Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

От автора

Пешие прогулки по Петербургу позволяют посмотреть на город совсем другими глазами, увидеть в другом свете и ракурсе величественные памятники архитектуры, дворцы, дома, в которых жили известные люди, исторические личности, литературные герои. Серия миниатюрных книг «Пушкинский Петербург» поможет желающим совершить такую познавательную прогулку. Эти книги знакомят с домами, где жил не только сам поэт, но и его родственники, друзья, сослуживцы, издатели и другие известные его современники. Первые три книги этой серии принадлежат перу одного автора, Мальковой Нины Константиновны, почетного председателя старейшего в городе Пушкинского клуба, который в 2007 году отметил свое тридцатилетие. Вот эти книги: «Когда за городом, задумчив, я брожу…» (1-е изд., 1999 г.; 2-е изд., 2003 г.), «С Пушкиным по Большой Морской» (2002 г.) и «По оживленным берегам…» (2006 г.). Предлагаемая читателю четвертая книга «В дружеском кругу своем…» посвящена жизни в столице одного из близких друзей Пушкина, собрата по перу, князя Петра Андреевича Вяземского. Из 86 прожитых им лет почти 50 были связаны с Петербургом, постоянным жителем которого он стал в 1830 году.

Не имея в столице собственного дома, он иногда жил у родственников или нанимал квартиры, меняя их в связи с длительными отлучками, поездками в Москву, в родовое имение Остафьево, а чаще в связи с заграничными вояжами. В этой книжке приведены только те адреса, по которым жил Вяземский до конца 1830-х годов, когда ушел из жизни великий поэт, давший городу эпитет «Пушкинский Петербург».

Детство и юность П. А. Вяземского

Друг Пушкина Петр Андреевич Вяземский, поэт, журналист, литературный критик, государственный и общественный деятель, происходил из старинного княжеского рода, уходившего корнями к Рюрику и киевским князьям. Один из его далеких предков служил опричником у Ивана Грозного, а отец, князь Андрей Иванович Вяземский, был видным екатерининским вельможей с независимым гордым характером. В молодости он долго служил, добился больших чинов, но после вступления на престол Павла I не смог угодничать, ушел в отставку, объяснив новому императору свой поступок так: «… природа влила в душу мою непреодолимое омерзение от кривых дорог».

Рис.1 А.И.Вяземский

Ж.-Л.Вуаль. 1773-1779 гг.

На склоне лет он обосновался в своем подмосковном имении Остафьево. Будучи широко образованным человеком, Андрей Иванович любил историю, философию, литературу, военное дело и точные науки. Прекрасная, постоянно пополнявшаяся библиотека (более 5000 томов) давала ясное представление об интересах хозяина. По воспоминаниям сына, отец большую часть дня просиживал у камина за чтением любимых книг.

В доме Вяземских в Москве и в их имении Остафьево часто бывали, а иногда и жили, многие известные деятели культуры и литературы, среди которых блистали такие имена, как Николай Михайлович Карамзин, историк и писатель, Иван Иванович Дмитриев, поэт и баснописец, поэты Василий Андреевич Жуковский, Константин Николаевич Батюшков, Василий Львович Пушкин, Денис Васильевич Давыдов, Александр Сергеевич Грибоедов, польский поэт Адам Мицкевич, прозаик Николай Васильевич Гоголь и, конечно, Александр Сергеевич Пушкин.

Со дня своего рождения (12 июля 1792 г.) Петр Андреевич рос в атмосфере высокой духовности, образованности, интеллигентности. Мать, обожавшая сына, умерла рано, когда мальчику было 10 лет, а отец оказался суровым родителем. Сын вспоминал позднее: «Отец был со мною взыскателен и строг. Я более боялся, нежели любил его».

Начальное образование юный Вяземский получил дома, под наблюдением отца, который критически оценивал способности сына, часто обвинял его в лености, ветрености характера, в отсутствии прилежания. Особенно хотелось отцу привить сыну любовь к математике, к чему у того не было ни малейших способностей, ни желания изучать этот предмет. Домашнее обучение шло вяло, без особого усердия со стороны ученика. Поэтому отец с радостью ухватился за идею, высказанную Н.М. Карамзиным, отдать Петра в какое-либо столичное учебное заведение. Выбор пал на Иезуитский пансион.

В августе 1805 года, несмотря на свой преклонный возраст и недуги, Андрей Иванович везет сына в Петербург. После довольно легких вступительных экзаменов мальчика зачисляют в средний класс частного Иезуитского пансиона, где уже 1 сентября 1805 года начались занятия.

Отправимся и мы по первому петербургскому адресу Петра Андреевича Вяземского.

Канал Грибоедова, дом №8/1. Иезуитский пансион.

В 1801 году на углу Итальянской улицы и набережной Екатерининского канала (ныне канал Грибоедова) по проекту архитектора Луиджи Руска началось строительство дома для ордена иезуитов. Орден пользовался покровительством самого императора Павла I. Это было богатое монашеское объединение католиков, имевшее много учебных заведений в Европе, Азии, Америке и пожелавшее распространить свое влияние на умы молодых людей и в России. Поэтому по окончании строительства дома в 1805 году французские монахи-иезуиты открыли в нем частный учебный пансион. Он занимал трехэтажные корпуса, стоявшие по периметру двора. Из-за закрытости заведения были предусмотрены комнаты для постоянного проживания. Они располагались в помещениях, выходивших окнами во двор, и были разделены длинными коридорами, а вдоль главных фасадов здания, как со стороны Итальянской улицы, так и вдоль Екатерининского канала тянулись анфилады парадных залов.

Иезуитский пансион имел репутацию привилегированного учебного заведения, куда богатые дворянские семьи (Голицыны, Строгановы, Одоевские, Шуваловы) охотно отдавали учиться своих сыновей. Среди учащихся было и несколько будущих декабристов: А.П. Барятинский, И.В. Поджио, П.Н. Свистунов, В.А. Мусин-Пушкин. Сюда намеревались отдать в 1811 году и юного Александра Пушкина, но к тому времени открылся Царскосельский лицей, куда и определили будущего поэта.

Учебный курс в пансионе был рассчитан на шесть лет при годовой оплате 1000 рублей (сравните с 275 рублями в Московском университете). В программу обучения входили такие предметы как русский, французский, немецкий, латинский языки, логика, риторика, греческая и римская история, алгебра, уроки фехтования, танца, верховой езды и игры на скрипке.

Учеником этого учебного заведения и стал юный Петр Вяземский. Вскоре после начала занятий выясняется, что отец недооценивал способности и подготовку сына, который опережал своих сверстников-соучеников в развитии и обширных знаниях, полученных дома благодаря активному чтению книг из библиотеки батюшки. Это толкало Вяземского на сближение с учащимися старших классов, так как со своими одноклассниками ему было неинтересно общаться. Его тянуло к юношам 16-17 лет, хотя самому было всего 13. Они «возвысили его до себя и обходились как с ровней». Среди его старших друзей по пансиону были будущий скульптор Иосиф Юшков, Дмитрий Северин, впоследствии член литературного кружка «Арзамас», богач Василий Энгельгардт, владелец дома с концертным залом на Невском проспекте (дом 30). «В этой среде избранных товарищей ум мой и вообще настроение мое развивались и созревали не по годам… Литература, особенно русская, была не чужда этому кружку… Державин, Карамзин, Дмитриев были нашими любимыми руководителями и просветителями.… Многие из товарищей знали наизусть лучшие строфы Державина, басни, а еще более сказки Дмитриева…», – вспоминал позднее Вяземский.

Учеба давалась ему легко, без особых усилий. Этому способствовали и просвещенные, внимательные учителя и добросовестные наставники.

На католицизм особого упора не было: по воскресным и праздничным дням учащихся водили на молебен в православный храм.

О своих успехах в учении почтительный сын докладывал отцу в еженедельных почтовых отправлениях, а ректор пансиона патер Чиж отсылал Андрею Ивановичу дневники и письменные работы своего подопечного. Не забывал юноша и поэзию. Свои первые стихи девятилетний Петруша начал писать на французском языке еще дома. В пансионе первое четверостишье было написано тоже по-французски в ноябре 1805 года и посвящалось оно кончине английского адмирала Нельсона. (Текст этого первого опыта Вяземского не сохранился).

Летом 1806 года из-под его пера появился мадригал Агриппине Нелединской-Мелецкой, дочери князи Юрия Александровича Нелединского-Мелецкого, друга отца Вяземского, Н.М. Карамзина, В.Л. и С.Л. Пушкиных и других частых гостей Остафьево.

Об учебе в пансионе Петр Андреевич писал: «Я очень люблю изучение некоторых предметов, в особенности поэзии. Я не стараюсь отгадать, подлинное ли я дитя муз или только выкидыш, – как бы то ни было, я сочиняю стихи». Позднее, уже в зрелые годы, он напишет об этих стихах так: «Нечего и говорить, что все это было более или менее безграмотно. Но червяк стихотворства уже шевелился во мне». Первое, опубликованное в 1808 году в «Вестнике Европы» стихотворение было «Послание Жуковскому в деревню». В примечании к своему сборнику стихов «В дороге и дома» поэт напишет: «В «Послании» почти все стихи сплошь и целиком переделаны Жуковским. Мне было тогда 16 лет».

Вспоминая свою жизнь в Остафьево, среди отцовских книг, Вяземский начал собирать в пансионе собственную библиотеку. Прося у отца денег на книги, он перечисляет авторов, которых хочет иметь. Среди них Корнель, Расин, Вольтер, Лафонтен, книги по истории и философии. В этом отец не мог отказать сыну.

Рис. 2. В.А. Жуковский. Акварель П.Ф.Соколова. 1820-е гг.

Рис. 3. Канал Грибоедова, дом №8/1. Фото 1970-х гг.

Вообще обстановка в иезуитском учебном заведении была, по-видимому, доброжелательной и творческой. Обращение наставников с воспитанниками не подразумевало строгости, а более походило на семейное. Допускалась некоторая свобода мнений, суждений, высказываний, остроумных шуток.

В конце июля 1806 года Петр Вяземский успешно сдает экзамены за первый год обучения, но еще в июне отец решил перевести сына в другое учебное заведение – только что открывшуюся гимназию при Педагогическом институте. Эта гимназия была детищем Николая Николаевича Новосильцева, попечителя Санкт-Петербургского учебного округа и старого приятеля отца.

Лето 1806 года Петр провел в Москве. В Иезуитский пансион он больше не вернулся. А трехэтажный дом, где помещался этот пансион, стоит и поныне на углу Итальянской улицы и набережной канала Грибоедова, являясь образцом русского классицизма конца XVIII – начала XIX века. Его фасады сохранили свой первоначальный облик: более протяженный фасад по Итальянской улице декорирован в центральной части ионической колоннадой из 10 колонн, которая объединяет два верхних этажа; фасад по каналу Грибоедова центрирован шестиколонным портиком, поддерживающим фронтон.

В 1815 году, после закрытия Ордена иезуитов и пансиона в Петербурге, в этом здании разместился Военно-сиротский дом. Впоследствии внутренние помещения были перепланированы под жилые квартиры.

Казанская улица, дом №27. Гимназия.

На бывшей Большой Мещанской улице у Демидова переулка с 1804 года находилась гимназия при Педагогическом институте, открытая на базе основанной еще в середине XVIII века гимназии Академии наук. Здесь с 1 сентября 1806 года и довелось продолжить обучение Вяземскому. Воспитанников в ней числилось до 300 человек при 34 учителях и надзирателях. Плата за обучение составляла 750 рублей в год для проживавших здесь же и 60 рублей для приходящих учеников. Тех, кто успешно оканчивал гимназию, принимали или в Университет без экзаменов или на гражданскую службу. В 1830 году это учебное заведение получило наименование Второй Санкт-Петербургской гимназии.

Рис.4. Казанская ул., дом №27. Фото 2008 г.

Петр Вяземский и здесь задержался ненадолго. «Не хочу и не могу сказать ничего худого о моем там пребывании, но не могу сказать и ничего особенно хорошего, – вспоминал позднее ее ученик. – Учебный и умственный уровень заведения был вообще ниже иезуитского как по преподавателям, так и в отношении к ученикам». Из времени, проведенного в этой гимназии, запомнилось ему только знакомство с творчеством французского поэта Эвариста Парни, одного из зачинателей «легкой поэзии», и выполнение (по заданию учителя) перевода на французский язык статьи Н. М. Карамзина «Деревня».

Но и тут гимназиста Вяземского тянуло к студентам Педагогического института, которые по возрасту были старше него. Студенты жили в том же дворе, что и гимназисты, пользовались большой свободой, посещали маскарады, театры, где молодежь часто освистывала не полюбившихся им актеров. Не отставал от них и Петр. Об одном таком шумном посещении театра стало известно строгому отцу, после чего последовал отзыв сына домой, в Москву. Так в январе 1806 года закончилось пребывание отрока Вяземского в Петербурге. Его обучение продолжалось дома под руководством преподавателей Московского университета и главного наставника Николая Михайловича Карамзина, который стал своим в семье Вяземских после женитьбы на сводной сестре Петра Андреевича, Екатерине Андреевне.

А здание гимназии стоит и поныне на том же месте, только в пушкинское время оно было двухэтажным строением с мезонином. В 1909-1913 годах архитектор Лев Петрович Шишко перестроил его, вытянув по Казанской улице за счет соседнего жилого дома. В наши дни здесь тоже размещается учебное заведение – Вторая Санкт-Петербургская гимназия с углубленным изучением английского языка.

Набережная реки Фонтанки, дом №25. Дом Е.Ф. Муравьевой.

Современный дом №25 по набережной реки Фонтанки в пушкинское время был трехэтажным, со скромным фасадом, украшенным только фронтоном; построен он в конце XVIII века купцом А. Кружевниковым на узком участке, который заканчивался на Караванной улице. Бездумная надстройка двух этажей в 1930 году затмила хрупкие следы дома былого Петербурга, изменив его пропорции и внешний облик. Пострадали от неоднократных перестроек, как внутренняя отделка, так и планировка помещений.

Рис. 5. Наб. реки Фонтанки, дом №27. Фото 1970-х гг.

Но все же три первых этажа еще могут напомнить о том времени, когда хозяйкой дома была Екатерина Федоровна Муравьева, вдова Михаила Никитича Муравьева, известного писателя, издателя, попечителя Московского университета. «Муж ученый, кроткий и добросердечный, умный и приятный писатель… Он везде и во всем видел добро и столь же страстно любил его, как и искренне в него веровал», – напишет мемуарист Ф.Ф. Вигель об отце будущих декабристов Никиты и Александра Муравьевых. Воспитанием сыновей занималась мать, женщина умная, образованная, всеми силами старавшаяся привить детям любовь к Родине, ненависть к деспотизму и крепостничеству.

Рис. 6. Е.Ф.Муравьёва. Литография с рисунка П.Ф.Соколова. 1827 г.

После покупки дома в октябре 1814 года Екатерина Федоровна широко открыла двери родным, друзьям и знакомым. Она славилась гостеприимством и хлебосольством. По воспоминаниям потомков Муравьевых, «их дом на Караванной улице был всегда открыт для друзей и родственников, которые, по тогдашнему обычаю, приезжали из провинции иногда целыми семьями, подолгу жили у гостеприимной и бесконечно доброй Екатерины Федоровны. По воскресеньям у них бывали семейные обеды и, случалось, что за стол садилось человек семьдесят! Тут были и военные генералы, и сенаторы, и безусая молодежь, блестящие кавалергарды и скромные провинциалы – все это были родственники, близкие и дальние».

У Муравьевых бывали Жуковский, Гнедич, Пушкин, братья Тургеневы, Крылов, Катенин, а также друзья сыновей хозяйки, сослуживцы, будущие декабристы. О последних Пушкин напишет в X главе «Евгения Онегина»:

У них свои бывали сходки,

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Витийством резким знамениты,

Сбирались члены сей семьи

У беспокойного Никиты,

У осторожного Ильи.

Некоторые родственники и друзья подолгу жили у доброй тетушки. Так Екатерина Федоровна приютила и

ухаживала за больным поэтом Константином Батюшковым (племянник мужа). Некоторое время здесь жили друг Батюшкова, художник Орест Кипренский, гравер Николай Уткин (сводный брат сыновей хозяйки дома). Более 5 лет у Екатерины Федоровны снимал квартиру историк Николай Михайлович Карамзин, старинный друг главы семьи Муравьевых, Михаила Никитича.

Первый раз Карамзин приехал в этот дом из Москвы 30 января 1816 года. Он привез в Петербург для издания 8 томов своего огромного труда «История государства Российского». Сопровождать его в этой поездке вызвался Петр Андреевич Вяземский, который очень рвался в столицу, где он не был уже десять лет. Сначала они остановились в отеле «Гарни»; отель оказался «мерзким» заведением, что вынудило их перебраться к Е.Ф. Муравьевой. Гостям отвели второй этаж, где Карамзин и Вяземский прожили почти два месяца. Петр Андреевич провел это время весьма активно.

Рис. 7. Н.М.Карамзин. Офорт с оригинала А.Г.Варнека. 1818 -1819 гг.

Рис. 8. Е.А.Карамзина. Ж.-А.Беннер. 1817 г.

Первым делом нужно было повидаться с «арзамасцами», узнать у них о новостях в литературной жизни Петербурга, нанести визит поэту Г.Р. Державину, одному из столпов объединения литераторов «Беседа любителей русского слова». Первое посещение Гаврилы Романовича оказалось не очень удачным: хозяин был нездоров, беседа шла вяло, неинтересно, и Вяземский быстро ушел. Во второй визит вместе с Жуковским они застали Державина более бодрым и даже остались с ним обедать. Дом Державина и поныне красуется на Фонтанке под номером 118.

Но главным событием этого приезда в столицу был очный прием Вяземского в члены общества «Арзамас». (Раньше он числился «арзамасцем-заочником»). Произошло это 24 февраля 1816 года на восьмом заседании в квартире Дмитрия Николаевича Блудова, одного из учредителей этого общества, на Невском проспекте (участок современного дома №80). Присутствовали действительные члены Жуковский, Уваров, А.И. Тургенев, Вигель, Дашков, Северин и хозяин дома. Ритуал приема новых членов оказался забавным, веселью не было конца. Члены называли себя «гусями», но, кроме того, все имели прозвища, взятые из баллад Жуковского. За «бранный дух» и острый язык Вяземского окрестили Асмодеем (из баллады «Громобой»). После принятия присяги Петр Андреевич вынес жареного гуся, которого тут же «пустили в дело», запивая шампанским. Затем читали опусы Хвостова, графомана, члена «Беседы любителей русского слова», с которой «воевали» «арзамасцы». Затем пели кантату, сочиненную Дашковым, смеялись до упаду, обращаясь друг к другу «ваше превосходительство». Вяземскому нравилось это объединение интересных людей, хотя между собой не все были в близких дружеских отношениях. Но все уважали друг друга, серьезно относились к литературному труду каждого, рецензировали новые произведения, «судили… беспристрастно и строго», указывая авторам на промахи и радуясь удачам. Как писал сам Вяземский, «это была школа взаимного литературного обучения, литературного товарищества». В свое отсутствие Вяземский посылал стихи для прочтения на заседаниях арзамасцев-петербуржцев и с нетерпением ждал их ответа. В одном из протоколов, которые в обязательном порядке велись на каждой встрече «арзамасцев», записано: «Читано было несколько эпиграмматических излияний отсутствующего члена Асмодея, и члены, восхищенные ими, восклицали: экой черт!». Вяземский из Москвы слал ответ: «Приеду за запасом жизни к источнику вечно живому «Арзамасу».

Дружеские визиты, театральные премьеры, литературные салоны занимают у москвичей весь день: Карамзина часто приглашают почитать отдельные главы из его «Истории». После одного такого чтения, где и Вяземский читал свои стихи, Карамзин получает записку от директора Императорской публичной библиотеки Алексея Николаевича Оленина, который просит повторить чтение у него дома и добавляет: «Нельзя ли почтенному и любезному Николаю Михайловичу замолвить за меня словцо остроумному, но доброму при том князю Петру Андреевичу Вяземскому, в том, чтобы он не лишил жену мою того удовольствия, которое я ощущал вчерашнего дня, слушая прелестные его творения». Так в марте 1816 года началось знакомство Вяземского с известным салоном Олениных. Петру Андреевичу это льстило и начинало казаться, что в столице он, москвич, становится своим.

Мечтая о переезде в Петербург, Вяземскому нужно было подумать и о службе. По этому вопросу следовало обращаться к императору. Петр Андреевич просит аудиенции у Александра I, которая состоялась 15 марта: поэт выслушивает благосклонный отзыв о своих стихах, но предложений по службе никаких не получает. В то же время Карамзин был осыпан высочайшими милостями: чин статского советника, Анненская лента и 60000 рублей на бесцензурное издание «Истории государства Российского». Обласканный Карамзин теперь должен жить в столице, где его присутствие становится обязательным для контроля над изданием его труда. 25 марта 1816 года он выехал в Москву, чтобы вернуться в Петербург уже со всей семьей. В обратный путь с ним отправляется и Вяземский, которому было жаль покидать столицу и друзей.

Попутчиками оказались известные братья Сергей Львович и Василий Львович Пушкины, а провожатыми до Царского Села – В.А. Жуковский и А. И. Тургенев. По дороге решили посетить Царскосельский лицей, где уже зрел талант юного Александра Пушкина.

В этот день занятий в Лицее не было – праздник Благовещенья. Свободные лицеисты окружили гостей и с любопытством ловили каждое слово «великих», а на Вяземского вроде бы никто не обращал внимания. Но когда его стали знакомить с Дельвигом, Пущиным, Кюхельбекером, молодежь бросилась к нему, заговорили о поэзии, литературе. Тут Сергей Львович представил Вяземскому и своего сына, о котором Петр Андреевич уже слышал в Москве как о юном даровании: он еще в январе 1815 года успел прочесть «Воспоминания в Царском Селе» и в письме к Батюшкову дал такую оценку автору: «Что скажешь о сыне Сергея Львовича? чудо, и все тут. Его Воспоминания скружили нам голову с Жуковским. Какая сила, точность в выражении, какая твердая и мастерская кисть в картине. Дай Бог ему здоровья и учения, и в нем будет прок, и горе нам. Задавит каналья!..»

Несмотря на короткую беседу, Вяземский и Пушкин понравились друг другу, почти подружились, не заметив семилетнюю разницу в возрасте. Уже через три дня после отъезда гостей Пушкин пишет вдогонку первое письмо новому другу: «Любезный арзамасец! утешьте нас своими посланиями, и обещаю вам, если не вечное блаженство, то, по крайней мере, искреннюю благодарность всего лицея». Тем временем Вяземский находится еще в пути по дороге домой.

В последующие пять лет он наездами будет посещать Петербург, и каждый раз находить приют у Карамзиных, перебравшихся окончательно в столицу и проживавших в доме Е. Ф. Муравьевой до 1823 года.

Третье появление Вяземского в Петербурге состоялось в мае 1817 года, когда он твердо решает пробиваться на службу: он уже давно женат, нужны средства на содержание семьи.

Неделю он живет у Карамзиных на даче в Царском Селе, где присутствует на лицейских выпускных экзаменах, и вместе с Николаем Михайловичем вновь навещает Пушкина в день его 18-летия. Родным в имение Остафьево он сообщает: «Общество наше составляют лицейские Пушкин и Ломоносов; они оба милые, но каждый в своем роде: один порох и ветер, забавен и ветрен до крайности, Н. М. (Николай Михайлович Карамзин) бранит его с утра до вечера, другой гораздо степеннее».

Но Вяземскому не сидится в Царском Селе – его ждет «Арзамас»: появились новые члены, Михаил Федорович Орлов и Николай Иванович Тургенев, младший брат Александра Ивановича.

Рис. 9. П.А.Вяземский. Литография с оригинала И.Вивьена. 1817 г.

С ними в «Арзамас» пришла политика и экономика. Литература стала отступать на второй план, о чем многие члены начали сожалеть. Вяземского же новички весьма заинтересовали. Еще бы! Один – прославленный генерал, человек передовых взглядов, член «Союза благоденствия», другой – государственный и общественный деятель, видный ученый-экономист, один из руководителей того же «Союза», тайной организации, многие члены которой позднее стали участниками восстания декабристов 1825 года.

На двадцатом заседании «Арзамаса» в июне 1817 года решили издавать журнал, где освещались бы все стороны жизни общества. Идею журнала Вяземский принял с энтузиазмом и тут же активно включился в работу. Он взял на себя разделы критики, сатиры, театральных рецензий.

К этому времени он уже автор ряда статей и поэтических произведений: статья «О Державине», послание «К перу моему», элегия «Первый снег», цикл из четырех «Песен» и другие.

Где останавливался Вяземский в этот приезд в Петербург точно неизвестно, но можно предположить, что это была снова квартира Карамзиных, которые с сентября 1816 по осень 1818 года жили уже на Захарьевской улице в доме Баженовой (участок современного дома №11; старый дом снесен в 1842 году).

Лето 1817 года Петр Андреевич провел в разъездах: Петербург, Мещерское (имение тещи в Саратовской губернии), имение Красное, Москва.

В августе пришла долгожданная весть об определении его на службу в чине коллежского асессора с назначением в Королевство Польское под начало императорского комиссара от России Н.Н. Новосильцева. Эта весть и обрадовала князя и огорчила: он получил наконец место службы, но тогда надо покинуть любимое Остафьево, расстаться с милыми домашними привычками, друзьями и надеть сюртук чиновника. Настроение и состояние духа в этот момент диктуют поэту Вяземскому такие строки:

Прости, халат, товарищ неги праздной,

Досугов друг, свидетель тайных дум!

С тобою знал я мир однообразный,

Но тихий мир, где света блеск и шум

Мне в забытьи не приходил на ум.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Забот лихих меня обступит строй,

И ты, халат! товарищ лучший мой,

Прости! Тебя неверный друг покинет,

Теснясь в рядах прислуженцев властей,

Иду тропой заманчивых сетей.

Но выбора нет: сейчас для него важнее служба, в которой он заинтересован материально. Друзья Батюшков, Пушкин, Плещеев, Жуковский удивлены назначением. Они шлют князю вдогонку коллективное послание, где каждый написал свои строки:

Зачем, забывши славу,

Пускаешься в Варшаву

(Батюшков)

Ужель ты изменил

Любви и дружбе нежной,

И резвости небрежной

(Пушкин)

Но ты все так же мил

(Плещеев)

Все мил – и неизменно

В душе твоей живет

Все то, что в цвете лет

Столь было нам бесценно.

(Жуковский)

Итак, путь его лежал в Польшу. Отъезд состоялся 11 февраля 1818 года. Вскоре служба в Варшаве его разочаровала. Он рвется в Москву, в Петербург, ищет поводов для отставки. 21 января 1819 года Петр Андреевич прибывает в столицу. Останавливается опять у Карамзиных, которые вновь, после двухлетнего перерыва, живут у Е. Ф. Муравьевой, на Фонтанке. Николай Михайлович продолжает работу над «Историей государства Российского», поэтому разговоры в доме только о ней. Но взгляды историка и Вяземского на сей предмет расходятся. Правда, верный воспитанник старается не противоречить своему наставнику. Они по-прежнему любят друг друга.

В этот приезд Вяземский встречается с Жуковским, с поэтом Иваном Козловым и, конечно, с Пушкиным, писавшим в те дни поэму «Руслан и Людмила». Однако общение с другом оказалось недолгим: уже 10 февраля Петр Андреевич уезжает обратно в Варшаву. Теперь они с Пушкиным увидятся нескоро: один получит четырехнедельный отпуск только 11 мая 1820 года, когда другой будет уже в дороге, направляясь в южную ссылку.

Многих друзей Вяземский в Петербурге не застал. «Арзамас» закончил свое существование еще в январе 1818 года. Однако отголоски этого братства будут долго звучать в переписке его членов, продолжавших дружить и поддерживать связь, называя друг друга арзамасскими прозвищами. Вспомним пушкинские строки, обращенные к Вяземскому:

Сатирик и поэт любовный,

Наш Аристип и Асмодей…

Своему дяде Василию Львовичу, тоже арзамасцу, Пушкин адресует письмо так: «Их высокопреосвященству Василию Львовичу Вот» («Вот» – прозвище дяди).

Или из кишиневского письма поэта Вяземскому: «Пишу тебе у Рейна (прозвище Михаила Орлова) – все тот же он, не изменился… он тебе кланяется».

А на Фонтанке у Никиты Муравьева в этот приезд Вяземского постоянные

сходки радикально настроенной молодежи, будущих декабристов. Петра Андреевича тоже потянуло на политику: он мечтает об изменениях в управлении страной, работает над конституцией России, названной «Государственной Уставной грамотой». Ее законченный вариант он представляет Александру I на аудиенции в Каменноостровском дворце. Беседа длится 30 минут, государь им доволен, уверяет, что у России непременно будет конституция, только вот на ее введение пока нет средств.

Вскоре свободомыслие князя, его смелые высказывания в письмах к друзьям стали известны императору, что вызвало царственный гнев и последовавшую за этим отставку. О ней Петр Андреевич узнал в Петербурге из депеши своего начальника Новосильцева. Так неожиданно для Вяземского закончились 3 года службы в Варшаве. При отставке он, не скрывая обиды, отказался от придворного звания камер-юнкера. Ехать в Польшу за семьей и вещами он уже не мог, поэтому, встретив в Петербурге жену с детьми, «отставной чиновник» удалился в Остафьево, где его ждала изоляция и вновь бездеятельность. Друзья к нему не приезжали, из Москвы доходили слухи об установлении за ним тайного полицейского надзора. Добавим к этому еще нехватку средств из-за малых доходов от суконной фабрики и поместий. Добрый Карамзин пытается скрасить положение Вяземского и пишет ему из Петербурга ободряющие слова: «В самом деле, чего не достает для вашего совершенного земного блага… милое семейство… Остафьево… разум, дарование». По мнению старшего друга, этого уже достаточно для полного счастья. И тогда Вяземский всерьез взялся за перо. Его печатают московские издатели. Начался период жизни между Остафьево и Москвой, который продлится до апреля 1830 года.

Долгими были эти годы, много событий произошло в жизни Вяземского: умерли четверо маленьких сыновей; при коротком визите в Петербург в мае 1826 года он неожиданно оказался на похоронах любимого человека, друга, наставника Николая Михайловича Карамзина, что явилось для Петра Андреевича сильным потрясением. Кроме того, Вяземский глубоко переживает за судьбу многих друзей и знакомых, участвовавших в восстании декабристов на Сенатской площади столицы. Князь возмущается приговором Верховного суда о казни пятерых, среди которых трое – его знакомых: «Закон может лишить свободы, ибо он ее и даровать может; но жизнь изъемлется из его ведомства».

Когда коронационные празднества в Москве были на исходе, 8 сентября 1826 года новый император Николай I вызывает из ссылки опального Пушкина. На следующий день поэт уже у Вяземских, хозяин дома в это время был в Петербурге проездом из Ревеля. Сын Вяземских, Павел Петрович, вспоминает, что при появлении Пушкина «все – дети, учителя, гувернантки бросаются в верхний этаж, в приемные комнаты, взглянуть на героя дня». Гость рассказывает жене Вяземского, Вере Федоровне, об аудиенции у императора, о его прощении и намерении быть личным цензором поэта. Петр Андреевич вернулся в Москву 20 сентября. С этого дня началось их постоянное общение и дружба, которая кончилась лишь у гроба Пушкина. А пока пушкинский карандаш рисует хозяев дома такими, какими их увидел поэт при этой встрече.

Рис. 10. П.А.Вяземский. Рисунок А.С.Пушкина. 1826 г.

Рис. 11. В.Ф.Вяземская. Рисунок А.С.Пушкина. 1826 г.

Но продолжать жить дома Вяземский больше не хочет, и 28 февраля 1828 года он едет в столицу. Останавливается у сестры, Екатерины Андреевны Карамзиной, которая с семьей нанимает в это время квартиру в доме Мижуева, на Моховой улице. В этот приезд Петр Андреевич проживет здесь до июня 1828 года.

Улица Моховая, дом №41. Дом Мижуева.

Большой участок от Моховой до Фонтанки начал застраиваться еще в середине XVIII века. После смены нескольких владельцев хозяином участка и домов на нем становится в 1809 году купец, именитый гражданин города Петрозаводска, разбогатевший на подрядах при строительстве Михайловского замка, Корнелий Евтихиевич Мижуев. К моменту покупки участка на Фонтанке уже стоял четырехэтажный дом с парадным фасадом, украшенным шестью полуколоннами и фронтоном; он был построен в 1804-1806 годах по проекту архитектора Андреяна Дмитриевича Захарова. С тех пор дом почти не изменился, сохранив черты Петербурга начала XIX века. Среди известных жильцов этого дома того времени можно назвать Ивана Борисовича Пестеля, у которого в 1810-е годы жил его сын, будущий декабрист Павел Иванович Пестель, и Владимира Александровича Соллогуба, писателя, приятеля Вяземского и Пушкина.

Дом с дворовыми флигелями, выходивший на Моховую (Дом №41), (одно из самых старых строений на этой улице), пострадал от надстройки двух этажей в 1864 году, потеряв свои пропорции и некоторые элементы декора; ставший непримечательным фасад сохранился до настоящего времени.

Рис. 12. Моховая улица, дом №41. Современное фото

О жильцах этого дома поговорим более подробно. Самыми известными из них были Карамзины. Прожив в доме Муравьевой на Фонтанке, 25, с 1818 по 1823 год, семья Николая Михайловича переселилась на новую квартиру. Она находилась в верхнем этаже дома Мижуева со стороны Моховой, во втором дворе. Плата за нее составляла 5000 рублей в год. Карамзин пишет своему другу А.Ф. Малиновскому: «Новая городская квартира не очень мне нравится, однако чиста, тепла, суха». Это была последняя квартира писателя, где он продолжал работать над двенадцатым томом «Истории государства Российского». Сюда несколько раз с кратковременными визитами приезжает Петр Андреевич. Так он останавливается здесь в июне 1825 года, когда привез сына Павлушу, чтобы оставить его на лето с семьей Карамзиных в Царском Селе. За ним Вяземский вернется 18 августа и пробудет в Петербурге до 12 сентября. В этот приезд он виделся с Карамзиным в последний раз. В следующий свой приезд Петр Андреевич опоздает на день: «Я уже не застал Николая Михайловича, не застал одним днем… Какая потеря! Как пусто после него в семействе, и в кругу друзей, и в отечестве», – напишет Вяземский жене. (Николай Михайлович Карамзин скончался 22 мая (2 июня) 1826 года).

После двухгодичного перерыва Петр Андреевич вернется в осиротевший дом на Моховой только 27 февраля 1828 года и пробудет здесь до июня. В этот приезд он почти ежедневно встречается с Пушкиным, который живет в гостинице «Демутов трактир» (Мойка, дом №40). Они много времени проводят вместе, обсуждают возможность поступления на службу в армию, читают новые главы «Евгения Онегина». Во всех подробностях описывает Вяземский почти ежедневно свою жизнь в Петербурге в письмах к жене: «Пушкину отдал я твою подушку. Он каждый день здесь (на Моховой), обещался писать к тебе. А раз уже и писал в письме Карамзиных. Получила ли?.. Он все такой же и смешит барышень и Катерину Андреевну». Барышнями Петр Андреевич называет дочерей Николая Михайловича и Екатерины Андреевны Елизавету, Екатерину и Софью (старшую дочь Карамзина от первого брака). В следующем письме был дан уже более подробный отчет об одном только дне: сначала в гостях у польской пианистки М. Шимановской, затем большой компанией побывали у художника В. М. Ваньковича, у которого видели парные портреты Мицкевича и Пушкина, сделанные для выставки в Варшаве («… у него глаза так вытаращены, что ни на что не похожи», – мнение Вяземского о портрете Пушкина). После этого все двинулись к художнику А. О. Орловскому, а под вечер Вяземский с Пушкиным успели побывать у И. А. Крылова, в седьмом часу отобедали вместе с Карамзиными у Лавалей. Вот такими насыщенными были почти все дни двух друзей.

Но список знакомых и друзей Вяземского в Петербурге велик. Надо успеть к Жуковскому послушать «Арапа Петра Великого» в чтении автора (то есть Пушкина), затем отобедать у М. Ю. Виельгорского в компании с Жуковским, Грибоедовым и Пушкиным, посетить А. Д. Гурьева, сына министра финансов, поприсутствовать на обеде у родителей Пушкина по случаю именин их младшего сына Льва, послушать чтение поэмы «Дурацкий колпак» в исполнении самого автора, В. С. Филимонова. И так ежедневно в вихре столичной жизни. А как же служба?

Пока остается не решенным вопрос о гражданской службе Вяземского в связи с его намерением ехать в действующую армию, тем более, что «боевое крещение» он получил еще в войне 1812 года. Пушкин загорелся той же идеей. Они просят помочь им в этом начальника штаба 2-й армии генерал-майора Павла Дмитриевича Киселева, их общего знакомого, ищут покровительства Великого князя Константина Павловича, брата царя, пишут прошение графу Бенкендорфу о ходатайстве перед Николаем I. Великий князь обращается тоже к Бенкендорфу: «Вы говорите, что писатель Пушкин и кн. Вяземский просят о дозволении следовать за Главной Императорской квартирой. Поверьте мне… что ввиду прежнего поведения, как бы они ни старались теперь выказать свою преданность службе Его Величества, они не принадлежат к числу тех, на кого можно было бы в чем-либо положиться…».

Ответ Бенкендорфа Вяземскому был заранее предсказуемым: «Его Величество поручил уведомить просителя о том, что в действующей армии против турок «отнюдь все места в оной заняты». Пушкину отказали в таком же тоне. Острый на язык Вяземский иронично заметил: «Можно подумать, что я просил командование каким-нибудь отрядом, корпусом или по крайней мере дивизиею…». В стихах его реакция выглядела так:

Казалось мне: теперь служить могу,

На здравый смысл, на честь настало время,

И без стыда несть можно службы бремя,

Не гнув спины, ни совести в дугу.

И сдуру стал просить я службы. – Дали?

Да! Черта с два! Бог даст, мне отвечали.

Объелся я – знать, не пришла пора

Дать ход уму и мненьям не наемным.

Вот как нельзя нам, братцы, людям темным

Судить впопад о правилах двора.

Последние две строчки Пушкин при переписывании стихотворения подредактировал, а Вяземский, желая обыграть слово «отнюдь» из ответа Бенкендорфа, настаивал на своем варианте, который звучал так:

Вот как отнюдь нам, братцы, людям темным,

Нельзя судить.

Памятным днем для обоих поэтов оказался праздник Преполовения 18 апреля 1828 года, когда они совершили двухчасовую прогулку по Петропавловской крепости. «Много странного и мрачно-грозно-поэтического в этой прогулке по крепостным валам и по головам сидящих внизу в казематах», – напишет Петр Андреевич жене 19 апреля. Друзья побывали на кронверке, где за два года до их прогулки казнили пятерых декабристов.

На месте разобранной виселицы Вяземский подобрал на память о жертвах расправы пять щепок, которые он хранил всю жизнь в Остафьево в запечатанном ящичке с надписью: «Праздник Преполовения за Невою. Прогулка с Пушкиным 1828 года». Вскоре после этого Пушкин перестал бывать в доме на Моховой. Вяземский в письме Вере Федоровне жалуется: «Вот уже почти два месяца здесь живу. Пушкина почти совсем не видим: я с ним встречаюсь на площадях мощеных и паркетных, но у нас он никогда не бывает, а сначала бывал каждый день».

Дело в том, что в это время Пушкин серьезно увлекся Анной Алексеевной Олениной, дочерью Алексея Николаевича Оленина, президента Академии художеств, директора Императорской публичной библиотеки, члена Государственного совета, весьма значительного в обществе человека. Поэт даже намеревался сделать Анне Алексеевне предложение, но этого не произошло: родители хотели видеть для своей дочери более благонадежного избранника, да и она не питала к Пушкину никаких чувств. Чтобы не отстать от друга Вяземский пытается ухаживать за «всеобщей любимицей» Аграфеной Федоровной Закревской, попутно увлекся Александрой Осиповной Россет.

20 апреля собрались у Жуковского на Миллионной, в Шепелевском доме (ныне участок дома №35). Задумали поездку за границу вчетвером: Вяземский, Пушкин, Крылов, Грибоедов. Однако такая вылазка оказалась неосуществимой. Зато 25 мая, в канун дня рождения Пушкина, уже большой компанией отправились в ближнее путешествие на пироскафе (первый пароход) в Кронштадт.

Вообще дни в конце апреля – начале мая были для Вяземского весьма насыщены балами, встречами, приемами у Карамзиных по случаю замужества Екатерины Николаевны (она стала княгиней Мещерской). Петр Андреевич и Александр Сергеевич – непременные гости повсюду.

Такая светская круговерть начала Вяземскому надоедать. Устал от нее и Пушкин. Пребывание князя в Петербурге, кроме общения с друзьями, не дало никаких результатов: службы не получил, но зато узнал от императора о своей «неблагонадежности и недостойном поведении». Подытоживая свой визит в столицу, он с грустью пишет:

Я Петербурга не люблю,

Но вас с трудом я покидаю,

Друзья, с которыми гуляю

И, так сказать, немножко пью.

Я Петербурга не люблю,

Но в вас не вижу Петербурга,

И Шкурина, Невы Ликурга,

Я в вас следов не признаю.

Я Петербурга не люблю,

Здесь жизнь на вахтпарад похожа

И жизнь натянута, как кожа

На барабане.

В этом стихотворении Вяземский упомянул А. С. Шкурина – обер-полицмейстера столицы, который «по высочайшему повелению» взял с Пушкина подписку-обещание не писать больше произведений, подобных «Гавриилиаде»; Ликург – мифический законодатель древней Спарты.

Простившись с Карамзиными на даче в Царском Селе, Вяземский уезжает в Москву, написав перед этим жене: «Я возвращаюсь в ряды бездейственной, но грозной оппозиции…»

Однако с домом Мижуева на Моховой Вяземский расстается не навсегда: он сюда еще вернется в марте-июле 1830 года. За два года, прошедшие до этого возвращения, Петр Андреевич много передумал о своем положении, о дальнейшей жизни, о бессилии перед властью. Не найдя каких-либо путей выхода из создавшегося положения, он пишет «Исповедь» («Записка о князе Вяземском, им самим составленная»). В ней князь не оправдывается, а защищается от несправедливых нападок власть предержащих, отстаивает с достоинством право каждого на собственное мнение, как честный государственный человек предлагает царю сотрудничество на «Благо Отечества». Вяземский пишет «Исповедь» ради детей, ради их будущего, которое он видит

в тумане. Готовую «Записку» он отсылает для ознакомления Василию Андреевичу Жуковскому, помощнику, советчику, человеку, близкому ко Двору. И тут начались хлопоты доброго друга в защиту «неблагонадежного» Вяземского. Не дождавшись ответа и реакции Николая I, Вяземский сам едет в Петербург, чтобы добиться личной аудиенции у императора. 28 февраля 1830 года Петр Андреевич появился в столице. И снова он в гостеприимном доме Карамзиных на Моховой среди своих любимых родных и друзей. Правда, Пушкин через две недели после приезда друга уехал в Москву. Государь, узнав об этом, недовольно заметил Жуковскому: «Один сумасшедший приехал, другой сумасшедший уехал».

Хлопоты Василия Андреевича об аудиенции для опального Вяземского оказались безрезультатными: император не пожелал с ним встречаться. Тогда решили действовать через брата царя, Великого князя Константина Павловича. Последний знал о неуважительном отношении к нему самому независимого Вяземского, но то, что князь ищет у него заступничества, польстило Константину Павловичу. И тогда копия письма просителя была направлена Николаю I. Вскоре государь сам заговорил с Жуковским о письме. Разговор был трудным, Его Величество переходил иногда на крик, но вдруг, понизив тон, проявил монаршую милость: Петра Андреевича простили, и 18 апреля 1830 года он получает назначение на службу коллежским советником в Министерство финансов. Это была должность чиновника для особых поручений при министре, графе Канкрине. В ответ вновь назначенный чиновник пишет императору как бы покаянное письмо, винит себя в легкомыслии и своеволии, выражает желание исправиться, дабы оправдать доверие монарха. Простив Вяземского, Николай I с удовольствием принял покаяние униженного аристократа, но не забыл его дерзких стихов вроде «Негодование», «Сравнение Петербурга с Москвой» и некоторых его эпиграмм.

Он просто посчитал, что разумнее будет привлечь на службу таких широко известных людей как Вяземский и Пушкин, хотя был совершенно уверен, что отсутствие имени князя среди декабристов доказывает лишь то, что тот был умнее и осторожнее других.

Итак, служба! Да еще в Министерстве финансов! Этого Петр Андреевич не ожидал. Он с детства терпеть не мог математики, цифр, вообще все точные науки, хотя отец старался привить сыну любовь к ним. Следующие стихи говорят сами за себя:

Из детства он меня наукам точным прочил,

Не тайно ль голос в нем родительский пророчил,

Что случай – злой колдун, что случай – пестрый шут

Пегас мой запряжет в финансовый хомут.

И что у Канкрина в мудреной колеснице

Не пятой буду я, а разве сотой спицей;

Но не могли меня скроить на свой аршин

Ни умный мой отец, ни умный граф Канкрин.

Вяземский не ожидал, конечно, теплого местечка, но рассчитывал служить в соответствии со своими знаниями и способностями. В его записной книжке читаем: «Раздавая места, они меньше учитывали интересы государства, нежели потребности просителя» (цитата, выписанная из «Всеобщей истории» Жана Мюллера). От себя добавил: «Сколько у нас мест для людей, и как мало людей на месте». Отказаться от неугодного ему поста он не мог, это было своего рода наказание. Но зато, приняв этот пост, он оставался на своем месте в литературе. Тем более, что Дельвиг задумал издавать в Петербурге «Литературную газету». К тому же, в этом Министерстве Петр Андреевич оказался не единственным литератором. Здесь служили такие поэты и писатели как Владимир Бенедиктов, Иван Мятлев, Нестор Кукольник, Владимир Бурнашев, позднее Иван Гончаров.

Да и с начальником повезло: министром в это время был прекрасный человек, большой умница, талантливый финансист и экономист Егор Францевич Канкрин. Вяземский от друзей уже знал, что Егор Францевич не чужд был литературы (сам писал повести), играл на скрипке, был хорошим архитектором, военным инженером, участвовал в Отечественной войне 1812 года. Назначенный на должность министра финансов, он сумел навести порядок в Министерстве, со служащими был всегда вежлив, не повышал ни на кого голос, а государь обращался к нему только на «вы». Министр много трудился, отводя сну и отдыху очень мало времени.

«Вот все порицают вас, батюшка (любимое слово министра – авт.), – говорил Канкрин Вяземскому, – что вы все время проводите на обедах, балах и спектаклях, так что мало времени остается у вас на дела. А я скажу – и слава Богу! А меня все хвалят: вот настоящий государственный человек, нигде не встретите его, целый день сидит в кабинете и занимается бумагами. А я скажу – избави Боже!».

Канкрин с пониманием отнесся к новому служащему своего министерства, особенно не перегружал первые дни, спокойно вводил в курс дела, что дало ему время осмотреться и включиться в литературную жизнь столицы. А эта сторона жизни забурлила с началом выхода в свет «Литературной газеты» Дельвига: Вяземский становится самым плодовитым ее автором. Он печатает там стихи, рецензии, памфлеты, критические статьи, а посему – он частый гость у издателя, самого близкого друга Пушкина. Но газете не суждена была долгая жизнь: с преждевременной смертью ее главного редактора барона Антона Антоновича Дельвига в январе 1831 года кончилась и короткая жизнь самой газеты. Для интеллектуального общения Вяземскому остались литературные салоны, вечера у Жуковского, Карамзиных, Смирновой (Россет), частое общение с Пушкиным, А.И. Тургеневым. Перевозить в Петербург семью пока не хотел, хоть и скучал, будучи неуверенным в прочности служебного положения, да и на жалование в 3000 рублей семье в столице не прожить: одни квартиры чего стоили. Поэтому Вера Федоровна с детьми оставалась пока в Остафьево.

В июле 1831 года последовала полугодовая командировка в Москву в качестве куратора готовившейся Второй Всероссийской промышленно-технической выставки. Со своими обязанностями Вяземский справляется хорошо, остается время и для литературных занятий: заканчивает книгу «Фон-Визин», перевод романа Б. Констана «Адольф», работает над несколькими статьями, готовит к печати подборку стихотворений. Роман «Адольф» печатается с трудом из-за цензурных ограничений, но издателю Плетневу все же удается выпустить 600 экземпляров.

Еще в мае 1831 года молодожены Пушкины переселились на постоянное жительство в Петербург. Вяземский остается в Москве до декабря. По возвращении в столицу он продолжает жить у Карамзиных на Моховой, в доме Мижуева, где добрейшая Екатерина Андреевна выделила ему несколько комнат. У нее Петру Андреевичу всегда было хорошо. Сюда продолжали приходить друзья и знакомые Николая Михайловича, здесь царствовала литература, собиралось много известных и талантливых людей, бывала и светская молодежь. «В Карамзинской гостиной… литературы, русская и иностранные, важные события у нас и в Европе… составляли всего чаще содержание наших оживлённых бесед», – вспоминал А.И. Кошелев, один из частых посетителей этого дома.– Литературы, русская и иностранные, важные события у нас и в Европе… составляли всего чаще содержание наших оживлённых бесед. Эти вечера, продолжавшиеся до поздних часов ночи, освежали и питали наши души и умы, что в тогдашней петербургской душной атмосфере было для нас особенно полезно. Хозяйка дома умела всегда направлять разговоры на предметы интересные».

На службе князь чувствует благосклонное отношение к нему высокого начальства: во время пребывания в Москве Вяземский получил звание камергера Его Императорского Величества. По этому поводу он уже в январе 1832 года представляется Николаю I. На балу вальсирует с императрицей, которая весьма расположена к нему, государь делает вид, что доволен службой нового камергера. А друг Пушкин не упустил случая поздравить усердного чиновника стихотворным посланием:

Любезный Вяземский, поэт и камергер…

(Василья Львовича узнал ли ты манер?

Так некогда письмо он начал к камергеру,

Украшенну ключом за верность и за веру).

Так солнце и на нас взглянуло из-за туч!

На заднице твоей сияет тот же ключ.

Ура! Хвала и честь поэту-камергеру.

Пожалуй, от меня поздравь княгиню Веру.

Кончился 1831 год. В январе 1832 года – годовщина смерти общего друга и любимца Антона Дельвига. Плетнев предлагает выпустить заключительный номер альманаха «Северные цветы» (детище Дельвига) в память о его издателе, а средства от продажи альманаха передать осиротевшей семье. Вяземский готовит для этой цели шесть своих стихотворений. В одном из них («До свидания») Петр Андреевич прощается с другом:

Прости! Как грустно это слово,

Когда твердим его друзьям,

С ним сердце выскочить готово

Иль разорваться пополам.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оно нам подтверждает грозно,

Что наше все и мы на срок;

Что в круг наш, рано или поздно,

А вломится железный рок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Нет, в неизбежный час прощанья,

Покоя ноющую грудь,

Мы лучше скажем: до свиданья!

А там, что бог даст, то и будь.

Вяземский всегда был светским человеком, поэтому жизнь столицы оставляет мало времени для скуки: балы, рауты, приемы, салоны, увлечение дамами, легким флиртом. В последнее время предметом увлечения Петра Андреевича была Аграфена Федоровна Закревская, светская львица, адресат лирики нескольких поэтов, в том числе Пушкина и Баратынского. Вяземский тоже посвятил ей прекрасное стихотворение «Разговор 7 апреля 1832 года»; в нем поэт объясняется в любви к графине и к городу, в котором живет его дама сердца:

Я Петербург люблю с его красою стройной,

С блестящим поясом роскошных островов,

С прозрачной ночью, дня соперницей беззнойной,

И с свежей зеленью младых его садов.

Я Петербург люблю, к его пристрастен лету:

Так пышно светится оно в волнах

Невы; Но более всего как не любить поэту

Прекрасной родины, где царствуете вы?

Интересно, как изменилось отношение поэта к Петербургу в зависимости от его душевного состояния. Ведь ранее, будучи полон мрачных мыслей, он писал: «Я Петербурга не люблю… ».

12 июля 1832 года – сорокалетие Вяземского. Из Москвы приехала поздравить отца старшая дочь Маша, пришли друзья по «Арзамасу», Пушкин, Муханов, Блудов. Говорили о французской литературе, о «квасном патриотизме» (термин, который ввел в обиход Вяземский), спорили до хрипоты и даже доходило дело до крика.

Но все же светская жизнь «женатого холостяка» не заглушает тоски по семье: хочется воссоединиться и стать по-настоящему семейным человеком. И он начинает готовиться к переезду жены и детей в Петербург. Главное – найти подходящую квартиру. Надежды на казенную не оправдались, нужно искать частную. Карамзины на лето уехали в Ревель и отказались от квартиры на Моховой. Вяземский переехал на дачу, на Черную речку. Начались поиски семейной квартиры.

Сейчас хочется прервать мой рассказ и передать слово самому Вяземскому. Его ежедневные подробные письма-отчеты жене – блестящий образец эпистолярного жанра. Остроумие автора писем, его практичность и некоторая суетность в решении квартирного вопроса дополняют характеристику Петра Андреевича. Основные ориентиры при поиске жилья – стоимость и дельные советы жены. Итак, письма как главные свидетели жизни одного из петербуржцев пушкинского времени. Лето 1832 года:

10 июня. «Дом еще за Карамзиной и около двух месяцев у нас впереди». (При отказе от квартиры арендатору давались два льготных месяца на поиски другой – прим. авт.).

25 июня. «В первый раз пишу я к тебе о даче своей, где, кажется, начинаю надувать себе флюс и насморк… Мы живем у моста и нет минуты днем, да и ночью, где бы мост не дрожал под каретою, коляскою или дрожками. Беспрерывное движение и стукотня и крики разносчиков. Теперь спокойствие в городе, а волнение и суета в деревне. Дачи совершенно точка сумасшествия петербургских жителей и как дорого обходится ему это сумасшествие… Пока нельзя знать, за ними ли (Карамзиными) или за нами останутся их покои… ».

6 августа.. «Разочти хорошенько, сколько нужно тебе комнат и в каком порядке хочешь их иметь и дай мне знать. Квартира Карамзиных уже сдана другим… Я не очень о ней жалею, расположение для нас было бы не очень удобное, да и довольно дорого, особливо же с прибавкою пятисот рублей. Одна выгода не искать, а теперь предстоит мне скука. Дай мне знать и что людей будет с тобою? Как с меблями? Мещерская тебе уступает свои, или дает на подержание? А мебли Карамзиных? Перепишись с ними поэтому… Карамзина велит продавать свои мебли или сложить их куда-нибудь. Я пока остановил».

12 августа. «… Завтра думаю выехать (с дачи) и то для вас. Стану приискивать дом. Не надейтесь жить на фашьонабельной улице. Тут сейчас разность вдвое. Какого же мне искать, искать еще и туда и сюда, а решиться.

Вот жестокое испытание».

17 августа. «Я ночевал в городе и сейчас еду смотреть дома. Я такое распределение и искал, как ты пишешь. О доме Карамзиных право жалеть нечего, … точно у меня не было бы порядочной комнаты особенной, а для служащего она необходима. Погода ужасная и искать дома по этой погоде неимоверное наслаждение… Пока прости, пора лазать по лестницам и заглядовать в нужники».

19 августа. «А дома все еще нет для вашего сиятельства. Домов-то и довольно, да все или чего недостает, или что-нибудь лишнее. Разумеется недостаток в комнатах, а излишок в цене. Мне не хотелось бы платить более 4000 р.».

22 августа. «Есть дома хорошие, но не отдают их менее 6 или 7000. Мы все еще без дома. Сейчас опять еду в город, … есть у меня на виду квартира на набережной, не знаю только, как согласимся в цене, да и надобно ее почистить, а то она очень грязна. А местоположение хорошее, на самой Неве, один страх только, не холодно ли будет».

24 августа. «… Я беру этаж верхний в доме Баташева на Невской набережной. Из всех виденных мною квартир нет приятнее и удобнее этой. Высылай денег, матушка ваше сиятельство, тысячи две, по крайней мере. Надо при заключении контракта дать половину денег».

31 августа: «Я уже дал задатка для дома и все нужные переправки обозначены и решены. Недели через три дом будет готов».

3 сентября: «Карамзины отвечали мне на письмо твое, что мебли их в нашем распоряжении. Теперь отбери от Мещерской, чтобы она приказала Герасиму выдать мне их мебли. Надеюсь, что будет довольно тех и других».

7 сентября: «Кончай скорее и хорошенько все дела свои и милости просим к нам с деньгами, а без денег и не кажись на глаза. Вытолкаю пинками вон за заставу. Какого пишу тебе!… »

19 сентября. «Когда будешь укладывать вещи, не забудь взять в остафьевской библиотеке сочинения Лафатера, они в нижних отделениях шкапов, в красном картоне in-quarto. Вообще ты взяла бы несколько книг с собою».

28 сентября. «Экая ты прыткая… Сейчас готова ехать. Погоди дом еще не совсем готов. Полы, стены, все переделано, перекрашено, печи также. Дай дни два срока… и тогда скажу наверное, когда можете припендерить… Приготовьтесь ехать к 10-му или около… На беду погода ужасная, дождь так и льет, нельзя переносить мебли, ни ставить двойные окна… С понедельника надо будет приняться горячее. Мой дядька и твой черный человек хлопочут как угорелые и пилят меня поминутно».

3 октября: «Прошу объявить старшим княжнам, что с приезда их сюда каждая помесячно будет смотреть за всеми домашними расходами, все записывать и иметь ключи от многого».

10 октября: «Караваны твои пришли и караванный начальник Анна Захаровна порадовала меня, сказав, что в доме довольно помещения… надеюсь останешься и ты домом довольна. Теперь милости просим, приезжай. Главное сделано, но ничего не доделано, чтобы дать тебе удовольствие засучить рукава и похлопотать».

15 октября Петр Андреевич встречает своих домочадцев: жену, Веру Федоровну, сына Павлушу и трех дочерей, Марию, Надежду и Прасковью. Воссоединившаяся семья Вяземских становится постоянной жительницей Петербурга. Но, пожалуй, настало время рассказать подробнее обо всей семье.

Князь Петр Андреевич Вяземский женился довольно рано, в 19 лет, и главное – совершенно неожиданно для всех: родные и друзья считали, что он был вполне доволен своей холостой жизнью. Но, несмотря на скоропалительность, брак оказался прочным и продолжительным. Его избранница – двадцатиоднолетняя княгиня Вера Федоровна Гагарина из старинного знатного рода. Мемуарист пушкинского времени Ф. Ф. Вигель так описывает жену Вяземского: «Не будучи красавицей, она гораздо более их нравилась; немного старее мужа и сестер, она всех их казалась моложе. Небольшой рост, маленький нос, огненный, пронзительный взгляд, невыразимое пером выражение лица ее. Смелым обхождением она никак не походила на нынешних львиц; оно в ней казалось не наглостью, а остатком детской резвости. Чистый и громкий хохот ее в другой казался бы непристойным, а в ней восхищал; ибо она скрашивала и приправляла его умом, которым беспрестанно искрился разговор ее».

Муж был мало похож на свою жену. Он критически и с юмором так описывает себя в юношеском автопортрете: «У меня маленькие и серые глаза, вздернутый нос… Как бы в вознаграждение за маленький размер этих двух частей моего лица, рот, щеки и уши слишком велики. Что касается до остального тела, то я ни Эзоп, ни Аполлон Бельведерский! У меня воображение горячее, быстро воспламеняющееся, восторженное, никогда не остающееся спокойным… Как бы то ни было, я сочиняю стихи… ».

Рис. 13. В.Ф. Вяземская. А. Молинари. Конец 1800-х гг.

Более конкретный портрет дает Викентий Викентьевич Вересаев, собрав его по воспоминаниям современников: «Вяземский был высокого роста, держался прямо; небольшие и небыстрые голубые глаза смотрели сквозь золотые очки проницательно, на тонких губах насмешливая улыбка. Вид невозмутимый, неподвижный и холодный. Голос немного хриплый… Разговаривал остроумно и увлекательно».

Но это все словесные портреты. А каким видели Вяземского художники. Например, на парадном портрете, созданном в 1817 году Карлом Филиппом Рейхелем для семейной галереи изображен двадцатипятилетний Петр Андреевич: он без привычных очков и потому кажется несколько насупившимся и недовольным. Созвучно портрету и четверостишие Батюшкова:

Кто это, так насупя брови,

Сидит растрепанный и мрачный, как Федул?

О чудо! Это он… Но кто же? Наш Катулл,

Наш Вяземский, певец веселья и любови!

Несколько позднее, в 1820 году, Пушкин дал такую поэтическую характеристику Вяземскому:

Судьба свои дары явить желала в нем,

В счастливом баловне соединив ошибкой

Богатство, знатный род с возвышенным умом

И простодушие с язвительной улыбкой.

Рис. 14. П.А.Вяземский. К.-Ф.Рейхель. 1817 г.

Итак, Вяземский женат. Это был прочный, веселый союз людей, любивших удовольствия и успех в свете. Жуковский поздравил молодоженов кратким шуточным посланием:

Рад от души!

Да – напиши,

Что мужем став,

Ты старый нрав

Сберег друзьям!

Батюшков поздравил более многословно:

Чтобы любовь и Гименей

Вам дали целый рой детей,

Прелестных, резвых и пригожих,

Во всем на мать свою похожих,

И на отца – чуть-чуть умом,

А с рожи? Бог избавь!

Ты сам согласен в том!

С «роем детей» пожелание Батюшкова было выполнено, но это принесло родителям много страданий: из восьми человек только один сын Павел пережил отца с матерью; остальные умерли малолетними или молодыми. Потерю детей Вяземские переживали очень тяжело, особенно Петр Андреевич. Во время длительных разлук, когда приходилось матери подолгу жить за границей, на водах, с больными детьми, родители поддерживали постоянную переписку. Это была переписка двух близких людей, которые и в главном, и в мелочах были предельно откровенны. Только любовь и понимание делали их самыми нужными друг другу советчиками и собеседниками. Бог послал Вяземскому как жизненное (86 лет), так и творческое (70 лет) долголетие. И на этом долгом пути верной спутницей ему была жена, Вера Федоровна, которая пережила мужа на 8 лет.

Но вернемся на Моховую, где 13 октября 1832 года Петр Андреевич в кругу друзей прощается с «холостой» жизнью и ожидает приезда семьи, которая была уже в дороге.

В конце октября Вяземские поселяются на Гагаринской набережной Невы (ныне набережная Кутузова).

Однако с домом Мижуева мы пока не расстаемся: к его истории можно добавить еще рассказ о жизни в этом доме хорошей приятельницы Вяземского и Пушкина Елизаветы Михайловны Хитрово. Любимая дочь фельдмаршала Михаила Илларионовича Кутузова вошла в круг пушкинских друзей под фамилией второго мужа Николая Федоровича Хитрово, с которым она обвенчалась через 6 лет после гибели под Аустерлицем в 1805 году первого супруга, любимца Кутузова, Федора Ивановича Тизенгаузена.

Рис. 15. Е.М.Хитрово. Литография с оригинала В.Гау. 1830-е гг.

И Елизавета Михайловна и ее отец очень скорбели о ранней смерти совсем молодого человека, оставившего на руках жены двух дочерей, Екатерину и Дарью. В 1815 году ее второй муж, генерал Хитрово, назначается российским поверенным в делах при великом герцоге Тосканском, и семья переезжает во Флоренцию. Но в мае 1819 года Николай Федорович умирает. Вновь осиротевшая семья остается в Италии до 1826 года. Там совсем юная младшая дочь Елизаветы Михайловны, Дарья, выходит замуж за графа Шарля-Луи Фикельмона, который был старше своей избранницы на 27 лет. В 1829 году граф назначается австрийским посланником в Россию и переезжает с женой и маленькой дочерью в Петербург.

Елизавета Михайловна со старшей незамужней дочерью Екатериной вернулась в Россию раньше, в начале 1826 года, вскоре после смерти Александра I, видимо, опасаясь за свое еще не окончательно урегулированное финансовое положение. После коронации Николая I в мае 1826 года мать и дочь едут в Петербург и поселяются на Моховой в доме Мижуева. Здесь они проживут до весны 1831 года, после чего переедут в дом, арендованный посольством Австрии для своего посланника графа Фикельмона (Бывший дом фельдмаршала Н. И. Салтыкова, Дворцовая набережная, дом №4).

А пока в квартире на Моховой Елизавета Михайловна начинает принимать своих друзей и знакомых, каковых у нее оказалось великое множество. Она уже знакома и с Вяземским, жившим в этом же доме по соседству, и с Пушкиным, которого дважды вдова просто обожала. Она умела дружить и дорожить дружбой, стараясь делать добро, ратовала за всех, кто обращался к ней с просьбой, хлопотала за многих, так как была человеком необычайной отзывчивости. Вяземский как-то сказал о ней, что «она была неизменный, твердый, безусловный друг друзей своих». С ней все находились в хороших отношениях, на нее невозможно было обижаться или сердиться, ибо всех покоряли ее добродушие, приветливость и внимание. Елизавету Михайловну принимали во всех дружественных ей домах Петербурга. Бывая в гостях или принимая у себя, она никогда не забывала отдать должное своему отцу и его заслугам, за что и ее уважали как дочь великого полководца. «Мадам Хитрово была достойна своего отца, и любовь, которую она питала к России, исходила и от сердца, и от ума. Она гордилась своей родиной, верила в нее», – напишет безвестный автор некролога после ее смерти. Но Елизавета Михайловна умерла значительно позже, в 1839 году, а пока она вращается в петербургском свете, который часто подшучивает и острит по поводу ее слишком обнаженных не по возрасту плеч и спины. В свете ходили несколько эпигамм на эту тему. Одну из часто цитируемых эпиграмм С.А. Соболевского о «Лизе голенькой» необоснованно приписывали Пушкину. А вот менее знакомое четверостишье Баратынского:

Фемида с каждою зимою,

Зимою новою своей,

Пугает большей наготою

Своих старушечьих плечей.

Не обошел этой темы и Вяземский: 2 марта 1837 года он пишет А. О. Смирновой (Россет): «Это – истина совсем голая, как плечи нашей приятельницы. Глядя на нее, Василий Перовский сказал однажды: пора бы уже давно набросить покрывало на прошедшее».

После переселения Елизаветы Михайловны в июне 1831 года в дом дочери-посольши обе открыли свои салоны: у матери по утрам (утра у Елизаветы Михайловны начинались в час дня), у дочери, Долли Фикельмон, – по вечерам. Вяземский и Пушкин – постоянные посетители обоих салонов.

Набережная Кутузова, дом №32. Дом Баташева.

Все старинные дома Петербурга имеют свою историю. Она складывается не только из имен архитекторов, строивших или перестраивавших эти дома, но и из судеб людей, которые в них жили. Если бы камни умели говорить, то, вероятно, стены дома №32 по набережной Кутузова, могли бы рассказать много интересного. Попробуем сделать это за них. Хотя дом отмечен мемориальной доской в память о жившем здесь Пушкине, все же начнем рассказ с нашего героя, Петра Андреевича Вяземского, нанявшего здесь свою первую семейную квартиру.

Вера Федоровна с детьми приехала из Москвы 15 октября 1832 года сначала на Моховую, а в конце месяца семья поселяется в доме Баташева на Гагаринской набережной. Хозяину, Силе Андреевичу Баташеву, «отставному гвардии полковнику и кавалеру» был заранее внесен аванс в размере 4000 рублей из причитающихся 6000 годовой платы. Просторная удобная квартира понравилась всем: красивый вид на Неву, рядом Летний сад, недалеко от Карамзиных, Пушкиных и до службы близко (Министерство финансов располагалось в левом крыле Главного штаба, набережная реки Мойки, дома №45-47). Наладив быт в новой квартире,

Вяземские открыли двери своего дома для всех. Владимир Соллогуб вспоминал, что Петр Андреевич «имел слабость принимать у себя всех и каждого, рядом с мелкопоместной дворянкой на диване мог восседать чистокровный аристократ, так что вечера приобретали характер «толкучего рынка». Центром внимания гостей были сами хозяева. Веселая княгинюшка сыпала остротами, оживляя общий разговор гостей. Но самым дорогим гостем для нее всегда оставался Пушкин. Она подружилась с ним в 1823 году в Одессе, и между ними сразу установились настолько доверительные отношения, что поэт часто советовался с ней по жизненно важным вопросам.

Петр Андреевич приободрился, повеселел с приездом семьи, тем более, что вскоре на него посыпались монаршие милости: 21 октября он назначается исполняющим обязанности вице-директора департамента внешней торговли, а еще через десять дней – председателем комитета для надзора за браком товаров. На этих должностях Вяземский задержался всего год: 6 декабря 1833 года последовало новое назначение на пост вице-директора департамента внешней торговли (уже без и.о.) в чине статского советника. И это несмотря на то, что при первой подаче записки министром о производстве Вяземского в статские советники император изволил отклонить данное предложение Канкрина из-за злой шутки князя в адрес высокопоставленного лица. Петр Андреевич об этом любопытном эпизоде вспоминает так: «По приглашению графа Бенкендорфа явился я к нему сегодня 8 числа августа в 11 часов утра, и он объявил мне от имени государя, что государь не утвердил представления обо мне за то, что при пожаловании Эссена графом, сказал я, что напрасно не пожаловали его князем Пожарским». При этом Бенкендорф рекомендовал Вяземскому впредь не шутить насчет заслуженных лиц.

(П. К. Эссен – генерал-губернатор Петербурга, на долю которого выпало тушение многочисленных пожаров). Его часто называли «Эссен – Умом Тесен».

В этот раз назначение Вяземского на новую должность все же состоялось. Вслед за ним посыпались и деньги: 8000 рублей жалования, 2500 рублей «квартирных» и поощрительные выплаты раз или даже два раза в год.

Друзья в недоумении: неужели Вяземский смирился с мундиром служащего Министерства финансов? А как же стихи? Где смелые речи, мысли, статьи? Ведь новые назначения князя должны были убедить общество в том, что он примирился с властью. И многие поверили в это. А Жуковский воскликнул: «Он вице-директор департамента торговли! Смех, да и только! Славно употребляют у нас людей». Вяземский тяготился таким положением. Но изменить ничего не мог, а может, уже и не хотел. Жизнь шла своим чередом, хотя с поэзией дела обстояли не так хорошо: за 1833-1834 годы им опубликовано всего семь стихотворений в альманахе «Альцион» и пять – в «Новоселье». Идея издания второго альманаха принадлежит Василию Андреевичу Жуковскому и Александру Филипповичу Смирдину, книгопродавцу, издателю, библиографу. Книжный магазин и платная библиотека Смирдина, которые достались ему по завещанию бывшего хозяина В. А. Плавильщикова, размещались сначала на Мойке, в доме Гавриловой (дом №70), а в декабре 1831 года были перевезены Смирдиным на Невский проспект, дом №22, принадлежавший лютеранской церкви Петра и Павла. По этому случаю хозяин магазина решил отметить новоселье. Празднование состоялось 19 февраля 1832 года в большом читальном зале с грандиозным обедом на 80 человек, представлявших всю литературную элиту столицы. По числу и знаменитости участников это был первый и самый большой пир писателей, собравший вместе и обиженных, и обидчиков. Главными гостями на обеде были такие мэтры русской литературы, как Крылов, Пушкин, Жуковский, Вяземский, Плетнев и другие. В память об этом событии Смирдин выпустил альманах «Новоселье», в который все присутствующие дали свои произведения. Ровно через год Александр Филиппович уже раздавал авторам первый выпуск альманаха, пригласив пишущую братию снова на обед, итогом которого стал второй выпуск «Новоселья». Вяземский дал в него пять своих стихотворений, среди которых было одно из самых известных, положенное позднее на музыку композитором Петром Петровичем Булаховым:

Тройка мчится, тройка скачет,

Вьется пыль из-под копыт,

Колокольчик звонко плачет

И хохочет и визжит…

В первом выпуске альманаха на титульном листе была помещена гравюра Галактионова, исполненная на меди с оригинала Александра Брюллова, брата «великого Карла».

Рис. 16. Литературный обед в лавке А.Ф.Смирдина. Титульный лист альманаха «Новоселье» 1833 г. Литорафия с оригинала А.П.Брюллова

На ней с документальной точностью воспроизведено само застолье: писатели и издатели на переднем плане изображены с узнаваемым сходством. Но язвительный Вяземский, недовольный составом гостей и их размещением за столом, дает и альманаху и гравюре горько-ироническую характеристику: «… Наше человеческое дело – строить лачужки, «Новоселья», где рядом с Жуковским – Хвостов; где я профилем, а Булгарин во всю харю; где мед с дегтем, но и деготь с медом» (из письма А. И. Тургеневу).

У Вяземского с Булгариным были нелицеприятные отношения, да и не только у Вяземского. Непривлекательная личность этого человека, писателя, журналиста, издателя газеты «Северная пчела» и журнала «Сын отечества», стала объектом многочисленных разоблачительных статей, фельетонов и эпиграмм.

Рис. 17. В книжной лавке лавке А.Ф.Смирдина. Титульный лист альманаха «Новоселье» Литография с оригинала А.П.Сапожникова. 1834 г.

Есть и у Петра Андреевича поэтическая пальба по Булгарину. Вот несколько строк из стихотворения «Важное открытие»:

Я знал, что пошлый он писатель,

Что усыпляет он с двух строк,

Что он доносчик и предатель

И мелкотравчатый Видок;

Что на все мерзости он падок,

Что совесть в нем истертый знак,

Что он душой и рожей гадок;

Но я не знал, что он дурак.

Есть у Вяземского и несколько

эпиграмм, адресованных Булгарину. Что поэт был мастером эпиграммы, знали все. Когда кто-то сказал, что он на них «собаку съел», Жуковский уточнил, что «он съел целую свору собак».

Во втором выпуске «Новоселья» на обложке помещена тоже гравюра С. Ф. Галактионова с оригинала А. П. Сапожникова, изображающая сам магазин Смирдина, где на переднем плане справа стоит Пушкин, беседующий с Вяземским. Обе гравюры ценны тем, что на них Пушкин впервые изображен среди своих современников-литераторов.

Но за праздничным столом гости не досчитались одного талантливого человека. За несколько дней до этого события литературный Петербург простился с Николаем Ивановичем Гнедичем, переводчиком великой поэмы Гомера «Илиада», поэтом, критиком, деятельным сотрудником Императорской публичной библиотеки. Вяземский и Пушкин в числе других несли гроб с усопшим из церкви на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры до места погребения. «… он все свое земное совершил: перевел и напечатал Илиаду; незадолго перед сим выдал том своих стихотворений», – напишет Петр Андреевич А. И. Тургеневу.

А в доме Вяземских жизнь идет своим чередом. Почти ежедневно у них бывает Пушкин: в это время друзья увлеклись поэтической игрой – писали стихи, начинавшиеся с рефрена «Надо помянуть, непременно помянуть надо…» Получалось весьма забавное сочинение, в котором рифмовались фамилии известных, а иногда и вовсе неизвестных людей. Вдохновителем этого «опуса» был поэт Иван Мятлев, сочинитель «уморительных стихов» о путешествии госпожи Курдюковой. Первые 53 строчки и с 80 по 96 строку в «Поминаниях» принадлежат Вяземскому, с 54 по 79 – Пушкину. Про самих авторов тоже есть строки:

Надо помянуть

. . . . . . . . . . . . . .

Ярославского актера Канищева,

Нашего славного поэта шурина Павлищева…

(Павлищев Н. И. – муж Ольги Сергеевны, сестры Пушкина)

Надо помянуть

. . . . . . . . . . . . . .

Славного лирика Ломоносова,

Московского статистика Андросова

И Петра Андреевича, князя Вяземского курносого…

Авторы читали эти вирши в шумных компаниях в разгар веселья, вызывая дружный смех всех присутствовавших.

Крупным событием в жизни столицы явилось открытие 11 мая 1833 года в здании Биржи Третьей выставки Российских мануфактурных изделий. Посетив ее, Вяземский под впечатлением увиденного пишет московскому другу поэту И. И. Дмитриеву: «Поспешите приехать полюбоваться выставкою. Есть на что посмотреть». Иван Иванович откликнулся на это приглашение и проездом в Ригу остановился в Петербурге. Когда же он собрался продолжить путь в Прибалтику, столичные друзья устроили ему прощальный обед. В письме А. И. Тургеневу Вяземский сообщает: «На днях Вьельгорские братья, Пушкин и я давали обед Дмитриеву». На обеде присутствовало 20 человек, среди которых были еще Гоголь, Плетнев, Блудов, Уваров. Блудов объявил собравшимся о высочайшем соизволении государя на сооружение памятника историку Николаю Михайловичу Карамзину.

Рис. 18. А.С.Пушкин. Рисунок П.П.Вяземского. 1836 г.

Тут же организовали сбор средств по подписке: сумма оказалась приличной – 4000 рублей. Вяземский продолжает в письме А. И. Тургеневу: «А ведь славно! Вот третий памятник на русских степях: Ломоносову, Державину, Карамзину».

Тем временем Вера Федоровна съездила в Дерпт навестить Екатерину Андреевну Карамзину, которая только что потеряла пятнадцатилетнего сына Николая. В самом начале июня хозяйка дома вернулась, и вот уже в день именин Петра Андреевича и Павла Петровича (сына) у Вяземских состоялся торжественный обед: было много гостей и среди них неизменный Пушкин. Позднее Павел нарисовал поэта в своей ученической тетради.

Часто обеды у хлебосольных Вяземских перерастали в дискуссии, споры о судьбах русской литературы, журналистики, в обсуждение политических вопросов. Об одном таком обеде Пушкин записал в дневнике: «3 июня (1834 г.) обедали мы у Вяземского: Жуковский, Давыдов и Киселев. Много говорили об его (Киселева) правлении в Валахии. Он, может, самый замечательный из наших государственных деятелей, не исключая Ермолова…». Павел Дмитриевич Киселев – образованный, умный, человек передовых взглядов, в 1820-е годы начальник штаба 2-й армии, дислоцированной на Юге, где Пушкин часто общался с ним.

Позднее – министр, посол России во Франции.

Своим человеком в доме Вяземских был и младший брат Пушкина, Лев Сергеевич, когда он жил в Петербурге с осени 1833 года по июль 1836 года. Мать, Надежда Осиповна, пишет в ноябре 1833 года дочери Ольге Сергеевне в Варшаву: «Леон посещает свет и балы, почти всякий день он у Вяземского, он еще не знает, в которую из его дочерей он более влюблен, но ухаживает за обеими и находит их прелестными». Мария и Прасковья Вяземские – уже девушки на выданье: старшей Марии уже за 20 лет, а средней болезненной Пашеньке – 17 лет. Подрастала и младшая дочь, двенадцатилетняя Наденька. Но они – бесприданницы, хотя и княжеского рода.

Рис. 19. Л.С.Пушкин. Рисунок А.С.Пушкина. 1830-е гг.

Сестра Пушкина, Ольга Сергеевна, знакома была с Вяземским с 1825 года. В письме к брату Александру летом 1826 года она признается: «Я люблю его чуть не до обожания, этого князя Вяземского». А князь в свою очередь посвятил ей стансы:

Нас случай свел; но не слепцом меня

К тебе он влек непобедимой силой:

Поэта друг, сестра и гений милый,

По сердцу ты и мне давно родня.

Так в памяти сердечной без заката

Мечта о нем горит теперь живей:

Я полюбил в тебе сначала брата;

Брат по сестре еще мне стал милей…

Наступает лето 1833 года. Город пустеет: кто отправляется за границу, на воды, кто переселяется на пригородные дачи. Вера Федоровна едет с детьми в Ревель на морские купания. Петр Андреевич остается в городе один: изредка появляется на службе, встречается с друзьями, мечтает о создании журнала, навещает знакомых в Царском Селе и на Черной речке.

Рис. 20. О.С.Пушкина. Рисунок Е.Плюшара. 1830-е гг.

5 сентября он уезжает в Дерпт и пробудет там до конца октября. Вернувшись в Петербург, Вяземские узнают, что хозяин под каким-то предлогом надумал их выселить. Пришлось обращаться даже в полицию. Но как известно из русской пословицы, беда не приходит одна: тяжело заболела семнадцатилетняя дочь

Пашенька, любимица семьи: у нее открылась чахотка. Состояние девушки быстро ухудшалось, и родители срочно засобирались в Европу, в теплую спасительную Италию. Уезжали все, кроме Павлуши, который только что поступил в немецкую школу Святых Петра и Павла. Сначала на пароходе «Николай I» они отправились в Германию к известному доктору Коппу, лечившему всех русских путешественников. Пароход отчалил от кронштадтской пристани в 6 часов утра 12 августа 1834 года.

Пушкин, видевший Вяземских в последние дни перед отъездом, пишет жене в Полотняный Завод, где она проводила лето: «Вяземские здесь. Бедная Полина очень слаба и бледна.

Отца жалко смотреть. Так он убит. Они все едут за границу. Дай бог, чтоб климат ей помог…». И в этом же письме: «Я взял квартиру Вяземских. Надо будет мне переехать, перетащить мебель и книги».

Перемена жилья была предпринята потому, что потребовалась более просторная квартира в связи с намерением Натальи Николаевны привезти в Петербург из Полотняного Завода своих старших сестер, Екатерину и Александру Гончаровых, пересидевших в девицах. Пушкину эта идея жены не нравилась, однако! «Чего хочет женщина, того хочет и Бог!».

Здесь начинается вторая история в жизни дома Баташева. Для Пушкина квартира Вяземских была дороговата (6700 рублей в год), но эту сумму решили поделить пополам с сестрами Гончаровыми, что устраивало Пушкина по деньгам, хотя и стесняло по образу жизни.

Прожив год и 8 месяцев в этой квартире, 1 мая 1936 года они все-таки перебрались в верхний, тогда третий этаж, в более дешевую квартиру за 4000 рублей в год. Она состояла из двадцати жилых комнат, где и разместилась увеличившаяся семья Пушкина вместе с прислугой.

Как жилось Пушкиным в этом доме? Ведь за два года, прожитых здесь, семья увеличилась на четыре человека. Сестры Натальи Николаевны, привезенные ею из Полотняного Завода, были вполне счастливы: они освободились от давящей опеки матери и оказались в столице. С первых же дней у них с зятем установились хорошие отношения. Захворавшая как-то Александрина пишет брату Дмитрию в ноябре 1834 года: «Я не могу не быть благодарной за то, как за мной ухаживали сестры, и за заботы Пушкина. Мне, право, было совестно, я даже плакала от счастья, видя такое участие ко мне; я тем более оценила его, что не привыкла к этому дома».

У Натальи Николаевны в эти два года родились еще двое детей. Сестры помогают ей по дому, особенно Александрина. Екатерина занята службой при дворе, так как 6 декабря 1834 года она, после хлопот тетушки Загряжской, была пожалована во

фрейлины. Их часто навещает брат Иван, который служит в Царском Селе, а о брате Сергее идут переговоры насчет перевода его в гвардию. Глава семьи настроен пока благодушно: летом напечатаны «Повести, изданные Александром Пушкиным», в «Библиотеке для чтения» вышли «Гусар», «Сказка о мертвой царевне», «Пиковая дама», переводы из Мицкевича. Но пока это не приносит нужного дохода. Одна надежда на «оброчного мужичка» Пугачева. «История Пугачева» вышла в свет в феврале 1835 года и не оправдала надежды автора. Он записывает в дневнике: «В публике очень бранят моего «Пугачева», а что хуже – не покупают. Уваров большой подлец. Он кричит о моей книге как о возмутительном сочинении…» Друзья же просят прислать им этот долгожданный труд. Его ждут в Москве, в провинции, ждут А.И. Тургенев, Гоголь, Смирнова (Россет) в Париже. Пушкин рассылает «Историю Пугачева» своим адресатам, друзьям с надеждой на их доброжелательные отзывы.

Тем временем сестер Гончаровых очень волнует вопрос, как их примет свет. Они присутствуют на всех балах, раутах, часто бывают в театрах, на концертах, где все восхищаются красотой трех сестер, особенно жены поэта. Ольга Сергеевна, пишет мужу в Варшаву: «Александр представил меня своим женам, теперь у него целых три. Они красивы, его невестки, но они ничто в сравнении с Натали». В этот период Пушкин сам изобразил двух из них: Наталью – на первом листе черновика «Медного всадника», и Александру – на черновике стихотворения «Странник».

Рис. 21. Н.Н.Пушкина. Рисунок А.С.Пушкина. 1833 г.

Рис. 22. А.Н.Гончарова. Рисунок А.С.Пушкина. 1835 г.

В последние годы своей жизни он оказывал трогательное внимание своим родителям, снял им квартиру на Моховой (дом №30), посещал часто стариков из-за болезни матери. Долги его младшего брата Льва тоже ложились на плечи Пушкина. Под угрозой разорения и продажи находились имения в Болдино, Кистенево, Михайловском. Все это усугубляло и без того трудное материальное положение семьи. Жизнь в столице требовала от Пушкина 25000 рублей годового дохода, а взять таких денег негде было. Долги росли и по счетам хозяев магазинов, портных, мебельщика Гамбса, книготорговцев. Вся жизнь поэта шла в кредит. В таком безвыходном положении он решается обратиться за помощью к императору: по дозволению Николая I Пушкин получает из казначейства ссуду в размере 30000 рублей с удержанием их в течение 6 лет из ежегодного жалования в 5000 рублей, которые выплачивались ему как сотруднику Министерства иностранных дел.

Тем временем Пушкин готовит к изданию двухтомник повестей и поэм, переводит LVI оду Анакреона (древне-греческий поэт-лирик VI-V веков до н. э.), просматривает в архивах

Правительствующего Сената секретное дело о пугачевском бунте.

В марте 1836 года после длительной, тяжелой болезни умирает мать поэта, Надежда Осиповна. Пушкин отвезит ее тело в Святогорский монастырь, захоранивает рядом с могилами ее предков, Ганнибалов, и откупает здесь же место для себя, как будто предчувствует и свой близкий конец.

Вернувшись в Петербург, он узнает о выходе в свет первого тома журнала «Современник», на который возлагались большие надежды. Уже начали поступать материалы для 2-го и последующих томов: собирается надежная компания известных авторов. Работы много, а ощутимой прибыли от журнала пока не видно. Кто хвалит его, кто ругает, но и равнодушных нет, журнал все же читают.

12 сентября 1836 года семья возвращается с дачи и поселяется уже в новой квартире, снятой в доме княгини Софьи Григорьевны Волконской на набережной Мойки. Перемену места жительства Пушкин объясняет в письме отцу: «Я вынужден был покинуть дом Баташева, управляющий которого негодяй».

Однако Вяземским и Пушкиным список жильцов этого дома, людей пушкинского круга не заканчивается, но и не начинается. Жизнь некоторых из них здесь тоже представляет интерес. Обратимся сначала ко времени появления самого дома на Гагаринской набережной Невы.

В конце XVIII века пустовавший участок, занимаемый сейчас домом №32, принадлежал тайному советнику П. А. Соймонову, затем его дочери С.П. Свечиной. Имя этой женщины упоминается часто в переписке Вяземского и А. И. Тургенева, который был сильно увлечен ею в 1816-1818 годах. У нее участок купил П. Г. Масальский, уездный судья, позднее надворный, затем статский советник, друг М.М. Сперанского, с которым он служил в Иркутске. В 1816-1819 годах новый владелец участка возводит на нем трехэтажный дом с пятиколонным мезонином и балконом в бельэтаже. Дом и поныне стоит на берегу Невы, претерпев за два столетия только внутренние переделки и надстройку четвертого этажа в 1889 году.

Рис. 23. Наб. Кутузова, дом №32. Фото конца 1960-х гг.

В 1821 году в нем поселяется приехавший из Сибири Гавриил Степанович Батеньков, участник войны с Наполеоном, во время которой в одном из боев получил десять тяжелых штыковых ран, был награжден орденами, повышен в чине, а после выздоровления уволен с военной службы в 1816 году. По окончании института корпуса инженеров путей сообщения он служил в Сибири, где занимался работами по устройству города Томска.

Выбор места жительства в доме П.Г. Масальского был не случаен. Еще в Сибири Батеньков служил под началом генерал-губернатора края Михаила Михайловича Сперанского, друга хозяина дома на Неве: через это знакомство Гавриил Степанович, видимо, и нанял здесь квартиру, в которой прожил с 1821 по 1822 год. Отсюда Батеньков переехал в 1823 году сначала в дом Неплюева (участок дома №1 по улице Чайковского), затем к Сперанскому на Невский проспект, дом №42. В 1825 году Гавриил Степанович становится членом тайного Северного общества и участвует в восстании декабристов.

Рис. 24. Г.С.Батеньков. Литография К.Зеленцова. 1822 г.

Судьба его более трагична, чем у многих осужденных: по приговору суда ему предписывалось 20 лет каторжных работ. Но по неизвестным причинам Батеньков провел почти весь этот срок в одиночной камере Секретного дома Алексеевского равелина Петропавловской крепости Петербурга, а после амнистии 1856 года – в Калуге, где и скончался в 1863 году.

Ни Вяземский, ни Пушкин с Батеньковым, по-видимому, лично знакомы не были, хотя Жуковский и Дельвиг были с ним в дружеских отношениях в годы его жизни в Петербурге (1821-1825 гг.). Пушкин же в эти годы был в ссылке, а Вяземский жил в Москве. Но за судьбой декабристов, среди которых было много их друзей и знакомых, оба поэта, несомненно, следили и помнили о них всю жизнь. Но «бывают странные сближенья». Таким «сближеньем» оказалось знакомство и общение Вяземского и Пушкина с сыном хозяина дома на набережной, Константином Петровичем Масальским. Первым с ним познакомился Пушкин, когда навещал своего брата Льва в Благородном пансионе, где в 1817-1821 годах

учились также Константин Масальский, Михаил Глинка, Сергей Соболевский, Павел Нащокин, все будущие друзья Пушкина и его брата. После окончания образования Константин Масальский становится журналистом, критиком, поэтом, драматургом, печатается с 1824 года в журналах; известен как автор исторических повестей и романов («Стрельцы», «Регентство Бирона», «Осада Углича»). Его стихотворную повесть «Терпи, казак – атаманом будешь» Вяземский раскритиковал, обвинив в подражательстве пушкинскому «Евгению Онегину». Масальский присутствовал на известном обеде у Смирдина, на собрании у Греча по поводу издания «Энциклопедического

лексикона», куда были приглашены и Пушкин с Вяземским, а также бывал на других литературных сходках. Поэты упоминают Константина Петровича в своем шуточном коллективном стихотворении «Надо помянуть, непременно помянуть надо…» «нашего Вальтера Скотта Масальского». Имя английского писателя применительно к Масальскому было использовано не без основания: кроме написания исторических романов, знание нескольких иностранных языков позволило ему выполнять переводы многих авторов. Например, ему принадлежит первый русский перевод «Дон Кихота» М. Сервантеса.

Так что, получается опять по русской пословице – «Мир тесен», а тем более Петербург, где творческие люди были почти все знакомы друг с другом.

Историю дома Масальского (вскоре Баташева) продолжают не менее интересные постояльцы. В 1823 году в Петербург по семейным обстоятельствам приезжает из Италии Елизавета Михайловна Хитрово в сопровождении двух дочерей от первого брака – Екатерины и Дарьи. (Подробнее об этой семье рассказывалось в главе в связи с домом Мижуева, Моховая, дом №41, где они жили позднее). Этот приезд Елизаветы Михайловны был вызван необходимостью просить у русского царя материальной помощи как вдове бывшего служащего дипломатической миссии и как дочери прославленного полководца Михаила Илларионовича Кутузова.

Рис. 25. Д.Ф.Филькельман и Е.Ф.Тизенгаузен. Акварель А.П.Брюллова. 1825 г.

Итак, в первых числах июня 1823 года к дому Баташева подъехала карета с тремя дамами, которые решили остановиться здесь на время пребывания в Петербурге. Это была Е.М. Хитрово и ее дочери, незамужняя Екатерина Тизенгаузен и Долли Фикельмон, юная жена Шарля-Луи Фикельмона, австрийского посланника при короле Обеих Сицилий.

По прибытии Елизавета Михайловна обратилась с частным письмом к императору, который не задержался с ответом: «Ваше письмо, мадам, я получил вчера вечером. Приехав сегодня в город, я спешу сказать вам в ответ, что мне будет чрезвычайно приятно быть вам полезным и познакомиться с мадам Фикельмон и мадмуазель Тизенгаузен. Итак, сообразуясь с вашими намерениями, я буду иметь удовольствие явиться к вам в среду в шесть часов пополудни.

Пока примите, мадам, мою благодарность за ваше любезное письмо, а также мою почтительную признательность. Александр. Каменный остров. 3 июня 1823 г.».

Визит императора к «любезному трио» состоялся 11 июня. Долли увидела русского монарха впервые и была от него в восторге. Из ее письма мужу: «Он (Александр I) начал с того, что расцеловал маму… Он пробыл у нас 2 часа, неизменно разговорчивый, добрый и ласковый… Я нахожу его прелестным». В следующей записке, адресованной уже Долли, Александр I пишет: «Я вошел бы во двор, если вы позволите…» Началась довольно активная переписка (известно 10 записок на имя Долли, три – самой Елизавете Михайловне, 1 – Екатерине, 1 – всем трем, 1 – без адресата) и частые встречи как с самим императором, так и с императрицами (матерью и женой Александра I), Великими князьями и другими представителями двора и высшего света. В общем, петербургский двор и свет приняли дочь и внучек Кутузова весьма благосклонно. За этим последовали и материальные блага: Елизавете Михайловне была пожалована пенсия в 7000 рублей в год и 6000 десятин земли в Бессарабии, которые она намеревалась выгодно продать.

По письмам императора, адресованным только Долли Фикельмон, по их тональности и слогу можно предположить, что Александр увлекся юной посольшей и пожелал иметь в России в качестве посла от Австрии ее мужа, Шарля-Луи Фикельмона, что позднее и произошло, но уже при другом императоре.

За три месяца пребывания в Петербурге «любезное трио» сделало все намеченное и засобиралось обратно в Италию. Отъезд состоялся в конце сентября 1823 года.

В это время ни Вяземский, ни Пушкин еще не были знакомы с Елизаветой Михайловной и ее дочерьми. Их знакомство произойдет позже, вероятно, после коронации Николая I в 1826 году в Москве и продолжится уже в Петербурге, когда Хитрово вернется в Россию и поселится в столице с дочерью Екатериной в доме Мижуева на Моховой. Но об этом разговор был ранее.

С домом на Неве, который уже давно принадлежал Баташеву, связано еще одно имя, Николая Ивановича Кривцова. Это человек пушкинского круга, вольнодумец, брат декабриста Сергея Ивановича Кривцова. Он участвовал в войне с Наполеоном, в одном из боев потерял ногу, позднее служил в Коллегии иностранных дел, был губернатором Тульской (1823-1824 гг.), Воронежской (1825-1826 гг.) и Нижегородской (1827 г.) губерний. В бытность воронежским губернатором в его доме произошел любопытный случай, в орбиту которого попали известные имена людей из окружения Вяземского и Пушкина. В июне 1825 года Николай Иванович давал бал, на который были приглашены и молодые офицеры Арзамасского конноегерского полка, расквартированного поблизости. На следующий день после бала жена Кривцова (кстати, сестра декабриста Вадковского) Екатерина Федоровна, знакомая Пушкина и Вяземского, обнаружила пропажу из ее спальни драгоценностей. Подозрение пало на кого-то из офицеров. И, действительно, вещи нечаянно были обнаружены у Николая Михайловича Обрескова, считавшегося в близком родстве с женой губернатора, поэтому в доме Кривцовых его принимали всегда как своего. Тот признался в содеянном, был судим, разжалован в рядовые, участвовал в турецкой кампании, отличился в боях, заслужил военные награды. В 1833 году, получив «высочайшее прощение», женился на Наталье Федоровне Ивановой. Имя этой женщины было зашифровано под инициалами «Н. Ф. И.» в большом цикле стихотворений Лермонтова, который в 1831-1832 годах испытал сильное чувство к этой московской красавице. Что заставило ее выйти замуж за опозоренного человека, осталось неизвестным. Случай весьма любопытный, хотя напрямую и не касается Вяземского или Пушкина.

Рис. 26. Н.И.Кривцов. Акварель неизвестного художника. 1810-е гг.

Далее судьба Н. И. Кривцова сложилась так: в 1827 году он ушел с государственной службы, поселился в своем имении, в тамбовской глуши, но наездами бывал в Петербурге. В один из таких визитов он останавливался в доме Баташева. Вяземский и Пушкин сошлись с ним в годы существования «Арзамаса». По словам Петра Андреевича, Кривцов «не был записан в Арзамасском штате, но был приятелем всех «арзамасцев».

В переписке Петра Андреевича его имя часто встречается. Особенно, когда Николай Иванович приехал летом 1832 года в Петербург хлопотать о новом месте службы. Кривцов получает временное назначение в Министерство внутренних дел, где министром был его бывший сослуживец по Лондону Д. Н. Блудов, тоже «арзамасец». Но не дождавшись назначения на постоянную должность в течение трехлетнего испытательного срока, обиженный Кривцов подает в отставку в ноябре 1835 года. На это язвительный Вяземский заметил: «… он, вероятно, думал, что здесь его ждут с распростертыми объятиями». В эти годы Вяземский и Пушкин часто общались с ним, когда жили в доме Баташева. Так, 22 июня 1834 года Пушкин, Жуковский и Кривцов с женой обедали у Вяземского. Новый 1835-ый год Кривцов встречал у Владимира Федоровича Одоевского в компании с Пушкиным, Жуковским, Соболевским, М. Глинкой и другими.

Пушкин с Кривцовым сблизились еще в Коллегии иностранных дел в 1817 году. Вместе бывали у братьев Тургеневых на Фонтанке, у Карамзина в доме Муравьевых. Вскоре Кривцова причислили к русскому посольству в Лондоне, и в Россию он вернулся только в 1821 году. Пушкина в Петербурге уже не было, но он давал о себе знать из южной ссылки: «Милый мой Кривцов, помнишь Пушкина?.. Все мы разбрелись. Все мы переменились. А дружба, дружба» (ноябрь 1823 г.). В декабре в письме к Вяземскому Пушкин вновь вспоминает о друге: «Что Кривцов? Его превосходительство мог бы аукнуть». О том, что поэт считал Николая Ивановича своим другом, свидетельствует и дарственная надпись Пушкина на книге «другу от друга». Ему посвящены два пушкинских стихотворения: «Не пугай нас, милый друг» и «Когда сожмешь ты снова руку».

Рассказ о доме Баташева можно заключить словами надежды на то, что его стены хранят и по сей день память о Пушкине и людях пушкинского круга, живших здесь в разные годы. Об этом напоминает и мемориальная доска, установленная на доме в 1970 году, архитектора Татьяны Николаевны Милорадович: «Здесь с 1834 по 1836 годы жил Александр Сергеевич Пушкин».

Нет сомнения, что мемориальной доски заслужил и Петр Андреевич Вяземский, проживший в Петербурге почти 50 лет и много сделавший для определения путей развития русской литературы.

Площадь Искусств, дом №3. Дом генерала Голенищева-Кутузова.

Поездка за границу окончилась для Вяземских трагически: Пашенька умерла. Умерла 11 марта 1835 года на руках несчастных родителей, уставших хоронить своих детей. Очередная смерть забрала их пятого ребенка, всеми любимое юное создание, которое стоически переносило приближение конца: «Не плачьте, маменька, что же делать… На все воля Божья», – утешала она мать. Ни климат Италии, ни лучшие врачи, ни трогательная забота близких не смогли удержать на земле дочь Вяземских.

В эти трудные для родителей дни два известных русских художника, жившие в то время в Италии, в знак памяти и трогательной дружбы рисуют два портрета: один – угасающей Пашеньки, акварель Федора Бруни (январь 1835 г.), другой – ее отца, Петра Андреевича, только что потерявшего дочь. Его изобразил в карандаше Орест Кипренский. На первом портрете кисть художника фиксирует трагическое приближение смерти девушки, на втором – потрясенный, резко постаревший ее отец, из-под пера которого медленно текут вымученные в эти дни строки:

Все грустно, все грустней, час от часу тяжелей,

Час от часу на жизнь темней ложится мгла,

На жизнь, где нет тебя, на жизнь, где ты доселе

Любимых дум моих святая цель была.

Рис. 27. П.П.Вяземская. Акварель Ф.Бруни. 1835 г.

Рис. 28. П.А.Вяземский. Рисунок О.Кипренского. 1835 г.

Похоронив дочь на старинном кладбище Рима, Вяземский засобирался домой, в Россию. Перед его отъездом княгиня Зинаида Александровна Волконская, приятельница Вяземского и Пушкина, поэтесса, подарила Петру Андреевичу трогательные стихи:

В стенах святых она страдала,

Как мученица древних лет;

Страдать и жить она устала;

Уж все утихло… девы нет!

И кипарис непеременной

Стоит над девственной главой…

Свидетель тайны подземельной

И образ горести родной!

Ты едешь… но ее могилу

Оставишь мне не сиротой:

Так солнце заменяет силу

Луч месяца в ночи святой.

Княгиня Волконская с февраля 1829 года жила постоянно в Риме и обещала Вяземским ухаживать за дорогой их сердцу могилой дочери. Многие годы она держала свое слово. Н. В. Гоголь писал Вяземскому из Рима в июне 1838 года: «Не так давно был я вместе с княгиней Зин. Волхонской на знакомой и близкой вашему сердцу могиле. Кусты роз и кипарисы растут; между ними прокрались какие-то незнакомые два-три цветка… Потом я был еще один раз с одним москвичом, знающим вас – и вновь уверился, что эта могила не сирота…».

Итак, в Россию. Но домой едет пока один Петр Андреевич, оставив жену с детьми в Риме. 16 мая 1835 года пароход «Александр» причалил в Кронштадте. Одинокий Вяземский направляется в дом близких ему людей, к семье Карамзиных. Они уже с октября 1833 года живут на Михайловской площади (ныне пл. Искусств) в трехэтажном доме, принадлежавшем генералу Голенищеву-Кутузову (современный дом №3); фасад дома, созданный К. Росси, сохранился до наших дней без переделок. Их квартира находилась на третьем этаже. По воспоминаниям А.О. Смирновой (Россет), «убранство комнат было самое незатейливое: мебели по стенкам с неизбежным овальным столом, окна со шторами, но без занавесок».

Рис. 29. Площадь искусств, дом №3. Фото 1970-х гг.

Здесь по давней традиции продолжал собираться круг людей, близких по духу карамзинским взглядам, друзья, знакомые, не чуждые литературе люди. Первых два этажа дома занимали братья Виельгорские, хорошие знакомые, скорее приятели Вяземского и Пушкина. Но поселившись у Карамзиных, Петр Андреевич первое время не хотел никого видеть: его не отпускала боль утраты и сумрачное настроение. Изредка заходили к нему только Жуковский, пытавшийся отвлечь князя от грустных мыслей легкой болтовней, да Пушкин. Вере Федоровне в Рим идут такие письма: «Провожу почти целый день дома, немногих, или почти еще никого не видел и никого видеть не хочу, разумеется, из посторонних. Жуковский приезжал на несколько часов из Царского Села. Он очень живо и глубоко разделяет нашу скорбь. У Пушкина жена родила сына. Не могу собраться с духом и пойти к нему на нашу квартиру. Мне надобно было бы сходить туда одному и выплакаться на свободе во всех углах, а особенно же в двух или трех. А теперь при родильнице нельзя». Летом он уже пишет жене так: «Жалею очень, что нет здесь Смирновой; ее видел бы я охотно. Она уехала на год и более…». Александра Осиповна Смирнова (Россет) – фрейлина, умная собеседница, с которой Вяземский и Пушкин были в большой дружбе.

Отсюда осенью 1835 года Вяземский перебрался в другой дом на этой же площади. В настоящее время в доме №3 с ноября 1949 года размещается мемориальный музей живописца и графика Исаака Израилевича Бродского, который жил и работал здесь с 1924 по 1939 год.

Площадь Искусств. Дом И. Жербина (участок дома №2).

К осени 1835 года, когда собралась вся семья (а осталось их пятеро – две дочери, Маша и Надя, сын Павлуша, да сами родители) Вяземские нанимают квартиру в доме Петербургского городского главы И. Жербина, здесь же на Михайловской площади.

Поскольку этот дом не сохранился, то ограничимся описанием его у А. Яцевича, большого знатока пушкинского Петербурга: «Этот дом, одна из первых построек на площади, другим фасадом выходил на Инженерную улицу… Первоначально он был трехэтажный, на подвалах, с замками над окнами. Высокий второй этаж имел красиво отделанные окна с сандриками и балюстрадами. Третий этаж был украшен фризом и увенчан небольшим аттиком с гербом». В истории пушкинского Петербурга дом известен как место жительства нескольких современников поэта: литераторов П.П. Свиньина и О.И. Сенковского, польского поэта Адама Мицкевича, поэтов И.И. Козлова и П.А. Вяземского. В 1903 году дом за ветхостью был снесен. Участок долго пустовал, и только в 1938 году по проекту архитектора Н.А. Троцкого здесь было построено здание школы, в которой сейчас размещается Российская гимназия при Государственном Русском музее.

Поселившись в доме И. Жербина, Вяземские постепенно начинают принимать близких друзей: Пушкиных, Жуковского, Виельгорских, братьев Россет. В декабре Петр Андреевич пишет А.О. Смирновой (Россет) заграницу: «Пушкин, Жуковский, Виельгорский, ваши братья (всех чаще Клементий), да еще три-четыре лица обоих полов от времени до времени проводят у нас последние часы суток. Один Клементий владеет тайною рассмешить меня иной раз, когда я бываю в мрачном настроении…». А еще ранее о визитах к Вяземским пишет брату Дмитрию Екатерина Гончарова, свояченица Пушкина: 4 октября 1835 г. «Вчера мы провели вечер у Вяземских, которые недавно вернулись из-за границы. Они там потеряли дочь, ради здоровья которой и предприняли это путешествие».

Несколько оправившись от переживаний, Петр Андреевич с декабря 1835 года начинает посещать литературные «субботы» Василия Андреевича Жуковского. Третий этаж Шепелевского дома на Миллионной (на этом участке сейчас стоит здание Нового Эрмитажа) можно было бы назвать «литературной академией», где у мэтра русской поэзии сходились «литературные аристократы», хорошо знакомые друг другу люди, уважавшие талант, ум, творчество каждого члена – «академика». Здесь они обсуждали пути развития русской литературы, читали свои новые произведения, критиковали литературных оппозиционеров, обсуждали события на Западе, о которых подробно писал в письмах их общий друг, вечный путешественник по Европе Александр Иванович Тургенев.

Рис. 30. Вечер у В.А.Жуковского. Картина художников школы А.Г.Венецианова. 1834-1835 гг. Фрагмент.

Кроме писем Тургенев постоянно пересылал в Россию книги, журналы, газеты, материалы из парижских архивов. После чтения Вяземским одного из писем Тургенева все присутствовавшие на субботе 29 декабря 1835 года (а были здесь Крылов, Пушкин, В.Ф. Одоевский, Плетнев, барон Розен и другие) в один голос закричали: «Жаль, что нет журнала, куда бы выливать весь этот кипяток, сочный бульон из животрепещущей утробы настоящего!» Тут же начали обсуждать возможность выпуска такого журнала. Вяземский и название предложил – «Современник». Когда-то он мечтал сам издавать журнал под таким названием. Решение принято, и работа закипела. Уже 10 января 1936 года было получено дозволение императора выпустить «четыре тома статей». Издателем взялся быть Пушкин. Вяземский, Жуковский, В.Ф. Одоевский, молодой Гоголь стали его сотрудниками. Петр Андреевич воспрял духом, вновь почувствовал себя литератором. Он много работает над подготовкой материалов для журнала, особенно над письмами А.И. Тургенева, которые предполагали печатать под названием «Хроника русского». Начали привлекать новые силы. Петр Андреевич ввел в круг помощников Пушкина сотрудника своего министерства, личного секретаря министра, Владимира Григорьевича Бенедиктова, поэта, стихи которого пользовались в 1830-е годы большим успехом. Приблизили к «Современнику» и таких поэтов как Алексей Васильевич Кольцов и Федор Иванович Тютчев. Но центром внимания ветеранов становится молодой Николай Васильевич Гоголь. Познакомившись через Плетнева с Пушкиным и Жуковским в 1831 году, Гоголь стал постоянным участником «суббот» у Жуковского. Вяземский пишет А.И. Тургеневу 19 января 1836 года: «Вчера Гоголь читал нам новую комедию «Ревизор»… Весь быт описан забавно, и вообще неистощимая веселость; … читает мастерски и возбуждает в аудитории непрерывные взрывы смеха…». В апреле того же года Петр Андреевич снова сообщает своему постоянному адресату: «Субботы Жуковского процветают… Один Гоголь, которого Жуковский называет Гоголек, оживляет их своими рассказами. В последнюю субботу читал он нам повесть об носе, который пропал с лица неожиданно у какого-то коллежского асессора. Уморительно смешно!»

После постановки пьесы «Ревизор» 19 апреля 1836 года в Александринском театре Вяземский подготовил для II тома «Современника» разбор текста самой пьесы и ее сценического воплощения. Особенно он отметил поведение и мнение театральной публики, разгромив всех недоброжелателей автора и его комедии.

11 апреля 1836 года выходит I том журнала «Современник». В него вошли стихи Пушкина, Жуковского, статьи Ф. Глинки, письма А.И. Тургенева, рассказы Гоголя «Коляска», «Утро делового человека» и статья о литературе 1834-1835 годов. Вяземский поместил в I томе журнала скорбное стихотворение «Роза и кипарис», написанное в последние дни жизни дочери Пашеньки, хотя адресовано было оно графине Марии Александровне Потоцкой.

В отсутствии Пушкина, который повез тело матери для захоронения в Святогорском монастыре, Петр Андреевич сам начинает рассылку I тома знакомым и друзьям, заканчивает работу над последними материалами для II тома, который уже в июле 1836 года увидел свет. В нем помещены статьи Вяземского «Наполеон, новая поэма Э. Кине» и «Ревизор». Но Гоголь одобрительную статью о своей пьесе прочитать не успел: 6 июня он внезапно покинул Россию. Петр Андреевич случайно узнал о его «бегстве», встретив Гоголя на корабле, на котором отплывала в Германию на воды и Вера Федоровна с детьми.

Кроме служебных и литературных забот, особенно тревожили князя семейные проблемы. Давно была на выданье старшая дочь Маша (ей уже 23 года). Она, кроме княжеского происхождения, не выделялась ни богатством, ни красотой. Родители это понимали. Отец как-то в письме жене написал: «Целую Машу и обещаю ей мой портрет… Впрочем, у бедной и так мой портрет на лице». Викентий Викентьевич Вересаев, собирая материал о спутниках Пушкина, пишет: (Маша)… «была свежа, стройна, голубоглаза, вообще очень миловидна, хотя курноса. В свете ее называли «хорошенькой дурнушкой». Занималась только нарядами и болтовней».

В семье Вяземских подрастала и вторая невеста, младшая Наденька: ей уже 14 лет. А вот с 16-летним сыном Павлушей проблем никаких не было. Умный юноша хорошо учился, много читал, обожал Пушкина, который любил играть с ним, еще с малолетним. Иногда их можно было поймать за игрой в «карты», запрещенные в детских комнатах Вяземских. Для игры Пушкин приспособил тогда новогодние визитки. Павел Петрович позднее вспоминал: «Тузы, короли, дамы и валеты козырные определялись Пушкиным, значение остальных не было определено, и эта-то неопределенность и составляла всю потеху: завязывались споры, чья визитная карточка бьет ходы противника. Мои настойчивые споры и приводимые цитаты в пользу первенства попавших в мои руки козырей потешали Пушкина, как ребенка».

А еще Пушкин научил Павлушу боксировать по-английски. Мальчику так это понравилось, что на детских праздниках он старался усиленно вызвать кого-либо из ребят на бой, после чего его перестали брать в гости и на детские балы из-за всеобщего недовольства поведением младшего Вяземского.

В восьмилетнем возрасте юный приятель Пушкина записал в своей тетради следующий заголовок: «Критика на Евгения Онегина». Петр Андреевич в письме Пушкину цитирует сына: «И какой тут смысл: Заветный вензель О да Е?.. Какие глупые места!» Пушкин на это отвечает Вяземскому: «Критика князя Павла веселит меня, как прелестный цвет, обещающий со временем плоды. Попроси его переслать мне его замечания; я буду на них отвечать непременно». Когда же шестилетнему Павлуше подарили альбом в сафьяновом переплёте, он попросил поэта написать в него автограф, что поэт и сделал:

Душа моя Павел!

Держись моих правил

Люби то-то, то-то,

Не делай того-то,

Кажись, это ясно.

Прости, мой прекрасный!

5 февраля 1835 года наконец-то была решена судьба Маши: она стала фрейлиной. Тут и жених подыскался приличный – двадцатиоднолетний камер-юнкер Петр Александрович Валуев, «образцовый юноша», по отзыву самого императора. Этого молодого представителя старой московской знати в семье Вяземских приняли радушно. Пушкину он тоже был симпатичен: говорили, что герой романа «Капитанская дочка» вроде бы был списан с Валуева и даже в черновом варианте носил его фамилию.

Свадьба состоялась 22 мая 1836 года. Деньги в качестве приданого дал сам император, а медовый месяц молодожены решили провести в Остафьево, в любимом отцовском имении. После их отъезда отправилась на воды и Вера Федоровна с Павлушей и Надей. Петр Андреевич, проводив всю свою семью на отдых, устраивает у себя вечер в честь Жуковского, тоже уезжавшего на шесть недель в Дерпт. На этом прощальном вечере у него в гостях Пушкин, Крылов, Брюллов, только что приехавший из Италии.

Город летом опустел. Общество или на дачах или за границей. Иногда одинокий Вяземский посещает друзей и знакомых в Царском Селе, Павловске, на Черной речке. Но скоро он затосковал по семье и, взяв в августе отпуск на 4 недели, тоже едет в свое родовое имение Остафьево. Квартира в доме Жербина опустела: Вяземский на лето сдал ее хозяину.

Вернувшись 21 сентября 1836 года в Петербург, Вяземские нанимают новую квартиру на знакомой им Моховой улице, но уже в другом доме.

Моховая улица, дом №32. Дом Быченской.

Знакомая читателю Моховая улица – одна из старейших на карте города. Еще в петровское время здесь находилась Хамовая слобода (хамовники-ткачи, изготовлявшие полотно, в том числе и для парусов). Первые строения на участке современного дома

32 появились в 1710-е годы. Со временем менялись хозяева, перестраивались и их дома. К началу пушкинской эпохи здесь стоял уже каменный трехэтажный дом, который приобрел современный вид в 1899 году, когда надстроили четвертый этаж.

Рис. 31. Улица Моховая, дом №32. Фото 2005 г.

В начале 1820-х годов владелицей дома становится семья полковника С.М. Мартынова. Фамилия на слуху: средний сын полковника Николай сыграл роковую роль убийцы Михаила Юрьевича Лермонтова. В своем главном романе «Герой нашего времени» поэт вывел этого незначительного, ограниченного человека в образе Грушницкого.

С 1834 по 1884 годы хозяйкой дома была Дарья Анастасьевна Быченская, вдова вице-адмирала Филиппа Тимофеевича Быченского, служившего на Черноморском флоте. В этом доме проживали семьи его братьев, Алексея и Ивана.

В сентябре 1836 года здесь нанимает квартиру Вера Федоровна Вяземская, вернувшаяся в Петербург раньше мужа. Квартиру напротив заняла молодая семья Валуевых, дочь Вяземских Мария и ее муж Петр Александрович, чиновник II отделения Собственной его Императорского Величества канцелярии. И вот уже Александр Карамзин пишет брату Андрею: «… бываю иногда у Пушкиных, часто у Вяземских, которые живут на Моховой. Кстати, может быть, ты не знаешь, что дядюшка (Петр Андреевич) и Валуевы также приехали вот уже два дня».

Дачный сезон закончился. Затихавший всегда на лето Петербург оживает: открываются литературные салоны, театры, осенние выставки, шумят балы, музыкальные вечера. Начинаются приемы и у Вяземских.

В эту последнюю для Пушкина осень поэт с Натальей Николаевной часто бывают у них. Так 18 октября торжественно праздновали серебряную свадьбу князя и княгини. Можно предположить, что к этой дате художник Василий Федорович Бинеман написал портрет княгини В.Ф. Вяземской, хранящийся в запасниках Эрмитажа как портрет неизвестной, датируемый 1830-ми годами. Кандидат искусствоведения Ирина Борисовна Чижова увидела в этой неизвестной большое сходство с Верой Федоровной, изображенной на портрете К.-Ф. Рейхеля. Бинеман был знаком с семейством Вяземских еще в Москве: он работал у них в 1820-е годы. Приведенные ниже оба портрета помогут читателю проверить это предположение искусствоведа И. Б. Чижовой.

Рис. 32. П.П.Вяземская. К.-Ф.Рейхель. 1817 г.

Рис. 33. В.Ф.Вяземская (?). В.Бинеман. 1830-е гг.

Приемы и праздники в доме Вяземских продолжались: так, 1 ноября в присутствии Жуковского, Виельгорских, Карамзиных Пушкин читает здесь свой роман «Капитанская дочка»; 27 ноября отмечают приезд Александра Ивановича Тургенева, после чего все отправляются в театр на премьеру оперы Михаила Ивановича Глинки «Жизнь за царя» («Иван Сусанин»). Этой оперой Большой театр столицы открыл театральный сезон. Через две недели успех премьеры отмечали у А. В. Всеволожского: собрались писатели, музыканты, певцы, композиторы. Михаил

Виельгорский, Вяземский, Жуковский и Пушкин сочинили в честь Глинки шуточный канон, который сами и исполнили – каждый свой куплет. Петр Андреевич пропел свой:

За прекрасную новинку

Славить будет глас молвы

Нашего Орфея-Глинку

От Неглинной до Невы.

Уже получено разрешение на печатание III тома журнала «Современник». Пушкин и Вяземский срочно готовят материалы для IV тома. Но подписчиков немного, всего 700 человек. Издатель Пушкин несет большие убытки, журнал не покупают, еще не разошлись первые два тома. Последнее время многие стали замечать угнетенное состояние поэта, его смятение, мрачную задумчивость. Он часто просто так заходил к Вяземским и быстро уходил без объяснения причины, а самые близкие друзья делали вид, что ничего не замечают, будто ничего особенного и не происходит. Не видел надвигавшейся беды и Вяземский, а может, не хотел видеть, полагая, что в дела семейные он не имеет право вмешиваться. Но более чуткая и внимательная Вера Федоровна сердцем чувствовала приближение беды: это связано было с назойливым ухаживанием кавалергарда Жоржа Дантеса за женой Пушкина, что привело к дуэли. О дуэли и предшествовавших ей событиях написано много. Поэтому здесь остановимся только на реакции Петра Андреевича Вяземского и его поведении в последние дни перед дуэлью и после нее, когда он понял масштабы трагедии.

А пока наступает январь 1837 года, последний месяц жизни Пушкина. Вяземские продолжают веселиться. 15 января у них большой детский бал: празднуется день рождения дочери Наденьки. Ей исполнилось 15 лет. Шум, много гостей. Вся семья Пушкиных тоже здесь. Здесь же и возмутитель спокойствия этих дней – Дантес. Его в этом доме тоже принимают.

17 января петербургское общество отмечало столетие княгини Натальи Петровны Голицыной, хотя ей исполнялось только 96 лет. Вяземский и Пушкин, как люди, вхожие в ее дом (улица Малая Морская, 10), не могли не поздравить княгиню. Она принимала у себя весь высший свет, включая и царскую семью. Вяземский потом запишет в своем «Дневничке»: «Праздник у княгини Голицыной, столетний юбилей ее усов. Вечер продолжается недолго, а длился целую вечность». Усы у статс-дамы выросли к старости, поэтому в свете ее звали «княгиня усатая». До конца дней своих она сохраняла ясный ум, светлую память, интересовалась политикой, литературой, читала Пушкина. 18 марта 1823 года (княгине 82 года) она писала Вяземскому: «Что скажете о «Кавказском пленнике»? Мне кажется, что он очень хорош. Жаль только, что прекрасная черкешенка расточает свои чувства ради такого пресыщенного героя. Скажите мне Ваше мнение, умоляю Вас, и верьте, что буду почитать себя счастливой иметь Вас своим оракулом».

Пошли последние две недели жизни Пушкина. Квартира Вяземских в доме Быченской оказалась свидетельницей трагедии, разыгравшейся в семье друга. Недостойное поведение Дантеса в отношении Натальи Николаевны начал замечать и Вяземский. Вера Федоровна даже предупредила развязного кавалергарда, чтобы он прекратил компрометировать жену поэта. Но он продолжал вести себя неприлично. И грянул гром. Княгиня в последние часы еще пыталась предотвратить дуэль, но мужа не было дома, а сама принять какое-то решение она не сумела. Финал известен.

Для Вяземского это был удар, который он с трудом перенес. Но это был удар не только для него: Россия потеряла Пушкина.

Три последних дня жизни поэта Вяземские и Валуевы находились в квартире умиравшего. После отпевания в Конюшенной церкви с Петром Андреевичем случилась истерика: он рыдал и бился в конвульсиях на полу, напоминая человека, лишившегося рассудка. Жуковский едва поднял его с пола, Вера Федоровна и Павлуша, пытаясь утешить Петра Андреевича, сами заливались слезами. Провожая гроб с телом усопшего друга, Вяземский положил туда перчатку, другую оставил себе в знак будущей встречи в ином мире. Все кончено: «Главного» больше нет.

Начался долгий путь раскаяния, сожаления, оправдания в глазах общих друзей. Всю последующую долгую жизнь Вяземский корил себя за слепоту, недопонимание душевного состояния Пушкина в те трудные для него дни и за свою неспособность предотвратить беду.

Вдова историка Карамзина, Екатерина Андреевна, пишет сыну в марте 1837 года: «Князь Петр… все эти дни был болен – физически и нравственно, как это с ним обычно бывает, но на этот раз тяжелее, чем всегда, так как дух его жестоко угнетен гибелью нашего несравненного Пушкина». В таком состоянии Вяземский не мог ничего делать, ни о чем думать, ни ходить на службу. Его мучает чувство вины перед погибшим другом. Он признает это: «Пушкин не был понят при жизни не только равнодушными к нему людьми, но и его друзьями. Признаюсь и прошу в том прощения у его памяти».

Посетив Наталью Николаевну перед ее отъездом к родным в Полотняный Завод, Петр Андреевич получает от нее на память письменный стол поэта, жилет, в котором он стрелялся, и трость, а главное князь узнает всю правду о подлинных виновниках трагедии. Теперь уже с полным знанием всей подноготной грязного дела, затеянного вокруг Пушкина, он пытается в письмах друзьям оправдать погибшего и себя самого, чтобы снять всякое обвинение в собственной безучастности.

Первое письмо Вяземского, адресованное Александре Осиповне Смирновой (Россет) в Париж, было написано 1 февраля, в день отпевания усопшего. Он сообщает ей о страшном несчастии, поразившем всех «как удар молнии». Никаких подробностей, так как в этот момент у писавшего не было «ни духу, ни сил, ни времени писать об этом». Лишь в нескольких словах говорит он о причинах катастрофы: «Да, конечно, это свет его погубил. Эти проклятые письма, эти проклятые сплетни, которые приходили к нему со всех сторон…».

Далее полетели письма в Москву, почт-директору Александру Яковлевичу Булгакову с просьбой ознакомить с письмом как можно больше людей, Денису Давыдову, Великому князю Михаилу Павловичу в Рим, Эмилии Карловне Мусиной-Пушкиной (урожденной Шернваль). В письме к последнему адресату, графине Эмилии, от 16 февраля 1837 года Вяземский беспощадно обвиняет во всех кознях Геккернов и признает нравственную правоту Пушкина: «В Пушкине я оплакиваю друга, оплакиваю величайшую славу родной словесности, прекраснейший цветок в нашем национальном венке… во всем его поведении были одно благородство, великодушие, высшая вежливость…».

Не в силах исполнять в таком состоянии свои служебные обязанности Вяземский подает прошение об отставке. Ему отказывают и даже награждают орденом Святой Анны II степени с короной. Но свой протест князь все же в дальнейшем выразит: 10 лет он не появлялся на обязательных приемах в Зимнем дворце, на что Николай I как бы закрывал глаза.

Какое-то время после гибели друга Вяземский помогает Жуковскому разбирать оставшиеся дела в опустевшей квартире на Мойке, дает показания Военно-судной комиссии, почти механически ходит на службу в департамент, пишет первые стихи, посвященные Пушкину. Они получились до слез горестными:

… скорбь моя превыше сил моих,

И, верный памятник сердечных слез и стона,

Вам затвердит одно рыдающий мой стих:

Что яркая звезда с родного небосклона

Внезапно сорвана средь бури роковой,

Что песни лучшие поэзии родной

Внезапно замерли на лире онемелой…

Что навсегда умолк любимый наш поэт,

Что скорбь постигла нас, что Пушкина уж нет!

Жизнь Петра Андреевича Вяземского, потерявшего близкого человека, разделилась на две части: до и после 1837 года. Долго тянулся этот скорбный год, на исходе которого он скажет: «Я пережил и многое и многих». А утрат действительно было слишком много как в семье, так и среди друзей дома и литературного окружения. Он поминает их в своих стихах. Помянем их и мы: отец Вяземского, Андрей Иванович, пятеро детей, Н. М. Карамзин, И. И. Дмитриев, В. Л. Пушкин, А. С. Грибоедов, Д. В. Виневитинов, А. А. Дельвиг, Н. И. Гнедич, живописец А. О. Орловский и последняя тяжелейшая утрата – Александр Сергеевич Пушкин. Со смертью Пушкина кончилась целая эпоха в русской литературе, которую позднее назовут «золотым веком». Это понял не только Вяземский, это поняли все, кто вращался вокруг гения, этой яркой звезды, отсвечивая ее сиянием. Оценило значение творчества Пушкина и молодое поколение писателей. В. Г. Белинский сказал: «Пушкинский период был самым цветущим временем нашей словесности». С уходом из жизни великого поэта исчез главный стержень русской литературы, пропала духовная атмосфера литературной столицы России тех лет. Без этой атмосферы оказалось трудным единение с новым поколением писателей, о чем с грустью напишет Вяземский в своём стихотворении:

Сыны другого поколенья,

Мы в новом – прошлогодний цвет;

Живых нам чужды впечатленья,

А нашим – в них сочувствий нет…

Грустно стало в Петербурге. Потянулись за границу друзья Петра Андреевича: Гоголь уже в Германии, Смирнова (Россет) – в Париже, уехал туда же и вечный «грим-пилигрим» А.И. Тургенев. Жуковский тоже собрался за границу. Город для Вяземского пустел. Остался один Плетнев, который взвалил на себя бремя журнала «Современник». Отметив 70-летие со дня рождения и 50-летие литературной деятельности «дедушки» Крылова, засобирался вслед за друзьями, в Европу, и Петр Андреевич. Он уехал в мае 1838 года, а вернулся только через год. Его встретил уже другой Петербург.

Рамки серии «Пушкинский Петербург» вынуждают остановить и наш рассказ о жизни в столице Петра Андреевича Вяземского и его семьи в те далекие 1810-е – 1830-е годы, когда здесь царствовал гений великого Пушкина.

Послесловие

Вяземские прожили в доме Быченской до осени 1837 года, после чего перебрались в дом Лауферта на Большой Морской, 27. Отсюда весной 1838 года Петр Андреевич уехал на год в Германию на лечение. С этого времени, после стольких потерь, сильно подкосивших его здоровье, ему приходилось все чаще и дольше бывать в Европе, лечиться там у известных докторов. Но он каждый раз все-таки возвращался в Петербург, с которым его связывала память о друзьях, о лучшем периоде его жизни. Много адресов, домов, квартир сменили Вяземские в столице, но это

уже был другой город. Последние годы жизни постаревшие супруги провели в Баден-Бадене, где 10 ноября 1878 года в возрасте 86 лет Петр Андреевич скончался. Тело его было перевезено в Петербург вместе с останками дочери Наденьки, умершей тоже в Баден-Бадене в 1840 году, и захоронено на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры. Вера Федоровна, спутница всей его жизни, скончалась там же в 1886 году в возрасте 96 лет и упокоилась в Петербурге, рядом с мужем и дочерью. На их надгробном камне высечено: «Господи, помилуй нас!»

Дочь Маша (в замужестве Валуева) умерла в 1849 году в возрасте 36 лет от холеры. Из восьми детей Вяземских родителей пережил только сын Павел Петрович. Он тоже оставил свой след в русской культуре. С ранних лет он общался с друзьями отца (Пушкиным, Жуковским, Гоголем), окончил Петербургский университет, с 1840 года служил в Министерстве иностранных дел, подолгу жил за границей. В дальнейшем он председатель Петербургского комитета иностранной цензуры, начальник Главного управления по делам печати, с 1869 года – член Императорской археологической комиссии. В 1877 году Павел Петрович стал инициатором создания в столице Общества любителей древней письменности и до конца жизни оставался его председателем. Много лет он собирал рукописи, грамоты, евангелия, жития святых, календари, летописи, молитвенники, поучения, сказания, челобитные, описание городов и губерний и многое другое. Его собрание стало ядром музея, возглавляемого им Общества. Ему принадлежат труды по древней литературе, переводы и собственные художественные произведения. Павел Петрович заботился о сохранении мемориального комплекса в родовом имении Остафьево, куда была перевезена вся его коллекция книг, портретов и семейных реликвий.

Дело по сохранению Остафьева продолжила дочь Павла Петровича Екатерина и ее муж Сергей Дмитриевич Шереметев: они выкупили имение у старшего брата, вложив большие деньги в дальнейшее благосостояние Остафьева.

Павел Петрович Вяземский скончался в 1888 году и был захоронен рядом с могилой родителей. При реконструкции кладбища в XX веке его могила была уничтожена. Но памятник ему, установленный в Остафьево в 1916 году Шереметевыми, стоит и поныне.

Приложение

Некоторые петербургские адреса Вяземских после 1837 года:

1837 (осень) – 1838 (май) гг.

Большая Морская, 27. Дом И. Г.

Лауферта. (сохранился)

1839 – 1843 гг.

Сергиевская улица, дом Боровицкой (ныне ул. Чайковского, дом 21; перестроен в 1875 году)

1844 – 1845 гг.

Невский проспект, дом Голицыной (дом 60, перестроен в 1858 году)

1855-1858 гг.

Почтамптская улица, дом 11. Квартира семьи сына Павла Петровича Вяземского.

Конец 1859 г.

Гостиница Демута, набережная реки Мойки, дом 40.

(Перестроен).

1860 – 1861 гг.

Литейный проспект, вблизи Мариинской больницы (Дом не установлен).

1867 – 1868 гг.

Набережная реки Мойки, дом 15.

(Дом сохранился).

1868 – 1869 гг.

Улица Большая Морская. Дом Абемелек, (49). (Дом сохранился).

Начало 1870-х гг.

Дом Д. Дашкова. (Дом не установлен).

После 1873 года

Постоянно живет и лечится за границей.

Оглавление

От автора

Детство и юность П. А. Вяземского

Канал Грибоедова, дом №8/1. Иезуитский пансион.

Казанская улица, дом №27. Гимназия.

Набережная реки Фонтанки, дом №25. Дом Е.Ф. Муравьевой.

Улица Моховая, дом №41. Дом Мижуева.

Набережная Кутузова, дом №32. Дом Баташева.

Площадь Искусств, дом №3. Дом генерала Голенищева-Кутузова.

Площадь Искусств. Дом И. Жербина (участок дома №2).

Моховая улица, дом №32. Дом Быченской.

Послесловие

Приложение

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно