Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Фантазмы

Млечный путь женщин

Впервые опубликовано в General Erotic. 1999. № 8. Оглавление и все номера General Erotic см.: http://www.mipco.com/win/GEr.html

На одной из самых крупных молочных ферм в два дня умерли все коровы от неизвестной болезни. В течение следующего месяца неуловимый летучий вирус уничтожил практических всех коров в стране и лишил людей молока, сыра и прочих бессчётных молочных продуктов, без которых людской рацион стал ужасающе непривычным. Непривычность быстро сменилась болезненностью, так как оказалось, что многим людям молочные продукты просто необходимы.

Джордж Сток, успешный предприниматель, заболел то ли из-за отсутствия молока, то ли из-за шока, что его вложения в молочные фермы были потеряны. В то время его жена Марго родила их второго ребёнка, и Джордж, лёжа в гостиной на диване, наблюдал за женой, кормившей его трёхмесячного наследника.

– Вот какой упрямый, – дивилась Марго характеру сосунка, – только из левой груди сосёт, а правую отпихивает. А у меня в ней столько молока скопилось. Придётся сцеживать.

– У тебя наверно, левый сосок больше и легче пропускает молоко, вот Джони и не хочет напрасно напрягаться и сосать правый.

– А ты как себя чувствуешь, милый? – спросила Марго мужа, у которого был жар.

– Неважно. Я так хочу молока, или сыра, или хоть чего-нибудь молочного, что мне кажется, выпей я стакан молока, то сразу бы и выздоровел.

– Бедненький, будь ты моим сыночком, я бы тебе помогла.

– Послушай, а это идея, – оживился Джордж, – дай-ка я попробую пососать твою правую грудь, да и тебе легче станет.

Он поднялся с дивана, подошёл к сидящей в кресле жене, встал перед ней на колени и присосался к груди. Теперь он сосал не только как мужчина, ласкающий женщину, но и как голодный младенец. Их сын продолжал своё дело у левой груди, покашивая глазки на отца.

Джордж успешно высасывал струйки сладенького молока. Он любил подслащать сахаром или вареньем коровье молоко, поэтому сладость молока жены его лишь радовала. Он сосал, жена прижимала его голову к себе, и живительная влага придавала ему сил, но голова чуть кружилась от жара, и Джорджу вспоминалось что-то очень раннее в жизни: мать, грудь, запах молока.

В тот день Джордж сосал грудь жены ещё три раза и на следующее утро почувствовал себя совершенно здоровым. Он приписал своё выздоровление исключительно молоку жены. Кроме того, сосание молока из её груди сблизило его с женой ещё плотнее. Нечто отчётливо материнско-сыновье прибавилось к ощущениям, привычным для мужа и жены.

Но что оказалось не менее важным, предпринимательская жилка Джорджа задрожала от новых идей. Газеты, телевидение полнились сообщениями о страданиях и болезнях, которые испытывали люди из-за отсутствия молочных продуктов. Жизнь без коровьего молока оказалась большинству не под силу. Козье молоко достать было практически невозможно, поскольку его производство было весьма малым по сравнению с коровьим. Кумыс был слишком чужд для жителей его страны – о существовании кобыльего молока знали лишь из книжек. А тут под боком естественное, уже налаженное и повсеместное производство молока у любой родившей женщины. В голове Джорджа уже громоздились грандиозные деловые планы.

Казалось бы надёжно забытые события, сведения, информация всплывали в голове Джорджа и выстраивались в поддержку охватившей его идеи молочного спасения человечества естественным способом, избегая зависимости от животных. Весьма далёкий от проблем искусства, он вдруг ясно вспомнил лекцию, на которую он с год назад повёл своего старшего сына. Им показывали слайды картин знаменитых европейских художников, и среди них была картина Рубенса «Отцелюбие римлянки». Римлянин Кимон, заключённый в тюрьму, был обречён на голодную смерть. А его дочь Перо, навещая отца, тайно от стражи кормила его грудью и тем его спасла.

Не велик подвиг, подумал тогда Джордж, кормить грудью: ребёнка ли, мужа ли, отца. Неужели картину восторженно назвали бы «Чадолюбие римлянки», если бы на ней она кормила грудью младенца? Вот если бы она отрезала грудь, чтобы скормить мясо отцу, вот это была бы жертва! А так никакой жертвы – сплошное удовольствие. Тем более что отец на картине был изображён мускулистым мужчиной средних лет.

Джордж дивился оживающим воспоминаниям о когда-то прочитанном и услышанном. Так было всегда, когда он концентрировался на одной идее – память начинала поставлять ему информацию, которая до этого момента надёжно хранилась неосознанной.

Молозиво – белая грудная жидкость, появляющаяся перед самыми родами и первые дни после, считалась издавна афродизиаком и представляла особый деликатес для осведомлённых мужчин. В даосизме эта жидкость называлась «белым снегом», причём она появляется даже у бездетной женщины. Но скудное молозиво следует превращать в обильное молоко – «персиковый сок бессмертия», как его называли китайцы.

Джорджу пришла в голову мысль, которая ошеломила его своей очевидностью, столь тщательно сокрытой общественными нормами морали. Если младенцу так необходимо женское молоко, то почему в каком-то возрасте происходит переключение на молоко коровье? Ведь в течение всей своей жизни человек питается молоком – с какой стати вдруг происходит подмена лучшего на худшее? Почему, подрастая, ребёнок не продолжает питаться женским молоком? Пусть не материнским, пусть не из соска, но от кормилицы, или бутылочным, но женским. Раньше были чисто технические трудности в налаживании массового производства женского молока, теперь необходимость вынуждала вернуться к истинному, кардинальному решению молочной проблемы.

«Млечный Путь» – так решил назвать своё молочное предприятие Джордж.

Джордж рассказал о своей идее жене, которая всегда была в курсе его дел и часто давала ему полезные советы. Она спросила его:

– Хочешь, чтобы я поучаствовала далее в этом эксперименте? Ты, как всякий настоящий экспериментатор, успешно испробовал эту идею на себе. Но женщина – это главный компонент твоего замысла, так что и я должна испытать эту идею в полной мере. Ведь если моё молоко так подействовало на тебя, вовсе не обязательно, что оно так же благотворно подействует на других.

Джордж понимал, что необходимо проверить эту идею со всех сторон. Для представительности эксперимента они решили, что в нём должны принять участие минимум трое: старый человек, молодой мужчина и женщина. Для того, чтобы эксперимент прошёл гладко, по крайней мере со стороны сосущих, они выбрали людей, особо тяжело страдающих: от отсутствия молока. Это не составило труда, поскольку таких людей было много, и с каждым днём их число увеличивалось. Оказалось вполне достаточным сказать этим заболевшим людям, что единственным спасением для них является женское молоко, как они сразу согласились его пить. Когда же им пояснили, что молоко придётся сосать из груди, чтобы эффект от этого лекарства был максимальный, мужчины удивились больше всего, но сильное недомогание резко ослабило их первое сопротивление, а когда они увидели юную и красивую Марго, которая вытащила свои полные груди, то возможность вылечиться таким способом сразу показалась им вполне реальной. Женщина-пациент не удивилась вовсе, чутьём она поняла правильность такого метода лечения и, едва Марго села к ней на кровать, сразу жадно присосалась к её груди.

После первых пробных сосательных движений срабатывал младенческий инстинкт, и сосание шло у всех автоматически. Наилучшие результаты были со стариком, то ли оттого, что он впал в детство, то ли оттого, что у него не было зубов и они не мешали, как это было с молодыми, зубастыми. Эффект выздоровления был быстрый и разительный. В женском молоке явно и с лихвой содержались какие-то необходимые вещества, которых перестало хватать человеческому организму, когда он лишился молока коровьего. Оказалось, что человеку необходимо выпивать лишь стакан женского молока раз в три дня, чтобы его здоровье оставалось в норме.

За этим экспериментом последовали другие и не менее успешные – с различными женщинами, – а затем Джордж развернул свою деятельность в полном масштабе.

Джордж разместил объявления, что ищет кормящих матерей, желающих: заработать хорошие деньги. Откликнулось немало желающих:, и он предложил им кормить грудью тяжелобольных. Два аргумента: благородство задачи и щедрая оплата – помогли женщинам легко избавиться от стыда, что, впрочем, и раньше им вполне удавалось даже при наличии одного лишь последнего условия.

Успех с выздоровлением больных был сразу разнесён по стране всеми средствами массовой информации, и количество женщин, желающих стать кормилицами, росло день ото дня. Рука Джорджа их только «направляла, строила в ряды». Он арендовал здания, которые оборудовал под центры кормления грудью. Также он снова запустил в работу заброшенные молочные фабрики, так как большинство оборудования, которое использовалось для обработки коровьего молока, вполне подходило и для работы с женским.

После того, как стали очевидны целебные свойства женского молока, предрассудки, брезгливость постепенно исчезли и основная масса населения ринулась его потреблять.

Прежде многие мужчины испытывали отвращение к женскому молоку, тогда как коровье они пили с удовольствием или, во всяком случае, без отвращения. Это противоречие было сродни брезгливости мужчин к женским вагинальным выделениям при одновременном сильнейшем стремлении заполнить членом влагалище, а также отвращению к содержимому прямой кишки при любви многих к анальному сексу. Так и здесь: при своей брезгливости к женскому молоку, большинство мужчин предпочитало брать в любовницы женщин с большими грудями. Но большие груди – это символ обилия в них молока, и таким образом мужчины возбуждались от символа и отвращались от символизируемого объекта. Однако необходимость молока для выживания быстро сняла это противоречие.

Следующей задачей было сделать женское молоко доступным для каждого, а не только для больных, причём за цену, сравнимую с ценой коровьего.

Попутно стали проводиться медицинские исследования качества женского молока, которое оказалось намного полезнее и целебнее коровьего. Оно так повышало сопротивляемость иммунной системы людей, пьющих его, что большинство болезней стало сходить на нет. Целебный эффект был наиболее сильным от парного молока. Если раньше люди съезжались к целебным водным источникам, то теперь люди съезжались на женские фермы, где они могли приникнуть к целительным соскам. Подобно младенцам, которые, как правило, не болеют, пока мать кормит их грудью, взрослые, присасываясь к женской молочной груди, обретали небывалую стойкость к болезням.

Очевидно, что целебные свойства молока отличались у разных женщин. Поэтому стали возникать легенды и слухи о суперцелебных качествах молока у той или иной кормилицы, и люди устремлялись к ней. Молоко такой женщины резко повышалось в цене, и она быстро богатела. Учёные старательно развеивали подобные слухи, чтобы не возникало ажиотажа. Они регулярно брали пробы молока у всех женщин, и данные по жирности, химическому и прочему составу появлялись на специальном мониторе, установленном над рабочим местом каждой профессиональной кормилицы.

Само собой разумеется, что часть денег от любого кормления поступала Джорджу, и его богатство становилось фантастическим.

В результате развития женско-молочной промышленности установилось три формы потребления женского молока: из груди сосанием, питиём парного, которое стали ласково звать «парнухой», и консервированного. Сосание из груди было самым эффективным, хотя, казалось бы, только что сцеженное, ещё тёплое молоко должно было производить тот же эффект. Но тут вступало в силу влияние контакта с грудью: сосательный рефлекс, животворно вспоминавшийся из детства, ощущение горячей женско-материнской плоти, нежность и нужность процесса – всё это давало дополнительный позитивный психологический заряд. Сосущие сосуществовали в более прочном мире и в более крепкой дружбе.

Естественно, что в первую очередь женщинам подносились их собственные младенцы, а затем – чужие. Ерудным детям, если им не хватало материнского молока, груди предоставлялись бесплатно и без всяких ограничений.

Для экономии времени женщина кормила двух людей сразу. Она полулежала на специально сконструированной высокой кровати, а к ней с каждой стороны подсаживались сосуны. Сиденья располагались ниже уровня кровати так, что грудь оказывалась на уровне рта сосущих.

Молочные женщины на фермах доились по пять раз в день – среди них были стационарные, постоянно живущие на ферме, а были и приходящие: подоятся и уходят домой. Некоторые женщины приходили лишь время от времени, чтобы сдать молоко и подзаработать.

Неудивительно, что кормящие женщины вскоре стали самыми популярными и чтимыми в обществе, а карьера кормилицы – наиболее желанной для женщин. Она обеспечивала беззаботную жизнь, наполненную наслаждениями, а также гордостью за общественно полезную деятельность – это вполне устраивало женщин, лишённых интеллектуального честолюбия, а таковых было, по счастью, большинство.

Однако оставались женщины, которые не хотели посвящать свою жизнь производству молока и кормлению, они делали карьеру в науке, искусстве и кормили только собственных детей, если те у них были. Таких некормящих женщин стали называть «мясными», в отличие от кормящих – «молочных».

Очевидно, что кормилицы и сами нуждались в молоке, и не только для поддержания собственного здоровья, а также для усиления работы своих молочных желёз.

Женщинам-кормилицам давали специальную еду и лекарства, которые стимулировали производство молока. Кроме того, им необходимо было потреблять много жидкости, и поэтому они почти постоянно что-либо пили, подобно тому, как коровы – жевали. Над рабочим местом кормилицы располагалось с десяток трубочек, из которых можно было пить всё: от прохладительных напитков и соков до пива и вина. Крепкие напитки были запрещены, потому что произошло несколько несчастных случаев, когда взрослые сосуны, напившись молока с высоким содержанием алкоголя, возвращаясь с ферм, попадали в автомобильные аварии.

В перерывах между кормлениями женщины получали необходимую дозу молока друг у друга, чтобы производство молока не прекращалось.

Некоторые из них пытались пить собственное молоко, но оно не влияло так благотворно, как чужое. Поэтому кормилицы объединялись в группы и подкармливали друг друга.

Чтобы сэкономить время, кормилицы создавали «кольца»: пока одна сосала грудь у другой, третья сосала грудь у первой и т. д. Часто не обходилось без сексуальных контактов, но они вовсе не были обязательными, хотя свободно допускались.

Соски у постоянно кормящих женщин становились такими длинными и утолщёнными, что для них приходилось делать специальные лифчики с мешочком на месте соска, чтобы ему было куда деться, особенно во время эрекции. У молочных женщин сосок в состоянии эрекции становился таким большим, что некоторые использовали его в качестве мужского члена в интимных отношениях с подругами-кормилицами. Женщина, в которую вставлялся такой сосок, давала знак, и женщина, владелица соска-члена, нажимала на грудь, чтобы из соска изверглась струя молока, которая хотя и не оплодотворяла, но давала радостное ощущение наполняемости спермой.

Необходимость пить молоко другой женщины для поддержания производства собственного, сблизила многих женщин, раскрепостила их тягу друг к другу. Конечно, не все женщины предпочитали сосать друг у друга грудь. Некоторые пили молоко с отвращением, но всё-таки пили, если хотели продлить свою способность кормить молоком своих детей, мужей, любовников, родственников. Часть женщин потребляла консервированное женское молоко. Однако профессиональные молочные женщины не ведали отвращения и пили, сосали своих подруг, как спортсмен пьёт специальные напитки, необходимые для повышения уровня его энергии и достижения лучших результатов на соревнованиях.

Многие профессиональные кормилицы испытывали череду оргазмов при кормлении, и потому весь рабочий день они проводили в наслаждении. Они и впрямь превращались в подобие коров: с мутными глазами, малоподвижные, мычащие в момент наступления оргазма. Кормилицы смотрели поверх голов сосущих, и, казалось, им было безразлично, кто сосёт, мужчина ли, женщина ли, лишь бы сосали долго и не останавливаясь.

Кормление грудью стало использоваться как самое безопасное противозачаточное средство. Так как доступ к этому средству женщина получала только через деторождение, то у неё был стимул родить хотя бы раз, чтобы обрести способность к лактации и, следовательно, к стерильности.

Наступила пора, когда большинство женщин наконец вышло из экономической зависимости от мужчин и могло содержать себя без всякого труда. Конечно, при условии, что у них было достаточно молока. Поскольку большинство женщин стало кормилицами, так называемые «мясные» женщины легко и без конкуренции находили возможность применить свои интеллектуальные таланты и тоже приобрели полную экономическую независимость.

Вследствие постоянного кормления, размер груди у большинства женщин резко вырос. Многие не могли передвигаться без специального корсета, потому что спина их не выдерживала тяжести грудей.

Как всегда, нашлись противники новой жизни, а именно: женских молочных ферм и самого женского молока. Эти люди, называвшие себя Коровниками, выступали за воспроизводство коровьих стад из оставшихся считанных экземпляров после эпидемии. Такую позицию им позволила занять их редкая конституция организма, который прекрасно справлялся с полным отсутствием любого молока. По извечной схеме всех фанатиков Коровники предпочитали болезни и гибель остальных людей, аморальной, по их пониманию, жизни. Они утверждали, что потребление женского молока является формой каннибализма, поскольку поедается часть женщины. Молоко, не будучи высосанным или сцеженным, перегорает, то есть остаётся в женщине – оно вовсе не испражнения, которые необходимо выводить. В этом смысле молоко (как и кровь) является частью организма женщины. Иными словами, женское молоко может остаться в теле женщины и рассосаться и таким образом продолжать быть его частью. Коровники также возражали против кормления младенцев материнским молоком и настаивали на том, чтобы их кормили искусственной молочной смесью.

Следует признать, что простота для индивидуума и в то же время трудность для общества в возникшей необходимости сосания женской груди состояли в том, что грудь является эрогенной зоной. Желание женщины кормить грудью стимулируется удовольствием, которое она получает от сосания. Оно подобно наслаждению, возникающему при сосании в процессе сексуальных ласк груди, в которой может и не быть молока. Старое выражение «Дитя, сосущее грудь, лукаво» как раз и намекает на присутствие наслаждения при кормлении. Всё бы и прекрасно: стимулом для кормления ребёнка является наслаждение, испытываемое кормящей, – что можно придумать умнее? Но христианство, да и всякое другое массовое умопомрачение, ополчающееся против наслаждения, прежде всего требует прятать грудь, считая её постыдной. А значит, и кормление грудью должно быть также постыдным и скрываться от глаз общественности – однако такой подход стал невозможен при повсеместном потреблении женского молока.

Сексуальный характер кормления делал прекрасным этот процесс не только для кормилиц и для сосущих. Он стал приемлемым и для всего общества, так как это удовольствие связалось с необходимостью выживания. Подобно тому, как и необходимость размножения делала совокупление допустимым для христианства, но не в той мере, чтобы перестать против него отчаянно бороться.

Потерпев поражение в попытках запретить кормление грудью, Коровники пошли кружным путём: они активно спонсировали научные разработки по искусственному разведению коров. Но рождались коровы, давали молоко, а люди, отвыкнув от него, присосались к женщинам, и становилось просто коммерчески невыгодно заниматься молочным скотоводством.

Вместе с тем рост количества молочных женщин обернулся опасной для людей стороной. Оттого что множество женщин стали кормилицами, рождаемость резко упала из-за стерильности многих женщин в период кормления. Женщины рождали по одному ребёнку, чтобы запустить процесс производства молока в своём организме, а потом беспрерывно кормили грудью.

Но если женщины только сцеживали молоко и никому не давали сосать, то выделение молока у них прекращалось. Поэтому те женщины, которые избирали карьеру кормилицы, молоко сцеживали лишь понемножку и в основном давали сосать грудь, а это было неэффективно с точки зрения массового производства молока. Вот почему вскоре изобрели автодоилки, которые точно воспроизводили людские сосательные движения. Для женщин, что не хотели иметь контакта с живыми потребителями, это решение было идеальным. Они поселялись на фермах, заключая контракты на определённые сроки, и там ежедневно по нескольку раз в день их доили с помощью автодоилок. Женщины располагались на кроватях и блаженствовали. Большинству женщин автодоилки давали гораздо больше наслаждения, чем сосущие люди, – у доилок не было зубов, которые могли укусить, или грубых движений, приносящих боль. Предпочтение автодоилок перекликалось у женщин с их любовью к вибраторам. Более того, по просьбе женщин им выдавались вибраторы, которые многие любили использовать одновременно с работающими автодоилками.

Многие мужчины, получая свой молочный рацион, пытались «убить двух зайцев»: пососать молока и одновременно утолить свои сексуальные желания с кормилицей. Поэтому проституция стала маскироваться под рекламой кормилиц, открыто предлагающих свои груди, а в действительности не только груди. Более того, появилось множество фальшивой рекламы кормилиц, которые были вовсе не «молочными», а «мясными» проститутками и лишь привлекали клиентов своими грудями.

Возникла категория мужчин, которые свихивались на женском молоке. У тех, что сосали молоко и одновременно совокуплялись с кормилицей, образовалась прочная психологическая связь между едой и сексом. То, что и раньше существовало в туманных, малоосознанных формах, стало ясной и неизбежной фиксацией. Еда и половая жизнь для многих мужчин стали неразделимы, и, если одно происходило без другого, возникали болезненные реакции. Были мужчины, которые, совокупляясь с «мясными» женщинами, требовательно прокусывали их груди в поиске желанного молока. Но, так как молока у них: не было, мужчинам приходилось довольствоваться кровью.

Образовалась также категория гурманов, которые предпочитали молоко той или иной женщины или определённого типа женщин. Стала устанавливаться мода на разных кормилиц, так как начинали ходить слухи о специфическом вкусе их молока. Дегустации молока превратились в повод для праздника, во время которого выбиралась «кормилица года», и ей поклонялись, как богине. Чтобы добраться до её сосков, требовалось иметь большие деньги и столь же большие связи.

В каждой семье возникала конкуренция с внешним рынком. Женщина рожала ребёнка и пыталась прокормить молоком всю семью. Однако это удавалось далеко не всякой, да и члены её семьи, особенно мужчины, предпочитали присасываться к чужим женщинам. Молоко одной и той же женщины быстро надоедало – даже во вкусе молока мужчины искали разнообразия.

Находилось немало женщин, которые предпочитали тайно прикармливать чужих:, и когда на членов её семьи вдруг переставало хватать молока – разражался скандал с обвинениями в измене. Хотя недостаток молока мог случаться и по другой причине, первые возникали именно ревнивые подозрения, поэтому каждая молочная женщина делала всё возможное, чтобы увеличивать производство своего молока.

В силу того, что мужское половое влечение основано на стремлении к противоположному тому, что имеешь, в обществе возникла мода на женщин с крохотными грудями, среди которых преобладали «мясные» женщины.

Значительное количество мужчин пресытились повсеместными кормилицами, брызгающими им в лицо молоком в качестве заигрывания. Они увлекались «мясными» женщинами, в которых их привлекало отсутствие молока и маленькие груди. Однако «мясные» женщины всегда держали при себе «молочных» подруг для насущного потребления молока, чем неизменно вызывали ревность у своих: возлюбленных.

Играя на этом всемужском влечении, правительство, в большинстве состоящее из Коровников, решило действовать окольным путём. «Коровников» возглавлял Джонни – баснословно богатый сын владельца предприятия «Млечный Путь», с давно обсохшим молоком на губах. Он с раннего детства по очевидным причинам резко ревновал мать к отцу. Более того, у него возникла ненависть к отцу, основанная на убеждении, что тот умышленно морил его голодом, высасывая молоко матери. А когда повзрослевший Джонни узнал, что мать его участвовала в экспериментах и кормила других людей, посчитал, что отец вынудил её на предательство по отношению к своему ребёнку. Подобного рода претензии стали предъявлять своим отцам многие молодые люди – дети кормилиц. Конфликт отцов и детей возникал на том же эдиповом комплексе, но замешенном на материнском молоке.

Тем временем Коровники интенсивно эксплуатировали мужскую тягу к редким «мясным» женщинам, их худобе и безмолочности. Исподволь Коровники пропагандировали и внедряли в подсознание облик «мясных» женщин как образец красоты и сексуальной привлекательности. Для того чтобы компенсировать отсутствие у них молока, Коровники бесплатно раздавали мясным женщинам бутылки с коровьим молоком, к которому те заново приучали своих любовников, да и сами привыкали к нему, отказываясь от личных кормилиц. Сначала возникли секретные ячейки эстетов, которые поклонялись красоте малогрудых, безмолочных женщин и поощряли отвращение к женскому молоку. По известной схеме развития идей тайный культ перерос в открытое элитарное мировоззрение, а затем разросся в общенародную моду, вскоре ставшую нравственной нормой.

В то же время гайки морали закручивались всё сильнее, и грудь женщины, а тем более её молоко стали символом позора и стыда. Дошло до того, что кормление грудью младенцев стало предосудительным, и для обоснованности преследования «молочных» женщин кормление грудью объявили вредным для здоровья матери и младенца. Утверждалось, что только искусственное кормление полезно для обоих. На матерей стали оказывать всяческое давление, чтобы они отрывали младенцев от груди и вместо соска вставляли им соску с коровьим молоком.

«Коровникам» удалось-таки возродить коровьи стада, а там и людскую привычку к коровьему молоку. Снятому и обезжиренному.

Женщины поддались сексуальным предпочтениям мужчин, и количество кормилиц резко уменьшилось, что вызвало дополнительный спрос на коровье молоко. Эталоном красоты стали тощие женщины с еле различимой грудью, пользоваться которой для кормления считалось безнравственным. Редкие мужчины предавались тайному пороку сосания женской молочной груди, а преданные матери, прячась ото всех, прикармливали своих детей грудью.

Как и предрекалось, красота спасла-таки мир. От женского молока.

Любимое дело

Впервые опубликовано в General Erotic. 2000. № 19.

С одной стороны, ей и ему хотелось разнообразия. С другой стороны, не менее важной, Дженнифер и Джорджу нужны были деньги. Часто размышляли они вслух, как соединить вместе две стороны одной медали. Да чтобы она была из чистого золота. Джордж придумал. Дженнифер одобрила. А быть может, и наоборот. Обсудили возможные варианты. Детали и общее. Осталось воплотить. В плоть. В её плоть.

Они оделись в нарядное. Она сверкала. Он светился. О, как Дженнифер была красива! А как Джордж был хорош! Она не отпускала его руку. И заглядывала Джорджу в глаза. Он прижимал её к себе. Они предвкушали.

Вошли в одну из лучших гостиниц города. Направились прямо в бар. Там, как всегда, сплошные мужчины: бизнесмены, отцы семейств, владельцы, менеджеры. Возрасты на выбор лет с тридцати и выше. Торчали две некрасивые женщины, окученные со всех сторон мужчинами. Ибо лучше не было, а что было – лучше, чем ничего.

Несмотря на полумрак, все мужчины разом выхватили из него глазами Дженнифер. Её светлая кожа и солнечные волосы заставили головы повернуться или по меньшей мере вынудили глаза скоситься. Мужчины её мысленно облизали. Две женщины одарили её взглядом, ревниво оплевав. А в Джорджа некрасавицы всматривались жадно и сглатывали слюну.

Чарующая пара села за столик неподалёку от бара.

Как и договорились, Джордж и Дженнифер стали шарить глазами по мужским фигурам и лицам в поисках достойного.

Официант принёс её любимое Chardonnay. Джордж заказал сок, чтобы не поддаваться алкоголю.

– Как тебе тот, у стойки, разговаривающий с барменом? – спросил он.

– Можно. Но лучше другой, что с полуседой шевелюрой.

– Желание дамы – закон.

Они ещё повыбирали, но вернулись к её первому.

– Ну, с богом, – напутствовала Джорджа его возлюбленная.

Дж и Дж, как они себя стали называть, познакомились на лекции по мотивации, на которую их послали фирмы, где они работали. Сами бы они никогда не пошли на это поистине религиозное мероприятие, заполненное нездоровым энтузиазмом, сомнительными примерами чудес индивидуального обогащения и дурно скрываемыми усилиями лектора продать слушателям видео– и аудиокассеты с навечно запечатлённым, а следовательно, ещё более нездоровым энтузиазмом.

Джордж и Дженнифер сидели в соседних рядах и сразу обратили внимание друг на друга. С радостью заметив, что каждый из них скучает, в отличие от входящих в раж слушателей, они улыбнулись друг другу и в перерыве решили сбежать с лекции. Убежищем оказался номер в том же отеле, где проходило мероприятие.

Заполнив тремя щедрыми порциями спермы три восхитительных отверстия Дженнифер и гарантировав языком, что Дженнифер получила свою долю божественных судорог, Джордж со спокойной совестью принялся за речевое общение:

– Единственный трюизм в этой лекции, который наводит меня на размышления, это: «Найди в своей жизни любимое дело, отдайся ему целиком и построй это дело так, чтобы получать за него деньги».

– Ты нашёл своё любимое дело? – поинтересовалась Дженнифер со счастливым лицом женщины, испытавшей многократный оргазм.

– Давным-давно, – не задумываясь отозвался Джордж с лицом мужчины, выполнившим сладостный долг перед очередной представительницей рода, перед которым он всегда чувствует себя в неоплатном долгу.

– Не будет ли нескромным с моей стороны спросить, что же это за любимое дело? – кокетливо выясняла Дженнифер, играя пальцами с его членом.

– Нескромным? – переспросил Джордж, скосив глаза на её пальцы. – А что это слово значит?

Они рассмеялись, и Джордж вернулся к поставленному вопросу:

– Моё любимое дело – приносить наслаждение женщинам. Хорошее определение?

– О, мой бескорыстный джентльмен! – прильнула к нему Дженнифер.

– Ошибаешься, в этом моя корысть как мужика. А ты нашла своё любимое дело? – спросил Джорож.

– Конечно, – с готовностью откликнулась его возлюбленная, – приносить наслаждение мужчинам.

– Что ж, полдела сделано. Но разве мы отдались этому делу целиком? – торжественно обратил Джордж к себе и к Дженнифер основополагающий вопрос.

Они опять рассмеялись, тем самым показывая, что делают всё, что на данный момент могут, но ещё не всё, что возможно. Однако нужно уже было дойти до конца этого провозглашённого канона жизни. И они поразмышляли о том, как это любимое дело построить так, чтобы получать за служение ему деньги. И вот через месяц страстных встреч они оказались на пороге первой денежной попытки.

Джордж встал из-за стола и направился к их жертве-счастливчику: типичному успешному бизнесмену лет под сорок. Стройному, самоуверенному, крепколицему.

Джордж подсел к нему на стул у бара, держа в руках свой бокал с соком.

– Хелло, – окликнул он его.

Мужчина повернулся к нему с коньячной рюмкой, держа её у губ, – он завершил глоток и отвёл рюмку.

– Хелло, – ответил он выжидательно. На его пальце торжествовало обручальное кольцо. Он подпадал и под минимальный критерий безопасности.

Джордж протянул руку и назвал своё имя.

– Роберт, – с улыбкой пожал тот его руку. – Мы где-то встречались?

Он тщетно напрягал свою память, всматриваясь в Джорджа.

– Мы уже встретились, сию минуту. Вы остановились в этом отеле?

– Да. – Роберт улыбнулся, видно, принимая Джорджа за чуть подвыпившего весельчака.

Джордж продолжил:

– Моя возлюбленная послала меня поприветствовать вас, вы показались ей знакомым.

На его вопросительный взгляд – где она? – Джордж указал на Дженнифер, сидящую за столиком и смотрящую на Роберта мимо подошедшего к ней мужчины, который пытался познакомиться.

– Такую красивую женщину нельзя оставлять в одиночестве, – заметил Роберт и помахал ей рукой. Мужчина, отшитый Дженнифер, отошёл от неё, а она улыбнулась, сверкнув в полумраке великолепными зубами.

– Роберт, что бы вы отдали за приключение с такой женщиной?

Роберт отвёл взгляд от Дженнифер и внимательно посмотрел Джорджу в глаза:

– Я надеюсь, что у вас, Джордж, есть полномочия вести такой разговор.

– Можете не сомневаться.

– Не будет ли тогда более удобным сесть к ней за столик и обсудить это вместе?

– Нет, все обсуждения надо вести со мной. Тэмми не любит разговоров.

Дж и Дж договорились, что не будут раскрывать её настоящего имени. Кроме того, Джордж хотел выдавить из него сам как можно больше, а потом уже использовать чары Дженнифер, чтобы додавить ещё.

– Что же вы предлагаете? – спросил Роберт.

– Всё, что вы пожелаете.

– Сколько это «всё» будет стоить?

– Две тысячи.

Бизнесмен посмотрел пристально на Дженнифер, а потом на Джорджа.

– Как это «всё» будет происходить?

– Мы с Тэмми придём в ваш номер в гости.

– Мы? Вы тоже?

– Да. Мы с Тэмми никогда не расстаёмся в любви, мы просто позволим разделить вам наши радости.

– Тогда вы должны платить мне, – заулыбался Роберт.

Джордж встал со стула, показывая, что он готов уйти.

– Подождите, Джордж. Я пошутил. Я предлагаю пятьсот.

Джордж снова сел за стойку.

– Мы собираемся быть у вас не торопясь, часа два-три. Тысяча восемьсот – ради первого знакомства.

– Тысяча, не больше.

– Пойдём за столик к Тэмми, – предложил Джордж, справедливо полагая, что теперь вблизи с ней соискатель должен уступить ещё.

– Тэмми, это Роберт, – представил его Джордж, чуть было не назвав её настоящее имя.

– Здравствуйте, Роберт, – улыбнулсь она своей действительно обворожительной улыбкой. – Это я выбрала вас.

Джордж между тем думал, как бы не увлечься ситуацией и не забыть о деле. Он видел, что Дженнифер захотелось Роберта, а нужно было продолжать торговлю. Джордж напоминающе нажал под столиком ногой на её ногу.

– Роберт почему-то не ценит время с тобой по достоинству.

Роберт взял руку Дженнифер в свою и целовал её пальцы, поглядывая на Джорджа. Она опустила другую руку под стол и погладила его вздувшуюся ширинку.

– Тысяча пятьсот, – сказал Роберт сквозь пальцы Дженнифер.

Дж и Дж одобрительно переглянулись.

– Договорились, – завершил сделку Джордж.

Они направились из бара к лифту. В лифте были двое мужчин, слюнявивших глазами Дженнифер. Все молчали. Впервые при ярком свете они разглядывали друг друга. Роберт был хорошим уловом. Дорогой костюм на ладном теле, умная голова с мужественными чертами лица. Его глаза пылали. Дженнифер уставилась в этот огонь и лишь иногда взглядывала на Джорджа с лёгким извинением за свою страсть. Джордж поощрительно улыбался.

Номер оказался на тридцатом этаже с прекрасным видом на светящиеся изнутри небоскрёбы.

Чуть дверь номера щёлкнула за ними, Роберт обнял Дженнифер за талию и нацелился было на поцелуй.

– Прошу прощения, – остановил Роберта Джордж, взяв его за плечо, – давайте сначала закончим деловую часть.

– Хорошо, – сразу согласился Роберт, ушёл быстрым шагом в спальню и вернулся.

– У меня наличными есть только тысяча, остальное я выпишу чеком, на чьё имя?

Джордж дал ему своё имя, и Роберт нетерпеливой рукой выписал чек и отсчитал ему десять сотенных.

«Даже если он отменит потом чек, тысяча – это тоже неплохо», – подумал Джордж и спрятал деньги и чек во внутренний пиджачный карман, что был на молнии.

Роберт повёл Дженнифер в спальню, и Джордж последовал за ними.

Дженнифер раздевала нового возлюбленного, он – её, Джордж – сам себя.

Через десять секунд все были голые.

Дженнифер, как всегда, взяла инициативу, положила Роберта на спину, взяла в рот его красивый член, облизала его до нужной кондиции и забралась на него. Джордж сидел сзади и держал её за зад, разводя в стороны ягодицы, видя, как жадно углубился член Роберта меж её сочащихся губ. Джордж привстал, его поджидал её дышащий сфинктер. От их регулярных радостей у неё в анусе заработали железы смазки, подобные вагинальным. Джордж плавно углубился в Дженнифер, ощущая движение Роберта через чрезвычайно тонкую стенку. Он сравнивал, шутя, её толщину с толщиной презерватива, настолько чётко ощущалась шейка её матки или член другого мужчины.

По движениям и стонам Дженнифер Джордж знал, когда надо кончить, чтобы принести ей максимальное наслаждение, – она любила, чтобы кончали в неё за две-три секунды до её оргазма, чтобы семя было уже в ней и её спазмы всасывали его. Кроме того, ощущения мужских спазм были для неё верхом возбуждения, которые сталкивали в неотвратимость собственного оргазма.

Она уже давала Джорджу знать, стеная и глубоко насаживаясь, что уже – скоро. Но тут Роберт оторвался от рта Дженнифер, приостановил свои движения и сказал:

– Сладкая моя, я хочу поменяться с Джорджем местами.

«Что ж – подумали Джордж с Дженнифер, – раз клиент просит…»

Роберт вывернулся из-под Дженнифер, оставшейся стоять на четвереньках, а Джордж посторонился и уступил ему место. Джордж смотрел, как Роберт умело вдавливает член в радостно расступающийся сфинктер. Джордж полез было на место Роберта, под Дженнифер, чтобы не оставлять её недозаполненной.

– Джордж, – сказал Роберт, – а ты еби в зад меня.

Это было для Джорджа неожиданностью, ибо он никогда раньше не делал этого. Но и здесь он понял, что надо выполнять желание клиента. Да и всё когда-то случается в первый раз, а это не самый худший вариант. Джорджа к тому же разобрало любопытство: сравнить ощущения в женском и мужском заду.

Роберт медленно двигался в Дженнифер, а Джордж подступился к нему сзади – чуть волосатые ягодицы, раскрыл их, как женщине, и там, среди волос, светилось нечто, делающее мужчину и женщину почти неразличимыми. Роберт приостановил свои движения, позволяя Джорджу углубиться в него. У него ещё не заработали смазочные железы, и Джордж послюнявил свой член. Когда он углубился до упора, Роберт возобновил медленные движения, к которым Джордж приравнял свои. Двигались в такт. Джордж держал его за бёдра, непривычно узкие, радуясь, что всем им так хорошо да ещё деньги за это в кармане.

Джордж от новых ощущений чувствовал, что долго не выдержит, дал знать Дженнифер стоном приближение и задвинул в Роберта всё, что скопилось. Роберт с лёгим стоном тоже кончил, сжимая член Джорджа анусом значительно сильнее, чем женщины. Мышцы и здесь оказались сильней у мужчины. За Робертом, как последнее выстроенное в ряд домино, ухнула в оргазм Дженнифер.

«Совсем неплохо для первого раза», – подумал Джордж, и Дженнифер потом поделилась с ним, что эта же мысль посетила её сразу после последней спазмы.

Они расцепились и легли – Дженнифер лежала между мужчинами. Её подмышка пахла сладким потом похоти, который переборол даже дезодорант.

– Теперь ты, Тэмми, соси его хуй, а ты, Джордж, соси мой, – скомандовал Роберт и добавил: – Ничего не смывая.

Помедлив мгновенье, необходимое для осознанности выполнения приказа, Дженнифер поглотила хуй Джорджа, побывавший в заду нового любовника, потому что это хуй любимого, а на нём всё желанно, тем более от пришедшегося по вкусу любовника, а Джордж облизывал его хуй, потому что он побывал в глубинах Дженнифер, а они облагородят любой предмет, в них погружавшийся, тем более первый для Джорджа хуй, оказавшийся вполне уместным во рту.

Они образовали кольцо и долго не хотели его разрывать мужским оргазмом. Роберт в этом кольце замкнулся на клитор Дженнифер, а он приводил её к оргазму многократно. Дженнифер знала, как ублажать Джорджа, и всё это вводило её в особый раж, обострявший её мастерство. Оргазм начался у Джорджа и пронёсся по кольцу. Ему в рот плеснуло семя, и он, как птица, несущая червя птенцу, донёс почти всё до рта Дженнифер, и она в страстном поцелуе под влиянием очередного оргазма сглотнула всё и вылизала язык Джорджа.

Организм наслаждения разделился на три части. И они лежали в восторженной прострации.

– Неплохо поработали, – сказал Роберт. – Мне завтра рано вставать, и нам пора расставаться. Я приезжаю сюда раз в две недели, и, надеюсь, мы сможем встретиться снова.

Заставлять Дж и Дж не пришлось, они быстро оделись, Роберт поцеловал Дженнифер в губы, а Джорджа в щёку.

– Дай мне твой телефон, – попросил Роберт Джорджа.

Тот продиктовал.

Когда они садились в машину, Дженнифер сказала:

– Не знаю, как тебе, а мне очень всё понравилось: и сладко было, и полезно.

– Да, – согласился Джордж – первый блин вышел настоящим трёхслойным тортом. – И они поцеловались.

– Но ты допустил ошибку, – сказала ему Дженнифер, отстранясь, – нужно было взять с него дополнительные деньги за то, что ты его ублажал.

– Ты права, в следующий раз не оплошаю. Поехали, вложим чек в банк, чтобы, чего доброго, он не отменил его назавтра, – предложил Джордж.

– Давай. Рента на этот месяц и еда – оплачены. Теперь можно и об удовольствиях подумать, – радостно подытожила Дженнифер.

– Когда снова пойдём на охоту? – спросил Джордж.

– Завтра, – ответила Дженнифер и положила голову на плечо Джорджу.

Через неделю Роберт позвонил Джорджу договориться о встрече в его близящийся приезд. Он останавливался в том же отеле.

– Видишь ли, – начал корректировать финансовые условия Джордж, – в прошлый раз я тебя ублажал сверх нашей договорённости. Так что, если ты хочешь, чтоб я к тебе подключился, это будет на тыщу больше.

– А ты приходи без Тэмми, – услышал Джордж в трубке.

– Как без Тэмми?

– А так – ты меня интересуешь больше, чем она.

– Мне нужно подумать, – проговорил опешивший Джордж.

– А чего думать – ты свою тыщу получишь.

– Хорошо, – быстро согласился он – слишком легко шла в руки эта тысяча. «Определение “любимого дела”, – подумал Джордж, – теперь надо будет расширить».

Поэтические предпочтения

Впервые опубликовано в General Erotic. 2000. № 24.

Странные влечения были у этого Поэта, такие же, казалось бы, взаимоисключающие, как и его поэтический талант и баснословное богатство, полученное им в наследство.

Поэта сего влекли чрезмерно толстые женщины, тогда как время он проводил со стройнотелыми красавицами. Как известный человек, ведущий светскую жизнь, он был постоянно на виду, и ему приходилось для сохранения приличий появляться в обществе только с элегантными и красивыми женщинами.

С толстыми, а часто и вообще с бесформенными женщинами он встречался тайно.

Руки, губы, и всё, чем Поэт мог пробовать женщину на ощупь, требовали обилия плоти, а общаться ему приходилось с тонконогими, сухопарыми манекенщицами. Во всяком случае, такими они ему представлялись по сравнению с теми, желанными.

Кроме того, его любовная лирика, обращённая к женщинам, подразумевала в героинях красавиц, как полагали читатели и критики. Если бы вдруг стало известно о Поэтовых предпочтениях, то его поклонники, а особенно поклонницы, могли не только разочароваться в нём, но и даже возненавидеть.

Когда в двадцатилетием возрасте Поэт впервые осознал своё влечение, то поначалу он облюбовывал и облюбливал просто полных женщин, потом – уже откровенно толстых, а затем стал искать только таких, плоть у которых была буквально необъятной.

Но странное дело – когда он добывал себе толстых женщин, то, колыхаясь на них, он в мечтах представлял себе стройную любовницу, а когда он проводил время со стройной женщиной, ему всегда не хватало её плоти, чтобы чувствовать себя полностью в неё погружённым.

Ли была женщиной высокого роста и носила свободную широкую одежду, которая, как она была уверена, скрывала её огромное тело. Лицо Ли было хотя одутловатым, но красивым, и это было для Поэта необходимой принадлежностью обильной женской плоти.

Поэт познакомился с ней в небесах. Вернее, в самолёте, где они сидели в широких креслах первого класса, а Ли даже в такое кресло помещалась с великим трудом и поэтому большую часть полёта стояла. Когда они приземлились, она уже была готова выполнить все земные желания Поэта.

Обыкновенно женщину встречают по лицу, а провожают по насыщении её телом. Уродливое лицо нередко может оказаться существенным препятствием для эстетически чувствительных мужчин, среди которых не последнее место занимают поэты. Посему, чтобы не оскорбить своего чувства красоты, мужчины, бывало, укрывали некрасивое лицо женщины задранной юбкой, тряпкой, одевали ей на голову мешок или совершали священнодействие в темноте – и всё для того, чтобы отталкивающее лицо не портило пейзаж прикладных частей женского тела.

Нередко инициатива прикрытия лица исходила от самокритичной женщины, которая предлагала: «Хочешь, лицо прикрою?» Такой честный порыв мог возникнуть у женщины только от страстного желания заработать или бесплатно отблагодарить своим телом.

Размышляя над своими влечениями, Поэт пришёл к выводу, что когда лицо прикрыто, его как бы и нет, но зато беспрепятственно раскрывается панорама с глубоким и влажным ущельем или предстаёт портрет «губки бантиком» ануса. В процессе падения в ущелье или в момент, когда анус под давлением перестаёт быть молчаливой точкой и произносит букву «о», можно себе навообразить любое красивое лицо. Главное, чтобы хую было сладко, тогда и тебе всему сладко будет. Взор твой видит роскошествующую пизду, мягкий живот с точным центром пупка, лобок разнообразной густоты и цвета и хуй, утопленный в блаженстве, вылезающий как бы сделать вдох и снова ныряющий во влагалище ли, в прямую ли кишку, в коих бы ему попеременно жить да поживать и горя снаружи не видать.

Но на этот раз всё перевернулось не с ног на голову, а с головы на живот. Ли была красавицей. Лицом. Годов ей было двадцать три. Голубые глаза, густые каштановые волосы, налитые губы, всегда готовый лизать язык. Ли предупредила Поэта о своей необычной толщине перед первым раздеванием. На что он ответил: «Я люблю полных женщин, исходя из простого и очевидного принципа: чем больше у женщины плоти, тем больше самой женщины».

Однако, когда Ли сняла с себя одежду, её красивое лицо перестало притягивать Поэтин взгляд и не потому, что он увидел пизду, а потому, что он её не увидел. Вернее, он её увидел позже, но с трудом. А дело обстояло так: взору Поэта открылось тело, не похожее на человеческое, это были огромные куски бесформенного мяса, которые начинались сразу под грудью и спадали вниз. Сама грудь неузнаваемо терялась в грудах мяса, которые сразу под ней возникали в форме не связанных друг с другом кучек, холмиков и горок. Соски с трудом можно было рассмотреть в огромных складках, которые вовсе не выглядели грудями, но, разглядев, только по соскам становилось понятно, что это – молочные железы.

Посередине живота проходила вертикальная складка, разделяющая левый и правый массив мяса. Пупка не было. Лобок был скрыт провисающим мясом, которое прятало бёдра и доходило чуть ли не до ляжек, как мини-юбка. Поэту пришлось задрать эту «юбчонку» на живот, чтобы открылся лобок и в раздвинутых ногах замаячила знакомая суть, не тронутая творящимся выше уродством и лишь перекликающаяся с красотой лица.

Выстраивались две вехи красоты, между которыми торжествовало уродство. Теперь Поэт старался не отрывать глаз от лица Ли, пока распоряжался хуем так, чтобы он вошёл в исправно влажное отверстие под глыбами мяса. Когда проникновение состоялось и хуй почувствовал себя как дома, торс поэта кое-как укрыл собой мясные глыбы под ним, но они вылезали по сторонам, а красивое, вошедшее в блаженство лицо сияло перед поэтическими глазами. На краткие мгновенья всё стало прекрасным.

Когда любовники очнулись, Поэт решился спросить Ли, что такое с ней случилось, произошло или приключилось, что сделало её столь плотеобильной. Ответ её был медицински чёток: Ли родилась с кишками наружу, и ей была сделана операция по вкладыванию их вовнутрь живота. Возможно, эта операция нарушила процесс размножения клеток, и они стали плодиться беспорядочно, в основном на территории груди и живота. Ноги и руки тоже отозвались на это нарушение, и с них волнами свешивалось мясо. Создавалось впечатление, что мышцы отказались работать и плоть болтается как попало. Однако Ли весьма резво для своих размеров могла двигать всеми конечностями.

Поэт пытался унять своё потрясение и переводил глаза от живота к лицу, но взгляд снова возвращался на живот. «Неужели уродство влечёт нас не менее сильно, чем красота?» – спрашивал он себя.

Как бы там ни было, но красота и уродство в данном случае сосуществовали бок о бок, а точнее – лицо о торс.

Ли наблюдала за Поэтом спокойно – с ней уже случалось так, что, когда мужчины отчаянно на неё стремились, как только она обнажалась, у них отвисали челюсти, обвисали члены и ужаснувшиеся мужчины в отвращении стушёвывались, пренебрегнув зияющей пиздой, которой Ли стремилась их привлечь, задирая кверху свисающее над лобком мясо. Получалось нечто противоположное ожидаемому – вожделенная нагота женского тела не соблазняла, не влекла, а отталкивала.

Лишь один раз Ли удалось в полумраке обмануть мужчину и, не раздеваясь, задрать платье, но не слишком высоко, а лишь для того, чтобы открыть доступ ко влагалищу. Она умудрилась под платьем подтянуть наверх мясную «юбчонку», и мужчина впопыхах справил своё дело. Но когда он всё-таки разобрался, что к чему, он убежал так же резво, как и его предшественники.

Поэт же оказался стойким. После первого шока, который был связан больше с ошеломлением, чем с отвращением – ведь в чрезмерную женскую плоть он всегда стремился, – Поэт оправился достаточно быстро. Для отдохновения глаз он попросил Ли перевернуться на живот, чтобы не видеть его. Но и спина была покрыта громадными сгустками плоти. Зад же у Ли был вполне красив, как её лицо, и анус жадно вбирал Поэтов хуй. Но в стороны от ягодиц, на уровне, где должна была быть талия, расплывалось мясо, и зад напоминал желток в глазунье, красующийся в растёкшемся белке, хотя, разумеется, был не жёлт, а вполне достойного цвета.

Поэт старался смотреть не на окружение, а лишь в жирную точку ануса. Подобное он научился производить и с пиздой – только ею радовался глаз, и потому он вычленял её из тела, по возможности пренебрегая уродливой оправой.

Ли напоминала русалку по тому разочарованию, которое она в себе таила – женщина с отталкивающим телом, к которому влечёт красота её лица. Но благодаря всё-таки наличию двух отверстий Ли была прекраснее любой русалки.

Отправляясь на тайную встречу с Ли, Поэт грезил только этими двумя отверстиями в её необозримом теле. А на обратном пути, потеряв к ним интерес, он размышлял об отвратности остальной её плоти. Но через некоторое время желание возвращалось, и бесформенность мяса начинала даже увлекать Поэта – он говорил себе, что получил то, о чём мечтал: обилие женской плоти, но собранное в кучу.

Что же касается Ли, то она была безмерно счастлива, ибо нашла-таки любовника, да ещё богатого, да ещё Поэта. Хотя за последнее ей пришлось в итоге пострадать, правда хеппиэндно. Ведь всякий поэт по сути своей обладает бурной фантазией, и Поэт, о котором идёт повествование, не был исключением. А фантазии влекут нас жить.

Углубившись в Ли и созерцая её мясо, обхватывая его руками и как бы сгребая к центру, будто это поднимающееся и убегающее тесто, Поэт, как обычно, мечтал о прекрасных линиях тонкой талии да округлых ладных бёдер. Когда же Поэт оказывался в тех же позах со своими красивыми поклонницами, он, уже привычно, представлял на их месте плотеобильную Ли.

В глубине души его тяготила такая двойственность желаний. Насколько было бы беззаботней, думал он, удовлетворяться красавицами, которые у него имелись в избытке, как было бы замечательно, если бы уродство перестало его влечь.

Однажды ему попался в руки журнал, посвящённый художественной татуировке. В нём приводились фотографии различных частей тела с филигранными, изощрёнными работами татуировщиков. На одной спине была вытатуирована танцовщица в ярком платье, с веером и кастаньетами, изгибающаяся и манящая. Эта татуировка натолкнула Поэта на мысль, которая вскоре превратилась в навязчивую фантазию, – а её следовало немедленно воплотить, как он это делал со всеми фантазиями. Но для участия в выполнении этой затеи требовалось согласие Ли. Впрочем, она ради того, чтобы сохранить к себе интерес Поэта, пошла бы на всё, о чём бы он ни попросил. И Поэт об этом без труда догадывался.

Дальше всё дело было за деньгами, которых у Поэта водилось предостаточно. Он связался с татуировочными художниками и выбрал из них лучшего, который писал по телу картины с мельчайшими, точно выведенными деталями. С ним Поэт обсудил не только рисунок, который должен был вытатуировать художник, но и тип туши. В туши состояла особая забота, о которой ниже – она была не менее важна, чем сам рисунок. Художник нашёл специалистов по древним татуировкам из Африки и Южной Америки и получил тушь, за которую Поэт заплатил маленькое состояние. Было известно о секте татуировщиков, на которых не действовал яд самых опасных змей, вследствие чего все почитали их за волшебников и магов. Оказалось, что, постоянно татуируя друг другу изображения на теле, они использовали краску, в которую добавляли крохотные порции яда от разных змей. Регулярно накалывая татуировку такой краской, художники таким образом делали прививки, вырабатывая в себе иммунитет к змеиному яду.

Художник-татуировщик приезжал в особняк Поэта ежедневно в течение нескольких месяцев. Ли пришлось на это время поселиться в особняке, чему она была несказанно рада. Более того, Поэт взял Ли на содержание, так как работать ей в течение этой почти ежедневной и фундаментальной процедуры было просто невозможно. Две служанки, медсестра и врач были приставлены к пациентке, чтобы следить за её самочувствием во время длительного процесса татуировки.

Однако радости у Ли убавилось, когда Поэт объявил ей, что не будет заниматься с ней любовью, пока на её теле ведутся работы, так как не хочет видеть татуировку, пока она не будет полностью закончена. Будучи человеком соболезнующим чужим бедам, Поэт разрешил ей, если удастся, соблазнить художника-татуировщика, чтобы он, имея полный доступ к её телу, мог бы проникать в него не только иголками. Ли жаловалась потом, что всё, к чему ей удалось склонить художника – это получить его позволение удовлетворить его ртом. К остальному её телу мастер не пожелал прикасаться, кроме как иголками.

Поэт тем временем продолжал свою половую жизнь, меняя стройных на толстых и толстых на стройных. Но среди толстых не было такой прекраснолицей и в то же время такой плотеобильной, как Ли.

И вот наступил день, когда можно было принимать работу. Ли волновалась больше всех – она понимала, что от успешности татуировки зависит её будущее с Поэтом. Принятие работы происходило, как и было решено, вечером в спальне. А именно – в действии.

Когда Поэт вошёл в полумрак будуара и взглянул на широкую кровать с балдахином, он прежде всего увидел на мягко подсвеченной подушке красивое лицо Ли. Издали обнажённое тело её испускало туманный свет, ибо краски, которые использовал татуировщик, были, по договору, флюоресцирующие. Подойдя ближе к кровати, Поэт увидел произведение искусства: на кровати лежало идеальной формы женское тело с головой Ли: на бескрайней плоти была вытатуирована тонкая талия, небольшие груди, пропорциональные полные бёдра, нежный живот с пупком посередине. Эта картина занимала, наверно, лишь десятую часть плоти Ли, которая была не видна за пределами светящейся розовой татуировки. Очертания длинных стройных ног соединялись татуировкой бёдер так, что лобок и пизда совпадали по месту с границами татуировки. Поэтому, когда Поэт попросил Ли развести ноги, ему открылся вид, вполне соответствующий мастерски изображённому роскошному телу.

– Повернись на живот, – скомандовал Поэт, и Ли медленно, с огромным усилием перевернула свою плоть. По пути, когда она оказалась на боку, светящаяся стройная фигура вдруг обнаружила свои границы – на боках ничего татуированного не было, и в полумраке он предстал тёмным пятном, затмившим линию края красоты. Но через мгновение, когда Ли перевалилась на живот, глазам Поэта открылась вторая половина дивной фигуры, вытатуированной на спине, ягодицах, ногах. Художник поработал не только над совершенством очертаний, но и над фактурой кожи – её цвет поглощал все неровности, бугры и впадины плоти Ли, попадавшие внутрь изображения прекрасного тела. Как спереди, так и сзади главное отверстие бёдер оказывалось точно в нужном месте светящейся плоти.

Удовлетворённый увиденным, Поэт должен был теперь насытиться прочувствованным – он сбросил с себя шёлковый халат, подошёл к лежащему на животе телу, раскрыл светящиеся ягодицы, положив руки не внутри татуированных идеальных очертаний, а вне их, на свисающую плоть. Между ягодиц зиял мрак, в котором он умел перемещаться на ощупь. И вот Поэт замер в глубине, охватывая руками чрезмерную плоть, но видя перед глазами сияющее совершенство меры.

Затем он попросил Ли перевернуться на спину (для чего ему пришлось сойти с кровати, потому что места для Поэта при перевороте не хватало), и насладиться зрелищем спереди и ощущениями входа в творилище будущего.

Счастливая Ли спрашивала:

– Как я тебе нравлюсь?

– Ты прекрасна! – искренне восклицал Поэт, распахнув руки, чтобы держаться за её бока. Он осторожно прикасался к нарисованному, боясь что-либо повредить, смазать, будто это был свеженаписанный холст.

Как прекрасен был теперь лик тела! Каким особо восторженным было теперь ощущение огромности плоти!

Казалось бы, мечта Поэта свершилась – в одной женщине он нашёл воплощение двух своих противоположных устремлений.

Для Ли это тоже была победа – она поняла, что теперь Поэт принадлежит ей больше, чем прежде, и доказательством этому было то, что он оставил её жить в своём особняке, отведя целый этаж в её распоряжение – меньшее пространство стало бы для её тела тюремной камерой.

Но последствия татуировки на этом не закончились, а только начинались. Светящаяся тушь была полна других свойств, которые вскоре начали вступать в действие. Линии, являвшиеся границами силуэта красивого женского тела, стали работать как медленные ножи. Химический состав краски, которой они накалывались, был таков, что она медленно разъедала плоть, но только в том месте, где эта линия была наколота. Этот процесс сопровождался бы ужасной болью, если бы в состав туши не входили сильные болеутоляющие вещества. В течение долгого времени татуировки организм наполнялся веществами, которые выработали иммунитет к боли на несколько недель, чего должно было вполне хватить для полного осуществления плана. В течение этого времени Ли находилась как бы в полусне. Служанки делали ей массаж, переворачивали, сестра следила, чтобы у неё не возникло пролежней и заставляла Ли подниматься с кровати и ходить. Врач пристально наблюдал за всеми функциями организма.

Вскоре татуированные линии, дававшие очертания прекрасного тела, превратились в глубокие порезы. Они не кровоточили, потому что порезы увеличивались достаточно медленно, и тело успевало заживать по мере их углубления с двух сторон: спереди и со спины. Разрезы шли в теле встречно, как строители, с двух сторон прорубающие тоннель.

Поэт объяснил Ли, что таким образом удастся избавить её от лишней плоти, и Ли, полностью доверяя Поэту, принимала всё исходящее от него как должное, тем более, когда она не испытывала никакой боли.

Наконец наступил момент, когда в самом тонком месте тела – на руках – разрезы соединились, и часть плоти, словно рукава, осталась лежать на постели, когда Ли подняла руки. Они ей казались теперь такими лёгими и сильными. Врач аккуратно отрезал отвалившуюся плоть от той её части, которая ещё держалась, но вскоре должна была тоже отпасть.

Одним утром Ли пробудилась, потянулась и, как выспавшаяся красавица, села на кровати, небывало стройная и лёгкая. Её отрезанная татуировкой плоть осталась лежать на простыне, как тесто, из которого вырезали женскую фигурку одним нажимом формочки. Ли была настолько счастлива своей лёгкостью, подвижностью и абсолютной новизной ощущений, что она даже не обращала внимания на Поэта, любовавшегося ею, и на врача, который пытался рассмотреть все «срезы» тела Ли. После освобождения от лишней плоти оставшееся тело обрело особую чувствительность – при прикосновении к своему периметру Ли ощущала боль, как от касания к не до конца зажившей ране, которая затянулась ещё лишь очень тонким слоем кожи. Поэтому, чтобы избежать всяких прикосновений к торцу тела, она ходила совершенно обнажённая с растопыренными руками и ногами, чтобы ноги не тёрлись друг о друга, а руки – о бока.

Поэт боялся к ней подступиться, по привычке раскрывал объятья для необозримой плоти и обнимал воздух.

Через неделю Ли исчезла, оставив записку, где благодарила Поэта за подаренную ей новую жизнь, которую она хочет начать заново, причём в другом городе. Она просила не обижаться на неё, обещала, что вернётся – просто ей необходимо побыть наедине с собой и потом заново войти в человеческое общество иной женщиной.

Поэт воспринял исчезновение Ли в высшей форме поэтически, другими словами – философски, хотя не поверил в её обещание вернуться. В нём тоже, показалось ему, произошли перемены, и его неистребимая тяга к толстым женщинам постепенно исчезла. Женская красота перестала быть для него противоречивой из-за постоянного требования её отрицания, и Поэт чуть было не женился на одной из самых популярных кинозвёзд. Однако по зрелому размышлению он решил повременить, когда к нему стала проявлять неотступный интерес знаменитая и не менее красивая журналистка. Но и на журналистке, писавшей замечательные статьи о его книгах, он тоже решил не жениться. Вместо этого он написал книгу весьма проникновенных стихотворений о женской плоти.

Через год к воротам поместья Поэта подъехал автофургон. Шофёр и пассажир долго что-то объясняли охраннику. Охранник связался с начальником, а тот – с самим Поэтом, который приказал пропустить приехавших визитёров. Когда автомобиль остановился у парадного подъезда, Поэт вышел из дверей. Он увидел с трудом вылезающую из автобусика Ли. На ней опять было широкое платье, но теперь даже оно не могло скрыть обилия плоти, которая вновь наросла на ней. Поэт бросился навстречу Ли и обнял частицу её огромного тела.

Любимый вальс

Памяти И.Я.А.

Впервые опубликовано в General Erotic. 2000. № 28.

С первого класса родители записали меня в кружок музыки, который проводился после уроков два раза в неделю. Моя пианинная игра, согласно родительским надеждам, должна была когда-то превратиться в рояльную. А пока занятия проходили в бывшей уборной в конце длинного коридора на первом этаже школы. Начальство решило, что вполне достаточно уборных на остальных четырёх этажах. Благодаря такому мудрому решению удалось изъять раковины и унитазы, кое-как заделать дыры в полу и втиснуть туда старое пианино. Однако лёгкий запашок в этом музыкальном классе всегда оставался, напоминая, на каком фундаменте стоит искусство.

Учительницей моей была Римма Львовна, которой было тогда под сорок. Она была высокая, худощавая с прямой спиной. А также добрая и любящая своих учеников, каждого звала «голубчик». Все годы, что я её знал, она носила одну и ту же причёску: пробор посередине, гладкие длинные волосы, прижатые к голове, убраны назад, но по пути полностью закрывающие уши. А на затылке волосы были собраны в небольшой низкий витиеватый узел, проткнутый шпильками.

На стене над пианино Римма Львовна вывесила портреты в рамочках – Чайковского, Мусоргского, Глинки, Глазунова, Римского-Корсакова и Моцарта. Ощущение мощи «Могучей кучки» плюс Моцарт врезалось в память. Под их величественными обликами я разучивал пьесу: «Жили у бабуси два весёлых гуся».

Когда ученик приходил чуть раньше или Римма Львовна задерживалась с предыдущим учеником, ожидающему позволялось сидеть в музыкальной комнате на стуле и дослушивать чужой урок.

Так однажды произошло и со мной. Когда я вошёл в бывшую уборную, я увидел Римму Львовну, наклонившуюся над своей ученицей в коричневом форменном платьице и белом переднике, сидящей за пианино. Римма Львовна показывала пальцем строчку в нотах, стоявших на пюпитре. Ученица быстро оглянулась на меня, вошедшего, и снова повернулась к нотам. Римма Львовна сказала мне:

– Здравствуй, Славик, садись, голубчик, и жди, мы уже заканчиваем.

Увидев лицо ученицы, я почувствовал, как у меня задрожали ноги, и я плюхнулся на стул. Такой красоты я в своей семилетней жизни ещё не видел.

– Лиля, ты поняла, здесь надо играть анданте? – спросила Римма Львовна.

Девочка кивнула головой.

– Хорошо, сыграй ещё раз, сначала.

То, что я услышал, потрясло меня вконец. Волшебная грустная мелодия зазвучала из-под пальцев девочки – ещё никогда я не испытывал такого сильного ощущения от музыки.

Я сидел в полубессознательном состоянии. Девочка была лет на пять старше меня и виделась мне богиней, тогда я ещё не знал, богиней чего.

Когда она ушла, я сидел в трансе, пока меня не окликнула Римма Львовна:

– Голубчик, ты что, заснул?

В конце урока я осмелился спросить, как называется вещь, которую играла Лиля.

– Это «Вальс» Хренникова. Тебе он понравился?

– Очень. А когда я смогу это играть? – замечтал я.

– Я думаю, через несколько лет. Зависит от того, как ты будешь стараться.

И я начал стараться. Научиться играть этот вальс стало основным стимулом продолжения моих занятий музыкой.

Через два года я спросил Римму Львовну, можно ли мне уже разучивать «Вальс» Хренникова, но разрешения не получил, и пришлось ждать ещё несколько лет. За всё это время я видел Лилю не так уж и много. Она стала заниматься по другому расписанию, и я уже не сталкивался с ней на уроках музыки. Иногда я наблюдал за ней на переменках, гуляющей с подружками по коридору. Но гарантированная встреча у нас была раз в году, весной, перед окончанием школы, когда проходил экзамен, который устраивала Римма Львовна. Она делала из него торжественный концерт, на который приходили родители учеников и даже их знакомые и родственники. Экзамен происходил в спортивном зале школы, в который вкатывали пианино и вносили длинные скамейки, на которые усаживались зрители и экзаменуемые. Справа от пианино за столом сидела Римма Львовна, её взрослый сын, который закончил консерваторию, завуч школы и представитель родительского комитета.

Римма Львовна называла фамилию экзаменуемого ученика и три вещи, которые он будет играть. Ученик вставал со скамейки и, трепеща, шёл к пианино. Учеников было не менее двадцати. После того, как концерт заканчивался, наступал перерыв, в течение которого жюри должно было выставить оценки, а все отмузыцировавшие бросались на школьный двор играть в «Али-Баба». Лиля была самой старшей, и она всегда затевала эту игру. Под её руководством все выстраивались в два ряда, один напротив другого. В каждом ряду все крепко брались за руки.

Лиля кричала, и её ряд ей вторил:

– Али-Баба!

Из другого ряда отвечали:

– Чего, кума?

Лиля, улыбаясь, громко выдвигала требование:

– Тяни рукава!

– С какого бока? – во весь голос вопрошали напротив.

– Слева направо Славу нам надо! – кричал ряд напротив меня с чудесным голосом Лили.

Я освобождал руки и бежал в ряд напротив, стараясь разорвать цепь. Я устремлялся в центр, где стояла Лиля. Мне удавалось разорвать сцепление рук, и поэтому я имел право взять к нам в ряд либо Лилю, либо стоявшего рядом с ней. Конечно же я выбирал Лилю и вёл её в нашу команду, как самый дорогой трофей. Она вставала рядом со мной, и мы крепко брались за руки. И это было счастьем.

Выигрывал тот ряд, который мог таким способом пополниться всеми, кроме одного последнего, из противоположного ряда.

Но нам никогда не удавалось доиграть до конца, так как заседание жюри кончалось, и нас приглашали обратно в школу. Там нам объявляли оценки, которые содержали плюсы и минусы. Просто пятёрка была недостаточна для тщеславия музыкальных исполнителей. Лиля всегда получала пять с плюсом.

Так мы регулярно встречались из года в год, и всегда она в какой-то момент игры выкликивала меня, и я бежал разорвать именно её звено. А когда я кричал, то я звал Лилю, и она бежала именно туда, где стоял я.

С каждым годом Лиля становилась всё красивее, у неё выросла высокая грудь и раздались бёдра. И с каждым годом мне это нравилось всё больше и больше.

Наконец Римма Львовна разрешила мне разобрать «Вальс» Хренникова. Для того чтобы достать ноты, которых в магазине не было, мне пришлось поехать в музыкальную библиотеку и самому копировать пять страниц, накладывая кальку с проведёнными карандашными линями, на которые я переводил ноты. Потом эту кальку я наклеил на листы бумаги, чтобы она не просвечивала. Это было в те времена, когда копировальные машины существовали только в КГБ.

По этой самодельной копии я разучивал свою музыкальную мечту. К тому времени Лиля уже закончила школу, и Римма Львовна как-то сказала мне, что Лиля вышла замуж.

Всякий раз, когда я слышал или играл этот вальс, я думал о Лиле. Думал я о ней и в другие времена, когда делал свои первые поползновения на девочек.

Однажды, когда я пришёл на очередной урок, уже заучив наизусть «Вальс» Хренникова, и открыл дверь в класс, бывший туалет с тем же невыветриваемым запахом, я увидел Лилю, разговаривающую с Риммой Львовной.

– Здравствуй, Слава! – обрадовалась мне Лиля. – Какой ты стал большой.

– Привет, – сказал я, – ты тоже.

Лиля и Римма Львовна рассмеялись.

– А я вот соскучилась, пришла посмотреть, как вы живёте, – сказала Лиля, глядя то на меня, то на Римму Львовну. – Можно мне послушать, как Слава играет?

– Конечно, голубчик, конечно. Мы с тобой уже поговорили, сиди, слушай, что он играть будет.

И я заиграл «Вальс» Хренникова. Когда я закончил, Лиля захлопала в ладоши:

– Молодец, хорошо сыграл, с душой! Как я люблю этот вальс! – воскликнула Лиля.

– И я люблю, – сказал я, вкладывая в это слово смысл, выходящий далеко за музыкальные пределы.

Когда урок закончился и я стал собираться уходить, Лиля встала и сказала Римме Львовне, что ей пора. Да и новая ученица уже ждала своей очереди.

Мы вышли вместе с Лилей в коридор. Сердце моё носилось по всему телу.

– Что ты так на меня смотришь? – игриво спросила Лиля.

– Ты очень красивая стала, – сказал я, глядя ей в глаза, пылая лицом.

– Ты тоже стал взрослым, – сказала она и добавила: – Почти.

Мы подошли к раздевалке, нянечки не было, она всегда уходила к концу дня.

Мы углубились в раздевалку, я нашёл свою куртку. Лиля сняла с крючка свою шубку и накинула на плечи. Вдруг я почувствовал её руку у себя между ног.

– Иди сюда, я тебя взрослым сделаю, – шепнула она и оглянулась, нет ли кого вокруг.

Она опустилась на колени, ловко расстегнула мне ширинку, вытащила из-под широких трусиков мой сразу вскочивший хуёк и взяла его в горячий влажный рай. В потолке раздевалки распахнулись небеса и божество дало мне вкусить его благости.

Эти ощущения, несмотря на огромность силы, по сути, не были новыми для меня, ибо я уже несколько лет занимался онанизмом. Чудо оргазма я про себя называл «ебеня», не будучи тогда знакомым с научной терминологией, но чувствуя необходимость дать ему название. Играя во дворе с ребятами, я нередко ощущал непреодолимую похоть и прерывал игру – я убегал в парадное, сбегал по пролёту лестницы, ведущей в подвал, куда никто в темноту не спускался, кроме дворника, вытаскивал свой хуёк и давал ему жару, а он – мне.

Некоторое время назад он стал выплёскивать семя, что меня поначалу удивило, а потом стало удручать неудобством его куда-то девать, чтобы не было мокро в трусах. Однажды я даже попытался, ожидая выплеска, зажать пальцем дырочку, не пуская семя наружу, но острая боль от распирающего канал семени заставила меня палец поскорее убрать и выпустить жидкость на свободу. Я попробовал её на вкус, лизнув палец, но вкусной она мне не показалась. И вот теперь в те божественные мгновения, когда Лиля вершила со мной чудеса, озабоченная мысль пронеслась среди наслаждения: как бы Лиля не отпрянула от меня в отвращении, когда выплеснется семя. Оно не заставило себя долго ждать и зафонтанировало в Лилин рот, который только ещё более жадно стал его засасывать. Двойное облегчение окатило меня.

Лиля поднялась с колен, облизывая губы и проверяя рукой лицо, не осталось ли что снаружи.

– Пошли отсюда скорее, – шепнула она и вышла из раздевалки. Я, всё ещё приходя в себя, с восторженной лёгкостью в теле выбежал за ней. Коридор был пуст, только в другом конце его, за дверью бывшего туалета, раздавались звуки пианино.

Мы вышли на улицу.

– Застегни ширинку, Славик, – указала глазами Лиля.

Я поспешно отошёл к углу дома и дрожащими пальцами застегнул пуговицы.

– Вот ты и стал мужчиной, – сказала Лиля и добавила: – Почти.

Она по-доброму засмеялась.

Мы шли к трамвайной остановке. Я чувствовал, что должен что-то сказать, но не знал, что в такой ситуации следует говорить, а точнее, после такой ситуации.

– Можно я тебе позвоню? – спросил я Лилю.

– Славик, я ведь замужем. Да и тебе нужно школу кончать.

Я никак не мог уловить логической связи между этими двумя предложениями.

Тут подошёл трамвай, и Лиля сказала:

– Мы с тобой обязательно увидимся когда-нибудь, будь хорошим мальчиком, – и побежала к трамваю.

Но мы с ней больше не увиделись, и хорошим мальчиком я быть перестал, так как девочки заинтересовали меня значительно больше музыки. Впрочем, это, наверно, и значит – быть хорошим мальчиком.

Закончив седьмой класс, я ушёл из этой школы, и мои занятия музыкой прекратились. Приблизительно раз в год я случайно встречался на улице с Риммой Львовной, и мы минуту-две разговаривали об идущей жизни. Она рассказывала о музыкальных успехах своего сына, ставшего известным музыкантом. А я всегда успевал спросить, как поживает Лиля. Оказывается, она не забывала свою учительницу музыки и часто приходила к ней повидаться. У Лили родился мальчик, потом девочка. Римма Львовна каждый раз интересовалась, продолжаю ли я играть на пианино. И я действительно старался не забывать своих музыкальных навыков, а «Вальс» Хренникова никогда не выходил из моего репертуара.

Потом наступили долгие годы, когда я перестал встречать на улице Римму Львовну. Пришла пора эмиграции. Ходили слухи, что сын Риммы Львовны уже в Америке. Вскоре и я очутился на её благодатной земле. Первые пять лет новой жизни были плотно нашпигованы острыми впечатлениями и яркими событиями, однако я находил время ездить раз в месяц в университетскую библиотеку, где был большой фонд русских книг и периодики.

Однажды я сидел в журнальном зале, просматривая новые поступления, и вдруг мой взгляд остановился на узле волос на затылке женщины, сидевшей впереди меня. Этот низко уложенный узел, проткнутый шпильками, показался мне исключительно знакомым. Прямая спина тоже напоминала мне кого-то из детства. Я вышел из-за стола, зашёл сбоку и увидел гладкие волосы, укрывающие уши, и лицо, отчётливо знакомое.

– Римма Львовна! – воскликнул я.

Она обернулась, узнала меня и тоже воскликнула: «Славик, голубчик!» – и встала мне навстречу. Мы обнялись. Вокруг читатели оглядывались на нас.

– Давайте выйдем, – сказал я, понизив голос.

Она кивнула, светясь улыбкой, и мы вышли в холл.

– Какими судьбами! Как вы здесь оказались?..

Сколько вопросов мы обрушили друг на друга, сколько радости было увидеться с близким человеком на другом краю земли после двадцати лет разлуки. Да ещё осмыслить эту божественную случайность: оказаться обоим в том же городе, в той же библиотеке, в то же время. Римма Львовна мало изменилась, такая же стройная, высокая, с той же неизменной причёской, но поседевшей. Она приехала год назад к своему сыну, который, оказывается, тоже жил в нашем городе и преподавал музыку в университете. Она жила одна в двухкомнатной квартире неподалеку и приходила в библиотеку почти каждый день. Римма Львовна пригласила меня к себе. Квартира была на пятнадцатом этаже, из окна компактной гостиной открывался вид на сияющий даунтаун. В углу светился и бормотал телевизор.

– Я его только на ночь выключаю – пытаюсь научиться понимать разговорную речь, – пояснила Римма Львовна.

В комнате стояло пианино, а на нём лежала стопка нот. Над пианино висел портрет Моцарта, именно тот, что висел в классе-уборной. «Могучую кучку» взять с собой не удалось, как мне потом пояснила моя учительница. Пока Римма Львовна готовила чай, я стал перебирать ноты и наткнулся на «Вальс» Хренникова.

– Смотрите, что я нашёл! – радостно бросился я с нотами на кухню.

– Да, я помню, как тебе нравился этот вальс, – сказала Римма Львовна, взглянув на мою находку, – а ты играешь?

– Нет, давно уже не играл, – здесь у меня нет пианино.

– И очень плохо, – назидательно по-учительски сказала Римма Львовна.

Я сел за пианино, в надежде сыграть вальс, но пальцы у меня заплетались, и я уже забыл всё, кроме первых нескольких тактов. Удручённый, я встал со стула, а Римма Львовна села и сыграла мой вальс. И я вспомнил прошлое и Лилю в нём. Римма Львовна не виделась с Лилей последние годы перед отъездом и ничего не знала о ней.

Я взял у Риммы Львовны ноты и скопировал их, теперь уже не через кальку, а на ксероксе. Я надеялся, что скоро куплю пианино, восстановлю былую подвижность пальцев и заново разучу вальс.

С тех пор мы встречались и перезванивались в течение двух лет, вспоминали прошлое, обсуждали настоящее. О будущем мы не говорили – Римма Львовна считала, что времени осталось ей немного, но тем не менее с лёгким кокетством жаловалась, что к ней привязывались какие-то мужчины, когда она шла в библиотеку – её вполне можно было принять за молодую женщину, глядя со спины на её стройную фигуру и лёгкую походку.

Однажды под Новый год я позвонил Римме Львовне, чтобы поздравить её, но ответчик сказал, что номер отключён. Я решил позвонить её сыну, номер телефона которого мне дали в справочном. Он узнал меня (его мама рассказывала ему о нашей встрече) и сообщил жутким голосом, что он похоронил Римму Львовну три дня назад. Я что-то ошарашенно пролепетал и повесил трубку, чтобы как-то осознать такое естественное, но в то же время невероятное событие. О, ужас!

В течение нескольких дней я старался уложить не вмещающееся в сознание. А память, в помощь неверию в случившееся, поставляла ясные зрительные образы прошлого, далёкого и недавнего. Мне захотелось получить на память какую-нибудь фотографию Риммы Львовны, чтобы взглядывать на неё время от времени.

Я снова позвонил её сыну и более связно выразил свои соболезнования. Он рассказал подробности о последних днях матери, извинился, что не пригласил меня на похороны – он никого не пригласил, боялся при всех разреветься. Но и приглашать-то было особенно некого: родственников у нее, кроме сына, не осталось, а немногочисленных знакомых, среди которых значился и я, приглашать показалось необязательным. Я попросил сына о фотографии на память и дал ему свой адрес. Он сказал, что фотографий мало, да и то только старые, но обещал отобрать и выслать.

Недели через две, вернувшись домой с работы, я вытащил из почтового ящика пачку писем, газет и рекламы. Открывая дверь, я на ходу просматривал конверты и нашёл среди них один от сына Риммы Львовны. Когда я открыл дверь, навстречу мне, с объятиями бросилась моя возлюбленная Вики, которой я дал ключи от дома, и она часто сюрпризом поджидала меня. Вики была в халатике, готовая к любви.

– Как я тебя хочу, – шептала она мне в ухо, совлекая с меня пальто, а затем пиджак. Я поцеловал её в шею, держа в руках письмо:

– Подожди секундочку, я хочу открыть этот конверт.

– Ты открывай, а я пока тебе пососу.

Вики опустилась передо мной на колени.

Я разорвал конверт.

Вики расстегнула молнию на моих брюках и привычно вытащила наружу источник её жажды.

Я вытащил из конверта фотографию.

Вики стала добывать влагу из моего артезианского колодца.

На чёрно-белой фотографии Римма Львовна склонилась над играющей Лилей в тёмном платье и белом передничке. Римма Львовна указывала пальцем в ноты, стоящие на пюпитре.

«Ебеня!» – назвал я про себя охватывающий меня восторг.

Напрасные дары

Впервые опубликовано в General Erotic. 2000. № 29.

Гостевая виза Юрия скоро истекала, и по закону следовало возвращаться. Юрий подал прошение на политическое убежище, но Джуди об этом не сказал. В качестве последнего выхода он готов был на ней жениться. Джуди работала секретаршей, жила в крохотной квартирке, еле сводя концы с концами, а Юрию хотелось богатенькой. А вот Джуди мечтала выйти замуж за Юрия – он ей нравился своей выносливостью в любовных делах, и она с радостью за ним ухаживала, стирала его бельё и, что самое главное, учила его английскому и обычаям жизни в Штатах. Юре нравилась её заботливость, и были моменты, когда женитьба на Джуди не казалась ему чем-то ужасным. Но эти моменты, как им и свойственно, долго не длились. Юрий для себя решил одно: возвращаться он не будет ни за что.

Любимым развлечением для Юрия и Джуди были гуляния в парках, вокруг озёр, пикники на природе. Джуди аккуратно приготавливала ланч, укладывала еду в пластиковые коробочки и клала их в переносную холодилку. Но она категорически отказывалась брать с собой хотя бы пиво, не говоря уже о вине или о чём покрепче.

– Это запрещено законом, – настаивала Джуди, что звучало для Юрия абракадаброй, хотя эту английскую фразу он хорошо уже понимал. По дорожкам часто проходила парковая полиция, и Юрий не хотел в своём неустойчивом положении гостя нарываться на неприятности. Он щурился на солнце, яркий свет которого он с трудом переносил после жизни в городе, над которым почти всегда было либо облачное, либо дымное небо.

Джуди припасала пиво дома в холодильнике и заботливо наливала его в запотевшую пивную кружку, которую предусмотрительно держала в морозилке.

Юрий и Джуди познакомились на вечеринке, устроенной американским знакомым Юрия, по приглашению которого он приехал. Джуди, как увидела Юрия, сразу захотела его, а Юрий в то время хотел любую. Они встретились на следующий день, Джуди повезла его смотреть достопримечательности города, главной из которых в тот вечер оказалась сама Джуди. Через неделю она перевезла Юрия с его чемоданом к себе на квартиру.

Близилась годовщина со дня их знакомства, которую Джуди тревожно и радостно поджидала. Ей очень хотелось выйти замуж ещё до знакомства с Юрием, но после знакомства с ним это желание стало обуревать её с огромной силой. Она старалась как можно более дипломатично выяснить о намерениях Юрия, и при складывающихся обстоятельствах у неё создавалось впечатление, что намерения эти – серьёзные. Юрий чувствовал, что происходит проба пера, которым Джуди хотелось бы расписаться в американском загсе, и он не хотел лишать её надежды.

Юрий совершенно забыл о надвигающемся юбилее, вернее, не придавал ему никакого значения, но накануне Джуди невзначай напомнила о нём. Юрий стал копаться в своём чемодане, думая, что бы ей подарить. Все привезённые сувениры он уже давно раздарил, а что мог – продал. Денег тратить на неё он не хотел – не так уж и много их оставалось. Но в боковом кармашке чемодана он нашёл колечко, которое купил перед отъездом на родном базаре. Юрий совершенно забыл о колечке, но вот оно пригождалось теперь как нельзя кстати. Оно было позолоченное со стекляшкой, сверкающей на солнце.

Джуди постаралась справить юбилей как можно торжественней. Она приготовила обильный обед, поставила на стол свечи, купила шампанское и стеклянную фляжку смирновской водки, так полюбившейся Юрию. Бутылку она решила не покупать, чтобы вечер не был испорчен излишним количеством горячительного напитка. В начале вечера Джуди вручила Юрию открытку, которую она попросила его прочесть вслух и перевести. Текст полнился изъявлениями Любови и намёками на долгую счастливую совместную жизнь. После этого она вручила Юрию коробочку, тщательно завёрнутую в красную бумагу. Юрий взялся было её распаковывать, но решил, что сначала нужно дать Джуди колечко. Коробочки для него не было, и он просто вытащил колечко из кармана, потёр стекляшкой о свою рубашку и вручил его Джуди. Она подпрыгнула от радости, примерила кольцо на соответствующий палец, и оно ей точно подошло. Юрий, стесняясь дешёвости своёго подарка, сказал, что это его последний сувенир, но из-за несовершенства его английского получилось, что это последняя его ценная вещь. Джуди бросилась его обнимать и целовать, в полной уверенности, что это обручальное кольцо. Юрию же было невдомёк, что он ввёл в заблуждение Джуди, и он недоумевал, чего это она так радуется ерундовому колечку – небось старается вежливо показать, что ей и дешёвый подарок от него ценен. Так думал Юрий, распаковывая подаренную коробочку. В ней лежали очки от солнца. Юрий примерил их – они показались ему слишком тяжёлыми и тёмными, но он и виду не подал, что они ему не понравились.

Остаток вечера прошёл в особо приподнятом настроении – Джуди каждые две минуты вытягивала руку, на которой блестело кольцо, и любовалась им. Потом подбегала к Юрию и целовала его. Затем просила его ещё раз примерить очки и подводила его к зеркалу, чтобы он удостоверился, как они ему идут.

Через два дня Юрий получил извещение, что ему дали статус беженца.

А ещё через месяц Юрий нашёл хорошую работу, снял квартиру и завёл себе новую girlfriend^[1].

Когда та увидела на Юрии очки, подаренные Джуди, она восхитилась ими и сказала, что такие очки стоят не меньше трёхсот долларов.

Откуда было знать Юрию, что Джуди два месяца экономила деньги, чтобы купить ему лучшие очки знаменитой фирмы.

Чтобы покончить с прошлым и поправить свой бюджет, Джуди решила продать кольцо. Она поехала к ювелиру, который, посмотрев на камень, казавшийся ей бриллиантом, сказал, что оно может стоить от силы десять долларов. Она взяла эти деньги, полагая, что это лучше, чем носить такое дешёвое кольцо. Откуда было знать Джуди, что в то время за десять долларов она смогла бы купить в России настоящее золотое кольцо с хорошим бриллиантом.

Однако ювелир внимательно изучил глазами не только кольцо, но и Джуди. Он поинтересовался, где изготовлено это ювелирное изделие. Джуди ответила, что в России, но не стала рассказывать об обстоятельствах, при которых она его получила.

Завязался разговор, который продолжился совместным обедом в ресторане. Время, проведённое вместе, произвело на обоих такое сильное впечатление, что они стали любовниками, а через полгода мужем и женой.

На помолвку жених подарил ей два кольца: одно, обручальное, чтобы носить всегда, не снимая. А второе – на память, кольцо Юрия, которое стало причиной их знакомства.

Когда Юрий узнал, что подаренные очки такие дорогие, он воспылал к ним любовью и надевал их всякий раз, когда погода становилась по меньшей мере с переменной облачностью, а в солнечную погоду он носил их просто не снимая. Но когда он рассорился со своей возлюбленной и та выехала из его квартиры, очки с роскошным футляром исчезли. Бывшая возлюбленная настаивала, что их не брала, а что Юрий их сам потерял.

Юрий погоревал и купил себе другие очки от солнца. Большие деньги тратить на них ему было жалко, и он купил пластмассовые за десять долларов.

Вытекающие последствия

Нам ли, брошенным в пространстве,

Обречённым умереть,

О прекрасном постоянстве

И о верности жалеть?

О. Мандельштам. 1915

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 34.

Виктор был женат со всеми вытекающими оттуда последствиями. Главным из них было развившееся за пятнадцать лет брака полное безразличие к жене как к женщине. Тем не менее он её нежно любил и глубоко уважал. И двоих сыновей обожал и заботился о семье изо всех сил. Да и жена была добра и хороша собой – мужчины сворачивали шеи, оборачиваясь. Хорошая семья была, образцовая.

Лет десять жизни Виктора заняло, чтобы осознать и принять, что нет никакого противоречия в сосуществовании, казалось бы, взаимоисключающих вещей: красивости жены и безразличия к ней, а также желания других женщин и в то же время – любви к своей жене.

Почти столько же времени ему потребовалось для того, чтобы убедиться, что посещение проституток или мимолётные связи вовсе не угрожают браку, а лишь укрепляют его, ибо, не будь их, Виктор бы давно полез на стену от отсутствия свежих ощущений и, неизбежно свалившись со стены, раздавил бы брак всмятку. И вовсе не потому, что у Виктора был большой вес, а потому, что брак – существо хрупкое.

После долгого пути проб и ошибок в деле оптимизации своих сексуальных радостей вне брака Виктор нашёл-таки идеальную схему. Виктор был человеком небогатым, и, как обычно, это усложняло достижение целей, особенно женских. Так, он не мог себе позволить покупать проститутку достаточно часто и достаточно надолго. Для полного удовлетворения ему нужно было хотя бы три раза в неделю по два часа, а денег у него еле-еле хватало на полчаса раз в месяц. Виктор был ответственным семьянином и не хотел подвергать страданиям семейный бюджет. Кроме того, все проститутки настаивали на презервативах, а это удручало Виктора принципиально, хотя он и признавал необходимость этого приспособления при общении с женщинами-профессионалками.

Однако заниматься поиском любительниц и их соблазнением у него абсолютно не было времени. К тому же он не был ни знаменитым, ни красавцем, ни чем-либо ещё в свои 45, чтобы женщины сами бросались на него и тем самым экономили его время. Заводить какую-либо постоянную любовницу он тоже не хотел, так как долгое общение с одной и той же женщиной тоже быстро бы лишилось свежести ощущений да и представляло бы угрозу возникновения чувств, выходящих за пределы сексуальных, а все прочие чувства были полностью предназначены Виктором для семьи.

Вот такую сложную задачу приходилось решать Виктору.

В процессе её непростого разрешения он часто повторял про себя фразу из песни: «Money for nothing, chicks for free»^[2]. «Вот она чёткая формулировка универсальной мечты мужчин, большинство из которых даже не осознаёт её», – размышлял Виктор.

Так как он не был жаден и о больших деньгах не грезил, а лишь хотел не тратить своей зарплаты на женщин, то такая мечта вполне могла стать реальностью.

Виктор работал в компьютерной фирме, и весь его рабочий день проходил перед монитором. Начальство за ним не следило, и он мог путешествовать по Интернету без ограничений. Это не значило, что он пренебрегал своей работой, просто он успевал всё. Часто ему приходилось ездить в местные командировки для настройки оборудования у заказчиков. Таким образом, он легко мог выкроить пару часов в середине дня для удовлетворения своей похоти.

Сначала Виктор поместил объявление в Интернете о поиске любовницы и сам отвечал на объявления женщин. Из всего этого с трудом отсеялось несколько встреч в гостиницах. Это было прекрасно, но нерегулярно и дорого. Женщины явно не влюблялись в него, а потому повторные встречи возникали редко и приходилось заново уговаривать, находить удобное для обоих время. Ситуация знакомства из раза в раз оставалась прежней, и поэтому для экономии времени он заготовил стандартные ответы и предложения, так как мог уже предвидеть большинство вопросов женщин и почти все их ответы.

Значительная часть женщин была не замужем и мечтала о стабильных отношениях, такие не хотели встречаться с женатым мужчиной. Им он лгал, что разведён, и вообще говорил всё, что им хотелось, лишь бы они согласились на встречу и хотя бы разок развели ноги.

Другая категория женщин была замужней, и потому они часто предпочитали женатых мужчин, с которыми они чувствовали себя безопаснее и надёжнее, но и среди них находились такие, которые планировали развод и присматривали себе нового мужа.

Если Виктор предлагал женщинам оплатить номер гостиницы хотя бы пополам, женщины, как правило, оскорблялись. Те же, что соглашались, потом уже не хотели встречаться повторно. Бывали, конечно, исключения, которыми Виктор и жил. Но ему хотелось не исключений, а правила – надёжности и регулярности удовлетворения похоти.

Бывало, женщины приглашали его к себе домой. Но либо жили они далеко, и те час-два, которыми располагал Виктор для свидания, ушли бы на поездку, либо Виктор опасался приходить к малознакомым женщинам: придёшь – и в самый интересный момент явится муж или любовник. Нет, самым безопасным и нейтральным местом был отель в пяти минутах от его работы.

Однажды верноподданно женатый приятель Виктора, выпив не лишнего, а ровно столько, чтобы стать откровенным, признался ему, что мечтает завести любовницу или хотя бы как-то сексуально развеяться. И в этот момент у Виктора возникла идея, грандиозность которой проявилась значительно позже. У Виктора было запланировано свидание с женщиной. С ней он уже встречался один раз, и, несмотря на то, что два часа были проведены весьма интенсивно, у них хватило времени коснуться в разговоре заманчивых мечтаний. Эта женщина поведала, что всегда мечтала провести время с двумя мужчинами одновременно. Виктор подумал, что может убить двух зайцев: осуществить мечту женщины, что весьма возвышенно, и в то же время практично получить оплату за номер в мотеле от своего приятеля, в качестве компенсации за предоставленное удовольствие.

Приятель радостно согласился присоединиться и оплатить расходы на мотель. Женщина была счастлива. Виктору, несмотря на соучастника, вполне её хватило – ведь, чем больше женщину используют, тем больше её остаётся для других. Приятель тоже был в восторге от приключения, а Виктор получил бесплатную женщину. Редкий случай всеобщего счастья.

Но, как и всякое счастье, это тоже кончилось, и Виктор задумал сделать его более продолжительным и регулярным.

Он подал объявление, где предлагал женщинам исполнить их тайное желание, а именно: провести время с двумя мужчинами одновременно. Виктор и не представлял, что количество женщин, чью чувствительную струну он затронет, будет таким огромным. Ответы стали заполнять его почтовый ящик. Конечно, не все женщины, которые ответили, были готовы сразу встретиться. Приходилось убеждать их в безопасности и конфиденциальности, но бывали и мгновенные согласия. Виктор и здесь заготовил стандартные ответы, в которых звучал надёжный, уверенный в себе и опытный мужчина. Чтобы унять страхи, он предлагал женщинам встретиться сначала с ним вдвоём, чтобы потом, когда они убедятся, что он точно такой, как он о себе говорил, тогда его партнёр присоединится к ним. Часто такое предложение было последней каплей, переполняющей жидкую женщину.

Своего приятеля Виктор решил не использовать для этого дела. Во-первых, тот не смог бы всегда участвовать, когда требовалось, поскольку не располагал ни достаточным временем, ни, что самое важное, желанием. Во-вторых, Виктор не хотел брать себе в команду мужчин, которые были его знакомыми. Это должны были быть мужчины, с которыми он встречался бы только для соучастия в наслаждении, чтобы никто не знал, кто он и откуда.

Виктор подал ещё одно объявление, что ищет женатого мужчину, который бы согласился принять участие в тройном соитии. Тут почтовый ящик Виктора стал заполняться желающими с такой скоростью, что ему через два дня пришлось объявление убрать.

Следующей задачей был выбор мужчин, нужно было отфильтровать привлекательных, надёжных и послушных его указаниям. Прежде всего он просматривал присланные фотографии, а тех, кто не хотел их присылать, он отсеивал как слишком своенравных. Потом он просил их номер телефона, свой номер он никому не давал. Поговорив по телефону, он назначал встречу в каком-нибудь ресторане минут на десять. Для этого он использовал свой ланч и назначал обыкновенно несколько встреч одну за другой. Он садился с очередным мужчиной в его машину и рассказывал о ситуации: цель – доставить удовольствие женщине и заодно получить самому. Нужно быть готовым к тому, что женщины необязательно красивы лицом или прекрасны фигурой, но все они искренне и самозабвенно рвутся к наслаждению. Мужчине разрешалось делать с женщиной всё, на что она согласна, но запрещалось пытаться назначать с ней свидание. Виктор не желал упускать контроль над ситуацией и следил, чтобы женщины получали наслаждение только через него. Кроме того, он договаривался, что мужчина после часа совокуплений уйдёт по команде Виктора и Виктор останется с женщиной наедине.

Мужчины часто любопытствовали, где Виктор достаёт женщин, но Виктор отвечал уклончиво. В конце разговора возбуждённый и предвкушающий мужчина спрашивал: «Когда?» В этот момент Виктор добавлял ещё одно условие: мужчина, в качестве компенсации за предоставленную женщину, должен оплатить стоимость комнаты в мотеле. Большинство соглашалось сразу или чуть подумав. Виктор подталкивал их к согласию следующим аргументом: если вы предложите женщину мне, то я с удовольствием оплачу мотель в благодарность за приключение.

Тех мужчин, что жмотничали, Виктор исключал из списка кандидатов.

Женатые мужчины в принципе представляли из себя наиболее осторожную и податливую на все условия категорию.

Свидания втроём проходили гладко. Виктор и счастливец-соучастник встречались на стоянке мотеля. Там они поджидали женщину. Виктор заранее бронировал комнату и брал ключ, но в комнату не входил, чтобы можно было от неё отказаться, если женщина по той или иной причине не являлась, заранее не предупредив. Но обыкновенно они приезжали, трепещущие и напряжённые в предвосхищении. Тогда Виктор брал деньги у своего партнёра и говорил ему номер комнаты, в которую он должен явиться минут через десять. Сначала он шёл с женщиной в комнату один. Он её быстро раздевал и на вопрос, где же его партнёр, отвечал, что тот появится, когда она будет готова. Виктор включал телевизор, чтобы заглушать непременные стоны женщины. Затем он быстро опробовал её тело на вкус, она – его, и тут появлялся у дверей его партнёр. Тот, видя уже раздетых, быстро к ним присоединялся, и начиналось счастье. Время проносилось во мгновение ока – так, во всяком случае, казалось каждый раз. Затем Виктор подавал знак партнёру, тот одевался и уходил вполне удовлетворённый, а Виктор проводил ещё с полчаса с женщиной, лаская её, ошеломлённую, но счастливую и готовую повторить всё сначала и не раз.

Таких женщин вскоре набралось пяток, которые, уже доверяя Виктору, жаждали повторения и смакования великих ощущений.

Для того чтобы единолично управлять ситуацией и являться единственным источником, поставляющим для женщины второго мужчину, а для мужчины – женщину, Виктор решил не использовать одного и того же мужчину дважды для одной и той же женщины. Когда он ещё не придерживался этого правила и вторично взял того же мужчину, женщина вручила тому свою визитную карточку и Виктор не успел этого предотвратить. Больше женщина не проявляла интереса к Виктору, и он узнал, что у неё и у того мужчины завязалась любовь, что вывело обоих из круга подчинённых Виктора.

На первой же встрече женщина и мужчина бывали настолько увлечены новизной друг друга, что им было не до разговоров, а если они всё-таки начинались после первых оргазмов, Виктор давал мужчине знак уходить.

Так Виктор набрал человек двадцать партнёров, которых он чередовал с пятью женщинами. Но ни двадцать, ни пять не оставались теми же – конечно же происходил круговорот тел в природе.

Мечта Виктора как будто исполнилась – он наслаждался разными женщинами бесплатно. Однако ситуация была ещё далеко до идеальной – время, которое уходило на знакомство с женщинами, переписку, организацию встречи, подбор партнёров, время это было немалым. А время по-прежнему приравнивалось к денежным знакам, и, значит, совокупления с женщинами были всё-таки платными.

Наблюдая, с какой готовностью мужчины оплачивают комнату в мотеле и как ненасытно желание у женщины, допустившей до себя второго мужчину, Виктор увидел, что есть возможность не только получать бесплатное наслаждение, но и некоторый доход.

После того как партнёр, насладившись женщиной, уходил и Виктор оставался с ней наедине, он не раз спрашивал, двигаясь в ней и нежно смотря в глаза, хотела бы она в этот момент ещё одного мужчину в её два другие осиротевшие отверстия. На что женщина, не колеблясь, давала утвердительный ответ.

У Виктора созрел план: он в следующий раз пригласит двух мужчин, но последовательно и с каждого возьмёт цену комнаты в мотеле. Таким образом, первый мужчина оплачивает мотель, а плата второго будет являться уже чистым доходом.

Женщины ничего не знали о денежных взаимоотношениях Виктора и его приятелей и просто радостно отдавались мужчинам.

Виктор назначил двух мужчин следующим образом: первый должен был явиться в мотель в два часа дня, а второй – в три пятнадцать. Одного часа вполне хватало женатому занятому мужчине, чтобы насладиться тайной новизной. Пятнадцать минут были условием разрозненности мужчин: первый уходил из номера так, чтобы он не был замечен вторым мужчиной. Когда приходил второй, он видел Виктора с женщиной в постели и принимал следы от первого мужчины за Викторовы. Таким образом женщина становилась на одного мужчину счастливее, а Виктор – на стоимость номера богаче.

Такое новое благосостояние в совокупности с наслаждениями длилось около месяца. Виктор менял мотели, чтобы не примелькаться обслуживающему персоналу и чтобы они не заметили его системы, которая могла бы вызвать ненужное внимание и нездоровый интерес.

Теперь Виктор был полностью удовлетворён сексуально – цвело разнообразие женщин и фонтанировал изощрённый секс не только участника, но и наблюдателя.

Сексуальная сытость освобождала мысли Виктора для другого – он стал раздумывать, как сделать побольше денег, причём столько, чтобы можно было бросить работу. Табуны жаждущих женатых мужчин заполняли своим желанием почтовый ящик Виктора. Женщины, мечтающие вкусить удвоенный запретный плод, предлагали себя с такой готовностью, которой Виктор никогда не замечал по отношению к себе лично. Нужно было как-то пользоваться этим золотым дном, не преступая закона. Брать деньги за женщин было юридически недопустимо, поэтому всё сводилось к многократной оплате мужчинами номера в мотеле.

Сделать это можно было за счёт ещё большей оптимизации использования комнаты, которая сдавалась на сутки, а также с помощью тщательной организации потока страстей.

Система выстроилась таким манером – поначалу всё шло как прежде: Виктор, его первый партнёр и женщина. Партнёр отрабатывает свои желания за час, уходит, заплатив за номер. Затем является второй партнёр, который уже начинает приносить доход. Если женщина хочет ещё одного и может остаться на третий час, приходит третий – это уже двойной доход.

Первая женщина когда-то уходит, и на её место приглашается следующая, причём каждый мужчина не должен даже подозревать, что перед ними был кто-то другой и что за ним последуют другие.

Итак, является вторая женщина, с ней Виктор и очередной мужчина, а за ним приходит следующий. Итого, можно запланировать шесть мужечасов с двумя или тремя женщинами в день. Из шести часов пять – это «доходные» часы. Если умножить на пять дней в неделю (все вечера и выходные Виктор всегда проводил с семьёй), то получалась сумма, значительно превышающая его зарплату.

Виктор уже был уверен, что дело пойдёт, и бросил работу. Жене он сказал, что решил стать независимым консультантом, вместо того чтобы гнуть спину, делая деньги для владельца компании. Жена восприняла это радостно – это давало ей возможность ещё больше посвятить себя работе в церкви, чему она отдавала всё время, свободное от воспитания детей.

Дело закипело. Виктор сидел у себя в кабинете, планировал и организовывал свидания. Мужчин у него набралось в итоге человек сорок постоянных, надёжных и всегда готовых. Трудности, как известно, были только с женщинами – существами, ускользающими по своей влажной сути. Многие из них были замужние и, вполне понятно, осторожничали. Другие осмеливались на один раз, а потом исчезали. У третьих, после договорённости, что-то случалось, от спущенной шины до болезни ребёнка и потом их желание куда-то пропадало. Других после полученного наслаждения начинала мучить совесть, и они избегали его повторять. То они вдруг в кого-то влюблялись и решали, что будут жить моногамной жизнью, то, откуда ни возьмись, их захватывала карьера или забота о детях – Виктор больше не обращал внимания на причины их постепенного отсеивания и привлекал новых, делая множественные вариации своего объявления и помещая их в различных изданиях такого рода.

Он понял, что главная задача установления стабильности – это свести на нет текучесть женских кадров и образовать ядро из хотя бы 20 женщин, которые предпочитали бы наслаждения всему прочему. Однако одним сексуальным наслаждениям с такой задачей было не справиться – уж слишком давило общество своими обязательствами и нравами.

И тут прошлое пришло на помощь настоящему. У Виктора был школьный приятель, который с юности приторговывал наркотиками. Теперь он работал аптекарем и нежно любил свою работу. Наркотики Виктора никогда не интересовали, но с приятелем они время от времени встречались, поскольку жили неподалеку друг от друга и любили повспоминать былые времена за кружкой пива. Однажды во время одной из таких встреч Виктор невзначай спросил, сможет ли тот достать наркотик, о котором он вычитал в Интернете. Это было снадобье, которое заставляло женщин забывать обо всём, кроме похоти. Друг-аптекарь подтвердил свои возможности и даже назвал цену, которая оказалась вполне приемлемой.

Виктор раздумывал, как это вещество надёжно и незаметно ввести женщине. Подмешивать в еду или питьё – самое рискованное, ибо в этом очень легко будет его заподозрить. Делать укол – вообще не подлежит рассмотрению. Виктор вспомнил, как в давние времена отравляли людей, вливая спящему яд в ухо. Однако женщины во время свиданий находились в крайней степени бодрствования, и этот приём тоже не годился.

Именно во время совокупления Виктору пришло решение этой проблемы – перемещая с места на место свой член в прямой кишке радостной женщины, Виктор вспомнил, как, будучи в Италии в командировке, он заболел. Местный врач лечил его лекарствами, которые изготовлялись не в форме таблеток, а в форме анальных свечей. Врач объяснил, что усвояемость лекарства, введённого в прямую кишку, быстрее и полнее, чем при принятии через рот. Вставить свечку и протолкнуть её членом можно было совершенно незаметно для женщины, находящейся спиной к Виктору и готовой к проникновению его члена или пальца.

Виктор проконсультировался с приятелем-фармацевтом, и тот подтвердил, что в виде свечей это снадобье будет действовать не хуже, если не лучше, чем при приёме через рот. Фармацевт не задавал лишних вопросов, зная по опыту, что в таких делах не следовало проявлять излишнего любопытства.

Технологию Виктор разработал такую: когда происходила встреча с женщиной, Виктор усаживал её на острие его партнёра – тогда внимание женщины полностью поглощалось получаемым наслаждением, и она легко принимала в анус член Виктора, которым он проталкивал вглубь свечку с наркотиком. Иногда он делал это пальцем. Женщина конечно же испытывала лишь восторг. Теперь она с радостью оставалась на третьего и четвёртого мужчину, восхищаясь наслаждением, которое она никогда в жизни не испытывала. Особый восторг, который она получала от введённой свечки, она относила исключительно за счёт совокупления с двумя мужчинами и Викторовой сноровки.

После ощущений от первой свечки женщина уже никогда не отказывалась от повторных свиданий, а лишь настойчиво стремилась испытать эти чувства опять и опять. Женщины были согласны брать целый день как выходной, чтобы посвятить его многочисленным любовникам – то, что и нужно было Виктору. Теперь он мог обходиться одной женщиной в день. Виктору не приходилось уговаривать женщину или гадать и волноваться, придёт она или не придёт – она приезжала раньше назначенного времени и нетерпеливо поджидала его.

Мужчины тоже не опаздывали, а лишь иногда норовили задержаться дольше положенного часа, но таких Виктор больше не приглашал.

Теперь процесс напоминал добротное конвейерное производство. Виктор и женщина шли в номер, он выходил за первым мужчиной в лобби, брал у него деньги за номер и вёл его в номер, где женщина уже ждала в предвкушении. Она знала, что наслаждение начинается после того, как Виктор введёт ей член в анус, и потому она сама садилась на мужчину и прогибалась, оттягивая рукой ягодицу. Женщина закрывала собой мужчину, так что ему тоже было не видно, как Виктор вводил ей в анус дозу, задвигал членом поглубже и действо начиналось. Через час первый мужчина уходил и появлялся следующий, жадный и готовый.

Таким образом, проходило шесть мужчин с маленьким перерывом на ланч. На обед женщина и Виктор успевали приезжать в лоно своих семей.

Участие Виктора в совокуплениях с каждым последующим мужчиной, естественно, уменьшалось – он следил, чтобы мужчина и женщина не разговаривали, а занимались плотный час любовью. Время от времени он углублялся в женщину, чтобы женщина чувствовала второго мужчину – начальную причину её появления здесь. Но свечка горела в ней, и череда мужчин её увлекала не меньше, чем их одновременность.

Для повышения доходов Виктор решил перенести встречи из мотеля в отель, где номера стоили значительно дороже. Для этого пришлось сменить мужчин на более состоятельных, а женщины оставались прежние и лишь были польщены улучшением обстановки наслаждения. Виктор дал объявления в дорогие журналы и привлёк обеспеченных женатых мужчин, которые не хотели встречаться с проститутками или иметь постоянные связи, но соблазнялись именно возможностью присоединиться к влюблённой парочке, как представлял себя и очередную женщину Виктор. Теперь те же шесть мужчин за день давали значительно больший доход.

Ядро из 20 постоянных женщин всё настойчивей просилось почаще устраивать блаженную цепную реакцию. Раз-два в месяц им уже не хватало. Те женщины, которые, как они признавались, пытались заменить Виктора и его приятелей другими мужчинами, сталкивались с полным разочарованием, и женщины ещё больше уверились, что именно Виктор умеет ввергать их в то блаженство, которое они испытывали от наркотика. Виктор ухмылялся про себя и соглашался с комплиментами, подтверждая каждой, что многие женщины ценят его уникальные способности.

Жена Виктора была счастлива растущими денежными успехами своего мужа. Это позволило бросить работу и посвятить всё своё время детям и церкви, в которой она вела активную преподавательскую работу в школе по изучению Библии. Виктор, в отличие от жены, к Богу относился спокойно. Он был уверен, что если Бог существует, то он знает, что ему делать и суета в виде молитв только отвлекает Бога от его важных дел.

Несмотря на то, что дело, которому посвятил себя Виктор, было его любимым делом, само наслаждение от ежедневного многократного свершения стало притупляться. Он стал учиться тантре, чтобы избегать семяизвержения и кончать не больше одного раза в день, несмотря на почти ежедневные шестичасовые развлечения. Это помогло. Но незначительно. Одновременно потребовалась виагра. Это означало дополнительные расходы, хотя одной таблетки ему хватало на два дня.

Следующим шагом для увеличения доходов стала плата за комнату, которую он начал взымать и с женщин. Они были готовы на всё, только бы участить наслаждения. Каждой просящей женщине Виктор говорил, что у него нет денег на оплату номера, и они сразу соглашались оплачивать сами. Виктор решил, что надо заработать миллион и свернуть производство. Так как деньги он получал наличными, то налога на них он, естественно, не платил, что значительно упрощало достижение его финансовой цели. Главное было не жадничать, и он это прекрасно понимал.

Виктор решил сделать рывок в производительности и быстро заработать задуманные деньги. Для этого он снял два смежных номера. В один приходила женщина, а вторая женщина с запозданием в полчаса приходила в другой. Таким образом Виктор успевал вставить запал первой и встретить первого мужчину. Затем он спешил в смежный номер, где он включал второй конвейер, протолкнув снадобье в глубину второй женщины. После этого женщинам уже становилось не важно, сколько времени с ними проводил Виктор, а он занимался выпроваживанием и встречей очередных мужчин. Далее он стал снимать уже три смежные комнаты, где наслаждались три женщины, а к ним поступали неиссякаемые голодные мужчины. Такая челночная работа почти не оставляла времени Виктору для отрадного совокупления, и голод его стал возвращаться.

Но самое главное, что женщины всё более зверели и требовали чуть ли не ежедневных встреч. Свою усиливающуюся тягу они объясняли для себя как безумную любовь к Виктору, который может возбуждать их так, как ни один другой мужчина. Виктор предусмотрительно никому не называл своей фамилии и никому не давал своего телефона. Единстванная связь с ним была через электронную почту. Поэтому женщины не могли до него добраться никаким иным способом.

Рекорд, который поставил для себя Виктор, было шесть комнат: по три смежные, находящиеся в коридоре отеля друг против друга. Он договорился с администрацией отеля о значительной скидке, которую ему предоставили за ежедневный съём стольких номеров, а с мужчин и женщин он продолжал брать прежние цены. При такой шестикомнатной системе Виктор успевал запустить одна за другой шесть женщин, что было самым ответственным делом, требующим огромной концентрации внимания и организаторских способностей.

Каждой женщине полагалось приезжать на своё место, отведённое на стоянке машин перед отелем. Эти места были разнесены друг от друга так, чтобы женщины не видели одна другую. А для того, чтобы ни одна женщина не видела Виктора с другой женщиной, он заранее говорил каждой, в какой номер она должна прийти, и на её имя лежал ключ у портье. Женщины сами располагались в комнатах и ждали появления Виктора и его друга. Виктор входил в первую комнату с первым мужчиной и после кратких поцелуев-объятий вводил женщине свечку и делал несколько возвратно-поступательных движений, загоняя её поглубже. Через минуту-две женщина была включена в процесс, и Виктор спешил к новому мужчине, чтобы отвести его к другой женщине, поджидавшей в соседней комнате. Там всё проходило так же эффективно. После того как все женщины были заправлены, становилось уже легче. Им уже присутствие Виктора было необязательно, и он только регулировал уход и приход мужчин, взымая с них мзду за номер в отеле.

К концу дня карманы его брюк топорщились от денег.

Таким образом, личная половая жизнь у Виктора совершенно прекратилась. Придя домой, возбуждённый денежными приключениями, он уже радостно совокуплялся с женой, к которой у него пробудилась страсть. Жена дивилась мужниной воспрянувшей похоти, которая ей льстила. У неё же вся страсть расходовалась на пастора в церкви, который был красив и зрел. Более того, один из её сыновей был от него, о чём Виктор, конечно, не подозревал. Жена, которую, кстати, звали Мэри, любила пастора потому, что видела в нём воплощение Христа. Так что её увлечённая работа в церкви имела весьма серьёзные основания. Уж такая была Мэри.

Встречалась она с пастором в каком-либо мотеле, который несколько раз оказывался тем же, где практиковал Виктор. Но так получалось, что они не наталкивались друг на друга, хотя один раз они даже проводили время в одной и той же комнате с разницей в два часа: утром в ней побывали Мэри с пастором, а после ланча – Виктор с женщиной и плательщиками. Недаром, когда он в тот день вошёл в номер, ему показалось, что он почувствовал запах жениных любимых духов, но вскоре запах женщины, что была с ним, затмил его. Будто два самолёта они пролетели в седьмых небесах в опасной близости, но счастливо избежали катастрофы.

Наступило время, когда Виктор заработал вожделенную сумму, и, согласно своему плану, он разом закрыл своё производство. Сделать это было весьма просто – он прекратил помещать объявления и уничтожил электронный адрес своего почтового ящика, на который приходили письма от жаждущих женщин и мужчин. Мужчины, удивляясь, несколько раз слали письма, но каждый раз они возвращались с пометкой, что такого адреса нет. После этого они принялись рыскать в других направлениях, пытаясь самостоятельно сварганить себе наслаждения.

А вот у тех двадцати женщин, которые перестали получать свою дозу анальной любви, возникли странные для них самих симптомы. Для врача-нарколога – это были бы легко узнаваемые классические симптомы у наркомана, резко прекратившего приём наркотиков. Но терапевты, мужья и родственники недоумевали по поводу депрессии или буйства своих близких женщин, а те сами не понимали, что с ними происходит. Женщины кое-как пытались объяснить своё состояние неразделённой любовью к Виктору. Они пытались его разыскать, но Виктор всегда парковался так, чтобы они не видели, на какой машине он приехал. Поэтому по номеру машины они его найти не могли. Фамилии его они не знали. В отелях им отказались давать какую бы то ни было информацию.

Одна женщина наняла детектива, который в конце концов нашёл Виктора и его адрес. Но к тому времени Виктор уже продал дом и уехал со всей семьёй во Флориду, тем более что жена стала настойчиво просить о переезде. Причина была в том, что, как стало известно, пастор совращал маленьких мальчиков, и его арестовали. Ужаснувшаяся Мэри восприняла это как указание настоящего Христа на то, что пора возвращаться к мужу и жить благопристойной жизнью.

Так Виктор и Мэри, пройдя трудные пути внебрачных наслаждений, зажили счастливо в солнечной Флориде.

И всё было настолько прекрасно, что Виктор вскоре купил небольшой мотель.

Посредница

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 39.

Теперь мы женаты, а начиналось это так. Она жила в квартире на нашем этаже. Встречаясь в лифте или коридоре, мы с Джерри здоровались с ней, улыбались ей. Она улыбалась нам в ответ и многообещающе выпячивала зад и грудь. Однажды, когда мы возвращались из колледжа и столкнулись с ней в коридоре, она пригласила нас на чашку кофе и мы, переглянувшись, торопливо согласились.

Это был наш первый год в колледже и первая квартира, где Джерри и я жили независимо от строгих родителей. Мы дружили с самого детства, жили рядом и часто дрочили вместе, устраивая соревнования, кто быстрее кончит. Мне всегда хотелось подрочить ему, пока он дрочит мне, и, как я потом узнал, ему хотелось того же, но нас сковывал страх, что если мы возьмёмся за члены друг друга, то сразу станем гомосексуалистами. Потом, когда у нас появились женщины, мы перестали заниматься совместным онанизмом. И больше об этом вслух не упоминали.

Соседка наша попросила, чтобы её звали Honey^[3]. Мы не возражали, имя её нас не интересовало. С женщинами тогда мы чувствовали себя уверенней, чем друг с другом, поскольку они без всяких сомнений брали нас за хуи и прятали их в себе.

– Вы что, братья? – спросила Honey.

Мы всегда на такой вопрос отвечали утвердительно, чтобы избежать последующих разговоров на тему: как же вы похожи друг на друга.

Honey была на вид лет тридцати пяти, с привлекательным лицом легкодоступной женщины. Нас это вполне устраивало. Кроме того, нам обоим нравились женщины постарше – они знали, чего хотели, и обладали опытом, до которого мы были жадны.

Honey оставила нас в гостиной и пошла готовить кофе. Мы пока смотрели порнографические журналы, лежавшие на кофейном столике. Среди них был один, где женщине в пизду засовывали руку, чуть ли не по локоть. Лица женщины видно не было.

Honey вышла с подносом, на котором стояли дымящиеся чашечки. Одета она была уже в полупрозрачный халат, сквозь который сиял Млечный Путь и другие галактики.

Кофе мы не допили.

– Мальчики, знаете, зачем я вас пригласила? – спросила она, скидывая халат и распахивая Вселенную.

– Догадываемся, – сказали мы хором, стягивая носки – последнюю мерзкую одежду.

Мы раньше не бывали вдвоём с одной женщиной. Несколько раз, когда у Джерри и у меня оказывалось по подружке, мы вместе общались и обменивались ими, а тут равноценного обмена не предвиделось, и мы не хотели отнимать женщину друг у друга, а потому не знали, кто с чего начнёт.

– Давайте сначала познакомимся, – предложила Honey.

Она встала на четвереньки и взяла мой хуй в рот, но тут же оторвалась и попросила Джерри:

– А ты еби меня.

Но он уже был там. Мы быстро кончили, не соревнуясь. И уселись на диван. Honey промокнула себе между ног полотенцем и спросила:

– А вы знаете, что такое клитор?

– Знаю, – сказал Джерри, а я предложил: – А ты нам покажи.

– А полижете? – как бы поставила условие Honey.

– Конечно, – сказал Джерри, опускаясь перед ней на колени. Honey развела пальцами большие и малые губы, и ещё не удовлетворённый центр Вселенной вылупил свою красную головку. Джерри стал чуть отстранённо лизать, вытягивая язык и стараясь не прикасаться лицом к дремучим окрестностям. Honey закрыла глаза и издавала счастливые звуки. Потом Джерри надоело, он поманил меня рукой, и я его заменил. Я это дело любил и не только не отстранялся, но и крепко прижался лицом, и тут мне пришло в голову, что я лижу также остатки Джерриной спермы. Меня это ещё больше вдохновило. Джерри тем временем лизал ей сосок, и Honey вдруг выкрикнула:

– Oh shit!^[4]

Резко прижала мою голову к себе и почти сразу отстранила её.

– Shit? – переспросил я.

– Это значит, я кончила, – пояснила Honey.

Нам уже захотелось снова. У Джерри и у меня телескопические хуи вытянулись рассматривать её чёрные дыры.

– Я в вас не ошиблась, ребята, – отреагировала на нашу готовность Honey. Я ещё не был у неё в пизде и быстро туда проник – там было так просторно, что я в недоумении посмотрел на женщину.

Джерри заметил моё удивление, причина которого ему уже была известна, и спросил Honey:

– Сколько у тебя было детей?

Honey высвободилась из-под меня и со значением глядела на нас. Потом потянулась к столику, взяла журнал, где женщине в пизду засовывали руку, и спросила:

– Рассмотрели картинки?

– Да, рассмотрели, женщина телом на тебя похожа, а лица нигде не видно.

– Это я. Я работаю моделью в этих: журналах, – сказала Honey.

– Вот это да! Мы с порнозвездой познакомились! – воскликнул Джерри.

– Теперь понятно, у тебя было не много детей, а много рук, – сообразил я.

– Молодцы! Хотите попробовать?

– Хочу, – сказал я.

Она вышла и принесла из ванной комнаты смазочное вещество, пахнущее мёдом, которым обмазала мою кисть.

– Сделай пальцы вот так. – И она показала вытянутую щепоть.

Затем Honey легла на ковёр и завела мою руку, давая указания:

– Вводи медленно, теперь подожди, теперь глубже, ещё. – И моя кисть оказалась у неё в нутре. Это было волшебное ощущение влажного тепла, жизни. Рука плотно обжималась вожделенной плотью, которую раньше мог отведать только мой хуй. Я пальцами взял в горсть шейку матки – твёрдый хоботок, выскальзывавший из пальцев.

– Нравится? – спросила Honey.

– Очень интересно, – ответил я. – А тебе?

– Никакому хую не сравниться. Теперь лижи клитор, – велела Honey.

Я склонился к своей руке и как бы стал её целовать – клитор и моё запястье были непостижимо рядом. Я осторожно двигал рукой взад-вперёд, имитируя движения члена.

– Иди сюда, а ты руку не вынимай, – руководила она мною, – я хочу, чтобы никто не скучал. Ложись под меня, – скомандовала Honey Джерри, и тот радостно повиновался и пролез под неё. Теперь она лежала спиной на его груди.

– Я хочу, чтобы ты вошёл мне в зад.

Honey села на Джерри спиной к его лицу. Я волочился за ней в этих движениях, стараясь, чтобы рука не выскочила.

– Послюни хуй, – давала указания Honey. Джерри поплевал. Она, упираясь одной рукой в ковёр, направила другой рукой Джеррин хуй себе в анус, и уже чувствуя, что хуй на верном пути, двумя руками опёрлась на пол. Я почувствовал, как за тонкой стенкой плоти её прямая кишка наполняется твёрдостью Джерри, касаясь моих пальцев.

Honey откинулась и легла на Джерри, а он обеими руками держал её за груди, играя сосками. У себя под запястьем я видел углубившийся Джеррин хуй. Нас разделяла трепещущая стенка плоти. Зрелище, скажу я вам, было из дивных.

– Еби меня быстро, – попросила Honey.

У меня под рукой задвигался член Джерри, я прижал к нему пальцы. Стенка была такая тонкая, что можно было подумать, будто Джерри надел презерватив, а я его дрочу. Я сжимал его движущийся член пальцами, а потом попытался даже взять его в кулак. Хотя соединить пальцы в кулак мне не позволяли внутренности Honey, но я ощущал его головку и тело.

Джерри, наверно, тоже чувствовал мои пальцы, он близился к концу, но по нашему детскому дрочильному опыту я знал, что он мог остановиться и потом как бы начинать сначала, надолго оттягивая семяизвержение. Но теперь он не останавливался и тёрся о мои пальцы и быстро кончил, засадив хуй так глубоко, что я уже не мог достать до его головки: прямая кишка оказалась длиннее влагалища.

– Как сладко-о-о! – провыла Honey. – А теперь ты кончи туда же, – попросила меня Вселенная голосом Honey.

Я вытащил свою руку из дымящейся пасти. Мокрую руку я вытер о живот Honey.

– Джерри, – продолжала устраивать себе наслаждение женщина, – вот тебе мазь, ты же видел, как нужно туда входить… Да, вот так, сладкий мой, и лижи мне клитор, не забывай, я уже скоро кончу.

Я подлез под Honey, она направила мой хуй, который легко прошёл по проторённому пути. Я прижимал к себе её бёдра, впился зубами ей в загривок и чувствовал пальцы Джерри, сжимающие и гладящие мой хуй из её нутра.

Так мы впервые подрочили друг друга, и Honey была нашей посредницей, которая предохраняла нас с Джерри от прямого контакта друг с другом.

И тут Honey снова воскликнула:

– Oh Shit! – И в это самое мгновение я извергся.

Прощаясь, мы договорились, что скоро встретимся опять, и действительно встретились. Теперь мы были уже специалистами, и Honey не могла нарадоваться, какие мы умельцы и как правильно мы всё делаем. Но для нас Honey стала представлять совершенно особый интерес – у нас было немало разных женщин, но только Honey являлась для нас средой, местом, пространством, в котором удовлетворялись наши с Джерри мечты друг о друге.

Мне удалось растянуть внутреннюю плоть Honey так, что я уже почти брал в кулак Джеррин хуй, находящийся в её прямой кишке, и чувствовал, как он движется взад-вперёд, и ощущал его спазмы во время оргазма. Джерри делал то же самое, засовывая руку в пизду Honey, и я чувствовал, как его пальцы сжимают мой хуй поверх стенок прямой кишки. Но мы друг другу и виду не подавали, что знаем о происходящем. Происходил молчаливый обмен опытом: когда я однажды, захватив хуй друга в кулак, продолжал его крепко сжимать после оргазма и удерживал, не давая Джерри вытащить хуй из зада нашей любовницы. Когда мы с Джерри поменялись местами, он сделал то же самое со мной. Honey и не подозревала, что происходит между её ублажателями, и просто наслаждалась до умопомрачения.

Затем случилось первое непосредственное прикосновение, когда Honey попросила, чтобы мы оба разом заполнили ей влагалище и хуями, и семенем. Наши твердыни тёрлись друг о друга, и пизда была лишь предлогом, хотя весьма для нас не безразличным и самоценным. Когда Джерри стал извергаться, я тотчас задёргался в унисон от великого чувства. А дальше больше – Honey попросила Джерри облизать мой член, только что вытащенный из её зада. Джерри потом рассказывал, что он разом вкусил из двух миров, столь ему любезных – смесь мёда Honey и моей спермы.

Короче, через десять лет мы с Джерри поженились, Honey была на свадьбе свидетельницей и почётной гостьей. Свадебная церемония проходила на берегу океана в нашем особняке, куда прилетел петь Элтон Джон.

Недоступность

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 41.

Полу всегда хотелось больше, чем было возможно, и потому он часто дрочил, глядя в порнографические журналы. У него был любимый журнал, который постепенно вытеснил все остальные.

Весь журнал был посвящён ебле одной женщины. Это была прекрасная плоть лет двадцати, золотоволосая, с маленьким прямым носом, высокими скулами, ярко-голубыми глазами, с большим ртом и полными, плавно очерченными губами, за которыми светились крупные, белые, ровные зубы. Тело обладало большой высокой грудью с ярко-розовыми торчащими сосками и родинкой у левого соска, а также роскошными крутыми бёдрами, ягодицами – выпуклыми и плотными, густыми лобковыми волосами, мясистыми большими губами и, как казалось, всегда полураскрытыми малыми, с клитором, скинувшим капюшон из-за своего значительного размера и постоянного возбуждения, а ещё анусом, крепко сжатым, но тем не менее готовым принять любой хуй, и стройными ногами с мясистыми ляжками, округлыми икрами и тонкими лодыжками.

Все эти черты лица и части тела Пол, дроча, досконально изучил и запомнил. Женщину в тексте, излагавшем ход действий на фотографиях, называли Джули. На изображениях также фигурировало трое мужчин. На первых страницах по известной схеме была одна Джули, любящая свои клитор, влагалище и анус, затем в них также влюблялся нежданный гость мужского пола, а за ним второй и третий. Они не оставляли без умелого внимания ни одной части тела Джули, особенно отверстия.

Пола очаровывало в Джули также и то, что ни на одной фотографии её лицо не изображало фальшивую страсть, нигде она не смотрела холодным развратным взглядом в камеру, пока её обхаживали мужчины, – везде на её лице (когда оно было видно) изображалось неподдельное увлечение действом. Это была явно искренняя и страстная женщина.

Пол знал её тело наизусть, он чуть ли не сосчитал количество волосков на лобке Джули. Он кончал, глядя на хуй в её пизде, в её заду, в её сладком рту. Он смотрел на её полураскрытые глаза с закатившимися на одной фотографии зрачками, он умилялся маленьким прыщиком на её ягодице, он хотел её, как не хотел ни одну женщину в своей жизни. У Пола не возникало ревности к трём хуям, которые приносили ей явное наслаждение – Пол полюбил её бескорыстно.

Если проходящих мимо женщин он мысленно раздевал, пытаясь представить, как они выглядят обнажёнными, то Джули он пытался одеть и представить, как бы она смотрелась в закрытом вечернем платье или в джинсах и ковбойской рубашке. Фантазии эти давали для Пола лишь дополнительные изображения Джули, подтверждающие, насколько она прекрасна.

Разглядывая в который раз пизду Джули, заполненную хуем, и очаровательный рот, раскрытый для извергающегося другого, Пол решил её разыскать и познакомиться с нею. Его охватило глубокое убеждение, что это – женщина, без которой его жизнь будет ему казаться прожитой зря. Очередной раз излив в унитаз семя, которое, как он теперь был уверен, предназначалось для нутра Джули, Пол спустил воду и стал изучать выходные данные этого журнала. В самом низу задней страницы обложки было напечатано: Fuck Entertainment, Inc., Los Angeles, CA. Ни адреса, ни хотя бы почтового индекса указано не было. Но Пол тем не менее обрадовался, что ему не придётся ехать в другой город, чтобы разыскать эту фирму.

В Жёлтых страницах такого названия, конечно, не было. Пол решил пойти в секс-шоп, где он когда-то купил этот журнал. Но тот магазин уже не существовал. В другом ему сказали, что адрес Fuck Entertainment, Inc. им не известен, как и адреса других подобных журналов, потому что получают они их через дистрибьютора. Пол разузнал через владельца магазина адрес дистрибьютерной фирмы и отправился туда с журналом, свёрнутым в трубочку во внутреннем кармане куртки.

Один из сотрудников фирмы, ответственный за закупки журналов, узнал название, но адрес сообщить отказаться, он дал лишь телефон Fuck Entertainment, Inc. Само собой, трубку снимал автоответчик. Пол несколько раз наговаривал просьбу, чтобы ему перезвонили. Но никто ему не перезвонил в течение недели. На телефонной станции ему наотрез отказались дать адрес по номеру телефона. Тогда Пол решил подкараулить сотрудника из дистрибьютерной фирмы, который дал ему телефон, и предложить ему денег за адрес. Пол пришёл к концу рабочего дня и стал в машине поджидать этого сотрудника. Стоянка была напротив здания фирмы. Вскоре человек появился на выходе и направился к стоянке. Тут Пол вышел из машины и окликнул его, тот насторожился, но по выражению лица Пола быстро понял, что опасаться его нет оснований, тем более, когда Пол вытащил стодолларовую бумажку и предложил её сотруднику в обмен за адрес Fuck Entertainment, Inc. и имя её президента. Сотрудник ловко сунул бумажку в нагрудный карман и сказал, чтобы Пол позвонил ему завтра.

Пол весь вечер любовался своей мечтой, вслух разговаривая с ней и обещая скорую встречу. Но Джули не обращала на него внимания и явно испытывала сильнейшее наслаждение от утонувшего в её бёдрах мужского лица. Пол подумал, что в порнографии отражается лишь продолжение женского кокетства, заключающегося в том, что в реальной ситуации женщины виляют задом, выпячивают грудь, но не дают, а в порнографии они показывают пизду, ебутся, но по-прежнему остаются недоступными.

Когда запас семени у Пола совершенно иссяк, он заснул, положив рядом на подушку журнал, открытый на фотографии лица Джули, снятого крупным планом. И хуй, который был у неё во рту, не мешал Полу.

На следующий день Пол получил адрес компании Fuck Entertainment, Inc. вместе с именем президента компании.

Компания располагалась рядом с Голливудом в небольшом одноэтажном здании. У входа стоял охранник в штатском, но, когда Пол назвал по имени президента и сказал, что у него есть к нему дело, охранник его пропустил. Убедить секретаршу, чтобы она пропустила его без заранее назначенной встречи, было сложнее. По настоятельной просьбе секретарши Пол рассказал ей причину своего визита, он заранее придумал версию, которая, как ему казалось, давала основания для розысков Джули. Он показал секретарше журнал и представился братом Джули, которая давно убежала из дома и не поддерживала никаких контактов с семьёй. Недавно умер её отец и оставил наследство Полу и ей. Пол уже давно, мол, разыскивает свою сестру, случайно наткнулся на её изображение в журнале и теперь пытается её найти.

Секретарша скептически посмотрела на Пола и сказала, что Джули у них не работает уже года полтора, и её адреса она дать не может. Приближалось время ланча, и Пол пригласил секретаршу поланчевать с ним. Секретарша согласилась и выбрала дорогой ресторан, куда она якобы регулярно ходит. То ли Пол понравился секретарше, то ли она расслабилась от двух коктейлей, а скорее из-за того и из-за другого, но секретарша уступила просьбам Пола и, закончив обильный ланч, пообещала, что скажет адрес Джули, которую в действительности звали Мэгги. Пол и раньше предполагал, что имя в журнале не настоящее, и потому в разговоре предусмотрительно не называл Джули иначе, чем «сестра». Секретарша похихикала, что Мэгги была одна из тех сумасшедших женщин, которые всегда испытывают наслаждение, сколько бы и кто бы их ни ёб. Пол сделал хмурое лицо, давая понять, насколько неуместно делать такие комментарии брату, а сам про себя подумал, что вот чем объясняется такая самоотдача наслаждению, которой была пронизана каждая фотография Джули. Пол продолжал про себя звать её Джули – только это имя было связано в его воображении с этой восхитительной женщиной.

На обратном пути секретарша смилостивилась и сказала, что адрес Мэгги будет стоить двести долларов, а ещё за сто она может отсосать Полу, пока он везёт её к Fuck Entertainment, Inc. У Пола было достаточно денег. Он дал девице триста, заехал на парковку, чтобы можно было раскрыть журнал с Джули и любоваться ею, пока секретарша отрабатывала свою сотню.

Сглотнув последнюю каплю, секретарша презрительно назвала его извращенцем, и они поехали дальше. Пол размышлял, почему так отреагировала секретарша: то ли потому, что он любуется сестрой в процессе наслаждения, что уподобляется кровосмешению, то ли потому, что он вообще прибегает к помощи журнала в такой момент, то ли потому, что секретарша поняла, что Мэгги вовсе не его сестра. Но Пол не искал ответа на эти вопросы – ему нужен был адрес. Секретарша быстро нашла адрес в компьютере и отпечатала его для Пола. Это была Мэгги Джонсон. Телефона указано не было, только адрес. В справочной номер не значился.

Пол поблагодарил секретаршу и поехал по адресу Мэгги. Он ещё не знал, что ей скажет, но был уверен, что убедит её в своей любви и уж во всяком случае добьётся от неё согласия пойти с ним вечером пообедать.

Через полчаса он приехал к многоэтажному дому, где находилась квартира Мэгги. Было около четырёх часов дня, и никто на звонок не отвечал. Рядом с кнопкой значилось имя Мэгги Джонсон, так что она там действительно жила. Пол прижимал журнал с Мэгги к сердцу, которое шумело, как океан. Сначала он решил подождать несколько часов, но терпения у него не хватило, и он позвонил в звонок смотрителя. Женский голос спросил его в домофон, что ему надобно. Пол сказал, что он брат Мэгги, что они с сестрой давно не виделись и только недавно её разыскал и попросил подтвердить, действительно ли она здесь живёт и когда она обычно возвращается с работы. Женский голос сказал, что Мэгги действительно здесь живёт, но сейчас находится в больнице. Здесь платить не пришлось: женщина не стала скрывать, в какой Мэгги больнице.

Пол бросился к машине и понёсся в больницу. Там он тоже представился как брат и повторил историю о том, что они давно не виделись и что он её только что разыскал. Ему сразу сообщили номер палаты, в которой находится Мэгги. Пол пошёл в палату, стараясь идти нормальным шагом, а не бежать. Он вошёл в дверь с заветным номером – это была палата на двоих. Первая кровать пустовала. Вторая, у окна, задёрнута занавеской, и было не видно, кто там лежит. Пол медленно подошёл к занавеске и осторожно отодвинул её в сторону.

На кровати лежала Джули с закрытыми глазами. Лицо её было бледным и несколько одутловатым по сравнению с фотографиями, но это ни в коей мере не уменьшало её красоты и желанности для Пола. Мэгги спала. В этот момент Пол услышал шаги, он обернулся и увидел входящую в палату медсестру.

– Вы родственник миз Джонсон? – спросила она.

– Да, я её брат, – ответил Пол, понизив голос.

– Очень хорошо, что вы пришли, а то её никто не навещает.

– А что с ней?

– Она поступила к нам с сильными головными болями, у неё обнаружили опухоль в мозгу и оперировать уже поздно.

– Как? Её невозможно спасти? – тихим шёпотом произнёс Пол, чтобы не разбудить Джули.

– Ей сделали укол, она крепко спит и ничего не слышит, – успокоила Пола медсестра. – Об этом вам надо поговорить с врачом, он скоро должен прийти.

– Я тогда посижу с ней, пока врач придёт.

– Конечно, конечно, – сказала медсестра и вышла.

Пол сел на кресло у кровати – столь долгожданное любимое лицо было рядом. Тонкое одеяло прикрывало её грудь. Золотые волосы чуть слиплись на лбу, роскошный рот был сомкнут. Пол сидел рядом с Джули и не мог отвести от неё глаз. Она ровно дышала. Иногда вырывался лёгкий храп. Её руки лежали поверх одеяла. Маникюра не было, но её роскошные умелые пальцы были так знакомы Полу. Он взял её руку в свою. Вдруг Мэгги раскрыла глаза, посмотрела на Пола, улыбнулась, сверкнув белыми зубами, и её глаза снова закрылись, но на губах осталась лёгкая улыбка. Пол не выпускал её руки из своей и прикидывал, за кого его приняла Джули, небось за одного из своих любовников.

Вскоре в палату вошёл врач. Пол уже привычно представился братом. Врач поманил Пола, и они вышли в коридор. Врач сказал, что положение Мэгги безнадёжное, что она никого не узнаёт, что боль пока удаётся снимать уколами. Сколько она может ещё прожить, неизвестно – от нескольких дней до двух-трёх месяцев. Врач ушёл. Пол вернулся к Мэгги и радовался её улыбке, которую он у неё вызвал.

Пришла санитарка мыть Мэгги. Она задёрнула занавеску, а Пол вышел в коридор, но потом он вернулся в палату, будто бы забыл что-то и быстро заглянул за занавеску – он увидел, что санитарка стоит к нему спиной, склонившись над Мэгги, которую она повернула на бок, и обтирает её спину. В глаза Пола сверкнул роскошный зад, устремлявшийся к талии. О, как хотелось распахнуть эти волшебные ягодицы! Пол заставил себя выйти в коридор – его мозг уже спланировал, как он будет вкушать любимое тело.

Наступал вечер, Пол сходил пообедать в больничное кафе и вернулся. Он сказал медсестре, что хочет остаться на ночь в палате, чтобы побыть с Мэгги.

Главное было – провести ночь с ней наедине. Медсестра сказала, что он может поспать на свободной кровати, но Пол решил не спать, а овладеть своей мечтой, пока она жива. Он уселся в кресло перед Джули и любовно смотрел на её лицо, столь знакомое и желанное.

Жизнь в больнице стала утихать. Медсестра сказала, что, когда действие укола кончится, Мэгги проснётся. Она встаёт, сама ходит в туалет и, только когда боль становится невыносимой, просит снова сделать укол.

– Вот она обрадуется, когда увидит вас, – сказала медсестра.

Но этого Пол опасался больше всего – если Джули очнётся, она может испугаться его. Но выбора не было.

Уже давно стемнело, Пол пересел с кресла на кровать и откинул одеяло, которым было укрыто тело Джули. Её пижаму он быстро расстегнул. Пол сразу узнал это заочно родное тело, эти щедрые груди, родинку рядом с левым соском. На Мэгги были надеты памперсы, и лобок был не виден. Пол хотел приникнуть к её груди, но тут он услышал шаги в коридоре и быстро застегнул пижаму, укрыл Мэгги одеялом и уселся в кресло. Вошла медсестра, она несла в руках коробочку со шприцами и прочими медицинскими ужасами. Пол вежливо поднялся ей навстречу, опасаясь, что она заметит его выпирающий хуй, но сестра показала ему жестом, чтобы он сел, а сама склонилась над Мэгги, проверяя её пульс. Лицо медсестры вдруг стало серьёзным, она приложила два пальца к горлу Мэгги, потом подняла веко, раскрыв глаз, в котором Пол узнал знакомый синий цвет – но ставший безжизненным.

Медсестра повернулась к Полу:

– Она скончалась.

Пол вздрогнул и закрыл лицо руками.

Медсестра вышла. Пол смотрел на Мэгги и раздумывал, когда она умерла и почему он не заметил её смерти. Ещё совсем недавно медсестра мыла её и переворачивала, Мэгги была жива. Значит, она умерла вскоре после этого. Его мечта выскользнула у него из рук. Он смотрел на Мэгги, но она не казалась ему мёртвой. Ну и что ж, что она не дышит, но плоть её была ещё той же и, быть может, даже ещё тёплой. Пол прикоснулся ладонью к щеке трупа – теперь он не боялся разбудить Джули. Щека не была холодной – это была всего лишь комнатная температура.

Пол решил, что нужно во что бы то ни стало успеть овладеть Джули. Он расстегнул молнию на брюках, но тут опять послышались шаги и голоса, и Пол привёл себя в порядок. Вошёл врач, а за ним – медсестра. Врач попросил Пола выйти в коридор, и они, а не Пол остались наедине с его Джули. Пол ходил взад-вперёд перед палатой, раздумывая, как овладеть Джули, пока её не увезли в морг. И тут в коридоре появились двое санитаров, которые катили стол на колёсиках. Они направлялись к Мэгги.

Врач и медсестра вышли из палаты. Врач выразил соболезнование Полу и сказал, что Мэгги отвезут в морг.

Уже была глубокая ночь, и Пол почувствовал, как сильно его стало клонить в сон. Санитары вывезли стол, на котором тело Мэгги, с головой укрытое простынёй, смотрелось как горная гряда.

Пол двинулся следом за санитарами, они спустились на лифте на первый этаж, прошли длинным коридором и оказались у широкой двери с надписью «Морг».

Санитары, извиняясь, сказали, что посторонним туда вход запрещён. Пол решил поехать домой и поспать. Теперь он знал, где находится морг, и сможет вернуться туда через несколько часов.

Приехав домой, он вытащил из внутреннего кармана свёрнутый в трубочку заветный журнал с Джули, расправил его, положил рядом на подушку и заснул.

Пол проснулся в полдень, перед его раскрытыми глазами лежало журнальное лицо Джули с застывшим на нём великим наслаждением.

Пол решил во что бы то ни стало совокупиться с останками Джули, не позволить мечте исчезнуть совершенно. Её неподвижность не смущала его – она просто напоминала бы Полу её фотографии, на которых она тоже была неподвижна. Но ощущение Джулиной плоти, пусть уже бездушной, ему было жизненно необходимо.

Пол понимал, что проникнуть в морг и осуществить свою мечту реальнее всего будет ночью. Пока светило солнце, он решил обзавестись белым халатом, чтобы сойти за работника морга. Затем он заехал к гравировщику и заказал пластмассовую бирку с именем, подобную той, что он видел на нагрудных карманах халатов у двух санитаров, отвозивших тело Джули. К вечеру Пол был готов для проникновения в морг. В машине он надел халат и вошёл в госпиталь в облачении санитара. Несколько часов переждал в туалете, и, когда большинство населяющих больницу впало в ночное забытьё, Пол направился в морг. На случай, если его спросят, Пол придумал историю, что он недавно поступивший на работу санитар, которого послали в морг.

Полу повезло: когда он открыл двери в морг, там никого живого не оказалось. Вдоль одной стены стояли выдвигаемые ящики, в которых, как он видел в кинофильмах, должны были храниться трупы. Посередине зальца стояло два стола для вскрытия, но там ничего не лежало. Ящиков было сорок, на каждом чернел номер. Пол стал выдвигать ящики один за другим. Большинство из них были пустыми. В четырёх лежали трупы, но среди них не было Джули. Больше искать было негде, Пол вышел из морга и уехал домой.

Утром он позвонил в морг и представился братом умершей. Ему сказали, что в документах она значилась как не имеющая родственников и друзей, и поэтому труп отправили в крематорий. Пол выяснил, в какой крематорий, и ринулся туда. Когда он приехал в крематорий, из зала прощания уходили люди в чёрном и в слезах.

Пол вызвал менеджера и представился братом Мэгги Джонсон. Менеджер посмотрел в какие-то бумаги и сказал, что Мэгги значилась как покойница без родственников и её уже кремировали, так как в таких случаях трупы кремируются сразу, как только они поступают на их предприятие. Менеджер сообщил, что урна с прахом таких сирот хранится в течение полугода на случай, если обнаруживаются родственники, и он готов вручить эту урну Полу. Пол заплакал, искренне и горько, – его любовь была сожжена. Менеджер, привыкший к слезам, профессионально, но проникновенно произнёс слова соболезнования и вышел. Через несколько минут он вернулся с урной, представлявшей из себя сосуд с крышкой, которая была залита герметизирующим составом. Пол расписался в квитанции и ушёл с миром и с прахом.

Приехав домой, Пол расковырял отвёрткой крышку и открыл урну, наполненную серой пылью. Пол расстегнул молнию на ширинке, вытащил цепляющийся за трусики предвкушающий хуй и стал вызывать в нём наслаждение.

В безутешном горе он посыпал пеплом свою головку и выплеснул слёзы семени в урну.

Она, не глядя

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 44.

Джорджу Т., миллиардеру, недавно исполнилось восемьдесят. Красавцем его даже в молодости не называли, а в эти годы тем более. Однако женщин он теперь любил ещё больше, чем в юности, потому что ощущал, что познал себя и свои желания. Познал, конечно, не до конца, ибо он был ещё жив.

Деньги позволяли ему покупать роскошных самок, но с некоторых пор это перестало радовать его. Дело в том, что, как бы хорошо они ни имитировали страсть, он прекрасно понимал, что это подделка. Даже тогда, когда он вынуждал их на оргазм, Джордж был уверен, что в эти прекрасные мгновенья они мечтают о ком-то другом, моложе его и красивее.

Если любовницы добивались встречи с ним, он знал, что их интересуют его деньги, а те, что делали вид, будто испытывают какие-то чувства, просто рассчитывали на замужество и получение наследства или хотя бы на то, что в завещании он отпишет им какую-то сумму.

Джордж возмечтал, чтобы красавица совокуплялась с ним, уродливым стариком, со страстью. Деньги решили и эту задачу.

Джорджу подыскали трёх молодых мужчин, которым он назначил содержание за выполнение приятной работы. Богач и трое его подчинённых ехали на дискотеку в небогатый район. Миллиардер усаживался на возвышении и выбирал понравившуюся ему самку. Задачей этих мужчин было познакомиться и соблазнить её. Обольстители были выбраны трёх разных типов красоты. Один был блондин, другой – брюнет и третий – негр. Если красотка не реагировала на одного, то пытался второй, а если не везло и второму, заступал третий. Счастливчик, которому девушка выказывала расположение, без труда добивался её согласия поехать во дворец Джорджа. Соблазнитель вёз девушку на лимузине. Джордж сидел позади, отделённый от парочки перегородкой, прозрачной с одной стороны, и наблюдал за процессом соблазнения. Красота мужчины и его меткие навыки, роскошество дворца и его убранства, алкоголь и марихуана делали девушку сговорчивой. Поражённая невиданным богатством, гостья не упрямилась и отдавалась подчинённому Джорджа в громадной спальне, оборудованной скрытыми камерами, о которых не знали даже соблазнители.

Всё шло по разработанному Джорджем сценарию. В процессе наслаждений мужчина заводил разговор о том, что у него есть мечта: полюбоваться возлюбленной, отдающейся его другу, но так, чтобы девушка не видела его. Мужчина уверял её, что друг его красив и молод, но не может показать девушке своего лица, тела и даже дать ей услышать его голос, так как друг этот слишком известен и никто не должен знать, что он таким образом развлекается. Разговор затевался, когда любовница сидела на хуе своего нового возлюбленного. Девушка, возбуждённая «первопроходцем» Джорджа и окружающей её роскошью, близкая к очередному оргазму, легко соглашалась. Любовник привлекал девушку к себе, целуя в губы, и её зад открывался для Джорджа. Он выходил из своего укрытия, начинённый виагрой, с хуем, стоящим по-юношески. Подчинённый держал девушку за голову, чтобы она ни в коем случае не смогла обернуться, нарушив запрет. На её глаза накладывалась повязка, чтобы гарантировать незримость Джорджа.

Он подходил к женской плоти сзади, его подчинённый вытаскивал свой хуй, освобождая место хую Джорджа, и тот погружался в подготовленное для него влагалище. Девушка воспринимала это со страстью, потому что находящийся под ней мужчина в этот момент целовал её и объяснялся в любви. Покрыв хуй любовной смазкой, Джордж освобождал место для прежнего хуя, а свой устремлял в анус любовницы.

Для многих посетительниц дворца это ощущение было внове, но соучастник Джорджа включал в этот момент вибратор и прижимал его головку к клитору, чтобы наверняка вызвать в любовнице оргазм. Затем умелец брал руку девушки и вкладывал в неё вибратор, ибо только она сама могла скорейшим образом довести себя до судорог. Двигаясь в женском теле, мужчины дожидались, когда в нём вспыхнет оргазм и тогда Джордж извергался. Затем он уходил в своё укрытие, продолжая наблюдать оттуда за восторженной женской реакцией, замешенной на таинственности и необычности, которую он спланировал и (буквально) воплотил.

Джордж не произносил ни слова, чтобы старческие интонации его голоса не выдали его возраст. По той же причине он всегда заходил только со спины, чтобы гостья не могла не только увидеть его, но и почувствовать кожей груди и, не дай бог, руками, дряблость его тела. У девушки оставалось впечатление только от хуя и от упирающегося в зад живота. Но женские ягодицы не различали складок на животе старика.

Самым важным для Джорджа было то, что девушка страстно реагировала на его хуй и была уверена, что он принадлежит телу знаменитого красавца. Прежние женщины, которые видели Джорджа, заменяли в мечтах даже его хуй. Теперь же хуй они точно не заменяли и радостно принимали реальность. Остальное тело они тоже не пытались заменить фантазией, ибо пребывали в уверенности, что оно прекрасно.

Джордж считал такое положение вещей принципиально иным, потому что в женских эмоциях в процессе ебли не было никакого отрицания Джорджа, а, наоборот, полное приятие. Более того, женское желание лишь усиливалось из-за убеждённости, что Джордж так же прекрасен, как ощущения от его хуя. В женщине разгоралось ещё и любопытство – узнать, кто же этот знаменитый красавец, а любопытство лишь обостряло чувственность.

Так Джордж научился перехитрять женский ум, который мешал бы телу наслаждаться стариком.

После каждого такого свидания Джордж просматривал видеозаписи и получал особое удовольствие от зрелища совокупления с таких ракурсов, с которых ему самому никогда не удалось бы это увидеть. Кроме того, он от раза к разу шлифовал «подход» к женщинам, последовательность движений, поведение его подчинённого и пр. В итоге молодые красавицы, жаждущие хуя Джорджа и заинтригованные его неизвестной внешностью, следовали одна за другой, как на волшебном конвейере.

Расходы на трёх подчинённых мужчин были незначительными по сравнению с содержанием любовниц, так что даже с финансовой стороны это предприятие было для Джорджа весьма выгодным. Кроме того, он избавлялся от всех подготовительных операций, необходимых для склонения женщины к соитию, и лишь снимал с неё сливки.

Однажды Джордж поддался мольбам восторженной любовницы, смалодушничал и дал команду подчинённому отпустить её голову, снять с глаз повязку и позволить оглянуться. Позже Джордж не раз просматривал на видео это мгновение прозрения, кривую улыбку разочарования, отвращения и унижения. Это напомнило ему сцену из фильма Чаплина, где прозревшая девушка впервые лицезреет своего неприглядного покровителя, которому она обязана своим возвращённым зрением. В кино это было сделано умилительно. А в реальности женщина в слезах соскочила с сотрудника Джорджа и в гневе за обманутые мечты стала требовать, чтобы её немедленно отвезли домой.

С тех пор Джордж не поддавался на подобные просьбы, которые время от времени возникали. Он понял, что главное – тешить себя не иллюзиями, а телами. А женские тела дарили Джорджа такой страстью, какой никто из стариков вкушать не мог – даже сам Хью Хефнер, чьё старое лицо и тело лезло в глаза его оплаченным любовницам. Любовницы же Джорджа страстно принимали в себя его хуй, да ещё и бесплатно.

Особо понравившихся Джорджу любовниц его помощники приглашали второй раз, иногда – третий. Одна девушка девятнадцати лет так понравилась Джорджу, что он пригласил её в четвёртый раз. Она уже привыкла и ждала, что в какой-то момент ей завяжут глаза и знаменитый друг её любовника появится откуда-то и войдёт в неё.

Девушку звали Тэмми, и она являла собой для Джорджа его любимый тип женщины, как внешне, так и по своим повадкам. Тэмми, заинтригованная регулярным появлением незнакомца в спальне, а потом в ней, пыталась узнать его имя и завязать с ним разговор. Однако Джордж не произносил ни слова, и его инструктированный подчинённый отказывал ей во всякой информации.

В какой-то момент Джордж решил рискнуть. С согласия Тэмми он отослал подчинённого из спальни. Тэмми не просила освободить глаза от повязки, и Джордж ни в коем случае это бы не разрешил. Он через подчинённого оставил ей инструкцию, что совокупляться они будут только в позиции, когда Тэмми стоит на четвереньках и Джордж будет сзади неё.

Когда они прервались на еду, старый любовник бессловесно кормил свою возлюбленную свежими устрицами, которые она любила, как и он. Джордж подавал ей в руку бокал шампанского, отрезал кусок мяса и вкладывал ей в рот. Потом он водил Тэмми в туалет и вылизывал капли мочи на её волосиках, всячески уклоняясь от её рук, пытавшихся заключить его в объятия.

Вскоре Тэмми вызвалась рассказать о своей жизни. Воспитывалась она отцом, без матери, которая умерла, когда Тэмми было три года. Отец боготворил дочь, и та обожала его. Благодаря ему и ради него Тэмми закончила школу с отличием и теперь училась в университете. Год назад отец умер от инфаркта, что было для неё страшным ударом. Отцу было 65 – Тэмми была поздним и единственным ребёнком.

Джордж невольно сравнивал себя с отцом Тэмми, хотя понимал, что он больше подходит для роли прадедушки, чем отца.

– А почему я не могу тебя увидеть или хотя бы услышать? Почему ты не даёшь себя обнять – ты приносишь мне столько наслаждений, а я не могу знать, кому я за них благодарна? – ненавязчиво просила Тэмми с завязанными глазами.

Джордж молчал и, когда напор вопросов становился чрезмерным, приглашал её соблазнителя отвлечь Тэмми, что тому легко удавалось, и Джордж не испытывал никакой ревности. Джорджу вполне хватало места в Тэмми для изъявления своей любви к ней. Подчинённый, по инструкции Джорджа, выполнять которую он мог виртуозно, страстно объяснялся в любви Тэмми, которая сидела на его хуе. Тэмми легко поддавалась любовному говору и отвечала с чувством, склоняясь и целуя подопечного Джорджа. Именно в эти моменты восторженных объяснений в любви Джордж обожал вставлять хуй в зад Тэмми, и она, только что лепетавшая «I love you»^[5], начинала восклицать, согласно изменившейся обстановке, «I love you both»^[6].

Джордж не позволял себе проявить слабость и увлечься Тэмми настолько, чтобы она в какой-то момент увидела его. Однако, чем дольше длились их встречи, тем больше возрастал риск. Поэтому Джордж решил устроить последнюю встречу с Тэмми, но так, чтобы память о приключении осталась бы у неё на всю жизнь, – в этом добром деле Джордж всё-таки проявил слабость.

На одном из балов, устроенных в Голливуде в честь влиятельных филантропов, в числе которых был и Джордж, его осенила идея при взгляде на одного из гостей – знаменитого киноактёра по имени Арчибальд. Джордж был с ним давно знаком и финансировал несколько фильмов, в которых Арчибальд играл ведущие роли. Актёр был красавцем, которого обожали женщины, но который любил юношей. Свою любовь Арчибальд держал в строжайшем секрете, чтобы это не разрушило его славу сердцееда, столь важную для успешности его карьеры. Однако в прессе стали появляться намёки, а потом и откровенные заявления о том, что Арчибальд гомосексуалист. Джордж решил укрепить его гетеросексуальную репутацию и заодно сделать прощальный подарок Тэмми и впечатлять последующих женщин.

Джордж отозвал Арчибальда в сторону и сказал, что у него к нему дело. Они вышли в парк, окружавший особняк, где шумел бал. Джордж предложил Арчибальду способ запускания стойкого слуха о его гетеросексуальности и в то же время обещал его познакомить с очаровательными мужчинами. Арчибальд заинтересовался, и Джордж рассказал ему свой план.

Прежде всего Джордж поведал о своих наслаждениях и о том, каким способом он держит женщин в иллюзии, что их ебёт знаменитый молодой мужчина, который не желает раскрывать себя.

Джордж предложил Арчибальду появиться в спальне вместе. После того как Джордж удовлетворит свою похоть, он спрячется в одно из укрытий, которыми была оборудована спальня, тогда как Арчибальд, находящийся всё время рядом, сделает вид, что это он только что извергся в Тэмми, снимет с её глаз повязку и заговорит с ней. Таким образом, Тэмми будет уверена, что Арчибальд – это тот молчаливый второй, и будет счастлива тем, что её любовником оказался такой знаменитый и красивый мужчина.

Расчет шёл на то, что она и последующие женщины будут хвастать направо и налево или даже решат связаться с репортёром какой-либо газеты, чтобы лично опровергнуть слухи о гомосексуализме кинозвезды и заработать на этом деньги. В награду за это Джордж обещал познакомить Арчибальда с его мужчинами-подчинёнными, которые, он знал, были бисексуальны.

На вопрос Арчибальда, что ему делать с восторженной женщиной, которая потребует его сексуального внимания, Джордж ответил, что так как Арчибальд будет являться ей сразу после оргазма Джорджа, то у того будет убедительная причина для некоторого отдыха. Он будет развлекать женщину разговорами, а потом объявит, что у него есть дело, которое заставляет его уйти.

В течение разговора Арчибальд должен подчёркивать, что его больше всего возбуждает ситуация, когда любовница его не видит и не прикасается к нему руками, а он во время совокупления не произносит ни слова.

После того как Арчибальд поспешно покинет спальню, его будет поджидать в соседней спальне один из подчинённых Джорджа. А женщину, ошалелую от знакомства с красавцем-знаменитостью, как обычно, отвезёт домой шофёр.

Первая совместная операция прошла замечательно. Арчибальд тихо появился вместе с Джорджем в спальне, когда Тэмми сидела на своём соблазнителе, которого Джордж предупредил заранее об участии Арчибальда и о том, что последует после. Когда Джордж подошёл сзади и раскрыл Тэмми ягодицы, она, как обычно с повязкой на глазах, обернуться не попыталась и только ласково произнесла: Come in me, my sweet^[7].

Джордж, к обоюдной радости, не замедлил исполнить её повеление. Как только Джордж разъединился с ней, Арчибальд прикоснулся к заду Тэмми, а Джордж исчез за зеркальной дверью, встроенной в стену, и продолжал, невидимый, наблюдать за происходящим. Джордж видел, как Тэмми соскользнула с его подчинённого и Арчибальд снял с её глаз повязку. Тэмми, мгновенно узнав Арчибальда, в восхищении воскликнула «О Боже!» и обняла его, хотя тот ел глазами лежащего молодого мужчину.

Насколько же разительно отличалась реакция Тэмми на Арчибальда от реакции той женщины, которой Джордж так опрометчиво решил открыться некоторое время назад. Тэмми покрывала Арчибальда поцелуями и приговаривала, как она его полюбила, даже не видя, и как это романтично, что Арчибальд оказался таким же прекрасным, как его хуй. Арчибальд с некоторым смущением принимал эти ласки и комплименты, зато Джордж принимал большую их часть на свой счёт.

Наконец Арчибальд сказал Тэмми, что у него срочное дело, которое не позволяет ему оставаться дольше, и что Тэмми придётся уйти, но они встретятся снова и причём очень скоро. Тэмми с грустью повиновалась и оделась, продолжая целовать и ласкать Арчибальда, однако он нежно, но настойчиво избавился от Тэмми, чтобы заняться её соблазнителем.

Джордж дал подчинённому строгое указание больше не поддерживать с Тэмми никакой связи. А подчинённый тем временем уже установил близкую связь с Арчибальдом в постели, ещё тёплой от тела Тэмми.

Затем последовало немало других женщин, которым после наслаждений с Джорджем открывалось лицо и тело Арчибальда и женщины, восторженные и счастливые, холили в себе семя Джорджа, не позволяя истечь и капле, в полной уверенности, что в них побывала волшебная плоть кинозвезды.

Слухи о сексуальных похождениях Арчибальда с женщинами стали повсюду распространяться, и, как ожидалось, некоторые бульварные газеты опубликовали интервью с несколькими женщинами, среди которых, однако, не было Тэмми.

Все были довольны результатами вечеринок во дворце Джорджа.

Вскоре после последней встречи Тэмми стала появляться у ворот ограды, окружающей дворец. Она просила свиданий, которых её лишили. Но охрана вежливо выпроваживала её, говоря, что хозяева уехали в путешествие. Тэмми возымела уверенность, что Арчибальд был в неё влюблён. Её первоначальное увлечение подчинённым Джорджа полностью обратилось на Арчибальда. Тэмми разыскала адрес своего бывшего любовника и всячески докучала ему просьбами снова привезти её во дворец, будучи в полной уверенности, что, как только она там окажется, Арчибальд бросится в её объятья.

С одной стороны, Джорджу было лестно, что красивая юная женщина так домогается повторения ощущений, которые доставил ей он, а не Арчибальд. С другой – его раздражало то, что эти ощущения Тэмми неразрывно связала с Арчибальдом. Всё сводилось к тому, что наслаждение безлично и что на его каркас можно натягивать любую внешность. Именно благодаря этому Джордж получал свои наслаждения и доставлял их другим.

Однажды Тэмми опять приехала к воротам поместья и стала просить охрану впустить её, утверждая на этот раз, что у неё есть важная информация. Джордж приказал пропустить её. Слуга привёл её в библиотеку. Тэмми рассматривала книги в высоких шкафах, стоящих вдоль стен. Джордж следил за ней из соседней комнаты через видеокамеры. Наконец он вышел из дверей, опираясь на палку с золотым набалдашником. Тэмми повернулась к нему и поздоровалась. Видно было, что она собиралась держаться самоуверенно, но возраст и облик Джорджа смутили её.

– Что у вас за информация? – спросил старик.

– У меня информация для Арчибальда. Вы можете его позвать?

– Он здесь не живёт.

– А где же он? – удивилась Тэмми.

– Я не знаю. Я его дядя и могу передать ему всё, что вы имеете сообщить.

– Мне это нужно сказать ему самой. Как я могу его найти? – настаивала Тэмми.

– Это невозможно. Но я обещаю, что передам ему всё, что вы хотите.

Тэмми задумалась и решилась:

– Передайте ему, что я от него беременна. И что я ребёнка оставлю.

– А что вас заставляет верить, что ребёнок именно от него?

– Потому что ни от кого другого я забеременеть не могла.

– Вы хотите сказать, что Арчибальд был вашим единственным мужчиной?

– У меня в это время был ещё только один мужчина, и у него была сделана операция по стерилизации, так что от него я забеременеть не могла. Я люблю Арчибальда, – сказала она твёрдо.

Джорджу стало приятно, будто она призналась в любви ему. Тем не менее он мог с полным основанием считать, что она призналась в любви к его хую.

Старый мозг Джорджа заработал по-юношески. Джордж не знал, что тот его подчинённый стерилен. Но если всё так, то отцом оказывался Джордж. Ему вдруг остро захотелось, чтобы эта красивая и смышлёная самочка родила ему ребёнка. Его единственный сын умер несколько лет назад, и Джордж остался без наследника. В отличие от поговорки, за деньги всегда можно купить любовь, но жизнь подчас ни за какие деньги купить не удаётся.

«Чем будет не наследник?» – размышлял он об их ребёнке, глядя на ладную фигурку Тэмми, которую он знал вдоль и поперёк.

Джордж привычно продумывал все варианты:

«Конечно, нужно будет проверить, действительно ли она беременна, и убедиться, что от меня. Но если это так…»

Джордж сказал, что обязательно передаст её сообщение Арчибальду и что вскоре ей позвонят.

Джордж вызвал своего подчинённого, соблазнителя Тэмми, и тот рассказал, когда и при каких обстоятельствах ему была сделана операция. Медицинская проверка быстро это подтвердила.

Затем Джордж связался с Арчибальдом и продолжил разговор, который возникал у них уже не раз. Джордж был заинтересован в киноуспехах актёра, потому как продолжал вкладывать деньги в фильмы, в которых снимался Арчибальд.

Джордж предложил ему жениться, чтобы полностью реабилитировать себя в глазах публики и снять подозрения в гомосексуализме. Тэмми была подходящей невестой. Он рассказал Арчибальду о её беременности и о том, что, по всей вероятности, сам является отцом. Арчибальд мог заполучить не только жену, но и ребёнка, и Джордж заверил, что позаботится, чтобы ни Арчибальд, ни Тэмми, ни ребёнок никогда не испытывали денежных стеснений. А Джордж, на правах дяди Арчибальда, сам будет общаться с ребёнком и сможет участвовать в его воспитании, насколько ему позволят оставшиеся годы жизни.

Арчибальд согласился с этим предложением, которое было для него вполне разумным и, что немаловажно, щедрым.

Через несколько дней Джордж пригласил Тэмми к себе, где её ждал Арчибальд и гинеколог, который удостоверился, что она действительно беременна. Было решено, что они женятся немедля. Арчибальд хорошо играл роль влюблённого, и Тэмми была в полном восторге.

В медовый месяц, как и в прочие месяцы до родов, Арчибальд старался свести сексуальное общение с Тэмми к минимуму. Он заставлял себя проникать хуем в Тэмми, но испытать оргазм мог только с мужчиной. Тэмми поначалу не подозревала о его предпочтениях и относила его сдержанность на счёт своей беременности, но всё же волновалась и переживала. Арчибальд пропадал на съёмках фильмов и телепередач, а Тэмми всё больше погружалась в заботы будущего материнства. Джордж издали следил за её здоровьем, держа вокруг неё врачей и сестёр. Тэмми воспринимала заботы Джорджа как поведение заботливого дяди. Когда родилась девочка, сразу был сделан анализ, и его отцовство подтвердилось. И тогда Джордж воспылал любовью к своей дочке. Фонд, который он учредил на её имя, обеспечивал ей и её будущим детям беззаботное в финансовом отношении будущее.

Однажды Джордж пригласил Тэмми с дочуркой к себе во дворец пожить несколько дней. Арчибальд пропадал с мужчинами и на съёмках. Тэмми пользовалась неограниченной свободой и имела достаточно денег. Всё, что от неё требовалось, – это появляться с Арчибальдом на торжественных приёмах. Джордж и Тэмми говорили о том, что она может иметь любовников, сколько ей пожелается, но только не афишировать это.

Джордж умилялся, глядя, как заботливо и нежно Тэмми обращается с их дочкой, которую назвали Марией. Со счастливой улыбкой она кормила грудью девочку. Грудь Тэмми значительно увеличилась, и Джордж тоже пососал бы её с удовольствием. Он сидел рядом и разговаривал с дочкой, которая выпускала изо рта сосок, чтобы улыбнуться Джорджу, и опять принималась сосать. Насытившись, девочка заснула, и Тэмми пошла положить Мэри в кроватку – Джордж шёл следом за ними.

Так оказалось, что детская была на том же этаже, где спальня, в которой Джордж устраивал любовные вечера. Тэмми уложила похрапывающую Мэри и поманила Джорджа. Они вместе вышли из детской. Мэри повела Джорджа по коридору в сторону знакомой спальни.

– Я всё знаю, – шепнула она Джорджу. – Мне прислали видео.

Они вошли в спальню. Тэмми сняла через голову платье, щёлкнула замком лифчика, прошуршала шёлком трусиков и встала на четвереньки.

Джордж открутил золотой набалдашник на трости и вытащил из углубления спрей виагры.

Тэмми сказала:

– Только я не буду оборачиваться. Хорошо?

Крепкий коктейль

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 51.

Закончив с делами, я взял такси и приехал к Plato Place. Это был тайно знаменитый клуб группового секса в Нью-Йорке, о котором мне рассказывали на наших местных оргиях. Было ещё рано, часов семь вечера, но я уже видел парочки, входящие в неприглядную дверь. Я знал, что туда не пускали одиноких мужчин, и рассчитывал, что у входа найдутся одинокие женщины, которых можно будет купить и взять с собой в качестве партнёрш. Но то ли было слишком рано, то ли ещё по какой причине, но по пустынной улице двигались только машины.

Вот, хлопнув дверьми джипа, появилась очередная парочка. Мужчина нёс большую спортивную сумку, а женщина – такую же поменьше. Можно было подумать, что они идут в спортивный клуб. Впрочем, групповой секс – это и есть самый приятный вид спорта. Когда парочка вошла внутрь, моя фантазия окатила меня новой волной образов наслаждений, которые пенятся за этими стенами.

Послонявшись у входа ещё с полчаса, так и не увидев одиноких женщин, я решил поехать в какой-нибудь бар и купить проститутку, чтобы взять её с собой. Я остановил такси и попросил отвезти меня в ближайший бар, полный женщин. Таксист сказал, что знает место неподалёку, в котором есть не только женщины, но и весьма необычное представление.

– Вези, – скомандовал я.

Вскоре мы подъехали к дверям, над которыми неон круглился буквами: CLUB «COCKTAIL»^[8].

«Слеза комсомолки?» – ухмыльнулся я про себя.

– А почему такое название? – спросил я шофёра, расплачиваясь с ним. – В этом клубе только один коктейль?

– Говорят, что такой коктейль, как здесь, больше нигде не найти.

– Попробуем, – сказал я и пошёл ко входу.

Дверь была закрыта, я нажал на кнопку звонка. Меня явно осмотрели в глазок. Дверь открыла женщина в закрытом чёрном вечернем платье, до шеи облегающем её стройную фигуру с широкими бёдрами.

– Вы хотите испить наш коктейль? – спросила она с ласковой улыбкой.

– А что это за коктейль? – не понял я.

– Заходите, – пригласила она, не ответив на мой вопрос, но поняв, что я здесь впервые.

Я переступил за порог, и дверь за мной захлопнулась.

– Вы готовы к совершенно необычному? – спросила женщина, глядя мне прямо в глаза.

– Всегда готов! – ответил я не задумываясь.

– Входная плата двадцать пять долларов.

Я вытащил из кармана стодолларовую бумажку и протянул ей. Она взяла её и сказала:

– Следуйте за мной, я дам вам сдачу.

Она спрятала руку с банкнотой за спиной и повернулась, чтобы повести меня куда-то – платье на спине оканчивалось ниже ягодиц, и меня обдало чудом её роскошного голого зада. Между ягодиц торчала моя стодолларовая бумажка, которую женщина туда положила, как обыкновенно женщины кладут деньги между грудей в лифчик. Я шёл за ней, зачарованный контрастом чёрного платья и белого роскошного зада, славно поигрывающего в ходьбе.

По обе стороны прохода стояли красивые молодые мужчины, одетые в трико, сквозь которые просматривались их полустоячие члены. Женщина, проходя мимо, невзначай коснулась рукой двух из них. Мужчины восприняли это как само собой разумеющееся, с улыбкой.

Мы вошли в зал со столиками человек на тридцать, с небольшой круглой сценой посередине. Одним глазом я смотрел по сторонам, а другим следил за задом – так безотрывно смотрят оленята на белый хвостик матери, бегущей впереди. Женщина подошла к бару, вытащила из ягодиц сотню и, получив у бармена сдачу, уже не стала вкладывать её в свой «кошелёк», а принесла мне в руке.

– А я бы хотел получить сдачу из того же места, – сказал я, беря деньги.

– Вам предоставится такая возможность, – ответила женщина и повела меня к столику в третьем ряду у самой сцены. Первые два ряда были уже заняты. На стене висел огромный экран, на котором демонстрируется действо, происходящее на сцене, и «ведущая» заверила меня, что с любого места всё будет видно замечательно. Я сел за столик, женщина повернулась и унесла от меня свой зад.

Тихо разливалась музыка. Между столиками ходили официантки, тоже в закрытых спереди платьях, с оголёнными руками и с вырезом на спине, полностью открывающим зад. Когда девушки наклонялись над столиком, ставя напитки или принимая заказ, их зады смотрелись ещё прекраснее. Одна из них оказалась рядом со мной.

– Что вы хотите заказать? – спросила официантка, юная и красивая.

– Я бы заказал твой зад… но давай начнём с коктейля, именем которого назван клуб.

– Он ещё не готов, – ответила официантка. – А пока я могу принести всё, что вы хотите из бара.

Я заказал своё любимое питьё. Официантка ушла, поигрывая дивной плотью. Я с облегчением заметил, что у бара сидело несколько женщин с очевидными намерениями на лицах. После представления было с кем пойти в Plato Place.

Когда официантка вернулась с коктейлем и склонилась, ставя его мне на столик, мужчина, сидящий со стороны её распахнувшегося зада, раскрыл ей руками ягодицы и погрузил между них своё лицо. Официантка весело подмигнула мне, осталась склонённой секунд пять, распрямилась и взяла из рук моего соседа награду в двадцать долларов. «За пять секунд 20 долларов, – стал я подсчитывать в уме её часовую зарплату. – Больше моей!»

Я сосал свой коктейль через соломинку странной формы, но ещё более странного действия: с виду это была обыкновенная пластиковая прозрачная соломинка, правда чуть сужающаяся на конце, но стоило её взять в рот, как она увеличивалась в диаметре раза в два, таким образом поток коктейля нарастал, и ты его выпивал быстрее. Но за счёт чего увеличивала свой диаметр соломинка, я не мог понять – быть может, это была реакция на тепло моих губ или на давление. Что это тогда за материал? Но я решил не вдаваться в научные вопросы, а посвятил своё внимание сцене, которая вдруг осветилась ярким светом, и видеокамеры, смотрящие на круглое ложе, стоящее посередине сцены, спустились с потолка.

Музыка в зале умолкла. За столиками сидели мужчины. Некоторые были с женщинами. Все затаили дыхание, даже те, кто пришёл сюда не в первый раз.

На сцену поднялась обнажённая златоволосая женщина с весьма красивыми чертами лица. Она низко поклонилась залу, поворачиваясь задом в разные стороны зала. В данном случае приветствовал публику её зад, а не лицо. Каждый её поклон сопровождался громкими аплодисментами, особенно с той стороны зала, к которой она оказывалась спиной.

Затем она легла животом на низкое ложе. Экран на стене вспыхнул и увеличил и вознёс её зад. С двух сторон на сцену поднялись мужчины. Я их узнал – они стояли при входе, но теперь они были обнажены и члены у них стремились вверх. Мужчины расположились полукругом вокруг женщины и дрочили. Один подошёл к женщине и дал ей хуй в рот. Она радостно взялась за работу, но тут мужчина отделился от неё и переместился к её заду. На огромном экране появился его смазанный член, медленно входящий в её анус, а затем быстро задвигавшийся и извергнувший семя через секунд двадцать, не больше. Отсутствие музыки давало место вздохам, всхлипам, стонам. Тем временем женщина энергично сосала хуй следующего мужчины, пока остальные продолжали не менее энергично онанировать. Когда первый мужчина кончил, второй сразу занял его место, что очень наглядно было видно на экране, и тоже кончил за считанные секунды. Мужчины издавали счастливые стоны, а женщина, каждый раз, чувствуя заполняющее её семя, восклицала: Oh God!^[9] Зал безмолвствовал в усиливающемся возбуждении.

Так минут за пять в зад женщины излилось семя десяти мужчин. Сделав доброе и приятное дело, мужчины уходили со сцены, благодарно целуя женщину в ягодицу. Женщина лежала, широко разведя ноги. Когда последний мужчина вытащил опустошённый член и её сфинктер, уже привыкший к раскрытости, нехотя закрылся, женщина продолжала лежать. Затем она торжественным и медленным жестом широко растянула руками свои ягодицы и мужской голос из громкоговорителя произнёс: «Коктейль подан!»

В этот момент ко мне подошла официантка и положила меню, где было всего две строчки:

Коктейль – $800

Коктейль со льдом – $1000.

Я вопросительно посмотрел на неё. Она пояснила:

– Со льдом – это значит с отсосом.

– А… – протянул я, будто мне стало понятно, что значит «коктейль с отсосом». Сам коктейль ведь тоже нужно сосать. Но тут настала эпоха Просвещения.

На сцену поднялся мужчина, вышедший из-за столика. С другой стороны на сцену вышла обнажённая женщина с маленьким подносиком в руках, на котором лежала соломинка, подобная той, что торчала из моего бокала. Мужчина взял соломинку и дрожащей от нетерпения рукой аккуратно ввёл её глубоко в анус лежащей на ложе женщине. Та радостно улыбалась. Мужчина взял соломинку в рот, и она расширилась. Анус раскрылся как цветок.

Женщина, которая принесла соломинку, опустилась на колени перед мужчиной, вытащила член из брюк и взяла его в рот. На экране появились губы мужчины вокруг утопленной чуть ли не на всю длину соломинки и было отчётливо видно, как сквозь её прозрачные стенки поднималась в рот мужчины бело-коричневая масса. Он жадно её глотал, пока женщина на коленях высасывала из его хуя чистое семя.

Мужчина отпрянул от соломинки, насыщенный с одной стороны и опустошённый с другой, спрятал член в брюки, застегнул молнию на ширинке и под рукоплескания ушёл со сцены. Не менее благодарные аплодисменты обрушились и на женщину, что потчевала его коктейлем, и ту, что играла роль льда. Мужчина, спускаясь со сцены, чуть не потерял равновесие – видно, коктейль был крепок. Напиток этот можно было по праву назвать «Сучий потрох».

На сцену уже поднималась следующая женщина и укладывалась на ложе, и следом за ней выходили те же мужчины.

«Быстро оправились, – подумал я. – Интересно, сколько женщин они заполняют за вечер?»

Я заметил, как очередной любитель коктейля за соседним столиком уже нетерпеливо предвкушал свою порцию, расплачиваясь с официанткой стодолларовыми купюрами.

Я уже насытился этим зрелищем, и мне давно хотелось удовлетворить не только зрение. Расплатившись за свой обычный коктейль, я подошёл к наиболее мне приглянувшейся проститутке у бара и спросил, сколько будет стоить её сопровождение меня в Plato Place.

Цена определялась тем, со сколькими мужчинами (включая меня) и женщинами я захочу, чтобы она вступала в контакт. Я сказал, что ни со мной, ни с кем другим она не обязана иметь контакт, а послужит лишь пропуском, а потом она может уйти.

– Ты, наверно, никогда не был в Plato Place. Они не позволяют женщине уйти, пока она не даст кончить хотя бы одному мужчине.

– Хорошо, тогда я заплачу за одного, – сказал я и отсчитал ей купюры. – Как тебя зовут? – спросил я её, когда мы уселись в такси.

– Уэнди. Тебе понравилось представление? – поинтересовалась она.

– Питательное представление. Интересно, сколько женщин заполняют эти мужчины за ночь?

– Уж не думаешь ли ты, что они кончают?

– А что, разве нет? – поразился я.

– Конечно нет, – им кончать внутрь запрещено – женщины боятся заразиться. А если, бывает, кто-то не удержится, так его сразу выгоняют.

– Откуда ты знаешь?

– Я одно время тоже здесь коктейлем потчевала.

– А из чего же там белое берётся?

– Очень просто – менеджер разводит водой солёный йогурт и впрыскивает ей в зад перед выходом.

– Неужели знатоки вкус не различают?

– А дерьмо всё собой забивает.

Обманность, лживость этого коктейля сделала его более отвратительным для меня, чем даже физиологическая натуральность истинного.

Если мужское семя есть материальное воплощение оргазма, то оно в этом смысле может вызывать интерес у женщины или мужчины: им может представляться, что они глотают овеществлённый оргазм. А смесь его с женским дерьмом может представлять феноменологический эффект воссоединения блаженства с его тотальной тщетностью. Тщетностью, исходящей из творительницы жизни и тем дерьмо оживляющей.

Наверно, эти размышления пагубно отобразились на моём лице, потому что Уэнди участливо предложила:

– Если хочешь, я могу тебе настоящее представление устроить. Но я не хочу больше пятерых мужчин, пяти вполне хватит для настоящего коктейля.

– Всё это хорошо, только мне твой напиток не нужен. Я его не пить хочу, а делать.

– Ну и будешь делать, – сказала Уэнди примирительно.

Мы подъехали к Plato Place.

Я вышел из машины, открыл дверь и подал спутнице руку. Рука её была мягкой и горячей. Облегающее платье выдавало большую грудь и зад. Уэнди, надо сказать, была весьма очаровательна.

Уэнди по-заговорщически зашептала мне на ухо, хотя мы стояли одни у двери. Шепча, она коснулась моего уха языком. Наверно, чтобы я лучше слышал. И действительно, я навострил это ухо, которым услышал следующее:

– Я найду здесь любителя коктейля, а ты найди ещё четверых. Остальное я беру на себя.

– А что остальное?

– Соломинка у меня есть…

Тут дверь Plato Place открылась, и мы вошли во влажный полумрак.

Телесный ум

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 52.

К ужасу родителей, их дочка Свити, дожив до четырёх лет, перестала умственно развиваться. Как будто в мозгу кто-то что-то выключил. А тело продолжало расти и по-своему умнеть, вырабатывая нужные гормоны. Врачи исследовали Свити упорно и долго и пришли к выводу, что они ничего сделать не могут. Девочка, а потом девушка и женщина, была обречена жить с умом четырёхлетней всю свою жизнь.

Шёл год за годом, и родители смирились со своей судьбой и судьбой дочки. Они в юности наркоманничали, совокуплялись с кем попало, пили до упаду, и теперь совесть мучила их, что, быть может, в её ущербности виноват их прежний образ жизни. Но врачи не находили связи с этим, потому что родители уже давно вели пристойный образ жизни, при котором и зачали дочку.

Свити выросла в красивую девушку, весёлую, добрую и доверчивую. Когда у Свити начались менструации, родители объяснили их как способ очищения организма, который изнутри вымывается кровью, как руки – водой, родители не хотели связывать менструацию с процессом деторождения – больше всего они опасались, что дочка может легко забеременеть.

В школу Свити не ходила, родители обучали её делать мелкие хозяйственные дела, развлекали телевизором, книжками с картинками (читать она так и не научилась) и главное – охраняли от взрослого мира.

С первого взгляда было невозможно различить в стройной полногрудой девушке четырёхлетний ум, но стоило Свити произнести несколько слов, как её умственный возраст становился очевидным: она говорила короткими фразами, с трудом складывая слова и часто их искажая. Взгляд её, если присмотреться, был странным для взрослой девушки.

Люди, не знающие о её ситуации, принимали Свити за дурочку, но она была умненькой для четырёхлетнего возраста. Она любила своих кукол мужского пола и, держа их, всегда клала одну руку себе между ног.

Лет с шести она стала открыто мастурбировать. Родители с трудом научили её, что делать это нужно наедине, в своей комнате. Они понимали, что запрещать мастурбацию бесполезно и вредно – пусть их дочка, обделённая духовным, интеллектуальным наслаждением, будет хотя бы получать наслаждение физическое – решили они.

Лет с десяти Свити стала проявлять острый интерес к мальчикам. Если родители не успевали уследить, Свити подходила к незнакомым мальчикам, обнимала их и пыталась прижаться к ним всем телом и особенно губами к губам. Мальчики пугались, смеялись, сердились, но не возвращали ласки. А когда некоторые отталкивали Свити, она плакала от неразделённого желания. Родители утешали её и размышляли, что делать с её растущей жаждой наслаждения – Свити тормошила свой клитор по многу раз на дню, и размер его из-за постоянных упражнений был выдающимся.

Врачи советовали давать ей подавляющие либидо лекарства. Но родители, помня о своей молодости, не хотели лишать свою дочь последнего. Они поступили иначе – они повели её к гинекологу, и ей перевязали трубы.

Когда Свити исполнилось восемнадцать, родители с грустной радостью отпраздновали её совершеннолетие, которое не давало дочке свободы, а лишь утверждало пожизненное попечение, которое ей будет необходимо.

Однажды родители устроили Свити работать в Macdonald's, где её работой было вытирать столы. На следующий день менеджер позвонил родителям и сообщил, что вынужден её уволить, так как она пристаёт ко всем мужчинам.

Оказавшись дома, без открывшегося ей было мира мужчин, Свити загрустила и предавалась отчаянной мастурбации. Даже её любимые мультики Том и Джерри, казалось, лишь ещё более возбуждали её.

Именно в это время Мэта познакомили со Свити. Мэту тогда исполнилось тридцать. Он играл в теннис раз в неделю с отцом Свити, и однажды тот взял с собой дочку на корт.

Мэт ничего не знал о Свити и, завидев её, был радостно встревожен её привлекательностью. Отец представил дочку, и та улыбнулась, не сказав ни слова, так что Мэт пока не догадывался ни о чём. Свити следила за игрой, а когда Мэт спросил её, хочет ли она поиграть в теннис, за неё ответил отец, что она играть не умеет. Когда сет закончился, Свити подошла к Мэту со спины, обняла его и лизнула в ухо. Мэт повернулся к ней и почувствовал губы девушки на своих. Мэт в тревоге оглянулся на отца, думая, что тот ринется к ним, чтобы оторвать Свити от Мэта. Но отец поощрительно предупредил:

– Не пугайся её, она ведёт себя как четырёхлетняя девочка, на этом возрасте остановилось её умственное развитие.

Мэт почувствовал острую жалость и обнял Свити за талию, чуть отстранив лицо от её губ, и погладил её по голове. Свити радостно засмеялась, сняла его руку со своей головы и поцеловала. Мэта это пронзило ещё глубже. Отец подошёл к ним, взял Свити за руку и сказал как маленькой девочке:

– Нам пора домой спать.

Но Свити держалась за Мэта другой рукой.

– Пойдём к нам домой, – предложила она ему.

– Ты не хочешь с нами пообедать? – поддержал её отец.

– Когда? – удивился Мэт.

– Сегодня вечером.

– Хорошо, – сразу согласился Мэт. Ему захотелось побольше разузнать о Свити и, быть может, даже поиграть в куклы с этой девушкой-девочкой.

А родители решили следующее. Сексуальная жизнь дочки с мужчиной должна начаться, но произойти это должно так, чтобы Свити не была травмирована грубостью или невежеством незнакомого мужчины. Поэтому родители решили сами выбрать для неё мужчину, который был бы с ней ласков, заботлив и смог бы её удовлетворять. Мэт представлялся хорошим кандидатом.

Обед прошёл за общим столом. Свити ела по-взрослому, координация движений у неё не была нарушена. Она не спускала глаз с Мэта и всё время улыбалась ему. Когда их взгляды встречались, Мэт видел в глазах Свити ничем не скрываемое желание, и он вежливо отводил глаза. Будь это обычная ситуация, он приступил бы к неотложным действиям, а здесь он недоумевал: «Куда же смотрят родители?»

После десерта отец пригласил Мэта в свой кабинет. Следом за ними туда вошла мать. Свити тоже хотела присоединиться, но мать попросила её посмотреть телевизор, пообещав, что Мэт скоро к ней вернётся. Отец прикрыл за Свити дверь и обратился к Мэту:

– Тебе нравится наша дочь?

– Да, – сказал Мэт, – красивая девушка, как жаль, что…

Но тут отец его прервал:

– Она созревшая девушка. И ей нужен мужчина. Ты, наверно, сам об этом уже догадался.

– Да, это заметно, – сказал Мэт, улыбнувшись, и автоматически взялся за ухо, в которое Свити его лизнула.

Отец продолжал:

– Мы долго и мучительно размышляли, – он поднял глаза на жену, стоявшую рядом с ним у кресла, и взял её за руку, – и приняли решение не травить Свити лекарствами, чтобы убить в ней женщину. Мы хотим вверить её надёжному, умелому и ласковому мужчине, чтобы он удовлетворил её желания. Мы давно приглядывались к тебе и хотим предложить тебе Свити для обучения.

– Это большая честь и радость, – ответил Мэт, – но…

Тут мать прервала его:

– Свити не может забеременеть – мы сделали ей операцию.

– Это хорошо, – Мэт в волнении встал с дивана, – но я имел в виду другое. Как вы себе представляете это будет происходить? Вернее, где? Впрочем, я согласен на любые условия, – вдруг осознал Мэт, какое сказочное приключение ему предлагается.

– Условие только одно: чтобы Свити не было больно, чтобы ты был с ней ласков и чтобы она наслаждалась жизнью, которая ей дана, пусть с такими необычными ограничениями.

– Это уже три условия, – уточнил Мэт, засмеявшись, и родители тоже улыбнулись, от утихающего волнения. – Я не считаю это условиями, поскольку всё это само собой разумеется, – радостно выпалил Мэт.

– Вот и прекрасно. Ты можешь начать сегодня. Третий этаж, где спальня Свити, в твоём распоряжении. Только не напугай её, делай всё медленно, осторожно, не торопись.

– Если вы решились довериться мне, – убеждённо и страстно воскликнул Мэт, – то я ни в коей мере не подведу вас и конечно же Свити. Она будет счастлива со мной – обещаю.

Он заметил, как слёзы покатились из глаз матери.

– Не тревожьтесь, пожалуйста, – обратился он к матери, – она будет счастлива, как только может быть счастлива девушка со своим первым мужчиной.

Они вышли из кабинета. В гостиной на полу сидела Свити и смотрела по телевизору мультики. Одну руку она держала между ног. Другой рукой она гладила куклу медвежонка. Её большая грудь была видна в полурасстёгнутую рубашку. Лифчика она не носила, он ей мешал, и после первых неуспешных попыток родители не заставляли её.

– Тебе нравится Мэт? – спросил отец дочку.

– Да, – сказала Свити и погладила медвежонка между ног.

– Мэт – доктор, он тебя положит спать и заодно осмотрит тебя, чтобы ты была здоровенькой. Хорошо?

Свити с радостным лицом повернулась к Мэту и кивнула.

Мэт быстро вошёл в роль и сказал ей:

– Ложись в постель, и я потом приду тебя осмотреть.

Свити послушно пошла к себе в спальню.

Родители в волнении поглядывали друг на друга. Мэт ещё раз заверил их, что он будет исключительно осторожен и нетороплив. Они слышали, как Свити моется в ванной и отплёвывается от зубной пасты – она так и не привыкла к процессу чистки зубов и часто глотала зубную пасту. Тем не менее зубы её были редкой белизны.

– Ну, я пойду, – сказал Мэт.

– С Богом, – благословили его родители.

Мэт поднялся по лестнице на третий этаж, и родители крикнули ему вслед:

– Вторая дверь налево.

Мэт вошёл в заветную дверь. На тумбочке горела лампа. Свити лежала в ночной рубашке под одеялом, держа в руках медвежонка.

Мэт сел на кровать и погладил медвежонка.

– А что ты будешь мне смотреть? – спросила Свити.

– Я хочу осмотреть твою грудь и твой животик, здоровы ли они. Ты ляг пониже, я тебе подниму рубашечку и потрогаю руками, а ты мне скажешь, больно тебе или приятно – хорошо?

Свити кивнула головой.

– Если тебе будет приятно, значит, ты здорова, – объяснил Мэт.

Он отвернул в сторону одеяло и потянул наверх ночную рубашку. Свити, как настоящая женщина, приподняла зад. Взору Мэта открылось роскошное юное тело с высокой грудью, слегка осевшей под своей собственной тяжестью, восторженные овалы бёдер и густо заросший светлыми волосами лобок. И нежнейшая кожа. Мэт стал массировать грудь, легко сжимая пальцами соски, которые сразу окаменели. Мэт изо всех сил делал серьёзное лицо исследователя.

– Тебе не больно? – спросил он озабоченно.

– Нет, – сказала Свити.

– Тебе приятно?

– Чуть-чуть, – спокойно сказала она.

Мэт стал опускаться ниже и, поласкав живот, опустился до лобка.

Свити сразу развела ноги, и Мэт прикоснулся пальцем к большому влажному клитору, сбросившему капюшон.

– Здесь приятно, – отрапортовала Свити.

– Очень хорошо, – как бы поставил диагноз Мэт и стал массировать клитор.

– Надо быстро, – проинструктировала «врача» Свити.

Мэт повиновался, и Свити заурчала.

– Тебе не больно? – по-докторски спросил Мэт.

– Приятно, очень-очень – пояснила Свити, прикрыв глаза.

Мэт подумал, что если он доведёт её до оргазма пальцем, то это мало чем будет отличаться от того, что делает она сама, а ему надо было произвести на неё более сильное впечатление, чтобы она хотела повторения прочувствованного.

– Теперь мне надо попробовать, какой вкус у тебя между ног. Если сладко, значит, всё в порядке. А ты мне скажешь, приятно или нет, хорошо?

– Хорошо, – шепнула Свити.

Мэт, дрожа от предвкушения, опустил голову между ног Свити и чуть не потерял сознание от красоты, обдавшей его чудесным запахом и вкусом.

– Приятно-приятно-приятно, – заговорила Свити и, опять-таки как настоящая женщина, прижала голову Мэта к себе. Вскоре она напряглась всем телом и с радостным вздохом расслабилась, отпустив голову Мэта.

Мэт поднялся, сел на кровать и сказал:

– Ты здоровая девочка, Свити. У тебя между ног всё сладко. Но я должен тебя почаще проверять, хорошо? – сказал Мэт, опуская её ночную рубашку и укрывая её одеялом.

– Там солёно, – сказала Свити сонным голосом.

– Ты не там пробовала, – сказал доктор Мэт. – А теперь спи, спокойной ночи.

– Можно, я тебя поцелую? – спросила Свити.

– Поцелуй, – сказал Мэт и подставил щёку.

Свити чмокнула его и повернулась на бок.

Мэт вышел из комнаты, радуясь, что удержался и не стал пока проникать в глубь Свити.

Мэт спустился в гостиную, где его поджидали родители.

– Замечательно! – воскликнули они в голос. – Мы не ошиблись в тебе.

– А откуда вы знаете, что замечательно? – спросил Мэт.

– В спальне установлена скрытая камера, – сказал отец. – Надеюсь, ты придёшь завтра?

– С огромным удовольствием. А теперь мне пора, – сказал Мэт, мечтая о том, чтобы скорей вздрочить и кончить.

– Я тоже пойду спать, – сказал отец.

– А я провожу тебя, – вызвалась мать.

У выходной двери она сказала Мэту:

– Я хочу отблагодарить тебя за терпение, да и тебе тяжело сейчас. – Она встала перед ним на колени и расстегнула ему ширинку.

Мэт с опаской взглянул в сторону гостиной.

– Не волнуйся – он тоже считает, что ты это заслужил, – сказала мать и взяла его вырвавшийся из брюк хуй в рот.

Мэт стал приходить к Свити почти ежедневно. Если он пропускал один день, Свити плакала и сидела у окна, поджидая его. Родители прониклись полным доверием к Мэту и больше не следили за ними в камеру. Во всяком случае, так они сказали Мэту, но его это не заботило. Свити часто повторяла, что любит «доктора Мэта».

Наслаждение оказалось областью для Свити, где её способность к обучению совершенно не была ограниченной. Если она не научилась связно говорить, бегло читать и не могла понять таблицу умножения, то способность получать и давать наслаждение оказалась у неё чрезвычайной – по-видимому, происходила компенсация ущербности мозга во всём остальном. Свити не была обременена ни стыдом, ни предрассудками, ни запретами. Её четырёхлетний мозг был достаточно светел и развит, чтобы воспринять наслаждение и относиться к нему творчески. Взрослое голодное тело стимулировало мозг работать на полную мощь.

Когда Мэт на второй вечер спросил, знает ли она, что между ног у мальчиков и дядей, Свити закивала головой, и Мэт решил показать Свити свой член. Свити сама взяла его в руку и зачарованно на него смотрела. Мэт объяснил ей, что ему будет так же приятно, если она поцелует ему член, как приятно ей, когда он целует её клитор. Свити, добрая душа, сразу стала лизать его член.

Она хорошо запомнила слово «клитор» и впоследствии выговаривала его легко и показывала на клитор пальцем, когда хотела, чтобы Мэт уделил ему внимание. А она хотела этого практически постоянно.

Обучение шло эффективно и быстро. Свити нравилось всё, что показывал Мэт, и он вспоминал обучение Эжени в «Философии в будуаре», чувствуя себя настоящим Дольмансе. Однако разница была существенной – с ней не нужно было вести умных и долгих разговоров, Свити и без них не боялась и не стыдилась ничего, потому что родители в открытую благословляли Свити на наслаждение.

Жизнь Свити наполнилась смыслом – и это был единственный смысл её жизни – наслаждение. Еда, кров над головой, безусловная любовь родителей – всё это придавалось ей как само собой разумеющееся и бороться за это ей не приходилось, да это было бы для неё невозможно. Так что всё её существо полностью ушло в испытание наслаждений.

Мэт вскоре понял, как поняли и родители, что возникла опасность для Свити отождествлять все наслаждения с Мэтом. Поэтому если Мэт по той или иной причине исчезнет, то у Свити начнутся любовные страдания, а точнее – острая жажда и болезненное стремление получить отнятое наслаждение. Среди людей с нормальным умственным развитием эти чувства назывались бы любовью.

Вот почему Мэт предложил родителям переключить похоть Свити на ещё одного мужчину, которого он предложил привести. Он заверил родителей, что это будет такой же заботливый и умелый мужчина, которого Мэт тоже представит Свити врачом, с которым якобы Мэту нужно посоветоваться относительно её здоровья. Так и сделали. Мэт представил своего приятеля, и родители одобрили его. Свити смотрела на него так же зачарованно, но уже с большим знанием дела. После осмотра Свити «новым врачом» Мэт и его друг стали чередоваться, и Свити радостно принимала каждого из них порознь или вместе.

Мэт нередко смотрел на просветлённое наслаждением лицо Свити и думал, что, будь она обыкновенной девочкой, он, погружая её в разнообразные наслаждения, отвлекал бы её от учения, интеллектуального развития, подавлял бы наслаждением другие интересы и тем самым лишал бы её всех возможностей, кроме сексуальных, которые могла бы даровать ей жизнь. Это могло бы стать достаточным основанием для тяжёлых угрызений совести. Но в данной ситуации он имел дело только с женским телом, ум в котором достиг предела своего развития и не мог функционировать иным способом, кроме как поиском новых наслаждений, которые предоставляло взрослое тело. Иначе говоря, обучение Свити всё-таки происходило, но исключительно в области добычи наслаждений. Так что Мэт испытывал не угрызения совести, а гордость от того, что он делает жизнь Свити наполненной смыслом. По сути, единственным основополагающим смыслом – наслаждением.

Когда Мэт уехал в отпуск и оставил вместо себя своего приятеля, Свити тосковала не столько по Мэту, сколько по второму мужчине. Ей так полюбились два члена одновременно и последовательно, что теперь она спрашивала у сменщика, а где Мэт, а у Мэта, где другой врач, если они приходили порознь.

К тому времени Свити возлюбила все формы секса, и ничто у неё не вызывало отвращения, если хоть как-то было связано с половыми органами.

Любое наслаждение требует увеличения, временно заменять которое может разнообразие. Следующим шагом была связь с женщиной. Свити быстро нашла сходство между своим клитором и клитором другой женщины и влюбилась в 69, которое стало её счастливым числом.

Групповые наслаждения стали нормой, и такой же нормой было, что Свити оказывалась самой любвеобильной из всех участников и участниц.

Родители решили ограничить количество участников в оргиях, чтобы хоть как-то контролировать ситуацию, – этот предел был установлен в четверо мужчин и ещё одной женщины. С одной стороны, они хотели подстраховать дочку от возможно чрезмерных для неё желаний четверых мужчин и разбавить их пыл ещё одной женщиной, а с другой стороны, они не хотели допускать более одной женщины, чтобы для Свити хватало мужского внимания. Однако Свити умудрялась привлекать к себе желания не только мужчин, но и женщин. Свити ревниво требовала, чтобы мужчины кончали только в неё, и делилась она спермой только так: когда мужчина изливался ей в рот, она не глотала сперму, а, держа её во рту, склонялась над лежащей женщиной и целовала, кормя её спермой из своего рта.

Родители с тревожной радостью наблюдали за жизнью своей ущербной дочери, показывающей им чудеса похоти и свободы, которые они сами никогда не испытывали в такой мере. Родители занимали важные посты в больших фирмах, и времени да и сил на себя оставалось мало.

Как это часто происходит, родители перекладывают свои несвершившиеся надежды на ребёнка, радуясь, когда он их наконец достигает. Так и в данном случае, родители видели, что вся жизнь их дочери состоит из наслаждений – о такой жизни в ранней юности они мечтали сами.

Существование своей дочери представлялось родителям идеальным – в нём не было ничего, кроме наслаждения, а Свити ни о чём ином и не мечтала. Самым прекрасным казалось то, что она ни о чём другом и не была в состоянии мечтать. Никаких жизненных забот не ложилось на покатые полные плечи их дочери, а тот необходимый участок мозга, который управлял наслаждениями, был в идеальном порядке, и это всё, что ей требовалось для абсолютно счастливой жизни.

Более того, родители гордились тем, что без их активного участия и решительности их собственная мечта не свершилась бы в дочкиной жизни.

Родители не выпускали Свити никуда из дома из естественного опасения, что она будет бросаться на всех мужчин и женщин. Поэтому они построили вокруг своего участка высокий забор, благо участок был большой и лесистый, в нём резвилась Свити, бегая и прыгая со скакалкой, поджидая очередных партнёров и партнёрш.

Вскоре жизнь Свити превратилась в сплошные оргии, в которых участвовали несколько мужчин и женщин, – она огорчалась только тогда, когда ей уделялось недостаточное внимание из-за усталости партнёров, – сама Свити никогда не уставала и не просила перерыва. Оргазмы у неё следовали один за другим: Свити достигала их легко и в различных позах. Она вдохновляла и возбуждала всех участников, которые искренне любили её. Далеко не все участники оргий знали о её ограниченном уме и так как словесных переговоров в процессе не происходило, то многие не замечали умственной ущербности Свити, а воспринимали её как экстраординарную в любви красивую женщину.

Она действительно была идеальной женщиной – страстной, бесстыдной, умелой. Всё, что ей требовалось, – это внимание: прежде всего доведение её до оргазма, потому как если этого не делалось, то она зверела и плакала. Но если она кончала вдоволь, то она любила искренне всякого, кто её ублажал. От мужчины Свити также требовалась ласка в промежутках между оргазмами. Это всё, что ей было нужно.

Свити быстро усвоила своим детским умом, что наслаждение ей может дать любой мужчина. И потому она не привязывалась к кому-то одному, а желала всех.

С некоторых пор родители стали замечать нечто удивительное, происходящее со Свити. Однажды за обедом ни с того ни с сего она произнесла: «Признаться, я о вас совершенно забыла». У родителей от удивления отвалились челюсти – Свити никогда не произносила такой длинной фразы так слитно и чисто да ещё абсолютно не имеющей ни к чему отношения. Неясно, был ли ей понятен смысл этой фразы, но по просьбе родителей она её повторила ещё и ещё раз.

– Кто тебя научил это говорить? – спросила мать.

Свити ткнула пальцем в телевизор.

– Ты слышала, что кто-то говорил это по телевизору?

– Ага, – сказала Свити и встала из-за стола, чтобы подойти к окну, у которого она поджидала приезжающих на оргию друзей.

– Подожди минуточку, – попросил отец и бросился включать телевизор.

Диктор читал последние известия. Отец увеличил громкость и попросил дочку:

– Повтори что-нибудь, пожалуйста. Постарайся.

Свити, не глядя на телевизор, а всматриваясь в окно, бросила прежнее: «Признаться, я о вас совершенно забыла».

К дому подъезжали две машины с любовниками Свити, и она бросилась открывать им дверь.

Когда все поднялись на третий этаж, родители стали восторженно обсуждать случившееся. Самое главное было то, что Свити могла говорить нормально – произнесённая фраза свидетельствовала о том, что мозг дочки может обучаться, в противовес обречённому диагнозу врачей.

Следующие несколько дней родители потратили на то, чтобы обучить Свити какой-либо другой фразе – они удерживали Свити у телевизора как только могли и показывали различные программы, в которых преобладала речь. Но ни одного нового слова она произнести не могла, а лишь по просьбе опять повторяла фразу: «Признаться, я о вас совершенно забыла».

Вскоре Свити удивила родителей ещё одной фразой, на этот раз куцей: «…меня крепче, и скорее кончайте, другие ждут. Дай мне твой…» Мать и отец переглянулись и уставились на дочь.

– А где ты научилась этому? – спросила мать, предполагая, что дочка укажет наверх, на третий этаж, потому что эта фраза могла быть произнесена её партнёршей или даже одним из её партнёров.

Но Свити опять указала пальцем на телевизор. Родители знали, что по этому телевизору она не могла услышать таких слов, поскольку они не держали в доме порнографических фильмов и порноканалов тоже у них не было.

– На этом телевизоре ты это слышала? – переспросила мать.

– Мой телевизор, – уточнила Свити.

Родители поняли, что, наверно, гости приносили видео и Свити видела порнографический фильм по телевизору в своей спальне. В начале сексуального образования Мэт приносил порнографические видео, которые оказывались замечательным учебным пособием для Свити. Она радостно копировала всё, что она видела на экране, – это было значительно эффективнее, чем начинать с показа наяву. Когда Свити видела что-либо на экране, она уже знала, что она хочет и что от неё хотят партнёры – зрительное объяснение было для неё самым понятным, а следовательно, желанным. Но, обучившись основам, Свити стала сама предлагать и показывать сексуальные контакты в таких формах и комбинациях, которые явно указывали на её интеллектуальные способности, которые были скрыты и проявлялись только в области секса. Но, по-видимому, недавно кто-то принёс видео, не зная о нынешнем безразличии Свити к порнографии, когда она была свободна вершить её самостоятельно.

Родители недоумевали: почему только две фразы их дочь научилась выговаривать слитно и по-взрослому? Почему именно эти фразы произвели на неё такое впечатление? И если вторая фраза несла энергию, которая могла заставить запомнить её, то первая фраза была совершенно «ниоткуда».

Вскоре появилась и третья фраза: «…есней выступит замечательный певец и композитор, которого вы все прекрасно…» На этом фраза, произнесённая Свити с безупречной дикцией, обрывалась, и родители не могли узнать, о каком певце и композиторе шла речь. Свити иногда повторяла все три фразы одна за другой и, если не прислушиваться к словам, то издали была полная уверенность, что слышится речь нормального человека. Свити не заставляла себя уговаривать и легко произносила три фразы без всяких пауз: «Признаться, я о вас совершенно забыла…меня крепче, и скорее кончайте, другие ждут. Дай мне твой… …есней выступит замечательный певец и композитор, которого вы все прекрасно…»

Родители каждый раз не могли удержаться от смеха, когда Свити торжественно произносила эту поэму. А дочка воспринимала это как поощрение и декламировала «рассказ» с ещё большим пафосом.

После сопоставления фактов родители пришли к очевидному заключению, что эти три фразы дочка почерпнула из телевизионных передач или видеозаписей, которые она слышала по телевизору в своей спальне. Но родители хотели во что бы то ни стало выяснить, почему именно эти фразы запомнились Свити. Родители решили снова установить скрытую камеру в спальне. Это был первый раз, как они воспользовались камерой с тех пор, когда они проверяли Мэта.

На следующий день после установки камеры Свити одарила родителей ещё одной фразой: «…одня пасмурно и дождливо, но зато завтра вы насладитесь солнечным небом».

Мать и отец радостно поцеловали дочку и бросились просматривать, что же засняла камера в спальне.

Много воды утекло со времени первой записи скрытой камерой – из неумелой девочки Свити превратилась в такую мессалину, что смутила даже своих опытных родителей. Из записи стало понятно, что один из мужчин включил телевизор – он опасался, что стоны Свити услышат родители. Родители с упоением смотрели, как наслаждается их дочь и фоном слышалась передача по телевизору. Один мужчина лизал лежащей Свити клитор, член другого мужчины она сосала, другие мужчины ждали своей очереди и лизали ей грудь. Свити явно приближалась к оргазму, одной рукой она держала член мужчины, другой прижимала к себе голову лижущего клитор. Свити напряглась и прекратила на мгновение насаживаться головой на мужчину, и в этот момент родители услышали голос телевизионного диктора: «Сегодня пасмурно и дождливо, но зато завтра вы насладитесь солнечным небом». Свити мычала от наслаждения, продолжив движения головой, приостановленные на мгновение предоргазмья.

Дальше смотреть родителям было уже неинтересно, и они выключили запись – загадка была разгадана: в момент оргазма Свити становилась способной воспринимать и запоминать поступающую звуковую информацию, а потом точно воспроизводить её.

Родители были счастливы – открывался путь обучения для недавно безнадёжной дочери. Они стали разрабатывать план. Сначала они поставили ещё один эксперимент, чтобы подтвердить своё открытие: они попросили Свити помастурбировать и включили запись сонетов Шекспира. Как и следовало ожидать, строчки, прозвучавшие во время оргазма, Свити запомнила и потом декламировала:

Я лгу тебе, ты лжёшь невольно мне,

И, кажется, довольны мы впол…^[10]

Гипотеза подтверждалась: оргазм открывал мозг Свити к восприятию и запоминанию информации, который был непроницаем для информации во все другие времена.

Теперь вставала задача, как вложить Свити не обрывочную информацию, а систематические знания – ведь время оргазма, увы, так кратко и повторять его можно тоже лишь ограниченное количество раз.

С этим вопросом родители обратились к врачам, и те ухватились за этот феномен. Свити бушевала и плакала, когда родители привезли её в медицинскую лабораторию, где врачи начали было ставить на ней эксперименты. Возникала дилемма – вкладывать в голову дочери знания и тем делать её несчастной или оставить её на детском уровне мышления, но счастливой. Родители приняли решение не мучить свою девочку экспериментами в лаборатории, а делать всё, что можно, в их доме, но не в ущерб наслаждениям, жизненно необходимым для Свити.

Врачи предложили поставить следующий эксперимент – записать текст, который читается в течение часа, а потом проиграть его с такой большой скоростью, чтобы он был проговорен за несколько секунд оргазма. Таким образом проверялось, насколько восприимчив становится мозг Свити и сможет ли он воспринять и обработать настолько уплотнённую во времени информацию. Чтобы наверняка захватить секунды оргазма, врачи записали текст заведомо более длинный, так что общее время быстрого его проигрывания было растянуто минуты на три. Поэтому, наблюдая скрытой камерой за наслаждением Свити, врачи включили запись заведомо до оргазма и запись закончилась заведомо после его завершения. В качестве текста был выбран учебник литературы.

На следующий день родители попросили Свити рассказать, что она знает нового – она уже привыкла к этому вопросу последнее время, потому что родители часто просили повторять услышанное ею во время оргазмов. Свити насупила брови, сосредоточилась как никогда ранее и с полуслова, которым, очевидно, фиксировалось мгновение, когда её мозг распахнулся оргазмом для потока информации, начала декламировать: «..дернизм стал главенствующим литературным направлением конца двадцатого века…»

К восторженному удивлению родителей и врача, присутствовавшего в доме для этого эксперимента, Свити декламировала около часа и также на полуслове оборвала свою речь: «Влияние русской литературы на мировую культуру было не…»

Свити была явно утомлена от этой декламации и сразу заснула. Все были потрясены. Оказывается, Свити вовсе не была умственно недоразвитой, а, напротив, имела уникальные умственные способности.

Однако сразу после демонстрации одного таланта Свити почувствовала потерю другого. В тот же вечер во время очередной оргии родители услышали злобный вой и крик дочки – такого они не слышали никогда, они бросились наверх в спальню и увидели рыдающую дочку. Вокруг неё сидели в недоумении трое обнажённых мужчин.

– Что случилось? – вопросили родители смятённых любовников.

– Она никак не может кончить, – смущённо объяснил один.

– Раньше она всегда кончала легко и раз за разом, – оправдывался другой.

– Мы делаем всё что можем, – пояснил третий.

– Мама, я хочу! – выкрикнула дочка, вся в слезах.

– Успокойся, дорогая, ты отдохни немножко, и всё получится, – утешали родители.

Но в тот вечер так ничего и не получилось. Не получилось и назавтра, и на послезавтра. Свити спалила вибратор от многочасового непрестанного использования, натёрла мозоли о клитор на двух пальцах, но никак не могла достичь столь необходимого оргазма.

Свои попытки она перемежала с выкрикиванием фраз, которые засели у неё в голове из учебника литературы.

Врачи пришли к несложному выводу, что тело таким образом сопротивляется поступающей информации. Родители поняли, что нужно сделать выбор: либо пичкать Свити новыми знаниями во имя её будущего умственного развития, которое вовсе не гарантировало радости и счастья, либо прекратить эксперимент и оставить дочку со счастьем, которое она уже испытывала. Конечно же родители решили вернуть всё в прежнее русло, но сделать это было пока невозможно – Свити бесилась от неудовлетворяемого возбуждения так сильно, что пришлось давать ей успокоительные лекарства. Речь шла лишь о том, как вернуть дочке способность наслаждаться.

Родители решили начать как бы сначала, что вернуло бы, по их представлению, Свити к счастливому началу её сексуальной жизни.

Отец разыскал Мэта, которому рассказал о том, что произошло с его дочерью за эти годы. Мэт живо заинтересовался своей подопечной и радостно согласился прийти и попытаться вернуть Свити её способность наслаждаться. Родители нарочно не предупреждали дочку о визите Мэта, чтобы неожиданность тоже способствовала пробиванию возникшей стены перед оргазмом дочери. Когда Свити увидела Мэта в дверях, она сразу узнала его и воскликнула: «Доктор Мэт!» Она бросилась к нему, поцеловала, обвив его шею руками, взяла за руку и повела за собой в спальню. Через несколько минут родители услышали счастливый стон дочери, а через час счастливые любовники спустились вниз – глаза Свити сияли удовлетворённостью, которой они давно не видели. Свити с обожанием смотрела на Мэта, свою первую любовь, и то и дело брала его член в руку. Любовники наскоро пообедали с родителями и снова уединились в спальне.

Свити к тому времени было уже двадцать восемь лет, и становилось необходимым позаботиться о её будущем – родители думали о времени, когда они состарятся и не смогут больше ухаживать за дочкой и за её желаниями.

Мэт был и стал идеальным кандидатом для попечителя: честный, заботливый, нежный. Да к тому же он нуждался в деньгах, а родители обеспечивали ему безбедное существование при условии заботы о дочери. В эти обязанности входило не только удовлетворение её жизненных потребностей, но и покупка ей любовников, когда она состарится.

Так жизнь Свити продолжилась, состоя из счастливых оргий, но с той лишь разницей, что теперь она не позволяла включать видео и телевизор во время наслаждений.

На это у Свити хватало ума.

Орление

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 53.

Этот мужчина мог обернуться орлом и прилететь в город, полный женщин. Они любили ходить по улицам толпами. Женщины смотрели перед собой, пожирали глазами витрины, раскошеливались или косили глазами на проходящих мужчин, но не поднимали головы и не смотрели в небеса. Однако именно с небес стремительно падал орёл и хватал одну из тех женщин, у которых волосы были забраны в «конский хвост». Благодаря захвату за оттянутые от черепа волосы орёл не касался когтями кожи и не ранил женщину. Кроме того, захват за волосяной жгут был самым надёжным. Орёл тут же взмывал в воздух, держа в когтях вопящую от страха женщину.

– Замолчи, иначе выпущу! – клекотал он, и женщина замолкала, видя под собой землю, беспощадную к тем, кто посмел от неё оторваться, но потом терял силы для сопротивления тяге к ней.

Орлиное гнездо было неподалёку, за городом в лесу, и там не было орлят. Но зато в гнезде было ложе, на которое орёл бросал женщину. Потом он обращался в красивого мужчину с орлиным носом, овладевал добычей и вселял в неё наслаждение, в котором женщина воспаряла значительно выше, чем недавно в орлиных когтях. Когда измождённая счастьем женщина засыпала, мужчина снова обращался в орла и осторожно, чтобы не разбудить, брался когтями за «конский хвост» и летел с ней обратно в город. Женщина уже ничего не боялась и продолжала дремать в полёте. Орёл медленно опускал её в пустынном месте города и исчезал в тучах или голубизне неба.

Женщина, ошеломлённая, но осчастливленная случившимся, торопилась домой, придумывая причину своего отсутствия для мужа, любовника или родителей. А одинокая женщина не обременяла свой мозг ничем и радостно предавалась воспоминаниям по пути к дому.

На следующий день орёл вырывал из толпы другую женщину с «конским хвостом», и всё повторялось снова.

Постепенно среди женщин распространилась молва, что быть унесённой орлом сулит лишь замечательное приключение – невредимые и насыщенные наслаждением женщины, вернувшиеся из орлиного гнезда, рассказывали по секрету своим подругам об испытанном восторге, а те добросовестно доверяли секрет всем, кому могли.

Вскоре все женщины в городе стали прогуливаться по улицам с одной и той же причёской – «конский хвост». Те, кто носил короткую причёску, перестали стричься, в нетерпении отращивая волосы, чтобы можно было сделать из волос хвост. Теперь женщины ожидающе смотрели в небеса и, увидев орла, не бежали прочь, а останавливались и, наклонив голову к земле, выставляли вверх свой «конский хвост», приподнимая его рукой с затылка, чтобы он торчал ещё виднее. А та счастливица, которую орёл выхватывал, уже не орала, вися под орлом, а немела в предвкушении захватывающего дух полёта и наслаждения в орлином гнезде.

Одна изобретательная женщина собрала волосы в «конский хвост» не на затылке, а на темечке, так что её волосы смотрелись как фонтанчик – она таким способом хотела оказаться не только более заметной для орла, но и более удобной для похищения.

Вскоре эта мода распространилась среди всех женщин. Какую бы причёску они ни носили на работе или дома, но перед выходом на улицу все собирали свои волосы в хвост на темечке. Некоторые женщины перевязывали волосы обыкновенной резинкой, другие прикрепляли к ней разные украшения – от цветов до драгоценностей. Предполагалось, что орёл должен лучше реагировать на блестящее. Но большинство считало это предрассудком, так как никакой закономерности в выборе женщин орлом не наблюдалось: ими бывали молодые и пожилые, красивые и дурнушки. Орёл любил всех, за исключением слишком толстых, да и то, наверно, потому, что у него не хватало сил для полёта с тяжёлым грузом. Заметив эту особенность, все полные женщины сели на диеты, хотя одна толстушка по секрету утверждала, что, когда она была в парке и вышла из рощицы на поляну, на неё упал с неба орёл, бросил её на землю и, никуда не унося, тут же обернулся в мужчину и овладел ею. Так что она даже не носила «конского хвоста», поскольку орёл бы им не заинтересовался из-за его бесполезности, но зато она избегала людных улиц, а слонялась по пустырям да прочим уединённым местам, призывая орла внутренним клёкотом желания. Однако о других подобных случаях было неизвестно, и потому женщины продолжали сбрасывать вес.

Что же делали мужчины в этом городе, чтобы защитить своих женщин (которые вовсе не желали защиты, но мужчины всегда уверены, что женщины в ней нуждаются)? Как всегда, мужчины сначала ничего не замечали. Орёл уносил женщин ненадолго и всегда возвращал невредимыми, и, кроме того, женщины, как обычно, находили убедительные объяснения для своего краткого отсутствия. Так что, когда мужчины спохватились, было уже поздно.

Вскоре от посетивших орлиное гнездо женщин стали рождаться орлицы. Не столько внешне, сколько по своему поведению. Правда, нос у них был крючковатый, и на лобке росли не волосы, а пух. Многим мужчинам это даже нравилось, но если мужчина не удовлетворял такую женщину, а это случалось почти всегда, мужчина не успевал опомниться от оргазма, как она выклёвывала ему член и яйца и проглатывала их не жуя. Вскоре настоящих мужчин в городе осталось лишь несколько сотен. Остальные с выклеванной промежностью смирились с жизнью прислужников при орлицах.

Обыкновенные женщины стали мало интересоваться мужчинами – их влёк орёл, который вошел во вкус и делал налёты на город раза по четыре в день. Некоторые женщины утверждали, что это разные орлы, но никогда не появлялось несколько орлов одновременно.

Каждая женщина толпы, ожидающая своей очереди, с завистью вглядывалась в небеса, видя, как в них парит её любимец и в его когтях зажаты волосы очередной счастливицы.

Некоторые женщины пытались задержаться в орлином гнезде, но орёл был беспощаден, хватал их за волосы, выволакивал из гнезда и доставлял обратно. Одна хитрая женщина, оказавшись в орлином гнезде, вытащила спрятанные ножницы и отрезала себе все волосы на голове, чтобы орлу не за что было её схватить. Орёл рассвирепел, бросил её на спину, вонзил в каждую грудь когти и принёс обратно в город, истекающую кровью, приземлив её на центральной площади в назидание другим.

Это кровавое событие послужило предлогом для возмущённых и ревнивых мужчин города начать готовить месть орлу. Однако месть произошла даже без их прямого вмешательства. Дело в том, что женщины-орлицы, рождавшиеся от союза орла с обыкновенными женщинами, росли со скоростью орлиных птенцов. Поэтому за несколько месяцев эти существа вырастали во взрослых женщин с орлиным носом и пухом на лобке. Но именно ими орёл пренебрегал, какие бы «конские хвосты» они ни сооружали у себя на головах.

По наущению мужчин такие женщины стали делать пластические операции по выправлению носа, а на лобке они выщипывали пух и наклеивали волосяной парик. Обыкновенных женщин мужчины перестали выпускать из дома, и на улицах города стали преобладать женщины-орлицы, сделавшие пластические операции. Несколько раз орла удалось провести, и он хватал своих дочерей за «конские хвосты», но, взмывая в небеса, видно, распознавал их и разжимал когти. Оказавшись в свободном падении, эти женщины, следуя зову своей орлиной крови, оборачивались орлицами, их руки превращались в крылья, и они улетали в неизвестном направлении. Но орёл обиделся, устрашился или разочаровался городом и перестал туда прилетать. Быть может, он выбрал другой город для своих налётов.

А женщины тем временем недоумевали и волновались из-за отсутствия орла. И хотя мужчина-орёл никогда не брал одну и ту же женщину себе в гнездо более одного раза, всякая женщина, однажды побывавшая там, не теряла надежды, что именно её орёл захочет взять ещё хотя бы раз.

Своим фланированием женщины, познавшие орла, лишь разжигали любопытство и желание в тех женщинах, что ещё только мечтали попасть к нему в когти. Те и другие напрасно задирали головы к небу в поисках стремительно увеличивающейся чёрной точки – она больше не появлялась.

Мужчины, в отличие от женщин, быстро поверили, что орёл исчез навсегда, и со злой ухмылкой смотрели на их торчащие «конские хвосты».

Женщина по имени Линн, которая мечтала об орле, решила не ждать его прилёта, а самой разыскать гнездо орла, забраться туда и поджидать орла обнажённой. Линн поехала за город, на берег леса, из которого прилетал орёл. Она не знала, где свито орлиное гнездо, но была уверена, что найдёт его.

Линн остановилась в отеле для любителей природы и решила сначала прогуляться по лесу. Она спросила у метрдотеля, велик ли лес, тот подтвердил, что велик, и вручил ей карту окрестных троп. Линн решила погулять часок и вернуться, чтобы отдохнуть перед началом систематических поисков. В лесу она намеревалась влезть на дерево и следить за летящим орлом и таким способом увидеть, где его гнездо.

Линн пошла по широкой тропе, было утро, и небо сквозь листву и иголки сияло синевой. Вокруг пели птицы, шуршали звери, скрипели деревья. Линн всю жизнь провела в городе и редко оказывалась в лесу – последний раз это было лет десять назад, когда муж взял её на романтическую прогулку. Все её впечатления от той прогулки сводились к ощущениям жёсткости земли и боли в ягодицах от муравьиных укусов. Теперь она была в лесу одна, и её захватила дикость природы.

Вскоре Линн заметила, что тропа превратилась в тропинку и то и дело грозит совсем исчезнуть. Линн вспомнила, что в пояснениях к карте было сказано, что некоторые тропинки могут временно теряться, а потом возникать вновь. Поэтому Линн не волновалась, когда под ногами оказался непротоптанный настил из иголок и листьев. Линн, привыкшая к цивилизации, утешала себя, что она скоро услышит шум проезжающих машин, выйдет на шоссе или где-то появится указатель, как в парках, что тропа такая-то находится слева или справа. Но ничего, кроме громкого торжества дикой лесной жизни, Линн не слыхала. Её вдруг охватил страх, что она не знает, куда идти, чтобы выйти из леса, она бросилась назад, где, как ей казалось, была тропинка, по которой она пришла сюда, но она бежала по лесу, а тропы не появлялось. Рядом мелькнул какой-то зверь и скрылся в кустах. Ей показалось, что это волк. Мысли закружились в голове у Линн, устрашая её ещё больше. Как ей выбраться из леса до наступления темноты? А если не получится, где и как провести ночь, чтобы на неё не напали дикие звери? Что ей есть и пить? И тут она вспомнила, что в маленьком рюкзачке за спиной у неё должно быть две сливы и бутылочка с минеральной водой. Трепещущими руками Линн стянула с себя рюкзачок и съела одну сливу. Воду она решила не трогать, хотя пить ей уже хотелось – это был неприкосновенный запас на крайний случай, решила она. Но в то же время она пыталась анализировать своё состояние – так вот что значит «паника». Нельзя позволять себе расслабиться. Нужно выбираться – или находить орла. Но как? Линн посмотрела на карту – на ней была обозначена река. Как далеко эта река от того места, где Линн находилась сейчас, и в какой стороне? Линн ещё раз огляделась вокруг себя, и ей показалось, что чуть подальше местность повышается. Она пошла в том направлении, и действительно, лес взбирался на холм. Вскоре Линн увидела сквозь деревья светящееся на солнце тело реки. Она подпрыгнула от радости и ещё лучше разглядела свою цель. Идя вдоль реки, можно было выйти к пристани, которая была обозначена на карте. Линн бросилась вниз к реке. Путь шёл через высокий кустарник, но Линн решила не сворачивать, чтобы не сбиться с направления, над ней сияло солнце, как ясный ориентир. Она продиралась сквозь кусты выше своего роста и убеждала себя, что движется в нужную сторону. Но в какой-то момент она засомневалась и решила, что если через час она не выйдет к реке, то нужно срочно возвращаться, чтобы успеть на холм до темноты – на холме ей представлялось более безопасно провести ночь.

Но направление было верным – заросли вдруг кончились, и перед ней в камышах у реки предстали два огромных лося. Линн остановилась как вкопанная. Лоси медленно повернулись к ней и тряхнули рогами. На лосиных мордах проступило недоумение. Линн стояла, моля, чтобы они не бросились на неё, а ушли. Она даже боялась на них смотреть и отвернулась в сторону. Лоси постояли, втягивая ноздрями воздух, медленно повернулись и пошли прочь от Линн. Она радостно вздохнула и зашагала к реке. Посередине реки была мель, и в этом месте река была неглубокой, всего по колено. Линн вышла на мель и увидела вдали пристань, к которой она стремилась. Великое счастье охватило её – вот оно, освобождение, свобода! Она вытащила бутылку и жадно отпила несколько глотков. Теперь все её городские проблемы казались смешными. Жизнь продолжалась, и ничего не было важнее.

В этот момент ей послышался клёкот – она подняла голову и увидела в небе пикирующего орла. Её на мгновение охватил страх, но он быстро сменился радостным трепетом. Орёл схватил её за «конский хвост» и взмыл вместе с ней в небо. Линн, только что осчастливленная спасением, теперь была осчастливлена ещё и грядущей любовью. Она смотрела вниз на лес и пыталась представить, как выглядит орлиное гнездо, в котором орёл должен обернуться красивым мужчиной. По мере полёта Линн стала замечать, что лес под ними редеет, появляются дома, и вскоре Линн узнала знакомый район города, а потом и вовсе свою улицу и дом. Орёл спустился к парадной и плавно поставил Линн у входа, а сам резко взмыл ввысь.

Линн испытывала двойственные чувства. С одной стороны, она была разочарована тем, что орёл, вместо того чтобы принести её в гнездо и там, обернувшись мужчиной, овладеть ею, принёс Линн домой, не испытав желания её вкусить. С другой стороны, она ощущала огромное облегчение от осознания ничтожности её городских проблем по сравнению с недавно испытанным лесным ужасом.

А соседи заметили, что Линн была принесена домой орлом – и завистливый слух прошёл по городу. Все стали ждать рождения очередной женщины-орлицы. Ведь орёл всегда выбирал женщину, готовую забеременеть.

Но произошло нечто совершенно противоположное. Линн, примеряя новое платье перед зеркалом, заметила у себя на лобке пух, повернулась кругом и превратилась в орлицу. Почувствовав необычную силу в своих руках-крыльях, она вспорхнула на подоконник и, пересилив первый страх, выпрыгнула из окна, расправила крылья, взмахнула ими и поднялась над городом. Теперь она точно ощущала направление, в котором ей нужно было лететь.

Любвеобильный песенник

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 56–58, 61.

С каждой впечатлившей меня песней ассоциируется какая-нибудь любимая женщина. Или две. А бывает и три. Даже четыре бывает. А пять, так… Ладно, хватит. Начну с одной женщины и с одной песни. Дело было в Ленинграде. Во время моего предыдущего воплощения.

1. «Stars Fell on Alabama»

(Doris Day)

Не помню, где я познакомился с Аллой. Но помню, что первое свидание с ней произошло на автобусной остановке у метро, и мы сразу поехали ко мне домой – послушать музыку. Это был стандартный и эффективно действующий предлог для завлечения девушки в постель. Алла не ломалась, согласилась сразу.

Нам было по восемнадцать.

Алла поражала стройностью фигуры и ласковой сдержанностью. Чернейшие глаза и волосы, белейшие зубы и кожа.

Мы тряслись в автобусе, и я трепетал от предвкушения: рай находился в двух остановках, а Ева была при мне.

Я владел богатством – собственной большой комнатой в отдельной квартире родителей. Одна длинная стена комнаты была заставлена книжными полками под потолок, стена напротив подпирала большую тахту, на которой я спал один или бодрствовал с моими первыми женщинами. У окна находился письменный стол с креслом и магнитофон. Эта обстановка действовала на девушек убеждающе. И я тоже – действовал.

Войдя в комнату, я сразу закрыл дверь на ключ и нажал тугую кнопку советского магнитофона. Алла села на тахту и выжидающе смотрела на меня. Из магнитофона запела Дорис Дэй. Это была моя недавняя драгоценная запись с её пластинки. Потекла по усам Stars Fell on Alabama.

Я вытащил бутылку с тремя звёздочками, и мы выпили по стопке. А на Алабаму, судя по песнопению, звёзд падало гораздо больше.

Дальше по схеме соблазнения следовали танцы. Вернее, медленное переминание с ноги на ногу в процессе объятий с поцелуями. Алла прекрасно знала эту схему и послушно следовала ей.

Потом мы переместились к тахте, и я стал Аллу раздевать. Расстегнув кофточку и лифчик, я обнажил сказочные груди, устремлённые на меня. Я прильнул к одному соску, потом к другому, но, чтобы не лишиться разума, устремился к бёдрам. Минуя кругляшки коленок, стянул к мягким маленьким ступням белые шёлковые трусики, отбросил их в сторону. Мне в глаза засверкало тёмное пятно волос на лобке. Я развёл Алле ноги и с вывалившимся, как у собаки в жару, языком прижал своё лицо к её междуножью и стал лизать что попадётся, постепенно выходя на клитор. Алла, казалось, была чем-то удивлена. Быть может, тем, что я промахнулся и на клитор не попал. Или тому, что попал, но слишком сильно его зализывал. Или, быть может, она испугалась небывалого наслаждения. Также, вполне возможно, Алла считала, что нужно сразу войти в неё хуем, а остальное, по-Лолитиному, является извращением? Что бы ни было, но Алла сделала отстраняющееся движение. Я же имел глупость прерваться и тоже отстраниться, чтобы взглянуть на неё. Это позволило Алле сразу сжать ноги, встать и быстро натянуть трусики – она явно была чем-то недовольна или испугана.

Дорис Дей замолчала, все звёзды уже попадали, и кассета крутилась, шлёпая болтающимся концом плёнки по какой-то выступающей части магнитофона. Я подошёл и вдавил в магнитофон кнопку «стоп». Звёзды окончательно потухли. Наступил мрак разлуки.

Пизда Аллы пахла божественно. И по вкусу была пищей богов – амброзией. Я чувствовал аромат, оставшийся на моём лице, который продолжал в отсутствие пизды приобщать меня к божественному. Алла решительно застегнула крючки на лифчике и пуговички на кофточке, а я, всё ещё ошеломлённый вкушённым волшебством, не мог, не смел удержать Аллу.

Мы поехали обратно на автобусе к метро. Прощаясь, Алла сказала, что встречается с кем-то из Политехнического института, кто его уже заканчивает (а я думал о том, что не успел кончить. А она – и подавно). Я-то был на первом курсе, и Алла, как мне казалось, давала понять, что встречается с взрослыми мужчинами и лишь ими интересуется. Я также успел узнать от Аллы, что она работает на близлежащем заводе обыкновенной рабочей. Домашнего телефона у неё не было. Я надеялся, что она мне позвонит.

Все последующие дни я мучился, вспоминая её красоту под звёзды, падавшие на меня и на Алабаму. Я уже не мог слышать эту песню без боли от происшедшей потери.

Я не выдержал и через несколько дней пошёл в отдел кадров завода, где работала Алла, и мне дали её домашний адрес. Для представительства я купил букет цветов. Поднялся по обшарпанной лестнице на пятый этаж часов в семь вечера, ужасаясь – вдруг Аллы нет дома? Но она оказалась дома и открыла мне дверь в задрипанном халатике, без косметики, но по-прежнему прекрасная. Увидев меня с цветами, Алла не смутилась, не обрадовалась, а спокойно приняла цветы. Она поблагодарила, извинилась, что не может меня пригласить, и сообщила, что через неделю уезжает работать на Байкал. Я не догадался тут же назначить свидание до её отъезда. Я подумал, что раз она уезжает, то всё кончено. Ведь с Аллой я настроился только на продолжительные отношения. Но почему-то я нашёлся ревниво спросить, едет ли она на Байкал со своим знакомым старшекурсником? Алла кивнула головой, попрощалась и закрыла передо мной дверь. Я вышел на улицу гнусно опустошённым. Больше я Аллу не видел, она мне не позвонила перед отъездом.

Лет через пять я шёл по улице и заметил Аллу, идущую мне навстречу с какой-то мужеподобной женщиной, явно старше её. Алла была по-прежнему красива, о чём-то оживлённо говорила, скользнула взглядом по мне, не узнала. Я развернулся и пошёл следом за ними.

– Алла, – окликнул я её. Подруги оглянулись на меня, но не остановились. Я нагнал их: – Алла, ты не узнаёшь меня? Я – Владимир, мы с тобой слушали Дорис Дей у меня дома лет пять назад.

Алла посмотрела на меня узнавающе, грустно улыбнулась. И тут её подруга заговорила:

– Ну здравствуй, Володя! Уж не тот ли ты Володя, который хотел от нас Аллочку увести? – И она многозначительно хихикнула.

– От кого от вас? – спросил я, ничего не понимая.

Алла покраснела. Она смотрела в сторону, не желая встречаться со мной взглядом.

– От нас, девочек на БАМе, – наглым голосом пояснила женщина и по-хозяйски обняла Аллу за плечи.

– Пойдём, – устало сказала Алла. И подруги пошли, теряясь в толпе.

Постепенно мои неудачные эксперименты по сближению с Аллой начали укладываться в стройную, как сама Алла, теорию.

И даже американская песня, которая сопровождала мою тщетную любовь, полностью вписалась в русский язык: её название Stars fell on Alabama превратилось в свой российский эквивалент: «Пи?зды пали на Аллу БАМа».

2. «Easy Like Sunday Morning»

(Lionel Richie. The Commodores)

Эта песня поселилась во мне в самом начале моего явления Америке.

У Барбары лукавая миловидная мордашка и огромная при таком небольшом теле грудь. Изо всей силы я сжимаю ей соски пальцами – так она просила. Видно, в груди столько мяса, что ощущения от лёгкой игры с соском не проходили бы сквозь эту толщу, и потому то, что для другой женщины с нормальной грудью было бы болью, для Барбары оказывалось в самый раз.

Я лижу ей клитор чуть ли не целый час – уж теперь его нахожу с закрытыми глазами. Но глаза у меня открыты, а Барбара всё не может кончить. У меня уж челюсти стали ныть. Она всё время балансировала на грани с оргазмом и скатывалась не в ту сторону.

Вчера на пути к ней домой Барбара захотела зайти в пластиночный магазин и купила штук двадцать пластинок. Одна из них с песней Easy Like Sunday Morning. Я тогда был свеженьким эмигрантом, еле сводившим концы с концами, и поразился, что можно купить сразу двадцать пластинок. И вот мы лежим, a Lionel Richie поёт нам чудо. Гитарный проигрыш впивается в самое нутро.

Когда я ехал к Барбаре, эта песня неслась из радио и, когда ехал от неё, опять. И действительно, наутро было беззаботное воскресенье, и мы собирались весь день провести в постели.

И вот утром, именно в момент, когда я ебу Барбару, стук в дверь. Я замираю с полупогружённым хуем. Барбара делает мне знак, чтобы я не волновался, и поддаёт, чтобы я тоже продолжал движение. Барбара рассказывала мне, что встречается с мужиком из Южной Африки, с которым она якобы не спит. А просто дружит, помогает устроиться в Америке. Барбара ободряюще шепчет мне: «Ты еби меня, не останавливайся», – а сама начинает переговариваться с незваным гостем томным голосом, стараясь выдать его за сонный. Барбара явно не волнуется, что пришедший вломится в квартиру или устроит под дверьми скандал.

– Уходи, – велит она гостю, прижимая меня за зад к себе и елозя клитором по моему лобку. – Я потом тебе позвоню, я плохо себя чувствую.

А сама – ух как хорошо себя чувствует. Вдруг она кончает и впивается в моё плечо зубами, чтобы не застонать и не всполошить южноафриканыча за дверью.

Повезло на мужика, он вякнул, что будет ждать её звонка, и послушно удалился.

– Надо же, – удивился я, – другая бы женщина никогда не кончила в такой напряжённой ситуации, с другим мужиком под дверью.

– А меня это только возбудило, – хихикнула Барбара, светясь мордашкой.

– Ну, тогда нужно его всё время под дверь приглашать, чтобы тебе легче было кончить.

– А я его нарочно для этого и пригласила, – сказала она рассмеявшись, оставляя меня в недоумении, шутит она или говорит всерьёз.

Барбара потянулась за включалкой, и экран телевизора одухотворился. Из него большеротый очаровательный Lionel Richie пел свой хит.

Я лёг на спину и с чувством исполненного долга расслабился, Барбара затрясла грудями, семеня на кухню – готовить для меня американскую яичницу с жареной ветчиной. Жизнь была Easy Like Sunday Morning^[11].

3. «Losing My Religion»

(R.E.M. Michael Stipe)

Впервые я услышал эту песню в машине, едучи по Виннетке на юг, подъезжая к 55-му хайвею. Я направлялся к Джой. Песня эта потрясла меня, как поманившая из лимузина красавица, предлагающая себя не то что бесплатно, а ещё и с доплатой.

От неожиданности я сразу не разобрался в мелодии, она показалась несколько монотонной, но с потрясающими поворотами и ходами. Так происходит со мной всегда, когда я впервые слышу песню, в которую затем влюблюсь, – я испытываю состояние нечленораздельного шока от услышанного чуда. Я ещё не распотрошил анализом мелодию, не обмусолил слова, не понял, как и что, – но я однозначно и бесповоротно почувствовал: эта песня – Нечто.

Я не расслышал названия песни и не узнал, кто её исполнял. Но когда я вошёл к Джой, то после первого оргазма, который у нас свершался без всяких предварительных разговоров (мы просто бросались друг на друга добыть наслаждение: моё – спрятанное у неё, а её – у меня)… так вот после отхлынувшей с нас волны я сразу рассказал Джой о своём музыкальном потрясении и попытался напеть мелодию. Джой спрыгнула с кровати (ягодицы и груди её пришли в божественное движение), вытащила альбом R.E.M., который она купила на днях, поставила на проигрыватель и опустила иглу на нужную бороздку, склонившись так низко, что я снова захотел её.

Теперь я начал мелодию смаковать. Но Джой, видно, наслушалась до моего прихода или музыка её в данный момент не интересовала, и она стала жадно сосать мне хуй.

«Вот она, моя вера, – пронеслось у меня в голове, – только бы её не потерять».

Джой, добившись, что мой хуй надёжно затвердел, забросила на меня ногу, словно садясь на жеребца, направила пальцами головку в нужное место, плотно уселась на меня и стала двигаться не в такт песне. У Джой был свой ритм, да и песню уже она вряд ли слышала. А я наслаждался, глядя на её счастливое лицо с полузакрытыми глазами – она творила музыку своих сфер.

Когда песня Losing Му Religion появилась на MTV и я узнал ярко обшарпанные стены комнаты с окном, сделанные по фотографиям Яна Саудека^[12], я ещё более воспалился душой, так как Джой подарила мне недавно на день рождения альбом именно его работ.

Я смотрел клип Losing Му Religion на своём видео, а Джой уже была далеко. Она мне виделась, задастая и грудастая, на фоне облезших стен в комнате, в которой делал свои странные, но зачаровывающие телодвижения Michael Stipe под стать своей чарующей песне.

Я скорбел о потере Джой, хотя в песне пелось:

Life is bigger,

It's bigger than you^[13].

Но в данном случае это было не так, ибо Джой стала соразмерна моей жизни. Во всяком случае, в тот период.

Джой позвонила мне неожиданно, сказала, что вернулась в город после того, как три месяца скрывалась от своего любовника-мафиози, который разыскивал её и которого наконец посадили в тюрьму.

Джой предложила встретиться в баре, где в былые времена мы часто обменивались свежими новостями и выпивали по кружке пива, прежде чем пойти к ней вкушать друг друга.

Когда я зашёл в дымный и шумный бар, я сразу увидел Джой за столиком с каким-то бородачом. Я подошёл к ним, и она меня представила своему другу. У неё таких друзей – полгорода. Но, видно, время, отпущенное Джой бородачу, истекло, и он через минуту встал и распрощался.

На столе стояло несколько пустых пивных кружек, Джой досасывала по меньшей мере вторую, а пьянела она быстро. Я подумал, что это к лучшему – будет проще склонить её к ебле.

Но Джой не склонялась. Всё твердила, что это наша последняя встреча, что она уезжает далеко и навсегда. Она два раза бегала в туалет пописать, и все мужики провожали глазами её статное тело со светящимся лицом. Мы вышли на улицу, завернули к стоянке за угол бара.

– Ты понимаешь, что мы видимся в последний раз? – спросила она меня с пьяным трагизмом.

Я обнял её, но она скинула мои руки и отшатнулась.

– Я не верю в последние разы, – ответил я браво. – Мы ещё с тобой не раз поебёмся!

– Нет, больше никогда, – сказала она со слезами в голосе.

На стоянку въезжала машина с опущенными стёклами на окнах, и изнутри голосил Michael Stipe: Life is bigger, It's bigger than you.

Джой повернулась и пошла к своей машине. А я – к своей, уверенный, что мы ещё когда-то окажемся друг в друге. Но с тех пор я больше не видел Джой и не знаю, где она. Однако жизнь действительно оказалась больше, чем Джой. Причём значительно.

4. «What It Takes»

(Aerosmith. Steven Tyler & Joe Perry)

Эта песня так меня забрала, что, когда мы подъехали к дому Сэнди, я должен был досидеть в машине и дослушать песню до конца. Сэнди даже слегка обиделась, что я не спешу забраться с ней в постель. Я спешил, но я был буквально загипнотизирован, причём не только пронзительным голосом Steven Tyler, но и словечками. Переводить их бессмысленно, так что верьте на слово или изучайте английский.

Сэнди снисходительно смотрела на меня, упивающегося звуками из радио, а не стонами, которые могли бы исходить из неё. Но что поделаешь – искусство требует человеческих жертв, а тут жертвовались всего две минуты половой жизни.

Когда я впервые приехал к Сэнди домой, была солнечная летняя суббота. Я вошёл в ворота, Сэнди сидела на корточках и сажала цветы на клумбе. Она была в обтягивающих: спортивных штучках, явно надетых с целью пленить меня задом, ляжками и икрами, которые были действительно роскошны. Потому-то она и присела специально на корточки и повернулась задом, завидев мою машину. Посидев несколько секунд и убедившись, что я успел запечатлеть в себе её прелести, Сэнди поднялась мне навстречу. Руки у неё были чёрные – она любила ощущения влажной земли и нарочно не надевала перчаток, когда возилась с цветами.

– Роскошные цветы, – сказал я.

– Роскошная пизда, – сказал я через час, глядя между разведённых ног Сэнди. А ещё через некоторое время я поделился с ней силлогизмом: – Цветок – символ прекрасного. Цветы – символ женских половых органов. Следовательно, половые женские органы – прекрасны.

Сэнди не возражала и лишь уточнила, что в цветке имеются и мужские половые органы, а посему и они – прекрасны.

Я тоже не возражал.

Её дом была завален цветами. И хотя у Сэнди имелся свой цветник, я полагал, что это подарки её ухажёров – уж слишком много было роз, тогда как в цветнике рос единственный розовый куст.

Мои подозрения подтвердились полностью, когда служанка принесла букет длинноногих роз к нам в постель. Я не стал спрашивать, от кого это, зная, что в ответ я получу либо ложь, либо неприятную правду.

Утром Сэнди любила, едва проснувшись, броситься в бассейн. Я предпочитал горячий душ. После завтрака Сэнди отправлялась валяться голой на солнце и коричневеть кожей.

Как-то раз она так лежала у себя на лужайке перед цветником, а рядом под большим зонтом сидел я с наушниками, в которых жила любимая музыка. Я заметил, что над нами кружится маленький одноместный самолёт. Мы даже разглядели лётчика, явно увлечённого наготой Сэнди. Она помахала ему рукой, а он покачал ей крыльями.

– Жаль, нет посадочной площадки поблизости, – сказал я.

– Отчего же, – возразила Сэнди, – частный аэродром всего в десяти милях.

– А… – протянул я.

Меня стала обуревать ревность – все эти букеты роз, летающие хахали. Я, надо сказать, был весьма увлечён этой Сэнди. Я не выказывал ей свою ревность, но мне самому эта ревность начала надоедать.

Как обычно, я сидел в шезлонге и слушал музыку, пока Сэнди отдавала бассейну своё голое ласковое тело.

Girl, before I met you

I was F.I.N.E. fine

but your love made me a prisoner,

yeah my heart's been doing time…

Я с раздражением смотрел, как Сэнди, выйдя из бассейна, укладывается на ярко-красную подстилку и открывает небу свою грудь и чёрный лобок.

«Небось сверху смотрится безошибочно – пизда на красном фоне, – думал я. – Как бы на неё с парашютом не приземлились».

В этот момент я услышал, что в доме раздался звонок в дверь. Сэнди продолжала лежать не шевелясь.

Из дома вышла служанка, подошла к Сэнди и наклонилась к ней, что-то шепча. Служанка – ладная кобылка в коротенькой юбочке и с длинными волосами, свёрнутыми в узел.

Сэнди извинилась, сказала, что скоро придёт, накинула халатик и удалилась.

– Глория, – окликнул я служанку.

– Да, сэр, – подошла она ко мне.

– Кто там пришёл?

– Я не знаю, кто это, – потупилась она. И я понял, что она прекрасно знает.

– Мужчина или женщина?

– Мужчина, – призналась она и, чтобы мне помочь в догадках, добавила: – С букетом роз.

– Поди, скажи им, чтобы шли сюда.

– Не могу, сэр.

– Это почему ещё?

– Хозяйка приказала их не беспокоить, – объяснила она.

«Ах, так, – подумал я, – ну ладно».

– Идём со мной, – приказал я Глории.

Неподалеку от бассейна стоял домик, в котором хранился садовый инвентарь, и я направился туда, а за мной засеменила Глория. Теперь я не сомневался, что Сэнди ебётся с гостем, а значит, и у меня есть время развлечься.

Я зашёл в домик и поманил Глорию, остановившуюся у порога, но не переступающую его. Тогда я вытащил из кармана стодолларовую купюру и протянул ей. Глория переступила порог и взяла деньги. Я спустил шорты, и служанка села на корточки – на колени она становиться не хотела – пол был грязным. Глория сосала славно, оправдывая своё имя…

– А кто этот мужчина с розами? – спросил я, натягивая шорты.

– Это лётчик, – объяснила Глория.

Я вышел из домика первым, Сэнди было не видать, я подал знак Глории, и она заторопилась в дом. Я снова уселся в шезлонг и напялил наушники.

Теперь я чувствовал себя отмщённым. На меня снизошло благодушие, и я уже не злился на Сэнди.

Она вскоре вернулась со свежей косметикой на лице и с лётчиком под ручку. Представила меня как друга, а лётчика как её тренера в любительской лётной школе. Лётчик был в купальных трусах, в которых он, по-видимому, летал, ездил на машине и навещал своих учениц, чтобы сразу нырнуть в бассейн.

– Это настоящий рай, – сказал мужчина, оглядывая цветник, бассейн и Сэнди.

I don't wanna burn in paradise^[14], – заканчивал свою песню Steven Tyler великолепным визгом.

– Особенно в огненном нутре, – уточнил я и для того, и для другого.

Лётчик посмотрел на меня с удивлением и катапультировался в бассейн.

Сэнди подошла ко мне и участливо спросила:

– Надеюсь, ты не ревнуешь?

– Ну как можно? – ответил я и столкнул её в бассейн – прямо в объятия лётчика.

5. «Goodbye Yellow Brick Road»

(Elton John & Bernie Taupin)

После кино мы приехали к Дэбби домой. Было ещё светло, она отпустила няньку и предложила прогуляться по соседнему парку. Я согласился, думая, что мы пойдём вдвоём, забыв о детях. Их было целых двое: мальчик трёх лет и девочка – четырёх.

Дэбби недавно развелась и неизбежно должна была быть голодна. На этом я, перманентно голодный, строил свою стратегию.

Дэбби была весьма сексапильна, со всеми необходимыми мне женскими атрибутами и в придачу с тёмно-рыжими волосами, распущенными по плечам. Был тёплый летний вечер, и мы брели в парк: Дэбби, я и двое карапузиков, держащих за руки её и меня. Люди, видящие нас, не сомневались, что я – отец и муж. А я-то целился в любовники. Дэбби явно прикидывала, какой из меня получится приёмный отец, и поглядывала на меня со стороны, подмечая, как я веду себя с её детьми.

А я вёл себя нормально, я люблю детей в небольших количествах. Я разговаривал с ними про жизнь, и они мне отвечали. Я не задавал сложных вопросов, и дети отвечали однозначно и без утайки. Их вопросы тоже не могли застать меня врасплох. Детки были забавные и милые, но за это сажать их себе на шею мне не хотелось.

Их мама тоже была мила, но сажать её я хотел только на хуй. Однако она сопротивлялась, будто я сажал её жопой на кол.

Когда мы пришли с прогулки, Дэбби уложила детей спать. Потом мы засели в гостиной, и я сразу взялся за Дэбби вплотную. Дэбби стала отдирать от себя мои руки, как репейник от одежды, и отмахиваться от моих губ, как от медово-жалящей пчелы. В какой-то момент она решила отвлечь моё внимание на музыку, вырвалась и уселась за рояль, раскрыла ноты с песнями Elton John, полистала и заиграла Goodbye Yellow Brick Road^[15]. Я пристроился сзади, поднимал её тяжёлые волосы и целовал шею и уши. Она ёжилась и пыталась отстраниться. Пение и игра получались у неё неплохо, голос вроде имелся, но мне хотелось стукнуть её по голове этим жёлтым кирпичом, чтобы от ебли не увиливала. Несмотря на мои поползновения, Дэбби держалась твёрдо – вместо того чтобы держать мой твёрдый.

– Не сегодня – твердила она.

– У тебя что, менструация? – допытывался я.

– Нет, просто я не хочу сегодня.

– У тебя что, венерическое заболевание?

– Да что ты? – возмущённо протестовала Дэбби, продолжая отдирать от себя мои руки.

– Ты что, боишься забеременеть? – продолжал я лезть в душу.

– Нет, я на таблетках, – отвергала Дэбби одну мою гипотезу за другой.

– В чём же дело? – воскликнул я.

Дэбби приложила палец к губам, показывая глазами на спальню детей.

И тут я заметил, что не один, а все пальцы на её руках были покрыты заусеницами, причем не по одной заусенице, а по несколько. Кусочки кожи торчали вокруг маленьких ноготков. Я ошалело смотрел на этот дерматологический феномен, стараясь не показать своего отвращения. Дэбби между тем сжимала мои руки в своих, даже не стараясь прятать свои пальцы, а будто выставляя их напоказ.

Мне стало противно: какого чёрта я сижу с этой мамашей, которая ради детей продаёт свою пизду только за мужа?

– Мне пора, – сказал я и встал с дивана, на котором мы сражались.

У Дэбби была возможность меня удержать, допустив до пизды, но Дэбби не воспользовалась ни возможностью, ни пиздой. Ведь для женщины все жизненные возможности приходят через пизду.

Или через рот и зад.

Я ехал домой и слушал Goodbye Yellow Brick Road в исконном исполнении. Как всегда, слова любимой песни звучали с особой значительностью:

Oh I've finally decided my future lies

Beyond the yellow brick road^[16].

Я нёсся по яркому хайвею в уютный бордель, где у меня последнее время завелась любимая проститутка.

6. «Emotion»

(Samantha Sang & Bee Gees)

Огромные снежинки в ослепляющем количестве окутывают мой новый синий восьмицилиндровый Chrysler Cordoba – такой огромный, что его давно сняли с производства. Из радио плывёт сладкий и тревожный голос Samantha Sang: And where are you now?^[17] Но я знаю, где она сейчас, моя Анджи. Cordoba, как танк, идёт сквозь снегопад и прочие препятствия к молоденькой женщине, которая ждёт меня, в нетерпении потирая клитор. Я знаю, что, как только моя машина остановится перед её окнами, дверь дома распахнётся и выбежит Анджи, потому что она сидит одетая у окна и поджидает меня.

Она влюблена в меня.

Она влюблена во всех мужчин. Но в меня – больше, и мне предстояло в этом убедиться в тот вечер.

Анджи выбегает в снегопад, придерживая распахивающееся пальто, и впрыгивает в раскрытую для неё дверь машины. Целует меня в щёку и прижимает руку к моим брюкам, как бы проверяя, при мне ли хуй. Куда ж ему деваться? Он даже готов продемонстрировать свою вечную тягу к глубоким знаниям. Анджи ощущает это и одобрительно поглаживает его через брюки.

Мы едем на ебальную вечеринку, и я предвкушаю свежих женщин. Но человек предполагает, а бог располагает – любовников на кровати. Из приглашённых гостей-женщин никто не появился, а ждали нас двое мужчин, один из которых был хозяином дома. Вполне возможно, что они и не приглашали других женщин, а нарочно ждали меня с Анджи, о раскованности и страстности которой были наслышаны, причём от меня же самого.

Как бы там ни было, но нас оказалось четверо – трое мужчин и Анджи. Её это не смущало. Меня – тем более. Когда после часового питьевого ожидания стало ясно, что две приглашённые подружки не придут, у меня была возможность встать, забрать Анджи и уйти. Но выпитое сделало меня ещё добрее, чем обычно, да и Анджи предпочитала вбирать в себя содержимое всех мужчин, не делясь ни с кем. Вот я и предложил Анджи воспользоваться всеми нами по очереди. Анджи от радости запрыгала и захлопала в ладоши. Раздевшись, мы, мужчины, по просьбе Анджи, легли все трое рядом на ковёр. Я оказался в середине, слева от меня лежал со вздыбленным хуем гостеприимный хозяин дома, а справа – его приятель, тоже выросший в размерах. Раздевшаяся быстрее нас Анджи, видно из уважения к хозяину дома, села ему на хуй первому и стала медленно подниматься и опускаться с закрытыми глазами и блаженным лицом. Хозяин играл её сосками и стонал. Анджи ему подпевала.

Мы с хозяйским приятелем восторженно наблюдали за близлежащим пламенем наслаждения, которое должно было вскоре перекинуться на нас. Наконец хозяин напрягся и взвыл – Анджи наклонилась к нему, чтобы поцелуем усилить оргазм, и задвигала бёдрами. Глаза у хозяина раскрылись, знаменуя финал наслаждения, и Анджи осторожно поднялась, будто опасаясь что-то повредить. Она закинула ногу, и я подумал, что она сядет теперь на меня, но она лишь склонилась ко мне и шепнула:

– Я хочу кончить с тобой, а тот пусть ещё меня разогреет. Хорошо?

Я кивнул головой в знак согласия. Анджи перелезла через меня и взяла в руку хуй моего соседа справа. Она оседлала его, и тот понёсся добывать себе оргазм. Стереосистема в доме была высшего класса, радио было настроено на станцию, передающую мягкий рок, и музыка создавала романтический антураж для наших возвышенных эмоций. Именно о них, об Emotions снова пела всем нам Samantha. Как неожиданно точно звучали теперь её слова:

I'm there at your side, I'm part of all the things you are

But you’ve got a part of someone else…^[18]

Анджи лизала высунутый язык моего соседа, и тот ухнул в неё литр спермы. Может, и меньше, но, когда Анджи снялась с него и осела на мой хуй, меня затопила жидкость и её собственная, и скопившаяся в ней от предыдущих. Но теперь Анджи решила позаботиться о своём оргазме – она легла на меня всем телом, шепнула мне в ухо: «Я так соскучилась по тебе» – и стала двигаться уже иначе, чем на двоих до меня. Она громко кончила. Мои два соратника, любовавшиеся нами, даже зааплодировали.

Все были счастливы. А хозяин дома уже являл свою готовность к новой порции счастья. Анджи посмотрела на меня, ища моего одобрения на продолжение радостей.

Ну как тут можно было возражать?

7. «Let’s Twist Again»

(Chubby Checker)

Она работала официанткой в доме отдыха и была старше меня лет на шесть. Мне было 14. Вопрос: сколько было лет официантке? Для меня ответ был сказочным, взрослым, и я за ней волочился, потому что меня лет до 25 влекли самки старше меня. А потом стали влечь все подряд. Поумнел-таки.

А эту звали Галя. Я поджидал её после окончания смены, и мы шли вместе до её продолговатого одноэтажного дома, пронзённого насквозь коридором с комнатами по обе стороны. У Гали была своя отдельная комната. Правда, туалет находился во дворе. В доме жили и другие официантки, но нравилась мне только Галя, невысокая, стройненькая, ладненькая.

Всё, что она мне позволяла, – это долго целовать её в губы. В процессе целования она обжигала меня своим язычком, время от времени выстреливая им в мой рот. Всегда с открытыми глазами и иронической улыбкой, Галя наблюдала за производимым на меня эффектом. И он явно доставлял ей удовольствие. Иначе зачем бы она со мной связывалась.

Однажды, когда в её комнатке я набросился на любимый рот, из него пахнуло зубоврачебным букетом лекарственных снадобий. Я отпрянул от вони эфира и ещё чего-то отвратительного, и Галя выжидающе на меня посмотрела:

– Мне сегодня пломбу поставили.

Я, намеренно преодолевая отвращение, снова потянулся к Гале, а она как Змея Горынычна, дышала на меня ядовитой медициной, шутя отгоняя меня от своего рта, но и проверяя, сможет ли моё желание преодолеть отвращение. Желание оказалось много сильней.

По-видимому, в награду за мою страсть Галя позволила мне лечь на неё. Прежние разы мы целовались сидя. Я уже не замечал запаха из её рта – я упивался ощущением её тела под одеждой. Я прижимался к ней хуем, и – что бы вы думали? – он не замедлил сработать и залить меня всего изнутри горячей, но быстро остывшей липкой жидкостью. Не знаю, почувствовала ли это Галя, но она должна была заметить, как резко я потерял к ней всякий интерес. Меня опять затошнило от эфирного запаха, который исходил у неё изо рта.

Я встал, вышел из комнаты и направился в туалет во дворе. Там я попытался почистить ляжки и лобок носовым платком, но от свернувшихся комочков спермы, приклеившихся к волосам, так просто было не избавиться. Я заодно помочился. Натянув брюки, я откинул крючок и распахнул дверь, чуть не вышибив полный ночной горшок из вытянутой руки соседки, поджидавшей у туалета.

Возвращаться к Гале в комнату мне не хотелось. У меня было ощущение обманутости и напрасности желаний.

Когда я на следующий год приехал на дачу, то был вооружён новым приёмником Спидола, с которым не расставался. Я всегда таскал его с собой, отлавливая западную музыку. Твист был в самом разгаре, а его апостол, Chubby Checker, заполнил собой все западные радиоволны.

Кроме приёмника, у меня имелся целый год нового опыта, и я намеревался обязательно залезть Гале в трусы. И даже всунуть туда всё у меня имеющееся. Я шёл по коридору и держал в руках Спидолу, из которой нёсся твист.

Я постучал в дверь, её открыла девушка не хуже Гали, а может, и лучше. Она сказала, что Галя здесь больше не живёт – вышла замуж и уехала.

– А тебя как зовут? – спросил я.

– Тоже Галя, – как бы извиняясь, сказала девушка.

– И ты тоже в доме отдыха работаешь?

– Да, – улыбнулась новая Галя.

– Ты твист танцуешь?

– Танцую.

– Тогда приглашай в гости, – сказал я и, не дожидаясь приглашения, переступил порог.

– А ты скорый, – ухмыльнулась девушка, пропуская меня в комнату.

Комната выглядела по-прежнему, она была такой маленькой, что ничего принципиально в ней измениться не могло: кровать, шкаф, столик и стул.

Галя была в лёгкой рубашечке и короткой юбке. Тело было близко.

Я поставил Спидолу на столик, и мы стали твистовать:

Let's twist again

like we did last summer…^[19]

А когда мы устали, Галя приготовила сосиски с картошкой и выставила маленькую водки.

И всё получилось много лучше, целенаправленней, чем прошлым летом.

8. «Green Grass»

(Gary Lewis & The Playboys)

Эту женщину звали Валентиной Васильевной. Фамилию её никак припомнить не могу. Но именно по имени-отчеству я вызывал её по телефону, когда звонил ей на работу, чтобы назначить очередное свидание. Она безотказно и радостно приходила ко мне после работы часа на два. Я включал любовную глушилку – магнитофон, который перекрывал наши аморальные стоны.

Валя была яркой блондинкой, с большой грудью, но с недостаточно широкими для её тела бёдрами. Познакомились мы в Репино. Она была отдыхающая, а я дачник. Вот что я тогда писал:

…вон гуляющие гулящие

из публичного дома отдыха.

Было мне 22, а ей 32. Мы совокуплялись в Валиной комнате, когда её соседка уходила по вечерам на танцы.

Директор-массовик, того же возраста и такой же долговязый, как Киса Воробьянинов, но еврей, ел глазами Валю, когда мы, бывало, проходили мимо него, поскольку на пятачке дома отдыха все постоянно сталкивались друг с другом. И он как-то раз, явно одобряя мой вкус, восторженно шепнул нечто вроде: «Какая фемина!» – но это уже было из Паниковского. В отличие от этих двух персонажей, директор-массовик изрядно ёб женщин-отдыхающих – он пользовался своим служебным положением и соблазнял их в обмен на разные привилегии, типа отдельной комнаты.

Наши с Валей совокупления в её комнате происходили впопыхах и в опасениях раннего возвращения соседки, а нам хотелось расслабиться и посвятить делу наслаждений достойное его продолжительное время. Вот мы и поехали в Ленинград в мою пустую квартиру. Там-то нас и обворожил Gary Lewis со своей «зелёной травкой».

Валя была первой моей женщиной, которая кончала раз за разом. Все до неё, включая Свету, кончали по-мужски один отчётливый раз, а затем отстранялись от моего языка до тех пор, пока не подоспевало новое желание. А Валя сморщивала лицо во время оргазма, вздыхала и тотчас бросалась за новым. Тот быстренько являлся, ублажал, уступал дорогу бегущему новому, и так до тех пор, пока я полностью не выдыхался.

Светой же была моя девушка о двадцати четырёх годах, с которой я встречался уже больше года и теперь старался расстаться, чтобы призрак женитьбы перестал витать надо мной, но уж больно Света была хороша.

А тут я решил всё-таки с ней распрощаться, держась за груди Вали.

Хотя даже в такой позе мне это было нелегко, потому что к Свете моё сердце присохло, а с Валей оно лишь временами учащённо билось.

Опытность старшей любовницы мне действительно пригодилась. Когда мы вместе мылись в душе, она предложила мне помочиться ей в пизду. Я, не задумываясь, согласился, но для того, чтобы ввести член, он должен стоять, а когда он стоит, то мочевой канал перекрывается и мочиться практически невозможно. Но и здесь – было бы желание, а решение найдётся: вводил я стоячий, потом не двигался некоторое время, думал о постороннем, давал ему опасть и тогда мочился. Валя кончала. Она вообще кончала легко и от всего. От прикосновения к груди, от поцелуя в шею и много ещё от чего. А уж тут, конечно, от оргазма никуда было не уйти.

Опорожнившись, я продолжал её ебать, и моя моча выливалась наружу, а на её место поступала сперма.

В разговорах об усилении наслаждения Валя поведала мне, что, когда она занимается мастурбацией, она вставляет себе в пизду нечто хуеобразное, в те времена искусственные хуи в России не водились. А в зад вставляет наконечник от клизмы. Потом она берётся за клитор, и тогда её оргазм при тотальной заполненности разражается с особой силой.

Каждый солнечный день мы с Валей ходили на пляж. Я лежал на животе, а Валя любила выискивать и выдавливать угри на моей спине. И в это же время она мне пела песни, в том числе из Green Grass:

While the bluebirds sing their magic song

We will love the summer long…^[20]

Валина песня, конечно, была без слов, так как она их не знала. Валя просто лялялякала, но мелодию воспроизводила добросовестно.

А я тосковал по Свете. Представлял её большой губастый рот с роскошными зубами, высокие скулы, маленький носик, крупные зелёные раскосые глаза и каштановые вьющиеся волосы. И ко всему – ещё длинноногая и задом смачно виляющая при малейшем перемещении. Мужики всегда прилипали к ней глазами. Раз на вечеринке в кафе Ровесник, куда пришли два молодых доцента из моего института, причём весьма красивые ребята, они её прихватили с моего разрешения и свидание назначать пытались. Отвели её в сторону, к окошку, млели, но она была моя, я подошёл, взял её за руку и повёл к себе за столик.

Хватит, поигрались. Потом я одному из них экзамен сдавал, но он оказался незлопамятным и поставил мне пятёрку. А может, подлизывался в надежде, что я Свете с ним ебаться позволю.

Приехали мы с Валей в третий раз из Репино ко мне на квартиру, чтобы развернуться на всю ебальную мощь, вдруг Света звонит:

– Ты уже приехал?

– На один день.

– Что ж ты мне не звонишь?

– Потому что я понял, что нам пора расстаться, – решился я.

Слышу, Валя кнопку магнитофона нажала и Green Grass^[21] проросла.

– У тебя кто-то там есть? – дрожащим голосом спрашивает Света.

– Да, – признался я честно.

– Ах, так…

И Света бросила трубку.

Я предчувствовал, что она сейчас прибежит, но решил убедиться в справедливости моего предчувствия, прежде чем что-либо предпринимать.

Валя слышала мой разговор, но виду не подала.

Мы быстро скинули всё, что скрывало наши разрозненные тела, и соединились. Музыка нас несла в ту же сторону, что и желание.

И вдруг сквозь сладкие звуки слышу звонок в дверь. Я приостанавливаю движение.

Опытная Валя предупреждает:

– Это твоя Света.

– Посмотрим, – сказал я, разъединяясь.

– Это она, – уверенно сказала Валя. – Удовлетвори её, я ревновать не буду. Я только посмотрю.

Я немножко ошалел, поскольку о таких вещах лишь мечтал, а тут такой сюрприз.

– А если она не захочет? – спросил я, отправляясь к двери, услышав второй нетерпеливый звонок. Я шествовал со стоячим хуем, мокрым от Валиной пизды, и решил не надевать халат.

– Это уже зависит от тебя, – сказала Валя. – Я пока спрячусь в шкаф и выйду, когда нужно будет.

Я подошёл к двери и посмотрел в глазок – это была действительно Света. Я открыл дверь. Гнев Светы сменился удивлением от моего вида, и я тут же сказал:

– Как хорошо, что ты пришла, я так хочу тебя!

Она переступила порог.

– Но ведь у тебя здесь…

Я не дал ей договорить и впился в её большой рот. Она взяла в кулак мой хуй, который уже подсох.

Я стал раздевать её одной рукой, а другую руку засунул ей в трусики и играл с клитором, под чьё сильное влияние она сразу попадала.

Мы передвигались к спальне, не размыкая губ, и Света шла расставив ноги, чтобы моя рука имела достаточно места у неё между ног.

Войдя в комнату, мы всё-таки расцепились, и Света подозрительно уставилась на развороченную постель. Вещи свои Валя тоже забрала с собой в шкаф.

– У тебя была женщина? – строго спросила Света.

– Почему была – есть, – серьёзно сказал я, улыбаясь.

На магнитофоне кончилась кассета, я перевернул её на другую сторону и заново заправил ленту. Я снова принялся за Светин клитор, но уже разложив её на постели. Когда Света выходила на определённую стадию возбуждения, то за оргазм она могла отдать не только душу, но и всё тело. Войдя в эту стадию, она схватывала обеими руками мою голову и, если бы я остановил движение моего языка, она бы мне её оторвала.

Я слизывал пупырышку её клитора, которая от этого не уменьшалась, а вырастала в не иначе как шелковичного червячка. Green Grass заполняла комнату – получались не «листья травы», а целый лес травы. Света сжимала мою голову обеими руками, не позволяя ей отклониться ни на миллиметр в сторону от точного попадания. И в этот момент Валя осторожно вышла из стенного шкафа, подошла на цыпочках к нам и, склонившись над Светой, стала лизать её сосок кончиком языка. Света, нетерпеливо поджидавшая оргазм, из-за закрытых глаз и из-за громкой музыки не почувствовала приближения Вали и, быть может, думала, что я вожу по соску мокрым пальцем, что я часто делал, пока лизал ей клитор. Через несколько секунд после того, как Валя стала лизать вздувшийся сосок, Света взвыла (так она всегда реагировала на вспышку) и отпустила мою голову – уже ненужную, ибо всё дальнейшее наслаждение происходило автоматически. Валя продолжала лизать, а я приостановился, ожидая, что же теперь будет.

Света открыла глаза, увидела Валю и сразу села. Тут я понял, что мне нужно брать ситуацию в свои руки.

– Света, это Валя, она влюбилась в тебя, когда увидела твою фотографию – принялся я лгать. – Я обещал Вале, что познакомлю с тобой. Но я боялся, что ты не захочешь, и поэтому вынужден был подготовить неожиданную ситуацию, чтобы поставить тебя перед свершившимся фактом. Но знай, что я люблю только тебя. – И я бросился к Светиным губам.

– Ты такая красивая, – подхватила Валя и лизнула Свету в пупок.

Я знал, что если продолжать ласкать Свету, осторожно поддерживая её возбуждение, но без резких прикосновений к клитору, то она очень быстро захочет снова. Поэтому я продолжал целовать её в губы и шею, надеясь, что Валя сообразит, что делать. Валя действительно не теряла времени и устроилась между ног Светы.

– Ты правда любишь меня больше всех? – спросила Света, чуть отстраняясь от моих губ и падая в новую волну наслаждения.

– Да, моя красавица, – не задумываясь, выпалил я, – только ты даёшь мне великое счастье.

Видно, Валя знала дело не хуже меня, потому что Света знакомо застонала, что означало – прилив начался. Я поднёс мой хуй к её лицу, и Света жадно потянулась к нему ртом, а обеими руками она уже привычно прижимала к своим бёдрам золотоволосую голову Вали.

Я понял, что оргазм приближается, когда Света перестала сосать мой хуй, а замерла, сжимая его в губах. И действительно, когда хлынули спазмы, она снова задвигала языком и головой, призывая меня излиться в неё. Но я хотел уделить внимание и Вале. Я осторожно отстранился от Светы и спросил:

– Видишь, как Валя тебя сильно любит?

– Да, сильно – призналась Света и улыбнулась Вале.

Валя взяла руку Светы и нежно поцеловала. Света была польщена таким вниманием, а я в это время ласково обнимал её.

– Свет, но нам нельзя быть эгоистами, поцелуй Валю, а я тебя сзади…

Света послушно встала на четвереньки над услужливо разлёгшейся Валей, но засомневалась, засмущалась раскрытой пизды – всё-таки первый раз. Валя развела пальцами губы и вытаращила клитор, чтобы сомнений не было, куда Свете направить язык. А я тем временем заполнил Светино влагалище своим распираемым кровью мясом. Она от этого ощущения прониклась новым желанием и осторожно опустила голову в направлении просящего Валиного клитора.

Мне было не видно, что там происходит, но у Вали закрылись глаза, и я понял, что Светин язык оказался на нужном месте.

Следует отметить, что Света была исключительно благодарным человеком и хотя бы в силу этого своего качества обязательно отплатила бы Вале наслаждением за наслаждение. Однако было очевидно, что женщины пришлись друг другу по вкусу.

А меня охватила радость от этого тройственного союза, в котором я оказался впервые. Валя быстро закатилась в зону оргазмов, где один, как всегда, шёл за другим. Света явно радовалась влиянию и власти своего языка. Я вскоре звучно кончил в Свету, и она прекратила свои старания над Валей. Но Валя, в силу её долгой инерции ещё пребывающая в наслаждении, попросила Свету:

– Встань, милая, надо мной, я хочу его семя из тебя высосать.

Валя на спине проползла под Свету, а та на коленях сделала шаг в направлении Валиного лица. Света напрягла мышцы влагалища, и из него потянулись длинные капли моего семени в широко раскрытый рот Вали, который не стал дожидаться тянущихся медленных капель, а всосался во влагалище, вылизывая его содержимое. А я тем временем целовал Свету в губы.

Когда мы в конце концов расстались, Света и Валя уже были закадычными подругами и обменялись телефонами. У меня это вызвало если не ревность, то настороженность. Я-то мечтал, что мы теперь будем встречаться втроём. Но они стали встречаться без меня.

Этому невольно способствовал и я сам. Я называл Валю Аленькой, не столько из нежности, сколько из эстетических соображений: «Валенька» звучало почти как «валенок» и потому у меня язык не поворачивался ласкательно использовать такое слово.

А когда я через несколько дней сливался со Светой, то во время пика восторга, охватывающего перед его полным исчезновением, я случайно назвал её Аленькой. Причём в момент, когда пелась Green Grass – сработал рефлекс. Света рассвирепела. Я пытался выкрутиться, что она, мол, ослышалась, а я назвал-то её Маленькой. Хотя она маленькой не была, а была средненькой. По росту. А по внешности она была небоскрёбно выше среднего.

Настроение у Светы испортилось на весь вечер, и, когда я её провожал, она мне призналась, что влюбилась в Валю. А Валя потом мне сказала, что Света влюбилась в песню Green Grass. Такая вот мелкотравчатая история вышла.

9. «Five Months, Two Weeks, Two Days»

(Louis Prima)

Эту песню все мои приятели называли «Нокаут подлецу». Английских слов песни никто разобрать не мог. Пластинку, где можно было бы прочесть название песни, никто в глаза не видел – магнитофонная запись делалась с энной магнитофонной перезаписи.

Приходилось довольствоваться воображением. В качестве припева Louis Prima выделывал звуки, которые мог бы издавать боксёр, выбрасывая руку в сильном ударе. Потому-то и придумался «нокаут». А «подлец» появился как вящее основание для этих многочисленных ударов.

Я, четырнадцатилетний, носился со своим гробообразным магнитофоном по знакомым и переписывал американскую музыку. Элвис Пресли, записей которого у всех было навалом, мне почему-то тогда не нравился. «Рок вокруг часов» (так дословно переводили Rock Around The Clock) и подобные словосочетания вызывали почтительное недоумение перед американской смелостью давать такие наглобессмысленные названия – мой робкий разум рисовал парочку, бешено скачущую вокруг больших стенных часов, поставленных посередине комнаты) и прочие роки тоже не впечатляли, скорее всего потому, что душой и телом до них я тогда ещё не дорос. Я искал нечто подобное моей любимой музыке из Серенады Солнечной долины.

Когда я впервые услышал эти песни, они мне представились исчерпывающим воплощением американской музыки, джаза, идеального образа жизни. Поэтому, когда я потом слышал country, blue grass, jass modern, rock-n-roll, я отстранялся, поражаясь, как это Америка могла сделать нечто настолько менее интересное, чем джаз из Серенады? Я тогда не знал, что эта форма джаза называлась swing и что исполняли её big bands. Слово «джаз» для меня тогда было всеобъемлющим и неделимым, и я никак не мог отыскать записи, которые мне бы нравились, так как диксиленд и джаз модерн попадались постоянно, a big bands почему-то меня миновали. Я также никак не мог понять, почему джаз, который попадается, мне не нравится, а тот, который нравится, не попадается – это ведь джаз, а раз джаз, то он должен нравиться, и всё тут. Но так не получалось.

А вот Луис Прима в то время был почти у всех, к кому бы я ни приходил переписывать музыку, и он стал замечательным компромиссом. Его «Нокаут подлецу» – самая ритмичная и заводная для меня вещь по сей день. Слушать её неподвижно для меня просто невозможно.

В то время я познакомился с девочкой, с которой мы интенсивно целовались в тёмном углу сквера. Когда мы слиплись первый раз, она чуть не потеряла сознание. Дело было в том, что она насмотрелась советских фальшиво-романтических фильмов и, наблюдая за актёрами, прониклась уверенностью, что при поцелуе надо задерживать дыхание. А так как я совершал весьма продолжительный поцелуй, дорвавшись до девичьего рта, то время задержки было уже слишком большим. Чтобы выжить, девочка начала дышать, и жизнь наградила её наслаждением, которого до этого она не чувствовала, ибо ранее всё её внимание сосредоточивалось на задержке дыхания.

Девочку звали Тамара, и я, желая поделиться с ней восторгом от Луиса Примы, пригласил её домой, послушать. Это было после школы, днём, родители были на работе. Луис Прима ей понравился, и мы опять целовались. Уже под крышей, а не в скверике. Прошу прощения, но больше ничего у меня с ней не случилось. Забавляясь рифмами, я сказал ей: «Тамара, я хочу твоего товара». И она обиделась. Видно, потому, что за моим хотением ничего не последовало. Пустые слова каждой женщине кажутся оскорбительными. Потому-то женщинам так оскорбителен мат: грозят выебать, в рот засунуть или в зад, но все эти сладкие обещания остаются на словах. Настоящие мужчины не матерятся на женщин, а ебут их.

В Америке я пытался разыскать «Нокаут подлецу», но так получалось, что на дисках Луиса Примы, до которых я добирался, этой песни не было. Настоящего названия её я не знал. Вернее, я думал, что и впрямь название песни – «Нокаут подлецу», переводил его на английский и ничего найти не мог.

И вот однажды я со своей молоденькой обучающейся любовницей Жаклин сидел на диване и смотрел фильм, который мы взяли на видео. Фильм был слабый, Big Night, и Жаклин, чтобы не терять времени, решила ещё раз потренироваться в сосании хуя. Она любила брать его глубоко и всегда закашливалась, давилась и чуть ли не задыхалась. Она вообще была забавная: когда она чихала, у неё выскакивал тампон. Поэтому она, поджидая чих, не только прикрывала рот, но и сжимала ноги.

И вот когда Жаклин очередной раз задержала дыхание и чуть не задохнулась, я вспомнил Тамару, которая задерживала дыхание при поцелуе и до «товара» которой я не добрался.

«Как всё прекрасно повторяется и как всегда можно учиться чему-либо. И учить», – подумал я, наслаждаясь стараниями Жаклин.

И вдруг я услышал из фильма буквально потрясший меня ритм, который я не слышал лет пятнадцать, но теперь с уже абсолютно понятными словами:

Five months, two weeks, two days

my loving baby’s been gone.

If you’ve seen my baby,

please send her home to me.

Я стал дёргаться в ритм, а Жаклин подумала, что я поддаю от наслаждения, и в этом момент она нашла правильное положение хуя и перестала задыхаться. Я радостно кончил под любимую музыку, и Жаклин впервые не поперхнулась. Вот она, наглядная обучающая сила искусства!

В титрах я нашёл название песни и быстро скачал её с Napster, тогда он был ещё жив. Теперь я всегда дёргаюсь под эту песню, когда хочу размять кости. Или кость. Ту самую.

10. Музыкальный винегрет с щедрой подливой

«It's Over» (Electric Light Orchestra. Jeff Lynne)

«Peg» (Steely Dan)

«We're All Alone» (Boz Scaggs)

«Hold Me, Thrill Me» (Mel Carter)

«Livin’ On The Edge Of The Night» (Iggy Pop)

«Oh Babe, What Would You Say?» (Hurricane Smith)

Надо сказать, что вкус на музыку у Сандры был поразительный. В том отношении, что полностью совпадал с моим.

Её условием первой встречи со мной в мотеле было то, что она принесёт с собой boombox и мы будем ебаться под её музыку, без которой она якобы не в состоянии расслабиться. Такое условие для меня было легче, чем какое бы то ни было. Я бы согласился ебаться под любую какофонию или мёртвую тишину – лишь бы ебаться.

Мужем Сандры был шофёр трейлера, он уезжал на неделю, потом возвращался на несколько дней, и опять в путь. Целую неделю, пока муж шофёрил, Сандра тешила своё тело и тела множественных: любовников. Женщина она была мясная, горячая и знающая, чего она хочет. Она, например, в тот период знала, что ей нужно разработать анус, так как любовник, который вскоре должен был прилететь из Австралии, имел большой член и предпочитал анальный секс остальному. Так что Сандра занималась растяжкой сфинктера с моей помощью и не моей тоже.

Она поджидала меня у входа в мотель, возвышаясь на высоченных каблуках и держа в руках boombox фиолетового цвета. Губы были кроваво намазаны, платье самонадеянное, считающее колени ниже себя, – сияющий вид женщины лёгкого поведения – а именно такую мне было и нужно. В руке она сжимала ключ от комнаты. Она вручила его мне, и он был такой горячий от её жара, что я в нетерпении вздрогнул.

Только мы вошли в комнату, она поставила boombox на стол, нажала кнопку и только потом повернулась ко мне, приоткрыв рот для поцелуя.

Из колбасистого ящика, из беззрачковых гляделок динамиков понеслась мелодия It’s Over^[22].

«Вещь значительная», – подумал я, но ведь всё ещё только начинается, а Сандра, никак, с расчётом поставила на самое начало нашего слияния. Быть может, сие знаменует – любовник кончил, да здравствует любовник?

Склеенные поцелуем, Сандра и я быстро раздели друг друга и оказались в 69 – в таком поцелуе, при котором красота лица да и всего тела перестает иметь какое-либо значение. Пожалуй, единственная поза, когда хуй и пизда затмевают собой весь мир. Между прочим, честь им за это и хвала!

Я уже чуть было не собрался кончить, как вдруг Сандра прервалась, сказала «Sorry», потянулась к boombox и увеличила громкость. Полилась странная песня Peg из диска Aja, который был моим любимцем. Сандра опять приютила во рту мой хуй, а я принялся за её, недоразвитый, который и до моего языка-то сам дотянуться не мог, не говоря уже про в рот залезть.

Сандра не отступала, пока я не забрызгал весь её рот, и хотя интерес к тесному контакту с ней я после этого потерял, тем не менее испытывал ответственность довести и её до оргазма. Как говорится, через «не хочу», которое, я знал, долго не продержится.

Тем не менее я уже не мог вытерпеть продолжения её сосания – ей было явно мало, пока она сама не кончит. Я вытянул хуй из её засоса и, развернувшись, переместился вниз, приникнув к её клитору и слушая новую подступившую песню.

Какой бы цифрой изобразить позу, когда женщина лежит на спине, а я ниже, у её бёдер, лижу всё, что у неё между ног с акцентом на клитор? Я думаю это будет цифра «пять» в третьей степени, где палочка пятёрки будет символизировать мой язык, обращённый на среднюю выпуклость тройки, олицетворяющую клитор, а приподнятое положение «в степени» цифры «три» как раз и образует нужный контакт. Да и в результате образуется «опять – сто двадцать пять».

Так вот следующая песня, которую я запомнил (потому как в горячке мог и пропустить одну-две), была We’re All Alone, которую сочинил и пел Boz Scaggs. Эта дивная песня никак не могла как следует пронять народ, пока Rita Coolige не пропела её, сладенько и гладко, и тогда песня стала самой популярной.

А я тем временем систематически лизал клитор, чувствуя, как Сандра напрягается всё больше и больше, как и следует тому быть, а я пока вкушал музыку и размышлял о подспудных связях и ассоциациях. Тут тоже нужно сладенько и гладко, без творческих выходок, а найдя нужную точку, дожимать до оргазма. Так, видно, и в музыке народная любовь срабатывает на систематическое и без выкрутасов музыкальное исполнение. А также не для того ли Сандра выбрала группу Steely Dan с именем дилдо из берроузовского Naked Lunch, чтобы представлять себе огромный член в заду. А песня We’re All Alone не означает ли, что… и тут мои мысли прервались: Сандра взвыла, и в мой раскрытый в работе рот выплеснулось огромное количество пиздяных соков, будто в меня плеснули стаканом жидкости, и вся она попала в рот. Жидкость солоноватая, и влетела она мне сразу в глотку, так что я закашлялся и стал отплёвываться. Но не от отвращения, а от неожиданности. Я слышал раньше о женской эякуляции, но никогда не видел её в заметном количестве. А тут – целая Ниагара, да и прямо в глотку. Я подумал, что, быть может, это моча – но тогда её мочеточник должен был быть диаметром с влагалище, иначе такой мощный поток был бы невозможен. Быть может, там и было немного мочи, но наверняка её было лишь добавлено чуть-чуть, для вкуса.

– Sorry, – томно произнесла Сандра. – У меня всегда так, когда я сильно кончаю.

Это должно было звучать лестно-успокоительно – ведь это я заставил её так сильно кончить.

Тут Сандра выключила музыку, видно, музыка своё дело сделала и теперь могла заткнуться.

– Это не моча, не волнуйся, – успокоила она меня.

– А хоть бы и моча, я люблю твои соки, – браво сказал я, вытирая губы, подбородок и шею полотенцем. – Скажи, а по какому принципу ты выбирала эту музыку и именно в таком порядке?

– Я же сказала, что она мне помогает расслабиться. Но я не могу объяснить, почему именно эта песня мне нужна в данный момент.

«Бескрайнее поле для музыкальных структуралистов и их спекулятивных интерпретаций», – подумал я.

– Ну давай тренировать твой анус, – предложил я, почувствовав прилив нового желания. – Какую песню ты считаешь соответствующей анальному проникновению?

Сандра посмотрела на меня иронически, встала на четвереньки и в этой позиции нажала кнопку магнитолы.

Понеслась ещё одна любимая мною мелодия: Hold Me, Thrill me.

Передо мной красовался ждущий меня анус Сандры. Она чуть повиливала задом, приглашая меня не задерживаться.

«Вечная музыка», – подумал я и, размазав слюну по всему хую, медленно ввёл его в глубину. Ощущение в прямой кишке было райским.

– Глубже, – попросила Сандра.

Но я уже упирался в неё бёдрами, использовав всю свою длину.

– Глубже будет с австралийцем, – сказал я.

Она стала дрочить себе клитор, а я надеялся, что при оргазме у неё не случится с анусом нечто аналогичное тому, что произошло с влагалищем – тут я должен был обязательно дождаться её оргазма, чтобы использовать хуй как пробку.

Вскоре я услышал опять-таки любимую песню: Livin' On The Edge Of The Night^[23]. Наслаждаясь музыкой и плотной плотью, я думал, что если «жить с женщиной» значит ебать женщину, то жизнь на краю ночи можно рассматривать как еблю в зад, ибо ночь – темнота («темно, как в жопе»), а «край ночи» в данном случае не что иное, как сфинктер. Такая интерпретация песни в данной ситуации имела больше оснований, чем вся астрология с хиромантией вместе взятые.

И вдруг я понял, что любая мелодия будет идеально соответствовать всякой ебле. В той же мере, как и любые слова. Ибо ебля самодостаточна. А то, что Сандра требовала музыку в процессе, так это, наверно, потому, что ебля придавала больше прелести музыке. А вовсе не наоборот, как это принято считать.

Сандра кончила под совсем уж романтическую песню: Oh Babe, What Would You Say?^[24] «А что скажет моя Babe, когда кончит?»– подумал я. Я дождался, пока она стала доить меня спазмами, довёл её до полного размякания, убедился, что ничто в меня не выстрелит, и только тогда выпустил в неё своих птичек, а затем медленно вытащил мою пробку. Сфинктер исправно сомкнулся, ничего не выпуская наружу.

– It was fucking good^[25], – вот что сказала моя Babe.

Потом я пошёл в туалет и, струясь, смотрел в окно. Вдруг я заметил, что на стоянку мотеля заезжает огромный трейлер, и я подумал, а вдруг это муж Сандры, и ухмыльнулся невероятности такого предположения.

Через десять минут кто-то настойчиво постучал в дверь. Мы с Сандрой переглянулись и, не сговариваясь, стали одновременно напяливать на себя одежду.

– Сандра, я знаю, что ты здесь, – раздался голос мужчины, – открой сейчас же!

Я на всякий случай взял в руку карандаш, лежавший на ночном столике, намереваясь его использовать в качестве оружия в этой ситуации – другого под рукой не было. «Чтоб к штыку приравняли перо». Вот и приравнял.

– Это мой муж, – успокоившись, пояснила она мне.

– Откуда он узнал, что мы здесь? – удивился я дрожащим голосом.

– Я ему сказала, где я. Не волнуйся, он добрый, – успокоила она меня. – У нас открытый брак, и он знает, что у меня есть любовники.

Меня это не очень успокоило, но Сандра уверенно подошла к двери и открыла замок.

Мужчина шофёрского вида в клетчатой рубашке и джинсах быстро вошёл в комнату, бросил на меня беглый взгляд и сразу направился к столу. Он схватил boombox, заткнул его рот кнопкой и недовольно бросил:

– Опять взяла не спросясь, а мне в дороге что слушать?

И, не прощаясь, удалился, даже не хлопнув дверью.

Я с облегчением вздохнул и закрыл дверь на замок.

– У тебя поистине счастливый брак, – восхищённо сказал я Сандре.

– Ага, – подтвердила она и подошла к радиочасам, стоявшим на тумбочке у кровати, нашла музыкальную станцию и стала снова раздеваться.

Я подошёл к окну и посмотрел на выруливающий на дорогу трейлер.

Теперь и я мог раздеться. Под вечную музыку.

Типун

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 59.

Квартал красных фонарей был полон уличных проституток. Клиентов сновало поменьше, но ровно настолько, чтобы среди женщин существовала здоровая конкуренция. Количество проституток и количество мужчин регулировались законом половых джунглей.

Шёл процесс милой торговли и беспрепятственного удовлетворения разнообразных желаний, следуя которым всегда убеждаешься, что все они ведут в Рим оргазма.

Однако с некоторого времени этот закон стали нарушать попрошайки. Нет, они не клянчили денег, они не были грязными оборванцами. Это были скромно, но чисто одетые пожилые мужчины.

Они подходили к проституткам и клянчили:

Пососите, Бога ради!

Подайте пизды – два года не ёбся.

Выполняю любую работу за пизду!

У них, очевидно, не было денег, чтобы платить за наслаждения. В обмен за бесплатный оргазм некоторые мужчины предлагали себя в качестве слуг: они были готовы убирать квартиру, состоять на побегушках и даже поставлять женщинам платных клиентов.

Некоторые попрошайки подходили к проституткам с видом клиентов и излагали свои желания, а когда женщина называла соответствующую цену, мужчины начинали предлагать свои услуги взамен денег. Другие, как классические попрошайки, клянчили, вставали на колени, хватали за одежду, старались прикоснуться к телу женщины, короче, всячески унижались, умоляя о бесплатной ласке.

Поначалу попрошайки обращались со своими просьбами к обыкновенным женщинам, в обычных городских кварталах. Но самки оскорблялись, отшатывались, ужасались, впадали в истерику или просто беспощадно грубили и даже занимались рукоприкладством. Возмущённые дамочки вызывали полицейских, и те очищали улицы от пиздопросителей и даже сажали их в тюрьмы. Так что пришлось всем попрошайкам переместиться в квартал красных фонарей, где их просьбы хотя бы не рассматривались как хулиганство или извращение.

Как правило, проститутки тоже гнали попрошаек. Нередко приезжала полиция и охотилась за беднягами, которые мешали женщинам работать.

Среди обделённых пиздой попрошаек находились хитрецы, которые маскировались под клиентов, вели торговлю за услуги совершенно серьёзно и с увлечением, а когда оказывались с проституткой наедине, то объявляли ей о своей некредитоспособности. Такого рода тактика попрошайничества вносила дополнительные трудности в и без того нелёгкую работу женщин: приходилось выставлять мужчину из комнаты, часто со скандалом, и тратить драгоценное время на простой. Однако проститутки быстро научились бороться и с этим: они требовали показать деньги сразу после достижения договорённости о цене и только тогда вели клиента к себе.

Среди попрошаек ходили легенды о счастливчиках, которым якобы удалось вызвать жалость у проститутки, и та не только одаряла бесплатным наслаждением, но и брала на содержание того, кому удавалось обворожить её своим чарующим характером.

Следует отметить, что иногда действительно находились сердобольные проститутки. Они задирали юбку и давали лизнуть клитор стоящему на коленях попрошайке или теребили рукой его член. Такие случаи давали почву для появления многочисленных легенд о счастливчиках.

Был краткий период, когда проститутки не столько сжалились над попрошайками, сколько те им чрезвычайно надоели, и женщины попытались решить проблему по-деловому. Как в музеях выделяют один день в неделю, когда не взимается входная плата, чтобы даже бедняки могли приобщиться к искусству, так и проститутки выделяли одну, которая практически бесплатно приобщала неимущих к чуду любви. Проститутки выделяли из своего числа одну, которая занималась этим общественно-полезным трудом и удовлетворяла нищих за доступную им цену; но чтобы выходило не совсем бесплатно – иначе страдала бы честь профессии, – попрошайка обязан был платить сколько мог. Чтобы компенсировать убыток общественно-полезной проститутке, все её коллеги сбрасывались и додавали до усреднённого дневного заработка. На следующий день, то есть ночь, заступала другая женщина на тех же условиях. Эта очерёдность не только была удобна для уличных работниц, но и предоставляла разнообразие женщин для попрошаек.

Однако, когда что-то даётся почти бесплатно, возникает слишком много желающих, и в квартал красных фонарей хлынул такой поток бедняков, что проститутки прекратили эту богадельню и снова стали взимать полную плату со всех, а клянчащих беспощадно гнать.

Но всё-таки один из попрошаек у всех на глазах вырвался из своей сексуальной нищеты в женское богатство. Полная самоотдача и одержимость желанием приносить радость сделала это возможным. Счастливчика звали Дан.

Но прежде следует сделать отступление и рассказать о событии, которое повлияло на мировоззрение Дана да и всех, кто посещал квартал красных фонарей.

Квартал красных фонарей располагался на запад от могилы Неизвестной Проститутки, вокруг которой был построен мемориал. Войти в квартал можно было только через этот мемориал, поскольку со всех сторон район наслаждений был обнесён высокой стеной. Мемориал был возведён благодаря специальному налогу на свои услуги, который ввели сами девицы.

Лет десять назад был обнаружен труп зверски убитой проститутки, личность которой установить не удалось. Она успела поработать лишь неделю, и коллеги знали её только по имени. Какой-то клиент вывез её за город и там замучил до смерти. Полиция не смогла найти убийцу, и проститутки решили взяться за расследование сами. Они своей женской интуицией точно угадали, что убийца попытается повторить своё ужасное деяние, так как на одном преступлении такие изверги не останавливаются. Проститутки обзавелись микропередатчиками, которые сообщают координаты места нахождения их владельца. Каждая женщина, отправляясь с клиентом, брала с собой маленький пистолет и спрей с жидкостью, вызывающей конвульсии при попадании в лицо.

Работницам пизды не пришлось ждать долго – от одной из проституток поступил сигнал тревоги, и четверо дежурных женщин помчались на машине к указанным координатам. Это была местность неподалёку от того пустыря, где нашли истерзанный труп. Там четверых женщин ждала дрожащая от страха коллега и мужчина, корчившийся в судорогах на земле. Проститутки надели на него наручники, связали, втащили в машину и увезли в заранее приготовленное место. Они решили обойтись без полиции и самим решить проблему своей безопасности. Женщины привели мужчину в чувство и начали допрос. Он под пытками сознался в том, что убил их коллегу, а также собирался убить и ту счастливицу, которую удалось спасти. Признание записали на видео. Убийцу заставили рассказать в деталях, как произошло убийство для подтверждения, что перед ними именно тот, кого они искали. Мужчина описал подробности своего преступления, которые мог знать только сам убийца. Как у всех религиозных фанатиков, мотивами убийства у него было желание «очистить город от греха».

Далее показательное возмездие тоже записывалось на видео. Перед привязанным к стулу убийцей установили большой портрет истерзанной им жертвы, чтобы этот портрет всегда был перед его глазами, и начались мучения убийцы, а пока они длились, повторялась одна и та же фраза: «Ты истязал и убил эту женщину, и за это сам умрёшь в страшных мучениях, а труп твой будет скормлен свиньям».

Проститутки пытали убийцу в течение суток, сменяя одна другую. Главной задачей было держать его в сознании и не дать ему умереть раньше времени. Когда убийца сошёл с ума от боли, его прикончили, а труп кинули свиньям на свиноферме. Обглоданные кости сложили в мешок и выбросили на помойку. Всё это снималось на видео, и из отснятого материала сделали получасовой фильм, выбрав самые болезненные для убийцы пытки, а также пожирание его трупа свиньями.

Этот фильм непрерывно шёл в маленьком кинозале мемориала у могилы Неизвестной Проститутки. Каждый мужчина, приходивший в квартал красных фонарей, должен был пройти через этот зал и посмотреть хотя бы небольшой кусочек этого фильма с комментариями о причинах его создания. Пытки убийцы обязательно сопровождались громко произносимой фразой: «Ты истязал и убил женщину, продающую наслаждения, и за это сам умрёшь в страшных мучениях, а труп твой будет скормлен свиньям».

Слух об этом фильме прошёл по всему городу и вызвал не только страх, но и почтение к проституткам, внушал уважение к их решимости защищаться.

Убийства в городе прекратились, и полиция сквозь пальцы смотрела на эти кинопоказы, помогавшие поддерживать порядок, да и сама побаивалась этих женщин, которые смогли так постоять за себя. Некоторых преступников полицейские приводили в кинозал насильно, чтобы они не помышляли об убийстве, неся наказание за менее тяжкие преступления.

А у клиента страх после просмотра фильма быстро превращался в благоговение, когда вскоре за этим он погружался в профессиональную женскую нежность и мастерство.

По-видимому, Дан был одним из тех мужчин, которые прониклись к проституткам особыми уважением и любовью.

Так вот, этот попрошайка по имени Дан не клянчил, как другие попрошайки, не канючил пизды, а сам предлагал ей наслаждение. Его лозунг был: «Лижу до оргазма!»

Именно с этой фразой он подходил к каждой проститутке, именно такой плакатик он держал в руках, стоя в их толпе.

Однажды труженица, проработавшая пять часов с десятью клиентами и, как обычно, ни разу не достигшая оргазма, решила проверить, чего стоит предложение Дана. Она поманила его за собой в уличный одноместный туалет. Дан, оглядываясь, чтобы никто не заметил, что в туалете двое, закрыл за собой дверь. Проститутка встала, а не села на пластмассовую панель, в которой было проделано очко, широко расставила ноги и подняла юбку, под которой трусиков не полагалось. Дан точным движением присосался к клитору и заработал языком. Через минуту проститутка вздрогнула, у неё вырвался стон, который она быстро подавила, и отстранилась от Дана. Удовлетворённая соскочила на пол, одёрнула юбочку, бросила «спасибо» и выскочила первой на улицу с радостной улыбкой на лице. Когда Дан вышел за ней, женщина уже садилась к клиенту в машину.

Слух о мастерстве и бескорыстии Дана быстро разнёсся среди уличных работниц, и вскоре ему уже ни к чему был плакат и не нужно было просить вслух – его язык был занят постоянно.

Проститутки стали пользоваться Даном для быстрой разрядки в их напряжённой работе. В основном они относились к нему так же потребительски, как мужчины относились к ним, и не заботились о его удовольствии. Однако всегда находились одна-две, которые в благодарность за работу ему отсасывали. Но когда очередная проститутка, захотевшая его языка, заметила, что после ответного оргазма, который Дан только что получил, его энтузиазм в лизании значительно поуменьшился, женщины договорились между собой, что никто не будет удовлетворять Дана до тех пор, пока не окончится его смена, а она длилась часов пять. Когда истекал последний час, очередная вылизанная женщина доводила Дана до оргазма, и Дан уходил набираться сил к следующему вечеру.

Все попрошайки, получавшие редкие и скупые подаяния, недоумевали, как это удалось Дану подняться так высоко по сравнению с ними, по «служебной лестнице». Они не догадывались, что Дан стремился прежде всего удовлетворить не себя, а женщин, и в этом находил удовлетворение сам.

Еженощное многочасовое лизание клиторов давало о себе знать. Язык у Дана увеличился в размерах и стал более подвижным – он мог вибрировать кончиком языка с большой частотой или делать большие лизы, плотно прижимая язык к клитору. Проститутки стали предпочитать его вибратору, поскольку выносливость Дана была вполне достаточной для достижения ими оргазмов, а вариации движений и ощущения влажной живой плоти делали ощущения от его языка ещё острее.

Однажды завистливые попрошайки подкараулили Дана, когда он возвращался со своей любимой работы, вернее досуга, окружили его и грозно стали требовать раскрыть тайну. Как ему удаётся получать столько внимания от проституток, тогда как они, многие из которых моложе и привлекательнее, должны клянчить несколько дней, пока не дождутся подачки. Дан спокойно объяснил, что дело в том, что он любит женщин не меньше, чем себя. Это объяснение только разозлило попрошаек, они стали требовать подробности.

– Никакой тайны нет, – вскричал Дан, – я люблю лизать женщинам клитор, и они это любят.

– Фу, какая гадость, – воскликнули брезгливые попрошайки. Они не поверили, что можно лизать пизды в таком количестве, всем подряд и ещё испытывать при этом удовольствие. Все попрошайки стремились лишь всунуть свой хуй в рот или пизду, причём бесплатно, забыть обо всём – прежде всего о самой проститутке – и кончить. Попрошайки не поверили Дану и злобно бросили ему: «Типун тебе на язык».

То ли проклятие сбылось, то ли усердные труды по языковедению довели Дана до беды, но на его языке стали появляться твёрдые уплотнения, не то мозоли, не то ещё что. А самое страшное, что уплотнения эти стали царапать женщинам клитор, и женщины вместо привычного удовольствия стали испытывать боль и резко отстранялись от Данова языка, когда он прикасался к головке клитора. Проститутки стали избегать Дана.

Дан сразу оказался в полном одиночестве. Не зная, куда приложить свой огромный язык, он впал в отчаянье и даже предложения некоторых проституток пососать ему хуй по старой памяти лишь делали его ещё более несчастным. Не прошло и месяца, как Дан впал в чёрную тоску и умер.

Проститутки организовали похороны, но прежде тайно вырезали его замечательный язык, для того чтобы все могли извлечь полезный урок из жизни попрошайки.

В мемориале после показа фильма возмездия мужчин стали проводить мимо огромного заспиртованного языка Дана, который должен был служить для всех, видящих его, примером для подражания в деле уважения проституток и заботы о них.

Женщина-экскурсовод всегда останавливала группу мужчин у Данова языка и подробно рассказывала, каким самоотверженным был Дан и трудолюбивым – его язык.

О типуне она предусмотрительно умалчивала.

Прошлый дом

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 62.

Через десять лет после разлуки с Кэри Брент сошёл с ума. И вовсе не потому, что он тосковал по Кэри всё это время, хотя уж точно не забывал о ней. Женщин у Брента было предостаточно, и это делало его жизнь осмысленной. Так что ничего романтического в его сумасшествии не было. Хотя никто не знает истинных причин помрачения ума. Для удобства и самоуспокоения наука объясняет его химическим дисбалансом в организме. Ну и на здоровье. Важен результат. А результат был плачевным.

После разлуки, которая для Брента вовсе не была болезненной, он в итоге женился на одной из многих женщин, окружавших его в то время. Женился, ибо понял, что именно такая женщина будет хорошей и преданной женой. Так и произошло. Кити родила Бренту мальчика и девочку, здоровеньких и красивеньких. Увлечённо пеклась об их здоровье и учении. Брент успешно делал карьеру, поднимаясь всё выше и выше по служебной лестнице, и оказался так высоко, что, когда он смотрел вниз, на первые ступени, с которых он начинал восхождение, у Брента начинала кружиться голова. Это головокружение и стало одним из первых симптомов его психической болезни. Всё чаще ему начинало представляться, что эта служебная лестница ведёт на небо, прямо к Господу Богу, или что она есть Вавилонская башня и вокруг произошло смешение языков. Когда к нему приходили подчинённые с докладами, он часто не понимал, о чём они говорили.

Брент уже мог в любой момент уйти в отставку и получить такую пенсию, которой ему и его семье вполне бы хватило до конца его жизни, а денежные накопления, вложенные в различные ценные бумаги и предприятия, обеспечили бы благосостояние даже для его внуков, если те не окажутся мотами.

Всё чаще на Брента находило ощущение, что кто-то, явно Бог, руководит его поступками, что сам он – лишь орудие, свершающее задание, суть которого ему не раскрывается и пытаться постичь которую бесполезно и немыслимо. Всё, что требуется от Брента, – это вслушаться в приказ, даваемый свыше, чтобы выполнить его как можно точнее и быстрее.

Так и произошло в один из дней. После ланча, когда секретарша уносила поднос с остатками еды и Брент смотрел ей вслед на обтянутые юбкой бёдра, он вдруг услышал напоминание Бога о любви к Кэри. Брент вспомнил её роскошный зад, её разнообразные губы, её лицо, светящееся желанием. Брент узнал и в себе свечение счастья, которым он полнился десять лет назад. Брент поднялся с кресла, вызвал секретаршу и сказал, что уходит на совещание, которое продлится до конца дня.

Брент гнал машину домой, к Кэри, вернее, туда, где она раньше жила и куда он приезжал по нескольку раз в неделю в течение двух лет. Брент уже не помнил, что прошло десять лет, и он, как прежде, мчался на очередное свидание с Кэри, которая ждёт его в своей квартире, одетая в лёгкий халат на голое роскошное тело. Брент забыл, что у него есть жена и дети, он забыл, что Кэри давно уже не живёт в этом доме и даже в этом городе. Он совершил скачок во времени на десять лет назад, но не понимал и не видел, что весь мир вокруг него не желал или не мог сделать такой же скачок в прошлое вместе с ним.

Брент ощущал былой восторг, подъезжая к дому Кэри, но он всё же обратил внимание, что район, в котором она жила или, по его представлению, всё ещё живёт, стал грязным и запущенным. Брент остановил свой новый «мерседес» у незабываемого дома, и вокруг машины сгрудились негритянские ребятишки – такие автомобили в этом районе не останавливались, а быстро проезжали мимо.

Брент вошёл в дом и позвонил в звонок квартиры, в которой жила Кэри десять лет назад. Тогда рядом со звонком висела табличка с фамилией Кэри, а теперь торчала бумажка, на которой была написана от руки другая фамилия. Но Брент прочёл именно то, что он хотел прочесть: Кэри Мэйфилд. Никто не спросил в динамик, кто там, но замок на двери щёлкнул. Брент вошёл и в нетерпении побежал по обшарпанному коридору в самый его конец, где находилась дверь в вожделенную квартиру. Он постучал, кто-то подошёл к двери и распахнул её. Перед Брентом стояла женщина лет шестидесяти, с короткими седыми волосами, в халате. Как вскоре обнаружил Брент, тоже одетом на голое тело.

– Кэри, – счастливо воскликнул Брент, – я так тебя люблю! Если б ты знала, как я мучился без тебя!

Брент бросился перед ней на колени, обхватил её ноги руками и уткнул лицо в её халат.

Если бы эта женщина не была навеселе, она бы испугалась значительно сильнее. Но она успела заметить главное, что это холёный мужчина, одетый в свежую дорогую одежду, который приехал на новеньком «мерседесе», – это она увидела в окно, привлечённая неожиданно громким хором детских голосов. Она видела Брента, выходящего из машины и вошедшего в её дом, и недоумевала, к кому из её соседей мог приехать такой роскошный и богатый мужчина. Поэтому, когда она услышала звонок в её квартиру, она не задумываясь открыла внешнюю дверь, решив, что мужчина нажал на первую попавшуюся кнопку и что такого гостя можно не опасаться. Но когда она увидела его на пороге своей квартиры и тем более – у своих ног, ей показалось, что все это снится.

– Я не Кэри, я Лора, – тихо возразила она, не сопротивляясь объятиям.

– Не прячься от меня, Кэри, – настойчиво сказал Брент, поднимаясь с колен. Теперь Лора хорошо разглядела его лицо – лицо пятидесятилетнего интересного во всех отношениях мужчины.

Последние несколько лет Лора жила в убеждении, что её жизнь окончилась. С мужем она давно развелась, её единственная дочка жила в другом городе и с матерью почти не общалась. Лора работала официанткой в дешёвом ресторане и еле сводила концы с концами. Выглядела она старше своих лет – со старческими пятнами на руках, с бородавками и папилломами на шее и груди. С полупустыми челюстями, поскольку у неё не было денег на дантиста. Она жила в этой квартирке уже три года, всё больше впадая в зависимость от бутылки. Единственную радость она получала, гуляя в тёплый день вокруг озера и наблюдая за юношами спортивного вида, с крепкими задами и крупными желваками с противоположной стороны их желанных тел. Потом Лора возвращалась в свою квартиру и мастурбировала, представляя себе этих парней своими любовниками.

Так что не следует удивляться, что Лора не стала кричать, звать полицию, сопротивляться Бренту, который, не обращая внимания на её слова, продолжал называть её «Кэри» и, сбросив с неё халат, целовал шею, руки, грудь. Брент видел перед своими глазами не тело Лоры с обвисшими грудями и морщинистым животом, а жаркое, стройное, свежее тело Кэри.

Дом и его местоположение оказались основополагающими для помутнённого разума Брента, который не воспринимал десятилетней разницы во времени. Дом, который был всё тем же, представлялся неопровержимым по своей достоверности, а значит, и содержимое осталось прежним.

Брент обнимал Лору, а его больной мозг наполнял Брента памятным восторгом от ощущений, которые он когда-то испытывал, обнимая Кэри.

Когда они оказались в постели, Лора ощутила счастье, которого она не знала уже лет двадцать пять. Она догадалась, что с головой у Брента не всё в порядке, что он принимает её за другую, но она решила подыгрывать его заблуждению, поскольку для неё в этом были пока одни преимущества.

Брент был тоже счастлив, он не видел ничего, что его окружало, а только то, что память вытаскивала для него из своих: недр. Он даже не замечал старой обшарпанной мебели, которую Лора собрала по свалкам, – ему виделся полированный стол, на котором они с Кэри несколько раз занимались любовью. Ему мерещился не маленький чёрно-белый телевизор, стоящий на грязном полу, а большой цветной телевизор на передвижной подставке, по которому они смотрели с Кэри порнографию собственной съёмки. И что самое главное, он упивался телом и лицом Лоры, вместо которых он видел красоту тела и лица Кэри.

В перерывах между наслаждениями Брент ударялся в воспоминания, выстраивая из них монолог, так что Лора только поддакивала и с нетерпением ждала, когда Брент снова захочет её. Она даже осмелилась проявить инициативу, что воспалило Брента, и он с новой жаждой бросился на свою иллюзию.

Через несколько часов Брент проголодался и предложил Лоре пойти в их любимый ресторан. Лора согласилась, пытаясь угадать, что же это за ресторан, но была бы счастлива пойти с ним в любую забегаловку. Она раздумывала, что бы выбрать из её скудного гардероба. Надев зелёное платье, тускло сияющая Лора крутилась перед треснувшим зеркалом в ванной, тщетно стараясь увидеть себя во весь рост. Когда она вышла из ванной, Брент, с восхищением оглядывая её, воскликнул:

– Тебе всегда шёл малиновый цвет. И глубокое декольте, – добавил он.

Лора промолчала, ещё раз убедившись, что Брент видит перед собой лишь свои галлюцинации, а не её. Зелёное платье Лоры было полностью закрытым, она бы ни за что не надела платье, оголяющее её старое тело.

Когда они вышли из дома, Брент прошёл вперёд, открыл машину, от которой отскочили мальчишки. Из многих домов также выбралось поглазеть на «мерседес» немало замученных нищетой взрослых. Брент открыл дверцу Лоре, она села в машину, оказаться в которой она даже не мечтала. Брент, захлопнул за ней дверцу, обошёл машину и сел на шофёрское сиденье. Он посмотрел на Лору и вдруг помрачнел:

– Кто вы такая? Как вы забрались в мою машину?

– Я – Лора, вы же сами меня пригласили в ресторан.

– Я? Вас? – поражённо воскликнул Брент. – Вылезайте из машины! У меня нет времени на игры, – жёстко сказал он и, перегнувшись через Лору, распахнул дверцу.

Лора не заставила себя упрашивать. Она была готова, что эта сказка скоро кончится. Только она не знала когда.

«Спасибо и на этом», – думала она, вылезая из «мерседеса» под крики и вопли мальчишек.

Брент вырулил на улицу и со смятённой душой повёл машину прочь от этой уродливой женщины. Он представлял Кэри, с которой он так сладостно воссоединился в её квартире, но в его машине Кэри почему-то превратилась в старуху. «Что поделаешь!» – здраво успокаивал он себя.

Дома, в гараже, Брент обнаружил большую царапину на капоте машины, которой его наградили завистливые и от нищеты злобные жители Лориного района. Однако Бренту царапина показалась знамением – она увиделась ему прощальным прикосновением Кэри, её крепких роскошных ногтей, всегда покрытых ярким лаком.

Брент не стал закрашивать царапину, ему понравилось во время езды время от времени опускать глаза на капот, чтобы увидеть след от ногтей Кэри.

Жена Брента стала замечать в муже особую сосредоточенность, которую он объяснял размышлениями о проблемах на работе. Кити привыкла к занятости Брента и воспринимала его усилившуюся углублённость в себя как продолжение его прежних забот. Жена с новой силой заговорила о том, чтобы Брент готовился к отставке, и о том, как было бы хорошо, если бы он больше времени проводил с детьми. Брент кивал головой и обещал, что вскоре он действительно подаст в отставку.

Через несколько дней в Бренте поднялось непреодолимое желание снова увидеть Кэри. Он позвонил по телефону десятилетней давности, который вспомнился без всякого труда. В трубке послышался мужской голос. Но Бренту чудился низкий и похотливый голос Кэри, который отвечал по этому номеру десять лет назад.

– Кэри, я хочу тебя, – сказал Брент.

– Какая Кэри?! Вы не туда попали, – ответил мужской голос.

– Кэри, не ломайся, я сейчас приеду. Встречай меня в халате, – потребовал Брент.

Мужчина на другом конце провода злобно выругался и повесил трубку.

Брент выскочил из своего кабинета, даже забыв сказать секретарше, что он сегодня больше не придёт.

Его сотрудники заметили, что с Брентом творится что-то неладное. Его босс даже осведомился о его здоровье, после того как на вопрос: «Еде ты так поцарапал машину?» – Брент ответил: «У неё очень крепкие и острые ногти».

Брент нёсся по хайвею к своей возлюбленной. Но, когда он позвонил в дверь, никто не ответил и замок на двери не открылся. Брент уселся в машину поджидать прихода Кэри.

Вокруг опять столпились дети.

– Прокати! – кричали они.

Брент опустил стекло и сказал:

– Катать я вас не буду, а если хотите потанцевать, то музыку включу.

Мальчишки обрадовались и стали выкрикивать имена певцов, которых они хотели услышать. Брент нашёл станцию с рэпом, и дети взвыли – вот, мол, то, что нам надо. Они стали дёргаться с той чёрной грацией, что недоступна никакой другой расе.

Брент поглядывал на входную дверь дома, стараясь не пропустить Кэри. Улица состояла из старых домов, старых машин и совсем молодых людей. Неподалеку велись какие-то строительные работы, но ремонтировать такие дома было бы бесполезно. Так думал Брент в тот момент, когда один из мальчишек вскочил на капот машины и продолжал танцевать на нём, как на сцене. Брент вырубил музыку и крикнул ему в окно, чтобы он тотчас слез. Мальчишка спрыгнул не столько потому, что подчинился приказу, а потому, что музыка кончилась.

– Включай музыку, – потребовал мальчишка, будто Брент ему задолжал за то, что тот подчинился.

– Ты хоть в Бога веришь? – спросил его Брент.

– Нету никакого Бога, – засмеялся мальчишка, и все вокруг одобрительно загоготали.

– Есть, – угрюмо сказал Брент и покосился на входную дверь дома.

– Хочешь, докажу, что Бога нет? – крикнул мальчишка. – И, не дожидаясь приглашения, задрал голову к небу и громко крикнул: – Бог, ты – пизда!

Мальчишка подождал несколько секунд и победоносно-назидательно проговорил Бренту:

– Видишь, мне ничего не делается.

Мальчишка был уверен, что словом «пизда» он оскорбляет Бога. Но так как на него не посыпались громы и молнии, Бог, по-видимому, воспринял это как хвалу своей мудрости и всесилию.

– Бог тебя покарает, когда ты перестанешь ему кричать «пизда», – серьёзно сказал Брент. Мальчишки на мгновение замолчали в удивлении от такого заявления, но потом захохотали ещё громче.

– Включай радио! – потребовали они, и Брент снова запрудил улицу музыкой.

Лора возвращалась из магазина, держа в руках бумажный мешок с покупками. Она ещё издали увидела «мерседес» Брента, и сердце у неё забилось, как у девушки на первом свидании. Она так боялась, что Брент больше никогда не появится. Но вот он снова здесь.

Приблизившись к машине, Лора заметила, что Брент смотрит на неё невидящим взглядом. Что-то подсказало ей не подходить к Бренту и не проявлять к нему внимания.

Лора вошла в подъезд и скрылась за дверьми. Брент действительно увидел её и подумал, насколько непривлекательна эта старая женщина.

Но она напомнила ему, что надо бы проверить, пришла ли Кэри – быть может, она уже вернулась, а он её пропустил из-за этих мальчишек.

Брент вышел из машины, не обращая внимания на то, что, как только он захлопнул дверь, на капот снова влезли мальчишки. Брент вошёл в дом и нажал на звонок. Лора не стала спрашивать, кто там, и нажала на кнопку. Теперь она была уверена, что это Брент. Радостный Брент бежал по коридору, и дверь в квартиру была уже открыта.

Брент распахнул дверь, увидел Лору и с возгласом: «О Кэри! Ты пришла!» – заключил её в жадные объятия.

Лора молча наслаждалась счастьем, свалившимся на неё непонятно за что. «Наверно, за долготерпение», – думала она, страстно отвечая на поцелуи Брента. Лора понимала, что Брент видит в ней другую женщину, причём только тогда, когда она находится в своей квартире. А чуть она оказывается за её порогом, Брент видит её как она есть.

Поэтому, когда Лора отдышалась он наслаждений, которые умело вызывал в её теле Брент в течение двух часов, на этот раз она отказалась от его предложения пойти пообедать в ресторан. Лора уговорила любовника остаться в квартире, где она приготовит ему обед сама. Брент обрадовался этому, потому что Кэри никогда не баловала его своими кулинарными способностями, которые у неё просто отсутствовали, и поэтому он был приятно удивлён, когда Лора подала ему вкусную еду. Это вдохновило Брента на ещё один раунд наслаждений, и Лора была вне себя от счастья.

Когда Брент вышел из дома Лоры, была уже глубокая ночь. Машина исчезла. Брент понял, что её угнали, но не почувствовал огорчения – он знал, что так случится. Брент вернулся к Лоре и вызвал такси.

Когда он приехал домой, жена от тревоги о запропастившемся муже вызвала полицию, и Брент сообщил полицейскому, что у него угнали машину, однако он не мог указать, где это случилось. Жена, хоть и радовалась, что муж вернулся невредимым, почувствовала, что с ним что-то неладно. От Брента явно пахло женщиной, но даже это не так взволновало её, как абсолютно отсутствующий взгляд и вопрос, который он задал полицейскому: «Есть ли Бог?» А когда тот ответил, что, конечно же есть, Брент обозвал полицейского «пиздой».

Тут всем стало ясно, что у Брента помутился разум, и полицейский отвёз Брента в психиатрическую больницу. Кити поехала вместе с ним. Там Брента обследовали и решили госпитализировать. Диагноз был таким безнадёжным, что отставка Брента произошла очень быстро, как его жена и хотела. Но теперь ей приходилось ухаживать за потерявшим разум мужем, который время от времени просился к Кэри.

Брент провёл в больнице месяц, а когда жена привезла его домой, Брент узнал, что теперь располагает полной свободой, так как на работу ходить больше не надо.

Наличных денег у него не было, но он нашёл свои кредитные карточки, и, когда жена днём уехала в магазин, Брент вызвал такси и дал шофёру адрес Кэри. Таксист никак не мог найти нужную улицу, а когда нашёл, не мог найти нужный дом. Брент тоже не узнавал места, куда они приехали. Вокруг шли строительные работы. Шофёр остановил машину и спросил рабочего, где находится указанный дом. Рабочий улыбнулся и ткнул в пустырь перед собой – дом снесли несколько дней назад. Брент вышел из машины, велел шофёру ждать и зашагал по пустырю. Никаких ориентиров не осталось, даже соседние дома сровняли с землёй. А из земли торчал огромный щит, на котором был нарисован многоэтажный дом, предназначенный воздвигнуться на этом месте.

Брент повернулся и зашагал к такси. Он сел в машину и попросил отвезти его в психиатрическую больницу, из которой его недавно выписали.

Лора после прощания с Брентом отчаянно надеялась, что он опять к ней приедет, и она скажет ему, что её дом вскоре должны снести и что она переезжает в другое место. Но Брент больше не появлялся, и Лора стала нервничать как никогда прежде. Она понимала, что единственный шанс для неё вернуть любовь Брента – это оставаться ждать его в этой квартире, в доме, предназначенном на снос. Чем ближе подходил день переезда, тем больше она утверждалась в мысли, что она никуда не уедет, а будет дожидаться возвращения Брента. Она была уверена, что если ей удастся отстоять дом, то счастье к ней вернётся. Когда Лора отказалась выходить из своей квартиры в день, запланированный для сноса, приехала полиция. Лора ударила кулаком полицейского в лицо. Она выкрикивала какие-то слова, смысл которых полицейские не могли уловить и потому её повезли не в полицию, а в психбольницу. Это была та же самая больница, в которой оказался Брент.

Лора требовала возвращения своей квартиры, называла каждого мужчину Брентом, и потому её надолго оставили в женском отделении больницы.

Брент и Лора жили в одном большом доме, не подозревая, что они так близко друг от друга. И сносить это здание никто не собирался. Наоборот, к нему ещё достраивался большой корпус.

Что может быть лучше?

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 63.

Что может быть лучше? – Ничего. Новая роскошная любовница в новой роскошной машине – и обе мне радостно и беспрекословно подчиняются, а значит – любят. Конечно, понятие «роскошная» – относительное: у меня была не кинозвезда и не «ягуар». Да и определение «новая» – уж точно относительное, поскольку любовница была далеко не девственница. Правда, машина действительно была новой – спидометр показывал всего лишь сотню миль, которые потребовалось ей преодолеть, чтобы предстать перед моими очами. Любовнице моей, Мэри, пришлось преодолеть не меньшее количество любовников, чтобы предстать пред моим хуем. Однако понятие «преодолеть» здесь тоже весьма условно.

Как бы там ни было, но я летел на изумрудном Grand Prix, на моём плече лежала голова красивой женщины, а моя правая рука находилась между её ног. Я вдыхал аромат, исходивший из её волос, и ни с чем не сравнимый запах новой машины. Другой ни с чем не сравнимый запах я вдыхал, время от времени поднося к носу палец, который отведал слизистого гостеприимства пизды. Есть ещё прекрасные запахи – например, запах типографской краски в книге… но тогда было не до книг. «Книги? Что книги!»

Мы решили поехать в зоопарк, чтобы обновить машину, а он находился за городом, и это позволяло сделать поездку продолжительной, чтобы больше насладиться новой машиной. Я держал левую руку на руле, послушном каждому лёгкому движению пальца, а правую, как уже говорилось, между ног Мэри, которая с весны по осень ходила на свидания без трусиков, и говорил себе: «Вот оно – СЧАСТЬЕ – запомни эти мгновения и никогда не ропщи на судьбу, потому что она отвалила тебе огромные куски счастья!»

И я никогда не роптал, и если бывал несчастлив, то лишь оттого, что хотел побольше такого счастья.

Когда мы ездили вместе с Мэри по магазинам выбирать машину, сначала она это делала с воодушевлением, как я. Но вдруг она как бы что-то осознала, и её настроение испортилось – я отвёз её домой и на следующий день поехал в магазин один и купил машину без неё. Мой выбор она не посмела не одобрить – ей нравились именно «ягуары».

Весна в зоопарке ощущалась особо. В вольере, где находились большие черепахи, мы обнаружили одну лежащую на другой. Ебля шла даже не по-черепашьи, ибо движений совсем не происходило. Просто одна была на другой в недвусмысленной позе. Мэри и я, невежественные в половой жизни черепах, строили предположения: то ли ебля только что кончилась и мы наблюдаем остаточные неподвижные наслаждения любовников, которые, быть может, даже заснули, то ли самка доит хуй самца внутренними мышцами и внешних движений не видно. Мэри, кстати, обладала редким умением доить хуй мышцами влагалища, да ещё так, что я мог совершенно не двигаться, и Мэри вовсе не двигала бёдрами, а тем не менее она доводила меня, и, что не менее важно, себя до оргазма. Это отрадное умение позволяло нам бесшумно и неподвижно совокупляться в публичных местах. Полностью бесшумно и полностью неподвижно, конечно, не получалось, поскольку в самый момент оргазма из Мэри вырывался стон, а я в аналогичный момент вынужден был хоть как-то дёрнуться. Но всё равно – это ни в какое сравнение не идёт с размашкой и завыванием обычного совокупления.

Потом мы оказались у большого загона, где находились слоны. Словно специально для нас, слон встал на задние лапы и забросил передние на спину слонихе. Его труба, которую и хуем назвать неловко, тыкалась в пространство под хвостом слонихи, пока не отыскала вход в канал, способный принять этот внушительный диаметр и длину. Я и Мэри прижимались друг к другу, возбуждаясь животными. Слониха забрасывала хобот назад, как бы подбадривая слона.

– Счастливая, – сказала Мэри.

Люди вокруг смущались, хихикали, краснели, но не уходили. Только несколько родителей силой оттаскивали своих детей, присосавшихся глазами к этому поистине грандиозному зрелищу. Неподалеку стоял смотритель, ухаживающий за слонами, и не пытался прервать слоновьи радости: забота о размножении слонов в неволе преобладала над заботой о человечьей нравственности.

Чуть не забыл сказать: другой причиной, почему мы поехали в зоопарк, была та, что Мэри работала летом в зоопарке волонтёршей. Это шло в унисон с её занятиями биологией в университете – она проверяла летней практикой зимнюю теорию. Мэри прекрасно изучила зоопарк, все его закоулки и его служителей, да и весеннее время, по её расчётам, гарантировало дополнительное развлечение в виде звериных совокуплений, что так и оказалось.

Когда слон вытащил свой член из слонихи, я снова поразился его размерам, о которых как-то забылось, пока он был спрятан в слонихе.

Мэри помахала рукой служителю, и он, узнав Мэри, помахал ей в ответ.

Меня черепахи и слоны вдохновили. Я прихватил Мэри за бёдра и спросил: «Покажи мне здесь место, где бы мы могли совокупиться».

Мэри польщённо улыбнулась и жарко облизала мне губы языком, который я попытался заглотать, не проглатывая.

Она взяла меня за руку и повлекла за собой.

– Мы пойдём в птичий театр и сядем в последнем ряду.

Я был согласен на любой вариант.

Наше «птичье пристанище» представляло из себя амфитеатр на открытом воздухе с крутым подъёмом рядов. Поднимаясь по ступеням к последнему ряду, мы успели заметить на дереве красного кардинала, который ёб свою серенькую самочку, заливисто подпевая своему счастью.

Представление вот-вот должно было начаться. Зрителей было мало, а на последнем ряду у высокой бетонной стены вообще никого не было. Мы сели близко к середине ряда, чтобы не вызвать подозрения, прячась на краю, и чтобы мы были хуже видны заходящим с боков в другие ряды. На нижних рядах у самой сцены сидели редкие зрители – это был будний день. Мэри предложила:

– Я сяду тебе на колени, и мы будем смотреть представление. – И добавила: – Не шевелясь.

Так и сделали: я расстегнул ширинку, мой хуй выскочил, как пружина, наружу, Мэри раскинула свой широкий подол платья над моими бёдрами и целенаправленно села.

Она склонилась вперёд, опёрлась локтями о колени и подперла руками подбородок, якобы, чтобы её спина не заслоняла мне сцену. Если бы мы сделали хоть одно движение вверх-вниз – наша поза сразу же скомпрометировала бы нас. А так, в неподвижности, создавалось впечатление, что девушка невинно сидит на коленях у парня. А дойка началась и шла полным ходом.

На сцену тем временем вышел птичий дрессировщик, на руку которого прилетала и садилась то одна, то другая птица. Они слетались с близстоящих деревьев, послушно следуя его приказам.

Ебущиеся кардиналы в представлении не участвовали – они давали своё собственное.

Летающие птицы, среди которых по мере возрастания их размеров вскоре оказался и орёл, отвлекали меня от норовящего произойти оргазма и тем самым продлевали мне удовольствие. Мэри тоже радовалась, ритмично сжимая мой хуй. Мы приурочили наши стоны к очередным разразившимся аплодисментам зрителей, надёжно заглушившим их. Мэри снялась с меня и села рядом. Елаза её были закрыты, я обнял её, она положила голову мне на плечо, и мы плыли в удовлетворённости под треск крыльев летающих птиц.

Через несколько минут мы одновременно почувствовали, что проголодались, и пошли в ресторан перекусить.

– Хочешь, я устрою тебе редчайший аттракцион? – спросила Мэри, промокая салфеткой себе между ног, когда мы уже заканчивали десерт.

– Конечно, хочу.

– Помнишь, я помахала смотрителю за слонами?

– Помню. И он помахал тебе в ответ.

– Это Дан, мы с ним познакомились прошлым летом, когда я здесь работала. Мы сейчас пойдём к нему.

– Куда к нему? В слоновник?

– Точно.

– И что мы там будем делать?

– Всё узнаешь в своё время.

Мы пришли к служебному входу в слоновник. Мэри постучалась в дверь, и Дан вышел к нам. Мэри представила меня ему, и я сразу понял, что они еблись. То, как он на неё смотрел, и то, как она избегала смотреть ему прямо в глаза, было безошибочным признаком. После нескольких общих фраз Мэри попросила Дана:

– Покажи ему аттракцион.

Дан отрицательно покачал головой.

– Я гарантирую, ему можно доверять.

Дан повторил отрицательный жест.

Мэри извинилась передо мной, отвела Дана в сторону и стала что-то убедительно говорить, взяв его плотно под руку. Тот что-то ответил голосом, будто он ставил условие. Мэри ответила с похотливыми интонациями.

– Мы сейчас придём, – сказала она громко Дану, и тот ушёл обратно в слоновник.

Мэри подошла ко мне, взяла под руку теперь меня и прижалась ко мне бедром.

– Только это большой секрет.

– Можешь не волноваться, во мне много секретов сидит, никем не виденных и не слышанных.

– Хорошо. Дан и я были вместе в прошлом году, но мы расстались мирно и… он не страдает. Я – тем более.

Мэри сделала паузу и выдала главное:

– Видишь ли, Дан научил слона отсасывать хуй.

– Слон сам себе сосёт? – поразился я.

– Нет же, слон сосёт Дану.

– Как это?

– Он говорит, что это даже получше, чем я. Короче, я уговорила его, что он сделает так, чтобы слон отсосал тебе. Если ты, конечно, хочешь.

Я плохо представлял, как это возможно, но сразу согласился.

– Я знала, что ты захочешь, – обрадовалась Мэри. – Пошли.

Она уверенно распахнула дверь в слоновник, и мы вошли в вонючее помещение. Там был коридор, в котором открылась дверь и оттуда появился Дан, он поманил нас, и мы вошли в как бы прихожую, отделённую толстыми прутьями от загона, в котором маячили два слона.

Мэри осталась позади, а Дан подошёл к решётке, и с другой стороны сразу подошёл слон. Он просунул хобот сквозь прутья и вдыхал ноздрями запах Дана, как бы ощупывая его. Дан расстегнул ширинку и вытащил член, который уже стоял. Хобот слона сразу опустился на него, и член исчез в одной из двух ноздрей. Слон стал умело дрочить, двигая хоботом.

Дан вытянул хуй из сосущей ноздри хобота – слон явно не хотел его выпускать. Дан ещё не успел кончить, и хуй его стоял, красный и мокрый. Он быстро запрятал его в джинсы и застегнул ширинку.

– Ну, – повернулся он ко мне, – хочешь попробовать слона?

Я быстро вытащил хуй, который у меня ещё не был твёрд, но хобот сразу переместился к нему и так смачно засосал в свою левую дырку, и так в ней было жарко и плотно, будто это была пизда девственницы. Я почувствовал, что внутри хобота происходит мокрое движение вверх и вниз, и ещё он как бы жевал меня беззубым ртом. Я так увлёкся небывалым ощущением, что не заметил, как Дан отошёл назад. Необычность ситуации и то, что я недавно кончил с Мэри, заставило слона потрудиться, но хобот привык и не к таким тяжёлым работам. Ощущения во многом напоминали дойку, которую совершала Мэри, но всё-таки не вполне. Я следил за этой серой волосатой кишкой, доставляющей мне огромное наслаждение, и пытался представить, скольких усилий стоило Дану так выдрессировать слона. Когда я всё-таки кончил, хобот сразу отпустил меня и слон забросил его в рот, явно проглатывая мои капли, которые поистине были каплями в море.

Когда я очнулся и, спрятав хуй, повернулся, Дана и Мэри не было. Они вышли, но явно не из деликатности, оставляя меня наедине с хоботом. Я был уверен, что они где-то ебутся. Но прежде всего мне хотелось ополоснуть член после этих животных контактов. Я повернул за угол коридора и увидел Дана, стоящего у двери туалета. Я подошёл к нему и спросил: где Мэри? Он кивнул на туалет. Тут я услышал поток спущенной воды в унитазе и из туалета вышла Мэри с возбуждённым лицом.

– Ну как? – спросила она меня. – Понравилось?

– Весьма интересно, – сказал я, – сейчас поговорим, но я хочу сначала ополоснуться.

Я зашёл в туалет, открыл воду, настроил нужную температуру и ополоснул хуй, не сомневаясь, что, пока слон ублажал меня, Дан ублажал Мэри и скорей всего в этом туалете. Но меня это не особенно волновало, и я не хотел уличать их или тем более устраивать сцен.

– Как тебе удалось их так вымуштровать? – спросил я Дана.

– С помощью желания восполнить отсутствие Мэри, – сказал он, ухмыляясь.

Мэри польщённо расхохоталась.

– А кто это был – слониха или слон? – спросил я.

– Они оба умеют, – сказал Дан, не отвечая на мой вопрос.

Я сам просто не успел разглядеть и, признаться, забыл о половых признаках слона, которые для меня в то время сосредоточились в хоботе.

– Ну, мы пойдём, – засобиралась Мэри.

– Спасибо за развлечение, – поблагодарил я Дана.

– На здоровье – это Мэри надо благодарить, – скромно и многозначительно сказал Дан.

– Я и благодарю, – подтвердил я, повернувшись к Мэри и обнимая её за плечи.

– И я благодарю, – вслед за мной повторил Дан, в упор глядя на Мэри.

Мы шли к моей новой машине. Я предвкушал, как мы снова окажемся в её свежепахнущем комфортабельном нутре. Отыскав машину на стоянке, я ускорил шаги в её направлении. Мэри жалась ко мне.

– Расскажи, где лучше, в хоботе или во мне? – спросила Мэри, когда мы выезжали со стоянки зоопарка.

– Конечно, в тебе, – сказал я.

– А Дан говорит, что ему лучше – в хоботе.

– Это он из ревности, – утешил я Мэри.

Начинало темнеть, я включил фары. Панель управления сияла таинственным светом, который я впервые видел в своей новой машине. Огромное количество светящихся циферблатов напоминало панель управления в самолёте. Из радио лилась кисло-сладкая музыка.

По мере приближения к дому Мэри у неё начало портиться настроение. Это стало заметно по тому, что она отстранилась от меня и сидела обособленно, будто мы и не были знакомы.

– Что с тобой? – спросил я из вежливости, но без всякой надежды, что я узнаю и тем более пойму причину её отстранённости. Я давно уже принял решение не выяснять с женщинами отношений, а просто выжидать, когда они сами выйдут из своих лабиринтов недовольств и претензий.

Позже я узнал от неё самой, что настроение её испортилось потому, что я уезжал на новой машине к себе домой, оставляя её одну, с её далеко не новой машиной, короче, она была готова для замужества, а я на это не реагировал немедленным предложением.

Через два года моя машина потеряла всю свою новизну. Формально, она перестала быть новой и год назад или даже через неделю после её покупки. Но я ездил на ней два года. И на Мэри – тоже. А потом поменял их на новых.

И вот снова была весна, и со мной в новой машине сидела новая любовница. Мы ехали в зоопарк, и мне вспомнилась Мэри. И слон. Или слониха. У моей свежепахнущей женщины не было никаких особых сексуальных особенностей, она была просто жадной до ебли молодой самочкой.

Мы неслись навстречу зверям, и, держа мою правую руку в положенном месте, я спрашивал себя: «Что может быть лучше?»

И сам себе отвечал: «Ничего!»

Заблудившийся сфинктер

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 75.

Неизвестно, как прошло детство Норы, – по-видимому, в смятении. Хотя вполне возможно, что и нормально, поскольку иное ей было неведомо, пока она с детством не рассталась. Именно в это время Нора осознала двусмысленность своего имени, которое при смещении ударения на последний слог превращается в обыкновенную нору. А если точнее, то в необыкновенную нору… А если ещё точнее, то в норы.

В раннем детстве родители заметили, что Нору никак не получается приучить к горшку, она всё время делала в штанишки или в кровать. Нору долго и безрезультатно водили по врачам, подвергали различным обучающим методам и системам, пока не обнаружили, что у её прямой кишки нет сфинктера и потому кишка ничего не удерживает, а если удерживает, то чрезвычайно мало. Прямая кишка Норы открывалась крохотными малыми губками, заменившими сфинктер. Вернее, не могущими его заменить. Так что Норе постоянно приходилось носить между ягодиц специальные прокладки.

Когда Нора созрела и у неё начались менструации, кровь не отходила легко, как оно следует, а лишь скупыми каплями. Поэтому, почувствовав скапливание крови, Нора научилась тужиться, и только так ей удавалось избавляться от крови. На первом гинекологическом осмотре Норы врач обомлел: преддверие влагалища сжимал кулачок сфинктера. Доселе не виданные генетические мутации переместили сфинктер из ануса на влагалищный вход и скрыли его за большими губами в тени волос. А бедные малые губки, разлучённые с большими, бессильно и одиноко висели на выходе из прямой кишки.

Надо отдать должное клитору – он находился где положено и никуда не собирался перемещаться.

Открытие у себя такой аномалии сразу наложило отпечаток на психику Норы. Для неё стало шоком, что женщины вокруг обладают иным строением тела и что их жизнь не отягчена постоянной заботой о сдерживании каловых масс.

Так что тампоны Нора использовала не для влагалища, а для прямой кишки, тщетно пытаясь заменить ими сфинктер. Нора также пользовалась различными затычками специального изготовления.

Однако с затычкой было невозможно выпускать газы, и для этого Норе приходилось идти в туалет и затычку вытаскивать. Затычка цилиндрической формы изготовлялась с закруглённым концом в виде маленького члена для лёгкости вставления в прямую кишку и с плоским расширением с другой стороны, чтобы она не провалилась в глубину. В улучшенной конструкции затычки в середине её, опять же как в члене, была проделана сквозная дырка. На плоском, наружном конце затычки, на отверстии был установлен маленький клапан с кнопкой. Нора могла нажать на кнопку, клапан открывался, и газы выходили. Таким образом, для выпускания газов затычку не приходилось вытаскивать. Однако по-прежнему оставалось неудобство: для нажатия кнопки нужно было уединяться или выходить в туалет. Поэтому вскоре было придумано усовершенствование, которое позволяло Норе использовать эту кнопку с дистанционным управлением, подобно тому, как открывают дверь в гараже: она брала в руку дистанционный мини-передатчик, нажимала на нём кнопку, клапан открывался, и между её ягодиц происходило то, что случается у нормальной женщины без всякого передатчика.

Аналогичная затычка вставлялась в сфинктер влагалища во время менструаций, чтобы дать крови выходить без специального напряжения. Но во влагалищно-сфинктерной затычке всё работало без кнопок – просто затычка имела широкое сквозное отверстие, через которое свободно вытекала кровь, и обыкновенные прокладки поглощали вытекаемое.

Кроме того, Нора носила сшитые на заказ плотно облегающие трусики, которые удерживали прямокишечную затычку, чтобы она не выскакивала. Эти трусики были похожи на те, что использовали обыкновенные женщины, чтобы соблазнять мужчин, – тонкая полоска материи врезалась между ягодицами, пропадая в них из виду. Для Норы эта тонкая полоска дополнительно удерживала затычку.

Следует отметить, что Нора была пышногрудой, полнозадой и яркой блондинкой, чем вызывала особое внимание у арабов, приезжавших на нефтяную фирму, где Нора работала секретаршей в приёмной. Ни один посетитель не мог, да и не хотел, миновать её. Причём арабы по многу раз ходили туда и обратно для того, чтобы лишний раз взглянуть на Нору. Эти визитёры были владельцами многочисленных нефтяных скважин и обращались с деньгами легко и щедро, так, как Нора обращалась с водой из крана – не задумываясь над ней и не представляя, что вода может иссякнуть. Поэтому, когда молодой красавец араб, переодевшийся для этого случая в европейский костюм, пригласил Нору в роскошный ресторан, она согласилась.

Обилие денег, которые араб по имени Али-баба тратил на неё, и восхищение Норой, которое он щедро демонстрировал, сделали своё дело. Правда, не до конца. То есть Нора сдержалась и не отдалась ему ни сразу, ни после нескольких встреч, а решила вырваться из средненькой жизни в жизнь чрезвычайно богатую, то есть Нора задумала выйти за араба замуж. Али-баба не настаивал на добрачном сближении, а увлекался поцелуями и всё более влюблялся из-за растущего день ото дня желания. Так как Али-баба привык исполнять свои прихоти при помощи денег весьма быстро, то скоропалительное предложение Норе выйти за него замуж было следствием его нетерпения. У Али-бабы было много жён, и заиметь ещё одну являлось обычной формальностью. А для Норы – такое замужество было свершением мечты. Ей было в то время двадцать лет, и она не задумывалась, какой может оказаться жизнь в арабской державе. После помолвки жених купил родителям Норы новый дом, чем сразу обрёл их расположение, и после свадьбы в узком кругу молодожёны улетели на родину к мужу в страну Арабию.

В своих предыдущих любовных отношениях Нора ставила мужчинам условие – чтобы совокупления проходили в полумраке. Она всегда сама брала рукой член и направляла его себе в смазанный лубрикатором сфинктер, изо всех сил напрягалась, раскрывая его, чтобы мужчина ненароком не испугался трудности входа. В итоге все мужчины оставались довольны плотностью ощущений и не жаловались на полумрак.

Первые радостные совокупления с законным супругом происходили тоже в полумраке, и пылкий муж вполне удовлетворялся получаемыми ощущениями, не выказывая пристального интереса к виду половых органов жены, предварительно побритых, согласно обычаям той страны. Когда служанка брила лобок, Нора не раздвигала ноги широко и большие губы хорошо скрывали сфинктер.

Сфинктер, кстати, талантливо сыграл роль девственной плевы, а затем и чрезвычайно узкого влагалища и тем давал дополнительное наслаждение мужу, в отличие от радостей, получаемых им от других жён. Нора приняла ислам, сменила имя и мечтала только о ребёнке. Беременность не заставила себя ждать, и вскоре Норе пришлось показаться врачу. Али-баба держал во дворце врача-евнуха, который заботился о его жёнах. При осмотре тайна раскрылась, и было принято решение делать кесарево сечение, чтобы при родах не разорвался сфинктер. Муж долго не мог понять, что происходит, когда врач-евнух осторожными иносказаниями пытался ему объяснить особенность новой жены. Но так как единственное, что заботило Али-бабу, – это здоровый наследник, то он особо разбираться не стал. Анальный секс его пугал, ибо был жестоко запрещён местными законами, а вагинальный секс со сфинктером был для Али-бабы особо приятен, и потому он не стал забивать себе голову объяснениями евнуха, а продолжал сверлить пустыню и добиваться того, что из дыр били чёрные фонтаны.

Рожать шейх повёз жену на её медицински высокоразвитую родину. Врач, сделавший Норе кесарево сечение (кстати, родился здоровый и белокурый мальчик), предложил привести её каналы в соответствие с их выходами, а именно, соединить влагалище с малыми губками, находящимися между ягодицами, а прямую кишку соединить со сфинктером, находящимся между ног. Такая операция сулила Норе полное избавление от необходимости пользоваться затычками и специальным нижним бельём. Жизнь её могла стать совершенно нормальной с тем лишь исключением, что дефекация у неё будет происходить между ног, а менструации – между ягодиц. Нора с радостью согласилась, договорившись об операции с врачом без ведома её мужа, что было бы невозможно в Арабии. Пока Али-баба посещал собрания совета директоров на фирме, где когда-то работала его жена, Нора благодаря успешно проведённой операции обрела совершенно особые ощущения, вследствие нового расположения органов, вернее, путей к ним.

Теперь Нора, испражняясь, чувствовала, как возбуждается клитор, и она всегда испытывала оргазм к концу испражнений. Ощущение между ягодиц, лишённое постоянно вставленной затычки, тоже вызывало чувство свободы, а следовательно, и наслаждения. Совокупления сквозь сфинктер, но теперь не во влагалище, а в прямую кишку тоже приносили ей особые радости.

Али-баба, как обычно происходит с мужьями, ничего не заметил и продолжал наслаждаться, не ощущая разницы между влагалищем и прямой кишкой, но по-прежнему ценя плотное объятие верного сфинктера, который исправно исполнял свои столь ценимые мужем функции. Нору успокаивало и то, что ей теперь не надо использовать противозачаточные средства, потому как детей она больше не хотела.

Врач-евнух при осмотре Норы заметил следы операции и разобрался, в чём она состояла. На этот раз он ничего не сказал своему хозяину, и это было продуманным решением. В стране Арабии у Али-бабы было много врагов и завистников – слишком он был богат, слишком у него было много красивых жён, а также верблюдов и овец, не считая фабрик и заводов, не говоря уже о скважинах, из которых били чёрные фонтаны.

Врач-евнух замыслил завладеть богатством своего хозяина и для того выдал секрет Норы ревнивым жёнам Али-бабы. Евнух не хотел пачкать свои руки, а старался сделать своё чёрное дело чужими руками – нежными ручками озлоблённых женщин, не получавших достаточно внимания от своего мужа, который был безумно влюблён в свою новую жену.

Завистницы хотели избавиться от Норы, и вот что они совершили. Жёны сообщили верховному религиозному суду о том, что иноземная блондинка-жена совратила их мужа на анальный секс, за который по древним законам Арабии полагалась смертная казнь. Они также под диктовку евнуха-врача описали операцию, которой подверглась Нора. Хотя жёны не могли понять точно суть операции и аномалию Норы, зато они указали в доносе неопровержимую улику: после общения с иноземной женой половой орган их мужа издавал запретный запах.

И вот, когда Али-баба был в отлучке, полиция по приказу судьи арестовала Нору. Врачи произвели осмотр и убедились в справедливости доноса.

При разборе дела у судьи возникла логическая проблема: что определяет женские половые органы – их функция или место их расположения?

Лучшие умы Арабии не могли договориться, как назвать анус, находящийся на месте влагалища, и как назвать влагалище, находящееся на месте ануса. Что важнее: их месторасположение или то, что из них исходит и их внешний вид? Можно ли считать сосуд, где развивается зародыш, женским половым органом? Считается ли половым органом искусственное влагалище, которое используют неверные для удовлетворения похоти? Эти вопросы уводили мудрецов Арабии в дебри слишком дремучие и опасные. Поэтому, так и не придя к единому решению, мудрецы и судьи, чтобы избежать позора, недопустимого для верховного религиозного суда, вынесли единственно справедливый приговор: побить Нору камнями и таким способом избавиться от неразрешимой дилеммы. Так и сделали под радостные крики толпы и жён Али-бабы. А сам горюющий Али-баба был помилован за большую взятку – в десять нефтяных скважин.

Вскоре Али-баба узнал от своих жён, кто настрополил их на донос, и бросил евнуха-врача на растоптание и забодание в клетку к горным козлам.

Правительство Арабии, в качестве дружественного жеста, переправило труп Норы её родителям для захоронения. Жест был высоко оценен правительством родины Норы. А фирма, в которой Нора работала, назвала в память о ней зал, где заседал совет директоров. Точнее говоря, это было сделано по настоянию Али-бабы, когда он прилетел на очередное заседание и подписывал торговый контракт по расширению сфер своего влияния.

История о двух влюблённых, у которых было много любовников

…Я, невнимаемый, довольно награждён

за звуки звуками, а за мечты мечтами.

Евгений Баратынский

Впервые опубликовано в General Erotic. 2002. № 84.

Эту историю можно рассказывать, с реалистическими деталями и психологическими нюансами, долго и длинно. А можно излагать лишь её суть, как басню с моралью, как пословицу или поговорку. Либо можно рассказывать как анекдот, с солью в конце. Заметьте, не с сахаром, а с солью, которая на вкус словно сахар. Можно эту историю вообще не рассказывать, так как она стара как мир, а мне – уже надоедает жить невнимаемым. За звуки и мечты блядей не купишь. Но я всё-таки решил эту историю разгласить. Сделаю приятное людям.

Ведь это как раз и есть самое приятное.

Итак, прежде всего следует сообщить, что Марк был женат, а Вера – замужем. Как он, так и она ненавидели своих супругов. После десяти лет замужества Вера говорила подругам о своём супруге так: «В каждом муже можно хоть что-то приятное найти, а вот в моём – совершенно ничего».

Марк женился по похоти, а когда она вскоре оказалась до смерти забита привычкой, каждый жест и каждое слово жены стали его безумно раздражать. Эпицентром ненависти стала её маленькая грудь. Он понял, что жаждет огромной груди, поэтому любая полногрудая женщина представлялась Марку гарантией радостной противоположности своей жене, и он в таких женщин немедленно влюблялся. И чем больше была грудь у женщины, тем сильнее в его глазах она отличалась от жены и тем жарче вожделение он испытывал к такой женщине. К существам с маленькой грудью он не питал ничего, кроме жалости.

Марк даже так рассуждал по поводу предметов своей страсти: сосок – это волшебное возвышение второго порядка, ибо сначала возвышается грудь, а потом над ней ещё и сосок, то есть возвышение на возвышении.

Марк любовался сосками и их изменениями в процессе ебли, сжимая руками груди, – он был влюблён в насупленно-сосредоточенное лицо соска, которым оно становилось в состоянии возбуждения.

А груди у Веры были огромными. Её муж их даже боялся. Видя ненависть в глазах жены, он представлял себе, как она может задушить его во сне грудями, словно подушками. Но муж был единственным исключением, потому что не было мужчины, который бы не был влеком этими тяжёлыми и мощными магнитами.

Вера воспитывалась в католической школе, и там монашка научила её мастурбировать с помощью такой вот религиозной аргументации: урождённая вина человека выражается в стыде, а раз стыд – это половые органы, то загладить свою вину – значит загладить свои половые органы, что и есть мастурбация. Так Вера без устали заглаживала свою вину, а потом переключилась на заглаживание другим девочкам, причём не только руками, но и языком. Это её хорошо подготовило к полной невинности, а иными словами, к полному бесстыдству, чем она и воспользовалась с первым попавшимся ей мальчиком, а затем и с мужчинами.

Как у Марка, так и у Веры были взрослеющие дети, что удерживало их от немедленных разводов. Каждый ждал совершеннолетия своих детей и их поступления в колледжи.

Тем временем Марк и Вера радостно посещали оргии, которые Боб, известный в городе свингер, устраивал у себя в доме. У Боба в кабинете висел плакат, воплощавший его убеждения и цели: «Ни дня без новой женщины». А прощаясь с гостями, изнурёнными наслаждениями, Боб напутствовал их: Keep coming!^[26]

– Ну, чем не зверь? – задавал он риторический вопрос гостям, а больше – себе самому, проходя голым мимо зеркала во всю стену его огромной гостиной. Зверство своё он проявлял чрезвычайной сексуальной активностью. Кроме того, он спалил себе мозги своим любимым химикалием Rush!, который Боб потреблял из маленькой бутылочки, зажатой в кулаке. Ебя очередную женщину и приближаясь к оргазму, Боб глубоко вдыхал в себя запах вонючей жидкости из бутылочки и кончал на каком-то особом подъёме жизненной энергии. Работать из-за всего этого он уже не мог и жил на членские взносы посетителей своего домашнего клуба оргий. Но Боб имел и другие, что называется, «звериные» черты. Он как кошка любил играть с мышками-людьми, которые прибегали к нему в дом для наслаждений.

Марк и Вера познакомились у Боба, ебясь. Марк привлёк внимание Веры не только умелым лизанием её клитора, но и шуткой, с помощью которой он объяснил, почему он предпочитает её анус влагалищу. Залив её тонкие кишки, Марк с серьёзным лицом поведал, что напор его спермы настолько силён, что он якобы должен был кончать только ей в зад, тогда сперма выплескивалась ей из горла в рот. А если бы он кончал в пизду, то тогда напор спермы Веру бы просто разорвал. Ошарашенная оргазмами, Вера не сразу поняла, что это шутка, тем более что она ощущала во рту остатки спермы от кончившего мужчины в то время, пока Марк ёб её в зад. На секунду ей показалось, что это сперма Марка, попавшая ей в рот именно таким путём. А потом любовники расхохотались и разговорились на разные темы, пока другие жаждущие Вериного внимания их не прервали. Но с тех пор между Марком и Верой установилась и духовная связь.

Марк страстно влюбился в Верину грудь, выпросил у владелицы груди телефон и назначил ей свидание один на один. Он выплеснул на неё, вернее на её грудь, такую порцию любви, что пронял своей мощью и саму Веру. Вскоре любовники стали казаться друг другу прекрасной альтернативой после грядущих разводов, до которых каждому, по расчётам, оставалось около года.

Марк обращался к Вере во время ебли не: «Любовь моя!», а «Похоть моя!» И ей это нравилось. Однако в остальное время она всё-таки предпочитала обращение «Любовь моя!».

В кратких перерывах между оргазмами Марк и Вера показывали друг другу фотографии своих детей и обсуждали будущие возможности совместного проживания. Всё это проходило на основе клятвы в верности: влюбленные, всерьез убеждая друг друга (но не каждый самого себя), веря всем сознанием (но обреченно вздыхая в подсознании), решили больше ни с кем не ебаться, чтобы не заразиться, чтобы быть вместе, чтобы любить друг друга сильнее, и планировали завести ребёночка, как только поженятся. Вот Марк и Вера и встречались, используя малейшую возможность, и не уставали заверять друг друга в верности.

Следуя данной клятве, Марк позвонил Бобу и торжественно объявил, что больше посещать его оргии не будет, так как они с Верой решили пожениться. Боб не смог всерьёз воспринять это своими спалёнными мозгами и предложил:

– Марк, у меня завтра будет две грудастые весьма смазливые двадцатилетние блондинки. Хочешь присоединиться?

Боб слышал в трубке, как Марк глубоко вздыхает и мучается соблазном. Марк и не скрывал этого:

– Да, грудастых красоток хотел бы. Но я Вере дал слово, и мы решили, что не будем с другими ебаться.

– Да брось ты! Она и не узнает, если ты сам ей не скажешь.

– Нет, я не могу, – вымолвил Марк из последних сил и попросил: – Ты, пожалуйста, мне больше не звони. Я тебе сам позвоню, если обстоятельства изменятся.

Боб согласился, зная, как Марк будет мучиться фантазиями и выдуманной необходимостью верности.

Гостеприимство Боба было весьма практичным – он взимал с мужчин хорошую мзду за организацию оргий, и все радостно платили за тщательно отбираемых мужчин и женщин – по красоте и силе. Когда Боб замечал, что у гостя плохо стоит хуй, то требовал, чтобы тот в следующий раз использовал виагру, если хочет снова быть приглашённым. Боб всегда имел в наличии таблетки цвета голубой женской мечты – за тройную цену.

Боб снова позвонил Марку через пару дней с не менее соблазнительным предложением, и Марк, многократно заручившись обещанием Боба, что тот Вере даже жестом не намекнёт, согласился прийти на оргию.

– А у них большая грудь? Какой номер?

Боб ему описал, Марк причмокнул и подтвердил, что придёт.

Марк явился с двумя типами презервативов – без смазки, чтобы женщины сосали и не отплёвывались, и со смазкой – для ебли. Причём для зада и пизды он использовал презервативы разных цветов. Он выложил ленту упакованных розовых резиночек и ленту голубых и еле успевал снимать один гандон и надевать другой. В этом светилась трогательная забота о Вере, чтобы ничем её не заразить. Раньше Марк тоже начинал еблю с презервативом, потом, чтобы кончить, снимал и уже больше в течение вечера не надевал их. А тут он страдал ради своей любви, не проникая ни в кого без резинок. А потому кончил лишь один раз, а сменил презервативов штук десять, хаотично перемещаясь из одного женского отверстия в другое.

Боб заметил его презервативные старания, ухмыльнулся, а Марк виновато напомнил ему, чтобы тот ничего Вере не говорил – не напрасно же Марк так мучается.

Похожий разговор накануне состоялся у Боба и с Верой.

Вера обожала совокупления со множеством мужчин одновременно. Один на один ей было скучно. Попробовав однажды двоих, потом троих, она дошла до восьми мужчин, и это пока было её рекордом. Она постигла, что есть состояние, когда хочется как можно больше хуёв, чтобы, когда один кончил, сразу на смену ему рвался другой, вместо того чтобы ждать, пока один извергнувшийся член решит снова оживиться. Кроме того, когда в неё погружался один хуй, ей хотелось видеть перед собой, держать в руках и во рту ещё как можно больше остальных красавцев. В такие часы она уже не смотрела на лица и тела мужчин, ей важно было, чтобы перед ней были стоящие хуи.

– Чем больше пригласишь, тем лучше, – просила она Боба.

Нужна была хотя бы ещё одна женщина, чтобы взяла на себя мужчин, если Вера передохнуть захочет.

Для оргий Вера надевала специальные брючные костюмы, наглухо закрывающие всё её тело. Но на ткани было сделано множество вырезов – два на громадной груди, вырез на уровне пупка, а также на всю промежность, и ещё несколько маленьких разрезов под мышками на спине. В вырезы можно было всовывать языки. Вера любила, чтобы её лизали сквозь эти вырезы. А потом, добравшись до нужного ей уровня возбуждения, Вера сбрасывала костюм.

Последней каплей для Веры было сообщение Боба, что на оргии будет негр. Такого Вера не могла пропустить – на негров у неё всё время клитор стоял.

– Хочешь роскошного чёрного банкира, мускулистого красавца с большим расторопным членом? – Боб знал слабости своих клиентов.

– Нет, – начала Вера с натужной твёрдостью в голосе, – мы с Марком договорились, что никого другого в наши отношения допускать не будем.

– Ну и не допускай в отношения, допускай во влагалище, а я у тебя в заду пока пошевелюсь.

– С тобой невозможно серьёзно разговаривать. Ты же знаешь, как я панически боюсь заразиться.

– Мы будем в резинках, я же тебе сказал.

– Тебе я верю. А другой, банкир чёрный, как его зовут?

– Брэд.

– За Брэда как ты поручишься? А за остальных? Я сколько раз договаривалась заранее с мужчинами, что будем пользоваться резинками. А потом в пылу я сама думаю, лучше бы он и не надевал. И они тоже забывают. Знаю я, что из этого получится.

– Да не волнуйся ты, сама наденешь всем мужчинам. Брэд у меня уже был пару раз, и он никогда не сопротивляется, сразу надевает по первой просьбе.

– Но я обещала Марку, и он сразу заметит по моему лицу, что я была с кем-то.

– Ты что, маленькая девочка? Ты мне сама рассказывала, как в шестнадцать ты еблась с лучшим другом своего мальчика, пока тот месяц отсутствовал. И ничего твой мальчик не заметил, и ты с ним продолжала потом как ни в чём не бывало.

– Да, но это было давно.

– Так ты что, квалификацию за это время потеряла с двумя детьми и тысячей любовников?

– Ну ты скажешь – тысячей…

– А кто там считает? Ну что, хочешь?

– Хочу. Но я ужасно боюсь испортить наши отношения с Марком – я так его люблю, он так мне дорог.

– Вот и не испортишь. Только наслаждение поимеешь, какого с одним Марком получить, как тебе известно, невозможно.

– Я очень хочу, но…

– Что «но»?

– А если мы с тобой поругаемся, ты потом не скажешь Марку?

– Мы с тобой ругаться не станем. Я с женщинами не ругаюсь. Просто больше ебаться не будем. Зачем мне вам жизнь портить? Я, наоборот, её наслаждениями украшаю. Как бы вы без меня встретились? А?

– Да, ты прав. А Брэд любит оральный секс?

– Обожает.

– Хорошо, дай мне подумать.

Вера подумала и согласилась. Правда, лишь после того, как Боб ещё раз позвонил и расписал, как Брэд хорош собой, и как он будет её ебать, и как остальные мужчины будут Веру в то же время подъёбывать, и сколько раз она за вечер кончит.

«Вечно этих баб соблазнять надо», – подумал Боб, повесив трубку и подсчитывая, сколько мужчин можно пригласить для такой выгодной гостьи и сколько он на ней заработает.

Брэд понравился Вере и размерами, и движениями, и запахом. И когда Вера вслух восхитилась его мужскими данными, он рассказал, что в юности любил говорить:

– Хочу быть богатым, иметь много денег.

– А зачем? – спрашивали его.

На что он имел приготовленный ответ:

– Чтобы женщина меня не за них полюбила.

Вера вспомнила, что и Марк любим ею вовсе не из-за его денег. Так что, когда Брэд, приближаясь к оргазму, зашептал в ухо Вере:

– Я люблю тебя!

Она ему ответила:

– Поосторожней в выражениях!

Иногда к Вере закрадывались подозрения о времяпровождении Марка. Однажды она попыталась взять Боба на пушку и неожиданно спросила его:

– А когда Марк к тебе придёт?

Но тот был настороже – и ответил:

– Марк сказал, что влюбился в тебя, и больше решил ко мне не являться.

Волна радости, нахлынувшая на Веру, затихла в болотце вины от её предательства, но Верин успех у жаждущих её мужчин быстро заменил отрицательные эмоции на положительные.

Вера объявила всем желающим, что допускает до себя мужчин только облачёнными в презервативы. Однако всё произошло иначе. Один из хитрецов положил её на живот и, перед тем как упереться головкой в сфинктер, незаметно стащил с члена презерватив, который Вера сама старательно надела, и углубился в кишку голышом. А снятый презерватив хитрец предусмотрительно зажал в кулаке. Когда сперма была излита, мужчина вытащил хуй, щёлкнул резинкой, будто бы стянутой с хуя, и перевязал её узлом. Вера не проверила, есть ли семя в резиновом мешочке, а обманщик быстренько бросил его в мусор. Вера почувствовала нутром что-то неладное, но убедилась в этом только через полчаса, когда её, как обычно, прослабило после инъекции спермы. Так как после этого хитреца в то же отверстие проследовало ещё двое мужчин, то Вера не знала, кого винить, и не стала расследовать преступление, но остаток вечера уже не настаивала на презервативах и, более того, сама сняла резинку с одного особо большого члена, прежде чем им заполниться.

Здесь я не удержусь от авторского панегирика Вере: вот она, истинная Венера, – женщина, дарящая любовь многим мужчинам, наслаждающаяся ими и своей щедростью! Она, как храбрая воительница на передовой, принимает на себя огонь опасности заражения и спасает тех, кто сидит в окопах моногамии и прячется в тылах онанизма и воздержания.

Так Марк и Вера поочерёдно являлись на оргии, а Боб заверял Марка, что, во-первых, о его визитах Вера не узнает, а во-вторых, что Вера категорически отказалась от участия в оргиях. То же самое он говорил Вере о Марке. Таким образом, Марк и Вера мучились угрызениями совести из-за своей неверности, будучи убеждены, что противоположная сторона верность блюдёт свято.

Вера, переживая, уверяла Боба, что Марк теперь больше ни с кем не встречается и ебётся только с ней.

– Ты уверена? – переспросил Боб.

– Да, – твёрдо сказала она. – Я не знаю, что бы я делала без любви Марка, он – опора моей жизни. Мы скоро поженимся.

– И снова будете ко мне являться вместе?

– Что ты? – махала ручками Вера. – Он никогда этого мне теперь не позволит. А я – ему.

Похожий разговор Боб заводил и с Марком, когда тот спрашивал, большие ли груди у женщин, которые приглашены на оргию.

– Ни у кого нет такой груди, как у Веры, – поддевал его Боб.

– Я чувствую себя таким виноватым, – начинал свою песню Марк.

– Но почти такие же по размеру – будут. Я бы даже сказал, покрасивее.

– Красивее, чем у неё, не бывает, – тотчас возражал Марк и переспрашивал: – А у них соски большие, тёмные?

– Будут и такие, – обещал Боб. – Да перестань ты мучиться по пустякам!

– Ты себе не представляешь, как я люблю Веру. Она уверена, что я сплю только с ней. Если она узнает, я её потеряю, а этого я не перенесу. Она мне дороже жизни, – впадал в пафос Марк, что означало, что он вот-вот согласится прийти на очередную оргию, только для этого ему требовалось последнее заверение: – Ты клянёшься, что ничего Вере не скажешь?

– Конечно, клянусь, – с готовностью отвечал Боб. – Да я с ней уже сколько месяцев не говорил.

Марк и Вера ежедневно переписывались по электронной почте, возбуждая друг дружку фантазиями о том, как они будут долго и сладко совокупляться при следующей встрече. После тайного участия в очередной оргии, мучаемый угрызениями совести, каждый из них переполнялся особой нежностью и любовью к другому. Читая на мониторе свежий всплеск страстных строк, каждый из них ещё более утверждался в правильности своего выбора и в ответ источал свою порцию страсти. Благодаря этому каждая их интимная встреча проходила в великих восторгах. Вера, переполненная эмоциями, брала в руки член Марка и, прежде чем упрятать в себя, восклицала:

– Вот моё будущее, вот мои дети, внуки, вот моё счастье!

Марку это было не только приятно, но и лестно, как ещё одно подтверждение Вериной любви. Сам же он после очередной оргии искупал свою вину, даря Вере нечто ювелирное, что ей тоже казалось доказательством глубокой любви.

Причём каждый из них с неудовольствием признавался себе, что всякая любовь может существовать только благодаря неведению.

Единственное, чем пожертвовала Вера ради Марка, – это хождением с подружками в бар. Когда Вера раньше отправлялась на охоту, она всегда надевала маечку, блузку или платье с короткими рукавами. На её руке выше локтя опытный мужчина сразу замечал противозачаточный бугорок Norplant, который оповещал всех, что Веру можно ебать не предохраняясь. Кроме того, таким способом она рекламировала свою доступность – ведь обыкновенно женщина не объявляет всем встречным и поперечным, что она принимает противозачаточные таблетки. А здесь благодаря наглядности Norplanta именно так и происходило.

В течение вечера, пока подружки кокетничали с пристающими мужчинами и выбирали, кому дать номер своего телефона, Вера исчезала минут на двадцать то с одним, то с другим, и они еблись в её фургончике, который она оборудовала специально для быстрых наслаждений. Там даже имелись презервативы, но Вера никогда не настаивала на пользовании ими.

Вот какими приключениями Вера смогла пожертвовать ради любви к Марку.

Боб ощущал себя кукловодом, манипулятором, хранителем секрета, от которого зависят две если не жизни, то линии судеб.

Он всегда испытывал это чувство, наблюдая за совокуплениями гостей. Но с Марком и Верой он ощущал это особенно остро, слушая их исповеди о любви друг к другу на фоне их жаркой ебли с другими.

Боб часто представлял себе картину, как Вера появляется в момент, когда они с Марком вдвоём ебут другую женщину. Или как Марк входит, когда Боб и ещё двое мужчин ебут Веру – какова будет реакция каждого? Но при появлении одного из них, либо Марк, либо Вера стали бы укоряющей стороной, а другая сторона оказалась бы виновной. Таким образом кто-то выходил бы сухим из ебли, заявив, что якобы специально пришёл сюда, чтобы застукать другого. Боб пытался вообразить, что было бы, если Марк и Вера оказались виновными и обвиняемыми одновременно, какой тогда была бы их реакция?

После непродолжительных размышлений Боб решил столкнуть Марка и Веру с их собственной реальностью, которой они натужно сторонились. Боба стала раздражать эта вымученная любовь. Он понимал, что если любовники расстанутся и похерят эту фальшивую верность, то тогда они будут продолжать активно посещать его оргии, не обременяясь мыслями о своей вине.

Боб пригласил Марка и Веру на очередную оргию, но на час раньше, чем всех прочих. Марку он сказал, что хочет вместе с ним опробовать новую грудастую женщину, которая возмечтала выебать мужчину сидя на нём, причём мужчина не должен её видеть, а разрешено ему будет только ласкать её огромные груди. Поэтому Марк должен будет надеть на глаза повязку и в ней пребывать, пока он не кончит.

А Вере Боб сказал, что у него будет красивый самец, который хочет, чтобы его объезжала, сидя сверху, женщина с большой грудью, которую он будет ласкать; но женщина не должна его видеть, а только ощущать его хуй и руки, а для этого Вера должна надеть себе на глаза повязку. Боб же будет присутствовать при совокуплении, следить и помогать незрячим участникам, чтобы всё прошло гладко.

Марк и Вера зажглись предвкушаемой новизной и в какой уж раз потребовали у Боба заверений, что он ничего не скажет об этом – ни Вере о Марке, ни Марку о Вере. Боб попросил Марка запарковаться с задней стороны дома и войти с запасного входа, чтобы тот не мог заметить машину Веры и не столкнулся с ней в дверях.

Когда приехала Вера, Боб привёл её в одну из спален, раздел, дал ей пососать хуй для разогрева, одел на неё чёрную повязку и предупредил, чтобы она не подглядывала, а для надёжности накрыл её с головы до ног простынёй. Он также наказал ей молчать и не произносить ни слова, когда он войдёт с мужчиной.

Марк к тому времени уже ждал в гостиной. Боб быстро подготовил его к процедуре столкновения с реальностью, надев ему на глаза такую же чёрную повязку и наказав, чтобы Марк не произносил ни слова, поскольку женщина возжелала полной тишины, которая может прерываться только звуками её собственного наслаждения.

Боб подвёл голого Марка к двери спальни, приоткрыл дверь, убедился, что Вера лежит, накрытая простынёй, и произнёс, входя:

– Мы уже здесь. Не двигайся, мы сейчас к тебе придём.

Вера нетерпеливо шевельнулась под простынёй, которая высоко вздымалась на её грудях. Боб подвёл Марка к противоположной стороне широкой кровати и уложил его на спину. Хуй Марка был готов к делу. Боб сдёрнул простыню с Веры, взял её руку и положил на хуй Марка. Рука сразу сжала знакомый орган, который стал абсолютной точкой отсчёта для точного перемещения Веры в положение «на хуй». Она ловко забралась на Марка и направила хуй в себя. А Марк сразу ухватился за её груди. Бобу было ужасно интересно, как быстро они узнают друг друга. Это произошло сразу, как Вера застонала от входящего хуя, а Марк опробовал на ощупь её груди. Они практически одновременно сорвали с себя повязки, и оба разом воскликнули:

– Ты?!!

– Ты?!!

Наступило мгновенье молчания. Боб видел, что теперь Марк и Вера переваривают случившееся, всё ещё совокуплённые, и вот-вот наступит просветление, осознание, что все их потуги верить в верность друг друга окажутся пшиком, что сейчас начнутся взаимные упрёки и, быть может, оскорбления. Вера соскользнула с Марка, села на кровать – и тут Боб неожиданно для себя сжалился над их мечтой о верности, решил дать им шанс для поддержания веры и зычно воскликнул:

– Эй, счастливые любовники, что я вам говорил?

Марк и Вера обратили на него глаза, полные надежды на такое объяснение происходящего, которое оставило бы их иллюзии нетронутыми, которое не вынудит их к разочарованию друг в друге и к разрыву. Они взирали на Боба, как на Господа Бога, в руках которого решение всех загадок и объяснение всех чудес человеческой природы.

И Боб изрёк спасительные слова:

– Я же каждому из вас сказал, что приключение будет потрясающим и в то же время с гарантией, что это сблизит вас ещё больше?

Марк не мог припомнить, что Боб это ему говорил, но, наверно, он так говорил Вере, чтобы её убедить прийти к нему, и Вера решилась прийти ради укрепления этих отношений. Точно такая же мысль посетила и Веру – но относительно Марка.

А Боб продолжал подкреплять свою спасительную версию:

– Як тому же соскучился по вам обоим, уж слишком давно вы меня не навещали. А я ужасно хотел вас в гости пригласить, да вы не соглашались.

Вера понимала, что эту фразу Боб обращал к ней, чтобы выгородить её. Точно так же воспринимал эту фразу Марк, считая, что эти слова реабилитируют его.

– Ладно уж, хватит друг на друга пялиться, добирайтесь до своих: оргазмов скорей, а то ко мне скоро гости являться начнут – у нас сегодня большая оргия намечается.

Так сказал Боб и вышел из спальни, оставив наслаждаться любовников, которые радостно ухватились друг за друга и за спасительные объяснения. Достигнув заоблачных высот наслаждения и опустившись на землю, Марк и Вера решили было одеться и уйти, чтобы избежать соблазна близящейся оргии. Но за дверью уже слышались возбуждённые голоса гостей, и вот в спальню вошла ещё пара. Новым гостям было лет по двадцать пять, и как самец, так и самка были на редкость красивы. Увидев обнажённых Марка и Веру, гости быстро скинули свои одежды и забрались к ним в кровать. Марк и Вера успели наскоро сговориться, что они пообщаются только с этой парой и сразу уйдут. Но пока они познавали новые тела, в спальню вошли другие, весьма привлекательные мужчины и женщины. Так что Марк и Вера пустились во все тяжкие. Но любовники, пребывая на седьмом небе, всё же не упускали друг друга из виду и старались поддерживать свою связь: они прикасались друг к другу поверх и промеж других тел и не спускали восторженных взоров с лиц друг друга. Наслаждения длились всю ночь, а потом гости разъехались, только Марк и Вера остались млеть в кровати.

Увидя их ещё обнажёнными, Боб бросил им с ухмылкой:

– Впрок не наебёшься. Я вас, уж так и быть, ещё приглашу, – и ушёл расслабляться в джакузи.

Марк и Вера лежали на огромной кровати, обнявшись. Вера пахла разнородными спермами, которые не только вытекали из её отверстий, но и покрывали её живот, грудь и спину. Марк источал запах букета пиздяных соков, которые пропитали его лицо, пальцы и хуй.

И вдруг Марк вспомнил фразу, которая была надписью на где-то виденной старинной открытке. На ней изображались новобрачные, невеста в бальном платье, а жених во фраке, вошедшие в спальню после того, как все гости разошлись.

– Наконец-то одни! – сказал Марк.

Вера улыбнулась в ответ усталой, но счастливой улыбкой.

Верность им больше не угрожала.

С головы на ноги

Есть что-то в ней, что красоты прекрасней…

Евгений Баратынский

Я не намерен оправдываться правдоподобием.

Михаил Армалинский

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 89.

Эта идея родилась для Тода буквально из женских гениталий.

Он проснулся утром от хруста эрекции и увидел рядом с собой на кровати спящую женщину, с которой он познакомился накануне вечером в баре. Оба изрядно выпили, Тод пригласил её к себе, и они провели бурные пару часов, перед тем как потерять сознание во сне. В баре женщина показалась Тоду необыкновенно привлекательной, её лицо светилось лукавством и желанием, но теперь, глядя на Дебби (так, кажется, её звали?), Тод не мог усмотреть былой красоты – её не было и в помине. У Дебби была серая кожа на лице, бесцветные губы, жирный нос. Она храпела, лёжа на спине с полуоткрытым ртом и раздвинув ноги.

Быть может, заблуждение произошло потому, что Тод лица Дебби особо и не рассмотрел, так как женщина эта обожала 69, причём настолько, что при виде хуя у Дебби текли слюни не только из пизды, но и изо рта. Следует сказать, что и Тод всегда стремился оказаться в этой диспозиции, тоже любя её от всего сердца. Любовники так и заснули, уткнувшись лицом друг другу в лобок. Проснувшись среди ночи, Тод удивился волосам у себя перед носом, но тотчас узнал их, сходил в туалет и улёгся уже привычно, лицом к лицу.

Вот и теперь Тод решил не обращать внимания на невзрачное лицо женщины, снова развернулся на 180°, присосался к клитору, жадно вдыхая скопившийся за ночь запах, и Дебби, пробудившись, сразу заурчала и заглотила его член. Когда они кончили, Тод остался в том же положении, поравнодушневший к роскошному пейзажу перед своими очами, а потому уже склонный к размышлениям.

К Тоду явилось осознание того, что лицо женщины ему по большому счёту безразлично, что красота его условна, преходяща, относительна, а вот вид междуножья красив абсолютно. Эта мысль и раньше посещала Тода, но теперь он стал думать о том, что, приняв её за аксиому, он сможет изменить свою жизнь и не тратить время на поиск и соблазнение красивых лицом женщин, а раскидывать свои сети в океане малопривлекательных, некрасивых и просто уродливых – тех, кто не избалован мужским вниманием или знает о нём лишь понаслышке, а значит, всегда доступных. Все эти малопривлекательные на лицо женщины, если с ними оказываться в 69, сразу становятся непререкаемыми красавицами. Перед глазами предстаёт идеальная красота, которая вызывает абсолютный восторг.

Если есть невыразительное лицо, то нет невыразительной пизды. Общаться с пиздами – это как находиться среди женщин, отобранных на конкурс красоты, где все – красавицы, и ты только выбираешь тот тип красоты, какой тебе более по вкусу. А вот большинство женских лиц и близко не подпустят к конкурсу красоты.

То внимание, которое уделяется лицу женщины, представлялось Тоду чрезмерным и несправедливым, подобно тому, как поп-певцы всемирной известности, вроде Фрэнка Синатра, Элвиса Пресли, и многие другие поют чужие песни, получая всю славу, а композиторы, создавшие замечательные мелодии, остаются для большинства слушателей в безвестности. Исполнители же классической музыки, наоборот, никогда не могут приблизиться к славе композитора, чьи произведения они исполняют.

Так, «поп-мужчина» прельщается красивым лицом женщины, забывая, что лицо лишь исполняет божественную мелодию пизды. Классический подход представлялся Тоду значительно честнее.

В момент явления этой мысли Дебби снова взяла в рот член Тода, и это был сигнал её вернувшегося желания, которое, выразившись таким способом, сразу перекинулось и на Тода. Он снова подключил свой язык, губы, пальцы, нос, а глаза у него так и вообще не закрывались, а всё пялились на чудо.

Тод любил ощущения своего хуя во рту партнёрши больше, чем во влагалище, по простой причине наличия во рту языка, с дивным прикосновением которого даже плотный зажим ануса не мог идти в сравнение. Кроме того, умелая женщина могла так крепко обнимать член губами и прижиматься к нему языком, что создавалось полное впечатление языкастого сфинктера.

Снова излившись, Тод продолжил размышлять: поза 69 может ярко иллюстрировать выражение «ставить с ног на голову», когда пизда и лицо меняются местами не только в пространственном смысле, но и в моральном. А именно: уродство, которое приписывалось пизде, теперь перемещается на иное место, на лицо, рот которого перенимает «уродливую» заглатывающую функцию пизды. Но в то же время красота лица перемещается на пизду, что предстаёт перед твоими очами и предлагает свои губы для поцелуя.

То есть частая некрасивость женского лица естественно принимала на себя «уродство», приписываемое пизде, тогда как истинная прекрасная пизда брала на себя красоту, приписываемую лицу.

Так пизда нараспашку попутно становилась душой нараспашку.

Кроме того, Тод видел в 69 и мелкие удобства – хуй во рту женщины во время её оргазма заглушал вопли и стоны, которыми многие женщины явно злоупотребляли, – «пронзительный оргазм», как именовал его Тод.

Итак, Тод окончательно убедился, что в женщине он больше всего любит её междуножье, причём со всех точек зрения (не только в переносном смысле, но прежде всего в прямом – в любом ракурсе): с эстетической, гастрономической, ну и конечно же сексуальной. То есть ему нравится всё в женском междуножье: вид, вкус, запах, и потому он хочет всё это лицезреть, лизать, вдыхать. А так как это ещё приносит наслаждение обладательнице, то и радость становится абсолютной. Таким образом, если пизда, промежность и ягодицы с анусом – самое главное и любимое в женщине, то 69 становится самой важной и восторженной позицией, тогда как о хуе горячо заботится женский рот.

Неудобны были только женщины с большим животом – он мешал добираться языком до клитора, и поэтому именно таких женщин Тод называл «недоступными».

Менструации не только не смущали Года, а радовали. Он говорил в такие дни, что в меню «Пизда с кровью». И Тод уминал это кушанье за обе щёки в то время, как женская голова была насажена ртом на кол хуя.

Тод всовывал язык во влагалище как только мог глубоко, им овладевало желание уйти туда с головой – видно, срабатывало воспоминание о том, как он головой из него выходил. «Рождаясь, появляются головой вперёд. Умерев, выносят ногами вперёд, – думал он. – А любя, стремишься вперёд головой в ноги врозь».

В конце концов Тоду стало противно смотреть на женские лица. Все они представлялись ему фальшивыми, лживыми, провокаторскими. Ведь большинство женщин каждое утро начинает с обмана – любая устремляется к зеркалу накладывать косметику, то есть представляться лучше, чем она есть на самом деле. Женщины даже радостно делают шаг назад, чтобы прыгнуть на два вперёд: они соглашаются на уродство бигудей, лицевых масок и прочего, чтобы рвануться через них в фальшивую красоту. Цель женщины – сделать своё лицо привлекательнее, чем оно есть, и тем самым постоянно вводить в заблуждение мужчин.

Пизда же и зад в косметике не нуждаются. Вернее, они вырабатывают собственную «косметику» – соки, мочу, дерьмо, которые добавляются не ко лжи, а к генитальной правде. Но правда среди людей никогда не считалась красивой, и вот эту-то «косметику» носить считается неприличным, и её тщательно смывают. Всё это в противоположность лицу, которое без косметики многие женщины даже стыдятся показывать. Ведь люди приучены стыдиться правды.

Сколько уродливых, лживых, наглых, подлых и просто бесцветных женских лиц, а вот между ног у этих женщин – прекрасно.

Одна из влюблённых в Тода женщин, знавшая о его предпочтениях, выучилась разговаривать влагалищем и губами, а вернее, лишь приговаривать в то время, когда Тод лизал ей клитор, а рот женщины был занят его членом. Разумеется, уста пизды не так уж были красноречивы и скороговорок произнести не могли, но зато научились восклицать «Ох!» и «Ах!», а также «Ещё!», в зависимости от состояния их владелицы. Однажды, когда Тод в очередной раз почувствовал, как женский рот жарко обволакивает его хуй, ему послышался возмущённо-завистливый голос влагалища: «Хуй в рот!»? Но он заткнул влагалище двумя пальцами, и оно заткнулось, сжимаясь по поступившему приказу от клитора. Иного разговора Тоду от любовницы не требовалось, такого красноречия ему вполне хватало для благоговения. Ведь Пизда – живая. Хоть солона, да сладка.

В те дни разразилась война с Афганистаном, и Тода как сотрудника ЦРУ отправили в эту страну на выполнение секретных операций. Его помощником был назначен афганец Али, который хорошо знал английский и служил Тоду переводчиком. Али был весьма корыстным существом, но за его знания людей и местных обычаев ему прощалось и это. Задачей Тода было устранение богатых афганцев, финансирующих Талибан. Али перепадали деньги убитых, и он был счастлив.

После убийства очередного талиба в его доме в горах Тоду и Али пришлось застрелить и пятерых его слуг, которые оказали сопротивление. Обыскивая комнаты, Тод и Али забрели в большую комнату, где сидели на ковре пять женщин в паранджах. Они закрыли лица, услышав выстрелы и поняв, что в доме чужие. Али заговорил с женщинами, оказавшимися жёнами убитого. Они сбились в кучку и дрожали под скрывавшими их с головы до ног чёрными балахонами. Тод приказал женщинам вытащить трупы во двор. Он хотел сначала их запугать, намекая, какая судьба ждёт их при неповиновении. Али, помахивая пистолетом, следил, как женщины брались каждая за руку или за ногу, а пятая – за голову и таким способом они вытаскивали трупы из дома.

Тод, уже давно не вкушавший женского мяса, решил не упускать случая. Он знал, что для мусульманки открыть своё лицо перед незнакомым мужчиной – самый жуткий грех и позор, что они предпочтут сверкать пиздой, лишь бы лицо оставалось недоступным взгляду, и на этом Тод решил сыграть, следуя своим убеждениям.

Али и раньше предлагал Тоду организовать для него молоденьких: девочек, но у Тода, занятого чередой ликвидаций, просто руки до этого не доходили. А теперь с чувством исполненного долга Тод мог позволить себе расслабиться. Он подозвал Али и дал ему указания, что и как сказать женщинам. Али, с трудом скрывая удивление, перевёл сказанное главной жене Лале. Та подползла к Али и преклонила голову к его ногам, в восторге, что Победитель (так Али называл Тода) не желает обесчестить женщин, не будет открывать им лица и, более того, не подвергнет их риску беременности. Женщины переглянулись, повертев головами с густой сеткой на лицах, сквозь которую поблёскивали глаза. Али продолжил: когда Победитель прикажет, женщина должна снять панталоны, поднять свою чёрную хламиду до пояса и лечь на спину.

Начали с Лалы, чтобы она личным примером продемонстрировала своё повиновение и умение остальным жёнам. Лала послушно легла на ковёр и сделала как было приказано, остальные четыре жены уставились на Тода и замерли.

На уровне рта в парандже имелось отверстие для еды. Тод принял позицию над Лалой и уткнулся лицом в её выбритую промежность, занеся свой член над её головой. Перед лицом Тода возникло родное лицо пизды: он целовал взасос большие и малые уста, он лизал твердеющий носик клитора. Отсутствие волос давало доступ языку ко всей поверхности, но лишало Тода любимых запахов – вместо них пизда пахла восточными пряностями. Этот запах напомнил ему косметику для лица. Чтобы добраться до честных, подлинных ароматов, Тод вставил два больших пальца наподобие расширителя во влагалище, раздвинул стенки, и в конце этого туннеля засиял свет шейки матки. Оттуда повеяло знакомым духом.

Поработав над клитором и ощутив нужную реакцию, озвученную женским постаныванием, Тод погрузил член, направляемый рукой Лалы, в ротовое отверстие в парандже, и женщина умело присосалась.

Вскоре обоих настиг цепкий оргазм, вызволенный из небытия навязчивым желанием.

Когда Тод излился, женщина жадно сглотнула всё до капли и, лишь Тод поднялся с неё, сразу одёрнула свою хламиду, села на колени и, пятясь спиной, присоединилась к группке остальных жён.

Пока Тод вкушал и наслаждался, Али прислушивался к звукам в доме и за его стенами, следя, не появится ли кто из врагов, а также не сводил глаз с непривычного для себя зрелища.

Тод решил отдохнуть в захваченном особняке до очередного задания, которое ему должны были сообщить сверху. Причём буквально сверху – со спутника.

Али приказал женщинам приготовить еду, а Тод через десять минут затребовал следующую из жён, которая искусно исполнила все желания Тода, уже поняв, что ей нужно делать и явно желая этого.

Тод налил себе из фляжки скотча и, после того как Али попробовал еду – таков был порядок на случай, если еда отравлена, – принялся за баранину с рисом. Он поглядывал на суетящихся жён и уже не мог отличить из-за паранджи, полностью скрывавшей их тела, какие две были опробованы, а кто ещё ждёт его внимания.

Тод предался своим любимым утопическим фантазиям об обществе, где женщины, когда хотят флиртовать, переворачиваются и ходят на руках. Они сводят и разводят ноги, в знак склонности к тому или иному мужчине. Женщины красуются пиздами, держа рот наготове для принятия члена. А мужчина флиртует, расстегивая ширинку и вытаскивая член. Когда мужчина и женщина приходят к согласию – они укладываются в позе 69, уже образованной таким расположением их тел. И вот теперь утопические мечтания Тода претворялись в жизнь почти дословно.

Выпив, Тод имел свойство одержимо устремляться в размышления, и только женщина могла его от них отвлечь.

Слово «женщина», – мечтал Тод – это всего лишь обобщающее название для пизды, грудей, зада, лица и прочего, что хочется лапать, ебать, нюхать, лизать и рассматривать. Пизда – это, в свою очередь, тоже лишь слово для обозначения раздвинутых женских ног с лобковыми волосами, большими и малыми губами, а также клитора, влагалища и уретры. Но и этим обобщение не ограничивается, ибо женщину нельзя разбить на первооснову кирпичиков, потому что «клитор», в свою очередь, – тоже лишь обобщающее имя для капюшона, головки, тела и корня. А влагалище – опять-таки обобщающее слово для его преддверия, стенок, складок на них, соков и прочего. Таким образом, раскрывать всякое понятие можно до бесконечности, доходя до клеточного уровня, хромосомного и т. д. Разница лишь в том, на каком уровне тот или иной человек предпочитает остановиться или его останавливают. Большинство не смеет расщеплять понятие «женщина» на составляющие и воспринимает её целиком, что выходит боком, как только подобный невежда оказывается с ней в постели.

Бесконечность расщепления этих: понятий кружила голову Тоду, пока не наступал оргазм, на время умерявший интерес к этому феномену. Но вскоре головокружение возвращалось.

После освобождения Афганистана от Талибана женщины стали сбрасывать чадры и паранджи и перестали ценить своё лицо выше вида своей пизды, а потому, когда Тода с Али перебросили на осуществление таких же убийств в Саудовскую Аравию, он воспринял это как продвижение и по службе, и в служении своим желаниям, ибо в этой стране женщины ещё продолжали придерживаться старых традиций. Там женщины по-прежнему показывались только в непроницаемых для взгляда тряпках.

Женщины ходили стайками, и Тод вместе с Али захватывал сразу всю группу, усыпляя их специальными военными средствами быстрого действия. Если местные мужчины пытались мешать захватчикам, те лишали их подвижности с помощью ещё более секретного устройства, которым снабдили американскую армию для управления гражданским населением. Тод и Али грузили женщин штабелями в свой крытый зелёный фургон, в котором всё было наилучшим образом оборудовано для удобства развлечений. Там Тод будил одну женщину за другой и пускал их в дело.

В какой-то момент Али выказал свой дотоле тщательно скрываемый интерес к анальному сексу. Тод решил, что Али будет более добросовестным в общем деле наслаждения, если станет и сам его получать, и начал потакать страсти своего помощника, приглашая тоже воспользоваться женщиной.

Али уже уверенно и со знанием дела объяснял очередной счастливице, что её честь останется нетронутой и никто не будет пытаться увидеть её лица, более того, она не забеременеет, так как во влагалище член извергаться не будет, но если она попытается сопротивляться или, чего доброго, применить зубы не по назначению, то её живой и голой бросят на растерзание собакам. Затем он растолковывал, что от неё требуется. Женщину клали на спину, задирали ей ноги и сдирали панталоны. Тод становился над ней и приступал к общему облизыванию промежности, после чего сосредоточивался на клиторе. Женщина, обрадованная неизведанным наслаждением или уже познавшая эту ласку со своими подругами, с воодушевлением подавалась навстречу языку, а рукой направляла хуй Тода сквозь известное ей отверстие в ткани. Тод руками раздвигал женские ягодицы, и к открывшемуся анусу пристраивался Али, заполняя прямую кишку женщины своей не менее прямой отвердевшей наружной кишкой. В этот заполняющий момент женщина, бывало, приостанавливала сосание Тодова хуя, отвлекшись на новое ощущение или, наоборот, под его ярким впечатлением ускоряла движения языка.

Когда все оказывались на своих местах, начиналось радостное действо по добыче оргазма. Большинство женщин, подбираясь к самому пику, полностью сосредоточивались на своих ощущениях и прекращали ласкать хуй Тода. Тогда он концентрировал усилия и увеличивал частоту своего лизания, в то же время давая условленный знак Али, чтобы и тот ускорил и углубил свои движения. Женщина взрывалась в оргазме, обязательно выдавая себя каким-то вскриком или стоном и, перевалив через пик, принималась отплачивать свой долг с особенным благодарным воодушевлением, и Тод кончал вместе с Али.

После этого соратники в пустынном месте высаживали женщину из машины и минут через десять отдыха принимались за следующую. С незначительными вариациями всё повторялось и с прочими.

Среди женщин стали быстро распространяться слухи о двух замечательных мужчинах, которые заботятся не только о собственных наслаждениях, но и о женских, при этом оберегая честь своих любовниц. Однако тот факт, что один из этих мужчин – неверный, да ещё американец, вызывало возмущение среди экстремисток, объединившихся в движение «Антифака». Остатки Талибана втайне надеялись, что Тод перекуёт меч на оральный секс, поскольку в собственных интересах Тода было, чтобы женщины продолжали носить чадры и паранджи. Но для Тода присяга и Конституция США были ещё важнее. Потеряв надежду переманить Тода на свою сторону, лидеры талибов сагитировали одну из самых фанатичных «антифачек» пожертвовать собой и отомстить ненавистному американцу за непоруганную честь мусульманок. Шахидка стала слоняться в местах, где бывал замечен зелёный военный автофургон. Наконец ей повезло, и она оказалась затащенной в фургон двумя мужчинами, один из которых был явно американец.

И в тот момент, когда в привычной позе Тод излился фанатичке в рот, а её прямая кишка заполнилась обильной спермой Али, грохнул взрыв, и Тоду оторвало голову, а Али – хуй.

Когда к месту взрыва подоспели коллеги Года, они увидели террористку «с пиздой, разорванной до пупа». Взрывной волной с женщины сорвало паранджу, а с фургона – крышу, и в синее небо смотрело лицо чистой красоты, ниже которого всё тело было изуродовано взрывом.

В результате тщательного расследования выяснилось, что шахидка, зная, что эти двое никогда не наведываются во влагалище, вложила туда шашку тротила с часовым механизмом.

Али кое-как выходили в американском госпитале, и он устроился евнухом в гарем.

А боевые товарищи Тода поклялись продолжить его дело, но осуществить свою клятву не смогли, так как к тому времени все мусульманки отказались носить паранджу и понятие чести по-христиански перенесли с открывшегося лица на тщательно скрываемую пизду.

Вот почему однополчанам Тода пришлось их насиловать классическим западным способом. И мусульманки радостно подставляли свои загорелые лица под жгучие взоры неверных.

Верность полу

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 90.

Стэн был молод и красив телом, а вот лицо у него подкачало. Родился он с заячьей губой, да такой, что вместо губ оказались одни шрамы, и рот получился совсем невкусный. Именно это утверждали женщины, воротящие от Стэна нос. А точнее, свои губы. В остальном самки радостно принимали Стэна: его хуй был велик и умел.

Из-за характера своей ущербности Стэн больше всего мечтал о том, чтобы женщина страстно целовала его в губы, чтобы в жаркой похоти лезла языком, облизывала рот изнутри. Но женщины, позволяя Стэну себя заполнять, упорно и с явным отвращением сторонились его губ. Ему стало унизительно и недостаточно просто ебаться с женщиной или давать ей сосать хуй. Его мечтой было кончить в сросшемся засосе и чтобы женщина, кончая, запихивала ему в рот свой язык.

Получалась странная ситуация: поцелуй взасос – самый первый и простой этап в процессе соблазнения женщины – был для Стэна самой заветной и недостижимой мечтой, тогда как совокупление с женщиной, рвущейся на его большой и долго стоящий хуй, было весьма доступным – а ведь именно это представляет нелёгкую задачу для многих мужчин. Таким образом, самое изначальное и простое стало самым сложным и не имеющим начала, а самое сложное и завершающее стало привычно-простым и легкодостижимым. Чего только в жизни ни бывает!

У Стэна был друг Вик. Он не был таким накаченным и хуястым, как Стэн, но зато женщины радостно целовали его в губы. И не только в губы. Вик любил рассказывать Стэну о своих похождениях и особо – о своей нынешней подружке Софи, которая была помешана на сосании хуя и сперме. Стэн видел её не раз и жадно смотрел – не на её большую грудь, не на тонкую талию и не на величественный зад, а на полные губы крупного рта и на язык, которым Софи любила облизывать губы, выпуская его изо рта чрезвычайно далеко и надолго.

Софи рассказывала Вику (а Вик пересказывал Стэну), что она ощущает максимальную власть над мужчиной, когда берет его хуй в рот. Вот перед ней сильный, грубый, властный мужчина, но чуть её язык касается заветного места, как мужчина становится её рабом, даже если он с силой натягивает на хуй её голову, ухватясь за уши.

Чтобы избежать мужской торопливости, Софи уговорила Вика купить специальные ремни и маску без выреза для глаз. Она связывала ему руки, надевала на глаза маску и тут уже могла сама выбирать темп и способ обработки члена. Софи чувствовала себя властелиншей, так как именно она давала мужчине величайшее наслаждение и могла в такой ситуации управлять тем, как быстро и сколь обильно он изольётся в её рот.

Сперма имела для Софи чуть ли не мистическое значение, так как представлялась ей материализацией мужского оргазма. Согласно воззрениям Софи, получалось, что оргазм – не только эмоциональное явление, но и вполне вещественное, а именно, оргазм по сути своей есть жидкость, которая имеет цвет, запах и вкус. Это цвет, запах и вкус семени, выплеск которого неопровержимо свидетельствует о вспышке наслаждения – а наслаждением этим Вик обязан Софи. Она восхищалась устройством мужчины, которого природа ОБЯЗЫВАЛА испытать наслаждение, чтобы он мог излить семя. Тогда как для женщин наслаждение – дело добровольное и необязательное для зачатия.

Стэна и Вика объединяла общая ненависть к «голубым». Не раз они поджидали у бара, где собирались гомосексуалисты, какого-нибудь «вихлявого», как называли таких Вик со Стэном, шли за ним и избивали его в каком-нибудь тёмном углу. «Чтобы знал своё место», – так они объясняли свои мотивы, но где это «своё место», приятели определять не брались.

Софи удивлялась этой ненависти и пыталась отговорить друзей от жестокости, аргументируя, что, чем больше будет «голубых», тем меньше у Стэна и Вика будет конкурентов в освоении женщин, а поэтому им надо только радоваться обилию гомиков. Это женщины могли бы обозлиться на избегающих их гомосексуальных мужчин. Но женщины предпочитают концентрироваться на оставшихся гетеросексуалах. Однако такая логика не действовала на ненавистников.

Софи и Вик часто в открытую целовались при Стэне, и это вызывало в нём столько зависти к Вику, что она начинала граничить с неприязнью. И, будто дразнясь, целующиеся детально демонстрировали поцелуи, чуть отстранясь губами друг от друга, но сохраняя контакт вытянутыми языками, чтобы через миг снова всосаться до неразличимости ртов.

Стэн закусывал свою заячью губу и отворачивался в ревности и злобе.

Так как поцелуи были для Стэна исключены, он настойчиво приучал своих: возлюбленных, чтобы они при встрече и прощании в качестве приветствия говорили не «Kiss you!», a «Fuck you!»^[27]. Сначала женщины ёжились от такой «нежности», но при регулярном повторении вскоре привыкали, проникаясь прекрасным смыслом этого восклицания.

Софи уговорила Вика вделать в каменную стену его комнаты стальные кольца. Вик, вошедший во вкус связанных рук и завязанных глаз, стал увлекаться игрой в раба, которая давала ему свободу от ответственности – за достижение собственного оргазма и доведения до оргазма Софи. Ибо если любую ответственность рассматривать как бремя, то рабство с полностью переложенной ответственностью на хозяина можно считать свободой. В данном случае это была хозяйка, да ещё дарящая изощрённое наслаждение.

Софи овладевала особая страсть – крепко привязать Вика верёвками к кольцам, сначала руки к верхним двум, затем ноги – к двум нижним. Потом она завязывала ему глаза, включала оглушающий рок и начинала серьёзную игру с членом Вика. Только тогда Софи чувствовала полную власть над мужским органом, и Вик счастливо этой власти подчинялся. Софи растягивала удовольствие на весь вечер, не давая Вику перейти вожделенную черту, а всё полизывала, посасывала, держа его на самой грани оргазма. И когда Вик извергался, Софи получала максимально возможное количество спермы, которую она задерживала во рту и смаковала, прежде чем маленькими глоточками проглотить.

Опустошённый Вик повисал на верёвках – тело решало отдаться на волю внешних поддержек, переложить ответственность на них, давая мышцам полностью расслабиться.

Софи с гордостью смотрела на истощённого любовника, и в животе у неё урчало. Софи была убеждена, что испустить сперму – это как испустить дух, не зря оргазм сравнивают со смертью, но маленькой, потому что сперма выходит не потоком, а по каплям. И если в сперме таится мужская душа, то, объясняясь женщине в любви, Вик должен бы сказать Софи, что любит её всей своею спермой. Или, испытав оргазм, можно было считать, что Вик был полностью откровенен с Софи и излил ей свою душу. Но Вик был хорош тем, что его выплеснутая душа быстро восстанавливалась, и Софи снова бралась за святое дело, но на этот раз ухватясь руками за кольца и насаживаясь, и снова доводила Вика до бездушия. А потом Софи лежала на ковре перед висящим Виком, сжимая ноги, не давая вытечь ни капле, дожидаясь, пока всё семя всосётся в её нутро. Женщины сжимают ноги в двух противоположных случаях: чтобы не дать семени втечь внутрь и чтобы не позволить семени вытечь наружу.

Софи отчаянно ревновала Вика, а это означало, что она хотела иметь монополию на сперму своего возлюбленного. Одна мысль о том, что семя Вика изольётся в чью-то чужую плоть и эта плоть пропитается им, то есть духом Вика, превращала Софи в разъярённую тигрицу.

Живая вода – это сперма. Мёртвая вода – это менструальная кровь, моча, пот. Ибо, кроме спермы, любые выделения – мертвы. А Софи как женщина любила жизнь. Ведь поглощение спермы – это единственная форма поглощения живой части живого существа без нанесения ему увечий. Буквальное приобщение к иному существу – поглощение его. Поглощение спермы – это невинный и безвредный каннибализм.

Когда Софи неслась на свидание с Виком и когда потом возвращалась домой, то всегда вспоминала выражение Вика: женщина подаёт себя на свидание в собственном соку, во время свидания нашпигована мясом, а выносит себя со свидания как заливное в сперме.

Софи смотрела на ночное звёздное небо, которое не двигалось, несмотря на высокую скорость, с которой она гнала машину, и ей виделся не Млечный Путь, а семенной путь – из спермы.

Всякий раз, когда Стэн бывал вместе с Виком и Софи, он исподтишка заглядывался на её рот. Если бы Вик не был его другом, то Стэн давно бы поставил Софи на четвереньки и воткнул бы свой стержень, чтобы тот, став как бы продолжением её позвоночника, зафиксировал её тело в положении наслаждения. Но как Стэну хотелось её губ! Поэтому он старательно отводил от Софи взгляд, который всегда прилипал к её рту. Иногда Стэну казалось, что Софи проводит взглядом по желваку, выпирающему из его джинсов.

Вик рассказывал Стэну о своих развлечениях с Софи и так оправдывал своё согласие быть привязанным: мол, это заводит Софи настолько сильно, что он лишь ради этого согласен участвовать в такой игре. То, что игра в раба стала приносить ему огромное удовольствие, Вик от Стэна скрывал. Стэн кривил свои губы-шрамы в гримасу, которая должна была означать презрительную улыбку, и философствовал, что женщина по сути своей – спермоприёмник, а его Софи – это даже спермоуловитель. Вик отшучивался и называл мужчин «спермачами».

Рассказы Вика всё больнее бередили Стэнову рану рта. Перед его глазами сияли губы Софи, а между ними – язык, лижущий рот Вика. Стэн чувствовал, что у него внутри что-то растёт, громоздится и вскоре обязательно вырвется наружу. И вот в один из вечеров, когда Вик сказал, что к нему приезжает Софи и потому он не сможет пойти со Стэном в бар, Стэн решил нанести своему другу неожиданный визит. Стэн знал, что заднюю дверь Викова дома можно легко открыть, чуть приподняв на петлях. Стэн припарковал машину на соседней улице, чтобы появиться незамеченным, и пешком направился к дому. Зачем он туда идёт и что он будет там делать, он не знал, но чувствовал, что не идти не может, что он обязательно добьётся свершения своей мечты. Но, как это произойдёт, Стэн не представлял.

Он подошёл к дому, откуда даже сквозь закрытые окна был слышен печатный шаг железного рока.

«А… забавляются уже…» – со злорадством подумал Стэн. Он зашёл с задней стороны дома и, приподняв дверь, вытащил язычок из замка. Из-за выставленной двери в него ударил пульс бас-гитары и ударника. Стэн прошёл по коридору. Дверь в комнату развлечений была открыта. Он увидел перед собой Вика, стоящего у стены с руками и ногами, плотно обмотанными верёвкой. Глаза его были закрыты чёрной безглазой маской. Спиной к Стэну стояла на четвереньках голая Софи, медленно двигая головой на уровне бёдер Вика.

Стэн стоял как зачарованный, и в голове у него пронеслось воспоминание об одной женщине, у которой оказался большой клитор, так похожий на детский хуёк, что Стэн замялся, прежде чем взять его в рот. Но женщина притянула его голову, и Стэн ухватил его губами, словно соску, невольно представляя, что сосёт настоящий член. Но пальцем Стэн отчаянно работал во влагалище, чтобы убедить себя, что он сосёт не мужчину, а глаза не сводил с полной груди для ещё одного подтверждения, что перед ним женщина. Когда женщина кончила, он с облегчением уверился, что спермы нет, и окончательно убедился, что это был всё-таки клитор.

Но ведь клитор и есть зачаточный член, – корил себя Стэн. А ему так не хотелось даже в малейшей степени походить на ненавистных «голубых». Стэн утешил себя, что настоящий гомосексуализм – это когда тебя ебут в жопу, а сосать хуй – это ещё не гомосексуализм. Теперь это воспоминание всплыло с особенной яркостью.

И тут в голове у Стэна мгновенно созрел план. Теперь он знал, зачем пришёл сюда. Стэн быстро скинул одежду, осторожно подошёл сзади к Софи. Та почувствовала движение за спиной, оторвалась от хуя Вика и обернулась. Узнав Стэна, Софи раскрыла рот то ли для крика, то ли от удивления, но Стэн схватил её за голову, зажал рукой рот и, медленно поворачивая, чтобы не свернуть Софи шею, заставил её лечь на спину. Стэн приложил палец к своей заячьей губе, чтобы Софи молчала, а затем показал ей увесистый кулак, чтобы она поняла, что ей грозит за неповиновение.

– Ну, где ты? Не останавливайся так надолго, – попросил Вик, уже заскучавший по рту Софи. Гремящая музыка заглушала слова Вика и новые звуки, которые привнёс своим появлением Стэн. Перед Стэном торчал нетерпеливый хуй привязанного друга, а под Стэном лежала голая Софи с раздвинутыми ногами. Её голова находилась как раз на ковре под хуем Вика. Стэн, зажимая одной рукой рот Софи, другой рукой направил хуй в нижнее радостное отверстие Софи. Наладив ритм, Стэн взял в рот хуй Вика. Вик обрадовался, думая, что это Софи:

– Наконец-то! Дай мне кончить, я больше не могу. Ну, пожалуйста.

Софи с ревнивым удивлением смотрела вверх на Стэна, увлечённо двигающего головой. Стэн убрал руку со рта Софи и теперь обеими руками сжимал ей груди. Софи стала ласкать пальцами яйца Вика. Музыка гремела, но Стэн всё равно услышал, как застонал Вик. Стэн почувствовал во рту солоноватый вкус жидкости, заполняющей его рот, думая только об одном, как бы не проглотить ни капли.

Софи смотрела с завистью, зная, что происходит, так как она вставила палец в зад Вика и почувствовала спазмы. Вик опал и повис на верёвках в изнеможении, а Стэн с полным ртом склонился над лицом Софи и осторожно выпустил одну каплю, которая попала точно ей на губы. Софи высунула свой язык, попробовала, узнала вкус и жадно облизала, и тогда Стэн приблизил свои губы к её губам, всё ещё не уверенный – а вдруг Софи отшатнётся? Но она обеими руками притянула его голову и всосалась в губы Стэна так, как не делала ни одна женщина в его жизни. Стэн разжал рот, и семя Вика потекло в рот Софи, а она всунула внутрь язык и вылизывала семя своего возлюбленного с языка, нёба, зубов и губ Стэна. И тут от исполненной великой мечты Стэн извергся в хлипкие глубины Софи.

После того как последняя капля Стэнова семени истекла в пизду Софи, на Стэна нахлынуло привычное отвращение, но на этот раз оно резко усилилось от вкуса спермы. Стэн всё ещё ощущал его у себя во рту, хотя Софи, дорвавшись до оргазма, вылизывала тыкающимся языком последние следы. Душная муть стала подниматься из желудка Стэна, и вдруг поток рвоты выплеснулся в широко раскрытый рот Софи.

Стэн бежал к своей машине по ночной улице, и фонари свисали, как презервативы, раздутые изнутри спермой света.

Фантазёры

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 91.

Итак, ему было 62, ей 58. Женаты 35 лет. Взрослые дети. Он – профессор университета. Она – домохозяйка. Вот.

После этих анкетных данных можно и про любовь.

А любовь была. Последние пятнадцать лет супруги друг другу даже не изменяли, да и раньше это было – раз-два, и обчёлся. Глядя на постаревшие лица и тела друг друга, они не раздражались, не отвращались, а испытывали обоюдные сочувствие и жалость. Ему хотелось приголубить её, как маленькую девочку, которая испугалась, что у неё навсегда отнимают красоту. А ей хотелось спрятать лицо у него в седых волосах на груди, увериться, что она любима, и отдать всю себя дорогому человеку.

Они совокуплялись перед сном по одному разу, и последние лет десять этого им хватало. Ежедневный оргазм вошёл в привычку, тело требовало регулярной вспышки радости, после которой следовал спокойный сон. Когда же супруги были в разлуке – всегда недолгой, – они потакали своей привычке вручную.

Однако уже много лет они были оскоплены сожительством, то есть совокупление само по себе уже с трудом могло довести их до оргазма. А усердные старания на этом поприще становились с годами не под силу. Супруги давно уже перестали видеть друг в друге объект похоти, они просто знали, что у каждого в теле имеется орган, с помощью которого они ощущают близость. Но вялое возбуждение останавливалось где-то на полдороге, и они могли бы топтаться в возвратно-поступательных движениях, но так и не продвинуться к заветной цели, если бы… Если бы каждое соитие супругов не превратилось в прекрасную пору фантазий. Стоило каждому предаться своей любимой фантазии, как оргазм являлся немедля.

Когда мужчина покрывает одну и ту же женщину в течение многих лет, её тело становится почти его собственным телом, а значит, соитие уподобляется мастурбации. Женщина превращается в большой кулак, которым дрочат. А потому, как и всякая мастурбация, соитие с такой женщиной никогда вполне удовлетворить не может. И так же, как и при онанизме, муж погружался в фантазии. Только чужая женщина – явно не твоё тело – возбуждает тебя. Именно чужесть плоти является основой возбуждения.

Для жены ситуация была подобной, а о деталях пусть лучше рассказывают женщины.

Следовать соблазнам в надвинувшейся старости становилось всё сложнее, а если соблазну не удаётся следовать, то от него можно спасаться молитвой или мастурбацией. Мастурбировать супругом. Тем более что сразу после оргазма как муж, так и жена восклицали про себя: какого чёрта мне так хотелось кого-то другого, когда сейчас никого вообще не хочется? А помолиться мыслей не возникало, так как супруги были атеистами, что было популярно на кампусе.

Как у мужа, так и у жены имелся определённый сексуальный опыт, в памяти хранилось известное количество прочитанной эротики и просмотренной порнографии. Из всего этого фантазия, легко и не считаясь ни с какими моральными нормами, а тем более с юридическими, выстраивала в воображении те ситуации, которые почему-то возбуждали сильнее всего.

У каждого супруга была любимая фантазия, которая действовала особенно эффективно.

У него – две девушки: одна сидящая на его члене, а вторая – на его языке, причём в этот момент сами девушки страстно целуются. В такой позе ему бы никогда не увидать поцелуев, поскольку у него перед лицом находился бы девичий зад, заслоняющий остальной мир, однако в фантазии всё это оказывалось возможным.

У жены был когда-то мужчина, который самодовольно заявил ей:

«Одно я могу гарантировать – то, что наша половая жизнь предоставит фантазии для твоей будущей половой жизни без меня».

Тем не менее ни один мужчина, включая самого предсказателя, не предоставил ей желанного материала для фантазий. Супруга всегда воображала, что её насилуют двое молодых мужчин. Вернее, насилием это только называлось из-за общеизвестного предрассудка, что, мол, если незнакомый мужчина и тем более двое появляются откуда ни возьмись и пытаются овладеть женщиной, то она обязательно должна сопротивляться, а значит, происходит изнасилование. Но в своих фантазиях жена не сопротивлялась. Наоборот, именно незнакомость, чужесть мужчин и полное отсутствие сопротивления делали для неё эту фантазию столь сладкой. Но для простоты она всё равно называла про себя эту фантазию изнасилованием.

И вот фантазии супругов исполнились волею капризной, но подчас щедрой судьбы.

Надо сказать, что супруг был весьма почитаемым и любимым профессором среди студентов. Многие студентки смотрели на него влюблёнными глазами – для своих лет он был ещё весьма привлекателен и одевался щеголевато. Однако строгие законы университета, запрещавшие сексуальные отношения профессоров со студентками, заставляли его держаться неприступно – рисковать близкой пенсией не хотелось. Но тут на последнем курсе у него учились миловидные двойняшки. Они сидели всегда на первом ряду и смотрели профессору в рот. Эти девушки были хорошими студентками и весьма добросовестно готовились к занятиям. Профессор часто их хвалил, чего двойняшки и добивались изо всех сил.

На вечеринку, посвящённую получению диплома, были приглашены преподаватели и профессора, и выпитое пиво сбросило один из многочисленных слоёв моральной одежды. А двойняшки, как обычно бывает, почти не разлучались и часто спали с одним и тем же парнем одновременно. Поэтому неудивительно, что они подошли к любимому профессору и пригласили его к себе в квартиру продолжить веселье. А чтобы он не отказался, они пообещали, что сделают ему подарок на прощание. Он не стал на этот раз сопротивляться случаю, прикинув, что девушки уже закончили университет, уезжают на следующей неделе, и такой визит никак не сможет ему навредить. Когда он оказался в их квартире, в их кровати, между двумя юными телами, пожилой супруг понял, что счастье не покинуло его, а продолжается, и погрузился в свежие жаркие тела. Он быстро кончил первый раз от двойного напора возбуждения и двойной юной страсти. Когда два языка вывели его на второй круг, он поставил девушек в позу своей мечты и, как следовало ожидать, он видел перед собой лишь прекрасный зад, который придавливал его так, что мешал дышать, а вторая девушка на его члене двигалась так быстро, что лишала профессора ощущений, необходимых для победного конца. Кроме того, эрекция была у профессора согласно возрасту, и член то и дело выскальзывал из сладенькой дырочки, так что сестрички усердно его лизали, приводили в твёрдое состояние и опять погружали в себя. И тогда – неожиданно для себя – учёный муж стал вдруг мечтать о своей жене. Фантазия совокупления с нею представлялась ему абсурдной в ситуации, которая требовала полной самоотдачи волшебному приключению. Но, как это ни странно, фантазия о жене, которую он покрывал в обыкновенной миссионерской позиции, так его возбудила, что он окреп и извергся в прыгающую на нём двойняшку, засовывая язык как можно глубже во влагалище сестрёнки, сидящей на нём.

Фантазия жены тоже исполнилась весьма своеобразно. Однажды, сидя за компьютером, она получила рекламу о бюро знакомств, и что-то на этот раз потянуло её заглянуть на тот сайт, хотя раньше она таких: сайтов старательно не замечала. Проглядывая объявления голодных мужчин с обнажёнными разновеликими членами, жена наткнулась на объявление весьма симпатичного молодого человека с фигуристым членом, который взывал к пожилым женщинам её возраста, которых якобы этот самец жаждал удовлетворять из-за своей такой вот склонности. Не раздумывая, жена ответила на объявление и не замедлила получить страстное письмо. Она послала ему свою фотографию, трепеща, что её изображение на снимке отпугнёт возможного любовника. Но в ответ получила письмо ещё более пылкое. Затем последовал телефонный разговор и приглашение в кафе, которое находилось рядом с квартирой парня, куда и можно было бы пойти после кофейничанья. В жизни этот парень оказался ещё более очаровательным – или таким бы показался ей любой юный мужчина, проявивший к ней подобный жаркий интерес? Короче, они скоро оказались в его постели. А когда парень скоропостижно кончил, открылась дверь соседней комнаты, где жил его товарищ, и любовник сообщил своей зрелой любовнице, что его сосед тоже хочет с ней познакомиться. Знакомство, на которое жена даже не успела внятно согласиться, произошло сумбурно, хотя и не без приятности. А когда парни поставили пожилую даму на четвереньки и зашли с двух сторон, именно так, как ей воображалось, она, с воодушевлением вкушая юную страсть, поняла, что оргазма ей не достигнуть, и стала, к своему удивлению, представлять, как легко она кончает со своим мужем в позе не столь изощрённой. Получилось, что оргазм находящегося сзади молодца пришёлся на воспоминание об оргазме мужа, что явилось последней каплей для начала её собственных восторгов, и тогда она почувствовала, что волна накатывает на неё и капли спермы, излившиеся в этот момент ей в рот, вынесли её на высокую скалу оргазма, где она смогла продержаться много секунд, пока юноши не выскользнули из её взмокших глубин.

С той прекрасной поры молодой любовник больше с ней не связывался, а она ему не писала и не звонила – видно, его страсть к пожилой женщине оказалась окончательно удовлетворённой.

Но эти приключения не прошли для супругов бесследно. Они их сблизили ещё больше, причём способом, который лучше всего пояснить цитатой из стихотворения:

Фантазии легко дают понять,

насколько дух могущественней плоти^[28].

Вот что стало происходить, когда супруги, в соитии, продолжали по-прежнему предаваться каждый своей фантазии: помимо живо воображаемой ситуации к мечтам добавилась существенная частица реальности, которая счастливым образом теперь замыкала круг на супружеской верности.

Когда муж воображал себя с двумя девушками, он уже представлял весьма конкретных двойняшек, а также вспоминал свою неспособность ими насладиться, пока он не стал фантазировать о соитии с женой. Теперь он, совокупляясь с женой, разражался оргазмом, грезя о реально случившемся, а именно – от воспоминаний о жене в процессе совокупления с двойняшками, то есть от фантазии в фантазии.

Подобное стало происходить и с женой, грезящей о насильниках, которыми теперь были два юноши, возжаждавшие её дряблого тела. Она, взывая к оргазму при совокуплении с мужем, вспоминала не только железные члены молодых любовников, но и свою неспособность спрыгнуть с высоты, пока она не начала представлять себе соитие с мужем.

Так муж и жена, слившиеся воедино, с закрытыми глазами, полными фантазий, словно слёз, мечтали друг о друге, вдохновлённые чужими телами.

Любовь торжествовала.

Поговорила поговорками, послал пословицей

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 93.

Девушка, которая взывала к себе, явно приехала из далёкой провинции. Она шла в уличной толпе, уверенная в себе, но явно не уверенная в новом окружении. Девушка была свежа, как весеннее утро, и красива, как летний день. Я нагнал её, заговорил с ней. И каково же было моё удивление, когда я услышал её ответы, произносимые чудным голосом.

Начал я издалека и изысканно, в попытке сразить провинциалку моим красноречием и деликатностью:

– Глядя на вас, любой атеист превратится в глубоко верующего.

Девушка снисходительно повернула ко мне свою головку высокохудожественных очертаний и выдала:

– Про пизду – ни слова.

Я обомлел от неожиданности. Однако, продолжая идти с ней в ногу, кое-как оправился и рискнул пояснить:

– Я имел в виду, что, глядя на вашу красоту, сразу уверуешь в существование Бога, потому как без его вмешательства такое чудо возникнуть бы не могло.

Девушка взглянула на меня уже теплее и вымолвила, как бы извиняя меня:

– Мир стоит на пизде и хуем подпёрт^[29].

Я уж и не знал, как отреагировать на этот афоризм, и на всякий случай решил ещё раз извиниться:

– Вы ведь не сердитесь на меня за непрошеные разговоры?

– Бранить тебя – осердишься, бить тебя – обсерешься, разве обосрать и в Корсунь отослать, да и там обдрищут и назад вышлют.

Я обрадовался, что она перешла на «ты», близость, значит, возникает:

– Ну и как там у вас в Корсуни-то?

– В степных губерниях, что съешь, то и высрешь, а у нас, что насрёшь, то и съешь.

«Ну что на это скажешь?» – подумал я и спрашиваю:

– Как вас зовут?

– Наташка, – призналась она и тут же опять ушла в фольклор: – Своя Наташка ближе к телу.

Я понял, что пора уединиться с ней от уличной толпы, и предложил:

– Моя машина припаркована за углом, давайте покатаемся.

– Вокруг пизды три часа езды, – ответила Наташка с интонацией согласия.

Мы подошли к машине, и я открыл ей дверь. Наташка плюхнулась на сиденье, чем нисколько не навредила своей красоте, дрогнувшей в области её груди. Наташка поглаживала сиденья, руль и другие части машины, не скрывая своего восхищения.

Мы выехали на бульвар, заставленный тополями.

– Как вам нравится наш город? – попытался я продолжить светский разговор. Но я чувствовал, что вряд ли у меня с Наташкой выйдет равностильный диалог, и оказался прав. Наташка ответила:

– Этот город как собачья пизда: попадёшь, так не знаешь, скоро ли выпустит.

Мы катались с полчаса, Наташка вертела головой по сторонам. Я положил ей руку на ляжку, и девушка сказала без всякой угрозы в голосе:

– Языком хоть жопу лижи, а рукам воли не давай.

Но руку мою она не убрала, поэтому я воспринял это как высказанное предпочтение орального и анального секса.

– Небось приехала в город, чтоб замуж выйти?

Наташка кивнула, продолжая крутить головой по сторонам.

– А приданое у тебя большое? – решил я пошутить и тут же схлопотал фольклором по башке:

– Приданого две мельницы: ветряная да водяная – одна с пухом, другая с духом.

– Не понял, – сказал я, – я в сельской механизации ничего не понимаю, я человек городской.

Наташка с готовностью пояснила, глянув мне прямо в глаза:

– Приданого два гака: пизда да срака.

В этот момент я заметил идущего по тротуару моего друга Толика и захотел прихвастнуть моей деревенской красоткой. Я притормозил, гуднул, Толик обернулся, и я ему помахал. Я подрулил к нему, опустил стекло, и он подошёл к машине.

– Это Наташка, – представил я её. – А это мой друг Толик.

Толик стал есть девушку глазами и задал риторический вопрос:

– Где ты таких красавиц берёшь?

Наташка посмотрела на его жадные глаза и отвесила:

– Глазами трахаем, носом спускаем.

Толику потребовалось несколько минут, чтобы очухаться от впечатления и произнести обиженно:

– Почему ж только глазами?

Наташка с усмешкой посмотрела на шевелюристого Толю и произнесла громко:

– Таких друзей за хуй и в музей.

Толик распахнул глаза и рот:

– Да я тебя сейчас…

Наташка усмехнулась:

– Раздайся море – говно плывёт.

Тут я быстренько свернул церемонию знакомства, сказал, что нам нужно срочно куда-то ехать, и газанул, отъезжая от Толика.

– Ты чего моего друга так, совесть-то у тебя есть? – вопросил я и получил достойный ответ:

– Где раньше была совесть – там пизда выросла.

Тут я решил больше не тянуть и вкусить наместницу Наташкиной совести.

– Заедем ко мне чайку попить. Хорошо?

– И хочется и колется и матушка не велит! – резонно ответила Наташка.

– Ну, так как матушки тут нет, то следует делать как хочется, – сказал я и погнал к дому. Наташка не возражала.

У меня в гостиной стоят две небольшие абстрактные скульптуры. Я подвёл к ним Наташку и встал позади неё, прижимаясь к пухлому заду.

– Как тебе нравятся мои скульптуры?

Я ждал критической сентенции, и она не замедлила последовать:

– Как насрано, так и заморожено.

Тут я решил покончить с искусством и взяться за плоть.

Наташка целовалась жадно и любовно. Я медленно продвигался с ней к кровати и восхитился Наташиной красотой, на что всегда тянет перед совокуплением. Но Наташка была излишне скромна и ответила:

– Если есть пизда и рот, значит, баба не урод.

Я стянул с неё платье через голову, и мы оказались в кровати, голые и в лежачем положении. Я на всякий случай спросил:

– Ты не девственница?

На что получил вразумительный ответ:

– Кроме хуя и соломинки в пизде не бывало.

– Это я пошутил, конечно, у такой красавицы должны быть любовники, – сказал я, сжимая ей груди и целуя в шею.

– Тоже мне шутки: с босым хуем около голой пизды, – ответила Наташка, широко развела ноги и прошептала: – Подопри меня колышком до самого донышка.

Так мы и начали радоваться половой жизни.

Когда мы с восторгом расплескались, захотелось есть. Я показал Наташе на холодильник и предложил что-нибудь сварганить. Наташка поцеловала меня и бросилась стряпать.

– Что есть-то будем? – спросил я, раздумывая, какое меню она захочет приготовить из моих запасов, на что Наташка лукаво ответила:

– Не хочешь ли калача, в пизде помоча?

– Хочу, всё, что у тебя в ней помочено, – радостно согласился я. – Мы можем дня три из квартиры не выходить, запасов хватит, – обрисовал я наше ближайшее будущее. На что Наташка отреагировала так:

– Запас пить-есть не просит: монах хоть и не ебёт, а хуй в запасе носит.

Стали мы в кровати есть мясо с картошкой да вином запивать. Наташка капала на меня вином и слизывала, а я капнул ей на зад и тоже слизал, тут Наташка и сообщила мне:

– Ешь говно, да не капь, возьми ложечку да ешь понемножечку.

Мы расхохотались, отставили тарелки и снова слились.

Отлип я от Наташки и вздохнул:

– Эх, хороша у тебя пизда.

На что Наташка со знанием дела вставила:

– Пизда не бог, а помогает.

Я решил взбодриться и Наташку развлечь, включил на видике оргию. Там человек двадцать переплеталось. Наташка смотрела-смотрела и головой тряхнула:

– Кто кого ебёт – сам чёрт не разберёт.

– А ты девушка верная или тебе нравится групповуха?

– Дай хуй свежий, хоть медвежий, – легко призналась Наташка.

– Так ты на любого мужика чужого согласна?

– Не поёбши, не узнаешь.

– Ты, конечно, права. Ну и что же ты обо мне теперь узнала?

– Ебёт – как город берёт, а слез – как лысый бес.

– Спасибо за комплимент. А ты заметила, что у меня на хуе неровности имеются, тебе не противно?

У меня две бородавки выросли, я всё думал, что женщине может быть неприятно, когда она их увидит, но Наташка меня аргументированно успокоила:

– Коли на хуй бородавка, так и то пизде прибавка.

– Ну и отлично, – обрадовался я и снова её захотел. – Давай повернись-ка, – скомандовал я Наташке.

Наташка не заставила себя уговаривать, а быстро повернулась задом, пояснив:

– В среду – с переду, а в пятницу – в задницу.

И впрямь сегодня была пятница.

– Какой у тебя роскошный зад! – восхитился я.

– Баба без жопы – что корабль без парусов, – услышал я спереди.

– Ух, как сладко у тебя внутри! – воскликнул я, дойдя до упора.

– Хую в любой дыре счастье, – проурчала Наташка.

– Счастье, да не одинаковое, – возразил я, наяривая.

– Да-да, те же яйца, только вид сбоку, – скептически отозвалась Наталья и пукнула. – Нечем срать, так воздухом, – прокомментировала Наташка и принялась стонать.

Всю ночь мы наслаждались, а под утро мне надоело, и мы заснули.

Через два дня упорных наслаждений я почувствовал, что Наташку пора спровадить, и говорю, что мне на работу надо идти, а она отвечает:

– Работа не хуй – неделю простоит.

– Но мне действительно надо.

– Попизди, попизди – соловьём будешь, – ухмыльнулась Наташка и нехотя стала одеваться.

Я тоже стал натягивать одежду.

– Обдёрни хуй-то, рубашка видна, – бросила Наташка уже со злобой.

Перед уходом она задала мне загадку, от которой мне её снова захотелось:

«Повыше коленца, пониже пупенца, во что суют, как зовут?»

Я в виде ответа хотел было схватить её за пизду, но Наташка увернулась и сказала отгадку:

– Карман.

Это был явно намёк, чтобы я его держал шире.

Мы вышли на улицу. И Наташка, не прощаясь, пошла быстрым шагом от меня.

– Ты куда идёшь? – крикнул я вслед.

– Куды? К хую на муды, – ответила она не оборачиваясь.

– До свиданья!

– Будь здоров – еби коров! – попрощалась со мной красавица.

И тут я вспомнил поговорку, где-то услышанную, и выкрикнул ей вслед:

– Жениться – не усраться: можно и подождать!

Я шёл по улице и напевал песню удовлетворённости и свободы:

«Кто ебёт да поёт, тот два века живёт».

Кисло-сладкая месть

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 94.

Дело было в СССР.

Увидев Олега, его знакомые начинали шептать ещё не знакомым, что он ездил в Швецию. Тогда такой поездки было достаточно, чтобы вызывать благоговение и трепет перед счастливцем. Хотя парень он был противный – лингвист какой-то. Но не только поэтому. Объяснение – ниже.

Я же нигде за границей не бывал и о Швеции знал лишь, что она– родина сексуальной революции, а не слонов, как моя отчизна. Знание это подкреплялось чёрно-белыми фотокопиями со шведских цветных порнографических журналов, которые мне удалось раздобыть и использовать для соблазнения девушек, показывая им эти фотографии после первой рюмки.

На Олега мне было с лёгкой завистью наплевать, но у него в активе, помимо поездки в Швецию, была подружка зазывающей красоты. Звать Людка. Грудь у неё была великой и высокой. По не понятным мне причинам Людка была влюблена в Олега, а был он гнусный, особенно внешне. Но, быть может, он ей что-то привёз из Швеции, например, огромный искусственный хуй, и за это Людка его любила. Хотя сие мне не было известно наверняка, тем не менее только такой подарок представлялся мне единственным обоснованным аргументом, почему красивая Людка любит противного Олега. Правда, есть и второй аргумент: любовь слепа и в то же время зла.

Но самое смешное, что Людка училась в нашем институте, и поэтому я на неё часто натыкался: то в коридорах, то во внутреннем дворе. И её грудь меня всегда отпружинивала. Раз я набрался смелости и заговорил с ней.

– У тебя, наверно, большое сердце, – выдвинул я гипотезу.

– Нормальное сердце, – ответила она бездоказательно. – С чего ты это взял?

Я выразительно посмотрел на её огнедышащую грудь, с трудом скрываемую кофточкой. Людка ухмыльнулась и пошла дальше по коридору. Я её нагнал:

– Я видел тебя как-то с Олегом в пивном баре.

– Ты Олега знаешь? – спросила Людка, замедляя шаг.

– Отдалённо. Знаю, что он всю Швецию объехал. Ты с ним тоже ездила? – Я нарочно задал ей вопрос с известным мне ответом, чтобы заставить её продолжать разговор.

– Нет, я его здесь ждала.

– Молодец, – похвалил я её, – не хочешь по этому поводу со мной в кино сходить?

– А что смотреть?

– Американскую народную сказку – переложение русской народной: «Три богатыря».

– Это что ещё за кино такое?

– Великолепная семёрка, – разъяснил я, чем вызвал у Людки смех, а смех, как известно, подобно водке, расслабляет бабу.

Мы договорились, что встретимся у метро на следующий день, и в последний момент, перед тем как расстаться, Людка спросила доверительно:

– Ты не можешь мне одолжить пять рублей? На два дня, – добавила она для убедительности неминуемого возврата долга.

Случайно у меня имелось пять рублей, хотя обыкновенно содержание моих карманов в среднем составляло около рубля. Я радостно дал ей пятёрку, в уверенности, что долг ещё больше привяжет Людку ко мне.

На следующий день эскалатор, у которого я поджидал её для культпохода в кино, изверг несколько сотен не нужных мне людей, пока я не осознал, что нужную мне Людку он уже не выблюет. Я поплёлся домой, уверяя себя, что она обязательно должна со мной встретиться назавтра, хотя бы для того, чтобы отдать пять рублей. Я, будучи человеком обязательным, никак не мог поначалу уразуметь, что мир построен по законам непунктуальности и что люди обязательные – это аномалия, а точнее, дураки, которых имеют люди необязательные.

Моё фиаско с Людкой напомнило мне мой ранне-юношеский случай, в точности совпадавший как по сути, так и по денежным единицам. У меня, четырнадцатилетнего, одолжил пять рублей двадцатипятилетний художник-плакатист из дома отдыха, что располагался по соседству с дачей, где я жил. В основе моей готовности расстаться с деньгами было обещание художника познакомить меня с доступной женщиной, которая была его близкой знакомой. В то время за пизду я, как Фауст, отдал бы душу. Но вместо желанной пизды я просто потерял пятёрку, так как художник исчез в неизвестном направлении. Но даже если бы направление его исчезновения было бы мне известно, вряд ли что-либо изменилось бы в мою пользу – отнять у этого верзилы деньги у меня бы не получилось.

Когда Людка заняла у меня деньги, я сразу вспомнил этот случай. Но тот факт, что на этот раз у меня просила в долг желанная девушка, не позволил мне приравнять эти две ситуации – мне почему-то казалось, что девушка должна отдавать долги. Но это конечно же было ещё большим заблуждением.

Так и оказалось – Людка меня наебла, не ебя, что и есть самое обидное в половых отношениях.

Через несколько дней мы с Вовкой, моим приятелем, пошли в пивной бар, где я впервые увидел Олега. Он был там, будто никуда не уходил с прошлого раза, только сегодня рядом с ним на этот раз сидела Людка. Именно Вовка и познакомил меня тогда с Олегом и шептал мне в ухо про его Швецию.

Олег заметил Вовку и меня и стал грести к себе руками, призывая нас к его столику. Вовка вырвал из-под кого-то лишние стулья, и мы, пробившись сквозь табачный дым, уселись за столик, на которым кучковалась кодла пивных бутылок.

Когда Олег знакомил меня с Людкой, она посмотрела на меня так, будто впервые видит, и явно давая мне знак, чтобы я вёл себя аналогично. Я и вёл.

Олег заказал ещё бутылок, и их принесли чуть ли не десяток, забрав пустые. Я подумал, что вот, пропивают мою пятёрку или, что хуже, уже пропили. Я-то при всём желании не мог отыграться на пиве – пол-литра мне за раз никогда не выпить, и я всегда маленькую брал, которой мне вполне хватало. А все пили бутылку за бутылкой, и Вовка с Олегом восхищались мягкостью опьянения, которое даёт пиво в отличие от удара по башке, который получаешь от водки.

Именно Вовка и приучил меня к пиву в том плане, что я раньше вообще к нему не притрагивался, ибо горькое, а я только сладкое любил. В крайнем случае – кисло-сладкое. По той же причине я не курил, так как, попробовав, никакого удовольствия от дыма не получил, а удовольствие у меня – единственный критерий для занятия чем-либо. Искусственность процесса курения как такового, когда надо вдыхать в себя горький дым, меня отталкивала по принципиальным соображениям противоестественности, помимо простой невкусности. А с пивом вышло постепенное приятие, так как его пьют, что является естественным процессом; а по вкусу оно оказалось в конце концов интересным, да ещё с солёностями. Вот я к нему и пристрастился, но, как я уже говорил, в строго ограниченных объёмах. Так что я не мог разделить восхищения Вовки, Олега и Людки мягкостью опьянения – я более интересовался мягкостью Людкиной груди и прочих недоступных частей её тела.

Людка сидела, прижимаясь к Олегу, и всячески демонстрировала свою к нему любовь, попивая из его кружки и поя его из своей. А мы с Вовкой должны были служить фоном для их любовного выпендрёжа.

Раз так, думал я, нужно эту Людку наказать за её необязательность. Я убеждён, что непунктуальность – это самое страшное преступление, которое должно караться смертью.

Собутыльники мои всё больше пьянели, а я медленно потягивал свою маленькую кружку и строил планы мести. Прежде всего для Людки, а заодно и для её «шведа». Я воображал себя графом Монте-Кристо, мстящим врагам, – самая увлекательная для меня часть романа: беспощадная и хорошо продуманная месть, а не омерзительное христианское фальшивое всепрощение. Месть моя, увы, не могла быть жестокой в той мере, в какой бы мне хотелось, но свершиться она была должна.

Из-за обильного выпитого пива пивцы то и дело бегали в туалет, а я, пивший меньше всех, сидел на месте. Олег радовался, что я могу сидеть и охранять стол с бутылками, пока они бегают опорожниться. И вот, когда в очередной раз все трое за компанию отправились в туалет, я взял полупустую бутылку пива и, спрятав её под столом, укрытым длинной клеёнчатой скатертью, наполнил её до краёв результатами моего умеренного потребления пива. Затем я быстро разлил получившийся коктейль в кружки Людки и Олега и приготовился торжествовать.

Вовка и Олег вернулись первыми, они явно захмелели и шли, покачиваясь, опустошённые, чтобы поскорей снова наполниться. Сев на стул, Олег сразу ухватился за свою кружку и выпил треть. Тут подошла Людка, тоже плохо держась на ногах, хлюпнулась на стул, и её груди заходили ходуном. Она тоже ухватилась за свою кружку, подняла её высоко, призывая Олега чокнуться. Они чокнулись и с возгласом «до дна» – вылили в себя содержимое кружек. И моё тоже.

Я сожалел только об одном, что ни с кем не мог разделить свою пенящуюся, как пиво, радость. Вовка был слишком дружен с Олегом, и поверять ему секрет было бы опасно. Однако я не смог удержать радостную улыбку, когда, вытерев рот тыльной стороной руки, Людка недовольно сказала:

– Пиво совсем нагрелось.

– Точно, – подтвердил Олег.

– А у меня холодное, – сказал Вовка.

– И у меня, – добавил я. – Это ваша страсть всё вокруг разгорячает, – выдал я свою версию, которая была воспринята любовниками «на ура».

С тех пор, когда мы встречались в институте с Людкой, она отводила глаза и быстро проходила мимо, даже не здороваясь. А я чувствовал себя отмщённым и лишь иронически улыбался ей в лицо.

Через пару лет после окончания института мы столкнулись с Людкой на улице. Грудь её с тех пор не уменьшилась. И не увеличилась. А осталась тех же прекрасных огромных размеров. Я решил не позволить Людке пройти мимо, остановил и заговорил с ней. К тому времени в стране стало свободней и во мне самом тоже, поэтому я разговаривал с Людкой без студенческой дрожи в коленках. Я решил не церемониться и предложил ей зайти ко мне отметить нашу встречу, и, к моему удивлению она сразу согласилась. Видно, тоже повзрослела. Оказалось, что она замужем за Олегом и через месяц отправляется с ним в Швецию, куда его послали в командировку. Людка спросила, видимся ли мы с Вовкой, так как они уже давно о нём ничего не слыхали. Я сказал, что мы с ним подружились ещё крепче.

На этот раз мы пили коньяк, потому что я не хотел, чтобы Людкино опьянение было мягким. После пары рюмок она призналась, что я ей всегда нравился. Я уточнил, не хочет ли она одолжить у меня пятёрку. Сомнение в её искренности оскорбило Людку, и, чтобы доказать свою бескорыстность, она стала раздеваться.

Когда я насладился Людкиными грудями и прочими частями её тела, я спросил об её отношениях с Олегом, и она мне поведала, что живёт с ним только для того, чтобы свалить из Керосинии в Швецию. Упоминание Швеции повернуло разговор к давно отгремевшей сексуальной революции, от революции было недалеко до сексуальных извращений, а от них – до Людкиных сексуальных предпочтений. Между тем Людка поглотила ещё несколько рюмок коньяка, что развязало ей язык, кстати, весьма умелый. Пока я играл с её шарами, бережно подбрасывая их на руках, Людка рассказала, что Олег почерпнул из шведских нравов влечение к golden showers^[30] и смог привить свою страсть даже ей. Я отреагировал на это предпочтение весьма сдержанно, а Людка предложила мне продемонстрировать свою страсть к золоту моего душа.

«Пей на здоровье», – подумал я, ощущая мокрый жар Людкиного рта, и стал концентрироваться, чтобы зачать струю. Когда она родилась, я вдруг осознал, что моя давняя месть не удалась, так как получилось, что я тогда не мстил, а лишь потакал Людкиной страсти.

Я утешал себя одним: уж теперь я всё расскажу Вовке.

Чаща

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 96.

Пытка начиналась весной и кончалась лишь поздней осенью, когда выпадал снег.

Я купил небольшой домик, стоящий в центре квадратного участка. В дом я переехал зимой, а весной моё счастье домовладельца было разгромлено. Мой дом окружали другие подобные домики, с подобными же по размеру участками. На каждом из них росло в среднем по одному дереву, но были участки с двумя деревьями или безо всяких: дерев, как мой. Зато на всех участках росла трава, и казалось, что она росла со скоростью бамбука. Во всяком случае, именно такой виделась скорость роста всем моим соседям, ибо, как только они возвращались со своих работ и съедали свой обед, все вскакивали на свои маленькие трактора-косилки (ручные косилки требовали излишне утомляющей ходьбы) и устремлялись на травяное поле битвы. Некоторые даже не желали браться за обед, а спешили сначала беспощадно расправиться с травой, посмевшей поднять голову слишком, как им казалось, высоко. А в выходные дни борьба с травой начиналась с самого утра и не прекращалась до сумерек.

Всё бы ничего, но косилки эти работали так громко, будто в них были установлены самолётные реактивные двигатели. Причём стоило закончить сенокошение соседу слева, как эстафету перенимал сосед справа, а за ним сосед позади, а после сосед напротив. Часто последовательные арии заменялись дуэтами, трио, квартетом, а то и вовсе хором. Оглушающая музыка такого рода благодаря усердности её исполнителей пробивалась через любые ушные затычки, в которых я стал большим специалистом, изучив и опробовав эти изделия различных фирм и конструкций. Но и непрерывные сольные исполнения адской мелодии травокошения были достаточно мастерскими, чтобы завладевать всеми моими чувствами, которых уже не хватало ни на что другое. Я запирал двери, закрывал окна, спускался в подвал, вставлял в уши затычки, поверх надевал специальные заглушающие наушники, и всё равно грохот достигал моих ушных перепонок.

Я пытался выяснить, что же является стимулом для моих соседей предпринимать ежедневное травокошение, остановить которое был не в состоянии даже проливной дождь, ибо косцы надевали на себя непромокаемую одежду и, казалось, даже испытывали особое удовольствие от успешной борьбы с мокрой стихией.

Оказалось, что этим людям просто больше нечего делать, им не придумать, как распорядиться своим свободным временем благоразумно. Эти отцы семейств испытывали глубоко сидящее удовлетворение от того, что они не пьют, находятся при жене и детях и в то же время отдыхают на свежем воздухе, приводя в идеальный порядок свой кровный участок, за который они вкалывают каждый день на работе, чтобы выплачивать долг банку.

В результате этих благородных побуждений окружающих меня членов общества я не мог до позднего вечера сосредоточиться ни на чём. Мне приходилось прыгать в машину и уезжать в парк неподалёку, где деревья утешали меня своей глубокомысленной оседлостью.

Я хочу также уточнить, насколько изощрённой была эта пытка. Шум состоял из двух частей: первая часть была тракторно-косилочная, о которой я уже рассказал, а второй частью была стрижка травы по краям участка и в тех местах, где косилка не могла достать. Для этого у людей было специальное, ручное устройство для подстригания травы, но от этого не менее шумное. Сосед ходил, держа в руках мотор, к которому был приделан длинный вал с пропеллером на конце, которым и донимали ту траву, которая ухитрилась не попасть под гильотину косилки. Завершающее, подчищающее занятие это часто длилось ещё дольше, чем тракторная эпопея, так как оно осуществлялось с помощью ходьбы, а не езды, что, естественно, занимало больше времени.

Всё стихало только с наступлением темноты, а будь у нас полярные ночи, то сенокосцы не останавливались бы до самого утра, когда надо было бы уже пересаживаться с трактора на машину, чтобы ехать на работу.

На моём участке тоже росла трава, и я косил её не чаще одного раза в две недели, да ещё маленькой еле шумящей косилкой. Соседи смотрели на меня с плохо скрываемым удивлением – как это я ещё не купил трактор и почему я предаюсь наслаждению сенокошения так редко.

Дело дошло до того, что сам вид трактора-сенокосилки и усевшегося в нём человека стал вызывать во мне великое отвращение и ненависть. И в грядущем не было никакого просвета, так как эти отцы семейств часто усаживали рядом с собой своих детей и катали туда и обратно, обучая их образу жизни, который те должны будут усвоить для своего счастливого будущего.

Был ещё и химический аспект проблемы. Минимум раз в месяц приезжали к соседям цистерны с химикалиями, и человек в маске распылял какие-то яды, которые уничтожали неположенные растения. Особенно интенсивно занимались травлением одуванчиков – этих ангелочков с ореолом, не выдерживающим ветра. Делалось это для того, чтобы трава представляла из себя равномерный зелёный покров единого сорта и одного оттенка. После каждого такого распыления на участке втыкались таблички, предупреждающие, чтобы по траве не ходить и не пускать на неё ни кошек, ни собак дня три. После каждого травления травы от неё исходил отвратный запах яда, который наполнял соседей торжеством победы над сорняками, а меня – грустью от смерти отвергнутых одуванчиков.

Таким образом, понятие соседской красоты формировалось и поддерживалось с помощью ядов.

А вот я любил одуванчики – весновестники, их волшебное превращение из жёлтого цветка в белоспермообразный венчик семян. Я наслаждался полётом смелых парашютистов жизни.

Так как мой дом находился посередине приусадебного участка, то он со всех сторон был окружён травой. Исключение составляла только асфальтированная дорожка, ведущая в мой гараж, которая смотрелась как пробор или как шрам.

Я решил в качестве протеста против шумовой пытки перестать стричь траву и дать ей расти так высоко, как она захочет и сможет. Соседи-трактористы, едучи по границе моего участка, косо и с негодованием смотрели на мой травяной укор их грохочущим потугам. А я радовался чертополоху, одуванчикам, куриной слепоте и высокой осоке. Однако вскоре я получил по почте предупреждение от местного градоуправления, что согласно каким-то постановлениям трава на участке не должна превышать столько-то там дюймов и если я не приведу её в должный рост, то обязан буду заплатить весьма болезненный штраф. Пришлось мне снова заводить свою сенокосилку и расхаживать с ней по участку вдоль и поперёк, пока травы и цветы не укоротились до разрешённой высоты.

До переезда в дом я жил в квартире в центре большого города на улице с оживлённым движением. Под моими окнами смердела остановка автобусов и по улице было разрешено движение грузовиков. Вот почему я так рвался уехать из города в предместье. Я въехал в свой дом зимой, счастливый от окружавшей меня тишины и покоя, но через месяц начался бешеный рост травы, и вокруг меня снова возник шумовой ад, почище городского.

В этом адском грохоте прошла половина моего первого лета как домовладельца.

Однажды, топча траву с гнусавой косилкой перед собой, я взглянул на одиночные деревья на участках моих обозримых соседей, и вдруг грандиозная мысль посетила меня: если я не имею права выращивать высокую траву на своём участке, то выращивать деревья мне никто запретить не может. Плотно посаженные деревья, а точнее, чаща должна предохранить меня от невыносимого шума косилок.

Эта идея нашла энергичный отклик у моего приятеля-ботаника Алекса, и он предложил профессиональное решение проблемы. Он рассказал, какие деревья сажать, чтобы из них образовалась звуконепроницаемая чаща. Алекс посоветовал мне ельник, преимуществом которого являлась его вечнозелёность, а также и то, что никакой травы не останется – вместо неё вырастет мох. Алекс работал в секретной лаборатории, изучавшей сексопатологию растений. Я плохо представлял, в чём может состоять предмет этой науки, но в области ботаники доверял моему приятелю беспрекословно. Алекс тут же предложил мне выслать саженцы только что выведенного сорта, рост которого он как раз намеревался проверить во внелабораторных условиях, а тут я был рядом и землю свою предоставлял бесплатно.

А теперь мне самое время рассказать о своей работе. За десять лет усердной службы я, начав свою карьеру простым охранником, вырос до начальника смены видеоохраны в одном из местных казино. Постоянный шум и звон игральных автоматов сделали меня особо чувствительным к громким звукам. Так что после конца работы я всегда искал тишины.

Главным средством слежения в казино были микровидеокамеры, встроенные в люстры, в стены, в пол под игорными столами и в другие менее очевидные места, говорить о которых я не хочу, чтобы не раскрывать профессиональную тайну. Бригада «надсмотрщиков» или «смотрителей» сидела в специальном зале у телевизоров и следила за тем, что показывают камеры.

Одновременно всё записывалось на запоминающие устройства в архив для детального изучения в будущем, если понадобится.

Именно в казино, исполняя служебные обязанности, я и познакомился с Алексом. Один из охранников в казино подозвал меня к телевизору и показал на человека, играющего в рулетку, который подряд два раза выиграл значительные суммы. Ничего подозрительного в этом человеке наблюдатели не заметили, кроме непристойно выглядящей орхидеи, вставленной в лацкан его пиджака. Когда он на моих глазах в третий раз выиграл ещё более значительную сумму, я пригласил его в свой кабинет для осмотра. Алекс радостно улыбался своим выигрышам и без всякого сопротивления и, я бы даже сказал, с радостью подвергся обыску и осмотру. Я сам вытащил орхидею из его пиджака и стал её подробно рассматривать и ощупывать. Недаром в викторианской Англии орхидеи были запрещены к ввозу, так как уж слишком напоминают женские половые органы. Этот сорт, который я держал в руках, выглядел поразительно откровенно.

– Где вы взяли этот цветок? – спросил я.

– Эта орхидея привлекает всеобщее внимание, а к тому же она мне приносит счастье, – с готовностью откликнулся Алекс.

– Вы не ответили на мой вопрос, – сказал я ему, не желая быть уводимым в сторону.

– Я – ботаник, – сказал он, – и я вывожу различные сорта растений. Эта орхидея – один из результатов моей работы.

– Поздравляю с успехом, – сказал я, возвращая цветок и добавил: – И с выигрышами.

Алекс снова вставил его в лацкан пиджака и сказал:

– Извините, что я вызвал в вас подозрения своей удачей, она и для меня самого подозрительна. – Алекс лукаво улыбнулся. – Можно мне предложить вам выпить со мной по коктейлю после конца вашей смены в качестве благодарности за бдительность.

У меня действительно кончалась смена через полчаса, и я подумал, что будет интересно с ним поговорить – быть может, он что-либо выболтает, захмелев. Интуиция говорила мне, что в этом человеке есть что-то странное. Я согласился встретиться с ним в баре соседнего казино. В своём казино я не пил даже во внерабочее время.

Мы провели в разговоре с Алексом около часа, он вёл себя дружелюбно и непринуждённо, и, как я к нему ни присматривался, я не мог найти ничего, что подтвердило бы мою интуицию. С тех пор мы перезванивались и время от времени на выходные ходили в бар, выпивая по паре коктейлей. И каждый раз Алекс был в пиджаке, и в каждом пиджаке в петлице торчал экзотический цветок неприличного вида, на который всегда обращали внимание женщины и заговаривали с Алексом, а заодно и со мной.

Через неделю после того, как Алекс пообещал, мне привезли на фургоне саженцы елей, и сотрудник его даже помог мне их посадить. Каждый день после работы, когда мои соседи усаживались на трактора, чтобы отсекать головы травам, которые представлялись им не иначе как многоголовыми мелкотравчатыми драконами, я принимался ухаживать за елями, согласно инструкциям Алекса.

На моём квадратном участке приблизительно пятую часть занимал дом, а остальное покрылось быстро вытягивающимися еловыми стволами с густыми ветками. По периметру участка, подверженного открытому солнцу, я высадил ростки кустов малины тоже по совету Алекса.

К осени ели были с меня ростом, и кусты малины не ниже.

Тихой зимой я размышлял о близящемся лете и готовился к появлению соседской травы. Меня даже посещали мысли, чтобы продать дом и уехать, если мои ели не спасут меня от шума. Но куда уехать? В другое место, где будут другие косцы? Денег на то, чтобы купить себе большой участок земли, где соседи находились бы за горизонтом, у меня не было. Возвращаться жить в город я не хотел ни в коем случае.

Зима пролетела без метелей и вьюг, и тишина меня полностью очаровала. Я обратил внимание, что за зиму ели заметно выросли, оказывается, холод не замедлял их роста. Когда сошёл снег, стало ясно видно, как вытянулись и потолстели стволы, а зазеленевшие кусты малины сделали ограждение как бы из колючей проволоки, функции которой воодушевлённо исполняли иголки на ветвях. К лету малина уже делала вылазки в стороны от моего участка, но их регулярно отбивали косилками. После поспешного цветения малина родила крупные пунцовые ягоды – мои любимые по цвету, по вкусу, по смыслу – по всему. Я их пожирал горстями, но их оставалось больше, чем я съедал. Самое же главное – это, конечно, ели: они за год разрослись так плотно, что вокруг моего дома был уже не просто лес, а образовалась непроходимая чаща. Алекс мне говорил, что эта порода елей растёт свои первые годы в десять раз быстрей бамбука, а потом резко останавливается в росте. В этом, что ли, заключалась их сексуальная патология?

Алекс наведывался несколько раз со своими коллегами, довольно хлопал ели по стволам, рассматривал их светло-зеленые пальчики на ветках, нюхал быстро вытягивающиеся шишки. Некоторые шишки он срывал и прятал в специальный мешок. Я потом тоже сорвал и спрятал несколько шишек, чтобы при случае посеять эти чудесные ели где-нибудь ещё.

Наблюдая за стремительно растущими деревьями, я вспоминал один из разговоров с Алексом, когда он поделился со мной такой мыслью. Вот люди рассуждают и фантазируют о параллельном существовании невидимых миров, которые якобы руководят нами. Но в то же время люди не желают обращать внимание на иные миры, что у них под носом. Взять хотя бы мир растений, эту вселенную жизни, которая нам в основном непонятна и непостижима. Прежде всего поразителен оседлый способ существования растений: родившись в одном месте, они живут на нём всю жизнь и в состоянии передвигаться только за счёт своих детей. Деревья компенсируют свою оседлость изрядным ростом, расширяя свой кругозор огромным горизонтом. У растений свой язык общения и своя эмоциональная жизнь. И что самое удивительное – это то, что они во многом подобны людям, а люди – растениям. Взять хотя бы органы размножения, которые так пахучи и так прекрасны у тех и других. Вселенная растительного мира взаимодействует с миром человека такими способами, о которых большинство людей даже не подозревают. Зачем же искать невидимые миры, когда мы ещё не разобрались с видимыми?

Я вспоминал об этом разговоре всякий раз, когда входил в свою чашу и ели хватали, толкали или обнимали меня своими лапами.

Теперь звуки работающих тракторов едва доносились до моего дома. Помимо звуков, до меня перестали доходить и зрительные образы добропорядочной соседской жизни, и моя жизнь, после того как я в машине въезжал на асфальтированную тропу и скрывался в чаще, тоже перестала быть видимой для соседей.

Итак, посреди скошенно-травяной пустыни городка образовался оазис непроходимой чащи размером 66 на 66 метров с моим домом в центре.

В чаще завелось разное зверьё: белки, бурундуки, лисы. К счастью, до волков и медведей не дошло. Птицы семенили по веткам и громко требовали любви. Вся живность совокуплялась и нисколько не боялась меня, когда я продирался сквозь ветви.

Трава на моём участке оказалась полностью изжита елями, и проблема сенокошения, исчезнув, решилась сама собой. Мне приходилось только спасать асфальтовую тропу, ведшую к моему гаражу, от зарастания, и я раз в неделю подрезал еловые лапы, стремившиеся захапать тропу себе.

Однажды, выезжая из моего леса, я заметил, как в малиновые кусты шмыгнула юная парочка. Мне даже показалось, что я узнал в парне сына моих соседей. В другой раз я заметил выходящих в обнимку парня и девушку, у которой зад и спина были покрыты еловыми иголками. Мне стало ясно, что мой лес стал удобным местом свиданий для юных влюблённых, живущих по соседству. Им не приходилось выпрашивать у родителей машину, чтобы уезжать с девочкой в какой-то тёмный уголок. А если машина и была своя, то не нужно было никуда ехать, а просто перейти улицу или пройти пару кварталов.

Как-то, обходя свои лесные владения, я наткнулся на палатку, еле заметную под огромной еловой лапой. Там никого не было, но надувной матрац ожидал принять на себя горячую колыхающуюся массу похоти.

Обходя мой лес по периметру, чтобы осмотреть малиновые кусты, я заметил молодую жену соседа из дома с северной стороны. Она не видела меня и собирала в рот малину, а потом, как ей казалось, незаметно углубилась в лес. Следом за ней к моей малине подошёл мужчина, мой сосед по дому с южной стороны, и тоже пропал среди елей. Было ясно, что в моём лесу было назначено свидание прелюбодеев.

Глядя на счастливые парочки, углубляющиеся и выныривающие из моей чащи, я пришёл к важному деловому решению. Я понял, что могу заработать большие деньги, если смогу записать на видео происходящее любовничество в моём лесу. Не медля, я связался с известными мне по работе фирмами, получил заём в банке и купил нужное оборудование, снимающее как в темноте, так и при любой погоде. Мой опыт в казино пригодился в неожиданном месте: я установил камеры на ветвях, во мху на земле и на стволах моих елей. Камеры передавали изображения по радио, и я знал, как их маскировать – так что заметить объективы неопытному глазу да ещё в полумраке или темноте было практически невозможно.

Когда я рассказал Алексу, что происходит у меня в чаще, он не выразил удивления, а сказал, что всё идёт как надо. Более того, он посоветовал мне отпилить у трети елей самые нижние две-три ветки, чтобы деревьям было просторней.

Я последовал его совету и заметил, что под каждой елью, у которой я отпилил нижние ветки, образовался удобный доступ, и верхние лапы служили крышей для естественно образовавшегося шалаша.

Теперь я из дома мог в деталях видеть всё творящееся в лесу. А творилось в нём немало. Если кто-то пересекал «малиновую границу», система слежения включалась, и камеры, ближайшие к движущимся объектам, начинали записывать происходящее и передавать мне в дом дивные изображения страсти. Я мог на пульте управления приближать и увеличивать изображение в любой точке и рассматривать радостно движущиеся объекты под любым углом.

Мой лес буквально притягивал парочки. Лишь наступали сумерки, в лес шмыгали не только соседские тинейджеры, но и парочки, проезжавшие мимо моего дома и почувствовавшие влечение еловой чащи. В лес прокрадывались и однополые любовники, справлявшие свои гомосексуальные нужды в тайне от своих гетеросексуальных партнёров. То ли звуки косилок больше не достигали моих ушей, то ли их использование значительно сократилось, но мои соседи всех возрастов предавались похоти в моей чаще ежедневно и еженощно.

Также я наблюдал на экране, как несколько незнакомых парочек набредали друг на друга в лесу и, вместо того чтобы броситься врассыпную, устремлялись навстречу, как давние влюблённые после долгой разлуки, и устраивали спонтанные оргии.

Я почуял запах денег, которые, в отличие от денег в казино, были беспроигрышными. Я открыл несколько сайтов в Интернете, где за небольшие деньги люди могли посмотреть на искренне и отчаянно совокупляющихся людей, не подозревающих, что их любовные утехи можно увидеть в любой точке земного шара. Неподдельность и бесстыдство страсти, а также экзотичность лесной обстановки были мгновенно оценены мировой общественностью, и деньги потекли с такой скоростью, что за один месяц я выплатил свой долг банку за оборудование, а за второй месяц заработал свою трёхлетнюю зарплату.

Чтобы избежать недовольств в юридической форме со стороны любовников, не подозревавших о своём интерконтинентальном бесстыдстве, я ретушировал лица до неузнаваемости, а также уничтожал особые приметы на телах вроде татуировок, родимых пятен и прочих легко опознаваемых знаков.

Раз я пригласил Алекса посмотреть на то, что вытворяется в его елях. Он не замедлил приехать, как всегда в пиджаке с непристойным цветком в петлице. Алекс бегло посмотрел на череду совокуплений моих соседей, которую я недавно записал, и, не желая говорить о деталях, дал мне понять, что всё так и должно быть, и попросил одну кассету с записями, чтобы продемонстрировать её у себя в лаборатории. Я отказался дать ему выносить кассету из дома и предложил его коллегам стать моими заказчиками и посетить сайты, где эти записи можно будет им изучать у себя в лаборатории. Алекс ухмыльнулся, взглянул на меня укоризненно, будто я зарвался, и распрощался.

Но самое удивительное и приятное влияние чащи, помимо создания тишины, отражалось на мне самом. Малина и ели как бы благодарили меня за заботливое продолжение их рода. От меня стал исходить лёгкий запах хвои или чего-то ещё, связанного с лесом. Только этим я могу объяснить, что женщины начали проявлять ко мне острый интерес: они сами подходили ко мне на работе и в общественных местах, даже прямо на улице, заговаривали и давали понять, что хотят со мной установить интимные отношения, причём как можно быстрей. Когда я провозил на машине очередную гостью по асфальтовой дорожке в гараж, сквозь гущу моего леса, женщины, поражённые чащей на фоне окружающей её «пустыни», сразу сбрасывали с себя одежды, чуть переступив порог, и бросались ко мне в объятия, полностью позабыв о якобы необходимом для них процессе соблазнения, к которому мне через силу пришлось привыкнуть за долгие годы плаваний в женском океане. Но теперь, к моему великому счастью, этот подлый ритуал был полностью изжит и заменён продолжительными совокуплениями с всегда жаждущими меня женщинами.

После того как мы с очередной любовницей наедались очередным блюдом похоти, я включал свои лесные камеры и мы забавлялись зрелищами, наблюдая за кишащими парочками в моём лесу. Вокруг них лисы носились за зайцами, с веток на них глазели совы, подвывая стонам влюблённых, а на самом верху светила луна. Если начинался дождь, то и он был не страшен любовникам под плотными еловыми ветками, которые служили непротекаемой крышей.

Как всегда, нашлись анонимные ненавистники, которые стали требовать, чтобы я спилил лес на своём участке и восстановил траву. Но так как закона против леса не имелось, а имелся только против высокой травы, то решили устроить городское собрание, на котором проголосовать за новое распоряжение по запрете леса на участках в нашем городке. Однако перед голосованием во время обсуждения я взял слово и заявил, что мой лес не только никому не мешает, а, наоборот, привлекает множество жителей нашего городка для весёлого лесного времяпровождения, и я прозрачно намекнул, что многим жителям станет не по себе, если они примут решение о запрете моего леса. Так что за предложение запретить мой лес проголосовало невзрачное меньшинство.

После этой победы мой лес стал пользоваться ещё большей ночной популярностью, а мои видеозаписи происходящего продолжали раскупаться в огромных количествах как лучшие образцы любительского порно.

Теперь у меня было достаточно денег, чтобы не волноваться о финансовой стороне своего существования. Я подал в отставку, и наступил последний рабочий день. Я обошёл залы своего казино, и привычный шум игральных автоматов вдруг напомнил мне ненавистный шум косилок, который раньше преследовал меня. Теперь я избавлялся от всех шумов, и меня охватила радость от свободы, которая прежде всего воплощалась для меня в тишине. Лесной тишине.

Я ехал домой, предвкушая встречу с любовницей, с которой мы последнее время пристрастились совокупляться под одной из елей – ощущения от сближений в лесу были особой остроты, чем когда мы совокуплялись в доме.

За несколько кварталов до моего дома я заметил необычное оживление среди соседей, прекративших косить траву и смотрящих в направлении моего дома, а также обилие машин на близлежащих улицах. И вскоре я увидел, что у моего участка стоят пожарные машины, а дом мой весь на виду – его больше не скрывали ели, так как вместо них дымились обгорелые пни. Я выскочил из машины и бросился к дому. Полицейские остановили меня, но, убедившись, что я владелец дома, пропустили. Дом, к счастью, оказался не тронут огнём – пожар успели потушить вовремя. Он начался с четырёх внешних сторон моего участка и продвигался к середине, к дому. Оказывается, вертолёт, который был вызван пожарными, вылил на дом специальную огнеупорную жидкость, и активные действия пожарников не дали огню перекинуться на дом. Но все ели были уничтожены, не говоря уже о малине.

Вокруг стояли соседи, и у многих я заметил на глазах слёзы. Я, ошеломлённый случившимся, ходил по дому и раздумывал, как мог произойти пожар и что теперь делать. Приехавшая возлюбленная, увидев сгоревший лес, попыталась утешать меня, но я видел, что интерес её ко мне заметно ослаб, и она даже решила не оставаться на ночь, что раньше для неё было делом чести.

Позвонил Алекс и осведомился, всё ли у меня в порядке. О пожаре он уже знал. Мне он посоветовал продать дом и уехать.

– Кто же купит у меня дом на горелом участке? – спросил я его. – Мне сначала нужно всё привести в порядок.

– Я куплю, – ответил Алекс.

– Ты? – воскликнул я в удивлении.

– Ну, не я, а компания купит на моё имя. Нам нужно закончить эксперименты.

– Какие эксперименты, когда всё сгорело?

– Пусть тебя это не волнует. Мы заплатим тебе значительно выше рыночной цены.

«Ну и прекрасно, – обрадовался я. – Теперь я могу купить поместье в несколько гектаров – в лесу, чтобы рядом со мной не было ни одного соседа с косилкой».

Я уже давно подумывал об этом, но всё никак не мог привыкнуть к наличию у меня больших денег и не мог решиться разом истратить огромную сумму.

Грохот разнообразных косилок снова пронзал мой обнажённый дом со всех сторон. Я вспомнил, что у меня есть мешочек с шишками от моих елей, которые я смогу посадить в своём будущем заповеднике.

Это наполнило меня ещё большей радостью и облегчением. Действительно, всё шло к лучшему, даже пожар пошёл мне на пользу. Жить в настоящем лесу было моей мечтой с детства, стоило мне подметить, что когда ты осенью окружён лесом, то деревья, обнажаясь, открывают лишь новые деревья, стоящие за ними. В городе же обнажившиеся деревья открывают дома и строения, которые летом прячутся за листьями. Другими словами, зимой город становится ещё более городским, а лес – ещё более лесным.

На следующий день приехал Алекс с подготовленной купчей на мой дом. Орхидея в петлице его пиджака теперь меня уже раздражала. Однако цена, которая была проставлена в бумагах, оказалась настолько щедрой, что я сразу их подписал.

Алекс доверительно сообщил мне, что ели начали выходить из-под контроля и их пришлось усмирить.

– Так это вы?! – воскликнул я в удивлении.

– Везде мы, – твёрдо и многозначительно произнёс Алекс.

Выждав паузу, пока я переварю эту информацию, Алекс добавил:

– Трава, которая растёт у твоих соседей как сумасшедшая, – это тоже мы.

– А зачем вам всё это? – только и смог я произнести от удивления.

– Я же говорил тебе, что мы занимаемся сексопатологией растений, – объяснил Алекс и, не прощаясь, вышел из дома, бодро шагая по сгоревшей чаще.

Офонарение

Ольге Воздвиженской

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 99.

Жила-была Марья – губа не дура. Большая. А малая у неё тоже хитро болталась сладким вареником.

Неподалёку жил-был Иван, совсем не дурак, а красивый мужик. Его большой член был у всех на устах.

Научился он ебле ещё в первом классе, со своей преподавательницей, которая всем ученикам давала. Потому все её звали «преподавалка». А потом бегал Ванька к старому пруду, где русалка жила, вытаскивал её за хвост на берег и в рот ебал, потому как больше некуда.

Шла однажды Марья по мосткам, а Иван подъехал вплотную на «мерсе», представился и сразу залез к ней под юбку, стал за любовь хватать. Чем дальше в лес, тем больше лез. Тут же и произошёл торжественный съём трусов, ибо открылся Марьин поистине величественный зад. И вообще, трусы ей были не к лицу. Вскоре влюблённые лежали кучкой. Изучает Иван Марью методом тыка, а народ проходит мимо и из зависти сам внутри себя ебётся и кончает себе в мозги.

Разомкнулись наконец наши въеблённые, одежку оправили, пожали друг другу руки и разошлись восвояси. Так они стали случаться каждый божий день, ёлки-палки, и на Новый год подарил Иван Марье вместо ёлки – палки. Целых восемь за ночь.

Ну, а Марья только рада и выкрикивает: «Ох и хорошо же моей ощущалочке!»

Быть женской натурой – значит платить натурой, и Марья по-дружески целовала Иванов хуй.

Когда у Марьи начинались месячные, Иван всё смеялся: «Эх, дырявые вы, бабы!» – и сразу всовывал свою затычку, приговаривая: «Нельзя вас пускать на самотёк».

И так Иван Марью полюбил, что когда других баб обрабатывал, то ебал их без всякого на то удовольствия, а лишь из сожаления – ведь умоляли, стоя на коленях, держа его хуй за зубами.

Иван часто в столицу на заработки сбегал, и оставалась Марья одна, наедине с порнографией. А для отдыха от картинок она эротику читала – серию «Улица Красных Фонарей». Время от времени выбегала Марья из дома, шлялась по улицам, искала, где же они, фонари-то. У них в городке не то что красных, а вообще фонарей только два было, да и то разбитые. Бляди на тёмных углах стояли, карманными фонариками себе на пизду светили и на красавицу Марью косились, как на конкурентку. Да только Марье не до того было. Не выдержала Марья тоски-разлуки, подалась в столицу Ивана разыскивать. Пришла в трактир у вокзала, спрашивает, где Иван. Говорит ей половой, половой член пряча из скромности, что все Иваны ушли на улицу Красных Фонарей, одни Васьки остались.

– Где же эта улица такая, уж будьте добреньки, покажите, – обрадовалась Марья.

Половой (Васькой звали) сразу васькаться с ней стал, вызвался проводить. Так он, пока шёл, Марье палец в жопу вставил, сказал, что так направлять её легче будет к нужной краснофонарной улице. Марья бежит вприпрыжку, и вдруг красный жар на неё набросился из-за угла – глядь, а там улица, все фонари на ней красные, и толпа мужиков бегает от одного дома к другому, а все мужики тоже красные то ли от фонарей, то ли от похоти. Васька привёл Марью к нужному дому и в толпе растворился без всякого осадка, а мужики, как увидели Марью, так обступили со всех сторон и деньги предлагать стали, чтоб она юбку задрала. А один кричит, давай её под трамвай пустим. Марья испугалась, у них в городе трамваев не было, бросилась в парадный подъезд, ворвалась, а там гостиная, а в ней офицеры и гражданские сидят на диванах, а на коленях у них полуголые девицы ёрзают. Марье они показались дамами, со скоростью полусвета исполняющими танец пустого живота.

Тут подходит к Марье баба сильно постарше, в кудельках, видно начальница местная, и спрашивает так по-матерински:

– Ты, красавица, заблудилась, что ли? Как тебя зовут?

Марья книксен сделала, чуть не упала с непривычки и отвечает:

– Марьей меня звать, да я мужиков испугалась, окружили меня, деньги предлагать стали, чтоб юбку подняла, щиколотки показать. А один под трамвай меня бросить хотел.

– Аа… щиколотки, говоришь, трамвай… – понимающе протянула хозяйка, с удовольствием оглядывая Марью. – Иди сюда, отдохнёшь чуток, – предложила добрая женщина.

Привела она Марью на кухню, налила ей стопку водки и тарелку щей с мясом.

Марья насытилась, раскраснелась, спасибо говорит, а хозяйка спрашивает, зачем она в столицу приехала. Вот Марья и рассказывает, что Ваньку, своего ухажёра, искать – сказали ей, что он на улице Красных Фонарей прохиндеется. Ухмыльнулась хозяйка и говорит:

– Повезло тебе – никуда ходить не надо, Ванька твой сам сюда придёт, жди его здесь – не разминёшься. Я тебя пока в комнату сведу, там отдохнёшь, а коль Ванька твой зайдёт – я тебе враз скажу.

Повела она Марью наверх по лестнице, а там коридор и много дверей в комнаты по бокам ведёт. То из одной мужчина выйдет с женщиной, то женщина в другую мужчину ведёт. И женщины все красивые и почти голые, как будто так и надо.

Открыла одну дверь хозяйка и впустила Марью в комнату. Та даже ахнула от красоты: кровать стоит большая с подушками пуховыми и покрывалом огненным, зеркало высокое и на столике чего только нет – и румяна, и вода лавандовая, и много бутылочек разных незнакомых. Налила хозяйка в бокал чего-то и протягивает Марье, говорит, сладкое. Как глотнула Марья, так у неё сразу голова от счастья закружилась.

– Разденься, ляг на кровать, а я посмотрю, какова ты на тело, – хозяйничает хозяйка.

У Марьи голова сладко кружится и не стыдно ей раздеваться стало, уж голая совсем, а хозяйка приговаривает, хороша, хороша, а ну-ка повернись, да наклонись, да сядь, да встань, да ноги разведи. Осмотрела она Марью по-всякому, а у ней голова летает и наплевать ей на всё, только Ивана своего захотелось в себя принять.

Тут хозяйка и говорит:

– Гость у меня, офицер молодой и статный. Как увидел тебя на кухне за щами, так взмолился, хочет с тобой познакомиться.

В эту секунду дверь открывается, входит красавец гусар и смотрит на Марью горящими глазами, а та только сама себе дивится, что не стыдно ей, голой, и не страшно. И забыла она сразу про своего Ваньку. А офицер шепнул что-то хозяйке, та вышла за дверь, а он как схватил Марью в объятья, да как прильнул к её устам, сразу к четырём – Иван никогда её так не целовал. Задрожали у неё ноги и развелись широко сами собой, и полетела она с офицером на седьмые небеса, и гуляли там они всю ночь, засыпая на минуты, но летая часами. Научил её офицер счастью, что в каждой пизде есть изюминка клитора. А в Марьиной роще – уж точно.

Проснулась Марья утром и понять не может, где она, приснилось ли ей небо седьмое или впрямь оно такое высокое и прекрасное.

Вошла в комнату хозяйка с подносом в руках, на котором чаи с калачами и сосисками для настраивания Марьи на нужный лад. Хозяйку звали Фаина Артуровна, и Марья не сразу выговаривать научилась. Но как врезала ей Фаина Артуровна хлыстом по жопе, так сразу научилась. Показала Фаина Артуровна Марье джакузи, биде и дырку в полу для сранья, что за дверью были, которую Марья по похоти не приметила – всё писала в раковину умывальника и волновалась, что же со сраньём делать, когда время придёт?

Хозяйка объявила, что Марья ей должна за наслаждения с офицериком и за пересып в комнате да за ужин с вином волшебным 500 долларов и что ей придётся их отработать – всё равно не сегодня-завтра Ванька её придёт сюда, а ей поджидать его здесь удобно и приятно – не идти же ей на панель, где можно под трамвай попасть.

Марья подумала и согласилась пожить у Фаины Артуровны да подзаработать.

– А как зарабатывать-то буду, чтобы отдать тебе пятьсот зелёных? – недоумевает Марья.

– Да ебись ты в рот! – конкретно ответила ей Фаина Артуровна и дала ей бумагу подмахнуть, что, мол, договорились. Ну Марья и поставила крестик – не хотела свой почерк засвечивать, как Иван учил.

Потом повела хозяйка Марью в гостиную с подружками знакомить. Было их двенадцать – Марью тринадцатой взяли, на счастье. Подружки одна другой краше, но Марья краше всех. Стали они Марью привечать, обнимать, целовать. Марье приятно, да удивительно – никогда девки с ней так ласковы не были, а эти: одна в губы целует, другая в одну сиську, третья – во вторую. А ещё одна задрала ей юбку и зализала быстро-быстро, так что Марья сразу лужицу под собой сделала. А остальные девицы не нарадуются, глядя на то, как Марье сладко – уж такими альтруистками Фаина Артуровна их воспитала. Марья только и успела подумать, что жить в этом доме совсем неплохо, и сразу в сласти передёрнулась.

Тут и время обеда наступило. А за обедом Марья спрашивает, почему на улице столько фонарей и все красные. Вот девица одна черноокая и статная отвечает с хитрецой:

– А мы вот книжки любим читать, все они из серии Улица Красных Фонарей, и так нам эти книжки нравятся, что мы в честь каждой книжки по красному фонарю на улице поставили.

– Это и мои любимые книжки! – вскричала Марья. – А можно мне их почитать?

– Конечно, – закивали девицы, и одна вытащила из корсета небольшую такую в мягкой обложке Женщины Русских Столиц. Взяла Марья книжку, а она ещё тёплая от тела девьего. На обложке написано «Надя. Наташа». Эту она ещё не читала.

«Хочу, чтобы обо мне книжку такую написали, чтоб называлась она “Марья”», – с жаром подумала девушка и решила познакомиться с писателем, чтобы о ней книжку написал, и все бы про неё читали, и её бы хотели, а она там свой адрес укажет, и все к ней в гости придут.

Так и сказала всем и хозяйке, как писатель придёт, чтоб её звать для разговора.

Скоро вечер наступил, и стали приходить гости. Марья искала глазами офицера, чьего имени она даже не запомнила, летая с ним в небесах, а звала она его только ласковыми словами: «милый», «медок мой», «вкусненький хуище мой». Но не было среди мужчин того офицерика. Зато были другие. И штатские тоже были. Марья заодно и про Ивана не забывала, каждого спрашивала, не Иван ли.

Тут и сюрприз настал – хозяйка взяла Марью за руку и подвела к курчавому чернявому господину, тощенькому, маленького росточка, который сидел грустный весь и точил ногти пилочкой. Фаина Артуровна шепнула на ухо Марье: «Будешь делать всё, что этот господин захочет, – я с твоего долга 50 зелёных скошу».

Обрадовалась Марья, думает, как поразвлечь гостя. А хозяйка говорит тощенькому:

– Пётр Петрович, вот моя новенькая Марья, читать любит, красавица. Всем услужит вам ради великой русской литературы.

Пётр Петрович встрепенулся и говорит Марье:

– Садись ко мне на колени, про пиздмудернизм поговорим.

Марья села, а лицо у Петра Петровича тёмное, бакенбарды торчат, губастый, как пизда. Но что-то в нём Марью притягивало.

– Читать любишь? Что читаешь? – спросил курчавый.

Марья вытащила из-за пазухи книжку из серии Улица Красных Фонарей, что ей подружка дала почитать, и суёт в нос гостю.

Взял он книжку, ухмыльнулся и стал листать.

Вдруг чувствует Марья, под ней гостевой хуй вздыматься начал, Пётр Петрович и говорит Марье:

– Пойдём-ка в твою комнату, я тебе стихи почитаю, а потом мы поэзией займёмся. И вообще, с тебя оргазм.

– А вы кто будете? – скромно так спрашивает Марья.

– Я – великий русский поэт Шляпентох.

Марья обрадовалась, что гость – сочинитель. Может, он про неё книжку напишет, как она мечтала. И повела она радостно Шляпентоха в комнату, а гость рад – восьмая читательница образовалась.

Вошли они в комнату, а тут Фаина Артуровна за ними с подносом, на котором бокалы с вином. Пётр Петрович с хозяйкой пошептался, что-то ей в руку положил, а Марья за бокал хватается – наверно, такое же вкусное питьё, как давеча.

Писатель лишь пригубил вина, а Марья всё заглотала, и стало ей внутри жарко и воздушно. Поцеловала она поэта в красные губы, а он ей руку между ног заправил, нажал куда-то, и Марье опять сплошной изюм. Слышит, что писатель шепчет ей:

– Как ты хороша, Марья. Знаешь ли ты, что красота – непристойна? – а сам уже хуй свой длинный и толстый под самый дых Марье вставил.

Марья рот от счастья раскрыла и выдохнула вопрос:

– А вы про меня стишок сочините?

– Не стих, а поэму про тебя напишу, – шепчет ей в ухо Пётр Петрович и бакенбардой щекочет.

Обрадовалась Марья, что её мечта свершится, и полетели они в седьмые небеса с большой скоростью. Счёт пошёл на оргазмы. Началась жизнь от счастья к счастью. Пётр Петрович был для неё перст судьбы, которым он проник ей в зад.

– Ты мне все мечты сбыл, – шептала ему Марья, гуляя по-бабьи – лёжа.

У курчавого поэта Петра Петровича голова всегда работала в направлении пизды. И писал он только ёмбами и хуреями. Вот он в перерыве между палками написал экспромт на туалетной бумаге, назвал его «Пизда Марья Ивановна» и протянул рулон Марье. Прочла она и вопрошает:

– А откуда вы моё отчество знаете?

– А какое ещё оно у тебя может быть? – лукаво так поэт отвечает и подкручивает правой рукой левый бакенбард. – У меня, – говорит, – есть знакомый издатель, стихи про пизды издаёт, я его для простоты называю: пиздатель.

– Скоро ли пиздадите? – не терпится Марье.

– Скоро, – говорит поэт, – скоро. Но я сначала на интернет засажу.

– Только ты мой здешний адрес укажи, глядишь, мой Иван прочтёт твою поэму и меня узнает, вот по адресу меня и отыщет. Он ведь из порносайтов не вылазит.

– Хорошо, – говорит поэт, – вставай, подмывайся, рабочий народ, – и потащил Марью в джакузи, а рулон поэмы на шею повесил.

А на следующий день на сайте http://poidu.pos.ru поэма появилась, за которую его в Сибирь на каторгу к декабристам погнали. И торчал там Шляпентох, пока крепостное право не отменили и крестьянки давать перестали.

Так Марья и жила, припеваючи-проедаючи-приебаючи. Неделя прошла, ей чем больше, тем дольше нравится – мужчины разные военные и гражданские, представительные и щедрые – и догадывается Марья, что для понимания жизни все гости изучают пизды первоисточник. Именно в её русло стекаются все хуёвые ручьи, а те мужики, что гондоны надевали, еблись по-вегетерьянски. Их Марья не уважала, так как мясо во как любила!

Однажды зовёт Фаина Артуровна Марью, а Марья только на своё любимое седьмое небо поднялась со статским советником. Влюбилась в него Марья с позавчера, когда он впервые в ней расположился, и теперь Марья Анной на шее висела, которая в этом доме была его любимицей до Марьи. А советник-то оказался американским славистом, русский язык зубрящим, и по-настоящему звать его «Штатский советник». Он приводил с собой собачку и на Марью спускал. Пса и сам. Пёс этот ебал Марью и не тявкал, а штатский советник умилялся, глядучи, и звал Марью не иначе как «дама с собачкой». По Чехову диссертацию писал.

Вдруг дверь вышибается, и на пороге Иван стоит, красивый, голубоглазый, широкоплечий, с хуем наперевес. А перед ним Марья, и вся её женская оснастка наружу. Штатский советник соскочить успел и в джакузи нырнул с головой. Еле потом вынырнул, в Нью-Йорк умотал диссертацию защищать, но прорвали его защиту, так как состояли все его материалы из матерщины.

– Ты чего здесь делаешь, Марья?! – вскричал Иван.

– Тебя искать приехала, а пока здесь живу, всяко лучше, чем в нашем райцентре.

– Хуй ищет, где глубже, а пизда – где лучше, – раздумчиво произнёс Иван.

– А ты бы меня ещё на дольше побросал, ведь я всё равно тебя верно искала.

Иван почесал затылок и молвил:

– Муж в отлучке, жена – в случке.

– Какой ты мне муж! – парировала Марья, но тут же спохватилась и сказала умильным голоском: – Давай, Вань, поженимся.

Встала Марья голая на кровати и как станет танец типа живота плясать, чтобы Ваньку соблазнить. А по ляжкам течёт у неё семя последних трёх гостей, не считая собаки.

– Красиво танцуешь, – признал Ванька и наставил на неё хуй в упор.

Марья не могла от него глаз оторвать – с точки зрения мяса, он был прекрасен.

Стали они дёргаться в самом популярном танце, и так Марья соскучилась по Ивану и так её сегодня гости завели, что уписалась впервые в половой жизни.

– Давай сотню, – сказала Марья, переведя дыхание, – мне долг отдавать Филини Халтуровне надо, – опять оговорилась Марья.

Хозяйка услышала – врывается с плёткой в комнату, чтобы Марью проучить, а Иван Артуровну в угол положил плашмя и обратился к Марье.

– Я покупаю весь этот «большой красивый красный дом, похожий на дворец», – объявил Иван, – и будешь ты моя жена, и мы с тобой мульоны делать будем, как детей.

Оказалось, что заработки у Ивана были соответствующие – он выводил женщин на большую дорогу, на которой они мужиков любовно грабили. Некоторые, оказавшись на большой дороге, шли по ней семимильными шагами к карьере. И с каждой Иван скромный процент брал. Красив и умён был Иван – соблазнял всех женщин повально и, как жратву, заготавливал их про запас, прикосновенный запас.

Но жениться, он знал, нужно только на Марье, на бабе из родной деревни – тогда никаких семейных разностей не будет.

Поднял он Фуину Ауровну на кривые ножки и говорит ей:

– Хотел я с тобой торговаться, но ради жены моей будущей, – и хуем на Марью повёл, – за то, что ты пристроила её, пока меня дожидалась – не буду я торговаться, дам тебе, сколько просила, – и протягивает Артуровне карточку Американ Экспресс, золотую.

– Я чичас, – засуетилась Фаина-хозяйка, – только в банк позвоню, дождусь, пока деньги переведут. – Побежала она с карточкой в свой офис к компьютеру, карточку прокатала, бежит обратно с квитанцией. А Иван уже опять на Марью забрался, и Марья голосит и плачет от счастья. Положил Иван на живот Марье квитанцию, расписался и ещё чаевых сотню за Марью вписал для Фаины, уже не хозяйки. Та, кланяясь в пол, задом пятится к двери и бормочет: «Я вот на пенсию уйду, цветы растить задумала, выведу цветок пиздообразный и назову его в вашу честь «Иван на Марье».

На следующее утро Иван, новый хозяин, смотр блядям в доме делал – ходил с хуем, стоящим по стойке смирно, перед вольно лежащими пиздами.

И Марья легла со всеми в ряд, для честности. Окунул он хуй в каждую пизду по паре раз, чтобы почувствовать душу каждой женщины, а кончил он в Марью.

Так, покрыв женщин, стал Иван их законным покровителем. А женщины все были добрые и жадные до денег. Тут Иван и объявил всем, что Марья его невеста и что в честь неё он устанавливает на улице новые десять красных фонарей. А Марья пошла в магазин «Еблиоёбус» и накупила целую стопку книг – лучший подарок Ивану на свадьбу, и все из серии Улица Красных Фонарей.

Сыграли Иван да Марья элитную свадьбу, и на каждый крик гостей «Горько!» жених и невеста на столе еблю творили.

Дела у молодожёнов пошли так хорошо, что вскоре они купили ещё пять домов на той же улице, так что всякий столичный муж перестал жить в четырёх стенах одной жены и валил толпой на улицу Красных Фонарей, где встречали их Иван да Марья с хлебальными да солёными пиздами.

И я туда ходил, их бабий мёд и пиво пил и наёб материал для следующего романа со счастливым концом, который есть хуй, в пизду пролезший, что в философском переводе означает: женщина – это душегубка, но телогрейка.

Вот такая история вышла.

Из меня.

Дурачьё

Впервые опубликовано в General Erotic. 2004. № 106.

Рик вошёл в супермаркет. Прямо перед входом стоял маленький столик с рекламой банка. За столиком стояла грудастая и ротастая девушка, а над ней плакатик: «Totally free checking»^[31].

Рик подумал: «А лучше бы – Totally free fucking»^[32].

Он подошёл к столику и сделал вид, что заинтересован не девушкой, а выгодными предложениями банка. Девушка стала распинаться, как выгодно в нём открыть счёт и какой замечательный подарок Рик получит за это. Рик ничего этого не слышал, а раздевал девушку глазами, что гораздо быстрее, чем руками, да и разрешения девушки или её банка на это не требовалось.

Вот уже почти полгода Рик пробавлялся онанизмом, с тех пор как его бросила подруга. Почему она больше не захотела с ним встречаться, он так и не понял, а она не объяснила, просто сказала, что больше не хочет.

Такое у него случалось уже не в первый раз. После нескольких встреч и краткой постельной возни девушки не задерживались в его жизни.

А началась его любовная страда, когда Рику исполнилось 19 лет. Отец Рика, который умер накануне его дня рождения, любил повторять сыну: «Образование – это самое главное в жизни!»

И вот Рик отмечал свой новый возраст в баре с приятелем. Приятель уговорил двух невзрачных подружек, сидевших рядом, выпить за здоровье Рика в его машине. Приятель сел с одной впереди, а Рик с другой устроился на заднем сиденье. Он не знал, что делать, ибо ниже шеи опыта у него ещё никакого не было. Девица стала пытаться снять с него джинсы, но у него на ремне была подаренная отцом пряжка ручной работы, справиться с которой оказалось нелегко. Девица торопилась – её подгоняли стоны подружки на переднем сиденье. А Рик был полностью парализован новизной ситуации. Наконец умелица открыла сложный замок на пряжке, стянула джинсы с бёдер Рика и взяла хуй в рот. Ошеломлённый наслаждением, Рик бессознательно, но громко произнёс: «Образование – это самое главное в жизни!»

– Что? – подняла возмущённую голову девица, и начавшееся было счастье Рика прервалось без заветного завершения.

Рик последнее время работал в две смены, стараясь побыстрее накопить на первый взнос для покупки дома, и когда он приходил домой, то еле добирался до кровати от усталости, чтобы передохнуть до следующей смены.

Квартиру он делил с приятелем, который всё своё свободное время проводил у компьютера, шаря по порносайтам. В его комнате стоял непроветриваемый запах спермы. Так что на дружбу с Риком у соседа времени просто не имелось.

Когда в единственный выходной Рик выбирался в бар, то познакомиться с девушками ему не удавалось – девушки почему-то не жаловали его, хотя никаких уродств или чего-либо отталкивающего в Рике не наблюдалось – обыкновенный белобрысый, можно сказать высокий, с редкими волосами на лице молодой мужчина. Когда Рик заставлял себя заговорить с девушкой, то после первой фразы он уже не имел, что сказать, а девушки не поддерживали разговор. Поэтому он постепенно напивался, но всегда мог добираться до дома без приключений.

Рик уверился, что когда он купит дом, то всё обязательно изменится и если он пригласит девушку не в крохотную грязную квартиру, а в собственный дом, то она ему сразу отдастся.

– Как тебя зовут? – спросил он грудасто-ротастую девушку, прервав её речь о преимуществах банка.

Девушка указала пальцем на бирочку с именем, которая вздымалась у неё на груди, но бирочка была скрыта её длинными волосами. Девушка отвела их в сторону, показывая то ли грудь, то ли бирочку с выгравированной надписью «Эми Т».

– Эми, что, если ты мне расскажешь обо всём этом за обедом? – предложил Рик.

– За каким обедом? – не поняла Эми.

– За обедом со мной, – пояснил Рик.

– Нет, спасибо, – вежливо, но твёрдо сказала она и заговорила с женщиной, которая подошла к столику.

– Как жаль, – сказал Рик, не зная, что делать дальше. Но Эми уже отвернулась от него и вряд ли слышала его сожаления.

Рик отошёл в сторону, взял тележку и покатил её в зал магазина. Привычно снимая с полок постоянные для его меню коробки и бросая их в тележку, Рик думал только об Эми и спрашивал бога, в которого не верил, за что он лишён женщины. Почему эта с большим ртом и грудью Эми не может принадлежать ему? «О, как я хочу Эми, как хорошо нам будет вместе», – думал Рик, как о деле уже решённом.

Когда через полчаса он катил свою тележку с продуктами к выходу, у столика, где была Эми, стояла уже другая девушка, и Рик, выпустив со вздохом свою грусть на волю, выкатил тележку на улицу и направился к машине. И тут он заметил, что чуть впереди идёт к своей машине Эми. Видно, её рабочий день закончился. Рик смотрел на её ноги, растущие из желанных бёдер, и затосковал, что вот он и Эми сядут в свои машины и разъедутся навсегда. «Навсегда», – произнёс вслух Рик, и слёзы навернулись ему на глаза.

Эми никуда не сворачивала, а шла в том же направлении, где была припаркована машина Рика. Вот она, его таратайка, которую уже давно пора заменить на что-нибудь поновее. Рик открыл багажник и, укладывая мешки с продуктами, продолжал смотреть вслед Эми. Она подошла к машине, которая была метрах в двадцати от машины Рика, открыла дверь и села в неё.

И тут Рик вдруг совершенно ясно осознал, что упускать момент нельзя и что он поедет за ней.

«Зачем? – спрашивал он себя. – Ведь не буду же я её насиловать?»

«А почему бы и нет», – отвечал внутренний голос.

«Но ведь она может жить в доме с родителями или в квартире с подругой или даже с любовником?»

«Тогда, конечно, всё усложняется. А я буду действовать по обстоятельствам. Главное сейчас не потерять её из виду», – ответил голос, который становился всё более властным.

Рик увидел едущую к выезду с парковки Эми в зелёном «понтиаке» и газанул ей вслед.

Эми не поехала на хайвей, а свернула на городскую улицу. Рик ехал на расстоянии, пропуская впереди себя то одну, то другую машину, чтобы Эми, чего доброго, не заметила, что её преследуют. Зелень Эминого «понтиака» совпадала с весенней зеленью вдоль дороги и служила ориентиром. Рик готовил себя к привычной неудаче и представлял, как Эми исчезнет за дверьми своего дома и он останется сидеть в машине, глядя на закрывшуюся за Эми дверь.

Поначалу так и произошло. Девушка подъехала к трёхэтажному многоквартирному дому и припарковалась перед входом. Рик остановил машину на улице, и, точно как он себе представлял, Эми скрылась за дверью.

И тут, дивясь собственной решительности, он вынул из «бардачка» складной нож, который всегда там держал на всякий случай, и положил его в карман джинсов. Выходя из машины, Рик подумал, что мороженое мясо, которое он купил в магазине, может растаять, пока он будет заниматься «делом», как он для себя назвал свои действия.

Рик вошёл в парадное, там на стене были кнопки со списком имён и номерами квартир. Рядом с кнопкой ЗА было напечатано «Эми Т.». Рядом с некоторыми кнопками было напечатано по два имени, из чего Рик резонно предположил, что Эми живёт одна. Теперь нужно было как-то войти в дом, дверь которого была заперта. Через минуту дверь открылась, и из дома вышли двое молодых парней, живо переговаривающихся друг с другом. Рик сделал беззаботный вид, вытащив из кармана связку своих ключей, будто он собирался открыть дверь, да вот она открылась сама, и он входит без необходимости пользоваться ключом. Рик подошёл к лифту, который его поджидал с раскрытыми дверьми. Лифт, как и сам дом, был старый, и владелец дома тщательными подкрашиваниями старался обновить его вид. Стены лифта были свежевыкрашены в коричневый цвет, но движение лифта вверх и движение дверей в стороны происходило исключительно медленно. Впрочем, это могло только казаться Рику, сердце которого билось головой о рёбра, увлечённое только своим стремительным бегом на месте.

Рик вышел на третьем этаже в коридор, и первой квартирой справа была ЗА. Он подошёл к двери и прислушался. Отчётливо слышался шум льющейся воды. Это был звук не широкой струи, заполняющей ванну, а раздробленный – душевой.

«Как же теперь открыть дверь? – раздумывал Рик. – Постучаться? Эми лишь всполошится и может не открыть дверь. Нет, тут нужно появиться неожиданно».

Рик вытащил нож, раскрыл его и стал ковырять в замке, держась за ручку двери. Она в его руке повернулась, и дверь подалась вперёд – она была не заперта.

В глубине души Рик надеялся, что ему не удастся открыть дверь и он вынужден будет уйти. Но тут судьба явно вела его. Он вошёл в маленькую однокомнатную квартирку, держа в руке нож. Он закрыл за собой дверь на защёлку, взглянул на неприбранную кровать, предвкушая, что скоро окажется в ней с Эми, и пошёл на шум душа. Вдруг шум прекратился – воду выключили, Рик поспешил к двери ванной, распахнул её – перед ним обнажённая Эми выходила из ванны, одна нога уже была на коврике, а вторая была ещё в ванне. Раздвинутые ноги раскрывали губы. Рика ослепил её тёмный лобок и мокрые длинные слипшиеся волосы, облепившие её плечи и грудь.

– Один звук, и ты труп, – громко сказал Рик и приблизился к ней с ножом.

Эми опустила вторую ногу на коврик, дрожащей рукой отвела волосы от глаз и молящим голосом проговорила:

– Не убивай меня. Я всё сделаю, что ты хочешь.

– То-то же, – злорадно сказал Рик, – узнаёшь?

– Это ты? – как бы с облегчением сказала Эми и набросила на себя полотенце.

– Да, я, – сказал Рик, всё держа перед собой нож, направленный в яблочко пупка Эми. Он даже обрадовался, что она накинула на себя длинное полотенце, укрывшее роскошные груди с большими сосками и мокрые волосы лобка. Её нагота вынуждала его на немедленные действия, а Рику не хотелось спешить. Вернее, спешить хотелось, но было боязно. Он понимал, что теперь обратного пути нет и что даже, быть может, придётся убить Эми, если она закричит или даже для того, чтобы не оставлять свидетеля его преступления. Изнасилования.

«Это вовсе не изнасилование, – подумал Рик, – раз есть пизда для ебли. Вот если бы я в пупке её сделал дырку для хуя, то тогда это было бы действительно изнасилование».

– Иди, ложись в кровать, – скомандовал Рик, отступая в сторону от двери, давая Эми пройти мимо него, но приставив ей нож к боку, чтобы она его не только чувствовала, но и видела.

– Я всё сделаю, что ты хочешь, – испуганно повторила Эми, послушно выходя из ванной и направляясь к кровати.

Рик заметил капли воды на очаровательных ягодицах и, взяв край полотенца, свешивающийся с плеча Эми, потянул его вниз и промокнул капли. Эми сначала встрепенулась, но, увидев безобидную заботу, успокоилась. В достаточной степени, чтобы сказать:

– Ты мне ещё в магазине понравился, но я не могла с тобой разговаривать на рабочем месте, а мне так хотелось, чтобы ты потом снова подошёл ко мне.

– Правда? – воспрял духом Рик и подумал, что значит у него была возможность мирным путём овладеть этой красавицей, а теперь получается, что он берёт её силой.

– Как тебя зовут? – спросила Эми, сев на кровать.

– Рик. Ложись! – приказал он.

– Секундочку, Рик! Можно мне сказать тебе кое-что?

– Ну, чего там? – позволил насильник, стоя с ножом на расстоянии полметра от Эми с полотенцем на плечах, скрывающим её наготу.

– Рик, милый, я ведь тоже хочу тебя, но мне нужно расслабиться, привыкнуть к тебе хоть чуть-чуть, чтобы всё почувствовать как надо. Ты ведь хочешь, чтобы и мне было хорошо с тобой? Теперь всё равно я буду твоя, давай пообедаем вместе в ресторане, как будто у нас с тобой любовное свидание, а потом вернёмся сюда и будем вместе всю ночь. И не одну, – с чувством добавила Эми.

Слова Эми подействовали на Рика ошеломляюще – как давно он мечтал о девушке, чтобы она так с ним влюблённо разговаривала, да ещё такая красивая девушка. У него мелькнула мысль, что после выпивки за обедом у него наверняка будет хорошо стоять, а сейчас от волнения ещё не стоит и может не встать. Он даже забыл на мгновение, что в его руках нож, ему показалось, что действительно Эми согласилась пообедать с ним ещё в магазине, и он приехал за ней, застал её в ванне, а теперь она будет быстро собираться, чтобы вместе пойти повеселиться и вкусно покушать, перед тем как провести ночь в страстных объятиях друг друга.

– Хорошо, давай сходим пообедать, – сказал он, и его рука с ножом опустилась.

– Вот и прекрасно, – тихо сказала Эми, встала и чмокнула его в щёку. – Мне нужно волосы высушить.

– Хорошо, только побыстрее.

Эми подошла к стенному шкафу, вытащила оттуда махровый халатик, накинула его поверх полотенца и только потом вытащила полотенце из-под халата. Это насторожило Рика. «Почему это она ещё стесняется меня, когда мы уже обо всём договорились?» – подумал он и злобно выпалил:

– А ну сними халат! – и снова направил на неё нож.

– Хорошо, конечно, – послушно сказала Эми и сбросила его на пол, – мне просто прохладно стало.

Обнажённое тело заполыхало перед глазами Рика.

Эми пошла в ванную, и Рик последовал за ней, подняв с пола халат. Халат висел на протянутой руке, в которой был нож. Эми вытащила из шкафчика в ванной фен и стала сушить волосы. Она двигала феном вверх-вниз, из стороны в сторону и грудь её откликалась на каждое движение руки величественными и в то же время грациозными перемещениями. Эми всматривалась в своё отражение в зеркале и взглядывала время от времени на Рика. Рик заметил, что на груди и на плечах у Эми появились мурашки. Ему стало её жалко, и он накинул халат ей на плечи.

– Спасибо, – ласково сказала Эми, сразу просунула руки в рукава, завязала кушак и снова продолжала досушивать волосы. Рик восторженно смотрел на Эми, наблюдая, как её волосы становятся пушистыми и лёгкими, а Эми взглядывала на Рика, как бы ища его одобрения.

Рик мечтал, как было бы сказочно жить вместе с Эми, любоваться ею каждый день и ебать её по многу раз. А потом заиметь с ней ребёночка, а может, и не одного и жить, радуясь друг другу.

– Теперь мне надо одеться, – объявила Эми.

– Ну и одевайся, – разрешил Рик.

Эми вышла из ванны и направилась к стенному шкафу. Рик следовал за ней с ножом в руке.

– Я от тебя никуда не убегу, – ласково проговорила Эми, смотря Рику прямо в глаза.

Рик опустил руку с ножом, да он уже и устал держать её в вытянутом положении.

– Хорошо, посмотрим, – согласился он, но всё ещё в настороженности и подозрениях.

Встав к Рику боком, Эми надела белые кружевные трусики, бюстгальтер, который застёгивался спереди, а не сзади – такой Рик видел впервые. «Застёжки, – подумал Рик, – то спереди, то сзади, то на крючках, то на замках и всё для того, чтобы мужчин с толку сбивать».

Затем последовало короткое платье с длинными рукавами, бордового цвета с чёрными цветами, сверкающие серьги и кулон. Рик удивился, что она не стала краситься и даже губы не намазала. Но Эми была красива как есть.

Она вставила узкие ножки с наманикюренными кончиками в чёрные туфельки на маленьких каблучках, взяла в руки чёрную сумочку и объявила Рику с улыбкой: «Я готова». Рядом с сумочкой лежал её мобильный телефон, и Эми раскрыла сумочку, чтобы его туда положить.

– Тебе телефон не понадобится, – сказал Рик, забрал его у Эми и бросил в постель, в которую они скоро вернутся.

– Мы поедем на твоей машине, – продолжал Рик, – она ближе к выходу. Возьми меня за левую руку и не отпускай, пока мы в неё не сядем. Нож у меня в правом кармане, и я буду его держать в руке. Если ты вздумаешь кричать или убегать, то вытащить его из кармана и всадить в тебя займёт меньше секунды.

– Хорошо, хорошо, – примирительно сказала Эми, беря его под руку. – Я надеюсь, что с завтрашнего утра ты уже не станешь пугать меня ножом. Разве что защищать меня от посягновений других мужчин.

– Можешь не сомневаться, я о тебе буду заботиться как никто другой, – от всего сердца заверил её Рик.

Они прошли по пустому коридору. Рик решил не пользоваться медленным лифтом, да ещё в котором могли оказаться другие пассажиры, и они спустились по безлюдной лестнице, наполнившейся эхом от Эминых подкованных каблучков, бьющих в цементные ступени.

Уже начинало смеркаться. До машины было буквально два шага, и никого поблизости не было. Эми держала Рика под руку, он прижимал её руку к себе, а правую не вынимал из кармана, сжимая в ней нож.

Рик чувствовал себя счастливым, идя с роскошной Эми под руку, он представлял себе, как через пару часов они будут возвращаться навеселе, радостные от съеденного и горящие нетерпением желания. Единственное, что смущало Рика, было то, что он был в джинсах, свитере и кроссовках, не под стать нарядной Эми.

– Давай поедем в рыбный ресторан, – попросила Эми, когда они сели в машину, Рик сел за руль, а Эми дала ему ключи от машины, где были нанизаны на кольцо ещё какие-то ключи. – Мне давно хотелось крабов.

– А где здесь рыбный ресторан? – согласился Рик, да и как было не согласиться, когда она так нежно положила свою руку на его, лежащую на руле.

– В нескольких кварталах отсюда, я тебе покажу.

И действительно, уютный ресторанчик с крабами и прочими морскими и речными существами оказался совсем рядом. По пути Эми рассказывала Рику, какой тяжёлый день был у неё сегодня – весь день на ногах и всего несколько клиентов, которых ей удалось соблазнить в её банк. У Рика появилось ощущение, будто они давным-давно знакомы и причём весьма близко.

В ресторане, после того как они выпили по бокалу вина, Рик успокоился и вытащил руку из кармана с ножом. Они заказали закуски, потом ножки крабов. Рик взял себе ещё скотч и расслабился до того, что рассказал Эми анекдот, и она громко и отчаянно смеялась. После выпитого скотча и горки переломанных и опустошённых крабьих ножек Рик взял руку Эми в свою и сказал:

– Извини, что я тебя напугал, – ты девушка моей мечты, и я не знал, как иначе к тебе подступиться после твоего отказа.

– Да ерунда это, – весело отмахнулась Эми, – всё хорошо в итоге получилось, ты мне тоже очень нравишься.

«Вот как всё замечательно складывается, – радовался Рик. – Хорошо, что я её сразу не выеб, зато теперь она расслабилась, привыкла ко мне, и у меня после выпитого уж точно стоять будет».

Эми спросила, можно ли заказать десерт.

– Конечно, обязательно закажем, а то какой это обед без десерта, – согласился Рик.

– И я тоже считаю, если обед без десерта, то он для меня и не обед вовсе, – и, наклонясь к уху Рика, Эми шепнула: – я хочу пописать, сейчас приду.

Рик не успел ничего сказать или среагировать на это, как Эми поднялась и двинулась в туалет.

В Рике боролись два чувства – вера в грядущее счастье с Эми и память о том, каким способом он это счастье добывал. Он встал и пошёл вслед за Эми. Она действительно скрылась за дверью женского туалета. Рик стоял рядом и ждал, волнуясь и мечтая о том, как жарко он будет ебать Эми и сжимать пальцами её роскошные груди.

«А что, если она вылезет из окна в туалете и убежит, – вдруг осенило Рика, – или скажет какой-нибудь женщине в туалете, чтобы вызвали полицию». Но он тут же вспоминал, как тепло и нежно она с ним только что разговаривала, как он уверял её, что всю жизнь будет заботиться о ней и что он не позволит, чтобы она работала на такой бездарной работе, что он поможет ей пойти учиться в университет, что у него скоро будет дом и они будут жить в собственном доме – он просто не мог поверить, что она сейчас убежит от такого счастья.

Рик сжал в кармане нож, посмотрел на часы и решил, что если через минуту она не выйдет, то он войдёт в туалет и посмотрит, что она там делает.

Только он решил это для себя, как открылась дверь и Эми вышла из туалета.

– Ты что здесь делаешь, – улыбнулась она, – уже соскучился по мне?

– Да, – признался Рик.

– Пошли, – сказала Эми и взяла его под руку, прижавшись к нему бедром. Рик почувствовал жар её плоти и счастливо улыбнулся. Они вернулись к столику, и Эми ела тирамицу, а Рик – мороженое. Он рассказал ещё один анекдот, а Эми спросила Рика, любит ли он детей. Рик с готовностью сообщил, что детей он очень любит и обязательно хочет иметь не менее трёх собственных.

– Договорились, – улыбнулась Эми и подмигнула ему.

К этому моменту они закончили свой обед и официант принёс счёт. Рик расплатился кредитной карточкой и на радостях оставил щедрые чаевые. У него слегка кружилась голова, и ему казалось, что Эми смотрит на него нетерпеливо, мечтая поскорее остаться с ним наедине.

Они вышли из ресторана в тёплую ночь. Рик обнял Эми за плечи и прижал к себе, а она обняла его за талию. Они подошли к машине, Рику пришлось разомкнуть объятия, чтобы открыть дверь. Он вытащил Эмины ключи, выбрал ключ от дверцы, правильно предполагая, что в связке имеется ключ от квартиры, которым он вскоре воспользуется, чтобы войти в рай. Рик вставил ключ в замок двери, чтобы Эми первой села в машину, и в этот момент сзади раздался громкий голос и вспыхнувший прожектор осветил Рика с ног до головы:

– Не двигаться! Это полиция! Поднять руки, шаг вправо, наклониться на капот, руки вытянуть вперёд, не оборачиваться. «Какая дура, – пронеслось в голове Рика, – какая дура! Теперь мясо в машине точно сгниёт – а ведь какая всё-таки дура! Образование – это самое главное в жизни!»

К Рику подскочили с двух сторон полицейские, завернули руки за спину и щёлкнули наручниками.

Он повернул голову на громкие рыдания и увидел Эми, всхлипывающую на груди у одного из полицейских.

На следующий день во всех местных газетах и на телевидении появились сообщения о героической девушке, не потерявшей самообладания, когда она оказалась наедине с насильником. Все наперебой и с подробностями рассказывали, как она смогла отвлечь внимание насильника, вызвать у него доверие, выбрать ресторан, где она знала, что в туалете есть телефон-автомат, и позвонить оттуда в полицию, как она хладнокровно следовала инструкциям полицейских, доела с насильником десерт и, как выйдя с ним из ресторана, отбежала в сторону, когда тот стал открывать дверь машины.

Эми стали приглашать выступать перед женскими аудиториями, чтобы она поделилась своим опытом, у неё образовалось множество знакомых, которые принадлежали различным группам по защите женских прав. Этот случай даже вошёл в пособие для женщин по методам поведения с насильником.

Эми постепенно отходила от перенесённого потрясения, но окончательное освобождение она почувствовала, лишь когда после своего очередного выступления, оказавшись с устроительницами мероприятия в кафе, упоминая о своём подвиге, назвала Рика «дураком». Все за столом рассмеялись, а Эми было невдомёк, что она, мстя Рику, унизила его не за нападение на неё, а за то, что он, напав, не смог ею овладеть.

Среди женщин за столом была психолог, которая вскоре подошла к Эми и спросила, каково у неё теперь состояние духа. Эми ответила, что бодрое как никогда.

– А ты испытала облегчение оттого, что назвала Рика не «насильником», а «дураком»? – продолжила дознание психолог.

– Да, – после паузы ответила Эми, как бы распознав в себе причину этого неожиданного облегчения.

– Только после того, как ты отреагировала на случившееся как женщина, ты перестала ощущать себя «жертвой», – объяснила учёная женщина.

С тех пор Эми с презрением называла всех мужчин «дураками». И был только единственный способ для мужчины перестать быть в её глазах дураком – это стать её любовником.

Гипнотический пас

Впервые опубликовано в General Erotic. 2004. № 108.

Когда я прочёл, что гипнозу можно научиться, я решил попробовать. Зачем? – Известно зачем: баб гипнотизировать, чтобы не киснуть в нудном соблазнении, а сказать властным голосом: «Спать!» А потом добавить: «Со мной!» Причём баба сомнамбулически и сразу раздвигает ноги.

Пошёл я в книжный магазин и накупил книг по технике гипноза. Читаю про все эти трюки – явно на дураков рассчитаны, вернее, на таких впечатлительных дураков, которым прикажешь по ошибке «Срать!» вместо «Спать!» – так они тут же с гипноза в штаны наложат.

Я вычитал, что самый эффективный метод гипноза – это зафиксировать глаза подопытного на чём-либо блестящем и ритмично движущемся, и наговаривать в процессе, как, мол, спать хочешь, какой в тебе расслабон, ну и прочее начётничество. А некоторые психи и без всякого блестящего и движущегося, а от одного только голоса в храп впадают. Всё зависит от настроя человека: хочешь поддаться и заснуть – значит, заснёшь, чем больше хочешь, тем больше впадёшь в транс. Вот уж действительно – «по вере и воздастся тебе», или как там в Библии гипнотизируют?

Купил я хрустальный сверкающий шарик на ниточке и, как оружие, спрятал во внутренний карман. Вечером у меня было свидание со своей любовницей, и я решил на ней попробовать. Я уже сказал ей, что хочу заняться гипнозом, и она согласилась побыть моим подопытным кроликом. То есть крольчихой. Если получится с ней, думал я, то получится и с другими.

Тут надо оговориться насчёт термина «любовница». Звали девушку Лора. Берясь за гипноз, я шутил про себя: «Лора просит хлора». Имея в виду хлороформ. То есть усыпить её необходимо, считал я. Мысли об усыплении Лоры приходили ко мне потому, что она не давала. Она радостно отсасывала меня, так же радостно проглатывая мои белесые извержения, но, чтобы распахнуть ноги и впустить меня в рот, украшенный второй парой губ, – ни за что! Лора была дочерью пастора, и было ей уже 24 года, так что, быть может, эти два фактора делали для неё брак необходимым условием для раздвигания ног. Когда я спросил, девственница ли она, Лора отвечала, что отношения к её поведению это не имеет. Вот и гадай.

Чуть я добирался к Лориным трусикам, в битве за последний дюйм, как она быстро расстёгивала мне молнию на ширинке, вытаскивала член и начинала его сосать с таким воодушевлением, что он сразу смирялся с недоступностью пизды, а после того, как он изрыгал в Лорину глотку своё содержимое, его интерес к пизде бесследно исчезал.

Лора жила в квартире со своей подружкой Джойс. За всё время я видел эту Джойс лишь пару раз и то мельком – она пряталась в своей спальне, когда я приходил к Лоре. Но зато я часто сталкивался на лестнице с её одутловатым парнем Маршаллом, с которым она встречалась. Так получалось, что мы приходили или уходили почти в одно и то же время.

Джойс была хорошенькой крохотулькой, с крестом на шее. Она тоже была из религиозной семьи и училась в том же религиозном колледже, что и Лора.

– Она Маршаллу тоже не даёт, а только отсасывает? – спросил я Лору, в поисках дальнейшего сходства между подружками.

– Мы с ней на такие темы не разговариваем, – смутилась моя сосательница.

– А что, бывают другие темы? – удивился я.

– Я знаю, что тебе трудно в это поверить, – с наигранным сожалением сказала Лора.

В ответ на это я прижал её к себе и засунул ей руку между ног. Лора в панике стала увёртывать бёдра от моей руки, в то же время срочно открывая молнию на моей ширинке.

В тот вечер мы посмотрели фильм про Джеймса Бонда, где Карли Саймон поёт свою коронную вещь Nobody does it better^[33]. Возвращаясь домой, я подтрунивал над Лорой, неужели она не хочет почувствовать «it» в моём исполнении, которое, как я ей обещал, будет «better» бондовского. На что Лора улыбалась то таинственно, то нагло.

Когда мы пришли к ней домой, я уложил её на диван, вытащил из внутреннего кармана блестящий шарик на ниточке и начал мою первую гипнотическую сессию.

Я раскачивал шарик, как кадило, перед носом Лоры, и она послушно перемещала за ним глаза, будто кошка на старинных ходиках. Все эти перемещения я сопровождал громким и, как мне казалось, властным произнесением зачаровывающих фраз: «Твои веки тяжелеют, ты становишься расслабленной и сонливой, когда я произнесу десять, ты впадёшь в глубокий сон». Ну и прочие словеса.

Лора действительно закрыла глаза и глубоко дышала. Я стал накручивать, что у неё растёт желание, что она жаждет моих прикосновений, что ей становится горячо между ног – так небось Дон-Жуан своих баб соблазнял, а Бонду качать шарами не приходилось.

Мне даже показалось, что щёки Лоры порозовели и что лёгкая блаженная улыбка появилась на её полных устах. Я склонился к ней, целуя губы, и положил руку ей на лобок. Лора, не открывая глаз, взяла мою руку обеими руками и отклеила её от своего лобка, а когда я силой вернул её на лобковое место, Лора раскрыла глаза, села на диване и как ни в чём не бывало стала расстёгивать мне ширинку.

– Так ты, значит, ничего не почувствовала? – разочарованно протянул я, откидываясь на диване и позволяя Лоре вытаскивать мой хуй на свет божий.

– Почувствовала, мне было приятно и сонливо, – сказала она, прежде чем заткнуться моим хуем.

Она гипнотизировала его ритмичными пассами языка, причём без всяких разговоров, и, надо сказать, весьма успешно, так что он вскоре излился и заснул.

– Скажи по-честному, что ты испытывала, когда я тебя гипнотизировал? – стал я допытываться у гипнотизёрши моего хуя. – Ну неужели ничего?

– Я тебе сказала, что я почувствовала сонливость, но я совсем не теряла самоконтроля и находилась в полном сознании. Ты уж извини.

– Нужно будет попробовать ещё раз, – решил я.

– Давай лучше попробуем выяснить, каковы наши отношения, что у нас за будущее? – предложила Лора.

– Будущее в совокуплении! – возвестил я.

– Оно возможно только после свадьбы, – поставила условие Лора. – Я хочу выйти замуж, иметь детей, вести нормальную семейную жизнь.

– А не хуи сосать, – продолжил я.

– Знаешь что, – рассердилась добропорядочная Лора, – нам лучше больше не встречаться.

– Хорошо, – согласился я и поднялся с дивана.

Лора была явно недовольна моей соглашательской позицией. Молча и насупившись, она проводила меня до дверей.

Я шёл домой не столько огорчённый разрывом с Лорой, сколько своей неспособностью загипнотизировать женщину. Но блажен огорчённый, ибо возрадуется. Через пару месяцев, сидя в баре, я почувствовал хлопок по плечу и услышал моё имя. Я обернулся и увидел одутловатого Маршалла с кружкой пива в руке. Он сел рядом со мной на свободный стул у бара, сияя, спросил, чем меня угостить, и добавил:

– Я тебе всю жизнь благодарен буду!

– За что? – недоумевая, спросил я и заказал самый дорогой скотч.

– Я на Джойс женюсь.

– Поздравляю. А я-то при чём?

– Очень при чём. Я должен тебе сказать: ты мощный гипнотизёр!

– Что-то я ничего не пойму, ты можешь рассказать, в чём дело? – заволновался я.

И Маршалл поведал мне то, что происходило, чему я был причиной, но без моего ведома. Ведь если мы влияем своей жизнью на кого-то, то большей частью мы об этом даже не подозреваем. Единственное разительное исключение, делающее твоё влияние очевидным, – это рождение ребёнка. Впрочем, даже это может остаться тебе неизвестным.

Оказывается, Маршалл проделал дырку в картонно-штукатурной стенке, разделявшей комнаты Джойс и Лоры, и он с Джойс развлекались тем, что подслушивали мои с Лорой разговоры и, самое главное, – подсматривали, как она сосала мне хуй. Это зрелище подвинуло Джойс на подобные действия по отношению к Маршаллу. Джойс тоже из тех же религиозных соображений категорически отказывалась допускать Маршаллов хуй до четырёхгубного рта и тоже всячески компенсировала языком недостаток дополнительной пары губ на лице.

Чтобы Маршалла и Джойс было не слышно, они договорились всегда, будучи в комнате, разговаривать друг с другом шёпотом. А когда подслушивание-подсматривание заканчивалось, они затыкали дырку пробкой. Но самым интересным стало непредвиденное следствие дырки в стене. Когда я начал свой сеанс гипноза и стал давать гипнотические команды, Джойс уже отсосала Маршалла и лежала у него на коленях вполне одетая. Маршалл ухмылялся, заслышав мои заклинания, но заметил, что у Джойс глаза сразу закрылись, и она стала не на шутку засыпать. К концу моего сеанса, закончившегося полным провалом с Лорой, оказалось, что моя невиданная победа гипнотизёра была одержана на невидимом фронте над Джойс – она заснула беспробудным сном. Маршалл тут же воспользовался ситуацией, задрал платье, содрал трусики и, вдохновлённый невидалью Джойсовой пизды, обрёл свежую эрекцию, которую запустил по нужному каналу. Когда Джойс отошла от моего гипноза, Маршалл уже сделал своё дело и Джойс забеременела, отчего вскоре запахло свадьбой. Запах этот представился парочке ароматным, и они бросились вдыхать его, пьянея от предстоящей женитьбы и приготовлений к ней.

– А как поживает Лора? – спросил я.

– Тоже замуж выходит, – объявил Маршалл.

– Быстро она жениха нашла, – уязвлённо отреагировал я, – а кто счастливчик-то?

– Парень с её курса, вместе миссионерствовать собираются в Африке.

С одной стороны, мне было обидно, что она так легко отделалась от моего гипнотического влияния, но, с другой стороны, я был счастлив узнать, что мой голос, даже без блестящего шарика, так мощно действовал, что даже стена, пусть с дыркой, не оказалась для него препятствием. Это значило, что передо мной открывались огромные возможности гипнотизёрства и соблазнения.

Я заторопился домой, чтобы освежить в памяти технику гипноза и снова взяться за книги, которые я уже было собрался продать. Но, придя домой, я потянулся не к книгам, а к телефону – мне неудержимо захотелось поговорить с Лорой, услышать её голос и в то же время поиронизировать над её скорым замужеством. Она оказалась дома и без жениха.

– Поздравляю с грядущим замужеством, – начал я разговор.

– Спасибо. Откуда ты узнал? – спросила Лора.

– Я с Маршаллом встретился, он рассказал мне о своей женитьбе и заодно о твоей. Как тебе повезло, что ты не поддалась моему гипнозу.

– Мне вообще везёт. А гипнотизёр из тебя действительно никудышный.

– Ну не скажи. Джойс так не считает.

– Это тебе небось Маршалл рассказал, что она заснула от твоих стараний? – спросила Лора со злой иронией в голосе.

– Да, а также, как он воспользовался этим сном.

– И ты, конечно, уверовал в свою гипнотическую мощь, – совсем ядовитым голосом заметила Лора.

Я не удержался и тоже ответил в тон:

– Не в твою же религию мне уверовать.

– Уж не думаешь ли ты, что Джойс действительно поддалась твоему внушению?

– Маршалл мне сказал…

– Мало ли что тебе сказал Маршалл. Джойс притворилась, что заснула от твоих гипнозов, чтобы отдаться ему, так ей было легче заставить себя не сопротивляться.

– А ты откуда знаешь?

– Из первоисточника.

– Вы ведь не говорите на такие темы, – пытался я съязвить.

– Теперь говорим.

– Ты и про дырку в стене знала?

– Конечно. Её трудно было не заметить. Но твой взгляд направлен всегда в одну точку, кроме которой ты ничего не замечаешь.

– Значит, ты мне отсасывала нарочно перед дыркой?

– Я не желаю с тобой больше разговаривать, – сказала Лора и повесила трубку.

Так окончательно рухнули мои мечты о гипнозе. Да ещё добавились мучительные сомнения – раз Лора знала о дырке в стене, то неужели она занималась эксгибиционизмом, а также нарочно направляла мои гипнотические флюиды в другую комнату, устраивая судьбу Джойс? Больше всего меня раздражало то, что я не могу узнать правду.

Однако я читал, что правду можно выведать у человека, погрузив его в гипнотический сон.

Точка, набранная курсивом

Д.Я. Дару

Впервые опубликовано в General Erotic. 2004. № 122.

– Ты всех женщин помнишь, что у тебя были? – спросил Том Дина на пути к хуесосательнице.

– Да, всех, – ответил Дин и добавил с гордостью: – Причём поимённо.

– Если ты помнишь всех своих женщин, значит, их было слишком мало, – обрезал его Том.

Так часто случалось в разговоре у друзей: Том задавал, казалось бы, невинный и как бы лестный вопрос, на который Дин с готовностью отвечал, а потом Том комментировал его ответ таким образом, что Дин оказывался в неловкой или смешной ситуации, вовсе не уместной для гордости, которую он ещё секунду назад испытывал, на этот вопрос отвечая.

Том и с женщинами вёл себя подобным образом, которые часто оказывались в неловком положении от своих благонамеренных слов. Так однажды Том со знакомой зашли в магазин женской одежды, причём исключительно дорогой одежды. Его знакомая понимала, что у Тома нет таких денег, чтобы купить ей что-либо в этом магазине, и она постаралась избавить Тома от возможной неловкости, которая могла возникнуть у него вследствие финансовой недостаточности. Женщина прикоснулась к юбке, на которой ненавязчиво болтался ценник с цифрой 1800 долларов, и сказала:

– Подумаешь, я могла бы сама такую юбку сшить.

На что Том парировал:

– А я бы мог такую юбку задрать.

Подруга Тома поспешила уйти из этого магазина, почувствовав себя незаслуженно оскорблённой.

Том вёз Дина к женщине, которая, по его словам, больше всего в жизни любила отсасывать хуи, причём бесплатно. Эта женщина была великой находкой, ибо жена Тома всячески избегала, а жена Дина категорически отказывалась заниматься оральным сексом. Такое поведение жён было особенно жестоким, если учесть, что до замужества, когда они были возлюбленными, а потом невестами, оральный секс был для них вполне приемлем, более того, они без видимых осложнений даже глотали семя. Но после свадьбы их сексуальные предпочтения резко ограничились вагинальным совокуплением. Том сначала требовал, уламывал, но потом ему стало противно видеть, как жена с отвращением склоняется над его требовательным хуем, а потом бежит в ванну выплёвывать семя. Так что Том решил не унижаться просьбами и ебал жену в пизду, как ей того хотелось, добывая оральный секс на стороне.

А вот Дин сразу смирился с отказом жены, даже не пытаясь настаивать, но фантазии сосущих ртов заменяли Дину реальность. А ведь раньше невеста его делала себе маску для лица из его спермы, якобы веря в её чудесное воздействие на гладкость кожи. Но однажды, уже будучи женой, она проговорилась, что делала это только для того, чтобы не глотать его сперму и в то же время не сплёвывать её, опасаясь оскорбить Дина тем, насколько сперма ей по вкусу отвратительна.

Когда машина остановилась на красном у одного из перекрёстков, Дин обратил внимание Тома на кучку курящих женщин, стоящих: у больших стеклянных дверей здания какой-то фирмы. Оба друга не курили и не жаловали курящих: женщин. А те были явно сотрудницами, работавшими на этой фирме, у входных дверей в которую они кучковались, отчаянно засасывая дым из сигарет. Так как в здании курить было запрещено, они выбегали в перерыв надышаться табачной вонью.

– Нет, чтобы выходить хуи пососать, а не сигареты, – зло бросил Том и газанул на вернувшийся зелёный свет.

Том и Дин дружили уже лет семь. Встречались семьями, ездили вдвоём на охоту и на рыбалку, ходили в кегельбан или в бар поиграть в биллиард. Было им по 35, каждый имел по первой жене и по двум детям. Работали на одной фирме, но в разных отделах. Короче – не разлей вода, почти братья.

Том и Дин были похожи судьбами: оба из благополучных семей, оба любители спорта, оба кончили инженерный колледж, женились, когда им было по 25. Даже жёны были у них: похожими – обе полуполные блондинки, обе домохозяйки и тоже подружившиеся друг с другом. Похожесть, чему посмеивались друзья, дошла и до того, что обе женщины после свадьбы перестали отсасывать своим мужьям.

Однажды в баре после нескольких кружек пива у друзей снова зашёл разговор о сексе, а именно об его оральной части. Заводить любовниц ни Том, ни Дин не хотели – слишком обременительно и рискованно поддерживать ненужные отношения, занимающие время и энергию ради минут отсоса. Платить за проституток им не позволяла совесть – как-никак они содержали семью, а лишних: денег никогда не водилось. Бесплатных женщин, готовых по первому зову да без всяких: обязательств регулярно отсасывать, найти не представлялось возможным – никто из них: не был ни красавцем, ни знаменитостью.

Но в тот день отгула, который они вдвоём отмечали для остальных в рабочее время, Том поведал Дину о том, что якобы недавно ему стало известно:

– Я вышел в Интернете на сайт, где бабы, любящие отсасывать, потому что им нужны витамины спермы, и вообще – это их любимое занятие.

– Ерунда, обман всё это, – скептически отозвался Дин.

– Вовсе нет.

– А откуда ты знаешь, попробовал, что ли?

– Да, попробовал, – признался Том и оглянулся, будто говорил о чём-то запретном.

Дин повернулся к нему с раскрывшимися глазами, требующими подробностей. И Том добавил:

– Понимаешь, там чистый отсос. То есть бабы ты даже не видишь.

– Как это так? – воскликнул Дин в крайнем изумлении.

– Могу тебя отвезти, покажу, – с таинственным видом произнёс Том.

– Но где и как это происходит? Почему её не видно?

– А мы приезжаем к ней в дом, входим в комнату, а там в стенке дырка. Ты туда хуй вставляешь, а она сосёт с другой стороны.

– И что ей с этого?

– А ей сперма нужна, говорит, для здоровья и вообще наслаждение получает от хуя.

– А сейчас можно поехать?

– Наверно, можно. Нужно только ей позвонить.

– Небось старая уродина? – здраво предположил Дин.

– Не знаю, не видел, но сосёт здорово.

– Звони, давай, – в нетерпении крякнул Дин и залпом допил кружку пива.

Том вытащил мобильник и стал звонить. Дин обратил внимание, что номер был введён в память, то есть Том, очевидно, пользовался им не раз.

– Терри, привет, это Том, – начал он разговор. – Том, который на прошлой неделе в ланч заезжал. Хочешь моего протеина и я своего друга с собой привезу?.. Да прямо сейчас… Хорошо, оставь дверь открытой. О’кей, о’кей… – Том повернулся к Дину. – Поехали, – сказал он, пряча телефон.

Решили ехать на машине Тома, а потом вернуться на стоянку бара к оставленной там машине Дина. Вскоре они подъехали к маленькому домику с горящей тусклой лампочкой у входа, несмотря на то, что ещё было светло.

Том уверенно поднялся по ступенькам к двери, раскрыл её и поманил за собой Дина.

Дину вдруг стало страшно, будто он переступал какую-то опасную границу. И хотя Дин понимал, что любая граница представляется устрашающей только до её преодоления, он всё-таки чего-то сторонился. Дин попытался отступить:

– Давай ты сейчас, а я завтра – у меня больше времени будет.

– Да мы через десять минут оба освободимся от груза, – заверил Том. – И вообще, откладывая на завтра, ты накладываешь на сегодня.

Дин рассмеялся и решился.

Они вошли в прихожую и повернули налево к двери, которая была приоткрыта. Откуда-то раздавалась музыка. Чуть ли не классика. В комнате, в которую они вошли, горел свет, но всё равно в ней был полумрак. Слева стоял письменный стол с компьютером, на котором во весь экран сиял огромный хуй. Справа серела голая стена, в которой зияла круглая дырка, диаметром сантиметров десять. Из дырки струилась музыка и темнота.

– Мы здесь, – сказал Том, обращаясь к стенке.

Из дырки вылез указательный палец, поманил и снова спрятался.

– Я буду первый, хорошо? – спросил Том. Дин радостно закивал головой – он хотел сначала посмотреть, как это происходит.

Том расстегнул джинсы и опустил их вместе с трусами ниже колен. Член его почти стоял, и Дин зачарованно смотрел, как Том подошёл к стенке и вставил член в дырку. За стенкой послышалось посапывание и почмокивание, и, глядя на лицо Тома и на его закрывшиеся глаза, Дин понял, что работа началась. Буквально через минуту Том глубоко вздохнул и выпустил наружу нечто вроде стона. «Так вот как он кончает», – запечатлелось в голове Дина. По другую сторону стенки раздалось удовлетворённое урчание. А ещё слышалось нечто вроде плескания плоти. Разобрать, что это было, не представлялось возможным.

Том отступил от стены, член его был красным и ещё стоял. Том натянул трусы, затем джинсы и мотнул головой Дину, показывая, что теперь его очередь. В дырке снова появился и исчез палец – «знак готовности», как потом пояснил Том.

Дин подошёл к дыре, сбросил джинсы и стянул трусы – член его не стоял и потому он рукой просунул его в дырку. Сразу чей-то рот жадно его всосал в себя и язык начал любовно его облизывать. Как давно Том не испытывал такого наслаждения! Хуй сразу узнал любимое окружение рта и встал на дыбы. Невидимый рот стал насаживаться ритмично и искусно. На стенке перед лицом Дина было большое пятно, возникшее скорее всего от жаркого дыхания наслаждавшихся здесь мужчин. Дин старался продлить счастливые секунды, но по ту сторону стены явно стремились поскорее получить его вожделенные капли. И Дину было не устоять, он пустил свой хуй на самотёк и залил невидимую полость.

Дин вытянул хуй из всё ещё сосущих губ и лижущего языка, отступил от стенки и, пошатываясь, ошеломлённый остротой скоростного оргазма, натянул джинсы, забыв сначала натянуть трусы. Заметив это, ему пришлось снова опустить джинсы и сначала натянуть трусы.

– Спасибо, это было здорово, – сказал он в дырку, наклонившись, и попытался в неё заглянуть, но там была темнота, из которой раздался низкий голос с хрипотцой:

– О’кей.

Том потянул Дина за руку, мол, пора уходить.

Отъезжая, они заметили машину, которая подъехала к дому и припарковалась на том же месте, где только что стояли они. Из машины вышел мужчина в деловом костюме и направился к входной двери того же дома.

– Эта Терри устроила настоящий конвейер, – ухмыльнулся Дин, – но сосёт она действительно здорово. Спасибо за знакомство. Интересно, как она выглядит, ты о ней знаешь что-нибудь?

– Да, Терри, – подтвердил Том, – только это не она, а он.

Том загоготал.

– Что?! – вскрикнул Дин и повернулся всем телом к Тому. Хорошо, что вёл машину не он, а то бы не миновать аварии. Действительно, имя Терри могло быть как женским, так и мужским, с разным написанием, но одинаковым произношением. А тут хриплое «о’кей», голос типично мужской да и палец, в дырку вылезший, тоже был явно не женский – Дину просто в голову не могло прийти, что за стенкой мог быть мужчина.

– Не паникуй, – примирительно сказал Том. – Какая разница? Рот как рот, да и сосёт лучше, чем баба, и с удовольствием, как ни одна сосать не будет и ещё бесплатно.

– Так этот Терри – мужик? – всё ещё не веря, переспросил Дин. – Ты почему мне не сказал?

Дин почувствовал себя обманутым, как это часто бывало в разговоре с Томом после его какой-нибудь неожиданной реплики, осаживавшей Дина.

– А если бы я тебе сейчас не сказал, ты бы и не догадался.

– То-то у неё… у него голос низкий такой… – стал теперь вслух анализировать Дин, чтобы Том, не дай бог, не подумал, что Дин сам догадался до того, как Том ему об этом сказал.

– Этот Терри зациклился на хуях и сперме – настоящий энтузиаст. Бабу такую не найти – сразу бы отношения захотела заводить или деньги требовать, а этот сосёт, и больше ничего ему не надо.

– Так мы с тобой геями стали? – заволновался Дин.

– Никакие не геи – мы же в жопу не ебёмся, а сосать хоть обезьяне можно дать, хоть автодоилке – мы же не станем от этого обезьянами или коровами.

– А почему ты мне сразу не сказал, что это мужик? – недовольно спросил Дин.

– Ты бы испугался, а я хотел, чтобы за компанию… чтобы вместе ходили – так веселее.

– Ну и часто ты к нему наведываешься?

– Раз пять был. Недавно дважды в один вечер явился: покатался после первого раза вокруг его дома минут десять и на второй раз зашёл.

– А как ты его отыскал?

– Меня тоже привёл один приятель.

– Врёшь?! Ты же сказал, что в Интернете нашёл.

– Да какая тебе разница – нашёл, и всё. Радуйся, что я тебя ко рту пристроил, – захохотал Том.

Приятели подъехали к стоянке бара. Дин вышел из машины и, не прощаясь, направился к своей.

По пути домой он думал, думал и думал. Входил он в свой дом с направленно стоящим хуем. Дин жадно обнял жену, поцеловал спящих детей в лобики и, как обычно, перед сном ёб жену, но на этот раз представляя, что хуй его не в чьём-то, а в Террином рту.

Наутро Дин чувствовал себя по-прежнему мужчиной и с неделю справлялся со своим новым желанием снова отведать Терриного рта.

* * *

Когда жена Тома наотрез отказалась сосать ему хуй, он злорадно подумал, что теперь совесть его будет чиста. Он знал, что найдёт мужчину, который с радостью заменит ему в этом деле жену. Хуесосание Том не считал за измену, и опыт у него в этом уже имелся.

Впервые это произошло с Томом в колледже, когда сокурсники решили собраться на встречу Нового года в доме Тома, так как его родители улетели отдыхать на Гавайи и весь большой дом был в его распоряжении. В их группе была только одна девушка, да и то такая непривлекательная, что на неё никто не обращал бы внимания, но она уехала справлять праздники к своим родителям, так что и приглашать её не пришлось. Все парни решили привести своих девушек, в том числе и Том. Но называть девушек «своими» можно было лишь условно, так как девушки эти, как оказалось, имели свои собственные планы на встречу Нового года. Девушка Тома в последний момент позвонила и сказала, что ей нужно срочно куда-то уезжать, и никто из восьми приглашённых ребят не привёл с собой ни одной девушки, так как каждая из них отказалась под тем или иным предлогом. Парни уселись на ковёр в гостиной и стали обсуждать, что делать. Так как все оказались в едином положении обманутых, то общее состояние было соратническим – никому ни перед кем не было стыдно, а всё разочарование обратилось на обманщиц и выразилось в восклицаниях: «Fuck the women!»^[34] То есть в данном случае ясно просвечивала подноготная проклятий – каждый оскорблял тем, о чём сам мечтал, но не получил.

Сначала было решили пойти по барам, чтобы подцепить девушек, потом поразмыслили, что кто-то подцепит, а кто-то нет и так разобьётся их дружная компания. Поэтому было принято решение остаться и никуда не идти, смотреть телевизор, курить марихуану и пить пиво. Том включил порно, и на огромном экране телевизора начался показ мечты. Студенты расселись на диванах и креслах, потягивали пиво и самокрутки, не сводя глаз с роскошных пизд, заполняемых железными хуями. Потом появились кадры бисексуальных совокуплений – две пары обменивались партнёрами и партнёршами и один из героев фильма, ебя одну из женщин, в то же время сосал член мужчине, который лизал клитор второй женщине. Друзья-товарищи, пьянея, стали подвывать и свистеть в моменты семяизвержений.

– Давайте вместе подрочим! – крикнул один из гостей, расстегнул ширинку и вытащил натянутый как струна член.

– Только на ковёр не кончать! – пригрозил Том и почувствовал желание кончить самому, но он не хотел это делать на виду и пошёл в туалет, мысленно держа перед глазами прекрасные видения, оставшиеся на экране.

За ним следом пошёл Боб, но Том его сначала не заметил. Том зашёл в туалет, вытащил хуй и стал его поглаживать, прикрыв глаза и представляя самую возбудившую его сцену в фильме. В этот момент дверь в ванную открылась и в ней появился Боб, красивый смуглый парень родом из Калифорнии. Том смутился и ожидал, что Боб, увидев, что ванная занята, ретируется с извинениями и Том продолжит наслаждение, теперь уже заперев дверь, чтобы ему больше не мешали.

Но Боб и не собирался уходить – его взгляд был прикован к члену Тома. Он переступил порог ванной и спросил:

– Можно, я тебе пососу? – и, не дожидаясь ответа, бросился перед Томом на колени и поглотил его хуй.

Том не успел опомниться, как почувствовал наслаждение, вполне соизмеримое с тем, что он испытывал, когда его член брала в рот женщина. С ним это уже случалось, и каждый раз он поражался особому чувству во рту, совершенно несравнимому с тем, когда он погружал член в пизду. «По-видимому, язык играет какую-то особую роль», – заключил Том.

Он посмотрел вниз и увидел медленно движущуюся голову Боба. «Надо же», – подумал Том и почувствовал, что скоро извергнется. Он взял голову Боба руками, инстинктивно прижимая к себе, как он это делал с женскими головами, но Боб отстранился и поднялся с колен. Из его расстёгнутой ширинки торчал хуй.

– Пососи теперь мне, – попросил он Тома.

Том, брошенный в непосредственной близости от оргазма, был готов на многое, что было бы для него немыслимо в любое другое время. Глядя на пунцовую головку члена, он ощутил, что влеком ею. Том опустился перед Бобом на колени и сначала осторожно взял в рот головку – она была горячей и безвкусной. Том стал двигать головой, скользя по члену вверх и вниз, и в тот момент, когда член оказался вдвинут, первая крупная капля вырвалась на большой скорости из члена и попала прямо в глотку Тома. Он рефлекторно проглотил каплю, а за ней уже заполнили рот ещё несколько, которые он удержал во рту не глотая и, поднявшись с колен, выплюнул в раковину. Том открыл кран, чтобы их смыть, и в этот момент опять ощутил свой член во рту благодарного Боба, который уже быстро довёл Тома до семяизвержения. Боб не стал ничего выплёвывать.

После оргазма на Тома напало отвращение и страх, что он стал гомосексуалистом. Боб почувствовал это, сразу встал с колен, заправил полустоящий член в джинсы и затянул молнию.

– Я пошёл, – сказал Боб и вышел, закрыв за собой дверь ванной.

Том посмотрел на свой висящий хуй с неверием, что он только что кончил в рот парня, с которым они играли вместе в баскетбол, готовились к экзаменам в университетской библиотеке, и никогда у Тома не было по отношению к Бобу никаких сексуальных мыслей. А тут они не только сосали друг другу члены, но и кончили в рот, и Том вместе с ошарашенностью испытывал настоящее наслаждение и удовлетворение от действий Боба. Да и сам, ощущая его хуй во рту, сосал его так, будто занимался этим давно и не раз.

Том вспомнил, как он в последнем классе школы избил гея-одноклассника, когда тот положил ему руку на плечо. Теперь он понимал, что сделал он это тогда из-за стыда, что все подумают, что он тоже гей.

Том посмотрел на себя в зеркало с недоверием. Он попытался увидеть в отражении свой рот, заполненный хуем, но решил не зацикливаться на этом видении и вышел из ванной.

В гостиной все кроме Боба и ещё одного застеснявшегося студента сидели с хуями на изготовку и дрочили на экран. Все запаслись бумажными полотенцами, чтобы не испачкать ковёр.

Вскоре один за другим студенты стали изливаться в бумажные полотенца, а потом вставать и идти к мусорному ведру на кухне, чтобы их выбросить.

Наблюдая за одинокими оргазмами товарищей, продолжая смотреть на чудеса на экране и попивая пиво, Том и Боб посматривали друг на друга и явно чувствовали возрождение желания. Теперь первым отлучился Боб, и через минуту Том последовал за ним. На этот раз Том повёл Боба в свою спальню. Сбросив джинсы, они легли в 69. Том дивился себе, что он по наитию выбрал эту позу, или это был Боб, который подал пример и Том мгновенно его подхватил. Теперь ощущение было совсем иным – наслаждение Тома усиливалось ощущением во рту члена Боба. Друзья излились чуть ли не одновременно и сразу услышали из гостиной телевизионные вопли толпы на Times Square^[35], знаменующие конец старого года, – значит, ребята решили переключиться с порнографии и онанизма на встречу Нового года.

Том и Боб поскорее присоединились к друзьям в гостиной и запили друг дружью сперму шампанским.

* * *

Терри быстро надоел друзьям – им хотелось увидеть его, но Терри упорно отказывался, и у них: начало складываться убеждение, что за стенкой – уродливый старик. От одного этого им становилось унизительно появляться в его доме.

Том рассказал Дину, что такая дырка многозначительно зовётся «glory hole»^[36] и что они имеются в туалетах, а также в кабинках, где смотрят порноклипы. По ту сторону устраиваются любители, подобные Терри, и ты можешь освободиться от скопившегося груза быстро и бесплатно.

– А ты там бывал? – спросил Дин.

– Нет, – соврал Том.

Дин почувствовал, что Том соврал, но решил не подавать виду.

Дин решил сам исследовать этот вопрос и углубился в Интернет. Ему хотелось видеть того, кто ему сосёт. Дин нашёл группу женатых или сожительствующих с женщинами мужчин, которые жаждали оказывать оральные и прочие услуги, даже не требуя ничего взамен. Дин был поражён обилию этих мужчин, разнообразию их возрастов, профессий, интеллекта. Дину стало легче на душе, и он подписался на рассылку этой группы. Псевдонимом он взял себе имя «Том». В этом был какой-то привкус мести за совращение, которое оказалось желанным, но всё-таки уж в слишком иной и странный мир.

Теперь каждый день Дину приходили обильные предложения по сосанию его хуя. Наиболее поразительно для Дина было то, что мужчинам в значительно большей степени, чем женщинам, оказалась свойственна целеустремлённость откровенно изъявляемой похоти – их интересовал хуй сам по себе, часто вне зависимости от того, к какому телу он был приставлен, и об этом заявлялось сразу и в открытую. Мужчины предлагали отсасывать хуи даже без требования взаимности – они соглашались приехать куда угодно, отсосать и уйти. А когда их жёны уезжали в командировки или в отпуска, то они тотчас приглашали к себе, с мечтой об очереди мужчин, стоящих наготове, которых можно отсасывать одного за другим.

Дина поначалу коробила лёгкость и бесцеремонность терминов, которые использовали мужчины в переписке. С одной стороны, он видел, что иначе нельзя, но с другой… Одно дело совать хуй в дырку и не видеть, кто сосёт. А другое дело – мужчина, который перед тобой…

Но желание горячего рта и подвижного языка, сверху вниз облизывающего звенящий хуй, быстро смирило внутреннее сопротивление Дина.

Он ответил на предложение «семяглотателя», как тот себя гордо величал и приглашал всех желающих облегчиться ему в рот во время ланча. «Он таким образом экономит на еде», – усмехнулся Дин.

Ненасытный по имени Тони сразу ответил Дину, приглашая явиться к себе в кабинет, где никто их беспокоить не будет. Тони описал себя как 42-летнего, женатого и работающего менеджером в торговой компании. Он заверил Дина, что его кабинет запирается, что к нему по роду службы является много людей, так что ничего подозрительного в появлении ещё одного мужчины не будет. Тони также заверил Дина, что ничего в ответ он не ждёт и всё его счастье – это довести Дина до оргазма и проглотить его «протеин», как Тони именовал сперму.

Дин получил адрес и вместо ланча поехал к Тони – он решил сначала удовлетворить свой половой голод, а потом уже и желудочный. Дин быстро нашёл двухэтажное здание на тихой улице и остановился на противоположной стороне от него, как просил Тони, который в окно следил за прибыванием клиентов. Дин, не выходя из машины, позвонил Тони по мобильнику, сообщая о своём прибытии. Тони сказал, что сейчас выйдет, чтобы провести Дина в здание. В этот момент на медленной скорости выехала из-за угла полицейская машина, и Дин не на шутку испугался – ему показалось, что сейчас полицейский его арестует, хотя он понимал, что никаких законов он не нарушал и нарушать не собирается. А быть может, Тони – преступник и полицейские с помощью Дина словят Тони? Но полицейская машина проехала мимо и исчезла вдали. Дин уже хотел в панике уезжать, как из двери здания вышел черноволосый мужчина, весьма среднего роста и с животиком. «Вот наел от спермы-то», – мелькнуло в голове у Дина.

Мужчина закурил сигарету, оглянулся и увидел вылезающего из машины Дина. Дин заметил на лице мужчины тоненькие, как нарисованные, усики.

– Тони?

– Дин?

Они кивнули друг другу, не пожимая рук. Тони бросил на асфальт сигарету и оставил её дымиться.

– Если кто спросит, – сказал Тони, – скажи, что пришёл покупать у меня стерео.

– Хорошо, – сказал Дин и последовал за подвижным Тони. Тот открыл ключом дверь, из которой он только что вышел, и они пошли по коридору. Справа был цех с копошащимися над чем-то людьми. Тони отомкнул ещё одну дверь, и они оказались в полумраке офиса без окон. На столе светился монитор компьютера, на стеллаже стояло стерео и тихо распространяло музыку. Рядом со столом, на котором стоял монитор, располагалось кресло. Тони кивнул на него головой Дину, чтоб он сел, а сам запер дверь. Тут Дин почувствовал, что ему срочно надо помочиться, – волнение и банка кока-колы, которую он выпил перед выездом, давали себя знать.

– Мне нужно сначала в туалет зайти, – смущённо сказал Дин.

– Ты писать хочешь? – заинтересованным голосом спросил Тони.

– Да.

– Давай мне в рот?

– Ты это серьёзно?

– Да, я очень хочу.

Дин расстегнул ширинку и сел на кресло, думая, будь что будет. Тони встал перед ним на колени, помог вытащить член и приник к нему, в страсти конкурировать с писсуаром. Хую было тепло и приятно в горячем рту Тони, и от этого непривычного чувства во время подготовки к мочеиспусканию Дин никак не мог начать. Тони терпеливо ждал, не делая никаких движений языком, чтобы не спугнуть мочу. Дин закрыл глаза и пытался сосредоточиться на процессе. Тут Тони нетерпеливо поднялся с колен, подошёл к стерео, нажал кнопку, и послышался звук водопада. Дин знал, что шум текущей воды вызывает желание мочиться и что именно этот эффект использовался с давних пор в родильных домах для рожениц, которым после родов бывает трудно начать мочиться.

Тони вернулся в исходное положение на коленях. Водопад сделал своё дело, вызволив струю мочи. Тони накапливал во рту достаточно жидкости, и потом слышался глоток с хрустом. Когда Дин иссяк, Тони плавно перешёл к сосанию, и делал это он ещё лучше, чем Терри, не говоря уже о женщинах, в рот которых Дину довелось запускать свой член.

Водопад звучал как нельзя кстати, заглушая урчание и всхлипывания Тони. Дин хотел продлить наслаждение, отдаляясь от рта Тони, но тот только ещё плотнее взялся за свои ускоряющиеся движения, так что Дин быстро взвился на пик, и Тони высосал всё до дна, а потом выдавил последнюю каплю спермы, ещё оставшуюся в члене, ведя двумя пальцами, сжимающими ствол вверх от корня к головке.

Тони встал с колен, его брюки топорщились в нужном месте.

– Посиди, я ещё раз могу отсосать, – предложил Тони.

– ОК, только мне надо пару минут собраться с мыслями, – решился Дин.

– Хорошо, собирайся, – сказал Тони и сел за компьютер.

Дин видел, что Тони отвечает на письма – там были другие желающие.

– Сколько у тебя сегодня было уже? – спросил Дин.

– Ты третий. После тебя ещё двое назначены.

– А как ты сам удовлетворяешься: тебе кто-нибудь сосёт?

– Я после работы жену ебу.

– Вот она, наверно, радуется твоей страсти.

– Все мы радуемся. Ну, ты готов?

– Зависит от тебя, – сказал Дин и удивился собственной вписанности в процесс.

Тони допечатал предложение, послал письмо и снова опустился перед Дином на колени. Сосал он его так умело, что Дин опять кончил так же быстро, как в первый раз. Но теперь он более сосредоточился на наблюдении, на движении головы Тони, на том, как из-за его тонких усиков член Дина представлялся окружённым чёрным полукольцом.

Глядя на Тони, с жадностью глотающего каждую каплю, у Дина создавалось впечатление, будто Тони болен смертельной болезнью и единственное лекарство, которое держит его живым, – это сперма. Смешанная с мочой.

Дин встал, застегнул ширинку. Тони открыл дверь и повёл Дина к выходу. Тони вышел на улицу вместе с Дином, бросил: «Приходи ещё», посмотрел по сторонам и вернулся в здание, щёлкнув за дверью замком.

Дин ехал домой и пытался понять или придумать объяснение: что делает мужчину таким одержимым сосанием члена и потреблением спермы. Невеликий опыт Дина с женщинами говорил, что они это делают, как правило, чтобы ублажить своего любовника, большой радости от этого не испытывая, и многие из них даже выплёвывают сперму или вовсе не позволяют мужчине изливаться им в рот. А тут – мужчина, да так жаден до членов и явно получает великое наслаждение, причём не кончая. «Мистика какая-то», – недоумевал Дин.

Дин вспомнил свой первый детский гомосексуальный опыт со своим двоюродным братом, Джоном. Дину было лет 12, а брату – 10. Их родители часто собирались вместе и оставляли мальчиков играть в саду. Также Джон часто оставался ночевать в доме Дина, и мальчики спали в одной комнате. Если бы у Дина была сестра, то они бы с ней, конечно, изучали бы, что у них между ног. А тут был двоюродный брат, но интерес к междуножью оставался не менее острым. Так получалось, что мальчики оказывались в одной кровати и со стоящими хуйками. Дин как старший брал инициативу и тёрся хуем о хуй Джона, чувствуя наслаждение и не догадываясь, каким ещё способом можно его получить. Джон тоже получал удовольствие, потому как с радостью подставлял свой хуёк.

С семи лет Дин активно мастурбировал, а к двенадцати у него уже начало извергаться семя, поэтому когда от упорного трения наступал оргазм и семя заливало Джона, то Джону это вовсе не нравилось, и он начинал плакать. Дин кое-как вытирал живот Джона простынёй и терял к нему интерес.

Сексуальные общения двоюродных братьев длились около года, а потом родители Джона переехали в другой город. Кто знает, думал Дин, если бы общение продолжалось, мы бы могли додуматься и до хуесосания.

Теперь Дин полагал, что Джон тогда не успевал достигать оргазма, Дин всегда был первый, так что вполне возможно, что Джон плакал не от залившего его семени, а от того, что извержение семени Дина означало конец наслаждения для Джона. Дин подумал, что той же причиной можно объяснить неприятие семени женщинами и даже отвращение к нему – быть может, у женщин извержение семени тоже ассоциируется с часто преждевременным окончанием их возбуждения и появление семени становится для них сигналом к разочарованию, так как женщина знает, что мужчина после извержения потеряет к ней интерес. Поэтому отвращение к прерываемому наслаждению проецируется у женщины на симптом прерывания наслаждения – на сперму.

Дин еле дождался вечера, чтобы уложить детей спать и броситься на жену, – теперь пизда для него имела особое значение как противопоставление мужскому рту. И в силу этого вновь давала свежесть ощущений.

Дин признался себе, что и он после женитьбы стал мало заботиться о наслаждении жены и, быть может, это причина, по которой жена перестала делать ему минет. Дин опять затеял лизать жене клитор, чего уже давно не делал, и жена вслух недоумевала, что это с ним произошло. Более того, она не желала кончать так часто, как этого хотелось Дину, и просила его не лизать её и не волноваться её состоянием, а поскорее вставить и кончить самому – ей хотелось спать. Да к тому же оральный порыв Дина не нашёл ответного порыва в жене, которая, кончив, по-прежнему не желала отсасывать Дина, даже из благодарности. Вероятно, ощущая, что она оказывается в долгу, жена предпочитала лучше в долг не залезать и не позволять мужу её лизать и стремилась оставить всё, как уже установилось в их супружеской жизни.

Однако теперь в те редкие разы, когда Дин всё-таки лизал жене клитор, он не мог отделаться от мысли, что это маленький член, и пытался представить себе, каково было бы, если бы клитор оказался размером в небольшой мужской половой орган. Фантазии создавали небывалое ощущение хуя во рту и его извержения. Дин пришёл к выводу, что мужчина, который любит лизать клитор, склонен к бисексуальности в большей степени, чем мужчина, лишь ебущий и ненавидящий орудовать языком.

Он ловил себя на мечте об огромном клиторе, чтобы жена наслаждалась ещё больше в силу того, что чувствительная поверхность была бы значительно увеличена. Потому естественным воплощением этой мечты оказывалась женщина с хуем. Идеальной женщиной, по представлению Дина, неожиданно стал гермафродит.

Мужское тело совершенно не влекло Дина и не казалось ему красивым по сравнению с женским – он обожал женскую грудь, крутость женских бёдер, запах пизды и нежность женской кожи. Всё, чего ему недоставало в женщине – это огромного клитора, то есть хуя, который представлялся Дину совершенным, идеальным клитором.

Разведя жене ноги и собираясь уткнуться лицом в до равнодушия знакомую плоть, Дин осознал, что у хуя существует фас и профиль, тогда как у пизды только фас.

С недавних: пор Дин испытывал новые чувства, оказываясь в общественных туалетах, разделение которых на мужские и женские представлялось ему лицемерием нравов, делающих вид, что не существует сексуального интереса мужчин друг к другу. Если уж на то пошло, то в туалетах должны делаться только отдельные кабинки, где бы мужчины не видели друг дружьих хуёв. А так перед Дином стояли мужчины в ряд у писсуаров с вытащенными членами, из которых тянулись витые струи мочи. Ему хотелось узнать, какие из этих: хуёв уже сосаны мужчинами.

Дин стал особо чувствителен, если оказывался рядом с откровенным гомосексуалистом. Так, на работе в его отделе было двое мужчин, которые не скрывали своей сексуальной ориентации и вели себя разительно женственно. Дину непрестанно казалось, что кто-нибудь из них предложит ему отсосать и Дин не сможет удержаться и согласится, их застукают и Дина уволят с работы. Поэтому он старался держаться от них в стороне, благо у него не было с ними общих проектов. Но иногда Дин был не в силах подавить свои фантазии и представлял то одного, то другого из них:, опускающимся перед ним на колени и берущим в рот его хуй, – волна желания обдавала Дина, и он уходил в туалет, запирался в кабинке и мастурбировал. «Мастурбация – это праздник, который всегда с тобой», – твердил он себе.

В то же время он стал испытывать к коллегам-гомосексуалистам особое сочувствие. Ведь, когда говорят «мужественная женщина», это воспринимается как комплимент. Когда говорят «женственный мужчина», это воспринимается как оскорбление. Получается, что мужественное – это хорошо, а женственное – плохо. Так думал Дин, тщетно стараясь сосредоточиться на рабочих делах. Дин понимал, что обострённое сочувствие к гомосексуалистам он обрёл из-за наслаждения, которое получил от мужчины. А наслаждение – это лучшее лекарство от предрассудков, ибо предрассудки возникают только при ограничении наслаждений.

Однажды Дин получил электронное письмо с предложением встретиться от молодого женатого индийца, который недавно приехал с семьёй в Америку, выиграв конкурс на лучшего программиста. Его звали Кумар, ему было 25, и, что самое интересное, он был поразительно откровенен с Дином. Он написал ему, что женился только из-за того, чтобы угодить родителям, что его всегда влекли мужчины, но в Индии показывать это чрезвычайно опасно и найти мужчинам друг друга практически невозможно, а вот в Америке полная свобода, и он хочет ею воспользоваться и попробовать исполнить свою мечту. Дин в ответ рассказал ему кое-что о себе, и оказалось, что Дин предстал перед Кумаром опытным специалистом. Кумар заверял в письмах, что хочет целовать член Дина и лежать у него на груди. Первое Дина вполне устраивало, но второе ему было совсем не нужно. С другой стороны, Дину было интересно пообщаться с таким юным мужчиной, и он решил испытать судьбу меркантильным способом. Он сказал Кумару, что если тот снимет номер в отеле, то Дин придёт и вручит, вернее «вротит», ему свой член. Дин предполагал, что Кумар не захочет платить за отель, но тот сразу согласился. Отступать было нельзя, да уже и не хотелось. В назначенное время Дин явился в условленное место и постучал в дверь. Дверь распахнулась, и Дина встретил смуглый и женоподобный юноша с большими коровьими глазами. Лицо его было безволосо, а вскоре Дин увидел, что и смуглое тело его совершенно гладко. Впервые Дин решил раздеться и лечь с мужчиной в кровать. Кумар, дрожа, лёг рядом с Дином и положил голову ему на плечо, глядя на топорщащийся член Дина. Рука Дина потянулась к члену Кумара, он был совсем небольшой, но стоял прочно. Кумар робко стал сползать по Дину ниже, направляясь к его члену, и осторожно взял его в рот, а потом инстинктивно умело, как младенец, впервые наткнувшийся на сосок, стал сосать.

– Осторожнее, зубы, – прервал его Дин.

– О, прости меня, пожалуйста, – оторвался Кумар, – я буду очень осторожным.

Эта фраза так тронула Дина, что ему захотелось самому взять в рот Кумаров хуй. Он не стал себя сдерживать, а повернулся лицом к бёдрам Кумара и так же осторожно и невинно, как Кумар, поместил член себе в рот. На Дина нахлынуло ощущение полной правоты. Ему это сразу понравилось как вполне естественное и доброе дело. Дин лизал и двигал головой, ощущая своим хуем те же волшебные движения Кумара. Вдруг Кумар прекратил движения, но зато двигаться начала его сперма. Дин ощущал новый, но чем-то знакомый, что-то напоминавший вкус спермы, вежливо дождался последней капли и, не глотая, пошёл в ванную и сплюнул в раковину.

Когда он вернулся, Кумар лежал довольный, улыбаясь Дину, и не выказывал никакого желания дососать партнёру.

«Ну это не жена, я не позволю ему отлынивать», – решил Дин и вставил член в рот Кумару, который, нужно отдать ему должное, не сопротивлялся, а послушно, хотя и без былой страсти стал его сосать. Но страсть, как и аппетит, приходит во время сосания, Кумар вошёл во вкус, и Дин извергся как и полагалось. Взяв пример со своего неопытного учителя, Кумар тоже встал и пошёл в ванную сплюнуть.

Они лежали рядом, и Дину хотелось поскорей уйти. Но он усилием воли заставил себя остаться – он знал, что скоро желание вернётся: мгновения окупают свою краткость своей повторяемостью. А потому надо использовать хуй Кумара, пока он рядом.

Чтобы заполнить молчание в ожидании возвращения блудного желания, Дин спросил Кумара про его жену, и тот рассказал, что она беременна. Ждут ребёнка через три месяца. Мальчика.

Дин сказал, что теперь любовь Кумара к жене должна только усилиться.

– Почему? – удивился Кумар.

– Потому что ты сможешь жить на контрастах пизды и хуя, а контрасты усиливают ощущения и прежде всего – любовные.

Дин смотрел на полноватое тело Кумара, напоминающее женское даже маленькой грудью, и Дину показалось, что в Кумаре он нашёл намёк на гермафродита, об идеальности которого он размышлял.

Дин склонился над Кумаром и лизнул его сосок. Кумар прижал голову Дина к своей груди – ему это понравилось.

– Как хорошо, – сказал он. – Меня ещё никто так не целовал.

Дину захотелось снова. Чтобы на этот раз не прерывать наслаждения ни своего, ни Кумара, Дин взял из ванной два бумажных стаканчика и дал один Кумару.

– Туда сплюнешь, – сказал Дин и добавил: – И не останавливайся, пока я не кончу.

– Хорошо, прости меня за тот раз, – сказал Кумар.

Они легли в 69, и рядом с головой каждого стоял бумажный стаканчик.

Когда Кумар кончил в первый раз и сразу перестал сосать, Дин почувствовал себя в состоянии разочарованной женщины, к которой мужчина теряет интерес сразу после семяизвержения. Поэтому на этот раз Дин решил использовать иную стратегию – не давать кончить Кумару первому, а держать его на грани конца, тогда тот будет жадно сосать, а Дин насладится вдосталь, кончит в него и потом быстрыми и плотными движениями языка даст Кумару перевалиться через пик, и тогда они расцепятся обоюдодовольными. В этом, наверно, и есть элемент прикладного кокетства – получать своё наслаждение, управляя ещё не удовлетворённым хуем, – решил Дин, осторожно полизывая хуй Кумара, который высокочастотно работал головой.

Всё произошло весьма волшебно: чуть Дин выстрелил свою первую каплю, тотчас Кумарово семя брызнуло в рот Дина. Так что, когда настало время сплёвывать, они это тоже делали в унисон.

– Сперма – скупые мужские слёзы неподдельного счастья, – сказал Дин Кумару, выбрасывая стаканчик в мусор.

– Давай почаще вместе так плакать, – подхватил Кумар, показывая белые, как сперма, зубы.

Том и Дин отправились охотиться на фазанов и куропаток. Это уже у них стало традицией, так что в этом году они её решили продолжить, но оба предчувствовали, что на этот раз у них установится ещё одна традиция. Том и Дин умышленно воздерживались от новых отношений, опасаясь, что они могут испортить их дружбу. Они предпочитали использовать других мужчин для обслуживания их оральной похоти. Но мысли о возможном удобстве их дружбы, которая одновременно давала бы и сексуальное удовлетворение, не покидала их.

Они ехали на джипе Тома в лесной зоне. На дорогу то и дело выскакивали белки и норовили перебежать дорогу перед самым носом машины. Можно было подумать, что белка-парень старается впечатлить своей храбростью белку-девицу, наблюдающую за ним с дерева. Когда Том и Дин добрались до нужного места и припарковались на обочине, очередная белка выбежала к дороге, оглянулась влево-вправо, убедилась, что машин нет, и убежала обратно в лес – перебегать дорогу без риска для жизни белке было неинтересно.

Том и Дин шли по тропе, исчезающей в траве, траве, рвущейся замести собой все следы. Оседлая жизнь деревьев наполнялась событиями – их расцветка стала в горошек: зелёные листья уже перемежались с жёлтыми. Особо это было заметно на берёзах со стволами, покрытыми струпьями. Низко пролетели гуси, поскрипывая крыльями. То с одной стороны, то с другой раздавалась пулемётная очередь дятла. Перед охотниками шли вороны, держа руки за спину, нервически взлетая, когда охотники приближались слишком близко, – вороны надеялись, что им перепадёт от успешной охоты.

Лес вскоре кончился, и распахнулось дальнее поле. Охотники пошли вдоль леса. Собаки носились как угорелые, стараясь вспугнуть куропаток и фазанов, прячущихся в плотной траве. Когда из травы вспархивали перепуганные птицы, друзья вскидывали ружья и часто успевали попасть в пернатое мясо. Стрелял один и вслед за ним другой, так что шансы попадания удваивались. Собаки срывались и неслись сквозь высокую траву и кустарник и вскоре возвращались счастливые, держа в зубах роскошно оперённую плоть, часто ещё трепетавшую. Носы у собак были поцарапаны и кровоточили из-за их стремительного бега сквозь растительные препятствия.

В полдень охотники сели перекусить, налили из термосов горячий кофе, вытащили сандвичи, приготовленные жёнами.

– Ты слышал, что Терри арестовали? – сказал Том, жуя и запивая.

– Нет, за что? – заинтересовался Дин.

– В итоге-то нам баба сосала.

– Как? – так же ошеломленно воскликнул Дин, как в тот первый раз, когда он узнал, что его член сосал мужчина, а не женщина. А сейчас всё возвращалось в исходное место.

– Оказывается, он свою жену заставлял сосать, а сам в это время наблюдал или ёб её сзади – это заводило его больше всего. Она в итоге от него сбежала и сообщила в полицию, а его подвели под статью за изнасилование.

– Откуда ты об этом знаешь? – Дин не мог опомниться от этой новости и не понимал, почему она так его волнует, когда именно женское хуесосание и является как бы «нормальным». Получалось, что Дин напрасно устремился в мир мужчин-хуесосателей и так изменил свою жизнь. Впрочем, он быстро пришёл в себя – он ни о чём не жалел.

– Я тут недавно позвонил Терри, а он мне сказал, что больше приходить к нему нельзя, что его должны судить и пока выпустили под залог. Он не хотел говорить за что, но я через другого знакомого узнал. Хорошо его баба сосала…

– Да… – задумчиво протянул Дин, вспоминая звуки через стенку, напоминавшие шлепки, – всё укладывалось в эту новость.

Друзья накормили и напоили собак, собрали остатки еды, бумаги и сложили их в специальный контейнер для мусора.

Дин встал у сосны, расстегнул ширинку и выпустил струю. Вдохновлённый примером, встал и Том неподалёку. Дин закончил, стряхнул последнюю каплю и услышал голос Тома:

– Давай я тебе пососу.

Дин не удивился этому предложению, он уже давно предвкушал, что оно вот-вот последует, и даже подумывал, что сам сделает первый шаг, но всё-таки знал, что Том его опередит.

– Прекрасная идея, – отозвался Дин.

Том стряхнул свою последнюю каплю и, не заправляя член в ширинку, опустился на колени перед Дином и взял его член в рот. И тут Дин остро захотел взять в рот член Тома и облизывать его. Дин чуть отстранился от Тома, тот вопросительно взглянул вверх, но, увидев, что Дин ложится на траву, головой к члену Тома, сразу всё понял, тоже лёг в соответствующую сторону, и друзья наполнили свои рты друг другом. Одновременная радость нахлынула на Тома и Дина. Их головы ритмично двигались, как механизм на нефтяной скважине. И когда белое золото хлынуло в их рты и, в насыщенности, движение прекратилось, раздалось два выстрела с промежутком в две секунды, за которые Дин успел подумать, что это, наверно, охотники на оленей находятся где-то поблизости.

Кузнечики в траве тоже жали на гашетки своих пулемётов.

Дзу бежал из Северной Кореи лет двадцать назад. Побег чуть не стоил ему жизни, когда корейские пограничники стреляли в него. Но Дзу удалось уйти через не пробиваемые пулями горы. Опасность возникла не от пограничников, которых Дзу всегда бы обхитрил – он обучался умным и смертельным приёмам в специальных войсках, – но выстрелы пограничников вспугнули медведицу, которая бросилась из леса на Дзу и повалила его на землю, дыша в лицо зверятиной и целясь зубами ему в горло. Дзу сумел двумя быстрыми тычками натренированных пальцев выколоть глаза медведице, которая взвыла и бросилась прочь, натыкаясь на деревья окровавленной головой.

* * *

Дзу ушёл в Россию, добрался до портового города, а там смог силой, замешенной на хитрости, проникнуть на торговый корабль. Там ему весьма помог английский, который он изучал в корейской армии, готовясь дать отпор американским агрессорам, – он прочёл на контейнерах, что они направляются в США. На корабле он прятался, как его учили, поблизости от еды – в камбузе.

При подходе к американскому порту он смог залезть в деревянный ящик, в котором был упакован большой мотор и где было много пустого места. Дзу сидел на моторе целый день, пока ящик не сгрузили с корабля. Потом он явился в американскую эмиграционную службу и попросил политического убежища. Его история попала в газеты, Дзу показывали на телевидении, и он выдал множество полезной информации американским секретным службам, в результате чего ему дали статус беженца.

Вскоре Дзу познакомился с кореянкой, что жила в China Town^[37], женился и переехал с ней в лесной штат, где стал работать шофёром, разводить кур и детей, а осенью ездить на охоту стрелять оленей, которых расплодилось несметное количество.

Как только Дзу получил американское гражданство, он сразу записался в Национальную гвардию и прослужил там несколько лет. Выйдя в запас, Дзу получил грамоту выдающегося снайпера, заслуженность которой он легко демонстрировал, отстреливая максимально дозволенное количество оленей, попадая им прямо в сердце. Дзу продавал оленину в рестораны и делал чучела из их рогатых голов, успешно сбывая их зажиточным американцам, не обладающим достаточной меткостью или чуждым охоте.

Дзу в Бога не верил, но жена уговорила его отдать их двоих сыновей в католическую школу, потому что в ней якобы давали самое лучшее образование. Через некоторое время обнаружилось, что священнослужитель, занимавшийся воспитанием мальчиков, растлил их. Был суд, в течение которого Дзу был готов наброситься на обвиняемого священника, чтобы убить его одним ударом. Но жена уговорила Дзу не ходить на бесконечные слушания в суде, а вместо этого больше проводить время с сыновьями.

Дзу впервые столкнулся с описаниями подробностей гомосексуализма, которые он приравнивал к педерастии, и мир мужчин стал представляться Дзу постоянной угрозой для благосостояния его детей, у которых, кстати, не проявлялось никаких отрицательных последствий, во всяком случае видимых, – они по-прежнему продолжали учиться лучше всех в школе и били бейсбольной битой сильнее и метче других. Но для Дзу мир изменился – всякий мужчина, который приближался к его сыновьям, представлялся ему педерастом, и поэтому он был рад, что в школе преподавательницами были монашенки. Ночами ему снились кошмары, состоящие из больших хуёв, на которых, как на вертелах, нанизаны детские зады.

Вот почему, когда он, сидя на холме в охотничьей кабинке и следя в бинокль за лесом в ожидании появления оленей, увидел жуткую картину – мужчин, сосущих друг другу хуи, он сразу узнал в них врагов. Но что больше всего потрясло Дзу, так это то, что он, глядя на эту мерзость, почувствовал, как у него вздымается член, захотевший подобного. Чтобы немедленно уничтожить в корне причины собственного позора и угрозу своим сыновьям, Дзу вскинул двустволку и двумя пулями, попавшими в головы, навечно прервал наслаждения Тома и Дина.

Очнувшись после своих мстительных выстрелов и почувствовав, что его член наконец опал, Дзу бросился к телам, вырыл маленькой лопаткой, которую он всегда брал на охоту, яму и закопал туда два тела, с отвращением взирая не на кровь, а на голые хуи. Собак, которые сидели у неподвижных хозяев и выли, он застрелил нехотя, но оставлять живых свидетелей не позволялось. Дзу уложил собак вместе с их хозяевами. Он замаскировал могилу, как его учили в корейской армии, и ушёл, уверенный, что тела никогда не найдут.

Чистое золото

Впервые опубликовано в General Erotic. 2005. № 126.

Она воткнула мне иглу в вену, а я спросил её:

– Бэнди, если мой анализ будет хорошим, вы примете моё приглашение пообедать со мной в ресторане?

На её халатике висела бирка с именем, моё имя она знала из медицинского направления, и это упрощало начало разговора, делая нас как бы уже знакомыми.

Вэнди потянула за резиновый шнур, и он, развязавшись, отскочил от моей руки. Кровь заполняла пробирку.

– Если у вас нет СПИДа, гепатита или сифилиса, то я об этом подумаю, – сказала Вэнди, не поднимая на меня глаз. Она вытащила иглу и зажала дырочку в коже ваткой. Я смотрел на её очаровательный наманикюренный ноготь и накрыл его своим пальцем, под предлогом того, чтобы теперь самому прижимать ватку. Вэнди вытащила свой палец из-под моего, подняла на меня глаза и улыбнулась.

Вэнди была выше меня на голову, с широковещательной грудью и гитарными бёдрами, вполне соответствующими её росту.

– Пошлите, пожалуйста, мою кровь на скоростной анализ – мне не терпится с вами увидеться, – попросил я.

– Придётся потерпеть неделю, раньше анализ не получим, – ответила Вэнди с наигранно ироническим сожалением.

Я встал со стула с нарочито огорчённым лицом, а Вэнди, как бы жалея меня, написала свой телефон на листке бумажки и вручила его мне.

Тут я уже со всей откровенностью улыбнулся во весь рот и попрощался с Вэнди.

Шутить с пациентом про СПИД и про сифилис, когда мой анализ при ежегодном профилактическом осмотре не должен был показать ничего страшнее гемоглобина, – это было весьма смело, и это мне в медсестре особо понравилось.

Вэнди было лет тридцать пять, не больше, светлые волосы касались плеч, и лицо освещалось ярко-голубыми глазами и притягивало взгляд припухлыми губами в поблёскивающей помаде. Зубы в её улыбке явились мне белыми и ровными.

Я, разумеется, не стал ждать семи дней и позвонил Вэнди на третий – приближались выходные, и я хотел её застолбить. Вэнди сказала, что анализ уже готов, оказался вполне нормальным, то есть безопасным, и без ломаний согласилась встретиться со мной в субботу вечером.

Мы обедали на открытой веранде ресторана, смотревшей на забитый парусниками причал озера. Аппетит Вэнди вполне соответствовал её размерам, и мне было приятно наблюдать, с каким жаром она поглощает еду, так как я экстраполировал это на её сексуальный аппетит, вкусить который я предвосхищал не далее как через час-два.

В процессе неустанного разговора я ввернул, что меня восхищают женщины, которые больше меня, но, что, мол, такие женщины, увы, предпочитают мужчин, которые были бы соразмерны с ними или даже выше и больше, чем они. Вэнди положила вилку и нож, которыми она расчленяла кровавый кусок коровьего бедра, взяла мою руку в свои (в них моя кисть перестала быть видимой) и сказала мне проникновенно, голубея очами:

– Я не люблю больших мужчин, я люблю таких, как ты.

Свободной рукой я нежно провёл по её щеке и сказал… не помню что, но точно помню, что я окончательно уверился в неминуемости нашего скорого соития.

Откушав четыре разных десерта, запив тремя каппучино с двойным бренди, Вэнди лукаво поглядывала на меня. Я вёз её к себе домой по улице, по которой ездил каждый день. Стоял светлый июнь, и разговор зашёл о тёмных силах, которые могут влиять на нашу судьбу. Я, в отличие от Вэнди, в них совсем не верю, но, чтобы поддержать разговор, стал рассказывать ей о ресторане, мимо которого мы должны были проехать. Точнее говоря, ресторана уже не было, а было пустое одноэтажное здание, стоящее на улице вдали от каких-либо других ресторанов или магазинов. Даже жилые дома держались на расстоянии от этого здания. В нём на моей памяти сменили друг друга уже семь ресторанов, каждый из которых не выдерживал и полгода. Даже китайский ресторан, который, казалось бы, может вести доходное существование в любой дыре, не продержался в этом здании. В нём располагались и американский с гамбургерами и стейками, и индийский с curry, и мексиканский с nachos. Каждый раз, проезжая мимо, я с необъяснимым злорадством подмечал, что парковка даже в период ланча или обеда всегда пуста и на ней стоит лишь одна-две машины, принадлежащие, судя по всему, владельцу и повару. И всякий раз, когда над зданием появлялась вывеска нового ресторана, я загадывал, сколько месяцев он продержится. Как правило, я угадывал, и вывеска месяца через три снималась. Некоторое время здание пустовало, но его снова покупал какой-нибудь невежественный оптимист и вкладывал деньги на новый дизайн, новую вывеску, новое меню, но и его постигала та же участь. Место было явно заколдованное.

Однажды я из любопытства зашёл в ресторан, когда он был малайзийской ипостаси. Внутри он был неприветлив самой своей пустотой и невзрачной отделкой, а еда оказалась такой скучной, что я сразу понял, почему и этот ресторан скоро прогорит.

Всё это я рассказал Вэнди к моменту, когда мы подъезжали к зданию, которое я намеревался успешно миновать, но тут Вэнди попросила меня завернуть на парковку бывшего ресторана.

– Зачем это тебе? – спросил я её.

– Пожалуйста, мне стало так любопытно после твоего рассказа – я хочу посмотреть на это заколдованное место.

Я свернул к былому ресторану и запарковался с задней стороны здания – мне не хотелось, чтобы у полицейских, если они проедут мимо, закралось подозрение, почему машина стоит у заброшенного здания.

Вид здания вблизи был ещё более удручающ, чем издали. Краска на стенах облупилась, стёкла на окнах были пыльные и в подтёках. Вэнди приникла к окну, пытаясь рассмотреть внутренности, а я рассматривал её чарующую заднюю внешность.

– Там внутри совсем неплохо, – сказала Вэнди, – давай заберёмся туда.

И, увидев моё явное нежелание, Вэнди взмолилась:

– Мне очень хочется…

Понять это «хочется» можно было двояко. Я так и понял. И согласился.

Я подошёл к задней двери здания и осмотрел её – дверь была фанерная, навешенная на петли, смотрящие наружу. Я пошёл к машине, взял отвёртку с молотком и выбил оси из петель, дверь легко поддалась и вылезла из дверной рамы. Я проскользнул внутрь, открыл дверной замок и снова совместил петли, пронзив их осями. Вэнди с восхищением следила за моими достижениями, и, когда мы вошли в полутёмный коридорчик, она склонила голову и поцеловала меня в темечко. Я поднял голову, и мы слились пока ещё только в поцелуе.

В окна падал белоночной свет, и мы могли передвигаться, не зажигая светильников, чего я делать не хотел, чтобы не привлекать внимание проезжающих мимо. Мы прошли большую комнату, которая была кухней, у стены на полу лежала огромная кастрюля с отбитой эмалью. Остальное, по-видимому, уже вывезли. Мы вошли в зал бывшего ресторана, который тоже уже был практически пустым, разве что последний столик и стул стояли посередине.

– Ну как, стоило это взлома двери? – спросил я. Мой голос породил маленькое эхо.

– Конечно, – воскликнула Вэнди, и мы закрепили наше вторжение в чужую собственность вторжением моего языка в собственность её языка, то бишь в её рот. Наслаждаясь молниеносным ростом желания, я предложил поскорее сбежать отсюда по направлению к моей кровати. Но Вэнди возразила:

– Нет, я хочу здесь.

Такого рода женские требования, связанные с ускорением начала соития, я безоговорочно принимаю, и, прикинув, где пристроиться, я взял Вэнди за уже вспотевшую от похоти руку и подвёл к столу. Она повиновалась, но в нерешительности посмотрела на меня, а я, молча, развернул её спиной, согнул пополам, так что она легла животом и грудью на стол, и задрал юбку, под которой предусмотрительно ничего, кроме единственно нужного голого тела, не было. Роскошный зад Вэнди сиял в полумраке. Я встал перед ним на колени не только для удобства, но также из благоговения, развёл тяжёлые восхитительные ягодицы и погрузил лицо в ароматное и влажное женское волшебство. Быстро придя в себя от нахлынувшего умопомрачающего восторга, я, вдыхая её божественные запахи, стал языком обследовать её плоть. Вэнди расслабилась и подала зад навстречу, она согнула колени, которые почти касались пола. Я пытался достать языком до её клитора, но из-за размеров попавшейся мне плоти сделать это было нелегко – мой язык должен был быть раза в два длиннее.

– Fuck me in the ass^[38], – услышал я вещие слова откуда-то вдали от того места, где находились в тот момент мои уши. Это было повеление, которое я был счастлив исполнить.

Я поднялся с колен, спустил джинсы и вытащил ногу из одной штанины, но из второй решил не вытаскивать на всякий случай, чтобы можно было быстрее их натянуть, если бы вдруг потребовалось. Я развёл и потянул наверх восхитительные куски плоти, почему-то называемые ягодицами. От них, от таких идёт поговорка «жизнь – малина».

Я для подготовки смочил хуй во влагалище, из которого мне уже не хотелось вылезать. Когда хуй наконец погружается во влагалище, вынимать его полностью требует особых волевых усилий. Погружение после вытаскивания напоминает мне ощущение в открытом бассейне зимой – прячась от холода, погружаешься в горячую воду, а когда выпрыгиваешь по пояс в холод, обожжённый им, спешишь погрузиться снова в горячую воду.

Но Вэнди напомнила мне:

– In the ass, I am not on pills^[39].

Я уже достиг первой цели – густого покрытия обильной смазкой, выскользнул, и мне показалось, что пизда пыталась удержать меня губами. Это тот случай, когда понимаешь, что, будь в этом «рту» зубы, он никогда бы не отпустил тебя, пока полностью не наелся твоим хуем.

Я, наставляя хуй, заметил, что плоть вокруг ануса Вэнди образует воронку, на дне которой и находилась сомкнутая дырочка, так что целиться хуем не пришлось – он направлялся воронкой прямо в центр. Правда, мне всё-таки пришлось использовать свою слюну, ибо влагалищная слюна быстро высохла – видно, влагалище ревновало к заду и потому производило смазку, которая действует только внутри него, а чуть хуй покидает пизду, как смазка мстительно высыхает.

А вот лицевой рот не такой ревнивый, поскольку он более всеяден, чем пизда, – чего только в него ни направляется помимо хуёв и еды.

В конце концов я медленно втиснул мой слюнявый хуй в желанную глубину, растягивая ягодицы в стороны, чтобы даже последний миллиметр моей мужественности утопить в этом колодце, плевать в который не только не запрещается, но даже полагается.

Вэнди просунула руку под свой живот, добралась пальцем до клитора, и мы отправились в самое захватывающее путешествие жизни.

– Скажи мне, когда ты станешь кончать, – сказал я полушёпотом.

И Вэнди, будто по команде, сразу отреагировала:

– I am coming. Now! I am coming!^[40]

Уговаривать меня было не нужно – я и так из последних сил сдерживался. По времени мы совпали идеально – нас обуяла поистине взаимная любовь.

Я отделился от Вэнди и аккуратно опустил юбку – как бы положил всё на своё место, туда, откуда взял. Вэнди распрямилась и повернулась ко мне с улыбкой на лице. Я обнял её и положил голову ей на грудь, до которой, как я вдруг осознал, ещё и не добрался. Я просунул руку в лифчик и познакомился с правым соском неохватной крепкой груди.

– Где здесь туалет? – послышалось сверху.

Я вытащил руку, поняв, что грядёт расставание, но недолгое.

– Должен быть где-то здесь, – сказал я, оглядывая стены в поисках двери. Мы вернулись в коридор – там была дверь, на которой чернело UNISEX и рядом мужской и женский силуэты.

– Вот одна из причин, почему эти рестораны закрывались – не могли даже сделать два отдельных туалета, – выдвинул я гипотезу заколдованности этого здания.

Вэнди не отреагировала на мои слова, а устремилась в дверь. Она подняла язычок выключателя в состояние эрекции, и свет на удивление зажёгся – электричество было ещё не отключено.

Туалет был просторный, с унитазом, писсуаром и раковиной.

Я заметил, что не было туалетной бумаги, но ничего не сказал. Вэнди закрыла за собой дверь на защёлку, и я ушёл в зал, к столу, на котором только что было мне подано самое лучшее блюдо, которое когда-либо сервировалось во всех ресторанах, находившихся в этом здании. Если бы они включили в меню свежераспахнутые бёдра женщины, то, уверен, рестораны бы эти не прогорели, – выдвинул я вторую гипотезу о причинах закрытия ресторанов.

Из туалета доносились характерные звуки серьёзного дела. Затем послышался бурный поток воды. Потом пошла новая череда звуков из утробы Бэнди.

Меня эта музыка почему-то очень возбудила, и я предстал снова готовым отправиться по проторённому пути.

Когда Бэнди вышла из коридора ко мне, на лице у неё я заметил смущение.

Мой член побывал в таком колодце, в котором маленькие юркие существа могут вызвать бурное извержение, причём вовсе не водяное. Тем не менее я хотел снова нанести визит страстной вежливости в те же глубины, но меня смущали возможные последствия от отсутствия туалетной бумаги.

– Ты знаешь, – сказала Бэнди, отклеив свои губы от моих, – я там туалет засорила.

– Ну и пусть, – ответил я и снова развернул её к столу, и она привычно опустилась на него животом.

Когда я раздвинул ей ягодицы, то сразу почувствовал самый потаённый запах Бэнди, и, на удивление, он меня нисколько не отвратил, чего я опасался, а, наоборот, лишь усилил желание нырнуть в неё с головкой.

Воронка плоти, которая вела к выходу, ставшим и входом, была заполнена веществом, которое несколько минут назад было частью самой Вэнди. Я не задумываясь устремил мой хуй сквозь него, и воронка направила меня к невидимой дверце, которая была уже не так плотно прикрыта, как тогда, когда я постучался в неё в первый раз. Растянув в стороны ягодицы, я прижался к ней так плотно, что ощутил на яйцах её дерьмо. Но в тот момент всё было прекрасно и мы смаковали каждое движение и запах, который усиливался с каждым движением, только обостряя моё наслаждение.

Прижимаясь, вдавливаясь, углубляясь, я подумал, что Вэнди – это женщина, которую можно ебать в зад с разбега. Без опасности, что на скорости не попадёшь в цель – её анатомия была создана для соития со спринтером или со слепым.

И на этот раз Вэнди дала мне знать о своём состоянии готовности к оргазму, так что я оказался на секунду раньше там, где пребывать дольше секунды не удаётся. Вэнди ухнула в оргазм с моим первым выплеском, вытянув назад правую руку и прижав меня за зад к себе.

Когда мы разомкнулись, запах стал для меня нестерпимым.

– Я пойду прополощусь над раковиной, – сказал я.

– В кране воды нет, я уже проверила, – лишила меня надежды на омовение Вэнди.

– Я посмотрю на кухне – там тоже должен быть кран.

– Вода в здании отключена, – обречённо произнесла Вэнди.

– Но ты же спускала воду.

– Там в бачке был остаток воды, но вода нигде не идёт.

– Ладно, – сказал я, – давай сматываться отсюда.

– Подожди, мне снова надо, – напряжённо сказала Бэнди, – но там всё полно. Что делать, я не могу терпеть.

– На кухне есть кастрюля, – вспомнил я и по-джентльменски пошёл добывать полость для опорожнения возлюбленной.

Бэнди последовала за мной, но остановилась у двери в туалет, поджидая. Я принёс ей кастрюлю, Бэнди нетерпеливо выхватила её у меня и закрылась с ней в туалете.

Я не стал уходить далеко. Я слышал звуки освобождения и следующие за ними радостные вздохи. Запах стал заполнять всё пустое пространство здания, заменяя собой столики и стулья, кухонное оборудование, еду и голодных посетителей.

Я думал, что забавно было бы посмотреть реакцию агента по недвижимости, который придёт сюда показывать очередному клиенту внутренность здания. Агент открывает первым дверь, входит, а за ним клиент, который зажимает нос и бежит сломя голову к своей машине, а агент пытается его догнать и убедить, что произошло недоразумение. Но в чём недоразумение? В том, что это не бывший ресторан, а бывший общественный туалет?

Я заметил на одном из окон висящую занавеску, сорвал её и осторожно обтёрся одним краем, оставив другой для моей опорожнившейся любовницы. Вэнди вышла из туалета и плотно прикрыла за собой дверь, но тщетно.

– Ты не заболела? – заботливо спросил я, протягивая ей чистый край занавески. Но потом подумал, что она может случайно схватиться за другой, грязный край, а объяснять ей, что я уже один край использовал, я не хотел и сказал: – Наклонись, я тебя вытру.

– Я здорова, – сказала Вэнди, наклоняясь на наш стол любви.

На этот раз я одной рукой раскрывал её зад, а другой пытался вытереть застрявшее между ними в воронке и вокруг её. Процедура эта напоминала мне ухаживание за маленьким ребёнком, который ещё не научился ходить на горшок. О запахе я уже забыл и увлёкся аккуратным вытиранием и промоканием. Эта работа и поза Вэнди опять возродила во мне жажду проникновения.

Я отбросил подальше занавеску, использованную со всех сторон, и совсем легко проник в уже знакомое, но от этого не менее волшебное место. Вэнди была готова заново ощутить себя заполненной после такого фундаментального опорожнения. На третий раз мы уже не сомневались в успехе, я уже мог без всякого напряжения поджидать команду Вэнди, разнообразя свои движения вперёд-назад движением влево-вправо, а также вверх-вниз и перемещением по кругу да ещё накладывая одно движение на другое. Это было прекрасно. Именно этот эпитет использовала вслух Вэнди по мере приближения к оргазму.

На сей раз, мне казалось, я достиг максимальной глубины проникновения, и Вэнди тоже вслух переживала наше соитие особенно остро. Когда вследствие обоюдной завершённости третьего круга нам пришлось его разорвать, я взял Вэнди за руку и потянул к выходу, но, проходя по коридору мимо двери туалета, Вэнди опять виновато взглянула на меня и вынула руку из моей руки.

– Подожди меня у выхода, – попросила она, – не стой здесь, мне опять очень надо.

– Что с тобой? – заволновался я.

– Иди-иди, я тебе потом объясню.

Я решил её не смущать и пошёл к выходной двери на кухне.

Мне захотелось помочиться. Я оглянулся по сторонам и понял, что придётся пристроиться в углу – на улицу я выходить не хотел. Идти в туалет после стольких полновесных посещений его Вэнди, было немыслимо.

Я орошал стенную штукатурку и думал, что обильный обед в ресторане не мог так скоро произвести столь грандиозное опорожнение, канонада которого опять доносилась до моих ушей. Наконец Вэнди вышла из туалета и направилась быстрым шагом ко мне.

– Бежим, – сказала она, смеясь.

Я осторожно открыл выходную дверь и осмотрелся, как настоящий преступник. Машина стояла рядом, и никого вокруг не было. В небе было ясно. На душе – тоже. Я поманил за собой Вэнди. Выходную дверь я плотно прикрыл, и мы, стараясь не бежать, зашагали к машине.

Когда я выехал на пустынную улицу, мы громко и облегчённо рассмеялись.

– Sorry for the shit, – сказала сквозь смех Вэнди.

– Shit happens^[41], – успокоил я её под новую волну нашего смеха.

Вэнди рассказала, что она страдает хроническими запорами и что никакое слабительное ей не помогает и единственное, что срабатывает, – это «клизма из спермы». Сперма для неё буквально взрывоопасна, поскольку действует быстро и проникновенно. Ко дню нашего свидания запор у Вэнди продолжался уже пятый день, а при её размерах и аппетите легко представить объём скопившегося дерьма, которое от моей трёхкратной клизмы настоятельно запросилось наружу.

На следующий день, когда я проезжал по «ресторанной» улице, я увидел стоящую там полицейскую машину и ещё две машины. Трое мужчин разговаривали с полицейским, который записывал их наблюдения, произведённые внутри помещения. Я улыбнулся и стал смаковать воспоминания вчерашнего приключения.

А ещё через день, проезжая мимо того же бывшего ресторана, я увидел бульдозер, который легко справлялся с деревянной одноэтажной конструкцией и сравнивал её с землёй. Это событие было достойным предлогом, чтобы позвонить Вэнди и сообщить о нём. Я не хотел звонить Вэнди на следующий день после нашей встречи, а решил дать ей поволноваться, но долго мучить её своим исчезновением я тоже не хотел.

Вэнди восприняла разрушение здания как предзнаменование, но чего, она сказать не решалась. Однако она сразу решилась на предложенное свиданье, которое совершилось у неё в квартире. Там-то я впервые познакомился с её пиздой и со всеми её частями и частицами, тем самым официально установив с ней близкие отношения по всем фронтам. Кстати, включая и оральный.

* * *

Ближайший бордель находился от меня в двух часах езды. Туда два часа, там два, обратно два – вот и весь день прошёл. Нерационально получалось. Поэтому я ездил туда лишь раз в месяц попробовать какую-нибудь новенькую, но если её не оказывалось, то среди ветеранок всегда находилась та, что надо. Однако возвращался я каждый раз с ощущением, будто я переплатил. Не деньгами, а потраченным временем. Так что поговорка «Будет и на нашей улице публичный дом» повторялась мною не как шутка, а как утешение. Впрочем, скорее всего это была мантра.

Когда я увидел, что на пустыре, где когда-то стоял тот «приключенческий» ресторан, начались строительные работы, я сразу полюбопытствовал, что же будут там строить. Я прочёл на каком-то блоге, что известный владелец строительных фирм купил лицензию на постройку публичного дома в нашем городе. Но я не знал, в каком районе. Так что я специально остановился у стройки и спросил одного из рабочих, что это строится и почему нет щита с рисунком будущего здания и объяснением, которые всегда выставляются на видном месте любой строительной площадки. Рабочий сказал, что он ничего не знает о здании, кроме того, что оно будет двухэтажное, и посоветовал обратиться в городское управление. А щит с информацией решили не ставить, чтобы не было слишком много любопытных, как я, объяснил мне рабочий и многозначительно улыбнулся.

Тут моя надежда загорелась с новой силой. Я позвонил в городское управление, и, о чудо, мольбы мои были услышаны – строился публичный дом, причём почти на моей улице. Такая неточность сбывания мечты была вполне приемлема. Я бы и не хотел, чтобы бордель был на моей улице – слишком бы на ней стало многолюдно. Но соседство было вполне близким, на грани интимности.

Я рассказал об этом событии Вэнди, но она не разделила мой восторг:

– Мне-то что с этого? Это ж не публичный дом, куда приходят женщины выбирать мужчин.

– Будет и такой публичный дом на твоей улице, – попытался я её утешить.

Но словесные утешения мало действовали, и потому я прилагал определённые физические усилия, которые утешали нас обоих.

– Интересно, послужило ли твоё заполнение ресторана причиной того, что здание снесли? – полюбопытствовал я вслух, отдыхая на высокой груди Вэнди.

– Строить ресторан на таком загрязнённом месте уже, наверно, никто не хотел. А публичный дом на унавоженной почве будет ещё лучше цвести, – рассудила Вэнди.

Она обнимала меня, прижимая к себе как ребёнка – при её значительном росте и размерах любовь к меньшим мужчинам состояла из беспрерывного превращения любовнических чувств в материнские и обратно. А я обожал и те и другие.

Вэнди мечтала стать врачом, но денег на это у неё не было, а займы она брать не хотела. Да и работа занимала много времени, а удовлетворение похоти тоже не хотелось откладывать на потом. Вэнди рассказала, что она должна добыть оргазм минимум два раза в день, что она обыкновенно осуществляет с помощью одного из многочисленных вибраторов, коллекцию которых она мне продемонстрировала, причём в действии. Для этого потребовалось немалое время. У неё были вибрационные головки и те, что одевались для использования при ходьбе, и в виде хуёв разных размеров и форм, как одиночные, так и двойные, для имитации двух мужчин. А также вибрационные яички, вставляемые внутрь. Но самым любимым у неё был вибратор для массажа длиной в полметра – у него была большая шаровая головка и здоровая ручка, как у кувалды. Когда она его включала, он давал вибрацию по силе не меньшую, чем отбойный молоток. Вэнди кончала от него быстро, остро и раз за разом. Когда я сидел на ней, вставив член во влагалище и Вэнди включала этот агрегат, то я чувствовал его работу так отчётливо, что переставал ощущать её плоть и кончал вместе с ней через несколько секунд. Было чуть лучше, если я удалялся от вибрации этого монстра подальше, в анус, но и туда доходили эти амплитуды и частоты, от которых Вэнди заходилась не на шутку.

Именно такую диспозицию больше всего любила Вэнди. Она ложилась на спину, задирала высоко ноги, предоставляя мне лёгкий путь в её зад, а потом, когда я уже был там, она опускала ноги и включала агрегат. Теперь моей задачей было кончить в неё, услышав её характерные позывные – стоны, говорящие о неминуемом и бесповоротном приближении оргазма. Несколько раз я из предосторожности давал ей кончить первой и лишь тогда, с чувством исполненного долга, кончал сам. Но она поведала мне, как она достигает самого острого оргазма: когда я кончал чуть раньше её, а не чуть позже, иначе, перевалив через пик, каждое моё движение становилось ей уже не в радость, а лишь в терпение. В мгновения же до её пика мой оргазм и сопутствующие ему резкость и ускорение движений ей особо милы. А вот сразу после оргазма наслаждение, которое она испытывала от моего хуя, вмиг превращается в еле терпимое неудобство от его пребывания в заду. Я понял это, распознав изменения в тембре, гармонии, оттенке её стонов до и тотчас после оргазма. Стоны наслаждения разом сменяются чуть ли не стонами боли. До оргазма стоны жадные, явно переводимые: «Ещё! Ещё!» Но вот Вэнди зычно кончает, а я ещё нет и продолжаю добираться в прямой кишке до своего заслуженного оргазма. Но движения Вэнди прекратились, тело её обмякло, а стоны продолжаются, но совершенно иные и переводятся: «Хватит, кончай скорей, ну довольно».

Мы продолжали встречаться с Вэнди, но оба предпринимали осознанные усилия, чтобы не впасть в рутину обязательных и частых встреч, – у нас был достаточный опыт, чтобы знать, во что они превращаются. Излишняя близость ведёт к пресыщению, и тогда стимулом для встреч становится уже не страсть, а желание занять собой свободное время своего партнёра, чтобы тот не встречался в это время с кем-то другим.

Я был уверен, что у Вэнди были другие любовники. Вэнди была уверена, что другие любовницы были у меня. И мы не пытались разубеждать друг друга. Мы также не пытались выяснять правду или заниматься слежкой. Именно эта неопределённость создавала напряжение, необходимое для того, чтобы каждая наша встреча была наполнена искристой похотью.

– Смотри, не возненавидь меня, – сказал я как-то Вэнди.

– А за что мне тебя ненавидеть, ты ведь мне ничего плохого не сделал, – ответила она, а потом лукаво и даже серьёзно добавила: – Я могу тебя возненавидеть за то, что ты меня любишь не так сильно, как я тебя.

– Это ещё надо посмотреть, – сказал я и зарылся носом в густые волосы её лобка.

Когда мы познакомились, её лобок и губы были чисто выбриты. Мне это не понравилось, но меня успокаивал головокружительный запах её пизды – он был поистине волшебным, ибо его не могли уничтожить подмывания.

Я заявил Вэнди, что для меня волосы на лобке женщины, а также в паху и часто в заду – это неотъемлемая часть её полового облика. Женщина с бритым лобком для меня хуже женщины с бритой головой. Есть мужчины, что любят бритый лобок, потому что он им напоминает лобок несозревшей девочки, к которым они тайно вожделеют. Таким я советую срочно принимать ислам, отправляться в Саудовскую Аравию и жениться там на девятилетней девочке, что по Корану разрешается.

Я спросил Вэнди напрямик, какого хуя она выбривает лобок? Хуем оказался её последний любовник, который гнушался запахом её пизды, считая его чрезмерным, особенно когда ему приходилось лизать ей клитор не столько из желания, сколько из расчёта держать любовницу удовлетворённой. Он полагал, что если сбрить волосы, то сила запаха уменьшится. И вот Вэнди пошла навстречу желанию своего мужчины, в обмен на его вымученное лизание. После того как они расстались, она уже по привычке, а скорее из боязни отпугнуть своим запахом следующего мужчину, продолжала сбривать все волосы.

В знак любви ко мне и образовавшейся вследствие этого уверённости в правоте своего запаха Вэнди позволила волосам расти до курчавой густоты.

А я в знак моей любви ёб Вэнди в выходные. Остальных баб я распихивал по будням. Но самое убедительное доказательство моей любви было Вэнди неведомо – у меня всегда хватало для неё нескольких капель спермы, даже если я приходил к ней прямо из постели другой любовницы, с которой провёл стремительные часы новой похоти.

* * *

Когда публичный дом был наконец построен и открыт без всякой помпы, я был одним из первых гостей. То, что он уже открыт, я увидел по скопившимся машинам на парковке – такого никогда на этом месте раньше не бывало. Дом смотрел на улицу стеной без окон и лишь входной дверью, над которой была вывешена светящаяся надпись, сделанная красными буквами: «Желание».

Я обошёл вокруг здания. На боковых стенах были малочисленные окна, смотревшие на высаженные в ряд клёны, а задняя сторона здания, та, откуда мы когда-то вошли с Вэнди, была наполовину стеклянной – там трепетала рощица, в которой тёк бурлящий в камнях ручей. Стекло было непрозрачным с внешней стороны. Но изнутри, как я вскоре увидел, вид открывался великолепный.

Я подошёл к входной двери и нажал на кнопку звонка, который был сделан в форме соска. Сверху двери, справа и слева, было установлено по следящей камере. Они задвигались, осматривая меня со всех сторон. Для дополнительной старомодной проверки в двери был сделан глазок, в который я был тоже осмотрен. Наконец дверь приоткрылась и в ней появилась милая девушка в коротенькой юбочке и в пиджачке, накинутом на купальный лифчик, из которого рвались наружу великие груди неизвестного происхождения – я имею в виду, на первый взгляд было не ясно, натуральные они или искусственные. Мне захотелось это проверить на ощупь не откладывая.

– Я вижу, вам уже восемнадцать лет исполнилось, – улыбнулась девушка-девица, – входите, пожалуйста. – И она посторонилась, давая мне пройти, но я, проходя мимо, прикоснулся к её груди, что она восприняла как должное.

Я оказался в яркой просторной прихожей, которая вела в бар, что сиял в её конце. Там у стойки сидели несколько мужчин и полуобнажённых женщин. Барменша, одетая под цыганку, трясла коктейльный цилиндр, как бубен.

Слева подошёл мужчина и представился менеджером. Чуть я взглянул на него, как сразу узнал Джерри. Он узнал меня, но не по имени – слишком много людей посещало его оргии, в которых я участвовал лет пятнадцать назад.

– Джордж, – напомнил я ему своё имя, но увидел, что это недостаточно. – Помнишь Люси с каблуками, проткнувшими твою стену?

Это Джерри помнил. Я привёл девицу по имени Люси на шпильках, которые Джерри попросил не снимать во время его ознакомления с её половыми органами – Джерри опробовал всех впервые пришедших женщин, он пользовался неоспоримым правом хозяина дома. Джерри и Люси пребывали в миссионерской позе на ковре, когда её задранные ноги оказались напротив стены и в патетический момент она их распрямила с такой силой, что её каблуки вылезли из стены в другой комнате, напугав парочку, что находилась тоже в патетическом моменте.

– Как поживаешь? – спросил Джерри, протягивая мне руку.

– Прекрасно, поздравляю с открытием. – И я радостно пожал ему руку. – Мир тесен, – сказал я.

– А пизда – никогда, – завершил поговоркой Джерри и тут же профессионально поинтересовался: – Чего тебе хочется? У меня сейчас четыре свободные девочки. Ты каких любишь и что ты хочешь с ними делать?

– Я хочу осмотреть сначала твои владения, а потом решу, – сказал я, не желая торопить события, ибо и то, что происходило в тот момент, тоже было событием – столько воспоминаний сразу нахлынуло на меня при виде Джерри.

Но в этот момент в дверь позвонили, и Джерри, извинившись, отошёл от меня, а девушка, что открыла мне дверь и тактично не мешала нам беседовать, отделилась от стены и жестом показала мне следовать за ней. Она привела меня в бар, и я осмотрелся – это был обыкновенный бар с той разницей, что женщины в нём были обнажённые и заведомо доступные. Что, вестимо, делало этот бар необыкновенным.

Я заказал апельсиновый сок – я никогда не пил алкоголя, общаясь с проститутками. За свои деньги я хотел наслаждаться с незатуманенной головой. Я радостно вспоминал, что я в нескольких кварталах от своего дома и мне не придётся тащиться два часа обратно.

Я поманил девушку с длинными распущенными волосами цвета драгоценного металла, и она живенько подсела ко мне. Ей было года двадцать три. В разговоре она сообщила мне, что зарабатывает здесь деньги на то, чтобы закончить университет. Я сначала отнёсся скептически к её словам – мало ли что говорит тебе проститутка, но тут Джерри, видно, освободился от клиентов и подошёл к нам.

– Как тебе нравится Пегги?

– Я люблю студенток, – сказал я, шлёпнув её по гостеприимному заду.

– А у нас все девочки – студентки, – сообщил Джерри.

– Как так? – поразился я.

– Это было одним из условий городских властей, чтобы у нас работали для того, чтобы высшее образование получать, а не наркотики покупать, чтобы польза общественная была, – пояснил Джерри и опять ушёл, извинившись: клиенты прибывали.

Я посмотрел ему вслед – я никогда раньше не видел Джерри в костюме, а только голым, так что он смотрелся весьма презентабельным менеджером.

А я тем временем решил сменить наш разговор на совокупление, и мы поднялись с Пегги в её комнату. Она состояла из широкого ложа, зеркала на потолке, трюмо и телевизора с большим плоским экраном на стене против кровати, на котором демонстрировались порнографические изображения. Пегги подошла к трюмо и взглянула на себя, будто она готовилась на выход, а не на мой вход.

В окне полыхали осенние деревья, освещая ночь.

Мы славно провели тарифный час, и я вручил ей дополнительное вознаграждение в фонд успешных занятий в университете, где Пегги изучала биологию.

Когда я уходил, Джерри подошёл ко мне у двери и спросил, всем ли я остался доволен и все ли мои желания выполнены. Я заверил, что обслуживание было на высшем уровне. Мне хотелось разузнать, как он получил эту работу, но я видел, что у него нет времени для продолжительных разговоров.

– Приходи к нам почаще и приводи своих друзей, – сказал Джерри, – наши девочки исполнят любые фантазии. За одним исключением.

– Это каким?

– Scat^[42], – односложно провёл пограничную черту Джерри.

– А что так?

– Девочки на общем собрании решили, что это для них будет слишком отвратительным и негигиеничным и что нужно на чём-то провести границу.

– А спрос у тебя на это большой?

– Да, есть категория любителей.

– Бизнес теряешь, – заметил я.

– Всех денег не заработаешь, – резонно ответил Джерри.

– Но к этому надо стремиться, – добавил я, и мы рассмеялись.

Попрощался он со мной той же фразой, какой прощался в те давние годы с удовлетворёнными оргией гостями, покидавшими его дом:

– Keep coming^[43].

Приехав домой, я выпил сладкого бренди, глядя в экран телевизора, и лёг спать. Среди ночи я, как обычно, проснулся, чтобы излить тяготившее. Потом я сразу засыпаю, но бывает, когда у меня есть какая-то неразрешённая дневная проблема, я уже заснуть не могу, а лежу в полудрёме, и в голове прокручиваются возможные решения этой проблемы, и именно ночами мне часто приходили оптимальные решения. Так и в эту ночь я не мог долго заснуть, хотя никакой проблемы, требующей решения, вроде бы и не было. Но я её просто не осознавал до тех пор, пока ясное решение не вспыхнуло в моей голове, осветив саму проблему, которая до сих пор скромно держалась в тени сознания.

На следующий день я позвонил в бордель «Желание» и попросил Джерри о встрече, чтобы обсудить важное деловое предложение. Мы договорились встретиться в четыре часа дня, до начала вечернего ажиотажа. А в семь вечера у меня было свидание с Бэнди, так что я рассчитывал вчерне решить проблему за один день. А проблема состояла, как всегда, в деньгах.

Когда я встретился с Джерри, то прежде всего спросил его: «Хочешь повысить доход своего предприятия на значительную сумму?»

А когда потом я встретился с Бэнди, я спросил её: «Хочешь заработать деньги, которых тебе хватит не только на университет, но и для того, чтобы больше не работать?»

Джерри ответил: «Хочу».

А Вэнди ответила: «Хочу. Но что для этого я должна делать?»

Джерри я сразу изложил своё предложение, а Вэнди, прежде чем его излагать, заверил, что она должна делать то, что она уже и так делает, пусть не ежедневно, как ей хотелось бы, но достаточно регулярно, только если сейчас она это делает бесплатно, то я предлагаю ей впредь получать за это большие деньги.

Джерри подтвердил, что у него есть достаточно потенциальных клиентов, которые хотели бы, чтобы женщина на них испражнялась, причём некоторые желают, чтобы испражнение происходило в их рот. Удовольствие это, вследствие своей необычности и того, что большинство женщин отказываются от предоставления таких услуг, будет стоить больших денег, что не явится препятствием для многих клиентов, которые обладают значительными средствами. Даже если найти одну-две женщины, готовых расставаться со своими фекалиями за деньги, существует проблема, которая связана с чисто физиологическими ограничениями. Обыкновенно женщина испражняется раз в день и в состоянии осчастливить этим одного клиента. Так что наладить конвейерное обслуживание, как это делается при совокуплениях, обслуживание, которое поистине может приносить большой доход, становится практически невозможно. Если у тебя есть, скажем, пять ожидающих клиентов и одна женщина, то для совокупления с ними последовательно проблемы не возникает, а для данного способа удовлетворения одной женщины будет далеко не достаточно. Да и процесс этот настолько интимный и потенциально дискредитирующий участников, что происходить он должен только один на один и в тайне.

Той бессонной ночью я и осознал уникальность способности, которой обладает Вэнди, пригодной для удовлетворения значительного количества такого рода потребителей. Я также увидел себя в качестве катализатора этого доходного и естественного процесса, дарующего особое наслажденье богатым людям.

Мой план, полностью и сразу одобренный Джерри, а также полностью, но не сразу одобренный Вэнди, состоял в следующем.

Размеры тела Вэнди и её пищеварительного тракта, а также склонность к запорам создают возможность скопления значительных масс кала, которым можно удовлетворить большое количество клиентов последовательно. Для того, чтобы организовать полное очищение кишечника с помощью нескольких волн, я буду после завершения очередной волны с помощью анального совокупления наполнять Вэнди спермой – единственным эффективным слабительным средством, активизирующим её перистальтику.

Вэнди не желала становиться проституткой, и это не входило в мои планы, а потому было решено, что она не будет вступать в половой контакт с клиентом – для неё будет сделан специальный стульчак, под которым будет располагаться клиент, на которого будут падать (оседать, ложиться) испражнения Вэнди.

Джерри решил оборудовать специальную комнату со стенами, отделанными кафелем и с подогреваемым кафельным полом, в котором будут проделаны отверстия в канализационный сток, куда можно будет быстро и начисто спроваживать отработанные материалы. В комнате будет также шланг для отмывания пола и душ. Вентиляционная система с устройством по подавлению запахов будет обеспечивать свежесть воздуха при входе в комнату каждого нового клиента.

За месяц эта комната была сделана, и процедура обслуживания проходила следующим образом.

Клиент ложился на тёплый кафельный пол под стульчак, а над ним восседала Вэнди. Главной её задачей было научиться отсекать сфинктером на маленькие кусочки её выходящий кал, чтобы не вываливать всю драгоценную массу на одного, а чтобы обслужить большее количество клиентов. Вэнди быстро научилась дозировать выход маленькими порциями, а если клиент просил ещё, то она делала это за дополнительную плату.

Клиент онанировал и извергался в процессе её испражнения или после завершения трапезы.

Самым дорогим было разрешение клиенту вылизать языком остатки дерьма на её анусе.

После окончания наслаждений Вэнди обмывала клиента специальным шлангом у стока в полу – за это дополнительных денег не брали. Затем он шёл в душ и завершал мытьё. Вэнди в это время струёй из шланга отмывала кафельное ложе любви.

После ухода клиента Вэнди часто не требовалось подмываться, так как её дочиста вылизывали.

Клиенты входили в одну дверь в кафельной комнате, а выходили в другую, чтобы избежать встреч с ожидающими своей очереди.

Когда Вэнди истощала первую волну, она выходила в третью дверь, ведущую в комнату, где поджидал я, готовый впрыснуть в неё моё слабительное, как Вэнди требовалось – за секунду до её оргазма.

Одна такая сессия из двух кусочков кала стоила 500 долларов, а если клиент хотел добавки, то за каждый дополнительный кусочек, дозируемый Вэнди, он доплачивал по 200 долларов. Если он хотел вылизать остатки, то это стоило ещё 300. Так что в среднем с одного клиента Вэнди получала тысячу. Эта сумма не была сколько-нибудь ощутимой для влюблённых в её дерьмо – для них тысяча долларов была как для меня – квотер^[44]. Поэтому неудивительно, что за четыре часа работы в день Вэнди получала тысяч десять. Я выторговал у Джерри 70 процентов с её дохода, Вэнди получала 65 процентов с этих семидесяти, и остальное доставалось мне. «Работали» мы раз в три дня. Два дня Вэнди ела до отвала, чтобы накопить в себе достаточно рабочего материала, а чтобы его сохранять исключительно для клиентов, совокупления наши миновали её золотое отверстие, рождающее наше благосостояние.

Доход Вэнди при десяти рабочих днях в месяц оказывался значительно больше, чем её годовой при ежедневной работе медсестрой.

Такие суммы полностью уничтожили какие-либо сомнения у Вэнди в выбранной ею карьере. Более того, эти суммы уничтожили также и её желание стать врачом.

Соответствующие заработки, которые перепадали мне, полностью решили и мои финансовые проблемы.

После первого месяца этой, так сказать, работы, Вэнди стала исключительно бережливо относиться к своему дерьму. Когда однажды мы не выдержали и предались анальным усладам у неё дома, она вернулась из туалета с трагичным лицом и произнесла новое кредо в её жизни: «Добро пропадает». Вэнди, спуская воду в унитазе, провожала глазами исчезающее в водовороте дерьмо и подсчитывала, сколько долларов она сейчас потеряла.

Мы стали с Вэнди встречаться чаще – наша близость обернулась деловым предприятием, причём таким доходным, что рисковать нашей связью было опасно. Через некоторое время я сдал в ренту свой дом, а Вэнди свою квартиру, и мы купили трёхэтажный дом. Наш почти брачный контракт состоял в том, что мы, хотя бы во имя сохранения наших деловых отношений, не смеем надоесть друг другу, а для этого мы не должны постоянно быть вместе и мозолить глаза. Поэтому я жил на первом этаже, где находились моя спальня и кабинет, Вэнди жила на третьем этаже, где были её спальня и её будуар, а встречались мы на втором этаже, где, помимо гостиной и столовой, располагалась комната для развлечений с огромной круглой кроватью и другими приспособлениями для любовников. Даже когда, закруглившись с наслаждениями на круглой кровати, мы задрёмывали в объятиях друг друга, мы делали усилие, чтобы проснуться, ибо договорились, что не будем спать вместе до утра, и обязательно расходились по своим спальням.

Кроме того, у нас был установлен выходной друг от друга, когда каждый мог исчезнуть на весь день и ночь без объяснения, где ты был. Мои неизбежные волнения и ревность во время отсутствия Вэнди и её волнения и ревность во время моего отсутствия вносили в наши отношения напряжение, которое делало их страстными. Наш досуг, которым полнилась наша жизнь, мы занимали обильными развлечениями: мы посещали открытия художественных выставок, ходили на премьеры спектаклей и просмотры новых фильмов, читали вслух любимых поэтов. Мы посещали вечеринки, но, как никогда раньше, были особо заботливыми друг с другом и следили, чтобы внимание каждого из нас не слишком отвлекалось на других. Мы установили план: заработать по пять миллионов, после чего мы, если захотим, сможем уйти из бизнеса.

* * *

Однажды, войдя в кафельную комнату, мы ощутили лёгкий запах чужого дерьма, несмотря на тщательные промывки, проветривания и ароматизирования воздуха. Джерри, почувствовав успех нашего предприятия, разыскал ещё одну женщину, которая являлась в те дни, когда у нас были выходные. Кроме того, нам стало известно, что конкурентка в дополнение к испражнениям на клиентов в то же время отсасывает их, что переманило к ней нескольких завсегдатаев. Впрочем, очередь на Вэнди выстраивалась на несколько недель вперёд, и поэтому, быть может, это было пока только нам на руку – мы отсеяли тех, кто был случаен, и остались только преданные ей клиенты.

Вэнди прельщала их именно своей невинностью, тем, что она не позволяла прикасаться к своему телу, за исключением вылизывания её ануса. Вэнди не виделась клиентами как проститутка, а как обыкновенная, приличная женщина, которую словили на акте дефекации, а это было для них особо интригующим. То, что она не позволяла клиентам к себе притрагиваться, делало для них её испражнения ещё более желанными, ибо они были единственным, но зато самым интимным, приобщением к её недоступной плоти.

Слухи о предоставляемых услугах в борделе «Желание» быстро разнеслись по городу, и количество жаждущих неуклонно росло. В то же время увеличивалась группа постоянных клиентов, которые влюблялись в анус и в дерьмо Вэнди и не желали ей изменять ни с какой другой женщиной.

Через некоторое время Джерри узнал, что и другие бордели, прознав о нашем успехе, стали предлагать подобные услуги. Джерри настоял, чтобы понизить цены, опасаясь потерять клиентов.

Но деньги по-прежнему шли мощным потоком. Я откладывал большую часть заработков, и Вэнди не транжирила свои доходы – мы покупали ценные бумаги и недвижимость.

До того, как мне пришла эта идея по превращению говна в золото, я раз месяца в три покупал один лотерейный билет за доллар, проверяя тем самым, каковы Божьи намеренья по отношению ко мне – хочет ли он, чтобы я быстро разбогател. Из восьми цифр, которые надо отгадать для миллионного выигрыша, я не отгадывал ни одной или в лучшем случае одну, из чего я делал вполне правомерное заключение, что Богу угодно, чтобы я добывал деньги каким-то иным способом. Советы знакомых покупать больше билетов я воспринимал как невежество, ибо повышение вероятности выигрыша даже при покупке ста билетов – ничтожно. Но в том-то и дело, что, чем меньше вероятность события, тем более его свершение не случайно. Вот именно не случайно. Должно непременно произойти вмешательство Провидения, чтобы такое маловероятное событие, как выигрыш миллионов, в лотерею свершилось именно с тобой, а не с кем-то другим. Именно ничтожная вероятность как бы развязывает Провидению руки, и оно может, не подчиняясь никаким законам природы, а чисто по своему усмотрению обрушить выигрыш на того, на кого оно посчитает нужным.

В том, что случилось со мной и Бэнди, был явлен перст божий. Перст, погружённый в её дерьмо и превративший его в золото.

Наш рабочий день проходил так. В пять тридцать вечера мы выходили из дома. В шесть вечера мы обедали в ресторане. Бэнди заказывала двойные порции и с трудовым энтузиазмом их поглощала, холя в себе накопления двухдневного запора. Мы стали относиться к еде как финансовому вложению: мы вкладывали в обед сто долларов, и буквально через несколько часов получали сумму в сто раз большую. Вложение денег в дерьмо оказывалось более прибыльным, чем вложение в какую бы то ни было промышленность или недвижимость. Причём скорость получения этой огромной прибыли соизмерялась только с мгновенностью лотерейного выигрыша. К сожалению, сумма вложения и сумма дохода не могла постоянно увеличиваться, а оставалась почти неизменной. Мы не могли вложить в обед тысячу и получить сто тысяч. А потому мы не шиковали и не ходили в рестораны, где обильный и вкусный обед на двоих превышал бы пару сотен долларов.

Я придумал девиз, который мы сначала шутливо, а потом вполне серьёзно скандировали, меняя местоимения в зависимости от того, кто произносил его. Бэнди восклицала: «Мои отходы – мои доходы!» А я повторял, лаская Бэнди: «Твои отходы – мои доходы!» Иногда мы распевали дуэтом: «Наши отходы – наши доходы!»

Деньги, которые Бэнди зарабатывала, продавая своё дерьмо, были значительно легче добываемые, чем она могла бы заработать, продавая своё тело, и поэтому оказывалось, что самое ценное в женщине – это то, о чём мечтают феминистки и романтичные натуры – это не её половые органы, а то, что находится у женщины внутри.

В нашем деле женские бёдра не были средоточием половых органов, а собранием мест слива и сброса.

Когда мы с Бэнди приезжали в «Желание», мы парковались на специально отведённом для нас месте позади здания, и каждый раз мы вспоминали, что именно здесь началось наше благосостояние и, вполне возможно, любовь.

В баре и салоне уже поджидали Вэнди её первые клиенты, они не знали друг о друге, но каждый хотел быть первым, надеясь, что он получит большую порцию – никто не знал о чрезвычайных способностях Вэнди и о моей помощи ей в этом важном предприятии.

Джерри встречал нас радостным приветствием, и мы шли в кафельную комнату, чтобы проверить чистоту и работу водяного и вентиляционного оборудования. Температура пола должна была быть чуть выше температуры тела, но не слишком горячей, вентиляционная система не должна была чрезмерно шуметь, музыкальное сопровождение действа должно было быть включено, но самым важным была подсветка в стульчаке – клиенты требовали предельной яркости, чтобы видеть в мельчайших деталях процесс, за который они так щедро платили.

Вэнди использовала минимум косметики, поскольку клиенты устремлялись не к её лицу – больше всего она обращала внимание на прыщики, которые иногда появлялись на её ягодицах, и с ними она боролась беспощадно.

Затем мы проходили в смежную комнату, где я проводил время, поджидая, когда Вэнди, частично опорожнённая, являлась ко мне за новой порцией спермы и её дополнительного оргазма, который, помимо денег, вдохновлял её на следующий раунд.

Наше совокупление до первого клиента, первое в этот день, было самым нетерпеливым: Вэнди доставала из шкафчика, где она хранила набор вибраторов, свой любимый, самый мощный, который добирался своей дрожью и до меня сквозь всю её плоть, отделяющую мой хуй от вибратора. Мы кончали оба за минуту и потом лежали, лаская друг друга, в то время как моя сперма начинала действовать. Поцеловав меня на недолгое прощанье, Вэнди удалялась в кафельную комнату. В двери был сделан глазок, в который я мог наблюдать за тем, что там происходило.

Новому клиенту сообщалось, а регулярные уже знали, что Вэнди еле сдерживается и готова опорожниться каждую секунду, и потому они не должны тратить время на разговоры или пытаться ласкать Вэнди, что не входит в её услуги, а прямо ложиться под неё и ловить каждое мгновенье, то есть каждый кусочек. Как правило, те, что хотели её дерьма, также хотели и её мочи, за что бралась дополнительная оплата, а Вэнди и здесь научилась дозировать порции своей жидкости. К счастью, работа её мочевого пузыря не требовала моей дополнительной стимуляции – вполне достаточно было арбузов, которые поджидали нас во льду в комнате. Пиво Вэнди не употребляла на работе, чтобы не опьянеть и не потерять контроль над своими дозирующими функциями.

Для упрощения процедуры клиент сразу ложился под отверстие в стульчаке той частью своего тела, на которую должно было пасть дерьмо. Часто это была его пасть, но нередко он сначала принимал первую порцию на грудь, а потом перемещался лицом под следующую.

Когда клиент принимал позицию под стульчаком, Бэнди выходила из моей комнаты и усаживалась на стульчак, предварительно растянув свои прекрасные ягодицы, чтобы как можно больше открылся для обозрения её анус. Клиент, мгновенно входивший в раж, начинал требовать больше, но Бэнди медлила, давая ему размазать по себе или вылизать то, что пало, – две любимые манипуляции клиентов. Если клиент соглашался на дополнительную оплату, он получал желаемое, но многие удовлетворялись на втором куске.

Я умилялся, глядя, какими маленькими порциями она научилась выпускать своё содержимое.

Таким образом, Бэнди никогда не видела лица своего клиента до начала процедуры, чтобы не провоцировать себя на большее, когда гость оказывался красивым мужчиной.

Первые дни работы Бэнди встречала гостя и лишь потом усаживалась на стульчак, но однажды я увидел, как Бэнди прониклась желанием, глядя на тело красивого мужчины лет тридцати пяти, который жадно поедал каждую частицу, из неё исходящую. Бэнди сошла со своего стульчака и, встав над ним на колени, отсосала его, пока он пытался просунуть свой язык ей в кишки, а Бэнди выдала ему лишнюю порцию и не взяла с него денег.

Это произошло до того, как Бэнди узнала, что в двери по моей просьбе установили тайный глазок, и была возмущена, когда я рассказал ей, что видел происшедшее. Она оскорбилась тем, что я не выказал никакой ревности, а выразил своё недовольство лишь как деловой партнёр тем, что она своё дерьмо раздаёт бесплатно, тогда как она должна выжимать из него все возможные деньги, ибо у нас здесь прежде всего деловое предприятие, а не место для разведения любовных шашней. Конечно, я испытал ревность, наблюдая за её жадным отсасыванием, но не хотел показать виду и лишь с особой страстью еб её в зад, когда она пришла ко мне, опустошённая, после этой эскапады, чтобы получить дополнительную дозу слабительного, замешенного на оргазме, который она мечтала бы получить от красавчика-клиента.

Бывали случаи, когда и я давал Бэнди причины для ревности: однажды я, поджидая её в комнате, не удержался и кончил в рот одной из бордельных студенток, которая помогала мне предстать в возбуждённом состоянии к моменту прихода Бэнди за очередной дозой слабительного. Условием Вэнди было – чтобы я кончал только в неё, пользуясь студентками лишь для поддержания эрекции. А тут, когда Вэнди распахнула дверь, она оказалась свидетельницей моего оргазма.

В ту ночь, когда она застукала меня на разбазаривании семени, мы возвращались с работы поздно. Дорога была тёмной, и позади нас виднелись две фары едущей за нами машины.

– Смотри, – сказала Вэнди, – сзади машина какая-то странная – у неё расстояние между фарами меняется.

– Ты просто слишком эмоциональна, – сказал я, намекая на её недавнюю реакцию, но на всякий случай взглянул в зеркало заднего вида. И действительно, две фары то слегка сближались, то слегка отдалялись друг от друга. Но потом вдруг фары отдалились на большое расстояние, и одна оказалась слева от нас, а другая – справа.

– Видишь? – дрожащим от страха голосом произнесла Вэнди.

Тут мы увидели, что нас с двух сторон, в нарушение правил, обогнали два мотоцикла.

– Вот твои чудеса, – со смехом сказал я, – обман зрения.

– Не люблю никаких обманов, – с чувством сказала Вэнди, – ты ведь был недоволен, когда я бесплатно опорожнилась на того клиента и помогла ему кончить. Твоя сперма – тоже часть нашего бизнеса, и ты не смеешь тратить её не на меня.

– Мы квиты, – сказал я примирительно. – Давай больше не будем повторять наши ошибки.

Я понимал, что она скрывает таким способом свою ревность, но и мне было неприятно слышать лишь деловую часть её претензий.

Мотоциклисты снова поравнялись с нами и ехали на уровне окон, я заметил, что они делают угрожающие жесты, я опустил оконное стекло на своей стороне, и в салон понеслись проклятия и угрозы, сводящиеся к тому, что мы – дерьмо и что нас спустят в канализацию. Номера на мотоциклах были замазаны грязью.

Я закрыл окно и постарался успокоить Вэнди – звонить в полицию было бессмысленно, наша жалоба оказалась бы малопривлекательной для органов охраны порядка.

Когда мы стали подъезжать к освещённой части дороги, мотоциклисты отстали и исчезли.

Этот инцидент был одним из следствий кампании, которую развернули христианские организации против «Желания». Члены этих организаций, церквей и колоколен пытались подловить студенток на подходе или на выходе из борделя и сагитировать на покаяние в грехах. А когда до христиан дошли слухи о Вэнди и особых предпочтениях её клиентов, то они стали устраивать громкие круглосуточные собрания и молитвы напротив «Желания». Некоторые религиозные клиенты, проведя время в борделе, прежде чем покинуть «Желание», переходили дорогу, где кучковались христианствующие, чтобы покаяться в грехах у дежурного священника, получить отпущение грехов и со спокойной совестью вернуться в семью или к поджидающей дома подружке.

* * *

Несмотря на вспышки ревности, Вэнди и я жили мирно, любяще, заботливо – совместное прибыльное дело сплотило нас сильнее и продолжительнее, чем похоть.

Однажды, когда я только излил порцию слабительного в Вэнди и у меня было около часа свободного времени до следующего впрыска, я решил познакомиться с поджидавшим своей очереди постоянным клиентом Вэнди и постараться вызвать его на откровенность, чтобы выяснить, что же его и ему подобных так влечёт в этом наслаждении.

Джерри мне указал на него, и я сел у стойки бара рядом с ним, будто бы я тоже клиент этого заведения.

Ко мне подошла студентка Джессика, вскоре защищающая диплом, – это был её последний год работы. Я заранее попросил её подойти ко мне, чтобы у Вэндиного клиента не возникло подозрений, будто я тоже поджидаю её и являюсь его конкурентом в поглощении, увы, исчерпаемых запасов её пищеварительного тракта. Никто из клиентов Вэнди конечно же не знал обо мне и моей роли, которую я играю в их наслаждениях. Они даже не подозревали о замешанности спермы в оплачиваемые ими испражнения Вэнди.

Джессика, прижимаясь ко мне, стала заигрывать с моим соседом, предлагая насладиться ею.

– Нет, – сказал мой сосед, мужчина лет пятидесяти, с налётом седины и смуглым лицом. Он попивал скотч, коричневеющий промеж ледяных торосов, наполнивших стакан. – Тебе не под силу удовлетворить мою страсть.

– Почему же? – удивилась Джессика. – Я всё умею, и вы мне очень нравитесь. Скажи, Джордж, – обратилась она ко мне, ища подтверждения её умелости.

Тут настала моя очередь вступить в разговор.

– Извините, – обратился я к мужчине, – но я знаком с Джессикой, и, как вы догадываетесь, близко знаком, так что я могу вам её порекомендовать с самой лучшей стороны, которая у неё как передняя, так и задняя.

Мужчина повернулся ко мне лицом и улыбнулся.

– Спасибо за рекомендацию, мистер…

– Называйте меня Джордж.

– Прекрасно, а я Джон. Так вот, проверим, действительно ли это так.

Он поманил к себе Джессику, та с готовностью подошла к нему, а Джон взял её за голову, притянул к себе, но не для того, чтобы её поцеловать, а стал ей шептать что-то в ухо. Джессика стрельнула в меня глазами, слушая шёпот.

Джон отстранился от Джессики и односложно спросил:

– Ну?

Джессика сделала смущённое выражение лица и произнесла виноватым голосом:

– Извините, я этого не делаю. – Джессике даже удалось покраснеть для вящей убедительности.

– Ну вот, видите, – торжествующе обратился ко мне Джон.

Как и было уговорено, Джессика ретировалась, а я взялся за продолжение разговора в нужном для меня направлении.

– Крайне удивительно, – заметил я, – мы с Джессикой проделывали всё, что можно.

– Вот именно, «всё, что можно», а я заинтересован в том, что нельзя, – ответил Джон.

Я попивал свой апельсиновый сок, который без моей просьбы сразу налила мне барменша, как только я сел на стул.

– Вы меня интригуете, – сказал я заинтересованным голосом. – Поведайте, где у Джессики оказалась ахиллесова пята.

В этот момент барменша ушла в другой конец бара – обслужить клиента, и Джон, проводив её взглядом, доверительно склонился ко мне – он явно не хотел, чтобы его желания стали известны всем вокруг.

– Ахиллесова пята у неё оказалась между ягодиц.

– Уж не знаю, что это на неё нашло – мы вдоволь понаслаждались анальным сексом, – продолжал я играть простачка.

– Меня не интересует анальный секс, во всяком случае, в этом заведении.

– А что же тогда ещё имеется между ягодицами, кроме ануса? Или я отстаю от последних открытий в области анатомии?

– Я люблю не столько анус, сколько то, что из него выходит, – сказал твёрдо Джон, допил жидкость и пристукнул стаканом по столу, требуя добавки. Барменша, тряся голой грудью, тотчас бросилась исполнять его желание.

– А… – протянул я. – С этим делом сложно. Правда, я слышал, что есть здесь одна барышня, только она никогда в салон не выходит. Вы, наверно, к ней, не так ли?

– Так, так, – сказал Джон, глядя, как барменша доливает ему в стакан, покачивая грудями.

– Джон, не сочтите за бестактность, но мне всегда было чрезвычайно интересно узнать, что влечёт мужчин, да я слышал и некоторых женщин, к такому… нетрадиционному наслаждению. Это можно выразить словами?

Джон отхлебнул – скотч развязал ему язык. Преданный клиент стал вещать, сидя ко мне боком и не глядя на меня, а уставившись в ряды бутылок, расцвечивающие зеркальные полки. Чувствовалось, что он не только был слепо влеком своим желанием, но и размышлял о нём.

– Почему-то считают, что, когда женщину просят пописать на тебя или, чего доброго, покакать, то это якобы жажда самоунижения. Что ж, такое желание может быть самоунижением, но лишь для тех, кто считает мочу и дерьмо желанной женщины грязью, чем-то постыдным, отвратным, а следовательно, оскорбляющим тебя. Но если ты воспринимаешь испражнения, подчёркиваю, желанной женщины как самые интимные, присущие ей частицы, то приобщение к ним только приближает тебя к ней, делает эту женщину поистине твоей, поскольку часть её становится твоей частью. В этом не самоунижение, а самовозвышение истинного любовника, принимающего свою возлюбленную полностью и, безусловно, принимающего её в себя.

– Да, всё это теоретически так, но запах… – возразил я.

– Если к собственному запаху ты привык и он тебя не отвращает, то и запах желанной женщины перестанет тебя отвращать и, более того, будет лишь возбуждать. Я слышал, что существует дьявольское заклятье: «То, что смердит, счастье сулит». Я считаю, что это заклятье – божественное. Не равняться же нам на мужчин, которым противен даже запах пизды. Так что всё относительно и человек ко всему привыкает, – заключил Джон, по-прежнему смотря перед собой и не глядя на меня. Он улыбнулся какой-то мысли, хлебнул из стакана и, видно, решил этой мыслью поделиться. – Вдумайтесь, Джордж: поцелуй – это общепринятое начало сексуального контакта, а ведь рот есть начало пищеварительного тракта. Причём в процессе поцелуя слюна партнёра кажется мёдом. А вот поцелуй конца пищеварительного тракта, ануса, который так не случайно расположен рядом с пиздой, считается максимально извращённым, а ведь это всего лишь завершение начатого пути. Когда еда попадает в рот, она становится частью женщины. По мере продвижения еда превращается в дерьмо, продолжая являться её частью до тех пор, пока оно не выйдет из ануса, не отделится от женщины и не станет чем-то самостоятельным, чуждым ей и вызывающим отвращение из-за своей возникшей непричастности к ней.

Тут Джон повернулся ко мне всем телом и, упёршись взглядом в меня, отчего мне стало слегка не по себе, продолжал:

– Моя задача: не дать дерьму выйти из женщины вовне, а лишь перебраться из её тела в моё тело – я осуществляю это, плотно прижав свой рот к её анусу. Дерьмо, как сырая рыба, которую японцы употребляют в пищу только свежайшей, должно быть тоже свежайшим, прямо выходящим из ануса, иначе оно быстро портится и становится источником заразы. Цель – сделать такой непроницаемый контакт губ и ануса, чтобы не только съесть всё дерьмо, не упустив и кусочка, а чтобы не позволить даже запаху проскользнуть за этот плотный поцелуй губ и ануса.

Я подумал, что из-за воронки у Вэнди Джону, быть может, это и удастся.

– Так устанавливается новый круг – переваривания части женщины. Происходит перемещение части желанной женщины прямо внутрь моего тела, и её частицы навсегда останутся во мне.

В результате этой исповеди я даже возревновал Вэнди ко всем поедателям её испражнений.

В этот момент к нам подошёл Джерри, извинился за то, что прерывает наш разговор, и шепнул что-то Джону на ухо. Джон сразу встал и, забыв попрощаться со мной, быстрым шагом пошёл ко входу в кафельную комнату.

А я решил пойти на свой пост наблюдения, чтобы проследить, как Джон будет следовать своим постулатам.

Я размышлял о том, как велика может стать степень использования женского тела на примере хотя бы зада, который многие мужчины рассматривают лишь как щипковый инструмент, тогда как Джон и ему подобные высасывают и вылизывают из него всё что можно. А точнее, всё, что нельзя, – повторяя каламбур Джона.

Слова Джона, что всё относительно и ко всему можно привыкнуть, тоже произвели на меня впечатление. Порознь эти выражения были трюизмами, но вместе они открывали для меня нечто новое: привыкание возникает от повторения и, привыкнув к тому, что раньше вызывало отвращение, возникает осознание относительности любого морального убеждения. Привычка уличает любой нравственный абсолют в его исконной относительности.

Помню, в юности я был влюблён в девушку, а она – в меня. Одним прекрасным утром пошёл я в туалет и взял с собой телефон, на случай если кто позвонит, чтобы не срываться с неподтёртым задом. И действительно, позвонила моя девушка, говорит, что тоскует по мне, и я отвечаю совершенно искренне, что и я тоскую по ней. А в это время я выкакиваю какашку за какашкой. И казалось бы, это кощунство: надо бы сказать ей – подожди, сначала подтереться, вымыть руки, выйти из уборной и лишь тогда продолжить разговор. Но я всегда чувствовал глупость и подлость в утверждении, что, мол, физиологические отправления оскверняют любовь. И вот я продолжал говорить, как я её жду и как мы скоро станем жить вместе. А тем временем я подтирался, слушая её нетерпение любви. Затем, вторя ей и рассказывая, как я её люблю и как скоро к ней приеду это доказывать на деле, подмывал для неё свой зад. И я не чувствовал, что хоть как-то принижал этим свои слова в тот момент. Ведь, чтобы говорить о любви, вовсе не нужно становиться на пьедестал. Наоборот, речь о любви, произносимая с пьедестала, неизбежно фальшива. О любви надо говорить именно с любовных мест, связанных с гениталиями и с отверстиями выделений. То есть из мест искренности.

После Джона Вэнди пришла ко мне в комнату опустошённая. У неё был получасовой перерыв. Ей нужно было заправиться едой и моей спермой для следующего круга. Прежде всего мы легли с ней на широкий диван, который стоял в моей комнате, анус и всё вокруг было чисто вылизано. Я взял тюбик со смазкой и подготовил рабочее место.

После окончания последней спазмы Вэнди вытянула ноги и отдыхала после долгого сидения на стульчаке. Холодная закуска стояла на столе, и Вэнди стала её поглощать в необходимом для продолжения работы количестве.

Мне вдруг захотелось поцеловать её в пупок – я встал перед ней на колени и засунул в него язык – он напомнил мне заросший сфинктер.

– Что это с тобой? – удивилась Вэнди, заглатывая очередной кусок ростбифа и протягивая руку за ветчиной, а в другой держа вилку с куском брынзы.

– Прилив нежности, – отчитался я.

– М-м… – протянула Вэнди, жуя и запивая. – Это хорошо, – и добавила: – Ох и надоел же мне этот сраный сральный бизнес.

Я поднялся с колен и сел рядом с Вэнди, ковыряя вилкой в тарелке со снедью. Мне не хотелось есть.

– Пять миллионов, и всё. Осталось два, – напомнил я, чтобы поднять дух Вэнди. – Как тебе понравился последний клиент?

– Жадный на дерьмо и щедрый на деньги, – сказала Вэнди.

– Сколько?

– Килограмм и тысяча.

Мы рассмеялись.

– Его Джоном зовут, он мне в баре рассказывал свою теорию.

– Теорию чего? – запивая мясо соком, спросила Вэнди.

– Теорию его любви к твоему дерьму.

– Меня не интересует его теория, меня интересует денежная практика, – по-деловому заметила Вэнди. – Он уже объяснялся в любви моему дерьму с полным ртом.

– Что же он объяснял?

– Что он сожалеет, что мало. Я предложила ему в сто раз больше за в десять раз больше денег.

Наступало время следующего клиента, он уже лёг под стульчак. Вэнди вытерла рот и, вздохнув, вышла в кафельную комнату занять своё рабочее место.

Назавтра нам домой позвонил Джерри и сообщил, что Джон закупил весь следующий рабочий день Вэнди, заплатив вперёд солидный аванс. Джерри отменил всех прочих клиентов и попросил Вэнди хорошо подготовиться и не разочаровать щедрого клиента своей сдержанностью. Мы заверили Джерри, что клиент получит больше, чем ожидал, ибо Джон, как и другие клиенты Вэнди, не ведал о её полных возможностях.

Вэнди обрадовалась, так как рабочий день ожидался коротким и лёгким – ей не нужно было дозировать, а можно было разом освобождаться на каждом раунде. Да и вполне возможно, что Джону хватит лишь одного раунда – ведь он будет состоять не из мелких порций, рассчитанных на многих клиентов, а из одного огромного навала.

Вэнди и я мечтали, что лучше всего было бы заиметь несколько таких клиентов, способных платить большие деньги за большие кучи, а не мелочиться на разрозненные тысячи долларов.

Вэнди особенно хорошо подготовилась за два дня перед встречей с Джоном, поглотив значительное количество пищи. А я пропустил один день перед рабочим днём и не ёб Вэнди, чтобы у меня скопилось побольше спермы. Мы предполагали, что после работы у нас останется время, чтобы посетить вечеринку, на которую нас пригласили.

По пути в «Желание» Вэнди пожаловалась, что у неё побаливает живот и что в нём подозрительно урчит. А когда я впрыснул в неё стартовую жидкость, она сработала чуть ли не сразу и Вэнди поспешила в кафельную комнату, чтобы усесться на стульчак, под которым уже лежал Джон с жадно раскрытым ртом, освещённым светильниками, установленными по окружности дырки в стульчаке.

То, что последовало, произошло на моих глазах, и Вэнди сначала не могла взять в толк, почему я вбежал в кафельную комнату с выражением ужаса на моём лице. Обыкновенно я лишь изредка смотрел в глазок только для того, чтобы удостовериться, что всё идёт гладко и что клиент не пытается преступить границы и не пытается требовать от Вэнди больше того, что она должна была дать по уговору. Но тут я почему-то сразу приник к глазку и приготовился наблюдать за удовлетворением Джона.

Когда Джон подал Вэнди сигнал, что он готов, из Вэнди обрушился не виданный мною могучий поток. Очевидно, у неё произошло несварение желудка, которое, помноженное на мой обильный впрыск слабительного, произвело понос такой силы, что голова Джона исчезла в горе фекалий, медленно расползающихся в стороны. Тело Джона дрогнуло несколько раз, и на мгновение его голова показалась из кучи, но тут второй поток из Бэнди окончательно скрыл в себе Джона с головой.

Когда я ворвался в кафельную комнату, еле видные ступни Джона уже не шевелились. Бэнди вскочила со стульчака, посмотрела вниз и поняла, что произошло. Я схватил шланг с водой и стал смывать с Джона смердящую гору, Бэнди бросилась к Джону делать искусственное дыхание. Но весь рот его был забит дерьмом и сердце его остановилось.

Я думал, что Джерри захочет избавиться от тела Джона, чтобы никому не было известно, что произошло. Но когда Джерри вбежал в комнату, он схватился за голову – оказывается, Джон был одним из владельцев борделя, и это был он, кто нанял Джерри быть менеджером, познакомясь с ним на одной из его оргий. Скрыть смерть Джона было невозможно, и Джерри вызвал полицию, а за ними сразу последовали репортёры и журналисты.

В результате тщательного расследования не было вынесено никаких обвинений Вэнди и смерть Джона была классифицирована как несчастный случай. Однако счастье Джона, переросшее из-за обильного количества в несчастье, вызвало резкий всплеск негодования христианских организаций по всей стране, и городское управление под давлением общественности вынуждено было закрыть бордель.

Мы с Вэнди решили уехать в кругосветное путешествие, чтобы отдохнуть, отвлечься от случившегося, сменить обстановку.

За несколько дней до отъезда мы возвращались поздно вечером домой после посещения нового кабаре. Мы ехали по улице, на которой стоял бордель «Желание», и, подъезжая к нему, мы увидели тёмное здание, на котором уже не было знакомой вывески. Парковка была непривычно пустая, и перед зданием был воткнут щит, на котором агентство недвижимости объявляло о продаже здания.

– Действительно, заколдованное место, – грустно сказала Вэнди.

– Но мы с него сняли очаровательные сливки, – оптимистично добавил я.

Когда мы приехали в наш дом, идеально убранный служанкой, я почувствовал себя нехорошо – уже несколько дней меня мучил кашель, но я не обращал на это внимания. Вэнди пощупала мой пульс – у меня был жар.

Она уложила меня в постель, выслушала стетоскопом и сказала, что у меня бронхит. Вэнди напоила меня чаем, и я заснул. Проснулся я оттого, что Вэнди поворачивала меня на живот. Я увидел её стоящую со шприцем в руке.

– Я съездила в аптеку и купила антибиотик – надо тебя скорее вылечить перед поездкой.

Я повернулся кверху задом и почувствовал лёгкий укол.

– Так ты поедешь со мной в кругосветное путешествие, если я выздоровею? – спросил я шутливо Вэнди, думая, догадается ли она, что я пытаюсь напомнить ей о нашей первой встрече.

– Насколько мне известно, у вас нет СПИДа, гепатита или сифилиса, так что поеду, – на мою радость, памятно отреагировала Вэнди. – Я сегодня буду спать с тобой, чтобы следить, как ты себя будешь чувствовать, – твёрдо добавила она голосом, не терпящим возражений.

И я решил больше не возражать.

Ко мне!

Впервые опубликовано в General Erotic. 2005. № 134.

Дэвид осознал, что старость не наступает, а в ней оказываешься. Года не приходят, а настигают. Причём не постепенно, а сразу.

В отрочестве жизнь идёт медленно, но верно. А верность приводит к старости страсти. Но Дэвид не боялся старения и был уверен, что после смерти всех ждут сюрпризы.

Бреясь, Дэвид смотрел на себя в зеркало – ему через неделю исполнялось шестьдесят пять, а ведь никакой предварительной подготовки не было. Ещё вчера было двадцать пять, а сейчас: раз – и старик. Парадокс превращения нескольких песчинок в кучу Дэвид наглядно наблюдал на себе. Так день за днём вдруг превратился в старость. Кучу старости.

Тело портилось и давало о себе знать, ему явно был отдан приказ стареть. В своё доказательство это непостижимое превращение проявлялось ограничениями, которые вдруг начинала накладывать жизнь. Ещё так недавно он подходил к юным женщинам и редко когда получал отказ. А теперь большинство самок смотрело на него отстранённо, безразлично как на бесполое существо. Если же он предлагал юнице встречу, то она искренне спрашивала зачем, а поняв, пренебрежительно или зло отказывала. В лучшем случае это было глубокое удивление, мол, надо же, старик – а туда же. Впрочем, когда Дэвид в тридцатилетием возрасте бежал в Америку из Советского Союза, он уже тогда виделся стариком многим восемнадцатилетним девушкам. Можно было утешать себя тем, что восьмидесятилетним женщинам, которых в таком возрасте следовало бы называть старухами, Дэвид представлялся ещё молодым мужчиной. Дэвида это утешало, но мало.

В ощущениях Дэвида ничего не изменилось за много лет, он действительно чувствовал и действовал как молодой мужчина – у желаний морщин не возникало. Конечно, лицо выдавало его возраст, движения временами омрачались старческой неуклюжестью и память, такая верная прежде, начала его предавать.

«Кто бы мог подумать, что я состарюсь», – с иронией размышлял Дэвид по пути на любимую работу, с которой он готовился распрощаться.

Нутряная молодость Дэвида, видно, была настолько сильна, что её влияние определяло его нынешние намерения. Здоровье Дэвид имел отменное, и женщин он с годами любил больше, а не меньше. «Предательная» железа, как он называл предстательную, работала, как новая. «Железа из желёза», – хвалил он её про себя. «Жизнь, – определил для себя Дэвид, – это желание женщин, пресекаемое не старостью, а лишь смертью». Старость, в противоположность существующим предрассудкам, лишает не желаний, а лишь возможностей их удовлетворять и потому желания у юношей и у стариков – самые сильные.

Дэвид легко смирился с тем, что он не мог бегать, как раньше, – быстро уставал. Он также смирился, что не мог видеть, как раньше, – глаза просили помощи очков. Но он не мог смириться с жизнью без череды новых женщин. Однако ничего не оставалось, как затоптать надежду, что юной женщине может понравиться шестидесятипятилетний мужчина, пусть в хорошей форме, но не богач, без власти и славы, а просто хотящий их тела. Помимо проституток, где-то, разумеется, имелись редчайшие женщины, которых влекло к мужчинам значительно старше себя, либо некрасивые молодухи, которые совокуплялись с любыми мужчинами, у которых наблюдалась эрекция. Но находить даже таких с каждым годом становилось всё сложнее, а чем меньше у Дэвида становилось возможностей, тем ярче ему виделись женские прелести.

Для старика же вообще сам процесс поиска женщин унизителен, ибо в этом возрасте пора достигнуть такого положения в обществе, чтобы женщины по собственной инициативе раздвигали для тебя ноги, восхищаясь твоей славой, властью, деньгами, надёжно заменяющими для женщин красоту и молодость. Однако самое унизительное и омерзительное для старика – это ухаживание за молоденькой. Таких старику подобает брать без всякого ухаживания. Дэвид с молодости ненавидел уготованную мужчинам роль просителя пизды, а теперь без этого стало совершенно не обойтись, но самое грустное то, что даже усиленное ухаживание не гарантировало старику никакого успеха. А потому оно было для Дэвида совершенно невыносимым. Не помогало и то, что он стал весьма неразборчивым – любая юная женщина была ему желанна. И необязательно юная. В молодости Дэвид был исключительно разборчив и близко не подходил к тем, кто не удовлетворял его жёстким эстетическим критериям. Теперь же критерий был один: даст или не даст. А ведь всё, что ему нужно было от любой, – это час времени. Причём Дэвид гарантировал им оргазм. Но всякая женщина хотела быть нужной всем своим существом не час и не два, а всю её оставшуюся жизнь. Даже если она вовсе не намеревалась воспользоваться жизнью этого мужчины.

Иногда у Дэвида возникало ощущение, что он выздоровеет от старости, как от болезни, и однажды утром проснётся молодым, и девушки снова начнут смотреть на него с нескрываемым интересом. Но, увы, старость не проходила, а усугублялась, тогда как неодолимые мечты прибывали и множились.

Самым опасным для душевного покоя было то, что старость лишала Дэвида уверенности в себе. Он познакомился с женщиной по Интернету, она заинтересовалась им и дала ему номер своего телефона. Он сразу позвонил.

Первым делом женщина спросила:

– Как вы себя оцениваете по шкале от одного до десяти?

Дэвид, думая, что из скромности, а потом поняв, что из-за неуверенности в себе, сказал «восемь», да ещё подумал, что, наверно, слишком близко к «десяти» назвал.

Женщина отреагировала резко и чётко:

– Нет, мне такие не годятся. Мне нужны только десятки.

Дэвид спохватился и попытался уговаривать, но она стояла на своём и встречаться с ним не пожелала.

Тут Дэвид, сквозь озлобление на «строптивую блядь», как он величал её, вынужден был признаться себе, что женщина абсолютно права – ему надо было ответить даже не «десять», а «двенадцать». А это ей бы и понравилось – женщина хотела уверенного в себе мужчину.

Чем менее доступны становились женщины, тем больше озлобления на них копилось в Дэвиде. Он с грустью узнал в себе то, что так часто наблюдал в других мужчинах, даже в молодых, у которых была ущербная сексуальная жизнь. Но Дэвид ничего не мог с собой поделать. Он знал, что единственная возможность избавиться от озлобления на женщин – это иметь их в желаемом количестве и качестве. И он знал, что очень скоро он от этого озлобления полностью избавится, поэтому он мог терпеть. А пока ему виделось только одно: женщины играют роль недоступных, тогда как по физиологии своей они доступны всегда. Пизда – это мудрое тело женщины, а ноги – её ум, который занят просчётами, когда открыть пизду и когда держать её взаперти. Вся женская неприступность исчерпывается сдвинутыми ногами. Так что изнасилование – это не насилие над телом женщины, а лишь над её разумом. А потому метод овладения любой женщиной становится предельно ясным – отключить её разум, предоставляя телу полную свободу следовать своим ощущениям. Ведь стоит прикоснуться к клитору, как он напустит на женщину наслаждение вне зависимости от того, кто к нему прикоснулся. У клитора нет глаз.

На памяти Дэвида было столько случаев, когда он, преодолевая сопротивление женщины, залезал рукой ей в трусики и обнаруживал мокрую от желания пизду, тогда как женский рот требовал «немедленно прекратить». Кому в таком случае верить – женскому телу, неопровержимо демонстрирующему желание, или женскому разуму, фальшиво болтающему верхним ртом? Почему решение ума нужно считать важнее решения пизды?

Испокон веков для отключения женского ума использовались алкоголь и наркотики, но они Дэвиду представлялись далекими от совершенства в достижении нужной цели.

Особо Дэвида стали выводить из себя участившиеся женские предложения дружбы. Смысл этих предложений состоял в отказе полового контакта. Ведь, предлагая дружбу, женщины не обещали ему помощь в тяжёлую минуту, они не демонстрировали ни общности интересов, ни симпатии, они не предлагали Дэвиду совместного провождения времени – всего того, что составляет дружбу. Вовсе нет, этого женщины не предлагали, они просто запрещали целиться на их пизду, потому как для тебя они разводить ноги не намерены.

На каждом шагу в общественных местах Дэвиду попадались сочные самки с торчащими грудями и поигрывающими задами. Они проходили на расстоянии его протянутой руки, а часто и задевали своим телом, но, увы, не для того, чтобы привлечь его внимание. Женщины уже совершенно не замечали Дэвида. Но как близок был их клитор, который, Дэвид был уверен, отреагировал бы на его язык ещё живее, чем на язык какого-нибудь неумелого или брезгливого юнца. Однако проходящие мимо женщины не хотели знать об этом. «Погодите, погодите», – злорадно пришёптывал Дэвид, но никто не обращал внимания ни на его слова, ни на него самого.

А пока Дэвид пользовался проституточками, когда ему становилось невмоготу от старых тел своих: ровесниц, среди которых он ещё пользовался спросом. Но теперь, постарев, Дэвид при общении с проституткой всегда испытывал грусть – ведь какой бы хорошей актрисой она ни была, женщина будет лишь с безразличием, если не с отвращением позволять старику елозить по её телу, планируя под ним, что она купит за деньги, которые она от него получила. Заплатив женщине, Дэвиду то и дело являлась галлюцинация при взгляде на её пизду – малые губки искривлены в форме знака доллара.

К сожалению, даже среди платных женщин Дэвид наталкивался на таких, которые объявляли, что не берут в свои клиенты мужчин старше такого-то возраста, который уже был явно превышен Дэвидом.

В своём женолюбии Дэвид почитал женщин всяких, в том числе женщин его возраста. Ему даже было с ними легче и интереснее, так как у них имелось общее прошлое, то, что сближает людей. Сексуальная часть отношений была тоже хороша, ибо, как он говорил, пизда – всегда пизда. Но именно жажда разнообразия, которая определяла сексуальные потребности Дэвида, не находила удовлетворения среди исключительно старых женщин.

Впрочем, Дэвид усиленно готовился к значительным изменениям к лучшему в своей судьбе.

Пенсию Дэвид получил большую и почётную. Да и ценные бумаги, в которые Дэвид вкладывал деньги, сделали его пусть не мульти, но миллионером. Однако, как и в парадоксе с кучей, было трудно понять, когда два, три, четыре, пять миллионов вдруг превращались в кучу-мульти.

Все свои американские годы Дэвид проработал учёным-биологом в секретном военном научном институте и сделал немало открытий, которые внесли существенную добавку в американскую оборонно-наступательную мощь. Суть его достижений сводилась к модификации человеческого поведения с помощью ослабления или уничтожения сдерживающих мозговых центров. Это использовалось для получения сведений, которые человек не желал выдавать. Дэвид достиг значительных успехов, но информация о его открытиях попала в руки либеральной прессы, которая развернула кампанию против «намерений Пентагона разрушить человеческую личность». К этому крику быстро подключились женские ассоциации, сообщества гомосексуалистов, а также религиозные и негритянские организации. На протесты вынужден был отреагировать Сенат, и в итоге было вынесено постановление об остановке исследований, которыми занимался Дэвид. Будь он коренным американцем, он бы исправно подчинился постановлению Сената и приказу начальства. Однако его российские корни оказали Дэвиду, да в итоге и самой Америке, неоценимую услугу, выработав в нём убеждённое неповиновение любым указаниям, в основе которых лежат идеологические, а не практические соображения. Дэвид в тайне от всех продолжал исследования у себя дома, благо для этого всё оборудование у него имелось.

Дэвид решил выйти на пенсию ровно в шестьдесят пять, несмотря на то, что в институте его упрашивали остаться, хотя бы на положении консультанта. Дэвида провожали по высшему разряду: общее собрание, речи, подарки, вечеринка. Это был его последний день на работе, где он счастливо и плодотворно проработал тридцать пять лет, каждое утро с нетерпением устремляясь в свою лабораторию. Дэвид шёл по парку, в котором рос институт. Деревья на ветру стояли как вкопанные, но размахивали ветвями, будто крыльями, стараясь улететь. Работники парка с остервенением сгребали с дорожек фольгу листьев и злобно запихивали их, шуршащих, в мусорные мешки. Остававшиеся на ветках одиночные листья смотрелись как развешанные украшения. Дэвид подумал, что ранняя весна и поздняя осень совершенно неразличимы – те же обнажённые деревья и голубое обнадёживающее небо. И лишь грядущий холод разрушит эту иллюзию, внося однозначность зимы в двусмысленный ландшафт.

Дэвид вдыхал полной грудью аромат осенней гнили. Единственная форма гниения, любезная людям по запаху и по виду, – это гниение осенних листьев. В молодости эта мысль вызывала у Дэвида грустные ассоциации со старостью и осень он не любил. А теперь он предвосхищал золотые годы старости, и осень стала его любимым временем года.

Если бы Дэвид продолжал работу в институте даже консультантом, это бы означало, что к нему по-прежнему была бы приставлена охрана. Поэтому он хотел полностью покончить со своей секретной работой. Дэвид планировал начать новую жизнь, причём как можно более незаметную, и для этого следовало переехать в отдалённый штат. Переезд в другой город был полезен и по многим другим причинам. Проживя долгие годы в одном городе, ощущаешь старение ярче, ибо всё вокруг напоминает тебе о прошлых событиях. Каждую свою поездку по городу Дэвид называл «экскурсией по местам половой славы» – он то и дело проезжал мимо домов, где жили его прежние любовницы. Воспоминания об этих встречах и разлуках бередили душу, указывая, как много всего настучалось на его веку и какой, значит, он уже старый. Если же переехать в другой город, то жизнь как бы начиналась заново.

Дэвид продал дом и переехал в южный штат поближе к вечности океана. Там он купил неброский, но просторный дом в тихом районе и в десяти минутах езды от даунтауна. Этот курортный городок привлёк Дэвида прежде всего тем, что там круглый год женщины ходили почти обнажёнными.

Так ему представлялось или это было на самом деле, но с каждым годом самки на пляжах всё более и более оголяли своё тело. Он помнил время, когда женщины носили только закрытые купальники, а теперь девушки носили еле заметные кусочки материи, что под стать стриптизёршам. Дэвид предрекал, что в один прекрасный день все красотки будут загорать не только совершенно голыми, но и с широко раздвинутыми ногами, а каждого, кто посмеет к ним приблизиться с очевидным намерением, будут беспощадно бросать в тюрьмы за сексуальные домогательства.

Такая перспектива вызывала в Дэвиде ещё больше решимости в выполнении своих планов – настала пора превратить недоступных женщин в доступных.

Дэвид расхаживал по своему ещё непривычному дому с освежающим трепетом, подобным тому, что на него находил при совокуплении с новой женщиной. Дом, в нутре которого мечтаешь поселиться, переходит из рук в руки, как женщина, при условии платы выторгованной суммы. В дом тоже можно влюбиться с первого взгляда и переплатить, только бы получить его себе в собственность. Ты покупаешь девственный, только что построенный дом и первый наводишь в нём свой порядок или приобретаешь подержанный, но подкрашенный и подремонтированный специально для нового владельца, и там и сям замечаешь в нём следы прежних хозяев. Нередко дом покупают подешевле, потому что он в плохом состоянии. И такие, ремонтируя, вершат пигмалионство.

Через неделю после переезда Дэвид, блуждая по городку, зашёл в картинную галерею. Владелицей её была моложавая женщина пятидесяти восьми лет по имени Джой, которая сразу приглянулась Дэвиду. Судя по работам, которые она выбирала для продажи, её вкус полностью совпадал с Дэвидовым, и этот факт особенно подстегнул его к покупке картины для своего нового дома. Это позволило Дэвиду познакомиться с Джой так непринуждённо, что она приняла его приглашение пообедать. Поедая дары океана, упакованные им в раковины, Дэвид и Джой часто встречались глазами, и обоим было ясно, что они друг другу по душе. Разговор очерчивал прошлое, возводя фундамент, на котором могли бы быть возведены разговоры о будущем. Дэвид поведал Джой о своей женитьбе, что ему представлялась ошибкой, которую необходимо совершить раз в жизни. Детей его брак не произвёл, и, быть может, потому он представлялся Дэвиду в таком тёмном свете. Жена его не могла зачать, а брать чужого ребёнка для выращивания Дэвид не хотел, так как это ему представлялось абсурдным, когда он сам был вполне производителен. Жена была категорически против того, чтобы Дэвид, как в библейские времена, произвёл ребёнка от какой-либо наложницы, и хотела поехать в Восточную Европу, чтобы выбрать себе сироту для воспитания. Дэвид не мог отлучаться из Штатов в силу своей секретной работы и не хотел тратить ни душевных сил, ни денег на чужую кровь. Всё это послужило веской причиной для развода, который прошёл мирно и быстро. Получалось, что в жизни Дэвид обошёлся без детей. Теперь он сожалел, что неотступно настаивал на абортах у стольких своих возлюбленных. Это сожаление он вслух не высказал, но последнее время оно часто удручало его.

Джой в свою очередь рассказала Дэвиду, что её замужество прекратилось против её воли и воли её любимого мужа, который погиб в авиакатастрофе десять лет назад. Её взрослые дочка и сын со своими семьями жили по разным городам и время от времени с внуками приезжали её навестить – Джой не могла себе позволить надолго покидать галерею, которая была весьма успешна и требовала постоянного ухода, как новорожденный: длинная очередь художников мечтала выставляться именно у Джой, поскольку картины из её галереи покупали многие музеи современного искусства и каждая выставка, которую устраивала Джой, оказывалась успешной.

Темы разговоров Дэвида и Джой украшались обоюдными шутками. Единственное, что раздражало Дэвида, – это то, как Джой рассказывала анекдоты. Рассказав анекдот и вызвав смех, она повторяла соль анекдота второй раз, желая тем самым продлить смех аудитории, но этим она добивалась противоположного – повторение только ослабляло эффект от первого раза. Это вполне можно было вытерпеть, тем более что намерения были благими и до мощения дороги в ад ещё не доходило.

После обеда Дэвид пригласил Джой к себе домой, чтобы она посмотрела на место, где он хочет повесить картину. Он предложил ей ликёр, и они уселись на диванчик, такой короткий в длину, что если на него садилась пара, то неминуемо должна была приниматься за поцелуи, ибо диван сближал их так, что им ничего не остается как целоваться или встать и разбежаться. Так что само согласие сесть на этот диван являлось равносильным согласию к поцелуям и объятиям. Потому-то и называется он love seat. Диван-сводник. Вот поцелуи и последовали.

Место, предназначенное для купленной картины, оказалось в спальне над кроватью. Джой одобрила место для этой картины, а затем и саму кровать, которая показалась ей волшебной, как ни одна другая из тех, где ей приходилось наслаждаться последние годы. А кроватей-то было всего две, причём свою кровать она хранила целомудренной и не пускала туда мужчин в память о муже.

Дэвид вежливо предложил, а Джой ласково отказалась остаться на ночь, и он с облегчением отвёз её домой – Дэвид не хотел, чтобы в новом доме сразу запахло совместной жизнью. Он хотел не жить вместе, а быть вместе, а ещё точнее – бывать.

Джой жила на другой стороне города в пятикомнатном кондоминиуме с видом на океан. Она пригласила его на чашку кофе. И тоже оценила, что Дэвид не попросил остаться на ночь, а вскоре ушёл.

Всё складывалось как нельзя лучше и по плану – Дэвид хотел завести подругу своего возраста, с которой у него были бы общие интересы и с которой было бы приятно не проводить, а провожать время. Женщина-друг была необходима ему, та, которая могла о нём позаботиться в трудную или приятную минуту, и та, о которой хотелось бы заботиться самому.

«Нужно уметь начинать жизнь сначала», – обронила Джой в разговоре, и эта фраза вызвала в Дэвиде тепло возникающей близости.

Джой была хорошо сложена и весьма красива для своих лет, и Дэвид высоко ценил подобных женщин, в каком бы возрасте они ни находились. Однако, несмотря на то, что наслаждение, которым они щедро обменялись, взволновало Дэвида, сексуальные мечты его простирались далеко за пределы Джой.

Встречи с ней продолжались и вскоре стали регулярными. Обоим было интересно друг с другом, и, что самое важное, между ними возникло доверие. Дэвид даже поведал Джой о своём одиноком детстве в интернате, о чём он ещё никому не рассказывал. Его отец исчез, когда ему был всего годик, а мать умерла, когда ему исполнилось три. Тётка, которая успела его дорастить до интерната, сразу уехала с новым мужем в другой город. Так что самую большую женскую нежность в детстве Дэвид испытал от интернатовской нянечки, которая называла хороших ребят «сынуленьками», а плохих – «слонами». К Давидке, как она его звала, нянечка относилась особенно тепло и, бывало, просила его: «Сынуленька, вынеси помоинки». И Давидка ей с готовностью помогал. А когда он не шёл на её зов о помощи, она с показной злобой кричала в окно: «Иди сюда, Давидка, зверрок проклятушшшый!»

Джой прослезилась от этого рассказа, прижала к себе голову Дэвида и поцеловала его в лысину. Дэвид стал стричься коротко с тех пор, как волосы начали покидать его голову – маскировать лысину оставшимися волосами или прятать её под парик ему и в голову не приходило – самообман он не терпел. Дэвид недоумевал, глядя на мужчин, которые зачёсывают редкие длинные волосы на упорно просвечивающую лысину так, что пробор у них оказывался на затылке или на виске. Дэвид называл эти потуги: «Любовь к трём волосинам». Ведь никого, кроме как себя, эти мужчины обмануть не могли, а обманываться, судя по всему, являлось для них самым важным. В качестве издевательского утешения этим несчастным Дэвид изобрёл для них парик с козырьком, который мысленно натягивал им на глаза, как кепку, которую натягивали мальчишкам на уши хулиганы в интернате.

Джой по-своему поддержала Дэвида, поведав, что лысина у мужчины ей даже в молодости представлялась sexy. Дэвид выразил предположение, что освобождённая от волос голова, наверно, ассоциировалась у Джой с оголившейся головкой члена.

Когда-то в молодости Дэвид услышал от молодой любовницы, что все лысые мужчины похожи друг на друга, и даже тогда, когда у него была копна густых волос, его возмутила эта глупость, подобная той, что изрекали недалёкие самоуверенные мужчины, пренебрежительно утверждая, что все пизды – одинаковые. Уж кто-кто, а Дэвид знал их абсолютную индивидуальность, чем не могли похвастаться даже их обладательницы. Именно разнообразие пизд было для Дэвида универсальным утешением. Каждый находит для себя утешение в жизни. Для одних это – алкоголь, для других – наркотики, а для Дэвида – это был секс. Он – самое естественное из всех прочих: альтернатив, предлагавших внедрение в тело чуждых ему химикалий, тогда как секс – это задействованное творцом утешение, которое является неотъемлемой частью человека, причём человека же собой и определяет. Потому-то каждая женщина представлялась Дэвиду прежде всего уникальной трёхдырчатой отдушиной.

Дэвид был хорошо подготовлен к своей старости и старым возлюбленным, так как в юности у него была семидесятилетняя любовница. Их связь длилась недолго, но эта женщина, бабушка его восемнадцатилетней возлюбленной, научила его главному, что женщина, как бы стара она ни была, всегда хочет быть любовницей. Похотливая бабушка снимала зубные протезы, прежде чем брать хуй Дэвида в рот, и наслаждение, которое она доставляла ему, сжимая член беззубыми дёснами, было несопоставимо с тем, что пыталась справить её неопытная острозубая внучка. Давняя жажда мужского семени, которую старая женщина наконец-то утоляла с Дэвидом, делала её страсть умопомрачительной, особенно когда эта умелица довела Дэвида до такого возбуждения, не давая ему извергнуться, что он потянулся к ёе пизде и, к своему удивлению, не почувствовал никакого отвращения, потому как сама пизда была совершенно юная, хотя ляжки и ягодицы, обрамлявшие её, были дряблые и жухлые. Это приключение было основополагающим для Дэвида – он перестал воспринимать женщин в категориях старая – молодая, красивая – некрасивая. С тех пор женщины для него делились только на доступную – недоступную.

Джой была поистине находкой для Дэвида. Она была для него той необходимой душевной опорой, на фоне которой интерес ко всем прочим женщинам устремлялся исключительно на их тела, не отвлекаясь на их души.

Джой вышла замуж в восемнадцать лет за своего школьного возлюбленного и до гибели мужа не имела ни одного любовника. Всё её время и силы уходили на воспитание двоих детей, работу в благотворительных организациях и конечно же заботу о любимом муже. Оба они вышли из состоятельных семей, и поэтому им не приходилось биться за кусок хлеба или даже за кусок масла. Более того, муж и жена активно занимались меценатством. Жизнь их была такой безоблачной, что гибель мужа Джой восприняла как неизбежную плату за столь долгую счастливую жизнь. Постепенно выходя из шока, а потом из траура, Джой с опаской думала о возможном счастии, которое обязательно, как она теперь полагала, будет уравновешено каким-то несчастьем. Поэтому, когда у неё появился первый любовник, с которым она впервые испытала оргазм от языка, Джой испугалась, какое же несчастье может теперь последовать за это наслаждение. Но несчастья не происходило, а наслаждения множились, возникнув у неё в заднем проходе, на удивление уместно наполнившимся членом её умелого любовника. Мир новых наслаждений затмил все её страхи перед «обязательной расплатой», и тот факт, что любовник Джой бросил её через три месяца, увлёкшись молодой женщиной, вовсе не показался Джой несчастьем. Вернее, она бы с радостью посчитала его уход за несчастье, чтобы поскорей им расплатиться с судьбой за новые горизонты наслаждений, которые перед ней открылись.

Однако следующий любовник, который ей попался, больше напоминал ей мужа (она отгоняла от себя это кощунственное сравнение), чем учителя наслаждений, который покинул её, и поэтому близость с Дэвидом стала периодом великого торжества изощрённого секса, к которому она была уже готова и который теперь она могла смаковать, забыв думать о «возмездии судьбы».

Однажды Джой надела вызывающее платье, когда они отправлялись на вечеринку в Halloween. На её вопрос Дэвиду, как ему она нравится, он заметил:

– Чужую женщину в таком платье я бы захотел изнасиловать.

– А меня? – оскорбилась Джой.

Так она подтвердила давнее наблюдение Дэвида, что суть женщины в том, что она всегда напрашивается. Хочет она того или не хочет.

Джой не стеснялась своей не первой свежести, потому что видела, как её нагота влекла Дэвида, и Джой чувствовала себя обнажённой не тогда, когда она ходила перед ним голой, а когда все кольца с её пальцев были сняты.

К счастью для Джой и, конечно, для Дэвида, мысли её были заняты не только наслаждениями – Джой была так увлечена своей галереей, организацией выставок, выбором картин, рекламой, что она не докучала Дэвиду. А у Дэвида имелись свои особые интересы, так что и он не обременял Джой своим излишним присутствием.

По молчаливому уговору они, за редким исключением, не проводили ночи вместе и встречались в квартире Джой, чтобы ей не возвращаться домой одной или чтоб Дэвиду не тащиться её провожать – в их годы ночь требовала крепкого сна. Такой распорядок общения позволял им не становиться свидетелями манифестаций друг дружьей старости, которая особенно наглядна по утрам. Если утром приятно смотреть на пробуждающуюся юницу, то вид старой женщины при её пробуждении вряд ли вдохновляет её любовника. Это симметрично относилось и к Джой, у которой вид пробуждающегося помятого старого лица тоже не способствовал бы её хорошему настроению.

Распорядок дня у Дэвида установился восхитительно однообразным, именно к такой жизни он и стремился. Разнообразие однообразия – вот идеальная форма бытия, которую ему наконец удалось достичь с помощью стремления к знаниям, которое владело им на самом глубинном уровне. Так что своё влечение к всевозможным женщинам он объяснял не чем иным, как тем же стремлением к знаниям, ибо недаром говорится «познать женщину». Познание женщины вполне сравнимо с научным познанием, которое всегда влекло Дэвида. Ещё в детстве, в том же жестоком интернате, среди мальчишек считалось позорным «работать на других». Дошло до того, что тот, кто открывал дверь для других, становился объектом насмешек – ведь это тоже была «работа». Каждое утро мальчишек десять, ярых противников «рабства», скапливались у двери школьного здания, и никто не хотел входить, так как надо было открыть дверь. Все ждали какого-нибудь не подозревающего об этом «позоре», кто откроет дверь, и все ринутся за ним, торжествуя, что им не пришлось унизиться прикасанием к ручке двери, тягой двери к себе, чтобы этим воспользовался кто-то другой.

Давидка всегда с радостью шёл на уроки, так как быстро научился находить удовольствие в распознавании математических и физических законов. Даже в правилах грамматики он находил упорядоченность, которая делала жизнь понятной и осмысленной, что само по себе приносило уверенность в правоте бытия. Давидка был тем, кто смело подходил к двери школы и открывал её, а кучкующиеся мальчишки с улюлюканьем бросались вслед в открытую Давидкой дверь. И ему было наплевать на их смех, так что он стал единственным, кому позволялось открывать дверь без издевательств, поскольку он на них всё равно никак не реагировал, а потому издеваться над ним мальчишкам быстро наскучило.

Дэвид просыпался в шесть утра по многолетней привычке, запивал таблетку аспирина свежевыжатым апельсиновым соком – это было единственное лекарство, которое Дэвид принимал, так как кровяное давление его было юношеским и никаких болезней к нему ещё не привязалось. Медленно допивая сок, он подходил к широкому окну в гостиной и любовался цветами в саду, которые круглый год ласкали его взор своей роскошной непристойностью. Дэвид готовил себе на завтрак какую-нибудь кашу – не было каши, которую бы он не любил: от манной и гречневой до пшеничной и овсяной. Потом он шёл на прогулку в соседний парк, где жили мартышки. Они занимались мастурбацией и совокуплялись достаточно часто, чтобы в процессе прогулки Дэвид мог порадоваться за этих любвеобильных животных. Придя с прогулки, он проверял свою электронную почту, следил за поведением на бирже его ценных бумаг. Затем выбирал ресторан, где он ланчевал с каким-либо из своих знакомых, и после ланча начиналась главная часть его новой жизни.

Служанка приходила раз в неделю убирать дом, так что, если это был день уборки, Дэвид распоряжался, чтобы к ланчу служанка закончила уборку и ушла.

Дэвид шёл по асфальтированной дорожке вдоль пляжа, который полнился полуодетыми мужчинами и полураздетыми женщинами. Он называл про себя это место, впрочем, как и всякое место, посещаемое большим числом женщин, словом «Везда», что являлось сокращённым вариантом фразы «Везде пизда». Он повторял это слово, как мантру, глядя на еле скрытые полоской ткани лобки, анусы и соски?. Юные самки не обращали на него никакого внимания, и это вызывало в Дэвиде растущее торжество, так как он знал, что все они в его руках, что стоит ему сделать одно движение, и любая из них воспылает к нему безудержной похотью. Но делать это движение надо было исключительно осторожно.

Дэвид навсегда запомнил первый раз, самый нервный, хотя в успехе своём он ни на секунду не сомневался. Нужно было только выбрать наиболее привлекательное и удобно подвернувшееся тело. Дэвид, как хищник, высматривал одинокую женщину, без снующих вокруг неё подруг или ухажёров, а также находящуюся в удобном для приближения к ней месте. Каждый мужчина в толпе женщин – это хищник, глядящий на пасущееся стадо газелей, каждая из которых – это не что иное, как движущаяся, живая еда, которую надо словить и утолить ею свой жизненный голод. Для мужчины каждая женщина в толпе – это идущее наслаждение. Не всякий мужчина способен на бросок, и не каждый бросок приносит удачу. Но желание делает из каждого самца – охотника, а из каждой самки – добычу. До недавнего времени Дэвид, как старый тигр, уже неспособный к охоте и довольствующийся только падалью, со злобой бессилия смотрел на идущие мимо женские тела, но в тот день всё его существо переполнялось мощью, которая несоизмеримо превышала власть над женщинами любого юного красавца, богача или властелина.

Дэвид нащупал в кармане своё оружие или, точнее, орудие, так как оно не наносило вреда добыче, и надорвал упаковку, чтобы его быстро пустить в ход. Дэвид сравнялся в толпе с красавицей лет двадцати, у которой фигура и лицо просились на обложку мужского журнала. Дэвид заметил, как эта самка только что вышла из машины и направлялась на берег океана, где, вероятно, её поджидала подружка, друг или целая группа ей подобных особей. Дэвид поравнялся с ней, зашёл слева, чтобы действовать правой рукой, вытащил из кармана наклейку с Тоталом и, как бы случайно столкнувшись, в движении ухватился за руку девушки, в этот момент наклеив на её открытое предплечье прозрачный кружок. Девушка резко повернулась к Дэвиду и, увидев старика, который споткнулся и ухватился за неё, придержала его второй рукой и спросила с участием:

– С вами всё в порядке?

Дэвид замедлил с ответом, считая про себя секунды: один, два, три, четыре, пять. После этого он посмотрел в глаза девушке, заметив в них: нужную наплывающую туманность, и тихо произнёс твёрдым голосом: «Ко мне!»

Дэвид пошёл к своей машине, и девушка последовала за ним, молча, заглядывая ему в глаза.

– Тебя зовут Мэри, – сказал Дэвид, – а меня – Дед.

– Не бросай меня, Дед, – молящим голосом произнесла девушка.

– Я – с тобой, – заверил её Дэвид.

Для простоты общения он всех отобранных женщин решил называть Мэри, а себя – Дедом. Он ведь и был дед. А все женщины – одного имени, Наслаждение, так пусть они будут зваться древним именем Мэри.

Дэвид умышленно охотился вблизи от своей припаркованной машины. Он повелел девушке сесть на заднее сиденье. Когда они выехали на highway, Дэвид приказал Мэри лечь и спать. Девушка повиновалась и даже стала чуть похрапывать, что наполнило нежностью колотящееся от предвкушений сердце Дэвида.

Он не хотел, чтобы соседи видели, что он привозит к себе девушку, и спящая на заднем сиденье Мэри была никому не видна. Дэвид приказал ей проснуться, только когда они въехали в гараж и дверь полностью закрылась.

Мэри проснулась с улыбкой на лице и, оставив свою пляжную сумку в машине, по приказу Дэвида последовала за ним в дом и прошла в спальню.

– Разденься, – скомандовал Дэвид, и процесс раздевания был сплошной формальностью, так как тело девушки с самого начала трудно было назвать одетым. Но всё-таки за этой «формальностью» скрывался тщательно подстриженный лобок и винные ягоды сосков, присосавшись к которым Дэвид сразу захмелел.

Он положил руку на жестковолосый лобок – мишень для взглядов, на которой «десятка» не по его центру, а под ним.

– Я нравлюсь тебе, Дед? – с вожделением спросила Мэри.

– Да, ты мне нравишься, – подтвердил Дэвид. – Ляг на кровать и разведи ноги.

Девушка повиновалась. Пизда её сочилась, как и должно было быть. Дэвид, не сводя глаз с чудесной плоти, скинул с себя шорты и тишортку, стряхнул сандалии и прильнул языком к пизде юной красавицы. Он знал, что теперь она должна испытать череду острейших оргазмов.

Мэри выходила из одного восторга и погружалась в другой, восхищаясь вслух небывалыми наслаждениями.

– Дед, я люблю тебя, я хочу тебя! – восклицала Мэри в кратких промежутках между стонами, и Дэвид знал, что уже долгие годы ни одна юная женщина не произносила ему подобных слов с такой искренностью.

– Ты на таблетках? – спросил Дэвид.

– Да, кончай в меня! – нетерпеливо ответила Мэри.

– У тебя нет никаких венерических заболеваний?

– Нет, я вчера была у гинеколога, я – чистая. Давай же…

Дэвид знал, что он не услышит ни слова лжи от Мэри.

Счастью Дэвида тоже не было границ. Последний раз, когда в его руках было такое роскошное юное тело, произошёл много лет назад. Юных проституток он в счёт не брал, хотя среди них попадались прекрасные экземпляры, но Дэвид начал вести другой счёт – счёт на чистую рафинированную похоть, обращённую на него как на предмет своей самой яркой мечты. Именно так его и воспринимала Мэри. Восторг, который охватил её, когда Дэвид медленно ввёл хуй во влагалище, поразил даже Дэвида, который ожидал сильной реакции, но не такой цветистой. Мэри заговорила языком, в котором фраза «Еби меня, мой сладкий Дед, своим волшебным хуем» была самой заурядной. Мэри умело двигала бёдрами, прижимая к себе Дэвида за его дряблые ягодицы, и всовывала ему свой язык в рот, ища его слюны, и вскрикивала от новой вспышки, которая следовала через каждые семь секунд, между которыми её сотрясали божественные спазмы. Дэвид решил, что для первого раза достаточно, и излился в неё. Он чувствовал себя властелином мира.

– Спать! – приказал он Мэри, и она заснула.

Дэвид встал с кровати и залюбовался красотой своей возлюбленной. Она воплощала собой недостижимую мечту для большинства мужчин на земле, не говоря уже о стариках, которые могли только пускать слюни, глядя на это чудо, или выплескивать злобу, обвиняя эту красоту в безнравственности, разврате и прочих выдумках бессильных.

Дэвид не хотел рисковать, заводя разговоры с Мэри, он не хотел её пробуждать и включаться в её бытие – Тотал мог подействовать непредсказуемо. Дэвид целовал и ласкал спящую красавицу, и она улыбалась ему во сне.

В распоряжении Дэвида было не более трёх часов, в течение которых действовала доза.

Дэвид взял спрей эректора и покрыл влажной пылью свой восхищённый хуй. Первый раз он был ещё молодым, а на второй раз старость давала себя знать. Но и здесь спасала наука.

– Проснись, моя красавица, – сказал он Мэри. Она открыла глаза и потянулась к Дэвиду руками, как маленькая девочка со сна.

Он погрузился в неё как в чашу жизни, и Мэри жаждала поскорей стать полной чашей. Но Дэвид решил не изливаться, а вытащил хуй из сжимавших его стенок и губ.

– Иди покакай, – сказал ей Дэвид, и Мэри, не колеблясь, пошла за ним в туалет. Она подошла к необыкновенно выглядящему унитазу, на который Дэвид её усадил. Мэри напряглась, кровь прилила к её лицу, чуждому стыда, и указатель на унитазе засвидетельствовал успех. Дэвид сам вытер её дырочку и отвёл в кровать. Там Дэвид взял Мэри ласково в свои объятия, и хуй его вернулся в должное место, женщина сжала его, и глаза её сомкнулись. Дэвид посадил Мэри на свой кол, и она застонала от сладкой пытки, склонившись над Дэвидом в прострации блаженства. Она ёрзала «на колу», пытая себя одним оргазмом за другим.

Вскоре измождённые Дэвид и Мэри дремали в объятиях друг друга.

– Пора идти, – сказал Дэвид, взглянув на часы. – Оденься.

Мэри молча, но с грустью в глазах прикрыла свои торчащие соски узкой полоской лифчика и, прежде чем надеть трусики, собрала в ладошку вытекшее семя Дэвида и, поднеся ко рту, жадно вылизала его с ладони.

Дэвид пошёл в гараж, и Мэри следовала за ним, игриво спрашивая и отвечая:

– Дед, ты меня любишь? Я тебя – да. А ты?

– Я тебя очень люблю, как никого никогда в жизни, – с чувством сказал Дэвид, в то же время осознавая, что перед ним открылась неисчерпаемая вселенная подобных Любовей. Прежде чем сесть в машину, Дэвид снял с руки Мэри наклейку, на что она не обратила никакого внимания, продолжая смотреть на Дэвида то ли влюблёнными, то ли покорными глазами.

Он приказал ей снова лечь на заднее сиденье и спать. Дэвид привёз девушку на то же место, откуда её вывез, и, пробудив, приказал выйти из машины. Три часа истекало через восемь минут.

– Иди не оборачиваясь туда, куда ты шла, – скомандовал Дэвид и, без сожаления глядя вслед красавице, отъехал в сторону, чтобы она его не увидела, если всё-таки оглянется. Девушка шла, не оглядываясь, по дорожке вдоль пляжа. Сквозь рыжие волосы девушки сияло солнце, их развевал ветер, и Дэвиду казалось, что её голова – в огне.

Дэвид вышел из машины и пошёл за Мэри, стараясь не потерять её из виду. Она шла чуть замедленной походкой, типичной при получении Тотала, но вот девушка как бы стряхнула с себя наваждение и пошла уверенным быстрым шагом. Мэри свернула к берегу океана, пробираясь в лабиринте лежащих на песке тел. Дэвид стоял, опершись на перила, отделявшие дорожку от пляжного песка, и видел, как группка девушек и юношей взвыла, увидев Мэри. До него донеслось женское иронически-ревнивое:

– Наша Патти опаздывает не долее, чем на три часа.

– Главное, что пришла, – примирительно произнёс юноша, обнимая за плечи девушку, – а то мы уже стали волноваться и твой мобильник не отвечал.

Дэвид вспомнил, что он слышал из спальни звонок мобильника, который лежал у Мэри в сумке, оставленной в машине. И Дэвид порадовался, что у него ещё хороший слух, не требующий вмешательства науки.

* * *

Открытие Дэвида, которое запретили к употреблению, состояло в созданном им веществе Тотал, влиявшем на человека так, что все сдерживающие центры в мозгу, возведённые культурой, отключались и человек полностью сдавался своим желаниям, которые сводились в основном к сексуальным. Причём воля человека, принявшего Тотал, сразу подпадала под власть первого оказавшегося рядом человека, произносившего команду: «Ко мне!» Этот человек воспринимался как повелитель, вожак стаи, и влияние его было абсолютным, пока действовал Тотал. Это вещество Дэвид наносил на пластиковую прозрачную наклейку, и её можно было приклеить на любой участок обнажённого тела. Через пять секунд Тотал начинал своё действие, и человек впадал в полное и радостное подчинение тому, кто отдавал ему приказы. Разработанная доза действовала в течение трёх часов, после чего человек полностью забывал о том, в чём и кому он повиновался, и не помнил, что произошло за эти три часа.

С помощью Тотала работникам американских секретных служб удалось выведать множество тайн у дипломатов, бизнесменов, преступников и террористов. Дэвид давно понял, какие бескрайние возможности по удовлетворению своих сексуальных нужд может предоставить ему его открытие.

Тотал позволил довести до совершенства возможности архаичного гипноза. Общеизвестно, что гипнозу поддаются далеко не все, и человек погружается в состояние гипноза, только если он этого хочет. Но даже в состоянии глубокого гипноза никогда не удаётся внушить человеку производить действия, которые могут нанести ему вред. Загипнотизированный откажется совершить самоубийство или убийство. Тотал же отключал абсолютно все сдерживающие центры, даже и те, что связаны с самосохранением.

Окончательную формулу, определившую состав Тотала, Дэвид вывел за год до своего ухода на пенсию, и об этом никто не знал. Все были уверены, что работа была остановлена на полпути, хотя она уже и дала некоторые результаты по выведыванию секретов. Примечательно, что принцип получения главной формулы был основан на идее, которая пришла Дэвиду ещё в ранней молодости, когда он учился в университете. Критерием правильности формулы оказывалась её математическая красота, которая в то же время отражала пусть ещё не ведомую, но реальность. Красоту Дэвид создавал с помощью своего не подлежащего определению чутья. Однако критерием того, что красота эта отражала реальность, являлось следующее соображение.

Для современников Эйнштейна его формула Е = тс² была взята как бы с потолка, ибо она включала в себя сочетание, как казалось, несопоставимых параметров. Но размерность формулы выходила правильной: слева и справа стояли единицы энергии. Дэвид сделал вывод: если любая произвольная комбинация переменных и постоянных величин составляет уравнение, где соблюдается размерность, значит, эта «бессмысленная» формула описывает некий закон природы, который может быть неизвестен сегодня, но который обязательно будет когда-то опознан. Таким образом, открывался путь «обратных» исследований, который состоял не из попыток описать некое явление с помощью формул, а из поиска и подбора явлений, которые описывались бы созданными красивыми формулами.

Дэвид мог изготовлять Тотал в малых, но достаточных для него количествах у себя в доме, используя портативную лабораторию, а потом начать тайные эксперименты. Но делать этого он не хотел, пока полностью не прервал все контакты с институтом и не переехал в другой город. Он опасался, что если его эксперимент каким-то образом выйдет из-под контроля и это станет известным в местной прессе, то его коллеги сразу определят причину такого происшествия, а это неминуемо приведёт расследование к Дэвиду.

Характерно, что исходным продуктом для изготовления Тотала был человеческий кал. Из него выделялся компонент, который, будучи обработан комбинацией широко известных химикалий, образовывал прозрачную желеобразную массу (к счастью, без запаха), которую и назвали Тотал. Это желе Дэвид наносил на прозрачную пластиковую наклейку, работая в защитном костюме, чтобы избежать попадания Тотала на собственную кожу. Разумеется, что, зная наизусть компоненты и их пропорции, Дэвид мог изготовить любое нужное ему количество Тотала.

Оптимальная доза, которая работала три часа, не оставляла никаких пагубных последствий. Тем не менее в поведении человека даже после окончания действия Тотала оставалась заметная непринуждённость в проявлении эмоций, но вполне ещё социально приемлемая. Особенно это было заметно на ханжах, пуристах и прочих задавленных моралью людях. Патологическая стеснительность и преследующее чувство вины бесследно проходили. Однако если доза увеличивалась или давалась более одного раза, то возникало необратимое изменение личности, и человек становился постоянно зависимым от своего повелителя, а обретённая свобода изъявления желаний могла вызывать недоразумения или неприятности.

Если для первой порции самодельного Тотала Дэвид использовал свой кал, то для последующих доз он использовал кал своих возлюбленных.

Он испытывал торжество, приказывая женщине испражняться в его присутствии, что они послушно делали без тени смущения, а со страстным взглядом, обращённым на Дэвида, их властелина.

Вернув очередную любовницу на исходное место, Дэвид сразу возвращался домой и принимался за изготовление новой порции Тотала (для максимальной эффективности Тотала кал должен был быть свежим), и это давало особое удовольствие Дэвиду – иметь дело с дерьмом красавицы, которая таким образом способствовала ему в получении следующей красавицы.

После триумфального первого эксперимента Дэвиду уже не составляло никакого труда раз за разом приближаться к идущей женщине и, будто бы случайно столкнувшись с ней в гуще тел, незаметно приклеивать прозрачную наклейку к обнажённой части её тела. Дэвид чаще всего выбирал спину, где женщина не могла увидеть наклейки или заднюю сторону предплечья, ближе к локтю. Затем следовали критические пять секунд, которые требовались, чтобы Тотал заработал. Первым симптомом его включения было затуманивание взора, а затем замедление движений женщины и озирание в поисках хозяина. В этот момент Дэвид произносил команду: «Ко мне!» У женщины образовывалась фиксация на его голос, облик и запах, и она становилась его рабой, причём из тех, что не устраивают восстаний. Дэвид становился для женщины воплощением желанной власти. Она не видела в нём старика, она взирала на своего повелителя, и на него выплёскивалось высвобожденное сексуальное желание женщины, лишённой всякого стыда или каких-либо моральных ограничений.

Несмотря на бесплатность женщин, всё-таки требовались некоторые заботы и расходы, из которых самым большим являлись домашние наборы по тестированию на СПИД и венерические заболевания. Сначала Дэвид удовлетворялся внешним осмотром женщины и задаванием вопросов, на которые они давали абсолютно честные ответы, принимая во внимание противоестественное состояние, в котором те пребывали. Дэвид спрашивал, имеются ли у них выделения, болели ли они какой-либо венерической болезнью, когда они последний раз совокуплялись и с кем. Но однажды эти вопросы не помогли, и через два дня он почувствовал жжение при мочеиспускании. К счастью, это произошло в то время, когда Джой уезжала навестить семью сына и её он не заразил, но зато успел заразить другую «тоталовую» женщину. Дэвид вылечился за день, но совесть мучила его, когда он думал о той заражённой им, которая, в свою очередь, заражает своих партнёров и какой скандал может из этого вырасти и повлиять на их жизнь. С тех пор Дэвид дал себе зарок делать анализ всем женщинам, прежде чем погружать в них свой член – использовать презервативы он не желал, так как с ними вся суть соития с женщиной, которая состоит не только в трении, но и в обмене выделениями и жидкостями, становилась для него бессмысленной. Поэтому, если несмотря на заверения женщин, тест показывал какую-либо болезнь, то он находил успокоение у женщины во рту или в её заду, а они, как правило, не затрагивались инфекцией, которая поселялась во влагалище. К сожалению, тест занимал полчаса, что отнимало драгоценное время от трёхчасового периода свободной любви.

Дэвид решил, что будет по справедливости изымать половину стоимости анализа у женщины, поскольку наслаждение, которое она получала от него, стоило того. Если у женщины оказывались при себе наличные, они беспрекословно выдавали соответствующую сумму по приказу Дэвида.

Все женщины, согласно своим высвобождённым инстинктам, жадно высасывали семя Дэвида до последней капли. Он подумал, что было бы также справедливо, чтобы женщина платила мужчине за сперму, которая, во-первых, оплодотворяет её, во-вторых, даёт необходимые гормоны и химикалии её организму, а в-третьих, предоставляет наслаждение от её ощущения во рту, от глотания и пребывания в теле. Так женщины должны бы платить за каждый мужской оргазм. По количеству извергнутой спермы.

Дэвид заботился и о том, чтобы его женщины не беременели от него. Если они не были на противозачаточных средствах, Дэвид использовал для семяизвержения их зад и рот.

Прекрасно осознавая свою власть, Дэвид мог бы легко поддаться соблазну ею злоупотребить: брать несовершеннолетних девочек, охотиться на кинозвёзд и знаменитых моделей или двинуться в гомосексуальном направлении. Он мог брать женщин и мужчин парами, устраивать оргии. Дэвид мог также выйти за пределы секса и заняться ограблениями, осуществляя их чужими руками. Возможности обогащения и секса были неограниченные. Попади эта власть в руки Дэвида во времена его юности, он бы не стал пренебрегать ни одной возможностью, что неминуемо привело бы его к разоблачению и краху. Старость же дала ему пресловутую мудрость.

Дэвид любил считать себя философом, то есть буквально человеком, любящим мудрствовать, и в связи с его неограниченной властью ему предоставилась возможность поразмышлять о феномене свободы, над чем он не раз задумывался в течение жизни.

Дэвид пришёл к популярному выводу, что больше всего мы боимся своих: тайных желаний, предчувствуя, что их никогда не удастся исполнить. Признаться в своих желаниях – это первый шаг к свободе, а сама свобода, что бы ни говорили философы разных мастей, это не что иное, как способность выполнить любое своё желание, тогда же как счастье – это когда желания не иссякают от их удовлетворения. Вопрос в том, размышлял Дэвид, каким образом воспользоваться этой свободой. Например, есть возможность беспрепятственно убить соперника с полной уверенностью, что убийство не будет раскрыто. Воспользуешься ли ты этой свободой? У Дэвида имелась свобода вызвать к себе похоть у любой женщины, но он пользовался этой свободой лишь частично.

По сути дела, неудовлетворённое желание – это точка А, а удовлетворённое – точка Б. Здоровый инстинкт хочет провести прямую, двигаясь по кратчайшему пути к удовлетворению. Видишь женщину – берёшь.

Культура же – это умышленное усложнение, возведение препятствий для удовлетворения желания, поход в Крым через Нарым, чесание левой рукой правого уха, зигзаги, уход в сторону, и потому точки Л и Б соединяются (если соединяются) не прямой, а сложной кривой, и чем она длиннее, тем более «цивилизованно» общество. Пример тому – необходимость разнообразного расшаркивания перед женщиной, чтобы она располовинила свой русалочий хвост сжатых ног для мужчины, который жаждет излить в неё свою душу.

Дэвид каждый день воздавал хвалу Всевышнему, что ему позволено срезать все углы и кривые и всегда находиться на финишной прямой.

Он полагал, что процесс удовлетворения желания есть манифестация свободы. Но свобода без чувства самосохранения – это самоубийство. Поэтому для выживания в свободе необходима мера. Она удерживает тебя от выполнения всех своих: желаний и позволяет выполнять только некоторые, не наносящие вреда жизни, своей собственной и чужой. Поэтому свобода может длиться только вместе с мерой, иначе она уничтожает сама себя, убивая её носителя.

Дэвид твёрдо решил для себя (чем весьма тешил свою гордыню), что зарываться, терять контроль он себе не позволит. Хотя это решение также было связано с осознанием чисто технических сложностей, ограничивающих его свободу. Например, сложность приближения к кинозвёздам, окружённым телохранителями и стенами особняков. Ещё существовала опасность при наклейке Тотала оказаться заснятым на следящую камеру, которые были установлены на улицах и в общественных местах, и тем вызвать подозрения у охранителей общественного порядка. Не будь этих технических ограничений, неизвестно, как бы удерживало Дэвида его «чувство мер», и у него хватало ума посмеиваться над своими философскими выводами, зная, что поистине ничем не ограниченная власть могла бы заставить его поступиться своими благородными намерениями.

Приходилось осторожничать – Дэвид старательно выбирал своих партнёрш, прежде чем к ним приближаться, убеждаясь, что они действительно одни, и свою кисть в момент наклеивания Тотала он скрывал под специально сшитой рубашкой из обильной лёгкой ткани.

Три часа исчезновения женщины не были достаточно долгим сроком отсутствия, чтобы вызывать панику среди её родственников и друзей. Кроме того, совесть Дэвида была абсолютно чиста – он знал, что не наносит женщине никакого вреда, а лишь даёт ей огромное наслаждение. И хотя она не запомнит, что с ней произошло, но она всегда будет носить в себе чувство приобщённости к великой свободе, что будет благотворно влиять на всю её последующую половую жизнь.

Одно лишь вызывало сожаление у Дэвида – с некоторыми женщинами ему хотелось встретиться более одного раза. Некоторых хотелось бы держать при себе как постоянных любовниц. Но он знал, что давать вторую дозу Тотала чрезвычайно опасно, и потому это было впервые в жизни, когда он сетовал на необходимость разнообразия женщин. К счастью, у него была Джой, которая удовлетворяла ту часть его души, которая нуждалась в регулярности и стабильности отношений.

Однажды Дэвид сидел в кафе у моря. Перед ним билась морская вода, которая, подначиваемая ветром, часто становилась угрожающей из-за своего громадного количества. Все столики были заняты людьми, а чуть поодаль стояли кресла, в которых люди, развалясь, мечтательно смотрели вдаль, или читали, или тихо переговаривались. На одном из кресел сидела девушка лет шестнадцати, она попивала лимонад и почитывала книжку. Её созревшее тело, не оставляющее сомнений в своём предназначении, грациозно заполняло пространство кресла. Девушка перекладывала ногу на ногу, и между ног мелькали крохотные кусочки материи шортов. Полные груди, не терпящие лифчика, еле мирились с тонкой тканью маечки, и соски подсматривали сквозь полупрозрачную ткань на рты мужчин, чтобы потом отдаться ртам младенца. Рядом с ней было свободное кресло, Дэвид сел в него и краем глаза ощупывал её. Он знал, что сделает ошибку, если попытается с ней сблизиться на людях. Он не мог уходить с незнакомой юной девушкой на глазах у всех вокруг. Потому-то он и взял себе за правило брать женщин только в толпе и рядом с припаркованной машиной, чтобы путь вдвоём был минимален и их никто не заметил.

А теперь эта сочная красавица соблазняла его близостью своей плоти. Она не обращала на Дэвида никакого внимания, он не существовал для неё как мужчина, а значит, и как человек, но он знал, что одно его движение – и девушка станет смотреть на него не только как на хозяина, но как на бога – бога Любви. Пока Дэвид об этом размышлял и уговаривал себя повременить ещё несколько минут, он увидел, как кто-то подошёл сзади девушки и смело закрыл ей глаза ладонями. Девушка без усилий скинула руки, обернулась, и Дэвид тоже повернул голову – за девушкой стоял мужчина лет 40, и сразу стало ясно, что это был её отец.

– Все тебя уже ждут на яхте, – сказал он, смеясь.

Девушка быстро встала, улыбнулась и пошла вместе с мужчиной. Дэвид подумал, что, быть может, это вовсе не отец, а любовник. Он держал её за плечо, а она послушно шла с ним рядом, но не прижимаясь к нему, как это было бы обязательно, если бы это был любовник, но, быть может, этот мужчина купил её и потому она ещё не может преодолеть стыда… Как же, она сказала – папа, вдруг вспомнил Дэвид. Конечно, это отец, и каково было бы приключение, если бы Дэвид не удержался и начал бы своё предприятие. Пришлось бы тогда насадить Тотал и отцу, но что тогда было бы с ним делать? Стравить отца и дочь? – подумал Дэвид, но это было бы противоречием его позиции – никому не наносить вреда. Кровосмешение могло бы пагубно сказаться на них, если бы Тотал стал действовать неодинаково на отца и дочь и кто-нибудь из них вышел бы из-под влияния Тотала раньше другого. Кроме того, отсутствие одновременно отца и дочери могло бы вызвать панику у ожидавших: их на яхте. Так что всё оказалось к лучшему, и Дэвид ещё раз дал себе слово, что надо действовать только в толпе и с одной женщиной. «Не жадничать, – сказал он себе. – Разнообразие одиночных женщин должно заменять опасность групповщины».

Дэвид, как и большинство людей, с презрением смотрел на стариков, женящихся на молоденьких. Женитьба представлялась никчёмной попыткой постоянно ебать молодуху, тогда как женитьба этого вовсе не гарантирует, а является лишь деловым контрактом для создания удобства при взращивании детей. Не знать такого для пожившего человека – непростительно и позорно. Но отношение к старикам резко меняется на уважительное, когда они бодро ебут молодых любовниц, имея притом добропорядочную жену-ровесницу. Так что когда старик ебёт молоденькую, то его только похваливают, а когда он женится на ней, то его справедливо считают дураком.

В обоих случаях молоденькая женщина сексуально безразлична к старому телу, но кратковременной любовнице, в отличие от жены, это легче удаётся скрывать.

Дэвид был горд, что его любовницы жаждут его, хотя он вполне отдавал себе отчёт, что причиной тому не его мужские чары, а Тотал. Но он испытывал на себе истинную женскую страсть, и ему было безразлично, чем она вызвана. Даже в так называемом счастливом браке жена, совокупляясь с привычным мужем, растравливает свою похоть фантазиями о других мужчинах, и страсть к Дэвиду, вызванная Тоталом, была для него много предпочтительней, чем страсть, перепадающая ему из-за фантазий о других.

Случилось так, что одна из женщин Дэвида, которую он привёз домой из людного торгового центра, оказалась родом из России. Дэвид услышал её густой знакомый акцент, когда она разговаривала с продавщицей. Он дождался, когда россиянка вышла из магазина, и представился ей на родном языке. Катя обрадовалась, так как Дэвид был первым русскоговорящим, кто ей попался в Америке. Она приехала в Штаты всего две недели назад к мужу-американцу, с которым познакомилась по Интернету. Дэвид предложил ей выпить по чашечке кофе, и в оживлённом разговоре, по-дружески взяв её за руку, он другой рукой незаметно приклеил Тотал на её предплечье. Впервые дав команду «Ко мне!» по-русски, Дэвид повёл шёлковую Катю к своей машине. Дома, раздев полногрудую, кровь с молоком, двадцатитрехлетнюю женщину из Саратова с густыми волосами на лобке и пушком под мышками, Дэвид оказался в состоянии восторга, которого он давно не испытывал. Пизда Кати смачно пахла вечностью, подмышки – свежим потом, а кожа её от жары была солоновата на вкус. Дэвид даже не стал ей делать тест на венерические болезни, и Катя восхищалась своими небывалыми ощущениями на русском языке, который напомнил Дэвиду о начале его жизни.

Вернув Катю в кафе, откуда он её увёз, Дэвид еле сдержался, чтобы не взять её телефон и адрес, чтобы подкараулить её где-нибудь для второго раза. Но он сдержался, понимая, что его малодушие может исковеркать жизнь милой и небывало родной телом и языком женщины.

Получив неограниченный доступ к молодым и красивым женщинам, Дэвид почувствовал в себе пренебрежительное отношение к своим одногодкам, он называл каждую «старушкой на курьих ножках», признаваясь себе, что ведёт себя как нувориш, на которого свалилось богатство и который сразу задрал нос перед своими знакомыми и родственниками и перестал их замечать. Ведь раньше он жаловал старушек своим вниманием, но это, как он понял, было лишь вынужденным согласием с отягчающими обстоятельствами – беспомощностью перед молодыми женщинами до Тотала. Вся его любовь к старым женщинам была лишь защитной реакцией на недостижимость молодых.

Итак, годы Дэвида на пенсии походили и впрямь на золотые. Большинство людей к старости жиреет, будто их ждёт не смерть, а долгая зимовка, которую надо продержаться до воскрешения. Но Дэвид весил столько же, сколько в свои двадцать пять. Правда, после ланча Дэвид теперь должен был поспать около часа (возраст брал своё), а затем отправлялся в людное место неподалеку от его дома и выбирал себе очередную женщину. Когда Дэвид возвращал её на исходное место, уже наступало время обеда, и он проводил его в ресторане с Джой или в одиночестве, которое не тяготило его. Он свёл знакомство со своим ровесником Риком, когда попробовал играть в гольф. Этот вид спорта не увлёк Дэвида, но зато приятельские отношения с Риком продолжались. Рик в былые годы владел винным магазином и теперь делился своими знаниями с Дэвидом, когда они заказывали вино к обеду и ликёры на десерт. Им было легко друг с другом. Рик любил пошучивать: «Мы с тобой «призывного возраста». Дэвиду меньше всего хотелось предвкушать смерть, когда вкушение жизни было таким восхитительным. Он ощущал себя мальчиком, но с телом, которое, как родитель, не позволяет делать всего, что хочется. Дэвид всегда любил быстро бегать, но теперь ноги по привычке могли сделать рывок, но сердце сразу останавливало бег, напоминая ногам об их зависимости от остального тела.

Два-три вечера в неделю Дэвид проводил с Джой – он заходил к ней в галерею, где помогал ей с делами по организации выставок, ведению бумаг, а позже они ходили на музыкальные вечера, в театры, на вечеринки к её многочисленным знакомым – Джой прожила в этом городе всю жизнь.

Их начальные сексуальные буйства быстро угомонились, чему Дэвид чрезвычайно радовался, желая оставить львиную долю своей энергии для его нескончаемого потока юных женщин. Джой в этом смысле была нетребовательна к Дэвиду, так как её первый всезнающий любовник познакомил её с вибратором, в который она по-серьёзному влюбилась. Впоследствии Джой приобрела их «всех сортов, всех размеров и цветов»: от крохотного, надеваемого на палец, до огромного, который надо было держать двумя руками, сотрясающего не только её тело, но даже кровать. Поэтому любовнические функции Дэвида сводились к поцелуям, объятиям и прочим нежностям, которые вибратор предоставить не мог, но зато служил замечательным подспорьем для быстрого достижения оргазма. Дэвид заполнял влагалище или зад Джой, то есть служил эмоциональным наполнителем для механического наслаждения.

Джой была счастлива, что, несмотря на идущие годы, Дэвид дарит ей цветы, делает ей подарки и всегда готов помочь в трудную минуту. А Дэвид был счастлив, что ему есть с кем отвести душу и кому позаботиться о нём. Джой прикипела сердцем к Дэвиду и призналась ему однажды, как ей жаль, что им уже поздно заиметь ребёночка и каким бы преданным и заботливым отцом он ему был. «Тебе поздно, а мне ещё нет», – подумал про себя Дэвид.

Ему тоже приходили мысли о прекращении его рода на земле, о напрасности усилий всех его предков сохранить свою генетическую суть.

Как учёный-биолог Дэвид давно уверовал в божественность происхождения жизни. Эволюция отражала лишь крохотную часть огромного чудесного и непостижимого процесса. Однако организованная религия претила Дэвиду, так как он в ней видел общественный институт, деловое предприятие, не имеющее ничего общего с верой.

Раз он пошёл с Джой в церковь на какой-то праздник. Люди молились стройным хором. Люди молятся коллективно, подумал Дэвид, с целью усилить громкость молитв, чтобы Бог наверняка услышал их просьбы. Уже в одном этом есть оскорбительное для Бога убеждение, что он туг на ухо и ему требуется хор в качестве слухового аппарата.

Однажды Рик, винных дел мастер, приятель Дэвида, пригласил его к себе домой и познакомил с гостившей у него дочерью. У неё была дочка, которой исполнился годик. Золотоволосая крошка радостно заулыбалась вошедшему Дэвиду. Он протянул руки девчушечке, будучи уверен, что она испугается и прижмётся к маме, державшей её на руках, да ещё, наверно, заплачет, но она радостно и решительно потянулась к Дэвиду. Он взял её к себе на руки, а девчушечка прильнула к нему и обняла за шею своими маленькими цепкими ручками. Мать удивилась вслух, что её дочка так легко пошла на руки незнакомому человеку, чего с ней раньше никогда не случалось. Растаявший Дэвид прижимал к себе горячее, нежное тельце, и его сердце колотилось от нежности и умиления. Он был уверен, что эта девчушка, ко-гда вырастет, будет отдаваться на первом свидании тому, кто ей понравится, и не станет изображать из себя мнимую неприступность.

Приехав домой, Дэвид был так переполнен чувствами, что позвонил Джой и поведал ей о своём приключении со славной девчушкой. Джой хотела было предложить Дэвиду удочерить какую-нибудь сироту, но вовремя сдержалась, вспомнив отношение Дэвида к предложению его бывшей жены.

Дэвид уже было примирился, что жизнь его пройдёт бездетной. Ему нравилось утешаться, млея от благородного альтруизма и жалости к самому себе: «Уж, во всяком случае, я не буду обременять детей своей старостью. Найму молоденьких медсестёр, которые будут ухаживать за мной, получая от меня зарплату, а потому не ждущих моей смерти, как наследники, а заинтересованных, чтобы я жил подольше. И, уж во всяком случае, я смогу ущипнуть за зад молодую сестру, которая будет менять подо мной памперсы».

Однако с каждым годом всё больше усугубляясь в старости, Дэвид всё сильнее мечтал продлиться не своими делами, а своей плотью.

Когда Дэвиду исполнилось семьдесят, он был по-прежнему здоров, весел, похотлив и на его счету за пять лет накопилось около тысячи разовых любовниц. Если в первые месяцы использования Тотала он брал ежедневно по женщине, а иногда и по две: одну до ланча, а другую до обеда, то последние годы он завёл более умеренный режим – три женщины в неделю, три раза Джой и один день отдых. Единственное, что стало сдавать, так это память. Ведь, теряя память, теряешь прошлое, а время в старости летит с такой скоростью, что настоящее не успеваешь заметить, а будущего остаётся не так уж и много, а значит, жизнь твоя более заметна для других, чем для тебя самого. Тем не менее «тотальная» часть жизни Дэвида являлась для всех тайной. Даже Джой никогда не закрадывалось никаких подозрений, и она была убеждена, что Дэвид её любит и ей предан. Дэвид тоже считал, что он любит Джой и предан ей. У каждого свои определения любви и преданности, так что лучше пребывать в заблуждении, будто у всех они одинаковы.

Однажды Дэвид, выйдя на охоту на берег океана, приметил одинокую самочку по его вкусу и уже натренированным движением прилепил Тотал к её предплечью, прижавшись к ней на секунду, будто он потерял равновесие. Дэвид вёл очередную Марию к машине, и что-то в её лице показалось ему знакомым, но что – он никак не мог понять. И лишь когда они расположились у него в спальне и женщина по его повелению стала рассказывать, с кем она живёт, он узнал в её произношении русский акцент, а потом вспомнил, что это – Катя. Он обрадовался и тотчас испугался, потому что вторая доза Тотала уже производила необратимые изменения в её мозгу.

– Ты узнаёшь меня? – спросил Дэвид.

– Конечно, мой любимый Дед, – с воодушевлением страсти произнесла Катя, – как только ты сказал: «Ко мне!», я тебя вспомнила. – И она уже в какой раз страстно поцеловала его морщинистый рот.

Катя с тех пор чуть сбавила вес, но всё-таки была по-прежнему пышногрудой и бедрастой со стройными, выбритыми до блеска ногами. Лобок и подмышки тоже были выбриты, и это разочаровало Дэвида, но он утешился, что волосы – дело наживное, хотя – он одёрнул себя – с ней нужно будет расстаться, и он так и не дождётся выросших волос. «Но ведь уже я не имею права с ней расстаться, – вспомнил Дэвид, пока она спала по его повелению. – Ведь в «тотальном» состоянии она не сможет прожить в обществе без повелителя».

У Кати была обильная менструация, и Дэвид, зализывая её клитор, не сторонился крови и слизывал её, когда она появлялась после каждой спазмы. В женщинах, а особенно в Кате, всё для него было вкусно.

Катя послушно поведала Дэвиду, что за два года, прошедших со времени их первой встречи, она успела развестись с мужем, который бил её, необоснованно подозревая в изменах. Из-за этого у Кати произошёл выкидыш, о чём она до сих пор горевала. Мужа посадили в тюрьму, а Катю поселили в специальный дом, где жили женщины, сбежавшие от мужей, которые их били и истязали. Катя развелась, и сотрудники женской организации помогли ей найти работу, и вот уже два месяца она живёт одна в маленькой квартире. Спасало её то, что она согласилась стать любовницей своего женатого начальника, которому сорок пять лет и которого Катя назвала стариком, страстно взирая на своего, видевшегося ей юным семидесятилетнего возлюбленного. Начальник ей не нравился, но он добрый, даёт деньги на ренту и на жизнь и не особо загружает работой. Как мужчина он слаб, но и с ним она испытывает оргазм.

– Я со всеми кончаю, – смущённо, но весело сообщила она Дэвиду.

В этот момент Дэвид подумал, что предпочёл бы об этом не знать – ревность, о существовании которой он забыл и думать, ужалила его вовсе не в сердце. И от этой боли у Дэвида мгновенно вызрел план, причём в таких деталях, как будто он думал о нём долгие годы.

После того, как Дэвид собрал Катины экскременты для изготовления очередной порции Тотала – а у неё даже этот процесс был особо красив и чуден, – Дэвид приклеил ей ещё одну дозу, чтобы наверняка и окончательно закрепить действие Тотала на Катю.

– Успокойся, – приказал он Кате, когда она приблизилась к нему со сверкающей похотью в глазах, – и сверкание сменилось на спокойное сияние нежности. – Мы сейчас поедем к тебе на квартиру и заберём твои вещи.

– Я готова, – согласилась Катя.

Было пять часов вечера, когда они вошли в её квартиру. Она была чисто прибрана, что впечатлило Дэвида – значит, всё вокруг Кати будет ладно. Начальник дал ей выходной день, а сам должен был ещё находиться на работе.

– Позвони ему и скажи, что ты увольняешься, потому что выходишь замуж. Ты переезжаешь в другой город и просишь, чтобы он тебе больше не докучал.

Катя набрала номер и позвала Джона.

– С тобой всё в порядке? – взволновался начальник.

– Всё замечательно, – успокоила его Катя, но тотчас ещё более взволновала его, повторив слово в слово то, что ей сказал Дэвид.

Джон стал что-то быстро говорить в ответ.

– Повесь трубку, – сказал Дэвид, и Катя повиновалась.

Джон сразу стал перезванивать. Дэвид приказал Кате не обращать внимания на телефон и складывать в чемодан свои самые дорогие и нужные вещи. Катю нужно было вызволить из её прежней жизни так, чтобы не оставлять ни хвостов, ни подозрений.

– Когда у тебя заканчивается контракт на ренту?

– Я не знаю, Джон этим занимался.

– Прекрасно, тогда он и позаботится.

Дэвид отметил, что он ещё с лёгкостью снял тяжёлый чемодан с кровати и поставил его на пол, но когда поднимал его в багажник машины, то сразу вспомнил, что ему уже даже не пятьдесят.

Дэвид приказал Кате, чтобы она легла на заднее сиденье и заснула.

А план у Дэвида созрел такой. Катя была сиротой, воспитывалась в детском доме, и родственников у неё в России не осталось – подобие его судьбы делало её особо близкой Дэвиду. В России у Кати жили подруги, но они не в счёт, так как оттуда они ничего не могли сделать, а Кате могло просто надоесть поддерживать с ними связь. Бывший муж сидел в тюрьме, а по выходе ему будет запрещено даже приближаться к Кате, то есть искать её он вряд ли будет, иначе его снова посадят. Местные подруги Кати были только из дома для бежавших жён, и с ними она последнее время не встречалась, а лишь изредка перезванивалась. Женатый начальник тоже не будет особо шевелиться, тем более думая, что Катя не просто его бросила, а вышла замуж. Таким образом, у Кати хвостов не имелось. Дэвид решил тайно поселить её у себя и не давать ей никуда выходить, а он тем временем приложит все силы, чтобы её обрюхатить. Потом он скажет Джой, что якобы получил письмо от разыскавшей его дочери, о существовании которой он не знал. Мол, эта дочь от недавно умершей давней возлюбленной, которая перед смертью рассказала, кто её отец. А у дочери есть уже взрослая внучка Катя. И вот Дэвид уезжает в Россию, чтобы познакомиться с дочерью и внучкой.

Дэвид планировал первые месяцы беременности Кати провести с ней и по возможности никуда не отлучаться, так что «поездка в Россию» являлась прекрасным предлогом для его «исчезновения». Когда Катя будет на четвёртом месяце беременности, Дэвид «вернётся из России» с беременной внучкой и представит её Джой. Он пригласил внучку в гости, а заодно и рожать, так как у неё этот ребёнок от мужчины, который её бросил, а она хочет порвать с российским прошлым и начать жизнь сначала. Что же может быть лучше для новой жизни, чем родить ребёнка, который будет гражданином США? Всю эту историю будет раскручивать Дэвид, так как Кате он прикажет говорить только по-русски, и Джой ни о чём догадаться не сможет. Когда родится ребёнок, Дэвид будет считаться его прадедом и растить его вместе с Катей, а главное, на что он надеялся – вместе с Джой. Катя в её «тотальном» состоянии может стать обузой, но на данном этапе Дэвид решил об этом не заботиться – всего спланировать невозможно.

Воплощение плана в жизнь началось сразу после окончания менструации у Кати. Совокупления регулярно вершились с чистого листа нового цикла и происходили ежедневно даже тогда, когда Дэвид встречался с Джой, в которую он не извергался, а лишь имитировал оргазм, сохраняя своё семя только для Кати. Дэвид ещё лет в сорок научился продлеванию наслаждения, а следовательно, и наслаждения партнёрши. С Катей этот метод был особо важен, так как увеличивал вероятность зачатия. Подобно всему известному в веках, почерпнутое из книг, оказавшись прочувствованным, стало не только значимым, но и значительным. Дэвид научился подбираться вплотную к оргазму, но останавливать возбуждение за сотую секунды до того, как на него бы обрушилась волна наслаждения. Однако семяизвержение и наслаждение оказалось возможным разорвать во времени – в этом-то и состояло сие искусство – в обмане своего организма: когда, оказавшись у самого оргазма, Дэвид резко вытаскивал хуй из полости, в которой он только что находился, то семяизвержение начиналось по инерции, но оргазм не наступал, для которого инерции недостаточно, а требовалось продолжение движения, в чём ему Дэвид резко отказывал. Таким образом, выплескивалось несколько капель, не столь обильных, как было бы при оргазме, но всё-таки. После этой задержки можно было снова продолжать совокупление, довести себя до оргазма, и тогда семяизвержение началось бы по новой, уже до конца. Благодаря такому приёму Дэвиду удавалось выдавить из себя раза в два больше семени, а повторяя прерывание несколько раз, излившегося семени становилось ещё больше. Таким образом, Дэвид не изматывался оргазмами, стараясь вплеснуть в Катю больше семени, а дразнил всего один-единственный оргазм, но семяизвержение происходило до четырёх раз.

Быть может, вследствие этого Катя забеременела в первый же месяц и сияла от счастья. В честь такого события Дэвид подарил ей красные сгустки роз, в которые он спрятал коробочку с бриллиантовым кольцом. Надев кольцо на палец и любуясь им на отстранённой вытянутой руке, Катя смеялась от избытка чувств. Женщины падки на блестящее, а эволюция произвела изменения лишь в том, что женщины из диких племён падки на блестящие стекляшки, а цивилизованные женщины предпочитают блеск драгоценных камней. Суть осталась – все женщины падки. Причём необязательно на спину – многие, как кошки, приземляются на все четыре.

Занюханные розы ещё долго стояли в комнате Кати, пока не рухнули все лепестки. Катя, как собака, с преданными глазами и готовая исполнить любую команду, ходила за Дэвидом из комнаты в комнату. А когда Дэвид приказывал ей остаться в гостиной, она повиновалась и занималась своими делами. Через некоторое время она осторожно выходила из комнаты и искала Дэвида, а найдя, смотрела на него, позволит ли он ей остаться. Дэвид был с ней ласков и сам хотел, чтобы она была всегда рядом с ним. Он целовал Катю, и она прижималась к нему всем телом.

Джой восприняла историю «поездки на родину» сочувствующе, и Дэвид исчез из её жизни на три месяца, объявляясь редкими телефонными звонками, которые он производил из телефонов-автоматов. Он был уверен, что у Джой не возникнет подозрений, и она не станет наводить справок, откуда был произведён звонок. Так и произошло.

В связи с Катей, заполнившей жизнь Дэвида, его распорядок дня изменился неузнаваемо. Главным стало – сохранить в тайне пребывание Кати у него в доме. Он запретил ей выходить из дома и подходить к окнам. Дэвид уволил уборщицу. Функции уборщицы и кухарки замечательно выполняла Катя, причём с великим подъёмом, который Дэвиду не приходилось ей внушать – Катя жила в роскошном, по её понятиям, доме, ждала ребёнка от любимого человека и была окружена вниманием, которого она никогда в жизни не испытывала. Заботиться о любимом мужчине, убирать их дом, не думать о деньгах и ждать рождения ребёнка – о большем счастье она и не мечтала.

От похоти Катя не просыхала. Она, как школьница, писала Дэвиду записки и, неслышно войдя к нему в кабинет, клала перед ним листочки разрисованной бумаги. На всех она изображала сердце, проткнутое стрелой, причём на каждой записке сердце было изображено в ином стиле. Дэвид всякий раз с трепетом брал записку и прочитывал нечто вроде: «Я жду тебя всегда с широко раскрытыми ногами. Приди в меня, я тебя люблю всем проткнутым твоей стрелой сердцем».

Дэвид брал её за руку или за зад и вёл в спальню, где он дивился сам себе, а Катя не переставала уверять его, что она самая счастливая женщина на Земле. Дэвид в этом и не сомневался, как и во всём, что говорила ему Катя – Тотал лишал человека способности лгать.

Дэвид поделился с Катей своим наблюдением, что символический вид сердца не имеет никакого отношения к его истинной форме, и романтический образ сердца напоминает груди в декольте или ягодицы. Катя призналась, что давно это заметила сама и поэтому изображает такое сердце в записках Дэвиду.

«Родная душа», – в какой уж раз подумал Дэвид о Кате.

Дэвид и Катя любили лежать после наслаждения и слушать музыку. Катя клала свою златоволосую голову на седую грудь Дэвида, а он обнимал её сказочное тело, и оба они с закрытыми глазами плыли в божественных гармониях. Им не нужно было никуда торопиться – вечность простиралась перед ними. Дэвид чувствовал жар живота Кати, в котором рождалась новая вселенная, родственная им обоим. Катина грудь стала давать молозиво, и Дэвид сжимал её и слизывал сладкие капли, выступавшие на пунцовых сосках.

Одним из первых симптомов старости является потеря интереса к современной музыке, а потом и возникновение ненависти к ней. Музыкальный взор старика обращается к песням его молодости и зрелости, а новая музыка перестаёт восприниматься и потому раздражает. Дэвид же, с отрочества обожавший музыку, продолжал без труда находить в новых волнах поколений певцов и групп замечательных и наглых или милых музыкальных творцов. Появление рэпа, встреченное в штыки старшим поколением, лишь позабавило Дэвида – он видел рэп продолжением древних традиций ритмических: декламаций, речитатива. Эволюция от «песни без слов» до «песни без мелодии» лишь подтверждала для Дэвида извечную обратимость полюсов. Если когда-то слова несли минимальное значение в песне, в которой могли быть одна-две повторяющиеся строчки и акцент в ней ставился на мелодии, то в рэпе количество текста было так велико, что Дэвида поражала мощь напора мыслей, которыми рэпер жаждал ритмически поделиться.

Дэвид излагал эти соображения Кате, и она называла ему песни, которые ей были особенно по душе. Их музыкальные вкусы совпадали так же точно, как и сексуальные.

Можно выбрать песен сто, каждая из которых связана с определённым временем твоей жизни, затем записать их в хронологической последовательности и таким образом прослушать всю свою жизнь. Дэвид составил свою сотню, а Кате хватило тридцати. Восемь песен у них совпало, что было ознаменовано особо страстным соитием.

Песни по производимому на Дэвида впечатлению напоминали ему женщин. Вот ты слышишь песню впервые, и сердце трепещет и душа полнится потусторонним торжеством от волшебной мелодии. Ты записываешь эту песню, слушаешь её раз за разом, заучиваешь каждые детали аранжировки, напеваешь её, она тебе снится по ночам. Но вот она уже набивает тебе оскомину и перестаёт волновать как прежде, более того, ты устаёшь от неё, ведь ты уже увлечён другой, свежей, только что услышанной мелодией и вкушаешь её, почти позабыв о недавно тебя столь волновавшей. Однако, отдохнув от заигранной мелодии, ты время от времени всё-таки возвращаешься к ней, но уже без страсти, а с нежностью и любовью.

Помимо трёхсот кабельных каналов на огромном экране телевизора, у Кати имелись для развлечения Интернет и книги. Дэвид распорядился, чтобы Катя ежедневно занималась спортом на его «Ходынке», как он называл treadmill^[45], стоящий в спортивной комнате. Сам им давно не пользовался, предпочитая гулять по свежему воздуху, но тут он пригодился вместе с гантелями и велотренажёром.

Дэвид обожал мыть Катю в душе, потную после этих упражнений, и наблюдать, как она потом, расслабляясь в джакузи, подставляет клитор под сильную струю воды и кончает раз за разом, сжимая хуй Дэвида, сидящего на краю ванны, – ему было уже тяжело находиться в горячей воде дольше нескольких минут.

Время, которое Дэвид раньше тратил на разовых женщин и развлечения с Джой, он теперь с пылом отдавал Кате. Дэвид даже иногда забывал, что своим счастьем он обязан не Катиной восторженной любви к нему, а своему изобретению – Тоталу. Он справедливо считал себя Пигмалионом нового времени – старик, влюбившийся в красавицу, бесчувственную к нему, пусть созданную не им, но которую он оживил и влюбил в себя своим талантом. Оживил так удачно, что однажды Катя, обнимая Дэвида, с жаром воскликнула: «Такой родной, будто я с тобой родилась в обнимку».

Так что Дэвид не занимался воспоминаниями о прошлом, а предвкушал будущее с Катей. Ведь оглядываясь на прошлое, можно свернуть шею или даже окаменеть. Жизнь, убедился Дэвид, – это взбирание по высокой лестнице наверх – нельзя смотреть вниз, а то закружится голова и упадёшь. Нужно смотреть только вверх. Или по меньшей мере перед собой, вперёд.

Катя оказалась прекрасной хозяйкой и кулинаркой, у неё был истинный талант на приготовление деликатесов из любых подручных продуктов. Сколько есть людей, обложенных библиотекой кулинарных книг, они покупают дорогое мясо, овощи, специи, режут и смешивают их в прописанных пропорциях, варят, парят точно по часам, а когда это блюдо, пусть выглядящее красиво, выставляется на стол, то, попробовав кусочек, больше есть его не хочется, несмотря на голод. А на Катю, орудующую у Дэвидовой роскошной плиты на огромной кухне, было приятно смотреть. Она ловко и уверенно брала то одно, то другое, крошила, резала, толкла, руководствуясь одним чутьём, мешала, откидывала на дуршлаг, и у Дэвида появлялись слёзы умиления от свершившегося гастрономического чуда.

Но самым большим сюрпризом для Дэвида стал художественный талант Кати. Однажды она подошла к заснувшему после ланча Дэвиду и разбудила его требовательным поцелуем. Дэвид раскрыл глаза и, как всегда при подобных пробуждениях, восхитился красоте его мира, который населяла Катя. Эта молодая женщина была настолько восхитительна, что Дэвид приказал Кате перестать пользоваться всякой косметикой, до тех пор пока он не станет выводить её из дома.

На этот раз Катя держала в руке лист бумаги.

– Посмотри, Дед, – шепнула она ему в ухо и просунула туда язык.

Сладкая дрожь пронеслась от уха к ногам Дэвида, он поцеловал Катю в щёку, приподнялся на локте и увидел свой портрет, сделанный карандашом. Помимо поразительного сходства, в работе сияло мастерство рисовальщика.

– Замечательно! – воскликнул Дэвид. – Где ты училась рисовать?

– Я всегда рисовала. Ещё в школе я делала портреты всех учеников и учителей. Купи мне красок, – попросила Катя.

Дэвид нашёл в Интернете каталоги художественных магазинов, и Катя выбрала краски, кисти, бумагу и всё, что ей было нужно. Когда пришёл большой ящик заказанного художественного добра, Катя обрадовалась так же ярко, как и когда она узнала, что беременна, – она опустилась на колени перед Дэвидом и торжественно взяла его хуй в рот.

Катя писала на больших листах бумаги, предпочитая их холсту. Ничего, кроме портретов Дэвида и автопортретов, она не производила. Причём это были не повторения одного и того же, каждый портрет был совершенно иной по облику и стилю, Катя двигалась от реализма к экспрессионизму, а затем к абстрактной форме, в которой сходство с оригиналом оставалось в общем духе и какой-нибудь точно выхваченной детали. Затем она снова возвращалась к тщательному и точному выписыванию каждой морщинки на лице. За три месяца безвыходного пребывания в доме Дэвида Катя сделала сорок портретов.

Дэвид рассказывал Кате о своём российском прошлом, думая, что оно будет ей ближе, чем его бытие в ещё малознакомой Кате американской жизни. Старики любят говорить о былом, потому что хотят сохранить свою жизнь в памяти других людей. Это форма старческого размножения. Но Дэвид размножался по-юному. Радуясь Катиной доброте, сообразительности, таланту и конечно же красоте, Дэвид представлял себе их ребёнка, который должен соединить в себе всё лучшее родителей. «Только бы дожить до её первой менструации», – мечтал Дэвид о грядущей дочке. Он хотел только девочку, которая будет отца любить, а не враждовать с ним, как это происходит у подрастающих мальчиков.

Дэвид всем своим существом чувствовал растущую кровную близость, которая, явившись с первым оргазмом в Кате, продлилась в общего ребёнка.

Наблюдение за Катей, становящейся матерью, за её животом, лицом, мыслями стало самым большим жизненным делом для Дэвида. Раньше беременность его возлюбленных представала обузой, вызванной необходимостью уговаривать их сделать аборт. Ни от кого он не хотел детей, а когда захотел от жены, то она не смогла дать ему этой радости. И вот теперь привалило великое счастье. Дэвид с трепетом гладил всё ещё плоский животик Кати, на котором золотилась дорожка густого пушка. Он поднимался от лобка, впитавшего умопомрачительный запах пизды, к пупку, так напоминающему раскрытый анус. Катин лобок уже зарос густыми волосами, и влажные волосы под мышками перекликались с лобковыми. Дэвид утыкался носом ей в подмышку и наслаждался запахом пота – он запретил ей пользоваться дезодорантами до тех пор, пока их тайное пребывание в доме не закончится.

Когда Дэвид просыпался среди ночи, чтобы пойти помочиться, то, вернувшись облегчённым, он любовался спящей Катей, её добрым и красивым лицом с маленьким прямым носиком, высокими скулами и большим ртом с полными губами. Иногда Катя легко похрапывала, и это отзывалось Дэвиду не храпом, а урчанием уютной кошечки. Впрочем, такое восприятие у Дэвида могло возникать из-за того, что его слух постепенно ухудшался.

Дэвид приподнимал простыню и с восхищением смотрел на божественное тело своей любовницы, которая часто попукивала во время сна, чем вызывала в Дэвиде ещё больше умиления. «И такая женщина принадлежит мне не только телом, но и душой!» – торжествовал Дэвид, представляя многочисленных богатых и знаменитых стариков, покупающих красавиц, каждая из которых, раздвигая ноги, только и мечтала, чтобы старик поскорее кончил, дал бы очередную пачку денег и она понесётся их тратить. Нет, Катя, благодаря великому изобретению Дэвида, искренне обожала его и вожделела его, а такое счастье редко выпадает на долю старика. Страсть к Дэвиду у Кати если не росла, то явно не уменьшалась, и ему часто приходилось сдерживать её похоть или перенаправлять её в мастурбацию. К счастью, и этому Катя подчинялась беспрекословно и с воодушевлением.

Обыкновенно Дэвид не хотел проводить время с женщиной с утра до вечера. Разве что с вечера до утра. Но с Катей он находился в одном доме почти не выходя за его порог, три месяца и был счастлив как никогда в жизни. «Может ли старость оказаться прекрасней, чем молодость и зрелость?» – задавал себе вопрос Дэвид. Ныне он отвечал утвердительно, без всяких сомнений.

«Счастье ты моё небритое», – гладила щетинистое лицо проснувшегося Дэвида его беременная радость.

Однако, несмотря на свой восторг от Кати, через два месяца Дэвид поймал себя на мысли, что он бы с жадным удовольствием совокупился с миниатюрной брюнеткой. Как и прежде, его потянуло на женщину, противоположную той, с которой он находился долгое время. Дэвид давно осознал, что сопротивляться своим желаниям – это и есть истинный грех, а потому стал думать, как ему исполнить своё желание, чтобы не нанести вреда Кате и ребёночку, который в ней зрел. Дэвид поначалу решил привести женщину не домой, а в отель. Но он не хотел надолго отлучаться из дома, где у него была Катя, которой он мог бы просто приказать спать, пока он наслаждается с брюнеткой. К тому же у Дэвида дома находились приборы, которые он использовал для получения анализа на отсутствие венерических заболеваний. И прежде всего, Дэвид не должен был появляться излишнее время вне дома, чтобы его не заметили знакомые и каким-то образом это не дошло бы до Джой. Дэвид даже в магазины не ездил, а всё заказывал по Интернету и телефону с доставкой на дом.

Угрызения совести появились у Дэвида накануне вечером, когда он из Катиного кала делал новую порцию Тотала – Дэвид использовал любимую женщину, мать своего будущего ребёнка, чтобы овладеть другой женщиной. Но он угомонил свою совесть, реагирующую по инерции воспитания, и не позволил ей главенствовать над желаниями. Да, он, Дэвид, использовал любимую женщину, мать своего будущего ребёнка для того, чтобы дух и тело их властелина не унижались неисполненным желанием новизны, желанием, которое молодит его душу.

Перед уходом на охоту Дэвид отвёл Катю в спальню, уложил её в постель и повелел спать три часа. Катя заснула, послушная как всегда, а Дэвид устремился на побережье океана, где выбор и вероятность успеха были наибольшими. Так приблизительно раз в месяц он разнообразил своё сексуальное бытие новым жаждущим его телом.

Каждый оргазм с новой женщиной был как солнце, что освещало его изнутри. И благодаря нескончаемой череде свежих тел оно продолжало сиять при даже привычных совокуплениях с Катей.

Принято считать за аксиому, что за всё приходится платить. Мол, плата за наслаждения приходит как счёт за кредитную карточку: с задержкой, но суммированный. Дэвид убедился, что эта аксиома создана для пугливых рабов. Он был уверен, что платить приходится только тогда, когда желания твои чрезмерны и ты злоупотреблял их удовлетворением. Лишь отсутствие инстинкта самосохранения становится причиной выставления жизнью счёта. Если ты свободен в удовлетворении своих желаний, то ты всё получаешь бесплатно. Недаром слово free обозначает как бесплатное, так и свободное. Да и в русском фраза «вход свободный» обозначает бесплатный. На каком-то уровне ничто ничему не противоречит и может сосуществовать в мире, среди чего пребывает и бесплатная свобода. Разумеется, если бы не Тоталу то и Дэвид подпал бы под рабский закон платы и вынужден был бы платить проституткам. Однако наука вывела его не только в область небывалых наслаждений, но и в область великой свободы, и платой Дэвида была лишь мера, которую он соблюдал.

* * *

К концу третьего месяца беременности Кати «Дэвид вернулся из России с внучкой». Прежде всего он снова нанял уборщицу, чтобы Катя не перегружалась. Дэвид запретил Кате разговаривать с ней по-английски, чтобы, чего доброго, уборщица ничего не заподозрила, слушая Катину бесцеремонную речь. Уборщице он сказал, что Катя знает лишь несколько слов по-английски. То же самое он сообщил и Джой, когда рассказывал ей о Кате. Дэвид знал день, когда у Джой в галерее должно было быть открытие выставки знаменитого художника, и её присутствие было обязательным. Именно к этому вечеру Дэвид и приурочил свой «приезд» из России. Он заверил Джой, что ей вовсе не обязательно встречать их в аэропорту, и они договорились, что Джой приедет на следующий день утром, чтобы дать Дэвиду и Кате отдохнуть с дороги.

Катя приготовила завтрак, и Джой восхищалась русской кухней. Катя по приказу Дэвида говорила по-английски лишь «да» и «нет» и скромно общалась с Дэвидом краткими фразами по-русски, которые он редактировал и переводил для Джой.

– Какая у тебя красивая и ладная внучка, – не переставала восхищаться Джой, не опасаясь, что обильные комплименты могут быть услышаны Катей и показаться ей чрезмерными.

– Её бабушка была тоже красивая. Да и я не уродец был, – поддакивал Джордж.

– У тебя есть её фотографии? – поинтересовалась Джой.

– Я не взял их с собой, они остались у дочери, – выкрутился Дэвид.

Катя вышла в кухню разлить кофе, и Джой игриво заметила:

– Катя смотрит на тебя такими влюблёнными глазами…

– Ещё бы – я её вывез в Америку, и она на третьем месяце беременности.

– Беременности? – переспросила Джой, широко раскрыв глаза.

– У неё был boyfriend в России, который её бросил, узнав, что она забеременела. Аборт она делать категорически отказалась, так что это было дополнительным стимулом взять её сюда, чтобы моя внучка и правнучка были со мной.

– Ну вот, твоя мечта свершается, правда, через два поколения, – улыбнулась Джой.

– Да, мечты должны свершаться, пусть с задержкой, но должны, – убеждённо ответил Дэвид.

Вошла Катя с кофе и сладкими булочками, которые она сама испекла. Джой в её присутствии не хотела продолжать разговор о её беременности, опасаясь, что Катя может догадаться, несмотря на своё незнание языка.

Перед приходом Джой Дэвид приказал Кате не прикасаться к нему и ни в коем случае не целовать его. Но Катя, подходя к Дэвиду, чтобы поставить перед ним на стол чашку, потёрлась о него бедром. Дэвид сразу вскинул глаза на Джой, чтобы посмотреть, заметила ли она, но та в тот момент была увлечена распробованием булочки.

Дэвид чуть не прокололся, когда объявил, что Катя замечательная художница, и показал Джой два листа бумаги с автопортретами Кати, сказав, что они сделаны ею в России. Джой всплеснула руками, и глаза её профессионально загорелись.

– Это восхитительно. Но где она там достала американскую бумагу? – удивилась Джой, пристально разглядывая фактуру листа.

Тут Дэвиду пришлось быстро выходить из положения.

– В Москве есть огромный магазин художественных товаров, и там можно купить бумагу и краски, изготовленные по всему миру.

Объяснение оказалось удовлетворительным, и Джой стала медленно и громко произносить Кате свои хвалебные слова, интуитивно надеясь, как и всякий говорящий с иноязычным, что тот лучше его поймёт, если слова непонятного языка будут произнесены громко.

Дэвид уже не мог проводить столько времени с Джой, сколько раньше, сердце его было не на месте, если он отлучался из дома даже в магазин. Он просто физически не мог заставить себя уйти с Джой на весь вечер или хотя бы на обед. Он мог приказать Кате спать, пока его не было, да она бы, даже бодрствуя, послушно сидела бы у компьютера или у телевизора. Но дело было не в Кате, дело было в нём. Иногда он брал Катю с собой, и они обедали в ресторане втроём и шли на какое-либо представление. Катя обожала ходить с Дэвидом по ресторанам. Дэвид тоже гордился своей спутницей под взглядами мужчин, хотевших Катю.

Сексуальные контакты Дэвида и Джой происходили много реже, они стали более средством для поддержания близости, нежели удовлетворения похоти. Джой, пока Дэвид отсутствовал, завела себе любовника, который был на пятнадцать лет младше её, но женат и глуповат. Так что сексуальные потребности Джой были вполне удовлетворены, но духовную, дружескую близость с Дэвидом было трудно заменить.

Через некоторое время Дэвид показал Джой большинство Катиных картин, которые якобы пришли в багаже. Сначала он показывал только Катины автопортреты, будто бы сделанные ещё в России, а потом один за другим стал демонстрировать свои портреты, которые она сделала после приезда. Джой вывесила два Катиных автопортрета у себя в галерее, и они продались в первый же день. Затем Джой вывесила ещё пять, и они продались за неделю. После этого Джой решила сделать персональную выставку Кати. «Русская красавица, не умеющая говорить по-английски, но очаровывающая американцев своим талантом» – таков был зазывающий заголовок в центральной газете города.

Открытие выставки пришлось на восьмой месяц беременности Кати. Дэвида представляли как её дедушку и переводчика. Катя с прекрасным круглым животом расхаживала среди посетителей. У неё налилась грудь, но лицо, ноги и руки не отекли, не изменились из-за растущего в ней существа. Она была рождена быть матерью многих детей – Катю не тошнило и у неё не возникало никаких осложнений или неприятностей, которые сопровождают беременность у многих женщин. Настроение у Кати было всегда весёлым, она несколько раз в день мастурбировала и всегда рвалась к совокуплениям.

Катя стояла у входной двери в галерею вместе с Дэвидом, а народ буквально валил. Дэвид не отходил от Кати, которую осаждали мужчины да и женщины, восхищаясь её работами и ею самой. Через Дэвида они выражали свои горячие пожелания, чтобы Катя поскорее научилась говорить по-английски и тогда сказала бы своё слово не только в живописи. Её фотография с идеально округлым животом и ослепительной красотой лица, достигнутой на этот раз с помощью косметики, появилось в газетах и на телевидении. Причиной тому был не только умелый PR, проделанный Джой, но и тот факт, что все Катины работы были раскуплены в течение двух дней. Разумеется, что Дэвид распоряжался всеми деньгами, которые окупили его расходы на содержание Кати и подготовку к родам. Он по-прежнему не платил за своё счастье, а более того, делал на нём доход.

Так как беременность у Кати протекала идеально, Дэвид решил, что рожать она будет дома, а не в больнице. Он не хотел оставлять Катю одну, что могло понадобиться в этой ситуации. Роды должен был принимать опытный врач, и, в случае осложнений, была договорённость с больницей в пяти минутах езды от дома Дэвида, что Катю привезут туда.

Когда Дэвид лизал клитор, он любил наблюдать за изменением лица женщины при её приближении к оргазму, но когда последние два месяца он лизал Катю, её лицо совершенно заслонял живот, и Дэвид, глядя на живот, замечал, как младенец в нём шевелился, чувствуя приближение конвульсий, которые, наверно, воспринимались им как любовное прижимание окружающими стенками матки. И действительно, оргазм, вызванный Дэвидом в конце девятого месяца, послужил началом родовых схваток.

Дэвид присутствовал при родах. Он установил видеокамеру так, что она была нацелена на разведённые ноги Кати и запечатлевала волшебство появления новой жизни, продления жизни Дэвида. Катя родила через час после начала схваток. Она не кричала, а лишь тужилась под руководством врача, и лицо её покраснело, будто она пришла из сауны. Дэвид не сводил глаз с живородящей пизды, завороженный вторым чудом света, первым из которых являлось само совокупление.

Знакомый запах Катиной пизды обострился, волосы вокруг больших губ представились Дэвиду роскошной рамкой величественной картины, которая раскрывалась перед ним. Малые губы страстно раскрывались и целовали появляющуюся головку с волосиками, мокрыми от плавания в океане жизни. Восторженный клитор с чувством исполненного долга глядел вниз на выходящее существо – результат наслаждения, которое он доставил телу, жаждавшему зачатия.

Врач захватил двумя руками вылезшую головку и потянул её из яркого света, исходившего из конца туннеля, и в руках у него оказался новый человечек. Роскошная пизда устало, но с сожалением сомкнула уста, из которых тянулась спираль пуповины. Врач обтирал полотенцем красивую девочку, которая раскрыла глазки и ротик. И тут, к вящему потрясению врача, Дэвида и Кати, уголки ротика младенца не опустились вниз, а поднялись вверх, и девчушка стала не трагически плакать, а совершенно внятно смеяться.

Все зачарованно переглянулись и громко рассмеялись вслед за новорожденной.

Гадание по сути

Впервые опубликовано в General Erotic. 2007. № 158.

На первом этаже частного дома в живом торговом квартале висела скромная вывеска «Гадание по Сути». Это заведение становилось всё более и более популярным в том огромном городе, и если раньше можно было зайти на сеанс гаданья без всякой очереди, то теперь приходилось записываться за неделю.

Девятнадцатилетняя Джени со смятеньем на лице, которое красовалось над выпукло-вогнутой фигурой, трепетно звонила в дверь, за которой ждало предсказание её будущего. Месяц назад её бросил первый, и пока последний, любовник Джон. Вернее, он уехал учиться во Францию и предложил Джени свободу, которую также придержал и для себя. Так что Джени не решалась завести себе нового любовника без точной уверенности, что у неё и Джона нет будущего, а потому она решила прибегнуть к помощи гадалки, о которой женщины шептались всё громче. Утверждали, что она точно узнаёт прошлое, настоящее и предсказывает близкое будущее, наполненное половой жизнью, и, что самое важное, её предсказания непременно сбываются.

Эта гадалка-предсказательница, бывшая гинеколог, двадцать лет исследовала связь вида женских гениталий и сексуальной судьбы женщин. А когда её за что-то лишили врачебной лицензии, то она решила приложить свои уникальные знания и способности к делу, благо для предсказаний лицензия не требовалась.

Джени кое-что узнала из книги, которую написала эта гадалка-предсказательница по имени Кассандра. Основа книги излагалась в постулате, что самые надёжные предсказания сексуальной жизни делаются с помощью изучения половых органов, а не линий на ладонях, гаданий на картах или на кофейной гуще. Книга состояла из множества фотографий крупным планом и рисунков женских половых органов с детальной классификацией размеров и форм каждой из их частей и указаний, что каждая вариация должна означать.

Вот, к примеру, краткие извлечения из этой книги.

ВОЛОСЫ НА ЛОБКЕ:

густые – к быстро возникающей похоти;

редкие – к медленному возбуждению;

тёмные – если цвет совпадает с цветом волос на голове, то будет покой в семье, если чёрные при светлых волосах на голове – то к ебле великой;

если уходят в промежность, то нервная жизнь будет, а коль до самой сральной дырки доходят, то до последних дней ебля будет прерываться только беременностями;

если густо укрывают большие губы, то муж будет богатый;

если поднимаются дорожкой к пупку, то, значит, и радость многоразовая, и любовников много будет.

Или вот несколько выдержек о самом главном.

КЛИТОР:

маленький – труднодоступный, мужчин терпеливых искать надо;

средний – к богатству, коль пользоваться им научиться;

большой – сокровище, которое не хранить, а тратить надо, ибо его не растратить;

если удлинённый и тонкий, то все беды нипочём;

если толстый и короткий, то дети будут получаться здоровыми и обильными.

Чего в этой книге только ни было – вот и такое было:

Если выделяется моча при возбуждении или при оргазме, то это означает склонность к точным наукам.

Если не капли, а струя, то это указывает на особые склонности к физике.

Если на больших губах веснушки – то рано просыпаться надо, а если родимые пятна, то меньше мяса есть.

Малые губы вылезают поверх больших – жадна до наслаждений, забудь о верности.

Если преддверие влагалища узкое, то дети ещё будут, а если широкое – то детей много родилось.

Ну, и так далее.

В силу обилия в книге иллюстраций, подтверждающих великое разнообразие женских прелестей, она раскупалась преимущественно мужчинами, а женщины, прослышав об успехе этой книги и пролистав её, устремлялись к предсказательнице, чтобы наверняка узнать о своём светлом будущем.

Дженн оказалась в приёмной, похожей на врачебную, с той лишь разницей, что на каждой из четырёх стен висело по огромной фотографии женских междуножий. В приёмной никого не было, кроме очаровательной секретарши лет тридцати пяти с кольцом в носу и татуировкой на лбу, которая представляла из себя слово Fate. Имя секретарши – Джоан – значилось тоже в виде татуировки на левом запястье. Секретарша сидела за столом с четырьмя компьютерными мониторами, что удивило Джени. Джоан взяла с Джени оплату вперёд – таковы были условия приёма. Сумма за процедуру гадания была небольшой, но в то же время и не маленькой, и в качестве оплаты принимались только кредитные карточки. Пока секретарша Джоан оформляла оплату, Джени прочла надписи под четырьмя фотографиями нутра раздвинутых женских ног: «Сангвиник», «Холерик», «Флегматик» и «Меланхолик».

«Как же это ей удаётся определить?» – удивлённо подумала Джени, всматриваясь в фотографии.

После получения оплаты секретарша провела Джени по коридорчику в маленькую комнату, на стенах и на потолке которой висели всевозможные драпировки, а у стены стоял диван на высоких ножках. Тут же находилось кресло на колёсиках и журнальный столик, на котором сияла скульптура женщины, лежащей с раздвинутыми ногами.

Идя по коридору, Джени заметила ещё две двери, как та, в которую вошла она. Из-за дверей раздавалась тихая мечтательная музыка, подобная той, которая звучала в комнате, где оказалась Джени. Она села на диван, и секретарша, перед тем как закрыть за собой дверь, заверила Джени, что ей не придётся долго ждать. В комнате стоял запах восточных пряностей.

Через несколько минут в комнату вошла женщина лет семидесяти, стройная, невысокого роста в белом длинном, свободном платье. Её густые седые прямые волосы опускались чуть ниже плеч.

– Здравствуйте, Джени, – обратилась она к пациентке по имени. – Меня зовут Кассандра, и я буду узнавать о вашем прошлом, настоящем и будущем, глядя вам между ног.

Кассандра обращалась ко всем пришедшим по имени. Некоторых это сначала коробило, но в итоге преодолевало защитную стену женщины, и когда начинался сеанс, то с помощью самой темы общения уже легче удавалось завоевание доверия клиентки. Джени с облегчением восприняла обращение по имени от Кассандры – она бы чувствовала себя неловко, если бы эта старая женщина обратилась к ней, такой молодой, официально.

– Прикасаться к вашему богатству я не буду, не волнуйтесь, – продолжала Кассандра, – я вашу судьбу разгляжу издали и вплотную.

Сказав это, Кассандра надела очки, которые висели у неё на шее на золотом шнуре.

– Вы, наверно, уже слышали о том, как я узнаю судьбу?

– Да, мне рассказывали, – нерешительно произнесла Джени.

– Пока вы оголяете свои бёдра, я вам кратко расскажу о сути моего метода.

Джени подготовилась к процедуре и пришла в длинной юбке и без трусиков. Она сбросила туфли и села на диван.

Кассандра заметила:

– Это хорошо, что вы пришли без трусиков – всегда так ходите.

«Откуда она узнала? – удивилась Джени. – Она ведь не заглядывала мне под юбку».

Кассандра повела такую речь:

– Судьба оставляет свои знаки на тех частях тела, которые наиболее чувствительны. Поэтому издавна пытались предсказать судьбу по ладоням человека, а также по голове и лицу, на котором сосредоточены все наши чувства: зрение, обоняние, слух, вкус. Однако самое чувствительное наше место, самое важное для будущего – это то, откуда будущее рождается, но никто до меня ещё не пытался предсказывать по этому месту.

Кассандра уже рассказывала об этом огромное число раз, но голос её звучал проникновенно и увлечённо, будто Джени была её первой клиенткой.

– А теперь ложитесь, поднимите юбку повыше и широко разведите ноги, – властным голосом скомандовала Кассандра, и в этот момент в комнате вспыхнул яркий свет.

– Мне нужно видеть мельчайшие подробности вашего сокровища, – пояснила Кассандра и заботливо добавила: – Закройте глаза, чтобы вас свет не слепил.

Кассандра подкатилась, сидя в кресле на колесиках, к раздвинутым ногам Джени и уставилась в жизнь, её прошлое, настоящее и будущее.

– Вижу, родились вы не здесь, а в Калифорнии.

– Верно! – воскликнула Джени. – Неужели там это видно?

– По облику сокровища можно узнать многое… Здесь вы живёте всего два года.

– Да, два года! – ещё более удивлённо воскликнула Джени.

А Кассандра тем временем продолжала:

– У вас очень чувствителен зад, и вы любите, когда он наполнен твёрдостью – тогда наслаждение ваше обретает огромную силу.

Джени молчала, смущённая и поражённая раскрытием её тайны. Кассандра опознала, что, когда Джени мастурбировала, она всегда вставляла в зад толстый дилдо и двигала его взад-вперёд и особенно беспощадно перед приближением оргазма. Её любовник Джон, который был всего на два года старше её, однажды в разговоре презрительно отозвался об анальном сексе, что, мол, он только для гомосеков, и с тех пор Джени боялась даже намекнуть ему, что ей бы хотелось почувствовать его мужество у себя в заду.

– Откройте клитор, оттяните капюшон, – повелела Кассандра и добавила: – И губы растяните пошире, мне нужно вход рассмотреть.

Джени повиновалась, затрепетав от предвкушения раскрытия тайны будущего.

– Да, много у вас живых морщинок жизни. О чём узнать хотите-то?

– Расскажите, буду ли я вместе со своим любимым? Он уехал учиться.

– Ах вот оно что? – протянула Кассандра. – То-то я вижу, что губки поджаты. Чтобы мне будущее увидеть, надо, чтобы вы возбудились, и лучше всего до конца. Тогда вся правда наружу выходит, только успевай читать. Для прошлого и настоящего можно по холодной пизде всё прочесть. Но если хочешь узнать будущее, то пизда от удовольствия заговорить должна. Так что поиграйте-ка с клиторком-то. Предскажу будущее ваше не по холодной пизде, а по горячей.

Джени сначала робко стала тереть пальцем похотник, но потом, разумеется, стала всё более увлекаться. Кассандра лишь подбадривала:

– Так, так – и здесь проступило, и тут выступило. Надо же, судьба какая, – приговаривала она, и это лишь возбуждало Джени, она хотела, чтобы будущее прочиталось как можно точнее.

Кассандра ждала оргазма у Джени, чтобы после него выложить всю правду о будущем, и сама тяжело задышала, когда Джени выполнила задание Кассандры.

Джени, подавив напористые стоны и лишь выпустив один, неудержимый, лежала, уже выпрямив ноги, и Кассандра снова заговорила:

– Рассказала мне всё красавица, всё выплеснула-выдохнула, знает она, чего хочет и чего нет и ждёт скорой радости. Не будет будущего с вашим парнем. Новую девушку он уже завёл. И о вас позабыл. Но вы грустить не должны, ждёт вас скорое счастье и мужчина, не чета вашему мальчишке.

Джени насторожилась и вслушивалась в каждое слово:

– А как скоро?

– Скоро. Быть может, завтра, – сказала Кассандра и после пристального вглядывания продолжила: – Хотя вижу тут, что даже сегодня. Да, именно сегодня. Вон цвет розовый и волоски мокренькие говорят, что сегодня. Пойдите сейчас в какое-нибудь кафе или ресторан, но у бара не садись, а садись за столик. Сядьте и ждите.

– А сколько ждать?

– Как сядете, то не дольше часа ждать будете.

– А как мне узнать, что это именно тот, а не кто-то другой? Их много разных пристают.

– Вы поймёте, он будет говорить по-особому. Судьбоносно. Вам главное – не упустить его, повинуйтесь ему, и он вас к радости выведет. А потом у вас двое детей будет.

– От этого мужчины?

– Нет, от другого. Этот мужчина, что скоро явится, скоро уйдёт, но он вам новую жизнь покажет, вы поймёте, что мужчин много разных, а не один любимый. Следуйте за ним, даже если он не красавец и не первой молодости – это должен быть хороший мужчина. Если о судьбе заговорит, значит, это он.

– А я долго жить буду? – вдруг сменила тему Джени на самую важную при всяком гадании.

– Долго, если сначала себя любить будете, а потом других. Если курить перестанете. Можете сесть.

Джени села, опустила юбку и дивилась: «Как она узнала, что я курю? Я ведь уже три месяца как бросила».

– Только помните, – торжественно сказала Кассандра, – когда этот мужчина к вам подойдёт и вы узнаете, что это он, вы не должны с ним кокетничать или сопротивляться – вы должны согласиться с тем, что он предложит. Иначе вы упустите свою судьбу.

– Хорошо, – убеждённо сказала Дженн и встала с дивана, а Кассандра встала с кресла.

Яркий свет потух, дверь приоткрылась, и появилась секретарша, поблескивая кольцом в носу.

Она повела Дженн по коридору и выпустила её в выходную дверь. Дверь эта находилась в противоположной стороне от входной.

Стоял ранний вечер, вокруг светились огни магазинов и ресторанов, множество людей входило в них и выходило. Джени медленно шла по улице и размышляла о происшедшем. Она впервые мастурбировала в присутствии чужого человека, но это ей показалось таким уместным, что она, вспоминая свои ощущения, старалась отыскать в них какое-то предзнаменование. Потом мысли её перескочили на Джона, который согласно Кассандре уже забыл о ней с другой девушкой. И Джени стало обидно, что у неё нет сейчас никого, с кем бы она могла отвлечься от грустных мыслей. Но тут она вспомнила, что предсказанную судьбу надо узнать не откладывая, и быстро нашла уютное кафе, села за столик на улице и заказала кофе с пирожным, посмотрев на часы. Джени оглянулась по сторонам, пытаясь узнать в проходящих мужчинах свою судьбу, а когда она отпила кофе, ей так захотелось закурить, что она чуть не попросила сигареты у официанта, но удержалась, вспомнив предсказания Кассандры об условии долголетия. Джени допила кофе и почти закончила пирожное. Она посмотрела на часы, прошло сорок восемь минут с тех пор, как она села за столик. В этот момент она услышала над собой мужской голос. Джени вскинула голову и увидела мужчину лет сорока пяти, со вкусом одетого, который завёл такую речь, наклонившись к ней:

– Пожалуйста, извините меня, я проходил мимо, заметил вас и не удержался, чтобы не вернуться и не сказать вам, что вы – прекрасны. Я узнаю судьбу, которая воплотилась в вас. Позвольте мне сесть рядом с вами?

Сердце Джени колотилось, она никогда не встречалась и не интересовалась мужчинами настолько старше её. Но ясное упоминание судьбы в обращении этого мужчины и решительность его голоса, без сомнения, уверили Джени, что это тот самый мужчина, которого предсказывала Кассандра.

– Хорошо, садитесь, – сказала Джени.

– Бывает ли с вами, что на тебя находит ощущение неслучайности встречи?

– Я сейчас впервые испытываю это чувство, – вспомнила Джени наставления Кассандры, что нельзя упустить судьбу.

Мужчина назвал себя Джорджем, заказал по рюмке коньяка, который сильно подействовал на Джени, и к концу вечера она обнаружила себя в роскошной квартире на верхнем этаже небоскрёба, в объятиях Джорджа, причём обнимал он её со спины, что исполнило её мечту, которую разглядела Кассандра. Так жизнь Дженн потекла в ином направлении.

Дженн встречалась с Джорджем полгода – он научил и приобщил её ко многому, будучи щедрым и терпеливым мужчиной. В момент особой доверительности Дженн поведала Джорджу о своём визите к Кассандре. Имя Кассандры ему ни о чём не говорило. У Джорджа была своя история о знакомстве с Дженн. Знакомство это действительно явилось для него не случайным, но Джордж предусмотрительно решил ничего об этом не говорить Дженн. Его заинтересовала Кассандра, и он постепенно выспросил все детали посещения её Дженн. Ему многое стало понятно, но самое важное звено ему найти пока не удавалось.

У Джорджа, человека богатого и влиятельного, была любимая и любящая жена, которая родила ему троих детей и вследствие всего этого Джорджу постоянно докучал недостаток времени для разнообразия личной жизни, а разнообразие было для него необходимым. Было время, когда Джордж покупал изысканных проституток, но их опытная деловитость, которую было трудно скрыть даже самой изощрённой из них, делала наслаждение Дожрджа неполноценным. Держать любовниц он не хотел, они требовали много времени и возникал риск шантажа и скандалов – для Джорджа покой в семье был исключительно важен. Его жена занималась детьми и благотворительностью, и оставшееся время они проводили вместе на балах, приёмах и вечеринках. Поэтому, когда Джорджу стало известно о рынке свободных рабынь, ибо они не знали о своём рабстве, он сразу заинтересовался.

Это был конфиденциальный интернетовский аукцион, право на участие в котором стоило немалых денег. Деньги для Джорджа не являлись препятствием на пути к достижению своей мечты: женщина, которую можно купить, но которая уверена, что она отдаётся бесплатно и потому с искренним чувством, было таким важным для Джорджа. Кроме того, рынок предоставлял выбор женщин на любой вкус. Недостаток был лишь в том, что это были единичные экземпляры женщин, из которых приходилось вылавливать желаемых, а не толпа рабынь, из которой можно было бы сразу выбрать понравившуюся. Впрочем, Джордж любил игру, и в этой неопределённости и медлительности процедуры он находил волнение, подобное волнению любовника, идущего на свидание, назначенное согласной женщиной, а не то, совсем отличное волнение при утомительном, но необходимом соблазнении незнакомки.

Участникам аукциона предоставлялись фотографии и видеоклипы женщины во весь рост и в том числе с раздвинутыми ногами. Сообщались её сексуальные предпочтения, семейное положение и её интересы. Затем появлялась исходная цена и начинались торги, которые длились двадцать минут. По истечении этого времени объявлялась окончательная цена, за которую произошла купля. Победитель должен был ждать сообщения адреса, где находилась женщина. Обыкновенно это был ресторан или кафе в центре города, и победитель, которым нередко оказывался Джордж, устремлялся за своим уловом. Вместе с адресом ему давался текст, который он должен был использовать для обращения к женщине, гарантирующий успех. Это была пара фраз с особой значимостью, в которых всегда присутствовали слова «судьба» или «предназначение».

Согласно правилам аукциона, победителю гарантировали, что женщина отдастся ему в первую встречу. В случае строптивой женщины деньги возвращались. Время от времени какой-нибудь жуликоватый победитель пытался получить деньги обратно, заявляя, что якобы ничего с женщиной не получилось. Однако ему предъявлялись адрес того места, будь то отель, или частная квартира, или дом, куда мужчина отправился с женщиной и сколько времени он там с ней пробыл, и этого было достаточно, чтобы клиент снял свои претензии. Ему давался второй шанс для участия в аукционе, и не было случая, чтобы пойманный с поличным мужчина попытался провернуть такой обман вторично.

Джордж всё больше увлекался Джени, в то время как она всё более смотрела по сторонам. Джордж был готов назначать следующее свидание уже при расставании, тогда как Джени всё дальше и дальше откладывала следующую встречу. Джордж слишком хорошо знал, что мужчины обманываются в чувствах, а женщины – в расчётах, и поэтому у него хватило сил принять деловое решение. Принять его было необходимо, так как Джордж почувствовал овладевающую им зависимость от Джени, что повелось называть любовью.

Они встречались в квартире, которую Джордж держал специально для свиданий с женщинами. Он решил для себя, что больше туда он Джени не приведёт. Это решение помогло ему принять все последующие решения, необходимые для мягкого разрыва.

Джордж познакомил Джени с одним из своих подающих надежды подчинённых – Джеком, которому было двадцать пять, и молодые люди мгновенно увлеклись друг другом, как и рассчитал Джордж.

Тем временем Джордж решил снова войти в торги на готовых женщин, но оказалось, что сайт перестал работать. Именно то, что Джордж, встречаясь с Джейн, потерял интерес к участию в торгах, волновало его больше всего.

Джордж захотел узнать, что же произошло с торгами, почему они прекратились. Он понял после рассказа Джени, что пророчества Кассандры и торги каким-то образом связаны. И теперь он решил узнать все подробности. Однако судьба избавила его от усилий по расследованию. В центральных газетах и по телевидению появились сообщения о найденном трупе женщины с кольцом в носу и татуированном словом Fate^[46] на лбу, смерть которой связывали с исчезновением знаменитой Кассандры. Журналисты, детективы и суд произвели расследование в помощь Джорджу, и оно широко обсуждалось в печати. Он уже догадался из рассказа Джени о её визите к Кассандре, что каким-то способом информация о Дженни передавалась на торги.

Теперь из расследования становились понятны все другие составляющие предсказаний Кассандры. Кассандра была лесбиянкой, и именно из-за сексуальных контактов с пациентками её лишили врачебной лицензии. Секретарша Джоан была не только её любовницей, но и партнёршей. Когда Джоан решила от Кассандры уйти, та не могла этого перенести по двум причинам: Джоан слишком много знала, и Кассандра не могла допустить потерю любимой женщины. В дневнике Джоан обнаружили запись, что на прощальном свидании с Кассандрой, та, целуя Джоан между ног, увидела нечто в её гениталиях, что сулило ей скорую смерть. Джоан не восприняла это всерьёз, но всё-таки записала предсказание в своём дневнике.

Следы Кассандры пропали, и её офис, где она делала предсказания – компьютеры и комнаты приёма, фотографии четырёх типов характера – всё осталось на прежних местах, когда туда явилась полиция. Обыск обнаружил, что в комнатах, где делались предсказания, были задрапированы многочисленные скрытые камеры, которые передавали изображения подписчикам, участвующим в тайном интернетовском торге.

При оплате клиенткой за услуги Кассандры кредитной карточкой, по её номеру открывался доступ в закрытые банки данных, и Кассандра сразу получала исчерпывающее досье на клиентку – знанием их прошлого и настоящего Кассандра поражала каждую искательницу счастья и сразу завоёвывала их доверие. Поэтому, когда Кассандра смело предсказывала скорую встречу с мужчиной, которому нельзя отказывать, женщины следовали её указаниям беспрекословно.

Для Кассандры гадание было также и любовным предприятием, а не только денежным. Наблюдать женщин, доводящих себя до оргазма, было для неё высшим наслаждением, ибо она сама испытывала его одновременно с ними, сильно сжимая свои ноги.

Победителю на торгах сообщался также сексуальный опыт и предпочтения женщины, которые Кассандра всегда выясняла в процессе предсказания. Поэтому мужчина знал, как подступиться к женщине, чтобы доставить ей желанную радость.

Примечательно, что на любую женщину, даже старую и уродливую, существовал свой рынок покупателей. Самое главное, что влекло мужчин, что женщина готова отдаться, страстно и с воодушевлением, предвкушая начало новой жизни. В этом не было никакого преувеличения, ибо с каждым новым любовником для женщины и начинается новая жизнь.

Выход из заведения Кассандры просматривался спутниковой системой слежения, и на одном из четырёх мониторов в приёмной были видны передвижения женщины, в какой ресторан или кафе она пришла или приехала. Данные сообщались ожидавшему победителю торгов, и он устремлялся за своей добычей. Он обязывался добраться до неё в течение часа.

Вскоре Джени и Джон поженились. Джордж и его жена были почётными гостями на свадьбе.

На медовый месяц молодожёны полетели в большой тропический город за океаном. Там, гуляя по людной улице, Джени увидела на доме скромную вывеску: «Гадание по Сути».

Джени захотелось зайти туда и посмотреть, там ли Кассандра, но что-то удержало её, она решила больше не испытывать судьбу и увлекла мужа на другую сторону улицы.

Через три года у Джени действительно родилось двое детей, и она часто думала о Кассандре, сожалея, что не зашла поблагодарить её за свою счастливую судьбу.

Жидкая улика

Впервые опубликовано в General Erotic. 2008. № 170.

Познакомиться с бабой по Интернету и предложить ей совокупиться втроём легко и безопасно. Но если ты подойдёшь на улице к женщине и предложишь себя и приятеля – то она полицейского кликнет, и тебя засадят за сексуальные домогательства, оскорбления, посягновения, а то и просто за изнасилование (её духовных ценностей).

В Интернете же я предлагаю еблю втроём всем бабам, и каждая по меньшей мере проявляет интерес, а чаще – горячее желание. Как нет мужчины, который не мечтал бы о двух женщинах, так нет женщины, которая бы не мечтала о двух мужчинах, только для мужчины – это роскошь, а для женщины – необходимость. Вернее, для мужчины – это жадность, а для женщины – это прожиточный минимум для кратковременного удовлетворения голода. Две бабы заебут мужика вусмерть, а два мужика только расшевелят желания женщины.

У меня есть приятель Стив. Основа нашего приятельства такова: я добываю бабу, а он платит за номер в мотеле. Стив счастлив, поскольку заплатить около сотни долларов за два-три часа полноценного секса – это почти даром.

Эту звали Джейн. Она сразу написала, что замужем, что влюблена в своего второго мужа, который хочет, чтобы её поебли двое мужиков. Вообще-то его мечта – сесть в кресло и любоваться как её ебут мужиков десять один за другим, но решили начать с двух. Замужем она за ним три года.

Как же, спрашиваю, за столько времени не смогли двух мужиков найти.

– Да, – говорит, – не сразу начали искать, а потом нашли одного, так он, увидев моего мужа, так застеснялся, что ничего не мог. Мужу пришлось выйти из комнаты, чтобы тот хоть что-то со мной проделал.

– С нами, – говорю, – таких проблем не будет. – И я ей описа?л, как мы с моим соратником будем её ублажать: сначала я с ней в 69, она на четвереньках, а мой приятель ебёт её в зад или в пизду, а потом я с ним меняемся местами. Джейн обрадовалась, мол, мы знаем, как надо с женщиной обращаться, но сразу предупредила – я в зад не даю. И тут же поинтересовалась, не повлечёт ли это её табу наш отказ с ней встретиться, и попыталась нас умилостивить, что зато она очень хорошо и с удовольствием сосёт.

Я согласился, зная, что многие женщины начинают с «нет», а кончают «да». Стива же анальный секс вообще не интересовал – он концентрировался исключительно на пизде.

Оказалось, что муж Джейн в командировке в Калифорнии, а она как верная жена с ним на постоянной мобильной связи и договор с мужем такой, что она будет посылать ему фото и видео с места события. Не возражаем ли мы, если она попросит нас запечатлевать наиболее проникновенные моменты. Разумеется, мы не возражали – как же мужа не отблагодарить за жену, пусть порадуется, дроча на монитор с женой и нами.

Когда я въехал на стоянку мотеля, Джейн уже ждала меня в машине, с мобильником, приложенным к уху. Я припарковался с ней рядом и подошёл к машине. Джейн опустила дверное стекло, продолжая щебетать в трубку, повторяя honey через каждое слово. Выглядела она даже лучше, чем на фото. Яркая блондинка во всём чёрном.

– Рад вас видеть, Джейн, вы – очаровательны. Я пойду возьму номер, хорошо?

– Хорошо, – сказала она, чуть отстранившись от трубки и улыбаясь. Как бы спохватившись, с лёгкой тревогой Джейн спросила: – А где ваш приятель?

– Он в пути, я должен ему позвонить и дать номер комнаты.

Джейн одобрительно кивнула и снова бросилась щебетать в мобильник.

Я пошёл в лобби. У консьержа выписывался гость, что-то у него там не ладилось с кредитной карточкой. Консьерж, толстый парень, явно достигший предела своих: интеллектуальных возможностей на этой работе, наконец сумел снять с кредитной карточки гостя нужную сумму и обратился ко мне, чем, мол, он может помочь.

– Скорым обслуживанием, – бросил я и назвал свою фамилию, по которой он не сразу нашёл бронь. Я оглянулся в большое окно – уж не смалодушничала ли она или скорее всего – её муж – и не смоталась ли – нет, сидела по-прежнему с мобильником, приросшим к уху.

Парень-консьерж криворуко провёл мою кредитку по щели, упёрся взглядом в монитор и одним пальцем стал тыкать в клавиатуру. Потом затрещал принтер и выблевал страницу с ценой и прочей ересью, которую я должен был подписать.

Еле шевелясь, консьерж вернул мне кредитку, взял электронный ключ в форме той же кредитки, провёл его по другой щели и вложил в бумажку, на которой написал номер комнаты.

– Счастливого вам пребывания.

Я поблагодарил и еле удержался, чтобы не побежать бегом к машине Джейн. Та сидела и приговаривала «honey». Я открыл ей дверь и широким жестом пригласил выйти.

– Какой номер комнаты? – спросила она. – Я должна сказать мужу.

Я показал ей номер, написанный на бумажке с ключом.

Она назвала номер мужу, последний раз «поханькала», попрощалась с ним наконец и захлопнула свой мобильник.

Мы подошли к комнате, вход в которую был с улицы, так что не надо было проходить мимо консьержа и идти по коридору, сталкиваясь с жителями мотеля, что было немаловажно для некоторых женщин, которые не хотели, чтобы их видели в мотеле, да ещё с мужчиной.

Длинное чёрное пальто Джейн и высокие каблуки чёрных туфель делали особенно соблазнительным её близкое и готовое тело и милое личико, в золотых длинных волосах.

Мы вошли в комнату, Джейн пугливо села на кровать и стала оправдываться, что она очень нервничает, ибо такое с ней случается в первый раз. Я снял с неё пальто, поцеловал в шею, почувствовал дрожь, ринувшуюся по её телу, и взялся за телефон позвонить Стиву. Он сразу снял трубку, и я обрадовал его счастливым номером, ибо это был номер комнаты, в которой его ждало наслаждение. Тут и я скинул с себя пальто и принялся за платье Джейн, которое снималось одним движением руки – сзади поджидала молния на всю длину платья.

– Ты так сразу? – удивилась она, приподнимая одну ногу за другой, позволяя снять платье. Джейн продолжала повторять, что она волнуется до того момента, как я раздвинул ей ноги и лизнул клитор. После этого у неё изо рта пошли другие звуки, не являющиеся словами. Когда она звучно кончила, в дверь постучали. Джейн лежала голая, переваривая оргазм, и даже не натягивала на себя простыню. Я оторвался от её сочной плоти и посмотрел в глазок – не муж ли? Нет, это был Стив.

Он вошёл, впустив с собой холодный воздух, который бесследно растворился в нашем жаре.

– Это Стив, – представил я, – а это наша красавица – Джейн.

Стива женщины ласкают с радостью, потому-то я и беру его с собой. Он младше меня лет на десять, женат, трое детей, программист, но которому жена перестала давать после третьего ребёнка. Даже в день его рождения не дала, жаловался мне он. Я без особого усердия пытался понять, в чём причины такого неприятия женой своего мужа. Но из его кратких объяснений, что, мол, у неё пропал интерес к сексу, я сделал просящийся вывод, что у неё пропал интерес к Стиву и что если бы он пригласил меня, то я бы её расшевелил.

– Да я ей предлагал, я бы очень хотел, – заверил меня Стив, – но она ничего не хочет.

– Хочет, но чтобы без тебя, – заключил я. – Почему ты с ней не разведёшься? – продолжил я логическое движение.

– Она – адвокат по семейным вопросам, и она у меня отсудит не только детей, но и все деньги, – я уж лучше на тебя полагаться буду, – польстил он мне.

И я не забывал о Стиве – раза два-три в месяц я устраивал ему разрядку. Он не в состоянии искать женщину сам, так как работает с раннего утра до позднего вечера, а выходные тратит на детей и жену. Но на доступное тело, которое я ему предлагал, он всегда мог выкроить часа два, которые потом приходилось отрабатывать.

Стив мгновенно разделся и присосался к одной груди Джейн, а я сосал другую. Но это долго не продолжилось, так как мы быстро приняли позицию, которую обсуждали в разговорах с Джейн, и она с головой увлеклась действом. Кончив, она опомнилась, вытащила мобильник и попросила меня пофотографировать наши хуи в её пизде и во рту. Я изгибался, находя разные углы, чтобы оба хуя видны были. Фотографии сразу отсылались мужу по Интернету без всякой цензуры. Я даже записал кусочек видео, куда Джейн успела наговорить:

– Honey^[47], два хуя – это потрясающе!

И засвидетельствовала это, одновременно заполнив ими свой рот – мы стояли со Стивом лицо к лицу. Я сразу вспомнил эпоксидный клей, когда из двух тюбиков выдавливается жидкость, такая невинная порознь, но, будучи перемешанной, превращающаяся в крепчайший клей. Когда мы оба почти одновременно кончили ей в рот, я подумал, что её язык прилипнет к нашим хуям. Но ничего такого не произошло. После отснятия смеси во рту Джейн проглотила её и поведала, что ждёт не дождётся, когда муж приедет и будет её ебать часами, возбуждённый от наших изображений. А приехать он должен был на следующий день. Потом Джейн поведала, какой огромный хуй у её мужа (но спохватилась и стала нас утешать, что и у нас они тоже не маленькие, вот у её первого мужа был хуй в половину наших, но это не помешало ему сделать ей четверых детей). Тут мы со Стивом в унисон сделали ей заслуженный комплимент, насколько у неё хороша фигура для четырёх детей. Джейн поблагодарила и продолжала описывать, как её муж может так глубоко проникнуть в неё и нащупать какие-то точки, о существовании которых она не подозревала, хотя и было у неё немало мужчин, так вот от нажатия на эти точки наступает фейерверк оргазмов, которым Джейн может наслаждаться безостановочно, пока не ослепнет в своих: наслаждениях от их непрерывной яркости.

Мы продолжали делать фотографии, а я спросил, почему она не любит анальный секс – из-за причинённой ей когда-то боли? Джейн радостно возразила, что она его очень любила с другими мужчинами, но, так как её муж не может её ебать в зад из-за опасности всё разорвать своим огромным хуем, он наложил на зад вето и не желал, чтобы кто-то в него погружался хуем. Это было бы для мужа самой страшной изменой. Таким образом, муж оказался собакой на сене: сам не еб и другим не давал, чем я поделился с Джейн.

– Но пальцем он не запретил, только хуем нельзя, – вдохновила меня Джейн на то, чтобы я за неё взялся руками.

И тут меня осенила идея. Я решил наставить такому жадному мужу рога. Как можно давать жену в пользование другим мужчинам, получать от этого наслаждение и в то же время налагать запрет на чуть ли не самую важную дырку из трёх, причём вопреки желанию самой этой дырки. Я решил удовлетворить своё желание, оставив в неведении Джейн и её грозного мужа.

Джейн лежала на Стиве, который отдыхал после нашего орального дуэта, и они целовались, не торопясь, удовлетворённо, расслабленно, прерываясь на разговор. Я широко раздвинул небольшие ягодицы Джейн и впустил хуй в пизду. Джейн тем временем рассказывала, как она познакомилась со своим мужем: она работала барменшей, а он пришёл после работы выпить вечернюю дозу. И как они влюбились с первой рюмки и взгляда.

А я тем временем старался нащупать её чувствительные глубины. Постепенно Джейн стала возбуждаться, прекратила разговор и впилась в рот Стива, выпячивая зад, чтобы вобрать меня поглубже.

Я напустил слюны на её заднюю дырочку и вводил туда палец одновременно с вводимым хуем в пизду. Сначала я ввёл один палец, потом осторожно два, а затем и три. Увлечённая растущим желанием, Джейн насаживалась обеими дырками. Пальцы Стива впечатались в спину Джейн, он наблюдал за её наслаждением и, видно, чувствовал его языком.

На какую-то секунду я вытаскивал хуй из пизды и пальцы из зада и снова их вводил. Но, приближаясь к концу, я очередной раз вытащил пальцы и хуй, и поменял их цели: ввёл хуй в зад, а пальцы – в пизду. Смена объектов в отверстиях прошла полностью не замеченной Джейн. Стив в это время тёр пальцем её клитор, и Джейн кончила, а я не стал больше задерживаться, излился ей в зад и воткнул пальцы на максимальную глубину, чтобы сымитировать оргазм хуя в пизде.

Я отвалился, но тут возбудился Стив, вылез из-под Джейн и, взяв мобильник, занял моё место, а я – его. Стив углубился в Джейн и щёлкал вспыхивающим мобильником – это уже явно был последний раз и надо было его продемонстрировать мужу.

Одеваясь, Джейн благодарила нас и радовалась, что её муж, наверно, сейчас дрочит на эти фотографии и как бы она хотела, чтобы он был дома, когда она вернётся, но, увы, ей приходилось ждать до завтра.

– Хочешь ещё раз встретиться? – предложил Стив.

– Нет, мой муж сказал, чтобы я ни с кем не встречалась дважды, он боится, что я могу прикипеть сердцем к кому-нибудь. Вы себе не представляете, как он ревнив, – гордо сказала она и поцеловала меня в награду за застёгнутую молнию у неё на платье.

Мы проводили её до машины и простились лучшими друзьями.

Я несколько раз посылал Джейн письма, но она не отвечала, я даже звонил пару раз, но ответчик соглашался слушать, но не говорить. Я уже было смирился, что мы больше никогда не увидимся, как через месяц Джейн написала мне сама. Она разводилась с мужем.

– Почему? – полюбопытствовал я.

– Потому что ты меня выеб в зад, и он не мог мне простить измены. Но я на тебя уже не сержусь.

Я стал отпираться – ведь если она всё-таки распознала задом хуй, а пиздой – пальцы, то как же муж мог об этом узнать, недоумевал я.

Джейн призналась, что и для неё это было неожиданностью, она, мол, не различила, где что, и была в полной уверенности, что у неё в заду шуровали лишь мои пальцы. Но фотография меня выдала.

Я пытался опять отпираться – ведь я не фотографировал свой хуй в её заду, а Стив, пока я ебал Джейн в зад, лежал под ней.

Джейн утешает меня, что теперь она хочет встретиться со мной и Стивом, но по-настоящему, имея в виду, что все дырки открыты для любви.

Тогда я осмелел и признался, но попросил её объяснить, как же она и особенно её почти бывший муж узнали про мою хитрость.

– Хорошо, – смеётся Джейн и посылает мне уличающую фотографию.

На моём мониторе на весь экран раскрылось красочное изображение Стивова хуя в пизде Джейн, стоящей на четвереньках, а чуть выше его хуя, как и полагалось, сияла задняя растянутая мною дырочка, из которой вытекала моя белая жидкость.

Потопы

Впервые опубликовано в General Erotic. 2009. № 202.

Я доехал до парка на велосипеде за пятнадцать минут, а Терри потребовалось полчаса, чтобы туда добраться на своём джипе. Прогноз погоды обещал грозу, но небо ещё было чистым, солнце – жарким, а наше желание – сильным, так что мы решили встретиться безотлагательно.

Пока я крутил педали, Терри позвонила мне на мобильник, что она пропустила нужный поворот, но что она уже рядом и если опоздает, то лишь на пять минут.

Тем не менее Терри не опоздала – точно в три часа она подъехала к открытой стоянке среди леса, по которой я уже колесил по кругу, поджидая её.

Терри оказалась гораздо красивее, чем на мутной чёрно-белой фотографии, которая была на Facebook: прямой короткий носик, свежеуложенные волосы жёлтого золота и полные губы, не желавшие скрывать крупные белые зубы. И разумеется – тело.

Эта женщина успела рассказать мне в процессе переписки, что она – медсестра, а медсестёр я люблю, ибо они заботливы, исполнительны и пунктуальны. Кроме того, имя Терри означало землю, что пока для меня была terra incognita. Но я верил, что вскоре открою её богатые, неисчерпаемые недра.

Терри явилась из машины в длинной юбке, как я ей предложил. Стягивать джинсы в лесу – дело унылое.

Я хотел избавиться от мешавшего велосипеда и положить его ей в джип, но он не помещался, так что я вынужден был взять его третьим, против чего Терри не возражала, особенно если бы он был мужчиной. Мы обсудили и эту перспективу наших отношений.

Одной рукой я вёл велосипед, а другой обнимал Терри за талию. Мы шли по лесной тропинке, и по тому, как женщина мне улыбалась и, не умолкая, задавала весёлые вопросы, я видел, что всё идёт по плану. По моему плану. То есть по нашему плану.

– А нас никто не увидит? – вдруг озаботилась она.

– Нет, здесь людей почти не бывает, да и мы будем в таких высоких кустах, что нас никто не увидит.

Я в этих кустах уже бывал, они росли на холмике, и из них всё вокруг было видно как на ладони, тогда как кусты скрывали полностью и могли нас выдать только ритмичным шевелением, которое мы должны были прекратить, если бы кто-то появился неподалеку.

Я отпустил талию Терри и толкал велосипед вверх. В нужном месте я остановился, положил велосипед на землю, и Терри вытащила из сумки оговорённую подстилку. Я лёг на неё и поманил Терри к себе. Она подняла юбку и встала над моим лицом – в зените сияли раздвинутые ноги без трусиков с неизъяснимой красотой между ними. Терри опустилась на колени, ещё шире развела ноги, чтобы приблизить свои нервные окончания к моему языку, я приподнял голову, ухватился за её бёдра и предоставил ей веские причины застонать от наслаждения.

* * *

Началось наше виртуальное знакомство с уже ставших для меня стандартными вопросов и ответов, цель которых была возбудить женщину, вызволив её из виртуального мира в реальный.

Но тут выяснилась особая деталь, что препятствовала Терри стать для меня досягаемой. Она поведала мне, что последние несколько лет из неё извергается потоп во время оргазма. Причём такой обильный, что она вынуждена подкладывать под себя несколько полотенец, когда мастурбирует, чтобы не затопить кровать пиздяными соками. Уже бывший муж Терри проникся непереносимым отвращением к этому явлению и перестал к ней прикасаться, так как Терри кончала очень легко и обильно, а потому мужу было никак не увернуться от жидкости, которая заливала его промежность и вызывала у него рвоту. (Один потоп вызывал другой.)

И вот Терри начала остро стыдиться своей такой особенности, ибо пара других мужчин, которых она приманила для того, чтобы вкусить необходимое для женщины внимание к её телу, тоже наглядно и недвусмысленно отвратились и ввергли Терри в тягчайшее сомнение в её сексуальной привлекательности.

Когда я поведал ей, что это самое прекрасное, что может вытворять пизда во время оргазма, Терри не поверила, что я говорю серьёзно. Словесно мне так и не удалось её убедить, а потому я предложил ей доказать это на деле и не медля. Более того, я предложил ей обойтись для первого раза без совокупления, а познакомиться лишь орально.

Совокупление с презервативом меня не вдохновляло, а без него я не хотел рисковать с незнакомой женщиной. Ведь её язык и рот могли с лихвой компенсировать радости от стенок влагалища. А её глотка прекрасно имитировала бы раскрывающийся зев матки. И все эти радости – плоть к плоти, без берлинских: стен презервативов.

Терри отреагировала готовностью приехать в парк, который был рядом с моим домом и рядом с больницей, в которой она работала. Встреча наша должна была длиться не долее часа, так как Терри собиралась заступить на свою суточную смену сразу после нашего свидания.

* * *

Я стал было разворачивать её в 69, но Терри предложила отсосать меня потом, чтобы полностью отдаться делу моего наслаждения, потому как в 69 она не сможет как следует сосредоточиться ни на себе, ни на мне – уж слишком много ощущений будет поступать в неё со всех сторон. А так она сначала насладится сама, а затем с благодарностью возьмётся за меня.

Я смалодушничал и позволил ей усесться мне на лицо. Земля была твёрдой, а желание Терри мощным – она быстро кончила, и из влагалища брызнула краткая струйка, горяче-солоноватая. Я дал ей стечь по моим губам, подбородку и на грудь.

Терри писала мне (а писать за глаза гораздо легче, чем говорить в глаза), что она кончает раз за разом. Она не приукрашивала, и на третий раз Терри так надулась, что её влагалище стало выворачиваться наружу, как перчатка, и в этот момент из него выплеснулось, как мне показалось, ведро соков, причём прямо в мой открытый рот, которым я дышал, поскольку ноздри мне закрывала плоть Терри, требующая тесного контакта. Я почувствовал, что мне не проглотить и не выплюнуть всей этой жидкости, и в этот момент Терри напряглась ещё больше и, под её счастливый стон, на меня вылился потоп. Я захлебнулся, почувствовал, что дышать мне нечем, и потерял сознание.

Очнулся я от ощущения, будто меня кто-то с великой похотью целует в губы. И в этот момент меня вырвало. Моя блевотина поползла вниз по склону холма, сгибая траву. Терри держала мою голову за лоб, пока я извергался. Потом она вытащила пакетик с клинексом и вытерла мне рот.

– Слава богу, ожил! – воскликнула она. – Прости меня, милый, из меня всё больше и больше хлещет. Я себя ненавижу за это. Что мне делать? – И она заплакала.

Я приподнялся, ещё плохо соображая:

– Что произошло? Я утонул?

Терри вытерла рукой лицо:

– Когда из меня второй раз хлынуло, я почувствовала, что ты задёргался и утих. Но мне было так хорошо… Я тебе сделала искусственное дыхание ртом в рот, ты и ожил сразу. А я так перепугалась, милый. Как ты?

– Да теперь вроде ничего.

– Дай я теперь тебя ублажу – моя очередь.

– Нет, мне бы сейчас в себя прийти да передохнуть от потопа.

Мне крупно повезло, что Терри была медсестрой, а то бы причиной смерти значилось «потонул в пиздяных соках». На похоронах и поминках все бы хохотали. Что, кстати, совсем неплохо.

Мы дошли до парковки – я медленно перебирал ногами, да ещё велосипед тащил меня вниз, так что Терри пришлось взять велосипед в свои руки. Она то и дело заботливо посматривала на меня и ужасалась себе. А я утешал её, что всё прекрасно, но надо было мне положить её на спину, дать силе тяжести сделать своё дело и пустить поток через подстилку в землю, которая даже океанами не захлёбывается, а только благоденствует.

Терри обещала, что в следующий раз всё будет совершенно иначе. А я говорил, что и в этот раз было весьма необычно, что я ей обязан смертью и жизнью.

Мы подошли к её задастому джипу.

– У меня такое ощущение, будто мы с тобой давным-давно знакомы, – сказала Терри нежно.

– А ты не хочешь сменить имя Терри на Марину?

– Ты ещё не познакомился со мной как следует, – улыбнулась Терри, – так что пока менять не буду.

Я склонил голову и на прощание поцеловал ей руку, а Терри в этот момент тоже склонила голову и поцеловала меня в макушку.

– Езжай скорей домой, смотри, сколько туч собралось.

И действительно, от солнца не осталось и следа.

Я помахал ей вслед и сел на велосипед. Я крутил педали и благодарил Бога за жизнь, за женщину и за то, что она меня спасла от себя.

Я ехал по дороге из парка, которая поднималась вверх, оставляя позади себя деревья. Вдруг я услышал над собой гром от молнии, которой не заметил. И в подтверждение услышанному на меня хлынул ливень. Через несколько секунд я был насквозь мокрый от великой небесной пизды, которую пронзали молнии оргазмов, и небо громогласно стонало. Мелькнула молния, ветвистая как дерево, но раската грома я уже не услышал, потому как эта молния ударила в меня. Я это понял со значительным опозданием, ибо я почувствовал сильный жар во всём теле и потерял сознание.

Очнулся я от шума в ухе. Я открыл глаза и сразу закрыл, так как в них стал биться ливень. Я лежал посреди дороги, и так как она вела в тупик парка, машины по ней проезжали редко – наверно, поэтому меня ещё не заметили. Великое счастье окатило меня, что ещё жив, но в ухо что-то громко звенело. Я сообразил, что это мой мобильник даёт о себе знать через bluetooth. Я относительно легко протянул руку к уху, одновременно пытаясь подняться. Но если рукой я дотянулся до кнопки, то подняться мне не удалось – тело не слушалось.

– Да, – еле выговорил я.

– Милый, я звоню, чтобы сказать, что уже по тебе соскучилась, – услышал я голос Терри. – Ты не попал в грозу?

– Вызови «скорую», – сказал я таким голосом, что Терри не пришлось переспрашивать, шучу ли я.

– Где ты, что с тобой? – взволновалась она.

– На дороге в парк. Меня молния ударила.

– Не вешай трубку. Я вызываю.

Но тут я снова отключился.

Включился я уже в больнице. Врач стоял надо мной и улыбался.

– Вам здорово повезло. Никаких повреждений у вас не обнаружено. У вас что-нибудь болит?

Я чувствовал себя здоровым и легко оторвал голову от подушки, поднял руку и дотронулся до кончика носа, как это делается при обследованиях нервной системы, и только тогда произнёс:

– Чувствую себя нормально.

– Вот и замечательно, – сказал обрадованно врач. Это был мужчина лет сорока, высокий и безликий. – Вас ударила молния, но так как вы ехали на велосипеде, то шины были хорошей электроизоляцией и вы перенесли электрический разряд весьма достойно.

Я сел на кровати. Повернул голову вправо и влево, подвигал руками – всё работало.

– Мы всё-таки оставим вас на ночь, чтобы последить за вашим самочувствием. А утром, если всё будет в порядке, мы вас выпишем.

– Хорошо, – согласился я и снова лёг.

Меня стало клонить в сон.

Потом я проснулся, мне принесли на удивленье вкусную еду, которую я всю съел под любимое телевизионное шоу. А ночью я проснулся и увидел над собой лицо Терри. Она стояла у кровати уже в роли медсестры, в белом халате, с белой шапочкой на голове. Она улыбалась.

– Милый, как ты себя чувствуешь?

– Отлично. Как ты здесь оказалась?

– Я, когда вызывала для тебя «скорую», сказала, чтоб тебя привезли в мою больницу. Она ведь рядом, и здесь отличное травматологическое отделение.

– Спасибо.

– У меня только несколько минут. Прибежала тебя проведать и должок тебе отдать. Пойдём в туалет, мне пописать надо – а то за делами у меня времени на это нет, а я уж терпеть не могу.

– А я тебе там зачем?

– Не для этого, глупенький, иди же. – И она потянула меня за руку.

Я встал и пошёл за ней в мой личный туалет в палате.

Она стянула с себя белые брючки одновременно с трусиками, опустила сиденье, села и притянула меня к себе. Я был в халате, и Терри развела его, как море – руками, и взяла в рот мой хуй. Я стоял, наблюдал за растущим наслаждением и слышал её журчание. Она действительно долго терпела, так как я кончил, а она ещё журчала. А я подумал, что при всём моём обилии семени я не смогу ответить ей взаимностью и утопить её – в лучшем случае она поперхнётся. Но она не поперхнулась.

– Какой же ты сладкий, – сказала Терри, крутанула рулон туалетной бумаги, промокнула между ног и нажала ручку на бачке. Вода бросилась уносить жидкость Терри.

– Мне нужно бежать, больные ждут, – шепнула она, поднимаясь, – я проведаю тебя утром.

Терри заботливо проводила меня до кровати, накрыла одеялом и деловым шагом вышла из палаты.

Мне никак не удавалось заснуть, и вдруг я понял, что это из-за шума воды, доносящегося из туалета. Я встал, зажёг свет и увидел, что из-под двери туалета выплывает вода. Я бросился в туалет – унитаз был переполнен водой, льющейся через край. Я потянул за шнур, которым срочно вызывали сестёр, вернулся к кровати, лёг.

В палату вбежала дежурная сестра, чтобы положить конец очередному потопу.

Она перекрыла краны и организовала, чтобы меня перевели в другую палату.

Там я наконец заснул.

А когда проснулся, я увидел над собой озабоченное и ласковое лицо Терри.

– Доброе утро, как ты себя чувствуешь, милый?

– Отлично.

– Я сначала перепугалась, когда увидела твою палату пустой. Но мне рассказали, что тебя опять затопило.

– С твоей помощью.

– А я-то при чём? – удивилась Терри.

Я объяснил, и она расстроилась, но, когда я предложил ей встретиться вечером, сразу заулыбалась. Терри пригласила меня к себе вечером на обед, попросив меня на этот раз приехать не на велосипеде, а на машине. Я задумчиво сказал, что, принимая во внимание происшедшие события, я, пожалуй, приеду на моторной лодке. «На всякий случай захвати вёсла», – продолжила она мою шутку.

Уходя, она шепнула:

– Ты хотел переименовать меня в Марину, а я теперь буду звать тебя Ной. Мой Ной.

К полудню меня выписали из больницы. А к семи часам я уже был у дверей дома Терри. Это был большой дом. Она встретила меня в шёлковом халате. Шёлк бесформенный, липкий, жидкий, он как бы стекает с тела – я не люблю шёлковые халаты. Я люблю халаты из хлопка, сухо и тепло обнимающие женское тело. Поэтому я сразу его сорвал с Терри, и мы совокупились на ковре в гостиной.

После нехитрого обеда Терри повела меня за руку в огромную ванную, где посередине, как пизда дома, булькало и кипело удлинённое парное джакузи.

В нём прекрасный потоп, снова извергнувшийся из Терри, уже не смущал её и не угрожал мне.

Когда измождённые плаваньем, мы «парой чистых» выползли на берег её «королевской» кровати, меня охватило ощущение, что все потопы закончились и у нас началась новая счастливая жизнь.

В этой иллюзии мы и заснули, крепко обнявшись.

Измышления

Нули да палочки

Впервые опубликовано в General Erotic. 1999. № 2.

Массовое помешательство на цифре 2000 охватило землян. Помешательство угрожает даже их компьютерам, которых заразили своим недугом их недальновидные создатели. Компьютеры могут в 2000 году выключиться, или замереть в недоумении, или начать вытворять глупости, то есть сделать то, чем беспрепятственно занимаются их создатели, поджидая новое тысячелетие. И если для компьютеров срочно выдумывают вакцинацию, чтоб они не сбесились, то я (заведомо тщетно практически, но вполне забавно, литературничая) займусь словесной вакцинацией людей от этой напасти.

Первый симптом болезни – ежегодное нервическое предвкушение нового года, кончающееся припадком его празднования. Симптом повторяется из года в год, последствия его скапливаются, и происходит, увы, не качественный, а количественный скачок в глупости, который знаменуется безутешным празднованием новой сотни, а потом и тыщи.

Мне, конечно, хочется быть великодушнее логики. Но уж слишком логика беспощадна к великодушию.

Подумайте, если от перехода 31 июля в 1 августа не ждут никаких чудесных изменений в жизни, то почему поднимается ажиотаж от перехода 31 декабря в 1 января? Если наступление 1997 года прошло под обычный гвалт и вопли, то почему приход 2000-го должен усугубиться умопомрачительным восторгом и параноидальным ожиданием чудесных метаморфоз в мире и в личной жизни?

Среднестатистический празднователь ждёт нового года, как первого соития с новой красавицей. Тогда как новый год – всё та же обрыдлая баба бытия. Человечишко лишь наряжает её в новую шмотку цифры и делает вид, будто баба стала новая. Это подобно тому, как осточертевшие друг другу парочки выдумывают ухищрения, как бы, не меняя друг друга, себя обмануть и сфабриковать ощущения новизны. Вот они и устраивают инсценировки чужести: баба надевает парик, красится под проститутку, а он притворяется, будто на это клюёт, и делает вид, будто её насилует, а она прикидывается, будто сопротивляется. Они даже придумывают себе для этого игрища другие имена, чтобы сделать лженовизну правдоподобнее. И это всё вместо того, чтобы ему взять действительно новую бабу, а любовнице действительно соблазнить нового мужика и заняться свежим наслаждением.

Вот и человек ухватится за новую цифру той же жизни и будет уверять себя, будто жизнь его от этого совершенно изменилась, а уличать себя же в этой лжи он будет тем, что первые дни нового года, пока он не свыкнется со своей ложью, он будет делать описки и оговорки, используя старую цифру прошлого года. А кроме того, сразу после празднования у множества возникает депрессия от узнавания той же жизни, ничуть не изменившейся, после столь усиленных предвкушений и праздничных торжеств.

К счастью, «болезни двух тысяч» подвержены не все, а лишь люди, зацикленные на десятичной системе, а из компьютеров – только айбиэмовщина и её клоунада. Люди вне систем и Макинтоши не обращают внимания на двойку с тремя нулями.

А с чего людишки всполошились-то? Считают на табло, которые повсюду понатыкали, каждую секунду, что осталась до так возлюбившейся цифры 2000, организовывают какие-то великие праздники вокруг неё, ждут, короче, не дождутся, будто после 2000 сплошная халява начнётся по имени рай или какое другое вечное благосостояние, типа непреходящего оргазма.

Обратите внимание, что людей привлекает в 2000 не цифра 2, которая означает хоть что-то, а пучит людей от радости из-за пустых нулей рядом с двойкой. Этим людям всё равно: один ли, два ли, три ли – им главное, чтобы побольше нулей пристегнуть к любой циферке. Но что им в этих нулях, что их завораживает в этой нулевой пустоте?

– Нули в десятичной системе означают юбилей, а люди любят юбилеи больше всего. Юбилей – это круглая дата, образованная круглотой нулей, означающей переход к новому разряду десятичной системы, то есть главное в этом слово НОВОЕ. Жажда нового в своей жизни стремится напиться новизны в системе счисления. Вот все и зачарованы округлостью цифры 2000, будто это округлость красавицы, идущей на тебя, и задарма всем да одновременно отдающейся. От вида множащихся нулей люди впадают в эйфорию, которая легализируется и поощряется государством в виде выходных и праздников.

Зачарованность людей круглыми цифрами проявляет себя в разных ситуациях. Вот один пример: при заполнении автомобильного бака поток бензина автоматически останавливается, когда бензин достигает в баке определённого уровня. И вот отключается подача, водитель смотрит на счётчик и видит: 18 долларов 68 центов. Оплата происходит кредитной карточкой или чеком, и человеку не надо наскребать по карманам 68 центов, а коль наличными платят, так всегда продавцы сдачи дадут. То есть менять эти цифры $18.68 нет никаких: разумных оснований. Так нет, человек начинает, азартно глядя на счётчик, доливать бензин до самого верха, чтобы сумма стала круглой – 19 долларов. И что это за любовь такая к округлости цифр?

По-видимому, достижение этой круглоты даёт человеку некий вид облегчения. В нулях человеку видится какая-то завершённость, к которой он так стремится. Одним из самых ярких чувств завершённости представляется оргазм – это один из сбросов на ноль жизни, образовавшийся из копящихся цифр возбуждения. После оргазма каждый раз жизнь желания как бы начинается с нуля. Таким образом, в достижении круглой цифры человек ощущает некий феномен цели. Причём эта завершённость образуется скачком, когда девятка превращается в нуль.

Человеку даётся испытать лишь два типа скачка времени – в мгновение оргазма и в мгновение смерти. Создавая цифровую, дискретную систему, человек тем самым пытается воспроизвести эти скачки, а также ими описать непрерывно текущее время. Именно это характерно для подготовки к встрече нового года, идущей с возрастающей интенсивностью, а ныне к встрече 2000 года. Всё это безошибочно напоминает возрастание возбуждения-наслаждения при совокуплении с особо желанной (круглой числом – округлой) женщиной. В 12 ночи наступит оргазм, а потом пойдёт пьянка (замирающие спазмы) по нисходящей с пресыщенностью 1 января. Повторяемость ощущений при справлении множества Новых годов напоминает повторяемость обновляемых ощущений при испытании оргазмов.

Скачок времени в смерти особо напоминает о себе в цифре 2000, поскольку в ней человека больше всего впечатляют нули, а нуль – это олицетворение Ничто, а ничто, в свою очередь, это прообраз смерти, тогда понятно, что одержимость нулями есть проявление всё той же тяги к смерти.

И действительно, прообраз этой смерти увеселившиеся людишки увидят тотчас, как отпразднуют свой высосанный из пальца праздничек, – они увидят пустоту и ничтожность промелькнувшей радости, почувствуют, что время продолжается как ни в чём не бывало, что ему, Времени, с высокой башни вечности наплевать на все эти круглые даты, и всё та же жизнь дохнёт огнём и смрадом в лица только что отпраздновавших: своё Ничто.

Единственная область человеческой деятельности, ненавидящая круглоту цифр, – это торговля – везде бирка или реклама с ценой, не добирающей одного-двух центов или долларов до нулей, – повсюду: 19.99 или 15 889. Расчёт на избежание важности, значимости для большинства людей круглых цифр, которые обозначают более высокий рубеж цен, скачок в иной десяток, сотню, тысячу – в более высокие касты десятичной системы, в которые может не допустить покупателя его бюджет парии.

Помимо этого, торговля построена на провоцировании возбуждения, необходимого покупателю для совершения покупки. Так как круглая цифра – это оргазм, а девятки – максимальное к нему приближение, то и цены отражают состояние наивысшего возбуждения, а не оргазма, который находится впритирку с безразличием. Оргазм должен наступить, когда покупатель отдаёт деньги за покупку и получает товар в свои руки, – тут реализуется близость между девятками и нулями в цене, которая, по сути, их уравнивает и, беря покупку в руки, покупатель испытывает оргазм обладания, свершения желания.

Очевидно, что с точки зрения непрерывно текущего времени переход от 1999 к 2000 году ничем не отличается от перехода, скажем, от 1977 к 1978?

Вот и оказывается, что все юбилеи – это лишь поклонение идолу десятичной системы счисления.

Удивительно, почему люди ещё не сделали для себя доминирующей двоичную систему счисления – тогда бы они праздновали грандиозные юбилеи через день и совсем чокнулись бы от торжеств. Впрочем, люди эту систему уже засадили в компьютеры, которые, работающие круглосуточно, не знают, что такое праздники, а потому вкалывают с каждым годом всё быстрее и быстрее. Но так как двоичная система является основополагающей для компьютеров, а роль компьютеров в жизни людей становится всё значительней, то двоичная система в конечном итоге должна будет восторжествовать и в жизни людей. Суть её предрасполагает к победе, поскольку двоичная система состоит из единиц и нулей: очевидных символов хуёв и пизд. Причём ими – единицами и нулями – может быть описана любая информация. Как взаимоотношением хуев и пизд – весь человеческий быт.

А вот в сказочном мире царит троичная система, и там всё важное зациклено на тройке. За тридевять земель. В тридевятом царстве. Тридцать лет и три года. Триединство. Троица. Потому-то на третий раз всё главное и случается. Сказочное волшебство являет себя в тройственном юбилее. Оттого-то Ванька-дурак, третий брат, и является умным. Троичная система по этой причине в реальной жизни не может функционировать. Так же и потому, что в реальной жизни на неё пытаются наложить запрет: третий – лишний. И пока эту пословицу не трансформируют в сказочную: третий – лижет, до тех пор троичная система остаётся чуждой были.

Но вернёмся к десятичной системе, которая безусловно образовалась благодаря десяти пальцам рук, на которых первобытные дикари считали, как на калькуляторе.

Предположим, в один год у некоего человека произошло какое-то важнейшее событие – скажем, создал что-то: от ребёнка до новой теории безотносительности. Родительское счастье, признание, слава – всё выпало разом. Но год этот выдался без нулей на конце. Спрашивается: неужели какой-то соседний годок, с навешенными на конец нулями, окажется для этого человека важнее, знаменательнее года свершений именно из-за этих нулей, годок, в котором ничего значительного для человека не произошло?

А быть может, человек уцепится изо всех сил за этот скучный год именно из-за того, что в нём ничего значительного не произошло и нулёвость его цифры есть единственно важное в этом году для данного человека.

Ага, таким образом кое-что из этой страсти к нулям становится понятным – когда у человека в жизни нет важных событий, то тогда важным событием становится то, что вне его жизни – абстрактные нули, не дающие ему, по сути дела, ни радости, ни горя. Этими нулями человек любуется, как произведением искусства. Завороженность ими носит действительно какой-то потусторонний характер. Будто бы именно здесь разрешается антиномия превращения отдельных зёрен в кучу, но с обратным эффектом – куча годов просеивается и высеивается один год с нулями, и он-то становится годом годов – самым важным годом в жизни человека.

Резюмируя: нули для большинства заменяют отсутствие истинных событий в их существовании или человек предпочитает нули истинным событиям в своей жизни.

Но даже в своей любимой десятичной системе человек занимается подтасовками во имя округления, а значит, ради идеализации своего видения мира. Веком называют сто лет. В то же время веком зовётся жизнь, отпущенная человеку. Пока до сотни человечья жизнь дотягивает крайне редко. Но веком звать её продолжают, как бы увеличивая её до желанной округлости сотни.

Ну а так как жизнь человека пока коротка для века, то устраивают симметричные расчленения сотни для втыкания вех: пятидесятилетие и двадцатипятилетие, семидесятипятилетие. Почтение к цифровой симметрии в десятичной системе есть часть ритуала поклонения ей. Каждая такая веха есть напоминание о нулях сотни, на которую то и дело оглядываются, отмечая эти юбилеи.

У комаров, наверно, устраивают юбилеи каждые десять минут («С точки зренья комара, человек не умира» – И. Бродский) – наверно, именно в эти времена мы видим тучи комаров, собравшиеся и витающие над нами, празднующие нечто своё, комариное. А потом, после празднования, они разлетаются поодиночке – кровь сосать.

Заканчивать демонстрацию мнения следует, подытоживая её, как и политическую демонстрацию, призывом: «Создавайте свои собственные праздники, наполненные смыслом содеянного, достигнутого, выстраданного, а не занимайтесь идолопоклонством десятичной системе! Празднуйте непрерывность жизни, а не её дискретность!»

Тогда цифра 2000 будет символизировать женщину, стоящую на коленях, и её три чудесных отверстия.

А впрок человечеству можно представить, что 3000-летие – это женщина, хотя и не вставшая с колен, но уже лежащая на боку, и всё с теми же неизменными атрибутами.

Дальше тыщи лет заглядывать не буду, быть может, там живые нули по отдельности будут предлагаться.

С наступающим новым видением, дорогие товарищи!

Достоевский у Тихона, Армалинский у Матрёши

Впервые опубликовано в General Erotic. 1999. № 5.

Фабула самой запретной части в самой крамольной главе «У Тихона» из романа «Бесы»^[48] лапидарно такова: красивый злодей Ставрогин соблазняет соседскую девочку Матрёшу, которая вскоре вешается.

Общепринятое мнение состоит в том, что повесилась Матрёша из-за произведённого над ней «надругательства». А я попытаюсь выяснить, в чём состояло это надругательство. В совращении или в чём другом.

Близкий друг Достоевского Страхов и разные другие сообщали да сплетничали, будто Достоевский сам с девочкой ласкался. Но, к разочарованию читающих эти строки, меня эта сторона дела здесь не интересует. Было – не было, но в мыслях это он всё прокрутил как следует, и этого мысленного, романного построения мне вполне достаточно, чтобы выявить суть дела.

Основываясь только на тексте, хотелось бы, конечно, чтобы он был достоверный, чтобы это была авторская рукопись, но, увы, хотя глава «У Тихона» дошла до нас в двух источниках, ни один из них не даёт полного, неискажённого, изначального текста (12:237). Рукописных источников не сохранилось, а только гранки с правкой Достоевского да копия, сделанная рукой его жены с неизвестной рукописи. Сами же рукописи предусмотрительно пропали.

Копия Анны Григорьевны – это женино благожелательное искажение первоисточника, и об этой копии говорить не стоит, ибо всё смягчено, замазано. Поэтому буду полагаться только на первый источник.

Глава «У Тихона» мыслилась Достоевским как композиционный и идейный центр романа, но, уже набранная, в корректуре была отвергнута редакцией «Русского вестника», где печатались «Бесы». (Поговаривали, что Достоевский якобы сам отказался печатать эту главу из-за возможного возникновения сплетен.)

Друзья, которым Достоевский читал эту главу вслух, тоже нашли, что она «чересчур реальна» (12:239).

После первого отказа печатать главу Достоевский написал несколько переделок и снова отсылал их в редакцию. Об одной он сообщает в письме: «Всё очень скабрезное выкинуто, главное сокращено…» (12:240).

В изложении жены был и такой вариант переделки, будто сцена с девочкой происходила в бане, и тут же она замечает в скобках: «истинное происшествие, о котором мужу кто-то рассказывал». Уж конечно, мудрый муж рассказывает жене про свои сексуальные приключения только в третьем лице: по Страхову, дело происходило именно в бане. В сцене этой принимала преступное участие «гувернантка»…

В книжное издание Достоевский главу «У Тихона» уже не включал, будучи уверен, что цензура её не пропустит. При жизни Достоевского она так и не была напечатана. А в посмертных изданиях глава «У Тихона» под предлогом недостоверности текста, как правило, не включалась в роман, и в лучшем случае публиковалась после текста «Бесов» как приложение.

Можно использовать по меньшей мере два подхода к событиям, описанным в главе «У Тихона»: принять всё как есть и анализировать эти события как реально присходившие или принимать выборочно, утверждая, что многое выдумка и «так не бывает». Я сделаю вид, что верю каждому слову Достоевского, но просто буду внимательно смотреть, что же это за слова и что за ними скрывается.

Прежде всего посмотрим, кто такая Матрёша и что за жизнь у неё была.

Матрёше было, по описанию Ставрогина, «лет четырнадцать, совсем ребёнок на вид» (11:13). А затем в конце своей исповеди он говорит о Матрёше: «десятилетнее существо» (11: 22). Так сам толком разобраться и не мог или в конце хотел сам себя побольше «побить» более молодым возрастом соблазнённой. Или возвысить?

Жизнь Матрёши была грустной.

Мать её любила, но часто била и по их привычке ужасно кричала по-бабьи.

Связь любви и битья по русской поговорке «кого люблю, того и бью» опасна тем, что, чем сильнее любовь, тем сильнее битьё, а значит, тем тяжелее увечья. И поэтому самая сильная любовь приравнивается к забиванию до смерти. В тексте нигде не показана непосредственно «любовная» сторона материнской любви, а что касается битья, то оно почти не прекращается.

Мать «кричала на ребёнка… за пропажу какой-то тряпки… и даже отодрала за волосы». А когда тряпка нашлась, «матери не понравилось, что дочь не попрекнула за битьё даром, и она замахнулась на неё кулаком…» Потом, когда Ставрогин спровоцировал подозрение о краже, мать «бросилась к венику, нарвала из него прутьев и высекла ребёнка до рубцов…»

Чуть позже мать «…хлестнула её два раза по щеке за то, что вбежала в квартиру сломя голову».

Так что никаких сомнений не возникает, что тепла, нежности, ласки Матрёша в своей жизни видела негусто.

Соблазнение

Эту сцену следует воспроизвести дословно, чтобы ясно было, что к чему. Изложение происшедшего состоит в основном из фактов и не загрязнено болезненной авторско-ставрогинский рефлексией на них, которой нафаршировано всё последующее повествование. А с фактами можно поработать. Итак:

…Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял её руку и тихо поцеловал, пригнул её опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. То, что я поцеловал ей руку, вдруг рассмешило её, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге, что судорога прошла по её лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дёргаться, чтобы заплакать, но всё-таки не закричала. Я опять стал целовать ей руки, взяв её себе на колени, целовал ей лицо и ноги. Когда я поцеловал ноги, она вся отдёрнулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо вспыхнуло стыдом. Я что-то всё шептал ей. Наконец вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо её выражало совершенное восхищение. Я чуть не встал и не ушёл – так это было мне неприятно в таком крошечном ребёнке – от жалости. Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался.

Когда всё кончилось, она была смущена. Я не пробовал её разуверять и уже не ласкал её. Она глядела на меня, робко улыбаясь. Лицо её мне показалось вдруг глупым. Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею всё более и более. Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно» (11:16).

А теперь я прокомментирую события и проставлю акценты.

…Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила.

Конечно, испугаешься, когда кто-то подкрадывается и вдруг оказывается перед тобой.

Я взял её руку и тихо поцеловал,

Достоевский под повторяющимся «тихо», видно, имеет в виду, что не чмокал, а целовал без лишних звуков, нежно, мокро.

пригнул её опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза.

Тоже мне, гипнотизёр – но девушки любят, чтобы им в глаза смотрели влюблённо, то есть с желанием.

То, что я поцеловал ей руку, вдруг рассмешило её, как дитю,

Отчего ж «как дитю»? – любая девка из простонародья тоже бы рассмеялась – кто им в жизни руку целовал-то, а тут ещё красавец-мужчина целует ей руку, как даме, да ещё и непривычно приятно, коль целует как надо.

но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз, и уже в таком испуге,

Сначала неожиданный поцелуй руки, что смешно, а потом приятные ощущения от поцелуя сработали – вот и встрепенулась от новых чувств.

что судорога прошла по её лицу.

Судорога узнавания наслаждения.

Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали дёргаться, чтобы заплакать, но всё-таки не закричала.

Перепугавшись судороги, Ставрогин приостановил поцелуи да ласки, и Матрёша заволновалась – что же будет дальше? – типичная реакция юной девушки, когда соблазнение вдруг прерывается, чуть начавшись.

Я опять стал целовать ей руки,

Сообразил-таки.

взяв её себе на колени, целовал ей лицо

По-видимому, не только в лоб.

и ноги.

Наверно, не пятки, а там, где начинаются.

Когда я поцеловал ноги, она вся отдёрнулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой.

Это Матрёшина первая в жизни улыбка, связанная с наслаждением, доставляемым мужчиной, вот улыбка ещё и не оформилась в похотливую, а смотрится кривой.

Всё лицо вспыхнуло стыдом.

Вполне нормальная реакция на первое целование ног, выше пяток.

Я что-то всё шептал ей.

Небось, что любит, что как она красива.

Наконец вдруг случилась такая странность,

Достоевский всё пытается представить Ставрогина чрезвычайным развратником, а у него торчат уши самого Достоевского, у которого было с дюжину-две женщин, да и то, видно, впопыхах.

которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама.

Ставрогина как представителя облапошенного большинства не удивило бы вовсе, если бы девочка выразила отвращение, сопротивлялась, кричала о помощи – его удивляет, что она способна быть благодарна за неведомое наслаждение, которое она испытывала, и отвечать взаимностью, «ужасно» целуя.

Лицо её выражало совершенное восхищение.

Радовался бы, дурак!

Я чуть не встал и не ушёл – так это было мне неприятно

Наслаждение вызывает неприязнь, страдание – вот это по Достоевскому.

в таком крошечном ребёнке —

14 лет не крошечный – Джульетта, которой общество фальшиво восхищается, была того же возраста, но ей прощают наслаждение только оттого, что она покончила с собой.

от жалости.

Ему жалко девушку из-за того, что она испытывает наслаждение и счастлива, а когда она страдала на его глазах – это для Ставрогина было в порядке вещей.

Но я преодолел внезапное чувство моего страха и остался.

Вот именно, страха – это основное чувство, которое им руководило, а потом вызывало и ненависть и раскаяние. Страха, что его прихватят за девочку.

Когда всё кончилось, она была смущена.

Уж не в упрёк ли и это он ей ставит?

Я не пробовал её разуверять и уже не ласкал её.

То есть не как развратник, который бы продолжал ласкать, а как обыкновенный жлобина: кончил – и бежать.

Она глядела на меня, робко улыбаясь.

Конечно же робко надеялась на продолжение ласки.

Лицо её мне показалось вдруг глупым.

Да просто похоть у Ставрогина иссякла, вот и кажется ему всё ненужным, глупым, страшным.

Смущение быстро с каждою минутой овладевало ею всё более и более.

Начала тревожиться, что отнята у неё радость, что ещё, чего доброго, и бить начнёт.

Наконец она закрыла лицо руками и стала в угол лицом к стене неподвижно.

Как женщина, потерявшая надежду на продолжение, часто отворачивается спиной к мужчине, в котором разочаровалась.

В тексте не говорится конкретно, что же Ставрогин сделал с девочкой в промежутке времени от целования её ног до когда «всё кончилось», но в подготовительных материалах используется фраза «исповедует подлость с ребёнком (изнасиловал)». Достоевский поясняет слово «подлость», и потому недомолвка снимается.

Есть и другая характеристика в заметках: «Из страсти к мучительству изнасиловал ребёнка» (11:153).

Но в насилии ли состоит мучительство, если следовать описанию случившегося? Вовсе нет, насилия и в помине не было, была ласка, было наслаждение, и девочка радовалась, целовала в ответ. Надругательство было в резком лишении Матрёши этого наслаждения, в пренебрежении девочкой, в побеге от неё.

Это многократный литературно-жизненный вариант «соблазнённой и покинутой», а самоубийством занимались в подобной ситуации особи женского пола и значительно постарше Матрёши.

Но Достоевский с помощью Ставрогина начинает накручивать чушь, которая девочке и в голову прийти не может, – всё своё мужское убожество и слабость Ставрогин переиначивает в религиозные красивости – вот как он удобно для себя устраивает объяснение Матрёшиной смятённости:

Наверное, ей показалось в конце концов, что она сделала неимоверное преступление и в нём смертельно виновата, – «бога убила» (11:16).

Самое сильное чувство, которое испытывает Ставрогин после соблазнения Матрёши, это страх:

К вечеру я опять почувствовал страх, но уже несравненно сильнее. Конечно, я мог отпереться, но меня могли и уличить. Мне мерещилась каторга.

Как следствие этого страха, вторым по силе чувством у него возникла ненависть, которая являлась проекцией собственного страха вовне:

…я возненавидел её до того, что решился убить. Главная ненависть моя была при воспоминании об её улыбке.

Примечательно, что именно в этой ненависти обыватель мог бы солидаризироваться со Ставрогиным. Ведь в те времена господствовало мнение, что приличная женщина не должна испытывать наслаждение при половом акте, а оставаться безразличной, уступая мужу и лишь для продолжения рода. Если женщина смела испытывать наслаждение, то она считалась развратной, извращённой, ибо наслаждение, по научно-религиозным данным того времени, могла испытывать только публичная женщина. А тут ещё такой удар по психике «опытного» развратника: совсем юная девушка смеет улыбаться и ощущать приятность – ну как тут не возненавидеть такую малолетнюю развратницу. (Продолжительные аплодисменты высоконравственной публики.)

Помимо резкого обрывания наслаждения Матрёши и лишения её надежды на продолжение, Ставрогин подверг Матрёшу испытанию ужасному, особенно для такой юной души – ревности. К Ставрогину пришла его любовница, горничная Нина, и Матрёша была свидетельницей его ласки, даримой другой женщине.

В углу их каморки я заметил Матрёшу. Она стояла и смотрела на мать и на гостью неподвижно… Я приласкал Нину и запер дверь к хозяйке, чего давно не делал, так что Нина ушла совершенно обрадованная (11:17).

Потом, когда через несколько дней Ставрогин вернулся в свою квартиру, он сделал вид, что не замечает Матрёшу, у которой к тому времени появился жар. Матрёша сама подошла к его двери.

Она вдруг часто закивала на меня головой, как кивают, когда укоряют, и вдруг подняла на меня свой маленький кулачок и начала грозить им мне с места.

Ставрогин, как повелось, испугался и после робкой безуспешной попытки заговорить с Матрёшей убежал.

А «убитая» Матрёша пошла и повесилась.

Причиной того, что Матрёша грозила кулачком, и её самоубийства принято считать соблазнение её Ставрогиным. Тогда как теперь, я думаю, очевидно для любого зрячего, что не соблазнение, а отсутствие его продолжения стало причиной наивной угрозы Ставрогину и самоубийства отчаявшейся Матрёши.

Сколько женщин обозлеваются на своих: мужей, половая жизнь которых состоит из преждевременного семяизвержения – сколько их, женщин, грозит кулачком и впадает в невротические состояния? Но у взрослой, обманутой в наслаждении женщины есть возможность взять любовника, развестись и т. п. А тут девочка, которая испытывала в жизни только побои и грубость, ошеломлённая первым наслаждением и нежностью, вкусившая эту прелесть, исходящую из единственного (как она была уверена) источника, и всю эту единственную и краткую радость у неё ледяно и безнадёжно отняли да ещё продемонстрировали, что всё это будет отдано другой женщине.

Так что преступление Ставрогина состояло вовсе не в том, что он доставил наслаждение девочке, а в том, что он этого наслаждения её издевательски лишил.

Сами описанные действия, от которых если не шарахаться, а внимательно посмотреть, помимо воли Достоевского опровергают общенародный предрассудок о поступке Ставрогина. Поэтому в «Бесах» Достоевский решил устроить морально выдержанный конец, с его точки зрения, по-христиански справедливый: Матрёша кончает с собой – точно так же удобно разрешая смертью все несоответствия, как раскололся Раскольников, которого Достоевский заставил без всяких оснований признаться в идеально совершённом преступлении, как Ильф и Петров, под давлением советской морали, принудили Бендера под конец стать простофилей и мучиться добытым миллионом.

Непредвзятое прочтение истории с Матрёшей вскрывает неспособность даже Достоевского переиначить жизнь, которая существует, не соизмеряясь ни с христианскими, ни с какими иными критериями.

Соблазнив Матрёшу, дав ей ласку и наслаждение, Ставрогин совершил свой самый благородный поступок. Кто знает, если бы Ставрогин не побоялся преследования по закону, то он бы не бежал Матрёши, а увёз бы её, полюбил бы её, добрую, юную, и, глядишь, переродился бы из своего зла в добро. Русский Пигмалион получился бы.

Но получился, как всегда, – Фердыщенко^[49].

Поздравление с 8-м – матом

Впервые опубликовано в General Erotic. 2000. № 13.

Так называемый «международный праздник женщин 8 Марта» – единственный чисто сексуальный праздник, древняя суть которого недоступна поверхностному взгляду размякших в умилении мужчин и женщин, высоко задравших нос вместо юбки.

То, что праздник международный, – это обычное российское враньё, которое тщится придать ему, языческому, современную значимость и респектабельность и тем самым оправдать свою одержимость этим праздником.

Восьмое марта – не день какой-то великомученицы, героические дела которой всенародно поминают. В день 8 Марта мужчины празднуют сам факт существования женщин. А так как главное определение женщины – это «человеческое существо с пиздой», то праздник 8 Марта не что иное, как празднование Пизды. Суть всех праздничных дёрганий – это подсознательное восклицание мужчин при виде любой женщины: «Как хорошо, что у тебя есть пизда! С чем тебя и поздравляю!»

Но прежде всего они поздравляют себя и засовывают руку глубоко в карман, выправляя зашевелившийся хуй.

Восьмого марта мужчины России одаривают всех женщин подарками, заваливают их цветами – почему и за что? Женщины не совершали все разом никаких геройских поступков, не превысили все, как одна, какой-то производственный показатель. 8 Марта – это единственный день, когда официально и узаконенно становится не важно, умная женщина или глупая, молодая или старая, красивая или уродливая – все социальные и физические различия между женщинами стираются, и они уравниваются главенствующим критерием – наличием Пизды, которая является объектом и причиной празднеств.

С одной стороны, мужские дары в этот день уподобляются жертвам, приносимым своенравной богине, чтобы она смилостивилась и о тебе пеклась. С другой стороны, дары являются универсальным подкупом женщины, чтобы она позволила мужчине в неё углубиться.

Хлипким аналогом в США придуман праздник матери, куда втихаря и без нажима могут укладываться все женщины: бабушки и прабабушки, а также девушки как будущие матери. Американцы, в отличие от России, пошли с другого конца – от частного к общему. Праздновать в Америке день абстрактной всеобщей Женщины не позволили бы сами женщины, большинство которых свою пизду и за человека считать перестали: они почли бы такой праздник за личное оскорбление и приравняли бы поздравления к сексуальным посягательствам, а подарки – к изнасилованиям. Уж слишком Америка порочно христианская страна, чтобы осмелиться радоваться женской сути, которая объединила бы в себя также и бездумно совокупляющихся юниц, и просчитанно продающихся проституток.

К тому же праздник матери – чётко целевой, а значит, как и любой праздник в Америке, его легче раскрутить коммерчески. Попробуй сагитировать всех мужчин разом дарить подарки всем женщинам скопом – это ведь бардак получится. Такое возможно только в уже существующем бардаке России. А в США должен быть порядок: все как заводные выкладывают зелень и дарят подарки матерям – любовь к матери обязательна и обсуждениям не подлежит – это вам не любовь к любой постыдной пизде без разбору.

Для российских женщин этот праздник чрезвычайно значителен и выгоден, ибо позволяет всем им вставать в позу богини, в которой подношения принимаются как должное. Обыкновенно принятие подарков налагает на женщину молчаливое обязательство проявить к мужчине благосклонность. А тут бери – не хочу. Женщина чувствует в этот день свою власть и высокую ценность: Пизда – это commodity – вечно дефицитный продукт, особенно при желании его разнообразия. Признавая её великую ценность, в этот день мужчины не только Пиздою пользуются, но и поклоняются ей. И потому 8 Марта – праздник религиозный. Это день поклонения Пизде и возложения ей подношений.

Благодаря этой церемонии мужчинам 8 Марта предоставляется возможность обратиться к любой, даже незнакомой женщине и завести с ней знакомство, без угрозы нарушения общественного порядка. Если в другие дни мужчине приходится придумывать предлоги, не связанные с сексом, лгать, будто он хочет познакомиться не с Пиздой, а с человеком-продавщицей, человеком-учёным, и делать вид, что его интересует погода или точность сиюминутного времени, то в этот день, 8 Марта, он может подойти к женщине и сказать: поздравляю вас с тем, что вы женщина (а что это значит, мы уже знаем). И не только поздравить, но и вручить подарок, с тайной надеждой, что заклинание поздравления и ритуал вручения подарка исполняющей обязаности богини обернётся её расположением. Расположением на кровати или на какой-либо другой горизонтальной поверхности.

Восьмого марта мужчина обращается к женщине и как к проститутке (но не к нынешней, а древней, храмовой, которая также была и жрицей, и временами – даже богиней), к женщине, открыто признающей своё единственное Привлекалище. Поднося ей дар, мужчина не покупает какую-то социальную услугу, типа написания справки или получения пол-литра вне очереди. Мужчина подарком в день 8 Марта закрепляет уже имеющийся доступ к Пизде или устанавливает контакт для будущего возможного доступа. Таким образом восстанавливается и почитается древний культ богини-проститутки Иштар.

Восьмого марта, с одной стороны, пизда славится, а с другой стороны – она покупается.

Бессознательная и вялая попытка сделать мужской (хуев) день из 23 февраля не столь удачна, поскольку идея Хуя загрязняется солдатскими делами, войной и прочими жестокостями, которые люди празднуют увлечённо и в открытую. В силу того, что в этот день никак не уйти от войны, неминуемо происходит качественная градация мужчин на фронтовиков и тыловиков, молодых и старых, здоровых и увечных, а значит, Хуй погружают в пучины, ему чуждые, и каждый мужчина предстаёт уже не как абстрактный Хуй, а как снаряжённый в военные доспехи, без которых он вообще и хуем перестаёт быть. Посему единственная возможность для мужчин уравняться с женщинами, которым ведь тоже с давних времён хочется поклоняться фаллосу, а не мечу, – это присобачиться к другому празднику, например, ко Дню шахтёра – углубление в матерь-землю будет служить прекрасным символом Хуя углубляющегося. А когда все отработанные шахты опустеют или придут в негодность, то праздник этот к тому времени отмоется от шахтёрской черноты и станет праздником уже чистого Хуя.

Возвращаюсь к празднику Пизды: не случайно праздник выпал на цифру 8 – ведь она символ двух восхитительных отверстий, разделённых тонкой перегородкой.

С праздником 8 Марта, дорогие восьмёрочки!

Десадовские запреты, или золото – в говне

Впервые опубликовано в General Erotic. 2000. № 18.

На период написания де Садом «Философии в будуаре»^[50] в его «моральном кодексе», судя по им написанному, оказалось несколько запретов. Это при том, что он пропагандировал полное их уничтожение.

Примечательно, что даже самые жестокие и разрушающие устремления того или иного человека натыкаются на некую им же проведённую границу, которая для него становится если не священной, то неприступной, что позволяет ему считать себя достойным уважения. Человек обретает ценность в своих глазах не столько благодаря границам, которые он преступает, сколько благодаря границам, которые он решает не преступать. Другое дело, что выбор этих границ и сами границы могут вызывать по меньшей мере удивление у порицающего большинства. Но смысл состоит в самом их, границ, существовании, а не в том, каковы они, поскольку мы знаем, насколько все границы относительны.

Читатель «Философии в будуаре» может быть ошарашен, возмущён или восхищён десадовской способностью «извратить» все святые понятия, тщательно возведённые человеческим обществом. Всё, на что мораль ставит запрет, де Сад пропагандирует как самую предпочтительную форму поведения: ложь, предательство, причинение боли и страданий, совращение малолетних, ненависть к родителям, кровосмешение и гомосексуализм, разврат любого рода и убийство.

Будучи одержим анальным сексом, де Сад не гадает на ромашке ануса: любит – не любит, а твёрдо заключает, что самое предпочтительное общение с людьми «делается через жопу». Если бы его кто-то назвал «говном», то это было бы для де Сада не оскорблением, а комплиментом, ибо фекалии были объектом его восторженного влечения.

Но вдруг на фоне такого либерализма-либертанизма у него появляются своеобразные запреты:

Не позволяйте спускать вам в жопу нескольким мужчинам подряд: хотя в горячем воображении смешение сперм видится желанным, для здоровья оно вредно, а часто и опасно: избавляйтесь от каждого впрыскивания, прежде чем позволять новому попасть в вас (с. 78).

Никаких медицинских, этических или иных аргументов в пользу этого запрета де Сад не приводит. Можно предположить, что он опасался возникновения «гремучей смеси», которая могла произвести эффект разорвавшейся газовой бомбы.

Занимаясь активным и многократным анальным сексом, герои «Философии в будуаре» ни словом не упоминают о неизбежно (при такой активности) являющихся наружу фекалиях. Хотя в одном месте герой романа Дольмансе указывает, что наиболее приятно вводить член в наполненную ими прямую кишку. (Чтобы символически обойти этот запрет, де Сад не догадался взять одним из персонажей негра: ведь когда негр ебёт в жопу белую, то создаётся впечатление, что коричнево-чёрный член – это кусок дерьма вылезающе-влезающий.)

Даже тогда, когда один из героев романа пьёт из ануса другого впрыснутую туда сперму, никак не упоминается, с чем эта сперма неизбежно должна была смешаться и каким запахом она обладала, выходя из такого места. Обоняние у героев отсутствует полностью и даже когда происходит необходимость его использования, оно трансформируется во вкусовые ощущения: «Она пердит —…о какая вкуснота» (с. 176). Кстати, как мило смотрится слово «пердит» рядом со словом «философия».

С помощью таких вот утаек де Сад вписывается в общечеловеческую аксиому: обоняние является наиболее сокровенным чувством, оскорбить которое – самая надёжная форма для вызывания стыда или отвращения. При своём отчаянном желании унизить нравственность и преступить моральные нормы де Сад нигде в «Философии в будуаре» не упоминает запахи гениталий и экскрементов, будто описываемые оргии происходят в безвоздушном пространстве. Однако именно запах, и даже не вид фекалий, является самым сильным препятствием для интимного общения с ними, что напоминает о главенствующем месте обоняния в структуре социальных запретов. Обоняние стоит на страже приемлемости потребления – мы едим баклажанную икру и шоколад – эти продукты питания могли бы по виду сойти за экскременты. Но всякий отпрянул бы от своего любимого блюда, если бы оно запахло дерьмом.

В японской литературе, где свои, национальные, герои занимаются поеданием экскрементов, имеются описания приёмов отбивания их запахов: один хитрец вставлял в нос сильнопахнущие травы, а другие умельцы кормили женщину, выдававшую продукт на-гора, набором трав и снадобий, уничтожавших его отвратительный запах^[51].

Можно предложить самый эффективный метод диеты для жаждущих: похудеть, заимствованный у мистически одержимой Антуанетты Бувиньон де ла Порт, которая с целью умерщвления плоти примешивала к своей пище фекальные массы^[52]. Эх, не знала она спасительной русской поговорки: «Не манер говном щи белить, на то сметана есть».

Ну да ейный Бог с ней.

Другим умолчанием в «Философии в будуаре«, намекающим на существование какого-то запрета, является эпизод, когда двое мужчин удаляются из будуара, чтобы совершить нечто таинственное: «Нет, есть вещи, которые обязательно нужно скрывать» (с. 177).

А когда одна из участниц оргии предлагает им подсобить, они отвечают: «Нет-нет, это дело чести, и оно должно происходить только между мужчинами» (с. 177).

Чем бы это могло быть, если не забывать, что до сего заявления все анально-оральные комбинации были уже в тексте опробованы. Быть может, де Сад, пользуясь приёмами детективного жанра, решил держать читателя в напряжённом подозрении о состоявшейся копрофагии?

В «Ста двадцати днях Содома», написанных в 1785 году, за десять лет до «Философии в будуаре», разглядывание, ощупывание и поедание кала занимает значительное место, тогда как о запахах даже там говорится весьма вскользь. Создаётся впечатление, что после написания «Ста двадцати дней Содома» – своего акме, с точки зрения неприемлемости для общества, де Сад решил сделать смягчённый вариант описаний своих сексуальных фантазий, годящийся для широкого потребления, и дать им философское обоснование-оправдание, что воплотилось в «Философию в будуаре».

Главным методом достижения широкой приемлемости текста было изъятие экскрементов и упоминание об их запахах.

Так сказать, философское объяснение де Сада тяги к анальному отверстию выглядит весьма поверхностно: мол, круглое сечение прямой кишки значительно более способствует наслаждению, чем овальное сечение влагалища:

ДОЛЬМАНСЕ. – …Мой дорогой шевалье, если ты тщательно исследуешь веления Природы, она не укажет тебе иного алтаря для наших воздаяний, нежели дырка жопы. И она приказывает выполнение последнего. О боже, если бы она не предназначала жопу для ебли, разве бы она стала делать отверстие в ней точно соответствующим нашему члену? Ведь оно круглое, как и наше орудие. Почему? Даже человек, лишённый здравого смысла, не сможет представить, что овальное отверстие было создано для наших цилиндрических хуёв. Задумайтесь над этим изъяном, и вы тотчас поймёте намерения Природы (с. 94–95).

Если исходить из таких механистических обоснований, то де Саду следовало бы упомянуть наличие сфинктера, который, являясь кольцевидной мышцей, сладостно сжимает член как ни одно другое отверстие в теле. Не обратил внимания де Сад (а я-то здесь на что?) на существенный аргумент в пользу анального секса, льстящий мужественности: каждое отверстие требует разную степень затвердения для проникновения в него: для рта эрекция вообще не нужна, в пизду можно запихать полувставший, а вот для ануса хуй должен стоять хорошо, ибо твёрдость становится необходима для проникновения сквозь сфинктер. Можно было бы развить и такую футуристическую идею: ебя в жопу или в рот, можно проникать предельно глубоко, ибо это два сквозных, соединяющихся отверстия: одно кончается другим. Тогда как, ебя в пизду, ебёшь тупик, но сквозь который рождается будущее. Таким образом, анальное и оральное совокупление – это общение с настоящим, а вагинальное – это общение с будущим. (Результат «сквозистости» рта и ануса отражён и в следующем наблюдении: описывая свои ощущения, когда её ебут в жопу, одна женщина сообщала, что испытывает лёгкое чувство тошноты. Ещё бы – то, что должно выйти, запихивается обратно, в сторону рта.)

Взаимосвязь рта и ануса в Италии являет себя благодаря популярному приёму лекарств анально, а не орально – множество лекарств, изготовляемых в других странах в виде таблеток, в Италии изготовляется в виде анальных свечей. (Так, во всяком случае, было вплоть до конца 1970-х.)

Как влагалище влечёт, потому что в конечном итоге оно есть орган, из которого выходит жизнь, так анус, быть может, влечёт именно потому, что из него выходит говно. Это подобие отражается в поговорке: «Срать всё равно что рожать». Так что можно смело сказать, что испражнение – это процесс творческий. Посему вовсе не удивительно, что предмет величайшего презрения и стыда становится для некоторых объектом любви и восторга.

Если нас мораль стращает и стыдит совокуплением, а потом оказывается, что ебля – самая прекрасная вещь на свете, то не может ли оказаться, что дерьмо – символ ненужности и омерзения – становится для кого-то предметом первой необходимости и восхищения. Слияние этих противоположностей наблюдается на лингвистическом уровне. Слово «золотарь» имеет два чуть ли не взаимоисключающих значения: золотых дел мастер и чистильщик выгребных ям. А всё потому, что само слово «золото» имеет второе значение: навоз, человеческий помёт. Слово «золотник» – это также и анус, задний проход.

«Золото и на воде всплывает», – ласкает золото поговорка за его ценность, но в то же время «дерьмо не тонет», «плавает как дерьма кусок» согласно словарю Даля.

Фанатичное поклонение народа перед знаменитыми музыкантами и актёрами вполне может распространиться и на испражнения своего идола. Можно себе легко представить, как красавицы кинозвёзды продают свой кал поклонникам и почитателям, которые будут с восторгом не только разглядывать и нюхать, но и съедать частицу своей великой мечты. Их кал будет цениться на вес золота, тем самым к нему приравниваясь. Да здравствует новая сказка – не Спящая, а Срущая Красавица (Shitting Beauty)!

В Японии пользуются большим спросом бутылочки с калом не кинозвёзд, а обыкновенных привлекательных женщин. Причём на бутылочке наклеивается этикетка с фотографией женщины-производительницы.

В фильме Романа Полански «Горькая луна» (Bitter Moon) показывается страсть парижской парочки. Садомазохизму там отдана мелкая дань, а потом, как о последнем пределе разврата, повествуется, что любовник наслаждался, когда ему на лицо мочилась его возлюбленная. Но на этом потоке ставится стоп-кран: говорить о следующем логическом шаге – дефекации на лицо возлюбленного и поедании оказавшегося на лице – Поланский не решился. Или ему не дали решиться цензоры.

Есть мужчины, которые страшатся анального секса, впадая в панику от возможности соприкосновения с фекалиями. Женщина предстаёт для них угрозой оскорбления (покроет дерьмом, обосрёт). Подобный страх удерживал моего знакомого, красивого мужчину средних лет, от анального секса в своих многочисленных похождениях. Когда он всё-таки решился впервые углубиться в женщину с непривычной стороны и после завершения путешествия в её недра вытащил хуй, он был поражён, что его «путешественник» не покрыт дерьмом, как он ожидал. Знать бы ему, что есть женщины, у которых в прямой кишке всегда остаётся кал даже после полного опорожнения, а есть женщины, у которых после дефекации прямая кишка полностью очищается. Вот такие пироги.

Я здесь не касаюсь практических применений экскрементов, а лишь мусолю сексуальное к ним влечение. Известно, что для крестьян, имеющих дело с необходимостью удобрения, дерьмо становится весьма драгоценным материалом и «городского» отвращения к нему они не испытывают.

То же самое и для медицинских работников, делающих анализы безличного кала, и др. Профессий, с ним связанных, – они ведь зарабатывают деньги на возне с экскрементами. Это для меня неинтересно, потому что деловой подход всегда основан на обрубании эмоций. Но исключительно интересно, что сильное сексуальное желание делает для некоторых людей привлекательными экскременты вместе с их запахами. Одна из особенностей сексуального желания состоит в наслаждении, получаемом обуянному этим желанием при преступании социальных запретов одного за другим, начиная с наготы и кончая запахом экскрементов.

Но чуть желание исчезает – все запреты магически восстанавливаются с помощью возникшего безразличия, а подчас и отвращения.

Вот ещё одна история по теме. В одном из крупных городов Америки полиция стала находить женщин в бессознательном состоянии, измазанных собственными фекалиями. Когда жертвы приходили в себя, они ничего вспомнить не могли. Общим для этих находок было и то, что женщины оказывались в таких пикантных ситуациях ранним утром или после посещения ресторана. Находили их в самых неожиданных местах – в парках и садах, на строительных площадках, в проездах между домами, в заброшенных зданиях, и многие были найдены в своих же постелях. Характерно было и то, что все пробуждались с чётким ощущением, что в их анусе кто-то основательно поблудил. Эксперты находили там сперму, однако не находили следов насилия.

Преступник, как всегда, попался на мелочи, выдававшую его одержимость. Одна из жертв, очнувшись в собственном дерьме с явно натруженным анусом, в процессе обмывания заметила, что в него что-то вставлено – она вытащила это нечто, оказавшееся свёрнутой в трубочку бумажкой. Сначала она хотела в отвращении выбросить её, но потом любопытство оказалось сильнее брезгливости. Аккуратно отмыв трубочку, она развернула её – на ней было написано красными чернилами: «Особая благодарность Джени Ней!»

– Джени Ней, – в смятении повторила жертва, размышляя, откуда ей так знакомо это имя. И вдруг память выложила перед ошеломлённым сознанием – это имя их преподавательницы на курсе «Как предотвратить изнасилование».

Полиция вскоре выяснила, что все женщины, обнаруженные в таком нечистом состоянии, в то или иное время посещали эти курсы. Загадка состояла в том, как женщины, специально проходящие курсы по предохранению от изнасилования, прежде всего и оказывались его жертвами? Следователь выяснил, что курсы эти посещали в основном одинокие женщины, в силу разных причин панически боявшиеся быть изнасилованными. После тщательного изучения программы курсов следователь обратил внимание, что среди многочисленных способов противостоять насильнику, которым обучали на курсах, имеются побег, вопли, физические приёмы, вроде удара в пах, а также заведение разговоров для отвлечения насильника от его цели и много других.

Но среди всех этих приёмов выделялся самый экстравагантный: когда женщине уже никуда не деться, ноги её разведены нараспашку силком, хуй вот-вот осквернит её глубины, – и тут преподавательница Джени Ней рассказывала о последнем выходе, – женщина должна громко выпустить газы, а чтобы они не представлялись насильнику воздушными замками, выложить осязаемую постройку экскрементов. Предполагалось, что нюх и зрение насильника так оскорбятся и отвратятся от женщины, что ему станет не до половых экскурсов и бросится он, зажав нос и сломя голову, подальше от этой грязнюхи. Торжествующая женщина, победно отряхнув с себя дерьмо, радостно отправится, вся верная, домой к своему мужу, любовнику или к вибратору. Или ко всем троим.

Следователю стало очевидно, что все женщины-жертвы прибегали к этому крайнему средству в борьбе с насильником. Было также ясно, что это «заднее» средство совершенно не помогало. А быть может, помогало, но не женщинам, а насильнику?

Полиция начала исследовать эту вонючую записку. Её изучали на наличие отпечатков пальцев, делали графологический анализ текста, анализировали чернила и происхождение бумаги. В результате расследование вышло на мужа одной из учениц Дженн Ней.

Муж, врач-нарколог, давно перестал воспринимать свою жену как женщину, и вследствие того она постоянно пребывала в голоде. Вот она и возмечтала, чтобы её изнасиловали. Подсознательно подавляя это желание, она бросилась на курсы по предотвращению изнасилования, испытывая оргазм каждый раз, когда какая-либо ученица, подвергнувшаяся в прошлом изнасилованию, рассказывала о своём приключении, разбавляя смачные детали горючими слезами.

Неудовлетворённая жена в качестве скрытой жалобы рассказала своему неудовлетворяющему мужу о крайней мере самосохранения, а муж как раз и стремился к общению с женскими фекалиями, хотя тщательно скрывал это от своей жены, ибо она его отвращала после долгих: лет сожительства не только дерьмом, но обыкновенным своим обликом. Муж ученицы взял эту информацию на заметку, поскольку ему было весьма тяжело добиваться от своих: любовниц того, чего ему хотелось больше всего: ебать женщину, стоящую на четвереньках, и смотреть в её анус, из которого начинает медленно выходить дерьмо. Выпустив первую порцию, раздавленную и размазанную по заду женщины и своему низу живота, вытащить из пизды член и запихать выходящую вторую порцию хуем обратно в прямую кишку и покупать в ней хуй. (Купание красного коня.)

Муж выслеживал выходящих из школы женщин, выяснял, где они живут, и наносил им утренний визит или выжидал, чтобы они хорошо поели, чтобы им было чем «сопротивляться». Он увлекал или затаскивал их в уединённые места. Там он удовлетворял свою страсть и делал укол, усыпляющий её и стирающий из памяти случившееся с ней. Были, конечно, и провалы, когда женщины не применяли крайней меры, считая, что всё не так уж плохо, стыдясь своих фекалий больше, чем совокупления с незнакомцем. Но было и много удач, когда женщины выдавали защиту в полном объёме.

Нашли преступника по запаху дерьма, который от него исходил после очередного мероприятия, поскольку он не мог сразу вымыться, а те дезодоранты, которыми он себя прыскал, оказались недостаточно сильными.

Таким образом, роковой запах фекалий, являясь самым сильным запретом, стал самой сильной уликой для поимки преступника.

Золото и говно – как страшно взаимоисключающе это звучит. Однако реальность походя примиряет бескомпромиссность нашего мышления. Вот простой пример. Когда лижешь женщине клитор, правой рукой высвобождаешь его из капюшона, а левой рукой заполняешь отверстия женщины: указательный и средний пальцы направляются во влагалище и там ласкают стенки да шейку матки, а безымянный палец, на котором красуется золотое кольцо, вместе с мизинцем углубляются в анус. Нередко при движении пальцев туда-обратно кольцо оказывается покрытым коричневым слоем. Так страсть уравнивает золото и говно.

Крайности соединяются, а значит, для того чтобы сойтись в одно, необходимо быть крайностями. Копрофаг относится к дерьму как к золоту, а за золото он покупает дерьмо. Взаимопревращение дерьма и золота предстают незамеченными, тогда как ежедневно являются перед нашими глазами: так алхимия женской косметики сплошь и рядом делает золото из дерьма.

В детстве мы рассказывали друг дружке анекдот, который звался самым грязным:

На самой-самой грязной помойке лежит грязнющая-грязнющая баба, а над ней грязнющий мужик и срёт ей в рот. Серанул он раз, тужится, больше не может. А баба из-под его жопы голову вытащила и спрашивает:

– Ты что, меня больше не любишь?

В те годы это было непостижимым и абсолютно надуманным.

А что же следующее после поедания кала, ведь похоть постоянно должна питаться новыми ощущениями? – подсказывает практика порнозвёзд, прошедших все варианты и комбинации, причём в большом количестве – многие из них, судя по интервью, мечтают о романтической любви, детях и семейной жизни. (Как волка ни корми – всё равно в лес смотрит.) В мечтах круг замыкается, в жизни – далеко не всегда.

Это глубокомысленное заключение надо бы олегкомыслить напутствием, почерпнутым из того же бездонного кладезя народной мудрости: «Поиграл говном – да за щеку».

Секс в поэзии Бродского
Наблюдения с комментариями

Марине А.

Одним вредит, других спасает плоть.

Иосиф Бродский

Бродский был гений, я же был – так,

нечто бесстыдное людям болтал.

Те бушевали, краснели, блевали,

похотью тайной заболевали.

Этих дразнил, а тех заводил,

всех доводил, чтобы всяк завопил.

Люд же остался инертным, как гелий.

Я был такой. А Бродский был гений.

Михаил Армалинский

Впервые опубликовано в General Erotic. 2001. № 36.

Правильнее было бы назвать эти наблюдения: «Скудость секса в опубликованных стихах Бродского». Однако в таком заголовке звучит приговор, но я – не судья, а лишь увлечённый читатель.

Начну с несомненной для меня аксиомы: Бродский – гений. Причём его гениальность – это не преувеличение. Скорее – приуменьшение. Поэтическая вселенная, им созданная, – явно дело рук божественных.

В математике исхитрились сравнивать бесконечности. Так вот, бесконечность Бродского несоизмеримо огромнее, чем мне доводилось замерять у других поэтов. Потому взгляд мой на поэзию Бродского видит в ней далеко не всё, а лишь то, что способен увидеть вследствие своей ограниченности. Благо в этой вселенной есть что угодно – это свойство любой бесконечности – а значит, и найти в ней можно что захочешь, особенно в такой громадной.

Найти-то можно всё, но, как оказывается супротив математики, в бесконечной вселенной поэзии Бродского находится весьма конечное количество сексуальной материи и духа.

А с конечным, да ещё небольшого размера, можно легко справиться. Вот я и решил сделать опись, зафиксировать всё сексуальное, увиденное мной в стихах Бродского, и поумничать на тему замеченного.

* * *

Личного знакомства у меня с Бродским не было, хотя, будучи современником, я бы мог его организовать. Но заглядывать снизу вверх – неприемлемое для меня искажение перспективы. Так что мои наблюдения над поэзией Бродского не обезображены «личными впечатлениями», а основываются исключительно на самих его стихах.

Более того, я изо всех сил пытаюсь не принимать во внимание читанные воспоминания о Бродском его друзей и знакомых.

В своём прочтении Бродского я исхожу из предпосылки, будто я нашёл рукописи совершенно не известного мне поэта и всю информацию о нём можно почерпнуть только из его стихотворений^[53].

К чему такой подход и в чём его полезность, продуктивность? По меньшей мере это совпадает с той защитой, прижизненной и особо посмертной, которую установил Бродский, обороняя свою личную жизнь от внимания публики.

Опубликованные в пятитомнике стихотворения – это то, что Бродский писал с намерением не скрыть, а продемонстрировать миру, то есть это та часть его жизни, которую он афишировал, а значит, она содержит информацию, которую называют открытой, и посему дозволенную к интерпретации.

Понимая это, Бродский, очевидно, не публиковал тех стихов, а быть может, даже и не писал вообще (это ещё предстоит узнать), которые без тщательного камуфляжа говорили бы о его интимной жизни, то бишь сексуальной.

Тем интереснее становится, соблюдая установленные Бродским правила игры, а именно используя только его собственные слова, умышленно произнесённые вслух (то есть всё те же опубликованные стихотворения), покопаться в них – уж это никто не сможет назвать «копанием в чужом грязном белье». Такое скорее принято значительно называть литературоведением, а того глядишь – и текстологическим анализом.

Кстати, о «копании в чужом грязном белье». Это смотря чьё грязное бельё? Прежде всего под «грязью» подразумевают сексуальные выделения человека. Однако если это бельё красивой женщины, да ещё желанной народом, типа нынешней Дженнифер Лопес, то её грязное бельё продавалось бы шибче, чем её песни и фильмы.

Мы видим, как музыканты или спортсмены бросают свои потные рубашки и прочие части туалета в публику и как она за них дерётся. Женщины бросают свои трусики на сцену любимому исполнителю, и тот вовсе не бежит от них в отвращении. Так что давайте не будем про грязное бельё.

Более того, определение следует перевернуть: грязным бельём красавицы или знаменитости для страстного почитателя будет их только что выстиранное, не ношеное бельё, а грязное, с их тела, пропитанное запахами, – оно для влюблённого есть чистое бельё.

Всё это справедливо и по отношению к любому человеку, которым по тем или иным причинам страстно восхищаются народные массы.

Так что кое-какое своё «грязное бельё» Бродский вывесил на обозрение печатным способом. Меня только оно в данном случае и привлекает. (Бродский подобен энциклопедии. А я, как великовозрастный мальчишка, раскрыв её, прежде всего отыскиваю статью про женские половые органы.)

Максимальная точность и удовольствие от «копания» могла бы быть достигнута, углубись я в ПОЛНОЕ собрание сочинений Бродского. Пока же существует лишь избранное с купюрами. Например, что это за пропущенные строфы VII и IX в «Строфах» 1968 года? (2:95,96.)

Судя по опубликованным стихам, гениальность Бродского определялась, увы, не только его сексуальной жизнью. Во всяком случае, секс в поэзию почти не просачивался.

Подавляющее обилие стихов о смерти, вероятно, вытеснило интимные, любовные стихи за пределы избранного. Можно, конечно, предположить и то, что их просто нет. Однако по тем имеющимся немногим стихотворениям и намёкам нетрудно заключить, что Бродский смело обращался с любовным лексиконом просторечья, в особенности в зрелом возрасте, и от женщин не бежал, а к ним в открытую стремился.

Быть может, опбуликованное есть результат самоцензуры отбора, то есть вполне возможно, что Бродский не пускал в обращение и не давал в печать какой-то группы своих стихов. Но всё-таки даже в допущенных к печати можно высмотреть очертания его сексуальной личности.

* * *

Первое впечатление от прочтения стихотворений Бродского не особо меняется после многократных перечитываний и остаётся верным: из двух китов, на которых зиждется поэзия – Любви и Смерти, подавляющий вес взвален на кита Смерти.

Как правило, мысли о смерти заботят в юности даже физически и психически здорового поэта, поскольку в этот период происходит первое глубокое осознание своей смертности. Потом эти мысли забиваются (редко насмерть) Любовями и жизненными заботами, а затем с новой силой всплывают к старости (если поэт до неё доживает), когда уже абсолютно ясно, что «одной не миновать».

Несмотря на то, что в поэзии Бродского практически нет прямых упоминаний болезней и страданий, с ними связанных, тем не менее постоянное присутствие смерти и умирания позволяет заключить, что здоровье поэта постоянно его заботило. Тем интереснее становятся те редкие стихотворения, в которых упоминается сексуальная жизнь.

Однако даже там, где пахнет женщинами, они конкретно (кроме посвящений к стихотворениям) не только почти не упоминаются, но становятся всего лишь предлогом для разговора об умирании.

Нигде у Бродского нет страсти, пламенной жажды женщины, всё идёт под интеллектуальную сурдинку.

Итак, ещё раз – сухой остаток в поэзии, передаваемый из поколения в поколение, – это любовь да смерть. Читая огромное поэтическое наследие Бродского, всякий заметит, что разноликая смерть является у него главным действующим лицом, телом, душой. Любви у Бродского уделяется минимальное количество поэтического времени и пространства, да и то эта любовь представляет интерес настолько, насколько она напоминает ему о смерти.

Повсеместное присутствие смерти в поэзии Бродского снимается его феноменальным чувством юмора. Поскольку юмор – это явление, как известно, эротическое, то сексуальность часто уходит в хохот или хотя бы в ухмылку. Примеров множество: от «Речи о пролитом молоке» до «Представления» и «Театрального». Однако я постараюсь меньше связываться с косвенным, а буду лишь ухватывать прямые заявки.

Идти я по текстам буду хронологическим путём.

* * *

Примечательно, что непристойности совершенно отсутствуют в ранних стихах, именно в тот период юности, когда использование мата воспринимается как одна из форм сексуального самоутверждения и приобщения к взрослому миру. Лермонтов, Полежаев и другие девятнадцативековые живо использовали мат и описания ебли в юности, хулиганили, а потом «умнели» и целомудренели. У Бродского, судя по опубликованному, направление обратное – юношеское хулиганство ему было чуждо, и он сразу начал с классики, идя от романтического языка юности к зрело-честному языку чувств, в которых всегда есть место непристою.

(Я лично знаю одну литературоведшу, обожающую стихи. То есть любящую Пушкина. Лет двадцать назад, узнав о Бродском, она наугад раскрыла какой-то его сборник и увидела в стихе матерное слово. Она захлопнула книжку, и с тех пор Бродский как поэт перестал для неё существовать. Такая вот литературоведша…)

В ранних стихотворениях двадцатилетний Бродский упоминает о существовании мата, но не использует его:

Потом, уходя,

презрительно матерились:

«В таком пальте…» (1:34).

Я хватаюсь за упоминание мата лишь потому, что просто не за что больше сексуально ухватиться. Судя по стихам того периода, двадцатилетнего поэта секс абсолютно не волнует (чего в жизни также абсолютно быть не могло).

В том же стихотворении появляется гастрологический поэтический образ, где прямая кишка начисто лишена эрогенных зон.

…у длинной колонны Прямой Кишки

на широкой площади Желудка (1:34) —

и далее, в традиции отвращения с оскорблением:

…и получить дерьмо…

…вдыхай амбре дерьма… (1:118)

В последние годы это слово используется как ключевое в основополагающем определении:

…Люди вообще дерьмо.

В массе – особенно (167).

Копрофилии здесь, конечно, никакой – но такое поголовное отрицание людей отрицает вместе с ними даже несомненную прелесть женщин, причём даже в массе. Более того, женщины вообще прелесть. В массе – особенно, ибо, чем больше женщин, тем лучше.

Затем Бродский использует разок просторечия «блядун» и «мудак» в холодном перечислении типажей толпы.

…грузины, блядуны, инженера (1:120) —

и далее:

…обманывать, грубить и блядовать (1:123),

а также:

А ну, заткнись, мудак! (1:125)

«Мудила» будет присутствовать до самых последних стихов:

Поставьте к воротам ещё сто мудил… (163)

Не страшась цитировать «русских людей», Бродский письменно признаёт существование людей такого сорта и называет их для полноты картины, а вовсе не для эпатажа, что в те времена воспринималось той же толпой как матерщина.

Бродский неоднократно и виртуозно доказывает, что использование мата для обозначения сексуальной атрибутики или для точности внесексуального изображения не может осквернить божественное, будь оно поэзией или соитием.

Ночь. Камера. Волчок

хуярит прямо мне в зрачок (1:423).

Бродский демонстрирует, что поэзия действительно не имеет границ, ибо она – внеземная, а значит, её невозможно уничтожить никакими земными средствами и, более того, все земные атрибуты при умелом их использовании только идут поэзии на службу.

На протяжении многих стихотворений Бродский без стыда даёт понять, что занятия онанизмом в одиночестве отрочества-юности были обычным повсеместным делом, и таким образом из физиологической азбучной истины, которую слепо попирала мораль, Бродский делал поэтическую правду. Потому среди страшных проклятий, которые сыплет персонаж его «Зофьи», появляется и такое:

…не будет вам поллюции во сны (1:172),

а также и более замаскированное описание:

Так, видимо, приказывая встать,

знать о себе любовь ему даёт.

Он ждёт не потому, что должен встать,

чтоб ждать, а потому, что он даёт

любить всему, что в нём встаёт,

когда уж невозможно ждать (1:441, 442).

Детский стишок: «Пошёл козёл в коператив, купил большой презерватив» преображается во вполне успешное введение слова «презерватив» в высокую поэзию, несмотря на совпадение размера строки:

…Как просто ставить жизнь в актив,

<…> купив большой презерватив… (1:131).

Насколько мне известно, советская резиновая промышленность того времени не баловала мужчин (а точнее – женщин) доступностью и разноразмерностью презервативов. Так что «большой презерватив» – это поэтическая гипербола юного Бродского. Мечты, мечты…

…каким еще понятием греха

сумею этот сумрак озарить (1:197), —

пишет юноша Бродский, но согласно стихам, главный грех пока – это «блядство», и как всякий грех – вожделенный:

Счастье – есть роскошь двух,

горе – есть демократ (1:241).

Тогда ему в голову не приходила идея оргии, где счастье становится тоже весьма демократичным.

Понятие греха озаряет известные ситуации подслушанных совокуплений:

Не громче, чем скрипит кровать,

в ночную пору то звучит,

что нужно им и нам скрывать (1: 256).

Но в то же время происходит и уход от «греха», от якобы предоставившейся возможности «согрешить»:

Дай мне объятья, нет, дай мне лишь взор насытить (1:313).

Юношеская иллюзия, что якобы взирание значительней объятий. А основано это на боязни объятий или боязни, что попросишь, а тебе не дадут.

Потом, в 90-х, появляется перекличка – устранение от объятий:

…и мускул платья

в своём полёте

свободней плоти

и чужд объятья (21).

В ночи не украшают табурета

ни юбка, ни подвязки, ни чулок (1: 392).

Согласно этому описанию, его любовница ходила без трусиков. Либо Бродский решил не упоминать о них в стихе, либо они не казались ему достаточно поэтичными. Но именно они – самое поэтичное из женского белья.

…мы загорим с тобой по-эскимосски,

и с нежностью ты пальцем проведёшь

по девственной, нетронутой полоске (1:421).

Сам он не касается, он наблюдает за ней. Нет порыва взять, есть отстранённость наблюдателя, а не вовлечённость участника.

За что нас любят? За богатство,

за глаза и за избыток мощи.

А я люблю безжизненные вещи

за кружевные очертанья их (1:430).

В каждой поэтической шутке есть доля прозаической правды.

Даже в женщине Бродский видит безжизненную вещь, ибо не ебёт даже глазами. Быть может, он имеет в виду женскую комбинацию. Опять же на стуле.

Вынужденность интеллектуализации похоти из-за невозможности её удовлетворения – уж точно: либо ебёшь, либо пишешь о ебле, ибо и тем, и другим одновременно не займёшься – руки заняты. Хотя рассказывают, что, кажется, старик Гёте записывал стишки, обнимая молодуху.

Ты, ревность, только выше этажом.

А пламя рвётся за пределы крыши.

И это – нежность. И гораздо выше.

Ей только небо служит рубежом.

А выше страсть, что смотрит с высоты

бескрайней на пылающее зданье…

…А выше только боль и ожиданье… (1:444)

Бродский называет это строение «иерархией любви». Холодная конструкция, несмотря на упомянутое пламя.

Как хорошо нам жить вдвоём,

мне – растворяться в голосе твоём,

тебе – в моей ладони растворяться,

дверями друг от друга притворяться… (1:447)

Что это за такая жизнь вдвоём? Отстранённая жизнь, вдвоём да порознь, разделяется дверьми, а контакт телесный исчерпывается ладонью.

Хотя речь идёт о некоем похотливом мальчике Феликсе, но мыто знаем уже, что поэт всегда пишет только о себе.

Дитя любви, он знает толк в любви (1:450).

Однако нигде этот толк в любви не показывается, и приходится верить или не верить на слово.

Поэтически убедительно, поэтому верить хочется. Но проверять – тоже.

При нём опасно лямку подтянуть,

а уж чулок поправить – невозможно.

Он тут как тут. Глаза его горят…

И, слыша, как отец его, смеясь,

на матушке расстёгивает лифчик,

он, наречённый Феликсом, трясясь,

бормочет в исступлении: «Счастливчик» (1:451).

Никуда не деться от зависти к отцу, пусть это даже и Феликс. Посрамить Фрейда не удаётся, хотя ниже об этом заявляется (см. 2:97).

Всё это – и чулки, и бельецо,

все лифчики, которые обмякли —

ведь это маска, скрывшая лицо

чего-то грандиозного, не так ли? (1:452)

Так, так…

Испытывать вожделение к женскому белью, потому что оно касается женского тела, – это всё равно что жадному до денег испытывать жажду обладания кассиршей, потому что через неё проходит множество денежных купюр.

И опять-таки трусики не попадают в перечень, или неужели и впрямь его женщина(ы) ходила без трусиков? Что вообще-то вполне могло быть. Но не в питерском климате.

На склоне лет я на ограду влез,

Я удовлетворял свой интерес

к одной затворнице…

…и я Луной залюбовался,

я примостился между копий,

открылся вид балтийских топей,

к девице в общежитие я лез,

а увидал владычицу небес (2:18).

Такова судьба интеллектуала: смотришь в фигу, а видишь книгу.

Прощай, дорогая. Сними кольцо,

выпиши вестник мод.

И можешь плюнуть тому в лицо,

кто место моё займёт (2:24).

Первое прямое обращение в лицо женщине и без всякой философии.

Однако когда другой займёт место, то уже поздно будет плевать. Стремящемуся занять место ещё можно успеть плюнуть в лицо, да только такого рода сопротивление вряд ли того стремящегося остановит. А если желанная женщина плюёт тебе в лицо, то это не очень-то отличается от поцелуя на расстоянии – воздушный французский поцелуй и есть плевок.

Не могу я встать и поехать в гости…

ни в семейный дом, ни к знакомой девке.

Всюду необходимы деньги (2: 27).

Интересно «девки» и «деньги» – это лишь хорошая рифма или правда Бродский был готов купить женщину, будь у него деньги? Если так, то его могли бы не пустить в Америку – ведь при допуске в неё заполняешь анкету, где спрашивается, имел ли дело с проститутками. Следует писать: нет, и ему пришлось бы солгать. К счастью, родина спасла своего пророка, лишив его не только свободы, но и денег.

Зная мой статус, моя невеста

пятый год за меня ни с места;

и где она нынче, мне неизвестно:

правды сам чёрт из неё не выбьет.

Она говорит: «Не горюй напрасно.

Главное – чувства! Единогласно?»

Это с её стороны прекрасно,

Но сама она, видимо, там, где выпьет (2:27).

Непоэтическая позиция – желать жениться (а не просто переспать) и не получать от женщины согласия.

Должно бы наоборот – женщина мечтает выйти за Поэта замуж, а он витает в облаках и не желает земных семейных забот или просто предпочитает обильных любовниц. Какая молодец невеста, сохранила для нас поэта своим отказом, а то погрузился бы в советский семейный быт, который бы…

«Бога нет. А земля в ухабах».

«Да, не видать. Отключусь на бабах».

Творец, творящий в таких масштабах,

делает слишком большие рейды

между объектами. Так что то, что

там Его царствие, – это точно.

Оно от мира сего заочно (2:35).

Пытаюсь разобраться: между объектами – это между бабами, живущими в разных концах города? Но почему большие рейды обязательно связаны с атеизмом? Уж не потому ли, что вера самодостаточна и ездить никуда не надо, а можно сидеть на месте и заниматься онанизмом или самосозерцанием? Что одно и то же. «Бога навалом. Особо – в бабах» – это моя версия.

Непротивленье, Панове, мерзко.

Это мне – как серпом по яйцам (2:37).

Серпом всё же лучше, чем молотом. Но как чудесно здесь ругань превращается в поэзию, хотя яйца представляются как символ боли, а не наслаждения.

Смотрит с обоев былая сотня.

Можно поехать в бордель, и сводня —

нумизматка – будет согласна.

Лень отклеивать, суетиться… (2:38)

Если лень, то не так уж и хотелось.

…что где бы любви

своей ни воздвигла ты ложе,

всё будет не краше, чем храм на крови,

с общим бесплодием схоже (2:41).

Вот я, как шафер в «Клопе», что бодро реагировал на слово «мать», реагирую на «ложе любви». И так же безосновательно – здесь явное бесплодие сексуальной тематики.

И слепок первородного греха

свой образ тиражирует в канале (2:43).

Гондоны или зародыши от абортов плавают? Мой одноклассник занимался ловлей гондонов в Карповке и потом победоносно приносил очередной на палочке и показывал девочкам, искренне и самозабвенно радуясь их страху и отвращению.

Красавица уехала. Ни слёз,

ни мыслей, настигающих подругу… (2:68)

«Настигающих» – главное слово. Обыкновенно поэты пытаются именно настичь своими словами ускользнувших женщин, то есть выебать их словесно, коль не удаётся хуем. Бродский уводит своё желание типично христианским способом – в Бога или в вещи.

Правда, возможен ещё один вариант – пресыщение после визита красавицы.

Вообще-то любовная поэзия состоит из:

1. описаний и восхищений прелестями женщин, своей возлюбленной в частности,

2. описаний силы своего желания с женщиной соединиться,

3. переживаний по поводу ревности, измены, женской недоступности,

4. удручённости от собственного безразличия к женщине и, наконец,

5. из описаний состоявшегося соития.

Практически ничего из этого у Бродского нет. За редким исключением, например, из пункта 3:

Зачем лгала ты? (2:99)

Да, но разве ж это секс?

Поехали дальше:

Сбегавшую по лестнице одну

красавицу в парадном, как Иаков,

подстерегал… (2:72).

Подстерегал? И только-то?

И тут же вдогонку:

В густой листве налившиеся груши

как мужеские признаки висят (2:73).

Голодно значит – семенем налился. Подстерегал, да ничего не вышло.

…коль двое на постель да нагишом взойдут,

скроив физиономью кислу… (2:73)

Это должны быть только многолетние супруги, иначе физиономия сладка. О ком это он, интересно? Неужто о себе, неженатом? Или о своей партнёрше?

Одни горнисты,

трубы свои извлекая из

чехлов, как заядлые онанисты,

драят их сутками так, что вдруг

те исторгают звук (2:85).

Образ семяизвержения, как и следует – родной, вовремя изливается на поэтические образы.

Рядовые в кустах на сухих местах

предаются друг с другом постыдной страсти (2:85).

Бесстрастность – вот что постыдно. А любая страсть – прекрасна.

Однако фраза «постыдной страсти» так хихикающе использована, что я не собираюсь «учить учёного».

И теперь у меня – мандраж.

Не пойму от чего: от стыда ль, от страха ль?

От нехватки дам?.. (2:86)

Проклятая нехватка, но бунта нет, лишь констатация да анализ. На то Бродский и поэт, а не революционер.

А вот и расширение сексуального лексикона, и наделение новых терминов «охранной грамотой» поэзии:

…мошонка

…от пейс до гениталий (2:90).

…она, пристёгивая чулок,

глядит в потолок (2:93).

А отстёгивая чулок, глядела бы в кровать.

Но всё чулки, максимум – лифчик и никак до трусиков не добраться.

Так чужды были всякой новизне,

что тесные объятия во сне

бесчестили любой психоанализ (2:97).

В чём же было бесчестие психоанализа, известного своей пансексуальностью? В том, что даже тесные объятия были асексуальны?

Я сделал ей намеренно ребёнка.

Я думал, что останется она.

Хоть это – психология подонка (2:107).

Подонством это принято считать в ранней юности, хотя это вполне традиционный метод привязывания сопротивляющейся женщины и, пожалуй, самый благородный из имеющихся способов принуждения. Это уж всяко лучше, чем шантажировать, угрожать, бить ипр.

«А он отвык от женщины?» «Отвык.

В нём нет телодвижений характерных

для этого… ну как его… ах ты!..» (2:110)

Красной нитью сквозит проблема нехватки женщины. Или женщин. Сколько небось баб теперь живёт с искусанными локтями, которые когда-то не дали Бродскому или дали мало.

А вот ещё одно пополнение поэтически-матерного словаря Бродского:

Кончай пороть херню (2:118).

Далее превратно понятая геометрия:

Красавице платье задрав,

видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.

И не то, чтобы здесь Лобачевского твёрдо блюдут,

но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут —

тут конец перспективы (2:161,162).

Принимая сие за чистую монету, можно подумать, что на раздвинутых ногах своей первой любовницы новизна женщины для Бродского завершалась. Всё свелось к трюизму: «у всех баб пизда одинаковая». Здесь поэтическая гениальность выдала жизненную ограниченность полового мышления: там, где перспектива только начинает открываться, Бродскому виделся её конец.

…перепачканной трубой,

превосходящей мужеский капризнак (2:164) —

«капризнак» – неологизм, намекающий, что мужская труба капризна, то есть не всегда встаёт или капризно быстро кончает?

Дрочил таблицы Брайдиса… (2:171)

Характерные для времяпровождения учёбы занятия дрочкой.

Поэтически узаконенный онанизм. Ему в стихах уделяется самое большое внимание из всех возможных сексуальных проявлений. Ниже примеров будет предостаточно.

А так мы выражали свой восторг:

«Берёшь всё это в руки, маешь вещь!»

и «Эти ноги на мои бы плечи!» (2:175)

Фольклор становится поэтическим воплощением желания, которое высказывается здесь наиболее откровенно. С помощью фольклора Бродскому удаётся избежать иносказаний и экивоков, и он точно цитирует свою мечту. Общемужскую мечту.

Лишь помню, как в полуночную пору,

когда ворвался муж, я – сумасброд —

подобно удирающему вору,

с балкона на асфальт по светофору

сползал по-рачьи, задом наперёд (2:184).

Сумасброд – это слишком легко. Тут, видно, страх обуял. Или в чём состояло сумасбродство? Уж конечно, не в том, что молодой мужчина имеет любовницей замужнюю женщину. Быть может, Бродский имел в виду, что не следовало удирать, а… Но не буду заниматься домыслами.

В стихотворении «ДЕБЮТ» речь идёт о лишении девушки, как повелось, невинности. Разрыв плевы Бродский итожит тем, что возникло:

…еще одно

отверстие, знакомящее с миром (2:223).

Однако тут анатомическая неувязка: отверстие в плеве существует и до её разрыва, через него выходит менструальная кровь. То ли эту маленькую дырочку Бродский и за отверстие считать не желал, то ли эта дырчатая деталь женской анатомии была ему в то время незнакома?

Причём это не единственная неточность, есть ещё одна, следующая далее. Бродский описывает член юноши, совершившего этот мужской подвиг:

…припахивавший потом

ключ (2:224).

На хуе нет потовых желёз, как и во влагалище. Но в последнем зато есть железы, выделяющие не пот, а смазку, которая, вестимо, пахнет послаще пота.

Остаётся только один вариант, что юноша ебал бабу в подмышку, только тогда это возможно. Во всех остальных случаях хуй будет пахнуть пиздой, дерьмом или в самом дурном случае – гнилыми зубами.

Анатомические заблуждения не отпускают гениального поэта:

– Сука я, не сука,

но, как завижу Сидорова, сухо

и горячо мне делается здесь (2:242).

В месте, называемом «здесь», при возбуждении становится не сухо, а мокро. Но то, что горячо, – здесь Бродский не ошибся. Многозначительное «здесь» может быть горлом, но тогда к чему многозначительность? Как поэт Бродский не ошибался, а как мужчина – вполне мог.

Всё это – не уличение в сексуальном невежестве тридцатилетнего мужчины, а разглядывание статуса сексуального сознания Бродского в то время. И этот статус, каким бы он ни был, всегда становился Поэзией.

…воскресни он, она б ему дала (2:243).

Ещё один знак внимания к прямоте изъяснения, но в третьем лице, от имени женщины. В первом лице мало что происходит сексуального:

Полно петь о любви,

пой об осени, старое горло! (2:260)

Самоодёргивание в 31 год. Не для того ли Бродский поёт о смерти, о старении, чтобы не петь о любви?

Мы там женаты, венчаны, мы те

двуспинные чудовища, и дети

лишь оправданье нашей наготе (2:265).

Во-первых, почему чудовища? Процесс совокупления представлялся Бродскому в то время эстетически ужасным? И во-вторых, почему надо оправдываться за наготу? Христианская подлятина, заставляющая человека виниться в своём существовании. Оправдываться надо в одетости – извините, мол, холодно или – ветки царапают. А наготой гордиться надобно.

…подавальщица в кофточке из батиста

перебирает ногами, снятыми с плеч

местного футболиста (2:267).

Наконец, практическое воплощение поговорки (см. 2: 175). Но, увы, опять-таки наблюдение за той, что сняла ноги не с плечей Бродского, а с плечей другого мужчины.

Бессонница. Часть женщины. Стекло…

Часть женщины в помаде

в слух запускает длинные слова… (2:268)

Явно не та часть да не то и не туда запускает. Вот если бы ноги на плечи… Или член в помадную часть… Тогда бы и к Мандельштаму поближе: «Бессонница. Гарем. Тугие пениса».

Дева тешит до известного предела —

дальше локтя не пойдёшь или колена (2:284).

Это почему же? Предел дева устанавливает только тогда, когда ей позволяют его устанавливать. Что, опять не даёт?

Сколь же радостней прекрасное вне тела:

ни объятье невозможно, ни измена! (2:284)

Сразу на попятную: раз не дают, то не силой брать или деньгами, а ретироваться в лису и виноград.

Поэтически тем не менее всё остаётся красиво и убедительно. Если бы ещё жить не на земле, а витать в облаках, то никаких бы комментариев не возникло.

Этот ливень переждать с тобой, гетера,

я согласен, но давай-ка без торговли:

брать сестерций с покрывающего тела

всё равно, что дранку требовать у кровли.

Протекаю, говоришь? Но где же лужа?

Чтобы лужу оставлял я, не бывало.

Вот найдёшь себе какого-нибудь мужа,

он и будет протекать на покрывало (2:285).

Русский ход – не платить за проститутку.

Почему «не протекаешь» и почему муж будет протекать на покрывало? Потому, что кончаешь вовнутрь, а мужу она не будет позволять кончать в себя, и он будет изливаться на покрывало?

Или это лужа, которую делают со страха?

Одно ясно, что без лужицы (внутри или снаружи женщины) любви никакой не получается.

Дай им цену, за которую любили,

чтоб за ту же и оплакивали цену (2:286).

Излишне щедро. Оплакивать они могли бы и за существенно меньшую цену. Ебясь, проститутки рисковали подхватить болезнь, забеременеть, а тут – хнычь, кати слезу – никакого риска.

Девица, как зверь, защищает кофточку (2:290).

По поводу этой строчки я уже распространялся в General Erotic. 2000. № 21.

Иосиф Бродский эмигрировал 4 июня 1972 года, а 18 декабря он написал один из своих многочисленных шедевров – стихотворение «1972 год», где слышны отголоски «date rape»^[54]. Второй строчкой стихотворения является весьма значительное описание интимных обстоятельств: «Девица, как зверь, защищает кофточку». Как наглядно изображена и как знакома эта ситуация любому сколько-нибудь мужчине, и насколько опасной она может оказаться для него в Америке, особенно для российского одинокого недавнего эмигранта, голодного до женской плоти. Судя по тому, что, насколько мне известно, проблем с американским законом у Бродского не было, эта девица передумала и перестала сопротивляться, осознав наконец, что её кофточку пытается снимать далеко не обыкновенный мужчина, но, скорее всего, Бродский позволил кофточке остаться неснятой и дал девице выскользнуть из рук, что стало основанием для грустных размышлений о старении, составляющих дальнейшее содержание стихотворения.

Итак, движемся дальше…

В своём столетье белая ворона,

для современников была ты блядь (2:339).

Белой вороной могла быть лишь добропорядочная женщина, а блядь, она – повсеместна и является обыкновенной чёрной вороной.

коснуться – «бюст» зачёркиваю – уст! (2:339).

А почему бы, чёрт подери, не наоборот: «коснуться – “уст” зачёркиваю – бюст!»? Вечное давание себе по рукам, когда они до нужного места добираются.

Мулатка тает от любви, как шоколадка,

в мужском объятии посапывая сладко.

Где надо – гладко, где надо – шерсть (2:368).

В итоге – весь мужик измазан шоколадом и облизывает пальцы. А надо бы всеми пальцами – в шерсть. Чтоб не посапывала, а постанывала.

…пустое место,

где мы любили (2:407).

Наконец-то: уж здесь точно «любили» в смысле «еблись», ибо место конкретизирует ебучую форму любви, которая во всех остальных своих проявлениях не ограничивается местом.

Присядь, перекинься шуткой

с говорящей по-южному, нараспев,

обезьянкой, что спрыгнула с пальмы и, не успев

стать человеком, сделалась проституткой (2:423).

То есть проститутка – это недочеловек? А почему бы не сверхчеловек? Иль хотя бы просто женщина.

Я ночевал в ушных

раковинах: ласкал

впадины, как иной жених —

выпуклости… (2:451)

А впадины ласкать жениху надобно больше, чем выпуклости. Ибо впадины таят вожделенные отверстия, которые больше всяких выпуклостей ждут ласки.

Жизнь есть товар на вынос:

торса, пениса, лба (2:457).

На вынос, то есть напоказ? Хорошо, но тогда и языка, и пальцев рук, не менее необходимых, чем пенис. Правда, всех их в строчку не запихнуть. Но лоб оказывается важнее другого товара.

молодёжи, знакомой с кровью

понаслышке или по ломке целок (3:10).

Уж лучше по менструальной крови – она встречается чаще и надёжнее, чем появление крови при дефлорации.

…праздник кончиков пальцев в плену бретелек (3:15).

В плену? – Да сорвать их, коль пленяют. Что это ещё за праздник – завязнуть в бретельках?

Но что трагедия, измена

для славянина,

то ерунда для джентльмена

и дворянина.

Граф выиграл, до клубнички лаком

в игре без правил.

Он ставит Микелину раком,

как прежде ставил.

Я тоже, впрочем, не внакладе:

и в Риме тоже

теперь есть место крикнуть: «Бляди!» (3:23)

Иными словами: Микелину увели, тогда, отбросив ревность, перейдём на блядей. Так, что ли? Нашлось место в Риме, где блядей достать можно… но Бродский ретируется в поэзию, ибо она подручнее, чем бляди:

Как возвышает это дело!

Как в миг печали

всё забываешь: юбку, тело,

где, как кончали.

Пусть ты последняя рванина,

пыль под забором,

на джентльмена, дворянина

кладёшь с прибором (3:24).

Поэзия – надёжное убежище от любовных неудач, от безбабья. Поэзия – это то место, из которого дворянину показывается фига. А баба – это то место, из которого дворянин показывает фигу поэту.

Стихотворение «ГОРЕНИЕ» – одно из редчайших стихотворений в жанре прямого, конкретно любовного обращения к женщине, без привлечения смерти в помощники. Там есть прежний лейтмотив женщины то влекущей, то недоступной:

Я всматриваюсь в огонь.

На языке огня

раздаётся «не тронь»

и вспыхивает «меня»!

От этого – горячо.

Я слышу сквозь хруст в кости

захлёбывающееся «ещё!»

и бешеное «пусти!» (3:29)

Практичность этой поэтической ситуации могла состоять в просьбе-требовании женщины довести её до оргазма, но когда мужчина извергается чуть раньше, то женщина звереет и с той же силой требует: «пусти!»

Я был только тем, чего

ты касалась ладонью… (3:42)

Возможен широкий диапазон метаморфоз бытия, который уже обозначался Бродским: от лба и торса до пениса (см. 2:457).

Мир состоит из наготы и складок.

В этих последних больше любви, чем в лицах (3:43).

Если нагота, да ещё складки, то это уж точно пизда. То есть в пизде больше любви, чем в лице. Пизда как олицетворение любви. Так и есть. Зрелость возраста даёт понимание сути секса.

Бюст, причинное место, бёдра, колечки ворса…

…Временные богини!

Вам приятнее верить, нежели постоянным.

Славься круглый живот, лядвие с нежной кожей! (3:48)

Каждая женщина – временная богиня, потому что смертная, а также и потому, что женщина видится богиней, пока не наступил и отхлынул оргазм, что снова делает их смертными. Но на время желания – они и в самом деле богини.

До сих пор, вспоминая твой голос, я прихожу

в возбужденье (3:68).

И всё? Сказав А, никакого Б не произносится: ничего от возбуждения не остаётся, опять вещи и прочее грустное. То есть следует не Б, а классический Бродский.

Ты тоже был женат на бляди.

…сонмы чмокающих твой шершавый

младенцев… (3:108)

– У нас немало общего, – говорит Тиберию Бродский. Но до сосущих член младенцев, уверен, общее не дошло. Остановились на блядях. И что (вернее, кто) может быть лучше?

В стихотворении-поэме-эпосе «ПРЕДСТАВЛЕНИЕ» Бродский пользуется возможностью темы, которая позволяет ему от третьего лица вдоволь покасаться сексуальной тематики. «Третье лицо» позволяет ему чужими руками жар загребать:

(И косвенная речь

в действительности – самая прямая…) (3:114)

Между прочим, все мы дрочим… (3:116)

Непременность мастурбации – самый сильный сексуальный образ во всей поэтике Бродского. Повторение его многократно на протяжении лет (см. 2:85,2:171,3:236,3:243).

Ещё бы – самое доступное сексуальное общение – это с самим собой.

Всё пропало:

…красавицыны бели (3:117).

Почему же красавицыны бели пропали – никак, вылечилась? Тогда чего же о них горевать? Но раз они попали в перечень пропавшего, характеризующий ушедшую эпоху, то скорее всего красавицыны бели пропали вместе с самой красавицей. А тут действительно можно пожалеть, и в таком случае красавицыны бели, как и прочие выделения красавицы, станут достойным предметом ламентаций.

…И младенец в колыбели,

слыша «баюшки-баю»,

отвечает: «мать твою!» (3:117)

Лингвистически-юмористическая иллюстрация акселерации. Стилизация под частушки, наверно, давно уже сделала эти слова народными. Небось поют их остатки спившейся деревенской молодёжи под дырявую тальянку и знать не знают, что самого Бродского поют.

«Влез рукой в шахну, знакомясь».

«Подмахну – и в Сочи…» (3:117)

Одно из самых романтических знакомств описано. Причём не разовое, а с продолжением медового месяца в Сочи. Впрочем, я, быть может, и не так понял: со знакомством – всё верно, а вот в Сочи она могла поехать и одна, получив награду за подмахивание. Как бы там ни было, но отношения описаны – здоровые. Что может быть прекраснее – для первого знакомства, без всяких слов – прямо лезть рукой промеж…

Шахна – любимое (повторяется даже аж два раза) слово Бродского для пизды (см. также 3:151). Слово, конечно, хорошее, но пизда всё-таки лучше.

«Хата есть, да лень тащиться».

«Я не блядь, а крановщица» (3:119).

Если лень, то, значит, желание слабо, а ведь «хата» в то время, когда имело хождение это слово, была высшим дефицитом, большим, чем сами женщины.

После того, как ей отказали («лень тащиться»), она машет кулаками, что, мол, я не блядь. Ведь если было бы не лень, то она бы и не вспомнила о своей профессии крановщицы, а радостно ухватилась бы за само собой разумеющееся хобби. Уход от секса даже в третьем лице. С логическим объяснением – «не блядь, а крановщица». Опять лисовиноградничание.

…скорей вздохнул бы, чем содрогнулся,

…услышав

что-нибудь вроде: «Ребёнок не от тебя»… (3:120)

Ну и правильно – облегчение сильнее всякой ревности в этом вопросе – снимаются обязательства и ответственность. Сравнить с юношеским отношением, когда, наоборот, делал ребёнка, чтобы удержать (2:107).

…И про араба,

и про его сераль.

Это редкая баба,

если не согрешит (3:135).

Согрешит, то есть поебётся? Или откроет лицо незнакомцу? Скорее всего грех в христианском понимании – ебливом. Какая женщина не возжелает свободы, которую у неё отнял муж или любовник? Последняя фраза при чтении вслух должна произноситься с торжеством.

Вдалеке воронье гнездо, как шахна еврейки,

с которой был в молодости знаком… (3:151)

Пизда используется не для восторга ею, а лишь как средство сравнения, холодного, предметного, царапучего – из сухих веток.

…Любовь состоит из тюля,

волоса, крови, пружин, валика, счастья, родов (3:163).

Есть в этом перечислении и последовательности любовных действий: сначала задёргиваются тюлевые занавески, потом добираются до лобковых волос, обнаруживается кровь дефлорации или менструации, несмотря на это, начинают скрипеть не держащие тела старые пружины, женщина приостанавливается и просит подложить ей под голову или под зад валик, происходит счастье оргазма и когда-то так или иначе не обойтись без родов – Love story^[55].

…возле кинотеатра толпятся подростки, как

белоголовки с замёрзшей спермой (3:166).

Быть может, боеголовки? Тогда хуй, как боеголовка, и на нём замёрзшая сперма, выплеснутая при мастурбации. Белоголовка, насколько я помню, – это бутылка водки. Что-то мне никак с этим образом не справиться – почему на бутылке водки замёрзшая сперма – уж не жестяная ли пробка с хвостиком навела его на мысль о замёрзшей сперме? А может, Бродский хуеобразные белые грибы белоголовками зовёт? Помогайте разобраться!

Монументы событиям, никогда не имевшим места:

…Руке, никогда не сжимавшей денег,

тем более – детородный орган (3:170).

«Всегда найдётся женская рука», говоря словами «любимого» Бродским Евтушенко, которая не сжимала мужского органа, вследствие дурного воспитания или по религиозным соображениям. Что одно и то же. Сказать о женщине, что она сжимала пизду, свою или чужую, нельзя. Слово «сжать» здесь будет совершенно неточным, что для Бродского невозможно. Итого, монумент руке ставить нельзя.

…А если войдёт живая

милка, пасть разевая, выгони не раздевая (3:213).

Это только представить – приходит живая милка, разевает пасть, очевидно, для минета, а ты её выгоняешь, даже не раздев. Имеет ли Бродский в виду, что он дал ей отсосать и потом выгоняет, не заботясь о её удовлетворении, или он выгоняет её без минета, не заботясь ни о своём удовлетворении, ни о её. Вероятнее всего, последнее. Но оба варианта какие-то не мужские. Они – всего лишь поэтические.

…Запрись и забаррикадируйся

шкафом от хроноса, космоса, эроса, расы, вируса (3:213).

Всё это продолжение ухода, отгораживания от секса по имени эрос. Чёткая тенденция: не навстречу пиздам, а от них.

А одну, что тебя, говорят, ждала,

не найти нигде, ибо всем дала (3:232).

А ведь вполне можно ждать, всем давая. И любить, всем давая, можно. А то получается: либо ждёшь, либо ебёшься. Бродский следует нравственности, вынуждающей женщину голодать, и тем гарантировать её желание-ожидание. Будто у неё желание может исчерпаться…

Мужской метод обеспечения преимущества своему семени, именующийся нравственным.

Открытые бёдра появляются не в любви, а лишь подсмотрены в танце:

О, этот сполох

шелков. По сути —

спуск бёдер голых

на парашюте.

Зане не тщится,

чтоб был потушен

он, танцовщица… (3:230)

И получается, что не столько голые бёдра интересны, сколько платье, представившееся в виде парашюта. Прочь от бёдер!

видит во сне неизбежное: голое тело, грудь,

лядвие, смуглые бёдра, колечки ворса (3:233).

А где же вагина да анус? Неужто они менее неизбежны в сновидении, чем колечки ворса? Впрочем, во сне видишь то, чем любовался наяву.

…онанюги (3:236).

Детский страх перед онанизмом преобразуется в устрашающий суффикс. Нет, чтобы сказать с умилением – онанишки или онанята или хотя бы нейтрально: онаниствующие.

Помнишь скромный музей, где не раз видали

одного реалиста шедевр «Не дали»?

Был ли это музей? Отчего не назвать музеем

то, на что мы теперь глазеем? (3:238)

Перманентное и межконтинентальное отсутствие обильных и доступных пизд.

Ещё – я часто забываю имя-отчество.

Наверно, отрочество мстит, его одрочество (3:243).

Шутки шутками, а тема не отпускает. Ещё и очки стал носить из-за того же. И на ладонях волосы выросли. А в итоге умер уж точно из-за дрочки. И нет в этом никакого кощунства. Уж лучше умереть от разрыва сердца при оргазме, полученном от онанизма ли, от женщины ли, чем без всякой конкретной причины. Почему-то умереть от физического напряжения при беге считается более достойным, чем при ебле или онанизме. Тогда как в действительности всё наоборот, подобно большинству утверждений нравственности.

Я позабыл тебя; но помню штукатурку…

байковое одеяло

станка под лебедем, где ты давала

подростку в саржевых портках и кепке (3:245, 246).

Умершая любвница, которая вне памяти, а помнятся лишь вещи, бывшие вокруг любовницы. Как должно быть лестно этим вещам. Так и представляешь – ебёт «подросток» эту любовницу, а глаза блуждают по штукатурке, руки хватаются за байковое одеяло, глаз не отвести от лебедей на стене, шуткуется, что из блядей сделали лебедей… Где уж тут запомнить тело любовницы и даже её лицо.

…дерюга небытия…

…сохраняет…

…тепло, оставшееся от изверженья (3:247).

Тепло, тем более от изверженья, то есть семя, может сохраниться только другим теплом – теплом тела, в которое изверженье произошло. Небытие же пожирает тепло бесследно. Неужели пренебрежение этой азбучной истиной делается во имя одержимости и чуть ли не влюблённости Бродского в небытие? Но, быть может, он оживляет небытие своим гением и тем самым наделяет его теплом, которое обучается благодаря его поэзии сохранять тепло от изверженья? Поэзия, бля.

Стоп – семя можно в пробирке заморозить, а потом разморозить и оплодотворить им бабёшку. Небытие – оно морозное, так что, может быть, опять Бродский прав через свою поэзию.

…ибо земле, как той простыне, понятен

язык не столько любви, сколько выбоин,

впадин, вмятин (3:250).

Получается, что любви на той простыне было не так уж и много, а всё больше спаньё да ворочанье на ней, что произвело вмятины и прочее. Опять любви не хватает, как всегда.

У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой

ни-че-го (3:254).

В провинции тоже никто никому не даёт.

Как в космосе (3:255).

Вот оно, отсутствие трусов, которое ранее выражалось в неполноте перечня женской нижней одежды (см. 1:451, 452; 2:93, 97).

Грусть сплошная: баба голая под одеждой (как и любая баба с трусами или без), то есть движутся рядом дыры, созданные для заглатывания хуя, – а не даются. А когда и трусов нет, то втрусне, то есть втройне, обидно.

Две самые проблемные мужские идеи: «не дают» (см. также 3:238) и, увы, всё ещё постыдный онанизм (см. повсюду выше).

…в сонной жене, как инвалид, по пояс (3:259).

Это как – нырнул в пизду головой по пояс? Или трясина за хуй засосала с ногами, а тело выше пояса торчит? Но в том или другом случае сонливость у жены должна бы пропасть. Уж слишком любовь глубока.

Рука, где я держу теперь полбанки,

сжимала ей сквозь платье буфера.

И прочее. В углу на оттоманке.

Такое впечатленье, что вчера…

…Когда я слышу чаек,

то резкий крик меня бросает в дрожь.

Такой же звук, когда она кончает,

хотя потом ещё мычит: не трожь (4:10, 11).

Это стихотворение ещё советское, 1969–1970-х годов. Просто включено с запозданием в четвёртый том. Высокая поэзия смачно плетётся «низкими» словесами. Женщина с мужским типом оргазма, которая требует отдыха после конца, мужчина ей становится противен, а не как некоторые, что пребывают якобы в непрестанных оргазмах, пока в них: хуй торчит.

Но в стихотворении нет осознания женщины, а лишь наблюдение, без понимания, что стоит за этим – речь ведётся, как обычно, в третьем лице, чуть заходит речь о конкретной ебле, в данном случае от имени жлоба, которому одно, поверхностное, напоминает другое, глубокое. Но глубина не осознаётся, а отдаётся на откуп ощущениям.

В конце жизни Бродский не экивокничал. Ему было всё можно, ибо, к чему он ни прикасался, всё становилось поэзией:

И голуби на фронтоне дворца Минелли

е. утся в последних лучах заката (198).

Буква «б» в слове «ебутся» пропущена. Но я-то, молодец, сразу догадался. Кто точку поставил вместо буквы – Бродский или редактор «Ардиса»? Надеюсь, что редактор, Бродский не боялся слов.

И в заключение – самое крепкое из последних сексуальных напутствий Бродского грядущим поколениям мужчин:

…вцепись в её мокрый волос,

ткни глупой мордой в подушку и, прорычав «Грызи»,

сделай с ней то, от чего у певицы садится голос (3:257).

К привычному третьему лицу добавляется ещё повелительное наклонение. Тут уже анальным сексом повеяло. Иначе с чего бы ей вопить. Но опять-таки, коль знать, как делать, то и не вопила от боли, а лишь стонала бы от удовольствия, то есть пела бы, певицей стала б.

* * *

На этом заканчивается всё, что узнаваемо касается секса. Подозрительно негусто для Вселенной.

Мне верится, что у Бродского в его неопубликованных архивах есть множество эротических стихов. Поскольку ведь вселенная как-никак.

Интимная жизнь, не подлежащая разглашению, тщательно охраняется всеми в силу того, что именно она является наиболее для всех интересной. Знать бы, как Бродский любил ласкать женщин, как он кончал, быстро или долго, сколько раз подряд или за ночь, любил ли он анальный секс, как он соблазнял женщину, участвовал ли в ситуациях более чем двое? И как все эти дела спроецировались в его литературу?

Половая жизнь наряду с творческой является божественной частью жизни (а половая жизнь по сути своей и есть единственное общедоступное народное творчество). Нерушимая связь секса и творчества давно установлена, а в силу этого изучение и понимание половой жизни гения хотя бы по его стихотворениям помогает приблизиться к причинному месту его поэзии.

Когда-то будет возможно установить зависимость между стилем, манерой и приёмами творчества и сексуальными манерами, предпочтениями и ухватами. Так, например, огромная поэтическая мощь стихотворного потока Бродского, энергия которого не уменьшается на протяжении долгих страниц, быть может, связана с его способностью вести бесконечно долгий и насыщенный половой акт? Но эту не рабочую, а буржуазную гипотезу могут подтвердить лишь его возлюбленные.

В чём же смысл моих этих вынюхиваний секса в поэзии Бродского? – Пусть ищут, кому интересно.

А пока мне смешно представлять, что когда-то некто, подобно мне, будет выковыривать из моих стихов редкие строчки, в которых секса нет.

Эйнштейн как ёбарь, и я как Эйнштейн

Время – записывающее устройство…

Михаил Армалинский

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 95.

Время и пространство никогда не оставляли меня равнодушным. По-видимому, в силу этого вышел я на биографию Альберта Эйнштейна. Ознакомился я с ней, а также с популярными пересказами его работ и осознал, что влияние Эйнштейна на человеческое общество настолько велико и повсеместно, что Эйнштейна можно рассматривать как «перст божий», указавший землянам направление развития цивилизации. А проще – Эйнштейн был истинным пророком, который не мутил воду общими словами, как это делали ошалелые библейские пророки, или как политические, параноидальные «пророки», или как темнящие нострадамусы, а пророчествовал Эйнштейн с математической точностью.

Во время посетившего его откровения (предварившегося интенсивной работой) в 1905 году он написал свои главные пять статей, которые изменили видение мира. Физико-математические построения, в них опубликованные, не имели практического применения и рассматривались коллегами Эйнштейна как талантливая физическая фантазия, и только потом через годы и уже после смерти Эйнштейна они стали сбываться и воплощаться.

Поэтому если уж изучать пророка, то самого важного и истинного (математически подтверждаемого), ибо в нём сосредоточена суть повелений Бога.

Истинность Эйнштейна как пророка подтверждает и то, что секс в его жизни играл существенную роль – Эйнштейн был не бесполым, витающим в облаках ангелом-жуликом-предсказателем, которыми полнится пантеон пророков, выстроенный кликушами женского и мужского рода, жаждущими быть систематически обманутыми.

Тем более становится интересна половая жизнь Эйнштейна, которая, не только по моему убеждению, является важнейшей частью человеческого существования. В ней должна отражаться суть Эйнштейна-пророка, которая проецировалась на его взгляды на мир вообще и на физику в частности.

Вот что я узнал из прочитанного:

Первое, что известно о, так сказать, любовных приключениях Эйнштейна, – это его привязанность к Marie Winteler, дочке учителя, в доме которого он жил, пока учился в школе городка Aarau в Швейцарии. Эйнштейну было 17 лет, a Marie – 19. Она явно была подручной женщиной – жила с ним в том же доме, что весьма удобно, была старше – а значит, вполне развившаяся самочка, что тоже полезно для обучения в 17-летнем возрасте. Была ли у них сексуальная связь в полной и регулярной мере – судить трудно. Значительно позже Marie писала, что «они очень любили друг друга, но их любовь была чистой»^[56]. Конечно, она могла и привирать. Их романтическая переписка существует, но я до неё не добрался – там всё равно ничего нет, так как её романтичностью восхищаются все подряд, а это значит, секса там никакого не было, иначе бы её скрывали или уничтожили. Но Marie сильно переживала, когда юный Альберт её бросил, уехав в Цюрих продолжать обучение. Даже в психбольницу загремела, но скоро оправилась и вышла замуж.

Параллельно с Marie он вёл музыкальные игры (Эйнштейн поигрывал на скрипке) с другой женщиной Julia Niggli. До чего они доигрались, неизвестно, но вскоре Julia испрашивала совета у Альберта в отношении своей любовной связи с мужчиной значительно старше её, который не выражал желания на ней жениться. Двадцатилетний мудрый Альберт ответил ей так:

До чего же странная девичья душа! Неужели вы действительно верите, что сможете обрести безмятежное счастье через другого человека, даже если этот человек один-единственный любимый мужчина? Я близко знаком с этим животным по личному опыту, ибо я один из них. Я точно знаю, что от них нельзя многого ожидать. Сегодня мы грустны, завтра веселы, послезавтра холодны, затем опять раздражительны и усталы от жизни – да, я чуть не забыл о неверности и неблагодарности и эгоизме – о том, что нам присуще в значительно большей степени, чем милым девушкам…

В этом письме продолжала выказывать себя знаменитая эйнштейновская честность, нетерпимость ко лжи. Он не стал распевать «Сердце красавицы склонно к измене…», а открыто признался в мужской сути без попыток валить всё на женщин, из чего большинство мужчин состряпали себе хобби и профессии.

В Цюрихе восемнадцатилетний Альберт немедля увлёкся сокурсницей по колледжу Милевой (Mileva Marie). Сербка из состоятельной семьи, выказавшая способности в математике, Милева приехала поучиться и оказалась единственной женщиной в группе студентов. Она была на три с половиной года старше Альберта.

Примечательно, что некоторое время после переезда в Цюрих и уже познакомясь с Милевой, Эйнштейн отсылал своё грязное бельё для стирки Marie, и та высылала обратно выстиранное по почте. Любопытно, нюхала ли она его грязные трусики перед стиркой или держала двумя пальцами вдали от себя с отвращением?

В прощальном письме Marie Эйнштейн писал воодушевляюще: «Любовь приносит больше счастья, чем жажда встречи – приносит боли». (Сам он придумал или вычитал у кого?)

Сближение с Милевой можно проследить по их продолжительной переписке, так как по разным обстоятельствам они находились в частой разлуке.

Повторяя любимого Шопенгауэра, Эйнштейн в одном из писем Милеве пишет, что жена отличается от проститутки только тем, что продлевает свой контракт на сожительство. И вёл он себя с Милевой по поговорке: «Зачем жениться, когда и так ложится». Жениться в итоге всё-таки пришлось, додавила его Милева и чувство долга.

Так как Милева соображала в физике и математике, Эйнштейн перемежал в своих письмах любовные высказывания со своими физическими размышлениями. Способность Милевы понимать его научный говор была одним из определяющих качеств Милевы, которое делало её идеальным партнёром в глазах Эйнштейна.

Однако родители Эйнштейна, с которыми он был очень близок, резко восставали против его связи и женитьбы на Милеве. Из-за своей прямоты и честности Альберт недальновидно пересказывал в письме своей возлюбленной оскорбительные замечания матери о ней: «Она книжница, как ты – а тебе нужна жена. Когда тебе будет 30, она уже будет старой ведьмой и т. д.». «Родители плачут обо мне, как будто я умер», – такую картину отношения будущих родственников он рисовал своей невесте.

Одно из своих писем Милеве он заканчивает так: «Целую тебя повсюду, везде, где ты мне разрешишь».

Это что? – она какие-то места не разрешала целовать, а Эйнштейн смирялся с этим запретом? Значит, Эйнштейн позволял ей не давать ему целовать пизду, что наверно было из ложного стеснения, которое Эйнштейн не мог преодолеть на том этапе. Но после очередной встречи в последовавшем письме он пишет:

…приятные воспоминания о том, как счастлива ты была в наш последний день, проведённый вместе, не покидают меня. Так что позволь мне поцеловать твой маленький ротик, чтобы не дать уйти этому счастью!

У Милевы на фотографиях рот весьма велик и вовсе не мал. Уж не имеет ли в виду Эйнштейн междуножный ротик, целовать который Милева наконец допустила Альберта, что сделало её такой счастливой?

Несмотря на свою якобы пламенную любовь к Милеве, Альберт дважды забывает о дне рождения своей возлюбленной и поздравляет её с запозданием. Просто в разлуке он думает о ней вовсе не всегда и не так сильно, как это излагается им в письмах.

Альберт пишет:

Без тебя мне не хватает уверенности в себе, страсти к работе, и жизнь не в радость – короче, без тебя мне и жизнь не жизнь.

То есть ему нужна была обстановка для спокойных занятий физикой. Регулярное удовлетворение похоти должно было создать рабочую атмосферу, без отвлечения на поиск и уговоры.

Свадебная фотография

1903 год

Современники описывают Эйнштейна как очаровательного молодого человека, на которого женщины обращали пристальное внимание. Милева же была крайне непривлекательна, малоросла, сутула, прихрамывала. Его друзья и знакомые, не говоря уже о родителях, недоумевали, как он, такой очаровашка, мог связаться с такой уродкой. Однако Эйнштейн оправдывался тем, что у неё красивый голос (в России говорили бы, что у неё красивые глаза), пренебрёг внешностью Милевы, во имя пизды и её доступности, да ещё способности (Милевы, а не пизды) поддерживать разговорчики о физике. Правда, через несколько лет Эйнштейн сам признавал, что, становясь старше, Милева просто «стала уродливой», а «женился он на ней из чувства долга».

Эйнштейн всегда смотрел в корень, и такое видение отражало стремление Эйнштейна заниматься не сторонними и мелкими физическими проблемами, а только краеугольными, основополагающими. Он писал:

Я хочу узнать, как Бог создал мир. Мне неинтересны те или иные явления в спектре того или иного элемента. Я хочу знать Его мысли, остальное – это детали.

При Эйнштейновой одержимости красотой в построении картины мира и использовании её как критерия справедливости физической теории можно лишь утверждать, что красоту Милевы он видел не в лице. И не в её голосе. А в… – вот именно!

Внебрачную девочку, которую она от него родила в 1902 году, Эйнштейн так и не увидел. Родилась она, когда он с Милевой был в разлуке, Милева уехала к родителям рожать, и в силу разных обстоятельств Милеве пришлось её отдать на удочерение.

Зато они женились в 1903 году, и Милева родила Альберту двух сыновей. Так что свои основополагающие работы 1905 года Эйнштейн написал, будучи скучно женатым на Милеве и качая коляску ногой, держа в одной руке книгу, а в другой – воняющую дешёвую сигару, каким его однажды увидел его друг, зашедший в гости.

Эйнштейн мог легко концентрироваться на важных для него мыслях в любой обстановке – ещё в детстве он сиживал в гостиной на диване и углублённо читал научно-популярные книжки среди шума и гама. А когда у него уже было два ребёнка, он мог сосредоточенно заниматься своими теориями, не обращая никакого внимания на их плач и вопли.

Иллюзии о прекрасности брака с Милевой у Эйнштейна быстро рассеялись и выразились в таком афоризме:

Брак – это безуспешная попытка создать нечто продолжительное из краткого эпизода.

Многозначительным предсказанием обречённости его брака оказался факт, что в день свадьбы, отпраздновав событие, он забыл ключ от новой квартиры, и ночью будил соседей, чтобы начать свадебную ночь. Даже на свадебной фотографии видно в невесёлом лице Эйнштейна, что он испытывал внутреннее сопротивление женитьбе. Но так как Милева пожертвовала своей карьерой и честью ради него, он решил отплатить ей женитьбой.

Милева была психически неустойчива, что усугублялось с каждым годом. Дурная наследственность давала себя знать. Она вела себя как одержимая, устраивая сцены и скандалы, ревнуя Альберта не только к женщинам, но и к друзьям.

В 1909 году давняя знакомая Эйнштейна Анна (Anna Meyer-Schmid) прочла в газете о его назначении профессором и вспомнила студента-физика, с которым она кокетничала (или спала?) несколько лет назад. Теперь она была замужем и решила поразвлечься, написала письмо Эйнштейну. Тот обрадовался, дал ей понять, что горит встретиться, дал ей свой рабочий адрес, и Анна ответила, что, мол, давай. Но её письмо перехватила Милева, устроила скандал, написала мужу Анны жалобу на её поведение. Муж с возмущением написал Альберту – что, мол, происходит? И Эйнштейн вынужден был написать извинительное письмо мужу, что ошибочка вышла. Так Милева хотела сорвать прекрасную еблю. Но за это Альберт так обозлился на Милеву, что брак стал трещать по швам.

Однако, несмотря на Милевины препоны, они всё-таки встретились, случились, и у Анны родилась от Альберта дочка Эрика.

В 1951 году, когда Милева и Анна были уже в земле, Эйнштейн назвал реакцию Милевы типичной для женщины такого «редкого уродства».

Однажды, после очередной сцены ревности, когда Милева ударила Альберта, он дал ей сдачи, и её лицо распухло. Выходя на люди, она говорила, что это от больного зуба.

В 1911 году, когда Эйнштейн преподавал в университете в Праге, их служанка Fanni, что жила у них в квартире, забеременела, и, кто отец, было неизвестно. Альберт и Милева не могли пристроить ребёнка ни в приют, ни в какую-либо семью и оставили на некоторое время у себя, планируя, что позже они отправят ребёнка бабушке, матери служанки.

Эйнштейн предпочитал простых женщин светским. Его друг Janos Plesch, который был свидетелем многих похождений Эйнштейна, писал своему сыну:

Эйнштейн любил женщин, и, чем проще они были, чем больше они пахли и потели, тем больше он их любил.

Это говорит о том, что Эйнштейн действительно любил женщин, а не их фальшиво-возвышенный образ, что он любил их ебать не с закрытыми глазами и зажатым носом, а искренне обожал женскую плотскую суть.

Служанка Herta Waldow, жившая в семье с 1927 по 1932 год и тоже, наверно, бывшая наложницей Эйнштейна, сказала:

Он любил красивых женщин, и они отвечали ему взаимностью, обожая его.

А это значит, что Эйнштейн любил всяких и любых женщин, красивых и уродливых, грязных и подмытых – и нет более убедительного доказательства безоглядного женолюбия.

В 1912 году его первая любовь Marie, которую он безжалостно бросил, наконец вышла замуж и родила мальчика, очень похожего на Эйнштейна. Ходили слухи, что это был его сын, так как Эйнштейн свиделся с Мари по времени, похожем на нужное.

К 1914 году, на исходе совместной жизни с Милевой, Эйнштейн выдвинул ей письменные условия, при соблюдении которых он ради того, чтобы не потерять детей, соглашался оставаться в браке. В списке условий были и такие: стирать его бельё и следить за его одеждой, три раза в день еда должна доставляться в его кабинет, уходить из его кабинета и спальни по первому требованию, не сметь ни в чём его упрекать и критиковать при детях. Кроме того, Милева не должна была надеяться не только на возобновление интимных отношений, но и даже дружеских. Она этих условий не приняла, и брак впал в агонию.

Эйнштейн твёрдо для себя решил, что больше с Милевой он жить не будет ни при каких обстоятельствах.

Второй, и последней, женой стала его кузина Эльза, на которой он женился в 1919 году, сразу, как он развёлся с Милевой, которая несколько лет отказывалась дать согласие на развод, но наконец сдалась. В разводных документах Эйнштейн признавал, что у него был адюльтер и что в их браке имело место рукоприкладство.

Милеве, воспитывавшей двух его сыновей, Эйнштейн в дополнение к алиментам отписал свою Нобелевскую премию, в получении которой он был уверен. И действительно, через три года он её получил.

После развода напряжённость отношений с экс-женой ослабла, Милева стала чинить меньше препятствий Альберту для общения с сыновьями, что было для него самым важным, и Альберт писал Милеве:

С течением времени ты убедишься, что нет лучше экс-мужа, чем я, ибо я верен, быть может не в той форме в какой себе это представляют юные девушки, но, тем не менее, верен и честен.

Эйнштейн потерял Эльзу из виду в ранней юности и снова встретился с ней после долгой разлуки, когда она уже была разведена и с двумя дочками. Эйнштейн пытался ухаживать и за младшей сестрой Эльзы по имени Paula, прельщённый её свежестью, по сравнению с Эльзой. Но пришлось остановиться на старшенькой.

Он с ней сошёлся ещё до развода с Милевой.

В одном из писем Эльзе, когда Милева уехала, он писал:

Отсутствие Милевы мне так приятно. Как ты видишь, я тоже получаю удовольствие от брака.

(Знал ли Эйнштейн анекдот?

Мужик положил на стол хуй и бьёт по нему молотком.

– Ты что делаешь? – удивляется приятель.

– Занимаюсь онанизмом.

– А когда же ты удовольствие получаешь?

– Когда промахиваюсь.)

Эльза обеспечивала Эйнштейну необходимый уход и пыталась обучать его основам гигиены: чистить зубы, причёсывать волосы и чаще принимать ванну и ещё там что-то из чистоты. На что Эйнштейн по сути твёрдо, но словесно мягко, как он это умел делать, заявил, что он перестанет быть самим собой, если будет отказываться от своих привычек.

Эльза была богемной особой, занималась художественным чтением стихов и якшалась с плейбоем-врачом Georg Nicolai. Эйнштейн знал об этом и разрешал ей открыто продолжать отношения по её просьбе. Позже Эльза, видно в благодарность, разрешала Эйнштейну держать любовниц.

Жениться на Эльзе он тоже не горел, но так как с ними в квартире жили две её дочки брачного возраста, то они могли быть скомпрометированы. Родственники Эльзы тоже давили. Однако Эльза была не единственной кандидаткой в жёны – её старшая 20-летняя дочь Ильза была для Эйнштейна явно желанней.

Знаменитый на весь Берлин сердцеед Georg Nicolai был сначала любовником Эльзы, а потом и дочери Ильзы. Вот ему и написала письмо Ильза, которое требовала уничтожить после прочтения. В этом письме она спрашивала совета, что делать – выходить замуж за Альберта или нет. Nicolai письма не уничтожил, а сохранил, и потом разные родственники и попечители пытались не допустить обнародования этого письма. Однако оно всплыло, и в нём Ильза сообщает, что Альберт объявил, что может жениться на матери или на дочери и пусть они решают, на ком. Эльза не возражала, чтобы женой стала дочь, и предоставила решение ей. Что ответил Nicolai, осталось неизвестно. Альберт женился на Эльзе, а потом продолжал жить и путешествовать с матерью и двумя дочками, пока старшая не вышла замуж. В письме Nicolai Ильза пишет:

Я знаю, что Альберт любит меня так сильно, как, быть может, ни один мужчина меня любить не будет, он мне даже сам об этом вчера сказал.

Также она поведала, будто Альберт признался ей, что не в состоянии контролировать свои сексуальные порывы, когда Ильза находится рядом с ним. Далее она признавалась Nicolai:

Если существуют истинные чувства дружества и товарищества, то именно их я испытываю по отношению к Альберту. Однако я никогда не испытывала даже намёка на физическое влечение к нему.

Эйнштейн сказал, что если она будет продолжать жить с ним под одной крышей, то ему не важно, выйдет она за него замуж или нет, потому что она в любом случае останется совершенно независимой и будет дорога ему в той же мере, как и её мать.

Тут явно попахивало желанием еть как мать, так и дочку, что скорее всего и поимело место. Кроме того, он сказал, что если у Ильзы нет желания родить ему ребёнка, то тогда лучше ей не выходить за него замуж. Ильза же утверждала в письме, что у неё нет ни малейшего желания рожать ему детей.

Пришлось жениться на мамаше. Эльзе на момент женитьбы было 42, и за шесть лет сожительства с Альбертом она весьма постарела к свадьбе.

Но младшая дочь Эльзы Margot была тоже влюблена в Эйнштейна, и он брал в спутницы на общественные мероприятия чаще её, чем Эльзу.

Эльза была старше Эйнштейна на три года, тоже была далеко не красавицей, и на фотографиях всегда кажется, что он стоит рядом с матерью или бабушкой, а не с женой. Зато она была хорошей секретаршей, хозяйкой дома, которая вместе с дочерьми обеспечивала Эйнштейну комфортабельное жильё, необходимое ему, чтобы сосредоточиться на физике, а также на других женщинах.

Эйнштейн и Эльза спали в разных спальнях. Эльза объясняла это тем, что Альберт храпит так громко, что она не может с ним спать. Я же объясняю это тем, что, несмотря на храп, к нему в спальню наведывались Ильза и Марго, порознь и сообща.

В кабинет Эйнштейна Эльза вообще не имела права входить. Он запретил Эльзе и сам никогда не говорил о себе и о ней – «мы»: она должна была говорить только за себя и никогда за него.

Эльзу иногда называют «второй женой», потому что она терпела открытую связь мужа с Betty Neumann, которой было 23 года. Та была племянницей его друга, приехала из Австрии, и Альберт устроил её работать секретаршей себе в институт, чтобы она осталась в Берлине. С разрешения Эльзы он встречался с ней два раза в неделю в течение года. Разрешение это было дано в обмен на обещание, что Альберт не будет больше никуда ходить на сторону. Переписка с Betty до сих: пор недоступна, но приводится фраза из опять-таки прощального письма Эйнштейна:

…я должен искать в звёздах то, в чём мне отказано на Земле.

Трудно понять, в чём ему было отказано на Земле. Разве что вспомнить его пусть шутливый, но, разумеется, с долей правды ответ на предложение участвовать в музыкальном открытии (Эйнштейн всю жизнь слабовато, но с воодушевлением играл на скрипке) Первого Международного конгресса по исследованиям в области секса:

К сожалению, я не чувствую в себе достаточно мощи ни в сексуальных, ни в музыкальных способностях, чтобы принять Ваше предложение.

В его письме Эльзе, когда их роман только начинался, есть многозначительное выражение, после подписи:

…с уверенностью, что я считаю себя вполне adequate male, и, наверно, мне предоставится возможность тебе это доказать.

Фразу «adequate male», да ещё переведённую с немецкого, можно интерпретировать и переводить многообразно, но общий смысл – «я считаю себя вполне нормальным мужиком». Можно предположить, что у любовника в начальной стадии отношений с любовницей могли возникнуть какие-то неполадки с процессом совокупления. То ли он не проявил достаточной настойчивости в чём-то, то ли проявил, но настойчивость ничем не окончилась.

Впрочем, некоторые считают, что это было его реакцией на подшучивание Эльзы, что, мол, Альберт находится под сапогом Милевы. Пусть считают, а у меня – свой счёт.

В течение всей его жизни до эмиграции в Штаты Эйнштейн удовлетворял свою обильную похоть с проститутками. Он был завсегдатаем борделей, о чём сообщают его друзья и соучастники (Otto Stern, Janos Plesch). Так как его отношения с Милевой быстро исчерпали себя после женитьбы, а связь с не сразу появившейся Эльзой поначалу тоже была весьма нерегулярной, то только благодаря проституткам он не свихнулся от похоти.

Эту информацию тщательно скрывали и вымарывали из воспоминаний, и только недавно она всплыла. Причём автор, сообщающий об этом, сразу оговаривается, пытаясь извинить Эйнштейна, что, мол, в ТО ВРЕМЯ (а раньше и сейчас – ну ни за что!) это было обычным методом избавления от напряжений у холостяков и у несчастливо женатых мужчин.

Таким образом, можно легко представить, что, не будь доступных женщин в этих прекрасных заведениях, научная работа Эйнштейна могла бы быть нарушена каким-либо психическим заболеванием, непременно являющимся при неудовлетворяемом сексуальном голоде. И полетела бы в тартарары теория относительности, и сидели бы мы сейчас в дерьме девятнадцатого века, окружённые несуществующим эфиром.

Близость образа проститутки для Эйнштейна выражается в той свободе, с которой он им оперирует в своих высказываниях. Например, он писал в 1934 году, что, изучая законы природы, «мы имеем дело со сфинксом, а не с доступной проституткой».

Когда в 1919 году астрономы подтвердили предсказанное Эйнштейном отклонение лучей света при прохождении вблизи Солнца, на Эйнштейна обрушилась мировая слава, причём такая, которую можно приравнять к славе нынешних кинозвёзд и политических деятелей вместе взятых. Начались встречи с заискивающими сильными мира сего, приёмы и рауты, триумфальные путешествия по разным странам и прочие события, сопутствующие славе. Доступность женщин – главное следствие славы – всячески имело место, и Эйнштейн радостно набрасывался на открывшиеся возможности.

Делясь своими впечатлениями о поездке в Японию, Эйнштейн бросил такую реплику:

Я умалчиваю об особенностях японок, цветообразных существах, ибо здесь обыкновенный смертный должен дать слово поэту…

Нет сомнений, что в Японии, где его встречали как бога, ему удалось попробовать лучших гейш.

Слава Эйнштейна, в которой любила купаться Эльза, вынуждала её смиряться со многим. Хотя и в негодовании, но послушно она уезжала из их загородного дома в Берлин, якобы за покупками, когда к её мужу раз в неделю приезжала красивая молодая блондинка Margarete Lenbach. Упоминается также роскошная женщина Toni Mendel, которая приезжала за ним в лимузине с шофёром и увозила его на театральные вечера, а затем на свою виллу, откуда он возвращался только утром.

Эйнштейн не скрывал своих отношений с женщинами от Эльзы, и Toni заняла положение как бы дальней родственницы. Эльза пыталась бунтовать, и однажды, когда Toni в очередной раз поджидала Эйнштейна на улице в лимузине, Эльза спрятала деньги и не давала мужу наличные, необходимые для вечерних развлечений. Но бунт был подавлен.

Эйнштейн старался не оставлять следов связей, уничтожая переписку с женщинами и прося их уничтожать его письма. Несмотря на это, следы оставались. Занесена на скрижали и другая богачка, Estella Katzenellenbogen, тоже с лимузином и шофёром, которая владела сетью цветочных магазинов.

Слава дала Эйнштейну не просто женщин, а красивых женщин, то, чего он был лишён в своих бесславных браках.

В Америке после смерти Эльзы в 1936 году он больше решил не жениться и жил, как всегда, в окружении женщин в своём доме на 112 Mercer Street в Принстоне. Это были Maja, сестра Эйнштейна, Margot, младшая дочь Эльзы, и Helen Dukas, его секретарша-любовница с 1928 года, которой он отписал большую часть наследства. Примечательно, что Margot вышла замуж за русского афериста Дмитрия Марьянова, развелась с ним и стала жить в доме Эйнштейна, который оприходовал её попутно со старшей дочерью Эльзы.

Его любовные приключения продолжались. Одно из них наиболее громогласно. Согласно переписке, которая была впервые обнародована благодаря продаже писем на аукционе Sothebys в 1998 году, Альберт в течение нескольких: лет поддерживал отношения с Маргаритой Коненковой, женой скульптора Сергея Коненкова, которые жили в США с 1920 по 1945 год. Они познакомились в 1935 году и в страсти даже объединили свои имена в единое имя, состоящее из начальных букв их имён – Almar, которым они пользовались в переписке.

Коненков изваял бюст Эйнштейна. Его установили перед Institute of Advanced Studies, где работал Эйнштейн. В 1945 году Маргарита Коненкова уехала в Москву. В то время ей был 51 год, а Эйнштейну – 66.

Кагебешник Павел Судоплатов утверждает, что она была советской шпионкой. Но я пишу не об этом.

* * *

Теперь, после изложения фактов, можно на их основе и порассуждать с более или менее важным видом. Порассуждать в свете эйнштейновской теории, которую я понимаю вовсе не до конца. И скорее всего даже не до середины. Однако понимание даже её кусочка достаточно кружит голову, чтобы не поддаться соблазну полепетать по её поводу.

Эйнштейн предостерегал от формальных и неверных интерпретаций и интерполяций его теории. Когда попытались объяснить любовь силой тяготения, Эйнштейн ответил, что

хотя влюбляться – это не самое глупое, что делают люди, тем не менее гравитация за это ответственности не несёт.

Тем не менее Эйнштейн делал немало ошибок, не умея оценить последствия своей же теории. Одной из главных ошибок было упорное неприятие им квантовой механики, в которой главенствовал принцип неопределённости. Эйнштейн говорил, что

никогда не сможет согласиться с тем, будто Бог управляет миром, бросая кости.

На это Нильс Бор ответил Эйнштейну: «Не надо указывать Богу, что делать».

Так что Эйнштейн сделал своё дело, а теперь я делаю – своё.

Свет мой, оргазм

Все интересы Эйнштейна были направлены на исследования фундаментальных физических явлений: времени и пространства (мелкими проблемами физики он принципиально не занимался).

Такого же рода основополагающим феноменом в человеческом существовании является оргазм.

Вроде ещё никто не рассматривал оргазм как основу человеческого самосознания и религиозного бытия. А вот я – рассматриваю.

До Эйнштейна всё плавало в эфире: представлялось, что свет – это чисто волновое явление, а весь мир погружён в эфир, сквозь который свет пробивается. Эфир этот никак замерить или как-либо прихватить не удавалось, поскольку он был высосан из пальца физиками, чтобы с его помощью можно было описать то, что происходит со светом, будь он чисто волновой природы. Но многие факты не состыковывались, да и сам эфир хотелось за вымя взять, но никак не получалось, какие только эксперименты ни ставили.

Вот Эйнштейн и додумался, что свет – это поток частиц, да ещё который не сплошной вовсе, а испускается пучками, то бишь квантами. Понятие эфира сразу было похерено, и всё застыковалось и заиграло. Хотя многие физики изо всех сил упирались, вроде ленинского Маха, и прижимали к сердцу неосязаемый эфир.

Эйнштейн популярно объяснял кванты света как питие пива, которое можно осуществлять лишь кружками. Но это на территории Германии – он не учитывал, что в России можно лечь под бочку пива и открыть рот. Но тогда можно сказать, что пиво можно пить только глотками, которые тоже есть кванты.

Понятие любви легко уподобить понятию эфира в физике: нечто якобы существующее везде, но никак не определяемое. А я по-эйнштейновски сказал, что никакого эфира-любови нет, а есть лишь оргазм (прообраз света) и стремление к нему. Более того, оргазм, как и свет, испускается квантами спазм.

В ранней юности, впервые познакомившись с понятием кванта, я осознавал это таким поэтическим способом:

При переходе из неудовлетворённого состояния

в удовлетворённое

человеком испускается квант счастья.

Подобие оргазма свету наблюдается и в том, что свет рассматривался Эйнштейном как нечто абсолютное с точки зрения его постоянной скорости, вне зависимости от системы координат, в которой свет двигается. Так и оргазм – абсолютен вне зависимости от того, с какой скоростью движется (взад-вперёд) объект (мужчина-женщина), его испускающий.

Я считаю, что человек, испытывающий оргазм, духовно движется со скоростью света в своей прекрасной системе координат. При наслаждении время начинает замедляться. В своём пике оргазм достигает скорости света, а время при достижении скорости света останавливается. Но лишь на мгновенье оргазма.

Подтверждением тому, что свет оргазма распространяется как материальные частицы, а не является идеалистическими волнами, распространяющимися посредством любви-эфира, является полное исчезновение интереса к движению после завершения оргазма: тухнет источник света, и с последней спазмой прекращается свет – излияние семени.

Аналогии со светом можно продолжать и далее. Как наблюдается изменение скорости света в зависимости от гравитационного потенциала, в котором движется луч, так наблюдается изменение силы оргазма в зависимости от влечения к партнёру.

Так же как скорость света зависит от места его прохождения (is location dependent), так острота оргазма рознится в зависимости от отверстия, в котором он происходит.

Понимание оргазма как света позволяет объяснить, почему за оргазмом следует усталость, даже при отсутствии физических движений. У мужчины переход от оргазма к безразличию весьма быстр, то есть из остановившегося в оргазме времени мужчина выбрасывается безразличием в несущееся время человеческой жизни. От этой резкой смены скоростей (с места – в карьер) и возникает резкая усталость.

В английском языке есть выражение «till the end of time», соответствующее русскому «навсегда», «навечно». Остановку времени можно считать концом времени, и даже краткая остановка – это краткий конец. Когда в песнях поётся «I will love you till the end of time», to получается весьма реалистическая картина – любовь длится до мгновения оргазма (end of time), после которого она исчезает с наступлением безразличия.

Продолжая лингвистические ассоциации, можно привести пример из русского фольклора. В этом свете (а свет, как мы постулировали, это – оргазм) поговорка «Кто поёт и ебёт, два века живёт» подтверждает замедление времени в наслаждении и его остановку в оргазме. Иными словами, при пребывании в частом оргазме время приостанавливается и, следовательно, жизнь удлиняется по сравнению со временем жизни человека мало или вообще не ебущегося.

Сам Эйнштейн в ответ на жалобы о якобы сложности его теории для понимания дал такой горячий эротический пример, точно описывающий суть его теории:

Час, проведённый с красивой девушкой на скамейке в парке, пролетает как минута, а минута сидения на горячей плите тянется как час.

Он скромно не уточнил, насколько ускоряется время, если быть с девушкой, не на скамейке, а на лежанке?!

Итак, моя аксиома – свет – оргазм – это основополагающая постоянная, описывающая человеческую реальность.

Формулище

Если Фрейд выявил сексуальную основу человеческого бытия, что называется, «на пальцах» (на словах), то Эйнштейн открыл физико-математическую интерпретацию человеческой вселенной с помощью своей знаменитой далеко идущей формулы:

Е = m ? с².

Суть её заключается в том, что энергия превращается в массу, а масса в энергию, причём даже малая масса может превратиться в огромную энергию благодаря тому, что после массы стоит колоссального размера коэффициент – квадрат скорости света.

Объяснить формулу простым русским языком можно так: берёшь маленький кусочек любого дерьма, умножаешь на огромнейшую цифирь и враз получаешь кучу проблем или удовольствий.

Народ давно ощущал способность перехода массы в энергию и наоборот, и это, как всё людское, нашло своё отражение в языке. Выражения: она – настоящий «сгусток энергии» или у него «масса энергии» предвосхитили Эйнштейна с давних пор – идеи носились в воздухе.

В моих же системах координат смысл Формулы таков: капельная масса семени, усиленная мощью оргазма, превращается в огромную энергию жизни нового человека.

Этой же формулой объясняется усталость (потеря энергии) после оргазма, которая весьма значительна, хотя вызвана утратой крохотных по массе капель спермы. Несоответствие огромной усталости и безразличия нескольким капелькам объясняется великим наслаждением (светом в квадрате).

Безотносительная красота

Эйнштейн не только гонялся за наслаждением, но и ощущал его краеугольную значимость. Это осознание ярко высветилось в его фразе, написанной в 1946 году, ибо к тому времени Эйнштейн уже точно знал её верность:

Суть (хотя её почти не обсуждают) заключается в том, что верхняя половина планирует и думает, тогда как нижняя половина определяет нашу судьбу.

А вот я эту суть только и обсуждаю, ибо, уточняя Эйнштейна, оргазмы определяют нашу судьбу. А они испускаются источником света – половыми органами. Они же, в свою очередь, как я уже писал, являют безотносительную красоту, на которой подсознательно строится эстетика.

Эйнштейн же ставил красоту превыше всего, поскольку именно её он использовал как первый критерий правильности своих теорий. Так как человек, очевидно и безусловно, есть мера всех вещей, то неизбежно, пусть подсознательно, Эйнштейн соизмерялся с человеческой красотой при поиске красоты в физическом мире.

Банеш Хоффманн, коллега Эйнштейна в Принстоне, писал, что

Эйнштейн в своих мыслительных построениях руководствуется не столько логикой в узком понимании слова, сколько чувством прекрасного. В своей работе он всегда искал красоту.

Я же добавлю от себя, что всякая красота сексуальна, а значит, генитальна.

В письме Милеве от 1897 года Эйнштейн писал (а может, Милева Эйнштейну – лень лезть проверять, но суть всё равно остаётся):

Если ты можешь ощутить бесконечное счастье, то ты должен быть способен ощутить бесконечность пространства.

Легко подставить вместо «бесконечного счастья» оргазм, и получается: «в оргазме мы ощущаем бесконечность пространства». А раз пространства, то и времени.

При жажде красоты, которую остро испытывал и ценил Эйнштейн, тот факт, что он женился на уродливой телом и лицом Милеве, можно истолковать моим способом: красоту он видел прежде всего в её половых органах, и она была для него главенствующей. Конечно же, ознакомившись с безразличием после оргазма, Эйнштейн понимал, что на одной пизде не проживёшь, и ему также виделся в Милеве понимающий и сопереживающий партнёр по мышлению в промежутках между совокуплениями.

Но жажда подручной и ручной пизды вовсе не приковывала Эйнштейна к этому удобству. Вот что он писал в назидание бабёнке, что жаловалась ему на неверность мужа:

Вы, наверно, знаете, что большинство мужчин, как и большинство женщин, не являются моногамными по своей природе. И чем больше препятствий для удовлетворения этих желаний ставится на пути, тем с большей энергией люди их преодолевают. Заставлять человека соблюдать верность – это тягостно для всех участвующих в принуждении.

Моральство

Как классическая физика до Эйнштейна основывалась на едином времени в прямолинейном пространстве, так классическая мораль основывается на абсолютных понятиях добра и зла, которые вычитаны из «священных» книг, где они сведены в те или иные заповеди. И подобно тому, как пространство и время вовсе не кровать и не будильник, а нечто гораздо мистичнее и кривее, то и человеческие нравы и мораль нельзя воспринимать однозначно и ограниченно. Про себя, негласно, молча, люди всегда это прекрасно чувствовали, а иногда даже понимали, и потому в той или иной степени всегда нарушали классические, «заповедные» установления морали.

Мораль, подобно математике, строится на аксиомах. В христианстве в качестве аксиом берутся десять заповедей. Аксиоматичность их, то есть вера в них, не требующая доказательств, объясняется якобы божественностью их происхождения. На этих заповедях строится общественная структура. Если изменить или убрать хотя бы одну заповедь, то эта структура либо существенно изменится, либо рухнет.

Однако аксиоматичность морали зависит от места расположения наблюдателя, подобно тому, как течение времени в теории относительности. Чтобы заповеди не отменять полностью и тем не подвергать всё строение общества риску разрушения, их оставляют незыблемыми, но зато делают к ним поправки, и таким образом пытаются придать морали динамичность. Так, например, убийство запрещено заповедью, но в качестве самообороны оно оказывается позволительным. Аксиомы морали, уподобляясь американской конституции, обрастают поправками, чтобы отражать меняющуюся реальность лучше, чем это делают статичные аксиомы-заповеди.

Зависимость справедливости моральных принципов от точки положения наблюдателя определяется тем, сколько наблюдателей находится в данной точке, а сколько в иной точке. Иными словами – большинство наблюдателей, оказавшихся в данной точке отсчёта, делают именно этот угол зрения общепринятым, а значит, по понятиям морали, «справедливым». Одно и то же время может представляться «золотым веком» группе наблюдателей, находящимся в одной системе координат, а другой группе, в другой системе координат, – временем деградации и притеснений (рабовладельцы и рабы). Однако есть абсолют, подобный скорости света, не зависимой от системы координат и точки наблюдения, который видится одинаково всем людям, который не зависит от тех или иных принципов построения морали и заповедей, лежащих в их основе. Это оргазм. Он отменяет мораль, останавливая время.

В моей теории морали (а точнее, в разглагольствовании о) единственной константой в любой системе координат является наслаждение, которое можно уподобить лучу света – оргазму.

Его можно считать естественным (а не вычитанным), абсолютным критерием добра, а его отсутствие критерием зла.

Следовательно, мораль может быть построена на этом абсолюте-аксиоме и сводиться к единому принципу: всё, что ведёт к оргазму, – хорошо, а всё, что не позволяет ему свершиться, – плохо. Основным дополнением (поправкой) к этому постулату должно быть то, что поистине хорошо лишь то, что ведёт не только к твоему собственному оргазму, а и к оргазму твоих ближних. Благодаря такой поправке будет развиваться не эгоистическая, а «разумно-эгоистическая» сторона морали.

На абсолютности оргазма может быть разработано много вариантов заповедей. Один из них был сделан мною в Храме Гениталий^[57]:

1. Познание бога даётся человеку в оргазме. Приближение к оргазму есть предчувствие бога.

2. Так как оргазм возникает в гениталиях, то они являют собой божественное. Возбуждение, которое вызывают гениталии, есть истинный религиозный трепет.

3. Гениталии, будучи средством познания бога, являются объектами почитания, гордости и воплощением идеальной красоты.

4. Совокупление и мастурбация – это богослужение.

5. Гениталии связывают нас с будущим благодаря деторождению, что есть чудо божественное. Потому гениталии не только взывают оргазмом к богу, но и творят чудеса его властью.

6. Любое изображение гениталий и их совокупления есть икона.

7. Наслаждение изображением гениталий есть иконопочитание.

8. Проституция предоставляет любому доступный оргазм. В силу этого проститутки достойны преклонения, восхищения и благодарности.

В обществе, построенном на этих принципах, люди будут стремиться делать друг другу добро – то есть доводить друг друга до оргазмов. Не забывая конечно же и о себе.

Мышление в этом направлении, но не до конца осознанное и потому разжиженное, было свойственно в том числе и Эйнштейну, который говорил:

Чтобы добиться благоприятной реакции от людей, лучше апеллировать к их животу, чем к их голове.

Вспоминая его выражение о низе, который определяет судьбу, эту фразу следовало бы ему уточнить так: «Чтобы добиться благоприятной реакции от людей, лучше апеллировать к их животам или гениталиям, чем к их голове».

Но христианская и прочие морали построены по чрезвычайно простому принципу – чем человек меньше ебётся, тем он лучше, а если не ебётся совсем, то и вовсе святым становится. Но чем больше человек ебётся, тем он хуже, а ебущийся с множеством партнёров и не испытывающий никакого стыда по этому поводу, – так вообще диавол. Им-то, по этому определению, и был Эйнштейн, который не столько сетовал, сколько констатировал:

Только при рождении и когда мы умираем нам разрешается вести себя честно.

Еврейство и вера в Бога

Без открытий Эйнштейна не смогли бы расшифровать человеческий геном. Это весьма символично, так как расшифровка его даст объективные основания для объяснения библейской избранности еврейского народа, к которому Эйнштейн принадлежал, а заодно дать точное генетическое определение еврея, которое в последнее время пытаются размыть, считая также евреями людей не еврейского происхождения, а лишь принявших: иудаизм.

Благодаря тому, что сделали полную «деталировку» человека с помощью генома, станет очевидна избранность еврейского народа, которой наделил его Создатель. Будет увидено, что Он дал евреям особый генный набор, который позволил им не только выжить тысячелетия, а производить гениальных и талантливых людей «по удельному весу» в значительно больших количествах, чем любые другие народы. Читая об Эйнштейне и знакомясь с десятками знаменитых физиков начала века, я без удивления узнал, что процентов 80 из них были евреями.

Важность еврейского закона, который обязывал евреев жениться только на евреях, выявляет его генетическую цель – сохранять и передавать по наследству генный набор, дарованный Богом. Потому и генетическое определение еврея – это тот, у кого если не оба родителя, то хотя бы мать – еврейка. Только мать в то время могла без сомнения знать, что ребёнок её, тогда как отец до недавнего времени не мог никогда быть на сто процентов уверен, что ребёнок его. Соблюдение этого закона обеспечило выживание евреев с сохранением «избранной» генетической структуры.

Чтобы гарантировать общность евреев на бытовом уровне и держать их вместе, не допуская в свою среду инородцев, и обеспечить тем самым сохранение своего особого генетического набора, были созданы религиозные церемониалы, обряды и обычаи: обрезание, кошерная еда, распорядок и разнарядка молитв и прочая механика. Соблюдая все эти предписания, люди бездумно держались вместе и не подпускали к себе чужаков с иной генетической структурой.

Таким образом, традиционный иудаизм – это установление размножения по божьему указу, метод сплочения и удержания «избранных» генов.

Жёсткость законов иудаизма с точки зрения неприятия инородцев – лишь подтверждение её генетических целей.

Многие принимают ритуал за сам иудаизм, тогда как ритуал – это лишь охранник богатства, а не само богатство.

Впоследствии отступники-евреи создали христианство, которое допустило кардинальную ошибку – пренебрежение генетикой. Христианство решило брать не качеством, а количеством, ставя главный акцент не на сохранении генного кода, данного Богом, а на охват максимально большого количества людей и на форму церемоний и ритуалов, лишившихся всякого генетического содержания. Христианство раскрыло объятия всем подряд, более того, стало вербовать неофитов огнём и мечом и смешивать без разбора любые гены с помощью прозелитства, корыстного и кровожадного.

Если евреем нельзя стать, а нужно им родиться от евреев-родителей, то христианином мог стать любой, стоило ему облиться мутной водицей, переименованной в святую, то есть окреститься. Ты можешь знать Тору вместе с Талмудом наизусть, сделать обрезание хоть до самого корня и всё равно никогда не стать евреем, если в тебе нет еврейской крови. А христианин становился тем истиннее, чем лучше он вызубривал Новый Завет и чем сильнее ненавидел евреев. В результате исходный генный состав евреев-первохристиан разбавился генами прочих народов и заполонил мир водянистой человеческой массой. Христианство ополчилось против секса и тем самым пренебрегло генами – людской сутью. Об этом писал В. Розанов, интуитивно чувствуя важность секса, присущего иудаизму и отторгнутого христианством, то есть важность раскрепощённой передачи генов, но только генетика даёт этому математически точное обоснование.

Эйнштейн точно ощущал генетическую основу еврейства и пренебрежительно относился ко всяким ритуалам, чувствуя их выдуманность, фальшивость. Побывав у Стены Плача в Иерусалиме, он с холодной иронией смотрел на раскачивающихся в молитвах правоверных евреев. Эйнштейн писал:

Насколько я ощущаю себя евреем, настолько я чувствую себя чуждым традиционным формам религии.

Родители его не соблюдали никаких еврейских ритуалов и обычаев, не знаю, был ли Эйнштейн обрезан. Так как еврейская школа была далеко от его дома и не по карману его родителям да ещё была закрыта в то время, когда ему нужно было начать школение, то его определили в соседнюю католическую школу. Там Альберт поднабрался знаний христианских. Потом он познакомился с Ветхим Заветом, его проняло ощущение еврейства, и он мальчишкой захотел сделать себе бармитсву (еврейский обряд посвящения мальчика во взрослого мужчину). Но когда к Альберту в руки попали научно-популярные книги, он быстро пришёл к заключению, что все чудеса, описанные в Библии, – обман, так как они противоречат законам природы. Это было его первым в жизни серьёзным разочарованием. Он осознал, что с помощью этой белиберды идёт систематическое оболванивание молодёжи государством. (С другой стороны, эту общепринятую религиозную ложь можно также рассматривать как пробный камень для ума – если ты её распознаешь и отбросишь, твой ум пойдёт развиваться дальше, как и произошло с Эйнштейном, а если примешь, подчинишься, поверишь лжи, то и ум твой показал свои пределы, и ты будешь жить соответственно своим умственным возможностям, а каковы они у большинства – всем известно.)

Эйнштейн пришёл и к осознанию феномена еврейства через ощущение своей близости к другим евреям: вне зависимости, в какой стране он с ними встречался, он сразу ощущал взаимное родство. Эйнштейн объяснял это чувство «единоплемённостью», то есть кровным родством, а по нынешней терминологии – генетикой.

Эйнштейн весьма критически относился к евреям, пытающимся ассимилироваться под давлением антисемитизма, и называл это мимикрией. Потому-то он и стал ярым сионистом, считая, что евреям необходимо место, где они могли бы жить свободно, развивая свои таланты без притеснений.

Эйнштейн писал:

Иудаизм – это не религия, которую можно начать исповедовать или перестать – это община единой судьбы («community of destiny»).

А судьба определяется генетическим кодом, который опять же не мог бы быть раскрыт без Эйнштейна.

Свою религиозность Эйнштейн черпал не из ритуалов и не из человеком написанных текстов, выдаваемых за слова Бога, а из повсеместного божественного присутствия, очевидного для любого мыслящего человека.

«Традиционной религии не было места в моём сознании. Однако я прекрасно знал о своём еврейском происхождении, но значение этого я смог понять только значительно позже».

Эйнштейн пришёл к познанию Бога со стороны науки, изумившись гармонии и чудесам мироустройства и поняв, что такие вещи случайно не возникают.

В течение всей жизни он чрезвычайно остро испытывал ощущение чуда и удивление ему. С сожалением Эйнштейн отмечал потерю этого чувства у большинства людей при расставании с детством:

В некотором смысле, развитие мышления – это постоянное отдаление от «удивления».

Вот ещё несколько цитат Эйнштейна о корнях его религиозности:

Я вижу в Природе восхитительную структуру, которую мы можем осознать только до какого-то предела, и это должно наполнять любого думающего человека чувством своей малозначимости. Это чувство является поистине религиозным и не имеет ничего общего с мистицизмом.

Самое прекрасное и глубокое чувство, которое человек может испытать, – это ощущение чего-то таинственного. На нём зиждется религия, так же как и все плодотворные устремления в искусстве и науке. Те, кто не испытывал этого чувства, представляются мне если не мёртвыми, то слепыми. Ощущать, что в каждом явлении, которое мы можем испытать, остаётся нечто, что наш разум не может постигнуть до конца, и чья красота и величественность достигают нас только опосредованно – вот в этом состоит религиозность. В этом смысле я религиозен.

Однако Эйнштейн никогда не стремился подольститься к Создателю, как это делают большинство религиозников с помощью жертвоприношений и молитв. После подтверждения предсказания его теории об отклонении лучей при прохождении мимо Солнца, его спросили, а что, если бы этого не смогли бы подтвердить. Эйнштейн ответил:

Тогда мне бы пришлось пожалеть дорогого Боженьку. Моя теория – верна.

Если раньше религия и наука противостояли друг другу, то теперь наука лишь утверждает религию, вернее, веру в Бога, теизм, ибо научные открытия всё неопровержимее доказывают, что только Великий Творец мог создать такой бесконечно сложный мир. Таким образом, наука изо всех своих растущих сил работает на религию.

Раньше считали, что невежество является основанием для религиозности и что эрудиция должна обязательно сделать мышление материалистичным, атеистичным. Теперь, с развитием науки, становится очевидно, что именно невежество может быть основанием для атеизма, а постижение бесконечности, содержащейся в каждой клетке, и прочие чудеса являются основой для религиозного мышления. Даже трудно представить, что при продолжении развития цивилизации и науки вместе с нею может опять наступить время, когда атеизм сможет вытечь из всё продолжающегося постижения бесконечности. Впрочем, материалистическая теория «большого взрыва» как начала вселенной и есть прекрасная основа для нынешнего атеизма – теория, основанная на торжествующей ограниченности ума, способного объяснить разбегание галактик не иначе как примитивным взрывом, а значит, полным отсутствием божественного, ибо, насколько мне известно, эта теория не пытается объяснить, а что же было до этого взрыва.

Недаром Эйнштейн сказал:

Наука без религии хрома, религия без науки слепа.

Подвода итогов

Эйнштейну, вечному искателю гармонии и ценителю красоты, удалось честно и благодарно относиться к своим сексуальным нуждам. Понятие сексуальной верности для него не существовало. Это было следствием ярой независимости его мышления. Сексуально верным можно быть только своим желаниям. Если они в какой-то период совпадали с желаниями какой-то женщины, она могла считать Эйнштейна верным ей. Верность Эйнштейна себе заключалась и в том, что он не скрывал своих желаний от себя и от жён – потому-то он был верен проституткам и любовницам.

Эйнштейн не предпринимал поиск женщин по каким-то мечтаемым критериям, а брал тех, что попадали под руку, все они поначалу оказывались старше его, ценил в них не внешность, а доступность пизды да бытовое удобство, которое они ему создавали. Женщин он держал на расстоянии от своих привычек и дел. Когда пришла слава, женщины сами потекли к нему (и на него) со всех сторон. В придачу к обильным женщинам ему была дана их красота, которую он всегда любил, но драться за неё он не мог и не хотел, а все свои силы устремлял в физику – там красота была в его власти, так как её надо было лишь узреть, и это зависело только от него самого. В остальной жизни Эйнштейн не любил соревнований и конкурентной борьбы, следствием чего был его пацифизм, за исключением ведения «неизбежной войны с женами». Эйнштейн не играл в шахматы, эту пресловутую затею для интеллектуалов, он не любил в ней постоянную борьбу с противником. Ему была интересна не победа над кем-то, а познание как приобщение к тайне.

Он вообще не любил тратить силы на незначительные дела:

Я люблю кататься на паруснике, потому что это спорт, который требует наименьших затрат энергии.

(Хотя плавать он не умел, носить спасательный жилет отказывался.)

Эйнштейн и не дрался за свою жизнь, отказался от операции, предложенной ему врачами, и ждал, когда аорта разорвётся от аневризма. А ведь голова его была светла, других болезней не было, и, согласись Эйнштейн на операцию, он мог бы прожить значительно дольше.

Пацифизм Эйнштейна был огромных размеров и весьма активный, взращённый на ненависти к немецкой жажде крови.

Однако, когда он узнал об угрозе создания Гитлером атомной бомбы, он не задумываясь подписал письмо президенту Рузвельту, предупреждая его об опасности и призывая срочно начать собственные разработки для создания атомной бомбы. Так что, если Эйнштейна припирали, то он всегда давал отпор (кроме самого последнего случая).

Эйнштейн был человек чрезвычайно честный и говорил правду в глаза, часто ставя многих в неудобное положение. Он не лгал женщинам. Прямо говорил Эльзе о своих связях. А значит, он не считал неверность женщине нечестностью. И действительно, понятие «честность» неприменимо в сексе, поскольку честность в сексе традиционно определяется верностью одной женщине, а быть верным – это рубить сук, на котором секс сидит, поскольку верность убивает влечение. Честность необходима в деловых и прочих отношениях вне секса, поскольку честность в тех, прочих отношениях способствует их развитию и потому продуктивна. Неудивительно, что когда брак представлял из себя деловое предприятие, в котором сексом вскоре перестаёт и пахнуть, то понятие честности-верности было в нём уместным, поскольку возникали проблемы с детьми «не в мать, не в отца, а в проезжего молодца», которым могло перепасть наследство. Теперь, когда с помощью генетического теста точно определяется отцовство ребёнка, то и в браке верность стала противопоказанной.

О браке Эйнштейн отзывался как о «рабстве в цивилизованном платье», что брак был «изобретён свиньёй, у которой не было воображения». Он также утверждал, что «брак противоречит человеческой природе». А когда спросили его мнение о женитьбе еврея на нееврейке, он сказал: «Это опасно. – И тут же добавил, смеясь: – Впрочем, любой брак опасен».

Эмоциональная структура Эйнштейна была стабильна, чужда экзальтации, истерии, психопатства и искала стабильности в себе и вокруг себя. Брак был приемлем для Эйнштейна только как средство для установления стабильности, но при наличии других источников наслаждений. Он писал:

Я испытал, насколько изменчивы отношения между людьми, и научился изолировать себя от жары и холода, чтобы обеспечивать себе температурный баланс.

Когда Альберту было два годика, родилась его сестра Maja. Родители, желая подготовить его к её появлению, сказали, что у него скоро будет сестричка, с которой он сможет играть. Альберту подумалось, что сестричка – это игрушка, так что, когда его мать впервые показала ему сестричку, Альберт удивлённо спросил: «А где колёсики?»

А обо мне можете рассказывать такую историю: когда Армалинскому было два годика, родители подарили ему игрушку – легковую машинку. Он, взяв её в руки, перевернул вверх колёсиками и спросил: «А где пися?»

Читанная литература

1. Alebert Einstein – Mileva Marie. The Love Letters. Princeton University Press, 1992.

2. Kenji Sugimoto. Albert Einstein. A Photographic Biography, Schocken Books. N.Y., 1989.

3. Albrecht F?sing. Albert Einstein: A Biography. N.Y.: Viking, 1997.

4. Dennis Overbye. Einstein in Love. A Scientific Romance. N.Y.: Viking, 2000.

5. John Stachel, ed. Einstein s Miraculous Year: Five Papers That Changed the Face of Physics. Princeton, NJ: Princeton University Press, 1998. The great 1905 papers, translated and explained.

6. Roger Highfield and Paul Carter. The Private Lives of Albert Einshtein. St. Martin s Press. N.Y., 1993.

7. Peter А. Виску. Private Albert Einstein. Anrews and McMeel, Kansas City, 1992.

8. Albert Einstein. Relativity. The Secial and the General Theory. A Popular Exposition. Crown Publishers. N.Y., 1961.

9. http://www.alberteinstein.info

Сгущая краски

…в толпе словить посмел-таки

чужую женщину в красе

из платья и косметики.

Михаил Армалинский

Впервые опубликовано в General Erotic. 2003. № 103.

Если красота мужского лица определяется его чертами, то красота женского лица определяется косметикой. Большинство женщин, лицо которых не тронуто косметикой, выглядят непривлекательно, а часто и отталкивающе.

Особенно разительно это заметно на кинозвёздах (см. http:// stars-without-makeup.info), которые, согласно общественному мнению, являются эталоном красоты. На этом сайте даются фотографии знаменитых молодых актрис при полном параде косметики и без неё. Увидеть кинозвезду некрасивой, то есть без косметики, – это всё равно, что увидеть королеву с голым задом – невзрачность ниспровергает кинозвезду с пьедестала почёта. В данном случае понятие женской красоты подвергается сомнению – если такая красавица, думается жадно смотрящему, так безлика без косметики, то чего же стоит их красота? И вообще, что же такое красота лица?

Очевидно, что женщина может быть красивой или уродливой не только в сравнении с другими женщинами, а прежде всего по отношению к самой себе. А если единственное, что превращает женщину из непривлекательной в красавицу, – это косметика, то она хотя красотой не является, но наделяет ею. То есть красота, подобно химической реакции, возникает при соединении женского лица с косметикой. Красота – это чудо, волшебство, возникшее как результат взаимодействия живого и неживого, то есть мёртвого. Так и в сказках волшебство осуществляется совместно живой и мёртвой водой.

Волшебство это состоит в том, что женщина в собственных глазах, и в особенности для мужчин, превращается из сексуально непривлекательной в сексуально привлекательную – свидетельством чему резко возникающий огромный интерес мужчин к женщине, ставшей смотреться красивой.

Исходя из этого эффекта, сексуальную привлекательность можно с чистым сердцем отождествить с красотой.

Слово «красиво» повсеместно заменяется словом sexy, что выказывает тождественность красоты и сексуальной привлекательности. Об этом тождестве люди догадывались с давних времён с разной степенью убеждённости, которая для меня в конце концов предстала в своём абсолютном виде (см. General Erotic. 2003. № 86).

Принято говорить, что женщина использует косметику, чтобы «лучше выглядеть». Но что значит «лучше»? Лучше – это значит привлекательней, а если привлекательней, то привлекательней для ебли.

В злободневном быту мужчины и женщины не осознают, что красота и есть сексуальная привлекательность. Они убеждены, что красота – это… красота. В основе этой любимой тавтологии лежит основа жизни, построенная на бездумных инстинктах, которым люди послушно подчиняются, не задумываясь над их сутью.

Эта неосознанность по отношению к сексуальной сути красоты напоминает мне неосознанность речи, в которой человек использует слова, этимология которых ему не известна и не интересна, тогда как первоначальный смысл многих слов так изменился со временем, что многие слова стали нести прямо противоположный смысл по сравнению с первоначальным (например, слово «наверное» использовалось раньше в смысле «точно», «наверняка», тогда как сейчас оно используется в смысле «может быть»). Но человеку важно донести сиюминутный смысл своих порывов, и ему не важно, что бейсбольная бита была сделана для удара по мячу – ею же можно вполне убедительно ударить по голове.

Естественное невежество в этимологии используемых слов уподобляется невежеству людей в области истории нравов, а потому люди обречены повторять одни и те же ошибки. По-видимому, во вдохновенном повторении ошибок и кроется один из смыслов жизни, ибо знание истории обременяет человека печальным опытом и усложняет сиюминутное бытие, тогда как невежество даёт упорную иллюзию беззаботности и безнаказанности. А пребывание в этих: иллюзиях даёт человеку уже вовсе не иллюзорное, а вполне реальное ощущение счастья.

Евреям удалось разбить этот порочный круг невежества, и изучение истории своего народа и толкование смысла («этимологии») слов в Торе стало обязанностью каждого правоверного иудея. То есть евреи осознают в значительно большей степени свою историю, свою «этимологию», и в том числе тождество красоты и сексуальной привлекательности. То, что у других запрятано глубоко в бессознательное, у евреев выносится на свет сознания, анализируется и синтезируется в иное видение мира. Это «иное видение» позволяет евреям решать многие проблемы (в различных областях знаний), которые не под силу другим народам. Вот и я, еврей, пишу о том, о чём не принято было упоминать, но о том, что само собой «подразумевалось подсознанием».

В том, что красота в основе своей является сексуальной привлекательностью, открытия нет, но знание этого постоянно загоняется в подсознание, а я хочу вызволить его наружу, за ушко да на солнышко, чтобы фактом этим, явлением этим пользовались не только инстинктивно, а с применением мощного логического рычага. Чтобы всякую красоту использовать на полную катушку на ярком свету и при всём честном народе, по её назначению – как сексуальную привлекательность.

Одним из наглядных примеров единства красоты и сексуальной привлекательности является то, что красивая женщина, с которой мужчина живёт продолжительный срок, перестаёт восприниматься им как красивая. Её красота предстаёт ему как сама собой разумеющаяся, то есть становится незаметной, а всё потому, что сама женщина становится привычной, а значит, перестаёт быть для него сексуально привлекательной. Красота теряет свою сексуальную силу и сразу перестаёт восприниматься как красота. Мужчина может легко прельститься другой женщиной, которая формально менее красива, но которая зато из-за своей новизны более сексуально привлекательна и потому видится мужчине красивой. Новизна выступает в роли красоты, и красота изживает себя при постоянном с ней общении.

Здесь, кстати, надо заметить и справедливость обратной связи, как и в любом тождестве: всё, что красиво, – сексуально привлекательно, а что сексуально привлекательно, – красиво. «Желанье наделяет красотой», как писал я почти в детстве.

Я, например, жалею, что у красавцев Макинтошей, которых я так люблю, нет достаточно большой дырки, в которую можно было бы ихеть.

Когда женщина обнажает своё тело, то происходит резкое переключение эпицентра красоты с лица на пизду, грудь, ягодицы. Обнажение тела делает красивое лицо незаметным, неважным, третьестепенным. Нагота – истинная красота – это женский главный козырь в игре по привлечению внимания мужчины.

Красота тела по праву побеждает в конкуренции с красотой лица. Мужчина будет смотреть на голую пизду непривлекательной женщины, а не на красивое лицо рядом стоящей женщины с укрытым телом. Или в пределах одной и той же женщины с красивым лицом – стоит ей обнажить своё тело, как всё внимание переключится именно на него. До наступления оргазма красота лица меркнет перед обликом пизды.

Однако после оргазма интерес к пизде-анусу-груди исчезает и внимание снова обращается к лицу, так как оно всегда торчит перед глазами и занимается ненавязчивым (как пизда и как идея) воскрешением желания у мужчины. Таким образом, лицо и междуножье чередуются в своём эстетическом первенстве.

Так как в обществе демонстрация наготы запрещена, то женщина должна была выбрать замену своим половым органам для привлечения внимания мужчины, и лицо стало полномочным представителем междуножья. Можно было бы использовать жесты, вроде высовывания языка, подмигивания, но эта слишком активная демонстрация позволительна лишь для профессионалок. Приличная женщина не должна открыто выказывать свои желания, а потому косметика стала теми красками, которыми пишутся картины желаемого сладострастья. Ни слова, ни жесты, но ярко накрашенные губы взывают к поцелую достаточно ясно, чтобы мужчина мгновенно на них реагировал желанием.

С помощью косметики достигается приближение к таким очертаниям лица, которые воспринимаются как красивые: симметричные и ярко очерченные, полные губы, небольшой нос, крупные глаза с длинными ресницами, небольшой подбородок, высокие скулы и лоб, гладкая и нежная кожа. Принято объяснять, что именно такие черты свидетельствуют о способности женщины производить обильное и здоровое потомство и что наша подкорка умеет узнавать эту способность через такие вот черты лица. Но это, конечно, не объясняет, почему именно через такие, а не через длинный горбатый нос, тонкие губы, щёлочки глаз и морщинистый узкий лобик. Впрочем, объяснить можно, но замысел Провидения пребудет по-прежнему неизвестен.

Одно и то же лицо может представляться красивым или некрасивым в зависимости от силы сексуального желания. Известно, что при сильном голоде и объедки покажутся вкусными, а уродки – красавицами.

В европейской культуре лицо – это единственная постоянно открытая часть тела. (Недаром у мусульман женское лицо должно быть постоянно закрытым, ибо в лице они гораздо чётче видят отсвет пизды.) Ладони, которые тоже открыты, часто прячут за спину или в карманы. Только лицо всегда доступно взгляду.

Привлекательное открытое лицо является проводником к сокрытой пизде. Но если мужчина видит уродливое лицо, то он пренебрегает услугами проводника и сам идёт прямо к своей конечной цели: прикрывает женщине лицо или отводит от него глаза или ставит женщину на четвереньки.

У раннего Горького есть рассказ, где не шибко красивая проститутка, желая отблагодарить мужчину, предлагает ему себя. Заметив, что он без вдохновения смотрит на неё, она предлагает: «Хочешь, я лицо прикрою?» Помню, в отрочестве, когда я прочёл об этом предложении, меня осенило, что лицо, на которое мы поначалу обращаем такое грандиозное внимание, становится совершенно неважным в буквально жизнеопределяющие моменты человеческой жизни.

Практика восприятия доказывает, что существенная разница между красотой и невзрачностью состоит в цвете: без косметики – серость, а значит, безликость – то есть отсутствие лица. Недаром же, когда говорят о непривлекательном лице, его называют бесцветным. Косметика занимается тем, что располагает по лицу яркие цвета и придаёт лицу резко контрастное изображение – красоту называют яркой.

Итак, косметика делает женское лицо красивым, то есть сексуально привлекательным, и в конечном итоге сулит ей еблю. Женщина чувствует или знает об этом и использует косметику для того, чтобы объявить миру о своей доступности, о своём желании.

Но если женщина стесняется объявлять о своей доступности, она не станет пользоваться косметикой. Причём это стеснение чаще всего неосознанно и основано на женской неуверенности в себе, забитости моралью или на прямых запретах, существующих в том или ином обществе.

В некоторых ситуациях женщина умышленно не хочет привлекать к себе сексуальное внимание и тогда умышленно не пользуется косметикой. Крайний пример – монашки, статус которых полностью асексуальный, а потому косметика для них неприемлема.

Когда у женщины возникает желание и она решает помастурбировать, она не станет перед этим красить губы и подводить глаза. Ей не надо объявлять самой себе о своём желании – она прекрасно знает, где и как его удовлетворить. Косметика нужна ей лишь для общества, из которого женщина выудит себе сексуального партнёра с помощью своего открытого сияющего лица, а, увы, не открытого розовеющего клитора.

Но если женщина хочет партнёра и, следовательно, жаждет привлечь внимание, тогда она раскрашивает себе лицо. Потому мужчины, завидев женщину в косметике, понимают, что она не пассивно ищет партнёра, а активно объявляет об этом.

Женщина в косметике представляется мужчине красивой, другими словами, мужское желание возникает как реакция на женскую демонстрацию желания.

Женщина, намазанная косметикой, уподобляется сучке в состоянии течки. Как кобели несутся за сукой, почуяв её запах, так мужчины бросаются вслед за намазанной женщиной (сделавшей себя красивой, то есть доступной).

Женское лицо в косметике как способ провозглашения желания уподобляется по откровенности и действенности её раздвинутым ногам – вид пизды сразу вызывает желание, вид лица, ставшего от косметики красивым, тоже сразу начинает вызывать желание.

Общество запрещает женщине в открытую демонстрировать свою доступность – раздвигать ноги и показывать пизду, и потому женщина выбрала символический метод манифестации своей доступности – раскрашивание лица.

Конечно, помимо косметики, у желающей женщины возникает особая мимика, блеск глаз, что тоже воспринимается как красота. Таким образом, красота исходит из женского желания, которое воплощается прежде всего в облике всегда готовых к совокуплению гениталий, а потом распространяется на раскрашенное лицо, которое подтверждает не только физиологическую готовность женщины, но и психическую. Раскраска лица имитирует физиологические симптомы похоти: блеск глаз с помощью очерчивания их, пухлость и полураскрытость губ с помощью увеличения их поверхности помадой, порозовение кожи благодаря специальным кремам.

Многие мужчины боятся красивых женщин так же, как боятся вида пизды. Красота страшит, ибо требует обладания собой, требует действий, на которые многие мужчины неспособны. Красота есть не что иное, как манифестация доступности. Поэтому, борясь с яркостью красоты, на самом деле борются с доступностью. Именно потому маленьким девочкам родители запрещают пользоваться косметикой, так как это делает их по-женски красивыми, а значит, доступными, что непозволительно в юном возрасте, с точки зрения морали.

Битов в «Пушкинском доме» повторял за кем-то, что всё самое прекрасное в жизни дано нам бесплатно. Бесплатно, то есть доступно. Потому красота природы, красота здоровья определяются их доступностью.

Вот оно, долгожданное определение! – Наслаждение, сулимое доступностью, есть красота.

Степень провозглашаемой доступности определяется степенью яркости косметики. Самая яркая используется проститутками, также женщинами, решившими утолить свою похоть, отправляющимися в места, где происходят случки (дансинги, бары). Потому яркая косметика для «приличной» женщины неприемлема. Если рассматривать красоту как знак сексуальной готовности, то максимальная красота вызывается наиболее яркой косметикой.

Терпимость нынешнего общества к сексуальным проявлениям выражается в том, что обыкновенным женщинам позволяется выглядеть так, как некоторое время назад могли выглядеть только проститутки. То есть женщинам позволяется более открыто выказывать свою готовность с помощью яркой косметики, мини-юбок, декольте и пр. Всё это подаётся как женская красота, которая, подобно ярлыку, навешивается на сексуальную доступность, которая тем самым легализируется этически благодаря её эстетической интерпретации.

Ранним утром на работу приходят женщины серые, невзрачные, потом удаляются в туалет и выходят оттуда красавицами – намазанными изощрённо и вызывающе.

Женщина, которая считает себя некрасивой, будет сторониться, а часто даже отшатываться от косметики, чтобы не входить в противоречие с убеждённостью в своей сексуальной непривлекательности. Но нередко она меняет мнение о себе, благодаря той же косметике, которая, как она в какой-то момент заметит, украшает её, и тогда женщина ухватывается за эту косметику обеими руками.

Женщина скрывает некрасивое тело под одеждой, а при сексе прячет его в темноте под предлогом стыдливости. Но лицо спрятать невозможно – по нему встречают. Поэтому во что бы то ни стало его нужно делать красивым – уподобить его всегда красивой пизде.

Женщины любят косметику за то, что она делает их уверенными в себе. Вера в свою сексуальную привлекательность есть основа женской уверенности. Использование косметики делает женщин психически устойчивыми. Косметика (а значит, красота) лечит (а значит, спасает) мир (женщины).

Зрение – это лишь средство для торжества осязания. Женщины знают, что зрение – это основа возбуждения мужчины. Увы, общество с помощью стыда и отвращения заблокировало мужской нюх по отношению к женской сладчайшей вони. Но так как тело женщины сокрыто одеждой, а совокупление производить полагалось в темноте, то всё зрительное внимание мужчины сконцентрировалось на лице, причём с особой силой в мусульманских странах, где лицо как символ пизды стало более важным, чем сама пизда, что нередко происходит с любыми символами. Так, флаг как символ страны становится чаще более важным для народа, чем сама страна, пребывающая в разрухе.

Потому-то женское лицо и стало полем битвы, плацдармом для соблазнения мужчин.

Когда мужчины добираются до осязания – главного чувства совокупления, тогда главенство зрения замещается главенством осязания и лицо становится безразличным, особенно в позиции на четвереньках, когда его просто не видно, а также в любой позиции, если глаза закрываются, для того чтобы полностью отдаться осязанию и обонянию.

Анатомия женщины делает их слепыми во время совокупления. Слепыми к зрелищу «in and out»^[58]. Женщина, если не прилагает специальных усилий, не видит хуя, движущегося в её пизде и тем более движущегося в её прямой кишке. В лучшем случае она видит хуй, когда играет с ним руками или берёт его в рот.

Даже мастурбируя, она не может видеть своей пизды без специального (зеркального) усилия, которого она, как правило, не делает.

А вот мужчина, дроча, всегда видит хуй, видит семяизвержение. Не говоря уже, что женское междуножье всегда у него на виду. У женщины все сексуальные ощущения сконцентрированы на осязании, обонянии и слухе, которые перенимают те 99 процентов информации, которую поставляет человеку зрение во внесексуальных отношениях. Потому-то порнография нужна женщине значительно больше, чем мужчине, чтобы она прозрела и увидела чудо ебли. Она, конечно, может её узреть при групповой ебле, что ей тоже зрительно необходимо. Таким образом, порнография делает женщину зрячей. Именно этого чуда женского прозрения и страшится общество, ибо порнография прежде всего преображает женское восприятие секса. Порнография в той же мере возбуждающе образовательна для женщины, как украшенная косметикой женщина – для мужчины.

Женщина обмазывается косметикой для мужских глаз, забрызгивается дезодорантами для мужского носа, стерилизуется с помощью противозачаточных средств всё для его же хуя, – теперь она в полной готовности, чтобы ловить ёбарей.

Женщина радуется, глядя на своё прекрасное преображение, когда показывают её фото до и после нанесения косметики – и впрямь, гадкий утёнок превратился в лебедя. А на самом-то деле – это ведь оскорбление, обман в обнимку с самообманом: смотри, какая ты была уродливая в естественном состоянии, и смотри, какая ты стала красивая в противоестественном. И все восхищаются этим искусным мошенничеством. Тогда как лишь одно достойно истинного восхищения – когда лицо женщины красиво (желанно) настолько, что «до и после» практически не могут ничего изменить. Но такое невозможно, как невозможно для пизды быть одинаково прекрасной для мужчины «до и после» оргазма. Для одного мужчины. Однако если есть череда мужчин, то женщина, переставшая быть красивой для одного, продолжает оставаться красавицей для другого, ещё не достигшего оргазма. Таким образом, доступность женщины – это не что иное, как способ продления её красоты с помощью множества партнёров. Будь её красота обусловлена лишь одним мужчиной, она была бы скоротечна, как и его желание. Ложь косметики привлекает к истинной красоте пизды. Красота, которая длится тем дольше, чем больше голодных мужчин на неё взирают.

Нередко жена думает, что если она будет «следить за собой», то она тем самым будет оставаться сексуально привлекательной для мужа. Но мужчина реагирует на новизну и со страстью бросится на свеженькую замарашку, а не на ухоженную, но вдоль и поперёк исхоженную жену. Кроме того, прихорашивания жены ничтожны по своей сути, ведь она спит с мужем в разобранном состоянии, и он видит её всякой. Уж не думает ли жена, что муж забудет, какой он её видел час назад, и купится на её намазанность теперь. Тут вполне вызывают логическое уважение дуры, подобные Tammy Bakker, которые утверждали, что не позволяют мужу увидеть себя в разобранном состоянии и ложатся в постель в косметике, а утром встают раньше мужа и сразу снова намазываются, чтобы он, проснувшись, опять увидел «красотку». Но несмотря даже на эти героические жертвы, её муженёк, как мы знаем, переспал с молоденькой секретаршей, которая его потом подставила. Но речь не о подставке, а о поставке свежатины.

Когда у Магу Кау умерла мать, она решила, что последнюю услугу, которую она сможет сделать для матери, – это наложить на её лицо косметику. И она сделала это. Последнее доброе дело, которое она могла сделать для женщины – сделать её сексуально привлекательной. Для некрофилов.

Алхимия, сумевшая создать не золото, а лишь позолоту косметики.

У косметики упаковка часто стоит дороже, чем само изделие. Так и у женщин, которые с помощью косметики, туалетов и прочих ухищрений становятся значительно красивей, желанней, то есть стоят значительно дороже, чем на самом деле. Мужчина платит за облик женщины огромные деньги – если бы он покупал голую пизду, то стоимость была бы значительно ниже.

Конкурсы красоты должны проводиться при условии, что претендентки выходят голые и без всякой косметики – только тогда будет выбираться истинная красавица.

У пизды собственная косметика – освежающий сок, покраснение и разбухание губ, провалившийся носик клитора вылезает курносым красавцем.

Чем ярче косметика, тем притяжение лица по силе приближается к притяжению от вида пизды.

Сентиментальный рынок косметики

Когда женщина использует косметику, то результат – налицо.

У Бидструпа есть такой рассказ в рисунках: мужчина следует за женщиной с роскошной фигурой, в сладких мечтах проникнуть в неё. Но когда она оборачивается, лицо у неё оказывается как у ведьмы, и всё желание мужчины бесследно улетучивается, и он убегает. Непривлекательность лица перечеркнула привлекательность тела. Если субординация именно такова, то есть если лицо имеет власть, значительно превышающую власть тела, то почему тогда при совокуплении – а именно к нему в итоге стремится мужчина – лицо перестаёт играть главенствующую роль? Это можно объяснить тем, что лицо – это полномочный представитель междуножья, и когда посредничество исчерпано и стороны (хуй с пиздой) начинают общаться напрямую, лично, то нужда в посреднике исчезает.

Нередко оказывается, что лицо, в силу разных обстоятельств, не в состоянии передать прелести того, что оно призвано представлять, а потому косметика становится средством, с помощью которого лицо подгоняется под безусловную красоту, которую оно отображает.

Если бы в иллюстрированном рассказе Бидструпа женщина с красивой фигурой шла обнажённой, то на преследующего мужчину её лицо не произвело бы столь сильного впечатления, потому что взгляд его был бы устремлён женщине между ног.

Нет сомнений, что если вглядываться в пизду так же пристально, как вглядываются в лица или даже в ладони в поисках судьбы, то в пизде тоже нашли бы выражение черт характера и гадали бы по ней о прошлом и будущем.

Лицу придаётся такое вынужденно огромное значение, потому что гениталии скрыты общественными приличиями, а то бы мы начинали знакомство с разглядывания гениталий. Нужда в косметике исчезла бы полностью.

Так как тело скрыто одеждой и половые органы недоступны взгляду, то всё внимание проецируется на лицо как на их полномочного представителя, которое сияет косметикой. На оргии, где все раздеты, акценты возвращаются на своё исконное место – к гениталиям. Если ты входишь в комнату, где ебутся, и видишь женщину, стоящую на четвереньках и сосущую чей-то хуй, причём видишь её с зада и не видишь лица, а коль увидишь, то черты его искажены хуем, заполнившим рот, то ты не заходишь спереди, чтобы заглянуть ей в лицо, а всё внимание устремляется на её зад – ты пристраиваешься и любуешься именно им, а не отстранённым лицом, которое в данной позе вообще вне поля зрения. Ты заполняешь её пизду или зад и восторгаешься принявшей тебя плотью с нахлынувшими на тебя ощущениями, никак не зависящими от лица женщины.

Потому-то «собачья» поза – это идеальная для любой женщины, где лицо никакой роли не играет и всё сводится к сути – пизде, анусу и зрелищу ебли. А для женщины всё сводится к слепому ощущению. На одной из вечеринок я и ещё двое ублажали жадную до хуёв женщину. В процессе последовательного совокупления один из мужчин вытер с её губ оставшуюся помаду, чтобы уберечь себя от отпечатка женственного облика, столь ему чуждого. Когда все кончили, но не раньше, женщина побежала в ванну и вышла вновь намазанная, через некоторое время мы снова оживились и пошли по второму кругу. И опять тот же мужчина вытер ей с губ помаду и женщина не возражала. Но после второго круга она снова «привела себя в порядок», и лицо её оказалось укрыто косметикой. Тогда я особо не задумывался над этим циклическим возрождением красоты лица, теперь же становится понятно, что в процессе истинного контакта лицо роли не играло, но, как только изливался последний мужчина, женщина понимала, что её нагота перестала возбуждать и переключалась на лицо, которое вдохновляло возрождающееся в мужчинах желание на новое совокупление, в процессе которого косметика и лицо переставали что-либо значить.

Косметика может считаться порнографией, раз она уподобляет лицо – пизде.

Риторическая заявка Заболоцкого:

…что есть красота…

Сосуд она, в котором пустота

Или огонь, мерцающий в сосуде?^[59] —

с виду глубокомысленная и асексуальная, объясняется весьма практически. Красота – это не поверхность внешности, а глубина пизды с нутром, которое всегда мерцает огнём.

Косметика – это маяк, на который плывут корабли, но не потому, что их привлекает свет сам по себе, а потому, что маяк стоит на земле, а именно земля и нужна кораблю.

Многие женщины с горделивым ужасом заявляют, что никогда не выходят на улицу без косметики. Быть сексуально непривлекательной – самое оскорбительное для женщины.

Раньше я говорил, что женщины, нанося косметику, стараются выглядеть красивее, чем они есть на самом деле. Догадавшись, что косметика используется лишь для женской манифестации своей доступности, теперь я говорю, что женщины стараются выглядеть доступнее, чем они есть на самом деле. Однако их доступность лимитирована не только психологически, но и физиологически – красавица вызывает желание у тысяч мужчин, а если она знаменита, то и у миллионов. Каждая женщина так жадна на «внимание», как они называют мужское желание их выеть, что жадность эта может напомнить ситуацию с Мидасом – к чему красавица ни прикоснётся, всё превращается в стоячий хуй, что может превратиться в групповое наслаждение, причём такое групповое, что пожадничавшая женщина проклянёт свою привлекательность.

С помощью виагры и прочих её всесильных родственников решена проблема норовистого хуя – он теперь по заданию стоит по стойке «смирно» часами. Следующим шагом должна быть снята проблема женской строптивости – будет изобретено нечто, с помощью чего женщина станет абсолютно и мгновенно доступна. Таким образом, будет разрешена древняя антиномия, когда мужчина всегда хотел, но не всегда мог и когда женщина всегда могла, но не всегда хотела. Состоится рай: мужчина и женщина – всегда хотят и всегда могут. В этой ситуации косметика станет всегда безошибочной сводней.

Верность – ревность – древность

Я знаю, это ревностью зовётся,

когда на веру не хватает сил…

Михаил Армалинский

Впервые опубликовано в General Erotic. 2004. № 104.

Любовная прелесть умножения жизни тащит за собой неблагодарную приживалку-ревность, которая норовит и нередко умудряется уничтожить саму любовь и порождённую ею жизнь.

Наслаждение и возникновение из него жизни разнесены как во времени, так и по месту приложения: сегодня – твоё наслаждение в тебе, а в грядущем – продление твоей жизни через потомство. Соответственно, образуются две составляющие ревности: ревность, связанная с наслаждением, и ревность, связанная с потомством. Другими словами, ревность, обращённая в сегодня, в твою жизнь, и ревность впрок, обращённая в будущее, в жизнь твоего потомства.

Что же такое ревность, и существует ли возможность от неё избавиться, чтобы любовь сияла неомрачаемой?

Испокон веков ревность является такой же важной сутью отношений между мужчиной и женщиной, как и любовь. Более того, наличие ревности используется в качестве критерия любви: «ревнует, значит, любит». С другой стороны, ревность опасна и губительна – из-за неё начинались войны, помимо того, что ревность является причиной нескончаемых одиночных увечий и убийств. Однако, описывая эти убийства, люди используют высокий стиль: «убийство из-за любви», «убийство по страсти», ибо ревность воспринимается как смягчающее обстоятельство. Убить по расчёту считается бесчеловечнее, чем в пылу ревности, по-видимому, потому, что древние непролазные в подсознании чувства благоговейно почитаются более неотвратимыми, чем логические упражнения ума, которым обучились в поздней цивилизации.

Примечательно и то, что убийство из ревности вызывает у суда больше симпатии, чем изнасилование по похоти, несмотря на то, что похоть своим происхождением первичней и краеугольней ревности. За убийство из ревности и за изнасилование по похоти наказания одинаково жестоки, а за изнасилование может быть и значительно жёстче, ибо принято считать, что похоть сдержать можно, а сдержать ревность значительно сложнее.

Кроме того, убийство из ревности имеет цель – предотвратить появление на свет чужого потомства, что похвально, согласно принципам собственности и выживания, тогда как изнасилование по похоти грозит появлением чужого, нежеланного, бесконтрольного потомства, что вносит путаницу в строгость семейных отношений и наследования собственности.

Латинское rivinus означает «соперник», и от этой печки пляшет русское слово «ревность».

Ревность – это сомнение в том, что тебя любят, что тебе верны, это переживание, что другого предпочитают тебе. Иначе говоря, это зависть к тому, кого, в отличие от тебя, любят и хотят больше, чем тебя.

В старорусском языке «ревновать» имело второй смысл – «завидовать». В английском языке и поныне слово «ревность» (jealousy) также означает и зависть. Не случайно всё это.

Такая близость ревности и зависти помогает добраться до корней ревности, чтобы её и вырывать с корнем.

Ревность – это зависть к тому, с кем женщина испытывает наслаждение, тогда как, по твоему представлению, она должна испытывать наслаждение только с тобой. Короче, ревность – это зависть к чужому наслаждению.

Вторая сторона ревности – это не что иное, как зависть к тому, чья сперма оплодотворяет женщину, которая, по твоему представлению, должна беременеть только от тебя. Короче, ревность – это зависть к чужому потомству, вытесняющему твоё.

То, что человек научился сознательно отделять наслаждение от размножения с помощью противозачаточных приёмов, аукнулось разделением ревности на две составляющие – ревность к наслаждению и ревность к размножению.

Женщина создана готовой зачать от кого придётся и выносить, любить и заботиться об этом ребёнке. После рождения ребёнка или нескольких детей ревность женщины приобретает не столько сексуальный, сколько практический характер: женщина завидует той женщине, о которой может заботиться отец её детей и чьё потомство будет опекать мужчина, который, по мнению завистницы-ревнивицы, должен был бы заботиться только о ней самой и её потомстве. Потому женщина гораздо с большей готовностью соглашается на совокупления втроём с другой женщиной, ради потакания прихотям своего мужчины – лишь бы тот своё основное несексуальное внимание и силы уделял только ей.

Мужчина значительно реже решается пригласить второго мужчину для своей любовницы, поскольку это – прямая опасность поражения его сперматозоидов живчиками другого мужчины. Даже если он знает, что женщина не может забеременеть, подсознательно, на первобытном уровне, опасение это всё-таки присутствует.

Мужчина, в отличие от женщины, вовсе не обязательно будет любить и заботиться о своём ребёнке – существует много условий для его любви: добрые отношения с матерью, уверенность в том, что ребёнок от него, похожесть ребёнка на отца, подчинение отцовской воле и пр. Чем меньше он любит ребёнка, тем заметнее его ревность к матери будет принимать чисто сексуальную основу – зависть к другим самцам станет обостряться, так как они смогут произвести потомство с его женщиной, которое будет «лучше», чем то, которое ему удалось произвести с ней самому.

Если парочка окажется на необитаемом острове, то ревность исчезнет, так как ревновать будет не к кому. Вот где, казалось бы, идеальная ситуация для любви. Но на необитаемом острове возлюбленные так осточертеют друг другу, что высадка на остров группы самцов и самок вызовет у этой парочки не ревность, а радостное освобождение от вынужденной верности. И они бросятся в объятия новых партнёров, начисто позабыв друг о друге.

Но после первого удовлетворения похоти с чужаками и чужачками ревность, вероятно, вернётся восвояси.

Можно завидовать богачу, имеющему много денег, а также можно завидовать мужчине, имеющему твою женщину в твоём воображении или на самом деле. Однако при зависти к богачу, если ты в здравом уме, не появляется желания быть богатым только тебе одному, а чтобы все вокруг были сплошные бедняки. Когда же ты ревнуешь женщину, тебе мало ебать её самому, ты хочешь, чтобы никто другой её не ебал, что почти так же нереально, как и то, чтобы никто не был богатым кроме тебя. Ревность – это зависть с акцентом на полную и абсолютную собственность, на монополию. Пословица «живи и давай жить другим» относится ко всему, но только не к мужчине, ревнующему свою женщину. «Свою» – но что в жизни твоё? Не богатство, не женщина, но потомство – собственность эта генетическая, а значит, неотъемлемая и абсолютная. Так что, раз ты живёшь на обитаемом острове материка, то для того, чтобы дети были наверняка от твоего семени, женщину следует оградить от чужого. И на этом пошло-поехало строиться моральное обоснование верности, которая, кстати, обратна ревности по морфологии – «вер» меняется на «рев». Требование верности и восхищение её фальшивой красотой рождает уродливое отражение верности: ревность.

Когда начинается кипение внутри от надетых на себя ледяных цепей верности, то подлая мораль не позволяет вырваться жару наружу на новые тела, а прячет его всё глубже и глубже. Тогда этот жар исхитряется и выпирает в виде пламенной ревности – этот человек ни с того ни с сего начинает обвинять свою подругу во всевозможных изменах, которые он сам мечтал бы совершить. Ревность является в данном случае проекцией, приписыванием собственных притушенных желаний невинной жертве верности. Так начинается великое сумасшествие, когда состояние ревности, подозрений и обвинений становится образом жизни. Верность никогда не убедительна в полной мере, и на этом процветает ревность.

Ревность женщины основана на неудовлетворяемом желании иметь сперму всех самцов в себе, чтобы только она одна давала продолжение своему роду. В силу практическо-физиологических соображений женщине приходится ограничиваться мужем-двумя-тремя. Но она не желает делиться их спермой больше ни с кем. Чем лучше самец в её представлении, то есть чем больше она его любит, тем более остервенело она подставляет себя под его сперму. После того, как она понесёт от любимого самца, её ревность может выразиться в том, чтобы убить самца и не позволить ему, со своей «лучшей» спермой, продолжать чей-то иной род. Ревнивая женщина подобна известной паучихе, которая пожирает паука после оплодотворения – во-первых, тот своё дело сделал, а делить его с другой паучихой – это всё равно, что резать паутину, на которой уже оплодотворённая паучиха сидит. А во-вторых – есть хочется.

Женщина-паучиха в силу морально-технических сложностей убийства переносит разрешение проблемы в другую плоскость, становясь постоянно доступной вне зависимости от своей способности забеременеть, только бы самец оставался ей верен, то есть при нужде сливал бы сперму только в неё, всегда подставляющую свои отверстия. Ревность у некоторых женщин выражается не в убийстве, как у мужчин, а лишь в кастрации мужчины – откусывании, отрезании его половых органов, то есть в предотвращении попадания его спермы в другие пизды. Раз у неё есть дети от мужчины, то его сперма ей больше не нужна и остаётся перекрыть её поток, чтобы мужчина не продолжал с другой свой род, замечательный и прекрасный, но чужой и враждебный. И чем больше женщина любит мужчину (считая его сперму самой лучшей), тем более отчаянно она хочет в ревности оторвать ему яйца и отрезать хуй.

Один из крайних симптомов мужской ревнивости – зависть не к хую соперника, а всего лишь ко взгляду мужчины на твою возлюбленную. Быть может, именно из такой ревности родилась вера в непорочное зачатие, будто баба твоя может зачать или насладиться от одного взгляда.

Ревность принимает причудливые формы. Поведение, которое может представляться примером полного отсутствия ревности, при внимательном рассмотрении оказывается преддверием для её острейшей разновидности. Примером такого поведения является привлечение любовником других мужчин ебать свою любовницу и получение наслаждения от этого зрелища. Однако ревность вдруг пронзает сердце любовника, если он узнаёт, что его возлюбленная пошла в кино с одним из ёбарей – этим она демонстрирует любовнику, что её интересует другой мужчина не только как ёбарь. То есть получается парадокс: если в традиционной ситуации женщина будет оправдываться перед ревнивым возлюбленным, что она не имела никаких половых отношений с другим мужчиной, то в описанном выше случае любовница будет использовать как оправдание то, что с другим мужчиной она имела только половые отношения.

Таким образом, ревность преобразилась из сексуальной, сегодняшней, в ревность, обращённую в будущее, в потомство. Любовник завидует ёбарю, с которым его женщина пошла в кино, потому как из этого следует, что с этим мужчиной ей интересно проводить вместе время и вне постели, а значит, такой мужчина становится кандидатом для отношений, которые могут произвести потомство, а это – страшная угроза для её любовника: его сперма не даст потомства с любимой женщиной и род этого мужчины лишится будущего.

Я привёл два крайних примера ревности, но существует и много промежуточных её вариантов, причём весьма забавных. Например, ревность на оргии, когда мужчина возлёг на женщину и не подпускает к ней других мужчин, пока не кончит. Это невзирая на то, что её только что ебли до него и будут ебать сразу после. А он, ревнивец, ебя её, считает женщину своею («люблю, пока ебу») и вознегодует, если женщина во время совокупления с ним потянется ртом к оказавшемуся поблизости хую. Ревнивцу важно, чтобы в процессе ебли женщина под ним не отвлекалась на других, а полностью посвящала бы себя ему.

Не является ли это аналогом традиционных отношений – требования верности на время брака или на время сожительства, тогда как до и после него ебля женщине не возбраняется. В Индии, правда, ревность принимала свою жесточайшую форму, жену убивали после смерти мужа и хоронили вместе с ним, чтобы муж не ревновал, не завидовал с того света чужой сперме и хую.

Другой вид ревности такой: любовнику обязательно требуется пребывать в одной из полостей возлюбленной, пока другим мужчинам позволяется наслаждаться в остальных двух. При такой диспозиции любовник считает, что любовница по-прежнему остаётся под его влиянием, он не теряет её из виду (вернее, из ощущения) и продолжает её выгуливать, но на коротком поводке. Если же она ебётся с мужчинами без его активного внутреннего участия, то это вызывает в любовнике острую ревность.

Вот она какая, падла, многообразная.

Раньше честность невесты состояла в том, что она должна была быть девственной. Теперь честность определяется тем, до конца ли невеста рассказывает жениху о своих прежних любовниках. Ревность возникает лишь тогда, когда невеста утаивает, а жених узнаёт о нём (о них) позже. Мужчину уже не волнует сама ебля невесты с другими мужчинами, а лишь степень её абстрактной правдивости. Причём самым убедительным её оправданием является заявление, что, мол, женщина с ним, утаённым, спала только один раз. А в качестве последней капли в аргументации по уничтожению какой-либо значимости этого эпизода женщина намекает или говорит открытым текстом, что, мол, этот один раз не доставил ей никакого наслаждения. Предполагается, что от такой аргументации у нынешнего хахаля или мужа ревность должна бесследно исчезнуть.

Наслаждение, полученное женщиной с другим мужчиной, является угрозой для ревнивца, оно вызывает у него сомнение в себе: а что, если я не способен доставить такое же наслаждение? При подобном же оправдании угроза эта полностью снимается: не остаётся причин для зависти: мол, ни зачатия, ни наслаждения не имело места. А раз так, то и ебля – не ебля.

Ревность была самым ярким и острым ощущением в моей юношеской любви, оказавшись прямым следствием неизведанности женских территорий, неуверенности в себе и в своих любовнических способностях. Другими словами, ревность была следствием сексуального невежества и служила защитной реакцией, подобно страху.

Вытеснение сексуальной ревности происходит благодаря обретению уверенности в себе, умению находить собственное наслаждение в наслаждении партнёрши, а также благодаря умножению наслаждения увеличением числа участников наслаждения. Игра не одним пальцем, а аккордами. Причём в оркестре.

Если относиться к женщине как к собственности, которая должна произвести потомство от твоего семени, то тогда ревность становится понятной. Бесплодность женщины раньше была гарантией уверенности мужчины в безопасности чужого семени, и ревновать её было бессмысленно. Теперь эту уверенность для любой женщины гарантируют противозачаточные средства и таким образом лишают всякого основания ревность к чужому потомству.

Если же относиться к женщине как к орудию наслаждения, которое может испытывать наслаждение, то тогда цель поведения – выжать максимальное наслаждение из этого орудия, причём с его же помощью. Такое отношение к женщине должно аннулировать ревность сексуальную.

Ревность начиналась сразу после оргазма. Возникал страх: а что, если Мэри захочет уйти с Полом или Джеком и больше к нему не вернётся? Тут, конечно, была забота о сохранении наслаждения в будущем – он вёл себя как нажравшаяся собака, которая объелась, уже не может больше жрать, но прячет оставшиеся куски, чтобы сохранить их впрок. Но в страхе потери Мэри был не столько страх потери наслаждения, которое можно было с точностью до движения воспроизвести с Джиной, Линой или Бекки, – нет, здесь был страх потери партнёра по комфортабельной интересной жизни, это был страх потери друга. Таким образом, ревность в данном случае была связана вовсе не со способностью Мэри испытывать наслаждение с другим, не с опасением, что она забеременеет не от твоего семени, а от потери подруги. Друга. Партнёра в жизни. Так сексуальная ревность заменяется ревностью дружеской.

Доброжелательство группового секса состоит в том, что ревность сводится к минимуму: женщины не сопротивляются, а идут (ложатся) навстречу (хую), самец не охраняет свою самку и не бьётся насмерть с другим самцом, а сам её предлагает – такая щедрость не по душе обществу, которое стремится насаждать в сексе злобную конкуренцию, а не радостную доступность. Задача общества разделять народ на ячейки, а не разливать сплошной мёд.

Ревность возникает только при недостатке женщин. Если же множество красивых женщин окружает тебя, то ты легко переключаешься с одной на другую. Моя юношеская «теория достойной замены» не устаревает и продолжает активно действовать. А суть её заключается в том, что мы испытываем ревность и однонаправленную любовь только из-за того, что у нас нет другого партнёра или партнёров таких же по качеству или лучших. Есть лишь те, что в сравнении хуже, а часто замены и вообще нет. Достойная замена спасала бы нас от мучений любви и ревности. Та же мысль содержится в пословице: «Лучшее лекарство от любви – другая любовь». Только изоляция в обществе, только отсутствие доступной «достойной замены» подвергает человека страданиям ревности. А потому путь избавления от этих искусственно созданных обществом страданий – создание изобилия красивых и доступных партнёров. Всё это не за горами с помощью клонирования и прочих ещё не известных, но вот-вот родящихся научных открытий.

А вот красочная иллюстрация избавления от сексуальной ревности.

Ким лежала на боку спиной к Дарелу, и он еб её сзади. Ким ласково поддавала и, вытянув назад руку, прижимала его зад к себе. Другой рукой она сжимала вздувшийся хуй Ника, который лежал перед ней и целовал её в рот. Ким жадно вылизывала язык Ника и постанывала от наслаждения. Ник ждал, когда Дарел кончит, чтобы перенять эстафету. Прерывая поцелуй, Ник объяснялся Ким в любви, и она улыбалась, полуоткрыв глаза, и прерывала поток его сладких слов языкастым поцелуем. Дарел наблюдал за ними с восторгом и старался как можно дольше продлить эту идиллию, приостанавливая свои движения. Ник не выдержал томительного ожидания оргазма Дарела, развернулся на 180° и присосался к клитору, дав Ким в рот свой хуй. Дарел помогал Ким держать одну ногу повыше, чтобы Нику было легче добраться до клитора. Их движения становились всё зачарованнее. Увидев, что Ник активно задвигал хуем и что у Ким сработал глотательный рефлекс, Дарел тоже не удержался и вдавился в Ким, исторгая из себя наслаждение. Ник продолжал её лизать, и Ким теперь могла сосредоточиться на своих ощущениях. Держа во рту обмякший, но всё ещё толстый хуй Ника, она с воем ухнула в пропасть, в великолепную пропасть.

Все отвалились друг от друга, как насосавшиеся пиявки. Ким повернулась на спину, Дарел лёг радом с ней, а Ник лежал, положив голову на ляжки Ким рядом с мокрыми волосами лобка. Все дремали в восхищении, держась за руки. Ник раскрыл глаза и развернулся в исходное положение, взял в рот сосок стоящей груди Ким и стал по-младенчески посасывать, снова погружаясь в дрёму. Дарел тоже стал сосать другую обильную грудь Ким. Женщина положила руки на головы мужчин и прижала их к себе. «Это рай», – прошептала она. Мужчины в качестве подтверждения лишь активнее засосали её груди. Ник положил руку ей на лобок и средним пальцем стал массировать клитор. Ким развела ноги и согнула их в коленях. Дарел тоже вытянул руку и вставил один палец во влагалище, а другой в анус. Начиналось второе действие, Ник стал целовать Ким в губы, а Дарел – сосать мочку её уха. Наконец Ник долгожданно забрался на Ким, и Дарелу пришлось вытащить палец из влагалища, уступая место горячему рвущемуся внутрь хую Ника. Но другой палец Дарел оставил у неё в анусе, тем более что Ким подняла высоко ноги, обнимая ими Ника. Руки её прижимали к себе его полное мышц тело. Ким сделала порывистое движение, шепнула Нику: «Дай я сяду на тебя», – и они, не расцепляясь, перевернулись. Теперь Ким взяла на себя ответственность за своё наслаждение, за его продолжительность и остроту. Она знала, что Дарел не останется сторонним наблюдателем, а положение, которое она приняла, открывало для него ещё один вход в её тело. Дарел прижался к её движущимся на Нике бёдрам. Ким приподнимала их, давая хую почти вылезти из её влагалища, и потом медленно насаживалась на него по всей его длине. Процесс проникновения у самого входа приносил ей особое наслаждение. Когда она почувствовала Дарела, пристроившегося у её зада, и его хуй, тычущийся между её ягодиц, Ким приостановила движение, прогнув спину. О, чудо плоти, разделяющее эти два отверстия, как великолепна эта перемычка, этот смычок, разделяюще-смыкающий входы в две вселенные! Трудно представить мгновение слаще, чем то, когда неприступный с виду сфинктер, обманывается хорошо смазанным напором и раскрывается, плотно пропуская хуй в заповедник дерьма.

Почувствовав себя заполненной, Ким продолжила движения. На одном из них хуй Ника выскользнул из влагалища и мокрой головкой полоснул Дарелу по яйцам. Дарел остановил свои движения, прижавшись к заду, чтобы хуй ушёл на всю глубину и чтобы он тоже не выскользнул, пока Ким нетерпеливым движением руки не водворила хуй Ника во влагалище, откуда он так преждевременно и случайно выскользнул.

Теперь они снова были в полном единении. Дойдя до нужного уровня возбуждения, Ким приостановилась в своих движениях и, вытянув ноги, медленно легла всем телом на Ника, а Дарел осторожно следовал за её движениями, следя, чтобы его хуй оставался в её прямой кишке и не выскользнул. Ким прижалась бёдрами к бёдрам Ника так, чтобы её клитор тёрся о ствол его целенаправленно движущегося хуя. Дарел прилагал усилия, чтобы хуй его оставался в глубине, так как в этой позе Дарелу приходилось сидеть на корточках, чтобы продолжать свои движения. Ким сжимала ягодицы, ритмически напрягаясь, чтобы вызвать оргазм, а Ник шуровал своими бёдрами, втыкая во влагалище хуй, который Дарел чувствовал через перегородку, ощущавшуюся в такие моменты тончайшей.

Дарел наклонился вперёд и впился губами и зубами в загривок Ким, она впилась в рот Ника. Ким сжимала Дарелов хуй, доя его мышцами прямой кишки, и так же она доила хуй Ника мышцами влагалища. Дарел почувствовал, что подступил счастливый конец, и Ник задвигался так быстро, что сомнений в его окончательной радости не было. Именно на их извержения чутко отреагировала Ким – она качалась как маятник между двумя телами, и каждое колебание прижимало её к одному хую, чуть отдаляя от другого. Дарел изо всех сил старался не поддаваться её выталкивающим спазмам, а углубляться наперекор им. За что Ким, как она заметила позже, была ему исключительно благодарна.

Они разомкнулись, и мужчины нежно целовали Ким, которая медленно выплывала из бурных чувств. Но чтобы полностью не покинуть их, она шепнула мужчинам: «Пора!» Ник и Дарел послушно поднялись и направились к стеклянной двери. Она распахнулась – завидев выходящих, уже рвались им на смену Джон и Брус, готовые освежить чувства Ким и продолжить её путешествие по раю…

А тем временем муж Ким дрожащими пальцами вставлял новый диск в видеокамеру.

Ревность – это болезненное ощущение своей зависимости от других и своей заменимости другими. Вера индивидуума в свою уникальность устанавливается любовью и попирается ревностью.

Теперь с помощью ДНК и прочих генетических побед можно полностью исключить неопределённость отцовства – контролировать зачатие выбором сперматозоидов и, следовательно, гарантировать генетическую «верность» женщины. А значит, табуретка выбивается из-под ног ревности с наброшенной мною петлёй на шее. Но под ней стоит не одна, а несколько табуреток. Увы, уничтожает табуретка табу редко.

Преследование красоты в Средневековье было широкомасштабной ревностью, охватившей целое общество, которое повело себя как ревнивец, убивающий возлюбленную, чтоб она не досталась сопернику.

«Мне ебать нельзя, потому что грех, – думал всякий добропорядочный католик, которых расплодилось большинство, – так не позволим дьяволу ебать такое чудо». Обвиняли красавицу в связи с дьяволом и из ревности к нему топили её или сжигали.

Ревность часто принимает патологические формы, особенно в старости. Параноидальная её форма, по-видимому, связана с полным разочарованием в себе, и тогда абсолютно все мужчины становятся потенциальными победителями, и потому в таком состоянии ревнуют абсолютно к любому. «Разумная» ревность в состоянии принимать аргументы вроде – этот уродец не может быть мне соперником, а при старческой паранойе любой мужчина, что младше тебя, воспринимается как угроза. Чем старше становишься, тем больше потенциальных соперников у тебя возникает, и в итоге весь мир превращается в твоего соперника.

Если мужик один раз поимеет бабу, то он сразу требует от неё верности, как в фильме Eminem 8 Mile, в котором герой наскоро выеб девицу, в силу чего она не успела возбудиться как следует, а лишь любовалась кончающим персонажем. А потом этот герой-любовник устроил побоище, когда засёк её ебущуюся с другим. На основании чего он уверился, что баба обязана быть ему верна? – ведь даже наслаждения не дал, а уже туда же, будто муж уже. Своё собственное разовое наслаждение мужчина считает достаточным, чтобы тотчас наложить обязательство верности. Всё это происходило на этапе, когда герой был слаб и не уверен в себе. Но чуть он достигает рэповской победы, он уже не держит зла (ревности) на эту девицу. Всякая ревность рождается из внутренней немощи. Или внешней.

Выражение «Ревновать к каждому столбу» есть эвфемизм для истинной основы ревности: ревновать к каждому стоячему хую.

В ранней юности причиной для ревности было количество мужчин, с которыми была близка до тебя твоя любовница. В уме исчислялась какая-то приемлемая цифра, как правило, меньше десяти, и затем происходило допытывание: сколько? Девушка сразу или после настойчивых допросов называла цифру. Проверить, честная ли она, завышенная или заниженная, было невозможно, но зато мои чувства резко и ярко реагировали на неё. Цифра, казавшаяся большой, представала угрожающей – женский опыт подавлял мой собственный, и я чувствовал себя в невыгодной позиции, что легко трансформировалось в агрессивную моральную реакцию: «ах ты, блядь!» Тело девушки оставалось тем же, доступным, любящим, красивым, но цифра, застрявшая в голове и казавшаяся огромной, подавляла.

Если же девушка предусмотрительно занижала цифру, то возлюбленная представала ещё более желанной, поскольку я, как более опытный, казалось, брал ситуацию в свои руки.

С возрастом, с опытом, вопрос о числе возникал всё меньше и меньше – цифры росли, росла уверенность в себе, и я начинал сам содействовать увеличению числа мужчин для своей партнёрши. То, что раньше вызывало ужас, теперь вызывало восторг. Вот и верь своим чувствам после этого! Верить можно только времени, которое изменит любое чувство на ему противоположное. И обратно.

Известно, что львы, увидев маленьких львят, оставленных львицей на время охоты, убивают их для того, чтобы львица, оказавшись без потомства, снова захотела забеременеть и дала убийце её детей. То есть, в человеческих терминах, лев ревнует львицу, имеющую львят от другого льва и убийством чужих детей обеспечивает жизнь своему потомству. Лев не убивает львицу за «измену», как это принято у людей, а лишь её детей, заменяя их своими. Человек же, заклёванный моралью в темечко, убивает женщину, которая помыслила стать возможной матерью детей от иного самца. Мораль делает мужчину в убийстве не практичным, а лишь мстительным.

После того как удаётся справиться с сексуальной частью ревности, остаётся ещё и страх потери комфорта сожительства. Если с сексуальной частью можно справиться, превратив её в наслаждение, то со страхом потери комфорта сожительства можно справиться с помощью денег. Итого, если ты богат и сексуально развит, ревность должна неизбежно стремиться к нулю.

Чтобы потеснить ревность, женщина должна любить нескольких мужчин не по очереди, а одновременно, тогда каждый из них будет ощущать, что она любит и его, а не ждать очереди, пока любовь до него дойдёт.

Мужчина кончает, отваливается от женщины в сторону и говорит следующему: All yours^[60].

Ревнивцев в очереди не водится.

Ревность у гомосексуалистов и лесбиянок, как и у гетеросексуалов, обусловлена завистью к наслаждению, которое может давать другой. В тех случаях, когда одна лесбиянка считает себя мужем, а другая – женой и когда такое же распределение ролей имеет место у гомосексуалистов, то тогда, конечно, помимо волнений о настоящем, о наслаждении, автоматически (генетически) вступает в силу холостое попечение о фиктивном потомстве, связанное с принятой ролью «семьи».

Если в силу разных причин бездетные пары берут на воспитание чужих детей, то возникает ревность, обращённая в будущее, экономическая ревность, обоснованная не только заботой о собственных наслаждениях, но и заботой о потребностях приёмных детей. То есть схемы ревности гомосексуальной и гетеросексуальной семьи идентичны. А это может служить доказательством идентичности любви у гомосеков и гетеросексуалов. Полное и повсеместное единообразие любви и ревности должно убеждать в необоснованности гомофобии.

Достижение верности женщины (того, чего добивается ревность) наслаждение не увеличивает, а сводит его к минимуму. Максимальное наслаждение приносит неверная женщина, решившая дать сегодня именно тебе. В ревности происходит то же заблуждение, что и в браке: женятся якобы для того, чтобы ебаться вволю, но желание от единственности женщины быстро хиреет и может возобновиться только с новой женщиной. Так и в ревности – она якобы утихомиривается верностью партнёрши, но пользоваться этой верностью для того, чтобы плодить наслаждение, становится неинтересно. И в особенности, после того как уверился в собственности появившегося потомства, ревность приобретает характер не асексуальный, а экономически-удобственный. Ревность добивается верности, но лишает наслаждения.

Ревность – это острое ощущение нереальности, а следовательно, невыполнимости взятых партнёром обязательств верности. Верность исходит из заведомо ложной посылки солипсизма – я должен быть единственным в мире, которого обязан любить мой партнёр. Причём это обтекаемое слово «любовь» получает множество интерпретаций в зависимости от уровня сексуального и, следовательно, интеллектуального развития человека. Начинается с самых жёстких, безумных ограничительных условий:

Если ты меня любишь —

то ты не должна смотреть на других мужчин.

Если ты меня любишь —

то ты не должна разговаривать с другими мужчинами.

Если ты меня любишь —

то ты не должна оказываться наедине с другими мужчинами.

По мере расширения сексуального кругозора количество требований не уменьшается, а уходит в более утончённые области:

Если ты меня любишь —

то ты не должна целоваться с другими мужчинами.

Если ты меня любишь —

то ты не должна ебаться с другими мужчинами.

Если ты меня любишь —

то ты не должна сосать член другому мужчине.

Если ты меня любишь —

то ты не должна кончать с другими мужчинами.

Ревность может выражаться и в такой форме:

Если ты меня любишь —

то ты всегда будешь приходить ночевать домой (со сколькими бы ты мужчинами ни спала в течение дня и вечера).

Или:

Если ты меня любишь —

то ты должна отдавать мне все деньги, заработанные с клиентами.

Если же условия эти нарушаются, то делается отчаянный вывод ревности: «она меня больше не любит».

Все эти требования ревности открывают одну и ту же картину – ревнивец ставит себя в центр вселенной другого существа и требует, чтобы именно вокруг него вращались все планеты и звёзды чужого бытия. Ревность – это форма тщеславия. Генетического тщеславия. И в то же время ревность – это форма мании величия.

Когда же ревнивец обнаруживает, что он вовсе не центр вселенной для своей возлюбленной (а Коперниц и Галлилеек – вокруг пруд пруди), то этот ревнивец-ортодокс, вместо того чтобы изменить свое представление о вселенной, решает обвинить её в том, что она не соответствует его представлениям и желаниям, и часто доходит до того, что уничтожает не послушную ему вселенную.

Все эти формы ревности говорят, что избавиться от неё нельзя, а можно лишь поменять одну форму на другую. То есть логикой, разумением изменить принципиально ничего не получается. Нужно ковыряться на генетическом уровне или каком-то ещё другом, который откроют. Но всё-таки процесс преодоления одного уровня ревности и восхождение (или нисхождение) на другой даёт ощущение торжества победы, мнимостью которой можно легко пренебречь.

Когда мужчина любит, это значит, что он хочет, чтобы его возлюбленная была счастлива. Но для ревнивца это счастье должно быть только с ним. Если же самка смеет быть счастливой не только с ним, то за это, согласно теории ревности, нужно её наказывать и даже убивать. И такую любовь среди людей принято называть «настоящей». Хотя истинное желание счастья подразумевает радость за наслаждающуюся любимую, даже в объятиях других мужчин. А правильнее не «даже», а «тем более» в объятиях других мужчин, потому что наслаждение это для неё будет острее, а значит, и желать этого счастья для неё ты должен больше, чем счастья с собой, уже ей приевшимся.

Причина, по которой восточные правители так ревностно охраняли свои гаремы, то есть так ревновали, несмотря на обилие женщин, была не сексуальна (всех было физически не переебать), а направлена в будущее – была забота о чистоте своего, и только своего, потомства. Женщины рассматривались как собственность, дающая увеличение собственности в виде потомков. В связи с этим одолевает мысль о сексуальном характере любой собственности. Даже собственность на землю связана с желанием дать место для именно своего потомства и не допускать чужаков, которые привнесут своё семя в находящихся на твоей земле самок.

Вместо «Make love not war»^[61] правильнее было бы говорить: «Занимайтесь любовью и не ревнуйте», ибо по большому счёту в основе войн находится ревность – зависть к чужой собственности и её перераспределение. Зависть к чужим самкам и чужому потомству. Недаром все идеальные утопические общества, в которых изжиты войны, основаны на общности женщин, на отсутствии ревности и свободной любви. И как следствие этого, всякая материальная собственность тоже сводится к минимуму.

Конечно, можно подлечь к ревности и с другого боку: ревность – это боязнь одиночества. Ведь когда с кем-то совокупляешься, то уж на время совокупления от одиночества точно избавляешься, а когда с кем-то радостно сожительствуешь, то избавляешься от одиночества на продолжительный срок. И вот вдруг появляется угроза, что партнёр от тебя на сторону смотрит и одиночество снова вот-вот обрушится на тебя. Причём твоё личное одиночество выразится в неспособности продлить свой род, а иными словами, одиночество – смерти подобно. Вот и получается, что ревность – это страх одиночества личного, превращающегося в смерть твоего будущего. Так что и этой интерпретации ревности в борьбе с нею «работает» панацея других партнёров, с которыми твой род продлится в наслаждении. Выводы на чистую воду:

1. Если вчувствоваться и вдумываться в наслаждение, то усиливать и умножать его можно только с привлечением нескольких партнёров, а значит, стремление к увеличению наслаждения неизбежно ведёт к уничтожению сексуальной составляющей ревности. Самые ярые ревнивцы – это те, кто консервативен и ограничен в своей сексуальной практике.

Эгоистическая забота о собственном наслаждении и о своей способности доставлять наслаждение – это та часть ревности, которая отражает настоящее время, твою собственную жизнь.

2. Генетическая составляющая ревности связана с обращённостью в будущее и, следовательно, с заботой об оплодотворении именно своим семенем всевозможных самок. Эта составляющая ревности всматривается в грядущее. Любая угроза того, что женщина будет оплодотворена семенем другого самца, есть угроза выживаемости твоего рода – потому самка должна быть ограждена и охраняема от чужого семени. Теперь, а особенно в будущем, контроль за осеменением и гарантия, что именно твои сперматозоиды будут победителями во взятии крепости яйцеклетки, даст освобождение от генетической составляющей ревности.

Это освобождение будет на осознанном, логическом уровне, однако полностью освободиться от ревности станет возможным только при генетическом вмешательстве в грядущем. Будет найден ген ревности, который я бы заместил ещё одним геном – наслаждения, чтобы была его, наслаждения, двойная доза.

О пользе сексуальных наслаждений для детей

Впервые опубликовано в General Erotic. 2006. № 143.

С детьми – дело непростое. Ювелирное. Я первый, если увижу, что ребёнку, да ещё маленькому, вредят – готов вредителю этому горло перекусить. А если детей мучают и убивают, то таких надо не холить в западных комфортабельных тюрьмах, пока не умрут благообразными старичками, не гуманно инъекциями «усыплять», а принародно, транслируя по всем каналам ТВ и по Интернету, пытать, чтобы подох через долгие дни в боли, и держать перед глазами мучителя фото замученного им ребёнка, чтобы в длящейся пытке всегда знал, за что дохнет. Видя такую смерть, другая нелюдь поостережётся детей истязать, не говоря уже – убивать.

Сказав это, я пинту о книге, которая повествует о том, что предохранять детей от сексуального наслаждения – это значит приносить им непоправимый вред^[62]. Однако в США секс всегда злорадно связывают с жестокостью, в особенности по отношению к детям, с вредом, который секс им якобы наносит, и с ужасными последствиями от всяких сексуальных контактов, которые видятся убийством души ребёнка. Так ли это?

Прежде всего, следует различать, о каких детях идёт речь: ведь есть дети, не достигшие половой зрелости, – с ними одна ситуация, и есть тинейджеры, которые её достигли, и с этими ситуация уже совсем другая.

Затем, говоря о детях, можно иметь в виду секс с самим собой (мастурбация), секс между детьми (однолетками и между младшими и старшими) и секс между взрослыми и детьми (от эксгибиционизма без прикосновений до совокуплений).

И самое важное, о чём никто не хочет даже упоминать, это то, что от всех этих разнообразных сексуальных контактов дети могут получать и получают столь необходимое им наслаждение, которое, более того, идёт им на пользу.

В этой «ужасной» теме пытается разобраться отважная Judith Levine, автор книги, от публикации которой в течение двух лет отказывались все издательства. Редакторы издательств восхищались рукописью, но тушевались, говоря, что сейчас уж очень неблагоприятное время для такой книги. В конце концов её удалось выпустить в издательстве Миннесотского университета. Ещё до того, как книга была издана, издательство завалили письмами с угрозами и требованием не издавать эту книгу, «разрушающую основы американского общества» (см. General Erotic. 2002. № 63).

Причём к такому мнению возмущённые ортодоксальные христиане и добропорядочные граждане пришли лишь на основе выдержек из книги, помещённых на сайте издательства. В прессе тоже появились предостережения и протесты. Несмотря на это, книга вышла, о ней чуть пискнули, но быстро поняли, что самое лучшее – это её замолчать.

Levine пишет, что её книга рассказывает о страхе, который Америка испытывает перед детской сексуальностью. Этот страх исходит из противоположных направлений. С одной стороны – феминистки, которые пропедалировали изнасилование и всевозможное притеснение женщин, где вся вина безоговорочно взваливается на посмевшего, а с потерпевшей снимается всякая ответственность.

С другой стороны – радикальные правые христиане, посеявшие веру в то, что женщины и дети нуждаются в специальной защите, ибо они «от природы» чужды сексу.

Эти две противоположности сливаются в единую тенденцию. Феминистки переименовали порнографию в жестокость по отношению к женщинам. Правые церковники тоже взялись за искоренение порнографии под предлогом защиты детей от их использования в порнографии. А потом начались процессы – точные подобия средневековых «охот на ведьм», о которых будет рассказано ниже.

Чтобы не эмоционально, а научно понять какое бы то ни было явление, его надо исследовать. Однако оправевшая Америка практически закрыла все научные исследования сексуальной жизни взрослых (имевшие место в 1960–1970-х годах). А изучение сексуальной жизни детей сочли бы за преступление – любое такое исследование назвали бы совращением малолетних, а учёных и их ассистентов бы посадили.

Образина сексуального образования в США

В начале XX века с помощью Фрейда было впервые установлено научно (то есть убедительно сказано во всеуслышание), что дети – существа сексуальные. А в конце века люди узрели, что, чуть сформировавшись, плод сразу начинает мастурбировать в утробе матери. Таким образом, против желания извечно консервативного общества в нём обосновался неопровержимый факт сексуальности детей. В качестве защитной реакции от утверждающихся сексуальных знаний было срочно придумано сексуальное образование в школах. Levine подробно описывает, из чего оно состоит в США.

Оказывается, сексуальное образование направлено не на то, чтобы объяснить, что такое секс, и обучить ему, а на то, чтобы подавить секс в детях или хотя бы всеми правдами и неправдами отложить сексуальную активность на как можно позже. Levine пишет, что американцы озабочены двумя вопросами: должны ли несовершеннолетние заниматься сексом и когда (это вовсе не значит, что совокупляться, это может быть лишь взаимная мастурбация или оральный секс). Ответ на эти вопросы однозначен: «нет, не должны» и «как можно позже».

Сексуальное образование в Штатах – это не что иное, как метод предотвращения секса. Единственная форма сексуального поведения детей и тинейджеров, одобряемая нынешним обществом, – это полное отсутствие сексуального поведения. Обучить подростков воздержанию практически невозможно, а потуги в этом направлении являются лишь выполнением идеологической задачи. Так, многие штаты приняли закон, по которому сексуальное образование в школах должно учить детей только воздержанию. С моей точки зрения, требование воздержания происходит не из иллюзий, а из чисто стратегических соображений, высказанных Наполеоном: «Нужно желать невозможного, тогда получишь максимально возможное». Вот религиозные моралисты и требуют воздержания, рассчитывая на то, что подростков удастся максимально напугать, из чего выйдет пусть не полное отсутствие секса, но хотя бы люди, боящиеся секса, что уже для них – победа.

На уроках стараются представить секс всё страшнее и ужаснее, чтобы воздержание показалось спасительным убежищем от беременности, от венерических заболеваний, от безнравственной жизни и наконец от самого грозного – СПИДа.

Levine ссылается на разумную учёную, сказавшую, что учить детей только воздержанию равносильно наплевательскому отношению к ребёнку (child neglect), когда ему больше всего надо разобраться в своих просыпающихся чувствах и желаниях. Дети всё равно будут познавать свою и чужую сексуальность, но методом проб и ошибок, то есть набивая шишки.

Сексуальная зрелость не может быть достигнута без тренировки, как, например, мастерство в лыжном спорте. И в обоих случаях продвижение к мастерству неизбежно связано с риском.

В разговорах о детской сексуальности основа человеческого сексуального поведения умышленно упускается, а именно: наслаждение, сексуальное удовлетворение партнёра, собственная удовлетворённость и оргазм (см. «Десять осмотров» в General Erotic. 2002. № 66).

Так официальная линия обучения полностью пренебрегает девичьей похотью – полагается считать, что девочки хотят любви, а не секса и что, мол, они соглашаются на секс только для того, чтобы этим обманным путём обрести любовь. Однако вслух, открыто даже об этом говорить тоже опасно, потому что может возникнуть стратегия, с какой стороны нужно подступаться к девушкам, чтобы их соблазнить, и таким образом можно подставить девушек под злоумышленные посягновения юношей, которые с помощью имитации любви начнут добиваться от девушки секса. Вот почему на уроках разговор о девичьей сексуальности сводится к морали, женской виктимизации и к разговорам о сексуальной жестокости по отношению к женщинам.

Девочек учат «приёмам отказа от секса» и «тактике откладывания», например, такой сакраментальной фразе, которую надо произнести во время объятий и поцелуев: «Ой, уже поздно, мне надо идти домой».

Редактирование одного из учебников по сексу состояло в том, что определения при слове «совокупление»: «вагинальное», «оральное», «анальное» – были вычеркнуты. Обобщающий термин решили не детализировать, чтобы подростки не догадались о многоцелевой анатомии женского тела.

На уроках чопорно раскрывают рисованные анатомические атласы с разрезами, показывающими фаллопиевы трубы, яичники и матку, но ни в коем случае нельзя показать цветные фотографии половых органов с волосатыми лобками и губами в состоянии набухлости и влажности от возбуждения. Или хотя бы хуй стоячий – тут же заклеймят, засудят и посадят опять-таки за растление малолетних.

Супружеская пара церковников написала книжку по миссионерски-христианскому сексу, где предостерегала женщин от дьявольщины вибраторов, действие которых, как они справедливо предупреждали, не воспроизвести ни одному человеческому существу, а значит, вибраторы тем самым лишают девушку главного стимула для замужества.

Недаром же я писал:

Вышла замуж за вибратор,

с ним жила без ссор и склок.

Однозвучный был оратор,

выжимал фруктовый сок,

то есть яблочный, греховный,

сладкий и пьянящий ум.

Был вибратор гладкий, ровный —

мобиле перпетуум^[63].

В частных школах дела обстоят несколько лучше. В одной из них учительница дала домашнее задание школьницам – найти у себя клитор. За такое домашнее задание в государственной школе её бы назавтра уволили, а послезавтра – посадили, лишив лицензии учителя.

Но даже в частной школе это задание учительница дала только на дом, а в классе выполнить его невозможно и даже опасно. А ведь учительница могла показать девочкам на собственном примере и помочь каждой разобраться с собственным устройством.

Если даже обсуждать с детьми мастурбацию и совокупления разного рода, то теоретическое обсуждение будет идти вразрез со смыслом обучения, ибо теория всегда должна сопровождаться практическими занятиями, которые данную теорию подтверждают. Отроки и отроковицы не стали бы молча внимать рассказу учителя о методах достижения оргазма, все ученики, естественно, захотели бы попробовать на практике. А поэтому правильным было бы для учителя демонстрировать ученику, как довести до оргазма ученицу, а потом остальные мальчики должны бы показать, как это им удаётся, на других девочках. В данном случае оценку мальчикам выставлял бы не учитель, а соответствующая девушка. (Вполне возможно, что учитель вручил бы выдающемуся ученику выдающуюся ученицу с татуировкой: «Победителю-ученику от побеждённого учителя…»)

Но так как это пока невозможно, то преподаватели секса в школах озабочены одним: как проинформировать парней и девиц о фактах сексуальных отношений, да так, чтобы не вызывать в них похоть.

А вот самое свеженькое: двадцатидевятилетнюю красавицу учительницу только что посадили на семь лет за то, что она научила кобла-старшеклассника святой ебле. Причиной всего являлась мать кобла, которая заявила в полицию, ревниво прервав наслаждения сына. Теперь красавица, исполнившая в полной мере свой учительский долг, в наручниках и кандалах, будто бы она убийца и расчленительница детских трупов, размазана по стенке морали сумасшедшим обществом (слизывать её со стенки рвутся сокамерницы и тюремная охрана).

Levine выражает сожаление, что нет больше таких радикалов, как Вильгельм Райх (см. General Erotic. 2006. № 142), который считал, что подавление сексуального желания вредно как для ребёнка, так и для общества.

Идеальная ситуация сексуального образования описана в «Философии в будуаре» – мужчина и женщина обучают зрелую девушку сексу. Сначала анальному и оральному как лучшим контрацептивам, а потом в конце концов вагинальному – для полноты образования и на случай делания детей.

Полноценнее обучение сексу придумать невозможно. В романе посвящено немало места и существующему испокон веков сексуальному антагонизму между дочкой и матерью, но, конечно, де Сад довёл всё до отвратительной гиперболы истязаний матери дочкой, тогда как в жизни освобождённая сексуальность девушки значительно смягчает её враждебность к матери, уже тщетно запрещающей дочери половую жизнь.

Levine замечает аналогию между сексуальным образованием в Америке и законом о непристойности – оба основаны на ложной предпосылке, будто возможно провести границу между «грязным» и «чистым» сексом (Levine, по-видимому, имеет в виду критерий «социальной значимости», который выдуман, чтобы отличать непристойность от искусства)^[64].

Согласно довлеющей американской морали чистый секс может происходить только между верными друг другу разнополыми людьми, предпочтительно супругами, близкими по возрасту, причём с целью размножения. А этим половым отношениям должен предшествовать доверительный разговор, в котором каждый бы признал за собой полную ответственность за происходящее, или, что ещё лучше, совокупление должно происходить с применением противозачаточных средств и мер по недопущению попадания друг на друга интимных соков. А после такого секса полагается обязательное нежничанье. Всё остальное – это грязный секс.

Как я неоднократно писал и как пишет Levine, Интернет уже полностью может заменить школьное сексуальное образование, да и не только школьное, а даже десадовское. Существуют многочисленные замечательные сайты (например: http://www.gurl.com), ориентированные специально на школьников, где честно и с заботой об их наслаждении рассказывается азбука секса, неизвестная даже многим взрослым, и в том числе, быть может, их родителям.

Певческим ответом школьников на единственную заповедь американского сексуального образования «Sex Can Wait»^[65] является известная строчка Pink Floyd из рок-оперы The Wall: «Hey teacher leave us kids alone!» – Эй, учитель, оставь ребят в покое!»

Детская порнография и порнография для детей

Если детям приносят вред и, не дай бог, истязают, то я уже в самом начале описал, как надо поступать с этой нелюдью. Если то же самое творят в виртуальном мире (а ведь он – неотъемлемая часть мира вообще), то есть фотографируют, снимают на видео истязание детей, то монстров, творящих это зло, надо казнить по мной описанному методу, а тех, кто, наблюдая истязания детей, получает наслаждение, нужно принудительно лечить или уж, во всяком случае, пристально следить за ними.

Но напоминаю сволочам, радостно стремящимся отождествить секс с жестокостью: если девочка и мальчик играют друг с дружьими половыми органочками – то на здоровье им и всем, кому посчастливится за этим наблюдать. Если юноша и девушка радостно работают языками в 69, то честь им и хвала, даже если наблюдателям завидно. Фотографировать, записывать на видео добровольно-обоюдное наслаждение – это великая радость и честь.

Но в США изобрели антипорнографические законы, следуя которым судьи и присяжные ломают жизни взрослым и детям за то, что они – люди. Так, если совокупляющиеся подростки сподобились заснять себя на видео и потом любуются собой, изучая ошибки, чтобы их немедля исправить, то за это в Америке (где детской порнографии боятся больше терроризма) им должны всадить тройной срок: за совращение несовершеннолетними друг друга, за производство детской порнографии и за то, что сами свою же детскую порнографию смотрели!

Россияне традиционно плюют на законы, а тем более сексуальные, которые создаются воинственными недоумками. Как писал Герцен (цитирую по памяти): против дурных законов российских есть хорошее средство – дурное их выполнение.

Американцы же, законопослушные граждане, принимают близко к сердцу любой закон, даже самый античеловечный, антисексуальный и с чувством гражданского долга разрушают семьи, коверкают жизни родителей и детей, исправно следуя этим законам.

Потому-то сексуальная жизнь плоходемократичных россиян свободней и естественней, чем у людей самой демократичной во всех других отношениях страны.

Законы, запрещающие детскую порнографию, направлены не столько на защиту детей, пишет Levine, сколько против потребителей детской порнографии, и основаны законы не на реальном положении вещей, а на соблюдении морали. Неопровержимым доказательством сего является предусмотренная законом кара за просмотр рисованных мультипликационных фильмов, где изображаются обнажённые или сексуально контактирующие дети. То есть детей нигде нет и в помине и никто их сексуально не развращает (или просвещает), а есть выдуманные картинки, за рисование и рассматривание которых судят как за нанесение ущерба детям.

Опасение законодателей основано, разумеется, на убеждении, что если посмотришь на картинки, то у тебя появятся «грязные» желания, сопротивляться которым будет невозможно, и все взрослые бросятся на детские сады и школы выкрадывать и насиловать детей.

Вообще все обвинения в непристойности основаны на убеждении, что она наносит вред прежде всего детям и женщинам. Однако вред этот не физический и измерить его невозможно, вред – метафорический, ибо содержание непристойности может вызывать «дурные мысли».

Однако нет никаких доказательств, что порнографические изображения или тексты наносят какой-либо вред детям. То же самое относится, кстати, и ко взрослым. Государственная комиссия США по изучению непристойности и порнографии в 1970 году не смогла обнаружить никакого пагубного влияния и призвала снять все ограничения с эротики. Более того, комиссия установила, что эротика может способствовать установлению необходимого диалога на темы секса между родителями и детьми.

В 1985 году Государственная комиссия по изучению порнографии, возглавляемая суперконсерватором и антипорнографом Edwin Meese, которая специально была создана, чтобы опровергнуть выводы комиссии 1970 года, тоже была не в состоянии найти связь между порнографией и антисоциальным поведением (а уж как им хотелось её отыскать!). Более того, учёные установили прямо противоположное: было обнаружено, что сексуальные преступники и люди с психическими заболеваниями, связанными с сексуальными отклонениями, воспитывались в жёстко дисциплинированной обстановке и были лишены сексуальных контактов, окружённые всяческими сексуальными запретами, и в детстве видели минимум, а чаще вообще не видели порнографии. То есть жёсткое ограничение секса в детстве выражается в жестокости во взрослом состоянии.

Но, несмотря на все исследования, правохристианская мораль управляется в США по-своему, и все атаки на свободу слова в области секса делаются под благородным предлогом защиты детей. Истинная цель этих блюстителей морали – запретить порнографию вообще, поскольку порнография – это не что иное, как голая правда, которой больше всего страшатся разного рода попы и заговоренные ими прихожане. Точно так же как истинная цель борьбы с абортами – это запретить внебрачный секс. Автор предисловия исследуемой нами книги Joycelyn Elders (подробнее о которой см. ниже на с. 445–446), признаётся, что испытывает отвращение к людям, которые одержимы любовью к зародышам, но которым наплевать на уже рождённых детей.

В 1977 году комитет Конгресса официально заявил, что сексуальная эксплуатация детей хуже, чем убийство.

А под сексуальную эксплуатацию подпадало изготовление и коммерческое распространение непристойных изображений детей моложе шестнадцати лет. Под непристоем, разумеется, предполагался всякий намёк на половые органы и девичью грудь. Таким образом, за фотографию девочки с обнажённой грудью должно следовать наказание как за убийство.

Вот несколько примеров этой священной борьбы, которые приводит Levine. Многие серверы установили фильтры, охраняющие детей от порнографии. Так, все письма со словом penis^[66] отфильтровывались. Получалось, что это слово запрещалось использовать даже в медицинских или научных целях. America Online, самый большой и самый консервативный сервер, блокировало слово breast^[67]. Однако вскоре было вынуждено снять блокировку, так как женщины с раком груди не могли получить никакой информации по жизненно важной для них теме.

Под цензуру попали все слова, где имелся слог sex, а потому поэтессу Anne Sexton и графство Sexton упоминать в тексте было невозможно. Вот уж поистине – заставь дурака богу молиться, так он лоб расшибёт.

Американское общество в открытую заявляет, что изображение хуя, входящего в пизду, является самым опасным для детей, много опаснее, чем сцены истязаний и убийств, которыми заполнены СМИ.

Количество законов, направленных против детской порнографии, растёт. Преследование началось с тех, кто её изготовляет, потом распространилось на тех, кто держит у себя детскую порнографию, а затем и на тех, кто, оказавшись в чужом доме, решится посмотреть на предложенную хозяином дома детскую порнографию.

Возрастную планку определения «ребёнок» по отношению к порнографии повысили с 16 лет до 18 лет. Причём для того, чтобы изображение посчитали детской порнографией, вовсе не нужно, чтобы объект был обнажённый или представлял из себя что-либо сексуальное. Детской порнографией считается любой сексуально интерпретируемый объект, «цель которого выглядеть как несовершеннолетний». Таким образом, если у кого-либо имеется фотография юно выглядящей азиатки (которой в действительности 20 лет) и если она игриво сосёт удлинённую конфетку, то этого человека посадят за детскую порнографию. Точно так же можно загреметь за решётку, если посмотришь на рисунок, изображающий обнажённого ребёнка, или, не дай бог, на «масляную» картину (General Erotic. 1999. № 4).

В 1999 году знаменитый американский радиожурналист был приговорён к восемнадцати месяцам тюрьмы за получение и передачу детского порнографического изображения в процессе подготовки репортажа о той же детской порнографии (вот и другая поговорка в действии: не рой другому яму – сам в неё попадешь). Это как террорист, который взрывается на мине в процессе её изготовления.

Levine приводит ещё один милый пример: фотографа, который снял своего шестилетнего сына голым, арестовали среди ночи в его доме и увезли в наручниках. А его сонных детей в пижамках срочно отправили в клинику на исследование, было ли над ними совершено сексуальное насилие. Против фотографа не нашли никаких улик и не стали его судить, но ему не позволяли целый месяц возвращаться в свой дом и запретили видеться со своей маленькой дочерью (см. General Erotic. 2002. № 68).

Перепало не только мужчине-фотографу, но и фотографу-женщине. Синтия Стюарт сфотографировала свою восьмилетнюю дочку в ванне. Фотолаборатория, куда она сдала проявлять плёнку, сообщила в полицию. Матери удалось избежать судебного преследования только благодаря тому, что она согласилась признать, что фотография была сексуальная, и позволила правоохранительным органам её уничтожить, а также согласилась пройти шестимесячный курс по психотерапии от sexual abuse (сексуального abuse^[68] – уж даже не знаю, какое русское слово можно подобрать для этого «молота ведьм»). Мать согласилась на это только ради того, чтобы не подвергать дочку вовлечению в судебный процесс, где прокурор подверг бы её словесно уже настоящему abuse.

На самом же деле практика и исследования показывают, что рассматривание порнографии не наносит вреда детям, а лишь помогает им разобраться в своих сексуальных желаниях и фантазиях и с облегчением понять, что ты в них не одинок.

Так что «Порнографию», которая является лучшим учебником в программе сексуального обучения, следует учить писать детей с большой буквы, как слово «Родина».

Детская «Радость секса»

Согласно требованиям официальной морали, ребёнок, а потом подросток должен вести «чистую» без всякого секса жизнь до момента женитьбы и там в первую брачную ночь узнать не только, что значит прикасаться к своим и чужим гениталиям, но как и куда вставляется одно в другое. То есть в брачную ночь моралисты ожидают очередного чуда – превращения чистого асексуального существа в знающего и опытного сексуального партнёра.

В реальности же процесс сексуального познания возникает ещё во внутриутробном состоянии и берёт начало с мастурбации, затем переходит в сексуальные детские игры (в «доктора» и пр.), в рассматривание, трогание, вставление пальцев и других: предметов в половые органы. Популярна и групповая мастурбация, и оральный секс, нередко ведущие и к соитиям.

Теперь хотя бы перестали говорить, что от мастурбации слепнут, или сходят с ума, или умирают, как морочили головы (или крутили яйца) в XIX веке и начале XX (всё из-за той же заботы о детях). Однако сказать принародно, что мастурбация полезна – до сих пор в Америке невозможно. Именно такое и произошло с автором предисловия Joycelyn Elders, которая занимала пост министра здравоохранения (Surgent General) в администрации Клинтона. Её уволили в 1994 году за то, что она осмелилась публично заявить, что мастурбация для детей естественна и полезна.

Elders пишет, что Америка пребывает в состоянии истерии по поводу сексуальной жизни молодёжи и детей. Причина этого в том, что отношение к сексу в Штатах руководствуется исключительно моралью, а не реальностью и эмпирическими данными. Более того, эмпирические данные подвергаются цензуре или замалчиваются.

Так со средневековых времён продолжается подчинение науки религиозной идеологии. Если в Средние века разные попы запрещали анатомам вскрывать трупы, чем тормозили развитие медицины, то теперь всякие ксендзы, включая новообращённого Буша, не позволяют добывать стволовые клетки из выбрасываемых зародышей. Им наплевать на умирающих людей, им бы над мёртвым зародышем молитву сотворить.

Америка полнится доморощенными лысенками и с такой же силой ненавидит «генетику» секса, а людей, замешанных в «преступлении» жизни, так же бросают в тюрьмы (правда, надо отдать справедливость, что не в таких огромных количествах, как в лысенковской России – американская демократия позволяет лишь сдерживать произвол моралистов и идеологов, а не уничтожать его).

Elders делает исключительно важное заявление, что детям требуется сексуальное наслаждение, как и всем живым существам, включая людей всех возрастов.

Когда люди слюняво повторяют «Любви все возрасты покорны», они не понимают, что в этой фразе идёт речь об оргазме, который человек испытывает и к которому стремится всю свою жизнь, вне зависимости от возраста.

Однако родители и прочие взрослые, погрязшие в сексуальной брезгливости и невежестве, страшатся признать, что детская сексуальность имеет те же цели, что и сексуальность взрослых: тянуться к своему объекту влечения и испытывать его влечение на себе. Секс раскрывает детям ощущение красоты, собственной значимости, счастья и силы. И прежде всего, секс – это приятно. Как можно не согласиться с опальной Elders?

Повторю-ка я для точности в третий раз, особливо для обильных на Земле сволочей, которые обязательно станут передёргивать мои слова: «Тех, кто физически и психически истязает или убивает детей, надо систематически и показательно уничтожать!»

А я – за всеобщее наслаждение, включая, разумеется, и детское.

Мнение, что секс представляет угрозу и вред для детей, образовалось всего около 150 лет назад – рассказывает Levine. – В реальности же угроза и вред детям возникают прежде всего тогда, когда пренебрегают их наслаждением или подавляют его.

Самый популярный и доступный литературный пример такого пренебрежения описан Набоковым в романе «Лолита». Этот роман-то и стал классическим, потому что по отношению к детскому наслаждению он полностью совпадает с позициями общества, которое сначала пожурило Набокова лишь за поднятие нежелательной темы. Однако Набоков сам не осознавал проблемы – он был озабочен лишь описанием психологии и наслаждений Гумберта, любовника Лолиты (см. «Вольное изложение» в General Erotic. 1999. № 3).

Многовековая мусульманская цивилизация доказала, что секс с девочками начиная с девяти лет (согласно исламу этот возраст считался у них началом брачного возраста – см. General Erotic. 2005. № 127) нисколько их не травмирует, а, напротив, ублажает. Причём секс в девять и далее лет происходит в мусульманском мире не с ровесником, а со взрослым мужчиной. То есть добровольный сексуальный контакт девочки со взрослым мужчиной может сделать её счастливой (российский вариант увлечения маленькими девочками подробнейшим образом описан в фолианте о Константине Мережковском и его тяге к несовершеннолетним девочкам. Пример он подавал дурной, как и Набоков с Г. Г.)^[69].

Взрослые должны не только защищать детей и учить их безопасности, а также обучать их получению наслаждения.

В книге утверждается, что сам секс вовсе не вреден для тинейджеров, но вред могут наносить обстоятельства, при которых происходит их сексуальная активность, а именно: отсутствие предохранения и, следовательно, нежелательная беременность, венерические заболевания, а также просто неумелый секс.

Более того, вред идёт не от детского секса, а от сумасшедшей реакции на него взрослых.

Взрослого, который любуется детской порнографией, но который никогда сексуально не прикасался к детям, блюстители нынешних законов окрещают педофилом, словом, с которым в Штатах ассоциируется преступник, выкрадывающий, истязающий и убивающий детей. Однако статистика показывает, что 95 процентов якобы выкраденных детей составляют дети, которые сами убегают из дома, или дети, которых выкрадывает один из разведённых родителей.

Хорошо хоть, что слово «женолюб» (с русским корнем «люб» вместо греческого «фил») вовсе не подразумевает выкрадывание, истязание и убийство женщин.

Та же статистика показывает, что риск смерти ребёнка в автомобильной аварии в 25 раз выше, чем смерть от рук этих нелюдей. Но общество сваливает в одну кучу убийц и людей, которые любят получать и доставлять безобидное наслаждение несовершеннолетним, – многие педофилы, замечает Levine, чужды всякой жестокости и предпочитают опускаться до сексуального уровня ребёнка, нежели поднимать его до своего, и занимаются поцелуями, взаимной мастурбацией или даже обходятся без прикосновений, а пробавляются вояризмом или эксгибиционизмом. Кроме того, само понятие «педофил» часто подвергается сомнению, поскольку большинство осуждённых за растление малолетних: – это обыкновенные мужчины, у которых есть взрослые любовницы и жёны.

Примечательно и то, что опасаться родителям следует не столько посторонних дядей и тётей, сколько самих: себя, ибо подавляющее большинство abuse совершается членами семьи и родителями.

И в этом Америка расшибла себе лоб, отчаянно молясь. Началось повальное обвинение отцов взрослыми дочерьми, которые, откуда ни возьмись, вспоминали, что в детстве отцы их совратили. Всё это раскручивалось психологами, которые якобы вытаскивали из памяти события детства. Одна из таких: активисток пишет: «Если тебе кажется, что тебя растлили, и у тебя имеются симптомы этого, значит, тебя действительно растлили». (Подобные обвинения делала и дочка Ларри Флинта – см. General Erotic. 2004. № 116.) У дочерей, разумеется, не было никаких доказательств, кроме вымышленных воспоминаний, но, несмотря на это, вершились суды, рушились жизни, и таким способом женщины пытались отомстить отцам за свою несчастную взрослую сексуальную жизнь.

В 1984 году в Калифорнии начался знаменитый процесс над матерью и сыном, владельцами детского сада. Их обвинили, ни больше ни меньше, в том, что они в течение трёх лет пытали и насиловали детей. Обвинение исходило от трёхлетнего мальчика. Никто из детей не жаловался на подобное, пока они не попали в руки к сотрудникам Международного детского института в Лос-Анджелесе.

Судебный процесс был самый долгий и дорогостоящий в истории судопроизводства, в результате которого выяснилось, что сотрудники этого института, допрашивая детей, натаскивали их на нужные признания, и детишки говорили то, чему их учили взрослые. Так как все допросы детей записывались на магнитофоны, то сами эти записи и стали основным аргументом против сотрудников института. Разумеется, никаких: физических: травм на детях тоже не нашли. Мать и сына, владельцев детсада, оправдали. Мол, извините, ошиблись – а что с их поломанными жизнями и детьми, которых терзали допросами, а что с жизнями сходивших: с ума от волнений родителей? Это всё так, ибо виновники этой сексуальной паники наказаны не были, ибо сама паника была частью государственной кампании.

А пока тянулся этот процесс, начались множественные подобные суды над людьми, якобы совершающими сатанинские ритуалы (ну не Средневековье ли?) над детьми (и конечно же сексуальные). В 1994 году Государственный центр по Child Abuse^[70] в результате исследования более двенадцати тысяч обвинений в сатанизме пришёл к выводу, что нет ни одного доказательства этих злодеяний. Тем не менее в 1995 году в штате Вашингтон были обвинены сорок три человека в sexual abuse шестидесяти детей, причём без всяких доказательств. На 2000 год многие из обвинённых всё ещё находились в тюрьмах.

А вот ещё один американский сексуальный перл (только не подумайте, что под perl здесь подразумевается клитор).

В 1993 году мальчика девяти лет судили по доносу восьмилетней сестры (она позвонила по специальному телефонному номеру, куда следовало сообщать информацию о растлении детей). Девочка сообщила, что братец трогал её половые органы. Потом эта девочка многократно меняла свои показания. Однако с этого случая началась эпидемия судов над детьми, и был даже изобретён специальный научно-криминальный термин для таких: детей, занимающихся сексуальными играми друг с другом: children who molest children – «дети, которые растлевают детей». Причём так называемая жертва в большинстве случаев с наслаждением принимает участие в сексуальной игре и никому не жалуется, – но таких детей выслеживают и приравнивают к тем, кто дерётся, крадёт и нарушает общественный порядок.

Так, мальчик десяти лет на школьной площадке дотронулся до двух девочек сексуальным способом – его судили за изнасилование. И таких случаев в девяностых – пруд пруди (см. General Erotic. 2001. № 43).

Ещё трогательный случай, который вовсе не случаен. Мать-одиночка из предместья Нью-Йорка обратилась к Levine за помощью. Её тринадцатилетний сын тёрся о свою одиннадцатилетнюю сестру. Она в школе хвасталась своим сексуальным опытом, а подружки подговорили её сообщить об этом школьному психиатру. Психиатр отреагировал как настоящий гражданин и донёс в полицию. Мальчика арестовали, надели наручники и стали грозить, что его будут судить за это серьёзное преступление как взрослого. Его, еврея, посадили в католический приют, где он провёл год, после чего его выпустили на условии, что он ещё год будет проходить лечение у психотерапевта.

Или вот такой пример американской заботы о сексуальном здоровье детей. Бабушка из Мичигана, плача, рассказывала, как её одиннадцатилетнего внука не выпускали из психолечебницы для сексуальных преступников – он отказывался признаваться в каком-либо преступлении. Врачи его отказ рассматривали как знак того, что лечение на него не действует, и продолжали держать его в этой лечебнице закрытого типа. Через четыре года мальчик покончил с собой.

За последние два века творцы моральных норм переместились из церквей в клиники. «Моральное зло» переименовали в болезнь.

Алкоголизм, который раньше считался признаком аморальности, теперь считается болезнью и лечится, – пишет Levine. В нынешние времена непрактично постоянно наказывать детей «за аморальное поведение», но зато их можно принудительно «лечить».

Лечение детей от «сексуальной девиации» трудно отличить от наказания. Лечение уподобляется лечению алкоголиков, но не за 12 шагов, а за 20, делая это лечение чрезвычайно долгим. Седьмым шагом является мольба о прощении на коленях перед жертвой (девочкой, которой мальчик задрал юбочку) и семьёй жертвы.

В отличие от тюрьмы, ребёнка в этой программе могли держать бесконечно, так как воссоединение его с семьёй было обусловлено его признанием своей вины. А многие дети признавать свою вину не желали, а потому их там держали чёрт знает сколько.

В 2001 году восьмилетнюю девочку в Вермонте обвинили в sexual harassment^[71] за то, что она послала записку мальчику с вопросом: хочет ли он стать её boyfriend?^[72] (См. также General Erotic. 2002. № 54.)

Из всего этого видна тенденция – поведение большинства объявляют патологией, и таким образом всё общество сдвигается в область ущемления нормальной сексуальной жизни. В качестве компенсационной реакции резко повышается жестокость в обществе – а она для христианства, построенного на подавлении наслаждения и радости от страданий, – всегда предпочтительней наслаждения. Самое ужасное, что в американском обществе не предусмотрено никакого возмездия за калечащий антисекс. Только кара за врачующий секс.

Официальные нравы в американской школе отражают эту антисексуальную политику: демонстрация физической склонности друг к другу у школьников является сексом, а секс, считается, всегда травмирует детей.

Практически любой физический контакт с детьми почитается за сексуальный. И это относится прежде всего к родителям.

В штате Вирджиния большинство врачей-психиатров при опросе заявило, что для родителей требуется профессиональное (читай, полицейско-психиатрическое) вмешательство, если они часто обнимают десятилетнего ребёнка или появляются голыми перед пятилетним ребёнком.

Американская культура основана на минимизации прикосновений между людьми и на повышенной жестокости. Мужчины опасаются прикоснуться друг к другу – из страха показаться гомосексуалистами. Подобное творится и с женщинами. Каждому прикосновению присваивается значение – сексуальное оно или нет. Детей с малых лет учат «хорошим» и «плохим» прикосновениям.

Девочка пришла домой из детского сада, отец посадил её на колени. «Не трогай меня за влагалище!» – объявила она только что выученное. Отец чуть не отключился и впредь боялся прикоснуться к дочке.

Научили паниковать и взрослых. Мать позвонила в полицию и в смятении сообщила, что она испытывает сексуальное возбуждение, когда кормит грудью свою дочку. Полиция нагрянула и забрала сосунка в приют, а мать продержали некоторое время в тюрьме, чтобы впредь не испытывала сексуальное возбуждение от кормления грудью – наслаждение, стимулирующее женщин на кормление.

Сотрудники в детских садах и яслях стали опасаться притрагиваться к детям, как бы не сочли их прикосновения за сексуальные и не выгнали с работы или не посадили в тюрьму. А между тем давно установлено, что прикосновения, объятия необходимы детям для нормального психического развития. Дети, воспитывающиеся в детских: домах, лишённые постоянного физического контакта с матерью и близкими, развиваются значительно медленнее, и это отражается на их психической структуре, делая их отчуждёнными и сторонящимися близости.

Нетрудно заметить, что нынешнее болезненное внимание к детскому сексу и проблемам сексуального поведения, а также собравшаяся толпа предрекателей ужасных последствий от детского секса является перевоплощением паранойи конца XIX – начала XX века, связанной с мастурбацией, которая якобы приводит к сумасшествию, слепоте и даже смерти.

Мастурбация – это первый шаг изучения своего тела, желания и его удовлетворения. Мастурбация спасает девочек от влюблённости, за которую они принимают свою похоть, то есть мастурбация учит разделять похоть от любви.

Любовь вовсе не гарантирует девушке хороший секс, который приносит удовлетворение.

Научные и жизненные наблюдения, показывающие, что секс для подростков нормальное и, не дай бог, позитивное явление, невозможны для публичного обсуждения в США.

Когда Levine спросила о причинах такой сексобоязни одну из ведущих педагогов, та назвала озабоченность, якобы чрезмерная сексуализация детей заставит их меньше думать о спорте, учёбе и других полезных занятиях в отличие от секса, который конечно же вредный. Более того, озабоченность распространяется в будущее, мол, дети могут стать сексуально неразборчивыми, когда станут взрослыми. «Но, с другой стороны, – неожиданно добавила педагог, – дети могут вырасти нормальными – у нас нет достаточно исследований в этой области».

Исследований детской сексуальности нет, потому что они в США негласно запрещены, а детей на всякий случай лишают секса, потому что нет исследований. Классическая логика в действии!

Однако существуют европейские исследования, показывающие, что во всех странах и культурах дети увлечённо играют в сексуальные игры, куда входят прикосновения, оральные контакты и попытки совокупления – всё это называется «сексуальной репетицией» (причём любая из них всегда генеральная).

В Западной Европе вопросы, могут ли дети заниматься сексом и когда, вообще не рассматриваются как бессмысленные, а воздержание не обсуждается применительно к тинейджерам, тогда как в Америке воздержание – это единственное, что рекомендуют в школах на классах сексобучения.

В Западной Европе в сексуальном обучении исходят из неопровержимо-неизбежного и прекрасно-естественного – что у подростков будет череда сексуальных отношений, состоящих из сексуальных игр ещё до начала совокуплений, и что это является частью здорового и счастливого взросления.

В Нидерландах, например, возраст согласия – 12 лет для совокуплений между несовершеннолетними, противозачаточные средства повсюду бесплатны, и беременности среди тинейджеров там почти не существует.

США же зациклились на практически невозможном воздержании и на моральном осуждении абортов, и демонстрируется очередное двоедушие: с одной стороны, подросткам запрещается секс, потому что они, мол, маленькие, но чуть стоит девушке забеременеть, как правые (заправилы) христиане запрещают ей делать аборт и с помощью обязательности материнства заставляют, вынуждают её стать взрослой.

Парадоксально и то, что в США повышают возраст согласия на сексуальное общение, одновременно понижая возраст, когда можно ребёнка судить как взрослого. Всё это делается конечно же в непрестанной заботе о благосостоянии детей и общества.

Другим лицемерием является прикрытие половой связи с несовершеннолетней с помощью женитьбы, которая превращается в индульгенцию. Получается, что секс мужчины с 15-летней наносит ей такой вред, что за это его упекают в тюрьму на 20 лет. Однако если он на ней женится и продолжает её ебать, то почему-то никакого вреда ей уже не наносится и того же мужчину начинают считать добропорядочным членом общества, особенно если девушка срочно разродится ребёнком. Только из этого примера (а таких множество) просится вывод, что в самом сексе никакого вреда нет. А вред проистекает из общественной реакции на секс («Дяденька, я ещё маленькая… – Ну расти, расти, пока я бант отстегну» – см. Русские бесстыжие пословицы и поговорки^[73]).

Недавно полиция – а этим она и добровольцы-охотники занимаются постоянно (см. «Четырнадцатилетняя западня» в General Erotic. 2004. № 118) – поместила объявление в чате от имени 14-летней девочки, которая якобы хочет поебаться с мужчиной, будучи одна в доме, так как родители уехали. Мгновенно откликнулось огромное количество мужчин, которых брали на месте преступления, затем их, разумеется, судили как серийных убийц и злорадно ломали им жизнь.

А ведь провокация человеческих желаний была воспроизведена точно так же, как делают мусульманские террористы, когда нашпиговывают труп сына взрывчаткой и поджидают, когда отец бросится к убитому сыну и сам подорвётся на своём горе.

В обоих случаях провоцировались самые интимные человеческие чувства, за изъявление которых заставили заплатить свободой и жизнью.

Нет мужчины, который бы не вожделел полуголых свежих тинейджерок. Иметь их, сочащихся молодых пылких любовниц, то есть сделать то, что испокон веков считалось предметом сексуальных мечтаний, – это теперь сделали преступлением.

Ныне, когда говорят о сексе применительно к подросткам, его называют не иначе, как «risk factor» – рискованное поведение, которое приравнивается к потреблению алкоголя, наркотиков, использованию оружия. Потеря девственности, как стращают молодёжь, ведёт к «распространению» совокуплений, будто совокупление – это заразная болезнь.

Но есть и позитивные теоретические изыскания (практических пока не позволяют). Levine ссылается на сборник статей, подготовленный учёными университета на Гавайях: Making a Place for Pleasure in Early Childhood Education: Yale University Press, 1997.264 p. ISBN 0300069685.

Авторы предлагают дать детям место, где они могли бы все вместе заниматься мастурбацией, никого не опасаясь, а делясь опытом – без всяких взрослых. А по мере взросления им должны предоставляться места, где подростки могут заниматься поцелуями и непроникающим сексом, а потом и проникающим. Вопрос «не рано ли?» – здесь, к счастью, не задаётся.

(Правда, тут необходимо учесть особую детскую ранимость: если непривлекательный ребёнок не будет пользоваться успехом, то это может превратиться для него в трагедию – тут надо каким-то образом обеспечить равенство наслаждений и без помощи взрослых будет не обойтись.)

По словам Levine, ещё в 1974 году, в период торжества сексуального здравого смысла, а не нынешней паранойи, на этот вопрос был дан исчерпывающий ответ:

Секс – как аппетит: если ты достаточно взрослый, чтобы хотеть секса, значит, ты достаточно взрослый, чтобы заниматься сексом.

А вот русско-американо-венгерский вклад в добросовестное отображение детского секса из XIX века – он был осуществлён венгерским художником Mihaly Zichy (1827–1906), жившим с 1847 года в С.-Петербурге. Книгу «The Erotic Drawings of Mihaly Zichy», имеющую несколько прекрасных и честных рисунков, прямо относящихся к данной теме, издало американское издательство Grove Press в 1969 году, когда американцы ещё не свихнулись на детском сексе.

Осознав опасность беременности и болезней, подростки отменили предрассудки взрослых. Если в начале и середине XX века оральный секс считался доказательством высшей степени близости, то теперь дети и вслед за ними взрослые (например, Клинтон) считают, что оральный контакт и за секс принимать нельзя, а является он лишь одной из форм поцелуя. Многие тинейджеры полагают, что совокупление требует верности в отношениях, тогда как оральный секс вообще нельзя называть отношениями. То есть «дети» опять-таки самостоятельно (без помощи взрослых, а вопреки им) научились на практике разделять наслаждение и социальную ответственность (см. General Erotic. 2004. № 112).

Если дети и отроки не готовы для деторождения, то они «всегда готовы для наслаждения». А значит, девочек в честь первой менструации надо торжественно начинить долгодействующим контрацептивом – и в этом состоит важная функция родителя, а не в том, чтобы не позволять девочке наслаждаться.

Задаваясь долгое время вопросом, почему большинство родителей так отчаянно подавляют секс в своих детях, я вдруг разразился открытием, которое, скорее всего, уже было кем-то сделано. Но я всё-таки изложу его в своём исполнении, которое, быть может, ценно само по себе.

Родители, как никто другой, знают своего ребёнка, начиная с младенческой наготы, ухаживая за ним, меняя пелёнки, сажая на горшок. Почему же у именно у родителей возникает острейший стыд по отношению к собственному ребёнку, а ребёнка они усерднее, чем чему-либо иному, учат стыду по отношению к себе? Стыд усиливается с обеих: сторон по мере приближения к половой зрелости, а потом становится максимальным. Любое сексуальное проявление для тинейджеров перед родителями становится страшнее, чем перед незнакомцами.

Этот стыд настолько парализуют, что большинство родителей не в состоянии даже завести разговор с растущими детьми о сексе и перепоручают его учителям, врачам, книгам, детской самодеятельности.

Представим такую ситуацию: девочка, скажем, девяти (мусульманских:) лет приходит к отцу и спрашивает: «Папа, а что такое клитор?» Отец не краснеет оттого, что сам не знает, что это такое, не бежит за помощью к матери, не отправляет девочку к психиатру или учителю, не вручает ей книги и рисунки, а искренне решает прямо ответить на этот вопрос. Он говорит дочке, что это очень важный орган и находится он у неё между ног. На вопрос дочки – где, он снимает ей штанишки, разводит ножки и показывает. Девочка, наклонив головку, пытается рассмотреть. Отец берёт её палец и накладывает на клиторок. «Вот он», – говорит он, а также приносит зеркало и показывает девочке.

«Я знаю, почему он важный, – говорит девочка – потому что трогать его очень приятно».

«Правильно», – отвечает папа, чувствуя, что член у него стал железным…

У людей, как правило, не возникает стыда перед врачом, потому что в нём не видят сексуальный объект и пациент полагает, что он тоже не является для врача сексуальным объектом.

Тогда единственным объяснением возникновения стыда между родителями и детьми является то, что пусть подсознательно, но родители начинают чувствовать в своём созревающем ребёнке сексуальный объект, а ребёнок – в своих родителях.

Ужас перед инцестом – вот причина сексуального отстранения между родителями и детьми!

По той же причине родители стремятся подавить сексуальность у детей, чтобы не провоцировать в себе тягу к кровосмешению. А то, если девочка, скажем, с 13 лет начинает открытую сексуальную жизнь и не стыдясь ходит перед отцом обнажённой, можно ли представить, чтобы на это у отца не возникало желания поиграть с дочерью не в доктора, а в любовника. То же самое и с мальчиком и матерью. Равноценно существуют и гомосексуальные варианты.

Таким образом, моё открытие состоит в том, что родители не столько боятся секса в детях, сколько провокации в себе кровосмесительных влечений.

Ответный стыд детей по отношению к родителям материализуется в «моральные нормы», которые порицают связи молодых и старых, потому что такие связи ассоциируются с инцестом. Юные девушки отвращаются от пожилых мужчин («вы мне в отцы годитесь» – самый важный и характерный аргумент отказа). Другие же, наоборот, тянутся к старшим, в поиске, как известно, прообраза родителя.

Родители разрешат встречаться 15-летней дочери с 16-летним парнем, но не разрешат с 26-летним и тем более с 36-летним, не говоря уже о 46-летнем. Хотя продать дочку – пожалуйста. Все молодые любовницы Хью Хефнера, с которыми он, разом с пятью-шестью, появляется в обществе, куплены с благословения их родителей.

Может, 16-летний лучше, чем все остальные, что старше? Нет, он лучше в глазах родителей только тем, что он минимально опытный любовник, что ему будет сложнее склонить девушку к ебле, а если и склонит, то меньше вероятности, что удовлетворит, то есть дочка получит с ним минимум наслаждения.

Становится очевидно, что наслаждение – это единственная область, где родители желают и делают всё, чтобы их ребёнку было хуже. Это та единственная область воспитания, где, чем хуже (меньше наслаждения), тем лучше.

Но есть и другое возможное объяснение в свете моего «открытия» – чем старше любовник дочки (или любовница сына), тем больше он (она) напоминает по возрасту родителя и тем самым является укором – почему же родители сами не взялись за сексуальное практическое образование дочери. И родителей это гложет так сильно, что они не терпят такой мозолящий глаза укор.

В итоге борьба против детского секса и детской порнографии – это борьба против кровосмесительных родительских желаний, которые родители хотят в себе подавить и не допустить в детях. Поэтому, чтобы избежать соблазна, родители в мировом масштабе запрещают всякое проявление секса у детей, травмируя их, но зато сами оставаясь морально «чистыми».

Испокон веков естественное родительское участие в сексуальном обучении и развитии своего ребёнка вступало в противоречие с маячившим кровосмешением, которое являлось причиной вырождения. Теперь, когда противозачаточные средства стали надёжны и повсеместны, угроза последствий кровосмешения устранена, то есть смешения крови больше не существует.

Так что кому как не родителям первыми обучать детей сексу, а то получается, что всему в жизни родители обучают своих детей, а самое главное – сексуальное воспитание они перепоручают другим.

Неудивительно, что родительский запретительный метод сексуального воспитания воспроизводится в школьной программе, только более детально.

Дети рождаются свободными сексуальными существами, а ущемлённые взрослые из зависти хотят детей сделать себе подобными, не вынося укора детской сексуальной свободы. Сексуальное воспитание детей идёт по принципу российской армейской дедовщины, где молодые, свободные, юные являются на службу, где над ними измываются и всячески притесняют, да так, что когда те взрослеют и сами становятся родителями, то ведут себя так же жестоко по отношению к своим новобранцам-новорожденным.

Порочный круг можно разорвать только через семью с помощью открыто любовного отношения родителей к своим детям, отношения заботящегося о наслаждении детей – прежде всего с помощью поощрения и обучения их мастурбации, анатомии на примере эрогенных зон и демонстрации совокупления, которые мать и отец осуществляют перед ребёнком, показ орального секса и прочего.

Подобные отношения существовали в многочисленных обществах с, увы, немногочисленным населением. Уверен, и сейчас существуют такие семьи. Однако тема эта настолько запретна и порицаема, что только в силу такого отношения к ней только негативные примеры становятся известны обществу, которые должны подтверждать сексуальное разграничение детей от родителей. Позитивные примеры не могут стать известны, так как счастливые участники будут старательно скрывать своё счастье, зная, что окружение, в котором они наслаждаются, – смертельно враждебное.

Ведь повсеместный бунт подростков против своих родителей прежде всего происходит из-за постоянного подавления секса в детях, а потом резко выросшей пропасти между родителями и детьми во время сексуального созревания детей. Если бы родители в этот период содействовали своим детям в обретении наслаждения и обучении методам его обретения, то все бы молодёжные бунты прекратились.

Однако общество, построенное по принципу «разделяй и властвуй», заинтересовано в сексуальном разделении родителей и детей, а потому, чтобы стать сильнее, оно нацелилось на самое беззащитное – детей, лишая их сексуального наслаждения и преследуя взрослых за раскрытие этой «государственной тайны».

Вечный голод, или святая порнография

И вечный голод по теплу

неувядающего тела.

Михаил Армалинский

I wanna fuck you —

you already know.

Akon, «Konvicted»

Впервые опубликовано в General Erotic. 2007. № 151.

В народном, а не коммерческом варианте своей песни Akon использует слово fuck вместо love. «Я хочу тебя ебать, и ты это знаешь», – зазывно поскуливает он, тем самым срывая дырявую и аляповатую маску с очаровательного лика похоти, маску, которую общество приучило нас напяливать.

Сей жест Akon-a есть пример песенной порнографии, но практична ли она? Значит ли это, что, услышав fuck вместо love, самка с большей готовностью раздвинет ноги? Что ж, если её мучит похоть, то это заставит сильнее раскручиваться её ебальную фантазию, что много лучше, чем если в неё бросит очередной букет цветов романтический влюблённый, который не решается удовлетворить с ней свою похоть, не говоря уже о похоти самой самки. Если же это самка, которая просчитывает, за сколько и каких «зелёных президентов» этот fuck продать, то она быстрее назовёт цену в денежных единицах или обозначит социальную жертву (женись, купи и пр.). Непременно найдутся и такие, которые оскорбятся заменой love на fuck, – это женщины, запрашивающие непомерные цены, что становится возможным лишь из-за подавленности их сексуальных желаний.

Итак, юная, ещё не торгующая собой девушка, а лишь следующая своей свежеиспечённой похоти, откликнется на этот призыв радостно и быстро. Уж, во всяком случае, на призыв Akon. Недаром groupies состоят из таких юных девушек.

Использование в песне слова fuck является также примером отметания залежалых лжи и мифов, чем, среди прочего, занимается порнография, ибо всякая песня, кроме гимна и марша, есть песня о стремлении к совокуплению. Даже песня без слов, как мы знаем, – это всё тот же призыв самца к самке (или наоборот) перестать ломаться.

Так что не зря Akon «пел как пел» (В. Соснора). Слово fuck из песни не выкинешь.

Задача общества – спрятать истину, даже познав которую человек всё равно позволит себя обманывать, но не на том уровне, каком угодно обществу.

Многоточие отсчёта

В течение последних лет двадцати я то тут, то там писал о порнографии, которая прежде всего интересует меня феноменологически. Этим я вовсе не пытаюсь откреститься от её «эмпирической» привлекательности. При любом взгляде порнография всегда завораживающа (в особенности та, что изображает твои любимые действа). А ежели мужчину порнография вдруг перестала интересовать, то это лишь значит, что он секунду назад кончил. И весьма вероятно, при помощи той же порнографии.

Цель изобретения слова «порнография» – иметь в распоряжении псевдонаучный и юридический термин, используя который можно запрещать или ограничивать отображение сексуальности под благовидным предлогом охраны детей и нравов. В XIX веке и начале XX этот перечень охраняемых объектов включал ещё и женщин. Так что только одни героические мужчины вступали в бой с этим бесчисленноглавым драконом. К середине XX века многие женщины из охраняемых превратились в охранниц и стали биться с порнографией даже отчаянней мужчин.

К великому счастью, несмотря на кровопролитные битвы, потребление порнографии растёт. Наверно, потому, что слишком уж много тайных перебежчиков в этой затяжной войне. Ими являются старики и дети, мужчины и те же женщины.

Определение, что же является порнографией, зависит от упаковки, в которую уложены «безнравственные» изображения. Так, учебник анатомии может тоже кому-то представиться порнографией – уж мне в детстве точно это представилось. А если, к примеру, взять описания женщинами ощущений оргазма из научной книги Фишера Женский оргазм^[74] и поместить их в журнале с голыми бабами, то текст этот без сомнений посчитают порнографическим.

Если абсолютно одно и то же воспринимается или отторгается моралью в зависимости от упаковки, то можно ли всерьёз заниматься какими-либо определениями? И принимать всерьёз половую мораль?

Однако надо бы мне всё-таки определить, что я, а не кто-либо другой, понимаю под словом «порнография». Именно отысканию определения порнографии и посвящено наибольшее количество усилий социологов, да и законодателей, последние лет сто. Сколько лбов набило шишки, колотясь о стену, якобы разделяющую порнографию и эротику, порнографию и натурализм, порнографию и непристойность. Но самое смешное, что в реальности стены этой не существует, а каждый «лоб» выстраивает для себя свою стенку, в тщеславной надежде, что о неё будут биться и другие. И другие бьются, часто с большим энтузиазмом, чем сам «строитель».

Но так как стены эти – лишь словесные, то они могут быть тверды только для тех, кто слова предпочитает сексу. Я же собираюсь не строить стены, а ломать их и в процессе этого не буду пытаться составлять списки Шиндлера, включая в них эротику и позволять отсылать порнографию в крематорий цензуры или ставить её к стенке уголовного кодекса. Я предпочитаю уничтожить геноцид по отношению к сексу и установить сексуальную демократию, где все ебут всех. А вот Нюрнбергский процесс над истязателями и убийцами секса провести следует, чтобы повесить их за те места, над которыми они сами измывались.

Так как моё отношение к порнографии привечающее, то и определение её мне мило самое широкое и всеобъемлющее. Даже такое определение гонителей порнографии, как: «мне достаточно посмотреть, и я знаю, порнография это или нет», я тоже считаю вполне правомерным. Оно из-за своей произвольности вызвало смех и негодование у людей, которые бились за легализацию эротики. Человек считает порнографией всё, что ему кажется вызывающе сексуальным. И пусть считает.

У каждого человека существует своя граница терпимости к приоткрыванию половой жизни. Когда эта личная граница пересекается, то у человека возникает защитная реакция, и он в страхе или ненависти выкрикивает «нарушителю границы», как ему кажется, самое страшное оскорбление: «Эй ты, порнография!»

Но ужас начинается тогда, когда этот испугавшийся обладает властью заставлять других придерживаться тех же границ. Тем более, что если вчера для него изображение обнажённой женской ляжки казалось порнографией, то сегодня, попривыкнув к ляжке, он возмущается изображением обнажённой груди.

А поэтому я прежде всего устраняю все границы в изображениях половой жизни. Вот!

Изображать можно всё, но делать можно далеко не всё. Приносить человеку боль против его воли в сексе нельзя, и потому я запрещаю снимать или фотографировать людей, которым приносят боль. Однако описывать боль словесно или делать компьютерные изображения приносимой боли, то есть плодить вымыслы там, где никто живой не страдает, – это я разрешаю.

То же самое и с детской порнографией. Изображай сколько хочешь, но чтобы там не участвовали реальные дети, которым приносят страдания. И так со всем остальным. Ведь в том-то и смысл демократического общества, что слово и дело разделяются и не приравниваются одно к другому. А вот в тоталитарных обществах слово и дело – одно и то же и потому там за слово карают так же, как и за дело.

Главное при определении порнографии, это осознать, что порнография – всего лишь изображения реальной и сфантазированной половой жизни. К примеру, парочка установила камеру на треножник, навела объектив на себя в кровати, включила запись, и понеслась их половая жизнь на видео увековечиваться. Вот вам образчик реальной порнографии.

А фантазий может быть сколько угодно – уж не знаю, за какую взяться. Ну вот такая: актрисе во влагалище засаживают цистерну с жидкостью, а когда она симулирует оргазм для камеры, то из влагалища выплёскивается ниагара якобы женских соков. Столько радости для любителей потопа!

Так что порнография как изображение реальности и фантазий половой жизни включает в себя, по моему определению, всё, что хоть как-то и кому-то представляется сексуальным. И таким образом, эротика не обособляется от порнографии, а является её незначительной, но неотъемлемой частью.

Ведь целью попыток выделения и обособления части порнографических изображений в эротические является намеренье внести в ряды цензоров смятение с помощью невнятности определений и за это время успеть протащить какую-то группу порнографических изображений в область дозволенного. Меня же для определения порнографии критерий дозволенности не интересует, поскольку он лжив своей относительностью не только во времени, но и в пространстве. Так, в мусульманских странах порнографией считается изображение открытого лица женщины, а для американской кинопромышленности – изображение лобковых волос. В то же время в художественной фотографии они (не лица, а лобковые волосы) успешно проскакивают. (Нынешняя порнография, а за ней приличные женщины разрешают это противоречие, сбривая волосы на лобке, – порнография всегда была пионером сексуальной моды, ведь именно порноактрисы стали первыми делать искусственные груди, а потом это подхватили все женщины, то же и с губами, в которые всаживают шприцы силикона или ещё чего, чтобы сделать их чувственными.)

Так неужели следует обращать внимание на то, что законодатели и моралисты указывают, на какие изображения смотреть можно, а на какие – нельзя. Единственный научный аргумент, который можно им противопоставить, – это: «Fuck yourself!»^[75]

Если порнография – это отражение половой жизни, то отношение человека к порнографии есть отражение его собственной половой жизни и представлений о ней. Первое отражение – всегда прекрасно, другое – далеко не всегда.

Расклад по полочкам

При зудящем желании классифицировать порнографию можно её раскладывать по прогибающимся полочкам, подобным тем, на которых разложили саму половую жизнь.

Одна классификация – по типам секса (в зависимости от того, какие полости и чем заполняются), а затем продолжить – по типам участников (мастурбация, гетеро-, гомо-, некро-, зоо-, педо– и т. д.).

Можно зайти с другой стороны и классифицировать порнографию по степени её реалистичности, а именно: актёристая, самоделка, съёмка скрытой камерой и синтетика (мультипликация, компьютерные изгаляния и т. и.).

Для меня самое интересное – это съёмка скрытой камерой, потому что в ней удаётся увидеть тщательно охраняемую от общества личную жизнь. Когда люди не знают, что за ними наблюдают, они ведут себя наиболее непринуждённо, то есть ты наблюдаешь их истинных, а не в маске, которая сразу напяливается, когда человек узнаёт, что за ним следят, тем более во время сексуальных игр.

Порнография в данном случае выступает как метод обобществления личной жизни (privacy).

А если за парочкой, которая наблюдает, тоже следит скрытая камера, то за ними сможет наблюдать наблюдаемая парочка. И таким образом, все будут под наблюдением друг друга, но не ведая того.

Порнография может вписаться и в нравственные схемы, засевшие в умах людей, склонных держаться за поручни условностей. Так, муж и жена, снимающие свои совокупления на видео, а затем просматривающие их, по мнению многих, остаются в пределах «допустимого», потому что они, производители и потребители порнографии, остаются в рамках верности друг другу. Однако ситуация существенно (а для многих несущественно) меняется, если две супружеские пары обмениваются своими видео, – это уже ход на устранение личной жизни.

Есть разделение порнографии на soft core и hard^[76] core. Произошло оно, по-видимому, из-за того, что в soft, где пизда и хуй в действии не показываются, можно сниматься с мягким хуем, лишь имитируя половой акт, тогда как в hard, где только о хуе и пизде речь, уже никуда не спрятаться от камеры и требуется хуй твёрдый.

Какого бы класса порнография ни была, она интернациональна, она не признаёт границ между странами и народами и демонстрирует единство всех людей. В порнографии не нужно знание иностранных языков – язык похоти знают все.

Добрые дела порнографулечки

Как половая жизнь является основой нашей сознательной и особливо подсознательной жизни, прямо или косвенно влияя на все области нашей деятельности, так и порнография (отражение половой жизни) есть многофункциональный феномен, напоминающий (либо в лоб, либо деликатно) об этой основе. Вот некоторые из этих функций (фикций-фрикций).

Прежде всего порнография стремится исполнить великую романтическую мечту Фауста об остановке мгновенья, поскольку оно и впрямь прекрасно. Какое мгновение имел в виду Фауст, сомнений не вызывает. Это мгновение может быть как твоим (смотри изображение собственного совокупления), так и чужим (бери чужое) – порнография предоставляет неограниченный выбор таких мгновений, движущихся или стоячих, то есть неподвижных.

Эйнштейн, пытаясь доступно изложить теорию относительности, приводил пример ускорения времени: когда проводишь время с любимой девушкой, часы пролетают как минуты (см. с. 398). Порнография (отражающая суть провождения времени с любимой девушкой) и позволяет приостановить время, которое так быстро унеслось. Более того, вернуть время вспять (с помощью перемотки). Недаром же я писал, что «время – записывающее устройство».

Первые доисторические рисунки и скульптуры были не чем иным, как попыткой остановить мгновенье – они изображали стоячие хуи (которые, по большому счёту, стояли лишь мгновенье), а также всегда гостеприимные пизды и вечные совокупления – то есть попытка остановить мгновенье существовала испокон веков. Наскальные рисунки были наскальной порнографией.

Развитие технологии позволяло совершенствовать «остановку времени», то есть делать её более реальной и зримой: с наскальных рисунков и каменных фаллосов и вагин перешли на папирус и мрамор, а затем на холст и бумагу. Потом последовала фотоплёнка, электромагнитная плёнка и силиконовые чипы – изображение становится неотличимо от реальности, а часто даже лучше или фантастичнее его. Порнография первая хватается за последние достижения науки и техники для достижения наиболее зримой остановки времени, и наступит день, когда порнографический образ и реальный образ станут неразличимы.

Порнография позволяет человеку познать себя, ибо она – зеркало.

В древний, дозеркальный, период люди не знали, как они выглядят, пока кто-то не догадался посмотреться в своё отражение в воде. Затем стали смотреться в полированные поверхности, пока не изобрели стекло и не покрыли его амальгамой. А потом появились рисунки, фотография, кино и т. д. – новые способы отображения жизни, и прежде всего – половой.

Без зеркал мы бы не могли видеть собственное лицо, спину, затылок, шею, зад. В дозеркальной древности каждый человек был для себя внешне неизвестен и, только глядя на других, мог делать предположение, что и у него нечто похожее на лице – глаза, уши, нос, рот. Но какие? Этого человек никогда не мог увидеть без зеркальных поверхностей. Разве что узнать на ощупь. Таким образом в древности по отношению к себе человек был частично слеп.

Подобное происходит и с половой жизнью – человек слеп по отношению ко многим скрытым своим желаниям и возможностям, пока он не узнает их отображёнными порнографией. Узнавание своих желаний – и есть значительная часть познания. Мудрецы явно имели в виду порнографию, призывая познать самого себя.

Порнография – это мечта использовать красивых женщин бесплатно и по-всякому. А когда кончил, закрыл журнал или выключил телевизор или пошёл на другой сайт, то никаких: обязательств, никаких уговоров до и времяпровождений после. Так что порнография есть воплощение не только сексуальной мечты, но и социальной.

Когда-то научатся делать плотские создания, которые можно будет вызывать воображением, фантазией, материализовать их, устраивать реальные совокупления всех видов, и потом все эти объекты похоти будут исчезать вместе с желанием. То есть желания и фантазии будет вполне достаточно, чтобы из воздуха явились материализованные женщины-мужчины и с послушной страстью робота, неотличимые от человеческих существ, не оставляли ни одной фантазии неисполненной. Порнография и реальность совместятся.

Первые попытки создания идеального партнёра для женщин осуществлялись с помощью искусственных хуёв, а затем и вибраторов. А для мужчин с помощью искусственных пизд и кукол в натуральную женскую величину. Резиновые надувные женщины наряду с весьма точными копиями в полный рост из других материалов служат делу воплощения мечты. Японцы, не сомневаюсь, разработают первыми ебальный робот. А генетика сулит сладкое будущее с помощью создания людей, специально выведенных только для ебли, причём любого типа красоты и в любом количестве. Это будут существа с прекрасной человеческой плотью, которые будут жить только для любви – романтическая фантазия молодости получит весьма конкретное воплощение. Так порнография реализуется в живых существах.

Другая торжествующая функция порнографии – это демонстрирование эстетического абсолюта. Половые органы и их совокупление вызывают самые сильные эмоции восхищения, критерием силы которых является острое желание подражания (желание оказаться на месте изображений).

То, что обществом представляется как самое безобразное, грязное, ужасное и греховное, при буквально ближайшем рассмотрении оказывается самым прекрасным и чарующим.

Умопомрачительная тяга к порнографии отражает то волшебство, которым являются половые органы и влечение их друг к другу. Как я установил ранее, гениталии – это лик бога (см. General Erotic. 2001. № 38), а потому порнография – это не что иное как иконография. А мастурбация и половой акт при использовании порнографии – это молитва с обращением взгляда на иконостас. Тут срабатывает пословица «Свято место пусто не бывает» – именно от пустоты своей пизды больше всего страдают женщины. В порнографии святое место всегда полнится хуями.

Порнография разрушает стыд – это затхлое убежище от правоты желания, убежище, в которое общество загоняет человека при первом сигнале ложной тревоги за свою стабильность. Бесстыдство порнографии выводит человека на понимание общности желаний, какими бы они ему ни казались индивидуальными и особенными. Другими словами, порнография не лишает человека стыда вообще, а перемещает его во внесексуальную область (а есть ли такая?). Порнография как минимум примиряет с наготой и нормализует её. Стыд же изгоняется в его должную область, туда, где свирепствует обман, страдания, боль.

Общество и родители с детства пичкают нас идеалистическими мифами и ложью о сексе (вечная любовь, секс как высшее проявление любви, необходимость верности, моногамии, вред и стыд «извращений» и пр.). Балансом для этой лжи является порнография, которая развенчивает мифы идеалистические и заменяет их мифами физиологическими, но такими, которые возможно реализовать в жизни. В отличие от идеалистических мифов, годных лишь для искусства.

Главный миф, который уничтожает порнография, – это миф верности: мол, ни с кем другим я «этого» сделать не захочу, не смогу. Так, например, когда «омифологизированная» самка или самец смотрят на совокупления привлекательных особей, то сразу начинают мечтать оказаться на месте порногероев, и тут-то в мифозатравленном мозгу высветляется узнавание универсальности желания – оно с новым партнером только освежается и усиливается.

Или другой миф – романтичности. Что подразумевают под романтическим отношением к женщине? – Отношение бескорыстное, возвышенное, красивое. А на деле это романтическое отношение есть самое практическое и, следовательно, продажное со стороны женщины и меркантильно-лживое со стороны мужчины. Ведь из чего состоит это самое «романтическое отношение»? Из вручения женщине цветов, подарков, из всевозможных развлечений (с обязательным обедом при свечах), из экзотических путешествий, то есть из процесса покупки женщины, подсознательно или сознательно просчитывающей, достаточно ли на неё истратил мужчина денег и энергии, чтобы раздвинуть для него ноги или продаться ему на долгий срок замужества.

А что называется циничным отношением к женщине? Ебля её с первого взгляда (присущая порнографии), без подарков, без денег, а по взаимной похоти. Получается, что похоть и есть самое сильное, бескорыстное и возвышенное чувство, безоглядное и искреннее. Но именно оно порицается обществом, которое натаскивает женщин на обязательность проституции, ибо общество получает свою долю с дохода этой женщины в виде рождения своих новых членов.

Порнография – это учебник половой жизни, живейшее обучение анатомии и физиологии. А часто и психологии. Она также является практическим руководством к разного рода совокуплениям – порнография покажет и научит. Нет ни одного вопроса в области секса, на который не могла бы ответить порнография.

Но учебники бывают плохие, а потому лучшим учебником стала бы снятая скрытой камерой сексуальная жизнь порноактёров в их личной жизни, когда они совокупляются по похоти – тогда всё их умение, не показное, а искреннее и страстное и уж конечно бесстыдное, будет служить образцом для подражания.

Порнография доказывает возможность если не самой свободы, то возможности свободы, то есть отмены всех сексуальных табу – от инцеста до копрофагии, от зоофилии до изнасилований, от педофилии до анально-оральных забав. Как человек, прикованный к одному месту бытом или болезнью, может путешествовать по миру с помощью видео и Интернета, так и человек, прикованный к брачному ложу или к односпальной кровати, может стать завзятым виртуальным развратником.

Причём на огромном экране телевизора увидишь носорога в такой близи и чёткости, а главное – в безопасности, которые и не снились людям, участвующим в сафари.

Возбуждение, в которое вводит порнография, безопасно, ибо мера его всегда ограничена, так как в любой момент может быть усмирена мастурбацией с оргазмом. Этот клапан, встроенный в тело, надёжный и приятный. Подобного клапана не существует с искусственными возбудителями, привносимыми извне: алкоголем и наркотиками – их изображения не могут вызвать удовлетворения желания, а требуются лишь они сами. Неизбежно увеличивая дозы наркотика для получения наслаждения, человек доводит себя до смерти.

То же самое и по отношению к еде, если ты голоден и смотришь на изображения еды, то ничто не излечит тебя от растущего голода, кроме поглощения самой еды. Если возникает сексуальный голод от потребления порнографии, то голод этот легко снимается без вкушения чужого тела.

Порнография – это лучший соблазнитель. Самое отвратительное для меня – это подготовка женщины к принятию решения раздвинуть для меня ноги. А потому я новую бабу привожу в специальную комнату в моём стокомнатном дворце. Комната эта не простая, а золотая. В центре огромный круглый диван (а не кровать, чтобы баба не думала, что её сразу в кровать тащат). Рядом роскошный бар со всевозможными напитками, и перед женщиной оказывается несколько наполненных бокалов, фужеров, стаканов и стопок с разными на выбор «огненными водами». Я извиняюсь, что мне надо отлучиться на полчаса, и оставляю её в комнате. Замок на двери защёлкивается, чтобы не вздумала из комнаты уходить. В одной стене есть дверь в туалет, и я женщине об этом сообщаю, если ей вдруг станет невтерпёж.

Комната, что золотая, состоит из стен и потолка, которые представляют из себя огромные экраны, на которых после моего ухода начинает показываться порнография. На одной стене soft, на другой hard, на третьей – гомосексуальная жизнь, на четвёртой – оргии и так далее на восьми экранах, плюс потолок (комната-то восьмигранная). Бабе этой никуда не деться от порнографии (в туалете стен меньше, но тоже забиты еблей), и ей остаётся только выбирать, в какую стенку уставиться. Так как вся комната у меня просматривается скрытыми камерами, я легко могу наблюдать за реакцией женщины и прекрасно видеть, как даже «через не хочу» она начинает возбуждаться. Когда я возвращаюсь, все стены освобождаются от порнографии, кроме одной, на которую женщина в тот момент смотрела. Она, с горящим лицом и глазами, поворачивает голову ко мне и видит меня в халате, между полами которого торчит хуй, и она в нетерпении скидывает свои одежды. Спасибо, порнография, за выполнение чёрной работы! Теперь я берусь за творческую…

Функция порнографии – показывать то, на что смотреть якобы нельзя, а поэтому при показе возникает дополнительное чувство торжества. Значит, порнография – это показуха, что и есть сокращённо – порнуха.

Порнография скрашивает вынужденное одиночество, но и может сделать одиночество предпочтительным, то есть обречь на одиночество из-за несовершенства мира, по сравнению с ней. Порнография позволяет избегать необходимости поиска реального партнёра и тем самым освобождает от его несовершенства.

Порнография демонстрирует природу желания, его уязвимость перед оргазмом, его ваньку-встаньковскую суть. Власть порнографии отражает власть похоти – она сильна, но кратковременна. И самое важное, что смерть её так же непродолжительна, как и жизнь.

Казалось бы, можно сказать – думай о сексе и мечтай сколько угодно, но нечего об этом писать, изображать и пр. Молчи в тряпочку и фантазируй. Однако человек рождён для общения и порнография является формой общения между людьми – они делятся друг с другом своими сексуальными делами и мечтами.

Но тут вступает в силу стыд, грех и личная жизнь, разлучающие людей. То есть делиться со всеми своей сексуальной жизнью, мечтами о ней, постыдно, преступно и неприлично. Так вещает общественная мораль.

Запрещая порнографию, общество стремится лишить людей ощущения всеобщего единства, обретаемого через порнографию, выводящую на огромное количество людей, с которыми физически невозможно было бы объединяться сексуально. Таким образом, запрет на порнографию – это всё та же стратегия: «разделяй и властвуй».

Порнография является квинтэссенцией полезности и красоты. И как всё полезное, она может стать вредной, если перебарщивать. Так, красота может стать незаметной, когда её слишком много вокруг, к ней привыкаешь и перестаёшь её ценить, так как сравнить не с чем, и потому время от времени требуется уродство для вспоминаний точек отсчёта. И уродством этим является стыд, запрет и притеснение желаний.

Порнография – это именно то знание, которое различные человеческие общества старались в большей или меньшей степени утаить от человека. А так как знание – сила, то, значит, порнография – это огромная сила, меняющая мир человека. Примером её мощи можно привести использование порнографии в политике. Eliot Borenstein в статье о порнографии в России^[77] замечает, что в начале «перестройки» фотографии женщин с раздвинутыми ногами первыми стали появляться в прибалтийских газетах, и это воспринималось как преступление законов, насаждаемых российскими оккупантами, как форма политического протеста.

Таким образом сексуальная свобода связывалась с политической. Сама по себе сексуальная свобода своей основополагающей сутью может стимулировать не только политическую свободу, но и свободу искусства, моральную свободу, свободу общежития, свободу мысли. Так что искоренение тоталитаризма в мусульманских странах и борьбу с терроризмом надо осуществлять не с помощью демократии, а с помощью порнографии. Все мечети, улицы, общественные здания запрудить неуничтожаемой голографической порнографией, осуществить направленную телепередачу совокуплений по всем телевизионным каналам, забивающую все местные передачи. При исламском мужском и женском добрачном воздержании порнография подействует сильнее, чем свободные выборы или ловля Мистера Вина (ибн Ладена).

Первое соприкосновение с порнографией воспринимается как великое открытие. Вот она, истинная эврика! Освобождение приходит от осознания, что можно, оказывается, не только мечтать, а и воспроизвести мечтаемое, что это вовсе не стыдно, раз столько людей этим занимаются в открытую, и что это прекрасно, поскольку этого так сильно хочется. Твори, выдумывай, пробуй – это истинный призыв порнографии.

Порнография несёт и благородную воспитательную функцию, она воспитывает людей в духе экспериментаторства, творчества и терпимости к различным проявлениям секса.

Когда говорят: «Смотри в корень», то в приложении к людям это означает: смотри на их гениталии. В том-то и суть порнографии, что она за тебя смотрит в корень.

Все эти многочисленные функции порнографии мгновенно оскопляются оргазмом, делая её для тебя безразличной, а следовательно, лишая её всякой мощи. Но мощь её возрождается вместе с желанием. Причём порнография через некоторое время сама содействует возвращению желания. И начинается процесс саморазгона: порнография увеличивает желание, а желание усиливает действие порнографии, и все это нарастает до очередного оргазма.

Порнография – это романтика половой жизни, это волшебная сказка секса. А любители порнографии, следовательно, – самые большие романтики.

Многие пытаются запретить порнографию под предлогом вреда, который она якобы наносит. Однако эта забота вторична, ибо она исходит из желания резко ограничить сам секс, под предлогом, что он вреден, но, так как сделать это невозможно, пытаются отыграться на запрете отображений секса – порнографии.

Отношение к порнографии отражает отношение к половой жизни, а потому все эмоции, связанные с половой жизнью или с её ограниченностью, обрушиваются на порнографию. А потому можно весьма точно определить, какова половая жизнь у данного человека по его отношению к порнографии.

Фраза Достоевского, ставшая расхожей, о красоте, которая спасёт мир, обретает зримое воплощение в порнографии, отображающей идеальную и абсолютную красоту половых органов и их совокуплений. Участие порнографии в спасении мира состоит в освобождении людей от стыда и вины, которую люди испытывают перед исконной красотой. Осознанное принятие полового «эталона красоты» приведёт к устранению «запретной зоны», именуемой «личной жизнью» (privacy), выгороженной для половой жизни. Под предлогом сохранения неприкосновенности личной жизни злоумышленники используют её огороженное пространство для сокрытия в нём своих: уголовных преступлений (шкафы, полные скелетов). То есть люди так яростно охраняют личную жизнь, потому что там, помимо секса, могут быть запрятаны и какие-то совершённые преступления.

Когда с помощью распространения порнографии сами половые органы и половые акты станут предметом открытого и всеобщего восхищения, тогда половая жизнь, как единоличная, так и групповая, станет предметом всеобщего наблюдения и восхищения. Таким образом, приемлемость порнографии будет множить порнографию, делая каждого человека не только её потребителем, но и её производителем. В то же время устранение личной жизни с помощью порнографии будет способствовать раскрытию уголовных преступлений, которые скрывали в подвале «личной жизни». Порнография как метод раскрытия преступлений! Совсем неплохо.

Например, искусство…

Сколько законопослушной гордости у художников, фотографов, киношников, создающих изображения обнажённых тел, когда они произносят сакраментальную фразу, мол, их работы не предназначены для эротического возбуждения, а несут иную, высшую цель. (Будто есть более высокая цель, помимо эротического возбуждения.) А что, если, несмотря на убеждённость творцов в «непредназначенности», их работы всё-таки вызывают эротическое возбуждение у каких-то людей? Что же за чума это «эротическое возбуждение», которого надо так избегать в произведении искусства, и что же делать, если избежать её не удалось? – Рыть могилу забвения для этого произведения уже не искусства?

Но должна ли работа быть обязательно произведением искусства, чтобы повлиять на общество так сильно, чтобы повернуть его развитие в иную сторону? Или усилим вопрос: можно ли создать такое сильно влияющее на общество произведение, основная цель которого именно вызвать «эротическое возбуждение»?

Ответом на этот вопрос явился фильм Глубокое горло (Deep Throat), вышедший на экраны Нью-Йорка 12 июня 1972 года. До этого знаменательного события кинопорнография, разумеется, существовала, но она состояла из кратких ебальных сцен и показывали их в специальных кинотеатрах, куда ходили практически только мужчины, причём малореспектабельные, а если кто поприличнее, то делали они это тайно, будто совершали преступление.

А тут вдруг появляется полнометражный порнографический фильм с забавным сюжетом, начинающийся как обыкновенный художественный фильм, то есть без всякой ебли, но по ходу действия разворачивается история молодой женщины, которая мучается отсутствием сильных ощущений при ебле, и она во что бы то ни стало хочет испытать оргазм. После посещения врача оказывается, что в силу неисповедимости путей господних клитор у этой женщины располагается в горле, из чего следует очевидное решение проблемы – брать хуй так глубоко в горло, чтобы он тёр тамошний клитор и тем вызывал оргазм. Эта анатомическая аномалия делает юную женщину такой чудесной хуесосательницей, что её умению, граничащему с искусством, посвящается значительная часть фильма.

На этот фильм клюнуло голодное общество прежде всего потому, что он вышел в обличии общепринятого фильма и шутливо, а не упёрто показывал радостные половые общения. Впервые респектабельные матроны, матери, молодые и старые женщины в одиночку и с мужьями и любовниками пошли на порнофильм, который показывался в обыкновенных, а не в специально отведённых для порнографии кинотеатрах.

Так же впервые о порнографическом фильме стали писать в газетах и журналах, упоминать на телевизионных шоу и по радио.

После того как толпы, стоящие в очереди на этот фильм, не спадали неделями, в «Нью-Йорк тайме» появилась статья о новом порнографическом феномене. Так впервые самая уважаемая и всемирно известная газета написала о порнографическом фильме. Эта статья буквально стала индульгенцией для интеллектуального высшего общества Нью-Йорка, и высший свет повалил смотреть Deep Throat. Ну а когда стало известно, что Жаклин Кеннеди тоже очаровалась гимном хуесосанию и женскому оргазму, то началась ходынка. Но без жертв среди зрителей, а только среди создателей Deep Throat.

Режиссёром и постановщиком фильма был Gerard Damiano, бывший парикмахер из Queens, женатый и при двух детях. Он любил женщин, а те любили его в ответ, и одним из проявлений этой любви были женские откровенничанья в процессе стрижек и перманента (сперманента?). Вот он и наслушался о массовой женской неудовлетворённости в браке, и решил парикмахер сделать фильмы про еблю, благо он и тем и другим давно увлекался.

В то время единственный доступный путь в кинематографию для простых смертных была порнография. Для многих прославившихся режиссёров порнографические фильмы были первым шагом для того, чтобы попасть в Голливуд. А вскоре на студии Paramount стали сниматься порнофильмы, тихо, без рекламы, тайно – киношники делали деньги.

К тому времени, когда к Gerard Damiano пришла идея Deep Throat, он уже имел некоторый опыт изготовления порнофильмов, и когда к нему на пробы привели молодую женщину Linda Lovelace и она продемонстрировала своё искусство, состоящее в полной подавленности рвотного рефлекса, то Damiano понял, что нашёл свою путеводную порнозвезду. Буквально за несколько дней он написал свой нехитрый сценарий, и понеслись съёмки. Однако он совершил одну ошибку, за которую ему пришлось дорого расплатиться.

Deep Throat – самый коммерчески успешный фильм в истории кинематографии: его изготовление обошлось в 25 тысяч долларов, а заработали на этом фильме 600 миллионов. Только из этих богатств Damiano ничего не досталось. А всё потому, что в деловые партнёры (ему нужны были деньги на создание фильма) он взял двух приятелей мафиози – Damiano ведь всё-таки итальянец. Так что после того, как на фильм обрушился успех, Damiano вынужден был «добровольно» переписать все права на своих партнёров, иначе бы он оказался с переломанными руками и ногами. Великая хуеглотательница Linda Lovelace (настоящая фамилия Boreman) получила за своё участие в фильме всего 1250 долларов. Плюс славу. Но и славой она не смогла толком воспользоваться. Произошло это потому, что хуеглотательство было её единственным талантом, а разума Linda была лишена основательно, что она неоднократно доказала своим поведением впоследствии. Но это отдельная тема.

Damiano был вполне разумен и вовсе не считал свой фильм произведением искусства ни с точки зрения актёрского мастерства, ни тем более режиссёрского. Это была добрая порнографическая шутка, которая рассмешила (возбудила) всю Америку, потому что в шутке была огромная доля правды.

Следует помнить, что хуесосание в христианской и других антимудацких культурах считалось одним из самых ужасных извращений, часто похуже анального секса. А в фильме ещё мужик женщине клитор лижет, о чём в библиях вообще помалкивают, потому как те мужики, что библии сочиняли, про клитор и не слыхивали – они требовали, чтобы гонимые проститутки им хуй сосали.

Фильм оказался таким успешным, ибо потакал мужской мечте, чтобы для женщины сосание хуя было великим наслаждением, и выдумка, будто в горле у женщины задействован клитор, подтверждала для мужчин, что женщинам сосать хуй должно быть чрезвычайно приятно и, чем глубже ты засаживаешь ей в горло, тем счастливей должна становиться женщина. То есть этот фильм насаждал ещё одну иллюзию и делал мужчин только более эгоистичными в сексуальных отношениях. А мужчинам только это и нужно.

Женщины же, клюя на всякую лестную ложь, небось думали, обделённые наслаждением, что, если попробовать сосать хуй да взять его поглубже, может, и впрямь приятней будет.

Так что после этого фильма хуесосание стало женщин прельщать как нечто самое желанное для мужчины и в то же время страшить, так как многие женщины не умели это делать или не хотели. Они стали спешно учиться, как не задохнуться и подавить рвотный рефлекс, засовывая хуй в горло. Началась народная оральная самодеятельность.

Но клитор пребывал на прежнем месте, а вовсе не переместился в горло из-за фильма. И это по-прежнему для женщин оставалось главной проблемой. Однако о ней впервые в Deep Throat заговорили вслух, причём громко. Женщина-актриса в открытую стремилась к наслаждению и не получала его – то, что было так близко большинству женщин. Linda Lovelace сразу стала символом обыкновенной женщины в поисках законного, причитающегося ей оргазма. А это мгновенно сделало Линду воплощением борьбы женщин за утаиваемые от них наслаждения.

Церковники и прочие хуепиздоущербные тоже не сидели сложа руки (на гениталиях) – начались громкие протесты и суды. Судья в Нью-Йорке признал фильм непристойным и запретил его к показу в городе, торжественно скаламбурив: «Это именно то горло, которое следует перерезать». Судья думал, что подписал смертный приговор фильму, а в действительности лишь вдохнул в него новую жизнь – фильм устремился по городам и весям Америки.

Мафия взялась за дистрибьютерство, продавая копии фильмов в кинотеатры и требуя половину дохода. Один владелец кинотеатра продал дело и вышел из бизнеса, только чтобы не быть связанным с мафией, другого, отказавшегося платить, нашли убитым, у третьего сожгли кинотеатр.

Моралисты каждого города были пронзены заглотанными хуями с экрана в самое сердце. Эта буча материализовалась в многочисленных судах, вспыхивавших в различных городах, где шло Глубокое горло.

Когда суды стали запрещать показывать «Горло», владельцы кинотеатров впервые не подчинились и подали апелляции – слишком велики были доходы, чтобы от них так легко отказаться. И опять-таки впервые на судебных заседаниях и в разговорах в открытую произносились слова «оргазм» и «клитор» – для многих: совсем незнакомые или шокирующие.

На одном из судов защитник убеждал присяжных, что фильм этот образовательный, просветительный, утверждающий, что женщины могут и должны испытывать оргазм. Прокурор же утверждал, что это фильм вреден для женщин, так как учит их неправильному клиторальному оргазму, тогда как правильный оргазм только вагинальный. Следует ли говорить, что прокуратура состояла только из мужчин, делавших своих жён счастливыми, ебя их по минуте раз в неделю, изо всех сил стараясь не прикасаться к клитору, чтобы, не дай бог, те не испытали неправильный оргазм.

Судья по-соломоновски решил проблему – взял всех присяжных в кинотеатр смотреть «Глубокое горло», чтобы они сами для себя решили, что же на экране происходит. В процессе просмотра присяжные смеялись сексуальным шуткам, и прокурор сразу понял, что проиграл дело, так как социальную значимость – смех – отрицать нельзя. (А социально значимую серьёзность похоти отрицать, увы, можно.) Напоминаю, что социальная значимость выволакивала на свободу любое порнографическое произведение из категории непристойности, которая запрещалась законом. Порнография же как таковая недавно заимела право на существование в специально отведённых местах (в чертах оседлости).

В 1973 году сливки американского дерьма подали в суд на более чем сто человек, причастных к Deep Throaty включая киномехаников в кинобудках, обвиняя всех их в ужасных нарушениях против нравственности. Козлом отпущения сделали Harry Reems, актёра, игравшего роль врача, поставившего Линде этот потрясший общество диагноз. Harry заработал всего 250 долларов на Deep Throat и не имел никакого отношения к производству фильма, кроме того, что обладал удивительной, всегда подручной эрекцией.

Впервые в истории США актёра осудили на пять лет за факт исполнения роли. В защиту Harry выступил весь Голливуд, включая Jack Nicholson и Warren Beatty. Всех осуждённых спасло, что вскоре избрали в президенты Картера, и демократы спустили это судилище на тормозах.

Многие порнографы того времени, и в том числе сам Gerard Damiano, были убеждены, что порнография вот-вот сольётся с традиционной кинематографией. Но этого не произошло, а образовалось ещё большее размежевание, так как изобрели видеомагнитофоны и порнографию поставили на конвейер. Одна постаревшая порнозвезда утверждала, что если сейчас молодёжь идёт в порно за деньгами, то тогда шли в порно из протеста. (Она не учла, что протестовать, как и любить, можно, получая деньги.)

В 1980 году общество любителей кино Гарвардского университета решило поправить свои финансовые дела и для этого придумало пустить Deep Throat Толпа феминисток, ставших бороться против порнографии, пыталась не допустить зрителей в зал, который в дневное время использовался как столовая – феминистки возмущались тем, что люди будут смотреть фильм за столами, за которыми едят, – видно опасались, что зрители станут в течение фильма изливаться на столы и на следующее утро придётся столы вылизывать. И вообще порнография унижает женщин.

После окончания фильма полицейские арестовали двух студентов, обращаясь с ними так, будто они совершили убийство. Все зрители встали и скандировали феминисткам и полиции: Fuck you!^[78]

Феминистки, которые начинали в авангарде сексуальной революции, принародно снимая и выбрасывая в мусор бюстгальтеры и предаваясь свободному сексу в процессе потребления наркотиков и пожирания горстями противозачаточных таблеток, теперь переокантовались (от слова cunt^[79]) и ополчились против порнографии, которая якобы эксплуатирует (использует их богом данные отверстия) и унижает женщин (из стойки «смирно» кладёт их в лёжку «вольно»).

Я же считаю, что если порнография кого унижает, так это мужчин. Она демонстрирует мужские мечты, которые у большинства никогда не исполнятся, а что может быть унизительней, чем когда тебя тыкают носом в то, что тебе так желанно, но чего ты никогда не получишь. Для женщин же порнография просто даёт полезный совет: не строй из себя неприступную фрю, а раздвинь ноги, и сразу на тебя выстроится очередь мужчин и тебя одарят вниманием, без которого ты так мучаешься.

Истинной причиной ненависти феминисток к порнографии оказалась их неспособность к продолжительной сексуальной свободе, которая обязывает их к признанию факта, что они для мужчин – прежде всего сексуальный объект. В какой-то момент такое отношение становится для женщины недостаточным, когда она хочет и становится матерью. Тогда она перестаёт быть сексуальным объектом для мужчины, и у неё возникает острейшая ревность к женщинам порнографии. Вот что пишет женщина-исследовательница о причинах женской ревности (особенно в Штатах), принимающей личину благородной ненависти.

Во-первых, женщины в порнофильмах чрезвычайно привлекательны, молоды, с большими высокими грудями и крепкими задами. Они являются ходячим укором женщинам, которые бьются со своим излишним весом и обвислыми грудями. Обыкновенная женщина оказывается абсолютно не конкурентоспособна с классическими образцами совершенства, которые поставляет порнография. Так осуждение женщин за то, что они работают в порноиндустрии, без сомнения, проистекает из чувства собственной неполноценности и зависти осуждающей.

Во-вторых, женщины в порно всегда сексуально доступны, раскрепощены и легко достигают оргазма – а этого всего как раз и не хватает обыкновенным женщинам. В действительности ли женщины в порноиндустрии такие – это не важно, потому что здесь уже работает имидж. И опять-таки соответствовать ему обыкновенным женщинам практически невозможно…

В-третьих, женщины в порнобизнесе всегда желанны для мужчин, и прежде всего для своих любовников и мужей. А это вызывает зависть у жён, чьими сексуальными и эмоциональными потребностями их мужья, как правило, пренебрегают.

Итак, чтобы произвести сильное впечатление на человека, оказывается, вовсе не обязательно делать это с помощью интеллектуальных заходов, просто надо резко ограничить какую-либо его естественную потребность, например, держать на хлебе и воде в течение нескольких лет, а потом привести этого человека в ресторан и накормить мясом с картошкой. Впечатление, которое будет произведено на этого человека, будет настолько сильным, что останется в памяти до конца его жизни.

То же самое произошло и с Deep Throat – огромное количество американских мужчин и женщин жили на хлебе и воде семейной половой жизни, и вдруг фильм Deep Throat, рассказывающий, что за каждым углом находится роскошный и доступный ресторан, где можно наесться всласть мяса с картошкой.

Придуманный клитор в горле и необходимость добычи женщиной оргазма были лишь предлогом для того, чтобы показать в фильме вагинальный и оральный секс – то, о чём до тех пор не позволялось ни говорить в открытую, ни видеть «приличным» людям. И вот фильм с бездарными актёрами, дурацким сценарием стал самым популярным фильмом, радикально изменившим отношение к порнографии только потому, что впервые накормил зримым обедом ебли людей, голодающих по ней долгие десятилетия.

Но если бы эмоции узников лагерей смерти исчерпывались бы радостью от избавления от голода, а их освободителей – гордостью от свершённого доброго дела, то преступники и убийцы, мучившие людей в лагерях, остались бы безнаказанными. А вот виновные в сексуальных притеснениях и истязаниях большинства жителей Америки так и остались безнаказанными. Те же истязатели, обвинившие актёра и приговорившие его к пяти годам, не только остались на свободе, но продолжают пребывать уважаемыми членами общества.

Порнография занимается изображением счастья. Катарсис, который испытывает её потребитель, снимается оргазмом. Искусство же строится на неудовлетворённых желаниях, несчастьях, несвершённости всякого рода. А порнография провоцирует поставить точку оргазма над i искусства. Порнография, таким образом, является happy end-ом^[80] искусства. В силу этого порнография может быть сделана искусно, но искусством быть не может. Единственный способ интегрировать порнографию в искусство – это изображать сексуальные сцены несчастными, но тогда эти сексуальные сцены перестанут быть порнографией.

Вследствие этой особенности порнография может быть романтическая, реалистическая, документальная, экспрессионистская, символическая – но она никогда не может быть абстрактной.

Респектабельное романтическое искусство знаменито своими happy end-ами, а по сути имитирует ими порнографические фильмы, главный канон которых – happy end оргазма, – неминуемо приходит к каждому участнику фильма и тем создаёт жизнеутверждающий оптимизм, столь желанный зрителям как романтических, так и порнографических произведений.

Астрология являлась отражением желания познать судьбу. Познания не получилось, но зато образовалась астрономия, давшая большую пользу.

Алхимия являлась отражением желания разбогатеть (сделать золото из чего угодно), но она способствовала развитию химии, опять-таки небесполезно.

Порнография, являясь отражением желания доступной и вечной любви (а под ней подразумевается вечное наслаждение), явилась стимулом для развития науки и техники, а также для развития личных отношений, превращая их в общественные.

Делая самое интимное дело общим делом, порнография тем самым увеличивает власть общества, объединяя, а не разделяя его членов.

Порнография, подобно астрологии и алхимии, не удовлетворит отражаемых ею желаний, но зато преобразует общество так, чтобы эти желания легче и лучше удовлетворялись.

Интернет позволяет избавляться от посредников – покупать товары прямо от изготовителей и практически устранил препоны для обмена товарами. Не нужны агенты, не нужны магазины, не нужны личные встречи. То же происходит и в порнографии – не нужны сводни, не нужны бордели, не нужны журналы и порнокинотеатры. Люди сами делают порнографию и обмениваются ею. То есть может наступить время, когда порнография будет не столько коммерцией, сколько образом жизни. Происходит разграничение порнографии, подобное разграничению совокуплений: за деньги или по похоти (или за то и другое вместе).

Присутствие полуобнажённого тела чуть ли не на любой рекламе теперь считается само собой разумеющимся. Скандалы с сексуальными рекламами Calvin Klein всё больше расширяют границы приемлемого. Женское лицо в состоянии наслаждения – повсеместный вариант нашлёпки на рекламу любого товара. Стало вполне допустимым зрелище раздвинутых женских ног – это началось с женских брюк, затем стали допустимы женские шорты и вскоре перешли на нижнее бельё, а теперь оно усело до полоски материи (thongs), которая невидимо утопает между ягодиц, и полоска эта настолько узкая, что если развести ягодицы в стороны, то окружность ануса будет вылезать за ширину этой полоски.

Благодаря великим делам, вершимым порнографией, когда-то станет повсеместно приемлемой полностью открытая пизда (заодно с хуем). Тогда она хищным зверем бросится в рекламу. Представьте, стоят винные бутылки с этикетками, на которых названия вин украшаются не пейзажами или животными, как сейчас, а разнообразными пиздами и хуями. Или обувные коробки, на которых имя знаменитого дизайнера впечатляет вместе с растянутыми в стороны ягодицами. Или такой вариант: одна и та же реклама изделия стоит месяцами и на ней только меняются пизды и тем самым постоянно освежается действие этой рекламы.

Всё, что продаётся и подлежит рекламе, будет когда-то снабжаться изображением гениталий и соитий.

Постепенно лица кинозвёзд на рекламах станут заменять их пиздами. Актрис научатся узнавать не по лицам, а по их пиздам. И сразу возникнут конкурсы отгадок-узнаваний: «Чья это пизда?»

Скажете – надоест! Но ведь еда не надоедает? Да, после обильного обеда на любые яства уже смотреть не можешь, но проходит несколько часов, и голод снова тут как тут. Не то же ли самое и с порнографией?

Но, чтобы продлевать интерес к порнографии, следует делать рекламный «coitus interruptus^[81]», и в самые ответственные моменты (перед введением в очередное отверстие, за секунду до семяизвержения и т. д.) прерывать показ и давать рекламу какого-либо товара. Зритель будет вынужден особенно остро воспринимать эту рекламу, так как все чувства его находятся в состоянии сильного возбуждения.

И наоборот, любая политическая или научная передача будет прерываться порнографическим куском, тогда любая самая скучная программа станет всем интересна. (В античные времена детям давали еду в тарелках, на которых были изображены совокупления. Так как изображения эти были скрыты античной кашей, дети с аппетитом и быстро её съедали, чтобы добраться до «золотого дна».)

Порнография образно реализует любую сексуальную фантазию, и общество получает видимую цель, на которую оно обрушивает свою нетерпимость или ненависть. Как суеверные люди делают куклу, которая должна изображать врага, и протыкают её иголками, так общество запрещает тот или иной вид порнографии, надеясь, что таким способом уничтожит людские сексуальные фантазии. Однако именно они приводят нас к наслаждению, которое мы должны не получать, а делить с каждым, кто окажется единым с твоим телом, а значит, и с душой, каким бы кратким это единение ни было.

Использованные источники информации

1. Документальный фильм Inside Deep Throat (2005).

2. Eliot Borenstein. Stripping the Nation Bare. Russian Pornography and the Insistence on Meaning – in the collection of papers: International Exposure. Perspectives on Modern European Pornography, 1800–2000 / Ed. Lisa Z. Sigel. New Brunswick, New Jersey and London: Rutgers University Press, 2005.285 p. ISBN 0-8135-3519-0.

3. Сайт феминисток, которые любят порнографию: http://www.zetetics.com/тас/ххх/chap1.htm

О волосах лобковых

Впервые опубликовано в General Erotic. 2008. № 174.

Передо мной книга^[82], по-феминистски слепо анализирующая изображения женских волос в литературе, в живописи и в кино, причём все женские волосы как на голове и лице, так и значительно ниже сваливаются в одну кучу. Вот почему в этой книге я не нашёл практически никакой интересующей меня информации и рецензировать её не буду, но зато она натолкнула меня на размышления о волшебстве лобковых волос. О них-то и стоит поговорить.

Из всех женских волос наиболее сильно меня волнуют лобковые волосы, ибо они являются главными волосами на теле женщины, а остальные волосы – это лишь их производные. Даже волосы на голове, которые появляются первыми, можно рассматривать как вестников о грядущих волосах лобковых. А когда последние появляются, то в волосах на голове легко видится отражение оных.

Я не буду рассматривать украшения – выстригания лобковых волос в виде сердечка или выбривание всего, кроме щепотки волос над клитором как напоминание о былой роскоши – всё это результат подлых представлений о красоте, рассчитанных на умопомрачённых мужиков, которые составляют гогочущее большинство.

Я также не буду рассматривать подстригание лобковых волос по периметру, чтобы они не вылезали из-под трусиков – это лишь мелкое проявление большого и крайнего, о чём я только и хочу говорить, а именно: о полном выбривании лобковых волос, что неизбежно влечёт выбривание волос на больших губах. Часто я буду объединять эти волосы и сокращённо называть их – пиздяные волосы. Делаю я это исключительно для придания научности моим рассуждениям.

Мой тезис прост: борьба с пиздяными волосами – это одна из форм борьбы с самой пиздой. А потому я рассматриваю бритьё, выдёргивание и всякое уничтожение волос на пизде как самоистязание, как ненависть к себе, как отвергание своей сути. Причём женщина это делает, чтобы угодить мужчинам, испытывающим страх и отвращение к пизде, а в итоге – ненавидящим её. Только тем лобковые волосы могут показаться уродливыми, кому представляется уродливой сама пизда. Если ненавистники пизды не могут её вырезать, то требуют хотя бы сбрить волосы, указывающие на пизду, украшающие и охраняющие её.

Единственные приемлемые культурой волосы у женщины – это волосы на голове, да и те в исламе и других культах тщательно скрываются перед всеми мужчинами, кроме мужа. (В исламе хотя бы чётко и честно заявлено, что всё в женщине – это намёк на её ебальное назначение, и особенно волосы, а потому всё должно прятаться от ебущих взоров мужчин.)

Волосы на голове веками раскручиваются как воплощение женской красоты, и многомиллиардная промышленность работает лишь на то, чтобы эти волосы блестели, не выпадали, приобретали любой цвет, а также были бы прямыми или курчавыми и чтобы укладывались в разнообразные формы. Волосами на голове не могут налюбоваться ни сама женщина, ни зрители, ни те, кому дозволено до них прикасаться.

Лобковым же волосам, в отличие от головных, уготована судьба изгоя, которого часто уничтожают как класс. Их считают настолько уродливыми и ужасными, что ожесточённо сбривают или вырывают с корнем, придумывая массу фальшивых, но социально одобренных предлогов: от гигиены до религии.

Никто не предлагает женщинам сбривать волосы на голове, но их всячески науськивают уничтожать волосы на лобке, и женщины, по присущей им готовности следовать любой моде, радостно подчиняются и сбривают «уродство» лобковых волос.

(Следование моде представляется для женщин как гарантия привлечения внимания мужчин без всяких умственных или физических усилий: будь модной – и все мужчины тебя захотят.)

Если про человека говорят: «Не место красит человека, а человек место», то с волосами происходит обратное: волосы становятся либо символом красоты, либо символом уродства в зависимости от места, на котором они растут. Голова – средоточие разума, и на ней волосам расти можно, а на пизде, средоточии наслаждения, нельзя. Таким образом, согласно другой поговорке: «С кем поведёшься, от того и наберёшься», волосы на голове набираются ума и красоты, а волосы на пизде – уродства и непристоя.

Чтобы оправдать свою неприязнь к пиздяным волосам, пиздюки рассматривают их как грязь, подобно всему, что исторгается телом, то есть волосы для них – одна из форм дефекации, а особенно вокруг тех мест, из которых и происходят самые «ужасные» выделения.

Мужчина видит или нащупывает волосы на лобке женщины, и они становятся сигналом к действию – теперь он что-то должен делать с пиздой. Лобковые волосы обязывают, они требовательны, как рубеж, который надо преодолеть, а многие мужчины не способны к действию, а потому предпочитают, чтобы женщина сбривала лобковые волосы, чтобы они не вынуждали мужчину демонстрировать своё бессилие перед пиздой. Мол, засунул руку в трусы, а там кожа (на живот похожа) – подержал и убрал, коль сама ноги не развела.

Известно, что девственник и болтун, называемый критиком, Джон Рескин не смог выебать свою молодую жену, придумывая разные объяснения: от нежелания иметь детей до религиозных убеждений, но потом он признался в своём отвращении к её лобковым волосам. До брачной ночи он видел только изображения подлого христианского искусства, где бабы показывались без лобковых волос или вообще без пизды. Так что когда он впервые в жизни увидел пизду, то отказаться от брака, потому что ему была страшна пизда, было невозможно, но отказаться потому, что ему противны волосы на пизде, – это был знак великого эстетизма, присущего Рескину. Понимаете теперь, откуда берутся эстеты и их эстетика?

Вот почему брак Рескину пришлось аннулировать, и Рескин (по непроверенным данным) до конца жизни выдёргивал волосы из собственного лобка.

Восхитительно, какими простыми средствами бог указывает на половую зрелость. Это не вырастание шишек на лбу, не возникновение какого-то нового органа, это те же волосы, но они начинают расти в новом, поистине знаковом месте, именно там, где созрело, где будет происходить процесс, необходимый для зачатия. Бог распорядился простенько, но со вкусом.

Мужчины требуя, а женщины сбривая волосы на лобке, стремятся уничтожать божественные знаки половой зрелости. Женщина в угоду мужчине старается предстать сексуально незрелой девочкой, которой можно повелевать, пизды которой можно не бояться, потому что она не забеременеет. Борьба с пиздой, с половыми признаками волос устремляется и много дальше, в желание уничтожить все свои вторичные половые признаки – грудь, бёдра, то есть плоть – с помощью голодания. Анорексия является в виде окончательного решения полового вопроса. Не зря я рассматриваю бритьё пизды как самоистязание, ибо, начав отрицать пиздяные волосы, легко закончить отрицанием своей плоти.

Более того, зрелость не существует сама по себе, а приобретает свой смысл через еблю. Таким образом, выступление против лобковых волос – это не только выступление против половой зрелости, но и против ебли.

Уничтожение лобковых волос у женщины – это лишение одной из форм объятий – при совокуплении лобковые волосы любовников обнимаются, сплетаются, сливаются.

Кроме того, в лобковые волосы можно запустить руку, потрепать, погладить, а также таскать за волосы, драть пизду за волосы, коль провинится (прячется между сжатых ног), выволочить за лобковые волосы даже при сжатых ногах.

Приникая к лобковым волосам, даже при сжатых ногах, чуешь манящую близость пизды, они указывают на неё пальцем своего треугольника. А вид головокружительного контраста волос, на безволосой коже тела и розового зева влагалища (ведь только контрасты придают чувствам остроту) – всего этого хотят нас лишить, чтобы и сама пизда смотрелась оскоплённо. Уничтожать пиздяные волосы – это всё равно, что со стебля, на котором растёт цветок, срывать листья.

Волосы на пизде обязательны как борода на лице у правоверного мусульманина.

Когда мужчина бреет лицо, он открывает черты своего лица, по которым можно читать его характер. Когда женщина бреет лобковые волосы, она открывает пустоту кожи. Именно лобковые волосы и были чертами её характера, которые можно было читать: курчавые они или прямые, густые или редкие, растут треугольником или дорожкой и т. д. Поэтому женщина не открывает себя, сбривая лобковые волосы, а скрывает. Кожа сама по себе в том месте не отличается от кожи выше, на животе, но волосы на лобке придают этой коже индивидуальность, лицо. Пизда без шапки волос – такое же оскорбление для пизды, как голова горца без папахи или голова набожного еврея без ермолки. Лобковые волосы – это знамя пизды. А вот вам поэтическое изложение:

Курчавое знамя пизды

виднее, чем в небе кресты.

Мусульманки и прочие женщины, опасающиеся простоволосия, ведь не сбривают волосы на голове, что было бы принципиальным решением вопроса «постыдных» волос. Нет, они волосы хранят и лелеют и только прячут их под разные тряпки. То же самое применимо и к лобковым волосам – прячь их под тряпками трусиков, но не убивай их.

Лисистрата выдёргивала и подстригала волосы якобы для установления мира – мол, без волос воинам легче попасть в западню пизды. Не следует забывать, что писал это Аристофан, мужик, а женщина такую глупость делать не могла, ибо она прекрасно знает, что волосы для пизды – это приманка, а не преграда. Правильнее видеть в лобковых волосах паутину, которую плетёт паучиха пизды.

Процесс бритья является для многих женщин предлогом пообщаться со своей пиздой, которой они стыдятся, которую считают грехом, грязью. А так, выбривая, можно на неё и посмотреть и даже помастурбировать, раз уж добралась до «проклятой».

Безволосое тело мужчины не считается женоподобным и приемлемо обществом, тогда как волосатость женщин вызывает общественный протест. Есть женщины, у которых волосы от лобка поднимаются тропинкой к пупку, а часто и целым полем. Нередко волосы растут по окружности сосков, в промежности, и у некоторых женщин внутренняя часть ягодиц покрыта волосами. У таких женщин, как правило, большой клитор, и гетеросексуальные мужчины боятся его, как в засаде конкурирующего хуя. А потому, требуя сбривания пиздяных волос, мужчины борются с конкуренцией, которая параноидально видится им на каждом шагу.

Волосы лобка на безволосом теле женщины как оазис в пустыне. В юности я написал венок усечённых сонетов Majore Dei (ГЛАВНЫЕ БОГИ)^[83]. Каждой части женского междуножья посвящался сонет. Первым был Pubis (ЛОБОК). В то время женщинам и в голову не приходило его брить – это делалось только перед абортом или родами, да и то далеко не всегда.

PUBIS

Нет, не мираж, а истинный оазис

в награду получил мой дерзкий взгляд,

искавший не средь Африк или Азий,

а средь пустынных тел колодца клад.

Так в детстве, помню, тайно пронесёшь

в оазис взор (а только это зримо),

и как ни дивно зрелище, но всё ж

с предчувствиями несоизмеримо.

План клада лишь со временем созрел:

я стрелку в треугольнике узрел.

Для людей, ненавидящих секс, лобковые волосы греховны по своей двойной сути: во-первых, они указывают на половое созревание, а во-вторых, тычут в пизду. А для соблазнителя юных девушек они знак опасности: он видит волосы на лобке девушки и понимает – надо предохраняться.

С давних времён ведьмы и дьяволицы всегда черноволосы. А прекрасные, добродетельные женщины – светловолосы. Происходит это потому, что чёрные лобковые волосы ярче выделяются на женском теле, чем светлые. То есть черноволосые женщины считаются более развратными, чем блондинки. Таким образом, выбривание лобка – это один из способов борьбы с развратом. В этом смысле лобковые волосы – это клеймо.

Если взять мужское тело, покрытое волосами как пример рафинированной мужественности, то член, вырастающий из волос, – это единственный орган с кожей, не покрытой волосами. Самый мужественный орган, оказывается, имеет самую женственную нежную безволосую кожу. Мужественность в итоге превращается в женственность. Единственный способ уничтожить это проявление женственности в мужчине – это отрезать член.

А у женщин самое женственное, самое нежное: клитор, малые губы и влагалище – окружены, откуда ни возьмись взявшимися, «мужественными» волосами.

Получается, что самая мужественная часть мужчины, орган, делающий его мужчиной, – безволос. А самая женственная часть женщины прячется в волосах. Для мужчины безволосый хуй идёт вразрез с понятием мужественности, которая ассоциируется с волосатостью. А для женщины волосатость лобка и больших губ противоречит понятию женственности, которая ассоциируется с гладкостью кожи. Таким образом мужчина в самой своей мужественности уподобляется женщине, а женщина в самой своей женственности уподобляется мужчине. И только совокупление снимает это противоречие, когда хуй скрывается во влагалище, а снаружи остаётся единство лобковых волос.

Пизда – это не пудель, которого подстригают в бамбошки, пизда – это тигрица, и подстригать её под пуделя – это лишь издеваться над ней, в неволе. А дрессировать её можно лишь наслаждением, а не бритвами и ножницами – иначе сожрёт и не подавится.

В обнажённой натуре лобковые волосы женщины – это последняя граница приемлемого обществом искусства, после которой начинается порнография.

В детстве на пляже не было ничего более притягательного, чем подмечать у какой-либо женщины волоски, вылезающие из трусиков. Так формировалось у меня понятие красоты и мои эстетические принципы.

Идеальное изнасилование

Впервые опубликовано в General Erotic. 2010. № 211.

Определение изнасилования или изнасилование определения

Об идеальных убийствах, то есть о таких, когда убийцы остаются безнаказанными, написано бесчисленное количество романов. Люди мечтают об убийстве, которое сойдёт с рук. Однако об идеальных изнасилованиях я что-то не читал ни романов, ни научных исследований. Сама идея, что изнасилование возможно описать таким «положительным» словом, как «идеальное», то есть прекрасное и возвышенное – такая идея считается не только кощунственной, но и прежде всего «политически некорректной». Из этого следует, что об изнасиловании можно говорить только как о преступлении, жестоком, бесчеловечном и недопустимом.

Тем не менее нет такого мужчины, который бы в своих фантазиях не изнасиловал женщину. И нет такой женщины, которая бы в своих фантазиях не представляла себя изнасилованной. Приятно изнасилованной. Однако вслух об изнасиловании говорят только с ненавистью, ужасом и отвращением. Почему? – Потому что в открыто обсуждаемом изнасиловании неразрывной составной частью, а чаще всего его сутью являются жестокость, увечье, боль и часто убийство. Такое, разумеется, не может входить в женские мечты об изнасиловании.

Поэтому необходимо определить, что под изнасилованием понимают мораль и законы и что под изнасилованием понимаю я.

На протяжении столетий законодатели выслуживались перед моралью, подводя под изнасилование одно действие за другим. Сначала за изнасилование считалось введение хуя в пизду, преодолевая сопротивление женщины. Потом туда подключили введения хуя в два другие немаловажные отверстия, тоже, кстати, вопреки сопротивлению женщины. Исчерпав все отверстия, юриспруденты взялись за руки («чтоб не пропасть поодиночке»), а также за язык, который до клитора доведёт. Использование языка против воли женщины тоже решили назвать изнасилованием.

Следующим номером этой программы стало расширение понятия «женского сопротивления». В давние времена от насилуемой требовали кричать и драться в процессе всего совокупления – только тогда считалось, что действительно совокупление происходит против её воли. Если женщина решала, что хуй уже в пизде и никак его оттуда не вытолкнуть, пока он сам не захлебнётся, и прекращала сопротивление для экономии своих физических и душевных сил, то это сразу переставали считать за изнасилование – изволь биться до последнего (мгновения мужского оргазма).

С течением веков над женщинами сжалились и вовсе перестали требовать, чтобы они без устали и без остановки кричали и сопротивлялись, ибо для диагностики изнасилования сочли вполне достаточным сопротивление в форме слова «нет». Более того, женолюбы переосмыслили брачные узы и позволили считать насильником мужа, который пренебрёг словом «нет», произнесённым его собственной женой. Вернее, уже не собственной, поскольку жена перестала быть собственностью мужа. Таким образом, жене предоставили возможность упрятать мужа в тюрягу за изнасилование. Муж, который раньше имел безоговорочное право ебать свою жену по меньшей мере в пизду когда ему вздумается, теперь стал обязан жену ублажать, уговаривать, покупать её доступность. В период Великой Инквизиции жена могла упрятать мужа в тюрьму, а то и добиться его смертной казни, если доносила, что муж её ебёт в жопу, ибо анальный секс в те прекрасные времена карался именно смертной казнью. Общественный прогресс, постигший человеческое общество и особо тяжело обрушившийся на США, позволяет жене упрятать опостылевшего мужа в тюрьму на долгие годы, а то и пожизненно, если она продемонстрирует доказательства того, что муж проник своим орудием размножения в плодородную почву жены без удобрения её согласия.

В каждом американском штате завели свои исторически и интеллектуально обоснованные определения изнасилования: считается только ли в пизду или в любую дырку; является ли изнасилованием пихание в пизду не хуя, а палки или бутылки; успело произойти семяизвержение или нет и т. д.^[84] (2:118–120).

Однако на этом всеобъеБлющее расширение определения изнасилования не остановилось. Законодатели и пиздоотниматели придумали понятие statutory rape^[85] – юридическую конструкцию, фикцию, заменяющую факты. Смысл этого понятия состоит в том, что если физического насилия при ебле не было, если все участники довольны и счастливы и со всем согласны, то, с точки зрения закона, эта добровольная ебля всё равно считается изнасилованием (изнасилование без применения силы – какое же это, к хую, изнасилование?). Например, если ты ебёшь несовершеннолетнюю с её радостного согласия и соучастия, то эта ебля всё равно называется изнасилованием, так как, с точки зрения человеколюбивого закона, девушка в 15 лет не обладает разумом, чтобы осознанно дать согласие. Закон считает, что она обладает вполне достаточным разумом, чтобы отказаться от ебли, но она становится совершенно невменяемой, если согласится, ибо согласие несовершеннолетней по закону является не результатом здоровой похоти, а лишь следствием её неспособности мыслить самостоятельно. А значит, каждый, кто пристраивается к сочащейся желанием девушке, разведшей для тебя ноги, автоматически становится насильником.

Наступательное шествие законов на человеческую природу продолжалось. С помощью того же универсального и всеобъемлющего определения statutory rape – всякий пересып с выпившей или накурившейся травки женщиной тоже записали в изнасилование. Как и в случае с несовершеннолетней, пьяную или обкуренную женщину считают неспособной разумно согласиться на еблю, сказать осознанное «да». Согласно американскому закону, основанному на морали, а не на фактах, женщина могла согласиться на внебрачную и скороспелую еблю только потому, что она была пьяной. Таким образом, закон не только злым зверем бросается на мужчин, но и лишает женщин права ебаться, выпив или курнув. Закон не хочет позволить, чтобы женские сдерживающие механизмы, которые так старательно возводились в ней моралью, были бы разрушены всего лишь несколькими глотками вина, от которого и так еле движущиеся шестерёнки могут вконец заржаветь и остановиться. Итак, если женщина пьяная, то закон считает, что она не отвечает за свои действия и любое совокупление с ней считается изнасилованием.

Вот жизненный пример: вполне совершеннолетняя девица пришла на вечеринку и сказала, что хочет ебаться со всеми парнями. Объявила она это, ещё будучи трезвой. Потом она стала пить и ебаться, а затем ебаться и пить – точь-в-точь как она и обещала – вот уж поистине честная девица оказалась! Подружка хотела увезти её домой, но ебучая сказала, чтобы та отвязалась, ибо она, как Венера, хочет выебать всех. Венера на славу достигла своей цели, и девушку с благодарностью отвезли домой. Однако её родители что-то заподозрили и вызвали полицию, так как она пропадала целые сутки. Девица вякнула, что еблась выпив, её тотчас отвезли на медицинское обследование, допросили, кто её ебал, и прихватили всех её ёбарей. Тем, кто ебал лучше всех, дали по 25 лет за изнасилование, хотя на суде девица никого не обвиняла и подтверждала, что всё было с её согласия. Но сам факт ебли пьяной был для американского правосудия важнее жизней нескольких парней (3:127–131) и слова «пострадавшей» не приняли в рассмотрение.

Закон исходит из моральной (а не фактической установки) – «моральная» женщина не стала бы спать с незнакомцем и, тем более, с несколькими мужчинами, если бы она не была пьяна, то есть не допускается, что «моральная» женщина может захотеть выпить и переспать с кем попало (3:143). О нет! ТАКОЕ возможно только по пьяни или наркоте, а значит, совершено изнасилование, а за изнасилование надо сажать, как за убийство. Таким образом, под предлогом защиты женщин их лишают права ебаться как они хотят, а мужчин, помогающих им в этом, сажают за изнасилование. Против такой убийственной заботы о женской морали выступают и сами женщины, которые хотят ебаться как им вздумается – пьяными, обкуренными, с кем и как угодно и чтобы за это не сажали их ёбарей (13).

Однако расширение определения изнасилования происходит стремительно, как расширение самой Вселенной. Так, Andrea Dworkin и подобные ей агрессивные феминистки дошли до того, что объявили: мол, всякая ебля – это есть насилие над женщиной (3:5).

Теперь оказывается, что магическое слово «да», которое должна произносить женщина, давая отмашку на еблю, тоже следует детально определить: это может быть «Да!» с большой буквы, «да…» с многоточием или «да» пренебрежительное.

Ныне американское определение изнасилования – это уже вовсе не «насильная ебля или ебля без согласия женщины», а не что иное, как «секс без определённого и длящегося согласия» (3: 6). То есть, чтобы согласию быть определённым, баба должна вручить письменное, заверенное нотариусом согласие, а длящееся – это такое, что во время ебли она должна вытаскивать одно письменное согласие за другим, каждое из которых действует в течение минуты, и вручать ебущему её мужику, потому как если перед самым мужским оргазмом она вдруг передумает и бумажку не вручит, а мужик кончит, то баба может судить его за изнасилование. Практически это сводится к следующему: баба может в любое мгновение ебли передумать, и мужик должен сразу вытаскивать хуй и убегать подальше. (См. пародию на американское ебальное соглашение Concensual Sex http:// www.youtube.com/watch?v=_V_7u7zuiEM8deature=player_embedded).

Женское молчание как знак согласия уже не принимается в расчёт. Более того, если женщина в процессе ебли заснёт, это значит, что ты ебёшь женщину, которая без сознания, а значит, это опять-таки изнасилование (3:133–134). Правда, в данном случае надо приостановиться: если женщина засыпает во время ебли, то тут мужчину действительно следует судить – но не за изнасилование, а за эгоизм.

Юридическая головоломка

Исходный тезис: при групповом изнасиловании женщина сопротивляется только первому хую, потом она, как правило, перестаёт сопротивляться.

Ситуация: входит мужчина в комнату, навестить своих друзей, а там их трое, и один из них бабу ебёт, а два остальных, отработавших:, целуют её и ласкают. Ебущий кончает, отлепляется и великодушно предоставляет опустевшую пизду гостю, который сразу пристраивается на его место.

Вновь прибывший и понятия не имел, что первый взял женщину силой – он лишь видел, что ни ебавшему её, ни ему самому женщина не сопротивлялась, а даже поддавала.

Задачка: можно ли считать четвёртого, вошедшего в комнату и поимевшего уже не сопротивляющуюся женщину насильником?

* * *

Используя американские определения изнасилования, Ева овладела Адамом с помощью statutory rape. Если сейчас считают изнасилованием, когда ты уговорил девицу с помощью Ecstasy или какого-либо иного возбудителя, то Ева подсунула Адаму яблоко, отравленное знанием, а тот сразу ебаться захотел и на Еву набросился.

Дочки Лота тоже, согласно американским законам, изнасиловали отца, так как его споили, а потом оседлали по очереди и забеременели.

* * *

Американское законодательство скоро расширит определение изнасилования ещё больше. Если женщина отдалась без желания забеременеть, но тем не менее забеременела, то, значит, сперматозоиды её изнасиловали. А так как посадить в тюрьму сперматозоиды пока не удаётся, то посадят в тюрьму мужчину, чьи сперматозоиды совершили преступление.

* * *

Как только ни определяли изнасилование – один умник решил спекульнуть на популярном слове и выдал недавно такое научное определение: изнасилование – это форма терроризма (6:130).

* * *

Как пишет адвокатесса, защищающая насильников, засуженных и измордованных правосудием, в наши дни очень легко стать насильником, и не потому, что на каждом углу грозит опасность, и не потому, что произошло падение нравов, а лишь потому, что определение изнасилования стало значительно шире и сроки заключения, соответственно, дольше (3: 81). Да ещё в Америке за изнасилование карают более жестоко, чем за убийство.

А всё происходит из-за того, что определение изнасилования строится на вымышленной морали, а не на физиологии человека.

Тело всегда говорит правду, когда оно болит, когда оно в похоти, когда оно голодно. Именно поэтому законы не позволяют руководствоваться позывами тела и не считают их вправе определять поведение человека. Тогда как разум занимается в основном ложью, прежде всего потому, что большая его часть находится в подсознании, а та, что в сознании, пытается замазать и придавить желания тела и награждается за эту ложь правом голоса, единственного голоса, к которому прислушивается так называемое сексуальное правосудие.

Я же в своём определении изнасилования буду руководствоваться лишь честным голосом тела.

Прежде всего, я безоговорочно и чётко разграничиваю изнасилование и жестокость. Мужчина, который увечит женщину при изнасиловании, изувечит её и без изнасилования: ради кошелька с деньгами, ради забавы. Есть истязатели, убийцы женщин и мужчин, которые не совершают с ними половых актов. Это такой тип мужчин, и их нужно сажать за жестокость вне зависимости, выказали ли они её при изнасиловании, или при ограблении, или из хулиганства.

Итак, моё определение: изнасилование – это половой контакт, который совершается против воли женщины и который не приносит ей наслаждение.

Из этого определения следует важный вывод: чтобы вывести половой контакт из категории изнасилования, надо заставить женщину испытать наслаждение. Об этом пойдёт речь ниже.

В будущем моё определение изнасилования претерпит изменения, как претерпит изменения и всё остальное. Как я писал в General Erotica 208 за 2010 год, светлое будущее изнасилования будет исчерпывающе описываться фразой, обращённой к сопротивляющейся женщине: «Ты мне не нужна – мне нужен твой клон».

Изнасилование будет состоять не во введении хуя в отверстие сопротивляющейся женщины, а в похищении её клеток для клонирования без её согласия. Женщина будет сопротивляться клонированию себя, так как клоны станут её беспощадной конкуренткой в соблазнении мужчин. Чувства, которые в женщине приходится тоскливо вызывать и возбуждать, то, чего нужно у неё добиваться или покупать, в клонах будет всегда в наличии, в обилии и бесплатно. Так что изнасилование в золотые века клонирования будет состоять в том, что у женщины без её ведома или согласия украдут волосок, или кусочек кожи, или каплю крови для того, чтобы расплодить её клонов. А их ебать можно будет уже без всякого насилия.

Ну а пока всё это ещё в будущем, поговорю-ка я о настоящем.

Кто, почему и зачем насилует?

Вопрос этот многослойный, сложный, но самое главное – дурацкий. Задаются им для того, чтобы писать книги и диссертации.

Ответить на вопрос «кто?» чрезвычайно просто – всякий мужчина хоть раз в жизни преодолел женское физическое или устное сопротивление. Тогда, по американскому определению изнасилования, всякий мужчина – насильник.

Вопрос «почему насилует?» уже содержит в себе ответ: потому что сопротивляется. Не будет сопротивляться – не будет и насилия.

Ответ на вопрос «зачем?» тоже сам собой разумеется. Это всё равно что спросить: а зачем мужчина ебётся? – Разумеется, ради удовольствия. А каким способом это удовольствие добывается – дело десятое. Сегодня дрочит, завтра ебёт жену, а послезавтра насилует какую-нибудь дурочку. А цель одна – оргазм. Так что изнасилование хорошо описывается поговоркой «не мытьём, так катаньем».

Всё это – мои самодеятельные научные измышления. Дам-ка я слово профессиональным мыслителям. Именно этими вопросами задалась профессорша Joanna Bourke (5) и накропала фолиант про то да про сё, что вокруг да около изнасилования, но минуя самое в нём главное – наслаждение мужчины, которое женщинам, разумеется, не понять, за тем исключением, когда они сами, голодные, ловят мужика и насилуют. Но с мужчиной всё однозначней: он после оргазма требует отдыха и непрекращающееся возбуждение может его убить, тогда как женщина может ебаться с удовольствием часами без всякого перерыва, и если умирает во время группового изнасилования, то из-за физических травм, нанесённых ей по неумению или умышленно.

Исследователи злорадно связывают изнасилование с желанием нанести боль, отомстить, а сексуальная, наслажденческая часть изнасилования в рассмотрение практически не принимается. Так один негр, насилуя белых баб, объяснял это тем, что он мстит за то, что белые ебли чёрных рабынь (5:132). Другой объяснял тем, что, ебя баб, он чувствовал, что ебёт свою мать, которую он ненавидел. Все эти объяснения являются попыткой оправдаться post factum^[86], с надеждой, что судьи и народ посочувствуют насильнику. Исконная же причина изнасилования была сексуальная, негр ведь не взял бейсбольную биту и не резал ножом белых баб, а другой не подсыпал яда женщинам, напоминающим его мать. Нет, они прежде всего баб насильно ебли, предварительно оправдав себя в собственных глазах «благородным мотивом» либо уже после изнасилования решив поспекулировать на социальных и психологических проблемах, популярных в американском обществе.

Таким образом, для того чтобы принять социально приемлемые формы, похоть натягивает маску мести. Для меня существует единственный образ изнасилования: есть фрукт, ты голоден – ты его срываешь и ешь. Иногда этот фрукт висит перед носом, только руку протяни, а иногда надо его срывать с плохо доступных мест. Вот и все причины.

Но учёные открыли пять причин для изнасилования и, соответственно, выродили пять типов насильников (6:134):

1. Незапланированное изнасилование, то есть по вдохновению: свидание, выпили, девица ломается, ты её уговариваешь силой. Любой мужчина оказывался в такой ситуации и действовал единственно верно. (Я бы назвал такое изнасилование – логическим, когда против логики похоти не попрёшь.)

2. Компенсирующее: мужик одинокий, баб у него нет, никто его не любит, вот он и насилует с надеждой, что баба в него после ебли влюбится. Насильник предлагает ей потом встречаться, жениться, а баба его, как правило, выдаёт полиции. (Я такое изнасилование называю романтичным.)

3. Изнасилование как вымещение злобы. Мужик зол на мать, или на бабу, которая отказала, или вообще на всех женщин, которые его оскорбили и унизили своим пренебрежением, – вот он и вымещает злобу, насилуя баб. (Назову такое изнасилование злобным. Но у этого злоба после изнасилования хоть затихает, а не как у садиста, у которого изнасилование – это лишь предлог для истязаний.)

4. Изнасилование для отмщения с унижением женщины, с издевательством, с желанием уничтожить её как личность. (Этих насильников можно назвать дешёвкой, и их следует скармливать изголодавшимся бабам в женских тюрьмах. Получил наслаждение, так спасибо скажи.)

5. Садисты, которые до, в процессе или после изнасилования истязают или убивают жертву. (Таких надо убивать, тоже долго и мучительно, с трансляцией казни по всем каналам ТВ и по Интернету, с постоянно идущим пояснением, за что их истязают, чтобы вернуть им боль и ужас, которые они принесли своей жертве. Подобно кафкинской исправительной колонии.)

Есть и такая классификация насильников для вящего разнообразия (7):

1. Неудачники, у которых последний шанс заиметь женщину – через изнасилование.

2. Специалисты-насильники, которые сексуально возбуждаются от жестокого секса.

3. Мужчины, которые насилуют при благоприятных обстоятельствах – оппортунисты.

4. Те, которые хотят переспать с наибольшим количеством женщин, доминирующие психопаты.

5. Ревнивые насильники, которые хотят своими сперматозоидами подавить сперматозоиды конкурентов. Так, парочка рассорилась и разошлась. Тут мужик узнаёт, что баба его стала спать с другим. Он является и насилует её, чтобы отомстить сперматозоидам её нового партнёра. Или муж насилует жену, подозревая, что у неё есть любовник. Причём эта реакция физиологическая, разумеется, неосознанная.

Ещё один учёный считает (12), что мужчины насилуют женщин, потому что в детстве они были лишены материнской ласки и их жестоко наказывали. Поэтому изнасилование рассматривается как месть насильника его матери за то, что она не дала ему достаточно любви.

Другое объяснение раскрывает ещё одну тайну, что выросшая сексуальная свобода женщин угрожает мужскому верховенству, вот насильник и ставит женщину на место изнасилованием. Он боится её сексуальных запросов, которые ему не под силу удовлетворить, и потому с помощью жестокости в изнасиловании он лишает её всякого наслаждения и испытывает от этого ощущение победы и власти.

Насильников пытались считать психопатами и дегенератами, но исследователям не удалось выявить систематических психологических патологий у осуждённых насильников. И если считать насильником всякого, кого не останавливало женское «нет», то насильниками являются 99 процентов мужчин. И тогда 99 процентов женщин являются «бедными и несчастными» жертвами насилия. Именно такую картину сексуального мира пытаются нарисовать недоёбанные (до оргазма). Всё, что остаётся им в своей борьбе, – это 99 процентов превратить в полные 100.

Недавно нашлись учёные, которые сообразили (1), что изнасилование – это не социальная аберрация, а результат эволюции, то есть продукт естественного отбора, в результате которого образовалось изнасилование – форма приспособления мужчины для повышения эффективности распространения его семени. Моралисты и феминисты сразу встали на дыбы, потому что изнасилование в таком случае оказывалось «оправданным» природой, а не результатом общественных проблем. Возмущённые учёные (из тех же моралистов и феминистов) скучковались и выпустили толстый отпор (2), в два раза гуще изданного эволюционного запора (1). В этом «отпоре» учёные нудно доказывали, что приспособленческая (эволюционная) интерпретация изнасилования – это и не наука вовсе, а спекуляция и передёргивание фактов.

Тем не менее эволюционная теория изнасилования местами забавна. Согласно ей, изнасилование было средством эволюционной адаптации с целью получить доступ к размножению со слишком разборчивой и привередливой самкой для не слишком привлекательного самца (1:53). (Не хочешь дать добровольно – возьму силой.)

Также изнасилование рассматривается как метод избежания конкурентной борьбы с другими самцами (1:54). (Пока ты её обхаживаешь, я её силком поимею.)

У «эволюционных» насильников естественный отбор сделал их возбуждающимися насилием, но так как оно всегда грозит им возмездием, то у них выработалась быстрая и надёжная эрекция и скоростное семяизвержение, чтобы эффективно обработать женщину в кратчайший срок. Единственное, что сдерживает мужчин от изнасилования, – это возможная месть родственников и законов. Чем безнаказаннее изнасилование, тем чаще оно происходит (война и пр.) (1:60).

Авторы (1) считают, что в результате эволюции мог выработаться особый тип мужчины-насильника, и, чтобы проверить это предположение, предлагают исследовать следующие психологические механизмы, которые:

1. помогают насильникам оценить степень беззащитности женщины (интуитивный или осознанный выбор жертвы);

2. мотивируют мужчин, у которых нет постоянного доступа к самкам, насиловать;

3. заставляют оценивать сексуальную привлекательность женщин для изнасилования иначе, чем сексуальную привлекательность женщин для добровольного секса (мол, эта, полураздетая, намазанная и полупьяная, сама напрашивается на еблю);

4. вызывают (из-за огромного возбуждения) резкое увеличение количества спермы при изнасиловании, чем при добровольной ебле. (Замечено, что вероятность забеременеть у женщины от насильника в два раза больше, чем при добровольном сексе, что может быть объяснено более обильными и агрессивными сперматозоидами, образующимися от особого возбуждения при изнасиловании.)

Было проведено исследование, которое выявило всеобщую мужскую предрасположенность к изнасилованию при определённых обстоятельствах. Исследование это показало, что описания изнасилования вызывают более сильное возбуждение у мужчин, чем описания добровольного секса. Подопытным дали смотреть порнографию и замеряли эрекцию. Когда давали смотреть добровольный секс, то они возбуждались, а когда изнасилования, то почти нет. Из этого было заключили, что изнасилование не возбуждает большинство мужчин. (А скорее всего потому, что они сначала кончили, глядя на добровольную еблю.) Но потом мужиков оскорбила женщина, вошедшая в лабораторию по просмотру порнографии (женщину специально научили оскорблениям, чтобы у экспериментируемых поменялось настроение). Оскорблённых и униженных мужчин отвели в другую комнату и снова дали смотреть изнасилование и опять замеряли эрекцию. На этот раз у них стоял как железный, но мужики устно по-прежнему осуждали изнасилование. Хуй перечёркивал их болтовню и вещал истину (6:128).

Если женщина отказывает мужчине, то это он воспринимает как оскорбление и одни мужчины ретируются, другие продолжают ухаживание, третьи насилуют женщину. Насиловать хотели бы все, но не у всех хватает духа и потому за них излагает правду хуй.

* * *

Все эти научные объяснения мало что объясняют – меня значительно больше интересует объяснение: почему именно изнасилование не стало основным методом добычи совокупления? Тем более что вероятность зачатия при изнасиловании становится так велика? Где тут эволюционистский ответ?

У меня создалось впечатление, что при разговоре об изнасиловании учёные пользуются научным языком, чтобы избежать правды, чтобы мутить воду ссылками и терминами и топтаться на месте. Подумаешь, великое дело сказать, что изнасилование – дело эволюции. Эволюционисты всё объясняют эволюцией, так почему не объяснить ею и изнасилование. Марксисты объясняют всё классовой борьбой, так почему бы изнасилование также не рассматривать как классовую борьбу – класс женщин, обладающих капиталом пизды и прочих дырок, а мужчины – вечно голодный пролетариат, жаждущий заполучить эти дырки. Вот и происходит непримиримая борьба класса мужчин против класса женщин, стремящаяся к революции изнасилования.

Я же рассматриваю всё как стремление к наслаждению, и потому изнасилование прекрасно вписывается в мой взгляд – мужчина жаждет наслаждения и берёт его силой, коль не дают сразу.

Биологическую обоснованность изнасилования надо искать не в эволюции, а в извечных фактах, вовсе не эволюционирующих, а именно: мужчине доставляет удовольствие ебать женщину вне зависимости от того, хочет она этого или не хочет. Её воля не связана с мужским наслаждением.

* * *

Напоминаю ещё раз сволочам и недоумкам, которые будут стараться передёрнуть мои слова: я рассматриваю изнасилование, которое не имеет никакого отношения к жестокости, садизму, издевательствам и пр. Мой насильник – вне классификаций. Он силой, но с уважением и любовью подавляет сопротивление женщины.

Условность женского «нет»

Насилие – необходимый компонент женской физиологии. Даже добровольная потеря девственности – это насилие над плевой – разрыв её. Нередко процесс сопровождается болью, не говоря о крови. Но это для девушки – долгожданное насилие, ибо оно сулит наслаждение.

Подобное происходит и с первыми попытками анального секса – насилие над сфинктером.

Да сами роды – разве это не болезненное насилие над женским телом?

Но есть оправдание насилию – если оно делается для конечного наслаждения женщины и действительно превращается в наслаждение.

* * *

Настойчивый влюблённый не обращает внимания на нежелание женщины с ним встречаться – он продолжает её обхаживать и часто добивается своего. Но прежде чем он того добился, его поведение есть пренебрежение женским «нет», то есть он ухаживает за ней помимо её воли. Соблазнение вполне можно рассматривать как изнасилование.

Изнасилование отсутствует только в том случае, когда женщина предлагает себя сама (проституция или похоть).

Соблазняя, ты демонстрируешь ей свою силу, власть, славу, деньги, ум, и тогда она уступает силе, власти, славе, деньгам, уму. А так как «знание – сила», то соблазнение с использованием знания – знания женской психологии – есть тоже изнасилование. Особенно наглядно это происходит с неопытной девственницей, которая часто уступает не своему желанию, а психологическому давлению мужчины. Таким образом, первый мужчина, как правило, насильник.

* * *

По Библии женщина, которую изнасиловали, не подлежала обвинению в прелюбодеянии. Из этого легко следовал метод самозащиты для ебливой бабы – обвинить любовника в её изнасиловании, и она, получив наслаждение, обретает невиновность. За прелюбодеяние женщине грозила смерть, а при изнасиловании – ей не только даровалась жизнь, но и прощение мужа.

* * *

Женщины стонут в сопротивлении и в наслаждении. Поди разберись, что данный стон означает?

* * *

Что предпочтёт женщина: согласиться на совокупление и остаться разочарованной и неудовлетворённой или не соглашаться на совокупление и получить наслаждение против своей воли? (Конечно же женщина и прочие закричат, что надо и добровольно, и с наслаждением, но об этом идеале мы уже знаем и вопросов он не вызывает, а меня интересует ситуация неортодоксальная.)

Есть ли у кого сомнение в ответе, и в особенности у женщин?

* * *

Женщине перед изнасилованием предлагают добровольно выбрать ёбарей. Она зафиксирована в ебальную позицию с разведёнными ногами и раскрытыми руками и не может сопротивляться. Перед ней выстраивают 10 мужчин, разного возраста и разной наружности. Среди них есть красавцы и есть наоборот. Единственное, что объединяет мужчин, – это их стоящие хуи и высокое мастерство ебли. К женщине обращается менеджер по изнасилованию:

– Вам даётся возможность выбрать троих мужчин, которые будут вас ублажать.

Женщина в ужасе смотрит на толпящихся мужчин, подранивающих свои хуи, и молчит.

– Если вы будете молчать, то мы начнём сами.

К ней подходит самый непривлекательный мужчина.

– Нет! – вскрикивает она.

– Хорошо – выбирайте.

Женщина, всхлипывая, называет:

– Первый, третий и пятый справа.

Первый подходит с улыбкой, опускается перед ней на колени и начинает лизать ей клитор. Остальные выбранные подходят, двое приникают к её соскам. Через минуты три женщина начинает постанывать, и один из трёх вставляет хуй ей во влагалище, пока первый продолжает лизать. Женщина всё больше увлекается, и менеджер нажимает кнопку, и путы, держащие женщину, отпускают. (Так перед уколом в вену руку перевязывают, но, чуть игла вошла, жгут снимается, ибо больше не нужен.)

Женщина уже забыла о сопротивлении, руки её освободились, и одной она прижимает голову лижущего клитор, а другой – лижущего сосок. Её настигает первый оргазм, и затем хуй во влагалище сменяется на другой. Женщина на это реагирует удивлённо-радостным стоном. Когда выбранная ею тройка доводит её до нескольких оргазмов и кончают сами, к ней приступают остальные мужчины, менее привлекательные, но женщина уже в потоке наслаждения, которое она стремится поддерживать любыми хуями и языками.

Оправдательный приговор

Мужчину судили за изнасилование. Главной уликой был записанный свидетелем крик пострадавшей: «Не хочу!» Однако, когда на суде прослушивали запись, обнаружили, что в действительности женщина кричала: «Больше не хочу!» Тут женщины-присяжные мужчину оправдали и стали напрашиваться к нему в любовницы.

* * *

Согласно подлой морали, сопротивление девушки/женщины является основой её благонравия. А когда ей самой хочется, она должна сопротивляться особенно ожесточённо. Если бы мужчины принимали эту игру всерьёз, то половая жизнь на земле бы прекратилась. Это отразилось в фольклоре, как и всё истинное, но скрываемое моралью. Например, такая история:

Кавказец пригласил девушку домой. Та сразу стала раздеваться. Он кричит: «Как тебе не стыдно? Я – мужчина, сопротивляйся!»

Кстати, исследования показали, что, чем больше женщина сопротивляется, тем больше насильник получает наслаждения (11). Таким образом, сопротивляясь, женщина подсознательно или интуитивно стремится доставить насильнику больше наслаждения. Следуя эволюционистам, можно заключить, что сопротивление женщины – это способ поведения, приспособление для возбуждения самца.

Каждый здоровый мужчина прекрасно понимает, что женское «нет» – это часть церемониала. Женская психика основана на изначальном «нет», тогда как мужская – на изначальном «да». Знание это отражено в другом фольклорном психологическом открытии:

Когда девушка говорит «нет» – это значит «может быть», если девушка говорит «может быть» – это значит «да». Если девушка говорит «да» – то какая она, к чёрту, девушка.

Другими словами, девушка по статусу обязана говорить «нет», и принимать это всерьёз – значит обрекать её на жизнь старой девы.

* * *

Вполне добровольная потеря девственности для многих женщин может оказаться либо душевной травмой, либо безразличным происшествием, либо счастливым событием. Так что не следует удивляться, что и изнасилование, особенно его начальная часть, может оказаться для одной травмой, для другой – безразличным событием, а для третьей весьма счастливым.

Терапевтическое изнасилование

Поговорка «аппетит приходит во время еды» вполне справедлива и для изнасилования, которое полностью лишено жестокости, но наполнено терпением и заботой о наслаждении женщины. У меня были десятки девушек и женщин, у которых в силу разных причин сформировался страх перед еблей, и они истерически сопротивлялись в цветущем сексуальном психозе. После успешного насилия они благодарили меня, что я не обращал внимание на их сопротивление, что именно такой мужчина им был и нужен, чтобы вытащить их из тупика сопротивления. Разумеется, они так откровенничали после нескольких оргазмов.

* * *

Женское «нет» – это ложь, ибо её тело всегда говорит «да». Мужское вынужденное «нет» с помощью виагры практически исчезло из лексикона мужского тела. Так что цель – в победе всеобщего телесного «да».

Исследования (10) продемонстрировали, что женщины возбуждаются одинаково, рассказывают ли им о добровольном совокуплении или о насильном. Сексуальное возбуждение не возникает только тогда, когда речь начинает идти о каких-то предметах или фактах, внушающих женщине отвращение. Само же изнасилование у женщины отвращения не вызывает. Она не возражает быть изнасилованной, но лишь тем мужчиной, что ей нравится.

* * *

Опросы показали, что женщины более боятся быть изнасилованными незнакомцем, чем знакомым. Знакомый с меньшей вероятностью будет с ней жесток и вряд ли окажется убийцей. А в таком случае и бояться особенно не стоит. И сопротивляться – тоже не слишком.

Если женщине гарантируют, что насильник – привлекательный мужчина, что в результате изнасилования её не заразят венерическим заболеванием, что она не забеременеет, что ей не нанесут увечий и, самое главное, что она испытает наслаждение, то изнасилование из ужасного может превратиться в завлекательное приключение.

Catherine Millet учит женщин на собственном примере полностью отказаться от слова «нет» (см. General Erotic. 2004. № 107). Она предлагает групповое изнасилование (gang rape) превратить в оргию (gang bang). Причём осуществить это становится возможным с помощью модификации женского поведения: надо лишь честно взглянуть на свои желания и следовать им уверенно и безоглядно. Единственное отличие группового изнасилования от оргии – это начальное сопротивление женщины. Если женщинам взять пример с Catherine – не сопротивляться хуям, а всегда принимать их как носителей наслаждения, то изнасилования исчезнут: женщины своей доступностью полностью искоренят изнасилования. Catherine учит: не отталкивай, а прижимай, не страшись, а радуйся, лучше больше, чем меньше. Мужская же роль в оргии, помимо удовлетворения собственных «хуёвых» запросов, сводится к почётной обязанности: заботиться о женских потребностях и о защите женщины от жестокости и унижения.

* * *

Выражение «Never say never» по отношению к женщине можно перевести в «Нет – женскому “нет”».

* * *

Женщина– мужчине: «Не трогай меня!»

Мужчина – женщине: «Потрогай меня!»

Кому кого слушаться?

* * *

С какой стати женский выбор (то есть согласие) так важен? Ведь в большинстве случаев женщина выбирает мужчину с ошибкой: либо он её не удовлетворяет, либо бьёт, либо изменяет и пр. Вероятность того, что насильник окажется умелым, энергичным и в итоге желанным мужчиной уж во всяком случае не меньше.

* * *

Традиции у многих народов основаны на том, что не девушка, а родители выбирают для неё жениха, она его часто даже не видит до самой свадьбы. Нередко выбор родителей пренебрегает желанием дочки, то есть её выдают замуж против её воли.

В американской формулировке получается, что выбранный родителями не желанный дочке муж насилует жену, а родители – это пособники насилия (а значит, они спешно приравниваются к самому насильнику). Но родители знают, что стерпится – слюбится. И в результате такого «изнасилования» образовывались хорошие семьи. Так и умелый насильник – он знает, что девица не знает, чего она хочет, и её начальное нежелание ничего не значит, а что значит – это её последующее наслаждение.

* * *

Можно ли обвинять мужчину, если женщина находится в дурном настроении, а он с помощью слов (рассказывая анекдоты, льстя ей) изменяет её настроение на весёлое и счастливое. Поначалу женщина никак не реагировала на слова, то есть сопротивлялась, а потом всё-таки рассмеялась и повеселела. Можно сказать, что мужчина развеселил женщину против её воли, то есть насильно.

Почему же тогда нельзя женщине принести наслаждение против её воли, то есть развеселить сексуально?

* * *

Ещё фольклор. If you have a lemon make lemonade. Тематический русский эквивалент: «Если тебя насилуют, расслабься и постарайся получить удовольствие». Если нет жестокости, то это руководство к действию: расслабление означает прекращение сопротивления, а значит, и прекращение изнасилования.

* * *

Были случаи, когда суд отказывался считать за изнасилование совокупление с женщиной и мужчину оправдывали, если та была в суперкороткой юбке, огромном декольте и т. д. Из такого судебного решения можно сделать вывод, что, мол, сама нарывалась, а теперь не жалуйся. То есть суд признает, что есть имплицитное согласие на еблю и согласию вовсе не обязательно быть прямым. Другими словами, суд счёл, что некий уровень обнажённости и соблазняющего поведения приравнивается к согласию ебаться.

Если такое решение возможно, то тогда уровень уже не принципиален. Речь идёт о принципе – имеет ли право женщина своим видом и поведением говорить «да», а словесно – «нет». И чего стоит такое «нет», если всё остальное – «да».

* * *

Согласие женщины на совокупление должно определяться не её словами и мозговым решением, а увлажнилось ли у неё влагалище. Если мокрая, значит, тело её хотело, и это было телесным согласием на совокупление.

Женская доступность ограничивается не моралью, не изнашиваемостью пизды, а весьма практическими соображениями, которые излагаются в поговорке: «Если каждому давать, то развалится кровать». Поэтому задача общества – обеспечить каждую женщину бесплатными кроватями, в неограниченном количестве.

* * *

В одном из интервью Sharon Stone посоветовала женщинам: если тебя насилуют, то надо по собственной инициативе быстро отсосать мужику, чтобы избежать проникновения хуя в пизду или жопу.

Услышав такое, народ возмутился – женщина, мол, должна до конца защищать свою честь или чего там ещё и сопротивляться изо всех сил. Смысл совета этой опытной женщины, что когда «нет» не помогает, то нужно отделаться «меньшей кровью». Хотя найдутся женщины, которые предпочтут раздвинуть ноги, чем взять хуй в рот. Тут уже кто что предпочитает, но самое главное, что утверждает сама женщина, да ещё какая! – ничего от тебя не отвалится, если отсосёшь хуй жаждущему.

* * *

Собачка покакает и делает инстинктивное движение лапкой, чтобы теоретически закопать дерьмо. Но практически оно остаётся на поверхности или хозяин его собирает в пластиковый мешок. Так же инстинктивно сопротивляется женщина, а потом подбирает сорванную одежду.

* * *

Женская жалоба на изнасилование – это жалоба женщины на недополученное наслаждение. Ведь если женщину берут силой и насильник умудряется довести её до оргазма(ов), то это изнасилование превращается в соблазнение, и женщина жаловаться на наслаждение не станет, а только попросит ещё. Но в большинстве случаев эгоизм насильника оставляет женщину без оргазма, а то и без наслаждения вообще. Для женщины – это великое оскорбление: быть насильно вовлечённой в процесс, суть которого получить наслаждение, и вместо этого оказаться лишь залитой спермой – то есть женщину нагло и насильно обманывают и тем оскорбляют её до глубины души. Ненавистная неудовлетворённость усугубляется тем, что женщину в неё ввергли силой.

Поэтому проблема изнасилования состоит не в том, что применяется сила для введения хуя в одну из женских взывающих дырок, а в том, что мужчина применяет силу для того, чтобы получить наслаждение лишь самому. Таким образом, женская жалоба на изнасилование – это жалоба на мужской эгоизм, проявляющийся в экстремальной силовой форме.

Обществу становятся известны только неудачные изнасилования, то есть те, на которые жалуются женщины, не получившие наслаждения, а успешные изнасилования, когда насильник заставил женщину испытать наслаждение помимо её воли, спешно переименовываются женщинами в любовные приключения и остаются неизвестны обществу. Общество старательно скрывает информацию о существовании силового наслаждения, ибо насилие, согласно морали, не должно награждаться наслаждением.

В конечном счёте пойманные насильники несут жестокое наказание не за само насилие над женщиной, а за свой собственный эгоизм. Любое тело нужно доводить до конца. А потому изнасилование – это неудавшееся соблазнение. Соблазнение – это удавшееся изнасилование. Или иными словами: в сексуальном преступлении тебя можно обвинить, если умышленно или по невежеству ты не приносишь наслаждения насилуемой. В том-то и суть сексуального преступления, что секс, существующий для наслаждения, преступно совершается без наслаждения.

Примеры художественных изнасилований

Все художественные примеры изнасилований, на которые мне удавалось набрести, были единообразно про жестокость, творимую над женщиной. То есть про нанесения увечий или про убийства под предлогом полового контакта. Такое впечатление, что авторы этих художественных произведений, у которых была свобода создавать произведения про счастливую еблю (хотя бы на её завершающей стадии), предпочли писать об ужасах, которые могут еблю сопровождать.

* * *

Эволюция Любовной истории (Love Story) весьма примечательна:

Сначала был моногамный роман и фильм Love Story by Erich Segal – 1970.

Затем – полигамный роман (1972) и фильм (1989) Enemies. Love Story^[87] by Isaac Bashevis Singer.

И вот недавно вышла книга Rape. A Love Story^[88] by Joyce Carol Oates (4), пока без фильма, – 2003.

Получается, что самый современный путь к любви – через изнасилование.

В последнем романе изнасилование превратилось в любовную историю опосредованно через дочку изнасилованной женщины, пережившей жестокие истязания пьяных имбецилов под наркотиками. Важно в сюжете то, что друг-полицейский тайно и одного за другим убивает всех насильников, чтобы их не вызволил ушлый адвокат.

Изнасилованная была ебливой красивой бабой, и в городке все об этом знали. Изнасиловать её следовало, но без всяких жестокостей, чтобы дать ей наслаждение, к которому она была давно готова, ибо постоянно хотела. Поэтому, когда насильники её истязали, она спрашивала: «Почему? Почему вы делаете мне больно?» (4:60) Именно истязания, а не изнасилование потрясло её. Правильно сделал полицейский – истязателей убивать надо. Предварительно поистязав.

* * *

Был в Америке популярный роман и фильм по нему: Looking for Mr. Goodbar (1977).

Там молодая училка практикует свою сексуальную свободу, ебётся с кем попало и в конце концов её насилует сумасшедший и убивает в процессе. То есть мораль произведения везде одна: якобы Happy End в изнасиловании не бывает, а бывает только увечье или смерть. Именно такой конец по душе американской морали: вот тебе, училка, наказание за то, что еблась как хотела и с кем хотела.

* * *

А вот и французский пример: фильм Irreversible (2002) – Необратимое.

Этот фильм прославился детальным и продолжительным изображением избиения женщины после изнасилования.

Время в фильме «Необратимое» идёт вспять, всё начинается с конца: неудавшаяся месть любовника за изнасилование и избиение его возлюбленной, затем само изнасилование и увечье, потом радужная и активная любовная жизнь, венчающаяся счастливой беременностью. Пока только в кино возможно крутить события в обратном порядке, а в жизни до этого ещё не додумались, и поэтому мы не в силах исправить случившееся, а можем лишь анализировать его, то есть махать кулаками после драки. Всегда неизбежной драки.

Если бы в фильме не было сцены изнасилования и избиения героини, то на него можно было бы не обратить внимания. Операторские кружения по пространствам, долгие пустопорожние разговоры, тревожная музыка – всё это уже делалось многократно и является привычными чертами европейских фильмов. А потому о фильме целиком говорить скучно. Но вот о девяти минутах, которые потрясли кинематографию и зрителей, поговорить стоит.

Этот жуткий, и поэтому многих влекущий, эпизод делится на две части: анальное изнасилование красивой, молодой, состоятельной женщины и последующее избиение её до такого состояния, что она впадает в кому. Некоторые поспешат сказать, что второе есть следствие первого, что изнасилование и избиение есть лишь воплощение разных форм жестокости.

Но я знаю на личном и прочих примерах, что изнасилование далеко не всегда является жестокостью и может в некоторых случаях быть даже полезным. В данном французском примере ставится задача уравнять по смыслу и сделать неразрывными изнасилование, жестокость и увечье.

Для такого типа человека, который показан в фильме в виде насильника, истязания людей есть часть его натуры, и он бы принялся за истязания при любом контакте, будь он сексуальный или нет, насильный или добровольный, с женщиной или мужчиной. Это тип жестоких людей, для которых изнасилование – это не столько метод, сколько предлог для вымещения своей безмерной жестокости.

Изнасилование происходит ночью в парижском безлюдном подземном переходе. Любовник предлагал проводить свою красотку до дома, но она смелая, обворожительная, сисястая и задастая, решила погулять по безлюдным местам ночного Парижа. Мужчина видит проходящую мимо красавицу, бросается к ней и, угрожая ножом, заставляет её лечь на живот и ебёт её в зад. В процессе изнасилования он её не бьёт, не колет ножом, а лишь срывает одежду, закрывает ей рот ладонью, чтобы подавить её крики, и, удивляя своей мгновенно явившейся несгибаемой эрекцией, умудряется, всадить хуй всухую женщине в задний проход, по его комментариям весьма узкий, и всё это несмотря на её сопротивление, неудобную позу, опасность появления прохожих и опасение, что она его обосрёт (насильник грозит, что убьёт её, если она это сделает). Насильник ебёт женщину достаточно долго, останавливаясь, чтобы вдохнуть popper из бутылочки, вытащенной из кармана, и продолжает женщину энергично ебать. Когда мужчина наконец извергается, он даже проникается нежностью к женщине, целуя её в шею и нежно поглаживая её ляжку. Он отваливается от женщины и лежит на спине на грязном полу подземного перехода, переживая медленно уходящее наслаждение, а женщина пытается на четвереньках отползти в сторону с явным намерением убежать. Тут мужчина поднимается и говорит: «Я с тобой ещё не закончил», – и начинает её бить ногой в лицо. И бьёт он её до тех пор, пока женщина с обезображенным лицом перестаёт даже реагировать на его удары.

Казалось бы, зачем рубить сук, на котором сидишь, зачем плевать в колодец, из которого пьёшь? Что движет мужчиной в этой ситуации? Ведь с такой жестокостью можно обращаться только с врагом, с тем, кто угрожает твоей жизни, или с тем, кто принёс тебе горе, трагедию и ты мстишь этому существу изо всех своих сил. Часто женщину избивают в процессе изнасилования, чтобы подавить её сопротивление. В этом есть хоть жестокая, но логика. А тут – ведь уже всё, что хотел, получил. Скажи «спасибо» и попроси телефончик.

И действительно, ничего кроме мести в такое поведение не вписывается. (Месть можно рассматривать также как форму самозащиты.) За что же мстить женщине, которая пусть нехотя, но дала тебе наслаждение? И если это самозащита, то от чего?

У популярной строфы Маяковского из стихотворения «Ко всему»:

Дайте любую красивую, юную,

души не растрачу – изнасилую

и в сердце насмешку плюну ей,

имеется менее известное продолжение:

Око за око!

и далее:

Святая месть моя!

Значит, Маяковский действительно мстит и не только изнасилованием, но и последующим пусть не физическим увечьем, но унижением: «в сердце насмешку плюну ей».

За что же Маяковский так возненавидел «любую красивую, юную» и мстит им? Оказывается, он мстит им за то, что некая женщина посмела им пренебречь, она предпочла какого-то другого, который первее Маяковского забрался к ней в постель:

В грубом убийстве не пачкала рук ты.

Ты

уронила только:

«В мягкой постели

он, фрукты,

вино на ладони ночного столика». (15)

То есть говоря уж совсем доступным языком: Маяковскому баба не дала, так он в отместку насилует (или грозится насиловать) других. А если бы та, возжеланная баба, ему дала и причём до отвала, то погасило бы ли это у Маяковского желание изнасиловать других, молодых и юных? Быть может, желание изнасилования поутихло бы, но желание мирно переспать с другими, конечно, осталось бы и лишь тлело, а не разгоралось в пожар жестокости.

Насильник в фильме Необратимое тоже выказывает месть как движущий мотив для побоев. Прежде всего, следует отметить, что он по сценарию в основном совокупляется с мужчинами. Но тут его прельстила красавица из круга женщин, который ему был, очевидно, никогда не доступен. Мстил ли он женщине, потому что он гомосексуалист? Но в женщине ему понравилось. В какой-то момент он восклицает, что её анус узкий, как у тех, кого он привык ебать, и для него это лучший комплимент женщине. «Как хорошо!» – восклицает он, ебя.

В процессе избиения он кричит своей жертве: «ёбанная высокосветская свинья!»– тут уже слышится классовая война. Экспроприация (грабёж) анального наслаждения у капиталистки.

В то же время насильнику хочется, чтобы насилуемая им наслаждалась, но он делает всё возможное, чтобы она испытывала только боль и отвращение, ему хочется инцестуозной ситуации: «Называй меня “папочка”, скажи, что тебе хорошо». Он уверен, что каждое его движение автоматически приносит женщине наслаждение, он проецирует свои ощущения на неё, нисколько не заботясь об ощущениях женщины, и в этом главный порок эгоистичного и злобного насильника.

А после изнасилования вылезает месть красоте, насильник кричит: «Думаешь, весь мир у твоих ног, потому что ты красивая? Я сейчас расквашу твоё личико», – и начинается атака из-за недоступности красоты для обладания, но которая стала вдруг доступной для уничтожения.

Так как насильник – гомосексуалист и регулярный посетитель мужского клуба под целевым названием Rectum, то, вполне возможно, ненависть к изнасилованной им женщине являлась выплеснувшейся ненавистью к женщинам вообще. Какие бы мотивы мести садист ни придумывал, они его не только не оправдывают, но лишь усиливают его вину как подлеца, решившего вымещать свои проблемы на других:, вместо того чтобы проблемы эти решать самому.

Любовник изнасилованной в поисках пропавшей любовницы натыкается на «скорую помощь», приехавшую кого-то спасать. Он начинает что-то подозревать и тут слышит из толпы фразу: «Кого-то изнасиловали!» Но ведь «скорая помощь» приехала не из-за того, что кого-то изнасиловали, а из-за того, что кого-то избили до бессознательного состояния. Но для народного сознания изнасилование значительно интереснее и привлекательней, чем избиение.

Как бы среагировал этот любовник, увидевший избитое лицо своей возлюбленной и сразу возжелавший немедленной мести, если бы у его любовницы не было никаких увечий, а она просто пришла бы к нему и сказала, что её изнасиловали. Бросился бы он мстить?

В ретроспективной сцене из прошлого, когда утром любовники просыпаются и милуются, любовник говорит: «Я хотел бы тебя выебать в зад». Любовница игриво отвечает: «А я думала, что ты романтик», – и спускает тему на тормозах, удаляясь под душ. Ирония судьбы, а точнее ирония режиссёра фильма оказалась жестокой – она-таки получила свою дозу анального секса, но не от нерешительного любовника, а от жестокого насильника. Быть может, этим режиссёр хотел заодно заклеймить анальный секс.

* * *

У нобелевского лауреата по литературе Кутзее (см. General Erotic. 2003. № 102) имеются экскурсы в область изнасилования. События в романе Disgrace (Бесчестье) происходят в Южной Африке. Герой – профессор университета пересыпает, применяя крохотную толику силы, со своей студенткой, то есть пользуется своей профессорской властью над ней, а значит, по-американски – это изнасилование. Профессор поучает студентку: женская красота, мол, не принадлежит только её владелице. Красота – это часть богатства, которое женщина приносит в мир, и её обязанность – делиться своей красотой.

– А что, если я уже делюсь ею? – вопрошает студентка.

На что профессор имеет хитрый ответ:

– Тогда нужно делиться ещё больше.

А именно: универсальный мужской совет женщинам – побольше давать, чтобы вокруг было больше мира и меньше войны, в том числе изнасилований.

Но студентка к профессору равнодушна, не кончает, поскольку он заботится только о своём наслаждении, и поэтому война неизбежна – студентка подаёт жалобу на профессора за сексуальные домогательства (читай, изнасилование), что вынуждает его подать в отставку. Традиционная расплата за эгоизм.

Затем описывается групповое изнасилование профессорской дочки. Она особо не сопротивлялась, увечий ей не нанесли, и она только приняла душ после того, как её выебли несколько соседних негров и ограбили.

Полицейским дочка не говорит, что её изнасиловали, и запрещает отцу упоминать об этом. Речь идёт только об ограблении и нанесении телесных повреждений отцу, который оказался рядом и его пришлось ударить по голове, чтобы не мешал ебать дочь.

Цель дочки – остаться жить на своей ферме и продолжать заниматься тем, что она любит, – хозяйством, растениями, животными. Для неё бесчестье – это испугаться, сдаться, бросить ферму и уехать, именно то, к чему призывает отец. Для неё изнасилование – это лишь плата за возможность жить там, где хочешь. В происшедшем изнасиловании её волнует одно:

«Они это делали с какой-то личной ненавистью. Это поразило меня больше всего. Остальное было… само собой разумеющимся. Но почему у них было столько ненависти ко мне? Я ведь никогда их раньше в глаза не видела».

Вот что больше всего потрясло женщину – ненависть там, где должна быть любовь или по меньшей мере наслаждение. В этом и состоит причина её шока. Она, как и все женщины в подобной ситуации, не принимает во внимание то, что все насильники один за другим испытали с ней оргазм, несмотря на ненависть в их глазах.

Следует заметить, однако, что в безразличии мужчины к женскому наслаждению всегда присутствует элемент ненависти. Так как цель ненависти – это лишить наслаждения, то безразличие достигает той же цели, но только неумышленно.

Отец-профессор предлагает классовое объяснение этой ненависти. Но дочка отвечает: «От этого не становится легче. Шок остаётся. Шок от того, что они меня ненавидели. В самом процессе».

Дочка спрашивает отца, не уподобляется ли в воображении мужчин половой акт убийству, безнаказанному убийству, когда мужчина подминает под себя женщину и, вонзая в неё нечто, подобное ножу, покрывается кровью.

Аналогия, легко возникающая у женщины, не испытывающей наслаждения при соитии, да ещё в процессе обильной менструации. Полная противоположность между совокуплением и убийством остаётся малозаметной для женщины, которая лишена наслаждения, ведь именно оно создало бы эту грандиозную противоположность, не говоря уже о плодоносных последствиях совокупления. Совокупление, лишенное наслаждения, становится для женщины не слиянием с мужчиной, а способом разъединения с ним вплоть до возникновения образа смерти как предельного и окончательного отторжения.

Когда отец напоминает дочке, что она не увидела от насильников ничего, кроме ненависти, она отвечает: «Ничего больше не может удивить меня, когда дело касается мужчин и секса. Быть может, для мужчины ненависть к женщине делает их ощущения острее».

Неспособность или нежелание мужчины принести ей наслаждение она тоже восприняла как ненависть – у неё была до этого любовница, и от женщины она получала то, в чём ей отказывали мужчины.

В результате группового изнасилования дочка забеременела. Более того, она отказывается делать аборт. Она объясняет отцу своё решение так: «Не думаешь ли ты, что я ненавижу детей? Неужели я должна ставить жизнь ребёнка в зависимость от того, кто его отец?»

Подобное гуманное отношение должно быть обращено и к наслаждению. Насладись дочка при изнасиловании, она могла сказать так: «Не думаешь ли ты, что я ненавижу наслаждение? Неужели я должна ставить наслаждение в зависимость от того, кто его мне принёс?»

* * *

У того же Пушкина есть апология изнасилования в его знаменитом «…и делишь наконец мой пламень поневоле!». В этой строчке есть ныне преступное слово: «поневоле». Его смысл – «против воли», а значит, «насильно». Таким образом, раз поневоле, то согласно американским формулировкам – это есть (вернее, было) изнасилование. К счастью, за давностью лет и в результате смерти «преступника» и «жертвы», уголовного дела теперь не завести. Но, будь Пушкин в Америке лет сто назад, его бы линчевали как чёрного, посягнувшего на честь белой женщины. А в наше время запрятали бы пожизненно в тюрьму за изнасилование – стоило бы какой-либо сучке заявить, что она кончила с ним «поневоле».

Но лучше пойти с другого конца. Раз женщине возможно испытать оргазм «поневоле», то именно в этом и должно заключаться идеальное изнасилование, а не ненавистное, как произошло с профессорской дочкой, что выше.

Женщины должны подавать в суд на мужчин за недоведение их до оргазма, поскольку именно это и является изнасилованием, ибо мужчина действует против женской воли, которая состоит в желании испытать оргазм, причём не один.

То да сё

Многие интерпретируют изнасилование как желание заполучить контроль над женщиной, над её сексуальностью. Как управление, манипулирование ею. Вовсе нет, насильник пытается заполучить контроль над своей собственной сексуальностью. Просто для этого он вынужден иметь дело с женщиной.

* * *

Все усилия общества по прекращению изнасилований направлены на наказания мужчин, на перевоспитание мужчин, на обучение мужчин. Однако женщины являются основными «виновницами» существования изнасилования, ибо сопротивляются. Так что задача не только в наказании и перевоспитании мужчин, айв перевоспитании женщин и поощрении их за доступность. Отсутствие страха беременности и страха заражения венерическим заболеванием у женщин, а также гарантия отсутствия жестокости и получения оргазма должны сделать женщин доступными, повсеместно и всегда. Технически эти условия выполнить сейчас легко, так что дело за женщинами.

* * *

Когда из американской тюрьмы выпускают sexual predator – сексуального хищника (под это определение подпадают даже те, кто переспал с 17-летней или имел фотографии голых девочек, но никогда к самим девочкам не притрагивался), то его место жительства сообщается всем в округе, и за его действиями и перемещениями пожизненно следит полиция и обычные граждане.

Когда из тюрьмы выходит убийца, то информация о его месте жительства не сообщается публике.

Пусть лучше нас убивают, но только не насилуют – вот лозунг народа, запуганного сексом.

* * *

Сексуальная мораль основана на сегрегации и не допускает равенства между людьми: согласно морали, красивые должны совокупляться с красивыми, молодые – с молодыми, старики – со стариками, уроды – с уродами. Если границы эти нарушаются и молодой встречается со старой или урод с красавицей, то народ начинает возмущаться. Тем не менее деньги, слава, власть эти границы преодолевают. Но для тех, у кого нет ни денег, ни славы, ни власти, а есть только желание уничтожить сегрегацию, остаётся только изнасилование.

* * *

Из основных потребностей человека: в еде, крове, сне и в сексуальном наслаждении – лишь одна связана с другим человеком. Еда может быть добыта или приготовлена согласно воле голодного. Кров может быть построен согласно воле лишь строителя. Сон приходит сам собой. И только сексуальное наслаждение нужно соизмерять с волей существа, от которого это наслаждение можно добыть.

Такое положение вещей у многих вызывает протест. В ответ на этот протест природа подсовывает мастурбацию – единственное средство, чтобы спасаться от нужды в чужом теле.

Нет ничего, что заменило бы еду, кров и сон. Но есть мастурбация как замена «укрощению строптивой». Мастурбацию можно уподобить вегетарианству, в котором можно прожить, но от которого никогда не получить такого наслаждения, которое получаешь от мяса. Женщины.

* * *

Любой отказ женщины воспринимается мужчиной как ложь, поскольку он знает или чувствует, что если она не хочет сейчас, то может захотеть позже. Потому после изнасилования он мечтает её уличить во лжи, но не у всякого это получается, и часто женская ложь только ещё более укрепляется из-за мужского эгоизма и невежества.

* * *

Мужчина тщетно очарован идеей, что женщина во время изнасилования обязательно им наслаждается, тогда как в большинстве случаев она лишь страдает. Но в том-то и есть «грандиозность замысла» – сделать так, чтобы во время изнасилования женщина ДЕЙСТВИТЕЛЬНО наслаждалась и потому прекратила бы сопротивление, сначала от безнадёжности, а потом от желания.

Первичность наслаждения

Напористость эволюционного объяснения изнасилования расшибает себе голову в лепёшку, если взять в рассмотрение скотоложество, некрофилию, гомосексуализм или онанизм. Сразу становится понятно, что единственный стимул совокупления – это вовсе не размножение, а наслаждение. А размножение – это всего лишь побочный продукт наслаждения. Но эволюционизм твердит обратное, что главное – это размножение, а наслаждение – это лишь уловка для стимуляции размножения.

Доказательство первичности наслаждения состоит в том, что наслаждение испытывают ещё в утробе, занимаясь мастурбацией, в младенчестве и в процессе созревания, то есть когда размножение невозможно. При половом созревании возникает способность к размножению, и в этот краткий период размножение может совпасть с наслаждением. К зрелости и старости способность к размножению пропадает, а способность к наслаждению остаётся до самой смерти. То есть человек наслаждается всю жизнь, а размножается лишь незначительную её часть.

Для зачатия женщине нужна крохотная часть мужчины – капля. А для наслаждения ей нужно много мужчин целиком.

Так что, спрашивается, первичнее?

Ну а раз наслаждение первично, то оно тем более является для мужчины направляющим маяком в буре женского сопротивления при изнасиловании.

* * *

Невежественный и эгоистичный мужчина, насилуя женщину, уверен, что и она наслаждается, раз наслаждается он.

Невежественная и эгоистичная женщина, будучи насилуемой, уверена, что раз она не наслаждается, то и насильник наслаждения не испытывает, и насилует её для демонстрации силы, для её унижения и по прочим, не имеющим отношения к наслаждению причинам.

Из-за этой обоюдной ошибки самодовольство мужчины упирается в стену женской ненависти.

* * *

Изнасилование – это высшая и самая приятная форма протеста против общественных норм, которые персонифицируются в женском сопротивлении мгновенному удовлетворению мужской сексуальной потребности. Однако если сделать этот протест не только мужским, но общим делом и показать женщине, что насилие – это путь к её сильному и неизбежному наслаждению, то тогда и протест этот, став обоюдным в наслаждении, станет наиболее эффективным и разрушительным для сексуальных норм, порабощающих человека.

Любая красивая женщина предстаёт перед мужчиной как издёвка и укор: «Вот, посмотри, какая я красивая, какое у меня тело, но тебе его никогда не заполучить. Ты так и будешь заниматься онанизмом или ебать уродок». Изнасилование красавиц – это также удовлетворение эстетических потребностей, помимо сексуальных.

С другой стороны, если рассматривать (как я) женские половые органы как воплощение абсолютной красоты, то тогда изнасилование даже уродливой лицом женщины можно рассматривать как удовлетворение эстетических: потребностей. Разумеется, лишь в дополнение к потребностям половым.

Но тогда, в силу высшей красоты совокупления, половые потребности и становятся также эстетическими.

* * *

Для нормального мужчины удовлетворение желания в процессе изнасилования является исчерпывающим событием, и он хочет с женщиной проститься или передать следующему по очереди мужчине.

Для садистов и прочих нелюдей сексуальное удовлетворение в процессе изнасилования лишь порождает волну ненависти и жестокости по отношению к женщине.

Именно на изнасиловании проверяются и выявляются мужчины, которые подлежат уничтожению.

* * *

Речь вовсе не идёт о том, что соблазнительная одежда или развязное поведение женщины было причиной изнасилования. Любая женщина уже по определению есть объект для изнасилования, и выбор той или иной – не принципиален. У женщин есть три дырки, грудь, ягодицы и прочая плоть – необходимые и достаточные условия для того, чтобы восторжествовала фраза «Ты виноват уж тем, что хочется мне кушать».

Ответственность женщины за изнасилование не социологическая, а чисто анатомическая. Потому-то в Средние века и запрещали изучение анатомии, чтобы юноши не знали о женских отверстиях. Потому-то по исламу у женщины скрываются не только дырки, как в Европе и Штатах, а всё тело.

* * *

Эволюция изнасилования состоит в том, что человек додумался до группового изнасилования, которому не в состоянии сопротивляться ни одна женщина и которое может гарантировать ей наслаждение, превращающее изнасилование в оргию, оснащённую double penetration and airtight^[89]. Надо бы какую-то форму группового изнасилования назвать: изнасилование имени Дарвина.

* * *

Знаменитый нейропсихолог (12) считает, что самая большая угроза миру исходит из стран, где больше всего подавляются изъявления любовных чувств и женская сексуальность. Таким образом, «Мир во всём мире» возможен при полном отсутствии подавления любовных чувств и женской сексуальности. В таком случае изнасилование станет ненужным и потому исчезнет само собой. То есть борьба за мир является также борьбой за естественное исчезновение изнасилования. Недаром в борьбе за мир участвует такое большое количество женщин.

* * *

Как в XIX веке людей застращали ужасами мастурбации (слепота, сумасшествие) и мастурбаторы коверкали себе жизнь неврозами, так и изнасилование (повторяю – без всяких жестокостей и садизма) тоже сделали предметом ужаса (пугая жестокостями и садизмом).

В библейские времена к изнасилованию относились проще: «вот у меня две дочери, которые не познали мужа; лучше я выведу их к вам, делайте с ними, что вам угодно, только людям сим не делайте ничего, так как они пришли под кров дома моего» (Быт. 19: 8).

Кроме того, в Библии часто изнасилование является одной из форм сватовства.

* * *

Если бы природа была против изнасилования, она бы сделала так, что женщина не беременела бы при насилии, а только при добровольном совокуплении. Однако это далеко не так, и тело женщины откликается на сперму вне зависимости от того, какова была воля женщины. Более того, при насилии шансов забеременеть у неё больше.

Две защитные реакции на ограничение сексуальности обществом: любовь – пассивная, изнасилование – активная.

* * *

Так как секс сам по себе плох по определению, церковному и моральному, так как секс – грязен, греховен, опасен, вреден, то изнасилование предстаёт квинтэссенцией этого ужаса: оно – супергрех, архигрязь, сверхвред и пр.

В нормальном обществе, где ебля – это торжество радости, всем доступной и безмятежной, изнасилование окажется именно таким, каким его определяю я.

* * *

Одна из доминирующих женских сексуальных фантазий – это быть изнасилованной, причём часто группой мужчин, будучи полностью лишённой воли и отдавшей себя во власть насильникам. Разумеется, в этих фантазиях женщина мечтает об изощрённом наслаждении, а не об истязании. Поэтому задача сводится к удовлетворению именно этой фантазии женщины – изнасиловать её так, как она хочет и мечтает.

* * *

Что делать мужчине, если он хочет немедля выебать женщину, которая не является проституткой? Соблазнять её, ухаживать за ней – нет, он не желает играть в подлые игры или просто не умеет. Он хочет сразу её взять без лишних слов и траты времени.

Есть только два метода быстрого совокупления с незнакомой женщиной, или, скажем романтически, с незнакомкой: купить или изнасиловать. Покупка проститутки может быть быстрой, но если незнакомка пребывает в хронической и злокачественной иллюзии, что она не проститутка (14), то процесс покупки может затянуться. Получается, что единственный метод быстрого совокупления с незнакомкой является изнасилование её.

Конечно, может быть применён, как я называю, «метод Клуни» (по имени легендарного красавца киноактёра Джорджа Клуни) – впечатлённые внешностью, деньгами, славой, женщины сами разводят ноги при первом взгляде на обладателя соответствующих чар.

Но и здесь нет надёжности, например, я читал, что, когда лет пятнадцать назад Mick Jagger был в Москве, он в каком-то баре пригласил русскую красавицу отправиться с ним в его кортеже по Москве (то есть, в переводе, предложил ебаться). Так она (у советских собственная гордость) отказалась. Разумеется, что она посвятила всю оставшуюся жизнь кусанию своих острых локтей, но смысл в том, что хотя Мика Джаггера красавцем не назовёшь, но мужчина он гениальный, богатый, с мировой славой и с весьма характерным лицом, привлекающим большинство женщин, но и этот набор, оказывается, не является стопроцентной гарантией, что любая женщина согласится сразу. Поэтому опять мы приходим к научному выводу, что единственный надёжный метод совокупиться с незнакомкой сразу, с первого взгляда – это изнасиловать её. Но так, чтобы потом она сказала всем «спасибо» и вытащила бы из сумочки календарь – назначить следующую встречу, но уже полностью добровольную.

* * *

В 99 процентах мужчине от женщины нужен только секс, причём как можно быстрее и бесплатнее. Общество же построено на отрицании этой аксиомы и заставляет мужчину лгать, оскопляться, сходить с ума или становиться неврастеником ради того, чтобы якобы хотеть в женщине на 99 процентов всё что угодно, кроме секса, иначе женщин настропалили обижаться, оскорбляться и негодовать.

Чем сильнее и наглее отрицается в обществе этот факт, тем больше происходит изнасилований.

* * *

То, что женщина не отдаётся сразу, а оказывает сопротивление в виде кокетства или полной недоступности, сразу даёт основание для изнасилования. Сопротивление – это провокация.

* * *

Увечья наносятся жертве во время ограбления, во время спора, просто из желания изувечить, а также во время изнасилования. Желание изувечить – это желание особое, не связанное с изнасилованием. За нанесение увечий надо наказывать вне зависимости от обстоятельств, при которых они были нанесены. То же самое и с убийством, которое происходит как результат ограбления, мести, по заказу, в пылу страсти, а также и после изнасилования. Убийство невинной женщины должно быть наказано вне зависимости от обстоятельств, при которых оно было совершено.

Однако нанесение увечий и убийства радостно привязывают к изнасилованию и их считают неотъемлемой частью изнасилования, тогда как есть огромное количество изнасилований, которые происходят без всяких увечий и тем более убийства. Ужасающая всех правда состоит в том, что изнасилование может быть прекрасным. Прекрасным при выполнении очень важных условий: насилующий мужчина или мужчины должны любить женское тело и выразить свою любовь в доставлении ему наслаждения наперекор женскому уму, который в силу страха, нежелания, протеста препятствует наслаждению, то есть при изнасиловании происходит приручение женского ума с помощью приручения её тела.

* * *

Самыми популярными компьютерными играми являются игры, имитирующие убийства. Убийства происходят с помощью рукопашной борьбы, холодного оружия, с помощью пушек и лазеров, пуль и взрывов. Цель игры – убить побольше и побыстрее. Чтобы оправдать такую всенародную кровожадность, в играх придумывается благородная цель, оправдывающая массовые убийства, а именно: ты убиваешь врагов, то есть ты убиваешь не просто так, а в качестве самообороны. А раз самооборона, то любое убийство не только простительно, но и похвально. Убийство в видеоиграх привлекательно и увлекательно потому, что в реальной жизни за него сажают, а часто и убивают. Да и решиться на убийство для многих нелегко даже в случае самообороны. А в игре все запреты сняты и ты можешь проливать кровь и лишать жизни совершенно безнаказанно и с огромным удовольствием. Мечта сбывается.

Казалось бы, удовлетворение сексуальных желаний, которыми полнятся люди, должно бы поощряться в мире видеоигр. Однако и в играх свирепствует та же мораль, что в жизни: убивай сколько хочешь, но секс изволь держать при себе (то есть мастурбируй и будь доволен либо еби свою жену и будь недоволен).

В Японии недавно была сделана игра RapeLay, которая вызвала всеамериканский и частично европейский протест, потому что в ней показано идеальное изнасилование. Эту игру отказались продавать amazon.com и ebay.com. На сайте изготовителя Illusion сообщается, что иностранцам игра не продаётся. Японцы вынуждены даже теперь изолироваться от остального мира, как в давние времена, чтобы не позволить христианской морали оккупировать себя и чтобы сохранить свою свободу мышления и действий. Судя по описанному содержанию, игра возмутила американских моралистов и прочих недоёбов особенно тем, что изнасилование в игре показано идеальным, то есть женщина начинает с испуга и ужаса, а заканчивает возникшей похотью и оргазмом. А ведь только таким изнасилование и должно быть: сломить не только физическое (мускульное) сопротивление женщины, но и физиологическое: нежелание ебли перевести в её радостное наслаждение.

Идеальное убийство (справедливое и безнаказанное) в играх приветствуется и рекламируется, а идеальное изнасилование – запрещается и порицается. Другими словами, людям запрещают сексуальные мечты даже в виртуальной жизни. Если наслаждение женщины не является для общества оправданием изнасилования, а, наоборот, возмущает его более всего, тогда как самооборона оправдывает кровавые убийства, то надо представить изнасилование как самооборону мужчин от недоступности повсеместно провоцирующих нагих женских тел.

* * *

Женщины по-разному переживают изнасилование в зависимости от их сексуального склада. Есть категория женщин (так и быть, не буду называть, какой процент они составляют из общего числа), которым не требуется foreplay^[90], они исключительно легко возбуждаются, достигают оргазма и плывут в нём до тех пор, пока поддерживается возбуждение. Это женщины, рождённые для длительной ебли, обеспечить которую могут только несколько мужчин. Групповое изнасилование для таких женщин – отрада, так как большинство из них не посмеют и не сумеют организовать себе череду мужчин, а при изнасиловании они получают то, что им поистине требуется, но без всякой моральной ответственности за принятие такого решения.

* * *

Людей учат, что, если на тебя напал бандит и требует твой кошелёк, не сопротивляйся, отдай ему всё, чтобы его не рассердить, а то он тебя убьёт. Большинство людей так и делают, отдают кошелёк и спасают себе жизнь. Однако, когда у женщины требуют кошелёк пизды, она, натасканная обществом ценить моральное поведение больше жизни, имеет глупость сопротивляться, и получается, что личный выбор наполнителя пизды для неё важнее жизни.

* * *

Незнакомка – это воплощение запрета, отмены которого надо добиваться. Общество предлагает с ним смириться, подсовывая порнографию. Тогда как сама женщина должна быть доступна, как порнография.

* * *

Закон преследует за то, что ты ебёшь женщину против её воли. В то же время закону наплевать, если женщина добровольно согласилась развести ноги, но никакого наслаждения не получила. За это тебя закон преследовать не будет. Но закон будет карать тебя, даже если женщина испытала наслаждение, несмотря на то, что её ебли поначалу насильно. Другими словами, закону наплевать на наслаждение, тогда как именно оно является главным в половом контакте. Закон озабочен не самим наслаждением, а лишь согласием на него. Вот где проявляется истинная «гуманность» законов.

* * *

«Ломать не строить» – вот почему большинство насильников идёт по лёгкому, эгоистичному пути, тогда как идеальное изнасилование содержит разрушение лишь как необходимое приготовление для строительства. В данном случае – для строительства наслаждения, ради чего ломается старый предрассудок о том, что совокупление должно происходить только с согласия женщины.

* * *

В животном мире тоже происходят изнасилования – объясняются они желанием продолжения рода. Вполне возможно, и подтверждается это тем, что самцы не истязают и не убивают самок после изнасилования, ибо тогда самцы уничтожили бы своё потомство вместе с ней.

У людей же нередко насильник истязает и убивает женщину, которую он изнасиловал, и это несмотря на то, что при насилии вероятность зачатия выше, чем при добровольном совокуплении. То есть насильник-садист, вполне возможно, убивает с женщиной своё потомство. Такое абсурдное поведение можно объяснить либо желанием избавиться от свидетеля преступления, жестоко караемого обществом, либо насильник-убийца видит в насилуемой женщине воплощение тех ограничений и запретов, которые он как раз и устраняет насилием, но ненависть к ним обращается на саму женщину: kill the messenger^[91]. Итак, природа включает в себя изнасилование как одну из форм совокупления у животных, а люди привнесли в изнасилование увечье и убийство.

Идеальное изнасилование как невольное наслаждение

– Подсудимый, вас обвиняют в групповом изнасиловании.

– Так я ведь действовал один!

– Группа пострадавших, встаньте.

…

Идеальное изнасилование – это групповое изнасилование без жестокости и унижения женщины, а с особой заботой о её безопасности и наслаждении, которое заканчивается её оргазмами. То, чем женщину стращают больше всего – групповым изнасилованием, превращается в свою противоположность: в её наивысшее наслаждение.

Лучше всего описать идеальное изнасилование, кратко пересказав фабулу романа, который у меня нет стимула написать (нужен аванс в несколько миллионов). А фабула – заебись. Вернее – заеби.

Жили-были три брата, которым умершие родители оставили большое наследство. Я их для простоты буду звать первый, второй и третий. Так вот эти братья не разгильдяи какие-то, а один из них строит дома, другой поэт и художник, а третий врач. Они с детства – близкие друзья. Мать их была гинекологом, отец – сексологом, и воспитывались ребята в сексуальной свободе и проштудировали родительские книжки с малых лет. Вооружённые знаниями женской анатомии и сексологии, они со средней школы соблазняли девочек, причём не только своим привлекательным внешним видом и спортивными успехами, но и пристальным и любвеобильным вниманием к клитору – чтение книг не прошло зря.

Все девочки их за это чрезвычайно ценили, многие из которых испытали свои первые оргазмы именно с братьями. Они никогда не ревновали друг к другу, а делились своими подружками, а с некоторых пор втроём обхаживали одну и ту же девушку, причём одновременно. Восторженная девушка, почувствовав гармонию, выдаваемую трио хуёв, языков и секстета рук, рассказывала об этой чудесной композиции своим подружкам, и к братьям начала выстраиваться очередь из жаждущих девочек, а потом и учительниц и прочих женщин.

В студенческие годы братья продолжали совершенствоваться в достижении интенсивных наслаждений у женщин. Они беззаботно, но творчески жили в роскошном особняке, и трудились они не для того, чтобы заработать деньги, а для использования своих талантов на благо окружающих, что придавало осмысленность их жизни.

Но в один день их жизнь резко изменилась. Они все вместе ехали в машине вдоль океана. Пошёл дождь, машину занесло, она перевернулась несколько раз и загорелась. Братьев спасло то, что они были пристёгнуты ремнями и сработали воздушные мешки. Но ожоги обезобразили их лица, и, несмотря на несколько операций, все три брата превратились в монстров – на их лица было жутко смотреть.

Выйдя из больницы, они продолжали жить вместе в особняке. Однако удовлетворить свою прежнюю тягу к женщинам они уже не могли – знакомые женщины, увидев их лица, потеряли интерес даже к любовному искусству, которым владели братья, а когда они пытались познакомиться с женщинами, те отстранялись в ужасе и страхе. Только редчайшие проститутки соглашались продавать им свою благосклонность за огромные деньги.

Братья столкнулись с настоящим женским предательством, которое состоит вовсе не в раздвигании ног для кого-то другого, а в отказе раздвинуть ноги для тебя. Братья задумались, как им заполучить женские тела. Решение, к которому они пришли, было для них единственным – насиловать. Но насиловать так, чтобы заставить женщин наслаждаться (ибо наслаждение женщины возбуждало братьев не менее, чем их собственное) и чтобы от полученного наслаждения у женщин не возникало желания сообщать о происшедшем в полицию.

На подготовку первого изнасилования у братьев ушло несколько недель. Они обсуждали разные варианты, выбирали основной и рассматривали альтернативные, если что-то помешает свершиться основному. Они проигрывали всевозможные непредвиденные обстоятельства и увлеклись этим делом, которое должно было стать их способом добычи женщин. Условие, которое они для себя поставили – это ни в коем случае не наносить женщине увечий и не только не пытаться унизить её, а, наоборот, с помощью доставляемого ей наслаждения заставить почувствовать себя богиней любви. Поэтому каждую насилуемую они решили называть Венерой, не пытаясь узнать её настоящего имени.

В романе я бы описал детали, как братья добывали Венер и доставляли к себе в особняк. А здесь важно лишь то, что они надевали маски в момент захвата очередной Венеры, чтобы она не увидела их обезображенных лиц. Также братья завязывали женщине глаза не только для того, чтобы она их не увидела, в случае если их лицо откроется, но прежде всего потому, что лишённая зрения Венера теряла ориентацию, сопротивление её уменьшалось, и она полностью переключалась на тактильные и слуховые ощущения, а они-то и были самыми важными.

Как для того, чтобы успокоить птицу, на клетку набрасывают тёмную тряпку и птица затихает, так на женщину одевается повязка на глаза, и она теряет большую часть своей активности. Первое – лишить самку возможности сопротивления. Завязать глаза, зафиксировать руки и ноги, а потом аппетит у неё придёт во время еды, если ты знаешь, как эту еду приготавливать и подавать.

Не видя, кто ею овладевает, Венера уже не могла делать выбор мужчины, и ей становилось безразлично, кто приносит ей наслаждение – красавец или уродец, молодой или старик. Эстетический критерий для выбора мужчины аннулировался в Венере вместе со зрением.

Слух Венеры наполнялся нежными заверениями братьев в полной её безопасности и её грядущем наслаждении, туда же шли щедрые комплименты её красоте. Тихая сентиментальная музыка служила фоном, а обоняние Венеры ублажалось специальными возбуждающими благовониями, которыми братья умащали свои тела.

С Венерой братья обращались властно, ласково и страстно. Они убеждали её, что ей не грозит ни беременность, ни венерическое заболевание, ничто, что могло бы принести ей какой-то вред. Нет, всё, что её ожидает, – это небывалое наслаждение. Руки и ноги женщины были зафиксированы, рот закрыт, чтобы она не вздумала кричать. В некоторых случаях братья предпочитали не использовать ремни или верёвки для лишения подвижности женских рук и ног. Братья разработали простую женскую позу для изнасилования: женщину клали на спину, ноги женщины поднимали, широко раздвигали, заводили за голову и прижимали к поверхности, на которой женщина лежала. В этой акробатической позиции женщина теряла всякую подвижность, но раскрытая промежность с поднятым задом оказывалась полностью доступной для одного из братьев, тогда как второй прижимал за щиколотку одну ногу к поверхности, на которой лежала женщина, а третий брат – другую. Братья, прижимавшие ноги, увещевали женщину успокоительными речами, которые они специально сочинили. Одни слова, разумеется, не успокаивали женщину, но когда один брат принимался за лизание клитора, а два других присасывались к соскам, то ощущения Венеры быстро менялись к лучшему.

Братья давно уже поняли, что одному мужчине любвеобильное изнасилование не под силу. Если женщина отчаянно сопротивляется и физически сильна, то, для того чтобы подавить её сопротивление, мужчине приходится либо причинить женщине боль (жестокость), либо угрожать оружием (унижение), что сразу лишало для них изнасилование своей прелести.

В борьбе с женщиной заурядный насильник ограничивается засовыванием своего хуя в какое-либо женское отверстие, но от такого совокупления женщина даже в добровольном сексе, как правило, не может испытать внятного наслаждения. При подавлении сопротивления женщины одному насильнику не до клитора, а без него женщине – никуда.

Кроме того, у одинокого насильника может не возникнуть эрекция или произойдёт быстрое семяизвержение. Так что при изнасиловании одним мужчиной женщина просто не успевает испытать наслаждение. Следует иметь в виду, что женщина в любой момент может возобновить сопротивление и прервать начавшееся было совокупление. Она может кричать и плакать и тем самым отвлекать насильника от своего дела и т. д. и т. п. Таким образом, один в женском поле не воин. (Я кратко затрагивал эту тему в эссе «Спасительница» (14)).

Братья же обладали подавляющей силой и тройной потенцией, и женщина теряла надежду, что ей удастся одолеть троих мужчин, и прекращала сопротивление. А когда сопротивление прекращалось, то наслаждение вступало в свои права, и после первого Венериного оргазма братья освобождали сначала ноги женщины, а когда она полностью уходила в наслаждение, освобождали и руки. Однако глаза у женщины оставались постоянно завязаны, чтобы её чувствами руководили только прикосновения, которые давали ей несомненное наслаждение, тогда как зрение сразу бы отвлекло её и увиденное уродство братьев подавило бы её возбуждение.

Братья встречали мужчин, которые утверждали, что их более интересует и завораживает процесс соблазнения женщины, чем сам процесс совокупления. Так могут говорить либо опытные мужчины, которые уверены в своей конечной победе и играют с женщиной, как кошка с мышкой, зная, что в итоге они её съедят, либо это малоопытный романтик (мужчину, предпочитающего процесс достижения цели самой цели, принято называть романтиком), боящийся женщины и скрывающий своё неумение и страх перед совокуплением при помощи его оттягивания, продлевая соблазнение-ухаживание.

Но почему бы не быть мужчинами, которые больше всего наслаждаются сопротивлением женщины и сведением его на нет? Смысл изнасилований, которые совершали братья, был не в том, чтобы насладиться самим, а чтобы силой заставить женщину насладиться помимо её воли, то есть сменить одну волю на другую. Волю сопротивления на волю желания. Только в этом случае сопротивление женщины теряет смысл как в физическом, так и в нравственном смысле. Братьям было важно, чтобы женщина их хотела, как в те давние времена, когда их лица были красивыми.

Особенно братьям было по душе, как они назвали, «профилактическое изнасилование» – оно являлось спасительным от злостных заблуждений. Изнасилование происходило с молодыми девушками, а иногда и с девственницами и было, по мнению братьев, прежде всего обучением, освобождением и избавлением от навязанной лжи, что ебля якобы нуждается в любви. После опробования «братского» искусства девушку осеняло, что ебля с умелыми незнакомцами прекрасна, что они доказали ей вагинально-анально-орально. Оказывается, осознавала девушка, что насильники могут превратиться в замечательных и желанных любовников.

Братья поняли, что изнасилование – это занятие значительно ответственнее, чем добровольное совокупление с радостно согласившейся женщиной, и потому они восприняли изнасилование как испытание, пробу для настоящего мужчины: из сопротивляющейся женщины, впавшей в ужас, сделать страстную любовницу, жаждущую и просящую продолжения. Люди, имеющие весьма ограниченный сексуальный опыт, и особенно женщины вынуждены полагаться на подтасованную статистику об изнасилованиях, невежественные научные исследования и на лживые исповеди женщин. Но братья систематически насиловали множество женщин, и им не нужны были научные исследования – женщины, стонущие от наслаждения, ни одна из которых не заявила в полицию, стали для них аксиоматическим подтверждением их правоты.

Так как осчастливленные братьями женщины по секрету рассказывали своим подругам о случившемся, слухи о тройке волшебников стали распространяться по окрестностям. Многие девушки стали нарочно разгуливать поодиночке в тех местах, где, по рассказам счастливиц, произошло их похищение. В итоге всё уподобилось аттракциону «Американские горы», который является имитацией смертельной опасности, но с гарантированным happy end. Женщины на «Американских горах» кричат и визжат от страха, но радостно на него идут ради удовольствия стремительного полёта. Таким же было и братское изнасилование – женщины вначале пугались и кричали, а потом, осчастливленные наслаждением, радостно вылезали из постели, чтобы снова встать в очередь, чтобы повторить сладкий ужас аттракциона. Однако братья не встречались ни с кем повторно. Во-первых, была опасность, что женщина их узнает, а во-вторых, и это самое главное, братья не хотели добровольного совокупления, которое оказалось бы во второй раз, – их влёк самый опасный, но и самый восторженный трюк любви – изнасилование.

Использованная литература

1. Randy Thornhill, Craig T Palmer. A Natural History of Rape. Biological Bases of Sexual Coercion. Cambridge, Massachusetts, London: The MIT Press. 2000.252 p. ISBN 0-262-20125-9.

2. Evolution, Gender, and Rape. London: The MIT Press, 2003.454 p. ISBN 0-262-70090-5.

3. Vanessa Place. The Guilt Project. Rape, Morality, and Law. N.Y.: Other Press, 2010.318 p. ISBN 978-1-59051-264-7.

4. Joyce Carol Oates. Rape. A love Story. N.Y.: Carroll & Craf Publishers, 2003.154 p. ISBN 0-7867-1294-5.

5. Joanna Bourke. Rape. Sex, Violence, History. Great Britain: Shoemaker/Hoard,2007.566 p. ISBN 978-1-59376-114-1.

6. Andrew Hacker. Mismatch. The Growing Gulf Between Women and Men. N.Y.: Scribner, 2003.228 p. ISBN 0-684-86252-2.

7. William F. McKibbin, Todd K. Shackelford, Aaron T. Goetz, Valerie G. Starratt. Why Do Men Rape? An Evolutionary Psychological Perspective, 2008.

8. James W. Prescott. Body Pleasure and the Origin of Violence, http:// www.violence.de/prescott/bulletin/ article.html

9. Мотивы сексуальных насильников. http://www.dorogaksvobode. ru/index.php?option=com_content8mew=article8dd= 122:2009-06-16-15-21 -08&catid=44:2009-06-11-14-42-288dtemid= 160

10. Malamuth Neil M., Check James V. Sexual arousal to rape and consenting depictions: The importance of the woman s arousal 11 Journal of Abnormal Psychology. 1980. Vol. 89(6). P 763–766.

11. Robert R. Hazelwood, Roland Reboussin Janet I. Warren. Correlates of Increased Aggression and the Relationship of Offender Pleasure to Victim Resistance 11 University of Virginia Journal of Interpersonal Violence. 1989. Vol. 4. № 1. P. 65–78.

12. James W. Prescott. Body Pleasure And The Origins Of Violence 11 The Bulletin of The Atomic Scientists. 1975. P. 10–20.

13. Jaclyn Friedman, Jessica Valenti. Yes Means Yes! Visions Of Female Sexual Power & A World Without Rape. Seal Press, 2008.362 p. ISBN 978-1-58005-257-3.

14. Михаил Армалинский. Чтоб знали! М.: Ладомир, 2002. 861 с. ISBN 5-86218-379-5. С. 441–493.

15. В. Маяковский. ПСС. М., 1955. T. 1. С. 103–104.

Примечания

1

подружку (англ.), часто в смысле «любовница».

(обратно)

2

«Деньги ни за что и бесплатные девицы» (англ.) – песня британской группы Dire Straits 1985 года.

(обратно)

3

«Медовая» (англ.), часто в смысле «желанная».

(обратно)

4

О, дерьмо! (англ.) – восклицание, используемое в смысле «Чёрт возьми!».

(обратно)

5

Я люблю тебя.

(обратно)

6

Я люблю вас обоих (англ.).

(обратно)

7

Кончи в меня, мой сладкий! (англ.)

(обратно)

8

Клуб «КОКТЕЙЛЬ» (англ.)

(обратно)

9

О, Боже! (англ.)

(обратно)

10

В переводе С.Я. Маршака.

(обратно)

11

беззаботна, как воскресное утро (англ.).

(обратно)

12

См.: http://www.saudek.com

(обратно)

13

Жизнь – она больше,

Больше, чем ты (англ.).

(обратно)

14

Я не хочу гореть в раю (англ.).

(обратно)

15

Дословно: Прощай, дорога из жёлтого кирпича (англ.). В ассоциации с американской сказкой Волшебник страны Оз, пересказанной в СССР как Волшебник Изумрудного города, означает: Прощайте, несбыточные мечты.

(обратно)

16

Я, наконец, решил, что моё будущее лежит

Вдали от дороги из жёлтого кирпича (англ.).

(обратно)

17

И где же ты сейчас? (англ.)

(обратно)

18

Я радом с тобой, я – часть тебя,

Но в тебе есть часть кого-то ещё… (англ.)

(обратно)

19

Давай станцуем твист снова,

Как мы делали это прошлым летом… (англ.).

(обратно)

20

Пока маленькие синие птички поют свои чарующие песни,

Мы будем любить лето снова и снова… (амер.)

(обратно)

21

Зелёная трава (англ.).

(обратно)

22

«Всё кончено» (англ.).

(обратно)

23

Жизнь на краю ночи (англ.).

(обратно)

24

Что бы ты сказала, милая? (англ.)

(обратно)

25

Это было охуенно! (англ.)

(обратно)

26

Фраза имеет двоякий смысл: гостеприимный «Приходите к нам опять!» и сексуальный «Кончайте ещё и ещё!» (англ.)

(обратно)

27

не «Дай я тебя расцелую!», а «Ебать тебя нежно!» (англ., неточно).

(обратно)

28

Михаил Армалинский. Состояние. 1975. См.: http://www.mipco.com/win/ sost.html

(обратно)

29

Фольклор цитируется по: Русские бесстыжие пословицы и поговорки / Сост. Михаил Армалинский. Minneapolis: M.I.P., 1995; Народные русские сказки не для печати. Русские заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым: 1857–1862. М.: Ладомир, 1997.

(обратно)

30

На жаргоне – «золотой дождь» (англ.), – когда любовники мочатся друг на друга.

(обратно)

31

Совершенно бесплатный банковский счёт! (англ.)

(обратно)

32

Совершенно бесплатная ебля! (англ.)

(обратно)

33

Никто не делает этого лучше (англ.).

(обратно)

34

Всех женщин – на хуй! (англ.)

(обратно)

35

Знаменитая площадь в Нью-Йорке, где Новый год встречают падением «хрустального» шара – многолюдным шоу с фейерверками, конфетти и т. п.

(обратно)

36

На жаргоне – «дыра славы» (англ.), точнее: дыра упоения.

(обратно)

37

Китайский квартал (англ.) – обобщенное название городских районов проживания выходцев из Юго-Восточной Азии.

(обратно)

38

Поеби меня в зад (англ.).

(обратно)

39

Я сказала, в зад – я не на таблетках (англ.).

(обратно)

40

Я кончаю. Прямо сейчас! Я кончаю! (англ.)

(обратно)

41

– Извини за дерьмо…

– Дерьмо случается (англ.).

(обратно)

42

Сексуальное удовлетворение от испражнений партнёра (англ.).

(обратно)

43

Фраза имеет двоякий смысл: гостеприимный «Приходите к нам опять!» и сексуальный «Кончайте ещё и ещё!» (англ.)

(обратно)

44

Монета в 25 центов.

(обратно)

45

Здесь: тренажёр «бегущая дорожка» (англ.).

(обратно)

46

Судьба (англ.).

(обратно)

47

Сладкий мой (англ.).

(обратно)

48

Цитируется по изданию: Достоевский Ф.М. Поли. собр. соч. в 30-ти томах. Л.: Наука. Т. 11 (1974) и т. 12 (1975). В ссылках после номера тома следует номер страницы.

(обратно)

49

Персонаж из романа Ф. Достоевского «Идиот».

(обратно)

50

См.: Маркиз де Сад. Философия в будуаре / Перевод Михаила Армалинского. Minneapolis: M.I.P. Company, 1993.198 с. ISBN 0-916201-14-7.

(обратно)

51

См. Pink Samurai by Nicholas Bornoff. N.Y., 1991.

(обратно)

52

См.: Крафт-Эбинг. Половая психопатия. M., 1996. С. 188.

(обратно)

53

Я проштудировал поэзию Бродского, исключив переводы, в его пятитомном собрании сочинений, изданном в С.-Петербурге «Пушкинским фондом» в 1992–1999 годах (в ссылках на цитаты оттуда после номера тома следует номер страницы), а также не вошедшие в пятитомник последние стихотворения из ардисовского сборника «Пейзаж с наводнением», 1996 (стихи обозначаются одним номером страницы).

(обратно)

54

изнасилование на свидании (англ.).

(обратно)

55

Здесь: счастье да любовь (англ., неточно).

(обратно)

56

Список литературных источников см. в конце статьи.

(обратно)

57

Интернет-проект Михаила Армалинского, представляющий собой сайт знакомств, где участники размещали фотографии только своих половых органов и знакомились, не видя друг друга в лицо.

(обратно)

58

Здесь: «взад-вперёд» (англ.).

(обратно)

59

Заболоцкий М. Собр. соч. М.: Худож. лит., 1972. T. 1. С. 292.

(обратно)

60

Она теперь – твоя (англ.).

(обратно)

61

Занимайтесь любовью, а не войной (англ.).

(обратно)

62

Judith Levine. Harmful to Minors. The Perils of Protecting Children from Sex. University of Minnesota Press, 2002.302 p. ISBN 0-8166-4006-8.

(обратно)

63

Стихотворение из книги: Михаил Армалинский. Вплотную. Minneapolis: M.I.P., 1994. ISBN 0-9162201-16-3.

(обратно)

64

См. подробнее: СОИТИЕ: Альманах русской эротической литературы / Сост. Михаил Армалинский. 1989. ISBN 0-9162201-06-6.

(обратно)

65

Секс может подождать (англ.).

(обратно)

66

пенис (англ.).

(обратно)

67

груди (англ.).

(обратно)

68

Дословно: оскорблять/злоупотреблять (англ.).

(обратно)

69

См.: Золотоносов М.Н. Братья Мережковские. Кн. 1. Omjepenis Серебряного века. Роман для специалистов. М.: Ладомир, 2003.1030 с. ISBN 5-86218-420-1. (Русская потаённая литература.)

(обратно)

70

«Растление детей» (англ, неточно).

(обратно)

71

Здесь существительное от глагола «беспокоить/изводить» (англ.).

(обратно)

72

В невинном контексте – друг (англ.).

(обратно)

73

Русские бесстыжие пословицы и поговорки / Сост. Михаил Армалинский. Minneapolis: M.I.P., 1995.

(обратно)

74

Seymour Fisher. The Female Orgasm: Psychology, Physiology, Fantasy. The Penguin Press, 1973. ISBN 978-0713905182.

(обратно)

75

Дословно: Еби себя сам! (англ.)

(обратно)

76

Soft – мягкий, hard – твёрдый (англ.).

(обратно)

77

См. № 2 в списке использованных источников информации в конце текста.

(обратно)

78

Дословно: Я тебя ебал! (англ.); контекстно: «Иди на хуй!».

(обратно)

79

пизда (англ.).

(обратно)

80

happy end – счастливый конец (англ.).

(обратно)

81

Здесь: рекламная пауза, дословно – «прерывание совокупления/соития» (лат.).

(обратно)

82

The Last Taboo: Women and Body Hair / Ed. Karin Lesnik-Oberstein. Manchester University Press, 2006.218 p. ISBN-13:978-0719075001.

(обратно)

83

Михаил Армалинский. По обе стороны оргазма. Minneapolis: 1988. ISBN 0-916201-04-Х.

(обратно)

84

Нумерованный список литературы см. в конце исследования; при отсылке на него в скобках указан номер работы или работа и цитируемые страницы.

(обратно)

85

изнасилование согласно букве закона (англ.).

(обратно)

86

после случившегося (лат.).

(обратно)

87

«Враги – любовная история» (англ.).

(обратно)

88

«Изнасилование – любовная история» (англ.).

(обратно)

89

Дословно: двойное проникновение и герметизация (англ.), то есть когда одновременно заполнены три женских отверстия.

(обратно)

90

Процесс возбуждения перед совокуплением (англ.).

(обратно)

91

Здесь: убей принёсшего недобрую весть (англ.).

(обратно)

Оглавление

Фантазмы

  Млечный путь женщин

  Любимое дело

  Поэтические предпочтения

  Любимый вальс

  Напрасные дары

  Вытекающие последствия

  Посредница

  Недоступность

  Она, не глядя

  Крепкий коктейль

  Телесный ум

  Орление

  Любвеобильный песенник

  Типун

  Прошлый дом

  Что может быть лучше?

  Заблудившийся сфинктер

  История о двух влюблённых, у которых было много любовников

  С головы на ноги

  Верность полу

  Фантазёры

  Поговорила поговорками, послал пословицей

  Кисло-сладкая месть

  Чаща

  Офонарение

  Дурачьё

  Гипнотический пас

  Точка, набранная курсивом

  Чистое золото

  Ко мне!

  Гадание по сути

  Жидкая улика

  Потопы

Измышления

  Нули да палочки

  Достоевский у Тихона, Армалинский у Матрёши

  Поздравление с 8-м – матом

  Десадовские запреты, или золото – в говне

  Секс в поэзии Бродского Наблюдения с комментариями

  Эйнштейн как ёбарь, и я как Эйнштейн

  Сгущая краски

  Верность – ревность – древность

  О пользе сексуальных наслаждений для детей

  Вечный голод, или святая порнография

  О волосах лобковых

  Идеальное изнасилование

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно