММЕД —

ПОСЛАННИК

АЛЛАХА


Али доложили, что Кахир упорно отказывается отречься. Он нахмурился и сказал:

– Он должен быть низложен, и без колебаний: все знают, чего он заслуживает.

– Но это не наше дело – устанавливать династии, – возразил судья Абу Хусейн, который присутствовал при этом. – Создавать властителей – дело военных. В наши обязанности входит лишь принятие присяги и юридическое подтверждение прав наследника.

Али был раздосадован этим замечанием, но наступил час молитвы, все поднялись и разошлись.

Не говоря ни слова Али ибн Исе, Ради приказал ослепить Кахира этой ночью.

Дейлемиты

Мечтой вождя дейлемитов Мардавиджа, правителя Исфахана и горных провинций, было взятие Багдада, провозглашение себя царем и восстановление древней Персидской империи.

Он заказал себе великолепную корону, усыпанную драгоценными камнями. Абу Махлад вспоминает, как видел его за несколько дней до трагедии, о которой мы собираемся рассказать, сидящим на золотом троне, облокотившимся на громадную подушку, возвышаясь над всеми. Ниже стоял серебряный трон, покрытый ковром, несколько больших позолоченных кресел стояли еще ниже. Скамьи для других вельмож и чиновников располагались ярусами, спускаясь все ниже и ниже, в соответствии с рангом сидящих в них придворных. Обычные люди стояли на расстоянии, разинув рты, не в силах вымолвить слова, настолько они были потрясены величием зрелища, представившегося их глазам. Когда подошло время январской ночи костров 323 года, Мардавидж приказал собрать хворост и дрова со всех гор, в долине реки Исфахан и в близлежащих лесах. Потом он велел собрать всех специалистов по фейерверкам и огнеметателей, закупил огромное количество высоких свечей и нефти. Не оставалось ни одного холма и утеса, возвышавшегося над рекой Исфахан, на которых не был бы приготовлен костер. Некоторые из них представляли собой стога из дров и хвороста, другие походили на громадные башни и состояли из стволов деревьев, скрепленных железными скобами, промежутки между которыми были набиты вереском и бамбуком. К когтям и клювам словленных воронов и коршунов были прикреплены скорлупки орехов, наполненные хлопком, пропитанным нефтью. В личных апартаментах правителя были установлены гигантские статуи и обелиски, сделанные из воска. Никто прежде не видел ничего подобного. На всех вершинах вдоль долины, во всех помещениях, даже в самом воздухе, когда будут выпущены птицы, – везде должно было быть сплошное сияние. К назначенному времени все было приготовлено для пира на поле, рядом с покоями правителя. Тысячи быков, овец и прочего скота зарезаны, и все кругом украшено с непревзойденной роскошью. Все было готово, и Мардавидж должен был первым занять свое место во главе пира и дать знак к его началу. Он вышел убедиться в готовности к празднеству. Зрелище вызвало у него лишь презрение и отвращение – несмотря на все старания, этого было недостаточно.

Причина этого, по мнению Ибн Амида, была в красоте долины Исфахана: по сравнению с великими творениями Бога – горными вершинами и бескрайними просторами все творения человека кажутся ничтожными, как велики бы они ни были.

В бешенстве униженной гордости, осознав всю свою ничтожность перед Творцом, не говоря ни слова, Мардавидж вернулся в свой шатер и лег. Он повернулся спиной к входу и закутался в плащ, давая тем самым понять, что не желает ни с кем говорить. В таких обстоятельствах большинство гостей отказалось принимать участие в празднике, те, что уже пришли, поспешили удалиться, говоря, что не уверены, захочет ли правитель видеть их.

Три дня спустя тюркские наемники ворвались в покои Мардавиджа, когда он принимал ванну, и отрубили ему голову.

* * *

Истинной причиной прихода к власти дейлемита Али, сына Бувейха, было его врожденное великодушие. К этому благородному качеству души он добавил еще одно – доблесть, не имеющую себе равных. К личным качествам следует прибавить невероятную удачу и замечательный гороскоп.

Вот один из примеров его великодушия: в захваченном обозе разбитого противника было найдено большое количество кандалов и прочих предметов подобного назначения, которые предназначались для него самого и его солдат, случись им проиграть сражение. Его военачальники предложили заковать пленников в их собственные кандалы, чтобы провести их потом с триумфом по улицам города.

– Нет, – сказал Али ибн Бувейх, – давайте лучше простим их. Аллах отдал в наши руки наших врагов, давайте возблагодарим Его за милость. Если мы проявим милосердие, Бог будет милосерден к нам, и мы избежим греха гордыни.

А вот пример его удачи: однажды, когда у него совсем не было денег, чтобы заплатить своим солдатам, он, лежа на спине, пытался уснуть. Вдруг он увидел, как из трещины на потолке выползает змея. Чтобы обезопасить себя, он приказал разрушить крышу. На чердаке нашли мешки, набитые золотом! Большую часть этих денег он раздал своим воинам.

В другой раз ему нужно было сшить какую-то одежду, и он приказал привести себе портного. Тот человек оказался глухим. Когда Али обратился к нему, он подумал, что кто-то донес про тайник, находящийся в его доме, и начал оправдываться:

– Там всего лишь двенадцать сундуков, Аллах – свидетель! Клянусь! Я не знаю, что лежит внутри!

Эти двенадцать сундуков были вскрыты, и в них было найдено огромное количество денег.

И еще один случай: как-то Али скакал во главе своего войска, и вдруг нога его лошади провалилась под землю. Раскопали землю и нашли зарытый клад.

Когда Бувейхид захватил Шираз, то стал вести переговоры с Багдадом по поводу передачи ему Фарса в качестве феодального владения, причем передачу должен совершить сам Ради. Халиф согласился, заявив, что удовлетворен предложением Али отсылать в казну восемь миллионов дирхемов ежегодно чистого дохода, после уплаты всех обычных и экстраординарных расходов по содержанию провинции.

Визирь Ибн Мукла послал почетные одежды и знамя, приказав послу ни в коем случае не отдавать регалии, пока он не получит оговоренную сумму денег. Когда посол подъехал к городу, Али поскакал ему навстречу и потребовал немедленно передать ему знаки отличия. Чиновник объяснил ему, какие инструкции он получил от визиря, но Бувейхид ничего не хотел слушать и так запугал его, что он уступил. Али тут же переоделся и въехал в Шираз в почетной одежде, его военачальники несли знамя перед ним. Посол остался в городе ждать денег, но получал лишь обещания и отговорки, пока не заболел и не умер на чужбине. На следующий год его в гробу привезли в Багдад.

Положение в провинциях

Финансовое положение в столице постоянно ухудшалось. Ибн Раик не присылал налогов из Васита и Басры; Баридисы ничего не присылали из Ахваза; Али ибн Бувейх захватил Фарс, а Ибн Альяс – Кирман.

Абу Закария из Сузы как-то раз присутствовал при беседе Абу Йусуфа и Абу Абдаллаха, братьев Бариди, и вот что ему довелось услышать.

– Брат, – сказал Абу Абдаллах Бариди (который подумывал о возможности самому стать визирем), – я опасаюсь, что, когда мы приедем в Багдад, худжарская гвардия может схватить нас, мы можем лишиться жизни. Я даже переживаю за нашего брата Абу Хусейна, который сейчас в Багдаде, и не удивлюсь, если узнаю, что он убит.

– Мы напишем Абу Хусейну, – ответил его брат, – он может сам позаботиться о себе. Что же касается твоей идеи ехать в Багдад, когда на нас висит штраф в двадцать миллионов дирхемов, то отвечу: никогда! После того как мы еле спасли свои жизни из рук Кахира и этого проклятого Хасиби, как ты можешь вообще думать о возвращении туда? Что ты говоришь? Наши багдадские дома? Они разграбят их? Ну и пусть! Пропади они пропадом! Мы никогда не вернемся в столицу. Нам нечего больше делать там. Столица погибает. Даже не думай об этом. Что за фантазии? Подумай о том, какие смутные сейчас времена. Империя уже в прошлом. Халиф – нищ. Раньше мы строили планы, как получить деньги с государя, теперь он ничем не лучше нас, более того, теперь он ищет возможности погубить нас и забрать наши деньги. Если мы не используем силу, собрав все войска, для защиты нашего имущества – нам конец. Но будь уверен – я не давал бы тебе этого совета, если бы не приготовил уже средства для воплощения его в жизнь. Я говорю тебе все это по секрету, – сказал он в заключение, – но вполне искренне. Не беспокойся насчет Абу Закарии, который присутствует здесь, – он надежный человек.

Конец могущества визирей

Визирь Ибн Мукла предложил Ради начать военную экспедицию с целью изгнания Ибн Раика из Васита и Басры.

– Эти провинции, – сказал он, – фактически отторгнуты от империи Ибн Раиком, поскольку он не платит налогов. Если остальные наместники увидят, что мы допускаем подобное поведение со стороны Ибн Раика, они сделают то же самое. Доходы перестанут поступать из провинций в казну, и империя прекратит свое существование.

Ради приказал визирю приступить к выполнению его плана. В качестве первого шага визирь послал двух послов с требованием, чтобы Ибн Раик, с целью проведения ревизии, прислал своего секретаря в столицу.

Ибн Раик не только отказался послать секретаря, но и подкупил послов, чтобы те передали халифу его секретное послание. В письме содержалось следующее предложение: если его призовут в столицу и доверят управление империей (в качестве визиря), он обязуется расплатиться со всеми долгами, удовлетворить требования военных, перестроить всю систему администрации на эффективной основе и избавить повелителя правоверных от всех забот, связанных с управлением государством.

Халиф не был готов отказаться от своего нынешнего визиря и не принял предложение.

Вскоре визирь столкнулся с непреодолимыми трудностями в выполнении своих обязанностей. Денег было так мало, что он решил уйти в отставку. Ради арестовал его и назначил Каркхи. Тот также не смог справиться с работой и скоро оказался в тупике. Расходы оставались неизменными, а поступлений не было. Через три месяца он скрылся в неизвестном направлении. В его бухгалтерских книгах нашли необналиченные чеки – явный признак некомпетентности и безразличия.

После исчезновения Каркхи Ради послал за Сулайманом ибн Хасаном, но тот оказался таким же беспомощным и непредприимчивым человеком, как и Каркхи. Тогда необходимость вынудила Ради, наконец, послать гонца с письмом к Мухаммеду ибн Раику в Васит, в котором он напомнил ему о его предложении и поинтересовался, действительно ли оно еще.

Ибн Раик радушно встретил посланника халифа и в ответном письме написал, что его предложение остается в силе. Тогда Ради послал военачальника гвардии саджей сообщить ему, что он назначается главнокомандующим всеми войсками и что халиф жалует его титулом Правителя правителей, ему передается управление ведомствами земельного налога, поместий и общественной безопасности во всех без исключения провинциях, ему же передается управление всей империей. Отныне его имя должно будет упоминаться в молитвах, халиф будет обращаться к нему, используя почетный титул Абу Бакр. Почетное платье и знамя также были вручены Ибн Раику.


С этого дня власти визирей пришел конец. Визирь больше не контролировал ни провинции, ни советы, ни департаменты. Он обладал только титулом визиря и правом появляться в черной одежде с мечом и поясом на официальных приемах, где он просто стоял и молчал.

Доходы провинций оседали теперь в казне местных правителей, которые распоряжались этими деньгами по своему усмотрению, перечисляя в столицу лишь то, что считали необходимым для обеспечения личных нужд халифа. Государственная казна перестала существовать. Империя распалась на удельные княжества. Каждый контролировавший определенный район считал себя царем и собирал там налоги. Васит, Басра и Ахваз принадлежали братьям Бариди, Фарс – Али Бувейхиду, Кирман – Ибн Альясу, Исфахан и Сирия – Ихшиду, каспийские провинции – дейлемитам.

В руках повелителя правоверных и его Правителя правителей остался только Ирак.

Конец гвардии халифа

Правитель правителей предложил Ради осуществить экспедицию вниз по реке, чтобы расправиться с Бариди. Халиф согласился, и войска отправились в поход. По прибытии в Васит Ибн Раик произвел смотр худжарской гвардии. Просмотрев список сменных стражей-привратников, которых насчитывалось около пятисот человек, он объявил, что останутся шестьдесят и на пониженном жалованье, и уволил всех остальных. Потом он вычеркнул из платежного полкового списка всех незаконно внесенных туда людей: заместителей, поставщиков, женщин и беженцев. Возмущенные этими действиями, гвардейцы сначала отказались признать их действительными, но потом сочли благоразумным подчиниться.

Во время следующей инспекции он уволил еще большее число людей. Тогда гвардейцы подняли мятеж и взялись за оружие. Произошло жестокое сражение, которое плохо кончилось для восставших: многие были убиты, некоторые взяты в плен, а остальные бежали в Багдад. В столице их атаковала конная полиция во главе с префектом. Те, кто остался в живых, скрылись в неизвестном направлении; их дома были разграблены, некоторые сожжены, а собственность была конфискована.

Расправившись таким образом с худжарской гвардией, Ибн Раик приказал арестовать и казнить гвардейцев-саджей. Все они, за исключением казначея Сафи и Хасана ибн Харуна, были преданы смерти.

Тюрк Бахкам

«Мой отец, – рассказывает Тхабит, – поведал мне о беседе, состоявшейся между ним и Бахкамом, служащим Ибн Раика. Бахкам рассказал ему историю о том, как он захватил столицу и уничтожил своего бывшего патрона.

Человек, обладающий властью, находясь в критическом положении, должен относиться к деньгам и имуществу как к грязи. Поскольку, если только ему удастся сохранить власть, он может с лихвой вернуть все потерянные деньги, но если он будет цепляться за свое богатство, то он вполне может потерять и то, что так стремился спасти, – деньги и саму жизнь в придачу. Я помню, как Ибн Раик назначил меня наместником Ахваза (я должен был изгнать из провинции братьев Бариди и занять их место). Он сделал это, не проконсультировавшись со своим секретарем Ибн Мукатилом, и, когда последний узнал об этом назначении, он в ярости бросился к Ибн Раику.

– Что ты делаешь? – спросил он. – Это правда, что ты посылаешь Бахкама в Ахваз?

– Да, это так, – ответил Ибн Раик.

– Тогда ты подвергаешь самого себя большой опасности, – сказал секретарь. – Эти братья Бариди всего лишь чиновники, и те слишком сильны для тебя, поскольку у тебя нет возможности избавиться от них. И ты собираешься отдать такую сильную провинцию, как Ахваз, тюркскому солдату, который начал служить тебе совсем недавно! Слушай, вот что произойдет: когда он утвердится в Ахвазе и поймет, какое важное положение эта провинция занимает, как она богата и какое это благословенное место, он захочет быть там полновластным господином и станет им. Потом он захочет большего. Он не успокоится и будет сражаться с тобой за власть. Он вынужден будет поступить так, чтобы сохранить то, что уже имеет. Сейчас ты беспокоишься о том, чтобы забрать Ахваз у Бариди, но, если ты пошлешь туда Бахкама, ты можешь забыть об этой провинции, сосредоточив все свои силы на защите того, что у тебя осталось. И я буду молить Бога, чтобы тебе это удалось. Тебе надо подумать и о своей шкуре – ты сильно рискуешь ею.

Эта пламенная речь изменила намерения Ибн Раика в отношении меня. И надо отдать должное секретарю – все его предсказания сбылись. Когда известия об этом разговоре дошли до меня, я был в смятении. За неимением лучшего советника, я обратился за помощью к своему переводчику. Но он ничего не мог предложить, он просто попытался успокоить меня, сказав, что, как бы там ни было, я живу в комфорте и роскоши и пользуюсь почти братским расположением правителя.

– Ты глупец, – ответил я, – проследи за тем, чтобы моя галера была готова к сегодняшнему вечеру.

Я решил переговорить с секретарем сам. Ибн Мукатил происходил из семьи мелкого торговца, и я знал, что он низкий человек. Деньги производят поразительный эффект на таких людей. Поэтому ночью, когда все уже спали, я взял с собой десять тысяч динаров и сел в свою галеру. Когда мы прибыли к воротам дома секретаря, они уже были закрыты. Я постучал. Привратник из-за закрытых дверей сказал, что его господин уже спит и все закрыто на ночь.

– Пойди, – сказал я, – разбуди своего господина, скажи ему, что я прибыл по очень важному делу.

Привратник сделал так, как я сказал, и пригласил меня зайти. Войдя, я увидел, что секретарь уже встал с постели, он был испуган столь поздним визитом.

– В чем дело? – резко спросил он.

– Нечто весьма приятное, – вкрадчиво ответил я, – у меня есть к тебе предложение приватного характера.

Я подождал, пока он удалит слуг; со мной был только мой переводчик.

– Так вот в чем дело, – начал я. – Тебе известно, что государь намеревался дать мне поручение. Но мне стало известно, что он изменил свое решение. Я не знаю точно, с чем это связано, но, поскольку о моем назначении уже было объявлено, отмена будет унизительна для меня. Ты, как и он, был моим покровителем, я твой преданный слуга. Если я не достигну успеха сейчас, когда у меня есть такие друзья, как ты, то когда же? Стану ли я когда-нибудь уважаемым человеком? Здесь десять тысяч динаров – это мое пожертвование для пополнения твоей казны. Я знаю, что правитель послушает твоего совета, я прошу тебя, посоветуй ему вернуться к первоначальному решению.

Вид золота оказал магическое действие на Ибн Мукатила.

– Ступай с миром, – сказал он, – да хранит тебя Аллах!

Я попрощался с ним, а также с моими деньгами и ушел. Я знал, что Ахваз будет моим.

Три дня спустя Ибн Мукатил пошел к Ибн Раику.

– Тот совет, что я дал тебе, – сказал он, – был поспешен, у меня не было достаточно времени обдумать все обстоятельства. Но теперь я пришел к выводу, что твой первоначальный план был верным. Если ты оставишь сейчас Ахваз в руках Бариди, они не остановятся на этом. Они слишком богаты, им ничего не стоит подкупить всю твою армию. После этого они попытаются занять твое место. Если ты сейчас выступишь с войском против них, это будет равносильно началу гражданской войны, исход которой сомнителен. Если ты проиграешь, то никогда больше уже не станешь на ноги. Если ты пошлешь кого-нибудь, кроме Бахкама, он не справится и провалит компанию, а это деморализует твоих подданных. Так что лучше назначить командующим Бахкама, человека, которому они не смогут противостоять. Если он получит это назначение, он покончит с ними, а ты останешься, в любом случае, господином положения: если ты будешь доволен им, ты оставишь его наместником Ахваза, если нет – ты всегда успеешь отозвать его, пока он не обретет реальную власть. Испроси благословения Аллаха и поступай, как намеревался.

Ибн Раик послушал совета и утвердил назначение. Я не думаю, что заплатил слишком дорого за Ахваз. Секретарь продал свою душу, своего господина и свое будущее за десять тысяч динаров. Я же многократно окупил свои расходы и получил империю Ибн Раика в придачу».

Конец Ибн Муклы

Когда Ибн Раик взял управление империей в свои руки, он захватил поместья бывшего визиря Ибн Муклы и его сына. Ибн Мукла неоднократно обращался к своему преемнику и его чиновникам, заискивая перед ними и приводя их в смущение просьбами о возвращении конфискованной собственности. Возвращение имущества было ему обещано, но время шло, и ничего не делалось. Тогда Ибн Мукла начал плести интриги против Ибн Раика по всем направлениям. Он написал Бахкаму, соблазняя его захватить столицу и занять место Ибн Раика. Он написал правителю Рея и сделал ему аналогичное предложение. Он написал халифу Ради, посоветовав ему арестовать Правителя правителей, и гарантировал получить с него миллион динаров. Ради посылал ему обнадеживающие ответы. Через некоторое время Ибн Мукла уверился в благорасположении халифа, ему было предложено тайно прибыть во дворец и оставаться там все то время, пока заговор против Ибн Раика не будет благополучно осуществлен. Ибн Мукла надел простой плащ студента, туфли без каблуков, сел в лодку и отправился во дворец. Когда он прибыл, халиф не удостоил его аудиенцией, его отвели в камеру, где и заперли. На следующий день Ради послал депешу Ибн Раику, в которой сообщил ему о происках бывшего визиря. Через две недели Ибн Мукла предстал перед дворецким Ибн Раика и другими его приближенными. Ему отрубили кисть правой руки, после чего отвели обратно в тюрьму. Дворецкий отправился доложить своему господину об ампутации…

«Вечером того дня, – рассказывает Тхабит, – я получил приказ от халифа осмотреть рану Ибн Муклы. Я нашел бывшего визиря в тюремной камере. Он был в жалком состоянии, слезы хлынули у него из глаз, когда он увидел меня. Его рука устрашающе распухла, рана была замотана обрывком грубой синей материи и перевязана пеньковой веревкой. Я развязал веревку и размотал тряпку, под ней оказался конский навоз, я немедленно стряхнул его. Вторая веревка, которая была завязана выше раны, глубоко врезалась в кожу, по причине опухоли. Рука уже начала чернеть.

– Веревку необходимо снять, – сказал я ему, – кроме того, руку надо обработать розовой водой и смазать камфарой и сандалом, а не навозом.

– Делай как знаешь, – ответил Ибн Мукла.

– Подожди, – вмешался раб, который привел меня в камеру, – я должен получить разрешение.

Он ушел, чтобы доложить своему начальнику, но скоро вернулся с банкой камфары и сказал:

– Государь разрешает тебе использовать любые средства, которые ты считаешь полезными. Халиф приказывает тебе лечить его хорошо и уделять ему все необходимое внимание, пока Аллах не восстановит его здоровье.

Тогда я разрезал веревку, приложил камфару к ране и растер руку. Ибн Мукла сразу почувствовал себя лучше, пульс стал реже. Я не оставлял его, пока он не съел цыпленка и не объявил, что не может съесть больше. Когда он выпил прохладной воды, после чего стал выглядеть свежее, я попрощался с ним.

Пока он не выздоровел, я ежедневно навещал его. Как только я приходил, он всегда спрашивал меня о своем сыне и всегда радовался, когда я говорил ему, что тот в безопасности в надежном месте. Но потом он обычно начинал сокрушаться и оплакивать свою утраченную руку:

– Я служил империи этой рукой, три раза я был визирем, при трех разных халифах. И этой рукой я сделал две копии Корана. И что же, мне отрубили ее, как обычному вору!

На следующий год Бахкам выступил в поход на столицу. Ибн Раик бежал, и его силы были рассеяны. Войдя в город, Бахкам с большим почетом был принят халифом. Ради пожаловал ему почетные одежды, водрузил в честь его знамя и назначил Правителем правителей вместо его прежнего господина. На следующий день халиф послал ему одежды почетного сотрапезника, а также напитки, благовония и поздравления, достойные его титула.

В то время как Бахкам направлялся в сторону Багдада, Ибн Мукла был переведен из тюрьмы в подземелье. Некоторое время о нем ничего не было известно, а мне не позволяли посещать его.

Впоследствии ему отрезали язык, и он продолжал находиться в застенках. Потом он заболел дизентерией. Без ухода и лечения он вынужден был поднимать воду из колодца одной рукой, помогая себе зубами. В этих мучениях он и умер. Его останки были похоронены на территории дворца, но через некоторое время, по просьбе его семьи, эксгумированы и переданы родственникам».


Глупцы – входящие в царские врата.

Смерть последнего настоящего халифа

Через два с половиной года после описанных выше событий умер Ради. День его смерти совпал с полным затмением луны. Причиной смерти послужил асцитический отек (водянка). Его секретарь скрылся в неизвестном направлении.

Так закончился жизненный путь Ради, ученого и поэта, мастера изящной словесности, человека, любившего общество ученых и никогда не испытывавшего недостатка в друзьях, человека, прославившегося широтой взглядов и великодушием. Среди его произведений были найдены эти строки:

Что чисто, все становится нечистым;
Подвластно тлену все.
В конце пути лишь смерть встречает юность,
А дорога – лишь страдание и боль.
Любую голову покроет седина,
Чтобы предупредить о том нас, куда мы все придем.
И ты, надеждою на счастье тешим,
Лишь тонешь в волнах океана иллюзий.
Скажи мне: «Где те, кто мчался впереди нас?»
Ни их самих, ни даже следа их не осталось!
Прости мне множество грехов моих,
О Ты, Единственный, Кто знает, что такое милость!

Ради был последним халифом, по своему усмотрению располагавшим войсками и государственной собственностью; последним, чьи поэмы были собраны в отдельное издание; последним, кто читал проповеди и молился в общественной мечети; последним, кто сидел со своими почетными сотрапезниками. Он был последним государем, чьи расходы, милостыни, подарки, свита, жалованья, казна, трапезы и пиры и все прочее находилось на уровне, достойном халифов прошлых времен. И он был последним халифом, который выезжал из дворца в платье властителя.

Утонченные

В мире нет места подобного Багдаду, в Багдаде нет места подобного Фиефу, в Фиефе нет места подобного улице Абу Халифа, а на улице Абу Халифа нет места подобного моему дому!

Я был на Тигра берегу,
Стемнело, и луна исчезла,
Речной поток был голубым ковром,
Расшитым позолоченным сиянием.
Вода журчала, и качались ветки,
Как пляшут девушки под звуки флейты.

Человек, знающий, каково верное толкование Абу Амра и сколь справедливы слова Шафи о заповедях, человек, владеющий галантерейной лавкой и помнящий наизусть стихи Ибн Мутазза, может называться идеально воспитанным.

* * *

В нашей книге о хороших манерах есть особые наставления: по поводу того, что нужно знать о вине, его сортах и урожаях, о десертах и о том, как их подавать. Основы кулинарии, обязательные для званых обедов, также желательно знать каждому воспитанному человеку: современная кухня, ароматы, специи, застольные беседы и то, какие темы позволительно затрагивать. Как мыть руки в присутствии хозяина, как попрощаться, как разливать вино и все соответствующее этому.

Как просить за трапезой и добиваться щедрых подарков.

Долг гостя и долг хозяина по отношению друг к другу, и в чем отличие их положений.

Воспитанный человек не ест хрящи и мясные прожилки, почки и потроха, и он всегда оставляет немного мяса и зелени. Он беззвучно ест суп. Он не станет высасывать костный мозг и вообще не сделает ничего, что может запачкать ему руки. Излишне солить пищу – вульгарная привычка. Воспитанный человек не допустит, чтобы хлеб, поданный ему, испачкался жиром, и не будет тянуться за тем, что стоит не прямо перед ним. Он не облизывает пальцы, и не набивает рот едой, и не ест два куска одновременно.

Откусывать следует понемногу, а жевать тщательно, но не торопливо. Иначе можно нарушить традиции или мучиться несварением желудка.

Лучше не мыть рук в присутствии вышестоящих, не нужно им показывать то, что неприятно видеть тебе самому – а другим, возможно, еще больше.

Хозяин будет просить гостей не затруднять себя и вымыть руки за столом, но только глупец действительно решит так сделать. И разумеется, недопустимо ковыряться в зубах.

Знаменитый Яза из Бармесидов

– Однажды за обедом, – рассказал мне Яза, – я получил пятьсот динаров, пятьсот дирхемов, пять роскошных накидок и отличные духи.

– Но как? – спросил я.

– Это все Хасан ибн Маклад. Ты знаешь, он богат и жаден, – ответил Яза. – Разумеется, он предлагает гостям и еду, и вино, но берегись, если ты что-нибудь съел. Он любит тех, кто пьет вино, но ничего не ест. И однажды он сказал мне: «Я жду гостей к завтраку, переночуй здесь и останься утром с нами». – «Я не могу ночевать у тебя, но утром я приду, когда скажешь, и обязательно успею к завтраку. А чем ты будешь нас угощать?»

Он назвал многие блюда и даже упомянул об указаниях, которые дал своему повару. В конце концов мы условились на утро, и я ушел домой. Дома я приказал своему повару как можно скорее приготовить те же самые блюда и уснул.

Я проснулся после полуночи. Еда была готова, я позавтракал и умылся, приказал седлать мула и был готов выехать к Ибн Макладу, когда люди, присланные им за мной, постучались в мои ворота. Когда я приехал к нему, он немедленно спросил, поел ли я уже.

«Конечно же нет, – ответил я. – Я ушел отсюда на закате, а сейчас еще едва за полночь. Спроси своих слуг, что я делал, когда они пришли за мной». – «Да, господин, он был уже одет и ждал, когда оседлают его мула, чтобы выехать».

Ибн Маклад обрадовался, и мы сели за стол.

Я был так сыт, что едва выносил запах пищи и мог только держать ее в руках. Хозяин настойчиво угощал меня. Если бы я подчинился, он, конечно, прекратил бы наше знакомство, как поступал обычно со всеми, но я продолжал убеждать его: ведь я ем, и съест ли кто-нибудь еще так много?

Унесли пищу и подали вино. Я пил его кружками, к удовольствию хозяина, ведь он думал, что я пью на голодный желудок, ведь на его глазах я почти ничего не съел. Снова и снова он требовал песни, и я начинал петь, а он слушал, радовался и продолжал пить вино, радуясь все больше и больше, пока я не заметил, что вино ударило ему в голову, и спросил: «Я доставлял вам радость своим пением, чем же вы обрадуете меня?» – «Слуга, бумагу и перо мне!» – закричал Ибн Маклад. Он написал что-то на листе бумаги, после чего бросил его мне: это был чек на пятьсот динаров. Я надлежащим образом поблагодарил и продолжил пение. Он снова восхищался, еще более бурно, и я решил, что могу попросить о чем-нибудь из одежды…


Один поэт попросил Сахида ибн Аббада дать ему какую-нибудь одежду из того же цветного шелка, что носил сам Сахид.

– Есть история, – ответил ему Сахид, – о том, как некто обратился к Ибн Зайде: «Повелитель, дай мне животное, на котором я смогу сидеть». Ибн Зайда отдал ему верблюда, лошадь, мула, осла и рабыню, после чего сказал, что, если есть еще какое-нибудь существо, на котором он сможет сидеть, он его получит. И поэтому мы дадим тебе накидку, рубаху, штаны, тюрбан, шарф, пояс, халат и носки, все из цветного шелка, и, если мы вспомним другую одежду, которую можно сшить из цветного шелка, ты получишь и ее…


…И, – продолжал Яза, – Ибн Маклад дал мне пять великолепных накидок. Потом он сказал, что его гости должны быть надушены, и ему принесли самые лучшие духи, а когда слуги раскурили благовония, я спросил, могу ли я довольствоваться только дымом. «Чего же ты хочешь?» – спросил он. «Заслуженную мною часть этих духов», – ответил я. «Они твои!» – закричал он и, допив последнюю кружку вина, заснул на своих подушках.

Уже встало солнце, и люди собирались расходиться по своим делам. Со всеми накидками и шкатулкой благовоний в свертке на спине моего раба я чувствовал себя вором, покидающим свое поприще. Придя домой, я вздремнул, а после поехал на улицу Авн к банкиру Ибн Маклада. Я застал его на месте и показал бумагу.

«Ты и есть человек, названный здесь?» – спросил он. «Да». – «Знаешь ли ты, – сказал он, – что мы не занимаемся делами, чтобы сберечь свое здоровье?» Я ответил, что знаю. «И обычное вознаграждение в таких случаях, – продолжал он, – составляет десять процентов». Я ответил, что согласен с этим. Тогда банкир сказал: «Но не из-за выгоды я говорю тебе об этом. Хочешь ли ты получить свои деньги сейчас на этих условиях или останешься здесь до полудня, пока я не закончу свои дела, чтобы поехать со мной и пить у меня остаток дня и ночь? Я знаю о тебе и давно хочу услышать твое пение, а теперь у меня появилась возможность столь просто осуществить мое желание. И если ты решишь, получишь свои деньги целиком, я не буду брать вознаграждения». – «Я останусь у тебя», – ответил я.

Он убрал бумагу и занялся делами, а когда время подошло к полуденной молитве, его слуга привел отличного мула, он сел на него, и мы поехали в его роскошный дом с великолепной мебелью, дорогой посудой и греческими рабынями. Он оставил меня в гостиной, а сам ушел в свои покои, освежился в ванне и оделся как принц. Затем он надушился и сам окурил меня прекрасной благоухающей смесью, после чего мы сели за стол.

Стол был изысканным. Захватив вина, мы перешли в другую пышную комнату, где был подан десерт, и там посуда была еще дороже. Мы пили всю ночь, и это было гораздо приятнее трапезы у Ибн Маклада.

Утром хозяин принес два кошелька, один с динарами, другой с дирхемами, из первого он отсчитал пятьсот динаров, а из второго, наполненного совсем новыми монетами, пятьсот дирхемов и сказал: «Вот выплата по указанию, а вот подарок от меня самого».

Я взял деньги и ушел, но этот банкир стал моим другом, а его дом – моим домом.

«Что до еды, то Яза сам был скуп, – рассказывает поэт Ибн Араби. – Я был однажды на обеде, который он давал. Мы уже наелись и пили, слушая пение хозяина, когда пришел опоздавший гость.

Яза подал ему плетеный поднос с оставшейся едой. Казалось, что этот человек голодал неделю: он съел все, что было на подносе. Что же касается блюд на столе, то они были уже пусты.

Яза с яростью в глазах наблюдал за этим, остальные же улыбались.

Когда тот наелся, Яза спросил:

– Ты играешь в нарды?

– Да, – отвечал гость.

Мы поставили между ними доску, и игра началась. Яза проигрывал, кости как будто сами знали, что нужно его противнику. В конце концов Яза выглянул из шатра, в котором мы сидели, и, подняв лицо к небу, вскричал:

– Я получил по заслугам, накормив голодающего!»

Любимый гость не везде любим

Яза не сможет ничем искупить
То, чем обидел он нас.
Ведь развернул он коня своего,
Всем показав его зад.

И известный певец не везде известен

Однажды в знойный летний день
Гостил у Исы я, и нам пел Фам,
Как будто ночь настала зимняя —
Такой озноб, что слышен стук зубов.

Человек идеального воспитания

Встречаются такие купцы, которые, владея миллионами динаров, хотят, чтобы им служил весь мир, и всячески подчеркивают свое значение.

Но пророк сказал: «Всевышний не любит, когда люди скрывают богатство, которое Он им даровал».

«Мой хозяин, – рассказывает управляющий Абу Мундхира, Нуман ибн Абдулла, – имел обыкновение, когда зима подходила к концу, собирать все шерстяные ткани, одеяла, печи и другие необходимые для зимы вещи и устраивать торг. После этого он спрашивал у начальника тюрьмы о нищих заключенных, попавших туда по собственному признанию без явных обвинений, и на деньги, полученные за свои вещи, оплачивал их долги или выкупал их на свободу. Он помогал и мелким торговцам, жившим по соседству, – разносчикам, кондитерам, которым дело приносило всего пару динаров, – давал им по десять динаров или сотне дирхемов. Он сочувствовал людям, приходившим на рынок, чтобы продать чайник, или горшок, или старую простыню – вещи, продавать которые заставит только крайняя нужда, там были даже старухи, продающие свои прялки, и он платил им гораздо больше, чем они просили за свой товар, и не брал этих вещей.

А когда зима приближалась, он собирал свою парчу, золотые и серебряные ткани, охладители и все летние принадлежности и раздавал все это нуждающимся, а на следующее лето покупал себе все новое.

Однажды я не выдержал.

– Господин, – сказал я тогда, – ты действуешь себе во вред безо всякой причины. Ты покупаешь эту одежду и все остальное по самым высоким ценам и распродаешь их вполцены, когда они никому не нужны. Это разоряет тебя. Прошу тебя, позволь мне сделать так: ты отдашь все, что захочешь, на торг, но я куплю их для тебя, сохраню до следующей зимы или лета и возьму за них ту же цену.

– Нет, – сказал Абу Мундхир. – Это вещи, которыми Всевышний позволил мне наслаждаться все лето или всю зиму, и Он привел меня ко времени, когда они больше не нужны, как я могу знать, буду ли я жив, когда они мне снова понадобятся? Я согрешу, оставляя их себе. Я лучше буду продавать их по той цене, по которой продаю, чтобы Всевышний берег меня до того дня, когда они снова понадобятся, и простил мне мои грехи. И если Он пощадит меня, мне они снова понадобятся, они ведь стоят не так дорого. И у меня они будут снова, и меня будет радовать их новизна. И есть еще одна польза из того, что я продаю задешево, а покупаю дороже: мелкие торговцы, которым я продаю и у которых покупаю, имеют с этого прибыль. Им хорошо, а меня это не разорит.

Если какое-то особое лакомство подавалось Абу Мундхиру, он никогда не съедал его, а велел отдать нищим почти нетронутым. И каждый день то, что оставалось с его стола, выносили за ворота, вместе с тем, что еще было на кухне после еды его рабов, и перед его домом всегда толпились нищие.

Однажды с ним обедал его друг из династии Хашимитов. Обед начался с лучших блюд, но скоро Абу Мундхир приказал вынести все нищим. Затем подали жирного козленка, но скоро и его унесли за ворота. Пришла очередь миндального десерта с фисташками – одного из его любимых блюд, каждая порция которого обходилась в пятьдесят дирхемов.

Сотрапезники съели еще совсем немного, когда он сказал: «А теперь отдайте это нищим».

Однако Хашимит крепко держал свою чашу.

– Друг мой, – сказал он, – давай представим, что мы нищие, и насладимся своим обедом. Почему мы должны то, что нам особенно нравится, отдавать им? Что попрошайка станет с этим делать? Не довольно ли ему будет куска мяса и лепешки? Так что оставь мой десерт мне.

– Таков мой обычай, – сказал Абу Мундхир.

– Но это плохой обычай, – отвечал гость. – И нам он не нравится. Если уж у твоих попрошаек должен быть такой особый обед, приготовь другие порции для них, но не трогай наши. Или же мы дадим им денег вместо еды.

– Хорошо, – сказал Абу Мундхир, – я отменю свой приказ и приготовлю для них еще порции. Что же до денег, то ни один нищий не решится потратить их на что-то подобное, даже если дать ему во много раз больше. Когда нищий получает монеты, он тратит их на необходимые вещи и не станет готовить подобные блюда. Я же хочу поделиться с ними своим удовольствием».

* * *

Из беседы в обществе мужей, музыки или времени, проведенного с женщиной, идеально воспитанный человек предпочтет беседу.

Он никогда не станет перебивать, позволяя собеседнику, спокойно рассуждая, пройти дорогой, которую он выбрал для своей мысли, от начала до конца, так чтобы одно вело к другому, ведь говорят, что беседа – это ветвящееся дерево.

Человек, которому достаточно лишь знаний, касающихся того, что вокруг него, не сравнится с тем, кто ищет неведомое, спрятанное в нашем мире. Нечто является неизвестным, потому что мы редко его видим. Но неведомое является чудом, оно противоречит природе вещей и кажется невероятным, пока мы не увидим его. Взять, например, Индию, обычаи которой настолько отличаются от наших, что кажутся нам просто чудовищными. А ведь индус, посмотрев на привычное нам, поступает наоборот. Они едят в одиночестве, среди помета. Они пьют коровью мочу, но не станут есть говядины. Обычно они ездят без седла, а если в седле, то, по нашим представлениям, задом наперед. Из двоих детей они больше любят младшего, потому что старший обязан своим появлением удовлетворению желаний, а второго ждут спокойно и обдуманно. Входя в дом, они не спрашивают позволения, но не могут уйти без него.

В силу этих привычек они считают себя лучше нас, а мы считаем себя лучше их. И если мы хотим осудить их, нужно говорить не только об индийских обычаях: ведь и арабы в века невежества жили преступно и омерзительно. Наши предки спали с женщинами при менструациях или беременности. Во время молитв арабы свистели и хлопали в ладоши. Они ели нечистых животных. И слава Всевышнему, только ислам положил всему этому конец.

А индусы пугают нами своих детей, рассказывая эти страшные истории. Они называют нас дьявольским отродьем. Для них нет иной страны, иных людей, иных правителей, иной религии и иной науки, нежели их собственные, – гордые, безумные, самодовольные люди. И тем не менее справедливости ради мы должны признать, что не только индусы смотрят сверху вниз на все народы, кроме своего собственного, а это обычное чувство всех людей.

Главная разница в том, что думают образованные и необразованные люди. Первые пытаются понять общие законы, лежащие в основе явлений, для вторых же существует только то, что они могут увидеть или услышать. Они довольствуются традиционными правилами. В толкованиях принципов религии, предназначенных для непросвещенных, не будут тщательно взвешивать каждое слово. Пример покажет, что я имею в виду: ученый индус может называть Всевышнего точкой, подразумевая, что Его нельзя описать материально. Но если читателем будет невежа, он вообразит, что Всевышний мал, как крапинка. Он не может принять это обидное для него сравнение. Всевышний ведь гораздо больше, говорит он, по крайней мере двенадцать пальцев в длину.

Греки-язычники до христианства были такими же: образованные мыслили, как и ученые индусы, а простой люд при этом поклонялся идолам. Интересно сравнивать философскую мысль двух стран. Все языческие верования, по сути, одно – отступление от истины, и только. Но у греков действительно были философы, которые находили знания и отделяли их от простонародных суеверий. Однако поиск истины – занятие избранных, а толпа пускается в бестолковые споры. Вспомните Сократа: он отважился противиться поклонению идолам, и одиннадцать из двенадцати афинян, его судей, посчитали, что он должен быть казнен. Он пострадал ради истины.

В одно и то же время, в одном и том же месте можно найти всего лишь несколько человек, способных мыслить таким образом. Общественный разум противостоит этому. Воспроизведение священного им ближе и понятнее, по какой причине столь многие религии помещают изображения в своих священных книгах и в местах молитв. Иудеи и христиане – отступники, но и у нас возможно увидеть подобное – если показать невежам изображение пророка. С восторгом они будут целовать его, прилагаться к нему лицом, кататься перед ним в грязи, как будто это не просто картина.

В этом лежит причина идолопоклонничества. Монументы возводят, чтобы сохранить память о чтимых людях, пророках или мудрецах, это места, где люди всегда будут испытывать чувства благодарности и благоговения после их смерти. Так было задумано, но прошло много времени, причины забылись, а поклонение им сделалось привычкой. Законодатели древности воздействовали на людские слабости, сделав поклонение изображениям обязательным.

Прежде чем смеяться над идолопоклонничеством индусов, вспомните, что подобные обычаи говорят лишь о невежестве толпы. А те, чья мысль стремится к свободе, кто изучает философию и религию, поклоняются только Всевышнему. Они не станут поклоняться картине, на которой пытаются Его изобразить. Основное направление и суть индийской мысли в том, о чем думают брахманы, ведь религия – это их профессия. О природе сотворенных вещей индусы придерживаются того же мнения, что и древние греки, которые в большинстве своем утверждали, что только Первопричина действительно существует, поскольку только Она самодостаточна, а все, для чего нужно что-то иное, не обладает полной реальностью. Такова и теория суфиев.

Индус Васудева говорит: душа обладает знанием, когда она свободна от материи, когда же она привязана к материи, знание сокрыто от нее. То же говорят и суфии, по их учению, этот мир – лишь сон души, а Иной – ее пробуждение. И древние греки мыслили как индусы, ведь Сократ говорил: «Знание – это память души о том, что было ей известно прежде того, как она оказалась в теле».

Но хотя ученым индусам отвратителен антропоморфизм, толпа и фанатики, говоря о женщине и ребенке, о физических процессах, идут против всего, что знали раньше, связывая это с религией таким образом, что это показывает всю их вульгарность и глупость.

А один из самых известных идолов – изображение солнца в Мултане, деревянный предмет, покрытый красный кожей, с двумя рубинами вместо глаз. Когда мусульмане завоевали это место, военачальник понял, что несметные сокровища, собранные там, были подношениями этому идолу, и решил ничего не трогать. Но он посмеялся, повесив кусок говядины ему на шею. Позже, когда Мултан был занят карматами, они разбили идола и убили всех его служителей.

Аристотель пишет в одном из своих трудов: «Некоторые греки верят, что идолы могут говорить, и верят, что они – духи, и мы не можем спорить с этим, пока не узнаем это наверняка». Это замечание ставит Аристотеля гораздо выше этих необразованных глупцов.

Первой причиной идолопоклонничества, и это очевидно, стало желание понять смерть и утешить себя при жизни, что в конце концов это стремление стало разрушительным. Так думал и халиф Муавия, когда мусульмане, завоевавшие Сицилию в пятьдесят третьем, прислали ему золотые коронованные статуи, усыпанные алмазами. Зная, что они являются предметом поклонения, он тем не менее распорядился отправить их в Индию для продажи местным правителям. Статуи стоили дорого, для него же это являлось вопросом выгоды, но никак не религии.


Но сердце – храм идолопоклонничества. Однажды судья Фадл Джумахи рассказал историю, которую слышал от Мухаммеда Джумахи, которому ее рассказал Абу Хаджжадж из Такифа.

«Когда-то я ехал через земли племени амир, только для того чтобы увидеть прославленного Маджуна. Я нашел его отца и братьев, подошедших к среднему возрасту. Казалось, это счастливая семья, но, когда я заговорил о Маджуне, старик закричал: «О, Маджун, мой любимый сын! Он полюбил девушку из нашего племени, но она ему не пара. И когда об их любви стало известно, отец девушки не дал ее моему сыну и выбрал для нее другого мужа. Нам пришлось сковать его, но он грыз свои губы и кусал свой язык, так что мы испугались за него и отпустили. Он убежал в окрестную пустыню. Родственники приносили еду, оставляя ее на открытом месте. Если он замечает ее, то подходит и съедает».

Я спросил, может ли кто-нибудь отвести меня к нему, на что они ответили, что помочь может один юноша, который раньше был другом Маджуна, он единственный, кого тот желает видеть. Я пошел к юноше и умолял отвести меня к Маджуну.

– Если тебе нужны его стихи, – сказал он, – то я знаю их все, и те, которые он читал вчера, а завтра я пойду к нему снова, и, если он расскажет что-то еще, я повторю тебе.

– Но мне нужно увидеть его самого, – сказал я.

– Если ты его увидишь, он убежит, – отвечал юноша, – а я могу утратить его доверие и потеряю его стихи для себя.

Но я просил и просил, и наконец он показал мне дорогу.

– Иди туда и будь внимателен, – сказал он. – Если ты заметишь его, приближайся очень осторожно. Он постарается отпугнуть тебя и может бросить в тебя то, что будет у него в руках. Ты должен сесть, как будто не обращаешь на него внимания. Но следи за ним краем глаза и, когда увидишь, что он успокоился, прочитай что-нибудь из Кайса, сына Дариха, это его любимый поэт.

Тем же утром я вышел на поиски Маджуна. Я нашел его после полудня сидящим на холме – он писал что-то пальцами на песке. Без колебаний я направился к нему, но он вскочил, как испуганное дикое животное, подбежал к каменистому месту и поднял камень. Я подошел ближе, и сел рядом с ним, и стал ждать, потому что он еще смотрел на меня с недоверием. Прошло много времени, когда он немного успокоился и приблизился, тревожно двигая пальцами. Тогда я посмотрел на него и произнес:

– Как прекрасны эти строки Кайса, сына Дариха:

Они сказали, что уедут на рассвете
Иль в эту ночь.
И та, что здесь всегда была, —
Исчезнет.

Безумец разрыдался. Он проговорил:

– Но мои стихи лучше, послушай:

Так я любил ее, что помню,
Как при касании наших листьев-рук
Меня переполняли чувства.
Вот почему к любви взываю я,
Готовый отплатить за это беспощадной болью
И беспросветной тьмой.
И я умру, но там дождусь тебя,
Наступит День, когда умершие воскреснут,
И будем вместе мы.

Пока он говорил, появилась газель, он побежал за ней и пропал из вида. Я ушел оттуда, но на третий день вернулся на то же место. Я не нашел его в тот день и рассказал об этом его семье. Они послали туда человека, носившего ему еду, и тот сказал, вернувшись, что еда, которую он оставил там в прошлый раз, лежит нетронутой. Мы с его братьями отправились на поиски, искали целый день и целую ночь и лишь на рассвете нашли его. Он лежал в сухой каменистой низине мертвый. Братья отнесли его домой, а я вернулся в свои земли».


Все заканчивается, а конец любви знаменуется исступленным восторгом или смертью.


«Я знал одного человека, – рассказывает Санаубари, – продавца книг в Эдессе, его звали Саад.

Его лавку посещали писатели, и Саад, человек умный и начитанный, сам сочинял чувствительные стихи. Абу Мувай, я сам и многие другие сирийские и египетские поэты постоянно там бывали.

В том городе жил купец-христианин, и у него был сын Иса, самое прекрасное творение Всевышнего. Кроме всего прочего, мальчик был чрезвычайно умен и, несмотря на свою молодость, блестяще вел беседу, он часто сидел с нами, записывая наши стихи. Саад влюбился в этого мальчика и писал о нем стихи, так что об его страсти стало известно всем.

Мальчик подрос и почувствовал призвание к религиозной жизни. Он сказал об этом родителям и так умолял об этом, что в конце концов они смирились с этим и, получив согласие настоятеля монастыря, купили ему монашескую келью. Юноша поселился в монастыре, чтобы провести здесь всю оставшуюся жизнь. Для торговца книгами все это стало равносильно заходу солнца. Он закрыл свой магазин, перестал видеться с друзьями, но часто приходил в монастырь, где жил юноша, и посвящал ему еще больше стихов.

Но монахи осуждали дружбу такого рода. Угрожая изгнанием из монастыря, они запретили юноше приглашать его к себе. Когда Саад понял, что друг избегает его, это разбило его сердце. Он умолял монахов, но безрезультатно. Это было бы дурно, сказали они, и привело бы к греху. Кроме того, они боялись общественного осуждения. Когда в следующий раз Саад подошел к монастырю, они захлопнули перед ним ворота и даже не позволили юноше с ним поговорить.

Но это только сделало его любовное безумие неистовым. Он разорвал на себе одежду, сжег все в своем доме и ушел жить в пустыню у монастыря, голый и безумный, продолжая сочинять стихи и беспрерывно плача.

Однажды, возвращаясь из ночной прогулки в саду, мы с Абу Муваем увидели его сидящим в тени монастырской стены, его волосы отросли и были спутаны, весь вид его изменился. Мы приветствовали его и хотели привести в чувство.

– Оставьте меня, – произнес он дьявольским шепотом. – Видите эту птицу? С самого рассвета я прошу ее полететь к Исе и передать ему мое послание.

Затем он отвернулся от нас и пошел к монастырским воротам. Они немедленно закрылись перед ним.

Спустя некоторое время его нашли мертвым, лежащим около монастыря. Узнав об этом, жители города, предводительствуемые правителем, Аббасом ибн Кайгалагом, толпой пошли к монастырю, выкрикивая, что его убили монахи.

– Мы отрубим голову этому мальчишке! – грозил Ибн Кайгалаг. – Мы сожжем это место, мы высечем всех этих монахов!

Он был столь категоричен, что христианам, чтобы спастись, пришлось заплатить десять тысяч дирхемов. Когда же этот юноша приходил в город на свидание с родителями, мальчишки кричали ему вслед: «Вот идет тот, кто убил Саада, торговца книгами!» – и бросали в него камни, так что в конце концов он уехал оттуда и поселился в монастыре Самаана».

Сначала любовь струится, как ручей,
Но однажды вздымает над душою океанскою волной.

Согласно Птолемею, есть три разновидности любви. Первая – союз двух душ, который мы и называем любовью.

Ничто не противостоит этой взаимной силе: она появилась в силу того, что в гороскопе двоих людей их планеты были в третьем или в шестом положении. Когда так происходит, двое созданы для того, чтобы любить друг друга, особенно если при их рождении планеты находились в восхождении.

Вторая разновидность, которую Птолемей называет взаимопомощью, возникает, когда у двоих при их рождении в апогее находится планета, лежащая между их соответствующими позициями к данной планете или в третьем или в шестом положении. Такие люди будут полезны друг другу, и из этой пользы появится дружба и привязанность.

Что же касается третьей разновидности, то она возникает, если у двоих одна и та же планета находится в противоположном положении. И если к тому же у одного из них она в апогее, а у другого в убывании, к притягательности, возникшей из этого расположения, добавляется несчастливый итог: им не быть вместе.

Классик писал:

Есть три пути любви,
В одной – соединение сердец,
В другой – согласие и мир,
А в третьей – гибельный конец.

И эти строки часто приводят для того, чтобы показать, что и он признавал это разделение.

* * *

Абдулла ибн Омар сказал мне (а ему это рассказывал отец), что однажды, когда его отец был у правителя Муваффака[165], тот послал за двумя астрологами, прославленным Абу Маашаром[166] и еще одним. Когда они прибыли, он сказал:

– Я кое-что спрятал, назовите, что именно.

Оба астролога принялись читать свои записи и производить расчеты. После один объявил, что спрятан фрукт, а Абу Маашар сказал, что это какое-то животное.

– Ты прав, – сказал правитель первому. – А ты, Абу Маашар, ошибся.

И он подбросил яблоко.

Абу Маашар застыл на месте. Затем он снова стал просматривать свои таблицы. Вдруг он бросился к яблоку и разломил его.

– О Всевышний! – закричал он, подавая яблоко Муваффаку. Оно было полно личинок.

«Трудно поверить в эту историю, – сказал судья Танухи, – но я своими глазами видел такое, что смогло меня убедить, и среди прочего – смерть моего отца. Он сам составлял свой гороскоп на тот год. Он сказал нам, что это опасный для него год, и написал в Багдад своему зятю, судье Ибн Бухлулу, сообщив, что умрет в этом году, и дал некоторые указания.

Он постепенно заболевал. Перед тем как ему стало совсем плохо, в это время я был с ним, он достал свой гороскоп и стал его внимательно рассматривать, и я увидел, что он плакал, когда убирал его. Он вызвал своего секретаря, продиктовал ему свою последнюю волю и в тот же день ее заверил.

Астролог Абу Касим, которого называли Рабом Сатурна, пришел проведать моего отца, узнав о его болезни. Он успокаивал его и говорил, что никто не может знать такого наверняка.

– Абу Касим, – сказал отец, – ты не из тех людей, что могут ошибаться в подобных вещах, а я не из тех, кого можно так утешить. Подойди и сядь сюда. – И он показал ему свой гороскоп. – Что еще нужно? Можем ли мы сомневаться, – сказал он, – что среда, седьмой день с конца месяца – роковое время?

Абу Касим промолчал. Он не мог заставить себя сказать «да», потому что давно уже служил моему отцу, и поэтому не произнес ничего. Мой отец долго плакал.

Потом он велел рабу принести чашу с водой, размыл свой гороскоп, разрезал его на маленькие кусочки и попрощался с Абу Касимом, человеком, который знал, что они видятся в последний раз.

В среду после полудня отец умер, как и предсказывал».


Даже Абу Али Джубай, известный рационалист, был астрологом, и очень искусным. Пекарь Абу Хашим рассказывал, как человек, живший по соседству, попросил его составить гороскоп для своего ребенка. Абу Али сделал несколько предсказаний, и все они сбылись.

«Наш с метафизиком Абу Мухаммедом Рамхурмузом общий друг рассказывал эту историю как услышанную от самого Абу Мухаммеда:

«Когда он решил закончить учебу и вернуться в родной город, то пришел попрощаться с Абу Али.

– Не уезжай сегодня, Абу Мухаммед, – сказал ему его учитель, – сегодняшние астрологические знаки предвещают путешественникам смерть – они могут утонуть.

– О, что же это, шейх, – воскликнул я, – неужели я слышу это от тебя? Зная то, что ты думаешь о притязаниях и предсказаниях астрологов.

– Абу Мухаммед, – отвечал он, – представь, что мы едем по дороге и кто-то говорит нам, что впереди живет лев. Будет благоразумнее поехать по другой дороге, даже если человек, предупредивший нас, – лжец.

– Я согласен с тобой, – сказал я.

– Раз так, – продолжал Джубай, – то возможно, что Всевышний сотворил такую связь вещей, что, когда планеты находятся в определенном положении, происходят определенные события. Лучше поберечься».

* * *

«Не думай о судьбе, – говорят суфии. – То, что Всевышний, Который знает, выбирает для слуги, лучше, чем то, что выберет сам слуга, не имея Знания. И в любви любящий отказывается от своего выбора ради выбора возлюбленного».

Но возвышенные слова суфия Самнуна о любви и ее природе – это слова человека.

«Всякое явление, – говорил он, – можно объяснить тем, что тоньше его, но что может быть тоньше любви? Как можно объяснить любовь?»

Однажды, когда он возвращался из святых городов, в крепости Фаид его просили рассказать о любви. И он поднялся на возвышение и начал беседу, но, пока он рассказывал, все разошлись.

– Что ж, – сказал Самнун, поворачиваясь к лампе, – тогда я буду говорить для тебя. – И в этот момент лампа упала, и ее осколки раскатились во все стороны.


«Суфий Дурра, известный танцор, однажды сказал мне:

– Если человек, который недавно получил деньги, например наследство в двести тысяч и даже меньше, посылает за нами для своего развлечения, мы называем его скорым.

– А что это значит? – спросил я.

Женщины называют ребенка скорым, если он не проживает и года и умирает, когда еще пьет молоко. А этих людей мы зовем так потому, что, если они будут тратить деньги на танцоров, их наследство проживет не больше, чем такие дети.

У танцора, кроме его умения, должен быть особый характер и телосложение. С рождения он должен отличаться непринужденной живостью, совершенным чувством ритма и той упорной тягой к знанию, которая позволяет человеку учиться и в конце концов овладевать искусством. Он должен быть грациозен, обладать длинной шеей и прекрасным сложением, у него должна быть гибкая поясница, тонкая талия и умение легко двигаться.

Он должен уметь чувствовать время полета и падения концов ленты, знать, как раздуть свои юбки до любой пышности, как следить за дыханием и замирать в любом положении. Он должен быть сильным, чтобы выдерживать длительные упражнения, а его ноги и пальцы должны двигаться независимо друг от друга. Танцор должен быть необыкновенно гибким и уметь очень быстро выполнять повороты и вращать бедрами. Кроме того, он должен знать все танцы и их разновидности.

Есть восемь ритмов танца: простой, на четыре удара, рваный ритм и его аллегро (два удара с паузой между ними), первое анданте (за двумя медленными ударами один ускоренный) и его аллегро, второе анданте (один медленный удар и за ним одновременно два неодинаковых) и его аллегро.

Хороший танцор умеет выполнять грациозные повороты вокруг своей оси, и обе его ноги двигаются равномерно. Есть две манеры движения ноги – делать шаг и опускаться на каждый счет или замедленно. Тем искуснее танцор, чем больше чувственной грации он сможет вложить в движение, совершаемое на каждый счет, а в замедленном танце важно, насколько точно он поднимает ногу, перед тем как опустит ее после удара».

* * *

Танцы и чувство ритма заложены в самой природе чернокожих рабов, которых так много на наших рынках. Про них говорят: когда такой человек будет падать с небес на землю, он по пути будет отбивать ритм.

Их зубы самые белые, но у них неприятный запах и грубая кожа. Абиссинские совсем другие – слабые и мягкотелые и часто заболевают туберкулезом. Они не годятся в певцы и танцоры, и они иссыхают в дальних странах. Но им можно доверять: в слабом теле скрывается сильный характер.

Турецкие женщины светлокожи, грациозны и полны жизни. Они манят своими маленькими глазами, хотя часто бывают низкорослыми и полными. Они щедрые и чистоплотные, умеют хорошо готовить, но не заслуживают доверия. У гречанок бело-розовые лица, гладкие волосы и голубые глаза. Они покорны, выносливы и надежны. Люди, чья аккуратность и бережливость превратила их в хороших управляющих, нечасто владеют каким-либо искусством.

Из всех белых худшие – армяне, а из черных – темные негры. У них красивые фигуры, но ужасные ступни. О целомудрии они никогда не слыхали, а воровство у них в обычае. Из всех пороков они лишены только алчности. Если оставить армянского раба без дела хотя бы на час, он обязательно что-то испортит. Он ленив потому, что не хочет работать, а не потому, что он не может. Приходится брать палку и бить его, чтобы заставить делать то, что ему говорят.


Не давай рабу есть, и он будет спать. Накорми его, и он вступит в связь с женщиной.


Даже евнухи. Однажды спросили евнуха Арибу, ученого и правдивого человека:

– Расскажи мне, господин, о кастрации. Медики в этом противоречат один другому. Даже Абу Ханифа говорит о возможности евнухов вступать в брак и быть отцами детей, которых выносит их жена.

– Абу Ханифа прав, – сказал Ариба. – Во время кастрации, когда мошонка открыта, а железы смещены, пациент может впасть в состояние шока, в результате чего яички смещаются, и хирург не всегда может их найти. Со временем, когда заживает разрез, железа возвращается на должное место. Абу Ханифа не противоречит Слову Всевышнего: ребенок принадлежит мужу, позволяя такие браки, когда у евнуха остается одна из желез.

Я спросил то же самое у Абу Саида в Нишапуре, и он сказал:

– Конечно же это возможно, ведь у меня самого только одна.


Надо быть внимательным при покупке рабов. Как часто смуглых девушек выдают за блондинок, больных за здоровых, толстых за стройных. Торговцы могут сделать голубые глаза черными, желтые щеки красными, впалые – круглыми, а волосатые – гладкими. Они представляют тонкие руки полными и скрывают оспинки и прыщи.

Нельзя покупать рабов на праздничных ярмарках. Как часто там покупали мальчиков, думая, что покупают девочку. Я слышал, как торговец говорил: «Четверть порции хны, и за нее заплатят на сотню дирхемов больше». Они удлиняют волосы, приплетая пряди того же цвета, духами скрывают дурное дыхание и отбеливают зубы поташом с сахаром или углем с солью. Девушкам велят быть любезнее со стариками и скромными людьми, но холоднее вести себя с юношами, чтобы разжечь их желания и завладеть их фантазией.


Вот девушка-певица из Медины: учтивость и грация сочетается в ней с кокетством и умом. Она никогда не ревнует, не злится и не скандалит. Девушка из Мекки – изящное создание, с узкими запястьями и лодыжками и томными глазами. Но Абу Отман, посредник, считает, что лучшая рабыня для тебя здесь – берберка, увезенная из своей страны в девятилетнем возрасте, которая прожила три года в Медине и три – в Мекке, а в шестнадцать приехала в Ирак, чтобы достигнуть совершенного успеха в искусстве быть изящной и изысканной. А теперь, когда она попала на рынок в возрасте двадцати пяти лет, она соединяет в себе все лучшие качества берберок, кокетство жительниц Медины, изящество жительниц Мекки и культуру жительниц Ирака.

Мы говорим об образованных рабынях. Есть история о том, как однажды ночью ар-Рашид лежал между двумя девушками, девушка из Куфы массировала его руки, а девушка из Медины – ступни, и очень искусно.

– Но не забывай о моей законной доле, – сказала рабыня из Куфы.

Вторая девушка отвечала:

– Но от Малика я знаю слова, дошедшие к нему от Хишама, сына Урвы, а его дедом был Зубайр, сын Аввама, спутника пророка, да благословит его Аллах и приветствует: человек, ожививший мертвую почву, владеет ею.

Первая оттолкнула ее и заспорила:

– Но от Амаша мы слышали – а он узнал это от Хайтама, который услышал это от Абдуллы ибн Масуда, которому сказал это пророк, да благословит его Аллах и приветствует – забава для того, кто ее получит, а не для того, кто ее начнет.


«На игру мужчины с женщиной любят смотреть ангелы», – сказал пророк.


«Однажды, в компании друзей, мы зашли в сад, – рассказывает Абу Сувейд, – чтобы купить фруктов. Там мы увидели старую женщину с прекрасным лицом, хотя уже совсем седую. Она расчесывалась гребнем из слоновой кости.

Мы остановились перед ней, но она как будто не замечала нас и даже не закрыла лицо.

– Если ты окрасишь в черный свои волосы, госпожа, – сказал я, – ты будешь прекраснее любой девушки. Почему ты не сделаешь этого?

Она подняла свои огромные глаза и ответила стихами:

Цвета, годами размытые,
Уже не верну себе я,
Поблекли черные волосы,
Время проходит быстро.
Все же еще горда я,
Хоть и не та, какой была,
А впрочем, и сейчас необходимо,
Чтоб мужчины окружали меня.

– Прекрати! – закричал я.

О, эти воспоминания о грехах – как они искренни, и как лживы раскаяния».

Жалобы старика не значат, что он устал от жизни: Он устал быть немощным.

Как гласит пословица, имеющий показывает то, что скрывает нуждающийся. Подняв руку и коснувшись занавеси, за которой были его рабыни, хозяин закричал: «Спойте что-нибудь!» И они немедленно заиграли и запели, у одной была лютня, у другой – свирель, у третьей – арфа, у еще одной – кастаньеты.

Озолоти свою чашу желтым вином, так бледен жемчужный день,
Мир, как невеста, сегодня покрыт перламутровым серебром.
Ты смотришь на снег, а я считаю дрожащие лепестки на тонких ветвях,
Не пышное празднество это весны, а белые зимние розы.
Чашу за чашей мы будем пить
И рассказывать дивные сказки.
Напившись, мы будем лежать на коврах,
А виночерпий стоит среди нас,
Высокий и величавый.
Налей вина и подай его мне, о белая рука,
Вино как солнце! Как мыльный пузырь луна! И чаша небес!
Вёсны я прожил в Кутраббуле и в Карке прятался от жары,
Моя матььвино еще кормит меня и спасает в знойный полдень,
Ветви склонились, защищает меня надежною крышей тень.
А голуби плачут, как женщины, запевшие скорбную песнь,
Их слезы – тоска моя, горе – беда моя, и плачем мы об одном.
Как дитя во власти внезапного голода,
Как слабоумный старик,
Я поднимаюсь и тяжело иду к тавернщика дочери.
И, защищенный толщиною ночи,
Рву паутину растянутых нитей,
Оплетавших ее, как дикий паук.
И жалю ее, – и так напиваюсь ее вином.
Из чаш позолоченных льется оно,
И вино, и чаша – все золото, и уже не могу понять,
Какое из них – настоящее, но знаю главную разницу:
Чаша – недвижима, напиток – живой.
И шепчущий проповедь под куполом неба
Под звездным мерцанием – он будет нитью
Жемчужин, рассыпанных в пьянящих руках.
Душу бессмертную я заложил
За напиток и два поцелуя.
Я знаю о сытости и страшусь ее:
Расстанутся быстро дух и тело.
Веруй, если Любовь – твоя Вера.
Пусть зависть грызет любовь ненавидящего,
И каждое слово его – клевета,
Есть ли большая Милость Всевышнего,
Чем два любящих тела на ложе?
И последние дни открывают живую любовь,
Пусть исчезнет сам мир, но остается – она.
Ведь мы живы еще, дай нам любовь и сжалься,
И пусть нечестив и несчастлив я,
Об одном прошу, чтоб однажды
Я касался любимой и кубка.
Наливай! Я отчетливо вижу
Все, что будет со мною в бездне,
В глубокой пропасти черта!
Подай же плоти запрещенной Словом божественным,
С христианским священником после в аду
Разыграю вино, как мочу, над огнем.

Там, среди винных бочек и чаш, был старик в ярких одеждах, а вокруг него – прекрасные виночерпии, мерцающий свет, мирт и жасмин, лютня и свирель.

– Откройте бочку! – закричал он. – И пусть звучит лютня! – И, вдохнув благовония, обратился к ласкам.

– Пропащая душа! Не стыдишься ли ты? – вскричал я.

Он рассмеялся и приветливо отвечал:

Любви счастливейшее наступает время,
Когда разоблачается желанье.

– Не настало ли время оставить распутство? – спросил я.

Он помрачнел, проворчал что-то, его лицо как будто стало другим, казалось, он задумался. Но когда он снова заговорил, то сказал вот что:

– Этот вечер для удовольствий, а не для красивых слов, а ночь – для пития, а не для диалектики. А все, что ты хочешь мне сказать, скажешь при следующей встрече. Завтра.

И я ушел».

Транжира

О, как много есть историй о расточительных наследниках. Я знал одного юношу, который страшно торопился растратить свое наследство. И когда у него остались последние пять тысяч динаров, он сказал друзьям, что хочет избавиться от них как можно скорее, чтобы увидеть, что он станет делать, оказавшись ни с чем.

Один из его друзей предложил потратить все, кроме пяти сотен, на самый лучший хрусталь, расставить его там, где обычно развлекает гостей, на последние пять сотен устроить пиршество – нанять певиц, купить фруктов, благовония, вино, лед, еду. А когда вино закончится, выпустить на стол с хрусталем двух мышей и натравить на них кота.

Юному наследнику понравилась эта мысль, и он так и сделал. На пиршестве он напился допьяна и закричал:

– Вот! Друг выпустил мышей и кота, и – весь хрусталь разбился.

С этими словами счастливый хозяин заснул.

А его друг и остальные гости стали собирать осколки. Из одних получится чаша, а из других можно склеить кувшин – они устроили торг и, разделив прибыль между собой, разошлись, оставив хозяину его сны. Он и его богатство больше их не заботили.

«Прошел год, – рассказывает предложивший игру в кошки-мышки, – и я вдруг подумал: «Почему бы не пойти и не узнать, что случилось с несчастным юношей?» И я пошел к нему. Он продал всю мебель и потратил всю выручку. Он разобрал дом и продал материалы – даже потолки, только над комнаткой привратника еще оставалась крыша, там я его и увидел – он лежал на хлопковом холсте и укрывался от холода чьим-то старым одеялом.

– Бедняга, – сказал я. – Как же ты тут живешь?

– Как видишь, – отвечал он.

– Сожалеешь ли ты о чем-нибудь?

– Да, есть одна вещь, о которой я жалею.

– Что же это?

– Мне хочется увидеть ее (девушку-певицу, которую он любил и на которую потратил большую часть наследства).

Он расплакался. Мне стало так его жаль, что я принес ему немного одежды, и мы вместе пошли к ней.

Она, конечно, подумала, что его дела поправились, пригласила войти и усадила нас, а потом с сияющей улыбкой спросила его об этом.

Он рассказал ей правду.

– Тогда тебе лучше уйти, – сразу ответила она.

– Почему?

– Если хозяйка придет и увидит, что ты без денег, а я впустила тебя, она разозлится на меня. Поэтому уходи. Я поднимусь наверх, и мы сможем поговорить через окно.

Он вышел на улицу и сел под окном, а она вылила на него корыто с грязной водой и смеялась над ним.

Он снова заплакал и спустя некоторое время сказал мне:

– Вот что случилось. Я призываю в свидетели Всевышнего и тебя: я раскаиваюсь.

– Теперь сожалеть нет проку, – сказал я, отвел его домой и уложил на его хлопковую подстилку, а одежду забрал с собой, чтобы отмыть ее.

Три года я о нем ничего не слышал. Но однажды, в арочных воротах, я увидел раба, расчищавшего для кого-то дорогу, и узнал в подъезжающем своего друга. Он сидел на хорошей лошади, в седле, отделанном серебром, был хорошо одет и благоухал духами. Конечно, в давние дни он ездил на великолепных чистокровных лошадях в пышной упряжи и носил дорогие одежды, но все это ушло, как и его богатство. Он увидел меня.

– Это ты, друг! – закричал он.

Я поцеловал его бедро.

– Откуда все это? – спросил я.

– Всевышний милосерден, – отвечал он. – Но поедем домой. Домой!

Я пошел с ним. Это был старый дом, но отстроенный заново. Большую часть земли занимал сад, а здания были еще не окрашены. Остался только один из больших залов, на месте других тоже был сад. Дом был хорош, но это был не тот роскошный дворец, что стоял в былые дни.

Он отвел меня в комнату, в которой всегда беседовал с людьми наедине: в нее почти вернулось прежнее богатство, она была обставлена красивой мебелью, хотя и не той, что я помнил. У него было четыре раба, и я узнал привратника и конюха. Мой друг сел, и рабы подали еду: посуда чистая, но не очень богатая, немного фруктов, еда хорошая, но не больше необходимого. Мы поели. Затем мне принесли превосходное вино, а ему – финиковое желе, он раздвинул занавеси, и мы, куря благовония, слушали приятную музыку. Мне очень хотелось узнать, что же с ним произошло.

– Друг, – сказал он, – ты помнишь старые времена?

– Да, – отвечал я.

– Сейчас я свободен, – сказал он, – и я получил то, что ценнее всего, любого богатства, – некоторые знания о мире. Ты видишь эту мебель. Она не так пышна, как была раньше, но многие состоятельные люди назовут ее роскошной. Так и с посудой. И с одеждой. – И он перечислял так все, добавляя: – Это не то, что раньше, – не лучшее – но такое, какое есть. Да, – закончил он, – и всего этого вполне довольно. И нет больше того ужасного напряжения. Ты помнишь ты проклятую девчонку и что она со мной сделала? Ты помнишь, что ты предлагал мне? И как предложил игру с хрусталем?

– Но все это прошлое, – сказал я, – и хвала Всевышнему, возвратившему тебе все твои потери. Но расскажи мне, как ты вновь разбогател? И что за девушка, что поет нам сейчас?

– Я заплатил за нее тысячу динаров, – отвечал он.

– Но откуда у тебя деньги?

– В один и тот же день умерли старый служащий моего отца и мой двоюродный брат в Египте. Мне осталось наследство в сорок тысяч динаров, когда я лежал на хлопке таким, каким ты меня видел. И я почувствовал Милость Всевышнего и решил не тратить денег напрасно, а прожить на все это до смерти. Тысячу я потратил на отстройку дома. Семь тысяч – на мебель, и посуду, и одежду, и конюшню, и рабов, которых ты видишь. Две тысячи я вложил в торговлю, десять – закопал на всякий случай и на двадцать – купил участок земли, который дает мне достаточно дохода, чтобы вести хозяйство и не одалживаться до сбора урожая.

Вот что случилось со мной. Целый год я искал тебя, чтобы ты увидел, что у меня все благополучно и таким и останется. И вот ты увидел, а теперь не смей говорить со мной, грязная крыса! Выволоките его отсюда за ноги!

И они действительно выволокли меня из дома, не дав даже допить мое вино.

И с тех пор, если мы встречались на улице, он только улыбался мне. И он не хотел иметь больше дела со мной и ни с кем из его прежних друзей».

Меч и перо

Правители и слуги

Однажды я услышал, как правитель Бувейхидов Муизз аль-Даула сказал своему визирю Саймари:

– Мне нужно полмиллиона динаров, и прямо сейчас, немедленно.

– На самом деле вам нужно гораздо больше, о правитель, – ответил Саймари, – ведь только мне самому нужны полмиллиона.

– Но ты же мой визирь! – вскричал Муизз аль-Даула. – С кого еще я должен их требовать?

– Но если таких денег нет в твоей казне, где же мне их взять? – сказал Саймари.

Правитель вспыхнул гневом. Он взревел:

– Я запру тебя в уборной до тех пор, пока ты не дашь мне эти деньги!

– Запирай, – парировал Саймари, – но неужели ты думаешь, что, сидя там на корточках, я произведу ценные слитки?

Бувейхид расхохотался.

– Хорошо, – сказал он, – я прощаю тебя.

Я убивал, чтобы живым остаться,
и пожинал мешками деньги мечом
Удовольствий ради.
Как ненавистно думать о тех или том, что пребудет
вовеки со Всевышним
Иль будет брошено в огонь.
* * *

Некий багдадский разбойник, до сих пор успешно избегавший наказания, начал действовать открыто. Его звали Ибн Хамди. Секретарь Правителя правителей назначил ему регулярное жалованье и заключил договор, согласно которому Ибн Хамди обязывался ежемесячно выплачивать пятнадцать тысяч динаров из разбойничьей добычи его шайки. Секретарь заставил его подписать договор и настойчиво требовал выполнения всех условий. Ибн Хамди платил в срок.


Однажды в пятницу свергнутый и ослепленный Кахир выбрался из дворца, где его содержали, и стал просить милостыню у мечети в Старом Городе Мансура. Заметив там человека из династии Хашимитов, он обратился к нему:

– Помоги мне, ты ведь знаешь меня.

Хашимит дал ему пятьсот дирхемов и повел к себе домой.

В 332 году халифу Муттаки выжгли глаза раскаленным железом.

Когда Кахир узнал об этом, он сказал: «Теперь нас двое, и нам нужен третий».

И случилось так, что следующий халиф Мустакфи тоже был ослеплен.

Падение Багдада

Пришли вести, что правитель дейлемитов Ахмад ибн Бувейх идет на столицу.

По сигналу тревоги воины из тюрков и дейлемитов перенесли свой лагерь в мечеть. Перед тем как Бувейхид появился в Байджисре, Правитель правителей Ибн Ширзад и халиф Мустакфи бежали, войска, состоящие из тюрков, отступили в Мосул.

В субботу, в январе 335 года, дейлемитский правитель Ахмад Ибн Бувейх разбил лагерь у Шаммазийских ворот Багдада, после чего там появился Мустакфи, чтобы с ним встретиться. Бувейхид держался почтительно, заверял в своей верности и давал клятвы. Затем правитель облачился в одежды Правителя правителей, и ему оказывали подобающие почести. Он получил титул Муизз аль-Даула, Сила Империи, его брат – Имад аль-Даула, Опора Империи, а брат Хасан – Рукн аль-Даула, Столп Империи. Было приказано чеканить эти титулы на динарах и дирхемах.

Новый Правитель правителей в своем облачении поехал в старый дворец Муниса, а его воины, дейлемиты, джилиты и тюрки, разместились в домах горожан. Это была дурная традиция, растянувшаяся на пятьдесят лет, начиная с описываемых событий.

Через двенадцать дней правитель Муизз аль-Даула решил, что Мустакфи должен быть свергнут. Он отправился вниз по течению во дворец.

Халиф сидел на троне, а перед ним стояли его люди, каждый в соответствии со своим званием, когда объявили о прибытии Муизза аль-Даулы. Войдя, Бувейхид, как требовал того этикет, поцеловал землю. Затем поцеловал руку Мустакфи, постоял немного, перед тем как сесть и начать представлять послов – одного из Хорасана, другого – из Бариди.

Это было сигналом. Двое дейлемитов выступили вперед, протягивая к Мустакфи руки и громко обращаясь к персам. Халиф подал им руку для поцелуя, но они сбросили его с трона. Затем они набросили ему на шею петли из его тюрбана и потащили к двери. Муизз аль-Даула поднялся со своего места. Началось смятение, а затем беспорядки.

Халифа приволокли ко дворцу Муизза аль-Даулы, а дворец халифа был полностью разграблен.

Так закончился халифат Мустакфи. Правитель послал за сыном Муктадира, и он стал халифом, приняв титул Покорный Всевышнему.

Голод

Это случилось незадолго до того, как вспыхнула война между Муиззом аль-Даулой и принцами Хамданидами[167], правившими в северо-западных областях. Цены в Багдаде так выросли, что у людей совсем не было хлеба. Люди ели даже падаль. Собирались вокруг лошадиного навоза, пытаясь найти ячменные зерна, чтобы подобрать их и съесть. Влажные семена хлопка поджаривались на огне и тоже съедались. Из-за этого возникали кишечные опухоли, от которых умирали. И смерть была на лицах еще живущих. Умирающие мужчины, женщины, дети стояли на дорогах, умоляя: «Еды! Еды!», пока не падали. Если кому-то достались хлебные обрезки, он прятал их под одежду, чтобы их не отобрали. Некому было хоронить мертвецов, и трупы пожирали собаки.

Множество бедняков переселялось, бесконечные вереницы людей тянулись вдоль дорог в Басру, куда они шли к финиковым пальмам. Но многие из них умерли в дороге, а оставшиеся – в Басре.

Была поймана девушка из Хашимитов, которая похитила ребенка и запекла его в духовке. Часть мальчика была уже съедена, и ее застали доедавшей остальное. Девушку приговорили к смерти. Дома и земли продавались за хлеб, и кусочек хлеба получал посредник. Затем еще одна женщина убила и съела ребенка. Несмотря на то что многих казнили, подобные вещи стали происходить все чаще.

В конце концов война закончилась, вырос новый урожай, и цены упали.

Крах правительства

В том же году поднялся жестокий мятеж: дейлемиты, угрозами и оскорблениями, требовали от Муизза аль-Даулы обещание выплачивать долги в установленный срок. Согласие принять такие условия означало, что ему придется брать деньги у горожан.

Это привело и к совершенно несправедливому распределению. После того как наделы были розданы чиновникам, слугам, воинам-тюркам, большая часть земледельческого Ирака оказалась закрыта (то есть не облагалась налогом). Государство могло получать доход лишь с небольшой части земель, и многие чиновники остались не у дел.

Если правительство опирается на нечестные методы, это, хотя и может скрываться некоторое время, потом обязательно обнаружится. Правительство подобно человеку, отошедшему от Истинного пути, – сначала погрешность незначительна, так что почти незаметна, но если он продолжит идти и дальше таким путем, то обязательно заблудится, чем дальше, тем больше сбиваясь с дороги, когда же поймет свою ошибку, будет уже поздно ее исправить.

Именно такой ошибкой был раздел на поместья аграрных селений Ирака, неразрабатываемых, истощенных из-за беспорядков и по этой причине стоящих необычайно дешево. Кроме того, чиновники не пытались строго следовать предписаниям, тайно или явно брали взятки, так что имения оценивались необъективно. Через некоторое время земля стала снова обрабатываться. Там, где налоги зависели от прибыли, они росли вместе с урожаем, там же, где налоги определялись площадью надела или ценами, понижались, так как, когда земли отдавали воинам, из-за голода цены были очень высокими. Те, кому это принесло прибыль, конечно же оставили за собой наделы, причем при такой системе налогообложения было невозможным взыскать с них должную плату. Те же, кто понес убытки, возвратили свои земли, получив другие, с учетом своих требований и потерь. Это оказалось еще большим злом: для воинов стало обычным делом разорять свои наделы и получать новые. Обменять землю мог любой, следовало лишь убирать с нее все, что на ней, а затем доложить о неудовлетворительном экономическом положении имения. Никого не интересовало то, каким образом ведется сельское хозяйство. Затем те же люди брали несколько таких разоренных наделов и назначали их себе же – по самым низким ценам.

Прошли годы, положение дел изменилось, описанное здесь налогообложение забылось, но нарушилось водоснабжение, не работали оросительные каналы, и положение бедных крестьян еще больше ухудшилось. Некоторые уехали, другие покорно терпели то, чего не могли исправить, а третьи были рады отказаться от прав на землю, на которой они работали, если этим можно было обеспечить себе личную безопасность.

Сельское хозяйство находилось в упадке. Были закрыты правительственные учреждения. Исчезли успешные дельцы и доходные земледельцы, старые умерли, а молодые ничего не умели. У новых хозяев о наделах заботились рабы и управляющие, которые не утруждали себя разработкой земли или усовершенствованием труда на ней. Они лишь различными путями растрачивали имение хозяина. Владельцы возмещали потери жесткими штрафами. Исчезли чиновники, отвечающие за орошение, так как земля уже не принадлежала правителю, и можно было только оценивать ирригационные требования и распределять суммы среди землевладельцев, которые никогда не заплатят свою долю. Даже те небольшие деньги, вырученные государством, не уходили на то, ради чего взимались, а просто присваивались. «Пей чистое, оставляй мутное», – гласит пословица, подобным образом мыслили чиновники, которые, закрывая глаза на существующее положение дел, просили у правительства денег за возвращенные имения, которые сами же разорили.

В каждой области ведение дел оказывалось в руках у кого-либо из влиятельных дейлемитов, считавшего ее своей собственностью и окруженного нечестными чиновниками, заботящимися только о том, чтобы ничего не менялось. Те же земли, которые не были наделами, распределили теперь между двумя классами людей: военачальниками, с одной стороны, и имамами и дельцами – с другой. Военные отказывали в деньгах и требовали снижения налогов. Любая настойчивость по отношению к ним вызывала вражду, а они умели сражаться и имели для этого все средства. По этой причине произошел распад государства, именно они создали почву для этого. Снисходительность лишь удвоила их жадность. Но с другой стороны, гражданские начальники истощали правительство с большим изяществом. Они действовали сообща, используя деньги для укрепления нелегальных возможностей и привилегий. В течение времени эти местные правители стали практически независимы и не позволяли вмешиваться в свои дела. Беднейшие из их подданных могли быть оштрафованы, увеличивались налоги, ограничивались их права, и не оказывалась необходимая помощь. Более влиятельные люди могли бы оказаться полезными землевладельцу в критической ситуации, если правительство решит его проверить, но не было смысла в хороших отношениях с людьми, которые ничего не значили.

Никто уже не отчитывался в доходах и расходах, не посылались указания периферийным финансовым начальникам, не обращали внимания на их предложения или жалобы. При ревизиях чиновники ограничивались первоначальными условиями договора о земле, суммой доходов и долгов. Никто не занимался заботами населения. Старые приемы уже не использовались в земледелии, не предлагались меры по разработке одичавшей земли, не обращали внимания на неоправданный рост налогов, на обманные сборы и несправедливые штрафы, а также на появления в списке расходов сумм, которые в действительности не были потрачены. Если злоупотреблениями заинтересовывалось важное лицо, его лишали чинов, отбирали имущество и убивали, дешево откупившись от правителя. Если же человек был нищ и невлиятелен, он легко успокаивался, получив от обидчика небольшую сумму. И мы не можем винить его в этом – ведь халиф не защищал его жизнь и не поощрял рвение.

Вот так, вкратце, выглядит история государственных доходов. Но с другой стороны, росли и расходы. В своей щедрости к вассалам Муизз аль-Даула делал что хотел, разоряя имения и повышая налоги. Его расходы непрерывно росли, а доходы постоянно уменьшались, между теми и другими он допускал пугающую разницу. Таким образом, через несколько лет пришлось прекратить выплаты войскам дейлемитов. Они были недовольны постоянным ростом привилегии воинов-тюрков, что, в свою очередь, делалось правительством из-за опасения возможного предательства дейлемитов. Но деморализация не ограничивалась одной стороной, жадность сделала тюрков не менее яростными, чем бедность – дейлемитов.

Мухаллаби – последний из великолепных

Муизз аль-Даула сделал Мухаллаби своим министром, или визирем. Он предпочел его другим, порой более образованным, которых еще можно было найти в столице, потому что видел в нем все, что было важно для правителя, а этого у него было больше, чем у других. Мухаллаби хорошо говорил и внушал доверие, он знал, как можно получать деньги, и имел представление о методах визирей прошлого. Кроме того, он был великодушным, смелым и образованным человеком, ко всему прочему и знатоком персидского. Новый визирь внес изменения в уже устаревшие правила управления. Он начал разрабатывать заброшенные земли и ввел новые, стабильные способы получения дохода.

В Басре, например, гнет Бариди и их людей год за годом уменьшал площадь используемой земли. Другой их ошибкой был сбор налогов в марте, который разорял крестьян и вынуждал их покидать свои наделы. Кроме того, они снова начали взыскивать поголовный налог, который разорил разрешенные культы. Они взяли за правило натравливать бедных на богатых и еще установили плату в семьдесят дирхемов на пшеницу, как и на все развесные товары, включая масло. В результате люди Басры стали разъезжаться, но это только увеличивало расходы оставшихся.

Мухаллаби отправился в Басру. Он принял меры по возвращению старой схемы, по которой взималась десятина, а не формальная сумма, зависящая от площади или текущих цен. Затем, приблизительно подсчитав разницу между тем, что выплачивалось сейчас, и тем, что придется платить по новому закону, он посоветовал налогоплательщикам опираться на выгоду от честных сборов по сравнению с притеснением, которое Муизз аль-Даула может начать из-за уменьшающихся платежей. Правитель восполнял бы уменьшение дохода тем, что получал наличные деньги, кроме того, ему не были недоступны идеи плодотворности эффекта справедливости. Он мог бы понять, какую популярность вызовут эти меры, и оценить перспективу получать в конечном счете больше денег, чем раньше.

Налогоплательщики согласились. Был составлен законопроект, по которому сниженная плата должна была составлять два миллиона двести тысяч дирхемов. Подумав, Мухаллаби снизил плату еще на двести тысяч, помогая этим самым бедным налогоплательщикам. Он написал Муиззу аль-Дауле, и правитель одобрил меры, после чего на собрании жителей Басры закон вступил в силу. Люди начали разрабатывать землю. Увеличивалась прибыль. Множественные пошлины порта Басры были упразднены, вследствие чего реальная сумма от сборов с судов стала расти, пока прибыль от нее не стала составлять два миллиона дирхемов в год.

То, что произошло в Басре, – это только один пример из всего хорошего, что сделал Мухаллаби.

Утонувшие потомки пророка

В Багдаде случилась драка, которая привела к серьезному мятежу; а все началось с пьяной ссоры между Аббасидом и Алидом, в которой Алид был убит. Его люди требовали мести, возбужденный народ разделился, и дело приняло настолько серьезный оборот, что даже повсеместное размещение стражи, состоящей из дейлемитов, не подавило беспорядки.

Поэтому визирь Мухаллаби заключил под стражу многих Аббасидов и Алидов, знатных, благопристойных горожан, разбойников, преступников и всех потомков пророка, среди которых были хашимитские судьи, представители понятых и праведные люди.

С целью выяснения причин Мухаллаби собрал специальное совещание. Он приказал составить список тех, чьи члены семей были разбойниками, тех, кто достиг призывного возраста, и тех, кто носил с собой кинжал. Он объявил, что они останутся под стражей, а остальные будут отпущены на свободу.

Один из присутствующих судей из дейлемитов осмелился выступить против этого. Он начал очень спокойную речь, с целью смягчить визиря, к которому обращался с большим уважением. Неожиданно в дискуссию грубо вмешался один из Алидов, Мухаммед ибн Хасан.

Мухаллаби обрушился на него: «Что, глупец? Даже седина не сделала тебя умней! Как будто я не знаю, кем ты был и кто ты сейчас, глупец и сын глупца. Ты виновен в оскорблении суда визиря, хотя ты никогда не упускал возможности использовать его имя: «Как сказал мне визирь…» или «Как я говорил визирю…». Или ты думаешь, что еще правит Муктадир, а я его визирь? Ты как будто не понимаешь, что сейчас на троне правитель Муизз аль-Даула, для которого твоя кровь – подношение Всевышнему и который поступит с тобой, как бы он поступил с собакой. Невольников сюда! Пусть тащат его за ноги».

Перед всеми присутствующими Мухаммеда уволокли, держа за ноги, причем его высокий головной убор остался лежать на полу.

Мухаллаби приказал посадить его в крытую лодку и отправить в Оман. Связанным его доставили на борт судна. Люди толпились вокруг него, чтобы поцеловать ему руку, когда халиф Мути послал визирю просьбу о его помиловании. После недолгой переписки Мухаллаби простил Мухаммеда, но заключил его в его собственном доме, взяв обязательства с его семьи. Затем он посадил в закрытые лодки молодых Хашимитов и других участников недавней драки, вместе с каторжниками и людьми, вызывающими беспорядки, задраил люки и отправил их в тюрьму в Ахваз, где они и остались. Многие умерли, и только через несколько лет после смерти самого Мухаллаби несколько оставшихся в живых были отпущены на свободу.

Эта действенная мера успокоила беспорядки.


«Он был из последних необычайно щедрых людей. Я сам, – рассказывает судья Танухи, – был свидетелем картины, которая может составить представление о Бармакидах. Один из его чиновников, занимающийся аграрным Ираком, наблюдая за тиграми, выпал из открытой верхней комнаты дворца Мухаллаби и умер через восемь дней. Визирь глубоко опечалился и на следующий день после похорон нанес визит его семье. Я пошел с ним. Он очень хорошо говорил с ними, успокаивал и утешал. «В том, который сейчас в милости Всевышнего, Абу Хусейне, – сказал он, – вы потеряли человека, но у вас еще есть я, и я буду вам отцом. – И, обращаясь к старшему сыну, он продолжал: – Я назначаю тебя на должность твоего отца.

Для твоего брата тоже есть должность (в то время ему было около десяти лет), с жалованьем (он назвал крупную сумму, я не помню, какую именно). Я надеюсь, что он и мой собственный сын станут друзьями: они одного возраста, могут вместе расти и учиться, и твой брат всегда может потребовать от моего сына все, что ему нужно».

Затем, обращаясь к секретарю визиря, он сказал: «Запиши эти назначения» – и послал за людьми, с которыми у покойного Абу Хусейна были договоры об аренде, сказав, что они должны возобновить их, поскольку он вложил большую часть своего состояния в права вступления во владения землями, которые были аннулированы после смерти прежнего владельца. «Если будут возражения, предложите увеличить ренту, за мой счет, добивайтесь возобновления на любых условиях». После этого он обратился к мужу сестры покойного. «Наш друг, – сказал он, – помогал многим, и я знаю, как щедр он был для своей сестры и ее детей и для прочих родственников, для которых теперь его смерть означает нищету. Прошу, иди к дочери Абу Мухаммеда Мадхарай (вдове), передай ей мои соболезнования, и пусть она назовет всех тех женщин, которых содержал покойный Абу Хусейн, и всех его домашних, нуждающихся в помощи. Когда вы найдете их всех, – сказал он своему помощнику, – выдели им месячную сумму и распорядись, чтобы деньги выплачивались регулярно».

Все, кто был в комнате, плакали. Я даже видел потоки слез у случайно оказавшегося там Алида из людей Мухаммеда ибн Хасана, который стал восхвалять Мухаллаби. Он мог быть красноречивым, только защищая свои интересы, и, кроме того, не любил Мухаллаби, но его великодушие произвело на него такое впечатление, что даже их плохие отношения не могли помешать признать истину.

Я сказал себе: во времена нашего визиря человек, обремененный большой ответственностью, радостно встречает смерть. И то, что мы сегодня видели, заставляет поверить в щедрость давних дней, ставшую поговоркой».


«Однажды у Мухаллаби, – рассказывает главный судья Ибн Маруф, – мы спорили про удачу и невезение. И Мухаллаби сказал:

– Удача – это только сила и смирение, а невезение – лень и эгоизм».

Усиление феодализма

Результатом ряда действий Муизза аль-Даулы стало усиление влияния воинов-тюрков. Они силой захватывали поместья и вообще становились серьезной проблемой для властей. Чтобы удовлетворить их аппетиты, правитель решил использовать области Васита, Басры и Ахваза. Он предоставил эти территории в аренду различным чинам, чтобы те, получая доход, выплачивали деньги в виде налогов, обеспечивая тем самым и тех, кто остался на службе. Было решено, что каждый получивший землю имел возможность зарабатывать десять дирхемов в день, а при высоком звании – двадцать, до тех пор пока все долги не будут таким образом ликвидированы.

Эта ежедневная выплата должна была стать временной мерой, но она принесла правителю более значительные убытки, чем те, которые имели бы место, выплачивай он те же деньги из своего кармана.

Ведь люди были только рады отсрочке выплаты долгов, если в это время они могли оставаться там, где были, и даже получать прибыль с этой компенсации, вкладывая ее в торговлю. Чиновникам было удобнее платить это ежедневное жалованье, чем пытаться найти возможность уплатить полную сумму долга. Многие вассалы, занявшиеся торговлей, через два-три года вошли во вкус, тем более что их освободили от дорожных пошлин на товары.

Вскоре они предложили мелким землепашцам то, что назвали защитой (но за особые сборы), укрепив тем самым свое влияние. С чиновниками, которые пытались собирать налоги, они не считались, но охотно оказывали поддержку тем, кто к ним обращался. Так правительство потеряло свою власть, а вассалы превратили население в своих рабов.

К 1000 году нашей эры этот процесс продолжался, и положение в государстве только ухудшалось.

Доходы из Васита, Ахваза и Басры к 348 году перестали поступать в государственную казну. Чиновники решили разорвать оригиналы договоров. Они составили требование о возмещении их обид, но уже ничего не могло им помочь.

* * *

Пришли вести о том, что византийцы вторглись в мусульманские земли, убивая, грабя и уводя в плен. Те, кому удалось спуститься вниз по реке в Багдад, призывали правоверных к оружию. Они призывали к войне в мечетях и на улицах, и народ поддержал их. Собравшаяся у дворца халифа толпа бесчинствовала, стремясь попасть внутрь. Наконец ей это удалось. Они достигли присутствия, требуя низвержения халифа, который уже стал не нужен, ведь волю Всевышнего исполняют имамы Муслима.

Правитель Бувейхид был в это время в Куфе, якобы совершая паломничество на могилу Али, но на самом деле охотясь. Услышав новости, он потребовал от халифа денег на Священную войну, которую назвал долгом правителя.

«Священная война, – отвечал халиф, – была бы моим долгом, будь в моем распоряжении деньги и войска. Но сейчас, когда я получаю гроши, недостаточные для моих личных нужд, а всем распоряжаются местные правители, Священная война и паломничество, как и всякий иной долг правителя, – не моя забота. От меня можно требовать лишь того, чтобы мой титул помог поддерживать порядок. Если же вы хотите лишить меня этого последнего отличия, я буду рад от него отказаться».

Возрождение окраин. Великий провинциальный администратор

Имад аль-Даула умер, и его брат Рукн аль-Даула поспешил в Фарс, чтобы разобраться с насущными проблемами. Но первое, что он сделал, приехав в Шираз, – пришел на могилу своего брата у ворот Истахр, босиком и с непокрытой головой. Три дня он оплакивал его у могилы, а на третий день знать просила его вернуться в город. Он отослал часть имущества, оставшегося от старого правителя, их брату Муиззу аль-Дауле, что составляло сто семьдесят вассалов и сотню возов оружия с доспехами. Тогда знаменитый Ибн Амид, визирь Рукн аль-Даулы, приехал в Фарс обучать сына своего господина Фаннахусрава искусству править. Именовать юношу стали Адудом аль-Даулой.


«Нашим учителем, – часто говорил Адуд аль-Даула, – был Абу Фадл ибн Амид».


«Он был единственным человеком, – говорит его секретарь, – в рассказах о котором не может быть преувеличений. Он был самым ученым человеком своего времени. Не было в те времена человека столь образованного: он превосходно владел арабским и знал все его тонкости, разбирался в грамматике и просодике, умел находить слова и создавать образы, а также помнил множество доисламских и исламских стихов. Пока я знал его (а я семь лет дни и ночи проводил в присутственных местах), не было случая, что, услышав стихи, он не назвал бы имени поэта. Я слышал, как он цитировал неизвестных поэтов, и я не мог понять, зачем ему нужно было держать их в памяти.

Однажды я спросил его:

– Господин, почему вы тратите свое время на то, чтобы запоминать строки этих поэтов?

– Ты ошибаешься, – отвечал он, – я не трачу на это время, мне стоит только раз услышать их, чтобы запомнить.

И это была правда. Иногда я читал ему свои собственные стихи, в тридцать или сорок строф, и он, в знак доказательства, их повторял. Бывало, позже он просил меня рассказать снова, но без его помощи я не мог вспомнить и трех строк. Несколько раз он рассказывал, как в юности на спор запоминал тысячу строк в день. Так как он был слишком серьезным и достойным человеком, чтобы преувеличивать, я спросил его, как ему это удавалось.

– Я ставил условие, чтобы строки были выписаны, – отвечал он, – и, запоминая сразу по двадцать – тридцать, справлялся со всеми.

– Справлялся? – Я недоумевал.

Он объяснил:

– Мне никогда не нужно было возвращаться к ним, я читал их раз или два и приступал к следующей странице.

О его собственных сочинениях можно судить по собранию его дипломатических писем, вызывающих восхищение любого знатока. Также прекрасны его стихи, причем как легкие, так и серьезные.

Он умел толковать Коран, разбираясь в темных местах, и знал теории различных столичных школ. Он был великим ученым. В логике, в различных разделах философии, прежде всего метафизике, никто из его современников не отважился бы считать себя большим знатоком.

Я помню Амири, прибывшего к нему на своем пути домой в Хорасан, человека, состарившегося над трудами Аристотеля и считающего себя сведущим философом. Когда этот человек увидел всю его образованность, широту кругозора и проницательность, он смирил себя для того, чтобы снова учиться, и прочитал вместе с ним множество сложных сочинений.

Великого Мастера нельзя было назвать разговорчивым, он редко вступал в беседу, если кто-либо, способный оценить его ответ, не обращался к нему с вопросом. Тогда он оживлялся, и никто не мог сравниться с ним в изяществе речи и тонкости чувств. Он был обходительным, доброжелательным и простым в обращении, так что выслушивал каждого спокойно и с уважением, понимая все, что ему говорят, вне зависимости от того, о чем велась речь.

Велики были его познания в классических науках, но, когда речь шла о математике или механике, он был недосягаем. Он не имел себе равных в знании секретов точных наук – механики, для понимания которой нужны самые глубокие знания физики и геометрии, науки о неправильных движениях, в расчетах центров тяжести и многом другом, включая то, чего еще не знала Античность, в том числе невероятные осадные механизмы и удивительное метательное оружие, могущее наносить небывалый урон с огромного расстояния.

Он обладал небывалой ловкостью рук и актерским талантом. Я видел в комнате для приема близких друзей, как он ногтями выцарапывал на яблоках лица и запускал их, как юлу, и эти лица получались у него искуснее, чем у тех, кто использовал для этого соответствующие инструменты и тратил на это дни.

На поле боя и в походе он был храбр как лев. Стойкий, находчивый, он умел пользоваться любой возможностью, был благоразумным воеводой и хитроумным стратегом. Много раз он рассказывал о битве в Хан-Ланьяне, да благословит его Аллах. Военачальник дейлемитов преследовал сына его господина Рукн аль-Даулы и женщин и уже нагнал и захватил его обозы, когда с ним столкнулся Великий Мастер.

Он обычно говорил так:

«Сначала мои люди разбежались, и люди Ибн Макана начали грабить наше имущество. Я остался на месте, но только из гордости. У меня не было никакой надежды на победу, но только твердость человека, обреченного на смерть или пленение. Ведь когда я понял, в каком положении нахожусь, то сказал себе: даже если я вернусь отсюда живым и предстану перед моим господином, как я смогу взглянуть на него? И как я смогу оправдаться, если покинул самого близкого и самого любимого человека, единственную надежду его рода? Смерть показалась мне приятнее того, о чем я думал, и я решил умереть мужественно.

Но случилось так, что я стоял позади двух моих свернутых шатров, один из которых был на два шеста. Я видел, как на нем перерезали веревки и искали наживы внутри. Никто не мог подумать, что в таком бедственном положении я намерен оказывать сопротивление.

Я оставался на своем месте, а люди Ибн Макана были слишком заняты добычей, чтобы уделить мне внимание, а тем временем мой вассал Рувайн вернулся ко мне, за ним последовали еще несколько человек, а затем еще горстка арабов. Я дал приказ о контратаке, и мои люди поднялись с боевым кличем. Многих мы убили и многих захватили в плен, никто не ушел от нас, и через час после заката из всех воинов Ибн Макана в живых остались только пленники».

По известному письму Великого Мастера Ибн Хинду мы можем судить о его умении управлять. В нем приведено подробнейшее описание беспорядка, в котором он нашел Фарс, указаны ошибки его предшественников и необходимые меры, могущие исправить положение. Из этого послания можно узнать, что значило быть визирем. Только одно обстоятельство противостояло правосудию там, где это могло быть в его власти: его господин Рукн аль-Даула, имеющий силу, будучи вождем дейлемитов, все еще мыслил как грабитель, спешащий захватить добычу. Рукн аль-Даула не просчитывал конечных результатов своих действий, не думал о мерах предосторожности, которые могли бы помочь его делам в будущем. С целью угодить своим воинам, он мог позволить им что угодно, и этому никто не смог воспрепятствовать. Однако же у него действительно не было другого выхода, он не принадлежал к древнему правящему роду и не имел абсолютной власти среди дейлемитов. Он был их вождем благодаря своей щедрости, а раз армия к этому привыкает, отучить ее становится невозможным.

Как и Имад аль-Даула, его предшественник Рукн аль-Даула расточительно раздавал им земли, пытаясь щедрыми подарками предотвратить недовольство. Тем не менее его вассалы оставались надменными и жадными и хотели большего, чем могли получить.

В лучшем случае визирь мог иногда добывать средства на расходы правителя, отбирая у покорных и занимая у сильных. Из-за непрерывных требований воинов, как тюрков, так и дейлемитов, у правительства не было ни средств, ни возможностей для долгосрочного планирования. Скрываясь от просителей, они назначали тайные ночные встречи и, выезжая за город и сидя верхом, держали совет о том, где найти деньги на следующий день.

Любая неожиданно открывающаяся перспектива, при всем понимании ограниченности возможностей, ощущалась праздником.

Но когда визирем Рукн аль-Даулы стал Ибн Амид, все настолько изменилось, что его, возвращавшегося к себе из султанского дворца, ожидали только чиновники. И на аудиенциях нужно было обсуждать малозначительные непредвиденные события, которых не может избежать ни один правитель или министр. Ибн Амид создал организованную систему и привел дела в полный порядок, так что теперь мог тратить большую часть дня на учение и ученых. Он завоевал такое уважение среди воинов и гражданских, что ему стоило лишь взглянуть на человека с неодобрением, и тот слабел от страха, что я неоднократно видел. Ах, если бы только его господин желал заботиться о своей стране! Рукн аль-Даулу не тревожили вести о нападениях на караваны и стада. Что ж, говорил он, даже курды должны жить. Если таковы были его взгляды на закон и земледелие, что мог сделать его министр?

Но когда Ибн Амид приехал в Фарс учить сына своего господина, Адуда аль-Даулу Фаннахусрава, умению из умений – искусству королей: как следует править и как беречь свою страну, он увидел в Адуде аль-Дауле способного ученика. И этот правитель называл его только Великим Мастером или просто Мастером и был благодарен ему за успехи политики, за сохранение власти, защиту границ и победы над врагами, за покровительство земледелию и суровость к нарушителям покоя, за то, что тот смог сделать государство похожим на то, каковым оно было раньше.

Тот, кто, читая эти строки, не знает, сколько в действительности сделал Ибн Амид, может подумать, что я преувеличиваю. Но, клянусь Тем, Кто требует от нас только правды, я не преувеличил ничего».


В ночь второго четверга декабря 360 года в Хамадане умер Великий Мастер. Вместе с ним ушло из мира его величие, в самом полном смысле этого слова, и ни в ком после его смерти не соединялись все его добродетели.

* * *
Ночь и конь
Должны узнать меня снова,
Меч и пески,
Перо и бумага.
* * *
Беседа на пути домой от водопада в город
Напомнила о юности и яркости явлений природы.
Через полстолетья я, слабый и измученный раздумьями,
Вспомню месть, юность и новизну явлений,
Верблюдов, на холмы взбирающихся и спускающихся в долины,
И то, как собирал я щепки и разводил костер наш.
* * *
У расщелины сказал мне голос: под тенистыми ветвями моими
Многие влюбленные находили приют, сверкали молнии бурь моих
И искрился смех. Сейчас лишь камни гладкие мне
Грозы освещают.
Взглянул я и увидел земли, через которые ночами мчатся четыре ветра,
И вскричал: «Скажет ли один из них хоть, где он остановится?»
И голос ответил: «Отдых их в родных сияющих песках,
Где белый свет скрывает завтрашнее солнце».

Отчаяние

Я оставался в стороне, и были у меня причины
На ненависть большую к себе, чем ненависть к тебе.
Ты говоришь: «Спокоен будь, жизнь – лишь сон,
Когда она заканчивается, уходят ночи призраки.
И если жизнь была бы мирным сном, она была б прекрасна,
Но жизнь – ночной кошмар ужасный».
Однажды видел Время я: угрюмое и грубое лицо,
Обрубленные уши, обезьяний лоб,
Нос сморщенный и борода, непрестанно теребимая.
И вспомнил я всех благородных
И величественных, прошедших и исчезнувших,
И сказал: «Время мое ушло».
* * *

Случилось так, что в 61 году (971 г.) после длительного отсутствия я снова побывал в некоторых багдадских обществах. Там уже не было тех, кто заполнял их раньше, чьи беседы приносили жизнь и блеск в эти комнаты. Я встретил только нескольких из прежних, и, когда мы заговорили, оказалось, что те истории, которые я так любил, уже почти забыты.

В доме судьи Мухаммеда из Хашимитов мы говорили о величии и многолюдности Багдада во дни Муктадира. Я рассказал о книге, которую видел у Мухаллаби, описание Багдада времен Муктадира, в которой был приведен перечень десяти тысяч городских бань и указана численность жителей, судов и кочевого населения, а также то, сколько ячменя, пшеницы и подобных им товаров продавал город. Чтобы судить о богатствах того времени, следует сказать, что продавцы льда платили тогда лодочникам по тридцать или сорок тысяч дирхемов ежедневно только за его доставку.

Теперь это кажется немыслимой суммой, сказал судья. Но, как он слышал от одного старика, в 45 году число жителей и зданий, по строгому подсчету, составляло лишь десятую часть того, что было во дни Муктадира (тридцатью годами ранее).

Мы говорили о том, как все оскудело, и как беспокойны люди, какими жалкими они стали, называя это заботой о надежности или практичностью, и как не хотят теперь рисковать новые дельцы, и с какой неохотой помогают попавшим в беду.

Мы решили, что перемены произошли оттого, что стало меньше денег.

«В те времена, если в столицу прибывал ученый, – сказал Абу Хасан ибн Юсуф, – люди посылали ему около тысячи дирхемов, чтобы тот ни в чем не нуждался. А теперь – только несколько дней назад ко мне приходил человек славного рода, и его рассказ о собственной нищете было больно слушать. Для того чтобы начать все заново, ему нужно было тридцать или сорок дирхемов, и я не мог вспомнить никого, кто бы наверняка пожертвовал эту сумму. И в том же году, когда нас посетил друг самого Абу Хашима Джубая, мы обращались к некоторым людям за помощью, но безрезультатно.

На улице, где я жил, – продолжал он, – улице Маравейхи, живут бывшие управители и чиновники, землевладельцы и дельцы, и я подсчитал, что их общее богатство составляет четыре миллиона динаров. Теперь же на этой улице, за исключением только Абу Урбана, нет никого, кто бы владел больше четырех тысяч дирхемов».

* * *

«Однажды я говорил с Абу Хасаном, секретарем Ахваза, человеком достойным и мудрым, благородным и знающим свое дело. Он управлял Ахвазом при Абу Абдулле Бариди, после – при Муиззе аль-Дауле, затем – Басрой при Абу Касиме Бариди и при Мухаллаби. Он знал душу тех времен и сам испытал их заботы и превратности.

Мы рассуждали о расцвете и упадке, о равнодушии друзей к человеку, потерявшему свое богатство, и я вспомнил слова Ибн Фурата: «Всевышний благословляет людей, которых я не знаю и которые не знают меня». И другое изречение: «Вот все мои беды, и причиной каждой из них без исключения был кто-то, к кому я был добр».

– Такова истина наших времен, – сказал Абу Хасан. – Но она стала ею недавно. Прежде друзья были преданными друзьями. И есть любопытное следствие этого упадка человеческой натуры, этой утраты идеала дружбы, – люди готовы довериться любому незнакомцу, приняв его за надежного человека, и в то же время считают, что те, кого они знают, те, кого они называют своими друзьями, приносят им вред.

Причина в том, что они ждут от других того, чего не сделали бы сами. Когда кто-то проявляет доброту по отношению к другому, тому нравится получать помощь, но в то же время у него возникает легкое чувство обиды. Если помогать ему постоянно, он становится жалким и подобострастным. С другой стороны, если он хочет вернуть столько же, сколько получил, начинается открытая война, и скоро начнутся неприятности – если не явная злоба, то надуманные подозрения и непонимание, которые невозможно будет рассеять. Если вы близкие друзья, доверие становится опасным, потому что беда может сложиться из враждебности и знаний о ваших делах. Поэтому незнакомых людей опасаешься меньше. Даже уличный вор – меньшая угроза: он беспристрастен, ему все равно, ваши ли это деньги или кого-либо еще. Но величайшая опасность – грабитель, которому нужны именно вы.

Поэтому в наше время мой совет для благоразумного человека таков: чем меньше у тебя знакомых, тем лучше, меньше врагов, которых следует опасаться. Ибн Алва ясно говорит об этом в своих стихах:

Ни с кем не знайся:
Станет друг твоим врагом.
За трапезами ты съедаешь яд, —
Знай: от него ты можешь умереть.

Человеческая природа становится жалкой в своей зависти. Я слышал, как это говорил Хасан-астролог, правитель Ахваза. В прежние времена зависть к благополучию заставляла достигать того же, зависть к знаниям – учиться самому, зависть к щедрости – поступать так же. Но в наши дни, когда люди – жалкие создания, неспособные к состязательности, они скорее разрушат то, что их превосходит. Богатого человека они постараются разорить, образованного обвинят в упрямстве заблуждений, а щедрого – в поиске выгоды и выставят его подлецом.


Если кто-то из старшего поколения рассказывает истории о своем времени (обычно это истории о великодушии и доброте, богатстве, доблести, терпении, роскоши и высоких идеалах), будучи людьми, неспособными понять подобное, ему просто не верят или, по крайней мере, считают, что он сильно преувеличивает.

Причиной всему этому – порочность нашего времени, все вырождается. Желания меняются к худшему, старое износилось.

Никто больше не стремится к великому. Все слишком заняты заработком, чтобы думать о таких вещах, и довольствуются удовлетворением своих животных потребностей. Мы живем, как было предсказано: времена становятся хуже, а люди сложнее, пока Судный день не отделит осадок. Как сказал однажды поэт Мутанабби:

Они жили во времена расцвета
И были счастливы.
А нам досталось
Тяжелобольное время.

Мы живем в такое время, когда человек получит лучшего зятя, выдав дочь за могилу.

Народы

Людям свойственно позволять править собой тем, кто не способен править, славить бесчестных и объявлять мудростью неблагоразумие. Толпа идет за тем, кто ведет ее, кем бы он ни был, она не может отличить слабого от сильного и правду от обмана.

Если кто-то захочет в этом убедиться, покажи ему собрание образованных людей: видно, что они мудры, воспитанны и проницательны. После покажи ему любую толпу, и он увидит, что толпа собирается не иначе как вокруг дрессировщика с медведем или шутника с обезьянкой, которая танцует под барабанную дробь. И легкомысленная забава будет привлекать толпу везде. Ее можно увлечь обманными фокусами и шарлатанством, она будет слушать романтическую ложь и стараться разглядеть избитого или повешенного.

Запугай ее, и она повинуется. Бойся ее, и она сможет все. Ее не возмутит зло и не растрогает добро. Она беспристрастна: она не может отличить хорошего человека от дурного.

Вот слова пророка, которые подтверждают это.


«Есть два вида людей, – сказал он, – те, кто знает, и те, кто узнает, прочие же ничем не лучше стаи животных, и Всевышний о них не заботится».


«Да, я знаю Всевышнего», – скажет обычный человек.

Другие, довольные своим влечением к Иному миру, называют эту тягу Провидением, или Горячей Любовью, или Всевышним. У каждого есть притязания, но никто не достигает этого в действительности. Теперь обратившиеся в религию пренебрегают воспитанием в себе терпения и тратят время на мечтания, которые называют размышлениями. Даже суфизм, который когда-то был сущностью без названия, теперь стал названием без сущности.

Однажды у дервиша спросили, зачем он носит цвет траура – синий.
«Пророк Всевышнего, – отвечал он, – оставил три наследства:
бедность, знания и меч.
Люди силы выбрали меч и нашли ему плохое применение.
Ученые выбрали знания, но создали лишь профессию учителя.
Дервиши выбрали бедность и стали ленивы.
Я ношу синий, скорбя о судьбах всех этих людей».
Мусульмане грешат, христиане развращены,
Иудеи запутались, еще более – колдуны.
И каждый – или умный нечестивец,
Или глупый праведник.

Вера: борьба или крушение

Проснитесь, глупцы, проснитесь! Ваши верования – лишь наследованный обман! Вероучение – лишь средство могущественных сделать других рабами. Все религии равно ошибочны. Это вымысел, созданный коварством ныне мертвых.

Человек может казаться мастером своего ремесла, вполне разумным мастером, но, когда дело касается религии, он становится упрям и туп. Религиозность – часть человеческой природы; и люди полагают свою религию надежным убежищем. Иногда то, что растущий ребенок слышит от старших, остается с ним на всю его жизнь. Отшельники в пустыне, фанатики в мечетях – все глотают религиозные истины, как иные глотают рассказ выдумщика, не думая о том, так ли это в действительности. Будь один из этих отшельников или верных мусульман рожден в семье магов, он был бы магом открыто.

Пессимизм

Из тех, кто зряч и все же не грустит, не сделала
Религия орудием алчности ни одного.
Все равно плохи, и я б не различал тех от других, я осуждаю всех.
Никому не доверяй, но сверх всего страшись себя и, будучи один,
Остерегайся.

Если вы направлены на низшее, будьте уверены, что направлены к тому, к чему принадлежите, и вновь прививая ветвь к стволу. Вы были созданы из грязи, в грязь и вернетесь.

Абу Ала из Маарры

Когда я проезжал через Маарру, Абу Ала считался правителем города. Хотя он очень богат, и у него много рабов и слуг, и все горожане подчиняются ему, как подданные, он, отринув мир, носит власяницу, никогда не выходит из дому и не съедает за день ничего, кроме манны ячменного хлеба. Его ворота никогда не бывают заперты; но его чиновники и последователи, которые руководят городом, советуются с ним лишь о действительно важных делах. Он никогда не отказывается от предложенных ему денег. Он постится весь день, бодрствует ночью и не хочет иметь ничего общего с тем, что происходит в миру.

Пророк ничем не лучше проповедника.
Он молит, он казнит, и вот он мертв,
А все ж ничтожность человеческой природы
Жива и умножается опять.
Рай, ад ли, нежный, яростный ли свет.
Но оба – пища тьмы.
Мы лишь перемещаем
Болотные огни в течение ночи без конца.
Не так давно рыданья похорон
Утихли, как уж слышен гомон свадьбы
И застонало колесо судьбы.
И тот, и то в единое рыданье слились.
Я пью, и я смеюсь, но в чаше сей
Презренье лишь и боль.
Я также кубком был и был разбит.
С тех пор мне целым никогда не стать,
Ползущий червь, о плоти говоря, мне показал,
Как я однажды этим ложем был.
Когдаато камень, ныне только пыль.
«Как может быть, – сказал гончар, —
Что я, твой раб, создать смогу такой сосуд,
Лишь стоит пожелать,
С которым у людей не будет ссор».

«Некоторые стихи, – говорил Абу Ала, – посвящены Раванди:

Дары земли делил между людьми
Тот, кто был пьян, а сверх того и подл.

Если бы это двустишие материализовалось, оно бы возвысилось в своей греховности над пирамидами. Возможно ли спасение человека от его ничтожества? Оно предопределено.

Считается, что я ученый человек. Но я не обладаю ни обширными знаниями, ни глубоким интеллектом. Предполагается, что я религиозен. Но будь сорвана с меня маска, не одобрявшие меня вряд ли сочтут достаточными простые оскорбления: они б пожелали моей смерти.

Из уст моих звучат слова безмерной лжи.

О правде я шепчу, и шепот еле слышен.

Лучше сохранить блоху, нежели дать милостыню.

Я – дитя Случая.

Этот день – сегодня, и нет различия между ним и остальными. Как можешь ты называть один день завтра, а другой – вчера? Для того, кто думает о Всевышнем, прошлое и будущее всегда в настоящем. У верного слуги Всевышнего нет ни вчера, ни завтра.

Когда приходит время молитвы, я совершаю омовение и иду туда, где намереваюсь молиться, сижу там, пока не отдохнет мое тело.

Тогда я встаю. Перед собою я вижу Святой Дом, под своими ногами чувствую Мост Страха, рай лежит по правую руку от меня, и ад по левую; и Ангел Смерти стоит за моей спиной. И в мыслях моих эта молитва – моя последняя.

Но снизойдет Всевышний до принятия моей молитвы или нет, я не знаю по завершении молитвы никогда».

Жажда

О Всевышний – Владыка Великого Света, Владыка на Высоком Троне, Хранитель Вздымающегося Моря, Владыка Тени и Пылающего Солнца, Тот, Кто ниспослал Книгу, повелитель падших ангелов, Владыка пророков, о Ты, Кто был прежде всякой жизни и будет после всякой жизни, когда не будет жизней более, о Владыка, Даритель жизни мертвым, Кто предписал смерть всем живым тварям, о Ты, Живой Господь, рядом с Которым нет никого!

Если лишь смерть, о Всевышний, стоит между мной и имамом, та смерть, которую Ты определил всем Твоим слугам, тогда освободи меня из моей могилы, будь я даже одет лишь в свой саван, но с обнаженным мечом и копьем в руке, готовый ответить на зов моего полководца и исполнять его поручения во всем, вблизи и вдали.

Покажи мне его благословенное лицо, о Всевышний! Приготовь для него путь, дабы его посох мог вести меня по нему. Через него построй вновь мои города. Его руками оживи слуг Твоих, как Ты обещал; а Обещание Твое надежно. Позволь ему дать нам знамение, о Всевышний, тому, кто стоит с нами за Тебя, кто рожден от дочери Твоего пророка и носит имя Твоего Апостола, дабы он мог положить конец всем вещам тщетным и бессмысленным в этом мире и установить истинное и подлинное в глазах тех, кто ценит это. Укажи ему быть оплотом твоих угнетенных слуг и заботливым другом тем, у кого нет друзей, кроме Тебя, чтобы мог он ускорить свершение всего, чего требует от нас Твое Слово и что было презрено.

Храни его, о Всевышний, в безопасности в Твоей Твердыне, от зла его врагов; но имей милосердие, о Всевышний, к нам, беспомощным; отдали горе и сожаления от этого народа и подтверди Его приход. И да будет Его приход скорым. Да будет так по Твоей Милости, о ты, Всемилостивейший из всех, кто знает, что есть милосердие!

* * *

«Люди ожидают пришествия имама, – сказал Абу Ала. – Что за тщеславие! Что за глупость! Как будто мог бы быть иной имам помимо людского разума».

Однажды мой дядя взял меня с собой к Абу Але. Он сидел на изношенной волосяной циновке и был очень стар: истощенное лицо, глубоко изборожденное оспой, поразившей его в отрочестве. Он велел мне подойти к нему и благословил, положив руки на мою голову. Я был тогда лишь ребенком, но и сейчас вижу его перед собой. Я смотрел в его глаза – один ужасающе выдавался, а другой был так глубоко в глазнице, что я едва мог понять, где он.

Я был в темнице трижды: сам слеп, пристанище тесно, презренно тело,
О, если б тело стало духом, невосприимчивым к земному,
бесчувственным, как камень.
Дух слился с плотью, став ее мучением, ведь оба нездоровы.
О ветер, если ветер ты, затихни,
Огонь, погасни, если ты огонь.

Оставьте меня с моей болью. Вы также из потомства Адама, все вы. И если первая из бутылей была мутной, какой же будет последняя?

Не проклинай, Всевышний, тех, кто шел вратами зла,
Ты создал их, хоть ангелы не смотрят
На тех, кто входит и выходит прочь, сквозь темноту
В тот час, когда отец мой стал отцом,
Такое преступленье совершилось,
Какого я не совершал.

Смешные истории

Страдают неженки и в час удачи,
Того, кто прост, несчастье не страшит.

Перемещения тела

Однажды, давным-давно, в городе Басре, жил портной, преуспевающий портной, любивший комфорт и веселье. Он и его жена имели обыкновение наведываться в места развлечений, и однажды по пути домой они наткнулись на горбуна – зрелище, способное заставить гневного смеяться, лицо и фигура, способные забыть тревоги и утолить печаль. Они почувствовали, что должны увидеть его еще, и потому пригласили в тот же вечер пойти к ним на небольшую вечеринку.

Горбун принял приглашение и присоединился к ним. К тому времени приблизился вечер, портной пошел на рынок, купил немного жареной рыбы, свежего хлеба и лимонов, блюдо розового варенья на десерт и поспешил назад. Рыба была подана, и они начали есть.

Некоторое время спустя жена портного взяла большой кусок рыбы, впихнула его в рот горбуна и хлопнула рукой по его лицу.

– А теперь, да услышит меня Всевышний, проглоти это за один раз! – сказала она. – Ведь я не дам тебе времени жевать.

Таким образом, горбун быстро проглотил кусок. Но в его середине была острая кость, вонзившаяся в его глотку. Верно, пришел его час, ибо он умер на месте.

– Нет ни Силы, ни Власти, кроме власти Всевышнего, Высшего, Великого! – вскричал портной. – Бедняга! Умереть вот так! И по нашей вине!

– Остановись и сделай что-нибудь! – сказала его жена.

– Что сделать? – сказал он.

– Вставай! – сказала она. – Бери его на руки. Теперь заверни его в эту шелковую шаль. Я пойду впереди, а ты вслед за мной, неся его. Да, теперь, ночью! Говори людям, проходя мимо: это наш мальчик, я и мать несем его к доктору – ему нужно лечение.

Итак, портной встал и взял горбуна на руки. Его жена шла впереди, крича: «О дитя! Дитя! Да сохранит тебя Всевышний! Где тебя она поразила, оспа? Где болит?»

«У ребенка оспа», – сказал кто-то. Они продолжили путь, спрашивая по пути, где могут найти доктора, пока люди не показали им на дом доктора. Этот доктор был евреем. Они постучали в ворота, и темнокожая женщина спустилась, чтобы открыть дверь. Увидя мужчину, несущего, как она подумала, ребенка, и мать рядом, она спросила:

– По какому вы делу?

– У нас ребенок, – ответила жена портного, – мы хотим, чтобы доктор взглянул на него. Дай хозяину эту четверть динара, чтобы он спустился и осмотрел моего малыша – он болен.

Как только девушка поднялась по лестнице, чтобы сообщить хозяину, жена портного проскользнула в дверь.

– Оставь его там, и пойдем! – сказала она.

Портной отнес тело горбуна к лестнице, прислонил его к стене, после чего они вышли.

Тем временем девушка вошла в комнату еврея.

– Здесь есть пациент, – сказала она, – внизу у дверей, с мужчиной и женщиной. Они дали мне для вас эту четверть динара, чтобы вы могли ему что-нибудь дать.

Еврей, в исступленной радости от вида золотой четверти динара, вскочил и поспешил вниз; но по дороге он в темноте ударил тело горбуна. Оно опрокинулось и покатилось к основанию лестницы.

– Скорее принеси огня! – завопил он девушке; и когда та выполнила приказ, он поднялся по лестнице, чтобы осмотреть горбуна. – О Ездра, о Моисей, – простонал он. – О Небеса, о Десять Заповедей! О Аарон и Иисус Навин! Я ударил больного, и он свалился с лестницы и умер! Как мне убрать тело из дома? О осел Ездры! – И, подняв тело, он внес его во внутренние покои, рассказав жене, что случилось.

– Что ты сидишь, ничего не делая? – закричала она. – Если оно вот так останется до рассвета, мы оба лишимся жизни. Мы должны отнести его на крышу и бросить во двор соседа-правоверного.

А сосед этот был проверяющим на королевской кухне. Он имел обыкновение приносить домой огромное количество жира и оставшейся пищи. К несчастью, до этого добирались кошки, и мыши, и собаки. Они спрыгивали с крыш ради жирного овечьего хвоста, который чуяли, так что он обычно терял большую часть того, что приносил домой.

Ну что ж, еврей и его жена вынесли горбуна на крышу и по вентиляционной шахте спустили в дом проверяющего, так что тело стояло, опираясь на стену. Затем они снова спустились.

Немного времени прошло с тех пор, как там оказалось тело горбуна, и проверяющий, проводивший вечер с друзьями, в чтении Корана, вернулся домой и открыл дверь. Поднимаясь по лестнице с зажженной свечой, он увидел фигуру человека, стоящего в углу кухни.

– Что это? – воскликнул он. – Клянусь Всевышним! Тот вор, что крал мое мясо, – всего лишь человек. Так это ты, – пробормотал он трупу, – хватаешь, что найдешь, постное мясо и жир, тогда как я берегу его от кошек и собак! Я тут убиваю кошек и собак, наношу увечья бедным неразумным животным, а это ты все время спускаешься по шахте. Я прекращу это сам!

И он схватил огромную дубину и, подкравшись к фигуре, нанес удар в грудь. Она упала.

Проверяющий взглянул на него. Мертв! Он испустил вопль ужаса.

– Нет ни власти, ни достоинства, кроме одного, Всевышнего, Всемогущего! – воскликнул он.

Страх за собственную шкуру охватил его. «Пропади пропадом этот жир! – подумал он. – И пропади пропадом эти овечьи хвосты. Они сделали меня убийцей!»

Он взглянул опять и увидел, что это горбун.

– Горбун! Не было ли и того довольно? – вопросил он. – Надо еще было быть грабителем и рыскать в поисках мяса и жира? О Ты, Который защищает все, укрой меня Своей спасительной Милостью!

И он поднял тело на плечи и понес вниз по лестнице и прочь из дома. Ночь близилась к концу, поэтому он торопился как мог, пока не дошел до начала рыночной улицы: там он прислонил тело к стене магазина у входа в темную аллею и, оставив его там, пробрался обратно.

Через некоторое время появилась фигура человека. Это был христианин, оценщик властителя, совершенно пьяный; он направлялся в общественную баню, смутно представляя, что сейчас должно быть время заутрени. Он шел, шатаясь, пока не достиг места, где стоял горбун, и присел на корточки, чтобы справить нужду за углом перед магазином. Взглянув вверх, он увидел кого-то, стоящего над ним.

А надо сказать, что прошлым вечером воришка украл его тюрбан; и при виде стоящего во мраке горбуна он вдруг подумал, что этот тип хочет сделать то же. Он вскочил на ноги и, сжав кулак, нанес ему удар в шею.

Горбун опять опрокинулся. Христианин крикнул, чтобы собрать рыночных стражников, а затем бросился на тело, в пьяной ярости избивая его одной рукой, в то время как другая сжимала горло мертвеца. Он все еще занимался этим делом, когда приблизился стражник. При виде христианина, стоящего на коленях рядом с правоверным и колотящего того, стражник закричал:

– Эй, в чем дело?

– Он хотел стянуть мой тюрбан! – ответил оценщик.

– Отойди от него! Оставь его!

Оценщик встал, и стражник, склонившись над горбуном, выяснил, что тот мертв.

– Это еще что такое? – воскликнул он. – Христиане убивают правоверных?!

Он, схватив оценщика, скрутил ему руки и повел того к зданию полицейского магистрата, в то время как оценщик бормотал: «Иисус! Мессия! Пресвятая Дева! Как я мог его убить? Он, должно быть, поторопился умереть от толчка!» Опьянение его мигом прошло.

Как только наступил день, появился судья. Он приговорил оценщика к немедленной смерти и велел объявить приговор по всему городу. Была установлена виселица, христианину сказали, где следует встать, и палач, приладив петлю вокруг его шеи, как раз собирался его вздернуть, когда сквозь толпу протолкнулся проверяющий королевской кухни, крича палачу:

– Нет, не вешай его! Это я убил этого человека!

– Как ты умудрился его убить? – спросил судья.

– Когда я зашел в дом прошлой ночью, – ответил тот, – я наткнулся на горбуна – тот спустился по отдушине, чтобы красть мою еду. И я ударил его палкой в грудь. А он от этого умер. Я его унес и запихнул в тот вход в аллею. Воистину, довольно с меня убийства правоверного, но не стать же мне еще причиной смерти христианина. Пусть меня повесят!

– Очень хорошо, отпустите оценщика и повесьте этого человека, как обвиненного по собственному признанию, – сказал судья палачу.

Последний снял веревку с шеи христианина и затянул вокруг шеи проверяющего; он поставил его на нужное место под перекладиной и как раз собирался вздернуть, когда сквозь толпу продрался доктор-еврей, вопя:

– Стойте! Это был я! Только я! Это так случилось – он пришел в мой дом за лечением, и я на него наткнулся в темноте, и он упал вниз со ступенек и умер. Не убивайте проверяющего, убейте меня!

– Ладно, отпусти проверяющего и повесь еврея! – сказал судья.

И палач снял веревку с шеи проверяющего и крепко завязал на шее еврея. Но вдруг явился портной, пробирающийся среди собравшихся.

– Довольно! – сказал он. – Это был я, и никто иной, и вот как это было: вчера пошел я прогуляться и по пути домой вечером наткнулся на этого горбуна. Он был пьян и пел под бубен, и посему я остановился ради удовольствия посмотреть на него и даже пригласил к себе. За ужином моя жена запихнула ему в рот мясо, он им подавился и умер тут же. Мы отнесли его в дом еврея и прислонили к стене на лестнице, а затем ушли. Когда еврей его опрокинул, он лишь подумал, что убил его.

– Могло быть так, как он сказал? – сказал судья еврею.

– Могло, – сказал тот.

– Отпустите еврея, – сказал портной судье, – и, если уж кого-нибудь должны повесить, повесьте меня.

– Это безусловно следует записать, – сказал судья и приказал палачу: – Отпусти еврея и повесь портного.

И палач, бормоча под нос «Возьми этого – оставь того, – да мы что, так никого сегодня и не повесим?», провел портного к виселице и завязал петлю на его шее.

Случилось же так, что был этот горбун любимым шутом правителя: тот не мог выносить его отсутствия. Когда пьяный горбун так и не вернулся, ни ночью, ни на следующее утро, правитель стал спрашивать своих слуг.

– Мой повелитель! Судья нашел его мертвым и приказал казнить убийцу, – сказали они. – Но появился второй убийца, потом третий, потом четвертый, и каждый утверждал, что он – единственный, и каждый из них мог объяснить, как это случилось.

– Управляющий! – крикнул правитель. – Иди к судье и приведи их всех сюда ко мне.

И управляющий пошел на место казни, где нашел палача в минуту, когда тот как раз выполнял свою работу.

– Стой! – крикнул он и передал судье высочайшее повеление.

Он взял его, портного, доктора, проверяющего, оценщика вместе с останками горбуна и явился пред своим повелителем, где судья, поцеловав землю, отчитался обо всем, что произошло. Весьма удивлен был правитель и весьма развеселился.

– Проследите, чтобы все это было записано, – приказал он, – и да будет это сделано золотыми буквами!

В мешке

«Несколько лет тому назад я покинул Багдад, город, где был рожден, чтобы отправиться в путешествие, не взяв с собой никого, кроме паренька, для того чтобы тот нес мой легкий мешок.

Пришли мы в некий город, где я покупал и продавал, когда неожиданно вор-негодяй из курдов отнял у меня мой мешок.

– Это мой мешок! – закричал он. – А в нем мои товары!

– О правоверные! Спасите! – закричал я. – Помогите! Меня ограбили!

Но люди, оказавшиеся рядом, лишь сказали:

– Пойдемте, вы оба, к судье и сделайте, как он рассудит.

Я согласился, и мы предстали перед судьей.

– Что привело вас сюда? – спросил тот. – Что случилось?

– У нас вышел спор, – сказал я, – и мы просим тебя вынести решение.

– В чем же заключается иск? – потребовал ответа судья.

Курд вышел вперед.

– Да облагодетельствует Всевышний этого судью! – воскликнул он. – Этот мешок мой, и все в нем – мое. Я потерял его, а потом увидел его в руках этого человека.

– Когда ты его потерял? – поинтересовался судья.

– Только вчера, – сказал он. – И всю прошлую ночь я не спал от мыслей о его потере.

– Хорошо, если мешок твой, назови нам, что в нем, – сказал судья.

– В моем мешке, когда я потерял его, было две серебряных булавки, порошок для глаз и платок, а кроме того, две позолоченные чаши и два подсвечника. Да еще: две палатки, пара блюд, два крюка, подушка, перьевые подстилки, медный поднос, и два таза, и чайник, и ковш, и толстая игла, кошка, пинцеты, резная деревянная поделка, седельная сумка и два седла, плащ и две меховые накидки, корова и два теленка, коза и два козленка, овца и два ягненка, и зеленые посадки, верблюд и верблюдица, буйвол и два быка, львица, два льва, медведь и два лиса, матрац, две кровати и лучшая комната, две приемные комнаты, крыльцо, две передних, кухня, двое ворот и несколько курдов. Все эти курды подтвердят, что мешок – мой.

Судья повернулся ко мне:

– А по-твоему, что в этом мешке?

Речь курда меня смутила, я сделал шаг вперед и сказал:

– Да благословит Всевышний нашего судью! В моем мешке только дом без двери (но зато там есть собачья конура), школа для мальчиков, стрелки из лука и несколько палаток с шестами, города Басра и Багдад, дворец Шаддада ибн Ада, кузница и рыбачья сеть, дубинки и столб, девочки и мальчики и еще тысяча сводников, готовых подтвердить, что мешок – мой.

Тогда курд стал плакать и причитать.

– О мой господин! – выл он. – Все знают мой мешок, и знаменито то, что в нем, его дворцы и крепости, журавли и люди, играющие в шахматы, а кроме того, там есть стадо кобылиц, два верблюжонка, два бегуна и два копья – очень длинных, лев и пара зайцев, город и две деревни, и пара мошенников-сводников, два висельника, слепой с двумя собаками, калека и двое хромых, священник, два дьякона, патриарх и два монаха, судья и два податных чиновника. Судья и податные подтвердят, что это мой мешок.

– Что ты на это ответишь? – спросил у меня судья.

– Да благословит тебя Всевышний! – сказал я. – В моем мешке есть еще кольчуга и меч, два оружейных склада и тысяча таранов, овчарня с тысячей собак – и все они лают, сады и виноградники, цветы и травы, смоковницы и яблони, картины, дорогие безделушки и кубки, молодые красавицы рабыни и певицы, свадьбы, неразбериха и шум, большие имения, и грабители, и набеги бедуинов, преданные друзья и настоящая любовь, мальчики, запертые дома, застольная компания с барабаном и дудками и сад Ирама, тысяча мерзавцев и сводник, скаковые лошади, мечети и бани, строитель и плотник, доска и один гвоздь, чернокожий раб с парой писцов, военачальник и проводник каравана, малые и большие города, сто тысяч динаров, Куфа и Анбар, два десятка сундуков с лучшими тканями, двадцать амбаров с зерном и Газа с Аскалоном, дворец Ануширвана и Царство Царя Соломона, все страны от Аравии до Хорасана, и Балк, и Исфахан, все – от Индии до Судана. А кроме этого, в моем мешке – да продлит Всевышний твои дни! – фартуки брадобреев и их одежда и тысяча заостренных лезвий для бритья, чтобы выбрить щеки судьи, если только он не поймет мою справедливую обиду и не признает мешок моим.

– О Всевышний! – закричал сбитый с толку судья. – Это мешок или бездонное море? Или это мешок дня Воскрешения из мертвых, в котором собрано все хорошее и дурное? Откройте мешок!

Я открыл его. Внутри был мой хлеб, лимон, немного сыра и несколько маслин.

Я высыпал это под ноги курду и ушел из суда».

Украшение

Язык Абу Зайда

Некоторые наши грамотеи называют плохое стихотворение хорошим только потому, что автор его жил давным-давно. А истинно прекрасное стихотворение зовут плохим, хотя его единственный недостаток в том, что оно написано их современником, более того, они даже видели автора. Но Всевышний никогда не приписывал ни знаний, ни поэзии, ни риторики к определенной эпохе, не делал их и принадлежностью лишь отдельного типа людей. Он всегда разделял эти дары среди всех Своих слуг. В свой час Всевышний повелевает любой старой вещи стать новой, в свой час любой признанной – обратиться в ничтожество.


Рассказывает Харит, сын Хаммама:

«Я взобрался на спину верблюда, изгнанный, отделенный нищетою от своего народа. Потрясения тех лет привели меня в Сану в Йамане, куда пришел я с пустыми кошельками, прося милостыню. В моем мешке не было и толики пищи.

Подобно дикарю, я блуждал по улицам, исследуя каждый закоулок,
подобный жаждущей пичужке.
С утра до вечера надеялся я найти того, кто своей щедростью
разгладит морщины моего чела, кому смогу я поведать о своей нужде,
Или просто доброго человека, чье слово могло хотя бы утешить меня,
чья беседа бы утолила мою жажду сочувствия,
Покуда круг не сомкнулся, обратив меня к действительному,
приведя на широкую площадь, где было множество рыдающих.
Я проник в глубину этой толпы, удивляясь, что вызвало эти слезы,
И в центре узрел я хрупкого человека в одеждах паломника.
Порой искусным плетением слов поражал он слух,
порой укорами и увещеваниями,
И пестрая толпа
Окружала его, как сияние окружает восходящую луну или кожура – плод.
Я подошел ближе, чтобы услышать что-то из сказанного им,
чтобы подобрать одну из падающих жемчужин.
Говорил он долго, и я услыхал из его изобретательных уст следующее:
«О беспокойный лжец, что вечно меняет одежды заносчивости,
О аду подверженный в тщеславии, устремляющийся блуждать
после каждого ничтожного поступка,
Как долго будешь держаться ты своего безумного пути
и пастись на отравленном пастбище?
Ты, своей дерзостью бросающий вызов Тому, Кто держит в руке прядь,
растущую над твоим лбом,
Погружающийся во всю скверну своей жизни, дабы раздражить Того,
Кто знает твою тайну?
Зачем пытаться скрыться от ближнего? Ведь ты узреваем тем Одним,
Кто видит тебя. Зачем путаться, обманывая себя?
Ведь твой Властелин знает.
Подумай, чего ты достигнешь состоянием, когда настанет пора уйти?
Или спасут деньги, когда проклянут дела?
Или запоздалое сожаление оставит в вышине того, кто уже в бездне?
Не приговорен ли ты к смерти? А если так – готов ли ты?
Разве не предупреждали тебя седины? О каком же оправдании речь?
Разве не предназначено тебе место сна в глубине могилы?
Или тебе есть что еще сказать?
Путь твой ведет прямо к Всевышнему; найдется ли тот,
кто защитит тебя от Него?
Сколько раз время будило тебя и сколько раз ты вновь засыпал!
Сколько раз предостережение касалось твоего рукава,
а ты тянул рукав к себе!
На стене было написано, а ты закрывал глаза твои!
Ты знал истину и отрицал ее. Смерть изрекла: «Помни!» —
а ты постарался забыть. Сколько раз было в твоей власти
сохранить в себе доброе, а ты ничего не сберег!
Ты предпочел хранить в сокровищнице богатства, а не благие мысли
и требовал выкупа, не подавая милостыни,
Требуя честности, но оскверняя святость ее самой, презирая обман
и совершая его, ты боишься людей; но, истинно,
много страшнее их Всевышний.
Горе, горе посеявшему этот мир! Будь миряне хоть каплю мудрее,
и того бы хватило!

После же, оставив деньги и сплюнув, он взял свою флягу странника в руку и посох под мышку. И когда собравшиеся увидели, что он поднялся и готов их покинуть, каждый опустил руку в карман и наполнил ведро из своего ручья, говоря: «Используй это для себя или раздели с другими».

Он принял это с полузакрытыми глазами и ушел, распрощавшись со всеми, кто желал идти с ним, чтобы не знали его пути.

Но, – говорит Харит, – я пошел за ним, следя и скрываясь от его взгляда, пока он, подойдя к пещере, не проскользнул неожиданно в нее.

Я дал ему время снять сандалии и вымыть ноги (для сохранения благочестия) и затем вбежал. И там я обнаружил его сидящим напротив некоего человека, прислуживающего ему; он смаковал прекрасный белый хлеб, жареного козленка и держал в руке бутыль крепкого напитка.

– Друг! – воскликнул я. – Было ли все то – словами, а это – правдой?

Яростно фыркнув, как если бы он собирался взорваться от гнева, он смотрел на меня, и мне казалось, что он на меня бросится. Но вот огонь угас, и он сказал:

Посеял сорняки я, чтобы ужин собрать!
Если бы Удача Справедливостью была, то подлый
могущественнейшим не был бы.
Угощайся, а не хочешь – так уходи!

Я повернулся к его слуге и сказал:

– Мы молимся Ему, дабы сохранил от зла. Прошу тебя, ответь мне, кто это?

– Это, – сказал слуга, – Свет Внешних земель, мудрейший из мудрецов, Абу Зайд из Саруджа.

Встреча в Дамитте

Некогда, в год больших путешествий, я отправился в Дамитту.

В те дни я носил расшитые одеяния богатства и глядел в лицо радости, путешествуя среди друзей, сломавших посох вражды и пивших текучее молоко согласия.

И случилось так, что ночью, свежей, как цветущая щека отрока, и темной, как его вороновы кудри, мы, понукая своих верблюдов, ехали до тех пор, пока ночь не сдалась и рассвет не стер цвета тьмы. Тогда, уставшие от нашего пути, желавшие сна, увидев холмы, покрытые росой, где дул легкий восточный ветерок, мы решили остановиться на ночлег и дать отдых животным. А когда караван остановился, когда стихли стон и урчание верблюдов, я услышал человека со звучным голосом, шептавшего другому:

– Какое правило, ответь, определяет твое отношение к другому человеку?

Второй голос отвечал:

– Я выполняю свой долг по отношению к ближнему, даже если мне он причиняет зло, я одариваю дружбой грубого, я прощаю товарища, погубившего мое дело, я люблю друга, налей он мне даже вместо лучшего напитка теплой воды, я даю все, что могу, моему товарищу, даже если он возвращает десятую часть того, что мог бы, я говорю с любым как с моим халифом, а с домочадцем – как с военачальником; я смягчаю ответ ненависти и учтиво вопрошаю безразличного, я довольствуюсь крохами положенного мне и клочком моей пустыни; несправедливость не искушает меня на жалобу, а укус гадюки – на месть.

– Увы, мой мальчик! – ответил первый голос. – Должно держаться лишь того, кто имеет немалое имущество, и ценить того, кто платит. Что касается меня, я дам лишь тому, кто вернет. Не буду ни превозносить замкнутого, ни выращивать хлеб для вора, ни молиться за скупца. Ибо кто присудил мне быть щедрым, а тебе – скупым? Мне – мягким, а тебе – суровым? Что должно мне таять, а тебе – замерзать? Мне – гореть, а тебе – тлеть? Нет, клянусь Всевышним, взвешивай слова, как монеты, сравнивай дела, как пару обуви. Ибо когда поднималась любовь и следовала за злобой? Какой достойный человек будет с радостью унижен?

Когда же появились лучи солнца, – рассказывает Харит, – и одели небо светом, я поднялся прежде, чем встали верблюды, прежде первой птицы, и пошел к тем голосам в ночи, внимательно вглядываясь в каждое лицо, покуда не узнал Абу Зайда и его сына. Изношенной была их одежда, и я понял, что они и были моими ночными собеседниками.

Восхищенный, я жалел об их печальной участи, приблизился и приветствовал их и умолял пойти со мной разделить пристанище и тратить мои деньги как свои. А тем, кто путешествовал в караване со мною, я говорил о веселье, и я тряс ветви фруктовых деревьев, пока все, и гости и друзья, не были покрыты подарками.

Далее на нашем пути мы остановились на ночь в неком месте, когда вдали различили стены и крыши поселений и увидели гостеприимные огни. Тогда Абу Зайд, видя, что кошелек полон и нищета прошла, сказал мне:

– Тело мое грязно, и оно зовет. Позволишь ли ты посетить баню в одной из тех деревень?

– Как пожелаешь, но не долго, – отвечал я.

– В мгновение ока я буду здесь опять, – сказал он; и понесся прочь, как скаковая лошадь, вниз по дороге, сказав сыну: – Торопись!

Мы ждали и ждали его весь день, как ждут люди праздничного новолуния, а затем послали его разыскивать. Тускнеющий солнечный свет угас, и подкрался пустынный берег дня. Тогда, когда ожидание наше затянулось дальше возможного и одеяние солнца померкло, я сказал своим спутникам:

– Мы ждали до горького конца, и потеряно было наше время: ясно, что он лгал. Итак, приготовьтесь продолжить путь.

И я поднялся взнуздать мою верблюдицу и нагрузил ее, и мы пустились в путь, так и не узнав, какое сопровождение он нашел вместо нашего.

Грязное дело о разводе

Однажды я собрался уехать из Тебриза, и мне нужна была компания в дорогу, я встретил Абу Зайда из Саруджа, закутанного в плащ, в сопровождении женщин. Когда я спросил его, что он делает и куда держит путь, он ответил, указывая на одну из женщин, вероятно самое прелестное создание с самым отвратительным характером:

– Вот женщина, на которой я женился, думая забыть об уделе изгнанника и справиться с горестями холостой жизни, но от нее я получил одни беспокойства, и она отказала мне в моем супружеском праве. Это из-за нее старый конь совсем охромел, и сейчас мы направляемся к судье. Если он уладит нашу ссору, я скажу: «Мир!» Нет – значит, развод.

Мне стало интересно, кто же выиграет в суде и чем все закончится, поэтому, оставив свои дела, пошел с ними.

Когда мы пришли к судье (человеку, который по своей скупости прятал бы в кладовую застрявшие между зубов кусочки), Абу Зайд упал перед ним на колени со словами:

– Вот, посмотри, эта норовистая кобылка, которую я не могу обуздать, хотя покорнее рыбьего плавника и жарче ее собственного сердца.

– Безумная! – сказал ей судья. – Разве ты не знаешь, что упрямство – великий грех против твоего повелителя и хозяина? Не знаешь, что расплатишься за него кнутом?

– Но послушай, – отвечала она, – это такой человек, что сбегает через заднюю дверь и любит не только соседку, но и соседку соседки.

– Стыд! Позор! – воскликнул судья. – Абу Зайд, ты сеешь семя в соленом болоте? Ищешь цыплят там, где не высиживал? О Петух, ты больше не закукарекаешь.

– О Повелитель Ветров! – закричал Абу Зайд. – Она лживее жены Мусейлимы. – Абу Зайд зашипел как пламя, вспыхнул ревущим гневом и вскрикнул: – Умри, несчастье мужа и соседей! Ты мучаешь меня дома и лжешь здесь? Ты помнишь, как я женился на тебе, и пришел увидеть свое, и нашел то, что было уродливей обезьяны, суше, чем шкура, жесткое, как древесина пальмы, пахнувшее хуже, чем падаль, холодное, как зимняя ночь, и дикое, как река Тигр. И я еще закрывал на это глаза! Но теперь, хотя Ширин отдала тебе свою красоту, Зубайда – свое здоровье, Шеба – свой трон, Буран – свою постель, Рабия – свою добродетель, никогда больше не унижусь я перед этой кобылицей.

Теперь женщина ощетинилась тигрицей, закатала рукава, подоткнула юбку и закричала на него:

– Ты хуже человека, плюющего в колодец, ты приносишь отчаяние большее, чем год засухи, ты изменчивей блохи! Обвиняешь меня в своем позоре? Пронзаешь ножом мое доброе имя? Ведь ты сам знаешь, что ты не больше обрезка ногтей и не порядочней его. Ты думаешь, ты мог быть имамом там, где я молюсь? Или мог быть мечом для моих ножен? Слава Всевышнему, нет. Не стоять такому привратнику в моих дверях.

– Я думаю, – сказал судья, – что вы двое хуже старого грязного мешка и такой же подкладки. Прекратите свои ссоры и ступайте Истинным путем. Ты, женщина, перестань браниться и будь дома, как у парадной двери.

– О Всевышний! – сказала женщина. – Я не буду молчать, пока он меня не оденет, и поднимать для него свой парус, пока он меня не накормит.

Но Абу Зайд поклялся тремя клятвами, что у него нет ничего, кроме тряпья, в которое он одет.

Теперь судья задумался об их деле и помрачнел.

– Достаточно ли, – сказал он, – для того, чтобы судиться друг с другом, стыда взаимных обид и злобы взаимного обмана? Обе ваши задницы не связаны одним законом. Правителем всех правоверных мне приказано судить тяжбы, а не платить за должников, и по его благоволению я сижу в этом кресле и властен лишать свободы и выпускать на волю, и, если вы не скажете мне правды, я буду рассказывать о вас каждому, в назидание имеющим глаза.

Абу Зайд смотрел так, будто следил за змеей на земле.

– Слушай же, – сказал он и сочинил на ходу:

Да, из Саруджа я, и вот моя жена,
Как для луны нет ровни, кроме солнца,
Так мы не разойдемся никогда.
Монашество мое и монастырь ее – едины.
И я всего лишь влагой орошаю свой сад,
Тому пять дней, и днем и ночью,
Взалкав, о чистоте мы забывали,
Забыли вкус воды и мягкость хлеба,
Терпенье наше подошло к пределу —
Желаньем движимы (его касанье – боль),
К тому обману были мы готовы,
Надеясь мелкими монетами платить.
И благородных трудные года
С пути прямого вынудят сойти.
Верни удачу или брось в темницу,
И благо, и печаль – в твоих руках.

Когда он закончил, начала она:

О люди Тебриза, судья, что вам назначен,
Столь бесподобен!
Трепещите, коль рука его в кармане,
О деготь в бочке меда, как ты мог,
Мерзавца старого на радость отпуская,
Меня покинуть, на колени павшую.
Иль он не знает, что лишь от меня
Узнал искусство строки рифмовать.
Не знает, что довольно захотеть,
И станет он посмешищем Тебриза.

Судья понял, что они столь же бесстыдны, сколь и красноречивы.

– Защитить одного и наказать другого, – сказал он, – будет хуже, чем одалживать для уплаты долга. – Он нахмурился, начал волноваться и, закипев от злости, стал ходить кругами, проклиная работу судей и всех, кто хочет ими стать, стонал, как стонут от боли, и наконец сказал: – Я попал в тупик. Я ранен двумя выстрелами в одно и то же место? Или нужно оправдать обе стороны? Откуда все деньги? И главное, откуда все это? – И, повернувшись к судебному служащему, он сказал: – Сегодня день не для суда и не для приговоров, сегодня несчастливый день, день, когда человек попадает в беду, переломный день, роковой день, подходящий день для воровства, но не для суда. Уведи прочь этих двоих, дай им две золотые монеты, чтобы успокоились. После закрой дверь и объяви, что сегодня дурной день и потому судья в скорби и не станет никого выслушивать.

– Да будет так, – отвечал служащий и, уронив слезу, заплатил две монеты Абу Зайду и его жене со словами: – Среди всех людей и дьяволов не найдется двоих умнее вас. Но отныне чтите правосудие: прячьте свою непристойность – потому что не каждый судья таков, как судья Тебриза.

Кладбище

Однажды мне стало вдруг тяжело на сердце – это случилось, когда я был в Саве. И мне вспомнилась заповедь: тяжесть на сердце можно излечить, придя к могилам. И когда я пришел к дому смерти, к огромному хранилищу гниющих останков, то заметил там горстку людей, стоящих над свежевырытой могилой и погребающих завернутого в саван.

Я повернул в другую сторону, размышляя о конце человеческой жизни и вспоминая тех, кто уже умер.

А когда тело предали земле и закончился погребальный плач, я увидел на могильном холме старика, он опирался на посох, и накидка скрывала его лицо. Он сказал:

– Пусть все, кто трудится, трудятся для конца, подобного этому.

Почему похороны подобного тебе не пронзили твое сердце
И не ужасают тебя слезы над могилой?
Оставит ли человек любимого друга червям и вернется к пению и лютням?
Мало же заботишься ты о том, кто лежит здесь, разлагаясь.
Слушай! Кто зовет тебя по имени?
Не смерть ли это? Ты ничего не слышишь?
Но ты забыл, как темно в могиле и что в ней происходит.
Но я, мне кажется, вижу тебя и сейчас,
Опущу тебя в склеп – да, родня оставила тебя здесь.
Здесь тело твое лежит, отданное на пир червям, и будет лежать,
Пока не рассыплются доски гроба и кости не превратятся в ничто.
А после этого – суд над душой, которого не избежать.

Последняя встреча

Прошло много времени, и я встретил людей, возвращавшихся из путешествия.

– Есть новости? – спросил я.

– Есть новости чудеснее, чем Феникс, – отвечали они и рассказали, как, остановившись на ночлег в Сарудже, видели там великого Абу Зайда, он был одет как суфий и вел людей на молитву, так как стал известным праведником.

Вдруг я поддался порыву. Сборы, тяжелая дорога, и вот я там, у мечети, где он молился. Он был там один в своей нише, в накидке, застегнутой на зубочистку, в заплатанной одежде. Я стоял в благоговейном страхе, как будто неожиданно оказавшись перед львами. Он дочитал по четкам свою молитву и, приветствуя меня, поднял указательный палец, но ничего не спросил, а продолжил Чтение Книги, оставив меня удивляться его благочестию и завидуя тем из Его слуг, кому Всевышний указывает правильный путь. Он смиренно продолжал молитву, в самоунижении и раскаянии, пока не закончились пять молитв и не стал вчерашним нынешний день.

Тогда он отвел меня в свое жилище, разделил со мной свой хлеб и оливковое масло и ушел в свою молельню, где оставался наедине со своим Господом.

Когда утро выпустило свои стрелы, молящийся заслужил свою награду, он завершил свое бодрствование молитвой славы и тогда, только тогда, лег отдохнуть. Но и лежа он продолжал повторять то, что было на сердце.

Иди же прочь, душа моя, от памяти,
Пустынных весен, и шатров, и встреч.
Прочь от того, с чем я навек прощаюсь,
Настало время плакать об отцветших и растраченных напрасно днях,
О всех страницах, что впустую пролистали,
Искать тревог в ночах, что в грех погружены,
Никем не совершенный прежде;
Похоть, что добилась своего,
В тиши покоев, на подушках сладострастия.
Как часто в этот миг раскаяния
Даешь обеты трудновыполнимые и легко их предаешь забвению,
Как часто страх суда отбрасывался прочь.
Но человек, едва седеет голова,
Предупрежден: недалеко до смерти,
Ты завтра дома будешь, этот дом – могилы дно.
О одиночество, о ужас пустынного жилища без утех,
Столь многие уже вошли туда, но больше тех,
Кому еще спускаться,
Ступив на берег несвободы; лечь
Во мрачную постель, что всех зовет, и не вставать до Страшного суда.
О Ты, надежду давший,
Как мой страх растет всечасно,
Но прости раба, заблудшего, в слезах,
О Милосердный, к Которому восходят все молитвы.

После, тихо, с рыданием и вздохами, я плакал вместе с ним, оплакивая его в прежние времена.

Очищенный ночными бдениями, он пошел в мечеть. Я сопровождал его и молился среди тех, кто молился за ним, а когда верующие разошлись, он снова начал с плачем тихо читать Слово.

Я знал теперь, что он один из семи праведников, и решил уйти и оставить его одного. Казалось, он догадался о моем намерении, потому печально вздохнул и сказал:

– Если ты готовишь себя к своей цели, верь во Всевышнего.

И я убедился, что есть люди, вдохновленные нашими заповедями. И я, идя рядом с ним, взял его за руку и сказал:

– Сделай мне подарок на память, Слуга Всевышнего, дай мне истинное наставление.

– Помни о смерти, – сказал он, – а теперь пришло время нашей разлуки.

Таким было наше прощание. Из моих глаз текли слезы, и я плакал из самой глубины своей души, и больше мы никогда не встречались».

Человек, который больше никогда не смеялся

Однажды человек высокого сословия, владевший золотом, слугами и рабами, покинул этот мир, оставив единственного сына. Когда тот возмужал, он начал предаваться праздникам и пирам, игре на музыкальных инструментах и пению, был щедр и раздавал дары и растрачивал богатство своего отца, пока не растратил все до конца. Ему пришлось продать рабов и женщин, земли и дома, и таким образом ушло все, чем владел его отец, пока в конце концов он не стал нищим и не начал искать себе работу.

Так он жил много лет, и вот однажды, когда он сидел у стены, в надежде, что его наймут на работу, появился красивый, хорошо одетый старик и приветствовал его.

– Ты когда-то был моим другом? – спросил молодой человек.

– Я никогда не был среди твоих друзей, мой мальчик, но я вижу, что ты когда-то был вельможей, кем бы ты ни был сейчас.

– Юность не вернуть. То, что предопределено и предсказано, должно случиться. Но нет ли у тебя какой-нибудь работы для меня?

– Да, – отвечал он, – есть несложная работа. Я найму тебя.

– Что мне следует делать? – спросил молодой человек.

– Я живу с десятью товарищами, и за нами никто не ухаживает. Если ты будешь прислуживать нам, то получишь еду и одежду, разделишь нашу роскошь и деньги, и, быть может, через нас Всевышний вернет тебе твое богатство.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал юноша.

– Но есть одно условие, – продолжал тот.

– Какое?

– Мой мальчик, что бы ты ни увидел, ты должен будешь держать все в тайне, если застанешь нас плачущими, не спрашивать, о чем мы плачем.

– Я согласен.

– Тогда, по благословению Всевышнего, пойдем со мной.

Сначала он повел юношу в общественную баню, где тот помылся, затем одел его в красивую одежду и привел в дом к своим товарищам. Это был богатый особняк, высокий и просторный, с арочными проемами во дворе и гостиными, в каждой из которых бил фонтан. Повсюду пели птицы, и юноша заметил окна во внутренний сад. Старик отвел его в комнату, отделанную мозаикой, с мерцающим золотом потолком и застеленным шелковыми коврами полом. В этой комнате причитали и плакали десять старцев в траурных одеждах.

От удивления юноша чуть было не спросил старика, в чем дело, но, вспомнив об условии, промолчал. Тогда старик показал ему сундук, в котором было тридцать тысяч динаров, и сказал:

– Мальчик мой, бери отсюда на наши расходы и на свои, если только они пристойны, будь предан и помни о доверии к тебе.

– Слушаю и повинуюсь, – отвечал юноша.

Много дней он служил им, после чего один из старцев умер. Друзья обмыли его, завернули в саван и похоронили в саду за домом. Но смерть не остановилась и забирала старцев одного за другим, пока не остался только тот, кто нанял юношу, и долгие годы они жили в доме вдвоем.

Однажды старик заболел, и прислужник понял, что на выздоровление нет надежды. Он нежно заговорил с ним и сказал:

– Двенадцать лет я верно служил вам и делал все, что мог.

– Да, ты служил нам, мой мальчик, но ушли мои товарищи, а теперь и я умираю.

– Господин, ты на пороге смерти, скажи мне только одно: о чем вы плакали и почему носили траур?

– Ты не должен знать этого, мой мальчик, – отвечал он. – Не спрашивай меня о том, на что я не могу ответить. Я поклялся Всевышнему молчать, чтобы никто не страдал так, как страдали мы. И если ты хочешь избежать этого, не открывай вон ту дверь. – И он предостерегающе указал на нее. – И только если ты решишь, что с тобой должно случиться то, что случилось с нами, открой ее, поймешь, почему мы были такими, какими ты нас видел. А когда ты узнаешь, ты пожалеешь об этом, но будет уже поздно.

С этими словами он и умер. Юноша обмыл его и завернул в саван и похоронил среди его друзей.

Дом стал для бывшего прислужника печальным местом, но он остался в нем и жил там один, печалясь о старцах. В конце концов, задумавшись над словами своего хозяина, он решил, что пора пойти и посмотреть, в чем было дело. Он отправился в ту часть дома, куда указал умерший, и стал искать, пока в темном углу, куда раньше никогда не заглядывал, не нашел маленькую, плотно прикрытую дверь, которую уже оплел сетями паук. Она была заперта на четыре железных запора, и когда он ее увидел, то вспомнил предупреждение хозяина и ушел оттуда.

Но сердце его хотело открыть эту дверь, семь дней он боролся с собой, а на восьмой день сердце победило.

«Я должен, – сказал он, – я должен открыть эту дверь. Я должен узнать, что случится потом. Нельзя предотвратить то, что должно случиться по воле Всевышнего, и ничего не может произойти, пока Он того не пожелает».

И он пошел туда, снял засовы и открыл дверь. За ней оказался узкий коридор, и он пошел по нему, пока вдруг не оказался на берегу широкого потока. В удивлении он побрел вдоль берега, глядя по сторонам, и могучий орел, опустившись, подхватил его и полетел с ним, между небом и землею. Они прилетели к острову посреди моря, где орел оставил его.

Человек растерялся, он не знал, как выбраться, он сидел на берегу целый день, пока в море, как звезда на небе, не появился парус корабля. Взволнованный, он – ведь этот корабль мог спасти его – вглядывался в море, а корабль все приближался и приближался, и вот уже стало ясно, что это галера и что она отделана золотом, построена из слоновой кости и черного дерева, в то время как весла ее сделаны из сандалового дерева. Ею правили десять девушек, прекрасных, как луна, они вышли на берег, целовали человеку руки и говорили: «Приветствуем Царя и Новобрачного!»

Они подвели к нему девушку, сияющую, как солнце в ясном небе, она несла шелковый сверток, в нем были царское платье и венец, украшенный драгоценными камнями. Она накинула царскую мантию ему на плечи и надела венец ему на голову, а другие девушки взяли его за руки и повели на галеру, палуба которой была устлана шелковыми коврами. Когда все поднялись на корабль, они подняли паруса и поплыли в открытое море. Они плыли, и человеку казалось, что это сон. Он не знал, куда его везут, но скоро показалась земля. На берегах стояли бессчетные войска, и, когда галера приблизилась, им подвели пять благородных коней, с позолоченными седлами, украшенных жемчугом и изумрудами, чтобы он мог выбрать любого из них. Он выбрал и оседлал одного, в то время как четырех вели перед ним. И когда он сел в седло, в воздух взмыли знамена и стяги, забили барабаны и зазвенели кимвалы, а войска расступались перед ним.

Человек не понимал, сон это или явь, он не мог поверить в это великолепие и думал, что это плод всех его мечтаний.

Они выехали на покрытую зеленью, застроенную дворцами в окруженную садами равнину. Птицы громко пели здесь, прославляя Всевышнего. Неожиданно появилось другое войско. Быстро, подобно горному потоку, оно заняло равнину и остановилось. Из середины войска выехал царь с воеводами, приблизившись к юноше, он остановил коня и спешился.

Юноша, в ответ на столь любезный жест, спешился тоже, и они приветствовали друг друга, после чего царь снова сел в седло.

– Пойдем с нами, гость, – сказал он юноше, и они, беседуя, поехали рядом, в то время как за ними двигались остальные. Через некоторое время они подошли к царскому дворцу.

Царь взял его за руку и, в сопровождении свиты, повел к золотому трону, затем усадил своего гостя на трон, а сам сел рядом и снял платок, закрывающий лицо.

Это была девушка! Ослепительная, как солнце в безоблачном небе, сама красота. Наполнявшее его страстью благородное, совершенное лицо было лукаво.

– О Царь! – сказала она юноше, который не мог отвести от нее глаз. – Знай, я правительница этой страны. Все эти воины, конные и пешие, – женщины, и нет среди них ни одного мужчины. Мужчины в нашей стране возделывают землю, засеивают поля и собирают урожай, они строят города, занимаются ремеслами и торгуют. А правят здесь женщины, они владеют всем и носят оружие.

Так они говорили, и он не мог надивиться, когда вошла старая седая женщина.

– Визирь, – сказала ей царевна, – призови судью и свидетелей.

А когда старая визирь ушла, царевна снова нежно заговорила с юношей, пытаясь рассеять его смущение, и ее речи были мягче рассветного ветра. И наконец она спросила:

– Ты согласен взять меня в жены?

Он хотел поцеловать перед ней землю, но она не позволила.

– Моя госпожа, – сказал он, – я смиреннее слуг, которыми ты правишь.

– Эти слуги? – спросила она. – Эти войска? Эти богатства? Теперь они все твои, делай с ними что захочешь, указывай, запрещай и позволяй, что сочтешь нужным. Ты можешь здесь делать все, – повторила она, – кроме одного: та дверь, – и она показала на дверь, – должна оставаться закрытой, и если ты ее откроешь, то пожалеешь об этом, но будет уже поздно.

Тут появились судья и свидетели, почтенные женщины, их длинные волосы опускались на плечи, и царевна повелела им подтвердить их брачный союз. Церемония свершилась, начался пир, и все пили-ели, после чего жених повел невесту в брачный чертог.

Семь лет жил он с ней в счастье и благополучии, получая всю радость жизни, пока однажды не понял, что все время думает про дверь, которая должна оставаться закрытой. «Она бы не запретила мне ее открывать, – сказал он себе, – если бы за этой дверью я не мог найти большего, чем имею здесь». И он открыл дверь.

И за ней увидел птицу, которая принесла его на остров.

«Вот лицо, на котором больше не появится улыбки», – сказала птица.

Услышав сказанные ею слова, он захотел бежать, но она схватила его и подняла в воздух, и так они летели между небом и землею, пока она не оставила его в том же месте, откуда унесла в первый раз, и улетела.

Долго пролежал он там, лишенный мыслей, но постепенно стал приходить в себя. И вспомнил он все свои богатства, славу и почести, вспомнил запрет и заплакал. Два месяца он ждал на берегу реки, где его оставила птица, надеясь найти дорогу назад к своей невесте, пока однажды бессонной ночью не услышал голос:

Как были велики восторги,
Но не вернется то, что утекло,
Теперь вздыхай и плачь.

И он понял всю безнадежность своего положения, что никогда больше не увидит он свою королеву и не вернет счастье, которое имел. Усталый и разбитый, он пришел в дом, где когда-то жил со старцами. И понял он, что они страдали от того же, что случилось с ним, и о том же плакали. Ему становилось все горше, и он рыдал безутешно в своей комнате и не думал больше о пище, благовониях и смехе, а когда он умер, его похоронили рядом с теми старцами.

Путь мистика

Автобиография дервиша

Все надежды в вере – последствия отчаяния.

* * *

Покаяние обычного человека – это сожаление о грехах. Покаяние святых – это сожаление о забвении. Покаяние пророков – это сожаление о видении достижений других как недоступных им самим.

Я в сердце сохраню твоем гармонию —
Позволь Мне насладиться взглядами твоими.
И Я добьюсь согласия в делах твоих —
Лишь предоставь возможность Мне пути твои одобрить.
И будешь просыпаться в радости —
Если сны разделить твои поможешь Мне.
Я помогу тебе созвучным быть своим стремлениям —
Дай удовольствоваться желаньями твоими.

Рационалисты пытались прояснить идею Бога средствами познания разумом и потерпели неудачу, суфии попробовали справиться с той же задачей путем познания сердцем, и это им удалось.

* * *

Если человек желает обрести покой и мир в своем теле, он должен повернуться спиной к этому миру; если он желает обрести мир и покой в своем сердце, он должен очистить свое сердце от желаний, которые он связывает с миром Иным.

Страстное желание бывает двух видов. К первому виду относится желание удовольствий или похоть; ко второму – желание лидерства и приобретения репутации. Искателей удовольствий можно найти в кабаках и притонах – они не причиняют вреда никому, кроме самих себя. Но тех, кто стремится к лидерству и власти, можно найти даже в религиозных общинах, они губят не только себя, но и других.

Вожделение не следует понимать в узком смысле, оно разлито по всему телу, все чувства служат ему. История, рассказанная Абу Али Сийяхом из Мерва, поясняет эту мысль.

«Я пошел как-то раз в баню и, согласно обычаю, установленному пророком, начал брить волосы в паху. Внезапно следующая мысль пришла мне в голову: «Почему бы одним разом не отсечь этот источник вожделений, которые так мучают меня?» Но в этот момент голос в моем сердце прошептал: «Абу Али, не собираешься ли ты вступить в сферы, где господином являюсь Я? Не Я ли управляю всеми твоими членами? Сделай то, о чем ты подумал, и Я – клянусь Моей Славой – поселю похоть и страсть, усиленную стократно, в каждом волоске, который растет в этом месте».

Когда новичок, желающий отречься от мира, приходит к суфийскому шейху, то, согласно правилам, шейх накладывает на него трехлетнюю духовную аскезу. Если он выдержит испытание, он будет допущен к Пути. В первый год он должен быть слугой всех, без исключения. Второй год он является слугой Бога. Третий год он изучает свое собственное сердце.

Быть слугой всех он может только в том случае, если считает себя ниже всех людей, а всех остальных людей – выше себя, это означает, что он не должен делать ни малейших различий между своими господами и должен считать совершенно справедливым то, что он должен служить им. Он ни в коем случае не должен думать, что своим служением делает одолжение кому-либо, подобная позиция сведет на нет все его усилия.

Служить Богу он может только в том случае, если оставит все свои желания, относящиеся как к этому, так и к Иному миру. Тот, кто поклоняется Богу в силу какой-либо выгоды, поклоняется сам себе, а не Богу.

Изучать свое сердце он может только тогда, когда все его мысли собраны и все заботы о собственном будущем оставлены в прошлом.

Если это тройное испытание будет пройдено успешно, новичок может надеть заплатанный халат. Этот халат можно справедливо сравнить с саваном. Набожный человек в руках Бога подобен трупу в руках того, кто совершает последнее омовение.

Мой собственный учитель, суфий по имени Хуттали, провел шестьдесят лет в уединении от мира, как внешнем, так и внутреннем. Большую часть времени он находился в горах гряды Анти-Тавр. У него было много отличительных признаков святости, но он никогда не носил показной одежды суфия – он не любил формализм. Я никогда не встречал человека, который внушал бы мне большее благоговение.

Однажды, в начале моего ученичества, когда я лил воду на его руки для омовения перед молитвой, в моем сознании возникла мысль: «Неужели все предрешено? Почему люди делают себя рабами духовных учителей ради одной лишь надежды, что им посчастливится увидеть чудо? Неужели они просто не могут поступить иначе?»

– Сын мой, я знаю, о чем ты подумал сейчас, – сказал мой шейх. – Будь уверен, что у всех деяний Господа есть своя причина. Когда Бог решает дать представителю семьи военных, такому как ты, царскую корону, царство, Он дарует ему епитимию и заставляет его служить одному из Его друзей, чтобы посредством этого служения он мог получить определенную Милость.

Он умер в деревне, на вершине горного перевала, спускающегося к потоку, протекающему через Дамаск. В последние часы его жизни, когда его голова покоилась на моей груди (а в это время в сердце моем была обида на друга, как это часто бывает в юности), он сказал мне:

– Сын, я напомню тебе одно правило Веры, которое убережет тебя от всех беспокойств, если ты будешь твердо его придерживаться: что бы ни посылал тебе Господь, хорошее или плохое, никогда, ни при каких обстоятельствах не спорь, и не противься Его Воле, и не позволяй себе быть в печали.

Это было последнее наставление моего учителя перед тем, как он навсегда покинул этот мир».


Совершенство святости состоит в том, чтобы видеть все так, каково оно в действительности. Как только ты действительно отречешься от себя, то увидишь, что все человечество необходимо для выполнения Воли Бога. Как только ты действительно обратишься к Богу, ты поймешь, что ты также нужен для выполнения Его предначертаний.

Если ты восхищаешься чем-то, отличным от Бога, восхищайся, по крайней мере, другим человеком – это восхищение направлено к единению, тогда как восхищение самим собой означает, что ты повернулся спиной к Богу. Именно поэтому старец Салиба любил повторять, что для новичка лучше подчиняться авторитету кошки, чем своему собственному.

В начале моего пути я посещал Абу Касима из Гургана, который обладал замечательной способностью объяснять и развивать внутренние ощущения начинающего ученика. Однажды, сидя с ним рядом, я рассказывал ему о своем духовном опыте и о своих видениях, для того чтобы тот проверил и подтвердил их, – его искусство в этом вопросе не имело себе равных. Он слушал внимательно все, что я говорил ему. В тщеславии и энтузиазме юности, я горел желанием рассказать ему все. Но вскоре мне показалось, что шейх, возможно, также является в некотором смысле новичком и никогда не испытывал ощущений, подобных моим, иначе он не расспрашивал бы меня так заинтересованно и смиренно о состоянии моей души.

Шейх, видимо, прекрасно знал, о чем я подумал, потому что сказал:

– Мой дорогой, тебе следует знать, что мой интерес и смирение имеют отношение не к тебе и твоим ощущениям, но лишь к Богу, Который позволяет тебе испытывать эти ощущения. И знай, что тут нет ничего особенного: все ищущие Бога испытывают то же самое, что и ты.

Я был совершенно уничтожен этими словами. Увидев мое смущение, он продолжил:

– Человек обычно имеет только два взгляда на мистический Путь: как только он вступает на него, ему кажется, что он уже достиг Его Цели; как только он сворачивает с Него, он выражает свои предыдущие иллюзии словами. Все, что он отрицает, все, что он утверждает, его мнимое освобождение от собственного «я», а также его собственного существования – в равной мере продукты его воображения. Воображение – это тюрьма, из которой он никогда не убежит. То, что он должен делать, – это просто стоять и ждать, как раб у ворот, не позволяя себе ничего, кроме смирения и послушания.

Определять саму реальность – бесполезная затея. Если эта идея уже находится в сознании слушателя или читателя, то ее конечно же нельзя разрушить с помощью тех или иных доводов. Если же ее нет, то ее нельзя будет доказать, может возникнуть лишь соблазняющее ученика вредное для него иллюзорное представление.

Мистическое слушание: польза прекрасного

Мы обладаем пятью средствами постижения вещей: слухом, зрением, вкусом, обонянием и осязанием. Что касается Высшей Реальности, то Бог послал пророков свидетельствовать о ней, следовательно, именно посредством слуха, слушания человек узнал о Нем. По этой причине приверженцы Истинного пути считают слух более высоким чувством, чем зрение.

Наиболее благоприятным слушанием является слушание Слова Божьего. Есть предание, в котором говорится, что пророк как-то раз попросил Ибн Масуда почитать ему суры из Корана, на что последний воскликнул:

– Как! Я буду читать тебе – тому, кому Бог ниспослал Коран в Откровениях?

– Я хотел бы услышать Его от другого человека, – ответил пророк.

Это свидетельство также доказывает, что слушание – более высокое состояние, чем чтение вслух, поскольку чтец может читать либо с правильным чувством, либо без оного. Состояние слушателя более надежно: если чтение является в каком-то смысле проявлением гордыни, то слушание – это полное смирение.

Считается позволительным слушать поэзию, поскольку это делал пророк. Некоторые, считающие всю поэзию допустимой, пользуются всем своим свободным временем, чтобы внимать любовным песням, восхваляющим облик и душевное совершенство любимых. Но ежели некто скажет, что, слушая стихи, воспевающие женскую красоту, он слышит лишь Бога, то другой может ответить, что, глядя на объект собственного желания, он также ищет лишь Бога. Третий продолжит, что, коль скоро все чувства равны в осознании Реальности, осязая тех, чью красоту позволено воспевать и лицезреть, он также ищет там Бога. В этом пункте рассуждений Закон, очевидно, прекращает действовать, и высказывание пророка «Каждый глаз – прелюбодей» теряет свою силу.

Некоторые поверхностные псевдомистики, видя адептов, в экстазе слушающих музыку, принимают их высокие эмоции за проявление чувственности. Они решают: «Если они поступают таким образом, значит, это правильно». Подражая, таким образом, поверхностно воспринятым действиям своих учителей и пренебрегая тем самым духовной составляющей их действий, они культивируют в себе низшие чувства, а значит, идут гибельным путем, ведя за собой и других. Все это, поистине, одно из самых больших зол нашего времени.

Гармоничные звуки вызывают чувственный восторг; врачи и философы давно исследуют этот феномен. В результате на сегодняшний день созданы многочисленные музыкальные инструменты, возбуждающие похоть и доставляющие «чистое» удовольствие, в полном согласии с желанием Дьявола.

Существует теория, согласно которой человеческий темперамент формируется под воздействием гармоничных звуков. Даже верблюды и ослы, как мы часто видим, испытывают приятные эмоции, когда их погонщик поет. В Хорасане и Ираке охотники на оленей ночью бьют в бронзовый гонг и находят своих жертв стоящими неподвижно в лесу, там, где их застали эти чарующие их звуки. Дети также перестают плакать, когда слышат приятную мелодию. Врачи утверждают, что дети, особенно чувствительные к музыке, становятся впоследствии умными и способными людьми.

Богословы согласны с тем, что слушание инструментальной музыки допустимо, если она не служит исключительно целям развлечения и не вызывает грешных мыслей. Все может быть позволено только зверям; человек же должен искать духовный смысл во всем, что делает.


Правильное внимание состоит в том, чтобы внимать всему таким, каково оно есть. Люди искушаются и позволяют своим страстям разрастаться под воздействием инструментальной музыки из-за того, что они слушают ее, находясь под властью иллюзии. Музыка – это прообраз Реальности, который побуждает сердце искать Бога. Те, кто слушает истинным слухом, приобщаются к Высшей Реальности, те же, кто слушает, находясь под воздействием собственных эмоций, опускаются в ад. Шибли определяет музыку как внешнее искушение и как внутреннее предостережение: если вам известно заветное слово, вы легко услышите предостережение, если же нет – вы поддадитесь искушению и навлечете на себя несчастья. Другой шейх трактует этот вопрос следующим образом: музыка дает понять сердцу, что именно держит его в изгнании, и ее воздействие заключается в том, что сердце начинает искать путь домой, к Богу.

Мой собственный духовный учитель Хуттали часто говорил: «Музыка – это пища, которую бедный путник берет с собой в путь, в конце последнего в ней больше нет нужды».

Правила мистического слушания музыки и поэзии требуют наличия определенных пауз, чтобы привычка, превратившись в рутину, не исказила восприятия. Духовный учитель должен всегда присутствовать при исполнении музыкальных произведений, при этом в помещении не должно быть никого из посторонних, а певец должен быть благочестивым человеком. Приличия должны соблюдаться во время звучания музыки, и вы должны быть способны отличить необузданные эмоции обычного человека от пламени религиозного экстаза.

Слушатель должен обладать воспитанностью чувств, чтобы ощутить божественное влияние музыки и правильно понять и принять ее. Когда власть музыки над сердцем начнет проявляться, слушатель не должен отталкивать ее, когда она начнет ослабевать – он не должен удерживать ее.

Слушатели не должны беспокоить друг друга и спрашивать у соседей, что они чувствуют. Никогда не следует высказывать комплименты исполнителю либо выражать свое недовольство или раздражение, если даже к тому есть очевидные причины. Надо вообще не ощущать присутствия исполнителя, предоставив его Богу, для Кого все исполнения одинаково хороши. Если слушатель остается равнодушным к тому, что волнует других, то на это не надо обращать внимания: не стоит смотреть трезвыми глазами на опьянение других, человек должен пребывать невозмутимо погруженным в свои собственные ощущения.

Я лично считаю, что на прослушивания никогда не следует допускать новичков. Они несут в себе опасность и соблазн. Женщины иногда собираются на соседних крышах и в других местах, чтобы послушать дервишей и посмотреть на них. Бывает, что среди собравшихся оказываются развращенные юноши, поскольку некоторые невежественные суфии сделали этот порок частью своей практики. Наслаждение красотой мальчиков и гомосексуальные отношения с ними запрещены для мусульман, каждый, кто утверждает, что это допустимо, является неверным. Предания, измышленные для того, чтобы узаконить этот грех, являются фальсификацией. Я встречал людей, которые считают этот порок присущим всем суфиям и по этой причине относятся к ним с отвращением. Однако все без исключения шейхи признают греховность такой практики. Это инкарнационалисты – да пребудет на них проклятие Аллаха! – запятнали доселе непорочную репутацию святых Божьих. За мои собственные грехи такого рода, совершенные в прошлом, я умоляю Господа о прощении. Я прошу Его помочь мне удержаться от осквернения как внешнего, так и внутреннего.


Шейху Рудбари[168] сказали однажды, что некий суфий, наслаждавшийся фривольной музыкой, достиг стадии, когда ничего не сможет нарушить его единства с Богом.

– Да, он достиг, несомненно, – ответил Рудбари, – ада.


Все мистики находятся на определенной ступени постижения музыки. То, что слышит кающийся, усиливает его смирение, то, что слышит влюбленный, усиливает его стремление к Прекрасному Образу. Те, кто имеет веру, слышат то, что подтверждает их уверенность. То, что слышит новичок, подтверждает те ответы, которые ему были даны. То, что слышит любящий Бога, помогает ему изолировать себя от мира. То, что слышит нищий духом, дает прочное основание его отчаянию.

Музыка поистине похожа на солнце: оно проливает свой свет одинаково на все мироздание, но с разным эффектом – оно либо сжигает, либо освещает, либо согревает, либо плавит, либо питает.

Новички, слушая, возбуждены, адепты же спокойны. Один из учеников Джунайда обычно так волновался, что беспокоил своих товарищей, дервишей, до такой степени, что они пожаловались учителю. Шейх сказал ученику, что, если тот будет продолжать вести себя так бесконтрольно, он будет исключен из общины.

– Я наблюдал за этим учеником на следующем представлении, – рассказывал Джунайд, – его губы были плотно сжаты, он сдерживал себя, пока пот не начал литься из всех пор его тела. Потом он потерял сознание и оставался в таком положении до конца дня. Я не мог решить, чем мне больше восхищаться – его восприимчивостью к музыке или послушанием.

Шейх Фарис рассказал мне, что однажды кто-то положил на голову дервиша руку, чтобы сдержать его эмоциональные порывы, и попросил его сесть. Тот дервиш, сев, умер на месте.

Я сам один раз видел своими собственными глазами в горах Азербайджана дервиша, который шел, погруженный в медитацию, и тихо пел, причитая и горько плача, следующие стихи:

Восходит солнце иль садится, но одна мечта туманит мои очи —
Ты.
Сижу ли иль беседую ли я, но мысль лишь —
О Тебе.
И в радости и в горе я говорю с любовью лишь
О Тебе.
Мучим ли жаждой иль склоненный к чаше, я вижу отраженье лишь
Твое.
Если бы была на этом свете дорога, ведущая домой,
К Тебе,
То я бы прибежал, пришел, приполз —
К Тебе.

Наконец звуки его голоса замерли, он сел, прислонившись к скале, лицо его стало спокойным, и он испустил дух.

Однажды, после долгого утомительного путешествия под раскаленным солнцем, я пришел к шейху Музаффару. Моя одежда была в дорожной пыли, волосы растрепаны.

– Скажи, чего хотел бы ты сейчас больше всего? – спросил меня хозяин.

– Я хотел бы услышать какую-нибудь музыку, – ответил я.

Шейх распорядился, чтобы немедленно привели певца и музыкантов. Вскоре заиграла музыка. Я был молод, полон энтузиазма и, с пылом новичка, полностью отдался охватившему меня чувству. Когда музыка прекратилась и я успокоился, шейх спросил, как мне понравилось исполнение.

– Прекрасно, замечательно! – воскликнул я.

– Придет время, – ответил он, – когда музыка подобного рода будет значить для тебя не больше, чем карканье ворон. Влияние музыки длится до тех пор, пока не достигнута определенная ступень осознания реальности, после чего власть искусства прекращается.

Будь осторожен и не привязывайся к музыке, чтобы она не приобрела власти над твоей натурой и не удерживала тебя от того, что намного выше ее.

Два образа жизни суфиев

Дервиш может либо жить постоянно в обители, либо странствовать (бродячий дервиш называется «каландр»). Живущие в обители должны придерживаться следующих правил: любого странника, приходящего к ним, они должны встречать как почетного гостя, не спрашивать его, откуда он пришел и куда идет, считая, что он, являясь слугой Бога, пришел от Него и к Нему же идет.

Если их гость предпочитает быть в одиночестве, ему должны предоставить отдельную комнату, если он хочет находиться среди людей, ему, не церемонясь, необходимо составить общество. Когда он собирается отойти ко сну, хозяева должны предложить омыть его ноги, но, если он откажется, они не должны настаивать. На следующий день ему следует предложить посетить баню. Баню надо выбрать самую лучшую. Хозяева должны сами служить страннику: держать его одежду, пока он посещает уборную при бане, тереть ему спину, массировать его колени, ноги и руки. Все эти услуги крайне нежелательно доверять посторонним слугам. Если хозяева достаточно богаты, они должны купить новую одежду для странника, если же нет, то они должны, когда тот выйдет из бани, предоставить ее чистой.

В том случае, если гость остается на два или три дня, его надо пригласить, но ни в коем случае не принуждая, посетить духовного наставника или имама общины, который может находиться в городе. Совершенно недопустимо приводить странника в дома мирян и заставлять его принимать участие в их увеселениях или похоронах. Самое неприятное, что я испытал, когда сам был странником, – это хождения с хозяевами по гостям: из дома судьи такого-то в дом чиновника этакого. Я делал любезное лицо, но ненавидел это времяпровождение. Я дал себе клятву, что, когда мне доведется принимать у себя странников, я никогда не буду поступать подобным образом. Мы можем извлечь немалую пользу из общения с невоспитанными людьми: мы учимся смирению, терпя их поступки, и учимся тому, как не следует поступать самим.

Если странник, почувствовав себя в гостях как дома, обратится с какой-либо просьбой материального характера, хозяин обязан удовлетворить ее, кроме случаев, когда дервиш на самом деле оказывается самозванцем и мошенником. И действительно, если дервиш стремится к богатству, то что ему делать у подвижников? Ему следует заняться торговлей, покупать и продавать. Или пусть станет военным или придворным. Один раз я с двумя братьями-дервишами отправился из Дамаска посетить Ибн Муаллу, который жил в деревне, около Рамлы. По дороге мы решили загадать какое-либо желание и постоянно думать о нем: мы хотели проверить, сможет ли наш почтенный наставник прочитать наши мысли.

Я задумал, чтобы он подарил мне «Последние молитвы Халладжа». Мой товарищ хотел, чтобы наставник помолился об облегчении его страданий, происходящих от больной селезенки. Третий дервиш желал, чтобы нас угостили разноцветными леденцами.

Ибн Муалла отгадал наши желания, ни о чем не спрашивая. Когда мы пришли, он приказал принести манускрипт Халладжа и подарил его мне. Потом он положил свою руку на живот больного, и тот сразу же почувствовал облегчение. Но, обратившись к нашему третьему товарищу, он сказал:

– Цветные леденцы любят военные. Ты надел одежды святого, несовместимые с аппетитом солдата. Сделай свой выбор: или одно, или другое. Пока дервиш привязан к своим собственным желаниям, считается неверным потворствовать его эгоизму. На Пути дервиши не должны быть разбойниками с большой дороги, но проводниками друг для друга. Есть правило: пока кто-либо упорствует в эгоистических желаниях, его товарищ должен противиться этому, но, как только он откажется от них, его товарищ может удовлетворить его. Когда я выступал в роли хозяина в Ираке, я измучил себя тем, что собирал и раздавал деньги странникам, в результате чего весь оказался в долгах. Каждый обращался ко мне за помощью, и я уже не знал, как мне жить дальше. Тогда я получил следующее письмо от известного человека: «Не отвлекай свое сознание от Бога, пытаясь удовлетворить материальные желания суетных людей. Если ты встретишь человека, стоящего на более высокой ступени духовного развития, чем ты сам, тогда только ты можешь отвлечься и послужить ему, ибо сказано: «АЛЛАХА ДОСТАТОЧНО ДЛЯ ВСЕХ СЛУГ ЕГО». Этот совет раз и навсегда разрешил все мои затруднения на этот счет.


Раздача пожертвований – это нормальная религиозная практика. Человек, который имеет, к примеру, двести дирхемов, должен отдать пять, и далее в такой же пропорции. Это, в каком-то смысле, благодарность за полученные блага.

Суфии придают мало значения таким формальным пожертвованиям, с их точки зрения, человек считается чрезвычайно жадным, если в течение года держит у себя двести дирхемов, после чего отдает только пять. Некоторые шейхи принимают милостыню, другие – нет. Те, кто, повинуясь Божественной Воле, дали обет бедности, принимают пожертвования не для своих личных нужд, а только чтобы не оскорбить дающего и дать ему исполнить свой религиозный долг. Я сам знал одного дервиша, которому щедрый правитель дал триста дирхемов золотом и который, взяв деньги, отнес их в баню, отдал служителю и, не оборачиваясь, ушел прочь.

Следует отличать щедрость от благотворительности. Благотворительность делается выборочно и не свободна от эгоистических мотивов. Истинно щедрый не делает различий, его поступки бескорыстны. Тут справедливо правило, по которому щедрость всегда повинуется первому побуждению. Если человек не сделал этого в тот же момент, то победит жадность.

Это правило подтверждает следующий случай.

Один богатый купец из Нишапура часто посещал собрания у шейха Абу Саида. Однажды его попросили дать что-нибудь дервишу. Он вытащил две монеты: одна была золотой, другая – маленькой, серебряной, да еще с подрезанными краями. Его первой мыслью было дать золотую монету, но, чуть подумав, он дал серебряную. Когда лекция подошла к концу, купец задал шейху вопрос:

– Допустимо ли человеку спорить с Богом?

– Ты только что спорил с Ним, – ответил шейх. – Бог повелел тебе дать золотую монету, а ты дал обрезанную.


Можно пролить кровь суфия и забрать его собственность, и он не будет возмущен этим, как говорил шейх Тустари. Рудбари однажды пришел к своему ученику, когда того не было дома, и распорядился собрать все его имущество, отнести на базар и продать. Когда ученик пришел домой, он был счастлив, что смог оказать услугу учителю, но никак не показал этого. Его жена, однако, сорвала с себя платье и бросила его на землю со словами:

– Это тоже часть нашей собственности!

– Это излишество и своеволие, – упрекнул ее муж. – Если мы позволили шейху распорядиться нашими вещами, то это истинная щедрость с нашей стороны, но самим предлагать вещи – это слишком надуманно.

«Как-то раз, – рассказывает шейх Фариси, – вместе со своими духовными братьями я отправился по святым местам. Возле Хулвана на нас напала банда курдов. Они ограбили нас и забрали даже наши заплатанные халаты. Никто не возмущался и не сопротивлялся, кроме одного человека. Один из курдов просто вынул меч и зарубил спорщика, несмотря на то что мы умоляли пощадить его.

– Он не был суфием! – ответил курд. – Он был предателем среди праведников, я поступил правильно, что избавил вас от него.

– Но почему ты так решил? – спросили мы.

– Самый первый шаг на пути суфизма, – объяснил разбойник, – это щедрость, а этот человек так неистово цеплялся за свои рваные тряпки, что даже поругался со своими собственными друзьями. Разве это достойно суфия? Да, я не оговорился, со своими друзьями, поскольку мы занимаемся тем же, чем и вы: избавляем вас от обременительных вещей этого суетного мира».


Если дервиш выбирает стезю странника, он должен служить Богу, а не путешествовать просто ради удовольствия. Перемещаясь в пространстве телесно, он должен перемещаться духовно – уходя от своей чувственности. Он должен соблюдать ритуальные омовения и не должен пренебрегать молитвами. Его целью должно быть либо паломничество, либо Священная война, либо поклонение гробницам святых, либо посещение духовных наставников, с целью приобретения религиозных знаний, иначе его странствования не имеют никакого смысла. Все, что ему необходимо: заплатанный халат, чтобы прикрыть наготу, коврик для молитв, ведро с веревкой для омовений и посох для защиты и прочих надобностей в пути.

Когда странник приходит в дом хозяев, он не должен причинять им никаких неудобств, не должен распространяться о трудностях, которые пришлось ему перенести по дороге, не должен читать лекции по богословию, рассказывать анекдоты или цитировать предания, ибо все это имеет привкус тщеславия. Он должен смиренно терпеть все недоразумения, если они возникнут, во имя Бога, и не отзываться ни о ком плохо.

При выборе себе пристанища лучшим правилом является: никогда не отказываться от предложения дервиша и никогда не принимать предложения сребролюбцев. Никогда не следует посещать дома алчных и заискивать перед ними. Это разрушает суфия, поскольку не может быть ничего общего между погрязшими в миру и дервишами.

Следует заметить, что не каждый сребролюбец обязательно богат, и наоборот. Каждый, кто предпочитает бедность богатству, не является сребролюбцем, если он даже богат, как царь. Но каждый, кто стремится к богатству и жаждет денег, является сребролюбцем, хотя он может быть беднее нищего.

Многими шейхами признано, что существует три причины, дозволяющие нищенствовать: первая – это обретение свободы ума, поскольку забота о хлебе насущном доставляет людям наибольшее беспокойство; вторая – это дисциплина души, которая позволяет суфиям преодолеть свою гордыню и понять, как низко они стоят в общественном мнении, и таким образом избежать ложной самооценки; третья – это смирение, поскольку просить у людей (которые являются рабами Бога) подаяния во имя Бога – означает просить у рабов, а это более смиренная участь, чем просить у самого Господа.

Правила нищенствования таковы: если вы просили и не получили ничего, вы должны быть более довольны, чем если бы получили что-нибудь; никогда не следует просить у женщин и бродяг на базаре; просить желательно не проявляя личной заинтересованности; никогда не надо использовать полученные средства ни для украшения себя, ни для домашнего хозяйства, ни для покупки собственности; никогда не позволяй мысли о завтрашнем дне вкрасться в ваше сознание, иначе ты погиб. И наконец, последнее правило: никогда не выставляйте свою набожность напоказ, чтобы получить более щедрые пожертвования.

Я видел один раз почтенного старца – суфия, который, заблудившись в пустыне, добрался, наконец, еле живой от голода, до рыночной площади в городе Куфе. На руке у него сидел воробей, и он просил прохожих помочь ему:

– Подайте что можете, ради этого воробья!

– Почему ты так странно просишь? – спрашивали люди.

– Я не могу сказать «ради Бога», – ответил он, – когда просить о суетных вещах мира можно и от имени такого малозначительного существа, как эта птичка.


Однажды, будучи в Тусе, я задал шейху Гургани такой вопрос:

– Какими должны быть минимальные знания и навыки суфия, достойного звания нищенствующего дервиша?

– Он должен, – ответил великий шейх, – знать по крайней мере три вещи: как правильно пришивать заплаты на халат, как правильно слушать и как правильно двигаться.

При нашем разговоре присутствовали и многие другие дервиши. Как только мы вышли из комнаты, они стали примерять эти определения сами к себе, причем чем невежественней был ученик, тем больше был его энтузиазм.

– Ты идеальный, отрешенный от мира дервиш, – говорили они друг другу.

Большинство из них тут же стали пришивать красивые, аккуратные заплаты к своим халатам и тренироваться в изящной походке. Что касается умения слушать, то тут каждый считал, что здесь и учиться нечего – все и так ясно.

Я был предан шейху, и мне не хотелось, чтобы его слова пропали всуе, поэтому я предложил:

– Давайте сделаем так: пусть каждый даст свое толкование слов учителя.

Все высказали свое мнение, когда пришла моя очередь, я сказал:

– Правильная заплата – это заплата, поставленная по необходимости, по бедности, а не для видимости, и она будет правильной, если даже сделана неумело и некрасиво. Правильно услышанное слово – это слово, которое принимается душой, а не разумом, то, которому следуют искренне, а не играя, то, которое оказывает свое действие на всю жизнь человека. Правильный шаг – это поступок, сделанный бескорыстно, самозабвенно, а не под влиянием каприза или формальных правил.

Мои слова были переданы потом шейху.

– Он хорошо сказал, – ответил шейх, – да вознаградит его Аллах за это!

Душа, дух и их различие

Этимологически душа имеет значение сущности и реальности любой вещи, когда говорят обычным языком, это слово имеет много не совпадающих друг с другом значений: дух, человек, сознание, жизнь и так далее.

Все мистики считают душу источником и причиной зла – как греховных поступков, так и отрицательных качеств человека: гордости, зависти, алчности, гнева, ненависти. Душа, как и дух, является тонкой сущностью, находящейся в теле, но дух является вместилищем добра, душа – вместилищем зла.

Все суфийские шейхи, как и большинство ортодоксальных мусульман, считают, что дух – это тонкая сущность, приходящая и уходящая по Воле Бога, расположенная в человеческом теле, но имеющая возможность покидать тело даже при жизни, например во сне.

В этом вопросе мы не согласны с теми еретиками, которые утверждают, что дух вечен, и поклоняются ему, считая его всесозидающим и всемогущим, называют его Вечным Духом Бога и верят, что он может переселяться из одного тела в другое. Нет на свете заблуждения более распространенного, чем эта доктрина: ее придерживаются многие из индусов и китайцев, все буддисты и даже христиане, хотя и они выражают ее двусмысленно и противоречиво. Эту теорию поддерживают также сектанты – шииты, карматы и эзотерики, а также две секты самозваных суфиев.

Аллах, по словам пророка, создал духов на две тысячи лет раньше сотворения тел, таким образом, духи – это один из видов сотворенных существ, которых Бог соединил с другим видом существ. Соединив их, Он сотворил жизнь, в соответствии со Своим Предопределением. Дух в теле, как сказал один из шейхов, можно сравнить с горящими дровами: огонь и дрова, являясь частями Творения, соединены в процессе горения друг с другом.

Тот, кто не понимает своей собственной природы, не поймет и природы внешних явлений. Разум – атрибут духа; страсть – атрибут души; чувства – атрибуты тела. Человек – это микрокосм; его дух соответствует раю; душа – аду; тело – месту воскрешения (Чистилищу). В основе рая лежит Божественное Умиротворение; в основе ада лежит Божественный Гнев. Дух правоверного отражает мир Познания Бога; его душа отражает заблуждения, которые скрывают его от Бога. Точно так же, как в день Воскрешения правоверный должен быть освобожден из ада, прежде чем он сможет вступить в рай, мир реальности и чистой любви, так и в этом теле человек должен освободиться сначала от своей души, только тогда он сможет прийти к настоящему подвижничеству, для которого главное значение имеет дух.

Когда у пророка спросили: «Что такое Великая война?» – он ответил: «Это битва со своей душой».

Таким образом, он установил, что усмирение своей собственной души – более важная задача, чем Священная война с неверными. И эта практика – смирение, устранение страстей души – является общим правилом всех религий.

Некоторые утверждают, что спасение зависит от предопределенной каждому человеку милости и не связано со смирением души. Не тот, кто прилагает больше всех усилий, говорят они, близок к Богу, а тот, кто обладает большей Милостью. Монах в келье может быть далек от Бога, а грешник в таверне может быть близок Ему. Этот мир показывает нам, что нет ничего чище, чем вера ребенка, хотя дети не подчиняются Закону и могут в этом отношении быть причислены к той же категории, что и сумасшедшие.

Разница на самом деле здесь только в выражениях. Человек побуждается к смирению души под воздействием явленной Божественной Красоты, и если считать эту вспышку причиной смирения, то Божественное Руководство (или Милость) должно рассматриваться как ее предопределение.

Бесцельное смирение, избранное самим человеком, без веления свыше, приводит лишь к беспокойству и тревоге, а тревога – это признак неверного поведения.

Шейх Сийях рассказал следующую историю:

«Однажды я увидел во сне свою душу. Она была в точности похожа на меня самого. Кто-то схватил ее за волосы и отдал мне в руки. Я привязал ее к дереву и собирался уничтожить ее, но она закричала: «Не трать напрасно свои силы – я Божье воинство, ты не сможешь ничего сделать со мной!»

«В то время, когда я был новичком, – рассказывает знаменитый последователь Джунайда, – я узнал, как порочна моя душа и что она ждет в засаде и подстерегает меня. Я чувствовал в сердце постоянную ненависть к ней. Однажды какое-то существо, похожее на лисенка, выпрыгнуло у меня из горла. Бог заставил меня осознать, что это существо – моя душа. Я начал бешено топтать ее ногами, но с каждым ударом она становилась все больше и больше.

– Обычные существа умирают от таких ударов, почему же ты растешь? – закричал я.

– Потому что я создана такой, извращенной, – ответила душа, – я люблю то, что причиняет боль другим, а причиняет мне боль то, что любят другие».

Дружба

«Хорошее воспитание, – говорил Посланник Аллаха, – это часть Веры». Благочестивое поведение во всех делах, как религиозных, так и мирских, зависит от воспитания. В отношении к людям оно проявляется в благородстве, в религии – в следовании Истинным путем пророка, в любви – в благоговении. Невоспитанный человек никогда не сможет достичь святости, ибо пророк сказал: «Хорошее воспитание – знак, которым Бог отметил тех, кого Он любит».

Относиться к Богу каждый должен с благоговением, как наедине, так и публично. Есть абсолютно авторитетное предание, в котором сказано, что однажды, когда пророк сидел скрестив ноги, Джабраил появился перед ним и сказал: «Мухаммед, сядь так, как положено сидеть слуге перед господином».

Сорок лет Мухасиби никогда не садился, а всегда стоял на коленях. Когда его спросили, почему он так делает, он ответил:

– Размышляя о Боге, мне было бы стыдно находиться в ином положении, кроме как в положении слуги.

По отношению к себе самому каждый должен избегать всего того, что является непристойным в глазах его товарищей, а тем более Бога. Человек никогда не должен стараться выглядеть или думать о себе лучше, чем он есть. При взгляде на самого себя следует быть скромным. Али, как говорят, никогда не смотрел на свое обнаженное тело.

В общественных отношениях лучшим правилом является благородное поведение и следование примеру пророка. Общение между людьми должно иметь своей целью служение Богу, а не удовлетворение страстей души или корыстных интересов. «Плох тот товарищ, – говорил Рази, – которому ты должен напоминать: «Помяни меня в твоих молитвах», плох также и тот, перед кем ты должен извиняться или лебезить».

Одиночество для начинающего Путь может оказаться фатальным. «Сатана друг одинокого», как говорил пророк. Согласно правилам суфиев, к каждому следует относиться так, как этого требует его положение: к старшим – уважительно, как к отцу; к сверстникам – любезно и доверительно, как к брату; к младшим – с любовью, как к детям. Не допускается говорить плохо об отсутствующих. Нельзя отвергать друга из-за того, что он сказал или сделал, поскольку дружба, начатая во имя Бога, не может быть разрушена словами или поступками людей. Истинные мистики видят в каждом человеке раба, слугу Бога, поэтому возмущаться словами и делами окружающих людей – означает противиться слугам Бога, которые исполняют Его Волю.

О браке и безбрачии

Аллах сказал: «Женщины украшение для вас, а вы – для них».

Брачные отношения разрешены как мужчинам, так и женщинам. Они обязательны в том случае, если без этого человек не может удержаться от греха. Сатана, который живет в душе одинокого, старается представить страсть вожделения прекрасной и соблазнительной.

Ни одна форма человеческих отношений не может сравниться с браком в смысле взаимоуважения и взаимопомощи, если муж и жена подходят друг другу. Но ничто не доставляет больше горя и забот, чем неудачный брак. Поэтому дервиш должен основательно подумать и взвесить, что для него хуже: семья или одиночество, и выбрать из двух зол то меньшее, с которым он считает себя способным справиться. Ни брак, ни безбрачие не являются несчастьями сами по себе, беда кроется в неверной самооценке и несдержанности желаний. Корень этой проблемы находится в различии между уединением и общением, как формами существования личности. Тем, кто предпочитает общение, правильней будет жить семейной жизнью, тем, кто предпочитает уйти от мира, лучше соблюдать обет безбрачия.

Я спросил как-то Гургани:

– Какие обязанности накладывает на человека Общение?

– Все очень просто, – ответил он, – никогда не преследовать свои интересы – все зло происходит из отношений, построенных на эгоизме и выгоде. Если человек – эгоист, – ему лучше оставаться одному. В этой игре можно выиграть, только забыв о своих интересах и посвятив себя служению своему другу.

Если дервиш, избравший для себя путь Общения, женится, он обязан быть добрым к своей жене, обеспечивать ее пропитание и удовлетворять все ее потребности, разрешенные Законом, однако он не должен заискивать перед властями ради пожертвований. Он не должен предаваться любовным утехам в то время, когда его обязанности перед Богом остаются невыполненными. Прежде чем лечь в постель, пусть он добавит к своей молитве шепотом такие слова: «Господи, Ты смешал вожделение с глиной, из которой Ты сотворил Адама для того, чтобы его потомки заселили мир Твой. В Твоем Провидении Ты предначертал мне соединиться с моей женой. Сделай так, чтобы это послужило благим целям: во-первых, удерживало бы меня от того, что является незаконным, и, во-вторых, принесло бы мне ребенка, праведного и благочестивого, который всегда будет думать о Тебе».

В наши дни почти невозможно найти жену, потребности которой не выходили бы за рамки необходимого и разумного, поэтому многие подвижники избирают безбрачие.

Суфийские шейхи единогласны в том, что все великие мистики одиноки. Как сказал пророк: «В последние дни те, кто будет свободен от ноши, будут лучшими из всех». Мы также знаем, что женщина послужила причиной всех несчастий человечества, начиная с Адама. Бог сохранял меня от превратностей брака в течение одиннадцати лет. И потом судьбе было угодно, чтобы я влюбился, и как! – только по описанию, в женщину, которую я никогда не видел! Целый год я был настолько поглощен этой страстью, что едва не погубил всю свою жизнь, пока Бог в Своем Милосердии не взял мое несчастное сердце под Свою защиту, освободив меня от иллюзии.

Нет вожделения настолько пылкого, чтобы его нельзя было победить усилием, и по следующей причине: какой бы порок ни рождался внутри вас, вы сами обладаете средством для его уничтожения. Вам не нужно ничего, что находится вне вас.

«Я пришел в одну деревню, – рассказывает Ибрахим Хавваз, – чтобы посетить праведника, который жил там. Когда я зашел в его дом, напоминающий собой часовню, меня поразило, что он буквально сияет чистотой. Там были две ниши для молитв в разных углах, в одной стоял старец, в другом – пожилая женщина, чистая и светлая. Оба они выглядели аскетами. Они с радостью встретили меня, и я оставался у них три дня. Перед тем как покинуть их, я спросил у старца:

– Скажи, пожалуйста, кем приходится тебе эта почтенная женщина?

– Она моя двоюродная сестра и жена, – ответил он.

– Но вы вели себя как брат и сестра все эти три дня! – удивленно воскликнул я.

– Да, как в последние шестьдесят пять лет, – ответил он.

– Но как же так?

– Мы полюбили друг друга еще детьми, – начал он свой рассказ, – но ее отец, который знал об этом, был против нашего союза. Много лет мы были несчастны, но, когда непреклонный родитель умер, мой отец, будучи ее дядей, отдал мне ее. В первую брачную ночь она сказала мне: «Аллах даровал нам великое счастье – соединил нас узами брака, теперь нам нечего бояться. Давай этой ночью воздержимся от плотских страстей и вознесем благодарственную молитву Всевышнему». – «Это будет прекрасно», – ответил я.

На следующую ночь она попросила меня поступить так же. Я согласился. Когда наступила третья ночь, я сказал ей: «Две ночи мы благодарили Бога за наше счастье по твоей просьбе, давай сегодня сделаем то же по моей просьбе».

Это было шестьдесят пять лет тому назад. Мы ни разу не прикасались друг к другу и провели все это время в благодарственных молитвах за счастье, которое выпало на нашу долю.

От вожделения можно избавиться двумя способами: первый требует самоограничения и воздержания, его можно сравнить с постом, второй способ не связан со смирением и аскетизмом, – он находится вне сферы человеческих поступков. Это форма всепоглощающей нежности, это истинная любовь, нечто возникающее в результате рассредоточения мысли, любовь, которая постепенно распространяет свою власть на все части тела и лишает чувства плотского оттенка.

Молитва и ее следствие – любовь

Этимологически слово «молитва» означает «поминовение и покорность»; согласно шариату, существует пять канонических молитв в определенные часы суток, сюда следует включить также предваряющие их ритуалы: очищение, омовение, ношение чистой одежды, наличие неоскверненного места, обращение в сторону Мекки и другие подобные вещи.

Что касается новичка, то весь путь к Богу и все ступени этого Пути могут заключаться в слове «молитва»[169]. Очищение для него символизирует покаяние; выбор направления – зависимость от духовного учителя; поклоны – покорность; стояние – смирение; прострация – самопознание; символ веры – близость к Богу; заключительные восхваления – его отрешенность от мира. Шейхи приказывают своим ученикам совершать по четыреста молитвенных поклонов в течение суток, днем и ночью, чтобы приучить их к богослужению. Четыре необходимые вещи, по словам одного шейха, таковы: покорение души, неподверженность чувствам, очищение сердца и незамутненное созерцание.

У Акты была гангрена ноги. Врачи настаивали на ампутации, но он не соглашался на операцию. Тогда его ученики посоветовали отрезать ногу, когда их учитель будет молиться. «Он ничего не чувствует в это время», – сказали они. Врачи последовали этому совету, и, когда шейх закончил молитву, он с удивлением обнаружил, что его ногу уже ампутировали!

Все шейхи безоговорочно соблюдают канон мусульманина.

– Я странствовал по миру сорок лет, – говорил один суфий, – и не разу не пропустил общей пятничной молитвы, потому что я странствовал таким образом, чтобы в пятницу обязательно быть в поселении, где есть мечеть.

Плодом молитвы является восхождение по ступеням любви.


Слово «любовь», как считают, происходит от слова, обозначающего семена, упавшие на безжизненную почву, и это вполне понятно, поскольку любовь, так же как и семя растения, источник жизни. Подобно тому как семена, рассеянные в пространстве, попадают в землю и, несмотря на то что ливень пытается смыть их, а солнце сжечь, несмотря на все капризы природы, не гибнут, но прорастают, цветут и плодоносят, любовь, поселившись однажды в сердце, не гибнет от встреч и расставаний, от радости и горя, от разлуки с Богом.

Некоторые богословы утверждают, что Божественная Любовь, о которой говорится в Откровении, является одним из традиционных атрибутов, таких как лицо Бога, Его руки, Его трон, атрибутов, существование которых невозможно с точки зрения рационализма и в то же время провозглашено Кораном и преданиями секты Истинного пути. Поэтому мы должны твердо верить в них, не задаваясь вопросом: «В каком смысле?» Богословы отрицают возможность постижения человеком смысла Божественной Любви.

Любовь же Бога к человеку является Его Доброй Волей и Милосердием по отношению к нему. Любовь – это одна из форм Его Воли, среди которых такие, как Гнев, Самодостаточность и Милость. Воля – Его вечный атрибут. Его Любовь – это Его Благосклонность к человеку, награда, дающая ему возможность, как в Том, так и в этом мире, удержаться от греха и отвлечься мыслями от всего того, что не является Богом. И если Бог таким образом выделяет человека, то Его Воля по отношению к нему называется Любовью.

Любовь человека к Богу проявляет себя в душе преданного верующего как благоговение, желание доставить радость Тому, Кого он любит, и постоянное стремление видеть Его. Покой для такого человека равносилен греху.

Любовь человека к Богу не имеет ничего общего с плотской любовью, поскольку первая является желанием разума и духа, в то время как последняя – желанием тела. Любовь существа к подобному ему существу есть похоть, порождаемая душой, которая достигает предела своих стремлений посредством полового контакта. Но любовь к высшему, неподобному обращена к общению с неким атрибутом: слух стремится услышать то, что никогда не будет сказано, зрение стремится увидеть то, что оно никогда не увидит. Истинные влюбленные те, кто готовы умереть рядом с Ним; те, кому не важно узнать, как Он выглядит; те, которые стремятся быть побежденными и умереть этой смертью приближения, поскольку для материального существа единственный путь в Вечность лежит через Всемогущество Бога. Человек может прийти к Божественной Любви, начиная с почитания Его Даров, а может, начиная с почитания Дарующего, прийти к осознанию ценности Его Даров. Второй путь достойнее.

Один из мистиков, Сумнун, утверждает, что любовь является основой Пути, что все Состояния Его являются ступенями любви, что все состояния на этом Пути можно пройти, кроме состояния любви, которая будет существовать так долго, как и сам Путь.

Остальные шейхи, хотя и согласны по сути, предлагают (чтобы доктрина религиозной любви оставалась понятной для начинающих) заменить слово «любовь» на слово «чистота» или «бедность», поскольку слово «любовь» неоднозначно и имеет другой, обыденный смысл.

В вопросе о страждущей любви существуют большие разногласия. Некоторые мистики придерживаются мнения, что страждущая любовь человечества по Богу имеет место, поскольку Бог скрыт от людей, так же как иногда влюбленные могут быть скрыты друг от друга. С другой стороны, люди не могут быть скрыты от Бога, поэтому данный термин не может быть использован в отношении к Богу. Другие богословы считают, что термин страждущая любовь может быть применен по отношению к Нему, по той причине, что он, как и сам Бог, не имеет своей противоположности.

Презрение

Нет на Пути препятствия более трудного для преодоления, чем ложное самомнение и гордость. Поиски славы больше всего прочего удерживают человечество от поисков пути к Богу.

Презренные, секта тех, кто желает быть презираем, стараются сохранять равнодушие, что бы им ни сказали. Во имя своего собственного спасения, они должны совершать поступки, которые хотя и не являются грехами с точки зрения Закона, но вызывают у окружающих всеобщее неодобрение и отвращение.

Однажды я пробыл в обществе презренного из Трансоксианы[170] достаточно долго, чтобы подружиться с ним.

– Брат, – спросил я его однажды, – зачем ты делаешь такие гнусные веши?

– Чтобы приучить себя не обращать внимания на мнение посторонних людей, – ответил он.

Другие следуют дисциплине презрения из соображений аскетизма: они желают быть всенародно презираемыми ради смирения собственного эго. Чем больше они бывают унижены, тем большую радость они испытывают.

Однажды я обнаружил внутри себя проблему, с которой никак не мог справиться, и, увидев тщету всех моих усилий, решил посетить гробницу Баязида в Бистаме, что в Северной Персии, – раньше мне это всегда помогало. Три месяца я оставался в святом месте, совершая по три омовения и по тридцать очистительных обрядов ежедневно, в надежде, что мое беспокойство оставит меня. Но все было тщетно, и тогда, покинув гробницу, я отправился в Хорасан.

Суфийских шейхов в современном Хорасане слишком много, чтобы перечислять их всех. Я лично встречался там с тремя сотнями мистиков, настолько одаренными, что каждый из них мог бы обратить в праведников весь мир. Как мне кажется, объяснить этот факт можно лишь тем, что звезды в наши дни расположились таким образом, что данное место благоприятствует их духовному развитию.

Ночью я пришел в деревню, где находилась религиозная обитель, в которой жила группа учеников – суфиев. Одним из правил странника является почитание хозяев как старших, поскольку странники ходят по миру в поисках своего спасения, а хозяева уже утвердились в служении Богу; странники ищут; хозяева уже нашли. В то же время дервиши-хозяева также имеют правило, которое предписывает им считать странников своими господами, поскольку те уже отрешились от мира, а они все еще живут в нем. Но невежественные суфии – это самые отвратительные существа, каких только сотворил Аллах, тогда как мудрые суфии – самые благородные. Мудрые обладают Истиной и лишены Тщеславия; невежественные обладают Тщеславием и лишены Истины. Когда я пришел в обитель, на мне был обычный темно-синий плащ, но больше никаких отличительных признаков суфия, кроме посоха и кожаной фляги, у меня не было. Хозяева встретили меня сухо и смотрели на меня пренебрежительно. Я услышал, как они говорят друг другу: «Он не такой, как мы». Они были совершенно правы, я действительно был не такой, как они, тем не менее мне негде было ночевать, кроме как у них. Пища дервиша – то, что он сможет достать; его одежда – то, что подвернется под руку, чтобы прикрыть наготу; его ночлег – там, где его застанет ночь.

Они поселили меня на верхнем этаже, а сами расположились на крыше, надо мной. Передо мной поставили черствый хлеб, позеленевший от плесени, и оставили меня вдыхать соблазнительные ароматы их собственного пиршества наверху. Я служил им объектом шуток и насмешек в течение трапезы, потом они начали кидать в меня кожуру от дынь, выражая тем свое самодовольство и презрение.

«О Господи! – повторял я в своем сердце снова и снова. – О Господи! Они носят платье Твоих Друзей!» Если бы не это, я не смог бы вынести подобного обращения. Но фактически чем больше они поносили меня, тем больше росло внутри меня ощущение счастья. Унижения, преодоленные мною, оказались средством решения той проблемы, от которой я тщетно пытался избавиться другими средствами. Тогда я понял, почему старшие всегда терпят глупцов.

Умиротворение, или довольство судьбой

Самодовольство может быть вытеснено из сознания человека лишь видением Величия и Красоты Бога, ибо в Их проявлении человек перестает ощущать сам себя.

Умиротворение человека, или довольство судьбой, – это невозмутимое принятие всего, что посылает ему судьба, независимо от того, награждает она или отнимает. Духовной твердостью называется равное восприятие событий, являются ли они проявлением Божественной Красоты или Божественного Величия, так что человеку все равно – горит ли он в огне Гнева или сияет в лучах Милости. И Гнев, и Милость исходят от Бога, а все, что исходит от Него, – прекрасно.

Умиротворение приходит только через любовь: влюбленный доволен всем, что делает объект его любви. Плодом смиренного счастья в Боге является чистота знаний о Нем.

Знание Бога требует от человека отбросить всякую заботу о своем будущем. Постоянные заботы о будущем могут возникнуть лишь у того, кто не знает, что все предрешено. Сторонники Единения с Богом должны верить в Предопределение, хотя их поступки могут казаться продиктованными верой в Свободу Воли.

Святые

Доказательства истинности нашей веры следует искать среди пророков, тогда как видимые доказательства можно найти среди святых. Слово «святой» означает «друг» (Бога). В активном смысле это слово означает того, кто желает Бога, в пассивном смысле – того, кто является объектом Желания Бога.

Баязид определяет святого как человека абсолютно покорного божественной воле, поскольку с возрастанием любви к Богу человек ощущает в своем сердце все большее воодушевление в исполнении воли Бога, в то время как его тело все больше удаляется от того, что Он возбраняет.

Святой, по словам Джунайда, совершенно лишен страха. Страх – это ожидание какой-либо беды в будущем либо опасение лишиться какого-либо объекта желания, но святой не имеет будущего – он живет исключительно в настоящем. Таким образом, ему нечего бояться. Он также не имеет надежды. Святой не знает боли, ибо боль – это отрицательная реакция на существующие обстоятельства, недовольство своим положением, но как же может святой, с радостью принимающий все, что предназначено судьбой, испытывать недовольство?

Святому, как доказательство его святости, может быть дарована способность творить чудеса. Чудо – это явление, противоречащее общепринятому порядку вещей. Оно является феноменом, предопределенным Богом. Чудо святого может быть ответом на молитву, осуществлением какого-либо деяния, обеспечением необходимых и должных средств существования каким-либо сверхъестественным способом. Чудеса пророков более значительны – им доступно создавать нечто из ничего и менять сущностную природу вещей.

Чудеса пророков, как правило, публичны; чудеса святых приватны. Чудеса пророков имеют целью произвести эффект на окружающих, в то время как чудеса святых оказывают воздействие прежде всего на них самих. Пророк никогда не имеет сомнений в сверхъестественной природе творимых ими чудес, тогда как святые никогда не бывают уверены – действительно они совершили чудо или были невольно введены в заблуждение. Сари приводит такой пример: допустим, человек идет по саду, полному деревьев, на которых сидит множество птиц, и вдруг слышит, как все эти птицы начинают петь ему: «Мир тебе, святой Господа!» Даже если это человек кристальной честности, все равно он может стать жертвой обмана. Творец пророческих чудес стоит выше Закона, святые обязаны неукоснительно соблюдать все требования шариата. Святые не застрахованы от греха, безгрешными являются только пророки. Святой не может совершить чуда, если он не находится в состоянии отрешенности, состоянии растворенности в Боге. Пока святые остаются сами собой – они находятся под Покровом. Покров исчезает лишь в круге Близости (к Богу), и только тогда чудо становится возможным. В этом озарении обычные камни становятся драгоценными.

Когда я находился в Саракхе, мне довелось услышать удивительную историю, рассказанную Дхавайджей Хазайни:

«Однажды, в то время я был еще мальчишкой, меня послали собрать тутовые листья для личинок шелкопряда. Время приближалось к полудню, было очень жарко, я залез на дерево и начал стряхивать листья с веток. В это время я увидел внизу шейха Абу Фадла. Он не замечал меня, и я мог поклясться, что он был не в обычном состоянии: его сердце было с Богом. Внезапно, обратившись лицом к небу, он громко воскликнул, как бы обращаясь к близкому:

– Уже прошло больше года, Господи, с тех пор, как Ты послал мне одну-единственную серебряную монету на стрижку, разве можно так обращаться с друзьями?

Как только были произнесены эти слова, мне показалось, что все деревья вокруг, все ветки, листья, корни, – все превратилось в золото.

– Какое чудо! – воскликнул потрясенный Абу Фадл. – То, что я сказал, по меньшей мере является вероотступничеством. Человек не может сказать Тебе суетного слова, даже просто для того, чтобы облегчить свою душу!»

Из опыта своей собственной жизни я могу привести следующий случай, который трудно объяснить естественными причинами.

Я отправился в Тус, для того чтобы узнать ответ великого шейха Гургани на вопрос, который долгое время мучил меня. Придя в город, я зашел в мечеть, где нашел моего шейха, в полном одиночестве объясняющего мою проблему одной из колонн! Таким образом я получил ответ на свой вопрос, даже не задавая его!

– С кем вы разговариваете, почтеннейший? – спросил я его.

– Сын мой, за минуту до твоего прихода Аллах сделал так, что эта колонна задала мне вопрос, на этот вопрос я и отвечаю.


Тот, кто тратит свое время на поиски истинных мудрецов и мистиков, тратит его зря. Он никогда не найдет то, что ищет. Пусть он обратит свое внимание на себя самого, и он увидит, что актуальность познания всеобща. Пусть он обратится к Богу от своего имени и тогда увидит, что гносис (познания Бога) всеобщ. Пусть он сам ищет знания и гносис, пусть он требует практического воплощения знаний от себя самого.

В конце концов, существует только два класса людей: люди, цель которых – познание самих себя, а занятие – самодисциплина, и люди, цель которых – познание Бога, а занятие – служение и преданность.


Отшельничество – это уединение в пустынном месте, отречение от общения с себе подобными и спокойное размышление о своих ошибках, имеющее целью изолировать себя от контактов с людьми и обезопасить окружающих от своих греховных поступков.

Гносис

Гносис, или познание Бога, бывает двух видов: интеллектуальный, когда познание осуществляется посредством разума, и интуитивно-экстатический, когда познание осуществляется сердцем, путем погружения в определенное состояние. Многие богословы относят термин «гносис» к разуму, шейхи суфизма – к сердцу. Утверждение рационалистов, что познание должно обязательно быть интеллектуальным, опровергается тем фактом, что в исламе сумасшедший считается способным постичь Бога. Рассудок и доказательства являются лишь средствами познания, в то время как причины его – Воля и Милость Бога, без которых разум слеп.

Создав тело, Бог поместил жизнь его в духе, создав сердце, он поместил жизнь его в Нем Самом. Знание о Боге трансцендентно, достичь его можно только посредством постоянного смущения рассудка. Его Милость – это чудесное откровение, обращенное к сердцу человека, и чудо его состоит в том, что святой, ведомый Высшей Реальностью, приходит к отрицанию реальности своего собственного существования. По Воле Бога одно и то же Его свершение может быть либо путеводной звездой, либо препятствием. Так, например, Иисус для одних был спасителем, ведущим к познанию, для других он был препятствием на этом же пути. Праведные говорили: «Смотрите – Божий Слуга!» Заблудшие говорили: «Смотрите – Сын Божий!» Некоторые подобным же образом приходили к Богу посредством идолов, солнца, луны и прочего, в то время как другие были введены в заблуждение теми же вещами и явлениями. Подобные маяки являются средствами познания Бога, но не причиной, и как средства они все равны перед Тем, Кто является Творцом их всех.

«Остерегайтесь считать себя познавшим Бога, – говорил старец из Египта, прозванный Человек с Рыбой. – Человек с подобными претензиями теряет свои духовные дарования с каждым днем, поэтому никогда не говорите, что обладаете гносисом, чтобы вам не погибнуть в гордыне».

Когда человек испытывает желание или страсть, он обращается к сердцу, с тем чтобы оно возвратило его к душе, обиталищу лжи. Когда человек обнаруживает очевидность знания, он также обращается к сердцу, чтобы оно стало его проводником к духу, обиталищу истины. Но существует большая разница между обращением к сердцу и обращением к Богу. Когда апостол предстал перед Богом, он сказал:

– Я не знаю, как мне восхвалять Тебя.

– Не говори ничего, и Я буду говорить, – было сказано ему. – Считай себя недостойным восхвалять Меня, и Я сделаю всю вселенную твоей. Каждый атом мироздания будет восхвалять Меня от твоего имени.

Вера

«Религия – это Вера в Бога, Его Ангелов и Его Кущи», – сказал апостол. Этимологически слово «Вера» означает «проверка», но смысл его вызывает разногласия. Некоторые утверждают, что Вера включает в себя три компонента: словесное изъявление, проверку и поступки, другие ограничивают ее только двумя последними. Различие, впрочем, не существенно. Все ортодоксы согласны, что Вера имеет корень и ветви, – корень – это внутренняя достоверность, ветви – соблюдение Божьих Заповедей.

Те, кто познал Бога, даже являясь грешниками, не будут гореть в аду вечно, но те, кто совершал благочестивые дела, но не имел знаний о Боге, никогда не вступят в рай, ибо апостол сказал: «Никто из вас не будет спасен вашими делами».

Те, кто знает Бога, знают Его посредством какого-либо из Его атрибутов. Главнейшими атрибутами являются следующие три: Его Красота, Его грозное Величие и Его Совершенство. Совершенство непостижимо в несовершенном материальном мире, поэтому для людей остаются доступными лишь Величие и Красота. Люди, пришедшие к познанию Бога посредством Его Красоты, находятся в постоянном стремлении увидеть Его. Те, кто пришел к Нему посредством атрибута Величия, находятся в состоянии постоянного отвращения к своим собственным атрибутам. Не только постоянное стремление увидеть Бога является следствием любви, но и ненависть к человеческим атрибутам также, поскольку снятие Покрова атрибутов – это истинная любовь. Таким образом, Вера, как и Знание, есть любовь, и послушание есть признак любви. Отрицать это, пренебрегать Его Повелениями – значит не знать о Нем ничего.

Вера, если сказать кратко, – это погружение в поиски Бога. Там, где есть Вера, – там исчезает агностицизм. Цари, когда они вступают в город, оставляют его в руинах.

«Вера – это убежденность сердца в знании, которое происходит из потустороннего мира, – сказал Ибн Хафиф, – поскольку она всегда является верой в то, чего нельзя увидеть, потрогать, ощутить, она может быть дарована лишь Богом; это дар Бога, позволяющий человеку узнать Его».

Очищение

После веры первейшей необходимостью правоверного является очищение. Очищение бывает внешним и внутренним. Молитва требует чистоты тела; гносис требует чистоты сердца. Оба очищения должны происходить одновременно: когда человек моет руки, он должен отмыть свое сердце от мирского; ополаскивая рот, он должен очистить его от упоминания чего-либо отличного от Бога; омывая лицо, он должен обратить его от привычных вещей к Богу; омывая голову, он должен обратить все помыслы к Нему. Метод духовного очищения состоит в размышлениях о порочности этого мира, осознании неустойчивости и иллюзорности всех прелестей его и очищении своего сердца от мирского. Добиться этого можно лишь смирением и неукоснительным соблюдением установленных правил.

Шибли однажды совершил обряд очищения и отправился в мечеть, но по дороге услышал голос: «Чистый снаружи, чист ли ты внутри?» Тогда он вернулся домой и раздал все свое имущество. С тех пор он уделял очищению особое внимание.

– Я соблюдал все правила очищения, – говорил он, – но тщеславие возникало в моем сердце.

Когда он умирал, у него не было сил, чтобы самому исполнить ритуал, и он сделал знак своему ученику, чтобы тот помог ему. Ученик повиновался, но забыл окропить водой бороду учителя, тогда Шибли, который уже не мог говорить, схватил его за руку и указал на бороду, потребовав таким образом, чтобы обряд был исполнен как положено.


Если тот, кто служит Богу, должен очищать себя снаружи водой, тот, кто желает приблизиться к Богу, должен очищать себя изнутри покаянием.

Покаяние – это первая Ступень пилигрима на Пути к Высшей Реальности. Это слово означает возвращение, и это Возвращение имеет внутри себя еще три его собственные Ступени: Угрызения совести – возвращение от смертных грехов к долгу; Раскаяние – возвращение от простительных прегрешений к любви; Возвращение домой – возвращение от своего «я» к Богу.

Мнения шейхов в отношении природы и свойств покаяния расходятся. Тустари и другие считают, что оно состоит в постоянном поминовении своих грехов и сожалении о них, так что это сожаление не позволит мистику гордиться своими благими поступками, ибо сожаление о сотворенном зле выше, чем заслуги добрых дел. Джунайд и его единомышленники придерживаются противоположного мнения, а именно: что Покаяние заключается в забвении грехов, ибо постоянное размышление о них является завесой, находящейся между человеком и Богом.

– Из этих строк древнего поэта я узнал больше, – говорил Джунайд, – чем из многих книг, которые мне довелось прочесть:

– Но в чем мой грех? – спросил я. И она ответила мне: – Олух!
Уж то, что ты пришел сюда, и есть твой главный грех.

Бушанджи сказал: «Когда воспоминание о грехах не вызывает приятных чувств, значит, пришло покаяние. Воспоминание о грехах всегда сопровождается либо угрызениями совести, либо желаниями. Тот, кто, вспоминая о грехе, чувствует желание, все еще остается грешником. Греховный поступок – меньшее зло по сравнению с желанием согрешить, потому что поступок сделан и забыт, а желание остается и живет».

Пост

Джабраил передал мне слова Бога: «Поститесь ради Меня, и Я вознагражу за это». Таково предание.

Пост – это одно из таинств религии, цели его трансцендентны. Джунайд сказал так: «Пост – это половина Пути».

Пост в течение одного месяца, с восхода до заката солнца, без перерывов – это религиозная обязанность каждого находящегося в здравом рассудке взрослого правоверного. Пост начинается в начале лунного месяца Рамадана и заканчивается с началом месяца Шаввала.

Под постом подразумевается воздержание желудка от пищи и воды; глаз – от похотливых взоров; ушей – от внимания ко лжи и наветам; языка – от тщеславных и непристойных речей; и тела – от суетных дел и непослушания. И все же, как сказал пророк, «многие не получают от своего поста никакой другой пользы, кроме голода и жажды». Просто воздерживаться от еды и питья – это детская забава.

Голод обостряет разум. Голод должен быть добровольным, иначе он бесполезен, поскольку тот, кто желает есть, тем самым, мысленно, уже ест, если даже Бог и лишил его реальной пищи. Заслуги приобретает лишь тот, кто воздерживается от пищи, а не тот, кто лишен возможности удовлетворить свой голод.

«Мое послушание и мое непослушание зависят от двух хлебных лепешек, – сказал Кассаб, – когда я ем, я ощущаю себя способным совершить любой грех, когда я воздерживаюсь, я ощущаю внутри себя стремление к благочестивым поступкам».

Простые, необразованные люди убеждены, что пост может быть и более длительным, хотя врачи считают, что для такой убежденности нет научных оснований.

Я лично знал старца, который два раза в год постился по сорок дней в пустыне. Я провожал в последний путь Данишманда Бангхари, который не вкушал пищи восемьдесят дней и при этом не пропустил ни одной пятничной молитвы. Объяснить эти факты можно чудом, совершаемым по Милости Бога. Хорошо известен случай с шейхом Сарраджем[171], прозванным Павлином Бедных. Когда он пришел в Багдад в месяце Рамадане, его поселили в отдельной комнате мечети Шунизии и поручили ему вести собрания преданных до окончания поста. В течение месяца на ночных молитвах он перечитал весь Коран пять раз. Каждую ночь служитель приносил ему буханку хлеба. Когда пост закончился и Саррадж покинул мечеть, служитель нашел в его комнате все тридцать буханок нетронутыми.

Плодом добровольного поста является медитация, для которой эта аскеза является необходимой предпосылкой. Сорокадневный пост современных святых берет свое начало от Моисея. Когда истекают тридцать дней поста, подвижник массирует десны и продолжает поститься еще десять дней, после чего Бог начинает говорить с его сердцем. Для того чтобы услышать Слово Бога, необходимо смирить четыре составляющих темперамента. Для этого надо лишить питания на сорок дней жизненные начала организма (кровь, флегму, желчь и черную желчь), ослабить их и полностью подчинить духу.

Специальные термины мистиков

Все посвященные, говоря о секретах своего мастерства, используют слова, понятные таким же посвященным, как и они. Специальная терминология необходима по двум причинам: во-первых, чтобы облегчить понимание между учеником и учителем, и, во-вторых, чтобы защитить секреты профессии от посторонних и непосвященных. Суфийские мистики также имеют свои термины.

Ступень и состояние. Ступень (Макам) – это положение, остановка, стадия, этап Пути (Тарикат), до которого человек дошел либо остановился на нем. Название Ступени отражает определенные обязанности, религиозные служения и аскезы, которые берет на себя человек в определенный период своей жизни. Ученик не может, «перепрыгнув» через последующую ступень, таким образом достичь следующей, он обязан полностью пройти предыдущий этап. К примеру, первой ступенью является покаяние, следующей – обращение, затем следует отречение, потом доверие и так далее. Человек не может претендовать на обращение, не пройдя покаяние, и на доверие, не пройдя отречения.

Состояние (Хал, Халь, мн. ч. Ахвал – буквально: «состояние в данный момент, переходящее, неустойчивое»), с другой стороны, это нечто исходящее от Бога в сердце человека, нечто не зависящее от воли человека. От состояния нельзя ни избавиться своими силами, если оно пришло, ни удержать его, если оно уходит. Это милость, не связанная с аскезами и епитимиями. Некоторые шейхи подтверждают, другие опровергают мнение о том, что состояния могут быть длительными. Джунайд говорил: «Состояния подобны вспышке молнии, утверждать, что они могут длиться долго, может только лживая душа».

Но все согласны, что вести других может только Утвержденный – мистик, преодолевший круговращение состояний.

Утверждение – это конечная ступень. Каждый ищущий Бога находится на своей определенной ступени, с которой начались его поиски. Какую бы пользу он ни извлек из прохождения других ступеней, он в конце концов останавливается на своей Ступени.

Для Адама, например, такой ступенью было покаяние; для Ноя – отречение; для Авраама – покорность; для Моисея – покаяние; для Давида – печаль. Ступенью Иисуса была надежда; Иоанна Крестителя – страх; нашего пророка – восхваление.

Но утверждение – это последняя остановка на пути для достигшего духовного совершенства. Это высший уровень. Находясь на любой ступени, можно двигаться дальше, но дальше утверждения нет пути, это храм высшей цели.

Любовь в начале – это искания; любовь в конце – это покой. Вода в реке постоянно движется, но, когда она достигает моря, движение прекращается, и вкус воды меняется. Человек, которому нужна вода, отвернется от соленого моря, но человек, которому нужен драгоценный жемчуг, готов рискнуть ради него своей жизнью. Он привязывает свинцовый груз к своим ногам и ныряет в пучину, решившись либо найти сокровище, либо лишиться жизни.

Озарением (Фана – «Небытие») мистики называют удивительное явление, результатом которого является потеря ощущения прошлого и будущего. Божественная вспышка пронизывает сердце, так что человек живет настоящим, лишаясь памяти о прошлом и мыслей о будущем. Обычные люди могут не помнить прошлого и предвидеть будущее лишь по причине невежества, но это совершенно другое ощущение.

Есть два вида озарений: первый связан с потерей, другой – с приобретением. Первый вид подвергает человека отделению, второй – единению. В обоих случаях это явление вынужденное, ибо и отделение, и единение происходят по воле Бога, независимо от желания человека. Человек, лишенный воли, делает или ощущает лишь то, что нисходит на него свыше.

Никто не может испытать озарение по своему выбору или желанию, его нельзя достигнуть никакими усилиями, нельзя купить даже ценой своей жизни. Если же оно пришло, никакая воля не может побороть его и избавиться от него.

Шейхи называют озарение мечом, который рубит прошлое и будущее под корень. Но меч – это опасная вещь: он может сделать своего хозяина царем, а может стать причиной его смерти. Человек может молиться своему мечу, может носить его с собой десятки лет, и все же, когда придет время покинуть ножны, мечу будет все равно, чью голову рубить – своего ли господина или кого-либо другого. Сила является его характерной чертой, и, когда человек находится во власти озарения, он не может по своей воле лишить его Силы.

Но озарение может быть облагорожено состоянием, так же как дух облагораживает тело. Когда на человека, испытывающего озарение, нисходит также и состояние, то он как бы стабилизируется в озарении, без чего озарение может уйти и быть потеряно для него, как будто его и не было вовсе. Находясь во власти этих сил, он обретает целостность. Не стоит говорить об озарении, лишь поступки могут быть доказательством его реальности. Поэтому шейхи говорят: «Спрашивать об озарении бесполезно, оно не поддается описанию. В нем исчезают все личные чувства, как радости, так и печали. В наслаждении озарением человек остается все же с самим собой, в блаженстве озарения, усиленного состоянием, – он с Богом. Как различны эти ступени!»

«Однажды в пустыне, – писал Джунайд, – я встретил дервиша, который сидел под деревом мимозы в каменистом неуютном месте.

– Зачем ты сидишь здесь без движения, о почтеннейший? – спросил я его.

– В этом месте меня посетило озарение, – ответил он, – и здесь я потерял его, поэтому я сижу здесь и оплакиваю потерю.

– И сколько времени ты провел здесь? – поинтересовался я.

– Двенадцать лет, – ответил он. – Не окажет ли мне шейх любезность помолиться за меня, может, мне удастся снова найти свое озарение?

Я продолжил свой путь, совершил паломничество и помолился за него. Моя молитва была услышана, как я узнал потом, вернувшись назад в то место, где все еще сидел мой знакомый дервиш.

– Но почему же ты не ушел, после того как твое желание исполнилось? – спросил я его.

– Шейх, – ответил он, – я сидел в этом пустынном месте, где я потерял все, что у меня было. Будет ли правильно покинуть мне это место, где я снова обрел все и где я возрадовался, узнав, что Бог здесь, со мной? Пусть шейх идет с миром. Я намерен смешать свой прах с пылью этого места, чтобы я мог воскреснуть из этой самой пыли, среди которой я обрел свое счастье».

Скажи: «БОГ ЕДИН» – так написано в Коране. Термин единство имеет три значения: первое – божественное, то есть знание Бога о Его собственном Единстве; второе – созидательное, то есть веление, созидающее единство в сердце человека; и третье – человеческое, то есть знание человека о Единстве Бога. Реальное Единство подразумевает как знание, так и утверждение единства вещей. Существует высказывание Джунайда о том, что Единство – это отделение вечного от существующего во времени. Если поверить в то, что вечное может снизойти до феноменального (материального), а феноменальное является частью вечного, тогда не будет разницы между Божественной Вечностью и всеобщим возникновением и существованием во времени. Результатом этой посылки будет материализм, а материалист не знает существенного различия между человеком и животным. Зло для него – это просто то, что стоит на пути его желаний, его боги – наслаждение и боль.

Единство опровергает человеческие знания о мире. Невежество просто противоречит знанию, невежество не является Единством. Единство может быть достигнуто лишь осознанием ложности принятых человеком идей, в которых присутствуют как знание, так и невежество. Единства, по словам Джунайда, можно достичь в том случае, когда человек становится существом, которым владеет Бог, находящимся под властью Его повелений, существом безразличным к обращениям окружающих людей, не ощущающим ничего и не делающим ничего, кроме предназначенного Богом, а именно того, что последнее состояние его должно стать первым и что человек должен стать тем, кем он был до своего рождения.

Баязид сказал, что даже для влюбленных Бог закрыт Покровом их любви. Недостатком любви является двойственность, наличие желающего и желаемого. Бог может быть Желающим, а человек желанным, либо человек может быть желающим, а Бог Желанным.

В первом случае человеческое существо погружено в Божественную Волю. Когда человек желает, а Бог Желаем, создание никоим образом не может приблизиться к Создателю. В любом случае проклятие материального существования лежит на влюбленном.

Считается, что гносис, являясь на начальном этапе приобретением знаний, в конце пути становится интуицией. Человек, со своими атрибутами, совершенно отличен от Бога. Если какие-либо человеческие атрибуты будут признаны Божественными, то и сам человек должен считаться таковым. Тогда утверждающий Единство, Акт Единения и Единый станут тремя реальностями, объединенными причинной связью, и это точная модель христианской Троицы.

Весь этот вопрос нельзя понять без обращения к аналогии синтеза и анализа. Я лично убежден, что единство – это тайна, Откровение, не поддающееся описанию человеческими словами и меньше всего – мудреными фразами.

«Слушая проповедь Хусри, – рассказывает некий шейх, – я заснул и увидел во сне двух ангелов, которые спустились с неба и слушали некоторое время нашего учителя. Потом один из них сказал другому: «Он объясняет теорию Единства, а не Его сущность». Когда я проснулся, Хусри действительно говорил о Единстве. Он посмотрел прямо мне в глаза и произнес: «Сущность Единства объяснить невозможно, можно рассуждать только о теории Его».

Соединение – это тайна, это одновременное существование, смешение, слияние Божественного Знания и Божественной Воли. Аллах призывает в обитель мира и ведет туда тех, кого желает. Он призывает всех, но не всех избирает. В Соединении Бог приказал Сатане поклониться Адаму, но желание Его было противоположным – Он хотел, чтобы Сатана не поклонился.

Разделение – это царство ясности, здесь совершенно ясно, что разрешено и что запрещено. Мистики используют последний термин в такой сфере религиозной практики, как аскетизм. Но Божественные Дары, такие как медитативное видение Бога, относятся к Соединению. Божественная любовь может настолько захлестнуть сердце Его слуги, что он иногда теряет контроль над своими поступками и словами. Так, например, Баязид, находясь в состоянии Соединения, произнес свою знаменитую фразу (формально запрещенную Законом): «Слава мне! Как ослепительно Мое Величие!»

Некоторые поверхностные мистики, впадая в заблуждение, граничащее с неверием, утверждают, что результаты не зависят от наших усилий: поскольку молитвы и аскеза в состоянии разделения являются несовершенными, то можно и вовсе ничего не делать. Однако, даже если состояние разделения является несовершенным, пренебрегать им ни в коем случае нельзя. Несмотря на то что соединение является привилегированным, а разделение – подчиненным, разделить их невозможно. Ни один правоверный не может быть освобожден от постов, молитв и прочих религиозных обязанностей без уважительной причины, предусмотренной шариатом.

Соединение в сознании человека – это слияние мысли с объектом желания. Безумно влюбленный Маджнун столь сильно устремился всеми своими помыслами к Лейле, что во всем мире видел только ее, в его глазах все существа принимали ее образ. Принципы мистиков аналогичны. Бог разделил Свою Любовь на множество частей и наградил ими, как особым даром, своих преданных друзей, в меру их сосредоточенности на Нем. Потом каждую частицу любви Он покрыл вуалью человечности, натуры, темперамента, духа, с тем чтобы флюиды любви могли преобразовать в нее самое покрывающие ее субстанции, пока даже сама глина, из которой слеплен влюбленный, не превратится в любовь, и каждый шаг, каждый вздох и взгляд его будет пронизан этой любовью.

Опьянение – специальный термин мистиков, определяющий экстатическую любовь к Богу.

Трезвость – термин, указывающий на достижение какой-либо практической цели.

Баязид и его сторонники, считавшие опьянение более высокой ступенью, утверждали, что трезвость привязывает человека к его человеческим атрибутам, которые являются главной завесой между ним и Богом. Но мой собственный шейх, последователь Джунайда, говорил, что опьянение – это место для детских игр, в то время как трезвость – поле смертельной битвы для мужей.

Простое ослепление никогда не освободит человека от цепей видения сотворенных вещей. Лишь ошибка восприятия держит людей погруженными в феноменальный мир. Только посредством экстатического видения человек может освободиться из этого плена. Есть два способа видеть правильно: либо в согласии с Божественной Волей смотреть глазами своего собственного присутствия, либо смотреть глазами своей собственной аннигиляции. Видимая глазами собственного присутствия, вся вселенная представляется менее реальной, чем реальность самого наблюдателя, ведь самоосуществление вещей не может быть наблюдаемо. Видимая глазами аннигиляции вся вселенная видится как иллюзорная, столь реально существование Бога. Оба способа позволяют освободиться от феноменальности.

Магриби в начале своей жизни провел двадцать лет в отшельничестве. Живя в пустыне, он ни разу не слышал человеческого голоса, его тело высохло, его глаза стали похожи на булавочные головки.

В конце этого срока он по наказу свыше возвратился к людям. Тогда он решил поселиться среди тех, кто жил в благословенном месте возле Святого Дома. Узнав о приходе отшельника, шейхи Мекки пришли приветствовать его. Пораженные видом существа, которое едва ли можно было назвать человеком, они спросили его:

– Скажи нам, Абу Отман, зачем ты уходил? Что ты видел? Что ты приобрел?

– Вы хотите знать, какова причина моего ухода? – ответил он. – Опьянение. Что я видел? Зло опьянения. Что я приобрел? Отчаяние.

Бог сжимает и расширяет. Сжатие и расширение – это вынужденные состояния, первое означает сокращение сердца в состоянии затемнения (покровом), второе – расширение сердца в состоянии просветления. Мой шейх говорил, что оба состояния являются результатом духовного воздействия Бога на человека, которое либо стимулирует сердце и подавляет душу, вызывая расширение, либо подавляет сердце и стимулирует душу, вызывая сжатие. Нет любви без ревности. Сжатие сердца – это проявление ревности Бога. Влюбленные всегда упрекают друг друга. В результате взаимных укоров сердце начинает расширяться.

Иоанн находился в сжатии, Иисус – в расширении. Иоанн, согласно широко известному преданию, плакал со дня своего рождения, а Иисус с колыбели улыбался. Когда они встречались, Иоанн говорил:

– Иисус, неужели ты не боишься быть отринутым Богом?

– Иоанн, неужели ты не надеешься на Милость? – отвечал Иисус. – Ни твои слезы, ни мои улыбки не изменят Его Веления.

Близость и страх – это два Состояния, которые хорошо известны странникам, идущим по Пути к Богу. Когда проявление Величия Бога преобладает в сердце человека, то он находится в состоянии благоговейного страха. Когда преобладает чувство Красоты Бога, человек находится в состоянии близости. Страх – это боль, близость – радость.

Некоторые шейхи говорят, что близость – это ступень новичка, а страх – ступень гностика. Если близость и возможна на последних ступенях, то это Близость по отношению к Его восхвалению. Возможно (это моя личная точка зрения), сила страха воздействует на нашу душу и направлена на уничтожение человеческой природы в нас, в то время как сила близости, воздействуя на сердце, направлена к гносису.

Под силой понимается энергия, которую Бог дает человеку, чтобы удержать его душу от желаний. Под милостью понимается божественная энергия, направленная на поддержание сердца. Ищущие милости говорят, что это исполнение желаний. Ищущие силы утверждают, что сила – это сдерживание воли человека Волей Бога. Если человек, мучимый жаждой, окунается в реку и эта река моментально высыхает – этот образ может быть примером проявления силы.

То, что мы выбираем сами, является пагубным для нас. Я желаю лишь того, чтобы Бог желал за меня, спасая меня тем самым от порочных желаний. Если Он даст мне силу, мне не надо желать милости, если Он даст мне милость, мне нужно желать силы.

Знание неотделимо от практики и Состояния, поэтому знающий неизменно является тем, кто он есть (то есть: знание + поведение + + состояние). Шейхи называют это гносисом, и такого знающего они называют гностиком. Того, кто сведущ в словесных терминах и формулировках, являющихся принадлежностью его памяти, но не имеет отношения к духу того, что знает, шейхи называют ученым. Слово «ученый» используется ими в пренебрежительно-негативном значении.

Реальностью суфии называют Бога.

Справедливостью они называют рассмотрение всех вещей и понятий согласно их реальному положению.

Некоторые специальные термины суфиев трудно выразить другими словами, но их краткие формулировки следует привести.

Эксцесс – нечто в сердце, напоминающее избыток света.

Твердость – уверенность сердца в том, что оно обязательно достигнет своей цели.

Предложение – подтверждение сердцем реальности объекта его стремления, несмотря на фактическое отсутствие и недоступность этого объекта.

Царь – суверен, действия которого не допускают вмешательства других.

Идея – мысль, возникающая непроизвольно в сознании, быстро сменяющаяся другой мыслью. Те, кто прислушивается к своим идеям, в своей религиозной жизни, принимая какое-либо решение, всегда руководствуются первой пришедшей мыслью. Случай, происшедший с Хейром во время его ученичества, иллюстрирует этот термин.

Ему пришла в голову мысль, что Джунайд, его учитель, стоит снаружи возле двери и ждет. Он отбросил эту мысль, но она снова и снова возвращалась к нему. Тогда он пошел, открыл дверь и увидел Джунайда.

– Если бы ты действовал, повинуясь своей первой мысли, мне не пришлось бы ждать столько времени, – сказал шейх.

Тут может возникнуть вопрос: «Откуда мог Джунайд знать, какие мысли приходят в голову его ученику?» Ответ простой: Джунайд, как суфийский учитель, должен знать все ощущения своего ученика, это его обязанность.

Испытание – проверка сердца святого страхом, сжатием и прочим.

Страдание – проверка тела святого болезнями и прочими бедами. Страдание считается благословением, божественное воздаяние будет ниспослано за терпение, особенно когда причина страданий является непостижимой тайной. Несчастья, которые выпадают на долю неверующих, являются не Страданиями, а наказанием Божьим.

Обман – видимость, не соответствующая истине. Этот термин используется по отношению к Божественному Обману, когда правоверного Бог являет в обличье неверного, что продолжается до тех пор, пока не придет время исполнения Его Воли. Есть еще один случай: когда мистик скрывает свои благочестивые качества под маской порочности, про него можно сказать, что он практикует Обман. Есть только одно исключение: суфии не применяют этот термин к показным, фальшивым поступкам (хотя они, строго говоря, и являются обманом), поскольку этим термином ими означается только Божественный Обман.

Напиток – на языке суфиев это сладость набожности, нектар милости, восторг близости. Если вода – напиток для тела, то эта благостная сладость – напиток для сердца.

Мой шейх говорил, что новичок без Напитка – это непосвященный, но гностик с напитком – также непосвященный. Новичок должен иметь его, в то время как гностик не должен ощущать его, иначе он будет восторгаться собственным чувством, а не Богом. Если он возвратится к своей душе, он никогда не обретет покой.

Существование и уничтожение

Лучшие из суфийских мистиков относят выражения существование и уничтожение не к знанию или состоянию, а исключительно лишь к степеням совершенства праведников. Они применяют их по отношению к тем святым, которые освободились как от привязанности к Ступеням, так и от непостоянства состояний, поиск которых увенчался успехом и которые открыли все секреты сердца. Эти святые отвернулись от материального мира, намеренно аннигилировали его в Объекте Желания, растворив все персональные желания в Сущности Желания. Когда человек уничтожит подобным образом свои атрибуты, он достигает совершенного существования. Он не Близко и не Далеко от Бога, он не находится ни в состоянии опьянения, ни в состоянии трезвости. Он не имеет ни имени, ни обозначения, ни свойств, ни примет.

Многие поверхностные мистики возражают, что Уничтожение может быть тотальным. Но уничтожение субступени невозможно. Любой, кто уничтожает, уничтожив свою собственную волю, будет все равно существовать по Воле Бога, потому что Воля Бога вечна.

Уничтожение приходит к человеку через лицезрение Величия Бога, через откровение Всемогущества его сердцу. В этом потрясающем ощущении Величия исчезают оба мира, Состояния и Ступени теряются из виду далеко внизу, даже любые явленные прежде человеку Милости превращаются в ничто; он становится мертв для рассудка, мертв для страстей, мертв даже для его собственного Уничтожения; и в Уничтожение Уничтожения он может произнести только «Бог!». Сознание и тело его уничтожены и отброшены прочь.


Божественные тайны открываются дервишу таким образом, что сначала он думает о своих делах как о своих собственных, приписывает свои поступки самому себе, связывает свои идеи с самим собой. Но когда он освобождается от этой привязки к себе, его поступки перестают быть его собственными. Он просто становится местом, по которому проходит Нечто. Он больше не прохожий, не странник, идущий по Пути, – он сам становится Путем.

Умирая, дервиш Макки сказал мне:

– Если ты увидишь, что я спасен, то прошу тебя, когда мое тело понесут к могиле, посыпь на него миндаль и сахар и произнеси: «Это для мудрого».

– Но как я узнаю, что ты спасен? – спросил я его.

– Когда настанет последняя минута моей жизни, – сказал он, – возьми меня за руку. Если я сожму твою руку, знай, что Аллах спас меня, если нет – значит, мой уход не был счастливым.

Я остался сидеть с ним. В момент смерти он крепко сжал мою руку. Когда его положили на дроги и повезли на кладбище, я рассыпал над ним миндаль и сахар, как он просил, и сказал:

– Это для мудрого.

Бездна

Отдай свое имя Мне, чтобы под ним Я мог встретить тебя. Отбрось все имена, атрибуты и частицы знания, даже те, что Я дал тебе в видениях, как отблески Моего Величия. Во всех вещах заключено зло магии, и все имена – это колдовское переплетение букв. Освободи себя от имен, и ты освободишь себя от того, что они обозначают.

* * *

И сделал Он море моей ступенью.

И увидел я, как разбиваются корабли, превращаясь в обломки. Потом и обломки вплоть до самых малых исчезают в пучине, и Голос сказал мне:

– Все, что плывет, не избежит бездны.

Тот, кто не садится на корабль и бросается в воду, рискует утонуть.

Тот, кто садится на корабль, не рискуя утонуть, тонет.

Частью риска является защищенность: приходят волны и поднимают то, что находят, и разбивают о Берег.

Поверхность моря – это мир, и конца мира нельзя достичь, слишком долог его путь. Морское дно – это бездонный мрак, а между дном и поверхностью обитают Монстры, которые не пощадят никого.

Не отправляйся в путь по морю на корабле, чтобы Я не закрыл Меня от тебя покровом корабля. Не бросайся вплавь, чтобы Я не закрыл Меня от тебя покровом самого Моря. В Море есть свои опоры и границы, но что там поддержит тебя? Если ты отдашься на милость Моря и утонешь в нем, ты уподобишься его обитателям.

Я предам тебя, если укажу тебе другую цель, кроме Меня. Если ты умрешь в чем-либо отличном от Меня, то пребудешь там, в том, ради чего ты умер.

Этот мир принадлежит тому, кого Я изгнал из него, и тем, у кого Я отобрал его. Иной мир принадлежит тому, для кого Я сотворил Его, и Моим преданным созданиям.


И сделал Он веление моей ступенью.

– Делай, как я велю тебе! – сказал Голос. – Не ожидай, пока придет понимание: ожидать понимания Моего Повеления – означает неповиновение Моему Повелению, оно означает повиновение своему пониманию.

Знаешь ли ты, что задерживает тебя в выполнении Моего Повеления и что нашептывает тебе ожидать понимания? Это твоя душа, которая жаждет знаний, для того чтобы стоять выше Моих Велений и ходить по своей воле путями рассудка. Понимание имеет различные направления, направления распадаются на множество путей, пути имеют различные ответвления и каналы, каналы имеют неисчислимые изгибы.

Исполни Повеление в тот момент, как Я произнес его, и не беспокой себя тем, что не понимаешь его; так же как Те, кто находится со Мной, Ангелы Велений исполняют то, что приказано Им. Выполняй, не задавая вопросов, и ты будешь принадлежать Мне, а Я буду принадлежать тебе. Это не ревность. Интеллектуальное понимание – это другой пункт назначения, ибо Я сотворил рассудок как инструмент суждения. Но когда Я открою для тебя часть понимания, тогда Я дам тебе Повеление использовать этот инструмент для формирования суждения.

Если Я приказываю и ум мешает тебе, отбрось в сторону ум, если тебе мешает сердце – гони сердце прочь. Иди без них один, и ты будешь идти вперед. Если ты будешь обременен чем-либо – это замедлит твое продвижение. Ум будет требовать от тебя подождать, подумать и постараться понять. Ум может сделать свой выбор только тогда, когда он знает; и если сердце знает, оно будет следовать своим желаниям.

Свет и тьма

Он сказал:

– Кто ты?

– Кто я?

Затем я увидел солнце, луну, звезды и все огни.

– Нет иного света, – сказал Голос, – на всей поверхности Моря, кроме Меня, Того, Кого ты видел.

Тогда все сущее подходило ко мне, целовало меня в лоб, желало мне Мира и отходило в тень, пока не осталось ничего и никого.

– Это твое знание обо Мне, – сказал Голос, – но Моего знания тебя еще нет.

Я увидел мои одежды так, как будто они полностью принадлежали Ему, а не мне.

– Смотри на Меня и поклоняйся Мне! – приказал Голос.

Моя одежда поклонилась Ему, но я остался неподвижен. И тогда

Голос сказал:

– Что есть Я?

И солнце, и луна, и звезды, и все огни потухли и исчезли, и тьма стала покрывать все вокруг, кроме Него. Мои глаза ничего не видели, мои уши ничего не слышали, все чувства покинули меня. И тогда все вокруг громко воскликнули: «Бог Величайший! Повелитель Всего!» И все мироздание кинулось на меня с обнаженным мечом.

– Теперь спасайся! – сказал Голос.

– Куда?

– Падай во тьму!

И я упал во тьму, и там, во мраке, я увидел себя со стороны и услышал:

– Никогда не смотри ни на кого, кроме себя; никогда не пытайся выйти из тьмы, пока Я не возьму тебя. И когда Я возьму тебя, Я сделаю это для того, чтобы показать тебе Меня, и тогда ты увидишь Меня. И когда ты увидишь Меня, то не будет ничего выше Этого.

И сделал Он путешествие моей ступенью.

И увидел я все пути, и все они были под землей.

– Нет путей на земле, – сказал Голос.

Но я видел, что все мужи и жены ходят по земле и что все подземные пути пусты. Потом я увидел людей, обративших свои лица к небу, и все они находились там, где и были, – на земле. Но другие склонили головы к земле, и пошли вниз, под землю, и начали блуждать по дорогам.

– Те, которые не идут по подземным путям, никогда не найдут Меня, – сказал Голос. – Но ты, теперь, когда ты знаешь, где Я, не говори ничего.

И тогда я увидел Его, закрывающего все вещи покровом и соединяющего все вещи.

– Придерживайся покрова и забудь про связи! – сказал Голос. – Приходи ко мне, не спрашивая позволения; если ты попросишь позволения, я заключу тебя в тюрьму.

При каждом Его слове я видел появление иглы и исчезновение нити.

– Расположись в угольном ушке, – сказал Голос, – никогда не покидай его: когда нить будет входить, не хватайся за нее, когда она уйдет, не удерживай ее. И радуйся: Я люблю тех, кто радуется. И скажи другим: «Он впустил лишь меня, вас Он не желает видеть». Потому что, если они придут с тобой, Я допущу их и прогоню тебя. А если они не придут, Я прощу их за то, что они не пришли, но обвиню в этом тебя.

Тогда я увидел, что все должны поступать так, как они будут поступать.

– Ты Мой друг, – сказал Голос, – и, если ты когда-нибудь не сможешь найти Меня, ищи Меня в Моем лютом враге, и, когда ты найдешь Меня в нем, не становись сам его врагом. Если ты не сможешь найти Меня в нем, возьми меч и рази, но не убивай, ибо ты отвечаешь передо Мной за него. Между Мною и тобою да будет все ясно тебе. Между Мною и другими да не будет ничего ясно тебе, и что касается этого, да будет война между Мною и тобою, и ты будешь на их стороне против Меня.

И, кроме того, если Я дам тебе все, что ты желаешь, пожертвуй этим, сожги это, иди к нищим и, стоя в тени бедняка, попроси у Меня милости. Никогда не проси для себя, иначе Мне придется дать тебе то, что Я заберу у другого, и это подаяние приведет тебя в стан Моих врагов, отринувших Меня.

Тогда я увидел, что освобождение от суетного богатства – победа.

И Голос сказал:

– Если ты раздашь все, что есть у тебя, ничего не останется у тебя, а Я люблю лишь богатых и ненавижу бедных. Но Я не говорю, что ты богат или беден, потому что я не называю вещи именами.


И сделал Он понимание моей ступенью.

– Чем шире становится видение, тем уже становится молитва. Когда я даровал твоему сердцу откровение видения Меня, о чем тебе еще просить Меня в молитвах? Попросишь ты Меня убрать покров? Я уже убрал его. Попросишь ты Меня скрыться за покровом? Если Я сделаю это, как ты сможешь общаться со Мной? После того как ты хоть раз видел Меня, есть только две вещи, о которых ты можешь просить Меня: когда Меня нет для тебя, ты можешь попросить Меня всечасно видеть тебя; когда ты видишь Меня, ты можешь просить Меня дать власть тебе, сказать о всякой вещи «Будь!» – и она будет.

И все же Я позволю тебе молиться в отсутствие Меня. Если ты можешь сравнить и рассчитать эти веши, то сравни величину видения с величиной отсутствия и молись за то, что окажется большим. Но если ты ешь и Я не отсутствую, Я облегчу твои заботы о хлебе насущном. Если Я рядом с тобой, когда сон приходит к тебе, то Я останусь с тобой, когда ты проснешься.

Твое желание сохранить молчание, когда у тебя есть видение, – это Покров, и еще большая защита – намерение говорить! Такое желание может возникнуть только как следствие отсутствия. Если я явлю Себя какому-либо глазу, то уничтожу этот глаз, если Я явлю Себя какому-либо сердцу, Я уничтожу это сердце.

Незнание – это покров для видения, но и знание – тоже покров для видения. Я весь непокрытый Снаружи, и Я весь неоткрытый Внутри.

Тот, кому известен покров, находится у откровения. Покров – это всегда покров-защита, хотя различны обстояния, а значит, различны покровы.


И сделал Он другую ступень понимания моей ступенью.

– Вечность восхваляет Меня, – сказал Голос, – будучи одним из Моих атрибутов, и из слов этого восхваления Я сотворил ночь и день, чтобы они были покровами для глаз, мыслей, сознания и фантазии людей. Ночь и день покрывают все Мое творение. Но с тех пор, как Я избрал тебя, Я поднял покровы, чтобы ты мог видеть Меня за ними.

И теперь, когда ты увидел Меня, пребывай прочно на своей ступени и жди в видении, иначе ты будешь вырван оттуда любой вещью мироздания. Я поднял покров только для того, чтобы ты, увидев Меня, смог вынести созерцание другого, созерцание того, как небеса разверзнутся, и того, Что явится в них и как Оно явится, чтобы ты знал, что Оно идет от Меня, как и привычные ночь и день и всякая вещь, уже виденная тобой.


И сделал Он ступень понимания праха моей ступенью.

– Все, что пребывает в прахе, произошло из него, – сказал Голос. – Потому поразмысли над прахом, и ты поймешь, что вышло из него, и увидишь в прахе силу, которая изменяет его от одной видимой формы в другую, и тогда богатство форм не будет загадкой.

Прими помощь аскезы, чтобы побороть блуждание твоего взора. И если твой взор обрел постоянство, тебе не нужна помощь. Но помощь можно оставить только тогда, когда время не будет больше существовать для тебя, оно станет, когда всякое различие перестанет быть для тебя, и всякое сотворенное исчезнет тогда, когда ты не сможешь видеть его, видя Меня.


И сделал Он ступень понимания Его близости моей ступенью.

– Ничто в мироздании не может быть ближе или дальше от Меня, – сказал Голос. – Я, и только Я устанавливаю близость и даль.

Испытав Мою близость, ты можешь понять Мою удаленность. Моя близость познается тобой непосредственно, первые отличия этого ведения явлены в том, что ты начинаешь видеть отблески Моего Образа во всем, что ты видишь, и эти отблески в вещах скрывают от тебя сами вещи. Но близость, которую знаешь ты, отличается от Близости, которую знаю Я, так же как твое знание отличается от Моего Знания. Я Близок, но не так, как одна вещь бывает близка к другой. Я Далек, но не так, как одна вещь бывает отдалена от другой. Твоя близость и отдаленность не являются твоими собственными чертами, только Я могу быть одновременно Близок и Отдален. Моя близость простирается в отдаленность, и Моя отдаленность лежит в абсолютной близи. Ты меряешь свою близость и отдаленность пространством, но Моя близость и Моя отдаленность не имеют отношения к нему. Я ближе к языку, чем сказанное им, в момент сказывания.

Тот, кто видел Меня, не может ничего сказать обо Мне. Тот, кто говорит обо Мне, никогда не видел Меня. Человек, который засвидетельствовал Мой Образ и пытается выразить это словами, находится под покровом слов, и его свидетельство не является Реальностью.

Я позволил тебе узнать Меня, но все же ты не знаешь Меня – это Отдаленность. Твое сердце видело Мой Образ, но все же оно не видело Меня – это Отдаленность. Ты описываешь Меня, но все же твое описание не соответствует Мне, и это Отдаленность. Мой Голос идет к тебе из твоего сердца, но на самом деле Он идет от Меня – это Отдаленность. Ты видишь своими глазами, и все же Я ближе к тебе, чем твое зрение, и это Отдаленность.


И Он привел меня на последнюю ступень понимания.

– Никогда не покидай своего дома, если ты не собираешься идти ко Мне, – сказал Голос. – Но я Бог, и ты не можешь предстать предо Мной в телесном обличье и не можешь прикоснуться к Моему Ведению своим разумом.

Когда нечто разом открывается твоим глазам и сердцу, не важно, внешним или внутренним объектом оно является, ведь ты становишься свидетелем его полной подчиненности Моей Власти: несмотря на то что оно бесконечно ничтожно в сравнении с Моим Величием, я даровал тебе частицу Знания о нем. Ты будешь знать, как знает свидетель, но не сможешь выразить то, что узнал. Здесь открою Я путь за пределы привычного знания, которым ты сможешь покинуть уровень привычных понятий о Бесконечном, равно и язык, которым они себя выражают.

Здесь я открываю тебе Мои Врата.

В эти Врата может войти только тот, кто обладает знаниями, способными пополнить знания Врат. Своими знаниями ты должен поддержать Врата, а не они тебя. Ибо знай, что Я дал тебе некое знание о Вратах, но не позволил Им иметь понятие о тебе.

Итак, ты окажешься на границе Моего Царства, где приход каждого становится известным. Входя, задумайся: кто ты есть; откуда ты пришел; вспомни о том, что дало тебе силы войти; и почему ты научился тому, что дало тебе силы вынести тяжесть Врат.

В час, когда Я сделаю тебя очевидцем существования всего сущего в одном-единственном Видении, тогда, на этой ступени Я предстану в различных образах. Если ты узнаешь Меня, ты можешь обратиться ко Мне, обратившись к этим образам. Но если ты не узнаешь этих образов, то в своей агонии призови Меня во имя боли этого видения.

Видение будет таким: ты увидишь все высоты и все бездны, всю протяженность и всю широту, все внутри, и все формы и образы, в которых всеобщность существует в своей проявленности, вечное, полностью упорядоченное, бьющееся в конвульсиях бесконечной борьбы. Ты сможешь наблюдать жизнь каждого творения, ты увидишь, что его взгляд направлен на самое себя, поскольку каждая частица этой всеобщности может двигаться вперед только по своим законам. И ты увидишь всю видимую глазу протяженность всеобщности, увидишь, что каждое существо хвалит Меня своим собственным хвалением, и каждое существо обращено ко Мне в благоговении, и каждое существо возносит Мне хвалы и молитвы, которые будут отвращать их от всех других деяний, кроме пения Мне Славы.

Затем, когда ты увидишь все эти существа с лицами, обращенными ко Мне, скажи:

«Ты, возгласивший Свою Власть, Завоеватель, покоривший могуществом Своей Силы всех существ, Ты один Всемогущий. И нет Тебе противления, как нет возможности описать Тебя».

И когда ты увидишь благоговейный взгляд (ибо это единственная форма их восхваления), скажи тогда:

«О Милостивый, о Милосердный! Я молюсь Тебе сейчас, по Твоей неизреченной Милости. Милостью Своей Ты наставил существа в Твоем Знании. Милостью Своей Ты дал им силы и возвысил их до произнесения Твоего Имени и подвинул их искать любви к Тебе. Я молюсь Тебе сейчас благодаря Твоей Милости. Милостью Своей Ты возвысил пред Тобою одно из всех Твоих созданий, того, кого Ты пожелал избрать».

Ты можешь чувствовать Мудрость, но воплощение ее ты можешь только наблюдать. Из области сердца Я посылаю тебе крупицы Мудрости. Не означает ли это, что Я выделил тебя из общего в особое? Не Откровение ли возвысило тебя и дало тебе возможность узнать Меня? Так что ты можешь сейчас оставить свое сердце и все знание, которое некогда так наполняло его. Не означает ли Откровение, что ты должен оставить все, оставить знания обо всем и быть просто созерцателем Меня и того, что Я покажу тебе?

Пусть никакой страх не тревожит тебя, когда придет время, пусть друг не хранит тебя в тот час, когда Я сделаю тебя своим свидетелем, и сделаю так, что ты познаешь Меня, хотя это может быть лишь раз в жизни. Я скажу тебе в тот час, и ты будешь знать, что ты Мой Возлюбленный, ибо ты отринешь все ради того, что Я позволю тебе увидеть, и Я стану твоим Единственным Владыкой, и ты войдешь в Мое Царство и сядешь с одной стороны, и все сущее останется по другую сторону. Ты будешь принадлежать Мне, и все прочее будет принадлежать тебе, а не Мне.

Таков Мой Возлюбленный. И знай, что ты должен быть Моим Возлюбленным. И все твое ведение будет тогда ведением Моей Любви.

…не противясь… не описывая…

Большая дорога

Обычные люди предпочитают то, что они могут понять.

Определение ортодоксии

Все люди должны знать, что есть только один Бог. Как Первый, Он был всегда, как Последний, Он никогда не перестанет существовать. Он не ограничен в пространстве, Он Вечен, Он Непостижим. Он Слышащий, Который слышит все, Он Видящий, Который видит все. Из всех Его атрибутов только эти два могут быть понятны людям, все остальное непостижимо для Его созданий.

Люди должны также знать, что Слово Его, Извечное и Несозданное, было сказано через Джабраила и открыто Его пророку.

Люди должны знать также, что вера включает в себя речь, поступки и мысли. Вера может быть сильной и слабой; сильной – как результат послушания, слабой – как результат возмущения. Самообладание есть частица веры, и терпение в смирении то же самое для веры, что голова для тела.

Мы не можем знать, что записано у Бога в Его Книге Веры и что запечатано тайной Его, и только по этой причине мы говорим: «Этот человек, если есть на то воля Аллаха, является правоверным» или «Я верю, что я правоверный». Мы говорим так, потому что мы не можем знать достоверно, мы можем только надеяться и верить. Человек должен соблюдать все законы и указания, потому что это – часть веры. Сверхдолжные благие дела тоже часть веры, и вера никогда не сможет стать совершенной, поскольку даже сверхдолжное не является достаточным.

Каждый правоверный должен любить всех сподвижников пророка, потому что после пророка они – лучшие из людей. Самым благородным из всех, после пророка, является Абу Бакр, Праведник, за ним следует Омар, сын Хаттаба, после Омара идет Осман, сын Аффана, после Османа – Али, сын Талиба. Да благословит их Аллах, да введет Он их в Свой Райский Сад, да будет Он милостив к душам всех Сподвижников. Тот, кто порочит имя Аиши, не может считаться мусульманином. И о Муавии мы должны говорить только хорошее, и никогда не должны мы вступать в дискуссии по этому поводу, напротив, мы должны просить Аллаха ниспослать Милость на всех рабов Его.

Мы никогда не должны называть человека неверным, если он пренебрегает требованиями Закона, ведь молитва является священной. Если человек пренебрегает молитвой без уважительной причины, он считается неверным, ибо так сказал нам пророк Господа.

Это учение Истинного пути и всех людей ислама. Аллах да сделает нас поборниками религии и праведной жизни. Да простит Он нас. Да простит Он всех верующих.

Обращение

И теперь, в конце этой книги, я хочу задать вам – да направит Аллах ваши мысли в правильное русло! – один главный, решающий вопрос.

Представьте себе человека, пришедшего в эти страны из Индии или Китая с целью изучить различные религии и верования.

Он узнает, что некоторые обитатели этих краев принадлежат к религии магов, зороастризму. Они почитают звезды и огонь, они верят, что Бог является Создателем добра и света, что Сатана является Создателем тьмы и зла, что Бог и Сатана ведут бесконечную войну, но, поскольку никто из них не может одержать верх, оба они пребывают в постоянном смятении и отчаянии. Эти зороастрийцы утверждают, что воля и наслаждение Бога состоят в том, чтобы люди совокуплялись со своими матерями и дочерьми, чтобы они совершали омовение нечистой мочой коров, чтобы они предавались безнравственным беседам и пляскам. Маги верят, что их умершие предки навещают их раз в год и едят и пьют то, что оставлено для них. Эти заблудшие берут с собой в могилу еду и питье, потому что, как они считают, они пригодятся им в мире мертвых. Они имеют и другие порочные оккультные обычаи и отвратительные привычки, которые не оставляют нам никаких сомнений, что эти люди являются сосудами Гнева Божьего. Кроме того, предупреждения о них можно найти в Книгах пророков древности.

Другие обитатели этих земель называются «свободомыслящими». Наш путешественник обнаружит, что они еще хуже, чем зороастрийцы, в смысле заблуждения, порока, осквернения, грязи и глупости.

Есть в тех местах и христиане. Среди христиан есть секта, представители которой утверждают, что Бог, увидев, как власть Сатаны растет и его могущество начинает угрожать Ему, а пророки не могут оказать действенного сопротивления, находит вдруг Сына, хотя этот Сын существовал до начала времен и будет существовать вечно. И вот этот Сын проник во чрево женщины и был рожден ею; потом он вырос и боролся с Сатаной, но Сатана посредством своих слуг схватил, распял и в конце концов убил этого Сына. Другая секта христиан считает, что умерла лишь бренная оболочка Вечного Сына, которая была соединена с ним столь прочно, что Вечный Сын ел, когда ело существо, ходил по нужде, когда ходило то существо, испытывал мучения, когда то существо умирало.

Другие жители этих мест исповедуют религию, называемую иудаизм. Основой этой религии являются Священные Писания, так называемые Книги пророков. В этих книгах говорится, что пророки прокляли этот народ и объявили, что Бог покинул его, рассеял его по всем странам мира, сделал его свет темнотой и поклялся, что Он никогда не помилует его.

Но среди обитателей тех краев наш странник найдет людей ислама, религии Покорности, чистой и возвышенной. Эти люди, называющие себя мусульманами, утверждают, что Бог Един, Непревзойден, Непобедим, поскольку Всемогущ, Предвечен и Вечен. Он не имеет ни отца, ни сына. Он Милостив и Милосерден, Он Первый, Он и Последний. Пророк этих людей предписал им, от имени Бога, почитать своих предков, поститься, молиться, очищаться и совершать омовения. Он объяснил им, какие вещи являются разрешенными и какие – запретными. Он обещал праведникам рай и предупредил грешников об Огне ада.

Теперь давайте подумаем, к какой из этих религий склонится наш индиец или китаец, если предположить, что он человек широких взглядов, трезвого ума и ставит своей целью поиск истины?

И что может возразить Бог, если один из Его слуг скажет Ему, Справедливому и Сострадательному:

«Я слышал проповедника, провозглашающего Твою Единственность, я слышал, как он говорил о Тебе как о Величайшем из всего сущего и возносил восхваления Тебе. И я поверил ему. Я слышал, как проповедник говорил, что мы должны верить в Твоего пророка и Твоего Избранного и что мы должны поститься, раздавать милостыню обездоленным и молиться:

«Очисти сердце от безразличия, очисти душу от страстей. Усмири огонь сладострастия мыслью о неминуемой смерти и мыслью о дне, когда каждый твой грех будет виден, как рубец или шрам на твоем сердце.

Подумай сейчас о том, Кто возвестит с небес, заставляя кости шевелиться и собирая всех смертных в то место, где иллюзии рассеются, а боль и наказание останутся. Да, истинно так, Глашатай, кого услышат раскрошившиеся кости и начнут собираться в давно истлевшие тела, из гнезд коршунов, из утроб диких зверей, со дна морской пучины, из горных расщелин, пока каждая кость не найдет свой сустав, и тогда плоть снова покроет их, и все члены вырастут заново.

И Страшный суд будет тогда уготован для вас, о люди. И будете вы стоять совершенно голыми и босыми, как в тот день, когда вы появились на свет, и лица ваши будут покрыты грязью разверзшейся земли и побелеют от ужаса. И возгласит Глашатай: «Слушайте все!» И задрожите вы под его взглядом, и потечет с вас пот, смешанный с грязью. И задрожит земля со всем бременем своим, и поколеблются горы и обрушатся вниз, и сметены будут обломки надвигающейся бурей.

И широко раскроются глаза у всех —
Никто не сможет их закрыть,
И соберутся все в едином месте создания Земли и Неба.
Они увидят, что Предсказание сбылось,
И окруженные рядами ангелов окажутся.
И в этот миг тьма ада их накроет:
Бездымное коснется пламя
И они услышат, как ревет и яростно беснуется Огонь.

Те, которые стояли, упадут на колени; и тогда виновные получат свое наказание, и даже праведники оцепенеют от ужаса, и пророки задрожат в страхе перед Гневом Господним.

И в этот час услышат они, как будет спрошено: «Где слуга Бога? Где сын Его рабыни? Где тот, кто был верен лишь своей собственной глупости? Где тот, кого смерть унесла неподготовленным?»

И все будет открыто. С каждого будет спрошен отчет о том, как распорядился он своей жизнью, и каждый будет умолять и изворачиваться, стоя в трепете перед Тем, Кто Знает Сокрытое. Тогда, как вспышка молнии, появится Гром Господа и Правящий жезлом железным, и все их утверждения обратятся в ничто перед Книгой, в которой тщательно записаны все их прегрешения и преступления. И увидит тогда всякая душа свое истинное положение, и не будет у нее ни товарища, ни друга, а только Судья, Беспристрастный и Неумолимый.

И грешники увидят адское пламя, и узнают, наконец, что им суждено упасть в него, и обнаружат слишком поздно, что нет пути спасения от этого пламени.

Но да направит Бог тебя и меня другим Путем, Путем Спасения, и да снимет Он с нас Покров мрака и освятит нас чистой верой в Его Единственность и освободит нас от ужасов Последнего Дня. Из всех источников мудрости самым глубоким и сладким является Слово Создателя. Из всех проблесков в нашей темноте это самый яркий свет.

Я повиновался проповеднику, в надежде на Твое воздаяние за следование Твоим Заповедям. Мне было сказано, что я должен совершить паломничество в дальние края, и я совершил это паломничество без малейших колебаний. Потом я услышал, как проповедник призывает нас к Священной войне против врагов Твоих, которые не верят в Тебя и не молятся Тебе:

Как долго, люди, будете вы слышать предостереженье,
Но не внимать ему?
Как долго будете терпеть вы рабство
И не сопротивляться угнетенью?
Не слышат уши ваши Проповеди слов:
Сердца вознесшиеся не умеют слушать.
Поднял своих приверженцев дьявол
На бой за ложь его.
И они восстали и следуют за ним.
Вот в это время Всемогущий призывает вас
На защиту Его Правды.
А вы не слышите Его призыв.

Дикие звери защищают своих подруг и детенышей, птицы погибают за свои гнезда, хотя у них нет пророка и Откровения. Но вы, наделенные разумом и мудростью, имеющие Закон, рассеялись перед врагами своими, подобно баранов стаду.

Бог ждет от вас и твердости, и веры.
Бог обещает вам и Помощь, и Победу.
Вы верите ль Ему?
Ужели сомневаетеся вы в Его Великодушии
И Справедливости?
Отдайте свою душу без остатка, о люди,
Тому, Кому она принадлежит.
Не верьте своему благоразумию,
Ведь не поможет вам оно отсрочить час назначенный —
Час вашей смерти.
Борьба! Борьба! Отважные! Победа!
Безусловная! Вам – решительные!
Рай! Рай для всех вперед идущих!
И ад! Ад для тех, кто обратится вспять.
Победа будет наградой героям в этом мире,
И лавры мучеников – в мире Ином,
И из этих двух
Насколько слаще последняя награда!

Так вперед, с Богом, ибо тому, кто помогает Богу, Бог непременно поможет».

Тогда я помолился Тебе и бился на Священной войне из всех своих сил, желая быть достойным Тебя во всем.

Я видел все эти отвратительные и непонятные религии окружающих народов, я оставил их и выбрал для себя тот путь, который считаю наиболее угодным Тебе. О мой Бог, если я ошибся и сделал неправильный выбор, пожалей и помилуй Твоего слугу, который сделал все, что мог, чтобы найти Тебя, и все-таки не нашел пути, который ведет к Тебе».

Братья мои, такая молитва будет принята без пренебрежения даже несовершенными и требовательными слугами Бога, не говоря уже о Том, Кто самый Милостивый из всех, Кто знает, что такое Милость, Судья Всесправедливейший, Кто не спрашивает ни с одной души большего, чем она может вынести.

Пути Господни неисповедимы, как души людей.

ПУТИ БОГА

НЕИСЧИСЛИМЫ, КАК И ДУШИ ЛЮДЕЙ

Приложение

Мусульманская наука: тело и врач

Тело и врач

Натурфилософия была похоронена,
Но этот человек воскресил ее из мертвых.
Пыль занесла следы древней медицины,
Но он нашел их и показал, куда они ведут.

Жизнь, судьба, достижения, которые могут ожидать создание Божие, происходят исключительно из Первичной и Высшей Реальности, которая является источником всего благого, и из Непоколебимого Желания.

Тем не менее то, что может быть получено, требует специфических способностей восприятия предназначенного блага. Объект принимает лишь то, что он может принять. Шерсть, например, не может иметь форму шерсти и к тому же иметь характеристики меча. Не может также вода быть водой и при этом принимать форму человеческого существа.

Четыре составляющие мироздания, первичные элементы, или стихии, являются физическими объектами, не обладающими жизнью, они могут быть чрезвычайно малы. Даже самое простое живое существо совершенно не похоже на элементы, таковы также и небесные тела, которые могут приобретать свою собственную мистическую телесную жизнь. Чистые элементы совершенно не способны обрести жизнь. Лишь только определенное смешение элементов в специально сформированных телах способно принять жизнь. Элементы – это строительный материал, первичные компоненты не только человеческих тел и органов, но также и всех прочих тел, каковы бы ни были их формы.

Натурфилософия выделяет только четыре первичных элемента, и врачи должны принять этот факт. Два элемента относительно легки, два – относительно тяжелы. К легким элементам относятся огонь и воздух; к тяжелым – вода и земля.

Обыденное слово «воздух» не соответствует одноименному элементу, обычный воздух – это атмосфера, которая окружает нас. Если бы атмосфера была абсолютно чистой, то воздух мог бы быть назван воздухом. Сами же элементы не могут ни загрязняться, ни разлагаться, они могут только смешиваться друг с другом. Например, вода как элемент при кипении превращается в пар и смешивается с воздухом. Реальный атмосферный воздух – это композитная субстанция, состоящая из чистого воздуха и других элементов – частиц воды, земли и огня. Точно так же, когда мы говорим о воде того или иного моря или озера, мы должны помнить, что это не элементарная вода, а смесь, в которой вода, хотя и составляющая большую часть, смешана в определенной пропорции с воздухом, землей и огнем. Земля как элемент считается центром существования других элементов. Одним из ее свойств является неподвижность, покой. Все остальные объекты притягиваются к ней, даже при большой удаленности от нее, в прямой зависимости от их веса и содержания грубых частиц земли. Естественными свойствами земли являются холод (противоположность жара), а также сухость и твердость (противоположность текучести и влажности). Этот элемент соединяет все части тела живого существа в компактной форме.

Вода как элемент в естественном состоянии занимает по плотности среднее положение между землей и воздухом. По своей природе она холодная и влажная; так она воспринимается чувствами, если нет каких-либо препятствующих этому факторов. Вода имеет свое назначение в мироздании: она обладает способностью растекаться и принимать любую временную форму, таким образом, это позволяет видоизменять формы созданных существ. Влажные формы формируются и распадаются с одинаковой легкостью. Твердые формы создаются с трудом, но также трудно их изменить или уничтожить. Когда твердость и влажность одновременно присутствуют в объекте и если объект более влажен, чем сух, тогда ему может быть придана определенная форма, а если сухость преобладает над влажностью, тогда форма объекта может быть зафиксирована и закреплена. Влажность противодействует хрупкости твердости, а твердость противодействует непостоянству влажности.

Воздушная составляющая, или воздух, по своей легкости занимает промежуточное положение между водой и огнем. По своей природе он горяч и текуч, в том смысле, что он может произвольно менять свою форму. Его предназначение в мироздании состоит в том, что он делает объекты более тонкими, разреженными, легкими и соответственно способствует их продвижению вверх, в направлении противоположном силе гравитации.

Естественное положение элемента огня выше остальных трех, он занимает внутреннюю периферию подлунной сферы и простирается к небесам. Все сущее в конце концов возвращается к огню, по причине его абсолютной легкости. Его естественные свойства – жар и сухость. Огонь оказывает влияние на созревание, разрежение и утончение внутренней структуры существ. Он обладает большой проникающей способностью, которая позволяет ему двигаться в воздушной субступени, смягчать абсолютный холод двух тяжелых элементов и таким образом создавать гармонию свойств всех элементов. В структуре человеческого тела сравнительно большую часть занимают два тяжелых элемента, благодаря чему оно имеет определенную, устойчивую форму. Два легких элемента принимают участие в формировании Жизненного Духа и необходимы для развития, изменения и движения частей тела существа. Но следует всегда помнить, что именно форма, иначе называемая душой, а не Жизненный Дух является главной движущей силой живого существа.

Темперамент – это связующее качество, которое является результатом взаимодействия качеств первичных элементов (жара, холода, влажности и сухости). Элементы, из которого состоит существо, перемешиваются и взаимопроникают друг в друга до такой степени, что в конце концов наступает динамическое равновесие. Результирующее качество, при котором это равновесие возможно, мы называем темпераментом данного существа.

Динамика жизни

Бог сотворил левую часть сердца пустой, чтобы она служила резервуаром как для самого Жизненного Духа, так и для источника, питающего его. Бог создал Жизненный Дух для координации функций формы, души и для связи ее с различными материальными частями и органами тела.

Жизненный Дух создается Богом посредством соединения тонких частиц жидкостей (соков) организма с элементарным огнем. Одновременно создаются органические ткани, посредством соединения грубых, земных частиц тех же жидкостей с огнем. Отношение Жизненного Духа к тонким частицам точно такое же, как отношение тела к грубым частицам. Так же как перемешивание грубых частиц жидкостей приводит к определенному темпераменту и, как следствие, к образованию видимой физической формации, невозможной без этого перемешивания, так же и смесь тонких частиц создает определенный тонкий темперамент, позволяющий Жизненному Духу получать энергию от души, чего он не смог бы делать, если бы жидкости не были перемешаны определенным образом.

На начальной стадии Жизненный Дух следует рассматривать как божественную эманацию, восходящую из потенциального состояния в реальное без перерывов и ограничений, пока модель не будет завершена. Каждая часть тела, несмотря на то что все они состоят из одих и тех же жидкостей, имеет свой уникальный темперамент, определяемый пропорциями и способами слияния жидкостей в данном конкретном органе тела. Подобно этому развились три вида, или три ветви, Жизненного Духа. Первый вид – вегетативный, или натуральный, имеющий отношение к вегетативным процессам в организме; этот Жизненный Дух расположен в печени и связан с венозной кровью. Второй вид – животный, или чувственный, имеющий отношение к нервной системе организма. И третий вид – Жизненный, в буквальном смысле этого слова, поскольку он расположен в сердце и связан с артериальной кровью. Каждый из этих трех имеет свой собственный темперамент, обусловленный пропорциональным содержанием тонких (легких) частиц и структурой смеси.

Тело состоит из множества частей. По вопросу о том, какая из них является первородной, нет единого мнения, но совершенно очевидно, что какая-то часть должна была появиться на свет раньше, для того чтобы остальные могли развиться из нее. Аналогично этому какой-то из видов Жизненного Духа должен рассматриваться как первичный по отношению к другим, и таким видом, по свидетельству наиболее авторитетных философов, является Дух, расположенный в сердце. Распространившись оттуда по основным центрам организма, Жизненный Дух был в достаточной степени модифицирован соответствующими темпераментами этих центров. Расположение в мозгу изменило его для обеспечения способностей чувствовать и двигаться, расположение в печени – для обеспечения вегетативных функций питания и роста, расположение в половых железах – для обеспечения репродуктивной функции.

Жидкость или влага – это материальная причина роста. Но влага не развивает и не создает сама себя, она не является самовоспроизводящей сущностью, она лишь изменяется под воздействием формирующей ее силы. Эта формирующая сила, или форма, называемая также душой живого существа, возникает по Божественному Велению. Форма для выполнения своих функций нуждается в инструменте, и этим инструментом является внутреннее тепло.

Живое существо в период жизни, когда его рост достигает предела и останавливается, приближается, насколько это возможно, к равновесию темпераментов. Это обусловлено равновесием внутренних органов: горячие органы, такие как сердце, охлаждаются холодными, такими как мозг, а сухие, такие как кости, увлажняются влажными, такими как печень. Но что касается Жизненного Духа и главных органов, то их темперамент никогда не достигает идеального равновесия. Темперамент Жизненного Духа и жизненно важных органов всегда остается преимущественно горячим и влажным. Сердце и Жизненный Дух, которые являются основой жизни, чрезвычайно горячи, поскольку жизнь зависит от внутреннего тепла, о чем было сказано выше, а рост зависит от внутренней влаги. Внутреннее тепло распространяется и получает энергию при посредстве и за счет внутренней влаги.

Внутреннее тепло новорожденных существ передается им при их зарождении со спермой, которая по природе своей очень горяча. Это первоначальное тепло постепенно расходуется. Использованное ее количество восполняется, и даже в избытке, за счет тепла, выделяемого в процессе роста. С другой стороны, пропорциональное, то есть относительное, количество внутренней влаги, которая является источником энергии для внутреннего тепла, постоянно уменьшается. За счет этого механизма уровень внутреннего тепла пребывает приблизительно постоянным до самой старости. В конце жизни удельного количества влаги в организме уже недостаточно для поддержания уровня внутреннего тепла даже на постоянном уровне, хотя в начале жизни влаги было достаточно и для восполнения тепловых потерь, и для роста организма. Но приходит время, когда одной из этих двух функций необходимо пожертвовать, естественно, что рост должен прекратиться, потому что тепло потребно для жизни, и его необходимо пополнять.

Но в конце концов внутреннее тепло полностью иссякает, и это означает смерть организма или формы, ибо такова судьба всего живущего, это назначенный срок. Разнообразием темпераментов объясняется различие в длительности жизни живых существ, различие их естественных сроков существования. Есть, конечно, так называемая преждевременная смерть, но все это, как и многое другое, подвластно Божественному Предопределению.

Физиология

Жидкости, или соки организма, – это жидкая и влажная физическая субстанция, в которую преобразуется наша пища. Та часть поступившего питания, которая может быть преобразована, либо сама по себе, либо в сочетании с чем-либо еще в ткани организма, называется полезной, или здоровой, жидкостью. Ее задачей является восполнение энергетических потерь и наращивание массы тела. Остатки, излишки и отходы питания образуют вредную жидкость, которая, как правило, извергается организмом.

Из всех жидкостей некоторые являются первичными, другие – вторичными. К первичным относятся: сангвиническая жидкость, серозная жидкость, желчная жидкость и черножелчная жидкость. Второстепенные жизненные жидкости делятся на выделяемые и невыделяемые. К невыделяемым относятся те жидкости, которые расположены в пазухах, отверстиях и капиллярных каналах; очень густые специальные жидкости, находящиеся в тканях с момента рождения; а также те, которые пропитывают ткани организма и могут при необходимости быть преобразованы в питание.

Сангвиническая жидкость (состоящая в основном из крови) горячая и влажная. Обычно она красного цвета, без неприятного запаха и сладкая на вкус.

Серозная жидкость (слизь) по своей природе холодная и влажная, может находиться в нормальном и патологическом состоянии. Нормальная серозная жидкость может быть, посредством внутреннего тепла, преобразована в кровь и является фактически несозревшей кровью; она имеет сладкий вкус и не слишком холодна по сравнению со средней температурой тела. Она не имеет своего особого места в организме, она, подобно крови, необходима всем тканям и органам и, так же как и кровь, пропитывает их все. Эта жидкость выполняет две основные функции: во-первых, она является резервным источником питания для тканей в случае нехватки основного питания – здоровой крови; и, во-вторых, она разбавляет сангвиническую жидкость, прежде чем она достигает и питает ткани лимфатического темперамента. Ее дополнительной функцией является смазка суставов, тканей и органов, задействованных в двигательных процессах.

Анормальными формами серозной жидкости являются следующие.

Первая – соленая. Из всех прочих форм она наиболее теплая, сухая и легкая. Соленый вкус ей придает примесь оксидированных элементов земли сухого темперамента.

Вторая – разжиженная. Она либо не имеет вкуса, либо слабо соленая, что является следствием примеси оксидированной желчи, которая является сухой и горькой. Результирующая разогретая жидкость называется желчно-серозным соком.

Третья – горькая. Горечь ей придает либо примесь черной желчи, либо переохлаждение.

Четвертая – кислая. Существует две разновидности этой формы: одна приобретает кислый вкус под воздействием ферментов, другая – по причине примеси едкой черной желчи.

Пятая – стекловидная. Это очень густая слизь, ее первоначальное жидкое состояние меняется на гелеобразное после конденсации и охлаждения.

Желчная жидкость по природе своей горячая и сухая, в нормальной форме представляет собой пену крови. Она ярко-красного цвета, легкая и едкая на вкус. Формируясь в печени, она либо циркулирует вместе с кровью, либо перетекает в желчный пузырь. Та часть, которая проникает в кровеносную систему, выполняет две функции: во-первых, она дает возможность крови питать те ткани и органы, которые нуждаются в небольшом количестве желчи (например, легкие), и, во-вторых, разжижает кровь, позволяя ей проникать в мельчайшие капилляры организма. Та часть желчи, которая поступает в желчный пузырь, также выполняет две функции: во-первых, функцию удаления отходов организма и питания стенок желчного пузыря; во-вторых, функцию очищения остатков пищи и густой слизи со стенок кишечника и стимуляции мускулов кишечника и анального отверстия для дефекации.

Кроме чистой, нормальной желчи в печени и крови существует еще семь анормальных типов, из которых первые четыре обусловлены наличием инородных примесей.

Первая – светло-желтая желчь в печени с примесью разбавленной серозной жидкости; менее горячая, чем нормальная желчь.

Вторая – ярко-желтая желчь, напоминающая по цвету яичный желток; расположена в печени, имеет примесь густой серозной жидкости; также менее горяча, чем нормальная желчь.

Третья – красно-желтая окисленная желчь; непрозрачная жидкость в печени и крови с примесью черной желчи; в некоторой степени токсична.

Четвертая – оксидированная желчь другого типа, расположена в желчном пузыре; формируется при спонтанном окислении, в результате которого образуется слабо концентрированная жидкость и осадок, который не отделяется; жидкость более токсична, чем предыдущая.

Далее следуют еще три вида желчи, анормальность которых вызвана внутренними изменениями структуры.

Пятая – красно-коричневая желчь в печени, образованная окислением более жидкой части крови, так что ее более плотная часть отделяется в виде черной желчи; умеренно токсичная жидкость.

Шестая – светло-зеленая желчь, находящаяся в желудке; образована окислением второго (ярко-желтого) вида желчи; менее токсична, чем последняя.

Седьмая – темно-зеленая (цвета плесени) желудочная желчь; образуется в результате интенсивного окисления ярко-желтой желчи с последующей конденсацией и потерей влажности; очень горячая и чрезвычайно токсичная жидкость.

Следует заметить, что седьмая желчь может быть получена из шестой, посредством усиленного окисления, результатом которого будет полное отсутствие влаги, что объясняет ее беловатый оттенок. Как известно, нагревание влажного вещества сначала вызывает его почернение, при дальнейшем нагревании начинает появляться белый оттенок; белая окраска становится тем более очевидной, чем меньше остается влаги. Дерево, например, в начале горения становится черным как уголь, а в конце превращается в белый пепел.

Черная желчь по природе своей холодная и сухая, в нормальном состоянии представляет собой осадок доброкачественной крови и является отработанным продуктом жизнедеятельности организма; имеет сладко-горький вкус. Образуясь в печени, она разделяется на два потока, один из которых устремляется в кровь, другой – в селезенку. Первый поток дополняет питание органов, темперамент которых требует примеси черной желчи (например, костей), а также придает крови энергию, силу, плотность и определенную консистенцию. Второй поток черной желчи, ненужный для крови, поступает в селезенку и используется для очистки организма от балластных веществ, кроме того, селезенка является одним из органов, для которых эта жидкость необходима, как часть питания. Побочной функцией этой жидкости является покрытие устья желудка, при его спазматических движениях, что тонизирует и укрепляет его, кроме того, желчное раздражение устья желудка стимулирует аппетит.

Подобно тому как та часть желчной жидкости, которая поступает в желчный пузырь, не нужна больше в крови, так и та часть, которая выходит из желчного пузыря, не нужна более этому органу. И так же как желчь, подходя к кишечнику, стимулирует перистальтику и помогает продвижению пищи из желудка в кишечник, так и черная желчь, покидая селезенку, вызывает аппетит и способствует продвижению пищи в желудок.

Посему да не иссякнет наша благодарность Аллаху, Величайшему, Искуснейшему и Наимудрейшему Творцу всего сущего, да не прекратятся восхваления Его.

Вода не является жидкостью организма, поскольку она не является питательным веществом. Под словом «питательное вещество» мы понимаем то, что может быть усвоено и использовано человеческим телом. Эти вещества могут быть только комплексными и никогда не могут быть элементарными.

Гален рассматривает сангвиническую жидкость как единственную нормальную жидкость организма, а все другие относит в разряд фекальных. Но сангвиническая жидкость могла бы питать все органы и ткани только при условии, что все они имели бы одинаковый темперамент. Однако фактически кости не были бы тверже мышечных тканей, если бы сухость черной желчи не присутствовала в крови; и мозг не был так мягок, если бы не было примеси серозной жидкости в крови, которая питает его. В результате этого мы должны сделать вывод, что в крови есть и должны быть другие жидкости, кроме сангвинической.

Кроме того, когда кровь перелита в сосуд, мы видим, как она свертывается и четко разделяется на следующие компоненты: пену (желчь), мутный осадок (черная желчь), белковую часть (слизь) и водянистую часть, такую же, как и в моче. Некоторые полагают, что физическая сила определяется избытком крови, а слабость – ее недостатком, но это не так. Скорее можно сказать, что состояние организма определяется качеством усвоения пищи, то есть пойдет человеку питание на пользу или нет.

Пищеварение и питание

Пища начинает перевариваться уже в момент ее пережевывания. Поскольку слизистая оболочка полости рта является продолжением слизистой оболочки желудка, то все вместе это составляет один непрерывный пищеварительный тракт. Попадая в рот и подвергаясь пережевыванию, пища начинает видоизменяться под воздействием слюны, которая обладает пищеварительными свойствами в силу содержащегося в ней внутреннего тепла. Известно, что пережеванная пшеница может использоваться как лечебная примочка при язвах и нарывах, в то время как просто толченая и нагретая в воде пшеница не обладает такими свойствами.

Когда пища попадает в желудок, начинается основной процесс пищеварения, что происходит не столько под воздействием тепла самого желудка, сколько под воздействием тепла окружающих его органов: печени справа; селезенки слева (эти органы теплые не сами по себе, а за счет кровоснабжения); брюшного сальника спереди, жир которого накапливает и отражает тепло; и сердца сверху, которое согревает диафрагму и сам желудок.

На первой стадии пищеварения образуется холе, имеющий консистенцию густого бульона или овсяной кашицы. Это вещество поступает в кишечник, и его разжиженная часть – в корни брыжеечных сосудов, которые расположены вдоль всего кишечного тракта. Эти сосуды тонкие и прочные. Войдя в эти каналы, питание проходит в воротную вену, проникает в печень, циркулирует по печени, по все более и более тонким каналам и капиллярам, которые являются источниками выходящей из печени полой вены. Если бы не избыточное количество воды, проход пищи по капиллярам не был бы возможен, но разжиженное вещество полностью пропитывает печень, и процесс пищеварения происходит быстро и энергично. На этом процедура превращения пищи в кровь завершена.

Когда кровь покидает печень, излишек воды удаляется через почечные сосуды, при этом почки обеспечиваются как качественно, так и количественно той кровью, которая наиболее подходит для их питания. Таким образом из крови выводится лишняя вода и прочие вещества, которые спускаются вниз, в мочевой пузырь, и выводятся из организма.

Полноценная кровь тем временем поднимается в главную полую вену, затем в более малые каналы и, наконец, в капилляры. Достигая последних, кровь просачивается через их отверстия и омывает ткани организма, в соответствии с Волей Аллаха.

Части тела возникают как следствия комбинаций жидкостей; жидкости образуются из комбинации питательных веществ; питательные вещества образуются в результате смешивания элементов. Части тела могут быть простыми, структура которых совершенно гомогенна, или сложными, такими как, например, рука. Простыми частями тела являются: кости, хрящи, нервы (как моторные, так и сенсорные), мышцы, связки, артерии, вены, мембраны (состоящие из чрезвычайно малых переплетенных нитей, которые служат в некоторых случаях органами чувств для органов, не имеющих других возможностей восприятия) и вообще всякая плоть.

Каждый орган обладает естественной способностью, вегетативной функцией, которая позволяет ему самостоятельно питаться, то есть притягивать, удерживать и усваивать питание, а также извергать отработанный материал. Кроме того, некоторые органы имеют еще дополнительную способность оказывать воздействие на другие органы.

Несмотря на противоположные точки зрения в этом вопросе, фактически все довольно просто. Каждому, например, ясно, является или нет тепло источником сенсорной и моторной деятельности мозга, а печень – единственным источником питания, не суть важно. Не важно также, находится ли источник энергии для души в мозгу, или эта энергия обеспечивается исключительно сердцем. Какова бы ни была истина в перечисленных вопросах, единственное, что оказывается несомненным, – это то, что между органами человеческого тела существует связь.

Необходимо осознать: определяется ли вегетативная функция любого органа, кости например, внутренним темпераментом этого органа, обусловлена она печенью, или оба эти взгляда неверны – по существу не важно. Главное здесь то, что эта функция не могла бы быть реализована, если бы вообще не было печени. Если бы печень была полностью изолирована от кости, то последняя не смогла бы получать необходимое питание, и ее жизнедеятельность прекратилась бы совершенно; точно так же в случае, если нервные нити, идущие к мозгу, перерезаны, прекращаются двигательные функции организма.

Все трудности в понимании этого вопроса исчезают, если рассматривать некоторые органы (например, сердце, мозг и печень) как главные или жизненно важные, а другие (такие, как вены, нервы, репродуктивные железы и прочие) как вспомогательные для жизни.

Функции организма

Естественные функции организма делятся на основные и второстепенные. Основными, определяющими самое существование организма являются функции питания и роста. Вспомогательными, влияющими на сохранение вида являются функции размножения и приспособления.

В процессе питания, который восполняет энергетические потери жизнедеятельности, следует выделить три функции. Первая – аппозиция (поглощение) измененной в виде жидкости пищи; нарушение этой функции приводит к атрофии (истощению). Вторая – агглютинация (присоединение) питания к тканям; нарушение этой функции может привести к водянке. И третья – правильная ассимиляция (усвоение); нарушение этой функции является причиной проказы.

Генеративная функция двоякая: во-первых, это формирование мужских и женских половых клеток; во-вторых, это реорганизация различных энергий в сперме, создание мужской созидающей силы, под действием которой различные органы и ткани приобретают свойственный им темперамент; а также реализация женской пластической энергии, под воздействием которой, согласно Воле Аллаха, органы приобретают конфигурацию (полости, выпуклости, каналы, связи и прочее); то есть все находится под контролем, до тех пор пока органы не достигнут окончательных размеров.

Вегетативные функции поглощения, удержания, преобразования и выделения осуществляются под воздействием тепла, холода, сухости и влажности. Строго говоря, тепло является главным фактором, поскольку все функции осуществляются посредством движения. Движение сопровождает не только процессы потребления питательных веществ и удаления отходов, но и процесс преобразования пищи, поскольку этот процесс состоит из разделения грубых и агрегированных частиц, а также конденсации легких и рассеянных частиц. Даже в процессе удерживания движение проявляется в перемещении поперечных волокон в органах. А нам известно, что тепло является необходимым фактором движения.

Болезнь

В медицинской литературе под словом «причина» понимается то, что порождает или поддерживает определенное состояние организма. Болезнь – это патологическое состояние организма, выражающееся в нарушении его жизнедеятельности. Реакцию на неблагоприятные воздействия обычно называют началом болезни; собственно анормальное состояние может быть либо расстройством, нарушением равновесия какого-либо темперамента, либо анормальным сочетанием нескольких патологических состояний, проявляющихся в одной болезни. Воспалительные опухоли, например, являются примером композитных состояний, поскольку они образуются в результате взаимодействия четырех факторов: первый – расстройство, связанное с образованием вещества; второй – местное искажение формы; третий – патологическая конфигурация (изменение размеров или местоположения); четвертый – нарушение целостности тканей, сопровождающееся выделением избыточной субступени в межтканевое пространство.

Симптом – это видимое проявление ненормального состояния организма. Далее следуют примеры, поясняющие вышесказанное.

Причина – гниение. Болезнь – горячка. Симптомы – жажда, головная боль.

Причина – опухоль слезных мешков в результате нарушений в развитии. Болезнь – закупорка сосудов оболочки глазного яблока. Симптом – потеря зрения.

Причина – обильные выделения слизи. Болезнь – воспаление легких. Симптомы – прилив крови к щекам, изогнутые ногти.

Одна болезнь может порождать другую, так, например, колики, рези могут быть причиной обмороков, а паралич – причиной судорог. Это вторичное порождение может превратиться в порочный круг, как, например, нарушения в работе мозга могут воздействовать на активность желудка и вызывать расстройство пищеварения, вследствие чего желудок начинает снабжать токсичным и неполноценным питанием мозг, а это, в свою очередь, приводит к углублению кризиса.

Некоторые болезни, наоборот, давая начало другим болезням, сами исчезают; а некоторые болезни являются лекарством от других. Так, например, четырехдневная малярия (квартана) часто вылечивает эпилепсию, а также подагру, варикозное расширение вен и артралгию. Спазматическая болезнь может исчезнуть при заболевании чесоткой, зудом или фурункулезом. Некоторый тип диареи излечивается при воспалении глаз. Лиеэнтерия (вид поноса) вылечивает плеврит. Геморрой устраняет желчные расстройства, включая пояснично-крестцовый радикулит, почечную и маточную боли.

Возможные связи такого рода, которые врач должен учитывать, включают: во-первых, естественные связи (как, например, между желудком и мозгом через нервы или между маткой и грудью через кровеносные сосуды); во-вторых, связи посредством сосудов (например, между пахом и ногами), когда более важный орган отводит отработанные вещества через менее важный (как в случае сердца и прилегающей к нему области); в-третьих, отношения смежности, близкого соседства (как мозга и шеи); в-четвертых, совместное функционирование (как, например, диафрагма задействована в процессе подачи воздуха в легкие); в-пятых, подчиненные отношения (как мозга и нервов); и, в-шестых, отношения через посредство третьего органа (мозг – почки – печень).

Болезни могут передаваться от одного человека к другому. Они распространяются, во-первых, заражением одного дома от соседнего (таким образом распространяются проказа, чесотка, оспа, чума, септические воспалительные опухоли и язвы); заражением дома, посредством переноса инфекции по ветру; пагубным влиянием пристального взгляда (болезнь сглаза); действием воображения; прямым заражением (как в случае туберкулеза, импетиго и проказы). Во-вторых, болезни могут быть переданы по наследству (как витилиго Элба, преждевременная плешивость, подагра, туберкулез, проказа). В-третьих, они могут передаваться в пределах рода, племени и т. д. В-четвертых, болезни могут иметь эндемический характер, то есть распространяться в определенной, ограниченной местности (слоновая болезнь (элефантиаз) в Александрии, эндемический зоб и многие другие болезни).

Причины болезней делятся на простые, внешние (травмы, переохлаждение, ожоги и прочие); внутренние (переедание, голодание и прочие), а также смешанные (например, сепсис может привести к септической горячке). К внешним болезням следует отнести и болезни ума, поскольку в причинной связи они должны рассматриваться как нечто отдельное от тела. Негативные психические состояния, такие как гнев, страх и подобные им, необходимо принимать в расчет, как возможные причины болезней.

Идиопатической, эссенциальной в медицине называется главная, основная причина (например, перец является причиной жара, а опиум – холода). Акцидентальной называется случайная, второстепенная или побочная причина (например, холодная вода, которая согревает за счет того, что вызывает закрывание пор и удержание тепла внутри тела; или горячая вода, которая охлаждает, поскольку поры раскрываются и высвобождают тепло; или скаммоний, который вызывает удаление из организма горячей жидкости и тем самым охлаждает его; и так далее).

Когда организм подвергается воздействию внешнего тепла, равновесие его темперамента оказывается под угрозой. Для сопротивления этой угрозе первостепенное значение имеет внутреннее тепло. Нам необходимо внутреннее тепло для нейтрализации горячих ядов, для их удаления и разложения. Внутреннее тепло – это инструмент организма, при помощи которого Жизненный Дух борется с внешним теплом: удаляет, рассредоточивает и окисляет его материальную основу. Разумеется, внутреннее тепло нейтрализует также и внешний холод.

Холод не имеет позитивной энергии. Не холод, а именно внутреннее тепло предохраняет жизненные соки от воздействия внешних тепловых агентов. Если внутреннего тепла недостаточно, тогда функции организма, находящиеся в зависимости от жизненных соков, ослабевают, начинается застой, жидкости тела оказываются не защищенными от воздействия внешнего тепла, которое порабощает их и вносит в них чуждое влияние. Результатом является то, что медики называют разложением.

Рассмотрение некоторых признаков болезни

Некоторые признаки указывают на болезнь в общих чертах, как, например, учащенный пульс указывает на лихорадку, другие указывают на местоположение больного органа: жесткий пульс указывает на плеврит диафрагмы, а волнообразный пульс – на воспламенение легких. Определенные признаки указывают причину болезни, как, например, различные признаки гиперволемии, плеторы (избыточности).

Плетора каналов тела свидетельствует об избыточном количестве жидкостей или Жизненного Духа. Объективные признаки: прилив крови к лицу, набухшие вены, опухшая кожа, вялые жесты, полный пульс, яркоокрашенная или плотная моча, плохой аппетит. Субъективные признаки: чувство тяжести в членах, слабое зрение, во сне – ощущения трудности перемещения или афазии.

Избыточность функций является признаком плохого качества жидкостей и возможного гнилостного процесса в организме. Симптомы: усталость; потеря аппетита; опухлости органов выражены слабее, чем в описанном выше случае; во сне ощущения зуда, раздражения или жжения; зловонный запах.

Затруднение потоков жидкостей может быть обнаружено по признакам, указывающим на отложение и накопление различных веществ в органах, а также по жалобам больного на общую тяжесть в теле, без проявления им признаков общей плеторы.

Состояния организма должны распознаваться по характеру его движений и статики. На движения организма могут оказывать влияние сопутствующие душевные состояния. Сухая икота, например, указывает на более глубокий ментальный стресс, чем кашель, хотя последний может быть более энергичным.

Врач обязан знать основную структуру, нормальную форму, местоположение, взаимоотношения и функции всех органов. При рассмотрении симптомов болезни следует учитывать: нарушения функций; выделения (которых обычно не бывает в начале болезни и которые свидетельствуют о зрелой стадии заболевания); боли; вздутия; опухоли; изменения местоположения и прочие специфические симптомы.

Нарушение функций обычно является вторичным проявлением болезни соответствующего органа. Воспаление может указывать на болезнь либо непосредственно (как, например, рожистые воспаления свидетельствуют об избытке желчи, а скирр – черной желчи); либо местоположением (правая сторона связана с печенью, левая – с селезенкой); либо формой (лунообразные опухоли в правом подреберье указывают на печень, а продолговатые опухоли перекрывающих мышц – на прямую кишку и придатки).

Ошибки диагноза вполне естественны, поскольку основная болезнь, не сопровождающаяся болевыми симптомами, может оставаться незамеченной, пока не появится вторичная болезнь. Вторичную болезнь легко принять за основную и просмотреть истинные причины недомогания. Врач должен тщательно расспрашивать пациента о состоянии всех органов, как-либо связанных с болевой зоной. Простейшим планом является рассмотрение всех связей и взаимовлияний органов. Если будут обнаружены какие-либо нарушения функций, предшествующие во времени, тогда болезнь, на которую жалуется больной, должна быть признана вторичной. Таких вторичных заболеваний на самом деле довольно много, например, головные боли, как правило, являются следствием патологии желудка, и обратные случаи крайне редки.

Темперамент пациента определяется пальпацией (ощупыванием) и осмотром состояния ногтей, мускулов, плоти, жира, волос, цвета (кожи, глаз, языка и прочего). Проверяется конформация, реакции на тепло и холод. Выясняется степень сонливости, бессонницы; состояние функций и выделений.

Пульс

Пульс – это движение сердца и артерий (прибежища Жизненного Духа), посредством чего Жизненный Дух подвергается воздействию вдыхаемого воздуха. Каждый удар состоит из расширения и паузы с последующим сжатием и паузой.

По нашему мнению, существует десять основных характеристик пульса, посредством которых врач может определить состояние пациента:

первая – диастола (объем наполнения кровью), количественный параметр, который оценивается в терминах длины, широты и толщины;

вторая – сила удара, передающегося пальцу врача;

третья – длительность каждого удара;

четвертая – твердость артерии;

пятая – наполнение кровеносных сосудов во время пауз; шестая – температура (горячая или холодная); седьмая – длительность пауз;

восьмая – эквивалентность силы последовательных ударов; девятая – регулярность или нерегулярность; десятая – то, что может быть названо музыкальным характером пульса: размер, ритм, гармония, акцент.

Пульс, характеризующийся большой длиной, широтой и глубиной, называется крупным, полным, только широтой и глубиной – называется густым, его противоположность – тонким.

Музыкальный характер пульса нужно всегда учитывать. В музыке звуки сочетаются в гармонии громкости, мягкости, интервала и повторения; формы воспроизведения тоже бывают разнообразными; фронт может быть резким или плавным, острым или вялым. Музыкальные ноты могут звучать ясно или неопределенно, сильно или слабо. Громкость может быть полной и слабой; ритмическая последовательность – регулярной или нерегулярной; сами нерегулярности могут быть упорядоченными и случайными. Это поразительно, как много существует оттенков пульса, доступных осязанию, но я уверен, что все их можно изучить при достаточной практике.

К нерегулярным пульсам относятся прерывистый тип (один компонент отделен от остальных коротким интервалом, с паузой в другом месте), повторяющийся тип (пульс в некотором компоненте сначала увеличивается, потом уменьшается резко и постепенно увеличивается снова), а также плавный тип (в котором чередование от замедления к ускорению и обратно или от равномерности к неравномерности и обратно и так далее является постепенным и непрерывным).

Некоторые виды нерегулярного пульса получили специфические названия:

пульс газели (современное название – дергающийся пульс): расширение прерывается, занимает более длительное время, чем обычно, замирает на определенном уровне и затем стремительно достигает полной амплитуды;

волнообразный пульс (современное название – прыгающий пульс);

червеобразный пульс (современное название – ползающий пульс);

муравьиный пульс, отличающийся от червеобразного очень плавным подъемом, с ощутимой препозицией или постпозицией пульса, без заметной неравномерности широты;

зубчатый пульс (современное название – жесткий пульс);

пульс «мышиный хвостик» (прогрессивная неравномерность объема, замедленность или слабость);

периодический пульс (современное название – мерцающий пульс);

дикротический (двойной) пульс; исчезающий пульс;

спазматический, дрожащий, извилистый пульс; нитеобразный пульс.

Все вышеприведенные типы пульса называются простыми нерегулярными, – вариаций сложных нерегулярных пульсов поистине бесчисленное количество.

В том случае, если жизненные силы организма не затронуты, иррегулярности пульса связаны с избыточностью питания или избыточностью какой-либо жидкости. При ослаблении жизненной силы нарушения пульса указывают на сопротивление тканей воздействию патогенного агента. Другими причинами являются перегруженность сосудов (лечится кровопусканием) или повышенная вязкость крови. В последнем случае Жизненный Дух начинает задыхаться в сосудах; то же самое происходит, когда Жизненный Дух оказывается зажат в области сердца при переполнении желудка либо под воздействием отчаяния или боли. Жесткий пульс указывает на диффузию продуктов распада или гниения через стенки сосудов, а также на воспалительные процессы в мышечных тканях. Дикротический пульс предупреждает о приближении кризиса; пульс «мышиный хвостик» свидетельствует об ослаблении жизненной силы… (далее продолжается список симптомов и описывается влияние на пульс таких факторов, как возраст, пол, темперамент, время года, местность, диета, употребление вина, сонливость, бессонница, физические упражнения, принятие ванн, беременность, боль, воспаления и различные эмоциональные состояния).

В случае безответной любви при помощи пульса можно определить объект любви, если влюбленный пациент отказывается говорить на эту тему. Полученную информацию можно использовать в процессе лечения. Метод состоит в том, чтобы называть последовательно разные имена, держа при этом руку на пульсе больного. Когда произносится определенное имя, пульс сильно меняется и даже останавливается на мгновение. Для проверки можно повторить серию имен снова. Таким образом, я находил имя, потом, используя тот же метод, начинал произносить названия улиц, домов, профессий, званий, фамилий и даже стран, прощупывая при этом пульс. Когда произнесенное слово имеет какую-либо связь с любимым человеком, пульс пациента выдает его. Эта процедура позволяет определить имя, положение, внешность, занятие и даже адрес того, кто вам нужен. Я не раз получал ценную информацию при помощи этого метода.

Если вы обнаруживаете впоследствии, что пациента не удается вылечить никаким другим способом, кроме как соединить его (или ее) с желанным человеком узами законного брака, то вам следует именно так и поступить. Мы были свидетелями случаев, когда здоровье и силы полностью восстанавливались даже после крайнего истощения и хронических и затяжных болезней, вызванных неразделенной любовью; мы видели, как выздоровление наступает очень быстро, после того как пациент соединяется с объектом своих чувств. Эти результаты просто потрясающи, они дают нам понять, насколько зависимо наше физическое состояние от наших мыслей и эмоций.

Две выдержки из уринологии

Темная моча означает: во-первых, крайнюю степень окисления; во-вторых, сильное охлаждение; в-третьих, истощение внутреннего тепла и приближение смерти; в-четвертых, кризис или, в-пятых, выведение из организма отработанной черной желчи.

Первое состояние может быть конкретизировано ощущением жжения при мочеиспускании и преобладанием желтых и красных оттенков в моче. Осадок в таком случае будет дискретен, а не гомогенен, с преобладанием желтого или коричневого оттенка. Если осадок имеет цвет желтого лимона, это явный признак желтухи.

Второй тип определяется по зеленому или бледно-серому оттенку. Осадок здесь является более равномерным, сухим на вид и черноватого цвета. Если моча имеет дурной запах, темперамент будет горячим; если она не имеет запаха – темперамент будет холодным.

Третий тип может быть определен по общей дисперсии жизненной силы.

Что касается четвертого типа, то, если в критический момент моча не темнеет, это является плохим признаком, особенно при острых заболеваниях. Еще более зловещим предзнаменованием при этом будет незначительное количество мочи (это свидетельствует о том, что жидкость уже уничтожена окислением) либо наличие осадка, состоящего из крупных частиц.

Темная моча может указывать на наличие камней в почках. Темная моча у пожилых людей – плохой признак, потому что у них это определенно свидетельствует о сильном разрушении тканей. У женщин после родов она предупреждает о возможных судорогах. И, кроме того, такая моча является серьезным симптомом в начале лихорадки, как, впрочем, и в конце ее, если не было ни кризиса, ни признаков улучшения.

Анормальными осадками в моче считаются: во-первых, хлопьевидные или сквамозные (чешуйчатые); во-вторых, содержащие частицы плоти; в-третьих, содержащие жиры; в-четвертых, мукоидные или слизистые; в-пятых, гнойные или ихорозные; в-шестых, волосообразные; в-седьмых, пенистые; в-восьмых, содержащие песок; в-девятых, пепельные; в-десятых, гирудообразные (напоминающие пиявок).

Сквамозный осадок состоит из больших красных или белых частиц. Если частицы белого цвета, это означает, что они происходят из мочевого пузыря (изъязвление, отслоение, эрозии); если красного цвета или содержат частицы плоти – то из почек. Если осадок коричневый, темный или напоминает рыбную чешую, это очень плохой признак, хуже, чем предшествующий, и означает отслоение слизистых оболочек. Частицы из почек или мочевого пузыря не имеют особого значения, фактически, если они везикальные (относящиеся к пузырю), то это признак выздоровления. Белые хлопья, напоминающие мембрану яйца, которые растворяются при взбалтывании и придают анализируемой моче красноватый оттенок, также считаются признаком выздоровления.

Другие сквамозные формы напоминают соскребы со стенок кишечника, частицы там меньшего размера и меньшей плотности. Если они красноватого цвета, то их называют чечевицеобразными, в других случаях – фурфуральными (мелкочешуйчатыми). Чечевицеобразный осадок указывает на присутствие окисленных частиц из печени, почек или крови. Почечные частицы более компактные и плотные, в других случаях они преимущественно хрупкие.

Другой чешуйчатый осадок состоит из малых хлопьев, напоминающих шелуху зерен пшеницы. Это является признаком заболевания мочевого пузыря или серьезной колликвационной болезни (некроз) всего организма. Мы ставим диагноз «заболевание мочевого пузыря», если, во-первых, есть жалобы на раздражение в основании пениса; во-вторых, моча имеет неприятный запах; и, в-третьих (особенно), когда мочеиспусканию предшествует выделение гноя. Эти состояния в большей степени подтверждаются, если, в-четвертых, есть доказательства присутствия продуктов распада в моче и, в-пятых, если вены выше мочевого пузыря находятся в безупречном порядке. С другой стороны, мы ставим диагноз «разжижение жизненных соков», если наблюдается сильный жар, слабость, затрудненное мочеиспускание и коричневый оттенок осадка урины.

Сквамозный осадок, имеющий иные, не связанные с мочевым пузырем, почками и уретрой, причины, имеет очень большое значение, когда наблюдается при острых заболеваниях.

Терапия

Лечение включает в себя три важнейших компонента: режим и диета; применение медикаментов; а также мануальное либо хирургическое вмешательство. В отношении диеты врач должен помнить, что любая пища загружает пищеварительную систему, почему он должен ограничивать или запрещать питание с целью освободить организм от необходимости переваривать пищу, с тем чтобы он мог завершить процесс формирования и перемешивания жизненных соков. Врач должен избегать двух опасностей: либо жизненные силы будут слишком ослаблены, либо болезнь станет слишком серьезной. Употребление пищи может быть ограничено либо количественно, либо качественно, поскольку пища может быть объемной, но низкокалорийной, как, например, овощи и фрукты, или концентрированной и чрезвычайно питательной, как, например, яйца птиц. Можно уменьшить питательность и увеличить объем в тех случаях, когда наблюдается сильный аппетит и требуется приток сырых соков в кровь. Мы успокаиваем аппетит, наполняя желудок, и следим за тем, чтобы в кровь поступало мало питающего вещества, тем самым позволяя уже имеющимся там сырым продуктам пищеварения перевариться.

Уменьшение количества пищи – обычная диета в случае острых заболеваний. При хронических болезнях первостепенной необходимостью является поддержание физической силы организма, поскольку кризис может затянуться. Той же тактики следует придерживаться на начальной стадии болезни, но, когда симптомы станут серьезными, количество пищи необходимо уменьшить, чтобы помочь силам пищеварения в момент кризиса. Если же нет противопоказаний, во время кризиса болезни режим должен быть ослаблен.

При выборе продуктов для пациента, кроме питательности, следует учитывать еще два фактора: во-первых, замедленность (как для мяса) или быстрота (как для вина) переваривания и усвоения; и, во-вторых, компактность (свинина, например) или объемность (фиги) продуктов пищеварения в крови. Нам необходимо быстрое усвоение, когда мы хотим восстановить потери жизненной энергии, но мы выбираем медленно перевариваемые питательные продукты при желании восстановить силы пациента и подготовить его к физическим нагрузкам.

Использование медикаментов

При выборе медицинских препаратов должны учитываться следующие факторы: во-первых, качество лекарств – горячее, холодное, влажное и сухое; во-вторых, количество (доза), оцениваемое по весу и по количеству тепла, холода и так далее; и, в-третьих, благоприятное время приема лекарства.

Что касается первого фактора, если мы знаем характер болезни (допустим, холодная и влажная болезнь), то подходящее средство должно иметь противоположные качества (горячее и сухое лекарство в данном случае). Что касается количества, то здесь следует учитывать природу больного органа (темперамент, структуру, положение, связи и активность) и степень поражения. Важно знать анатомические связи органа: если, например, вредное вещество скопилось в кровеносных каналах печени, то выводить его необходимо через почки, если же оно скопилось в желчных протоках, то выводить его лучше всего через кишечник. Врач должен также знать, какие добавки надо примешивать к лекарствам, чтобы они быстро воздействовали на больной орган. Например, лекарство, предназначенное для лечения мочевыводящего тракта, следует смешивать с мочегонными средствами, а лекарство, предназначенное для сердца, – с шафраном.

Если вы намереваетесь удалить патогенные вещества из одного органа в другой, вы должны сначала облегчить болевые ощущения. Вы должны также проследить, чтобы удаление токсичных веществ не осуществлялось через жизненно важные органы. Если необходимо очистить и мозг и печень, никогда не следует делать это одновременно, на одной и той же стадии заболевания. Последовательность важности жизненных органов такова: сердце, мозг, печень. Применение сильнодействующих расслабляющих средств для лечения жизненно важных и непосредственно связанных с ними органов может подвергнуть опасности жизнь пациента.

Если жизненной силе организма ничего не угрожает, мы можем начать лечение с назначения слабодействующих средств сначала и применения сильнодействующих средств только при отсутствии должного эффекта от слабых. При этом следует учитывать естественную задержку реакции и строго придерживаться вышеприведенного правила.

Если болезнь сопровождается болью, не важно, является она причиной или следствием, в первую очередь надо успокоить ее, поскольку следует помнить, что любые положительные эмоции, стимулирующие жизненные силы, дают большие преимущества в борьбе с недугом. Врач должен сделать все возможное, чтобы поднять настроение пациента или, по крайней мере, успокоить его.

Когда характер болезни нам неизвестен, лучше довериться природе. Никогда не следует проявлять поспешность. Либо природа сама преодолеет болезнь, либо, со временем, характер болезни станет ясным. Следует помнить, что не каждая избыточность жизненных соков обязательно должна быть преодолена и не каждый их недостаток – восполнен. Хороший, спокойный режим часто оказывается на практике достаточным средством и от избыточности жидкостей, и от их недостатка.

Если заболевание хроническое или затяжное, то лечить его следует строго по методу противоположности. Если болезнь находится в терминальной (переходной) фазе, тогда следует использовать метод упреждения. Применение териака (венецианской патоки) для лечения гнойных процессов, сопровождающих обычно четырехдневную малярию, является примером метода противоположности. Но проведение чистки организма с помощью геллеборуса (морозника) в случае квартаны или скаммония в случае трехдневной малярии является примером лечения по методу упреждения: геллеборус воздействует на черную желчь, скаммоний – на обычную желчь. Целью их применения является предупреждение патологических изменений при их смешивании. Если вы не уверены в характере болезни и не знаете наверняка, чем ее следует лечить – теплом или холодом, вы можете произвести эксперимент, но вы должны действовать осторожно; существует также опасность, что вторичные симптомы могут ввести вас в заблуждение. Время наблюдения может быть одинаковым, тем не менее в случае применения охлаждения следует проявлять большую осторожность, тогда как тепло – это друг природы. То же самое касается влажного и сухого лечения: влажность более благоприятствует жизни, поэтому применение его может быть более длительным.

Очищение организма

При проведении очистительных процедур (таких как кровопускания, применение медицинских банок, промывания, клизмы, пиявки и прочее) следует принимать во внимание пять важных пунктов.

Во-первых, после очищения орган должен некоторое время находиться в покое.

Во-вторых, каждому органу соответствует определенный способ очистки: тошнота, например, устраняется применением рвотных средств, боли в животе – прочищением кишечника.

В-третьих, необходимо правильно выбрать путь эвакуации (так, например, при заболевании печени необходимо производить кровопускание через правую подкожную медиальную вену руки и ни в коем случае через латеральную вену). Ошибки в этом случае чреваты опасностью для жизни. Орган, через который планируется производить очистку, должен быть менее важным, чем очищаемый орган. Канал выхода должен быть естественным: для очистки кровеносных сосудов печени используется мочевой тракт, а для протоков печени – кишечный тракт.

В-четвертых, необходимо правильно выбрать момент эвакуации. При хронических заболеваниях, как правильно сказал Гален, ждать созревания не следует. Но при острых болезнях лучше подождать развития процесса, тем более если жидкости пребывают в покое. Как только будут замечены признаки движения, необходимо принять меры для приостановки, поскольку вред от их распространения будет большим, чем от удаления несозревших жидкостей.

В-пятых, следует оценить количество удаляемого вещества. Обильные очистительные процедуры всегда вызывают лихорадочное состояние. Когда пациент имеет крепкое телосложение, а жидкость обильна и имеет гнилостный характер, эвакуацию следует производить постепенно. Также если патогенное вещество либо чрезвычайно вязкое, либо занимает большую площадь, либо сильно смешано с кровью, то его нельзя удалить за один сеанс. Это касается случаев ишиаса, затянувшихся артритов, рака, хронических кожных болезней и фурункулеза.

Если необходимо одновременно осуществить кровопускание и промывание, то кровопускание надо сделать в первую очередь. Это предписание Гиппократа в общем и целом справедливо, но есть исключение: если смесь сангвинической жидкости и черной желчи является густой и холодной, то следует начать с промывания, поскольку кровопускание только увеличит вязкость и сухость.

Кровопускание является обычным методом очищения, при котором удаляются излишки жидкостей из кровеносных сосудов. Оно показано, во-первых, когда полнокровие настолько очевидно, что предвещает болезнь, либо, во-вторых, болезнь уже овладела организмом. К первой категории относятся: начинающийся ишиас; подагра; артрит, вызванный анормальным состоянием крови; начальная стадия эпилепсии; апоплексические приступы; меланхолия с полнокровием; фаринготонзиллиты; внутренние опухоли; воспаления глаз; геморрой, который обычно сопровождается кровотечениями, в данный момент прекратившимися; прекращение менструаций у женщин; воспаления внутренних органов; и другие случаи.

Всегда следует помнить, что кровопускание всегда более безопасно, когда предполагаемая болезнь еще не проявилась. Эту операцию нежелательно проводить на начальных стадиях очевидной болезни, поскольку есть риск, что все, что необходимо удалить, не будет удалено и операцию придется повторить снова, а это приведет к ослаблению организма. Когда стадия полного развития болезни пройдена, то, если нет особых противопоказаний к этому, кровопускание следует произвести обязательно. Эта процедура наиболее эффективна для людей, у которых переедание сопровождается обильным потоотделением.

Очистительные средства действуют в силу их специфических свойств: растворения (турбис); выталкивания (миробалан, алыча); расслабления (манна); смазывания (клейкая мякоть подмаренника или сливы); токсического воздействия (в случае применения радикальных средств очищения, которые оказывают агрессивное воздействие на механизм усвоения). Слабительные средства предпочтительней рвотных при горячках. Если лекарство всего лишь удаляет излишки, оно не вызывает дополнительного беспокойства пациенту, если все же наблюдается негативный эффект, значит, было удалено что-то кроме излишков.

Целью применения рвотных средств является очищение желудка без одновременного очищения кишечника. Эти средства применяются для лечения следующих хронических заболеваний: водянки, эпилепсии, меланхолии, проказы, подагры, ишиаса. Рвотные средства устраняют тяжесть в голове, улучшают зрение, устраняют тошноту, вызванную несварением желудка. Они полезны людям, у которых желчь обычно поднимается вверх и разлагает пищу. Рвотные средства также снижают дряблость тела и полезны при абсцессах почек и мочевого пузыря. Они очень эффективны при проказе, гастроэпилепсии, желтухе, астме, треморе (дрожании), гемиплегии (паралич половины тела), а также очень полезны больным с преобладанием желчного темперамента и склонным к худобе, которым желательно пользоваться этими средствами два раза в месяц на полный желудок. Желчь является жидкостью, сочетающейся с рвотными средствами; черная желчь сопротивляется им.

Далее следует список пищевых продуктов и лекарств, которые облегчают рвотную реакцию организма: миндаль, пропитанный медом; ячменный отвар с осадком и медом; свежая мята болотная; засахаренные толченые бобы; отвар редьки; отвар луковиц нарцисса; герань; огуречный корень, сваренный в меду; зеленый майоран; лук-порей; жир мяса, который необходимо глотать кусками; масло бирючины; выдержанные пикули; теплый чай ромашки; вода с маслом; и специальное блюдо, приготовленное из пресного хлеба, масла, дыни, семян или корней огурца (все это должно быть хорошо размельчено и смешано с подслащенной водой). Пациент может предпочесть вино, но оно не будет иметь эффекта, если не будет выпито достаточно большое его количество. Пиво может также действовать как рвотное средство, особенно если к нему добавить меда и принять после ванны, но оно может действовать и само по себе. Сильные рвотные средства типа геллеборуса должны употребляться натощак, если нет каких-либо особых противопоказаний.

Лечение воспалительных опухолей

Опухоли могут быть горячими, холодными, мягкими и твердыми. Причины их возникновения могут быть внешними (ушибы, удары, укусы) или внутренними (избыточность жизненных соков). Если пораженный орган не имеет своего собственного экскреторного органа (то есть органа, выводящего продукты жизнедеятельности и распада), тогда лечению должен быть подвергнут весь организм, чтобы воздействовать на очаг болезни более опосредованно. Этот метод лечения называется отражательным или рефлекторным. При таком лечении продукты распада отводятся в какой-либо другой орган. Применяются также вяжущие средства. При острых воспалениях вяжущие препараты должны относиться к категории холодных. Если опухоли сами по себе холодны, тогда лекарство должно состоять из смеси теплого вяжущего средства, например схенуса и вытяжки из особого вида устриц.

Воспаленный орган сам может быть экскреторным по отношению к жизненно важному органу, как, например, шейные железки, гланды (связанные с мозгом); железы подмышечной впадины (связанные с сердцем); паховые железы (связанные с печенью). В этом случае рефлекторное лечение ни в коем случае не следует применять. И не потому, что оно не будет эффективно, – оно будет эффективно, – а потому, что мы хотим оставить опухоль там, где она есть. Более того, нашей целью должно быть то, чтобы опухоль увеличилась, перекачав в нее как можно больше токсичных веществ из главного органа, поскольку болезнь гнездится именно в нем. Наши усилия должны быть направлены на борьбу с основной болезнью, а не с ее следствием. Если мы применим рефлекторный метод, то заставим ядовитые вещества вернуться назад в жизненно важный орган и рискуем тем самым довести его состояние до критического, а возможно, и непоправимого. Поэтому следует попытаться отвести токсины во второстепенный орган и фактически содействовать росту опухоли, вплоть до применения банок и согревающих примочек. Тем самым мы улучшим состояние главного органа. Полезно также ускорить созревание опухоли. Иногда необходимо хирургическое вмешательство. Созреванию опухоли благоприятствует использование агентов, которые одновременно задерживают и сгущают жидкость, поддерживая этим тепло больного органа. Врачу следует не пропустить момент, когда внутреннее тепло ослабнет или когда ткани начнут распадаться. В это время необходимо удалить сгущающий агент и применить расслабляющее средство. После этого делается глубокий надрез с последующим применением промывающих и вяжущих средств.

Патогенное вещество внутренних воспалительных опухолей должно удаляться посредством кровопусканий и промываний. Посещение бани, употребление вина, физические упражнения и негативные эмоции типа гнева здесь недопустимы. Применение рефлекторного лечения возможно на ранних стадиях заболевания.

В брюшной полости опухоли встречаются в основном не в жировике, а в самом кишечнике (например, аппендицит); в этих случаях давать пациенту слабительное опасно.

Анестезиология

Если существует необходимость сделать пациента нечувствительным к боли быстро и безболезненно, следует добавить в вино сладкий плаун или лигнум-алоэ. Для глубокого наркоза, когда требуется перенести сильную боль, добавьте в вино настойку плевела. Можно применять также: дымянку, опиум, гиосцин (скополамин), по полдрахмы (3,89 г) каждого; или мускатный орех и сырое алоэ, по четыре грана (0,0648 г) каждого. Эти средства применяются в необходимых количествах, после добавления в вино. Кроме того, можно варить черный гиосцин вместе с корой мандрагоры в воде, до появления красного цвета; после чего полученный отвар добавить в вино.

Режим

Искусство сохранения здоровья не ставит своей целью ни предотвращение смерти, ни даже достижение наибольшей продолжительности жизни. Сохранение здоровья имеет две задачи, и только две: во-первых, предупреждение гнилостного распада тканей и, во-вторых, поддержание внутренней влаги на уровне достаточном для сохранения темперамента, свойственного данному организму. Каждый человек имеет свой назначенный срок жизни, в течение которого необходимо сохранять его уникальный темперамент, сопротивляясь неизбежному процессу потери влаги.

Режим, прежде всего, состоит из регулярных физических упражнений, правильного питания и сна. Упражнения можно определить как произвольные движения, вызывающие глубокое и усиленное дыхание. Гиппократ сказал: «Медицина очищает и старит одновременно». Именно упражнения предупреждают накопление излишков и шлаков в организме.

Что касается диеты, то здесь надо обратить внимание на то, чтобы основная часть пищи не состояла из так называемых «медикаментозных продуктов», которыми являются овощи, фрукты и тому подобное. Вещества малой плотности вызывают сильное окисление крови, а плотные – делают ее насыщенной флегмой. Питание должно состоять из мяса (телятина, молодой козленок и годовалый ягненок превосходны); пшеницы; сладостей приемлемого темперамента и ароматизированного вина хорошего качества. Все другие виды пищи должны рассматриваться как медикаментозные или профилактические. Наиболее питательными среди фруктов являются фиги, виноград и финики из тех мест, где они произрастают в естественных условиях.

Излишества в каком-либо виде медикаментозной пищи должны быть скорректированы употреблением противоположного по темпераменту продукта. Если вы любите есть огурцы или тыкву, смягчите их холод теплом лука или чеснока.

Никогда не следует есть до отвала, полностью удовлетворяя свой аппетит. Небольшой сон после еды может быть полезен; при этом сначала надо лечь на правый бок, потом – на левый, потом опять на правый. Укрывшись одеялом, вы быстрее переварите свой обед. Руки и ноги во сне должны быть склонены вниз и ни в коем случае вверх.

Вода – помощница в пище. Самым простым и быстрым способом определения качества воды является взвешивание: чем легче вода, тем она лучше во всех отношениях.

Свежие фрукты хороши только для тех, кто занимается тяжелой физической работой или упражнениями, а также для людей с желчным темпераментом и тех, кто страдает от летнего зноя. Фрукты делают кровь жидкой, способствуют ферментации и в случае неправильного употребления способствуют гнилостным процессам.

Жареное мясо, приготовленное с луком и яйцами, является чрезвычайно питательной пищей, но долго проходит через кишечник. Сирийский белый суп с рисом и медом также чрезвычайно питателен, а при добавлении лука устраняет газообразование. Мясо куропатки сухое и вызывает запоры, мясо цыпленка, наоборот, влажное и расслабляет кишечник. Птицу лучше готовить в желудке козленка или ягненка, поскольку при этом сохраняется их сочность. Бульон из цыпленка лучше уравновешивает темперамент, чем бульон из дичи, хотя последний более питателен. Мясо козленка лучше есть холодным, мясо ягненка – горячим. Мясо, сваренное по-персидски в воде и уксусе, лучше подавать горячим и без шафрана. Если все же оно подается холодным, то шафран следует добавить.

Непереваренный хлеб хуже, чем непереваренное мясо.

Обращение врача к пациенту

Нас всего трое: я, ты и болезнь. Если ты будешь на моей стороне и не будешь пренебрегать тем, что я буду тебе говорить, не будешь есть то, что я запрещу тебе, тогда нас будет двое против одного, и вдвоем мы победим болезнь.

Страницы из записной книжки врача

Абдаллах ибн Савада страдал приступами смешанной лихорадки, которая иногда проявлялась как шестидневная, иногда как трех-, четырех-или пятидневная. Приступам предшествовал легкий озноб, мочеиспускание при этом было очень частым. Я высказал предположение, что либо эти приступы перерастут в обычную квартану (четырехдневную лихорадку), либо больной страдает абсцессом почек. Вскоре после этого в моче пациента появился гной, тогда я сказал ему, что приступы больше не повторятся, так оно и вышло. Единственное, что помешало мне дать точный диагноз абсцесса почек сначала, – это история больного. Он болел трехдневной и другими видами лихорадки раньше, и это наводило на мысль, что смешанная лихорадка обусловлена воспалительным процессом, который может разрешиться квартаной. Кроме того, он не жаловался на тяжесть в паховой области, а я не догадался задать ему этот вопрос. Однако частые мочеиспускания должны были утвердить меня во мнении, что больной страдает от абсцесса почек. К сожалению, в то время я не знал, что у его отца был слабый мочевой пузырь и больные почки, не знал я также, что и сам пациент даже в периоды относительного благополучия также имел слабый мочевой пузырь. Все это свидетельствует о том, что никакие вопросы не должны считаться излишними при выяснении причины болезни, если это будет угодно Аллаху.

Когда в моче пациента появился гной, я назначал ему мочегонные средства, до тех пор пока моча его не очистилась. После этого я прописал ему болюс, ладан и драконову кровь (красная смола драконова и некоторых других деревьев). Болезнь вскоре оставила его, а полное выздоровление наступило через два месяца. Абсцесс был небольшого размера, этим и объяснялось, что в начале болезни больной не жаловался на тяжесть в паху. Когда появился гной, я спросил его об этом симптоме, и он ответил утвердительно. Если бы абсцесс был обширным, больной сам пожаловался бы на неприятные ощущения. Быстрая эвакуация гнойной массы также указывает на малые размеры опухоли.

Пациент обращался также и к другим врачам, но никто из них не смог поставить правильный диагноз, даже после появления гноя.

* * *

Сын Абда аль-Мумина, золотых дел мастер, – фистула слезной железы. Я прописал ему глазное снадобье, приготовленное мною лично, которое следовало закапывать во внутренний угол глаза, после чего втирать. Пациент последовал моим предписаниям и выздоровел.

Это лечение имело, впрочем, один недостаток: фистула всего лишь сжалась и высохла, но, по крайней мере, она не причиняла больше беспокойства больному. Я знаю несколько аналогичных случаев. Гален говорит то же самое; это у него я позаимствовал рецепт примочки, примененной мною в данном случае.

* * *

Торговец хлопком, пожилого возраста, страдает от хронических болей в желудке. Его врачи давали ему неразбавленную крепкую настойку, после приема которой боль опускалась в область пупка. Даже при полном мочевом пузыре он испытывал затруднения при мочеиспускании.

Одно из обычных мочегонных средств давало ему возможность опорожняться; он использовал это средство регулярно и злоупотреблял им. Я ничего не знал об этом. В конце концов это средство оказало такой эффект на мочевой пузырь, что моча стала выделяться непроизвольно, и в ней присутствовала белая примесь, напоминавшая мне катар (истечение слизи) верхних органов, который развился в то время, когда какое-то другое вещество блокировало отток мочи. После этого с пациентом случился приступ, результатом которого стал паралич обеих ног.

В этой стадии болезни он наконец обратился ко мне. Придя к нему в дом, я увидел, что другие врачи втирают мазь ему в ноги. Я решил, что средоточие болезни в мочевом пузыре и паралич ног является ее побочным действием. И действительно, воспалительная опухоль находилась рядом с нервным центром, имеющим прямое отношение к ногам. Поэтому я вскрыл вену в области крестца и пустил ему кровь. Через несколько дней он смог шевелить ногами, и его состояние в то время, когда я пишу эти строки, продолжает улучшаться.

* * *

Случай Ибн Амравея. Этот человек имел предрасположенность к менингиту. До того как обратиться ко мне, он не раз страдал от этой болезни. Его лечили посредством удаления жидкости через ухо, что вело к образованию фистул после кровопускания. Однако впоследствии, в результате небрежного лечения, в ухе развился хронический гнойный процесс. Этот процесс, глубоко укоренившись в ушной впадине, дал начало <часть манускрипта утрачена>… как делается обычно при кровопускании, для того чтобы заставить абсцесс прорваться в область внутреннего уха в случае хронического воспаления. Гной действительно вышел в ухо и был удален промыванием.

Тем не менее часть гнойной массы осталась. Причиной этому была недостаточно тщательная эвакуация при первом приступе болезни. Воспаление началось уже и в самом ухе. Больной ел в это время блюда из бараньей головы и виноград, причем без всякой меры. После этого у него началась горячка, он стал беспокойным, его темперамент был горячим и сухим. Когда он выпил фруктовый сок вместе с легким слабительным средством, его вырвало.

Через три дня, когда я снова навестил его, то обнаружил, что он страдает от сильнейших головных болей и фотофобии (светобоязнь); его глаза были воспалены и постоянно слезились. Я пустил ему кровь, но, поскольку в комнате присутствовали родственники, не решился выпустить достаточно большое ее количество. Я намеревался продолжить очистительные процедуры на следующий день, но к тому времени большинство болезненных симптомов смягчилось.

Потом при осмотре уха я обнаружил признаки менингита и ожидал скорого приступа этой болезни. Радикальное очищение смогло бы облегчить его положение, но я не осуществил их в силу своей нерешительности и по некоторым другим причинам. Вместо этого я прописал ему в качестве слабительного кассию и тому подобное, но это не принесло желаемых результатов. Тогда я велел делать больному клизмы три дня подряд.

После этого я снова пришел посмотреть его и нашел его в критическом положении: он бредил, его моча была темно-красного цвета, лицо опухло. У меня была мысль пустить ему кровь носом, но вокруг собралось множество родственников, а кроме того, я был единственным авторитетным врачом, наблюдавшим этого больного, так что я снова не решился. Со мной был ячменный отвар, который я и дал ему, в надежде хоть как-то облегчить положение. Я также прописал ему настойку из сока кабачков и мякоти подмаренника. Но ему уже все было безразлично. На четвертый день после моего последнего визита его состояние стало критическим, появились фатальные симптомы: один его глаз заплыл и закрылся, его язык почернел и распух. В тот же день, в час, предсказанный мною, он умер.

Врачи, лечившие его, были невеждами. Они ставили диагноз «паралич лицевого нерва», на основании чрезвычайно влажного темперамента.

Размышления об ограниченности доступных знаний

Специфическая форма материи какого-либо объекта в реальности есть вид действия, отличного от его элементарных качеств: тепла, влажности и так далее. Это действие даже не следствие этих качеств, а скорее следствие самой материи. То есть действие совершается посредством вещества, когда это вещество упорядочено таким образом, что способно принять специфическую форму. Определенная форма в этом случае привносит намного больше того, что может быть описано в терминах первичных качеств. Форма – это совершенство порядка, который приобретает материальная структура в соответствии со своими собственными возможностями. Сила притяжения магнита может служить примером. Также и то, что мы называем «врожденной природой» (наследственными качествами) различных видов растений и животных. Это не просто смесь качеств. Это больше похоже на цвет, запах, разум, душу или что-либо недоступное нашим чувствам.

В каждой физической форме, в которой, говоря образным языком, сплавлены воедино все составляющие ее элементы, возникает некая результирующая сила, которой не было ни в одном элементе, взятом отдельно.

Например, сила притяжения железа магнитом не присуща его компонентам, но возникает посредством божественной эманации, которая пронизывает все сущее и превращает латентные энергии в кинетические. Если мы пойдем дальше и спросим: «Что такое специфические свойства? Что такое форма или природа?», если мы зададим конкретный вопрос: «Почему магнит имеет специфическое свойство притягивать железо?» – ответить можно лишь следующим образом: «Он обладает силой притяжения по своей природе». Применение специальных терминов не дает знания по существу, а знание терминов не заменит отсутствие знания о загадочном явлении.

Люди обычно не удовлетворяются такими ответами. Они хотят, чтобы все было объяснено в терминах привычных и понятных качеств и физических явлений. Когда они обнаруживают, что поведение вещей не укладывается в привычные рамки, они бросаются в другую крайность, утверждая, что природа необъяснима, что также неверно.

Нам известны несостоятельные теории, пытающиеся объяснить силу притяжения магнита: одни говорят, что она обусловлена холодом; другие – теплом; третьи утверждают, что в магните живет некий джинн; четвертые – что из магнита исходят микроскопические щупальца с крючками; пятые – что железо и магнит притягиваются в силу общности природы; шестые – что в магните образуется вакуум. Несостоятельность этих идей будет особенно заметна, если мы поразмыслим над тем, каким образом строение, конституция зеленой веточки позволяет ей всасывать и усваивать питательные вещества. Связь между свойством магнетизма и специфическим строением железа та же самая, что и связь между вегетативным свойством и специфическим строением зеленой веточки. Почему магнитная сила у железа намного больше, чем у других материалов, мы не понимаем, но наше невежество в этой области ничуть не больше, чем в других. Мы не знаем, почему тот или иной организм имеет определенный цвет, запах, сознание, разум или какие-либо другие свойства.

Конечно, мы можем сказать, что все эти феномены возникли по Воле и с Благословения Аллаха. И мы можем допустить, что свойства каждого материального объекта обусловлены специфической организацией материи, из которой он состоит. Хотя мы можем догадываться, что именно пропорцией определенных ингредиентов объясняется существование характерного темперамента, определить истинный состав структуры чрезвычайно трудно. Относительно этого мы будем пребывать в неведении до конца нашей жизни в этом мире.

И вот теперь бессильны и искусство и лекарства,
И доктор призван в мир Иной. Он умер.
Как случилось, что заболеть и умереть ему пришлось
От того, что он лечил с успехом прежде?
Тот, кто выписывал лекарства, умер,
И тот, кто пил их, умер тоже,
А также тот, кто их привез из стран заморских,
И тот, кто покупал их. Все истлели.

Основные источники

Арабские книги обычно изобилуют цитатами из более ранних работ (которые зачастую сами бывают утрачены), так что материалы, относящиеся к определенному событию, часто можно найти лишь в книгах, написанных на несколько веков позже. Так, например, все поэты и рассказчики, цитированные во вступительной главе, сохранились только благодаря антологиям, составленным Муфаддалом Дабби[172] и Хаммадом по прозвищу Посредник – в XIII веке, Абу Таммамом[173] из рода Тай – в IX веке и Абу Фараджем из Исфахана[174] («Книга Песен»[175] которого стала источником рассказов и притч о язычниках V и VI веков) – в Х веке. Известные нам имена поэтов приведены вначале, из уважения к ним, но впоследствии в основном упоминаются только важнейшие авторы, независимо от того, пишут они от своего имени или приводят цитаты. Названия работ даются обычно при первом упоминании об авторе, после, для краткости, приводится только имя. Библиографии почти всех упоминаемых авторов можно найти в «Истории арабской литературы» Р.А. Николсона, издательство Кембриджского университета, 1941 год (Nicholson. A Literary History of the Arabs. Cambridge University Press), либо в «Энциклопедии ислама» Лузака, 1913–1938 годы (Luzac. Encyclopedia of Islam).

Хронология халифатов

Мухаммед 570–632

Халифы

Абу Бакр 632—634

Омар 634—644

Осман 644—656

Али 656—661

Хасан 661

Муавия 661—680

Язид ибн Муавия 680—683

Абд аль-Малик 685—705

Валид ибн Абд аль-Малик 705—715

Сулайман 715—717

Омар ибн Абд аль-Азиз 717—720

Хишам 724—743

Валид Распутный 743—744

Язид Терпеливый 744

Марван Мул 744—750

Абу Аббас 750—754

Мансур 754—775

Махди 775—785

Хади 785—786

Харун ар-Рашид 786—809

Амин 809—813

Мамун 813—833

Мутасим 833—842

Ватик 842—847

Мутаваккил 847—861

Мунтасир 861—862

Мустаин 862—866

Мутазз 866—869

Мухтади 869—870

Мутамид 870—892

Мутадид 892—902

Муктафи 902—908

Муктадир 908—932

Кахир 932—934

Ради 934—940

Муттаки 940—944

Мустакфи 944—946


Во время правления Бувейхида

Мути 946—974

Кадыр 991—1031


Правление Бувейхида закончилось в 1055 году, когда в Багдад вошли тюрки-сельджуки.

Примечания

1

К а д и й – духовный судья у мусульман. (Здесь и далее примеч. ред., кроме особо оговоренных случаев.)

(обратно)

2

Здесь и далее перевод стихотворений с английского языка Н.В. Догаевой-Розман.

(обратно)

3

Имрууль-Кайс.

(обратно)

4

К а л а м – письменная трость. (Примеч. пер.)

(обратно)

5

Сура 96. Здесь и далее Коран приводится в переводе М. – Н. Османова с сохранением авторской транскрипции имен.

(обратно)

6

Сура 74.

(обратно)

7

К а а б а – священный храм мусульман в Мекке. В наружной стене Каабы, у восточного угла, ниша с Черным камнем (древним фетишем).

(обратно)

8

Сура 75.

(обратно)

9

Сура 113.

(обратно)

10

Сура 99.

(обратно)

11

Сура 73.

(обратно)

12

Сура 111.

(обратно)

13

Сура 68.

(обратно)

14

Сура 70.

(обратно)

15

Сура 35.

(обратно)

16

Сура 82.

(обратно)

17

Сура 81.

(обратно)

18

Сура 76.

(обратно)

19

Сура 56.

(обратно)

20

Сура 83.

(обратно)

21

Сура 53.

(обратно)

22

Д ж а б р а и л, Джибрил – в исламе один из четырех (наряду с Микаилом, Исрафилом и Израилом) ангелов, приближенных к трону Аллаха и несущих Его волю людям через пророков. Соответствует Гавриэлю или Гавриилу в иудаизме и христианстве.

(обратно)

23

Сура 35.

(обратно)

24

Сура 17.

(обратно)

25

Сура 43.

(обратно)

26

Сура 107.

(обратно)

27

Сура 17.

(обратно)

28

Сура 20.

(обратно)

29

Сура 39.

(обратно)

30

Сура 37.

(обратно)

31

Сура 69.

(обратно)

32

Сура 26.

(обратно)

33

Сура 21.

(обратно)

34

Там же.

(обратно)

35

Сура 22.

(обратно)

36

Сура 25.

(обратно)

37

Сура 10.

(обратно)

38

Сура 15.

(обратно)

39

Сура 46.

(обратно)

40

Сура 20.

(обратно)

41

Сура 21.

(обратно)

42

Сура 41.

(обратно)

43

Сура 16.

(обратно)

44

Сура 22.

(обратно)

45

Сура 1.

(обратно)

46

Сура 11.

(обратно)

47

Сура 31.

(обратно)

48

Сура 14.

(обратно)

49

Сура 16.

(обратно)

50

Сура 14.

(обратно)

51

Сура 6.

(обратно)

52

Сура 16.

(обратно)

53

Сура 6.

(обратно)

54

Сура 13.

(обратно)

55

Сура 11.

(обратно)

56

Сура 7.

(обратно)

57

Сура 6.

(обратно)

58

Сура 43.

(обратно)

59

Сура 7.

(обратно)

60

Сура 11.

(обратно)

61

Сура 6.

(обратно)

62

Сура 19.

(обратно)

63

Сура 86.

(обратно)

64

Сура 93.

(обратно)

65

Сура 72.

(обратно)

66

Сура 14.

(обратно)

67

Сура 6.

(обратно)

68

Сура 11.

(обратно)

69

Сура 3.

(обратно)

70

Сура 94.

(обратно)

71

Сура 28.

(обратно)

72

З а к а т (закят) – в исламе один из пяти столпов религии – милостыня в пользу бедных.

(обратно)

73

Сура 2.

(обратно)

74

Там же.

(обратно)

75

Сура 62.

(обратно)

76

Сура 2.

(обратно)

77

Сура 22.

(обратно)

78

Сура 8.

(обратно)

79

Сура 2.

(обратно)

80

Сура 20.

(обратно)

81

Сура 5.

(обратно)

82

Сура 3.

(обратно)

83

Сура 62.

(обратно)

84

Сура 3.

(обратно)

85

Сура 2.

(обратно)

86

Сура 3.

(обратно)

87

Сура 8.

(обратно)

88

Сура 8.

(обратно)

89

А н с а р а м и, или Помощниками пророка, стали называть правоверных из Медины, в отличие от первых правоверных последователей (сподвижников, соратников) Мухаммеда из Мекки – мухаджиров. (Примеч. пер.)

(обратно)

90

Мусаба в Аль-Медине звали «аль-Кари» – чтец Корана.

(обратно)

91

Сура 2.

(обратно)

92

Сура 3.

(обратно)

93

Сура 4.

(обратно)

94

Сура 59.

(обратно)

95

Сура 3.

(обратно)

96

Сура 4.

(обратно)

97

Сура 3.

(обратно)

98

Сура 4.

(обратно)

99

Сура 4.

(обратно)

100

Сура 4.

(обратно)

101

Сура 24.

(обратно)

102

Сура 24.

(обратно)

103

Сура 4.

(обратно)

104

Сура 5.

(обратно)

105

Сура 3.

(обратно)

106

Сура 66.

(обратно)

107

Сура 48.

(обратно)

108

Сура 48.

(обратно)

109

Сура 17.

(обратно)

110

Сура 12.

(обратно)

111

Сура 9.

(обратно)

112

Сура 57.

(обратно)

113

Сура 9.

(обратно)

114

Сура 49.

(обратно)

115

Сура 9.

(обратно)

116

Там же.

(обратно)

117

Сура 5.

(обратно)

118

Сура 110.

(обратно)

119

М у с е й л и м а или Маслама – Мусейлима аль-Каззаб – лжец Масламишка.

(обратно)

120

Сура 3.

(обратно)

121

Сура 4.

(обратно)

122

Сура 2, аят 102.

(обратно)

123

Сура 6, аят 71.

(обратно)

124

А х н а ф и б н К а й с (619–691) – прославленный полководец.

(обратно)

125

С о г д (тадж.), Сугд, Согде, Сугул – одна из четырех провинций Таджикистана, находящаяся на северо-западе страны.

(обратно)

126

Сура 45.

(обратно)

127

А б у М у с л и м (ок. 727–755) – вождь антиомейядского восстания в Хорасане.

(обратно)

128

С у ф ь я н а т – Т х а у р и (ум. 787) – аскет из Басры, сподвижник Рабити ал-Адавийи.

(обратно)

129

Сура 2.

(обратно)

130

Сура 2.

(обратно)

131

Имеется в виду византийский император.

(обратно)

132

Б а б К у т р а б б у л – ворота на западной стороне Багдада.

(обратно)

133

«Э л е м е н т ы» – латинизированная форма названия трактата Евклида «Начала».

(обратно)

134

8-й шиитский имам Али ибн Муса, известный под именем Али ар-Риза (Реза), скончался в 818 г. в Мешхеде.

(обратно)

135

А б у А б д у л л а х А х м а д и б н Х а н б а л (164/778—241/885) – имам, основатель ханбалитского мазхаба, правовой школы.

(обратно)

136

Х у р р а м и т ы – представители антиисламских, антихалифских сект в Иране, Азербайджане, Средней Азии, действовавших в начальный период правления Аббасидов.

(обратно)

137

И б р а х и м и б н а л ь – М а х д и (р. 839) – представитель династии Аббасидов, сын халифа аль-Махди, брат Харуна ар-Рашида.

(обратно)

138

Имеется в виду сафлор красильный – травянистое растение семейства сложноцветных.

(обратно)

139

У б а й д а л л а х и б н Я х ь я и б н Х а к а н – визирь халифов аль-Мутавак-кила и Мутамида.

(обратно)

140

А л ь – М у т а м и д – багдадский халиф.

(обратно)

141

Х а с а н а л ь – А с к а р и – имам, отец имама Мухаммеда аль Махди.

(обратно)

142

С а х л – сын Абдуллы из Тустара, учитель Мансура, великого мученика X в.

(обратно)

143

А б у К а с и м а л ь – Д ж у н а й д (Павлин Познавших) – ранний классический софийский учитель (830–910), теоретик, глава багдадской школы суфизма.

(обратно)

144

А б у Х а с а н и б н Ф у р а т – трижды визирь халифа аль-Муктадира (908–912, 917–918, 923–924).

(обратно)

145

А л ь – М у к т а д и р – багдадский халиф (908–932) из династии Аббасидов.

(обратно)

146

А л ь – Х а к а н и (ум. 926) – один из визирей халифа аль-Муктадира.

(обратно)

147

П о п л и н – ткань полотняного переплетения с поперечным рубчиком, образующимся сочетанием тонкой основы с более толстым утком.

(обратно)

148

Ш а м с А д Д а у л а А б у Т а х и р – эмир Хамадана (1007–1008; 1014–1021).

(обратно)

149

Х а р у н а р – Р а ш и д (786–809) – халиф из династии Аббасидов.

(обратно)

150

Абу Абдаллах Хусейн ибн Мансур Халладж (857–922).

(обратно)

151

Г р а н – в торговой системе мер веса 62,2 мг, первоначально вес пшеничного зерна, взятого из середины колоса.

(обратно)

152

Такое прозвище было дано в связи с тем, что он обладал способностью читать мысли и отвечать на вопросы до того, как они были заданы.

(обратно)

153

А б у С а х л и б н Н а в б а х т – персидский астролог, переводчик астрологических трудов с пехлеви на арабский.

(обратно)

154

И б н Д а у д И с ф а х а н и (867–909) – багдадский правовед.

(обратно)

155

Л о к о т ь – мера длины, равная 18–22 дюймам, или 45,7—55,9 см.

(обратно)

156

В а л и д е (ар.) – родительница, султанша Валиде, титул матери царствующего султана.

(обратно)

157

А б у А б д а л л а х А х м а д и б н М у х а м м е д а л ь – Б а р и д и – эмир из рода аль-Бариди (938, 940–942).

(обратно)

158

А б у А л и а л ь – Д ж у б а й (ум. 915) – глава басрийских мутазилитов.

(обратно)

159

Д ж а ф а р и б н Х а р б а л ь – Х а м а з а н и (ум. 236/850—851) – известный мутазилитский теолог, изучавший калам в Басре у мутазилитского теоретика Абуль-Хузайла аль-Аллафа. Автор многих книг по богословию.

(обратно)

160

А б у Л а х а б – прозвище Абд аль-Уззы.

(обратно)

161

А ш а р и, а л ь – А ш а р и, А б у л ь – Х а с а н А л и (873–874, Басра, – 935 или 945, Багдад) – арабский богослов, основоположник калама – суннитского схоластического богословия в исламе.

(обратно)

162

М у н к а р и Н а к и р – в мусульманской мифологии ангелы, которые допрашивают и наказывают мертвых в могилах.

(обратно)

163

Н а д и и б н а л ь – А з р а к (ум. 66/685) – руководитель мощного восстания хариджитов-азракитов против Омейядов в Ираке.

(обратно)

164

Б у в е й х и д ы (или Буиды) – династия, правившая в 932—1062 гг. в различных частях Ирана.

(обратно)

165

М у в а ф ф а к А б у А х м а д (256/870—279/892) – брат халифа Мутамида, способный и деятельный военачальник, фактически был правителем в годы правления своего брата.

(обратно)

166

А б у М а а ш а р (р. в 171 г. по хиджре) – иранский астроном.

(обратно)

167

Х а м д а н и д ы – династия султанов, правившая в 1098–1174 гг. в Сане (Йаман).

(обратно)

168

А б у А л и М у х а м м а д и б н а л ь – К а с и м а л ь – Р у д б а р и – святой шейх, великий суфий.

(обратно)

169

О молитве подробно сказано на страницах 49–50.

(обратно)

170

Т р а н с о к с и а н а – область, находящаяся северо-восточнее Окса (Амударьи), именуемая арабами Мавар-аль-Нахир.

(обратно)

171

А б у Н а с р а с – С а р р а д ж а т – Т у с и (ум. 988) – автор одного из основополагающих суфийских трактатов «Китаб ал-лума».

(обратно)

172

М у ф а д д а л а д – Д а б б и (ум. 784) – в 756 г. составил знаменитую антологию лучших арабских поэтов «Аль-Муфаддалият». В нее вошло 128 поэм, принадлежащих 66 авторам, 60 из которых творили в доисламское время.

(обратно)

173

А б у Т а м м а м (ок. 796–845) – арабский поэт и собиратель древней поэзии.

(обратно)

174

А б у – л ь – Ф а р а д ж а л ь – И с ф а х а н и (897–967?) – арабский поэт, ученый. Потомок Омейядов по марванидской линии. Особое внимание уделял древней истории, генеалогии, филологии и поэзии.

(обратно)

175

«К н и г а П е с е н» («Китаб аль-агани», 21 т. в каирском издании 1904 г.); это огромная антология арабской и арабоязычной поззии VII – Х вв., содержащая биографические сведения о поэтах и разнообразный историко-культурный материал.

(обратно)

Оглавление

  • От автора
  • Введение
  • Примечания
  • Пустыня Доблесть и невежество арабов до Мухаммеда
  •   Гибель воина Рабиа по прозвищу Длинноволосый
  •   Горе сестры
  •   Сватовство господина Хариса
  •   Дурайд, сын Аддера
  • Посланник бога и его книга
  • Ночь судьбы
  • Молитва
  • Высота
  • Битва за жизнь
  •   Аиша
  •   Изучение Корана
  •   Нужда
  •   Битва при Бадре
  •   Битва при Ухуде
  • Законы
  •   Чистота
  •   Паломничество
  •   Человекоубийство
  •   Собственность и наследование
  •   Общество и семья
  •   Война у рва
  •   Перемирие в Худайбии
  •   Стихи о свете
  •   Откровение о матери
  •   Паломничество
  •   Первое столкновение с Византией
  •   Нарушение перемирия и взятие Мекки
  •   Битва при Хунайне
  •   Пророк и дети Хатима из рода Тай
  •   Прощальное паломничество
  •   Смерть
  •   Личные воспоминания
  • Первый халиф
  •   Подавление мятежа
  •   Халид и убийство Малика
  •   Сад Смерти и составление Корана
  •   У истоков традиций
  •   Подчинение Аравии
  •   Первые завоевания в Персии
  •   Захват византийских провинций
  •   Условия капитуляции Дамаска
  •   Из элегии на смерть Абу Бакра
  • Победоносный халифат
  •   Документ, подтверждающий покорение христиан Сирии Омаром
  •   Падение Персидской империи
  •   Основание государственного совета – дивана
  •   Завоевание Запада
  • Смута
  •   Избрание халифом Али
  • Гражданская война
  •   Восстание в Сирии
  •   Третейский суд
  •   Раскольники
  •   Убийство Али
  •   Хасан
  • Мир и плоть
  •   День халифа
  •   Убийство Хусейна
  •   Кербела – место гибели Хусейна
  •   Абд аль-Малик
  •   Проповедь мятежника
  •   Хаджжадж
  •   Благочестие
  •   Набожный халиф
  •   Разговор в мечети Куфы
  •   Поведение пророка в обществе
  •   Поведение пророка за столом
  •   Предпочтения пророка в одежде
  •   Привычки пророка
  •   Как пророк обращался со своими женами
  •   Как пророк вел себя в путешествиях
  • Халифат Хишама
  •   Мятеж дома Али. Заговоры дома Аббаса
  •   Аббасидская пропаганда
  •   Валид Распутный
  •   Падение Омейядов
  •   Эпилог о плоти
  • Возникновение халифата аббасидов и основание Багдада
  •   Визирь
  •   Мансур, основатель Багдада
  •   Потеря Испании
  •   Основание Багдада
  •   Становление закона
  •   Басня
  •   Плач арабов
  •   Махди
  •   Секты
  •   Доктрина имамата
  •   Первые суфии
  •   Хади
  • Харун ар-Рашид
  •   Искупление за расточительность
  •   Визирь Яхья Бармакид
  •   Три знаменитых изречения визиря Яхьи
  •   Возвышение судьи Абу Йусуфа
  •   Джабраил, сын Бахтишу, придворный лекарь
  •   Шедрость Бармакида
  •   Апокрифические истории
  •   Два наместника Египта
  •   Придворные
  •   Что такое Любовь?
  •   Трагедия Бармакидов
  •   Страшный сон
  •   Последний поход
  • Братоубийственная война
  •   Фадл
  •   Осада столицы
  • Разум
  •   Партия Али
  •   Ибрахим, сын Махди, в Багдаде
  •   Чистые
  •   Критические настроения
  •   Попытка облагоразумить людей с помощью закона
  •   Инквизиция
  • Смутные времена
  •   Гвардейцы-тюрки
  •   Новая столица – Самарра
  •   Бабек
  •   Суд над изменником
  • Насилие и квиетизм
  •   Два чиновника
  •   Мятеж
  •   Интриги
  •   Убийство
  •   Мунтасир и шииты
  •   Молитва паломников в усыпальнице Али
  •   Молитвы в Кербеле
  •   Тюркская гвардия
  •   Попытки реформ
  •   Махди
  •   Неявленность
  •   Общая паства
  •   Отстраненность
  •   Святые
  •   Женщина-суфий
  •   Покорность судьбе
  •   Шибли
  •   Испытания
  •   Мутадид
  •   О низости визиря
  •   Уличная сцена
  •   Привидение дворца Плеяд
  • Деньги, деньги, деньги
  •   Жизнь и смерть одного визиря
  •   Заговор в пользу Ибн Мутазза
  •   Ибн Фурат становится визирем
  •   Назначения в провинциях
  •   Рассказ чиновника
  •   Окончание первого срока
  •   Некомпетентность Хакани
  •   Али ибн Иса на посту визиря
  •   Ревизия из столицы
  •   Из соображений популярности
  •   Интрига
  •   Второй срок пребывания Ибн Фурата в должности визиря
  •   Беспокойный наместник
  •   Восхождение Ибн Муклы к вершинам власти
  •   Официальный прием послов
  •   Ибн Фурат приобретает врага
  •   Нехватка денег: визирь арестован
  •   Хамид и Али ибн Иса
  •   Ибн Фурат под следствием
  •   Трения
  •   Триумф Муниса
  •   Отставка Хамида и Али
  •   Ибн Фурат становится визирем в третий раз
  •   Дело Хамида
  •   Конец Хамида
  •   Поединок Ибн Фурата с Али
  •   Димна предупреждает Льва о происках Быка
  •   Опасность
  •   Падение Ибн Фурата
  •   Молодой Хакани
  •   Деньги Ибн Фурата
  •   Поимка Мухассина
  •   Последнее слушание
  •   Заговорщики
  •   Смерть
  • Святой и его судьба
  •   Приход Халладжа в Багдад
  •   Изречения Халладжа
  •   Эхо
  •   Экстаз
  •   Фразы
  •   Божественное призвание
  •   Шайтан
  •   Предупреждение
  •   Феномен
  •   Рассказ Абдаллаха ибн Хафифа
  •   Мученичество Халладжа
  • Государственная служба
  •   Эпизоды из жизни провинциальных служащих
  • Закат эпохи разума
  •   Диалектика
  •   О страданиях младенцев
  •   Что касается Бога
  •   О несотворенности Корана
  •   Метафизика убийства
  •   Метафизика воровства
  •   Вера Ашари[161]
  • Последние настоящие халифы
  •   Тупик
  •   Смерть Муктадира
  •   Деньги и страсть к ним
  •   Кахир и Ради
  •   Дейлемиты
  •   Положение в провинциях
  •   Конец могущества визирей
  •   Конец гвардии халифа
  •   Тюрк Бахкам
  •   Конец Ибн Муклы
  •   Смерть последнего настоящего халифа
  • Утонченные
  •   Знаменитый Яза из Бармесидов
  •   Любимый гость не везде любим
  •   И известный певец не везде известен
  •   Человек идеального воспитания
  •   Транжира
  • Меч и перо
  •   Правители и слуги
  •   Падение Багдада
  •   Голод
  •   Крах правительства
  •   Мухаллаби – последний из великолепных
  •   Утонувшие потомки пророка
  •   Усиление феодализма
  •   Возрождение окраин. Великий провинциальный администратор
  • Отчаяние
  •   Народы
  •   Вера: борьба или крушение
  •   Пессимизм
  •   Абу Ала из Маарры
  •   Жажда
  • Смешные истории
  •   Перемещения тела
  •   В мешке
  • Украшение
  •   Язык Абу Зайда
  •   Встреча в Дамитте
  •   Грязное дело о разводе
  •   Кладбище
  •   Последняя встреча
  • Человек, который больше никогда не смеялся
  • Путь мистика
  •   Автобиография дервиша
  •   Мистическое слушание: польза прекрасного
  •   Два образа жизни суфиев
  •   Душа, дух и их различие
  •   Дружба
  •   О браке и безбрачии
  •   Молитва и ее следствие – любовь
  •   Презрение
  •   Умиротворение, или довольство судьбой
  •   Святые
  •   Гносис
  •   Вера
  •   Очищение
  •   Пост
  •   Специальные термины мистиков
  •   Существование и уничтожение
  • Бездна
  •   Свет и тьма
  • Большая дорога
  •   Определение ортодоксии
  •   Обращение
  • Приложение
  •   Мусульманская наука: тело и врач
  •     Тело и врач
  •     Динамика жизни
  •     Физиология
  •     Пищеварение и питание
  •     Функции организма
  •     Болезнь
  •     Рассмотрение некоторых признаков болезни
  •     Пульс
  •     Две выдержки из уринологии
  •     Терапия
  •     Использование медикаментов
  •     Очищение организма
  •     Лечение воспалительных опухолей
  •     Анестезиология
  •     Режим
  •     Обращение врача к пациенту
  •     Страницы из записной книжки врача
  •     Размышления об ограниченности доступных знаний
  •   Основные источники
  •   Хронология халифатов
  •     Халифы

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно