Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

The Snowball

Warren Buffett and the Business of Life

Bantam Books New York

Элис Шрёдер

Уоррен Баффе

Лучший инвестор мира

Перевод с английского 2-е издание

Издательство «Манн, Иванов и Фербер» Москва, 2013

УДК 336.76 ББК 65.02 Ш85

Издано с разрешения P&R Permission & Rights Ltd. На русском языке публикуется впервые

Перевод с английского Павла Миронова при участии Светланы Кицюк, Катерины Конкиной, Андрея Шароградского, Антона Золотых

Шрёдер, Э.

Ш85 Уоррен Баффет. Лучший инвестор мира: пер. с англ. / Элис Шредер. — 2-е изд. — М.: Манн, Иванов и Фербер, 2013. — 800 с.

ISBN 978-5-91657-751-8

Это биография одного из самых богатых людей нашего времени (состояние Уоррена Баффета в 2011 году оценивалось в 50 миллиардов долларов). Она дает ответы на множество вопросов тех, кто интересуется феноменом Баффета. Какой метод инвестирования дает такой эффект? Какой ум, характер и образ жизни нужен для наращивания богатства? Чем мультимиллиардер занимается в свободное время? Какой образ жизни ведет его семья?

Автор проделала огромную работу, сведя воедино воспоминания самого Уоррена, его родных, знакомых, коллег и партнеров, а также данные семейного архива Баффетов. Получившаяся книга представляет интерес для любого, кто имеет отношение к финансам.

УДК 336.76 ББК 65.02

Все права защищены.

Никакая часть данной книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме без письменного разрешения владельцев авторских прав.

Правовую поддержку издательства обеспечивает юридическая фирма «Вегас-Лекс»

VEGAS LEX © Alice Schroeder, 2008

ISBN 978-5-91657-751-8

© Перевод на русский язык, издание на русском языке, оформление. ООО «Манн, Иванов и Фербер», 2013

Оглавление

Посвящается Дэвиду

Уоррену девять лет. На дворе стоит зима. Он играет в снегу вместе со своей младшей сестрой Берти.

Уоррен ловит снежинки. Поначалу по одной. Затем хватает горсть снега, начинает лепить из него шарик. Постепенно шарик превращается в ком. Уоррен кладет его на землю и начинает катать. К комку прилипает все больше снега.

Мальчик толкает снежный ком по лужайке, тот все растет и растет в размерах. Через какое-то время Уоррен достигает границы их лужайки. Остановившись на мгновение в сомнении, он возобновляет движение — и вот снежный ком катится уже по соседской земле.

Уоррен катит и катит снежный ком вперед, глядя на лежащие перед ним бескрайние просторы, пока еще усыпанные нетронутым снегом.

Часть первая

Пузырь

Глава 1. Менее лестная версия

Омаха • июнь 2003 года

Уоррен Баффет раскачивается в кресле, скрестив длинные ноги, за простым деревянным столом, принадлежавшим еще его отцу Говарду. Кажется, что дорогой пиджак марки Zegna сшит не по размеру, а то и вовсе куплен на распродаже. Этот пиджак Уоррен носит изо дня в день, не обращая внимания на то, во что одеты остальные пятнадцать сотрудников головного офиса компании Berkshire Hathaway. Его белая рубашка туго застегнута на шее, воротничок (явно меньшего размера, чем нужно) выбивается из-под галстука, который выглядит так, будто Уоррен носит его еще с тех времен, когда был молодым бизнесменом. Судя по всему, этот человек не измерял окружность своей шеи в течение последних сорока лет.

Его руки скрещены за головой поверх седеющих прядей. Одна из них, особенно большая и растрепанная, проходит через всю голову и, напоминая лыжный трамплин, заканчивается прямо над правым ухом. Мохнатая правая бровь постоянно движется над черепаховой оправой очков, и ее движение придает лицу то скептическое, то мудрое, то открытое выражение. Сейчас он улыбается, и «странствующая» бровь поднимается все выше. Тем не менее взгляд бледно-голубых глаз остается сосредоточенным и решительным.

Он сидит в окружении знаков, символов и воспоминаний последних пятидесяти лет. На стенах коридора рядом с кабинетом висят фотографии футбольной команды Nebraska Cornhuskers, чек за участие в одной из серий мыльной оперы, оферта (так и не принятая) о покупке хедж-фонда под названием Long-Term Capital Management, разнообразные сувениры с логотипом Coca-Cola. На кофейном столике в кабинете стоит «классическая» бутылка той же Coca-Cola. Рядом с ней лежит бейсбольная перчатка, запаянная в акриловый футляр. Над диваном висит сертификат, подтверждающий, что его обладатель окончил в январе 1952 года курсы публичных выступлений Дейла Карнеги. Чуть выше и левее книжного шкафа — картина с изображением почтового дилижанса компании Wells Fargo. Неподалеку от нее — диплом Пулитцеровской премии, полученной в 1973 году газетой Sun Newspapers of Omaha, принадлежавшей инвестиционному товариществу Баффета. По всей комнате разбросаны книги, газеты. Фотографии членов его семьи и друзей стоят на комоде, на боковом столике и даже на выдвижной полке, предназначенной для компьютерной клавиатуры. На стене за спиной Баффета — огромный портрет отца, чей взгляд встречает каждого входящего в комнату.

И хотя за окном прекрасное утро поздней весны, окна закрыты коричневыми деревянными ставнями. Телевизор, повернутый к столу Баффета, настроен на канал CNBC. Звук приглушен, но текстовая строка, бегущая внизу экрана, снабжает хозяина

кабинета свежими новостями в течение всего дня. К его немалому удовольствию, на протяжении многих лет в новостях часто говорится и о нем самом.

Однако на самом деле лишь немногие люди могут похвастаться тем, что хорошо его знают. Лично я познакомилась с Баффетом шесть лет назад, когда работала финансовым аналитиком и занималась оценкой акций Berkshire Hathaway. Со временем наши отношения стали дружескими, а теперь мне предстоит узнать его еще лучше. Мы сидим в офисе Уоррена, потому что он собирается писать книгу. Непокорные брови будто подчеркивают слова, которые он повторяет раз за разом: «Элис, ты сделаешь эту работу куда лучше, чем я. И я рад, что эту книгу пишешь ты, а не я сам». Чуть позже вам станет понятно, почему он говорил мне все это. А пока что мы начнем наш рассказ с того, что ближе всего сердцу этого человека.

«Откуда у вас это, Уоррен? Откуда такое большое внимание к деньгам?»

Его глаза на несколько секунд теряют привычную сосредоточенность — кажется, будто в поисках ответа он перебирает в мозгах один файл за другим. Наконец Уоррен начинает рассказывать свою историю: «Бальзак говорил, что за каждым огромным состоянием лежит совершённое преступление¹. Это неприменимо в случае Berkshire...»

Он приподнимается из своего кресла, стараясь удержать эту мысль, и пересекает комнату за пару огромных шагов. Пересев в другое кресло, обитое парчой горчичнозолотого оттенка, Уоррен наклоняется вперед, напоминая скорее подростка, хвастающегося своей первой любовной победой, чем семидесятидвухлетнего финансиста. Баффет начинает рассказывать мне, как интерпретировать историю, с кем еще побеседовать, о чем писать — в сущности, он говорит, какой видит эту книгу. Он подробно делится со мной мыслями о человеческой природе и слабости памяти, а потом произносит: «Всякий раз, когда моя версия будет отличаться от чьей-то еще, прошу тебя, Элис, использовать менее лестную для меня версию».

Лучшие уроки из общения с Баффетом можно извлечь, просто наблюдая за ним. Вот первый урок: смирение обезоруживает.

На самом деле в этой книге мне пришлось не так уж часто использовать менее лестные версии, и, когда я выбираю их, это связано не с недостатками памяти, а с человеческой природой. Один из подобных прецедентов произошел в 1999 году в Солнечной долине.

Глава 2. Солнечная долина

Айдахо • июль 1999 года

Уоррен Баффет вышел из своей машины, достал из багажника чемодан и прошел через ворота на летное поле аэродрома, где его с семьей уже ожидал блестящий белый реактивный самолет Gulfstream IV, размерами больше напоминающий ближнемагистральный лайнер (в 1999 году — самый большой частный реактивный самолет в мире).

Один из пилотов взял у него чемодан, чтобы положить в багажное отделение. Каждого нового пилота, который только начинал летать с Баффетом, обычно шокировало, что тот ездил без шофера, сам вытаскивал из машины и нес свой багаж. Баффет вскарабкался по трапу, поздоровался со стюардессой (заметив, что видит ее впервые) и направился к креслу около иллюминатора, в который во время полета он обычно никогда не глядел. Настроение у него было приподнятым — Уоррен Баффет предвкушал эту поездку на протяжении нескольких недель.

Его сын Питер, невестка Дженнифер, дочь Сьюзан со своим приятелем, а также двое внуков уже сидели в кожаных креслах цвета кофе с молоком, размещенных по всему четырнадцатиметровому салону. Они развернули кресла так, чтобы было удобнее сидеть. Стюардесса принесла напитки, заранее подобранные в соответствии со вкусами всех членов семьи. На кушетке неподалеку от кресел лежала кипа журналов: Vanity Fair, New Yorker, Fortune, Yachting, Robb Report, Atlantic Monthly, Economist, Vogue и Yoga Journal. Самому Баффету хорошо обученная стюардесса подала вместе с упаковкой картофельных чипсов и Cherry Coke, цвет банки которой практически совпадал с оттенком его свитера, стопку свежих газет. Он поблагодарил девушку, поболтал с ней пару минут, чтобы снять напряжение от первого ее полета с боссом, а затем попросил передать второму пилоту, что пассажиры готовы к взлету. Затем углубился в газеты и не поднял головы даже тогда, когда самолет взлетел на двенадцатикилометровую высоту. В течение следующих двух часов шестеро молодых людей болтали между собой, смотрели фильмы, звонили по телефону. Стюардесса расстелила скатерти, поставила вазы с орхидеями на обеденные столики, сделанные из старого клена с узором «птичий глаз», и вернулась на кухню, чтобы приготовить обед. Баффет по-прежнему читал, спрятавшись от всех за газетами, словно находился в одиночестве в своем офисе.

Пассажиры сидели внутри настоящего летающего дворца стоимостью в 30 миллионов долларов, который считался «долевым». Он принадлежал восьми владельцам, каждый из которых при необходимости мог им воспользоваться. Пилоты в кабине, персонал, готовивший самолет к вылету, стюардесса, подававшая обед, — все эти люди работали в компании Netjets, принадлежавшей Berkshire Hathaway Уоррена Баффета.

Через некоторое время Gulfstream IV пересек равнину Снейк-Ривер и приблизился к горной цепи Соутуз, огромному массиву из темного гранита, нагретого лучами летнего солнца. Самолет спланировал в прозрачном небе по направлению к долине реки Вуд, снизился до высоты двух с половиной километров. Несмотря на начавшуюся болтанку, Баффет невозмутимо продолжал чтение, не обращая внимания на то, что его семейство мотается из стороны в сторону в своих креслах. В иллюминаторах показались освещенные солнцем вершины холмов, чуть ниже — ряды сосен, покрывавших склоны хребтов и долины. Пассажиры нетерпеливо заулыбались. Освещенный полуденным солнцем самолет стал снижаться, и его увеличивающаяся тень накрыла старый шахтерский городок Хейли.

Через несколько секунд шасси коснулись летного поля аэропорта «Фридман Мемориал». К тому времени как семья Баффета спустилась по трапу, через ворота аэропорта уже въехали два внедорожника, управляемые сотрудниками фирмы «Хертц». Водители были одеты в фирменные рубашки золотого и черного цветов. Однако вместо привычного значка «Хертц» на них красовался логотип Allen & Со.

Дети буквально прыгали в нетерпении, пока в багажники внедорожников загружались теннисные ракетки и красно-белая сумка для гольфа. Затем Баффет и осталь-

ные пассажиры пожали руки пилотам, попрощались со стюардессой и расселись по машинам. Миновав Sun Valley Aviation — миниатюрное здание на южной границе аэропорта, они выехали на дорогу, ведущую в направлении гор. С момента, когда шасси самолета коснулись земли, прошло не более двух минут.

Через восемь минут, строго по расписанию, на аэродроме приземлился следующий самолет, сразу же направившийся на свое место для стоянки.

В лучах золотого полуденного солнца на летное поле в Айдахо садился один самолет за другим. Одни летели с юга или востока, другие заходили на посадку с запада, из-за гор. Вскоре на аэродроме можно было видеть и «рабочих лошадок» Cessna Citation, и роскошные Learjet, и скоростные Hawker, и фантастические Falcons, но гораздо чаще — впечатляющие G-IV. Когда солнце начало клониться к закату, здесь уже выстроилась целая дюжина огромных блестящих лайнеров. Чем-то все это напоминало витрину магазина игрушек, только для миллиардеров.

Конечной целью путешествия Баффетов был небольшой городок Кетчум в нескольких километрах от национального парка Соутуз. Через некоторое время автомобили объехали гору Доллар-Маунтин, и перед пассажирами предстал зеленый оазис, покоящийся среди коричневых гранитных склонов. Здесь, окруженная соснами и осинами, раскинулась знаменитая Солнечная долина², самый известный курорт на Западе. Здесь Эрнест Хемингуэй начал писать свой знаменитый роман «По ком звонит колокол». Многие лыжники и конькобежцы из олимпийской сборной США считали Солнечную долину своим вторым домом.

Группа семей, к которой Баффеты планировали присоединиться в этот вторник, была так или иначе связана с Allen & Со, инвестиционным банком-бутиком, специализировавшимся на работе в индустриях СМИ и коммуникаций. Allen & Со, осуществившая ряд крупных операций по слиянию компаний в Голливуде, уже на протяжении десяти лет выступала организатором серии дискуссий и семинаров, объединенных с отличным отдыхом на свежем воздухе в Солнечной долине. Герберт Аллен, глава компании, приглашал в долину только приятных ему людей или тех, с кем он рассчитывал заняться бизнесом.

Поэтому на конференциях часто можно было увидеть как богачей, так и знаменитостей, таких как Кэндис Берген, Том Хэнкс, Рон Ховард и Сидни Поллак; гигантов индустрии развлечений — Барри Дилера, Руперта Мердока, Роберта Игера и Майкла Айснера; уважаемых журналистов Тома Брокау, Дайану Сойер и Чарли Роуза; титанов мира технологий — Билла Гейтса, Стива Джобса и Энди Гроува³. Неудивительно, что каждый раз Солнечную долину осаждала и целая армия репортеров.

Беднягам журналистам приходилось для этого проделывать немалый путь. Накануне конференции они прилетали в Ньюарк, пересаживались на коммерческий рейс до Солт-Лейк-Сити. Там они сидели в терминале Е в окружении людей, направлявшихся в богом забытые места вроде Каспера или Сиу-Сити, ожидая момента, когда можно будет втиснуться в маленький чартерный самолет. После посадки в Кетчуме их самолет отгоняли в самый дальний конец аэродрома, и журналисты только издали могли наблюдать за тем, как крепкие молодые сотрудники Allen & Со, одетые в рубашки-поло пастельного цвета, приветствуют многочисленных гостей компании, прибывающих коммерческими рейсами. Гостей легко было узнать в толпе пассажиров. Мужчины обуты в ботинки марки Western, одеты в рубашки Paul Stuart и джинсы, женщины облачены в замшевые куртки, у всех бусы из крупной бирюзы. Сотрудники Allen определяли новичков по заранее изученным фотографиям. Тех же, с кем им доводилось видеться раньше, приветствовали как старых друзей. В счита-ные секунды они забирали у гостей багаж и провожали их до внедорожников на парковке в нескольких шагах от аэропорта.

А репортеры плелись к стойке «Аренда автомобилей» и самостоятельно добирались до Солнечной долины, болезненно переживая свой «низкий статус». В течение последующих дней многие места в Солнечной долине будут отмечены табличкой «Частное мероприятие», спрятаны от любопытных глаз стараниями сотрудников различных служб безопасности за огромными растениями в кадках и цветами в вазонах, развешанных по стенам. Репортеры не будут иметь никакой возможности узнать о множестве интересных вещей «за занавесом», им останется только издали следить за происходящим, навострив уши¹. С тех пор как в 1995 году Майкл Айснер из Disney и Том Мерфи из Capital Cities/ABC мечтали о слиянии своих компаний в ходе Sun Valley League (именно так эта конференция обычно именуется в СМИ; и это вполне справедливо, поскольку в ее работу оказывается вовлечен весь курорт), она широко освещается в прессе — порой даже может показаться, что речь идет о Каннском фестивале, только в области бизнеса. Однако сделки по слиянию, о которых становится известно после конференций, чаще всего являют собой лишь верхушку айсберга. Происходящее здесь не ограничивается заключением сделок, хотя именно последние привлекают наибольшее внимание прессы. Каждый год по деловому сообществу расползаются слухи, что та или иная компания работает над заключением важной сделки в ходе «конклава» в горах Айдахо. Поэтому, когда приметные внедорожники подкатывают к навесу перед входом в здание местного отеля, репортеры изо всех сил вглядываются в лобовые стекла автомобилей, стараясь определить, кто же прибыл в этот раз. Когда выясняется, что эта фигура заслуживает внимания прессы, они начинают преследовать свою жертву по всему курорту, размахивая камерами и микрофонами.

Разумеется, репортеры быстро узнали Уоррена Баффета, вылезавшего из своего автомобиля. «Баффет встроен в структуру ДНК Sun Valley League», — сказал как-то его друг Дон Кью, председатель правления Allen & Со². Баффет симпатичен большинству представителей прессы, поскольку он никогда не делает ничего, что могло бы вызвать их неудовольствие. А еще Уоррен представляет собой большую загадку. Его публичный образ «простого парня» многим кажется вполне искренним. Однако на самом деле Баффет — человек куда более сложный, чем может показаться. Ему принадлежало пять домов, но жил он лишь в двух из них. В какой-то момент получилось так, что он был

женат на двух женщинах. Он говорит мягко и с добрым огоньком в глазах, любит афоризмы, может похвастаться, что у него много преданных друзей, однако при этом имеет репутацию жесткого и холодного дельца. Кажется, что сам он избегает публичности, однако при этом ему удается привлечь к себе больше внимания, чем любому другому бизнесмену на планете*. Он летает по всей стране на своем G-IV, часто посещает публичные мероприятия, среди его друзей множество знаменитостей. И при этом утверждает, что предпочитает Омаху, гамбургеры и бережливость. Он часто говорит о том, что его успех базируется на нескольких простых идеях в области инвестирования и настойчивом ежедневном труде. Но если все ограничивается только этим, то почему же никому не удалось повторить его путь?

И в этот раз Баффет, как обычно, доброжелательно помахал журналистам, одарив их отеческой улыбкой. Они сделали несколько фотоснимков и принялись ждать следующую машину.

Баффеты подъехали к своему дому, выстроенному в стиле французского шале. Он стоял в ряду нескольких похожих домов рядом с бассейном и теннисными кортами — в них Герберт Аллен обычно расселял наиболее важных гостей. Внутри Баффетов уже ждал привычный набор подарков — куртки с логотипом Allen & Со, бейсболки, флисовые свитера на молнии и рубашки-поло (каждый год цвета одежды менялись), а также блокнот на застежке-молнии. Несмотря на свое состояние, превышавшее 30 миллиардов долларов (на них можно было купить тысячи самолетов G-IV, подобных стоявшим сейчас в местном аэропорту), Баффет многим иным подаркам предпочитал бесплатную рубашку-поло, подаренную другом. Некоторое время Уоррен внимательно изучал подарки, подготовленные к нынешней конференции.

Но наибольший интерес Баффета вызвали персональная записка Герберта Аллена и информационный буклет, рассказывавший о программе «Солнечной долины» на этот год. Предложенный в буклете график Баффета на каждый час и каждый день был выверен буквально до секунды, заполнен до предела и доведен до совершенства, как накрахмаленные манжеты Герберта Аллена. В буклете перечислялись докладчики, темы для обсуждения (до самого последнего момента эта информация держалась в секрете), а также обеды и ужины, на которых ожидалось присутствие Баффета. В отличие от других гостей Уоррен знал о программе заранее, но все равно ему было интересно взглянуть, что же было написано в буклете.

Герберт Аллен, «господин из Солнечной долины» и основной негласный «хореограф» конференции, обычно задавал мероприятию тон неброской, но заметной роскоши. Окружающие ценили его за высокие моральные принципы, блестящий ум, хорошие советы и щедрость. Один из гостей как-то даже сказал: «Заработав уважение такого человека, как Герберт Аллен, можно спокойно умирать». Многие из тех, кто осмеливался критиковать Аллена, втайне боялись, что не будут приглашены на следующую конференцию, поэтому ограничивались расплывчатыми намеками на его «необычность», постоянную обеспокоенность, нетерпеливость и чрезмерное внимание к собственной персоне. Собеседникам Аллена приходилось изрядно напрягаться, чтобы уловить поток слов, который тот извергал со скоростью пулеметной очереди. Герберт быстро задавал вопросы, а затем, не дослушав ответ, перебивал собеседника на полуслове, как будто тот отнимал у него драгоценное время. Он мог ⁴ Разумеется, за исключением Дональда Трампа.

без труда произносить любые обескураживающие фразы. «Разумеется, Wall Street bank будет ликвидирован», — сказал он как-то раз одному репортеру, хотя сам возглавлял этот банк. Своих конкурентов он часто называл «продавцами хот-догов»³.

Аллен сознательно не расширял свою компанию Allen & Со, и банкиры зачастую вкладывали в организуемые ею сделки свои собственные средства. Этот необычный подход превращал компанию из «слуги» клиентов (элиты Голливуда и мира медиа) в их партнера. Поэтому, когда Аллен организовывал то или иное мероприятие, его гости испытывали гордость, получив приглашение. У них не возникало ощущения, что они находятся в заложниках у навязчивого продавца. Для каждого ежегодного мероприятия Allen & Со разрабатывала детальную повестку дня, связанную с сетью контактов каждого гостя (которую фирма достаточно хорошо знала), а также включавшую в себя знакомство того или иного гостя с новыми людьми, которые, по мнению сотрудников Аллена, заслуживали этого. Согласно негласным правилам иерархии дома, в которых останавливались участники конференций, находились на том или ином расстоянии от отеля (в котором проходили основные встречи). Для каждого приглашенного не только разрабатывался список официальных обедов и ужинов, на которые он был приглашен, но и указывалось, за каким столом ему предстоит сидеть.

Друг Баффета Том Мерфи назвал подобные мероприятия «толчеей в стаде слонов». «Каждый раз, когда крупные игроки собираются вместе, — говорит Баффет, — не составляет проблем позвать их на то или иное мероприятие. Если им позволено участвовать в “толчее стада слонов”, это означает, что каждого из них считают слоном»⁴.

У «Солнечной долины» есть свое реноме, потому что в отличие от многих других подобных мероприятий право присутствовать на этих конференциях невозможно купить. В результате в среде элиты возникает своего рода «искусственная демократия». Участникам мероприятия всегда интересно следить за тем, кого из новичков пригласили на этот раз. Не менее интересно анализировать, кому из прежних гостей отказано в приглашении. Когда люди находятся в привычных для себя «де7ювых» рамках, им зачастую не удается установить новые контакты. Allen 8с Со, понимая это, способствовала налаживанию дружеских отношений с помощью развлекательных программ, начинавшихся с первого же вечера. Приехавшие и передохнувшие гости облачались в одежду жителей Дикого Запада, забирались в старомодные конные повозки и вслед за группой ковбоев отправлялись по петлявшей, извилистой каменистой дороге в высокогорную долину Трейл-Кэбин-Крик. Там Герберт или один из его сыновей приветствовали собравшихся в тот момент, когда солнце начинало клониться к закату. Ковбои развлекали детей разнообразными трюками с лассо возле большой белой палатки, украшенной алыми петуниями и синим шалфеем. «Старая гвардия “Солнечной долины”» воссоединялась и приветствовала новых гостей, стоя с тарелками в руках в очереди к буфету со стейками и лососем. Обычно Баффеты завершали первый вечер, сидя с друзьями у костра под усыпанным звездами небом.

Развлечения продолжались и в среду днем, когда гостям предлагалось сплавиться на лодках по тихой Салмон-Ривер. В ходе этого мероприятия укреплялись старые связи и завязывались новые контакты. Сотрудники Allen & Со внимательно контролировали как посадку в автобусы, направлявшиеся к месту начала сплава, так и сам сплав. Лоцманы молча вели лодки по реке, струившейся по долине, не прерывая деловое общение или дружескую болтовню пассажиров. Спасатели из числа местных жителей и автомобили скорой помощи стояли наготове на случай, если кто-то ненароком упадет в холодную воду. Как только гости откладывали в сторону весла и вылезали из лодок, им сразу же вручались теплые полотенца, а следом и тарелки с барбекю.

Те, кому было неинтересно участвовать в рафтинге, могли половить рыбу нахлыстом, покататься на лошадях, пострелять по тарелочкам, покататься на горном велосипеде, научиться вязанию или фотографированию пейзажей, сыграть в бридж или побросать фрисби, покататься на коньках на крытом катке, отдохнуть в бассейне, сыграть в теннис на идеальных грунтовых кортах или в гольф на великолепных зеленых лужайках, по которым разъезжали электромобили (в их багажном отделении можно было найти и зонты, чтобы защититься от солнца, и закуски, и даже крем от насекомых)⁵. Развлекались без большого шума и без малейшего напряжения. Все, что было нужно гостям, моментально возникало перед их глазами благодаря усилиям незаметных, но постоянно находившихся рядом сотрудников Аллена, одетых в рубашки-поло с логотипом SV’99.

Среди них можно было заметить и группу подростков, в основном блондинов крепкого телосложения, одетых в те же рубашки-поло и имевших на спине рюкзаки с логотипом Allen & Со. Это было «секретное оружие» Герберта Аллена. В то время как родители и дедушки с бабушками развлекались, подростки следили за тем, чтобы у каждого малыша Джошуа и малышки Бриттани был товарищ для игр, с которым они могли заняться кучей интересных дел — научиться играть в теннис или футбол, покататься на велосипеде и электрической железной дороге, посмотреть на ученых лошадей, покататься на коньках или на лодке, поудить рыбу, порисовать, а то и просто поесть пиццы и мороженого. Цель подростков-нянек состояла в том, чтобы создать для ребенка такую приятную атмосферу, чтобы он потом год за годом упрашивал родителей снова поехать в это место. Самим же родителям было очень приятно наблюдать за тем, как симпатичный подросток берет на себя все заботы и позволяет им без угрызений совести отлично проводить время в компании других взрослых.

Баффету нравилось, как Аллен организует подобные мероприятия. Он любил Солнечную долину как отличное место для семейного отдыха — если бы ему пришлось оказаться на горном курорте одному со своими внуками, он растерялся бы и не знал, что делать. Ему не нравился активный отдых на воздухе, за исключением гольфа. Он никогда не был на охоте, не ездил на горном велосипеде, считал воду «своего рода тюрьмой» и даже под угрозой ареста не согласился бы сплавляться по реке. Напротив, Баффет чувствовал себя совершенно комфортно, находясь в самом центре «слоновьей толчеи». Иногда он играл в гольф или бридж, причем его партнером по гольфу всегда выступал Джек Валенти, президент Американской ассоциации кинокомпаний (обычно ставки в их поединках не превышали одного доллара), а по бриджу —

Мередит Брокау. Еще он проводил время в общении с людьми типа исполнительного директора Playboy Кристи Хефнер или Майкла Делла.

Однако часто Уоррен Баффет просто закрывался в своем доме — читал газеты, смотрел деловые новости по телевизору в гостиной, сидя у камина нереальных размеров⁴. Едва ли он обращал внимание на красоту сосновых лесов на горе Болди, вид на которую открывался прямо из его окна, или цветочные поляны, напоминавшие своей расцветкой великолепный персидский ковер, — на пастельные люпины, сапфировые дельфиниумы, вздымающиеся над маками, шалфей и веронику, нашедшие свое место среди заячьей капусты и бородника. «Уверен, что за моим окном открывается красивый вид», — говорил порой Баффет. На самом деле его влекла сюда атмосфера, созданная стараниями Герба Аллена⁶. Ему нравилось находиться рядом со своими ближайшими друзьями: издательницей Кей Грэхем и ее сыном Доном; Биллом и Мелиндой Гейтсами; Микки и Доном Кью; Барри Дилером и Дианой фон Фюрстенберг; Энди Гроувом и его женой Евой.

Но важнее всего для Баффета было то, что Солнечная долина объединяла всю его семью, это был редкий момент, когда они могли провести время вместе. «Ему нравится, когда мы все находимся под одной крышей», — говорит его дочь Сьюзи Баффет-младшая. Сама она жила в Омахе; ее младший брат Хоуи с женой Девон (в этот год они не приехали) — в Дикейтуре; другой младший браг, Питер, и его жена Дженнифер — в Милуоки. Жена Баффета, сорокасемилетняя Сьюзан, живущая отдельно от мужа, прилетела для того, чтобы встретиться с семьей, из своего дома в Сан-Франциско. А Астрид Менкс, подруга Уоррена на протяжении вот уже двадцати лет, осталась дома в Омахе.

Пятничным вечером Уоррен облачился в гавайскую рубашку и вместе с женой отправился на традиционную «встречу у бассейна», проходившую неподалеку от их дома. Большинство гостей были знакомы со Сьюзи и симпатизировали ей. Она являлась постоянной звездой этих вечеринок — ее коронным номером были старомодные шлягеры, которые она распевала в свете факелов перед подсвеченным олимпийским бассейном.

В 1999 году в привычный шум дружеского общения за коктейлями и звуки оркестра вплетались прежде неизвестные слова из новояза: В2В, В2С, «баннерная реклама», «широкополосный доступ». На протяжении всей недели странное ощущение беспокойства пронизывало обеды, ужины и коктейли, своеобразным молчаливым туманом покрывало рукопожатия, поцелуи и объятия. Новички — новоиспеченные руководители технологических компаний — представлялись людям, которые год назад и не подозревали об их существовании⁵. Некоторые вели себя очень высокомерно, и это шло вразрез с обычной неформальной атмосферой Солнечной долины, где Герберт Аллен ввел негласное правило: чрезмерная помпезность карается изгнанием.

Особенно это высокомерие было заметно в ходе презентаций, проводившихся в центральном конференц-зале отеля. Главы компаний, высокопоставленные правительственные чиновники, другие серьезные и ответственные люди говорили слова, которые вряд ли осмелились бы произнести где-то еще, потому что были уверены, что ни одно из сказанных ими слов не выйдет за границы дверей конференц-зала. Доступ репортерам сюда был категорически запрещен, а ведущие журналисты и главы медиаимперий (владельцы телевизионных сетей и газет), хотя и были допущены в зал, хранили полное молчание. Поэтому все выступавшие, обращавшиеся к равным себе, говорили правильные и важные вещи, которые никогда не стали бы известны представителям прессы, так как эти слова были чересчур откровенными и пугающими. Журналисты толпились снаружи, надеясь ухватить любую «косточку», которую участники сочтут нужным им бросить.

В этом году новые напыщенные магнаты эпохи Интернета с помпой хвастались приобретенными компаниями и пытались найти финансирование у «денежных мешков», сидевших в зале: финансовых менеджеров, управлявших пенсионными и сберегательными фондами множества частных вкладчиков и в совокупности владевших активами на фантастическую сумму — свыше триллиона долларов⁶. Триллиона долларов в 1999 году было бы достаточно для того, чтобы оплатить подоходные налоги всех жителей США. За эти деньги можно было бы подарить по новенькому «бентли» каждой семье более чем в девяти штатах⁴. За эту сумму можно было купить все объекты недвижимости в Чикаго, Нью-Йорке и Лос-Анджелесе вместе взятых. Эти деньги были очень нужны некоторым из компаний, выступавших со своими презентациями.

Исследование Тома Брокау «Интернет и наша жизнь» стало первой ласточкой в целой череде презентаций о том, каким образом Интернет можехд⁷зменить природу современного коммуникационного бизнеса. Джей Уокер из компании Priceline продемонстрировал аудитории головокружительную перспективу, которую открывает Интернет, сравнив информационную супермагистраль с сооружением трансконтинентальной железной дороги в 1869 году. Выступавшие рассказывали о блестящих перспективах своих компаний, наполняя комнату опьяняющими видениями будущего, не ограниченного географическими расстояниями. Это звучало так многообещающе, так красиво, что напоминало многим байки продавцов чудодейственных препаратов (хотя справедливости ради надо сказать, что многие участники были по-настоящему впечатлены картиной нового мира, открывавшегося у них перед глазами). Ребята из технологических компаний казались себе Прометеями, несущими огонь простым смертным. Представители всех других индустрий, занимавшиеся скучной работой по обеспечению потребителей всем необходимым — теми же автозапчастями или садовой мебелью, — интересовали новичков только с одной точки зрения: какой объем технологий они готовы закупить. Акции некоторых интернет-компаний торговались по цене, во много раз превышавшей их еще не заработанные доходы, в то время как компании из «реального сектора», занимавшиеся производством конкретных вещей, теряли капитализацию. Когда объем акций технологических компаний превысил объем акций представителей «традиционной экономики», промышленный индекс Доу-Джонса (Dow Jones Industrial Average, широко используемый показатель состояния фондового рынка США) легко перевалил за знаковую отметку в 10 000 пунктов (достигнутую всего за четыре месяца до этого), а затем менее чем за три с половиной года его значение удвоилось.

Многие из недавно обогатившихся бизнесменов в перерыве между выступлениями собрались на огороженной обеденной террасе около пруда, в котором плавала парочка лебедей. Именно здесь любой гость — но не репортер — мог протиснуться сквозь массу людей, одетых в штаны цвета хаки и кашемировые свитера, и задать вопрос Биллу Гейтсу или Энди Гроуву. Журналисты тем временем преследовали интернет-магнатов между конференц-залом и домиками, в которых те жили, еще больше усугубляя атмосферу чрезмерно завышенной собственной значимости, пронизавшую Солнечную долину в этом году.

Некоторые из новоиспеченных «королей Интернета» провели вторую половину пятницы, упрашивая Герберта Аллена допустить их на субботнюю фотосессию знаменитого фотографа Анни Лейбовиц, которая планировала сделать серию снимков представителей медиаиндустрии для журнала Vanity Fair. Они чувствовали, что их пригласили в Солнечную долину, потому что они были королями текущего момента. И никак не могли поверить в то, что Лейбовиц сама решает, кого ей фотографировать. Почему, к примеру, она намерена снимать Баффета? Его роль в медиаиндустрии была вторичной —? конечно, он участвовал в советах директоров ряда компаний, обладал широкой сетью личных контактов и в прошлом делал крупные и небольшие инвестиции в этой отрасли. Но он в любом случае был представителем «старых СМИ». Этим парням сложно было поверить в то, что лицо Баффета на обложке помогало продавать журналы.

Потенциальные звезды бизнеса чувствовали себя ущемленными, потому что отлично знали, насколько сильно баланс в отрасли массовых коммуникаций сместился в сторону Интернета. Этого нельзя было отрицать, однако Герберт Аллен полагал, что «новая парадигма» оценки акций в индустрии технологий и медиа (основанная на количестве кликов и движении глаз по поверхности экрана, а не способности компании просто зарабатывать деньги) — это полная ерунда. «“Новая парадигма”, — фыркал он. — Это все равно что “новый секс”. Такого не бывает»⁷.

* ^{8 8}

На следующее утро Баффет, символ «старой парадигмы», встал довольно рано — ему предстояло выступить на конференции с заключительной речью. Он не задумываясь отказывался выступать на конференциях, организованных другими компаниями. Но когда Герберт Аллен просил его выступить в Солнечной долине, всегда отвечал согласием⁸. Заседание в субботу утром было ключевым мероприятием конференции, поэтому вместо того, чтобы поиграть с утра в гольф или поудить рыбку, почти все ее участники ограничились легким завтраком и расселись в конференц-зале. Сегодня Баффет должен был говорить о фондовом рынке.

В частных беседах он высказывал немало критических оценок в отношении ненормальной ситуации, складывавшейся на фондовом рынке, на протяжении всего года поднимавшей на пьянящую высоту цены акций технологических компаний. Акции его собственной Berkshire Hathaway здорово «просели», жесткое правило Баффета воздерживаться от покупки акций технологических компаний начинало казаться старомодным. Однако это критическое отношение никак не влияло на то, каким образом Баффет занимался инвестированием. И до сего момента единственным публичным заявлением Уоррена Баффета о ситуации на фондовом рынке были слова о том, что он никогда не делает прогнозов его развития. Поэтому решение выйти на сцену в Солнечной долине было совершенно беспрецедентным. Хотя, возможно, для этого просто пришло время. Баффетом владела твердая убежденность в собственной правоте и безграничное желание проповедовать⁹.

Уоррен провел за подготовкой своей речи несколько недель. Он понимал, что рынок — это не просто некая группа людей, торгующих акциями, словно фишками в казино. За каждой такой фишкой стояла конкретная компания. Баффет всегда думал об общей ценности фишек. Чего каждая из них стоит? Затем изучал историю компании, обрабатывая в мозгу огромные объемы информации и данных. Новые прогрессивные технологии не в первый раз появлялись на арене и сотрясали фондовый рынок. История бизнеса была наполнена такими «взрывами» — в ней присутствовали и железные дороги, и телеграф, и телефон, и автомобили, и самолеты, и телевидение. Все эти вещи были призваны ускорить тем или иным образом взаимодействие — но многие ли из них смогли обогатить инвесторов? Именно на этом вопросе Баффет и хотел акцентировать внимание аудитории в Солнечной долине.

После короткого завтрака на подиум поднялся Кларк Кью. Баффет знал семью Кью на протяжении многих лет, в Омахе они были соседями. Именно благодаря отцу Кларка — Дону Баффет смог обрести связи, которые и привели его в Солнечную долину. Дон Кью, председатель правления Allen & Со и бывший президент Coca-Cola, познакомился с Гербертом Алленом, когда в 1992 году купил от имени Coca-Cola у Allen & Со компанию Columbia Pictures. Кью и его начальник, исполнительный директор Coca-Cola Роберто Гойзуэта, были настолько впечатлены подходом Герберта Аллена к этой сделке (непохожим на поведение обычных дельцов), что убедили его войти в состав правления Coca-Cola.

Дон Кью, сын скотника из Сиу-Сити и бывший церковный служка, уже отошел от руководства Coca-Cola, но продолжал жить и дышать в соответствии с лозунгом Real Thing⁵' и сохранял столь большое влияние в компании, что его часто называли «теневым исполнительным директором»⁸.

Живя бок о бок с семьей Кью в Омахе в 1950-х годах, Уоррен как-то поинтересовался у Дона, каким образом тот собирается оплачивать обучение своих детей в колледже, и предложил инвестировать 10 000 долларов в созданное Баффетом товарищество. Однако Дон в тот момент был вынужден водить своих шестерых детей в приходскую школу за 200 долларов в неделю, подобно мелкому и неудачливому торговцу. «У нас не было таких денег, — рассказывал собравшимся в Солнечной долине его сын Кларк. — И это часть истории нашей семьи, которую мы никогда не забудем».

Баффет, одетый в свой любимый красный свитер поверх клетчатой рубашки, поднялся на сцену, встал рядом с Кларком. И закончил начатую тем историю⁵'^{10 11}.

«Кью были прекрасными соседями, — сказал он. — Конечно, порой Дон не забывал между делом намекнуть, что в отличие от меня у него есть настоящая работа, но в целом наши отношения были прекрасными. Как-то раз моя жена Сьюзи зашла к соседям в гости и, как это часто бывает между соседями, попросила дать в долг чашку сахара. Микки, жена Дона, дала ей целый пакет. Когда я услышал об этом, то решил в тот же вечер сам зайти к Кью. Я сказал Дону: “Почему бы тебе не дать мне двадцать пять тысяч долларов в качестве инвестиций в товарищество?” Вся семья Кью немного оторопела, мое предложение было отвергнуто. Затем в один прекрасный день я вернулся к ним и попросил десять тысяч долларов, о которых рассказывал

Кларк. Получил тот же результат. Я вернулся еще раз и попросил пять тысяч долларов. И снова мое предложение было отвергнуто. Поэтому одним прекрасным летним вечером 1962 года я вновь направился к дому Кью. Не помню, хотел ли я попросить рее две с половиной тысячи, но в любом случае, когда я подошел к дому соседей, в нем было темно и тихо. За окнами ничего не было видно, но я точно знал, что Дон и Микки прячутся наверху, поэтому ждал. Я позвонил в звонок. Я постучал. Ничего. Однако Дон и Микки были наверху, и в доме не горел ни один светильник, хотя было слишком темно для того, чтобы читать, и слишком рано для того, чтобы ложиться спать. И я помню этот день, как будто он был вчера. Это было 21 июня 1962 года. Кларк, когда ты родился?»

«Двадцать третьего марта 1963 года».

«Ну что ж, именно из таких мелких деталей и рождается история. Думаю, ты должен быть рад тому, что твои родители не дали мне десять тысяч долларов».

Очаровав аудиторию этим рассказом и особенно его неожиданной концовкой, Баффет приступил к делу.

«Что ж, сегодня я попытаюсь решить сразу несколько задач. Герберт попросил меня добавить к выступлению несколько слайдов. Его просьба звучала так: “Покажи им, что умеешь обращаться с этой штукой”. А когда Герберт что-то говорит, то Баффеты воспринимают это как приказ».

Сразу же после этого он рассказал анекдот уже про самого Аллена. Суть его заключалась в следующем: секретарь президента США врывается в Овальный кабинет с извинениями за то, что назначил две встречи на одно и то же время. Президенту нужно выбрать, с кем встретиться — с Папой Римским или с Гербертом Алленом. Для пущего эффекта Баффет сделал паузу.

«Президент сказал: “Попросите Папу войти. В его случае я могу ограничиться тем, что поцелую кольцо на его руке”. Итак, мои друзья, целующие кольца, я хотел бы поговорить с вами о фондовом рынке. Я буду говорить о том, как оценивать акции, но вы не услышите ни слова о том, как предсказывать их курсы или планировать действия на будущий месяц или год в зависимости от этого. Оценка — совсем не то, что прогноз. В краткосрочной перспективе рынок — это машина для голосования. А в долгосрочной — это весы. Вес наращивается постепенно. А голоса “за” и “против” можно посчитать быстро. И это достаточно недемократический способ голосования. К сожалению, как мы все знаем, машины не слишком грамотны».

Баффет нажал на кнопку, и на огромном экране справа от него высветилась страница презентации в PowerPoint от Microsoft.

Билл Гейтс, сидевший в зале, на несколько секунд затаил дыхание, пока известный своей неуклюжестью Баффет смог наконец придать слайду более или менее удобный для просмотра вид⁹.

ПРОМЫШЛЕННЫЙ ИНДЕКС ДОУ-ДЖОНСА

31 декабря 1964 г. 874,12

31 декабря 1981 г. 875,00

Баффет подошел к экрану и приступил к объяснениям.

«В течение этих семнадцати лет объем нашей экономики вырос в пять раз. Продажи компаний из списка Fortune 500 выросли более чем в пять раз⁴. Но фондовый рынок за эти же семнадцать лет практически не сдвинулся в сколько-нибудь определенном направлении. Напротив, он сделал шаг или два назад. Инвестируя, вы отказываетесь от текущего потребления и отдаете часть денег, рассчитывая впоследствии получить обратно еще больше. И здесь возникают два вопроса. Первый — сколько денег вы получите назад, а второй — когда. Разумеется, мы понимаем, что Эзоп, сказавший что-то типа: “Лучше синица в руках, чем журавль в небе”, вел себя не как финансовый специалист. Кроме того, Эзоп не упомянул слова “когда”».

Далее Баффет объяснил, что цена понятия «когда» выражается в процентных ставках, или стоимости привлечения заемного капитала. Это понятие для финансов сродни понятию гравитации для физики. Так как процентные ставки меняются, то меняется и ценность всех финансовых активов — домов, акций и облигаций. В случае Эзопа речь могла бы идти об изменении ценности разных птиц. «Вот поэтому иной раз лучше ориентироваться на синицу в руках, а в других случаях — на журавля в небе».

Он говорил ровным и немного хриплым голосом, слова срывались с его губ так быстро, что иногда наскакивали одно на другое. Баффет сравнил Эзопа с «бычьим» рынком 1990-х годов, который он назвал «полным вздором». Прибыли росли значительно медленнее, чем в предыдущие периоды, однако «журавли в небе» были дороги, так как процентные ставки были низкими. Мало кто хотел иметь «синицу в руках» (то есть наличные деньги) по такой низкой ставке. Поэтому инвесторы были готовы платить запредельные суммы за «журавлей». В какой-то момент своей речи Баффет охарактеризовал это положение вещей как «фактор алчности».

Аудитория, значительную часть которой составляли гуру мира технологий, изменявшие весь мир и богатевшие на растущем рынке, слушала Баффета в полном молчании. Они сидели на портфелях, битком набитых акциями, цена на которые устанавливалась по крайне необычным методам оценки. И это им очень нравилось. Это была «новая парадигма», рассвет эпохи Интернета. Им казалось, что у Баффета нет никакого права называть их алчными. Уоррен — человек, занимавшийся накоплением денег на протяжении тридцати лет, редко делившийся с другими, экономный настолько, что на его автомобиле вместо номера висела табличка Thrifty («Бережливый»), проводивший основную часть времени за размышлениями о том, как бы заработать еще, человек, игнорирующий технологический бум и «упустивший свой поезд», по сути, сейчас занимался тем, что старался «плюнуть им в шампанское».

А Баффет тем временем продолжал: «Есть всего три способа, благодаря которым фондовый рынок может расти на десять процентов в год и более. Первый — это падение процентных ставок и их сохранение на уровне ниже исторического минимума. Второй — доля экономической ценности, поступающая инвесторам (а не работникам или государству), превысила свой исторический максимум⁴⁴. А третий вариант, по его мнению, — когда экономика растет быстрее обычного*. Он полагал, что подобные оптимистичные предположения представляют собой не что иное, как «попытку выдать желаемое за действительное».

По его словам, многие люди отнюдь не считают процветающим рынок в целом. Они просто верят в то, что могут отличить победителей от всех остальных игроков. Баффет, размахивавший руками, как дирижер, смог успешно переключиться на следующий слайд. Попутно он объяснял, что, хотя инновации и могут вытянуть мир из лап бедности, люди, инвестировавшие в них, не всегда были довольны последствиями своих действий.

«Вот лишь половина страницы из семидесятистраничного перечня американских компаний, связанных с автомобильной промышленностью, — воскликнул он, а затем поднял в воздух и помахал всем увесистым списком. — Производством автомобилей занималось почти две тысячи компаний. Возможно, изобретение автомобиля было самым выдающимся изобретением первой половины XX века. Автомобиль оказал поразительное влияние на жизнь людей. Если бы в то время, когда в стране только появились первые автомобили, вы могли бы предвидеть, к каким последствиям это приведет, то наверняка захотели бы заняться этим бизнесом». Но всего через несколько лет из двух тысяч компаний в живых остались лишь три**. И каждая из этой троицы в то или иное время стоила на рынке меньше своей балансовой стоимости, то есть суммы денег, инвестированных в компанию и остававшихся там. Так что влияние автомобилей на Америку было потрясающим. Но не менее потрясающим оно оказалось и для инвесторов — только с противоположным знаком».

Он положил список на стол и продолжил свою речь. «В наши дни выявить неудачников значительно проще. Но даже в прежние времена была возможность принять одно очевидное решение. Вне всякого сомнения, лучшее, что можно было бы сделать, — это входить в короткую позицию по лошадям»***.

Клик. На экране появился слайд с изображением лошадей.

ПОГОЛОВЬЕ ЛОШАДЕЙ В США 1900-й — 17 миллионов 1998-й — 5 миллионов\

«Честно говоря, я немного обескуражен тем, что семейство Баффетов в течение всего этого времени не занималось операциями в короткой позиции по лошадям. Что ж, неудачи случаются всегда».

Сидевшие в зале люди засмеялись, однако негромко и недружно.

Конечно, их компании тоже иногда теряли деньги, однако в глубине души они считали себя победителями, сверхзвездами, сверкающими в небесах в момент

* На протяжении долгого времени реальный темп роста экономики США составлял 3%, а номинальный (с учетом инфляции) — 5%. Этот показатель крайне редко превышается — исключением являются периоды послевоенного бума и восстановления после серьезной рецессии.

** Компания American Motors, самая маленькая из «большой четверки» автопроизводителей, была куплена компанией Chrysler в 1987 году.

*** Короткая позиция на фондовом рынке предполагает продажу товаров или ценных бумаг, которых у продавца нет в наличии на момент продажи. Продавец делает ставку на то, что цена акций в будущем снизится и он получит прибыль, покупая акции обратно по более низкой цене. Если же цена акций повышается, он терпит убытки. Обычно открытие короткой позиции достаточно рискованно — в сущности, вы играете против долгосрочной тенденции, существующей на рынке.

своего триумфа. Несомненно, эти люди полагали, что их имена когда-нибудь появятся на страницах учебников по истории.

Клик. На экране появился очередной слайд.

«Вторым великим изобретением первой половины этого века был аэроплан. В период между 1919 и 1939 годами в этой индустрии работало около двухсот компаний.

Представьте себе, что вы можете увидеть будущее авиационной индустрии, живя во времена первого полета братьев Райт. Такого нельзя было представить даже в самых смелых фантазиях. Однако допустим, что вам повезло — у вас было видение будущего. Вы предугадали, что огромные массы людей сядут в самолеты, чтобы навестить своих родственников, или, напротив, сбежать от них, направиться в другие города по всевозможным делам. Разумеется, вы наверняка решили бы, что таким бизнесом стоит заняться. Но два года назад выяснилось, что совокупные инвестиции в акции всех компаний, когда-либо работавших в авиационной промышленности, приносят нулевую доходность. ¹²

Скажу вам так: мне хотелось бы думать, что если бы мне довелось в то время жить в Китти-Хоук, то я был бы достаточно дальновидным и патриотичным для того, чтобы сбить самолет Орвилла удачным выстрелом¹². Таким образом я сделал бы большой подарок капиталистам будущего»¹³.

Снова легкий смешок в зале.

Кое-кто из аудитории начал уставать от «нафталиновых» историй из прошлого. Однако из чувства уважения к Баффету они позволили ему продолжать.

А Уоррен тем временем перешел к их собственной индустрии. «Конечно, продвигать новые отрасли легче. Крайне сложно убедить людей вкладывать деньги в обычные мирские товары. Гораздо проще продвигать продукт, понятный лишь посвященным, особенно тот, у которого отсутствуют количественные показатели измерения деятельности. И на котором можно потерять деньги. — Эта фраза ударила аудиторию в самое больное место. — Однако люди, как известно, всегда склонны инвестировать. Это напоминает мне историю про нефтяника-изыскателя, который после смерти попал на небо. Святой Петр говорит ему: “Ну что ж, я изучил всю твою жизнь и ты соответствуешь всем нашим требованиям. Но есть одна проблема. У нас здесь очень жесткие законы относительно распределения по зонам, поэтому все изыскатели содержатся на одной площадке. И, как видишь, она переполнена. Для тебя нет места”. Изыскатель задает вопрос: “Могу я сказать всего четыре слова?” Святой Петр отвечает: “Не вижу в этом ничего страшного”. Изыскатель складывает ладони рупором и кричит изо всех сил: “В аду нашли нефть!” И все изыскатели тут же устремились в пекло. Святой Петр говорит: “Отличная выдумка. Заходи и чувствуй себя как дома. Располагайся где тебе удобно”. А изыскатель молчит несколько мгновений, а затем говорит: “Нет, спасибо, я пойду туда же, куда и все ребята. Не исключено, что в этих слухах есть доля правды”¹⁰. Примерно то же самое люди чувствуют в отношении акций. Очень легко поверить, что во всех слухах есть какая-то доля правды».

В аудитории раздались короткие смешки, которые, впрочем, прекратились сразу же, как только до собравшихся дошел смысл шутки. Они почувствовали, что ведут себя неразумно, следуя за слухами и пытаясь найти «нефть в аду».

Баффет закончил выступление, вновь вернувшись к теме синицы и журавля. «Нет никакой “новой парадигмы”, — сказал он. — Как бы то ни было, ценность фондового рынка может лишь отражать результаты работы экономики».

Он показал собравшимся слайд, на котором было наглядно видно, что за несколько лет темпы капитализации компаний превысили темпы роста экономики в невероятные несколько раз. Это, по словам Баффета, означало, что следующие семнадцать лет будут выглядеть никак не лучше, чем длительный период с 1964 по 1981 год, когда индекс Доу-Джонса практически не рос. «Если бы мне нужно было прикинуть наиболее реалистичный показатель возврата на инвестиции для этого периода, — сказал он, — то я остановился бы на цифре шесть процентов»¹¹. Однако недавний опрос PaineWebber-Gallup показал, что инвесторы ожидают возврата в пределах от тринадцати до двадцати двух процентов¹².

Баффет подошел ближе к экрану. Двигая своими кустистыми бровями, указал на карикатуру, взятую из легендарной книги о фондовом рынке под названием Where Are the Customers’ Yachts? и изображавшую обнаженных мужчину и женщину¹³. «Видите? Мужчина говорит женщине: “Есть вещи, которые невозможно объяснить девственнице ни с помощью слов, ни с помощью картинок”».

Аудитория вполне уяснила основную мысль его выступления — по мнению Баффета, люди, вложившиеся в акции интернет-компаний, потерпят крах. Собравшиеся сидели в полном молчании. Никто не захохотал, не засмеялся, даже не улыбнулся.

Стараясь не обращать внимания на реакцию аудитории, Баффет вернулся к трибуне и рассказал, какие подарки он припас для собравшихся от имени Berkshire Hathaway. «Я только что купил компанию Netjets, продающую доли во владении реактивными самолетами, — сказал он. — Я поначалу подумал о том, чтобы передать каждому из вас в собственность по одной четвертой части самолета Gulfstream IV. Но когда прилетел в аэропорт, то понял, что для большинства из вас это будет слишком мелким подарком». И тут аудитория, наконец, расхохоталась. Поэтому вместо четверти G-IV он дарит каждому из собравшихся по ювелирной лупе, которую можно использовать для того, чтобы рассматривать брилли?нты на обручальных кольцах чужих жен (в особенности третьих).

Шутка достигла своей цели. Аудитория дружно рассмеялась и зааплодировала. Затем опять наступило молчание. Было понятно, что все участники дискуссии глубоко задумались. Рассказы о чрезмерной раздутости фондового рынка в Солнечной долине в 1999 году были столь же уместны, как проповедь целомудрия в публичном доме. Речь Баффета заставила многих напряженно вцепиться в ручки кресел, но это еще не означало, что все слушатели как один завтра же начнут новую жизнь.

Тем не менее кое-кто из собравшихся посчитал, что услышал для себя нечто полезное.

«Потрясающе. Он открыл нам суть фондового рынка всего за один урок», — подумал Гейтс¹⁴. Финансовые менеджеры, многие из которых охотились за недооцененными акциями, сочли речь Баффета утешительной, даже прочищающей мозги.

Баффет помахал в воздухе книгой. «Это интеллектуальная основа бума на фондовом рынке 1929 года. Книга Эдгара Лоуренса Смита “Простые акции как объект долгосрочного инвестирования” доказала, что акции всегда дают больший доход, чем облигации. Он выявил пять причин этого, однако суть состоит в том, что компании сохраняют часть своей выручки, которую могут впоследствии реинвестировать с той же доходностью. Это не что иное, как капитализация — идея, которая в 1924 году потрясала своей новизной! Однако, как часто говорил мой наставник Бен Грэхем: “Хорошие идеи могут доставить тебе куда больше неприятностей, чем плохие”, потому что ты забываешь, что у хорошей идеи есть свои границы. Лорд Кейнс в предисловии к книге написал: “Существует немалая угроза, связанная с тем, что мы ожидаем от будущего определенных результатов, основываясь на прогнозах из прошлого”»¹⁵.

Баффет пытался донести до собравшихся одну простую вещь: невозможно экстраполировать будущее развитие, основываясь на чрезмерном росте цен на акции за несколько последних лет. «Ну что, остался ли здесь хоть кто-то, кого бы я не оскорбил?»¹⁴

Он сделал паузу. Вопрос был риторическим, и никто не поднял руку. .

«Спасибо», — произнес Баффет и завершил выступление. ¹⁴

Его правилом всегда было: «Хвали человека, критикуй конкретные шаги». Его речь была призвана стать провокационной, а не обескураживающей. Баффет в немалой степени заботился о том, что будут думать о нем собравшиеся. Он не назвал никого из виновников по имени и предполагал, что все правильно воспримут его шутки. Его аргументы были столь мощными, практически неопровержимыми, что даже те, кому не понравилось его послание, должны были признать его силу. В любом случае никто из аудитории не высказал своих ощущений во всеуслышание. Он отвечал на вопросы до момента официального окончания собрания. Наградив его овацией, участники начали вставать со своих мест. Вне зависимости от того, как они восприняли его выступление — как совершенный образец правильного хода мысли об инвестировании или как последний рык старого льва, — в любом случае оно было проявлением силы и мастерства.

На протяжении сорока пяти лет Баффет оставался на плаву в бизнесе, для которого всего пять лет работы с высокими результатами уже казались немалым достижением. Однако с годами все чаще вставал вопрос: «Когда же он споткнется? Сам ли он объявит о том, что покидает свой трон, или слетит с него из-за сильного сейсмического потрясения?» Некоторым казалось, что для Баффета пришло время уходить. Вполне вероятно, его невозможно было согнать с трона до момента появления столь грандиозного изобретения, как персональный компьютер, и столь быстрорастущей технологии, как Интернет, но для многих являлось неоспоримым, что Баффет не замечал того, что было у всех на виду, отрицал реалии приближавшегося нового тысячелетия. И хотя «молодые львы» и бормотали что-то вроде «Отличная речь, Уоррен!», мало кто делал это искренне. Саркастические реплики слышались даже из уст жен обитателей Кремниевой долины, сплетничавших в перерывах заседаний в дамских комнатах отдыха¹⁶.

Не то чтобы Баффет был неправ на сто процентов, но даже если бы его точка зрения оказалась верной (что подозревали некоторые из собравшихся), высказанный им прогноз в корне противоречил тому, что сам Баффет делал на протяжении десятилетий. На заре своей славы он черпал акции компаний горстями (в то время они были крайне дешевы). Он был практически единственным из игроков рынка, кому удавалось находить золотые яблоки практически под ногами. С годами начали расти всевозможные барьеры — все сложнее стало инвестировать, получать перевес или находить решения, незаметные для других. Так почему Баффет считал себя вправе читать проповеди относительно их собственной индустрии? С чего вдруг он заявляет о том, что им не следует зарабатывать деньги, когда рынок выглядит столь привлекательным!

В оставшееся время последнего дня конференции гости Герберта Аллена либо решали в последний раз сыграть в теннис или гольф, либо направлялись к пруду, чтобы расслабленно поболтать. Баффет провел это время со старыми друзьями, наперебой поздравлявшими его с триумфальной речью. Сам же он полагал, что проделал вполне убедительную работу и смог раскачать аудиторию. В его речи не было директив и указаний, которые аудитория должна была бы записывать под диктовку.

Баффет, которому было приятно нравиться другим людям, обращал внимание на овации, а не на бормотание. Но менее лестная версия состояла в том, что огромное количество людей остались несогласными с ним.

Они считали, что рассуждения Баффета не учитывают нынешнего технологического бума, и для них было очень странно, что он делает столь определенные прогнозы, которые совсем скоро покажут свою несостоятельность. В кулуарах шло постоянное бормотание: «Старый добрый Уоррен, он упустил свой поезд. Как же так получилось, что он не обратил внимания на технологии? Ведь он дружен с Биллом Гейтсом»¹⁷.

Вечером того же дня в помещении River Run Lodge, расположенном в нескольких километрах от конференц-зала, состоялся прощальный ужин. Гости вновь расселись по местам в соответствии с каким-то незримым планом. Герберт Аллен выступил с речью, поблагодарив нескольких людей и вкратце напомнив собравшимся об основных событиях прошедшей недели. Затем Сьюзи Баффет поднялась на сцену неподалеку от окон, смотревших на усыпанные галькой берега Вуд-Ривер, и спела несколько старых добрых песен. Чуть позже гости вернулись на террасу Sun Valley Lodge и принялись наблюдать за акселями и арабесками, которые проделывали на льду участники олимпийской сборной по фигурному катанию.

К тому времени, как в небе взорвался яркий фейерверк, конференция Sun Valley-99 уже была объявлена очередной удачной пятидневной феерией. Однако большинству участников запомнились не сплав на лодках и не катание на лошадях. Они постоянно держали в уме сказанное Баффетом о фондовом рынке и первый прогноз, который он сделал за тридцать лет.

\

Глава 3. Порождения привычек

Пасадена • июль 1999 года

Партнера Баффета Чарльза Мангера не было в Солнечной долине. Организаторы из Allen & Со никогда не приглашали его. И это вполне устраивало Мангера — он был готов даже приплатить за то, чтобы не участвовать в такого рода мероприятиях. Свойственные им ритуалы требовали ублажать слишком большое количество людей¹. Баффету же, напротив, нравилось быть приятным для других. Даже говоря аудитории не самые ласковые слова, он постоянно контролировал ситуацию и старался, чтобы у слушателей сложилось хорошее впечатление о нем. Мангер же ценил лишь искреннее уважение — он совершенно не хотел лебезить перед кем бы то ни было, особенно перед теми, кого считал сукиными детьми.

Однако в восприятии множества людей эти два человека идеально дополняли друг друга. Сам Баффет называл себя и Мангера «практически сиамскими близнецами». У них была одинаковая раскачивающаяся и неловкая походка. Они оба предпочитали серые костюмы, туго обтягивавшие их отнюдь не гибкие фигуры — тела людей, проводивших десятилетия за чтением книг и газет, а не за занятиями спортом или физической работой. Они одинаково причесывали свои седые волосы, носили одинаковые очки фирмы Clark Kentish, а их глаза светились одинаковой энергией.

Они мыслили похоже и оба восторженно относились к бизнесу, воспринимая его как головоломку, на разгадывание которой не жалко потратить всю жизнь. Они оба считали рациональность и честность высшими добродетелями. По их общему мнению, учащенный пульс и самообман были основными причинами ошибок. Они любили размышлять о неудачах как о средстве выведения правил успеха. «Я всегда пытался понять истинную природу вещей с помощью изучения их обратного состояния, примерно так же, как это делал великий математик Карл Якоби, — говорил Мангер. — Всегда меняй положение на обратное». Он иллюстрировал эту идею притчей о мудром крестьянине, как-то сказавшем: «Расскажите, где меня ждет смерть, и я туда не пойду»². Но если Мангер воспринимал эту фразу фигурально, то Баффет относился к ней буквально. Ему недоставало присущего Мангеру чувства фатализма, особенно когда речь заходила о том, что и его собственная жизнь конечна.

Оба этих человека были инфицированы желанием проповедовать. Мангер называл себя «любителем назиданий». Время от времени он разражался экспромтами об искусстве успешной жизни, которыми слушатели настолько проникались, что передавали слова Мангера из уст в уста, пока, наконец, Интернет не сделал их доступными для всех. Порой Мангер настолько заражался собственным энтузиазмом, что, по выражению Баффета, «вгонял себя в состояние исступления» и его почти насильно уводили со сцены. В частных беседах Мангер был склонен читать лекции и самому себе, и окружающим. В результате общение с ним походило на езду на заднем сиденье дилижанса, несущегося во весь опор.

И хотя Мангер считал себя непрофессиональным ученым и архитектором, он не отказывался время от времени поразмышлять об Эйнштейне, Дарвине, рациональных привычках мышления или об оптимальном расстоянии между домами в Санта-Барбаре, опасаясь тем не менее делать существенные шаги в сторону от того, чему уже научился. Он очень боялся пасть жертвой того, что один из его соучеников по юридическому факультету Гарварда называл «комплексом обувной пуговицы»¹⁵.

Как рассказывал Мангер, его отец каждый день общался с одной и той же группой людей. «Один из его собеседников ухитрился стать основным игроком на рынке обувных пуговиц — рынок был крайне мал, но принадлежал ему практически полностью. У него имелось свое мнение по любому вопросу, который только можно было себе представить. Доминирование на рынке обувных пуговиц превратило его в эксперта по всем вопросам. Мы с Уорреном всегда чувствовали, что вести себя таким образом — большая ошибка»³.

Баффет не боялся пострадать от «комплекса обувной пуговицы». Скорее, он опасался показаться людям неприятным человеком или, что еще хуже, ханжой. Он, веривший в существование так называемого «круга компетентности», очерчивал вокруг себя окружность и оставался внутри нее, выглядя абсолютным экспертом по трем вопросам — деньгам, бизнесу и своей собственной жизни.

Однако, как и Мангер, он страдал от некоторых особенностей своего характера, приводивших его в исступление. Если Мангер выступал с лекциями выборочно, но, начав лекцию, никак не мог ее завершить, то Баффет мог отлично завершить любую лекцию, однако с трудом сдерживался, чтобы не начать новую.

Он выступал с речами, писал статьи и редакционные колонки, собирал вокруг себя людей на вечеринках и давал им уроки по тем или иным вопросам, свидетельствовал в ходе судебных заседаний, появлялся в документальных фильмах, давал интервью и брал с собой журналистов в деловые поездки; он читал лекции для учеников колледжей, приглашал студентов к себе в гости, делился своими мыслями на церемониях открытия мебельных магазинов, телемаркетинговых центров, страховых компаний и на ужинах для потенциальных клиентов Netjets, беседовал в раздевалках со спортсменами, выступал в ходе деловых обедов с конгрессменами, поучал газетчиков на заседаниях редколлегий, давал уроки даже собственному совету директоров. А помимо всего этого он примерял на себя профессорскую мантию в письмах, адресованных акционерам, и на встречах с ними. Компания Berkshire Hathaway была для него своего рода Сикстинской капеллой — не просто шедевром, а иллюстрацией его убеждений. Именно по этой причине Мангер называл эту компанию «нравоучительным предприятием Баффета».

Эти два человека представляли собой идеальную аудиторию друг для друга с тех пор, как впервые встретились благодаря общим друзьям на ужине в 1959 году. Доведя своими разговорами хозяев дома до нервного истощения, они остались за столом лишь вдвоем, что не помешало им продолжить беседу друг с другом. С тех пор их общение не прерывалось на протяжении десятилетий. Со временем каждый из них научился распознавать, о чем думает его второй собеседник. Порой они просто прекращали разговаривать, и казалось, что общаются с помощью телепатии. Однако к этому времени их аудитория значительно расширилась — в нее вошли друзья, деловые партнеры, акционеры — словом, целый мир. Люди выходили из офиса Баффета или с лекций Ман-гера, буквально стуча себя по лбу со словами «боже мой!» — очень часто они получали в дар новое видение, казалось бы, неразрешимой проблемы, которое задним числом воспринималось как очевидное. Вне зависимости от того, много или мало говорили Баффенили Цангер, заинтересованность в их словах лишь возрастала. Они нашли эту роль, подобно многим другим вещам в жизни, легкой и комфортной. За долгие годы она превратилась для них в постоянную привычку.

Однако когда Баффета обвиняли в том, что он представляет собой ходячую привычку, он отвечал на это взглядом раненого зверя. «Я совсем не порождение привычки, — говорил он. — Хотите увидеть настоящее порождение привычки — посмотрите на Чарли».

* ^{16 16}

Мангер просыпался ранним утром и сразу же водружал на переносицу старомодные очки с линзами толщиной в полсантиметра. Он забирался в машину (ровно в ту же минуту, что и день, и два назад), аккуратно ставил на сиденье рядом с собой отцовский портфель (которым теперь пользовался сам) и направлялся из Пасадены в центр Лос-Анджелеса. Для того чтобы перестроиться в левый ряд, он, слепой на один глаз, сначала считал едущие за ним машины через зеркало заднего вида, потом внимательно следил за тем, как они проезжают мимо, и пытался прикинуть, хватит ли ему времени для удачного перестроения⁴. (На протяжении многих лет он возил в багажнике канистру с бензином на случай, если бензобак вдруг опустеет. Со временем его убедили отказаться от этой привычки — но только от этой.)⁴ Приехав в центр города, он обычно встречался с кем-нибудь за завтраком в здании California Club, спроектированном в стиле ар-деко и отделанном песчаным кирпичом. California Club было одним из наиболее почтенных учреждений города; входя в его обеденный зал, Мангер автоматически садился за первый столик и погружался в чтение кипы свежих газет, прихваченных со стоДика, стоявшего рядом с лифтом на третьем этаже. Он изучал одну газету за другой, отбрасывая их от себя, так что через какое-то время вокруг него лежала целая груда бумаги, как будто большая семья распаковала ворох рождественских подарков.

«Доброе утро, мистер Мангер», — представители делового сообщества Лос-Анджелеса отвешивали поклон, проходя мимо его столика к менее почетным местам, мечтая о том, чтобы он их узнал и перекинулся парой слов. Мангер смотрел на них правым глазом. Левый был потерян вследствие неудачной операции по удалению катаракты⁵. Теперь, когда Мангер говорил, его левое веко было приопущено, а голова постоянно поворачивалась из стороны в сторону в попытках охватить взглядом окружающее. Его единственный глаз находился в постоянном движении — казалось, что Мангер пребывает в состоянии вечной бдительности и одновременно с этим постоянного презрения.

Покончив с черничным десертом, Мангер возвращался в скромный и шумный офис, который арендовал у юридической компании Munger, Tolies & Olson (он основал ее в 1962-м и уже через три года вышел из состава владельцев). За офисом, спрятавшимся на верхнем этаже Wells Fargo Center, присматривала его многолетняя секретарша, истинная тевтонка Доротея Оберт. Там, в окружении научных фолиантов и книг по истории, биографий Бенджамина Франклина, огромного портрета мастера афоризмов и лексикографа Сэмюэла Джонсона, планов своей последней сделки с недвижимостью и бюста Франклина неподалеку от окна, он чувствовал себя как дома. Мангер восхищался Франклином, который был способен поддерживать протестантские буржуазные ценности, ведя при этом чертовски приятную жизнь. Он часто цитировал Франклина, проводил многие дни в изучении его работ, а также трудов других, говоря его собственными словами, «выдающихся мертвецов» — Цицерона и Маймонида. Кроме этого, он руководил деятельностью Wesco Financial (подразделения Berkshire), Daily Journal Corporation (компанией, публиковавшей юридическую литературу и принадлежавшей Wesco), время от времени занимался сделками с недвижимостью. У людей, способных отвлечь его своей болтовней от дел (за исключением членов семьи, близких друзей или партнеров по бизнесу), не было шанса пообщаться с ним — любые их намерения натыкались лишь на иронические остроты и туманные ответы секретарши Доротеи.

Мангер проводил основную часть своей жизни за работой по четырем причинам. Когда ему было интересно, он включался в любую деятельность и при этом не жалел денег. Однако поскольку он не имел привычки доверять большинству окружавших ¹⁶ его людей, его благотворительная деятельность приобретала форму дарвиновского отбора лучших. Значительную часть его взносов на благотворительность получали больница Good Samaritan, школа Гарвард-Уэстлейк, Хантингтонская библиотека и юридический факультет Стэнфордского университета. Представители всех этих организаций знали, что помимо денег и усилий Мангера им придется иметь дело с его поучениями и настоятельными просьбами делать все именно так, как он считает нужным. Он с готовностью оплачивал строительство общежитий для студентов юридического факультета Стэнфорда, но при этом каждая комната должна была иметь определенное количество метров в ширину, ее окно — располагаться в определенном месте, спальня — находиться в точном количестве метров от кухни, а парковка общежития — в месте, указанном самим Мангером. Он всегда знал, как сделать лучше, и использовал массу старомодных и достаточно раздражающих способов опутать получателей денег множеством обязательств — разумеется, им же во благо.

Но даже при таком активном участии в делах других людей Мангер каждый день выкраивал время для того, чтобы немного поиграть в гольф со своими соратниками в лос-анджелесском Country Club. Затем он ужинал вместе со своей женой Нэнси, иногда в собственном доме в Пасадене, который он лично проектировал, либо (значительно чаще) со своими старыми верными друзьями — в California Club или L.A. Country Club. День Мангер завершал, зарывшись носом в какую-нибудь книгу. Он регулярно отдыхал со своими восемью родными и усыновленными детьми, а также множеством внуков и выбирал для этого домик на Стар-Айленде в Миннесоте, где увлеченно (как прежде и его отец) занимался рыбной ловлей. Он принимал огромное количество гостей на своем гигантском катамаране под названием Channel Cat (который напоминал, по замечанию одного из гостей, плавучий ресторан и использовался в основном для развлечений). Короче говоря, несмотря на все свои странности, Мангер был прямолинейным семейным человеком, любившим своих друзей, свои клубы и объекты своей благотворительности.

* ^{16 16}

Баффет также любил своих друзей и клубы, однако почти не занимался благотворительностью. Несмотря на то что его тип личности был значительно сложнее, чем у Мангер^, жизнь Баффета выглядела существенно проще. Он проводил основное время в Омахе, однако его расписание состояло в основном из собраний правлений различных компаний и визитов к друзьям, чередовавшихся с поразительной регулярностью, подобно фазам Луны. Если он был в городе, то проезжал меньше трех километров от дома, в котором жил уже четыре десятилетия, в офис на Кайвит-Плаза (который занимал примерно столько же лет) и в 8:30 садился за стол, принадлежавший еще его отцу. Перед тем как погрузиться в чтение кипы газет, он включал телеканал CNBC, отключал звук и лишь изредка отрывал взгляд от прессы, лежавшей перед ним на столе: American Banker, Editor & Publisher, Broadcasting, Beverage Digest, Furniture Today, A.M. Bests Property-Casualty Review, New Yorker, Columbia Journalism Review, New York Observer, а также статей нескольких авторов, которые, по его мнению, хорошо писали о фондовом рынке и рынке облигаций.

Затем Баффет приступал к поглощению ежемесячных, еженедельных и ежедневных отчетов компаний, принадлежавших Berkshire и поступавших по факсу, обычной и электронной почте. Список этих компаний рос от года к году. Из отчетов можно было узнать, сколько страховых полисов продала компания GEICO на прошлой неделе и какую компенсацию по страховым случаям она заплатила. Баффет мог в точности выяснить, сколько комплектов униформы для тюремщиков было заказано у компании Fechheimers; сколько килограммов Sees Candies было продано накануне; сколько человек купили право долевого владения реактивными самолетами Netjets в Европе и США. Он мог легко найти информацию и обо всем остальном — о тентах, зарядных устройствах, киловатт-часах, воздушных компрессорах, обручальных кольцах, арендованных грузовиках, энциклопедиях, тренажерах для пилотов, домашней мебели, медицинском оборудовании, стойлах для свиней, кредитах на покупку лодок, списках недвижимости, мороженом и десертах, лебедках, кубометрах газа, дренажных насосах, пылесосах, рекламе в газетах, счетчиках яиц, ножах, аренде мебели, обуви для медсестер й электромеханических компонентах. В его офис стекались все данные об издержках и объемах продаж по каждому из видов товаров и услуг, и многие цифры он знал на память⁴.

А в свободное время он изучал отчетность сотен компаний, которые еще не успел купить. Отчасти он делал это из интереса, а отчасти — на всякий случай.

Если какое-то заслуживающее внимания лицо добиралось до Омахи, чтобы встретиться с ним, то он садился в свой синевато-стальной «Линкольн-Таункар» и проезжал через центр города пару километров до аэропорта, чтобы лично встретить гостя. Для многих визитеров этот жест был приятной неожиданностью. Однако достаточно быстро он начинал играть у них на нервах, не замечая ни сигналов светофора, ни знаков обязательной остановки, ни других автомобилей — Баффет просто мчался по дороге, не умолкая ни на минуту. Он пытался давать своему поведению на дороге некое рациональное оправдание, говоря, что едет настолько медленно, что даже в случае аварии повреждения будут незначительными⁴⁴.

Он всегда показывал гостям свой офис, демонстрируя важные вещи, способные рассказать историю его карьеры. Затем садился на краешек кресла, скрещивал руки и приветственно поднимал брови — эту позу он сохранял все время, пока его гость или гостья задавали вопросы или излагали свои просьбы. Для каждого из собеседников Баффет находил моментальное и мудрое решение, причем выражавшееся в форме не только делового предложения, но и теплого, дружеского совета. Когда же гости (знаменитые политики или руководители какой-нибудь крупной компании) завершали беседу, он мог огорошить их предложением перекусить в «Макдоналдсе» перед тем, как отвезти их обратно в аэропорт.

В то время как Баффет читал, занимался исследованиями и встречался с другими людьми, его телефон звонил не переставая. Те, кто звонил Баффету в первый раз, часто терялись, слыша в трубке приветственное «алло!». Часто они не могли поверить, что беседуют именно с ним, или попросту теряли дар речи. Его секретарша, милая Дебби Босанек, постоянно вбегала и выбегала из его кабинета с сообщениями, связанными с телефонными разговорами. Время от времени звонил и еще один телефон, ^{17 18} стоявший в отдалении от письменного стола. Эти звонки Баффет принимал сразу же, так как по этому номеру мог звонить только его трейдер на бирже. «Алло... м-м-м... хм-м-м... ага... сколько... м-м-м... хм-м... действуй!» — говорил обычно Баффет и вешал трубку. Затем он возвращался к другим звонкам, чтению или просмотру программ CNBC, а ровно в половине шестого вечера вставал и собирался домой.

Женщина, ждавшая его дома, не была его женой. Он ни от кого не скрывал своих отношений с Астрид Менкс, с которой жил с 1978 года в рамках крайне странного тройственного союза. Сьюзи Баффет не возражала против такого положения вещей и даже сама помогла правильным образом выстроить эти сложные отношения. Нужно отметить, что и Баффет, и Сьюзи много сделали для того, чтобы даже в этих условиях говорить о себе как о семье. Их семейные взаимоотношения строились по определенным четким правилам, как практически и все в жизни Баффета. Единственное объяснение, которым он был готов делиться с публикой, звучало примерно так: «Если бы вы хорошо знали всех нас, то прекрасно бы все поняли»⁶. Наверняка это было справедливым утверждением. Однако никак не помогало снизить градус любопытства, так как мало кто хорошо знал и Сьюзи, и Астрид, и самого Баффета (по крайней мере с этой стороны). Эти взаимоотношения (как и многие другие в его жизни) никак не пересекались между собой. Кроме того, как ни странно, Астрид и Сьюзи можно было бы даже назвать своего рода подругами.

Чаще всего Баффет ужинал (гамбургером или свиной котлетой) дома с Астрид. После пары часов общения с ней он переключал внимание на онлайновую игру в бридж, которой посвящал около двенадцати часов в неделю. Когда он полностью включался в игру, прилипая к экрану, Астрид обычно оставляла его одного и заходила только тогда, когда он время от времени просил ее принести бутылочку кока-колы. По завершении партии он обычно беседовал по телефону с Шерон Осберг, тренером и партнером по бриджу. Астрид в это время занималась мелкими делами по дому. В десять часов вечера, когда Баффет приступал к своим ночным разговорам с Аджитом Джейном, управлявшим его деятельностью по перестрахованию, Астрид обычно отправлялась в супермаркет и покупала только что привезенные завтрашние газеты. Баффет знакомился с их содержанием, а она отправлялась спать. Так протекала обычная простая жизнь мультимиллиардера.

Глава 4. Уоррен, в чем проблема?

Омаха и Атланта • август-декабрь 1999 года

Почти все состояние Баффета (точнее, около 99 процентов его 30-миллиардных активов) было вложено в акции Berkshire Hathaway. На конференции в Солнечной долине он говорил о том, насколько важнее для рынка «весы» по сравнению с «машиной для голосования». Однако следует понимать, что именно мнение «машины для голосования» о цене его акций и определяло высоту, с которой Баффет вел свои проповеди. Люди обращали на него внимание потому, что он был богат. Предсказывая, что рынок будет разочаровывать инвесторов на протяжении семнадцати лет¹⁷, он вставал на край ¹⁹

обрыва и прекрасно понимал это. Если бы Уоррен ошибся, то не просто превратился бы в посмешище для тех, кто слышал его в Солнечной долине — он бы в значительной степени утратил свои позиции в рейтинге самых богатых людей мира. А место в этом рейтинге было для Баффета крайне важным.

В течение всей второй половины 1990-х годов цены на акции BRK (аббревиатура Berkshire Hathaway, принятая на фондовом рынке) росли значительно быстрее, чем рынок в целом, и в июне 1998 года достигли своего пика на уровне 80_ч900 долларов за акцию. Для американской экономики была нестандартной ситуация, когда за цену одной акции можно было купить небольшую квартиру. Для Баффета цена акций на рынке была простым способом измерения своего успеха. Она стабильно росла с того момента, как он купил BRK — по цене 7,50 доллара за акцию. Несмотря на то что в конце 1990-х годов рынок шатался то в одну, то в другую сторону, инвестор, купивший и державший акции BRK, находился в неплохом положении⁴.

Ежегодный прирост цены акций, %
	1993	1994	1995	1996	1997	1998
BRK	39	25	57	6	35	52
S&P	10	1	38	23	33	29

Но теперь Баффет обнаружил себя стоящим на тонущей платформе из акций, которые не нравились рынку. Ему оставалось только наблюдать за тем, как растет рынок акций Т&Т (технологических и телекоммуникационных компаний). К августу 1999 года цена акции BRK упала до 65 000 долларов. Сколько денег хотел бы заплатить кто-то за акции крупной и устойчивой компании, обеспечивавшей ежегодную прибыль в размере 400 миллионов долларов? А сколько рынок был готов платить за акции небольшой и новой компании, терявшей деньги в текущем периоде?

Компания Toys “R” Us зарабатывала прибыль на уровне 400 миллионов долларов в год при объеме продаж в 11 миллиардов.

Компания eToys ежегодно теряла по 123 миллиона долларов при продажах на уровне 100 миллионов.

Рыночная «машина для голосования» полагала, что eToys стоит 4,9 миллиарда долларов, a Toys “R” Us — на миллиард меньше. Рынок считал, что eToys сможет сокрушить Toys “R” Us благодаря продажам через Интернет¹.

Единственная тень сомнения, окутывавшая рынок, была связана с календарем. Эксперты предсказывали, что вечером 31 декабря 1999 года разразится катастрофа, так как компьютеры во всем мире не были запрограммированы на правильную работу с датами, год в которых начинался с цифры 2. Федеральная резервная система США в панике начала быстро наращивать объем денежной массы, чтобы предотвратить дефицит наличности в случае, если бы все банкоматы страны в один момент отключились. По этой причине вскоре после конференции в Солнечной долине рынок устремился вверх, как фейерверк в День независимости. Если бы вы в январе вложили один доллар в индекс NASDAQ, сформированный в основном на основе стоимости акций ²⁰ технологических компаний, то после взлета рынка доллар превратился бы в доллар с четвертью. Аналогичная сумма, вложенная в акции BRK, превратилась бы в 80 центов. К декабрю показатель индекса Dow Jones Industrial Average подскочил на 25 процентов. А показатель NASDAQ⁵' проскочил отметку в 4000 пунктов и вырос на невероятные 86 процентов. Цена акции BRK упала до 56 100 долларов. Всего за несколько месяцев BRK потеряла почти весь прирост, достигнутый за предыдущие пять лет.

В течение почти всего года любимым занятием финансовых гуру было рассуждение о том, что Баффет превратился в символ прошлого и его время ушло. Перед наступлением нового тысячелетия авторитетный для Уолл-стрит еженедельник Barrons поместил изображение Баффета на обложку и сопроводил его текстом «Уоррен, в чем проблема?». В статье говорилось о том, что позиции компании Berkshire «сильно пошатнулись». Баффет столкнулся с невиданной ранее волной негативных отзывов о своем бизнесе. И ему оставалось лишь повторять: «Я знаю, что все изменится, но не знаю, когда именно»². Его напряженные нервы требовали, чтобы он дал отпор своим оппонентам. Но Баффет ничего не предпринимал. Он хранил молчание.

Ближе к концу 1999 года многие из значимых для Баффета инвесторов, следовавших его стилю инвестирования, либо закрыли свой бизнес, либо сдались и начали скупать акции технологических компаний. Баффет этого не сделал. От колебаний его удерживало то, что он называл своей Внутренней Оценкой (Inner Scorecard) — убеждение в правильности принятых им финансовых решений, которое подпитывало его с незапамятных времен.

«Я представляю себе, что лежу на спине в Сикстинской капелле и расписываю ее купол. Мне нравится, когда люди говорят: “Как красиво!” Но если кто-то посоветует: “Почему бы тебе не взять вместо голубой красную краску?” — я отвечу: “До свидания!” Это мое творение. И мне неважно, за что они его выдают. Моя работа никогда не будет завершена. И пожалуй, это самое прекрасное в ней³.

Основная причина, по которой люди ведут себя тем или иным образом, связана с тем, используют ли они Внутреннюю или Внешнюю Оценку. Если ты можешь быть удовлетворен своей жизнью, используя Внутреннюю Оценку, это прекрасно. Я всегда смотрю на вещи следующим образом. Я говорю: “Кем бы вы хотели быть? Хотели бы вы быть лучшим в мире любовником, несмотря на то что все вокруг убеждены в том, что вы худший любовник в мире? Или же наоборот — вы предпочли бы быть худшим в мире любовником, а в глазах окружающих выглядеть лучшим?” Это интересный вопрос.

А вот вам еще один “крючок”. Если бы ваши результаты не были видны миру, то предпочли бы вы, чтобы о вас думали как о лучшем в мире инвесторе, в то время как ваши показатели хуже, чем у любого другого инвестора? Либо вы предпочтете, чтобы о вас думали как о худшем в мире инвесторе, в то время как вы зарабатываете больше всех остальных?

В самом раннем возрасте дети получают один очень важный урок, когда обращают внимание на то, что важно для их родителей. Если родители уделяют слишком много внимания тому, чтобы вы соответствовали ожиданиям окружающего вас мира, то в конце концов вы останетесь с Внешней Оценкой. Мой собственный отец совершенно не был таким: он был на сто процентов человеком с Внутренней Оценкой.

Он был настоящей белой вороной. Но не только потому, что ему нравилось так жить. Просто он не обращал внимания на то, что думают другие. Мой отец научил меня, как следует прожить свою жизнь. Я никогда не встречал другого такого человека». ²¹

Часть вторая

Внутренняя Оценка

Глава 5. Страсть к проповедованию

Небраска • 1869-1928 годы

Джон Баффет, первый известный Баффет в Новом Свете, был ткачом французского происхождения. Он сбежал в Америку в XVII веке, спасаясь от религиозных преследований (Джон был потомком гугенотов), обосновался на северо-востоке США, в Хантингтоне, и стал фермером.

О жизни первых Баффетов в Соединенных Штатах известно немного, кроме того факта, что они были фермерами¹. Однако очевидно, что стремление Уоррена Баффета постоянно читать проповеди было врожденным. Известен случай, когда один из сыновей Джона Баффета, переплыв пролив Лонг-Айленд, высадился в прибрежном поселке, поднялся на холм и начал проповедовать погрязшим в грехе жителям. Однако вряд ли отщепенцы, нарушители законов и неверующие из Гринвича успели покаяться, услышав его слова, так как, согласно семейным преданиям, его тут же поразила молния.

Через несколько поколений Зебулон Баффет, фермер из Дикс-Хиллс, оставил свой след на генеалогическом древе семейства, впервые показав пример другой характерной особенности Баффетов — чрезвычайной скупости в отношении родственников. Его собственный внук, Сидни Хоман Баффет, бросил работу на ферме деда из-за оскорбительно низкой зарплаты.

Сидни, в то время неуклюжий подросток, отправился на запад, в Омаху, и устроился на работу на извозчичьем дворе у своего деда по материнской линии Джорджа Хомана². На дворе стоял 1867 год, и Омаха представляла собой скопление деревянных лачуг. Во времена золотой лихорадки, когда старатели закупали тут все необходимое снаряжение, Омаха давала им и многое другое — азартные игры, женщин и алкоголь. После окончания Гражданской войны город изменился. Первая трансконтинентальная железная дорога должна была связать побережья объединившихся штатов, и президент США Авраам Линкольн лично объявил о том, что головное железнодорожное управление будет располагаться в Омахе. Открытие Union Pacific поначалу заразило горожан коммерческим духом и ощущением собственной значимости. Тем не менее город сохранил за собой репутацию паршивой овцы и притона для разнообразных прощелыг в благочестивом штате³.

Отработав на извозчичьем дворе, Сидни открыл первый продуктовый магазин в городе, в котором еще не было мощеных улиц. Занимаясь этим приличным, но скромным делом, он продавал фрукты, овощи и дичь каждый день до одиннадцати ночи: тетерева уходили по четвертаку, зайцы — по десять центов⁴. Дед Зебулон, беспокоившийся о будущем своего внука, забрасывал того письмами с советами, которым до сих пор следуют его потомки (за одним существенным исключением):

«Будь пунктуальным во всех своих делах. С некоторыми людьми тяжело работать, старайся свести дела с такими до минимума... Береги свою репутацию, потому что она ценнее, чем деньги... В бизнесе довольствуйся небольшой прибылью. Не спеши сразу стать очень богатым... Я хочу, чтобы ты жил достойной жизнью и умер достойной смертью»⁵.

Следуя совету «курочка по зернышку клюет», Сидни постепенно превратился в успешного бизнесмена⁶. Он женился на Эвелин Кэтчум, которая родила ему шестерых детей. Некоторые из них умерли еще маленькими, но два сына, Эрнест и Фрэнк, сумели выжить²².

Уоррен Баффет вспоминал одну замечательную фразу: «Никто не заслужил своего имени больше, чем Эрнест²³ Баффет»⁷. Последний родился в 1877 году, проучился восемь лет в обычной школе и присоединился к бизнесу отца во времена финансовой паники 1893 года. Фрэнк Баффет, гораздо более эксцентричный, чем его практичный брат, вырос большим и тучным мужчиной. Он считался паршивой овцой в пуританской семье и не отказывал себе в удовольствии время от времени пропустить стаканчик-другой.

Однажды в магазин в поисках работы зашла потрясающая молодая женщина. Ее звали Генриетта Дюваль⁸, она приехала в Омаху, спасаясь от злой мачехи. Фрэнк и Эрнест влюбились в нее по уши, однако она отдала свое сердце более красивому Эрнесту. В 1898 году они поженились. Не прошло и года, как у них родился первенец, которого назвали Кларенсом, а затем на свет появились еще три сына и дочь. После ссоры с братом Эрнест стал сотрудничать со своим отцом и в конце концов ушел, чтобы открыть еще один продуктовый магазин. Фрэнк оставался холостяком большую часть жизни, и в течение следующих двадцати пяти лет, пока была жива Генриетта, он, по-видимому, не общался с Эрнестом.

Эрнест поставил перед собой цель стать «стержнем города». Его новый магазин работал допоздна, цены были низкие, мнение покупателей ценилось превыше всего, а ошибки не допускались⁹. Всегда одетый с иголочки, он сидел на возвышении за своим стоЛом и подгонял бездельничавших работников или писал письма поставщикам с любезными просьбами «по возможности ускорить доставку сельдерея»¹⁰. Он очаровывал покупательниц, но никогда не ленился записать в свой маленький черный блокнот имена людей, которые его раздражали, — представителей Демократической партии и неплательщиков по счетам¹¹. Эрнест был уверен, что мир нуждается в его мнении, поэтому ездил на конференции по всей стране и оплакивал печальное состояние нации с единомышленниками¹². Как говорил Уоррен Баффет: «Он никогда не сомневался в себе. Всегда говорил уверенно и ждал от собеседника такой же уве-рейности в своей правоте».

В письме к сыну и невестке Эрнест советует им всегда иметь наличные деньги и описывает Баффетов как воплощение буржуа:

«Я хочу сказать, что никогда не было Баффета, который оставил бы очень большое состояние, но и никогда не было такого, который не оставил бы ничего. Они никогда не тратили все деньги, которые зарабатывали, всегда откладывали часть, и эта система работала безошибочно»¹³.

На самом деле принцип «трать меньше, чем зарабатываешь» мог бы стать девизом семьи Баффет, если бы он дополнялся еще одним постулатом — «не влезай в долги».

Генриетта, которая также была французской гугеноткой, обладала таким же бережливым характером, железной волей и стремлением к трезвой жизни, как и ее муж. Будучи набожной кэмпбеллиткой, она тоже почувствовала стремление проповедовать. Пока Эрнест работал в магазине, она запрягала лошадей в легкий семейный кабриолет, отделанный бахромой, собирала своих детей, отправлялась с ними по окрестным фермам и раздавала религиозные брошюры. Ее пример только подтверждает семейную традицию Баффетов. На самом деле, по некоторым сведениям, Генриетта была самой яростной сторонницей проповедования из всех Баффетов, когда-либо живших на свете.

Баффеты не были крупными оптовиками или работниками умственного труда — они были обычными розничными торговцами. И при этом одними из первых поселенцев Омахи, поэтому отлично осознавали свое место. Генриетта надеялась, что четверо ее сыновей и дочь будут в семье первыми, кто окончит колледж. Чтобы оплатить их учебу, она урезала семейный бюджет больше, чем это было необходимо даже по суровым стандартам Баффетов. Все мальчики работали в семейном магазине. Окончив колледж с ученой степенью в области геологии, Кларенс сделал карьеру в нефтяном бизнесе (правда, он погиб достаточно молодым в 1937 году в автомобильной аварии в Техасе). Второй сын, Джордж, получил докторскую степень в области химии и переехал на Восточное побережье. Самые младшие, Говард, Фред и Алиса, окончили Университет штата Небраска. Фред продолжил заниматься семейным бизнесом, а Алиса стала преподавать домоводство.

Говард, третий сын Генриетты и отец Уоррена, родился в 1903 году. Во время учебы в средней школе в начале 1920-х годов он постоянно ощущал себя неудачником. В то время руководство городом находилось в руках нескольких семей, которые владели складами, банками, магазинами и унаследовали состояние от пивоваренных заводов, закрытых во времена сухого закона. «Одежда переходила ко мне по наследству от двух старших братьев, — вспоминал Говард. — Я разносил газеты и был сыном торговца. Так что школьные братства даже не смотрели в мою сторону; я не входил в зону их интересов». Он остро чувствовал пренебрежительное отношение к себе, и это привело к тому, что социальный статус, положение и привилегии, данные от рождения, стали вызывать у него глубокое отвращение¹ ‘.

В Университете штата Небраска Говард учился на журналиста и работал в газете колледжа под названием Daily Nebraskan, в которой смог соединить любовь к описанию деятельности влиятельных людей с семейным увлечением политикой. Вскоре он встретил Лейлу Шталь, в которой, так же как и в нем, любовь к журналистике соседствовала с чувством неловкости относительно своего социального положения.

Отец Лейлы, Джон Шталь, симпатичный коротышка германо-американского происхождения, приехал в Каминг-Каунти в конной повозке и стал руководить деятельностью местных школ¹⁵. Семейная история гласит, что он обожал свою жену Стеллу, которая родила ему трех дочерей — Эдит, Лейлу и Бернис — и сына Мэриона. Англичанка по происхождению, Стелла чувствовала себя несчастной в Вест-Пойнте, населенном в основном домохозяйками с немецкими и американскими корнями. Утешение Стелла находила в игре на органе. В 1909 году у Стеллы случился нервный срыв, что стало зловещим повторением истории ее матери, Сьюзан Барбер, которая долгое время была пациенткой государственной психиатрической клиники Небраски, где и умерла в 1899 году. После того как Стелла, согласно семейному преданию, как-то раз начала гоняться за Эдит с каминной кочергой в руках, Джон Шталь отказался от работы и посвятил себя уходу за детьми. Все чаще и чаще Стелла оставалась в своей темной комнате, накручивая волосы на палец и пребывая, по-видимому, в полнейшей депрессии. Эта изоляция периодически прерывалась приступами жестокости по отношению к мужу и дочерям¹⁶. Понимая, что он не может оставить детей наедине с матерью, Шталь купил газету Cuming County Democrat, чтобы иметь возможность зарабатывать на дому. С пяти лет Лейла и ее сестры вели домашнее хозяйство и помогали отцу выпускать газету. Лейла научилась читать, перебирая типографские литеры. «Я училась в четвертом классе, — рассказывала она. — Возвратившись домой из школы, мы должны были завершить набор очередного номера газеты и только потом имели право отдыхать и играть». К одиннадцати годам она уже умела работать на линотипе и каждую пятницу пропускала школу из-за головной боли, возникавшей после выпуска газеты в четверг вечером. Проживая в помещении над офисом в доме, полном мышей, семья возлагала все свои надежды на гениального Мариона, который учился на юриста.

Во время Первой мировой войны жизнь семьи Шталь еще больше усложнилась. Когда Cuming County Democrat выступила против Германии в германоамериканском городе, половина подписчиков отказались от газеты в пользу West Point Republican, и это стало финансовой катастрофой. Джон Шталь был горячим сторонником Уильяма Дженнингса Брайана, крупной фигуры в Демократической партии. На рубеже веков Брайан был одним из наиболее важных политических деятелей своей эпохи и чуть не стал президентом Соединенных Штатов. На пике своей деятельности он выступал за популистские меры, которые изложил в своей самой знаменитой речи:

«Существует две формы правления. Первая гласит: чтобы сделать низшие слои населения процветающими, необходимо обеспечить сначала процветание зажиточных классов. Демократическая же форма правления, наоборот, выступает за первоочередное обеспечение процветания народных масс, которое приведет к процветанию классов, которые находятся выше по социальной лестнице»¹⁷.

Семейство Шталь относило себя к народным массам, классу, который находился внизу этой лестницы, держа на своих плечах все остальные. Их способность выносить такую тяжесть была небезграничной. К 1918 году шестнадцатилетняя сестра Лейлы, Бернис, которая считалась в семье тупицей с IQ, равным 139, по-видимому, начала сдаваться. Она была убеждена, что завершит свои дни психически больной, как ее бабушка и мать, и умрет в психиатрической клинике Небраски¹⁸. В это самое время семейные обязанности Лейлы начали мешать ее учебе. Она была вынуждена отложить обучение, чтобы помогать отцу. Проучившись один семестр в Университете штата Небраска в Линкольне, она вернулась домой помогать отцу еще на один год¹⁹. Лейла, самая активная и способная из всех сестер, впоследствии описывала этот период своей жизни в более радужных красках. Она считала свою семью идеальной и говорила, что бросила колледж на три года исключительно для того, чтобы заработать на дальнейшее обучение.

В 1923 году Лейла приехала в Линкольн с ясной и четкой целью — найти мужа. Она направилась прямо в газету колледжа и попросилась на работу²⁰. Лейла была суетливой хрупкой девушкой с короткой стрижкой и очаровательной улыбкой, которая смягчала ее чрезмерно острый взгляд. Говард Баффет, который начинав в газете Daily Nebrascan в качестве спортивного комментатора и постепенно дорос до редактора, нанял ее без раздумий.

Симпатичный, темноволосый, представительный Говард был одним из тринадцати студентов, принятых в братство Innocents («Невинные»), которое представляло собой сообщество выдающихся людей из числа студентов на территории кампуса и было выстроено по образцу аналогичных сообществ Гарварда и Йеля. Члены Innocents, названного так в честь тринадцати «Невинных» Пап Римских²⁴, провозгласили себя борцами со злом. Они также спонсировали выпускной вечер и встречу выпускников²⁵. Познакомившись с таким важным человеком в университетском городке, Лейла немедленно ухватилась за него.

Позже Говард говорил: «Я не знаю, много ли она работала в газете или нет, но она точно работала на меня. Не думайте, я никогда не жалел об этом, это была лучшая сделка, которую я заключил»²¹. Лейла была хорошей студенткой и отлично разбиралась в математике. Поэтому, когда она объявила о том, что хочет оставить колледж и выйти замуж, профессор математического анализа (по слухам) в расстроенных чувствах разорвал толстый учебник в клочки²².

Перед окончанием колледжа Говард пришел к отцу, чтобы обсудить дальнейший выбор профессии. Он не слишком интересовался деньгами, но по настоянию Эрнеста отказался и от благородной, но низкооплачиваемой профессии журналиста, и от возможности поступить в юридическую школу. Эрнест занялся продажей страховок²⁶.

После свадьбы (26 декабря 1925 года) молодожены переехали в небольшое четырехкомнатное бунгало в Омахе, которое Эрнест заполнил продуктами в качестве свадебного подарка. Лейла полностью обставила дом всего за 366 долларов, покупая вещи, как она выразилась, «практически по оптовым ценам»²³. С этого дня она направила всю свою энергию, амбиции и талант к математике (сфере, в которой даже Говард не мог с ней сравниться) на благо быстрого продвижения мужа по карьерной лестнице.

12 февраля 1928 года у Баффетов родился первый ребенок — девочка, получившая имя Дорис Элеонора. В том же году Бернис, сестра Лейлы, перенесла нервный срыв и бросила преподавательскую работу. Однако, судя по всему, Лейлу обошла стороной апатия, угнетавшая ее мать и сестру. С неиссякаемой энергией она могла часами говорить без перерыва (хотя чаще всего пересказывала одни и те же истории). Говард в шутку называл ее Ураган (Cyclone).

После того как они немного обустроились, Лейла приобщила Говарда к Первой Христианской Церкви и с гордостью отметила в своем дневнике тот день 1928 года, когда ее 25-летнего супруга выбрали псаломщиком. Все еще активно интересуясь политикой, Говард начал проявлять желание к проповедованию, присущему его семье. Но когда он и Эрнест начинали обсуждать за обеденным столом то одни, то другие вопросы, брат Говарда, Фред, начинал скучать настолько сильно, что ложился на пол и засыпал.

Лейла приняла новые политические взгляды мужа и тоже стала ярой республиканкой. Баффеты аплодировали Кэлвину Кулиджу, человеку, который сказал, что «основное занятие американцев — бизнес»²⁴, и разделяли его веру в минимальное вмешательство государства в экономическую жизнь страны. Кулидж снизил налоги, дал гражданство американским индейцам, но в основном он придерживался политики невмешательства. В 1928 году вице-президент Герберт Гувер, пообещавший продолжить политическую программу Кулиджа, направленную на поддержку бизнеса, был избран его преемником. Во времена правления Кулиджа фондовый рынок страны процветал, и Баффеты считали, что Гувер пойдет этим же путем.

* ^{27 27}

«Когда я был ребенком, — скажет позже Уоррен, — у меня была прекрасная жизнь. Мне нравилось проводить время дома, где обсуждались интересные вещи, у меня были умные и интеллектуальные родители, и я ходил в достойные школы. Я думаю, меня воспитали самые лучшие родители в мире. И это было чрезвычайно важно. Они не давали мне деньги, но я в них и не нуждался. Я родился в нужное время в нужном месте. Я выиграл в “лотерею сперматозоидов”».

Баффет всегда считал, что значительная часть его успеха стала возможна благодаря удаче. Однако что касается воспоминаний о своей семье, он несколько отходит от реальности. Мало кто будет спорить с тем, что его вырастили прекрасные родители. Но когда он говорит о том, как важно родителям для воспитания детей знать свои сильные и слабые стороны, то всегда приводит в пример отца. И никогда не упоминает мать.

Глава 6. Шарики и даты

Омаха • 1930-е годы

В двадцатые годы XX века брызги шампанского от пузырящегося фондового рынка заставляли простых людей делать свои первые инвестиции²⁷. В 1927 году Говард Баффет решил присоединиться к всеобщему «пиру» и устроился в Union State Bank фондовым брокером.

Праздник закончился два года спустя, 29 октября 1929 года, в так называемый «черный вторник», когда всего за один день рынок рухнул на 14 миллиардов долларов¹.

Капитал, в четыре раза превышавший бюджет Соединенных Штатов, испарился в течение нескольких часов². К 14 ноября 1929 года рынок потерял от 26 до 30 миллиардов долларов*, что было сопоставимо с затратами страны на участие в Первой мировой войне³.

На волне последовавших за финансовым крахом банкротств и самоубийств люди перестали доверять акциям и начали копить деньги.

«Мой отец смог что-то продать лишь спустя четыре месяца. Его первые комиссионные составили всего пять долларов. Когда он обходил дома потенциальных клиентов, мать дожидалась его снаружи и ездила с ним вечерами на трамвае. Она делала это ради того, чтобы он, возвращаясь домой, не чувствовал себя таким подавленным».

Через десять месяцев после обвала, 30 августа 1930 года, у Баффетов родился (на пять недель раньше срока) второй ребенок, Уоррен Эдвард.

Говард, обеспокоенный положением вещей, отправился навестить своего отца в надежде, что тот примет его на работу в семейную продуктовую лавку. Все члены семьи Баффетов один день в неделю трудились в лавке в дополнение к основной работе. Только брат Говарда Фрэнк был занят в лавке постоянно и получал за работу жалкие гроши. Эрнест сообщил Говарду, что у него нет денег, чтобы платить еще одному сыну^{28 29}.

С одной стороны, Говард почувствовал облегчение. Однажды он уже избежал работы в лавке и не хотел туда возвращаться⁴. Его останавливал только страх, что семье придется голодать. Но Эрнест сказал, чтобы Говард не беспокоился о пропитании: он готов открыть ему кредит. «Кредит... Это было так типично для моего деда! Не то чтобы Эрнест не любил свою семью, просто всем хотелось, чтобы он демонстрировал это чуть почаще», — вспоминает Уоррен. Говард предложил жене вернуться домой в Вест-Пойнт. «Там ты хотя бы будешь есть три раза в день». Но Лейла осталась с мужем, только начала ходить к молочнику пешком, чтобы не платить за проезд в трамвае.

Ей пришлось пропускать встречи в церковном кружке. Когда подходила ее очередь покупать всем кофе, она не могла позволить себе потратить 29 центов⁵. Чтобы не копить долги в семейной лавке, она часто обходилась без еды, но всегда следила за тем, чтобы Говард был сыт⁶.

В одну из суббот, за две недели до первого дня рождения Уоррена, в центре города можно было видеть огромные очереди перед банками. На улице стояла почти сорокаградусная жара, пот лился с людей ручьями. Но все терпеливо ждали возможности вызволить свои деньги из полуразорившихся банков. Очередь медленно двигалась с раннего утра до десяти вечера, люди молились, пересчитывая стоящих перед ними: «Господи, пусть на меня хватит денег»⁷.

Но не все молитвы были услышаны. В тот месяц в штате закрылись четыре крупных банка, оставив вкладчиков ни с чем. Одним из них был и Union State Bank, работодатель Говарда Баффета⁸. Фамильная легенда гласит, что Говард отправился в банк утром 15 августа 1931 года, спустя два дня после своего дня рождения. Двери банка оказались наглухо закрытыми. Говард остался без работы и без денег³⁰.

Нужно было как-то кормить двоих детей, но он не знал, что делать. Другой работы у Говарда не было.

В течение двух недель Говард и его новые партнеры Карл Фальк и Джордж Скле-ничка зарегистрировали брокерскую компанию Buffett, Sclenicka & Со⁹. Заняться работой на бирже в эпоху, когда никто не хотел покупать акции, было поистине нестандартным решением.

Спустя три недели Англия отказалась от золотого стандарта³¹. Государство, погрязшее в долгах, печатало все больше и больше денег, чтобы избежать банкротства и рассчитаться с кредиторами. Подобный фокус могло себе позволить только правительство. Это выглядело так, как будто страна с самой стабильной и ходовой валютой вдруг объявила: «Мы начнем выписывать вам чеки без покрытия, а вы можете делать с ними все что душе угодно». После этого заявления доверие к прежде стабильным финансовым организациям было подорвано, рынки рухнули по всему миру.

Экономика Соединенных Штатов, и без того трещавшая по швам, обрушилась словно карточный домик, потащив за собой банки и финансовые организации. Картина была неизменной от города к городу: вереницы вкладчиков устремлялись к кассовым окошкам и уходили ни с чем³². Однако посреди этого хаоса бизнес Говарда разрастался. Поначалу его клиентами были преимущественно члены семьи и друзья. Он продавал им сравнительно безопасные ценные бумаги: акции предприятий коммунального обслуживания и муниципальные облигации. В первый же месяц фирма начала приносить доход. Пока мир скатывался в пучину финансовой паники, Говард на комиссионных заработал 400 долларов³³. В последующие месяцы, когда и накопления населения, и доверие к банкам испарялись, он упорно придерживался консервативных вкладов, с которых и начинал. Он стабильно расширял свой бизнес и клиентскую базу¹⁰. Удача повернулась к его семье лицом.

Вскоре после того, как Уоррен отметил свой второй день рождения, в марте 1932 года был похищен и убит двадцатимесячный Чарльз Линдберг-младший. По словам известного публициста Генри Менкена, похищение сына «Одинокого Орла» стало величайшей сенсацией со времен воскрешения Христа. Родители по всей Америке начали панически бояться за своих детей, и Баффеты не были исключением¹¹. Примерно тогда же Говард попал в больницу с сердечным приступом. Врачи обнаружили у него болезнь сердца и наложили на его образ жизни множество ограничений¹². Он не должен был поднимать тяжести, бегать и даже плавать. Вся жизнь Лейлы теперь вращалась вокруг него. И неудивительно — ведь Говард был прекрасным принцем, спасшим ее от жалкой участи оператора линотипа. Ее ужасала даже сама мысль о том, что с ним может случиться что-то плохое.

Уоррен и без того был осторожным ребенком, вздрагивавшим от каждого шороха. Едва научившись ходить, он старался «прижаться» к земле и даже передвигался на полусогнутых ногах. Когда мать брала его на собрания церковного кружка, он спокойно сидел у нее в ногах. Она развлекала его импровизированной игрушкой — зубной щеткой. Уоррен мог спокойно глазеть на щетку по два часа кряду¹³. О чем только он думал, разглядывая ее щетинки?

В ноябре того же года, в разгар кризиса, президентом США избрали Франклина Делано Рузвельта. Говард был уверен, что этот отпрыск богатого и респектабельного семейства, не знавший ничего о нуждах простого народа, окончательно обесценит национальную валюту и пустит страну по миру¹⁴. Готовясь к худшему, он припас на чердаке мешок сахара. К этому времени Говард в своем деловом костюме, с редеющими темными волосами и глазами, близоруко смотрящими из-под очков в тонкой оправе, выглядел эдаким подобием Кларка Кента³⁴. Он держался очень доброжелательно, всегда с искренней улыбкой на лице. Но как только разговор заходил о политике, он взрывался. Каждый вечер за ужином разражалась гроза, как только Говард начинал обсуждать новости прошедшего дня. Дорис и Уоррен, скорее всего, понятия не имели о том, что имеет в виду их отец, разглагольствуя об ужасах, ожидающих страну теперь, когда Белый дом захватили демократы. Но термины вроде «социализма» все же оседали в их детских головках. Отец вызывал у них благоговение, и они внимательно следили за тем, как после ужина он усаживался в красное кожаное кресло в гостиной, отгородившись от мира стопкой вечерних газет и журналов.

В доме Баффетов было допустимо обсуждать вопросы политики, финансов и философии, но не чувства¹⁵. Сдержанность не была редкостью в то время, но Говард и Лейла давали сто очков вперед любым сухим и строгим родителям. Никто из Баффетов никогда не произносил «Я люблю тебя» и тем более не целовал детей перед сном.

Однако со стороны Лейла казалась идеальной женой и матерью. Ее называли живой, энергичной, никогда не унывающей и даже «болтушкой»¹⁶. Она любила рассказывать о себе, опуская при этом неловкие моменты. Она много говорила о своих родителях и о том, как ей повезло вырасти в христианской семье. Но самыми ее любимыми были истории о жертвах, на которые им с Говардом пришлось пойти. Она, к примеру, пожертвовала тремя годами обучения в школе, чтобы заработать на колледж, а когда Говард только начинал свой бизнес, он четыре месяца не мог ничего продать. Конечно, Лейла любила говорить и о том, как пешком ходила в молочный магазин, чтобы не тратиться на трамвай, и о приступах невралгии (которую часто путала с мигренью). Виновниками этих приступов она считала годы, проведенные за постоянно стучащим линотипом³⁵. Несмотря ни на что, она вела себя так, будто должна была все успеть, и ни капли себя не жалела — в ее распорядок дня входили и партии в бридж, и вечные барбекю, и дни рождения, и годовщины, и визиты, и ужины с членами церковного кружка.

Она навещала соседей чаще, чем кто-либо, пекла больше всех печенья и писала больше всех поздравительных записок. Однажды во время беременности она в одиночку приготовила ужин для всей семьи, занюхивая утреннюю тошноту куском мыла¹⁷. Но всю ее жизнь определяла одна идея — все ради Говарда. Ее золовка Кэйт Баффет говорила, что Лейла постоянно приносила себя в жертву¹⁸.

Но у чувства ответственности и безоглядного самопожертвования Лейлы была и обратная сторона — стыд и осуждение. Когда Говард по утрам уезжал на работу на трамвае, а Дорис и Уоррен одевались или играли, Лейла внезапно набрасывалась на детей. Иногда по ее тону можно было догадаться, что вот-вот разразится буря, но чаще всего ничто не предвещало беды.

«Каждый раз, когда мы говорили или делали что-то неправильное, разражалась неутихающая буря. Мать бесконечно припоминала все наши прошлые прегрешения. И хотя она иногда списывала эти вспышки гнева на невралгию, но никогда это не показывала».

В гневе Лейла хлестала детей словами снова и снова, каждый раз говоря одно и то же — их жизнь слишком легка, а ее страдания безграничны. Она кричала, что они неблагодарные, никчемные и эгоистичные и им должно быть стыдно за это. Она цеплялась к каждому их реальному и предполагаемому промаху, чаще направляя свой гнев на Дорис. Ее тирады могли продолжаться час или даже два, Лейла раз за разом повторяла свои обвинения. Уоррен вспоминает, что она не могла остановиться, пока дети не начинали всхлипывать. «Она успокаивалась, только доведя нас до слез», — рассказывает Дорис. Уоррен был вынужден наблюдать за ее вспышками гнева, не имея возможности защитить сестру и отчаянно пытаясь избегать выпадов в свой адрес. Было понятно, что агрессия матери не была случайной и в какой-то степени она могла ее контролировать, но неясно, осознавала ли она, как в этой ситуации должен вести себя родитель. Но к тому моменту, как Уоррену исполнилось три года и родилась их младшая сестра Роберта, или Берти, души Уоррена и Дорис уже были безвозвратно травмированы.

Уоррен и Дорис ни разу не попросили помощи у отца, несмотря на то что знали — он в курсе выходок их матери. Иногда Говард говорил им: «Мама вышла на тропу войны», предупреждая о начинающемся приступе гнева. Но сам никогда не вмешивался. К тому же чаще всего Лейла впадала в ярость, когда Говарда не было рядом, сам же он никогда не был объектом ее гневных вспышек. В каком-то смысле он был спасительным кругом для своих детей. Хотя Говард никогда и не защищал их напрямую, одно его присутствие означало, что дети в безопасности.

* ^{36 36}

Тем временем за стенами аккуратного бунгало на Баркер-авеню Омаха медленно скатывалась в пучину беззакония. Бутлегерство³⁶ процветало вплоть до того момента, когда Уоррену исполнилось три года¹⁹. В штате начались беспорядки. Фермеры столкнулись с лишением права выкупа закладных на свои обесценившиеся земли²⁰. Пять тысяч человек вышли на площадь перед муниципалитетом в Линкольне, и запаниковавшие законодатели штата были вынуждены торопливо принять билль о моратории на ипотеку²¹.

В ноябре 1933 года холодные ветра стали причиной сильнейшей песчаной бури. Ветер на скорости почти 100 километров в час (25 метров в секунду) захватил даже Нью-

Йорк. Буря оставляла за собой искореженные машины по обочинам дорог и разбитые вдребезги витрины. Газета «Нью-Йорк тайме» сравнила эту бурю с извержением вулкана Кракатау. Следом за ней песчаные и пыльные бури накрыли многие штаты. Одновременно с разгулом стихии страну поразила сильнейшая за XX столетие засуха²².

Жители Среднего Запада искали убежища в своих домах, пока летящие камни бомбардировали их машины, оставляли вмятины на кузовах и разбивали стекла. Каждое утро Лейла сметала с крыльца красную пыль. В день, когда Уоррену исполнилось четыре года, крыльцо было целиком засыпано пылью, а порыв ветра сдул бумажную посуду и салфетки с праздничного стола²³.

Следом за пылью пришла невыносимая жара. Летом 1934 года столбик термометра в Омахе поднялся до 47 градусов. Иссушенная земля покрылась глубокими трещинами²⁴. Местные жители пересказывали друг другу шутку о человеке, потерявшем сознание от капли воды, попавшей ему на лицо. Чтобы привести его в чувство, потребовалось три ведра песка. В домах было жарко, как в топке. Люди спали у себя на задних дворах, на территории школы, на газоне перед Джослинским художественным музеем в Омахе. Уоррен пытался спать, завернувшись в мокрые простыни, но ничто не могло остудить обжигающий воздух в его маленькой комнате на втором этаже дома.

В самый разгар этой рекордной жары и засухи 1934 года явилась саранча²⁵. Миллионы насекомых набросились на высохшие кукурузные и пшеничные поля, сжирая стебли до основания²⁶. В тот же год Джон Шталь, отец Лейлы, перенес удар. Навещая дедушку в Вест-Пойнте, Уоррен слышал, как в отдалении стрекочут полчища голодных насекомых. Они жадно поглощали столбики ограждений, белье, сушившееся на улице, и даже друг друга. Издаваемые ими звуки заглушали гул работавших тракторов²⁷. В воздухе их было так много, что за тучами насекомых не было видно автомобилей на дороге.

Сказать по правде, в начале тридцатых годов случилось столько неприятностей, что можно было уже не бояться ни бога, ни черта²⁸. Экономический спад продолжался. Новое поколение гангстеров, подражавших Капоне, Диллинджеру и Малышу Нельсону, рыскало по Среднему Западу, грабя и без того обессиленные банки³⁷. По городам шатались полчища бродяг, заставлявшие родителей еще сильнее переживать за своих детей. Несладко приходилось и самим детям. Их то запирали дома, опасаясь разгула собачьего бешенства, то пугали всякими страшилками. В разгар лета из страха перед «детским параличом» — полиомиелитом — закрылись общественные бассейны. Детей предупреждали, что пить из уличных фонтанчиков чревато подключением к аппарату искусственной вентиляции легких³⁸.

Но жители Небраски с рождения были научены переносить тяготы и лишения со стиснутыми зубами. Засушливые годы были достаточно типичными для Среднего Запада. Здесь с детства привыкали к странной погоде, сильнейшим ветрам и постоянной угрозе ураганов, способных сбросить с рельсов железнодорожные составы²⁹.

Трое юных Баффетов ходили в школу и играли с друзьями даже в сорокаградусную жару. Их отец всегда был в костюме, а мать не снимала чулок и длинного платья.

Многие их соседи в период экономического спада были вынуждены бороться за выживание, но Говард, сын бакалейщика, смог пробиться в заветную прослойку среднего класса. «Наше дело стабильно развивалось даже в эти непростые времена», — скромно рассказывал он позднее. Нужно заметить, что Говард всегда был эталоном скромности даже по меркам семьи Баффетов. В то время как десятки взрослых мужчин ждали шанса поработать водителем оранжевого грузовика в лавке Баффетов за 17 долларов в неделю, упорство Говарда вело его компанию (переименованную в «Баффет и Ко») к успеху³⁰. В 1935 году в связи с забастовками и беспорядками в Омахе было объявлено чрезвычайное положение. Несмотря на это, Говард купил новый «бьюик» и стал активистом местного отделения Республиканской партии. Семилетняя Дорис, боготворившая отца, стала его первым биографом, написав на обложке одного из своих дневников: «Говард Баффет, государственный деятель»³¹. Год спустя, когда тень Великой депрессии все еще нависала над Америкой, Говард выстроил для своей семьи в Данди, пригороде Омахи, новый двухэтажный дом из красного кирпича в стиле Тюдоров³⁹.

Пока семья готовилась к переезду, Лейла узнала, что ее брату Мэриону, успешному адвокату из Нью-Йорка³², поставили страшный диагноз — неоперабельный рак. «Дядя Мэрион был гордостью и опорой маминой семьи, — вспоминает Баффет. — К тому же родственники надеялись, что он сохранит фамилию, не запятнанную сумасшествием». Он умер в ноябре того же года в возрасте 37 лет, не успев завести детей и разрушив надежды семьи. Немногим позже у Джона Шталя, отца Лейлы, случился очередной удар, на этот раз серьезно подорвавший его здоровье. Ее сестра Бернис, ухаживавшая за отцом, впала в депрессию. Другая сестра, Эдит, школьная учительница, самая красивая и смелая из трех сестер, дала обет безбрачия — либо до тех пор, пока ей не исполнится тридцать, либо пока замуж не выйдет Бернис. И только Лейла не желала погружаться в болото семейных проблем. Она стремилась во что бы то ни стало построить нормальную жизнь с нормальной семьей³³. Она планировала переезд, покупала новую мебель и даже смогла позволить себе нанять на полставки домработницу Этель Крамп.

С тех пор как Лейла стала матерью благополучного семейства, приступы гнева случались с ней гораздо реже. Поэтому младшая дочь, Берти, росла намного более спокойным ребенком. Она знала, что у матери тяжелый характер, но всегда чувствовала себя любимой в отличие от Уоррена и Дорис. Лейла совершенно очевидно любила Берти сильнее, что не могло не сказаться на самооценке старших детей³⁴.

В ноябре 1936 года Рузвельт был переизбран на второй срок. Говарда утешало только то, что этот срок будет последним и через четыре года тот покинет Белый дом. Каждый вечер, пока он читал свои консервативные журналы, дети играли и слушали радио. Иногда они пели церковные гимны, а Лейла аккомпанировала им на органе, последнем приобретении семейства, похожем на тот, на котором играла ее собственная мать.

Новый дом Баффетов и роскошные приобретения вроде органа были явным свидетельством их растущего благосостояния. Однако при этом Лейла покупала своим детям дешевые, незапоминающиеся подарки: уцененную одежду без возможности

возврата или предметы первой необходимости — одним словом, вещи, которые никак не отвечали детским мечтам. У Уоррена была самая маленькая модель железной дороги, а хотел он ту, что стояла в витрине универмага, — со множеством паровозов, семафоров с яркими огнями, тоннелями и усыпанными снегом горами, сосновыми лесами и деревушками, расположившимися вдоль рельс. Но ему приходилось довольствоваться лишь каталогом с фотографиями вожделенной дороги.

«Если вы были ребенком с одним маленьким паровозиком, вы просто не могли оторваться от этой витрины. Вы с радостью заплатили бы 10 центов за каталог детских железных дорог, чтобы просто смотреть на картинки и мечтать».

Уоррен был замкнутым ребенком и мог листать каталог часами. Правда, иногда, еще в дошкольном возрасте, он прятался от родных в доме своего друга Джека Фроста. Он был по-детски влюблен в Хейзел, ласковую мать Джека. Со временем он все чаще оставался у соседей и родственников³⁵. Больше всех Уоррен любил свою тетку Элис, высокую старую деву, преподавательницу экономики, оставшуюся жить со своим отцом. Она тепло относилась к Уоррену, была внимательна к тому, чем он занимался, и всегда его поощряла.

К тому времени, как Уоррен пошел в детский сад, его больше всего волновали цифры⁴⁰. Ему было около шести, когда его захватила идея точного измерения времени в секундах, и он мечтал о секундомере. Но Элис дарила подарки только с определенными условиями. «Она была без ума от меня, — вспоминает Баффет, — но все равно ставила условия. Например, я должен был съесть спаржу или еще что-нибудь, чтобы получить подарок. Вот чем она меня мотивировала. Но я все равно получил свой секундомер».

Уоррен брал секундомер и звал сестер в ванную комнату посмотреть на придуманную им игру³⁶. Он наполнял ванну водой и выставлял на бортике стеклянные шарики в ряд. У каждого из шариков было свое имя. Затем скидывал их в воду с определенным интервалом. Шарики катились по фарфоровой чаше и подпрыгивали, достигнув воды. Они катились друг за другом к водостоку, а Уоррен останавливал секундомер, как только первый шарик достигал цели, и объявлял победителя. Сестры наблюдали, как он снова и снова устраивал гонку, пытаясь установить новый рекорд. Шарики не уставали, секундомер не ломался, и в отличие от сестер Уоррену никогда не надоедала эта игра.

Уоррен думал о цифрах всегда и всюду, даже в церкви. Ему нравились проповеди, остальная же часть службы казалась слишком скучной. Он убивал время, высчитывая продолжительность жизни авторов церковных гимнов, производя вычисления с датами их рождения и смерти, указанными в сборнике гимнов. Уоррен полагал, что верующим должно воздаться по их вере, следовательно, авторы гимнов должны были жить дольше большинства других смертных. По какой-то причине он считал крайне важным, если тому или иному человеку удавалось прожить дольше среднего. Но по его расчетам оказалось, что набожность никак не влияет на продолжительность жизни. А так как его вера была не слишком сильна, он стал относиться к религии весьма скептически.

Гонки в ванной и собранные Уорреном данные о композиторах научили его чему-то гораздо более ценному — рассчитывать шансы и внимательно глядеть вокруг себя. Возможности подсчитывать шансы были повсюду. Нужно было только собирать максимум информации — именно она была ключом ко всем остальным умозаключениям.

Глава 7. День перемирия

Омаха • 1936-1939 годы

Поступив в 1936 году в первый класс Роузхиллской школы¹, Уоррен сразу же полюбил ее. Начнем с того, что он стал меньше времени проводить дома с матерью. Школа открыла перед ним новый мир, и он тут же завел себе двух друзей — Боба Расселла и Стю Эриксона. С Бобом, которого Уоррен называл Расс, они стали вместе ходить в школу, а спустя несколько дней он уже торчал у Расселла в гостях после занятий. Порой Стю, чья семья жила в небольшом щитовом доме, приходил в новый кирпичный дом Баффетов, расположенный в окрестностях загородного клуба Happy Hollow. Уоррен всегда находил, чем заняться после школы до прихода с работы отца. Он всегда ладил с другими детьми и теперь чувствовал себя в безопасности.

Уоррен и Расс могли часами сидеть на крыльце дома Расселлов, наблюдая за движением по Милитари-авеню и записывая в блокноты номерные знаки всех проезжающих машин. Их родители считали это занятие весьма странным хобби, но объясняли его интересом мальчиков к числам — любовь Уоррена к подсчетам букв и цифр была известна всем. Но ребята скрыли от родителей реальные причины. На самом деле улица перед домом Расселлов была единственной дорогой из тупика, где был расположен банк Douglas County. Уоррен убедил Расса, что, если когда-нибудь банк ограбят, полицейские смогут поймать злоумышленников при помощи записанных номеров машин. И они с Рассом будут единственными обладателями столь необходимых полиции данных.

Уоррен любил все занятия, связанные с подбором, подсчетом и запоминанием чисел. Еще он был страстным коллекционером монет и марок. Он высчитывал частоту появления тех или иных букв в газетах и в Библии. Он любил читать и много времени проводил за книгами, которые брал в Бенсонской библиотеке.

Но именно борьба с преступностью и потенциальная возможность поймать грабителей с помощью номерных знаков, о чем семьи мальчиков так никогда и не узнали, раскрыли другие стороны его характера. Он любил играть в полицейских и завоевывать внимание людей, даже если для этого приходилось переодеваться и играть различные роли. Когда Уоррен был еще дошкольником, Говард привез из Нью-Йорка, куда он ездил в деловую поездку, костюмы ему и Дорис. Теперь Уоррен мог перевоплощаться в индейского вождя, ковбоя или полицейского. А в школе он начал придумывать свои собственные мизансцены.

Уоррен любил играть, даже если соперничать приходилось с самим собой. От бега с препятствиями он перешел к игре с йо-йо, затем с мячиком боло на резинке, отправляя его в полет тысячу раз подряд. Как-то раз в субботу между сеансами (три фильма за пять центов) в Бенсонском театре он вышел на сцену с другими детьми в надежде выиграть соревнование по игре в боло. В конце концов все остальные устали и сдались, на сцене остался один Уоррен, мяч которого все еще был в движении.

Он поддерживал свой дух соперничества даже в отношениях с сестрой Берти. Он называл ее «пухлой», зная, как это злит Берти, обманом заставлял петь за обеденным столом, что было против семейных правил. Он постоянно играл с ней в игры, но никогда не позволял выигрывать, хотя она была на три года младше его. Однако Уоррен испытывал и нежные чувства к сестре. Однажды, когда после ссоры с матерью Берти выкинула свою драгоценную куклу Дайди в мусорную корзину, Уоррен «спас» ее и принес обратно. «Я нашел ее в мусорной корзине, — сказал он. — Ты же на самом деле не хотела ее выбрасывать?»² Еще в детстве Берти знала, что ее брат мог быть тактичным.

Сама же Берти была уверенной в себе, авантюрной особой, что, по мнению Дорис и Уоррена, и объясняло, почему их мать Лейла редко срывала на ней свою злобу. У Берти была своя теория, согласно которой нужно вести себя так, как этого хочет мать, или по крайней мере хорошо притворяться.

Больше всего Лейла ценила свою репутацию — то, что Уоррен позднее назовет Внешней Оценкой. Она всегда беспокоилась о том, что подумают соседи, и поэтому постоянно пилила своих дочерей насчет их поведения. «Я старалась делать все правильно. Я не хотела, чтобы мать выражала мне свое неудовольствие», — говорила Берти о тирадах Лейлы.

Дорис же была бунтаркой. С ранних лет она обладала изысканным вкусом и легко приходила в возбуждение, что противоречило степенному и скупому укладу жизни Баффетов. Ее привлекало все экзотическое, стильное и новое. Это отличало ее от матери, которая закрылась маской смирения и поставила строгость выше всего. Поведение Дорис постоянно бросало вызов матери, и они бесконечно ссорились. Дорис была симпатичной девочкой. «И чем красивее она становилась, — говорил Баффет, — тем хуже шли дела».

Еще в детстве у Уоррена проявился талант к общению с людьми, он любил соревноваться, был не по годам интеллектуально развит, но, к сожалению, слаб физически. На восьмилетие родители подарили ему боксерские перчатки, но Уоррен позанимался один раз и больше никогда к ним не прикасался⁴¹. Он попытался кататься на коньках, но его ноги заплетались³. Он никогда не играл в уличные игры с другими детьми, хотя любил спорт и обладал хорошей координацией. Единственным исключением был настольный теннис. Когда Баффеты купили стол, Уоррен играл дни и ночи напролет с кем угодно, кто соглашался на это (друзья родителей, дети из школы), пока не стал первой ракеткой в округе. Однако если ситуация требовала физической силы, все проблемы решала Берти. Он мог легко расплакаться, если кто-то был груб с ним, но упорно работал над тем, чтобы понравиться другим людям и ладить с ними. И все же, несмотря на демонстративное дружелюбие Уоррена, чувствовалось, что на самом деле он по характеру одиночка.

На Рождество 1937 года Баффеты сфотографировали своих детей. На снимке Берти кажется счастливой. Дорис и Уоррен, сжимающий в руках свое сокровище — никелированный автомат для размена денег (подарок тети Алисы), выглядят гораздо менее радостными, чем положено детям в такой праздник.

Лейла очень хотела, чтобы их семья выглядела как счастливые герои картин Нормана Роквелла⁴², однако этому мешало множество обстоятельств. Когда Уоррену исполнилось восемь лет, на семью Шталь свалились новые бедствия. Состояние матери Лейлы, Стеллы, ухудшилось, и семья поместила ее в государственную больницу Норфолк, бывшую психиатрическую клинику Небраски, где в свое время умерла бабушка Лейлы⁴. Сестра Лейлы, Эдит, попала в больницу с разрывом аппендикса, провела там три месяца и чуть не умерла от перитонита. Выйдя из больницы, она решила «развеяться», в чем и преуспела, выйдя замуж за человека с сомнительным прошлым, но хорошим чувством юмора. Это не улучшило мнение Лейлы о сестре, которую всегда больше интересовали развлечения, чем обязательства.

Тем временем отец Уоррена Говард был избран в школьный совет, что стало предметом гордости для всех членов семьи⁵. Испытывая на себе все прелести достижений Баффетов и бедствий Шталь, Уоррен старался проводить большую часть времени вне дома, подальше от матери. Он ходил в гости к соседям, заводил друзей среди родителей своих сверстников и слушал их разговоры на политические темы⁶. Уоррен бродил по улицам и собирал крышки от бутылок для своей коллекции. Он обошел все автозаправки города, выуживая крышки из-под холодильников, куда те закатывались после того, как клиенты открывали содовую. В подвале дома Баффетов росла гора крышек из-под пепси, шипучки из корнеплодов, кока-колы и имбирного эля. Мальчик был одержим собиранием крышек. Сокровища лежали под ногами, и никто не собирал их! Это было невероятно. После обеда Уоррен раскладывал свою коллекцию на газетах на полу в гостиной, бесконечно сортируя и подсчитывая свое богатство⁷. Результаты подсчетов показывали, какие безалкогольные напитки были самыми популярными. Уоррен также наслаждался самим процессом сортировки и подсчета — это помогало ему расслабиться. Когда он не был занят крышечками, то сортировал и пересчитывал свои монеты или марки.

В школе же Уоррену чаще всего было скучно. Чтобы скоротать время на уроках мисс Тикстун в четвертом классе, в который ходил вместе со своими друзьями Бобом Расселлом и Стю Эриксоном, он играл в математические игры и считал в уме. Однако Уоррен любил географию и правописание, особенно специальные конкурсы, в которых шесть учеников из первого класса соревновались с шестью из второго. Выигравшие ученики затем соревновались с третьеклассниками и так далее. Теоретически первоклассник может выиграть шесть раз подряд и в конце концов победить шестиклассника. «Я хотел обогнать Дорис, а Берти хотела обогнать меня». Увы, хотя все трое Баффетов были очень умными детьми, никто из них не победил. «Тем не менее ничто так не захватывало наше внимание, как конкурсы по правописанию».

Однако ничто не увлекало Уоррена так, как задания по арифметике. Во втором классе учеников вызывали к доске парами. Сначала они соревновались на скорость в сложении, затем в вычитании, умножении и, наконец, в делении. Уоррен, Стю и Расс были самыми умными в своем классе. Сперва они шли на равных, но со временем Уоррен вырвался немного вперед. А затем благодаря постоянной практике оторвался от своих друзей еще сильнее⁸.

Наконец в один прекрасный день мисс Тикстун попросила Уоррена и Стю остаться после занятий. Сердце Уоррена стучало в груди. «Интересно, что, черт возьми, мы натворили?» — повторял Стю. Однако вместо того, чтобы ругать, мисс Тикстун попросила мальчиков перенести свои учебники из класса 4А в класс 4В⁹. Их перевели в следующий класс. Боба Расселла оставили в прежнем классе, несмотря на то что мистер Расселл был расстроен и даже выступил с жалобой.

Уоррен продолжал дружить с обоими мальчиками, но по отдельности. Теперь они никогда не играли все вместе.

Любовь Уоррена к мелочам продолжала расти. Его родителям и их друзьям, звавшим мальчика Уорни, очень нравилось, когда он безошибочно называл столицы штатов. К пятому классу Уоррен открыл для себя «Мировой альманах» за 1939 год, который скоро стал его любимой книгой. Он точно знал численность населения каждого города. Он выиграл у Стю спор о том, кто сможет назвать больше городов с населением свыше миллиона жителей¹⁰.

Но однажды вечером страшная боль в животе отвлекла Уоррена от альманаха и коллекции крышечек. Приглашенный врач осмотрел его и, не найдя ничего особенного, отправился домой. Однако дома он никак не мог выкинуть этот случай из головы, поэтому вернулся и отправил Уоррена в больницу. Вечером того же дня ему вырезали воспалившийся аппендикс.

Врач чуть не опоздал. Несколько недель Уоррен провел в католической больнице, восстанавливаясь после болезни. Окруженный заботами сестер-монашек, он вскоре обнаружил, что ему там комфортно. Пойдя на поправку, Баффет-младший вернулся к своим любимым занятиям. Ему принесли «Мировой альманах». По просьбе учителя девочки-одноклассницы написали ему письмо с пожеланиями скорейшего выздоровления¹¹. Тетка Эдит, с которой они хорошо ладили, подарила набор для дактилоскопии. Это было очень кстати. Уоррен уговорил сестер милосердия зайти в его палату, вымазал им пальцы чернилами, получил множество отпечатков и тщательно обработал эту коллекцию по возвращении домой. Семья посчитала такой поступок несколько странным. Кому нужны отпечатки пальцев монахинь? Но Уоррен полагал, что одна из монахинь может рано или поздно совершить преступление. И если это произойдет, то только у него, Уоррена Баффета, будет ключ к личности преступника¹².

В холодный и ветреный майский день 1939 года, вскоре после выписки из больницы, родители попросили Уоррена принарядиться. Приехал его дед. Одетый в добротный однобортный костюм, с платком, торчащим из нагрудного кармана, Эрнест Пибоди Баффет представлял собой образец респектабельности, к которой его обязывал пост президента «Ротари-клуба».

Эрнест хорошо ладил с детьми и, несмотря на строгость характера, любил играть с внуками. Берти боготворила его. Однажды он сказал: «Уоррен, сегодня мы едем в Чикаго». Они сели на поезд и отправились смотреть игру команд Chicago Cubs и Brooklyn Dodgers. Игра затянулась, счет не менялся в течение десяти дополнительных подач, команды играли на равных, пока, наконец, встречу не прекратили из-за наступления темноты. Она длилась четыре часа сорок одну минуту¹³. После этого захватывающего приобщения к миру Высшей бейсбольной лиги Уоррен обрадовался, когда Эрнест купил ему за 25 центов книгу о бейсбольном сезоне 1938 года. Уоррен запомнил подарок деда на всю жизнь. «Это была самая ценная книга, — говорил он. — Я знал биографию каждого игрока и мог рассказать ее наизусть. Даже во сне».

Еще один новый мир открыла мальчику тетя Элис, подарив книгу об игре в бридж — вероятнее всего, это была книга «Контракты в бридже: новая золотая книга о ставках и игре» Кулбертсона¹⁴. Увлечение этой игрой, в которой осознание проблемы так же важно, как и поиск ее решения, захватило тогда всех американцев, и Уоррен обнаружил, что бридж интереснее, чем шахматы⁴³.

Еще одним из его многочисленных интересов была музыка. В течение нескольких лет он учился играть на корнете. Его героями были трубачи Банни Бериган и Гарри Джеймс. Несмотря на то что уроки музыки требовали от Уоррена находиться дома с матерью, которой невозможно было угодить, он продолжал заниматься. И вот после мучительных часов практики, приправленных язвительной критикой Лейлы, он был вознагражден. Его выбрали для участия в школьной церемонии в честь Дня перемирия.

Каждый год 11 ноября, в день подписания Компьенского перемирия, положившего конец Первой мировой войне, в Роузхиллской школе проводилась церемония в честь павших героев. Согласно старой школьной традиции, по обе стороны входа в спортивный зал, где проходила торжественная церемония, стояли трубачи, которые играли сигнал отбоя. Первый игрок выдувал партию «ту-ру-ру — ту-ру-ру», второй повторял ее и так далее.

В том году Уоррен играл уже настолько хорошо, что ему доверили роль второго трубача, партия которого должна была звучать как эхо первого. Он проснулся утром в прекрасном настроении, счастливый от того, что будет выступать перед всей школой. Когда великий момент настал, он был готов.

Уоррен стоял у дверей. Первый трубач сыграл свое «ту-ру-ру — ту-ру-ру».

Но на втором «ту-ру-ру» трубач взял фальшивую ноту.

«Вся моя жизнь промелькнула перед глазами. Я не знал, что делать дальше. Меня не готовили к такому повороту событий. Это был мой большой день, а я стоял словно парализованный». Должен ли он скопировать ошибку другого трубача или сыграть правильную ноту и тем самым смутить первого трубача? Уоррен был уничтожен. Сцена намертво отпечаталась в его памяти — все, кроме того, что он сделал дальше.

Даже многие годы спустя он так и не мог вспомнить, что же он сделал и сыграл ли вообще хотя бы одну ноту. Он получил важный урок: на первый взгляд кажется, что повторять за другими легко, но лишь до той минуты, пока тот, за кем ты повторяешь, не возьмет фальшивую ноту.

Глава 8. Тысячи путей

Омаха • 1939-1942 годы

Свои первые центы Уоррен Баффет заработал на продаже жевательной резинки. Уже тогда, в шесть лет, он проявил себя как неуступчивый и непреклонный продавец, и это наложило отпечаток на весь его дальнейший стиль ведения бизнеса.

«У меня был маленький зеленый лоток, разделенный на пять частей. Уверен, что мне его подарила тетя Эдит. Там было место для пяти различных видов жвачки: фруктовой, мятной, супермятной и так далее. Я покупал жвачки у деда и продавал их соседям. В основном я ходил к ним по вечерам.

Помню, как женщина по имени Вирджиния Макобри сказала: «Я возьму одну фруктовую пластинку», а я ответил: «Мы не распечатываем упаковку». У меня были свои принципы. Упаковка стоила пять центов, а она хотела потратить всего пенни.

Он хотел продать товар, но не настолько, чтобы изменить своим принципам. Если бы он продал одну пластинку Вирджинии Макобри, у него осталось бы еще четыре, которые нужно было бы продать кому-нибудь другому, а это могло быть не так просто. На каждой упаковке он зарабатывал по два цента¹. Они лежали на его ладони, тяжелые и твердые. Именно они стали первыми снежинками в будущем снежном коме его денег.

Летом Уоррен продавал кока-колу. Его покупателями были отдыхающие, которые загорали у озера Окободжи. Продавать содовую было намного выгоднее, чем жевательную резинку. За каждые шесть бутылок он выручал пять центов и с гордостью опускал их в никелированный аппарат для размена денег, который носил на поясе. Этот аппарат он также использовал, когда ходил по домам и продавал газету Saturday Evening Post и журнал Liberty.

Аппарат для размена денег заставлял его чувствовать себя профессионалом. Он символизировал ту часть процесса продаж, которая больше всего нравилась Уоррену, — собирательство. И хотя он все еще собирал крышки от бутылок, монеты и марки, но теперь занялся еще и коллекционированием наличных денег. У него дома в ящике лежали двадцать долларов, которые отец подарил на шестилетие. Туда же Уоррен складывал деньги, вырученные от продаж, и записывал все поступления в маленький бордовый блокнот — свой первый банковский счет.

Когда Уоррену было девять или десять лет, они со Стю Эриксоном занялись продажей подержанных мячей для гольфа в Элмвуд-Парк, пока кто-то не сообщил в полицию и их не выгнали. Однако когда полицейские пожаловались родителям Уоррена, Говард и Лейла никак на это не отреагировали. Они считали, что их сын стремится к чему-то и это хорошо. По мнению сестер Уоррена, то, что он был единственным мальчиком в семье, да еще и развитым не по годам, создавало вокруг него своеобразный ореол и многое просто сходило ему с рук².

В возрасте десяти лет Уоррен получил работу продавца арахиса и попкорна на играх по футболу в Университете Омахи. Он ходил по трибунам и кричал: «Арахис, попкорн, всего за пять центов, покупайте арахис и попкорн!» Президентская избирательная кампания 1940 года шла полным ходом, и он насобирал десятки различных значков за Уилки—Макнари^{44 45}, которые нацепил на рубашку. Их лозунг «Вашингтон не хочет, Кливленд не может, а Рузвельт не должен» разделяли все Баффеты, считавшие возмутительным решение Рузвельта баллотироваться на третий срок. И хотя в то время в США не было конституционного ограничения количества сроков, страна отказалась от идеи «президента-императора»⁴⁶. Говард считал, что Рузвельт был деспотом, играющим на публику. Сама мысль о том, чтобы Рузвельт остался еще на четыре года, приводила его в бешенство. Хотя, по мнению Говарда, Уэнделл Уилки был политиком слишком либеральных взглядов, он проголосовал бы за любого кандидата, лишь бы избавиться от Рузвельта. Уоррен разделял политические взгляды отца и с удовольствием носил значки в поддержку Уилки—Макнари на стадионе. Узнав об этом, менеджер пригласил его к себе в кабинет и потребовал снять их, боясь реакции сторонников Рузвельта.

Уоррен положил значки в фартук, и некоторые из монет застряли между значками и булавками. Когда после игры он пришел сдавать деньги, менеджер попросил его вывернуть карманы и выложить содержимое на стол. Он забрал все значки. «Это был

мой первый урок бизнеса, — говорил Баффет. — И довольно печальный». А когда Рузвельт после победы на выборах остался на третий президентский срок, Баффетам стало еще печальнее.

В то время как у Говарда на первом месте стояла политика и лишь потом шли деньги, у его сына все было наоборот. Уоррен бродил вокруг офиса отца, который находился в старом здании Национального банка Омахи, каждый раз, когда у него была такая возможность. Он читал биржевую колонку в журнале Barron’s и книги с книжной полки Говарда. Он «прописался» в комнате для клиентов небольшой компании Harris Upham & Со, которая находилась этажом ниже офиса Говарда и занималась операциями с ценными бумагами. Ему поручили задание, которое он считал для себя верхом роскоши, — по субботам он указывал текущие котировки акций на специальной доске. Во времена Великой депрессии работы было немного. В выходные по-прежнему проходили двухчасовые торги. Скучающие работники, которым нечего было делать, сдвигали стулья в комнате для клиентов полукругом и вяло наблюдали за ценами на основные акции, появляющимися на мониторе Trans-Lux⁴⁷. Иногда кто-то неторопливо поднимался с места и отрывал кусок ленты из лениво щелкавшего тикера. Уоррен приходил в контору с двоюродным дедом по отцовской линии Фрэнком Баффетом (семейным мизантропом, который чувствовал себя несчастным из-за того, что Генриетта, которая уже давно умерла, в свое время выбрала в мужья его брата Эрнеста) и двоюродным дедом по материнской линии Джоном Барбером³. Каждый из них был рабом давно укоренившейся привычки узко мыслить.

«Дед Фрэнк был абсолютным “медведем”, а дед Джон — “быком”. Я сидел между ними, и каждый хотел завоевать мое внимание, убедить меня в своей правоте. Они не любили друг друга и не стали бы даже разговаривать, если бы между ними не сидел я. Мой двоюродный дед Фрэнк думал, что мир в целом катится к своему концу.

А когда кто-либо подходил к стойке компании и говорил: “Я хочу купить сто акций U.S. Steel за двадцать три доллара”, дед Фрэнк всегда вскакивал и заявлял: «U.S. Steel? Но они скоро разорятся!”, и это было плохо для бизнеса. Служащие не могли просто взять и выкинуть его из офиса, но они возненавидели деда. Продавцам, играющим на понижение, там не было места».

Уютно расположившись между двумя дедами, Уоррен смотрел на цифры, но они расплывались у него перед глазами. Именно по тому, что он не мог читать цифры с монитора, Баффеты поняли, что их сын близорук. Надев очки, Уоррен обнаружил, что цифры сменяют друг друга по каким-то своим правилам. И хотя деды стремились обратить его каждый в свою веру, Уоррен заметил, что их высказывания не имеют, по-видимому, никакого отношения к цифрам на мониторе Trans-Lux. Он решил разобраться в системе, по которой располагались эти цифры, но пока еще не знал, как к этому подступиться.

«Дед Фрэнк и дед Джон соревновались за то, кто поведет меня на обед, потому что так они могли одержать друг над другом верх. С дедом Фрэнком мы спускались

в старый отель “Пакстон” и заказывали вчерашнюю еду за 25 центов». Уоррену нравилось проводить время со взрослыми, он наслаждался, когда деды боролись за него. На самом деле ему нравилось, когда за него боролись. Он жаждал внимания других родственников, друзей родителей, но особенно — отца.

Каждого из своих детей, когда тому исполнялось десять лет, Говард отвозил в поездку по Восточному побережью, и это было чрезвычайно важное событие в их жизни. Уоррен точно знал, что он хотел сделать: «Я сказал отцу, что хочу увидеть три вещи: компании Scott Stamp и Coin Company, компанию Lionel Train Company и, наконец, Нью-Йоркскую фондовую биржу. Scott Stamp и Coin Company находились на 47-й улице, Lionel Train Company — рядом с 27-й, а фондовая биржа — в деловом центре города».

В 1940 году Уолл-стрит уже начала возрождаться после кризиса, но все еще работала не в полную силу. Служащие с Уолл-стрит напоминали группу наемников, продолжающих сражаться после того, как большинство их товарищей пали на войне. Их способ зарабатывать на жизнь казался «смутно непорядочным» людям, хорошо помнившим о кризисе 1929 года. Тем не менее некоторые из этих «солдат» чувствовали себя довольно неплохо, хоть и не кричали об этом за пределами своих бункеров. Говард Баффет привел сына в нижнюю часть Манхэттена и зашел в одну из самых крупных брокерских компаний. В этот день маленький Уоррен Баффет впервые заглянул за позолоченные двери бункера финансового дельца.

«Тогда я встретил Сидни Вайнберга, самого известного человека на Уолл-стрит. Мой отец не был с ним знаком, ведь он был всего лишь владельцем маленькой фирмы в Омахе. Но мистер Вайнберг впустил его, может быть, потому, что тот был с маленьким ребенком, или еще по какой-то причине. Мы разговаривали минут тридцать».

Как старший партнер инвестиционного банка Goldman Sachs, Вайнберг годами кропотливо восстанавливал репутацию фирмы после того, как во время кризиса 1929 года ее погребла под собой рухнувшая пресловутая «финансовая пирамида»⁴⁸. Уоррен ничего не знал ни об этом, ни о том, что Вайнберг вырос в семье иммигрантов и начинал помощником швейцара в этом же банке, опорожняя урны⁴. Но как только Уоррен оказался в кабинете, отделанном ореховыми панелями, с развешанными по стенам подлинниками писем, документов и портретом Авраама Линкольна, он сразу же понял, что попал в гости к большой шишке. И то, что Вайнберг сделал в конце их визита, произвело на него огромное впечатление. «Когда я выходил, он обнял меня и спросил: “Какие акции тебе нравятся, Уоррен?” Наверняка он забыл об этом на следующий же день, а я — запомнил навсегда».

Баффет не забыл о том, сколько внимания уделил им Вайнберг, большая шишка с Уолл-стрит, и как он интересовался его мнением⁴⁹.

После этого Говард повез Уоррена на Брод-стрит и через множество коринфских колонн невероятного размера вывел его к Нью-Йоркской фондовой бирже. Здесь, в храме денег, мужчины в ярких пиджаках, стоящие вокруг железных торговых

стоек, кричали и быстро писали что-то, в то время как служащие бегали вперед и назад, разбрасывая по полу бумажный мусор. Однако сцена, которая захватила воображение Уоррена, произошла в столовой фондовой биржи.

«Мы обедали с членом фондовой биржи, представительным человеком, голландцем по имени Эт Мол. После обеда к нему подошел парень с подносом, на котором лежали различные виды листьев табака. Он скрутил сигару для мистера Мола из лично выбранных им листьев. И я подумал — вот оно! Лучше не бывает. Сигара, сделанная на заказ».

Какие образы она вызвала в математическом разуме Уоррена! Он не собирался курить сигары. Но он понял, что значит, когда ты можешь нанять себе сотрудника для выполнения столь необычных заданий. Несмотря на то что большая часть страны все еще находится в депрессии, работодатель умудряется делать огромные деньги. Перед Уорреном открылась новая и ясная картина. В его глазах фондовая биржа извергала потоки денег: реки, фонтаны, каскады, водопады, которых хватало на то, чтобы нанять человека для такой пустячной деятельности, как скручивание сигары на заказ для удовлетворения прихоти биржевика.

В тот день, когда Баффет увидел человека с сигарой, его будущее было определено.

Вернувшись в Омаху с четким видением своего будущего, Уоррен уже был достаточно опытным, чтобы разработать систему для его достижения. Даже когда он вел себя как обычный мальчик, играя в баскетбол и настольный теннис, собирая монеты и марки, оплакивая своего славного дедушку Джона Шталя, умершего в том же году в возрасте семидесяти трех лет (это была первая потеря в жизни Уоррена), — даже тогда он со всей страстью работал на свое будущее. Он хотел денег.

«Деньги сделали бы меня независимым. Я смог бы делать то, что хочу. А больше всего я хотел работать на самого себя. Я не желал, чтобы другие люди указывали мне, что следует делать. Для меня очень важно было делать то, что я захочу, причем каждый день».

И вскоре такая возможность упала ему прямо в руки. Внимание Уоррена привлекла одна из книг в библиотеке Бенсона. Ее серебристая обложка блестела как горсть монет, намекая на содержание. Привлеченный названием книги, Уоррен открыл ее и больше не смог оторваться. Она называлась «Тысяча способов заработать тысячу долларов». Иными словами, книга рассказывала о том, как можно заработать миллион долларов!

На фотографии маленький человек смотрел на огромную гору монет.

Первая же страница начиналась словами «Хватай удачу за хвост». «Никогда еще в истории Соединенных Штатов не было времени столь благоприятного для человека с небольшим капиталом и желанием начать свой собственный бизнес, как нынешнее».

Какая идея! «Мы много слышали о возможностях прошедших лет... Но те возможности — ничто по сравнению с возможностями, которые ожидают смелого и находчивого человека сегодня! Сейчас можно заработать такие состояния, по сравнению с которыми состояния Астора и Рокфеллера покажутся мелочовкой». Эти слова вызывали сладкие видения рая перед глазами юного Уоррена Баффета. Он полностью погрузился в чтение.

«Но, — предупреждала книга, — вы не сможете ничего достичь, пока не начнете что-то делать. Чтобы заработать деньги, нужно начать зарабатывать... Сотни тысяч людей по всей стране хотели бы получить много денег, но они ничего не делают, а просто ждут». «Начать!» — говорила книга, а затем объясняла, как именно, и была переполнена практическими советами и идеями по зарабатыванию денег. Она начиналась с описания «истории денег»: суть излагалась таким простым и дружелюбным языком, словно один друг рассказывал историю другому. Некоторые описанные в книге идеи, такие как производство продуктов из козьего молока и управление больницей для кукол, были непрактичными, но большинство — вполне осуществимыми. Идея, которая пленила Уоррена, заключалась в покупке весов для взвешивания людей. Если бы у него были весы, он сам взвешивался бы по пятьдесят раз за день. Уоррен был уверен, что и другие люди будут платить деньги за это.

«Эту концепцию было легко понять. Я покупаю весы и на заработанные с их помощью деньги покупаю еще больше весов. Через некоторое время у меня будет двадцать весов, и каждые будут взвешивать по пятьдесят раз в день. И я подумал — вот они, деньги⁵⁰. Что может быть лучше совокупного эффекта от нескольких весов?»

Эта концепция поразила его. В книге было написано, что он сможет заработать тысячи долларов. Если он начнет с тысячи долларов и будет увеличивать эту сумму на десять процентов в год, то через пять лет 1000 долларов превратится в 1600. Через десять лет эта сумма достигнет 2600 долларов. А через 25 лет — 10 800 долларов.

Размышляя о том, как с течением времени цифры растут с постоянным темпом, Уоррен понял, каким образом маленькая сумма превращается в целое состояние. Он мог четко представить себе, как растут цифры, подобно увеличивающемуся снежному кому, который он катал по лужайке. Уоррен начал думать о времени по-другому. Принцип увеличения количества уравнял настоящее и будущее.

Сидя на крыльце дома своего друга Стю Эриксона, Уоррен заявил, что к 35 годам станет миллионером⁵. Это было смелое и достаточно самоуверенное заявление для ребенка, который жил во времена депрессии 1941 года. Но собственные расчеты и книга говорили ему, что это возможно. У него было двадцать пять лет впереди, и ему нужно больше денег. Тем не менее он был уверен, что сможет это сделать. Чем больше денег он заработает на первых порах, тем быстрее они будут увеличиваться и тем вероятнее его шансы достигнуть своей цели.

* ^{50 50}

Год спустя он заложил первые основы своего будущего. К удивлению и восхищению семьи, его сбережения к весне 1942 года составили 120 долларов.

Взяв свою сестру Дорис в партнеры, он купил для нее и для себя по три привилегированные акции компании Cities Service, заплатив за свою часть 114,75 доллара⁶.

«Я не очень хорошо разбирался в акциях, когда покупал их, — говорил Уоррен. — Я только знал, что это были любимые акции отца и он продавал их своим клиентам на протяжении многих лет»⁷.

В июне того же года рынок упал до низшей точки, и стоимость Cities Service снизилась с 38,25 до 27 долларов за акцию. По словам Баффета, Дорис каждый день по дороге в школу напоминала ему о том, что цены на акции падают. Уоррен чувствовал крайне сильную ответственность за происходящее. Поэтому, когда дела на фондовом рынке наконец пошли в гору, он продал их по 40 долларов за штуку, заработав 5 долларов на двоих. «Вот тогда я поняла, что он знает, что делает», — вспоминает

Дорис. Однако стоимость акций Cities Service быстро выросла до 202 долларов. Уоррен назвал этот эпизод одним из самых важных в жизни и извлек из него три урока. Первый — не слишком зацикливаться на том, сколько именно он заплатил за акции. Второй — не бежать бездумно за небольшой прибылью. Он выучил эти два урока, размышляя о тех 492 долларах, которые мог бы заработать, если бы не поспешил расстаться со своими акциями. Для того чтобы собрать 120 долларов и купить их, ему потребовалось пять лет (начиная с шестилетнего возраста). Размышляя о том, сколько лет ему пришлось бы продавать мячи для гольфа или попкорн и арахис на стадионе, чтобы получить обратно прибыль, которую он «потерял», Уоррен понял, что никогда, никогда, никогда не забудет эту ошибку.

Был еще и третий урок — вкладывая чужие деньги, ты рискуешь тем, что в случае ошибки именно ты будешь виноват в их потере. Он не хотел нести ответственность за чьи-либо деньги, если только не был абсолютно уверен, что достигнет нужной цели.

Глава 9. Пальцы, испачканные чернилами

Омаха и Вашингтон • 1941-1944 годы

Одним воскресным декабрьским днем Баффеты с одиннадцатилетним Уорреном возвращались из Вест-Пойнта после посещения церкви. В машине играло радио, но в какой-то момент ведущий прервал программу и сообщил, что японцы напали на Перл-Харбор. Никто не объяснил, что случилось и сколько людей было убито или ранено, но по общему волнению Уоррен понял, что мир изменился навсегда.

Политические взгляды его отца, и без того достаточно консервативные, быстро превратились в еще более реакционные. Говард и его друзья считали Рузвельта подстрекателем, который захотел стать диктатором путем вовлечения Америки в еще одну европейскую войну. Они считали, что Европа, которая не в состоянии решить свои мелкие ссоры до того, как они превращаются в смертельные конфликты, должна самостоятельно вариться в своем котле.

До сих пор уговоры и лесть Рузвельта ни к чему не привели. Ни «международное сотрудничество» — до безобразия лживая программа ленд-лиза, которую Говард называл «Операцией “Крысиная нора”»¹, представлявшая собой прямые поставки (а не кредит или аренду) необходимого снаряжения в Англию, ни совместные речи с пользующимся популярностью дородным англичанином Уинстоном Черчиллем не втянули Америку в войну. Рузвельт говорил: «Я уверяю всех матерей и отцов... Ваши сыновья не будут сражаться в чужой войне», — и при этом, как считали многие, нагло врал². Говард пришел к выводу, что, находясь в отчаянном положении, Рузвельт и начальник штаба сухопутных войск США генерал Джордж Маршалл решили, что «единственный путь вовлечь Америку в европейскую войну — это заставить японцев напасть на нас и оставить людей в Перл-Харборе в неведении», — говорит Уоррен. В то время это мнение было широко распространено среди консерваторов.

Весной следующего года Республиканская партия поручила Говарду щекотливое задание — найти кандидата для выборов в Конгресс, способного выступить против популярного политика Чарльза Ф. Маклафлина. По семейным преданиям, отчаявшись найти человека, согласного стать жертвенным ягненком и работать против имевшего все преимущества демократа, Говард в последнюю минуту вписал в бюллетень свое имя.

Он понял, что ему нравится участвовать в избирательной кампании. Баффеты расклеивали простые листовки с надписью «Баффета в Конгресс» на телефонных столбах. Говард и Лейла раздавали агитационные листовки на сельских ярмарках, выставках домашнего скота и конкурсах на самый большой овощ. «Он был самым малообещающим кандидатом. Он ненавидел говорить на публике. Моя мать была общительным человеком, а вот отец — замкнутым». Лейла, любительница поговорить, инстинктивно знала, как работать с людьми, и наслаждалась общением. Дети ходили по ярмаркам и спрашивали посетителей: «Вы будете голосовать за моего папу?», а потом отправлялись кататься на чертовом колесе.

«Затем мы сделали небольшую пятнадцатиминутную радиопрограмму. Моя мать играла на органе, а отец представлял нас: “Это Дорис, ей 14 лет, а это Уоррен, ему 11 лет”. Моими словами были “Подожди минутку, пап. Я читаю спортивную колонку”. А потом мы пели “Прекрасную Америку”, а мама аккомпанировала нам на органе. Эта передача не была чем-то сверхъестественным, но она помогла привлечь добровольцев. Все-таки другой кандидат находился на своем посту уже четыре срока».

Политическая платформа Баффета базировалась прежде всего на противостоянии бессмысленному социальному конформизму, который в 1940-е годы повсеместно царил на Среднем Западе. Говард призывал избирателей «изгнать из Вашингтона всех сумасбродов, напыщенных ничтожеств, провокаторов, лунатиков и снобов».

Эта пламенная речь точно отражала его твердость, тонкое чувство юмора и определенное простодушие. В течение многих лет Говард носил в кармане помятый листок бумаги со словами: «Я дитя Божье. Я в Его руках. Что до моего тела — оно не будет вечным. Что до моей души — она бессмертна. Чего мне бояться?»³

К великому сожалению своего сына, когда дело касалось реальных действий в условиях Омахи, Говард вел себя так, как будто воспринимал эти слова буквально.

Во время избирательной кампании он будил Уоррена, которому в то время было уже двенадцать лет, задолго до рассвета, и они отправлялись на скотные дворы в Южную Омаху. Город славился не только железными дорогами, но и многочисленными скотными дворами, в которых работало почти двадцать тысяч человек, в основном иммигрантов. В город ежегодно поступало более восьми миллионов животных⁴, а из него вывозились миллиарды тонн упакованных продуктов⁵¹. Южная Омаха когда-то была отдельным городом. Географически она находилась недалеко от центра, но с культурной точки зрения была невообразимо далеко. В течение нескольких десятилетий она представляла собой прекрасную почву для большинства этнических и расовых беспорядков.

Уоррен в испуге останавливался в начале квартала, тревожно сжимал кулаки и с опаской смотрел на отца. Говард хромал с детства из-за перенесенного полиомиелита, и вся семья беспокоилась о его больном сердце. Когда они в половине шестого шли на утреннюю смену на мясокомбинат и Уоррен видел, как отец проходит мимо огромных свирепых мужчин в комбинезонах, его желудок делал кульбит.

Многие из них не говорили дома по-английски. Негры и новые иммигранты, наименее обеспеченные жители, ютились в общежитиях и лачугах недалеко от скотных дворов. Те, у кого было больше здравомыслия и средств, нашли выход из положения и жили в аккуратных домиках с крутыми крышами в своих этнических районах, раскиданных по холмам Южной Омахи: чехи в Маленькой Богемии, сербы и хорваты в Гуз-Холлоу, поляки в Джи-Тауне (бывший Греческий город). Греки уже давно там не жили; их дома были разрушены во время антииммигрантского бунта 1909 года.

Говард общался с различными людьми, начиная с «рабочей аристократии», профессиональных мясников из убойно-разделочного цеха, которые работали на самом верхнем этаже скотобойни, и заканчивая рабочими на нижних этажах, на свалке и в лярдовом цехе. Женщины очищали свиные шкуры, скручивали сардельки, окрашивали и маркировали банки, ощипывали кур и сортировали яйца. Руководство охотно брало чернокожих женщин на работу в цех субпродуктов, потому что им можно было платить меньше, чем белым⁵. Они очищали потроха — кишки, мочевые пузыри, сердца, железы и другие органы. Они сортировали, солили и фаршировали кишки, стоя по щиколотку в горячей кровавой воде. Они неглубоко вдыхали открытыми ртами, чтобы частицы экскрементов не попали в нижние отделы легких⁶. Даже только что приехавшие в страну иммигранты или чернокожие мужчины не заходили в цех субпродуктов. Эту работу выполняли исключительно чернокожие женщины.

Мужчины и женщины, черные и белые, эти люди были демократами до мозга костей. Остальная часть Небраски, может быть, и выступала против «Нового курса», политики Франклина Делано Рузвельта во времена Великой депрессии, но в этой части города он все еще был героем. Однако листовки, которые Говард Баффет вежливо вкладывал в их мозолистые руки, кричали о том, что Рузвельт представлял собой наибольшую опасность для демократии, с которой Америка когда-либо сталкивалась. Если у него была возможность высказаться, он спокойно объяснял, почему в случае избрания конгрессменом он всегда будет голосовать за принятие тех законов, против которых выступали рабочие скотных дворов.

Говард был фанатиком, но он не был ни глупым, ни помешанным. Хотя он и вручил свою жизнь в руки Господа, у него был запасной план. Он брал с собой Уоррена не для того, чтобы тот научился чему-либо или поддержал отца в драке. Его задачей было бежать за полицейскими, если рабочие начнут избивать отца.

При таких обстоятельствах возникает вопрос: а зачем это вообще нужно было Говарду? Подобные вылазки не сулили ему ни одного нового голоса. Но видимо, он считал себя обязанным появиться перед каждым потенциальным избирателем в своем районе, и не важно, что он их совсем не интересовал.

Уоррен всегда возвращался домой целым и невредимым; ему никогда не приходилось бегать за полицейскими. Может быть, это происходило благодаря удаче или поведению Говарда, который всем своим видом выражал присущую ему порядочность. И тем не менее Баффеты считали, что избиратели не принимают его всерьез, а даже если бы принимали, это все равно никак не повлияло бы на его статус непроходного кандидата. В день выборов, 3 ноября 1942 года, Дорис, убежденная, что ее отец проиграет, пошла в центр города купить себе новую заколку — чтобы предвкушать хоть какое-то хорошее событие от следующего дня. «Мой отец дописывал свое заявление о признании выборов на случай, если их проиграет. Мы все легли спать примерно в половине девятого или девять, потому что никогда не ложились спать поздно. На следующее утро отец проснулся и узнал, что победил».

Непонимание и недоверие Говарда к действиям правительства в Европе было не просто личной причудой. Его позиция нашла отклик у многих избирателей, что явилось отражением консервативного изоляционизма, когда-то разлившегося по Среднему Западу.

И хотя этот изоляционистский поток постепенно высыхал, трагедия в Перл-Харборе смогла на некоторое время его оживить. Несмотря на огромную популярность Рузвельта, доверие к его внешней политике со стороны рабочего класса Омахи ненадолго пошатнулось. И этого хватило, чтобы Говард победил Маклафлина, который, пожалуй, вел себя чересчур самоуверенно.

* * *

В январе следующего года Баффеты сдали в аренду свой дом в Данди и сели на поезд, отправлявшийся в Вирджинию. Эрнест вручил им красиво упакованную корзину с едой и посоветовал не выходить из вагона, чтобы не подхватить какие-нибудь страшные болезни от разъезжающих по всей стране солдат.

Прибыв в Вашингтон, Баффеты обнаружили, что этот некогда провинциальный городок стал переполненным и суматошным городом. Его заполнили огромные толпы людей. Большинство работало на созданные во время войны новые правительственные учреждения. В недавно построенном крупнейшем в мире офисном здании, Пентагоне, места всем не хватало. Военные реквизировали помещения, стулья, карандаши. Офисные времянки заняли каждый дюйм торгового центра города⁷.

Благодаря постоянно приезжающим иммигрантам население города выросло в два раза. Сбегая с табачных плантаций, хлопковых полей и текстильных фабрик бедного Юга, толпы оборванных чернокожих мужчин и женщин струились по 14-й улице в надежде на любую работу в самом оживленном городе мира. Вслед за приличными, бедными и наивными людьми сюда потянулись карманники, проститутки, мошенники и бродяги, превращая Вашингтон в криминальную столицу страны.

Расшатанные старые конские повозки, заполненные государственными служащими, ползли по непроходимым улицам. На любой остановке местные жители могли выставить пикеты против компании Capital Transit, которая отказывалась нанимать чернокожих рабочих⁸. Тем не менее сегрегация постепенно сходила на нет. В кафетерии Little Palace в черном квартале города чернокожие студенты Университета Говарда устраивали серию «закусочных забастовок». Выступая против политики ресторана, не обслуживавшего их, они просто занимали все столики и отказывались уходить, фактически парализуя работу заведения⁹.

Друзья Баффетов по фамилии Рейчел*, знакомые с Говардом еще со времен его работы на фондовом рынке, говорили, что жить в Вашингтоне стало просто ужасно. Баффеты узнали, что в округе, в городе Фредериксбурге, освободился огромный дом, жильцы которого были призваны в армию. Он стоял на холме над рекой Рап-пахэннок, где в годы Гражданской войны во время битвы при Фредериксбурге находилась штаб-квартира армии северян. В доме было десять каминов, английский и французский сады, оранжереи. И хотя он был намного более величественным, чем

Доктор Фрэнк Рейчел возглавлял компанию American Viscose.

то, к чему привыкли Баффеты, и находился почти в часе езды от города, они временно арендовали его. Говард снял крошечную квартирку в округе Колумбия и приезжал к семье на выходные дни. Делегация из Небраски включила его в состав целого ряда финансовых комитетов, и это отнимало все его свободное время. Он начал изучать правила, процедуры и неписаные обычаи работы конгрессмена.

Вскоре Лейла приступила к поискам постоянного жилья непосредственно в Вашингтоне. Она была необычайно раздражительной после их переезда и часто с тоской вспоминала Омаху. Время для переезда оказалось не самым удачным. Ее сестра Бернис заявила, что хочет покончить с собой и что ее необходимо поместить в Норфолкскую государственную больницу (где также находилась их мать Стелла), иначе она не несет ответственности за свое поведение. Эдит, которая ухаживала за сестрой, вызвала врача. Они решили, что Бернис хочет быть с матерью и, чтобы добиться этого, специально устраивает мелодрамы. Тем не менее семья приняла ее угрозу всерьез и отправила Бернис в Норфолк.

Проблемы семьи Шталь редко обсуждались в присутствии детей. Каждый приспосабливался к жизни в Вашингтоне как умел. Пятнадцатилетняя красавица Дорис чувствовала себя Дороти, которая только что покинула черно-белый Канзас и ступила на яркую и красочную землю страны Оз. Ее жизнь изменилась. Она стала первой красавицей Фредериксбурга и просто влюбилась в этот город¹⁰. Лейла считала свою дочь карьеристкой с претензией на лучшую жизнь и продолжала время от времени читать ей нотации. Но дух Дорис уже восстал против косности матери, и она начала бороться за собственную независимость.

Тем временем двенадцатилетний Уоррен провел первые шесть недель в восьмом классе, который по уровню был «далеко позади» того класса, в котором он прежде учился в Омахе. Естественно, его первым побуждением было начать зарабатывать деньги, например, устроиться на работу в пекарню, где он «абсолютно ни черта не делал. Ни пек, ни продавал». Раздраженный и несчастный в связи с переездом, он хотел, чтобы его отправили обратно в Омаху, и выдумал таинственную «аллергию», которая нарушала его сон. Он утверждал, что ему приходилось спать стоя. «Я также написал деду пару жалостливых писем, и он сказал родителям: “Вы должны отправить мальчика обратно. Поймите, вы убиваете его”». Поддавшись на уговоры, Баффеты посадили Уоррена на поезд до Небраски и отправили на несколько месяцев домой. К его удовольствию, попутчиком оказался сенатор от штата Небраска Хью Батлер. Уоррен всегда хорошо ладил с пожилыми людьми и поэтому всю дорогу до Омахи проболтал с Батлером, полностью забыв о своей «аллергии».

Девятилетняя Берти любила своего деда и всегда думала, что их связывает нечто особое. Она ревновала. Уверенная в успехе отношений с Эрнестом, она написала ему письмо: «Забери меня тоже, но не говори об этом родителям».

«Когда Берти прислала письмо, столь похожее на мое, я сказал деду: “Не обращай внимания. Она все выдумывает”»⁵².

Эрнест написал в ответ, что «девушка должна быть со своей матерью». Берти осталась в Фредериксбурге и злилась на брата, который, казалось, всегда добивался своего¹¹.

Уоррен вернулся в Роузхиллскую школу и воссоединился со своими друзьями. Каждый день около полудня он приходил к бывшему партнеру своего отца, Карлу

Фальку, чья жена Глэдис делилась с ним бутербродами, томатным супом и добротой. Он боготворил миссис Фальк¹², как будто она была его второй матерью, так же как боготворил Хейзел, мать своего друга Джека Фроста, и своих тетушек.

И хотя Уоррену было довольно комфортно со всеми этими женщинами среднего возраста, он был застенчив, безнадежно застенчив — ровесницы страшили его. Несмотря на это, он вскоре влюбился в Дороти Хьюм, девочку из своего класса. Его друг Стю Эриксон был влюблен в Марджи Ли Канади, а другой приятель, Байрон Суонсон, — в Джоан Фугейт. На протяжении нескольких недель они обсуждали сложившуюся ситуацию и в конце концов решились пригласить девочек в кино¹³. Но когда Уоррен подошел к дому Дороти и дверь открыл ее отец, он струсил и вместо приглашения попытался продать хозяину дома подписку на журнал. В конце концов он собрался с духом, пригласил Дороти в кино, и она ответила «да».

В назначенную субботу Байрон и Уоррен пошли за своими дамами вместе, потому что боялись встречаться с ними поодиночке. Они устало, в неловком молчании плелись — сначала от дома к дому, а потом до трамвайной остановки. Марджи Ли жила на другом конце города и поэтому приехала на остановку вместе со Стю. Они все вместе сели в трамвай, мальчики краснели и смотрели на свои туфли в течение всей поездки, тогда как девочки легко нашли общий язык. Когда добрались до кинотеатра, Марджи Ли, Дороти и Джоан сели рядом друг с другом. План мальчиков пообниматься с девушками в течение двух фильмов ужасов («Гробница мумии» и «Люди-кошки») с треском провалился. Вместо этого они сидели рядком и смотрели на головы девочек, склонившихся друг к другу. Девчонки болтали и хихикали во время показа новостей недели, мультфильмов и обоих фильмов. После достаточно болезненной в финансовом отношении поездки в магазин Walgreens за угощением после фильма ошеломленные мальчики проводили своих пассий по домам, после чего, наконец, были отпущены. За весь вечер они едва ли произнесли хоть слово¹⁴. Все трое были настолько подавлены, что прошло довольно много лет, прежде чем каждый из них осмелился снова пригласить девушку на свидание¹⁵.

Однако даже разбитое сердце Уоррена не помешало ему сохранить интерес к предмету — он влюбился в еще одну девочку из своего класса, эффектную блондинку Кло-Энн Кауль. Но он был ей неинтересен. Казалось, с девочками ему ничего не светило. Чтобы отвлечься, Уоррен опять начал зарабатывать деньги.

«Моему деду нравилось, что я всегда думал о том, как заработать. Я ходил по окрестностям, собирал старые газеты и журналы и сдавал их на макулатуру. Тетя Элис привела меня в пункт сбора, где платили что-то около тридцати пяти центов за сто фунтов».

В доме Эрнеста Уоррен читал старые номера журнала Progressive Grocer («Прогрессивный продавец»). Его привлекали разные темы, например «Как создавать и хранить запасы в мясном отделе». На выходные Эрнест брал его в офис Buffett & Son. Здание размером с двухэтажный гараж, покрытое черепичной крышей в испанском стиле, находилось в пригороде Данди, где жили представители высшего среднего класса. Баффеты всегда торговали в кредит и с доставкой на дом. Домохозяйки или их повара могли позвонить по номеру Walnut 0761 и зачитать служащим, принимавшим заказы, список необходимых продуктов¹⁶. Те бегали по магазину, карабкались вверх и вниз по стремянкам на колесах, доставали коробки, пакеты, банки и заполняли

корзины овощами и фруктами. Они срезали гроздья бананов с четырехфутовой связки, висящей на крюке у задней двери, спускались в подвал за квашеной капустой и солеными огурцами, которые хранились охлажденными в бочках возле ящиков с яйцами и другими скоропортящимися продуктами. Все товары складывались в корзины, которые служащие, сидящие на втором этаже, поднимали наверх, рассчитывали на них цены, упаковывали и снова спускали вниз. Затем оранжевые грузовики компании доставляли покупки домохозяйкам Омахи.

Эрнест сидел за столом на возвышении и смотрел вниз на служащих. За глаза сотрудники называли его Старик Эрни. «Он ни черта не делал. Только отдавал приказы, — говорил Уоррен. — То есть он был королем. Он мог видеть все вокруг. И если зашедший клиент оставался без внимания...» — один щелчок пальцев, и к нему сбегалась целая толпа служащих. Эрнест проповедовал лозунг: «Работать, работать и еще раз работать». Он не хотел, чтобы кто-то из сотрудников верил в то, что в мире бывают бесплатные обеды, поэтому однажды заставил скромного складского рабочего принести два пенни, чтобы оплатить наличными налог на социальное страхование. Передача денег сопровождалась получасовой лекцией о вреде социализма. Цель ее заключалась в том, чтобы донести до складского рабочего тот факт, что этот «дьявол Рузвельт» и одетые в твидовые костюмы и курящие трубки профессора из университетов Лиги плюща⁵³, которых он привел в правительство, губят страну⁵⁴.

Эрнест покидал свой наблюдательный пост, только если видел, что к магазину подъезжает какая-нибудь важная леди со своим шофером. Он спускался, брал бланк заказа и ждал ее у входа, демонстрируя ей новые «аллигаторовы груши» — авокадо, только что привезенные с Гавайских островов, и протягивая ее детям мятные леденцы¹⁷. Подобное отношение к важным покупателям привело к тому, что его брат Фред однажды на полуслове прервал разговор с Лейлой Баффет, чтобы заняться другим клиентом. Лейла в гневе вышла из магазина и никогда больше туда не возвращалась¹⁸. С тех пор Говард сам покупал продукты.

Уоррен был одним из таких служащих, снующих по магазину, повинующихся движению пальца Старика Эрни. Работая в магазине своего деда, он чувствовал себя рабом (редкий случай в его жизни).

«Он давал мне различные мелкие задания. Иногда я работал в торговом зале. А иногда, сидя рядом с ним, считал талоны, введенные на период военного времени, — на сахар или на кофе. Порой я прятался, чтобы он не мог меня найти.

Однажды он поручил мне и моему другу Джону Пескалю убирать снег, и это была худшая работа в моей жизни. Бушевала метель, и снега намело чуть ли не полметра. Мы должны были расчистить подъезды к магазину, парковки для клиентов, проходы за магазином, погрузочную платформу и площадку перед гаражом, где стояли шесть грузовиков.

Мы работали около пяти часов — расчищая, расчищая, расчищая, расчищая... По окончании работы мы не могли даже выпрямить руки. А когда пришли к деду, тот сказал: “Ну и сколько же вам заплатить? Десять центов — слишком мало, а доллар — слишком много!”

Я никогда не забуду, как мы с Джоном посмотрели друг на друга... Самое большее, что мы смогли получить, — это двадцать центов за каждый час уборки.

Но даже эту небольшую сумму мы должны были разделить между собой. В этом был весь мой дед...»

Баффет есть Баффет, но Уоррен получил ценный урок — узнай условия сделки заранее⁵⁵.

Эрнест обладал двумя характерными чертами Баффетов — слабостью к женскому полу и одержимостью к совершенству. После смерти Генриетты он женился два раза, оба брака были короткими (однажды он вернулся из отпуска в Калифорнии с молодой женой, с которой только что познакомился). Стремление же добиваться совершенства выражалось в основном в работе. Компания Buffett & Son была прямым потомком старейшего бакалейного магазина в Омахе, и все, что Эрнест делал, было направлено на то, чтобы идеально удовлетворять желания своих клиентов. Он был уверен, что национальная сеть магазинов-дискаунтеров, посягающая на его владения, окажется преходящим увлечением клиентов и в конце концов исчезнет, будучи не в состоянии обеспечить требуемый уровень обслуживания. Именно в то время он уверенно писал одному из своих родственников: «Дни сетевого магазина сочтены»¹⁹.

Однажды в его собственном магазине закончился хлеб, и, чтобы не разочаровывать клиентов, Эрнест послал Уоррена в ближайший супермаркет Hinky Dinky. Уоррену совсем не понравилось это поручение, потому что в супермаркете его сразу же узнали. Когда он пробирался сквозь ряды, пытаясь выглядеть «незаметным» с руками, полными буханок хлеба, он (и все клиенты) услышал громкий оклик служащего: «Здра-а-а-авствуйте, мистер Баффет!» Эрнест почувствовал себя оскорбленным, потому что Hinky Dinky, как и другой основной конкурент Баффетов, Sommers, принадлежал еврейской семье. Его раздражало то, что он должен платить деньги конкуренту, тем более еврею. Как и в большей части Америки, до середины XX века в Омахе наблюдалось разделение населения по расовому и религиозному признаку. Евреи и христиане (даже католики и протестанты) жили, по существу, разными жизнями, своими социальными группами, и многие предприятия отказывались нанимать евреев на работу. Эрнест и Говард использовали кодовое название «эскимосы», когда высказывались о евреях в общественных местах. Так как антисемитизм был само собой разумеющимся явлением в обществе того времени, Уоррен никогда не задумывался о том, как следует относиться к евреям.

На самом деле Эрнест был большим авторитетом для Уоррена, и тот ускользал из-под влияния деда только в школе или во время развоза продуктов по домам клиентов. Разгрузка продуктов была крайне изнурительной работой, и Уоррен начал понимать, насколько же сильно он не любит физический труд.

«Грузовик водил Эдди; я думал, что ему было лет сто. На самом деле ему было около шестидесяти пяти — он еще застал повозки, запряженные мулами, когда Buffett & Son развозили продукты таким способом.

У него была крайне странная система доставки. Он ехал сначала в Бенсон, затем возвращался обратно в Данди, чтобы выложить чьи-то продукты, а затем снова направлялся в Бенсон — стоит помнить, что в то время и бензин выдавался по талонам.

Наконец я попросил его объяснить, в чем дело. Он смущенно посмотрел на меня и тихо сказал: “Если приехать достаточно рано, можно застать ее раздетой”». Уоррен поначалу не понял, что означает эта загадочная фраза. «Он лично заносил продукты в дом, пока я таскал коробки с пустыми бутылками из-под содовой, которые возвращали в магазин. Эдди строил глазки миссис Кауль, самой красивой клиентке, надеясь именно ее застать раздетой». Миссис Кауль была матерью Кло-Энн Кауль, и в то время, пока Уоррен таскал пустые бутылки, Кло-Энн занималась своими делами и не обращала на него никакого внимания. «Я, наверное, был самым низкооплачиваемым работником в продуктовом бизнесе. Я ничего не вынес из этой работы, кроме понимания того, что мне не нравится тяжелый физический труд».

Фронтом борьбы Уоррена становились семейные обеды за воскресным столом. Он с рождения презирал все объекты зеленого цвета, кроме денег. Брокколи, брюссельская капуста и спаржа выстраивались рядами в тарелке Уоррена, как солдаты на войне. Это производило впечатление на родителей, однако Эрнест не допускал такого поведения. Элис попыталась уговорить племянника, а дед просто сидел на другом конце стола и смотрел, смотрел, смотрел, пока Уоррен не съедал все овощи. «Я мог часами сидеть за столом в надежде избежать этого, но в конце концов он всегда выходил победителем».

Однако в большинстве других случаев Уоррен чувствовал себя достаточно свободным. В гараже деда он нашел синий велосипед Дорис с ее инициалами (подарок Эрнеста), который оставили здесь, когда семья переезжала в Вашингтон. У Уоррена никогда не было велосипеда. «Знаете, велосипед в то время был довольно-таки дорогим подарком», — вспоминает он. Уоррен начал кататься на велосипеде сестры. Через некоторое время он отдал его в счет покупки новой, уже «мужской» модели²⁰. Никто не сказал ни слова. Над Уорреном словно висел особый ореол.

Дед, пусть и по-своему, но не чаял во внуке души. По вечерам они с «благоговейным вниманием» слушали любимого радиоведущего Эрнеста, Фултона Льюиса-младшего, который постоянно разглагольствовал на тему невмешательства Америки в иностранные войны. Большего Эрнесту и не было нужно.

После того как Фултон Льюис-младший заряжал его «батарейки консерватизма», Эрнест собирался с мыслями и писал свой бестселлер. Он решил назвать его «Как управлять бакалейным магазином, и несколько вещей, которые я узнал о рыбалке», считая, что «только эти две сферы деятельности на самом деле интересуют человечество»²¹.

«По вечерам я сидел в его кабинете и записывал то, что он мне диктовал. Я писал на обратной стороне листов из бухгалтерской книги, потому что в Buffett & Son ничего не тратилось впустую. Он думал, что вся Америка с нетерпением ждет эту книгу. Я имею в виду, что, с его точки зрения, в других книгах просто не было смысла. Ни в “Унесенных ветром”, ни в чем-то другом. С чего бы кому-то захотелось читать “Унесенные ветром”, когда можно прочитать книгу “Как управлять бакалейным магазином, и несколько вещей, которые я узнал о рыбалке”!»’'

Уоррену нравилась такая жизнь. Он был настолько рад вновь оказаться в Омахе и воссоединиться со своей тетей, дедушкой и друзьями, что на некоторое время практически забыл о Вашингтоне. ⁵⁶

Несколько месяцев спустя остальные члены семьи приехали в Неваду на лето и поселились в арендованном доме. Финансовое состояние не позволяло им особенно шиковать. До сих пор некоторые избиратели Говарда жили на скотных дворах. Но каждый раз, когда ветер дул с юга и неприятный запах разносился по городу, все в Омахе знали, что это был запах денег. Говард не ограничился работой в Конгрессе. Он купил компанию South Omaha Feed Company. И Уоррен перешел на работу к отцу.

South Omaha Feed Company представляла собой огромный склад в сотню метров в длину без какой-либо системы вентиляции. «Поначалу мне приказали переносить двадцатикилограммовые мешки с кормом для животных из грузового фургона на склад. Вы и представить себе не можете, насколько грузовой фургон большой, особенно если забить его под завязку. Со мной работал парень, Фрэнки Зик, тяжелоатлет, который просто расшвыривал эти мешки. Я надел рубашку с короткими рукавами, поскольку было очень жарко, и таскал эти мешки изо всех сил. К полудню мои руки представляли собой кровавое месиво. Работа длилась около трех часов. Когда мы закончили, я просто сел в трамвай и поехал домой. Физический труд — удел психов».

Перед возвращением в Вашингтон Баффеты ненадолго поехали на озеро Окобод-жи. Когда они уезжали, Дорис обнаружила, что Уоррен продал ее велосипед. Несмотря на то что обычно Баффеты вели себя по справедливости, в этот раз ему опять все сошло с рук. Когда лето закончилось и мрачный Уоррен садился в поезд, новый велосипед ехал с ним. Дорис была в ярости. Но кража велосипеда положила начало тем изменениям в характере ее брата, с которыми в конце концов пришлось бороться его родителям.

* ^{56 56}

В Вашингтоне Баффеты переехали в красивый двухэтажный белый дом в колониальном стиле, во дворе которого росла мимоза. Дом находился в изысканном пригороде Вашингтона Спринг-Вэлли, рядом с Массачусетс-авеню⁵⁶. Этот пригород был задуман как маленькая «колония выдающихся личностей» и построен в 1930 году специально для «социально значимых и официально известных людей»²². Сами дома были разными: от гигантских каменных особняков в стиле эпохи Тюдоров до белых двухэтажных зданий в колониальном стиле, таких же, как дом Баффетов. Лейла заплатила за него 17 500 долларов. Спальня Уоррена располагалась в передней части дома. Напротив Баффетов жили семьи с детьми более старшего, чем Уоррен, возраста. А на другой стороне улицы жила семья Кивни, и тринадцатилетний Уоррен влюбился в миссис Кивни, которая по возрасту годилась ему в матери. «Я сходил по ней с ума», — говорил он.

В окрестностях витал дух интернационализма, город кишел дипломатами. Члены организации WAVES^{57 58} были расквартированы в близлежащем огромном университетском кампусе, выстроенном в готическом стиле. Баффеты начали приспосабливаться к жизни в условиях военного времени, которая в Вашингтоне очень сильно отличалась от жизни в Омахе. Страна наконец начала оживать, депрессия завершилась, однако с учетом введенных талонов деньги ценились все меньше и меньше. Повседневная жизнь измерялась в талонах: 48 синих талонов в месяц на консервы, 64 красных — на скоропортящиеся продукты; талоны на мясо, обувь, масло, сахар, бензин и чулки. Купить мясо, за исключением куриного, без талонов было невозможно. Масло было настолько дефицитным, что все научились выжимать желтый пищевой краситель в контейнеры с безвкусным белым маргарином. Никто не мог купить новую машину, потому что автомобильные заводы работали на оборонную промышленность. Чтобы прокатиться на машине, нужно было собрать талоны на бензин у всех членов семьи. Прокол шины означал серьезную проблему, так как это был один из самых строго нормируемых товаров.

Каждое утро Говард садился на трамвай, ехал по Висконсин-авеню до М-стрит в Джорджтауне, а затем сворачивал на Пенсильвания-авеню. Он выходил недалеко от старого здания Исполнительного управления президента США и окунался в атмо-сферу бурлящего Вашингтона. Правительство и дипломатическое сообщество раздулись до невообразимых размеров, и улицы были заполнены людьми в килтах, чалмах и сари, армиями служащих и огромным количеством военных.

Время от времени чернокожие женщины в воскресных платьях и церковных шляпах пикетировали Капитолий в знак протеста против линчеваний на Юге. Уполномоченные по гражданской обороне ходили по окрестностям и проверяли, во всех ли домах имеются непрозрачные шторы для затемнения. Раз или два в месяц во время учений Баффеты вынуждены были спускаться в подвал и выключать все освещение.

Лейла невзлюбила Вашингтон с первого же дня. Она тосковала по Омахе и чувствовала себя одинокой. Погруженный в свою новую работу Говард сильно отдалился от семьи. Целый день он был в офисе, а затем весь вечер читал официальный бюллетень Конгресса и законодательные материалы. В офисе он проводил все субботы и часто возвращался туда по воскресеньям после церковной службы.

Дорис посещала среднюю школу имени Вудро Вильсона, ученики которой сразу же приняли ее в свой круг. Берти тоже с легкостью нашла себе подруг по соседству. У Уоррена же все было совершенно по-другому. Он поступил в неполную среднюю школу имени Элис Дил⁵⁹, которая находилась на вершине высокого холма в Вашингтоне с видом на Спринг-Вэлли.

Ученики в его классе, многие из которых были детьми дипломатов, выглядели куда более изысканными и элегантными, чем Уоррен и его теперь уже навсегда потерянные друзья из Роузхиллской школы. Сначала ему было трудно заводить новых друзей. Он попытался заняться баскетболом и футболом, но из-за того, что носил очки и сызмальства не любил контактные виды спорта, у него ничего не получалось. «Меня забрали от моих старых друзей, а завести новых я не мог. Я был самым младшим в классе. Я был не уверен в себе. Я не считался хорошим спортсменом, как, впрочем, и плохим, так что это мне никак не помогало. Дорис и Берти были красавицами, а красивым девушкам несложно найти себе друзей, потому что на самом деле у их ног лежит весь мир. Они обе чувствовали себя хорошо, намного лучше, чем я, и это немного напрягало».

Сначала он учился на тройки и четверки, но со временем дорос и до пятерок, за исключением английского языка. «В основном мои оценки отображали мое отношение

к учителям. Я ненавидел учительницу английского языка мисс Олвин⁶⁰. Мои оценки по музыке также были средними». Мисс Баум, учительница музыки, была самой красивой женщиной в школе. Большинство мальчиков были влюблены в нее, однако у Уоррена отношения с ней были сложные. Она считала, что ему нужно научиться работать в команде и полагаться на собственные силы, а также потрудиться над своим поведением.

«Я был самым младшим в классе. Мне нравились девочки, и я не избегал их, но чувствовал себя неуверенно. В социальном плане эти девушки ушли далеко вперед. Когда я покинул Омаху, в моем классе еще никто не танцевал. А в Вашингтоне все танцевали уже год или два. Так что я никогда бы их не догнал».

Переезд семьи лишил его важнейшего опыта — танцевальных уроков Эдди Фогг. По пятницам в зале Американского легиона в Омахе Эдди Фогг, полная женщина среднего возраста, выстраивала мальчиков и девочек по росту и выбирала им пары. Все мальчики носили галстуки-бабочки, а девочки — жесткие юбки. Они учились танцевать фокстрот и вальс. Молодой человек узнавал, как «джентльмен» должен вести себя с молодой дамой на публике, и пробирался сквозь дебри искусства светской беседы, чтобы избежать неловкого молчания. Он чувствовал прикосновение руки девушки, учился держать ее за талию и привыкал к близости ее лица к своему. Он впервые ощущал потребность в ведении партнерши в танце и удовольствие от движения в унисон. Переживая небольшие, но одинаковые для всех затруднения и победы, выпускники этих уроков ощущали проснувшееся чувство вовлеченности. Пропустить эти уроки значило обречь себя на одиночество. И без того не чувствовавший себя в безопасности Уоррен остался ребенком среди взрослеющих молодых мужчин.

Его одноклассники видели, что он был дружелюбным, но очень застенчивым, особенно с девушками²³. Он родился в августе и пропустил половину класса в Роузхилл-ской школе, поэтому был на год моложе большинства из них. «Я чувствовал себя неуютно как с девушками, так и вообще. Но у меня не было никаких проблем с общением с людьми более старшего возраста».

Вскоре после прибытия семьи в Спринг-Вэлли друг Говарда Эд Миллер, один из таких более старших людей, позвонил из Омахи. Он хотел поговорить с Уорреном.

«“Уоррен, — сказал он, — я попал в ужасную переделку. Совет директоров приказал мне избавиться от нашего склада в Вашингтоне. И это реальная проблема. Там у нас сотни килограммов просроченных кукурузных хлопьев и собачьих галет Barbecubes. Я действительно влип. Я за тысячу двести миль от Вашингтона, и ты единственный бизнесмен, которого я там знаю”.

И еще он сказал: “Я знаю, что могу на тебя рассчитывать. Я уже сказал работникам на складе, чтобы они привезли эти хлопья и галеты к вам домой. За какие бы деньги ты их ни продал, ты будешь иметь с этого половину, остальное отошлешь мне”.

И вдруг приехали эти огромные грузовики и заполнили коробками весь наш дом, гараж, подвал! Добраться до машины или еще куда-нибудь стало проблемой. Причем исключительно моей.

Я стал думать, как их использовать. Очевидно, что собачьи галеты можно было продать в питомник. Кукурузные хлопья были непригодны для людей, но я подумал, что их можно было бы скормить каким-нибудь животным. Я продал кукурузные

хлопья какому-то птичнику и выручил на этом примерно сотню долларов⁶¹. Половину я отослал мистеру Миллеру, и он написал в ответ: “Ты спас мою работу”

В Омахе жили необыкновенно приятные люди. Когда я был ребенком, мне всегда нравилось проводить время со взрослыми. Всегда. Я шел в церковь или куда-нибудь еще, а потом оказывался в компании взрослых людей.

Друзья моего отца тоже были очень милыми людьми. У них были занятия по Библии и еще какие-нибудь мероприятия в доме священника, а потом они приходили к нам играть в бридж. Все они очень хорошо ко мне относились, любили меня и называли Уорни. Я учился играть в настольный теннис по книгам из библиотеки отца и практиковался в помещении, принадлежащем Ассоциации молодых христиан (YMCA). Гости знали, что я с удовольствием играю в пинг-понг в подвале, и часто составляли мне компанию.

Когда мы переехали в Вашингтон, стол для тенниса исчез. Как и мой корнет. Как и бойскауты. С нашим переездом прекратилось все, чем я занимался в Омахе.

Я был в ярости.

Но я не знал, что сделать, чтобы это исправить. Я знал только то, что, когда папу выбрали в Конгресс, стало не так весело».

После того как отец взял его посмотреть пару сессий Конгресса, Уоррен решил, что хочет стать мелким служащим в высшем законодательном органе страны, но даже положение Говарда не помогло получить эту работу. Вместо этого Уоррен стал работать кэдди — носильщиком клюшек и мячей для игроков в гольф в клубе Chevy Chase и в который раз убедился в том, что физический труд не для него. «Я носил тяжеленные сумки, и, чтобы они не резали мне плечи, мама была вынуждена подшивать полотенца мне под рубашку». Иногда гольфисты, особенно женщины, жалели меня и несли свои вещи сами». Ему нужна была работа, которая больше соответствовала бы его навыкам и талантам.

Почти с самого рождения Уоррен, как и все Баффеты, жил и дышал новостями. Он любил их слушать, а теперь еще и взялся за их распространение. И это ему тоже понравилось. Он нанялся разносить газету Washington Post по одному маршруту и Times-Herald — по двум. Газета Times-Herald принадлежала Сисси Паттерсону, деспотичному кузену Роберта Маккормика, издателя Chicago Tribune. Паттерсон поддерживал правых, которые ненавидели Рузвельта, и постоянно держал президента в напряжении относительно того, что будет напечатано в очередном выпуске газете. Он враждовал с Юджином Мейером, финансистом и владельцем газеты Washington Post, каждая строчка которой дышала лояльностью к Рузвельту.

Уоррен начал с района Спринг-Вэлли, расположенного недалеко от его дома. «В первый год мне совсем не понравился этот бизнес: дома находились слишком далеко друг от друга. Газеты нужно было доставлять каждый день, включая Рождество. Рождественским утром вся семья вынуждена была ждать, пока я сделаю свою работу. Когда я болел, газеты разносила моя мама, но деньги она отдавала мне. У меня в комнате стояли банки, наполненные монетами по 50 и 25 центов»²⁴. Через некоторое время Уоррен взялся и за послеобеденную доставку.

«Газета The Evening Star, которая принадлежала вашингтонской семье “голубых кровей”, была самой популярной в городе».

Во второй половине дня он ездил на велосипеде по улицам и разбрасывал по почтовым ящикам газеты, вынимая их из огромной корзины, закрепленной на руле. Ближе к концу маршрута он собирался с духом, потому что у семьи Седжвик была очень страшная собака.

«Мне нравилось работать самому, потому что у меня было достаточно времени думать о том, о чем я хотел. Сначала меня сильно расстраивало то, что мы переехали в Вашингтон. Но со временем я стал жить в своем собственном мире. Что бы я ни делал, я постоянно о чем-то думал».

А думал он в основном о чем-то плохом, а потом еще и воплощал свои замыслы в школе. Берти Бэкус, директор школы, гордилась тем, что знала каждого ученика по имени. Вскоре она отлично запомнила и имя Уоррена Баффета.

«Когда я попал в эту школу, я немного отставал, а со временем стал отставать еще больше. Я просто злился на весь мир. Я слишком много мечтал и постоянно придумывал разные схемы. Я попросту перестал замечать, что делается в классе. А потом я подружился с Джоном Макреем и Роджером Беллом, после чего стал полностью неуправляемым».

Все приятные черты малыша Уоррена исчезли. На одном уроке Уоррен уговорил Джона Макрея поиграть в шахматы, только чтобы досадить учителю. На другом — разрезал мяч для гольфа, из которого на потолок брызнула какая-то жидкость.

Мальчики увлеклись гольфом. Отец Джона Макрея ухаживал за полями для гольфа на Трегароне, известном поместье, расположенном недалеко от центра Вашингтона. Оно принадлежало наследнице большого состояния Марджори Мерриуэзер Пост и ее мужу Джозефу Дэвису, который был послом США в России. В поместье работали десятки служащих, а хозяев почти никогда не было дома, поэтому мальчики приходили и играли на девятилуночном поле для гольфа. Затем Уоррен уговорил Роджера и Джона сбежать с ним в Пенсильванию, в Херши, где они собирались получить работу кэдди на местном поле для гольфа²⁵. «Мы добирались автостопом. Проехав сто пятьдесят миль, добравшись до Херши и остановившись в отеле, мы совершили большую ошибку, рассказав о своих планах посыльному.

На следующее утро, когда мы спустились вниз, нас уже ждал полицейский, который и отвел нас в участок.

И мы начали врать. Раз за разом повторяли, что родители нас сами отпустили. Все это время стоявший в участке телетайп выплевывал различные новости о том о сем. Я сидел и думал, что скоро поступит сигнал из Вашингтона и этот парень узнает, что мы врем. Все, что я хотел, — это выбраться оттуда».

Каким-то образом им удалось убедить полицейского отпустить их²⁶. «Мы направились в сторону Геттисберга. Сначала никто не останавливался, но потом один дальнобойщик подобрал нас и загрузил всех троих в кабину». К этому моменту они уже были очень напуганы и единственное, чего хотели, — так это добраться до дома. «Водитель грузовика остановился около закусочной в Балтиморе и разделил нас между другими дальнобойщиками. Было уже темно, и мы боялись, что никогда не выберемся оттуда живыми. Но они привезли нас в Вашингтон по отдельности. Мать Роджера Белла попала в больницу из-за этого нашего приключения, и я чувствовал себя ужасно, потому что это я уговорил Роджера сбежать. Я уверенно шел по кривой дорожке».

К тому времени Уоррен обзавелся еще одним другом, которого звали Лу Бэтти-стон; но, как и в Омахе, он дружил с Лу, Роджером и Джоном по отдельности. Тем временем дела в школе становились все хуже и хуже. Его оценки снизились до троек, двоек и даже до двоек с минусом по английскому языку, истории, рисованию, музыке. Он получил тройку по математике²⁷. «Некоторые из этих оценок были по предметам, в которых я раньше хорошо разбирался».

Учителя Уоррена считали его упрямым, грубым и ленивым²⁸. Некоторые из них ставили ему «неудовлетворительно» по поведению. Он вел себя вызывающе. В 1940-х годах дети делали то, что им говорили старшие, и слушались своих учителей. «Я быстро катился вниз по наклонной. Это просто убивало моих родителей».

Он успевал только по одному предмету — машинописи. Вашингтон вел войну на бумаге, и машинопись считалась одним из важнейших навыков.

В школе Уоррена на уроках машинописи все клавиши закрывались непрозрачной крышкой, чтобы дети учились набирать тексты вслепую²⁹. Это развивало память и зрительно-моторную координацию. У Уоррена был настоящий талант. «Я каждый семестр получал пятерку по машинописи. У нас были механические пишущие машинки, издававшие звук “дзынь!” в конце каждой строки.

Я был лучшим среди двадцати человек в классе. Когда у нас были тесты на скорость, я уже заканчивал первую строчку и с грохотом передвигал каретку, в то время как остальные только набирали первое слово. Тогда они начинали паниковать, пытаться набирать быстрее, и, естественно, у них ничего не получалось. Да, на уроках машинописи было весело».

Эту же энергию Уоррен направил и на доставку газет. Он настолько увлекся этим делом, как будто оно было у него в крови. По словам Лу Баттистоуна, «он обманом убедил менеджера, распределяющего маршруты, отдать ему район Вестчестер в историческом Тенлитауне». И тут Уоррену очень повезло. В Вестчестере обычно работали уже взрослые разносчики.

«Это была великолепная возможность. Вестчестер — это было шикарно. Вестчестер — это было просто превосходно. Вестчестер принадлежал королеве Нидерландов Вильгельмине⁶². На этом маршруте жили шесть американских сенаторов, полковники, судьи Верховного суда и другие большие шишки. А также Овета Калп Хобби и Леон Хендерсон, директор департамента ценового регулирования. Миссис Хобби была выходцем из известной техасской издательской семьи и переехала в Вашингтон, чтобы возглавить Женскую военную вспомогательную службу.

И вот внезапно у меня появилась такая важная работа. Мне было, наверное, лет тринадцать или четырнадцать. В Вестчестере нужно было развозить только Post, но ради этого я должен был отказаться от своих утренних маршрутов, и мне это не нравилось». Уоррен жил недалеко от менеджера газеты Times-Herald. «Когда я рассказал ему о том, что получил Вестчестер и что должен отказаться от своего маршрута в Спринг-Вэлли, он был рад за меня, но все равно это было грустно».

К этому времени Уоррен считал себя опытным разносчиком, способным справиться с любым сложным маршрутом, но этот маршрут вызвал у него затруднения. Вестчестер представлял собой пять зданий, которые занимали общую площадь в одиннадцать гектаров. Четыре из них были соединены, а одно стояло на отшибе. Маршрут включал в себя еще и два многоквартирных дома, «Марлин» и «Уорик», стоявшие на Катедрал-авеню, а также несколько отдельно стоящих домов ближе к Висконсин-авеню.

«Я приступил к работе в воскресенье. Мне дали книжку с именами и номерами домов. Времени на ознакомление с маршрутом не было, никто не дал мне книжку заранее». Уоррен надел теннисные туфли, взял проездной билет, который стоил три цента в день, и, все еще сонный, сел в автобус Capital Transit. Он даже не позавтракал.

«Я пришел туда около половины пятого утра. Везде были связки газет. Я не знал, какого черта я тут делаю. Я не знал ни системы нумерации, ни других вещей. Я сидел там часами, сортируя и комплектуя газеты. В конце концов у меня еще и не хватило газет, потому что по дороге в церковь люди просто брали их из связки. Это была настоящая катастрофа. Я постоянно думал, какого черта ввязался в это! Я закончил разбираться с газетами только к десяти или одиннадцати утра. Но я справился. И с каждым днем становилось все лучше и лучше. Это было легко».

Каждое утро Уоррен мчался на Катедрал-авеню, чтобы успеть на первый автобус маршрута № 2, идущий в Вестчестер. Часто у него был проездной с номером 001, так как он был первым покупателем проездных на неделю⁶³. Водитель даже начал высматривать Уоррена, если тот опаздывал.

Уоррен прорабатывал наиболее эффективный маршрут и превращал скучную и монотонную работу по доставке сотен газет в ежедневное соревнование с самим собой. «Из-за экономии бумаги газеты в то время были немного тоньше. Газета в тридцать шесть страниц удобно ложилась в руку. Я стоял в одном конце коридора, вынимал газету из пачки, складывал в плоский блин и скатывал трубкой. Затем хлопал ею по бедру и бросал вдоль по коридору. Я мог бросить эту штуковину на пятнадцать или даже тридцать метров. Это было настоящим испытанием, так как двери квартир находились на разном расстоянии. Я разбрасывал газеты, начиная с самой дальней двери. Задача состояла в том, чтобы газета приземлилась в нескольких сантиметрах от двери. Иногда перед дверьми стояли молочные бутылки, и это делало мою работу еще более интересной».

Кроме этого, он продавал подписчикам календари своей газеты и придумал для себя еще одну побочную работу. Он просил клиентов отдавать ему старые журналы якобы на макулатуру для военных нужд, а также собирал выброшенные. Затем по наклейкам узнавал, когда истекает подписка, выискивая специальный код в книге, которую ему дали в Moore-Cottrell, издательстве, нанявшем его в качестве агента по продаже журналов. Уоррен завел собственную картотеку подписчиков и, когда срок подписки истекал, стучался в их двери и продавал им новые журналы⁶⁴.

Поскольку население Вестчестера в военное время часто переезжало, Уоррен больше всего боялся, что кто-нибудь из клиентов уедет не заплатив и ему придется возмещать ущерб за их газеты. После того как несколько раз так и случилось, он стал приплачивать лифтершам, чтобы они сообщали ему, когда кто-нибудь соберется уезжать. Однажды такое случилось с Оветой Калп Хобби. Уоррену казалось, что разносчик газет вызовет у нее симпатию, так как у нее была собственная газета Houston Post. Но пришел день, и он начал беспокоиться, что она уедет не заплатив.

«Я каждый месяц исправно платил по счетам и всегда вовремя приходил на работу. Я был ответственным ребенком. За безупречную работу я получил в награду облигацию военного займа. Я не допускал задолженностей. Я перепробовал все что можно с Оветой Калп Хобби, оставлял записки и т. д. и в конце концов постучался к ней в дверь в шесть часов утра, чтобы она не успела сбежать». Уоррен был очень застенчивым, но когда дело доходило до денег, он становился крайне уверенным в себе. «Когда миссис Хобби открыла дверь, я передал ей конверт. Ей пришлось заплатить мне».

После школы Уоррен ехал на автобусе обратно в Спринг-Вэлли, где пересаживался на велосипед, чтобы успеть развезти Star. В дождливые зимние дни он иногда мог свернуть со своего рабочего маршрута и появиться на пороге дома одного из своих друзей. Он всегда носил потрепанные дырявые ботинки, из-за чего его ноги были мокрыми до лодыжек, а кожа под его насквозь промокшей, не по размеру большой рубашкой покрывалась мурашками. Он почему-то никогда не носил пальто. Увидев это жалкое зрелище, заботливые леди улыбались, качали головой, укутывали его, и он наслаждался этой заботой³⁰.

В конце 1944 года Уоррен подал свою первую декларацию о доходах. Он заплатил семь долларов налогов; чтобы получить такую маленькую сумму, он вычел в качестве деловых расходов стоимость своих наручных часов и велосипеда. Шаг был достаточно сомнительным, и он знал об этом. Но в то же время он совершенно не возражал против того, чтобы «срезать пару углов» на пути к своей цели.

В возрасте четырнадцати лет он реализовал обещание, изложенное в его любимой книге «Тысяча способов заработать тысячу долларов». Сбережения Уоррена составили около тысячи долларов. Он невероятно этим гордился. У него все было под контролем, а Уоррен знал, что для достижения поставленной им цели нужно все постоянно держать под контролем.

Глава 10. Правдивые истории о преступлениях

Вашингтон • 1943-1945 годы

Плохие оценки, уклонение от уплаты налогов и побег из дома были самыми мягкими выходками Уоррена в средних классах. Его родители еще не знали, что их сын встал на путь преступлений.

«Да, в восьмом-девятом классе, после переезда в Вашингтон, я был достаточно асоциальной личностью. Я познакомился с плохими людьми и делал недопустимые вещи. Я бунтовал. Я был несчастлив».

Он начал с незначительных мальчишеских проделок.

«Я обожал печатный цех. На уроках печатного дела я занимался вычислениями частоты повторений отдельных букв и цифр. Это было занятие, в котором мне не нужны были помощники. Я мог набирать типографские литеры и тому подобное. Мне нравилось печатать разные вещи.

Я изготовил печатные бланки Американского общества трезвости за подписью его президента, преподобного А.У. Пола. На этих бланках я писал людям письма о том, что в течение многих лет читал по всей стране лекции о вреде пьянства и повсюду меня сопровождал мой молодой ученик Гарольд. Гарольд был примером того, что может сделать с человеком спиртное. Он стоял на сцене с пинтой пива в руках — трясущийся, неспособный понять, что происходит вокруг него, словом, крайне жалкий. А затем я писал, что, к сожалению, молодой Гарольд скончался на прошлой неделе и общий друг посоветовал мне обратиться к адресату и предложить ему заменить Гарольда»⁶⁵.

Приятели, с которыми Уоррену было комфортнее всего, всячески поддерживали его асоциальные проделки. Вместе с парой своих новых друзей, Доном Дэнли и Чарли Троном, он облюбовал для себя новый магазин Sears. Магазин находился на площади Тенли, где пересекались Небраска-авеню и Висконсин-авеню. Он представлял собой образец современного дизайна и располагался в центре Тенлитауна, второго старейшего района в Вашингтоне. На изогнутой металлической крыше в нескольких метрах над землей были расположены буквы SEARS высотой с человеческий рост¹. За вывеской на крыше находилась открытая стоянка — невероятное по тем временам новшество для города. Она быстро стала популярной среди старшеклассников, которые «зависали» там после школы. Ученики средних классов тоже открыли для себя прелести магазина. Каждый день в обед и по субботам Уоррен и его друзья приезжали сюда на автобусе.

Большинство детей предпочитали темную маленькую закусочную в подвале магазина, где завораживающий конвейер выдавал пончики в течение всего дня. Но Уоррен, Дон и Чарли ходили в магазин Woolworth, несмотря на то что на противоположном углу был расположен полицейский участок. Woolworth находился прямо напротив Sears. Они обедали и одновременно через окно «проводили рекогносцировку».

Покончив с гамбургерами, мальчики шли в Sears, спускались по лестнице на нижний уровень, проходили мимо буфетной стойки и направлялись прямо в отдел спортивных товаров.

«Мы обобрали магазин как липку. Воровали даже то, что нам было совсем не нужно. Например, сумки и клюшки для гольфа. Мы выходили с нижнего уровня, где был расположен отдел спортивных товаров, и несли к выходу сумки, наполненные ворованными клюшками. Сами сумки тоже были ворованными. Я украл сотни мячей для гольфа».

Мальчишки называли это налетом.

«Не знаю, как нас не поймали. Весь наш вид говорил о том, что мы в чем-то виновны. Подросток, который делает что-то плохое, не может выглядеть невиновным»².

«Я складывал мячи в оранжевые мешки в шкафу. Как только они появлялись в магазине, я сразу же воровал их. Они были мне не нужны. Я не продавал их. Трудно было объяснить, почему оранжевый мешок в моем шкафу наполнен мячами для гольфа и почему он становится все больше и больше. Нужно было воровать что-нибудь другое.

Вместо этого я рассказал своим родителям сумасшедшую историю (уверен, что они мне не поверили) о том, что у моего друга умер отец, который в свое время

закупил много этих мячей, и их продолжали находить до сих пор. Кто знает, о чем иои родители говорили по ночам»³.

Баффеты впали в ступор. Уоррен был одаренным ребенком, но к концу 1944 года зревратился в настоящего малолетнего преступника. «Это отражалось на моих щенках. Тройка по математике. Тройка, двойка и еще одна двойка по английскому. Постоянные замечания по поведению и прилежанию. Чем меньше я общался с учителями, тем было лучше. Они бы с радостью изолировали меня в комнате на некоторое время и просовывали задания под дверь, как будто я был Ганнибалом Лектером»⁶⁶.

В день окончания школы все ученики должны были прийти в костюме и галстуке. Уоррен отказался это делать — и это была последняя капля, переполнившая чашу терпения директора школы Берти Бэкус.

«Мне просто не разрешили закончить школу со своим классом, потому что я был неуправляем и не захотел одеться соответствующим образом. Это было неприятно. Я действительно был хулиганом. Некоторые учителя считали, что ничего путного из меня не выйдет. У меня напрочь отсутствовали какие-либо намеки на манеры.

Однако отец не отказался от меня. Да и мама оказала немалую поддержку. Как же здорово, когда родители в тебя верят!»

И все же к весне 1945 года, когда Уоррен перешел в старшие классы, терпение Баффетов тоже лопнуло. К тому моменту им было ясно, каким образом можно мотивировать Уоррена. Говард пригрозил, что перекроет источник его доходов.

«Папа, который всегда поддерживал меня, сказал: “Я знаю, на что ты способен. И я не прошу выкладываться на все сто процентов, но ты должен выбрать: либо продолжать себя вести так же, как раньше, либо попытаться реализовать свой потенциал. Если ты выберешь первый вариант, я буду вынужден запретить тебе разносить газеты”. И это меня здорово задело. Отец был спокоен, но весь его вид говорил о том, насколько он разочаровался во мне. И это подействовало на меня намного сильнее, чем его слова о том, что я должен или не должен что-то делать».

Глава 11. «Толстушка»

Вашингтон • 1944-1945 годы

Потрясение, которому Уоррен подверг жизнь своей семьи, никак не способствовало и без того сложной карьере его отца, новичка в Конгрессе. Конгрессмены 78-го созыва представляли собой своего рода братство под руководством спикера Сэма Рейберна, демократа из Техаса, в кабинете которого висело пять портретов Роберта Ли, обращенных в сторону юга. Конгресс под руководством Рейберна никак нельзя было назвать комфортным местом для середнячков, главным развлечением которых были городские ярмарки или возможность сорвать поцелуй у местной королевы красоты или секретарши в конторе. Рейберн, известный своими мастерскими переговорами в кулуарах и ораторским искусством, частенько организовывал своего рода «частный салун», в котором одаривал своих фаворитов бурбоном и закусками.

Разумеется, Говард не входил в их число. Помимо того факта, что он был респуб^ ликанцем, его идеал досуга заключался в ежевечернем чтении отчетов Конгресса США. Он никогда не посещал салун Рейберна. Тем не менее по многим другим параметрам он вполне подходил под стандарт конгрессмена того времени: выходец из небольшого городка, выпускник университета со средними оценками, активно вовлеченный в муниципальную политическую деятельность, ротарианец⁶⁷ из самой сердцевины среднего класса, не входящий в круги элиты, антикоммунист.

Но вместо того чтобы присоединиться к своим коллегам и начать взбираться по карьерной лестнице государственной власти, Говард Баффет быстро получил репутацию, возможно, самого несговорчивого представителя своего штата за всю историю Конгресса. Он сторонился разного рода махинаций со средствами, выделявшимися на избирательные кампании, и не участвовал в сомнительных мероприятиях по получению голосов избирателей, столь популярных среди конгрессменов. Он четко дал понять, что его голос не продается и не является предметом торга. Он отказался от повышения своей зарплаты, так как его избиратели голосовали за него как за человека, делающего свою работу на определенных условиях. Он не пользовался разного рода поблажками, присущими работе конгрессменов. Рестораны с космическими скидками, раздувание штатов за счет друзей, родственников и любовниц, бесплатные цветы, «канцелярские магазины», торговавшие по оптовым ценам практически всем, начиная от автомобильных шин и заканчивая ювелирными украшениями, — все это шокировало Говарда, который с радостью не знал бы о такого рода вещах.

Его убеждения, связанные с изоляционизмом, разделял его друг, лидер республиканцев Роберт Тафт¹. Однако сторонники изоляционизма больше не составляли большинства в Конгрессе — они уходили в отставку или проигрывали выборы. Более того, в условиях, когда страна воевала, а правительство сражалось с бюджетным дефицитом, Говард был одержим донкихотской идеей вернуть США к золотому стандарту, от которого Америка отказалась в 1933 году. С тех пор Казначейство не было ограничено в печатании денег — сначала для финансирования «Нового курса», а затем и военных расходов. Говард боялся, что Соединенные Штаты однажды столкнутся с тем, что произошло в Германии в 1930-х годах, когда для покупки капустного кочана требовалась такая большая сумма, что купюры приходилось чуть ли не возить в тележках. Это стало прямым результатом того, что Германия вынужденно истощила свой золотой запас для выплаты репараций после Первой мировой войны⁶⁸. Возникший экономический хаос стал одним из основных факторов, приведших к власти Гитлера.

Будучи уверенным в том, что действия правительства ведут к катастрофе, Говард купил ферму в Небраске, которая могла бы спасти семью во времена неминуемого голода. Неверие в правительственные ценные бумаги настолько укоренилось в семье Баффетов, что когда однажды они совещались, стоит ли подарить кому-то на день рождения сберегательные облигации, девятилетняя Берти подумала, что родители хотят обжулить именинника. «А разве он не знает, что они ничего не стоят?» — спросила она².

Неуступчивость Говарда часто мешала ему делать свою работу — принимать законы.

«К примеру, он мог выступить с законопроектом и получить 412 голосов “против” и всего три “за”, причем одним из этих трех вполне мог быть мой отец. Это никогда его не останавливало. Он все равно оставался в ладу с самим собой. Я бы так не смог — лично я всегда бешусь, когда проигрываю. Но что касается отца, я никогда не видел его расстроенным или обессиленным. Он всегда считал, что делает то, что может, и настолько хорошо, как это только возможно. Он шел своим путем и отлично знал, ради кого — ради нас, его детей. Он очень пессимистично оценивал перспективы страны, но не был пессимистом в душе».

То, как Говард неукоснительно следовал своим принципам — не вступая в сговоры, оставаясь верным целям Республиканской партии и поддерживая дистанцию по отношению к своим коллегами, — не могло не сказаться на образе жизни семьи. Лейла заботилась о налаживании связей. Для нее много значило мнение других людей. В ней также присутствовал соревновательный дух. «Почему бы тебе не быть немного гибче, — говорила она — как, например, Кен Уирри?» (имея в виду молодого сенатора от Небраски, который быстро делал карьеру). Но Говард не мог вести себя иначе. «Мы верили в него, — рассказывала Дорис. — Но нам было так тяжело видеть, как он раз за разом проигрывает». И это было еще мягко сказано. Все Баффеты восхищались мужеством Говарда и благодарили за то, что он научил их быть цельными людьми. Однако каждый из детей по-своему понимал стремление к чему-то большему, и в каждом из них это стремление отчасти уравновешивалось другими чертами характера. Не последнюю роль при этом играло и желание обрести независимость.

Положение мужа, напоминавшего одинокого волка даже в своей собственной партии, усиливало раздражение Лейлы. Недовольная жизнью в Вашингтоне, она пыталась создать в городе «миниатюрную Омаху» и проводила все свободное время с женщинами из делегации Небраски. Однако это свободное время было ограничено, так как у нее больше не было домработницы. Она чувствовала на плечах непомерную ношу. «Я отказалась от всего, чтобы выйти замуж за Говарда», — могла сказать она, присовокупляя эту жалобу к рассказам о том, чем они с Говардом пожертвовали ради благополучия своих неблагодарных детей³. Но вместо того, чтобы приучать детей помогать ей по дому, она делала все сама, потому что «так гораздо проще». Ощущение собственного мученичества заставляло ее сердиться на детей, особенно на Дорис, у которой был свой взгляд на необходимость следовать принятым нормам.

Дорис была очень красива, однако никогда не воспринимала себя такой. Она не была уверена в том, хороша ли она для вашингтонского общества, в котором была вынуждена находиться. В то время как ее приглашали на вечеринку по случаю дня рождения Маргарет Трумэн во французское посольство и включили в реестр Бала дебютанток⁶⁹, она занималась подготовкой к дебютной роли Принцессы Ак-Сар-Бен⁷⁰ в спектакле вместе со своими товарищами-выпускниками в Омахе. Уоррен часто высмеивал ее за странные предпочтения.

Лейла, которая сама по себе была упорным борцом и уделяла значительное внимание внешней стороне жизни, ловила мельчайшие крупицы новостей о герцогине Виндзорской — простолюдинке, спасенной принцем⁴⁷¹. Однако в отличие от герцогини, которая провела остаток своих дней в собирании одной из самых впечатляющих коллекций бриллиантов в мире, амбиции и гордость Лейлы обернулись сознательным презрением к хвастовству. Собственная семья представлялась ей типичной семьей с обложки журнала Saturday Evening Post — архетипом представителей среднего класса со Среднего Запада. Лейла порицала Дорис за стремление добиться большего веса в социальном окружении.

После окончания школы имени Элис Дин четырнадцатилетний Уоррен в феврале 1945 года поступил в школу имени Вудро Вильсона⁷². Ему хотелось одновременно быть и «особенным», и «нормальным». Будучи значительно менее зрелым по сравнению со своими одноклассниками, он находился под пристальным присмотром со стороны родителей, желавших убедиться, что их отпрыск встал на стезю исправления. И, пожалуй, единственный путь, которым он шел без контроля со стороны родителей, был его путь разносчика прессы.

Он читал много газет, не ограничиваясь их доставкой. «Я читал комиксы, спортивные разделы и просматривал биржевые сводки каждое утро перед тем, как приступить к разносу газет. Мне просто необходимо было каждое утро знать, что происходит с главным героем комикса Li’l Abner — Малышом Эбнером. Глупость этого персонажа заставляла меня ощущать в себе выдающийся ум. Я мог читать комикс и думать: «Эх, если бы я был на его месте... этот парень так глуп!» Разумеется, мои эмоции были связаны с тем, что одной из героинь комикса была Дейзи Мей, потрясающая женщина, влюбленная в него по уши и следующая за ним по пятам. А этот придурок постоянно проходил мимо и даже не замечал ее. В те дни любой нормальный американский мальчишка готов был бы много отдать за то, чтобы Дейзи Мей обратила на него внимание».

Дейзи Мей Скрэгг, героиня серии комиксов, жившая по сценарию в небольшом деревенском городке Догпэтч в Аппалачах, изображалась как безрассудная блондинка, чье основное достоинство так и выпирало из блузки в крупный горошек. А сильный и тупой Малыш Эбнер Йокум проводил большую часть своего времени, отбиваясь от попыток Дейзи Мей женить его на себе. Но чем упорнее он ее избегал и чем старательнее не обращал на нее внимания, тем сильнее подстегивал ее желание и тем активнее Дейзи Мей его преследовала. Несмотря на то что за красоткой пытались приударять богатые и влиятельные люди, для нее существовал единственный мужчина в мире — Малыш Эбнер⁵.

Помимо неуловимости у Малыша Эбнера было, пожалуй, всего одно достоинство — физическая привлекательность.

Не особо впечатляющая история взаимоотношений Уоррена с противоположным полом заставляла его думать, что если он когда-либо захочет привлечь внимание девушки типа Дейзи Мей, ему нужно значительно повысить степень своей привлекательности. У него появился новый интерес, заставлявший его все чаще прятаться в подвале дома. Уоррена поражало, с какой легкостью его знакомый Фрэнки Зорк управлялся с 20-килограммовыми мешками корма для животных на ярмарке в Омахе. Вместе со своим другом по имени Лу Баттистоун Уоррен занялся поднятием тяжестей. В те времена силовые тренировки не привлекали внимания серьезных спортсменов, однако именно они имели ряд качеств, которые так нравились Уоррену: систематичность, измеримость, возможность повтора упражнений и соревнования с самим собой. В поисках правильной техники он открыл для себя Боба Хоффмана и его журнал Strength and Health.

Strength and Health представлял собой попытку Хоффмана сломать предубеждение американцев против силовых тренировок. Журнал редактировался и, по всей видимости, писался самим Хоффманом. Его реклама присутствовала почти на каждой странице журнала. Читателям сразу же бросались в глаза и познания Дядюшки Боба в силовых тренировках, и его активная позиция по отношению к происходящему, и его неослабевающая способность к саморекламе.

«Он был тренером большинства спортсменов-олимпийцев. Он возглавлял York Barbell Company и написал две книги — Big Arms и The Big Chest Book. Изначально Хоффман специализировался на продаже штанг и весов. Заходя в спортивный магазин, вы неминуемо натыкались взглядом на штанги York. Они продавались во множестве разновидностей».

Уоррен купил себе пару гантелей и штангу с блинами различного веса. Прикреплять к грифу их нужно было при помощи небольшой отвертки, которая входила в комплект. Уоррен держал свое оборудование в подвале и посвящал занятиям большую часть свободного времени. «Я даже не разрешал родителям заходить в подвал и отвлекать меня».

Иногда Уоррен посещал центр YMCA для того, чтобы поработать с весами в компании других молодых людей. Они с Лу серьезно относились к занятиям, часто перемежали свою речь понятными только им шутками относительно «тяжелой и легкой системы по поднятию тяжестей» или «прямых загребающих движений». Они обращали пристальное внимание на все, что писал Дядюшка Боб. Хоффман прекрасно знал, как адаптироваться к духу времени. Всем было известно о способности кровожадных японских солдат выдерживать боль и страдания, поэтому он писал о том, что основная цель поднятия тяжестей состоит в победе над японцами. Он иллюстрировал свои статьи фотографиями японских солдат, обвешанных каменными «блинами» с ног до головы и тренирующихся перед отправкой на фронт. Правда, Уоррен занимался силовыми тренировками не для того, чтобы сражаться с японцами. В его случае речь вообще не шла о том, чтобы кому-либо противостоять. Однако все, что писал Дядюшка Боб, подвигало его на соревнование с самим собой.

В то время когда Уоррен спускался в подвал, чтобы поработать со штангой, республиканцы падали куда глубже, почти в самый ад. Франклин Рузвельт смог в четвертый раз стать президентом США, обеспечив присутствие демократов в Белом доме еще на четыре года. Сидя за обеденным столом, семья вновь выслушивала разглагольствования Говарда. Однако 12 апреля 1945 года Рузвельт скончался от кровоизлияния в мозг, и его преемником стал вице-президент Гарри Трумэн.

Смерть Рузвельта повергла страну в глубокую скорбь вперемешку со страхом. Участвуя в войне, страна потеряла человека, который давал ей чувство безопасности.

От Трумэна никто не ждал ничего особенного. Он оставил на своих постах ключевых сотрудников администрации Рузвельта и вел себя очень скромно. Казалось, что он постоянно перегружен работой. Но в глазах Баффетов вряд ли можно было найти кого-то хуже, чем Рузвельт. Жившая неподалеку от них семья, глава которой работал в канадском посольстве, решила нанести визит соседу-конгрессмену и высказать ему свои соболезнования по случаю смерти президента. Но когда они вошли в дом Баффетов, то Дорис сразу же обратилась к ним со словами: «Йо-хо-хо, а у нас праздник!»⁶

Для Уоррена смерть президента означала еще один способ заработать деньги. Газеты вышли специальными выпусками, и Уоррен, вместо того чтобы предаться скорби, как его сограждане, устремился на угол двух улиц, чтобы продать побольше экземпляров.

Через месяц, 8 мая 1945 года, в Европе официально завершилась война, Германия признала свое безоговорочное поражение. Вновь вышли специальные выпуски газет, и Уоррен получил еще одну возможность послушать соображения своего отца о текущем моменте. Однако в те времена он мало интересовался взрослыми заботами — его истинным маниакальным увлечением были поднятие тяжестей и Боб Хоффман. Как и раньше, он проводил основную часть свободного времени в подвале. Через несколько недель, когда занятия в школах завершились, он понял, что не в состоянии больше ждать. Он должен встретиться со своим кумиром — Дядюшкой Бобом. «Он олицетворял для меня все. Я должен был увидеть его лично».

Получив согласие своих изрядно удивленных родителей, Уоррен и Лу отправились в город Йорк, намереваясь проделать часть пути автостопом⁴.

«В Йорке у Хоффмана была фабрика, на который выпускались все эти штанги. Фабрика, которая скорее напоминала литейное производство. И на ней работала вся олимпийская сборная по тяжелой атлетике. Джон Гримек был знаменитым бодибилдером. Стиву Станко тогда принадлежал мировой рекорд в толчке — 173 килограмма. И это было еще до того, как они получили классификацию супертяжеловесов».

Однако, с одной стороны, этот визит оказался деморализующим. «Эти парни оказались совершенно не такими огромными, как мне представлялось. Я просто не мог поверить в то, что люди, которых я вижу перед собой, действительно являются олимпийскими чемпионами. Они были крошечными и выступали в низких весовых категориях. А в литейном цехе, облаченные в спецодежду, они просто казались никем». С другой стороны, вид таких внешне обычных людей поднял ожидания ребят на новую высоту. Возможно, успех в бодибилдинге был им вполне по силам. Они уже видели себя мужчинами, достаточно привлекательными физически, чтобы произвести впечатление на женщин. «Дядюшка Боб... когда он говорил, казалось, что говорит сам Господь. А когда ты смотрел на себя в зеркало, то видел и дельтовидные мышцы, и мышцы живота, и широчайшие мышцы спины. Ты выучивал наизусть название каждой группы мышц».

Но самой поразительной знаменитостью в Strength and Health — помимо самого Дядюшки Боба — был не Джон Гримек, величайший бодибилдер в мире, а... женщина.

«В журнале Strength and Health было не так много женщин. Пожалуй, единственная, кого я помню, — это Толстушка Стоктон. Мне нравилась Толстушка. Она производила сильное впечатление. Мы много разговаривали о ней в школе».

Баффет многого недоговаривает. Уоррен и Лу были просто одержимы Толстушкой Эбби Стоктон, истинным шедевром человеческого тела. Ее тугие бедра и точеные руки ⁷³

красиво колыхались, когда она поднимала огромную штангу над волосами, встрепанными ветром, а узкая талия и красивый бюст волновали всех культуристов и зрителей на пляже Санта-Моники. Ее рост составлял чуть больше 150 см, а вес — 52 килограмма, и при этом она могла поднять над собой на вытянутых руках взрослого мужчину, продолжая выглядеть очень женственной. Будучи «самой знаменитой женщиной в мире культуризма», она вела авторскую колонку под названием Barbelles⁷³ в Strength and Health, а также управляла Салоном развития фигуры, «специализирующимся на развитии бюста, контура фигуры и снижении веса» в Лос-Анджелесе⁷.

«Тонус мышц у нее был как у Митци Гейнор^{74 75}, а грудь не меньше, чем у Софи Лорен, — рассказывает Лу Баттистоун. — Она была феноменальна. И мы — должен вам признаться — попросту вожделели ее».

До этого времени девушкой из грез Уоррена была Дейзи Мей. Он всегда искал черты Дейзи Мей в женщинах, с которыми знакомился. Но Толстушка... она была реальной!

«Правда, нам не было понятно, как вести себя с такой подружкой, как Толстушка»⁷⁶. Ребята озадаченно смотрели на рекламу «Руководства Боба Хоффмана по успешной и счастливой семейной жизни», из которого можно было узнать о «Предсвадебном исследовании. Как узнать, что ваша жена до свадьбы оставалась “в порядке”, а также об ухаживании, причинах вступления в брак и малых формах любви». «Что это такое — малые формы любви?» — удивлялись подростки. Даже большие формы любви еще оставались для них загадкой; рекламные объявления на задней обложке Strength and Health были для них всем, что могли предложить 1940-е годы с точки зрения сексуального воспитания. Не беспокойся, папа, мы тут в подвале проводим физические эксперименты!

Однако увлечение Уоррена цифрами в конце концов одержало победу.

«Знаете, мы постоянно мерили размер наших бицепсов, чтобы убедиться, выросли ли их диаметры с 33 до 33,5 сантиметра. И мы постоянно беспокоились, не слишком ли ослаблена или растянута измерительная лента. Тем не менее мне так и не удалось обрести фигуру лучше, чем на картинке “до” в рекламном объявлении Чарльза Атласа.

Думается, что диаметр моего бицепса действительно вырос до 33,5 сантиметра после нескольких тысяч упражнений с отягощением. А книга The Big Arms вряд ли сильно помогла мне в этом».

Глава 12. Молчаливые продажи

Вашингтон • 1945-1947 годы

В августе 1945 года, который Баффеты проводили дома в Омахе, Соединенные Штаты сбросили две атомные бомбы на Хиросиму и Нагасаки. А 2 сентября Япония формально капитулировала. Война окончилась. Празднование победы американцами носило истерический размах. Однако Уоррен вспоминает, как быстро начал размышлять о следующих шагах после того, как услышал о применении атомных бомб.

«Тогда я ничего не знал о физике. Но я знал, что если какая-то страна сможет первой применить такую бомбу в ходе войны, то ей удастся легко уничтожить пару сотен тысяч людей. Это как если я сталкиваюсь с парнем в темной аллее, у него оказывается пистолет, а у меня — пушка. Если он захочет нажать на спусковой крючок, а у меня будут присутствовать угрызения совести, то он выиграет. Эйнштейн сказал совершенно правильную вещь: “Это изменило все в мире, за исключением того, как люди мыслят”. По сути дела, мы зажгли фитиль у бомбы, которая приведет к концу света. Разумеется, этот фитиль может оказаться достаточно длинным и у нас могут найтись способы прервать его горение, но если у нашей метафорической бомбы есть целая дюжина одновременно горящих фитилей, то проблема становится куда более сложной, чем до того, как мы зажгли первый из них. Мне было всего четырнадцать лет, но я достаточно четко понял, что произойдет дальше, — в немалой степени так и случилось».

Через несколько недель, когда семья вернулась в Вашингтон, Уоррен перешел в десятый класс школы имени Вильсона, оставаясь пятнадцатилетним подростком, но уже став бизнесменом. Он зарабатывал так много денег на разноске газет, что смог скопить свыше 2000 долларов. Говард позволил своему сыну инвестировать эту сумму в Builders Supply Со, магазин по торговле оборудованием, который он вместе с Карлом Фальком открыл рядом со своим продуктовым магазином в Омахе⁷⁷. Тем временем сам Уоррен купил за 1200 долларов ферму с участком в сорок акров в семидесяти милях от Омахи¹. На ферме работал арендатор, и они с Уорреном делили доходы. Уоррену всегда нравились сделки такого рода, когда всю тяжелую работу делал кто-то другой. Уоррен начал представляться новым знакомым в школе как Уоррен Баффет из Небраски, владелец фермы на Среднем Западе². Он думал как настоящий бизнесмен, но совершенно не был похож на него внешне.

Он чувствовал себя достаточно дискомфортно в школьной толпе, приходя на занятия в одних и тех же драных кроссовках и обвисших носках, выглядывавших из-под мешковатых брюк. Ему не нравились и его худая шея, и узкие плечи, терявшиеся в рубашке не по размеру. Если приходилось надевать на ноги танцевальные туфли, то к ним он умудрялся подобрать белые или ярко-желтые носки. Казалось, что он все время извивается на своем стуле. Иногда он казался скромным, почти невинным. В другие моменты он вел себя резко и грубо.

Если пути Дорис и Уоррена пересекались в коридорах школы, они предпочитали не замечать друг друга. «Дорис, пользовавшаяся популярностью у всей школы, очень меня стыдилась, потому что я ужасно одевался. Иногда сестра предпринимала попытки подружить меня с обществом, но чаще всего я наотрез от этого отказывался. В этом не было ее вины; я и сам мучительно страдал от своей социальной неприспособленности. Я попросту чувствовал себя безнадежным».

За каменным лицом Уоррена и его причудами скрывалось острое чувство «непохожести» на других, изрядно осложнявшее его жизнь после отъезда из Омахи. Он отчаянно хотел быть нормальным, но все равно ощущал себя чужаком.

По словам Нормы Терстон, девушки его друга Дона Дэнли, Уоррен был «колеблющимся», «осторожно подбирал слова и никогда не давал обязательств, даже самых малых, если не мог их исполнить»³.

Многие из его соучеников с энтузиазмом окунались в подростковую жизнь — вступали в школьные братства и клубы, назначали свидания и ходили на вечеринки в подвалах родительских домов, где им сначала подавали лимонад с хот-догами, а затем приглушали свет, чтобы дать влюбленным парочкам возможность заняться поцелуями. Но Уоррен в это время занимался совсем иными делами. Каждый вечер субботы он вместе с Лу Баттистоуном посещал театр Джимми Лейка (местный бурлеск), где напропалую флиртовал с одной из танцовщиц по имени Китти Лайн. Уоррен рыдал от смеха, когда кто-то из комиков забывал слова или повторял одну и ту же хохму с поскальзыванием на банановой кожуре⁴. Он потратил двадцать пять долларов на пальто с енотовым воротником в стиле 1920-х годов. Однажды Уоррен заявился в театр облаченным в это пальто, и вышибала на входе сказал ему: «Ребятки, нам здесь клоуны не нужны. Либо ты снимаешь это пальто, либо я тебя не пускаю внутрь»⁵. Уоррен предпочел снять пальто.

«Темная» часть личности Уоррена, отвечавшая за кражи в Sears, находилась в «переходном» периоде — она стала почти незаметной, но не исчезла совсем. Время от времени они с Дэнли продолжали пользоваться «стопроцентной скидкой» в магазине. Когда учителя рассказывали ему о том, что держат основную часть своих пенсионных накоплений в акциях компании AT&T, он открывал по этим акциям короткую позицию, а затем с гордостью демонстрировал им сертификаты по сделке, чтобы вызвать у них изжогу. По его собственным словам, «он был настоящей занозой в заднице»⁶.

Его исключительные способности к рассуждениям и самоуверенность вылились в талант защищать любую, даже самую странную точку зрения. Каким-то образом, возможно, потому что был сыном конгрессмена, Уоррен принял участие в одной радиопрограмме. 3 января 1946 года CBS American School of the Air передала в эфир программу WTOP, подготовленную местной станцией, которая принадлежала Washington Post. В то субботнее утро Уоррен уселся вместе с четырьмя другими ребятами около микрофона и начал вести дебаты, получившие название Congress in Session.

Ведущая шоу поручила ему «поддать жару» в разворачивающейся дискуссии. Он с готовностью принялся защищать самые абсурдные идеи — например, отказ от подоходного налога или аннексию Японии. «Когда было нужно внести в шоу элемент безумия, — вспоминает он, — я был тут как тут». И хотя Баффет наслаждался спором ради спора, его умные возражения, молниеносные контраргументы и общее упрямство никак не помогали обрести сверстников.

Пока что усилия Уоррена найти общий язык с людьми приводили к неоднозначным результатам. Он мог очаровать любого взрослого, за исключением собственных учителей. Он не мог установить нормальных отношений с ровесниками, но ему всегда удавалось найти одного-двух близких друзей. Он отчаянно хотел нравиться людям и не выносил личных нападок на себя. Уоррен хотел создать систему. В сущности, он уже ее создал, но не использовал на полную. Теперь же за неимением других ресурсов он обратился к ней.

Уоррен столкнулся с этой системой в доме своего деда, где он читал практически все, что только оказывалось в поле его зрения (точно так же он поступал и дома). Активно изучая содержание книжного шкафа, он жадно проглатывал каждый выпуск Progressive Grocer и каждый экземпляр Nebrascan Daily (газеты, в которой его отец работал редактором) и, подобно долгоносику, вгрызался в собранную Эрнестом подписку журнала Readers Digest за пятнадцать лет. В этом шкафу также находилось несколько биографических книг, в основном описывавших жизнь известных бизнесменов. Уоррен с молодых лет изучал историю жизни таких людей, как Джей Кук, Дэниэл Дрю, Джим Фиск, Корнелиус Вандербильт, Джей Гулд, Джон Д. Рокфеллер и Эндрю Карнеги. Некоторые книги он перечитывал по многу раз. Одна из них была особенно им любима — книга в мягкой обложке, написанная бывшим продавцом по имени Дейл Карнеги и носившая соблазнительное название «Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей»⁷⁸. Он узнал о существовании этой книги в возрасте восьми или девяти лет.

Уоррен знал, что ему будет необходимо завоевывать друзей, и хотел влиять на людей. Книга зацепила его буквально с самой первой страницы. Она начиналась так: «Если вы хотите достать мед, не опрокидывайте улей!»⁷

Карнеги утверждал, что критика не имеет смысла. Правило номер один: не критикуй, не осуждай и не жалуйся.

Эта идея приковала внимание Уоррена. Он знал о критике все.

Критика бесполезна, ибо она ставит человека в позицию обороняющегося, писал Карнеги, и побуждает его искать для себя оправдание. Критика опасна, ибо она ранит драгоценное для человека чувство собственного достоинства, наносит удар его представлению о собственной значимости и возбуждает в нем чувство обиды и негодования. Карнеги защищал идею избегания конфронтации. «Люди не любят критики. Они ждут честного и открытого отношения к себе». «Я не говорю о лести, — писал Карнеги. — Лесть неискренна и эгоистична. Уважение же искренне и идет прямо от сердца. Самое главное стремление человека связано с желанием ощущать собственную важность»⁸.

И хотя правило «не критикуй» было самым важным, всего в книге содержалось тридцать правил.

«Каждый человек стремится получать похвалу и искреннее признание своих достоинств».

«Никто не любит подвергаться критике».

«Имя человека — это самый сладостный и самый важный для него звук на любом языке».

«Единственный способ одержать верх в споре — это уклониться от него».

«Если вы не правы, признайте это быстро и решительно».

«Задавайте собеседнику вопросы, вместо того чтобы ему что-то приказывать».

«Создавайте людям хорошую репутацию, которую они будут стараться оправдать».

«Указывайте на ошибки других не прямо, а косвенно».

«Давайте людям возможность спасти свой престиж».

«Я говорю о новом способе жизни, — писал Карнеги. — Новый способ жизни...»

При чтении этой фразы Уоррену показалось, что он только что обрел истину.

Это была система.

Он чувствовал себя уязвимым с социальной точки зрения, и ему нужна была система, чтобы умело «продавать» себя другим людям. Система, которую он мог изучить один раз, а затем постоянно использовать, не меняя своей реакции в зависимости от изменяющейся ситуации.

Но ему были нужны цифры, чтобы доказать самому себе, что система работает. Он решил провести статистический анализ того, что происходило, если он следовал (или не следовал) правилам Дейла Карнеги. Он пытался то быть отзывчивым и внимательным к любым людям, то принимался спорить с ними, а то просто проявлял безразличие.

Люди вокруг него не знали, что в его голове происходит «молчаливый эксперимент», однако сам он внимательно следил за их реакцией. Уоррен тщательно фиксировал результаты своих экспериментов. Ему становилось все радостнее, так как цифры наглядно доказывали: правила работают!

Теперь у Баффета появилась система. Наконец-то у него был набор правил.

Но простое чтение правил не имеет никакого смысла. По ним нужно жить. «Я говорю о новом способе жизни», — писал Карнеги.

Уоррен приступил к практике. И начал с самого простого уровня. Какие-то элементы системы дались ему сами собой, но он быстро уяснил, что пользоваться системой автоматически не удастся. Совет «Не критикуйте» звучал достаточно просто, однако при этом каждый из нас часто критикует окружающих, сам того не замечая. Неудовольствие, равно как нетерпение или раздражение, скрывать достаточно сложно. Признавать собственную неправоту иногда просто, а иногда — ужасающе трудно. Сложнее всего Уоррену было оказывать другим людям знаки внимания, искреннего уважения и симпатии. Человеку, постоянно находящемуся в мрачных размышлениях (подобно Уоррену), крайне сложно сконцентрироваться на ком-то еще, кроме себя самого.

Его школьная жизнь, по сути, представляла живой пример того, каким удручающим может быть существование, если не следовать правилам Дейла Карнеги. Закрепив свои позиции среди соучеников, он продолжал практиковаться в применении этих правил во взаимоотношениях с другими людьми.

Уоррен невероятно проникся своим новым проектом. Раз за разом он возвращался к идеям Карнеги и применял их на практике. Даже терпя поражение или сворачивая на прежние рельсы общения, он всегда возвращался и начинал вновь практиковать работу с правилами. В старших классах он смог приобрести еще несколько друзей, присоединился к школьной команде по гольфу, и если и не стал популярной личностью, то уж точно перестал быть объектом насмешек. Дейл Карнеги помог ему отточить свои природные навыки, прежде всего способность убеждать и чутье истинного продавца.

Порой он казался слишком занятым, но с оттенком озорства, уравновешенным и приятным в общении. И при этом — одиноким. Разумеется, его страсть к зарабатыванию денег, поглощавшая все его свободное время, сделала его уникальным человеком в стенах школы имени Вильсона.

Ни один другой ученик школы не был бизнесменом. Только развозом газет в течение пары часов в день Уоррен зарабатывал по 175 долларов в месяц — гораздо больше, чем его учителя. В 1946 году зарплата в 3000 долларов в год (при полном рабочем дне) считалась очень хорошей⁹. Уоррен держал свои деньги в платяном шкафу, открывать который не имел права никто, кроме него. «Как-то раз я зашел к нему домой, — вспоминал Лу Баттистоун, — и он открыл свой шкаф и сказал мне: “Вот здесь я держу свои сбережения”. В шкафу в тот момент лежало семьсот долларов мелкими купюрами. Должен сказать, что это была достаточно крупная пачка»¹⁰.

Он начал несколько новых бизнес-проектов.

Проект «Мячи для гольфа Баффета» предлагал на продажу восстановленные мячи по шесть долларов за дюжину¹¹. Он заказывал эти мячи у одного парня из Чикаго по фамилии Витек. Разумеется, Уоррен не мог удержаться и не дать ему прозвище Half-Witek⁷⁹. «Это были действительно хорошие мячи марок Titleist, Spalding Dots и Maxflis, которые я покупал по три с половиной доллара за дюжину. Они выглядели почти как новые. Наверняка Витек добывал их таким же образом, как это пытались делать и мы (из водных ловушек), но у него явно получалось лучше». Никто в школе не знал о Витеке. Даже семья Уоррена, по всей видимости, не представляла, что он занимался масштабными покупками мячей, которые потом продавал вместе со своим другом Доном Дэнли. Его партнеры по команде предполагали, что он сам выуживал мячи из водных ловушек¹².

Buffett Approval Service включал в себя продажу наборов почтовых марок для коллекционеров, живших за пределами штата. А за вывеской Buffett Showroom Shine скрывалась мойка машин, которую они вместе с Баттистоуном организовали на парковочном месте, принадлежавшем отцу Лу. Правда, от этого проекта они достаточно быстро отказались, потому что он был связан с физическим трудом и требовал уймы времени¹³.

Затем в один прекрасный день Уоррен, которому уже исполнилось семнадцать, примчался к Дону Дэнли с новой идеей. Она была ничуть не хуже, чем идея с весами, описанная в книге «Тысяча способов заработать 1000 долларов», когда за счет денег, полученных от работы одних весов, финансировалась покупка следующих. «Я за 25 долларов купил старый автомат для пинболла, — сказал он, — и мы можем открыть партнерство. Для того чтобы войти в него, ты должен починить автомат⁸⁰. А дальше мы скажем Фрэнку Эрико, парикмахеру, что-нибудь типа: “Мы представляем компанию Wilsons Coin-Operated Machine Company, и у нас к вам предложение от мистера Вильсона. Оно не несет для вас никакого риска. Давайте поставим эту машину в углу вашего зала, мистер Эрико, и клиенты, ожидающие своей очереди, смогут на ней играть. А мы с вами разделим деньги пополам”»¹⁴.

Дэнли согласился. Хотя прежде никто не ставил игровые автоматы в парикмахерских, они сделали свое предложение мистеру Эрико, который его принял.

Ребята открутили у автомата ножки, погрузили его в автомобиль отца Дона, приехали в парикмахерскую и водрузили в угол. Разумеется, уже в первый вечер, когда Уоррен и Дон пришли проверить, как обстоят дела, в машине лежало монеток на четыре доллара. Мистер Эрико был счастлив, и игровой автомат остался на месте⁸¹.

Через неделю Уоррен опустошил машину и разложил монеты на две кучки. «Мистер Эрико, — сказал он. — Давайте не будем спорить, какая кучка кому достанется. Просто выберите себе ту, которая вам больше нравится»¹⁵. Это был старый способ дележки пирога между детьми — один режет, другой выбирает. После того как мистер Эрико сгреб свою кучку в ящик стола, Уоррен пересчитал монеты в своей кучке и понял, что заработал 25 долларов. Этого было достаточно для того, чтобы купить еще один игровой автомат. Достаточно быстро семь или восемь игровых автоматов «господина Вильсона» стояли в парикмахерских по всему городу. Уоррен обнаружил чудесное свойство капитала: деньги сами работают на своего владельца.

«Конечно, нужно было договариваться с парикмахерами. Это было основным условием успеха. Я имею в виду, что все эти ребята могли и сами без проблем купить игровой автомат за 25 долларов. Поэтому мы всегда пытались убедить их в том, что для ремонта этих машин им понадобится найти человека с огромным IQ.

Этот бизнес привлекал много сомнительных персонажей, которые обычно ошивались в месте под названием "Молчаливые продажи”. Это и была наша “охотничья зона”. “Молчаливые продажи” располагались в доме 900 по улице D, недалеко от развлекательного заведения Gayety в бедной части города. Должен сказать, что парни из “Молчаливых продаж” были очень удивлены нашими визитами. Мы с Дэнли приходили, осматривались и покупали все, что могли себе позволить на 25 долларов. Новый игровой автомат стоил около трехсот долларов.

В те дни я даже подписался на специализированный журнал, чтобы понять, что происходит на рынке игровых автоматов.

Ребята из “Молчаливых продаж” кое-чему нас научили. В городе стояли зарегистрированные игровые автоматы с призами. Они показали нам, куда нужно налить немного пива, чтобы приз за 50 центов застрял в механизме и легко выпадал в руки после нескольких нажатий рычага. Они научили нас отрубать электричество у автоматов по продаже газированной воды, стоявших в кинотеатрах: засунув в машину десять центов и сразу же нажав нужный рычаг, мы могли полностью опустошить агрегат.

Ребята рассказывали все эти удивительные вещи, а нам оставалось лишь стоять и впитывать новые знания. По всей видимости, мой отец подозревал, с какими типами мы проводим время. Однако он всегда верил, что со мной все будет хорошо».

Уже зарабатывая неплохие деньги на игровых автоматах, расположенных в парикмахерских, Уоррен и Дон набрели на настоящую золотую жилу. «“Главный приз” мы вытянули в заведении около стадиона Гриффита, где прежде проводились бейсбольные матчи. В самом центре вашингтонских трущоб мы нашли парикмахерскую с семью креслами, выкрашенную в черный цвет. Там постоянно тусовалось множество парней. Мы установили свою машину, а когда пришли за деньгами, то казалось, что парни просверлили дыры в днище и смогли отключить механизм наклона, а это была непростая задача. С одной стороны, мы теряли часть денег, но с другой — это было лучшее из мест, которые нам пока что удалось найти. Ребята, игравшие на наших автоматах, постоянно умоляли изменить настройки механизма наклона, чтобы играть без блокировки рычагов, управлявших шариком. “Ну что ж, мы не будем осуждать наших клиентов за их действия”, — решили мы».

С одной стороны, ребята пытались усвоить как можно больше идей от мошенников из «Молчаливых продаж», а с другой — постоянно придумывали свои. «Как-то раз мы сидели в подвале дома Дэнли и играли с моей коллекцией монет. Чтобы сделать процесс сбора денег более интересным, я начал коллекционировать различные виды монет. Для хранения коллекции я купил специальные формы Whitman с тиснением. В какой-то момент я обратился к Дону: “Мне кажется, мы могли бы использовать эти формы для отливки жетонов”.

Дэнли был мозгом этой “операции”. Разумеется, он быстро сообразил, каким образом сделать заготовки для литья, а я снабдил его формами. Мы пытались изготовить что-то наподобие жетонов для автоматов по продаже газировки и тому подобного. Основная формула была простой: берем монеты и переплавляем их в жетоны.

Как-то раз отец Дэнли спустился в подвал и спросил: “Чем вы, ребятки, заняты?” Мы как раз разливали металл в формы. Конечно же, мы сразу ответили: “Проводим эксперимент для школы”. Что бы мы ни делали, в глазах родителей это всегда было экспериментами для школы».

В школе Уоррен, однако, чаще всего рассказывал о своем бизнесе (а не о своих мошенничествах) — и к середине весеннего семестра, почти перед самым выпуском, эти рассказы вдруг превратили их с Доном в местные школьные легенды.

«Каждый знал о том, что у нас есть бизнес с игровыми автоматами и что этот бизнес развивается. Возможно, мы немного приукрашивали картину в наших рассказах. Но людям это нравилось. Они хотели участвовать в нашем бизнесе. Чем-то это было похоже на торговлю акциями».

Одним из слушателей был мальчик по имени Боб Керлин — физически сильный партнер Уоррена по команде в гольф¹⁶. Разумеется, Уоррен и Дон не хотели впускать в свой бизнес никого другого, однако они разработали план, каким образом использовать Керлина для своего нового предприятия. «Мы отказались от идеи красть мячи для гольфа в Sears, и это натолкнуло нас на мысль собирать потерянные мячи вокруг полей для гольфа по всему Вашингтону. И вот тут-то нам и понадобился Керлин, потому что никто из нас не хотел сам доставать потерянные мячики».

Они разработали детальный сценарий того, каким образом Керлин мог это делать. Идея граничила со злой шалостью, но до школьного выпуска оставалась всего пара месяцев, и участники предприятия решили плюнуть на риск.

«Мы пошли на угол Девятой и D, где находился магазин по продаже армейского снаряжения, и купили там противогаз. Затем прикрепили к нему садовый шланг и протестировали конструкцию в ванне, погрузив по очереди лицо в противогазе в воду на глубину около пяти-шести сантиметров».

Уоррен, как обычно, применил свой любимый прием (который он называл «приемом Тома Сойера») и сказал Керлину: «Это твой шанс. Мы собираемся включить тебя в дело». Ребята рассказали, что собираются двинуть в четыре часа утра на одно поле для гольфа в Вирджинии. Ему предстояло надеть противогаз и нырнуть в пруд, чтобы достать мячи со дна. После этого добычу разделили бы на три доли.

«“А как же я удержусь, чтобы не всплыть?” — спросил Керлин. Я ответил: “Не волнуйся, мы все продумали. Сделаем так: ты разденешься догола и наденешь на себя мою сумку, в которой я разношу газеты. В сумку положим пару блинов от штанги, так что ты точно останешься на дне”.

«Мы направились на поле для гольфа, но Керлин всю дорогу высказывал свои сомнения. А мы с Дэнли отвечали ему: “Ты когда-нибудь слышал, чтобы мы терпели поражение? Ты понимаешь, перед тобой стоят такие парни, которые... если хочешь уйти, то нет проблем, но в будущих сделках ты не участвуешь”.

С рассветом мы были около поля для гольфа. Керлин разделся, а мы стояли рядом в достаточно теплой одежде. На нем была только сумка для газет (в которой лежали блины для штанги). Он начал понемногу заходить в воду. Разумеется, Керлин не знал, что нащупывает своими ногами — мячи для гольфа или речных змей. Он опустился на дно, затем дернул за веревку, и мы вытащили его наверх. Он сказал: “Я ничего не вижу” А мы ответили: “И не надо — просто шарь руками вокруг себя”. Керлин снова приготовился к погружению.

Не успел он нырнуть, как рядом с нами остановился грузовик, в котором ехал парень, засыпавший песком ловушки на поле для гольфа. Увидел нас и спросил: “Ребята, что вы тут делаете?” Мы с Дэнли соображали достаточно быстро: “Проводим эксперимент по физике, сэр”. Стоявший рядом в воде Керлин не переставая кивал. Под пристальным взглядом мужчины ему пришлось вылезти. Поражение было сокрушительным»¹⁷.

По школе поползли слухи об этой истории с фантастическими подробностями о том, насколько голым был Керлин на самом деле и что с ним случилось на дне. Это была последняя проделка Уоррена в духе Тома Сойера, затеянная им в школе.

Однако к этому моменту он уже сделал себе небольшое состояние — кипа банкнот на сумму в 5000 долларов, которую он заработал, разбросав не менее пятисот тысяч газет. Газетные «снежинки» смогли почти в два раза увеличить его «снежный ком». Но каким бы богатым ни чувствовал себя Уоррен, он мечтал о том, как этот ком будет расти дальше⁸².

Глава 13. Правила гонки

Омаха и Вашингтон • 1940-е годы

Итак, Уоррен устраивал проверку идеям Дейла Карнеги относительно правильного поведения — по сути, проводил математический эксперимент над человеческой природой. Собранные им данные подтверждали правоту Карнеги.

Корни подобного способа мышления таились в его детском хобби, связанном с расчетами ожидаемой продолжительности жизни композиторов церковных гимнов. Однако его интерес к этой теме носил не абстрактный характер. Эрнест Баффет, к которому Уоррен был особенно привязан, умер в сентябре 1946 года в возрасте шестидесяти девяти лет. Уоррену тогда было шестнадцать лет. Из его четырех дедушек и бабушек в живых оставалась лишь Стелла — ей исполнилось семьдесят три года, и она была постоянным пациентом больницы Норфолка. Уже задолго до смерти Эрнеста Уоррен был обеспокоен тем, как будет развиваться его собственная жизнь. Последние события в семье никак не успокаивали его ни в плане продолжительности жизни, ни в плане сохранения рассудка. Страсть Уоррена к поиску гандикапа распространялась на множество вещей и в своей зачаточной форме была заметна еще в детстве (когда он не знал даже значения слова «зачаточный») — достаточно вспомнить игру с шариками в ванной, запись номеров проезжавших мимо автомобилей, крышки от бутылок или попытки снять отпечатки пальцев у монашек.

Искусство гандикапа основано на информации. Самое главное — это получить больше информации, чем другие, а потом правильно ее проанализировать и рационально применить. Впервые Уоррен воспользовался этим принципом на практике еще в детские годы на ипподроме Ak-Sar-Ben, когда мать его друга Боба Рассела познакомила ребят с тотализатором.

Уоррен и Расс были слишком молоды для того, чтобы делать ставки, однако быстро сообразили, как на этом можно заработать. На полу игрового зала Ak-Sar-Ben помимо окурков, крышек от пивных бутылок, остатков недоеденных хот-догов в грязи можно было найти тысячи использованных билетиков. Они напоминали грибную поляну в лесу. И парни превратились в искателей драгоценных трюфелей среди этих грибов.

«Мы называли свое занятие “ползанием”. В начале каждого гоночного сезона всегда появляются люди, которые раньше видели скачки только в кино. Им кажется, что если твоя лошадь пришла второй или третьей, тебе не заплатят вообще никаких денег, потому что все внимание уделяется победителю. Они попросту выбрасывали свои билеты. Еще один способ заработать на скачках был связан с заездами, результаты которых оспаривались или были неочевидны. На табло напротив заезда в таких случаях загоралась надпись “протест”. Но к этому времени некоторые зрители уже выбрасывали свои билеты. А мы тихой сапой подбирали их. Это было ужасно — люди частенько плевали прямо на пол. В процессе работы мы даже не смотрели на сами билеты. Для их детального изучения у нас было выделено время ночью.

Однако для нас это было немалым весельем. Если я находил выигрышные билетики, моя тетя Элис, которая вообще не интересовалась скачками, обналичивала их, потому что кассы не выдавали деньги детям».

Уоррен хотел проводить на скачках все свое свободное время. Но если миссис Рассел не имела возможности отвести ребят на скачки, то Уоррен даже и не думал о том, чтобы обратиться с просьбой к родителям. «Мой отец никогда не ходил на скачки, — вспоминает Баффет. — Он вообще не верил в скачки». Зато родители с удовольствием разрешали Уоррену пойти на скачки вместе с «отрезанным ломтем» семьи — двоюродным дедушкой Фрэнком. Фрэнк уже много лет назад уладил свои разногласия с Эрнестом и даже женился на женщине, о которой вся семья говорила как об «авантюристке»¹. Он не особенно интересовался лошадьми, но отводил Уоррена на Ak-Sar-Ben потому, что внук просил его об этом. На Ak-Sar-Ben Уоррен научился читать сводки о скачках и ставках, открыв для себя тем самым совершенно новый мир.

Игра на скачках совмещала в себе две вещи, которые он умел делать: сбор информации и математику. Чем-то это напоминало подсчет карт при игре в блэкджек, за исключением того, что у выигрышной комбинации было четыре ноги и она бегала по кругу. Вскоре они с Рассом узнали о скачках так много, что начали выпускать свои бюллетени, получившие название «Выбор ребят из конюшни».

«Этим делом мы занимались недолго. Нужно сказать, что это был не самый популярный продукт на рынке. Ничего странного — представьте себе пару мальчишек, продающих листы бумаги, информацию на которых мы печатали в моем подвале на старой пишущей машинке. Главным ограничителем для нас в то время было количество копий. Мы могли одновременно печатать не больше пяти-шести экземпляров. Тем не менее я садился за машинку и приступал к работе.

Затем мы приносили свои листы к кассам и начинали вопить: “Покупайте “Выбор ребят из конюшни!” Однако самым популярным бюллетенем в то время был “Голубой листок”, распространитель которого к тому же платил ипподрому комиссионные. “Голубой листок” продавался чуть дороже. Мы демпинговали, выставляя за наши бюллетени цену в двадцать пять центов. Ипподром быстро прикрыл продажу “Выбора ребят из конюшни”, так как мы продавали нашу информацию дешевле, чем кто-либо еще».

Когда Баффеты переехали в Вашингтон, то единственный плюс переезда для Уоррена состоял в том, что он получил шанс улучшить свои навыки, связанные с гандикапом.

«Единственное, что я знал о Конгрессе, это то, что у конгрессменов был доступ в Библиотеку Конгресса, а в Библиотеке Конгресса хранилась вся информация, которая когда-либо была напечатана. Поэтому, когда мы приехали в Вашингтон, я сказал: “Пап, на самом деле мне нужна всего одна вещь. Я прошу тебя зайти в Библиотеку Конгресса и взять в ней все книги на тему гандикапа на скачках”. Отец на это ответил: “А не кажется ли тебе немного странным, что только что приступивший к работе конгрессмен первым делом интересуется книгами на тему скачек?” Я напомнил ему: “Папа, а кто агитировал за тебя на всех сельских ярмарках? Кто постоянно торчал на складе, готовый бежать за полицейскими в случае неприятности? Через два года тебе предстоят очередные выборы. Я тебе понадоблюсь. Так что пришло время платить по счетам”. Я убедил отца, и он принес мне добрую сотню книг по теме скачек².

Теперь задача состояла в том, чтобы прочитать все эти книги. Я направил запрос в одно место, расположенное в Чикаго, на Норт-Кларк-стрит, которое могло за умеренную плату снабдить меня старыми, никому не нужными формами для ставок за многие месяцы. Я использовал их для того, чтобы с помощью своих методов сделать ставки на заезды одного дня, а затем изучить, что могло бы случиться потом. Я тестировал свои способности по угадыванию выигрышных комбинаций день за днем, применяя все возможные системы, которые только приходили мне в голову.

В сущности, есть лишь два типа игроков на гандикапе. Первые ориентируются на скорость, а вторые — на класс. Первые определяют, какая лошадь была самой быстрой в прошлом. Самая быстрая лошадь побеждает в скачках. А те, кто ориентируется на класс, полагают, что лошадь, показывающая хорошие результаты в соревновании с другими лошадьми ценой в десять тысяч долларов, сможет победить лошадей ценой в пять тысяч долларов. Они считают, что эта лошадь бежит достаточно быстро для того, чтобы победить.

В скачках имеет смысл разбираться в обоих типах гандикапа. Однако в те годы я был более склонен ориентироваться на скорость. И стоит отметить, что придерживался количественных методов расчета».

В ходе тестирования, размышления и наблюдения Уоррен открыл для себя правила гонки:

1. Никто и никогда не уходит домой после первого заезда.

2. Если ты проиграл деньги, то не сможешь вернуть их обратно с помощью того же метода.

Ипподром рассчитывает на то, что люди будут делать ставки до тех пор, пока не потеряют все, что у них есть. Но по силам ли хорошему гандикаперу обернуть эти правила в свою пользу и выиграть?

«Рынок также представляет собой гонку. Однако в те дни я еще не выдвигал сложных теорий. Я был всего лишь маленьким мальчиком». *

Жизнь в Вашингтоне была активной.

«Я часто приходил в отцовский офис, рядом с которым всегда можно было встретить букмекера. Достаточно было просто подойти к лифтовой шахте и крикнуть “Сэмми!” или что-то типа того, и этот парень моментально поднимался на нужный этаж и принимал ставку.

Я тоже немного занимался букмекерством для парней, которые хотели сделать ставку. Это занятие мне было по душе — пятнадцатипроцентная комиссия без какого-либо риска. Отец пытался держать эти мои занятия под контролем. С одной стороны, он был немало удивлен, что я этим занимаюсь, а с другой — мог легко представить себе, в каком опасном направлении могут разворачиваться события».

В летние каникулы Уоррен вернулся в Омаху и опять принялся посещать ипподром Ak-Sar-Ben, на этот раз со своим другом Стю Эриксоном³. Вернувшись в Вашингтон, он нашел себе еще одного друга, с которым мог бы ходить на ипподром и который мог помочь ему значительно улучшить навыки игры с гандикапом. Боб Двайер, его школьный тренер по гольфу, толстый, предприимчивый молодой человек, в летние месяцы зарабатывал гораздо больше своей учительской зарплаты. Он продавал страховые полисы, сундуки для льда и массу других вещей⁴. Остальные члены школьной команды воспринимали Двайера достаточно сухо, однако для Уоррена картина выглядела по-другому: этот человек знал, чего хочет. И Уоррен играл на занятиях со всем возможным энтузиазмом, невзирая на то, что у него постоянно запотевали очки.

Как-то раз Уоррен попросил Двайера взять его с собой на скачки. Тренер ответил, что ему нужно разрешение. «На следующее же утро, — вспоминал Двайер, — он прискакал ко мне с запиской от матери, в которой было написано, что она не возражает против того, чтобы ее сын пошел на скачки». Двайер под каким-то предлогом освободил Уоррена от занятий⁵, и они отправились на поезде на ипподром в Чарльстон. Поездка на скачки с учителем много дала Уоррену с точки зрения понимания сути гандикапа. Двайер научил Уоррена множеству навыков, связанных с чтением самого важного из бюллетеней, носившего название Daily Racing Form.

«Я получал свой экземпляр Daily Racing Form до начала скачек и рассчитывал вероятность выигрыша для каждой лошади. Затем сравнивал свои расчеты со ставками букмекеров. Однако я не смотрел на ставки, прежде чем заканчивал свои расчеты, — это давало мне возможность избежать предубежденности. Иногда мне удавалось найти лошадь, ставки на которую очень сильно отличались от реальной вероятности выигрыша. По моим расчетам, например, выходило, что вероятность выигрыша заезда этой лошадью составляет десять процентов выигрыша, а ставки на ее победу составляли пятнадцать к одному»⁸³.

«Чем проще трасса, тем лучше. Иногда люди начинают делать ставки на жокеев в костюмах определенного цвета либо в зависимости от их дня рождения или кличек лошадей. И разумеется, весь трюк заключается в том, чтобы оказаться в группе, в которой никто не занимается анализом и по которой у тебя есть достаточно данных. Поэтому я, как сумасшедший, изучал и костюмы наездников».

Приятель Уоррена по школе имени Вильсона Билл Грей, постарше его, но учившийся на класс младше, несколько раз ходил с ним на скачки. «Он был очень проницательным в том, что касалось цифр. И очень много говорил⁶. Он был очень общительным. Мы могли обсуждать с ним и бейсбол, и другие виды спорта⁷. Едва мы слезали с поезда, он уже знал, на каких лошадей будет ставить.

Всю дорогу до ипподрома он мог говорить о том, что та или иная лошадь слишком много весит, либо вот уже несколько заездов показывает плохие результаты, либо просто недостаточно хороша. Он отлично знал, как нужно оценивать лошадей». Уоррен делал ставки по шесть-десять долларов, иной раз в самый последний момент. Он ставил по-крупному только при достаточно хороших шансах, но иногда не боялся рискнуть своими тяжело заработанными деньгами и поставить их на потенциально интересную лошадь. «По мере того как завершались те или иные заезды, он мог изменить свое решение, — говорит Грей. — Согласитесь, что для шестнадцатилетнего парня это не очень привычное поведение, правда?»

Как-то раз Уоррен отправился в Чарльстон в одиночку. И проиграл ставку после первого же заезда. Однако не ушел домой и продолжал ставить ставки и проигрывать до тех пор, пока не потерял около 175 долларов и почти не опустошил свои карманы.

«Я вернулся в Омаху. Направился в кафе Hot Shoppe и утешился самым большим из десертов, который там предлагался (огромной порцией ассорти из мороженого). На это ушли остатки моих денег. Я ел мороженое и подсчитывал, сколько газет мне придется разнести, чтобы вернуть потерянную сумму. Для того чтобы возместить убытки, придется работать больше недели. Все, что со мной случилось, было следствием моей собственной глупости.

Никто не может выигрывать в каждом заезде. Я совершил один из смертных грехов — подумал, что, проигрывая, смогу компенсировать свои потери в тот же день. Первое правило гласит, что никто не уходит домой после первого заезда, а второе — если ты проиграл деньги, то не сможешь вернуть их обратно с помощью того же метода. Это основа основ».

Понимал ли он, что принял решение, основываясь исключительно на эмоциях?

«О да. Можно сказать, что я был болен. Это был последний раз, когда я позволил себе что-то подобное».

Глава 14. Слон

Филадельфия • 1947-1949 годы

Уоррен окончил школу семнадцатым из примерно 350 учеников, а в фотоальбоме выпускников написал под своей фотографией: «Будущий фондовый брокер»⁸⁴. Первое, что они с Дэнли сделали, «получив свободу», — это пошли и купили подержанный катафалк. Уоррен поставил его перед домом, а потом поехал на нем на свидание с девушкой¹.

Когда Говард вернулся домой, то первым делом спросил: «Кто это поставил катафалк перед нашим домом?» Лейла же сказала, что даже когда одна из их соседок была смертельно больна, то и тогда она не ставила катафалк перед домом. Это положило конец затее Уоррена.

После того как катафалк был продан, Уоррен отказался от работы разносчиком газет и устроился на все лето на временную работу, значительно поднявшую его уровень самооценки, — он стал менеджером по вопросам распространения в газете Times-Herald. Правда, время от времени ему все же приходилось подменять разносчиков газет. Тогда он вставал в четыре часа утра и развозил газеты в маленьком «форде», который одолжил у Дэвида Брауна, молодого человека из Фредериксбурга, влюбленного в Дорис и проходившего в то время службу на флоте². Уоррен открывал дверцу машины, ехавшей со скоростью около 25 км/ч, вставал на подножку и, управляя одной рукой, бросал газеты на лужайки подписчиков. Он вполне разумно предположил, что в столь раннее время подобный стиль вождения машины никому не причинит вреда³.

После этого он останавливался в 4:45 у кафе Toddle House и завтракал двойной порцией хашбрауна с паприкой. Затем он ехал на свою вторую работу — раздавать газеты в больнице Джорджтаунского университета.

«Мне приходилось раздавать священникам и монашкам полдюжины бесплатных газет, и это меня дико раздражало. Мне казалось, что служители культа не должны интересоваться светскими вопросами. Однако это было частью договоренности. Я обходил в палату за палатой, кабинет за кабинетом.

Женщины, только что родившие детей, приветствовали меня и говорили: “Здравствуй, Уоррен! Я дам тебе что-то куда более ценное, чем чаевые. Я расскажу тебе, когда родился мой ребенок и сколько он весит. Он родился в полдевятого утра и весит шесть фунтов и одиннадцать унций”». Время и вес ребенка были важны для ставок в policy racket, азартной игре с числами, в то время очень популярной в Вашингтоне⁴.

Уоррен лишь скрежетал зубами, получая вместо заслуженных чаевых бесполезную информацию. Он играл на скачках, но никогда не играл в policy racket. Шансы на выигрыш здесь были ужасно низкими. «Играя в policy racket, можно было получить шестьсот к одному, а человек, выступавший в роли твоего посредника, получал десять процентов от этой суммы. То есть ты получал пятьсот сорок к одному в игре, шансы на выигрыш в которой составляли один к тысяче, а основные ставки составляли либо один цент, либо десять. Если ты ставил цент, то мог выиграть чистыми 5,4 доллара. В этой игре участвовал весь город. Некоторые из подписчиков, которым я раздавал газеты, часто спрашивали меня, принимаю ли я ставки в policy racket. Я никогда этого не делал. Если бы я занялся посредничеством в policy racket, мой отец никогда не одобрил бы этого».

Уоррен уже научился делать ставки так, что мог бы спокойно играть в Лас-Вегасе, однако он никогда не решился бы поставить на успех очередной инициативы своего отца. Говард Баффет проголосовал вместе с 330 другими конгрессменами за законопроект Тафта-Хартли, вследствие чего тот превратился в полновесный закон. Один из наиболее противоречивых, когда-либо принимавшихся в США, закон Тафта-Хартли 1947 года жестко ограничил права профсоюзов. Теперь они не могли проводить забастовки в знак солидарности, а президенты США в определенных случаях ⁸⁵ получали право объявлять чрезвычайное положение и вынуждать забастовщиков вернуться к работе. Закон Тафта-Хартли получил неофициальное название «закона о рабском труде»⁸⁵. Профсоюзы играли большую роль в жизни Омахи. Однако Говард никогда не голосовал с оглядкой на жителей города — он всегда руководствовался своими принципами.

Поэтому когда Баффеты летом вернулись домой в Омаху и Уоррен вместе с отцом пошел на матч местной бейсбольной команды, он заметил, насколько непопулярным был теперь Говард среди своих избирателей из рабочей среды. «В перерыве матча зрителям были представлены официальные лица, присутствовавшие на стадионе. Когда встал отец, по всему стадиону пронеслась волна неодобрения. А он просто стоял и не говорил ни слова. Он вполне мог справляться с такими вещами. Однако вы даже не представляете, какой эффект это оказало на меня, его сына».

Детство осталось позади. Родись он на несколько лет раньше, его бы призвали на войну.

Однако вместо военной службы ему предстояло осенью пойти в колледж. Баффеты всегда принимали как должное то, что Уоррен должен поступить в Уортонскую школу бизнеса при Университете Пенсильвании⁴. Уортон был самым серьезным колледжем в стране, а Пенн^{86 87} — воплощением идеи Бенджамина Франклина, автора таких афоризмов, как «кто любит занимать, тому несдобровать», «время — деньги» и «сэкономил — значит заработал». Теоретически Пенн и Уоррен, энергии которого хватило бы на двоих, вкалывавший как грузчик, в то время как другие дети играли, идеально подходили друг другу.

Однако Уоррену идея с колледжем была не совсем по душе. «В чем смысл всего этого? — спрашивал он себя. — Я знал, чем хотел заниматься. Я зарабатывал достаточно денег на жизнь. Колледж только притормозил бы меня». Однако он никогда не стал бы возражать своему отцу в столь важном вопросе, поэтому согласился с мнением родителей.

Хорошо представляя уровень незрелости своего сына, Баффеты нашли для него соседа по комнате из семьи своих друзей из Омахи. Чак Питерсон, старше Уоррена на пять лет, не так давно вернулся с войны, на которой провел полтора года. Он был миловидным молодым человеком из небольшого города, который любил выпить и каждый вечер назначал свидание новой девушке. Питерсоны наивно предполагали, что Уоррен сможет «успокоить» Чака, а Баффеты надеялись, что старший товарищ поможет Уоррену адаптироваться в колледже.

Осенью 1947 года вся семья уселась в машину и повезла Уоррена в Филадельфию. Там они помогли ему (и его пальто с воротником из енота) разместиться в небольшой комнате общежития с общей ванной. Чак к тому времени уже поселился в общежитии, но в это самое время ушел на свидание с какой-то девушкой.

Баффеты уехали домой, собираясь через некоторое время вернуться в Вашингтон, а их сын остался в кампусе, переполненном людьми, подобными Чаку. Целая армия ветеранов Второй мировой войны маршировала по лужайкам College Green и наводняла парк Quad — два центра университетской жизни. Их отношение к жизни вкупе с разницей в возрасте заставляло Уоррена чувствовать себя одиноким — столь сильного разрыва со своими соучениками он не ощущал с тех пор, как семья переехала в Вашингтон.

В деловом, организованном и социально активном кампусе его мешковатые футболки и поношенные теннисные туфли сильно выделялись — Уоррен был мало похож на целеустремленных мужчин, одетых в спортивные куртки и начищенные до блеска оксфордские туфли. Вся жизнь в университете вращалась вокруг футбола. Начиная с осени все основные события привязывались к датам футбольных матчей, после которых обычно проводились вечеринки студенческих сообществ. Уоррен любил спорт, но связанное с ним общение было ему не по силам. Он привык проводить время дома, лелея свои идеи, считая деньги, разбирая свои коллекции и слушая музыку в уединении. А в университете его одиночество постоянно нарушалось полутора тысячами флиртующих, обнимающихся, танцующих, пьющих пиво и активно болеющих за футбольные команды новоиспеченных студентов 1951 года⁵. Он чувствовал себя бабочкой, попавшей в пчелиный улей.

У Чака была привычка к военной аккуратности и постоянной чистке и полировке обуви. Когда он впервые встретился со своим новым соседом, ужасный вид вещей Уоррена его буквально шокировал. Из-за того что Лейла чрезмерно заботилась о Говарде и делала всю работу по дому, Уоррен так и не научился даже элементарным навыкам ухода за собой.

В первый же вечер после встречи Чак с друзьями, как обычно, засиделся в баре до поздней ночи. Проснувшись на следующее утро, он обнаружил, что ванная комната находится в полном беспорядке, а его новый сосед уже ушел на утренние занятия. Встретившись с Уорреном вечером того же дня, он сказал: «Убери-ка за собой, слышишь?» — «О'кей, Чейзо», — ответил Уоррен. «Я зашел в ванную утром и увидел, что твоя бритва лежит в раковине, — продолжал Чак. — Ты оставил мыло в ванне, полотенца были разбросаны по полу, а в комнате было скользко, как на катке. Я люблю, когда в моей ванной чисто». Уоррен дал понять, что со всем согласен.

На следующее утро, когда Чак проснулся и пошел в ванную, ему пришлось для начала перешагивать через полотенца, разбросанные по полу, а затем наблюдать, как в раковине вперемешку с волосами плавает новенькая электробритва, не отключенная от розетки. «Уоррен, послушай меня хорошенько, — сказал Чак тем же вечером. — Отключай эту чертову штуку. Рано или поздно кого-то стукнет током. Я не собираюсь вылавливать ее из раковины каждое утро. Ты просто сводишь меня с ума своим разгильдяйством». — «О'кей, о'кей, хорошо, Чейзо», — ответил Уоррен.

На следующей день картина повторилась — бритва вновь лежала в раковине. Чак понял, что его слова просто выскакивают у Уоррена из головы. Он потерял терпение и решил принять меры: отключил бритву, наполнил раковину водой и бросил в нее злополучный электроприбор.

Но на следующее утро Уоррен, как ни в чем не бывало, купил новую бритву, включил ее в сеть и... оставил ванную в том же состоянии, что и всегда.

Чейзо сдался. С тех пор ему пришлось жить в хлеву вместе с гиперактивным подростком, который постоянно двигался и барабанил по любой подворачивающейся ему поверхности. В то время Уоррен был увлечен творчеством певца Эла Джолсона и проигрывал его записи днем и ночью⁸⁸. Он постоянно пел, имитируя голос Джолсона: «Мамочка, милая мамочка, я бы прошел миллион миль ради твоей улыбки, мамочка!»⁶

Чаку нужно было учиться, а за песнопениями Уоррена он не слышал собственного голоса. У Уоррена же была масса свободного времени. Он не покупал новых учебников. В начале семестра перед началом занятий он приобрел несколько штук, пролистал их, словно иллюстрированный журнал, а затем забросил в угол и никогда больше не открывал.

Это давало ему достаточно сил для того, чтобы распевать песни про «Мамочку» даже посреди ночи. Чаку казалось, что его сосед свихнулся. Уоррен понимал, что ведет себя как незрелый юнец, но ничего не мог с этим поделать.

«Думаю, что в то время я бы чувствовал себя чужаком где угодно. Я не был синхронизирован со всем остальным миром. Кроме того, был моложе всех остальных, причем не только по возрасту. Я просто не укладывался в социальные рамки».

С другой стороны, социальная, общественная же жизнь Чака, напротив, была в полном разгаре — он вступил в братство «Альфа-Тау-Омега». Уоррен не особенно интересовался «греческой жизнью»", однако присоединился к тому же братству, в котором в свое время состоял и его отец, — «Альфа-Сигма-Фи». Прием в братство новых студентов не сопровождался жестокими ритуалами, однако некоторые из них заставили его краснеть. Секретный девиз «Альфа-Сигмы» звучал так: «Рвение, умеренность, смелость»⁷. Что касается первых двух качеств, то Уоррену хватало их с избытком, а вот смелость была его ахиллесовой пятой. К примеру, новичок должен были купить себе пару женских трусиков и бюстгальтер самого большого размера, и Уоррен провел долгое время в отделе женского белья магазина Wanamaker перед тем, как предстать перед глазами своих соучениц, подрабатывавших в нем продавщицами⁸.

Осенью того же года Лейла и Дорис пытались максимально правдиво описать внешность Уоррена (с выпирающими вперед зубами и короткой стрижкой) на радиошоу под названием Coffee with Congress в Вашингтоне.

«Ведущий: Кстати, по-вашему, Уоррен красив?

Лейла: Когда он был маленьким мальчиком, он был очень красив. Сейчас он выглядит как обычный мальчишка — я не могу назвать его красивым, но и страшным его не назову.

Ведущий: Он симпатичный.

Лейла: Нет, это не то слово. Он, скорее, просто обладает приятной внешностью.

Ведущий: Давайте посмотрим на него глазами девочек — это милый мальчик?

Дорис (дипломатично): Я бы сказала, что он крепко сложен»⁹.

Несмотря на любовь Уоррена к песне «Мамочка» и постоянную склонность барабанить по всему подряд, Чак полюбил Уоррена, как младшего неуклюжего брата. Хотя и был не в состоянии привыкнуть к тому, что Уоррен мог проходить всю зиму в старых кедах, а в процессе одевания не обратить внимания на то, что один из его ботинок черный, а другой — коричневый.

Так же как у многих знакомых с Уорреном людей, у Чака появилось желание заботиться о нем. Пару раз в неделю они вместе обедали в помещении студенческого союза. Уоррен всегда заказывал одно и то же: стейк-минутку, хашбраун и пепси. Затем он ⁸⁹ открыл для себя шоколадное мороженое, политое солодовым молоком, и начал заказывать его каждый день. Как-то раз после обеда Чак отвел Уоррена к новенькому столу для пинг-понга, который только что поставили в помещении Студенческого союза.

После четырех лет в Вашингтоне Уоррен производил столь мрачное впечатление, что Чаку показалось, что его сосед никогда раньше не играл в пинг-понг. В ходе первых двух партий Уоррен едва успевал отбивать подачи Чака. Их Чак выиграл без каких-либо проблем.

Однако через пару дней Уоррен уже играл как дьявол. Каждое утро он первым делом отправлялся в Студенческий союз, находил себе жертву и фигурально распинал ее на столе для пинг-понга. Через довольно короткое время он начал играть в пинг-понг по три-четыре часа в день после занятий. Чак уже не мог с ним справиться. «Я был его первой жертвой в Пенне», — вспоминает он. Однако в этой ситуации были и свои плюсы: Уоррен не заходил в ванную, не включал свой проигрыватель в те моменты, когда Чак готовился к занятиям¹⁰.

Однако пинг-понг не входил в университетскую программу по физическому воспитанию. Самым популярным видом спорта здесь была гребля. По берегам реки тут и там встречались весело окрашенные эллинги, принадлежавшие многочисленным гребным клубам. Уоррен выступал за команду новичков клуба Vesper в группе весом до 150 фунтов. Он греб в составе восьмерки. Гребля — ритмичный вид спорта с повторяющимися движениями, чем напоминает тяжелую атлетику, гольф, то есть те виды спорта, которые нравились Уоррену. Однако гребля в восьмерке — еще и командный вид спорта. Уоррену нравилось отрабатывать броски по баскетбольному кольцу, потому что он мог заниматься этим упражнением в одиночку. Но он никак не мог преуспеть в командных видах спорта, даже не мог научиться танцевать с партнершей. Во всех своих предприятиях или прочих занятиях он занимал лидерскую позицию и не готов был играть роль эха.

«Это было жалким зрелищем. Все дело в команде — ты не можешь притворяться или двигаться по инерции. Тебе нужно погружать весло в воду в тот же момент, когда это делают все остальные. Ты можешь невероятно устать, но и в этом случае тебе нужно двигаться в определенном темпе и в унисон с другими. Это поразительно изнурительный вид спорта». Каждый день Уоррен возвращался в спальню вспотевшим, с больной головой, кровоточащими руками, покрытыми волдырями, и воспоминаниями о том, как он подвел всю команду.

Уоррену была нужна иная команда. Он хотел, чтобы Чак вместе с ним занялся продажей подержанных мячей для гольфа, однако тот был слишком занят учебой и общественной жизнью. Уоррен также предложил Чаку принять участие в бизнесе с автоматами для пинболла. Ему не были нужны ни деньги Чака, ни его труд. На самом деле Уоррену вообще было не совсем понятно, в чем должна заключатся роль Чака. Однако герою-одиночке был нужен кто-то, с кем можно говорить о бизнесе — постоянно и бесконечно. Если бы Чак стал партнером Уоррена, то превратился бы в часть его мира.

Уоррену всегда хорошо давались уловки в стиле Тома Сойера, однако в случае с Чаком он потерпел фиаско. Тем не менее он все равно хотел видеть Чака не только своим другом, но и партнером по бизнесу. Он пригласил Чака приехать к нему в гости в Вашингтон. Лейла была очарована тем, что Чак ел все, что она ему предлагала, даже овсянку. «Уоррен ничего из этого не ест, — жаловалась она Чаку. — Он не хочет ни того, ни этого. Он всегда заставляет меня стряпать для него что-то особенное». Чак был искренне удивлен тем, как хорошо Уоррену удалось выдрессировать свою мать.

Уоррен представлялся ему странным сочетанием незрелого ребенка и вундеркинда. В ходе занятий он с ходу запоминал все, что говорил преподаватель, ему не нужно было после этого сверяться с учебником¹¹. Он часто приводил в смятение собственных преподавателей, цитируя номера страниц и целые абзацы текста из учебников, а порой и их собственные слова¹². Как-то раз он обратился к преподавателю с репликой: «Вы забыли поставить запятую»¹³.

А в ходе экзамена по бухгалтерскому учету ассистенты еще не успели раздать задания всем двумстам студентам, как Уоррен встал со своего места и, красуясь, сдал готовую работу. Чак, сидевший на другом конце аудитории, был шокирован. Учеба в Уортоне не была легкой — в процессе обучения из школы успевала вылететь добрая четверть учеников. Однако Уоррену учеба давалась без заметных усилий, поэтому у него всегда находилось время для того, чтобы барабанить ладонями и распевать песню про Мамочку всю ночь напролет.

Чак достаточно хорошо относился к Уоррену, однако в конце концов он не выдержал.

«Он просто сбежал от меня. Однажды утром я проснулся, а его уже не было»¹⁴.

В конце семестра Уоррен, который никогда не думал о том, что с радостью поедет в Вашингтон, вернулся домой. Лейла находилась в Омахе, помогая Говарду в проведении очередной избирательной кампании. Поэтому дети Баффетов, которые редко имели возможность отдохнуть от навязанного родителями строгого режима, получили в свое распоряжение целое лето полной свободы. Берти поехала работать в летний лагерь. Дорис устроилась в магазин Garfinkels и была немало шокирована тем, что на собеседовании сотрудники магазина интересовались ее вероисповеданием, а чернокожие могли заходить лишь на первый этаж магазина, где не продавалось никакой одежды¹⁵.

В то время Вашингтон был самым сегрегированным городом в США. Чернокожие не могли работать ни кондукторами, ни водителями — в сущности, им было дано право лишь на «черную» работу. Они не могли посещать занятия в YMCA, питаться в большинстве ресторанов города, снимать номера в гостиницах или покупать билеты в театр. Темнокожие дипломаты из других стран могли передвигаться по городу только с сопровождающими и на каждом шагу испытывали шок от проявлений сегрегации, с которым не сталкивались ни в одной другой стране мира. Один иностранный гость сказал: «Я бы предпочел принадлежать к касте неприкасаемых в Индии, чем быть негром в Вашингтоне»¹⁶. Газета Washington Post, которую многие люди правых убеждений называли «коммунистическим листком», начала борьбу против расизма¹⁷, а президент Трумэн отменил сегрегацию в вооруженных силах и занялся реформами в области гражданских прав. Однако изменения шли крайне медленно.

Уоррен, который не читал либеральных газет, практически не обращал внимания на проявления расизма, царящего в Вашингтоне. Он слишком мало знал об этом, будучи озабочен вопросами собственной уязвимости и чересчур погруженным в собственные идеи и дела. Летом он вернулся к работе менеджера по распространению консервативной газеты Times-Herald. Как и прежде, он брал в аренду тот же «форд» и время от времени заменял разносчиков, используя для этого свою методику, доведенную до совершенства. Он также возобновил дружбу с Доном Дэнли. Они подумывали о том, чтобы прикупить пожарную машину, однако вместо этого всего за 350 долларов нашли на автомобильной свалке в Балтиморе «роллс-ройс» Springfield Phantom I Brewster. Машина серого цвета весила больше, чем «линкольн-континенталь», а ее салон был украшен маленькими вазами для цветов.

В автомобиле было предусмотрено два комплекта приборов, что давало возможность даме, сидящей сзади (владелице), точно знать, с какой скоростью едет водитель. Стартер у машины был сломан, поэтому Дону и Уоррену пришлось толкать машину, пока двигатель наконец не завелся, после чего они проехали на ней около 80 километров до Вашингтона. Двигатель дымил, из него лилось масло, у машины не было задних фонарей и номерных знаков, но, когда их остановил полицейский, Уоррен начал «говорить, говорить и говорить» до тех пор, пока полицейский не отпустил их с миром, так и не выписав штраф¹⁸.

Они поставили автомобиль в гараж под домом Баффетов и запустили двигатель.

Помещение тут же наполнилось едким дымом, поэтому им пришлось вывести машину из гаража и поставить ее на уклоне рядом с домом. Они ремонтировали ее каждую субботу.

По словам Дорис, всю работу проделывал Дэнли. Он прочищал трубки и паял, а «Уоррен восхищенно смотрел на него и всячески подбадривал».

Когда они решили покрасить машину, Дон и его подружка Норма Терстон купили Pad-o-Paint — приспособление, позволявшее наносить краску с помощью губки.

Они покрасили машину в темно-синий цвет, и она стала выглядеть идеально¹⁹. Разумеется, о ней сразу же пошли слухи, и ребята начали сдавать ее в аренду по 35 долларов с носа.

Затем у Уоррена возникла новая идея. Он хотел, чтобы его в машине увидело максимальное количество людей. Дэнли облачился в шоферскую форму, Уоррен надел свое пальто с воротником из енота, затем парочка принялась толкать машину, пока та не завелась, и поехали в центр города в сопровождении платиновой блондинки Нормы. Остановив машину в центре, они устроили представление. Дэнли изображал, что чинит поломку в моторе, Уоррен указывал ему на те или иные агрегаты тростью, а Норма пряталась в машине, изображая кинозвезду. «Это была идея Уоррена, — рассказывает Норма. — Он всегда был склонен к театральным эффектам. Нам было интересно, сколько людей обратят на нас внимание».

Норма знала, что Уоррен во время учебы не ходил ни на одно серьезное свидание, и свела его со своей двоюродной сестрой Бобби Уорли. Они несколько раз встречались (достаточно целомудренно), ходили в кино, играли в бридж, и Уоррен постоянно мучил ее бесконечными загадками-головоломками²⁰.

Когда наступила осень, он распрощался с Бобби и вернулся в Пенн уже восемнадцатилетним второкурсником. Теперь у него было два соседа по комнате — коллега по студенческому братству Клайд Рейхард и новичок по имени Джордж Озманн, для которого они должны были выступать наставниками. За год до этого Уоррен применил в отношении Клайда трюк в стиле Тома Сойера, сделав его первым лицом в одном бизнес-проекте, который окончился ничем. Однако даже это несостоявшееся «партнерство» не помешало им стать друзьями.

Уоррен не сильно изменился по сравнению с первым годом учебы, однако с Клайдом у него было куда больше общего, чем с Чаком Питерсоном. Клайда немало веселили теннисная обувь Уоррена, его футболки и грязные брюки цвета хаки. Он достаточно спокойно воспринимал, когда Уоррен начинал его подкалывать или насмехаться над его оценками. И хотя Уоррен не помог Клайду «стать умнее», по словам Рейхарда, «он научил меня более эффективно пользоваться тем, что у меня было». На самом деле Уоррен был настоящим мастером эффективного использования имеющихся ресурсов, в особенности своего собственного времени. Он вставал рано утром, ел на завтрак куриный салат, а затем бежал в класс²¹. Проведя первый год учебы в полусне, он наконец нашел себе предмет по душе — курс «Промышленность 101», читавшийся профессором Хокенберри и рассказывавший о различных отраслях промышленности и деталях ведения бизнеса. «Мы говорили и о текстильной промышленности, и о стали, и о нефти. Я до сих пор помню книги по этому предмету. Я узнал из них немало нового. Я до сих помню дискуссии о законах о рейдерстве в нефтяной отрасли или о конвертерном способе производства стали. Я обожал эти книги. Они были по-настоящему интересны». Его соученик Гарри Веха, которому занятия в классе Хокенберри давались с большим трудом, немало возмущался тем, что Уоррену все давалось без особых усилий²².

То же самое происходило и на занятиях по деловому праву, которые вел профессор Катальдо, обладавший почти фотографической памятью. «Он мог практически наизусть процитировать материалы судебного разбирательства. Я до сих пор помню суть дел “Хардли против Баксендейла” или “Кембл против Фаррена”. Я проделывал то же самое на экзаменах по отношению к нему, и это бесконечно его веселило. Я мог отвечать на любой вопрос его собственными фразами, как к месту, так и нет. И он с удовольствием воспринимал все, что слышал от меня».

Благодаря своей великолепной памяти Уоррен мог быть предоставлен сам себе основную часть дня. Обычно он заходил пообедать в помещение братства «Альфа-Сиг», старое трехэтажное здание с винтовой лестницей. Всей деятельностью в доме заведовал чернокожий мажордом Келсен — в своем неизменно белоснежном пиджаке он готовил еду, убирал и вообще придавал этому месту достойный вид. В одной из комнат наверху играли в бридж. Уоррен любил сесть за стол и сыграть несколько партий²³. Он не потерял вкуса к розыгрышам. Время от времени он просил одного из соратников по студенческому братству, Ленни Фарина, попозировать для фотографа, а сам в это время, зайдя Ленни за спину, притворялся, что пытается вытащить у него кошелек из кармана или почистить ему ботинки⁹⁰.

Он с удовольствием вспоминал, как однажды заставил бедного старого Керли-на бежать в бойлерную полностью голым и в противогазе. А однажды они вместе с Клайдом сообщили своему третьему соседу Джорджу, что тот выглядит «тщедушным и никогда не сможет привлечь внимания девушек, если не накачает себе мускулатуру». В результате всех этих разговоров они вынудили Джорджа купить гантели. «А затем мы постоянно занимались тем, что бросали эти гантели на пол в то время, когда живший этажом ниже Гарри Беха садился заниматься. Мы получали немалое удовольствие от того, что заставляли его беситься»²⁴.

Рассказы о важности развития мускулатуры для самого Уоррена оказались недостаточно убедительными. Постепенно он начал отказываться от идеи стать силачом. «Я решил, что вся проблема в моих костях. Мои ключицы были недостаточно длинными. Именно ключицы позволяют делать плечи широкими, а с размером самих ключиц ничего сделать нельзя. Вот почему я сначала расстроился, а затем и вовсе оставил занятия спортом. Я решил, что если суждено иметь мышцы как у девчонки, то так тому и быть».

Понятно, что неразвитые мышцы не привлекают девушек, поэтому Уоррен не ходил ни на одно свидание с момента возвращения в Пенн. Основным днем для вечеринок студенческого братства были субботы. Перед началом футбольного матча устраивался общий обед, а после матча — ужин, коктейльная вечеринка и танцы.

Уоррен написал письмо Бобби Уорли, в котором просил ее приехать к нему на выходные и сообщил, что в нее влюблен. Бобби относилась к Уоррену с симпатией и была тронута его письмом, однако ее чувство к нему не было столь же сильным. Конечно, ей бы наверняка понравилось провести с ним выходные, но она ответила отказом, так как не хотела напрасно его обнадеживать²⁵.

Поэтому Уоррен назначил свидание девушке по имени Энн Бек, учившейся в колледже Брин-Мор. Непродолжительное время после переезда семьи в Вашингтон он работал в пекарне, принадлежавшей ее отцу. В то время он учился в восьмом классе, а она была «маленькой девочкой с белыми волосами». Энн считалась самой застенчивой девушкой в колледже, и дни, которые они с Уорреном проводили вместе, напоминали конкурс по робости: они часами ходили по Филадельфии в неловком молчании²⁶. «Пожалуй, мы были двумя самыми застенчивыми людьми во всех Соединенных Штатах». Уоррен совершенно не представлял себе, как болтать о всяких пустяках, поэтому вместо разговоров он пускал в ход свои розыгрыши²⁷.

Иногда Уоррен с Клайдом брали напрокат «форд-купе» и ездили по пригородам в поисках фильмов о мумиях, Франкенштейне, вампирах или какой-нибудь другой жути²⁸. В то время машину мог позволить себе не каждый, и это производило впечатление на его коллег по студенческому братству²⁹. В этом заключалась изрядная доля иронии: Уоррен был единственным человеком, у которого была машина для того, чтобы пригласить девушку покататься, но не было самой девушки. Он не ходил на встречи Ivy Ball и совместные балы, проводимые различными братствами. Он пропускал воскресные танцевальные вечера своего братства и никогда не назначал свиданий в доме, принадлежавшем братству³⁰. Если кто-то в его присутствии начинал говорить о сексе, он моментально краснел и начинал смотреть на носки своих ботинок³¹. Он также не был сторонником буйных вечеринок, хотя при этом учился в колледже, боевая песня которого начиналась словами «Выпей стаканчик!».

«Я пытался пить алкоголь, потому что принадлежал к братству, половина участников которого уже достигла соответствующего возраста и могла покупать алкоголь для вечеринок. Я чувствовал, что теряю очки. Но ничего не мог с собой поделать — мне просто не нравился его вкус. Я не люблю пиво. А кроме того, могу вести себя по-дурацки и в трезвом состоянии. Я имею в виду, что могу быть на одной волне с остальными, — мои друзья, пившие алкоголь, видели, что я способен на те же глупости, что и они».

Однако, не имея ни подружки, ни стакана в руке, Уоррен иногда показывался на субботних вечеринках братства. Иной раз он даже собирал вокруг себя небольшую толпу, сидя в углу и читая лекцию о фондовом рынке. Он был умным парнем и умел интересно рассказывать. Когда речь заходила о деньгах и бизнесе, братья-студенты начинали серьезно относиться к его словам. Они уважали его глубокие, хотя и однобокие знания в области политики. Они решили, что в нем есть «что-то политическое», и однажды подарили ему именное весло с новой кличкой — Сенатор³².

Уоррен вступил в Общество молодых республиканцев, так как ему очень понравилась одна девушка, которая посещала его собрания. Однако вместо того, чтобы стать ее приятелем, он внезапно стал президентом общества, как только перешел на второй курс. Уоррен заступил на свой пост в крайне интересное время — осенью того года, когда в стране проводились президентские выборы. В 1948 году республиканцы поддерживали Томаса Ф. Дьюи в борьбе против слабого политика Гарри Трумэна, ставшего президентом после кончины Рузвельта.

Молодые Баффеты выросли в атмосфере ненависти к Рузвельту, а потом и Трумэну. И хотя он и был инициатором так называемой «доктрины Трумэна», призванной остановить распространение коммунистических идей, Говард, как и многие другие консерваторы, считал, что Трумэн и его госсекретарь Джордж С. Маршалл слишком много заигрывали со Сталиным³³. Более того, Трумэн активно поддерживал план Маршалла, согласно которому в Европу после окончания Второй мировой войны было направлено восемнадцать миллионов тонн продовольствия, против чего голосовал и Говард, и другие семьдесят четыре конгрессмена. Говард, убежденный в том, что план Маршалла опасен для страны и что демократы разрушают национальную экономику, купил для своих дочерей золотые браслеты-цепочки. По его мнению, эти браслеты помогли бы им не умереть с голоду, когда доллар полностью обесценится.

В этот год Говард участвовал в своей четвертой избирательной кампании. И хотя Уоррен присутствовал на том злосчастном матче, когда Говард подвергся обструкции за свою поддержку закона о «рабском труде» Тафта-Хартли, он, как и другие члены семьи, считал, что отцу практически гарантировано привычное место в Конгрессе. Тем не менее Говард впервые поручил процесс управления своей избирательной кампанией другому человеку — старому другу семьи доктору Уильяму Томпсону. Широко известный и любимый многими в Омахе, Томпсон хорошо чувствовал пульс города и был неплохим психологом. День за днем по мере развития кампании жители Омахи приходили к Говарду и наперебой говорили ему: «Поздравляем, Говард, ты вновь в игре, и я работал на тебя», как если бы кампания уже завершилась.

Казалось, что и у кандидата в президенты Дьюи дела идут как надо. Опросы общественного мнения показывали, что Трумэн отстает настолько сильно, что одна из исследовательских организаций под названием Roper! вообще перестала опрашивать избирателей на его счет. Трумэн не обращал внимания на все эти знаки и в течение нескольких месяцев путешествовал по всей стране, произнося речи с площадки своего железнодорожного вагона. Он защищал так называемую политику «Справедливого курса» (Fair Deal): всеобщее страхование в области здравоохранения, расширение гражданских прав и принятие соответствующих законов, а также отмену закона Тафта-Хартли. Он разъезжал на поезде, маршировал с участниками парадов и выглядел при этом столь безмятежно, как будто не читал газет, предвещавших ему поражение³⁴.

По мере приближения дня выборов в предвкушении переизбрания отца и победы Дьюи Уоррен начал готовиться к тому, чтобы по договоренности с зоопарком

Филадельфии прокатиться 3 ноября на слоне по Вудленд-авеню. Он планировал себе своего рода триумфальный марш и представлял себя Ганнибалом, покоряющим Сардинию.

Однако на следующее утро после выборов Уоррену пришлось отменить свою затею. Во-первых, выборы 1948 года выиграл Трумэн, а во-вторых, его отец Говард потерпел поражение. Избиратели вышвырнули его из Конгресса. «Я никогда раньше не катался на слоне. И когда Трумэн победил Дьюи, идея со слоном была смыта в канализационную трубу. А мой отец потерпел поражение впервые за четыре избирательные кампании. Это был по-настоящему ужасный день».

* * *

Спустя два месяца, за несколько дней до того, как Баффеты покинули Вашингтон после окончания срока полномочий Говарда, умер Фрэнк, дед Уоррена. Когда Уоррен был маленьким мальчиком, Фрэнк постоянно предрекал падение то одной, то другой ценной бумаги. Когда нотариус прочитал семье его завещание, то оказалось, что Фрэнк владел лишь правительственными облигациями и ничем больше³⁵. По условиям завещания все принадлежавшие ему облигации направлялись в особый фонд. После наступления срока погашения полученные средства могли направляться лишь на покупку очередного транша правительственных облигаций. Как будто для того, чтобы убедить своего племянника Говарда, уполномоченного вести дела фонда, Фрэнк оставил для членов семьи копии письма Бакстера, даже с того света убеждая их в том, что правительственные облигации являются единственным безопасным видом инвестиций. По всей видимости, Фрэнк хотел покоиться с миром и на тот момент был единственным Баффетом, сделавшим все, чтобы его мнение учитывалось и после смерти. Однако Говард, разумеется, страшился инфляции и серьезно опасался, что правительственные облигации могут превратиться в ненужные бумажки. В конце концов, преодолев сомнения, он решил оспорить условия завещания Фрэнка и убедить суд одобрить некоторые технические изменения, позволявшие со временем вкладывать деньги в акции³⁶.

Все это происходило в те времена, которые Лейла назвала потом «худшей зимой за многие годы». Метели почти похоронили под снегом Средний Запад, и в периоды особенно сильных морозов в Небраску, чтобы не дать умереть замерзающему скоту, сено доставлялось по воздуху³⁷. Зима, в которую производились воздушные доставки сена, стала настоящим символом победы Трумэна. Говард, который никогда не мог похвастаться большим состоянием, столкнулся с ситуацией, когда двое из его детей учились в колледже, а третий ребенок собирался туда поступать. Он попытался вернуться на работу в свою прежнюю фирму, теперь носившую название «Баффет-Фальк», однако его партнер Карл Фальк, который вел дела на протяжении всего времени, пока Говард работал в Вашингтоне, не изъявил желания поделиться с ним долей. Говард перемещался по всей Омахе, смахивая колючий снег с лица, и пытался найти новых клиентов. Однако его длительное «сидение» в Вашингтоне привело к тому, что люди знали его в основном по публикациям в прессе, а статьи с названиями типа «Человеческая свобода зиждется на деньгах, обмениваемых на золото» создали ему репутацию человека крайних взглядов³⁸. Весной 1949 года он в поисках новых клиентов отправился в сельские окрестности Омахи и начал стучаться в двери фермерских хозяйств³⁹.

Что касается Уоррена, то поражение его отца, само собой, было для него крайне печальным, однако обеспечило ему хороший повод покинуть Восточное побережье. Он скучал в школе и ненавидел Филадельфию настолько, что называл ее Filthy-delphia⁴⁰⁹¹.

В конце весеннего семестра Уоррен наконец отправился домой. Это событие было для него настолько радостным, что он в течение некоторого времени подписывал свои письма «Экс-Уортон Баффет». Для своих действий Уоррен придумал разумное оправдание, утверждая, что учеба в Университете штата Небраска в Линкольне (в котором он собирался провести последние годы учебы) значительно дешевле, чем в Пенне⁴¹. Он вернул Дэвиду Брауну «форд-купе» с изрядно стертыми шинами. Для Брауна такая ситуация привела к немалым проблемам, так как в то время шины оставались большим дефицитом и их продавали по талонам⁴². Уоррен захотел сохранить у себя один-единственный памятный сувенир из Пенна. Последнее, что он сделал перед отъездом, — встретился с Клайдом. Они подбросили монетку, чтобы выяснить, кому достанется копия книги С. Дж. Симона «Почему вы проигрываете в бридж». Уоррен выиграл.

Глава 15. Интервью

Линкольн и Чикаго • 1949-й — лето 1950 года

Первое, что сделал Уоррен после возвращения в Небраску летом 1949 года, это устроился на работу в газету и начал заниматься распространением Lincoln Journal. Вместе со своим другом Трумэном Вудом, молодым человеком Дорис, они в складчину купили автомобиль. Уоррен чувствовал себя в Линкольне отлично: утром он шел на занятия в университет, а потом ездил по своему привычному маршруту. Во время отдыха он общался с редакторами местной газеты, обсуждая вопросы бизнеса, политики и журналистики. Теперь он стал начальником и занимался непростым управлением сельскими мальчишками-разносчиками. Пятьдесят молодых людей в сельских районах Небраски были подотчетны «мистеру Баффету». Внезапно ему стали близки проблемы, стоящие перед любым руководителем. Как-то раз он нанял на работу дочь священника из города Беатрис, предположив, что ее воспитание заставит ответственно подходить к работе. Сразу же после этого от работы отказались три других разносчика в Беатрис — одним своим решением Уоррен превратил их работу в «девчачью».

Часть лета Уоррен провел в Омахе, продавая предметы мебели в магазине JC Penney s. Его настроение постепенно начало улучшаться. Он даже купил укулеле, чтобы соревноваться с приятелем понравившейся ему девушки (в итоге, правда, он остался с укулеле, но без девушки).

Нужно сказать, что магазин Penney s был хорошим местом для работы. По утрам сотрудники устраивали неофициальные собрания в подвале. Уоррен, одетый в дешевый костюм, играл в перерывах работы на укулеле, аккомпанируя поющим коллегам, а затем шел зарабатывать свои семьдесят пять центов в час, продавая мебель. Менеджеры Penney s позвали его на работу и в период перед рождественскими праздниками, однако поручили ему торговать мужской одеждой и рубашками Towncraft. Глядя на полки с вещами, столь же непонятными для него, как меню во французском ресторане, Уоррен спросил у менеджера, что нужно рассказывать клиентам об одежде. «Просто говори им, что это камвольная пряжа, — ответил мистер Лэнфорд. — Никто не знает, что это такое». Уоррен и сам так никогда и не узнал, что такое камвольная пряжа⁹², но именно ею он и торговал все время, пока работал в JC Penney’s.

Осенью он переехал в меблированный дом на Пеппер-авеню в Линкольне, поделив квартиру с Трумэном Вудом, и приступил к полноценной учебе в Университете штата Небраска. Преподаватели в этом университете нравились ему куда больше, и он записался на курсы по множеству предметов. Бухгалтерский учет преподавал Рей Дейн, лучший на тот момент из всех преподавателей, которые были у Уоррена. В том же году Уоррен возобновил свой бизнес, связанный с мячами для гольфа, но в этот раз взял себе в качестве партнера Джерри Оранса, друга по колледжу в Пенсильвании.

Как и прежде, он приезжал на железнодорожный вокзал Омахи и получал посылки с мячами от своего старого поставщика Витека⁹³. Оране работал в качестве дистрибьютора на Восточном побережье, однако Уоррен, в сущности, всегда стремился к партнерству ради партнерства. Во все деловые предприятия он прежде всего приглашал своих друзей. (Нет нужды говорить, что в своих проектах Уоррен всегда был старшим партнером.) Также он занимался инвестициями и в какой-то момент придумал идею того, как уйти в короткую позицию по акциям компании-автопроизводителя Kaiser-Frazer.

Эта компания произвела свои первые автомобили в 1947 году, однако ее доля на рынке постоянно снижалась — меньше чем за год от одной из двадцати машин до одной из ста и даже меньше. «Дорогой папа, — писал Уоррен отцу на бланке с логотипом футбольной команды “Поедателей кузнечиков”. — Если во всех этих процентах нет какой-то тенденции, то это значит, что я ничего не смыслю в статистике». Kaiser-Frazer потеряла восемь миллионов долларов за первые шесть месяцев года, «то есть даже при всех бухгалтерских ухищрениях потери составят еще больше»¹. Вместе с Говардом они открыли короткую позицию по акциям компании.

В один из дней сразу же после занятий он направился в офис брокерской компании Cruttenden-Podesta и спросил у фондового брокера по имени Боб Сонер, на какой площадке торгуются акции Kaiser-Frazer. Сонер посмотрел в записи и заявил, что текущая котировка по акциям составляет пять долларов. Уоррен объяснил ему, что хочет открыть короткую позицию, для чего занял акции и намеревается их продать. Если бы цена на акции упала, как он предполагал, то он мог бы выкупить их обратно по новой цене, вернуть владельцам и оставить себе разницу. Так как Уоррен считал, что Kaiser-Frazer потерпит крах, то, продав акции по пять долларов, а затем, выкупив их за несколько центов, он мог бы заработать на каждой акции почти по пять долларов.

«Ну, держись, маленький умник», — подумал Сонер, а вслух сказал: «Тебе слишком мало лет для того, чтобы открывать короткую позицию». — «Разумеется, — ответил Уоррен. — Я делаю это от имени моей старшей сестры Дорис». И объяснил, почему совсем скоро акции компании не будут стоить ничего, предъявив свои доказательства². «Он прямо-таки выбил у меня почву из-под ног, — вспоминал Сонер. — У меня не нашлось ни одного возражения».

Уоррен принялся ждать, когда сработает его идея с Kaiser-Frazer. Это длилось очень долго. День за днем он бродил вокруг офиса Cruttenden-Podesta. Уоррен был убежден в том, что рано или поздно идея сработает. Крах Kaiser-Frazer был неминуем. За это время они с Сонером стали друзьями.

Весной 1950 года Уоррен завершал учебу в колледже. Перед выпуском ему оставалось пройти несколько летних курсов. А затем он принял решение, которое полностью изменило его прежние взгляды на будущее. По окончании школы Баффет был уверен в том, что сможет достичь своей цели и стать миллионером к тридцати пяти годам без дополнительного образования. Теперь же, по мере приближения выпуска, когда многие молодые люди завершают свое образование и начинают работать, Уоррен решил с этим повременить. Он сосредоточился на поступлении в Гарвардскую школу бизнеса. На протяжении всех лет учебы он демонстрировал довольно слабый интерес к формальному образованию (не путать с обучением!) и считал, что самым важным вещам он научился самостоятельно. Однако Гарвард мог дать ему две важные вещи: престиж и связи. Только что буквально на его глазах отца вышвырнули из Конгресса, карьера фондового брокера Говарду не задалась, отчасти потому, что тот был склонен к самоизоляции и жертвовал отношениями во имя своих твердых идеалов. Возможно, именно поэтому не стоит удивляться тому, что Уоррен выбрал Гарвард.

Он был совершенно уверен в том, что поступит без проблем. Он уговаривал своего друга «Большого Джерри» Оранса «присоединиться к нему в Гарварде»³. Более того, он даже не собирался платить за свое обучение.

«Как-то утром я прочитал в газете Daily Nebraskan небольшую заметку, в которой говорилось: “Сегодня будет вручена стипендия Джона Миллера⁴. Кандидатам следует явиться в комнату номер 300 административного здания”. Стипендия составляла пятьсот долларов⁹⁴ и давала возможность выбрать любое из лицензированных учебных заведений.

Я пошел в указанную комнату и оказался единственным человеком, который откликнулся на объявление. Три профессора, сидевших за столом, намеревались подождать других кандидатов. Но я сказал: “Нет и нет. Вручение стипендии должно было состояться в три часа”. И таким образом я получил стипендию, не сделав для этого ничего особенного».

Обогатившись «финансовым самородком», найденным на страницах университетской газеты, в один из дней Уоррен встал ни свет ни заря, чтобы успеть на поезд в Чикаго, где проходило собеседование с гарвардскими абитуриентами. Ему было девятнадцать лет — на два года меньше, чем обычным выпускникам колледжа и любому студенту бизнес-школы. Его оценки были достаточно хорошими, но не идеальными. Несмотря на то что Уоррен был сыном конгрессмена, он не пользовался каким-то связями для того, чтобы попасть в Гарвард. Так как Говард Баффет никогда не шел на уступки, то никто не собирался делать шаги навстречу как ему самому, так и его сыну.

Уоррен рассчитывал на то, что в ходе интервью хорошее впечатление произведет его глубокое знание рынка акций. До сих пор, как только он начинал разговор об акциях, у его собеседников не оставалось никаких вариантов, кроме как слушать его. Родственники, учителя, родители его друзей, соученики — все хотели знать его мнение по этому интересному предмету.

Однако он не понял, что миссия Гарварда заключалась в том, чтобы растить лидеров. Когда Уоррен прибыл в Чикаго и представился человеку, проводившему интервью, тот сразу смог проникнуть в трепещущее подсознание Уоррена, несмотря на убежденность последнего в себе как в профессионале в определенном вопросе. «Я выглядел так, как будто мне было шестнадцать лет, а мое эмоциональное состояние находилось на уровне девятилетнего. Я провел десять минут с выпускником Гарварда, проводившим интервью. Он смог быстро оценить мои способности и отказал в приеме».

Уоррену так и не представился случай блеснуть своим знанием фондового рынка.

Человек из Гарварда в мягкой форме сказал, что через несколько лет шансы Уоррена на поступление могли бы быть значительно выше. Уоррен был наивен; он не вполне понял, что имелось в виду. Поэтому, когда ему пришло письмо с отказом из Гарварда, он был шокирован. Он вспоминает, что первая мысль, которая пришла к нему в голову, была: «Что же я скажу папе?»

Возможно, его отец Говард и был негибким, слишком упертым, но он не был особенно требовательным по отношению к своим детям. Гарвард был мечтой Уоррена, а не его отца. Говард уже привык к неудачам и проявлял решительность даже при поражении.

Главный вопрос был в другом — что сказать матери.

Конечно, разговор на эту тему состоялся, но детали его не удержались у Уоррена в памяти. Тем не менее впоследствии он пришел к заключению, что отказ из Гарварда оказался одним из ключевых эпизодов его жизни.

Почти сразу же он начал поиск другого учебного заведения. Как-то раз, пролистывая каталог Колумбийского университета, он натолкнулся на два имени, которые показались ему знакомыми, — Бенджамина Грэхема и Дэвида Додда.

«Эти имена говорили мне о многом. Незадолго до этого я прочитал книгу Грэхема, но понятия не имел о том, что он преподает в Колумбийском университете». Книга, о которой говорит Уоррен, носила название «Разумный инвестор» и была опубликована в 1949 году⁵⁹⁵.

Она выступала в роли «практического советника» для всех категорий инвесторов — и осторожных («защищающихся»), и склонных к спекуляциям («предприимчивых»), не оставляла камня на камне от принятых на Уолл-стрит допущений, полностью меняла распространенное в то время мнение относительно акций как объекта спекуляций.

Впервые для своего времени книга объясняла доступным для простых людей языком, что фондовый рынок не действует по каким-то магическим правилам. На примере акций реальных компаний, таких как Northern Pacific Railway и American-Hawaiian Steamship Company, Грэхем демонстрировал рациональный, математический подход к оценке акций. Инвестирование, по его словам, — это системный процесс.

Книга «Разумный инвестор» буквально очаровала Уоррена.

На протяжении нескольких лет он ходил в центральную городскую библиотеку и штудировал каждую новую книгу, посвященную вопросам акций или инвестированию. Многие из них описывали системы выбора акций на основании моделей или динамики поведения рынка. Уоррен же жаждал системы, четкого механизма, способного работать долго и надежно. Его очень интересовали исследования, связанные с цифрами, — то есть технический анализ. «Я перечитывал эти книги снова и снова.

Наибольшее влияние на меня оказала книга Гарфилда Дрю, который писал о торговле неполными лотами ценных бумаг⁶. Я прочитал эту книгу не менее трех раз. Я читал книгу Эдвардса и Макги — настоящую Библию технического анализа⁷. Приходя в библиотеку, я выбирал все без исключения книги на эту тему».

Открыв для себя «Разумного инвестора», Уоррен читал ее снова и снова. «Складывалось ощущение, что он открыл для себя бога», — вспоминал его сосед по комнате Трумэн Вуд⁸. После тщательного изучения и размышлений Уоррен сделал шаг вперед и произвел инвестицию. От знакомых отца он услышал о компании под названием Parkersburg Rig & Reel и изучил в соответствии с правилами Грэхема. Затем купил двести акций⁹.

Итак, из рекламной брошюры Уоррен выяснил, что Бен Грэхем, его любимый автор, преподает курс финансов в Колумбийском университете. Там же преподавал и Дэвид Додд. Додд был заместителем декана бизнес-школы, а также возглавлял департамент финансов. В 1934 году Грэхем и Додд написали работу по инвестированию под названием «Анализ ценных бумаг». Книга «Разумный инвестор» являлась переложением этой работы на общедоступный язык. Поступление в Колумбийский университет означало для Уоррена возможность учиться у Грэхема и Додда. А в рекламном буклете было написано: «Ни один другой город в мире не предлагает так много возможностей для того, чтобы напрямую, без посредников, познакомиться с тем, как строится бизнес на самом деле. Наши студенты могут лично общаться с выдающимися лидерами американского бизнеса, многие из которых щедро дарят им свое время, участвуя в семинарах, учебных занятиях и конференциях... Деловые сообщества города с радостью приветствуют наших студентов в качестве гостей»¹⁰. Этого не мог предложить даже Гарвард.

Уоррен твердо решил, что будет поступать в Колумбийский университет. Но он чуть не опоздал.

«Я написал им письмо в августе, за месяц до начала занятий, гораздо позже, чем это следовало бы сделать. Помню ли я, что именно было написано в том письме? Возможно, о том, что нашел их рекламный буклет в Университете Омахи и в нем было сказано, что в Колумбийском университете преподают Бен Грэхем и Дэвид Додд, которые для меня были все равно что боги с Олимпа, улыбающиеся стоящим внизу простым смертным. И если бы мне представился шанс, то я бы приехал учиться с великой радостью. Я уверен, что это было достаточно нестандартное заявление о приеме в университет. Но оно было искренним и очень личным».

С помощью своего письменного обращения, пусть и крайне необычного, Уоррен произвел более удачное впечатление, чем если бы ему пришлось снова проходить интервью. Заявление Баффета оказалось на столе Дэвида Додда, который как заместитель декана отвечал за прием новых студентов. К 1950 году, после двадцати семи лет преподавания в Колумбийском университете, Додд стал младшим партнером великого Бенджамина Грэхема.

Худой, хрупкий, лысеющий мужчина, заботившийся о жене-инвалиде, Додд был сыном пресвитерианского священника. Он был на восемь лет старше отца Уоррена. Возможно, Додд был искренне тронут письмом Уоррена. Не менее важно, что и он, и Грэхем, и другие преподаватели Колумбийского университета были значительно больше заинтересованы в деловых способностях своих студентов, чем в их эмоциональной зрелости. Грэхем и Додд не пытались лепить из них лидеров. Они преподавали специализированные навыки и умения.

Неважно, по какой именно причине, но Уоррен был зачислен в Колумбийский университет — уже после окончания срока подачи заявлений и без вступительного собеседования.

Глава 16. Первый урок

Нью-Йорк • осень 1950 года

Уоррен прибыл в Нью-Йорк в одиночку. Единственным человеком, которого он там знал, была его тетя Дороти Шталь, вдова глубоко почитаемого Мэриона Шталя. Рядом с Баффетом уже не было заботливых женщин, к которым он был так привязан. Его преподавателями и соучениками в бизнес-школе были в основном мужчины. В отличие от Пенсильвании, где он жил в паре часов езды от семьи, здесь он был целиком и полностью предоставлен сам себе. Отец вновь погрузился в политику, рассчитывая вернуть себе место в Конгрессе, и в этот раз вел свою кампанию самостоятельно. Но даже если бы он и победил на выборах, Вашингтон все равно был слишком далеко.

Уоррен поступил в Колумбийский университет с опозданием, и ему не выделили комнату в общежитии. Он нашел самую дешевую квартиру — стал членом YMCA и платил доллар в день за комнату в принадлежащем ей доме на 34-й Вест-стрит, вблизи Пенсильвания-стейшн, выплачивая при этом членские взносы в размере 10 центов в день¹. Уоррен был достаточно богат, имея стипендию Миллера в размере 500 долларов и 2000 долларов, которые ему подарил отец на окончание школы и в качестве залога против курения². Он также располагал 9803,70 доллара накоплений, часть которых были вложены в акции*. Чистого капитала у него было 44 доллара наличными, половинная доля автомобиля и 334 доллара, инвестированных в бизнес по продаже подержанных мячей для гольфа, которые он получал от Витека. Но так как для Уоррена каждый доллар сегодня был равен десяти долларам в будущем, он не собирался тратить больше, чем это было необходимо. Каждый цент был новой снежинкой в будущем снежном коме.

Уоррен вспоминает, как в первый день Дэвид Додд, который читал курс «Введение в финансы: управление инвестициями и анализ ценных бумаг», изменил своей обычной манере и поздоровался с ним лично. Уоррен уже довольно хорошо изучил учебник «Анализ ценных бумаг», написанный Грэхемом и Доддом³. Как основной инициатор и составитель этой книги Додд был, конечно, хорошо знаком с ее содержанием. Но когда дело дошло до самого текста, Баффет понял, что знает эту книгу лучше самого Додда. «Я мог цитировать любую ее строчку. Я помнил каждый пример, приведенный на семи или восьми сотнях страниц. Я полностью впитал ее. Вы можете себе представить, что чувствует автор, когда кто-то настолько любит его книгу».

Опубликованный в 1934 году «Анализ ценных бумаг» был базовым учебником для студентов, серьезно занимающихся изучением рынка. В нем более детально, чем в других книгах, излагались новаторские концепции, которые гораздо позднее ⁹⁶ были адаптированы для широкой читательской аудитории в «Разумном инвесторе». В течение четырех лет Додд тщательно записывал лекции и семинары Бена Грэхема, а затем обобщил и обогатил их примерами из собственных знаний в области корпоративных финансов и бухгалтерского учета. Он отредактировал рукопись, читал корректуру в своем летнем доме на острове Чебег в Каско-Бэй в промежутках между игрой в гольф и соревнованиями по ловле макрели⁹⁶. Он довольно скромно описал свое участие: «Гений [Грэхема] был оттенен большим опытом и исключительным литературным талантом. Я же выполнял всего лишь роль адвоката дьявола⁹⁷ в ряде вопросов, в которых он чувствовал себя затруднительно»⁵.

Основной темой семинаров Додда была оценка не погашенных в срок облигаций железнодорожных компаний. Уоррену с детства нравились поезда — во многом благодаря длинной и пестрой истории компании Union Pacific Омаха была «центром Вселенной» обанкротившихся железнодорожных компаний⁹⁸. Свою любимую книгу «Торговля облигациями» Таунсенда Уоррен прочитал в семь лет, заказав ее в качестве рождественского подарка у Санта-Клауса⁶. Поэтому он воспринял тему обанкротившихся железнодорожных компаний как манну небесную. Неудивительно, что Додд проявил необычайный интерес к пытливому студенту, пригласив его на обед и познакомив со своей семьей. Уоррен наслаждался таким отеческим вниманием, а также сочувствовал Додду, который был вынужден ухаживать за своей психически больной женой.

Стоило Додду задать на уроке вопрос, как Уоррен уже тянул руку вверх, опережая остальных. Он знал ответы на все вопросы, хотел отвечать, не страшился внимания и не боялся показаться глупым. Но он и не красовался, как думали его соученики, — Баффет просто был молодым, энергичным и отчасти незрелым юношей⁷.

В отличие от Уоррена большинство студентов не интересовали акции, облигации, им, вероятно, было скучно на этих семинарах. Все они были удивительно схожими между собой и после окончания университета хотели попасть на работу в General Motors, IBM или U.S. Steel.

Один из них, Боб Данн, был настоящей университетской звездой образца 1951 года. Уоррен восхищался его умом, способностью подать себя и часто заходил к нему в гости в общежитие. Однажды днем Фред Стэнбек, сосед Данна, проснулся от громкого голоса. Голос говорил настолько интересные вещи, что ему сразу же расхотелось спать. Встав с кровати, он пошел в соседнюю комнату. Там он нашел коротко стриженного, плохо одетого парня, который, наклонившись вперед, говорил со скоростью тысячи слов в минуту. Стэнбек плюхнулся в кресло и стал слушать Уоррена, который с большим апломбом рассказывал о каких-то найденных им недооцененных акциях.

Было очевидно, что Уоррен с головой ушел в фондовый рынок. Он говорил и о мелких компаниях, таких как Tyer Rubber Company и Sargent & Со, которые делали замки, и о более крупных, как, например, компания по оптовой торговле оборудованием Marshall-Wells⁸. Стэнбек проникся речью Уоррена. Не откладывая дела в долгий ящик, он тут же купил акции — впервые в жизни.

Стэнбек был сыном энергичного торговца, разбогатевшего на продаже SnapBack — средства от «невралгии»⁹⁹ и стимулятора на основе кофеина, которое он продавал прямо с заднего сиденья своего «форда»⁹. Фред-младший рос умным замкнутым мальчиком. Его родиной была крошечная деревушка Солсбери в Северной Каролине. Он появился на свет как будто специально для того, чтобы стать преданной аудиторией Уоррена. Молодые люди стали проводить время вместе — тараторящий без умолку тощий парень и красивый молодой блондин с голосом, источающим патоку. Однажды у Уоррена появилась идея. Он попросил разрешения у профессора Додда пропустить его занятие, чтобы посетить ежегодное собрание акционеров компании Marshall-Wells. За несколько месяцев до начала учебы в университете он и Говард совместно купили 25 акций этой компании.

«Marshall-Wells представляла собой оптовую компанию по продаже оборудования, расположенную в городе Дулут. Это было первое ежегодное собрание, которое я посетил. Они организовали его в Джерси-Сити, вероятно для того, чтобы на него пришло как можно меньше акционеров».

Представление Уоррена о собраниях акционеров складывалось на основе его представления о бизнесе как таковом. Не так давно он продал свою ферму, удвоив сбережения, накопленные за пять лет. Все то время, пока Баффет владел этой фермой, он делил прибыль от урожая с ее арендатором. Но доход от продажи фермы он получал единолично. В случае с фермой Уоррен вложил деньги, принял на себя все риски и затем получил прибыль. Такую же логику Уоррен применял и в отношении других видов бизнеса. Менеджеры-руководители получают доход вследствие хорошей работы фирмы. Но они подотчетны владельцам бизнеса, которым достаются все бонусы в случае увеличения стоимости компании. Конечно, если менеджеры купят акции, они также станут владельцами и партнерами других капиталистов. Но независимо от того, сколько акций купят, они будут оставаться служащими компании, несущими ответственность перед акционерами за успехи или неудачи. Таким образом, Уоррен считал, что на собрании акционеров руководство компании всегда должно представлять отчет о работе.

Однако в описываемом случае руководство компании не разделяло его представления о собственной деятельности.

Уоррен и его новый друг Стэнбек сели в поезд, направляющийся в Джерси-Сити. Прибыв в мрачный конференц-зал на верхнем этаже Corporation Trust Company, они обнаружили полдюжины людей, ждущих начала собрания, на котором компания планировала быстро расправиться с повесткой дня. Парадоксально, но безразличие руководства и невнимательность акционеров работали на Уоррена. Чем меньше людей пришли на собрание, тем более ценной могла быть информация, которую он мог получить от компании¹⁰⁰.

Одним из немногих людей, присутствовавших в зале, был и 34-летний Уолтер Шлосс, работавший в компании Бена Грэхема «Грэхем-Ньюман Корпорейшн»

за жалкие пятьдесят долларов в неделю¹⁰¹. Как только началось собрание, Шлосс стал задавать руководству неудобные вопросы. Этот маленький, кроткий, темноволосый мужчина, выходец из еврейских иммигрантов, живших в Нью-Йорке, мог показаться служащим Marshall-Wells слишком резким и грубым. «Они были расстроены тем, — вспоминал Стэнбек, — что какие-то посторонние вмешиваются в ход собрания. Раньше никто никогда не приходил на них, и нынешняя активность им была не по нраву»¹⁰.

Уоррену сразу же понравилось выступление Шлосса, а когда он узнал, что Шлосс работает на «Грэхем-Ньюман», у него возникло чувство, как будто он встретил родственника. Как только собрание закончилось, Уоррен подошел к Шлоссу, и они разговорились. Оказалось, что они мыслят одинаково и оба уверены в том, что богатство трудно получить, но легко потерять. Дед Шлосса праздно проводил время в клубах Нью-Йорка, оставив свою компанию на совести бухгалтера, — тот же, будучи хранителем денег и документов, использовал последние для присвоения первых. Отец Шлосса на пару с партнером основал радиозавод, склад которого сгорел при подозрительных обстоятельствах, прежде чем хоть один радиоприемник был продан. Уолтеру было тринадцать лет, когда его мать потеряла все свое наследство во время кризиса 1929 года.

Отец Уолтера был заводским служащим, а после увольнения начал продавать почтовые марки. Окончив школу в 1934 году, Уолтер устроился курьером в Pony Express и разносил корреспонденцию по всей Уолл-стрит. Однажды, находясь в хранилище ценных бумаг компании, он спросил своего начальника, можно ли ему заняться анализом акций. Ответ был отрицательным, но при этом начальник сказал ему: «Парень по имени Бен Грэхем недавно написал книгу под названием “Анализ ценных бумаг”. Прочитай ее, этого тебе будет вполне достаточно для учебы»¹¹.

Шлосс прочитал ее от корки до корки, но захотел большего. Дважды в неделю с пяти до семи часов он посещал Нью-Йоркский институт финансов, где Грэхем преподавал основы инвестирования. Грэхем организовал эти семинары в 1927 году в качестве эксперимента, надеясь воплотить свои мечты о преподавании в Колумбийском университете. В то время все хотели покупать акции, учебный класс был переполнен. «И хотя я предупреждал своих студентов, что любые упомянутые мною акции являются не более чем простым примером и не должны быть предметом покупки, случалось так, что некоторые недооцененные акции впоследствии существенно повышались в цене», — сказал Грэхем однажды, и это еще было мягко сказано¹².

Когда Грэхем упоминал названия акций, которые он в настоящее время покупает, такие люди, как, например, старший маклер Goldman Sachs Густав Леви, сразу же пытались воспользоваться этими знаниями, чтобы разбогатеть самим и привести свои компании к успеху. Грэхем настолько очаровал Шлосса, что тот стал работать на него и его партнера Джерри Ньюмана. Уоррен сразу же почувствовал симпатию к Уолтеру — не только в силу его завидной работы, но и из-за того, сколько довелось пережить этому человеку, и его упорного стремления к лучшему. На собрании Marshall-Wells Уоррен также узнал по широким плечам и сигаре другого акционера. Это был Лу Грин, союзник Бена Грэхема, известный инвестор и партнер небольшой, но уважаемой фирмы ценных бумаг Stryker & Brown¹⁰². Грин, Грэхем и Джерри Ньюман охотились за компаниями, чьи акции стоили дешевле, чем склад, забитый просроченными собачьими бисквитами Barbecubes. Они пытались купить такое количество акций, которое позволило бы им быть избранными в советы директоров компаний и таким образом влиять на политику их руководства.

Лу Грин произвел большое впечатление на Уоррена, и в надежде произвести такое же в ответ Уоррен завязал с ним разговор, а затем он, Грин и Стэнбек отправились на поезде из Нью-Джерси. Грин предложил молодым людям пообедать вместе.

Они как будто выиграли джекпот. Уоррен обнаружил, что Грин довольно-таки прижимист, и это пришлось ему по душе. «Он был чрезвычайно богат, а мы пошли в какую-то забегаловку».

За обедом Грин начал рассказывать, как его преследуют женщины, охотящиеся за его деньгами. Поскольку он перешел в средний возраст, его методы борьбы с такими женщинами включали в себя прямую конфронтацию: «Вам нравятся эти вставные челюсти? А как насчет лысой головы? Или огромного живота?» Уоррен наслаждался разговором, пока Грин вдруг не поменял тему и не поставил его в затруднительное положение.

«Он спросил: “Почему вы покупаете акции Marshall-Wells?”

И я ответил: “Потому что Бен Грэхем купил их”».

Грэхем действительно был кумиром Уоррена, хотя они никогда и не встречались. А так как толчком к покупке этих акций послужила книга «Анализ ценных бумаг», Уоррен считал, что должен прямо об этом сказать¹³. Но на самом деле у него были и другие причины для покупки этих акций.

Marshall-Wells считалась крупнейшим продавцом технического оборудования в Северной Америке и зарабатывала столько денег, что в случае выплаты дивидендов на каждую акцию приходилось бы по 62 доллара. Акции компании продавались по 200 долларов за штуку. Владеть акциями Marshall-Wells было все равно что владеть облигацией с купоном в 31 процент. В этом случае в течение трех лет Уоррен получил бы почти по два доллара на каждый доллар, вложенный в эту компанию. Даже при отсутствии дивидендов цена акций все равно должна была со временем вырасти. Надо было быть сумасшедшим, чтобы пропустить такое.

Но Уоррен не раскрыл этого Лу Грину. Он просто сказал: «Потому что Бен Грэхем купил их».

«Лу посмотрел на меня и сказал: “Урок первый! Уоррен, думай самостоятельно”. Я никогда не забуду этот взгляд. Я чувствовал себя дураком. Мы сидели в маленьком кафе с потрясающим человеком. И у меня вдруг возник четкий план дальнейших действий».

Уоррен не собирался снова повторять свои ошибки и хотел найти как можно больше компаний, подобных Marshall-Wells. Поэтому перед семинаром Грэхема он изучил все, что смог узнать о его методе, его книгах, особенностях его инвестиций и о самом Грэхеме. Он узнал, что Грэхем был председателем совета директоров компании под названием Government Employees Insurance Company, или GEICO¹⁴. Эта компания не была упомянута в «Анализе ценных бумаг». Отыскав ее в Moodys

Manual, он обнаружил, что компания Грэхема и Ньюмана владела 50 процентами акций, однако недавно продала свой пакет другим акционерам¹⁰³.

Что это за компания? Уоррен решил это узнать. В холодное зимнее субботнее утро несколько недель спустя он вскочил на поезд, направляющийся в Вашингтон, и появился на пороге компании. Был нерабочий день, но охранник ответил на его стук. Уоррен любезно поинтересовался, сможет ли кто-нибудь объяснить ему суть деятельности GEICO. Он не забыл упомянуть, что учится у Бена Грэхема.

Охранник поднялся по лестнице в офис, где работал вице-президент GEICO по финансам Лоримар Дэвидсон. Услышав о просьбе, тот подумал: «Раз уж это ученик Грэхема, я уделю ему пять минут, поблагодарю и найду вежливый способ отослать»¹⁵. Он сказал охраннику, чтобы тот впустил Уоррена.

Уоррен представился и выложил все как на духу, что не могло не понравиться Дэвидсону: «Меня зовут Уоррен Баффет. Я студент Колумбийского университета. По всей видимости, Бен Грэхем будет моим преподавателем. Я читал его книгу и считаю, что он великолепен. Узнал, что он является председателем совета директоров GEICO. Я ничего не знаю об этой компании, но очень хотел бы узнать».

Полагая, что может потратить несколько минут на студента Грэхема, Дэвидсон начал делиться с Уорреном базовыми знаниями в области автострахования. Однако, по его словам, «после десяти-двенадцати минут разговора я понял, что разговариваю с весьма необычным молодым человеком. Вопросы, которые он задавал, не были вопросами новичка — это были вопросы опытного аналитика в сфере страхования. Все они были профессиональными. Он был молод и выглядел соответствующе. Он назвал себя студентом, но говорил как человек, который давно занимается бизнесом и многое знает. Когда я это понял, то сам стал задавать ему вопросы. И узнал, что он был успешным бизнесменом с шестнадцати лет, что он подал свою первую декларацию о доходах в четырнадцать лет и с тех пор продолжает делать это каждый год и что у него несколько малых бизнесов». Лоримар Дэвидсон многого достиг сам, так что его трудно было чем-либо удивить. «Дэви», как его называли в университете, был посредственным студентом, но, по его словам, уже с десяти-одиннадцати лет знал, кем будет. «Я хотел быть в точности как мой отец. Я никогда не думал о чем-то другом [кроме торговли облигациями]». Он считал Уолл-стрит настоящей Меккой.

В 1924 году в первую неделю работы в качестве торговца облигациями Дэвидсон заработал 1800 долларов комиссии. Со временем он начал играть на фондовой бирже с использованием заемных денег, торгуя акциями «Радио» (Американской радиокорпорации RCA). В июле 1929 года он открыл короткую позицию по акциям «Радио», продававшимся по абсурдно высокой цене. Он был уверен в том, что цены на них быстро упадут. Однако абсурд не знал границ, и когда акции выросли еще на 150 пунктов, Дэвидсон потерял все. Затем, когда 29 октября рухнул весь рынок, он забыл и о своей беременной жене, и о том, что они потеряли все, что у них было. Единственной его целью стало помочь своим клиентам пережить ужас, с которым те столкнулись. Он и его коллеги работали до пяти утра, отвечая на звонки клиентов, которые, за редким исключением, сами торговали на заемные деньги.

Сначала клиенты старались погасить свои кредиты наличными деньгами. Фондовые аналитики и правительственные чиновники заявляли, что фонды восстановятся в ближайшее время. Процесс шел с неизменной скоростью, но не в том направлении. Очередная волна требований об уплате лишила Дэвидсона половины клиентов — они оказались не в состоянии рассчитаться по своим долгам. Дэвидсон же, который до кризиса зарабатывал невероятную сумму в 100 000 долларов в год на одних только комиссионных", вскоре стал получать 100 долларов в неделю и считать себя счастливчиком. «Это было довольно жалкое зрелище, — вспоминает он о годах депрессии, — когда ранее успешный старый друг, у которого есть жена и дети, вынужден считать каждый цент, чтобы заработать на пропитание, продавая фрукты на углу Уолл-стрит и Брод-стрит».

Именно благодаря своей работе по продаже облигаций Дэви случайно обратился к услугам Government Employees Insurance Company. Когда он узнал, как работает GEICO, то был просто очарован.

GEICO стремились сделать автострахование максимально дешевым, продавая полисы по почте без использования услуг агентов^{104 105}. Для того времени это была революционная идея. Чтобы она заработала, необходимо было ввести кое-какие правила, не допускавшие того, чтобы водитель, выпив полбутылки текилы, ехал в три часа ночи с большим превышением скорости¹⁰⁶. Позаимствовав идеи у компании USAA, продававшей полисы только военным, учредители GEICO Лео Гудвин и Кливе Ри решили продавать страховки только государственным служащим, потому что те, как и военные, были ответственными и законопослушными гражданами. Кроме того, госслужащих было много. Вот так и родилась Government Employees Insurance Company.

Позже семья Ри наняла Дэвидсона в качестве продавца их акций, так как члены семьи жили в Техасе и не хотели тратить время на дорогу. Собирая синдикат покупателей, он обратился к «Грэхем-Ньюман» в Нью-Йорке. Предложение заинтересовало Бена Грэхема, но было отвергнуто его грубоватым партнером Джерри Ньюманом. «Джерри считал, что покупать что-то по цене продавца недопустимо. Он сказал: “Я никогда не покупал ничего по цене продавца и не собираюсь делать этого сейчас”», — рассказывал Дэвидсон.

Они торговались. Немного уступив, Дэвидсон убедил Джерри Ньюмана купить 55 процентов компании за миллион долларов. Бен Грэхем стал председателем совета директоров GEICO, Ньюман — одним из директоров. Шесть или семь месяцев спустя Дэвидсон сообщил исполнительному директору компании Лео Гудвину, что хочет перейти на работу в GEICO и заняться управлением инвестициями. Гудвин посоветовался с Беном Грэхемом и согласился.

Услышав эту историю от Дэвидсона, Уоррен был очарован. «Я не мог остановиться и продолжал засыпать его вопросами о страховании и GEICO. Он не пошел на обед в тот день — вместо этого он сидел и разговаривал со мной в течение четырех часов, как будто я был самым важным человеком в мире. Впустив меня в свой кабинет, он открыл мне дверь в мир страхования».

Сейчас большинство людей хотят, чтобы эта дверь была надежно закрыта. Но в то время страхование было одним из основных предметов в бизнес-школах; Уоррен изучал его в Пенсильвании, и в этом занятии было что-то такое, что заставляло его «внутреннего критика» навострить уши. Он заинтересовался системой страхования под названием тонтина, при которой всю накопленную сумму страховки получает член фонда, переживший всех остальных. Тонтины в то время были официально запрещены¹⁶.

Уоррен даже рассматривал в качестве будущей профессии актуарное дело — математику страхования. Он мог бы десятилетиями трудиться над таблицами статистических данных о смертности или о средней продолжительности жизни инвалидов. Помимо того что он наслаждался бы этой работой, в одиночестве погружаясь в сбор и систематизацию чисел, актуарное дело позволило бы ему тратить свое время на размышления об одном из двух его любимых вопросов — ожидаемой продолжительности жизни.

Однако его второе увлечение (накопление денег) взяло верх.

Уоррен начал разбираться с фундаментальной концепцией бизнеса — каким образом компании на самом деле зарабатывают деньги. Компания в его представлении была чем-то похожа на отдельно взятого человека. Она должна была изо всех сил изыскивать способы сохранить крышу над головами своих сотрудников и акционеров.

Уоррен понял, что поскольку GEICO продает страховки по самым низким ценам, то заработать на этом деньги она сможет только при минимуме затрат. Он также обнаружил, что страховые компании инвестируют взносы своих клиентов задолго до момента выплат. Иными словами, компании могли использовать чужие деньги для своих целей — и эта идея была ему по душе.

Концепция GEICO показалась Уоррену беспроигрышной.

В следующий же понедельник, менее чем через сорок восемь часов после возвращения в Нью-Йорк, Уоррен продал акции, составлявшие три четверти его растущего портфеля, и купил на эти деньги 350 акций GEICO. Это был невероятный поступок для обычно осторожного Уоррена.

А то что цена акций была такой, что даже Грэхем не одобрил бы эту покупку (несмотря на то что «Грэхем-Ньюман» недавно стал самым крупным акционером GEICO), делало этот поступок еще более невероятным. Идея Грэхема заключалась в том, чтобы покупать акции за меньшую цену, чем стоимость активов. А еще он не верил в то, что можно что-то выиграть, покупая небольшое количество. Но Уоррен находился под впечатлением от рассказа Лоримара Дэвидсона. GEICO быстро росла, и он был уверен, что сможет предсказать, сколько она будет стоить через несколько лет. Если исходить из этого, то заплаченная им цена была достаточно низкой. Он написал об этом отчет и отправил его на фирму своего отца, заявив, что акции GEICO продаются по 42 доллара за штуку, то есть почти в восемь раз превышают величину чистой прибыли в расчете на акцию. Другие страховые компании, отметил он, продавали свои акции при гораздо более высоком соотношении цены к прибыли. К тому же GEICO была небольшой компанией, в то время как ее конкуренты «практически исчерпали запасы роста». Затем

Уоррен сделал заниженный прогноз стоимости компании через пять лет. По его расчетам выходило, что акции в будущем могут стоить 80-90 долларов за штуку¹⁷.

Этот прогноз был в стиле Грэхема. Опыт, приобретенный им за годы экономического бума и депрессии, сделал его осторожным относительно расчета перспектив возможных доходов. Настолько осторожным, что хотя на лекциях он и любил поговорить о консервативном методе оценки, но на практике он никогда не использовал бы его для оценки акций, которые собирался покупать. Тем не менее Уоррен поставил на этот прогноз три четверти своих накоплений.

В апреле он написал письмо в две наиболее известные брокерские фирмы, специализировавшиеся на акциях страховых компаний (Geyer & Со и Blythe and Company), с просьбой предоставить ему свои исследования. Затем он посетил их, чтобы поговорить относительно прогнозов в отношении GEICO. Услышав их мнение, Уоррен изложил свою теорию.

Они заявили, что он сошел с ума.

В отрасли доминировали огромные страховые компании с тысячами агентов, и ожидалось, что так будет всегда. Но, несмотря на это, GEICO росла, как одуванчик в июне, и печатала деньги, как Монетный двор США.

Уоррен не мог понять, как они не видят очевидного.

Глава 17. Эверест

Нью-Йорк • весна 1951 года

Когда в Колумбийском университете начался второй семестр, Уоррен весь трепетал от возбуждения. Во-первых, отца только что большинством голосов избрали в Конгресс в четвертый раз, а во-вторых, он наконец собирался встретиться со своим героем.

В своих мемуарах Бен Грэхем описывает себя как одиночку, у которого после окончания средней школы никогда не было близкого друга: «У меня были приятели, но закадычного друга не было никогда»¹. Никто не мог достучаться до его сердца. Люди восхищались им, любили его и хотели подружиться с ним больше, чем этого хотел он. Он вызывал у людей восхищение, но никто не мог похвастаться тем, что был его другом. Позднее Баффет назвал это «защитной оболочкой» Грэхема. Даже со своим партнером Дэвидом Доддом Грэхем не был близок, он испытывал большие трудности в понимании других людей и общении с ними. Окружающим было тяжело с ним разговаривать — слишком умным, слишком эрудированным, слишком интеллигентным. Рядом с ним невозможно было расслабиться, приходилось постоянно напрягать свои умственные способности. И хотя он всегда был любезен в общении, но быстро уставал от бесед. «Настоящими друзьями и близкими» Грэхема были его любимые авторы — Гиббон, Вергилий, Мильтон, Лессинг — и их произведения, которые, по его словам, «оставили большой след в моей памяти и имели гораздо большее значение для меня, чем живые люди».

На первые 25 лет жизни урожденного Бенджамина Гроссбаума² выпали четыре финансовых кризиса и три депрессии¹⁰⁷. Когда Бену было девять лет, скончался его отец. Его смерть стала тяжелым ударом для семьи. Практичная честолюбивая мать Грэхема потеряла большую часть своих акций во время паники 1907 года, и ей пришлось скрепя сердце заложить драгоценности. Одним из самых ранних воспоминаний Грэхема было то, как они стояли в банке у окошка кассира, пытаясь обналичить чек, и тот громко спросил коллегу, располагает ли миссис Гроссбаум суммой в пять долларов. Грэхем вспоминает, что «его семью спасли родственники, проникшиеся их несчастьями»³.

Тем не менее Бен преуспевал в средней школе Нью-Йорка. Он читал Виктора Гюго на французском языке, Гете — на немецком, Гомера — на греческом, а Вергилия — на латыни. После окончания школы Бен хотел поступить в Колумбийский университет, но у него было недостаточно денег. Посетив дом семьи Гроссбаум, инспектор отказал Бену в стипендии. Мать Бена была убеждена, что сделал он это потому, что увидел в доме несколько стульев и некоторые другие мелкие предметы мебели эпохи Людовика XVI, несмотря на их заверения, что они живут в стесненных обстоятельствах. Бен, однако, был уверен, что инспектор обнаружил «тайное уродство» в его душе: «В течение многих лет я боролся с тем, что французы называют mauvaises habitudes [вредная привычка, эвфемизм для мастурбации] и которое в сочетании с врожденным пуританством и широко распространенными медицинскими брошюрами, от которых волосы вставали дыбом, привело меня к невообразимым моральным и физическим проблемам»⁴.

Бедный, сломленный Грэхем оказался в бесплатном городском колледже и был убежден, что аттестат этой школы не позволит ему попасть в лелеемый им мир. Последней каплей, переполнившей чашу, стала кража из его шкафчика двух чужих книг, за которые ему пришлось заплатить. У него не было своих карманных денег. Он бросил колледж, получил работу в компании, которая занималась сборкой и установкой дверных звонков, и во время работы читал наизусть «Энеиду» и «Рубаи» Хайяма. В конце концов он повторно подал документы в Колумбийский университет и на этот раз получил стипендию, в которой, как оказалось, ему ранее было отказано из-за канцелярской ошибки. Грэхем продолжал выполнять разную черновую работу для оплаты текущих расходов, но тем не менее быстро стал университетской звездой. Работая над проверкой накладных, он, чтобы отвлечься, сочинял про себя сонеты. По окончании университета он отказался от стипендии юридической школы, отклонил предложения трех разных отделений — философского, математического, филологического — и по совету своего декана пошел в рекламный бизнес⁵.

Чувство юмора Грэхема всегда граничило с иронией. Первая попытка написать рекламную песенку для негорючих чистящих жидкостей Carbona была отвергнута клиентами как слишком страшная:

Маленькой девочке надо мыть пол_у С полки достала девчонка бензол,

Если 6 «Карбону» знала растяпа,

Сейчас бы не плакали мама и папа¹⁰⁸.

После этого эпизода декан Колумбийского университета Дин Кеппель рекомендовал Грэхема на работу в брокерскую фирму Newburger, Henderson & Loeb. Грэхем вспоминал: «Я только по слухам и книгам знал, каким волнующим и драматичным местом был Уолл-стрит. Я дико хотел участвовать в его таинственных ритуалах и знаменательных событиях».

Он начал в 1914 году с нижней ступеньки карьерной лестницы — с должности курьера за 12 долларов в неделю. Затем «перешел» в клиентский зал и записывал на доске цены акций. На этой работе Грэхем провернул классический для Уолл-стрит трюк: он занимался исследованиями на стороне, пока в один прекрасный день биржевой брокер не передал доклад с негативной оценкой облигаций Missouri Pacific Railroad, который написал Грэхем, партнеру в Bache & Company. И она наняла Грэхема на работу статистика¹⁰⁹. Позже он вернулся в Newburger, Henderson & Loeb уже в качестве партнера, где и оставался до 1923 года. Затем группа спонсоров, включая членов семьи Розенволд (первые партнеры в Sears), переманила его, предложив стартовый капитал в 250 000 долларов, что позволило Грэхему уйти в собственный бизнес.

Однако уже в 1925 году Грэхем закрыл этот бизнес из-за разногласий со спонсорами по поводу собственного вознаграждения и 1 января 1926 года создал компанию Benjamin Graham Joint Account со стартовым капиталом в 450 000 долларов, полученных от клиентов и взятых из собственных накоплений. Вскоре после этого Джером Ньюман, брат одного из клиентов, предложил инвестировать свои деньги в его компанию, став партнером Грэхема. Ньюман отказался от зарплаты до тех пор, пока не изучит полностью этот бизнес и тот не начнет приносить прибыль. Однако Грэхем настоял на скромной, но реальной зарплате, и Ньюман поступил в компанию, привнеся в нее широкие знания о бизнесе и хорошие управленческие навыки.

В 1932 году Грэхем опубликовал несколько статей в Forbes под общим заголовком «Американский бизнес скорее мертв, чем жив?», в которых критиковал руководителей компаний, сидящих на мешках с деньгами и инвестициями, и инвесторов, не обращающих внимания на это богатство, не отраженное в ценах на акции. Грэхем знал, что нужно делать с этим, но у него не хватало капитала. Потери на фондовом рынке снизили активы Joint Account с 2,5 млн до 375 тыс. долларов¹¹⁰. Грэхем считал своим долгом возместить потери партнеров, но для этого пришлось бы утроить ее капитал. Однако в тот момент даже для того, чтобы просто сохранить компанию на плаву, пришлось бы сильно постараться. Ситуацию спас тесть Джерри Ньюмана, инвестировавший в фирму 50 000 долларов. К декабрю 1935 года Грэхем утроил капитал и возместил все потери.

В 1936 году по причинам, связанным с налогообложением, Грэхем и Ньюман реорганизовали Joint Account в две отдельные компании — «Грэхем-Ньюман Корпорейшн» и Newman & Graham⁶. Первая компания взимала фиксированные комиссионные

и выпустила свои акции в открытую продажу на бирже. Вторая же представляла со-5ой хедж-фонд, или частное партнерство с ограниченным числом профессиональных партнеров, которые платили Грэхему и Ньюману как нанятым менеджерам.

Грэхем и Ньюман оставались партнерами в течение тридцати лет, несмотря на то что в своих мемуарах Грэхем описывает Ньюмана как «неприветливого, требовательного, нетерпеливого и придирчивого» человека, склонного к «излишней грубости» в ходе переговоров. По словам Грэхема, Ньюман был «непопулярен даже среди своих друзей, которых у него было достаточно много». Грэхем упоминает «многочисленные ссоры с деловыми партнерами», в которые перерастало почти каждое обсуждение дел. Они ладили друг с другом благодаря той самой «защитной оболочке» Грэхема: на поведение других людей он обычно не обращал никакого внимания.

Тут, однако, было исключение, связанное со склонностью Грэхема оспаривать авторитет личностей, известных в деловых кругах. Тщательно изучив доклад, опубликованный Interstate Commerce Commission, он обнаружил, что нефтяная компания Northern Pipeline, чьи акции продавались по 65 долларов, в дополнение к своим активам купила железнодорожные облигации стоимостью 95 долларов за акцию. Тем не менее Фонд Рокфеллера, владевший контрольным пакетом акций Northern Pipeline, ничего не сделал для того, чтобы обеспечить акционерам доступ к этим облигациям. Акции продавались по старым, низким ценам, которые не отражали настоящую стоимость облигаций. Грэхем начал потихоньку скупать акции Northern Pipeline, пока его фирма не превратилась во второго по величине акционера после Фонда Рокфеллера. Тогда он стал настаивать на том, чтобы право владения облигациями было распределено между акционерами. Руководство Northern Pipeline, которое перешло из компании Standard Oil после ее банкротства в 1911 году, не давало ему однозначного ответа. Они заявили, что облигации компании необходимы, чтобы иметь возможность в будущем оплатить ремонт устаревших трубопроводов. Но Грэхем настаивал на своем. Тогда руководители просто-напросто заявили: «Нефтяная компания — это довольно сложный, специализированный бизнес, о котором вы ничего не знаете, а мы занимаемся этим всю жизнь. Если вы не согласны с нашей политикой, то почему бы вам не продать свои акции?»

Однако Грэхем считал, что он выступает не только от своего имени, но и от имени всех инвесторов. Поэтому, вместо того чтобы продать акции, он отправился на собрание акционеров в Ойл-Сити, где оказался единственным «человеком со стороны». Грэхем внес предложение относительно распределения права владения железнодорожными облигациями между акционерами, но руководство Northern Pipeline отказалось принять его, поэтому предложение никто не поддержал. Более того, в репликах руководства компании Грэхем уловил антисемитские намеки, и это укрепило его уверенность в справедливости борьбы. В течение следующего года он продолжал скупать акции, объединился с другими инвесторами и приготовился вести юридическую войну с руководством Northern Pipeline — борьбу за контроль над компанией. К моменту проведения следующего собрания акционеров он собрал достаточно голосов, чтобы избрать в совет еще двух директоров, и это склонило весы в пользу расширения права владения облигациями. В итоге компании пришлось распределить их между акционерами из расчета 110 долларов за акцию.

Этот эпизод стал широко известен на Уолл-стрит, и небольшая компания Грэхема «Грэхем-Ньюман Корпорейшн» моментально стала знаменитой.

Грэхем придерживался своих принципов, даже если это мешало его собственному бизнесу. На своих лекциях и семинарских занятиях он использовал примеры из практики своей компании «Грэхем-Ньюман». Каждый раз, когда он упоминал какие-либо акции, студенты покупали их после занятий, тем самым увеличивая их стоимость и вынуждая компанию Грэхема платить за них больше. Это сводило Джерри Ньюмана с ума. Зачем усложнять свою работу, позволяя другим людям быть в курсе того, что они делают? Чтобы зарабатывать деньги на Уолл-стрит, нужно держать свои мысли при себе. Но, как сказал однажды Баффет: «Бена на самом деле никогда не волновало, сколько у него денег. Он хотел, чтобы их было достаточно, и достиг этого в тяжелый период с 1929 по 1933 год. Как только он почувствовал, что денег достаточно, остальное стало неважно».

Двадцати летняя история «Грэхем-Ньюман» демонстрирует, что результаты компании опережали результаты роста фондового рынка в среднем на 2,5 процента в год — цифра, превысить которую удалось лишь небольшому количеству обитателей Уолл-стрит. Этот процент может показаться ничтожным, но если учесть, что это происходило в течение двух десятилетий, можно сказать, что каждый инвестор «Грэхем-Ньюман» положил в свой карман почти шестьдесят пять процентов прибыли. И что гораздо важнее, Грэхем достиг таких результатов, принимая на себя меньше рисков, чем тот, кто просто инвестировал в фондовый рынок.

И добился он этого благодаря своему умению анализировать цифры. До него стоимость ценных бумаг оценивали приблизительно, это были в основном догадки. Грэхем первым поставил анализ стоимости акций на системную основу. Он изучал только общедоступную информацию, обычно финансовую отчетность компаний, и редко присутствовал даже на открытых заседаниях с участием их руководства¹¹¹. Его коллега Уолтер Шлосс посетил собрание Marshall-Wells по своей инициативе, а не по приказу Грэхема.

Каждый четверг после закрытия биржи третья жена Бена, Эсти, заезжала за ним в офис «Грэхем-Ньюман» по адресу Уолл-стрит, 55, и отвозила в университет, где он вел семинар по оценке обыкновенных акций. Этот курс был кульминацией финансовой учебной программы университета и ценился настолько высоко, что его посещали (причем многократно) люди, которые уже работали в сфере управления финансами.

Разумеется, Уоррен смотрел на Грэхема с восхищением и трепетом. Он раз за разом перечитывал историю Northern Pipeline, когда ему было десять лет, задолго до того, как понял, кем именно был Бенджамин Грэхем в мире инвестиций. Теперь же он надеялся как-то сблизиться со своим учителем. У них было несколько общих увлечений. В поисках новых знаний Грэхем баловался живописью и наукой, писал стихи (безрезультатно пытаясь стать бродвейским сценаристом) и фиксировал в блокнотах информацию о различных непонятных изобретениях. Он также в течение многих лет занимался бальными танцами в студии Артура Мюррея, где неуклюже, как деревянный солдат, двигался под музыку и вслух считал шаги. Со званых обедов

Грэхем предпочитал сбегать, чтобы поработать над математическими формулами, почитать Пруста (на французском) или послушать оперу в одиночестве, а не страдать в скучной компании своих друзей⁷. В своих мемуарах он пишет: «Я помню все, что выучил, но не помню, как жил». Единственным исключением, когда жизнь взяла верх над обучением, были его любовные похождения.

Победить классических авторов в борьбе за внимание Грэхема могла только соблазнительная женщина. Он был невысокого роста и слабо развит физически, но люди говорили ему, что чувственные губы и пронизывающие голубые глаза делают его похожим на актера Эдварда Г. Робинсона⁸. Грэхема нельзя было назвать красивым, хотя в его облике было что-то проказливое. Тем не менее Грэхем олицетворял Эверест для женщин, которые любили вызов, — при виде его им хотелось сразу же «забраться на вершину».

Грэхем был трижды женат, и все его жены были очень разными: страстная, волевая учительница Хэзел Мазур, бродвейская танцовщица Кэрол Уэйд, которая была на восемнадцать лет моложе его, бывшая секретарша, умная и беззаботная Эстель «Эсти» Мессинг... Однако его полное пренебрежение к моногамии осложняло счастливую семейную жизнь. Позднее Грэхем писал в своих мемуарах⁹: «Позвольте мне не углубляться в детали своей первой внебрачной связи». Однако шестью предложениями позже он рассказывает рецепт завоевания острой на язык, «никоим образом не красивой» Дженни: «одна часть притяжения и четыре части благоприятных возможностей». Чем больше было притяжения, тем меньше ему нужно было возможностей, что делало его сексуальные домогательства по отношению к женщинам, которых он считал привлекательными, нарушающими приличия и даже бесстыдными. Пылкий от природы, Грэхем мог увидеть женщину в метро и тут же написать ей соблазнительный стишок. Он был слишком умен даже для своих пассий, им приходилось бороться изо всех сил, чтобы удержать его внимание. Переход от любви к бизнесу описывается в следующем отрывке из его мемуаров — и это очень по-грэхемовски¹⁰: «У меня остались самые нежные воспоминания о времени, проведенном с ней на пароходе компании Ward Line (я и не подозревал, что впоследствии моя фирма завладеет контрольным пакетом акций этого старого пароходства)».

Своим флиртом он доводил жен до безумия. Но в то время Уоррен ничего не знал о личной жизни Грэхема и думал только о том, что сможет учиться у такого блестящего педагога. В первый день семинара, в январе 1951 года, Уоррен вошел в небольшой класс, в середине которого стоял длинный прямоугольный стол. За ним сидел Грэхем в окружении восемнадцати или двадцати человек. Большинство студентов были старше Уоррена, некоторые из них были ветеранами войны. Половина слушателей были уже состоявшимися бизнесменами, записавшимися на семинар ради новых знаний. Уоррен был самым молодым студентом и при этом самым умным. Когда Грэхем задавал вопрос, Баффет «был первым, кто поднимал руку и сразу же начинал говорить», вспоминает один из соучеников, Джек Александер¹¹. Остальные студенты пребывали в роли статистов.

В 1951 году многие американские компании были по-прежнему «скорее мертвы, чем живы». Грэхем призывал своих студентов использовать реальные примеры из жизни фондового рынка, чтобы это продемонстрировать. Одним из примеров была компания Greif Bros. Cooperage, заработавшая капитал на производстве бочкотары. Уоррен владел частью акций этой компании. Основной бизнес компании постепенно сворачивался, однако акции продавались со значительной скидкой по отношению к величине денежной массы, которую можно было получить после продажи активов и выплаты долгов. Но Грэхем рассуждал, что в конце концов «внутренняя» стоимость выплывет наружу, подобно тому как бочонок, всю зиму пролежавший в реке под толщей льда, вынырнет на поверхность с приходом весны. Ему нужно было только прочитать балансовый отчет и расшифровать цифры, скрывающие бочонок с золотом в толще льда.

Грэхем заявил, что компания ничем не отличается от человека, чьи чистые активы составили 7000 долларов, включающие дом стоимостью 50 000 долларов, минус залог за него 45 000 долларов, плюс другие сбережения в сумме 2000 долларов. Так же как и люди, компании имеют активы — товары, которые они производят и продают, и обязательства — то, что они должны другим людям или компаниям. Если продать все активы и расплатиться с долгами, то оставшаяся часть как раз и будет капиталом компании, или чистой стоимостью активов. Если купить акции по цене ниже, чем чистая стоимость активов компании, то, по словам Грэхема, в конце концов (хитрое сочетание «в конце концов») цена акции вырастет в соответствии с внутренней стоимостью¹².

Сказанное могло показаться простым, но на самом деле искусство анализа ценных бумаг заключается в деталях: нужно быть своего рода детективом, пытающимся выяснить, сколько же на самом деле стоят активы, раскопать скрытые активы и обязательства, учесть все, что компания может заработать или не заработать, и внимательно прочитать сноски, написанные мелким шрифтом, чтобы понять истинные права акционеров. Грэхем учил студентов тому, что акции — это не просто абстрактные бумажки, а их стоимость может быть вычислена при расчете стоимости всего пирога, разделенного затем на отдельные кусочки.

Однако все усложняет хитрая конструкция «в конце концов». В течение длительного периода времени цена акции может расходиться с ее внутренней стоимостью. Аналитик мог сделать правильные расчеты, но при этом ошибиться в вопросе продолжительности жизни компании с точки зрения инвестора. Именно поэтому кроме того, чтобы быть детективом, необходимо еще и обеспечить то, что Грэхем и Додд называли запасом надежности, то есть оставить достаточно места для возможной ошибки.

Метод Грэхема поражал, и студенты в своем отношении к нему делились на две группы. Некоторые воспринимали его как увлекательное, исчерпывающее сокровище, а другие чувствовали к нему отвращение как к скучному домашнему заданию. У Уоррена же возникло такое впечатление, что он всю жизнь прожил в пещере, а теперь вышел наружу и щурится на солнечный свет, впервые осознав окружающую реальность¹¹². Его понятие «актива» было создано по шаблонам, сформированным ценами, по которым продаются кусочки бумаги. Теперь он увидел, что эти бумажки были просто символами истины, лежащей в основе. Он мгновенно понял, что шаблоны, сформированные продажей этих бумажек, так же похожи на истинный «актив», как горы бутылочных крышек — на шипучий, кисло-сладкий, пряный вкус содовой воды. Его старые понятия испарились в один момент, уступив место идеям Грэхема.

На уроках Грэхем использовал различные хитрости, которые неизменно приносили результаты. Он задавал парные вопросы, по одному за раз. Студенты думали, что знают ответ на первый, но, когда он задавал второй, оказывалось, что это совсем не так. Он сравнивал две компании, одна из которых была в ужасном состоянии, практически банкрот, другая же — в прекрасной форме. После того как студенты проводили детальный анализ, он сообщал им, что это была одна и та же компания, только в разные периоды, чем повергал их в изумление. Это были памятные уроки, призванные научить людей мыслить самостоятельно, именно так, как он делал это сам.

Наряду с методом обучения на основе сравнения компании А и компании Б Грэхем также использовал понятия истины 1-го типа и истины 2-го типа. Истина 1-го типа была абсолютной. Истина 2-го типа становилась таковой благодаря всеобщему убеждению. Если достаточное количество людей думает, что акции компании стоят X долларов, то они действительно стоят именно столько, пока опять же достаточное количество людей не начинает думать иначе. Тем не менее эти колебания никак не затрагивают внутреннюю стоимость, которая является истиной 1-го типа. Таким образом, инвестиционный метод Грэхема заключался не только в покупке акций по низким ценам. Он уходит корнями в психологию, учит своих последователей сдерживать эмоции и не давать им влиять на процесс принятия решений.

Из уроков Грэхема Уоррен вынес три основных принципа, следование которым возможно только при условии жесткой независимости мышления:

— Акция — это право на маленький кусочек бизнеса. За акцию нужно заплатить определенную часть того, что вы были бы готовы заплатить за весь бизнес.

— Запас надежности. Инвестирование основано на оценках и неопределенности. Большой запас надежности гарантирует, что результаты, достигнутые благодаря правильным решениям, не будут уничтожены последующими ошибками. Чтобы продвигаться вперед, нужно прежде всего не отступать назад.

— «Мистер Рынок» — ваш слуга, а не хозяин. Грэхем ввел в свою программу обучение вымышленного персонажа по имени Мистер Рынок, который каждый день предлагает покупать и продавать акции, часто по ценам, которые не имеют смысла. Его настроение не должно влиять на ваше мнение о цене. Однако время от времени он действительно предлагает возможность купить дешево и продать дорого.

Из всех этих принципов запас надежности был самым важным. Возможно, акция — это и есть право на владение частью бизнеса, и, возможно, вы сможете угадать ее внутреннюю ценность, но что позволит вам спокойно спать по ночам, так это запас надежности. Грэхем видел его в нескольких вариациях. Он не только покупал вещи дешевле, чем, по его мнению, они действительно стоили, но и никогда не забывал об опасности долгов. И хотя 1950-е годы стали одной из самых процветающих эпох в американской истории, ранние опыты Грэхема наложили свой отпечаток на его методы работы и приучили Грэхема готовиться к худшему. Он смотрел на бизнес через призму своих статей, опубликованных в журнале Forbes в 1932 году (о стоимости, которая скорее мертва, чем жива), размышляя о стоимости акции в свете того, сколько компания будет стоить в «мертвом» состоянии, то есть после закрытия и ликвидации. Грэхем всегда оглядывался на 1930-е годы — период банкротства множества предприятий. Его фирма была такой маленькой частично из-за того, что он не любил рисковать. Он покупал в основном крошечную часть актива какой-либо компании, независимо от того, насколько надежной она кажется¹¹³. Это означало, что его фирме принадлежал большой массив различных акций, каждая из которых требовала внимания. Хотя Уоррен активно поддерживал Грэхема в том, что большое количество акций на рынке продается ниже ликвидационной стоимости бизнеса, он не был согласен со своим учителем в необходимости покупать акции разных компаний. Он доверил свое будущее одной компании: «Бен всегда говорил мне, что цены на акции GEICO слишком высоки. По его стандартам, их не стоило покупать. Тем не менее к концу 1951 года три четверти моего собственного капитала было вложено в GEICO». Но, несмотря на то что Уоррен так далеко отошел от одного из принципов своего учителя, он «искренне поклонялся» Грэхему.

К концу весеннего семестра соученики Уоррена постепенно привыкли к тому, что на уроках общались только Баффет и Грэхем. Уоррен «был чрезвычайно собранным человеком. Он был как прожектор, работающий практически двадцать четыре часа в сутки почти семь дней в неделю. Я не знаю, когда он спал», — говорил Джек Александер¹³. Он мог цитировать примеры Грэхема, а затем приводить и свои собственные. Он постоянно «зависал» в университетской библиотеке, читая старые газеты по нескольку часов подряд.

«Я читал газеты с 1929 года. Я не мог оторваться от них. Я читал все, а не только истории о бизнесе и рынке ценных бумаг. История сама по себе очень увлекательна, и, читая в газете различные рассказы, статьи и даже рекламу, ты как будто попадаешь в другой мир, где все это происходит, как будто живешь в нем».

Уоррен собирал различную информацию, помогающую ему очистить разум от предубеждений других людей. Он проводил долгие часы за чтением Moody’s Manual и Standard & Poor’s Manual, выискивая интересные акции. Но именно еженедельного семинара Грэхема он ждал больше всего. Он даже уговорил своего «сподвижника» Фреда Стэнбека посетить один или два урока.

И хотя взаимная симпатия между Уорреном и его учителем была очевидной для всех в классе, один студент обратил на это особое внимание. Билл Руан, биржевой маклер из Kidder, Peabody, прочитав важнейшие и памятные книги «Где же яхты клиентов?» и «Анализ ценных бумаг», нашел свой путь к Грэхему через свою альма-матер, Гарвардскую школу бизнеса. Руан любил рассказывать о своей работе, хотя при этом и клялся, что всегда хотел быть лифтером в отеле «Плаза», но у него не хватило терпения дождаться, когда ему выдадут униформу¹⁴. Они с Уорреном сразу же подружились. Но ни Руан, ни сам Уоррен, ни другие студенты Грэхема так и не смогли набраться смелости увидеться с преподавателем за пределами аудитории. Однако Уоррен нашел в себе смелость зайти в офис «Грэхем-Ньюман» — и сразу же столкнулся со своим новым знакомым, Уолтером Шлоссом¹⁵. Уоррен познакомился с ним получше и узнал, что Уолтер заботился о жене, которая страдала от депрессии большую часть их брака¹⁶. Шлосс, как и Дэвид Додд, оказался удивительно верным и преданным другом. Эти качества Баффет очень ценил в людях. Кроме того, он завидовал работе Уолтера, который бесплатно чистил туалетные комнаты в обмен на возможность носить один из серых хлопковых пиджаков (их носили все сотрудники «Грэхем-Ньюман», чтобы не испачкать рукава рубашек при заполнении форм, использовавшихся Грэхемом для проверки активов в соответствии с его инвестиционными критериями)¹⁷. Больше всего Уоррен хотел работать на Грэхема.

К концу семестра студенты были заняты поиском работы и устройством своего будущего. Боб Данн направил свои стопы в сторону U.S. Steel, самой престижной корпоративной компании в Соединенных Штатах. Почти каждый молодой бизнесмен видел себя в этой крупной промышленной корпорации, надеясь, что она поможет ему достичь успеха в будущем. В послевоенной, вышедшей из депрессии Америке гарантия занятости была превыше всего, и американцы считали, что все учреждения, начиная от государственных кабинетов и заканчивая крупными корпорациями, способны дать им больше остальных. Поиск своей ячейки внутри «корпоративного улья» и способность соответствовать его требованиям казались большинству самым разумным и ожидаемым шагом.

«Я не думаю, что хоть кто-то в классе задумывался о том, была ли U.S. Steel хорошей компанией. Конечно, это была крупная компания, но вряд ли все они думали, в какую сторону едет поезд, на который они собирались сесть».

У Уоррена же была четкая цель. Он знал, что добьется чего угодно, если Грэхем возьмет его на работу. Хотя он часто был не уверен в себе, в области акций он всегда твердо стоял на ногах. Поэтому Уоррен предложил себя в качестве кандидатуры на работу в «Грэхем-Ньюман». Нужно было быть смелым человеком, чтобы мечтать о работе у этого великого человека, но Уоррен этой смелостью обладал. В конце концов, он был звездой курса Бена Грэхема, единственным, кто получил пять с плюсом. Если в компании работал Уолтер Шлосс, то почему этого не мог сделать и Уоррен? Чтобы гарантированно добиться положительного ответа, он предложил работать бесплатно. И поинтересовался насчет работы с куда большей уверенностью, чем в свое время во время поездки в Чикаго на собеседование по поводу поступления в Гарвардскую школу бизнеса.

Но Грэхем ему отказал.

«Он вел себя достойно. Просто сказал: “Послушай, Уоррен. На Уолл-стрит по-прежнему господствуют большие шишки и крупные инвестиционные банки, а они не нанимают евреев. У нас есть возможность нанять очень небольшое количество людей. И поэтому мы берем только евреев”. У него в офисе действительно работали две еврейки. В этом заключалось его видение равноправия. Но правда заключалась в том, что в пятидесятые годы существовало слишком много предрассудков в отношении евреев. Я это понимал».

Даже десятилетия спустя Баффет не мог себя заставить сказать хотя бы одно слово критики в адрес Грэхема. Но это решение наверняка его обескуражило. Почему Грэхем не мог сделать исключение для своего лучшего ученика? Ему бы это ничего не стоило.

Уоррен, который боготворил своего учителя, должен был признать, что Грэхем относился к нему равнодушно и не стал бы менять свои принципы даже ради лучшего студента, который когда-либо посещал его семинар. Решение не подлежало

обжалованию, по крайней мере сейчас. Уоррен был страшно раздосадован, но потом взял себя в руки и сел в поезд.

У него было два утешения. Он мог вернуться в Омаху, где чувствовал себя лучше всего. И там заняться своей личной жизнью, потому что встретил девушку, в которую влюбился. Как обычно с ним бывало, эта девушка ничего к нему не чувствовала. Но на этот раз он решил изменить ее мнение.

Глава 18. «Мисс Небраска»

Нью-Йорк и Омаха • 1950-1952 годы

Уоррену никогда не везло с девушками. Завести подружку всегда мешало то, что отличало его от других. «Никто не стеснялся девушек больше меня, —- рассказывает Уоррен. — Мое стеснение принимало странную форму: общаясь с девушками, я превращался в говорящую машину». Он рассказывал об акциях и политике, а когда слова иссякали, начинал просто что-то бормотать. Он стеснялся приглашать девушек на свидания. Когда та или иная из них подавала Уоррену сигнал и ему казалось, что она не откажет, он собирался с духом и делал-таки первый шаг. Но чаще всего думал: «С чего бы ей захотелось встречаться со мной?» В старших классах школы и в университете ему редко случалось ходить на свидания. А когда все же удавалось оказаться наедине с девушкой, что-то всегда шло не так.

Возвращаясь на машине с бейсбольного матча с Джеки Джиллиан, он сбил корову. И это было кульминацией их свидания. Другую девушку он пытался научить игре в гольф¹¹⁴, но уроки не увенчались успехом. За Барбарой Виганд он заехал на катафалке — не ради эффекта, а скорее от отчаяния. Возможно, это и помогло бы растопить лед в самом начале свидания, но где было взять темы для дальнейшего разговора? Во время встреч с застенчивыми девушками вроде Энн Бек он и вовсе немел. Уоррен был настолько неуверенным в себе, что понятия не имел, как поступать в таких ситуациях. Девушки не хотели слушать о Бене Грэхеме и «запасе надежности». На что ему было надеяться, если он так ни разу и не решился поцеловать Бетти Уорли, с которой встречался все лето? Баффет думал, что он безнадежен, и возможно, девушки это чувствовали.

В конце концов летом 1950 года, как раз перед отъездом Уоррена в Колумбийский университет, сестра Берти устроила ему свидание со своей соседкой по комнате в общежитии Северо-Западного университета. Сьюзан Томпсон¹¹⁵, розовощекая брюнетка кукольной внешности, быстро произвела впечатление на Берти, которая была младше Сьюзан на полтора года, «как девушка, умеющая понимать людей»¹. Когда Уоррен познакомился со Сьюзан, он был очарован ею, но подозревал, что это знакомство слишком хорошо, чтобы быть правдой. «Поначалу я думал, что она неискренняя. Сьюзан меня заинтриговала, я добивался ее, но был намерен узнать, что скрывается “под маской”. Я просто не мог поверить, что люди вроде нее действительно существуют». Впрочем, в то время Уоррен не интересовал Сьюзан. Она была влюблена в другого юношу.

После отъезда в Колумбийский университет Уоррен из светской колонки Эрла Уилсона в New York Post узнал, что Ванита Мэй Браун, «Мисс Небраска 1949 года», живет в женском пансионе «Вебстер»¹¹⁶ и участвует в телешоу с певцом и кумиром подростков Эдди Фишером.

Ванита училась в Университете Небраски в то же время, что и Уоррен, но он не общался с ней. В этот раз что-то заставило его преодолеть смущение. Раз уж так случилось, что прекрасная «Мисс Небраска» оказалась в Нью-Йорке, он решил с ней созвониться.

Ванита клюнула на наживку. Вскоре состоялось их свидание. Уоррен быстро понял, что ее воспитывали совсем не так, как его самого. Она выросла на юге Омахи, после школы занимаясь разделкой цыплят на складах компании Omaha Cold Storage. Пропуском в жизнь для Ваниты стала ее внешность — она обладала телом как у красотки с обложки журнала и лицом типичной американки, «девушки, живущей по соседству». В Омахе Ванита работала билетершей в театре «Парамаунт», затем победила в местном конкурсе красоты благодаря умению подать себя. «Мне кажется, она ослепила судей своим талантом», — вспоминает Баффет. Выиграв титул «Мисс Небраска», Ванита представляла свой штат на вашингтонском Фестивале цветущей сакуры¹¹⁷. А затем переехала в Нью-Йорк, где отчаянно пыталась сделать карьеру в шоу-бизнесе.

Несмотря на то что Уоррен был не тем парнем, который водит девушек на обед в «Сторк Клаб» или на шоу в «Копакабану», она наверняка порадовалась знакомому лицу. Вскоре они стали вдвоем гулять по Нью-Йорку. Они ходили в церковь Marble Collegiate послушать проповедника доктора Нормана Винсента Пила, прародителя теории «позитивного мышления». Уоррен играл Ваните на укулеле песню Sweet Georgia Brown на берегу Гудзонского залива, приносил бутерброды с сыром, чтобы устроить пикник на берегу.

И хотя Ванита ненавидела бутерброды с сыром², она продолжала встречаться с Уорреном. Он находил ее забавной и сообразительной. Словесные перепалки с ней были похожи на игру в пинг-понг³. Рядом с ней он ощущал себя как в цветном кино. Несмотря на то что Ванита заинтересовалась Уорреном, он не заблуждался относительно своих слабых коммуникативных навыков. С каждым годом он все больше стремился хоть как-то их улучшить. Однажды он увидел рекламу курса публичных выступлений Дейла Карнеги. Уоррен верил в Дейла Карнеги, советы которого уже однажды помогли ему научиться лучше ладить с людьми. И отправился по указанному в объявлении адресу с чеком на 100 долларов в кармане.

«Я пошел на курсы Дейла Карнеги, потому что понимал, насколько не приспособлен к жизни в социуме. Отдал организаторам чек, но затем испугался и заморозил его».

Отсутствие навыков общения не предвещало ничего хорошего в его отношениях со Сьюзан Томпсон. Уоррен писал ей письма на протяжении всей осени. Сьюзан не поощряла это занятие, но и не просила перестать ее беспокоить. Уоррен понял: для того чтобы получить возможность стать ближе к Сьюзан, нужно понравиться ее родителям. На День благодарения он поехал с ними в Эванстон на футбольный матч Северо-Западного университета. Позже они пообедали вместе со Сьюзан, но она быстро сбежала и отправилась на другое свидание⁴.

Обескураженный, но заинтригованный, Уоррен вернулся в Нью-Йорк и продолжил встречаться с Ванитой. «Из всех, кого я встречал, у нее было самое оригинальное мышление».

На самом деле свидания с ней стали непредсказуемыми и даже рискованными. Иногда она угрожала, что поедет в Вашингтон и, когда его отец Говард будет произносить речь в Конгрессе, бросится к его ногам с криком «Ваш сын — отец моего будущего ребенка». Уоррен считал, что она вполне способна на это. В другой раз она устроила Уоррену сцену на выходе из кинотеатра. Не желая ее слушать, он усадил Ваниту на урну на углу улицы⁵.

Ванита была умна, красива, и с ней невозможно было соскучиться, однако Уоррен знал, что связываться с ней рискованно. Но ходить с ней на свидания было так же захватывающе, как выгуливать леопарда на поводке, размышляя о том, можно ли его приручить. Тем не менее «Ванита держала себя в руках. Она вполне могла вести себя подобающим образом, с этим у нее не было проблем. Вопрос заключался лишь в том, хотела ли она вести себя как надо. Она могла поставить тебя в неловкое положение, но только тогда, когда ей этого хотелось».

Однажды Уоррен пригласил ее на обед, который давал Нью-Йоркский атлетический клуб в честь Фрэнка Мэттьюза, выдающегося адвоката и министра военно-морских сил. Прийти вместе с прекрасной «Мисс Небраска» было ему на руку. Сам Мэттьюз был из Небраски, среди гостей было множество людей, с которыми стоило бы познакомиться, и Уоррен хотел, чтобы его узнали. Пока разносили закуски, Ванита сделала все, чтобы Уоррен стал предметом всеобщего обсуждения. Когда он представил ее как свою подругу, она поправила его и сообщила, что на самом деле является его женой. «Я не понимаю, почему он это делает, — сказала она. — Он стыдится меня? Вы бы меня стыдились? Каждый раз, когда мы идем куда-то, он притворяется, что я всего лишь его подруга, а мы женаты».

В конце концов Уоррен осознал, что хотя Ванита и могла при желании держать себя в руках, но «на самом деле всегда хотела смутить» его. «Ей просто нравилось ставить меня в неудобное положение, — говорит он. — И она делала это регулярно». Ванита обладала особой привлекательностью, и если бы у него не было выбора, кто знает, чем бы все закончилось¹¹⁸.

Каждый раз, когда Уоррен приезжал домой в Небраску, он встречал Сьюзан Томпсон. Он виделся с ней только когда она позволяла — то есть довольно редко. Она казалась ему сложной натурой, в чем-то даже властной и не скупившейся на эмоции. «Сьюзи была намного, намного более зрелой, чем я», — говорит Уоррен. Он влюблялся в нее все сильнее и начал понемногу отдаляться от Ваниты, несмотря на то что Сьюзи не воспринимала его всерьез⁶. «Мои намерения были очевидны, — рассказывает он. — Просто они никак на нее не влияли».

Баффеты были хорошо знакомы с семьей Сьюзан Томпсон. Ее отец Док Томпсон даже руководил единственной неудачной предвыборной кампанией Говарда. Но в остальном они отличались от семьи Уоррена как небо и земля. Дороти Томпсон, мать Сьюзи, крошечная миловидная женщина, добросердечная и мудрая, была известна как «женщина, которая соглашалась со всем». Она всегда заботилась о том, чтобы ужин был на столе ровно в шесть, и поддерживала своего мужа, доктора Уильяма Томпсона, во всех его начинаниях. Этот седой чванливый мужчина невысокого роста носил бабочки и костюмы-тройки пастельных тонов: розовые, сиреневые, бледно-зеленые. Он выглядел изумительно и преподносил себя как человека, уверенного в собственной неотразимости. Он говорил, что происходит «из рода учителей и проповедников», и, похоже, стремился копировать и тех и других⁷.

Будучи деканом колледжа естественных и гуманитарных наук Университета Омахи, он управлял колледжем и преподавал в нем психологию. В качестве заместителя ректора по физической культуре он контролировал спортивные программы университета. Являясь бывшим футболистом и спортивным фанатом, он с превеликим удовольствием руководил еще и спортивным направлением. Томпсон был такой выдающейся личностью, что его знали все полицейские города. «Он ужасно водил машину, так что это было для него удачей», — вспоминает Баффет. Также он разрабатывал психологические тесты, тесты на определение коэффициента умственного развития, контролировал проведение тестирования всех школьников города¹¹⁹. Не желая расставаться со своей управляющей и контролирующей ролью и по воскресеньям, он облачался в ризу и низким голосом очень медленно читал проповеди в крошечной Ирвингтонской христианской церкви. Две его дочери составляли церковный хор⁸. В свободное время он рассказывал о своих политических убеждениях (схожих с убеждениями Говарда Баффета) любому, кто оказывался в поле его зрения.

Док Томпсон высказывал свои пожелания с веселой улыбкой, но при этом требовал, чтобы они выполнялись мгновенно. Он говорил о значении роли женщин, но в то же время требовал, чтобы они обслуживали его. Вся его работа вращалась вокруг него самого, и он был весьма тщеславен. Томпсон цеплялся за тех, кто был ему дорог, нервничая каждый раз, когда они исчезали из поля его зрения. Будучи беспокойным ипохондриком, он опасался, что с каждым, кого он любит, приключится какое-нибудь несчастье, и щедро одарял своим вниманием тех, кто угождал ему.

Пример со старшей дочерью Томпсонов, Дороти (Дотти), может, правда, свидетельствовать об обратном. Согласно семейным преданиям, когда отец бывал особенно недоволен поведением Дотти в первые несколько лет ее жизни, он запирал ее в кладовке⁹. Конечно, его можно было оправдать тем, что в то время он отчаянно пытался закончить свою докторскую диссертацию, а путавшийся под ногами ребенок буквально сводил его с ума.

Спустя семь лет после рождения Дотти на свет появилась их вторая дочь, Сьюзи. Считается, что Дороти Томпсон, видя, как плохо влияют на Дотти отцовские методы воспитания, сказала ему: «Это твой ребенок, а следующего я воспитаю сама».

Сьюзи с рождения много болела. У нее были и аллергии, и хронический отит. В первые три года жизни ей чуть ли не дюжину раз прокалывали барабанную перепонку. Она также страдала от длительных приступов ревматизма, болезни заставляли ее сидеть дома по четыре-пять месяцев в году вплоть до второго класса. Позже она вспоминала, что, сидя дома во время очередного обострения болезни, наблюдала за тем, как ее друзья играют на улице, и мечтала к ним присоединиться¹²⁰.

Пока она болела, Томпсоны постоянно утешали свою дочку, часто обнимали ее и укачивали. Отец не чаял в ней души. «Это была самая большая драгоценность в его жизни, — говорит Уоррен. — Сьюзи никогда не делала ничего плохого, в то время как Дотти все делала неправильно. Они все время критиковали ее».

На кинопленке из семейного архива видно, как сестры играют с чайным сервизом и четырехлетняя Сьюзи помыкает одиннадцатилетней Дотти¹⁰.

В конце концов Сьюзи поправилась и перестала быть пленницей в собственной спальне. Она не стала поклонницей спорта и игр на свежем воздухе, но всегда стремилась подружиться с людьми¹¹: сказывался дефицит общения во время болезни.

«Когда ты чувствуешь боль, — вспоминала в дальнейшем Сьюзи, — то освобождение от нее становится настоящим счастьем. Жить, не чувствуя боли, просто потрясающе. Я поняла это в очень юном возрасте, после чего стала относиться к жизни намного проще. Когда после этого ты знакомишься с людьми, то думаешь: “Господи, какие же они очаровательные”»¹².

К девическим годам она поправилась, ее щеки округлились и зарумянились. Голос стал хрипловатым, обманчиво похожим на детский. Будучи подростком, она ходила в «Омаха Сентрал Хай», смешанную школу, где учились дети разных цветов кожи и вероисповеданий, что было необычным для сороковых годов. Несмотря на то что в школе она принадлежала к «кружку избранных», одноклассники вспоминают, что она дружила со всеми¹³. Ее неудержимое дружелюбие и манера говорить снискали ей репутацию девушки странноватой, «немного не от мира сего»¹⁴, хотя близкие друзья говорили, что ничего странного в ней не было. Сьюзи увлекалась риторикой и публичными выступлениями куда больше, чем учебой. Она была членом школьного дискуссионного клуба и страстной спорщицей. Именно там стало понятно, что ее политические взгляды сильно отличаются от взглядов отца. Она прекрасно играла в школьных спектаклях, пела своим мягким контральто в музыкальных постановках и была украшением хора. Выступление Сьюзи в роли легкомысленной главной героини спектакля Our Hearts Were Young and Gay запомнилось учителям на долгие годы¹⁵. Своеобразие и обаяние Сьюзан сделали ее самой популярной девушкой школы, придворной дамой школьной королевы, первой красавицей и президентом выпускного класса.

Первым возлюбленным Сьюзи стал Джон Гилмор, тихий, безликий мальчик, которого она открыто обожала. К тому моменту, когда они стали встречаться постоянно, Гилмор был выше ее почти на две головы, но, несмотря на это и свою игривую манеру держаться, она полностью контролировала его¹⁶.

Примерно в это же время она начала встречаться с умным, общительным юношей, с которым познакомилась на межшкольных дебатах. Он учился в старшей школе Томаса Джефферсона в городке Каунсил-Блафс на другом берегу Миссури. Его звали Милтон Браун, он был высоким темноволосым молодым человеком с теплой, располагающей улыбкой. В школьные годы они встречались по нескольку раз в неделю¹⁷.

Несмотря на то что ее близкие друзья знали о Милте, Гилмор по-прежнему сопровождал ее на вечеринках и школьных мероприятиях.

Отец Сьюзи не одобрял знакомства дочери с Брауном, сыном необразованного еврейского иммигранта из России, работавшего в компании Union Pacific. Три или четыре раза она осмеливалась привести Милтона домой, и каждый раз Док Томпсон читал ему лекции о Рузвельте и Трумэне и давал понять, что ему здесь не рады. То, что отец Сьюзи намерен ограничить ее общение с «этим евреем», не было секретом¹⁸. Как и Баффеты, Док Томпсон страдал от типичных для Омахи предубеждений. Религиозные сообщества там держались обособленно, и жизнь пары смешанного вероисповедания была бы в лучшем случае объектом всеобщего порицания. Но Сьюзи смело выходила за установленные обществом рамки, при этом оставаясь обычной, хотя и весьма популярной школьницей.

Сьюзи плавала в этих «враждебных водах», пока не поступила в колледж, и они с Милтом вместе устремились к свободе в Северо-Западном университете в Эванстоне. Там она делила комнату с Берти Баффет, обе они вступили в студенческие общины. Учеба давалась Берти легко, ее немедленно нарекли «Пижамной королевой» «Фи Дельты»¹⁹. Сьюзи, выбравшая основной специальностью журналистику, подогнала свое расписание под почти ежедневные встречи с Милтом.

Они вместе вступили в студенческое общество Wildcat Council и встречались в библиотеке после того, как он заканчивал работу. Чтобы оплачивать обучение, Милт вынужден был трудиться сразу в нескольких местах²⁰. Сьюзи открыто встречалась с евреем, и этот нетрадиционный выбор мешал ей жить обычной студенческой жизнью. Члены общины запретили ей приводить Брауна на танцы, потому что он вступил в еврейское братство. Это покоробило Сьюзи, но из общины она не вышла²¹. Они с Милтом начали интересоваться дзен-буддизмом, стремясь найти религию, которая соответствовала бы их мировоззрению²².

Уоррен ничего не знал об этом и предпринял тщетную попытку провести вместе со Сьюзи День благодарения в Эванстоне, а затем на зимние каникулы приехал к ней в Омаху. К тому времени он всерьез решил добиться ее благосклонности. Сьюзи в глазах Уоррена обладала всеми качествами, которые привлекали его в женщинах. Сама она описывала себя так: «Я из тех удачливых людей, которым повезло вырасти с ощущением, что их любят безусловно, несмотря ни на что. И это самый замечательный дар, который только можно себе представить»²³. Но свою «безусловную» любовь она хотела подарить Милту Брауну.

Весной 1951 года Милта избрали президентом курса, а Берти — вице-президентом. Сьюзи плакала каждый раз, когда из дома приходило письмо, в котором отец требовал, чтобы она порвала с Брауном. Берти видела, что происходит, хотя Сьюзи никогда ей ничего не рассказывала на эту тему. Несмотря на дружбу с Берти²⁴, Сьюзи так и не научилась доверять людям свои сокровенные мысли. В один из дней, когда семестр близился к концу, в их комнате раздался звонок. Док Томпсон требовал, чтобы она немедленно вернулась домой. Он хотел разлучить ее с Милтом и сообщил, что осенью она не вернется в университет. Сьюзи охватило отчаяние, она разрыдалась, но решения отца никогда не обсуждались.

Уоррен тоже вернулся в Омаху той весной после окончания Колумбийского университета. Его родители уехали в Вашингтон, и он должен был жить в их доме, но прежде ему нужно было исполнить свой гражданский долг, и начало лета он провел в национальной гвардии. Несмотря на то что он не слишком годился для гвардии, это было лучше, чем отправиться воевать в Корею. Устав гвардии требовал, чтобы он ежегодно проводил несколько недель в тренировочном лагере в Ла-Кросс. Впрочем, и тренировочный лагерь не помог ему в достижении зрелости.

«Сначала ребята из национальной гвардии относились ко мне с подозрением из-за того, что мой отец был членом Конгресса. Они думали, что я буду вести себя как примадонна. Но такое отношение длилось недолго.

Гвардия — очень демократичная организация. В том смысле, что то, кем ты являешься снаружи, не имеет большого значения. Чтобы соответствовать, тебе нужно просто читать комиксы. Через час после прибытия я уже читал комиксы. Все их читали, почему бы и мне не начать? Мой словарный запас сократился примерно до четырех слов, вы и сами можете догадаться каких.

Я понял, что полезно проводить время с людьми, превосходящими тебя в чем-то. Так ты и сам можешь стать лучше. Если ты попадешь в плохую компанию, то быстро начнешь скатываться вниз. Это закон жизни».

Опыт, полученный в национальной гвардии, дал Уоррену стимул закончить после возвращения из лагеря одно дело. «Я страшно боялся публичных выступлений. Вы не представляете, каким я был, когда предстояло произнести речь. Это вселяло в меня такой ужас, что я просто не мог ничего сказать. Я испытывал тошноту. Мне пришлось выстраивать свою жизнь так, чтобы никогда ни перед кем не выступать. Вернувшись в Омаху после вручения дипломов, я увидел очередную рекламу курсов. Я знал, что в один прекрасный день мне все же придется выступать перед публикой. Это знание было так мучительно, что я записался на курсы только для того, чтобы избавиться от боли». Но это было не единственной целью. Он знал: чтобы завоевать сердце Сьюзан Томпсон, ему придется с ней разговаривать. Шансы на успех были небольшими, но он делал все возможное, чтобы сблизиться со Сьюзи, и понимал, что это лето, возможно, предоставляет ему последний шанс.

Группа учеников Дейла Карнеги встречалась в любимой гостинице скотоводов — отеле «Рим». «Я взял сто баксов наличными, отдал их инструктору Уолли Кинану и сказал: “Бери, пока я не передумал”.

Нас было человек двадцать пять или тридцать, и мы все пребывали в ужасе. Мы даже не могли сказать, как нас зовут. Просто стояли там и молчали. Меня впечатлила только одна вещь: после первой же встречи Уолли запомнил все наши имена. Он был хорошим преподавателем и пытался научить нас запоминать что-то с помощью ассоциаций, но этому фокусу я так и не научился.

Инструкторы дали нам книгу с текстами речей — докладами, предвыборными выступлениями, речами вице-губернаторов. Мы должны были каждую неделю пересказывать их. Это работает так: неделя за неделей ты учишься вылезать из своей скорлупы. Почему ты можешь разговаривать с кем-то пять минут с глазу на глаз, но перед группой людей замираешь? Во многом помогает практика — когда ты просто делаешь это. Мы очень помогли друг другу. И это сработало. Это самая важная научная степень, которую я когда-либо получал».

В то же время Уоррен не мог испытать свежеприобретенные навыки на Сьюзи — та старалась не попадаться ему на глаза. Тогда, зная, какое влияние на дочь имеет Док

Томпсон, Уоррен стал приходить к ним каждый вечер с укулеле под мышкой, стремясь очаровать отца девушки. «Она уходила на свидания с другими парнями, — говорит Баффет. — В ее отсутствие мне не оставалось ничего, кроме как обхаживать ее отца, и мы много с ним беседовали». Любитель летнего зноя, Томпсон вечерами сидел на защищенной от насекомых веранде, одетый в разгар июльской жары в шерстяной костюм-тройку пастельного цвета. Док играл на мандолине, а Уоррен пел, потел и подыгрывал ему на укулеле. Сьюзи тем временем тайно встречалась с Милтом.

Уоррену было комфортно рядом с Доком Томпсоном. Своей манерой рассуждать о мире, который катится ко всем чертям благодаря демократам, тот напоминал ему отца. Как раз тогда вышла книга «Свидетель», автобиография Уиттекера Чамберса, описывавшая его превращение из коммунистического шпиона в ярого противника коммунизма. Уоррен прочел книгу с огромным интересом, отчасти из-за описания дела Элджера Хисса. Чамберс обвинил Хисса в шпионаже, а сторонники Трумэна, политические оппоненты Баффета, пропустили обвинение мимо ушей. Только Ричард Никсон, молодой сенатор, работавший в Комиссии по расследованию антиамериканской деятельности, начал преследовать Хисса и добился своего. Хисса осудили за лжесвидетельство в январе 1950 года. На подобные темы Док Томпсон мог говорить бесконечно. В отличие от Говарда Баффета он любил говорить еще и о спорте. Сыновей у него не было, и он думал, что Уоррен — лучшая находка в его жизни со времени изобретения жевательной резинки²⁵. Уоррен был сообразительным, протестантом и вдобавок республиканцем. Но прежде всего он не был Милтом Брауном.

Но поддержка со стороны Дока Томпсона не была таким уж достоинством. Шансов завоевать Сьюзи было по-прежнему немного. Она не могла не обращать внимания на его мешковатые носки и дешевые костюмы, но против него работало и многое другое. Правда, он был сыном конгрессмена, «особенным» парнем с кучей преимуществ. У него имелся диплом, неплохое состояние, и было очевидно, что его ждет успех. Он все время разговаривал о фондовых рынках, до которых ей не было дела. Девушек на свиданиях он развлекал отрепетированными шутками, загадками и головоломками. Благосклонность отца к Уоррену она воспринимала как еще одну попытку полностью контролировать ее жизнь. Док Томпсон изо всех сил навязывал Сьюзи Уоррена²⁶. «Нас было двое против нее одной», — говорит Баффет.

Милт, с другой стороны, нуждался в ней и в буквальном смысле страдал за свою веру. То, что ее отец не переносил его на дух, только добавляло ему очков.

Тем летом Браун работал в городе Каунсил-Блаффс. Получив уведомление о повышении платы за обучение в Северо-Западном университете, он понял, что не сможет позволить себе вернуться в Эванстон. Поэтому он отправился в дом Баффетов и вручил Берти, вице-президенту курса, письмо, в котором говорилось, что он переводится в Университет штата Айова²⁷. Той осенью Сьюзи поступала в Университет штата Омаха, и к тому моменту оба, и она и Милт, вынуждены были признать, что из-за ее отца их отношения ухудшились. Она провела лето в слезах.

Несмотря на то что Уоррен ее совсем не интересовал, Сьюзи не могла проводить время с человеком, не желая узнать о нем все. Вскоре она поняла, что первое впечатление было обманчиво. Он не был тем привилегированным самонадеянным парнем, которого она себе представляла. «Я был развалиной», — вспоминает Уоррен. Он был на грани нервного срыва. «Я чувствовал себя странным, не приспособленным к жизни в обществе. И кроме того, я так и не нашел свое место в жизни». Даже друзья замечали уязвимость Уоррена, которая скрывалась под его ложной бравадой. Постепенно Сьюзи поняла, каким никчемным он себя чувствовал²⁸. Все эти разговоры о фондовых рынках, дух провидца, игра на укулеле лишь скрывали его хрупкую личность, нуждающуюся во внимании. «Я не был ни в чем уверен, — говорит он. — Невероятно, что Сьюзи смогла разглядеть настоящего меня под всеми этими масками». На самом деле люди с проблемами были для Сьюзи лакомым кусочком. Позже Уоррен говорил, что она взялась за него, потому что «он был в достаточной мере евреем для Сьюзи, но не слишком еврейским мальчиком для ее отца». Поэтому она начала обращать на него внимание.

Уоррен никогда не замечал, как одеваются окружающие, даже женщины. Но теперь он был настолько сильно влюблен в Сьюзи, что начал обращать внимание на ее одежду. Он никогда не забудет голубое платье, которое она надевала на свидание с ним, и костюм с набивным черно-белым рисунком (он называл его «платье из газеты»)¹²¹. Во время Фестиваля светлячков в Парке пионов они выскочили на танцплощадку под звуки Гленна Миллера. Уоррен еще не умел танцевать и старался изо всех сил. Он чувствовал себя так же неуютно, как шестиклассник на студенческой вечеринке. «Но я бы сделал все, что она могла попросить, — говорит он. — Я бы разрешил ей засунуть мне за шиворот червяков».

Когда они отправились на ярмарку в День труда, их уже можно было назвать парой. Сьюзи перешла на второй курс университета (ее основной специальностью по-прежнему была журналистика), записалась в дискуссионный клуб²⁹ и в Ассоциацию по изучению групповой динамики³⁰.

В октябре 1951 года Уоррен написал в письме своей тете Дороти Шталь: «Дела с девушками идут в гору, и, кажется, одна из местных девушек действительно меня зацепила. Как только я получу твое одобрение и одобрение [дяди] Фреда, мы продолжим наши отношения. У этой девушки только один недостаток — она ничего не знает о фондовом рынке. В остальном она идеальна, и я могу не замечать ее ахиллесовой пяты»³¹.

Если выражаться максимально точно, их отношения развивались очень осторожно. Уоррен набирался смелости. Вместо того чтобы сделать ей предложение, он считал, что они уже помолвлены. Со своей стороны Сьюзи осознала, что Уоррен выбрал ее, но еще не понимала, для какой роли³².

Уоррен внутренне ликовал и продолжал посещать занятия группы Дейла Карнеги. «Это была неделя, когда я выиграл карандаш. Нам давали в награду карандаши за какой-то выдающийся поступок. Я сделал предложение на той же неделе, когда выиграл карандаш».

Приняв предложение Уоррена, Сьюзи отправилась писать длинное печальное письмо Милтону Брауну. Получив от нее эту новость, он был шокирован. Милтон знал, что она периодически встречалась с Уорреном, но понятия не имел о том, что это было серьезно³³.

Уоррен решил получить благословение отца Сьюзи и (в соответствии со своими предположениями) получил его с легкостью. Но Док Томпсон дал согласие не сразу. Вначале он долго объяснял Уоррену, что Гарри Трумэн и демократы ведут страну прямо в ад. Тот факт, что новое правительство вливает деньги в Европу, организуя блокаду Западного Берлина и претворяя в жизнь план Маршалла¹²², лишь подтверждало его теорию. Он считал, что «дьявольская политика Рузвельта» все еще жива, а Трумэн погружает страну в пучину банкротства. Советы взялись за атомную бомбу как раз тогда, когда Трумэн объявил о разоружении. Комиссия сенатора Джона Маккарти по расследованию антиамериканской деятельности доказывала, что правительство кишит коммунистами. Впрочем, Док Томпсон это знал и без нее. Комиссия находила коммунистов повсюду. Когда дело касалось коммунизма, правительство было попросту неэффективным, если не сказать хуже. Трумэн уже потерял Китай, и ему невозможно было простить увольнение генерала Дугласа Макартура. Генерала отправили в отставку за попытку организовать атаку на китайских коммунистов в Маньчжурии за спиной Трумэна. Но сейчас даже Макартур не смог бы спасти Америку. Коммунисты постепенно захватывали мир, и акции вскоре должны были превратиться в ничего не стоящие бумажки. В этом случае план Уоррена по работе с фондовыми рынками потерпел бы крах. Но Док Томпсон никогда не стал бы винить Уоррена в том, что его дочь голодает. Уоррен был смышленым молодым человеком. Если бы демократы не разрушали все на своем пути, он наверняка добился бы успеха. И мрачное будущее Сьюзи не было бы его виной.

Уоррен давным-давно привык к подобным монологам своего отца и отца Сьюзи. Поэтому он молча ждал благословения. Спустя три часа Док Томпсон завершил свою речь и дал согласие на брак³⁴. В День благодарения Уоррен и Сьюзи уже начали заниматься организацией свадьбы, намеченной на апрель.

Глава 19. Боязнь сцены

Омаха • лето 1951-го — весна 1952 года

Уоррен понимал, что Док Томпсон беспокоится о том, сможет ли будущий зять обеспечить семью. Да он и сам в этом сомневался. Раз уж он не мог работать на «Грэхем-Ньюман», то решил стать биржевым маклером в Омахе. Народная мудрость гласила: «Если вы хотите заработать на фондовом рынке — поезжайте в Нью-Йорк». Решение Уоррена остаться в Омахе было необычным, но он чувствовал себя свободным от условностей Уолл-стрит. Он хотел работать вместе с отцом, к тому же в Омахе жила Сьюзи, а сам он никогда не чувствовал себя счастливым вдали от дома.

Ему шел двадцать первый год, и он был абсолютно уверен в своих способностях к инвестированию. К концу 1951 года Баффет уже увеличил свой капитал с 9804 до 19 378 долларов. Всего лишь за год он заработал 75 процентов¹²³. Он консультировался у своего отца и Бена Грэхема, и, к его удивлению, оба сказали, что ему стоит подождать пару лет. Грэхем, как всегда, считал, что рынок слишком перегрет, а пессимист Говард отдавал предпочтение акциям горной и золотодобывающей промышленности, не подверженным инфляции, и, очень беспокоясь о будущем своего сына, считал, что не стоит вкладывать деньги куда-то еще.

Уоррен же полагал, что их советы бессмысленны — ведь стоимость компаний существенно выросла с 1929 года.

«Это было полной противоположностью тому, что мы наблюдали в предыдущие годы, когда рынок был перенасыщен. Я смотрел на компании и думал: почему бы не стать их собственником? Я работал на низшем уровне, с мизерными деньгами, не оценивая рост экономики в целом или что-то подобное. Но не покупать эти акции казалось мне сумасшествием. С другой стороны, Бен со своим коэффициентом интеллекта около двухсот и огромным опытом советовал мне подождать. И отец тоже. А если бы отец велел мне шагнуть из окна, я бы сделал это». Решение пойти против воли отца и Бена Грэхема, людей, которые служили для него примером, стало для Уоррена важнейшим шагом. Он пришел к нелегкому убеждению, что его суждения более правильны и два человека, которых он глубоко уважает, не способны мыслить рационально. Но Баффет был уверен в своей правоте. Может, он и мог выпрыгнуть из окна по приказу отца, но только при условии, что ему не пришлось бы для этого расстаться со справочником Moody's Manual, полным информации о выгодных инвестициях.

Он даже переборол себя и впервые занял деньги — такими обширными казались ему возможности. Он был готов взять в долг сумму, равную четверти его прибыли. «Мне перестало хватать денег на инвестиции. Чтобы купить заинтересовавшие меня акции, пришлось бы что-то продавать. Мне не нравилось занимать деньги, но я взял заем примерно на пять тысяч долларов в Национальном банке Омахи. Мне еще не исполнилось двадцати одного года, и отцу пришлось подписать бумаги. Мистер Дэвис, банковский служащий, решил, что это своего рода обряд инициации. Вручая эти пять тысяч, он сказал что-то вроде: «Теперь ты стал мужчиной. Это важное обязательство, но мы знаем, что ты вернешь эти деньги». Это продолжалось битые полчаса, которые я сидел за его столом».

Говард гордился сыном и одновременно чувствовал себя странно, подписывая документы за того, кто был полноценным бизнесменом уже, по крайней мере, дюжину лет. Раз уж Уоррен решил, чем он будет заниматься в дальнейшем, Говард предложил ему место в фирме «Баффет-Фальк». При этом он посоветовал Уоррену сначала сходить на собеседование в известную фирму Kirkpatrick Pettis Со, чтобы понять, что может предложить ему лучший из фондовых брокеров Омахи.

«Я отправился на встречу со Стюартом Киркпатриком и сказал, что хотел бы работать с интеллектуальными покупателями. Киркпатрик на это ответил, что мне не стоит беспокоиться об уровне интеллекта покупателей. Главное, чтобы они были богаты. В общем-то он был прав, но я не хотел работать нигде, кроме как в отцовской фирме».

В «Баффет-Фальк» Уоррену выделили один из четырех отдельных кабинетов без кондиционера по соседству с «клеткой» — застекленной зоной, где клерки работали с деньгами и ценными бумагами. Уоррен начал продавать свои любимые акции людям, которым больше всего доверял: своей тете и друзьям по колледжу, включая соседа по комнате в Уортоне Чака Питерсона. Тот занимался недвижимостью в Омахе, и они с Уорреном снова начали общаться.

«Сначала я позвонил тете Элис и продал ей несколько сотен акций GEICO. Ее заинтересованность добавила мне уверенности в себе. После этого я позвонил Фреду

Стэнбеку, Чаку Питерсону и всем, кто мог бы купить акции. Но чаще всего я покупал акции для самого себя. Если даже все мои клиенты отказывались от акций компании, я все равно искал способ купить хотя бы пять штук. У меня была большая цель — я хотел стать собственником десятой доли процента каждой интересной для меня компании. Всего акций было 175 000, и я посчитал, что если компания будет когда-нибудь стоить миллиард долларов, а у меня будет десятая часть процента, я буду стоить миллион. Поэтому мне нужно было купить 175 акций»¹.

Но пока что его работа заключалась в продаже акций за комиссионные, и за пределами своего узкого круга общения Уоррен был беспомощен. Он понял, что именно чувствовал его отец, когда строил свой брокерский бизнес, а старейшие семейства Омахи — владельцы банков, складов, пивоварен и универмагов — смотрели свысока на внука бакалейщика. Теперь и Уоррен чувствовал, что в Омахе его не уважают.

В те дни акции можно было приобрести только через фондовых брокеров, и люди предпочитали покупать акции отдельных компаний, а не ценные бумаги взаимных фондов. Все платили фиксированную комиссию — шесть центов за акцию. Сделки совершались по телефону или в присутствии клиента. Каждой сделке предшествовала светская беседа, как ритуал взаимоотношений с брокером, одновременно являвшимся консультантом, посредником и другом. Брокер мог жить с вами по соседству, вы встречали его на вечеринках и в гольф-клубе, иногда он даже включался в число приглашенных на свадьбу вашей дочери. Компания General Motors каждый год выпускала новые модели автомобилей, и бизнесмены меняли машины чаще, чем ценные бумаги. Если, конечно, у них вообще были ценные бумаги.

Солидные клиенты не воспринимали Уоррена всерьез. Клиенты его отца, руководители Nebraska Consolidated Mills, однажды назначили ему встречу на полшестого утра¹²⁴. «Мне был всего двадцать один год, и я ходил ко всем этим людям и предлагал им ценные бумаги. Но когда я описывал им все преимущества, единственным вопросом, который мне задавали, был: “А что по этому поводу думает твой отец?”» Уоррен выглядел как зубрила, и продажи давались ему с трудом². Он не умел общаться с людьми, вести светские беседы. В разговоре он пытался донести до собеседника всю информацию, которой владел, не останавливаясь, чтобы выслушать его. А если нервничал, то начинал тараторить о своих любимых акциях с утроенной силой. Некоторые потенциальные клиенты выслушивали его, проверяли полученную информацию и покупали разрекламированные Уорреном акции у других брокеров, поэтому он не получал никакой комиссии. Подобное лицемерие шокировало его, ведь с этими людьми он общался лицом к лицу и регулярно сталкивался в городе. Он чувствовал себя обманутым, а иногда и обескураженным. Однажды он застал семидесятилетнего мужчину, на коленях у которого сидела секретарша. Каждый раз, когда она целовала его, он брал долларовую банкноту из стопки на столе и отдавал ее девушке.

«Отец никогда не учил меня, как поступать в подобных ситуациях. Я совсем не получал поддержки. Когда я только начал продавать акции GEICO, “Баффет-Фальк” располагалась в небольшом офисе в центре города. Нам приходили свидетельства о доле участия в акционерном капитале, на которых стояло имя Джерома Ньюмана.

Я покупал акции у него. Люди в “Баффет-Фальк” говорили мне: «Какого черта, ты что, считаешь себя умнее Джерри Ньюмана?..»

На самом деле «Грэхем-Ньюман» создавала новую компанию, и некоторые инвесторы продавали стабильные акции GEICO, чтобы сделать свой вклад. То есть, в сущности, акции продавали инвесторы, а не «Грэхем-Ньюман». Но Уоррен этого не знал³. Когда речь шла о GEICO, ему было безразлично имя продавца. Ему никогда не приходило в голову спросить у кого-нибудь в компании, почему они решили продавать свои акции. Он был непоколебимо уверен в своей правоте. И этого не скрывал.

«Я был этаким мудрым, образованным парнем, а меня окружали люди, не учившиеся в колледже. Однажды Ральф Кэмпбелл, страховой агент, пришел к мистеру Фальку и спросил: “С чего вдруг мальчишка решил раскручивать эту компанию?” GEICO не пользовалась услугами страховых агентов, и я сказал ему: “Мистер Кэмпбелл, на вашем месте я купил бы парочку акций, чтобы застраховать себя от безработицы”».

Тогда он еще не впитал первое правило Дейла Карнеги — не критиковать. Уоррен давал понять, что знает больше других, и впоследствии это стало его отличительной чертой. Хотя, казалось бы, кто мог поверить молодому и неопытному парню? Но все же ему верили. Сотрудники «Баффет-Фальк», должно быть, очень удивлялись, глядя на то, как Уоррен с утра до вечера изучает справочники, приумножая свои знания.

«Я изучал справочник Moodys страницу за страницей. Дважды просмотрел десять тысяч страниц в промышленном, транспортном, и финансовом справочниках. Я изучил каждую компанию, хотя некоторым не уделял достаточного внимания».

Несмотря на то что его бесконечно занимала игра с поиском подходящих акций, Уоррен рассчитывал быть кем-то большим, чем обычный брокер или инвестор. Он хотел пойти по стопам Бена Грэхема и стать преподавателем. Тогда он начал читать вечерний курс лекций в университете Омахи.

Сначала он сотрудничал с Бобом Сонером, своим другом из числа брокеров. Боб читал первые четыре недели курса о выгодных инвестициях в ценные бумаги. И пока Сонер объяснял студентам основы — например, как правильно читать «Уолл-стрит джорнал», Уоррен стоял в коридоре и прислушивался к хорошим инвестиционным идеям. Следующие шесть недель лекции читал Уоррен⁴.

В конце концов он стал читать весь курс, дав ему более звучное название: «Надежные вклады в ценные бумаги». Находясь перед студентами, он загорался энтузиазмом и ходил из угла в угол, рассказывая все быстрее. Студенты же барахтались в потоке льющейся на них информации. Несмотря на все свои знания, он никогда не обещал студентам, что они непременно разбогатеют, прослушав курс его лекций. Да и своими достижениями Уоррен не хвастался.

Группа студентов была весьма разношерстной. Здесь были и профессионалы фондового рынка, и люди, которые не имели никакого отношения к бизнесу: домохозяйки, пенсионеры, врачи. Они символизировали едва уловимые перемены, происходившие на рынке. Впервые с двадцатых годов инвесторы вернулись. Именно поэтому Грэхем считал, что рыночная стоимость акций завышена. Уоррен адаптировал свой метод преподавания до их уровня и способностей. Он опирался на методику Грэхема, использовал кейсы с компаниями А и Б и некоторые другие его уловки. Оценки он выставлял строго, но справедливо. Его тетя Элис тоже записалась на курс и смотрела на него глазами, полными обожания⁵. А он поставил ей тройку.

Люди все время закидывали его вопросами. Что нужно сделать с теми или иными ценными бумагами? Купить? Продать? О каждом из перечисленных ими пакетов акций он мог говорить пять-десять минут, без подготовки выдавая финансовую информацию, отношение цены к доходу на акцию, объем акций, выпущенных на рынок. Казалось, что он рассказывает о сотнях пакетов, словно цитирует статистику бейсбольных матчей⁶. Иногда какая-нибудь женщина с первого ряда спрашивала: «Мой покойный муж оставил мне акции АБВ, и они немного выросли в цене. Что мне с ними сделать?» Уоррен отвечал, что их стоит продать и купить акции GEICO или какой-нибудь другой компании, в чьих акциях он был уверен (и уже владел ими)¹²⁵. Студентов удивлял его неожиданный консерватизм при ответе на их вопросы об инвестировании.

Тем временем Уоррен крутился как белка в колесе, зарабатывая деньги. Ему предстояло содержать семью, и это должно было поделить его доходы надвое. Часть оставалась на рынке, постепенно приумножаясь. Другую он планировал тратить, чтобы обеспечивать себя и Сьюзи. Женитьба существенно изменила бы его жизнь. До сих пор он умудрялся сокращать свои расходы. Он жил в комнате горничной в Колумбийском университете, ел бутерброды с сыром, играл девушкам на укулеле и водил их на лекции вместо шикарного клуба «21». С возвращением в Небраску экономить стало еще проще. Он жил в доме родителей, хотя из-за этого ему приходилось изредка встречаться с Лейлой, когда родители приезжали из Вашингтона.

Ему не нужна была дополнительная мотивация, он и так изо всех сил трудился над приумножением своего капитала. Теперь он сидел в своем офисе в «Баффет-Фальк», закинув ноги на стол, и пролистывал книгу Грэхема и Додда в поисках идей⁷. Он нашел пакет акций Philadelphia and Reading Coal 8c Iron Company, компании, занимающейся добычей антрацита. Пакет казался достаточно дешевым, поскольку продавался чуть больше чем за 19 долларов за акцию, но каждой акции соответствовало примерно восемь долларов в антрацитовом штыбе¹²⁶. Уоррен часами высчитывал стоимость угольных шахт и пластов антрацита, чтобы принять решение о покупке акций Philadelphia and Reading Coal 8c Iron Company. И в итоге купил их для себя и от имени тети Элис и Чака Питерсона. Когда акции сразу же после этого упали в цене до девяти долларов за штуку, это стало для него сигналом о том, что стоит приобрести еще.

Он стал совладельцем компании Cleveland Worsted Mills с активами¹²⁷, составлявшими 146 долларов в расчете на акцию. Сами же акции продавались по значительно меньшей цене. Уоррен чувствовал, что рыночная цена акций не в полной мере отражает стоимость нескольких полностью оборудованных фабрик.

Он написал небольшой отчет о пакете. Ему нравилось, что компания выплачивает большую часть прибыли акционерам, предлагая им синицу в руках. В отчете говорилось: «Дивиденды в размере восьми долларов обеспечивают хорошо защищенную 7-процентную прибыль к текущей цене в 115 долларов»⁸. Он использовал слова «хорошо защищенную», потому что считал, что Cleveland Worsted Mills получает достаточно прибыли для покрытия дивидендов. Однако эти слова не стали пророческими.

«После того как они урезали объем выплачиваемых дивидендов, я стал называть их Cleveland Worst Mills¹²⁸. Уоррен был так взбешен, что решил потратиться на поездку и узнать, что же пошло не так. «Я отправился на ежегодное собрание акционеров компании в Кливленд. Опоздал буквально на пять минут и узнал, что собрание перенесли. Я стоял там, двадцатидвухлетний парнишка из Омахи, вложивший собственные деньги в ценные бумаги. Председатель сказал, что я опоздал, но их торговый агент, входивший в совет директоров, сжалился надо мной, отвел в сторону и ответил на некоторые мои вопросы». Впрочем, его ответы ничего не изменили. Уоррен чувствовал себя ужасно, ведь он уговорил и других людей купить акции компании.

Больше всего на свете он ненавидел разочаровывать людей и чувствовал себя ужасно виноватым, когда они теряли деньги на рекомендованных им инвестициях. Точно так же он чувствовал себя в шестом классе, когда уговорил Дорис вложить деньги в акции городской транспортной компании, впоследствии разорившейся. Она не стеснялась напоминать ему об этом, и он чувствовал себя ответственным за свою ошибку. Теперь он был готов на все, лишь бы избежать неприятного ощущения, вызванного тем, что он подвел людей.

Уоррен начал ненавидеть свою работу и стремился стать менее зависимым от нее. Ему всегда нравилось владеть компаниями, и они вдвоем с товарищем по национальной гвардии Джимом Шеффером решили приобрести автозаправочную станцию. Они купили заправку «Синклер», расположенную по соседству с постоянно обгонявшей их по продажам заправкой «Тексако». «Синклер» стабильно проигрывала конкурентную гонку, и это сводило владельцев с ума. Уоррен и его зять Трумэн Вуд, муж Дорис, работали на заправке по выходным. Они мыли ветровые стекла с улыбкой, несмотря на отвращение Уоррена к физическому труду. Они делали все возможное, чтобы привлечь новых клиентов, но водители упорно заезжали на соседнюю заправку.

«Ее владелец пользовался популярностью среди местных жителей и обгонял нас месяц за месяцем. Тогда я осознал всю силу лояльности покупателей. Тот парень держал заправку уже целую вечность, у него был авторитет и постоянная клиентура. Мы были не в силах это изменить.

Идея с автозаправкой была дурацкой — я потерял две тысячи долларов, а в те времена это была для меня существенная сумма. Прежние потери никогда не наносили мне такого ущерба. Это было весьма болезненно».

Уоррену казалось, что все, что он делает в Омахе, заставляет его чувствовать себя еще более юным и неопытным. Он больше не был тем мальчишкой-вундеркиндом, ведущим себя как мужчина. Он стал молодым мужчиной, готовым жениться, но по-прежнему выглядел и временами вел себя как мальчишка. Акции «Кайзер-Фразер», по которым он с помощью Боба Сонера открыл короткую позицию двумя годами ранее, все еще болтались в районе пяти долларов, вместо того чтобы обесцениться, как ожидал Уоррен. Карл Фальк насмешливо смотрел на него и ставил его суждения под вопрос. Уоррена тошнило уже от самой сути своей профессии. Он начал думать, что его работа напоминает работу фармацевта. «Мне нужно было объяснять несведущим людям, что им выбрать — аспирин или анацин. И люди делали все, что велел “парень в белом халате” Брокеру платили исходя из количества продаж, а не данных им советов. Проще говоря, платили за количество проданных таблеток. За некоторые таблетки платили больше. Вы бы не пошли к доктору, зарплата которого зависит от количества принятых вами таблеток». Но брокеры в те времена работали именно по такому принципу.

Уоррен чувствовал, что конфликт интересов неминуем. Он советовал акции компаний вроде GEICO своим друзьям и родственникам и говорил им, что стоит придержать бумаги еще лет двадцать. Это значило, что он не получал от них комиссионных. «Невозможно зарабатывать таким способом. Система противопоставляет интересы клиента твоим».

Но даже несмотря на это, Уоррен обзавелся узким кругом постоянных клиентов среди своих университетских товарищей. Весной 1952 года он отправился в Северную Каролину, в Солсбери, чтобы отпраздновать Пасху с Фредом Стэнбеком. Он очаровал родителей Фреда рассказами о фондовом рынке и цитированием Бена Грэхема, а также просьбой покормить его бутербродом с ветчиной и пепси-колой на завтрак⁹. Вскоре после этого, когда он уже вернулся в Омаху, отец Фреда попросил его содействия в продаже акций компании «Тор Корпорейшн», выпускавшей стиральные машины. Уоррен нашел клиента, желавшего купить эти акции, через другого брокера, Харриса Апхе-ма. Затем ему еще раз позвонили из банка Стэнбека-старшего, и он решил, что у него два заказа. Не подумав хорошенько, Баффет дважды продал акции «Тор Корпорейшн», причем во второй раз — акции, которых у него не было. В итоге ему пришлось приобрести дополнительный пакет акций себе в убыток, чтобы закрыть вторую сделку.

Несмотря на ошибку Уоррена, мистер Стэнбек по-прежнему был к нему благосклонен. Он покрыл убытки, хотя это была не его вина. Уоррен был благодарен ему и не забыл его щедрости. Гораздо больше его беспокоил другой покупатель, известный как «Бешеный пес» Бакстер, поднявшийся во времена, когда Омаха была центром игорного бизнеса. Он был партнером во многих нелегальных игорных салонах. Придя в «Баффет-Фальк», Бакстер начал размахивать перед окошком кассира пачкой стодолларовых банкнот. «Карл Фальк посмотрел на меня, как бы спрашивая, неужели “Баффет-Фальк” теперь используется для отмывания незаконных доходов игорного бизнеса!» Подобные ситуации еще больше усиливали неприязнь Уоррена к своей работе. Он испытывал противоречивые ощущения, даже когда не продавал акции. Он превратил «Баффет-Фальк» в полноценного участника рынка, фирму-посредника, покупающую и продающую ценные бумаги¹²⁹. Фирма получала прибыль, играя на разнице между стоимостью покупки и продажи акций. Став участником рынка, брокерская фирма превратилась в полноценного игрока на Уолл-стрит. Уоррен гордился тем, что смог придать компании такое положение, но противоречивость ситуации все еще беспокоила его.

«Я не хотел сидеть за столом напротив клиента. Я не продавал ничего, в чем не был уверен сам, чем бы сам не владел. С другой стороны, я получал наценку, о которой не говорил клиенту по своей инициативе. Если кто-то спрашивал меня о наценке, то я давал искренний ответ. Но мне это не нравилось, я хотел сидеть за одним столом с людьми, являющимися моими партнерами, знающими, что в точности происходит. А агент не может так поступать». Сколько бы Уоррен ни размышлял о своей карьере биржевого маклера, все упиралось в неизбежный конфликт интересов. Он понимал, что его клиенты могут в любой момент потерять деньги и разочароваться в нем. Вместо продажи акций он предпочел бы вести финансы клиента, чтобы их интересы совпадали. Проблема заключалась в том, что в Омахе таких перспектив не было.

Весной 1952 года он написал статью о GEICO, привлекшую внимание очень влиятельного человека, и казалось, что удача снова повернулась к Уоррену лицом. Статья, опубликованная в журнале Commercial and Financial Chronicle, называлась «Мои любимые ценные бумаги». Она не просто рекламировала любимый Уорреном объект инвестиций, но объясняла его идеи по поводу инвестирования как такового. На нее обратил внимание Билл Розенволд, сын Джулиуса Розенволда, известного филантропа и председателя совета директоров Sears, Roebuck & Со. Младший Розенволд руководил American Securities, компанией, занимавшейся управлением финансовыми операциями. Компания была основана на доходы от доли семьи в Sears¹³⁰ и гарантировала высокую прибыль с минимальным риском и возможностью сохранить капитал. Розенволд связался с Беном Грэхемом и, когда тот дал Уоррену отличные рекомендации, предложил Баффету работу. В сфере управления финансовыми операциями было не так уж много столь престижных должностей, и Уоррен очень хотел принять предложение, даже если это означало переезд в Нью-Йорк. Впрочем, чтобы покинуть Омаху, ему требовалось разрешение национальной гвардии.

«Я спросил командира, могу ли я переехать в Нью-Йорк, чтобы получить эту работу, и он сказал, что мне необходимо обратиться к главнокомандующему. Так что я поехал в Линкольн, сел в холле Капитолия, и через некоторое время меня пригласили в кабинет генерала Хеннингера. Зайдя в кабинет, я представился: “Докладывает капрал Баффет”. Перед этим я написал генералу письмо с объяснением ситуации.

Он тут же ответил: “Вам отказано в разрешении”.

Так все и закончилось. Это означало, что я должен был оставаться в Омахе до тех пор, пока он не захочет отпустить меня».

Таким образом, Уоррен застрял в «Баффет-Фальк» и продолжал зарабатывать на жизнь «выписыванием рецептов». Единственное, что утешало его, была поддержка Сьюзи. Он научился полагаться на свою невесту, а она, в свою очередь, наконец-то смогла его понять. Она начала осознавать, какой ущерб нанесли его самооценке вспышки гнева со стороны Лейлы, и пыталась заживить его раны. Она знала, что прежде всего ему необходимо всегда чувствовать себя любимым. Его ни в коем случае не следовало критиковать. Ему также необходимо было осознавать, что он сможет стать социально успешным человеком. «Люди лучше воспринимали меня, когда я был с ней», — вспоминает он. Несмотря на то что Сьюзи все еще была студенткой университета Омахи, а Уоррен уже работал, когда дело касалось их отношений, он смотрел на нее с благоговением маленького ребенка. Оба они все еще жили каждый со своими родителями. Со временем Уоррен разработал стратегию общения с матерью. Он избегал оставаться с ней наедине, но играл на ее исполнительности, осаждая различными просьбами. Годы обучения в университете вдали от матери сделали его еще более чувствительным к ее присутствию. Когда Лейла и Говард приехали на свадьбу Уоррена из Вашингтона, Сьюзи заметила, что ее жених использует любой удобный случай, чтобы избежать общества своей матери. Когда они все же оказывались в одной компании, он отворачивался от нее, стиснув зубы.

Уоррену пора было переезжать. Он позвонил Чаку Питерсону и сказал: «Чейз, нам негде жить», и Чейз снял для него квартиру в паре миль от центра города. Уоррен дал Сьюзи, жаждавшей самовыражения, полторы тысячи долларов на обстановку их первой квартиры, и та, взяв с собой будущую золовку, Дорис, отправилась в Чикаго покупать современную разноцветную мебель¹⁰. Приближался день свадьбы (19 апреля 1952 года), как вдруг стало неясно, состоится ли церемония вообще. За неделю до этого выше Омахи по течению Миссури вышла из берегов. Вода прибывала, и власти предсказывали, что в конце недели река затопит город. Существовала вероятность того, что на борьбу со стихией мобилизуют национальную гвардию.

«Весь город высыпал на улицы, неся мешки с песком. На свадьбу приехали все мои друзья — и Фред Стэнбек, который должен был стать на свадьбе моей правой рукой, и шаферы, и остальные гости. Все шутили надо мной, потому что я служил в национальной гвардии, говорили: “Не беспокойся, мы подменим тебя на время медового месяца”. Так они и шутили всю неделю».

За пару дней до свадьбы Говард повез Уоррена и Фреда к реке. Тысячи волонтеров укрепляли берега с помощью мешков с песком, выстраивая стены высотой в два и шириной в полтора метра. Земля проседала под колесами тяжелых грузовиков, словно резина¹¹. Уоррен затаил дыхание в надежде, что временная дамба выстоит.

«Наступила суббота, и церемония должна была состояться в три часа. Около полудня зазвонил телефон. Мать сказала, что это меня. Я взял трубку, и парень на том конце провода спросил: “К-к-к-к-капрал Баффет? — мой командир очень сильно заикался. — Это к-к-к-капитан Мёрфи», — сказал он.

Если б он не заикался, я бы подумал, что это очередная шутка со стороны друзей. Я наверняка ответил бы какой-нибудь гадостью, что могло подвести меня под трибунал. Но я промолчал, и он сказал: «Наше подразделение приведено в состояние боевой готовности. В котором часу вы м-м-м-можете приехать в арсенал?» Уоррен чуть не заработал сердечный приступ¹². «Я сказал ему, что в три часа я женюсь и смогу подъехать около пяти». Он ответил: “Рапортуйте о п-п-п-прибытии. Мы будем п-п-п-патрулировать берега в восточной части города”. Я сказал: “Да, сэр”, — и положил трубку в крайней степени расстройства.

А через час мне позвонили снова: “Капрал Баффет?” — “Да, сэр”. — “Это генерал Вуд”¹³. Это был командующий 34-й дивизией, живший в Западной Небраске. Генерал Вуд сказал: “Я отменяю распоряжение капитана Мёрфи. Удачного дня”».

До самого важного события в жизни Уоррена оставалось два часа. Он заранее пришел к алтарю пресвитерианской церкви Данди. Свадьба сына конгрессмена и дочери Дока Томпсона стала по местным меркам большим событием. Ожидалось несколько сотен гостей, включая и тех, кто принадлежал к высшему обществу Омахи¹⁴.

«Док Томпсон едва не лопался от гордости. А я жутко нервничал, но потом подумал, что раз уж я не взял с собой очки, то все равно не смогу разглядеть всех этих людей». Уоррен попросил обычно неразговорчивого Стэнбека развлекать его беседой, чтобы не дать ему сосредоточиться на происходящем¹⁵.

Берти была подружкой невесты, а Дотти, сестра Сьюзи, — замужней подружкой. Когда были сделаны все фотографии, гости отправились в подвал церкви выпить безалкогольного пунша и поесть торта. Это было нормально, ведь ни Томпсоны, ни Баффеты не являлись особенными любителями вечеринок. У Сьюзи была улыбка до ушей, а Уоррен весь светился, придерживая ее за талию, будто они оба готовы были оторваться от земли. Сделав еще несколько фотографий, они переоделись и пробежали сквозь толпу приветствовавших их гостей к машине, которую Элис Баффет одолжила им на медовый месяц. Уоррен уже загрузил в машину справочники Moody’s и свои папки с документами, как Сьюзи вдруг увидела в этом зловещее предзнаменование¹⁶. Машина тронулась, и молодожены отправились в свадебное путешествие через всю страну.

«В день свадьбы мы поужинали жареной курицей в кафе “Вигвам” в городке Ваху», — вспоминает Баффет*. «Вигвам» был крошечной забегаловкой в часе езды от Омахи, с парой кабинок, декорированных в ковбойском стиле. Оттуда Уоррен и Сьюзи проехали еще тридцать миль и провели ночь в отеле «Корнхаскер» в Линкольне. «И больше я ничего об этом не расскажу», — говорит Баффет.

«На следующий день я купил свежий выпуск Omaha World-Herald и прочитал статью под названием “Гвардию остановит только любовь”¹⁷. В 1952 году случилось сильнейшее в современной эпохе наводнение. Попытка предотвратить его была подвигом, достойным Геркулеса. Все остальные парни целыми днями укрепляли берега мешками с песком и следили за уровнем воды в обществе крыс и змей. Я был единственным, кого не призвали».

Молодожены путешествовали по всему западу и юго-западу США. Уоррен прежде там не бывал, но Сьюзи неплохо знала Западное побережье. Они погостили у ее родственников, осмотрели достопримечательности, съездили к Гранд-Каньону и чудесно провели время. Баффет настаивает, что, несмотря на слухи, они не посещали компании и не интересовались возможными инвестициями. На обратном пути они заехали в Лас-Вегас, где теперь жили многие уроженцы Омахи. Эдди Баррик и Сэм Зигман, безработные букмекеры, переехали сюда незадолго до женитьбы Уоррена и выкупили часть отеля «Фламинго»¹⁸. Вскоре к ним присоединился Джеки Гоэн, инвестировавший в казино от «Фламинго» до «Барбари-Коуст». Все эти персонажи были клиентами бакалейной лавки Баффетов и дружили с Фредом Баффетом, несмотря на то что тот не был игроком. Уоррен чувствовал себя в Вегасе почти как дома. Город был полон людей, знавших его семью и напоминавших ему об ипподроме. Здесь он ничего не боялся. «Сьюзи сорвала джекпот в игровых автоматах. Ей было всего девятнадцать лет, и руководство отказывалось отдавать ей выигрыш. И тогда я сказал: “Ребята, но вы же приняли ее ставку”. И тогда они выплатили ей весь выигрыш».

Из Вегаса Баффеты отправились домой, в Омаху. Уоррен не переставал подсмеиваться над своими неудачливыми сослуживцами. «О, наш медовый месяц был прекрасен. Все три недели были прекрасны. А все это время парни из гвардии работали по уши в грязи».

⁵¹ Ваху больше всего известен миру как родина киномагната Дэррила Занука.

Часть третья

Гонки

Глава 20. «Грэхем-Ньюман»

Омаха и Нью-Йорк • 1952-1955 годы

Через несколько месяцев после свадьбы, в июле 1952 года, Сьюзи вместе с родителями и новыми родственниками отправилась в Чикаго на Конвент (съезд) Республиканской партии. Томпсоны и Баффеты ехали в Чикаго, чувствуя себя частью «республиканской армии». Как минимум с политической точки зрения они уже были одной семьей и в этом году собирались принять участие в «крестовом походе» по возвращению Белого дома республиканцам после двадцати лет агонии под властью демократов¹³¹. Дорис вместе с отцом работала в кулуарах мероприятия, а молодые и невинные Берти и Сьюзи проводили время за разглядыванием знаменитостей типа Джона Уэйна, принявшего участие в этой «гигантской вечеринке»¹.

Разумеется, Уоррен остался в Омахе и по уши погрузился в работу. Конечно, политика была ему интересна, но далеко не так сильно, как деньги. Он, как и прежде, ненавидел работу по «выписыванию рецептов» и искал любые возможности для того, чтобы найти выход из не нравившегося ему положения. Его старый учитель Дэвид Додд попытался помочь ему, направив Уоррена в компанию Value Line Investment Survey (занимавшуюся консультациями по инвестированию и публикациями различных исследований), которая искала «новых людей». Эта работа достаточно хорошо оплачивалась — «не менее 7000 долларов в год»². Однако Уоррен не планировал быть анонимным исследователем. Поэтому он продолжал попытки продать GEICO незаинтересованным клиентам, в то же самое время внимательно читая новости о партийном съезде, которые сопровождались огромными заголовками на первых полосах газет.

Впервые в истории работа съезда освещалась в телевизионных программах, и Уоррен внимательно смотрел выпуски новостей, поражаясь способности телевидения превращать события в масштабные явления и влиять на умы обывателей.

Одним из лидеров съезда был сенатор Роберт Тафт из Огайо¹³², известный под прозвищем «Мистер целостность». Тафт возглавлял небольшую группу в Республиканской партии, состоявшую в основном из изоляционистов Северо-Запада, которая хотела, чтобы правительство было небольшим, не влезало в вопросы бизнеса и прежде всего более агрессивно выступало против коммунизма, чем это делал Трумэн³. Тафт назначил своего друга Говарда Баффета главой своей президентской кампании в Небраске,

а также руководителем своей службы по связям с общественностью. Противовесом Тафту выступало так называемое «Восточное либеральное сообщество»¹³³, искренне презираемое Говардом. Эта группа выдвинула своим кандидатом отставного генерала Дуайта Эйзенхауэра — сторонника умеренных взглядов, в годы Второй мировой войны являвшегося верховным главнокомандующим союзных сил в Европе, а затем ставшего первым верховным главнокомандующим сил НАТО. Эйзенхауэр, политически ловкий дипломат с великолепными лидерскими навыками, был очень популярен и воспринимался многими как герой войны. По мере приближения съезда Айк¹³⁴" начал набирать очки.

То, что впоследствии стало известным как самый противоречивый съезд Республиканской партии в истории, началось в Чикаго с того, что сторонники Эйзенхауэра продавили достаточно спорное изменение в регламент, позволявшее их претендент)) выиграть выборы у других кандидатов уже при первом голосовании. Разъяренные сторонники Тафта почувствовали себя ограбленными. Однако Эйзенхауэр смог быстро с ними помириться, пообещав возглавить борьбу против «подкрадывающегося социализма», и Тафт настоял на том, чтобы его последователи подавили свой гнев и проголосовали за Эйзенхауэра во имя того, чтобы наконец заполучить Белый дом. Республиканцы объединились вокруг Эйзенхауэра и его правой руки Ричарда Никсона. Значки I Like Ike¹³⁵ были видны повсюду⁴. Повсюду, за исключением лацкана костюма Говарда Баффета. Он поругался со всей партией, отказавшись поддерживать Эйзенхауэра⁵.

Это был акт политического самоубийства. Он остался со своими принципами, но в полном одиночестве. Уоррен признавал, что его отец «загнал себя в угол»⁶. С первых лет своей жизни Уоррен всегда пытался избегать нарушения обещаний, сжигания мостов и конфронтации.

Случившееся с Говардом еще сильнее укрепило его сына в трех важных принципах — союзники крайне важны; обещания настолько священны, что давать их нужно как можно реже; принципиальная и упертая позиция редко приводит к значимым результатам.

Эйзенхауэр победил Эдлая Стивенсона на ноябрьских выборах, и в январе родители Уоррена вернулись в Вашингтон, чтобы провести там последние месяцы срока Говарда, ставшего «хромой уткой»¹³⁶. Уоррен, длительное время наблюдавший за навязчивыми идеями Говарда и Лейлы, которые так или иначе мешали им самим в жизни, начал понемногу принимать на вооружение некоторые элементы стиля своих новых родственников. Дороти Томпсон была спокойной женщиной, а ее муж, несмотря на свой автократизм, был куда более проницательным в человеческих отношениях, чем упертый идеалист Говард Баффет.

Чем больше времени Баффет-младший проводил со Сьюзи и ее семьей, тем большее влияние они оказывали на него.

«Уоррен, — говорил Док Томпсон с такой важностью, будто цитировал Нагорную проповедь, — всегда окружай себя женщинами. Они более лояльны и лучше работают»⁷. Но он мог бы и не говорить этого своему зятю. Уоррен и сам всегда жаждал заботы со стороны женщин, однако лишь до тех пор, пока они не начинали навязывать ему свои принципы. Сьюзи видела, что Уоррен совершенно не против того, чтобы она взяла на себя роль заботливой матушки. Поэтому она окружила своего мужа вниманием и упорно работала над тем, чтобы «ввести его в рамки», избавив от присущей ему хаотичности. «О боже мой, — говорила она, — вот это была работа!»⁸ И вспоминает, что, когда только познакомилась с Уорреном, она «не видела никакого другого человека, настолько переполненного болью».

Сам Уоррен мог не видеть глубины своей боли, однако часто рассказывает о роли, которую Сьюзи сыграла в его жизни. «Влияние Сьюзи было не меньше, чем влияние моего отца, а возможно, и больше, просто все строилось немного по-другому. У меня была куча защитных механизмов, которые она (в отличие от меня самого) могла объяснить. Возможно, Сьюзи видела во мне что-то, чего не могли увидеть другие люди. Но она знала: чтобы вывести мои положительные качества на поверхность, потребуется немало времени и усилий. Она заставила меня верить в то, что рядом со мной есть человек с маленькой лейкой, который не забудет полить всходы и даст им превратиться в цветы».

Сьюзи хорошо понимала уязвимость Уоррена и то, насколько он нуждается в утешении, комфорте и поддержке. Все чаще она замечала, к каким последствиям привело влияние матери Уоррена на своих детей. Проблемы Дорис были гораздо более значительными, однако Лейла смогла убедить и ее, и Уоррена в том, что они ничего собой не представляют как личности. Сьюзи обнаружила, что практически во всем, что не связано с бизнесом, ее муж постоянно сомневается в себе. Он чувствовал, что его никогда не любили, и ему казалось, что и он сам не способен любить⁹.

«Я нуждался в ней как сумасшедший, — рассказывал Уоррен. — Я получал удовольствие от своей работы, но не от самого себя. Она буквально спасла мою жизнь. Она воскресила меня¹⁰. Она собрала меня воедино. У нее была такая же безоглядная любовь, которая бывает у родителей к детям».

Уоррен хотел, чтобы его жена давала ему то, что обычно дети получают от родителей. Кроме того, он вырос в семье, в которой мать делала за него практически все. Теперь ее место заняла Сьюзи. И хотя основная модель их семейной жизни была типичной для того времени — он зарабатывал деньги, она заботилась о нем и делала все по дому, — на практике это работало необычным образом. Все в доме Баффетов вращалось вокруг Уоррена и его работы. Сьюзи понимала, что ее муж — особенный человек; она добровольно превратила себя в кокон для его эмбриональных амбиций. Он работал целыми днями, а ночи проводил за изучением Moodys Manual. Он также добавил в свое расписание время обязательного отдыха, во время которого играл в гольф и пинг-понг, и даже записался в члены «Омаха Кантри Клаб».

Сьюзи, которой исполнилось чуть больше двадцати лет, никак нельзя было назвать «Бетти Крокер»¹³⁷, однако она умела готовить простые блюда и вести хозяйство примерно так же, как любая жена в 1950-е годы. В те времена женщины из Омахи буквально стояли в очереди для того, чтобы попасть в число участниц на телевизионное шоу «Типичная домохозяйка», шедшее на местном канале KTMV. Героиня посвящала себя выполнению просьб своего мужа: пепси в холодильнике, лампочка в его лампе для чтения, смесь мяса с картошкой в любой комбинации на ужин, полная солонка, попкорн в шкафу и мороженое в холодильнике.

Уоррену требовалось, чтобы кто-то следил за его гардеробом, содействие в общении с людьми, нежность, объятия и поглаживания по голове. Она даже сама подстригла его, так как Уоррен боялся ходить к парикмахеру¹¹.

По словам самого Уоррена, он был без ума от Сьюзи, которая чувствовала все, что происходило внутри него. Он описывает ее роль как дающего, а свою — как получающего. «Она впитывала все происходящее и чувствовала в отношении меня гораздо больше, чем я — в отношении нее». Они постоянно целовались и обнимались. Сьюзи часто сидела у Уоррена на коленях. Она постоянно говорила ему о том, что он напоминает ее отца.

Через шесть месяцев после свадьбы Сьюзи забеременела и была вынуждена прекратить учебу в Университете Омахи. Ее сестра Дотти также была беременна, но уже вторым ребенком. Они со Сьюзи сохраняли особенную близость между собой. Темноволосая красавица Дотти умом пошла в отца и, по семейным преданиям, обладала самым высоким показателем IQ среди всех учеников в школе Сентрал-Хай. Однако с точки зрения внешности и семейной жизни она гораздо больше напоминала свою мать¹².

Дотти вышла замуж за Гомера Роджерса, пилота и героя войны с красивым баритоном, которого все называли Бак Роджерс¹³⁸, несмотря на то что он не любил распространяться о своих военных подвигах. Гомер был общительным, энергичным, мускулистым, как бычки, которых он покупал и продавал. В доме Роджерсов всегда было много народу, Дотти играла на пианино, в то время как Гомер напевал что-нибудь вроде «Кэти, Кэти, прочь от стола, эти деньги оставлены мне на пиво». Сьюзи и Уоррен не участвовали в жизни дома Роджерсов, так как были склонны к более серьезному восприятию действительности и не употребляли алкоголя, но тем не менее сестры проводили много времени друг с другом.

У Дотти была постоянная проблема с принятием решений, и, с тех пор как у нее появился первый сын Билл, она постоянно мучилась различными вопросами, связанными с ее новой ролью матери. Сьюзи буквально взвалила всю ответственность на себя и помогала сестре.

Сьюзи также сблизилась со своей золовкой Дорис, которая вышла замуж и работала в Омахе школьной учительницей. Ее муж, Трумэн Вуд, был привлекательным мужчиной с хорошим характером. Он происходил из видной семьи. Их семейная жизнь протекала достаточно спокойно, пока Дорис не почувствовала, что она начинает застаиваться, как беговая лошадь в стойле. Будучи человеком действия, Дорис предложила Трумэну «пришпорить» ситуацию. Он начал двигаться чуть быстрее, но не намного.

Готовность Сьюзи защищать Уоррена и его сестру особенно сильно проявилась в январе 1953 года после того, как Эйзенхауэр принял присягу, срок полномочий Говарда в Конгрессе завершился и он с Лейлой вернулся в Небраску. Дорис и Уоррен почувствовали огромное напряжение от того, что Лейла вернулась в город. Уоррен едва мог выносить нахождение в одной комнате с матерью, а та время от времени продолжала свои нападки на Дорис.

Говард вернулся в Омаху, не представляя, чем будет заниматься дальше. Уоррен основал партнерство «Баффет и Баффет», которое позволило формализовать их совместную деятельность по покупке акций. Говард вложил в партнерство часть капитала, а Уоррен (помимо небольшой суммы) — свои идеи и рабочее время. Однако Говард с большой тревогой воспринимал перспективу в третий раз вернуться к работе на фондовом рынке. Уоррен вел его финансовые дела в то время, пока сам Говард работал в Конгрессе. Однако Говард знал, что Уоррен ненавидит эту работу, не оставляет попыток убедить Бена Грэхема взять его в свою компанию и при первой же возможности готов уехать в Нью-Йорк. А Говард скучал по своей истинной любви — политике. Он лелеял надежду вернуться к политической деятельности, попав в Сенат, особенно с учетом того, что теперь в Белом доме хозяином был республиканец. Однако его амбиции входили в противоречие с его крайними политическими воззрениями.

30 июля 1953 года — в день рождения Элис Баффет — у Сьюзи и Уоррена родился первый ребенок, девочка. Они дали ей имя Сьюзан Элис, однако чаще называли ее Малышка Сьюзи или даже Малышка Суз. Сьюзи оказалась страстной матерью, целиком отдавшей себя ребенку.

Малышка Сьюзи была первой внучкой Говарда и Лейлы. Неделю спустя Дотти, сестра Сьюзи, родила второго сына, получившего имя Томми. А еще через несколько месяцев забеременела и Дорис. Первый ее ребенок, дочка, получила имя Робин Вуд. К весне 1954 года Сьюзи забеременела вторым ребенком. Теперь у старших Баффетов и Томпсонов появился новый объект внимания — внуки.

* * *

Через несколько месяцев пробил, как показалось Говарду, его час. Утром 1 июля 1954 года из Вашингтона пришла новость о том, что сенатор от Небраски Хью Батлер попал в больницу с ударом и вряд ли выживет. Срок для выдвижения кандидатуры на первичные выборы в Сенат истекал в тот же вечер. Говард не мог не следовать приличиям, поэтому отказался подавать документы до тех пор, пока Батлер не умрет. Баффеты провели в напряженном ожидании весь день. Они знали, что Говард настолько хорошо известен в графстве Даглас, что если бы его кандидатуру внесли в список для специального голосования (минуя обычную процедуру согласования кандидатов партией), то он имел бы отличные шансы на победу, невзирая на неудовольствие партийных лидеров.

Известие о смерти Батлера пришло в начале вечера, но к этому моменту офис Фрэнка Марша, секретаря штата, уже был закрыт (как обычно, он закрылся в пять часов). Говард бросил свое заявление в машину и поехал вместе с Лейлой в Линкольн, предполагая, что у них достаточно времени и что срок подачи заявлений истекает в полночь. Они попытались отдать бумаги Маршу в его собственном доме, однако он отказался их принять, несмотря на то что Говард в течение дня заплатил все необходимые пошлины. Разъяренная семейная пара вернулась в Омаху.

Съезд республиканцев штата был в самом разгаре. Узнав о смерти Батлера, делегаты на месте избрали временно — до истечения срока полномочий — исполняющего обязанности сенатора¹³.

Любой преемник получал более-менее гарантированные шансы занять место Батлера на выборах в ноябре. Будучи одним из ведущих республиканцев своего штата, Говард казался очевидным кандидатом. Однако после отказа поддержать Эйзенхауэра многие воспринимали его как бунтовщика, любителя сражаться с ветряными мельницами, слишком щепетильного в этических вопросах и нелояльного к собственной партии. Поэтому вместо него съезд избрал Романа Грушку, приятного во многих отношениях конгрессмена, занявшего место Говарда в Конгрессе после его отставки. Говард и Лейла вновь помчались в Линкольн и подали иск в Верховный суд штата, чтобы он заставил партию принять его кандидатуру. Однако уже через сутки они отказались от бесполезной борьбы и отозвали иск.

Услышав новости о Грушке, Уоррен был вне себя от ярости. «Они просто перерезали папе горло от уха до уха», — сказал он. Как только партия осмелилась таким образом отплатить Говарду за десятилетия лояльности?

Говард, которому тогда пошел пятьдесят второй год, своими глазами наблюдал, как расплываются очертания его будущего. Гнев постепенно испарился, уступив место депрессии. До того дня отставной политик его уровня еще мог играть какую-то роль, но теперь его просто вышвырнули с арены, которая была центром его жизни и придавала смысл существованию. Он пытался получить преподавательскую должность в Университете Омахи, что, по мнению семьи, было вполне разумно, учитывая его деловой опыт и годы работы конгрессменом. Однако отношение к Говарду было настолько неприязненным, что университет отказался взять его на работу, несмотря на то что там преподавал его сын, а Док Томпсон был деканом колледжа искусств и науки. Все закончилось тем, что Говард вернулся на работу в «Баффет-Фальк». Со временем он нашел почасовую преподавательскую работу в Мидлендском лютеранском колледже в тридцати милях от Омахи¹⁴. Семья начала испытывать неприязненные чувства к местному обществу, которое фактически выжило Говарда из города.

Лейла полностью погрузилась в печаль. Ей было приятно находиться в отражении славы Говарда, и место, которое он занимал в мире, было для нее куда более важным, чем для него самого. Ее сестра Эдит жила в Бразилии, Берти — в Чикаго, ее отношения с Дорис и Уорреном были, мягко говоря, неурегулированными, поэтому она могла положиться только на двадцатидвухлетнюю Сьюзи. Однако Сьюзи была занята воспитанием старшего ребенка, выхаживанием младшего и всеобъемлющей заботой об Уоррене.

Кроме того, в самом скором времени Сьюзи собиралась покинуть Омаху. В течение двух лет Уоррен продолжал переписываться с Беном Грэхемом. Он предложил Грэхему ряд идей по инвестированию, например, в компанию Greif Bros. Cooperage, которую они с отцом купили для своего партнерства. Уоррен периодически наведывался в Нью-Йорк и всегда заходил в «Грэхем-Ньюман».

«Каждый раз я пытался увидеться с мистером Грэхемом».

Разумеется, для бывшего студента было не совсем типичным поведением постоянно торчать в офисе «Грэхем-Ньюман».

«Я был достаточно настойчив».

К тому времени, когда местное отделение Республиканской партии захлопнуло дверь перед отцом Уоррена, сам он уже находился на пути в Нью-Йорк. «Бен попросил меня приехать». Его партнер Джерри Ньюман объяснил это так: «Ты знаешь, мы решили устроить тебе еще одну проверку». «Я чувствовал, что еще немного, и я сорву немалый куш», — вспоминает Уоррен. Перед ним не стоял вопрос, стоит ли принимать это предложение. На этот раз Национальная гвардия дала положительный ответ на его запрос.

Уоррен был настолько взволнован, что прибыл в Нью-Йорк 1 августа 1954 года и вышел на свою новую работу в «Грэхем-Ньюман» уже 2 августа, за месяц до начала официального срока своего контракта. Тут он узнал о трагедии, случившейся с Беном Грэхемом неделей ранее. За четыре недели до своего 24-летия Уоррен написал своему отцу: «Ньюман (26 лет), сын Бена Грэхема, служивший в армии во Франции, на прошлой неделе покончил с собой. Он всегда был несколько неуравновешен. Однако Грэхем не знал, что это было именно самоубийство, до тех пор пока не прочитал об этом в официальном сообщении в New York Times, и это было настоящим кошмаром»¹⁵. Поехав во Францию за останками сына, Грэхем познакомился с подругой Ньюмана Мари-Луизой Амингес, или Малу, которая была на несколько лет старше Ньюмана. Он вернулся домой через несколько недель, однако никогда уже не был таким, как прежде. Начал переписываться с Малу и периодически ездить во Францию. Но в те дни Уоррен ничего не знал о личной жизни своего идола.

Вместо этого он пытался заняться своей, и для начала ему необходимо было найти жилье для семьи. В течение первого месяца его работы в Нью-Йорке Сьюзи и Малышка Сьюзи оставались в Омахе. «Сначала я попытался поселиться в Piter Cooper Village, одном из двух крупных жилых комплексов, построенных компанией Metropolitan Life сразу же после Второй мировой войны. Там жил мой друг по Колумбийскому университету Фред Кулкен. Там жил и Уолтер Шлосс. В Piter Cooper хотели попасть буквально все. Благодаря специальной норме законодательства арендная плата за квартиру в этом месте была недорогой — около 70-80 долларов в месяц, а сам дом был достаточно красив. Я отправил запрос о возможности получить жилье в этом месте, но получил предложение примерно через два года после этого. Если бы я получил предложение раньше, то до сих пор жил бы там».

Уоррену пришлось заняться масштабными поисками недорогой квартиры. Невзирая на непритязательное местоположение и большое расстояние до работы, он в итоге поселился в квартире с тремя спальнями в доме из белого кирпича, расположенном в пригороде Уайт-Плейнс в графстве Вестчестер, примерно в 50 километрах от Нью-Йорка. Когда через несколько недель к нему присоединились Сьюзи и Малышка Сьюзи, квартира еще не была готова, поэтому семья сняла комнату в одном из домов Вестчестера, причем настолько маленькую, что вместо колыбели им пришлось использовать ящик комода. Баффеты провели в этой комнате день или два.

Так как о скромности Уоррена ходило множество легенд, эта история впоследствии превратилась в рассказ о том, что он был настолько скуп, что не хотел покупать колыбель Малышке Сьюзи, которая была вынуждена спать в ящике комода все свое детство, проведенное в Уайт-Плейнс¹⁶.

Беременная Сьюзи распаковывала вещи, ухаживала за дочкой, приводила в порядок дом и знакомилась с соседями, а Уоррен каждое утро отправлялся на поезде до нью-йоркского вокзала Гранд Сентрал. В течение первого месяца работы он обосновался в архиве «Грэхем-Ньюман». Будучи готовым узнать все о том, как работала компания, он начал читать все документы подряд.

В компании работало всего восемь человек: Бен Грэхем, Джерри Ньюман, его сын Микки Ньюман, Берни Уорнер, исполнявший обязанности казначея, Уолтер Шлосс, две секретарши, а теперь еще и Уоррен. Наконец-то Уоррен получил тонкий серый пиджак, напоминавший по фасону лабораторный халат. «Это был великий момент, когда мне вручили этот пиджак. Мы все носили их — и Бен, и Джерри Ньюман. В этих пиджаках мы были равны друг другу». На самом деле не совсем.

Уоррен и Уолтер сидели за столами в комнате без окон, в которой стоял тикер, несколько шкафов с бумагами и были протянуты прямые телефонные линии в брокерские компании. Уолтер сидел ближе к телефонам и совершал основную массу звонков брокерам. Бен, Микки Ньюман или чаще Джерри Ньюман периодически выходили из своих личных офисов, с тем чтобы проверить те или иные котировки на тикере. «Мы должны были много читать и просматривать кучу материалов. К примеру, нужно было изучать данные Standard & Poors или Moodys Manual в поисках компаний, стоивших меньше величины своего оборотного капитала. В те времена таких компаний было много», — вспоминает Шлосс.

Грэхем называл эти компании «сигарными окурками» — их акции были дешевыми и неинтересными. В его глазах они напоминали липкие и расплющенные огрызки сигар, валявшиеся на тротуаре. Грэхем специализировался на выявлении этих неаппетитных останков, на которые никто больше не обращал внимания. Он поднимал их и делал последнюю затяжку.

Грэхем знал, что определенная доля сигарных окурков окажется для него бесполезной, поэтому считал неправильным тратить много времени на изучение качества каждой из компаний. Закон средних чисел говорил, что он сможет набрать достаточное их количество для «последней затяжки». Он всегда держал в голове, сколько может стоить та или иная компания в «мертвом» состоянии, — иными словами, сколько будут стоить ее активы в случае ликвидации. Покупка компании с дисконтом представляла собой его «запас надежности» — своего рода страховку на случай, если какая-то доля компаний станет банкротом. В качестве дополнительной меры он покупал небольшие доли в большом количестве компаний, применяя тем самым принцип диверсификации. Грэхем доводил идею диверсификации до крайности — некоторые из его долей в компаниях не превышали 1000 долларов.

Уоррен, очень доверявший собственным суждениям, не видел причин, по которым было бы необходимо так сильно защищать сделанные ставки, и мысленно закатывал глаза каждый раз, когда речь заходила о диверсификации. Вместе с Уолтером они собирали цифры из справочников Moody’s Manuals и заполняли сотни простых форм, использовавшихся в «Грэхем-Ньюман» для принятия решений. Уоррен хотел знать всю основную информацию о каждой компании. Изучив данные в совокупности, он сводил их до нескольких компаний, чьи акции заслуживали более тщательного изучения, а затем направлял все свои деньги на покупку акций, которые считал лучшими из изученных. Он хотел класть большинство яиц в одну корзину, так же как сделал в случае с GEICO. Однако к тому времени он уже продал акции GEICO, потому что ему никогда не хватало свободных средств для инвестирования. У каждого решения были альтернативные издержки — ему приходилось сравнивать одну возможность для инвестирования с другой, не менее привлекательной. Несмотря на свою любовь к GEICO, ему пришлось принять мучительное решение и продать ее акции, так как он нашел еще более желанные — акции компании под названием Western Insurance. Эта компания приносила 29 долларов в расчете на акцию, а цена самих акций составляла всего лишь три доллара.

Чем-то это напоминало игровой автомат, выдающий приз при каждой попытке поиграть. Стоило тебе вложить в машину Western Insturance двадцать пять центов и потянуть рычаг, как ты получал практически гарантированный выигрыш в два доллара¹³⁹.

Любой здравомыслящий человек захотел бы играть на таком игровом автомате, пока у него будет хватать сил. Это были самые дешевые акции с наивысшим запасом надежности, которые ему когда-либо приходилось видеть в своей жизни. Он купил так много акций, как только мог, и даже предложил вступить в игру нескольким своим друзьям¹⁷.

В том, что касалось дешевого или бесплатного, Уоррен вел себя как настоящая ищейка. Его невероятная способность поглощать цифры и анализировать их в скором времени позволила ему стать любимчиком компании «Грэхем-Ньюман». Для него это было совершенно естественным. «Сигарные окурки» Бена Грэхема чем-то напоминали его старое детское занятие — поиск выигрышных билетов на полу игрового зала ипподрома.

Он обращал самое пристальное внимание на то, что творилось в задней части офиса, где работали партнеры — Бен, Джерри и Микки. Бен Грэхем входил в состав правления компании Philadelphia and Reading Coal & Iron Company, и «Грэхем-Ньюман» контролировала ее деятельность. Уоррен самостоятельно нашел и изучил акции этой компании и к концу 1954 года вложил в нее 35 000 долларов. Его босс был бы потрясен этим решением, однако Уоррен, уверенный в правильности своих действий, увлеченно погрузился в сделку¹⁴⁰. Компания Philadelphia and Reading, торговавшая каменным углем и владевшая отвалами мелкого угля сомнительной ценности, не представляла собой ничего интересного как бизнес. У нее не было никаких перспектив. Тем не менее она генерировала достаточно большой поток наличности, который мог бы помочь ей улучшить состояние дел за счет покупки другой компании.

«Я был простым клерком, сидевшим в приемной. Как-то раз парень по имени Джек Гольдфарб зашел в офис для того, чтобы повидаться с Грэхемом и Ньюманом. После переговоров они купили его компанию Union Underwear Company для того, чтобы присоединить ее к Philadelphia and Reading Coal and Iron, в результате чего возникла корпорация Philadelphia and Reading***. Это было первым шагом на пути трансформации компании во что-то значительно более диверсифицированное. Я не входил в число посвященных, но был крайне заинтересован, так как чувствовал, что вокруг происходит что-то очень интересное». С широко открытыми глазами Уоррен изучал искусство распределения капитала — направления денег туда, где они обеспечат наивысшую отдачу. В данном случае «Грэхем-Ньюман» использовала средства, полученные от одной компании, для покупки более прибыльного бизнеса. Со временем именно это могло означать разницу между банкротством и успехом.

Сделки такого рода заставляли Уоррена думать о том, что он сидит на подоконнике и заглядывает в комнату, где происходят самые главные финансовые сделки. Однако, как он достаточно быстро обнаружил, Грэхем вел себя совсем не так, как обычные обитатели Уолл-стрит. Он был склонен постоянно читать в уме стихи, часто цитировал Вергилия и не раз терял пакеты с покупками в метро. Так же как и Уоррена, его совершенно не волновало, как он выглядит. Если кто-то замечал: «Какая у вас интересная пара туфель», Грэхем мог посмотреть на свои ботинки (один из которых был коричневым, а другой — черным) и не моргнув глазом сказать: «Да, и у меня дома еще пара таких же»¹⁸. Однако в отличие от Уоррена его не интересовали деньги как таковые, а торговлю акциями он не воспринимал как конкурентное соревнование. Для него выбор акций был интеллектуальным упражнением.

«Как-то раз он и я ждали лифта. Мы собирались поесть в кафе, расположенном на первом этаже Чейнин-Билдинг на углу 42-й и Лексингтон-авеню. Внезапно Бен сказал мне: “Запомни одну вещь, Уоррен, — отличие в том, как живу я, от жизни, которую ведешь ты, очень мало зависит от денег. Мы оба идем в одно и то же кафе на обед, работаем каждый день и получаем удовольствие от того, что делаем. Поэтому не беспокойся о деньгах так сильно — они не смогут многое изменить в твоей жизни”».

Уоррен преклонялся перед Беном Грэхемом, однако думал о деньгах достаточно часто. Он хотел, чтобы у него было много денег, и воспринимал это желание как часть конкурентной игры. Если Уоррену требовалось отдавать часть своих денег или просто казалось, что на них кто-то посягает, он начинал вести себя подобно собаке, яростно защищавшей свою кость. Его борьба за каждый цент была столь очевидна, что порой казалось, не он владеет своими деньгами, а, наоборот, они становятся его хозяином.

Сьюзи могла бы много рассказать об этом. Даже среди соседей по дому Уоррен быстро приобрел репутацию прижимистого эксцентрика. Он разрешил Сьюзи относить его рубашки в прачечную только после того, как, придя как-то раз на работу и сняв пиджак, оказался изрядно смущен состоянием своих рубашек (Сьюзи успевала гладить только воротник, переднюю планку и манжеты)¹⁹. Он договорился с газетным киоском по соседству о том, что будет покупать со значительной скидкой журналы недельной давности. У него не было машины, а когда он арендовал ее у соседа, то никогда не заполнял бензобак перед тем, как ее вернуть. (Когда же он, наконец, купил автомобиль, то ездил на нем исключительно в дождливую погоду, чтобы избежать мойки своими руками²⁰.)

Именно это стремление Уоррена сохранять каждый цент, возникшее с тех пор, как он продал первую упаковку жвачки, было одной из двух причин, сделавших его сравнительно богатым человеком к двадцати пяти годам. Вторая причина заключалась в стремлении заработать как можно больше. С момента окончания Колумбийского университета он начал зарабатывать деньги с возраставшей скоростью. Теперь Уоррен проводил все больше времени в раздумьях. В его голове постоянно крутилась статистика, связанная с различными компаниями и ценами на их акции. Когда он не занимался изучением какого-либо вопроса, концентрировался на преподавании.

Для того чтобы сохранить полученные благодаря Дейлу Карнеги навыки и в один прекрасный день не застыть в безмолвии перед аудиторией, он занялся преподаванием в школе для взрослых Скарсдейл, расположенной по соседству со своим домом.

Социальная сеть Баффетов в то время состояла из семейных пар, кормильцы в которых очень интересовались акциями.

Все чаще Уоррена вместе со Сьюзи приглашали в пригородные клубы или на ужины с другими парами, связанными с Уолл-стрит. Билл Руан представил его нескольким новым знакомым, таким как Генри Брандт (фондовый брокер, похожий на комика Джерри Льюиса, однако окончивший Гарвардскую школу бизнеса в числе лучших) и его жена Роксанна. По словам одного из своих знакомых с Уолл-стрит, Уоррен поражал людей и выглядел как «самый странный человек, которого когда-либо доводилось видеть». Однако когда он начинал разговаривать про акции, все остальные фигурально усаживались у его ног, что напоминало, по словам Роксанны Брандт, «Иисуса и его апостолов»²¹.

Женщины обычно сидели отдельно от мужчин и вели свои беседы, но и среди них Сьюзи выделялась так же, как ее муж между мужчин. Уоррен делился своими заключениями относительно финансов, а Сьюзи очаровывала других женщин своей простотой в общении. Она хотела все знать об их детях или планах завести детей. Она знала, как заставить людей открыться перед ней. Она могла задать вопрос о каком-нибудь важном решении, принятом ее собеседницей, а затем с участливым выражением лица спросить: «Вы сожалеете об этом?» И этот вопрос часто помогал другому человеку открыть все тайны своей души. Зачастую человек, с которым она провела всего полчаса, относился к ней как чуть ли не к лучшему другу, хотя сама Сьюзи никогда не делилась своими сокровенными мыслями в ответ. Люди любили ее за то, что она была искренне в них заинтересована.

Однако чаще всего Сьюзи находилась в одиночестве, ожидая второго ребенка и постоянно занимаясь стиркой, покупками, уборкой и приготовлением еды, а также кормлением, сменой одежды и играми с Малышкой Сьюзи. Такой порядок вещей казался правильным и нормальным и Уоррену, и самой Сьюзан. Как сказал за три года до этого Рикки Рикардо в первом сезоне комедийного сериала «Я люблю Люси»: «Мне нужна жена, которая будет просто женой»²². Это шоу многим казалось смешным именно из-за амбиций Люси и ее бесплодных усилий по их достижению. Поэтому Сьюзи кормила Уоррена ужинами и поддерживала его каждый день, как будто его работа была ежедневным жертвоприношением. Она понимала, насколько сильно он преклоняется перед мистером Грэхемом. Однако не забывала приглядывать за ним со стороны. Уоррен не делился с ней деталями своей работы, да они и не особенно ее интересовали. Она продолжала терпеливо работать над тем, чтобы Уоррен поверил в самого себя и «собрался». Она демонстрировала ему свое уважение и учила, как правильно общаться с людьми. Единственное, в чем она была непреклонна в отношении семьи, это в том, чтобы он не терял связи с дочерью. Уоррен не был человеком, готовым играть в прятки или менять подгузник, зато он мог каждый вечер петь Малышке Сьюзи колыбельные.

«Я постоянно пел ей песню “Над радугой”¹⁴¹. Постепенно она обрела гипнотический эффект, как звонки на собак Павлова. Может быть, мое пение было слишком скучным, но она засыпала каждый раз, как только я начинал ей петь. Я клал ее на плечо, и она буквально растекалась в моих руках».

Найдя работающую систему, Уоррен никогда от нее не отказывался. В процессе пения он мог спокойно обдумывать информацию из своих «умственных файлов». Поэтому песня «Над радугой» звучала в квартире Баффетов каждый вечер.

Будучи предоставленной самой себе, занимаясь домашним хозяйством, воспитывая ребенка, заботясь об Уоррене и живя в стерильном пригороде Нью-Йорка, Сьюзи с удовольствием приветствовала любого человека, оказывающегося у ее дверей.

Как-то раз в конце 1954 года в дверь квартиры постучал продавец журнала «Родители».

Неизвестно, какими именно доводами он воздействовал на Сьюзи, но, вернувшись домой, Уоррен быстро убедился в том, что она оформила договор подписки на значительно менее выгодных условиях, чем ей могло показаться. Он был вне себя от того, что его жену ввели в заблуждение, несколько раз звонил в редакцию журнала, общался с его представителями и требовал возврата денег, однако каждый раз получал отказ.

Тогда Уоррен начал настоящий крестовый поход. Он хотел не просто вернуть свои 17 долларов. Его цель состояла в том, чтобы победить несправедливость и заставить непокорный журнал встать перед ним на колени. Он прошелся по соседям и нашел несколько единомышленников, пожелавших присоединиться к нему, подал иск против журнала в суд Манхэттена и приготовился давать показания от имени всех обманутых подписчиков журнала «Родители». Он в нетерпении щелкал каблуками, представляя себе, как суетятся юристы журнала. В этом эпизоде он повел себя так же, как его отец, а поскольку дело касалось денег и шансы на победу были достаточно велики, то его действия одобрила бы и мать.

Однако, к его немалому огорчению, незадолго до заседания суда в его почтовом ящике оказался чек. Журнал «Родители» решил уладить дело миром. Крестовый поход провалился.

15 декабря 1954 года Уоррен пришел с работы пораньше: у Сьюзи начались схватки. Не успел он войти, как в дверь квартиры позвонили. На пороге стоял проповедник, занимавшийся тем, что ходил по квартирам и предлагал поговорить о Боге. Сьюзи вежливо пригласила его в гостиную и принялась слушать.

Это же пришлось делать и Уоррену, думавшему при этом, что только Сьюзи могло прийти в голову впустить такого человека в дом. Уоррен начал намекать на то, что разговор можно уже и сворачивать. На протяжении многих лет он был агностиком, не собирался обращаться в какую-либо веру, а кроме того, у его жены уже начались схватки и им пора ехать в больницу.

А Сьюзи продолжала слушать. «Расскажите мне еще», — попросила она. Пока проповедник продолжал свой рассказ, она немного дрожала и тихо постанывала²³.

Она не обращала внимания на сигналы Уоррена, полагая, что по отношению к гостю нужно проявлять вежливость и дать ему возможность выговориться (в ее глазах это было куда важнее, чем отъезд в больницу). Ее собеседник, по всей видимости, не понимал, что у нее схватки. Потеряв надежду, взволнованный Уоррен сел в кресло и принялся ждать, пока у проповедника не иссякнет пыл. «Я хотел убить этого парня», — вспоминает он. Однако они успели в больницу вовремя, и на следующее утро на свет появился Говард Грэхем Баффет.

Глава 21. На чьей стороне играть?

Нью-Йорк • 1954-1956 годы

Хоуи был «проблемным» ребенком. Если Малышка Суз была тихой и спокойной, Хоуи напоминал будильник, который было невозможно остановить. Его родители ждали, что рев постепенно прекратится, но он лишь усиливался. С рождением Хоуи вся квартира наполнилась непрерывным детским плачем.

«У него была какая-то проблема с пищеварением. Мы экспериментировали с разнообразными видами молочных бутылок. Возможно, малыш заглатывал слишком много воздуха, но он постоянно находился в состоянии бодрствования. По сравнению с Малышкой Суз Хоуи оказался для нас куда более суровым испытанием».

На крики Хоуи вставала Большая Сьюзи. Так как Уоррен вырос между постоянно разглагольствовавшим отцом и матерью, перемежавшей приступы нарочитой ярости болтовней о всяких пустяках, не было ничего удивительного в том, что он научился отгораживаться от происходившего вокруг него. Его даже особенно не беспокоили вопли Хоуи по ночам. Сидя в маленьком кабинете, переделанном из третьей спальни, он мог полностью отдаться своим мыслям на несколько часов.

На работе же он полностью погрузился в сложный новый проект, который оказался провозвестником его карьеры. Вскоре после того, как Уоррен начал работать в «Грэхем-Ньюман», цена на какао-бобы резко подскочила с 10 до 50 и более центов за фунт. Расположенная в Бруклине компания Rockwood & Со, производитель шоколада, страдавшая от «ограниченной прибыльности»¹, столкнулась с дилеммой. Основным продуктом компании были маленькие кусочки твердого шоколада (шоколад такой фактуры часто используется в производстве хрустящего шоколадного печенья). Не имея возможности поднять цены на свою продукцию в несколько раз, компания несла значительные потери. С другой стороны, в случае резкого скачка цен на какао-бобы Rockwood могла продать свои запасы уже имевшихся на складе бобов и получить сверхприбыль. (К сожалению, налоги съели бы больше половины этой прибыли¹⁴².)

Владельцы Rockwood обратились к «Грэхем-Ньюман» с предложением о приобретении своей компании, однако «Грэхем-Ньюман» была не в состоянии заплатить запрошенную цену. Поэтому они обратились к инвестору Джею Прицкеру, который нашел способ обойти высокие налоговые выплаты¹⁴³. Он обнаружил, что Налоговый кодекс США в редакции 1954 года гласит следующее: если компания сужает масштабы своей деятельности, то она может не платить налоги, связанные с «частичной ликвидацией» складских запасов. Прицкер купил достаточно акций для того, чтобы получить контроль над Rockwood, и предпочел сохранить в компании производство шоколада, полностью выйдя при этом из бизнеса по производству какао-масла. Он указал, что для производства какао-масла компания планировала использовать 13 миллионов фунтов какао-бобов, и, соответственно, теперь весь этот объем бобов должен был быть «ликвидирован».

Вместо того чтобы продать бобы за деньги, Прицкер предложил их другим акционерам в обмен на их акции. Он сделал это, потому что хотел получить больше акций и увеличить свою долю собственности в компании. Он готов был предоставить неплохие условия —? какао-бобы на сумму 36 долларов за каждую акцию², котировавшуюся по 34,5 доллара³.

Грэхем нашел способ заработать деньги на этом предложении: «Грэхем-Ньюман» могла купить акции Rockwood, затем обменять их у Прицкера на какао-бобы и, в свою очередь, продать их, заработав таким образом прибыль в размере двух долларов на каждую акцию. Это был типичный арбитраж: две почти одинаковые вещи торговались по разной цене, что позволяло умному трейдеру одновременно купить одну и продать другую, заработав на разнице цен с минимальным риском. «Уолл-стрит перефразировал старое выражение, — писал Баффет впоследствии: — “Дайте человеку рыбу, и он насытится на один день. Научите его арбитражным сделкам, и он никогда не будет испытывать голода”»¹⁴⁴. Прицкер мог выдать «Грэхем-Ньюман» складской сертификат, который представлял собой именно то, о чем говорит название, — лист бумаги, на котором написано, что его владельцу принадлежит определенный объем какао-бобов. Такими сертификатами можно было торговать как акциями. «Грэхем-Ньюман» могла заработать, продав принадлежавшие ей сертификаты.

$34 (цена акции Rockwood, которую G-N передает Прицкеру);

$36 (Прицкер выдает G-N складской сертификат, который та продает по указанной цене);

$ 2 (прибыль от каждой акции Rockwood).

Однако выражение «практически без риска» означает, что и в таких сделках присутствует риск, пусть небольшой. Что если цена на какао-бобы резко упадет и складской сертификат будет стоить всего 30 долларов? Вместо того чтобы заработать два доллара, «Грэхем-Ньюман» потеряла бы четыре доллара на каждой акции. Поэтому для того, чтобы зафиксировать свою прибыль и избежать описанного выше риска, «Грэхем-Ньюман» продала так называемые фьючерсы на какао-бобы. Это был отличный шаг, ибо цены на бобы были готовы вот-вот обрушиться.

Рынок фьючерсов позволяет продавцам и покупателям договориться о сделке с участием биржевых товаров (таких как какао-бобы, золото или бананы), при которой поставка будет происходить в будущем по цене, согласованной сегодня. В обмен на небольшую комиссию «Грэхем-Ньюман» могла договориться о продаже своих запасов какао-бобов по согласованной цене в определенный момент, тем самым не опасаясь риска, связанного с возможным падением рыночной цены. Другой участник сделки, бравший на себя риск, связанный с падением цены, был биржевым спекулянтом¹⁴⁵. Если цены на какао-бобы снижались, то «Грэхем-Ньюман» была защищена, потому что в таком случае покупатель был бы должен купить какао-бобы у «Грэхем-Ньюман» по цене, значительно более высокой, чем в данный момент*. Роль спекулянта, с точки зрения «Грэхем-Ньюман», заключалась в том, чтобы обеспечить компании гарантии против риска падения цен. Очевидно, что в момент заключения сделки ни один из ее участников не знал, в какую сторону двинутся цены на рынке.

Соответственно, для «Грэхем-Ньюман» цель арбитражной сделки заключалась в том, чтобы купить как можно больше акций Rockwood и при этом продать фьючерсы на ту же сумму.

«Грэхем-Ньюман» поручила Уоррену заняться сделкой с Rockwood. Он был к этому готов. К тому времени Уоррен занимался арбитражными сделками уже несколько лет, покупая обратимые привилегированные акции и открывая короткую позицию по обыкновенным акциям, выпущенным тем же эмитентом⁵. Он детально изучил статистику по прибыльности арбитражных сделок за 30 лет и обнаружил, что возврат на эти «безрисковые» операции обычно составлял 20 центов на каждый инвестированный доллар — значительно больше, чем семь-восемь центов прибыли от обыкновенных акций. В течение нескольких недель Уоррен целыми днями курсировал по всему Бруклину на метро, обменивая акции на складские сертификаты в компании Schroder Trust. Он проводил вечера за изучением ситуации, полностью погружаясь в свои мысли, укладывая спать Малышку Суз, напевая ей «Над радугой» и пропуская мимо ушей рев, под который Большая Сьюзи упорно пыталась всучить Хоуи бутылочку.

Rockwood была для «Грэхем-Ньюман» достаточно простой. Единственными затратами были жетоны на метро, время и мыслительная энергия. Однако Уоррен видел в сделках больший потенциал, чем другие сотрудники «Грэхем-Ньюман»⁶. Он купил 222 акции Rockwood для самого себя и решил их попридержать.

Уоррен много думал над предложением Прицкера. Когда он разделил весь объем какао-бобов, принадлежавших Rockwood (а не только тех, которые были отнесены к бизнесу по производству какао-масла), на количество акций Rockwood, то объем бобов в расчете на акцию оказался на 80 фунтов больше, чем предлагал Прицкер. Соответственно, те, кто решил бы не продавать свои акции, владели бы большим объемом бобов в расчете на акцию. И не только — после продажи акций всеми желающими у компании оставался бы определенный объем бобов, в результате чего в расчете на одну акцию он оказывался еще больше.

Люди, сохранявшие у себя акции, получали прибыль за счет того, что имели долю в компании, ее оборудовании, деньгах, поступавших от клиентов и всех других направлений бизнеса, которые оставались у Rockwood после реструктуризации.

Уоррен попытался посмотреть на ситуацию с точки зрения Прицкера. Его заинтересовал следующий вопрос: если Джей Прицкер покупает компанию, то какой смысл был для него в продаже акций? Математические расчеты показывали, что особого смысла в этой операции не было. Видимо, у Прицкера были свои расчеты.

Уоррен рассматривал акции как небольшие кусочки бизнеса. Если в обращении оставалось меньше акций, то каждый кусочек автоматически становился более дорогим. Разумеется, такая операция была более рискованной, чем арбитраж, — однако он сделал все необходимые расчеты, и шансы были на его стороне. Прибыль в два доллара от арбитража была легкодоступной и не содержала в себе риска. Когда цены ¹⁴⁴ на какао-бобы упали, фьючерсные контракты обеспечили «Грэхем-Ньюман» достаточную защиту. Она, так же как и значительная часть акционеров, приняла предложение Прицкера.

Однако решение попридержать акции оказалось куда более выгодным. Компании, занявшиеся арбитражем, как и «Грэхем-Ньюман», заработали по два доллара на акцию. Но акции Rockwood, торговавшиеся по 15 долларов до предложения Прицкера, подскочили до 85 долларов после истечения срока его предложения. Поэтому вместо 444 долларов на 222 акциях в результате арбитражной сделки хорошо просчитанная ставка Уоррена принесла ему невероятную сумму — около 13 000 долларов⁷.

В процессе сделки он также решил познакомиться с Джеем Прицкером. Ему было интересно пообщаться с человеком, достаточно толковым для того, чтобы понять, что сделка «принесет основные результаты позднее». Он посетил собрание акционеров компании, задал несколько вопросов и был представлен Прицкеру⁸. В то время Уоррену было двадцать пять, а Прицкеру — тридцать два года.

Единственное, что ограничивало его в этом занятии, были деньги, энергия и время. Это была тяжелая и изнурительная работа, однако он любил ее. Она ничуть не напоминала привычный для того времени метод инвестиций, при котором люди сидели в офисе и читали отчеты об исследованиях, проведенных другими людьми. Уоррен же был детективом, который проводил собственные исследования — они чем-то напоминали занятия по сбору бутылочных крышек или снятие отпечатков пальцев у монашек в больнице.

Для своей детективной работы он пользовался сборниками Moody’s Manual по направлениям промышленности, банков и финансов, а также предприятий коммунального хозяйства. Достаточно часто он посещал офисы Moody’s или Standard & Poor. «Я был единственным человеком со стороны, который когда-либо заходил к ним. Они даже не спрашивали меня, являюсь ли я их клиентом. Я мог легко получить данные за последние 40, а то и 50 лет. У них не было копировальных аппаратов, поэтому я просто сидел в их офисе и выписывал в блокнот одну цифру за другой. У них была библиотека, однако я не мог самостоятельно порыться на ее полках. Мне приходилось заказывать книги. Я просил подобрать мне информацию по компаниям типа Jersey Mortgage или Bankers Commercial, которую у них не заказывал никто и никогда. Они приносили нужные материалы, я садился и начинал выписывать цифры. Если мне нужно было получить цифры от SEC, я шел к ним в офис. Это был единственный способ добыть нужные мне данные. Если компания находилась неподалеку от нашего офиса, я порой решал встретиться с ее руководством. Я никогда не организовывал встречи заранее. Однако часто мне удавалось сделать так, как я планировал».

Одним из любимых источников Уоррена был еженедельный бюллетень Pink Sheets, который печатался на розовой бумаге и содержал информацию об акциях компаний, настолько небольших, что они даже не котировались на фондовой бирже. Другим источником был справочник National Quotation, выходивший каждые шесть месяцев и описывавший акции компаний, столь маленьких, что они не упоминались даже в Pink Sheets. Через его сито проходили все компании, вне зависимости от размеров или объема доступной информации. «Я просеивал информацию об огромном количестве компаний и порой находил одну или две безумно дешевые, в которые мог без проблем инвестировать 10 или 15 тысяч долларов».

Уоррен не испытывал при этом особой гордости. Напротив, он считал за честь заимствовать идеи у Грэхема, Прицкера или любого другого полезного источника. Он называл этот процесс «ездой на фалдах», и ему было совершенно не важно, кажется ли та или иная идея яркой или, напротив, слишком обыденной. Как-то раз он приступил к изучению компании, подсказанной ему Грэхемом и носившей название Union Street Railway¹⁴⁶. Это была автобусная компания, находившаяся в Нью-Бедфорде. Ее акции продавались с большой скидкой по отношению к величине чистых активов.

«Компания владела 160 автобусами и небольшим парком развлечений. Я начал покупать их акции, потому что они владели 800 тысячами долларов в виде казначейских облигаций, парой сотен тысяч долларов в виде наличности, а также автобусными билетами на сумму 96 тысяч долларов. Это составляло в совокупности около миллиона долларов, или примерно 60 долларов в расчете на акцию. Когда я приступил к покупке акций, они торговались примерно по 30-35 долларов». Иными словами, компания продавалась за половину денежных средств, лежащих у нее в банке. Покупка акций в данном случае напоминала игру на автомате, вложив в который 50 центов, ты гарантированно получал доллар.

Разумеется, в данных условиях компания пыталась выкупить свои акции. Для этого она поместила объявление в местной газете Нью-Бедфорда, приглашавшее акционеров продать ей акции, находившиеся у них на руках. Уоррен, столкнувшись с конкуренцией, разместил в газете свое объявление: «Если вы хотите продать свои акции, пишите Уоррену Баффету по такому-то адресу». «Затем, так как это было предприятие общественного транспорта, мне не составило труда получить список основных акционеров от администрации общественных работ Массачусетса. И я приступил к поиску акций. А кроме того, я захотел познакомиться с Марком Даффом, управлявшим компанией».

Встречи с руководством компаний были типичным шагом для Уоррена. Он пользовался встречами с руководством для того, чтобы узнать о компании как можно больше. Доступ к руководству облегчался его способностью очаровывать людей. Знания и ум Уоррена могли произвести впечатление даже на очень могущественных людей. Кроме того, он чувствовал, что дружелюбные отношения с руководством компании позволят ему влиять на нее и побуждать ее делать правильные вещи. Грэхем же никогда не совершал визитов к руководителям компаний и еще меньше стремился к тому, чтобы оказывать на них влияние. Он называл подобные шаги «самопомощью» и считал получение информации от руководителей компании «своего рода мошенничеством», хотя в этом не было ничего незаконного. Он чувствовал, что инвестор по определению должен быть человеком со стороны, который обязан скорее противостоять руководству, чем стоять с ним бок о бок. Грэхем хотел находиться на одном и том же уровне со всеми другими инвесторами и использовать только общедоступную информацию⁹.

Однако Уоррен, следуя своим инстинктам, решил нанести визит в Union Street Railway в очередные выходные.

«Я проснулся около четырех часов утра и поехал в Нью-Бедфорд. Марк Дафф оказался очень приятным и вежливым человеком. В тот момент, когда я уже собрался уходить, он вдруг сказал: “Кстати, мы размышляем над тем, чтобы распределить часть капитала в пользу акционеров”. Это означало, что компания собиралась отдать еще немного денег. Я ответил: “Это здорово”. А затем он сказал: “Возможно, вы не знаете, но по законам Массачусетса в отношении предприятий коммунального хозяйства выплаты такого рода должны быть кратны номиналу акции”. Номинал акции составлял 25 долларов, то есть выплаты в расчет на акцию должны были составлять как минимум 25 долларов. Я сказал: “Что ж, отличный старт”. Марк продолжил: “Но помните, что мы размышляем над тем, чтобы использовать коэффициент два”. Это означало, что они собирались объявить дивиденды в размере 50 долларов за акцию, которая в то время продавалась по цене 35-40 долларов». То есть, купив акцию, вы сразу же получали обратно свои деньги, а чуть позже — еще немного. Помимо этого, вы сохраняли за собой кусочек бизнеса, соответствующий количеству ваших акций.

«Даже покупая акции по 50 долларов, я все равно получал долю в компании. При этом у самой компании тоже имелась какая-то ценность. Активы автобусных компаний “прятались” в так называемых специальных резервах — земельных участках, строениях и гаражах, в которых стояли старые автобусы. И я так и не узнал, в какой степени на их решение повлияла моя поездка». Не склонный к конфликтам, Баффет достиг высокого уровня мастерства в навыке получения того, что ему было нужно, без громких просьб. Подозревая, что в определенной степени он мог оказать влияние на Даффа, Уоррен, однако, не имел полной уверенности в том, что повлиял на Даффа в принятии определенного решения. Для него было важно лишь то, что он добился требуемого результата без борьбы. На этой сделке Баффет заработал около 20 000 долларов. Кто мог предположить, что в автобусе можно найти такие большие деньги?*

За всю историю семьи Баффетов еще никто не зарабатывал 20 000 долларов на одной идее. В ценах 1955 года эта сумма в несколько раз превосходила среднюю годовую зарплату. Уоррен достиг отличного результата — он более чем умножил свои средства за несколько недель работы. Однако еще более важным для него было то, что все это он проделал без сколько-нибудь значительного риска.

* * *

Сьюзи и Уоррен никогда не обсуждали детали сделок, связанных с фьючерсами на какао-бобы или акциями автобусной компании. Деньги интересовали ее постольку, поскольку их можно было потратить на покупки. Сьюзи знала, что, даже несмотря на значительный приток средств, поступавших в небольшую квартирку в Уайт-Плейнз, Уоррен выделит ей на хозяйство достаточно небольшую сумму. Сьюзи у себя дома росла в условиях, когда ей не приходилось отслеживать каждую незначительную покупку, поэтому брак с человеком, экономившим деньги даже на покупке уцененных журналов, означал для нее совершенно иную жизнь. Она изо всех сил пыталась самостоятельно справляться с домашними заботами, но в какой-то момент несоответствие заработков Уоррена и сумм, которые он выделял ей на хозяйство, стало просто вопиющим. Однажды она в панике позвонила своей соседке Мэдлейн О’Салливан.

«Мэдлейн, случилось нечто ужасное, — сказала она. — Ты должна срочно прийти ко мне!» Мэдлейн побежала в квартиру Баффетов, где увидела Сьюзи, почти потерявшую рассудок. Она по ошибке выбросила пачку чеков на получение дивидендов, лежавшую на столе Уоррена, в трубопровод, ведший прямо к мусоросжигательной печи в подвале здания¹⁴⁷.

«Возможно, печь не работает», — сказала Мэдлейн. Они обратились к управляющему домом, который разрешил им войти в подвал. Разумеется, печь была холодной. Дамы начали копаться в куче мусора в поисках чеков, при этом Сьюзи, ломая руки, причитала: «Я не смогу посмотреть в глаза Уоррену». Когда же чеки наконец были найдены, глаза Мэдлейн расширились. Общая сумма по чекам составляла не 10 или 25 долларов, как она могла предположить, а несколько тысяч¹⁰. Баффеты, жившие в небольшой квартире в Уайт-Плейнс, понемногу становились по-настоящему богатыми людьми.

Несмотря на крики Хоуи, деньги продолжали прибывать в семью. Уоррен немного расслабился в отношении своей чековой книжки. Несмотря на свою бережливость, он был настолько восхищен Сьюзи, что давал ей все, чего та хотела. В июне они вернулись в Омаху на свадьбу его сестры Берти, которая выходила замуж за Чарли Снорфа. К тому времени Уоррен уже согласился с тем, что Сьюзи нужна помощь в домашних делах. Поэтому во время пребывания в Омахе они приступили к лихорадочным поискам помощницы по хозяйству, которая могла бы вернуться с ними в Уайт-Плейнс.

Разместив объявление в газете, они наняли молодую женщину из небольшого городка, которая, на первый взгляд, подходила для этой работы, — но ошиблись. Уоррен посадил ее на автобус и отправил обратно в Омаху; Сьюзи начала искать ей замену. Она отчаянно нуждалась в помощнице и знала, что оплата ее услуг им по силам.

* ^{147 147}

Отличные результаты работы Уоррена в «Грэхем-Ньюман» сделали его любимчиком всей компании. Бен Грэхем заинтересовался Уорреном и его добродушной и погруженной в семейные заботы женой. Когда родился Хоуи, Грэхем подарил Баффетам кинокамеру и проектор, время от времени показывался у них дома с игрушечным мишкой для их сына¹¹. Пару раз, когда Грэхем со своей женой Эсти приглашали Баффетов на ужин, он замечал, как Уоррен смотрит на Сьюзи во все глаза и как часто эта парочка держится за руки. Однако также он заметил, что Уоррен не особенно пытается расположить к себе жену и что Сьюзи были бы приятны романтические жесты с его стороны, хотя бы время от времени¹². Когда Сьюзи как-то мимоходом заметила, что Уоррен не танцует, Грэхем оставил на столе Уоррена подарочный сертификат в танцевальную студию Артура Мюррея в Уайт-Плейнс, в которой эту новую для себя науку осваивал и сам Грэхем. Через некоторое время Грэхем поинтересовался у сотрудников студии, и оказалось, что его протеже так и не воспользовался подарочным сертификатом. Грэхем упомянул об этом в разговоре с Уорреном и предложил ему все-таки попробовать. Оказавшись на крючке, Уоррен сходил на три занятия вместе со Сьюзи, но затем сдался. Он так никогда и не научился танцевать¹³.

Однако это никак не повлияло на его быструю карьеру в «Грэхем-Ньюман». С начала его работы прошло уже восемнадцать месяцев, и Бен Грэхем вместе с Джерри Ньюманом все чаще относились к Уоррену как к потенциальному партнеру. Помимо прочего, это выражалось в значительном количестве времени, которое они и их семьи проводили вместе. К середине 1955 года даже желчный Джерри Ньюман снизошел до того, чтобы пригласить Баффетов на «пикник» в «Медоупонд» — особняк Ньюманов в Льюисборо. Сьюзи для такого случая выбрала соответствующую одежду. Однако, прибыв на место «пикника», она увидела, что другие женщины одеты в парадные платья с жемчужными ожерельями. И хотя Баффеты чувствовали себя на этом мероприятии настоящими деревенщинами, даже это досадное недоразумение никак не повлияло на позиции Уоррена в компании.

Уолтера Шлосса на такие мероприятия не приглашали. Он намертво застрял в статусе подмастерья, который никогда не дорастет до партнерства в компании. Джерри Ньюман, редко заботившийся о том, чтобы проявлять доброту по отношению к кому-либо, относился к Шлоссу с привычным для себя презрением. Поэтому Шлосс, взрослый женатый человек с двумя детьми, решил пойти своим путем. Ему потребовалось некоторое время для того, чтобы собраться с духом и сообщить об этому Грэхему¹⁴, однако уже к концу 1955 года Шлосс запустил свое собственное инвестиционное партнерство с капиталом в 100 000 долларов, собранных у нескольких партнеров, чьи имена, по выражению Баффета, «были взяты будто из списка для переклички¹⁴⁸ на Эллис-Айленд»¹⁵.

Баффет был уверен, что Шлоссу удастся успешно применять методы Грэхема, и уважал его за мужество, требовавшееся для открытия своего дела. И хотя он беспокоился о том, что «Большой Уолтер» начинает бизнес с небольшим капиталом, которого может оказаться недостаточно для содержания семьи^{149 150}, Баффет не вложил в компанию Шлосса ни цента, точно так же как он не инвестировал и в компанию «Грэхем-Ньюман». Невозможно было представить, чтобы Уоррен Баффет позволил кому-то другому управлять его инвестициями.

Однако ему удалось найти кое-кого на замену Шлоссу. На официальном обеде в компании Blythe and Company на Уолл-стрит Баффет познакомился с Томом Нэп-пом¹⁵¹. Нэпп был старше Уоррена на десять лет. Этот высокий темноволосый человек приятной внешности и с отличным чувством юмора когда-то посетил вечерние занятия Дэвида Додда и очень увлекся его предметом. Осознав это, Нэпп моментально перешел от занятий химией к изучению бизнеса как основной учебной специализации. Грэхем нанял Нэппа, который оказался вторым неевреем в компании. «Помню, как сказал Джерри Ньюману: “С этими гоями всегда так — нанимаешь одного, и они постепенно захватывают все место”», — вспоминает Баффет.

К тому времени, как Нэпп обосновался за столом, ранее принадлежавшим Шлоссу и стоявшим рядом со столом Баффета, Уоррен начал узнавать чуть больше о личной стороне жизни Грэхема. Нэпп прошел свою «инициацию», когда Грэхем пригласил его послушать речь, с которой он собирался выступить в New School for Social Research. Оказавшись на месте проведения встречи, Нэпп обнаружил, что ему предстоит сидеть за одним столом с шестью женщинами. «Пока Бен говорил, — вспоминает Нэпп, — я заметил, что каждая из женщин за столом проявляла признаки влюбленности в него. Казалось, что они не испытывают ревности по отношению друг к другу, а кроме того, складывалось впечатление, что все они знают его очень и очень хорошо»¹⁶.

На самом деле к началу 1956 года Грэхему наскучило инвестирование. Его другие интересы — женщины, классическая литература и изобразительное искусство — начали притягивать его настолько сильно, что он собрался покинуть компанию. Как-то раз, когда Нэпп отсутствовал на рабочем месте, секретарь привела долговязого молодого человека. Нависнув над столом Уоррена, корпевшего над заполнением форм, молодой человек представился как Эд Андерсон, химик (подобно Нэппу) и непрофессиональный инвестор. Он работал в лаборатории Ливермор в Комиссии штата Калифорния по атомной энергии, а в свободное время занимался изучением рынка. Он прочитал книгу «Разумный инвестор», наполненную примерами историй с недорогими акциями, и проникся ее содержанием. «О боже! — думал он. — Это не может быть правдой. Каким образом можно покупать все эти компании за цену меньшую, чем суммы денег на ее банковских счетах?»¹⁷

Заинтригованный Андерсон принялся «кататься на фалдах Грэхема». После покупки одной акции «Грэхем-Ньюман» он начал получать квартальную отчетность компании, вычислять, какие шаги предпринимал Грэхем, а затем покупать те же акции, что и он. Грэхем никогда не выступал против таких действий; ему нравилось, когда люди учились у него и ему подражали.

Андерсон пришел в компанию потому, что размышлял о покупке еще одной акции «Грэхем-Ньюман», однако заметил некую странность и хотел с ней разобраться. Грэхем купил достаточно большое количество акций American Telephone & Telegraph. Покупку именно такого рода акций ожидать от Грэхема было сложно — акции оценивались по справедливой цене, их покупали многие, информация о компании была повсеместно доступна, а во владении ею не было ни риска, ни потенциала. «Что происходит?» — спросил Андерсон у Уоррена.

Уоррен на секунду задумался. Его впечатлило, что химик, не имевший делового опыта, обладал достаточным чутьем, чтобы понять, что покупка AT&T нарушает привычный ход событий. Многие думали, что бизнес представляет собой некое священнодействие, заниматься которым могут лишь специально обученные люди. Поразмыслив, он ответил Андерсону: «Возможно, сейчас не лучшее время для покупки чего-то еще»¹⁸. Они поболтали еще немного и расстались по-дружески с намерением продолжить знакомство. Уоррен в то время был очень счастлив, что его друг Шлосс пошел своей дорогой. Наблюдая за тем, как развивается деятельность компании, и держа ушки на макушке, он уже давно вычислил, что Грэхем планирует ликвидировать партнерство.

Карьера Бена Грэхема подходила к концу. Ему было шестьдесят два года, и рынок уже давно прошел прежний пик, достигнутый в 1929 году⁴. Нынешние его объемы заставляли Грэхема нервничать. На протяжении двадцати лет ему удавалось переигрывать рынок в среднем на 2,5%¹⁹. Грэхем хотел уйти в отставку, уехать в Калифорнию и наслаждаться жизнью. Джерри Ньюман также решил уйти в отставку, однако его сын Микки планировал остаться в компании. Весной 1956 года Грэхем ¹⁴⁸ отправил уведомление об отставке своим партнерам. Однако перед этим он предложил Уоррену стать старшим партнером фирмы. То, что он сделал такой выбор с учетом как возраста, так и опыта Уоррена, показывает, насколько ценным за такое короткое время смог стать Баффет в его глазах. Но тем не менее: «Если бы я остался, то начал бы играть роль Бена Грэхема, а Микки — роль Джерри Ньюмана. Но при этом Микки куда больше подходил для роли старшего партнера. Компания должна была бы называться “Ньюман-Баффет”», — размышляет Баффет.

И хотя предложение было ему лестно, но в свое время он пришел в «Грэхем-Ньюман» именно для того, чтобы работать на Бена. Ему не имело смысла оставаться в компании после ухода Грэхема или мечтать о том, чтобы стать его «интеллектуальным наследником». Более того, занимаясь сделками с автобусной компанией или контрактами на какао-бобы, он постоянно думал: «Мне не нравится жить в Нью-Йорке. Я постоянно сажусь в поезд и езжу домой». Помимо прочего, его не прельщала перспектива работать с другим партнером — как минимум в роли фактически младшего партнера. И он отклонил предложение Грэхема.

Глава 22. Скрытое великолепие

Омаха • 1956-1958 годы

«У меня было около 174 000 долларов, и я собирался подать в отставку. Я арендовал дом в Омахе по адресу 5202 Underwood за 175 долларов в месяц. Мы могли прожить на 12 000 долларов в год. Мой капитал мог расти и дальше».

С позиций сегодняшнего дня многим может показаться странным, что в возрасте 26 лет Уоррен использовал выражение «подать в отставку». Может быть, в этом состоял его способ немного уменьшить ожидания. Возможно, это было связано с его мнением о капитале как деньгах, усердно работающих на то, чтобы их обладатель становился еще богаче. Человека, присматривающего за капиталом, сложно назвать работником.

С математической точки зрения, Уоррен мог «уйти в отставку» с имевшимися у него деньгами и все равно достигнуть своей цели и стать миллионером к возрасту тридцати пяти лет¹⁴⁸. С момента поступления в Колумбийский университет с 9800 долларами в кармане он добился того, что его капитал рос более чем на 61% в год. Однако он торопился, так как для достижения заветной цели ему требовался достаточно агрессивный прирост¹. Поэтому он принял решение открыть партнерство наподобие родственной «Грэхем-Ньюман» компании — хеджевого фонда Newman & Graham². Не исключено, что в отношении этого фонда он не хотел использовать слово «работа». В сущности, фонд представлял собой почти идеальный способ не иметь работы. У него не было начальника, он мог заниматься инвестированием, сидя в своем доме и предлагая друзьям и родственникам те же самые акции, которые покупал для себя. Взимая по 25 центов с каждого доллара, поступавшего от партнеров в качестве комиссии за ведение их дел, а затем реинвестируя эти комиссии в партнерство, он смог бы стать миллионером значительно быстрее. Вооруженный методом покупки акции, придуманным Беном Грэхемом, и имеющий фонд, сходный по типу с фондом Грэхема, он имел все основания считать себя богатым человеком.

Однако у его идеи была одна проблема. Уоррен совершенно не выносил критики со стороны своих партнеров в те моменты, когда курс акций начинал двигаться вниз. Он придумал решение и для этой проблемы. Он решил приглашать в партнерство только членов семьи и друзей — то есть людей, которые ему безоговорочно доверяют. 1 мая 1956 года он зарегистрировал партнерство Buffett Associates Ltd. Партнерство строилось по модели Newman & Graham³, и в него входило семь партнеров.

Док Томпсон внес 25 000 долларов. «Док Томпсон был отличным парнем, готовым отдать мне все, что у него было. Я был его любимцем». Дорис, сестра Уоррена, и ее муж Трумэн Вуд внесли 10 000 долларов. Его тетушка Элис Баффет внесла 35 000 долларов. «Я и раньше работал с деньгами других инвесторов, но теперь я стал доверенным лицом для людей, которые были для меня крайне важны. Все они поверили в меня. Я никогда не взял бы деньги у тетушки Элис, или сестры, или тестя, если бы думал, что смогу потерять их. В тот момент я не допускал мысли, что могу потерять эти деньги в будущем, невзирая на какие бы то ни было обстоятельства».

К тому моменту у Уоррена уже было создано отдельное партнерство с отцом, а у его сестры Берти и ее мужа не было денег, которые они могли бы инвестировать. Поэтому четвертым партнером стал его сосед по комнате в Уортоне Чак Питерсон, внесший 5000 долларов. Если не принимать во внимание его отношения к Элу Джолсону, он, как бывший сосед Уоррена, знал все и о мозгах Уоррена, и о его финансовой зрелости. Чак был в числе первых людей, начавших пользоваться рекомендациями Баффета. Тот стал покупать для него акции еще до своего переезда в Нью-Йорк. «Я достаточно быстро понял, насколько он профессионален, честен и способен, — говорит Чак. — Я был готов верить ему до тех пор, пока кто-то не убедит меня в обратном»⁴. Пятым партнером Уоррена была мать Питерсона — Элизабет, инвестировавшая в партнерство 25 000 долларов из денег, которые она унаследовала от своего мужа, скончавшегося за год до этого.

Шестой — Дэн Монен, тихий, коренастый, темноволосый молодой человек, с которым Уоррен много общался в детстве, выкапывал вместе с ним одуванчики в саду Эрнеста Баффета. Теперь он работал на Уоррена как адвокат. Денег у него было немного, но он инвестировал столько, сколько смог, — 5000 долларов.

Сам Уоррен был седьмым партнером. Он инвестировал всего 100 долларов. Оставшаяся часть его доли финансировалась за счет будущих комиссионных, которые он должен был получить за управление фондами партнерства. «В сущности, управляя средствами партнерства, я получал определенный финансовый рычаг. Я наполнял партнерство идеями, но не капиталом». На самом деле в соответствии с принятыми в стране стандартами считалось, что комиссионные Уоррена теоретически представляют собой финансовый капитал, который он реинвестировал в компанию. Однако Уоррен рассматривал партнерство как машину для работы со сложными процентами — если в нее попадали деньги, он не собирался «вытаскивать» их из бизнеса. Соответственно, ему были нужны еще 12 000 долларов в год, на которые его семья могла бы жить. Для этого он занялся отдельными инвестициями.

Он разработал особую формулу для расчетов со своими партнерами. «Я получал половину от сумм, превышавших 4%-ный порог, а также компенсировал четверть расходов при убытках. Поэтому, если инвестиции выходили “в ноль”, я терял деньги. А моя ответственность по компенсации потерь не была ограничена размером моего капитала. Она вообще не имела пределов»⁵.

В то время Уоррен уже управлял деньгами Энн Готтштальдт и Кэтрин Элберфельд, матери и тетки его друга по Колумбийскому университету Фреда Кулкена. Уезжая в Европу за год до этого, Фред попросил Уоррена присмотреть за деньгами матери и тетушки⁶. Уоррен инвестировал их средства с крайней осторожностью, ограничиваясь правительственными облигациями и применяя для этих инвестиций другую, более скромную комиссию.

Он, конечно, мог пригласить Готтштальдт и Элберфельд в партнерство, однако чувствовал, что было бы несправедливым взимать с них большую комиссию по сравнению с той, которую они уже платили. С другой стороны, если партнерство было столь надежным делом, как ему казалось, он лишал их отличной возможности заработать. Если бы с инвестициями что-то пошло не так, его сестра, тетушка и Док Томпсон никогда бы не обвинили его. Но насчет остальных партнеров он не был столь же уверен.

Действия в качестве доверенного лица означали для Уоррена, что любая ответственность, которую он принимает на себя, является неограниченной. Для того чтобы сразу договориться об основных правилах, он созвал первое официальное собрание Buffett Associates в тот же день, когда партнерство было зарегистрировано. Чак зарезервировал зал в Omaha Club — пожалуй, это было лучшее место в городе для конфиденциальных бесед. Уоррен намеревался четко определить и ограничить свои обязанности в рамках партнерства — и при этом совершенно не собирался брать на себя обязательство оплачивать ужин за всех участников собрания. Поэтому он попросил Чака передать всем партнерам, что каждый должен будет платить за себя⁷. Затем он воспользовался ужином как возможностью поговорить не только об основных правилах партнерства, но и о фондовом рынке как таковом. Он уже воспринимал партнерство как своего рода упражнение в преподавании.

Партнеры быстро разделились на два лагеря — трезвенников и всех остальных. Сидевший на одном конце стола Док Томпсон мягко и по-отечески предложил другой фракции убираться к черту. Однако место проповедника в тот вечер твердо занял Уоррен. Присутствовавшие собрались для того, чтобы слушать его, а не кого-то еще.

«Я начал свое выступление с презентации соглашения с инвесторами, которое должно было оставаться в целом неизменным по мере развития бизнеса. Такое соглашение могло бы стать базой для эффективной деятельности. Оно являло собой один из самых простых документов, который я только мог когда-либо представить.

Я поделился с ними несколькими основными правилами. Рассказал о том, что я могу сделать. Затем о том, чего не могу. Затем поделился с ними несколькими вещами, относительно которых не был уверен, смогу ли я их сделать. Далее рассказал им о том, каким образом буду оценивать свою деятельность. Моя презентация была достаточно короткой. Я сказал им: “Если вы чувствуете, что вам что-то не нравится, то вам не следует вступать в партнерство, так как я не хочу, чтобы вы чувствовали себя несчастными, когда я буду счастлив, и наоборот”»⁸.

После того как партнерство Уоррена начало свою работу, его семья вернулась в Нью-Йорк, чтобы провести там последнее лето. Уоррен приехал помочь Бену Грэхему и Джерри Ньюману в закрытии их партнерства. Микки Ньюман уже приступил к своей новой постоянной работе — он возглавил компанию Philadelphia & Reading. Так как ни он, ни Уоррен не могли исполнять обязанности старшего партнера, Грэхем принял решение о закрытии фирмы⁹. Уоррен арендовал для своей семьи у моря деревенский домик своего друга Тома Нэппа. Дом находился на территории небольшого поселения, основанного много лет назад людьми, бежавшими от эпидемии гриппа. Он стоял на Уэст-Медоу Бич, неподалеку от Стоуни-Брук на западном берегу Лонг-Айленда, а через пролив Лонг-Айленда был виден Коннектикут.

В течение недели Уоррен экономил деньги, ночуя у своего брокера и друга Генри Брандта, жена и дети которого также проводили время на Лонг-Айленде. На выходные он присоединялся к семье на побережье и работал в небольшой спальне. Соседи говорили Нэппу, что практически никогда его не видели¹⁰. Пока Уоррен работал, Сьюзи, которая боялась воды и не умела плавать, прогуливалась с детьми вдоль берега. Так как в колледже не было водопровода, Баффеты набирали питьевую воду в источнике, расположенном через дорогу. Сьюзи приходилось мыться самой и купать Малышку Сьюзи, которой было почти три года, и восьмимесячного Хоуи в душе с холодной водой на улице.

Это лето принесло им две шокирующие новости. Отец друга детства Уоррена — Боба Расселла — покончил с собой. А Энн Готтштальдт и Кэтрин Элберфельд, мать и тетка Фреда Кулкена, друга Уоррена по Колумбийскому университету, позвонили ему и сказали, что Фред погиб в Португалии — его автомобиль упал с высоты двадцать пять метров прямо на пробковое дерево¹¹.

* * *

После того как лето кончилось, Баффеты начали строить планы относительно возвращения в Омаху. Стремление Уоррена никого не разочаровать входило в противоречие с его рискованным решением начать самостоятельную инвестиционную карьеру за пределами Нью-Йорка. Рынок строился на связях между людьми, которые вместе обедали в здании Фондовой биржи или раз в неделю играли в покер. Рынок рос на подсказках и слухах, передававшихся через личные контакты, на связях, бравших начало на официальных ужинах, в барах, на теннисных кортах или встречах выпускников университетов. Хотя в каждом небольшом городке была парочка брокерских фирм (типа «Баффет-Фальк»), они никогда не воспринимались как серьезные игроки. В отдаленных регионах страны фондовые брокеры прилежно следовали рецептам, написанным «светилами» с Манхэттена. В то время ни один серьезный финансист в Америке не работал нигде, кроме Нью-Йорка. Отказ от этого, работа в одиночку и даже сама мысль о том, что можно разбогатеть в любом месте, находящемся дальше от Бродвея, чем Уолл-стрит, казались смелым и рискованным ходом.

Для 1950-х годов было невиданным делом, чтобы выпускник колледжа работал на себя, дома и в одиночку. Однако «человек в сером фланелевом костюме» смог сделать это¹². Бизнесмены присоединялись к большой организации (чем больше, тем лучше), а затем конкурировали между собой со скрытой агрессией за максимально возможную зарплату и местечко на карьерной лестнице, пытаясь при этом не очень вспотеть или не сломать любимую клюшку для гольфа. Они сражались скорее не за богатство, а за влияние — либо как минимум за то, чтобы купить «правильный» дом в хорошем районе, ежегодно обновлять свой автопарк, иными словами, проложить широкий путь к защищенной и долгой жизни.

Таким образом, выбор Уорреном места работы был для того времени столь же нетипичен, как голосование кого-нибудь из семьи Баффетов за демократов. Хорошо представляя себе необычные качества своего мужа (и, возможно, всю рискованность выбранного им пути), Сьюзи пригласила грузчиков, распрощалась с соседями, разослала в нужные места письма с новым адресом, расторгла контракт с телефонной компанией и упаковала вещи всей семьи. Она полетела в Омаху на самолете вместе с Малышкой Сьюзи и Говардом. Там семейство Баффетов поселилось в доме на Андервуд-авеню, который Уоррен арендовал у Чака Питерсона. Он сам выбрал этот привлекательный серый дом в стиле эпохи Тюдоров с большим камином и высоким балочным потолком. Само решение об аренде дома было достаточно непривычным для тех лет. Молодые американцы в 1950-х годах страстно желали иметь собственный дом. Безнадежность, сопутствовавшая годам депрессии и тоскливым дням военного времени, понемногу стиралась из памяти. Американцы оснащали свои новые дома всеми мыслимыми и немыслимыми приспособлениями, которые внезапно стали доступными каждому, — посудомоечными машинами, холодильниками, электрическими миксерами и стиральными машинами с сушкой. У Баффетов было достаточно денег для того, чтобы купить все это. Однако у Уоррена были иные планы на свои деньги, поэтому они брали в аренду все, что только могли. Арендуемый ими дом хотя и выглядел привлекательным, но был недостаточно большим для их семьи. Хоуи, которому было почти два года, был вынужден спать в большой гардеробной.

В то время как Сьюзи обустраивала семью в Омахе, Уоррен заканчивал свои дела в Нью-Йорке. Он упаковал свой стол, собрал все документы и разослал уведомления в компании, акционером которых являлся. Он хотел быть уверенным в том, что чеки на выплату дивидендов будут поступать по его новому адресу в Омахе. Затем сел в машину и направился в сторону Небраски, попутно посещая различные фирмы.

«Мой путь был зигзагообразным. Я подумал, что это идеальное время для того, чтобы познакомиться со множеством компаний. Заехав в город Хейзлтон, я посетил офис компании Jeddo-Highland Coal. В городе Каламазу я познакомился с людьми из Kalamazoo Stove and Furnace Company. Дальше моя маленькая одиссея проходила через Делавэр, там я посетил Greif Bros. Cooperage. Ее акции продавались по невероятно низким ценам». С этой компанией Уоррен впервые познакомился еще в 1951 году, листая страницы Moody’s Manuals. Вместе с отцом они купили по двести акций, которые затем передали в свое маленькое партнерство.

Уоррен прибыл в Омаху ближе к концу лета и обнаружил, что семья ждала его с нетерпением. Малышка Суз молча наблюдала за тем, как неисчерпаемые требования ее брата высасывали из матери всю энергию¹³. По вечерам она звала папу — ей было страшно ложиться в постель. Когда они только приехали в новый дом, с ней заговорил грузчик, носивший очки. Она не помнила в точности, что именно он ей сказал, но с тех пор ее охватил ужас, ей казалось, что «человек в очках» постоянно торчит около ее спальни, у балкона гостиной. Уоррен каждый вечер выходил проверять балкон, а затем успокаивал дочку, говоря ей, что она может спокойно идти в кровать.

Разобравшись со страхами дочери относительно «человека в очках», он возвращался в холл к крошечной террасе рядом со спальней и приступал к делам. Они заключались либо в анализе дел партнерства, либо в подготовке к занятиям. Сразу же по приезде в Омаху (помимо организации партнерства) он договорился с Университетом Омахи о том, что будет читать там два курса — «Инвестиционный анализ (для мужчин)» и «Принципы разумного инвестирования». Далее он планировал преподавать еще один

^КУР^С — «Инвестирование для женщин». Испуганный мальчик, который не так давно не мог даже начать разговор на семинаре Дейла Карнеги, исчез навсегда. Вместо него на сцену вышел молодой человек, который, несмотря на свою сохраняющуюся неловкость, производил поразительное впечатление — он постоянно передвигался по аудитории, заводя студентов и фонтанируя огромными объемами фактов и цифр. Одетый, как всегда, в дешевый костюм, казавшийся на несколько размеров больше, Уоррен походил скорее на молодого проповедника из какой-либо секты, чем преподавателя колледжа.

Несмотря на весь свой блеск, Уоррен оставался незрелым. Для Сьюзи его беспомощность означала, что ей приходилось заботиться не о двух, а о трех детях. Черты его личности и интерес определяли и социальную жизнь семьи. В Омахе, городе среднего размера на Северо-Западе, имевшем достаточно мало культурных учреждений, обычным времяпрепровождением в выходные были свадьбы, вечеринки, чаепития и благотворительные мероприятия. Баффеты жили значительно более тихой жизнью, чем большинство молодых женатых пар из их социального круга. Хотя Сьюзи начала подниматься по лестнице Junior League, присоединилась к «Группе любителей хорошей кухни» (Уоррен раз за разом шокировал хозяек мероприятия тихой просьбой приготовить ему гамбургер), они редко общались с друзьями на массовых мероприятиях, предпочитая камерные встречи. В основном их социальная жизнь заключалась в ужинах с другими парами или небольшими группами или редких вечеринках, на которых Уоррен каждый раз начинал рассказывать об акциях. Программа не менялась от раза к разу — Уоррен развлекал публику либо рассказами об акциях, либо игрой на укулеле. Находясь под опекой Сьюзи, он мог обмениваться репликами и по другим вопросам (теперь это давалось ему куда проще), но при этом его мышление все так же было сфокусировано на деньгах. Во время званых обедов или вечеринок, проходивших у них дома, он часто прерывал разговор на полуслове и поднимался к себе в кабинет. Однако в отличие от Бена Грэхема он делал это не для того, чтобы почитать Пруста, а для работы. Что касается Сьюзи, то она мало знала и еще меньше интересовалась, чем в точности занимается Уоррен. «Когда мне требовалось указать род его занятий, я писала security analyst⁴, а окружающие думали, что он занимается проверкой сигнализации от воров», — говорила она¹⁴.

Все, чем Уоррен занимался для отдыха, должно было либо быть связано с соревнованием, либо носить повторяющийся характер, а в идеале сочетать и то и другое. Он попытался играть со Сьюзи в бридж, но быстро отказался от этой затеи — ему было невыносимо, что она не имела ничего против выигрыша своего соперника. Уоррен принялся искать других партнеров для игры¹⁵. Его мозг напоминал беспокойную обезьянку. Для того чтобы отдохнуть, он должен был активно на чем-то сконцентрироваться, то есть занять «обезьянку» делом. Пинг-понг, бридж, покер и гольф поглощали его полностью и помогали ему на время отвлечься от денег. Он никогда не устраивал приемов с барбекю в своем саду, не лежал около бассейна, не глазел на звезды и даже не гулял по лесам. Если Уоррен и смотрел в небо, то видел в созвездии Большой Медведицы знак доллара.

Все это вкупе с его нонконформизмом означало, что Уоррен был небольшим любителем просиживать штаны в разного рода комитетах и советах директоров. Тем ¹⁵² не менее, когда приехавший в гости дедушка Фред Баффет предложил ему вступить в Ротари-клуб, верность семье заставила Уоррена дать положительный ответ. Ему был симпатичен Фред, унаследовавший семейный магазин. Они часто ходили играть в боулинг (соревнование и повторяющееся действие) в Ротари-клуб, президентом которого был его дед.

С другой стороны, когда ему предложили вступить в общество «Рыцари Ак-Сар-Бен», куда более важную группу гражданских лидеров, занимавшуюся вопросами филантропии, бизнеса, социальными проектами, он дал отрицательный ответ. Для подающего надежды финансового менеджера, которому было необходимо искать деньги для своего бизнеса, это было все равно что показывать кукиш людям, управлявшим Омахой, — подобное самоуверенное, даже высокомерное, действие заставило общество отвернуться от него. Его сестра Дорис начала свою карьеру с роли Принцессы Ак-Сар-Бен. Сестра его зятя и бывшего соседа по комнате Трумэна Вуда была Королевой Ак-Сар-Бен. Его друзья, например Чак Питерсон, постоянно вращались в этих социальных кругах. Говард, будучи конгрессменом, был обязан вступить в это общество. Однако Уоррен находил социальную иерархию отвратительной, ему не нравились прокуренные кабинеты и послушные толпы в Ак-Сар-Бен. Кроме того, там попадались люди, воспринимавшие его как «сына зеленщика». Уоррен упивался возможностью публично отвергнуть Ак-Сар-Бен и не скупился на пренебрежительные комментарии.

У Сьюзи было более мягкое представление о нонконформизме. Она начала понемногу вовлекать Уоррена в свой невероятно обширный круг друзей. Еще со школьных времен она гордилась своей открытостью и готовностью принимать разных людей в то время, когда люди выбирали себе друзей исходя из религиозных убеждений, культурного или экономического уровня либо этнической принадлежности. В отличие от своей семьи Сьюзи думала иначе, и многие из ее друзей, ставшие и друзьями Уоррена, были евреями. В условиях присущей Омахе сегрегации — не говоря уже о традициях как Баффетов, так и Томпсонов — подобный переход социальных границ казался странным, если не вызывающим. Сьюзи прекрасно это понимала: учась в школе или колледже, она видела, что многих может шокировать сама мысль о свидании с евреем. И хотя она происходила из знатной семьи, социальный статус имел для нее значение лишь в той степени, в которой она могла привлечь к своим проектам максимум знакомых. Уоррен, принципиальный противник всякой элитарности, находил эту черту Сьюзи крайне привлекательной. А еврейские друзья, с которыми он познакомился во время учебы в Колумбийском университете и работы в «Грэхем-Ньюман», открыли ему глаза на проблему антисемитизма.

В отличие от Сьюзи мать Уоррена всегда была озабочена вопросом встраивания в социум. Лейла занималась исследованием своей родословной и вступила в общество «Дочери американской революции» и «Общество гугенотов». Возможно, она стремилась обрести в прошлом своей семьи стабильность, которой ей не хватало в будущем, в особенности в ее собственной семье. Незадолго до описываемых событий она получила из больницы Норфолка извещение о том, что ее сестра Бернис бросилась в реку, пытаясь покончить с собой. Лейла, вынужденная нести ответственность за Бернис и мать, занималась их делами как бизнес-проектом, пытаясь, с одной стороны, быть внимательной дочерью, а с другой — максимально дистанцироваться от семейных проблем. Вместе со своей сестрой Эдит она периодически навещала

Бернис и мать, но делала это без энтузиазма. История душевных заболеваний семьи Шталь была страшной и постыдной темой в семье Баффетов, как и в целом в обществе того времени. Образы Оззи и Харриет Нельсон, Уорда и Джун Кливер, типичных семей белых американцев-протестантов англосаксонского происхождения, так часто мелькали на экранах телевизоров, что олицетворяли собой некую идиллическую норму. В этих семьях не могло быть членов, склонных к самоубийству или душевному расстройству. На восприятие семейной истории Баффетов немаловажное влияние оказывала неясность с диагнозами Стеллы и Бернис. Врачи могли дать лишь расплывчатое описание того, что на самом деле было серьезной проблемой. Было очевидно, что умственное расстройство может передаваться по наследству и активно проявлялось во взрослом возрасте. Уоррен и Дорис, близкие к своей тетушке Эдит, знали, что их мать выросла на некотором расстоянии от Эдит, которая была подвержена сменам настроения и выглядела достаточно импульсивной. Дети подозревали, что фамильная проблема могла оказать хотя бы частичное влияние на личность и манеру поведения Лейлы. Над ними завис топор, и они постоянно проверяли, не возникают ли у них какие-либо признаки ненормального поведения.

Уоррен, страстно желавший быть «нормальным», но никогда не достигавший своей цели, успокаивал себя статистикой, согласно которой влиянию таинственной проблемы были подвержены лишь женщины, и никогда не зацикливался на неприятных для себя мыслях. Он говорил, что порой его память работала как ванна. Ванна наполнялась идеями, пережитым опытом и интересовавшими его вопросами. Когда в этой информации уже не было надобности, он просто «выдергивал пробку», и его память опустошалась. Если в поле его зрения возникала новая информация по какому-то вопросу, она просто замещала собой прежнюю. Если же он не хотел о чем-то думать, информация отправлялась прямиком в «канализацию». Из его памяти исчезали события, факты, воспоминания и даже люди. Прежде всего он избавлялся от болезненных воспоминаний. Конечно, с воспоминаниями исчезали детали, события, нюансы и обстоятельства, но самым главным для него было то, чтобы эти воспоминания исчезли навсегда. Подобный способ управляться с информацией обеспечивал ему невероятные запасы пространства для хранения новых, более полезных данных. Разумеется, время от времени в памяти всплывали неприятные воспоминания, особенно когда он думал о других людях (в частности, о своих друзьях, вынужденных заботиться о душевнобольных женах). Баффет воспринимал «ванну» своего мышления как помощника, помогающего ему постоянно «глядеть вперед» — точно так же, как это делала его мать. Все это позволило ему в возрасте двадцати шести лет глубоко погрузиться в вопросы, связанные с бизнесом, и исключить практически все остальное. Перед ним маячила единственная цель — стать миллионером.

Самый быстрый способ ее достижения заключался в том, чтобы привлечь в партнерство еще больше денег. В августе он вернулся в Нью-Йорк для того, чтобы присутствовать на последнем собрании акционеров корпорации «Грэхем-Ньюман». Казалось, что в этом событии участвовали практически все более или менее важные люди с Уоллстрит. Профессиональный инвестор Лу Грин, окутанный клубами дыма из своей трубки невероятных размеров, нависал над присутствующими с высоты своего практически двухметрового роста. Он обвинил Грэхема в том, что тот совершает огромную ошибку. «Почему Грэхем и Ньюман не дали развиться новому таланту? — вопрошал он. — Эти парни строили бизнес компании на протяжении тридцати лет. И все, что они смогли предложить нам в качестве замены себе, — это паренек по имени Уоррен Баффет. Это что — лучший из тех, кого вам удалось найти? Неужели вы думаете, что кто-то из нас захотел бы с ним работать?»¹⁶

Когда-то давно Уоррен сделал ошибку, сказав Грину, что покупает акции Marshall-Well, потому что «их купил Бен Грэхем». Теперь же эта история получила неприятное продолжение — Грин подвергал сомнению выбор Грэхема перед огромным количеством важных людей, и последствия этого шага были совершенно непредсказуемыми. Тем не менее решение Грэхема уже принесло Уоррену один важный дивиденд. Гомер Додж, выпускник Гарварда, преподававший и руководивший Университетом Норвич в Норт-филде, был многолетним инвестором в «Грэхем-Ньюман». После собрания он подошел к Грэхему и спросил, что ему стоит делать со своими деньгами после закрытия компании. «А Бен ответил: “Есть многообещающий паренек, который работал с нами”».

Так что в один прекрасный день в июле того же года Додж заехал в Омаху по пути в отпуск на Запад. К крыше деревянного прицепа за его автомобилем было прикреплено голубое каноэ. «Он немного поболтал со мной, а затем спросил: “Могли бы вы управлять моими деньгами?” И я тут же принялся за создание отдельного партнерства с его участием».

Додж передал в управление фонду Buffett Fund Inc. 120 000 долларов 1 сентября 1956 года¹⁷. Сумма значительно превосходила объем средств в прежнем фонде Buffett Associates. И этот шаг¹⁵³ превратил Уоррена из бывшего фондового брокера, управлявшего небольшими накоплениями членов семьи и друзей, в профессионального финансового управляющего. И, кроме того, теперь он занимался инвестициями от имени людей, получивших рекомендации о нем от самого Бена Грэхема¹⁸.

«Чуть позже в том же году мой друг Джон Клири, работавший секретарем моего отца в Конгрессе, увидел официальное сообщение об открытии мной партнерства и поинтересовался, что это такое. Я рассказал ему детали, а он спросил: “Как насчет того, чтобы сделать партнерство и со мной?” И мы основали В-С, Ltd., ставшее третьим партнерством. Джон инвестировал в него 55 000 долларов»¹⁹.

После создания партнерства В-С в октябре 1956 года Уоррен стал управлять суммой, превышавшей пол ми л л иона долларов (включая собственные финансовые средства, не инвестированные ни в одно из партнерств). Он управлял партнерствами из небольшой студии, пройти в которую можно было только через спальню дома. Там он работал по многу часов, в том числе по ночам (он был «совой»). Сидя за столом в пижаме, он читал финансовые отчеты, пил пепси и ел картофельные чипсы, наслаждаясь свободой и одиночеством. Он перелистывал страницы Moody’s Manual в поисках вдохновения, поглощая статистические данные одной компании за другой. Днем же он ходил в библиотеку, где читал газеты и профессиональные журналы. Так же как и во времена своего детства, он старался лично заниматься самыми важными вещами. Баффет печатал свои письма на пишущей машинке IBM, аккуратно выравнивая край листа относительно линии каретки. Для того чтобы сделать несколько копий, он аккуратно подкладывал за первый лист синюю копирку и лист тонкой папиросной бумаги. Он сам раскладывал свои бумаги по папкам. Также он лично занимался бухгалтерским учетом и готовил свои налоговые декларации. Эта часть работы, связанная с цифра-ми, точностью и измерением результатов, казалась Уоррену очень приятной.

Каждый раз сертификат на купленные акции доставлялся ему на дом, а не оставался (как было принято в те времена) в депозитарии брокерской фирмы. Когда сертификаты прибывали, он лично нес их — листы бумаги кремового цвета, напоминавшие дипломы в области инвестирования, украшенные рисунками железных дорог, лысых орлов, морских чудовищ и женщин в тогах, — в Национальный банк Омахи, где помещал в специальный ящик сейфа в депозитарии. Каждый раз, когда ему доводилось продавать акции, он вновь шел в банк, копался в коллекции своих сертификатов и отправлял нужные из них по почте через отделение на 38-й улице. Банковские служащие должны были звонить ему каждый раз, когда на его имя поступал чек с суммой причитавшихся ему дивидендов. Баффет шел в банк, внимательно изучал чек, а затем лично ставил на нем подтверждающую подпись.

В доме была всего лишь одна телефонная линия, постоянно занятая из-за того, что Уоррен ежедневно общался со всеми работавшими на него брокерами. Он стремился сократить свои расходы до нуля при любой возможности. Все расходы записывались вручную на листе желтой линованой бумаги — 31 цент за почтовые расходы, 15,32 доллара за покупку Moody’s Manual, 4 доллара за журнал Oil 8с Gas Journal, 3,08 доллара на оплату телефонных счетов²⁰. Если не принимать во внимание более тщательного учета и времени на размышления, он управлял своим бизнесом примерно так же, как это делают брокеры, управляя счетами своих клиентов.

В конце 1956 года Уоррен написал письмо, в котором рассказал партнерам о результатах работы за прошедший период. Он сообщил им, что общая выручка партнерства составила немногим более 4500 долларов. Ему удалось переиграть рынок примерно на четыре процента²¹. К тому времени его юрист Дэн Монен вышел из партнерства, и его долю выкупил Док Томпсон. Однако Монен объединился с Уорреном в личном побочном проекте, который уже давно его интересовал. Речь шла о покупке акций страховой компании National American Fire Insurancy, располагавшейся в Омахе. Акции этой компании, в настоящее время не стоившие почти ничего, активно продавались в 1919 году фермерам в Небраске нечистыми на руку дельцами в обмен на Liberty Bonds, выпускавшиеся в годы Первой мировой войньТ. С тех пор сертификаты акций пылились в шкафах фермерских домов, и их владельцы постепенно теряли надежду когда-либо увидеть свои денежки.

Уоррен узнал о существовании National American во время работы в «Баффет-Фальк». На название компании он натолкнулся случайно, перелистывая страницы Moody’s Manual²². Головная контора компании находилась всего в квартале ¹⁵⁴ от офиса его отца. Уильям Амансон, известный в Омахе страховой агент, возглавил компанию, не зная, что становится козлом отпущения для затевавшейся аферы. Однако постепенно семья Амансон превратила ее во вполне нормальный бизнес. Говард Амансон, сын Уильяма, наращивал обороты National American с помощью созданной им в Калифорнии компании Home Savings of America, которая постепенно становилась одной из крупнейших и самых успешных страховых компаний в США²³.

Обманутые фермеры и не догадывались, что их полусгнившие сертификаты начали постепенно иметь какую-то ценность. Говард на протяжении ряда лет понемногу скупал у них акции по дешевке, действуя через своего младшего брата Хайдена, управлявшего деятельностью National American. К тому времени Амансоны уже владели семьюдесятью процентами акций компании.

Уоррен восхищался Говардом Амансоном. «Никто не умел так виртуозно и смело управлять капиталом, как Говард Амансон. Он был крайне проницателен во множестве вопросов. В прежние времена многие люди приходили в Home Savings и лично платили по своим закладным. Говард разместил подразделение, занимавшееся работой с закладными, максимально далеко от жилых районов, с тем чтобы кредиторы оплачивали свои задолженности через почту и не отвлекали его сотрудников продолжительными историями о своих детях. В те времена крайне популярным был фильм It’s a Wonderful Life¹⁵⁴, и все чувствовали, что должны вести себя подобно герою фильма Джимми Стюарту, однако Говард совершенно не хотел видеть своих клиентов. Поэтому его операционные издержки были значительно ниже, чем у кого-либо еще».

National American зарабатывала по 29 долларов в расчете на акцию, а брат Говарда Хайден выкупал акции у фермеров примерно по 30 долларов за акцию. В сущности, Амансоны могли компенсировать все свои расходы по приобретению акций всего за один год прибыльной работы компании. Акции National American оказались самыми дешевыми из акций, попадавших в поле зрения Уоррена, если не считать Western Insurance. И это была небольшая и приятная компания, а не «сигарный окурок».

«Я долго пытался купить их акции. Однако это никак мне не удавалось, потому что их покупкой активно занимался один лидер, которого Хайден снабдил списком акционеров. Этот парень не воспринимал меня серьезно. Однако у него был список. А у меня — нет. Поэтому он спокойно скупал акции от имени Хайдена по 30 долларов».

Наличные от Хайдена Амансона представлялись многим фермерам отличной платой за бумажки, которые, по их мнению, ничего не стоили. Хотя много лет назад они заплатили по 100 долларов за акцию, а теперь получали обратно лишь 30, многие из них постепенно убедили себя в том, что без акций им будет куда лучше.

Уоррен принял решение. «Я нашел его в одной из книг по страхованию. Интересно было разобраться с тем, кого назначали директорами компаний в 1920-е годы. Чаще всего ими становились крупные акционеры, жившие в городах, в которых компании активнее всего занимались продажами. Я нашел город в Небраске, который назывался Уивинг и в котором вообще никто не жил. Однако кому-то удалось продать там акции. Видимо, по этой причине они взяли в число акционеров одного из местных банкиров тридцать пять лет назад». ¹⁵⁵

Дэн Монен, партнер и доверенное лицо Уоррена, отправился по деревням с деньгами, принадлежавшими Уоррену и частично ему самому. Он колесил по штату в своем красно-белом «шевроле», заявлялся в местные суды и банки и интересовался, не знают ли они владельцев акций National American²⁴. Он сидел на крыльце фермерских домов, пил чай со льдом, угощался пирогами и предлагал фермерам и их женам наличные в обмен за имевшиеся у них сертификаты²⁵.

«Я не хотел, чтобы Говард узнал о том, что я предлагаю более высокие цены, чем он. Он скупал акции по 30 долларов, потому я решил сделать предложение более привлекательным. Акционеры слышали об этих 30 долларах вот уже десять лет, и я впервые решил сдвинуть планку». В течение первого года Уоррен, предлагавший 35 долларов, смог купить пять акций. Фермеры насторожились. Они поняли, что между покупателями разворачивается борьба за акции, и призадумались о том, действительно ли им стоит прощаться со своими сертификатами. Цены поползли вверх. «Позже мне пришлось платить за акции уже по сотне. Эта сумма казалась фермерам чуть ли не магической — ведь именно столько они изначально заплатили за свои бумаги. Я знал, что предложение в 100 долларов позволит мне собрать неплохой урожай. Как-то раз, когда Дэн Монен торговался из-за цены, один парень сказал ему: “Мы купили сертификаты, как покупаем овцу, а теперь продаем эту овцу за ту же сумму”»²⁶.

Это было типичное выражение фермерской логики. Многие из них продавали свои акции дешевле, чем могла бы принести им деятельность компании за три года. Постепенно Монен смог собрать две тысячи акций, что составляло 10% общей величины акционерного капитала National American. Уоррен не переписывал акции на себя. Вместо этого он просил прежних владельцев подписать доверенность на его имя, дававшую ему возможность полностью контролировать акции. «Это позволило бы нам скрыть от Говарда тот факт, что я вступил с ним в соревнование. Он ничего не знал. Даже если он что-то и подозревал, ему не. хватало информации. А я просто продолжал собирать нужные мне акции. Затем в один прекрасный день я зашел в офис Хайдена, вывалил на стол все акции и сказал, что хочу переписать их на свое имя. Он сказал: “Теперь брат меня убьет”. Однако в конце концов ему пришлось сделать то, о чем я его просил»¹⁵⁶.

Помимо того что Баффет смог получить немалую сумму, предпринятый им «мозговой штурм» принес и другие дивиденды. Уоррен в точности понял, насколько ценной может быть работа, направленная на коллекционирование по-настоящему дефицитного ресурса. А он был прирожденным коллекционером — начиная с детства, когда собирал номера машин, отпечатки пальцев монашек, монеты и марки, и заканчивая взрослым возрастом, когда он стал собирать акции Union Street Railway и National American²⁷.

Однако этот инстинкт порой заставлял его двигаться по неверному пути. Том Нэпп, который перешел на работу в небольшую брокерскую компанию Tweedy, Browne and Reilly после того, как помог Джерри Ньюману завершить все дела по закрытию «Грэхем-Ньюман», как-то раз навестил Уоррена и предложил ему съездить в город Белойт, Висконсин, чтобы послушать лекцию Бена Грэхема. По дороге, проходившей через бескрайние кукурузные поля Айовы, Нэпп мимоходом заметил, что правительство США планирует вывести из обращения четырехцентовые почтовые марки Blue Eagle¹⁵⁷. В голове Уоррена тут же сработал «кассовый аппарат». «Давай остановимся у пары почтовых отделений и узнаем, есть ли у них в продаже эти марки», — предложил он на обратном пути. Нэпп зашел в первое же почтовое отделение и вернулся с новостью о том, что в отделении есть двадцать восемь марок. «Купи их», — предложил Баффет. Они обсудили эту идею и договорились по возвращении домой написать в несколько почтовых отделений и предложить выкупить у тех имевшиеся запасы марок. Почтовые марки начали прибывать к ним тысячами. Им пришло письмо даже из Денвера, в котором говорилось о том, что отделение готово продать двадцать упаковок. В каждой упаковке содержалось сто листов по сто марок. Иными словами, в Денвере было двести тысяч марок.

«Мы не должны упустить это предложение», — сказал Уоррен. Они потратили 8000 долларов и купили все упаковки.

«И в этом заключалась наша ошибка, — говорит Нэпп. — Нам следовало подождать, пока денверское отделение отправит свои марки в Вашингтон, — это позволило бы уменьшить предложение на рынке».

Ценой невероятных усилий (большинство работы производилось Нэппом) они собрали свыше шестисот тысяч марок Blue Eagle, потратив на это в обшей сложности примерно 25 000 долларов. Для Уоррена, отлично представлявшего себе, что такое деньги и сколько они стоят, это была значительная сумма. Запасы марок были помещены в подвалы их домов. И только потом они осознали, что именно сделали. Они с огромным трудом наполнили свои подвалы марками, которые никогда не выросли бы в цене выше четырех центов за штуку. «Количество марок в нашем распоряжении, — объясняет Нэпп, — превышало количество коллекционеров, хотевших их купить».

Поэтому следующая задача заключалась ровно в противоположном — избавиться от марок. Уоррен мудро отошел от дел, поручив Тому разбираться с марками на сумму 25 000 долларов. А потом он выбросил эту историю из головы (разве что только вспоминал ее время от времени как анекдот) и сконцентрировался на действительно важном деле — поиске дополнительных средств для своих партнерств. В июне 1957 года один из первоначальных партнеров, Элизабет Питерсон (мать Чака), предложила Уоррену зарегистрировать четвертое партнерство под названием Underwood, в которое вложила еще 85 000 долларов²⁸.

Несколькими месяцами позже, летом 1957 года, «мне позвонила миссис Эдвин Дэвис. Ее семья на протяжении многих лет обслуживалась в магазине Баффетов, а ее муж, доктор Дэвис, был известным в городе урологом. Они жили всего в нескольких кварталах от нас. Миссис Дэвис сказала мне: “Как я понимаю, ты занимаешься управлением деньгами. Мог бы ты как-нибудь зайти к нам и объяснить, что это такое?”».

Доктор Эдвин Дэвис был звездой национального масштаба. Его пациент, Артур Визенбергер из Нью-Йорка, был одним из самых известных финансовых управляющих того времени. Как-то раз он приехал в Омаху для того, чтобы разобраться с проблемами своей предстательной железы, и Дэвис стал его клиентом.

Визенбергер издавал ежегодный альманах Investment Companies, настоящую Библию для закрытых инвестиционных фондов. Эти фонды были очень похожи на открытые взаимные фонды — единственная разница заключалась в том, что они не принимали в свой состав новых инвесторов. Почти всегда их паи продавались с определенным дисконтом к цене активов, что очень интересовало Визенбергера как покупателя²⁹. Иными словами, они чем-то напоминали «сигарные окурки», но только в области взаимных фондов. Как-то летом перед окончанием школы Уоррен сидел в своем кресле в офисе «Баффет-Фальк» и читал библию Визенбергера. Говард в это время занимался делами. «Перед тем как я отправился в Колумбийский университет, — говорит Уоррен, — я провел немало часов за чтением этой книги. Я прочел ее от корки до корки с каким-то религиозным чувством». Он купил акции двух из описанных Визенбергером «сигарных окурков» — компаний United States & International Securities и Selected Industries, доли в которых в 1950 году составили более двух третей его активов³⁰. Во время работы в «Грэхем-Ньюман» он несколько раз встречался с Визенбергером и даже смог произвести на него впечатление, «хотя в те дни для меня это было не так просто».

В 1957 году Визенбергер внезапно позвонил доктору Дэвису и сказал, что хотя это и не совсем в его интересах, но он может порекомендовать Дэвису одного молодого человека. «Я попытался и сам его нанять на работу, — сказал Визенбергер, — однако он занимается своими партнерствами, так что я не смог его уговорить»³¹. Он настоятельно порекомендовал Дэвису заняться инвестированием через Баффета.

Вскоре после этого Уоррен договорился о встрече с семейством Дэвисов на середину воскресного дня. «Я пришел к ним домой, мы сели в гостиной и проговорили около часа. Я сказал: «Вот каким образом и на каких условиях я управляю чужими деньгами». В то время мне было около двадцати шести лет. Внешне я выглядел максимум на двадцать». По словам Эдди Дэвиса, ему нельзя было дать больше восемнадцати, «его шея была уже, чем воротник рубашки. Пиджак был ему велик. И он тараторил без умолку». В те времена Уоррен разгуливал по Омахе в старом свитере (который уже давно пора было отдать бездомным), потертых штанах и дырявых ботинках. «Я вел себя достаточно инфантильно для своего возраста, — вспоминает Баффет. — Я часто говорил о вещах, которые были интересны скорее подросткам». В сущности, в нем оставалось еще очень много от любителя отбивать ритм руками и распевать песню про мамочку. «В те времена во мне сложно было заметить серьезного бизнесмена».

Но все менялось, когда он начинал говорить о своих партнерствах. Уоррен не ставил себе целью заполучить деньги Дэвисов. Он изложил свои основополагающие правила. Для начала он хотел получить абсолютный контроль над деньгами. У него не должно было быть обязанности докладывать своим партнерам о том, куда именно он вкладывает средства. Это был достаточно щекотливый момент. Если Бен Грэхем не имел ничего против того, чтобы «к его фалдам» цеплялись другие инвесторы, то Уоррен был против этого. Его решение подобной ситуации заключалось в том, что он не докладывал им после каждого мяча, забитого в лунку, однако давал подробный отчет в конце года, после того как разыгрывал всю партию. Презентация о результатах его деятельности происходила раз в год. Забрать свои деньги или увеличить вклад партнеры могли тоже один раз в год — 31 декабря. Все остальное время их деньги находились «под замком» в распоряжении партнерства.

«Эдди не обращал на меня особого внимания. А Дороти Дэвис слушала меня очень внимательно и задавала хорошие вопросы. Эдди просто сидел во главе стола и ничего не делал. Он казался мне глубоким стариком, хотя на тот момент ему не исполнилось и семидесяти. Завершив разговор, Дороти повернулась к Эдди и спросила: “Что ты думаешь?” А Эдди ответил: “Давай дадим ему сто тысяч долларов”. Стараясь подбирать максимально вежливые слова, я сказал: “Доктор Дэвис, я был бы счастлив получить от вас эти деньги. Но пока я говорил, вы, к сожалению, не обращали на меня особого внимания. Как получилось, что вы пришли к такому решению?”

Он ответил мне: “Ты напоминаешь мне Чарли Мангера”³².

Я сказал: “Не знаю, кто такой Чарли Мангер, но он мне уже нравится”».

Другая причина решения Дэвисов инвестировать в партнерство Уоррена заключалась в том, что, к их немалому удивлению, он «знал куда больше об Артуре Визенбергере, чем они сами»³³. Им также понравилось, каким образом он излагал свои принципы — ясно и четко. Было сразу понятно, на чьей стороне он играет. Он мог выиграть или проиграть — но только вместе с ними. По словам Дороти Дэвис, «он очень толковый, яркий, и я убеждена в том, что он еще и честный. В этом молодом человеке мне нравится решительно все». 5 августа 1957 года деньги Дэвисов и их троих детей заложили основу новому партнерству с капиталом в 100 000 долларов. Партнерство получило название Dacee³⁴.

После открытия Dacee бизнес Уоррена поднялся еще на одну ступень. Теперь он мог покупать гораздо большие пакеты у большего количества компаний. В его личном портфеле до сих пор находились копеечные урановые акции, ситуация с которыми была совершенно непонятна с тех пор, как правительство перестало скупать уран. Теперь они стоили фантастически дешево³⁵. Уоррен купил акции компаний Hidden Splendor¹⁵⁸, Stanrock и Northspan. «В них было кое-что привлекательное. Чем-то это напоминало ловлю рыбы в бочке. В бочке плавает небольшая рыба, зато она никуда не может из нее уплыть. Я точно знал, что смогу на них заработать. Но это все была ерунда. Крупную рыбу я отдавал в партнерства».

Конечно, появление новых партнеров вело к увеличению количества денег в распоряжении Уоррена. Но также это означало, что значительно увеличивалось и количество сертификатов акций, и объем бумажной работы, связанной с управлением пятью партнерствами, плюс «Баффет & Баффет». Уоррену приходилось суетиться, однако он чувствовал себя достаточно комфортно. Как и всегда, основной проблемой были деньги — казалось, что ему всегда мало. Компании, которые он анализировал, имели капитализацию от одного до десяти миллионов долларов, поэтому для того, чтобы получить сколько-нибудь значимую позицию, Уоррен хотел инвестировать в каждую по 100 000 долларов. Ключевой задачей для него стало увеличение объема денег в управлении.

К тому времени Дэн Монен уже был готов вернуться в партнерство. Вместе со своей женой Мэри Эллен они передали Уоррену деньги для открытия шестого партнерства, которое состоялось 5 мая 1958 года. Благодаря нескольким успешным операциям (в основном с National American) Монен, инвестировавший два года назад всего 5000 долларов, теперь был готов передать Уоррену 70 000 долларов¹⁵⁹.

В те времена Уоррен Баффет разбирался в способности денег приносить еще больше денег лучше, чем кто-либо на Уолл-стрит. Каждый доллар, инвестированный в партнерство, позволял Баффету получать долю от прибыли, зарабатываемой им в интересах партнеров¹⁶⁰. Каждый доллар, реинвестированный им в партнерство, самостоятельно приносил еще больше денег¹⁶¹. Эти доходы при последующем реинвестировании позволяли получить новые доходы. Его талант к инвестированию помогал ему в полной мере реализовать потенциал, связанный с управлением финансами. Несмотря на заметную стеснительность и неловкость, Уоррен мог, вне всякого сомнения, успешно продавать самого себя. Хотя в инвестиционном мире он был практически незаметен, его снежный ком уже начал свой рост.

Набрав нужную скорость, Уоррен понял, что пришло время покинуть дом, в котором еле-еле помещалась семья с двумя детьми (один из которых отличался в своем трехлетием возрасте изрядной гиперактивностью) и ожиданием третьего. Баффеты купили свой первый дом. Скрываясь за вечнозелеными растениями, он стоял на Фарнем-стрит, в районе Датч-Кейп, неподалеку от одной из самых оживленных автомагистралей Омахи. Несмотря на то что это был самый большой дом в квартале, ему была присуща неприхотливая и очаровательная атмосфера, мансардные окна выходили на покатую черепичную крышу³⁶. Уоррен заплатил за этот дом 31 500 долларов местному бизнесмену Сэму Рейнольдсу, а затем гордо назвал свое новое жилище «Безумство Баффета»³⁷. В его представлении 31 с половиной тысяча могла через пару десятилетий превратиться в миллион долларов, поскольку он имел возможность инвестировать эти средства под достаточно впечатляющий процент. Иными словами, ему казалось, что он купил дом ценой в миллион долларов.

«Вон там стоит человек в очках, — сказал он. — Тебе нужно с ним попрощаться». Сьюзи-младшая покорно попрощалась, и после этого призрак человека в очках ее больше не преследовал³⁸.

Задача же Большой Сьюзи состояла в контроле над переездом, размещении семьи в новом доме и попытках удержать Хоуи на месте, несмотря на свою восьмимесячную беременность. Как говорили многие друзья семьи, Хоуи был настоящим скандалистом. Неиссякаемая энергия Баффетов пропитала его настолько, что ему даже дали кличку «Торнадо», что было немного похоже на «Водоворот», детскую кличку самого Уоррена, но с одним важным отличием. По словам Уоррена, едва встав на ноги, Хоуи начал путешествовать. Он мог перекапывать сад с помощью не предназначенных для этого игрушек, а когда Сьюзи их прятала — перевернуть весь дом в их поисках. Как только ему удавалось найти игрушки, он вновь приступал к перекапыванию сада. Сьюзи вновь выхватывала игрушки у него из рук, и все начиналось сначала³⁹.

Через неделю после переезда на Фарнем-стрит и накануне возникновения партнерства Mo-Buffy Баффетов родился второй сын, получивший имя Питер. С первых же дней это был тихий, спокойный ребенок. Однако вскоре после его рождения Сьюзи подкосила почечная инфекция¹⁶². Со времен перенесенных в детстве ревматизма и отитов она считала себя здоровым человеком. Но сама по себе почечная инфекция была не так важна для нее, как стремление уберечь от нее Уоррена. Он настолько не любил соприкасаться с какими-либо болезнями, что Сьюзи приучила всех домашних на случай, если кто-то заболевал, оделять Уоррена таким вниманием и заботой, как будто бы заболел он сам. Основная ее задача состояла в том, чтобы наконец-то привести свой собственный дом в соответствие с ее фантазиями. Даже болезнь и задачи, связанные с заботой о новорожденном и двух маленьких детях, не смогли сломить в ней любовь к декорированию. Закончив с первоочередными делами, она занялась перестройкой дома — в итоге он приобрел приятный современный вид. Сьюзи украсила его кожаной мебелью с хромированными деталями и развесила по стенам огромные яркие картины в современном стиле. Счет за переустройство дома составил 15 000 долларов, то есть почти половину его собственной цены. И это «чуть не убило Уоррена», по словам Боба Биллига, его партнера по гольфу⁴⁰. Он не замечал ни ярких цветов, ни красоты, ни усилий Сьюзи — перед его глазами стояла лишь сумма счета.

Одной из его типичных фраз была: «Неужели я должен потратить на парикмахера 300 000 долларов?» Если Сьюзи хотела потратить сколь-нибудь значимую сумму, он мог сказать: «Я не уверен, что хочу просто так прокутить полмиллиона долларов»⁴¹. С одной стороны, Сьюзи хотела тратить деньги, которые Уоррен пытался сберечь. С другой — он хотел, чтобы она была счастлива, а сама Сьюзи постоянно пыталась его ублажить. В результате их отношения постепенно превратились в сложную систему договоренностей и сделок.

Огромный счет за переустройство дома включал в себя стоимость одного из первых в Омахе цветных телевизоров — устройства, которое стало предметом огромного интереса со стороны их друзей и знакомых⁴². Сьюзи нравилось, когда ее дом находился в центре внимания всего района, поэтому каждую субботу по утрам в их доме собирались соседские дети. Они рассаживались в кожаные кресла в небольшой комнате, где стоял телевизор, и смотрели мультфильмы⁴³.

Сьюзи приняла на работу домоправительницу Виллу Джонсон, гигантскую и очень способную чернокожую женщину, которая постепенно превратилась для Сьюзи в дополнительную пару рук, глаз и ушей и позволила ей найти время для развития своих творческих способностей. Сьюзи и ее подруга Тама Фридман решили открыть галерею современного искусства. Как и любое другое решение, требовавшее денег, оно должно было быть согласовано с Уорреном. Перед тем как выдать Сьюзи деньги, он провел для них своего рода «интервью» в своем кабинете. Его первым вопросом было: «Планируете ли вы на этом заработать?» Фридман ответила: «Нет», на что Баффет воскликнул: «Отлично, тогда Сьюзи вполне может “инвестировать” в этот проект»⁴⁴. Ему нравилось, что Сьюзи занимается каким-то интересным для себя делом, и, по словам Фридман, он хотел, чтобы они сделали шаг назад и подумали о своей идее как о бизнес-проекте, при этом понимая, что на самом деле это просто хобби. Уоррен всегда думал о деньгах с точки зрения возврата на капитал, а так как галерея не должна была по плану приносить прибыль, он хотел, чтобы дамы сократили расходы. Фридман, управлявшая галереей, говорила, что для Сьюзи это было настоящим хобби.

Друзья и родственники считали Сьюзи гибкой, легкой в общении и вместе с тем внимательной матерью. Так как Баффеты теперь жили ближе к своим родителям, их дети проводили больше времени с дедушками и бабушками. Атмосфера в доме Томпсонов, живших в полутора кварталах от дома Баффетов, была приятной и расслабленной. Их не беспокоили разбросанные игрушки или разбитое Хоуи окно. Дороти Томпсон легко включалась в детские игры, организовывала пасхальные праздники и умела делать многослойные и высокие конструкции из шариков мороженого. Дети любили и Дока Томпсона, несмотря на его чувство собственной значимости и повелительный тон общения. Однажды он усадил Хоуи себе на колено. «Не пей спиртного, — начал повторять он снова и снова. — Оно убьет клетки твоего мозга, и тебе будет нечем думать»⁴⁵.

По воскресеньям Док Томпсон иногда надевал парадный костюм, приходил в гости к Уоррену и Сьюзан и читал проповеди прямо в их гостиной. А когда Хоуи и Сьюзи-младшая уходили в воскресенье в гости к старшим Баффетам, Лейла шла вместе с ними в церковь. Баффеты по сравнению с Томпсонами выглядели более жесткими и нетерпимыми в вопросах морали. Говард был настоящим продуктом Викторианской эпохи. Как-то раз, позвонив Дорис и Уоррену с новостями об их сестре Берти, он смог лишь выдавить из себя: «Это какая-то чертовщина!» Лишь потом, от кого-то еще, они узнали о том, что она потеряла неродившегося ребенка. Говард не смог заставить себя произнести слово «выкидыш».

Начав жить в большом и новом доме, Уоррен и Сьюзи стали чаще звать в гости друзей. На первый семейный День благодарения в новом доме Сьюзи решила самостоятельно испечь индейку. Ей показалось, что проще всего будет приготовить птицу, если оставить ее в духовке, включенной на 100 градусов на всю ночь. После очевидного фиаско она попросила о помощи миссис Хегман, кухарку, работавшую еще у Лейлы. Проблемы возникли даже с разрезанием индейки — Уоррен в этом деле не был помощником, что с ножом в руках, что без него. На всех семейных торжествах с участием Лейлы он при первой возможности уходил в свой рабочий кабинет.

Сьюзи украсила небольшой кабинет Уоррена, располагавшийся неподалеку от главной спальни, обоями с рисунком в виде долларовых банкнот. Теперь, находясь в комфортном денежном окружении, Уоррен полностью погружался в покупку дешевых акций. Он делал выбор, быстро перебирая страницы Moodys Manual, и покупал акции компаний, производивших бытовые товары или легко сбываемую продукцию, — Davenport Hosiery, Meadow River Coal & Land, Westpan Hydrocarbon, или Maracaibo Oil Exploration. Во имя партнерства, во имя себя, Сьюзи и всех тех людей, которые дали ему деньги, ему нужно было работать как можно быстрее.

Часто для достижения успеха ему требовалась обстановка секретности, и он пользовался в качестве доверенных лиц умными и расположенными к нему людьми, такими как Дэн Монен. Другим его доверенным лицом был Дэниел Ковин, «охотник за скрытой ценностью», работавший на небольшую брокерскую компанию Hettleman & Со из Нью-Йорка. Уоррен познакомился с Дэном через своего покойного друга по Колумбийскому университету — Фреда Кулкена⁴⁶. Компания Hettleman работала под любимой Уорреном завесой секретности.

«Фред написал мне и охарактеризовал Дэна как молодую звезду Уолл-стрит. По его мнению, мы с ним были созданы друг для друга. Я практически сразу понял, что Фред был прав и в первом, и во втором. В течение последующих нескольких лет мы всегда встречались с Дэном каждый раз, когда я приезжал в Нью-Йорк»⁴⁷.

Ковин был на девять лет старше Уоррена. Его глаза были глубоко посажены, а взгляд мог просверлить собеседника насквозь. Глядя на эту пару со стороны, могло показаться, что взрослый человек оказывает одолжение студенту, встречаясь с ним. Но на самом деле у этих двух людей было много общего. Ковин вырос в бедности в годы депрессии. Его отец потерял все сбережения, и Ковину приходилось с подросткового возраста активно поддерживать всю семью. Он вложил деньги, полученные на тринадцатый день рождения в качестве подарка, в покупку акций⁴⁸. После службы на флоте он испытал еще больший интерес к карьере в области инвестирования. Даже работая на компанию, он старался действовать независимо и держать свои идеи при себе. Однако в отличие от Баффета ему нравилось современное искусство. Он охотно занимался украшением дома к Рождеству, развешивая повсюду серебряные украшения в виде шишек, коллекционировал фотографии и антиквариат. Баффета привлекало в Ковине то, что он занимался трейдингом и действовал в соответствии с собственными идеями⁴⁹. Ковин был уже давно расположен к Уоррену, а во время работы того в «Грэхем-Ньюман» даже на неделю одолжил ему 50 000 долларов, чтобы Уоррен смог купить несколько акций взаимных фондов и получить за счет этого налоговый вычет в размере 1000 долларов⁵⁰. Со временем они начали сотрудничать более активно. Дэн играл роль старшего партнера, имеющего больше опыта и денег, однако готового поделиться информацией и идеями.

Баффет и Ковин еженедельно созванивались после того, как Pink Sheets выпускала списки акций мелких компаний, и сравнивали свои заметки. «А эта у тебя есть?» — «Да! Я тоже ее купил!» Выбирая для покупки одни и те же акции, они чувствовали себя куда большими победителями. «Это было чем-то похоже на выбор кобылы на рынке», — вспоминает Джойс, жена Дэна⁵¹. Они думали о приобретении акций National Casket Company, называя ее в своих разговорах «контейнерной компанией». «Дэн был настоящим кладоискателем, — говорит Баффет, — и думаю, что это было разумно для его рода занятий».

Баффет вспоминает, что как-то раз они чуть не купили городок в Мэриленде, выставленный Federal Housing Authority на аукцион по копеечной цене. Город состоял из ратуши, почтового отделения и целой кучи объектов собственности, сдававшихся в аренду по ценам ниже рыночных. Городок был выстроен во времена депрессии. Баффет вспоминает, что рекламное объявление о продаже городка заставило их глотать слюнки в предвкушении того, как они смогут заработать кучу денег на повышении арендной платы до рыночного уровня. Однако даже при низкой начальной ставке город все равно стоил достаточно дорого, и партнеры не смогли набрать достаточно денег⁵².

Нужно сказать, что Уоррену почти никогда не удавалось набрать достаточно денег для того, чтобы купить все, что он хотел. Он постоянно находился в процессе поиска денег. Связи Грэхема сыграли ему на руку еще раз. Однажды Берни Сарнат — один из пионеров в области пластической и восстановительной хирургии — зашел поболтать к Бену Грэхему, двоюродному брату его жены. Когда Бен ушел в отставку и переехал в Калифорнию, они с Эсти поселились наискосок от дома Сарната. По словам последнего, он спросил Грэхема, что тот собирается делать с той «небольшой суммой, которая раньше была вложена в партнерство. Бен сказал: «Я бы купил акции AT&T», а затем рассказал еще о нескольких закрытых фондах, интересных акциях и очень к месту добавил: «Кстати, один из моих бывших учеников занимается инвестированием. Его зовут Уоррен Баффет». И все. «Это прозвучало настолько мимоходом, что я даже не обратил на эту фразу внимания».

Имя Уоррена Баффета было мало кому известно. Точно таким же именем мог называться какой-нибудь холм рядом с одной из гор, окружавших Омаху. Жена Сарната, Рода, социальный работник, почти каждый день заходила поболтать в гости к своей свояченице Эсти. «Вскоре после встречи Бена с мужем, — вспоминает она, — Эсти сказала мне: “Знаешь, Рода, люди всегда просят нас вложить деньги в их партнерства. Разумеется, если они смогут хвастаться кому-то, что в них инвестирует сам Бен Грэхем, то у них не будет проблем с притоком клиентов. Но мы отвечаем всем отказом. Однако у Уоррена Баффета есть хороший потенциал. Мы инвестируем в его проекты и советуем вам сделать то же самое”». «У меня оставался всего один вопрос, — говорит Рода. “Эсти, я поняла, что ты считаешь его ярким, но мне куда более интересно, можно ли считать его честным”. Эсти ответила: “Абсолютно. Совершенно. Я доверяю ему на 100 процентов”».

Сарнаты и Эсти Грэхем вложили 10 и 15 тысяч долларов соответственно в партнерство Mo-Buff. К тому времени инвестиции Моненов увеличились до 100 000 долларов.

К партнерствам присоединилось несколько человек, которым Уоррен преподавал инвестирование, а также Уолли Кинен, его бывший преподаватель с курсов Дейла Карнеги. В сущности, к 1959 году Уоррен уже стал приобретать известность в городе, отчасти благодаря своему преподаванию. Он «вышел из тени», и Омаха начала узнавать его как с хорошей, так и с плохой стороны — той самой, которая заставляла его с видом всезнайки спорить по любому поводу на подростковом радиошоу American School of the Air. «Я всегда любил противостоять кому-нибудь в спорах, — говорит он, — неважно, по какому вопросу. Я мог изменить свою точку зрения в одну секунду». Многие люди нервничали из-за того, что он просил их инвестировать в его проекты, но при этом не рассказывал, что именно собирается покупать. «Кое-кто в Омахе считал, что я запускаю один из вариантов схемы Понци¹⁶³», — вспоминает он. Такая точка зрения приводила к неприятным последствиям. Когда Уоррен обратился в Omaha Country Club за продлением своего членства, ему было отказано. Это было серьезной проблемой. Кому-то он не понравился настолько сильно, что на это было указано достаточно грубым и обидным образом. Подобный шаг мог перевести его в разряд аутсайдеров, однако Уоррен всегда хотел принадлежать к какой-то группе. Кроме того, ему нравилось играть в гольф, а у клуба было неплохое поле. Он подключил все свои связи, и в конце концов его имя вычеркнули из черного списка.

Его талант стал заметен еще сильнее, и в результате у него появилось несколько партнеров из числа известных людей. В феврале 1959 года к нему обратились Каспар Оффатт и его сын, Каспар-младший. Они представляли одну из самых известных семей Омахи и хотели создать вместе с ним отдельное партнерство. Когда Уоррен объяснил, что они как вкладчики не будут знать, куда именно он инвестирует деньги, Каспар-старший сказал: «Я не собираюсь вкладывать ни цента в партнерство, если не знаю, чем оно занимается. К тому же ты хочешь полностью его контролировать, а у меня вообще не будет права голоса»⁵³. Однако его сын все же решил вложить свои деньги — вместе с братом Джоном и Уильямом Гленном, бизнесменом, в интересах которого Чак Питерсон управлял объектами недвижимости. Они вложили 50 000 в седьмое партнерство Баффета, получившее название Glenoff.

Все проекты, в которые Уоррен инвестировал в эти первые годы существования своих партнерств, полностью соответствовали принципам Бена Грэхема. Он покупал максимально дешевые акции, исключительно «сигарные окурки», из которых можно было «вытянуть последнюю затяжку». Это происходило лишь до тех пор, пока он не встретился с Чарли Мангером.

Глава 23. «Клуб Омаха»

Омаха • 1959 год

Арочные двери «Клуба Омаха», выстроенного в стиле итальянского Ренессанса, захлопнулись за банкирами, страховщиками и руководителями железнодорожных компаний, подобно стальным дверям надежного банка. Внутри их приветствовал черный привратник по имени Джордж. Мужчины, только что пришедшие в клуб из своих офисов или уже успевшие сыграть партию в сквош в подвале, болтали и слонялись перед камином в холле до тех пор, пока сбоку не открылась другая дверь и к ним не присоединились женщины. Гости поднялись на второй этаж по винтовой лестнице из красного дерева, мимо огромной картины, на которой был изображен шотландец, ловящий форель в горном потоке. В «Клуб Омаха» город приходил потанцевать, тут искали инвесторов, праздновали свадьбы и юбилеи. Однако прежде всего здесь занимались бизнесом. За его столами можно было спокойно поговорить о любых вопросах.

Как-то раз летом 1959 года Баффет пришел в клуб пообедать с двумя своими партнерами — Нилом Дэвисом и его шурином Ли Сименом, захотевшими познакомить Уоррена с лучшим другом Дэвиса со времен детства. Отец Нила, доктор Эдди Дэвис, как-то сказал Уоррену: «Ты напоминаешь мне Чарли Мангера», а потом присоединился к его партнерству. Теперь Мангер приехал в город, чтобы решить кое-какие вопросы с имуществом своего отца¹.

Мангер знал совсем немного об этом пареньке с короткой прической по фамилии Баффет, который был моложе его на шесть лет, и не ждал ничего особенного от этой встречи, впрочем, как и от жизни в целом². Он развил в себе привычку не ждать от жизни ничего особенного, чтобы потом не разочаровываться. Чарльзу Т. Мангеру крайне редко удавалось встретиться с человеком, слушать которого ему было так же приятно, как и самого себя.

Род Мангеров провел многие годы в нищете, однако ближе к концу XIX века федеральный судья Т. С. Мангер, дедушка Чарли, смог сделать семью процветающей и желанной в любом доме Омахи (а не только у черного хода, как, к примеру, семья Баффетов, разносивших по домам овощи). Судья Мангер, поборник дисциплины, заставил всех членов семьи прочитать книгу «Робинзон Крузо», чтобы они осознали, каким образом дисциплинированность человека помогает ему покорить природу. Он был известен тем, что инструктировал присяжных перед началом заседания больше, чем любой другой судья на Среднем Западе³. Он любил читать своим родственникам лекции о добродетельности сбережений, пороках азартных игр и питейных заведений. Всегда послушная ему Уфи, тетушка Чарли, «твердо держалась за свою работу до восьмидесяти лет, доминировала среди прихожан, копила деньги и (руководствуясь чувством долга) даже присутствовала на вскрытии тела своего любимого покойного мужа»⁴.

Эл, сын судьи Мангера, пошел по стопам отца и занялся юриспруденцией. Он стал уважаемым, хотя и не особенно богатым адвокатом, в число клиентов которого входила газета Omaha World-Herald и ряд других важных местных учреждений. Его характер был куда легче, чем у отца. Его часто можно было видеть на отдыхе с трубкой, на охоте или рыбалке. Позднее его сын скажет, что Эл Мангер «достиг в точности того, чего хотел достичь, ни больше ни меньше... и при этом беспокоился куда меньше, чем его отец или его собственный сын, тратившие огромное количество времени на попытки избежать проблем, которые никогда не случались»⁵.

Жена Эла, красивая и остроумная Флоренс Рассел по прозвищу Туди, была уроженкой другого клана, воспитывавшего детей в духе долга и высокой нравственности. Ее предки жили в Новой Англии, были достаточно предприимчивы, но не чужды интеллектуального труда. Сам Чарли характеризовал их словами «простая жизнь и высокие помыслы». Когда Флоренс заявила о том, что выходит замуж за Эла Мангера, ее пожилая бабушка внимательно взглянула на его очки с толстыми стеклами, оценила его невысоко и искренне изумилась. «Кто бы мог подумать, что у внучки совсем нет чутья?» — по преданию, воскликнула она.

У Эла и Флоренс Мангер было трое детей — Чарльз, Кэрол и Мэри. На детской фотографии Чарли видно, что на его лице уже появилось капризное выражение, типичное для всей последующей жизни. В годы учебы в начальной школе Данни двумя наиболее характерными чертами его внешности были огромные «эльфийские» уши и широкая улыбка (в те моменты, когда он разрешал ей появиться на своем лице). По словам его сестры, Кэрол Истэбрук, он был умным, «живым» и слишком «независимым в своих суждениях, чтобы соответствовать ожиданиям со стороны некоторых учителей»⁶. Соседка Мангеров Дороти Дэвис характеризует Чарли, которого она знала с раннего детства, словами «толковый и умненький»⁷. Миссис Дэвис пыталась как-то дозировать влияние Чарли на своего сына Нила, однако безуспешно — Чарли не пугало даже то, что время от времени миссис Дэвис гонялась за ними с хворостиной, пытаясь хлестнуть по голым икрам.

Уоррен же недолго бунтовал в детстве против несправедливости, быстро научившись таить свое горе и взяв на вооружение несколько искусных стратегий избегания проблем. Чарли, слишком гордый для того, чтобы сдаться, побеждал врагов своей юности с помощью недюжинного сарказма. Каждую пятницу в школе танцев его ставили в пару с Мэри Макартур, единственной девочкой в классе ростом ниже его. Чарли не скрывал своего неудовольствия правилами, подчеркивавшими, что он самый невысокий мальчик в классе⁸. В годы учебы в Central High School он приобрел прозвище «Мозг» и известность благодаря своей гиперактивности и отчужденности⁹.

В его семье всегда подчеркивали ценность образования, поэтому Чарли ставил перед собой амбициозные цели. В семнадцать лет он поступил в Университет штата Мичиган, где сконцентрировался на изучении математики. На втором курсе учебу пришлось прервать, поскольку он был призван в армию всего через год после нападения на Перл-Харбор. Во время службы в армии он посещал Университет Нью-Мексико и Калифорнийский технологический институт, где прошел курс метеорологии, хотя так и не получил диплома. После этого он прослужил некоторое время военным метеорологом в Номе, на Аляске. Позднее Мангер говорил, что, в сущности, его работу нельзя было назвать военной службой. Он всегда подчеркивал, что ему очень повезло служить в месте, где вряд ли можно было столкнуться с реальной опасностью.

Основной его риск в то время был связан с финансами — он играл в покер, ставя на кон все свое армейское жалованье. Оказалось, что он неплохо играет. В сущности, это было своеобразной аналогией игры Баффета на ипподроме. По его словам, он научился быстро сбрасывать карты при низких шансах на выигрыш и активно повышать ставки при хорошей игре. Эти уроки здорово пригодились ему в последующие годы.

С помощью отлично работающей машины семейных связей по окончании войны он проторил себе дорогу в Гарвардскую школу права, при этом даже не получив полноценного школьного образования¹⁶⁴. К тому времени он уже был женат на Нэнси Хаггинс. Импульсивное решение о браке было принято, когда ему исполнился двадцать один год, а ей — девятнадцать. К этому времени он уже превратился в мужчину среднего роста с хорошим вкусом в одежде. Короткие темные волосы и внимательные глаза придавали Чарли достаточно благопристойный вид. Однако его основной чертой — помимо ушей, которые теперь всего лишь немного оттопыривались, — был постоянный скептицизм. Это настроение сопровождало его во время «пребывания» в Гарварде — по его собственным словам, он там особо не учился¹⁰. Затем, как он сам рассказывал друзьям, он посмотрел на карту страны и спросил себя: «Какой бы мне выбрать город, интересный с точки зрения роста и возможностей, но сравнительно небольшой по размеру и не настолько развитый, чтобы мне было сложно попасть в высшие круги?» Он остановил свой выбор на Лос-Анджелесе (тот же совет дал ему и отец). Особенно ему нравилась Пасадена — старый и красивый пригород Лос-Анджелеса, выстроенный в испанском стиле. В свое время именно там он посещал занятия в Калифорнийском технологическом институте. Именно там он познакомился со своей будущей женой, уроженкой местной знатной семьи. По словам дочери Молли, Нэнси была «своенравной, но снисходительной». Эти черты не вполне сочетались с темпераментом ее будущего мужа¹¹. Неудивительно, что через несколько лет брак начал разваливаться. Тем не менее после того, как Чарли окончил Гарвард, они поселились в родном городе Нэнси вместе с маленьким сыном Тедди. Чарли достаточно быстро обрел известность в качестве юриста.

В 1953 году, после появления на свет трех детей и восьми лет, проведенных в борьбе, бедности и конфликте характеров, Мангер с женой развелись, невзирая на то что в то время развод считался достаточно постыдным. Несмотря на значительные разногласия, они с Нэнси смогли выработать цивилизованное соглашение в отношении сына и двух дочерей. Мангер поселился в комнате в Университетском клубе, купил себе побитый желтый «понтиак» (отвратительно покрашенный после аварии, что, по его словам, «отпугивало воришек») и стал «папой на выходные»¹². Через год после расставания Мангера с Нэнси восьмилетнему Тедди был поставлен диагноз «лейкемия». Мангер и его бывшая жена обратились к огромному количеству врачей, но достаточно быстро поняли, что болезнь неизлечима. Теперь они часто сидели в онкологическом отделении больницы вместе с другими родителями, беспомощно наблюдавшими за тем, как уходят в мир иной их дети¹³.

Тедди начал проводить в больнице все больше времени. Чарли навещал его, держал в объятиях, а потом ходил по улицам Пасадены и громко рыдал. Обрушившиеся на него почти одновременно развод и смертельная болезнь сына были невыносимы.

В течение многих лет он испытывал страдания разведенного отца, живущего отдельно от всех. Он жаждал семейной жизни в окружении детей.

Однако когда дела шли не так, Мангер не погружался в проблемы с головой, а, напротив, ставил себе новые цели¹⁴. Кому-то это могло показаться проявлением чрезмерного прагматизма или даже черствости, однако сам Мангер считал, что это позволяет ему не терять из виду горизонт. «Никогда, даже перед лицом невероятной трагедии, нельзя делать что-либо, что бы ее усиливало», — говорил он впоследствии¹⁵.

Поэтому, несмотря на страдания из-за своего умирающего сына, Мангер решил вступить в новый брак. Однако, применив собственный метод оценки шансов на успех, он пришел к достаточно пессимистическим выводам.

Чарли был в отчаянии. Он не знал, сможет ли он когда-нибудь встретить любимого человека. «Как найти себе жену? Из двадцати миллионов жителей Калифорнии женщины составляют половину. Из этих десяти миллионов только два миллиона находятся в приемлемом возрасте. Из этой группы полтора миллиона женщин уже замужем, то есть мне остается лишь полмиллиона. Триста тысяч из них слишком глупы, пятьдесят тысяч — слишком умны. Остается сто пятьдесят тысяч, из которых интересующие меня женщины могут поместиться на обычной баскетбольной площадке. И нужно было оказаться на этой площадке».

Мангер обладал глубоко укоренившейся привычкой не ждать от жизни ничего хорошего. Он рассчитал, что именно этот путь способен привести его к счастью, тогда как завышенные ожидания могли способствовать чрезмерной избирательности. Низкие же ожидания позволяли ему не испытывать лишних разочарований. Как ни парадоксально, они могли даже помочь ему обрести успех.

Несмотря на свое отчаяние, Мангер начал изучать объявления о разводах и смертях для того, чтобы составить список женщин, совсем недавно ставших одинокими. Это привлекло внимание его друзей. Жалея его, они начали участвовать в процессе. Один из его партнеров по юридической фирме обратил внимание Мангера на другую женщину, также по имени Нэнси, разведенную и с двумя детьми. Нэнси Барри Бортуик, миниатюрная брюнетка, любила играть в теннис и гольф, а также кататься на лыжах. Она окончила Стэнфордский университет и была дипломированным экономистом.

На первом же свидании Мангер предупредил ее: «Я склонен читать нотации». Общение с человеком, имеющим непреодолимое желание проповедовать, не испугало Нэнси, что послужило хорошим предзнаменованием для развития их отношений. Они стали вместе выводить своих детей на прогулки. Тедди, поначалу присоединявшийся к ним, достаточно быстро «отпал» из-за ухудшения здоровья. Чарли провел последние недели жизни своего сына, сидя у его кровати. К моменту смерти Тедди в 1955 году в возрасте девяти лет Чарли потерял около пяти килограммов веса. Позднее он вспоминал: «В жизни нет ничего ужаснее, чем наблюдать, как твой ребенок уходит от тебя — сантиметр за сантиметром»¹⁶.

В январе 1956 года Чарли женился на Нэнси Бортуик. Достаточно быстро она смогла стать для него отличным партнером. Чарли отчаянно нуждался в человеке, способном навести порядок в его жизни. Нэнси напоминала булавку, постоянно покалывавшую воздушный шар Чарли, когда тот чересчур раздувался. Она была великолепным менеджером и наблюдателем — тихим, уравновешенным и практичным. Нэнси умела обуздывать капризы Чарли, когда тот время от времени взрывался в приступах

импульсивности. Со временем вдобавок к ее двум сыновьям и его двум дочерям у них появилось еще три сына и дочь. Нэнси отлично справлялась с воспитанием восьмерых детей, домашними делами и заботой о Чарли¹⁷. Дети воспринимали его как «книгу на ножках» из-за того, что он постоянно был погружен в изучение различных наук и достижений великих людей. Чарли продолжал работать на юридическую компанию Musick, Peeler & Garrett, однако со временем понял, что юриспруденция не сделает его богаче. Он начал заниматься побочными делами, способными принести прибыль. «Будучи молодым юристом, Чарли мог зарабатывать около 20 долларов в час. Он задался вопросом: “Кто является для меня самым ценным клиентом?” И пришел к выводу, что таким клиентом является он сам. Поэтому он решил покупать у самого себя по одному часу в день. Обычно он дарил себе один из утренних часов, в течение которого работал над своими строительными проектами или сделками с недвижимостью. Это стоит делать каждому — работать не только на других людей, но и продавать самому себе час работы в день, становясь своим собственным клиентом».

«Я страстно желал стать богатым, — говорил Мангер. — Не потому, что хотел купить себе “феррари”, — я просто хотел независимости. Хотел ее отчаянно. Я считал недостойным для себя заниматься лишь рассылкой счетов другим людям. Не знаю, откуда мне в голову пришла эта мысль, но я никак не мог от нее отделаться»¹⁸. Он считал себя настоящим джентльменом. Количество денег никогда не казалось ему конкурентным преимуществом. Он хотел вступить в нужные ему клубы, но при этом его не беспокоило, окажутся ли другие члены клубов богаче его. Под маской напускного высокомерия скрывалось его искреннее уважение к реальным достижениям того или иного человека. Это давало Чарли достаточно смирения для того, чтобы сходиться с интересными ему людьми.

Человек, который сидел напротив него в отдельном кабинете «Клуба Омаха», напоминал молодящегося торговца, явившегося к настоящему джентльмену, чтобы навязать ему страховой полис. К этому времени Мангер уже имел хорошую репутацию в деловых кругах и обществе Лос-Анджелеса, был его неотъемлемой частью. После того как Дэвис и Симен представили Баффета и Мангера друг другу, те моментально увлеклись беседой. Для начала Чарли рассказал историю о том, как он «служил в рабстве» в магазине Баффетов, где ему приходилось «чертовски много работать с раннего утра до вечера»¹⁹. Разумеется, Эрнест давал небольшую поблажку детям таких привилегированных клиентов, как Туди Мангер (достаточно, впрочем, относительную по сравнению с обычной загрузкой сотрудников)²⁰. После обмена любезностями разговор набрал обороты, и все остальные участники встречи принялись завороженно слушать, как Уоррен рассказывает об инвестировании и Бене Грэхеме. Чарли улавливал его идеи на лету. «К тому времени он уже довольно долго размышлял над вопросами инвестирования и бизнеса», — говорит Баффет.

Он рассказал Чарли историю про National American Insurance. Мангер ходил с Говардом и Хайденом Амансонами в школу Central High. Он был искренне поражен тем, что человек типа Баффета, не бывший уроженцем Калифорнии, мог знать так много и о самих Амансонах, и об их сбережениях и кредитах. Достаточно быстро оба собеседника начали говорить одновременно, однако при этом складывалось ощущение, что они отлично понимают друг друга²¹.

Через некоторое время Чарли спросил: «Уоррен, а чем ты в точности занимаешься?»

«И тем и другим, — сказал ему Баффет, — управляю партнерствами». Он похвастался, что за 1957 год его партнерства заработали 10%, в то время как рынок в целом упал на восемь. На следующий же год инвестиции в партнерство выросли в стоимости на 40%\ Сумма реинвестированной комиссии Баффета за управление партнерствами составила 83 085 долларов. Вместе с первоначальными взносами в каждое из партнерств (в размере от 100 до 700 долларов)^{165 166} эти реинвестированные комиссии позволили ему получить 9,5% совокупного капитала всех партнерств. Более того, его результаты в 1959 году вновь оказались лучше, чем состояние рынка, что сделало его еще богаче и позволило поднять планку еще выше. Тем временем его инвесторы испытывали немалую радость, а новые партнеры шли к нему один за другим. Чарли внимательно слушал. Наконец он спросил: «Как ты думаешь, мог бы я сделать что-то подобное в Калифорнии?» Уоррен на мгновение замолчал и внимательно посмотрел на него. Ему было странно слышать такой вопрос из уст преуспевающего лос-анджелесского юриста. «Да, — наконец, сказал он. — Я вполне уверен в том, что ты сможешь это сделать»²². Так как деловой обед уже близился к концу, Симен и Дэвис решили, что пришло время откланяться. Последнее, что они видели перед тем, как войти в лифт, были Баффет и Мангер, продолжавшие сидеть за столом и активно беседовать²³.

Через несколько дней собеседники со своими женами пошли в Johnny’s Cafe, славившееся своими бифштексами. В какой-то момент Мангер настолько развеселился своей собственной шутке, что соскользнул с кресла и начал корчиться на полу от хохота. Когда Мангеры вернулись в Лос-Анджелес, общение Чарли с Уорреном не закончилось. Двое мужчин все чаще проводили в телефонных разговорах по часу, а то и по два. Баффет, прежде одержимый пинг-понгом, наконец нашел себе более интересное занятие.

«Почему ты уделяешь ему так много времени?» — как-то раз спросила Нэнси мужа.

«Ты не понимаешь, — ответил Чарли. — Это необычное человеческое существо»²⁴.

Глава 24. Локомотив

Нью-Йорк и Омаха • 1958-1962 годы

Уоррен и Сьюзи казались многим совершенно обычными людьми. Они ничем не выделялись. Их дом был большим, но не слишком. На заднем дворе стояла хижина, в которой могли играть дети. Черный ход никогда не закрывался, и соседские дети постоянно слонялись туда-сюда. Однако внутри дома пути Баффетов расходились все сильнее. В то время как Сьюзи педантично выполняла один пункт своей ежедневной домашней программы за другим, Уоррен совершал свое бесконечное восхождение на Долларовую гору.

До 1958 года оно было достаточно прямолинейным — Уоррен скупал акции и ждал, когда сможет зажечь «сигарный окурок». Затем он продавал акции (обычно с немалым

сожалением) для того, чтобы купить другие, которые начинали нравиться ему больше прежних. Его амбиции были ограничены лишь величиной капитала партнерств.

Однако теперь он управлял суммой, превышавшей миллион долларов, которая включала в себя инвестиции во все партнерства, в «Баффет & Баффет» и его личные накопления¹. И это заставляло его действовать на более высоком уровне. Его сеть деловых партнеров и друзей, состоявшая из Стэнбека, Нэппа, Брандта, Ковина, Шлосса и Руана, пополнилась Мангером. Оба — и Уоррен, и Мангер — ежемесячно оплачивали невероятно высокие (по их собственным меркам) телефонные счета за разговоры друг с другом. Мангер представил Баффета своему другу Рою Толлесу, бывшему пилоту ВМС, с лица которого не сходила улыбка. Толлес обладал острым умом, однако предпочитал держать свои мысли при себе — за исключением случаев, когда он отпускал колкие шутки, из-за которых многим хотелось заклеить ему рот пластырем. Баффет, как и Мангер, умел парировать даже самые язвительные выпады и с радостью добавил Толлеса в свою коллекцию. Подобная ловкость при наборе «волонтеров» для своих предприятий позволила ему создать большую, но гибкую систему поддержки. Уоррен достаточно автоматически применял свой излюбленный прием Тома Сойера, объединяя людей в группы, действовавшие в соответствии с его интересами. В результате его бизнес рос настолько быстро, что сам Уоррен уже не мог в одиночку уследить за каждым нюансом.

Moody’s Manual безвозвратно ушли. Все чаще он приступал к работе над крупномасштабными и заманчивыми проектами, требовавшими дополнительного времени и планирования куда больших масштабов, чем это требовалось при планировании операции с акциями National American Insurance. Эти проекты иногда приводили к возникновению сложных, а то и драматических ситуаций, которые могли захватить все его внимание на протяжении месяцев, а то и лет. Иногда ему приходилось одновременно управлять несколькими инвестиционными проектами. Уоррен и без того проводил основную часть времени вне семьи. А подобное расширение масштабов работы могло лишь усилить эту тенденцию и еще сильнее привязать его к своим друзьям.

Первый из сложных проектов был связан с компанией Sanborn Мар. Она занималась изготовлением детальных карт линий электропередач, систем водоснабжения, подъездных путей, инженерных коммуникаций и пожарных ходов практически для всех городов Соединенных Штатов. Основными покупателями этих карт были страховые компании¹⁶⁷. Деятельность Sanborn Мар нельзя было назвать успешной. По мере слияния страховых компаний количество ее клиентов стабильно уменьшалось. Но ее акции стоили всего по 45 долларов, в то время как величина одного лишь портфеля инвестиций Sanborn оценивалась в 65 долларов за акцию. Однако чтобы приобрести этот портфель, Уоррену нужны были не только средства всех своих партнерств, но и помощь других людей.

В начале ноября 1958 года он вложил в акции Sanborn не менее трети активов своих партнерств. Он купил акции и для себя, и для Сьюзи. Он заставил купить эти акции

тетушку Элис, отца, мать и сестер. Он поделился идеей о Sanborn с Ковином, Стэнбеком, Нэппом и Шлоссом. Некоторые из них восприняли его слова как настоящий подарок. Для того чтобы профинансировать нехватку своего капитала, он воспользовался так называемым овернайтом, то есть взял деньги в долг под будущие проценты от прибыли. А чтобы повысить степень контроля над акциями, обратился к Дону Дэнли, своему старинному другу по средней школе; Вику Спиттлеру, лучшему другу своего отца; мужу Дотти — Гомеру Роджерсу и даже к Говарду Брауну, главе брокерской компании Tweedy, Browne and Reilly, в которой работал Том Нэпп. Также он вовлек в процесс покупки акций Кэтрин Элберфельд и Энн Готтштальдт, тетку и мать своего друга Фреда Кулкена. Так как он еще не привлек их в деятельность своих партнерств, подобный шаг означал, что он абсолютно уверен в успехе затеи с Sanborn. Со временем он начал контролировать достаточно акций Sanborn для того, чтобы быть избранным в совет директоров.

В марте 1959 года Уоррен во время своего очередного визита в Нью-Йорк остановился в белом доме колониального стиля на Лонг-Айленде, принадлежавшем Энн Готтштальдт. К тому времени они с сестрой принимали его как родного сына, словно пытаясь заменить им погибшего Фреда. Уоррен даже держал в ее доме запасную пижаму и пару белья, а Готтштальдт готовила ему гамбургеры на завтрак. Для каждого из этих путешествий он составлял список обязательных дел, состоявший из десяти — тридцати пунктов. Сначала он заходил в библиотеку компании Standard & Poors в поисках новой информации. Он посещал компании, навещал брокеров и всегда проводил какое-то время с Брандтом, Ковином, Шлоссом, Нэппом и Руаном — «агентами» своей нью-йоркской сети.

Но эта поездка оказалась особенно продолжительной — Уоррен приехал в Нью-Йорк на целых десять дней. Помимо встреч с потенциальными участниками новых партнерств, ему предстояло еще одно важное мероприятие — первое участие в заседании совета директоров Sanborn Мар.

Правление Sanborn почти полностью состояло из представителей страховых компаний (ее основных клиентов), поэтому напоминало скорее клуб, а не деловое собрание, с одной только разницей — после заседания правления участники не отправлялись играть в гольф. Никто из членов правления не владел сколько-нибудь значительным пакетом акций¹⁶⁸. В ходе собрания Уоррен предложил, чтобы компания распределила свои инвестиции между акционерами. Однако американские компании еще со времен Великой депрессии и Второй мировой войны относились к деньгам как к дефицитному ресурсу, который стоит холить и лелеять. Подобный тип мышления уже стал автоматическим. Люди, придерживавшиеся таких взглядов, даже не задумывались об их объективной основе и не замечали, что предпосылки для такого мышления уже давно исчезли. Правление посчитало идею выделить инвестиционное направление из бизнеса компании нелепой. Ближе к концу собрания члены правления принялись закуривать сигары. Уоррен, окруженный клубами дыма, сам чуть не задымился от возмущения. «За эти сигары заплачено моими деньгами», — думал он. По дороге в аэропорт у него подскочило давление, и, чтобы его снизить, он достал из бумажника фотографию своих детей и долго смотрел на нее. Разочарованный собранием, Уоррен решил, что заберет контроль от недостойного правления в интересах других акционеров. Они заслуживали большего. Поэтому группа Баффета — Фред Стэнбек, Уолтер Шлосс, Элис Баффет, Дэн Ковин, Генри Брандт, Кэтрин Элберфельд, Энн Готтштальдт и некоторые

другие — продолжила покупать акции. Уоррен также воспользовался для этой цели новыми средствами, поступавшими в его партнерства. Он попросил Говарда купить часть акций Sanborn в интересах его клиентов. Уоррен оказывал тем самым финансовую услугу своему отцу, одновременно туже затягивая узел вокруг компании. Через короткое время некоторые люди, расположенные к Уоррену, в том числе знаменитый финансовый менеджер Фил Каррет (купивший акции Greif Bros и Cleveland s Worsted Mill после того, как услышал о них от Уоррена), смогли захватить 24 000 акций. Обретя достаточный контроль, Уоррен решил, что пришло время действовать. Фондовый рынок был на подъеме, и Баффет хотел, чтобы Sanborn избавилась от своих инвестиций в самое лучшее для этого время. Компания Booz Allen Hamilton, занимавшаяся стратегическим консультированием компании, уже представила план по реализации этого проекта¹⁶⁹, однако нерешенным вопросом оставались налоги. Если бы Sanborn просто продала свои доли в других проектах, ей пришлось бы заплатить налогов почти на два миллиона долларов. Уоррен предложил такое же решение, как в случае с Rockwood & Со, — обмен инвестиций на акции, не предполагавший уплаты налогов.

Было собрано еще одно заседание правления, на котором не случилось ровным счетом ничего — если не считать того, что еще больше денег улетучилось вместе с сигарным дымом. Уоррен вновь ехал в аэропорт, глядя на фотографии своих детей и пытаясь успокоиться. Через три дня он пригрозил созвать внеочередное собрание и взять контроль над компанией в свои руки, если директора не примут решения до 31 октября². Его терпение лопнуло.

Теперь у правления не было выбора. Оно согласилось разделить бизнес на две части. Но даже это не решало проблемы с уплатой налогов. Один из страховщиков сказал: «Давайте просто не будем обращать внимания на налог».

«А я ответил: “Подождите минуту. Слово “давайте” означает, что это решение должны принять мы все, сидящие за этим столом. А каким образом это делать? Если мы разделим эти расходы на всех поровну, то ничего страшного, но если вы хотите поделить налоговые расходы пропорционально доле акций каждого владельца и при этом вы владеете десятью акциями, а я — двадцатью четырьмя тысячами, то можете забыть об этой идее”. Я уделил так много внимания вопросу уплаты налога потому, что не хотел лишних проблем, связанных с выкупом акций¹⁷⁰. Помню, как коробка с сигарами передавалась через стол. Треть каждой из этих сигар финансировалась из моих денег. Я был единственным человеком из сидевших за столом, который не курил сигар. По справедливости они должны были бы оплачивать треть моих расходов на жевательную резинку».

В конце концов правление капитулировало. В начале 1960 года, призвав на помощь энергию, организационные способности и волю, Уоррен выиграл битву. Sanborn сделала своим акционерам предложение в стиле Rockwood, обменяв часть инвестиционного портфеля на акции¹⁷¹.

Сделка с Sanborn установила новую планку: Баффет мог использовать свои мозги и деньги своих партнерств для изменения направления движения даже самой упрямой и не желающей сотрудничать компании.

* * *

В ходе этой истории Баффет путешествовал в Нью-Йорк и обратно, работал над проектом Sanborn, вычислял, как может купить еще больше акций для контроля над компанией, размышлял над тем, как заставить правление действовать по его плану и не платить лишних налогов. Все это время его разум перерабатывал тысячи цифр, которые будто щелкали и вращались в его голове. Приходя домой, он сразу же исчезал в своем кабинете, где погружался в чтение и размышления.

Сьюзи воспринимала его работу как своего рода священную миссию. Тем не менее время от времени она пыталась отвлечь его от занятий и включить в деятельность семьи — плановые визиты, каникулы или обеды в ресторане. Она любила повторять: «Каждый может быть отцом, но иногда нужно быть и папочкой»³. Однако с этими словами она обращалась к человеку, у которого никогда не было папочки, образ которого она рисовала. «Давайте съездим в Broncos», — могла сказать она, усадить в машину кучу соседских мальчишек и угостить их гамбургерами в ресторане. Сидя за большим столом, Уоррен мог время от времени рассмеяться чему-то, что он находил забавным, а порой даже казался увлеченным общением, но при этом редко говорил сам. Его мысли витали где-то далеко⁴. Как-то раз на каникулах в Калифорнии он взял группу ребятишек в Диснейленд. Там, пока дети носились по всему парку и всячески веселились, он сидел на скамейке и читал⁵.

Питеру было уже почти два года, Хоуи — пять, а Малышке Суз — владевшей уже собственным розовым королевством в виде огромной кровати с балдахином, к которой вела специальная лестница, — шесть с половиной. Хоуи проводил эксперименты над родителями, занимаясь разрушениями различного масштаба и наблюдая за их реакцией. Он издевался над Питером, который начал говорить позже обычного, дразнил брата, будто проводя над ним эксперимент и наблюдая за его ответной реакцией⁶. Малышка Сьюзи надзирала за ними обоими и постоянно пыталась держать ситуацию под контролем. Она начала придумывать способы наказать Хоуи. Однажды подговорила его пробить вилкой несколько дырок в днище молочного пакета. И пока Хоуи наслаждался лужами молока, растекавшимися по столу, она побежала наверх и пожаловалась матери: «Ма-а-ам, а Хоуи снова себя плохо ведет!»⁷ Уоррен попросту переложил на Сьюзи всю ответственность за управление взрывной энергией сына. Хоуи вспоминает, что его мать «почти никогда не злилась и всегда поддерживала своих детей»⁸.

Сьюзи с поразительной ловкостью играла роль типичной жены и матери американской семьи образца 1960-х годов. Каждый день она облачалась в сшитое по заказу платье или брючный костюм (ее излюбленным цветом был ярко-желтый) и надевала пышный лакированный парик. Сьюзи стала настоящим лидером в округе. Она идеально заботилась о муже и членах семьи. А кроме того, она умела легко и изящно развлекать деловых партнеров Уоррена — казалось, что это дается ей столь же легко, как разогревать в духовке готовое блюдо, купленное в магазине. Уоррен разрешил ей нанять прислугу, и вскоре несколько сменных служанок одна за другой стали занимать заполненную воздухом и светом комнату с отдельным душем на втором этаже.

Часть домашних забот взяла на себя новая домоправительница Лета Кларк. Сьюзи часто начинала свои дела в полдень, проводя благотворительный обед. Затем отводила малышку Сьюзи на различные занятия после школы. Она описывала себя как достаточно простого человека, но тем не менее постоянно добавляла сложностей в свою жизнь. Сьюзи организовала группу под названием Volunteer Bureau⁹ для помощи Университету Омахи в работе с бумагами и обучению плаванию. Ее лозунг гласил: «Каждый из вас может стать Полем Ревиром¹⁷²» и пробуждал в памяти образ человека, в одиночку спасающего всю страну.

Сьюзи, подобно Полю Ревиру, была готова в любой момент вскочить и куда-то помчаться¹⁷²’'. Она постоянно разрывалась между семейными обязанностями и общением с огромным количеством людей, жаждавших ее внимания. Многие из них находились в драматических обстоятельствах.

Ее ближайшая подруга Белла Айзенберг была во время войны узницей Освенцима и перебралась в Омаху сразу же после освобождения. Она воспринимала Сьюзи как человека, которому можно легко позвонить в четыре часа утра, когда тебя обуревают демоны¹⁰. Другая подруга, Юнис Дененберг, в возрасте четырех лет обнаружила своего отца повесившимся. Баффеты имели и чернокожих друзей (что было крайне редким явлением в зажиточных белых семьях), например одного из самих выдающихся питчеров в истории бейсбола Боба Гибсона и его жену Шарлин. Даже чернокожие спортивные звезды в 1960-х годах подвергались преследованиям. «В те времена было практически невозможно увидеть белого человека рядом с черным на улицах Омахи», — вспоминает друг детства Баффета Байрон Суонсон¹¹.

Сьюзи общалась со всеми. На самом деле чем в более затруднительном положении находился человек, тем охотнее она ему помогала. Она принимала самое деятельное участие в судьбе людей, которых едва знала. Уоррен вспоминает об одном случае, когда он оставил ее на трибуне во время футбольной игры. Когда он через пару минут вернулся из туалета, рядом со Сьюзи уже стояла женщина, обращавшаяся к ней: «Вы знаете, я никому и никогда этого не рассказывала...», а Сьюзи заинтересованно слушала. Почти все, кто попадался ей на пути, был обласкан вниманием с ее стороны и чувствовал себя тронутым ее участием. Однако в общении с самыми близкими друзьями Сьюзи почти никогда не делилась своими проблемами.

Она играла ту же роль ангела-хранителя и в своей семье, и прежде всего для своей сестры. Дотти, которая была столь же популярна, как и Сьюзи, основала Оперную гильдию и оставалась украшением всей семьи. При этом она была одинокой и, как сказал один ее знакомый, «примечательно несчастной». На первый взгляд казалось, что у нее все в порядке, однако сама она рассказывала Сьюзи, что с трудом сдерживает слезы, ибо стоит ей заплакать, как она уже не может остановиться. Гомер, ее муж, испытывал большое разочарование из-за того, что не мог пробить защитный кокон своей жены. Тем не менее Роджерсы активно участвовали в социальной жизни, а вечерами, пока они наслаждались коктейлями и весельем, их два маленьких сына

постоянно путались у них под ногами. Время от времени Гомер наказывал их. Дот-ти также достаточно жестко воспитывала Билли, поэтому Сьюзи приходилось время от времени заменять своим племянникам родную мать.

Она также помогала старшим Баффетам, немало страдавшим как из-за состояния здоровья, так и из-за своих убеждений. То, что почти вся Америка уже переняла его паранойю относительно коммунистической угрозы, Говарда не останавливало. В последние годы правления Эйзенхауэра многие американцы чувствовали, что их страна, ставшая слишком благодушной и заплывшая жирком, проигрывала соревнование в гонке вооружений. Их пугал образ Никиты Хрущева, колотившего ботинком по столу в зале заседаний ООН. Все 180 миллионов американцев учились прятаться в бомбоубежищах, а самые юные из них — под партами. Более миллиарда человек во всем мире, населявшие почти двадцать стран, жили в условиях коммунистических режимов. Быстрый рост коммунистических настроений на столь обширной территории пугал большинство жителей Америки. Говард вступил в новую политическую организацию «Общество Джона Берча», идеология которого совмещала паранойю относительно коммунизма и беспокойство о «моральной и духовной проблеме, которая останется у Америки, даже если нам удастся завтра же остановить коммунистов»¹². Он украсил стены своего офиса картами, показывающими пугающее распространение коммунизма по всему миру. Вместе с Дорис они активно поддерживали организацию «Христианский антикоммунистический крестовый поход»¹³ и участвовали в деятельности консерваторов, сплотившихся вокруг сенатора от Аризоны Барри Голдуотера. Несмотря на то, что даже склонные к либерализму сторонники другого крыла Республиканской партии уважали Говарда за его философские убеждения и искренность, принадлежность к «Обществу Джона Берча» казалась им пугающей и одновременно недопустимой. После того как он выступил с защитой своих убеждений в местной прессе, многие отвернулись от него как от эксцентрика. Насмешки всего города над Говардом Уоррен, уважавший своего отца, воспринимал крайне болезненно.

Однако еще большее беспокойство у него вызывали зловещие симптомы в организме Говарда, которые врачи не могли диагностировать на протяжении восемнадцати месяцев, пока, наконец, Говард не попал в клинику Майо в Рочестере¹⁴. Там в мае 1958 года Говарду сообщили, что он страдает от рака прямой кишки и ему требуется срочная операция¹⁵. Уоррен очень расстроился из-за поставленного отцу диагноза и был взбешен из-за того, что он был поставлен с огромным опозданием. С этого момента Сьюзи сделала все возможное для того, чтобы детали, связанные с болезнью отца, не попадали в поле его зрения¹⁶. Она успокаивала его и еще усерднее ухаживала за домом. Также она посвятила себя уходу за Лейлой во время операции и длительного восстановительного периода Говарда. Все это она проделывала с легкостью. Казалось, что она изо всех сил пытается создать тихую и умиротворяющую атмосферу для всех членов семьи, попавших в кризисную ситуацию. Она помогала старшим детям понять, что происходит с их дедушкой, и делала все возможное для того, чтобы они (включая маленького Питера) регулярно навещали старших Баффетов. Хоуи любил смотреть футбольные игры вместе с Говардом, который, сидя в своем шезлонге, постоянно болел то за одну, то за другую команду в зависимости от того, кто вел в счете. Обычно при этом он поддерживал проигрывавшую команду. Когда Хоуи поинтересовался, почему Говард так поступает, тот ответил: «Потому что они сейчас проигрывают»¹⁷.

Уоррен был постоянно погружен в мысли об отце. Чтобы отвлечься от них, он работал еще упорнее. Он сидел, уткнувшись в American Banker или Oil & Gas Journal, отрываясь только на то, чтобы дойти до кухни и взять немного попкорна или пепси из деревянного шкафа (открывать который не позволялось никому, кроме него самого).

Тем не менее, невзирая на болезнь и отчаяние Говарда, тихий и замкнутый человек, которым Уоррен Баффет представал перед членами семьи, не забывал появляться на публике. Казалось, что он заряжает аудиторию энергией, подобной электрической. «Он умел захватывать людей вопросом, затягивал их, подобно трясине», — вспоминает Чак Питерсон¹⁸. Человек, столь поразивший Чарли Мангера, говорил убедительно и без умолку об инвестировании и партнерствах; собирал деньги почти так же быстро, как говорил, — но, увы, не столь же быстро, как мог бы инвестировать.

Мангер выслушивал рассказы Баффета об инвестировании и сборе денег в ежедневных разговорах по телефону и поражался врожденной способности Баффета успешно продавать людям свои идеи. Поездки Уоррена в Нью-Йорк участились, так как теперь ему активно помогал Генри Брандт. Деньги так и текли на счета партнерства, и 1960 год стал в этом отношении поворотным. Кэти и Фред, тетя и дядя Уоррена, вложили в начале года около 8000 долларов в Buffett Associates. Еще 51 000 поступила в партнерство Underwood, отчасти благодаря связям Чака Питерсона. А затем «Чак сказал мне: “Я бы хотел, чтобы вы со Сьюзи пришли ко мне на ужин и познакомились с Энглами”. Это имя мне ничего не говорило. По словам Чака, они были врачами и по-настоящему толковыми людьми».

Билл Энгл, кардиолог, слыл человеком с причудами. К примеру, зимой он мог оставаться на улице всю ночь, поливая водой лужайку, а потом строить на берегу получившегося «замерзшего пруда» великолепных снеговиков (внешность которых немного напоминала его собственную). Его жена специализировалась на исследованиях в области педиатрии.

«Мы забрали их по дороге, и в итоге в машине оказалось шесть человек. Мы направились в Omaha Country Club. Кэрол Энгл была очень толковой и миловидной женщиной. Во время ужина она не сводила с меня глаз. Мне показалось, что она восхищена мной. Я почти потерял рассудок, разговаривая обо всем на свете и отчаянно пытаясь произвести на нее впечатление. А она просто впитывала каждое мое слово».

После презентации проекта Уоррена, которую Питерсон вспоминал как «типично убедительную», они вышли из клуба и поехали обратно. «Всю обратную дорогу до дома она также не сводила с меня глаз. Мы высадили Энглов у их дома. После этого я сказал Чаку: “Что ж, сегодня мне удалось произвести на даму впечатление”. А он ответил: “Да нет же, дурачок. Она просто глухая. Она читает у тебя по губам”. Я говорил без остановки, и поэтому ей приходилось постоянно смотреть на меня»¹⁹.

Однако ему все же удалось произвести впечатление. После встречи с ним Энглы устроили званый ужин в гостинице Hilltop House примерно для дюжины знакомых врачей, на котором Билл Энгл предложил создать партнерство и собрать с каждого из участников взнос в размере 10 000 долларов. Один доктор сказал: «А что же будет, если мы потеряем все наши деньги?» Билл Энгл с отвращением посмотрел на него, а затем ответил: «Что ж, создадим еще одно партнерство».

Это восьмое для Баффета партнерство, получившее название Emdee¹⁷³, было зарегистрировано 15 августа 1960 года с капиталом 110 000 долларов. Двенадцатый доктор, тот самый, который беспокоился о судьбе своих денег, решил к нему не присоединяться.

Были и другие скептики. Не всем в Омахе нравилось то, что они слышали об Уоррене Баффете. Многих пугала его скрытность. Некоторые полагали, что за молодым выскочкой нет никакой мощной основы и что его авторитет базируется на незаслуженном высокомерии. Некоторым была неприятна сама мысль о том, что этот человек был способен подняться на самый верх, не пресмыкаясь ни перед кем. Как-то раз представитель одной знатной семьи из Омахи обедал с несколькими своими коллегами в гостинице «Блэкстоун», и в разговоре всплыло имя Баффета. «Он лопнет через год, — предсказал этот человек. — Подождите всего год, и он исчезнет»²⁰. Время от времени один из партнеров компании Kirkpatrick Pettis, с которой компания Говарда слилась в 1957 году, говорил: «Его ждет судебное расследование»²¹.

Осенью того же года и без того раздутый фондовый рынок устремился к новым высотам. Экономика постепенно скатывалась к умеренной рецессии, и в стране царили печальные настроения — казалось, что Советский Союз выигрывает и гонку вооружений, и соревнование в космосе. Однако когда Джон Кеннеди выиграл президентские выборы с разгромным результатом, приход во главу администрации представителя энергичного молодого поколения, казалось, встряхнул всю нацию. В одной из своих ранних речей Кеннеди указал на первоочередную цель — отправить человека на Луну и сделать так, чтобы он успешно вернулся обратно. Рынок рванул вверх, чем заставил еще раз вспомнить 1929 год. Уоррен не поддался на уловку спекулятивного рынка и оставался невозмутимым. Казалось, что именно этого момента он и ждал. Вместо того чтобы выйти из игры, как это мог бы сделать Грэхем, он сделал нечто примечательное. Баффет начал еще быстрее собирать деньги для своих партнерств.

Он включил в число партнеров Buffett Associates Берти и ее мужа, своего дядю Джорджа из Альбукерке и его кузена Билла. В состав партнерства вошел также Уэйн Ивз, партнер его друга Джона Клири. А также Уоррен наконец включил в число партнеров мать и тетку Фреда Кулкена, Энн Готтштальдт и Кэтрин Элберфельд. Их присутствие означало, что, по мнению Уоррена, пришло не просто благоприятное, но и безопасное время.

Еще три человека присоединились к Underwood. Как-то раз, сидя в такси в дождливый день после лекции Бена Грэхема в Нью-Йорке, Уоррен увидел Фрэнка Мэттьюза-младшего, бывшего министра военно-морских сил (человека, которому Ванита Мэй Браун когда-то сказала, что вышла за Уоррена замуж), — и Мэттьюз стал его партнером²². Уоррен открыл свое девятое партнерство под названием Ann Investments для Элизабет Сторц, представлявшей одну из знатных семей Омахи. В состав десятого партнерства (Buffett TD) он пригласил Мэтти Топп, владелицу самого лучшего магазина женской одежды в городе, и двух ее дочерей вместе с зятьями. Капитал партнерства составил 250 000 долларов.

По закону, он не мог работать больше чем с сотней партнеров без регистрации в SEC в качестве инвестиционного советника. По мере развития партнерств он начал предлагать людям объединиться в неформальные команды и вступать в партнерство в качестве одного участника. Со временем он смог объединять людей в пулы и принялся сам объединять их капиталы¹⁷⁴. Позднее он охарактеризовал эту тактику как сомнительную, тем не менее она работала. Уоррен неудержимо двигался вперед с целью привлечь как можно больше денег и, соответственно, как можно больше заработать. Он лихорадочно курсировал между Нью-Йорком и Омахой. Из-за постоянных стрессов у него стала болеть спина. Боль усиливалась каждый раз, когда он садился в самолет. Он испробовал все, чтобы избавиться от нее, кроме одного — остаться дома.

К этому времени его имя начало передаваться из уст в уста подобно некоему тайному знанию: «Инвестируйте вместе с Уорреном Баффетом — становитесь богатыми». Известность заставила Баффета внести изменения в установленные им правила. К 1960 году минимальный вступительный взнос в партнерство с его участием составлял уже не менее 8000 долларов. И он больше не просил людей инвестировать деньги в его проекты — они сами приносили столько, сколько нужно. Это должно было быть их самостоятельным решением¹⁷⁵. Проявленная таким образом инициатива, кроме всего прочего, значительно снижала риск претензий к его действиям в случае неудачи. Вместо того чтобы просить об одолжении, он давал разрешение. Люди чувствовали себя обязанными, когда он соглашался принять у них деньги. Уоррен часто использовал эту технику в совершенно различных случаях на протяжении многих лет. Подобная схема работы позволяла ему уменьшить постоянные страхи, связанные с ответственностью за судьбы других людей.

И хотя в глубине души он чувствовал прежнюю неуверенность, его успехи и забота Сьюзи позволили ему обрести внешний лоск. Со стороны он выглядел теперь сильным и неуязвимым. Людям было приятно вручать ему деньги от своего имени. Свое одиннадцатое и последнее партнерство под названием Buffett-Holland Баффет основал 16 мая 1961 года для Дика и Мэри Холланд — друзей, с которыми он познакомился через своего юриста и партнера Дэна Монена. Узнав о решении Холланда инвестировать в партнерство, члены его семьи настоятельно просили отказаться от этого шага. По словам Холланда, способности Баффета для него были очевидны, несмотря на то что многие люди в Омахе продолжали «втихомолку высмеивать» амбиции основателя многочисленных партнерств¹⁷⁶. Несмотря на это, в 1959 году результаты партнерств были на 6% выше, чем рынок в целом. В 1960 году совокупный капитал партнерств составил почти 1,9 миллиона долларов и их результаты превысили средний результат по рынку на 10-20%. Устойчивая динамика накоплений была гораздо более впечатляющей, чем даже прибыль по итогам каждого года. Тысяча долларов, инвестированная в Buffett Fund, второе партнерство Баффета, через четыре года превратилась в 2407 долларов. Если бы вкладчики решили вложиться вместо этого в промышленный индекс Доу-Джонса, их тысяча превратилась бы всего в 1426 долларов¹⁷⁷. Что еще важнее, Баффет достиг более высокого возврата на инвестиции за счет меньшего риска, чем рынок в целом.

К концу 1960 года комиссии Баффета, реинвестированные обратно в партнерства, принесли ему 243 494 доллара. Ему лично теперь принадлежало свыше 13% активов всех партнерств. Несмотря на рост своей доли, он зарабатывал для своих партнеров так много денег, что они не просто были довольны — они смотрели на него с обожанием.

Первым среди «обожателей» был Билл Энгл, его партнер в Emdee. Он охотно присоединился к Уоррену в качестве «партнера» при строительстве гигантской детской железной дороги на третьем этаже дома Баффетов, в комнате, которая в прежние годы использовалась как танцевальный зал, а теперь служила большой кладовкой. Во взрослом мужчине проснулся мальчишка, который каждое Рождество торчал перед витриной магазина Brandeis и мечтал об огромном волшебном поезде... без всякой надежды когда-нибудь его купить. Уоррен «осуществлял контроль», в то время как Энгл, попавшийся на старый трюк Тома Сойера, работал над тем, чтобы превратить фантазию Баффета в жизнь.

Уоррен попытался использовать старый прием Тома Сойера и в отношении Чака Питерсона, предложив тому купить роскошный поезд для детской железной дороги вскладчину. «Уоррен, ты, наверное, спятил, — сказал Питерсон. — Почему я должен оплачивать половину поезда, которым будешь пользоваться только ты?» Однако Уоррен не принял его аргумент, охваченный «железнодорожным» энтузиазмом. «Ты можешь приходить ко мне и играть», — сказал он²³.

Дорога стояла на специальных подпорках, чтобы можно было рассматривать ее изнутри. Три локомотива, тянувших огромные составы, ездили по невероятным зигзагообразным трассам. Они проносились мимо деревень, исчезали в лесах, ныряли в туннели, карабкались на горы и спускались в долины, останавливались на сигналы семафора и достаточно часто сходили с рельсов для того, чтобы приводить в восторг Баффета, управлявшего их движением²⁴.

Эта железная дорога превратилась для Уоррена в настоящий тотем. На ней лежал отблеск его детства, в котором он не наигрался сполна, и былой славы Омахи как железнодорожной столицы. Детям было запрещено даже подходить к ней. К этому моменту его неустанное и навязчивое стремление зарабатывать деньги, забывая порой о семье, превратились в постоянный объект шуток со стороны друзей. «Уоррен, это твои дети — ты их вообще узнаешь?» — порой спрашивали они его²⁵. Когда он не был в деловых поездках, то ходил по дому, уткнувшись в годовые отчеты. Вся семья крутилась вокруг него и его «крестового похода» — домашние находились в состоянии «молчаливого присутствия» и благоговейно смотрели на страницы Wall Street Journal, которыми он отгораживался от всех за завтраком.

Он погрузился в вопросы бухгалтерского учета, посещал депозитарии и почтовые отделения — эти посещения были необходимы для процветания его огромной империи, стоившей почти четыре миллиона долларов (количество ее вкладчиков перевалило за сотню). Это казалось невероятным, но Уоррен успевал самостоятельно управлять всеми деньгами и самостоятельно заниматься всей бумажной работой — заполнением налоговых деклараций, корреспонденцией, размещением дивидендов и оприходованием чеков. По дороге в банк, в депозитарии которого он обычно оставлял сертификаты акций, он останавливался перекусить в Spare Time Cafe.

Первого января 1962 года Баффет закрыл все свои партнерства и перевел их капиталы в единственную организацию Buffett Partnership, Ltd., или просто BPL.

Результат работы партнерств в 1961 году достиг невероятных 46%, при том что индекс Доу-Джонса вырос всего на 22%. После того как партнеры приняли свое решение о дополнительных инвестициях в новое партнерство Buffett Partnership Ltd., его общий капитал составил 7,2 миллиона долларов. Всего за шесть лет активы партнерств превысили величину активов «Грэхем-Ньюман». Тем не менее в ходе аудита BPL компанией Peat, Marwick, Mitchel аудитор по имени Верн Маккензи изучал документы не в конференц-зале где-нибудь на Уолл-стрит, а в алькове рядом со спальней Уоррена, где они оба сидели бок о бок.

Со временем даже Баффет осознал, что его растущая коллекция документов, телефонных счетов и котировок акций достигла своих пределов и он больше не может работать с ними на дому. Ему не хотелось влезать в лишние расходы, но теперь он мог себе их позволить.

Если принять во внимание инвестиции Уоррена, которые он делал вне партнерств и которые к этому моменту превысили миллион долларов, он стал миллионером в возрасте тридцати лет²⁶. Поэтому он арендовал офис в Kiewit Plaza, новом здании из белого гранита, расположенном неподалеку от Фарнем-стрит, в двадцати кварталах от его дома и меньше чем в трех километрах от центра города. Осуществилась давняя мечта Уоррена — теперь он делил этот офис со своим отцом и мог пригласить на работу секретаршу. Однако Говард в это время был уже сильно болен. Он мужественно приходил в офис, собрав все силы. Стоило Уоррену узнать очередные печальные новости о болезни отца, как на его лице появлялась тень. Чаще всего он старался избегать выяснения деталей.

Новая секретарша попыталась рассказать Уоррену, как и что ему нужно делать. «Она думала, что проявляет по отношению ко мне материнскую заботу, — говорит он, — но на самом деле пыталась мной управлять».

Никто не мог управлять Уорреном Баффетом. При первой же попытке указать, что ему следует делать, он уволил секретаршу.

Тем не менее ему была нужна помощь. Перед тем как переехать в Kiewit Plaza, он принял на работу Билла Скотта, бывшего сотрудника U. S. National Bank. В свое время Билл прочитал статью в журнале Commercial & Finance Chronicle, которую Уоррен написал об одной страховой компании, занимавшейся непонятной деятельностью. Скотт записался на курсы по инвестициям, которые вел Баффет, а затем, по его собственным словам, «решил наседать на Баффета до тех пор, пока он не даст мне работу». Баффет начал заезжать к Скотту домой по воскресным утрам после того, как отвозил детей в церковь, и они проводили время в беседах об акциях. В какой-то момент Баффет предложил Скотту работу²⁷.

Скотт начал помогать Баффету привлекать деньги в партнерство так быстро, как только они наловчились обрабатывать приходящую почту. Баффет впервые пригласил к участию в партнерстве свою мать, а также Скотта, Дона Дэнли, Мардж Лоринг (вдову Расса Лоринга, партнера Баффета по бриджу) и даже Фреда Стэнбека, который имел собственное дело и поэтому мог работать с Уорреном лишь над отдельными проектами⁴. Впервые Уоррен вложил в партнерство свои деньги, причем всю ¹⁷⁸

сумму, составлявшую на тот момент почти 450 000 долларов¹⁷⁸. С учетом этих денег совокупная доля его самого и Сьюзи за шесть лет работы превысила миллион долларов. Вместе они владели почти 14% BPL.

Это было фантастическое время. В середине 1962 года рынок наконец рухнул. Падение продолжалось до конца июня. Внезапно акции стали настолько дешевы, как не были дешевы уже многие годы. А Баффет возглавлял одно-единственное партнерство, наполненное деньгами для инвестирования. Его инвестиционный портфель почти не пострадал вследствие падения рынка. «Даже в сравнении с более традиционными (которые часто называют консервативными, хотя это и не синонимы) методами инвестирования в обычные акции наш метод, по всей видимости, оказался значительно менее рискованным», — писал он в письме к своим партнерам²⁸. Баффет продолжал изучение котировок акций. Он любил повторять фразу Грэхема: «Бойся, когда остальные слишком алчны, и будь алчным, когда все остальные боятся». Пришло время стать алчным²⁹.

Глава 25. Война с ветряными мельницами

Омаха и Беатрис, Небраска • 1960-1963 годы

В конце 1950-х и начале 1960-х годов, в то время пока Баффет сражался с компанией Sanborn, занимался консолидацией своих партнерств и снимал офис с отцом, он запустил еще один проект, вновь вдали от Омахи. Это был второй случай, когда он управлял деятельностью своей «группы поддержки», и первый раз, когда он по-настоящему начал контролировать компанию. И этот проект вытянул у него куда больше времени и энергии, чем Sanborn Мар.

Компания Dempster Mill Manufacturing, семейный бизнес в худшем смысле слова, занималась изготовлением ветряных мельниц и ирригационных систем и находилась в городе Беатрис, штат Небраска. Поначалу казалось, что этот эпизод карьеры Баффета напоминает игровой автомат, кладя в который четвертак, ты гарантированно получаешь обратно целый доллар. Акции продавались по 18 долларов, а активы компании в расчете на акцию стабильно росли и на момент оценки составляли 72 доллара по чистой стоимости («чистая стоимость» представляет собой стоимость компании за вычетом задолженностей — примерно как стоимость дома за вычетом непогашенной суммы по закладной или ипотеке или сумма на банковском счете за вычетом баланса по кредитной карте). В случае с компанией Dempster активы состояли из ветряных мельниц, ирригационного оборудования и производственных мощностей.

В 1958 году Уоррен направился в Беатрис, небольшой городок, лежавший посреди прерий, практически принадлежавший компании Dempster как основному работодателю. Уоррен вооружился списком из девятнадцати вопросов, например «Сколько у компании лидеров?» или «Насколько плохо у вас обстояли дела во время депрессии?»¹. После визита он решил, что компания имеет «достаточно прочный ¹⁷⁹

финансовый фундамент, однако вряд ли сможет создать на нем что-то путное»². Президент компании Клайд Демпстер фактически загонял ее в гроб³.

Так как компания Dempster представляла собой очередной «сигарный окурок», Уоррен решил применить свою излюбленную тактику для таких случаев —- он попытался скупать как можно больше акций по цене ниже балансовой стоимости. Если бы цена акций по какой-либо причине выросла, он мог бы продать их с прибылью. Если же цены не росли, он покупал столько акций, чтобы получить возможность контролировать компанию, а затем распродавал активы — то есть ликвидировал компанию и получал свою прибыль⁴.

Как и в случае с Sanborn, Баффет не мог позволить себе купить столько акций Dempster, сколько хотел. Он позвонил Уолтеру Шлоссу и Тому Нэппу и сказал им: «Я хочу купить эту компанию втроем с вами»⁵. За несколько лет это трио приобрело 11% акций — больше было только у семьи Демпстеров, и Уоррен вошел в состав правления. В начале 1960 года правление, невзирая на возражения Баффета, наняло Ли Даймона, бывшего менеджера по закупкам компании Minneapolis Molding Со, на должность генерального менеджера Dempster⁶. С помощью хитрых маневров Баффет смог переместить Клайда Демпстера на номинальную роль и продолжил скупку акций⁷, желая получить каждую акцию, до которой могли дотянуться его руки. Он позвонил Шлоссу в Нью-Йорк и предложил:

— Уолтер, давай я куплю твои акции.

— Знаешь, я не хочу их тебе продавать, — ответил Шлосс, — мне нравится эта маленькая приятная компания.

— Послушай, я проделал колоссальную работу. Я бы хотел получить твои акции, — сказал Баффет.

— Уоррен, ты мой друг. Если хочешь — возьми их, — ответил Шлосс⁸.

Баффет взял эти акции — это было своего рода взрослое продолжение истории с тайной продажей велосипеда Дорис. У него была одна слабость: если он чувствовал, что в чем-то нуждается, то эта нужда должна была быть неминуемо удовлетворена. И, разумеется, он удовлетворял ее без всякого очевидного высокомерия или злорадства. Напротив, он всем видом давал понять, что его потребность сильнее его самого. Люди типа Шлосса обычно ему уступали, не только потому, что он им нравился, но и потому, что он умел убеждать в том, что данная вещь ему более необходима, чем им. Даже у прежнего владельца складывалось впечатление, что это действительно нужно Уоррену больше, чем ему самому.

После покупки дополнительного количества акций пакет Баффета оказался больше, чем у семьи Демпстеров. Это позволило ему обрести контроль над компанией, ослабить влияние Клайда Демпстера и сделать оставшимся акционерам предложение на тех же условиях⁹.

И здесь Баффет оказался в шатком положении. Как председатель правления он не мог заставить других инвесторов продавать акции, в то время как он их покупал. Он даже сделал шаг назад и предупредил их, что, по его мнению, дела с акциями Dempster пойдут ничуть не хуже, чем прежде. Тем не менее деньги и свойство человеческой природы сделали свое дело. Люди убеждали себя в том, что им лучше держать на руках деньги, чем практически неликвидные акции с сомнительной ценностью. И поэтому вскоре акции Dempster составили около 21% всех активов партнерства.

В июле 1961 года Уоррен написал своим партнерам о том, что партнерство произвело инвестиции в компанию, название которой не указывалось, но в отношении которой говорилось, что «в краткосрочной перспективе ее деятельность будет достаточно умеренной, однако через несколько лет инвестиции в эту компанию приведут к отличным результатам»¹⁰. В январе 1962 года он написал партнерам о том, что компания называется Dempster и что отныне она полностью контролируется партнерством. В этом же письме он изложил принцип Бена Грэхема относительно «сигарных окурков»¹¹. Слова относительно «умеренной деятельности в краткосрочной перспективе» оказались значительно более пророческими, чем он предполагал.

В течение всего 1962 года Баффет наставлял Ли Даймона и учил его, каким образом тому следует управлять складскими запасами. Однако Даймон, похоже, думал, что может просто покупать элементы для строительства ветряных мельниц вне зависимости от того, сколько этих мельниц могла продавать компания. Будучи в прошлом менеджером по закупкам, он знал, как нужно их осуществлять, — и, соответственно, занимался именно этим. Склады наполнились запчастями для ветряных мельниц и деталями для ирригационных систем (спрос на ветряные мельницы стабильно снижался), a Dempster начала испытывать нехватку наличности. В начале 1962 года банк, обслуживавший компанию, был готов использовать запасы компании в качестве обеспечения при выдаче кредита, однако затем передумал и громогласно выдвинул предположение о скором прекращении деятельности Dempster.

Баффет принялся внимательно изучать текущее положение дел на предприятии всего за несколько месяцев до этих событий и был вынужден сообщить партнерам о том, что бизнес, в который он вложил миллион долларов, находится на пороге краха. Он пытался уговорить своего старого друга по Колумбийскому университету Боба Данна оставить работу в U. S. Steel, переехать в Беатрис и возглавить Dempster. Данн съездил-таки в Беатрис, но в итоге это предложение его не заинтересовало. Баффет редко просил совета у других людей, однако в апреле решил обсудить сложившуюся ситуацию со своим другом Мангером во время поездки со Сьюзи в Лос-Анджелес.

«Мы со Сьюзи договорились поужинать с Грэхемами и Мангерами. Встреча была назначена в ресторане Captains Table в Лос-Анджелесе. За ужином я обратился к Чарли: “В этой компании царит полная неразбериха. Ей управляет полный придурок, а складские запасы продолжают расти”. Мангер, умевший смотреть в корень проблем клиентов своей юридической компании и мысливший как менеджер, сразу же ответил: “Я знаю одного парня, который может справиться с такими сложными ситуациями. Его зовут Гарри Баттл”. Он знал Баттла через одного общего знакомого, занимавшегося реструктуризацией компаний».

Через шесть дней Гарри Баттл, соблазненный стартовым бонусом в размере 50 000 долларов, прибыл в Беатрис. Это значило, что Баффету предстояло второй раз в жизни (включая чрезмерно заботливую секретаршу) кого-то уволить. Он уже знал по собственному опыту, что ненавидит увольнять людей. Но проблема была не только в этом. Компания Dempster была единственным крупным бизнесом в городе, и он знал от других членов правления, что после назначения Даймона на пост генерального менеджера его жена фактически провозгласила себя «королевой Беатрис».

Баффет ненавидел вступать в противоборство. Он инстинктивно пытался избегать напряженных ситуаций. Каждый раз, когда ему казалось, что кто-то готов обрушиться на него подобно его собственной матери, он убегал как можно дальше, как ошпаренный кот. Однако, несмотря на это, он научился «выключаться» в преддверии возможного эмоционального взрыва других людей. Ему казалось, что для того, чтобы не погружаться в проблему, достаточно «создать вокруг себя кокон в отношении этой ситуации и не позволять этому кокону распространиться на все остальное».

После того как Уоррен уволил Ли Даймона, его жена Харриет написала ему письмо, в котором обвинила его в «резкости и неэтичности», а также сообщила, что чрезмерная холодность при обсуждении условий увольнения привела к тому, что Уоррен потерял доверие в глазах ее мужа. Даже в тридцать два года Баффет так и не научился испытывать сострадание к увольняемым им людям.

Через несколько дней он отправил своего нового сотрудника Билла Скотта помочь Гарри Баттлу разобраться с завалами в отделе запчастей и решить, что выбросить, а что уценить¹². Эти два человека шли по складам компании, как целый выводок долгоносиков, распродавая оборудование и выбрасывая старые запасы. Они закрыли пять подразделений компании, подняли цены на запасные части для клиентов, а также сняли с производства несколько неприбыльных продуктовых позиций. Столь поспешное и масштабное сокращение бизнеса, проведенное новыми руководителями-чужаками, заставило жителей Беатрис смотреть на Баффета со все нарастающим недоверием. Люди начали считать его бесстыжим ликвидатором.

Однако к концу 1962 года Баттл смог вывести Dempster из убыточного состояния. В своем письме партнерам, написанном в январе 1963 года, Баффет называл достижения Dempster лучшим результатом года, а Гарри Баттл был назван человеком года¹⁸⁰. Он рассчитал, что стоимость компании в расчете на одну акцию составляет 51 доллар (за год до этого показатель составлял 35 долларов). Банк был счастлив. После того как компания распродала активы и избавилась от излишних запасов, в ее распоряжении оказалось около 2 миллионов долларов наличными (в расчете на акцию этот показатель составил 15 долларов). Кроме того, компания взяла деньги в долг — по 20 долларов в расчете на каждую акцию, — чтобы получить достаточно средств для инвестирования. С учетом этой суммы инвестиционный портфель Dempster оказался сопоставим по размеру со всей оставшейся частью партнерства.

Теперь перед Баффетом встала проблема, аналогичная проблеме с Sanborn. По иронии судьбы теперь он выступал в роли одного из руководителей компании — денежного мешка. К июню 1962 года рынок начал понемногу подниматься со дна. Пытаясь вложить куда-нибудь денежные излишки Dempster, он отправил Баттла и Скотта на север штата Нью-Йорк для изучения мощностей компании Oval Wood Dish, производившей палочки для леденцов, деревянные ложки и тому подобное, однако не купил ее¹³. Баффет пытался сам продать Dempster, но не нашел покупателей по сходной цене, поэтому в августе он уведомил акционеров о том, что выставляет компанию на продажу, и опубликовал в Wall Street Journal следующее объявление:

«Продается прибыльная производственная компания...

ведущий производитель сельскохозяйственного оборудования_у систем распространения удобрений и водоснабжения. [Dempster] будет продаваться на открытых торгах 30 сентября 1963 года, если до 13 сентября 1963 года возможные покупатели не предложат интересующую нас цену... По всем вопросам связываться с Гарри Т. Баттлом, президентом компании».

Он дал покупателям месяц на то, чтобы они представили свои заявки на открытый аукцион. Он уже побеседовал с большинством наиболее вероятных покупателей.

Жители Беатрис пришли в бешенство от одной мысли, что новый владелец точно так же займется увольнениями или даже посмеет закрыть компанию, бывшую для них основным работодателем. В годы послевоенного бума заводы часто открывались, но обычно не закрывались. Менее чем через четверть века после Великой депрессии перспектива массовых увольнений заставила многих вспомнить о людях с серыми лицами, стоявшими в очереди за бесплатным супом, безработице, охватившей четверть страны, бродягах в заплатанной одежде, униженно просивших дать им хоть какую-то работу.

Жители Беатрис уже были готовы достать вилы из своих сараев¹⁴. Баффет был удручен этим. Он спас умиравшую компанию. Неужели они этого не понимали? Без него Dempster уже давно пошла бы ко дну¹⁵. Он совершенно не ожидал от жителей города столь явной неприязни и жесткости. Уоррен совершенно не представлял себе, чем мог вызвать у них такую ненависть.

Жители города объявили против него настоящий крестовый поход. Они собрали почти три миллиона долларов, чтобы сохранить управление компанией за собой¹⁶. Ежедневно газета Beatrice Daily Sun писала, сколько дней остается до дня аукциона, а город упорно сражался за то, чтобы сохранить свое единственное промышленное предприятие. В последний день в городе завыли сирены и зазвонили колокола — мэр города публично объявил о поражении Баффета. Чарльз Б. Демпстер, внук основателя компании, вместе с группой инвесторов убедили Баффета оставить завод в покое¹⁷. Получив от них значительную сумму, Баффет передал своим партнерам свыше двух миллионов долларов¹⁸¹. Однако это опыт его напугал. Вместо того чтобы укрепить свой иммунитет против враждебности, он дал себе слово никогда больше не попадать в такие ситуации. Он просто не мог вынести мысли о том, что его ненавидит целый город.

Вскоре после этих событий Баффет позвонил Уолтеру Шлоссу и сказал: «Знаешь, Уолтер, у меня есть небольшие доли в пяти различных компаниях, и я хотел бы продать их тебе». Речь шла о компаниях Jeddo-Highland Coal, Merchants National Property, Wermont Marble, Genesee & Wyoming Railroad и еще одной, название которой потерялось в истории. «Сколько ты за них хочешь, Уоррен?» — спросил Шлосс. — «Я продам их тебе по обычной текущей цене без надбавок», — ответил Баффет. — «Хорошо, я куплю их у тебя», — немедленно сказал Шлосс.

«Я не сказал ему: “Знаешь, ты должен проверить каждую из этих акций и уточнить, сколько она стоит в настоящий момент”, — вспоминает Шлосс. — Я доверял Уоррену. Если бы я сказал ему: “Что ж, я могу купить их за 90 процентов от твоей текущей цены”, то Уоррен ответил бы мне: “Забудь о моем предложении!” Я сделал ему одолжение, и он захотел отплатить мне тем же. Если это позволяло ему заработать на этой сделке, то я не имел ничего против. Все прошло идеально. Я думаю, что таким образом он поблагодарил меня за то, что я в свое время уступил ему акции Dempster. Конечно, это только мое предположение — я отнюдь не настаиваю, что все было ровно так. Просто хочу сказать, что именно так я и понимаю честность в отношениях».

Глава 26. Стог золотого сена

Омаха и Калифорния • 1963-1964 годы

Уоррен много раз говорил, что хочет заработать миллион, но никогда не говорил, что готов на этом остановиться. Позднее он оценивал этот период как «ужасное время, когда ему приходилось делать кучу вещей против своей воли». Единственное, чего он хотел, это инвестировать. Его дети выросли. Кому-то было пять, а кому-то уже десять. Один из друзей говорил о Сьюзи в то время как о «матери-одиночке». Уоррен мог показаться на школьных мероприятиях или посетить футбольную игру с участием своих детей, но только когда его об этом просили и никогда — по своей инициативе. Казалось, что он постоянно слишком занят для того, чтобы замечать, что его дети требуют внимания. Сьюзи всегда учила детей, что Уоррену выпало в жизни особое предназначение и к этому следует относиться с уважением. Она говорила им: «Он может быть только таким, какой он есть. Не стоит ждать от него больше, чем он может дать». Это же относилось и к ней самой. Уоррен был расположен к своей жене и часто демонстрировал свое расположение на публике. Он называл ее ласковыми именами и часто с нежностью вспоминал, как когда-то давно дивный ангел снизошел с небес, чтобы выйти замуж за финансиста-вундеркинда, игравшего на укулеле и страдавшего от глубоких душевных травм. В то же время он настолько сильно привык к вниманию с ее стороны и терялся в мелких бытовых вопросах, что, когда однажды Сьюзи, страдавшая от приступа тошноты, попросила его принести ей тазик, он вернулся с дуршлагом. Она указала ему на дырки в днище. Уоррен покрутился по кухне, затем триумфально вернулся, неся дуршлаг, стоявший на противне. Сьюзи поняла, что он безнадежен.

Однако привычки Баффета были хоть и не самыми приятными, но предсказуемыми, и это помогало сохранять в доме спокойствие. Вечерами он вел себя в точности так же, как и его отец. Он возвращался домой в одно и то же время, открывал дверь из гаража в дом и кричал: «Я дома!», после чего шел в гостиную читать очередную газету. Нельзя сказать, что он ни о ком не заботился или был постоянно недоступен. Но даже в беседах с членами семьи от тщательно подбирал слова и, казалось, заранее репетировал реплики. Он был всегда на шаг впереди. Что бы ни происходило в его голове, оно было недоступно другим участникам разговора — он мог внезапно прервать молчание какой-нибудь интересной мыслью, не имевшей отношения к обсуждаемой теме. Его чувства были спрятаны за таким огромным количеством завес, что он сам этого не осознавал.

В те дни Сьюзи также была не очень расположена к домашним беседам. Как и ее отец, она была постоянно занята делами и окружена людьми. Она ненавидела одиночество и безделье. Она была вице-президентом театральной гильдии, активно занималась делами United Community Services, совершала покупки и ужинала с большим количеством подруг. Она проводила с представителями еврейского и негритянского сообществ чуть ли не больше времени, чем с белыми представителями своего круга.

Сьюзи стала известной персоной среди жительниц Омахи, страстно выступавших в защиту гражданских прав. По всей стране в то время ширилась борьба за прекращение сегрегации как при приеме на работу, так и в общественных заведениях и за снятие ограничений в области избирательных прав. Сьюзи оказывала помощь в создании местного подразделения Panel of Americans — организации, посылавшей группы, состоявшие из иудея, католика, протестанта и чернокожего протестанта, для общения с представителями различных общественных и конфессиональных групп. Panel of Americans пыталась найти путь для объединения людей; один из друзей Сьюзи в насмешку говорил о ее деятельности как о «попытке извиниться за принадлежность к WASP». Участники панельного исследования отвечали на вопросы аудитории типа: «Почему негры должны иметь право переехать в другой район города? Есть ли у вас предубеждения в отношении друг друга? Верят ли иудеи в существование Иисуса или его второе пришествие? Считаете ли вы, что сидячие демонстрации не приносят ничего, кроме проблем?» Часто аудитория была в шоке от того, что негритянка сидела на одной сцене с белыми женщинами, в то время как почти во всех южных штатах негры не могли пользоваться туалетами «только для белых»³".

Вечерами Сьюзи, часто в сопровождении дочери, бегала по северной части города с одних заседания или встречи на другие, пытаясь хоть как-то решить основные проблемы: ветхое жилье и ужасные условия жизни^{182 183}. Несколько раз ее останавливала полиция. «Что вы делаете в этом районе?» — спрашивали ее.

«Милочка, — как-то раз обратился раздраженный Док Томпсон к своей внучке Сьюзи, — дело может закончиться тем, что твою маму убьют». Он приказал ей носить с собой полицейский свисток каждый раз, когда она направлялась с матерью в неблагополучные районы. «Дорогуша, тебя могут похитить», — сказал он¹.

Роль Сьюзи как специалиста по решению проблем и своего рода «жилетки» обернулась тем, что люди связывались с ней в любое время и при возникновении любой проблемы. Она называла Уоррена своим «первым пациентом»², но он был не единственным. Она все чаще занималась делами Дотти, так как способность ее сестры мириться с реальностью снижалась, и она начала много пить. Она поддерживала Дорис во время развода с Трумэном и подарила ей книгу Виктора Франкла «Человек в поисках смысла». Стремясь обрести утраченное спокойствие и надежду, Дорис часто перелистывала ее³. В течение нескольких дней Сьюзи принимала у себя эфиопскую студентку, которая на самом деле должна была жить у ее подруги Сью Браунли. Однако внезапно к Сьюзи нагрянул ее отец, и та знала, что он испытает настоящий шок и ужас от того, что «в его кровати спит чернокожая женщина»⁴. В качестве «культурного обмена» для всей семьи

Сьюзи предложила студенту из Египта, посещавшему Университет Омахи по обмену, прожить у них дома целый семестр⁵. За исключением кабинета Уоррена, дом Баффетов никогда не был отгорожен от внешнего мира, и его обитателям было сложно найти место для уединения. Тем не менее, несмотря на такую раскованную атмосферу, дети росли, четко зная границы между свободой и дисциплиной. Оба родителя служили им отличным примером этичных отношений. Они получили хорошее образование и старались искать новые впечатления. Уоррен и Сьюзи часто и подолгу беседовали о том, как воспитывать детей в богатой семье, чтобы они стали самодостаточными людьми и не считали, что им все доступно «по праву рождения».

Однако при этом детям не хватало внимания. Их отец не занимался практически ничем, кроме работы. И мать напоминала садовника, у которого было множество кустов. Она будто бегала между ними, поливая тот куст, который больше всего нуждался в воде в этот момент. Дети реагировали на такое положение дел по-разному. Чем старше становилась Малышка Сьюзи, тем меньше она требовала внимания от своей матери и тем большим авторитетом для младших братьев становилась. Она также работала регулировщицей на общественных началах на оживленном перекрестке около дома Баффетов и проводила основную массу времени с друзьями¹⁸⁴.

Хоуи, как настоящий торнадо, носился по двору, ездил по перилам, качался на занавесках и громил дом кучей других способов. Каждый день был для него наполнен «первоапрельскими шутками». Как-то раз он вылил с крыши целое ведро воды на няню Филлис. Каждый член семьи знал, что, если Хоуи протягивал им стакан с какой-нибудь жидкостью, пить ее было опасно для здоровья. Однако при этом он был ранимым и сердечным, как и его мать. Его потребность во внимании значительно превосходила ее возможности. Когда терпение Сьюзи достигало предела, она просто запирала Хоуи в его комнате⁶.

Обычно тихий Питер чувствовал себя вполне комфортно, находясь дома, в то время как его властная сестра Малышка Сьюзи пыталась укротить тайфун «Хоуи»⁷. Спокойный по своей природе, Питер предпочитал погружаться в свои мысли в то время, когда тучи вокруг него сгущались. Каждый раз, когда ему случалось чувствовать себя несчастным, он предпочитал не выражать свои чувства словами, а играть мелодию «Янки-Дудль» на фортепиано в минорном ключе⁸.

* ^{184 184}

Уоррен одобрял разнообразные интересы своей жены. Он гордился ее щедростью и лидерской ролью, которую она занимала в Омахе. Он ценил ее внимание к детям, позволявшее ему сконцентрироваться на своей работе. Часто он, так же как и Сьюзи, добавлял в список своих планов один-два новых проекта. Однако в отличие от жены он не испытывал напряжения от чрезмерных нагрузок. Если в его жизнь входило что-то новое, то что-то прежнее должно было ее покинуть. Исключение составляли лишь друзья и деньги.

Именно благодаря этим двум исключениям к 1963 году достаточно большое число профессиональных инвесторов поняли, что этот парень из Омахи действительно знает свое дело. Даже те, кто прежде не слышал его имени, начали искать способы встретиться с ним. Ему больше не нужно было никого очаровывать или рассказывать о возможных перспективах. Он просто сообщал интересовавшимся условия, на которых был готов принять их деньги.

Люди за пределами Омахи часто знали о нем больше, чем его собственные соседи. Один из друзей Малышки Сьюзи как-то раз ехал со своей семьей в машине на Всемирную выставку в Нью-Йорке 1964 года. Они остановились на бензоколонке. Пока машина заправлялась, мать мальчика вступила в беседу с женщиной у соседней колонки — оказалось, что это была ее бывшая школьная учительница. Женщина ехала из Эльмиры в Омаху с 10 000 долларов и желанием инвестировать их в партнерство Уоррена Баффета. «Вы его знаете? — спросила она своих собеседников. — Стоит ли вкладывать в него деньги?» — «Он наш сосед, — ответила семья. — Конечно, стоит». Они сели в машину и направились в Нью-Йорк, сразу же забыв об этом разговоре. В этой семье было пятеро детей, они только что купили новый дом — конечно, им было не до инвестирования⁹.

Другой возможный партнер Баффета, Лоренс Тиш (один из двух братьев, создавших гостиничную империю в Нью-Йорке), направил на имя Чарли Мангера чек на 30 000 долларов. Баффет позвонил ему и сказал, что был бы рад увидеть Тиша среди своих партнеров, но попросил его в следующий раз «выписать чек на имя Уоррена Баффета».

Что бы об этом ни подумал Лоуренс Тиш, но в 1963 году Мангер и Баффет не были партнерами. Мангер только что открыл собственное партнерство, скопив достаточную сумму (около 300 000 долларов) за счет инвестиций в недвижимость. По стандартам Баффета эти деньги были сущей ерундой, незначительной частью его семейного капитала.

«У Чарли слишком быстро появилось много детей. Это сильно мешало ему вести независимую деятельность. Начало работы без каких-либо обременений часто может оказаться значимым преимуществом. Даже когда я ушел из “Грэхем-Ньюман” и у меня на руках было всего 174 000 долларов, я чувствовал, что могу делать все, что хочу. Я мог бы поучиться у своего тестя-психолога. Я мог пойти в университетскую библиотеку и просидеть там целый день».

В сущности, Баффет уговаривал Мангера серьезно подумать о карьере инвестора с самой первой встречи. Он часто говорил ему, что быть юристом и понемногу заниматься покупкой и продажей объектов недвижимости совсем неплохо, но для того, чтобы зарабатывать по-настоящему большие деньги, Мангеру стоило бы подумать о создании своего партнерства¹⁰. В 1962 году Мангер открыл партнерство вместе со своим «коллегой» по покеру Джеком Уиллером. Уиллер работал трейдером на Pacific Coast Stock Exchange — чуть более дикой вариации биржи на Восточном побережье. Зал биржи был наполнен вопящими трейдерами — казалось, для них убийство является самым простым способом решения любой проблемы. Уиллеру принадлежало инвестиционное партнерство Wheeler, Cruttenden & Company, владевшее двумя «специальными местами» на бирже (в этих местах трейдеры принимали от брокеров указания о том, какими акциями нужно заняться в «яме»). Новые партнеры переименовали компанию в Wheeler, Munger & Со, а затем продали ее подразделение, занимавшееся трейдингом.

Мангер продолжал заниматься юридической практикой, однако покинул свою прежнюю фирму вместе с другими юристами, в том числе Роем Толлесом и Родом Хиллзом. Они основали новую компанию Munger, Tolies, Hills & Wood, которая в точности соответствовала их идеям о том, как должна выглядеть юридическая фирма¹¹.

Мангер всегда сопротивлялся правилам юридической компании, в которой работал, если только она управлялась не им самим.

«Нет никакого совпадения в том, что в год открытия своего партнерства Уиллер запустил и свою юридическую фирму. Партнеры его прежней компании находили отвратительным, что их молодой сотрудник хотел участвовать в работе “притона” под названием Pacific Coast Stock Exchange. Перед тем как покинуть фирму, Чарли и Рой сели за стол вместе со старшими партнерами и попросили их понять, что в один прекрасный день любой первоклассной юридической компании придется стать членом Pacific Coast Stock Exchange. Может быть, на самом деле это было и не совсем так, но достаточно легко представить себе, как Чарли говорит нечто подобное перед тем, как хлопнуть дверью».

В своей новой компании Мангер и Хиллз проповедовали дарвиновскую теорию, стараясь привлечь к работе представителей элиты, самых ярких и амбициозных людей. Партнеры поставили на голосование вопрос о размере зарплаты каждого из них, а затем распространили информацию о своем решении по всей компании. Однако даже на этапе активного развития юридической компании Мангер уже уделял много внимания и времени работе на Pacific Coast Stock Exchange. Через три года, когда ему исполнился сорок один год, он полностью отказался от юридической практики и посвятил все свое время инвестированию. Тем не менее он продолжал обращаться в свою компанию за консультациями и оставил за собой офис. Чарли старался бывать там как можно чаще, придавая своим посещениям большое значение и считая их своего рода «духовной практикой». Толлес также начал уделять инвестированию все больше времени. Хиллз, значительно более амбициозный и увлеченный юриспруденцией партнер, управлял компанией и ее развитием.

Приступив к новой для себя роли финансового управляющего, Мангер для начала должен был найти деньги, которыми можно было управлять. Баффета всегда отличала агрессивность в отношении инвесторов, пусть он и загребал жар руками людей типа Билла Энгла и Генри Брандта, которые находили и подготавливали потенциальных инвесторов, — это давало ему возможность демонстрировать свои впечатляющие результаты с должной скромностью. Но хотя делалось это весьма грациозно, это все равно был напор. Мангер считал такой способ унизительным. «На самом деле мне не очень нравилось искать инвесторов, — говорил он. — Я всегда чувствовал, что джентльмен должен сам решать, что ему делать со своими деньгами». Однако теперь он рискнул своей юридической практикой, занялся инвестиционным партнерством и принялся искать деньги, задействуя свою мощную сеть деловых контактов в Лос-Анджелесе. Так как партнерство Мангера было куда меньше партнерства Баффета, собранных денег ему было достаточно.

Джек Уиллер объяснил ему, что как член биржи Мангер имеет право брать в долг девяносто пять центов на каждый вложенный доллар¹². То есть, вложив 500 долларов, он мог взять взаймы еще 475 и инвестировать в общей сложности 975 долларов. Если инвестиция приносила 25-процентную прибыль, это означало, что прибыль

на капитал Мангера, составлявший 500 долларов, была почти в два раза выше*. Разумеется, потенциальная возможность удвоить свои доходы повышала и риски. При потере 25% общего объема инвестиций он терял почти половину своего капитала. Однако Мангер с куда большей решительностью, чем Баффет, был готов влезать в долги, если считал, что его шансы на успех высоки.

Вместе с Уиллером они арендовали «обшарпанный и дешевый» офис на территории биржи, единственным «украшением» которого были трубы отопления, и приняли на работу секретаршу Вивиан. Офис располагался в тихом уголке здания, и его окна выходили на пустынную аллею¹³. Уиллер, привыкший много тратить и жить на широкую ногу, не так давно перенес операцию на бедре и теперь начинал свой рабочий день на поле для гольфа¹⁴. Мангер приезжал на работу к пяти часам утра (перед открытием рынка на Восточном побережье) и первым делом изучал текущие котировки¹⁵. Баффет познакомил его с Эдом Андерсоном, инвестором «Грэхем-Ньюман», работавшим в Комиссии по атомной энергии и казавшимся очень толковым человеком. Мангер нанял его себе на работу в качестве ассистента.

Большинство трейдеров на фондовой бирже не обратили внимания на появление Мангера, однако один из них — Дж. Патрик Герин — взял новичка на заметку. Герин выкупил часть партнерства Уиллера, когда тот «вышел из игры» и начал совместный бизнес с Мангером. Герин, пытавшийся всеми силами улучшить свою жизнь, вырос, по словам Мангера, в семье, «из которой ушел отец, а мать была пьяницей, поэтому он воспитывал себя сам, в основном на улицах города. У него был крайне высокий показатель IQ, он был склонен к бунту и редко уживался с окружающими»¹⁶. После службы в ВВС Герин поработал продавцом в IBM, а затем стал фондовым брокером. Он обслуживал пару мелких фирм и торговал акциями третьего эшелона, приносившими максимальную прибыль (или, иными словами, спред). Баффет ненавидел эту часть фондового рынка. Сам же Герин видел в сотрудничестве с Баффетом возможность наконец освободиться от следования «готовым рецептам».

К тому времени как Мангер познакомился с Герином, тот уже приучился не засучивать рукава рубашки, чтобы продемонстрировать свои мускулистые загорелые руки и татуировку на предплечье. У него было много друзей, и в глубине души он тяготел к голливудской жизни. Однажды он привел своего друга актера Чарлтона Зестона на биржу и устроил ему экскурсию¹⁷. Герин занимался трейдингом для Виллера и Мангера. По его собственным словам, он сразу же обратил внимание на то, что Мангер обладает прекрасным финансовым мышлением, и сосредоточил на нем свое внимание: принялся его культивировать. Он пришел к заключению, что в сделках с Уиллером выступает не на той стороне, и сразу же принялся копировать действия Мангера и Баффета — в частности, решил основать собственное инвестиционное партнерство.

«Кому-то идея покупать долларовые банкноты по 40 центов кажется привлекательной, кому-то нет. Это напоминает отношение к прививкам. Лично мне эта идея казалась просто потрясающей. Если эта идея не захватит человека с первой же секунды, ты можешь убеждать его долгие годы, приводить любые документы и цифры, подтверждающие твою правоту, но в этом не будет никакого толка. Я никогда

⁴ Пример несколько упрощен для того, чтобы дать общее представление о концепции рычага (левереджа). Разумеется, на практике величина нормы прибыли зависит от срока, необходимого для получения прибыли, и от стоимости финансирования сделки.

не видел человека, согласившегося с идеей после десяти лет убеждения. Либо ты принимаешь идею сразу же, либо не принимаешь ее никогда. Я никогда не понимал, почему все происходит именно так. Рик Герин был потрясающим человеком — у него не было никакого бизнес-образования, но он видел, что происходит вокруг него, понимал, в чем суть происходящего, и уже через пять минут приступал к действиям. Рик был достаточно толковым и понимал, что для достижения успеха ему нужен великий учитель. Мне повезло — моим учителем был Бен Грэхем».

В течение всего рабочего дня на Pacific Coast Stock Exchange Мангер мог сидеть, погрузившись в свои мысли или чтение. «Чарли! Чарли!» — кричал ему Эд Андерсон, сидевший за соседним столом. Мангер делал вид, что не слышит, или бурчал в ответ что-нибудь нечленораздельное¹⁸. Со временем Андерсон приучил Мангера четко отвечать на вопросы — его совершенно не устраивало бурчание партнера в ответ на вопрос. Однако большинству людей требовалось немало времени для осознания того, что мышление и речь Мангера часто идут совершенно разными путями.

Герин этого не знал. Как-то раз он покинул свою кабинку в торговом зале и зашел в офис компании.

— Чарли, — сказал он. — Мне только что предложили пятьдесят тысяч акций XYZ по пятнадцать долларов за штуку. Мне кажется, что это неплохая сделка.

— Хм-м-м, эхм, — ответил Мангер.

— Подумай, Чарли, — продолжал Герин, — если сделка тебя интересует, я могу их купить для тебя.

— Ну да, ну да, — ответил Мангер.

Чуть позже Герин вновь зашел в офис и произнес:

— Чарли, мы их купили.

— Купили что? — спросил Мангер.

— Мы купили пятьдесят тысяч акций по пятнадцать долларов. — Это была большая сумма.

— Что!? — завопил Мангер. — О чем ты говоришь? Мне они не нужны! Продавай их! Избавься от них немедленно!

Герин попытался объяснить свои действия. Он обратился за помощью к Андерсону: «Эд, ты слышал, что я сказал Чарли чуть раньше?»

— Чарли, я сидел рядом и слышал, что Рик предложил тебе именно это, — вмешался в разговор Андерсон.

— Мне плевать! Плевать! Продавай их! Продавай! Продавай! — не переставал кричать Мангер.

Герин выбежал их офиса и избавился от акций за несколько минут. «Это был вполне показательный урок», — впоследствии говорил Андерсон¹⁹.

Мангер покупал «сигарные окурки», занимался арбитражными операциями — во многом копируя стиль Баффета, — но при этом двигался немного в другом направлении, чем Уоррен. Время от времени он говорил Эду Андерсону: «Мне нравятся великие компании». Как-то раз он попросил Андерсона написать меморандум о деятельности компании Allergan, работающей на рынке контактных линз. Андерсон неправильно понял его и написал отчет в стиле Грэхема, сделав особый акцент на финансовой отчетности компании. Мангеру это совершенно не понравилось: он хотел больше узнать о нематериальных активах Allergan — степени компетентности ее руководства, силе бренда или наиболее важных конкурентных преимуществах.

Чуть раньше Мангер инвестировал в деятельность одного из дилеров компании Caterpillar и теперь наблюдал за тем, как тают его инвестиции вследствие слишком медленных продаж тракторов. Для того чтобы расти, компания должна была покупать еще больше тракторов, а это означало дополнительные вливания. Мангер хотел владеть компанией, которая не требовала бы постоянных инвестиций и могла приносить больше денег, чем потребляет. Но что бы это могла быть за компания? И что в точности дают бизнесу постоянные конкурентные преимущества? Мангер постоянно задавал окружающим вопрос: «Какую из известных вам компаний вы могли бы назвать наилучшей?» Однако терпение отнюдь не входило в число его добродетелей — ему казалось, что люди и без того могут легко понять, что он имеет в виду²⁰.

Его нетерпение было куда сильнее, чем любая теория, зарождавшаяся в его мозгу. Он хотел стать очень богатым в максимально сжатые сроки. Мангер заключил пари с Роем Толлесом о том, чей инвестиционный портфель принесет доходность свыше 100 процентов годовых. Кроме того, он не имел ничего против того, чтобы занимать деньги и зарабатывать на них еще больше денег. Для сравнения: Баффет никогда в жизни не брал в долг сколько-нибудь значительных сумм. Во время одного из своих частых визитов в калифорнийский Юнион-банк Мангер мог сказать: «Мне нужны три миллиона долларов». Сотрудники банка невозмутимо отвечали: «Подпишитесь здесь и здесь»²¹. Имея в распоряжении столь значительные суммы, Мангер мог проворачивать невероятные сделки. Например, он начал скупать по 19 долларов акции компании British Columbia Power, которые правительство Канады было готово покупать по 22 доллара. В арбитражную сделку по этим акциям Мангер вложил не только все деньги партнерства, но и все свои личные сбережения и все деньги, какие ему удалось взять в долг²². Но он сделал это, будучи уверенным на 100 процентов, что сделка не сорвется. И понятно, что, когда сделка прошла в точном соответствии с его ожиданиями, он получил немалый доход.

Тем не менее, несмотря на разницу в подходах, Мангер воспринимал Баффета как короля инвестирования, а себя — как дружелюбного потенциального претендента на трон²³. «Вивиан, соедини меня с Уорреном!» — кричал он по нескольку раз в день, не обращая никакого внимания, кто именно из секретарш сидел за столом Вивиан²⁴. Он взращивал отношения с Баффетом как любимый сад. Баффет объяснял философию Мангера так: «Каждому нужен покровитель»²⁵. При этом сам Баффет не любил и даже считал неэтичным, когда его друзья пытались ему покровительствовать. Поэтому в то время как Мангер, бережно относившийся к отношениям с Баффетом, был полностью откровенен с ним и даже предложил ему участвовать в своей сделке с акциями British Columbia Power, сам Баффет всегда держал свои мысли при себе, если только не разрабатывал какую-то идею вместе с другим партнером.

В начале 1960-х годов Баффеты начали ездить на отдых в Калифорнию, и у Уоррена появилось еще больше времени для общения с Грэхемом и Мангером. Однажды Уоррен и Сьюзи даже совершили с детьми путешествие по всему побережью, но чаще всего, приехав в отпуск, они селились в мотеле на бульваре Санта-Моника, после чего Баффет с Мангером начинали многочасовые разговоры об акциях. Различие в их философии инвестирования давало богатую пищу для дискуссий. Несмотря на то что Баффет часто инвестировал в те же акции, что и Мангер, он был всегда готов отказаться от получения прибыли, чтобы избежать чрезмерного риска. Он относился к сохранению своего капитала как к основной заповеди, не допуская какого-либо нарушения. Мангер же считал, что если инвестор еще не богат настолько, насколько хочет, то вполне допустимо (при наличии достаточно высоких шансов) рискнуть ради прибыли. Смелость отличала его от многих других людей, стремившихся поддерживать отношения с Баффетом, — уважение к Уоррену вполне уживалось в нем с высокой степенью уважения к самому себе. «Чарли порой настолько возбуждался от собственных слов, что начинал задыхаться», — говорит Дик Холланд, друг и партнер Баффета, присутствовавший на нескольких их встречах в Калифорнии²⁶.

Мангер, увлеченный поисками великих компаний, не понимал преклонения Баффета перед Беном Грэхемом. «Так как Уоррен отлично понимал суть философии Бена Грэхема, — писал Мангер позднее, — то он вел себя подобно ветерану Гражданской войны, который после нескольких минут обычной беседы всегда начинает вспоминать: “Бум! Бум! Это напоминает мне битву при Геттисберге!”»²⁷

По мнению Мангера, проблема Грэхема состояла в том, что он воспринимал будущее «скорее со страхом, а не с прицелом на возможности». По его словам, Грэхем был человеком, «любимой историей которого была история про царя Креза. После неудачного похода на Персию Крезу довелось увидеть, как рушится его царство. И тогда Крез вспомнил слова философа Солона о том, что никто не может считать свою жизнь полностью счастливой до наступления ее последнего момента²⁸. Мангер начал понемногу «вытягивать» Баффета из пессимизма, присущего Грэхему и определявшего его стратегию работы — поиску «сигарных окурков» и высасыванию из них последней «затяжки».

Баффет относился к будущему американского бизнеса с большим оптимизмом, что позволяло ему инвестировать в рынок, невзирая на советы отца и Грэхема. Тем не менее его стиль инвестиций отчасти напоминал стиль Грэхема, который был склонен оценивать компании по тому, сколько они могут стоить в «мертвом» состоянии, то есть при ликвидации. Мангер же при оценке безопасной маржи не ограничивался статистическими данными и таким образом противостоял подспудной склонности Баффета к «апокалипсическому» мышлению, которое часто проявлялось в нем при анализе теоретических проблем. Его отец Говард всегда готовился к тому дню, когда национальная валюта обесценится, считая это неизбежным. Уоррен был более реалистичен. Тем не менее он слишком верил в математическую вероятность наступления того или иного события — это приводило его к неминуемому (и порой верному) заключению о том, что если что-то и может пойти неправильно, то рано или поздно так и случится. Этот стиль мышления напоминал обоюдоострое оружие: с одной стороны, Баффет был одаренным провидцем, а с другой — все его мысли рано или поздно обращались к светопреставлению. Зачастую он пользовался этим обоюдоострым оружием для того, чтобы разрубить самые запутанные проблемные узлы.

В свое время еще один друг Баффета, Герб Вольф, работавший на компанию New York Hanseatic и занимавшийся внебиржевой торговлей ценными бумагами, помог Баффету «укротить» еще одну черту характера, мешавшую работе. Вольф, один из основных инвесторов водоканала American Water Works, обратил внимание на Баффета после того, как прочитал в начале 1950-х годов его статью об IDS в журнале Commercial & Financial Chronicle¹⁸⁵.

«Герб Вольф был одним из самых толковых парней, с которыми мне доводилось встречаться. Он мог предсказать, как повлияет на финансовые результаты American Water Works решение жителя городка Хакенсак в Нью-Джерси принять ванну. Он был просто невероятен. Как-то раз Герб сказал мне: “Уоррен, если ты ищешь золотую иголку в стоге золотого сена, то напрасно тратишь свое время”. Мне всегда казалось, что чем ситуация запутаннее, тем она интереснее. Я воспринимал свою работу как охоту за сокровищами. Герб заставил меня отказаться от подобного стиля мышления. Я искренне любил этого парня».

К 1962 году Баффет смог отказаться от своего стремления к поиску сокровищ. Однако он перенял у Вольфа стремление изучать каждую ситуацию в деталях. Объем его деятельности расширился настолько, что помощи Билла Скотта ему уже не хватало — Баффету потребовался новый сотрудник. Он смог решить эту проблему, не увеличив расходы на персонал. Баффет фанатично относился к снижению накладных расходов и всегда стремился выстроить дело так, чтобы свести их к минимуму, а то и получить требуемое бесплатно.

Генри Брандт, друг Баффета, фондовый брокер, работавший на Wood, Struthers & Winthrop, был прирожденным аналитиком и посвящал часть времени исследованиям для партнерства BPL. Баффет компенсировал расходы Брандта его компании за счет брокерской комиссии, которую платил за управление операциями с акциями, что компания делала по его просьбе. Поскольку Уоррену все равно пришлось бы платить комиссию какой-нибудь компании, он обставил дело так, что Брандт, по сути, работал на него бесплатно¹⁸⁶. Если бы Баффету больше не нужны были исследования Брандта, он просто привлек бы к работе другую брокерскую компанию.

Благодаря этой схеме Брандт стал посвящать работе на Баффета чуть ли не 100% своего времени. Вместо прямой оплаты Баффет выделил для Брандта партнерский взнос и время от времени приглашал к участию в сделках, проводившихся вне партнерства. У этих двух людей был общий интерес — каждому из них хотелось узнать об интересовавшей его компании все до мельчайших подробностей. Брандт никогда не боялся задавать вопросы. В отличие от Баффета его не беспокоило, как он при этом будет выглядеть в глазах других людей. Чтобы получить необходимое, он не боялся быть чрезвычайно назойливым. Однако Брандт порой не мог остановиться, пока не найдет «золотую иголку». Поэтому Баффет сразу обозначал рамки задачи и контролировал процесс, не давая ему превратиться в охоту за сокровищем. Брандт был способен производить огромные кипы заметок и отчетов²⁹.

Частично его работа на Баффета состояла в поиске «бачка с пресной водой»¹⁸⁷. Этот термин был введен Филом Фишером, исследователем, который много писал о вопросах инвестирования и занимался изучением роста компаний. Фишер считал, что хорошая инвестиция характеризуется большим количеством качественных факторов, таких как способность поддерживать рост продаж, хорошо управлять деятельностью, а также уделять время исследовательской работе и развитию продукта³⁰. Именно эти качества и анализировал Мангер в своих поисках великих компаний. Постепенно Баффет начал соглашаться с идеей Фишера о том, что эти факторы можно принимать во внимание при оценке долгосрочного потенциала той или иной акции. Со временем эта точка зрения стала определяющей в его способе ведения дел. Баффет попросил Брандта заняться изучением одной идеи. Если бы о ней знал Мангер, он бы ей искренне обрадовался. Результат стал одним из пиков карьеры Баффета. На эту идею его натолкнули махинации крупного торговца биржевыми товарами по имени Энтони, «Тино» Де Ангелиса, который в конце 1950-х годов посчитал, что нашел простой и легкий путь зарабатывания денег на рынке соевого масла.

Де Ангелис — человек с туманным прошлым, когда-то продавший испорченное мясо правительственной организации, занимавшейся школьными обедами, — в определенный момент стал одним из наиболее важных мировых игроков на рынке соевого масла.

В один прекрасный день его осенило, что, кроме него самого, никто в точности не знает, сколько именно соевого масла хранится у него на складе. Он использовал запасы масла в качестве залога при оформлении банковских кредитов¹⁸⁸. Но так как никто не знает реальную величину их запасов, подумал он, почему бы немного не схитрить и не завысить цифры, чтобы получить в свое распоряжение еще больше денег!

Склад с емкостями для хранения масла был расположен в городе Байонн и управлялся небольшой компанией, практически не заметной в гигантской структуре империи American Express. Это подразделение выпускало складские сертификаты — документы, подтверждавшие объем масла в каждой цистерне. Ими можно было торговать точно так же, как складскими сертификатами на какао-бобы (которые «Грэхем-Ньюман» в свое время купила у Джея Прицкера в обмен на акции Rockwood).

После подтверждения American Express наличия масла в цистернах Де Ангелис и его компания Allied Crude Vegetable Oil Refining Corporation продавали сертификаты или использовали их в качестве залога для получения кредитов у 51 банка. Более того, American Express выступала в качестве гаранта наличия объемов масла, указанных в сертификатах.

Цистерны были связаны между собой системой трубопроводов, и соевое масло можно было легко перекачивать из одного резервуара в другой. Таким образом, каждый галлон масла мог выступать в качестве залога при получении кредита не один, а несколько раз. Достаточно быстро оказалось, что кредиты под залог складских сертификатов обеспечивались все меньшими объемами масла на складах.

Де Ангелис сообразил, что, в сущности, ему нужно совсем немного масла. Ему требовалось просто перекачивать масло из одной цистерны в другие по очереди для того, чтобы дурачить проверяющих. В итоге цистерны заполнили морской водой, масло же находилось только в небольших отводных трубках, из которых инспекторы брали пробы в процессе проверки. На содержимое самих цистерн инспекторы не обращали внимания и не удосуживались взять из них пробы³¹.

В определенный момент времени сделки с реальным маслом перестали обеспечивать Де Ангелиса достаточным объемом средств, и он начал работу на рынке фьючерсов. (Фьючерсные контракты давали покупателю возможность купить соевое масло в будущем не по будущей реальной рыночной цене, а по цене, согласованной на момент покупки контракта.) Во многом они напоминали фьючерсные контракты, которыми торговала «Грэхем-Ньюман» для фиксации цен на какао-бобы. Потратив один-два доллара в расчете на тонну, Де Ангелис мог купить большие объемы соевого масла с доставкой через девять месяцев по определенной цене, которую ему требовалось заплатить в день поставки. Контракты можно было продать до момента оплаты, что значительно упрощало спекуляции на рынке масла. Покупателю не приходилось платить по двадцать долларов за контракт сейчас для того, чтобы иметь возможность продать масло в будущем. Банковские займы творили чудеса — с помощью операций на рынке фьючерсов Де Ангелис мог контролировать значительную часть рынка соевого масла.

Сотрудники American Express не сидели без дела. Получив анонимный сигнал о том, что в Байонне творится что-то неладное, в 1960 году они начали расследование против Де Ангелиса и его сотрудников. Однако Де Ангелис, комплекцией напоминавший цистерну с морской водой, смог, по всей видимости, дать ответы, полностью удовлетворившие проверяющих.

В сентябре 1963 года Де Ангелис увидел возможность провернуть еще одну сделку. В Советском Союзе случился неурожай подсолнечника, и по рынку поползли слухи, что русские начнут массовые закупки сои для производства масла. Де Ангелис решил «оседлать» рынок соевого масла и заставить коммунистов покупать свое масло у него по завышенной цене. У него практически не было ограничений на объем фьючерсов на сою, которые он был вправе купить. В сущности, он мог контролировать (и на самом деле контролировал) запасы соевого масла в объемах, превышавших реальные запасы на всей планете³². Он активно брал в долг у своего брокера Ira Haupt & Со, а объем его обязательств на рынке фьючерсов на соевое масло превысил 1,2 миллиарда фунтов. Однако столь крупная ставка означала, что для достижения успеха ему нужно было, чтобы цены изменялись в единственном направлении — они должны были расти.

Однако оказалось, что правительство США не позволит СССР произвести закупки на внешнем рынке. Цена на соевое масло рухнула, а объем рынка снизился на 120 миллионов долларов. Брокеры Haupt обратились к Де Ангелису с просьбой исполнить свои обязательства, однако вместо этого Де Ангелис пытался отделаться извинениями. Когда у Haupt кончились деньги, Нью-Йоркская фондовая биржа закрыла ее офис. Haupt была вынуждена объявить себя банкротом³³. Кредиторы Де Ангелиса, на руках у которых оказались складские сертификаты, не стоившие практически ничего, наняли детективов и обратились к American Express, выдавшей сертификаты, с требованием возместить их потери в размере от 150 до 175 миллионов долларов. После того как American Express обнаружила, что резервуары в ее распоряжении заполнены не маслом, а морской водой, ее акции начали стремительно падать. История попала в газеты.

Через два дня после первой публикации, в пятницу 22 ноября 1963 года, президент Джон Ф. Кеннеди был застрелен в своей машине, проезжавшей по улицам Далласа. Баффет обедал в кафетерии Kiewit Plaza со своим знакомым Элом Соренсеном, когда по кафе разнеслась весть об убийстве. Поднявшись в офис, Баффет обнаружил, что Нью-Йоркская фондовая биржа впала в ступор. Все ринулись продавать акции, и рынок начал резко падать. Всего за полчаса индекс Доу-Джонса опустился на двадцать один пункт, а рынок потерял 11 миллиардов долларов¹⁸⁹. Падение привело к преждевременному прекращению торгов — впервые с времен Великой депрессии¹⁹⁰. Вскоре после этого Федеральная резервная система выступила со специальным заявлением, которое в переводе с профессионального языка на общеупотребительный гласило, что центральные банки развитых стран будут вместе работать над тем, чтобы не допустить спекуляций по отношению к доллару³⁴.

Ошеломленная страна погрузилась в печаль, гнев и стыд. Школы не работали, многие компании закрыли свои двери. Баффет сидел дома и, подобно большинству американцев, все выходные не отрывался от прямой телевизионной трансляции. Он был верен себе и не выражал эмоций, — скорее погрузился в тяжелые размышления. Впервые в истории телевизионные передачи во всем мире были посвящены убийству президента США. Впервые в истории шок и скорбь объединили весь мир с помощью телевидения. На какое-то время Америка перестала думать о чем-либо, кроме убийства.

И, разумеется, газеты переместили историю о скандале с American Express на последние страницы, заменив их драматичными заголовками и описаниями³⁵. Тем не менее Баффет продолжал искать информацию об этом деле. Цена акций так и не восстановилась после падения в пятницу, даже после закрытия рынка котировки продолжали падать. Инвесторы массово избавлялись от акций одного из самых престижных финансовых учреждений Америки. Их цена упала вдвое¹⁹¹. Никому не было понятно, сможет ли American Express выжить.

До этого инцидента компания мощно развивалась. Вследствие того что отныне любой человек мог позволить себе путешествие по воздуху, полмиллиарда долларов в дорожных чеках компании разлетелось по всему миру. Кредитные карты компании, запущенные за пять лет до этого, оказались крайне успешным проектом. Но основной ценностью компании было название ее бренда. American Express торговала доверием. Можно ли было допустить, чтобы ее репутационные потери оказались столь высокими, что клиенты перестали бы доверять ее имени? Баффет начал посещать рестораны и другие публичные заведения Омахи, принимавшие карты и дорожные чеки American Express¹⁹². Он подключил к этому процессу Генри Брандта.

Брандт беседовал с пользователями дорожных чеков, банкоматов, сотрудниками банков, ресторанов, гостиниц и владельцами кредитных карт. Он пытался понять, как они воспринимают American Express по сравнению с конкурентами, а также снизились ли объемы операций с дорожными чеками и картами American Express³⁶. В результате из-под его пера появилась очередная пухлая кипа отчетов. После ее анализа Баффет пришел к выводу, что потребителям, как и прежде, приятно ассоциировать себя с именем American Express. Проблемы, из-за которых переживал Уолл-стрит, не выплеснулись на улицы других городов³⁷.

За те несколько месяцев, пока Баффет изучал дела American Express, здоровье его отца резко пошатнулось. Несмотря на целый ряд хирургических операций, раковая опухоль Говарда дала метастазы во всем теле. В начале 1964 года Уоррен стал фактическим главой семьи. Он настоял на том, чтобы Говард исключил его из завещания и увеличил вместо этого доли Дорис и Берти. Эта сумма — 180 000 долларов — представляла собой незначительную часть его со Сьюзи семейного состояния. Он полагал, что для него не имеет смысла участвовать в ее дележе, в то время как ему несложно самому зарабатывать деньги. Он создал отдельный трастовый фонд для детей — с его помощью Говард мог бы оставить им в наследство ферму, которую ранее купил на случай, если доллар внезапно обесценится (на ней могли бы поселиться все Баффеты). Уоррен должен был выступать в роли попечителя этих фондов. Согласно предыдущей версии завещания Говарда, его должны были похоронить в обычном деревянном гробу с минимальными затратами на похороны. Семья убедила его вычеркнуть эту часть³⁸. Уоррену предстояло пройти еще одно сложнейшее испытание — он должен был признаться отцу, что в душе больше не поддерживает Республиканскую партию³⁹. Проблема, по словам Уоррена, была связана с гражданскими правами⁴⁰. Как ни удивительно, он не мог внести изменения в свою регистрацию для голосования до тех пор, пока Говард был жив¹⁹³.

«Я просто не мог сказать это ему в лицо. В сущности, если бы он прожил дольше, эта неразрешенная проблема значительно осложнила мою жизнь. Я не решился бы открыто выступить со своими политическими взглядами против отца. Я представляю, как активно его друзья принялись бы судачить, почему вдруг Уоррен начал вести себя подобным образом. Я просто не мог заставить себя это сделать».

И хотя члены семьи не обсуждали приближающуюся смерть Говарда⁴¹, Сьюзи взяла на себя большую часть обязанностей по уходу за своей свекровью Лейлой. Она также делала все возможное, чтобы и дети каким-то образом разделяли боль всей семьи. Она попросила их встать напротив окна больничной палаты Говарда с плакатом «Мы любим тебя, дедушка!». Десятилетняя Сьюзи и девятилетний Хоуи отлично понимали, что происходит. Пятилетний Питер этого не понимал, но знал, что дедушка болеет, и чувствовал, что эта болезнь очень серьезна. Сьюзи также сделала все возможное для того, чтобы Уоррен, которому было тяжело сталкиваться с болезнями в любом виде, регулярно приходил в больницу повидаться с отцом.

Чем хуже становилось Говарду, тем больше внимания Уоррен уделял American Express. В этот период в его распоряжении было больше денег, чем когда-либо за всю историю его партнерств. Огромная прибыль за 1963 год означала, что на 1 января 1964 года дополнительные доходы составили пять миллионов долларов, а накопленная

прибыль, связанная с ростом курсов акций, за предыдущий год достигла трех миллионов. Выросла и его доля — теперь он стоил 1,8 миллиона долларов. Капитал BPL на начало 1964 года составил чуть меньше 17,5 миллиона. За неделю до смерти Говарда Уоррен приступил к активным покупкам акций American Express. Он делал это быстро и без устали, пытаясь получить максимум акций по минимальной цене. Всего пять лет назад ему приходилось рыть землю носом, чтобы наскрести несколько десятков тысяч для сделки с National American. Никогда еще ему не доводилось инвестировать так много денег, да еще с такой скоростью.

В течение последних дней жизни Говарда Сьюзи была с ним почти все время. Она боялась боли и понимала, как больно ее свекру. С другой стороны, она не боялась смерти и имела достаточно сил сидеть рядом с Говардом даже тогда, когда все остальные считали это невыносимым. Ее талант утешать отчаявшихся оказался как раз кстати, и опустошенная Лейла с готовностью приняла ее помощь. «Многие люди пытались избежать боли, но для меня сопереживание было совершенно естественным, — говорила Сьюзи. — Для меня было прекрасным опытом почувствовать физическую и эмоциональную близость к человеку, которого я искренне любила. Я отлично представляла, что ему нужно, в каждый момент. Я понимала, когда он хотел повернуть голову или приложить ко лбу кусочек льда. Я чувствовала это. Я очень его любила. Он подарил мне самое важное — я смогла испытать новое ощущение и понять всю его глубину»⁴².

Однажды вечером Сьюзи-младшая, Хоуи и Питер сидели за кухонным столом. В кухню вошел их отец, расстроенный больше, чем им когда-либо приходилось видеть. «Я еду домой к бабушке», — сказал он. — «Почему? — спросили они. — Разве ты не поедешь в больницу?» — «Дедушка сегодня умер», — сказал Уоррен и вышел за дверь, не проронив больше ни слова.

«Я думала, что мы больше не будем обсуждать смерть дедушки, — вспоминает Сьюзи-младшая. — Эта тема была столь важна для всех нас, что ее обсуждение могло бы оказаться чересчур болезненным». Сьюзи-старшая выступила представителем семьи в совещании, посвященном планированию похорон. Уоррен сидел дома, погруженный в молчание. Лейла была растеряна, но постоянно говорила о том, что рано или поздно вновь встретится с мужем на небесах. Сьюзи пыталась растормошить Уоррена, заставить его рассказать о своих чувствах, связанных со смертью отца. Но он буквально не мог думать об этом и пытался заполнить свою жизнь любыми другими заботами. Ни на минуту не отказавшись от своих принципов финансового консерватизма, он спорил со Сьюзи, которая (по его мнению) хотела потратить на гроб Говарда слишком много денег.

В день похорон Уоррен просидел все отпевание молча, в то время как пятьсот окружавших его людей оплакивали уход его отца. Вне зависимости от того, как люди относились к взглядам Говарда Баффета при его жизни, они считали для себя необходимым отдать ему последнюю дань. После похорон Уоррен провел дома несколько дней⁴³. Он пытался отвлечься от печальных мыслей, просматривая телетрансляцию заседания Конгресса, на котором обсуждались крайне важные вопросы гражданских свобод. Вернувшись в офис, он продолжил лихорадочную скупку акций American Express. К концу июня 1964 года, через два месяца после смерти Говарда, он вложил в акции компании почти три миллиона долларов. Отныне это была самая крупная

инвестиция его партнерства. И хотя он никогда не выказывал на публике ни малейшей скорби⁴⁴, через некоторое время он повесил большой портрет отца на стене напротив своего стола. Однажды утром, уже через несколько недель после похорон, у него появились две залысины. Волосы выпали от перенесенного им шока.

Глава 27. Безрассудство

Омаха и Нью-Бедфорд • 1964-1966 годы

Через шесть недель после смерти Говарда Уоррен сделал кое-что неожиданное. Это был уже не вопрос денег. American Express часто совершала ошибки, и он полагал, что компания должна это признать и компенсировать убытки. Президент компании Говард Кларк предложил банку 60 миллионов долларов в качестве покрытия убытков и заявил, что компания испытывает моральную ответственность за произошедшее. Группа акционеров подала иск против этого решения, заявив, что American Express следует не платить, а защищать свои позиции. Баффет предложил свои услуги для того, чтобы от своего имени и за свой счет разработать план урегулирования претензий.

«Мы полагаем, что через три-четыре года это решение задачи позволит компании занять достойное место в процессе формирования стандартов финансовой целостности и ответственности, которые значительно отличаются от стандартов обычного коммерческого предприятия».

Однако American Express предлагала деньги не для того, чтобы служить примером другим. Компания просто хотела избежать риска, связанного с проигрышем судебного разбирательства, которое бросало тень на ее положение и снижало цену акций. Баффет писал о том, что перед компанией было два пути и что American Express, принявшая на себя ответственность и заплатившая банкам 60 миллионов долларов, могла бы «стоить значительно выше, чем American Express, отказывающаяся принять на себя ответственность за действия своих подразделений»¹. Он охарактеризовал уплату 60 миллионов как не имеющую значения в долгосрочной перспективе и сравнил ее с чеком на уплату дивидендов, который «потерялся где-то на почте».

Если бы Сьюзи, которая когда-то выбросила кучу чеков с дивидендными платежами в мусоропровод и так и не нашла смелости рассказать об этом мужу, услышала о том, как легко ее муж сравнивает 60 миллионов с потерянным чеком, она наверняка была бы шокирована². И с чего вдруг Баффет так взволновался из-за того, совпадают ли у American Express «стандарты финансовой целостности и ответственности, которые значительно отличаются от стандартов обычного коммерческого предприятия»? Почему он предположил, что репутация компании, связанная с ее целостностью, может привести к тому, что бизнес «будет стоит значительно больше»? Для чего Уоррен выступает на стороне компании? Конечно, он всегда был честен, унаследовав эту черту от своего отца, но в данном случае он, казалось, демонстрировал другую присущую Говарду склонность — настаивать на принципиальных вопросах.

Баффет всегда хотел оказывать влияние на руководство компаний, в которые инвестировал. Однако в прошлом ему не было свойственно превращать объекты своих инвестиций в площадку для собственных проповедей, передавая по кругу тарелку

для пожертвований. Он возник у дверей кабинета Говарда Кларка без предупреждения с намерением убедить того придерживаться принятого решения, невзирая на иски со стороны акционеров.

«Мне было свойственно просто так заходить в офисы и беседовать с разными людьми. В какой-то момент Говард даже сказал мне, что он был бы признателен, если бы я обратил внимание на организационную структуру компании... Он сказал мне об этом очень мягко»³.

После того как American Express заплатила причитавшуюся сумму и, казалось, преодолела свои проблемы, курс ее акций, перед этим снизившийся до 35 долларов за акцию, превысил отметку в 49 долларов. Это служило ясным подтверждением мыслей Баффета о том, что моральные обязательства превыше финансовых расходов.

К ноябрю 1964 года партнерству принадлежало акций American Express на сумму свыше 4,3 миллиона долларов. Кроме того, партнерство произвело еще две инвестиции в «сигарные окурки» — 4,6 миллиона долларов в Texas Gulf Producing и 3,5 миллиона — в компанию Pure Oil. В целом инвестиции в эти три компании занимали свыше половины общего портфеля⁴. К1965 году акции одной только American Express составили почти его треть.

В начале 1962 года все активы партнерства оценивались в сумму 7,2 миллиона долларов. Баффет, никогда не боявшийся класть все яйца в одну корзину, продолжал скупать акции American Express до 1966 года, потратив на них в общей сложности 13 миллионов долларов. Он чувствовал, что его партнерам пришло время познакомиться с еще одним «основополагающим правилом»: «Наше партнерство диверсифицирует свои инвестиции значительно меньше, чем другие инвесторы. Мы можем инвестировать до сорока процентов наших средств в единственный вид ценной бумаги, если уверены в том, что факты, находящиеся в нашем распоряжении, и наши собственные рассуждения верны, а также в том, что вероятность существенных изменений, способных значительно изменить ценность наших инвестиций, крайне низка»⁵.

Методика Уоррена значительно отличалась от методики его наставника Бена Грэхема. Твердый «количественный» подход, проповедовавшийся Грэхемом, соответствовал логике быстрого гандикапера, собирателя «сигарных окурков», принимавшего решения исключительно на основании статистических данных. Грэхем приходил на работу рано утром, просматривал справочники и еженедельные отчеты Moody’s Manual и Standard & Poor’s, выискивал, руководствуясь своими количественными методиками, недорогие акции, затем звонил Тому Нэппу в Tweedy, Browne & Knapp, покупал через него акции, а после закрытия рынка шел домой и спокойно ложился спать. Баффет говорил об этом подходе, который ему достаточно сильно нравился, так: «Наиболее гарантированный выигрыш является следствием достаточно очевидных количественных решений». Однако этот метод имел пару недостатков. Во-первых, количество вариантов зарабатывания денег снижался почти до нуля. Во-вторых, «сигарные окурки» представляли собой небольшие компании и этот метод был малоприменим с точки зрения крупных инвесторов, готовых вкладывать большие деньги.

Продолжая использовать этот подход, Баффет много размышлял над тем, что впоследствии назвал «инсайдом с высокой степенью вероятности». Этот метод, хорошо показавший себя в случае с American Express, противоречил основной идее Бена Грэхема. В отличие от компаний, чья ценность была основана на денежных средствах, оборудовании, недвижимости, других активах, стоимость которых легко рассчитывалась и которые при необходимости могли быть легко реализованы, у American Express не было практически ничего, кроме гудвилла¹⁹⁴ ее клиентов. Уоррен поставил на этот гудвилл деньги своих партнеров — наследство Элис, сбережения Дока Томпсона; запасы Энн Готтштальдт и Кэтрин Элберфельд; сбережения Энглов на черный день и средства Эсти Грэхем. Он посчитал, что именно гудвилл может стать тем конкурентным преимуществом, которое подразумевал Чарли Мангер, говоря о «великих компаниях». Он применил метод известного гандикапера Фила Фишера, который ставил во главу угла не количественные, а качественные оценки.

Позднее Баффет писал своим партнерам, что покупка «правильной компании» (с правильными перспективами, присущими отрасли условиями, правильным управлением и т. д.) означает, что «цена компании сама позаботится о себе... Именно это заставляет звенеть кассовый аппарат. Однако инсайды возникают достаточно редко, а кроме того, они не требуются при количественной оценке — цифры могут ударять тебя по голове так же быстро и сильно, как бейсбольная бита. Поэтому по-настоящему большие деньги делают те, кто принимает правильные качественные решения»⁶.

Внимание, которое Баффет уделял качественному подходу, нашло свое выражение в отличных результатах, о которых он смог доложить партнерам в конце 1965 года. Готовя годовой отчет, оно сравнил огромный доход с собственным предсказанием о том, что он сможет переиграть Доу-Джонс на 10 процентов, — и прокомментировал свои отличные результаты фразой: «Разумеется, ни один автор не хочет оказаться публично униженным из-за вопиющей ошибки. Маловероятно, что она повторится»⁷. Несмотря на всю иронию, он начал воплощать в жизнь традицию хеджирования против высоких ожиданий своих партнеров. По мере роста истории своих успехов Баффет начал все чаще рассуждать в своих письмах об изменчивости успеха и поражения. Он с поразительной частотой использовал такие слова, как «вина», «смущение» или «разочарование», для описания своих так называемых «ошибок». В сущности, он испытывал настоящее наваждение, стремясь не подвести никого из своих партнеров⁸. Читатели писем начали обращать внимание на эту особенность его стиля; одни предположили, что Баффет манипулирует ими, а другие принялись обвинять его в фальшивой скромности. Мало кто осознавал на самом деле, насколько глубокой была его неуверенность.

На следующий год после смерти Говарда Уоррен задумался об увековечении его памяти — например, учреждении именной стипендии для какого-нибудь университета. Однако ему никак не удавалось найти правильное решение. Вместе со Сьюзи они создали Фонд Баффета, выдававший небольшие гранты на образовательные цели. Однако он держал в голове нечто большее, не стремясь, правда, превращаться в филантропа. Сьюзи легче прощалась с деньгами, и поэтому управление фондом лежало на ней. А Уоррен продолжал заниматься своим делом, ни на минуту не снижая темпов. После своей невероятной победы в случае с American Express в апреле 1965 года он нанял на работу Джона Хардинга из трастового подразделения Omaha National

Bank для управления административными вопросами. Тем не менее, когда Хардинг приступил к работе, Баффет предупредил его: «Я не знаю, буду ли заниматься своим делом вечно. Если я перестану им заниматься, вы останетесь без работы»⁹.

Однако пока не было никаких признаков того, что Баффет собирается прекратить свою работу. Хардинг рассчитывал научиться тонкостям процесса инвестирования, однако его мечтам суждено было развеяться как дым. «Сама мысль о том, чтобы заниматься самостоятельными инвестициями, вылетела у меня из головы, как только я понял, насколько хорош в своем деле Уоррен», — говорит он. Вместо этого Хардинг просто поместил основную часть своих денег в партнерство.

Помимо сбора в BPL акций American Express на миллионы долларов, Уоррен стал заниматься и более крупными сделками, требовавшими большого количества путешествий и координации усилий. Наряду со сделками с крупными «сигарными окурками» Уоррен увлекся «качественными» идеями, связанными с гандикапом, которые вряд ли можно было найти, перелистывая страницы Moody’s Manual в домашнем кабинете. Его следующая цель — еще один «сигарный окурок» — находилась далеко от Омахи.

Каждый из последователей Грэхема в сети контактов Баффета постоянно занимался поиском новых идей. Однажды Дэн Ковин поделился с Баффетом названием производителя текстиля в Нью-Бедфорде, акции которого продавались со значительной скидкой к величине активов¹⁰. Его идея состояла в том, чтобы купить компанию, а затем ликвидировать ее, продав самые лакомые кусочки. Эта компания называлась Berkshire Hathaway. К тому времени Уоррен уже оправился от шока, вызванного потерей отца. Залысины исчезли, и он полностью погрузился в изучение новой идеи.

Баффет принялся описывать круги вокруг компании и наблюдать за ней. Он начал понемногу скупать акции Berkshire Hathaway. Хорошо ли, плохо ли, но в этот раз он выбрал компанию, которой управляла личность «размером со штат Массачусетс».

Сибери Стэнтон, президент Berkshire Hathaway, за последние десять лет без особого желания закрыл одну за другой более десяти фабрик. Пустые здания тянулись вдоль берегов рек, омывавших небольшие городки Новой Англии, и их красные кирпичные остовы напоминали храмы, из которых ушла вера.

Он был вторым из Стэнтонов, руководивших компанией. Его переполняло ощущение предопределенности судьбы. Стоя на каменистых берегах Нью-Бедфорда, он напоминал себе датского короля Кнуда, приказывавшего разрушительным волнам отступить⁴. Однако в отличие от Кнуда он твердо верил, что волны действительно отступят по его приказу. Сибери, напоминавший героя картины «Американская готика»⁴⁴, холодно смотрел на своих посетителей с высоты почти двухметрового роста (конечно, только в случае, если они могли добраться до его кабинета). Он сидел в отдаленном от входа пентхаусе, к которому вела длинная и узкая лестница, далеко от шума ткацких станков. Путь к его кабинету преграждала целая армия секретарш. ^{195 196}

Нью-Бедфорд — город, в котором располагалась штаб-квартира его компании — когда-то был бриллиантом в короне Новой Англии. В какой-то момент благодаря китобоям Нью-Бедфорд превратился в самый богатый город Северной Америки (в расчете на душу населения)¹¹. Дед Стэнтона, капитан-китобой, возглавлял одну из влиятельных семей столицы самого удалого бизнеса в мире. Однако в середине XIX века, по мере того как редело поголовье кашалотов, промысловые суда должны были забирать все сильнее на север в поисках гренландских китов и заниматься промыслом в Северном Ледовитом океане. Осенью 1871 года, когда семьи Нью-Бедфорда терпеливо ждали своих сыновей и мужей, внезапные заморозки заставили двадцать два корабля остаться в арктических льдах. Они так и не вернулись^{197 198}. После этого Бедфорд уже не мог быть таким же, как прежде. Китобойный промысел, лежавший в основе его благополучия, так и не смог обрести прежнюю силу. По мере снижения поголовья китов спрос на продукцию сократился. А после того как в Пенсильвании в 1859 году нашли нефть, керосин быстро превратился в популярный заменитель китового жира. Гибкий китовый ус¹⁹⁶, использовавшийся при изготовлении женских корсетов, обручей юбок, каркасов зонтов и других предметов, характерных для Викторианской эпохи, не смог найти нового рынка сбыта, и изготовленные из него товары постепенно исчезли с полок магазинов.

В 1888 году Горацио Хэтэуэй, семья которого много лет занималась торговлей китайским чаем¹², и Джозеф Ноунлз, его казначей, организовали партнерство для работы над новой и прогрессивной деловой идеей. Они основали пару текстильных фабрик — Acushnet Mill Corporation и Hathaway Manufacturing Company¹³. Одним из их партнеров была Хетти Грин по прозвищу «Ведьма с Уолл-стрит», наследница пароходства, выросшая в Нью-Бедфорде. Грин, жившая в квартире в Хобокене, часто садилась на паром до Нью-Йорка и плыла туда для того, чтобы разобраться с очередными займами и инвестициями. Она разгуливала по Манхэттену в древнем черном платье альпака и старой шляпе с вуалью, напоминая старую летучую мышь. Ее внешность была крайне эксцентричной, а о бережливости ходили легенды — говорили, в частности, что вместо нижнего белья она пользуется газетами. К моменту своей смерти в 1916 году Грин, по всей видимости, была самой богатой женщиной в мире: ее состояние составляло около 100 миллионов долларов.

С помощью таких мощных инвесторов начали появляться все новые фабрики, на которых расчесывали, сушили и окрашивали огромные тюки хлопка. Они выгружались на верфях Нью-Бедфорда с судов, прибывших из южных морей. Конгрессмен Уильям Маккинли, председатель комитета House Ways and Means, время от времени приезжал в город на торжественное открытие очередной фабрики. Он выступил с законопроектом по введению особого тарифа, направленного на защиту текстильных фабрик от импортной продукции (так как производство изделий из хлопка в других странах было значительно дешевле)¹⁴. Иными словами, с первых дней существования текстильным фабрикам на севере Америки для выживания нужна была политическая поддержка. В начале XX века возникла новая технология — кондиционирование

воздуха, которая полностью изменила всю деятельность фабрик. После этого уже было экономически нецелесообразным ввозить хлопок из южных регионов с дешевой рабочей силой к холодным берегам Новой Англии. Джеймс Стэнтон-младший, сменивший Ноулза, наблюдал за тем, как половина производств его конкурентов переместилась на юг¹⁹⁹. Доведенные до крайности постоянными сокращениями заработной платы, работники всех оставшихся на севере фабрик начали разрушительную пятимесячную забастовку, которая и «сломала хребет» их работодателям. Джеймс Стэнтон «отказывался тратить деньги акционеров на новое оборудование в условиях, когда бизнес шел плохо, а перспективы были совершенно неясны», вспоминал его сын¹⁵. Он выводил капитал из компании за счет выплаты дивидендов.

К тому времени как сын Стэнтона Сибери, выпускник Гарварда, взял в 1934 году бизнес в свои руки, старый и шаткий завод Hathaway еще умудрялся выпускать незначительные объемы одежды из хлопка. Сибери видел себя героем-спасителем текстильных фабрик. Он считал, что «в Новой Англии найдется место для текстильной компании, оснащенной новейшим оборудованием и возглавляемой умелыми руководителями». Вместе с братом Отисом он разработал пятилетний план модернизации¹⁶. Они потратили 10 миллионов долларов на установку систем кондиционирования, электрических лифтов, подвесных конвейеров, систем освещения и футуристически выглядевших раздевалок в старинных зданиях компании, выстроенных из красного кирпича. Они перешли с хлопка на производство вискозы («шелка для бедняков»), из которого во время войны делали ткань для парашютов. Тем не менее со временем дешевый труд в других странах все сильнее сбивал цену, которую были готовы заплатить покупатели. Для сохранения конкурентоспособности Сибери еще сильнее снизил размер оплаты труда работников своей новой фабрики. Однако год за годом волны, накатывавшиеся на его берега, — дешевые иностранные ткани, конкуренты с более автоматизированным производством и меньшими издержками на оплату труда на Юге — все сильнее подрывали основы его бизнеса.

В 1954 году на здание головного офиса компании, находившееся на Коув-стрит, обрушилась пятиметровая волна, вызванная ураганом «Кэрол». И хотя башня здания с большими часами, одна из местных достопримечательностей, уцелела, цеха и офисы буквально потонули в море грязи и мусора. Самым очевидным решением в такой ситуации было бы не пытаться восстановить производство, а присоединиться к маршу конкурентов, двигавшихся на юг. Вместо этого Сибери Стэнтон решил провести слияние Hathaway с другой фабрикой, Berkshire Fine Spinning, пытаясь, в сущности, выстроить дамбу против приливной волны¹⁷.

Berkshire Fine Spinning занималась производством практически всего, начиная с жесткой саржи и заканчивая маркизетом, занавесками из канифаса и тканью для изготовления сорочек. Руководитель компании Малькольм Чейс упорно отказывался от любых инвестиций в модернизацию. Его племянник Николас Брэди написал во время учебы в Гарвардской школе бизнеса работу об этой компании в 1954 году и пришел к столь обескураживающим заключениям, что сразу же продал принадлежавшие ему акции Berkshire.

Несмотря на попытки Чейса противостоять требованиям Сибери Стэнтона в области модернизации, новая компания Berkshire Hathaway управлялась отныне исходя из взглядов Стэнтона и его веры в судьбу. Он упростил производственный ассортимент, сконцентрировался на вискозе и развил производство — в какой-то момент компанией производилось до половины подкладочной ткани для мужских костюмов в США¹⁸. Berkshire Hathaway под руководством Стэнтона производила около четверти миллиарда метров ткани в год, а он продолжал свои неустанные попытки модернизировать производство и для этого вложил в фабрики еще миллион долларов.

На этот раз сомнения относительно сохранения производства в Нью-Бедфорде начал высказывать его брат Отис, однако Стэнтон полагал, что время переводить производство на Юг упущено¹⁹, и категорически отказался забыть о своей мечте оживить фабрики²⁰.

Когда Дэн Ковин в 1962 году решил обсудить положение дел в этой компании с Баффетом, тот уже что-то знал о ней (впрочем, как и о любой достаточно крупной американской компании). Судя по объему инвестиций (по данным бухгалтеров Berkshire), она стоила в целом 22 миллиона долларов, или 19,46 доллара в расчете на акцию²¹. Однако после девяти лет потерь любой желающий мог купить акции компании по семь с половиной долларов. Баффет приступил к их приобретению²².

Сибери также занимался этим, используя излишки наличности, не направлявшиеся в модернизацию, и выступая с предложением о покупке каждые два года. Баффет считал, что Сибери продолжит эту политику, и поэтому решил скупать акции каждый раз, когда они снижались в цене, с тем чтобы продать их компании, как только цены на акции начнут расти.

Они с Ковином договорились о механизме покупки акций. Если бы кто-то на рынке узнал о том, что Баффет занимается этим, то цены сразу же поползли бы вверх. Поэтому он организовывал процесс покупки через Говарда Брауна из компании Tweedy, Browne. Эта компания была любимым брокером Баффета, потому что все ее сотрудники, в особенности сам Браун, умели держать язык за зубами. Это было особенно важно для Баффета. С учетом его стремления к секретности Tweedy, Browne придумала для счета партнерства Баффета особый код — BWX²³.

Когда Баффет прибыл в Tweedy, Browne, размещавшуюся в небольшом офисе по адресу Уолл-стрит, 52 (в том же здании в стиле ар-деко, в котором когда-то работал Бен Грэхем), ему показалось, что он зашел в старомодную парикмахерскую (это впечатление усиливали черно-белые керамические плитки на полу). Слева стояли столы секретаря и офис-менеджера. Справа была комната трейдеров. А за ней в небольшой нише (похожей скорее на шкаф), половину пространства которой занимали кулер с водой и вешалка, сидел Уолтер Шлосс, управлявший своим партнерством из-за полуразвалившегося стола. Покинув «Грэхем-Ньютон», он начал зарабатывать в среднем по 20 процентов годовых, используя метод Грэхема с незначительными вариациями. За аренду офиса он рассчитывался не деньгами, а оказывал Tweedy, Browne услуги по торговле акциями, не беря за это комиссионных. Сделок было немного, поэтому для него сделали скидку по арендной плате. Он ограничил свои расходы подпиской на бюллетень Value Line Investment Survey карандашами, бумагой и жетонами на метро.

В центре зала, где сидели трейдеры, стоял семиметровый деревянный стол, который компания купила на какой-то распродаже старой рухляди. Его поверхность была испещрена выцарапанными перочинными ножами именами многих поколений школьников. Чтобы написать хотя бы строчку на листе бумаги, под него приходилось подкладывать что-нибудь жесткое. В противном случае на листе отпечатывалась надпись типа «Тодд любит Мэри».

С одной стороны изуродованного детьми стола сидел и властвовал Говард Браун. Напротив сидел главный трейдер компании — как и все коллеги, он был нервным, беспокойным и постоянно ждал телефонного звонка, после которого мог начать работу. Пустующее рядом с ним место предназначалось гостям. Вдоль стен стояли дешевые деревянные шкафы для бумаг.

Нигде в Нью-Йорке Баффет не чувствовал себя дома настолько, насколько в кресле для посетителей в Tweedy, Browne. Компания занималась арбитражем, операциями с акциями реструктурированных компаний и акциями так называемых stubs (компаний, которые разделялись на части после их приобретения) — то есть всеми теми вещами, которые так нравились Баффету. Она торговала 15-летними водопроводными ордерами нью-йоркского района Куинс — то есть правами на покупку акций водопроводной компании, цена на которые подскакивала каждый раз, когда по городу ползли слухи о выкупе компании муниципалитетом Нью-Йорка. А когда слухи рассеивались, курс акций вновь падал. Tweedy, Browne покупала эти акции и снова продавала их на пике роста. Эту операцию она проделывала бесчисленное множество раз.

Также компания крайне умело боролась с руководством неизвестных и недооцененных компаний, пытаясь извлечь из их акций скрытую ценность, как было в случае с Sanborn Мар. Как вспоминал один из партнеров, «мы постоянно проводили время в судебных разбирательствах»²⁴. Все это очень напоминало Баффету о прошлом в «Грэхем-Ньюман» и ничуть не было похоже на гигантскую сделку с American Express, однако ему очень нравилась эта атмосфера. Том Нэпп анализировал акции и, если не был занят планированием сделок, проводил целые дни за придумыванием розыгрышей. Он реквизировал огромный шкаф в подвале и доверху наполнил его четырехцентовыми марками «Голубой орел» (которые они с Баффетом раньше купили по ошибке) и топографическими картами побережья Мэна. Гора карт понемногу росла, а Нэпп упорно вкладывал деньги, вырученные от продажи акций, в покупку участков на береговой линии²⁵. Гора почтовых марок понемногу таяла — Tweedy, Browne наклеивала по сорок марок на каждую упаковку бюллетеня Pink Sheet, который неустанно, неделю за неделей отправляли Баффету.

Котировки акций, включенных в Pink Sheet и не вошедших в листинг на Нью-Йоркской фондовой бирже, устаревали уже на момент печати бюллетеня. Баффет использовал данные Pink Sheet исключительно в качестве отправной точки для телефонных обсуждений с теми или иными брокерами, которых он хотел привлечь к оформлению сделки. Он был настоящим мастером, имевшим собственную систему работы через брокеров. Отсутствие общеизвестных данных о котировках позволяло снизить уровень конкурентной борьбы. Человек, имевший желание или силы позвонить каждому маркетмейкеру и безжалостно его выдоить, имел значительные преимущества перед человеком менее энергичным или более малодушным.

Браун мог позвонить Баффету и сказать ему, что у него есть предложение по покупке акций компании XYZ по пять долларов за штуку.

«Хм-м-м, я бы предложил в ответ 4 доллара 75 центов», — мог сказать Баффет, не задумываясь ни на секунду. Этот маневр позволял ему понять, насколько «голоден» продавец.

После звонка клиенту с предложением о снижении цены Браун мог перезвонить Баффету и сказать: «Извини, но они не согласны меньше чем на пять долларов».

«Неприемлемо», — отвечал на это Баффет.

Через несколько дней Браун мог вновь позвонить Баффету: «Мы можем купить акции по 4 доллара 75 центов. Как ты и хотел».

«Извините, нет, — тут же отвечал Баффет. — Теперь я предлагаю четыре с половиной».

Браун возвращался к продавцу, который возмущенно спрашивал: «Какого черта? Что случилось с предложением четыре семьдесят пять?»

«Извините, мы просто передаем сообщение. Предлагаемая цена четыре с половиной».

Обмен звонками мог происходить в течение недели, после которой Браун, наконец, звонил Баффету со словами: «Отлично. Они согласились на четыре с половиной».

Баффет вновь говорил: «Извините, — и вновь снижал цену: — Четыре сорок».

За счет таких махинаций ему порой удавалось неплохо снизить первоначальную цену продавца. Практически никогда ему не хотелось купить акции настолько сильно, чтобы он повысил свою ставку²⁶.

Первая его заявка на покупку акций Berkshire Hathaway через Tweedy была размещена 12 декабря 1962 года. Баффет планировал купить две тысячи акций по 7,50 доллара за штуку, заплатив брокеру комиссию в размере 20 долларов²⁰⁰. Он отдал Tweedy распоряжение продолжить покупки.

Ковин получил наводку на Berkshire от Стэнли Рубина, руководителя отдела продаж и члена правления Berkshire. Помимо этого, оказалось, что Рубин дружит с Отисом Стэнтоном, еще одним членом правления. Отис Стэнтон чувствовал, что его брат постепенно становится неприкасаемым. Сидя в своей башне из слоновой кости под надежной защитой секретарей, Сибери начал все больше злоупотреблять алкоголем. Он не мог вынести нараставшей пропасти между своей мечтой и печальной реальностью²⁷. Отис стал все чаще вступать с ним в конфликты²⁰¹. Он чувствовал, что его брат скорее допустит проведение забастовки, чем удовлетворит требования работников об увеличении зарплаты²⁸. Отис также не одобрил выбор преемника Сибери — его сына Джека, который, по мнению Отиса, хотя и был приятным молодым человеком, но не подходил для этой работы. У Отиса была своя кандидатура преемника — Кен Чейс, вице-президент по производственным вопросам.

Сибери Стэнтон расценил покупки акций Баффетом как серьезную угрозу захвата компании и сделал рынку свое предложение о покупке акций. Это было именно тем, что хотел Баффет. Его покупки были основаны на теории, по которой со временем

Сибери должен был выкупить все его акции. Он не хотел держать акции Berkshire и подумывал от них избавиться. Тем не менее в каждой сделке есть продавец и покупатель. До сих пор Сибери Стэнтону удавалось выдержать натиск и дешевой импортной ткани, и урагана «Кэрол». Могло получиться и так, что не Сибери подвергся бы «баффетированию», а сам Баффет оказался бы seaburied²⁰².

В какой-то момент Уоррен решил сам поехать в Нью-Бедфорд, чтобы увидеть компанию своими глазами. Он наносил не просто визит вежливости. Мисс Табор, фанатично преданная Сибери, самостоятельно определяла, кто из посетителей имеет право пройти через стеклянные двери и подняться по узкой лестнице в офис Стэнтона в пентхаусе. После того как она с мрачным выражением лица проводила Уоррена в офис Стэнтона размером с бальный зал, украшенный деревянными панелями и напоминавший дворец, он обнаружил, что рядом со столом Стэнтона не было ни одного стула для посетителей — четкий признак того, что этот человек привык отдавать приказания стоящим перед ним людям.

Собеседники уселись на неудобный треугольный стеклянный столик в углу комнаты, и Баффет спросил Стэнтона, будет ли тот участвовать в торгах по очередному тендерному предложению. Стэнтон посмотрел на него сквозь очки в проволочной оправе, плотно сидевшие на его переносице.

«Он вел себя относительно дружественно и сказал: “Что ж, очередной тендер состоится через несколько дней, а по какой цене вы продаете свои акции, мистер Баффет?” — или что-то в этом роде. Акции в это время продавались примерно по 9-10 долларов.

Я сказал ему, что продам их по 11,50 в случае наличия тендерного предложения с их стороны. А он спросил: “Обещаете ли вы участвовать в тендере, если мы выставим свое предложение?”

Я ответил: “Только в случае, если речь идет о ближайшем времени, а не о будущих двадцати годах”, но тем не менее согласился, поставив себя в тупик. Я чувствовал, что не смогу покупать еще больше акций, так как слишком много знал о том, что он собирается делать. Вскоре после своего возвращения домой я получил письмо из компании Old Colony Trust, подразделения банка First National of Boston, в котором предлагалось 11,375 доллара за акцию каждому, кто решит принять участие в тендере по Berkshire. Эта сумма была на 12,5 цента ниже, чем мы договорились».

Баффет был в гневе. «Я просто полыхал негодованием. Понимаете, этот парень пытался выторговать у меня доли процента уже после того, как пожал мне руку и договорился об условиях сделки».

Уоррен часто занимался подобным «баффетированием», однако теперь оказалось, что Стэнтон пытается выжать его до капли. Баффет отправил Дэна Ковина в Нью-Бедфорд с заданием уговорить Стэнтона не нарушать условия уже достигнутой договоренности. Спор был длинным. Поначалу Стэнтон вообще отказывался от того, что заключал с Баффетом какую-либо сделку, а затем сказал Ковину, что как владелец компании он может делать с ней все, что только захочет. Это была большая ошибка. Сибери Стэнтону предстояло очень сильно пожалеть о том, что он попытался перехитрить Уоррена Баффета. Тот принял решение не продавать акции, а напротив — вновь начать их скупать.

Баффет принял решение завладеть Berkshire — полностью и без остатка. Он хотел скупить и оборудование, и запасы, и готовые изделия и помещения. Его совершенно не беспокоил тот факт, что Berkshire Hathaway находится в неважном финансовом положении. Компания стоила недорого, и он жаждал ее купить. Но, самое главное, он не хотел, чтобы она принадлежала Сибери Стэнтону. Баффет и другие акционеры были куда более достойны владеть ею. Преисполненный решимости, он забыл все уроки, полученные благодаря Dempster, — кроме одного. По иронии судьбы именно этот урок ему следовало игнорировать.

Баффет разослал свою команду во все стороны в поисках небольших пакетов акций, припрятанных мелкими вкладчиками. Ковин нашел достаточное количество акций для того, чтобы войти в состав правления Berkshire. Однако на действия Баффета начали обращать внимание и другие люди. Джек Александер, старинный друг Баффета по Колумбийскому университету, в свое время создал инвестиционное партнерство вместе со своим одногруппником Бадди Фоксом. «Однажды мы обратили внимание на то, что Уоррен скупает акции Berkshire Hathaway, — говорит он. — Мы решили пойти по его стопам». Приехав в Нью-Йорк из своего офиса в Коннектикуте, они сообщили Баффету, что собираются покупать акции компании. «Он был очень расстроен этой новостью. «Послушайте, — сказал он. — Вы едете на моих фалдах. Это неправильно. Откажитесь от этой идеи».

Фокс и Александер оказались в замешательстве. Они не могли взять в толк, что сделали не так. Баффет дал им понять, что хочет контролировать компанию полностью. С другой стороны, даже в такой ситуации «езда на фалдах» была крайне популярна среди последователей Грэхема. Она считалась своего рода спортивным соревнованием. В сущности, Баффет хотел получить акции, на которые у других были такие же права, как и у него. «Они нужны мне больше, чем вам», — говорил он. Поняв, что для него это действительно жизненно важно, они согласились продать ему акции по текущей рыночной цене. Казалось, что Баффета с Berkshire Hathaway связывает какая-то таинственная нить. «Для нас эти акции были вообще не важны. Однако было очевидно, что в его случае это не так», — говорит Александер.

Подобно Фоксу и Александеру, за действиями Баффета начали наблюдать еще несколько игроков. Они шли по стопам Баффета, как лилипуты по следам снежного человека. Это создало ажиотаж на рынке акций. Баффет дал понять всем прочим последователям Грэхема, что им следует держаться подальше от Berkshire. Единственным исключением оказался Генри Брандт. Баффет позволил Брандту купить акции в качестве компенсации за его услуги по цене ниже 8,00 доллара. Уоррен начал вести себя довольно развязно, и многие находили это раздражающим. Для людей было загадкой, как, несмотря на всю свою самоуверенность, он постоянно оказывался прав. Даже его скупость представляла собой часть ауры. Он был, пожалуй, единственным человеком из регулярно занимавшихся бизнесом в Нью-Йорке, который не платил не только за жилье (останавливаясь на Лонг-Айленде у Энн Готтштальдт, матери Фреда Кулкена), но и за офис (он работал в помещении Tweedy, Browne).

Однако так как теперь в поездках его иногда сопровождала Сьюзи, он для ее удобства время от времени отказывался от проживания в доме своего покойного друга и снимал номер в гостинице Plaza Hotel. Расположение гостиницы было удобным не только с точки зрения бизнеса — любимые магазины Сьюзи Bergdorf Goodman, Best & Company и Henri Bendel были в двух шагах. Среди друзей Баффета начал распространяться очередной слух. Вокруг него всегда витали слухи, например, о том, что его маленькая дочка спала не в колыбели, а в ящике комода. Теперь же все судачили о том, что Баффет нашел самую дешевую комнату в гостинице, в сущности, скорее каморку без окон, похожую на место его обитания в годы учебы в Колумбийском университете. Говорили, что он смог выпросить максимальную скидку за номер, в котором теперь останавливался всякий раз, когда приезжал в Нью-Йорк²⁹. Вне зависимости от того, имел ли этот слух под собой основания, правдой было то, что всякий раз, поселяясь в гостинице, Уоррен сожалел о том, что больше не может проживать в Нью-Йорке бесплатно.

Визиты в магазин Bergdorf были еще одним свидетельством того, как изменилось содержание поездок в Нью-Йорк. Сьюзи проводила все дни в шопинге и за обедами в различных ресторанах. Вечером они с Уорреном шли ужинать, а затем отправлялись на Бродвей, чтобы посмотреть шоу в кабаре. Ему нравилось смотреть, как Сьюзи развлекается. Вскоре она привыкла к регулярным покупкам в дорогих магазинах. Тем не менее, несмотря на ослабление финансовых пут, супруги продолжали постоянно играть в игру, связанную с тем, сколько денег Сьюзи может или не может потратить. Чаще всего Сьюзи объясняла свои покупки тем, что покупает вещи для кого-то еще. Множество вещей перепадало Сьюзи-младшей. Ее шкафы были переполнены одеждой из Bergdorf. Как-то раз Сьюзи вернулась из Нью-Йорка с жакетом, отделанным горностаевыми хвостами. Дело было так: они встретились с другом Уоррена, который отвел их к скорняку. «Я чувствовала, что просто должна что-то купить, — говорила Сьюзи. — Эти люди были так милы со мной». То есть она купила у скорняка жакет просто для того, чтобы сделать ему приятное.

Но все предпринятые Баффетом до этого действия в отношении Berkshire не имели никакого смысла, если бы он не разобрался с тем, как заставить компанию хорошо работать — так, чтобы Сьюзи и дальше могла щеголять в горностаевых жакетах. Он нанес еще один визит в Нью-Бедфорд, желая пообщаться с Джеком Стэнтоном, наследником компании. Когда-нибудь, после ухода Сибери от дел, компанией стал бы управлять кто-то другой, и Уоррену было интересно, кто это мог бы быть.

Однако Стэнтон сослался на высокую занятость и попросил Кена Чейса³⁰ прогуляться с Баффетом по фабрике. Стэнтон не имел представления о том, что его дядя уже предложил кандидатуру Чейса как возможного преемника Сибери.

Кен Чейс был инженером-химиком. Ему исполнилось сорок семь лет, и он был тихим, честным человеком, умевшим хорошо контролировать свои эмоции. Он не знал, что является одним из кандидатов на высший пост в компании. Тем не менее он провел два дня, обучая Баффета тонкостям текстильного бизнеса, а Баффет задавал вопрос за вопросом и вынуждал Чейса объяснять, в чем состоят проблемы фабрики. Баффет был поражен его откровенностью и отношением к своему делу. Чейс достаточно четко дал понять, что считает глупой и тупиковой идею Стэнтонов об инвестировании в бизнес дополнительных денег³¹. По окончании встречи Баффет сказал Чейсу, что будет оставаться с ним «на связи»³².

Примерно через месяц после этого Баффет попросил Стэнли Рубина убедить Чейса не принимать предложение о переходе на конкурирующую текстильную фабрику. Тем временем сам Баффет пытался скупить как можно больше акций, в том числе у членов семьи Чейс.

Последней целью Баффета был Отис Стэнтон, страстно желавший отставки своего брата. Он не доверял Джеку, сыну Сибери, и сомневался в том, что Сибери сам добровольно откажется от власти.

Отис и его жена Мэри согласились встретиться с Баффетом в клубе Wamsutta в Нью-Бедфорде³³. За обедом, проходившим в изящном особняке в итальянском стиле — остатке былого величия Нью-Бедфорда, — Отис сообщил о своей готовности продать акции при условии, что Уоррен направит аналогичное предложение Сибери. Уоррен согласился. Затем Мэри Стэнтон спросила Баффета, может ли она оставить у себя парочку акций из двух тысяч, просто из сентиментальных чувств. Всего лишь парочку.

Баффет отказал. Ему нужно было либо все, либо ничего³⁴.

Покупка двух тысяч акций принесла Уоррену сорок два процента компании Berkshire Hathaway — этого было достаточно для того, чтобы эффективно контролировать деятельность компании. Захватив столь ценный приз, он встретился с Кеном Чейсом в Нью-Йорке апрельским утром и предложил тому пройтись вдоль Пятой авеню и южной части Центрального парка. Уоррен купил две порции мороженого на палочке. Откусив пару раз, он решил перейти к делу и сказал: «Кен, я бы хотел, чтобы вы стали президентом Berkshire Hathaway. Что вы об этом думаете?» Он знал, что теперь, имея достаточный контроль над компанией, может изменить состав управляющей команды на следующем заседании совета директоров³⁵. Чейс, пораженный этим предложением (он не обратил внимания на намеки, которые ему делал Рубин, отговаривая занять пост в конкурирующей компании), согласился не обсуждать эту тему ни с кем до дня собрания.

Джек Стэнтон, не понимавший, что его судьба уже решена, приехал с женой из Нью-Бедфорда в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Уорреном и Сьюзи за завтраком в Plaza Hotel. Китти Стэнтон, более агрессивная, чем ее муж Джек, решила взять инициативу в свои руки. Пытаясь повернуть дело в свою пользу, Китти выложила на стол решающий аргумент. По ее мнению, Баффет просто не мог взять и отказаться от услуг аристократии Нью-Бедфорда, правившей фабрикой на протяжении нескольких поколений, и поставить на высший пост простолюдина типа Кена Чейса. И она сама, и Джек отлично вписывались в атмосферу Wamsutta Club. Кроме того, Китти, как и Сьюзи, принадлежала к Junior League²⁰³.

«Она была достаточно приятной дамой. Но мне показалось, что она считает, что Джек достоин этого поста лишь потому, что этим же занимался его отец. В разговоре она упомянула, что Кен Чейс в отличие от Джека, ее самой, Сьюзи и меня принадлежит к “другому классу”».

Бедная Китти — она даже не представляла, что говорит такие слова человеку, который настолько ненавидел иерархию, что отказался вступить в Ak-Sar-Ben и кривил нос при любом упоминании о правящих кругах Омахи.

Для Джека все было кончено. Все было кончено и для Сибери, автократичного правителя, не имевшего в совете директоров ни одного друга. Его не любил даже Малькольм Чейс, председатель правления. Поэтому, когда сторонники Баффета на специально

созванном собрании 14 апреля 1965 года проголосовали за его включение в совет, он быстро назначил нового директора при значительной поддержке всего правления²⁰⁴.

Через несколько недель Баффет прилетел в Нью-Бедфорд и сразу же натолкнулся на заголовок в газете New Bedford Standard-Times, упоминавший некие «внешние силы», взявшие контроль над компанией³⁶. Статья в газете привела его в бешенство. Единственный урок, который остался в его голове после случая с Demster, состоял в том, что он никогда не должен был выступать в роли ликвидатора — и заставлять весь город ненавидеть себя. Баффет обратился к прессе с сообщением, в котором говорилось, что фабрика будет продолжать работать, как и раньше. Он отрицал мнение, по которому смена руководства приведет к закрытию фабрики, — и это отрицание связало ему руки.

Заседание правления Berkshire состоялось 10 мая 1965 года в головном офисе компании в Нью-Бедфорде. Для начала правление вручило серебряный поднос в качестве подарка вице-президенту, собравшемуся в отставку, затем одобрило протокол прошлого заседания, а потом согласилось с предложением поднять зарплаты на пять процентов. А дальше началось нечто сюрреалистичное.

Сибери, семидесятилетний облысевший старик с огромным количеством пигментных пятен на руках и голове, объявил, что планировал уйти в отставку в декабре и поставить на свое место Джека. Однако, по его собственным словам, он более не мог исполнять обязанности президента «организации, в которой его полномочия столь усечены»³⁷. С максимальной степенью надменности — вполне допустимой, несмотря на присутствие мятежников, захвативших корабль, — Сибери произнес небольшую речь, в которой высоко оценил свои достижения. Затем он обратился с заявлением об отставке, и правление с ней согласилось. Джек Стэнтон добавил несколько печальных ноток, сказав, что если бы он стал президентом в декабре, то это, вне всякого сомнения, привело бы к «дальнейшему успеху и прибыльной деятельности». Правление терпеливо его выслушало, а затем приняло и его отставку.

После голосования Джек положил на стол ручку и перестал вести протокол, в котором уже были зафиксированы обе прощальные речи. Оба Стэнтона встали и вышли из комнаты. Члены правления немного помолчали, а затем с облегчением выдохнули.

После этого правление быстро избрало Баффета председателем правления и подтвердило полномочия Кена Чейса — теперь ему предстояло управлять компанией, находившейся в тяжелом положении. Компанией, которую Баффет купил, подчиняясь голосу эмоций, и на приобретение которой потратил так много сил и средств. Через несколько дней он поделился своими мыслями в отношении текстильной индустрии в газетном интервью. «Речь не идет о том, кто “за”, а кто “против”. Это просто деловое решение. Мы пытаемся оценить бизнес. Цена — крайне важный фактор в процессе инвестирования. Именно она определяет решение. Мы купили Berkshire Hathaway по хорошей цене»³⁸.

Затем ему пришлось пересмотреть это решение.

«Я купил собственный “сигарный окурок” и попытался его раскурить. Это бывает так... вы идете по улице и видите окурок. Он выглядит сырым и отталкивающим, однако его можно взять совершенно бесплатно... и возможно, что вам хватит на одну

затяжку. В Berkshire не осталось ничего для последней затяжки. Поэтому все, что у меня осталось, это огрызок мокрой сигары во рту. Именно это было самым точным описанием Berkshire Hathaway в 1965 году. И в этот окурок было вложено слишком много денег³⁹. Лучше бы я никогда не слышал о Berkshire Hathaway».

Глава 28. Сухой трут

Омаха • 1965-1966 годы

«После смерти отца все изменилось на сто процентов, — говорит Дорис. — Все будто начало болтаться в воздухе. Отец был связующим звеном для всей семьи. И вот теперь наша Вселенная лишилась центра».

За последние годы Лейла пережила целый ряд потерь. Ее мать Стелла умерла в 1960 году в Norfolk State Hospital, сестра Бернис — годом раньше от рака костей. После ухода Говарда Лейле пришлось искать новый смысл жизни, и она стала почти полностью зависеть от Уоррена, Сьюзи и их семьи. Внуки приходили в ее дом по воскресеньям. Она вручала им пакеты со сладостями, которые они могли есть во время церковной службы, а затем кормила их обедом и дарила карманные деньги. После обеда она отводила их в магазин Woolworth, чтобы купить игрушки, с которыми они могли играть у бабушки дома. Подобно Говарду, который как-то раз заплатил детям за то, чтобы они пошли в церковь, она нашла вполне баффетовское решение проблемы своего одиночества — заключила сделку с внуками, заставляя их оставаться с ней как можно дольше.

Именно присутствие Говарда всегда заставляло Лейлу мягче относиться к Дорис и Уоррену. Когда же отец умер, визиты к матери стали для них невыносимыми. Уоррен трясся всякий раз, оказавшись рядом с ней. На День благодарения он взял тарелку с едой со стола, поднялся наверх и съел свой ужин в одиночестве. Лейла время от времени разражалась вспышками гнева. На протяжении многих десятилетий она была зациклена на членах семьи. Правда, однажды она выскочила из машины на парковке и целый час кричала на свою знакомую по какому-то пустяковому поводу — Сьюзи и Хоуи оставалось лишь остолбенело смотреть на бабушку. Однако основной мишенью Лейлы, как и прежде, оставалась Дорис, боготворившая своего отца еще сильнее, чем Уоррен. Дорис всегда считала, что расстроила всю семью своим разводом с Трумэном. Контраст между успешной жизнью Уоррена и Сьюзи и ее собственной жизнью разведенной женщины в то время, когда разводы были крайне редки, лишь усиливал ее ощущение своей бесполезности. Незадолго до своей смерти Говард попросил ее вновь выйти замуж, чтобы у ее детей наконец появился отец. Так она и поступила — вышла замуж за Джорджа Лира, первого же мужчину, сделавшего ей предложение¹. Он был достаточно приятным человеком. Однако Дорис казалось, что ее замужество было вынужденным, что не могло не сказаться на отношениях.

Берти, которая меньше всего зависела от отца и редко бывала объектом гнева матери, тоже обнаружила, как сильно изменилась ее жизнь после смерти Говарда. Однако, так же как и Уоррена, наличие капитала, с одной стороны, наделяло ее ощущением силы, а с другой — заставляло испытывать беспокойство. Она вела отчетность о каждом потраченном долларе, а в напряженные минуты жизни занималась оплатой счетов.

У всех членов семьи Баффетов были свои сложности в отношении денег. Их проблемы коренились настолько глубоко, что никто вокруг не замечал, насколько необычной семьей они являются. После смерти Говарда Уоррен и Сьюзи естественным образом взяли на себя роль главных в семье — отчасти благодаря размеру своего состояния, но в не меньшей степени благодаря личностным особенностям. Лейла, Дорис и Берти (да и многие другие) находили у них поддержку. Дядюшка Уоррена Фред Баффет и его жена Кэти, которые теперь владели семейным магазином, могли дать Уоррену много очков вперед в семейном соревновании на скупость. Они были привязаны к Уоррену и Сьюзи, и их привязанность лишь усиливалась по мере укрепления статуса и роста состояния их племянника. Лейла, ревниво относившаяся к своей невестке, всю жизнь находилась под влиянием давнего эпизода, когда Эрнест на танцах в «Ротари-клубе» предпочел выбрать в качестве партнерши не ее, а куда более живую Кэти. Теперь она начала относиться к Кэти еще более ревниво, и Сьюзи (которой доверяли решительно все) приходилось прилагать немалые усилия, чтобы развести по времени визиты двух дам. Помимо помощи Говарду в последние дни его жизни, Сьюзи приходилось разводить по разным углам Лейлу, Уоррена и Кэти, и она немало преуспела в этом искусстве. Возможно, поэтому не должно казаться удивительным то, что Элис, любимая тетушка Уоррена еще с детских времен, питала к Сьюзи больше доверия, чем к кому-либо из членов семьи (за исключением разве что самого Уоррена).

Поэтому утром 10 ноября 1965 года Элис позвонила Сьюзи, а не Лейле. Звонок застал Сьюзи в косметическом кабинете. Выбравшись из-под сушилки, она подошла к стойке с телефоном. Элис объяснила, что очень беспокоится об Эдит, сестре Лейлы, которая позвонила ей в воскресенье в состоянии сильной депрессии. Элис, работавшая ассистентом преподавателя, пригласила Эдит прокатиться на машине и поговорить. Они остановились на дороге, чтобы купить мороженого. Эдит возвела Уоррена, Сьюзи и Элис, да и всех Баффетов в ранг идолов. Она призналась, что ей крайне тяжело общаться с такой совершенной семьей, в то время как ее собственная жизнь далека от совершенства². Ее импульсивное и чересчур романтичное желание выйти замуж себя не оправдало. Муж, за которым она поехала в Бразилию, оказался развратником и растратчиком и оставил ее ради другой женщины. После возвращения из Бразилии в Омаху ей оказалось тяжело смириться с жизнью разведенной матери двух дочерей.

Элис сообщила Сьюзи о том, что Эдит не вышла на работу в Высшую техническую школу. Обеспокоенная Элис отправилась к ней домой. Она звонила и стучала, но никто не отозвался. Элис сказала Сьюзи, что боится, не случилось ли чего-то плохого. Сьюзи выбежала из салона, вскочила в свой золотой «кадиллак-кабриолет» с откидной крышей, даже не успев снять бигуди. Она доехала до дома Эдит и принялась стучать в дверь и звонить. Никто не отвечал, но она каким-то образом умудрилась проникнуть внутрь. Дом был пуст — ни сообщения, ни записки. Машина Эдит стояла в гараже. Спустившись в подвал, Сьюзи нашла Эдди с глубокими порезами на запястьях. Она была мертва.

Сьюзи позвонила в скорую помощь, а затем сообщила ужасную новость семье. Никто не ожидал, что депрессия Эдит была столь глубокой. Ни один из Баффетов не мог предположить, что она окажется очередной жертвой проблемы семьи Шталь — неустойчивостью психики.

Все испытывали неоднозначные чувства — и вину за то, что никто не заметил глубины отчаяния Эдит, ощущавшей себя изгоем, и скорбь от потери. Уоррен, Дорис и Берти были потрясены и опечалены самоубийством милой, доброй тетушки, к которой они относились с большой любовью еще с детских времен.

Сложно описать чувства и мысли шестидесятидвухлетней Лейлы в связи со смертью сестры. Вряд ли они сильно отличались от того, что испытывают родственники других самоубийц, — гнев и острое одиночество. Смерть Эдит перечеркнула последние надежды на восстановление разрушенных отношений; Лейла осталась единственным представителем своей семьи. Кроме того, представители семьи Шталь еще раз опозорили в глазах Лейлы семью Баффетов — на этот раз грехом самоубийства. Каковы бы ни были чувства Лейлы, но всего через месяц после смерти сестры она внезапно вышла замуж за Роя Ральфа, приятного человека старше ее на 20 лет. Ральф ухаживал за ней со времен смерти Говарда, но прежде она отклоняла все его предложения. Родственники, скучая, выслушивали ее бесконечные рассказы о том, какими счастливыми были 38 с половиной лет, прожитых вместе с Говардом. Что и говорить, она здорово поразила всех, повернув свою жизнь вспять и сменив имя на Лейла Ральф. Кое-кто подозревал, что она выжила из ума. Возможно, так оно и было, хотя бы временно. Говард, чье незримое присутствие постоянно ощущалось в жизни семьи и после смерти, почти перестал упоминаться на семейных сборищах. А его дети с трудом привыкали к отчиму, которому исполнилось уже восемьдесят лет.

Тем временем Сьюзи все больше поглощали дела — не только семейные, но и общественные. Она начала давить на Уоррена, заставляя того сменить линию поведения. Партнерство Баффета было нашпиговано акциями American Express, как индейка ко Дню благодарения. Компания закончила 1965 год с активами стоимостью 37 миллионов долларов, а ее прибыль только по этим акциям составила 3,5 миллиона. Цена акций выросла сначала до 50 долларов, затем до 60, а потом и до 70. Комиссия тридцатипятилетнего Уоррена составила более 2,5 миллиона, а его совместная со Сьюзи доля в партнерстве выросла до 6,8 миллиона. По меркам 1966 года Баффеты считались очень богатыми людьми. Сколько денег им было нужно? Как долго он еще собирался работать такими темпами? Сьюзи полагала, что раз уж они стали такими богатыми, пришло время сделать что-то для Омахи.

В 1966 году Сьюзи загорелась новыми идеями и нашла свое призвание в жизни, сблизившись с руководителями чернокожего сообщества Омахи. Она проводила время, организуя «мозговые штурмы», занимаясь публикациями, проводя негласные переговоры — и все это в городе, где расовое напряжение уже достигло грани, за которой начинается насилие. Каждое лето в крупных городах страны вспыхивали расовые беспорядки. Все начиналось с незначительных инцидентов с участием полиции. До этого, в 1965 году, Мартин Лютер Кинг выступил со своим знаменитым призывом, — теперь дело уже не могло ограничиваться отменой сегрегации на работе и в публичных местах. Пришло время отказаться от сегрегации и по месту проживания. Эта идея испугала многих белых жителей, особенно после беспорядков в Уоттсе, пригороде Лос-Анджелеса, превратившегося в зону военных действий. Поджоги, перестрелки и грабежи привели к гибели тридцати четырех человек. Аналогичные беспорядки происходили в Кливленде, Чикаго, Бруклине, Джексонвилле, штат Флорида, и множестве других городов³. В течение двух недель в июле 1966 года беспорядки бушевали и в Омахе. Губернатор обратился за помощью к национальной гвардии, обвинив бунтовщиков в создании «среды, не позволяющей людям нормально жить»⁴. Сьюзи с жаром принялась за решение проблемы сегрегации в Омахе. Она попыталась вовлечь Уоррена в свою работу по защите гражданских прав, и вполне успешно, однако было очевидно, что такая деятельность не для него. В 1960-х годах Баффет вообще старался не общаться с теми, кого считал олухами, и не затруднялся объяснением своих действий. «Я был вовлечен в деятельность примерно пяти-шести групп. Но проблема состоит в том, что людям свойственно следовать определенной линии поведения — если они посвящают свою жизнь какой-либо идее, то через какое-то время становятся одержимыми ею. Сьюзи всегда замечала мое отношение к этим группам — я сидел среди этих ребят, но по моему лицу всегда было видно, насколько расходятся наши взгляды на решение той или иной проблемы».

По словам Мангера, подобные заседания вызывали у Уоррена «постоянную головную боль». Поэтому он предпочитал устраивать дела так, чтобы в комитетах сидели другие люди, а он бы просто снабжал их идеями. Однако нельзя сказать, что Уоррен был равнодушен к социальным и политическим вопросам. Он был очень обеспокоен возможностью ядерной войны — угроза ядерного конфликта казалась в начале 1960-х годов вполне реальной. Президент Кеннеди призвал семьи строить бомбоубежища для того, чтобы пережить ядерную атаку, а США едва смогли предотвратить ядерный конфликт во время противостояния Кеннеди и Хрущева по вопросу размещения советских ракет на Кубе. Баффет прочитал антиядерный трактат «Есть ли у человека будущее?», написанный в 1962 году философом Бертраном Расселом, и это произведение оказало на него большое влияние⁵. Он обнаружил у себя множество общих черт с Расселом, наслаждался его философскими построениями и часто цитировал его афоризмы или мнения по разным вопросам. Он даже поставил на свой стол небольшую табличку с цитатой из поразительного антиядерного «манифеста», над которым Рассел работал вместе с Альбертом Эйнштейном: «Помни о том, что ты человек, и забудь все остальное»⁶.

Однако еще сильнее Баффет интересовался антивоенным движением. Особенно важным для него это стало после того, как в 1964 году Конгресс принял резолюцию по вопросу конфликта в Тонкинском заливе, что позволило президенту Джонсону использовать военные силы в Юго-Восточной Азии без формального объявления военных действий. Суть конфликта состояла в том, что власти Северного Вьетнама были обвинены (без достаточных доказательств) в нападении на военный корабль США, и этот факт послужил для Америки формальным основанием для нападения на эту страну. Чтобы избежать призыва, многие молодые люди сжигали свои приписные свидетельства, шли в тюрьму или эмигрировали в Канаду. Сотни тысяч людей по всему миру вышли на улицы в знак протеста против разгоравшейся войны. Они маршировали и по Пятой авеню в Нью-Йорке, и по Таймс-сквер, и по площади перед Нью-Йоркской фондовой биржей. Демонстрации проходили в Лондоне, Риме, Филадельфии, Сан-Франциско, Лос-Анджелесе и множестве других городов.

Уоррен не был ни идеологическим пацифистом, как многие участники марша, ни крайним изоляционистом, как его отец. Но он четко понимал, что эта война неправедная, а участие США в ней основано на обмане, — и его, придававшего честности большое значение, это особенно беспокоило.

Он начал приглашать к себе в дом разных людей, имевших свою позицию по этому вопросу, и беседовать с ними. Как-то раз он даже попросил приехать интересного человека аж из Пенсильвании⁷. Однако при этом сам он никогда не выражал желания участвовать в антивоенных маршах.

Уоррен был сторонником специализации. Он считал, что его уникальными навыками являются особенный склад ума и способность делать деньги. Когда его просили о поддержке, он в первую очередь всегда предлагал поделиться идеями, способными принести деньги. Но иногда он делился (пусть и понемногу) деньгами, вручая их отдельным политикам или финансируя проекты Сьюзи. Он никогда не работал «в полях», напрямую вручая деньги, — ведь прямое участие в мероприятиях, вне зависимости от их важности или срочности, отнимало у него время, которое он с большей эффективностью мог бы потратить на размышления и зарабатывание денег, а значит, и на более крупное финансирование этих мероприятий.

Многие американцы в 1960-е годы испытывали непреодолимое желание сбросить господствовавшую в то время власть, развязавшую непопулярную войну, хотя их гражданское сознание зачастую вступало в противоречие с необходимостью зарабатывать на жизнь. Уоррен же считал, что работает на своих партнеров, а не на «Большого Человека», а кроме того, был уверен в том, что его деловые связи и деньги помогут развитию гражданских прав и организации антивоенных мероприятий. Поэтому он легко концентрировался на своей работе, не испытывая внутренних противоречий.

На самом деле он переживал трудности иного рола — ему стало слишком сложно находить объекты для инвестиций партнерства. В течение всего 1965 года он вкладывал средства в безопасные, но редкие «сигарные окурки» наподобие его старых любимцев Philadelphia and Reading и Consolidation Coal. Он умудрился найти несколько недооцененных компаний даже среди включенных в еженедельные отчеты Standard & Poors — Employers Reinsurance, F. W. Woolworth и First Lincoln Financial. Он купил некоторое количество акций Disney после того, как познакомился с Уолтом Диснеем и убедился в том, что этот гений шоу-бизнеса любит свою работу, умеет концентрироваться на главном и превращать предмет своей любви в бесценный набор интересных для публики развлечений. Однако концепция «великих компаний» еще не укоренилась в нем полностью, и он не был готов вкладывать в нее деньги. Разумеется, его доля в Berkshire Hathaway постоянно увеличивалась. Однако помимо этого он открыл короткие позиции по акциям компаний Alcoa, Montgomery Ward, Travelers Insurance и Caterpillar Tractor на семь миллионов долларов — он занимал акции, а затем продавал их в качестве страховки против риска падения рынка²⁰⁵. Когда инвесторы по разным причинам меняли свою точку зрения, цены на акции часто начинали падать подобно голубям, сбитым удачным выстрелом дробью. Баффет хотел, чтобы портфель, принадлежавший его партнерам, был надежно защищен.

В январе 1966 года от его партнеров поступило еще 6,8 миллиона долларов. Баффет внезапно оказался во главе партнерства с активами в 44 миллиона и слишком небольшим количеством «сигарных окурков», которые можно было бы зажечь с помощью этих денег. Впервые за все годы деятельности ему пришлось принять экстраординарное решение — он отложил часть денег²⁰⁶. Со дня окончания бизнес-школы Колумбийского университета единственная его задача состояла в том, чтобы собрать достаточный объем денег для финансирования своего бесконечного потока инвестиционных идей.

Затем 9 февраля 1966 года индекс Доу-Джонса перескочил мистическую планку в одну тысячу и закрылся всего на несколько пунктов ниже этой отметки. И тут начались причитания: «Доу на тысяче! Доу на тысяче!» Многие полагали, что рынок не сможет преодолеть этот барьер до конца года, однако эти прогнозы никак не мешали всеобщей эйфории.

Весь год Баффет провел в волнении о том, как бы не разочаровать своих партнеров. Он начал свое письмо партнерам с хороших новостей о высоких прибылях American Express. В частности, он написал фразу: «Наша “борьба с бедностью” в 1965 году прошла вполне успешно», намекая на программу президента Джонсона по созданию «великого общества» с помощью целого ряда новых программ в области социальной защиты. Однако при этом он впервые сказал своим партнерам слова, которые так или иначе повторялись в его последующих посланиях: «У меня есть ощущение, что мы приближаемся к точке, на которой дальнейший рост окажется неблагоприятным». Уоррен объявил, что закрывает двери партнерства, запирает их на ключ и прячет его в надежном месте.

Прием новых партнеров прекратился. Баффет не мог не пошутить по этому поводу и написал, что Сьюзи не может позволить себе иметь больше детей, потому что они «останутся не у дел». Эта шутка была достаточно смешной, так как никто из его детей не был — и не должен был быть — партнером. Уоррен четко давал понять своим детям, как будут обстоять дела с их финансовым состоянием в будущем. Он хотел убедиться в том, что они самостоятельно найдут свою дорогу в жизни. С самого раннего возраста каждый из детей знал, что не вправе ждать от него иной финансовой помощи, кроме оплаты расходов на образование. Баффет мог раскрыть перед своими детьми механизм партнерства лишь в образовательных целях — рассказать им о деньгах, инвестировании и о том, каким образом он организует свою жизнь. Точно так же он поступал и со своими обычными партнерами. Однако Уоррен крайне редко занимался «обучением» тех, с кем виделся каждый день. Он воспринимал процесс обучения как творческий и сознательный акт, происходящий перед аудиторией. Его дети не получали от него никаких уроков.

Вместо этого он купил от их имени акции Berkshire Hathaway. Будучи доверенным лицом фонда, который открыл для его детей Говард, он продал ферму, которую его отец собирался использовать в качестве семейного убежища, и купил на эти деньги акции. С учетом того, что Уоррен неодобрительно относился к незаработанному состоянию (и именно так воспринимал любое наследство), ему стоило оставить ферму в покое. Небольшая ферма в Небраске никогда бы не стоила больших денег, и его дети не стали бы состоятельными благодаря ей. Однако, инвестировав вырученные суммы в еле барахтающийся текстильный бизнес, он увеличил свою долю в Berkshire еще на две тысячи акций. Для сторонних наблюдателей всегда было загадкой, почему он так сильно заботится об этой компании. Активное «баф-фетирование» с целью приобретения контроля над ней казалось многим проявлением одержимости.

Дети Баффета не ожидали, что в один прекрасный день станут очень богатыми. В сущности, они даже не знали, насколько богата их семья⁸. Родители хотели, чтобы дети выросли неиспорченными, и им это удалось. Подобно другим детям, им приходилось прилагать множество усилий для того, чтобы выпросить деньги на карманные расходы. Однако Сьюзи при этом получала достаточно много денег, как если бы они с Уорреном находились в разводе. Она могла вести на них жизнь типичной представительницы верхнего эшелона среднего класса. Дети ездили на каникулы в интересные места, часто посещали загородные клубы, носили хорошую одежду и не могли не замечать «кадиллака» и мехов своей матери. Однако они никогда не получали деньги просто так. Отец обсуждал с ними каждый цент и время от времени отказывал им даже в самых небольших просьбах. Если он брал их в кино, то не платил за попкорн. Если кто-то из детей что-то просил у него, он обычно отвечал отказом со словами: «Если я сделаю это для тебя, то должен буду сделать и для других».

Какую бы мысль относительно денег они со Сьюзи ни хотели донести до детей, сквозной нитью проходила главная: «Деньги важны». Дети росли в доме, в котором деньги постоянно использовались в качестве инструмента контроля. Уоррен мог позвать Сьюзи-Болыиую на день рождения в магазин и дать ей 90 минут на то, чтобы пробежаться по нему и купить все, до чего у нее дотягивались руки. У Баффетов было принято следовать многолетней традиции заключения сделок. Хотя Сьюзи и считала, что наваждение Уоррена, связанное с деньгами, является чем-то недостойным, она не упускала шансов воспользоваться его манией в своих интересах. Ее последним увлечением стала борьба с лишним весом, которая, как и многое другое, требовала денег. В детстве Уоррен испытывал навязчивое пристрастие к измерительным весам — он мог взвешиваться до пятидесяти раз за день. Это увлечение не прошло у него и во взрослом возрасте. Он был одержим взвешиванием всей семьи и заботился о том, чтобы никто не был слишком толстым.

Однако принятые в семье гастрономические привычки никак не сопутствовали ни здоровью, ни стремлениям Уоррена. Сьюзи, страдавшая за два года до этого от мучительных спаек в брюшной полости, готовила без всякого энтузиазма. Поэтому они с Уорреном день за днем ели практически одно и то же — мясо и картофель в различных вариациях. В отличие от Уоррена Сьюзи ела еще и овощи, однако отказывалась от любых фруктов, делая исключение лишь для арбузов. Она мечтала о здоровом питании, однако при этом постоянно ела шоколад, хрустящие сладкие рисовые подушечки, готовила еду из консервов, ела много печенья и постоянно пила молоко. Уоррен завтракал чипсами с пепси-колой, ел много шоколада и попкорна, а в качестве основного блюда предпочитал стейки, гамбургеры и сэндвичи.

Наконец, Сьюзи предложила ему сделку — он должен был заплатить ей определенную сумму за то, чтобы ее вес оставался в пределах 53,5 килограмма. Но так как деньги волновали ее куда меньше, чем Уоррена, ее мотивация оставалась достаточно слабой. Сьюзи могла питаться нездоровой едой в течение месяца, а незадолго до дня взвешивания смело взгромоздиться на весы. Если «новости» были плохими и ей предстояло быстро избавиться от нескольких килограммов, она печально вздыхала, а затем говорила одной из подруг своей дочери: «Келси, мне нужно позвонить твоей матери и попросить у нее диуретики»⁹.

Сам же Уоррен поддерживал свой вес на нужном уровне с помощью денег. Когда дети были еще маленькими, он заполнил в пользу каждого из них чек на 10 000 долларов и сказал, что если на определенную дату он не будет весить меньше 79 килограммов, то подпишет эти чеки. Малышка Сьюзи и Хоуи предпринимали огромное количество попыток соблазнить отца мороженым и шоколадным тортом. Однако страх расстаться со своими деньгами был для Уоррена куда более сильным стимулом, чем желание поддаться соблазну. Он оформлял один чек за другим, но так никогда не подписал ни один из них¹⁰.

* * *

Вместо того чтобы пригласить в партнерство своих детей, Уоррен предложил стать последним партнером Маршаллу Вайнбергу, фондовому брокеру и другу Уолтера Шлосса, который дважды посещал семинары Грэхема. Вайнберг, человек с идеальным воспитанием, любивший искусство и философию, встретился с Баффетом на одной из лекций Грэхема в нью-йоркской Новой школе. Несколько раз они обедали вместе, обсуждая различные ценные бумаги, и постепенно стали друзьями. Вайнберг достаточно быстро оставил попытки вовлечь Баффета в мир музыки, искусства, философии или путешествий, однако Баффет частенько проводил через его компанию сделки, и Вайнбергу стало интересно принять участие в партнерстве. Во время одной из своих поездок в Нью-Йорк Уоррен согласился встретиться с ним и обсудить этот вопрос.

Остановившись в своем привычном номере в гостинице Plaza, он в холле встретился с Вайнбергом. Затем там же появилась Сьюзи.

Она подлетела к Уоррену, поцеловала, а затем обняла, как ребенка, и посмотрела на Вайнберга своими большими карими глазами. «Как ваши дела?» — обратилась она к нему. Она хотела знать о нем буквально все. Вайнберг почувствовал, что его будто приняли в семью, и ушел со встречи с ощущением, что нашел в лице Сьюзи нового друга. Ему также показалось, что в этот день он встретился с самым главным активом в жизни Баффета¹¹.

Вайнберг успел «проскочить в закрывавшуюся дверь» в самый нужный момент. В течение всего 1966 года война во Вьетнаме набирала обороты, а участники антивоенных демонстраций постоянно митинговали в Нью-Йорке, Бостоне, Филадельфии, Чикаго, Вашингтоне и Сан-Франциско. Фондовый рынок начал рушиться — с начала года падение составило 10 процентов. Баффет никогда не оставлял попыток найти объект для инвестирования, однако, несмотря на сжатие рынка, дни «сигарных окурков» безвозвратно ушли. Он начал серьезно беспокоиться о сохранении прежних результатов. Все чаще он стал думать о новом способе инвестирования — покупке компаний целиком, и эти мысли отнимали у него все больше времени.

Глава 29. Что такое камвольная пряжа

Омаха • 1966-1967 годы

Баффет управлял партнерством с активами 50 миллионов долларов, которому принадлежала текстильная компания, но при этом сам выглядел как Raggedy Man*. Его единственной уступкой тогдашней моде была небольшая прядь, которой он позволял выбиться из ежика волос над его высоким лбом.

Весь остальной мир понемногу привыкал к новым веяниям. Мужчины все чаще ходили во френчах а-ля Неру, водолазках или галстуках с геометрическими либо цветочными рисунками. Баффет же никогда не изменял своим узким галстукам и белым рубашкам (хотя их воротники стали чуть туже), а пиджак от старого серого костюма, который он носил день за днем, мешковато сидел на его плечах. Он отказывался расстаться со своим любимым свитером светло-желтого цвета с V-образным вырезом, хотя ткань на локтях истончилась до предела. Подошвы его ботинок прохудились. Когда Чак Питерсон попытался представить его потенциальному инвестору на одной вечеринке, тот замахал руками: «Да вы шутите!» Он даже не подошел к Баффету, чтобы поговорить с ним, — решение было принято исключительно из-за одежды Уоррена¹. Сьюзи не имела на него никакого влияния. Вкусы ее мужа сформировались в 1949 году, когда он торговал костюмами в магазине JC Penney, а мистер Лэнфорд говорил ему: «Никто не знает, что такое камвольная пряжа».

Теперь он покупал свои костюмы в магазине Parsow на первом этаже Kiewit Plaza, а владелец магазина Сол Парсоу пытался развить в нем вкус. Баффет считал Пар-соу «сумасшедшим франтом» и не обращал на его предложения никакого внимания. Уоррен считал, что хороший костюм — это тот, в котором «можно похоронить девяностолетнего банкира из небольшого городка в Западной Небраске»². Парсоу гордился еще и тем, что время от времени давал Баффету совет в отношении акций. Он отговорил его покупать акции производителя шляп Byer-Rolnick, предупредив, что шляпы выходят из моды. Он также рекомендовал Уоррену не инвестировать в компанию Oxxford Clothes, обратив его внимание на то, что «костюмный» бизнес практически не рос в 1960-х годах**. Тем не менее Баффет проигнорировал его совет не покупать компанию Berkshire Hathaway — производителя костюмной ткани³.

Так как Уоррен совершенно ничего не знал об одежде, остается тайной, почему на следующем этапе своей карьеры он решил купить целый магазин. Для того чтобы открыть в те дни бумажник, ему была нужна по-настоящему хорошая идея. Однако в 1966 году ему было сложно находить объекты для покупки в интересах партнерства.

И эту идею ему принес один из новых друзей — Дэвид «Сэнди» Готтесман. Готтес-ман чем-то напоминал Фреда Стэнбека, Билла Руана, Дэна Ковина, Тома Нэппа, Генри Брандта, Эда Андерсона и Чарли Мангера — людей, работавших над реализацией собственных проектов и «скармливавших» свои идеи Баффету. Вездесущий Руан познакомил их с Уорреном на обеде в Нью-Йорке. Готтесман, выпускник Гарварда, работал на небольшой инвестиционный банк и время от времени находил и обрабатывал случайные «сигарные окурки»⁴. Баффет считал его проницательным, дисциплинированным, упорным стопроцентным капиталистом. Разумеется, они подружились.

**

Тряпичник, герой детского стихотворения The Raggedy Man Джеймса Уиткомба Рили. Обе компании — Byer-Rolnick и Oxxford — были куплены компанией Koret в 1967 году.

«С тех пор, — вспоминает Готтесман, — каждый раз, когда у меня появлялась хорошая идея, я звонил Уоррену. Это было своего рода тестом. Если мне удавалось заинтересовать Уоррена, значит идея действительно была стоящая». Готтесман, типичнейший уроженец Нью-Йорка, ценил свое общение с Баффетом настолько, что часто сам приезжал в Омаху. «Мы проводили целые ночи в разговорах об акциях, — говорит он, — а затем я просыпался с утра и ехал на работу в Нью-Йорк. Также мы созванивались по воскресеньям около 10 часов вечера и проводили в разговоре об акциях еще около полутора часов. Я ждал этих звонков всю неделю, размышляя о том, какие акции стоит обсудить. Вне зависимости от того, какие акции я выбирал в качестве темы, казалось, что в большинстве случаев он знает о них больше, чем я сам. После окончания разговора я ложился в кровать примерно около полуночи, но не мог заснуть еще пару часов, настолько сильно был заряжен нашим общением».

В январе 1966 года Готтесман принес Баффету очередную идею. Она была связана с Hochschild-Kohn, почтенным универмагом, занимавшим почти целый квартал на оживленном перекрестке в центре Балтимора. И хотя он располагался совсем рядом с тремя конкурентами — Hutzler’s, Hecht Со. и Stewarts, — все четыре магазина процветали еще с тех времен, когда леди надевали шляпки и перчатки и ехали в экипажах в центр города, чтобы пообедать и посвятить весь день покупкам. Уважаемый магазин Hochschild-Kohn торговал одеждой, предметами домашнего обихода и посудой. Его владельцы, семья Кон, ездили на старых автомобилях и вели достаточно скромную жизнь — именно такой тип людей нравился Баффету.

Мартин Кон, руководивший компанией, позвонил Готтесману и сказал, что некоторые члены семьи думают о том, чтобы продать свою долю, и готовы предложить скидку. «Коны очень гордились своим магазином, — говорит Готтесман, — но даже торгуя хорошей одеждой, никогда не стали бы покупать ее там сами. Для них это было слишком дорого».

Когда Чарли Мангер оказывался в Омахе, он часто играл в гольф с Баффетом и Готтесманом. Они сидели в Omaha Country Club, пили холодный чай, разговаривали об акциях и подшучивали друг над другом. Но даже обсуждая одни и те же акции, они никогда не думали о том, чтобы заняться совместными операциями с ними. На этот раз Готтесман позвонил Баффету, рассказал ему о скидке и готовности членов семьи продать Hochschild-Kohn. Баффет проглотил наживку. У него практически не было акций предприятий розничной торговли, за исключением небольшого пакета акций F. W. Woolworth. Универсальные магазины открывались и закрывались по прихоти клиентов. Он знал о них не больше, чем о приготовлении суфле.

Баффет захотел услышать мнение Мангера, обладавшего уникальной способностью оценивать компании. Они полетели в Балтимор, познакомились с Конами, которые сразу же им понравились. Коны были очень цельными и надежными людьми, имевшими массу контактов по всему городу⁵. После историй с Ли Даймоном из Dempster и Сибери Стэнтоном из Berkshire Баффет знал, что, если он собирается купить компанию, ему понадобится надежный менеджер, на которого он мог бы положиться. Он чувствовал, что таким человеком может стать Льюис Кон. Имея прошлое финансиста, Кон отлично разбирался в цифрах и показателях прибыльности. Баффет, который и сам умудрился собрать вокруг себя триста партнеров и пообщаться за многие годы с бесчисленным количеством руководителей компаний, сразу же оценил способности Кона. Эти два человека посмотрели на баланс компании и сразу же, не теряя времени, заключили сделку на 12 миллионов долларов.

Мангер провел переговоры с Мартином, родственником Льюиса Кона, действующим руководителем компании, которого посчитал «отличным стариком, мудро руководившим своим делом». Он сообщил Мартину Кону: «В магазине я сразу же увидел множество пожилых женщин с опухшими лодыжками, стоящих за стойками парфюмерного отдела и вряд ли имеющих достаточные пенсионные накопления. Вы действительно хотите продать этот бизнес, являющийся делом всей вашей жизни, человеку, который будет надоедать вам просьбами дать им денег на старость? Или вы предпочтете подумать о себе?»⁶ Кон выбросил полотенце на ринг так быстро, что Чарли едва успел его схватить⁷.

30 января 1966 года Баффет, Мангер и Готтесман основали холдинговую компанию Diversified Retailing Company Inc. для «приобретения компаний из различных отраслей, в особенности розничной торговли»⁸. Баффету принадлежало 80% DRC. Готтесман и Мангер получили по 10%. Затем Баффет и Мангер направились в Maryland National Bank и попросили о ссуде для покупки компании. Сотрудник банка посмотрел на них широко раскрытыми глазами и воскликнул: «Шесть миллионов долларов за маленький старый Hochschild-Kohn?»⁹ Но даже после этих слов ни Баффет, ни Мангер (как ни странно) не подвергли сомнению собственное решение и не выскочили из банка с громкими воплями.

«Мы полагали, что покупаем магазин второго эшелона по цене третьего», — говорил Баффет о маленьком старом Hochschild-Kohn.

Никогда прежде он не занимал значительных сумм для покупки компании. Однако они рассчитали величину запаса надежности, способную снизить их риски, а процентные ставки в то время были достаточно низкими. Прибыль магазина была достаточно низкой, однако росла на протяжении многих лет. Проценты по кредитам могли оставаться на прежнем уровне, следовательно, любой рост прибыли шел прямо в карман инвесторов.

«Покупка Hochschild-Kohn чем-то напоминала покупку яхты. У владельца яхты есть всего два счастливых дня — день, когда он ее покупает, и день, когда ее продает»¹⁰.

Льюис Кон и Сэнди Готтесман вылетели в Лагуна-Бич, где Баффеты арендовали дом, и поселились в мотеле неподалеку. Баффет занялся с Коном и Готтесманом стратегическим планированием. Льюис Кон начинал нравиться ему все больше и больше.

«Он был прекрасным парнем с огромным IQ, достойным человеком, который отлично вписался в партнерство при покупке Hochschild-Kohn». Баффету и Сьюзи было приятно общаться с семьей Кона. Обычно это происходило так: он с Коном обсуждал деловые вопросы, а Сьюзи развлекала его жену. Теперь в социальную жизнь Баффетов вошли люди, жившие вне Омахи, — Баффеты общались с ними либо во время деловых поездок Уоррена, либо когда Коны сами посещали Баффетов в Калифорнии.

Во время своего очередного визита в Балтимор Баффет нашел новую тему для размышления. Кон показал ему планы строительства двух новых магазинов (в Йорке и Мэриленде), которые компания вынашивала последние два года. Идея заключалась в повышении капитализации за счет исхода из города в пригороды. Все больше людей начинало ездить в пригородные шопинг-моллы.

«Они строили планы в отношении этих двух магазинов уже на протяжении пары лет. Парень, отвечавший за мужскую одежду, уже сделал подробные выкладки по торговым площадям. Он точно знал, каким образом будет декорировать свой отдел. Все было готово и у женщины, отвечавшей за дорогую женскую одежду». Баффет не любил конфронтации и ненавидел разочаровывать людей, но пришел с Чарли к выводу о том, что открытие магазинов в этих новых местах не входило в их планы. Он заикнулся о том, чтобы прикрыть проект магазина в Йорке, но столкнулся с сопротивлением и сотрудников, и руководителей Hochschild-Kohn. Уоррен почувствовал, что у него нет сил для борьбы, и сдался. Однако он смог поставить жирную точку на проекте магазина в Мэриленде. «Я просто перечеркнул этот проект. И все замолчали как убитые».

Цифры из Балтимора становились все более тревожными. Каждый раз, когда один из четырех конкурирующих универмагов устанавливал у себя новый лифт, три остальных должны были сделать то же самое. Каждый раз, когда один магазин обновлял витрины или покупал новые кассовые аппараты, все остальные должны были следовать его примеру. Баффет и Мангер называли такую стратегию «стойкой на цыпочках на параде»¹¹.

Наконец-то у Баффета и Мангера нашлось дело, в котором они могли выступать в качестве партнеров. С помощью Diversified Retailing они вместе с Готтесманом смогли, в сущности, создать отдельную компанию для владения розничным бизнесом. Однако приобретение Hochschild-Kohn положило начало новой стратегии, которая потом проявилась и на более продвинутых рынках, — Баффет снизил свои стандарты оценки инвестиций. То, что он взял на вооружение эту стратегию в то время, когда ему было все сложнее находить хорошие инвестиции на фондовом рынке, не было случайностью.

«В данном случае мы находились под сильным влиянием Грэхема, — говорит Мангер, — и нам казалось, что если у нас достаточно много активов в расчете на каждый доллар, то мы каким-то образом сможем повернуть ситуацию в свою пользу. Мы недооценили степень важности конкуренции между четырьмя универмагами в Балтиморе в условиях, когда универмаги как таковые уже не обладали достаточным весом на рынке».

За первые два года работы с Hochschild-Kohn Баффет понял, что самое главное в рознице — мерчандайзинг, а не финансы. Он и его партнеры узнали о ритейле достаточно много, чтобы понять, что этот бизнес чем-то похож на ресторанный — в сущности, он представлял собой изнурительный марафон, в котором была важна каждая миля, а свежий и агрессивный соперник мог быстро тебя обогнать. Однако когда у трех партнеров появилась возможность купить через DRC еще один магазин (не похожий на первый и управлявшийся человеком, разбиравшимся в мерчандайзинге), они воспользовались ею. Весть об этом магазине принес им Уилл Фелстинер, юрист, помогавший им во время оформления сделки с Hochschild-Kohn. Уилл сказал: «Если вас интересует розничная торговля, то вот вам данные магазина Associated Cotton Shops, торгующего женскими платьями». Баффет сделал еще один шаг в сторону от своего «круга компетентности». Но именно этот шаг позволил ему познакомиться с одним из величайших менеджеров, с которыми ему доводилось встречаться в своей жизни.

В наши дни Мангер называет Associated Retail Stores, родительскую компанию Cotton Shops, не иначе как «дешевой мелочью»¹². И он, и Баффет заинтересовались магазинами третьего эшелона, продававшимися по цене четвертого. Associated владела восьмьюдесятью магазинами с объемом продаж 44 миллиона долларов и прибылью около двух миллионов долларов в год. Шестидесятитрехлетний хозяин компании Бенджамин Рознер владел сетью магазинов-дискаунтеров, расположенных в не самых благополучных пригородах Чикаго, Баффало, Нью-Йорка и Гэри. Сеть использовала для своих магазинов несколько названий, в частности Fashion Outlet, Gaytime и York. Иногда Рознер открывал в одном районе несколько магазинов с одним и тем же ассортиментом, но под разными названиями. Они различались по размерам — самый маленький магазин был размером со скромную квартиру в Нью-Йорке, а самый большой — размером с пригородный дом. Рознер держал накладные расходы на минимальном уровне и торговал только за наличные. Управление этими магазинами требовало нестандартных навыков. Например, менеджер магазина в Чикаго, расположенного на Милуоки-авеню, большая и решительная женщина, «дула в свисток каждый раз, когда в магазин заходил человек, похожий на воришку». Все сотрудники бросали свои дела и начинали наблюдать за посетителем. Она знала в лицо практически всех воришек города, и уровень потерь из-за краж в ее магазине был куда меньше, чем можно было ожидать от неблагополучного района²⁰⁷.

Бен Рознер, родившийся в 1904 году в семье иммигрантов из Австро-Венгрии, вылетел из школы в четвертом классе. В 1931 году, в самый разгар Великой депрессии, он открыл небольшой магазинчик на севере Чикаго. Его капитал составлял 3200 долларов. Вместе с партнером по имени Лео Симон он начал торговать платьями по 2,88 доллара¹³. Симон умер в середине 1960-х годов, но Рознер продолжал платить его вдове Айе Симон (дочери издателя-магната Мозеса Анненберга) зарплату Лео в обмен на номинальную работу — подписку чеков на арендные платежи по восьмидесяти магазинам.

«Это продолжалось около шести месяцев, а затем она начала жаловаться, критиковать и давать беспристрастные оценки. И это в конце концов надоело Бену. Она была по-настоящему испорченной женщиной. Бен же был человеком с принципами. По его собственным словам, он мог сражаться с кем угодно, кроме своих партнеров. С его точки зрения, она перестала быть его партнером. Поэтому он решил положить этой ситуации конец.

Он решил наказать ее. Он планировал продать мне весь бизнес по бросовой цене, несмотря на то что владел половиной. Ему казалось, что таким образом он преподаст зарвавшейся дамочке неплохой урок. Как только мы встретились с ним, он рассказал мне эту историю, и я быстро ухватил ее суть».

Баффету уже доводилось общаться с людьми, которые убеждали себя, что им будет лучше, если они с чем-то расстанутся. Он знал, что таким людям лучше не мешать. «Сначала он рассказывает о компании, которую выстраивал всю свою жизнь, а затем о том, что просто сходит с ума из-за того, что не может вынести вдову своего партнера. Он находится в полном раздрае. Чарли решает присоединиться к нашему разговору. Примерно через полчаса Бен вскакивает со своего места, а затем говорит: “Мне сказали, что ты самый быстрый стрелок на всем Западе! Решайся!”, а я ответил: “Я приму решение до конца дня”».

Баффету был нужен хороший менеджер, однако Рознер собирался оставаться на своем месте лишь до конца года, а затем передать компанию новым владельцам.

Тем не менее Баффет заметил, что как компания не могла существовать без Рознера, так и сам Рознер вряд ли мог бы прожить без компании.

«Он слишком сильно любил ее, чтобы просто так уйти. Он делал дополнительную копию всей отчетности магазина для того, чтобы не терять времени и изучать данные, даже находясь в туалете. А еще у него был соперник — Милтон Петри из Petrie Stores. Как-то раз Бен пошел на большую вечеринку в отеле “Уолдорф”. Милтон тоже там был. Они немедленно начали обсуждать деловые вопросы. Бен спрашивал его: “Сколько ты платишь за свои лампочки? А какую наценку делаешь на ... ?” Это было все, о чем Бен мог говорить. Наконец, он задал Милтону вопрос: ^МА сколько ты платишь за туалетную бумагу?” Милтон ему ответил. Оказалось, что Бен покупал ее гораздо дешевле, однако он знал, что дешевизна — не всегда лучшее решение. Милтон это подтвердил: “Да, это лучшие условия, которые я мог выторговать”. Бен тут же извинился, поднялся с места, покинул мероприятие, поехал на свой склад в Лонг-Айленде и принялся разрывать упаковки с туалетной бумагой и проверять количество листов в каждом рулоне — он был чертовски подозрителен. Он знал, что разница между закупочной ценой, по которой они с Милтоном покупают бумагу, не может быть такой большой, поэтому заподозрил, что его обманывают поставщики.

Так оно и оказалось. Поставщики говорили ему, что в каждом рулоне содержится по 500 листов бумаги. На самом деле их оказалось значительно меньше. Они действительно пытались его обмануть».

Баффет знал, что хотел бы заниматься бизнесом с парнем, которому ничего не стоило уйти с важного мероприятия ради того, чтобы проверить количество листов в рулоне туалетной бумаги. Человек, готовый обмануть другого человека, сидящего напротив него за столом, никогда не смог бы стать партнером Уоррена. Он договорился с Рознером на шесть миллионов долларов. Стремясь добиться того, чтобы Рознер остался на работе и после продажи компании, он не скупился на лесть и похвалы, затем придумал ему несколько заданий, результатам которых можно было бы дать нормальную количественную оценку, а затем просто оставил его в покое¹⁴.

Баффет чувствовал себя одним из Бенов Рознеров нашего мира — в их непримиримости таился дух успеха. Он устал от проблемных компаний типа Hochschild-Kohn и постоянно искал людей типа Бена Рознера, выстроивших великолепные компании, которые он мог отныне купить. Он разделял с Рознером одну и ту же навязчивую страсть. Сам Баффет говорил об этом так: «Энергия — это плата за совершенство».

Глава 30. Реактивный Джек

Омаха • 1967 год

В конце 1967 года Сьюзи начала думать о том, что если бы Уоррен перестал так много работать, то смог бы уделять больше внимания и ей, и всей остальной семье. С ее точки зрения было очевидно, что они с Уорреном могут вести вполне хорошую жизнь с состоянием восемь — десять миллионов долларов. Комиссионные Уоррена за 1966 год составили 1,5 миллиона долларов, а капитал превысил девять миллионов*. Сьюзи пыталась убедить Уоррена в том, что пришло время для менее напряженной работы. Однако тот совершенно не собирался сходить с накатанной колеи, несмотря на то что постоянно перемещал фокус своего внимания — находя деньги для партнерства, покупая акции National American, Sanborn Map, Dempster, Berkshire Hathaway, Hochschild-Kohn, American Express и делая массу более мелких инвестиций. Иногда в самолете у него начинала болеть спина, и время от времени Сьюзи приходилось ухаживать за ним по нескольку дней, пока он корчился от боли. Доктора не могли найти причины болей — по их мнению, это было каким-то образом связано с его работой или стрессом. Однако Уоррен не перестал бы работать из-за каких-то там болей в спине. Это было так же невероятно для него, как съесть большую тарелку брокколи, руководствуясь соображениями здоровья.

Он был всегда занят — книгой, телефонным звонком, партией в бридж или покер с друзьями типа Дика Холланда или Ника Ньюмана, успешного бизнесмена, владевшего торговой сетью Hinky Dinky, в магазине которой маленький Уоррен испытал большое унижение после того, как дед отправил его купить там немного хлеба.

Ньюман и его жена были активными членами местного сообщества и много занимались защитой гражданских прав. Как и Холланды, они представляли собой портрет типичных друзей семьи Баффетов. Сами Уоррен и Сьюзи почти не выходили в «городской свет».

Их общественная жизнь представляла собой серию повторявшихся событий, зависевших от ритма работы Уоррена. Они часто ездили в гости к друзьям. Тем не менее, живя в Омахе, Сьюзи не оставалась в изоляции. Она постоянно курсировала между друзьями и членами семьи, занималась общественной работой и помогала тем, кто нуждался в ее помощи. На постоянно открытой двери заднего хода в доме Баффета висела табличка «Доктор принимает». Часто можно было увидеть, как по дому блуждает то один, то другой «пациент» Сьюзи. Ее посещали люди разного возраста, занятий, по-разному настойчивые. Они просили, и Сьюзи давала им необходимое. И чем больше они просили, тем больше от нее получали.

Когда Сьюзи обращалась к Уоррену, он давал ей деньги. Если она просила больше, чем обычно, он не возражал. Пока она не поднимала вопрос о том, как он проводит свое время, он давал ей почти все, что она просила. В этот год они перестроили свой дом.

Хотя дом уже был самым большим в квартале, под руководством Сьюзи на месте старого гаража появилось новое крыло, что дало возможность соседским ребятам собираться в новой большой комнате. А у Уоррена появилось в подвале новое место для игры в пинг-понг. Он начал приглашать в эту комнату поиграть своих друзей и коллег по бизнесу.

Хотя во многом Уоррен оставался ребенком и Сьюзи мечтала о том, чтобы он стал более внимательным отцом, он был достаточно лояльным и преданным семье — регулярно ходил на детские мероприятия в школу и выезжал с детьми на отдых в каникулы. И хотя 1967 год, год Белого кролика и Сержанта Пеппера*, ознаменовал собой пик рок-н-ролльной культуры, густо замешанной на наркотиках, Баффеты (невзирая на то, что Сьюзи-младшая училась в восьмом классе, Хоуи — в шестом, а Питер — в третьем) избежали волнений, обрушившихся в те годы на многие другие семьи.

Сьюзи-младшая превратилась из робкого ребенка в самодостаточного подростка и авторитетного босса для своих младших братьев.

В то время как ее мать наполняла дом балладами и музыкой в стиле соул (она пела сама или постоянно ставила пластинки), Малышка Суз повернулась в сторону рок-н-ролла. Вместе с братьями она слушала такие группы, как Byrds и Kinks. Однако при этом она придерживалась строгих правил и никоим образом не соприкасалась с наркотиками, в том числе и в школе. Хоуи, которому уже исполнилось двенадцать, был еще ребенком — как-то раз он попытался напугать сестру и ее друзей тем, что залез в костюме гориллы на дерево и постучался снаружи в окно ее комнаты. С годами его розыгрыши становились все более изощренными, а порой и опасными. Однажды он вытолкнул собаку по имени Скаут на крышу, а затем спустился вниз и позвал ее. Хоуи было интересно, отзовется ли пес на его голос. Скаут отозвался, и дело закончилось сломанной лапой и ветеринарной клиникой. Хоуи бурно протестовал против наказания: «Я просто хотел проверить, сможет ли он спрыгнуть»¹. Время от времени мать запирала его в комнате (что его жутко пугало). Тогда он купил в магазине навесной замок и сам начал время от времени запирать мать в ее спальне. Питер же проводил много часов за фортепьяно, играя в одиночку или в паре со своим другом Ларсом Эриксоном. Он выигрывал один конкурс молодых талантов за другим — казалось, что он растворяется в музыке точно так же, как его отец — в зарабатывании денег.

Единственным членом семьи, которого привлекла темная сторона психоделических шестидесятых, оказался 17-летний Билли Роджерс, сын Дотти (сестры Сьюзи). Он был джазовым гитаристом и в какой-то момент начал экспериментировать с наркотиками. Его мать занималась различной волонтерской работой, любила шить, часто спала до полудня, и время от времени ее мысли витали так далеко, что с ней было буквально невозможно поддерживать связную беседу. Дотти начала пить и перестала уделять внимание своим детям.

Сьюзи часто брала Билли с собой на концерты местного джазового музыканта Кэлвина Киза — не только для того, чтобы Билли мог перенять технику, но и чтобы хоть как-то направить его на путь истинный². Эта задача была крайне сложной — привязанность к марихуане и ЛСД была чуть ли не повсеместной, а Тимоти Лири²⁰⁸ громогласно приглашал Америку «проснуться, настроиться и отвергнуть прошлое» (Turnon, tune in, dropout). Молодежная контркультура протестовала против всяческих авторитетов, даже тех, что являлись основой жизни в течение многих десятилетий. «Это больше не Америка Эйзенхауэра», — произнес один из хиппи, живших летом того года в районе Сан-Франциско под названием Хэйт-Эшбери. Многим его ровесникам было достаточно этих слов и не требовалось никаких пояснений³. Однако Уоррен, как и прежде, продолжал жить в эйзенхауэровской Америке. Он не заболел битломанией. Он не распевал Kumbaya²⁰⁹ и не развешивал по стенам плакаты с надписями о том, что «война вредна для детей и других живых существ»²¹⁰.

Его сознание оставалось незамутненным. Он погрузился в тщательные философские размышления, разрываясь между философиями «сигарных окурков» Бена Грэхема и «великих компаний» Фила Фишера и Чарли Мангера.

«Я находился под большим впечатлением от Чарли Мангера и пребывал в каком-то пограничном состоянии, бросаясь то туда, то сюда. Возможно, что-то подобное происходило в годы протестантской Реформации. В один день я мог слушать Мартина Лютера, а в другой — Папу Римского. Разумеется, в роли Папы выступал Бен Грэхем». В то время как Мангер приколачивал свои тезисы к дверям Храма Сигарных Окурков²¹¹, сам рынок уже постепенно отказывался от авторитетов прошлого и настоящего. В 1960-х годах слухи и сплетни об акциях наполняли каждую вечеринку, а домохозяйки все чаще звонили из массажных кабинетов своим брокерам. Объем торгов вырос на треть⁴. Баффет в свои 36 лет чувствовал себя глубоким старцем в мире Transitron, Polaroid, Xerox, Electronic Data Systems и других компаний с совершенно непонятными ему технологиями. Он сообщил своим партнерам, что намерен снизить темп. Он писал: «У нас попросту нет достаточного количества хороших идей»²¹². Однако он не ослабил правил в отношении поиска способов для более эффективной работы своих денег. Уоррен установил два новых ограничения, которые, напротив, усложняли инвестиционный процесс. Отныне его личные предпочтения стали частью официального канона.

1. Мы не занимаемся компаниями, успех которых определяется технологиями, недостаточно понятными для того, чтобы я принял решение об инвестиции. Я знаю о полупроводниках или интегральных цепях не больше, чем о брачных обычаях народа хрзаьич.

2. Мы не будем заниматься инвестициями даже при возможности высокой прибыли в проектах, где велики шансы на возникновение значительных проблем, связанных с людьми.

Под такими «значительными проблемами» он имел в виду массовые увольнения, закрытие заводов и деятельность профсоюзов, направленную на организацию забастовок. Это также означало, что перед тем, как «раскурить» очередной «сигарный окурок», ему нужно было дважды, а то и трижды подумать.

Даже те «сигарные окурки», которые уже принадлежали ему, приносили немало головной боли. Компания Berkshire Hathaway пребывала в состоянии «подключения к аппарату искусственного кровообращения». Баффет нанял на работу Верна Маккензи, своего прежнего аудитора из Peat, Marwick, и отправил его в Нью-Бедфорд для руководства полуразвалившейся текстильной фабрикой. Он немало сожалел об ошибке, которую сделал на последнем собрании правления Berkshire Hathaway. Ему показалось, что новость о том, что «наша подкладочная ткань пользуется огромным спросом и мы уже распродали запасы нескольких месяцев и заработали кучу

денег» (что впоследствии оказалось лишь краткосрочным финансовым успехом)⁵, заслуживает того, чтобы акционеры впали в эйфорию и начали разговоры о выплате 10-центового дивиденда на акцию. Юристы компании выдвинули предположение о том, что Berkshire показывает настолько хорошие результаты, что может подвергнуться риску обвинения в неоправданном накоплении нераспределенной прибыли. Может быть, Баффет проявил слабость или просто размечтался, но, как бы то ни было, он согласился с распределением части прибыли. Десять центов на акцию казались ему пустяковой суммой. Потребовалось всего 24 часа для того, чтобы он осознал ошибочность своей позиции. Однако было уже слишком поздно, и не свойственная ему готовность пойти на компромисс стоила его партнерам и акционерам 101 733 доллара, которые, как он знал, в один прекрасный день могли бы превратиться в миллионы²¹³. Подобную ошибку он не допускал больше никогда.

Восемь месяцев спустя Баффет предложил акционерам Berkshire сделку по обмену одной бумаги на другую. Каждый, кто хотел иметь ценную бумагу, приносящую доход, мог получить облигацию с купоном 7,5% в обмен на свои акции. В итоге в компанию вернулось 32 000 акций. С помощью этого шага Баффет смог избавиться от группы акционеров, жаждавших получения прибыли, и сохранил лишь тех, кто был заинтересован скорее в росте компании, а не в дивидендах. По словам Верна Маккензи, «это было великолепным шагом»⁶. Разумеется, вследствие сокращения количества акций в обращении Уоррен получил возможность усилить свою власть над Berkshire, при том что масштабы его изначальной ошибки при покупке компании становились все яснее. Кен Чейс стоически следовал приказам Баффета по сокращению объемов бизнеса. Вместо того чтобы следовать жесткому пути прежних владельцев, Баффет прислушался к рекомендациям Чейса о том, что с профсоюзами стоит дружить, и решил пойти на определенные потери с тем, чтобы сохранить компанию в рабочем состоянии, а город Нью-Бедфорд — в спокойствии.

К 1967 году Чейс и Маккензи смогли вытащить несчастного производителя подкладочной ткани обратно на уровень точки безубыточности. К этому времени, однако, у всех на устах вновь появилось слово «инфляция», почти забытое со времен Второй мировой войны.

Расходы на заработную плату и сырье росли, как ил на дне реки, а иностранные и южные текстильные фабрики с более дешевой рабочей силой иссушали поток продаж Berkshire.

Баффет поделился новостями со своими партнерами: «В-Н сталкивается с реальными трудностями, присущими текстильному бизнесу. Хотя в настоящее время я не предполагаю потери вложенного в бизнес капитала, однако не вижу перспектив по получению хорошего возврата на активы, задействованные в нашем текстильном предприятии. Таким образом, этот сегмент нашего портфеля будет оказывать

значительное негативное влияние на нашу сравнительную производительность... особенно если Доу будет продолжать рост»⁷. Он пытался как можно быстрее вытащить деньги из текстильного бизнеса, поэтому погрузился в тонкости оперативного менеджмента на фабриках, ежедневно беседовал по телефону с Чейсом и Маккензи⁸. В октябре 1966 года Чейсу пришлось закрыть на неделю подразделение Box вследствие давления иностранных конкурентов. Менее чем через месяц Баффет приказал ему остановить работу подразделения KingPhilip D, расположенного на Род-Айленде и обеспечивавшего около 10% всего выпуска Berkshire. Потеря 450 рабочих мест знаменовала собой финальную точку в развитии хлопкового производства на Род-Айленде⁹. Баффет выразил свое мнение о происходящем фразой: «Прилив для нас более важен, чем пловцы»¹⁰. Но этого было недостаточно. После изучения данных Баффет понял, что подразделения Apparel Fabrics и Box Loom теряли так много денег, что единственный способ спасти их заключался в максимально быстрой модернизации оборудования. Однако бросать деньги из прибыльных подразделений на спасение тонущих было бы как раз той ошибкой, которую постоянно допускал Сибери Стэнтон. Баффет отказался инвестировать в этот бизнес. Ему казалось, это все равно что пытаться напитать пустыню водой с помощью садового шланга. Тем не менее закрытие предприятий привело бы к тому, что сотни людей оказались бы на улице. Баффет сел за стол, начал раскачиваться в кресле и думать, думать, думать.

Пикантность ситуации заключалась в том, что партнерство купалось в море денег²¹⁴, а брокеры на Уолл-стрит с ума сходили от компаний с большими запасами наличности. На фондовом рынке появилось новое поколение людей, выросших после Второй мировой войны и не помнивших уроки Большого биржевого краха и Великой депрессии. Пока они активно толкали рынок вверх до прежде невиданных высот, Баффет принялся закрывать свою позицию по American Express, которая уже стоила на 15 миллионов долларов больше, чем изначально уплаченная сумма в 13 миллионов, и составляла почти две трети всех доходов партнерства. Однако он совершенно не хотел направлять эти деньги в Berkshire Hathaway.

Скорее, самая важная задача на этот год для него состояла в том, чтобы найти нечто новое, на что он мог бы опереться до того, как сложное положение Berkshire не станет невыносимым. Живя в Омахе, он давно положил глаз на компанию National Indemnity, головной офис которой располагался всего в нескольких кварталах от его офиса в Kiewit Plaza. Баффет впервые встретился с основателем компании Джеком Рингуол-том в начале 1950-х годов в зале заседаний брокерской фирмы Cruttenden and Company. Рингуолт был одним из самых толковых и предприимчивых людей в городе.

В какой-то момент Элис, тетушка Уоррена, попыталась вовлечь Рингуолта в Buffett Partnership¹¹. Позднее Рингуолт утверждал, что Баффет потребовал минимальной инвестиции в 50 000 долларов (хотя в то время обычный взнос участников был значительно ниже). «Если вы думаете, что я позволю какому-то юнцу управлять 50 000 долларов из моих денег, то вы еще глупее, чем я думаю», — ответил, по слухам, Рингуолт и отказался инвестировать.

Рингуолт считал себя экспертом в области инвестирования, а склонность Баффета к секретам отвратила от него многих людей¹². Тем не менее Баффет продолжал внимательно следить за деятельностью National Indemnity. Будучи настоящей машиной по получению знаний, он хотел знать о страховом бизнесе все, что только возможно. Он прочитал массу книг, взятых из городской библиотеки, и понял, в чем состояла стратегия Рингуолта, — он стремился страховать самых проблемных клиентов.

Рингуолт, по мнению Баффета, представлял собой странный тип игрока на страховом рынке. С одной стороны, он крайне редко и осторожно принимал на себя лишние риски и был скуповат в быту, а с другой — вел себя как агрессивный страховщик. Каждый вечер он обходил дозором свой офис и выключал свет во всех комнатах¹³. Вместе с тем он применял нереально высокие ставки для страхования всего необычного: жизни цирковых артистов, укротителей львов, а также частей тел звезд бурлеска¹⁴. Он любил повторять: «Нет такой вещи, как плохой риск, есть лишь неправильно рассчитанная сумма взноса». Один из его первых успехов был связан с необычной ситуацией. Банк попросил его дать гарантию, что некий бутлегер (считавшийся покойным) не вернется в Омаху. Это было связано с тем, что предполагаемая вдова бутлегера хотела снять деньги с его счета, не дожидаясь истечения семилетнего срока, указанного в законе.

Рингуолт предположил, что адвокат человека, подозреваемого в убийстве бутлегера, наверняка знает, жив тот или мертв. Адвокат помог своему клиенту избежать наказания, однако вдова жертвы (и ее банк) полагали, что он просто хорошо сделал свое дело при отсутствии достаточных улик. Разумеется, адвокат не мог сказать Рингуолту, сознался ли ему клиент в убийстве или нет. Рингуолт придумал схему, при которой адвокат рисковал своими деньгами в случае наступления гарантийного случая. Он предположил, что если есть хотя бы малейший шанс на то, что бутлегер еще дышит, адвокат не возьмет на себя риски. Разумеется, язык денег оказался предельно точен. Бутлегер не вернулся домой, и банк так и не заявил о наступлении гарантийного случая. Джек Рингуолт был предприимчивым человеком и прирожденным гандикапером.

Он расширил свой бизнес и начал страховать таксистов. Затем увлекся страхованием результатов азартной игры для радиошоу — он сам придумывал подсказки для участников, помещал эти подсказки в футляры от помады и прятал в укромные места. Подсказки для игроков, вышедшие из-под его пера, были настолько туманными, что главный приз в радиоигре так никогда никому не удалось выиграть. Достаточно быстро Рингуолт превратился в набирающего обороты, энергичного и самого удалого бизнесмена в Омахе. Его дочь дала ему колоритное прозвище Реактивный Джек (Jet Jack). Он лично управлял всеми инвестициями National Indemnity, покупая крошечные позиции в акциях сотен компаний, и записывал мелким почерком в своей бухгалтерской книге: «50 акций National Distillers, 2500 акций Shaver Food Marts...» Он хранил в старой спортивной сумке сотни сертификатов на акции различных компаний.

В начале 1960-х годов Баффет связался со своим другом Чарли Хайдером, который был членом правления National Indemnity, и поинтересовался у него, не хотел бы Рингуолт что-нибудь продать. Ответ Хайдера заинтриговал его.

«Каждый год в течение пятнадцати минут Джек изъявлял активное желание продать National Indemnity. Всегда возникало что-то, приводившее его в бешенство. Иногда он мог быть раздражен из-за наступления какого-то страхового случая или чего-то в этом роде. Поэтому мы с Чарли Хайдером внимательно обсудили, в каких ситуациях Джек может терять рассудок раз в год и всего на 15 минут. Я попросил его сразу же связаться со мной, как только он увидит, что Джек вошел в свое странное состояние».

Как-то раз пасмурным днем в феврале 1967 года Хайдер обедал с Рингуолтом, который внезапно сказал: «Мне не нравится эта погода». Постепенно разговор дошел до того, что Джек вновь захотел продать National Indemnity. Рингуолт сам убедил себя в том, что без компании ему будет значительно лучше, — отсчет 15-минутного интервала пошел. «Возможно, в городе есть кто-то, кто захочет купить компанию, — сказал Хайдер. — Я думаю об Уоррене Баффете». Рингуолт дал понять, что заинтересован этим предложением. Хайдер позвонил Баффету и сообщил ему, что Джек Рингуолт может продать компанию за определенную сумму. «Мог бы ты встретиться с ним в ближайшие дни?» — «А как насчет сегодняшнего вечера?» — немедленно ответил Баффет. На следующее утро Рингуолт уезжал во Флориду, однако Хайдер убедил его перед этим посетить Kiewit Plaza*. Баффет попросил Рингуолта объяснить, почему он не продал компанию раньше. Рингуолт ответил, что все предыдущие предложения поступали от каких-то мошенников. После этого он начал излагать условия продажи. Прежде всего он хотел, чтобы компания осталась в Омахе. Чувствуя, что благоприятные 15 минут вот-вот закончатся, Баффет согласился оставить компанию в городе.

Далее Рингуолт сказал, что не хочет увольнения никого из сотрудников. Баффет не возражал и против этого. Рингуолт сказал, что все предыдущие потенциальные покупатели назначали слишком низкую цену. «А сколько вы хотите?» — спросил Баффет. — «Пятьдесят долларов за акцию», — ответил Рингуолт. Это было на пятнадцать долларов больше, чем цена, которую Уоррен считал справедливой. «Я согласен», — сказал Баффет.

«И вот так мы успели заключить сделку в течение благоприятных 15 минут. Конечно, после заключения Джек пришел в себя и остался не очень доволен. Однако он был честным парнем и решил не отказываться от нашего соглашения. Тем не менее после того, как мы пожали друг другу руки, он сказал: “Я думаю, что вы захотите увидеть финансовую отчетность компании, заверенную аудитором”. Если бы я согласился с этим, то он бы сказал: “Очень жаль, потому что я не могу ее представить и мы не можем заключить сделку”. Поэтому я просто ответил ему: “Я даже и не думал смотреть на аудированную отчетность — хуже ее ничего быть не может”. Затем Джек сказал: “Думаю, что вы хотите, чтобы я продал вам и мои страховые агентства”». Для Баффета было бы естественным согласиться с этим предположением — эти агентства контролировали отношения с некоторыми из клиентов National Indemnity. «Я же ответил: “Джек, я не куплю эти агентства ни при каких обстоятельствах”. Если бы я согласился с тем, что хочу купить агентства от имени Berkshire, то он бы заявил: “Увы, Уоррен, я не могу этого сделать. Видимо, мы неправильно друг друга поняли”. И этот диалог с различными вариациями повторился три или четыре раза. Наконец Джек сдался и продал мне компанию, хотя мне кажется, что на самом деле он не очень хотел это делать». Этого хотел Баффет, потому что Berkshire Hathaway представлял собой ужасный бизнес, и Уоррен постепенно занимался его ликвидацией. Новая сделка давала ему шанс перевести активы в отличную компанию. Он знал, что Рингуолт может изменить свое решение во время отдыха во Флориде, поэтому решил избежать риска и максимально быстро завершить сделку. Оба участника изъявили желание, чтобы контракт между ними уместился на одной странице¹⁵. В предельно сжатые сроки Баффет подготовил документы и разместил средства для покупки компании

За эту сделку Berkshire заплатила Хайдеру 140 000 долларов комиссионных.

на депозите в U. S. National Bank²¹⁵. Когда Рингуолт через неделю вернулся из Флориды, Баффет устремился к нему со скоростью курьерского поезда и контрактом, на котором было достаточно лишь поставить подписи. Рингуолт пришел на встречу с десятиминутным опозданием. Впоследствии Баффет и Хайдер выдвинули предположение, что Рингуолт на своей машине мотался по кварталу с целью найти место для бесплатной парковки¹⁶. Рингуолт же всегда говорил, что его просто задержали дела. Не исключено, что в эти десять минут он в последний раз обдумывал, будет ли ему лучше без компании. Возможно, он ругал себя за то, что поддался искушению и позволил втянуть себя в разговоры о продаже National Indemnity.

Баффет, разумеется, отлично знал, что покупка будет в интересах партнерства. National Indemnity давала ему шанс совершить резкий рывок вверх. Вскоре после этих событий он написал статью под скучным названием «Размышления о требованиях к капиталу страховых компаний». Слово «капитал», то есть «деньги», заставляет нас многое понять о том, что думал Баффет при покупке National Indemnity, так как именно капитал представлял собой кровеносную систему его партнерства. Он вытягивал капитал из Berkshire, и ему было необходимо найти для денег новое применение. National Indemnity брала на себя большие риски и поэтому нуждалась в значительном капитале. «По всем общепринятым стандартам, — писал он, — National Indemnity требует капитала слишком активно. Именно доступность дополнительных ресурсов в Berkshire Hathaway позволяет нам следовать политике агрессивного использования нашего капитала, которая в долгосрочной перспективе приведет к повышению прибыльности National Indemnity... Berkshire Hathaway вполне могла бы разместить в National Indemnity дополнительный капитал в случае, если мы потерпим неудачу с андеррайтингом»²¹⁶. В сущности, Баффет создал достаточно новый тип бизнеса. Если бы National Indemnity зарабатывала деньги, он мог бы направить их на покупку акций и компаний, а не оставлять их зимовать в хранилище National Indemnity. А если бы лев съел-таки укротителя, то National Indemnity потребовались бы средства на выплату компенсации рыдающей семье дрессировщика. В этом случае деньги вернулись бы обратно в National Insurance из других направлений бизнеса.

Привязка страхового бизнеса к хаотичному текстильному бизнесу Berkshire Hathaway привела к возникновению гомеостаза капитала. В сущности, капитал мог подчиняться не командам со стороны внешней среды, а указаниям самого Баффета. Бизнес перестал напоминать ящерицу, впадающую в спячку при первых признаках похолодания и выползающую на теплый камень с первыми теплыми лучами солнца.

Самая главная задача состояла в правильной оценке рисков. Таким образом, Уоррену было нужно, чтобы Джек Рингуолт, которого он уговорил продать бизнес, находился где-то поблизости. Баффет щедро заплатил Рингуолту и прилагал усилия для завоевания его дружбы. Как и в случае с Беном Рознером и Associated Cotton Shops, он купил великолепный бизнес, находившийся под управлением способного менеджера.

Эти два бизнесмена часто играли в теннис в Калифорнии. Рингуолт, имевший сходные с баффетовскими привычки в одежде, мог появиться на корте в грязном старом свитере, связанном его дочерью. На спине свитера огромными буквами было вышито его прозвище — Реактивный Джек. Как-то раз, когда они с Баффетом обедали в ресторане «Веселый Роджер», к ним подошел маленький мальчик. «Могу ли я взять у вас автограф, Реактивный Джек?» — спросил он. Рингуолт раздулся от гордости. Мальчик подумал, что перед ним сидит знаменитость — астронавт или кинозвезда. Конечно, более взрослые люди не совершили бы подобной ошибки, но в глубине души этот человек чувствовал себя настоящим Реактивным Джеком.

И это было вполне справедливо. Это таилось где-то внутри него и совершенно не зависело от того, как он выглядел. И хотя Рингуолт продал свою компанию, он смог получить обратно некоторую часть своих денег. Часть средств, которые он получил от продажи National Indemnity, он сразу же пустил на покупку акций Berkshire Hathaway²¹⁷.

Глава 31. Будущее — на эшафоте

Омаха • 1967-1968 годы

Летом 1967 года по стране прокатилась мощная волна гражданского неповиновения, поджогов и грабежей, невиданная со времен Гражданской войны. После этого доктор Мартин Лютер Кинг произнес фразу: «Если волнения такого типа, что мы видели прошлым летом, продолжатся, то мы столкнемся с угрозой захвата власти правыми партиями фашистского толка!»¹ И хотя Кинг был опечален отсутствием прогресса в борьбе с сегрегацией, он отказался поддерживать насильственные формы сопротивления. Некоторые активисты полагали, что Студенческий координационный комитет по ненасильственным действиям и Конференция христианских лидеров Юга, возглавляемая доктором Кингом, должны дать более активный отпор уродливым действиям ку-клукс-клана.

Активисты движения за ненасильственное сопротивление считали, что семья Баффетов (многие из членов которой теперь обладали немалым влиянием в Омахе) находится в составе их неформальной сети. Рэкки Ньюман, жена Ника Ньюмана, лучшего друга Уоррена в Омахе, вместе со Сьюзи занималась лоббированием в YMCA и других организациях интересов бедняков, стремясь добиться от них выделения больших сумм на работу своих отделений. С помощью Центра объединенного методистского сообщества, находившегося под управлением их чернокожего друга Родни Вида²¹⁸, Сьюзи и Рэкки отправляли чернокожих детей в летние лагеря и организовывали межрасовые дискуссии между студентами местных учебных заведений². Вид начал часто бывать в доме Баффетов. Джон Хардинг, управлявший бэк-офиса Баффета, собрал тысячи подписей под петицией, требовавшей отказа от расовой дискриминации в вопросах жилья. Ник Ньюман содействовал более активному вовлечению в борьбу Уоррена — Баффет напрямую спонсировал деятельность нескольких групп борцов за гражданские права. Роль Уоррена заключалась скорее не в повседневной работе, а в переговорах. Вместе с Ньюманом и Хардингом он давал показания в законодательном собрании города Линкольна по вопросу дискриминации в вопросах жилья. Сьюзи, в свою очередь, купила несколько домов и передала их в аренду чернокожим жителям, желавшим попасть в прежде белые районы³.

Незадолго до этого Уоррен был представлен общим знакомым из Hochschild-Kohn Джо Розенфилду, управлявшему сетью супермаркетов Younkers в городе Де-Мойн неподалеку от Омахи. Розенфилд имел немало связей в местных и федеральных политических кругах и всецело разделял политические взгляды Баффетов. Также он являлся доверенным лицом колледжа Гриннелл — небольшого островка радикализма в штате Айова²¹⁹. Либерально настроенные студенты планировали заняться после окончания учебы социальными проектами разного рода, а сам колледж направлял значительные суммы на увеличение доли афроамериканцев среди своих студентов.

Через 80 с хвостиком лет, прошедших с даты основания (в 1846 году), Гриннелл почти дошел до коллапса, однако за последние 25 лет, в течение которых Розенфилд принимал активное участие в его судьбе, колледж смог собрать на продолжение своей деятельности почти 10 миллионов долларов²²⁰. Розенфилд обладал острым умом, однако его часто видели опечаленным из-за семейной трагедии — его единственный сын погиб в результате несчастного случая. Сьюзи Баффет смогла достаточно быстро установить с Розенфилдом особые отношения. С учетом многих других совместных интересов было очевидно, что Розенфилд хочет вовлечь Баффетов в работу колледжа, самого главного дела своей жизни.

В октябре 1967 года колледж устроил трех дневное мероприятие с целью собрать средства для деятельности «гуманитарного колледжа в эпоху перемен». Для выступлений была приглашена плеяда ученых и представителей культуры 1960-х годов. В ней были и писатель Ральф Эллисон, чья книга «Невидимка» получила Национальную книжную премию; и антрополог Эшли Монтегю, поставивший под сомнение действенность существовавших концепций в отношении понятия расы; и философ, филолог Маршалл Маклюэн, популяризовавший идею «глобальной деревни», управляемой средствами медиа; и художник-авангардист Роберт Раушенберг; и Фред Френдли, бывший президент CBS News, и Джордж Чемпион, председатель правления Chase Manhattan Bank, говоривший об «устаревшей модели государства благосостояния». Однако главным спикером, которого ждали буквально все, был доктор Мартин Лютер Кинг — не так-то часто в Айову заезжали лауреаты Нобелевской премии мира. Розенфилд пригласил на собрание Баффетов — они оказались среди пяти тысяч гостей, толпившихся в зале Darby Gymnasium в ожидании утренней воскресной программы.

Кинг должен был прилететь на встречу вместе с президентом Морхауз-колледжа, которому надлежало представить собравшимся почетного гостя. Они опаздывали уже на несколько часов; солдаты, полиция и частные детективы находились во всеоружии с 10 часов утра, готовые к любым неожиданностям. По мере ожидания аудитория становилась все более голодной и все менее управляемой.

Наконец Кинг появился на подиуме в своем пасторском облачении. Для выступления он выбрал тему «Как остаться бодрствующим во время революции», и его звучный голос, читавший строки из стихотворения Джеймса Расселла Лоуэлла The Present Crisis (гимна движения за гражданские права), разносился по всему залу.

Truth forever on the scaffold, Wrong forever on the throne, —

Yet that scaffold sways the future, and, behind the dim unknown,

Standeth God within the shadow, keeping watch above his own*

Кинг говорил о смысле страдания. Вдохновленный идеями Ганди относительно ненасильственного сопротивления, он призывал вспомнить слова Нагорной проповеди:

Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царство Небесное.

Блаженны кроткие, ибо они наследуют землю⁵.

Сьюзи, до глубины души тронутая словами доктора Кинга, заметила, насколько сильное влияние эта речь оказала на ее мужа⁶. Баффет всегда внимательно относился к мощным и харизматичным ораторам. Теперь он во все глаза смотрел на стоявшего перед ним Кинга — образец морального мужества во плоти, человека, которого много раз избивали и сажали за решетку, заковывали в кандалы и приговаривали к каторжным работам; человека, которого били дубинками и угрожали ножом за его убеждения, человека, который создал целое движение и поддерживал его на протяжении десятилетия, невзирая на яростное сопротивление, жестокость и частые неудачи. Кинг говорил о власти ненасильственного сопротивления, «обезоруживающей противника. Она подвергает сомнению моральную основу его действий. Она ослабляет его прежние убеждения, в то же самое время призывая его совесть... Даже когда враг пытается вас убить, у вас есть внутреннее убеждение в том, что есть вещи, настолько ценные, дорогие и бесконечно важные, что за них стоит умереть. Если у человека нет ничего, за что он был бы готов умереть, он не приспособлен жить. Находя это главное, он обретает огромную силу»⁷.

Кинг был настоящим пророком, человеком, который видел, что зло можно победить через страдания. Он был способен пробудить ото сна множество людей, показав им все ужасы окружающего мира. Он призывал своих последователей разделить с ним это видение, подняться вместе с ним и вынести его на свет Божий. По его словам, христианство всегда считало, что перед тем, как водрузить на себя корону, необходимо достойно нести свой крест. Одна из мыслей, которую он часто повторял в своих речах, кольнула Баффета прямо в сердце и засела в его голове⁸. ²²⁰

«Законы нужны не для того, чтобы изменить сердца, — сказал Кинг, — а для того, чтобы ограничить бессердечных».

«Он выкрикнул эту фразу своим звучным голосом, а затем еще несколько раз повторил ее, говоря о тех или иных вещах», — вспоминал Баффет.

* ^{221 221}

Сьюзи часто говорила мужу, что жизнь не ограничивается сидением в комнате и зарабатыванием денег. Тем же октябрем 1967 года, пребывая в постоянных раздумьях о борьбе за гражданские права, он написал особенное письмо своим партнерам, из которого было видно, как сильно изменился ход его мыслей. Это письмо появилось на свет немного раньше ежегодного отчета о деятельности для партнеров и содержало лишь мысли о стратегии без упоминания результатов прошедшего года. Описав «гиперреактивное поведение рынка, для анализа которого аналитические техники применимы лишь в ограниченном объеме», он продолжил: «Мои собственные личные интересы диктуют мне менее навязчивый подход к инвестиционной деятельности по сравнению с временами, когда я был моложе и беднее. Я не всегда могу идти в ногу с нынешними условиями. Однако я убежден в одном. Я не откажусь от своего прежнего подхода, логика которого мне понятна (хотя порой мне бывает сложно ею воспользоваться), пусть даже это означает отказ от крупной и, очевидно, легкой прибыли. Я не буду использовать подход, которой не понимаю досконально, который не опробовал на практике и который в некоторых случаях может вести к значительным и постоянным потерям капитала».

Он рассказал и о других причинах этого «менее навязчивого подхода». По его словам, новую роль начали играть его личные цели: «Я бы хотел иметь экономическую цель, позволяющую заниматься важной неэкономической деятельностью... Возможно, я ограничу себя лишь теми вещами, которые считаю достаточно простыми, безопасными и приятными».

Затем Баффет написал фразу, шокировавшую его партнеров. Его цель на будущие годы отныне заключалась в том, чтобы переигрывать рынок не на 10%, а всего на 5% — или обеспечивать доходность не менее 9% (за основную цель принималась меньшая из этих двух цифр). Он сказал партнерам, что если те могут найти где-то более выгодные условия, то вполне вольны покинуть партнерство, и он не обвинит их за это.

Он знал, что его предложение достаточно рискованно. Некоторые из свежеиспеченных взаимных фондов уже показывали более высокие результаты, чем его партнерство, удваивая сумму изначальных инвестиций всего за год. В январе каждого года партнеры могли добавить в партнерство новые суммы или забрать из него свои вклады. Со всех сторон на рынке звучали прогнозы о безоблачной «инвестиционной погоде».

Однако период, когда он объявил о снижении планки, был выбран совершенно правильно. Итоговый показатель индекса Доу-Джонса в 1966 году оказался крайне низким²²¹. Некоторые из партнеров, обеспокоенные состоянием дел на рынке, советовали ему начать продажу акций. Он не обращал никакого внимания ни на советы, ни на поведение рынка. В итоге партнерство переиграло индекс Доу-Джонса на 36 пунктов — и это был лучший результат за десять лет его работы. «Если ты не можешь оставаться с кем-то на одном уровне, то попытайся его превзойти», — писал Баффет⁹. Так что он выбрал совсем неплохое время для того, чтобы дать партнерам шанс попытаться заработать больше в другом месте.

Один из побочных эффектов этой стратегии позволял Баффету проверить уровень доверия партнеров к нему. Они должны были принять свое решение, еще не зная реальных результатов завершившегося года — а по итогам 1967 года он собирался похвастаться вторым подряд годом с отличными результатами. Решение партнеров оставаться с ним было бы для него знаком доверия и готовности ставить более скромные цели. В любом случае возможность переигрывать рынок год за годом на 5% сулила неплохое состояние, пусть и по истечении длительного периода²²². Даже Бен Грэхем мог обыгрывать рынок всего на 2,5% в год. Пересмотренные Баффетом цели давали партнерам возможность получать неплохой результат — на 2% выше, чем доход по любой облигации. При должной последовательности год за годом (и при отсутствии значительных потерь) результат мог бы оказаться великолепным. Оставшиеся с Баффетом инвесторы, принимая на себя минимальный риск, могли обеспечить себе отличные результаты, и притом вполне безопасно. Несмотря на это, предложенное Баффетом снижение целей несколько озадачило партнеров с психологической точки зрения, и результаты не замедлили сказаться.

Впервые за всю историю партнерства участники не стали увеличивать свои доли, а, напротив, вывели из партнерства в январе 1968 года капитал на сумму 1,6 миллиона долларов. Тем не менее это была незначительная часть того, что они могли бы забрать. В сущности, из партнерства ушел всего лишь один доллар из каждых тридцати. А через несколько недель Баффет объявил о результатах партнерства за 1967 год: Buffet Partnership Ltd. показал рост в 36%. Рост индекса Доу-Джонса за этот год составил всего 19%. Таким образом, всего за два года каждый доллар, находившийся под присмотром Баффета, вырос более чем на 60 центов, при том что доллар, вложенный в индекс Доу, так и оставался на прежней отметке.

Уоррен пожелал всего хорошего покидавшим его партнерам, причем в его словах содержалась скрытая ирония: «Это решение имеет для них большой смысл. Большинство из них имеет и способности, и мотивацию к тому, чтобы получить более высокие результаты, чем наши. Я же освобождаю себя от обязанности добиваться результата, достижение которого в нынешних условиях может оказаться под вопросом»¹⁰.

«Финансовый гений — это растущий рынок», — как впоследствии сказал Кеннет Гэлбрейт²²³¹¹.

Теперь у Баффета появилось (по крайней мере теоретически) больше времени на личные интересы, о которых он говорил, и меньше напряжения на работе. После речи Кинга Розенфилду не составило особого труда превратить Баффета в доверенное лицо Гриннелла. Если принять во внимание всю нелюбовь Баффета к комитетам и собраниям, легко можно представить себе, насколько он был тронут встречей в колледже, а также насколько близкие отношения сложились у него с Розенфилдом.

Разумеется, прежде всего он направился в финансовый комитет, в котором встретил немало других доверенных лиц, обладавших крайне схожими взглядами. Председателем комитета был Боб Нойс, управлявший компанией под названием Fairchild Semiconductor, производителем электронных схем (то есть продукции, о которой Баффет знал крайне мало и которая его совершенно не интересовала). Нойс, бывший выпускник Гриннела, которого однажды временно отчислили за кражу свиньи (он хотел приготовить блюдо под названием «свинина по-гавайски с листьями таро», а обвинение в краже считалось крайне серьезным в штате, активно занимавшемся разведением свиней), обладал обаянием человека, отлично знавшего, что он делает и почему*. Однако при этом он «оставался обычным парнем. Он совершенно не казался ученым или что-то вроде этого», — вспоминает Баффет. Помимо прочего, Нойс просто-таки ненавидел любые иерархии и симпатизировал аутсайдерам, что вполне соответствовало духу Гриннелла.

Баффет испытывал непреодолимое желание сделать что-то важное в области гражданских прав — и чем быстрее, тем лучше. Он понимал, что мог бы помочь многим людям, «находясь за сценой» и используя свой разум и финансовую смекалку. Розенфилд начал понемногу представлять Баффета влиятельным лицам из Демократической партии. Баффет стал проводить много времени с Гарольдом Хьюзом, сенатором-демократом от Айовы, и Джином Гленном, кандидатом на пост в Сенате на очередных выборах.

А в марте 1968 года в Омаху приехал один из самых противоречивых людей в Америке — бывший губернатор штата Алабама Джордж Уоллес. Он выдвинул свою кандидатуру на пост президента США и посетил город в рамках своего предвыборного турне, пытаясь получить достаточное количество подписей выборщиков для того, чтобы попасть в избирательные списки Небраски в качестве кандидата от Американской независимой партии.

В зал, рассчитанный на 1400 человек, набилось почти 5000 зрителей, желавших своими глазами увидеть человека, в течение семи лет занимавшего пост губернатора под лозунгом «Сегрегация сегодня, сегрегация завтра, сегрегация навсегда»¹². Его сторонникам потребовалось всего восемь минут для того, чтобы собрать подписи, позволявшие его кандидатуре войти в списки для голосования в Небраске. Внезапно воздух в зале наполнился зловонным запахом химикатов. Едва Уоллес начал говорить, из аудитории в трибуну полетели палки, обрывки плакатов, бумажные стаканчики, камни¹³. Начали летать кресла, в воздухе замелькали дубинки, пролилась кровь. Полиция применила слезоточивый газ. Толпа, вырвавшаяся из зала на 16-ю стрит, начала вытаскивать из машин водителей и избивать их. Она забрасывала дома «коктейлями Молотова», по всему району вспыхнули пожары, тротуары были засыпаны разбитыми стеклами, а по магазинам вовсю шарили мародеры. Через несколько часов буря улеглась, и город начал понемногу возвращаться к порядку. Однако затем полицейский, находившийся не на дежурстве, убил 17-летнего мальчишку, заглянувшего в ломбард, ошибочно приняв его за мародера¹⁴.

В течение нескольких следующих дней старшеклассники не ходили на занятия в школы, а принялись бить стекла и устраивать пожары¹⁵. Еще через несколько дней полицейские и снайперы устроили несколько перестрелок и арестовали ряд людей, в том числе нескольких членов омахской ячейки «Черных пантер»¹⁶²²⁴.

Расовые беспорядки продолжались все лето, однако Сьюзи не переставала регулярно посещать негритянские районы. Она верила в свои отличные отношения с представителями чернокожего сообщества и пренебрегала возможной опасностью. Уоррен не всегда был в курсе того, чем в точности она занимается, но чувствовал, что порой она заходит слишком далеко, отдавая предпочтение интересам других людей перед личными. Собственный страх Уоррена перед насилием и властью банд уходил корнями в предыдущие поколения.

Говард Баффет часто вспоминал и рассказывал детям об одной сцене, свидетелем которой он стал в 16-летнем возрасте. Тысячи людей собрались перед зданием суда графства Даглас, затем ворвались внутрь и попытались линчевать мэра Омахи. Помимо этого, они избили, кастрировали и повесили чернокожего старика, обвиненного в изнасиловании. После этого они протащили его тело по улицам. Затем нашпиговали его пулями, вновь повесили, а потом еще и подожгли. Бунт в здании суда стал одной из самых постыдных страниц в истории Омахи. Говард был свидетелем не всех актов насилия в тот день, однако своими глазами видел, как толпа линчевателей превратила уличный фонарь в импровизированную виселицу, а мэр Омахи стоял перед ней с петлей на шее и был спасен от смерти буквально в последний момент¹⁷. Память об этом преследовала Говарда до конца его дней¹⁸. Он собственными глазами видел, с какой скоростью обычные люди, сбившиеся в банду, могут поддаться темным глубинам человеческой природы.

Поэтому когда Кинг говорил о том, что массовые социальные беспорядки могут потенциально привести к фашизму, эти слова не требовали для Уоррена Баффета никакого дополнительного пояснения. Отчасти эта логика переплеталась с его стремлением поддерживать слабых, выходившим за рамки привычных инстинктов. Многие думали, что подобные проявления жестокости невозможны в Соединенных Штатах, однако они происходили вновь и вновь. Задача закона — не менять сердца, говорил Кинг, а ограничивать бессердечных. Кого же он считал бессердечными? На этот вопрос он не ответил.

Через несколько недель после посещения Омахи Кинг полетел в Мемфис для выступления в Мейсоновском храме. В своей речи он вспомнил о женщине, которая ударила его ножом в Нью-Йорке, и рассказал о постоянно циркулировавших слухах о том, что его уже поджидает наемный убийца. «Я не знаю, что случится, — сказал он собравшимся. — У нас впереди тяжелые дни. Однако сейчас для меня это не так важно, ведь я уже был на вершине горы». На следующий день, 4 апреля, Кинг, стоявший на балконе мотеля «Лоррейн» и готовившийся возглавить марш мусорщиков, был смертельно ранен пулей в шею²²⁵.

Черные общины по всей Америке испытали печаль, гнев и разочарование, а центры городов превратились в зоны яростных боевых действий.

В это же время десятки тысяч студентов протестовали против войны во Вьетнаме на территории университетских кампусов. Северный Вьетнам начал Тетское наступление²²⁶, атаковав сотню городов в Южном Вьетнаме. Американцы были шокированы известной фотографией, на которой южновьетнамский начальник полиции хладнокровно стреляет в голову партизана из Вьетконга. Эта фотография впервые заставила массы увидеть в коммунистах человеческие существа. Правительство США ликвидировало почти все отсрочки от воинского призыва — теперь дети из семей высшего и среднего класса напрямую столкнулись с риском попасть в армию и во Вьетнам. Общественное мнение решительно выступило против войны. К моменту убийства Кинга страна находилась на грани, за которой в любой момент могла начаться революция.

Многие, каждый по-своему, начали осознавать, что сыты происходящим по горло и не намерены больше это терпеть. Друг Баффета Ник Ньюман внезапно объявил, что не будет больше посещать собрания в клубах, осуществляющих дискриминацию в отношении евреев и не позволяющих им вступать в число своих членов¹⁹. Да и сам Уоррен приготовился к решительным действиям. Еще со времен работы в Graham-Newman он решительно дистанцировался от культуры 1950-х годов, предполагавшей сегрегацию, и крайне негативно относился к проявлениям антисемитизма со стороны представителей прежних поколений своей семьи. Он активно развивал дружеские отношения и деловые связи с большим количеством евреев. Порой даже казалось, что он лично ассоциирует себя с евреями. Их статус аутсайдеров вполне согласовался с его личной неспособностью адаптироваться в обществе и стремлением встать на сторону слабых. Незадолго до этого Баффет без особой огласки отказался от членства в «Ротари-клубе», будучи не в силах выносить фанатизм, с которым он сталкивался в нем, являясь членом управляющего комитета этого клуба. Однако он никогда и никому не рассказал о причине, заставившей его покинуть клуб. Он активно занялся еще одним проектом — теперь он хотел помочь своему другу, еврею Герману Голдстейну, стать членом Omaha Club.

Один из доводов, с помощью которых заведения типа Omaha Club защищали чистоту своих рядов, состоял в том, что «у них [евреев] есть свои клубы, куда они не пускают нас». Баффет попросил Ника Ньюмана помочь ему войти в состав клуба Highland Country Club, состоявшего исключительно из евреев²²⁷. Некоторые из его членов яростно противостояли этому, используя логику своих противников из Omaha Club: «Для чего приглашать чужаков, если мы создавали свои клубы как раз из-за того, что нас не пускали к ним?»²²⁸ Однако после вмешательства в спор нескольких раввинов и высказывания авторитетного мнения председателем Антидиффамаци-онной лиги²²⁹ решение было вынесено в пользу Баффета²⁰. После этого он приступил к осаде Omaha Club, вооружившись членской карточкой еврейского клуба. Германа Голдстейна приняли в клуб — благодаря чему рухнул давний религиозный барьер.

Баффет придумал отличный способ решения задачи — он смог сделать целый ряд правильных шагов, ни с кем не вступив в личное противостояние, которого он так боялся всю жизнь. Это отражало и его точку зрения (не лишенную оснований) о том, что марши и демонстрации не смогут изменить направления мыслей зажиточных бизнесменов.

План Баффета сработал еще и потому, что он был достаточно известной фигурой в Омахе. Он уже не считался выскочкой. Баффет обрел влияние. Человек, который когда-то попал в черный список Omaha Country Club, произвел чуть ли не самую значительную перемену в жизни клуба с момента его создания несколькими влиятельными организациями Омахи.

Однако Баффет не хотел ограничиваться действиями на уровне города. Он знал, что его деньги могут позволить ему действовать на национальном уровне, а 1968-й был годом выборов. Для того чтобы сместить действовавшего президента Линдона Джонсона и посадить на его место кандидата, выступавшего против войны, нужны были немалые суммы.

Основной темой президентской кампании был Вьетнам, и поначалу единственным демократом, желавшим выступить против Джонсона на первичных выборах, оказался Юджин Маккарти, сенатор-либерал из Миннесоты.

Кампания началась в Нью-Гемпшире, где в рамках так называемого «крестового похода детей» почти 10 тысяч молодых активистов и студентов колледжей стучались в двери каждого дома в штате, невзирая на сильный снегопад. Маккарти получил 42% голосов в Нью-Гемпшире, практически сравнявшись в рейтинге с действующим президентом⁴. Многие студенты, рабочие и активисты антивоенного движения считали Маккарти настоящим героем. Баффет занялся финансовой стороной кампании Маккарти в Небраске. Вместе со Сьюзи он приехал на встречу с кандидатом. Жена Баффета выглядела прекрасно в ярком платье и шляпке, которую она собственноручно сделала из полосок ткани с именем Маккарти.

Затем Джонсон объявил о своем отказе от участия в выборах, и в гонку вступил брат Джона Кеннеди — Роберт. Он вступил в жесткую борьбу с Маккарти. Исход битвы был неясен до самого финала, пока Кеннеди не выиграл первичные выборы в Калифорнии, что и обеспечило ему перевес в количестве делегатов⁴⁴. Однако в ночь после своей победы он стал жертвой покушения со стороны наемного убийцы и умер 24 часа спустя. Его преемником на выборах был назначен Хьюберт Хамфри, прежде занимавший пост вице-президента в администрации Джонсона. Его назначение прошло в ходе бурного съезда Демократической партии в Чикаго, отмеченного многочисленными столкновениями между полицией, вооруженной дубинками и слезоточивым газом, и бунтующими антивоенными активистами. Баффет поддержал Хамфри в борьбе против республиканца Ричарда Никсона, который впоследствии и выиграл выборы⁴⁴⁴. ^{230 231 232}

В последующие годы Маккарти несколько раз переходил из одной партии в другую и даже пытался выступать как независимый кандидат на президентских выборах. Эти действия в значительной степени подорвали его репутацию как серьезного политика.

Баффет был удивительно лоялен к своим близким друзьям. Его энтузиазм в отношении более отдаленных знакомых, в особенности публичных лиц, то прибывал, то убывал в зависимости от их общественного статуса. С детства испытывая ощущение беспокойства, он переживал из-за того, каким образом могут отразиться на его жизни связи с другими людьми. Со временем он пожалел о том, что поддерживал столь близкие отношения с Маккарти, и свернул их до минимума. Однако вовлеченность в политику и готовность жертвовать на нее деньги знаменовали собой важнейшее изменение в жизни Баффета. Впервые у него появилось время для деятельности, не связанной с инвестированием, — «неэкономического занятия», к тому же уходящего своими корнями в историю его семьи. Деятельности, открывавшей новую дорогу в непредсказуемое будущее.

Глава 32. Легко, безопасно, прибыльно

и приятно

Омаха • 1968-1969 годы

В январе 1968 года Баффет связался со своими товарищами-«грэхемитами». Эти верившие в гений Грэхема люди впервые решили устроить встречу в разгар тотального сумасшествия на фондовом рынке. «За последние годы наши отношения значительно изменились, и я думаю, что банда, которая соберется в Ла-Хойе, будет представлять собой осколки нашей старой гвардии»¹, — писал он, приглашая на встречу бывших учеников Грэхема: Билла Руана, Уолтера Шлосса, Маршалла Вайнберга, Джека Александера и Тома Нэппа. Он также пригласил Чарли Мангера, которого представил Грэхему, партнера Мангера — Роя Толлеса и Бадди Фокса, партнера Джека Александера. В список гостей были включены и Эд Андерсон, покинувший партнерство Мангера и ставший партнером в компании Tweedy, Browne, Сэнди Готтесман, которого Баффет в разговоре с Грэхемом охарактеризовал как «моего хорошего друга и вашего искреннего поклонника». Также Баффет спросил у Грэхема, помнит ли тот «Генри [Брандта], который тесно сотрудничал с нами»². Фред Стэнбек, партнер Баффета по сделке с Sanborn Мар и шафер на его свадьбе, был слишком занят и не смог присутствовать.

Через несколько лет после окончания Колумбийского университета Уоррен пригласил на ужин в Нью-Йорке Ваниту Мей Браун, «Мисс Небраска 1949 года». Они устроили что-то наподобие двойного свидания — Уоррен пришел вместе со Сьюзи и Фредом, который уже однажды благодаря Уоррену встречался с Ванитой. Теперь ее звали Ванита Мей Недерландер. Она ненадолго вышла замуж за одного из представителей семьи Недерландер, династии владельцев ряда театров и других предприятий индустрии развлечений. После ужина Фред, один из самых близких друзей Уоррена, «размяк в руках Ваниты, как пластилин» (по меткому выражению еще одного их друга), тем самым подтвердив старое изречение о том, что противоположности притягиваются. Изначально их брак казался своего рода милым постскриптумом карьеры

Уоррена в Колумбии — семейная пара сложилась из двух его друзей той эпохи. Ему было свойственно активно устраивать жизнь своих друзей, предлагать им совместные партнерства, включать их в состав советов директоров своих компаний и в целом заставлять их вращаться в своей орбите за счет огромного количества совершенно разнообразных связей. Известие о браке двух своих друзей Уоррен поначалу воспринял как прекрасную новость, однако впоследствии выяснилось, что, сделав Ваните предложение, Фред принял худшее решение в своей жизни.

Они с Ванитой жили в Сэлисбери, где Фред вырос и где его семья смогла выстроить свой успешный бизнес по торговле средствами от головной боли. Теперь же Фреду самому требовались чуть ли не тонны средств от головной боли — он пожинал плоды своего импульсивного решения. Ванита прочно осела в крошечном городке Сэлисбери и со знанием дела и выдумкой мучила своего мужа в ходе судебных разбирательств. Таким образом, в отличие от всех остальных «грэхемитов» интерес Фреда к фондовому рынку на какое-то время поугас. Правда, в это время рынок не представлял собой ничего интересного. Люди бездумно вкладывали в него сотни миллионов долларов, прислушиваясь к мнению так называемых экспертов, за плечами которых было не более пары лет успешного опыта. На рынок вышло свыше 50 новых инвестиционных фондов, а еще 65 готовились сделать это в ближайшее время³. Впервые за всю историю США среди широкой публики стало модным инвестировать в акции²³³. Баффет описывал эту фазу как «расширяющееся кольцо писем счастья» или даже «манию», в которой участвовали «преисполненные надежд, доверчивые и жадные вкладчики, цеплявшиеся за любой повод поверить»⁴.

Так как этот бизнес по-прежнему работал на основе бумажных ордеров об операциях с ценными бумагами и физической доставке сертификатов акций покупателям, в какой-то момент объем торгов расширился настолько, что рынок чуть не рухнул из-за объемов бумажной работы по оформлению сделок. Огромное количество ордеров на покупку акций дублировалось или, напротив, не исполнялось. Ордера оказывались не на своих местах или попросту в мусорной корзине. Сотни сертификатов акций исчезали (вероятнее всего, из-за воровства), и поползли слухи, что рынком заинтересовалась мафия. Различные попытки реформ, проведенные в 1967 и 1968 годах с целью автоматизировать и компьютеризировать систему торгов, оказались безнадежной попыткой догнать уходящий поезд. Однако одно из нововведений позволило покончить с прежним этапом развития рынка. Национальная ассоциация дилеров по ценным бумагам объявила о скором запуске новой системы, получившей название NASDAQ и призванной работать с котировками акций мелких компаний⁵. Вместо того чтобы печататься на страницах Pink Sheets, устаревая уже в момент печати, курс акций многих компаний, не входивших в листинг на фондовых биржах, мог отныне публиковаться в электронном виде, а любые его изменения моментально становились доступными участникам рынка. Теперь от последних требовалось раскрыть максимум информации и придерживаться указанных цен. Эта новая система пришлась не по вкусу опытным трейдерам, умевшим хорошо торговаться и добиваться своего в ходе переговоров. Рынок и без того находился в трудном положении, и это вносило немало проблем в работу Баффета.

Уоррен разослал инструкции каждому из «грэхемитов», собиравшихся приехать в Ла-Хойя. «Прошу вас не привозить с собой ничего, кроме книги Security Analysis издания 1934 года», — писал он⁶. Жены участников также должны были остаться дома.

В своем письме Баффет напомнил, что встреча организуется для того, чтобы послушать Грэхема, «Великого Человека», а не друг друга. Несколько участников группы — Мангер, Андерсон, Руан — были склонны к чрезмерным разговорам. Разумеется, когда речь заходила об инвестировании, никто не мог сравниться по степени говорливости с самим Баффетом. Дожив до 37 лет, он уже перешел на новый уровень и имел право называть своего бывшего учителя «Бен». Однако время от времени он сбивался и называл его по старинке «мистером Грэхемом» — старался лишний раз напомнить другим и себе самому, что не стоит казаться лучшим учеником в классе.

Получив инструкции, дюжина поклонников Грэхема собралась в гостинице Hotel del Coronado, на берегу залива напротив Сан-Диего. Изначально Уоррен хотел встретиться в еще более бюджетном месте, типа Holiday Inn. Он не забыл донести до сведения группы, что идея собраться в этом экстравагантном викторианском особняке, выкрашенном в розовый и белый цвета и стоявшем в центре курортного района, полностью принадлежала Грэхему.

К тому времени, когда группа прибыла в Сан-Диего, разыгрался сильный шторм, сопровождавшийся ливнями. Однако никто не обращал на это внимания — все собрались, чтобы сконцентрироваться на обсуждении акций. Баффет был преисполнен гордости за то, что смог организовать мероприятие, чествующее его учителя и дающее возможность его новым друзьям познакомиться с мудростью Бена Грэхема. Тот приехал в Coronado с опозданием. Будучи в глубине души учителем, он сразу же после приезда устроил собравшимся экзамен.

Вне зависимости от контекста слушать Грэхема было настоящим испытанием. Он говорил сложными предложениями, содержавшими множество аллюзий и намеков на классические литературные произведения. В таком же стиле был выдержан и его экзамен. «Вопросы не были слишком сложными — например, он спрашивал нас о Французской революции или чем-то подобном. Но мы ошибались, думая, что знаем правильные ответы», — вспоминает Баффет.

Они потерпели фиаско. Лишь Рою Толлесу удалось дать ответы более чем на половину вопросов. Отвечая случайным образом «верно» на все вопросы, за исключением пары (где он совершенно точно знал верный ответ), он смог дать 11 правильных ответов из 20 возможных. Этот «маленький экзамен» оказался одним из трюков Грэхема-преподавателя, с помощью которого он хотел показать ученикам, что даже самые очевидные истины могут оказаться отнюдь не таковыми.

Все оставшееся время встречи Грэхем разрешил вести дискуссии по любым вопросам — размещению акций, оценке производственной деятельности, бухгалтерским махинациям, институциональным спекуляциям, а также «синдрому приобретения вследствие цепной реакции» и связанным с ним потрясениям рынка⁷. Сам же он не участвовал в обсуждениях. Вместо этого он время от времени загадывал загадки и с большим энтузиазмом принимал участие в разгадывании головоломок и решении задач, связанных с буквенными и цифровыми шифрами.

Баффет же активно участвовал в обсуждении всех вопросов, невзирая на собственные идеи, озвученные в письме партнерам (написанном в октябре 1967 года). В этом письме он сообщал, что хотел бы ограничиться занятиями, которые воспринимает как «простые, безопасные, прибыльные и приятные». После возвращения в Омаху из Сан-Диего он сконцентрировался на решении проблем партнерства. Он должен был сообщить партнерам, что некоторые из компаний, принадлежавших партнерству, показывали достаточно плохие результаты, и поэтому в своих последующих письмах сделал несколько намеков. После громогласного объявления о мучениях текстильной промышленности в письме, написанном в 1967 году, он вообще перестал упоминать ее в письмах 1968 года, несмотря на то что ни перспективы, ни результаты работы фабрик Berkshire не улучшились. Доходы DRC падали из-за потерь в Hochschild-Kohn²³⁴. Тем не менее Баффет не предпринял следующий логический шаг и не запустил процесса продажи Berkshire Hathaway и Hochschild-Kohn.

В данном случае его коммерческие инстинкты уступили место другим его особенностям — страстному желанию покупать, потребности в любви и признании и стремлению избежать любой конфронтации после войны за Dempster. Ненадолго подвергшись греху рационализации решений, он объяснил свою точку зрения партнерам в письме, написанном в январе 1968 года: «Когда я общаюсь с приятными мне людьми, занимающимися потенциально интересным бизнесом (можно ли считать какой-либо бизнес в принципе неинтересным?), и при этом мне удается обеспечить достойный возврат на капитал (скажем, в пределах 10-12%), то было бы глупостью суетиться в попытках заработать еще несколько лишних долей процента. Мне также не кажется разумным отказываться от приятных личных отношений с высококлассными специалистами, приносящими мне достойный доход, в пользу возможных разочарований и конфликтов, пусть даже приносящих больше денег»⁸.

Некоторые из людей, следивших за действиями Баффета, немало удивились бы этим словам. Ориентация на «средние» результаты работы приводила к тому, что некоторые компании работали с отдачей, значительно ниже средней. Поведение Баффета, который прежде был готов выжать лишнюю долю процента из каждого доллара (подобно бедняку, пытающемуся выдавить последние капли из тюбика с зубной пастой), а теперь презрительно отмахивался от «нескольких долей процента», казалось совершенно необъяснимым.

Тем не менее результаты его деятельности затыкали глотку любым критикам. Несмотря на то что Баффет волевым порядком снизил ожидания инвесторов, он продолжал побивать свои личные рекорды. Невзирая на ряд убыточных компаний, партнерство на протяжении 12 лет своей работы получало в среднем 31% на вложенный капитал, в то время как прирост индекса Доу-Джонса составлял лишь 9%. Запас надежности, о важности которого Баффет постоянно помнил, позволял ему использовать возникающие шансы²³⁵. Благодаря его инвестиционному таланту и правильным решениям любая тысяча долларов, вложенная в партнерство, могла принести инвестору 27 106 долларов, то есть в 10 раз больше, чем инвестиции в индекс Доу (которые превращали тысячу долларов лишь в 2857). Партнеры Баффета убедились в том,

что он может дать им больше, чем обещает. Он заявлял о предсказуемости развития событий и уверенности в 1968 году, несмотря на целый ряд признаков, говоривших об обратном. Студенты захватили Колумбийский университет, что привело к его временному закрытию, мирные демонстрации «детей цветов» начали приобретать более агрессивный характер, а несколько инициативных групп выдвинуло в качестве кандидата на пост президента США свинью²³⁶.

Однако к середине 1968 года Баффет принял решение попытаться избавиться от безнадежного Berkshire Hathaway — бизнеса, который никогда не был простым, безопасным, прибыльным или приятным, — и несчастных текстильных рабочих. Он предложил Мангеру и Готтесману купить у него компанию. Те приехали в Омаху на переговоры. Однако после трех дней обсуждения оказалось, что никто из них не горел желанием покупать какой-либо актив, которым не хотел владеть Уоррен Баффет. Итак, Баффет плотно завяз в Berkshire Hathaway.

Так как подразделения Apparel и Box Loom не могли самостоятельно оставаться на плаву и требовали огромных финансовых вливаний, Баффет был вынужден перейти к активным действиям. Он считал инвестиции без надежды на возврат истинным смертным грехом. Баффет отдал четкие инструкции Кену Чейсу. Чейс был расстроен, но, как настоящий стоик, выполнил приказ и закрыл оба подразделения⁹. Тем не менее Баффет не мог заставить себя дойти до логического финала и похоронить всю компанию.

Итак, он остался с партнерством, владевшим двумя компаниями: одна процветала (National Indemnity), другая терпела убытки (Berkshire Hathaway), 80% DRC (холдинговой компании в области розничной торговли), а также долями в большом количестве других компаний. Ближе к концу 1968 года курсы акций, находившихся на периферии фондового рынка, стали снижаться. Инвесторы начали концентрироваться на больших и известных именах. Баффет также приступил к покупкам самых известных и популярных акций, цены на которые пока что оставались в разумных пределах, — он потратил 18 миллионов долларов на акции AT&T, 9,6 миллиона — на BF Goodrich, 8,4 миллиона — на АМК Согр. (впоследствии переименованную в United Brands), 8,7 миллиона — на Jones & Laughlin Steel. Но прежде всего он продолжал скупать акции Berkshire Hathaway, невзирая на установленное им самим ограничение о покупке акций убыточных компаний и на то, что текстильная промышленность в целом находилась на спаде. Не так давно он попытался продать ее Мангеру и Готтесману, но теперь, раз уж он не смог продать свою долю, то захотел иметь все акции компании, до которых только мог дотянуться.

Вместе с Мангером они нашли и еще одну компанию, перспективы которой казались достаточно благоприятными, и принялись скупать ее акции. Она называлась Blue Chip Stamps и занималась производством скидочных купонов. Они покупали ее акции и поодиночке, и вместе. Со временем оказалось, что именно Blue Chip значительно повлияла на изменение карьерного пути обоих бизнесменов.

Купон представлял собой один из маркетинговых инструментов стимулирования спроса. Розничные торговцы отдавали покупателям купоны вместе со сдачей. Покупатели складывали их в ящики столов, а потом наклеивали в специальные блокноты. Достаточное количество накопленных купонов давало возможность бесплатно получить тостер, удочку или набор для активных игр на свежем воздухе. Удовольствие от собирания купонов в точности соответствовало ценностям уходящего мира — мира бережливости, мира, в котором боялись долгов, мира, который рассматривал «бесплатные подарки» в качестве награды за труд по сбору и сбережению этих купонов²³⁷.

Однако на самом деле эти купоны не были бесплатными: ритейлеры платили в среднем по два цента с каждого доллара продаж за выданные ими покупателям или размещенные на упаковках с товаром купоны. Национальным лидером по производству купонов во всей стране (за исключением Калифорнии) была компания Sperry & Hutchinson. Затем группа розничных сетей отказалась от производившихся S&H купонов Green Stamp и открыла свою собственную компанию Blue Chip, продававшую своим владельцам купоны со скидкой, по 1,5 цента. Blue Chip представляла собой классическую монополию.

«Когда эти купоны начинают использовать и крупные торговцы бензином, и овощные лавки, они превращаются в некое подобие денег. Иногда люди предпочитали брать сдачу не деньгами, а этими купонами. Купонами пользовались и гробовщики, и проститутки. Я всегда со смехом представлял себе, как хозяйка борделя вызывает к себе одну из “девушек” и говорит ей: “С сегодняшнего дня, дорогуша, ты должна брать с клиентов по два купона”. Это было повсеместным явлением. Купоны были у каждого. Время от времени люди даже занимались их подделкой».

В 1963 году Министерство юстиции подало иск против Blue Chip, обвинив ее в ограничении свободы торговли и монополизации купонного бизнеса в Калифорнии¹⁰. Иск подала и компания S&H. Акции компании резко снизились в цене. В этот момент их заметил Рик Герин, основавший собственное партнерство под названием Pacific Partners, и показал информацию о компании Мангеру. Свое внимание на компанию обратил и Баффет. «Конечно, Blue Chip не была продуктом непорочного зачатия», — признает Чарли Мангер. Тем не менее они вместе с Баффетом решили сделать ставку на то, что Blue Chip сможет справиться со своими проблемами, самой главной из которых был иск со стороны S&H.

Они хотели купить компанию потому, что Blue Chip обладала так называемым «финансовым запасом». Купоны оплачивались магазинами по предоплате, а выдача призов происходила значительно позднее. В этом промежутке Blue Chip могла распоряжаться свободными денежными средствами, причем зачастую годами. Баффет впервые заметил столь замечательную возможность, работая с акциями GEICO, и отчасти именно поэтому он и хотел купить National Indemnity. Компании, работавшие в страховом бизнесе, получали свои премии значительно раньше, чем наступало время выплат.

Это означало, что они могли инвестировать средства из своего стабильно растущего «запаса». Для человека типа Баффета, полностью уверенного в своих способностях к инвестированию, подобный бизнес был настоящей приманкой.

Финансовый запас имелся у любого бизнеса. Другим «представителем» такого запаса выступали, к примеру, депозиты в банках. Клиентам часто казалось, что банки делают им одолжение, разрешая хранить средства в безопасном месте. Однако банки инвестировали полученные средства в виде займов и кредитов по максимальной ставке, которую только могли себе позволить. Они получали немалую прибыль от таких операций. Эта прибыль и называлась «запасом».

Баффет, Мангер и Герин отлично понимали, как поставить с ног на голову любую финансовую ситуацию. Если кто-то предлагал им купоны, они сразу же оценивали ситуацию и задавались вопросом: «А не стоит ли нам заполучить компанию по производству купонов?», и моментально находили доводы в пользу такого решения. Разумеется, они не тратили время, чтобы коллекционировать купоны для того, чтобы получить в подарок набор для крокета. Это было бы для них столь же дико, как прийти в офис в юбке прабабушки Бетси. Даже Баффет, обожавший собирать марки в детстве и хранивший в подвале дома в качестве напоминания о своей ошибке кучу марок Blue Eagle, предпочел бы владеть акциями Blue Chip, а не ее купонами.

В 1968 году Blue Chip приступила к урегулированию исков, поданных против нее конкурентами¹¹. Она пришла к своего рода соглашению с Министерством юстиции, согласно которому владевшие компанией розничные сети обязались продать 45% акций компании магазинам, пользовавшимся ее купонами¹². Для того чтобы еще сильнее снизить степень контроля со стороны розничных сетей, создавших компанию Blue Chip отнюдь не непорочным образом, Министерство юстиции обязало их найти еще одного покупателя для 30% купонного бизнеса. Несмотря на это, были все основания предполагать, что Blue Chip смогла пережить этот этап юридических баталий¹³.

Партнерство Мангера купило 20 000 акций, такое же количество купил и Герин. В ходе этого процесса у Мангера начали проявляться такие же собственнические инстинкты в отношении Blue Chip, какие были у Баффета в отношении Berkshire Hathaway. Он отговаривал других игроков от покупки акций компании. «Мы не хотим, чтобы кто-то еще занялся покупкой акций», — постоянно говорил он¹⁴.

По мере роста рынка Баффет увеличил долю свободных денежных средств партнерства до нескольких десятков миллионов, несмотря на то что продолжал покупку больших пакетов акций. Его партнерство приобрело большие пакеты акций Blue Chip у сетей Lucky Stores, Market Basket, Alexander s Markets и продолжало покупки на протяжении нескольких месяцев, до тех пор пока не получило в свое распоряжение свыше 70 000 акций. От имени National Indemnity и Diversified он купил 5% акций компании Thriftimart Stores, одного из основных акционеров Blue Chip. Баффет подумал, что со временем сможет заставить Thriftimart обменять имевшиеся у нее акции Blue Chip на свои собственные. Расчет делался на то, что компания сможет урегулировать разногласия с S&H, потому что в противном случае потери были бы огромны.

Пока Баффет вместе с Мангером и Герином делали большую ставку на Blue Chip, ее стабильно высокие продажи достигли кульминации. Женщины начали утрачивать интерес к сидению дома и наклеиванию купонов в блокноты. Движение за освобождение женщин оказывало влияние на образ их мыслей. Они поняли, что могут лучше распорядиться своим временем и зарабатывать больше денег. Отныне, желая получить блендер или набор для фондю, они просто шли в магазин и покупали товары, вместо того чтобы ждать и собирать купоны для получения бесплатного подарка. Привычные социальные роли и понятия словно перевернулись. Культура «традиционного общества» вызывала столь большое отвращение, что многие молодые люди категорически утверждали: «Не верь никому из тех, кто старше 30 лет». Баффет никогда не чувствовал себя стариком в свои 38 (впрочем, как и потом), однако в одном из своих писем партнерам писал: «С философской точки зрения я нахожусь в гериатрической палате»²³⁸¹⁵. Он оказался не в ладах с современной ему культурой и методами финансовых операций.

Успех мирных переговоров по вьетнамской проблеме, состоявшихся в 1968 году в Париже, заставил рынок вновь ринуться вверх. Несмотря на то что Баффет гордился тем, что смог сделать так много с минимальным риском (семь изначальных партнеров и 105 000 долларов капитала превратились в 300 инвесторов и 105 миллионов), он оказался одним из самых старых игроков на рынке. Его славу затмевали новоиспеченные звезды, способные показать впечатляющие цифры роста за пару лет и собиравшие по 500 миллионов вкладов новых инвесторов за считаные дни.

Когда же разговор заходил о новых технологических компаниях, подход Баффета казался особенно устаревшим (что, впрочем, его вполне устраивало). В процессе работы в колледже Гриннелл он неоднократно замечал, с каким трудом его коллега Боб Нойс пытался избавиться от участия в работе Fairchild Semiconductor. Нойс, его директор по исследованиям Гордон Мур и помощник директора по исследованиям и развитию Энди Гроув решили основать новую компанию (название для которой еще не успели придумать) в городе Маунтин-Вью. В их головах постепенно формировался достаточно расплывчатый план «более высокого уровня интеграции»¹⁶. Джо Розенфилд и благотворительный фонд колледжа заявили о готовности инвестировать в компанию по 100 000 долларов. Были и другие заинтересованные участники, усилиями которых новая компания смогла собрать 2,5 миллиона долларов. Для новой компании наконец-то было придумано название — Intel (аббревиатура от Integrated Electronics).

Баффет на протяжении многих лет испытывал предубеждение против инвестиций в технологические компании, так как не видел возможности применения в их деятельности принципа запаса надежности. За много лет до этого, в 1957 году, в дом Уоррена пришла Кэти Баффет, жена его дяди Фреда Баффета, и задала ему вопрос: стоит ли ей и Фреду инвестировать в новую компанию ее брата Билла? Билл Норрис готовился покинуть подразделение компании Remington Rand²³⁹, занимавшейся разработкой компьютера UNIVAC, и основать собственную компанию под названием Control Data Corporation и начать конкурировать с IBM.

Уоррен был в ужасе. «Биллу казалось, что Remington Rand уступает позиции IBM. Я подумал, что он сошел с ума. На момент, когда он готовился покинуть Remington Rand, у него было шестеро детей и никакой серьезной суммы денег. Не думаю, что Билл покинул компанию для того, чтобы разбогатеть. Полагаю, что он ушел из-за того, что испытывал огромное разочарование. Любое распоряжение в компании должно было прежде всего отправляться в Нью-Йорк и получать одобрение там. Тетушка Кэти и дядя Фред хотели вложить свои деньги в Control Data — компанию, у которой еще ничего не было. Денег не было и у самого Билла. В сущности, денег не было ни у одного из людей, вовлеченных в его идею». Точнее, денег не было ни у кого, за исключением Уоррена и Сьюзи. «Если бы я захотел, то мог бы проинвестировать половину всего бюджета проекта. Но я относился к этой идее крайне отрицательно. И я ответил Кэти: «Эта идея не особенно мне нравится. Кому нужна еще одна компьютерная компания?»¹'

Но так как Билл был все же родным братом Кэти, она вместе с Фредом решила проигнорировать совет Уоррена и инвестировала в компанию 400 долларов, купив пакет акций по 16 центов за штуку¹⁷.

Тот факт, что Control Data смогла привлечь достаточно большое количество инвесторов с деньгами, никак не изменило мнения Баффета в отношении технологий. Множество других технологических компаний, начавших работу в тот период, быстро потерпели крах. Однако Баффет принял решение инвестировать в технологический проект (в форме конвертируемых долговых обязательств вместе с колледжем Грин-нелл, и сделал это исключительно из уважения к Розенфилду. Сам он говорил об этом так: «В данной ситуации мы ставим деньги не на лошадь, а на жокея»¹⁸. Важным фактором, повлиявшим на его решение, было то, что Розенфилд гарантировал ему получение запаса надежности за счет инвестиций самого колледжа. И хотя Баффет очень хорошо относился к Нойсу, он не купил Intel для своего партнерства и таким образом упустил одну из основных инвестиционных возможностей в своей жизни. Несмотря на то что Баффет снизил свои стандарты инвестирования в сложные времена и готов был снижать их и дальше, он никогда не был готов пойти на один-единственный компромисс — отказаться от запаса надежности. Именно это качество — способность отказаться от возможного богатства в случаях, когда невозможно ограничить риски, — и сделало его тем Уорреном Баффетом, которого мы все знаем.

Тем не менее постепенно весь рынок начал выглядеть для него столь же необычно, как компания Intel. Он трезво оценил возникшую проблему в своем письме, написанном в конце 1968 года. Баффет признал, что количество интересных идей по инвестированию в этом году было ниже, чем когда-либо прежде^{240 241}. «Я начал по-новому понимать смысл слова “ностальгия”», — заключил он.

Позднее он говорил об этом так: «Объем этого рынка уже превысил несколько триллионов долларов, а я все не мог найти умный способ инвестировать в него 105 миллионов. Я знал, что больше не хочу управлять деньгами других людей в условиях, когда не могу гарантировать хороший результат, — однако наличие партнерства требовало от меня именно такого обязательства».

Это отношение в корне отличалось от оценки рынка 1962 года, когда рынок рос столь же стремительно. Оба раза Баффет говорил об этом росте с огромной печалью.

Однако в прошлый раз он собирал деньги столь энергично, что партнеры не верили в его неспособность заставить средства работать.

Партнеры были прямо-таки ошарашены контрастом между его суровой оценкой происходящего и кажущейся легкостью, с которой он при этом зарабатывал для них деньги. Некоторые начали испытывать почти сверхъестественное доверие к нему. Чем активнее он выступал со своими печальными прогнозами, тем большую популярность приобретала легенда о его невероятных способностях. Однако сам он знал, что так не может продолжаться вечно.

Глава 33. Ликвидация

Омаха • 1969 год

Глэдис Кайзер сидела у дверей кабинета Уоррена Баффета в просторном офисе на восьмом этаже и успешно защищала его от наплыва посетителей. Тонкая, как спица, идеально сложенная, непрерывно курившая, Глэдис контролировала корреспонденцию, телефонные звонки, счета и прочие дела поразительно ловко²⁴². Она ограждала Баффета от всех внешних контактов, в том числе иногда и от членов семьи. Порой это доводило Сьюзи до белого каления, но она ничего не могла сделать с Глэдис, неустанно стоявшей на страже рабочего времени босса.

Порой Сьюзи резко выражала Глэдис свое неудовольствие. Разумеется, Уоррен никогда бы не приказал Глэдис напрямую не соединять с ним Сьюзи. Однако все его сотрудники в точности знали, каким образом интерпретировать его намеки. Никто не осмелился бы даже кашлянуть, если бы знал, что это вызовет возражения с его стороны. Люди были вынуждены следить за его намеками и сигналами, заменявшими формальные правила работы в Buffett Partnership. Поднятые брови и «хм-м-м» означали: «Даже и не думайте об этом». «Неужели?» значило «Я не согласен, но не хочу говорить об этом прямо». Повернутая в сторону голова, прищуренные глаза и противоречащие друг другу распоряжения означали: «Помогите мне, я сам не справляюсь». Глэдис в точности следовала всем этим не выраженным явно просьбам и приказам, в результате чего иногда причиняла страдания другим людям. Такова была ее работа — защищать своего босса, в том числе и от самого себя, выполняя дела, которые Баффет сам не мог заставить себя сделать. Ей нужно было быть достаточно жесткой, чтобы сознательно выступать в роли козла отпущения. На стенах над ее головой висели вырезки старых газет в рамках, напоминавшие о великом крахе 1929 года.

Офис Buffett Partnership был заставлен помятой металлической мебелью. В углу стоял старый тикер. Через коридор от стола Глэдис, в холле, застеленном линолеумом, сидели люди, которые также знали, как правильно интерпретировать сигналы и знаки босса. Слева находился офис Билла Скотта, из которого часто слышалось его рычание: «Быстрее, я слишком занят!» Такими словами он обычно управлял работой брокеров, исполнявших приказы Баффета. Чуть правее, в комнате, заставленной шкафами, находился небольшой холодильник, в котором Глэдис держала запас

пепси. В этой комнате сидела Донна Уолтерс, бухгалтер, работавшая на полставки, которая тщательно делала все проводки и готовила налоговую отчетность партнерства¹. Сразу за Уолтерс сидел Джон Хардинг, управлявший делами партнеров и партнерства в целом. А прямо за спиной Глэдис начиналась «вселенная» Баффета, состоявшая из пары продавленных кресел, стола и ящика, набитого газетами и журналами. Самым заметным украшением кабинета Баффета был огромный портрет Говарда Баффета, висевший на стене наискосок от рабочего стола.

Уоррен приезжал на работу каждое утро, вешал шляпу на вешалку и сразу же исчезал в своем убежище, погрузившись в чтение бумаг. Через некоторое время он вставал из-за стола и просил Глэдис: «Свяжите меня с Чарли». Затем запирал дверь, садился за телефон и проводил остаток дня в телефонных разговорах, чтении и скрупулезном отборе акций и компаний, заслуживающих покупки. Время от времени он выходил из кабинета и отдавал распоряжения о покупке или продаже акций Биллу Скотту.

Фондовый рынок находился на пике, и у Скотта было немного работы. Баффет, имевший благодаря деятельности National Indemnity полные карманы денег, стал уделять больше внимания покупке компаний целиком, так как в данном случае цены меньше зависели от прихотей инвесторов. В ходе своих поисков он обнаружил, что банк Illinois National Bank & Trust, расположенный в Рокфорде и управлявшийся 71-летним Юджином Эбеггом, — один из самых прибыльных банков, который Уоррену доводилось видеть. Баффет захотел не только купить банк, но и заполучить твердого, как кремень, Эбегга в свою команду. Чем-то Эбегг напоминал Бена Роснера, не гнушавшегося пересчетом листков в пачке туалетной бумаги. Баффет поговорил с Эбеггом о нескольких нововведениях, которые хотел произвести в банке, а затем сказал: «Давайте-ка начистоту. Не люблю ходить вокруг да около. Если вы хотите продать мне банк — отлично, если нет, то мы можем остаться добрыми друзьями».

«К тому моменту Юджин уже договорился о продаже банка с кем-то еще. Однако потенциальный покупатель то ли начал критиковать принципы работы банка, то ли попросил провести аудит его работы (чего раньше никогда не делалось). Юджин был склонен доминировать в деловых отношениях, и все, что он делал, казалось крайне консервативным».

«Он мог ходить с карманами, полными денег, и при этом все равно расплачиваться чеками, что давало ему небольшую отсрочку в оплате. Он постоянно носил с собой список незанятых депозитарных ячеек в банке и мог попытаться предложить воспользоваться депозитарной ячейкой случайным собеседникам на вечеринке. (Не стоит забывать, что в то время это был второй по размеру банк в Иллинойсе.) Он лично устанавливал размер заработной платы для каждого сотрудника и платил им наличными. Начальники отделов могли даже не знать, сколько зарабатывают их собственные секретарши. Я пошел к нему на встречу, где назвал сумму на миллион долларов меньшую, чем предлагал прежний покупатель. Юджин, владевший четвертью акций банка, связался с основным акционером, которому принадлежало более половины акций, и сказал: “Ко мне пришел этот молодой человек из Омахи и предложил сделку. Я уже устал от этих ребят из компании XYZ. Если ты хочешь продать свои акции им, то тебе придется самому управлять банком, потому что я этого делать не буду”».

Разумеется, Эбегг принял условия Баффета. Общение с ним укрепило Баффета в мысли о том, что предприниматели с сильной волей и этикой предпочитают не бороться

при продаже бизнеса до последнего цента. Гораздо более важным для них становится вопрос о том, как новый владелец будет относиться к созданному ими бизнесу.

Illinois National Bank, который Баффет начал достаточно быстро называть просто «рокфордским банком», был учрежден за несколько дней до того, как Федеральное казначейство США получило эксклюзивное право печатать деньги. Баффет с изрядным удивлением узнал, что банк продолжает выпускать собственную валюту. На 10-долларовых купюрах был изображен портрет Эбегга. Баффет, чье личное состояние составляло уже свыше 26 миллионов долларов, мог купить почти все, чего хотел, но только не это. В этой гонке ему было никак не догнать Юджина Эбегга. У него были такие же привилегии по выпуску собственной валюты, что и у Федерального казначейства, и это право не переходило ни Buffett Partnership, ни Berkshire Hathaway²⁴³. Его захватила идея выпуска законных денежных средств с собственным портретом. Он начал носить в бумажнике банкноту, выпущенную рокфордским банком.

До сего времени Баффет не хотел, чтобы изображение его лица появлялось на купюрах, да и где-либо еще. В процессе управления партнерством он предпочитал оставаться в тени, насколько это было возможно. Конечно, иногда в местной прессе мелькали его фотографии или истории из его жизни, и подобное нарушение права на частную жизнь ему совершенно не нравилось²⁴⁴. Несмотря на это, все шестидесятые годы он прошел с плотно сжатыми губами (если не считать писем к партнерам): ему совершенно не импонировала идея, что кто-то может «проехаться на его фалдах». Он не рассказывал ни о том, какие методы инвестирования использует, ни о том, каких результатов достигает. В этом он сильно отличался от других финансовых менеджеров того времени, любивших шумиху, — она позволяла им добиться славы и известности почти мгновенно.

Даже когда возможности заявить о себе возникали прямо у него перед носом, он предпочитал ими не пользоваться. Однажды в его офис в Kiewit Plaza зашел Джон Лумис, торговец ценными бумагами. Кэрол, жена Лумиса, вела авторскую колонку по вопросам инвестирования в журнале Fortune. Как-то раз она интервьюировала финансового менеджера по имени Билл Руан, который сообщил ей, что самый толковый инвестор в США живет в Омахе. Через некоторое время ее муж прибыл в бетонный монолит на Kiewit Plaza и поднялся в офис Баффета площадью 28 квадратных метров, ничто в убранстве которого не свидетельствовало о принадлежности одному из богатейших людей города.

Баффет отвел его в ресторан гостиницы Blackstone, расположенный через дорогу от офиса, и рассказал Лумису свою историю. Лумис же рассказал ему о том, что его жена занимается журналистикой, и Баффет нашел это интересным. Он признался, что если бы не выбрал карьеру финансового менеджера, то наверняка занялся бы журналистикой².

В скором времени после этого Уоррен и Сьюзи повстречались с Лумисами во время своего очередного визита в Нью-Йорк. «Они сняли для нас кабинет в одном ресторане, где мы вместе и пообедали», — вспоминает Баффет. Молодой финансист из Омахи с большими связями и отличной карьерой и амбициозная журналистка из журнала Fortune нашли много общего — и стремление сбросить завесу, прикрывавшую темные делишки финансовых воротил, и навязчивую манию ко всякого рода мелочам, и желание постоянно соревноваться с конкурентами. Кэрол Лумис была высокой женщиной атлетического сложения с коротко постриженными темными волосами. Она относилась к некачественной журналистике примерно так же, как Баффет — к потере денег. А кроме этого, она оказалась крайне щепетильным редактором. Они с Уорреном начали переписываться, и постепенно она ввела его в мир журналистики высокого полета. Он же стал снабжать ее интересными историями для ее колонки. «Кэрол очень быстро стала для меня таким же близким другом, как Чарли», — говорит Уоррен³. Сначала она не упоминала имени Баффета в своих публикациях.

Однако к концу 1960-х рост рынка сделал инвестиции в акции достаточно непривлекательным занятием. Преимущества, связанные с возможностью покупки компании целиком, начали перевешивать преимущества секретности при покупке акций. Таким образом, в конце 1960-х давнее любопытство Баффета к газетам и издательскому делу пересеклось с недавно пересмотренными инвестиционными целями и стремлением привлечь внимание к своим новым хобби. Все это привело к тому, что интересы Баффета изменились до неузнаваемости.

В скором времени Уоррен погрузился в черно-белый мир журналистики. На его столе постоянно лежала целая кипа газет и журналов, пытавшихся на многих страницах дать более-менее корректное объяснение данных финансовой отчетности компаний. Когда он ложился спать, ему снились газеты, которые он доставал из упаковок, сворачивал в трубочку и укладывал в сумку. Когда сон не шел, он вспоминал во всех деталях маршруты, по которым в детстве разносил газеты подписчикам⁴.

Состояние Баффета уже было достаточно большим для того, чтобы он мог позволить себе купить газету или журнал, а то и оба сразу. Он мечтал быть не просто инвестором, а издателем, то есть иметь достаточное влияние в обществе за счет владения каналом, через который население узнает новости. В начале 1968 года он вместе с друзьями пытался купить для развлечения газету Variety, но из этой затеи ничего не вышло⁵. Но одно из его новых знакомств оказалось на удивление плодотворным. Стэнфорд Липси, друг Сьюзи, который любил ходить с ней по клубам и слушать джаз, как-то раз зашел в офис Уоррена и сказал, что хочет продать группу газет под названием Omaha Sun Newspapers. Баффет немедленно заинтересовался, так как прежде уже имел виды на эту группу.

Sun представляла собой группу еженедельных местных газет, которую Стэн и Джинни Блэкер-Липси унаследовали от ее отца. В окрестностях Омахи выходило семь изданий. Газеты публиковали полицейские сводки, местные новости, рассказы о городских компаниях, результаты школьных спортивных соревнований и различные слухи. Это превращало их в обязательное чтение — как для родителей, так и для детей. Деятельность группы Sun была не очень успешной, однако ее главный редактор Пол Уильямс специализировался на журналистских расследованиях, и часто его истории опережали публикации ведущей газеты города — Omaha World-Herald. Его расследования были посвящены темным делишкам власть имущих — очевидно, что такие истории могли бы здорово обидеть основных рекламодателей World-Herald. Обычно эти рекламодатели избегали иметь дело с Sun.

Невзирая на свое положение в высшем обществе Омахи, Баффет заинтересовался этой частью работы Sun. Еще с детских времен, записывая номера автомобилей, чтобы помочь в поиске преступников, он хотел играть роль полицейского. И, по словам Липси, «он всегда преклонялся перед газетами». «Я интуитивно понял, что Уоррен понимает роль газет в нашем обществе. По территории моего предприятия должна была пройти новая широкая магистраль, а мне нужно было занять довольно много денег для того, чтобы купить новый печатный пресс. Мне не особенно нравились перспективы Sun, но я знал, что у Уоррена есть достаточно денег для того, чтобы журналистика не пострадала из-за финансовых проблем. Мы заключили сделку за 20 минут».

«Я посчитал, что, заплатив за газету миллион с четвертью, мы сможем получать от нее по 100 тысяч в год», — говорит Баффет. Иными словами, доходность могла составлять 8%. Эта ставка была примерно равна ставкам по облигациям. Этот доход был куда ниже, чем обычный возврат на инвестиции в работающую компанию или акции, и в долгосрочной перспективе обещал скорее еще снизиться, чем возрасти. Однако деньги партнерства все равно лежали без дела, а он очень хотел стать издателем. «Одно из условий сделки состояло в том, — вспоминал Липси, — что он должен был принять меня в партнерство, несмотря на то что доступ новых членов был завершен». Но Баффет хотел заполучить Sun настолько сильно, что пошел и на это условие, хотя в тот момент начал задумываться о том, чтобы вообще прекратить деятельность партнерства.

Berkshire Hathaway стала официально владеть Omaha Sun Newspapers 1 января 1969 года. Однако приобретение местной газеты было лишь началом — Баффет хотел стать издателем национального масштаба. Джо Розенфилд представил его секретарю штата Западная Виргиния Джею Рокфеллеру, которого сам Розенфилд считал восходящей политической звездой. Вскоре Баффеты пригласили Рокфеллеров на ужин в Омахе. Рокфеллер, в свою очередь, представил Уоррена Чарльзу Питерсу, мечтателю и владельцу нового журнала Washington Monthly, который показался Баффету подходящим рупором для выражения его точки зрения по наиболее важным вопросам. Чтобы хоть немного разобраться в управлении издательским бизнесом, Баффет пообщался с Гилбертом Капланом, управлявшим журналом Institutional Investor⁶. Затем он написал Рокфеллеру: «Вы нашли мою ахиллесову пяту. Я могу сгенерировать огромное количество идей — но только когда мне нравится продукт... Должен сказать, что мой энтузиазм в отношении издательского дела прямо пропорционален моим расчетам финансовой состоятельности этого бизнеса»⁷.

Баффет предложил Фреду Стэнбеку и Розенфилду инвестировать в Washington Monthly, однако предупредил их о том, что с финансовой точки зрения дело может и не выгореть. Однако, с другой стороны... какие скандалы можно вскрыть! какие идеи можно донести до масс! сколько людей можно разбудить! какое невероятное влияние приобрести! Его собеседники приняли решение инвестировать в журнал немного денег (сам Баффет инвестировал для начала 32 000 долларов).

Совсем скоро Washington Monthly потратила на организацию рабочего процесса почти всю сумму первоначально внесенного капитала. Баффет оказался перед необходимостью инвестировать в журнал еще 50 000 долларов. Он тут же позвонил Питерсу и общался с ним на протяжении 50 минут. Питерс вспоминал об этом так: «Эта инвестиция имела все предпосылки, чтобы завершиться неудачей. В Уоррене можно было заметить и инстинкты жесткого бизнесмена, и инстинкты филантропа и добропорядочного гражданина. Было очевидно, что эти инстинкты вступили между собой в жесткое противоборство. Он волновался за свою деловую репутацию и был в одном шаге от того, чтобы выйти из бизнеса. Я же потихоньку подталкивал его в обратном направлении. Уоррен находил все новые оправдания для того, чтобы расстаться с журналом, а я перекрывал для него один выход за другим. Разумеется, в итоге он решил остаться»⁸. Баффет выдвинул дополнительное условие — редакторы должны были инвестировать в журнал свои личные сбережения. Питерс занялся поиском внешних источников, а Баффет пообещал внести 80% недостающей суммы²⁴⁵.

Питерс был отличным журналистом и никудышным бухгалтером. Нужная сумма была собрана, а затем... Washington Monthly пропала из поля зрения на несколько месяцев. «Они просто испарились, — говорит Баффет. — Фред Стэнбек жаловался мне, что получил от них необходимые налоговые документы с опозданием и ему пришлось из-за этого менять данные своей налоговой декларации»²⁴⁶. И хотя Washington Monthly начала со временем публиковать отличные репортажи (чего и хотел Баффет), этого было недостаточно. Он с самого начала знал, что этот бизнес не будет приносить прибыли, но предполагал, что издатели будут ответственно относиться хотя бы к тем деньгам, что ими уже получены. Он испытывал немалое смущение из-за того, что втянул в эту затею Стэнбека и Розенфилда. Инвесторы чувствовали, что к ним относятся как к банкоматам. Баффет хотел стать партнером журналистов, охотящимся вместе с ними за новостями, а не парнем, который спонсирует издания из соображений идеализма.

Но даже этот неочевидный результат был не самой большой сложностью. Баффету приходилось все больше углубляться в решение своих проблем, о которых он писал в письме партнерам в октябре 1967 года. Рынок продолжал иссякать и лишать его новых возможностей. И то, что Баффет проводил все больше времени в роли газетного магната, никак не освобождало его от обязанности приспосабливаться к новой реальности. Однако какие бы мысли его ни обуревали, он сохранял свою прежнюю лояльность партнерству. Оказалось, что «менее навязчивый подход» к инвестированию не вполне соответствовал его внутренней природе. Он начал размышлять над тем, каким образом ликвидировать партнерство. По его словам, он получил пару предложений о покупке управляющей компании, что давало бы ему возможность получить немалую прибыль, но он посчитал этот шаг неправильным. Даже в те дни для любого финансового менеджера было бы необычным просто отказаться от большой суммы денег. К тому же Баффет, очевидно, не оказывался от идеи стать еще богаче. Тем не менее он всегда оставался на стороне своих партнеров, преодолевая собственную корысть для их и для собственной пользы. В конце мая 1969 года Баффет написал партнерам о том, что само по себе снижение целей не привело к снижению интенсивности его работы:

«Если я собираюсь вести более публичный образ жизни, то не смогу быть в достаточной степени конкурентоспособным. Я знаю, что не хочу до конца своих дней напоминать собаку, несущуюся на бегах за фальшивым зайцем, то есть за инвестиционными возможностями. И единственный способ замедлиться — это полная остановка»⁹. А затем Баффет преподнес партнерам бомбу — он объявил о том, что подаст формальное уведомление об отставке к концу года и закроет партнерство в начале 1970 года. «Я не могу привыкнуть к нынешней рыночной среде и не хочу ухудшить достигнутые ранее отличные результаты, играя в игру, правила которой мне непонятны, и пытаясь при этом выйти из нее победителем»¹⁰.

Что же он собирался делать потом?

«У меня нет ответа на этот вопрос, — писал он. — Я знаю лишь то, что в 60 лет мои личные цели окажутся иными, чем в 20-летнем возрасте»¹¹.

Партнеры разочарованно вздохнули, а кое-кто и перепугался. Многие из них, такие как тетушка Элис, были простыми людьми — священниками, раввинами, школьными учительницами, бабушками и тещами. Объявление Баффета послужило еще одним сигналом о ненормальной ситуации на фондовом рынке. Он думал, что в самом скором времени эта игра станет бессмысленной. Он учил других тому, чему выучился сам, — игрокам следует опасаться перегретого рынка. Некоторые партнеры верили ему больше, чем кому бы то ни было. Однако он «просто не хотел работать в среде, недостаточно подходящей для его возможностей, — говорит Джон Хардинг, — особенно когда ему казалось, что этому занятию нужно посвящать все время».

* ^{247 247}

Сьюзи Баффет была счастлива услышать, что муж прекращает деятельность партнерства. Радовалась она в первую очередь за детей. Они крайне серьезно относились к общению с отцом. Сьюзи-младшая всегда получала максимум того ограниченного количества внимания, которое Уоррен уделял детям, а тихий Питер был доволен тем, что находился на второстепенных ролях. Однако 14-летний Хоуи, который обладал особенной эмоциональной привязанностью к отцу (а тот не отвечал ему взаимностью), по мере взросления становился все более необузданным. Сьюзи-младшая могла, к примеру, найти у себя в шкафу спрятанные им ноги от манекена, политые искусственной кровью. Он мог вскарабкаться на крышу дома в костюме гориллы и оттуда следить за ней, когда она шла со свидания. Как-то раз, когда она нарядилась на танцы, он окатил ее водой из кухонной раковины. В те дни, когда родители уезжали в Нью-Йорк, Хоуи пользовался свободой и от души предавался хулиганству²⁴⁷. Уоррен, полагавшийся на Сьюзи во всех бытовых вопросах, считал, что она в силах решить все проблемы Хоуи и других детей. Однако к этому времени сама Сьюзи уже оставила попытки контролировать сыновей и дочь. Кроме того, она уже давно позабыла идеалистические фантазии первых лет своего брака. Все чаще ее внимание сосредоточивалось на огромном количестве «бродяг» (по выражению одного ее друга), просивших ее о помощи и отнимавших у нее кучу времени¹².

Она безоговорочно принимала всех посетителей. Некоторые из ее «клиентов» были в прошлом уголовниками, аферистами, наркоманами, а один — владельцем публичного дома. Время от времени эти люди обманом вытягивали из Сьюзи деньги. Но ее это не особенно заботило. Поначалу Баффета бесили эти ситуации — ему казалось, что кто-то лезет прямо к нему в карман. Однако со временем он начал воспринимать эти потери как часть бюджета на содержание жены и даже находил в этом какое-то странное очарование. Круг ее подруг постоянно расширялся — она постоянно общалась с Беллой Айзенберг, Юнис Дененберг, Джинни Липси, Рэки Ньюман и другими. Хотя Уоррен был знаком с большинством из них, это был круг общения Сьюзи, а не его собственный. Некоторые из ее товарищей, такие как Родни и Энджи Вид, были выходцами из сообщества гражданских активистов. Другой круг ее друзей сформировался из компании, собиравшейся на теннисных кортах в Дьюи-парке. Кроме прочего, она постоянно общалась с семьей — с Лейлой, особенно после того, как Рой Ральф умер и она вновь взяла себе фамилию Баффет; Фредом и Кэти Баффет и их сыном Фрицем, женившимся на Пам, бывшей няне детей Уоррена и Сьюзи, — и со множеством других людей. Ее племянники Том и Билли Роджерс часто заходили к ней домой вместе с еще одним местным гитаристом, Дэвидом Страйкером. Помимо детей Роджерсов и Дейва Страйкера, у Сьюзи было еще несколько друзей моложе ее — она была близка с Рене и Аннетт Гибсон, дочерями бейсболиста Боба Гибсона и его жены Шарлин. Время от времени к ней заходили чернокожие студенты, которых она опекала и которым платила стипендию, — Расселл Макгрегор, Пэт Тернер и Дуэйн Тейлор, сын великого джазового музыканта Билли Тейлора.

И хотя Сьюзи постоянно находилась в центре событий, она начала чувствовать, что ей тоже хотелось бы получить немного внимания от других. Многие ее друзья говорили, что для счастья ей было достаточно лишь минимального внимания со стороны мужа. Она никогда не могла согласиться с тем, что зарабатывание денег может быть основной жизненной целью. Она чувствовала себя обделенной из-за того, что Уоррен совершенно не интересовался путешествиями, музеями, театром, искусством и не мог разделить ее увлечений. На публике Уоррен взахлеб хвалил ее, но, приходя домой или на работу, погружался в привычное состояние. Она полагала, что, если бы он попытался сделать над собой усилие и хотя бы изредка сопровождал ее в картинную галерею или ездил на отдых туда, куда хотелось бы ей, это многое бы изменило в их отношениях. Но даже когда он делал то, о чем она просила, это воспринималось не как подарок, а как одолжение.

Когда Сьюзи окончательно поняла, что Уоррен никогда не плюнет на работу и не поедет с ней на пару недель в Италию, она принялась путешествовать в одиночку или с кем-то из подруг. Она также начала ездить в гости к членам семьи, например к Берти, жившей в Калифорнии, и посещать семинары по вопросам личностного роста.

Как-то раз, когда она присела на скамейку в чикагском аэропорту, перед ней остановился мужчина. «Простите, вы не Сьюзи Томпсон?» — спросил он. Она смотрела на него в смущении, так как ее рот в этот момент был набит хот-догом. Это оказался Милт Браун, ее школьный возлюбленный, которого она не видела уже много лет. Он сел рядом с ней, и таким образом старое знакомство восстановилось¹³.

Сьюзи, которая всегда нуждалась в эмоциональной связи, впоследствии говорила, что ее муж не был человеком без эмоций — скорее он старался отключить свои чувства. Ей казалось, что самые сильные эмоциональные узы связывали его с друзьями и партнерами, перед которыми он имел обязательства, — именно они фактически и составляли для него истинную семью. Все другие члены семьи Баффетов ничего не могли поделать с тем, что по-настоящему он загорался в компании друзей, а находясь дома, лишь исполнял все требуемые ритуалы, однако мысли его витали где-то далеко.

Даже несмотря на намерение закрыть партнерство, которому посвятил тринадцать лет жизни, он сохранял тесные связи со своими партнерами и, казалось, совершенно не собирался от них отказываться. Порой он доходил до крайности в попытках помочь им правильно разместить свои деньги. Он написал им еще одно письмо с детальным и скрупулезным описанием имевшихся у них возможностей.

Свою преданность им он объяснял так: «Вопрос поиска других консультантов крайне сложен. Закрывая партнерство, я помнил, что на меня рассчитывали многие, а я намеревался передать им значительные суммы. Я чувствовал себя обязанным предложить им хотя бы какие-нибудь альтернативы».

Такое поведение было, мягко говоря, нетипичным для финансового менеджера. Даже Бен Грэхем когда-то ограничился тем, что сказал лишь: «Покупайте акции AT&T», а потом мимоходом упомянул имя Баффета в разговоре с несколькими людьми. Однако Баффет прилагал немалые усилия для того, чтобы направить будущую инвестиционную жизнь своих партнеров в правильное русло. Некоторые из них уже имели доли в партнерстве Мангера, и Баффет направил к Чарли еще пару вкладчиков. Сам Мангер в то время также испытывал по отношению к рынку негативные чувства. «Зачем мне новые люди, когда мне угрожает опасность разочаровать их? — говорил он. — Особенно когда я сам втянул их в отношения?» Также ему недоставало присущей Баффету способности рекламировать свой бизнес.

«Я порекомендовал своим партнерам двух людей, которые, по моему мнению, особенно хороши в своем деле и поразительно честны, — Сэнди Готтесмана и Билла Руана. К тому моменту я неплохо изучил мир инвестиций, а этих двоих знал уже давно — знал не только к каким результатам они пришли, но и за счет чего им это удалось, а это было чертовски важно»¹⁴.

Итак, более богатые партнеры могли смело идти к Готтесману в First Manhattan. Однако мелкие клиенты совершенно не интересовали Сэнди, поэтому всех остальных Баффет направил к Руану, который как раз уходил из Kidder, Peabody и открывал собственную консультационную компанию Ruane, Cunniff & Stires с двумя партнерами — Риком Канниффом и Сидни Стайрсом, а также создавал фонд под названием Sequoia Fund специально для работы с мелкими вкладчиками. Они наняли на работу Джона Хардинга, который оставался не у дел после закрытия партнерства Баффетом. Джон возглавил офис новой компании в Омахе. Джон Лумис, фондовый делец и муж Кэрол Лумис, вместе с Генри Брандтом, занимавшимся аналитикой для Баффета, также ушли на работу к Руану и Канниффу, и в результате компания оказалась полностью укомплектованной профессиональным персоналом. Имевшиеся связи помогли Хардингу, Лумису и Брандту оставаться в составе широкой «семьи» Баффета.

Баффет пригласил Руана в Омаху и рассказал своим партнерам о фонде Sequoia Fund. Он поддержал Руана с помощью формулировок, составленных с математической точностью. Даже зная его много лет, Уоррен чувствовал необходимость найти возможность для запасного выхода. Он совершенно не хотел, чтобы кто-либо имел повод обвинить его в случае, если бы что-то пошло не так, и писал партнерам: «Не существует никакой возможности оценить вероятность ошибки при анализе поведения человека... однако я считаю, что Билл с большой вероятностью обладает сильным характером и инвестиционным чутьем»¹⁵.

В то время как Баффет готовился к полной ликвидации партнерства, появились первые признаки затухания пламени рынка. К июлю 1969 года, когда начался вывод американских войск из Вьетнама, индекс Доу-Джонса упал на 19%. И хотя вся страна испытала подъем от триумфальной высадки на Луну, Уолл-стрит этого не почувствовала. Понемногу начали снижаться котировки таких экзотических акций, как National Student Marketing и Minnie Pearl’s Chicken Systems, Inc., собиравших огромное количество поклонников на рынке из числа управляющих и брокеров, работавших в бизнесе не более семи лет¹⁶.

Странным исключением из общего правила оказались кропотливо накопленные Баффетом, Мангером и Герином акции компании Blue Chip Stamps. Все три инвестора поставили на то, что компания сможет уладить иск по обвинению в нарушении антимонопольного законодательства со стороны Sperry & Hutchinson. Когда соглашение было достигнуто, акции компании принесли им почти 7 миллионов долларов прибыли, хотя были куплены менее чем за год до этого всего за 2 миллиона (при этом партнеры Баффета даже не знали о покупке этих акций)⁴. Теперь же Blue Chip решила организовать публичное предложение акций, и Баффет решил продать в ходе этой сделки акции, принадлежавшие партнерству⁴⁴. Представлялось, что конец 1969 года будет для партнеров просто прекрасным.

В октябре Баффет еще один раз собрал «грэхемитов», в том числе всех тех, кто был в Сан-Диего за год до этого, но уже без самого Бена Грэхема. На этот раз были приглашены и жены участников, и, хотя они не вступали в мужские дискуссии относительно ценных бумаг, само их присутствие сделало атмосферу мероприятия более праздничной и похожей на отпуск. Баффет поручил процесс планирования Маршаллу Вайнбергу, который жил в Нью-Йорке и любил путешествовать. Однако Вайнберг, который любил экономить не меньше Баффета, но при этом не разбиравшийся так же хорошо в жизни высшего света, допустил одну значимую ошибку. Он выбрал неудачную гостиницу Colony Club в Палм-Бич, где к гостям относились как к деревенщинам и где над ними издевались даже посыльные.

Руан рассказывал, что в первый же вечер посыльный, которому Билл вручил на чай пять долларов, протянул их обратно со словами: «Вам они нужнее, чем мне». А Билл Скотт дал посыльному пригоршню монет, которые всегда носил с собой, чтобы позвонить Баффету из любого автомата. Отойдя от него, посыльный нарочитым жестом отшвырнул эти монеты, которые разлетелись по полу огромного гостиничного зала.

В течение нескольких последующих дней, пока все остальные гости наслаждалась плохой пищей, маленькими номерами, ураганным ветром и ливнями, участники мероприятия собирались в зале, напоминавшем классную комнату. Баффет занимал свое обычное место в первом ряду. Они обменивались мыслями, используя для этого массу жаргонных словечек и кодированных аббревиатур, ставших для них привычными за многие годы бесед и основанных на общих для них правилах и ценностях¹⁷. «Чарли рассказал мне несколько ужасных историй, — позднее писал

Баффет. — Я поделился своими мрачными выводами, а Уолтер Шлосс сказал, что нашел две сталелитейные компании с устаревшим оборудованием, оцененные ниже балансовой стоимости, так что год не был потерян зря»¹⁸.

Баффет задал собравшимся вопрос о «пустынном острове». Если бы вам довелось оказаться на пустынном острове на целых десять лет, спросил он, в акции вы бы инвестировали? Основная проблема при ответе на этот вопрос состояла в том, чтобы найти компанию с самой сильной идеей, способную противостоять разрушительной силе конкуренции и времени, — это в точности соответствовало представлениям Мангера о великой компании. Генри Брандт собрал воедино все многочисленные ответы, а Баффет поделился своей версией — это компания Dow Jones, владелец Wall Street Journal. Его интерес к газетам усиливался, однако, как ни странно, акций этой компании не было в его портфеле.

Встреча закончилась примерно так же, как и началась. Гостиничный персонал был так же груб — работникам гостиницы казалось, что их гостями стали какие-то третьеразрядные фондовые брокеры, собравшиеся обсудить плачевное состояние дел на падавшем рынке¹⁹. Работники гостиницы даже отгоняли «грэхемитов» от витрин с ювелирными изделиями в мезонине гостиницы. В последний день перед отъездом Эд Андерсон подошел к стойке портье и спросил, как лучше всего добраться до аэропорта. Портье высокомерно сказал ему, что большинство посетителей гостиницы обычно добираются туда на лимузинах, однако для этой группы гостей он мог бы заказать одно такси на всех²⁰.

После этого случая Баффет много лет описывал Colony Club как «дружелюбный семейный отель... точнее, дружелюбный, если ты принадлежишь к семье Кеннеди»²¹. По словам Андерсона, «грэхемиты» столкнулись с «низкоклассной работой в высококлассном месте». Позднее, когда бизнесмен из Форт-Лодердейла, занимавшийся вопросами ипотеки для Colony Club, попросил у Баффета совета о механизмах долгового финансирования, Баффет ответил, что готов дать совет бесплатно, и добавил: «Если у вас есть шанс лишить их права выкупа заложенного имущества, воспользуйтесь им»²².

Одним из людей, которых Баффет пригласил в Colony Club, был Льюис Кон из Hochschild-Kohn. Баффету нравились и сам Кон, и его жена. Они со Сьюзи даже провели вместе с Конами отпуск на мексиканском острове Косумель. Однако приглашение их в Colony Club привело к достаточно неловким последствиям, так как уже на этапе планирования встречи Баффет с Мангером начали понемногу понимать, что им придется отказаться от Hochschild-Kohn.

«Розничная торговля — крайне жесткий бизнес, — говорит Чарли Мангер. — Мы поняли, что допустили ошибку. Практически каждая крупная торговая сеть рано или поздно сталкивается с тяжелыми проблемами. И совершенно не обязательно, что ритейлер, доминировавший на рынке на протяжении 21 года, сохранит свои лидирующие позиции и в будущем». Как показал опыт Баффета и Мангера, проблемы в ритейле с годами могут лишь усиливаться, но никак не ослабевать.

Они же хотели владеть компаниями, приносящими им деньги, имевшими то или иное устойчивое конкурентное преимущество и способные на протяжении максимально долгого периода времени показывать лучшие результаты. Вскоре после встречи во Флориде Мангер и Баффет продали Hochschild-Kohn компании Supermarkets General примерно за ту же цену, что и купили²³. Баффет хотел действовать максимально быстро для того, чтобы разгрузить компанию перед завершением работы партнерства и распределением активов. После продажи компании семья Конов исчезла из жизни Баффетов²⁴⁸.

Для финансирования покупки Hochschild-Kohn Diversified Retailing выпустила необеспеченные долговые обязательства («необеспеченные облигации»). Баффет уделил этому проекту особое внимание — для него это был первый опыт открытого финансирования. При общении с андеррайтерами он особенно подчеркивал, что у этих облигаций есть целый ряд необычных свойств. Банкиры же протестовали и говорили, что необычная структура ценных бумаг затруднит их продажу.

«Я сказал им: “Как бы то ни было, у этих облигаций в любом случае сохранятся их свойства”. Для меня это был первый опыт выпуска облигаций, и я включил в них кое-какие особенности, не заинтересовавшие андеррайтеров. Я размышлял над вопросом выпуска облигаций на протяжении нескольких лет и придумал, как заинтересовать держателей облигаций».

Исторически сложилось так, что владельцы облигаций получали на них меньший доход по сравнению с владельцами акций, так как отказывались от потенциально неограниченных возможностей акционеров в обмен на снижение риска. Однако Баффет знал, что этот принцип может быть изменен.

«Первое нововведение состояло в том, что если мы вне зависимости от причины не уплачивали по этим облигациям купонный доход, то владельцы облигаций получали право голоса в компании. Таким образом, они не оставались не у дел в случае банкротства компании или других сходных обстоятельств». Бен Грэхем писал об этом в своей книге Security Analysis, описывая подобные ситуации с присущей ему страстностью. Он отмечал, насколько редко суды позволяют владельцам облигаций претендовать на долю активов компании, прежде чем эти активы практически обесценятся. Процесс получения владельцами облигаций хоть каких-то сумм в случае банкротства обычно затягивался настолько, что причитающиеся им суммы также изрядно обесценивались. Кроме того, структура долгов DRC выстраивалась таким образом, что компания не могла выплачивать дивиденды, имея незакрытую задолженность по облигациям. Иными словами, инвестор в акционерный капитал не мог высасывать из компании прибыль и оставлять владельцев облигаций без купонного дохода.

Второе необычное свойство облигаций состояло в том, что, получая купонный доход в размере 8%, их владельцы в зависимости от состояния доходов компании могли претендовать на дополнительный 1%.

Баффет добавил и третье условие. Он чувствовал, что облигации будут в основном продаваться людям, знакомым либо с ним, либо с его репутацией. Поэтому хотел, чтобы облигации могли погашаться в случае, если бы он продал так много акций DRC, что перестал бы быть крупнейшим акционером²⁴.

«Никто и никогда не включал подобные условия в условия эмиссии облигаций. Я же сказал: “Речь идет не об обязательстве, а о праве. Не факт, что владельцы захотят погасить свои облигации, но у них должно быть на это право. Ведь, в сущности, они дают деньги в долг именно мне”». Когда банкир Баффета по имени Нельсон Уайлдер начал протестовать, настаивая, что подобные условия не имели прецедентов и не столь уж необходимы, Баффет наотрез отказался от дальнейшего обсуждения²⁵.

Так как процентные ставки повысились и банки стали вновь неохотно предоставлять кредиты, облигации внезапно превратились в ценную форму недорогого финансирования, в своего рода мощный утешительный приз. Так как Баффет всегда думал о долларе сегодня как о 50 или даже 100 долларах, в которые он может превратиться завтра, ему казалось, что он потерял на сделке с Hochschild-Kohn многие миллионы, поскольку лишился возможности использовать деньги более эффективным образом. Из этой истории он вынес следующее заключение:

«Время — это друг прекрасного бизнеса и враг посредственного. Кому-то этот принцип может показаться очевидным, но я усвоил его через страдания... После завершения нашего корпоративного брака с Hochschild-Kohn мои воспоминания об этом времени напоминали кантри-песню: “Жена сбежала с моим лучшим другом, И я так скучаю по нему...” Гораздо лучше купить отличную компанию по хорошей цене, чем хорошую компанию по отличной цене. Чарли понял это раньше меня, я же долго учился этому принципу. Но теперь, занимаясь покупкой обыкновенных акций или бизнеса целиком, мы ищем первоклассные компании под управлением отличных специалистов. И это заставляет нас сделать вывод: хорошие жокеи покажут великолепные результаты на хороших лошадях, но никак не на старых клячах»²⁶.

Осенью 1969 года, когда Баффет и Мангер работали над сделкой по продаже Hochschild-Kohn, журнал Forbes вышел со статьей о Баффете под названием «Как Омаха переигрывает Уолл-стрит». Статья была написана настолько профессионально, что многие другие авторы, описывавшие деятельность Баффета, использовали ее еще на протяжении десятилетий²⁷.

В статье говорилось: «10 000 долларов, инвестированные в Buffett Partnership в 1957 году, превратились в наши дни в 260 000». Ежегодные темпы прироста у партнерства, владевшего активами в размере 100 миллионов долларов, составляли 31%. На протяжении 12 лет работы «не было ни одного года, когда партнерство теряло бы деньги... Баффет смог достичь этих результатов благодаря тому, что сохранял верность нескольким фундаментальным принципам инвестирования». Анонимный автор из Forbes высказал одно из самых глубоких наблюдений, которые когда-либо делались в отношении личности Баффета: «Баффет — непростой человек с простыми вкусами».

«Непростой» Баффет с «простыми» вкусами настаивал на полной секретности своих операций с ценными бумагами в процессе управления партнерством и никогда не рассказывал о своем методе инвестирования в интервью. Однако теперь вопрос секретности потерял прежнюю актуальность, поэтому Баффет рассказал автору статьи о себе.

В статье ни прямо, ни намеками не упоминался размер его личного состояния. Репортер даже не представлял себе, что с тех пор, как Баффет закрыл партнерство для новых членов в 1966 году, его реинвестированные в бизнес комиссионные увеличились в четыре раза (и его состояние составило 26,5 миллиона долларов) всего за три года. Также журналист и подумать не мог о том, что при отсутствии поступлений от новых партнеров, способных размыть долю Баффета, его доля в активах партнерства выросла с 19 до 26%. В статье упоминалось и о «старом доме в Омахе»²⁸, и об отсутствии компьютеров или сотен сотрудников в его непрезентабельном офисе. Этот человек с «простыми вкусами» выпивал по 4-5 бутылок пепси в день, предпочитая шипучку изысканным винам на публичных мероприятиях. Если во время званого ужина подавалось более изысканное блюдо, чем стейк или гамбургер, он обходился булочками. Баффет совершенно не имел представления о том, как выстроен в его доме процесс стирки вещей. Порой это приводило к тому, что он выглядел на публике чуть лучше, чем бродяга. Баффет редко обращал внимание на то, как выглядит его одежда. Он чувствовал бы себя вполне комфортно, даже если бы жил в гараже. Единственным важным критерием успеха для него служили деньги. Однако для Сьюзи вопрос комфортной жизни был более важным. Она считала, что деньги как таковые не имеют смысла, если только не используются ради какой-то другой цели.

Тем не менее в течение некоторого времени Баффеты жили обычной жизнью богатой семьи — причем могли позволить себе куда больше, чем позволяли на самом деле. Сьюзи даже купила Уоррену новую машину — такой же «кадиллак», как и у нее самой. Зная привычки Уоррена, она отказалась от дополнительных опций и обзвонила всех локальных дилеров, чтобы получить самые выгодные условия сделки. Многие находили достаточно интересным контраст между незатейливыми вкусами Баффета и его постоянно растущим состоянием. Им нравились его гениальные действия, остроумие и царившая вокруг него атмосфера спокойствия. Он смог избавиться от свойственных ему в юности высокомерия и бесстыдства, а также от самых очевидных признаков неуверенности в себе. При этом, правда, он не стал более снисходительным к критике. Он учился справляться со своим нетерпением, начал проявлять больше внимания к старым друзьям. Больше всего окружающих поражала его абсолютная честность.

Зачастую, однако, люди, долго находившиеся в присутствии Баффета, уставали от постоянного натиска его энергии. Многие за глаза называли его «ненасытным» и испытывали облегчение, когда внимание Уоррена переключалось на других. Он постоянно поглощал информацию и охотно «грузил» друзей горами вырезок и статей, которые могли бы их заинтересовать. При этом он редко задумывался над тем, что они отстают от него в понимании происходящего на многие месяцы. Его беседы были не такими простыми, как порой могло показаться на первый взгляд. У них всегда была определенная цель, однако зачастую она становилась понятной собеседникам лишь в самом конце разговора. Иногда людям казалось, что он подвергает их какому-то изощренному тестированию. Баффет весь вибрировал от внутреннего напряжения, которое противоречило его внешней невозмутимости.

Сложно даже представить себе, что бы он делал со всей своей энергией и готовностью к интенсивной работе, не будь у него партнерства. Многие партнеры не могли себе представить, что делали бы без него. Кое-кто прочно вошел в его свиту и не хотел расставаться с такой ролью. Это нежелание интересным образом повлияло на судьбу других бизнесов, принадлежавших семье Баффетов. После своего столетнего юбилея Фред, наконец, сдался и решил отойти от дел продуктового магазина Баффетов. Никто из его сыновей не захотел занять освободившееся место, и хотя объем продаж магазина составлял около полумиллиона долларов в год, Фред никак не мог найти на него покупателя. Рынок стал совсем иным.

** ²⁴⁹

Баффеты не особенно любили большие вечеринки и никогда не проводили их сами. Однако они решили изменить своему правилу, устроив огромную вечеринку в последние выходные сентября 1969 года, чтобы отметить ею и закрытие семейного магазина, и прекращение деятельности партнерства. В их дом набилось чуть ли не двести человек разного возраста и расовой принадлежности. Бизнесмены, влиятельные дамы, несчастные «клиенты» и подруги Сьюзи, подростки, внезапно разбогатевшие коллеги Уоррена по партнерству, священники, раввины, проповедники, местные политики — все пробирались в дом в свете мигающих огней мимо метровых бутылок пепси, выставленных в окнах. Сьюзи устроила вечеринку в нью-йоркском стиле и предложила гостям одеться для нее «неформально-кошерно». Гости восприняли это предложение каждый по-своему — от юбок-брюк до коктейльных платьев. В огромной бочке из-под пива стоял гигантский букет хризантем любимого Сьюзи солнечно-желтого цвета. Угощение полностью соответствовало теме вечеринки. Накрытые столы напоминали витрину гастронома — там были и бутерброды с пастор-мой²⁴⁹, и сыры, и сосиски, и курица. Сидевший рядом с пивной бочкой тапер приглашал гостей петь песни хором. Аромат, доносившийся из машины для изготовления попкорна, стоявшей рядом с кортом, манил гостей в импровизированный домашний кинозал, открытый в подвале. Под потолком подвала висели огромные воздушные шары. Весь вечер в кинозале крутили фильмы с участием У. К. Филдса, Мэй Уэст, Лорела и Харди²⁵⁰. А в солярии престарелый Фред Баффет покровительственно обнимал двух моделей в бикини, в то время как гости рисовали краской узоры на их телах.

После этой вечеринки Сьюзи сказала: «Это было так здорово, что я даже не хочу думать о том, что все закончилось»²⁹.

Часть 4

Песня Сьюзи

Глава 34. Конфетный Гарри

Омаха • 1970 — весна 1972 года

Спустя два месяца после вечеринки, пока Баффет улаживал формальные вопросы по ликвидации партнерства, индекс Доу-Джонса упал на 800 пунктов. Через месяц, в январе 1970 года, в журнале Fortune вышла статья о хедж-фондах, в которой подруга Баффета Кэрол Лумис рассказала о великолепных результатах за все время работы партнерства и поделилась неутешительной оценкой Уоррена на перспективы рынка акций¹. Незадолго до опубликования статьи, когда рынок катился под откос, Баффет разослал партнерам письмо с описанием того, чем же они на самом деле владели.

— Компания Berkshire Hathaway, которая, по его словам, стоила около 45 долларов за акцию². Из этой суммы около 16 долларов было связано с текстильной промышленностью, которая, по мнению Баффета, не могла считаться прибыльной отраслью как в настоящее время, так и в будущем. Но даже при том что текстильный бизнес составлял треть общей стоимости компании, Баффет не собирался ликвидировать его, чтобы высвободить денежные средства. «Мне нравятся люди, работающие в текстильной промышленности, — писал он. — Они упорно стараются удержаться на плаву в нынешних сложных условиях, и, несмотря на низкую прибыль, мы собираемся и дальше заниматься этим бизнесом, пока он будет показывать результаты, аналогичные нынешним». Компании Berkshire Hathaway также принадлежал гораздо более выгодный бизнес — страховая компания National Indemnity.

— Компания Diversified Retailing, которую Баффет оценивал в 11,5-12 долларов за акцию. DRC состояла из дешевой Associated Cotton Shops, а также денег и векселей, вырученных от продажи Hochschild-Kohn, которые он планировал использовать «для повторного инвестирования в другие работающие предприятия». Он не уточнил, о каких именно предприятиях идет речь, но намекнул уходящим партнерам, что те должны доверять его мнению так же, как они доверяли, только присоединившись к партнерству.

— Компания Blue Chip Stamps, информация о которой была впервые доведена до партнеров именно в этом письме. Баффет сообщил партнерам, что, вероятно, выведет деньги из этой компании, поскольку в конце года планировалась продажа ее акций.

— Illinois National Bank & Trust Company of Rockford, также принадлежавшие компании Berkshire Hathaway.

— Газета Sun, которую он описывал как «финансово незначительную»³. Уходящих партнеров поставил в тупик тот факт, что через Berkshire Hathaway они владели компанией, выпускающей торговые купоны, банком и какой-то

незначительной газетой⁴. Теперь им предстояло решить, оставить ли эти акции у себя или продать их, получив деньги.

«Он разрезал пирог, и партнеры могли первыми выбрать себе кусок», — говорил Джон Хардинг. Это был блестящий ход со стороны Баффета. Он, конечно же, хотел, чтобы партнеры выбрали деньги, и тогда акции Berkshire Hathaway и Diversified Retailing остались в его распоряжении. Тем не менее он был честен с ними. В письме от 9 октября 1969 года он сделал прогноз развития рынка, который ранее отказывался делать. В ситуации, когда рынок находится на таких высотах, «.. .впервые в моей профессиональной жизни, — писал он, — я считаю, что у среднего инвестора сейчас есть небольшой выбор между профессионально управляемыми деньгами, вложенными в акции, и пассивными инвестициями в облигации»⁵, — хотя Баффет признавал, что хорошие инвестиционные менеджеры могли бы выжать еще несколько долей процента из пакета облигаций. Тем не менее уходящие партнеры не должны возлагать большие надежды на возможности выгодно распорядиться своими деньгами.

Два месяца спустя, 5 декабря, он поделился с партнерами прогнозом о том, что произойдет с компаниями, входившими в состав партнерства, и рассказал, что собирается делать сам. «Я считаю, что внутренняя ценность DRC и Berkshire Hathaway будет существенно расти на протяжении многих лет... Я буду разочарован, если такой рост не составит около 10% в год». Это было важное заявление. По его мнению, акции этих компаний могли принести не только больше денег, чем облигации, но и больше денег, чем деятельность инвестиционных менеджеров, о которых он говорил партнерам в октябре.

«Я думаю, что ценные бумаги обеих компаний будут достойным долгосрочным вкладом, и я счастлив, что значительная часть моего собственного капитала инвестирована в них... Скорее всего, я буду сохранять свои инвестиции в DRC и Berkshire Hathaway в течение очень долгого времени»⁶. Кроме этого Баффет написал партнерам письмо с описанием методов инвестиций в облигации, снова сделав то, чего никогда бы не сделал обычный инвестиционный менеджер. Несмотря на все это, «к моменту ликвидации появилось целых четыре паникера, все — разведенные женщины. Они не доверяли никому, кроме меня. Все они пережили в прошлом неприятные истории, связанные с мужчинами, и не могли вынести мысли, что снова потеряют накопления. Они могли позвонить мне среди ночи и потребовать: “Продолжайте зарабатывать для меня деньги” или что-то вроде того»⁷. Но Уоррен отказывался быть их ангелом-хранителем до тех пор, пока не убедился, что сможет оправдать их ожидания на сто процентов.

«По правде говоря, когда мне приходится выступать в качестве гаранта, я отказываюсь, потому что помню, к каким тяжелым последствиям это может привести», — говорит Баффет, вспоминая, что он чувствовал в одиннадцать лет, когда падали акции Cities Service Preferred, которые сестра купила по его рекомендации.

На Рождество в Лагуна-Бич он продолжал работать над ликвидацией партнерства. И одновременно покупал рождественские подарки с присущей ему энергией. Как и в других сферах своей жизни, он руководствовался системой: пошел в Topps, лучший магазин одежды в Омахе, и дал продавцам список размеров всех женщин, которым собирался сделать подарок.

«Я пришел, они выложили передо мной разную одежду, я выбрал и купил кое-что для Сьюзи, Глэдис и других. Это занятие мне понравилось. Так как Берти была консервативна в плане одежды, я выбрал подарок на свой страх и риск. Она приняла его, хотя наверняка не приняла бы такой подарок ни от кого другого. Знаете, ценность одежды сохраняется дольше, чем ценность ювелирных изделий».

26 декабря, после обмена рождественскими подарками, он разослал партнерам еще одно пространное письмо, в котором постарался ответить на все их многочисленные вопросы⁸. Некоторые их них были действительно сложными.

Они раздумывали, стоит ли сохранить акции Berkshire. «Если вы считаете текстильный бизнес таким паршивым, то почему бы не избавиться от фабрики Berkshire Hathaway?» — спрашивали они. «У меня нет никакого желания наживаться на трудностях людей за счет нескольких дополнительных процентных пунктов в год», — писал он в ответ, повторяя свои же слова из письма, датированного январем 1969 года. Но так как весь смысл его бизнеса как раз и заключался в том, чтобы заработать несколько дополнительных процентных пунктов в год, подобное объяснение было бы немыслимо в начале его карьеры.

«А что с Sun Newpapers?» — спрашивали они. Доллар за акцию, отвечал он, не вдаваясь в экономические подробности. А затем произнес слова, которые впоследствии не раз вспоминались: «Мы не планируем расширяться в области коммуникаций»⁴. «Почему вы не зарегистрировали акции Berkshire Hathaway и Diversified, чтобы их можно было свободно продавать?» Он удерживал акции Berkshire настолько крепко, что купить их можно было только «по договоренности». Соответственно определить реальную цену этих акций было крайне сложно. Diversified не продавала акции вообще.

Далее шло длинное сложное объяснение, в котором Баффет утверждал, что продажа этих акций на ликвидном и открытом рынке окажется менее эффективной и менее справедливой и «у более опытных партнеров может возникнуть преимущество перед менее опытными». К тому же удержание акций помогало уберечь самых наивных из его уходящих партнеров от лап маниакально-депрессивного «господина Рынка», который иногда оценивал акции слишком низко. Это уменьшило вероятность того, что какие-нибудь хитрые брокеры могли уговорить партнеров продать свои акции и купить вместо них акции IBM или AT&T. Но это также означало, что Баффет ограничил имеющиеся у них варианты. Им стало тяжелее покупать и тяжелее продавать, а если бы они все-таки решили продавать свои акции, то он оказался бы первым в списке возможных покупателей.

Как главный партнер, он привык к тому, что в его руках находится полный контроль над этими двумя компаниями. Он не мог просто взять и отдать его неизвестному «господину Рынку». Кроме того, если бы он передал акции уходящим партнерам, то впервые за всю историю партнерства возник бы конфликт между их и его собственными интересами. Это сложное объяснение, оправдывающее отказ от регистрации акций, отвлекало внимание от того факта, что Баффет был самым опытным партнером из всех. Именно у него имелось значительное преимущество перед остальными. Независимо от того, насколько честными были его намерения, принятое им решение

* Это заявление кажется особенно интригующим из-за того, что Баффет только что назвал акции Доу-Джонса ценными бумагами, которыми хотел бы владеть на необитаемом острове. Однако Sun была не лучшей инвестицией.

привело к усилению потенциального конфликта между интересами сторон. Крайне серьезный тон письма Баффета напоминал тон человека, который уговаривает себя подумать, правильно ли он поступает. Однако конфликт в явном виде неминуемо привел бы к обидам и разногласиям. Любой партнер, который продал бы ему акции, а потом пожалел об этом, мог бы вспомнить этот совет и подумать: «У него было преимущество передо мной».

И все же «наследие Говарда» в душе Уоррена требовало, чтобы он честно и точно описал все имеющиеся варианты. И его ответ на следующий вопрос дал партнерам четкое представление о том, чего следует ожидать.

Они спрашивали: «Стоит ли мне сохранить акции?»

Баффет дал им самый ясный и прямой совет, который когда-либо давал относительно акций. «Все, что я могу сказать, — я собираюсь сохранить имеющиеся акции и планирую купить еще», — заявил он^{251 252}.

Необходимо было также разобраться с акциями еще одной компании. В том же письме от 26 декабря Баффет сообщил партнерам, что стоимость акций Blue Chip падает⁹. За короткое время она снизилась с 25 до 13 долларов, потому что от работы с компанией отказалась сеть Safeway Stores, клиентская база постепенно разрушалась и никто не хотел покупать треть бизнеса, выставленную на продажу в соответствии с распоряжением Министерства юстиции. Против компании было подано два новых иска: один — компанией Douglas Oil Company в окружном суде Лос-Анджелеса, а второй — группой бензозаправочных станций, которые заявили, что Blue Chip нарушила антимонопольные законы, и потребовали возмещения расходов в тройном размере и компенсации юридических услуг²⁵³. Но даже сейчас, когда у Blue Chip появились столь большие проблемы, а ее акции начали падать, Баффет продолжил покупать их, вместо того чтобы распродавать. Он приобрел их от имени Diversified Retailing, National Indemnity. А также для Cornhusker Casualty и National Fire & Marine, двух небольших страховых компаний, которыми владела Berkshire. Также он купил их на свое имя и имя Сьюзи.

Теперь партнеры знали, что Баффет не будет продавать акции и действительно планирует купить еще больше. Они могли получить то, что хотели, — акции или деньги. Если бы они выбрали деньги, он получил бы акции. Если бы они сохранили акции, они все еще остались бы в некотором роде его партнерами.

Постоянно беспокоясь о том, как к нему относятся люди и принимают ли они его, практически выше всего Баффет ставил лояльность. Он считал, что лояльность должна быть неотъемлемой частью всех отношений. И как показало будущее, ликвидация партнерства подвергла эту лояльность серьезным испытаниям.

Во время ликвидации партнерства у Баффета было достаточно денег, чтобы купить еще больше акций — ему лично принадлежали 18% Berkshire Hathaway, 20% Diversified и 2% Blue Chip Stamps. К концу 1969 года у них со Сьюзи было примерно 16 миллионов долларов в виде денежных средств²⁵⁴. В течение следующего года акции Berkshire и Diversified переходили от одного владельца к другому, как будто какой-то гигант перетасовывал колоду карт. Как Баффет и обещал, он использовал деньги, полученные от партнерства, чтобы купить еще больше акций этих компаний, причем их количество немало удивило бы его партнеров, знай они общую цифру. Он использовал деньги Berkshire для покупки ее собственных акций. Что же касается DRC, то он предложил партнерам обменять эти акции на векселя с 9-процентной выплатой¹⁰. Он покупал акции у всех, начиная с бывшего шурина Трумэна Вуда и заканчивая своим первым инвестором Гомером Доджем и его сыном Нортоном¹¹. Те, кто отклонил эти предложения, должны были позволить Баффету повторно инвестировать доход, не получая при этом на руки ни цента. Именно в этом и заключалась демонстрация доверия, к которому он относился столь трепетно¹².

Он был глубоко предан акционерам — сложно ожидать такого же поведения от какого-нибудь типичного современного директора компании. Он продолжал, как и прежде, «считать Berkshire своего рода партнерством, практически частным предприятием с акционерами, которые меня поддерживают и с удовольствием приезжают в Омаху». Он думал о партнерах как о людях, которые объединились на основании общих ценностей и интересов, а не для краткосрочной экономической выгоды. Баффет часто говорил, что пытался обращаться со своими партнерами как с семьей. Они доверяли ему, а он испытывал чувство долга перед ними.

И все же люди принимали различные решения, руководствуясь своими интересами. Некоторым нужны были деньги. Другие, послушавшись Билла Руэна, решили вложить свои накопления в Sequoia Fund. Многие брокеры убеждали своих клиентов продать акции текстильной фабрики, пожирающей их деньги. Одни следовали этим советам, другие нет. У ряда профессиональных инвесторов имелись и другие варианты. Когда Уоррен лично приехал на Западное побережье и предложил Бетти, сестре Эсти Грэхем, вексель DRC в обмен на ее акции, она согласилась, а сама Эсти — нет. Рода Сарнат, кузина Бена Грэхема, и ее муж Берни тоже решили не продавать акции, посчитав, что если Уоррен занимается покупкой их акций и считает это правильным, то и для них будет правильным оставить акции у себя¹³. Когда он предложил вексель своей сестре Дорис, она отказалась: «Если Уоррен покупает, почему я буду продавать?»

Некоторые партнеры пытались получить от Баффета более детальную информацию о том, как поведут себя акции в будущем. Он отвечал, что, по его мнению, стоимость их возрастет, но на это потребуется много времени. Джек Александр и Маршалл Вайнберг, которые и сами являлись сильными инвесторами, проанализировали эти слова и продали ему часть своих акций.

Мангер позже назвал Баффета «неуемным покупателем», сравнивая его с Джоном Рокфеллером в первые годы создания своей империи, когда тот не позволял ничему и никому стать у него на пути¹⁴. Оглядываясь назад, некоторые люди считали, что с ними поступили несправедливо, их ввели в заблуждение или даже обманули. Другие говорили себе: «Ну что ж, это же Уоррен. Я должен был знать».

К концу 1970 года многие его бывшие партнеры получили за свои акции наличные, а Уоррен продолжал заниматься покупкой. Количество принадлежавших ему и Сьюзи акций Berkshire увеличилось с 18 до 36%. Количество акций DRC почти удвоилось и достигло 39%. Баффет теперь практически контролировал обе компании²⁵⁵. Он также купил еще больше акций Blue Chip, и теперь ему принадлежало не 2, а почти 13%.

Но Сьюзи Баффет понимала: стремление Уоррена получить контроль над Diversified и Berkshire Hathaway означало, что вторая попытка ее мужа «отойти от дел» закончится так же, как и первая. Одна из причин заключалась в том, что Blue Chip столкнулась с такой же проблемой, что и Berkshire Hathaway²⁵⁶. Предприятие не просто сворачивало свою деятельность — оно умирало, и, таким образом, он и Мангер должны были купить что-то еще, что пополнило бы их капитал.

В конце 1971 года, после того как президент Никсон отказался от золотого стандарта, цены на нефть взлетели до небес и половина нефтяных компаний страны внезапно прекратила пользоваться купонами. Из-за инфляции цены начали скакать, и классический метод заманивания клиентов в магазин при помощи разнообразия услуг и дешевых распродаж стал бесполезным. Все, что было нужно людям, — это низкие цены, и многие розничные сети стали работать по принципам дискаунтеров¹⁵. Былые времена, когда домохозяйки планировали свои покупки так, чтобы собрать достаточно купонов для покупки электрической сковороды, канули в Лету.

Однажды президент Blue Chip Билл Рэмси позвонил Баффету и сообщил, что местная лос-анджелесская компания Sees Candies выставлена на продажу. Баффет немного занимался изучением компаний по производству сладостей, даже завел отдельную папку для информации о Fanny Farmer и внимательно присматривался к Necco Wafers¹⁶. Но эти кондитерские компании были слишком дорогими. Предложения же о покупке небольших компаний до сих пор он еще никогда не рассматривал. «Позвоните Чарли», — ответил он Рэмси¹⁷. Мангер курировал Blue Chip и бизнес на Западном побережье.

See’s Candies была основана в 1921 году канадским продавцом конфет, который заработал себе репутацию тем, что использовал только лучшие масло, сливки, шоколад, фрукты и орехи, благодаря чему качество его конфет было очень высоким. Во время Второй мировой войны, вместо того чтобы изменить рецепты из-за нехватки качественных ингредиентов, руководство компании разместило в своих фирменных черно-белых магазинах вывески: «Весь товар распродан. Покупайте в качестве рождественского подарка облигации военного займа»¹⁸.

«See’s имеет уникальную репутацию — с ней не сравнится ни одна компания в Калифорнии, — сказал Мангер. — Цена за нее вполне обоснованная. Невозможно конкурировать с таким брендом, не потратив при этом все свои деньги». Эд Андерсон считал, что цена за акции слишком высока, но Мангер загорелся. Вместе с Баффетом они посетили предприятие, и он сказал: «Это фантастический бизнес. А директор Чак Хаггинс просто великолепен и может остаться с нами после продажи компании!»¹⁹

У компании уже было заключено предварительное соглашение с другим потенциальным покупателем, и она хотела 30 миллионов долларов за активы стоимостью пять миллионов²⁰. Разница в цене была вызвана репутацией бренда See’s, наличием нескольких товарных знаков и, что самое важное, доброжелательным отношением клиентов. К примеру, Сьюзи Баффет обожала их продукцию, которую она открыла для себя в Калифорнии.

Они решили, что Sees чем-то напоминает хорошую облигацию, за которую вполне можно заплатить 25 миллионов долларов. Если бы компания выплачивала «проценты», ставка составила бы в среднем около 9%. Это было не так уж и много — владеть бизнесом более рискованно, чем владеть облигацией, притом что «процентная ставка» не гарантируется. Но в реальности доходы компании росли в среднем на 12% в год. Таким образом, Sees можно было представить себе как облигацию, выплата процентов по которой постоянно возрастает*. Более того:

«Мы считали, что у нее был неограниченный ценовой потенциал. В то время See’s продавала конфеты по той же цене, что и компания Russell Stover, и у меня возникла такая мысль: если накинуть еще пятнадцать центов за фунт, то к четырем миллионам дохода добавится еще два с половиной. Таким образом, у нас появилась возможность купить актив, который способен принести дополнительный доход в 6,5-7 миллионов долларов при минимальном увеличении отпускной цены».

Чтобы купить компанию, им нужно было переговорить с двумя людьми. Первым был Чарльз Б. Си («Конфетный Гарри», как его называли Баффет, Мангер и Герин), который управлял состоянием своего недавно умершего старшего брата, Ларри Си. Братья были партнерами, но именно Ларри вел все дела.

Сам же «Конфетный Гарри» не хотел руководить компанией. Его интересовали вино и женщины. Все, что он хотел в жизни, — это ухлестывать за девушками. Но, конечно, в последний момент он испугался продавать компанию. На встрече с ним Мангер произнес одну из лучших своих речей о преимуществах вина и женщин и о том, что Гарри сможет отлично проводить время в погоне за наслаждениями.

Другим заинтересованным лицом был «Цифровой Гарри», Гарри В. Мур, финансовый директор компании. С помощью своих адвокатов компания Blue Chip соблазняла «Цифрового Гарри» финансовыми преимуществами соглашения, в то же время намекая «Конфетному Гарри», что продажа компании убережет его от потенциальных конфликтов интересов, которые возникнут, если он будет душеприказчиком своего брата²¹.

Цена, которую предлагала Blue Chip, составляла 25 миллионов долларов. Прибыль до налогообложения в размере четырех миллионов долларов принесла бы Баффету и Мангеру 9% на вложенный капитал (за вычетом налогов) с первого же дня после покупки — и это не принимая во внимание возможный будущий рост. При добавлении к этой цифре еще двух-трех миллионов долларов от возможного повышения розничных цен (что вполне было в силах компании) доходность капитала составила бы 14% — приличный уровень прибыльности инвестиций (пусть и негарантированный). В этой ситуации самым важным было, смогут ли доходы расти. Баффет и Мангер никак не могли решиться на последний шаг. Раньше они всегда легко выбирали интересные предложения и быстро принимали решения. Учитывая их укоренившуюся привычку предлагать более низкую цену, заплатить сейчас запрашиваемую сумму было так же болезненно, как проглотить живых гуппи.

«Ребята, вы сумасшедшие, — сказал им сотрудник Мангера Айра Маршалл. — За некоторые вещи нужно платить высокую цену — за человеческие и деловые качества, например. Вы недооцениваете качество».

* Начиная с 1960 года.

«Мы с Уорреном внимательно выслушали его, — говорил Мангер, — и решили заключить договор. В конце концов, предлагавшаяся сумма была на грани того предела, который мы были готовы заплатить»²².

В процессе заключения сделки Баффет выяснил, что компании Tweedy, Browne уже принадлежала тысяча акций Sees. Баффет предложил выкупить у них эти акции. Но в Tweedy, Browne считали, что предложенная Баффетом цена занижена. Они начали сопротивляться, не желая продавать свои акции. Баффет настаивал на том, что они ему нужнее, и в конце концов победил²³.

Сразу же после того, как соглашение было подписано и Баффет, Мангер и Герин стали членами правления, Уоррен с головой окунулся в конфетный бизнес, чего не делал ни в случае с Dempster, ни в случае с Berkshire Hathaway. Он разослал коробки с конфетами See’s своим друзьям-«грэхемитам», а также написал подробное письмо исполнительному вице-президенту Чаку Хаггинсу, в котором попросил его пообщаться с владельцами торговых центров по всей стране на предмет открытия новых магазинов See’s в Колорадо-Спрингс, Файеттвилле и Гальвестоне. При этом он, опираясь на мнение руководителей местного торгового центра, посоветовал Хаггинсу не тратить время на Айову²⁴. С разрешения Баффета Хаггинс прекратил посылать конфеты многочисленным подругам «Конфетного Гарри» и начал следить за фьючерсами на сахар и какао-бобы, которые при 58 центах за фунт приближались к давно не виданному ценовому потолку²⁵⁷.

Баффет предложил поэкспериментировать с конфетами в упаковках. Он хотел видеть результаты, сметы и много, много финансовой информации. Уоррен писал Хаггинсу о магазине в Лас-Вегасе: «Интересно, сколько мы сможем заработать денег, когда найдем правильное место для магазина. Вы делаете отличную работу, расширяя нашу зону превосходства». Баффет предложил Хаггинсу поиграть с рекламными лозунгами и придумать что-то похожее на слоган компании Coca-Cola: «Пауза, которая освежает», или пива Coors: «Ключевая вода Скалистых гор»²⁵⁸.

Ему казалось, что Хаггинс может между делом или за завтраком придумать рекламный слоган, способный соперничать со слоганом Coca-Cola²⁵. Один из старых служащих описал манеру управления Баффета таким образом: «Он постоянно тебя хвалил, но при этом не забывал давать новое задание»²⁶. Поскольку с каждым новым заданием планка по чуть-чуть поднималась, а сотрудник, подобно спортсмену-прыгуну, был убежден, что сможет прыгнуть как никогда раньше, эффект походил на китайскую пытку капающей водой — незаметное, но неумолимое воздействие постепенно сводило с ума²⁵⁹. Таким образом, когда внимание Баффета ослабло, а это было неизбежно, все вздохнули с облегчением. Сбитый с толку первоначальным потоком энтузиазма, Хаггинс подписал Баффета на несколько профессиональных журналов, освещавших вопросы кондитерской промышленности. В конце концов Баффет обратил свое внимание на какое-то новое дело и попросил его отказаться от подписки. «Может быть, Чарли и станет когда-нибудь заправским кондитером, — писал он, — но я ограничусь чтением отчетности»²⁷. Он обнаружил, что владеть кондитерским производством, не руководя им, куда приятнее.

Вне работы было то же самое. Со всей искренностью Баффет говорил людям: «Пожалуйста, приходите в гости, я очень хочу вас видеть», — а когда те приходили, зарывался в газету, очевидно, удовлетворенный одним лишь их присутствием. Но могло быть и по-другому: он говорил, и говорил, и говорил, и в итоге гости уходили выжатые как лимон. Сьюзи много раз была свидетелем приступов такого энтузиазма.

Уоррен был все еще безумно влюблен в свою жену, постоянно хвалил ее на людях, усаживал к себе на колени и крепко обнимал. Но дома, как всегда, уходил в себя, занимался своими делами и хотел, чтобы с ним носились. В разговорах со своей подругой Сьюзи называла его «айсбергом». Однако в их отношениях все оставалось по-старому, точнее, все, кроме ее чувств. Баффет же был всем доволен. Он считал, что, если ей так нравится отдавать, то, принимая ее дары, он делает ее счастливой. С учетом их общего прошлого и ее манеры поведения с людьми вообще и с ним в частности такой вывод был вполне логичен. Но желания Сьюзи изменились. Она была эмоционально открытым человеком и заботилась теперь не только об Уоррене, но и о многих других людях. Незадолго до этого она ухаживала за Элис Баффет, которая проиграла болезненное сражение в битве с раком и умерла. Сьюзи хотела, чтобы теперь кто-нибудь позаботился и о ней.

Поэтому, пока ее муж занимался своими делами вдали от Омахи или сидел в офисе, погруженный в свои мысли, Сьюзи проводила все меньше и меньше времени дома, встречаясь с друзьями в ресторанах и джаз-клубах и путешествуя. У нее теперь было много новых друзей, намного моложе, чем она. Они восхищались ею и в ответ на ее великодушие и теплоту открывали и свои чувства, амплитуда которых менялась от участливой привязанности до полного обожания.

Дома Сьюзи начала все теснее общаться со своим послушным и тихим сыном Питером, который к этому времени уже вырос и готовился закончить школу. Питер начал играть для нее роль друга, доверенного лица и источника эмоциональной поддержки.

Сьюзи-младшая поступила в Университет Небраски и жила в Линкольне. Хоуи, который был рекордсменом в семье по числу неудач, учился в предпоследнем классе средней школы, и Сьюзи готовила его к поступлению в колледж. Она брала его на различные встречи и собрания, помогала ему направлять свою энергию в нужное русло и способствовала приведению в порядок его табеля успеваемости. Уоррен, как обычно, был счастлив переложить на нее эти обязанности.

Лишь иногда Сьюзи удавалось привлечь Уоррена к совместному решению вопросов вместо привычного выписывания чеков, особенно если это дело пересекалось с бизнесом и Уоррену предоставлялся шанс дать ценный совет. Ее друг Родни Вид и другие лидеры афроамериканского сообщества решили организовать банк, чтобы поднять статус сообщества и способствовать экономическому развитию северной части города. С идеей «черного капитализма» они пришли к Баффету и его другу Нику Ньюману, который часто поддерживал Уоррена в различных акциях по защите гражданских прав²⁸.

Вид был уважаемой фигурой в Омахе, а Баффету нравилось банковское дело. Он только что стал членом правления самого большого банка Омахи — Национальной корпорации, к чему давно стремился²⁶⁰. Его инстинктивно тянуло к любому виду деятельности, где деньги накапливались быстрее, чем тратились. Поэтому он был готов выслушать Вида, но хотел знать, будет ли этот бизнес рентабельным. Так как цель заключалась в привлечении разнообразных групп клиентов из числа национальных меньшинств, он нанял сына Питера и одного из его друзей, чтобы они посидели у входа в другой, похожий банк и посчитали, сколько людей и какой национальности заходит в его здание в течение дня²⁹. То, что рассказал Питер, обрадовало Уоррена, и он стал членом консультативного совета директоров Community Bank в Небраске и заполучил в правление Джона Хардинга из компании Ruane, Cunniff³⁰. Баффет сказал основателям, что, если те смогут привлечь 250 000 долларов от афроамериканского сообщества, то консультативный совет сможет обеспечить остаток суммы для первоначального капитала³¹. Офис банка организовали в трейлере. «Уоррен, если мы советуем людям вкладывать свои деньги во что-то, что можно свернуть посредине ночи и забрать весь банк с собой, — говорил Джо Розенфилд, — то это не очень хороший знак».

Большинство менеджеров и совет директоров, включая друга Баффета бейсболиста Боба Гибсона, были темнокожими, к тому же новичками в финансовой деятельности. Чтобы предотвратить возможную катастрофу, Баффет решил рассказать основателям банка о необходимости строгих стандартов кредитования. Он сделал упор на то, что банк — это не служба социального обеспечения и не благотворительная организация. Он посещал ежемесячные собрания членов правления, которые затягивались до поздней ночи, но, как и в случае с его компаниями, никогда не занимался текущим управлением³². Хардинг же, наоборот, проводил каждый день в банке, следя за делами. «Руководство банка было исполнено благих намерений, — говорил Хардинг, — но не обладало финансовой хваткой». Когда Баффета попросили выделить деньги, чтобы погасить безнадежные кредиты, он отказал. Вид считал, что Баффет «никогда в достаточной мере не понимал цикличности бедности» и «не осознавал своей роли как богатого человека внутри бедного сообщества»³³. Но Баффет хорошо разбирался в цифрах; он знал, что банк не должен отступать от своих стандартов и плодить безнадежные кредиты. Таким образом, банк влачил жалкое существование в течение многих лет.

У него появился шанс помочь и другим образом, когда подруга Сьюзи Халли Смит рассказала ей о темнокожих детях, не имевших возможности заплатить за колледж. Сьюзи отдавала тысячу долларов туда, тысячу сюда. «Я должна спросить Уоррена», — говорила она каждый раз. «Сьюзи, у тебя есть деньги; почему ты просто не заплатишь?» — спрашивала Смит в изумлении. «Нет, я не могу, — отвечала Сьюзи. — Уоррен должен об этом знать». Халли удивлялась тому факту, что Сьюзи при всех ее деньгах должна была спрашивать мнение мужа о любых делах, связанных с финансами³⁴. Таким образом, хотя Сьюзи и вела все семейные дела, вопросами финансирования и пожертвований они с Уорреном занимались вместе.

Сьюзи была готова распрощаться с любой суммой, если бы Уоррен не жал на тормоза. Их фонд выдавал небольшие гранты на образование, и у него не было профессиональных руководителей. Чтобы управлять надлежащим образом, необходимо думать наперед: что произойдет, когда все деньги, переданные в фонд, закончатся?

Уоррен полагал, что это время наступит нескоро. У Сьюзи было страстное желание помочь здесь и сейчас, но кто-то должен был разработать стратегию на будущее.

За год до этого Уоррен получил тревожный звоночек. Во время обеда у Сарнатов в Калифорнии он заметил, что один из его пальцев начал опухать. Утром того дня ему вводили двойную дозу пенициллина по причине небольшой инфекции. Хирург Берни Сарнат посоветовал ему поехать в больницу³⁵.

Но Баффет не горел желанием общаться с врачами. Он и так уже достаточно болел в 1971 году, перенеся сальмонеллез³⁶. Кроме того, по словам Сьюзи, он боялся докторов, больниц, болезней и лекарств³⁷. Сьюзи пришлось отвезти его в дом, который они арендовали на лето. Но поскольку тело Уоррена продолжало опухать, у него кружилась голова и его тошнило, она начала срочно искать доктора. Приехавший врач настоял, чтобы они отправились в отделение неотложной помощи. К тому времени Баффет был практически без сознания.

Три дня спустя он все еще был в больнице. Доктора говорили, что ему повезло. Аллергия на пенициллин была настолько сильна, что, если бы он принял его снова, то это привело бы к мгновенной смерти. Пока он поправлялся, Рой и Марта Толлес принесли ему журнал Playboy в надежде подбодрить. Он был слишком слаб, чтобы держать журнал в руках, попросил Сьюзи переворачивать за него страницы и тут же принялся жаловаться, что она листает их слишком быстро.

Даже после этого момента соприкосновения со смертью он не изменил своим привычкам и все так же жил работой. По мнению Баффета, отход от дел означал всего лишь отказ от работы в интересах других людей. Он не собирался отказываться от инвестиционной деятельности до последнего вздоха. Дух соперничества был у него в крови. Как-то раз шестилетний Джонатан Брандт, сын его друзей Генри и Роксаны Брандт, чуть не обыграл его в шахматы. Мысль о проигрыше была настолько нестерпима для Уоррена, что он начал подвергать Джонни своему любимому «баффетиро-ванию», пока тот не сдался³⁸.

К тому времени, когда ее муж разделался с малышом Джонни Брандтом, у Сьюзи уже сложилось свое, ироническое отношение к упорству Уоррена. «Если Уоррен чего-то хочет, то рано или поздно это получает», — так говорила она о человеке, который, как заметила его младшая сестра Берти, еще в детстве всегда все делал по-своему³⁹. Приехав с подругой в Де-Мойн на лекцию, которую собирался читать в одной из местных синагог писатель Эли Визель, переживший Холокост, Сьюзи весело провела время на вечеринке в компании Милта Брауна, переехавшего в этот город⁴⁰. Одно время она жалела о прерванных отношениях; теперь же хотела, чтобы они стали друзьями, если уж не уготовано иное будущее.

Она редко говорила о своих проблемах или жалела себя, но тем не менее признавала, что брак не приносит ей радости. Однако, несмотря на это, она ничего не делала, чтобы решить свои проблемы или уйти от Уоррена; вместо этого она возобновила свои отношения с Милтом. И ей все больше и больше нравилась Калифорния. Она влюбилась в Изумрудный залив в Лагуна-Бич, где они снимали дом у воды, окруженный другими такими же роскошными домами⁴¹.

Уоррен особенно не любил покупать дома. Он считал, что потраченные на них деньги просто лежат мертвым грузом, не окупая расходов на содержание. Сьюзи часто подкалывала его по этому поводу. «Если бы мы были богаты, — говорила она, — ты пошел бы в тот дом, спросил владелицу, сколько она хочет за него, и заплатил бы столько, сколько она скажет. Но я знаю, что мы не богаты». Однако в этой бесконечной войне Сьюзи обычно удавалось выбить из Уоррена деньги. В конце концов он послал на переговоры по поводу покупки дома жену Роя Толлеса, Марту, которая была очень благоразумна в таких вопросах. Марта торговалась, пока хозяйка дома не сбросила цену до 150 000 долларов^{261 262}, и когда Рой Тол лес позвонил, чтобы сообщить об этом Уоррену, тот сказал: «У меня плохие новости. Ты купил этот дом».

Глава 35. Газета The Sun

Омаха • 1971-1973 годы

Сьюзи начала обставлять только что купленный дом плетеной мебелью. Она провела отдельную телефонную линию для Уоррена, который, будучи в Калифорнии, проводил большую часть времени, смотря деловые новости по телевизору и разговаривая по телефону.

«Личные задачи» и дела с Джо Розенфилдом тянули ее мужа в противоположном от Калифорнии направлении — к Вашингтону, в самую гущу предвыборной борьбы. Баффеты организовали обед в Омахе для сенатора Джорджа Макговерна, кандидата в президенты от Демократической партии на выборах 1972 года. Уоррен давал деньги бывшему конгрессмену Алларду Ловенстайну, «гаммельнскому крысолову» либералов, который напоминал Джина Маккарти своим призывом к молодежи на борьбу за гражданские права. Он также поддерживал сенатора от Калифорнии Джона Тан-ни, похожего на Кеннеди сына боксера-тяжеловеса Джина Танни¹. Его политическая карьера легла в основу фильма «Кандидат» о харизматичном политическом деятеле, который «слишком молод, слишком красив, слишком либерален, слишком идеален», чтобы победить, поэтому может позволить себе воздействовать на истеблишмент. Он был именно таким политиком, который нравился Баффету, — с невероятной харизмой голливудской звезды, присутствие которого разжигало эмоции избирателей. Но при этом он хотел, чтобы его кандидат выиграл.

У Баффета была идея, которая, как он полагал, может оказаться полезной в политической среде, — так называемый «коэффициент дискомфорта»: рост инфляции плюс уровень безработицы. Он рассказал об этом Гарольду Хьюзу из Айовы, с которым его познакомил Розенфилд². «Хьюз был водителем грузовика и алкоголиком. Этот крупный мужчина с громким голосом слыл одним из самых ярких ораторов за последние десятилетия. Он был похож на Джонни Кэша** и имел такой же голос. Он появился из ниоткуда на своем грузовике и вдруг стал губернатором Айовы, а также видным политическим деятелем в демократической партии. Джо дружил с ним, и со временем Хьюз стал довольно крупной фигурой в Сенате. Поэтому мы помогали ему и давали небольшие суммы денег на продвижение к президентству. Антивоенная деятельность была для него одним из основных дел в жизни. Он выступал против войны во Вьетнаме и делал это крайне убедительно».

Хьюз был истинным христианином и бывшим алкоголиком, которого выгнали из колледжа. Его называли «популист из Айовы». Он мог запросто пропустить запланированную встречу, чтобы помочь кому-то решить проблемы с алкоголем. Несколько раз он спасал своих коллег от самоубийства и однажды, к его глубокому сожалению, не успел. Благодаря личному магнетизму его считали и «темной лошадкой», и восходящей звездой, кандидатом, который привлечет и молодежь, и рабочих, и мятежных либералов, которые голосовали за Маккарти. Иными словами, он был большой надеждой популистов и выгодно выделялся на фоне других скучных кандидатов. В то время ни один другой кандидат от Демократической партии не имел столь значительной поддержки. Лидер предвыборной гонки Макговерн получил, по данным национального опроса, лишь пять процентов поддержки³.

Весной 1971 года Хьюз вызвал «шестерых своих самых близких советников и помощников», включая Баффета и Джо Розенфилда, и попросил их привести все возможные аргументы за и против выдвижения его кандидатуры на пост президента⁴. В конце мая 1971 года в одном из отелей Вашингтона состоялась встреча, на которой они решили сыграть по-крупному. И хотя все уже было решено, нужно было собраться, организоваться и сплотить войска.

«Примерно за месяц до этой встречи Хьюз был на программе Meet the Press. В самом конце шоу Ларри Спивак сказал: “Сенатор, ходят слухи о вашем увлечении экстрасенсорикой и оккультизмом. Что вы можете об этом сказать?” Хьюз начал отвечать, но в этот момент программа завершилась⁵.

Поэтому, когда вашингтонская встреча уже подходила к концу, я сказал: “Сенатор, я смотрел эту передачу с неделю назад. Если вас когда-нибудь еще спросят о чем-то подобном, прежде всего вам следует отметить, что между экстрасенсорикой и оккультизмом существует огромная разница. Не позволяйте ведущему путать эти два понятия, потому что полгода спустя он может выставить вас в невыгодном свете, вспомнив, что вы говорили об оккультизме, когда на самом деле вы говорили об экстрасенсорике”.

И тут Хьюза прорвало. Он сказал: “Десять лет назад я проснулся в ванне в одном чудесном отеле. Я не знал, где я. Не знал, где моя семья. Не знал, как очутился там. Я никому не был нужен. И вот в тот момент я осознал кое-что, и это заполнило пустоту в моей груди”.

Затем он сказал: “У меня были прозрения. Я верю в предвидение. Моя дочь увидела пятнышки на шерстке котят еще до того, как они родились, и описала их. И они родились именно с такими пятнышками. А кто-то может увидеть пожар, который случится в будущем”.

Я спросил: “А теперь, сенатор, представим, что я Ларри Спивак и задаю вам следующий вопрос. Если ваша дочь расскажет о своем видении, будто Советский Союз собирается выпустить баллистические ракеты по Соединенным Штатам, вы нанесете превентивный удар по Советскому Союзу?”

Он ответил: “Я серьезно над этим подумаю”.

Я сказал: “Представим, что я все еще Ларри Спивак, а вы сидите за тем столом, перед вами стакан воды, и я спрашиваю: “Как вы думаете, кто-то может передвинуть этот стакан по столу силой мысли?”

Он ответил: “Да, я думаю, это возможно”.

В комнате находились люди, которые поставили все на этого парня и видели себя в Белом доме. И они не могли поверить в то, что слышали. Они махали руками и говорили, что этого не может быть. Я продолжал говорить, но они перебивали: “Все совсем не так, как он говорит” и “Не о чем волноваться, все можно решить” и что даже Авраам Линкольн верил в нечто подобное. Было ясно, что они об этом знали. Наш проект неумолимо шел ко дну. Я никогда не видел ничего похожего. И то, что они все мечтали работать на президента США и потратили на подготовку годы, делало развернувшееся действо еще более захватывающим”.

Наконец свою реплику вставил Джо: “Сенатор, скажите Уоррену, что если он задаст еще один подобный вопрос, то вы сделаете так, что он исчезнет”.

На это я ответил: “Вот что я вам скажу, сенатор. В американской политике слишком много жуликов. Они утверждают, что верят в Бога, ходят в церковь каждое воскресенье и все такое. Все это ложь, но им верят. Вы же, с другой стороны, действительно верите в то, что говорите, и у вас есть на это свои причины. Но я говорю вам: вы можете потерять около десяти процентов голосов демократов или еще больше голосов других людей только из-за того, что вы во что-то верите, тогда как ваш соперник получит голоса из-за того, что он во что-то не верит. Это суровая действительность”. Тем временем остальные говорили: “Не обращайте внимания. Что Уоррен понимает в политике?” Хьюз сказал, что устал и хочет прекратить обсуждение, а отдохнув, сделает нечто, что положит конец всем спорам»⁶.

Так и произошло. Десять дней спустя Хьюз дал интервью Des Moines Register, в котором сказал, что недавно целый час разговаривал со своим умершим братом через медиума⁷. И это был конец президентским стремлениям сенатора Гарольда Хьюза⁸.

* * *

Случай с Хьюзом стал одновременно и высшей и низшей точкой, и — частично благодаря переизбранию Ричарда Никсона — концом карьеры Баффета в качестве создателя «королей». Но все это время Баффет обращал особое внимание на огромное влияние СМИ в политике; он хотел быть частью этого. Развоз газет, которым он занимался в детстве, дружба с журналисткой из Fortune Кэрол Лумис, покупка газеты Sun, поиск других газет на покупку, инвестиции в Washington Monthly — интерес Баффета к издательскому делу рос из года в год. Он наблюдал за все возрастающей властью телевидения начиная с шумных 1960-х и убийства Кеннеди и заканчивая войной во Вьетнаме и движением за гражданские права. Теперь, когда прибыльность телевидения стала очевидной, он хотел быть частью этого бизнеса.

А потом Билл Руан организовал обед в Нью-Йорке со своим знакомым Томом Мерфи, возглавлявшим компанию Capital Cities Communications, которой принадлежало несколько радиовещательных и телевизионных станций.

Мерфи, сын судьи из Бруклина, с детства вращался в политических кругах Нью-Йорка. В 1949 году он поступил в Гарвардскую школу бизнеса. Широколицый, лысеющий и добродушный Мерфи начал управлять обанкротившейся телестанцией в Олбани настолько бережливо, что не только привел ее дела в порядок, но и наметил контуры будущей величественной империи. Он начал скупать вещательные и кабельные компании и издательские дома, создавая собственную медиаимперию. В скором времени он переехал в Нью-Йорк и нанял на работу еще одного своего

одногруппника по Гарвардской школе бизнеса — Дэна Берка, брата президента компании Johnson & Johnson Джима Берка.

После этого обеда Мерфи с Руаном разработали план, как заполучить Баффета в свой совет директоров. Руан сказал, что они добьются расположения Баффета, только если приедут к нему в Омаху. Мерфи сразу же отправился в путь. Баффет угостил его стейком и привез домой, чтобы познакомить с Сьюзи. К этому времени она уже знала, чем все это может закончиться, — ее муж нашел новый объект увлечения. Баффету нравилось показывать новым людям свои «тотемы»: офис, Сьюзи, а порой и свою игрушечную железную дорогу. После этого он с гостями сыграл несколько партий в ракетбол в комнате для игр, и Мерфи пришлось бегать по залу в своих оксфордских парадных туфлях. Баффет видел, к чему тот клонит, задолго до того, как Мерфи сделал свое предложение. «Вы знаете, Том, — сказал он, — я не могу стать членом правления, потому что тогда я захочу занять еще более высокое положение в вашей компании, а ваши акции слишком дорогие»⁹. Даже когда остальная часть рынка катилась под гору, вокруг акций телевизионных компаний всегда был ажиотаж. Кабельное телевидение было еще новинкой, и местные компании с правом франшизы объединялись в акционерные общества, что вызывало немалую шумиху среди инвесторов. «Вы можете обращаться ко мне просто так. Для этого совершенно необязательно включать меня в совет директоров», — сказал Уоррен¹⁰.

И Мерфи начал звонить Баффету каждый раз перед заключением очередной сделки. Баффету, которому только недавно исполнилось сорок лет, льстило внимание «старика» Мерфи, которому, впрочем, еще не исполнилось и пятидесяти. При этом Баффет отдавал должное тому, что Мерфи был очень толковым человеком... «Я трепетал перед ним, — рассказывал Уоррен, — и считал его величайшим бизнесменом». Однажды вечером Мерфи позвонил ему домой и сообщил, что на продажу выставлена телестанция Fort Worth¹¹. Баффет заинтересовался, но по каким-то причинам, которых он уже и не помнит, ему пришлось отказать Мерфи — впоследствии он считал это одной из самых больших своих ошибок в бизнесе¹².

Баффет действительно очень хотел быть издателем. Как то-раз он даже посчитал, что у него есть сенсационная новость, но, услышав ее, редакторы Washington Monthly отнеслись к ней с насмешкой. «Я искренне верю, — говорил издатель Washington Monthly Чарльз Питерс, — что редакторы были попросту обижены тем, что инвестор рассказывает им, о каких новостях нужно писать». Они сказали Питерсу, что эта «история не соответствует духу Washington Monthly», и Питерс согласился. Тогда Баффет обратился в Sun, которая, может быть, и не имела национального масштаба, но все же была газетой. Питерс рассказывал, что чуть не распустил всех сотрудников, когда статья была напечатана.

Новость Баффета заключалась в том, что приют для бездомных мальчиков «Бойз Таун» — одна из священных коров Омахи — оказался изрядно прогнившим местечком. Приют был организован в старом особняке неподалеку от центра города в 1917 году ирландским священником Эдвардом Флэнаганом, который хотел спасти сирот и брошенных детей и уберечь их от бродяжничества, преступности и наркомании. «Отец Флэнаган был известен в городе тем, что, как только в его распоряжении оказывалось пять долларов, — рассказывал Баффет, — он сразу же тратил их на какого-нибудь ребенка. Когда же ему удалось получить девяносто долларов, он смог организовать приют для двадцати пяти мальчиков»¹³. В первые годы приюту не хватало денег, однако, несмотря на нужду, он постоянно расширялся. К 1934 году он занимал университетский городок площадью 160 акров, расположенный в десяти милях к западу от Омахи, и состоял из школы, общежитий, часовни, столовой и спортивных залов. В 1934 году благодаря помощи Говарда Баффета в «Бойз Таун» построили свое почтовое отделение, что изрядно способствовало сбору благотворительных взносов¹⁴. В 1936 году городку присвоили звание деревни, а в 1938-м на экраны вышел фильм, получивший впоследствии «Оскара», со Спенсером Трейси и Микки Руни в главных ролях. «Бойз Таун» стал известен на всю страну.

Когда профессиональный сборщик средств Тед Миллер посмотрел фильм, он понял, как можно превратить просьбы о сборе денег на нужды приюта в огромную национальную кампанию. Каждый год на Рождество «Бойз Таун», который теперь назывался «Городом маленьких мужчин», рассылал миллионы писем, начинавшихся словами: «Для многих бездомных и брошенных мальчиков Рождество в этом году не будет таким уж радостным праздником...», и описывал известную благодаря фильму картину уличного мальчишки с младенцем на руках и табличкой, на которой написано: «Мне не тяжело, Отче... Ведь это мой брат».

Даже если каждый адресат письма делился всего одним долларом, сумма оказывалась немалая: писем с этой историей было разослано не меньше 10 миллионов¹⁵. Заваленный вкладами, «Бойз Таун» разросся до университетского городка площадью 1300 акров со стадионом, сувенирным магазином, фермой, где работали мальчики, и учебно-производственным комбинатом. Отец Флэнаган умер в 1948 году, но деньги продолжали прибывать и при его преемнике —• монсеньоре Николасе Вегнере. Это была настоящая святыня и самая большая достопримечательность штата.

«Я слышал истории о том, как Национальный банк нанимал дополнительных служащих задолго до Рождества, чтобы обработать все благотворительные чеки, поступавшие в “Бойз Таун”. И конечно, я видел, что количество мальчиков, проживающих там, уменьшается».

В первые годы работы приюта Флэнаган внимательно изучил массу судебных вердиктов и принял в приют определенное количество закоренелых преступников, даже нескольких убийц. Но к 1971 году эмоционально нестабильные, умственно отсталые мальчики и юные преступники отсеялись. Среди обитателей остались только бездомные, у которых не было никаких других существенных проблем¹⁶. По плану «Бойз Таун» вмещал тысячу жителей, теперь в нем работало около шестисот человек, обслуживая 665 мальчиков¹⁷. Тем не менее подобный институциональный подход к размещению детей в изолированном от окружающего общества пространстве с опекунской, даже можно сказать тюремной атмосферой становился все более устаревшим¹⁸. Режим регулировался звоном колоколов: по первому сигналу дети молились в гигантской «столовой», по второму — садились за столы, по третьему — приступали к еде, по четвертому — откладывали вилки вне зависимости от того, успели доесть свою трапезу или нет, вставали и молились по пятому и выбегали из столовой по шестому. Их корреспонденция изучалась цензором, и им разрешался всего один визит посетителя в месяц. Дети даже были лишены права выбрать, кого хотели бы увидеть, — за них выбирало руководство приюта. Они занимались низкооплачиваемым трудом, практически не отдыхали и не имели возможности общаться с противоположным полом. В «Бойз Тауне» предпочитали низкосортное профессиональное обучение: сбор бобов и изготовление скворечников.

Однажды вечером в июле 1971 года на встрече в доме Баффетов Уоррен и редактор Sun Пол Уильямс разговаривали о «Бойз Тауне» и решили написать историю о том, каким образом город рос и на что тратил свои деньги. Sun сделала пару пробных запросов, и руководство приюта ответило, что они не хотят обсуждать с кем-либо свои финансовые дела¹⁹. Поэтому Уильямс усадил трех городских репортеров — Уэса Иверсона, Дуга Смита и Мика Руда — за работу над секретным «Проектом Б» — детальным расследованием происходившего в приюте⁴. Зная о том, что «Бойз Таун», по словам руководства, никогда не получал денег от какой-либо церкви или регионального или федерального правительства, Мик Руд пересмотрел кучу отчетов в Капитолии Небраски в Линкольне и обнаружил, что это неправда²⁰. И теперь, в свете новых фактов, подозрительными выглядели и другие заявления руководства приюта.

Продолжая свое расследование, репортеры получили отчеты о налоге на недвижимость, об успеваемости воспитанников и документы о регистрации учреждения. Они узнали, что приют был в натянутых отношениях с социальной службой штата; монсеньор Вегнер, который в настоящее время руководил «Бойз Тауном», отказался подвергать внешнему аудиту деятельность своего заведения, несмотря на рекомендации собственных сотрудников²¹. Действуя через свои источники в Конгрессе, Уильямс получил отчет о деятельности почтового отделения приюта и обнаружил, что оно рассылает в год по 35-40 миллионов писем с просьбой о пожертвовании. Это была огромная цифра — сборщики пожертвований, работавшие на другие организации, рассказали, что подобные объемы рассылки позволяют получать доход порядка 10 миллионов долларов в год. На основании своих финансовых знаний Баффет сделал вывод, что текущие эксплуатационные расходы приюта тянут не больше чем на половину этой суммы²². Иными словами, в «Бойз Тауне» было куда больше денег, чем он мог потратить. Активная деятельность приюта по сбору средств началась в 1948 году. И если прибыль приюта с того времени составляла пять миллионов долларов в год, то сумма денежных излишков к моменту проведения расследования должно была составлять около ста миллионов долларов. Однако пока что у репортеров было недостаточно доказательств.

Баффет вошел в состав правления местного отделения Urban League, что помогло ему познакомиться с хирургом Клодом Оргэном, единственным темнокожим мужчиной в правлении «Бойз Таун». Баффет считал его вполне достойным парнем.

«Мы завтракали в отеле Blackstone через дорогу от моего офиса. Я говорил и говорил, пытаясь вызвать его на откровенность. Не вдаваясь в подробности, он сказал мне, что я неправ. И это было даже лучше. Его молчание позволило мне понять, что в этой истории есть зерно правды, пусть даже точные цифры и оставались мне неизвестны».

Доктор Оргэн начал негласно координировать деятельность команды репортеров, помогая им продвигаться к своей цели, но не раскрывая конфиденциальную информацию²³. Репортеры ловили сотрудников приюта то тут, то там, пытаясь вызвать на откровенность, но тщетно — большинство их просто боялись говорить. В погоне за сенсацией Баффет бродил по Омахе в потрепанных старых теннисных туфлях, ²⁶³ изъеденном молью свитере и штанах, вымазанных мелом²⁴. «Это был кайф, — говорил он. — Если бы существовал мужской вариант Бренды Старр²⁶³, девушки-репортера, это был бы я». К этому времени Уоррен подружился с другом Сьюзи Стэном Липси, который все еще работал издателем Sun, и они начали вместе заниматься пробежками и играть в ракетбол в игровой комнате дома Баффетов.

И тогда у Уоррена возник план. Он знал, что Конгресс принял закон, который, помимо прочего, предписывает некоммерческим организациям подавать налоговую декларацию в IRS^{264 265}.

«Я сидел в гостиной и заполнял форму 990 для Фонда Баффета, и тут меня осенило: если я должен был подавать декларацию, возможно, и они тоже»²⁶⁶.

Репортеры выяснили, что форма 990 приюта находится в отделении IRS в Филадельфии, и нетерпеливо ждали целых двадцать дней, пока ее найдут в архиве²⁵.

Два дня спустя пакет прибыл в Омаху. Пол Уильямс нанял нового заместителя главного редактора Рэнди Брауна — частично для того, чтобы координировать работу над репортажем о «Бойз Тауне». В результате состав команды вырос до четырех человек. «В первый же мой рабочий день форма 990 оказалась у меня на столе», — вспоминает Браун²⁶. Баффет, который только что купил компанию See’s и отправлял конфеты своим друзьям по всей стране, тем не менее настолько увлекся историей приюта, что сразу же бросился помогать Брауну. Как и следовало ожидать, чистая стоимость активов «Бойз Таун» составила 209 миллионов долларов и росла со скоростью около 18 миллионов долларов в год, что в четыре раза превышало сумму, необходимую для обеспечения деятельности приюта. Баффет ликовал. Всю жизнь он ждал, чтобы какая-нибудь монахиня совершила преступление, которое он смог бы раскрыть по отпечаткам ее пальцев. Теперь он использовал налоговую декларацию, чтобы поймать монсеньора на месте преступления.

Они перенесли столы, шкафы и три телефона в игровую комнату в подвале дома Уильямса. В конце концов, как рассказывал Липси, «отследили все, кроме двух счетов в Швейцарии. Туда мы просто не смогли прорваться». Репортеры Sun были потрясены тем, что пожертвования в «Бойз Таун» в три раза превосходили пожертвования в фонд Университета Нотр-Дам²⁶⁷. По самым консервативным подсчетам, на одного мальчика приходилось 200 000 долларов. Мик Руд назвал «Бойз Таун» «городом маленьких мужчин с большим портфелем»²⁷. Денежная машина приносила 25 миллионов долларов в год и могла легко покрыть все текущие расходы за счет инвестиций, без привлечения каких-либо дополнительных благотворительных взносов²⁶⁸. Во время написания истории репортеры собрались на встречу в отеле Blackstone. Так уж совпало, что правление «Бойз Тауна» также проводило собрание в номере дальше по коридору. Репортеры ходили на цыпочках и надеялись, что их не заметят²⁸. Интрига усилилась, когда они

начали обсуждать очевидные вопросы. Что руководство «Бойз Тауна» собирается делать со всеми этими деньгами? Зачем привлекать еще больше средств? Последний этап расследования должен был пролить свет на создавшуюся ситуацию.

За сбор средств приюта отвечал его руководитель, семидесятичетырехлетний преподобный монсеньор Николас Вегнер. К тому времени он уже знал, что газетчики начали задавать вопросы. «Бойз Таун» принялся поспешно составлять программу реформ. Но репортеры были уверены, что в приюте ничего не знают о том, что его налоговая декларация уже лежит на столе редактора. Они боялись, что историю перехватит газета Omaha World-Herald, которая, обладая значительными ресурсами, могла накинуться на эту сочную новость, ждавшую своего часа. Существовала вероятность того, что «Бойз Таун» совместно с World-Herald могли нанести превентивный удар, опубликовав историю с более дружественными по отношению к приюту акцентами²⁶⁹.

Репортеры решали, как подобраться к Вегнеру и архиепископу Шиану, его настоятелю в епархии.

Тридцатилетний задира Мик Руд, с волнистыми волосами до плеч и усами в форме велосипедного руля, отправился на встречу с Вегнером. Первой его реакцией была жалость к этому человеку, лысый и морщинистый череп которого выглядывал из рясы, как голова древней черепахи из панциря. Монсеньор выглядел крайне хилым и ранее перенес пятнадцать операций, некоторые из них были тяжелыми. Во время интервью он неосмотрительно нес всякий вздор и отрицал получение каких-либо средств от государства. Когда же Руд попросил его объяснить необходимость сбора средств, тот ответил: «Мы постоянно по уши в долгах». Зная, что это неправда, Руд направился прямо к Уильямсу и отдал ему запись интервью. После расшифровки Уильямс положил ее в депозитарную ячейку в банке.

В то время как Руд разговаривал с Вегнером, Уильямс попытался подловить на лжи архиепископа Шиана. Они хотели организовать интервью одновременно с ним и Вегнером, но не смогли застать их на месте в один и тот же день. Шиан, которого, по всей видимости, успели ввести в курс дела, подтвердил слова Вегнера, но отказался добавить что-либо еще. Однако репортеры с доказательствами на руках в сопровождении фотографов внезапно появились в офисе по сбору средств, который был расположен не в «Бойз Тауне», а в Омахе, в здании с вывеской Wells Fargo. Они зашли без стука и сфотографировали длинные ряды женщин, печатающих прошения и благодарственные письма. Им также удалось поговорить с некоторыми сборщиками средств, которые просили: «Пожалуйста, не упоминайте о сборе средств в статье. Люди могут неправильно нас понять. Они решат, что мы богаты» и «Мы хотим, чтобы люди думали, что письма посылают сами мальчики»²⁹.

Другие репортеры тем временем изучали состав совета директоров. Это были в основном люди, которые отнюдь не стремились обокрасть священную корову. Среди них — банкир, управлявший инвестиционным портфелем «Бойз Тауна», сын архитектора, который построил этот приют и руководил фирмой, выполнявшей текущие строительные работы, ритейлер, поставлявший одежду для мальчиков, и адвокат, занимавшийся всеми правовыми вопросами «Бойз Тауна». У многих директоров имелись свои финансовые интересы в приюте, и все они явно испытывали удовлетворение от того, что входили в состав правления самого уважаемого учреждения Небраски, при этом практически ничего не делая в его интересах. Вегнер предпочел проигнорировать размышления репортера на эту тему и не моргнув глазом сказал Руду, что «они никогда особенно нам не помогали» и «они ничего не смыслят в социальном обеспечении... или образовании»³⁰. По словам Уильямса, независимо от того, что члены совета директоров знали на самом деле, их реакция на вопросы журналистов варьировалась от «испуга до отрицания вины или полного незнания»³¹. Позже, оглядываясь по сторонам, один из работников «Бойз Тауна» скажет: «Правление не особо помогло отцу Вегнеру... Они могли хотя бы посоветовать ему притормозить сбор благотворительных средств»³².

Вероятно, Вегнер решил накопить как можно больше денег, помня о бедности, которая царила повсюду в годы Великой депрессии. Возможно, ему казалось, что (по выражению Рэнди Брауна) «волк уже у ворот»³³. Возможно, другие директора видели схожую картину, и это настолько поглотило их внимание, что они не задавались вопросом об истинном смысле действий Вегнера. Однако Уоррен Баффет, воспитанный в том же самом обществе с теми же самыми побуждениями, намеревался покарать их всех. И преступление, по его мнению, заключалось не просто в накапливании денег, а в том, что это не имело никакого смысла, не подразумевало какого-либо плана их использования. «Бойз Таун» даже не имел своего бюджета³⁴. А отказ от принятия на себя ответственности за управление деньгами от имени других был в глазах Баффета большим грехом.

Журналисты лихорадочно работали над историей все выходные и по мере написания отдавали материал Баффету и Липси. «Мы были всего лишь скромным еженедельником, — говорит Баффет, — но при этом они смогли создать материал, удовлетворяющий самым высоким журналистским стандартам». В итоге рабочая группа разложила все материалы на полу и начала придумывать заголовки и подписи под иллюстрациями. Основной заголовок гласил: «“Бойз Таун”: самый богатый город Америки?». История, занимавшая восемь страниц в специальном разделе с боковыми врезками, начиналась со стиха 16:2 Евангелия от Луки — «дай отчет в управлении твоем».

В день перед публикацией — это была среда — Уильямс разослал текст статьи в Associated Press, UPI, World-Herald и на телевизионные станции. Баффет вспоминал следующий день, 30 марта 1972 года, как один из самых величайших дней своей жизни. Статья не только выражала его желание праведно управлять бизнесом, но и начиналась цитатой из Библии о его любимом понятии — управлении, через призму которого он теперь рассматривал все остальное в своей жизни: обязанности, моральные обязательства и ответственность, неотъемлемо связанную с доверием со стороны других людей. К концу недели история «Бойз Тауна» облетела всю страну и вызвала национальный скандал³⁵. В субботу состоялось экстренное заседание правления «Бойз Тауна», на котором было решено прекратить сбор средств и отменить последнюю рассылку, материалы которой были уже наполовину готовы³⁶. В самом начале новой эры журналистского расследования драма выросла до таких размеров, что по всей Америке прокатился целый поток реформ, связанных с управлением некоммерческими предприятиями. Историю подхватили Time, Newsweek, Editor & Publisher, LA Times и многие другие³⁷. После этого разоблачения был проведен неофициальный аудит в 26 приютах, и оказалось, что в трети из них выявились сходные проблемы³⁸.

Однако заместитель и ученик Вегнера монсеньор Фрэнсис Шмитт, взяв на себя некоторые его обязанности, немедленно направил письмо покровителям приюта, в котором назвал Sun «бульварным листком». В его письме говорилось: «Эта история завязана на предубеждениях, ревности, зависти, финансовой заинтересованности (по имеющимся у меня данным) и является не более чем примером работы “желтой прессы”». Он намекнул, что в основе расследования лежит предубеждение против католической церкви. После этого журналистам пришлось приложить немалые усилия, чтобы очиститься от этих обвинений. Кроме того, Шмитт заявил, что статья просто кишит «подлыми инсинуациями», и все из-за «дешевого редактора дешевой газетенки, владелец которой сам миллионер»³⁹. Вегнер тоже остался при своем мнении. Он заявил, что «Бойз Таун» будет там же, где есть сейчас, в то время как об этом желтом обрывке бумаги все забудут»⁴⁰. Всем, кто присылал ему письма с вопросами о репортаже, он отправлял в ответ стандартное письмо, в котором говорилось, что Sun распространяла «преувеличенное и частное мнение о проблеме местного значения» и что в настоящее время «Бойз Таун» не нуждается в пожертвованиях, поскольку «ценность нашего имущества и средств существенно увеличилась... КАК И НАШИ РАСХОДЫ»⁴¹. Письмо было напечатано на обычной почтовой бумаге с указанием внизу двух фраз: «На ваши благотворительные взносы вы можете получить законную льготу при уплате подоходного налога» и «Мы не нанимаем сборщиков средств — мы не платим комиссионные».

* * *

Спустя несколько месяцев после появления статьи пресс-клуб Омахи устраивал свое ежегодное шоу. Элитное общество Омахи (и приезжих деятелей) развлекали певцы, высмеивавшие «Бойз Таун» и монсеньора Вегнера:

Мы открыли приют для мальчиков Около пятидесяти лет назад;

Мы попросили пожертвования,

И деньги потекли рекой.

Мы обратились за помощью И собрали кучу денег.

Наконец-то наши бездомные мальчики Были вполне себе обеспечены.

Но затем на нас обрушилась трагедия,

Наши данные были обнародованы_У И благодаря Уоррену Баффету Все спрятали свои бумажники.

Кто вставил палки В колеса отца Вегнера?

Теперь о нас знают все,

Как будто мы больны оспой.

Вам не кажется, что это подло,

Зачем Уоррен Баффет вставил палки В колеса отца Вегнера?

Большие люди из Голливуда Даже решили сделать кино.

Микки Руни показал всем,

На что идут их деньги.

С римским пиететом

Сыграл свою роль Спенсер Трейси.

Мы продали столько попкорна,

Что сможем купить AT&T.

Мы пустили кружку по кругу;

Потому что тоже хотим сладкой жизни.

А потом пришел Уоррен Баффет И показал всем наш баланс.

Мы построили роскошные дома,

Чтобы привить мальчишкам хоть немного вкуса. По пятницам вместо рыбы У нас был парной фазан.

Мы часто жаловались на бедность,

Но никогда не влезали в долги_У Потому что, оказывается, на каждого Приходится около 200 тысяч.

Баффет устроил скандал По этому поводу;

Видимоу он боялсяу что мы станем Такими же богатыми, как он!⁴²

Баффет никогда не испытывал большего удовольствия, чем при чтении налоговой декларации приюта, и очень хотел, чтобы вопреки предсказанию монсеньора никто не забыл Sun. Мысль о Пулитцеровской премии, самом большом признании в мире журналистики, «заставляла мою кровь бурлить», говорил он⁴³. Уоррен поручил Полу Уильямсу подготовить документы, необходимые для подачи заявки на премию. Уильямс разработал подробную схему и передал ее Баффету, у которого, к слову, были свои собственные стратегические мысли по этому поводу. «В стране, где экономика неизбежно приводит к городам-однодневкам, — писал Баффет, — Sun должна подчеркнуть необходимость альтернативного печатного издания». Такая газета, как, например, еженедельник для жителей пригорода, «с точки зрения обеспокоенных гигантов будет работать на них» и расскажет историю, которую основная газета побоится рассказывать, чтобы не показаться глупой»⁴⁴.

Мик Руд написал еще одну историю о «Бойз Тауне», которая могла потрясти Голиафа ничуть не меньше первой. В ней упомянул о ряде расистских комментариев отца Вег-нера, а также историю о том, что недалеко от озера некоторые воспитанники приюта выращивали марихуану. Пол Уильямс отказался публиковать эту статью, сказав, что Sun должна вести себя честно, во-первых, потому что на кону стоит ее репутация и будущее, а во-вторых, чтобы избежать еще одного обвинения в антикатолических высказываниях. К тому же в том году процесс рассмотрения заявок на Пулитцеровскую премию проводился со значительным опозданием. «Это очень плохо», — писал Руд в своих заметках⁴⁵.

Коллектив газеты знал, что у них очень сильные соперники. Они сражались с серией статей, напечатанных в Washington Post журналистами Карлом Бернштейном и Бобом Вудвордом, в которых речь шла о незначительном на первый взгляд событии — краже в офисе Национального комитета Демократической партии в отеле «Уотергейт» во время избирательной кампании Никсона—Макговерна 1972 года. В итоге оказалось, что журналисты смогли вскрыть акт политического шпионажа и заговора огромных масштабов. Поэтому Sun не удалось насладиться своим триумфом и получить премию за 1972 год.

В марте 1973 года национальное общество журналистики Sigma Delta Chi присудила Sun свою высшую премию «За служение обществу»; газета Washington Post победила в номинации «За выдающееся расследование». Во время коктейля перед церемонией награждения, когда Стэн и Дженни Липси кружили в толпе гостей в надежде мельком увидеть Вудворда и Бернштейна, Дженни ткнула мужа под ребра и сказала: «Предлагаю пари. Ставлю сто долларов на то, что вы выиграете премию». Несколько недель спустя раздался телефонный звонок. Sun выиграла Пулитцеровскую премию в номинации «За выдающееся расследование местного уровня», и отдел новостей разразился аплодисментами²⁷⁰. В этот раз они поменялись местами с Washington Post, победившей в номинации «За служение обществу». Чтобы отпраздновать это событие, Сьюзи Баффет устроила вечеринку и разместила на столе в гостиной дома огромный крендель в виде слов: «Sun — лауреат Пулитцеровской премии». Кроме этого, они также праздновали и реальные результаты. «Бойз Таун» начал вкладывать деньги в различные проекты и объявил об открытии центра по исследованию и лечению дефектов слуха и речи у детей. Это было просто великолепно. Начиная с этого времени в приюте появился формальный бюджет и любой желающий мог оценить его финансовое положение.

В том году вместо ежегодного рождественского письма с просьбой о пожертвовании руководство приюта разослало лишь рождественские открытки с благодарностью и письмо от архиепископа Шиана, в котором «с глубоким сожалением» сообщалось о том, что монсеньор Вегнер «удалился на покой по причине слабого здоровья». И хотя в то время он был по-настоящему болен, один циник из Sun видоизменил последнюю фразу в копии открытки, висевшей на стене газеты, и теперь она гласила: «...по причине того, что он кое-что прочитал»⁴⁶.

На Пасху 1974 года Реактивный Джек Рингуолт послал Уоррену копию письма, которое получил от отца (уже не монсеньора) Вегнера. Вместо привычного скулежа по поводу того, что у бедных бездомных, брошенных мальчиков не будет рождественского праздника, в письме подробно описывались новые дорогостоящие проекты, разработанные и разрабатываемые в настоящий момент «Бойз Тауном», а также приводился целый список экспертов, нанятых, «чтобы помочь нам в планировании нашего будущего»⁴⁷. Но, несмотря на скандал, пожертвования, присланные после рассылки этого письма, все же достигли 3,6 миллиона долларов, хотя эта сумма была совсем небольшой по сравнению с прежними деньгами.

Таким образом, эта история закончилась так, как обычно и заканчиваются подобные истории: виновники прикрыли свои задницы и предложили реформы — но лишь в результате общественного унижения, а не искреннего сожаления о содеянном. В конечном счете сменился состав и попечительского совета, и руководства «Бойз Тауна», однако этот процесс шел медленно и со скрипом, а конфликт интересов в совете директоров никуда не делся, по крайней мере в первое время.

И даже слава Sun оказалась недолгой. Газета разорилась, и вскоре после награждения Пулитцеровской премией редактор Пол Уильямс уволился. Журналисты, проводившие расследование, один за другим перешли в другие газеты и агентства новостей. Sun не могла обеспечить себе такое же славное будущее, как ее прошлое, и было маловероятно, что Баффет захотел бы оставить газету себе в качестве убыточного хобби. История Washington Monthly уже доказала, что даже во имя большой журналистики Баффет не будет этого делать. В каком-то смысле Sun была одним из его «сигарных окурков», и он мог насладиться своей личной, глубокой и последней затяжкой.

Если же посмотреть с другой стороны, временный всплеск интереса к его персоне благодаря этой истории был незначительным по сравнению с остальными его делами. В мире инвесторов он стал известен по иной причине. Писатель Джордж Гудмен, яростный критик спекулятивных процессов на американском фондовом рынке 1960-х годов, написал под псевдонимом Адам Смит книгу Supermoney⁴⁸ и продал свыше миллиона экземпляров. В книге описывалось, как управляющие фондами в одночасье поднялись до невообразимых высот и рухнули оттуда по крутой параболе с такой скоростью, как будто в их двигателях внезапно закончилось топливо. Они изображались как дьявольские искусители с рогами и вилами, соблазнявшие обычного среднего инвестора. Однако когда дело дошло до Бена Грэхема и его протеже Баффета, Гудман понял, что столкнулся с несколько другими персонажами, и посвятил им целую главу, в которой не скупился на добрые слова.

Гудман уважал Грэхема за свободное владение латынью и французским языком и считал его, безусловно, интересным человеком, однако на страницах книги Грэхем выглядел каким-то искусственным и изъяснялся таким языком, что создавалось впечатление, будто он издевается над самим собой. Баффет же, с другой стороны, казался читателям стопроцентным американцем с бутылкой пепси в руке, брокером-инвестором, который в одиночку ведет свой бизнес, держась подальше от демонов Уолл-стрит. Описанный в таком стиле, Баффет казался сочным стейком двухдюймовой толщины рядом с Грэхемом, который выглядел как вычурное фуа-гра. Понятно, что стейк находил себе больше поклонников.

Все без исключения критики упомянули Баффета в своих рецензиях. Глава сообщества писателей Уолл-стрит Джон Брукс назвал его «пуританином в Вавилоне», живущим среди «алчных колдунов с портфелями и бакенбардами»⁴⁹. Буквально

в одночасье он стал звездой. Даже в Омахе книга Supermoney произвела сенсацию. Баффет был провозглашен королем инвесторов. Наконец-то, спустя пятнадцать лет, его заслуги признали. Отныне он был «тем самым Уорреном Баффетом».

Глава 36. Две мокрые крысы

Омаха и Вашингтон • 1971 год

Баффет очень хотел занять свое место в высшей лиге журналистики. Поскольку в последнее время газеты, являвшиеся в основном семейным бизнесом, постоянно перепродавались и обесценивались, Уоррен и Чарли Мангер находились в поиске. Они пробовали приобрести Cincinnati Enquirer у компании Scripps Howard, но у них ничего не вышло¹. Затем Баффет попытался от имени Blue Chip купить другую компанию, принадлежавшую Scripps, New Mexico State Tribune Company, которая издавала Albuquerque Tribune²⁷¹, но эта сделка тоже провалилась.

В 1971 году Уоррен позвонил издателю Washington Monthly Чарльзу Питерсу и попросил представить его и Мангера издателю Washington Post Кэтрин Грэхем. Баффет сказал, что они уже купили несколько акций New Yorker и хотели бы приобрести весь журнал. Они поговорили с председателем правления New Yorker и крупным акционером Питером Флайшманом, который был готов продать им свои акции, но для сделки им нужен был партнер, и они подумали, что этой покупкой может заинтересоваться Washington Post.

Питерс не удивился этому звонку. Ага, подумал он, Баффет заинтересовался акциями Washington Post теперь, когда Грэхем превратила ее в открытую компанию. Вероятно, причиной всех недавних предложений о покупке различных газет было то, что он продолжал оставаться владельцем Washington Monthly. Если бы он мог с помощью Monthly купить Post, то неудавшаяся инвестиция стала бы финансово оправданной.

Первое, что сделал Питерс, разрабатывая первоначальное предложение в 1971 году², — организовал встречу, чтобы тщательно изучить возможное партнерство по покупке New Yorker. Баффет никогда прежде не соглашался покупать акции на открытом рынке, так как чувствовал, что цены на акции в таком случае оказываются слишком завышенными, а сами ценные бумаги рекламируются куда громче, чем это нужно. Такой тип поведения не имел ничего общего ни с приобретением «сигарных окурков», его прежней любви, ни с покупкой акций «правильной компании по правильной цене», как было в случае с American Express или Sees Candies (Баффет и Мангер тратили кучу времени на поиск таких компаний). Поэтому Баффет не собирался покупать акции Post. Однако они с Мангером полетели в Вашингтон и встретились с Кэтрин Грэхем в главном офисе Washington Post, монолитном восьмиэтажном белом здании 1950-х годов постройки с вывеской над дверью, на которой готическим шрифтом было написано название газеты.

Кей Грэхем, издатель Post, вошла в мир большой журналистики в достаточно солидном возрасте. Она взялась за это дело восемью годами ранее, будучи сорокашестилетней вдовой с четырьмя детьми, никогда прежде не занимавшейся никаким бизнесом. Теперь Кей готовилась руководить открытым акционерным обществом под пристальным наблюдением инвесторов и прессы.

«Встреча была очень, очень короткой, буквально минут двадцать. Я понятия не имел, какая она из себя. Я не думал, что она будет напугана своим собственным бизнесом. На улице был ливень, и мы были похожи на пару мокрых крыс». В течение всей встречи «она была очень любезна с нами. Она предложила нам встретиться с председателем правления Фрицем Биби. Вот у кого действительно был вид человека, который заправляет всем вокруг. Такой же вид был и у нас, правда, это нам не сильно помогло».

В то время Грэхем не была заинтересована в покупке New Yorker (ради чего и была организована эта встреча), и ничто не предвещало того, что когда-нибудь они с Баффетом смогут стать лучшими друзьями. Он не произвел на нее никакого впечатления. Баффет же посчитал ее непривлекательной — хотя она была довольно симпатичной, — поскольку у нее не было той мягкой женственности и заботливости, которыми обладал его идеал — Дейзи Мэй. Кроме того, они жили в совершенно разных мирах.

Кэтрин Грэхем родилась перед началом бурных двадцатых в зажиточной семье. Ее отец Юджин Мейер был инвестором и издателем Post, а мать Агнес — поглощенной своими мыслями дамой. Из-за фигуры, которая со временем становилась все внушительнее, домочадцы за спиной называли ее «Большая Аг». Агнес вышла замуж за еврея Мейера по расчету, по крайней мере частично. Она любила китайское искусство, музыку, литературу и другие культурные ценности намного сильнее, чем своего мужа и пятерых детей. Они постоянно курсировали между серо-розовым особняком с гранитной отделкой, расположенным в Маунт-Киско, окна которого выходили на озеро Байрэм, квартирой, занимавшей целый этаж в доме на Пятой авеню в Нью-Йорке, и большим темным домом из красного кирпича в викторианском стиле в Вашингтоне.

Детство Кэтрин провела под присмотром Агнес в имении Маунт-Киско, которое семья называла фермой, потому что там имелись большой сад, плантация, молочный скот и старый сельский дом, где жили бессемейные работники. Все овощи и фрукты для обеденного стола были выращены на этих участках. Кей ела мясо домашних свиней и цыплят и пила молоко, которое давали их собственные джерсийские коровы. Огромные букеты цветов каждый день доставлялись из Маунт-Киско на столы каждого из их домов, даже того, который находился в Вашингтоне. На стенах этого особняка висели великолепные китайские картины. В нем было все, что считалось в то время высшим шиком, — закрытый плавательный бассейн, боулинг, теннисные корты и даже внушительный орган.

В конюшнях Кей выбирала себе верховых лошадей, достойных везти карету Золушки, а на каникулы предпочитала ездить в разные страны. Однажды в Германии она нанесла визит Альберту Эйнштейну. Когда Агнес взяла детей в поход, чтобы научить их независимости, их сопровождали пять наемных рабочих, управлявших одиннадцатью верховыми и семнадцатью вьючными лошадями.

Чтобы увидеться с собственной матерью, детям приходилось договариваться о встрече. Они быстро заглатывали еду, потому что к тому времени, когда слуга подавал блюда всем остальным, Агнес, которую обслуживали первой, уже доедала и приказывала сменить посуду. По ее собственным словам, она не любила своих детей. Их воспитание она возложила на нянек, гувернанток и инструкторов по верховой езде; она охотно отправляла детей в летние лагеря, пансионы и на занятия танцами. Играть они могли только сами с собой и с детьми слуг. Агнес пила запоем, флиртовала и поддерживала отношения (хотя и платонические) со многими известными мужчинами, а женщин, включая собственных дочерей, считала низшими существами. Она сравнивала Кей с любимицей американцев Ширли Темпл, которая была «золотым» ребенком с солнечной улыбкой и талантом к пению и танцам. И это сравнение было не в пользу Кэтрин³. «Если я говорила, что люблю “Трех мушкетеров”, — вспоминала она, — мама отвечала, что я не смогу по достоинству оценить эту книгу, пока не прочитаю ее на французском, как она»⁴. Кей воспитывали так же, как выращивают гибридную орхидею, — защищают от всего, но подвергают постоянной критике, и все ради будущей выставки. Однако к моменту поступления в школу Madeira в Вашингтоне она уже владела некоторыми навыками, которые помогли ей обрести популярность. Ее избрали президентом класса, что казалось удивительным, поскольку она была наполовину еврейкой.

В протестантском Маунт-Киско их семья держалась особняком от всех остальных. А так как по настоянию Агнес дети воспитывались как протестанты — пусть и недостаточно рьяные — и даже не сознавали, что их отец иудей, Грэхем не понимала причин своей изоляции. Позже, учась в колледже Vassar²⁷², она была потрясена, когда один из ее друзей извинился за неодобрительное высказывание о евреях в ее присутствии. Вспоминая свое детство, она говорила, что подобное смешение различных этносов в человеке «может либо сделать из тебя хорошего борца, либо оставить в полном хаосе»⁵. А возможно, и то и другое.

У своей матери Кей переняла привычку внимательно относиться к мелочам, бояться обмана, хранить все при себе и считать, что все и каждый хотят перехитрить ее и использовать в своих интересах. По ее же собственным словам, властность была у нее в крови⁶. Тем не менее другие люди видели в ней щедрость, честность, наивность и великодушие, которые она сама не могла осознать.

Она была намного ближе к своему отцу — неуклюжему и холодному, но все же более лояльному. Именно от него она переняла тягу к экономии, которая выражалась в постоянном выключении света в пустой комнате и припрятывании на черный день всего подряд. Именно склонность Юджина к экономии, а также неимоверное количество времени, энергии и денег, которые он тратил на Washington Post, и поддерживало жизнь в этой газете. Она занимала последнее место в рейтинге пяти основных газет, сильно отставая от лидера — Washington Evening Star⁷. Но когда Мейер начал подумывать в 1942 году об уходе в отставку, брат Кей по имени Билл, врач по профессии, отказался заниматься делами убыточной газеты, поэтому эта обязанность легла на Кей и ее нового мужа, Филипа Грэхема. Кей боготворила Фила и была настолько скромной, что приняла как само собой разумеющееся решение своего отца продать Филу почти две трети акций с правом голоса, что давало ему полный контроль над компанией. Мейер сделал это потому, что, по его мнению, никто не должен работать на свою жену. Кей получила оставшуюся часть²⁷³.

Несмотря на желание Мейера поддерживать бизнес на плаву, к тому моменту, когда Фил Грэхем взял бразды правления в свои руки, дела шли из рук вон плохо. Многие сотрудники в отделе новостей и отделе распространения большую часть дня играли на скачках и распивали спиртное. Когда Мейер бывал в отъезде, то первое, что делал курьер по утрам, — приносил каждому полпинты выпивки и ежедневную программу скачек⁸.

Фил Грэхем привел дела в полный порядок, сосредоточившись на энергичном освещении политических событий и написании редакторских статей в либеральном стиле. Он купил журнал Newsweek, а также несколько телевизионных станций и доказал, что он блестящий издатель. Но со временем его постоянные попойки, тяжелый характер, вечные капризы и жестокий юмор проявились во всей своей красе, что плохо отразилось на его отношениях с женой. Когда Кэтрин располнела, он назвал ее «толстуха» и однажды купил в подарок фарфоровую свинью. Она настолько уничижительно относилась к себе, что сочла шутку забавной и поставила свинью на крыльцо, чтобы все могли ее видеть.

«Я была очень нерешительная, — говорила она. — Я боялась оставаться с кем-то наедине, потому что думала, что со мной невероятно скучно. Я даже не разговаривала, когда мы ходили в гости, позволяя ему говорить за нас обоих... Но он действительно был очень умен и остроумен. Прекрасная комбинация»⁹.

Фил играл на ее страхах. Когда она рассказывала что-то в присутствии друзей, он мог посмотреть на нее с определенным выражением, и она сразу же понимала, что слишком разговорилась и начинает всем докучать. Она была убеждена в своей ничтожности и считала, что никогда не сможет приблизиться к желаемому, но недостижимому идеалу — Ширли Темпл. Неудивительно, что со временем она отказалась выступать на публике и позволила Филу быть в центре внимания¹⁰. Она была настолько не уверена в себе, что ее тошнило перед вечеринками. И, судя по словам некоторых знакомых, методы, которые практиковал Фил в общении с женой наедине, лишь усугубляли ситуацию¹¹. Их четверо детей изо дня в день наблюдали за тем, как отец планомерно уничтожал их мать. Он пил и впадал в ярость; она же молчала и замыкалась в себе.

Она никогда не сопротивлялась, даже когда он изменял ей с другими женщинами, среди которых, по слухам, были и любовницы Джека Кеннеди¹². Вместо этого она защищала его, находясь под влиянием его личности, остроумия и интеллекта. Чем хуже он себя вел по отношению к ней, тем больше она хотела угодить ему¹³. «Я считала, что Фил буквально создал меня», — говорила она. Его интересы были превыше всего¹⁴. Он считал, что Кэтрин безумно повезло, что у нее есть он. Самое главное, что так же считала и она сама. Когда он наконец оставил ее ради сотрудницы Newsweek Робин Вебб, она была ошеломлена реакцией на эту новость одного из своих друзей, воскликнувшего: «Это же прекрасно!» Ей никогда не приходило в голову, что она могла бы хорошо прожить и без Фила. Однако Фил попытался забрать у нее газету, так как все еще владел двумя третями акций. Кей испугалась, что потеряет наследие своей семьи.

В 1963 году, в самый разгар сражения за газету, с Филом случился нервный срыв на публике, и его поместили в психиатрическую клинику с диагнозом «маниакально-депрессивный психоз». Шесть недель спустя ему разрешили отлучиться на выходные, и он поехал на свою ферму в Глен Уэлби, в Виргинии. В субботу после обеда с Кей он застрелился в ванной на первом этаже, пока она отдыхала наверху. Ему было сорок восемь лет.

После его самоубийства газета стала принадлежать Кей, и она могла больше не бояться, что ее кто-то отнимет. Она боялась ответственности, но тем не менее не собиралась ее продавать, несмотря на поступавшие предложения. Она считала себя временным руководителем, принявшим дела в ожидании прихода к власти нового поколения. «Я ничего не знала об управлении, — говорила она. — Я ничего не знала о минусах редакторской работы. Я не знала, для чего нужен секретарь. Я не знала, что важно, а что нет, а главное — не могла отличить одно от другого»¹⁵. И хотя порой Кей демонстрировала решительность и уверенность в себе, в то же время она предпочитала полагаться на других, поскольку постоянно подвергала сомнению свои собственные решения. «Я пыталась научиться чему-то у людей, которые умели руководить, — писала она. — И конечно же, все они были мужчинами». Она никогда не доверяла кому-либо из них. С другой стороны, они часто вели себя так, что им сложно было доверять. Она могла в порядке эксперимента повысить степень доверия к человеку, но затем передумать и вернуться к прежнему состоянию. Поощряя своих менеджеров, а потом разочаровываясь в них, она постепенно приобрела репутацию строгого и внушающего страх руководителя. Но при всем этом она не переставала искать совета у других.

«Поскольку ей приходилось принимать решения по ходу дела, в котором она чувствовала себя неуверенно, — рассказывал ее сын Дон, — она буквально заново изобретала велосипед. Она была прирожденным руководителем, при том что никогда не работала на низших должностях компании. Она смотрела на директоров других компаний с таким уважением и благоговением, как смотрят на мужа или отца.

Поэтому, сталкиваясь с какой-то проблемой и находясь перед необходимостью принять тяжелое решение (а такое случалось постоянно), она обычно вызывала директоров или звонила друзьям, которые, как она думала, могли бы помочь ей справиться. Она как бы проверяла их в качестве советников — кто оказался полезным и кому стоит позвонить в следующий раз»¹⁶.

Когда Грэхем только возглавила компанию, она нашла опору в юристе и председателе правления Фрице Биби, который помогал ей справляться со всеми сложностями новой работы¹⁷. К тому времени Post была самой маленькой из трех оставшихся вашингтонских газет с ежегодным доходом в 85 миллионов долларов и четырехмиллионной прибылью.

Постепенно Кей свыклась со своей ролью. У нее и главного редактора Бена Брэдли было собственное представление о национальной газете, способной составить конкуренцию New York Times. Брэдли был ярким представителем привилегированного общества: выпускник Гарварда, женатый на дочери американского сенатора, перешедший в журналистику с государственной службы в разведуправлении. Он был сообразительным и остроумным, но слишком циничным для своего происхождения. Ему удалось открыть в Кэтрин самые лучшие черты, а кроме того, он создал для журналистов газеты новую атмосферу конкуренции. За короткое время Post заработала хорошую репутацию в мире серьезной журналистики. Спустя три года после прихода в газету в качестве руководителя Грэхем сделала Брэдли главным редактором.

* * *

В 1970 году, когда Кей приехала на День труда в Маунт-Киско, ее мать Агнес умерла в своей постели, освободив, таким образом, свою дочь от постоянной тирании. Кей пошла в спальню своей матери после того, как служанка сказала, что та не попросила принести завтрак, и нашла ее в кровати, «недвижимую и уже холодную», как писала Грэхем в своей автобиографии. Она не плакала. Несмотря на то что она могла всплакнуть над какой-нибудь книгой, фильмом либо от злости или боли, она никогда не плакала, когда кто-то умирал¹⁸. И хотя смерть Агнес Мейер освободила Кэтрин, она не излечила ее от неуверенности.

В марте 1971 года, во время продолжающихся протестов против войны во Вьетнаме, на страницы New York Times просочилось «досье Пентагона» — сверхсекретная и безжалостно честная история о принятии бывшим министром обороны Робертом Макнамарой решения, которое и ввергло страну в войну¹⁹. Эти документы, насчитывающие сорок семь томов объемом в семь тысяч страниц, окончательно раскрыли обман американским правительством своего собственного народа. Times опубликовала скандальные данные в воскресенье 13 июня.

15 июня, спустя приблизительно две недели после того, как Баффет и Мангер приехали в Вашингтон на встречу с Кэтрин Грэхем, окружной суд запретил Times публиковать остальные документы из Пентагона. Это был первый раз в истории Америки, когда суд запретил прессе публиковать какие-либо материалы, и запрет стал предметом конституционных споров.

Руководство Post, огорченное тем, что их опередили, было полно решимости прибрать досье Пентагона к рукам.

При помощи логических умозаключений и информированных источников редактор отследил владельца документов — эксперта по войне во Вьетнаме Даниэля Эллсберга. Редактор полетел в Бостон с пустым чемоданом, а вернулся с документами Пентагона.

К тому времени Грэхем овладела некоторыми навыками издательского дела, хотя и оставалась такой же нервной. К тому же «мы были в процессе реорганизации компании, но еще не начали открытую продажу акций», вспоминала она. «Это было тяжелое время для компании, и, возможно, решение суда или уголовное дело нанесло бы нам серьезный удар... Бизнесмены советовали нам отказаться от этой идеи или подождать некоторое время, адвокаты же однозначно были против. В то же самое время передо мной стояли редакторы, говорившие, что мы просто обязаны это сделать».

«Если бы мы не опубликовали эти документы, я бы уволился, — говорил Бен Брэдли, —- и многие другие сделали бы то же самое».

Позже Грэхем писала: «Все знали, что документы у нас. Нужно было удержать импульс, заданный Times, потому что встал вопрос о том, чтобы не дать правительству права ограничивать свободу прессы. И я чувствовала, что Бен прав: отказ деморализует редакторов и обесценит свободу слова; от наших действий зависит слишком многое».

В прекрасный июньский день Кэтрин отдыхала на террасе в своем особняке в Джорджтауне, когда раздался телефонный звонок. Она пошла в библиотеку, села на диван и сняла трубку. Звонил председатель правления Фриц Биби, который сразу же сказал: «Боюсь, вам нужно что-то решить». Грэхем спросила его, что бы сделал на ее месте он сам, и Биби ответил, что не стал бы публиковать документы.

«Почему мы не можем выждать хотя бы день? — спросила Кэтрин. — В Times вопрос публикации обсуждали в течение трех месяцев». К звонку присоединились и другие редакторы: «Слухи о том, что документы у нас, ходят уже повсюду; журналисты наблюдают за нами. Мы должны сделать это, и сделать сегодня же».

Президент Post Пол Игнатиус принял сторону Грэхем, повторяя каждый раз все настойчивее и настойчивее: «Нужно подождать». «У меня была минута, чтобы что-то решить», — вспоминает Грэхем.

Она подумала над словами Биби, над его деланно безразличным тоном, которым он сказал, что не стал бы публиковать документы, и решила, что он поддержит ее, даже если она выберет другой путь.

«Я сказала: “Ладно, давайте сделаем это. Публикуйте”. И повесила трубку»²⁰.

Именно в этот момент Кэтрин поняла, что принимать решения должна именно она, несмотря на привычку спрашивать совета по любому поводу. Формируя свое собственное мнение под влиянием обстоятельств, она поняла, что точно знает, как нужно действовать.

Еще до конца дня правительство подало иск против Post. На следующий день, 21 июня, судья Герхард Гезелль принял решение в пользу газеты и отказался выдать запрет на публикацию документов Пентагона. Не прошло и двух недель, как Верховный суд поддержал его, ссылаясь на то, что правительство не смогло вынести «тяжкого бремени» доказательства того, что публикация должна быть запрещена по соображениям национальной безопасности.

Этой публикацией Post заработала репутацию серьезной газеты, которая из издания, освещающего местные новости, постепенно переходит в статус СМИ национального масштаба.

По словам Боба Вудворда, талант Кэтрин Грэхем заключался в том, что «она медленно, но неумолимо поднимала планку все выше и выше»²¹.

Глава 37. Охотник за новостями

Вашингтон • 1973 год

Почти два года спустя, когда репортеры Sun в Омахе грелись в лучах славы после разоблачения финансовых махинаций в «Бойз Тауне», Post занималась освещением уотергейтской истории. История началась в июне 1972 года, когда офис Национального комитета Демократической партии в отеле «Уотергейт» был взломан. Дело постепенно набирало обороты после того, как журналисты Вудворд и Бернштейн обнаружили связь одного из грабителей с сотрудниками комитета по переизбранию Никсона. Скандал разгорелся через несколько месяцев, когда анонимный информатор Вудворда под прозвищем «Глубокая глотка» (только спустя 33 года удалось раскрыть, что это был заместитель директора ФБР Марк Фелт) передал журналистам информацию о CREEP²⁷⁴ (кампании по переизбранию президента) и о различных чиновниках

ЦРУ и ФБР, которые помогали взломщикам. Другие же газеты, как и общественность в целом, проигнорировали скандал. За Никсона, который яростно отрицал свою причастность к этому делу, проголосовало огромное количество людей. Чиновники Белого дома, которые уже были настроены против Post из-за истории с документами Пентагона, назвали Уотергейт «третьесортной попыткой кражи» и не пресекли преследования и угрозы в адрес журналистов газеты. Генеральный прокурор Джон Митчелл, который руководил избирательной кампанией Никсона, сказал Вудворду и Бернштейну, что «Кэти Грэхем сильно пожалеет», если Post продолжит освещать эту историю. Один из друзей с Уолл-стрит, у которого были связи в правительстве, посоветовал ей «не ходить по улицам в одиночку». В начале 1973 года высокопоставленный сборщик средств для Республиканской партии и друг Ричарда Никсона отказался продлевать лицензии газеты на право телевещания во Флориде. Эти действия, имевшие явно политический характер, ставили под угрозу само существование компании, лишая ее практически половины доходов¹. В результате акции Post рухнули с 38 до 16 долларов.

Но даже несмотря на то, что газета была лауреатом Пулитцеровской премии, уотергейтских взломщиков осудили и посадили в тюрьму, а на руках сотрудников редакции были неоспоримые доказательства связи верхушки администрации Никсона со взломом, Грэхем продолжала сомневаться в своих решениях и гадала, правильно ли она поступает или прессу подставили либо ввели в заблуждение². Она тратила на эти раздумья большую часть своего времени и внимания. У председателя правления Фритца Биби обнаружили рак, и он быстро угасал³, а так как Кэтрин нужен был постоянный помощник, на которого можно было бы положиться, она обратила внимание на другого члена правления — Андре Мейера, старшего партнера инвестиционного банка Lazard Freres.

Мейер был злопамятным, жестоким, скрытным садистом-снобом, который «уничтожал личности других людей». Он был известен как «Пикассо банковского дела» и настолько сильно любил деньги, что это отдавало «какой-то эротикой». По словам его коллег, он назвал самого великого инвестиционного банкира двадцатого века «гением стяжательства»⁴. Он также был тем самым человеком со связями, который советовал Грэхем во время уотергейтского расследования уделить больше времени своей безопасности.

У него «была способность завоевывать доверие людей, находящихся в тяжелом положении, так что в будущем это открывало перед ним огромные возможности», говорил бывший руководитель Lazard⁵. Благодаря ему Грэхем быстро поднялась по социальной лестнице — их часто видели вместе в ресторанах, на вечеринках и в театре.

Биби умер 1 мая 1973 года. Неделю спустя его адвокат Джордж Гиллеспи, который был также личным адвокатом Грэхем и одним из ее советников, принял на себя управление его состоянием. Гиллеспи узнал, что крупный инвестор из Омахи покупал акции Post, поэтому он позвонил Баффету из своего летнего домика в Майами и предложил ему 50 000 акций, принадлежавших Биби, которые было необходимо продать, чтобы урегулировать ряд дел. Баффет сразу же согласился.

Если бы он мог, то есть если бы цена была подходящей, Баффет купил бы для Berkshire Hathaway любую газету. Когда банкиры из Affiliated Publications, издававшей Boston Globe, изо всех сил пытались заключить с ним сделку, Баффет нарушил свое неписаное правило не работать на открытом рынке и купил 4% акций Affiliated по сниженной цене. Berkshire поддержала своего крупнейшего акционера. Он купил акции компаний Booth Newspapers, Scripps Howard и Harte-Hanks Communications, расположенных в Сан-Антонио. Владение Sun, лауреатом Пулитцеровской премии, позволило ему проложить свой путь в мире журналистики и разговаривать с издателями на равных. Он надеялся купить Wilmington News Journal и обсуждал это с владельцами журнала. Но, к сожалению, инвесторы не могли разглядеть истинную ценность прессы, вследствие чего цены на акции газет были невероятно низкими; зато владельцы этих самых газет были более дальновидными. Поэтому, как Баффет и Ман-гер ни старались купить еще какую-нибудь газету, у них ничего не получалось.

Однако к концу весны 1973 года у Баффета уже было более 5% акций Washington Post⁶. Он послал письмо Грэхем, которая никогда не переставала бояться того, что в один ужасный день у нее отберут компанию (несмотря на то что во избежание этого Биби и Гиллеспи разделили акции Washington Post на два класса)⁷. В письме говорилось, что на руках у Баффета уже 230 000 акций и он хотел бы купить еще больше. Однако изложено это было не шаблонным, скучным языком, а в лестной и личной форме, с намеком на их общие интересы в журналистике и превознесением заслуг Sun. Письмо начиналось словами: «Этой покупкой мы хотим выразить приверженность нашей общей идее и отдать должное вашему предприятию и лично вам как его руководителю. Тот факт, что мы вкладываем деньги в газету, подтверждает мои слова. Я понимаю, что Post находится полностью под вашим контролем и управлением, и это меня вполне устраивает»⁸. Тем не менее Грэхем запаниковала. Она вновь начала искать совета на стороне.

Время от времени, как писал один из репортеров, Джим Хоглэнд, Грэхем можно было одурачить, «особенно под видом шутливой лести»⁹. По словам другого журналиста, она была «ужасным снобом», на которого «производили большое впечатление люди с громкими титулами»¹⁰. Кроме того, выступая за женское равноправие (она дала Глории Стейнем стартовый капитал на создание журнала «Ms.», упрекала мужчин за то, что они часто не дают женщинам права считаться профессионалами, и однажды даже швырнула пресс-папье в менеджера Post, который не разрешил девушкам разносить газеты), в глубине души Кей все еще думала, что только мужчины знают, как вести дела. Поэтому, когда «разгневанный» Андре Мейер сказал ей, что ничего хорошего она от Баффета не увидит, она восприняла его слова серьезно¹¹. И поверила его словам еще больше после того, как другой ее знакомый, Боб Аббуд, член правления Чикагского университета, предостерег ее насчет нового акционера.

«Андре Мейер хотел полностью контролировать все вокруг. А с такой женщиной, как Кей, это было несложно: он внушал ей, что без его разрешения опасно даже сходить в туалет. Это было вполне в его стиле. Андре обращался ко мне как к ее новому начальнику, потому что я купил акции газеты. Такие ребята всегда чувствуют угрозу потери власти, а это точно произошло бы, если бы я оказался среди них.

Она считала, что любой жаждет манипулировать ею в политических целях или чтобы отобрать у нее газету. Она привыкла думать, что в этом мире все и каждый хотят использовать ее в своих интересах. И все, что вам оставалось сделать, — это сыграть на ее страхах. Вы могли заставить ее чувствовать себя неуверенно и обвести вокруг пальца. Причем, даже зная ваши намерения, она ничего не могла бы поделать». «Она постоянно сомневалась в себе, — говорил член правления Post Арджей Миллер. — Она могла влюбиться в человека и сразу же его разлюбить. Ее было легко запугать. Она восхищалась некоторыми бизнесменами и была настолько ослеплена ими, что советовалась с ними по любым вопросам.

Она думала, что мужчины знают о бизнесе все, а женщины не соображают в нем ничего. И это была настоящая и глубоко спрятанная в ее душе проблема. Эти мысли вдалбливали ей сначала мать, а потом муж»¹². Грэхем стала искать всевозможную информацию о Баффете. Она его практически не помнила после короткой встречи двухлетней давности¹³. Она купила экземпляр книги Supermoney и внимательно изучила главу, посвященную ему, задаваясь вопросом, что же готовит ей человек из Небраски. Недоброжелатели Баффета подсунули ей статью в журнале Forbes от 1 сентября о том, каким образом Баффет планировал купить акции компании San Jose Water Works, что бросало тень на безупречную репутацию человека-загадки, изображенного в Supermoney.

Эта статья в Forbes описывала Баффета совсем не таким тоном, как другая, опубликованная двумя годами ранее. Речь в ней шла об одном акционере компании San Jose Water Works, который хотел избавиться от своих акций и, следуя совету одного из директоров компании, отправился к Баффету. Статья намекала на то, что Баффет, по всей видимости, знал, что город планирует выкупить водопроводную компанию по более высокой цене, чем он платил за акции. Причем этот вывод делался лишь на основании того факта, что директор отослал к нему продавца. У него были связи, значит, он что-то знал, не так ли? Статья заканчивалась словами: «...Американская фондовая биржа и отделение Комиссии по ценным бумагам и биржам в Сан-Франциско наводят справки и пытаются выяснить реальное положение дел»¹⁴. Но в том, что директор отправил продавца акций их потенциальному покупателю, не было ничего противозаконного²⁷⁵. Более того, Баффет так и не купил предлагавшиеся ему акции. Однако любой, кто собирал о нем сведения, натыкался на эту статью, которая была самым значительным недавним публичным упоминанием его имени после Supermoney¹⁵. Баффету казалось, что журналисты просто решили потренироваться и поточить о него свои когти. Если бы эта статья вылилась в целую обличительную серию, его недавно заработанная репутация могла бы в одночасье рухнуть, несмотря на то что сама история была высосана из пальца. Баффет был не из тех людей, которые будут кричать и бесноваться. Он предпочитал сесть, подумать и составить план действий. Поэтому даже в ярости он понимал, что в открытой конфронтации с журналом и безымянным журналистом не было смысла. Он хотел полностью оправдаться, поэтому обратился напрямую к издателю журнала Малкольму Форбсу, написав ему тщательно выверенное письмо, в котором рассуждал о трудностях журналистики, хвалил журнал за «хороший средний уровень» в сфере журналистских расследований за все прошедшие годы (называя статью о San Jose Water Works неудачным исключением) и упоминал Пулитцеровскую премию, которую выиграла Sun¹⁶. В этот же день он написал более строгое письмо без какой-либо лести редактору, в котором указывал на факты, доказывающие его невиновность.

Конечно, Forbes опубликовал опровержение. Но Баффет знал, что опровержения никто не читает; а если и читают, то они не дают того эффекта, как первоначальная история. Поэтому он послал одного из своих доверенных лиц — Билла Руана — на встречу с редакторами, попросив представить его, Баффета, как человека, способного написать статью об инвестировании¹⁷. Затея — по крайней мере первая попытка — провалилась.

Теперь у Баффета была новая причина заниматься этим делом: предвзятость и необъективность журналистов при освещении фактов возмущали его чувство справедливости и подогревали интерес к журналистике. То, что репортер может перевирать факты или опускать их в своих сообщениях, не неся за это никакой ответственности, выводило Баффета из себя. Он знал, что даже самые респектабельные издания зачастую защищают сомнительное поведение своих репортеров, делая упор на мораль и независимость прессы. Эта точка зрения, как он узнал позже, была описана в Washington Post как «защитная стойка»¹⁸. В результате Баффет начал финансировать Национальный совет по новостям, некоммерческую организацию, которая рассматривала жалобы на злоупотребление служебным положением журналистами и репортерами. Члены Совета считали, что СМИ контролируются несколькими монополиями; отсутствие конкуренции означало, что право на свободу печати, которую гарантировала первая поправка к Конституции, дало издателям «власть без какой-либо ответственности». Совет предложил выплатить возмещение жертвам, которых «оклеветали, неверно процитировали, дискредитировали, необоснованно высмеяли, или тем, чьи вполне разумные взгляды были проигнорированы в сообщениях». К сожалению, те самые монополии и издатели, которые контролировали СМИ, были совсем не заинтересованы в публикации правил Совета, которые выставляли бы напоказ необъективность, небрежность и некомпетентность их репортеров. В конечном счете Совет по новостям прекратил свое существование из-за того, что результаты его работы постоянно отвергались свободной и независимой прессой, которая, как предполагалось, должна была публиковать их¹⁹. Идея с Советом была достойной, но обогнала время, как и многие другие проекты, на которые Баффет обращал свой взор. Однако к 1973 году, по словам Сьюзи Баффет, муж стал расходовать свою энергию на самые разнообразные кампании. В то время как многие люди со временем меняют свои интересы, застенчивый, неуверенный человек, за которого она вышла замуж, постоянно переходил от одной навязчивой идеи к другой. Помимо разоблачений махинаций в мире журналистики и сохранившегося с детства хобби собирать номерные знаки автомобилей, в жизни его интересовали три вещи. Первая — неустанное «коллекционирование» и расширение империи денег, людей и власти. Вторая — проповедование, распространение идеализма в умах других. А третья — желание прищучить «плохих парней».

Идеальный бизнес позволил бы ему делать все сразу: проповедовать, играть в полицейского и сидеть за кассовым аппаратом. И этим идеальным бизнесом было издательское дело. Именно поэтому ему было недостаточно одной Sun, он хотел большего.

Однако все их с Мангером попытки купить основные городские газеты с треском провалились. Но теперь появилась Кэтрин Грэхем, не уверенная в своем собственном бизнесе, легко подпадающая под влияние людей, которые ее окружали, в вечном поиске спасательного круга. И все же, несмотря на ее неуверенность и уязвимость, тот факт, что она была у руля Washington Post, позволил ей стать одной из самых влиятельных женщин в Западном полушарии. А Баффета всегда тянуло к влиятельным людям.

Грэхем боялась его. Она поинтересовалась у Джорджа Гиллеспи, был ли Баффет замечен в каких-либо махинациях. Она не могла позволить себе сделать ошибку. В течение нескольких лет правительство Никсона вело решительную войну с целью дискредитации Post. Комитет Сената по уотергейтскому делу проводил слушания. Вудворд и Бернштейн раскопали «черный список» Никсона. Ряд недавно обнаруженных

записей бросал тень на президента, отказывавшегося предоставить информацию, которой от него требовали и которая могла пролить свет на то, что же произошло на самом деле, и тех, кто был в этом замешан. Грэхем каждый день работала над уотергейтской историей. В некотором смысле она поставила на карту всю судьбу Post.

Очень большим авторитетом для нее был искренне верующий, чрезвычайно респектабельный Гиллеспи. Он работал на семью Грэхем с тех пор, как в возрасте двадцати восьми лет, будучи штатным адвокатом в Cravath, Swaine & Moore, составил завещание Юджина Мейера, засвидетельствовав подпись умирающего старика. «Он собирается забрать у меня Washington Post», — запаниковала Грэхем, имея в виду Баффета. «Кей, он не сможет ее забрать, — сказал Гиллеспи. — Успокойся. Это невозможно. Неважно, сколько акций класса Б он купит. У него все равно не будет прав. Все, что он сможет сделать, — это стать членом правления, и то при условии, что у него будет нужный процент акций». Гиллеспи позвонил директору San Jose Water Works и убедился в том, что у Баффета не было никакой инсайдерской информации. Он сильно рисковал, противореча Андре Мейеру, с учетом положения и связей последнего. Он посоветовал Грэхем лично поговорить с Баффетом²⁰. Дрожа от страха, Грэхем продиктовала письмо Баффету, в котором предложила встретиться где-нибудь в Калифорнии, куда она поедет по делам в конце лета. Он сразу же согласился. Приехав в офис, предоставленный Los Angeles Times, информационным партнером Post на Западном побережье, Кей выглядела точно так же, как и два года назад: безупречное, сшитое на заказ платье спортивного покроя, залакированная прическа в стиле паж, скромная улыбка. По ее словам, когда она увидела Баффета, то «очень удивилась его внешнему виду».

«Самым большим благословением и самым большим проклятием в жизни моей матери, — говорил ее сын Дон, — были очень высокие стандарты во всем, что касалось вкуса. Она вращалась среди чрезвычайно напыщенных людей. Она считала, что одеваться, есть, жить можно только так, и никак иначе, а общаться — только с определенным кругом. Уоррен нарушил все ее стандарты, но ему до этого не было никакого дела»²¹. В костюме, будто надетом с чужого плеча, с ежиком на голове, «он не был похож ни на кого с Уолл-стрит и совершенно отличался от того образа бизнесмена, к которому я привыкла», писала Грэхем позже. «Он скорее производил впечатление не очень образованного провинциала со Среднего Запада, обладающего при этом необычной комбинацией качеств, которая привлекала меня всю жизнь, — ум и юмор. Он понравился мне с самого начала»²². Но тогда она этого, конечно, не показала. Вместо этого она подошла к нему, дрожа внутри от страха, не уверенная ни в нем, ни в самой себе.

«На нашей первой встрече Кей была напугана и подозрительна. Я ее напугал и заинтриговал одновременно. Но что можно точно сказать о Кей, так это то, что она не обладала лицом игрока в покер».

Баффет понял, что Грэхем ничего не знает о бизнесе и финансах и считает, что правление и менеджеры намного лучше справились бы с руководством газетой, несмотря на ее собственный десятилетний опыт управления. Он сказал ей, что, по его мнению, на Уолл-стрит и не подозревают об истинной ценности Post. После этих слов Грэхем немного расслабилась. В высокопарных выражениях она предложила ему встретиться в Вашингтоне через несколько недель.

4 ноября, за день до встречи, Уоррен и Сьюзи подъехали на такси к отелю Madison Hotel, расположенном через дорогу от главного офиса Post. Зарегистрировавшись, они обнаружили, что редакция не работает из-за забастовки профсоюза печатников. Судебные приставы теснили мятежных печатников, которые, по слухам, были вооружены. Суматоха, иллюминация и телевизионные трансляции с места забастовки продолжались всю ночь. Учитывая то, что происходило в политической жизни страны, сложно было найти худшее время для закрытия газеты (а именно этого добивался профсоюз). Вице-президент Спиро Агню, в отношении которого проводилось уголовное расследование²⁷⁶, внезапно заявил о нежелании оспаривать обвинение в уклонении от налогов, а затем ушел в отставку. Уотергейтский скандал достиг взрывной кульминации. Спустя две недели после отставки Агню генеральный прокурор Элиот Ричардсон и его заместитель Уильям Раккельсхаус ушли в отставку в знак протеста, отказавшись исполнять приказ президента Никсона и уволить прокурора Арчибальда Кокса, который был назначен для расследования этого дела. Но Никсон все равно уволил его, и в историю этот день (20 октября 1973 года) вошел под названием «Бойня субботнего вечера». Вмешательство президента в работу независимой судебной ветви власти стало поворотным моментом в уотергейтском деле и всего за две недели повернуло общественное мнение против Никсона. В Конгрессе все чаще стали раздаваться призывы выразить президенту вотум недоверия.

На следующее утро после прибытия Баффетов Грэхем, измученная после ночи работы с менеджерами, была озабочена предстоящей встречей и впечатлением, которое может сложиться у ее нового акционера. Тем не менее она организовала для Баффета обед, на котором присутствовали также Бен Брэдли, Мэг Гринфилд, Говард Симонс.

Грэхем считала Мэг Гринфилд самой близкой подругой и при этом называла ее «запертой крепостью... никто никогда не знал Мэг по-настоящему». Она была низкой, коренастой женщиной с короткой стрижкой, простым строгим лицом и занимала в Post должность редактора авторских колонок. Она была воплощением остроумия, честности, стойкости, благовоспитанности и скромности²³. Главный редактор Post Говард Симонс был известен тем, что постоянно подкалывал Кэтрин.

«Говард Симонс имел обыкновение говорить, что не обязательно быть трупом, чтобы писать некрологи. Добрый по природе, он, однако, умудрялся временами быть ужасно вредным. Он постоянно дразнил Кей²⁴. “За обедом мы разговаривали о специфике владения и управления прессой. Я видел, что даже при том, что у нее на руках были все акции класса А, она все равно боялась меня. Эти люди всю свою жизнь придумывали, как защитить свою собственность. Поэтому я сказал что-то о том, как амортизация нематериальных активов усложняет жизнь медиакомпании из-за того, что они платят слишком высокую цену за престиж, и это создает определенные проблемы, особенно если они осознают ее реальную ценность”²⁷⁷. Баффет пытался заверить Грэхем, что насильно захватить медиакомпанию практически невозможно из-за ряда бухгалтерских сложностей, способных отпугнуть потенциальных покупателей». Кей же начала пускать пыль в глаза.

Она сказала: «Да, амортизация нематериальных активов — это действительно большая проблема» или что-то типа того. Говард посмотрел на нее и спросил: «Кей, а что такое амортизация нематериальных активов?» «Это было просто прекрасно. Она как будто впала в ступор, а Говард наслаждался этой сценой. Поэтому я вмешался и начал объяснять ему, что такое амортизация нематериальных активов. И когда я закончил, Кей сказала: “Точно!”» Баффет перехитрил хитреца и сорвал его игру, незаметно и изящно встав на защиту Грэхем. Кэтрин начала расслабляться. «С этого момента мы стали лучшими друзьями. Я стал ее Ланселотом²⁷⁸. Это был один из самых важных моментов в моей жизни — превращение ее поражения в триумф»²⁵. После обеда Баффет и Грэхем разговаривали еще в течение часа, а затем подписали важное соглашение. «Я сказал: “Кей, Джордж Гиллеспи сделал все так, чтобы только у тебя был контроль над компанией. Но я также знаю, что она столько значит для тебя, что ты будешь волноваться в любом случае. Это вся твоя жизнь. Поэтому, хоть тебе и кажется, что я страшный злой Волк из сказки про Красную Шапочку, на самом деле я скорее мирная бабушка. И я докажу это. Мы вычеркнем некоторые пункты из соглашений, которые получим сегодня днем, и я перестану покупать акции твоей газеты, если только ты не дашь на это добро”. Я знал, что только так она сможет чувствовать себя в безопасности». В тот же день Баффет, который потратил 10 627 605 долларов на покупку 12% акций компании, подписал с Грэхем соглашение о том, что больше не купит ни одной акции газеты без ее разрешения.

Вечером Баффеты были приглашены на обед к Грэхем, организованный специально для них. Несмотря на внутреннюю неуверенность, Кэтрин считалась лучшей хозяйкой в Вашингтоне, прежде всего потому, что могла отлично занять гостей и организовать их отдых. В тот вечер, несмотря на усталость и желание все отменить, «она устроила небольшую вечеринку для меня в качестве ответной любезности. А на ее вечеринках можно было встретить кого угодно. Буквально кого угодно, даже президента Соединенных Штатов». «Она бывала во многих странах и всегда находила повод, чтобы устроить вечеринку, — говорил Дон Грэхем. — Например, когда она была в Малайзии, приехал премьер-министр, и она немедленно организовала обед в его честь. Повод находился всегда. Кто-то издал книгу, у кого-то день рождения и так далее. Она устраивала обеды и вечеринки, потому что ей это просто нравилось». Грэхем использовала званые мероприятия для того, чтобы завести новых друзей и познакомить их друг с другом. По словам Дона, «она создавала своего рода теневое правительство»²⁶. Грэхем обрела друзей и в официальном правительстве — в администрации Ричарда Никсона. Одним из ее друзей был Генри Киссинджер²⁷⁹, который, находясь в ее обществе, был вынужден постоянно защищаться от неудобных вопросов.

«И вот мы со Сьюзи оказываемся в Madison Hotel, и около пяти часов кто-то подсовывает под дверь приглашение на вечеринку, на которую меня уже пригласили несколько недель назад. В приглашении говорится, что смокинг обязателен. А у меня,

разумеется, не было никакого смокинга. И, не желая выглядеть жалким парнем из Небраски, который идет на вечеринку в свою же честь в обычном костюме, в то время как гости наряжены в смокинги, я в панике позвонил ее секретарю Лиз Хилтон.

«Она оказалась довольно приятной девушкой. Сказала, что обязательно что-нибудь придумает. Я отчаянно искал, где бы взять смокинг хотя бы напрокат, но все магазины, как назло, были закрыты». Однако Лиз Хилтон дозвонилась до владельцев одного местного магазина, и они нашли подходящий костюм²⁷.

Баффеты выехали из отеля и направились вдоль улицы Эмбасси-роу. Такси повернуло на Кью-стрит, мимо исторического кладбища Оук-Хилл, где был похоронен Фил Грэхем. Затем они миновали несколько исторических особняков девятнадцатого века с крошечными идеальными садиками. Дело было в начале ноября; листья переливались всеми оттенками красного, оранжевого и золотого. Заезжая в Джорджтаун, они будто переходили границу какого-нибудь городка эпохи колоний. Сбоку от кладбища на целый холм раскинулось имение «Дамбартон Оукс» — огромный особняк, принадлежащий федеральному правительству, в котором в свое время проходила конференция, подготовившая создание Организации Объединенных Наций²⁸. Такси повернуло налево и проехало между двумя каменными воротными столбами. Открывшийся вид захватывал дух. Пока машина медленно двигалась по белой мощеной подъездной дороге, Баффеты успели рассмотреть величественный трехэтажный георгианский особняк кремового цвета с зеленой французской крышей. Особняк окружали широкие лужайки, поэтому из дома хорошо просматривалось кладбище. Дорога направо, вниз по холму мимо колоннады деревьев, вела к старому дому Баффетов в Спринг-Вэлли и Тенлитауну, где Уоррен когда-то занимался доставкой газет и воровал мячи для гольфа в магазине Sears.

Через парадную дверь Баффеты вошли в гостиную, где им вместе с другими гостями предложили коктейли. На белоснежных стенах в обрамлении синих бархатных портьер висели картины из восточной коллекции матери Кей, работы Ренуара и гравюры Альбрехта Дюрера. Грэхем представила Баффетов другим гостям. «Кей очень лестно отзывалась обо мне, — рассказывал Баффет. — Она приложила много усилий, чтобы мне было комфортно. [И все же] мне было не по себе». Он никогда не был на таких официальных и величественных мероприятиях. Когда время коктейлей закончилось, их провели в огромную столовую, где Грэхем устраивала свои знаменитые обеды. Но обшитые панелями стены, освещенные пламенем свечей в бронзовых подсвечниках, не облегчили состояние Уоррена. Эта претенциозная столовая напугала его даже больше, чем гостиная. Хрустальные подсвечники и фамильный фарфор мерцали на круглых обеденных столах, хотя гости, которых пригласила Грэхем, затмили собой великолепие обстановки. В комнату в любой момент могли зайти президент США, иностранные лидеры, дипломаты, представители правительства, члены Конгресса от обеих партий, влиятельные адвокаты, ее постоянные друзья: Эд Уильямс, Скотти Рестон, Полли Виснер²⁸⁰, Рой Эванс, Эванджелин Брюс, Джозеф Алсоп и такие же люди, как Баффеты, которые были приглашены на торжество потому, что соответствовали тематике вечеринки или просто интересовали Кей.

Баффета посадили рядом с Джейн, женой Эдмунда Маски, что было довольно логично, учитывая тот факт, что ее муж гостил у Баффетов в Омахе. С другой стороны

сидела Барбара Буш, чей муж был американским представителем в Организации Объединенных Наций²⁹, а в скором будущем должен был занять пост главы американского бюро по связям с КНР в Пекине, целью которого было постепенное улучшение дипломатических связей с Китаем. Грэхем сообщила поварам, что гости готовы, и официанты начали разносить блюда. Уоррен старался не показывать, насколько ему неуютно. «Рядом со Сьюзи сидел какой-то сенатор. Он пытался заигрывать с ней. Положил свою руку ей на ногу и все такое. Что касается меня, то я чувствовал себя просто ужасно; я не знал, о чем говорить с этими людьми. Барбара Буш была очень любезна, она заметила, насколько неловко я себя чувствую».

Официанты следовали американской версии обслуживания «в русском стиле», подавая сначала первое блюдо, затем рыбное и только потом основное, вынося их на подносах, с которых гости сами брали тарелки. Блюда сменялись, а вино подливалось под непрекращающуюся и типичную для жителей Вашингтона светскую болтовню. Официанты приносили и уносили незнакомые приборы, такие как ножи для рыбы. Поскольку Уоррену предложили яства, которые он никогда не ел, и вина, которые он никогда не пил, блюда показались ему сложными и пугающими. Другие гости расслабились и чувствовали себя вполне комфортно, Баффет же ко времени подачи десерта оказался в состоянии полной прострации.

Он даже не пил кофе. И его дискомфорт превратился в абсолютный ужас, когда по установившейся традиции Грэхем встала и произнесла ясный, остроумный, элегантный и изысканный тост (который она, очевидно, заучила наизусть, предварительно написав, потому что все еще ощущала неуверенность перед публикой). Почетный гость, как предполагалось, должен был встать и произнести ответную речь.

«Но у меня не хватило мужества сделать это. Меня застали врасплох. Мне было так неловко; я даже подумал, что меня вырвет. Я не мог даже встать, не говоря уже о том, чтобы что-то говорить. Я вообще не был ни на что способен». Все, что Уоррену хотелось сделать, — это убежать как можно дальше. Позже, когда они со Сьюзи прощались с гостями, у них сложилось впечатление, что после своего отъезда они, простые ребята из Небраски, станут отличной темой для светских шуток в Джорджтауне.

«Тот сенатор еще на что-то надеялся в отношении Сьюзи. Когда мы уже собрались уезжать, он продолжал рассказывать ей, каким образом она может добраться до Сената, чтобы обязательно посмотреть его офис. Он так увлекся, что открыл дверь шкафа и вошел туда. Вот таким образом я и познакомился с Вашингтоном». И хотя официальное, блестящее общество, которое окружало влиятельную госпожу Грэхем, возможно, расстроило и напугало Баффета, он не собирался отказываться от этого мира. И в скором времени Сьюзи Баффет поняла, что ее муж хотел большего.

Глава 38. Спагетти-вестерн

Западная Омаха • 1973-1974 годы

Обедая с Кэтрин Грэхем в 1973 году, Баффет уже не был простым инвестором, скупавшим акции газет. Он становился бизнес-магнатом, правда, пока еще небольшого масштаба. Его владениями были Berkshire Hathaway и Diversified, а Чарли Мангер царствовал в Blue Chip Stamps.

Перекрестное владение этими тремя компаниями укрепило деловые отношения между Баффетом и Мангером и отчасти напоминало первые шаги империи, построенной Гордоном Уоттлсом — инвестором, которым Баффет безмерно восхищался²⁸¹. Его компания American Manufacturing напоминала русскую матрешку: открой ее — и внутри окажется другая компания, а в ней еще одна и так далее: Mergenthaler Linotype, Crane Со., Electric Auto-Lite...

Акции компаний торговались на бирже, поскольку, хотя Уоттлс и управлял ими, его доля не доходила до 100% ни в одной из них. С самого начала своей карьеры Баффет восхищался моделью Уоттлса. Он просчитывал, как лучше всего получить прибыль от тех же акций, которые покупал Уоттлс, и постоянно рассказывал о нем своим друзьям. «Нужно хорошенько изучить его модель и построить такую же», — говорил он¹.

«У Уоттлса была маленькая инвестиционная компания Century Investors, отчитывавшаяся перед Комиссией по ценным бумагам и биржам. Он соединил компании в цепочку — купил со скидкой акции компании, которая купила со скидкой акции другой компании, которая купила со скидкой акции еще одной компании... В конце цепочки находилась крупная компания Mergenthaler Linotype, две трети которой принадлежали American Manufacturing. В то время не нужно было подавать в Комиссию детальные данные о том, сколько именно акций куплено, поэтому никто ничего не знал, и Уоттлс продолжал покупать, пока не получал контрольный пакет. Таким способом он купил Electric Auto-Lite (частично через Mergenthaler), то же самое он проделал и с компанией Crane Со (не той, которая занималась канцтоварами, а той, которая поставляла слесарно-водопроводное оборудование). Где-то в этой цепочке находилась и Webster Tobacco. С финансовой точки зрения все они были дешевые, продавались со скидкой, и инвестор мог продолжать покупать их, делая деньги на каждой покупке. Обычно я в таких ситуациях скупал все имевшиеся в продаже акции. У меня в портфеле были акции Mergenthaler, Electric Auto-Lite и American Manufacturing². Конечно, в конце концов все это всплывет наружу, но эффективность этой модели так высока, что это будет уже неважно».

В начале своей карьеры Баффет ездил в компании White, Weld & Со в Бостон, чтобы познакомиться с Уоттлсом³.

«Мне было немного не по себе, и я сказал что-то типа: “Господин Уоттлс, могу я у вас кое-что спросить?” Он сказал: “Давай”, и я сразу же стал думать, что спросить. Он был очень добр ко мне. В течение десяти или пятнадцати лет я подражал ему. И он был очень похож на Грэхема. Никто, кроме меня, не обращал на него внимания. Он служил мне примером для подражания. Он зарабатывал деньги настолько понятным, логичным и правильным путем, что, следуя им, любой мог если не разбогатеть баснословно, то, по крайней мере, заработать хорошие деньги»⁴. Больше всего в модели Уоттлса Баффета заинтересовал способ, при котором одна компания могла законно купить дешевые акции другой. «Вам не нужно знать обо всем на свете. Исаак Ньютон сказал: “Если я проникаю взглядом глубже, чем другие, то только потому, что стою на плечах гигантов”. Это нормально — стоять на плечах других людей. В этом нет ничего плохого»⁵.

В конечном счете Уоттлс объединил Mergenthaler Linotype и Electric Auto-Lite в единую компанию под названием Eltra Corporation. Акции этой вновь созданной компании привлекали Билла Руана больше всего, потому что их доходность составляла 15% в год⁶.

Компании Баффета—Мангера начали чем-то напоминать Eltra перед объединением: Berkshire Hathaway была крупнейшим акционером Diversified и владельцем акций Blue Chip. Каждая из них также имела статус холдинговой компании по отношению к предприятиям, активы которых не продавались публично. A Blue Chip владела компанией Sees Candies, которая была настолько прибыльной, что с лихвой перекрывала потери быстро угасающего купонного бизнеса. От имени Blue Chip Мангер захотел купить 20% уже практически прекратившей существование инвестиционной фирмы Source Capital. «Мы купили их со скидкой, — говорил Мангер. — Продавцами были два говнюка. А у нас было правило: никаких дел с говнюками. Однако, узнав об этой компании, Уоррен сказал: ^мДля этих двоих придется сделать исключение из правила”»⁷.

Двадцать процентов, конечно, не обеспечат полный контроль, но определенное влияние — обязательно. Мангер и парочка талантливых ребят — Джим Джипсон и Джордж Майкалис, которые не были говнюками, вошли в совет директоров компании и начали приводить в порядок ее инвестиционный портфель.

Однако Source Capital была мелочовкой. Баффет и Мангер постоянно искали новый объект для покупки, достаточно большой, чтобы придать Blue Chip необходимый толчок к развитию (как это делала See’s Candies). И им удалось найти на сонном Западном побережье компанию Wesco Financial, занимавшуюся ссудами и сбережениями.

Когда брокер позвонил Баффету и предложил купить дешевые акции этой компании, Уоррен поговорил с Мангером, и они купили их от имени Blue Chip Stamps²⁸². А потом появилось сообщение, что Wesco собирается слиться с Financial Corporation of Santa Barbara. Акции этой компании пользовались большим спросом, и вокруг них возник ажиотаж, который так любили на Уолл-стрит. Аналитики полагали, что Wesco не стоит столько, сколько платила Santa Barbara⁸. Но Баффет и Мангер так не считали. Они думали, что активы Santa Barbara были переоценены, a Wesco продавали свои акции слишком дешево²⁸³. Баффет был вне себя и не верил своим глазам, когда знакомился с меморандумом об условиях сделки. «Они что, спятили?» — вопрошал он⁹.

Wesco, которую основала семья Каспер, располагалась в Пасадене, родном городе Мангера. Ей принадлежала ссудо-сберегательная компания Mutual Savings, которая процветала во время строительного бума после Второй мировой войны, когда с азиатского театра военных действий домой вернулась масса военных. Но даже это не способствовало росту Wesco. Тем не менее компания была довольно прибыльной из-за низких затрат¹⁰.

Единственным членом семьи основателей, заинтересованным в компании и имеющим возможность войти в совет директоров, была Бетти Каспер Питерс. Она считала, что руководители Wesco относятся к ней слишком снисходительно и отклоняют все ее предложения, которые могли бы способствовать росту компании. Вместо этого они использовали имя и наследие ее семьи как шанс вырваться вперед на белом коне¹¹. Питерс была изящной широкоскулой женщиной с прекрасным вкусом. У нее была ученая степень в области истории искусств, дети-школьники и отсутствовал какой-либо опыт бизнеса, зато имелся семейный виноградник в Напе, за которым она ухаживала большую часть своего времени. Теперь по средам она приезжала в Пасадену, чтобы присутствовать на собраниях членов правления. Она обнаружила, что руководить деятельностью по предоставлению ссуд и сбору депозитов для нее все равно что заниматься черной магией. Она подписалась на все газеты и журналы по этой теме и стала их внимательно изучать.

По мере роста неудовольствия Питерс стала все активнее стремиться к слиянию компаний. Она понимала, что предложение со стороны Santa Barbara не самое лучшее, но руководители компании были сравнительно молоды, умны и агрессивны. И хотя Бетти считала, что они слишком много времени проводят в своих загородных клубах, они вели дела энергично и амбициозно — именно так, как она считала правильным.

На момент объявления о слиянии компаний Blue Chip уже принадлежало 8% Wesco. Мангер думал, что, продолжая покупать их акции, сможет перебить предложение Santa Barbara. Но он обнаружил, что для этого может потребоваться приобретение 50% акций, а это уже серьезная проблема. Мангер имел больше причин покупать эти акции, чем Баффет, потому что Blue Chip была самой важной инвестицией в его партнерстве. Он настаивал на дальнейшей покупке; Баффет же считал, что 50% — это слишком много, и хотел повременить¹².

Вскоре после этого Мангер встретился с генеральным директором Wesco Луи Вин-ченти и попытался убедить его отказаться от сделки с Santa Barbara¹³. Винченти отмахнулся от Мангера как от мухи, хотя раньше такое никому не удавалось.

Как бы то ни было, Мангер и Баффет не собирались выдвигать жесткое конкурентное предложение. Мангер считал, что в этом нет необходимости. Он написал Винченти, взывая к высшим ценностям¹⁴. Конечно, его логичные рассуждения могли повлиять на решение директора. Wesco продавала свои акции слишком дешево, и нужно было только донести эту мысль до Винченти. Поэтому Мангер сказал ему, что им с Баффетом по душе и сам Винченти, и его компания, и стиль его руководства. Он сказал что-то типа: «Вы помолвлены с другой девушкой, и мы не можем обсудить все детали, но если бы вы были свободны, нам бы хотелось с вами работать»¹⁵.

Старомодное понятие об этике в духе Бенджамина Франклина, присущее Манге-ру, и безукоризненное соблюдение правила, согласно которому бизнесмены должны согласовывать свое поведение друг с другом, звучали в ушах Винченти настоящей музыкой. В одном разговоре он случайно упомянул Бетти Питерс и то, что она как акционер стремится к слиянию компаний.

Мангер отправил генерального директора Blue Chip Дона Коппела на встречу с Питерс. Она не приняла его всерьез и отправила обратно ни с чем¹⁶. Настало время для тяжелой артиллерии. Через десять минут после ухода Коппела ей позвонил Баффет. Питерс только что закончила читать главу, посвященную ему, в книге Джерри Гудмена, которую муж подарил ей на Рождество. «Вы действительно тот самый Уоррен Баффет из книги Supermoney?» — спросила она.

Баффет подтвердил, что он именно тот, кто, по словам Джерри Гудмена, воплощает в себе победу прямолинейного мышления и высоких стандартов над глупостью, сумасбродством и безрассудностью. Питерс охотно согласилась встретиться с Баффетом в зале ожидания Ambassador Lounge в аэропорту Сан-Франциско двадцать четыре часа спустя.

С бутылкой пепси в руках Баффет дружелюбно и мягко задавал вопросы, преуменьшая свой талант и заслуги. Они говорили в течение трех часов, главным образом об Омахе, где выросла мать Питерс, и о политике. Питерс, демократ до мозга костей, оценила взгляды Баффета. В какой-то момент разговора он наконец сказал: «Бетти, я думаю, что у меня получится намного лучше, чем у Santa Barbara. Поскольку вы отказываетесь от компании, почему бы не дать нам такой шанс?»

Баффет понравился Питерс, и она подумала, что, может быть, он действительно добьется большего, чем молодые люди из Santa Barbara. Теперь она беспокоилась, не произойдет ли с Баффетом чего-нибудь плохого после того, как она отдаст ему свой голос. Он заверил ее, что у него есть партнер, который позаботится о Berkshire и семейных ценных бумагах, если его переедет гипотетический грузовик.

Приехав в Пасадену в следующий раз, Питерс встретилась с Баффеттом и Ман-гером за завтраком в старом отеле Huntington Hotel, с тем чтобы получше познакомиться с этим загадочным партнером Баффета. Баффет и Мангер поинтересовались, могут ли они прийти на заседание правления Wesco. Питерс поступила довольно мудро и храбро — она решила, что лучше выглядеть капризной мадам в глазах правления, чем позволить им допустить серьезную ошибку. На ближайшем заседании она попросила членов правления отступить от намеченного курса и встретиться с Баффетом и Мангером. Но они отмахнулись от этого предложения и на внеочередном собрании проголосовали за принятие всех мер, необходимых для скорейшего заключения сделки с Financial Corporation Santa Barbara¹⁷.

Они забыли, кому фактически принадлежит компания, и это было большой ошибкой. Питерс организовала встречу Мангера и Баффета со своими братьями, чтобы набрать необходимое количество голосов. Когда спустя неделю члены правления встретились вновь и подтвердили свою позицию, Питерс уже приняла окончательное решение и проголосовала против сделки с Santa Barbara. Таким же образом поступила и вся ее семья.

«А потом мне надо было вернуться в отрезанный от всего мира зал заседаний в Пасадене, — рассказывала Питерс, — и объявить всем этим консервативным господам и руководству компании, что мы не будем сливаться с Santa Barbara». Под окнами зала заседаний раскинулась площадь с фонтанами. «Если бы окна были открыты, — вспоминала она, — они выбросили бы меня на улицу. Наверное, у каждого из них в мозгу была только одна мысль: “О боже, вот что происходит, когда женщинам разрешают принимать решения!”»¹⁸

Так же думали и на Уолл-стрит — цена акций Wesco резко упала с 18 до 11 долларов. По словам одного аналитика, руководство Wesco состояло в основном из пожилых и совсем не агрессивных людей. Другой утверждал, что Santa Barbara платит слишком много за «заторможенную компанию, которой руководят старики». Еще один аналитик вообще назвал ее «мусором»¹⁹. Баффет и Мангер оценили смелый поступок Питерс и чувствовали себя ее должниками²⁰. Они решили, что Wesco должна принадлежать непосредственно им, и считали, что смогут нанять Винченти и заручиться его сотрудничеством. Однако к тому времени стало очевидно, что Луи Винченти не будет слепо следовать за ними, как ягненок за своей матерью. Поэтому они открыли свои кошельки и приказали брокерам покупать акции по текущей цене. Blue Chip заплатила по 17 долларов за каждую акцию Wesco — то есть цену, по которой они продавались до того, как сделка с Santa Barbara провалилась.

«Мы, конечно, были весьма эксцентричны, — говорил Мангер. — Мы сознательно заплатили больше, но уж очень хотелось растоптать чертову сделку по слиянию, и покупать акции по сниженной рыночной цене в этих условиях было не особенно красиво. Мы могли бы воспользоваться нашим преимуществом, но решили выиграть честно. Правда, этого никто не оценил. Наоборот, все считали, что это подло и нечестно. Нам казалось, что, разрушая их планы и покупая их активы задешево, мы не сможем произвести хорошего впечатления на Луи Винченти. Это выглядело бы как черт знает что, а мы хотели сотрудничать с ним еще очень долго. Мы показали себя с лучшей стороны»²¹.

К марту 1973 года Blue Chip принадлежала четверть активов Wesco. И Баффет, который постоянно пополнял свои запасы акций Blue Chip, продолжал скупать все больше и больше. Годом раньше он обменял акции компании Thriftimart, принадлежавшие Diversified, на акции Blue Chip. С учетом 13%, принадлежавших непосредственно ему, и 35%, находившихся во владении Berkshire и Diversified, Баффет стал самым крупным акционером Blue Chip. Компания открыла официальный тендер на акции Wesco, на этот раз выплачивая по 15 долларов за акцию, и скупала их до тех пор, пока не набрала больше чем половину всего пакета акций²². В течение нескольких недель Мангер встречался с Винченти и рассказывал ему о своем видении деятельности и будущего компании²⁸⁴, которое, на удивление, совпадало с видением Баффета относительно будущего Berkshire Hathaway и Diversified. Wesco во главе с Мангером стала еще одной матрешкой²³, которая пряталась внутри Blue Chip.

Вскоре после того, как Blue Chip купила большую часть Wesco, весь фондовый рынок рухнул²⁴. Доля Баффета в Washington Post потеряла четверть стоимости²⁸⁵. Обычно в этих обстоятельствах он купил бы еще. Но он обещал Грэхем, что больше не будет этого делать. Тем не менее он порекомендовал эти акции своим друзьям²⁵.

В итоге вместо того, чтобы купить еще больше акций Post, Баффет, всегда веривший в принцип концентрации, начал искать новые возможности пополнить свои активы, с огромной скоростью покупая акции других компаний — National Presto, которая занималась производством скороварок и аппаратов для изготовления попкорна²⁶, и Vornado Realty Trust, где он даже стал членом правления благодаря тому, что купил довольно большую часть акций²⁷.

В Berkshire Hathaway было несколько акционеров, которые поддерживали инвестиционную политику Баффета и никогда не поставили бы под сомнение его решения. Поэтому он игнорировал мнение господина Рынка, который снизил стоимость его портфеля до невозможно низкой отметки. Другие же не были настолько удачливы. Фонд Билла Руана Sequoia Fund переживал ужасные времена, и главный финансовый спонсор Боб Мэлотт был крайне недоволен. Они познакомились еще в те времена, когда учились в Гарварде, а затем жили в одной квартире и когда Руан работал в Kidder, Peabody & Со в Нью-Йорке. Малотт, недовольный сложившейся ситуацией, обратил внимание на Баффета и его послужной список. Он попросил Баффета помочь им с пенсионным фондом возглавляемой им компании FMC Corporation. Баффет отправился в Сан-Диего и провел несколько дней, разговаривая с инвестиционными менеджерами и объясняя им свою точку зрения на инвестиционную политику. Попутно он превратил их в последователей Грэхема, что в конечном счете должно было дать эффективные результаты. Поначалу он отказался от непосредственного управления портфелем, но в конце концов согласился взять на себя часть²⁸. Однако при этом он предупредил: в списке его приоритетов FMC будет занимать последнее место после Berkshire, Diversified, самого Уоррена и Сьюзи Баффет. Осторожный Малотт все равно ухватился за эту возможность, потому что понял главное: Баффет берется за работу, а это значит, что она будет сделана превосходно²⁹.

* ^{286 286}

Разрываясь между FMC, Vornado, Blue Chip и Wesco и регулярно посещая Нью-Йорк, Баффет разъезжал по стране большую часть своего времени. Кроме того, он был занят, обхаживая Кэтрин Грэхем. Он произвел на нее такое хорошее впечатление, что она начала регулярно звонить ему и спрашивать совета. Сьюзи в это время моталась по Омахе, будучи членом Городской лиги. Она все еще учреждала стипендии и поддерживала свое последнее увлечение — организацию Future Central Committee, которая пыталась спасти ее альма-матер — Central High School — от сегрегации при транспортировке белых и черных школьников в одних и тех же школьных автобусах³⁰.

К середине 1973 года даже домашний пес Гамильтон заметил тишину и пустоту, которая царила в некогда шумном доме Баффетов³¹. Хоуи учился в колледже Augustana за 400 километров от Омахи. Сьюзи-младшая, недовольная Университетом Линкольна, перешла в Калифорнийский университет, где начала специализироваться на уголовном судопроизводстве³². Питер, который никогда не требовал к себе особого внимания, учился в десятом классе средней школы. Размышляя о переезде в Калифорнию, Сьюзи взяла его с собой, чтобы посмотреть школы в округе Орандж. Но они остались в Омахе, и теперь Питер проводил большую часть своего времени в подвале, где Сьюзи, которая в свое время привила ему любовь к фотоделу, оборудовала фотолабораторию³³.

Теперь она часто сидела допоздна в одиночестве и слушала музыку, которая переносила ее в какие-то одной ей ведомые дали³⁴. Она любила джазового гитариста Уэса Монтгомери и группу Temptations, которые играли музыку в стиле соул и пели о мире, в котором мужчины страдают слишком часто²⁸⁶. Она читала такие книги, как автобиография Майи Энджелоу «Я знаю, почему поют птицы в клетках» о борьбе с расизмом, о сексуальном насилии и о репрессиях, которые полностью испортили ее молодость. «Мысль о том, что человек может жить не там, где хотел бы, никак не отпускала ее», — говорил Питер. И это неудивительно, принимая во внимание ее детство, когда она вынуждена была много времени проводить в больничной палате или наблюдать за тем, как ее сестру воспитывают, закрывая в кладовке. Сьюзи жаждала романтики, но при этом понимала, что они с Милтом никогда не поженятся. И тем не менее не могла заставить себя порвать с ним.

Она проводила много времени, играя в теннис со своими друзьями в парке Дьюи. Одним из них был тренер Джон Маккейб. Это был человек с заниженной самооценкой и печалью в глазах, которая напоминала ей ее собственную тоску. От него так и веяло хрупкостью и слабостью, свойственными большинству ее одиноких друзей, но именно к нему она почувствовала какое-то влечение³⁵. Теперь у нее были причины проводить большую часть времени вне дома, приживалы последовали за ней, и дом опустел и затих, отдыхая от былой ежедневной кутерьмы. Питер, который никогда не стремился к такой же жизни, как у родителей, замечал лишь растущую тишину, но не ее причину. Приходя домой из школы, он играл с Гамильтоном, готовил себе обед и спускался в свою лабораторию³⁶.

Баффет думал, что их брак стабилен и неизменен, однако он претерпевал постоянные изменения. Когда Уоррен был дома, Сьюзи по-прежнему посвящала ему все свое время. Он видел, что она занята своими делами, и хотел, чтобы она была счастлива. Но при этом он считал, что именно забота о нем и делает ее счастливой. Ему казалось, что их жизнь совсем не изменилась и сохраняет прежний баланс.

* ^{287 287}

В конце 1973 года, когда рынок лежал в обмороке, «отошедший от дел» Уоррен беспрерывно покупал акции других компаний. Помимо операций с Cap Cities и Washington Post, а также крепнущей дружбы с Кей Грэхем, интерес Баффета к СМИ за прошедшие несколько лет перерос в глубокое понимание предмета на всех уровнях. Однажды за обедом в Лагуна-Бич Кэрол Лумис начал закидывать друга Баффета Дика Холланда, работавшего в рекламной компании, вопросами о сути рекламного бизнеса. «Каждый раз, когда он это делал, — вспоминал Холланд, — я понимал, что готовится что-то большое». Они вчетвером продолжали разговаривать о бизнесе, в то время как Сьюзи и Мэри Холланд занимались своими делами. Как и ожидалось, в определенный момент Баффет позвонил своему брокеру и вложил почти три миллиона долларов в акции рекламных агентств Interpublic, J. Walter Thompson и Ogilvy & Mather. Их акции оказались крайне дешевыми — он заплатил за них сумму, не превышавшую трех величин их годового дохода.

В то время большинство активов, которые купил Баффет, находились в нестабильном состоянии. К началу 1974 года акции, за которые он заплатил 50 миллионов долларов, потеряли четверть своей стоимости. Даже акции Berkshire начали потихоньку снижаться в цене, достигнув отметки 64 доллара за акцию. Некоторые из прежних партнеров, у которых остались эти акции, начали волноваться, не допустили ли они ошибку.

Однако Баффет воспринимал сложившуюся ситуацию совсем по-другому. Он хотел купить еще больше акций Berkshire и Blue Chip. «Но я исчерпал все свои запасы. Я потратил все 16 миллионов долларов, которые получил от партнерства. Однажды я проснулся, и у меня не было денег вообще. Конечно, я получал 50 000 долларов в год от деятельности Berkshire Hathaway плюс комиссию за управление FMC²⁸⁷. Но это были мелочи, у меня не было никакого собственного капитала. Надо было начинать все сначала».

Он был очень, очень богат, но при этом у него вообще не было свободных денежных средств. Однако у компаний, которыми он владел, особенно у Berkshire Hathaway, имелись достаточные запасы наличности для покупки акций других компаний. Чтобы перевести часть денег из Berkshire в Diversified, Баффет создал перестраховочную компанию, то есть компанию, которая страхует другую страховую компанию³⁷. Эта компания — Reinsurance Согр. — приняла на себя часть бизнеса National Indemnity, получала соответствующие премии и покрывала убытки. National Indemnity была настолько прибыльной и приносила столько свободных средств — премий, выплаченных до подачи претензий, что, получив часть ее бизнеса, Diversified как будто напрямую подключилась к громадному потоку денег. По прошествии времени это принесло компании миллионы и миллионы долларов²⁸⁸.

Поэтому Баффет начал покупать акции других компаний от имени Diversified. В основном он следовал модели Уоттлса и покупал акции Blue Chip и Berkshire Hathaway. Вскоре Diversified владела уже 10% Berkshire. Это было похоже на то, как если бы Berkshire выкупила обратно свои собственные акции, но не совсем. Эти две компании принадлежали двум разным владельцам. Баффет все еще запрещал своим Друзьям покупать акции Berkshire, в то время как он сам, Мангер и Готтесман были партнерами в Diversified³⁸.

Но даже при том, что они периодически обменивались различными идеями и поддерживали друг друга в бизнесе, их интересы не всегда совпадали. Когда Мангера под присягой спросили, был ли он «альтер эго» Баффета, он ответил: «Нет». Он признавал, что у них была схожая манера поведения и речи, но он «никогда не был его младшим партнером». «У меня была своя собственная сфера деятельности», — подчеркивал Мангер³⁹. Один раз он сообщил Баффету, что нашел пакет акции Blue Chip и хотел бы вместе с Готтесманом купить их для Diversified. Баффет же намеревался приобрести этот пакет для Berkshire Hathaway. После обсуждения, кому эти акции нужнее, Мангер и Готтесман победили, и Diversified получила их⁴⁰.

Тем не менее Баффету принадлежали 43% Diversified. Акции Berkshire добавили почти 5% к его личному капиталу. Покупать акции через Diversified было очень удобно, потому что при этом цена на акции Berkshire оставались стабильной. Правда, вряд ли это было важно кому-то, кроме самого Баффета⁴¹.

Так почему же он это делал?

«Berkshire как бизнес стоила не более 40 долларов за акцию. Никто бы не заплатил ни цента больше за акции текстильной фабрики и страховой компании. И половина этих денег, 20 долларов из 40, приходилась на крайне паршивый бизнес. И я не знал, что делать, буквально не видел выхода из сложившейся ситуации. Я ведь уже был достаточно богат. Поэтому я поспорил с самим собой, что обязательно что-нибудь придумаю. И хотя это кажется эгоистичным, любой, кто думал, что она стоит больше 40 долларов, фактически клал деньги прямо мне в карман, поскольку компания столько не стоила».

Он не знал, что делать, кроме как инвестировать дальше. Верн Маккензи, который приехал из Нью-Бедфорда, чтобы занять должность бухгалтера компании, считал, что для Баффета это «была просто интересная игра». Все, что он делал, лишь укрепляло его положение. Он покупал тайно, чтобы избежать возможного столкновения с другими любителями дешевых акций, и следовал своей обычной манере — накапливать как можно больше. Но как президент Berkshire Hathaway и Diversified он главным образом покупал акции у своих бывших партнеров. Будучи абсолютно законными, эти действия тем не менее считались не совсем спортивными. Однако то, что партнеры все равно хотели продать свои акции, служило ему достаточным оправданием.

Баффет продолжал покупать акции Blue Chip Stamps, хотя компания все еще была вотчиной Мангера. Она владела отличной компанией под названием Sees, и Баффет набросился на ее акции, как акула на откормленного тюленя. А поскольку его финансовые ресурсы были практически неограниченными, доля Баффета быстро превзошла объединенную часть Мангера и Рика Герина — приятеля Мангера по Тихоокеанской фондовой бирже, который теперь управлял собственным инвестиционным партнерством.

Баффет покупал акции Blue Chip везде, где мог, включая руководителей и директоров компании. Один из них, Уэйн Гриффин, в ответ на предложение Баффета купить у него акции по 10 долларов за штуку запросил 10 долларов и 25 центов. Баффет не уступал, и они зашли в тупик. Тогда Гриффин предложил подкинуть монетку. Баффет был озадачен тем, что Гриффин готов поверить ему на слово, не видя, на какую сторону она упадет. Он понял, что Гриффин поддался чарам «баффетирования». Было понятно, что, решившись на такой метод решения спора, в глубине души он согласен на 10 долларов, как и получилось в итоге.

Однако теперешняя скупка акций отличалась от того, что Баффет делал раньше, выбирая только «сигарные окурки». Перед Blue Chip, Diversified и Berkshire стояли две проблемы. Поскольку Баффет укреплял контроль, деньгам, которые непрерывно вливались в активы Berkshire и Diversified благодаря страховой компании, нужно было найти хорошее применение. И в этом должна была помочь Blue Chip и ее юридические проблемы.

К концу 1973 года Blue Chip выиграла 11 судебных процессов²⁸⁹. Единственный нерешенный вопрос был связан с постановлением Министерства юстиции о продаже трети компании на рынке. А это было нелегко, потому что «решение президента о замораживании цен на продовольственные товары перекрывало нам воздух с другой стороны, — писал Дон Коппел. — Бакалейщики возмущались и боялись огромных потерь, а то и банкротства»⁴². Цены росли не по дням, а по часам. В надежде приостановить инфляцию президент Никсон заморозил цены на товары широкого потребления. Торговцам пришлось придумывать, как при замороженных ценах не потерять свой бизнес из-за растущих затрат.

Бизнес по продаже купонов был мертв, но у непримиримого покупателя Баффета был свой план. После серии торговых операций Blue Chip заняла свое место среди других матрешек. По словам Баффета, в этом не было ничего особенного, все шло как обычно. С учетом всех акций, купленных непосредственно самим Уорреном, на тот момент ему принадлежало более 40% акций Berkshire и более 25% активов Blue Chip Stamps. Даже при том, что эти акции продавались по сниженной цене, он мог заключать больше сделок и покупать больше акций, потому что все матрешки постоянно «подзаряжались» деньгами, зарезервированными для выплаты по претензиям. Это очень помогало общему состоянию дел.

И в самом страховом бизнесе наблюдались улучшения по сравнению с теми мрачными днями работы на рынках географических карт и текстильных фабрик, когда все было таким нестабильным. Помимо Sees Berkshire владела не только огромным генератором резервных денег под названием National Indemnity, но и несколькими небольшими страховыми компаниями, которые, как надеялся Баффет, со временем превратятся в «маленькие электростанции». Поэтому он тратил на приведение их в порядок много усилий и времени. К тому времени Баффет уже избавился от Hochschild-Kohn и продолжал сокращать текстильное производство.

Но в действительности Berkshire, Diversified и Blue Chip обладали всего двумя преимуществами. Первое — гомеостатическая бизнес-модель, цель которой — переток свободных резервных средств в холдинговую компанию, чтобы соответствовать постоянно изменяющимся условиям рынка. Второе — возможность капитализации, в результате которой инвестиции и резервные средства со временем удваивались или даже утраивались.

Новизну и потенциал модели Баффета невозможно переоценить. Ничего подобного на рынке не существовало и вряд ли возникло бы в ближайшие нескольких лет. «Это был золотой век распределения капитала», — говорил он.

Огромное значение имело правильное распределение времени и усилий. Средства от страховых компаний поступали в Berkshire и DRC, а рынок терпел крах — именно такие условия работы Баффет любил больше всего. И хотя он еще не решил, что делать с предприятием, созданным к концу 1974 года, в двух вещах он был уверен. Первая — эффективность этой бизнес-модели, а вторая — его умение использовать ее в своих интересах. Кроме того, он был уверен в себе.

«Всегда, — говорит он. — Всегда».

Глава 39. Гигант

Омаха и Лос-Анджелес • 1973-1976 годы

Говард Баффет оказался в числе редких счастливцев, которые продолжали преуспевать и после краха фондовой биржи 1929 года. После второй большой катастрофы столетия взошла звезда и его сына²⁹⁰. Но времена изменились; слава в деловом мире теперь распространялась и за его пределы. Баффет закрывал свое партнерство во время бурного развития СМИ в Соединенных Штатах — кабельное телевидение преобразило мир, газетные компании становились публичными, а рекламный бизнес все еще переживал золотой век, когда фактически вся страна собиралась перед телевизорами по вторникам и смотрела «Счастливые дни»²⁹¹.

Баффета всегда манил мир массмедиа. Он вошел в новую фазу своей жизни, известность, которую он получил после публикации статьи в Forbes в 1969 году и посвященной ему главы в книге Supermoney, способствовала укреплению его репутации, и он наслаждался этими результатами. Теперь он был не только инвестором в медиа, но и объектом их интереса. Сама Кэтрин Грэхем уделяла ему внимание и воздавала ему должное, что вывело «парня из Омахи» на орбиту одной из самых главных газет в Соединенных Штатах.

Привыкнув обращаться за помощью к влиятельным людям, Грэхем стала спрашивать совета и у Баффета. А того не нужно было долго упрашивать поделиться своим мнением.

«В первый раз, когда она собиралась на встречу с представителями Нью-Йоркского общества финансовых аналитиков, я приехал в ее квартиру воскресным утром, чтобы помочь написать речь. Она была в полном отчаянии, даже в ужасе от того, что ей придется стоять там, перед мужскими взорами. Кэтрин всегда сложно давались выступления перед людьми. У нее было прекрасное чувство юмора и великолепный ум, но при этом она буквально цепенела перед толпой. Особенно если ждала, что ее будут спрашивать о числах и расчетах».

Роберт Редфорд рассказывал в одном из интервью, что, когда он встретился с Кэтрин, чтобы обсудить фильм «Вся президентская рать»²⁹² по мотивам уотергейтского скандала, у нее был такой вид (по выражению Редфорда, «сжатые челюсти и голубая кровь»), который ясно говорил о том, что ее частная жизнь закрыта для всех. Редфорд подумал, что «она продолжает произносить речи и принимать премии»¹ — именно потому, что не хочет оказаться под властью своих страхов.

Грэхем жила в большой квартире на верхнем этаже только что построенного небоскреба UN Plaza, с окнами, выходящими на Ист-Ривер. После того как Баффет приехал, они устроились в гостиной и начали работать в окружении восточных вещиц и антиквариата из коллекции Агнес Мейер.

«Она придумывала разные вопросы, которые, как ей казалось, могли задать участники, например, по какой цене она покупала тонну газетной бумаги. Она полагала, что ее общение с аудиторией будет напоминать викторину. Я же сказал ей, что это вообще неважно. В любом случае она платила за бумагу примерно столько же, сколько и все остальные. Я старался отвлечь ее от запоминания отдельных фактов и обратить внимание на выступление в целом и на основных его идеях». Она хотела продемонстрировать, что, занимаясь журналистикой, можно получить хорошую прибыль. Услышав это, Баффет фыркнул про себя и попытался ее переубедить. «Конечно, качественная журналистика каким-то образом связана с хорошими деньгами. Но дело было совсем в другом. Я пытался убедить ее, что она намного умнее всех тупых мужчин-снобов, перед которыми ей предстояло выступать. Именно эта ее черта и привлекала меня с момента нашего знакомства».

Как бы иронично это ни звучало, но Баффет превратился для Кей Грэхем в личного преподавателя принципов Дейла Карнеги. Ему, как никому другому, был знаком страх перед публичными выступлениями. Однако благодаря Сьюзи, которая опекала его все эти годы, он научился действовать более тонко. Он научился предугадывать реакцию людей и высказываться в мягкой, безобидной манере. Если раньше в его письмах чувствовались неловкость и скованность, то теперь он более искусно владел словами и стал более чутким и отзывчивым. Он научился слушать, проявлять интерес к другим людям и разговаривать о чем-то еще, кроме акций. Немалую роль в этом сыграла Грэхем, которой он был искренне очарован.

Когда они закончили и отрепетировали речь, Кэтрин сказала, что ей нужно на вечеринку к Аньелли*. «Почему бы вам не пойти со мной? Вам наверняка понравится», — сказала она. Баффет всегда подчеркивал, как некомфортно он чувствовал себя на гламурных вечеринках, которые его совсем не интересовали. Тем не менее он пообещал Грэхем, что обязательно присоединится к ней. Вечером он покинул свой номер в гостинице Plaza, заехал за Грэхем и вместе с ней отправился в фешенебельный Ист-Сайд.

«Мы были просто невероятной парой: ей за пятьдесят, а мне около сорока. Мы приехали на вечеринку, которая проходила в огромной квартире, больше похожей на триплекс. Кей была знакома со всеми гостями. А я как будто попал на сборище из фильма “Сладкая жизнь”**. Правда, я был всего лишь статистом, державшимся в тени. Мне хотелось замедлить время, чтобы в деталях рассмотреть происходящее. Однако самого Джанни Аньелли, директора Fiat, и его жены Мареллы на вечеринке не было. У меня было впечатление, что мы на карнавале, но без ярких костюмов».

Именно тогда Баффет увидел другую сторону Грэхем. Чем сильнее он узнавал ее, тем противоречивее она ему представлялась. «Испуганная, но непримиримая. Аристократка и демократка одновременно. Обиженная теми, кого она больше всего любила». Он был удивлен тем, как часто она вспоминала своего бывшего мужа спустя десять лет после его самоубийства.

«При первой встрече она меняла тему сразу же, как только речь заходила о Филе. Она описывала его такими словами, в которые сложно было поверить, учитывая то, как он с ней обращался. Но после того как я узнал ее получше, она рассказала о нем и их отношениях немного больше. Она считала, что недостойна его, что не имела права даже находиться с ним в одной комнате. Они много времени проводили с четой Кеннеди, и она постоянно чувствовала, что ей там не место. Все, что Фил говорил, было забавным, все, что он делал, было правильным. Когда он бил детей прямо у нее на глазах, она не вмешивалась и так далее».

Учитывая особенности воспитания самого Баффета, было очевидно, что он найдет общий язык с Грэхем, которая тяжело переживала последствия воспитания жестокой, невнимательной матерью и годы издевательств со стороны мужа-садиста с невылеченным биполярным расстройством. Уоррен вел себя так, что Кэтрин чувствовала себя в его обществе в полной безопасности. К весне 1974 года он стал ее самым доверенным лицом. В свою очередь, он ухватился за возможность преподавать CEO Washington Post основы бизнеса. Он всю жизнь хотел сыграть Пигмалиона, а она была его собственной Элизой Дулиттл***. Будучи более терпеливым, чем Генри

* Джанни Аньелли, внук основателя компании Fiat, президент компании Fiat и футбольной команды «Ювентус». В 1966 году подписал с правительством СССР контракт на строительство автомобильного завода в Тольятти. Прим, персе.

** La Dolce Vita — кинофильм Федерико Феллини (1960), посвященный жизни римской богемы. Получил Гран-при Каннского кинофестиваля. На протяжении нескольких месяцев был запрещен к показу в Италии, однако запрет был снят после очередной смены правительства, что обеспечило фильму немалую рекламу и кассовый успех. Прим, перев.

*** Герои пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион». Профессор Хиггинс, заключивший пари со своим другом, обязался обучить цветочницу-кокни Элизу Дулиттл манерам и правильному английскому произношению (по некоторым данным, разговорное выражение Уау! (Wow!) получило популярность именно благодаря репликам Элизы). Прим, перев.

Хиггинс, он мягко и ненастойчиво посвящал ее в секреты делового мира и часто присылал Кей и ее сыну Дону полезные и интересные статьи.

Влияние Баффета росло, и Грэхем заметила, что при словах «Уоррен сказал» некоторые члены правления начали вздрагивать². Сам же Баффет надеялся, что его пригласят присоединиться к совету директоров. Когда Том Мерфи предложил ему войти в состав правления Cap Cities, Баффет отказался в надежде услышать такое же предложение от Post²⁹³. Мерфи рассказал об этом Кэтрин, которая тут почувствовала себя «дурой» из-за того, что не догадалась об этом сама³.

* ^{293 293}

Сьюзи считала, что Уоррену не нужно брать на себя еще больше обязательств, а, наоборот, продать часть своих акций и использовать деньги на более благородные дела. Она рассказала ему о филантропе Стюарте Мотте, который возглавлял Благотворительный фонд Стюарта Р. Мотта и выделял деньги на акции по сохранению мира, контролю над вооружениями и программы планирования семьи. Баффеты были богаче Мотта, который начал с 25 миллионов долларов. «Почему бы тебе не отойти от дел? — спрашивала Сьюзи. — Стюарт Мотт занимается кучей разных вещей, но при этом не работает каждый день». Но Уоррен не собирался все бросать. Его философия оставалась неизменной: 50 миллионов долларов сегодня превратятся в 500 миллионов долларов в будущем. Тем не менее он все еще ощущал себя частью семьи и старался внимательно прислушиваться к тому, что говорила ему жена. По напряжению в поведении Сьюзи он понял, что ей чего-то не хватает в жизни. Питер уже оканчивал школу и не нуждался в былой опеке и заботе. «Сьюзи, ты как будто потеряла работу, на которой проработала 23 года, и теперь не знаешь, куда податься», — говорил Уоррен.

Спасением в этой ситуации стало пение. Племянник Билли Роджерс сочинил для нее несколько гитарных треков, чтобы она могла записывать себя и слушать песни в своем исполнении. Роджерс играл на джазовой гитаре в Mr. Toads, Spaghetti Works и других клубах Омахи, и благодаря ему Сьюзи начали узнавать в местной музыкальной среде. Но на первых репетициях она, по собственным словам, «практически умирала от страха» и «пела просто ужасно». Последний раз она выступала публично десять лет назад на благотворительном мероприятии в школе Сентрал-Хай. Поэтому она начала брать уроки вокала и работать над современными балладами и песнями о любви. В июле того же года Сьюзи дебютировала перед друзьями на частной вечеринке в Эмеральд-Бей. По ее словам, гостям понравилось ее выступление⁴. А Уоррен был просто в восторге от такого внимания к таланту его жены и адресованных ей бурных аплодисментов.

* » ²⁹³

Пока семья Баффета отдыхала в Эмеральд-Бей, Уоррен пригласил в гости Грэхем, которая готовилась к встрече с аналитиками в Лос-Анджелесе. Предчувствуя, что Кэтрин собирается предложить ему место в составе правления Post, Баффет задолго до ее прибытия ходил по офису счастливый и взволнованный, как ребенок в канун Рождества⁵.

Глядя на дом Баффетов с крутой подъездной дорогой, ведущей прямо к пляжу, могло показаться, что его взяли в аренду на лето: ему не хватало множества мелких деталей, свидетельствующих о том, что в нем постоянно живет одна и та же семья. Уоррен не задумывался о том, какое впечатление это место произведет на Грэхем, владелицу нескольких огромных великолепных особняков, включая ферму в Глен-Велби и гигантский дом на набережной Мартас-Винъярд.

Однако при этом он внушил своей жене, что они должны постараться изо всех сил и произвести на Грэхем хорошее впечатление. Поэтому в первый же день после приезда Кэтрин Сьюзи встала ни свет ни заря и стала активно притворяться, что занимается домашними делами. Она приготовила завтрак на троих, и они с Баффетом попытались впихнуть в себя по нескольку кусочков пищи. Остальную часть дня Баффет полностью посвятил Грэхем, рассказывая ей о газетах, журналистике, политике и пытаясь подвести разговор к долгожданному предложению о вхождении в состав правления.

В какой-то момент он отложил свои газеты, надел специально купленные для этого события плавки, раскрыл новый, купленный для встречи с Грэхем пляжный зонт, и они спустились по крутой дороге на пляж, где отдыхали остальные члены семьи. «Раньше я считал, что неплохо иметь под боком океан, можно слушать по ночам шум прибоя, любоваться его красотой и все такое. Но когда я это все получил, то понял, что такие вещи лучше приберегать на старость», — говорил Баффет. Однако теперь, посидев немного на песке и полюбовавшись на воду, он решил искупаться и начал храбро заходить в океан. Глядя на его попытки, Сьюзи и дети «просто умирали от смеха».

Что думала Сьюзи об этом экстравагантном для Уоррена поступке, осталось неизвестным. Но сам он утверждал, что сделал это «только для Кей».

В воскресенье утром они отбросили свои чинные манеры. Сьюзи, до конца не проснувшись, приготовила завтрак для Грэхем. Сама она отказалась от совместной трапезы, а Уоррен в это время ел ложкой шоколадное желе прямо из банки⁶. После завтрака они с Грэхем снова уединились, и в какой-то момент Кэтрин сказала, что уже давно хотела предложить ему войти в состав правления ее компании, но ждет подходящего момента. Она знала, что некоторые члены правления, например Андре Мейер, не будут рады появлению Баффета. Уоррен спросил: «А когда же будет подходящее время?» — и вынудил ее тут же принять решение. Кей не стала его томить — Баффет, получив статус члена совета директоров Washington Post, был на седьмом небе от счастья.

В тот же день он отвез Грэхем в аэропорт Лос-Анджелеса. «В дороге она повернулась ко мне и неожиданно стала похожа на трехлетнего ребенка. Выражение ее лица изменилось, и даже голос стал детским и просительным. Она сказала: “Только обращайся со мной бережно, пожалуйста, не обижай меня”. Позже я узнал, что Фил и другие сотрудники компании давили на ее слабые места, либо чтобы выиграть что-то для себя, либо просто из чистой вредности. Со стороны Фила это было жестоко; другие же просто пытались манипулировать ею. Что, впрочем, было легко; ее слабые места никуда не делись».

По окончании лета, 11 сентября 1974 года, Баффет официально вступил в состав правления и из звездного инвестиционного менеджера из Омахи превратился в официального консультанта одной из самых влиятельных медиакомпаний в мире. На первом же собрании он увидел, что Грэхем привыкла спрашивать совета у своих директоров. Баффет думал, что посоветовать что-либо дельное в такой ситуации невозможно, ведь никто из директоров не в состоянии поставить себя на место CEO. Кроме того, он еще недостаточно хорошо знал Кей, чтобы высказывать свое мнение по многим вопросам. Вместо этого он изучал членов правления, среди которых было много известных и влиятельных людей, привыкших манипулировать и обманывать Грэхем, и начал потихоньку прокладывать себе путь среди них. Он практически все время молчал, действуя при этом в кулуарах.

Помимо общения с Кей Грэхем и директорами Washington Post, Баффет занимался и массой других дел. Инвесторы ожидали, что к 1974 году рынок восстановится, но он продолжал корчиться в муках кризиса. Менеджеры пенсионных фондов сократили покупку акций более чем на 80%. Портфель Berkshire выглядел серьезно потрепанным. Вторая Великая депрессия, событие, случающееся несколько раз за столетие, оторвала от него практически треть.

В то время как Баффет ликвидировал партнерство, Мангер решил сохранить свое. И теперь стоимость его активов стремительно падала. Результаты колебались даже сильнее, чем рынок в целом. За последние несколько лет Чарли заработал неплохую прибыль, но к 1974 году обнаружил, что сидит в яме — его партнеры потеряли почти половину своих денег²⁹⁴. Подобно Бену Грэхему пятьдесят лет назад, он чувствовал, что просто обязан вернуть партнерам потерянные суммы.

«Если вы занимаетесь нашим делом, у вас должен быть “доверительный” ген, как у Уоррена и у меня, — говорил он, — и если вы сказали людям: “Я думаю, мы сможем извлечь из этого хорошую выгоду” и у вас ничего не получилось, то вы чувствуете себя просто отвратительно».

Про свои собственные проблемы Мангер говорил: «Конечно, стоимость моего капитала падает, и мне это не нравится. Но какое значение будет иметь через несколько десятков лет, сколько у меня денег — X или X минус Y? Меня беспокоит только то, что это плохо сказывается на моих партнерах. Я не оправдал их доверия, и это убивает меня»⁷.

У Мангера все еще было двадцать восемь партнеров, в числе которых находилось несколько семейных трестов. Чтобы отработать потерю половины своего капитала, он должен был более чем удвоить оставшуюся долю. И во многом результативность его задач зависела от того, что произойдет с активами Blue Chip Stamps.

Sequoia Fund, фонд Билла Руана, также переживал тяжелые времена. Начало фонду положили 50 миллионов долларов, которые вложили бывшие партнеры Баффета. Руан активно скупал недооцененные активы таких компаний, как Capital Cities Communications Тома Мерфи. Такие акции обычно не попадали в поле зрения финансовых менеджеров, которые не так давно вложили свои деньги в акции блестящих телекомпаний и производителей электроники, а теперь на всех парах мчались совсем в другом направлении, прямо в NIFTY Fifty²⁹⁵ — небольшую группу самых больших и самых известных компаний⁸.

«В нашем бизнесе, — говорил Руан, — есть новаторы, имитаторы и те, которые ни в чем не разбираются». У руля множества компаний было крайне мало новаторов, и активы, которые Руан и его партнер Рик Каннифф приобрели в 1970 году, вполовину упали в цене. Плюс ко всему этому они купили место на Нью-Йоркской фондовой бирже ровно перед тем, как цены на места резко упали²⁹⁶. Время для открытия фонда было явно неподходящим — Руан основал его как раз тогда, когда Баффет ликвидировал свое партнерство из-за отсутствия возможностей для развития. Рейтинг активов фонда каждый год оказывался ниже уровня рынка, и в конце концов это вылилось в огромную цифру²⁹⁷. Худшим годом был 1973-й: фонд потерял 25%, при том что рынок упал всего на 15%. Следующий год также не принес ничего хорошего. Крупнейший кредитор Руана — Боб Малотт был в ярости. У него и так сложилась нехорошая репутация среди работников Ruane, Cunniff из-за привычки звонить и жаловаться на самые мелкие расхождения в счетах его семьи. Теперь он упрекал Руана за то, что тот купил место на фондовой бирже, и жаловался на его неудовлетворительную работу с таким постоянством, что у Руана создалось впечатление, что Малотт может забрать свои деньги в любой момент, невзирая на потери⁹. Баффет же оставался безмятежным, считая, что мнение Господина Рынка о цене акций не соответствует действительности. Он знал, какие активы купили Руан и его партнеры, и был уверен, что они все сделали правильно.

Встреча последователей Грэхема, которая состоялась в 1969 году в клубе Colony Club, если и не вернула участникам полной уверенности в себе, то хотя бы обеспечила взаимную поддержку в условиях изменчивого рынка. С тех пор Баффет стал называть их Группой Грэхема. Эд Андерсон запланировал третью встречу в Уильямсбур-ге, а Чарли Мангер — четвертую в Кармеле. В 1971 году Баффет решил, что встречи лучше проводить раз в два года. В противовес устоявшейся практике он разрешил Руану пригласить Малотта на следующую встречу в Солнечной долине в 1973 году, которую организовал Рик Герин, и тот появился вместе со своей женой Ибби.

Встреча произвела на Малотта такое впечатление, что он оставил свой капитал в компании Руана, хотя при этом не перестал постоянно жаловаться, а Руан — переживать по этому поводу. К концу 1974 года, когда потери рынка составили более 25%, Sequoia Fund смогла притормозить падение своих активов.

Тем не менее совокупные потери компании были такие, что Генри Брандт и муж Кэрол, Джон Лумис, испугавшись самого плохого, решили сбежать с тонущего корабля²⁹⁸.

В ноябре того года журнал Forbes опубликовал интервью с Баффетом, которое начиналось пикантной цитатой: «На вопрос, как он себя чувствует на рынке, Баффет ответил: “Как сексуально озабоченный в гареме”». «Как раз сейчас нужно вкладывать деньги¹⁰, — продолжил он. — Впервые на моей памяти активы Фила Фишера можно купить по ценам, которые Бен Грэхем платил за “сигарные окурки”». Баффету казалось, что это самые значительные его слова во всем интервью, но журнал не включил их в окончательный вариант статьи — широкая аудитория не поняла бы, к чему тут Фишер и Грэхем¹¹. Когда журналист попросил Баффета быть поконкретнее, тот, вместо того чтобы рассказать, что именно он уже купил или покупает в данный момент, решил провести небольшой эксперимент и выяснить, насколько внимательно журналист читал другие статьи Forbes, посвященные ему. «К примеру, меня интересуют водопроводные компании», — сказал он и добавил, что Blue Chip купила 5% San Jose Water Works. Репортер захватил наживку и упомянул компанию в статье без каких-либо ссылок на предыдущие статьи в его же собственном журнале (в которых намекалось, что Баффет купил эти акции, используя конфиденциальную информацию).

Но, несмотря на свой энтузиазм в отношении рынка, в 1974 году Баффет практически никуда не инвестировал, а главным образом перемещал деньги между Studebaker-Worthington, Handy & Harman, Harte-Hanks Newspapers и Multimedia, Inc. и добавил небольшую долю в Coldwell Banker. Он также увеличил долю в некоторых других своих активах на 10-20% и купил 100 000 акций Blue Chip у Рика Герина. «У него совсем не было денег, и он продал их мне по пять долларов, — рассказывал Баффет. — Это было жестокое время».

Цитата с «гаремом» имела двойной смысл: несмотря на то что ситуация располагала к покупке акций, Баффет по большей части мог смотреть, но не трогать. Один из деловых партнеров National Indemnity—компания, специализировавшаяся на авиационном страховании, - вышла из-под контроля и стала продавать убыточные полисы. National Indemnity попыталась пресечь самоуправство, отменив ее полномочия, но в течение еще нескольких месяцев так и не смогла ее закрыть¹². В бухгалтерских отчетах царила полная неразбериха, и подсчитать общую величину потерь было невозможно. Руководство National Indemnity понятия не имело, во сколько им обойдется вся эта катастрофа, — было лишь понятно, что в худшем случае речь могла идти о десятках миллионов долларов. Топ-менеджеры надеялись, что до таких потерь дело не дойдет, потому что у компании не было подобных сумм. Баффет был раздражен и нетерпелив²⁹⁹.

Всего за пару месяцев, к началу 1975 года, у него накопилось уже довольно много проблем. Чак Рикерсхаузер, партнер юридической компании Мангера, которая теперь называлась Munger, Tolies & Rickershauser, позвонил ему и Мангеру и сказал, что Комиссия по ценным бумагам и биржам собирается возбуждать против них дело о нарушении законов о ценных бумагах. Назревающая, но легко решаемая проблема теперь превратилась в полномасштабную катастрофу.

Рикерсхаузер уже работал на Баффета и Мангера во время сделки с Sees и имел большой опыт работы на рынке, но допустил промашку, посчитав звонок штатного адвоката SEC за совершенно рядовой. Он направил звонившего к главному бухгалтеру Berkshire Верну Маккензи.

Маккензи снял трубку и, к своему великому ужасу, услышал, что с ним хочет поговорить сам Стэнли Споркин, глава отдела контроля за соблюдением законодательства Комиссии по ценным бумагам и биржам, «плохой коп», перед которым трепетали все до единого.

Споркин выглядел так, как будто проводил все вечера, сгорбившись над своим столом и лично разрабатывая обвинения против крупных корпораций. Это заставляло многих из них, впервые в американской истории, дрожать перед SEC (при том что дела далеко не всегда доходили до суда)¹³. Он расспросил Маккензи о Wesco, и о Blue Chip, и о Berkshire, и о многом другом. Он говорил не очень дружелюбно, но, как понял Маккензи, это был его привычный стиль общения. С другой стороны, у Маккензи создалось впечатление, что, по мнению Споркина, если вы богаты, значит, обязательно в чем-то виноваты¹⁴.

Когда Рикерсхаузер узнал, что ему звонил не какой-нибудь штатный адвокат, а сам Споркин, его чуть не хватил сердечный приступ. Споркин был одним из самых известных людей в деловом мире Америки. В некотором смысле у него было больше власти, чем у его босса, председателя SEC.

Внимание Комиссии к Баффету и Мангеру привлек двухлетний проект — они изящно пытались распутать нити, связывавшие несколько принадлежавших им компаний. Сначала они попытались слить Diversified или хотя бы ее часть с Berkshire Hathaway. К 1973 году Diversified стала чем-то большим, чем просто средство для покупки акций Berkshire и Blue Chip. Но для такого слияния необходимо было разрешение Комиссии по ценным бумагам и биржам, а она затормозила сделку. Мангер успокоил Баффета, что ничего серьезного не происходит, и сказал Рикерсхаузеру, чтобы тот «направлял всех, у кого будут вопросы», непосредственно к нему, «если это ускорит работупо нашему делу»¹⁵.

Вместо этого следующие полгода сотрудники Комиссии присматривались к Blue Chip Stamps и другим инвестициям и пришли к выводу, что Баффет и Мангер сознательно сорвали сделку между Wesco и Santa Barbara, предложив более высокую цену за четверть актива с целью поглощения остальной части. По крайней мере, так видели ситуацию руководители Santa Barbara — скорее всего, именно они и сообщили об этом в SEC¹⁶.

И тут Уоррен и Чарли впервые осознали, что Blue Chip оказалась в беде¹⁷. Не успел еще Баффет до конца насладиться своим членством в правлении Post, как ему и Мангеру пришлось столкнуться с серьезными юридическими проблемами. К этому времени Рикерсхаузер уже испытал на собственной шкуре, что значит работать с Баффетом. Однажды он сказал коллеге: «Не нужно подходить слишком близко к солнцу, даже если оно яркое и теплое»¹⁸. Следующие пару лет он проверял то, что можно назвать Законом Термодинамики Рикерсхаузера.

В феврале 1975 года SEC инициировала повестку в суд и начала полноценное расследование покупки Wesco «по делу Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, Уоррена Баффета [sic], НО-784». Сотрудники комиссии предполагали, что Баффет и Мангер совершили ряд мошеннических действий: «Blue Chip, Berkshire, Баффет [sic], отдельно или совместно с другими... возможно, предпринимали действия, которые прямо или косвенно способствовали совершению мошенничества; или сделали ложное заявление относительно существенных аспектов деятельности; или упустили из виду значительные обстоятельства...»

Адвокаты Комиссии сосредоточились на том, что руководство Blue Chip с самого начала планировало поглотить Wesco Financial, но не разглашало этот факт. Покупка активов после провала сделки с Santa Barbara должна была считаться «тендерным предложением», не подлежащим регистрации в SEC³⁰⁰. Это обвинение было самым серьезным, а за ним могло последовать публичное и громкое обвинение в мошенничестве не только против Blue Chip, но также и против Баффета и Мангера лично.

Принимая решение относительно объекта обвинения, Споркин мог выбирать — привлекать его к ответственности или урегулировать дело мирным путем. Во втором случае объект обвинения мог принести извинения без признания собственной вины; он не подтверждал и не отрицал факт совершения мошенничества, но соглашался заплатить штраф. Также в этом случае SEC решала, разглашать ли имена участников соглашения или просто заключить сделку непосредственно с компанией, без упоминания каких-либо имен. Оглашение имен в подобной ситуации если и не ставило крест на карьере, то уж точно могло существенно подпортить репутацию. Поэтому Баффет, который поднялся на олимп благодаря Supermoney, Forbes и Washington Post, был вынужден отчаянно бороться за свое доброе имя.

Расследование продолжало набирать обороты, и Баффету пришлось представить все свои документы — а это была огромная коллекция материалов (как, впрочем, и все его коллекции). Вторгаясь в столь оберегаемую им частную жизнь, адвокаты из конторы Munger, Tolies просматривали бланки регистрации сделок, информацию о недавних покупках активов, записки банкирам, письма в Sees Candies, заметки Верну Маккензи и т. п. и отправляли их в Вашингтон на экспертизу. У Баффета было чувство, что его загнали в угол. Они с Мангером как будто жили в кошмаре, где за ними гнался огромный, громыхающий гигант, а им приходилось бежать со всех ног, чтобы выжить.

Обмен письмами между Munger, Tolies и SEC приобрел невероятные масштабы. Внешне оставаясь спокойным, внутренне Баффет невероятно страдал. Мангер же не скрывал своего беспокойства.

К марту 1975 года расследование перешло в стадию допроса свидетелей. Инспекторы SEC вызвали для допроса Бетти Питерс. «Где ваш адвокат?» — спросили они. «А он мне нужен?» — задала она встречный вопрос. «Обычно все приходят с адвокатами», — ответили они. «А вы разве не хотите просто узнать, что произошло?» — спросила Бетти, и они допросили ее без адвоката.

Затем вызвали Мангера. Он тоже пришел без адвоката — зачем Чарльзу Мангеру еще один юрист? Он попытался опровергнуть обвинение против Blue Chip в срыве сделки между Wesco и Santa Barbara и объяснить, почему Blue Chip заплатила за активы Wesco больше, чем они стоили на самом деле. Конечно, они думали о полном контроле, но это были «долгосрочные планы», возможные только в том случае, если сделка между Wesco и Santa Barbara не состоится. Однако когда речь зашла о том, что Баффет и он, Мангер, предлагали Винченти работать на них, и «обхаживали» Бетти Питерс ради голосов членов ее семьи, обсуждение пошло по кругу. Мангер постоянно прерывал штатного юриста SEC Ларри Сейдмана и начинал читать ему лекции. «Мы хотели выглядеть справедливыми по отношению к Лу Винченти и Бетти Питерс», — говорил он¹⁹. Но юристы SEC никогда не встречались с несговорчивым Винченти, поэтому им сложно было понять логику Мангера. «А что насчет акционеров Blue Chip?» — спросил Сейдман. Он не понимал, зачем они так расщедрились по отношению к акционерам Wesco, практически все акции которой к тому времени были в руках арбитражеров.

Эти люди купили активы Wesco, зная, что в случае удачной сделки они будут стоить столько, сколько предлагала Santa Barbara. Они частично перестраховались, купив акции Santa Barbara, аналогично тому, как Graham Newman когда-то купила акции Rockwood в обмен на платежные квитанции торгового склада, на котором хранились какао-бобы. Но когда сделка с Wesco провалилась, это было как если бы цены на какао-бобы резко упали³⁰¹. Так какой же смысл был в том, чтобы выступать на стороне арбитражников и поддерживать высокую цену?

Мангер достал свое последнее оружие — слова Бенджамина Франклина. «Мы чувствовали, что просто обязаны быть справедливыми по отношению к акционерам. Нам по душе идея Бена Франклина о том, что честность — это самая лучшая политика. И у нас в мозгах не укладывалось, как можно в такой ситуации пытаться снизить цену»²⁰.

Этот аргумент, похоже, сбил Сейдмана с толку, но даже Мангер признал, что детали этого дела выглядели неприглядно. Он умолял Сейдмана отвлечься от деталей и взглянуть на общую картину. «Если внимательно рассмотреть все материалы дела, станет понятно, что мы обошли юридические требования только для того, чтобы правильно поступить с людьми, которые этого заслуживают. Могу лишь надеяться, что вы придете к выводу о том, что этот поступок не заслуживает какого-либо наказания... Если же мы что-то сделали не так, это не было преднамеренным».

Когда пришла очередь Баффета, у него спросили, почему он и Мангер не позволили Wesco утонуть, чтобы подешевле купить их акции. «Мне кажется, репутация Blue Chip в деловом мире сильно пострадала, если бы мы так поступили, — сказал Баффет. — Кто-то бы точно пострадал». «Ну и что?» — спросили его. «А то, что для нас было важно, как руководство Wesco относится к нам. Вы думаете, что мы могли наплевать на других людей, так как нам принадлежал контрольный пакет акций. Но Лу Винченти не обязан был работать на нас, а если бы он почувствовал, что мы какие-то разгильдяи, он мог запросто уволиться».

Баффет, который, как и Мангер, поразил адвокатов тем, что пришел на встречу сам, проделал большую и полезную работу. Он приезжал в Вашингтон несколько раз, терпеливо объяснял, как работает Blue Chip, описывал свои основные инвестиционные принципы и рассказывал о своем детстве в Вашингтоне. Он произвел благоприятное впечатление на Сейдмана, но ход расследования контролировал старший юрист SEC, девизом которого было: «Они не пройдут», за что его даже прозвали «тигром»²¹. Он считал, что дыма без огня не бывает, и не позволял выйти сухим из воды буквально никому. Аргументы Баффета показались ему неубедительными²².

Сотрудники SEC продолжили расследование. Казалось, они восхищались запутанными лабиринтами внутри империи Баффета. В зону их пристального внимания попала и история с конфиденциальной информацией San Jose Water Works²³ — закрытого инвестиционного фонд Source Capital, который Мангер посчитал интересным «сигарным окурком», купив 20% его акций, и навел в нем порядок. К тому времени фондовый рынок потихоньку восстанавливался. В 1975 году триумфально вернулся к жизни Sequoia, фонд Руана, показавший рост активов на 62% против роста рынка всего на 37%. В том же году Мангер вернул деньги партнеров с прибылью в 73%. Он отказался от комиссии и свернул партнерство. Объяснять, почему его замысловатая империя более не считала нужным покупать дешевые акции по мере укрепления рынка, становилось все сложнее и сложнее. Расследование шло полным ходом. Оно обрастало все новыми волосатыми конечностями, как у тарантула.

Рикерсхаузер с головой погрузился в сложную и запутанную схему финансовых инвестиций Баффета и Мангера. В центре схемы находился Баффет, владевший акциями Blue Chip, Diversified и Berkshire. Он распихал их по такому большому количеству карманов, что у Рикерсхаузера кружилась голова³⁰². Все знали, что Баффет, как большая белая акула, просто не может удержаться от покупки акций. Найди он хоть десять долларов, он бы сразу же потратил их на акцию Blue Chip, Diversified или Berkshire, которую положил бы в ближайший ящик. После того как они с Мангером купили первые 25% акций Wesco, Рикерсхаузер наконец убедил его в том, что нужно покупать акции только через официальные тендерные предложения, чтобы избежать обвинения в нарушении правил²⁴. Сложный перекрестный холдинг, который создал Баффет, заставлял думать, что он что-то скрывает. Рикерсхаузер смотрел на эту запутанную схему и впадал в отчаяние — «где-то там наверняка можно было что-то раскопать»²⁵. Он не думал, что у SEC будут достаточно веские доказательства, чтобы вынести приговор, но тем не менее она могла попытаться выдвинуть свое обвинение.

По большому счету, Мангер был никудышным игроком, его финансовое состояние было смехотворным по сравнению с состоянием Баффета. Он попался в сети SEC как мелкий сообщник. Но поскольку Blue Chip была его территорией и он играл ведущую роль в истории с Wesco, SEC уделяла ему особое внимание²⁶. «У нас действительно очень сложная схема деятельности, и теперь, к нашему сожалению, мы поняли, что она еще и не слишком разумная, — признался он Сейдману. — Мы пытались одновременно жонглировать огромным количеством мячей и уделять каждому из них достаточно времени, чтобы не было путаницы».

Несмотря на заявления Баффета и Мангера и тот факт, что SEC не нашла ничего компрометирующего в сделках с San Jose Water Works и Source Capital, юристы комиссии продолжали расследование. «Тигр» рекомендовал Споркину предъявить обвинение лично Баффету и Мангеру. Его не убедили их заявления, и он считал, что они преднамеренно сорвали сделку между Wesco и Santa Barbara, заплатив за акции Wesco больше положенного. Его совершенно не тронули слова «Никто же не пострадал!», сказанные в оправдание такого поступка, — он считал, что в своих рассказах «эта парочка» вдавалась в излишние подробности, в которых совершенно не было необходимости²⁷.

Рикерсхаузер написал Споркину письмо. Он умолял его не предъявлять обвинение Баффету и Мангеру, «людям, которые относятся к своим именам и репутации как к самому дорогому сокровищу», потому что «большинство поверит в злые умыслы любого человека, которого преследуют в судебном порядке». Даже если бы Баффет и Мангер согласились на мирное урегулирование, не признав, но и не отрицая свою вину, то занесение их имен в соответствующие списки нанесло бы им «ужасный, необратимый ущерб», потому что «хорошая репутация Комиссии автоматически и безжалостно разрушит доброе имя» ответчиков. «Большую силу нужно использовать с осторожностью, — писал он. — В бизнесе возможны небольшие оплошности, которые не должны влиять на репутацию людей, ценящих ее превыше всего»²⁸. Он умолял не портить репутацию Баффета и Мангера, согласившись на признание незначительных, технических нарушений со стороны Blue Chip, без упоминания каких-либо имен.

Можно представить, в каком состоянии находился Баффет все это время. Но он приложил все усилия, чтобы его сотрудники оставались невозмутимыми и спокойными, потому что их в любой момент могли вызвать на встречу с юристами SEC. Рикерсхаузер делал все, что в его силах, чтобы представить своих клиентов как порядочных граждан из прекрасных образцовых семей. Он послал в Комиссию их биографии, уделяя особое внимание их благотворительной деятельности, большому количеству компаний, в которых они были членами правления, факту пребывания Говарда Баффета в Конгрессе

55,9%

Уоррен Баффет

51,9%

Уоррен Баффет как единственное доверенное лицо или одно из доверенных лиц

-'ч

0,36%

\

Diversified Retailing Со., Inc

(?)

_i_

Неизвестная дочерняя компания (компании)

(?)

_А_

Associated Retail Stores, Inc.

100%
	National Fire And
	Marine Insurance
	Co.

100%

I

f N

Kerkling Reinsurance Corp.

V_'_)

Составлено Дэниелом Линчем. Источник: Верн Маккензи (по состоянию на 1977 год)

4,9% 11,4% 13,0% 0,2% 5,0%

+ I I_I I

Blue Chip

2,0%

0,1%

20,95% 22,48% 80,1%

Сьюзан Баффет, жена Уоррена Баффета

Младший ребенок Уоррена и Сьюзан Баффет

4,0%

2,5%

_\

99,9%

97,7%-

100%

100%

100%-

100%-

^L100%-

Texas United Insurance Со.

Lakeland Fire & Casualty Co.

The Insurance Co. of Iowa

Home & Automobile Insurance Co.

Cornhusker Casualty Co.

5,0%

0,2%

5,0% 0,3% 4,4%

I I HI |

13,1%

The Illinois № IBank and Trust Co. of Rockford

Brown Building Corporation

Aero Coverages, Inc.

Bourne Mills of Canada, Inc.

Gateway Underwriters Agency, Inc.

K&W Products, Inc.

Sun Newspapers, Inc.

Transportation Facilities, Inc.

100% ^J

100% —

100% —

100% -

100%-

100%-

100%

99,0% 100%

100%—1

7,3%

Detroit International Bridge

3,3%

и миллионам долларов налогов, которые Баффет заплатил начиная с момента подачи его первой налоговой декларации в четырнадцать лет. Если судить по этому документу, Баффет вкалывал так, как будто от этого зависела его жизнь.

Мангер смирился со своим положением. «Если полицейский не отстает от тебя на протяжении пятисот миль, — говорил он Баффету, — тебе придется заплатить штраф».

Рикерсхаузер изо всех сил пытался достучаться до сердца Споркина: «Сложные финансовые отношения господ Баффета и Мангера... очевидно, создали у вас впечатление, что им становится трудно соответствовать различным законным требованиям, — писал он, делая упор на то, что они старались соблюдать букву и дух закона. — Они хотят упростить свои финансовые схемы и постараются сделать это как можно быстрее»²⁹.

Когда их опрашивали юристы SEC, они рассказали, что именно подразумевают под таким упрощением. «Возможно, в будущем мы сольем активы Blue Chip и Berkshire, — говорил Баффет, — но у Blue Chip слишком много юридических проблем, и, пока не будут разрешены хотя бы некоторые из них, сложно считать это справедливой сделкой. Если бы дело было только во мне, мы обязательно объединили бы наши активы. И наши предприятия остались бы более-менее такими же, как сегодня, но с гораздо меньшими осложнениями. Мне эти осложнения совсем не нравятся, хотя у вас может сложиться обратное впечатление. У меня нет достаточного количества людей, способных всем этим заниматься. Сначала эта схема казалась мне довольно простой, но теперь это совсем не так»³⁰.

Когда юрист SEC спросил, есть ли у Баффета «план действий на случай экстренного упрощения», Мангер ответил: «Можете не сомневаться. Он разработал несколько таких планов еще до того, как это расследование началось»³¹.

Решение Споркина во многом зависело от Рикерсхаузера. По словам Споркина, Рикерсхаузер «был одним из немногих адвокатов, мнению которых я доверял на 100%». Споркин считал, что Рикерсхаузер не только блестящий адвокат, но и честный, прямой и порядочный человек, в котором нет ни капли лицемерия. В свою очередь, Рикерсхаузер обхаживал Споркина, убеждая его, что Баффет — «самый порядочный и благородный человек, с которым вы когда-либо встречались и который станет самым великим человеком на Уолл-стрит». Услышав это смелое заявление от любого другого человека, Споркин, скорее всего, проигнорировал бы его, но поскольку эти слова исходили от Рикерсхаузера, он счел их искренними и обоснованными³². Споркин чувствовал большую ответственность, поскольку в его власти было как осудить Баффета и Мангера, так и избавить от наказания. Он считал, что обвинитель должен различать честного человека, допустившего оплошность, и жулика, который заслуживает наказания. И он понимал, что Баффет и Мангер совсем не жулики, а просто оступившиеся бизнесмены³³.

Гигант решил не душить Blue Chip в железных объятиях³⁴.

Компания согласилась с решением SEC о том, что она не признает, но и не отрицает, что пыталась сорвать сделку между Santa Barbara и Wesco за счет покупки акций последней и что искусственно поддерживала рыночную цену акций Wesco в течение трех недель³⁰³. Blue Chip пообещала никогда снова не делать того, чего она не признала³⁵.

В мировом соглашении не было упомянуто никаких имен. Шумиха вокруг этого дела была минимальной и быстро угасла. Добрые имена и репутация Баффета и Мангера остались незапятнанными.

Две недели спустя SEC выбрала Баффета в члены жюри присяжных заседателей по делам, связанным с раскрытием информации компаниями. Это было не просто прощение, это было началом нового этапа в его жизни³⁶.

Глава 40. Как руководить бизнесом, а не публичной библиотекой

Вашингтон • 1975-1976 годы

Однажды в начале 1975 года подруга Сьюзи Баффет Юнис Дененберг заехала к ним в гости, прошла в гостиную и села на покрытый собачьей шерстью диван. Сьюзи отвернулась, чтобы не смотреть на нее, включила кассету и запела. Дененберг осталась очень довольна. Сьюзи рассказала, что мечтает стать профессиональной певицей, но боится что-либо предпринимать. Дененберг перезвонила на следующий день и сказала: «У меня есть для тебя агент». Она наняла Боба Эдсона (помощника преподавателя музыки в Мидлендском колледже), чтобы собрать группу и организовать концерт в ночном клубе Steam Shed. Клуб находился в Эрвингтоне, крошечном городе в предместьях Омахи, где Сьюзи и Дотти когда-то пели в хоре церкви своего отца. Сьюзи нервничала, но все вокруг были воодушевлены предстоящим событием. Сомнения оставались только у Дока Томпсона, который сказал: «Я не понимаю, с чего это ты хочешь петь в барах».

В тот вечер, когда Сьюзи впервые выступала перед публикой, состоявшей исключительно из ее друзей, она настолько волновалась, что попросила Уоррена не приезжать. Одетая в длинное, расшитое блестками платье, она здоровалась и разговаривала с людьми — короче, всячески оттягивала свой выход, пока Дененберг не вытолкнула ее на сцену. Она спела Call Me Ареты Франклин, You Make Me Feel So Young Синатры, YouVe Made Me So Very Happy рок-группы Blood, Sweat 8c Tears и свою любимую композицию The First Time Ever I Saw Your Face Роберты Флэк — все песни были проникновенными, страстными и романтичными. Сьюзи обнаружила, что публика симпатизирует ей. Она чувствовала от этих людей, собравшихся вместе, такую же отдачу, какую ощущала, общаясь с ними по отдельности¹. И это стало для нее самым большим подарком. Она поняла, что хочет петь в кабаре.

Однако несколько недель спустя Сьюзи пришлось отвлечься от репетиций и поехать в Кармель, чтобы помочь золовке, Берти, ухаживать за ее младшей дочерью Салли, умиравшей от опухоли головного мозга. Брак Берти с Чарли Снорфом находился на грани расторжения.

Когда Салли умерла, Берти как будто выпустила на свободу свои прежде застывшие эмоции. «Салли была замечательным человеком, удивительным и проницательным. Для своих семи лет она очень хорошо разбиралась в людях, — говорила Берти. — Однажды она сказала мне: “Мам, вы с папой так одиноки”. Я думаю, когда умирает кто-то очень близкий, он как бы завещает тебе что-то. Салли завещала мне чувство собственного

достоинства, которое позволило мне раскрыться. Мне кажется, что через мое сердце прошел высоковольтный ток, и я больше не могла скрывать свои чувства».

У Берти и Сьюзи всегда были особые отношения, но после того, как Салли умерла, а Берти начала относиться к жизни иначе, Сьюзи и сама Берти внезапно обнаружили, что их отношения вышли на новый уровень. «Я всегда любила Сьюзи, и она занимала особое место в моей жизни, — говорила Берти. — Она была единственным человеком, с которым я могла поговорить о своих чувствах. Ни с кем из своей семьи я не могла себе этого позволить».

Ее брат совсем по-другому отреагировал на смерть племянницы. «Он позвонил своим друзьям, гостившим в доме Баффетов в Лагуна-Бич, и сказал: “Мы потрясены — ведь всего неделю или две назад мы отдыхали все вместе”, — рассказывала Мэри Холланд. — Я спросила его, что произошло, но он ответил: “Я не могу больше разговаривать”, — и повесил трубку».

В то время Уоррен был настолько занят, что у него не оставалось времени на переживания. SEC заканчивала свое расследование. Кей Грэхем настолько очаровала его, что он буквально не мог насытиться общением с ней. А когда Уоррен был одержим чем-то или кем-то, он не мог прекратить думать об этом ни на минуту и уделял объекту восхищения столько внимания, что это иногда напрягало окружающих. Однако когда бизнес снова пошел в гору, он в тот же миг ухватился за возможность снова работать. По словам Мангера, Баффет «никогда не позволял своим «небольшим увлечениям» мешать главной страсти»². Однако Кэтрин Грэхем вряд ли можно было назвать «небольшим увлечением». Чуть раньше он решил посмотреть, что будет, если ее познакомить с Мангером, самым большим умником из всех, кого он знал. «Кей была очень обязательным человеком. Я мог передать ей для ознакомления какие-то безумно сложные финансовые отчеты, и она корпела над ними и выслушивала мои мысли относительно их. Однажды я сказал ей: “Ты должна познакомиться с Чарли”. Я восхвалял его как мог, и наконец она приехала в Лос-Анджелес, чтобы встретиться с ним.

И вот она сидит в этом захудалом офисе и достает свой желтый блокнот, чтобы делать заметки в процессе разговора. Чарли приосанился — сама мысль о том, что его мысли настолько важны, что их будет фиксировать самая влиятельная женщина в мире, привела его в восторг».

Мангер просто не мог не покрасоваться. Он уже переписывался с Грэхем и в одном из писем написал: «С вами я как будто сбрасываю лет тридцать и веду себя как Том Сойер с Бекки Тэтчер. Мне кажется, что в данной ситуации будет вполне достаточно Уоррена, делающего глупости за нас обоих»³.

Однако как бы легкомысленно она ни заставляла Уоррена себя вести, он серьезно относился к ее обучению основам бизнеса. «Я пытался научить ее бухгалтерскому учету. Когда я привез ей годовые отчеты, она сказала лишь: “Ох, Уоррен, опять учиться?” Но я был непреклонен». Баффет считал ее сына Дона «невероятно умным», «обладающим практически фотографической памятью, чем не мог похвастаться ни один мой знакомый». В качестве особого доверия к семье Грэхем Уоррен выписал на имя Дона доверенность с правом голоса по своим голосующим акциям. Теперь, приезжая в Вашингтон на ежемесячные собрания членов правления, Баффет останавливался только у Кей. Ей не нравилось, как он одевается, но на это он ей ответил: «Я одеваюсь так же, как и Дон. В этом вопросе мы с ним были единодушны».

Баффет знал, что Кей ведет себя как «очень, очень мудрая женщина, пока вы незач трагиваете темы, которые причиняют ей боль. Но она очень хорошо разбирается в людях». Чем ближе они становились друг другу, тем смелее Баффет высказывался насчет ее поведения с членами правления. Он понимал, что она не так сильно зависит от мнения других, как ей казалось. Однажды он отозвал ее в сторону и сказал: «Не надо больше просить помощи у директоров. Ты же сама не хочешь этого делать». И она послушалась его.

Деловые и личные связи между Грэхем и Баффетом стали настолько прочными, что Уоррен пригласил Кэтрин и Дона присоединяться к очередной встрече Graham Group, которая должна была состояться в 1975 году в Хилтон-Хед. Дон произвел хорошее впечатление на остальных приглашенных своими скромными манерами и разумными суждениями. Под хрупкой аристократичной внешностью Кей многие сразу же разглядели ее уязвимость и скромность, которые так привлекали в ней Уоррена. Поэтому, несмотря на царственную внешность и знакомство с сильными мира сего, она быстро нашла общий язык с большинством участников. Она искренне хотела поладить со всеми, хотя и продолжала считать, что мужчины превосходят женщин во всех сферах жизни. Со вкусом одетая и прекрасно причесанная Кэтрин — живое воплощение идеала — с коктейлем в руке скользила между собравшимися. Кто-то заговорил о политике, и она ответила: «А Генри считает то-то и то-то», имея в виду Киссинджера. Невозможно было ею не восхищаться.

На этой встрече впервые выступила Сьюзи Баффет. Билл Руан принес диаграмму роста цен на золото, достаточно впечатляющего за последние пять лет. Он спросил, стоит ли его покупать. Все подумали, что он шутил, а оказалось, что он действительно покупал золотые монеты, и это было довольно прибыльно⁴.

Генри Брандт отозвал Баффета в отдельную комнату и попросил пообещать, что акции Berkshire не упадут ниже 40 долларов за штуку. К октябрю 1975 года цена на акции упала практически вполовину — два года назад они шли по 93 доллара. «Я тебя, конечно, люблю, — ответил Баффет, — но этого пообещать не могу». Брандт ответил, что «это катастрофа» или что-то в этом роде. Он вложил в эти акции все, что у него было.

И это действительно была катастрофа. Фондовый рынок в целом возвращал утраченные позиции, a Berkshire и не думала. Брандт испугался и позвонил Баффету, который предложил выкупить его акции по 40 долларов за штуку. Тогда Брандт позвонил Уолтеру Шлоссу и сказал: «Уоррен платит мне сорок долларов за акцию, а я хочу пятьдесят. Что делать?»

Шлосс был самым осторожным и осмотрительным из покупателей «сигарных окурков». На встречах Graham Group все остальные подшучивали над его инвестиционным портфелем, в котором находились акции обанкротившихся металлургических предприятий и производителей автомобильных запчастей. «Ну и что, — говорил Шлосс. — Зато я не переживаю и хорошо сплю по ночам». Он занимался достаточно простыми операциями, используя философию Грэхема в ее самом чистом виде. Шлосс работал в Tweedy, Browne и каждый день возвращался домой в пять часов, но его результаты были феноменальны.

И теперь Брандт говорил ему, что хочет избавиться от акций Berkshire, а это полностью противоречило всем принципам философии «сигарных окурков». Шлосс уламывал Брандта два часа: «Твои деньги в руках у самого умного парня в мире. Уоррен

не заставляет тебя платить за управление твоими средствами. Ты сделаешь огромную ошибку, если продашь свои акции». Шлосс думал, что убедил его. Но состояние американской экономики к тому времени способствовало пессимизму. По словам Шлосса, в понедельник он позвонил своему брокеру и продал половину акций своей жены⁵.

Сразу же после этого президент Форд отказался поддержать бюджет Нью-Йорка, стоявшего на пороге банкротства. Газета New York Daily News четко выразила общие настроения в огромном заголовке «Форд говорит городу: “Катись к черту!”»⁶.

Партнеры, которые получили акции Berkshire в 1970 году по 40 долларов за штуку, увидели, что пять лет спустя они не стали ни на цент богаче. «Любому, у кого были наши акции, — говорил Мангер, — казалось, что очень долгое время ничего хорошего не происходит. А с таким положением вещей они, по большему счету, никогда еще не сталкивались. Отчет выглядел ужасно, но планы на будущее, пока не ясное, но вполне возможное, выглядели куда более оптимистично».

Тем не менее собственный капитал Баффета приближался к тому уровню, при котором он закрывал партнерство. И все же, несмотря на очевидные проблемы, способные напугать кого угодно, сам Уоррен практически не волновался. Имея в руках компании, он продолжал покупать, покупать и покупать. В 1974 году, до начала расследования SEC, Berkshire владела 26% акций Blue Chip. И хотя в 1975 году во время разбирательства с Omni Баффет немного притормозил, но все-таки купил акции Berkshire от имени Diversified. К 1976 году он покупал через Diversified акции и Berkshire, и Blue Chip. В конечном счете Berkshire принадлежало больше 41% Blue Chip — так что теперь ему и Сьюзи принадлежало 37% акций, как напрямую, так и через владение Berkshire Hathaway.

В 1976 году акции Berkshire все еще ценились невысоко, поэтому Баффет нашел другой способ извлечь выгоду из ситуации. Он уговорил свою мать, «которая не особо заботилась о деньгах», продать свои 5272 акции Berkshire в пользу Дорис и Берти. За 5440 долларов и вексель на 100 000 долларов каждая из них получила по 2636 акций (то есть купила акции по 2 доллара)³⁰⁴. Баффет, который рассматривал долги как что-то неправильное, чуть ли не преступное, считал, что стоимость акций Berkshire (по 40 долларов за штуку) настолько низка, что был готов дать сестрам по 95% средств для их покупки, лишь бы только они сделали то, что он просил. По мнению Баффета, покупая акции на таких условиях, его сестры в скором времени могли бы стать богатыми³⁰⁵. Кроме того, эта операция позволила бы им избежать выплаты огромного налога на наследство.

«Моя мать не возражала против моего предложения, да и время было подходящим. Мне кажется, это стало одним из самых важных поступков за всю ее жизнь. Второй раз такой шанс не выпадает».

Материальные ценности продавались за гроши практически повсеместно. Примерно в то же самое время Том Мерфи предложил Уоррену купить телевизионную станцию. Баффет считал, что это великолепная идея, но, к сожалению, не мог себе этого позволить, иначе возник бы конфликт с Washington Post, которой также принадлежали телевизионные станции. А так как он был членом совета директоров Post,

покупка противоречила бы ограничениям Федеральной комиссии по связи³⁰⁶. «Что из того, чем я занимаюсь, мне не принадлежит?» — спросил он себя. Крепко задумавшись, он вспомнил, что ему не принадлежит Grinnell College. Первая станция, которую он присмотрел, уже была продана, но по рекомендации Баффета Grinnell за 2 миллиона долларов купил станцию в Огайо под названием Dayton, которая стоила 13 миллионов долларов. Часть денег они получили в виде займа, с которым им помог Сэнди Готтес-ман. Брокер, организовавший эту сделку, назвал ее лучшей за последние двадцать лет⁷.

Однако для того чтобы акции упали в цене, а города типа Нью-Йорка оказались на грани банкротства, имелись свои причины. Дикая инфляция, неконтролируемые расходы на рабочую силу и нестабильные трудовые отношения душили экономику. СМИ были подвержены этим бедам больше, чем другие предприятия. Срок действия коллективных договоров сотрудников Washington Post истекал сразу после встречи в Хилтон-Хэд, 1 октября 1975 года в четыре утра. Некоторые из печатников вывели из строя огнетушители, слили масло, разобрали механизмы и разорвали электропроводку. Они изрезали рулоны газетной бумаги, устроили пожар, разбили голову диспетчеру печатного цеха и оставили его истекать кровью⁸. Грэхем приехала в течение часа и прошла в здание под прицелом телекамер и взглядами пожарных, полицейских и сотен пикетчиков.

Отношения Post с некоторыми профсоюзами «были крайне нестабильными», рассказывал Дон Грэхем³⁰⁷. Враждебно настроенные рабочие считали руководство «некомпетентным», как писала позже Кей, «и в то же время способным сделать их козлами отпущения во всех ситуациях, в которых оно было виновато»⁹. После долгих лет сдерживания негативных настроений представители руководства вели напряженные и тяжелые переговоры с профсоюзами, контракты с которыми истекли одновременно.

Большая часть профсоюзов, за исключением печатников, продолжала работать, что было особенно важно для переговоров с Гильдией журналистов. Используя чужие типографии и вертолеты для перевозки нужных работников за кордоны пикетчиков, Post начала издавать сокращенную версию газеты уже через день после начала забастовки. Однако после того как забастовка стала приобретать угрожающие масштабы, Грэхем испугалась, что газета пошла не по тому пути. Менеджеры и рабочие-штрейкбрехеры могли печатать лишь половину обычного тиража. Рекламодатели все до единого переметнулись к главному конкуренту Post — Evening Star. Буквально через несколько дней обычный выпуск Star настолько распух из-за размещенной в нем рекламы, «что его было сложно поднять или удержать в руках»¹⁰.

«Мне позвонили сотрудники газеты, испугавшиеся, что Кей не выдержит напряжения. Вместе ней мы прошли за кордон пикетчиков. Кей держалась смело, но я видел, как она разрыдалась, когда взяла в руки выпуск Star. Они пытались уничтожить Post, копируя ее формат и нанимая на работу ее бывших сотрудников. Кей лишилась сна и могла позвонить мне посреди ночи».

Перед лицом угрозы такая женщина, как Кэтрин, которую редактор газеты Говард Симонс назвал «злая Кэтрин», могла вести себя крайне необычно.

«На самом деле она не была злой Кей. Она была неуверенной Кей. Чувствуя опасность, она вполне была способна пронзительно завизжать. Если ситуация выводила ее из себя, она могла вести себя как животное, загнанное в угол. Как будто она осталась сама по себе и не было никого, способного ее поддержать. В такие моменты никто не знал, что делать. Именно тогда на сцене появлялся я. Муж, мать, директора компании никогда не поддерживали ее. Поэтому где-то глубоко в ее мозгу укоренилась мысль, что ее окружают враги и в любой момент может случиться что-то плохое.

Но она всегда знала, что я был на ее стороне. Это не означало, что я согласился бы на что угодно или поверил бы во все, что она говорит. Но я был на ее стороне. И никогда бы ее не покинул».

У «злой Кэтрин» были некоторые общие черты с Лейлой Баффет. И Уоррен гордился тем, что оказался единственным человеком, который завоевал доверие Кей.

К этому времени он настолько хорошо разбирался в мотивах поведения людей, что прекрасно понимал, что происходит с Грэхем, и был в силах помочь ей справиться с этой проблемой. Он научился этой проницательности у Сьюзи и теперь использовал ее в отношениях с другими людьми. Его чутье оказалось безошибочным. Он мог помочь людям, испытывавшим беспокойство, понять разницу между человеком, действительно находившимся в опасности, и тем, кем движет беспричинный страх.

По словам члена правления Арджея Миллера, «Кей думала, что Уоррен может творить чудеса, — и иногда так и было». Уоррен был откровенным человеком, и она была уверена в нем. Баффет учил рассматривать ситуацию со всех сторон и не навязывать окружающим свои суждения. Этому он также научился у Сьюзи и теперь пытался сделать так, чтобы Кэтрин поверила в себя и без его присутствия. Но она была слишком не уверена в себе. «Не думаю, что у него хоть что-то получилось, — говорил Миллер, — хотя если бы кто и смог привить ей уверенность, это был бы он». Но Кей нужно было, чтобы Уоррен все время был рядом.

В течение следующих шести месяцев Post продолжала выпускать газету, попутно тратя массу сил на бесплодные переговоры, угрозы, насилие, психологическую войну и постоянную борьбу за то, чтобы удержать Гильдию журналистов от забастовки из солидарности с другими профсоюзами. Сотрудники делали все, что было в их силах, чтобы удержать газету на плаву. Так, Дон Грэхем работал укладчиком и подкатывал огромные тяжелые рулоны газетной бумаги к печатным машинам.

«Некоторые, включая и тех, кого Кэтрин уважала больше всего, говорили ей: “Бросай это дело, или все потеряешь”. Они боялись, они страдали из-за того, что газета не выходит в нормальном режиме, и не хотели дожить до момента, когда Star возьмет верх над Post. Я же выступал против таких мер и поэтому сказал ей: “Я предупрежу тебя перед наступлением переломного момента”».

В понимании Баффета переломный момент возникает тогда, когда конкурент вырывается вперед настолько, что изменить ничего невозможно. «О приближении этого момента могут свидетельствовать многие признаки: отношение к вам подчиненных, впечатление, которое складывается в обществе, сравнительная степень эффективности рекламы у вас и у ваших конкурентов. Вы просчитываете вероятность того, что ваши читатели поменяют свои привычки. Конечно, им могут не нравиться те или иные репортажи или разделы газеты, но переломный момент наступает тогда, когда люди начинают массово покупать другую газету».

«Видимо, мое спокойствие передалось и Кей. Она поверила мне — и хорошо сделала. Я относился к ее проблемам как к своим собственным и достаточно разбирался в бизнесе».

«Пока Уоррен поддерживал ее, у нее было достаточно мужества, чтобы продолжать бороться за свою компанию», — подчеркивал Джордж Гиллеспи¹¹.

И хотя почти все служащие Post, кроме печатников, продолжали работать, над теми, кто пересекал кордоны пикетчиков, постоянно висела угроза насилия. Их автомобилям постоянно прокалывали шины, а семьям угрожали по телефону. Какой-то забастовщик постоянно стоял с плакатом: «Филу Грэхему нужно было стрелять не в себя». Чтобы как-то поднять боевой дух, Грэхем, Баффет и Мэг Гринфилд занялись разноской газет в цехе экспедиции. Баффету нравилось снова заниматься делом, которому он посвятил так много времени в детстве.

Через два месяца после начала забастовки руководство Post сделало окончательное предложение печатникам, но те его отклонили¹². Забастовка продолжилась. Грэхем начала нанимать штрейкбрехеров. Печатники же оставались в своих пикетах, как будто надеялись, что с ними еще кто-то будет разговаривать. За последующие несколько месяцев газета договорилась с другими профсоюзами и вернула и читателей, и рекламодателей, несмотря на то что забастовка и достаточно негативное освещение ее в СМИ продолжались в течение всей весны.

В то время как Грэхем постепенно вытягивала из пропасти свою компанию¹³, Баффет и Мангер наконец заключили сделку с SEC. Баффет пригласил Мангера в ресторан Johnny’s Cafe, где за стейком они закончили составлять план «упрощения бизнеса». Во-первых, Баффет решил отказаться от работы в FMC. Во-вторых, Blue Chip должна была продать свои акции Source Capital¹⁴, a Berkshire и Diversified — заново разработать механизм слияния, отмененного в начале 1975 года в связи с расследованием SEC. По просьбе Бетти Питерс Wesco (80% акций которой владела Blue Chip) оставалась акционерной компанией открытого типа с Мангером во главе совета директоров. Также они отсрочили слияние Blue Chip с Berkshire Hathaway до тех пор, пока не будет достигнута договоренность о сравнительной стоимости компаний.

Тяжелые времена для Berkshire и Post, требовавшие пристального внимания Баффета, потихоньку уходили в прошлое. Заседания членов совета директоров Post наконец-то протекали в спокойной атмосфере, и Грэхем начала подумывать о расширении своей империи.

В ту пору газеты расхватывали направо и налево. «Кей хотела купить их себе, потому что не хотела, чтобы их купил кто-то другой», — говорил Баффет. «Подскажи, что делать», — просила она его. Баффет запретил ей обращаться за помощью к совету директоров, но она все еще не могла до конца отказаться от этой привычки. «Нужно было заставить ее думать своей головой», — говорил Баффет. Благодаря ему она поняла, что неправильно платить слишком много только потому, что ты очень хочешь это купить. Нетерпение не приводит ни к чему хорошему. В течение долгого времени Post практически не приносила дохода и развивалась очень медленно. Баффет открыл глаза Кэтрин на важность покупки акций собственной компании в момент снижения цены, с тем чтобы уменьшить количество акций на руках акционеров. Это позволяло увеличить размер каждого куска пирога. Под чутким руководством Баффета Post избежала некоторых ошибок и стала в результате намного более прибыльной компанией¹⁵.

Баффет, привыкший постоянно что-то брать, впервые в жизни обнаружил себя в роли дающего и в случае с Грэхем явно этим наслаждался. «Мы говорили о ее делах и встречах с людьми, которые пугали ее до чертиков. Она знала, что ее хотят напугать, это ей совершенно не нравилось, но она ничего не могла с этим поделать».

«В конечном счете я сказал, что хочу, чтобы она воспринимала себя естественно, а не как отражение в кривом зеркале. Я искренне хотел, чтобы она почувствовала себя более уверенно в отношении своих мыслей и действий. Можно сказать, я наслаждался тем, что создавал ее заново. И у меня даже что-то получалось, хотя я и слишком поздно начал».

В свою очередь, Кэтрин пыталась привить Баффету некоторый лоск и блеск, а Мангер писал ей о Баффете: «Я прекрасно понимаю, чьи именно недостатки вы там исправляете»¹⁶. Баффет и Грэхем встречались очень часто, и она делала все, чтобы привнести в его жизнь больше стиля.

«Кей пыталась переделать меня в лучшую сторону, но делала это медленно, чтобы я не заметил. Это было очень забавно. Она так старалась вылепить из меня что-то новое, но у нее ничего не получалось. Однако у нее было намного больше жизненного опыта, чем у меня, это точно». Однажды Баффет узнал, что, по мнению Грэхем, в ресторанах едят только неотесанные выскочки. «В элитных кругах Вашингтона предметом особой гордости считался собственный повар. Самый большой комплимент на вечеринке звучал так: “Надо попробовать отбить вашего повара” или “Вы, должно быть, выписали повара из Франции”. Кей, как и все в Вашингтоне, заботилась о таких вещах. Поэтому ее обеды были довольно вычурными, хотя для меня она делала исключение».

Повар получал особые распоряжения относительно предпочтений Уоррена в еде. «Брокколи, спаржа и брюссельская капуста выглядели для меня все равно что блюдо из китайских насекомых, расползающихся по тарелке. От цветной капусты мне плохо, морковь я не перевариваю. Я не люблю сладкий картофель, а от ревеня меня тошнит. Мои овощи — это зеленая фасоль, кукуруза и горох. Я люблю спагетти и горячие сэндвичи с сыром. Я обожаю мясной пирог, но не стал бы заказывать его в ресторане».

Пиршеством для Уоррена могли стать полгаллона мороженого с шоколадной стружкой. Он всегда ел блюда по очереди и не любил, когда разные продукты смешивались в тарелке. Если кусочек брокколи задевал его стейк, он в ужасе отшатывался от еды. «Я люблю есть одни и те же блюда. Я могу есть сэндвич с ветчиной каждый день на завтрак в течение пятидесяти дней подряд, и он мне не надоест. Однажды, когда я гостил в поместье Кей в Глен-Велби, на обед подали омара. Я попытался разделаться с ним не с той стороны, и у меня ничего не получилось. Кей пришлось показать мне, с какой стороны его нужно есть». По словам Глэдис Кайзер, Баффет приходил в полное замешательство, сталкиваясь с обедом из девяти блюд, к каждому из которых подавали отдельное вино. А уж если ему при этом приходилось вести светские беседы с сановниками, знаменитостями и звездными журналистами... Он никак не мог привыкнуть к такой жизни.

И все же он был постоянным гостем на этих обедах, которые он называл «приемы Кей». Он наслаждался своим положением «деревенщины». Его по-детски искренние вкусы создавали впечатление простоты. Но эта простота была обусловлена тем, что его совершенно не беспокоили такие вещи. На приемах у Грэхем Уоррен больше внимания обращал на то, кто есть кто, а не на то, какую вилку использовать в тот или иной момент. У него не было никакого желания расширять свои горизонты в этом направлении. Кэтрин, конечно, смогла привить ему немного изящества, чтобы он хотя бы не выглядел как слон в посудной лавке, но отвадить его от гамбургеров и мороженого ей так и не удалось¹⁷.

«Она всегда говорила с поваром по-французски и только по-французски. Заслышав в потоке французских слов “гамбургер”, я принимался ее дразнить: “Нет, нет, правильно говорить “амбурже”. Каждый раз, когда я просил приготовить мне “амбурже”, он получался каким-то невероятно вычурным. Повар Кей не раз готовил мне гамбургеры и картошку-фри, но они у него ни разу не получились такими вкусными, как в McDonald’s или Wendy’s. Картошка всегда была мягкая. А он так старался мне угодить... Но на своих многочисленных приемах она никогда не делала для меня исключений».

Баффету приходилось не только есть, но и выступать на этих мероприятиях. Будучи крайне успешным инвестором, он походил на белоголового орлана в городе, где любые птицы были редкостью. Общество очаровательного Баффета любили даже самые спесивые «пещерные люди» Джорджтауна — элита, которая редко общалась с кем-нибудь ниже по социальному статусу (многие из них, такие как журналисты Джо и Стюарт Алсоп, кузены Элеоноры Рузвельт, были друзьями Грэхем). Гости забрасывали его вопросами об инвестициях, и он с удовольствием играл свою любимую роль учителя.

Теперь он проводил в Вашингтоне так много времени, что у него даже был запасной набор одежды в комнате для гостей дома Грэхем, как когда-то у Энн Готтштальт на Лонг-Айленде. Обычно он носил поношенный синий замшевый пиджак и серые фланелевые брюки, которые были похожи на мятое покрывало¹⁸. Грэхем пыталась хоть как-то повлиять на его вкус. По словам ее сына Дона, «она была потрясена тем, как одевался Уоррен», «при этом она ненавидела и то, как одевался я. И однажды она сказала своим служащим: “Почему меня окружают люди, одетые так, что хуже и не встретишь?” Ее раздражали все, кто одевался безвкусно, не только Уоррен»¹⁹. Она организовала Баффету встречу со своим фешенебельным портным Холстоном, который привил ей чувство стиля. Но единственное, что Баффет вынес из встречи, был тот факт, что портной оказался родом из Де-Мойна.

* * *

К июню 1976 года у Баффета появилась возможность пригласить Грэхем на свое собственное мероприятие — свадьбу Сьюзи-младшей, которая оказалась полной противоположностью приемам Кей. Это была сборная солянка из гостей, которые собрались в Ньюпорт-Бич, чтобы отпраздновать брак, который, как все знали, был ошибкой с самого начала.

Сьюзи-младшая вылетела из Калифорнийского университета в Ирвине, не успев завершить весенний семестр предпоследнего курса. Ее соседка по комнате узнала, что в компании по операциям с недвижимостью под названием Century 21 требуются секретарши без опыта работы²⁰. И хотя Баффеты-старшие были достаточно мудры, чтобы не вмешиваться в дела дочери, они знали, что из этой затеи с браком Сьюзи и красивого белокурого серфингиста Денниса Вестергарда ничего не выйдет. В какой-то мере знала это и сама Сьюзи, но ей не хотелось покидать свой сказочный мир²¹. Несмотря на такое отношение родителей, свадьба была важным событием, на которое Уоррен хотел пригласить Кей. Сьюзи-старшая зарезервировала для нее специальное место в лютеранской церкви св. Джона, сразу же позади семьи. Она сидела рядом с Диком и Мэри Холланд, вместе с которыми пришла на свадьбу. И неудивительно, что через несколько минут Кей сказала: «Мне как-то некомфортно. Не знаю почему, но будет лучше, если я пересяду назад». Она пересела на задний ряд и провела там всю оставшуюся часть официальной церемонии²².

Прошло уже довольно много времени со дня собственной свадьбы Уоррена, на которой ему пришлось снять очки, потому что он так волновался, что ничего не видел. Теперь он относился ко всему по-другому. Ожидая сигнала, по которому они с дочерью смогут пройти к алтарю, он наклонился к ней и сказал: «У меня расстегнута ширинка, но не смотри туда». Перед алтарем делал снимки свадебный фотограф. Сьюзи-младшая так старалась проглотить свой смех, удержаться от того, чтобы не посмотреть на ширинку отца и не попасть в таком виде на фотографии, что совсем забыла о своем страхе²³.

Остальная часть церемонии прошла без происшествий. А вот прием в отеле Marriott в Ньюпорт-Бич вышел из-под контроля. Баффеты разрешили своей дочери, которая была огромной фанаткой рок-музыки, пригласить любую группу, которую она хочет. Сьюзи-младшая выбрал свою любимую Quicksilver Messenger Service, исполнявшую психоделический рок и начинавшую свою карьеру, как и многие другие, в Fillmore Auditorium в Сан-Франциско в 1960-е годы³⁰⁸. Члены группы выглядели так, как и должны выглядеть рок-музыканты. Баффет с ужасом смотрел, как двадцатилетние парни с прическами афро или растрепанным волосами на полспины устанавливали сцену и настраивали инструменты. Группа начала свое выступление, заполнив помещение звуками барабанов и электрогитары, Сьюзи-младшая с головой ушла в музыку и танцы, а ее отец пытался держать себя в руках, при том что он чуть не сгорал от стыда. «Мне их музыка как-то не понравилась, — говорил он с явным преуменьшением. — Они играли ужасно громко». Он хотел чего-то сладкого, как песни Дорис Дей, в стиле которой пела его жена, или Флоренс Хендерсон, или Сэмми Дэвиса-младшего. Через полтора часа после начала музыканты снова его удивили, прекратив играть и отложив свои инструменты. К Баффету подошел их менеджер и предложил раскошелиться на ошеломляющую сумму в 4000 долларов, причем наличными²⁴. Большая Сьюзи сказала дочери: «Знаешь, Сьюзан, ты не можешь пойти кутить с группой дальше в день своей свадьбы». — «Вот черт! — сказала Сьюзи-младшая. — А некоторые мои друзья делали именно это».

Сьюзи-младшая обосновалась в Лос-Анджелесе и приступила к работе секретаршей в Century 21. Хоуи выгнали из колледжа Augustana после некоторых проблем с соседом по комнате. Он попробовал поступить в другие школы, но потерял стипендию и в результате так и сидел дома. «Мы с мамой были очень близки, — говорил он, — все в моей жизни вращалось вокруг нашей семьи и нашего дома. В колледже меня ничто не держало»²⁵. Ни у кого из детей не было отцовских амбиций, но впервые в их жизни у них было достаточно денег. Говард настолько доверял своим внукам, что оставил им более шестисот акций Berkshire Hathaway. Уоррен не сказал ни слова о том, что им делать с ними. Он полагал: если уж он сам не продавал свои акции, то с чего бы они продали свои? Однако Сьюзи-младшая все-таки продала большую часть своих акций и на вырученные деньги купила «порше» и квартиру. Хоуи же организовал на эти деньги компанию Buffett Excavating. В детстве он любил играть разными машинками-экскаваторами, а теперь решил заниматься земляными работами всерьез.

Питер, окончивший среднюю школу, был принят в Стэнфорд. Осенью он собирался переехать в Калифорнию. Летом 1976 года дом в Омахе практически постоянно пустовал. Чаще всего после школы Питер заходил в Arby’s, чтобы перекусить чем-нибудь, а затем спускался в подвал и занимался фотографией. В те дни даже собака предпочитала убегать из дома. Друзья Питера звонили ему и говорили, что видели Гамильтона там-то и там-то²⁶.

Большая Сьюзи, которая в эти дни очень редко бывала дома, чувствовала себя подавленной из-за того, в каком состоянии находится ее брак. Подспудно она винила в этом Кей, которая вмешивалась в их дела и преследовала ее мужа²⁷. Было бы удивительно, если бы Сьюзи так не думала, учитывая присущий Кей подход к мужчинам. И все же, несмотря на свою депрессию (а может быть, именно из-за нее), Сьюзи вела себя, по выражению одного друга, «как распущенный подросток в поисках приключений». Злясь на Уоррена, она проводила время в обществе своего тренера по теннису Джона Маккейба. Она продолжала созваниваться с Милтом и время от времени встречаться с ним в публичных местах. Казалось, что она одновременно жила в различных мирах и не собиралась двигаться в каком-то определенном направлении. Она не могла представить себе, что бросит мужа, которого описывала как «экстраординарного человека»²⁸. Сьюзи уважала его, и, хотя довольно часто высмеивала его косность и озабоченность деньгами, он давал ей то, в чем она нуждалась, — безопасность, стабильность, силу. «То, что он был честен с ней и обладал правильной системой ценностей, имело для нее огромное значение», — говорила Дорис. По словам Сьюзи, самое плохое, что могло бы случиться с ней, — это ситуация, в которой она могла бы подвести нуждавшегося в ней человека²⁹. Сьюзи не была мыслителем. Она искренне верила в то, что благодаря эмоциям и чувствам сможет справиться с любыми сложными отношениями. Но в итоге ей все же нужно было с кем-то расстаться.

* ^{309 309}

В то время как Сьюзи занималась своими делами, а трое детей двигались каждый в свою сторону: Питер колесил по Пало-Альто в небольшом желтом кабриолете Triumph, Хоуи руководил фирмой и занимался земляными работами, а Сьюзи с головой окунулась в семейную жизнь с красивым серфингистом, — Уоррен посвятил себя своим увлечениям. Будучи человеком простых вкусов, рассматривающим жизнь как один из сюжетов сериала Leave It to the Beaver³⁰⁹, Баффет обнаружил, что проводит в высших кругах общества все больше и больше времени. Кэтрин Грэхем тянула его за собой в мир элиты.

«Она не столько изменяла мое поведение, сколько влияла на то, что я знал и что я видел. Где бы она ни появлялась, к ней относились как к члену королевской семьи. С ней я увидел столько интересного, сколько не видел за всю свою жизнь. Я много чего понял. Я прекрасно проводил время в ее компании. Кей знала все обо всех, и благодаря ей я стал понимать, что представляют собой люди на политической арене».

«Ее беспокоило, что я учил ее разным вещам, а она ничего не делала для меня. Она постоянно думала о том, как бы мне помочь, не важно, было ли это связано с каким-нибудь изысканным приемом или с чем-то еще, гламурным или экзотичным. Я считал все эти мероприятия довольно интересными и не склонен излишне их критиковать. Конечно, были люди, которые относились ко всем этим вечеринкам с куда большим рвением, чем я. Но тем не менее я хорошо проводил время».

Баффет не умирал от восторга каждый раз, когда его приглашали, но никогда не отказывался принять приглашение, пусть даже чувствовал себя на таких мероприятиях некомфортно.

Однажды Грэхем взяла его на торжественный правительственный обед в иранское посольство. Она надела золотистое платье, чтобы соответствовать обстановке. Шах Ирана Реза Пехлеви был важным стратегическим союзником Америки и очаровательным хозяином. Его посольство находилось на вершине Embassy Row⁴ в Вашингтоне и блистало великолепием fin de siecle⁴⁴.

После официальной коктейльной части гости прошли в столовую и заняли свои места согласно карточкам с именами. Баффет обнаружил, что его место между одной из фрейлин шахини Фарах Пехлеви и женой иллинойсского сенатора Чарльза Перси. Он повернулся к последней и обнаружил, что она разговаривает с другим ее соседом — Полом Ньюманом⁴⁴⁴. Поняв, что она увлечена беседой, Баффет повернулся направо и сказал пару слов придворной даме шахини. Она вежливо улыбнулась. Он сказал еще пару слов. Она снова улыбнулась, а затем потеряла к нему всякий интерес. Тед Кеннеди⁴⁴⁴⁴, сидевший по другую ее руку, наклонился и сказал что-то остроумное по-французски. Ее лицо прояснилось, и они начали оживленно разговаривать на французском языке. Баффет остался совсем без собеседников. Он снова повернулся к Лорейн Перси, но она была все еще поглощена Полом Ньюманом. И тогда он безрадостно понял, что, пока с той стороны сидит Пол, ему ничего не светит.

Кей сидела за другим столом рядом с шахом. В этих кругах она была намного более важным гостем, чем Баффет. Кей была королевой, а он — деревенщиной-инвестором из Небраски, которого она таскала за собой. Никто уже и не помнил про Supermoney. Через некоторое время Тед Кеннеди заметил его состояние и спросил: «А вы разве вообще не говорите по-французски?» У Баффета было ощущение, что он оказался на экзотическом курорте без багажа и в одном лишь зимнем утепленном комбинезоне. Обед продолжался до часа ночи, затем начал играть оркестр. Когда один из гостей открыл танцевальную часть, поведя шахиню на вальс, Баффет схватил Грэхем за руку, и они сбежали. ^{310 311 312 313}

И тем не менее, если бы она пригласила его снова, он обязательно пошел бы. Потому что его не интересовало ничто, кроме гостей. Все остальное было неважно.

К этому моменту он уже понял, что, несмотря на некоторую славу, которую он получил благодаря Supermoney и статьям в Forbes, многие видные люди никогда не слышали о нем. В мае 1976 года, когда Уоррен гостил у Кэтрин в Вашингтоне, она захотела познакомить его с Джеком Бирном. Однако когда Грэхем позвонила Бирну, чтобы назначить время, тот спросил: «Какой еще Баффет?»

«Это мой друг, — ответила Кэтрин и добавила: — Он только что купил долю в Washington Post». Бирн никогда о нем не слышал, да и не особо хотел слышать, поэтому отказался. Тогда старый друг Баффета Лоример Дэвидсон, по прозвищу Дэйви, который в 1970 году уволился из GEICO, позвонил Бирну и сказал: «Ты что, совсем с ума сошел — отказываться от встречи с Уорреном Баффетом?»³⁰

* ^{310 310}

GEICO наняла Бирна в 1976 году, чтобы он попытался вытянуть компанию, оказавшуюся на грани банкротства, из финансовой пропасти. Если прежде GEICO занималась страхованием правительственных служащих, то теперь принялась за рядовых американцев. Она выбрала слоган «Миллионы более компетентны» и, по словам одного из своих многолетних руководителей, сделала акцент на «росте, росте и еще раз росте»³¹. Работая в этом направлении, GEICO оказалась настолько успешной, что ее акции стоили около 61 доллара за штуку — это было слишком дорого для Баффета, но он все равно продолжал приглядываться к ней. Фактически он никогда не упускал ее из виду в течение последних двадцати лет.

В 1975 году «я снова обратился к GEICO, сделал некоторые приблизительные подсчеты и был поражен тем, что обнаружил». Компания росла, но при этом также росло количество несчастных случаев, которые происходили с ее клиентами. Если компания занижает выплаты по искам, ее доход, наоборот, возрастает. «Я сразу же понял, что компания переживает не лучшие времена и ситуация ухудшается с каждым днем. Я встретился с ее CEO Нормом Гидденом во время одной из поездок в Вашингтон на собрание членов директоров Washington Post. Я знал Норма около двадцати лет, и мы всегда хорошо ладили, хоть и довольно редко встречались. На встрече он вел себя по-дружески, но совершенно не собирался слушать мои комментарии по поводу сложившейся ситуации. Компания отрицала любые проблемы. Он практически вытолкал меня из своего кабинета и не ответил ни на один вопрос по существу»³².

То, что Баффет, не владея ни одной акцией, пытался помочь руководству GEICO, говорит о том, как сильно он привязан к компании, из которой не так давно ушел Лоример Дэвидсон. Эта компания была его первой действительно большой идеей, и она позволила многим его друзьям и членам семьи заработать достаточно много денег.

В начале 1976 года GEICO объявила, что 1975 год был самым худшим в ее истории³³, что выразилось в потере 190 миллионов долларов по андеррайтинговой деятельности³¹⁰. Компания прекратила выплату дивидендов, и акционеры поняли, что касса опустела. Гидден судорожно обдумывал, как можно использовать оставшиеся 25 милли- ³¹⁴ онов долларов, чтобы хоть как-то поддержать компанию на плаву³¹⁵. В апреле 1976 года в Statler Hilton состоялось собрание, на которое прибыли четыреста сердитых акционеров, вооруженных вопросами и обвинениями. Чуть позже в офисе GEICO появился целый эскадрон страховых комиссаров. Правление с некоторым опозданием решило уволить руководство компании³⁴. Оно находилось в замешательстве, а некоторые его члены обанкротились. Обязанности временного CEO принял на себя Сэм Батлер, адвокат с хорошей хваткой из компании Cravath, Swaine & Moore.

Батлер знал, что Бирн уволился из страховой компании Travelers, поддавшись импульсу и обидевшись на то, что его не сделали CEO. Бывший актуарий, в двадцать девять лет ставший миллионером благодаря созданию новой страховой компании, Бирн способствовал тому, что двумя годами ранее Travelers занялась страхованием домов и автомобилей. Батлер позвонил ему в Хартфорд и, помня о его самолюбии, сказал, что, если он согласится работать в GEICO, это предотвратит катастрофу, которая поставит под удар всю экономику Соединенных Штатов. Безработный Бирн легко согласился пройти собеседование на должность CEO³⁵. Он приехал в Вашингтон в начале мая. На встрече с членами правления он прыгал как кузнечик, переворачивал белые страницы флипчарта, писал на них маркером и безостановочно тараторил. «Я вошел и в течение пяти часов говорил, говорил и говорил... вот план неотложных действий из пяти пунктов, а вот где мы заработаем денег... и тому подобное», — рассказывал Бирн³⁶. Правление, пребывавшее в отчаянном положении, достаточно быстро сообразило, что этот румяный круглолицый живчик — именно то, что им нужно.

Первое задание Бирна как CEO заключалось в том, чтобы отправиться в пыльные офисы Чайна-тауна и встретиться с начальником страховой службы округа Колумбия Максом Уоллаком. Этот немец старой закалки, который говорил с чудовищным акцентом, был, по словам Бирна, «упрям, как баран и испытывал непреодолимую потребность служить обществу». Он не переносил бывшее руководство GEICO и поэтому отказался иметь с ними дело. Бирн подумал, что и с ним Уоллак не будет церемониться. Однако они нашли общий язык и начали вести беседы каждый день, причем иногда по нескольку часов³⁷. Уоллак настаивал на том, чтобы компания заключила соглашение о перестраховании к концу июня и одновременно передала часть своих полисов другим страховым компаниям³¹⁶. Его идея состояла в том, чтобы пустить больше средств, имеющихся у GEICO, на оплату страховых возмещений и сократить сопутствующие риски, что некоторым образом должно было стабилизировать положение компании. Таким образом, Бирн должен был уговорить другие страховые компании потратить свои деньги, чтобы спасти конкурента.

Прошлый опыт работы убеждал Бирна в том, что он может уговорить кого угодно на что угодно. Поначалу он был весьма уверен в себе.

«Я всегда считал, что страховые компании должны сами заботиться о себе. Я не хотел, чтобы в наши дела вмешивались какие-то регулирующие органы». Если бы GEICO обанкротилась, государство заставило бы оплачивать ее конкурентов суммы страхового возмещения. То есть им пришлось бы раскошелиться в любом случае. «Но Эд Раст-старший, который руководил компанией State Farm, — кипятился Бирн, — был старым ублюдком. Он с гордостью и важностью заявил: “Я заплачу сто миллионов, чтобы покрыть все расходы, если только это уберет GEICO с моего пути. В конечном счете банкротство GEICO сохранит наши деньги”». Поэтому State Farm отказалась от сделки по перестрахованию.

«В конце концов, — рассказывал Бирн, — от нас отказалась и парочка наших старых друзей. Руководители Travelers сказали, что не собираются нам помогать, причем даже не потрудились мотивировать свое решение. Как я понимаю, они просто струсили».

Спустя три недели после начала работы в GEICO Бирн «переживал, что сделал самую большую ошибку в своей жизни. Мы только переехали в девятнадцатый раз, жили в Хартфорде, и моя жена Дороти постоянно плакала». Судя по рыночным показателям, GEICO в ближайшем будущем грозило банкротство; ее акции, которые еще недавно продавались по 61 доллару за штуку, теперь стоили всего два доллара. Иными словами, состояние, составлявшее 25 000 акций, на глазах уменьшилось почти на 97% — у него было 1,5 миллиона долларов, а осталось всего 50 000. Только что у него было достаточно денег, чтобы обеспечить себя до конца жизни, а теперь этих денег могло хватить разве что на хорошую спортивную машину.

Реакция инвесторов и акционеров компании на такое плачевное положение дел фактически определяла ее судьбу.

Многие давние акционеры испугались и продали свои акции, как только цена упала до двух долларов. Те же, кто их покупал, брали на себя все риски, связанные с дальнейшей судьбой GEICO.

Бен Грэхем, которому уже стукнуло восемьдесят два года, ничего не делал и сохранил свои акции. Кузина Грэхема Рода Сарнат и ее муж Берни поговорили с деканом бизнес-школы Чикагского университета, и он посоветовал им продавать, потому что столь дешевые акции крайне редко снова поднимаются в цене. Однако Сарнаты, напротив, решили, что если акции настолько упали в цене, нет смысла их продавать. Сколько бы они за них выручили? А так как больше терять уже было нечего, они оставили их себе³⁸. Так же поступил и Лоример Дэвидсон³⁹.

Сын основателя GEICO Лео Гудвин-младший продал свои акции и уволился с должности. Вскоре после этого его сын Лео Гудвин III умер от передозировки наркотиков. По некоторым версиям, он покончил жизнь самоубийством⁴⁰.

У Баффета не было акций GEICO, но вся эта ситуация с низкой ценой напомнила ему случай с American Express. В этом случае, однако, у компании не было достаточно сильной франшизы, чтобы пережить такую катастрофу и восстановиться. Для того чтобы вытащить GEICO из болота, нужен был эвакуатор. Баффет чувствовал, что только блестящий, энергичный менеджер сможет как-то исправить сложившуюся ситуацию. Но прежде чем вкладывать какие-то деньги, он хотел встретиться с Бирном и понять, что это за человек. Поэтому он попросил Кэтрин позвонить Бирну. После долгих уговоров она сломила сопротивление Бирна, и он согласился встретиться с Уорреном.

* * *

Баффет ждал Бирна в доме Грэхем в Джорджтауне после собрания совета директоров Post. «Это рискованное дело, — сказал он Дону Грэхему. — Все может полностью провалиться. Но в страховом бизнесе вообще сложно получить хоть какое-то преимущество, а у них оно есть. Если у руля поставить правильного человека, я думаю, он смог бы все изменить»⁴¹.

Приехал Бирн — румяный, возбужденный, искрометный, словно фейерверк. Мужчины расположились у камина в огромной библиотеке Грэхем. Они разговаривали несколько часов. Из всех ирландских американцев, которые когда-либо встречались Баффету на пути, никто «не мог сравниться» с Бирном в красноречии. «Я волновался и говорил, говорил, говорил, — вспоминал Бирн. — Уоррен спрашивал о том, что мы собираемся делать, чтобы избежать банкротства, и каковы у меня планы на будущее».

Баффет пытался понять, «действительно ли Бирн настолько спокоен, невозмутим и профессионален или он просто не осознает, что происходит на самом деле»⁴². Он выяснил, что Бирн «достаточно хорошо разбирается в своем деле и обладает аналитическими способностями. Он был лидером и пропагандистом. GEICO нуждалась в лидере с аналитическими способностями, который сможет разобраться в сложившейся ситуации и решить все проблемы, и в пропагандисте, который сможет продать свою стратегию всем заинтересованным сторонам»⁴³.

На следующее утро Баффет встретился с Джорджем Гиллеспи, адвокатом, продавшим ему акции Post. Они оба были членами совета директоров детективной компании Pinkerton, заседание которого было назначено как раз на тот день³¹⁷. «Джордж, — сказал он, — это довольно нетипично для меня, но сегодня я купил акции, которые завтра могут полностью обесцениться». Он только что позвонил Биллу Скотту и попросил его купить полмиллиона акций GEICO от имени Berkshire, а также попросил его покупать все акции компании, которые только будут появляться в открытой продаже. Скотт купил акций на четыре миллиона долларов⁴⁴.

Баффет ждал годы, пока ему представится шанс купить GEICO по правильной цене. Итак, эвакуатор прибыл, но у GEICO все еще не было соглашения о перестраховании — для этого нужен был капитал, и теперь компания полностью зависела от расположения Макса Уоллака⁴⁵. Однако кое-что в ситуации поменялось. Баффет стал инвестором и, соответственно, гарантом GEICO. То, что такой легендарный инвестор, как Баффет, которому уже принадлежала успешная страховая фирма, выступил в качестве кредитора, дало Бирну сильную карту в игре против регулирующих органов³¹⁸. Кроме того, по словам Бирна, «глава USAA генерал Макдермотт написал письмо» другим страховщикам. USAA (Американская автомобильная ассоциация) продавала страховки только офицерам и вела себя подобно армейскому подразделению. В страховом бизнесе USAA была легендой, а генерал Роберт Макдермотт — уважаемым человеком. Он писал, что «в вооруженных силах мы никогда не бросаем товарищей в беде, а тут именно такой случай»⁴⁶.

Баффет отправился на встречу с Уоллаком, чтобы попытаться убедить твердолобого старого чиновника перенести крайний срок заключения соглашения о перестраховании. Организовать такое соглашение было все равно что заставить несколько десятков дрожащих детей взяться за руки и прыгнуть в озеро⁴⁷. Стремясь добиться своего, Бирн рассказал историю о том, как совет директоров выбросил из компании никчемное руководство, которое привело GEICO к катастрофе. По его словам, в оставшейся части изъеденного термитами дома теперь чисто. Он намекнул, что закаленный испытаниями Джек Бирн, спасатель Travelers, высадился на вертолете, чтобы привести все в порядок, и что даже никогда не ошибающийся Уоррен Баффет поверил в него и вложил в компанию ни много ни мало четыре миллиона долларов.

Тем не менее, когда Бирн начал ходить на деловые обеды с банкирами с Уолл-стрит, те, по его словам, «бросали на стол вилку и приказывали вышвырнуть меня вон». Тогда Сэм Батлер привел его в старый уважаемый инвестиционный банк Salomon Inc., который никогда раньше не заключал подобные сделки, но хотел приобщиться к прибыльному страховому бизнесу. Директор Salomon Inc. Джон Гутфрейнд послал младшего аналитика-исследователя Майкла Фринкелли и его коллегу Джо Бэроуна в Вашингтон, чтобы проверить GEICO. «Я заставил их ждать полтора часа, поэтому они были в ярости, — говорил Бирн. — Но я говорил, говорил и говорил всю ночь. По их лицам я не понял, что они решили, но по пути в аэропорт водитель компании, слышавший их разговор, передал мне, что они были полны энтузиазма»⁴⁸.

«Страховая отрасль не позволит загнуться этим ребятам, — сказал Фринкелли Гутфрейнду. — Это было бы огромным пятном на репутации всего бизнеса, а этого никто не допустит»⁴⁹.

Но когда Бирн и Батлер приехали в Salomon, чтобы в последний раз попытаться добыть денег, Гутфрейнд безжалостно сказал: «Я не знаю, кто вообще согласится на это проклятое соглашение, которое вы пытаетесь заключить».

«Вы сами ни черта не понимаете в том, что говорите», — не остался в долгу Бирн⁵⁰.

Выплеснув эмоции, Бирн выдал страстную речь — в частности, в качестве аргументов, почему Salomon должен дать им денег, призывал к Господу и национальным интересам и отчаянно напирал на тот факт, что в компанию вложил деньги сам Уоррен Баффет. Пока Бирн в красках расписывал перспективы GEICO и чуть ли не дымился от усердия, Гутфрейнд крутил в руках длинную дорогую сигару. Наконец выдохшийся и упавший духом Бирн замолк. После этого несколько слов сказал Батлер. По тому, как себя вел Гутфрейнд, всем показалось, что затея потерпела крах, однако тот указал на Бирна и сказал Батлеру: «Ладно, я согласен. Я вижу, что у вас есть нужный человек, но вы не должны разрешать ему разговаривать»⁵¹.

Руководители Salomon согласились застраховать за свой счет пакет конвертируемых акций в размере 76 миллионов долларов. Ни один другой инвестиционный банк не согласился разделить риск. GEICO соглашалась с решением SEC, по которому она не подтверждала и не отрицала заключение SEC о том, что не огласила свои потери перед акционерами, — простое описание этого в публикации могло сорвать всю сделку⁵². Чтобы заключить соглашение, Гутфрейнд должен был убедить инвесторов, что GEICO выживет, причем именно благодаря этому соглашению. Все это выглядело не очень убедительно и отдавало отчаянием, — конечно же, инвесторы это почувствовали. GEICO получила такие негативные отзывы в прессе, что, по словам Бирна, если бы ему удалось переплыть Потомак, газеты все равно написали бы, что «Бирн не умеет плавать»⁵³.

Баффет, этакий «туз в рукаве», оставался спокойным и невозмутимым. Когда все дело повисло на волоске, он просто поехал в Нью-Йорк, встретился с Гутфрейндом и сказал ему, что готов финансировать всю сделку. Гутфрейнд получил подтверждение гаранта, но у него также сложилось впечатление, что, если бы сделка провалилась, Баффет был бы не прочь купить все акции компании⁵⁴. С точки зрения Баффета эта сделка не несла никаких рисков. Естественно, он настаивал на максимально низкой цене покупки. Гутфрейнд четко сказал Бирну, что с учетом предельной цены, которую был готов уплатить Баффет, конвертируемые акции будут стоить не больше 9,20 доллара за штуку, а не 10,50, как хотел Бирн.

Баффет хотел купить как можно больше, поэтому он попросил банк скупать все акции, как только они поступят в продажу. Готовность Баффета продолжать покупать акции GEICO сыграла решающую роль в заключении соглашения. В противном случае Salomon пришлось бы запихивать эти акции в глотки своим клиентам.

И в самом деле, как только «мудрец из Омахи» провозгласил свое пророчество, спрос на акции превысил предложение³¹⁹. Баффет получил только четверть соглашения. В течение нескольких недель после того, как двадцать семь перестраховщиков предложили свои услуги, цена на обыкновенные акции возросла в четыре раза и достигла почти восьми долларов за штуку. Спаситель GEICO Джон Гутфрейнд стал одним из представителей небольшой группы современных деятелей Уолл-стрит, которыми Баффет искренне восхищался.

Тем не менее GEICO все еще находилась в беде. Ставка в Нью-Йорке должна была подняться на 35%, причем быстро⁵⁵. Поэтому Бирн с копией лицензии в кармане отправился в Трентон, где был расположен полуразрушенный старый офис Commissioner Джеймса Ширана, и умолял этого представительного бывшего морского пехотинца, который гордился тем, насколько он крутой, увеличить ставку GEICO.

«Маленький сморщенный актуарий, которого когда-то уволили из страховой компании и у которого имелись претензии по этому поводу, был просто занозой в заднице», — говорил Бирн. Ширан сказал, что показатели компании не оправдывают повышение ставки. «Я сделал все что мог, но Ширана было не переубедить». Бирн вытащил лицензию из кармана, бросил ее на стол и сказал: «Мне ничего не остается, кроме как вернуть лицензию» или что-то типа того (но в более грубых выражениях)⁵⁶. Затем он в отвратительном настроении вернулся в офис, разослал телеграммы, аннулировавшие страховки, тридцати тысячам застрахованных клиентов и уволил две тысячи служащих в Нью-Джерси, прежде чем Ширан смог обратиться в суд и получить судебный запрет на подобные действия⁵⁷.

«Теперь все поняли, что я не шутил, — вспоминал Бирн, — и собирался бороться за жизнь этой компании любыми средствами, даже если бы пришлось закрывать филиалы». И он добился нужной реакции. Все поняли, что он настроен предельно серьезно.

«Он как будто всю жизнь готовился к этой ситуации. Казалось, будто его генетически спроектировали именно для этого промежутка времени. Лучшего лидера было не найти. Он мог собрать армаду людей, снести тысячи голов с плеч и вложить свои мысли в оставшиеся. Это был титанический труд. Никто бы не справился с этим лучше Джека. Он был упрямым и организованным человеком, хорошо разбирался в ценообразовании и резервах и придерживался рациональных деловых принципов. Все понимали, что происходит в GEICO, и Бирн работал не покладая рук, сосредоточившись на одной-единственной цели. Его всегда больше интересовала сама суть проблемы, чем то, что было сделано в прошлом для ее решения».

Каждый день Бирн приходил в офис GEICO, поднимался на самый верхний этаж и громко кричал «Привет!» секретаршам⁵⁸. «Если я опущу руки, то кто же будет работать? — спрашивал он. — Если не я добьюсь успеха, то кто?» Он мог зарядить людей нужной энергией, чтобы они с радостью приходили каждый день на работу, невзирая на то, что их работодатель находился на грани банкротства. Он избавился от 40% клиентов, продал половину прибыльных филиалов, занимающихся страхованием жизни, и оставил офисы только в семи штатах и округе Колумбия. Его энергия была неистощима. Он назначал начальникам отделов встречи в отелях Sheraton и Westin недалеко от аэропорта Даллес и задавал вопросы в течение пятнадцати часов без перерыва, иногда несколько дней подряд⁵⁹. Он мог прервать начальника отдела кадров, стоявшего на трибуне, посреди его выступления словами «Вы уволены» и тут же назначить на его место кого-нибудь из присутствующих. «Вы тут не публичной библиотекой управляете, вы пытаетесь спасти компанию», — говорил он⁶⁰.

По словам Тони Найсли, который работал в GEICO с восемнадцати лет, «Джек безжалостно относился ко мне. Ему нравилось выбирать молодых, агрессивных людей. Но он многому научил меня, и я всегда буду обязан ему. Он учил меня думать о бизнесе как о цельной структуре, а не как о совокупности отдельных функций, таких как страхование или инвестиции. Я понял важность правильно составленного бухгалтерского баланса».

Бирн сказал своим сотрудникам, что, если они не обеспечат определенный объем продаж, им придется водрузить его 110 килограммов на носилки и носить его, как римского императора, на все собрания компании в течение года⁶¹. И они добились нужных результатов. Он носил огромный колпак повара и гигантский трилистник и готовил для них ирландские обеды. «Я готовил для них “колканнон” — это ирландское блюдо из протертых овощей и картофеля, заправленных сметаной, — рассказывал Бирн, — просто ужасное на вкус. Я ходил с огромными котелками, разливал это варево и приговаривал: “М-м-м, это просто чудесно!”»

Баффет сразу же включил Бирна и его жену Дороти в круг своих друзей. Теперь он только тем и занимался, что переезжал с места на место — с собраний членов советов директоров в GEICO, Washington Post или Pinkerton на собрания в Blue Chip и Wesco на Западное побережье, с собраний совета директоров компании Munsingwear, в которое он вошел в 1974 году, на приемы Кей в Нью-Йорке. Баффет понял, что ему нужен кто-то, кто будет находиться в офисе и помогать вести дела. Сьюзи предложила кандидатуру одного из своих друзей по теннису Дэна Гроссмана. Этот умный выпускник Йельского университета со степенью по экономике, полученной в Стэнфорде, даже предлагал работать бесплатно. Баффет не понимал такого желания, но взялся за Гроссмана в своей обычной энергичной манере. Некоторые считали, что, поскольку собственные дети Уоррена не выражали никакого желания заниматься семейным бизнесом, он видел в Гроссмане своего рода приемного сына, который смог бы продолжить его дело.

Баффет переделал офис, чтобы организовать рабочее место Гроссмана рядом со своим. Пока Глэдис решала все оперативные проблемы, Баффет час за часом объяснял Дэну суть их бизнеса, финансовые модели страховых компаний и принципы обязательной отчетности, рассказывал истории из жизни инвесторов и посвящал в тайны справочника Moody’s Manuals. Он часами играл с ним в теннис, гандбол и включил его в состав Graham Group, где Гроссман сразу же подружился со многими людьми⁶². Уоррен нашел себе новое увлечение.

Глава 41. И что дальше?

Омаха • 1977 год

По мнению друзей Сьюзи, чтобы как-то противостоять увлечениям Уоррена, она отгородилась и создала свой собственный мир. Как сказал один из знакомых Баффетов, «на самом деле Уоррен был женат на Berkshire Hathaway. Это было очевидно и неизбежно. Однако как бы тяжело ни было, установившийся порядок вещей устраивал их обоих. По крайней мере до тех пор, пока новое увлечение Баффета — Кэтрин Грэхем — не отодвинуло Сьюзи на задний план. И тогда она наконец приняла меры.

Теперь Уоррен проводил большую часть своего времени с Грэхем на официальных мероприятиях в Нью-Йорке и Вашингтоне или в ее доме на приемах. Несмотря на неловкость, которую он все еще ощущал, и свой кудахчущий смех, он встречался с влиятельными, знаменитыми друзьями и знакомыми Кей, которые ввели его в абсолютно новый мир. «Я встретил Трумена Капоте, — рассказывал он об авторе “Завтрака у Тиффани” и “Хладнокровного убийства”, который дал легендарный Черно-белый бал в честь Грэхем в отеле Plaza в Нью-Йорке. — Это было настоящим “событием столетия”». Многие богатые представительницы элиты относились к Капоте как к своему доверенному лицу.

«Этот малый приходил к ним домой, горбился на диване и рассказывал истории своим невероятным голосом. Он знал все их секреты. Они сами ему все рассказывали. Но он был, что называется, себе на уме. Из всех женщин, которые поверяли ему свои тайны, он хорошо относился только к Кей. Видимо, он чувствовал, что она не лицемер».

Баффета даже пригласили на встречу с бывшим послом в Великобритании Уолтером Анненбергом, владельцем компании Triangle Publications, которой среди других прибыльных предприятий принадлежали газеты Philadelphia Inquirer и столь любимая Баффетом в детстве Daily Racing Form.

«Уолтер читал обо мне в Wall Street Journal в 1977 году. Я получил письмо, которое начиналось словами “Дорогой господин Баффет!” и в котором он приглашал меня в свое поместье Sunnylands в Калифорнии». Наслушавшись историй о легкоранимом и чувствительном после от Тома Мерфи и Кей Грэхем, которая прекрасно знала, как легко его обидеть, Баффет был заинтригован. Одним из главных действующих лиц этой истории был отец Анненберга. Помимо издательского бизнеса, который он оставил своему сыну, Мо Анненберг также завещал ему скандал и позор, отправившись в тюрьму за уклонение от налогов и махинации на скачках (владея телеграфным аппаратом, он мог передавать результаты скачек букмекерам по всей стране быстрее, чем закрывался прием ставок). По слухам, в рамках этой деятельности он был связан с мафией. Говорили, что Мо Анненберг сделал все, что было в его силах, чтобы оставить репутацию своего сына незапятнанной. Он взял всю вину на себя и был отправлен в тюрьму. Позже Уолтер рассказывал, что замученный, исхудалый отец, умиравший в больнице Святой Марии от опухоли головного мозга, прошептал ему на ухо: «Я страдаю для того, чтобы ты смог стать человеком»¹. Осталось невыясненным, было ли это правдой или выдумкой, но Уолтер вел себя так, будто верил, что так оно и было.

Уолтер хотел восстановить честь и репутацию своей семьи. Теперь он нес ответственность за мать и сестер. Он изучал издательское дело непосредственно в процессе работы и оказался одаренным предпринимателем. Он придумал и основал журнал Seventeen, а затем телевизионный еженедельник под названием TV Guide — это была блестящая идея, которая полностью удовлетворила жажду общественности в информации о телевизионных программах, шоу и звездах. К тому времени, когда Уолтер встретил Баффета, он не только мог похвастаться историей большого успеха в бизнесе, но и достиг вершины социальной лестницы после того, как Ричард Никсон назначил его послом США в Великобритании. И все же, несмотря на то что в конце концов восстановил доброе имя своей семьи, он так никогда и не смог избавиться от сердечных шрамов, оставленных отцом.

Баффет приехал в поместье Sunnylands, горя желанием познакомиться с Аннен-бергом. У них были общие знакомые: сестра Анненберга Айя Саймон, «распущенная и избалованная» вдова бывшего партнера Бена Рознера — Лео Саймона, та самая Айя, которую Рознер решил обдурить, когда продал Баффету Associated Retailing по низкой цене, потому что она уже больше не была его партнером. Баффет общался с ней всего один раз на приеме в ее огромной квартире в Нью-Йорке, набитой произведениями искусства. Прислуга на цыпочках разносила сэндвичи с огурцом на серебряных подносах; Айя рассказывала Баффету, что бандиты ее «папы» Мо Анненберга, которых он называл «мои мальчики», «однажды выстрелили в Лео», чтобы тот изменил свое отношение к Мо. «До сих пор можно увидеть пулевые отверстия в стене здания на углу Мичиган-авеню в Чикаго», — сказала она Баффету. А еще попросила Баффета, чтобы тот взял ее сына в партнеры. Представив себе, что может произойти с ним в случае недостаточно удовлетворительных результатов, Уоррен начал в срочном порядке искать выход из сложившейся ситуации.

Брат Айи Уолтер десятилетиями пытался восстановить репутацию семьи и стереть из людской памяти воспоминания о пулях на Мичиган-авеню. Поместье Sunnylands было огромным, богатым и цветущим оазисом в пустыне Ранчо Мираж в Калифорнии. Посреди сада, полного скульптур богов солнца племени майя, в зеркальном пруду стояла бронзовая скульптура Родена — Ева, стыдливо закрывающая лицо. Сотни плавающих у ее ног цветов высовывали свои головки из воды. В этом поместье Ан-ненберг принимал принца Чарльза, устраивал четвертую свадьбу Фрэнка Синатры и обеспечивал своему другу Ричарду Никсону тишину и покой, необходимые для написания последнего обращения к народу.

«На встрече он был очень учтив и официален. Нас провели к бассейну, где он отдыхал. Одет он был безупречно, и все, что он носил, выглядело так, как будто было куплено только этим утром. Ему было около семидесяти, а мне — сорок семь. И он обратился ко мне так, как будто говорил с молодым человеком, которому пытается помочь: «Мистер Баффет, вам нужно понять, что никто не любит, когда его критикуют». Иными словами, сразу же установил правила разговора.

Дальше все пошло как по маслу. Я сказал: «Не волнуйтесь, господин посол. Я все понял».

И он принялся разглагольствовать о Значимости. «В мире есть три объекта собственности, — сказал он, — которым присуща Значимость. Это Daily Racing Form, TV Guide и Wall Street Journal. И две из них принадлежат мне».

Под Значимостью он подразумевал то, что даже во время депрессии Racing Form продавался на Кубе по два с половиной доллара. Это было возможным только потому, что на острове не было других, лучших или более полных источников информации о скачках.

В день продавалось сто пятьдесят тысяч экземпляров, и так было в течение пятидесяти лет. Еженедельник стоил чуть больше двух долларов, и это было важно. Если вы направлялись на ипподром и собирались делать хоть какие-то ставки, то вам обязательно нужен был экземпляр Racing Form. Его можно было продавать за любую цену, и люди все равно покупали бы. По сути, это то же самое, что продавать иглы наркоманам.

Поэтому из года в год Уолтер подходил к зеркалу и говорил: «Свет мой, зеркальце, скажи, на сколько мне поднять цену в этом году?»

И зеркало ему отвечало: «Еще на четверть доллара!»

И это было тогда, когда за четверть доллара можно было купить экземпляр New York Times или Washington Post. А Баффету еще казалось, что эти две газеты — великолепные предприятия! Иными словами, Daily Racing Form представлял собой просто фантастический бизнес.

Анненберг наслаждался тем, что в его руках было два Значимых объекта собственности, но он хотел иметь все три. Встреча в Sunnylands была первым па в том танце, который они с Баффетом периодически танцевали, выясняя, смогут ли они купить Wall Street Journal, и если да, то как.

Но, со слов Баффета, «в действительности он пригласил меня для того, чтобы я передал сообщение Кей».

Анненберги и Грэхемы когда-то были друзьями². В 1969 году во время слушания по вопросу назначения Анненберга на должность посла в Великобритании журналист Post Дрю Пирсон написал в своей статье, что состояние Анненберга «создано на бандитских разборках», и повторил необоснованный слух о том, что отец Анненберга ежегодно платил миллион долларов мафиози Аль Капоне за защиту³. Разгневанный Анненберг обвинил Грэхем в том, что она использует свою газету в качестве политического оружия против президента Никсона, который вернул его семье былую респектабельность, выдвинув его на должность посла. «У президента Никсона, возможно, были недостатки, — говорил Анненберг позже, — но он оказал мне самую большую честь, которую когда-либо оказывали моей семье»⁴.

В то утро, когда состоялось слушание, Анненберг прочитал другую статью Пирсона, в которой тот в красках описывал его мстительную редакционную статью в Philadelphia Inquirer. Он покраснел и схватился за грудь. Жена подумала, что у него сердечный приступ⁵.

Анненберг позвонил Грэхем и потребовал написать опровержение. Она попыталась его успокоить, но при этом отказалась исполнить его требование и сослалась на то, что никогда не вмешивалась в дела редакторов.

Тем же вечером, после напряженного дня, в течение которого Уолтеру пришлось один за другим опровергать заявления Пирсона, Анненберги неохотно отправились на званый обед, который проходил в джорджтаунском особняке Грэхем. На него было приглашено пятьдесят высокопоставленных гостей, приглашения были разосланы несколько недель назад. Анненберг всегда четко следовал протоколу, но в тот день был на взводе и поэтому принял близко к сердцу тот факт, что Кэтрин посадила его не рядом с собой, а между двумя своими подругами — женой уходящего в отставку посла в Великобритании Дэвида Брюса Эванджелин Брюс и женой видного сенатора Лорейн Купер.

То, что Анненберг в штыки воспринимал малейшие проявления неуважения к своей персоне, во многом напоминало отсутствие объективности, присущее его другу Никсону. Они не могли очаровывать и обезоруживать⁶. Поэтому конфликт, возникший между женой Анненберга и Вэнджи Брюс по поводу оформления посольской резиденции, приобрел угрожающие масштабы и омрачил весь обед³²⁰. Усугубило ситуацию еще и то, что миссис Купер сказала Анненбергу, что он недостаточно богат, чтобы быть послом⁷. Чувствуя, что с него хватит, Уолтер покинул прием и прекратил всякое общение с Кей Грэхем.

«Кей была очень этим расстроена. Она хотела во что бы то ни стало помириться с Уолтером. Кей вообще не любила ссориться. Это было не в ее стиле. Ей понравилось контролировать все вокруг, но она не была склонна к демонстративному поведению. Ей нравились “большие шишки”, особенно мужчины. Поэтому ее совсем не устраивала сложившаяся ситуация. Но при этом она хотела дать понять Уолтеру, что не собирается указывать Бену Брэдли, о чем писать, а о чем не писать в газете. Так что когда мы встретились, он как раз думал издать книгу о Филе Грэхеме и его забавных зубах».

Зубах Фила Грэхема.

«У Уолтера была теория, что плохие зубы — это признак психического расстройства. А если Уолтер во что-то верил, его невозможно было переубедить в обратном. Я нравился Уолтеру только потому, что никогда с ним не спорил. Если бы Уолтер сказал мне, что черное — это белое, я бы просто промолчал. Таким образом, я стал посредником между ним и Кей». Анненберг хотел, чтобы Баффет передал Кэтрин сообщение. Даже если книга о зубах Фила и выйдет в свет, ей не стоит обижаться, ведь это всего лишь бизнес.

«Он был очень мил со мной. Провел в причудливую комнату для гостей, а затем пригласил в свой кабинет, где стояла небольшая витрина со старинной прусской монетой, складным ножом и еще одним каким-то предметом. Это было все состояние его дедушки на тот момент, когда он приехал в эту страну из Пруссии. По словам Анненберга, только благодаря этим вещам он смог достичь нынешнего благополучия. Он много лет пытался восстановить репутацию своей семьи. Это была его самая большая цель в жизни».

Баффет прекрасно понимал мотивы поведения Анненберга и тем не менее не обратил внимания на то, что они во многом похожи. Может быть, потому что в других аспектах они различались между собой куда сильнее. Основными отличиями Анненберга от Баффета были отсутствие чувства юмора, любовь к роскоши и официозу, враждебность к Грэхем и политические взгляды. И все же эти два проницательных бизнесмена в глубине души стремились к одному — проявить себя как в деловой, так и в социальной жизни, публично выразить свое уважение к отцам, с которыми, как им казалось, мир поступил несправедливо.

Они начали переписываться. Анненберг видел себя в роли учителя Баффета, преподающего ему основы благотворительности. Он считал, что богатые люди должны перед смертью отдать все свое богатство, чтобы те, кто будет провожать их в последний путь, не опозорили их достоинство³²¹. Он хотел рассказать Баффету, как избежать возможных подводных камней. Анненберг, как и Баффет, был недоверчив по своей натуре и всегда старался проверять людей, с которыми его сталкивала жизнь. Поэтому он тщательно изучил обанкротившиеся фонды и их попечителей-мошенников. Наряду с письмами о тех или иных акциях он присылал Баффету информацию о фондах, которые развалились после того, как их благотворители умерли. Будучи филантропом и перспективным издателем, газета которого выиграла Пулитцеровскую премию за раскрытие махинаций руководства одной из благотворительных организаций, Баффет с интересом просматривал эти материалы. Анненберг заразил его своей инстинктивной неприязнью к руководителям, которые, как он говорил, «насиловали фонды».

«Дорогой Уоррен, — писал он Баффету в благодарственном письме за статью об управляющем Фондом Форда Маке Банди — типичном примере ненавистного Ан-ненбергом типа руководителя⁸. — Генри [Форд II] однажды сказал, что Макджордж Банди — это «самый высокомерный сукин сын в стране, ведущий образ жизни аравийского принца на деньги фонда»⁹.

Анненберг посвятил массу времени попыткам сделать так, чтобы его смерть не открыла дорогу каким-либо махинациям. Он рассказал Баффету о Фонде Доннера, руководитель которого поменял название на Фонд независимости, вычеркнув имя благотворителя³²². «Со всем уважением я предлагаю вам сделать все возможное, чтобы обезопасить себя от такой ситуации в будущем, — писал он. — Помните пример Доннера»¹⁰. Баффет считал, что фонд, основанный им вместе со Сьюзи, не должен был называться Buffett Foundation. «Было глупостью так его назвать, — говорил он позже. — Хотя менять его название сейчас было бы еще большей глупостью, это было бы слишком очевидно»¹¹.

Анненберг также разделял баффетовское увлечение СМИ и издательским делом. TV Guide был самым крупным активом Анненберга. Еженедельник обладал такой же Значимостью, как и Daily Racing Form, и имел намного более многочисленную аудиторию. Как только Баффет узнал, что Анненберг собирается его продавать, они с Томом Мерфи тут же вылетели в Лос-Анджелес, чтобы уговорить посла продать его им.

Но Анненберг хотел оплаты акциями, а не деньгами. «А мы не хотели отдавать наши акции, — говорил Мерфи. — Уоррен никогда не отдавал свои акции. Я тоже старался по возможности этого не делать. Если так делать, никогда не станешь богатым». Отдавая свои акции в обмен на TV Guide, Баффет как бы признавал, что в будущем акции Berkshire будут приносить меньше денег, чем акции журнала. В такой ситуации коммерсант фактически выражает презрение к собственному бизнесу, если, конечно, не платит переоцененными активами³²³. Учитывая то, как Мерфи и Баффет руководили своими компаниями и обходились со своими акционерами, было ясно, что они не сделают ничего противоречащего своим принципам, — и они действительно не купили TV Guide.

Тем не менее Баффет продолжал играть роль посредника между Анненбергом и Грэхем, дававшей Баффету уроки этикета и готовившей его к великим делам. Она постоянно звонила ему, делясь самыми незначительными событиями в своей жизни. А он часто приезжал к ней на остров Мартас-Виньярд, в дом, смотревший прямо на Ламбертс-Коув. Они вместе ездили на деловые встречи, а однажды шутки ради отправились посмотреть на Ниагарский водопад. Он показал ей один из своих тотемов — текстильную фабрику Berkshire. Кокетливую пятидесятидевятилетнюю Кей так часто видели в компании сорокашестилетнего Уоррена (на одном благотворительном мероприятии она даже бросила ему ключи от своего дома), что к началу 1977 года светские хроникеры наконец-то обратили на это внимание и, как выразилась Грэхем, «подскочили от удивления»¹².

Друзья считали, что в их отношениях не было никакой так называемой «химии». И тем не менее Грэхем обсуждала возможность романа с некоторыми своими подругами¹³. Ее неуверенность в себе распространялась и на сексуальные отношения, но, как видно из ее мемуаров, она пыталась делать вид искушенной дамы³²⁴. Ее мать славилась постоянными, вызывающими, навязчивыми, но при этом платоническими отношениями со многими влиятельными мужчинами. Сам Баффет предпочитал романтическую дружбу с женщинами. Неважно, имелись ли в их отношениях с Кей какие-либо романтические проявления, — главным для обоих была дружба.

Но наличие таких слухов плохо влияло на хрупкое равновесие отношений между Сьюзи и Уорреном. Несмотря на все происходившее в ее жизни, она все еще заботилась о муже. Кроме того, Сьюзи были необходимы люди, которые нуждались бы в ней, а порой даже зависели от нее. Она чувствовала себя оскорбленной и опустошенной. И все же на людях она не позволяла себе быть похожей на отвергнутую Дейзи Мэй. Она продолжала гостить у Кей, когда ездила в Вашингтон, приветливо улыбалась независимо от того, как часто ее муж появлялся в обществе соперницы. Некоторые из ее друзей считали, что все происходящее ей безразлично. Другие думали, что она все понимает, но отношения Уоррена и Кей обеспечили прикрытие, благодаря которому она могла жить своей собственной жизнью. Однако Сьюзи однозначно дала понять некоторым своим друзьям, что разъярена и оскорблена. Она решила разобраться с этой проблемой, послав Грэхем письмо, в котором разрешала продолжать отношения с Уорреном — как будто Кей нужно было такое разрешение¹⁴. Кей показывала это письмо людям как своего рода индульгенцию¹⁵.

Сьюзи упорно строила карьеру певицы. В 1976 году она встретилась с владельцами ресторана French Cafe, располагавшегося в здании отремонтированного склада в старом районе Омахи, и предложила свои услуги. Она хотела петь в главном зале этого заведения. Владельцы ресторана были удивлены, но с удовольствием дали согласие на ее предложение. Сьюзи когда-то вела там благотворительное мероприятие в пользу жителей Африки — босиком, в рубашке в клетку и бандане¹⁶. Тот факт, что Сьюзан Баффет решила стать певицей, нашел свое отражение в рекламе ресторана. «Мне очень страшно, но, с другой стороны, я всегда хотела жить на полную катушку»¹⁷, — сказала она одному репортеру перед своей премьерой.

Сьюзи «испытывала крайнюю степень неуверенности», отмечал рецензент, но ее «стиль, напоминающий Энн-Маргрет³²⁵», «стилизованный джаз» и желание понравиться расположили к ней публику, которая в основном состояла из «некритически настроенных друзей» и людей, которые из чистого любопытства пришли посмотреть на артистку — жену богатого человека¹⁸. Через несколько недель Билл Руан сказал ей: «Я устроил вам прослушивание в Нью-Йорке». В течение трех недель она дебютировала в ряде бродвейских шоу — Yellow Brick Road, See Saw, Tramps и The Ballroom. В тот период она говорила: «Меня просили остаться, но я решила не ограничивать свою свободу. Может быть, я вернусь через годик. А сейчас планирую найти музыкального руководителя и сделать свою собственную программу. Теперь я знаю, что это трудно, но мне все равно нравится заниматься этим делом, поэтому я планирую, вернувшись, отработать полгода без перерыва»¹⁹. Она подписала контракт с актерским агентством Уильяма Морриса.

Тем летом Баффеты приехали в Нью-Йорк. Уоррен играл в бридж на квартире у Кей и приходил на концерты Сьюзи, восторженно глядя на нее из зала. Ее музыкальная карьера служила для супругов своего рода связующим звеном — он наслаждался ее успехом. Они думали, не купить ли им квартиру в Нью-Йорке в знаменитом доме неподалеку от Пятой авеню, но потом решили отказаться от этой идеи²⁰.

Сьюзи действительно ценила свою свободу и осенью 1976 года решила не возвращаться в Нью-Йорк. В Лагуна-Бич она бывала чаще, чем Уоррен. Более того, «клиентура» в Омахе служила ей отдушиной. Там была Лейла, которая пичкала невестку историями о прекрасном времени жизни с Говардом. Там был Хоуи, который занимался своими экскаваторными работами. Там была Дотти, которая, казалось, вела совершенно пассивную жизнь — однажды она позвонила Сьюзи с сообщением, что у нее в доме пожар. Только повесив трубку, Сьюзи сообразила, что даже не спросила у сестры, звонила ли та в пожарную службу. Она набрала номер Дотти. Оказалось, что та никуда не обращалась, она подумала только о Сьюзи²¹. А помимо всех забот, связанных с семьей, были еще и «бродяги», которым Сьюзи симпатизировала, одинокие друзья и другие знакомые.

Весной 1977 года, вместо того чтобы согласиться петь в Нью-Йорке, она запланировала еще один круг выступлений в ресторане French Cafe в Омахе. В журнале, издававшемся Omaha World-Herald, решили напечатать статью о жене миллионера, которая в зрелом возрасте стала певицей кабаре. Журналист Эл Пейгл встретился с ее друзьями и расспросил о ее жизни. Он хотел знать, почему Сьюзи решила петь. Как и многие другие в Омахе, он, конечно, был в курсе слухов о романах Сьюзи на стороне²². Друзья защищали Сьюзи как могли. Юнис Дененберг ощетинилась и заявила: «Сьюзи — одна из тех старомодных хороших людей, которых, как кое-кому может показаться, уже не существует. Многие приписывают ей свои негативные черты, потому что им не нравится, что она такая, какая есть»²³. Истинно верующие сплотились, чтобы защитить свою святыню. Пейгл признал, что после столкновений со столь агрессивными защитниками Сьюзи у него появилось подсознательное искушение поставить на белом вечернем платье миссис Баффет несколько жирных пятен²⁴.

Для проведения интервью она пригласила его к себе домой. Они расположились в гостиной с камином, столом для настольного тенниса и плакатами на стенах, на которых красовались высказывания «Здесь живет любовь» и «Будь проклято все, кроме цирка». С первого взгляда она показалась ему легкоранимой.

«Быть певицей — это совсем не то, что быть матерью, — сказала она ему. — Я не привыкла заботиться о Сьюзан Баффет. Может быть, я стану примером для тех людей, которые не могут сделать шаг вперед, потому что боятся того, что их ожидает. Когда-то и я была такой. — Она сделала паузу. — Больше мне нечего рассказать»²⁵.

Журналист намекнул, что этого явно недостаточно. Защитники Сьюзи разбудили его любопытство. Тогда Сьюзи откинула сомнения и говорила о себе в течение пяти часов, не вдаваясь, правда, в детали своих личных отношений с другими людьми. К концу интервью она сказала, что сама себе удивлена: обычно ее пытаются разговорить всеми силами, а сейчас она сама выложила все перед Пейглом. Ей удалось склонить его на свою сторону и обрести в его лице еще одного друга.

На обложке журнала, в котором была напечатана статья, красовалась надпись «Что заставляет Сьюзи петь?» и ее фотография. На ней она улыбалась, опустив глаза, как будто не хотела, чтобы ее снимали. На фотографиях, сопровождавших статью, Сьюзи отворачивалась от камеры, пристально глядя вниз на Гамильтона или на свои руки на клавишах фортепьяно. Что-то внутреннее, глубинное, какая-то неуверенная тень мечты заставила спрятать открытую улыбку, которая так часто мелькала на ее прежних фотографиях.

В тот день, когда вышла статья, Пейгл обнаружил на своем крыльце Сьюзи с огромной коробкой конфет в руках, взволнованную как ребенок, счастливую тем, как он изобразил ее в статье. Она пригласила его на свое представление в French Cafe²⁶. В тот вечер он запомнил ее молодой и сияющей, в черном лохматом парике и расшитом блестками платье, которое выгодно подчеркивало ее стройную фигуру. Длинные черные ресницы приковывали внимание к ее глазам. Трудно было не восхищаться Сьюзан Баффет. К этому времени она уже была довольно искушенной певицей. Она обольстительно улыбалась, когда толпа кричала и вопила в перерывах между песнями²⁷. Гости видели, что помимо привычной для нее роли жены и матери она входит в роль ослепительной женщины. Публика нашла ее исполнение и стилизацию популярных синглов и романтических баллад очаровательными. Ее репертуар состоял из таких песен, как Му Heart Belongs to Daddy, классики кабаре What Are You Doing the Rest of Your Life? и ее любимой душещипательной Send in the Clowns Сондхейма²⁸. Когда Сьюзи пела, она открывала публике всю себя. Стоя неподалеку и наблюдая за тем, как она очаровывает публику и флиртует с ней, Баффет с юмором отметил: «Все-таки я правильно делаю, что разрешаю ей это».

И все же к лету 1977 года Сьюзи так и не воспользовалась возможностями, которые ей предлагал Нью-Йорк. Уоррен считал, что его склонная к спонтанным решениям жена просто не хотела брать на себя обязательства, предъявляемые профессионалам. Некоторые из друзей Баффета сомневались в таланте Сьюзи и ее способности соперничать с другими признанными певицами. Она любила просто выступать перед публикой — Уоррен же мечтал о том, что однажды жена прославится на весь мир. Ее амбиции всегда проявлялись в отношении других людей, а не себя самой.

То, что Сьюзи была женой богатого человека, открыло перед ней двери в мир серьезного шоу-бизнеса, но в то же время эти двери давали другим людям возможность увидеть детали ее личной жизни, а ей бы этого не хотелось. Уоррен мог оставаться в доме Кей Грэхем и свободно появляться в ее обществе — желтая пресса смотрела на эти «шалости» сквозь пальцы. В отличие от мужчины у замужней женщины не было вообще никакой свободы. Движение за права женщин изменило многое, но только не это. Теперь, когда личная жизнь Сьюзи стала всеобщим достоянием, противоречивые чувства раздирали ее.

У их друга Стэна Липси, издателя Sun, также были некоторые проблемы в браке, и они со Сьюзи часто встречались в парке по утрам, чтобы поделиться своими горестями. Оба увлекались восточной философией и движением, пропагандирующим внутренний потенциал человека, которое возникло в калифорнийском Институте Эсален в Биг-Суре²⁹. Они каким-то образом убедили Уоррена, жену Стэна — Джинни и сестру Сьюзи — Дотти пойти с ними на семинар, проходивший в одном из отелей города Линкольна. Цель семинара заключалась в том, чтобы войти в непосредственный контакт с самим собой. Он начался с упражнения, позволявшего участникам открыться друг другу и проанализировать различные жизненные ситуации без лишних оценок — именно в этом Сьюзи всегда была мастером. Реакция же Уоррена на такое излияние чувств кардинально отличалась от реакции его жены.

«Там было пятьсот человек, некоторые приехали издалека. Все они принялись выполнять эти сумасшедшие упражнения. Сначала мы должны были разделиться на пары. Один должен был что-то рассказывать, а второй, независимо от того, что рассказывает первый, постоянно спрашивать: “И что дальше?” Я был в паре с одной милой женщиной из Оклахомы, и она начала говорить. Когда она остановилась, я спросил: “И что дальше?” Через десять минут она разрыдалась. Я расстроил ее, просто спрашивая “И что дальше?”, как будто мучил ее, пытал или что-то в этом роде».

Всячески извратив это упражнение, Баффет оставил свою залитую слезами партнершу и пошел дальше. Руководитель семинара предложил участникам найти себе других партнеров.

«Услышав, что руководитель велит нам искать партнеров противоположного пола, — рассказывал Липси, — я принялся искать кого-нибудь попривлекательнее». Баффет стоял посередине комнаты и оглядывался по сторонам, как будто не знал, что делать. И в следующий миг меня выбрала мощная женщина в балахоне, весом под сто восемьдесят кило. Я должен был лечь на пол. Затем руководитель сказал, что эта женщина вручит мне “подарок своего веса” — и она плюхнулась прямо на меня. У меня было впечатление, что я попал под каток и никогда не смогу из-под него выбраться. Тем временем в другой комнате люди гавкали как собаки. Я слышал, как пыталась лаять Дотти, которая в обычной жизни была так зажата, что едва могла сказать “привет”».

По словам Липси, после урока, на котором им завязали глаза и вели по улицам Линкольна, чтобы получить опыт сенсорной депривации^{326 327}, они со Сьюзи сдались и смылись в кинотеатр, чтобы «посмотреть нервную романтическую мелодраму “Энни Холл”³²⁸ и провести оставшиеся выходные, поглощая вредную жареную пищу и мороженое с фруктами».

Летом 1977 года, когда Баффет проводил все свое время за бриджем у Кей Грэхем в Нью-Йорке, Сьюзи вообще не бывала дома ни днем, ни ночью.

В августе того года Хоуи женился на Марсии Сью Дункан, несмотря на предупреждения ее отца, что она не будет счастлива с человеком, который зарабатывает на жизнь земляными работами и водит пикап с парочкой двух мохнатых собак в кузове. Послав молодоженам подарок, Кей Грэхем позвонила Баффету и пожаловалась, что расстроилась из-за того, что Хоуи неправильно написал три слова в благодарственной записке.

На День труда Сьюзи дала заключительное выступление в театре «Орфей» в Омахе, на разогреве у певца Пола Уильямса. В розовом шифоновом платье она улыбалась и обольщала зал своим прекрасным контральто, «томно и чувственно» выводя романтичные джазовые баллады. Она очаровала публику, сказав «Давайте представим, что мы все влюблены, окей?»³⁰ В таком небольшом городе, как Омаха, переполненном любителями сплетен, такое заявление вряд ли было уместным.

Осенью Сьюзи, по всей видимости, начала понимать, какой беспорядочной стала ее жизнь. Она выезжала из дома около четырех часов утра на своем «порше», ехала в Уаху (где когда-то провела свою первую брачную ночь) с включенным на всю громкость радио и возвращалась в свой пустой дом только на рассвете³¹.

Сьюзи отдавала окружающим часть своей души. В приступах паники она обращалась к ним за помощью. Друзья выслушивали ее исповеди в парках, на прогулках или во время длительных автомобильных поездок. Она собирала деньги и отдавала их друзьям, как будто планировала побег. Она появилась в кабинете своего приятеля по теннису Дэна Гроссмана в офисе Berkshire Hathaway, рыдая и спрашивая совета, в то время как в соседнем кабинете сидел ее собственный супруг.

Видимо, Сьюзи поняла, что ставит людей в неловкое положение, позволяя им знать больше, чем ее собственный муж, об их проблемном браке и ее тайных желаниях разочарованной жены. «Не говорите Уоррену, — просила она. — Если вы его любите, то не причиняйте ему такую боль. Если он когда-либо узнает о нашем разговоре, это убьет его»³².

Сьюзи была сильным и любимым многими человеком, Уоррен был предан своей жене, а друзья Сьюзи настолько верили, что без нее он практически беспомощен, что взвалили это бремя на свои плечи. Некоторые сделали это автоматически, другие — во имя дружбы, а остальные — с опаской, зная об изъянах ее логики. Но теперь они все чувствовали ответственность за сохранение ее тайн под предлогом защиты Уоррена.

И все же ничто не помешало проведению встречи Graham Group осенью того же года. Она состоялась на ранчо Гардинера в Аризоне. Большая часть группы, которую теперь все чаще называли группой Баффета, уже давно смирилась с тем, что Уоррен и Сьюзи живут отдельными жизнями. Как обычно на таких встречах, Сьюзи выполняла свои обязанности наряду с женами других участников. Билл Руан рассказал собравшимся о статье Уоррена в Fortune под названием «Как инфляция обманула инвестора в ценные бумаги»³³. Баффет объяснил, что акции, особенно у компаний, способных поднять отпускные цены при увеличении затрат, являются лучшей защитой от инфляции, но инфляция при этом влияет и на их ценность — проблема, которую он назвал «гигантским корпоративным солитером»³²⁹. Улучив момент, Маршалл Вайнберг рассказал Уоррену и Сьюзи о своей племяннице, которая жила и работала в резервации для коренных американцев. «О, я бы хотела заниматься таким делом! — воскликнула Сьюзи. — Это прекрасно — жить в резервации и просто помогать этим бедным людям». Уоррен посмотрел на нее и невозмутимо предложил: «Сьюз, хочешь, я куплю тебе одну из них?»³⁴

В свои 47 лет Уоррен уже достиг всего, чего когда-либо хотел. Его состояние оценивалось в 72 миллиона долларов. Он руководил компанией, которая стоила 135 миллионов долларов³³⁰. Его газета выиграла два самых главных приза в журналистике. Он был одним из самых значимых граждан Омахи и постепенно становился таким на национальном уровне. Он являлся членом правления крупнейшего местного банка, газеты Washington Post и многих других компаний. Он получил пост CEO трех компаний и успешно купил и продал акции огромного количества фирм — обычный человек не мог бы даже запомнить их названия, не говоря уже о том, чтобы заниматься связанными с ними делами. Почти все партнеры, с которыми он начинал свою карьеру, были теперь невероятно богаты.

И он хотел продолжать в том же духе — зарабатывать деньги, ничего не меняя в жизни. Уоррен знал, что Сьюзи считала его одержимым жаждой денег, но все же им удалось идти по жизни так, чтобы уважать расхождения во взглядах, оставаясь при этом дружной парой в течение двадцати пяти лет. По крайней мере, так думал он.

Чуть позже, той же осенью, после встречи Buffett Group, Сьюзи отправилась в гости к своему однокласснику, жившему в Сан-Франциско, и осталась у него на месяц. Казалось, что, какие бы отношения у нее ни завязывались, они все были связаны с Калифорнией. Ее племянник Билли Роджерс переехал на Западное побережье, чтобы тоже приобщиться к миру шоу-бизнеса. Сьюзи сказала, что всеми силами поможет ему избавиться от пристрастия к героину, и очень волновалась из-за того, что он остался в Калифорнии в полном одиночестве. Берти Баффет, которая вышла замуж за Хилтона Биалека, жила в Сан-Франциско и Кармеле. Джинни и Стэн Липси думали о переезде в Сан-Франциско, где уже жила овдовевшая Рэки Ньюман, подруга Сьюзи. Сьюзи-младшая и ее муж жили в Лос-Анджелесе. Питер, на которого мать всегда могла положиться, учился на втором курсе Стэнфордского университета в Пало-Альто. А у нее и Уоррена наконец-то появилось свое жилье в Калифорнии — загородный дом в Изумрудном заливе, к югу от Лос-Анджелеса. Ее уже почти ничто не связывало с Небраской. Дом в Омахе был похож на дом с привидениями — пустой и мрачный. Как только Питер уехал в колледж, Гамильтон убежал к одному из друзей Питера³⁵.

Проводя все свое время в Сан-Франциско, Сьюзи обнаружила, что это прекрасный, творческий и энергичный город. Его величественные холмы, залив, океан, мосты, закаты, серпантинные ряды викторианских домов так и манили к себе, приковывали взгляд и заставляли восхищаться собой. Безумная мозаика из людей, пейзажей, архитектуры, культуры, искусства и музыки словно кричала о том, что в Сан-Франциско просто невозможно заскучать. Здесь было не так жарко, как в Небраске. Воздух города наполнял легкие чистотой и свободой. Благодаря спонтанной, возбуждающей атмосфере 1970-х годов, которая словно говорила: делай что угодно с кем угодно, Сан-Франциско был столицей психоделической, гедонистической духовности, центром толерантности, где люди никогда не судили друг друга.

Сьюзи посмотрела некоторые квартиры. Она вернулась в Омаху, отправилась в French Cafe, где прежде пела, и поговорила с Астрид Менкс, которая выполняла роль хозяйки заведения по понедельникам, а также сомелье и иногда повара. Они дружили. Астрид подавала ей чай между номерами в French Cafe и обслуживала обед у Баффетов в том же году, когда Омаху посетил Питер Джей, новый посол США в Великобритании. Зная вкусы Баффетов, Менкс поразила Джея, подав любимую еду Уоррена — жареного цыпленка, пюре, соус, отварную кукурузу в початках и мороженое с фруктами.

Теперь Сьюзи попросила Астрид заглянуть к Уоррену и приготовить ему что-нибудь поесть. Затем сказала Уоррену, что хотела бы снять небольшую квартиру в Грэхемерси Тауэр в Ноб-Холл, чтобы ей было где жить во время визитов в Сан-Франциско.

Привычка Уоррена не вслушиваться в слова других людей, а слышать только то, что ему нужно, сработала на пользу Сьюзи. Она объяснила, что не бросает его. Они не расходятся. Они остаются в браке. Ничего не изменится, если у нее будет своя квартира. Она просто хотела жить в городе, наполненном искусством, музыкой. Их жизни и так уже шли в совершенно разных направлениях, они так часто бывали в разъездах, что он и не заметит разницы. Дети выросли, и теперь она хотела посвятить время себе. Она повторяла: «У нас обоих есть потребности». И это было истинной правдой.

«На самом деле Сьюзи не собиралась уходить. Она просто хотела перемен».

При всех ее поездках и разговорах о покупке той или иной недвижимости Уоррену никогда не приходило в голову, что она уйдет от него, потому что он сам никогда не собирался ее бросать. Фразы «Я хочу перемен» и «Мы не расходимся» были в стиле Баффетов — они оба не хотели признать, что их общение порой приводит к взаимному разочарованию.

А затем она ушла.

Сначала Сьюзи на несколько недель уехала в Европу со своей подругой Беллой Айзенберг. На Рождество она вернулась в Эмеральд-Бей, но затем снова уехала в Париж, где встретилась с Томом Ньюманом, сыном ее подруги Рэки. Сьюзи и Том, который вскоре должен был переехать к своей матери в Сан-Франциско, быстро подружились³⁶. Становилось очевидно, что жилье в Сан-Франциско было нужно Сьюзи совсем не в качестве временного пристанища. Уоррен был совершенно не способен позаботиться о себе, поэтому в Омаху на пару недель приехала Сьюзи-младшая. Со времен своей необдуманной свадьбы она часто звонила матери в слезах. Сьюзи помогала ей решать проблемы, связанные с этим браком, в то время как сама пыталась избавиться от некоторых собственных семейных обязательств. Сьюзи-младшая попыталась объяснить отцу, что поскольку и его, и мамина жизни были к этому времени настолько разными, то особо в его жизни ничего не поменяется. Но Уоррен даже не подозревал, что они со Сьюзи живут в разных мирах. В его представлении Сьюзи жила для него. Когда они были вместе, она так и делала. Поэтому ему было сложно понять, что Сьюзи хочет жить собственной жизнью и не будет тратить все свое время на исполнение его желаний.

Сьюзи и Уоррен часами говорили по телефону. Теперь, когда он наконец все понял, он был готов сделать что угодно, выполнить любые просьбы и требования: переехать в Калифорнию, научиться танцевать, — лишь бы она вернулась к нему. Но было слишком поздно. Он не мог дать ей того, чего она хотела, в чем бы это ни заключалось. Свою жажду свободы, потребность быть отдельно от него она объясняла необходимостью следовать собственным желаниям и обрести себя как личность. Это было невозможно, пока она проводила все свое время с ним. Так что теперь он бесцельно блуждал по дому, будучи не в состоянии самостоятельно поесть и даже одеться. Он приезжал в офис с чудовищной головной болью. Перед служащими он пытался вести себя нормально, хотя при взгляде на него все равно создавалось впечатление, что он практически не спит по ночам. Каждый день он звонил Сьюзи, и разговор заканчивался его слезами. По словам одного из знакомых, «они как будто не могли жить вместе, но и не могли друг без друга».

Видя, насколько беспомощен и разбит ее муж, Сьюзи дрогнула. «Может быть, мне придется вернуться», — сказала она одному своему другу. Но так и не сделала этого. У них обоих были свои условия. Одно из ее условий заключалось в том, чтобы ее тренер по теннису переехал в Сан-Франциско. Сьюзи поселила его в крошечной отдельной квартире на той же улице, где жила сама. Тот думал, что все это временно и, как только Сьюзи получит развод, они поженятся³⁷.

Но Сьюзи и не думала разводиться. «Мы с Уорреном не хотим ничего менять», — говорила она, когда бойфренд спрашивал о ее планах. И речь шла совсем не о деньгах. К этому времени у нее было достаточно собственных акций Berkshire. Просто Сьюзи была человеком, который никогда ничего не вычеркивает из своей жизни, а лишь добавляет в нее, и она не видела поводов менять эту привычку.

Тем временем она постоянно созванивалась с Астрид Менкс. «Ты уже позвонила ему? Ты заходила к нему?»³⁸

Сьюзи четко видела свою цель. Астрид Беате Менкс родилась в Западной Германии в 1946 году, после того как ее родители уехали из Латвии, попавшей под контроль России. В возрасте пяти лет она приплыла с родителями и пятью родными братьями в Соединенные Штаты на перестроенном и полуразвалившемся военном корабле. Первое, что она увидела, когда корабль заходил в гавань, была возвышающаяся из тумана статуя Свободы.

Семью Менкс определили на проживание в Верделл, где они и жили на ферме с толстопузой печью. В доме не было ни электричества, ни удобств. Когда Астрид было шесть лет, семья переехала в Омаху. Вскоре после этого, когда их матери поставили диагноз — рак молочной железы, Астрид и два ее младших брата отправились в Immanuel Deaconess Institute of Omaha, универсальный комплекс под руководством лютеранских монахинь, который включал в себя дом престарелых, приют для сирот, больницу, церковь и оздоровительное учреждение. Отец, который немного говорил по-английски, работал техником по обслуживанию оборудования, а дети жили в приюте. Мать Астрид умерла в 1954 году. К тринадцати годам Астрид уже поменяла три приемные семьи. «Не могу сказать, что я прекрасно себя чувствовала в приемных семьях, — рассказывала она, — мне было уютнее в детском доме».

Окончив школу, Менкс поступила в Университет Небраски и училась там, пока у нее не кончились деньги. Некоторое время она работала в страховой компании Mutual of Omaha, а затем — в магазине женской одежды, притом что сама покупала одежду секонд-хенд. В конце концов она устроилась в ресторан, где нарезала по пятьдесят фунтов кабачков цуккини в день и готовила холодные закуски. Она жила в небольшой квартире в центре города, недалеко от работы, что было очень удобно, поскольку полагаться на ее проржавевший «шевроле» не было смысла³⁹.

У нее никогда не было больших денег, зато она знала всех в этом промышленном районе, где постоянно что-то ремонтировали, и помогала налаживать быт потенциальным художникам, беспризорникам и гомосексуалистам. Астрид была худой светлокожей блондинкой с тонкими чертами лица. Иногда она выглядела даже моложе своих 30 лет. Она всегда легко относилась к жизненным проблемам, но, когда Сьюзи Баффет познакомилась с ней, Астрид была подавлена, разбита и опустошена. И тем не менее, если речь заходила о том, чтобы позаботиться о ком-то⁴⁰, она могла дать Сьюзи сто очков форы, находясь при этом в любом состоянии.

Столкнувшись с непрекращающимися просьбами позвонить и навестить Уоррена, Менкс поначалу не совсем понимала, к чему стремится Сьюзи, и поэтому была немного напугана. И все же она решилась заехать к Уоррену, чтобы приготовить ему что-нибудь на ужин⁴¹. Она обнаружила, что комнаты его дома завалены книгами, газетами и годовыми отчетами. Уоррен, который был абсолютно неспособен что-либо делать без женского присутствия, отчаянно нуждался в заботе. Он пытался заполнить эту пустоту, водя Дотти в кино и встречаясь с другом семьи — разведенной Рути Мачмор. И все же он был одинок и несчастен, в эмоциональном плане чувствуя себя одиннадцатилетним мальчиком. Его нужно было кормить. Его одежду нужно было обновлять. Астрид была неназойливой и милой. Но, столкнувшись с проблемой, она знала, что нужно делать, а мудрая Сьюзи — чем все это закончится.

В конце концов Уоррен понял, почему Сьюзи ушла:

«Я вполне мог это предотвратить. Так не должно было произойти. Это была моя вина. По большому счету, все, что я делал в связи с уходом Сьюзи, и было моей самой большой ошибкой в жизни.

Но я не понимал этого. На девяносто пять процентов, а может быть, и на все девяносто девять это, без сомнений, была моя ошибка. Она прекрасно мне подходила, проблема была в том, что ей не подходил я. Это были односторонние отношения. Работа была для меня более интересной, чем наши отношения. Сьюзи ушла, потому что не чувствовала, что она мне необходима, а я должен был ей дать понять, что это не так. Поэтому я начал отходить на второй план. В течение долгих лет она поддерживала наш брак. Она практически в одиночку воспитала детей. И как ни странно, в то время я думал, что тоже уделяю всему этому достаточно внимания. Но оказалось, что это не так — затраченное каждым из нас время было несоразмерным. И когда дети выросли, она потеряла свою работу.

Она могла делать все что хотела. Она работала добровольцем в различных организациях, но в конце концов поняла, что это не для нее. Она не хотела быть похожей на жен большинства видных людей. Ей не нравилось быть видной женщиной только потому, что она жена видного мужчины. Она любила общаться с людьми, и они отвечали ей взаимностью.

Она любила меня и все еще любит, и у нас невероятные отношения. И все же... Этого не должно было случиться. И это полностью моя вина».

Однако вне зависимости от того, насколько сильной была его душевная боль, Уоррен обнаружил, что может с ней справиться. И в конце концов он вернулся к ролям, которые подходили ему лучше остальных, — учителя и проповедника. Пока что у него еще оставались его ум и репутация, а значит, люди прислушивались к нему так же, как прежде.

Зимой 1978 года Баффет с новыми силами взялся за написание ежегодных писем. Предыдущее письмо представляло собой краткий, информативный отчет о том, как идут дела. Теперь же он решил превратить традиционный эпистолярный жанр в своего рода лекцию и включить в него такие вещи, как рассказы об измерении эффективности управления, принятии неправильных инвестиционных решений на основе краткосрочного дохода, основах страхового бизнеса, а также своем друге Томе Мерфи, руководившем компанией Cap Cities. Его потребность в близости другого человека в это время достигла невообразимых размеров. Он предложил Кэрол Лумис заняться редактурой его писем в надежде развить с ней дружеские отношения. Она ездила к нему в Нью-Йорк, они вместе пытались придумать, как донести его мысли и уроки до людей, которые продолжали верить в него, — акционеров Berkshire Hathaway⁴².

Глава 42. Золотая медаль

Омаха и Буффало • 1977-1983 годы

К началу 1978 года, заручившись согласием со стороны Сьюзи, Астрид Менкс начала время от времени приходить в дом на Фарнэм-стрит — приготовить обед и помочь по хозяйству. Сьюзи часто звонила Астрид, чтобы поприветствовать ее и сказать: «Спасибо тебе за то, что ты так о нем заботишься». Постепенно отношения с Менкс переросли для Баффета в нечто большее, особенно после того, как Уоррен окончательно понял, что Сьюзи к нему не вернется.

Поначалу Баффет и Астрид проводили время в ее уютном домике в старом складском районе. В мае она переехала к нему, отказавшись от квартиры, где время от времени принимала на ночлег представителей богемы Омахи. К тому времени, когда Питер вернулся домой из Стэнфорда, она уже выращивала помидоры в саду дома на Фарнэм-стрит и ходила по магазинам в поисках пепси со скидкой. После стольких месяцев сложных отношений она оставалась невозмутимой: «Я никогда не задумывалась о том, что происходит, — говорит Астрид. — Это было так естественно»¹.

Астрид «просто исчезла» со сцены городской жизни, говорил один ее знакомый². Поначалу, знакомясь с ней, друзья Баффета недоумевали. Она была на 16 лет моложе Уоррена и родилась в семье рабочих. Тем не менее она знала все, чего не знал Баффет, о высокой кухне, о прекрасных винах, вилках для устриц и поварских ножах.

В отличие от Сьюзи, любившей тратить деньги и предпочитавшей все новое и современное, Астрид часто посещала мелкие лавки в поисках недорогого антиквариата. Она гордилась тем, что тратит мало денег на свой простой гардероб. Астрид была настолько бережливой, что по сравнению с ней даже сам Баффет выглядел мотом. Она была привязана к дому намного сильнее Сьюзи. Ее интересы — готовка, уход за садом, поиски дешевых товаров — казались слишком приземленными по сравнению с широкими и постоянно развивавшимися вкусами жены Уоррена. Несмотря на свою скромность, Астрид обладала прямолинейностью и достаточно провокатив-ным умом, который никак не походил на мягкое чувство юмора, присущее Сьюзи, и ее искренний, теплый интерес к другим людям. Приземленная Астрид была полной противоположностью и утонченной патрицианке Кей Грэхем.

Появление Астрид внесло изменения и в другие связи Баффета. Этот необычный треугольник вступил в противоречие с религиозными убеждениями Лейлы и ее чувством приличия, хотя при этом она мало контактировала с сыном и не имела на него никакого влияния. Питер же, с другой стороны, знал, что его отец нуждался в общении. Он был воспитан так, чтобы во всем происходящем в первую очередь видеть хорошее, поэтому не тяготился этой ситуацией. Хоуи был в бешенстве. Сьюзи-младшая столкнулась с классической проблемой отношений с мачехой — свою роль сыграл и барьер в отношениях с отцом, и невозможность принятия никого другого на месте матери. А Глэдис Кайзер, основную защитницу покоя Уоррена, которая охраняла дверь его офиса, отвечала на телефонные звонки и управляла его расходами (а теперь еще и расходами Большой Сьюзи), появление Астрид напрягало и сердило³.

Сама же Сьюзи пребывала в состоянии шока. Это не было похоже на стресс, возникавший ранее из-за того, что и у нее самой, и у мужа было множество плохих привычек. Ей казалось, что зависимость Уоррена от нее была абсолютной, как он мог связаться с кем-то еще? Она не знала, что и думать. Уоррен всю жизнь искал идеальную «Дейзи Мей», а Астрид делала для него все, что он хотел: заботилась о доме, стирала белье, готовила еду, покупала пепси, делала ему массаж головы, отвечала на звонки и общалась с ним ровно столько, сколько нужно. Астрид никогда не указывала ему, что делать, и ничего не просила — ей было вполне достаточно просто находиться рядом с ним. Предыдущая «Дейзи Мей» — Большая Сьюзи — покинула Омаху отчасти из-за того, чтобы избавиться от непрекращающихся просьб Уоррена. Смирившись с произошедшим, она приняла все как есть, что отчасти даже упростило ей жизнь — правда, не до конца. Сьюзи по своей природе всегда стремилась к обладанию. И хотя сама она часто распыляла свои симпатии, ей не хотелось, чтобы Уоррен вел себя так же.

Осколки жизни Баффета начали вновь соединяться в какое-то подобие целостности. Однако теперь он понял, что Сьюзи была права, настаивая на том, что сидеть в комнате и зарабатывать деньги — не самый лучший способ прожить жизнь. Он начал видеть, как много упустил прежде. Будучи достаточно дружелюбным со своими детьми, он, в сущности, не знал их глубоко, как следовало бы отцу. За шутками типа «Кто это? Это твой сын!»⁴ скрывалась горькая истина: теперь ему предстояло потратить несколько десятилетий на восстановление связи с детьми. Да и в этом случае не все в их отношениях было обратимо. В возрасте 47 лет Уоррен начал пожинать горькие плоды своих потерь⁵.

Он, высоко ценивший честность, был совершенно откровенен насчет своих отношений с Астрид. О них знали все (за исключением Дока Томпсона). И Сьюзи, и Астрид предпочитали не распространяться на эту тему, замечая лишь, что симпатичны друг другу. Уоррен сделал по этому поводу единственный публичный комментарий: «Если бы вы близко знали людей, вовлеченных в эту ситуацию, то поняли бы, что все устроилось совершенно идеальным способом». Это было вполне справедливо, особенно принимая во внимание, что события могли приобрести и иной оборот. В этом смысле ситуация чем-то напоминала происходившее с кумиром Уоррена — Беном Грэхемом.

В середине 1960-х годов Грэхем сообщил своей жене Эсти о том, что собирается проводить половину года в обществе Марии Луизы Амингес — Малу, или МЛ (как ее звали в семье), бывшей подруги своего погибшего сына Ньютона, а вторую половину года — с самой Эсти. Грэхем всегда уважал «концепцию семейной жизни», но скорее в теоретическом плане. У Эсти были широкие взгляды, но и они имели свой предел. Эсти ответила на это предложение отказом, и Грэхемы расстались, хотя официально так и не развелись. Бен и МЛ жили в Ла-Джолле и проводили часть года в Экс-ан-Провансе. Эсти жила в Беверли-Хиллз. Бен сохранил дружеские отношения с Эсти, а МЛ была вполне довольна жизнью с ним вне брака³³¹.

Тем не менее, хотя Грэхем и достиг полной гармонии в этом процессе, Баффет не пытался его имитировать. Он не желал иметь двух жен. Ему казалось невероятным дать разумное объяснение сложившихся отношений. Позднее он описывал возникшую ситуацию так: «Сьюзи помогла мне собраться — Астрид поддерживает меня в этом состоянии. Обе они испытывают потребность давать, а я очень люблю получать, так что это вполне их устраивает»⁶. Однако на самом деле проблема никуда не исчезла. Никакие объяснения и заявления о том, что сложившейся ситуацией довольны все участники драмы, не решала фундаментальную проблему любовных треугольников: такие системы очень неустойчивы.

Шаткость этого треугольника усугублялась тем, что на самом деле он состоял из двоих — но об этом знал лишь один человек из трех. Уоррен (демонстрируя изрядную степень невежества в этом вопросе) полагал, что основную ошибку совершила именно Сьюзи. Он пытался сгладить ситуацию, успокаивая ее при личном общении и щедро осыпая ее знаками внимания на публике, однако это расстраивало и уязвляло Астрид. Сама Астрид, которая восхищалась Сьюзи и чуть ли не преклонялась перед ней, смирилась с тем, что Уоррен никогда на ней не женится, и уступила той «игровое поле» для всех социальных и деловых событий за пределами Омахи. Кроме того, она терпимо относилась к тому, что ее называли домохозяйкой и любовницей Баффета, так что его брак со Сьюзи внешне выглядел прежним, насколько это было возможно. Баффет порой занимался рационализацией: «Астрид отлично знает, в каких вопросах сможет найти со мной общий язык. Она знает, что я в ней нуждаюсь. И для нее все складывается вполне неплохо». Действительно, роль Астрид, пусть и узкая, обеспечивала ей безопасность, в которой она всегда так сильно нуждалась.

Для того чтобы и далее играть роль самоотверженной миссис Баффет, одновременно находя полноту жизни за пределами этой роли, Сьюзи потребовалось уехать на достаточно далекое расстояние. А Уоррен расценивал сложившуюся ситуацию как наилучший из возможных выходов, несмотря на то что новые отношения не компенсировали полностью понесенную им утрату. Он никак не мог избавиться от мысли, что жена была вынуждена уехать из-за его связи с Кэтрин Грэхем или Астрид (последнее, впрочем, было неверным, так как эти отношения начали активно развиваться значительно позже).

Он отчаянно хотел удержать части своей распадавшейся жизни и до конца дней Сьюзи пытался как-то компенсировать ее разочарование. Однако это не изменило его как личность и совершенно не означало, что он решил перестать общаться с Кей. Баффет пригласил Грэхем в Омаху, чтобы вместе посетить штаб-квартиру Стратегического командования ВВС США. Возможно, он рассматривал эту встречу в качестве прелюдии к знакомству Кей с Астрид. Грэхем привезла с собой лучшую подругу Мег Гринфилд, ведущего реактора газеты Post. Эта дружба была редким исключением для Грэхем, известной своей особенностью: она никогда не могла найти общего языка с другими женщинами в компании мужчин⁷. Сталкиваясь в компании с привлекательной женщиной, Кей, по словам, Баффета, «прежде всего начинала ломать голову над тем, как бы выпроводить ту из комнаты».

Баффет пригласил женщин на ужин со Стэном Липси в «Клуб Омаха». Кей беседовала с Уорреном на возвышенные темы, а Мег и Стэн время от времени подавали реплики. Астрид, которая никогда не любила выступать на первый план, чувствовала себя не в своей тарелке. В течение всего обеда она не проронила ни слова, если не считать заказа блюд. Баффет, пребывавший в привычном для себя состоянии любования Грэхем, не предпринял ни малейшей попытки помочь Астрид. Пара десятков человек, сидевших за огромным столом неподалеку, бурно отмечала чей-то день рождения. В какой-то момент они поднялись со своих мест, встали в круг и начали издавать кудахтающие звуки и махать руками, как крыльями, под музыку «Танца маленьких утят». Раздраженная до крайности, Грэхем наблюдала за танцующими с совершенно непередаваемым выражением лица⁸.

С тех пор Баффет почти всегда встречался с Грэхем за пределами Омахи. Когда Кей звонила Баффету, а трубку брала Астрид, они не обменивались и десятком слов⁹. Кей, пытаясь справиться с ситуацией, вела себя так, как будто Астрид вообще не существовала. Единственным исключением был ее звонок Астрид, когда она попросила совета относительно своего нового видеомагнитофона¹⁰.

Сьюзи и Астрид выстроили совершенно иную систему отношений. Им было комфортно друг с другом — Астрид даже ездила в Сан-Франциско в гости к Сьюзи. Небольшая квартирка Сьюзи на Ноб-Хилл теперь напоминала комнату маленькой девочки. Повсюду стояли куклы и лежали мягкие подушки. На стенах висели плакаты, а телефон был сделан в форме фигурки Микки-Мауса. В кухонных шкафах хранились блузки¹¹.

Сьюзи была благодарна Астрид за то, что та облегчила ей жизнь, а кроме того, примирилась с ограниченной публичной ролью, которую она, Сьюзи, для нее определила. Переезд в Сан-Франциско дался ей с немалым трудом, так как ей пришлось расстаться с огромным количеством друзей и бросить массу важных дел. Ее отъезд шокировал многих. Future Central Committee, Planned Parenthood, Urban League и другие организации борцов за гражданские права хоть и смогли восполнить потерю своего главного активиста, однако чувствовали себя так, будто их лишили сердца. Друзья и подчиненные Сьюзи справлялись с ситуацией по-разному. Одни ощущали себя покинутыми, другие просто скучали. Кое-кто начал ездить к ней в гости в Сан-Франциско, посчитав ее квартиру своим вторым домом. Пара ее друзей даже переселилась в Сан-Франциско¹².

Многим из знакомых Баффетов, знавшим, что Сьюзи уехала в Сан-Франциско, так как жизнь в Омахе лишена красок, казалось, что она проводит время, посещая художественные галереи, джазовые клубы и симфонические концерты. Однако к концу 1970-х Сан-Франциско вряд ли можно было считать американским Парижем. На берега Залива нахлынула волна ветеранов, многие из которых были покалечены войной физически и душевно. Ветераны со шрамами находили себе место на тротуарах вместе с пьяницами и кончеными наркоманами, оставшимися в городе с тех времен, когда в нем ходили полуголые хиппи, выжигавшие себе мозги ЛСД и марихуаной в районе Хейт. Те, кто предпочитал осесть в Сан-Франциско — городе, славящемся своим гедонизмом, сексуальной свободой и независимостью, — все чаще были вынуждены протискиваться сквозь толпы бездомных на улицах. Десятью годами ранее многие здешние геи впервые публично объявили о своей ориентации. Процесс психологического освобождения достиг своей кульминации на первом гей-параде в парке Голден Гейт в 1976 году. Тогда же флоридская певица Анита Брайант стала инициатором национальной кампании по преследованию геев, кульминацией которой стало убийство мэра Сан-Франциско Джорджа Москоне и члена наблюдательного совета Харви Милка убийцей-гомофобом в ноябре 1978 года³³². После того как суд присяжных, рассматривавший дело, пришел к выводу о невменяемости убийцы и обвинение было квалифицировано как неумышленное убийство, по Сан-Франциско прокатилась волна невиданных бунтов.

Среди первых друзей Сьюзи в этом городе была пара геев, один из которых, бывший анестезиолог, покинул Омаху после врачебного инцидента. Миссис Баффет знакомилась с массой других людей — музыкантами и художниками, косметологами, заводила дружбу со случайно встреченными в магазине и теми, кто сидел рядом с ней на театральных спектаклях. Вскоре у нее появился широкий круг общения, состоявший в основном из мужчин-гомосексуалистов. Бунтарскому духу Сьюзи пришелся по вкусу социальный климат Сан-Франциско. Бывшая хозяйка благотворительных обедов теперь закатывала вечеринки, напоминавшие пиршества в гримерках после рок-концертов. Она широко открывала двери своего дома и приглашала всех на карнавал. Но, оставаясь верной себе, она вновь начала заниматься гражданской деятельностью, и по-прежнему вопреки общественному мнению. Она часто разливала суп для бездомных, а многим своим друзьям-геям заменила мать.

Единственная часть ее жизни, которую по-прежнему контролировал Уоррен, была связана с деньгами. Она владела значительным пакетом акций Berkshire, но по условиям договора не имела возможности их продать. Как-то раз ей очень понравилась картина Марка Шагала, и она захотела купить ее для своей квартиры, но с горечью сказала своему другу, что не может себе позволить покупку. «Это выбило бы меня из колеи», — вспоминала она. Уоррен был предельно четок: «Я не хочу, чтобы ты продавала акции Berkshire». Он, как и прежде, контролировал ее расходы, а Глэдис отслеживала траты и оплачивала ее счета.

Однако ей удалось убедить Уоррена выдать ее другу Чарльзу Вашингтону заем в размере 24 900 долларов. Он боролся за гражданские права в Омахе, и Сьюзи прошла с ним огонь и воду. Кроме того, он в свое время активно защищал ее перед журналистом, задавшим вопрос «Что заставляет Сьюзи петь?». Баффет считал идею с займом ужасной и наверняка решительно воспротивился бы, но хотел ублажить жену. Разумеется, через семь месяцев Чарльз перестал погашать части займа в оговоренные сроки. Мало что могло вывести Баффета из обычного благодушного настроения, но когда он чувствовал, что кто-то пытается исчезнуть с его деньгами, его глаза начинали сверкать, а сам он загорался болью, гневом и жаждой мщения одновременно. Эмоции, впрочем, угасали всего через несколько секунд, и он приступал к деловитому обдумыванию решения для сложившейся ситуации. На этот раз он моментально подал судебный иск и получил причитавшиеся ему деньги.

Этот эпизод символизировал новую реальность в отношениях Уоррена и Сьюзи. Раз она не могла продать акции, ему приходилось ослаблять хватку, с которой он держал свою чековую книжку. Помимо оплаты счетов Уоррен выдавал ей небольшое пособие, которое она могла тратить как считала нужным. Когда у детей возникали проблемы, Сьюзи заботилась о расходах, о которых Уоррен даже не стал бы и задумываться. Хоуи продал часть своих акций Berkshire для того, чтобы построить дом на дереве, в котором они с Марсией могли бы жить³³³. Они испытывали проблемы и с финансами, и друг с другом. «Просто ужасно, что Уоррен не хочет за это заплатить, — ворчала Сьюзи. — Он, видимо, хочет, чтобы в один прекрасный день потолок упал им на голову. Он дождется, что они просто потеряют этот дом». Но это была всего лишь часть игры: Уоррен знал, что Сьюзи позаботится о Хоуи, точно так же как она заботилась о Малышке Суз во время ее несчастного брака и массе других вещей.

Обо всем, за исключением денег. Зарабатывание денег было заботой Уоррена. В тот период, когда состояние семьи начало уменьшаться, на Баффетов обрушились перемены, трудности и дополнительные счета. Примерно в то же время, когда Сьюзи готовила отъезд в Сан-Франциско, Уоррен был вынужден участвовать в судебном разбирательстве между двумя газетами, проходившем в Буффало. Он всегда был готов засучив рукава ввязаться в драку. Этот дорогостоящий и требовавший высокой сосредоточенности эпизод позволил ему отвлечься от своего семейного кризиса и притупить боль. Драма с газетой Buffalo Evening News оказалась затяжной битвой, угрожавшей капиталу Blue Chip, и стала одним из самых неприятных эпизодов за всю карьеру. Уоррен живо вспомнил конфликт, с которым он столкнулся в Беатрис много лет назад, — и тогда Баффет поклялся никогда в жизни больше не попадать в подобные передряги.

Весной 1977 года они с Мангером наконец-то смогли купить ежедневную газету, которую искали много лет. Эта покупка, обошедшаяся в 35,5 миллиона долларов, стала самой крупной за всю их карьеру¹³. Ржавевший и покрытый льдом Буффало был не совсем тем городом, в котором они рассчитывали купить «единственную городскую газету», о которой мечтали. Тем не менее город было достаточно велик для того, чтобы владение газетой показалось им интересным. Жители Буффало уходили на работу на городские фабрики с рассветом и читали газету по вечерам. Buffalo Evening News значительно опережала ближайшего конкурента — газету Courier-Express, страдавшую из-за плохого финансового положения. Баффет разработал серьезную теорию конкуренции в газетной отрасли.

«Кей всегда говорила, что конкуренция позволяет газетам стать лучше и тому подобное. Я же сказал: “Смотри. Экономические законы бизнеса неминуемо приведут к тому, что в городе останется всего одна газета. Я называю этот процесс выживанием того, у кого больше жирка. Может быть только один победитель. Второго места не существует, как не бывает серебряных медалей. В конце концов, в этом бизнесе неприменимы обычные законы конкуренции, потому что здесь все работает по-другому”».

Сотрудникам и издателям Courier-Express тоже в конце концов пришлось понять, что в газетном мире не бывает второго места. В 1920 году в семистах крупнейших городах США было по две основные газеты. К 1977 году их осталось не больше пятидесяти. В течение рабочей недели Evening News продавала в два раза больше экземпляров, чем Courier-Express. Последняя выживала за счет того, что была единственной газетой в городе, выходившей по воскресеньям, и воскресный выпуск обеспечивал ей до 60% доходов.

Владельцы Evening News захотели продать газету Washington Post, однако та отвергла предложение. Кей Грэхем просто не смогла бы переварить еще одну газету, имевшую к тому же сильный профсоюз. Баффет, напротив, совершенно этого не боялся. «Перед покупкой газеты мы сели за стол переговоров с представителями профсоюза, и я сказал им: “Мы можем допускать массу ошибок, но если что-то и убьет газету в городе, где у нее есть серьезный конкурент, так это длительная забастовка. Вы, парни, вполне можете устроить нам такую пакость. И если вы это сделаете, то мы проиграем. Но мы готовы взять на себя этот риск и хотим, чтобы вы об этом знали. У вас на руках козырная карта, но если вы ее разыграете, то проиграете вместе с нами”». Казалось, лидеры профсоюза его услышали.

Теперь в империи Баффета и Мангера имелись активы на сумму в полмиллиарда долларов³³⁴. Они контролировали свыше половины Berkshire Hathaway и 65% Blue Chip. Этим двум компаниям принадлежали National Indemnity, Rockford Bank, Sees, Wesco, 10% Washington Post, четвертая часть детективного агентства Пинкертона, 15% GEICO, масса других акций — а теперь и ежедневная городская газета, о которой они так долго мечтали³³⁵.

Мюррей Лайт, управляющий редактор Evening News, быстро обсудил с Баффетом план запуска воскресного издания газеты. Подобный план никогда не был по душе ее бывшей владелице, аристократичной даме Кейт Робинсон Батлер. Миссис Батлер, миниатюрный тиран с пышными белыми волосами, часто рычала на своих сотрудников, стучала кулаком по кожаной поверхности рабочего стола, привезенного из Франции, и совершенно не собиралась меняться с приходом новых времен¹⁴. От ее богато украшенного особняка, местной достопримечательности, до офиса газеты было всего несколько кварталов, но она проезжала их на заднем сиденье «роллс-ройса».

Она интересовалась новостями газеты меньше, чем своими поездками в Европу, в ходе которых пыталась найти какого-нибудь принца, достойного руки ее дочери¹⁵.

Издатель News Генри Урбан хорошо уживался с миссис Батлер. Огромная часть его работы заключалась в том, чтобы утихомиривать ее, когда она решала разобраться с редакционной политикой. Миссис Батлер не думала о прибыли, не думал о ней и Урбан. «Сложно было найти более приятного человека, чем Генри Урбан. Но даже простая идея об обсуждении более выгодных условий работы с производителями газетной бумаги не приходила ему в голову. «Как только я появился в газете, производители бумаги тут же начали спрашивать: “А любит ли мистер Баффет рыбалку?” Я сказал им: “Знаете, рыбачить у нас любит Чарли, а я покупаю бумагу”». News платила за бумагу на 10% больше по сравнению с канадскими газетами, которые вели свою деятельность буквально через мост, и примерно столько же, сколько издатели во Флориде, Калифорнии и Далласе. Баффет хотел снизить цену на 30 долларов, так как реальные расходы на транспортировку были минимальными. «Мы покупали свыше 40 тысяч тонн в год. То есть снижение цены на 30 долларов принесло бы компании, которая сидела без денег, не менее 1,2 миллиона». Он подверг производителей бумаги своему излюбленному «баффетированию». «Я сказал всем семи компаниям, что у нас с ними заключены контракты на разные периоды и по неправильной цене. Вы работаете по самым низким транспортным тарифам во всей Америке, указал я им, но при этом выставляете нам заоблачные счета. Мы уважаем ваши контрактные права, но если вы не пересмотрите условия, то мы никогда не заключим с вами нового контракта». Он выиграл.

Но даже снижение расходов на транспортировку само по себе не могло решить проблем Evening News. Газеты Буффало существовали в некоем странном состоянии равновесия. Одна контролировала будни, а другая — выходные⁴. Баффет и Мангер согласились с Мюрреем Лайтом в том, что единственной возможностью для News развить свои преимущества было бы расширение выпуска на выходные⁴⁴. «Нам пришлось сделать это, чтобы эффектно конкурировать, — говорит Мангер. — Должна была выиграть лишь одна газета: либо наша, либо другая».

За две недели до того, как Evening News запустила свое воскресное издание, Courier-Express подала иск по обвинению в нарушении антитрестовского законодательства. По данным иска, план News состоял в том, чтобы на протяжении пяти недель раздавать бесплатные экземпляры газеты по воскресеньям, а затем начать их продажу со скидкой, что приравнивалось к созданию незаконной монополии, стремившейся изгнать конкурента из бизнеса¹⁶. Юрист Courier-Express Фредерик Фурт основывал стратегию нападения на идеях самого Баффета об отсутствии в газетном бизнесе серебряной медали за второе место. По мнению Фурта, это был пример точки зрения чужаков-монополистов, стремящихся выбить из города весь местный бизнес.

Фурт подготовил целую кипу документов, содержавших предположение о том, что Баффет и Мангер были полностью в курсе того, что жесткая конкуренция нанесет ^{336 337}

Courier-Express крайне серьезный удар. Courier-Express развязала полномасштабную PR-войну, начав с описания предыстории, занимавшего первую полосу, и продолжив детальным расследованием на внутренних страницах газеты. История освещалась день за днем на протяжении нескольких недель. Газета изображала себя милым местным Давидом, сражающимся с безжалостным Голиафом, нагрянувшим из-за пределов штата. Эта версия нашла благодатную почву в Буффало, где рабочие места исчезали, как металл под ржавчиной.

Не успел Баффет выбраться из ада, связанного с расследованием в Wesco, как обнаружил себя в гуще новой юридической схватки, требовавшей его присутствия в напряженной и недружелюбной обстановке Буффало.

Газета News начала потихоньку осушать финансовые резервуары Blue Chip. Адвокат Баффетта Чак Рикерсхаузер к тому моменту оставил контору Мангера и Толле-са и возглавил Тихоокеанскую фондовую биржу. Его преемник Рон Олсон прибыл в Буффало в составе команды юристов, набранной Мангером в Лос-Анджелесе, чтобы сражаться против обвинения компании в действиях монополиста-ликвидатора. Олсон заполнил аффидевит³³⁶, свидетельствовавший о любви своего клиента к газетам, — в нем упоминалось и о детских пальцах, перепачканных чернилами, и о роли Баффета в награждении Пулитцеровской премией газеты Sun. А тем временем Courier-Express пыталась собрать данные о каждом из судей, которым могло быть поручено ведение процесса, чтобы «к нему подлизаться»¹⁷. В итоге рассмотрение дела было поручено судье, не включенному в их список. Тем не менее удача оказалась на стороне Courier-Express. Баффет всегда гордился своей способностью быстро оценить стоимость компании на основании одного только бухгалтерского баланса. При первом же слушании в суде Буффало Фурт, адвокат Courier-Express, изобразил Баффета как человека, который крайне мало знал о Buffalo Evening News, никогда не посещал ее производственных площадок и даже не удосужился нанять консультантов, чтобы изучить положение дел в газете перед ее покупкой. Фурт обвинил Баффета в том, что тот проводил совещание, на котором обсуждалось, сможет ли News выдавить Courier-Express из бизнеса. Баффет отверг это обвинение. Фурт начал махать в воздухе свежим экземпляром Wall Street Journal, на обложке которого был изображен Баффет. Впервые в жизни популярность Баффета обернулась против него самого¹⁸. В журнальной статье Баффет говорил репортеру о том, как ему нравится больше не заниматься управлением деньгами и не прислушиваться к своему эго. Однако на самом деле новый статус заставлял Баффета еще сильнее потакать своему эго. Репортер процитировал слова его друга Сэнди Готтесмана, сказавшего: «Уоррену нравится владеть монополией или газетой, доминирующей на рынке, — для него это все равно что владение единственным мостом через реку. Это дает ему свободу поднимать плату за проезд на сколько заблагорассудится и когда заблагорассудится»¹⁹.

Фурт потребовал, чтобы Уоррен сообщил суду, действительно ли он говорил эти слова.

Баффет ответил так: «Не помню, говорил ли я Сэнди именно о мосте, но в любом случае это был бы неплохой бизнес. Я знаю множество честных людей, но иногда случается так, что они приписывают мне слова, которые я не обязательно говорил». ³³⁸

Фурт продолжал давить. Он спросил, согласен ли Баффет с этими словами.

«Я бы не стал спорить с тем, что эти слова отражают мои мысли... Мне бы хотелось иметь такой мост... Наверняка я сказал что-то о том, что в мире с высокой инфляцией хорошо иметь в своем распоряжении мост и возможность взимать плату за проезд, особенно когда это не регулируется законом».

«Почему?» — спросил Фурт.

Баффет посмотрел на судью, которому пытался объяснить основы экономики.

«Потому что вы уже понесли капитальные затраты. Вы построили мост, заплатив за него по старым ценам. В условиях высокой инфляции вам не нужно строить мост раз за разом — вы же строите его всего один раз».

«И вы говорите об отсутствии регулирования, потому что это позволяет вам повышать цены?»

«Да, это так»²⁰.

Баффет почувствовал, что попался в сплетенную им самим паутину. На самом деле он с юности мечтал о мосте с платой за проезд, а именно о мосте Douglas Street Bridge через реку Миссури²¹. В детские годы Баффета Омаха на протяжении почти десяти лет не могла решить вопрос о том, как умерить аппетиты сборщика платы, контролировавшего единственный путь в город из Айовы. Позднее они с Мангером пытались купить детройтскую International Bridge Company, владевшую мостом между Детройтом и Виндзором, но смогли приобрести лишь 24% акций³³⁹.

«Это был огромный мост... Площадь его составляла несколько сот квадратных метров, и он приносил кучу денег... Я был крайне разочарован, когда мы не смогли получить над ним контроль. Чарли же убеждал меня, что это было нам лишь на пользу. Что могло бы быть хуже для тебя, говорил он, чем репутация парня, который постоянно поднимает плату за проезд по мосту!»

Это были вполне справедливые слова.

«Я не понравился судье. Даже не знаю почему, но я явно ему не нравился. Ему не нравились и наши адвокаты. Рон Олсон нравится куче людей, но с этим судьей все было не так».

Заключение федерального судьи из Западного округа Нью-Йорка Чарльза Брианта по итогам предварительного слушания, изданное в ноябре 1977 года, гласило, что Evening News имела полное право начать выпуск воскресного издания и этот шаг полностью соответствовал интересам общества. Однако Бриант, очевидно, попал под влияние истории с платным мостом, о которой говорил Фурт, углубился в метафорические размышления и переживания о том, что «читатели и рекламодатели из Буффало должны понять, что им придется жить с единственной газетой, которая станет для них единственным платным мостом в страну новостей из окружающего мира, не подверженным контролю со стороны регулирующих органов»²². Он посчитал план News достаточно хищническим и требовал, чтобы продвижение, маркетинг или распространение нового воскресного издания происходили с жесткими ограничениями. Судья ограничил право News предлагать газету бесплатно или по сниженной цене, а также не позволил ей выдавать гарантии рекламодателям. Основная проблема для

Баффета состояла в том, что судья потребовал, чтобы читатели, желавшие получать воскресный выпуск, каждую неделю заполняли специальную форму заказа очередного выпуска. Courier-Express разразилась заранее подготовленными материалами, в которых говорилось о победе над чужаком-захватчиком, пытавшимся втоптать в землю местный бизнес. Evening News ничего не могла сказать в ответ.

«Теперь нам предстояло либо победить, либо проиграть. Судья был настроен против нас, и мы были вынуждены действовать со связанными руками и под постоянной угрозой нарушения предписания».

Сотрудники Courier-Express начали пристально отслеживать выполнение распоряжения судьи. Они обнаружили, что время от времени экземпляры Sunday доставлялись людям, не заполнившим надлежащие формы заказа. Судья Бриант продлил срок действия ограничений для News.

Через пять недель все основные рекламодатели перешли к Courier-Express, и объем рекламы в новом воскресном издании News оказался в четыре раза меньше, чем у конкурента²³. Если прежде Evening News получала прибыль, пусть и небольшую, то теперь она несла огромные убытки — целых 1,4 миллиона долларов за первый год после покупки газеты Баффетом²⁴. Баффет был шокирован новостями. Никогда еще принадлежавший ему бизнес не приносил таких значительных убытков за столь короткий промежуток.

В один мрачный и дождливый день перед Рождеством 1977 года судья Бриант созвал судебное заседание, на котором должны были быть определены окончательные условия судебного запрета. Баффет провел остаток осени без сна и в глубокой печали. Он пытался осмыслить тот факт, что Сьюзи уехала, но при этом не покинула его насовсем. Он попытался отвлечься от печальных мыслей, которые постоянно перебегали от Кэрол Лумис к Астрид или Кей Грэхем. Он провел массу времени в полетах между Нью-Йорком, Омахой и Вашингтоном. Разумеется, это был не лучший способ отвлечься. Суд объявил перерыв, и он полетел в Эмеральд-Бей для первого семейного сбора в новых условиях. Сьюзи пыталась убедить его, что во многом их жизнь будет идти так же, как прежде. Но как только Баффеты отметили Новый год, Уоррен и Сьюзи вновь разъехались, судья Бриант собрал участников дела, а Олсон с Манге-ром начали наперебой рассказывать Баффету, вернувшемуся в Омаху, о новых поворотах судебного разбирательства.

Основную часть июля 1978 года Баффет провел с Кэрол и Джорджем Гиллеспи. «Мы играли в бридж с Чарли в нью-йоркской квартире Кей, когда нам привезли решение судьи Брианта. Я сразу же отдал его Чарли, тот прочел его и вздохнул: “Что ж, написано очень красиво”. Я взорвался. Меня ни капли не волновало, насколько красивым языком написано решение, — мне приходилось существовать в условиях всех этих жестких ограничений. Я не имел ни малейшего желания наслаждаться его прозой».

Окончательное решение судьи Брианта, настоящий шедевр судебного беспредела, имевший подзаголовок «Мистер Баффет приходит в Буффало», сохранило в силе все ограничения, ранее наложенные на Evening News. Мангер и Олсон решили подать апелляцию. Показательно, что Баффет не хотел затягивать битву с судьей. Мангер всегда дразнил Баффета тем, что его метод управления заключается лишь в том, чтобы забрать у компании все излишки денег и поднять цены. Если же это не срабатывало, то в арсенале Баффета не было другого оружия. Однако такие методы управления не позволяли решить проблемы Evening News. Баффет был настолько удручен и настолько не хотел продолжать конфронтацию с судьей, что решил просто смириться с потерей 35,5 миллиона. В это время подходило к концу и еще одно, значительно более важное судебное разбирательство. Наконец-то после долгого ожидания SEC одобрила слияние Berkshire и Diversified. Баффет отчаянно хотел избавиться от общения с адвокатами, переносов заседаний, повесток в суд и постоянных сражений. «Я был против подачи апелляции. Все это заняло бы кучу времени. Судья был бы раздражен нашим поведением, а это привело бы к еще большим потерям. Courier продолжала бы свои жестокие атаки, и он продолжал бы продлевать срок наложенных на нас ограничений. Я сказал, что нам не стоит подавать апелляцию, так как в любом случае через год-полтора с нами будет покончено. Рон и Чарли ответили, что я неправ, и я действительно был неправ».

В конце концов он решил прислушаться к их совету. «Нам пришлось подать апелляцию. Я не собирался подчиняться условиям, которые делали нас неконкурентоспособными. Иными словами, у меня не было иного выхода. Мы не блефовали: это вообще не в моем стиле. В течение жизни у человека складывается определенная репутация — он либо склонен блефовать, либо нет. И я хотел, чтобы все четко понимали: блеф — это не мое».

Buffalo Evening News была самой крупной разовой инвестицией Баффета — в газете было размещено до трети капитала Blue Chip. Она теряла деньги из-за ограничений, наложенных судьей Бриантом. Она была уязвима перед лицом любой забастовки. В ситуации, когда фондовый рынок падал, Баффету нужно было делать деньги для того, чтобы заниматься своим любимым делом — покупать акции по максимально низким ценам. Потенциальная неудача с инвестицией в Buffalo Evening News заставляла его и Мангера рисковать большим, чем 35 миллионами. Для человека, не желавшего тратить на собственный дом 31 500 долларов, потому что эта сумма когда-нибудь могла превратиться в миллион, возможные потери от неудачной инвестиции в газету делали ситуацию куда более угрожающей, чем могло показаться на первый взгляд. Поэтому Баффет решил не только подать апелляцию. Он применил свой любимый «метод Тома Сойера» по отношению к Стэну Липси, размышлявшему над переездом в Сан-Франциско. Баффет предложил Липси попробовать повернуть вспять дела в газете. «Что ты думаешь насчет того, чтобы поработать в Буффало?» — спросил Баффет. «Мое сердце упало, — говорит Липси, — но я никогда не мог отказать Уоррену в просьбе».

Липси поехал в Буффало, чтобы оказать временную помощь. Он прибыл в город, когда в нем разразился самый сильный снегопад за всю историю. Сугробы доходили чуть ли не до крыш домов. Липси остановился в гостинице, порекомендованной Баффетом, и поужинал в его любимом стейк-хаусе. Он был неприятно удивлен и гостиницей, и рестораном. Прибыв на следующее утро в контору Evening News, он сразу же понял, почему Баффет попросил его о помощи. Производство новостей было в порядке, чего нельзя было сказать об общем руководстве газетой. Липси сел за стол секретаря и принялся печатать на пишущей машинке. Подошедший к его столу менеджер спросил: «А что ты пьешь?» Липси в ответ поинтересовался, что тот имеет в виду. «Ты наш новый менеджер, — ответил его собеседник, — так что тебе причитается два ящика выпивки»²⁵.

Липси начал проводить в Буффало по неделе каждый месяц. В одну из недель пребывания в Омахе он присоединился к Уоррену и Астрид, чтобы «измерить градус» нынешней жизни Баффета. Было очевидно, что Уоррен чувствует себя достаточно расслабленным в своих новых отношениях. Он позволил Астрид пригласить себя на шоу трансвеститов²⁶.

К 1979 году Липси удалось выправить дела с управлением газетой. В то же время юридическая битва с Courier-Express приблизилась к своему победному концу. В апреле 1979 года, примерно через полтора года после предварительного запрета, наложенного судьей Бриантом, в рамках апелляционного суда второй инстанции вердикт был отменен. Суд вынес решение, что вердикт был «наполнен правовыми и фактическими ошибками». Кроме того, «отсутствовали фактические данные о том, что мистер Баффет приобрел News с целью изгнать Courier из бизнеса... Собранные документы говорят лишь о том, что мистер Баффет намеревался наладить дела в News и не проводил бессонные ночи в размышлениях о том, какой эффект это окажет на деятельность конкурирующей газеты Courier... Суду следовало противостоять истцам, пытавшимся использовать антитрестовское законодательство для того, чтобы обезопасить себя от влияния законной конкуренции»²⁷.

Однако отмена вердикта судьи Брианта хоть и была победой, но едва ли не запоздавшей. Courier-Express немедленно подала встречный иск в попытках восстановить судебный запрет. Юристы News с готовностью вытащили из ножен свои мечи, готовясь продолжать нелепую схватку. Однако, невзирая на жесткие управленческие шаги со стороны Липси, битва стоила огромных денег — это были и расходы на юристов, и потерянные вследствие наложенных судьей ограничений рекламные бюджеты почти за два года. Операционные потери до уплаты налогов за 1979 год составили пять миллионов. Ни Баффет, ни Мангер никогда прежде не несли столь значительного урона ни в одном из своих бизнесов. Для того чтобы вернуть деньги, требовались героические усилия.

«Как насчет того, чтобы полностью переехать в Буффало?» — спросил Баффет у Липси. «Мне бы этого совершенно не хотелось», — ответил Липси. Баффет ничего на это не возразил, и Липси продолжил свои постоянные поездки в Буффало.

К середине 1979 года фондовый рынок погрузился в депрессию, и ордера на покупку акций, по словам Баффета, размещались «по чайной ложке»²⁸. Индекс Доу на протяжении десятилетия дергался то в одну, то в другую сторону, фыркал и задыхался, подобно старой машине с пробитым карбюратором. В какой-то момент он вернулся на свой привычный уровень, колебавшийся вокруг отметки 850. Преемник Джеральда Форда в Белом доме Джимми Картер носил свитер, напоминавший облачение проповедника и телевизионного ведущего Фреда Роджерса, и выступал за экономию электроэнергии. Его миролюбие сослужило стране плохую службу. США продемонстрировали неспособность к решительным действиям по отношению к Ирану, где в результате революции под руководством аятоллы Хомейни был смещен шах Реза Пехлеви. В иранском посольстве завершилась эпоха богатых балов и приемов. В результате частичного расплавления ядерного топлива на электростанции «Тримайл-Айленд»³⁴⁰ радиоактивные частицы вырвались в атмосферу. Галопирующая инфляция достигла двузначной отметки. На бензоколонках начали образовываться очереди. Журнал Business Week объявил о «смерти рынка акций», создав в обществе настроение, что никто и никогда больше не будет заниматься их покупкой. Страна впала в глубокий пессимизм.

Инвесторы начали вкладываться в золото, бриллианты, платину, произведения искусства, недвижимость, редкие монеты, золотые прииски, животноводство и нефть. Приобрело популярность выражение cash is trash³⁴¹. Любимым украшением старшеклассниц стали ожерелья, сделанные из крюгеррандов³⁴². Дерзкий новый сотрудник Grinnell по имени Стив Джобс, протеже уважаемого Боба Нойса, пытался обсудить с инвестиционным комитетом идею продажи всех акций и покупки золота²⁹. Джобс, инженер по образованию, не достигший еще и тридцати лет, был, по всей видимости, толковым парнем. Однако инвестиционный комитет настоял на своем, и Grinnell решила не покупать золото.

Баффет в своей статье в журнале Forbes писал об обратном: по его мнению, наступало отличное время для покупки акций. «Будущее никогда не казалось мне более ясным, — писал он. — Обычно вы платите на фондовом рынке определенную надбавку за консенсус, связанный с уверенностью в будущем. Но на самом деле неуверенность является другом покупателя, ориентированного на извлечение ценности в долгосрочной перспективе»³⁰. Он являл собой настоящего покупателя именно такого типа — но у него не было достаточного количества денег. Периодически с начала десятилетия на Баффета обрушивался денежный дождь — сначала 16 миллионов от распределения активов партнерства, затем еще несколько миллионов от продажи принадлежавшей лично ему компании Data Documents. Но все эти деньги направлялись в Berkshire Hathaway. Баффет же хотел получить деньги для инвестирования. Он платил себе вознаграждение, составлявшее всего 50 000 долларов в год, а чуть позднее поднял эту сумму до 100 000. Он занял кое-какие деньги в банках и вновь принялся инвестировать.

И наконец, Стэн Липси сделал тот шаг, которого Уоррен так долго ждал. Как-то раз в 1980 году Липси объявился дома у Баффета в Омахе, зайдя через постоянно открытую заднюю дверь, и сообщил, что его жена Джинни подала документы на развод и что ее адвокат, по мнению Стэна, собирается устроить ему адскую жизнь. Баффет напомнил Липси о том, чему его учил Том Мерфи: «Ты всегда можешь сказать, чтобы они убирались к черту завтра же». Он пригласил юристов обеих сторон в свой офис и помог им урегулировать спорные вопросы, возникшие между двумя его друзьями, не желавшими более жить друг с другом. Это упражнение он проделывал уже во второй раз. Незадолго до этого Баффет выступил в роли посредника между своим другом Эдом Андерсоном и его женой Ширли Смит Андерсон, также старой подругой Уоррена и Сьюзи, «наставницей по женскому объединению» для Дорис. Он умел решать проблемы своих друзей в сложных ситуациях. Баффет заговорил с Липси о том, что тому пора что-то изменить в своей жизни. Может быть, сейчас действительно самое время, подумал Стэн. В ходе беседы Баффет умело настроил Липси на переезд в Буффало. «Это было типично для Уоррена. Он хотел, чтобы я сам пришел к этому решению путем мучительных размышлений». Но, как и в случае с людьми, желавшими инвестировать деньги в партнерство, это должно было быть решение самого Липси.

Липси поехал в Буффало и остался там. Каждую пятницу после работы он звонил Баффету и делился с ним очередными «ужасными новостями». Но каждый раз, невзирая на то, насколько плохими были новости, Баффет сохранял присутствие духа и не забывал поблагодарить Стэна за звонок. «Его отношение к происходящему меня просто шокировало», — говорит Липси³¹. К концу 1980 года размер потерь составил уже 10 миллионов. Годовой отчет Blue Chip за 1980 год содержал предупреждения о тяжелом положении в газете. Мангер делал мрачные предсказания о «чехарде благ» для профсоюзов, повторяя то, о чем впервые писал в отчете за 1978 год: «Если Buffalo Evening News остановит работу вследствие затяжной забастовки, то газета будет вынуждена прекратить свою деятельность и самоликвидироваться»³².

В то время пока Мангер писал эти строки и блуждал в юридических лабиринтах, связанных с разбирательством вокруг Buffalo Evening News, состояние его здоровья отнюдь не добавляло оптимизма. На протяжении нескольких лет он стоически терпел развивающуюся у него катаракту до тех пор, пока у него почти не пропало зрение. Операция на левом глазу привела к возникновению крайне редкого осложнения под названием «врастание эпителия». Эпителиальная ткань (возможно, клетки роговицы) попала внутрь глаза и начала расти, подобно раковой опухоли. Давление и разрушение зрительного нерва вызывали ужасную боль³³. Мангер, не в силах выносить ее, в конце концов принял решение об удалении глаза и замене искусственным. После операции он, по его собственным словам, «несколько дней чувствовал себя раненым зверем»³⁴. Несмотря на страдания от боли, он находил невыносимым то, что его купают медсестры. Он даже сказал Баффету, что хочет умереть. Боясь аналогичной проблемы и на втором глазу, в результате чего он полностью ослепнет, Мангер решил не проводить на нем операцию. Вместо этого он начал носить очки, стекла которых по толщине напоминали тело медузы.

В период вынужденного отсутствия Мангера профсоюз водителей Buffalo Evening News, осмелевший из-за того, что три года газета под новым руководством испытывает массу сложностей, потребовал оплаты сверхурочных за работу, которая на самом деле не была сделана. Evening News пошла на временную капитуляцию и рассчиталась с ними. Потом профсоюзники захотели, чтобы это условие было включено в постоянный трудовой контракт. Мангер и Баффет ответили, что этому не бывать. В декабре 1980 года после неудачных переговоров, продолжавшихся всю ночь, руководители профсоюзов, посчитавшие, что Баффет не сможет справиться с последствиями забастовки в самый разгар разбирательства с Courier-Express, покинули рабочие места ровно в шесть часов утра. Бок о бок с членами профсоюзов, решившими все-таки выйти на работу, Липси, Генри Урбан и Мюррей Лайт изо всех сил пытались выпустить вечерний номер газеты. Но в самый последний момент печатники тоже отказались работать и отправились по домам, вытащив перед этим уже набранные полосы газеты из печатной машины.

Баффет понял, что его корабль идет ко дну. Многолетний опыт в деле распространения газет подсказывал, что профсоюз водителей (насчитывавший всего 38 человек) обладает куда большими возможностями для закрытия газеты, чем печатники. Печатными работами могли заняться представители других профсоюзов или добровольцы, но без водителей, отвечавших за распространение, газета была мертва. Баффет не мог

воспользоваться услугами людей, не входивших в профсоюз, так как не был спокоен за их безопасность. «Я совершенно не собирался отправлять наших людей темным декабрьским вечером куда-нибудь в городские трущобы, где они могли бы получить по голове железякой. Сам я сидел в теплом кабинете в Омахе, но не хотел принимать решение, которое ставило бы под угрозу жизни большого количества людей».

Газета Evening News закрылась.

Баффет сообщил профсоюзам, что у газеты «ограниченный объем «крови». Если кровотечение будет слишком обильным, то она не выживет... Мы собираемся вновь открыть газету не раньше, чем появятся разумные основания считать, что она сможет нормально работать и дальше»³⁵. Точка кипения была уже совсем близко³⁶.

На сей раз профсоюзы взялись за ум. Уже через 48 часов Evening News вновь появилась на улицах города. К тому времени News, несмотря на проблемы с воскресным выпуском, смогла отвоевать немного территории у Courier-Express и понемногу начала восхождение к лидерству, прочно удерживая свои позиции основной газеты, выходившей в будни³⁷. К концу 1981 года Липси и Баффет смогли сократить потери до 1,5 миллиона в год, что было в два раза меньше величины убытков Courier-Express³⁸. Победа в войне была налицо, но далась немалой кровью. Хотя Courier-Express не оставляла попыток восстановить ограничения, наложенные судьей Бриантом, ее владельцы видели, как другой судья — Рынок — уже вручал золотую медаль Buffalo Evening News. Владельцы Courier-Express попытались продать ее газетному магнату Руперту Мердоку, однако профсоюзы не согласились с предложением Мердока, согласно которому они лишились бы своей важной роли в переговорном процессе. Это была последняя карта на руках Courier-Express, и газета выложила ее на стол в сентябре 1982 года. Следующим шагом могла бы быть только капитуляция.

После этого Buffalo Evening News немедленно организовала выпуск утреннего издания и переименовалась в Buffalo News. Получив на руки козыри, Баффет с Манге-ром отправились на собрание сотрудников в гостиницу Statler Hilton в центре города. Кто-то заикнулся насчет новой схемы распределения прибыли. На это Баффет ответил: «Люди, сидящие на третьем этаже (он имел в виду журналистов), не могут ничего сделать для того, чтобы повлиять на нашу прибыль». Капитал принял на себя риски и заслуженно пожинал теперь плоды победы. Баффет и Мангер поставили на кон 35 миллионов долларов, судьба которых зависела только от правильности их решений. Они могли потерять все до последнего цента. Поэтому им ушла и вся прибыль. Сотрудники получали зарплату — ни больше ни меньше. Сделка есть сделка. Однако многие сотрудники были шокированы отсутствием у Баффета расположенности к ним после всего совместно пережитого.

Выходя с заседания, Баффет и Мангер прошли мимо издателя Генри Урбана, ждавшего, по словам Рона Олсона, «хотя бы малейшего знака одобрения». Мангер был известен тем, что мог садиться в такси, будто бы не замечая, что кто-то с ним разговаривает. Ему было свойственно исчезать за дверью сразу же после того, как он доводил до сведения других людей то, что считал нужным, не удосуживаясь услышать их ответ. Урбан, не знавший этого, так и остался стоять с открытым от удивления ртом. Баффет вышел вслед за Мангером, не глядя никому в глаза. Ни тот, ни другой даже не поблагодарили собравшихся. Олсон, оставшийся в комнате, обошел всех и пожал им руки, пытаясь сгладить неловкую ситуацию³⁹.

Уже через год благодаря росту тиража и притоку рекламодателей News заработала 19 миллионов долларов прибыли до налогообложения, что значительно перекрывало потери предшествовавших лет. Половина этой суммы пошла прямиком в карман Баффета. Как только напряжение спало, уменьшилась и степень его внимания к газете. И хотя он продолжал вспоминать о Buffalo News в своем ежегодном отчете, его интерес переключился на совершенно другой объект.

Глава 43. Фараон

Омаха • 1980-1986 годы

Пять сотен благодарных богачей, облаченных в смокинги и бальные платья, двигались по красному ковру шикарного нью-йоркского Metropolitan Club, где отмечалось 50-летие Баффета. Акции Berkshire Hathaway стоили по 375 долларов, и чистый объем состояния Баффетов более чем удвоился за последние полтора года, так что они могли арендовать эту площадку без проблем³⁴³. Между членами Buffet Group мелькали полузнаменитости типа дочери актера Гэри Купера. Сьюзи заказала торт в форме упаковки из шести банок столь любимой Уорреном пепси-колы. Он попросил своего старого друга и товарища по бизнесу с игровыми автоматами Дона Дэнли принести на праздник балансовую ведомость Wilson’s Coin-Operated Machine Company¹. Баффет начал собирать различные материалы, связанные с первыми попытками ведения бизнеса, — своего рода тотемы. Он показывал их окружающим с легким оттенком благоговения, так как они казались ему вещественными подтверждениями собственной состоятельности, абсолютно убедительными артефактами.

Сьюзи привезла из Сан-Франциско свой ансамбль и спела для Уоррена песню «Пора двигать в Буффало» с новыми словами:

Warren got fed up with candy With stamps he wasn’t handy...³⁴⁴

Куплет за куплетом в песне рассказывалось о том, как Уоррен собирал свое состояние и ехал в Буффало, чтобы купить несколько недооцененных акций.

Семья и друзья Баффета начали перечислять вслух — в его присутствии — список компаний и инвестиций, которые он коллекционировал, как бусины на четках. Сам Уоррен, брови которого выбивались над оправой очков, как побеги плюща, выглядел теперь значительно менее неловким в костюме с черным галстуком. Созданная им когда-то компания Berkshire Hathaway вела охоту за «новыми бусинами» для его «четок» с точностью хорошего часового механизма. Жажда новых объектов покупки приобрела у Баффета совершенно иные масштабы. Он наконец перестал собирать «сигарные окурки» и освободился от массы судебных разбирательств, преследовавших его несколько десятилетий. Великая машина сложных процентов работала на него, как верный слуга, со все возрастающей скоростью и привлекала все больше внимания широкой публики.

Его метод был тот же, что и раньше: оценка внутренней стоимости инвестиций, точный расчет гандикапа и риска, покупка на основании запаса прочности, концентрация, нахождение внутри круга компетенции... а затем он просто позволял компании работать, а сложным процентам — делать свое дело. Эти простые идеи были понятны всем, но далеко не все могли им следовать. И хотя, глядя на Баффета, можно было подумать, что этот процесс не заставляет его тратить силы, на самом деле присущая ему техника и дисциплинированность требовали огромной работы как от него самого, так и от его сотрудников. По мере разрастания его деловой империи от края и до края, от берегов озера Эри³⁴⁵ до пригородов Лос-Анджелеса в ее центре оставалась Kiewit Plaza — тихий, но постоянно занятый делами храм коммерции, заставленный старой потертой мебелью с металлическими каркасами и линолеумом на полу. Каждая новая инвестиция означала дополнительную работу, однако число сотрудников компании менялось крайне редко. Как и прежде, Баффет оставался за закрытыми дверями под защитой Глэдис. Разбогатевший Билл Скотт теперь работал только часть времени, а остальное уделял своему музыкальному ансамблю. В офис пришел новый менеджер Майк Голдберг. Верн Маккензи по-прежнему управлял финансами. Сотрудники нечасто покидали свои уютные кабинеты — разве что на время достаточно редких общих собраний, происходивших в переговорной комнате, которая была способна вместить лишь четырех человек. Никто не толпился и не болтал около кулера с питьевой водой. В ответ на вопрос, стало ли легче работать после завершения эпопеи с Buffalo Evening News, Маккензи ответил: «Легкого времени у нас не было никогда»². Сотрудники, пытавшиеся проверить на практике действие закона термодинамики Рикерсхаузера, обнаруживали, что действительно общение с «солнцем» было приятным, а само оно — достаточно теплым. Однако Баффет был настолько сконцентрирован на работе, а его мозг работал настолько быстро, что продолжительное общение с ним приводило, фигурально говоря, к ожогам. «Мой мозг изнемогал», — говорил один друг Баффета. «Мне нужно было восстанавливаться после встреч с ним», — признавался другой. А один из бывших сотрудников Баффета выразился так: «Казалось, что мне долбят по голове весь день».

Баффет обладал энергией и энтузиазмом неутомимого подростка. Казалось, что он помнит каждый факт и цифру, услышанные или увиденные когда-либо ранее. Он побуждал людей добровольно вызываться на тяжелую работу, затем рассчитывал на то, что они смогут сотворить чудо. Будучи достаточно терпимым к причудам и недостаткам других, он совершенно не выносил причуд и недостатков, стоивших ему денег. Он настолько сильно стремился к результату, настолько доверял профессионализму других людей и настолько слабо представлял себе различие между своим и их уровнем понимания, что в итоге хронически недооценивал уровень чужой нагрузки. Баффет, «солнце», вокруг которого вращались все остальные, сам по себе был невосприимчив к действию закона термодинамики Рикерсхаузера.

«Мне часто жалуются, что я слишком сильно давлю. Я никогда не делал этого специально. Некоторым начальникам нравится давить на подчиненных. Но это было не в моем стиле. В сущности, это последнее, что я стал бы делать. Мне самому не кажется, что я давлю на других, но мне так часто об этом говорят, что, наверное, так оно и есть».

Менеджерам в глубинке, управлявшим компаниями, принадлежавшими Berkshire и Blue Chip, повезло чуть больше, потому что Баффет чаще всего оставлял их в покое.

Суть его метода управления заключалась в том, чтобы найти одержимых перфекционистов, которые бы беспрестанно работали на него, а затем не обращать внимания на их действия, концентрируясь лишь на внимании, похвалах и других техниках Дейла Карнеги. Большинство менеджеров привыкли к этому стилю и не смогли бы работать в других обстоятельствах.

Решения Баффета относительно рынка акций в 1970-е годы представляли собой решительный шаг против пессимизма на «медвежьем» рынке, страдавшего от безудержной безработицы и роста потребительских цен на невыносимые 15% в год. Однако в какой-то момент ставки Баффета сработали благодаря действиям отчаявшегося президента Картера, который в 1979 году назначил на пост главы Федеральной резервной системы Пола Волкера. Волкер поднял учетную ставку до 14%, чтобы поставить инфляцию под контроль. В 1981 году новый президент США Рональд Рейган резко снизил налоги, приступил к дерегулированию бизнеса и поддержал Волкера, невзирая на огромное количество жалоб на проводимую им политику. Экономика и рынки проходили через сложнейшие процессы в течение двух с половиной лет. Затем в конце 1982 года «бычий рынок» 1980-х начал лихорадочно развиваться вслед за резким ростом корпоративных прибылей³⁴⁶.

Основная сумма денег, которые Баффет использовал для своих покупок, поступала к нему из «золотой жилы», связанной со страховками и скидочными купонами. В то время как National Indemnity процветала, купонный бизнес Blue Chip постепенно сокращался, однако инвестиции, ранее вложенные в бизнес по продаже предоплаченных купонов, исправно приносили вполне достойные суммы³.

Решение проблемы с Buffalo Evening News означало, что Баффет и Мангер могли наконец прекратить споры о том, является ли основной актив Blue Chip скорее живым, чем мертвым. Газета показала свою жизнеспособность и теперь могла обеспечить им новый стабильный поток доходов. В 1983 году они наконец пришли к соглашению относительно стоимости Blue Chip, и Berkshire полностью ее поглотила — это был последний шаг в огромном процессе распутывания сложной системы⁴. Теперь Баффет и Мангер впервые стали полноценными партнерами, хотя Мангер и предпочитал оставаться на вторых ролях.

Баффет назначил Мангера, которому теперь принадлежало 2% Berkshire, на пост заместителя председателя правления. Также Мангер стал президентом и председателем правления Wesco, небольшой по сравнению с распухшей Berkshire, но принадлежавшей ему самому компании. Wesco напоминала крошечную нить спагетти, торчащую из уголка рта Berkshire Hathaway, единственный кусочек, который Баффет еще не успел проглотить. Акционеры Wesco поняли, что в один прекрасный день он захочет это сделать, и предприняли ряд шагов по повышению цены акций Wesco, направленный на противостояние этой стратегии.

Влияние Мангера на мысли Баффета всегда перевешивало сравнительную величину его финансовых активов. Эти двое мужчин думали настолько похоже, что их поведение в бизнесе практически не различалось. Единственное исключение состояло, пожалуй, в том, что Мангер мог время от времени использовать право вето относительно сделок, которые приводили в восторг увлекающегося Баффета. Они совершенно одинаково относились к своим акционерам. После завершения операции по слиянию оба бизнесмена сформулировали в годовом отчете для акционеров Berkshire за 1983 год набор принципов, по которым планировали вести свою деятельность. Эти принципы получили название «принципов ориентации на владельца». Никакие другие управляющие компаниями не делились с владельцами подобными мыслями.

«И хотя мы действуем в условиях юридической формы корпорации, мы относимся к нашему бизнесу как к партнерству, — писали Баффет и Мангер. — Мы рассматриваем компанию не как единственного владельца наших активов, а как канал, посредством которого акционеры владеют активами»⁵.

Это обманчиво простое заявление полностью соответствовало принципам корпоративного управления, действовавшим в старые добрые времена. Руководители корпораций тех дней воспринимали акционеров как мелкую неприятность, порой шумную, порой тихую, как толпу, которую нужно было то успокаивать, то игнорировать. Разумеется, акционеры не казались управляющим ни партнерами, ни начальниками.

Однако Баффет и Мангер заявили, что не будут играть в бухгалтерские игры. Они сказали, что им не нравится, когда у компаний накапливается большая задолженность. Они управляли бизнесом, обращая особое внимание на достижение наилучших результатов в долгосрочной перспективе. Все это казалось набором трюизмов — вот только мало кто из руководителей компаний мог искренне сказать эти слова.

Так совпало, что в том же году Баффет написал следующее: «Вне зависимости от цены у нас нет никакого желания продавать какую-либо из хорошо работающих компаний, принадлежащих Berkshire. Также мы не хотим продавать компании, показывающие средние результаты (даже если это влияет на общий результат), до тех пор, пока ожидаем, что они смогут заработать деньги или пока верим в хорошие связи между руководителем этой компании и ее сотрудниками»³⁴⁷. В этих словах содержался намек, адресованный Гари Моррисону, преемнику Кена Чейса в Berkshire, который занял свой пост в 1982 году, после того как исчерпавший свои силы Чейс вышел на пенсию. К тому моменту Баффет закрыл фабрику в Манчестере и снизил объем производства в Нью-Бедфорде на треть.

«Текстильный бизнес зарабатывал деньги, условно говоря, в течение всего десяти минут, работая при этом целый год. Мы делали половину всей подкладочной ткани в стране, но никто и никогда не приходил к портному и не говорил: “Я хотел бы сшить серый костюм в полоску с подкладочной тканью Hathaway”. Квадратный метр ткани, производившейся на нашей фабрике, стоил дороже, чем у любого из конкурентов, а капиталисты обращают на такие вещи пристальное внимание. Мы получали от Sears, Roebuck награду “Поставщик года”, ездили с их представителями на рыбалку, снабжали их материалами во время Второй мировой войны, а я лично был другом председателя правления Sears. Они часто говорили, что мы делаем прекрасную продукцию. Но как только мы заикались о повышении цены на полцента за метр, они отвечали: “Да вы с ума сошли!” Так что дела в этом бизнесе шли просто ужасно».

Вместо того чтобы «делать деньги», Моррисон упрашивал Баффета, чтобы тот дал дополнительные средства на перевооружение производства. Баффет отказывался.

Тем не менее он не хотел отказываться от этого бизнеса в принципе. Еще сложнее ему было отказаться от Rockford Bank, одного из самых прибыльных направлений своего бизнеса. Начав задумываться о его продаже, он испытывал почти физическую боль, будто ему без обезболивания раскрыли нервный канал в зубе. Тем не менее банк пришлось продать. Этого требовали положения закона о банковских холдингах, в противном случае Berkshire не могла бы продолжать свою небанковскую деятельность (особенно в страховом бизнесе)⁶. Но даже после продажи банка он продолжал носить в своем бумажнике купюру с портретом Джина Эбегга.

С огромной печалью он расстался с Беном Рознером, который в конце концов покинул Associated Cotton Shops. Подчиненные Рознера немало насмехались над тем, как тщательно он влезал во все детали и пересчитывал содержимое пачек с туалетной бумагой. Но как только бизнес попал к ним в руки, Associated сразу же ушла в минус. В течение многих месяцев Верн Маккензи мотался по всему Нью-Йорку, пытаясь найти кого-нибудь, интересующегося компанией, разваливавшейся на части⁷. Наконец, он нашел покупателя, готового заплатить полмиллиона долларов за бизнес, который не так давно приносил Berkshire по два миллиона в год.

Некоторые из принадлежавших Berkshire компаний обладали столь большой автономией, что порой было сложно понять, действительно ли они хорошо управляются или просто поймали попутный ветер. Глава Wesco Луи Винченти, не выносивший чужих советов, успешно умудрялся на протяжении нескольких лет скрывать от Баффета и Мангера, что страдает болезнью Альцгеймера³⁴⁸.

«Мы виделись с ним достаточно редко, — говорит Баффет, — и он умудрялся настраивать себя, собираться с силами и преодолевать действие болезни. Честно говоря, нам не особенно и хотелось с ним встречаться. Мы с Чарли настолько сильно любили его, что нам было больно смотреть, как болезнь берет над ним верх».

«Лу Винченти был решительным, умным и честным человеком, — вспоминает Мангер. — Он не побоялся потратить последние деньги компании и даже взять заем для того, чтобы купить в Калифорнии компьютерную систему учета вкладов, несмотря на то что с финансовой точки зрения было бы дешевле пригласить для временной работы по учету вкладов студентов колледжа. Его действия часто служили для нас с Уорреном источником вдохновения. Он был капризным и независимым, но при этом оставался прекрасным человеком. И мы любили его настолько сильно, что, даже узнав о его заболевании, оставили его на рабочем месте вплоть до того момента, пока ему не пришлось переехать в больницу. Он любил заходить к нам, пока у него была такая возможность. Он никогда не сделал ничего нам во вред»⁸.

Порой Баффет и Мангер даже шутили о том, что им хотелось бы приобрести и другие компании, которые могли бы хорошо управляться даже менеджерами с болезнью Альцгеймера.

* ^{348 348}

Баффет крайне серьезно относился к этой болезни. Он гордился своей прекрасной памятью. Но теперь столкнулся с тем, что память начала терять его собственная мать. Отчасти это было связано с тем, что Лейла стремилась жить воспоминаниями прошлого и создавать в своем мозгу некую идеальную реальность. Чем-то это напоминало память самого Баффета — достаточно было «вытащить пробку», и все плохие воспоминания смывались в «канализационную трубу». Ей было уже под восемьдесят, и основная радость ее жизни была связана с успехами сына. Несмотря на это, Уоррен до сих пор трясся от одной только мысли, что ему предстоит проводить время в ее обществе. В этом не было ничего удивительного, так как у Лейлы до сих пор возникали вспышки прежней ярости. К этому времени практически каждый член семьи успел столкнуться с неприятной ситуацией, когда, подняв трубку телефона, нарывался на ругань на другом конце. Все ее жертвы бежали за утешением к Сьюзи, которая говорила: «Вы должны понять, что время от времени такое бывает — не только с вами, но и со всеми остальными. Уоррен и Дорис терпели это многие годы. Так что не обращайте внимания на то, что она говорит, — это неправда»⁹.

Единственным внуком, которого Лейла оставляла в покое, был Питер. Возможно, это было связано с тем, что, по ее мнению, он очень напоминал Говарда и даже имел такую же походку. Однако это сходство было лишь внешним. Питер покинул Стэнфорд, чуть-чуть не доучившись до конца последнего курса, и женился на Мэри Лилло, разведенной женщине старше его на шесть лет, матери двоих четырехлетних дочек-близняшек — Николь и Эрики. Питер относился к ним как к собственным дочерям, они получили фамилию Баффет и стали любимицами Большой Сьюзи. Уоррен пытался заинтересовать Питера делами Berkshire и даже послал к нему на беседу своего протеже, бывшего партнера Сьюзи по теннису, Дэна Гроссмана, но Питера это совершенно не заинтересовало. Его будущее было связано с музыкой¹⁰. Он продал акции Berkshire на 30 000 долларов и основал на эти деньги звукозаписывающую компанию Independent Sound. В своей квартире в Сан-Франциско он записывал рекламные ролики, а Мэри стала его промоутером и менеджером¹¹.

Благодаря своему увлечению музыкой Сьюзи находила с Питером множество общих интересов. В то время она увлеклась идеей возобновления своей музыкальной карьеры и начала работать с парой продюсеров — Марвином Лейердом и Джоэлом Пейли. Она переманила их в Омаху и провела по всем джазовым клубам в районе Старого рынка. Они чувствовали, что их пригласили для развития карьеры «своей любимой школьной учительницы английского». Хотя Сьюзи и не демонстрировала им своего богатства, но они что-то узнали и о газете, и о компании Sees и подумали: «Что ж, этот бизнес может оказаться достаточно сладким».

Они смогли договориться о том, что Сьюзи выступит в нью-йоркском клубе Delmonico на благотворительном концерте в пользу Нью-Йоркского университета. Она хотела, чтобы продюсеры помогли ей создать шоу, в котором она могла бы полностью раскрыть свое внутреннее «я» — представительницы богемы с мятущейся душой и отличным, немного злым чувством юмора. В итоге дело закончилось тем, что вместо душевных и страстных песен 1977 года она исполнила ряд классических хитов: String of Pearls, I’ll Be Seeing You, The Way You Look Tonight, Satin Doll, Take the A Train, Seems Like Old Times³⁴⁹.

Присутствовавший на бенефисе жены Уоррен сиял, глядя, как Сьюзи работает с залом. Лейерд и Пейли поняли, что Баффет испытывает огромную гордость и удовольствие, демонстрируя окружающим свою прекрасную и талантливую жену. Им казалось, что выступление Сьюзи не связано с тем, что он пытался лишний раз потешить свое эго (что было бы типичным для людей из шоу-бизнеса). Выступление Сьюзи позволяло установить связь с аудиторией, и почему-то это было крайне важно для ее мужа¹².

Лейерд и Пейли, часто называвшие себя в шутку «музыкальными жиголо», стали неотъемлемой частью карьеры Сьюзи. Они часто встречались с Питером и много работали над музыкальной карьерой Сьюзи еще несколько лет, в течение которых она раздумывала, стоит ли ей заняться серьезной концертной деятельностью. Они никогда не встречались со Сьюзи-младшей, которая переехала в Вашингтон. Кэтрин Грэхем заинтересовалась ее судьбой и устроила ее на должность помощника редактора, сначала в New Republic, а затем — в U.S. News & World Report. В ноябре 1983 года она вышла замуж второй раз. Ее избранником стал Аллен Гринберг, адвокат, защищавший общественные интересы, работавший на Ральфа Нейдера³⁵⁰. Свадьба была устроена с размахом в нью-йоркском Metropolitan Club. Гринберг имел такой же холодный и аналитический ум, как и ее отец. Он напоминал человека, проводящего в библиотеках основное время своей жизни. Родители Сьюзи моментально приняли своего нового зятя. Люди часто отмечали, насколько Аллен напоминал Уоррена — и своей рациональностью, и бесстрастностью, и умением сказать «нет». Молодожены переехали в таунхаус в Вашингтоне, однако сдавали его большую часть другим арендаторам, довольствуясь небольшой уютной квартиркой. К тому времени Сьюзи-младшая уже продала все свои акции Berkshire (которые продавались по цене чуть меньше 1000 долларов).

Первый брак Хоуи, так же как и у его сестры, был непродолжительным. Находясь в полном отчаянии, он решил поговорить с отцом. Тот предположил, что сыну пойдет на пользу смена обстановки, и предложил ему поработать в одной из компаний, принадлежавших Berkshire. Хоуи, которому всегда нравилась Калифорния, переехал в Лос-Анджелес и приступил к работе в Sees Candies. Большая Сьюзи предложила ему пожить в одной квартире с Дэном Гроссманом, которого Баффет поставил руководить одной из небольших страховых компаний, столкнувшейся с проблемами. Хоуи начал с мытья полов и технического обслуживания, намереваясь постепенно подняться вверх по карьерной лестнице и приступить к более интересной работе. Баффет сказал Хоуи, что ему предстоит провести в Sees не меньше двух лет. Хоуи приготовился ждать до победного, но при этом не хотел жить с Гроссманом. Он переехал в Лагуна-Бич, где почувствовал себя как дома¹³.

Совершенно случайно во время теннисного матча в Эмеральд-Бей Хоуи познакомился с Девон Морс, милой, но, к несчастью, замужней блондинкой с четырьмя дочерьми. Чтобы произвести на нее впечатление, он около корта полез на столб с часами, чтобы передвинуть стрелки, упал и сломал кости ступни. Она помогла ему добраться до дома, а через некоторое время принесла ему продукты. Они начали беседовать, и через какое-то время он услышал, что она пытается расстаться со своим богатым мужем. У них возникли романтические отношения, которые и привели к свадьбе. Пара забрала детей из дома мужа Девон, страстного собирателя оружия, коллекция которого насчитывала несколько сотен единиц. В 1982 году Хоуи убедил

Девон переехать в Небраску, где они могли бы обвенчаться в присутствии судьи. Свидетелями на свадьбе были Уоррен Баффет и Глэдис Кайзер¹⁴.

Теперь у Баффета было шесть приемных внуков, а вскоре появился и седьмой. У Хоуи и Девон родился сын, Говард Грэхем Баффет-младший, который сразу же получил прозвище Хоуи Би. Баффет, в общем-то, любил детей, но порой чувствовал себя неловко в их присутствии, потому что совершенно не представлял себе, как с ними играть и чем их можно увлечь. Поэтому он поступил как обычно: оставил их на попечение Сьюзи, которая охотно исполняла роль бабушки, когда семья собиралась вместе. Кроме того, он включил в свое и без того заполненное делами расписание регулярные поездки к внукам в Небраску.

Гораздо охотнее Баффет занимался делами, связанными с карьерой Хоуи. Поначалу Хоуи получил работу в агентстве недвижимости, но на самом деле ему очень хотелось стать фермером. Так как у него не было своих денег, Баффет согласился купить ферму и сдать ее в аренду собственному сыну. Чем-то это напоминало операцию, которую он проводил со своим арендатором, еще учась в колледже. Хоуи путешествовал по Небраске, изучал сотни ферм и делал их владельцам предложение о покупке от имени своего отца. Он относился к фермам как к «сигарным окуркам» и не был готов платить ни цента выше их реальной стоимости. Наконец он нашел нормальное предложение в Текаме, и Баффет выделил ему необходимые 300 000 долларов³⁵¹.

Несмотря на регулярное получение от Хоуи чеков за аренду фермы, Уоррен так ни разу на нее и не приехал. Так же как в случае с галереей Сьюзи, его совершенно не интересовало, что там происходит. Его волновали лишь деньги. Он сравнил ферму как производство товаров широкого потребления с бизнесом по производству подкладочной ткани. «Никто не идет в супермаркет, чтобы купить кукурузу от Хоуи Баффета», — говорил он¹⁵.

То что Баффет пытался контролировать своих детей с помощью денег, но при этом не тратил времени на то, чтобы научить их обращаться с деньгами, может показаться странным. Однако то же самое он делал в отношении своих сотрудников — он чувствовал, что толковый человек в состоянии сам разобраться с этим вопросом. Он вручил своим детям акции Berkshire, не сказав ни слова о том, насколько полезными они могут оказаться для них в будущем. Он не объяснял им принципов прироста за счет сложных процентов и не говорил, что они могут закладывать акции без обязательства об их продаже. К этому моменту его письма акционерам, отшлифованные до идеального состояния Кэрол Лумис, уже содержали его мнение по основным вопросам, связанным с финансами. Баффет не сомневался, что эти письма вкупе с примерами из его собственной жизни могут стать достаточным уроком для заинтересованных людей. Ему даже не приходило в голову, что личное общение с ним для его собственных детей может оказаться куда более важным, чем для партнеров.

Баффет обращал активное внимание на то, что они делают со своими акциями, — ведь он и Berkshire были единым целым. Продажу акций он воспринимал как продажу себя самого. Но даже в этих условиях он не хотел, чтобы дети считали жизнь легким делом только потому, что им принадлежали акции Berkshire Hathaway. Скорее он считал, что будущее и его детей, и Berkshire Hathaway каким-то образом срастется в единое целое, но не за счет владения компанией, а за счет акта филантропии — их руководства Buffett Foundation.

Баффет выразил свои чувства по вопросу наследия и благотворительности в своей статье в Omaha World-Herald, посвященной смерти Питера Кивита, почти легендарной фигуры в Омахе. Компания Кивита Peter Kiewit Sons, Inc. была самой прибыльной строительной компанией в мире и даже получила неформальное прозвище «Колосс Дорожный»³⁵²¹⁶. У Баффета никогда не было совместных проектов с Кивитом, однако тому принадлежала газета Omaha World-Herald, в которой Баффет был членом правления.

Кивит, настоящий трудотоголик, не имевший детей, жил в пентхаусе в Kiewit Plaza, где располагался основной офис Berkshire, и добирался до работы на лифте. Баффет был от этого в восторге³⁵³. Кивит был для Баффета своего рода ролевой моделью — жестким руководителем и изрядным скрягой, доносившим свои умные мысли до окружающих с помощью коротких изречений. Компания была для него любовью всей жизни, и он был «часто доволен, но никогда не удовлетворен». «Репутация — все равно что хороший фарфор, — говорил он, — дорого стоит, а сломать легко». Поэтому, принимая этически сложные решения, нужно руководствоваться принципом: «Если ты не уверен, правильно ли твое решение, представь себе, хочешь ли прочитать об этом в газете»¹⁷. Как и Баффет, Кивит был одержим вычислением того, кто сколько стоит в этой жизни.

Между ними было три основных различия: Кивит был менеджером практического склада. Он избегал публичности. И он лишь казался скрягой. Живя в Омахе, он ездил на четырехлетием «форде» и вел спартанский образ жизни, подавая пример своим сотрудникам. Однако, уезжая на лето в Палм-Стрингз, он катался только на «кадиллаке» и жил более чем комфортно¹⁸. Несмотря на это, Питер Кивит во многом соответствовал идеалу Уоррена Баффета относительно того, как надо прожить свою жизнь. Статья Баффета, написанная после смерти Кивита, говорила не только об уважаемом человеке, но и больше чем все когда-либо написанное Баффетом показывала, каким бы он сам хотел запомниться людям¹⁹.

«Начав с нуля, — писал он, — Кивит выстроил одну из самых великих строительных компаний в мире... Может быть, она была не самой большой, но точно — самой прибыльной в этой отрасли в стране. Отчасти этот успех был достигнут благодаря тому, что Кивит обладал способностью донести до каждого из тысяч сотрудников компании свою неустанную заботу о совершенствовании и эффективности работы».

«Кивит, вне всякого сомнения, был производителем, а не потребителем, — продолжал он. — Прибыль направлялась на наращивание потенциала организации, а не на повышение богатства владельцев. В сущности, человек, тратящий меньше, чем зарабатывает, накапливает счета, которые сможет предъявить к оплате в будущем. В какой-то момент он может изменить свое поведение и начать потреблять больше, чем зарабатывает, пользуясь тем, что накопил в прошлом. А порой он может что-то передать другим — делая им подарки сейчас или оставляя наследство после смерти».

По мнению Баффета, Уильям Рэндольф Херст* предпочел подписать множество счетов к оплате ради того, чтобы выстроить и содержать свой замок в Сан-Симеоне. Ежедневно для медведей, живших в его домашнем зоопарке, привозились новые глыбы льда. Чем-то это напоминало фараонов, потративших свои богатства на строительство пирамид. Баффет принялся размышлять об экономической сути пирамид. Если бы он нанял на работу по строительству пирамиды тысячу человек, то «все эти средства ушли бы в экономику до последнего цента. Многие другие формы траты денег или передачи их другим являются, в сущности, разновидностью строительства пирамид. Это безумие, которое мне кажется сомнительным с моральной точки зрения. С другой стороны, есть люди, считающие, что делают в этой ситуации благо, обеспечивая занятостью всех тех. кто, надрываясь, тянет и устанавливает блоки пирамид один на другой. И они совершают большую ошибку. В этой деятельности нет ничего производительного. Они размышляют в терминах вложений, а не результата».

«Если ты хочешь построить пирамиду и для этого забрать ресурсы у общества, тебе придется заплатить за это чертовски много. Как минимум — огромный налог. Я бы вынудил тебя отдать часть состояния обществу, чтобы оно могло строить больницы и обучать детей».

Вместо этого, писал Баффет в своей статье, человек, накопивший много счетов к оплате, передает их своим наследникам, позволяя сотням потомков «потреблять больше, чем они сами произвели. В сущности, вся жизнь этих людей протекает у окошка выдачи средств банка общественных ресурсов». Для Баффета было крайне горько осознавать это.

«Я прихожу в немалое изумление, — говорил он, — когда в загородном клубе люди вокруг меня начинают рассуждать о негативных аспектах цикла благосостояния** и приводят в пример женщину, рожающую ребенка в возрасте 17 лет, сидящую на пособии и не имеющую возможности выбраться из порочного круга. В то же время эти люди оставляют в наследство своим детям пособия, которые те не смогут потратить за всю свою жизнь. Вместо того чтобы обращаться за пособием, те ищут себе управляющего активами. А вместо пособий у них появляются акции и облигации, приносящие немалые дивиденды».

Питер Кивит, писал он, «сделал немалый вклад в банк нашего общества... при этом забрав из него крайне мало». Своей семье он оставил не более 5% накопленного состояния. Все остальное поступило в благотворительный фонд поддержки жителей региона, в котором он жил, — тот самый фонд, который Кивит так поддерживал. Большинство компаний, как и прежде, принадлежали сотрудникам, и Кивит сделал все необходимое для того, чтобы они могли продавать акции только друг другу. «Питер Кивит не мог бы оказать лучшую услугу своему сообществу и своим соратникам», — написал в заключение своей статьи Баффет.

Среди филантропов Баффет особенно выделял Эндрю Карнеги и Джона Рокфеллера, обладавших уникальным мышлением. Карнеги строит публичные библиотеки

* Ведущий медиамагнат и издатель первой половины XX века. Один из создателей индустрии новостей в ее нынешнем виде, прототип главного героя фильма «Гражданин Кейн» Орсона Уэллса. Прим, перев.

** Противоположность «циклу бедности» как набору факторов, препятствующих тому, чтобы люди (и их потомки) могли разбогатеть. В «цикле благосостояния» предыдущее поколение оставляет следующему достаточное количество средств, чтобы то могло вести безбедную жизнь, не заботясь о деньгах. Прим. ред.

в бедных районах по всем Соединенным Штатам. Фонд Карнеги отправил Авраама Флекснера по всем штатам для изучения методов медицинского образования²⁰. Когда его работа, написанная в 1910 году, вызвала настоящий скандал национального масштаба из-за описанных в ней ужасающих условий в медицинских учебных заведениях, Флекснер убедил Фонд Рокфеллера пожертвовать достаточную сумму для революционной перестройки системы медицинского образования. Рокфеллер также хотел заниматься решением проблем, связанных с традиционным недофинансированием. Он обнаружил, что колледжи, в которых учились лишь бедные афроамериканцы, не имевшие богатых выпускников, практически лишены возможности развиваться. «В сущности, Джон Рокфеллер взял на себя роль их выпускника», — говорит Баффет.

«Он обращал внимание на все проблемы без учета степени их сравнительной важности, и его участие в них было существенным». В этот момент Buffett Foundation уже накопил 725 000 долларов и ежегодно выделял по 40 000 в год, в основном на решение проблем в области образования³⁵⁴. Деятельностью Buffett Foundation управляла Сьюзи, вполне разделявшая мнение своего мужа о том, что деньги должны возвращаться обратно в общество. Если бы у Сьюзи был неограниченный доступ к этим средствам, она вполне могла бы сразу же все раздать. Но Баффет не торопился. Он чувствовал, что если фонд даст деньгам возможность накопиться, то сможет распоряжаться куда большими средствами — даже после смерти своего основателя. В 1983 году у него появился серьезный аргумент для подкрепления своей точки зрения. За 1978-1983 годы чистый размер состояния Баффетов достиг потрясающих размеров — он увеличился с 89 до 680 миллионов долларов.

Вследствие этого офис на Kiewit Plaza начал получать все больше просьб о помощи со стороны друзей Баффета, незнакомых ему людей и благотворительных организаций. Некоторые из них были искренними просьбами от действительно нуждавшихся людей. Находились и такие, кто вел себя так, словно имел на его деньги какие-то права. К нему обращались представители United Way²¹, университеты, ассоциации онкологических больных, церкви, люди с заболеваниями сердца, бездомные, защитники окружающей среды, местные зоопарки, симфонический оркестр, бойскауты, Красный Крест... Каждый случай был по-своему важным, но ответ Баффета всегда был одним и тем же: если я сделаю это для вас, то должен буду сделать и для всех остальных. Некоторые его друзья соглашались с такой точкой зрения. Другие же испытывали недоумение от того, что этот человек, столь щедро делившийся своим временем, советами и мудростью, не хочет поделиться и деньгами. Они говорили, что от него не убудет, если он поделится с кем-то парой долларов. Так почему бы не принести радость людям и не поделиться с ними?

Баффет продолжал наращивать свой снежный ком, а его обещания отдать все деньги на благотворительные нужды после смерти напоминали «варенье на завтра», выражение Королевы из «Алисы в Зазеркалье»³⁵⁵. «После смерти» звучало как «никогда». И это было для Баффета, страшившегося умереть, еще одной страховкой против присущей человеку конечности жизни. Отказ в стиле Королевы каким-то странным образом придавал ему сил и уверенности. К тому времени у Баффетов уже было как минимум десять друзей или родственников, в семье которых произошли удавшиеся или неудавшиеся попытки самоубийства. Самый последний случай произошел с сыном друга Баффета, который в канун Рождества на всей скорости прыгнул на своей машине со скалы. За несколько дней до восьмого дня рождения своего сына Энн, жена Рика Герина, убила себя выстрелом в голову. Очевидно, что к тому времени и с учетом сложившейся ситуации Баффет был резко настроен против самоубийства в любой форме. Напротив, он поставил себе целью жить как можно дольше — и зарабатывать деньги до последнего дня.

По мере роста состояния Баффета его нескрываемая и непоколебимая решимость зарабатывать деньги с поразительной скоростью вкупе со стремлением не допускать к ним ни членов семьи, ни фонд привела к настоящему восстанию среди его друзей. Рик Герин написал Джо Розенфилду о том, что Баффет имеет все шансы стать самым богатым человеком мира: «Что будет делать Уоррен, когда станет номером один и поймет, что в мире есть много остального? (Он думает, что его цель абсолютно достойна и верна, но мы-то знаем это лучше)»²².

На собрании Buffett Group в Лифорд-Кей на Багамах в промежутке между подводным плаванием и глубоководной рыбалкой Джордж Гиллеспи решил организовать обсуждение на тему «Детям (и благотворительным организациям) придется подождать». Обсуждение вызвало жаркие споры. Много лет назад Баффет сказал, что его дети будут получать по нескольку тысяч долларов на каждое Рождество, а после его смерти смогут рассчитывать на полмиллиона долларов каждый²³. Он думал, что «этой суммы будет вполне достаточно для того, чтобы они могли заниматься чем захотят, но недостаточно для того, чтобы не заниматься вообще ничем»²⁴. Эта фраза превратилась для него в настоящую мантру, которую он повторял из года в год. «Уоррен, это неправильно, — сказал ему как-то Ларри Тиш, один из его бывших партнеров. — Если дети не испортились до 12 лет, то уже не испортятся»²⁵. Кей Грэхем со слезами на глазах спрашивала: «Уоррен, неужели ты не любишь своих детей?»

По наводке Кэрол Лумис журнал Fortune опубликовал редакторскую статью под названием «Стоит ли оставлять все детям?». Многие говорили, что семья должна стоять на первом месте.

Но Баффет отвечал на это: «Мои дети должны самостоятельно занять свое место в мире, и они знают, что я поддержу их в любых начинаниях». Но «лишь потому, что они вышли из правильной материнской утробы», организация для них специального фонда (который он считал своего рода «пожизненным пособием») могла бы «нанести вред» и казалась ему «актом антисоциального поведения»²⁶. Это был типичный пример баффетовского рационализма. Когда-то, когда его дети были еще малышами, он написал одному другу, что хотел бы посмотреть, «что за фрукты выросли на моем дереве», а уж потом принимать решение о том, давать ли им деньги²⁷.

Несмотря на это, Баффет принял решение, свидетельствовавшее о возникновении не свойственной ему прежде гибкости. В 1981 году он организовал достаточно инновационную программу, в которую Berkshire Hathaway инвестировала по два доллара в расчете на акцию, — акционеры могли передавать сумму в любой благотворительный фонд по своему усмотрению. Berkshire не платила дивиденды, но эта программа позволяла акционерам определять, каким образом компания могла тратить свои благотворительные средства, а не отдавать деньги на откуп руководству, которое могло бы извлекать из благотворительной деятельности репутационные и прочие преимущества лично для себя. Поначалу в рамках программы распределялось не так много денег, однако самым важным в ее деятельности было то, что Баффет наконец-то решил разжать свой кулак. Акционерам эта идея пришлась по вкусу. Степень их участия в программе постоянно колебалась около стопроцентной отметки.

Для Баффета, любившего собирать информацию, эта программа неожиданно превратилась в настоящую золотую жилу. Она дала ему возможность определить круг филантропических интересов каждого акционера, что было бы невозможно сделать никаким иным способом. Сбор информации сам по себе не преследовал никакой цели — точно так же, как сбор отпечатков пальцев монашек, которым Баффет занимался в детстве. Однако Баффет всегда обладал огромным любопытством и хотел побольше узнать о своих акционерах как личностях. Он воспринимал их как членов своей семьи в широком смысле.

В возрасте 53 лет Баффет, который уже дважды «уходил в отставку», начал все больше размышлять о вопросах филантропии и наследства, которые мог бы оставить. Он испытывал явное расстройство из-за того, что когда-то ему придется выйти на пенсию. Он шутил о том, что будет работать и после смерти, и постоянно приводил в пример выдающихся менеджеров старшего поколения, таких как Джин Эбегг и Бен Рознер. Но теперь они оба ушли на пенсию, а Лу Винценти страдал от болезни Альцгеймера. Возможно, поэтому ни у кого не вызвал удивления очередной проект Уоррена, который он затеял с женщиной 89 лет, пережившей почти всех людей, которая, как казалось, была способна пережить всех, с кем ему доводилось встречаться.

Глава 44. Роза

Омаха • 1983 год

Роза Блюмкин (в девичестве Горелик) приехала в Омаху из деревни Щедрин в окрестностях Минска. Она родилась в 1893 году. Вместе с семью братьями она была вынуждена с детства спать на соломе на голом полу в небольшом двухкомнатном домике. Ее отец-раввин не имел денег даже на то, чтобы купить детям матрасы.

«Я мечтала уехать в Америку всю свою жизнь, начиная с шести лет, — вспоминала она. — У нас часто происходили еврейские погромы. Погромщики разрезали животы беременным женщинам и вытаскивали оттуда неродившихся детей. Они разрывали на части мужчин, а затем устраивали пляски на рыночной площади. Когда я впервые узнала об этом, мне было шесть лет. И я поклялась себе, что, когда вырасту, обязательно уеду в Америку»¹.

В тринадцать лет Роза прошла босиком больше 25 километров до ближайшей железнодорожной станции — она не хотела стоптать кожаную подошву своих новеньких туфель. В кармане у нее было несколько мелких монет. Чтобы сэкономить, она проехала под лавкой около 400 километров до ближайшего крупного города — Гомеля. Там она обошла двадцать шесть лавок, пока владелец одной из них, торговавшей галантереей, не заинтересовался ее предложением. «Я не нищенка, — сказала девочка ростом меньше полутора метров. — У меня есть немного денег. Позвольте мне переночевать в вашем доме, и я смогу доказать вам свою пользу». На следующее утро она пошла в лавку и стала ждать первого покупателя. «Я доставала рулоны материала и раскатывала его до тех пор, пока покупатели не говорили “хватит”. В двенадцать часов владелец спросил меня, хотела бы я и дальше работать на него»².

К шестнадцати годам она уже возглавила магазин и управляла работой шести солидных, женатых мужчин. «Не беспокойся насчет мужчин, мама, — писала она матери. — Они все меня боятся!»³ Еще через четыре года она вышла замуж за Исидора Блюмкина, гомельского продавца обуви⁴. В том же году разразилась Первая мировая война, в России начались беспорядки, и Роза решилась. В семье были деньги всего на один билет до Америки, поэтому она отправила туда мужа, а затем начала копить деньги на билет себе. Еще через два года, в декабре 1916 года, был убит Распутин. Боясь возможного хаоса больше, чем жестокости царского режима, Роза уже через две недели на транссибирском экспрессе начала свое путешествие в Америку.

Она ехала в поезде семь дней, пока не столкнулась с пограничными стражами в городе Забайкальске, на самой границе с Китаем. Пограничнику она сказала, что едет в Китай закупать кожу для армейских нужд, и пообещала подарить по возвращении бутылку сливового вина. Он был то ли слишком наивен, то ли ленив, но в итоге пропустил ее через границу. Она пересела на другой поезд, на котором проехала через Харбин и всю Маньчжурию в сторону Тяньцзиня. Ей хватило денег, чтобы купить в Тяньцзине билет до Японии. Проехав через Хиросиму и Кобе, она наконец прибыла в Иокогаму, где после двух недель ожидания ей подвернулся «Ава Мару», грузовой корабль, который вез арахис в Соединенные Штаты. «Ава-Мару» плыла в Сиэтл шесть недель. «Я никогда не видела так много арахиса в одном месте, — говорила она впоследствии. — И еще мне казалось, что я никогда не доплыву до Америки»⁵. Единственной ее едой на борту были ржаные сухари, но большую часть путешествия она проболела морской болезнью и была слишком слаба, чтобы есть⁶.

Прибыв еле живой после трехмесячного путешествия в Сиэтл как раз к еврейскому празднику Пурим, Роза сразу же попала в объятия представителей Общества помощи еврейским иммигрантам (HIAS). Ее накормили кошерным обедом и предоставили комнату в гостинице. «Прибыв в эту страну, — сказала она, — я поняла, что теперь я самый счастливый человек на свете»⁷. Представитель HIAS повесил Розе на шею жетон с ее именем и названием «Форт-Додж, Айова» — там поселился ее муж, работавший мелким разносчиком. Организация отправила ее на поезде через весь Миннеаполис до Форт-Доджа, где ее встретили представители Красного Креста. Соединившись со своим мужем Исидором, Роза вскоре забеременела и родила дочь Франсис. Она не знала по-английски ни слова.

Даже два года спустя она говорила по-английски с большим трудом. Ощущая свою изоляцию, Блюмкины решили переехать в другое место, где Роза могла бы спокойно общаться на русском и идиш. Они направились в Омаху, город с 32 000 иммигрантов, которые наводнили железную дорогу и склады⁸.

Исидор открыл ломбард. «Никто никогда не слышал о том, чтобы ломбард обанкротился», — сказал он⁹. Роза сидела дома и растила четверых детей — Франсис, Льюиса, Синтию и Сильвию. Отправив в Россию 50 долларов, она смогла забрать в Америку десятерых своих родственников. В отличие от мужа она все еще скверно говорила по-английски. «Я была слишком тупой, — вспоминала она. — Английские слова нельзя было вбить в меня даже молотком. Меня учили собственные дети. Пойдя в детский сад, Франсис сказала мне: “Я буду показывать тебе, что такое apple, tablecloth или knife”»¹⁰. Тем временем дела шли не особенно хорошо, и семья чуть не обанкротилась во времена Великой депрессии. Роза решила взять бразды правления в свои руки. «Я знаю, что нужно делать, — нужно добавить к ломбарду магазинчик и продавать товары по ценам чуть ниже цен больших магазинов, — сказала она мужу. — Мы покупаем товар за три доллара и перепродаем его за три доллара тридцать центов. Это десять процентов прибыли!» Когда старомодные костюмы перестали продаваться, Роза дала рекламу во всех периодических изданиях Омахи. В рекламном объявлении говорилось, что она может всего за пять долларов одеть любого мужчину с ног до головы — белье, костюм, галстук, ботинки и соломенная шляпа. После этого заведение заработало 800 долларов всего за один день — больше чем за целый год работы¹¹. Постепенно в нем появились ювелирные украшения, подержанные меховые изделия и мебель. Затем Роза привела в бешенство все универсальные магазины в округе, начав продавать новые меховые изделия по сниженным ценам на условиях консигнации¹². У нее была своя философия: «Пусть лучше меня ненавидят, чем жалеют».

Вскоре клиенты начали просить ее продавать больше мебели. Поначалу она сопровождала их к оптовикам и покупала требуемую мебель от их имени, прибавляя к цене оптовика 10% за услугу. Она заметила, что мебельный бизнес выгоден, так как связан со «счастьем людей», поэтому в 1937 году одолжила 500 долларов у брата и открыла магазин (получивший название Blumkins) в подвале около ломбарда. Однако мебельные оптовики не хотели иметь ее в числе своих клиентов, потому что их собственные дилеры жаловались на то, что она постоянно переигрывает их по цене. Поэтому Роза направилась в Чикаго, нашла одного симпатичного человека и заказала у него товаров на 2000 долларов на условиях 30-дневного кредита. Наступило время платежа, а она не успела продать все запасы. Тогда она продала с большой скидкой мебель из своего собственного дома, чтобы рассчитаться с кредитором. «Когда дети вернулись домой, то плакали так, будто кто-то умер, — вспоминала она. — Кто забрал у нас кровати и холодильник? Кто оставил наш дом совершенно пустым?» Я сказала им, что мои кредиторы были ко мне столь добры, что я не могла нарушить данного им обещания»¹³. А с наступлением вечера Роза взяла из магазина пару матрацев, чтобы семья не спала на голом полу. «На следующий день я привезла домой холодильник и плиту, и дети перестали плакать»¹⁴.

В школе, где учился ее сын Льюис (Луи), дети часто дразнили его из-за того, что его отец — владелец ломбарда. Мальчик относился к этому болезненно, однако старался пропускать насмешки мимо ушей, работал после уроков, занимаясь доставкой клиентам купленных ими кроватей (к этому времени его мать основала магазин Nebraska Furniture Mart и переехала в более крупное помещение). В качестве побочного бизнеса она продавала и сдавала в аренду в течение охотничьего сезона винтовки Браунинга. Любимая работа Луи состояла в тестировании ружей — их пристрелке по шлакоблокам в подвале семейного дома¹⁵.

К моменту вступления США во Вторую мировую войну в 1941 году Луи стал студентом Университета Небраски, но покинул его после нескольких семестров и пошел в армию, хотя ему еще не исполнилось 20 лет. В годы войны они с матерью каждый день писали друг другу письма. Когда его мать испытывала разочарование от работы, он уговаривал ее не бросать начатое дело¹⁶. Из-за того что крупные оптовики отказались продавать продукцию Nebraska Furniture Mart, Роза превратилась в своего рода мебельного бутлегера. Она путешествовала на поезде по всему Северо-Западу и скупала старые складские запасы у магазинов типа Macy’s и Marshall Field’s, платя по 5% сверх оптовой цены. «Они видели, что мама знает, что делает, — говорит Луи. — Она нравилась им, и они частенько обращали ее внимание на только что поступившие новинки. Бизнес был непростым, а товары — недешевыми, но она получала то, что хотела». Сама Роза говорила: «Чем больше оптовики меня ненавидели, тем упорнее я работала»¹⁷. Она полагала так: страна не принадлежит оптовикам, она принадлежит всем¹⁸. У нее появилась устойчивая ненависть к богачам. «Когда ты терпишь неудачу, они на тебя просто плюют, — возмущалась она. — Когда ты начинаешь понемногу зарабатывать, они начинают обращать на тебя внимание. Фу-у-у... Кому они нужны? Дайте мне средний класс, и я буду счастлива». Ее лозунгом было: «Покупать дешево, говорить правду, никого не обманывать и не брать откатов»¹⁹. Перед тем как объявить распродажу, она натаскивала продавцов: «Продавайте им все, пока они не изменят своего мнения!»²⁰

За участие в Арденнской операции Луи получил «Пурпурное сердце»³⁵⁶. После войны в 1946 году он вернулся в Омаху и вновь приступил к работе. Он изучил все детали, связанные с товарооборотом: покупку, ценообразование, управление запасами, бухгалтерский учет, условия доставки и выкладки на витрине. Для Розы не было никого дороже Луи. По отношению к своим сотрудникам она была безжалостной. Порой она кричала на них во весь голос: «Ты бесполезный голем³⁵⁷! Ты дурак!» Впрочем, уволенных матерью сотрудников Луи часто принимал обратно.

Через четыре года магазин процветал, однако с началом корейской войны продажи начали падать. Роза решила придать своему бизнесу новый импульс, расширив ассортимент коврами. Она отправилась в Marshall Fields в Чикаго и сказала им, что покупает ковер для жилого дома. Магазин продал ей три тысячи метров коврового покрытия Mohawk по три доллара за метр. Она выставила его в своем магазине по три доллара девяносто пять центов (то есть вполовину обычной розничной цены). При этом тот факт, что она была вынуждена солгать сотрудникам Marshall Fields, угнетал ее еще долгие годы²¹.

Роза смогла создать крайне успешный бизнес по торговле коврами, предлагая своим клиентам значительно меньшую цену, чем другие торговцы. Компания Mohawk, производитель ковров, подала судебный иск в попытке удержать политику минимальной цены (в соответствии с которой производители обязывали розничных торговцев не продавать продукцию ниже определенного уровня) и отправила в суд целых трех юристов. Роза предстала перед судьями в гордом одиночестве. «Я сказала судье: “У меня нет денег на юриста, потому что оптовики отказываются продавать мне свой товар. Судья, я продаю все мои товары с десятипроцентной наценкой к себестоимости, так в чем проблема? Я не граблю своих клиентов”»²². Судебное заседание продлилось час, после чего судья отказался принять иск. А на следующий день сам пришел в Furniture Mart и купил ковров на 1400 долларов.

Итак, торговля коврами в Furniture Mart шла на лад, однако продажи мебели упали из-за войны, и у Розы не хватало денег для расчетов с поставщиками. Наконец расположенный к ней банкир из Омахи Уэйд Мартин поинтересовался, в чем проблема. «Я не знаю, что мне делать, — сказала она. — Я же не могу съесть свои запасы»²³. Он дал ей в долг 50 000 долларов на 90 дней, но Роза не могла спать, беспокоясь о том, каким образом с ним рассчитаться. Ей пришла в голову идея арендовать помещение главного развлекательного комплекса Омахи и набить его кроватями, обеденными уголками, кофейными столиками и подставками под телевизоры. Вместе с Луи они, как настоящие специалисты по мерчендайзингу, поместили в газете объявление, которое, хотя и было правдивым, пыталось сыграть на теме скудности запасов военного времени.

Вот и оно! Распродажа из распродаж! Не хватает денег? Чепуха! Мы не можем съесть наши запасы! Мы должны их продать! За последние 60 дней мы получили кучу товаров, и у нас не хватает места на складах. Мы перегруженЫу да еще как! Мы не продадим наше добро и за полгода. Поэтому мы устраиваем самую большую распродажу из когда-либо виданных в этом городе... 4000 кв. метров_У наполненных невероятным ассортиментом товаров самых известных марок.

Объявление привлекло столько людей, сколько обычно собиралось на выступления странствующего цирка²⁴. Всего за три дня Furniture Mart продала товаров на четверть миллиона долларов. Теперь Омаха знала, что Роза Блюмкин и Furniture Mart означают «мебель по низким ценам». «С этого дня я никогда не была должна никому ни единого цента», — вспоминала Роза²⁵.

В том же году Исидор умер от сердечного приступа. Роза и Луи продолжили заниматься семейным бизнесом. Постепенно имя «Миссис Би» стало известным каждому жителю Омахи. Люди сопровождали покупками каждый этап своей жизни: женитьбу, замужество, приобретение собственного дома, рождение ребенка или повышение по службе... Блюмкины закупали товары большими партиями, сводили расходы до минимума и продавали товары в розницу с десятипроцентной наценкой. Когда торнадо сорвало в 1975 году крышу их огромного нового магазина в Вест-Сайде, Роза вместе с Луи без колебаний перевезла все складские запасы в уцелевший магазин в центре города. «Если вы предлагаете самую низкую цену, вас найдут и на дне реки», — говорила она. Так и случилось. Когда ее магазин был уничтожен пожаром, она передала пожарным несколько бесплатных телевизоров²⁶.

«Если Миссис Би знала, что ей следует делать, она делала это максимально быстро. Она не отказывалась от своих идей и не передумывала. Она могла без размышлений купить пять тысяч столов, подписать договор аренды на 30 лет, приобрести недвижимость или принять человека на работу. Она никогда не оборачивалась назад. Она точно знала, что именно удается ей лучше всего, и у нее не было никакого желания давать дурачить себя в вопросах бизнеса».

К началу 1980-х годов Роза и Луи имели самый крупный мебельный магазин в Северной Америке. На 12 000 квадратных метров под одной крышей продавалось мебели на 100 миллионов долларов в год — в десять раз больше, чем в любом другом магазине такого же размера²⁷. Продажи стабильно росли вне зависимости от состояния экономики в стране и родной Омахе²⁸. Успешные мебельные магазины с давней историей, ее бывшие конкуренты в Омахе, исчезли без следа. В городе появлялись и другие ритейлеры, пытавшиеся конкурировать с Mart. Роза внимательно осматривала их торговые залы, затем они с Луи придумывали очередную программу скидок, перемалывали конкурентов в финансовой схватке и отправляли их восвояси. Mart захватила половину мебельного бизнеса в городе — больше чем Sears, Montgomery Ward, Target и все остальные торговцы мебелью и кухонными принадлежностями, вместе взятые. В магазины начали приезжать клиенты из Айовы, Канзаса и обеих Дакот.

«Она создала свой собственный город. Ее розничные площади постоянно расширялись, а парковка была забита машинами, приехавшими за сотню километров»²⁹.

Все чаще Розу называли «Миссис Би», причем даже члены ее собственной семьи. Она просыпалась в пять часов утра, питалась лишь фруктами и овощами и никогда не притрагивалась к спиртному. И хотя у нее и начали появляться седые волосы, но она, как и прежде, бегала по магазину с энергией молодой женщины, крича во весь голос и рубя воздух ладонью для пущей убедительности. С усилением своих покупательских позиций она не допускала никаких послаблений в отношении поставщиков. «Семь долларов? Да если мы заплатим эту цену, то завтра же обанкротимся», — хмыкнула она в ответ на просьбу одного из них³⁰. Оптовики, которые прежде оскорбляли ее, теперь валялись у нее в ногах. И ей это нравилось. «Если ты собирался продать ей две с половиной тысячи столов, она в долю секунды соображала, сколько может за них заплатить, насколько быстро сможет их продать... а потом принимала решение. Но при этом она подождала бы момента, когда твой самолет должен был улетать в небольшом “окне” между двумя снежными бурями и тебе требовалось как можно быстрее покинуть Омаху, так как рейс мог быть последним за несколько дней. В переговорах она могла быть крайне жестким игроком»³¹.

Такой она оставалась шесть с половиной дней в неделю. «Такая уж у меня привычка», — говорила она. Ее настоящим домом был торговый зал. Ее дочь Синтия Шнейдер, украшавшая дом матери, расставила в нем мебель точно так же, «как в магазине», потому что для мамы «это был единственный способ почувствовать себя комфортно»³². Лампы в доме оставались обернутыми в упаковку. На некоторых предметах мебели оставались прикрепленные ценники. «Я пользуюсь только кухней и спальней, — говорила Миссис Би. — Я не могу дождаться прихода следующего дня, чтобы вернуться к своим делам».

После полудня в воскресенье (единственное время, которое она проводила вне магазина) она каталась по городу вместе с Луи. «Я смотрю на витрины, — говорила она. — Планирую атаку на владельцев магазинов и размышляю, как бы еще усложнить им жизнь»³³. По собственному признанию Розы, вся ее работа строилась по примеру ее «брильянтовой матери», управлявшей овощной лавкой в России. Она не забыла, как, просыпаясь по ночам, видела, что ее мать стирает белье или печет хлеб в три часа утра. «Она могла купить сотню фунтов муки и тащить ее на себе двадцать кварталов, если мука продавалась со скидкой в три цента, — говорила она. — И это разрывало мне сердце»³⁴. Поэтому беженцы и иммигранты были слабым местом Розы. Иногда она брала их на работу в бухгалтерию, говоря: «Для того чтобы считать, вам не нужен английский язык»³⁵.

В 1982 году она дала интервью газете Omaha World-Herald. Она сказала, что на протяжении многих лет ее семья отвергала целый ряд предложений о покупке компании. «Кто мог бы позволить себе купить такой большой магазин?» Одно из предложений, как она как-то рассказала Луи, поступило от Berkshire. Баффет говорил с ней о возможности продажи бизнеса несколькими годами раньше, и она сказал ему: «А ты попробуй, укради его»³⁶.

Через год Баффет услышал о том, что Блюмкины ведут переговоры с компанией из немецкого Гамбурга, руководившей крупнейшим мебельным магазином в мире, который работал по схожей модели. Блюмкины продавали свой бизнес! «Не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы понять: шанс попасть в партнерство с Миссис Би будет хорошим при любом раскладе», — сказал Баффет³⁷.

Возможно, в этот раз их намерение было серьезным. Примерно за двадцать лет до этого Роза вызвала Баффета в свой магазин в центре города, намекая на то, что размышляет о его продаже. Он искренне хотел купить Furniture Mart для Berkshire. Войдя в магазин, он увидел приземистую женщину, читавшую нотацию группе мужчин, выстроившихся вдоль стены, — это были ее внуки, зятья и племянники. Она повернулась к Баффету. «Видишь всех этих ребят? — спросила она. — Если я продам тебе магазин, можешь их всех уволить. Все они ни к черту не годятся, но так как они мои родственники, то я сама не могу их выгнать. А ты вполне можешь это сделать. Они лодыри, бездельники, лентяи».

«И это продолжалось почти час, без преувеличения. Слово “лентяи” звучало множество раз. Родственники, уже давно привыкшие к стилю Розы, невозмутимо стояли на своих местах. Затем она отпустила меня. Я сыграл свою роль».

И это было ужасно — ведь Уоррену на самом деле хотелось купить этот магазин³⁸.

«Ей казалось, что единственный достойный человек — это Луи. Для нее он был настоящим совершенством». И когда она была довольна Луи (что бывало практически постоянно, то говорила ему: “Ой-вей, как прекрасно, как хорошо все сделал мой мальчик”»³⁹.

Если Блюмкины действительно решили продать бизнес, это было самым благоприятным временем. Миссис Би перенесла операцию на коленных суставах обеих ног. Всю ежедневную деятельность она переложила на плечи Луи. Однако оставила за собой руководство подразделением, торговавшим коврами. «Конкуренция в ковровом бизнесе просто-таки манила ее», — вспоминал Луи³⁵⁸. Если кому-то из покупателей был нужен ковер для комнаты площадью девять на двенадцать метров, она моментально считала цену, добавляла величину налога, а затем давала покупателю скидку за то, что он такой хороший клиент, — и прокручивала все это в голове за несколько секунд. Время от времени она совершала набеги в мебельный отдел — достаточно, впрочем, часто для того, чтобы никто из членов семьи не был уверен в безопасности мебели в своих домах. Как-то раз Роза позвонила своей дочери и приказала ей «очистить колыбель», потому что у нее появился клиент. «Если я решилась, — говорила она, — то не хочу ждать никого и ничего. Такая уж у меня привычка»⁴⁰. Несмотря на это, Баффет начал вести переговоры с Луи. Тот сказал: «Вам следует встретиться с моими сыновьями Роном и Ирвом — когда-нибудь они будут управлять этим магазином».

Баффет пригласил Рона и Ирва к себе в офис, а затем и подружился с ними. Он отправил Луи письмо с изложением доводов за и против продажи бизнеса в пользу

Berkshire. Он пытался быть предельно честным и писал Блюмкиным, что им не стоит торопиться с продажей. «Если вы решите не продавать бизнес сейчас, то, скорее всего, сможете впоследствии выручить за него значительно больше денег. Зная это, вы можете действовать с позиции силы и воспользоваться достаточным количеством времени, чтобы выбрать наилучшего из покупателей».

А затем он выдал свое предложение. Он писал, что Блюмкины могли бы продать бизнес другой мебельной компании или кому-то из смежной отрасли. Но «у таких покупателей — вне зависимости от их обещаний — обычно имеются менеджеры, которым кажется, что они знают, как управлять вашим бизнесом, и рано или поздно они захотят приложить к управлению руку... У них собственный взгляд на вещи, и, хотя ваш бизнес будет, вне всякого сомнения, показывать отличные результаты, человеческая натура заставит их поверить, что именно их методы управления лучше».

Кроме того, существует и «финансовый маневр, обычно связанный с крупной суммой заемных средств, в результате которого ваш покупатель захочет перепродать ваш бизнес на открытом рынке или другому покупателю при первом удобном случае, — писал он. — Если единственный мотив владельцев состоит в том, чтобы продать то, что у них есть, за хорошие деньги и забыть об этом бизнесе, то каждый из вышеупомянутых типов покупателей может считаться вполне удовлетворительным... Но если продаваемый бизнес представляет собой шедевр, который вы создавали всю жизнь и который кажется вам частью вашего собственного “я”, с ним связаны ваши чувства, то у обоих типов покупателей проявляются серьезные недостатки...

Каждый покупатель будет говорить, что нуждается в вас. Если у него есть мозги, то вы действительно будете ему нужны. Однако по вышеуказанным причинам многие из них будут действовать не в ваших интересах. Мы же будем вести себя как обещаем — потому что мы серьезно относимся к своим обещаниям».

Баффет объяснил, что в случае покупки магазина он хотел бы, чтобы Блюмкины оставались его партнерами. Если бы кто-то из партнеров начал сожалеть о сделке, это обернулось бы разочарованием для всех, включая самого Баффета. Он сказал Луи, что хотел бы принимать серьезное участие лишь в двух вопросах — распределении капитала и определении методов и сумм вознаграждения руководителей.

Предложение Баффета имело и еще одну сильную побочную сторону. Он не был немцем. Немецкая компания предлагала за магазин свыше 90 миллионов долларов, но для миссис Би, проехавшей всю Азию в попытках избежать погромов, продажа любимого детища немцам была совершенно немыслимой. Блюмкины согласились продать свою компанию Berkshire, и Баффет приехал для заключения сделки в здание магазина, которое к тому времени разрослось до 18 000 квадратных метров. Там он столкнулся с Розой, разъезжавшей в трехколесной тележке для гольфа и кричавшей на сотрудников: «Вы ни на что не годны! Я бы не заплатила и десяти центов за всех вас, вместе взятых!» Луи и три ее зятя спокойно наблюдали за происходящим⁴¹.

«Я даже не собираюсь проверять состояние складских запасов, — сказал Баффет. — Миссис Би, я полностью верю всему, что бы вы ни сказали». Миссис Би посмотрела на своих зятьев, прислонившихся к стене. Один из них был выше остальных минимум на 30 сантиметров. «Норман женат на Франсис сорок один год, — сказала она. — Джерри женат на Сильвии тридцать шесть лет. Чарльз женат на Синтии тридцать девять лет. Я много раз говорила эти ребятам: “Если я что-то отдаю, то обратно уже не принимаю!”»

Ее дочери, владевшие 20% акций, отправили для подписания сделки своих мужей. Зятья не были дураками и знали, что смогут получить куда больше денег от немцев, чем от Баффета. «Она же просто зарычала на них: “Скажите мне, сколько вы думали получить от немцев, и я сама дам вам эту сумму”». Миссис Би хотела поделить деньги и выгнать их из компании, чтобы та досталась лишь одному Луи. А затем заявила, что цена за 90% акций компании составит 55 миллионов долларов. Кроме того, она сказала, что не разбирается в акциях и хочет получить деньги. «Они так и стояли молча у стены, но каждый из них думал: как только сделка завершится, мы получим свою долю и не задержимся здесь ни на минуту».

«Она по-своему любила меня и доверяла мне. Однажды определившись со своим мнением в отношении человека, она оставалась при нем навсегда». Баффет знал, что она принимает решения моментально, поэтому не особо рисковал. Тем не менее после подписания документов он сказал: «Если вы решите изменить свою точку зрения, я приму это без обид».

«Я не сказал бы этого ни одному другому продавцу в мире, но я чувствовал, что этот бизнес действительно был частью ее жизни. И если бы у нее появились какие-то сомнения в правильности своего шага, я не стал бы связывать ее по рукам и ногам. Она же ответила: “Я не меняю принятых решений”.

Выходя из магазина, я сказал Луи: “Я не очень хорошо понимаю акцент. Иногда совершенно не понимаю, что говорит твоя мать. Но недопонимание с ней было бы последним, чего я бы хотел в жизни”. А Луи сказал: “Не волнуйся, она сама тебя поймет”».

После того как сделка была заключена, Баффет сказал: «Миссис Би, должен сообщить вам кое-что важное. У меня сегодня день рождения». Баффету исполнилось 53 года. Она ответила: «Считай, что купил себе на день рождения нефтяную скважину».

У Блюмкиных никогда не проводился аудит, и Баффет решил не менять эту традицию. Он не стал принимать складские запасы по списку, изучать бухгалтерские счета во всех деталях. Они просто пожали друг другу руки. «Мы дали Миссис Би чек на 55 миллионов долларов, а она — свое честное слово», — сказал он⁴². И ее слово было столь же надежным, как Банк Англии. Тем не менее Баффет хотел убедиться в том, что у Розы нет сожалений по поводу сделки.

Составленный им контракт был образцом поведения по Карнеги. Он начинался словами: «Вы владеете 100% выпущенных акций компании Nebraska Furniture Mart, Inc. (NFM), управляющей крайне успешным бизнесом по торговле мебелью и утварью... Berkshire Hathaway, Inc. (Berkshire) в течение долгого времени искренне радовалась вашим достижениям и теперь предлагает настоящим купить у вас 90% выпущенных акций»⁴³. Для объявления о сделке он созвал пресс-конференцию, на которой показал видеофильм об истории компании. Пока шел фильм, Миссис Би не сводила глаз с экрана⁴⁴.

Баффет не только нашел очередной необычный тип человека для своей коллекции интересных личностей. Некоторые черты Миссис Би — неукротимая воля, история ее злоключений и сила характера — внушали ему благоговение³⁵⁹. «Дорогая Миссис Би, — писал он ей. — Я пообещал Луи и его сыновьям, что все члены семьи не будут испытывать тяжелых чувств относительно этой сделки ни через пять, ни через десять, ни через двадцать лет. Я даю такое же обещание и вам»⁴⁵.

Баффет пообещал не только это. Миссис Би привыкла управлять компанией с позиций полного контроля и конфиденциальности. Она не хотела, чтобы Баффет начал «перетряхивать ее финансовое белье и задирать ей юбку». Он пообещал ей, что финансовые данные Furniture Mart не будут публиковаться отдельно от финансовой отчетности Berkshire Hathaway, направлявшейся в SEC, несмотря на то что этого требовало законодательство.

Баффет совершенно не беспокоился о том, что может получить от SEC отказ (точнее, что этот отказ получит кто-то из его подчиненных). Он был начальником, никогда не терявшим самообладания, не следовал капризам настроения, никогда не употреблял грубых слов, не предавал и не критиковал своих сотрудников, не навязывал им своего мнения и позволял им заниматься своим делом без лишнего вмешательства. Он действовал исходя из предположения, что если человек от природы достаточно толков, то способен сделать что угодно. Чарли Мангер говорил о нем: «Уоррен не подвержен напряжению, а способен сам его создавать». Дейл Карнеги подчеркивал, что людей нужно хвалить за то, что они делают, и Баффет отлично выучил этот урок. Он знал, как следует оценивать героические достижения своих людей в соответствии с принципами Карнеги.

В сущности, он говорил своим сотрудникам следующее: «Вы так хороши, что это задание не займет у вас много времени и не потребует много сил. И разумеется, я рассчитываю получить от вас результат с ближайшей почтовой корреспонденцией. Я верю, что вы сможете это выполнить, потому что вы чертовски хороши в своем деле. Для того чтобы заменить вас на работе, мне потребовалось бы не меньше трех человек»⁴⁶.

Верн Маккензи, который только что разобрался с иском против Blue Chip, получил неблагодарное задание убедить SEC разрешить компании не применять свои обязательные правила в отношении Миссис Би — это позволило бы ей не раскрывать своих финансовых секретов акционерам Berkshire Hathaway. Он начал мучительное хождение по лабиринтам государственных инстанций, а Баффет подбадривал его комментариями о том, что это задание вполне ему по плечу⁴⁷.

Тем временем Баффет погрузился в куда более приятную работу — изучение своей новой коллекции людей. Ему все больше нравились Луи и его «парни». Он начал частенько заезжать на 72-ю улицу в половине девятого вечера, когда магазин закрывался на ночь, и приглашал Луи, Рона и Айва на ужин. Они часами беседовали о мебели и мерчендайзинге. Баффет пригласил «парней» и их жен провести отпуск вместе с ним.

Той осенью Buffett Group путешествовала по Северной Атлантике на круизном лайнере Queen Elizabeth II. Некоторые из друзей Баффета были шокированы, когда он прислал им по 125 долларов для раздачи чаевых персоналу и к тому же попросил их привезти с собой смокинги для нескольких формальных обедов. Джой Руан была настолько запугана столь официальной просьбой, что привезла с собой целых семнадцать чемоданов⁴⁸. Пища на борту была, по словам одного из членов группы, «второсортной», однако повестка дня представляла собой смесь типичного и необычного: Виндхэм Робертсон, репортер из Fortune и член группы, сделал доклад об инвестировании в условиях высокой инфляции. Затем пришел черед обсуждения опционов. Джордж Гиллеспи и Рой Толлес рассказали о разделе активов при разводе — и этот вопрос вызвал живейшие споры. Том Мерфи поведал о схватке

между телевизионными сетями CBS и Cap Cities. А Чарли Мангер сделал презентацию о Бенджамине Франклине. Баффет открыл собравшимся секрет использования «теории игр» для решения некоторых экономических проблем. Он основывался на мысли великого экономиста Адама Смита о «невидимой руке рынка»⁴⁹, в которой люди, действуя в личных интересах, объединяют усилия и достигают общего блага.

Помимо этого Баффет с радостью рассказал своим друзьям об иммигрантской саге Миссис Би и ее прекрасном магазине Furniture Mart — новом подарке на день рождения, который он только что купил для себя. Тем не менее его чуть не переиграл Эд Андерсон, заставивший не в меру стыдливых членов группы (то есть ее большинство) практически упасть со стульев. Он рассказал о своих исследованиях в области человеческой сексуальности и поделился историей человека, сделавшего операцию по изменению пола и хранившего свой больше не нужный половой орган в банке.

Однако члены Buffett Group в итоге все же попадали со своих кресел. Те из них, кто не запирался в каюте с приступами морской болезни, нашли пристанище в салоне корабля. Тарелки съезжали со столов, а пепельницы почти летали в воздухе, когда корабль метался на волнах по океану под проливным ливнем и ураганным ветром. А Баффет все продолжал рассказывать историю за историей о непотопляемой Миссис Би. Планировалось, что Buffet Group проведет в путешествии по Великобритании несколько приятных дней, но уже через пять часов после того, как корабль подошел к пристани Саутгемптона, Рик Герин сидел в самолете, летевшем в Нью-Йорк.

Несмотря на воющий ветер, проповеди о Бенджамине Франклине, споры о планировании развода и ужасную историю про пенис в банке, участники ясно поняли одну вещь: Баффет искренне воодушевлен Розой Блюмкин⁵⁰. У него были в отношении нее некоторые планы, в которые он посвятил участника Buffett Group Ларри Тиша. Желая продемонстрировать свою благодарность, он запланировал план превращения пожилой Розы в Золушку на балу у принца.

С помощью Тиша, который был доверенным лицом Нью-Йоркского университета, он договорился о том, чтобы Нью-Йоркский и Крейтонский университеты вручили Розе почетную степень⁵¹. На церемонии в Крейтоне крошечная Миссис Би настолько разволновалась, что закрыла лицо ладонями и запричитала прямо на сцене: «Ой-вей, я не могу поверить своим глазам и ушам!»⁵² Затем она начала говорить об Америке, стране, которая позволила ей воплотить свои мечты в жизнь. Она дала несколько советов студентам, завершавшим обучение: «Прежде всего честность, — сказала она. — Второе — упорный труд. Если вам не захотят дать желаемую работу, скажите, что готовы на любую. Если вы хороши, вас оставят в компании»⁵³.

В ходе торжественной церемонии вся семья изо всех сил пыталась не дать Розе узнать, в какую сумму ей обходится гостиничный номер. Ей уже доводилось бывать в Нью-Йорке много лет назад, и она считала неприемлемым платить за номер больше 75 долларов в сутки⁵⁴. Она попросила Луи показать ей Эллис-Айленд и Диленси-стрит³⁶⁰, однако эта поездка превратилась в настоящий кошмар, так как ей показалось, что таксист пытается надуть ее⁵⁵. В день торжественной церемонии миссис Би с большой помпой облачилась в парадную мантию и получила свою степень вместе с сенатором Дэниелом Патриком и поэтом Октавио Пасом⁴.

Невзирая на пышность церемонии в Нью-Йоркском университете, Роза сказала своим детям, что ей больше понравилась церемония в Крейтоне... потому что унш верситет купил у нее ковер.

Вскоре после этого аудиторы Berkshire провели первую инвентаризацию в Nebraska Furniture Mart. Магазин оценивался в 85 миллионов долларов. Миссис Би, боровшаяся: с угрызениями совести после продажи своего бизнеса за 60 миллионов долларов (включая акции, оставшиеся в распоряжении семьи), сообщила в интервью журналу Regardie’s: «Я бы в любом случае не отступила от своего слова, но я была удивлена... Думаю, что он не размышлял ни минуты после того, как я объявила свою цену, но тем не менее занимался анализом. Готова биться об заклад, он точно знал, за сколько я продам магазин»⁵⁶. Разумеется, Баффет не мог ничего знать заранее, особенно в буквальном смысле.

Но, вне всякого сомнения, он понимал, что в цене магазина содержится огромный запас прочности. Однако к этому моменту он уже считал себя практически членом семьи Миссис Би. Когда Миссис Би стукнуло 90 лет, Furniture Mart организовал огромную распродажу и опубликовал в местной газете гигантское рекламное объявление на всю полосу, как поступал каждый год в день ее рождения. Баффет постоянно дразнил Розу относительно этой даты.

«Она определяла свой день рождения по иудейскому календарю, даты в котором постоянно сдвигались. Я вечно подшучивал насчет ее дня рождения — из года в год он был разным. Я предположил, что она сдвигает дату каждый раз то в одну, то в другую сторону, чтобы сделать на этом небольшой бизнес. В ответ на мои предположения она улыбалась и говорила: “Ты просто ничего не смыслишь в еврейском календаре”».

Однако через два года эта прекрасная сказка о волшебной семье превратилась в кошмар. Неудержимая Миссис Би кричала на своих внуков Рона и Ирва прямо перед клиентами, громогласно называя их бездельниками. У нее была сложная жизнь, которую она провела в упорном труде, — так неужели кто-то мог знать о бизнесе больше ее самой?! Постепенно, и по вполне понятным причинам, «парни» перестали с ней разговаривать.

Наконец, когда ей уже исполнилось 95 лет, внуки решили ослушаться ее приказа в одной сделке по покупке ковров, и тут она взорвалась. Это было последней каплей. «Я была боссом. А они ничего мне не сказали»⁵⁷, — бросила она в гневе и ушла. По дороге к выходу из магазина она успела потребовать выплаты ей 96 000 долларов за неиспользованный отпуск⁵⁸.

Однако, сидя дома, она, по собственным словам, была «ужасно одинока и маялась от безделья. Я сходила с ума»⁵⁹. В зловещих газетных интервью она не называла своих внуков иначе, как «неумехами» или даже «нацистами» (что звучало шокирующе)⁶⁰. Она собралась в одиночку поехать в Хай-Пойнт в Северной Каролине, на самую крупную выставку в мебельной отрасли. Потом внезапно решила отремонтировать принадлежащий ей склад, расположенный напротив Furniture Mart. Затем провела в нем «гаражную распродажу», от которой получила 18 000 долларов, избавившись от «некоторых собственных вещей»⁶¹. Несколько месяцев спустя «Склад Миссис Би» получал выручку по 3000 долларов в день, еще официально не открывшись.

Отвечая репортеру местной газеты на вопрос о предстоящей битве за клиентов, она прорычала: «Я им задам!» Когда же журналисты упомянули о нехватке места для парковки около ее нового магазина, она указала пальцем на парковку Furniture Mart и сказала: «Паркуйтесь там... они этого все равно не заметят». Вскоре Блюмкин по уши увязла в борьбе со своими внуками в вопросе о парковках. Она повесила около магазина плакат: «Их цена 104 доллара, моя — 80»⁶². Когда Боб Браун из программы 20/20 на канале АВС спросил ее о Furniture Mart, то она рявкнула: «Я желаю им взлететь на воздух. Мне будет приятно отправить их в ад...»⁶³

Незадолго до этого Баффет произнес одну из своих знаменитых фраз: «Я бы предпочел схватиться с гризли, — сказал он, — чем конкурировать с Миссис Би и ее потомством»⁶⁴. Оказавшись между дерущимися гризли, Баффет повел себя так, как поступал всегда в случае краха отношений у его друзей. Он отказался встать на чью-либо сторону. Однако Миссис Би посчитала такое поведение нелояльным. «Уоррен Баффет мне не друг, — сказала она одному репортеру. — Я зарабатывала ему по 15 миллионов долларов в год, а когда у меня вышел спор с собственными внуками, он не встал на мою сторону»⁶⁵. Это было мучительно для Баффета, который совершенно не выносил конфликтов и разрыва отношений.

Луи, который в глазах матери выглядел совершенным, не мог совладать с темпераментом Розы. «Она поняла, что теряет контроль над магазином, и это сорвало ей крышу», — говорит он.

«Он всегда относился к матери как к идеалу, — отмечает Баффет. — Для нее было мучительно признать, что она теряет контроль. Она была в ярости на весь мир, утратив то, что любила больше всего».

Через два года склад Миссис Би, хотя и оставался еще сравнительно небольшим, рос шаг за шагом и уже начал угрожать позициям Mart. Наконец Луи решил вновь вступить в переговоры. «Мама, — сказал он, — ты должна продать нам этот магазин. Нет никакого смысла конкурировать друг с другом»⁶⁶. И Роза позвонила Баффету. Она скучала по Mart. Она скучала по своей семье. Она была совершенно одна в своем доме, лишенная близких. «Я была неправа», — сказала она. Семья значила для нее больше, чем гордость, и больше, чем бизнес. Миссис Би сообщила Баффету, что хотела бы вернуться. Держа в руках коробку конфет Sees Candies и огромный букет розовых роз, Баффет направился на встречу с ней. Он предложил ей пять миллионов долларов только за название магазина и переуступку прав аренды.

В этот раз он, правда, применил одну уловку. Ей пришлось подписать дополнительное соглашение, по которому она обязалась никогда больше не вступать с ним в конкуренцию. И это был правильный шаг. Баффет жалел, что не сделал его раньше. С одной стороны, ему казалась абсурдной сама идея заключения соглашения об ограничении конкуренции с 99-летней женщиной. С другой — Баффет был реалистом. Соглашение было составлено так, чтобы оно в любом случае пережило Миссис Би. Даже уйдя на пенсию или покинув компанию в припадке гнева или по другой причине, вне зависимости от возраста, она не имела права конкурировать с Баффетом или своими родственниками. Даже если бы она дожила до 120 лет, Баффет не хотел с ней тягаться. «Мне порой казалось, что она будет работать вечно, — говорит он. — Я постоянно чувствовал, что отстаю от нее минимум на пять лет».

Миссис Би так и не научилась нормально читать и писать по-английски. Несмотря на это, она подписала соглашение (смысл которого был ей детально разъяснен) своей характерной монограммой. Это соглашение стало темой заголовков огромного количества газет. «Наконец я приобрел уверенность, что она не сделает ничего плохого в приступе ярости», — говорит Баффет. Он вновь начал относиться к ней с максимальным почтением. Ему хотелось, чтобы она постоянно пребывала в счастливом настроении и не задумывалась над тем, чтобы вновь покинуть компанию, включив тем самым механизм принудительного ограничения конкуренции.

7 апреля 1993 года Коммерческая палата Омахи ввела Розу в Зал славы бизнеса вместе с Баффетом, Питером Кивитом и еще несколькими бизнесменами. В сотый день рождения Миссис Би Баффет с немного трясущимися коленями поднялся на сцену Highland Club и впервые в жизни спел на глазах у публики. Он также пожертвовал миллион долларов местному театру, реконструкцией которого она занималась.

Этому никто не мог поверить. Уоррен Баффет отдал целый миллион долларов!

Но Розу Блюмкин не могли испортить ни лесть, ни даже миллион долларов, который ей выделил Уоррен Баффет. Она чувствовала, что имеет огромный долг перед страной, давшей ей такие большие возможности и позволившей заработать гигантское состояние. Она настаивала, чтобы на всех семейных праздниках обязательно исполнялась песня God Bless America³⁶¹, причем иногда по нескольку раз.

«Не думаю, что заслуживаю этого», — повторяла она⁶⁷. Но разумеется, она была целиком и полностью этого достойна.

Часть пятая

Король Уолл-стрит

Глава 45. Когда стоит вызывать тягач

Омаха • 1982-1989 годы

После круиза на Queen Elisabeth II Сьюзи Баффет продолжала слушать истории мужа о Миссис Би и всех остальных его увлечениях, но при этом отступила от него на то же расстояние, что и все остальные. Почти каждый день они с Уорреном общались с помощью специальной «горячей линии», установленной в ее квартире. Стоило раздаться телефонному звонку, как она моментально вскакивала с места. «Это Уоррен!» —? восклицала она и прерывала любой разговор или дело, чтобы ответить на звонок. Как и прежде, он оставался для нее объектом ответственности номер один. Однако в те моменты, когда он в ней не нуждался, Сьюзи принадлежала самой себе.

Сьюзи переехала из своей крошечной квартиры в Gramercy Tower в другой закуток, расположенный на Вашингтон-стрит, рядом с фуникулером, с великолепным видом на залив. Она выбрала этот дом, потому что в нем жил Питер с женой Мэри и ее двумя дочерями. Он продолжал заниматься музыкой. Чтобы оплачивать текущие счета, Питер начал сдавать свою студию музыкантам, писал музыку на заказ для всех, кто был готов за нее заплатить. Среди таких была продюсерская компания Video West, а также авторы нескольких студенческих фильмов¹.

За прошедшие годы Сьюзи потеряла родителей. Док Томпсон умер в июле 1981 года. Дороти Томпсон пережила его всего на тринадцать месяцев. Сьюзи была близка со своими родителями, их смерть оставила огромную рану в ее душе. Ее гиперактивность не уменьшилась — скорее, даже усилилась. Уоррен теперь воспринимал ее не так, как прежде, и его желание ублажить Сьюзи выразилось главным образом в увеличении денежных сумм, которые он ей выделял. В молодые годы Сьюзи мечтала купить в магазине огромное количество поздравительных открыток для всех друзей². Постепенно это желание несколько трансформировалось и превратилось... в ежегодную атаку на обувной отдел магазина Bergdorf. Твердость Уоррена была поколеблена неумолимой реальностью. Он перестал контролировать траты Сьюзан, положившись только на ее здравомыслие. В любой момент она могла вернуть купленные вещи в магазин и распорядиться полученными деньгами по своему усмотрению. Разрываясь между желаниями купить два меховых жакета, она горестно спрашивала себя: «Почему я должна выбирать?» На это находился простой ответ: не нужно выбирать — лучше взять оба.

Ослабление финансовых пут лишь подпитывало склонность Сьюзи к щедрым действиям в отношении своих друзей — их пестрая коллекция росла с каждым днем. Раз вступив в круг общения Баффетов, никто и никогда не покидал его. Даже бывшая подружка Питера по колледжу работала у его матери секретаршей, несмотря на то что именно Сьюзи расстроила их отношения и запретила помолвку, когда Питер выразил первые сомнения в правильности предстоящего шага. Поток старых друзей, родственников-иждивенцев и массы новых знакомых в Сан-Франциско мог бы поглотить собой кого угодно, но Сьюзи Баффет была не такой, как остальные. Покинув Омаху и имея в своем распоряжении огромное количество денег, она воспряла духом. «Сколько денег тебе нужно на Рождество?» — спрашивал Уоррен. «Семидесяти пяти тысяч вполне хватит», — отвечала Сьюзи³. Он выдавал ей чек.

Особенно трепетно Сьюзи относилась к талантливым художникам, другим представителям творческих профессий, непризнанным гениям. Она стала покровительствовать художнику Эдварду Мордаку, писавшему яркие современные полотна, сама начала ткать отличные гобелены. Среди этих протеже особое место занимал ее племянник Билли Роджерс. Великолепный джазовый гитарист, Роджерс играл с различными группами, работал вместе с Би Би Кингом и достиг наибольшего успеха в составе группы Crusaders. Он был женат, имел сына и дом в Лос-Анджелесе, но предпочитал скитаться по Западному побережью и накачиваться наркотиками. Несмотря на это, Сьюзи верила в него, отказывалась махнуть на него рукой и всегда относилась к нему как к собственному сыну.

К 1984 году, когда число жертв СПИДа в Америке достигло двух тысяч, а еще две тысячи человек были признаны носителями ВИЧ, Сьюзи решила помочь гомосексуальному сообществу Сан-Франциско. Так как никто толком не понимал, каким образом распространяется болезнь и практически все общество пользовалось лишь отрывочной информацией, то преследования гомосексуалистов приобрели характер настоящей эпидемии³⁶², многие называли СПИД «раком гомосексуалистов» и считали, что Господь наказывает геев за их отклонение от общепринятых человеческих норм⁴. Многие люди, отвергнутые своими семьями, считали Сьюзи «родной матерью». Она же, богатая замужняя женщина, активно вошла в новую социальную роль, предоставляя «тихую гавань» гомосексуалистам в первые годы кризиса, вызванного распространением СПИДа⁵.

Жизнь Сьюзи в Сан-Франциско напоминала хождение по натянутому канату. Официально она оставалась миссис Уоррен Баффет, но в то же время тайком мечтала о разводе и повторном браке. Люди, хорошо знавшие Сьюзи, полагали, что она решила «задержаться» в состоянии неопределенности, чтобы сделать приятное всем связанным с ней людям, избегая при этом размышлений о том, чего бы хотелось ей самой. По мнению множества друзей, Сьюзи отказывалась заглянуть внутрь себя. Вся история ее жизни свидетельствует о том, что она предпочитала никогда не заполнять свою душу одним человеком, а, напротив, дарить свое расположение многим. Сьюзи, имевшая все основания считать, что она способна управлять людьми, время от времени могла доверяться кому-то сверх меры. С увеличением числа людей, знавших о секретах личной жизни Сьюзи, ей становилось все сложнее лавировать между двумя главными мужчинами в своей жизни.

Сьюзи и ее бывший тренер по теннису провели часть 1983-го и начало 1984 года в путешествии по Европе, где она нашла массу новых друзей, но время от времени натыкалась и на старых знакомых из Омахи. В марте 1984 года Сьюзи приехала в Омаху на празднование 80-летия Лейлы. Там она впервые призналась Уоррену в том, что отчасти ее переезд в Сан-Франциско был связан с присутствием в ее жизни другого мужчины. Почему-то у Уоррена возникло впечатление, что если у Сьюзи и была с кем-то связь, то в прошлом и этого человека она встретила уже после отъезда из Омахи⁶.

Но, даже признавшись мужу в своей связи, Сьюзи кое-что утаила — она никогда не смогла бы бросить его. Они должны были остаться семейной парой.

Узнав о романе своей жены, Уоррен не покончил с собой — хотя кому-то такой исход мог показаться вполне вероятным. Однако он тем не менее потерял три килограмма веса чуть ли не за сутки. Ему предстояло осмыслить несколько шокирующих фактов — в частности, то, что Сьюзи расходовала деньги, которые он столь щедро ей отсыпал, на действия, которые он никогда бы не одобрил (если бы знал о них). Его и без того небольшая любовь к дому в Лагуна-Бич испарилась.

На дне рождения Лейлы он выглядел осунувшимся, но вел себя точно так же, как и на прочих семейных сборищах. Не претерпели особых изменений и его отношения с Астрид, которая ничего не знала о случившемся. Он замуровал себя в офисе Berkshire под бдительной защитой Глэдис и по уши погрузился в работу. Он никогда и никому не рассказывал о крушении прекрасной иллюзии, которую представлял собой его брак. Вместо этого, как всегда, он предпочел «слить в сточную трубу» неприятные воспоминания.

* ^{363 363}

Умирала и его мечта о поддержании нормальной деятельности Berkshire Hathaway, хотя древние ткацкие станки, швейные машины и старые приводные колеса еще продолжали устало скрипеть в цехах. В компании остались лишь 400 работников. Большинство из них было уроженцами Португалии, их возраст перевалил за 50, кое-кто мог изъясняться на английском языке лишь простейшими фразами. Многие страдали глухотой, вызванной ревом машин. Баффет уже не мог выжать ни одной унции искусственного шелка из оборудования без покупки новых прядильных и ткацких станков. Это был конец. В 1985 году он отключил Berkshire от систем жизнеобеспечения⁷. Для замены оборудования ему потребовалось бы не менее 50 миллионов долларов. Выставив предприятие на аукцион, он смог продать его за 163 122 доллара³⁶³.

Рабочие рассчитывали получить более высокое выходное пособие, чем полагалось по контракту, а кроме того, и зарплату за два месяца. С этой целью они захотели устроить встречу с Баффетом. Он ответил отказом, за что получил ярлык «бессердечного». Не исключено, что он просто не нашел в себе сил встретиться с ними лицом к лицу.

«В этом не было вины рабочих — они оказались в том же положении, что и крестьянские лошади в тот момент, когда у фермеров появился первый трактор. Такая участь ждала бы любого работника, которому исполняется 55 лет, который говорит только по-португальски, проработал в текстильном деле последние 30 лет и потерял на производстве слух. Другого ответа в данной ситуации не могло бы быть. Сложно представить себе этих людей переквалифицировавшимися, например, в программистов на краткосрочных курсах переподготовки».

«Как бы то ни было, увольняемые не могут быть полностью предоставлены сами себе. Конечно, свободный рынок позволяет делать в этой стране массу прекрасных вещей, но работникам нужна какая-то защищающая их система. Поскольку основными плодами свободного рынка пользуется общество, оно и должно нести основные расходы, связанные с полученными преимуществами». Разумеется, Уоррен не хотел брать на себя финансирование деятельности, на которую у государства не находится денег. Поэтому рабочие должны были получать в точности ту пенсию, которая полагалась им по условиям трудового договора. «Рынок несовершенен. Не стоит рассчитывать на то, что он сам по себе обеспечит достойную жизнь каждому отдельно взятому человеку».

К моменту закрытия фабрики текстильный бизнес превратился в крошечный и почти незаметный элемент в структуре холдинговой компании под названием Berkshire Hathaway. План Баффета состоял в том, что бизнес Berkshire Hathaway (способной к тому моменту поглощать огромные компании типа Nebraska Furniture Mart) будет развиваться за счет страхового направления. В течение 1970-х годов Баффет собрал воедино прежде разрозненную группу страховых компаний и переподчинил их National Indemnity для того, чтобы сделать большой прорыв. Это была прекрасная стратегия, однако на протяжении целого ряда лет в ее реализации было сделано довольно много ошибок.

Прежде всего ушел в отставку Джек Рингуолт. Затем произошел так называемый «инцидент с Omni», в ходе которого National Indemnity была обманута своим агентом. Этот инцидент грозил компании убытками в размере 10 миллионов долларов, если не больше. И хотя в итоге для его урегулирования потребовалась всего пара миллионов, данный инцидент был лишь первым в целой череде проблем, преследовавших страховые компании. В начале 1970-х годов Баффет купил небольшую компанию, занимавшуюся страхованием автомобилей и жилья. Компания прозябала, пока ее не возглавил новый управляющий. Примерно по такой же схеме происходили все остальные инвестиции Баффета в страховой бизнес — сначала компания по уши погрязала в проблемах, потом он вызывал «тягач». Чтобы вытащить некоторые компании из трясины, порой требовались мощные двигатели и лебедки. Berkshire приняла участие в страховой программе для рабочих Калифорнии. Они получали страховое возмещение в случае потери заработной платы и трудоспособности из-за несчастных случаев на производстве. К 1977 году одна из страховых компаний Баффета оказалась на грани «разрухи», когда раскрылось, что один из ее менеджеров берет взятки у страховых брокеров⁸. Протеже Баффета Дэн Гроссман отправился в Лос-Анджелес для спасения компании. Там он достаточно быстро обнаружил, что не понимает сути страхового бизнеса, куда более сложного и жесткого, чем могло бы показаться на первый взгляд. (К примеру, Верну Маккензи один раз пришлось специально ехать в командировку для того, чтобы вернуть права на дом и машину агента⁹.) Хотя превращение бухгалтера в страховщика было не совсем типичным, но в мире Баффета было принято считать, что толковому человеку все по плечу. Столкнувшись с необходимостью спасать тонущую компанию, Гроссман решил «вызвать тягач» и нанял опытного менеджера Франка Денардо, который начал понемногу выправлять ситуацию. Баффет нашпиговал очередной годовой отчет Berkshire похвалами в адрес Денардо.

В качестве эксперимента Баффет запустил компанию, занимавшуюся перестрахованием (то есть страхованием других страховых компаний). Для управления ею он пригласил на работу Джорджа Янга, скромного человека профессорского вида. Казалось, Янг знал, что делает. В компанию потекли деньги. Однако достаточно быстро оказалось, что поток выплат значительно превышает поток входящих платежей. Баффет попытался решить эту проблему вместе с Янгом, но затем передумал, благословил Гроссмана и отправил его в Нью-Йорк на очередную спасательную операцию. Задание, по словам Гроссмана, было «достаточно расплывчатым». «Он сказал: поговори с людьми из Lloyds и найди парочку перестраховочных сделок, которыми мы могли бы заняться». Гроссман быстро понял, что перестраховочный бизнес — дело для специалистов-профессионалов. Не получив никаких подробных инструкций, он остановился в конторе Руана и Канниффа и принялся серьезно изучать инвестиции в страхование.

Другим предприятием Баффета в области страхования было создание Homestate Companies — группы небольших страховых компаний, разбросанных по ряду штатов. Он руководствовался достаточно простой логикой: клиенты должны чувствовать себя более комфортно, если с ними работает человек на должности президента компании, а не менеджеры регионального офиса большой национальной страховой компании. В 1978 году Баффет писал, что результаты работы этих компаний оказались «разочаровывающими». Конечно, клиентам было приятно вести дела напрямую с президентами компаний, однако у крупных национальных игроков были свои преимущества, например опыт. Homestate Companies отчаянно нуждались в новом руководителе. Баффет не собирался решать эту проблему в одиночку. В данном случае не сработала и его обычная техника управления — вытащить из компании все излишки денежных средств и поднять цены. Хотя эта операция имела бы краткосрочный результат, но не привела бы к притоку средств в компанию. Его друг Том Мерфи любил говорить, что Баффет устанавливал для себя правило «делегирования максимума полномочий вплоть до полного отказа от участия»¹⁰. Он поставил руководить одной из таких компаний Верна Маккензи. В какой-то момент тот понял, что совершенно не разбирается в страховом бизнесе, опустил руки и сдался¹¹. Тем временем Франк Денардо внезапно скончался от сердечного приступа в возрасте 37 лет. Бизнес по управлению компенсациями для рабочих Калифорнии вновь остался без руля и ветрил. Баффет опять вытащил Гроссмана из Нью-Йорка, чтобы бросить на этот участок.

Гроссман (в возрасте 26 лет) вдруг обнаружил себя в роли президента компании, для которой предотвращение мошеннических действий значило чуть ли не больше, чем рост продаж. Ему приходилось работать с клиентами, которые на протяжении десятилетий оказывались жертвами нечистоплотных страховых компаний. Его призывы к помощи отскакивали от Баффета, как масло от тефлоновой сковородки, что никак не способствовало наведению порядка. Гроссман был одним из многих людей, понявших, что накопившиеся завалы придется разгребать им самим. Этот яркий и трудолюбивый человек, с головой погрузившийся в бизнес, чувствовал себя «совершенно неквалифицированным» для того, чтобы управлять страховой компанией, в силу своей молодости и недостаточной подготовки. Баффет верил в него и не сомневался в том, что Гроссман сможет добиться успеха. Однако напряжение оказалось для Гроссмана чрезмерным, что усугубилось развалом его брака. В конце концов он заявил Баффету, что не в состоянии контролировать процесс, переехал в район залива Сан-Франциско и занялся самостоятельным управлением инвестициями¹².

Баффет, страдавший, когда его кто-то покидал, упрашивал его остаться в составе Buffett Group. Многие члены группы любили Гроссмана — некоторые даже звонили ему, пытаясь отговорить от ухода. Но он чувствовал, что не сможет поддерживать должный уровень автономии, находясь рядом с Уорреном, Сьюзи и толпой зависимых от них и верящих им людей. Понимая, что он может проиграть все, что у него есть, он оборвал все связи с Баффетами. «Он просто развелся с ними», — сказал один его бывший друг, который понимал, почему Гроссман так сделал, но при этом считал его поступок неправильным.

Теперь в офисе стало меньше на одного человека, готового поддержать растущую страховую империю. Верн Маккензи почти не виделся с Баффетом. Он был полностью погружен в решение задачи, каким образом включить финансовые показатели Furniture Mart в отчетность Berkshire без того, чтобы показывать «нижнее белье Миссис Би». Во время странствований Гроссмана Баффет поставил на его место Майка Голдберга, бывшего консультанта из McKinsey, который когда-то работал на «Рикерсхаузер» в офисе Pacific Coast Stock Exchange. Голдберг, уроженец Бруклина, с сардонической проницательностью и тончайшим чувством юмора, обладал так называемым «страховым геном», состоявшим на треть из ловкости для гандикапа и на две трети — из скептицизма в отношении человеческой природы. Это позволяло ему освоить тонкости страхового бизнеса. Баффет начал посвящать общению с ним все больше времени — ему было свойственно тратить много времени на одного, а то и двух своих протеже.

С появлением Голдберга прежний учтивый и наполненный церемониями средне-западный стиль ведения бизнеса в офисе изменился до неузнаваемости. Менеджеры, которые, по мнению Голдберга, соответствовали своим должностям лишь на 90 процентов, отправлялись собирать вещи. По мере того как все больше людей вылетало из терпящих бедствие Homestate Companies, Голдберг начал приобретать все более пугающую репутацию. Он позвал в компанию нескольких новых людей, занимавшихся вопросами компенсации для рабочих и перестраховочными операциями. Кое-кто смог выдержать его натиск, другие не справлялись с работой в условиях столь насыщенной атмосферы и уходили.

Привычный для Голдберга метод состоял в том, чтобы вызывать к себе менеджеров и проводить с ними длительные беседы, безжалостно задавая огромное количество вопросов, чтобы понять, как они относятся к своей работе, и привить им нужный взгляд на вещи. Ценность столь детального и пристального отношения к работе в условиях повсеместного хаоса было сложно переценить. Один бывший менеджер называл работу с ним «движением в аэродинамической трубе». Люди, сумевшие выдержать давление Голдберга, получали возможность многому от него научиться. По словам одного бывшего сотрудника, он относился к тем людям, которые «подзывают такси истошным криком».

В течение всей первой половины 1980-х годов Голдберг упорно плыл против течения в попытках выровнять курс корабля.

В отличие от ситуации с разочаровавшей Баффета Hochschild-Kohn или находившейся в жалком состоянии Berkshire Hathaway (компаний, которых ему в принципе не стоило покупать) впервые получилось так, что достойные компании вместо нормального развития беспомощно погружались в трясину прямо на его глазах. Он верил в то, что Голдберг сможет спасти ситуацию. Однако импонировавший ему, но недостаточно скептичный Джордж Янг, возглавлявший перестраховочное подразделение, попал под влияние недобросовестных брокеров (эта проблема вообще достаточно типична для данной индустрии)³⁶⁴. Баффет к этому моменту следовал достаточно четкому алгоритму: он занимался рационализацией для того, чтобы избегать конфронтации и не увольнять не справляющихся с работой менеджеров. Он критиковал их косвенным образом, часто лишая бонусов, а иногда и ресурсов для работы, но особенно часто — отказывая им в похвалах. Чем большим становилось количество принадлежавших ему объектов, тем чаще он использовал эту технику. Тем, кто пытался найти в письмах для акционеров хоть какие-то новости о страховых компаниях, пришлось бы уподобиться Шерлоку Холмсу (который в одном из рассказов Артура Конана Дойла смог раскрыть преступление только благодаря тому, что заметил странную вещь: собака, охранявшая дом, в нужный момент не залаяла). Если в 1970-х годах Баффет не скупился на похвалы менеджерам своих страховых компаний, то позже он перестал упоминать в своих письмах какие бы то ни было названия страховых компаний или имена их менеджеров (исключения составляли лишь отлично работавшие GEICO и National Indemnity).

Тем не менее Баффет не перестал писать о страховой отрасли. Фактически в своем письме 1984 года он писал об этой индустрии больше, чем когда-либо. Однако он сам решил объединить страховые компании Berkshire и поэтому взял на себя вину за их плохие результаты, не называя при этом ни одной компании или менеджера, ответственных за мучительные потери. Продолжая извиняться на протяжении семи страниц, говоря о «ходячих мертвецах», конкуренции, потерях, преследующих его, он привел аналогию со счетами, приходящими на адрес человека, «похороненного в костюме, взятом напрокат». И хотя для него как для CEO подобный ход действий был вполне логичным, казалось, что он пытается предупредить возможную критику путем самобичевания.

К моменту, когда он писал эти строки, Баффет уже знал, что, невзирая на ужасные результаты, в компаниях происходят значительные улучшения. К следующему году страховые компании начали объединяться в единый мощный организм, силу которого он предсказывал. Они наконец-то начали генерировать денежный поток, который мог использоваться в качестве «сырья», питающего другие его компании.

К 1985 году уникальная бизнес-модель, сконструированная Баффетом, начала достигать своего максимального потенциала. Она не была похожа ни на один другой бизнес. Ее структура позволяла достичь значительного эффекта вследствие накопления средств, резко повышавшего уровень благосостояния акционеров.

Затем пришел момент, когда Голдберг нашел краеугольный камень всей структуры. И после этого цифры в отчетах стали чернее нефтяной скважиньГ.

Как-то раз, вспоминает Баффет, «я сидел на работе в субботу, а Майк Голдберг зашел ко мне в кабинет с Аджитом».

Аджит Джейн, родившийся в 1951 году, имел инженерную степень, полученную в престижном Индийском технологическом институте в Харагпуре, а перед тем как получить степень в области бизнеса в Гарварде, провел три года в индийском офисе IBM. Аджит был таким же скептичным и упертым человеком, как Баффет и Мангер. Никто и никогда не мог его переспорить. Баффет видел в Аджите самого себя, и тот быстро рос в его глазах, почти достигнув вершины, на которой прежде стояла лишь Миссис Би. «У него не было опыта работы в страховании. Мне просто понравился этот парень. Я был бы счастлив прицепиться к нему покрепче. Для меня открытие Аджита было куда важнее, чем открытие электричества. Это было чем-то великим по сравнению с любыми решениями, которые мы когда-либо принимали в Berkshire».

Баффет утверждал, что «ничего не добавлял» к качеству принимавшихся Аджитом решений. Но Уоррен далеко не был пассивным слушателем в телефонных разговорах между ними. Если ему и нравилось что-то в Berkshire Hathaway, то это была работа Джейна. Он любил, когда в сделках возникал элемент гандикапа. Ему нравились сложные переговоры, в которых огромную роль начинал играть темперамент, а огромные суммы денег выигрывались или проигрывались исключительно с помощью интеллекта и воли. Этот совершенно рациональный бизнес, в котором психология обеспечивала преимущество правильному типу личности, позволил использовать в полную силу все навыки Баффета. Хорошо освоивший навыки баффе-тирования Аджит был настолько близок к старому доброму «внебиржевому» рынку, насколько только можно себе представить в наши дни, и он обожал это делать.

Баффет «приклеился» к Аджиту, хаос рассеялся, и работа Голдберга была завершена. Он переключился на другое занятие — управление дочерним бизнесом Berkshire в области кредитования и недвижимости.

По всей видимости, Аджит не нуждался в продолжительном сне. Просыпаясь в пять или шесть часов утра, он спрашивал себя: «Кто сейчас не спит? Кому можно позвонить?» Вскоре его коллеги уже привыкли к длительным предрассветным разговорам с ним по вопросам перестрахования — не только по будням, но и по субботам и воскресеньям. Ежедневно в десять часов вечера Аджит созванивался с Баффетом, причем этот ритуал соблюдался вне зависимости от того, в какой временной зоне находился Аджит, постоянно путешествуя по всему миру.

Он появился в компании в самое правильное время. Цены на страховые услуги достигли своего пика. Он разместил рекламу в журнале Business Insurance: «Мы хотим большего — мы ищем сделки, страховая премия по которым превышает один миллион долларов». В этой рекламе совмещались склонность к зрелищным шагам и остроте мышления — типичные «признаки» Баффета. «У нас не было ни репутации, ни дистрибуционной системы», — вспоминает Баффет. Однако после публикации этого объявления к ним начало приходить все больше клиентов, и Аджит не занимался ничем, кроме как сделками, сделками, сделками¹³. ³⁶⁵

Глава 46. Рубикон

Омаха • 1982-1987 годы

1980-е годы были годами сделок — чаще всего финансировавшихся не собственными средствами, а займами. Индекс Доу-Джонса не сдвигался с места в течение семнадцати лет³⁶⁵. Инфляция уничтожала корпоративные прибыли, тем не менее компании не урезали фондов заработной платы, в результате чего каждый «белый воротничок» (в отличие от остальных) мог комфортабельно почивать на мягкой «подушке», набитой хрустящими купюрами. Руководители компаний развлекались, посещая курсы по обучению гольфу и выезжая на охоту. Значительная часть прибыли корпораций выводилась за счет сомнительных операций, за которыми не могла уследить неповоротливая бюрократия¹. К началу 1980-х годов акции продавались по бросовым ценам, почти как костюмы из полиэстера. После того как Федеральную резервную систему возглавил Пол Волкер, процентная ставка, не так давно находившаяся на уровне астрономических 15 процентов, начала снижаться по мере того, как властям удалось поставить инфляцию под контроль. Проницательные финансисты заметили, что американский бизнес находится в начальной стадии потенциального пузыря. Благодаря низкой стоимости привлечения заемного капитала возможные покупатели могли использовать активы покупаемой компании в качестве обеспечения при получении кредитов для покупки самой этой компании — чем-то это напоминало стопроцентную ипотеку при покупке дома. Покупателям не нужно было вкладывать свои деньги. Стоимость покупки крупной компании была не выше, чем расходы по установке киоска по продаже прохладительных напитков^{366 367}. Масса финансистов вернулась на Уолл-стрит с намерением забить нескольких откормленных агнцев с помощью острого ножа заемных средств. Начался бум слияний.

«Мы берем доходы или прочую ценность, которая должна была бы отойти акционерам, и используем эти средства в интересах компаний, — говорил об этой ситуации Джером Кольберг, один из первых финансистов, занявшихся массовой скупкой контрольных пакетов акций. — Корпоративная Америка несет основную ответственность за сложившуюся ситуацию. Можно задаться вопросом: почему они сами не сделали того, что делаем мы?»²

В 1984 году напряжение еще возросло после того, как рынок обратил внимание на так называемые «мусорные облигации». К этим ценным бумагам (имевшим и другое, более вежливое название «падшие ангелы») относились облигации компаний типа Penn Central Railroad, пытавшихся выбраться из состояния банкротства или балансирующих на грани краха³⁶⁸. В обычных условиях компании крайне редко занимались выпуском мусорных облигаций с высокими купонными выплатами — подобные действия, как правило, ассоциировались с высоким кредитным риском. Выпуск мусорных облигаций часто считался отчаянным или по крайней мере «туманным» шагом.

В прежние времена люди, работавшие на Уолл-стрит с мусорными облигациями, считались кем-то вроде торговцев наркотиками или старьевщиков. Лишь немногие банкиры соглашались работать с подавленными руководителями компаний, желавших выпустить мусорные облигации, или специалистами по «проблемным долгам» и проводившими дни напролет за изучением отчетности, в спорах с юристами, занимающимися вопросами банкротства, взбешенными инвесторами или отчаявшимися менеджерами.

Все изменилось после того, как Майкл Милкен, главный «старьевщик» динамично развивавшегося инвестиционного банка Drexel Burnham Lambert, стал самым влиятельным человеком на Уолл-стрит с помощью одного простого факта. Если инвестиции в отдельно взятых «падших ангелов» могли считаться рискованным предприятием, то покупка пучка облигаций таковым не являлась, так как в среднем более высокая норма прибыли вполне компенсировала возможные риски. Иными словами, набор мусорных облигаций в совокупности обладал запасом прочности — так же, как и «сигарные окурки».

Достаточно быстро финансовые менеджеры перестали думать о том, что играют в рулетку с деньгами своих клиентов, и начали активно включать мусорные облигации с высокими купонными выплатами в их портфели. Достаточно быстро выпуск мусорных облигаций превратился в уважаемое дело. Захват сильных компаний теперь мог осуществляться с помощью выпуска мусорных облигаций, в результате чего прежде нормальные балансовые отчеты становились похожими на швейцарский сыр, испещренный дырками долговых обязательств. Корпоративные рейдеры, вооруженные мусорными облигациями, осуществляли недружественные поглощения, цель которых заключалась в том, чтобы обобрать компанию до нитки. Их потенциальные жертвы обычно бросались к любому более или менее дружелюбному покупателю. Это позволяло заработать настолько ошеломляющие деньги, что банки перестали ждать, когда к ним обратятся клиенты, а сами вышли на охоту. Их аналитики прилежно изучали компании из рейтинга S&P 1000, примерно так же, как в свое время Баффет штудировал страницы Moody’s Manual в поисках «сигарных окурков». Оргия поглощений приковала к себе внимание общественности. Ежедневные газеты были переполнены рассказами о столкновениях эго финансовых титанов. Майкл Милкен ежегодно проводил конференцию по вопросам работы с мусорными облигациями под названием «Бал хищников»³, которая и дала название всей этой эпохе.

Баффет презирал подобные сделки, с помощью которых богатство отнималось у акционеров и передавалось менеджерам компаний и корпоративным рейдерам, которым с большой охотой и за небольшую плату помогала масса банкиров, брокеров и адвокатов³⁶⁹. «Мы не занимаемся недружественными поглощениями», — говорил он. Сделки 1980-х годов отталкивали его прежде всего из-за того, что были связаны со значительными долгами. Люди, воспитанные в годы депрессии, с предубеждением относились к чужим деньгам, прибегая к займам лишь при самом плохом сценарии развития событий. Однако в 1980-х годах финансирование с помощью долга превратилось в своего рода рычаг, то есть способ резкого повышения прибыли за счет чужих денег. Этот рычаг появился примерно в то же время, когда США начали страдать от значительного дефицита бюджета, вызванного «рейганомикой» — идеей о том, что снижение налоговых ставок позволит экономике раскачаться, а следовательно, в итоге приведет к росту налоговых поступлений. Между экономистами разгорелись яростные споры о том, способно ли снижение налоговой ставки окупить себя, и если да, то насколько. Экономика начала перегреваться из-за роста потребительских расходов, финансировавшегося за счет роста долгов. Простые американцы начали привыкать к тому, что могут позволить себе купить с помощью кредитных карт все что угодно. В итоге у них образовывалась огромная задолженность, выплатить которую они не смогли бы и за всю жизнь. Присущая эпохе депрессии бережливость сменилась новой культурой — «покупай сейчас и плати потом».

Баффет же продолжал расплачиваться реальными деньгами, а в сделках по приобретению компаний играл свою прежнюю роль благородного белого рыцаря. Одним февральским утром 1985 года (Баффет находился в Вашингтоне) ему позвонил Том Мерфи и сообщил, что только что купил телевизионную сеть АВС.

«Приезжай и посмотри, каким образом я буду за нее платить», — сказал Мерфи⁴. АВС был настоящим полем боя между корпоративными рейдерами. Компания отчаянно хотела, чтобы Мерфи спас ее путем дружественного поглощения. Так оно и произошло".

«Подумай о том, как это изменит твою жизнь», — сказал Баффет. Мерфи был набожным католиком, который никогда не тратил деньги на пустяки — теперь же перед ним открывался почти Голливуд. Баффет наверняка думал об определенной несовместимости между скромным и непубличным Мерфи и сверкающим телевизионным миром⁵, однако следующий шаг самого Баффета показал, что он и сам был не против подобных изменений. По крайней мере так могло показаться, когда он порекомендовал Мерфи пригласить в Cap Cities/ABC «инвестора-гориллу», способного защитить компанию в случае, если корпоративные рейдеры не прекратят свои набеги. Никого не удивило, что Мерфи предложил в качестве подобного инвестора самого Баффета. Последний без промедления согласился потратить 517 миллионов долларов из средств Berkshire на покупку 15 процентов Cap Cities⁶.

Спасая Cap Cities, Баффет стал участником одной из самых значительных сделок в медиаиндустрии за всю ее историю. Доля Berkshire в этой компании в шесть раз превышала объем бизнеса Nebraska Furniture Mart. Общая сумма, которую они с Мерфи заплатили за АВС, составила 3,5 миллиарда долларов⁷ — вполне неплохо для компании, боровшейся за свое существование и скатившейся в рейтингах на третье место. «Бизнес телевизионных сетей — это вам не какое-нибудь чудо», — позднее говорил Баффет⁸. При этом он уже наблюдал за развитием телевидения с самых первых ³⁷⁰ его дней и отлично представлял себе и потенциал этого бизнеса, и его способности по формированию общественного мнения. В совокупности активы компании были достаточно впечатляющими: АВС и Cap Cities владели сотней печатных изданий, двадцатью четырьмя радиостанциями, двенадцатью крупными телевизионными каналами и более чем пятьюдесятью каналами кабельного телевидения⁹. Баффет настолько сильно хотел приобрести Cap Cities/ABC, что ради нее готов был покинуть правление Washington Post — этого требовали указания FCC, так как одновременный контроль обоих активов мог привести к конфликту интересов компаний на телевизионном рынке⁴. При этом он подразумевал, что и Кей, и Дон Грэхем всегда могли обратиться к нему за советом. Тем вечером он лег в постель абсолютно счастливым человеком.

1985 год обещал быть крайне интересным. На той же неделе, когда инвестиция, ранее произведенная Баффетом, принесла ему 332 миллиона долларов всего от одной компании — General Foods, купленной Philip Morris, — журнал Forbes рассчитал размер его состояния и включил его в список 400 богатейших людей Америки. Для вхождения в этот список тогда было достаточно иметь состояние в 150 миллионов долларов. Однако 55-летний Баффет уже был миллиардером. Людей такого достатка в стране, по версии Forbes, было всего 14. Его любимая детская книга теперь могла получить новое название — «Тысяча способов заработать миллион долларов». Никогда, даже в самых смелых детских мечтах, он не мог себе представить, что ручеек монет из автоматов для взвешивания или других его предприятий когда-нибудь превратится в такой поток.

Акции Berkshire Hathaway, изначально купленные им по 7,5 доллара, теперь торговались по 2000. Однако Баффет отказался от «сплита»⁴⁴ по акциям, считая, что в данном случае вырастет не только количество акций, но и вознаграждение брокеров, что казалось ему бессмысленным. С одной стороны, это было вполне справедливо. С другой же, подобная политика привела к тому, что Berkshire стала большим, чем партнерство или даже клуб. А высокая цена акций привлекала к Berkshire куда больше внимания, чем любые связанные с ней события.

С ростом цены акций Berkshire росла и слава Баффета. Теперь, где бы он ни появлялся, внимание других инвесторов было приковано к нему. Покупка АВС от имени Cap Cities действительно изменила его жизнь, добавив немного голливудского шика к «толчее слонов» на приемах у Кей Грэхем. Встретившая Баффета на обеде у Мерфи импресарио «мыльных опер» Агнес Никсон пригласила его поучаствовать в шоу под названием Loving. Многие CEO бежали бы от такого предложения как от чумы, боясь столь недостойного их статуса занятия, однако Баффету настолько понравилось участие в шоу, пусть и минутное, что он демонстрировал всем и каждому чек, полученный им за дебют в шоу-бизнесе. Это вполне соответствовало его натуре — Баффет обожал устраивать вечеринки с переодеваниями (можно было ожидать, что в один прекрасный день он появится на вечеринке одетым в костюм Элвиса Пресли). ^{371 372}

При этом тот же самый Баффет с удовольствием облачался в смокинг и отправлялся вместе со Сьюзи-младшей на официальный ужин к президенту Рейгану в Белый дом, где их соседями по столу были актер Сильвестр Сталлоне и модельер Донна Каран. Прилетев на вручение наград Киноакадемии вместе с Астрид — которая, против своего обыкновения, решила появиться на публике и гордо облачилась в платье из секонд-хенда, — он поужинал вместе с Долли Партон³⁷¹. Однако Баффету, который нашел Партон симпатичной и привлекательной, не удалось произвести на нее такого же впечатления, как на большинство других женщин.

На вечеринках Кей, когда она сажала его между двумя самыми высокопоставленными или интересными женщинами, Уоррен обычно достигал большего успеха. Тем не менее он так и не привык заниматься светской болтовней. Для званых обедов ему приходилось каждый раз собираться с силами, а потом преодолевать усталость и утомление.

«Вы сидите рядом с двумя людьми, которых никогда раньше не видели и которых, скорее всего, никогда не увидите в будущем. Такое соседство всегда напрягает. Приглашая на свои вечеринки Бейб Пейли³⁷², Мареллу Аньелли или принцессу Диану, Кей всегда пыталась найти в них что-то, чего не хватало ей самой. Я же совершенно не представлял, о чем могу с ними разговаривать. Разговаривать с принцессой Дианой мне было куда сложнее, чем с Долли Партон. Что можно спросить у принцессы? Как дела у Чака^{373 374 375}? Что нового в замке?».

Тем не менее к 1987 году статус миллиардера вызывал у окружающих немалое уважение. Баффет превратился в некое подобие слона, которому уже не нужно было ждать приглашения от Грэхем для того, чтобы потолкаться с подобными себе. А Грэхем перестала нуждаться в его регулярном эскорте, и их взаимное наваждение постепенно стало остывать. Ее влечение к властным мужчинам заставило возобновить долгосрочную дружбу с недавно овдовевшим, сухим, энциклопедически образованным истинным денди Робертом Макнамарой, бывшим министром обороны в администрации Кеннеди и Джонсона. Макнамара являлся одним из архитекторов стратегии «войны на истощение». Многие люди считали войну во Вьетнаме его детищем: именно он в свое время приказал изучить вопрос вовлечения правительства США в события в Юго-Восточной Азии. При его участии, в частности, было создано то самое досье Пентагона, которые позволило Грэхем и ее газете попасть во все учебники по журналистике благодаря смелому журналистскому расследованию. Вскоре Макнамара стал для Грэхем (по выражению одного из членов совета директоров) «мужем номер три». По своему обыкновению, Кей ввела его в состав правления Post. С самого начала отношения Макнамары и Баффета было сложно «назвать отношениями лучших друзей», однако постепенно их связь приобрела форму взаимоуважительного перемирия.

Баффет вполне мог управляться с людьми типа Макнамары с помощью дипломатии. Куда сильнее его начала беспокоить проблема физической безопасности, связанная с его внезапной славой. Как-то раз в Kiewit Plaza зашли два человека. Один из них размахивал хромированной репликой револьвера 45-го калибра. Его план состоял в том, чтобы похитить Баффета и удерживать его в заложниках до момента уплаты выкупа в размере 100 000 долларов. Как объяснил нападавший, эта сумма должна

была стать своего рода займом для покупки ранчо¹⁰. С проблемой справились охранники здания и полиция, а невооруженный Баффет со смехом пересказал историю Глэдис, называя своего неудавшегося похитителя Билли Бобом³⁷⁶. Он и слушать не хотел о том, чтобы нанять телохранителя, так как это ограничило бы и его частную жизнь, и свободу. Тем не менее он отдал распоряжение об установке в офисе камер для службы безопасности, а также поставил у входных дверей стокилограммового секьюрити¹¹.

Теперь ему все чаще и настойчивее начинали звонить незнакомцы, желавшие с ним пообщаться. Им была нужна всего минута его внимания... никто другой не мог им помочь... и они знали, что их предложение наверняка вызовет у Баффета интерес. Глэдис сухо просила их изложить свои просьбы в письменном виде¹². Баффет начал получать письма, адресаты которых умоляли его подарить акцию Berkshire в обмен на совет пить побольше настойки из боярышника или помочь им деньгами для создания доселе неизвестного типа мороженого. Ему писали и так: «Господин Баффет, я устал жить жизнью обычного человека. Я охвачен непреодолимым желанием быть богатым. У вас много денег — поделитесь со мной»¹³. Авторы множества писем жаловались на то, что погрязли в долгах по кредитным картам или проигрались в азартные игры¹⁴.

Баффет, известный своей любовью к коллекционированию, сохранял все эти письма до тех пор, пока они не заполнили все свободное пространство в его шкафах для бумаг. Многие из них описывали его примерно так же, как он и сам думал о себе, — он служил для других людей ролевой моделью или учителем. Однако время от времени некоторые из этих писем казались ему искренними и трогали за живое. Если он считал это полезным и располагал свободной минутой, то писал ответ человеку, погрязшему в долгах или чрезмерно увлекшемуся азартными играми. В своих письмах Баффет мягко, но требовательно настаивал, чтобы его собеседник взял ответственность за свою судьбу в свои собственные руки. Он обращался к ним как к собственным детям и предлагал, чтобы они выкроили немного времени, рассказали кредиторам о своем бедственном положении и обсудили с ним посильные способы возврата долга. Обычно его письма заканчивались небольшим монологом об опасности больших долгов, в особенности долгов по кредитным картам (роль которых в мире больших денег исполняли мусорные облигации).

* ^{376 376}

Собственные дети Баффета почти не получали от него уроков, как управляться с большими деньгами, но тем не менее научились не залезать в долги. Они знали, что в случае возникновения финансовых проблем отец окажется глух к их просьбам точно так же, как к просьбам со стороны незнакомцев. Как ни странно, он до сих пор горел желанием заключать с членами семьи пари на деньги в отношении сохранения ими оптимального веса.

Сьюзи-младшая, которой исполнилось чуть больше тридцати, со своими длинными каштановыми волосами и лицом, напоминавшим по форме сердце, могла легко сойти за 25-летнюю, но ее вес был выше нормы на несколько килограммов. Отец договорился с ней о том, что если ей удастся снизить свой вес до определенного значения, то она сможет пополнять свой гардероб за его счет без каких-либо ограничений. В сделке была единственная уловка: если бы Сьюзи в течение следующего года вновь набрала прежний вес, то ей пришлось бы компенсировать Уоррену все затраты. Сьюзи-младшая села на диету, и когда она достигла оговоренного веса, Большая Сьюзи отправила дочери по почте специальную кредитную карту с запиской «Веселись!»

Поначалу Сьюзи-младшая не осмеливалась потратить ни единого цента, впадая в испуг при одной только мысли о том, чтобы попросить отца оплатить ее счета. Но понемногу она начала привыкать к новому положению дел. В какой-то момент ее накрыло безудержное желание покупать все подряд. Впервые в своей жизни она не была ограничена в денежном смысле, поэтому постоянно ходила по магазинам — а в конце дня вываливала чеки на стол в гостиной, боясь даже предположить, сколько она потратила в общей сложности. «Боже мой!» — восклицал каждый раз ее муж Аллен, возвращаясь домой и видя на столе очередную гору чеков. После 30 дней она наконец решилась подсчитать общую сумму. Оказалось, что она потратила 47 000 долларов.

«Я боялась, что отец скоропостижно умрет, как только услышит о потраченной мной куче денег», — вспоминала она. Сьюзи-младшая начала искать себе поддержку. Определенная власть над Баффетом, конечно же, имелась и у ее матери, но Сьюзи знала, что, когда речь заходит о деньгах, куда большее влияние на Уоррена может оказать другой человек. Кей Грэхем была едва знакома с Питером, а в глазах Хоуи выглядела «совершенно недостижимой» (в ее присутствии он всегда боялся сесть не на то место или что-нибудь сломать в ее доме). Но у нее сложились тесные и приятные отношения со Сыози-младшей¹⁵. Поэтому Сьюзи позвонила Грэхем, и та согласилась прикрыть ее, если в этом появится необходимость.

«Договор есть договор», — подумал Баффет, собрался с силами и оплатил все счета. Но это событие, конечно же, ввергло его в шок, он принялся названивать своим друзьям и спрашивать их: «А что бы вы подумали, если бы ваша жена потратила столько денег на одежду?» Все его собеседники согласились с тем, что это совершенно немыслимо, а их жены втайне подумали, что ему еще повезло и Сьюзи могла бы легко потратить еще больше¹⁶.

Схожую сделку Баффет заключил и с Хоуи. В ее рамках размер арендной платы за ферму, на которой работал Хоуи, менялся в зависимости от его веса. Уоррен считал, что его сын должен весить 83 килограмма. Если вес Хоуи оказывался выше этой отметки, то он должен был платить отцу 26 процентов от всего оборота фермы. Если же ему удавалось сохранить вес на меньшей отметке, то он платил всего 22 процента. «Это была своего рода семейная версия Weight Watchers³⁷⁷, — говорил Хоуи. — И меня это совершенно не задевает. Он просто показывает мне, насколько сильно заботится о моем здоровье. Но я помню, что даже при 22 процентах он получал арендную плату несоизмеримо большую, чем любой другой владелец недвижимости в округе»¹⁷. Таким образом, Уоррен ничего не терял и в этой сделке. При любом результате он получал либо больше денег, либо подтянутого сына¹⁸. И в этом был весь Баффет. Как сказал об этом один его товарищ: «Уоррен — мастер игр, в которых выигрывают обе стороны... но он никогда не будет играть в игру, которая не гарантирует ему победу».

Питер и его семья переехали из своей квартиры на Вашингтон-стрит (в доме, в котором теперь жила его мать) в дом на улице Скотт-стрит. Питер получил контракт на написание музыки к нескольким 15-секундным рекламным роликам для нового кабельного канала MTV. Он отлично справился с задачей, и это позволило ему начать новый бизнес по написанию музыки для роликов. И хотя из всех детей Баффета он был наименее грамотным в области финансов, ему все же удалось правильно распорядиться капиталом для развития своего музыкального таланта, сделать успешную карьеру и организовать свою жизнь так, чтобы не думать о хлебе насущном. Однако к середине 1980-х годов Питер задумался над проповедью отца: «Никто не идет в супермаркет, чтобы купить кукурузу от Хоуи Баффета». Он понял, что точно так же никто не будет приглашать на работу рекламное агентство только из-за того, что для него пишет музыку Питер Баффет. Чтобы сделать себе имя, ему было необходимо освободиться от корпоративного лакейства, причем любой ценой. Поэтому, продолжая «коммерческое творчество», он сделал демозапись и подписал с лейблом Narada, выпускавшим музыку в стиле нью-эйдж, контракт на выпуск альбома¹⁹.

Мать Питера, которая до сих пор пробовала себя в музыке, часто посещала студию сына. Сьюзи-старшая любила петь вместе с Билли Роджерсом, когда тот приезжал из Лос-Анджелеса. Билли пытался привести свою жизнь в порядок. В своем письме дяде он сообщил, что «уже упустил слишком много шансов» в жизни, но теперь готов воспользоваться очередной возможностью, как только она постучится к нему в дверь²⁰. Он попросил Уоррена помочь ему оплатить новый дом, который Билли хотел купить, чтобы заново начать выстраивать свою семейную жизнь. Письмо было тщательно составлено и изобиловало неожиданной финансовой мудростью, особенно если принять во внимание, что писал его джазовый гитарист и героиновый наркоман. Большая Сьюзи никогда бы не осмелилась передать ему столь большую сумму без согласия Уоррена, но было очевидно, что она приложила к этому письму свою руку.

Баффет написал ему длинное и мягкое письмо, которое, однако, содержало в себе отказ. В письме он процитировал слова Мангера о том, что «спиртное, наркотики и долги — это три основные вещи, которые заставляют хороших парней сбиваться с пути». С его точки зрения, такое мероприятие, как финансирование покупки дома, не обладало в данном случае достаточным запасом прочности.

«Если вы собираетесь постоянно гонять через мост грузовики весом по 4,5 тонны, то лучше строить мост, способный выдержать вес в 7 тонн, а не 4,6... Было бы большой ошибкой подписываться на значительные финансовые обязательства, не подкрепленные денежными резервами... лично я никогда не использовал для покупок в своей жизни заемные средства больше чем на 25 процентов суммы покупки, причем даже тогда, когда у меня было всего 10 000 долларов, а для реализации моих неплохих идей мне был бы нужен миллион»²¹.

Вскоре Роджерс отправил ему второе письмо, достаточно бессвязное, и вновь попросил денег, говоря о том, что «собирает свою жизнь по кускам» и «пытается взять опеку над сыном»²². Ответ Баффета был точно таким же, как прежний. Уоррен не только четко придерживался своих принципов в отношении денег, но и достаточно реалистично относился к обещаниям наркоманов. Сьюзи, которая всегда хотела видеть в людях лучшее, была слишком добросердечной для того, чтобы просто так отказывать кому-то в помощи. Она не могла убедить Уоррена дать Роджерсу деньги, но при этом продолжала поддерживать племянника своей энергией, а также небольшими и нерегулярными денежными суммами.

Деятельность Сьюзи, которую один член семьи назвал «мобильным Красным Крестом», заметно расширилась после признания, сделанного ею в 1984 году, и новой договоренности с Уорреном относительно статуса их брака. В том же году она перенесла воспаление поджелудочной железы и попала на операционный стол. Доктора не обнаружили никакой опасности, восстановление было быстрым. Сьюзи важно было оставаться здоровой и жизнерадостной, готовой заботиться обо всех остальных. Выздоровев, она вновь начала собирать привычную коллекцию из больных, нуждающихся и «разбитых сердец». Она затевала маскарадные вечеринки в своей небольшой квартире на Вашингтон-стрит, училась ездить на велосипеде, задавала для геев и бездомных званые обеды, праздновала с ними Дни благодарения. Она носила джинсы и спортивные костюмы и полностью отказалась от париков — теперь ее светло-каштановые волосы напоминали корону над сияющим лицом.

Уоррен, который в те дни давал своей жене все, чего бы она ни попросила, позволил ей перестроить и заново украсить дом в Лагуна-Бич (который, как и прежде, ничем не напоминал их постоянное, а не съемное место обитания). Том Ньюман, сын Рэки, познакомил Сьюзи с Кэтлин Коул, дизайнером по интерьерам, которая также работала спортивным инструктором, а раньше профессионально занималась уходом за детьми. Вместе эти две дамы принялись за придание дому современного и яркого вида, который Сьюзи находила крайне привлекательным. Коул также взяла на себя покупку подарков для членов «списка Сьюзи», который постоянно расширялся²³. Сьюзи и Уоррен продолжали ссориться из-за денег, однако эти ссоры никогда не приобретали серьезного характера. Сьюзи получала от Уоррена все больше денег, но темп прироста этой суммы ее не устраивал. Она могла позволить себе оплачивать услуги Коул, а также наняла на полный рабочий день секретаря, следившего за ее расписанием. Это дало ей возможность проводить больше времени с семьей и при этом заниматься массой интересных дел. Как и прежде, основным магнитом для нее оставался Хоуи. Сьюзи постоянно ездила в Небраску, чтобы помогать ему, при этом наслаждаясь искренней любовью своих приемных внучек Эрин, Хизер, Челси и Мэган, а также внука Хоуи — Би. Когда Сьюзи-младшая, жившая в Вашингтоне, забеременела своим первым ребенком, Большая Сьюзи начала чаще ездить на Восточное побережье.

Сьюзи и Аллену требовалось перестроить свой маленький домик в Вашингтоне — в нем было слишком много лестниц, кухня напоминала по размерам детское одеяло, а к садику на заднем дворе невозможно было подступиться. Сьюзи начертила план новой кухни, достаточно большой для того, чтобы поставить стол для двоих, а в одной из стен кухни решила прорубить дверь в сад. Перестройка дома должна была обойтись в 30 000 долларов. Так как ни у нее, ни у Аллена не было денег, она ума не могла приложить, как заплатить за перестройку, и решила занять денег у своего отца-миллиардера. К счастью, беременность позволила ей найти тайную лазейку в договоре относительно поддержания веса, который она заключила с Уорреном. Баффет не получал обратно свои 47 000 долларов. Однако (несмотря на убеждение ее отца в том, что одежда сохраняет свою ценность не хуже ювелирных изделий) было сомнительно, что ее гардероб кто-то примет в заклад.

«А почему бы тебе не пойти в банк?» — спросил Уоррен в ответ на просьбу о займе и отказал ей. Он объяснил, что член команды Небраски по американскому футболу не может передать свою позицию на поле по наследству сыну. Незаслуженное положение,

унаследованное богатство сводили Баффета с ума, оскорбляли его чувство справед ливости и разрушали присущее ему ощущение симметрии во Вселенной. При этом применение столь рациональных принципов в отношении собственных детей каза лось многим крайне странным. «Отец не дал бы нам эти деньги из принципа, — го ворила Сьюзи. — Всю жизнь он давал нам уроки. Что ж, этот урок я уяснила сполна* Но когда-то все же нужно остановиться»²⁴.

Вскоре по настоянию семейного доктора Сьюзи-младшая перешла на постельный режим, который должен был тянуться долгие шесть месяцев. Она лежала в маленькой спальне и смотрела черно-белый телевизор. Волновавшаяся за нее Кей Грэхем постоянно приносила ей различные яства от своего шеф-повара и часто сидела у изголовья ее кровати. Кей пристыдила Баффета, и он купил своей дочери большой цветной телевизор. Как только Большая Сьюзи узнала о происходящем, она бросила все дела и устремилась на помощь дочери. Она осталась в Вашингтоне на несколько месяцев. Поняв, в каком состоянии находится дом Сьюзи, она немедленно перестроила его. «Просто ужасно, что Уоррен не хочет за это платить», — жаловалась она. Но, как бы то ни было, все деньги, которые она тратила, так или иначе вытягивались из его кармана. Эта бесконечная игра позволяла Уоррену сохранять репутацию бережливого, а Сьюзи — щедрой. Обоих устраивал такой порядок вещей.

С рождением Эмили в сентябре 1986 года у Баффетов стало восемь внуков, как родных, так и приемных, живших в трех городах — Сан-Франциско, Омахе и Вашингтоне. После того как перестроенный дом в Эмеральд-Бей стал пригодным для дальнейшей жизни, Сьюзи снизила темпы перестройки и стала все чаще пользоваться им как базой для развлечения своих друзей и в особенности внуков. В Сан-Франциско она нашла себе квартиру в районе Пасифик Хайтс, неподалеку от нового дома Питера на Скотт-стрит. Этот большой кондоминиум располагался в самом верху многоэтажного здания, и с него открывался великолепный вид на весь залив — от моста «Золотые ворота» до Алькатраса.

Она наняла своего декоратора Кэтлин Коул в качестве личного ассистента. «Ты можешь работать на меня часть дня, — сказала она Коул, — и у тебя останется время на твоих двоих детей». Коул и сама не успела заметить, как согласилась на работу в Buffett Foundation. Она занялась планированием путешествий Сьюзи, организацией развлечений, а также наймом и управлением персоналом — уборщицами, мальчиками на побегушках и друзьями Сьюзи, которые время от времени соглашались что-нибудь для нее сделать. Количество подарков росло с каждым годом. Коул заказывала каталоги, выбирала подарки, упаковывала их, отправляла, контролировала, что пришло и ушло, а также делала все возможное, чтобы подарки не повторялись²⁵. В какой-то момент она обнаружила, что управляет двумя домами — перестраивающимся в Лагуна-Бич и двухлетним проектом перестройки, который Сьюзи затеяла в своем новом обиталище в Сан-Франциско. Джим, муж Коул, по профессии пожарный, согласился в свободное время поработать у Сьюзи разнорабочим. Еще один друг Сьюзи, сертифицированный бухгалтер по имени Рон Паркс, с которым она познакомилась во время путешествия по Европе, занимался выплатами фонда и налогами — все это он делал из добрых побуждений бесплатно. Он шутливо говорил, что работает не на фонд, а на компанию STB Enterprises, которую другой друг Сьюзи называл «местом, где деньги либо платят, либо раздают просто так»²⁶. Паркс был партнером Тома

Ньюмана, сына ее подруги Рэки. Для обоих молодых людей Сьюзи стала близким другом. Ньюман, работавший шеф-поваром, время от времени помогал ей с готовкой на вечеринках, но ему так и не удалось исправить ее привычки, связанные с питанием. К этому моменту количество штатных сотрудников и внештатных помощников Сьюзи уже превысило количество сотрудников головного офиса Berkshire Hathaway.

В то время как в доме Сьюзи шла глобальная реконструкция, Билли Роджерс (которому, по всей видимости, удалось на какое-то время избавиться от наркотической зависимости) переехал из Лос-Анджелеса в Сан-Франциско и начал сотрудничать со Сьюзи над альбомом. В один из дней, работая над своей записью в студии, Билли занял у Питера 20 долларов и ушел обедать. Прошло два дня, а он так и не появился в студии. Взволнованные Сьюзи, Питер и Мэри Баффет решили пойти к нему домой и проверить, все ли в порядке. Оказалось, что дверь квартиры заперта изнутри. Они стучали, но Билли не отвечал. Взволнованные, они пошли к управляющей домом и попросили запасной ключ. Из-за дверей соседних квартир звучала музыка. «Скажи, что будешь мне верна и никогда не бросишь меня, Сьюзи Кью», — звучало из одной. А из-за другой — Que sera, sera³⁷⁸. Что будет, то будет...

Наконец появилась управляющая домом с запасным ключом. Войдя в квартиру, они увидели Билли, сидящего на полу спиной к двери со скрещенными ногами. Из его предплечья, перетянутого жгутом, торчала игла. Неподалеку от него на маленьком журнальном столике стоял проигрыватель. Последняя песня на пластинке доиграла два дня назад. Билли был мертв и холоден, как камень. Сьюзи закрыла глаза и принялась плакать, а Питер выскочил в коридор, чтобы найти ближайший таксофон и вызвать скорую помощь²⁷. Вскрытие показало, что Билли умер от «острого отравления кокаином и морфином»²⁸.

«Он был таким милым парнем, — говорит Баффет, — но убил себя наркотиками». Эта семейная потеря многие годы спустя кровоточила, словно открытая рана. После смерти Роджерса Сьюзи, по словам Дорис, «страдала как никогда прежде». Она не только потеряла племянника, которого любила как собственного сына. Она испытывала боль и из-за того, что ее многолетние попытки спасти его пошли прахом. Никогда прежде она не испытывала в своей жизни такого сильного поражения.

Уоррену нравилось желание жены спасать людей, и он отдавал должное ее умению помогать нуждающимся. Билли Роджерс был лишь одним из многих, с кем она подружилась. Одни из них разрушили свою жизнь неправильно сделанным выбором, другие оказались жертвами простого невезения, но мало кто из них доходил до столь ужасного финала. «Мама Сьюзи» поставила себе целью лично помогать каждому человеку, попавшему в поле ее зрения и оказавшемуся в беде. Уоррен называл ее «ритейлером». Ему была совершенно чужда эмоциональная открытость подобного общения один на один. Сам он предпочитал использовать силу своих мозгов и денег для того, чтобы изменить жизнь максимально большого количества людей. Поэтому себя он считал не «ритейлером», а «оптовиком». Он общался с людьми с позиции учителя. Только теперь он больше не преподавал курс в Университете Омахи, а его самые внимательные ученики — Кей и Дон Грэхем — уже были в достаточной степени «забаффетированы». Самые важные для него учебные занятия — встречи Buffett Group — проходили лишь один раз в два года. Баффету же настолько нравилось преподавать, что он начал искать себе слушателей.

В 1980 году он согласился дать показания в ходе крупного судебного дела против компании IBM, обвиненной в нарушении антитрестовского законодательства, — самого известного судебного разбирательства того времени. Другой свидетель, Ар-джей Миллер, коллега Баффета по совету директоров, также охотно согласился дать свои показания. Позднее он рассказывал, что в процессе заседания чувствовал, что юристы поджаривают его на медленном огне, а судья демонстрировал неприкрытую ненависть к IBM. В итоге он остался крайне разочарован своим участием. Баффет же, по всей видимости, наслаждался возможностью продемонстрировать свой опыт и посоревноваться с адвокатами. Можно сказать, что в свои показания он вложил всю душу. «Уоррен умеет отлично выступать в судебных заседаниях», — говорит Миллер²⁹. Баффет был особенно доволен тем, что его показания стали заметной частью значимого для всего американского бизнеса судебного процесса.

Мудрость Баффета, сохраненная в его письмах для бывших партнеров, которые он писал в 1960-х годах, копировалась и распространялась по всей Уолл-стрит в огромном количестве, пока очередные копии не становились блеклыми и неразборчивыми. А с 1977 года благодаря помощи Кэрол Лумис его необычные письма акционерам, включенные в годовую отчетность Berkshire, тщательно спланированные, наполненные откровениями и говорящие простыми словами о самых сложных материях, становились от года к году все более личными и интересными. Они изобиловали советами относительно выживания и преуспеяния бизнеса, их язык был не только ясным, но и образным — Баффет использовал в своих письмах и библейские цитаты, фразы из «Алисы в стране чудес» и мораль из сказки про красавицу и чудовище. Значительная часть писем была посвящена обсуждению вопросов, не связанных с финансовыми результатами Berkshire Hathaway. Баффет размышлял и об инвестировании, и о вреде, который наносят бизнесу те или иные экономические события, и о том, каким образом компаниям следует оценивать результаты своей деятельности. В этих письмах он выступал то проповедником, то полицейским. У читавших эти письма людей складывалось ясное представление о нем как об интересном, даже очаровательном человеке. Его инвесторы хотели общаться с ним все больше и больше. И он щедро делился с ними всем, что узнал сам, на собраниях акционеров.

Поначалу эти собрания происходили в бывшем офисе Сибери Стэнтона, расположенном на фабрике в Нью-Бедфорде. Два или три человека, связанные с Беном Грэхемом, приходили на эти собрания только затем, чтобы просто послушать Баффета. Один из них, Конрад Тафф, ранее посещал семинары Грэхема. Баффет хотел, чтобы его встречи с акционерами были открытыми, демократичными и ничем не походили на прежние собрания Marshall-Wells. Тафф постоянно задавал Баффету вопросы, а тот наслаждался, отвечая на них. Ему казалось, будто он сидит в мягком и глубоком кресле, а вокруг толпятся люди, желающие впитать в себя крупицы его мудрости.

Встречи в таком формате происходили на протяжении нескольких лет. Многие приходили на них только для того, чтобы задать свои вопросы, причем не перестали этого делать, даже когда место проведения встреч было перенесено в кафе при компании National Indemnity в Небраске. Баффет наслаждался ими, как и прежде, несмотря на то что порой на них собиралось не особенно много людей. В 1981 году на встречу пришло всего 22 человека. Джеку Рингуолту даже пришлось пригласить в кафетерий нескольких сотрудников — они стояли у задней стены для массовки, чтобы Уоррен не чувствовал смущения, вещая в пустом зале. Встреча завершилась через 15 минут после того, как были решены все формальные юридические вопросы и принят десяток достаточно поверхностных решений. Стенографистка, которую Конрад Тафф пригласил для того, чтобы она зафиксировала для него важные мысли Баффета, так и не начала запись. В отчаянии она взглянула на Верна Маккензи, а тот просто пожал плечами³⁰.

Однако в июле 1983 года, во время слияния с Blue Chip, в кафетерии внезапно появилась небольшая толпа людей, желавших послушать Баффета. Он отвечал на их вопросы в своем привычном, простом и непринужденном стиле, при этом вел себя демократично и относился к процессу общения с искренней заинтересованностью, точно так же как в своих письмах к акционерам.

Баффет использовал привычные для аудитории метафоры типа «новое платье короля» или «синицы в руках». Он делился истинами, которые не хотели признавать многие другие бизнесмены, и, как обычно, обрушил свой гнев на двуличных руководителей множества корпораций. Он проводил параллели между событиями своей жизни и сюжетами сказок — так в его представлении Роза Блюмкин напоминала Золушку в Berkshire Hathaway, а Аджит Джейн выглядел в глазах Баффета сказочным персонажем Румпельштильцхеном — он управлял подразделением перестрахования так успешно, как будто создавал золото из соломы. Речи Баффета привлекали внимание своим стилем, а смысл их был настолько важным, что о Баффете говорили буквально повсюду. Его способ самовыражения позволял многим людям увидеть привычные проблемы в новом свете. Встречи обладали глубиной, как и все, к чему Баффет когда-либо прикладывал руку. Снежный ком рос.

С 1986 года Баффет решил проводить собрания в зале Witherspoon Auditorium музея Joslyn Art Museum. В том году на собрание пришло 400 человек, а на следующий год — уже 500. Многие из собравшихся благоговели перед Баффетом, который смог сделать их богатыми. В перерывах между его ответами на вопросы некоторые посетители громогласно зачитывали с балкона посвященные ему стихи³¹.

Невероятный успех Баффета и слава, ему сопутствующая, постепенно превращали его имя в вызывающий доверие бренд. Разумеется, в какой-то момент он стал объектом внимания со стороны группы преподавателей финансов, стремившихся доказать, что успех таких людей, как Баффет, случаен и что на них не стоит обращать особенного внимания, не говоря уже о том, чтобы боготворить.

Ученые начали с того, что высказали разумную, но не вполне очевидную мысль: по их утверждению, если большое количество людей пытается стать выше среднего уровня, то их действия сформируют новый средний уровень. Пол Самуэльсон, экономист из MIT, вернул из небытия работу, написанную Луи Башелье в 1990 году, и занялся ее пропагандой. Согласно выводам этой работы, рынок состоял из спекулянтов, объединенных в единое целое, действующее по закону «случайного блуждания»³². Юджин Фама, преподаватель из Университета Чикаго, использовал данные работы Башелье для тестирования современного ему рынка, который он описывал словом «эффективный». По его мнению, все попытки легионов инвесторов переиграть рынок оказывались бесполезными. Тем не менее на рынке появилась целая армия профессионалов, готовых брать деньги за управление деньгами инвесторов и попытки предсказать поведение тех или иных акций в будущем. Кто-то брал за эту работу скрои* ное вознаграждение, а кто-то (в особенности хедж-фонды) применяли формулу «2 и 20», которая приобрела впоследствии легендарную известность (они брали за свои услуги 2 процента от активов и 20 процентов от прибыли). Фондовые брокеры получали свою долю от каждого, кто захотел под воздействием телевизионных шоу и журнальных статей купить очередную «горячую» акцию и посоревноваться с профессионалами. Но каждый год люди получали от своих инвестиций ничуть не больше прибыли, чем обеспечивал общий рост рынка (разумеется, за исключением комиссий брокера).

Впервые на это угрожающее положение вещей обратил внимание Чарльз Эллис, консультировавший целый ряд профессиональных финансовых менеджеров. В своей статье Winning the Losers Game, написанной в 1975 году, он продемонстрировал, что профессиональные финансовые менеджеры не могли переиграть рынок в 90 процентах случаев³³. Статья Эллиса привела в уныние множество частных инвесторов, читателей книг и посетителей семинаров на тему «Как получить миллионы за счет инвестирования». По мнению Эллиса, лучший способ заработать деньги на рынке заключался в том, чтобы покупать доли в фондах, отражающих изменение общего фондового индекса, и не платить при этом чрезмерно высокого вознаграждения управляющим. В долгосрочной перспективе доходность фондового рынка должна была превысить доходность облигаций, поэтому инвесторы могли бы получить свою долю от общего роста экономики. Эти рассуждения выглядели вполне разумными.

Однако ученые, открывшие гипотезу эффективного рынка (efficient market hypothesis, ЕМН), годами сидели за своими компьютерами в попытках превратить гипотезу в практически применимый механизм, обладающий точностью и строгостью математической формулы и не знающий исключений. Они пришли к выводу о том, что никто не в состоянии переиграть среднее значение рынка и что на эффективном рынке цена акции в любой момент времени уже отражает всю известную информацию о компании, то есть акция обладает «правильной ценой». Таким образом, по их мнению, изучение финансовой отчетности, копание в библиотеках, изучение слухов, чтение газет и анализ деятельности конкурентов компании не имеют никакого смысла. Ученые полагали, что каждый, кому удавалось переиграть рынок, был либо на редкость везучим, либо пользовался инсайдерской информацией.

Большинство людей, работавших на Уолл-стрит, могли привести массу примеров акций, торговавшихся не самым эффективным образом³⁴. Но казалось вполне справедливым, что подобные исключения в условиях эффективного рынка становятся все более редкими. Люди, работавшие с такими акциями, отлично знали, что делают, и эти знания были основаны на длительном и глубоком изучении рынков, а также на готовности полностью посвятить себя кропотливой работе. Однако защитники гипотезы эффективных рынков отрицали любые исключения. Факт постоянного и неизменного успеха Баффета как самого зримого исключения из правила был для них все равно что кость в горле. Баффет казался им человеком, вслепую плывущим между айсбергами. Его везение полностью противоречило их теории, а его крушение казалось им лишь вопросом времени. Сторонники теории «случайного блуждания» — Самуэльсон из MIT, Фама из Университета Чикаго, Майкл Йенсен из Университета Рочестера и Уильям Шарп из Стэнфорда — дни и ночи размышляли над «головоломкой Баффета». Был ли он на самом деле гением или всего лишь следствием статистической погрешности? Кое-кто предпочитал насмехаться над «инвестором № 1», считая, что подобная «аномалия» просто не заслуживает изучения. Бертон Малкиэль, экономист из Принстона, подвел итог дискуссии, сказав, что каждый инвестор, способный на протяжении долгого времени переигрывать рынок, ничем не отличается от мартышки, бросающей дротики для игры в дартс в страницу Wall Street Journal с текущими котировками акций и выбирающей таким образом объекты для инвестирования³⁵.

Баффет любил Wall Street Journal, причем до такой степени, что заключил специальное соглашение с организацией, распространявшей журнал в городе. Каждый вечер, когда экземпляры Journal прибывали в Омаху, один номер сразу везли к нему домой. Он читал завтрашние новости прежде, чем с ними знакомился кто-либо еще. Но он стал отличным инвестором благодаря не пристрастию к Wall Street Journal, а своему умению воспользоваться полученной с его страниц информацией. Если бы мартышка получала очередной экземпляр Wall Street Journal тогда же, когда и Баффет, она все равно не смогла бы добиться его результатов, даже швыряя дротики всю ночь напролет.

Баффет даже экспериментировал с этим методом в своем офисе, используя вместо мишени для дартс страницу Wall Street Journal. Тем не менее гипотеза эффективного рынка подвергала сомнению его успех. Более того, она ставила под сомнение идеи Бена Грэхема. Это было неприемлемо. И Баффет, и Мангер воспринимали всех этих ученых как чернокнижников³⁶. Их теории, противоречившие математике Баффета, служили ошибочной основой для обучения целого поколения студентов. Они ставили под сомнение способность Баффета к рациональному мышлению и его умение преподавать.

В 1984 году Колумбийский университет организовал семинар, посвященный 50-летию выхода в свет книги «Анализ ценных бумаг». К тому времени Баффет считался интеллектуальным наследником Бена Грэхема, и сам Грэхем попросил его обновить и дополнить очередное издание «Разумного инвестора». Но они не смогли договориться о некоторых вещах — Баффет верил в концентрацию, а Грэхем был сторонником диверсификации, поэтому дело закончилось тем, что Баффет ограничился написанием предисловия к новому изданию. Несмотря на это, Колумбийский университет пригласил его для представления точки зрения Грэхема на семинаре, который, в сущности, стал для него полем битвы со сторонниками гипотезы эффективного рынка. Ждавший его в зале Uris Hall оппонент Майкл Йенсен в самом начале обсуждения встал и сказал, что чувствует себя подобно «индейке в начале охотничьего сезона»³⁷. Его роль в противостоянии ограничилась вялыми комментариями и нападками в отношении «допотопных» взглядов инвесторов — сторонников Грэхема. По его мнению, отдельные люди могли бы переигрывать рынок даже в долгосрочной перспективе. В сущности, когда люди бросают монетки, кто-то из них может постоянно выигрывать. Это подтверждается теорией вероятности.

Сидевший в первом ряду рядом с Баффетом хрупкий престарелый Дэвид Додд наклонился к нему и прошептал: «Пришло время снять с него штаны, Уоррен».

За подготовкой к этому мероприятию Баффет провел несколько недель. Ему понравилась мысль, связанная с бросанием монеток. Когда пришла его очередь говорить, он отметил справедливость этого аргумента. При этом он заметил, что если бы все успешные игроки происходили из одного города, то это было бы невозможно объяснить случайностью. К примеру, если бы все успешные игроки происходили из небольшой деревни типа Грэхемтауна или Доддсвилля, то их успех объяснялся бы чем-то иным, присущим именно этому месту.

Он продемонстрировал собравшимся таблицу с показателями девяти финансовых управляющих — Билла Руана, Чарли Мангера, Уолтера Шлосса, Рика Герина, Тома Нэппа и Эда Андерсона из Tweedy, Browne; пенсионного фонда FMC, а также результаты собственной работы и работы еще двух человек³⁷⁹. Все инвестиционные портфели не были сходными между собой. Несмотря на то что в первые годы эти люди часто «ездили на фалдах» друг друга, в основном они осуществляли свои инвестиции независимо. По словам Баффета, все они были выходцами из Грэхемтауна, успешно бросали свои монетки на протяжении более чем 20 лет, а некоторые из них продолжали заниматься этим и сейчас. Подобная концентрация успеха была статистически достоверной и показывала, что успех не является следствием везения.

Ясность аргументов Баффета заставила аудиторию взорваться аплодисментами. Со всех сторон посыпались вопросы, на которые Баффет охотно отвечал, не скупясь на отведенное время. Теория случайного блуждания была основана на статистических данных и формулах с большим количеством греческих букв. Математика пыталась доказать, что людей, подобных Баффету, не может существовать в принципе. Теперь, к радости грэхемитов, Баффет использовал цифры для того, чтобы опровергнуть абсолютистскую версию гипотезы эффективного рынка.

Осенью того же года он написал статью под названием The Superinvestors of Graham-and-Doddsville для журнала Hermes, издававшегося бизнес-школой Колумбийского университета. Статья напоминала выстрел из огнемета в хрупкое здание теории эффективного рынка и привела к небывалому укреплению репутации Баффета среди инвесторов. Со временем сторонники теории случайного блуждания скорректировали свою точку зрения. Они начали говорить о «полусильных» и «слабых» формах рынка, допускавших наличие исключений³⁸⁰. Впрочем, теория эффективного рынка сыграла свою позитивную роль — она показала обычному человеку, что ему не стоит верить в свою способность «перемудрить» рынок. Против этого не мог возражать никто, кроме управляющих, лишавшихся своих комиссионных. Однако человеческой мысли часто свойственно двигаться по накатанному пути. Теория эффективных рынков стала частью учебного плана в бизнес-школах. Число частных инвесторов и профессиональных финансовых менеджеров, предполагавших, что они могут оказаться умнее рынка, росло. Управляющие, как и прежде, продолжали получать свои комиссионные, а рынок — развиваться точно так же, как и раньше. Таким образом, основной эффект статьи The Superinvestors of Graham-and-Doddsville заключался в том, что имя Уоррена Баффета обросло легендами и вокруг него даже появилось некое подобие культа.

Тем временем теория эффективного рынка и ее ответвление — модель ценообразования долгосрочных активов — успешно развивались и пускали корни в инвестиционном мире. Фондовый рынок все чаще воспринимался как эффективная статистическая машина. В условиях эффективного рынка риск инвестиций в акции был связан не с разницей внутренней стоимости и текущей цены акции, а с волатильностью, то есть степенью отклонения от среднего рыночного показателя. Используя эту информацию и мощь новых компьютеров, экономисты и математики начали активно работать на Уолл-стрит и зарабатывать куда больше денег, чем в своих университетах.

Знание показателя волатильности по каждый акции позволяло инвестиционным менеджерам формировать оптимальные портфели и включать в них акции с большей или меньшей волатильностью в дополнение к пакетам акций, почти полностью отражавших состояние рынка и служивших своего рода балластом, поддерживающим устойчивость системы. Знание степени волатильности акций позволяло управляющим портфелями создавать парные комбинации и заниматься арбитражем с учетом показателя беты (греческой буквы, обозначавшей степень волатильности) для того, чтобы сделать свои ставки максимально безопасными⁴. В сущности, арбитраж лежит в основе базовой формы любого хедж-фонда: менеджеры фонда открывают короткие позиции по акциям, что позволяет им получить подушку безопасности в случае, если рынок устремится вниз⁴⁴. Это было куда менее рискованно, чем прямые покупки акций или облигаций.

Однако для того, чтобы заработать большие суммы на арбитраже (то есть покупке и продаже почти идентичных объектов и извлечении прибыли из минимальных различий в цене), было необходимо иметь значительные заемные средства. Чтобы покупать с их помощью все больше активов в «длинной позиции», требовалось открывать все больше и больше коротких позиций по ним⁴⁴⁴. Расширение рычага, или плеча, со стороны хеджевых фондов и компаний, занимавшихся арбитражем, совпало по времени с активным развитием рынка мусорных облигаций и поглощений. Эти модели были основаны на точке зрения, согласно которой поглощения за счет плеча и мусорных облигаций, так же как и модели, использовавшиеся арбитражерами, представляли собой ту или иную вариацию гипотезы эффективного рынка. Однако плечо чем-то напоминает топливную систему автомобиля. В условиях растущего рынка любой машине для более быстрого движения нужно потреблять все больше бензина. Но при аварии именно бензин может стать причиной взрыва бензобака.

Вот почему Баффет и Мангер считали (по словам Мангера) «полной ерундой и болтовней» разговоры о том, что риск является синонимом волатильности. С их точки зрения, риск заключался лишь в возможности потери своих денег. Для них риск был «неразрывно связан с временными рамками, в течение которых вы владеете активом»³⁸. Человек, готовый годами держать актив, мог позволить себе вообще ^{381 382 383} не обращать внимания на его волатильность. Но, используя для покупки актива заемные средства, он несет расходы, связанные с обслуживанием долга. Кроме того, его временные горизонты (в отличие от кредитора) определяются сроком кредитования. Риск, связанный с плечом, как раз и заключается в том, что вы лишаете себя множества вариантов действия. Инвестору может просто не хватить времени, чтобы переждать период высокой волатильности на рынке. Он связан обязательствами по обслуживанию полученного кредита и зачастую зависит лишь от доброй воли кредитора.

Однако в условиях предсказанного ранее роста рынка инвестирование с использованием плеча, казалось, имело смысл. Если достаточно длительное время на рынке не происходит ничего плохого, люди, заработавшие много денег, начинают думать, что это связано с их умом, а не с тем, что они взяли на себя слишком высокие риски³⁸¹.

Несмотря на значительные изменения на Уолл-стрит, собственные привычки Баффета не претерпели особых изменений³⁹. Его пульс учащался, когда ему удавалось найти интересный объект для покупки — например, компанию Fechheimer, занимавшуюся изготовлением униформы для тюремного персонала. В то время как люди типа Тома Мерфи имели все основания беспокоиться из-за атак корпоративных рейдеров с портфелями мусорных облигаций, положение Berkshire Hathaway было более или менее стабильным, так как Баффету и его друзьям принадлежала значительная доля акций компании. Berkshire была подобна крепости, за стенами которой могли укрыться инвесторы. Berkshire заработала 120 миллионов долларов на деятельности Cap Cities/ABC за первые 12 лет владения ее акциями. Теперь один факт того, что Баффет купил те или иные акции, мог привести к росту стоимости и переоценке активов компаний на сотни миллионов долларов.

Ральф Шей, глава находившегося в Омахе конгломерата Scott Fetzer, поверг свою компанию в состояние хаоса, когда попытался выкупить ее в ходе закрытой сделки с использованием заемных средств. Scott Fetzer владела целым рядом прибыльных направлений бизнеса, начиная от производства пылесосов Kirby и заканчивая энциклопедиями World Book. Она казалась лакомым кусочком множеству инвесторов, и корпоративный рейдер Айвен Боэски быстро сориентировался и выступил с предложением о покупке.

Баффет отправил Шею короткое письмо, в котором говорилось: «Мы не занимаемся недружественными сделками. Если вас устраивает идея слияния, позвоните мне». Шей ухватился за это предложение, и Berkshire Hathaway купила Scott Fetzer за 410 миллионов долларов⁴⁰. Через два с половиной года после покупки Nebraska Furniture Mart Баффет купил компанию в восемь раз большую. Впервые к нему обратился CEO открытой, а не частной компании — только потому, что хотел работать с Баффетом (или быть уволенным именно им, а не кем-то еще).

Следующим, кто признал авторитет репутации Баффета, оказался Джейми Дай-мон, работавший на Сэнфорда Вейла и занимавший пост CEO брокерской компании Shearson Lehman, подразделения American Express⁴¹. American Express планировала ³⁸⁴ продать свое страховое подразделение Firemans Fund Вейлу в форме выкупа компании ее руководством. Вейл уже пригласил Джека Бирна покинуть GEICO и заняться управлением Firemans Fund. Даймон обратился к Баффету с тем, чтобы тот инвестировал в сделку свои деньги и, само собой, репутацию.

Невзирая на дружбу с Бирном, Баффет не расстроился из-за этой потери. После решения первоочередных проблем GEICO неуемный Бирн затеял целый ряд операций по приобретению и раскрутке новых направлений бизнеса. Баффет хотел, чтобы GEICO сосредоточилась на верном деле — своем основном бизнесе. Более того, он нанял на работу в GEICO нового руководителя по инвестициям — Лу Симпсона. Этот пожилой уроженец Чикаго испытывал отвращение к быстрым сделкам и покупке растущих в цене акций. Баффет тут же включил Симпсона в состав Buffett Group, и через короткое время тот стал единственным человеком, которому Баффет доверял покупку акций — в сущности, он позволил Симпсону самостоятельно управлять всей инвестиционной деятельностью GEICO. Однако Симпсон и Бирн вели себя как два брата, которые то ссорились, то мирились между собой. Периодически Симпсон порывался уйти, и Баффету приходилось заманивать его обратно в компанию. Разумеется, если бы Бирн покинул компанию, удержать Симпсона было бы значительно проще.

Тем не менее Баффет знал, что Бирн обладает даром превращать в деньги любой бизнес, на который он обратит свой взор. Поэтому, когда Баффету предложили инвестировать в сделку с Firemans Fund, он сказал: «Не стоит разбрасываться бесплатными талонами на обед». После этого American Express решила исключить Вейла из сделки и превратить Firemans Fund в публичную компанию с Бирном во главе. Чтобы Баффет остался в сделке и служил приманкой для прочих инвесторов, они предложили Berkshire сделку по перестрахованию с достаточно привлекательными условиями. Баффет согласился и взял на себя роль неформального советника для Бирна и его совета директоров. Вейл почувствовал себя обманутым и обвинил в случившемся Баффета. Он продолжил скупать акции Travelers Insurance и даже смог превратить компанию в небольшую империю, но, по некоторым сведениям, затаил с тех пор на Баффета обиду.

Однако весь финансовый мир, начиная с American Express и заканчивая Сэнди Вейлом, уже понимал, какая сила стоит за именем Баффета. В то время Баффет занимался инвестициями и консультированием в рамках огромного количества проектов и либо официально, либо неформально участвовал в работе советов директоров Cap Cities, Fireman’s Fund, Washington Post Company, GEICO и Omaha National Corp. Он достиг переломного момента, и теперь ему нужно было решить, стоит ли переходить Рубикон.

В течение достаточно длительного периода Баффет играл двоякую роль. Он занимался делами Berkshire Hathaway так, как будто все еще управлял деньгами «партнеров», но при этом не забирая комиссии за управление. Он писал акционерам письма, объясняя личные причины, по которым принимал те или иные решения. Он создал программу благотворительной помощи, с помощью которой акционеры могли делать взносы от своего имени, а не от имени компании. Он отказался от выпуска акций меньшего номинала. Он не хотел входить в листинг Нью-Йоркской фондовой биржи и считал своих акционеров кем-то вроде членов частного клуба. «И хотя по форме мы — корпорация, я отношусь к ней как к партнерству», — писал он, и это соответствовало истине.

В то же самое время он наслаждался жизнью CEO крупной компании. Он посещал заседания одного совета директоров за другим. Он постоянно сталкивался с другими «огромными слонами». Он гордился тем, как относятся к его мнению и советам политики, журналисты и CEO других компаний. Не так давно степень его влияния на Уолл-стрит стала столь велика, что важной априори считалась любая сделка, в которой он собирался принимать участие. Теперь он настолько сроднился с Berkshire, что компания превратилась для него чуть ли не в часть его «я».

До сих пор самого Баффета и акционеров устраивала его нечетко определенная двойственная роль. Однако ему предстояло сделать выбор — остаться ли CEO крупной компании или продолжить управлять структурой, являвшейся де-факто партнерством. Совмещать эти роли он больше не мог.

Причиной этому были налоги. С одной стороны, Berkshire уже несла на себе бремя корпоративного налога на прибыль (у партнерства этого налога не существовало). С другой стороны, Баффет не взимал со своих партнеров по Berkshire никакой «комиссии» за управление их средствами. Это была хорошая сделка для всех (за исключением самого Баффета) — по крайней мере такой вывод заставляет сделать высокая лояльность акционеров. Однако в 1986 году Конгресс принял законопроект в рамках налоговой реформы, в состав которого, помимо прочего, входил документ, названный General Utilities Doctrine. В прежние времена корпорация могла продать свои активы и не платить никаких налогов в случае своей ликвидации и распределения вырученных от продажи сумм между своими акционерами. Акционеры уже сами платили налоги с полученных ими сумм, то есть доход от продажи активов компании не подлежал двойному налогообложению.

Однако после принятия General Utilities Doctrine любая ликвидация корпорации приводила к уплате налогов — сначала налога на прибыль корпорации, а затем и налога на доходы акционеров после распределения этой прибыли. Двойное налогообложение грозило отнять у компаний огромные суммы денег, и множество семейных и частных предприятий по всей стране начали торопливо ликвидироваться, пока закон не вступил в силу. Баффет, который регулярно говорил в своих письмах акционерам, что Berkshire стала настолько крупной компанией, что размер ее средств стал мешать успешному инвестированию, мог бы распределить активы, а затем собрать более управляемую сумму (в пределах нескольких миллиардов) в рамках нового партнерства и приступить к инвестированию уже через несколько недель (в этот раз начав собирать свои комиссионные). На балансе Berkshire имелось 1,2 миллиарда долларов нераспределенной прибыли. Ликвидировав Berkshire, Баффет мог бы обеспечить акционерам налоговую экономию в размере свыше 400 миллионов долларов, а себе — возможность организовать новое партнерство, на которое не распространялось бы условие двойного налогообложения⁴². Однако он этого не сделал.

В своем ежегодном письме Баффет посвятил вопросу налогов значительное место. Он описал сложившееся положение дел и отверг саму идею ликвидации: «Если бы Berkshire ликвидировалась сейчас — чего не будет, — то акционеры в соответствии с условиями нового закона получили бы от продажи нашей собственности значительно меньше денег, чем как если бы эта продажа была устроена в прошлом»⁴³.

Прежний Уоррен Баффет совершенно не возражал бы против лишних 185 миллионов долларов на своем банковском счете и возможности вновь зарабатывать комиссионные при отсутствии налогового бремени. Именно поэтому решение не ликвидировать Berkshire Hathaway в 1986 году лично ему обошлось достаточно дорого. Но теперь его решениями руководила отнюдь не алчность, пусть даже это и стоило ему куда больших потерь, чем акционерам. Его многолетняя привязанность к Berkshire была настолько сильной, что ему претила идея сохранения компании в виде виртуального партнерства.

Вместо этого он решил перейти Рубикон и выбрал для себя роль CEO крупной корпорации типа Procter & Gamble или Colgate-Palmolive, которая могла бы существовать даже после его смерти.

Компанию Berkshire было сложно разделить на составные элементы или оценить ее общую стоимость. Мангер любил в шутку называть Berkshire «замороженной корпорацией», так как она могла бесконечно расти, но при этом никогда не приносить ни цента дивидендов своим владельцам. А если владельцы не могут извлечь свой выигрыш из игрального автомата, то как можно оценить его стоимость?

Однако Баффету удавалось повышать балансовую стоимость Berkshire быстрее, чем это могли бы сделать его акционеры самостоятельно, и у него на руках были все козыри. Более того, его планы и критерии оценки носили долгосрочный характер, что для него было куда более комфортным, чем давление, связанное с необходимостью ежегодно переигрывать рынок. Закрыв свое первое партнерство, он позволил себе избавиться от этого бремени. В сущности, теперь у него появилась возможность публиковать данные так, чтобы не дать никому другому возможности рассчитать результативность его инвестирования с самых первых лет³⁸⁵. Кроме того, ему казалось забавным занимать должность CEO «замороженной корпорации». Ему принадлежала газета в Буффало, и он начал публиковать свои письма акционерам вместо колонки редактора. Даже официально присоединившись к клубу CEO, он совершенно не горел желанием приобрести присущие элите привычки — посещение пятизвездочных курортов, коллекционирование вин и произведений искусства, покупка яхты или женитьба на модели. «Мне никогда не доводилось видеть жену миллионера, которая выглядела бы в моих глазах настоящим трофеем, — говорил он впоследствии. — Мне они всегда казались утешительными призами».

Однако как-то раз в 1986 году он позвонил своему другу Уолтеру Скотту-младшему, практичному и приземленному человеку, который всю свою жизнь проработал на компанию Piter Kiewit Sons³⁸⁵, Inc., так же как и его отец. Скотт был деловым человеком, однако при этом производил расслабленное и обезоруживающе открытое впечатление. Преемник Питера Кивита, он заработал неплохую репутацию во времена скандала с тендером на строительство федеральной автотрассы, угрожавшего самому существованию Kiewit (компания была исключена из участия в любых контрактах, получавших государственное финансирование). За счет своей прямоты, умения договариваться, порой даже льстить, а также тщательных реформ Скотт вел

компанию по длительному пути преобразований. Он выстраивал новую модель, пф зволявшую ему эффективно взаимодействовать с государством в ситуациях «жизни и смерти»⁴⁴. Он был настолько близким другом Баффета, что Кэтрин Грэхем останав ливалась в его доме во время своих нескольких визитов в Омаху.

«Уолтер, — спросил Баффет, — какое обоснование нашел бы ты для покупки частной самолета?» Баффет знал, что Kiewit имеет свой собственный флот частных самолетов, та, как ей приходилось развозить работников по удаленным строительным площадкам.

«Уоррен, — сказал Скотт, — ты не ищешь обоснование. Ты занимаешься рационализацией».

Через два дня Баффет позвонил еще раз. «Уолтер, я обдумал все рационально, — сказал он. — Теперь расскажи мне, каким образом ты нанимаешь пилотов и поддерживаешь самолеты в рабочем состоянии?»

Скотт предложил Баффету обслуживать его самолет на базе Kiewit. Баффет собрался с духом и купил в качестве корпоративного самолета для Berkshire подержанный Falcon 20 — самолет такого же типа, который использовался для перевозки сотрудников Kiewit⁴⁵. Эта покупка обеспечила ему невероятно высокую степень приватности, а также контроль над расписанием поездок — именно эти два критерия находились на высших позициях в рейтинге вещей, волновавших Баффета в этом мире.

Разумеется, покупка частного самолета входила в конфликт с экономией средств, о которой он так сильно заботился, — Баффет никогда не забывал об инциденте в аэропорту, когда Кей Грэхем попросила у него 10 центов для того, чтобы сделать телефонный звонок. Он вытащил из кармана единственную бывшую у него монету — 25-центовик и начал суетиться, с тем чтобы его разменять. Грэхем остановила его и начала упрашивать разрешить ей потратить даром лишние 15 центов. Таким образом, Баффет прошел действительно долгий путь (сравнимый с восхождением на гору Килиманджаро) от отправной точки — оправдания траты лишних 15 центов на телефонный звонок до конечной точки — рационального объяснения найма на работу двух пилотов и покупки самолета, на котором он мог перемещаться по всему миру, подобно фараону на носилках. В том году он вообще часто занимался рационализацией — например, незадолго перед этим нашел рациональное объяснение для того, чтобы отказаться от экономии налоговых выплат на сумму 185 миллионов долларов.

Тем не менее Баффет все равно испытывал беспокойство — наличие самолета слишком сильно противоречило его воспитанию и самовосприятию. Его вымученное обоснование (которым он поделился с бывшим соседом по общежитию Университета Пенсильвании Клайдом Рейгхардом) было достаточно честным и изрядно смущало его: Уоррен сказал, что самолет позволит ему сэкономить деньги, так как он сможет быстрее перемещаться из одной точки в другую⁴⁶. Затем он начал подшучивать над самим собой в письмах акционерам, написав, в частности: «Я работаю задешево, но путешествую с максимумом комфорта».

Самолет возвестил о наступлении новой фазы в его жизни. Несмотря на все свое стремление к простоте, Баффет уже привык к смокингам и вращению в высших кругах в качестве CEO «замороженной корпорации». В 1987 году посол Уолтер Анненберг и его жена Леонора пригласили Уоррена и Сьюзи приехать на уик-энд к ним в Палм-Спрингз. Другими их гостями были давние друзья хозяев — Рональд и Нэнси Рейган. Баффету уже доводилось обедать в Белом доме, и он был знаком с Рейганами еще со времен приемов Кей Грэхем в Мартас-Виньярд, однако ему еще никогда не приходилось проводить целые выходные в обществе действующего президента.

«Чем-то это напоминало сложный танец с множеством элементов. Поместье “Саннилендс” было спроектировано так, что напоминало королевский двор, в котором царствовал Уолтер. Помимо двух хозяев там жило около 50 слуг. На стенах дома висели произведения искусства ценой чуть ли не в миллиард долларов, и я был единственным из гостей, кто воздерживался от восхищенных охов и ахов при их созерцании. Для меня это было все равно, как если бы на этих стенах висели картинки из старых выпусков Playboy. (Разумеется, этот вариант понравился бы Сьюзи значительно меньше.)

Нас разместили в Голубой комнате. В ней все было голубым — и покрывала на кроватях, и корешки книг. Голубой цвет царил повсюду. Даже мармелад в вазочке был голубым. Каждому гостю прислуживали по две служанки, поэтому мы могли получать завтрак в постель в одно и то же время, одновременно ставили наши подносы на кровати и одновременно снимали крышки с блюд.

А когда мы выходили из своих комнат, одетые для торжественного ужина, по обе стороны от двери стояло по служанке. Служанка у двери Сьюзи говорила ей: “Мадам сегодня прекрасно выглядит”. Моя же служанка могла просто посмотреть на меня и буркнуть что-то нечленораздельное. То есть даже несмотря на то, что в ее распоряжении была целая неделя перед моим приездом, она так и не смогла найти для меня подходящий комплимент.

У Уолтера в “Саннилендс” была своя площадка для гольфа с девятью лунками. Метки для шаров были выстроены в ряд, а сами шары для гольфа уложены в аккуратные пирамиды. И там никого не было. Поле было совершенно пустынным. Если количество гостей, желавших поиграть в гольф, было больше, чем четыре группы по четыре человека, Уолтер мог сказать: “Это слишком много для моего поля” и отправить одну четверку играть на поле Thunderbird Country Club. Если я в процессе игры использовал несколько шаров, то обязательно находился кто-то, кто подбегал и тут же восстанавливал прежний облик пирамиды. Вот так и проходил мой обычный день в “Саннилендс”. Жизнь там казалась поистине фантастической».

Баффет, разумеется, имел собственную точку зрения и на пирамиды, и на фараонов, но ему нравился Анненберг и было приятно поиграть с ним в гольф. И хотя сам Баффет никогда не тратил свои деньги подобным образом, он придерживался того взгляда, что у людей есть право тратить деньги так, как им нравится. Кроме того, он даже и помыслить не мог о том, чтобы критиковать посла. В тот уик-энд Анненберг в паре с Баффетом противостоял на поле для гольфа Рейгану, поэтому агенты секретной службы следовали за ними по пятам (но, несмотря на тайные надежды Баффета, отказывались доставать неловко пущенные шары для гольфа из водных ловушек).

Баффет испытывал смешанные чувства в отношении Рейгана как президента. С одной стороны, ему нравилось, как Рейган справляется с геополитическими проблемами. При всем том именно в годы правления Рейгана США превратились из основного мирового кредитора в главного должника. Подобно тому как мусорные облигации и средства долгового рычага все чаще выступали в качестве основных инструментов Уолл-стрит, федеральное правительство все сильнее залезало в долги — а этот подход Баффет считал совершено неприемлемым. Он описывал его словами: «Я с радостью заплачу вам во вторник за гамбургер, который вы дадите мне сегодня»⁴⁷. Стиль Баффета заключался в том, чтобы в подобной ситуации уходить в реальный бизнес, например купить ранчо для крупного рогатого скота, — и для доказательства своей правоты он мог всегда показать свой балансовый отчет.

Вооруженный балансовым отчетом Berkshire Hathaway и таблицей с результатами игры в гольф, подписанной президентом Соединенных Штатов Америки, Баффет превратился в истинную крепость власти и кладезь повсеместно признанной мудрости. Сыграв решительную роль в спасении Scott Fetzer, он приобрел в глазах общества ореол влиятельного и сильного защитника. Анализ любой финансовой статистики, связанной с ним и его компанией, сопровождался огромным количеством восклицательных знаков. Балансовая стоимость Berkshire Hathaway в расчете на акцию росла более чем на 23 процента в год на протяжении 23 лет! Первая группа партнеров Баффета получила по 1,1 миллиона долларов за каждую тысячу, вложенную в партнерство! Акции Berkshire продавались по нереальной цене — 2950 долларов! Личное состояние самого Баффета составило 2,1 миллиарда! Финансовый управляющий с Уолл-стрит, инвестор, стал девятым в списке богатейших людей США! Никогда прежде в истории человек, управлявший средствами других людей, не поднимался так высоко в «пищевой цепи» бизнеса. Впервые в истории деньги партнерства инвесторов использовались для взращивания невероятно крупного бизнеса с помощью серии решений о покупке как пакетов акций, так и компаний целиком. Решения Баффета напоминали игру шахматиста. Неудивительно, что к нему за помощью начало обращаться огромное количество людей.

Следующим из тех, кто поднял телефонную трубку и позвонил Баффету, был Джон Гутфрейнд, управлявший компанией Salomon Brothers и расположивший к себе Баффета еще в 1976 году, когда помог тому спасти GEICO.

Его действия продемонстрировали одновременно и силу, и слабость Salomon. Андеррайтинг по акциям GEICO был основан на мнении одного аналитика, занимавшегося вопросами исследований капитала. Любая мало-мальски важная компания, работавшая на фондовом рынке, отказалась бы от сделки, так как доход от нее был слишком мал по сравнению с обязательствами в случае неудачи. Однако Salomon, смелая и решительная компания, лишенная налета бюрократизма, пошла на этот риск, так как ей была нужна GEICO. Баффету всегда нравились люди, способные бросить вызов себе и при этом помогающие ему заработать деньги. А сам Гутфрейнд, сдержанный интеллектуал и одновременно жесткий управленец, заставил Баффета еще сильнее поверить в него как надзирателя за непокорным по своей природе инвестиционным банком.

Гутфрейнд вырос в обеспеченной семье владельца компании по перевозке мяса в Скардейле, пригороде Нью-Йорка, изобилующем огромным количеством полей для гольфа. Он изучал литературу в колледже Оберлин и готовился стать преподавателем английского языка, но в итоге оказался на торговой площадке фондовой биржи. Туда его привел партнер его отца по гольфу Билли Саломон, потомок одного из трех братьев — основателей фирмы.

Компания Salomon Brothers появилась в 1910 году, когда братья Артур, Герберт и Перси Саломон с 5000 долларов капитала скромно постучались в двери Уолл-стрит с намерением заняться предоставлением краткосрочных кредитов. Менее чем через 10 лет после этого клиентом крошечной фирмы стало правительство США, включившее Salomon в список зарегистрированных дилеров правительственных ценных бумаг.

С помощью этой поддержки Salomon, маленький игривый терьер, смог в течение трех следующих десятилетий достичь внушительных размеров. При этом компания продолжала заниматься своим основным делом — торговлей облигациями, используя для этого свой ум, нервы и верность интересам клиентов⁴⁸. Тем временем десятки других небольших брокерских компаний закрывались или поглощались более крупными игроками.

Билли Саломон поставил Гутфрейнда на должность помощника при осуществлении трейдинговых операций. Гутфрейнд присоединился к коллегам, которые целыми днями покупали и продавали облигации, следуя телефонным приказам своих клиентов. Как и остальные, он получал за свои труды небольшой кусочек пирога, достававшегося Salomon. Он доказал свою ловкость и мастерство и в 1963 году (в возрасте 34 лет) стал партнером компании. Партнеры Salomon следовали ограничениям, наложенным Билли Саломоном. Они не получали бонусов и части прибыли по итогам года, а их доли оставались в компании и подвергались одинаковому риску.

В 1978 году Билли Саломон предложил Гутфрейнду возглавить компанию, а затем подал в отставку. Три года спустя Гутфрейнд объявился на крыльце дома своего наставника и друга (жившего в то время на побережье в Истхэмптоне) и сообщил, что продает Salomon компании Phibro, гигантскому дилеру, торгующему биржевыми товарами. В результате сделки возникла компания Phibro-Salomon Inc. Гутфрейнд и его партнеры получили от сделки в среднем по 8 миллионов, в то время как основатели фирмы, отошедшие от дел (такие как Билли Саломон), не получили вообще ничего³⁸⁶. По словам одного бывшего партнера, ситуация напоминала греческую трагедию — историю об Эдипе, убившем своего отца.

Гутфрейнд разделил обязанности CEO с Дэвидом Тендлером из Phibro. Когда фирмой управляют два CEO, это часто напоминает попытку удержать в воздухе одновременно два конца качелей. В скором времени после завершения сделки обороты по бизнесу Phibro резко упали. А бизнес Salomon, напротив, начал активно развиваться. Гутфрейнд не терял времени. Он резко надавил на свой конец качелей и отправил Тендлера в далекий полет.

Приобретя контроль над компанией, Гутфрейнд развил направление по торговле иностранными валютами, более активно занялся торговлей акциями и андеррайтингом, а также распространил бизнес по торговле облигациями на Японию, Швейцарию и Германию. Через несколько лет после этого на Уолл-стрит начали просачиваться академические ученые со своими компьютерами. Офисы Phibro-Salomon заполнили доктора наук, бьющиеся над разгадкой математического секрета, связанного с разделением, переупаковкой и оптимизацией размера пакетов ипотечных и других облигаций. Название Phibro-Salomon так и не стало популярным среди клиентов, и в 1986 году компания начала называться просто Salomon. Ей удалось создать совершенно новый сегмент рынка и всего за несколько лет превратиться из фирмы второго эшелона в одного из лидеров Уолл-стрит. Компании было чем гордиться — ее трейдеры позволяли ей заметно опережать остальные банки.

Управление деятельностью компании осуществлялось из Комнаты, огромного заполненного табачным дымом помещения размером с треть самолетного ангара. Вдоль ³⁸⁷

Комнаты стояли два ряда столов, за которыми трейдеры, продавцы и их ассистенты си дели, уставившись в экраны и держа в одной руке кусок пиццы, а в другой — телефонную трубку. Ежедневная трудовая деятельность представляла собой какофонию из стонов проклятий, криков на фоне болтовни, визга и бормотания. Приветствовалось любое экс-" центричное поведение до тех пор, пока человек приносил компании деньги. Каждое утро Гутфрейнд пробегал между рядами к своему столу, как выпущенный из пушки. Усевшись, он внимательно оглядывал свою армию из-под очков в роговой оправе, жуя неиз менную жвачку, а затем принимался рвать на мелкие кусочки отчеты о неудачных сделках и бросать обрывки в гору старых бумаг, возвышавшуюся прямо в торговом зале.

Люди, работавшие в торговом зале, заводили между собой товарищеские отношения» замешенные частью на конкуренции, частью на общей страсти победить другие команды. Компания настолько сильно доминировала на рынке андеррайтинга облигаций, что журнал BusinessWeek однажды наградил ее почетным титулом «Король Уолл-стрит»⁴⁹, В журнальной статье также рассказывалось о том, что Salomon — это место, где всегда наготове «длинные ножи» на случай, если бы дела пошли не так, как надо. Гутфрейнд мог без промедления уволить любого сотрудника, заподозренного в инакомыслии³⁸⁷.

Прибыли Salomon достигли пика в 1985 году, когда компания получила после уплаты налогов 557 миллионов долларов. Однако новые направления бизнеса, в особенности акции, не окупали себя. Соответственно начала усиливаться и даже вырываться из-под контроля внутренняя конкуренция. Трейдеры, которые превратили Salomon в уникальный и прибыльный бизнес, начали уходить из компании, соблазненные миллионными посулами от конкурентов — их можно было встретить практически везде. Гутфрейнд решил остановить эту волну и резко повысил ставки вознаграждения. При этом он не стал обрушиваться на подразделения, занимавшиеся инвестиционным банковским обслуживанием и торговлей акциями, когда те не смогли показать нужные результаты. Вместо этого он пришел к их руководителям с пятилетними планами, направленными на компенсацию убытков. За его пугающей внешностью скрывалась мягкость — он воздерживался от жестких решений и прямой конфронтации. Со временем он начал проводить в Комнате все меньше времени, а его правление стало несколько отвлеченным, невзирая на явно витавший в воздухе «флюид измены». «Моя проблема состоит в том, что я слишком много размышляю о вопросах, связанных с людьми»⁵⁰, — говорил он впоследствии. Сторонние наблюдатели несправедливо обвиняли в этом не только его самого, но и его жену Сьюзан.

На протяжении всех 1980-х годов Сьюзан Гутфрейнд, привязанная к своему мужу длинным финансовым поводком, странствовала по всей Пятой авеню, волоча за собой седовласого CEO Salomon по местам скопления представителей международной богемы. Гутфрейнд не просто терпел новые методы, но даже наслаждался таким обновлением — по его словам, жена расширяла таким образом его горизонты. Сьюзан, игравшая роль норд-оста, заставляла его расправлять паруса и выходить навстречу ветру. Первыми из его привычек за борт были выброшены скромность и бережливость.

«Богатая жизнь обходится слишком дорого», — как-то раз полушутя пожаловалась бывшая стюардесса Малкольму Форбсу⁵¹. Гости Сьюзан получали с шофером приглашения на вечеринки, прицепленные к желтым розам, а на самих вечеринках обычно подавалось по четыре вида икры. Рядом с ванной Сьюзан стоял специальный холодильник, в котором она хранила духи. Она пыталась полностью изжить свои чикагские корни и стала такой ярой франкофилкой, что даже ее дворецкий отвечал на телефонные звонки по-французски. При знакомстве с первой леди Нэнси Рейган Сьюзан поприветствовала ее «Бон суар, мадам!». В нью-йоркском семейном доме на Ривер-Хаус на коврах стоимостью в миллионы долларов стояли не менее дорогие образцы французского антиквариата. Она переделала зал заседаний правления Salomon, добавив так много бисера и позолоченной бронзы, что он стал напоминать «французский бордель»⁵². Она одевалась в одежду из коллекций Юбера де Живанши, который жил через дорогу от парижского дома Гутфрейндов, построенного в XVIII веке. Однажды справедливо возмущенный сосед подал на Гутфрейндов в суд, когда на террасе их пентхауса безо всякого разрешения властей появился кран, поднимавший семиметровую двухсоткилограммовую рождественскую елку в их гостиную⁵³. Все это привело к тому, что Сьюзан Гутфрейнд в 1980-х годах оказалась любимым объектом насмешек со стороны других представителей высшего общества. Фотографии Гутфрейндов украшали обложки журналов, а Сьюзан даже удостоилась упоминания в знаменитом романе Тома Вулфа «Костры амбиций»⁴. Друзья Сьюзан защищали ее, однако, несмотря на то что сатира может порой переходить рамки разумного, никто, даже собственный муж, не ставил под сомнение то, что подобное употребление богатства отвлекало его от проблем, пусть и ненадолго⁵⁴.

Здесь надо сделать существенную ремарку. Автор истории этой корпорации пишет, что, вместо того чтобы принимать решения и требовать их исполнения, Гутфрейнд «предпочитал вовлечь в процесс людей, чьи интересы будут затронуты, а затем позволить им самим сделать последствия принятия решения максимально удобными для себя». Автор добавляет, что Гутфрейнд «полностью контролировал ситуацию», а его решения, «принятые после проведенных консультаций, были окончательными»⁵⁵. На самом деле некоторые бывшие партнеры Гутфрейнда, получившие впоследствии титулы «управляющих директоров», бросали серьезный вызов его авторитету. Сохраняя свою приверженность идее роста, они тем не менее обвиняли его в чрезмерно раздутых расходах компании и постоянно воевали между собой за территорию.

К концу 1986 года, когда доходы компании начали резко уменьшаться после увеличения штата сотрудников на 40 процентов (что привело к увеличению фонда зарплаты), управляющие директора устроили заговор и чуть не сместили Гутфрейнда с трона. Южноафриканская компания Minorco, крупнейший акционер, проявила нетерпение и сообщила Гутфрейнду, что хочет продать свой пакет акций. Эта угроза «не привела ни к каким изменениям», и курс акций Salomon застрял на месте, в то время как индекс Доу-Джонса вырос на 44 процента. Minorco нашла покупателя на акции — Рона Перельмана, внушавшего рынку страх своей репутацией корпоративного рейдера, которому удалось в свое время получить контроль над компанией Revlon⁴⁴.

Команда руководителей не хотела работать на Перельмана и тех, кого он привел бы с собой⁴⁴⁴. Гутфрейнд нажал «тревожную кнопку» и позвонил Баффету, предложив ему инвестировать деньги в Salomon в роли «белого рыцаря», чтобы спасти компанию от Перельмана (точно так же, как Баффет спас Ральфа Шлея и Scott Fetzer от Боэски)^{388 389}.

Однако эта ситуация несколько отличалась от покупки компании, торговавшей пылесосами. И хотя традиционно Salomon занималась трейдингом (что нравилось Баффету), в последние годы она решительно занялась инвестиционным банковским обслуживанием и в какой-то момент, уступив требованиям рынка, создала банковскую структуру для финансирования поглощений с помощью мусорных облигаций (которые Баффет презирал). Компания так и не смогла закрепиться в бизнесе крупных корпоративных слияний и вела себя в нем подобно новичку³⁹⁰. Пытаясь вести Salomon по намеченному курсу в неблагоприятном окружении, Гутфрейнд чувствовал себя крайне некомфортно. Он заметно постарел всего за один год⁵⁶.

Тем не менее Баффета привлекла способность Salomon изменять саму суть и форму рынка облигаций, особенно во времена, когда новые идеи в отношении акций становились все большей редкостью³⁹¹. И хотя сам он сторонился мусорных облигаций, но тем не менее не гнушался поглощениями, которые были сделаны с их помощью. В сущности, он даже время от времени устраивал своего рода арбитраж по такого рода сделкам — открывая короткие позиции по акциям покупателя и скупая акции приобретавшейся компании. Так как основную прибыль Salomon приносило подразделение, занимавшееся арбитражем на рынке облигаций (то есть, по сути, компания представляла собой машину для арбитража), то Баффет испытывал чувства глубокого родства и уважения к этому уголку Уолл-стрит.

Более того, ноздри Баффета уловили теплый и приятный запах денег, а Гутфрейнд дышал воздухом отчаяния. Поэтому он предложил Berkshire купить 15 процентов привилегированных акций Salomon за 700 миллионов долларов⁵⁷. Гутфрейнд приказал своим перепуганным сотрудникам создать такую ценную бумагу, которая могла бы приносить Баффету доходность, обычно свойственную лишь мусорным облигациям. На праздник Рош ха-Шана (еврейский Новый год), когда Гутфрейнд уже знал, что наблюдательный Перельман может быть нейтрализован, Баффет полетел в Нью-Йорк и встретился с Гутфрейндом в офисе юристов Salomon. Баффет вошел в офис в одиночестве, в руках у него не было ни чемодана, ни даже блокнота для записей. Пожав своему новому партнеру руку, он согласился купить привилегированные акции с девятипроцентным купоном, которые могли быть конвертированы в обыкновенные акции по цене 38 долларов⁵⁸. Девятипроцентный купон обеспечивал Баффету достаточную премию для того, чтобы ждать, пока цена акции не поднимется до 38 долларов (в этот момент у него появлялось право сконвертировать привилегированные акции в обыкновенные). С этой стороны ему ничто не угрожало. Но если бы цены на акции пошли вниз, Баффет получил бы право «вернуть» акции обратно в Salomon и получить назад свои деньги⁵⁹. Ожидаемая прибыльность этой сделки составляла 15 процентов, а сама инвестиция казалась относительно безрисковой³⁹².

Размер ежегодных дивидендов по этим акциям (63 миллиона долларов) был выше, чем траты Blue Chip и Berkshire на покупку Buffalo Evening News и Sees Candies, вместе взятых. Внутри Salomon кипело негодование⁶⁰. Сотрудники чувствовали, что Гут-фрейнд испугался действий Minorco, позвонил в отчаянии Баффету и в результате продал ему конвертируемые акции не по оптимальной цене. И таким образом, с гарантированной маржой в 15 процентов Баффет мог (как позднее писал об этом Майкл Льюис) «делать гарантированную ставку на то, что Salomon не станет банкротом»⁶¹.

В сущности, за эти деньги компания купила лишь репутацию Баффета, и отчасти ей пришлось заплатить за это властью Гутфрейнда. Помимо акций Баффет и Мангер получили места в правлении компании. Прежде чем подписать бумаги, Баффет влез в свой самолет и отправился в Нью-Йорк. Он встретился с Мангером в гостинице One New York Plaza, и они отправились инспектировать Salomon.

Встав около офиса Гутфрейнда, Баффет впервые увидел Комнату целиком. Сотни растрепанных людей потели перед крошечными зелеными экранами. Большинство из них постоянно держали около уха телефонную трубку. Они толкались, плевались, пыхтели и метались, заключая при этом многомиллионные сделки. Время от времени гул, царивший в комнате, нарушали проклятия и крики. Над залом висело плотное облако табачного дыма. Многие трейдеры успокаивали нервы табаком, так что в отказе от курения не было никакого смысла. Курил ты или нет, твои легкие все равно были заполнены никотином.

Мангер скрестил руки на груди и повернулся к Баффету. «Ну что, Уоррен, — сказал он. — Ты действительно готов вложить во все это деньги?»

Баффет молча стоял и смотрел сквозь дымку на столпотворение, за которое он был готов выложить кучу денег. «М-м-м-м, хм-м-м-м», — сказал он после долгой паузы⁶².

Глава 47. Белые ночи

Нью-Йорк • 1987-1991 годы

Наблюдатели с отвисшими в недоумении челюстями наблюдали за тем, как Мидас из Омахи одним прикосновением озолотил могущественную компанию Salomon Brothers. Баффет — миллиардер, «любивший гамбургеры и ездивший за рулем восьмилетнего “кадиллака”, который жил в своем старом доме, когда-то купленном за 31 500 долларов, и владел всего лишь несколькими из привычных атрибутов богатых и знаменитых, — теперь оказался владельцем крупнейших инвестиций на Уолл-стрит.

Баффет регулярно выступал против действий Уолл-стрит, несмотря на то что теперь стал его частью. Он писал акционерам Berkshire о своем неприятии мусорных облигаций, с помощью которых компании (в том числе и Salomon) финансировали недружественные поглощения и которые, по его словам, «продавались теми, кому было все равно, тем, кто не задумывался»¹. «Я никогда не разговариваю с брокерами или аналитиками, — говорил он. — Вы должны думать самостоятельно... Уолл-стрит — это единственное место, где люди, ездящие на “роллс-ройсах”, спрашивают совета у людей, ездящих на метро»². Со страниц Washington Post он осуждал «общество-казино», обогащавшее корпоративных рейдеров. Почему бы не облагать прибыль спекулянтов по ставке 100 процентов?³ Объектов для налогообложения было вполне достаточно. За период с 1982 по 1987 год индекс Dow Jones Industrial Average подскочил с 111 до 2722. Баффет многократно повторял студентам бизнес-школ: «Если вы хотите заработать деньги, зажмите носы и двигайте на Уолл-стрит». Сам он уже был там.

Образ Уолл-стрит, соблазнявший популиста со Среднего Запада, был слишком хорош, чтобы оставить его без внимания. Когда один репортер спросил Баффета, почему он, владея крупнейшей долей Salomon, при этом считает Уолл-стрит злом, Уоррен с радостью ответил. Вся его вера была сконцентрирована в одной фигуре. По его словам, Джон Гутфрейнд являлся «выдающимся, уважаемым и крайне цельным человеком»⁴.

Баффет всегда влюблялся в людей, и многие наблюдатели полагали, что он совершенно определенно влюбился и в Гутфрейнда... но лишь поначалу. Однако человек, который когда-то оставил свою работу по выдаче «рецептов» для того, чтобы избежать очевидного конфликта интересов со своими клиентами, не мог с помощью Джона Гутфрейнда отмахнуться от того простого факта, что ему принадлежит часть инвестиционного банка, находящегося в состоянии конфликта интересов с его клиентами. Каким же образом ему удалось оказаться в столь неловком положении и попасть в совет директоров подобной компании?⁵ Во времена инвестиционной «засухи» стремление Баффета заработать деньги в очередной раз перевесило его высокие надежды, стремления и принципы. То же самое происходило в ходе всей его жизни — каждый раз, когда алчность брала верх, сразу же начинались проблемы.

В то время как Баффет решил инвестировать в Salomon, рынок приблизился к переломной точке. В своем письме акционерам, написанном в предыдущем марте, он отмечал: финансовые менеджеры настолько активизировались, что по сравнению с ними «любой танцующий дервиш казался бы спокойно сидящим на месте». У него не было партнерства, чтобы его распустить, и в течение нескольких следующих месяцев он начал сбрасывать акции. Он знал, что отчасти движение рынка вверх связано с новым изобретением, получившим название «фьючерсы S&P 500». Salomon, как и все остальные крупные банки, начал торговать контрактами на деривативы, представлявшими, в сущности, пари относительно того, насколько высоким или низким будет значение индекса «S&P 500 акций» на определенную дату³⁹³. Контракты на деривативы работали следующим образом: примерно так же, как в сделке с Rockwood Chocolate, цена фьючерсного контракта была производной от цены на какао-бобы на определенную дату. Если бы цена бобов оказалась более низкой, чем цена, определенная во фьючерсном контракте, лицо, купившее его в качестве страховки, оказывалось «в выигрыше» — его потери были покрыты. Если же реальная цена бобов оказывалась выше,

то «выигрывал» человек, продавший фьючерсный контракт. Контракт позволял ему купить бобы по цене более низкой, чем цена, сложившаяся в тот момент на рынке.

Предположим, что в сделке по оптимизации веса, которую Баффет заключил с Хоуи, он не хотел бы, чтобы вес Хоуи реально уменьшился, что, в свою очередь, могло бы привести к снижению арендных поступлений. Так как этот процесс находился под контролем самого Хоуи, Уоррен мог бы захотеть купить страховку у кого-то еще. К примеру, он мог бы сказать Сьюзи: «Давай я заплачу тебе 100 долларов сегодня. Если Хоуи сможет снизить вес на 20 фунтов и удержаться на этом уровне в течение следующих шести месяцев, ты заплатишь мне 2000 в качестве потерянной арендной платы. Если же ему не удастся это сделать, ты не должна будешь платить мне арендную плату и сможешь оставить себе эту сотню долларов». Индекс, определявший потерю или выигрыш, был производным от показателя веса Хоуи, и заключение Баффетом подобного рода сделки зависело от гандикапа, то есть шансов на то, что Хоуи действительно сможет снизить вес и не набрать его снова.

Другой пример — предположим, что Уоррен договорился с Астрид о том, что откажется от употребления картофельных чипсов в течение года. Если бы он не удержался, то заплатил бы ей 1000 долларов. Это не был бы контракт на производные. Уоррен и Астрид просто заключали сделку. Факт поедания Уорреном чипсов не был производным от чего-либо другого. Он полностью контролировал свои действия.

Однако если бы Астрид и Уоррен заключили подобное соглашение, а потом Астрид заплатила бы сестре Уоррена Берти 100 долларов в качестве страховки, а при проигрыше пари получила бы от нее 1000, то договор с Бетти представлял бы собой производный контракт. Он стал бы производным от того факта, ест Уоррен чипсы или нет, и это находилось вне контроля как Берти, так и Астрид. Астрид могла проиграть 100 долларов Берти, если бы Уоррен сделал свой выбор в пользу чипсов, а Берти проиграла бы 1000, если бы Уоррен воздержался от чипсов. Таким образом, производный контракт стал бы либо страховкой (для Астрид), либо просто азартной игрой (для Берти)³⁹⁴.

Большинство людей покупают и продают производные контракты на безличност-ной основе, то есть даже не встречаются с другой стороной сделки. Фьючерсы по индексу акций S&P, которые финансовые менеджеры покупали в качестве страховки в 1987 году, позволяли им получить свои деньги в случае, если бы фондовый рынок упал ниже определенного уровня. Те, кто предполагал, что рынок продолжит свой рост, часто занимались азартной игрой на «продаже» такой страховки. Они хотели извлекать доход за счет премии.

Баффет уже писал в Конгресс, упоминая о присущем такого рода сделкам риске, и просил регуляторов рынка изменить правила уже с 1982 года, но ничего не изменилось⁶. С тех пор фьючерсы на индексы акций начали роиться, как мошки в июле. Если бы рынок акций начал падать, то все счета были бы предъявлены к оплате продавцам страховок одномоментно. Для того чтобы удовлетворить требования, им пришлось бы сбрасывать акции. Тем временем покупатели индексных фьючерсов часто использовали их для обеспечения так называемых «программируемых торгов» (program trades), или автоматической продажи в случае падения рынка, что приводило к целому каскаду продаж.

К началу осени рынок начал нервничать, спотыкаться и тормозить. 19 октября 1987 года, в день, получивший название «черного понедельника», рынок акций упал на рекордные 508 пунктов, и все игроки пытались в самый последний момент заскочить в закрывающуюся дверь. Рынок оказался на грани прекращения торгов, как это было в 1929 году, и испытал самое сильное падение в процентном отношении за один день за всю свою историю⁷.

* * *

Так случилось, что очередная встреча Buffett Group произошла на третий день снежной лавины, на сей раз в колониальном Вильямсбурге*. Ответственность за подготовку мероприятия была возложена на Кей Грэхем, и она использовала патриотичную атмосферу Вильямсбурга для того, чтобы поднять настроение участников встречи, подавленных «небрежными и непрофессиональными усилиями непонятно кого» (как говорил об этом Баффет) на совершенно новый уровень. Группа повсюду разъезжала на лимузинах с шоферами, и те из ее участников, которые привыкли к кукурузным хлопьям на завтрак, обнаружили, проснувшись, «море еды, которым можно было накормить тысячу людей» (как писал об этом один из участников). Помимо традиционной яичницы им предлагались цыплята, отбивные, ветчина и печенка. Для одного официального ужина Грэхем сняла Carters Grove Plantation, историческое здание XVIII века, стоявшее на берегу Джеймс-Ривер. Также она арендовала здание театра для показа фильма, спродюсированного Риком Герином, который направлял на голливудские проекты значительную часть своих денег. Каждый последующий вечер был интереснее предыдущего. Участники группы были шокированы тем, насколько встреча отличалась от прежних, и размахом расходов на ее организацию. «Как прекрасно быть гостем Кей!» — сказал как-то раз Чак Рикерсхаузер, а все остальные согласно закивали. Для последнего вечера Грэхем наняла камерный оркестр, музыканты которого, облаченные в исторические костюмы, играли произведения Гайдна во время частного ужина в здании музея DeWitt Wallace⁸.

Основная тема для дискуссий во времена, когда курсы акций росли, обычно формулировалась как «Стоит ли группе заканчивать свою деятельность на рынке?» Однако теперь, когда рынок рушился на глазах, на протяжении этих трех дней Баффет, Тиш, Готтесман, Руан, Мангер, Вайнберг и все остальные метались, как мотыльки перед лампой, постоянно выбегая из зала заседаний, проверяя курсы акций и названивая своим брокерам с едва скрываемым возбуждением. В отличие от множества людей, до крайности опечаленных своими потерями, они активно покупали акции⁹.

Когда жертвы лавины наконец-то выбрались из-под снежных завалов, оказалось, что сестра Уоррена Дорис (которая теперь жила во Фредериксбурге — она любила этот город еще с тех времен, когда семья провожала Говарда в Конгресс) была в числе тех, кто «продавал» остальным участникам рынка своего рода страховку. Через своего брокера, работавшего в Фоллз-Черч, она продавала так называемые naked puts, представлявшие один из типов деривативов. Naked puts являлись обязательствами компенсировать расходы покупателя в случае падения рынка. Они назывались naked (обнаженные), потому что не были обеспечены никаким залогом, и таким образом сами по себе не были защищены от потерь³⁹⁵. Брокер уверял Дорис, что naked puts обеспечат ей стабильный поток дохода, в котором она так нуждалась. Маловероятно, что нарисованная брокером картина имела хоть какое-то отношение к реальному положению вещей, особенно учитывая пугающее название naked put. Дорис была достаточно неопытной в плане инвестирования, однако при этом умной женщиной, прислушивавшейся к голосу здравого смысла. Тем не менее она не рассказала Уоррену об этой своей инвестиции, хотя тот был знаменит своими рекомендациями относительно безопасных вложений с низкой отдачей (таких, как казначейские или муниципальные облигации), особенно когда дело касалось советов разведенным женщинам. Разумеется, сам бы он никогда не вложил деньги таким образом, как это сделала Дорис. Сестра верила ему достаточно сильно для того, чтобы стать одним из первых его партнеров. И когда дело касалось инвестиций Berkshire, она верила ему безоговорочно. Однако не исключено, что эпизод из раннего детства, когда Уоррен купил акции Cities Service Preferred от своего имени и от имени Дорис, а потом эти акции упали в цене, запомнился им обоим. И поэтому Дорис предпочла не обсуждать этот вопрос с братом.

В результате своих собственных решений Дорис понесла столь значительные потери, что они полностью лишили ее доли в Berkshire и грозили полным банкротством. Еще более печальным было то, что ранее она рекомендовала того же брокера некоторым из своих друзей и чувствовала ответственность и за их потери.

Дорис романтизировала своего брата, иногда считала его своим главным защитником и даже посвятила ему небольшой алтарь, в котором находились клюшки для мини-гольфа, бутылки пепси и другие символические атрибуты его жизни. Однако когда она сталкивалась с проблемами, то предпочитала обращаться к Уоррену не напрямую, а звонила посреднику — Сьюзи (так же обычно поступали и другие члены семьи). К тому времени Дорис уже успела трижды выйти замуж и развестись. Она понимала, что ее первый брак был поспешным и что она вышла замуж, стремясь избавиться от ощущения беззащитности. Второй брак развалился отчасти из-за того, что она чувствовала его вынужденный характер и не пыталась бороться за его сохранение. Ее третий брак, с преподавателем колледжа в Денвере, был ужасной ошибкой. Столкнувшись с чередой несчастий в своей жизни, Дорис тем не менее не сдавалась, а продолжала борьбу. Однако на этот раз она совершенно не представляла, что делать.

«Даже не беспокойся, — как-то сказала ей Сьюзи после третьего развода, имея в виду отношение к этому Уоррена. — Он всегда позаботится о тебе».

После того как Дорис призналась Сьюзи в том, что произошло, и попросила о помощи, Уоррен позвонил ей рано утром в субботу. Он сказал ей, что если даст ей денег для расчетов с кредиторами, то это поможет не ей самой, а лишь тем, кому она была должна, то есть тем, кому она выдала страховку. С его точки зрения, эти люди были спекулянтами, и, соответственно, он не собирался поддерживать их никоим образом. Поняв, что он не собирается ей помогать, Дорис покрылась холодным потом и еле устояла на ногах. Она была уверена, что ее собственный брат таким образом выразил ей свое презрение. Однако он считал свое решение исключительно рациональным.

«Если бы я захотел, то мог бы дать ее кредиторам пару миллионов долларов. Но знаете, я подумал — а не пошли бы они к черту! Что я имею в виду? Брокер, который продал Дорис эти бумаги, обманул не только ее. Он смог обставить всех клиентов отделения компании, в котором работал».

Дорис надеялась, что ей поможет Сьюзи. У Сьюзи было много своих денег, и помимо этого Уоррен снабжал ее немалыми суммами, большую долю которых она раздавала нуждающимся. Однако точно так же, как Сьюзи в свое время не дала денег Билли Роджерсу, чтобы он рассчитался за свой дом, она не оказала никакой финансовой помощи и Дорис.

История о том, что сестра «крайне успешного инвестора» оказалась в сложной ситуации, попала в газету Washington Post. Действия во вред репутации Уоррена считались в семье серьезной проблемой, и Дорис переживала ужасные времена. Баффеты до сих пор не до конца оправились от фатальной передозировки Билли Роджерса, а эта новая история показала, что за благополучным фасадом семьи Баффетов дела обстоят не так уж лучезарно. На каком-то уровне Уоррен понимал, что занимается чрезмерной рационализацией. Разумеется, он боялся гнева Дорис. Когда ее загоняли в угол, она — подобно Кей Грэхем — начинала сопротивляться. Уоррен искренне понимал свою сестру лучше всех остальных людей, однако он не мог смириться с непродуманным поведением любого человека, даже ее. Поэтому он отступил. Он перестал звонить ей, и другие члены семьи также практически перестали общаться с Дорис. Ей казалось, что семья обрубила с ней все связи. Задетая Дорис начала пугать свою мать рассказами о том, что вот-вот потеряет свой дом, и просьбами помочь ей деньгами¹⁰. Как ни печально, именно в это время Федеральная резервная система снизила процентные ставки, компании выкупали свои собственные акции, и рынок быстро оправлялся от краха. За бортом остались только редкие жертвы, такие как Дорис. В панике Дорис вышла замуж за Эла Брайанта, адвоката, который помогал ей управляться с различными юридическими трудностями.

Однако, несмотря на все разногласия, Уоррен предпринял ряд шагов для того, чтобы его сестра могла получать по 10 000 долларов в месяц из средств траста, сформированного в соответствии с завещанием Говарда. «Эта сумма была куда большей, чем я когда-либо тратила за всю свою жизнь», — вспоминает она. Напряжение спало, и они снова могли разговаривать друг с другом. Она не находила слов для выражения своей благодарности — но лишь до тех пор, пока не поняла, что это были ее собственные деньги, которые она просто получила раньше оговоренного срока. В те времена ее доля в трасте, составлявшая чуть более 2000 акций Berkshire, стоивших в 1964 году около 30 000 долларов, оценивалась примерно в 10 миллионов. Траст был устроен таким образом, что деньги из него не выплачивались до смерти Лейлы, а после этого Дорис и Берти могли получить средства четырьмя частями. Кроме того, брат Дорис в качестве еще одной «оливковой ветви мира» организовал фонд Sherwood Foundation, ежегодно выплачивавший 500 000 долларов в виде благотворительных подарков. Дорис, дети Уоррена и Астрид могли выбрать любое направление благотворительности, и фонд перечислял туда по 100 000 долларов. Ежегодные доходы фонда были достаточно большими, примерно такими же, как если бы ее брат разместил в форме траста около семи миллионов для всех пятерых. Таким образом, доля Дорис была примерно такой же, как если бы Уоррен просто поделился с ней деньгами, но была облечена в иную форму.

И, разумеется, эта форма не позволяла ей рассчитаться по долгам или сохранить свой дом. Уоррен никогда не делился деньгами просто так, не имея возможности контролировать последствия. Тем не менее после того, как шторм утих, у Дорис появились новые перспективы. Она была благодарна Уоррену за то, что он преодолел свои предубеждения и помог ей, пусть и по-своему. Она четко представляла себе, что без его помощи не смогла бы сделать вообще ничего. После того как она наскребла денег и расплатилась с долгами, их отношения постепенно вернулись в норму, и алтарь Уоррена так и остался на своем месте в доме Дорис.

Другой жертвой кризиса, с которой Баффету пришлось разбираться, была компания Salomon. Через три месяца после того, как в нее инвестировал Berkshire, Баффет и Мангер впервые посетили собрание правления компании. Основная тема повестки дня была связана с падением объемов работы у подразделений Salomon, занимавшихся трейдингом и слияниями, а также 75 миллионами потерь фирмы вследствие «черного понедельника»¹¹. Salomon вышла из кризиса ослабленной из-за того, что всего за несколько дней до падения рынка Гутфрейнд бесстрастно уволил восемьсот сотрудников, в том числе высокоценимых и давно работавших на компанию, и остановил деятельность прибыльных направлений, таких как торговля коммерческими бумагами (тихая заводь бизнеса по торговле облигациями), причем сделал все это настолько внезапно, что практически безвозвратно испортил отношения с рядом важных клиентов³⁹⁶. Эти действия, а также потери от «черного понедельника» обещали проделать немалую дыру в кармане акционеров к концу года. В итоге акции Salomon посыпались в мусорный бак.

Несмотря на переживания акционеров, комитет по компенсациям (в который Баффет вошел по просьбе его председателя Боба Зеллера) начал обсуждать вопрос снижения цены, по которой сотрудники компании могли бы реализовать свои опционы, связанные с акциями компании.

Опционы представляли собой права на выкуп акций в будущем по определенной цене. Если провести аналогию между Salomon и Sees Candies, то это бы означало, что Баффет рассчитывался бы с рабочими на конвейере клочками бумаги, дававшими им право купить конфеты по фиксированной цене. И если бы цена конфет повышалась от года к году, то вместе с ней росли бы в цене и эти кусочки бумаги.

Однако тот год считался бы для кондитерской фабрики довольно неудачным. Компания была готова понести значительные потери, а ее сотрудников ждало сокращение зарплат. Компенсационный комитет обсуждал вопрос снижения базовой цены, которую работники должны были бы заплатить за «конфеты». Баффет выступал против этого решения. «Кондитерская фабрика» принадлежала ее владельцам — акционерам, а не работникам¹². Он хотел, чтобы базовая цена снизилась не больше, чем доходы¹³. Однако другие члены комитета полагали, что, когда Гутфрейнд обещал им определенные условия двумя месяцами раньше, он имел в виду совершенно определенную цену. Соответственно, им казалось, что возникшая разница должна быть покрыта за счет акционеров. Возможно, они хотели предупредить традиционное для Уолл-стрит паническое бегство в день выплаты бонуса, когда получившие его люди чувствовали себя обделенными: «Хватай деньги и беги!»

Баффет чувствовал, что это неправильно с моральной точки зрения. Акционеры не получают доходов, так почему же работники должны получать свои «конфеты»?

Комитет проголосовал против его предложения — двумя голосами против одного. Баффет был в бешенстве¹⁴. Однако его роль в правлении Salomon была достаточно формальной. Его советы редко принимались во внимание. Несмотря на то что акции Salomon практически сразу восстановились в цене, Баффет посчитал, что изменение цены опционов «почти сразу» сделало его инвестиции в Salomon «значительно менее привлекательными, чем было раньше.

«Мне следовало упорнее защищать свои права и не бояться говорить в полный голос. И, возможно, тогда я чувствовал бы себя спокойнее. Тем не менее это не изменило бы хода истории. И если ты не получаешь удовлетворения от жестоких битв, такое поведение не имеет смысла». Желание Баффета ввязываться в драку — пусть даже окольным путем — значительно снизилось по сравнению с днями Sanborn Мар, Dempster и попытками «баффетирования» Сибери Стэнтона.

«Мне не нравится воевать. Оказавшись в гуще сражения, я не убегаю, но никакого удовольствия мне это не приносит. И когда решение было вынесено на рассмотрение правления, мы с Чарли даже не стали против него голосовать. Мы согласились с большинством. Мы даже не воздержались, так как в данном случае это выглядело бы как брошенная перчатка. Кроме того, в Salomon были и другие проблемы. Глупости происходили одна за другой, но руководители компании не хотели, чтобы я говорил по этому поводу хотя бы слово. А потом, это еще вопрос, стоит ли говорить что-то впустую. Я никогда не дерусь только потому, что мне хочется драться».

Поначалу Баффет был очень расположен к Гутфрейнду, сдержанному и вдумчивому человеку, влюбленному в свою работу, который приезжал в офис в семь часов утра, зажигал первую за день огромную ямайскую сигару Temple Hall и начинал ходить от одного трейдера в рубашке с засученными рукавами к другому, приговаривая: «Каждое утро будьте готовы укусить медведя за задницу»¹⁵. Многим сотрудникам, выступавшим перед правлением, казалось, что Баффет как член правления вел себя «сравнительно пассивно»¹⁶. Казалось, он совершенно не разбирается в деталях того, как устроен бизнес. Адаптация к условиям бизнеса, который не был основан на реальном производстве или не действовал по принципу конвейера, давалась ему достаточно непросто¹⁷. Так как он инвестировал в Salomon исключительно из-за Гут-фрейнда, а теперь был недоволен его работой, то принялся рассматривать другой вариант действий, а именно продажу своей доли и выход из состава правления³⁹⁷. Уоллстрит наполнился слухами о том, что у Баффета с Гутфрейндом испортились отношения, что Баффет собирается продать свою долю или уволить Гутфрейнда и пригласить для руководства фирмой кого-то другого¹⁸. Однако все это было неправдой. Если бы такой знаменитый персонаж, как Баффет, основной акционер компании, продал свои акции и вышел из состава правления, это стало бы настоящим шоком для рынка, обрушило бы курс акций Salomon и дорого обошлось бы прочим акционерам. Кроме того, в глазах других этот поступок сделал бы его капризным, мстительным или ненадежным. К тому моменту его репутация уже превратилась в своеобразный актив Berkshire. Более того, он не собирался капитулировать перед Гутфрейндом. Именно Гутфрейнд служил основной причиной, по которой Баффет вложил деньги в компанию. А когда Баффет принимал решение кого-то обнять, то для того, чтобы разомкнуть эти объятия, потребовался бы топор. Таким образом, в канун рождественских праздников они с Гутфрейндом вступили в непростой переговорный процесс, намереваясь разобраться со своими различиями во взглядах.

Тем временем потери продолжались. За две недели до конца года члены Buffett Group получили запоздалое письмо от Кэтрин Грэхем. Некоторые адресаты впали в шок. Грэхем выслала каждому из них счет. Оказалось, что они не были ее гостями. Фактически они сами были вынуждены платить за все то великолепие в Вильямсбур-ге, которое им устроила Кей! Итоговый счет был настолько велик, что у всех «перехватило дыхание». Кей написала: «Мне крайне жаль, что я прислала вам столь большой счет, да еще так поздно. Я надеюсь, что Рождество все же будет веселым и что я остаюсь вашим другом»¹⁹.

У Баффета действительно было веселое Рождество, но по другой причине — он подарил себе Coca-Cola. И этот подарок помог ему сгладить неприятное ощущение, возникшее при работе с Salomon. Незадолго до этого на обеде в Белом доме он разговорился со своим старым другом Доном Кью, который теперь занимал пост президента и CEO компании. Кью убедил его переключиться от привычной пепси с вишневым сиропом на только что вышедшую на рынок Cherry Coke. Баффет попробовал новый напиток, и тот ему понравился. Его семья и друзья были искренне шокированы, когда человек, столь широко известный своей лояльностью к Pepsi, развернулся на 180 градусов. Однако на протяжении многих лет акции Coca-Cola были слишком дороги для Баффета и он даже не рассматривал возможности их покупки. Теперь же компания столкнулась с проблемами, ее боттлеры завязли в путах ценовой войны с Pepsi, в результате чего цена акций Соса упала до 38 долларов за акцию. По некоторым слухам, именно в этом и состояла главная цель страшного Перельмана — это давало компании возможность начать выкупать собственные акции. Несмотря на все еще высокую цену, компания обладала высококачественным брендом, находящимся под угрозой, примерно как и American Express несколькими годами ранее.

Уоррен понимал, что Coca-Cola — отнюдь не «сигарный окурок». Напротив, она казалась ему настоящим денежным водопадом, лишь малая часть которого направлялась на операционные расходы. Компания из года в год демонстрировала отличный денежный поток; и это было материальной вещью, на основании которой он мог заняться подсчетами в голове. Так как он изучал деятельность компании на протяжении ряда лет, то знал, сколько денег она заработала в прошлом, и мог вполне точно оценить, насколько хорошо может вырасти бизнес Coca-Cola в ближайшем и отдаленном будущем³⁹⁸. Перспективы роста компании вкупе с постоянно положительным денежным потоком позволяли ему увидеть в компании немалую ценность для себя.

Однако предсказание будущего компании на многие годы вперед не было точной наукой. Баффет применял для своих расчетов свой обычной запас прочности. Он решил не использовать сложных моделей или формул, а просто внимательно посмотреть на несколько цифр. Для своих расчетов он не использовал ни компьютеров, ни электронных таблиц. Если правильный ответ не ударял ему в голову сразу же, то, по его мнению, ему не стоило вкладывать деньги.

После сделанных расчетов к нему пришло решение. Он должен был сравнить ценность Coca-Cola как компании в целом (журавля в небе) с синицей в руках — то есть с денежными запасами Berkshire. Инвестируя деньги в правительственные облигации и не беря на себя при этом никакого риска потерять их, Berkshire могла заработать определенную сумму. Баффет сопоставил между собой обе суммы. По результатам сравнения Coca-Cola показалась ему настоящей красавицей. В сущности, они не знал ни одной другой компании, результаты которой при таком сравнении были бы столь же хороши. Баффет приступил к покупке акций.

Когда продукция Coca-Cola впервые появилась на столах на очередном собрании партнеров Баффета в 1988 году, акционеры Berkshire принялись потягивать вслед за ним кока-колу. Они даже не представляли, что через Berkshire уже владели этими акциями. В этом году встреча акционеров приобрела совершенно новый оттенок после того, как в зал Joslyn Art Museum пришли несколько тысяч человек. Именно в этом году Замерзшая Корпорация, которая больше не являлась псевдопартнерством, была официально представлена воротилам корпоративной Америки и вошла в листинг Нью-Йоркской фондовой биржи. Начало собрания Berkshire было отложено, так как на нем присутствовало так много людей, что акционерам с трудом удавалось найти свободное место на парковке. Баффет испытал прилив вдохновения. Он арендовал два школьных автобуса и (подобно гаммельнскому крысолову от коммерции) уговорил несколько сотен акционеров после собрания поехать вместе с ним в Nebraska Furniture Mart. Отчасти это было связано с желанием увидеться с неукротимой Миссис Би, о которой Баффет писал и говорил на протяжении пяти лет. Акционеры были настолько очарованы женщиной, разъезжавшей на своей электрической каталке по отделу, торговавшему коврами (равно как и ценами в магазине), что охотно потратили на покупки 57 000 долларов²⁰.

К концу года акционеры еще не знали, что Berkshire купила свыше четырнадцати миллионов акций Coca-Cola, заплатив за них почти 600 миллионов долларов³⁹⁹. Так как каждый шаг Баффета приводил к изменениям на рынке, он получил специальное разрешение SEC не публиковать детали о покупках акций, сделанных им в течение года. Он покупал огромное количество акций Coca-Cola. Сама компания также активно скупала свои акции. Поэтому вместо того, чтобы сталкиваться лбами и сбивать цену, они, как вспоминал Уолтер Шлосс, «покупали половину, а Баффет покупал вторую» по ходу ежедневных торгов²¹. Вскоре Berkshire уже принадлежало более 6 процентов компании, и ее доля оценивалась в 1,2 миллиарда долларов⁴⁰⁰. Когда в марте 1989 года детали о его операциях стали известны, поднялся настоящий ураган. Спрос на акции компании был настольно велик, что Нью-Йоркская фондовая биржа была вынуждена приостановить торговлю акциями для того, чтобы рост цен на них не вышел из-под контроля.

CEO Coca-Cola Роберто Гойзуэта светился от восторга оттого, что ему удалось привлечь столь знаменитого инвестора. Он предложил Баффету вступить в состав правления — возможно, самого престижного правления американской компании. Баффет с готовностью принял предложение, облачился в футболку с эмблемой Coca-Cola и встретился с целым рядом новых людей — товарищей по правлению, в том числе и с Гербертом Алленом, грубоватым и прямолинейным президентом Allen & Со. Два бизнесмена стали союзниками. Аллен пригласил Баффета на свою конференцию в Солнечной долине, понемногу развивавшуюся как любимое место для «толкотни слонов» — корпоративных CEO. Каждый год в июле в Солнечной долине встречались инвесторы, представители Голливуда и медиамагнаты для того, чтобы смешаться с толпой себе подобных и отлично провести время.

Баффет знал, что теперь ему придется вносить изменения в свой ежегодный календарь мероприятий, однако встреча в Солнечной долине была важной и он хотел там быть. Более того, он знал, что такое по-настоящему стильное появление. Для того чтобы укрепить свой статус члена Клуба CEO Club, он обменял свой подержанный Falcon на новенький красивый реактивный самолет Challenger, стоивший около 7 миллионов долларов. Он рассказал о своем самолете, получившем название Indefensible, в письме акционерам, подшутив над молитвой святого Августина: «Помоги мне, Боже, обрести целомудрие, но еще не сейчас». Чуть позже он написал акционерам о том, что хотел бы быть похоронен в своем самолете.

По дороге в аэропорт перед полетом в Солнечную долину Баффет посетил в больнице Дотти. Хрупкая и тонкая, как веточка, много лет боровшаяся с алкоголизмом сестра Сьюзи столкнулась с острым приступом синдрома Гийена-Барре, аутоиммунным расстройством неизвестного происхождения, возникающим внезапно и приводящим к почти полному параличу нервной системы (в том числе и дыхательной) и других органов. Дотти была в коме. И настолько ослаблена, что доктора советовали прекратить лечение и позволить природе сделать свое дело.

Сьюзи, обезумевшая от горя, отказалась от этого предложения. Она осталась в Омахе на все лето и ухаживала за Дотти, проходившей медленный и трудный процесс восстановления. Так как Сьюзи переехала в Омаху на длительный срок, то она сняла квартиру на той же лестничной площадке в доме, где жила Дотти. Находясь там, она помогала Хоуи в избирательной кампании на пост комиссара округа Даглас, управлявшего Омахой и ее окрестностями. Он выступал как республиканец и сторонник абортов в гонке, где членство в республиканской партии помогало, а поддержка абортов не мешала. Баффет решил не оказывать своему сыну финансовой поддержки, в очередной раз опровергая утверждение о том, что у сына богатого человека всегда много денег. Хоуи пришлось самостоятельно находить средства на кампанию. Тем не менее Сьюзи хотелось, чтобы семья хоть как-то поддержала ее сына. Поэтому она подписывала конверты с обращениями, посещала собрание сборщиков средств, украшала себя значками с призывами голосовать за ее сына и всячески старалась засветиться в публичных местах на заднем плане. И ее присутствие значительно все упрощало²². Когда Хоуи выиграл кампанию, Баффет был невероятно рад. Фермерство никогда не казалось ему серьезным занятием, а политика заставляла его сердце биться чаще. Он чувствовал, что Хоуи вступает в зрелый возраст, и обнаружил в своем сыне следы собственных амбиций. Баффеты начали обсуждать перспективы выдвижения Хоуи на пост в Конгрессе, который прежде занимал Говард.

В то время как Питер оставался в Сан-Франциско, двое остальных детей Баффета были рядом с ним — именно те два ребенка, которые сильнее всего жаждали его внимания. Сьюзи-младшая не так давно вернулась в Омаху после рождения своего второго сына Майкла и сообщила отцу (ни слова не сообщив мужу) о том, что Аллен хотел бы управлять Buffett Foundation. Фонд нуждался в профессиональном управлении после стратегической реорганизации, проведенной под руководством подруги семьи и социального активиста Ширли Смит. Уоррен схватил этот шанс прямо за горло. Это не только позволило ему вернуть домой дочь, но и крепко привязало к нему Большую Сьюзи.

Присутствие дочери под боком радовало Уоррена и еще по одной причине. Сьюзи-младшая переняла присущую ее матери заботливость, хотя и облаченную в деловые одежды. Теперь за ним в Омахе могли приглядывать сразу две женщины. Он всегда крайне рационально полагал, что чем больше женщин будет суетиться вокруг него, тем лучше. «Женщинам несложно ухаживать за собой, — говорил он. — Мужчинам это сложнее. Думаю, что женщины понимают мужчин куда лучше, чем мужчины — женщин. Я лучше буду есть спаржу, чем откажусь от женского внимания». Его желание оказаться в заботливых женских руках было столь сильным, что он полностью позволил им делать в его интересах все, что только могла придумать каждая из них. Сьюзи-младшая и Астрид начали послушно исполнять свои роли.

Сплетенная Баффетом деловая сеть позволила ему приобрести бизнес, который высоко поднял его акции в глазах его женщин, — он купил магазин Borsheims, торговавший в Омахе драгоценностям. Основал эту компанию, которая торговала товарами высокого и среднего класса по сравнительно низким ценам, Луи Фридман, зять Миссис Би. Баффет понял, что женщины всегда остаются женщинами и предпочитают ювелирные украшения одежде, вне зависимости от того, каким знаменитым кутюрье создано их платье. Больше всего этой покупке могла бы порадоваться Большая Сьюзи, уже собравшая впечатляющую коллекцию ювелирных украшений, подаренных ей раскаявшимся мужем. Сьюзи-младшая, а также сестры Уоррена и Кей Грэхем также отдавали должное драгоценностям. Единственным человеком, равнодушным к украшениям, была Астрид, хотя и она не отказывалась, когда Уоррен дарил их ей.

Поэтому в рождественскую пору 1989 года у Уоррена не было проблем с тем, что подарить своим женщинам. Он создал особую систему — каждый год он покупал им наборы из украшений и часов с небольшими вариациями. Себе же он не купил ничего, довольствуясь немалым куском компании Coca-Cola, приобретенным годом ранее. Однако в его ботинке оказался беспокоящий камешек в виде новой книги под названием «Покер лжецов», написанной Майклом Льюисом, бывшим торговцем облигациями в Salomon. Книга, названная в честь игры, в которую играли трейдеры с помощью порядковых номеров на купюрах, рассказывала об инновационной, энергетически насыщенной культуре Salomon и о том, как она начала рассыпаться в 1986 и 1987 годах. «Покер лжецов» в одночасье стал бестселлером. Книга настолько живо описывала присущую компании эксцентричность, что Salomon уже не смогла избавиться от репутации своеобразного зоопарка, населенного самыми агрессивными и неотесанными людьми на всей Уолл-стрит²³. Другой проблемой для Баффета стало окончание начавшегося в 1980-е годы бума поглощений. Хотя он и продолжал заниматься арбитражем по объявленным сделкам, его обычная кормушка опустела. Не имея в поле зрения никаких интересных объектов для покупки, Баффет еще раз снизил планку (первый раз он проделал это упражнение перед покупкой Hochschild-Kohn).

Источником соблазна на этот раз выступили другие CEO, которые, боясь потерять свои места работы или автономию, наперебой начали предлагать ему особые условия для инвестиций. От имени Berkshire он купил три достаточно привлекательных пакета «конвертируемых привилегированных» акций примерно на тех же условиях, что и сделка с Salomon. Акции приносили в среднем по 9 процентов, что давало ему прочную основу как инвестору. А если бы компании показали еще лучшие результаты, он получал право конвертировать привилегированные акции в обыкновенные. Каждая из трех компаний значительно отличалась от других. Компания Champion, работавшая на бумажном рынке и страдавшая от плохого управления, считалась другими специалистами по поглощениям «выбывшей из игры»⁴. Компания Gillette, выстроившая значительный «ров» вокруг своего бренда (что делало ее похожей на Sees Candies, неуязвимую для конкурентов), временно выпала из поля зрения инвесторов. А расположенная в Питтсбурге компания US Air, ранее называвшаяся Allegheny Airlines, представляла собой слабого регионального игрока в отрасли, не так давно подвергшейся дерегулированию, и тоже считалась «выбывшей из игры».

Так же как и в случае с привилегированными акциями Salomon, условия специальных сделок означали, что прежние критики вдруг начали считать Баффета защитником интересов CEO. Разумеется, максимизация возврата на инвестиции при сохранении защиты от риска полностью соответствовала интересам его собственных акционеров, но Баффет при этом начал напоминать тех инсайдеров, успех которых зависел лишь от получения специальных условий при заключении сделок.

В эпоху недружественных поглощений и корпоративных рейдеров такой уровень алчности казался вполне обычным. Баффет мог и сам с легкостью стать королем недружественных поглощений. Однако его явное желание сохранять дружелюбные отношения и оставаться на одной стороне с правлением компаний четко давало им понять, что теперь они находятся в одной лодке. Бен Грэхем всегда чувствовал, что если кто-то покупал акции компании, это автоматически делало его чужаком — потому что он должен был делать шаги, которые никак не порадовали бы руководство компаний. Баффет, который хотел быть приятным всем, пытался изо всех сил преодолеть этот разрыв еще с самых первых дней своей инвестиционной деятельности, когда подружился с Лориметом Дэвидсоном из GEICO. Теперь же, как говорилось в одной статье, «многие инвесторы с Уолл-стрит считают, что особенные условия для мистера Баффета представляют собой своеобразную защитную игру джентльменов»²⁴.

И с этой точки зрения то, что считалось полюбовной договоренностью, оказывалось не более чем ставкой с хорошо просчитанными шансами. Победителем оказалась лишь компания Gillette, заработавшая для Berkshire 5,5 миллиарда долларов. ⁴⁰¹

Хуже всего дела шли у US Air. На протяжении своей карьеры Баффет неоднократно говорил о глупости инвестиций в «штуки с крыльями». Компания приостановила выплаты дивидендов, и цены на ее акции сразу же упали (так же, как в свое время в случае с кливлендской фабрикой). «Сложно было придумать большую глупость, чем эта сделка! — взорвался негодованием один из друзей Баффета. — Что это вы творите? Вы нарушили каждый из своих основных принципов!»²⁵ Позднее Баффет согласился с этими словами и заметил: «Как только дым рассеялся, компания оказалась по уши в убытках и так и не смогла выбраться из ямы. Иногда мне просто необходим телефон службы помощи, по которому я могу позвонить и сказать: “Меня зовут Уоррен Баффет, и я аэроголик”»²⁶. Чарли Мангер ограничился сухим и коротким комментарием: «Уоррен не звонил мне по этому вопросу».

Нельзя было назвать успешной и работу компании Salomon, служившей моделью для сделок такого рода. После краха и чудесного спасения из лап Перельмана бизнес в области слияний достаточно медленно становился на ноги, а талантливые банкиры отправились искать себе счастья в другие места. Гутфрейнд произвел еще одну реструктуризацию фирмы, вновь проведя масштабные сокращения. Однако управлявшие компанией директора больше его не боялись. «Люди продолжали запугивать Джона, и он решил их подкупить», — рассказывал один из вице-президентов. Поначалу в фирме было всего три вице-президента, потом их количество выросло до семи. В Комнате появилась новая шутка «Ты вице-президент? Погуди сигналом!»⁴⁰¹

Компания, уже и без того фрагментированная вокруг нескольких центров власти, разбилась на кланы враждовавших между собой командиров: командира подразделения по корпоративным облигациям, командира подразделения по государственными облигациями, по ипотечным облигациям, по акциям и так далее²⁷.

Над всеми ними властвовал один человек — 41-летний Джон Мэриуэзер, начальник отдела арбитража на рынке облигаций, тихий в общении и великолепный математик. Застенчивый и скромный J. М., бывший аспирант, удовлетворял свои чрезмерные амбиции за счет того, что заманивал преподавателей из школ типа Гарварда и Массачусетского технологического института, обещая им зарплаты по высшему разряду Уолл-стрит. Арбитражеры прятались за экранами своих компьютеров, копались в математических моделях, изображавших вселенную облигаций. Казалось, что они находятся в каком-то оазисе интеллекта, самом сердце мира суетившихся и постоянно ругающихся трейдеров, обычно действующих по наитию. Подобно гандикаперам, создающим свои финансовые модели на основании Daily Racing Form, арбитражеры организовывали настоящую революцию в бизнесе по торговле облигациями и зарабатывали основную прибыль для Salomon с помощью перевеса, который создавали их компьютерные формы. С помощью компьютерных расчетов они легко переигрывали всех остальных сосунков на рынке. Они жили внутри небольшого пузыря, созданного Мэриуэзером в торговом зале, и чувствовали, что заслужили свое право на высокомерие. J. М. великодушно прощал им любые ошибки, но только не те, что были связаны с глупостью. Арбитражеры представляли собой его тщательно отобранную элиту. У него были глубокие и сложные личные отношения со своей ⁴⁰² командой. Он проводил с ними почти все время, постоянно вовлекая сотрудников в одно из трех своих наваждений: работу, азартные игры и гольф. Вечерами, после закрытия рынка, арбитражеры часто садились в круг и играли в «покер лжецов», оттачивая свои навыки гандикапа²⁸. Чаще всего выигрывал Мэриуэзер со своим детским выражением на бледном лице.

Несмотря на всю свою пассивность и минимальное влияние в совете директоров, Баффет, вне всякого сомнения, разобрался в сути арбитража. Однако в целом понимание деталей бизнеса Salomon со стороны членов правления было ограниченным, и Баффет совершенно не разбирался в компьютерах, которые становились все более важным атрибутом любого бизнеса и без которых уже было сложно представить себе нормальную работу на Уолл-стрит. При этом Баффет понимал, что теперь работает директором в компании, зависящей от компьютеров. Он вычислил, что применение компьютеров повышает риск работы. Как-то раз он нанес визит Марку Бирну (сыну Джека Бирна), который работал в Salomon и занимался торговлей валютными опционами.

«Марк был молодым и ярким человеком. Дома у него стоял компьютер, и он мог заниматься трейдингом практически постоянно. Он настроил программу таким образом, что если курс японской иены доходил до определенного предела, раздавался особый звонок, способный разбудить Марка даже посреди ночи.

Я сказал Марку: “Позволь сказать тебе кое-что начистоту. Вот тут у тебя есть компьютер, и после того, как ты занимался своими делами до двух часов ночи (и мы даже не спрашиваем тебя, что именно ты делаешь), ты засыпаешь, а в три часа утра раздается звонок. Ты встаешь, плетешься к компьютеру и видишь, что курс иены к доллару сейчас вот такой и такой. Теперь скажи мне, существует ли какой-либо лимит по размеру сделки, в пределах которого ты можешь действовать? Взбунтуется ли компьютер, если ты допустишь ошибку?”

Он ответил: “Нет, я могу печатать все, что мне заблагорассудится”.

“Таким образом, — продолжил я, — если ты накануне выпил лишнего и поставишь при размещении заявки три лишних нолика, это станет обязательным к исполнению для компании? И эта сделка должна будет пройти?”

Он ответил: “Да”.

Мне тут же представилась кошмарная картина, когда парень в три часа утра вылезает из кровати, в которой лежит вместе с подружкой, в полусне идет к компьютеру, вбивает туда пару цифр, а затем вновь валится в кровать. А наутро оказывается, что вместо триллиона иен он купил или продал квадриллион».

Для Баффета было очевидно, что комбинация склонного к ошибкам человека и свободного от суждений компьютера в полностью неконтролируемой среде означает, что дела с высокой степенью вероятности могут вырваться из-под контроля. Однако, будучи всего лишь членом правления, он не имел достаточных полномочий для того, чтобы что-либо поменять, и мог действовать только путем убеждения. К этому моменту они с Мангером уже многократно — и безуспешно — вступали в схватку с руководством Salomon. Мангер был вовлечен в работу комитета по аудиту — который в прежние времена нельзя было назвать бастионом тщательного контроля — и принялся разбирать работу компании и ее бухгалтеров на заседаниях, длившихся по 6-7 часов. Мангер обнаружил, что бизнес Salomon в области деривативов рос достаточно активно, но, помимо прочего, за счет сделок, для которых не существовало сформированного рынка. Некоторые сделки не могли закрыться в течение длительного периода, чуть ли не нескольких лет. В подобных сделках деньги практически не переходили из одних рук в другие, поэтому деривативы отражались в бухгалтерской отчетности Salomon на основании специально разработанной модели⁴⁰³. Так как эту модель создавали люди, размер бонуса которых зависел от ее работы, неудивительно, что модели обычно показывали высокую прибыльность по сделкам. С помощью подобных бухгалтерских ухищрений прибыль компании была завышена почти на 20 миллионов долларов²⁹. Однако в поле зрения аудиторского комитета обычно попадали лишь сделки, одобренные и чаще всего завершенные. Иными словами, определенная зона работы вообще выпадала из поля контроля.

У Баффета с Мангером был огромный опыт в инвестициях, поэтому они достаточно громко выражали свое неудовольствие возникшим положением вещей, однако их мнение проигнорировали. Их протесты привели лишь к повышению степени их отчужденности от работников компании. Phibro, подразделение Salomon, основало совместное предприятие с компанией из Хьюстона Anglo-Suisse, созданной семью годами раньше. Цель предприятия состояла в разработке нефтяных полей в Западной Сибири и Арктике, что должно было привести к настоящей революции в производстве нефти в России. Проект «Белые ночи» хотел прийти в Россию с миром — помимо разработки нефтяных месторождений им был построен рекреационный центр, а кроме того, в Россию из США хлынул поток продуктов питания и одежды.

«Anglo-Suisse... — вспоминал Мангер после того, как идея потерпела крах. — Это была совершенно идиотская затея. В деятельность компании не были вовлечены ни англичане, ни швейцарцы. Даже само имя компании говорило нам о том, что в этот проект лучше не влезать».

Тем не менее Salomon вложила в проект 116 миллионов долларов, предположив, что нефть очень важна для будущего развития России и что для ее добычи будет крайне необходим западный капитал. Однако, несмотря на то что Баффет считал, что «страна никуда не денется, никуда не денется и нефть», этого нельзя было сказать о российской политической системе. И риск не покрывался никаким запасом прочности³⁰.

Как и следовало ожидать, вскоре после начала работы совместного предприятия «Белые ночи» российское правительство начало играть с налогами на экспорт нефти. Эти налоги практически лишили «Белые ночи» какой-либо прибыли. Кроме того, разочаровывающими оказались и объемы добываемой нефти. Российские олигархи постоянно летали в США и ждали, что там их будут развлекать, в том числе и с помощью проституток. Российское правительство вело себя непредсказуемо и недружелюбно, что приводило к конфликтам чуть ли не с самого первого дня работы. Наверняка на добыче нефти в России кто-то мог заработать большие деньги, но уж точно не Salomon Inc. Тем не менее в тот период основная головная боль была связана не с Россией. В 1989 году США были прямо-таки одержимы опасениями того, что страна останется в тени восходящего солнца японской экономики. Salomon инвестировала крупные суммы в Японию и достаточно успешно запустила там свой новый проект, который быстро развернулся под руководством Дерика Мохана, привлекла к работе сотни сотрудников и начала зарабатывать неплохие деньги. Постепенно Мохан начал передавать бразды правления местным талантливым руководителям. Баффет, который обычно не покупал иностранных акций и считал, что японские акции слишком дороги, не выказывал совершенно никакого интереса к какой бы то ни было деятельности, связанной с Японией. Однако Кэтрин Грэхем была просто-таки восхищена деятельностью Акио Морита, одного из самых ярких бизнесменов в мире. Морита занимал пост председателя правления Sony, одной из самых успешных корпораций в мире. Грэхем как-то раз познакомила этих мужчин на одном из официальных ужинов, но контакт между ними не сложился.

Во время одной из поездок Баффета в Нью-Йорк Морита-сан устроил небольшой ужин для Грэхем, Баффета и Мэг Гринфельд в своей квартире на Пятой авеню, окна которой выходили прямо на Metropolitan Museum. Баффет, озадаченный столь сильным увлечением Грэхем мощным и обладавшим перспективным видением человеком, согласился пойти на этот ужин.

Баффет никогда прежде не ел японской пищи и знал, что у него могут возникнуть проблемы. Достаточно часто ему доводилось присутствовать на приемах, где он вместо яств теребил сервировочную салфетку. Он вполне мог обойтись без еды на протяжении семи-восьми часов. Однако ему не хотелось оскорблять своих хозяев. Став знаменитым, он понял, что больше не может имитировать процесс поедания незнакомых ему блюд (прежде он просто резал пищу на кусочки и двигал ее по тарелке). Эти манипуляции не оставались незамеченными.

Окна квартиры Мориты выходили на Центральный парк, а с другой стороны открывался прекрасный вид на кухню, где готовились суши. Избранные гости имели возможность наблюдать через прозрачное окно за тем, как четыре повара готовят для них сложные и необычные блюда.

Пока гости рассаживались за столом, Баффет бросил взгляд на поваров. Ему было интересно, какую же еду они преподнесут. Как почетный гость он сидел лицом в сторону кухни. На небольшом пьедестале лежали палочки для еды, а рядом с ними стояли маленькие мисочки с соевым соусом. Баффет уже знал, что ему не нравится соевый соус. Принесли первое блюдо. Сидевшие за столом с удовольствием занялись им. Баффет же только промямлил слова извинения. Он сделал жест в сторону официанта, чтобы тот убрал его тарелку с едой. Принесли следующее блюдо. Баффет не мог понять, что именно лежит на его тарелке, но смотрел на еду с ужасом. Он заметил, что Мэг Гринфельд, которая имела сходные с ним вкусы, испытывает аналогичные проблемы. Миссис Морита, сидевшая рядом с ним, вежливо улыбалась и почти ничего не говорила. Баффет выдавил из себя еще одно извинение. Он еще раз кивнул официанту, чтобы тот забрал тарелку. Тарелки с нетронутой едой вернулись на кухню, и Баффет был уверен, что это не ускользнуло от внимания поваров.

Официант принес еще одно блюдо, которое напомнило Баффету куски резины. Кей и чета Морита принялись с удовольствием его уписывать. Когда Баффет еще раз извинился, миссис Морита вновь вежливо улыбнулась. Баффет начал корчиться. Он любил стейки с кровью, но не мог заставить себя есть сырую рыбу. Официант очистил тарелки. Повара стояли с опущенными головами. Баффет вспотел от волнения. Запас его извинений кончился. Повара выглядели занятыми, но он был уверен, что они тайком наблюдают за ним через стекло и пытаются понять, что он будет делать дальше. Прибывало одно блюдо за другим, однако тарелки Баффета возвращались обратно на кухню нетронутыми. Ему казалось, что он слышит с кухни легкое гудение. Сколько еще блюд могло быть подано? Он судорожно вспоминал, сколько еще осталось на планете вещей, которые можно есть сырыми. Казалось, что миссис Мо-рита немного разочарована его поведением, но он не был в этом уверен, ведь она все время улыбалась и почти ничего не говорила. С каждым новым блюдом время текло все медленнее. По подсчетам Баффета, количество поданных блюд уже превысило десяток. Он попытался компенсировать свои промахи с помощью остроумной и самоуничижительной беседы о делах с Морита-сан, но чувствовал, что тем самым лишь унижает себя. Но даже на пике своего унижения он не мог заставить себя думать о чем-либо другом, кроме гамбургеров. Он был уверен, что шум в кухне становится громче с каждой его тарелкой, которую уносили обратно нетронутой. Уже сменилось пятнадцать блюд, а Баффет так и не съел ни кусочка. Семья Морита вела себя подчеркнуто вежливо, что заставляло его испытывать еще большее унижение. Он отчаянно хотел вернуться обратно в квартиру Кей, где его ждали попкорн, арахис и клубничное мороженое.

«Это было хуже всего, — вспоминает он об обеде, на котором не съел ни кусочка. — Мне доводилось бывать в подобных ситуациях, но эта была хуже всего. Я никогда не смогу взять в рот японскую еду».

Тем временем сотни сотрудников Salomon, которые были бы готовы проползти на коленях всю Пятую авеню за обед, которым Баффета потчевали у Морита, питались в дорогих японских ресторанах и сплетничали о размере своих бонусных выплат. Причем главным было не то, какая сумма прописана в чеке каждого из них. Самым главным было то, насколько эта сумма больше или меньше суммы в чеке соседа. Баффет и Мангер почти не представляли, насколько большие проблемы ждут Salomon. Арбитражеры Мэриуэзера требовали все больше денег. Бывшие преподаватели колледжей (прежде зарабатывавшие всего по 29 000 долларов в год) чувствовали, что занимаются субсидированием убыточных подразделений типа инвестиционного банкинга. Они называли систему раздела прибыли «социалистической»³¹. Действуя независимо от остальных, арбитражеры могли бы заработать значительно больше денег. Они хотели откусить хороший кусок от сотен миллионов долларов, которые зарабатывали для фирмы³². Несмотря на то что Мэриуэзер был достаточно стеснительным человеком и порой даже не мог устанавливать зрительный контакт, он тем не менее стал одним из самых агрессивных и успешных борцов за бонусы в мире. Гутфрейнд постепенно сдавался и отдал арбитражерам 15 процентов от суммы, которую они зарабатывали⁴⁰⁴. По сути, они могли получать куда больше денег, чем трейдеры, делившие бонусный бюджет между собой. Между Гутфрейндом и президентом Salomon Томом Страуссом было заключено секретное соглашение, о котором до поры до времени не знало ни правление, ни другие сотрудники Salomon.

К 1991 году у Баффета и Мангера накопилось достаточно много причин для разочарования работой Salomon. Они получали устаревшие данные о финансовых результатах. Требования персонала к повышению размера бонусов непрерывно росли. Баффет и Мангер не соглашались с множеством решений, принимавшихся советом директоров. Цена акций не менялась восемь лет. Доходы снизились на 167 миллионов, в основном в связи с выплатами сотрудникам.

Баффет, до сих пор позволявший Мангеру играть роль «плохого парня», встретился с исполнительным комитетом и рекомендовал им снизить выплаты комиссионных. Тем не менее представленная акционерам итоговая сумма бюджета комиссионных была на семь миллионов долларов выше, чем прежде. Благодаря новой формуле, которую Мэриуэзер умело протолкнул в интересах своих ребят-арбитражеров, один из них — Ларри Хилибранд получил вместо трех целых 23 миллиона долларов³³. Когда новости о размере бонуса Хилибранда просочились в прессу, некоторые его коллеги чуть не сошли с ума от злобы и почувствовали себя обманутыми — им казалось, что все забыли о тех миллионах, которые они заработали для компании.

У Баффета не было проблемы с выплатами бонусов арбитражерам как таковой. «Я верю в то, что талантливым людям следует платить много денег, — говорит он, — но, пользуясь выражением Чарли, эта оплата должна представлять собой роялти, разнесенное во времени». Созданная же в фирме структура выплаты бонусов напоминала структуру выплат в хедж-фонде и отчасти была даже похожа на структуру его прежнего партнерства⁴⁰⁵. Она приводила к значительному давлению на все остальные подразделения компании, вынужденные работать более упорно. Баффет возражал против того, что его не поставили в известность об этой схеме. Он возражал и против того, что при недостаточно хороших результатах сотрудники не подвергались никаким санкциям. Гутфрейнд в отличие от своих трейдеров проявил больше здравомыслия и решил снизить размер комиссионных на 35 процентов в связи со снижением доходов³⁴. Это помогло ему наладить отношения с Баффетом — тот поверил, что Гутфрейнд грамотный менеджер и обладает лучшим пониманием ситуации. Однако чувство справедливости Баффета было столь сильно задето алчностью сотрудников, что он преодолел свою привычную инерцию и проголосовал против выплаты бонусов трейдерам. Но его голос значил крайне мало. Тем не менее, когда информация о том, что Баффет голосовал против, достигла офисов Salomon, люди пришли в бешенство. Миллиардер, так любивший деньги, осмелился назвать их алчными.

Баффет же воспринимал Salomon как казино, у входа в которое расположен ресторан³⁵. Ресторан был лидером по потерям. Трейдеры, в особенности люди Мэриуэзера, представляли собой казино — чистые риски без какого-либо конфликта интересов. Эта часть бизнеса нравилась Баффету, и новая система была призвана не дать арбитражерам диктовать свои условия⁴⁰⁶. Однако в своих попытках управлять компанией с двумя различными системами оплаты труда (фигурально говоря, казино и рестораном) Гутфрейнд загнал кол в самое сердце Salomon.

Мэриуэзер и Хилибранд попросили у Гутфрейнда разрешения обратиться к Баффету с тем, чтобы выкупить у него обратно конвертируемые привилегированные акции. Условия, ранее предложенные Баффету, были крайне щедрыми и обходились Salomon достаточно дорого. Компания уже не стояла перед угрозой недружественного поглощения.

Так для чего нужно было так много платить за защиту со стороны Баффета? Гутфрейнд сказал, что они могут поговорить с Баффетом и попытаться убедить его в том, что без привилегированных акций компании ему будет лучше, чем с ними. Они обратились к Баффету, а тот сказал, что в принципе не возражает. Однако присутствие Баффета в качестве инвестора заставляло Гутфрейнда чувствовать себя в безопасности³⁶.

Таким образом, Баффет предпочел придерживаться своей первоначальной договоренности. Он уже инвестировал в Джона Гутфрейнда и 700 миллионов долларов от имени Berkshire, и свою собственную репутацию, так что в 1991 году уже было поздно выходить из сделки.

Глава 48. Сосание пальца и его худосочные результаты

Нью-Йорк • 1991 год

В четверг 8 августа 1991 года Баффет ехал в машине по направлению к Рино. Отправной точкой его путешествия было озеро Тахо, где он проводил свой ежегодный уикэнд с Астрид и детьми Блюмкин. Такой отдых всегда ему нравился, поэтому он пребывал в расслабленном и даже игривом настроении. С утра ему позвонили из офиса Джона Гутфрейнда. «Где вы будете сегодня в промежутке между девятью часами вечера и полуночью? — спросили у него. — Мы хотели бы поговорить с вами».

Вопрос показался Баффету неожиданным — он сообщил, что собирается посетить развлекательное шоу. Собеседник попросил его позвонить в семь часов вечера в юридическую компанию Wachtell, Lipton, Rosen & Katz, представлявшую интересы Salomon. «Хм-м-м», — подумал Баффет. Возможно, они хотят продать компанию. Это было бы для него неплохой новостью. Акции продавались по цене около 37 долларов, последняя цена закрытия составляла 38 долларов. Он мог сконвертировать по этой цене свои привилегированные акции в обыкновенные, получить свою прибыль и распрощаться с Salomon. Возможно, Гутфрейнд, который имел многолетнюю привычку обращаться к ему за советом, нуждался в его помощи для обсуждения условий сделки.

Баффет со своей компанией коротал день в Рино и предавался воспоминаниям. В 1980 году ему предложили выкупить коллекцию автомобилей Harrah Collection из National Automobile Museum в Рино — 1400 машин, расположенных на нескольких гектарах земли, в том числе Rolls-Royce Salamanca 1932 года выпуска, Mercedes Targa Florio Racer 1922 года, Bugatti coupe 1932 года, Ferrari 1955 года и Pierce-Arrow 1913 года. Вся коллекция могла обойтись ему меньше чем в миллион долларов. Сначала он заинтересовался сделкой, но потом остыл к ней. Через несколько лет часть коллекции (несколько сотен автомобилей) была продана на ряде аукционов по общей цене в 69 миллионов долларов. Одна из машин, Bugatti Royale, была не так давно продана одному девелоперу недвижимости из Хьюстона за 6,5 миллиона.

К половине восьмого вечера он вернулись к озеру Тахо. «Мы остались в гостинице, а наши друзья направились в ресторан. Я сказал им: “Мой разговор может потребовать некоторого времени”. Затем я нашел таксофон и позвонил по переданному мне номеру». Баффет ожидал, что его свяжут с Гутфрейндом, но тот находился в самолете

на пути из Лондона, где боролся за сохранение фирмы в составе участников инвестиционной банковской сделки для British Telecom. Прибытие его рейса задерживалось, и Баффет терпеливо ждал, пока на другом конце провода принималось решение о том, стоит ли ждать возвращения босса перед продолжением разговора. Наконец, Том Страусс и Дон Файерстайн взяли трубку, чтобы рассказать Баффету о том, что происходит (или, точнее, дать свою версию происходящего).

Роль 49-летнего Тома Страусса состояла в том, чтобы прикрывать фланги Гут-фрейнда. Он был назначен на должность президента Salomon пятью годами ранее, во времена Большой чистки 1987 года¹. Помимо ответственности за международный бизнес компании он взвалил на себя сизифов труд по приведению в порядок дел вечно отстававшего отдела, занимавшегося капиталовложениями. Однако, как показывала недавняя история, в Salomon обращали достаточно мало внимания на культуру управления. Враждующие между собой руководители подчинялись непосредственно Гутфрейнду (при том что их подотчетность была, в принципе, незначительной). Степень их влияния зависела от величины создававшегося ими дохода. Технически Страусс был президентом Salomon, однако он оказался на столь высокой позиции, что теперь просто летал в отдалении от торгового зала, подобно воздушному шару с гелием. Периодически враждующие руководители просто отодвигали его со своего пути.

Дон Файерстайн, глава юридического отдела Salomon, когда-то занимал важное положение в SEC и считался отличным, технически грамотным юристом². Часто занимаясь темными делишками в интересах Гутфрейнда, он считался его consigliere⁴⁰⁷ и имел кличку POD, что расшифровывалось как Prince of Darkness (принц темноты)³. Руководители подразделений Salomon, привыкшие делать все что хотят, работали с юристами, подотчетными Файерстайну, в том числе с Закари Сноу, отвечавшим за поддержку трейдинговых операций. Противостояние влиятельных руководителей подразделений делало юридический отдел одновременно сильным и слабым. Он служил фирме привычным для Salomon образом — подпитывая различные фракции и реагируя на те или иные события. Культура трейдинга настолько сильно пронизывала деятельность Salomon, что даже Файерстайн занимался трейдингом, с любовью управляя винным синдикатом от имени нескольких управляющих директоров. На его факс постоянно приходили уведомления о проведении винных аукционов, являвшихся побочным источником прибыли для участников синдиката. Они предпочитали торговать вином и коллекционировать его, а не пить⁴.

И в тот вечер ни у кого не было желания произносить тосты. Файерстайн знал, что Баффет и Гутфрейнд друзья. Ему было неловко выдавать деликатную информацию Баффету, потому что это должен был сделать Гутфрейнд. Используя готовый «список тем для обсуждения», они со Страуссом сообщили Баффету, что у них возникла «проблема». Исследование, проведенное компанией Wachtell, Upton, выяснило, что Пол Мозер, руководивший отделом Salomon по работе с правительственными облигациями, несколько раз нарушал установленные Министерством финансов правила. Мозер и его заместитель, также замешанный в этом деле, были отстранены от работы, и компания готовилась уведомить о его нарушениях регулирующие органы.

«Кто такой, черт побери, этот Пол Мозер?» — спросил Баффет.

Тридцатишестилетний Пол Мозер приехал в Нью-Йорк из чикагского офиса, где занимался продажей облигаций. Он действовал точно и резко, как лазерный луч, и начинал работу еще до рассвета. Сначала он садился за экран компьютера в своей спальне и общался с контрагентами из Лондона, затем быстро приезжал из своей небольшой квартиры в Бэттери-Парк-сити в огромный новый торговый зал Salomon, расположенный в здании с гранитной облицовкой по адресу Всемирный торговый центр, дом 7. Там он одновременно изучал данные на двадцати экранах вплоть до заката, при этом контролируя деятельность двадцати трейдеров, большинство которых возвышались над его короткой и худой фигурой. Мозер был толковым и чрезмерно агрессивным человеком, однако при этом производил на людей странное впечатление беззащитного и напуганного. Хотя он вырос на Лонг-Айленде, среди других ньюйоркцев он выглядел как неловкий новичок с Северо-Запада. Он входил в число арбитражеров, подчинявшихся Мэриуэзеру, пока Крейг Коутс, прежний глава отдела по торговле правительственными ценными бумагами, не подал в отставку и его не попросили занять освободившееся место. Он, как и прежде, продолжал работать на Мэриуэзера, однако теперь смотрел со стороны на то, что делает его бывшая банда. Гутфрейнд, на которого давили и Баффет, и правление, желавшее увидеть улучшение результатов, поручил Мозеру заняться торговлей иностранными валютами. Всего за несколько месяцев Мозер смог закрыть «черную дыру» и сделать эти операции прибыльными⁵. Поэтому у Гутфрейнда имелись причины быть благодарным Мозеру.

Хотя Мозер мог быть резким и высокомерным и часто считал всех остальных людей вокруг себя уродами, он нравился людям, которые работали с ним бок о бок. В отличие от представителей печально известного ипотечного отдела Salomon он не оскорблял стажеров, не плевался в них полупережеванной пищей и не отправлял их в ближайший ресторан с требованием купить двенадцать больших пицц. Иногда он даже разговаривал со стажерами.

За свой упорный труд Мозер получил в том году 4,75 миллиона долларов. Это была большая, но недостаточная для него сумма. Мозер чувствовал себя проигравшей стороной. Внутри него что-то щелкнуло, когда он узнал, что его бывший коллега Ларри Хилибранд получил в результате секретного соглашения 23 миллиона долларов. Мозер привык зарабатывать больше арбитражеров⁶, а теперь оказался в числе отстающих⁷. После долгих размышлений он потребовал, чтобы деятельность его отдела не подвергалась аудиту (возможно, ему казалось, что, действуя таким образом, он сможет избежать чрезмерного надзора)⁸.

Мозер был одним из нескольких десятков человек, которые регулярно общались с правительством США по вопросам финансирования его задолженности, почти каждый день беседовали с сотрудниками ФРС и ежеквартально — с бюрократами из Министерства финансов в Madison Hotel. Будучи представителем Salomon как «первичного дилера», он щедро делился с правительственными чиновниками слухами и советами, а в ответ на это был первым в очереди клиентов в случае, когда правительство хотело продать свои долговые бумаги. Чем-то он напоминал влиятельного кардинала, сидевшего по правую руку от Папы Римского.

Облигации у правительства имели право покупать только первичные дилеры. Все остальные должны были размещать свои заявки на покупку через первичных дилеров, которые в данном случае вели себя как брокеры. Это давало им невообразимые преимущества, связанные с ограниченным доступом, что выражалось в том, что им принадлежала огромная доля рынка. Осознавая потребности как своих клиентов, так и правительства, дилеры зарабатывали прибыль за счет разрыва между спросом и предложением. Однако такая позиция в отношениях с правительством требовала огромного кредита доверия. Правительство ожидало, что первичные дилеры будут вести себя подобно кардиналам на торжественной мессе. Хотя у них было право первыми испить из общей чаши, они не имели права набраться и опозорить Церковь.

По мере приближения аукциона первичные дилеры все интенсивнее работали на телефонах, подогревая аппетит своих клиентов к правительственным облигациям. Ощущение Мозера относительно того, каким образом поведет себя рынок, превращалось в ставку, по которой Salomon предлагал облигации клиентам. В назначенный день за несколько секунд до того, как часы били час, дилеры звонили так называемым «бегунам», стоявшим у таксофонов в здании ФРС в центре города. «Бегуны» были готовы записать данные о заявке, а затем устремиться с заполненным документом к деревянному ящику, стоявшему на столе одного из клерков ФРС. Ровно в час дня клерк перекрывал доступ к ящику. Это символизировало окончание аукциона. Правительство использовало эту старомодную систему десятилетиями.

Естественное для рынка напряжение было связано с противостоянием интересов Министерства финансов и дилеров по вопросам ставок и объемов. Министерство финансов выставляло на аукцион определенное количество облигаций и хотело получить за них наивысшую сумму, в то время как дилеры хотел заплатить минимальную сумму, достаточную для выигрыша аукциона (или получения максимальной доли от продаваемых акций). При этом они совершенно не хотели переплачивать, так как это привело бы к уменьшению их прибыли при перепродаже. Ставки были доведены до совершенства и уникальной точности — трейдеры использовали в качестве единицы измерения 0,001 доллара. Это кажется чем-то неважным и незаметным, однако при достаточно большой сумме даже 0,001 процента от нее может представлять собой немалое состояние. Например, для 100 миллионов долларов эта доля составит 100 000. А для миллиарда долларов — 1 миллион. Так как правительственные облигации были менее прибыльными, чем ипотечные или корпоративные, казначейские обязательства продавались пакетами определенного размера для того, чтобы дилеры и финансовые управляющие могли заработать достаточное количество денег.

Крупные объемы торгов предполагали, что правительству необходимо работать с крупными дилерами — людьми, знавшими рынок и имевшими достаточно сил для того, чтобы продать большой пакет облигаций. В то время крупнейшим дилером была компания Salomon. В начале 1980-х годов Министерство финансов позволило фирмам покупать до половины выпуска облигаций на свое имя. Salomon часто участвовала в подобных аукционах, а затем придерживала облигации достаточно долго для того, чтобы «выжать досуха» владельцев коротких позиций по казначейским облигациям. Короткая позиция означала, что выставивший ее участник рынка рассчитывал на падение цен. В ситуации, когда на рынке не оставалось достаточного количества свободных облигаций, он был вынужден выкупать облигации у державших их владельцев типа Salomon для того, чтобы рассчитаться по выставленным ранее обязательствам. Возникало так называемое «сжатие», цены выстреливали вверх, продавцы коротких позиций отчаянно вопили, трейдинговый зал разражался приветственными криками, a Salomon купалась в высоких прибылях и вела себя, как настоящий король Уолл-стрит. Участие в такого рода аукционах позволяло компании заработать больше денег на обычно неприбыльных правительственных облигациях и впрыскивало немало тестостерона в обычно скучную и унылую часть офиса, где за своими столами сидели трейдеры по правительственным облигациям.

Понаблюдав за рынком, Министерство финансов снизило лимит и сообщило, что теперь индивидуальный дилер может покупать не выше 35 процентов выпуска, что значительно затрудняло проведение прежних схем. Время от времени компании удавалось выжать деньги по прежней схеме, но в целом Salomon уже не владела рынком так же безоговорочно, как раньше. Очевидно, что Salomon совершенно не нравилось это нововведение. Так как объемы заявок превышали объемы выпускаемых облигаций, министерство удовлетворяло заявки пропорционально их объему. Иными словами, если компания хотела получить 35 процентов выпуска, ей нужно было указывать в заявке более высокую долю.

Таким образом, действия, предпринятые правительством, лишили соответствующий отдел Salomon значительной части прибыли. Разумеется, тестостероновые пары не рассеялись. Мозер дважды испытывал терпение министерства в 1990 году, указывая в своей заявке количество акций, превышавшее 100 процентов всего выпуска. Майкл Бэшем, управлявший проведением аукционами, порекомендовал ему больше так не делать. Мозер принял участие в «извинительном завтраке» с Бобом Глаубером, заместителем министра финансов. Он выдавил из себя несколько слов, однако ни одно из них нельзя было считать однозначным извинением. Мозер заявил, что завышение суммы в заявке соответствует интересам правительства, так как повышает спрос на облигации⁹. Бэшема эти слова не убедили, и он вновь поменял правила проведения аукциона. Теперь ни одна из участвующих в нем и действующих от своего имени компаний не могла включить в заявку сумму свыше 35 процентов от объема выпуска. Это ограничение означало, что Salomon не смогла бы получить даже заявленных 35 процентов.

Это была предыстория, а теперь Файерстайн зачитывал Баффету черновик пресс-релиза Salomon, который должен был выйти на следующее утро и быть доведен до сведения членов правления вечером накануне. В пресс-релизе описывалось, каким образом решил действовать Мозер в своем противостоянии с Бэшемом. В декабре 1990-го и феврале 1991 года он выставил неавторизованные заявки на сумму, превышавшую установленный правительством лимит.

Файерстайн передал Баффету письменное изложение событий, а также сообщил ему, что уже имел продолжительную беседу с Мангером, проводившим время в своем загородном доме в Миннесоте¹⁰. Мангер употребил выражение «сосание пальца» и добавил, что «люди постоянно это делают»¹¹. Баффет узнал привычную для Мангера метафору, означавшую склонность к постоянному «откладыванию на потом» неприятных мыслей и дел, и не придал случившемуся особенного значения. Уоррен даже не поинтересовался, кто, по мнению Мангера, занимался в этой ситуации «сосанием пальца». Через семь-восемь минут он повесил трубку, понимая, что услышанные новости не столь хороши, как он ожидал. Тем не менее он не испытывал достаточного беспокойства для того, чтобы сразу же перезвонить Мангеру. Он знал, что после выходных и так встретится с Чарли, поэтому решил насладиться видами озера Тахо. Затем он присоединился к Астрид и Блюмкиным в столовой, где те ужинали перед тем, как пойти на развлекательное шоу.

В то время как Баффет наблюдал за шоу, самолет Джона Гутфрейнда, летевший из Лондона, наконец-то приземлился в точке назначения. Тем же вечером Гутфрейнд, Страусс и Файерстайн организовали встречу с Ричардом Бриденом и Биллом Маклу-касом, двумя высшими руководителями SEC. Они также позвонили Джеральду Корригану, высокому и мясистому президенту нью-йоркского отделения Федеральной резервной системы.

Используя свой список «тем для обсуждения», Гутфрейнд и Страусс сообщили Бридену, Маклукасу и Корригану чуть больше, чем услышали члены правления Salomon. Мозер не просто подал заявку с превышением лимита. Для того чтобы обойти ограничение в 35 процентов, он выставил на аукцион в феврале 1991 года фальшивую заявку от имени своего клиента и перевел полученные за нее облигации на счет Salomon. Более того, оказалось, что эта фальшивая заявка была не единственной. Когда руководителям задали вопрос, почему они не сообщили об этом нарушении раньше, те объяснили это просчетами в системе надзора. В то время SEC и Министерство финансов уже вовсю занимались изучением действий Мозера, который допустил нарушения при выдаче заявки на майском аукционе по двухлетним облигациям. Его действия находились под пристальным контролем со стороны регуляторов. У них появились сомнения и в отношении действий Salomon. Каким образом столь запоздалое уведомление могло быть связано с недостаточным контролем? Регуляторам теперь предстояло принять решение, означает ли это признание наличие значительных и системных проблем в Salomon.

В любом случае это признание достаточно сильно смутило и Министерство финансов, и ФРС. Корриган был шокирован тем, что, обратившись к нему, компания не сказала, что уже уволила Мозера и разработала программу исправления ситуации, которая включала бы в себя целый набор новых контрольных инструментов. Однако он тем не менее ожидал, что она сообщит ему об этом через 24 или 48 часов, после чего он «мог бы назначить для них испытательный срок и надеяться, что дальнейших срывов не произойдет». Он вспоминал, как сообщил Гутфрейнду и Страуссу «терпеливо и бесстрастно», что теперь у них появилась немедленная обязанность проинформировать о случившемся общественность. На основании известных ему данных он даже не предполагал, что этот инцидент может превратиться «в очень и очень важную проблему»¹². Однако ему казалось, что Страусс и Гутфрейнд не до конца его поняли. Глядя с позиций сегодняшнего дня, можно предположить, что отъезд Гутфрейнда в Лондон (вследствие чего возможность пообщаться с Баффетом, Мангером и другими директорами полностью зависела от действий авиакомпании) был достаточно красноречивым жестом сам по себе.

На следующий день, в пятницу, 9 августа, Баффет развлекался в обществе Астрид и Блюмкиных, прогуливаясь с ними по улицам Вирджиния-Сити, старого западного города золотоискателей. В какой-то момент он решил позвонить в свой офис. Ему сообщили о том, что ничего экстраординарного не происходит. Звонков из Salomon не поступало. Salomon выпустила пресс-релиз, описывавший произошедшие события в достаточно расплывчатых терминах. Тем не менее акции компании упали на 5 процентов — до уровня 34,75 доллара.

В субботу Баффет позвонил Мангеру, который все еще находился в своем домике в Стар-Айленде. Мангер рассказал ему эту же историю более подробно, после чего она стала выглядеть более тревожной. Файерстайн, державший перед глазами «список тем для обсуждения», сказал ему, что «одна часть проблемы была известна еще с прошлого апреля». И хотя те же самые слова были донесены и до других директоров, включая Баффета, они прозвучали как своего рода техническое и формальное уведомление¹³. Однако Мангер сразу же ухватился за деланно-пассивную интонацию сказанного и чрезмерное использование сложных юридических конструкций. Сказанное обеспокоило его. Что означали слова «была известна»? Что именно было известно? И кому?¹⁴ После ряда прямых вопросов Файерстайн описал Мангеру происходившее с большим количеством деталей, в сущности, сказав ему то же самое, что было доведено до сведения Корригана¹⁵.

Файерстайн сказал, что Мозер получил в апреле письмо из Министерства финансов, сообщавшее, что ведется расследование по одной из его заявок¹⁶. Поняв, что его игра вот-вот будет раскрыта, Мозер пришел 25 апреля к своему боссу Джону Мэриуэзеру и сделал своего рода признание. В феврале, стремясь обойти 35-процентное ограничение, он создал не только заявку от имени Salomon, но и несколько подложных заявок от имени реальных клиентов компании¹⁷. Мозер поклялся Мэриуэзеру, что это было сделано лишь однажды и что он никогда не сделает этого в следующий раз.

Мэриуэзер моментально ответил, что подобные действия могут «угрожать карьере» Мозера, и сообщил о его признании Файерстайну и Страуссу. А 29 апреля все трое пришли к Гутфрейнду и рассказали ему о признании Мозера. Как позднее вспоминали участники разговора, Гутфрейнд густо покраснел и казался крайне расстроенным услышанными новостями.

Таким образом, Гутфрейнд знал о случившемся уже в апреле. Об этом знал и Страусс. Знал и Мэриуэзер. Знал и Файерстайн, главный юрисконсульт компании. Знали все они.

Файерстайн сразу же проинформировал Гутфрейнда о том, что действия Мозера можно квалифицировать как преступление. Однако он не считал, что фирма должна уведомить о происшедшем соответствующие органы. Тем не менее Файерстайн был уверен, что Salomon столкнется с серьезным неудовольствием со стороны регуляторов, если не сделает вообще ничего, поэтому предложил сообщить о случившемся в Федеральную резервную систему. Гутфрейнд сказал, что сам займется этим. Любопытно, однако, что после этого никто не озаботился тем, чтобы дойти до здания ФРС и сообщить о случившемся Джерри Корригану. Более того, решив, что создание фальшивой заявки было «однократным и несистематическим действием», они решили оставить Мозера во главе отдела, занимавшегося правительственными ценными бумагами. Услышав это, Мангер как раз и сказал свою фразу о «сосании пальца», а также добавил: «Люди постоянно ведут себя таким образом». Позднее он объяснял, что под «сосанием пальца» он понимает ситуацию, когда участники «сидят, думают, размышляют и консультируются вместо того, чтобы действовать»¹⁸.

Мангер сообщил Баффету о том, что подверг сомнению и содержание пресс-релиза. Он задался вопросом: почему в нем не отражено, что руководству компании уже были известны определенные факты? Файерстайн согласился с его доводами, но сообщил, что было принято решение не разглашать эту информацию, так как, по мнению руководства компании, подобное разглашение могло не понравиться кредиторам Salomon. Компания имела задолженность в размере десятков миллионов долларов, выраженную в краткосрочных ценных бумагах, и эта задолженность возобновлялась чуть ли не ежедневно. В случае разглашения информации кредиторы могли отказаться продлевать кредитные линии. С точки зрения Мангера, «проблемы с кредиторами» были синонимом «финансовой паники»¹⁹. При отсутствии достаточных рычагов влияния он сдался, однако в нынешних условиях они с Баффетом пришли к выводу, что раскрытие информации становится необходимым. Они отлично представляли себе, что может случиться после этого.

Через два дня, утром в понедельник, 12 августа, Wall Street Journal сообщил о деталях произошедшего в статье с пугающим заголовком: «Большие проблемы: признание Salomon о нарушениях про торговле правительственными облигациями дает пинок рынку — доля одной компании в покупке на аукционе могла достичь 85 процентов. Продолжается расследование — что знали руководители компании?» В статье упоминалось о возможности «обвинений в манипулировании рынком, нарушении законодательства в области ценных бумаг, направленного на предотвращение мошеннических действий, и недостоверных показаниях федеральным органам». Также в статье говорилось о том, что могут быть возбуждены уголовные дела по обвинению в «мошенничестве»²⁰.

Гутфрейнд позвонил Баффету. Его голос звучал достаточно умиротворенным. По мнению Баффета, Гутфрейнд был уверен в том, что эта ситуация приведет лишь «к незначительному падению курса акций». Однако, держа перед глазами угрожающую статью, Баффет подумал, что такое благодушие связано с непониманием ситуации²¹. Казалось, что Гутфрейнд не замечает, как многое изменилось с прошлой недели. Баффет потребовал, чтобы компания предала гласности больше деталей. Казначейское подразделение Salomon уже испытывало проблемы с размещением коммерческих ценных бумаг компании — это свидетельствовало о том, что кредиторы понемногу начали нервничать²².

Тем временем Мангер пытался связаться с Марти Липтоном из компании Wachtell, Lipton, — лучшим другом Джона Гутфрейнда и внешним юридическим консультантом Salomon. Липтон был настолько тесно связан с Salomon, что его номер был забит в список самых важных номеров на телефоне Дональда Файерстайна наряду с номерами его жены и аукционных домов Sotheby’s и Christie’s²³. Мангер знал, что Липтон и его телефон неразлучны, как Баффет и свежий номер Wall Street Journal. В то время мобильные телефоны были достаточно редки и их не было даже у руководителей крупнейших юридических компаний. Мангер рассчитывал на телефонную систему в офисе Wachtell, Lipton, которая, как он позднее рассказывал на слушаниях в SEC, была «лучшей системой из когда-либо виденных мной и позволяла связаться с Марти Липтоном в любое время дня и ночи... Мне кажется, что она позволяла добраться до него даже тогда, когда он занимался сексом»²⁴.

Достоверно неизвестно, в каком положении находился Липтон, когда Мангер до него дозвонился. Мангер потребовал, чтобы компания выпустила новый пресс-релиз и сообщила, что информация в предыдущем была неполной. Липтон согласился с тем, чтобы правление компании обсудило этот вопрос в ходе телефонной конференции в среду.

Неудивительно, что Джерри Корриган из ФРС был расстроен отсутствием информации со стороны Salomon еще больше, чем Мангер. В понедельник, 12 августа, он поручил Питеру Стернлайту, одному из своих вице-президентов, набросать черновик письма в Salomon Inc., в котором говорилось о том, что своими действиями компания поставила под сомнение «возможность сохранения деловых связей» с ФРС, причиной чему послужила неспособность компании своевременно донести до ФРС имевшуюся у нее информацию. Salomon предлагалось в течение десяти дней сообщить обо всех «нарушениях, просчетах и неточностях», которые ей удалось выявить.

В свете предшествовавшей беседы Корригана со Страуссом и Гутфрейндом это письмо могло показаться смертельной угрозой. Если бы ФРС разорвало связи Salomon с правительством, то ее клиенты и кредиторы испарились бы в одно мгновение. Последствия не замедлили бы сказаться и были бы крайне значительными.

Salomon имела второй по размерам баланс среди всех компаний США — больше, чем у Merrill Lynch, Bank of America или American Express. Почти все полученные компанией кредиты были краткосрочными, то есть кредиторы могли потребовать возврата через несколько дней, максимум через неделю. Долги компании составляли 146 миллиардов долларов, а собственный капитал — всего 4 миллиарда. Каждый день на балансе компании отражалось около 50 миллиардов долларов незавершенных сделок — то есть сделок, по которым уже произведены операции, но не завершены финансовые расчеты. Эти сделки могли зависнуть на полдороге. Также у Salomon имелся ряд внебалансовых обязательств по деривативам (валютные и процентные свопы, фьючерсные контракты и т. д.) — огромная цепь обязательств перед партнерами во всем мире, многие из которых, в свою очередь, имели и другие связанные с этими бумагами контракты. Иными словами, в итоге возникала огромная глобальная финансовая паутина. При исчезновении источников финансирования Salomon пришлось бы распродавать активы. Однако если бы источники финансирования исчезли за несколько дней, продажа активов заняла бы куда большее время. У правительства не имелось четкой национальной политики предоставления займов нуждавшимся инвестиционным банкам, потому что они были «слишком большими, чтобы потерпеть крах». Однако в данном случае компания могла рухнуть буквально за один день⁴⁰⁸.

Корриган свободнее уселся в своем кресле, уверенный, что, как только Salomon получит письма Стернлайта, ее руководство поймет, что к виску компании уже приставлен заряженный пистолет, и будет делать правильные шаги.

Сама же компания была наполнена слухами, активно распространявшимися после выхода пресс-релиза и статьи в Wall Street Journal. После обеда в понедельник в огромном зале на нижнем этаже здания было созвано общее собрание. В зал набилось почти пятьсот человек; а еще сотни сотрудников из других офисов Salomon по всему миру наблюдали за проведением собрания по телевизору. Гутфрейнд и Страусс сухо изложили собравшимся основные факты. Приготовленное этими «поварами» блюдо снаружи напоминало хрустящее хорошо пропеченное безе, внутри которого, однако, находился малоприятный сюрприз. После собрания Билл Макинтош, глава облигационного отдела, был приглашен в офис Гутфрейнда. По его словам, находившиеся в офисе Гутфрейнд, Страусс и Марти Липтон производили впечатление «трех крайне напуганных людей». Чуть раньше он попросил о встрече с Гутфрейндом для обсуждения других вопросов, но неожиданно они спросили его мнение о сложившейся ситуации. Макинтош потребовал, чтобы ему объяснили, что происходит на самом деле.

Он чувствовал, что в пресс-релизе и версии событий, доведенной до сотрудников, не хватает чего-то важного²⁵. В конце концов ему было поручено (вместе с юрисконсультом Заком Сноу) написать черновик нового пресс-релиза.

На следующее утро Макинтош и Сноу приступили к работе. Примерно к полудню Макинтош направился на встречу с Дериком Моханом, вице-президентом по вопросам инвестиционного банковского обслуживания. Мохан только что вернулся из Азии, где занимался регулированием различных операционных вопросов. В изложенных фактах Мохан заметил явные признаки надвигавшейся катастрофы. Найдя Сноу, он надавил на него и потребовал, чтобы тот сообщил ему всю правду.

У Сноу и без того не было намерения скрывать что-либо от Мохана. Он начал говорить, и постепенно перед Моханом возникла совершенно иная картина произошедшего. Оказалось, что в апреле, после того как Мозер сделал свое первое признание о действиях на февральском аукционе, Мэриуэзер настоял на том, чтобы Мозера не увольняли, несмотря на то что Файерстайн был убежден в том, что действия Мозера можно было считать преступлением. Сноу был посвящен в детали при условии сохранения конфиденциальности. Прошел месяц, а Мозер все еще возглавлял отдел по работе с правительственными бумагами. Файерстайн просил Гутфрейнда выступить с заявлением, и Гутфрейнд уверял его, что обязательно это сделает. Однако в итоге никто из них так и не уведомил правительство. Тем временем Мэриуэзеру было поручено наблюдать за Мозером, который, как предполагалось, отказался от прежних привычек.

Затем Мозеру было поручено выставить заявки на сумму свыше 100 процентов выпуска на аукционе по двухлетним облигациям, проходившем в конце мая. И хотя частично исполнение заявки должно было финансироваться компанией в интересах ее клиентов, Джон Макфарлейн, казначей Salomon, забеспокоился. Он посчитал эту ситуацию явно опасным сигналом и созвал встречу с участием Сноу и Мэриуэзера. Сноу направился к своему боссу Файерстайну, который согласился с тем, что эта заявка была возмутительной. Они решили не выделять Мозеру средства на ее исполнение²⁶.

Однако Мозер смог раздобыть деньги и направить заявку⁴⁰⁹. Он перехитрил своих надсмотрщиков, выставил подозрительную заявку и инициировал невероятный скандал. В итоге Salomon получила контроль над 78 процентами выпуска казначейских облигаций и вместе с небольшой группой клиентов могла контролировать рынок двухлетних облигаций. Цены рванули вверх²⁷. Потери других компаний от этой операции по «сжатию» превысили 100 миллионов долларов, а несколько мелких фирм пострадали настолько сильно, что были вынуждены подать заявление о банкротстве²⁸.

Внутри Salomon это «сжатие» вызвало значительное беспокойство. Конкуренты изображали компанию в прессе как пирата с Уолл-стрит. Члены правления, в том числе и Баффет, выплеснули на очередном заседании свой гнев относительно того, что Salomon загнала в угол рынок двухлетних облигаций. Файерстайн поручил Сноу провести внутреннее расследование июньского «сжатия». Оказалось, что Мозер незадолго до размещения заявки обедал с представителями двух хедж-фондов, и именно эти клиенты разместили заявки, вовлеченные в «сжатие». Можно было предположить, что факт такого совместного обеда свидетельствовал о сговоре с целью манипуляции рынком. Однако при отсутствии четких доказательств Мозер смог найти какое-то иное объяснение²⁹. Гутфрейнд решил встретиться со своими кураторами из Казначейства и ФРС с тем, чтобы согласовать позиции в отношении «сжатия». Когда он пришел к Глауберу в середине июня, тот сидел на диване и дымил сигарой. Гутфрейнд повинился перед Глаубером за последствия «сжатия» и предложил свое сотрудничество в расследовании этого дела, однако всячески защищал Мозера от обвинений в сознательных злоупотреблениях на майском аукционе. Кроме того, он не упомянул о других известных ему вещах, например о фальшивых заявках Мозера на предыдущем аукционе. Однако в ответ на «сжатие» и другие предшествовавшие проблемы с Мозером SEC и антитрестовское подразделение Министерства юстиции втайне от Salomon начали расследовать деятельность компании.

Примерно через неделю после встречи с Глаубером Гутфрейнд, Страусс и Мэриуэ-зер принялись обсуждать, стоит ли компании докладывать казначейству о проблемах на февральском аукционе. Поскольку скандалы вокруг «сжатия» не утихали, они решили хранить молчание. Через несколько дней SEC отправила в Salomon письмо с запросом информации относительно майского аукциона. Это было первым признаком того, что проблема с двухлетними аукционами будет не затихать, а, наоборот, набирать обороты. Любой получивший такое письмо обеспокоился бы внезапным интересом SEC к деятельности подразделения, торговавшего правительственными облигациями.

Еще через два дня Гутфрейнд заехал в Омаху, чтобы повидаться с Баффетом на пути в Лас-Вегас, где собирался изучить некоторые объекты, финансировавшиеся Salomon. Сноу, не знавший об этой поездке, опустил ее в своем рассказе Мохану о случившемся. Позже Баффет поделился деталями этой встречи.

«Я заехал за ним в аэропорт. Джон провел в офисе примерно полтора часа. Он провел час в телефонных разговорах с разными людьми, а потом мы с ним беседовали в течение получаса. Казалось, что он все время ходит вокруг да около. В итоге мы не смогли обсудить ни одной серьезной темы. Ему стоило больших трудов добраться до Омахи, но он так ничего мне и не сказал».

Озадаченный целью этого визита, Баффет пригласил Гутфрейнда на скромный обед, а затем отвез его в недавно приобретенный им ювелирный магазин Borsheim’s, находившийся неподалеку от Furniture Mart. Руководивший магазином Айк Фридман, племянник Миссис Би, был уникальным человеком, сделанным из того же теста, что его тетушка.

Фридман отвел Гутфрейнда в центр Borsheim’s, где выставлялись по-настоящему дорогие вещи. Гутфрейнд выбрал для своей жены Сьюзан украшение за 60 000 долларов. Позднее он вспоминал, что для Баффета был крайне важным этот факт покупки³⁰. Затем он заметил дорогие часы, выставленные на стратегически правильном месте, сразу же за центральной витриной, и направился к ним, чтобы рассмотреть их в деталях. Сам Фридман предпочитал продавать не часы, а дорогие ювелирные изделия. «О, часы... — сказал он Гутфрейнду. — Они постоянно то теряются, то ломаются. Так зачем выкладывать за часы кучу денег?» Он посмотрел на богато выглядевшие часы на запястье Гутфрейнда и спросил того, сколько он за них заплатил. Гутфрейнд ответил.

«Тысячу девятьсот девяносто пять долларов³¹, — медленно повторил Фридман. — Что ж... тебя облапошили, Джон».

Нужно было видеть выражение лица Джона в этот момент.

Гутфрейнд со своими слишком дорогими часами вернулся в Нью-Йорк в конце июня, чтобы подарить своей жене коробку из Borsheims темно-красного цвета, обитую изнутри шелковой подкладкой.

Через несколько дней, в начале июля, антитрестовское подразделение Министерства юстиции формально уведомило Salomon о том, что занимается расследованием «сжатия» в ходе майского аукциона двухлетних ценных бумаг, о котором компания писала в SEC. Гутфрейнд, по словам Сноу, посерьезнел и нанял компанию Марти Липтона Wachtell, Lipton, внешнего консультанта Salomon, для проведения собственного расследования от имени Salomon относительно обстоятельств майского «сжатия»⁴¹⁰. Внутри Salomon царили совершенно противоположные настроения в отношении «сжатия». Кто-то говорил, что рынок казначейских бумаг был изначально спроектирован так, что допускал возможность подобных действий. Работа дилера заключалась в том, чтобы работать со своими клиентами над распределением значительных пакетов облигаций. Небольшие «сжатия» происходили на этом рынке постоянно. В данном случае проблема оказалась чуть шире обычного. Ну и что? Казначейство просто пыталось навесить на Salomon всех собак. Многие годы безумного высокомерия, изображенного в книге «Покер лжецов», вкупе с постепенной эрозией власти превратили Salomon в боксерскую грушу³².

Однако другие были в ярости из-за того, что Мозер опять обманул Казначейство. Их поражало, как он мог осмелиться на такую масштабную махинацию, зная, что его отношения с Бэшемом уже далеки от приятельских. Появились и другие вопросы. Почему Мозер — и без того находясь на испытательном сроке за «возможно преступное» поведение — начал так явно дразнить Казначейство, что его действия заставили всю финансовую прессу писать об этом, что гарантированно привлекало к нему еще большее внимание?³³

Сноу, отчитывавшийся перед Файерстайном за все трейдинговые операции, отвечал за внутреннее расследование по майскому «сжатию». Часть июня он находился вне офиса вследствие операции на колене. Ни он сам, ни Файерстайн не участвовали во встрече с Глаубером и не знали о принятом решении отложить предание гласности действий Мозера³⁴. Вернувшись в офис в июле, Сноу быстро понял, что уже выпал из цикла. Люди начали проводить все больше времени на собраниях. Мысли об этой ситуации постоянно преследовали его. Как-то ночью ему приснился сон. На следующее утро он зашел в офис Файерстайна и поделился с ним рассказом о ночном «приключении», в котором они позвонили Уоррену Баффету и рассказали ему о фальшивой заявке, потому что были крайне напуганы бездействием со стороны Гутфрейнда и Страусса.

Файерстайн начал прятать глаза от Сноу. «Нет, нет, — сказал он. — До этого дело не дойдет». Файерстайн все еще пытался повлиять на Гутфрейнда. Рассказ о случившемся Баффету привел бы к разрыву имевшихся связей³⁵. Сноу, поведав о своем сне, совершенно не пытался таким образом обойти своего босса и не думал сам звонить Баффету, однако ему казалось, что Файерстайн мог бы прислушаться к его совету³⁶.

Через несколько дней после начала своей работы представители Wachtell, Lipton сформировали предварительный отчет о майском «сжатии». Только теперь им сообщили, что высшее руководство уже в апреле знало о том, что Мозер разместил на февральском аукционе неавторизованную заявку.

С учетом этих данных поведение руководства Salomon выглядело значительно хуже. Узнав о фальшивой февральской заявке Мозера (размещение которой, по словам Файерстайна, было «преступлением по своей природе»), руководители тем не менее позволили Мэриуэзеру поручиться за Мозера и приняли на веру слова самого Мозера о том, что он никогда прежде не занимался подобными вещами. Действия Мозера не были расследованы надлежащим образом, а сам он не понес никакого наказания. Они оставили его на своем месте, что и позволило случиться майскому «сжатию». В итоге Salomon попала в гораздо более серьезную западню. Теперь, если бы они рассказали правительству о том, что знали о прежних прегрешениях Мозера, но предпочли умолчать о них, в глазах правительственных чиновников вся компания выглядела бы бандой мошенников. Хуже всего было то, что Гутфрейнд встречался с Бобом Глаубером в середине июня и обсуждал проблему майского «сжатия», но при этом ничего не сказал о предшествовавших событиях. Теперь же, как Сноу рассказывал Мохану, когда информация начала всплывать на поверхность, все вовлеченные в это дело люди стали наперебой говорить о том, что задержка с информированием была вызвана тем, что ошибка Мозера была незначительной, не принесла вреда ни одному клиенту и ничего не стоила правительству³⁷. Гутфрейнд объяснил, что просто не считал случившееся сколько-нибудь важным³⁸.

К сожалению, в этом он ошибся. Как обнаружили следователи из Wachtell, махинации Мозера не ограничивались февральским аукционом. Им удалось выяснить, что он вел себя подобным образом еще в пяти аукционах⁴¹¹. До этого момента на поверхность всплыли детали только двух из них. Свой рассказ Мохану Сноу закончил красочным описанием произошедшего накануне собрания с участием внутренних и внешних юридических консультантов, которое произошло после того, как сотрудники получили сырое и маловразумительное объяснение происходившего. Сноу полагал, что сведения, известные руководству компании, необходимо предать гласности. Его предложение было отвергнуто. «Мне и без того будет сложно справиться с этим делом, — сказал ему Гутфрейнд. — Не понимаю, почему бы тебе самому не взять на себя работу над собственными проблемами»³⁹.

Мохан был глубоко обеспокоен случившимся еще до того, как услышал от Сноу новую информацию. С момента выхода первого пресс-релиза прошло семь дней. В течение всего этого времени история обсасывалась в прессе, курс акций компании падал, начались проблемы с размещением ее собственных коммерческих ценных бумаг, были обнаружены факты новых фальсификаций при размещении заявок, а Гутфрейнд и Страусс накормили сотрудников компании несъедобной версией происходящего. Выслушав рассказ Сноу, Мохан в бешенстве начал кричать на него и требовать, чтобы тот больше не утаивал от него ни одного факта. Затем он пошел в зал трейдеров, где сцепился с Мэриуэзером, начальником Мозера. «Что, черт побери, происходит у вас, Джон?» — спросил он.

Мэриуэзер опустил голову. «Слишком поздно», — сказал он и отказался продолжать разговор⁴⁰.

Так или иначе, Сноу с Макинтошем провели остаток вечера в подготовке нового пресс-релиза, призванного объяснить происходящее. Тем же вечером Страусс и Гут-фрейнд позвонили Корригану для того, чтобы высказать свое отношение к угрожающему письму Стернлайта, полученному рано утром. Корриган понимал, что телефон на другом конце поставлен на громкую связь и вокруг стола столпилось огромное количество незнакомых юристов, слушавших каждое его слово. Беседа началась с того, что Корригану сообщили о том, что фирма провела расследование и что «принятая в других фирмах практика» допускает завышение размера заявок на новые выпуски ряда облигаций для того, чтобы получить большую долю выпущенных бумаг. Корриган воспринял такое начало разговора как «попытку отклониться от темы, если не хуже того». Сказанные слова не были никоим образом связаны ни со «сжатием», ни с еще более серьезным вопросом фальшивых заявок — по сути, они вообще не имели никакого отношения к рынку казначейских облигаций. Ирландский темперамент заставил Корригана взорваться. Он закричал в трубку, обращаясь к Страуссу и Гутфрейнду: «Я уверен, что рядом с вами в комнате сейчас сидит куча юристов. Это ваш последний шанс. У вас есть еще что-нибудь, что вы хотите мне сказать?» Они начали описывать прочие нарушения.

Корриган захотел положить конец «пусканию дыма» своими собеседниками. «Так, черт возьми, — сказал он, — собирайтесь с силами и немедленно предайте гласности всю эту информацию. Я больше не хочу ничего от вас слышать. Просто выпустите этот чертов пресс-релиз»⁴¹.

Тем же вечером юристы встретились с руководителями компании, чтобы пройтись по содержанию пресс-релиза. Прибыли Гутфрейнд и Страусс. Макинтош сказал, что теперь компании необходимо предъявить общественности несколько голов на блюде. Эту идею отвергли, однако некоторые участники, в том числе член правления Гедаль Горовиц и Стив Болл, управлявший вашингтонским офисом Salomon, потребовали предать гласности всю информацию. До Баффета никто не смог дозвониться, однако участники собрания связались с Мангером, который сказал: «Слушайте, вы же не можете выпустить второй пресс-релиз, не назвав ни одного имени». Имя Гутфрейнда попало в пресс-релиз автоматически. Все знали, что Страусс не обладает властью и не принимал ни одного решения. Он просто присутствовал в комнате. Однако он должен был пройти тернистый путь со своим боссом, поэтому в пресс-релиз вошло и его имя, хотя Мангер считал, что имя Страусса не должно в нем фигурировать.

Мэриуэзер был известен как отличный и аккуратный менеджер, необычайно преданный своей команде и редко покидавший свое рабочее место. Он в точности следовал своим должностным обязанностям и сообщил руководству об инциденте⁴¹². С другой стороны, он поручился за Мозера, а также не лишил его полномочий. По словам Макинтоша, когда Мангер заявил, что в пресс-релиз должно попасть имя Мэриузэера, тот, наблюдая за тем, как юристы вписывают его имя, произнес: «О Боже, мне конец!»⁴²

На следующий день, в среду, 14 августа, состоялось телефонное обсуждение, в ходе которого правление услышало версию истории, представленную Корригану прошлым вечером. Две члена правления находились в Европе, один — на Аляске. Баффет был в Омахе, а Мангер — в Миннесоте, но все они хотели услышать «упорядоченное и полное описание» ситуации с Мозером. Внутри Salomon назревал дворцовый переворот — высшие руководители постоянно обсуждали возможность ухода в отставку Гутфрейнда и Страусса⁴³. Арбитажеры хотели видеть в роли CEO Мэриуэзера, что было неприемлемым для множества сотрудников с учетом того, что он был начальником Мозера. Тогда арбитражеры выдвинули идею, что Мэриуэзер мог бы разделить обязанности CEO с Дериком Моханом. Тем временем вопрос об изменениях в структуре управления даже не поднимался на телефонном обсуждении. Львиная доля времени ушла на выбор тех или иных выражений в пресс-релизе, в котором теперь добавились три страницы деталей и впервые было упомянуто еще о двух нарушениях, выявленных в ходе расследования.

В черновой версии пресс-релиза признавалось, что руководство компании уже в апреле знало о выставленных в феврале заявках, однако «давление бизнеса» не позволило Salomon сообщить соответствующим органам о действиях Мозера. Баффет назвал это возмутительным. В итоге пресс-релиз был переписан. Теперь в нем говорилось, что проблема возникла вследствие «отсутствия достаточного внимания к вопросу». Складывалось ощущение, что топ-менеджеры, перечисленные в пресс-релизе, как раз и были теми, кто не обратил на проблему должного внимания. Все было готово к выпуску пресс-релиза тем же вечером.

По окончании собрания правление подумало, что на этом неприятная история закончена. Однако в ходе обсуждения не был затронут целый ряд вопросов. Не говорилось о «пистолете у виска» — письме, полученном от Питера Стернлайта из ФРС. Ничего не было сказано и об июньской встрече с Бобом Глаубером в Министерстве финансов, на которой Гутфрейнд так и не рассказал о прежних делишках Мозера. После обеда Salomon провела очередное общее собрание в большом зале. Билл Макинтош, который обычно вел ежедневные встречи по вопросу продаж компании, встал и занялся незавидной работой — чтением нового пресс-релиза сотрудникам. Глядя на Гутфрейнда и Страусса, сидевших прямо напротив него, Макинтош сказал в заключение: «Вот что произошло в компании. Если вам позвонят клиенты и захотят узнать, что происходит, просто скажите им. Не извиняйтесь за руководителей, не принимайте их позицию — они сделали то, что сделали».

После собрания продавцы один за другим устремились в офис Макинтоша. «Что же нам говорить?» — вопрошали они. «Не извиняйтесь за высшее управление», — раз за разом повторял Макинтош. «С моей точки зрения, они не останутся здесь надолго. Считайте, что их нет. Они — новости вчерашнего дня. Мы должны сохранить эту компанию — лишь вместе мы можем выжить и продолжить наши игры. Сконцентрируйтесь на этом»⁴⁴.

Тем же вечером отдел по торговле правительственными бумагами в полном составе появился на террасе огромной квартиры Макинтоша (расположенной в Вест-Вил л идж с видом на Гудзон) на ранее намеченное барбекю. К всеобщему ужасу, там появился и Том Страусс, после чего температура на террасе, казалось, снизилась на несколько градусов⁴⁵. Вместо того чтобы болтать и попивать пиво до десяти или одиннадцати вчера, как было принято, все убрались из дома Макинтоша уже к восьми часам.

В четверг, 15 августа, после выхода пресс-релиза по компании поползли слухи о том, что настало время «длинных ножей» и что Макинтош неминуемо покинет фирму. Он провел в трейдинговом зале весь день, размышляя о том, могут ли Гутфрейнд и Страусс уволить его за нарушение субординации в присутствии всех сотрудников. Тем временем доверие рынка к Salomon пошатнулось. Курс акций, тонувший всю неделю после закрытия в предыдущий четверг (когда он составил около 37 долларов), резко упал до 27. Столь резкое падение было связано с тем, что владельцы акций испугались еще большей проблемы, чем нарушения Мозера, — «бегства клиентов». И на самом деле это бегство уже началось.

Пирамидальная природа баланса любого инвестиционного банка отлично понималась инвесторами. Однако Salomon была уникально большой компанией — больше, чем любая страховая компания. По размеру активов она уступала лишь Citicorp. Из-за огромных размеров компании ее отдел, занимавшийся кредитами, действовал в качестве брокера, продававшего и покупавшего среднесрочные долговые обязательства самой компании. Внезапно в четверг перед дверями отдела выстроилась целая очередь продавцов и ни одного покупателя. Трейдеры были вынуждены выпускать обратно свои долговые обязательства за деньги самой компании, а не других покупателей. Так как желающих совершить покупку не находилось, они превратились в простые кусочки бумаги, на которых было написано, что Salomon заплатит в будущем Salomon за счет собственных средств Salomon. Однако по мере сокращения средств в хранилищах компании эти долговые обязательства могли бы превратиться в ничто — если бы только ситуация не изменилась. Для сохранения запасов трейдеры начали предлагать покупателям выкуп бумаг по меньшей цене⁴¹³. Продавцы быстро поняли — происходит что-то неладное, и их очередь выросла в несколько раз.

К концу дня трейдеры Salomon были вынуждены купить собственных ценных бумаг фирмы на 700 миллионов долларов. В какой-то момент они вывесили табличку «закрыто», действуя подобно банку во времена Великой депрессии, с шумом захлопывавшему окно кассы⁴¹⁴. Никакая другая фирма не изъявила желания покупать долги Salomon. И это означало, что Salomon оказалась совсем близко к банкротству.

На следующее утро, в пятницу 16 августа, на первой странице New York Times была опубликована огромная фотография Гутфрейнда под заголовком «Уолл-стрит считает серьезной угрозу для Salomon Bros. — НЕЗАКОННЫЕ ДЕЙСТВИЯ ПРИ ВЫСТАВЛЕНИИ ЗАЯВОК. — Не исключены отставки на самом верху и проблемы с обслуживанием клиентов. — Цена акций компании резко падает»⁴⁶. Помимо фотографий Гутфрейнда газета опубликовала несколько фотографий Страусса. Гутфрейнд и Страусс в компании Марти Липтона позвонили в нью-йоркский офис Корригана, и их звонок был переадресован в офис председателя ФРС Алана Гринспена в Вашингтон. Корриган и Гринспен с рассвета обсуждали с министром финансов Ником Брэд и вопрос о том, «кто, черт побери, должен прийти и навести в фирме порядок»⁴⁷. Страусс, многолетний друг Корригана, понял, что их дела плохи, когда тот обратился к нему: «Мистер Страусс»⁴⁸. Раздраженный руководитель Федерального резервного банка, предполагавший, что правление знает о письме Стернлайта (представлявшем смертельную угрозу), был шокирован их последним пресс-релизом. Он воспринял неготовность компании к решительным действиям — таким, как увольнение высших руководителей, — как знак того, что правление Salomon пытается его надуть⁴⁹.

Гутфрейнд сообщил, что собирается подать в отставку. «А что насчет Страусса?» — спросил Корриган. После этих слов стало понятно, что с точки зрения Федеральной резервной системы Нью-Йорка отставка была не одним из возможных вариантов действий, а единственно возможным⁵⁰.

Затем Гутфрейнд позвонил Баффету. В Омахе было 6.45, и Баффет еще спал. Тем не менее он моментально пришел в себя, когда Гутфрейнд, Марти Липтон и Том Страусс ввели его в курс дел. Гутфрейнд сказал Баффету: «Я только что прочитал свой некролог», имея в виду статью в New York Times. Его фотография на первой полосе сделала то, что не смогли сделать многие произошедшие до этого события. Возникла неловкая пауза — Баффет пытался понять, что они хотят у него узнать. Он сказал им, что был бы готов временно занять пост председателя правления, но для начала ему нужно было увидеть статью в Times. Он попросил несколько минут на размышление, однако практически сразу понял, что ему придется лететь в Нью-Йорк. Он сообщил, что прибудет при первой же возможности и в тот же день. Марти Липтон сообщил, что, по его мнению, увольнение Мэриуэзера должно состояться немедленно. Баффет настоял на том, чтобы никаких действий не производилось до тех пор, пока у него не будет возможности хотя бы поговорить с Мэриуэзером.

Он повесил трубку, тут же перезвонил на домашний номер Глэдис Кайзер и попросил ее отменить деловой обед с президентом колледжа Grinnell. Затем он сказал: «Позвоните Джорджу Гиллеспи в Мартас-Винъярд. Отмените мою поездку туда на выходные и сообщите пилоту о том, что мы должны максимально быстро вылететь в Нью-Йорк».

Менее чем через час он вбежал в офис, где еще не появился никто из сотрудников, и сразу же прочитал «некролог», пришедший ему по факсу. К этому моменту он уже принял решение.

Тем временем Гутфрейнд и Страусс сообщили Корригану о том, что Баффет собирается стать исполняющим обязанности председателя правления. «Что касается меня, то я к тому моменту полагал, что они ведут себя в разговорах со мной не самым честным образом», — говорит Корриган. «Я хочу поговорить лично с Уорреном Баффетом прямо сейчас, — сказал он им⁵¹. — Я не знаком с ним лично, но наслышан о его репутации».

Баффет, со своей стороны, также хотел узнать, что подумает Джерри Корриган о его решении взять на себя эту работу. Ему потребовалось некоторое время на то, чтобы найти Корригана в Вашингтоне. Корриган сам позвонил Баффету в половине девятого утра после открытия рынков. Торги по акциям Salomon не начались, что послужило явным сигналом для инвесторов о том, что следует ждать значительных новостей.

В разговоре с Баффетом Корриган что-то сказал о том, что если Баффет возьмется за работу, ему нужно будет проявить большую мягкость в отношении «десятидневного графика». И хотя Баффет не вполне понял, что имел в виду Корриган, ему показалось, что ФРС хочет получить какую-то дополнительную информацию. Голос

Корригана звучал достаточно гневно. Он сказал, что не может ничего гарантировать даже в случае, если Баффет примется за работу, а также настоял на том, чтобы Баффет встретился с ним в Нью-Йорке лично тем же вечером и обсудил роль исполняющего обязанности председателя правления.

Все работники трейдингового зала в Salomon знали, что Баффет собирается прилететь в город и заняться спасением компании. Ни для кого не было секретом и то, что по акциям Salomon торги на бирже не проводились. Сотрудники обменивались предположениями о том, видит ли Баффет Мэриуэзера в качестве возможного преемника Гутфрейнда. Арбитражеры чуть ли не плакали со словами: «Мы не можем потерять Джона». Самого же J. М. нигде не было видно.

Трейдинговый зал кипел, однако торги по акциям компании не открывались. Баффет приказал придержать до своего приезда пресс-релиз, в котором говорилось о готовности Гутфрейнда подать в отставку и о том, что Баффет временно принимает на себя обязанности председателя правления. Пока акции компании находились в подвешенном состоянии, по телевизору беспрестанно шли сюжеты о проблемах Salomon и высказывались догадки о том, что может наступить потом.

Баффет появился после полудня. Оказавшись в роскошном кабинете руководителя компании на 45-м этаже, он разрешил выпуск пресс-релиза, а трейдеры открыли торги по акциям Salomon⁴¹⁵. Яростная торговля акциями продолжалась до конца дня, а по итогам торгов их курс поднялся почти на доллар, до 28.

После закрытия рынка Баффет направился в зал, где его ждали управляющие директора. Сначала слово взяли Гутфрейнд и Страусс, и помимо прочего Гутфрейнд сказал, что готов к отставке⁵². Как и всегда, его лицо при этом оставалось бесстрастным. Страусс, как заметил Баффет, был потрясен происходившим. После собрания руководители компании переместились в конференц-зал огромных размеров, находившийся на этаже, где сидел менеджмент компании. Эрик Розенфельд и Ларри Хилибранд, два ключевых члена команды Мэриуэзера, чуть ли не силой обеспечили себе присутствие на собрании⁵³. Достаточно быстро обсуждение того, что делать дальше, приняло сумасшедший характер.

Участники с диаметрально противоположными точками зрения начали гонять Мэриуэзера, как футбольный мяч. Никто не спорил с тем, что он поступил совершенно правильно, сообщив о действиях Мозера. Споры шли вокруг того, стоило ли ему делать дальнейшие шаги. Кое-кто полагал (а Макинтош озвучил эту точку зрения), что он находился слишком близко к источнику пожара⁵⁴. У Мэриуэзера была репутация жесткого менеджера. Кто-то сказал, что в сфере его ответственности «и пушинка не могла упасть незамеченной». Сам Мэриуэзер не был вовлечен в процесс выставления фальшивых заявок, но каким образом Salomon могла бы ожидать помилования, пока он оставался в компании? Многим казалось очевидным, что в случае, если Мэриуэзер останется, правительство будет не столь благосклонным по отношению к ним. И хотя Страусс с Гутфрейндом не присутствовали на этом собрании, они сообщили Баффету, что, по их мнению, Мэриуэзер должен был бы подать в отставку вместе с ними⁵⁵.

Со сверхъестественной быстротой на собрание прибыл и сам Мэриуэзер. Он молча стоял у стены и наблюдал за тем, как коллеги собираются положить его голову

на плаху. Чуть раньше в тот же день Баффет сообщил Марти Липтону, что в отличие от Страусса и Гутфрейнда Мэриуэзер не должен обязательно уйти в отставку (если бы только не решил сделать это добровольно). Баффет хотел взять тайм-аут для обсуждения. Он не был согласен с теми, кто настаивал на уходе Мэриуэзера. Мэриуэзер не занимался «сосанием пальца». Он сообщил о действиях Мозера Гутфрейнду и Страуссу. По мнению Баффета, это было немало. Ему также казалось, что Мэриуэ-зеру приписываются слишком большие прегрешения. Скорее, его оппоненты просто запаниковали. Их жизнь стала бы куда легче уже на следующий день, если бы Мэриуэзер ушел в отставку. Последствия включения его имени в пресс-релиз лишь теперь стали ясны для Баффета.

После встречи он залез в ждавший его черный Towncar, в котором уже сидели Гутфрейнд и Страусс, и направился сквозь дорожные пробки в центр города, в офис Корригана.

В интересах секретности Корриган считал необходимым придерживаться своего обычного графика. Он приехал на встречу прямо с ежегодной игры в софтбол между командами руководителей и сотрудников ФРС, облаченный в джинсы, кроссовки и футболку⁵⁶. Однако, как вспоминал впоследствии Том Страусс, в воздухе висело такое напряжение, что «он мог бы быть одетым и в смокинг, но мое состояние не позволило бы мне заметить даже этого».

Баффет начал разговор с признания: «Знаете, единственная моя личная задолженность составляет 70 000 долларов и связана с моим вторым домом в Калифорнии. Я взял кредит только потому, что мне были предложены низкие процентные ставки». После этого он пообещал полное сотрудничество с регулирующими органами. Однако Корриган не поддавался его чарам. По его словам, временное исполнение обязанностей председателя обычно не приводит к значимым результатам. Баффету не стоило рассчитывать в деле Salomon на помощь своих «вашингтонских друзей».

Корриган потребовал тщательного расследования и «широкомасштабной уборки в доме». Баффет согласился с предложениями по фундаментальной перестройке и улучшению политики, контрольных механизмов и документооборота в Salomon. «Его слова прозвучали для меня убедительно, — говорит Корриган, — и я поверил ему».

Несмотря на это, он не дал никаких обещаний. Глядя на Баффета холодным взглядом, он отчеканил: «Приготовьтесь к любому развитию событий». «Это была странная манера беседы. Разговор шел по душам, но в нем присутствовала какая-то странная недоговоренность. Наши долги были больше, чем у кого-либо еще в стране, а срок возврата по ним — крайне коротким. Пару раз я попытался сообщить, насколько сильно меня волнует проблема финансирования. Я надеялся, что он хотя бы фигурально протянет мне руку помощи, однако он этого не сделал. “Приготовьтесь к любому развитию событий” — эта фраза не позволяла мне понять, что именно следует делать. Помню, как в какой-то момент я подумал о стрихнине или о чем-то подобном».

Затем Корриган выпроводил Баффета из комнаты, чтобы поговорить с Гутфрейн-дом и Страуссом. «У вас есть проблема с одним из сотрудников компании, — сказал он, — и это его проблема. Но если у вас есть проблема с сотрудником компании и вы не можете ничего с этим сделать, то это становится вашей проблемой»⁵⁷. Затем у него на глазах выступили слезы, и он сказал, насколько сильно сожалеет о завершении их карьеры.

Выходя из кабинета, «Том был в состоянии полного шока», однако Гутфрейнд казался вновь «собранным»⁵⁸. Казалось, он винит Корригана в том, что подал в отставку лишь под его давлением. «Будь я проклят, если когда-нибудь прощу его», — сказал Гутфрейнд⁵⁹. Они направились обратно в офис Salomon, но по дороге заехали пообедать в стейк-хаус Joe & Roses на 49-й стрит. Страусс и Гутфрейнд вновь принялись настаивать на уходе Мэриуэзера⁶⁰. Они принялись обсуждать кандидатуры на должность директора по операциям. Ближе к полуночи Баффет добрался до квартиры Кэтрин Грэхем в UN Plaza и попытался уснуть.

Впоследствии было написано очень много о причинах, по которым Баффет согласился на эту работу. Кое-кто утверждал, что все дело было в 700 миллионах, другие считали, что он исполнял свой долг перед другими акционерами. Сам же он сказал так: «Кто-то должен быть взять на себя эту работу. И моя кандидатура была вполне логичной». Он поставил на карту больше, чем кто-либо другой, связанный с компанией (если не считать подавших в отставку руководителей). Однако вопрос был связан не только с деньгами, но и с другой вещью, о которой он заботился ничуть не меньше, — с его репутацией. Инвестировав средства в Salomon и наделив Джона Гутфрейнда полномочиями, он все равно что приколотил свою репутацию к дверям Salomon, подобно рыцарскому щиту.

Баффет много раз говорил своим детям: «Создавать репутацию можно всю жизнь, а разрушить — за пять минут». Размышляя о риске, он обычно оценивал свои собственные действия. Теперь же получилось, что его репутацию подвергли риску люди, которых он наделил полномочиями. Если сам он и допустил ошибку, то она заключалась в том, что он вложил деньги в Уолл-стрит, а затем перепоручил контроль над ними другим людям. Он ошибся в своих суждениях относительно способности Гутфрейнда контролировать достаточно дикую культуру, царившую в Salomon.

К тому времени Баффет уже был вторым человеком в США по размеру состояния⁴¹⁶. Балансовая стоимость акций Berkshire росла более чем на 23 процента в год на протяжении 26 лет. Его первая группа партнеров могла получить невероятную сумму в три миллиона долларов на каждую вложенную тысячу. Акции Berkshire Hathaway торговались по 8000 долларов. Размер состояния Баффета составлял 3,8 миллиарда. Он был одним из самых уважаемых бизнесменов в мире.

В какой-то момент в этот ужасный пятничный день он понял, что инвестиция в Salomon, бизнес с проблемами, которые он не мог контролировать, изначально была крайне рискованной.

Он не хотел быть временно исполняющим обязанности председателя правления Salomon. Это ничуть не снизило бы степень риска. Если бы Salomon затонула окончательно, его имя было бы еще сильнее связано с позором и развалом компании. Однако если и был кто-то, способный вытянуть ситуацию из хаоса и помочь другим акционерам, это был именно он.

Для того чтобы защитить фирму, ему пришлось бы еще сильнее задействовать свою репутацию, которая и без того находилась под угрозой. И он должен был принять этот вызов. Этого не смогли бы сделать ни Дерик Мохан, ни Джон Мэриуэзер.

Он не мог поставить во главе компании никого из компании Munger, Tolies. Он не мог поручить этого ни Чарли Мангеру, ни Тому Мерфи, ни Биллу Руану. Проблема не могла быть решена с помощью Кэрол Лумис и ее статей в Fortune. Даже Большой Сьюзи эта проблема оказалась бы не по зубам. Впервые в жизни он не мог поручить работу никому другому. Спасти Salomon мог только он сам. И если бы он отказался, то шансы на окончательное крушение Salomon стали бы крайне велики.

В военном деле есть присказка: для того чтобы одержать победу, полководец должен обнажить свои фланги. Баффет мог выйти из этой ситуации победителем или потерпеть поражение. Но он не мог спрятаться или уклониться.

В восемь часов утра в субботу, 17 августа, он прибыл в офис Wachtell, Lipton, где его глазам предстала достаточно сюрреалистическая сцена. Гутфрейнда на встрече не было. Несмотря на неблагоприятные погодные условия, он решил улететь в свой дом в Нантакете, где его ждала жена Сьюзан. Все руководители подразделений — потенциальные кандидаты на позицию CEO —• уже собрались перед залом, в Котором должны были проводиться собеседования. Лишь немногие из них могли или хотели заняться этой работой, но Баффет должен был поговорить с каждым из них. Тем временем пара «крайне толковых» и жестких юристов из компании Munger, Tolies — Ларри Педовиц и Аллен Мартин проводили «великолепную презентацию о результатах своего расследования» для Баффета и Мангера, который специально прилетел в город для участия в собрании. Впервые, к своему немалому гневу, они узнали, что Министерство финансов уже занималось к тому моменту расследованием прежних сделок Мозера⁶¹.

После этого Баффету предстояло произвести самое важное назначение в своей жизни — он должен был решить, кто возглавит компанию. Допустив ошибку, он уже не смог бы исправить ее в будущем. Перед началом серии 15-минутных интервью он сказал собравшимся: «}. М. не вернется в компанию»⁶².

После этого он приступил к индивидуальным собеседованиям с кандидатами. Он задавал им один и тот же вопрос: кто должен быть следующим CEO в Salomon?

«Мне предстоит пройти с этим человеком огонь и воду, поэтому я должен принять правильное решение. Вопрос ставился так: кто обладает всеми качествами настоящего лидера компании и при этом не заставит меня ни на секунду беспокоиться о том, что происходит в компании, и не приведут ли очередные шаги к росту напряжения или даже вышвыривания нас из бизнеса? И пока я разговаривал со всеми этими людьми, у меня в голове постоянно крутился один и тот же вопрос. Такие вопросы задаешь себе, когда думаешь о том, кто станет твоим душеприказчиком по завещанию или достоин ли человек того, чтобы жениться на твоей дочери, и тому подобное. Я хотел найти человека, способного принимать решения о том, что должно дойти до меня, а что может быть решено без моего участия. Мне нужен был человек, способный сообщать мне плохие вести — ведь хорошие вести в бизнесе становятся известны сами собой. Я хотел слушать плохие новости сразу же, потому что это давало нам возможность что-то предпринять. Я хотел назначить на должность человека с этическими принципами, который не сможет шантажировать меня с пистолетом у виска, зная, что я не смогу его уволить»⁶³.

Почти все кандидаты называли имя Дерика Мохана, который тремя неделями ранее вернулся из Азии, где управлял деятельностью Salomon в регионе⁴¹⁷. Сорокатрехлетний

Мохан в тот момент возглавлял группу, занимавшуюся вопросами инвестиционного банковского обслуживания. Он не был трейдером и не был американцем — Мохан имел британское подданство. Он ничуть не был похож на Мозера или других трейдеров из Salomon. Казалось, что он обладает достаточными этическими принципами и при этом — здравым смыслом. Благодаря книге «Покер лжецов» у общественности сложилось мнение о Salomon как о компании людей, питающихся на завтрак чизбургерами с луком и постоянно глазеющих на стиптизерш на экранах своих компьютеров⁶⁴. Salomon была фирмой, в которой, по словам Льюиса, вице-председатель напоминал предводителя гороховых шутов⁶⁵. В противовес этому образу Мохан казался исполненным достоинства безукоризненным английским джентльменом. Так как он провел последние несколько лет в Токио, шансы на то, что он мог быть хоть как-то связан со скандалом, были минимальны.

Пожалуй, самым ценным из всех достоинств Мохана была нетерпимость к преступлениям. Внутри Salomon, страны «длинных ножей», практически у всех остальных кандидатов имелись враги. Мохан же выглядел на этом фоне огромным знаком вопроса. Чем-то он напоминал чернокожего парня в фильме Putney Swope, которого избирают на пост CEO рекламного агентства после того, как прежний CEO умер во время заседания правления. Все остальные руководители агентства пытались лишить друг друга шансов на получение этой должности, поэтому голосовали за Патни Своупа, который в итоге получил подавляющее большинство голосов⁴¹⁸. Мохана уважали, но никто не мог бы сказать, что знает его достаточно хорошо. Как сказал один из руководителей подразделений, все проголосовали за Мохана, потому что считали, что «лучше выбрать кого-то, кого вы не знаете, чем кого-то, кто точно не подходит на эту роль».

В фильме Патни Своуп благоразумно проголосовал сам за себя. В реальности, когда Баффет спросил Мохана, кто должен управлять деятельностью Salomon, тот ответил: «Боюсь, что в итоге вы услышите мое имя», а затем добавил, что будет верно служить любому человеку, которого выберет Баффет⁶⁶.

Баффета привлекли в Мохане еще две вещи. Он не попросил у него защиты на случай, если против него как руководителя компании будут поданы иски. Кроме того, Баффет (не любивший платить людям, но ненавидевший это признавать) был впечатлен тем, что Мохан не спросил у него, сколько будет получать человек на должности CEO.

Мохан и два других кандидата должны были прийти в офис компании на следующий день и принять участие в заседании правления. В тот же день Баффет вернулся на такси в квартиру Грэхем в UN Plaza, где встретился с арбитражерами, готовыми «страстно и логично» обсудить с ним последствия ухода Мэриуэзера. Баффет знал, что с уходом J. М. возникал немалый риск, что арбитражеры рано или поздно последуют за ним⁶⁷. Без Мэриуэзера иссяк бы основной источник прибыли Salomon. Соответственно инвестиция Баффета в Salomon стала бы стоить значительно меньше. Затем прибыл и сам Мэриуэзер, трясущийся от напряжения. Он не хотел подавать в отставку и затеял длинный разговор с Баффетом. Баффет начал колебаться. Он обратил внимание на то, как прямо и решительно Мэриуэзер сообщил о возникшей проблеме.

«Слушая его, я пришел к мысли, что не хочу настаивать на его увольнении. На тот момент я знал, что, услышав о неблаговидном поведении своего подчиненного, он направился прямо к своим начальникам и сообщил об этом. Мне казалось, что дальнейшие действия в такой ситуации были обязанностью его руководителей и советников компании. Однако в тот момент никто не выступил с предложением о том, что правление компании также должно уйти в отставку».

Затем ему позвонил Гутфрейнд. Его полету в Нантакет помешал ураган «Боб», и он возвращался обратно в Нью-Йорк. «У меня нет будущего», — возбужденно сказал он⁶⁸. Они с Баффетом договорились вместе поужинать. Гутфрейнд настоял на том, чтобы перед ужином они пообщались с только что нанятым им адвокатом Филиппом Говардом и обсудили с ним вопрос компенсационной выплаты.

Баффет и Мангер позвонили Говарду, причем основную часть беседы вел Мангер. По мнению Гутфрейнда, компания была должна ему 35 миллионов долларов.

«Пока он излагал мне свои доводы, я слушал его и кивал. Но моя реакция была похожа на реакцию японцев — я как бы говорил ему: “Да, я понимаю вашу позицию”, а не “Да, я согласен с вами”. Мы совершенно не были заинтересованы в том, чтобы подписывать компенсационное соглашение с человеком, находившимся в самом центре масштабного скандала, да еще не зная всей картины произошедшего».

Затем Баффет сказал, что они не могут согласиться с конкретной цифрой, потому что вне зависимости от ее размера подобное урегулирование не будет считаться знаком разрыва с прежним руководством, а, напротив, приведет к дальнейшей шумихе и появлению газетных заголовков типа «Salomon выплачивает X долларов компенсации Гутфрейнду»⁶⁹. Тем не менее они отдали должное доводам Гутфрейнда. Они сообщили Говарду, что планируют обойтись с Гутфрейндом честно, что они никогда не нарушали своих обязательств и не сделают этого и сейчас, если это будет в их силах. Баффет сказал даже: «Единственная причина, по которой мы с Чарли можем не выполнить своих обязательств, — это наша смерть». Позднее он объяснил, что хотел таким образом избежать конфронтации. Иными словами, они не хотели, чтобы господин Говард решил, что они не хотят платить, потому что «им еще не известны все факты».

Баффет и Мангер ужинали с Гутфрейндом в ресторане Christ Celia. Гутфрейнд предложил им свои услуги в качестве бесплатного консультанта на ближайшее время. «Мне понадобится любая помощь, которая только будет возможна», — сказал Баффет с готовностью. Они поговорили о проблемах фирмы, и Гутфрейнд сказал, что, по его мнению, Дерик Мохан является отличной кандидатурой на пост руководителя Salomon.

В какой-то момент Гутфрейнд (знавший целый ряд фактов, не известных на тот момент Баффету) произнес несколько слов, которые противоречили общей теплой и уютной обстановке их беседы: «Вы, парни, куда умнее меня. Мне кажется, что вы хотите меня поиметь»⁷⁰.

Баффет и Мангер с облегчением расстались с ним и отправились в квартиру Кей Грэхем. Огромная квартира, заставленная произведениями азиатского искусства, хранила в себе множество приятных для Баффета мелочей. Грэхем всегда следила за тем, чтобы на кухне имелся запас его любимых блюд. Часто они с Кэрол Лумис и Джорджем Гиллеспи собирались здесь поиграть в бридж и поесть вкусных сэндвичей с разными деликатесами. Однако в тот вечер его ждало и несколько неприятных сюрпризов.

Как только они приехали, на пороге появился Филип Говард с пачкой бумаг относительно компенсационных выплат Гутфрейнда. Он попросил Мангера подписать их⁷¹. Он беседовал с ними обоими до тех пор, пока Баффет не вышел в другую комнату сделать несколько телефонных звонков. Мангер начал испытывать раздражение. Они обсуждали этот вопрос не меньше часа.

Мангер уже принял решение ответить на предлагавшуюся сделку отказом. Впоследствии он вспоминал: «Я сознательно перестал слушать. Я старался вести себя вежливо, но не обращал внимания на то, что говорит мой собеседник... Можно сказать, что я отключил свой мозг... Я просто вежливо сидел перед ним, а мой мозг отдыхал».

Когда Говард добрался до конца своего длинного списка требований, Мангер отказался подписывать бумаги, однако подчеркнул, что с Гутфрейндом поступят по справедливости⁷². Уже на пороге Говард вновь запротестовал. Его беспокоило, что он уходит без единой подписи. «Никто платит отступных после развода», — сказал он. Мангер успокоил его: «Фил, тебе нужно заниматься юридической практикой так, как это делал мой отец, — доверяй слову других людей»⁷³.

Пока Говард с Мангером беседовали, в квартиру прибыли Мэриуэзер со своим адвокатом Тедом Левином. Мэриуэзер изменил свою точку зрения. Он сказал, что в сложившейся ситуации единственный выход дня него — это отставка из Salomon.

Он «пусть и отчасти, но понимал серьезность проблемы в компании. Он ходил взад-вперед, прикуривая одну сигарету от другой. В итоге он сказал, что лучшим выходом для него будет отставка».

Позднее Мангер говорил, что испытывает вину за то, что согласился включить имя Мэриуэзера в пресс-релиз. Он считал это ошибкой, сделанной под давлением⁷⁴. Они с Баффетом полагали, что Мэриуэзер мог бы остаться и продолжить борьбу, но приняли его заявление об отставке.

«Мы говорили с ними долго — они с адвокатом пробыли в квартире до полуночи».

Наконец в квартире остались лишь Баффет и Мангер. Баффет пошел спать с ощущением, что дела, оказавшиеся полностью под его контролем, начали выправляться.

Следующий день, воскресенье, 18 августа, также оказался полностью посвященным делам. С утра Баффет, Гутфрейнд и Страусс встретились в одном из кабинетов на 45-м этаже офиса Salomon в центре города перед заседанием правления, которое должно было утвердить Баффета в роли временно исполняющего обязанности председателя.

В другом зале уже собралось правление, и один из его членов, Гедаль Горовиц, отвел в сторонку Марти Липтона и сообщил ему, что некоторые члены правления обсуждали сложившуюся ситуацию на протяжении двух дней. Он сказал, что Мэриуэзер не смог удержать Мозера под контролем и поэтому члены правления подадут в отставку, если Мэриуэзер не будет уволен для блага фирмы. Баффету он сообщил более мягкую версию своих слов — что они не будут посещать заседания правления, если Мэриуэзер останется в компании. Баффет ответил, что ситуация разрешилась сама собой, так как Мэриуэзер принял самостоятельное решение уйти в отставку⁷⁵.

Внезапно в конференц-зале, где Баффет встречался с Гутфрейндом и Страуссом, появился юрист, размахивавший сообщением от Министерства финансов. Через несколько минут должно было прозвучать заявление, что компании Salomon запрещается участвовать в аукционах по размещению казначейских бумаг как от имени клиентов, так и от своего собственного имени. Это означало, что через несколько минут Salomon получит пулю в голову. «Мы сразу же поняли, что это вышибет нас из бизнеса — не из-за экономических потерь, а из-за того, что весь мир утром в понедельник прочитает в газетах заголовки типа “Министерство финансов обращается к Salomon: “Ты покойник!” Подобный ответ на появление нового руководства и увольнение старого казался слишком жесткой мерой, принятой в необычное время и в точности совпавшей с первыми действиями новых руководителей».

Баффет вышел в другой конференц-зал, чтобы позвонить в Министерство финансов и понять, на каком этапе рассмотрения находится это распоряжение. Нужный ему телефон был занят. Он договорился с телефонной компанией, чтобы те прервали текущий звонок. Компания перезвонила ему и сообщила, что этот номер неисправен. После нескольких минут смятения Баффет наконец смог поговорить с кем-то в министерстве. Ему сказали, что уже слишком поздно и объявление уже доведено до всех инстанций. Теперь весь мир был готов узнать, что Salomon отныне запрещалось вести дела с правительством.

Многие члены правления понимали, что именно сейчас, прямо на их глазах, исчезают вложенные в компанию состояния. Вскоре у дверей Salomon должна была выстроиться целая очередь юристов. Баффет казался спокойным и сосредоточенным. Он начал кое-что понимать. Гутфрейнд был с позором изгнан за то, что создал кошмар. Теперь он, Уоррен Баффет, оказался на грани — ему предстояло не контролировать спасение компании, а вести зомби-Salomon сквозь ночь живых мертвецов. Баффет заколебался.

Он сказал правлению, что собирается сообщить министру финансов Брэди о том, что не станет занимать пост исполняющего обязанности председателя правления. Он пришел, чтобы спасти фирму, а не наблюдать за ее развалом. Он понимал, что его репутации в любом случае будет нанесен ущерб, однако проблемы, связанные с отказом от работы, будут куда меньше, чем его страдания на посту председателя. Правление поняло его позицию и согласилось с ней. Это была единственная карта, которую Баффет мог разыграть с Брэди. Тем временем правление решило одновременно двигаться в двух направлениях. Баффет повернулся к Марти Липтону: «Вы знаете какого-нибудь юриста, специализирующегося на вопросах банкротства?» — спросил он. Все вокруг на секунду замерли. Затем Файерстайн и Липтон покинули собрание и начали раскручивать колеса механизма объявления о банкротстве. Если крах был неминуем, компания должна была умереть достойно и с необходимыми церемониями.

На то, чтобы отменить решение Министерства финансов, оставалось четыре с половиной часа. Salomon уже назначила на половину третьего пресс-конференцию, на которой должно было быть объявлено об официальном назначении Баффета на пост временно исполняющего обязанности председателя правления. Оставалось меньше семи часов до открытия очередной недели торгов на японских биржах. А еще через семь часов после этого должны были открыться торги в Лондоне. С открытием Токийской биржи начался бы настоящий обвал⁴¹⁹. Кредиторы начали бы требовать возврата своих денег. Просить о помиловании в таких условиях стало бы куда более сложным делом. Баффету было нужно, чтобы Министерство финансов не только изменило свою точку зрения, но и донесло ее до общественности.

Джон Макфарлейн, казначей Salomon, прибыл в офис в спортивном костюме прямо с соревнований по триатлону. Он объяснил правлению, что могут значить действия Министерства финансов для компании⁷⁶. Банки уже начали информировать Salomon об аннулировании ряда выданных ранее коммерческих кредитов. Ее банкротство могло стать самым крупным крахом финансовой компании в истории. В случае если бы правительство отозвало у Salomon полномочия дилера, а фирма потеряла доступ к источникам финансирования, ей пришлось бы распродавать свои активы по бросовым ценам. Это привело бы к печальным последствиям на всех мировых рынках, так как некоторые кредиторы и партнеры Salomon не смогли бы получить обратно свои деньги и, следовательно, рухнули бы вслед за компанией. Вся огромная финансовая машина могла в любой момент оказаться в сливной трубе. Баффет полагал, что регуляторам придется впоследствии пожалеть о своей бескомпромиссной позиции.

«Если бы у меня были развязаны руки и я хотел бы заработать максимальное количество денег на той неделе, то я бы открыл короткие позиции не только по всем бумагам Salomon в Токио и Лондоне, но и по многим другим связанным с ней компаниям».

«Нам предстояло найти какого-нибудь судью в Манхэттене, который мог, к примеру, сидеть на стадионе, наблюдать за матчем в бейсбол и есть попкорн, а затем сказать ему — вот, мы вручаем вам ключи от фирмы. Теперь вы управляете ею. Кстати, знаете ли вы что-нибудь о японском законодательстве, так как мы должны японским компаниям от 10 до 12 миллиардов долларов? Мы должны 10-12 миллиардов и в Европе. В два часа утра открываются торги в Лондоне. А вся ответственность за управление компанией теперь лежит на вас».

Корриган был вне зоны досягаемости. Когда Баффет захотел связаться с министром финансов Ником Брэди, тот тоже оказался вне зоны доступа.

Брэди, бывший CEO брокерской компании Dillon, Read & Со., а также племянник Малкольма Чейса-младшего, принадлежал к семье, которая когда-то продала Berkshire Fine Spinning компании Hathaway Manufacturing. Он писал свою дипломную работу о деятельности Berkshire, которая настолько расстроила его, что он решил избавиться от принадлежавших ему акций компании. Баффет вместе с Малкольмом Чейсом как-то раз посещал Брэди в офисе Dillon, Read. Они не были близкими друзьями, однако, по словам Баффета, «испытывали друг к другу добрые чувства». Тем не менее не было никаких оснований считать, что Брэди со своей голубой кровью, воспитанный в старомодных традициях компании Dillon, Read, будет испытывать добрые чувства по отношению к выскочкам типа Джона Гутфрейнда или высокомерной компании типа Salomon.

Однако Брэди перезвонил Баффету. Он выразил ему свою симпатию, но заявил, что отменить решение будет невероятно сложно.

«Они чувствовали, что выглядят достаточно глупо. Так думал и я, но они бы выглядели еще более глупо через несколько дней, когда их действия привели бы к финансовому коллапсу»⁷⁷. Брэди сказал Баффету, что тот сгущает краски, однако согласился позвонить ему еще раз.

Ему было необходимо проконсультироваться с председателем SEC Бриденом, Корриганом и председателем ФРС Аланом Гринспеном.

Баффет сел и начал ждать звонка от Брэди. Сам он не мог связаться с ним. Он не знал, что в тот момент Брэди находится на ранчо Огдена Фиппса в Саратога-Спрингс и наблюдает за лошадиными скачками. Это была полностью прерогатива Брэди — перезвонить Баффету или нет.

По воскресеньям автоматический телефонный коммуникатор в Salomon не работал. Чтобы не пропустить важный звонок, человек долей был постоянно смотреть на телефонный аппарат в ожидании момента, когда загорится маленький зеленый огонек. Некоторое время Баффет сидел, уставившись на телефон, «в самой глубокой депрессии за всю свою жизнь». Наконец, ему удалось найти кого-то из секретарей и поручить смотреть за лампочкой.

А представители регулирующих органов тем временем вели активные переговоры. Корриган связался с Полом Волкером, бывшим председателем правления Федеральной резервной системы, возглавлявшим в то время знаменитый инвестиционный банк. Волкер, как и Бриден, был зол на Salomon. Никто из регуляторов не верил, что Баффет уйдет из компании просто так. Они знали, что на кон поставлены и его репутация, и огромная сумма денег. Они также знали, что принятое решение окажет на Salomon разрушительное влияние, и думали, что такое развитие событий вполне допустимо. Они не верили, что Salomon потерпит крах, даже если Министерство финансов лишит его права участвовать в торгах. Рынки настолько сильно верили Баффету, что регуляторам казалось: он сможет спасти Salomon, просто раскрыв над компанией зонтик своей репутации. Однако они не могли бы уверенными в этом на 100 процентов. Они принялись размышлять, смогут ли финансовые рынки пережить крушение одного из крупнейших участников. ФРС могла закачать в рынок значительные суммы денег, чтобы удержать на плаву другие банки после отказа Salomon рассчитаться с ними. Однако столь масштабные попытки спасения рынка еще никогда не производились. Они отлично представляли себе, каким образом может пойти цепная реакция. Имелись немалые шансы того, что глобальный финансовый рынок рухнет. Были ли они уверены в том, что ФРС сможет справиться со столь масштабной проблемой? «Я всегда был оптимистом, — говорит Корриган. — Я говорил себе: “Делай то, что должен делать”»⁷⁸.

Прошло несколько часов, а Баффет все так же напряженно ждал телефонного звонка. Ему позвонил Алан Гринспен и сказал, что независимо от того, как будут разворачиваться дела, он хочет, чтобы Баффет остался в компании. «Чем-то это напоминает бридж, когда ты должен оставаться в игре вне зависимости от того, что происходит на столе».

Понемногу трейдинговый зал начал наполняться сотрудниками, как будто привлеченными сигналом невидимого тамтама в джунглях. Они зажигали свои сигареты и сигары, рассаживались по всей Комнате и принимались ждать. Арбитражеры ютились в углу, оплакивая уход Мэриуэзера. Никто не знал, что происходит на верхних этажах. Стрелки часов приближались ко времени открытия торгов в Токио. Их тиканье звучало погребальным колоколом для компании.

Члены правления бесцельно слонялись по залу в ожидании решения регуляторов. Брэди время от времени звонил Баффету, но не мог сказать ничего определенного. Несколько раз Баффет повторял ему свои доводы скрипучим голосом, который всегда подводил его в стрессовых ситуациях. Он сообщил Брэди, что юристы Salomon работают над заявлением о банкротстве. Он подчеркнул важность Salomon для рынков. Он напомнил Брэди об эффекте домино, который мог бы вызвать крах фирмы.

«Я сказал Нику, что хотел бы поговорить с Джерри Корриганом. Фирма была готова взорваться. Рынки в Токио должны были вот-вот открыться, и мы не имели возможности расплатиться по своим обязательствам. Все было кончено. Час за часом, начиная с 10 часов утра, я рассказывал о возможных последствиях происходящего, однако он пропускал мои слова мимо ушей».

Брэди возвращался к своим коллегам-регуляторам и вновь принимался обсуждать с ними ситуацию. Большинство из них чувствовали, что столкнулись с необычной ситуацией. Баффет просил их хорошо обойтись с Salomon, хотя сама фирма этого не заслуживала⁷⁹.

Правление Salomon никак не могло взять в толк, почему доводы Баффета не доходят до регуляторов. Они управляли финансовыми рынками. Разве для них не было ясно, что Salomon тонет?

После обеда стало понятно, что в этом критически важном случае присущая Баффету логика не позволила завоевать ключевых союзников.

Ему остался единственный выход. Из всех открытых для него путей, из всех ресурсов, на которые он мог рассчитывать, этот был самым драгоценным, настоящим бассейном кристальной сущности, из которого он не хотел потерять ни капли. Баффет мог пойти почти на любой неприятный для себя шаг — вступить в напряженное и яростное противостояние; уволить человека; прекратить многолетние дружеские отношения; съесть японскую еду; раздать значительные суммы денег, короче, сделать почти все что угодно, — но не лишиться своей репутации. На протяжении многих десятилетий он взращивал это бесценное сокровище, ухаживал за ним. Еще никогда ему не доводилось рисковать репутацией так сильно (не считая случаев, когда шансы потерпеть поражение были минимальными, а возможные доходы — значительными).

Проблема Salomon затронула его до глубины души — фактически он поставил на кон все, что у него было. Единственное, что он мог делать, это просить, буквально умолять о личном одолжении, основанном на доверии других людей лично к себе.

Фактически он обрекал себя на добровольное рабство к Брэди. Он ставил на кон всю свою репутацию — которая создается за всю жизнь и рушится за пять минут, — при этом не понимая, что случится дальше⁸⁰. Ему пришлось собрать в кулак всю смелость, которая только у него была.

Голос Баффета срывался. «Ник, — сказал он в огромном смущении, — это самый важный день в моей жизни».

Брэди нужно было справиться со своими собственными чувствами в отношении этой ситуации. Он не считал аргументы Баффета достойными внимания. Однако он понимал, какие глубокие чувства стоят за его словами. В голосе Баффета слышалось отчаяние человека, которого компания Salomon заставила преодолевать Ниагарский водопад в запечатанной бочке.

«Не беспокойтесь, Уоррен, — наконец сказал Брэди. — Мы сможем это преодолеть». Он повесил трубку и продолжил обсуждение с коллегами.

Однако когда стрелки часов подошли к 2:30 (запланированному времени начала пресс-конференции), Брэди не перезвонил.

Баффет решил разыграть единственную карту, которую мог использовать в отношениях с Корриганом. Он поднял трубку. «Джерри, — сказал он. — Я еще не приступил к работе исполняющего обязанности председателя. Мы не проводили собрания с утра из-за того, что получили новости из Министерства финансов. Так что пока я не председатель правления Salomon. Я мог бы стать им через полминуты, но я не собираюсь до конца своих дней нести крест вины за величайшую финансовую катастрофу в истории. В любом случае против меня подадут иски около полусотни человек, но я не хочу потратить свою жизнь на разгребание грязи после наводнения на Уолл-стрит. Я против того, чтобы тратить часть жизни на спасение этого проклятого места».

Чарли Мангер просил его не делать этого ни при каких обстоятельствах. «Даже и не думай об этом, — сказал он. — В первый же день случится какой-нибудь сюрприз, а ты не сможешь от него отмахнуться и проведешь следующие 20 лет в судебных разбирательствах».

Однако Корриган воспринял угрозу Баффета уйти из фирмы серьезнее, чем остальные регуляторы. «Я вам перезвоню», — сказал он.

Баффет сел и вновь принялся ждать, размышляя о своих последующих шагах. Он представлял себе, как садится в лифт, спускается на шесть этажей, выходит в одиночестве на сцену пресс-конференции и начинает ее словами: «Мы только что заявили о своем банкротстве».

В зале, где должна была состояться пресс-конференция, сидели, несмотря на жару, свыше сотни репортеров и фотографов. Всех их внезапно оторвали от бейсбольной игры и семейных пикников или вытащили из бассейнов и заставили приехать в офис Salomon. И единственное зрелище, которым они могли заполнить свой испорченный выходной, представляло собой окровавленных гладиаторов Salomon, сражающихся на их глазах на песке Колизея.

«Толпа сидела в ожидании важных новостей. А я вспоминал старый анекдот о репортере, которого попросили сделать репортаж о свадьбе. Вернувшись в газету, он сообщил редактору: “Писать не о чем — жених не пришел”. Именно в этом настроении пребывали большинство репортеров, собравшихся в зале».

Прошло еще несколько минут, и приехал бледный и трясущийся Мэриуэзер. Ему было дано поручение встретиться с Диком Бриденом, председателем SEC, и попросить его о помощи. Мэриуэзер сообщил, что Бриден отнесся к нему без всякого дружелюбия. Дважды в ходе беседы Бриден сказал, что Salomon «прогнила до сердцевины».

«Прогнила до сердцевины, — повторял Мэриуэзер в полном шоке, — прогнила до сердцевины». Внезапно все поняли, что решение Министерства финансов было согласовано с ФРС и SEC, а их внезапное осуждение действий Salomon стало драматической расплатой за годы славы и высокомерия.

Назначенное для начала пресс-конференции время уже прошло, и репортеры начали ерзать и проявлять раздражение. Брэди так и не перезвонил. Лампочка на телефоне не загорелась.

Наконец раздался звонок от Джерома Пауэлла, помощника министра финансов. Он сказал, что министерство не собирается полностью отменять своего решения. Salomon не могла участвовать в аукционах от имени своих клиентов. Однако министерство пошло на значительную уступку — оно разрешило компании выставлять заявки за счет собственных средств.

«Это вам поможет?» — спросил Пауэлл.

«Думаю, что да», — ответил Баффет.

Он направился в комнату к членам правления и сообщил им новости. Все собравшиеся в комнате облегченно и радостно выдохнули. Говоря с невероятной скоростью, Баффет провел голосование по избранию себя временным председателем правления, а Дерика Мохана — директором и главой по операционным вопросам компании Salomon Brothers. Примерно без пятнадцати три он вышел из зала и попросил кого-то позвонить в трейдинговый зал.

Мохан сидел там в окружении трейдеров, внимательно глядя на часы. Рядом с ним команда Джона Макфарлейна потела над планом чрезвычайных мероприятий по спасению активов в Японии — они работали так быстро, как только позволяла скорость телефонных соединений. Кто-то позвонил сверху и попросил Мохана встретиться с Баффетом у лифтов. Мохан не был уверен, что именно он услышит — что он сам стал боссом или что ему придется слушаться кого-то еще. Он подошел к лифту. Открылась дверь, и он увидел стоявшего внутри лифта Баффета. «Ты в игре», — произнес Баффет и жестом пригласил Мохана войти в лифт. Вместо того чтобы подняться обратно в комнату, где заседало правления, они спустились еще на два этажа — прямо в челюсти ждавшей их прессы⁸¹.

«Журналисты уже не просто волновались. Они вели себя как животные. Каждый заданный ими вопрос таил в себе подвох. Скандал и без того уже был большим, а они хотели раздуть его еще сильнее. У них появился шанс блеснуть. Особенно нагло вели себя телевизионщики. Они хотели успеть смонтировать репортаж для пятичасового или шестичасового выпуска новостей, а я совершено не собирался помогать им в этом. Я мог легко описать их чувства. Я должен был упасть на колени. Я должен был разоблачить мошенников. Они страстно хотели, чтобы история приобрела именно такой оборот. Историй такого рода можно было найти множество, но каким-то образом на месте преступления была поймана только компания Salomon».

Сидевший на возвышении Баффет скрестил руки на груди. Он выглядел крайне уставшим. Мохан с аккуратно причесанными русыми волосами во все глаза смотрел на толпу, как олень, застигнутый светом фар. Оба они были облачены в темно-синие костюмы, белые рубашки и похоронно-черные галстуки. «Я был совершенно не готов к этому, — вспоминает Мохан. — Все мои инструкции заключались в словах: “Ты в игре”». Он совершенно не представлял себе, что происходило на верхних этажах начиная с раннего утра. Они начали пресс-конференцию.

— Что случилось? — хотели узнать репортеры прежде всего.

Баффет, глубоко севший в кресле так, что воротник костюма поднялся до уровня его ушей, объяснил:

— С моей точки зрения, неспособность сообщить о нарушениях является необъяснимой и непростительной ошибкой. Я сталкивался с подобными глупыми шагами и раньше, в других своих предприятиях, но никогда прежде это не приводило к столь значительным последствиям.

— Каким образом скандал спровоцировала культура компании?

— Не думаю, что подобные вещи могли бы произойти в монастыре, — ответил Баффет.

Кто-то задал вопрос о размере его зарплаты.

— Я буду работать за один доллар, — ответил он. Члены правления, сидевшие в зале, застыли в недоумении. Эту новость они услышали впервые.

Однако репортеры не успокоились. Были ли записи подделаны? Кто это сделал? Предпринимались ли попытки скрыть правонарушение? Кто участвовал в этом?

— Да, некоторые записи были подделаны. В компании предпринимались действия, напоминавшие попытки скрыть правонарушение.

В этот момент напряжение перешло на новый уровень, и вопросы начали звучать еще громче и быстрее. Репортеры почти настигли обессилевшее животное и были готовы разорвать его на части своими острыми зубами. Однако они были вынуждены прекратить погоню, когда поняли, что в попытках сокрытия информации не участвовал никто, кроме тех, кто уже понес за это наказание.

Кто-то из сотрудников вышел на сцену и сообщил Баффету, что ему звонят из Министерства финансов. Баффет торопливо вышел из зала, предоставив ошеломленному Мохану в одиночку бороться с порывами ветра. Несмотря на это, Мохан умудрился ответить на несколько вопросов идеально монотонным голосом, напоминавшим комментатора ВВС, рассказывающего в документальном фильме о брачных обрядах диких пчел.

Баффет вернулся с пресс-релизом Министерства финансов, объявлявшим, что Salomon вернула себе часть прежнего доверия. Однако журналисты не смягчились, а продолжали давить.

Ушли ли прежние руководители в отставку добровольно или в результате выкручивания рук? Баффет несколько раз заверил их в том, что Гутфрейнд, Страусс и Мэ-риуэзер ушли в отставку добровольно. Получили ли бывшие руководители какую-либо особую компенсацию? Оплачивала ли Salomon их юридические расходы? В какую сумму обошлись компании незаконные действия?

Примерно через час один из директоров, сидевших рядом с Мангером, наклонился к нему и спросил:

— А что, Уоррен вообще не собирается завершать это мероприятие?

— Может быть, он этого и не хочет, — ответил Мангер. — Уоррен знает, что делает⁸².

В какую сумму обошлись мошеннические действия правительству? Сколько клиентов Salomon сообщили компании, что больше не собираются иметь с ней дело? Почему юристы из Wachtell, Lipton не отнеслись к ситуации более серьезно? В чем заключались детали странной и напоминавшей мошенничество сделки, обнаруженной следователями и названной в пресс-релизе «розыгрышем на миллиард долларов»?

— Это не розыгрыш. Я думаю, что если характеризовать эту сделку правильным образом... — начал Баффет.

— Но это были ваши слова в пресс-релизе, — перебил его репортер.

— Это были не мои слова. Это действительно было в пресс-релизе. Но моего имени нет среди тех, кто подписал пресс-релиз. Это можно считать ужасным несчастным случаем. Я считаю розыгрышем действия, после которых участники могут посмеяться. Но я не считаю случившееся смешным ни на йоту.

Репортеры, большинство которых читали книгу «Покер лжецов», потребовали объяснений. Они знали, что Salomon славится своими жестокими розыгрышами. Трейдеры постоянно крали одежду из чемоданов друг друга, заменяя ее мокрыми бумажными полотенцами или розовыми шелковыми трусиками. Самый популярный розыгрыш в Salomon был связан с игрой в покер, когда, по слухам, Гутфрейнд однажды предложил Мэриуэзеру сыграть в покер — без открытия карт на руках, одну партию и по ставке в миллион долларов. Мэриуэзер моментально ответил ставкой в 10 миллионов долларов, чем вынудил Гутфрейнда сдаться. Хотя сама эта история звучала скорее легендой, но в любом случае предельный размер любого розыгрыша в компании никогда не превышал миллионов долларов — даже в самых смелых фантазиях. Однако миллиард долларов — это была слишком большая сумма для любого розыгрыша.

На эту сумму можно было заполнить гавань Нью-Йорка резиновыми утятами так, что они доходили бы до бедер статуи Свободы. Так что же представлял собой «розыгрыш на миллиард долларов»?

— Насколько я знаю, речь шла об одной сотруднице, которая покидала свой отдел после многих лет работы. Возможно, она уходила на пенсию, — сказал Баффет. — Кто-то другой подготовил от ее имени заявку на очень крупную сумму. На целый миллиард долларов. Это была заявка на покупку нового выпуска тридцатилетних казначейских обязательств на сумму один миллиард долларов. Дальнейшие детали мне неизвестны. Возможно, план состоял в том, чтобы убедить ее, что заявка не была проведена вовремя и что ее клиент в возмущении спрашивает, почему заявка не была отправлена. Возможно, участники розыгрыша просто хотели напугать ее до полусмерти. Я этого точно не знаю. Но тем не менее заявка была размещена на рынке.

Пятьдесят репортеров сидели в гробовой тишине. Salomon купила облигаций на целый миллиард долларов в результате неудачного розыгрыша. Баффет отнюдь не шутил, когда утверждал, что культура Salomon должна претерпеть значительные изменения.

— Эта заявка должна была быть отменена. Думаю, что тот, кто это задумал, собирался ее аннулировать, но не смог или не успел. Это одна из самых дурацких и тупых шуток, с которыми я сталкивался за свою жизнь.

Никто не проронил ни слова.

Мохан поинтересовался у аудитории, есть ли еще вопросы.

Казалось, что из комнаты выпустили весь воздух. Какие еще можно было задавать вопросы после столь откровенного рассказа? Последовал лишь ряд формальных вопросов, заданных куда более умеренным тоном.

Затем пресс-конференция завершилась. Сходя со сцены, Баффет посмотрел на часы.

— Мне пора обратно в Омаху, — сказал он.

— Уоррен, что происходит? — спросил Мохан. Он не принимал участия ни в разговорах с разозленными правительственными чиновниками, ни в заседаниях правления Salomon... но он чувствовал, что корабль тонет. — У вас есть какое-нибудь мнение о том, кто должен формировать управленческую команду? Есть ли у вас какая-то стратегия дальнейшего развития, которой вы хотели бы со мной поделиться?

— Если ты задаешь мне вопросы такого рода, это значит, что я выбрал не того руководителя, — ответил Баффет. Не проронив больше ни слова, он ушел, оставляя 700 миллионов долларов и свою репутацию в руках человека, с которым впервые встретился тридцать часов назад⁸³.

«После пресс-конференции они продолжали тыкать камерами нам в лицо и преследовать своими вопросами. Это напоминало какую-то постановку. Я вышел на улицу и поймал такси. Заметившие мой отъезд два-три репортера посчитали это признаком новой культуры Salomon. Руководитель компании сел в такси, а не залез в ждавший его у входа лимузин».

Утром в понедельник Мохан пошел в Комнату, чтобы поднять боевой дух сотрудников. Он снял пиджак и засучил рукава рубашки. Обратившись к своим коллегам, он сказал, что компании предстояло пройти три теста. Первым был тест на характер. Уволив Мозера и его напарника Томаса Мерфи, а также приняв отставку других сотрудников, компания прошла этот тест.

Вторым тестом был тест на доверие. Вернув, пусть и частично, доверие со стороны Министерства финансов, Salomon прошла и этот тест.

Третьим был тест на волю. «Это не та же фирма, что прежде, — сказал Мохан, — однако нам следует сохранить некоторые элементы старой культуры, пока формируем новую»⁸⁴.

Некоторые из трейдеров остались в недоумении. Что именно он имел в виду под новой культурой?

В эти дни Salomon получила хотя бы одну передышку. Вечером разнеслись вести о том, что президент СССР Михаил Горбачев смещен со своего поста в результате путча. Фондовый рынок немедленно упал на 107 пунктов. Деловые издания, всю пятницу долбившие Salomon, внезапно переключили фокус своего внимания на Горбачева, которого держала под домашним арестом группа военных и гражданских руководителей страны. В то время как танки двигались к Москве, а жители России выходили на демонстрации, клиенты компании бросились к телефонам, а отдел по работе с облигациями полностью погрузился в дела.

«Есть множество способов уйти с первых страниц газет, — сказал один сотрудник компании, — но договориться с Красной армией — это, пожалуй, самый оригинальный»⁸⁵.

Глава 49. Разгневанные боги

Нью-Йорк • 1991-1994 годы

Уверенность регуляторов рынка в том, что Salomon сможет выжить на одной лишь репутации Баффета, оказалась ошибочной. Salomon еле устояла, даже когда Министерство финансов частично изменило свой подход. Некоторые крупные клиенты не испытывали по отношению к Salomon ничего, кроме отвращения. Вначале гигантская и влиятельная California Public Employees’ Retirement System, а потом и World Bank отказались от работы с проштрафившейся компанией. Каждую ночь Баффету снились страшные сны о сотнях миллиардов долларов долгов Salomon, которые нужно выплатить в течение ближайших недель. У него было чувство, что на этот раз ситуация вышла из-под его контроля. «События грозили раздавить меня, но я не мог спрыгнуть с поезда. И не знал, куда этот поезд идет».

«Я был не в силах помешать тому, что сотрудники делали каждый день. Я ничего не мог поделать с теми деталями, которые обнаружил, когда вошел в дело, но о которых до этого ничего не знал. Я никак не мог повлиять на мнение Джерри Корригана и на то, что предпримут в этой связи федеральный прокурор Южного округа Нью-Йорка и антитрестовский отдел Министерства юстиции. Я понимал, что необходимо все сделать правильно, но при этом отдавал себе отчет, что, несмотря на все старания, не контролирую ситуацию. Я мог всю ночь оставаться на работе, анализировать происходящее, но это не гарантировало благоприятного исхода дела. Проблема уже повлияла на большое количество людей и могла изменить в будущем мою жизнь».

На следующей неделе Баффет должен был вернуться в Нью-Йорк. Присутствие в Нью-Йорке новоявленного председателя правления требовалось по множеству причин, но главная заключалась в том, что сенатор Дэниел Патрик Монихан хотел встретиться с ним по поводу ситуации с Salomon. Вместе с Мангером они пошли в отдельную столовую на 47-м этаже здания Salomon. Шеф-повар приготовил для Монихана типичные блюда и вина Уолл-стрит. Баффет с Мангером заказали сэндвичи, на которые сенатор смотрел с отвращением. Восточное побережье сотрясал ураган «Боб».

Неожиданно через открытые окна в комнату хлынули потоки дождя. «Боги сердятся на Salomon», — заметил Баффет¹. На той же неделе он и Мангер отправились в Вашингтон на встречу с Биллом Маклукасом и Диком Бриденом из SEC. В офис они вошли, выглядя как «парни, каких можно встретить на автобусной остановке», вспоминал потом Маклукас. Они принялись рассказывать свой план по спасению Salomon, и Маклукас стал понимать, почему одного из говорящих называют живой легендой, а второй заканчивает предложения, которые начинала формулировать «легенда»².

Потом Баффет посетил Казначейство и встретился с Ником Брэди, который признался: прежде он думал, что Баффет блефует. «Уоррен, — сказал он, — я знал, что ты возьмешься за это дело, что бы ни случилось»³. Искренность обращения Баффета тронула его. «Закончи это дело как можно скорее и убирайся отсюда», — сказал Брэди.

Баффет старался, чтобы все нарушения в Salomon были обнаружены, немедленно признаны и исправлены. «Делайте правильно, делайте быстро, чтобы избавиться от всего этого», — говорил он. Когда Баффет произносил «быстро», он имел в виду именно «быстро». Он вызвал к себе секретаршу, которая работала раньше на Гут-фрейнда и всех хорошо знала. «Пола, — предложил Баффет, — почему бы вам не встретиться с членами совета директоров и не расспросить их, когда и что они узнали?»⁴ Однако Боб Денхам, осторожный и дотошный юрист Мангера и Толлеса, прибывший из Лос-Анджелеса, чтобы возглавить расследование, узнал об этом плане и отменил его — расследование, настаивал он, должно быть проведено юристами.

Первое, что сделал Денхам, — поговорил с Доном Файерстайном. По итогам этого разговора Файерстайн был уволен. Он попросил встречи с Баффетом, который только и сказал ему: «Вы могли сделать больше». Вначале Баффет думал, что Файерстайн не понимал, что происходит⁵. Но постепенно пришел к выводу, что верность Файерстайна Гутфрейнду заставила его поставить интересы босса выше интересов Salomon. Денхам получил должность генерального советника. Входя в курс дел компании, Баффет обнаружил, насколько члены ее совета директоров подвергались тому, что он называл «информационное рационирование», со стороны менеджмента Salomon. Баффет и Мангер, в частности, узнали: когда в апреле Мозер впервые признался в том, что делал ставку без надлежащей авторизации разрешения, в компании обнаружили, что он пытался скрыть это и обманул клиента — фактически прикрылся им, сказав, что фальшивый ордер на государственные облигации был выдан в результате технической ошибки.

«Мозер зажег спичку. Еще 29 апреля мистер Гутфрейнд мог задуть ее. Но он этого не сделал. Оказалось, что у Мозера повадки пироманьяка и спички ему хотелось зажигать чаще, чем мы думали. Обязанность Гутфрейнда заключалась в том, чтобы помешать его “пиротехническим пристрастиям”. Но поначалу он не сделал ничего, а потом, возможно, охваченный паникой, сам стал подливать бензин в огонь. В результате акционеры Salomon могли лишиться сотен миллионов долларов, а восемь тысяч сотрудников и их семьи — средств к существованию из-за потери работы.

Я думаю, сделать это было проще всего на свете. Перед вами парень по имени Пол Мозер, который признал, что попытался обмануть самого важного в мире клиента и регулятора — американское правительство. Потом выясняется, что он пытался сделать так, чтобы правительство об этом не узнало, и для этого хотел — тоже обманом — использовать имя одного из клиентов. Ничего из этого нельзя поставить в прямую вину мистеру Гутфрейнду.

Но когда случается что-то подобное, совершенно очевидно, что руководитель должен через 10 секунд снять трубку, позвонить Мозеру и сказать ему, что он уволен. Потом пойти прямиком к Джерри Корригану и сказать: “Джерри, у компании, в которой работают восемь тысяч человек, возникла проблема. Этот парень грубо нарушил правила, и я уволил его сразу после того, как узнал об этом. Что еще я могу сделать?”»⁶

Конечно, для многих людей такой шаг не был столь очевиден, как для Баффета, они стали бы обдумывать, какие еще у них имеются варианты... Тем более что в компании Мозера ценили. Он улучшил работу отдела по работе с иностранными валютами, и увольнять его не хотелось. Возможно, руководство надеялось, что его удастся как-то «реабилитировать». Конечно, признаться в содеянном регуляторам очень трудно — их реакция могла оказаться жесткой. К тому же солидная юридическая фирма отметила, что сообщать о подобных случаях компании не обязаны.

Все эти доводы Баффет пропустил мимо ушей. Он оценивал возможности. Он попытался определиться, насколько реальна катастрофа. Потом просчитал, во сколько обойдется снижение ее вероятности до минимума. Вывод, который сделал Баффет, — необходимо немедленно уволить Мозера и признаться. В вопросах честности для него все было черным или белым. По своей натуре Баффет был нетерпим к лжецам и мошенникам.

К своему горькому разочарованию, он убедился в том, что лжи и обмана в Salomon, к сожалению, гораздо больше, чем ему говорили раньше. Следователи сообщили, что Файерстайн изначально называл действия Мозера «криминальными по своей сути» — это резко контрастировало с официальным мнением компании, высказанным после консультаций с юристами. Компания явно не хотела предавать это дело огласке. О поведении Мозера никто не сообщил даже внутреннему отделу по соблюдению норм, отвечавшему за следование правилам рыночных операций. Отношение к правилам в Salomon было, мягко говоря, безответственным — сотрудники даже спорили о том, кто именно должен входить в состав комиссии по соблюдению норм⁷, и глава отдела был крайне рассержен, узнав, что его не поставили в известность о случившемся, а существующие процедуры не соблюдались.

Баффет и Мангер также выяснили, что в начале июня Гутфрейнд встречался с заместителем министра финансов Бобом Глаубером и пытался защитить компанию от обвинений в том, что она спровоцировала майское падение на рынках. Они узнали, что менеджмент Salomon обсуждал, нужно ли сообщать Глауберу о февральской афере, и решил, что пока этого делать не стоит. Позже Глаубер говорил, что его, видимо, держали за идиота. Ничто так не подорвало отношения с правительством и доверие к Salomon, как та встреча Гутфрейнда с Глаубером. Все это пахло самым что ни на есть натуральным обманом.

Второй пресс-релиз, одобренный советом директоров, в котором говорилось, что запоздалое обнародование связано «с отсутствием достаточного внимания к проблеме», представил этот почтенный орган участником обмана, особенно с учетом того факта, что Гутфрейнд встречался с Глаубером и имел возможность рассказать ему обо всем. Но, разумеется, сам совет не имел ни малейшего понятия о том, что эта встреча имела место.

Баффет был в бешенстве от того, что ничего не знал обо всем этом в тот уик-энд, когда разразился кризис и он вел переговоры с правительством. Все, кто по долгу службы был обязан защитить доброе имя компании, не справились с этой задачей. Более того, они действовали так, что только усугубили ситуацию. Баффет до сих пор не знал еще об одном факте — предупреждающем письме Стернлайта, которое было получено, но оставлено без внимания.

Через несколько дней собрался совет директоров, и Баффет объяснил свою позицию исходя из того, что ему удалось узнать. Совет отменил подписку на журналы, которые выписывали бывшие менеджеры. Их секретари и водители были уволены, а лимузины проданы. На их телефонах отключили междугородную и международную связь. Уволенные менеджеры не имели права входить в офисы Salomon. Совет попытался отменить их медицинскую страховку. Контора Wachtell, Lipton предложила прервать взаимное сотрудничество. Баффет поначалу возражал, но потом согласился. По общему мнению, юридические консультации Марти Липтона не помогли защитить репутацию Salomon⁸.

Денхам ежедневно наблюдал за работой компании. Для усиления юридической команды, занимавшейся внешними проблемами, Баффет пригласил Рона Олсона, одного из недавних партнеров Munger, Tolies & Olson (МТО), который работал над делом Buffalo Evening News, а сейчас представлял интересы Berkshire Hathaway⁹.

Баффет сообщил Олсону, что хочет использовать новую стратегию¹⁰. Со своей почти смертельно подорванной репутацией Salomon не смогла бы пережить предъявление официальных уголовных обвинений¹¹. Компания была похожа на больного раком в предсмертной стадии. Баффет понимал, что для спасения нужны радикальные меры, даже если пациент будет обессилен после операции. Лучшей терапией в такой ситуации Баффет считал публичное раскаяние, которое позволило бы избежать уголовного преследования. Он был готов уничтожить раковые клетки все до единой с помощью сжигающей радиации, вычистить компанию и ликвидировать всякую возможность рецидива.

Приступив к новой работе, Олсон в первый же день отправился на встречу с Отто Обермайером, федеральным прокурором Южного округа Нью-Йорка, который должен был вынести решение о возбуждении уголовного дела против Salomon.

«Наш довод, представленный Отто Обермайеру, состоял в том, что мы будем представлять собой пример для других. Это будет пример самого тесного сотрудничества объекта преследования со следствием, а результат повлияет на поведение будущих ответчиков и на работу всей системы правосудия в целом».

Олсон должен был дать особое обещание. Прямо на месте он отказался от права Salomon на неразглашение информации, которое могло бы защитить общение между компанией и ее юристами от вмешательства прокуроров. Это означало, что все обнаруженные в ходе расследования факты юристы сразу должны были сообщать Обермайеру¹². Это означало, что МТО от имени Salomon давала добровольное согласие действовать как законопослушная компания.

«Обермайер отнесся к предложению крайне недоверчиво, —- рассказывал Олсон. — Он думал, что мы пытаемся всучить ему некачественный товар»¹³. Ему трудно было поверить, что компания может сделать предложение, которое настолько сильно противоречило бы ее собственным интересам. В конце концов угроза уголовного преследования не была неотвратимой для Salomon. Чтобы доказать нарушения, потребовались бы месяцы. Но эта инициатива в любом случае представляла собой нечто большее, чем простое обещание «реформ».

Потом Олсон полетел в Вашингтон и заявил то же самое Бридену из SEC, который «воспринял сказанное с таким же скепсисом»¹⁴.

Поначалу формулировка «отказ от права на неразглашение» казалась не совсем понятной. Фрэнку Бэррону, юристу из Cravath, Swaine & Moore, еще одной фирмы, сотрудничавшей с Salomon, было поручено вести переговоры о том, что может нести в себе такой необыкновенный подарок для Министерства юстиции¹⁵. Переговоры были трудными. У Salomon не было поля для маневра — с самого начала Министерство юстиции оказало очень сильное давление, чтобы добиться детальных объяснений, и это ему удалось. Достигнутое соглашение ставило компанию в парадоксальную ситуацию, когда ей нужно было наказывать собственных сотрудников. Чем больше свидетельств виновности служащих обнаружило бы МТО, тем больше было доказательств, что компания сотрудничает со следствием и реформируется. Одновременно служащие были поставлены перед выбором — сотрудничать или быть уволенными, при этом их заявления следователям не были защищены соглашением о неразглашении¹⁶.

Гутфрейнд и его юристы, которых попросили помочь в подготовке свидетельских показаний Баффета перед комиссией в Конгрессе, встретились с Олсоном через несколько дней. Гутфрейнд согласился сотрудничать, но когда его юристы попытались предложить свои правила для ведения переговоров, Олсон их отверг. В конце концов Гутфрейнд и его юристы отказались от дальнейших переговоров и покинули встречу¹⁷. Олсон доложил Баффету, что ему устроили обструкцию¹⁸.

Новая корпоративная культура полной открытости перевернула вверх дном привычный уклад жизни Salomon. Через пару дней после встречи с Обермайером Олсон и Баффет вошли в один из офисов Всемирного торгового центра. Кто-то из сотрудников Salomon, видимо, действуя на автопилоте, нанял новую компанию по связям с общественностью. Вокруг огромного четырехугольного стола сидели ждавшие их два десятка человек. Некоторые из них работали в Salomon, но большинство были PR-менеджеры, рассчитывавшие на почасовую оплату. Пятнадцать минут Баффет слушал их рассуждения о том, что нужно сделать, чтобы справиться с кризисом. Потом встал. «Прошу меня извинить, мне нужно выйти, — громко сказал он и, наклонившись к Олсону, прошептал: — Скажи им, что они нам не нужны»¹⁹.

«Дело было не в том, что нас неправильно поняли, черт побери, — говорил потом Баффет. — У нас не было проблем с PR. У нас была проблема с тем, что сделали мы сами».

Тридцатого августа, в свой день рождения, он приехал в Вашингтон. Он решил подготовиться к выступлению перед комиссией Конгресса и договорился с шефом вашингтонского бюро Salomon Стивом Беллом, что тот соберет группу, которая постарается предугадать наиболее вероятные вопросы, которые могут задать ему конгрессмены.

Баффет поселился в отеле Embassy Suites, расположенном рядом со штаб-квартирой GEICO. Два дня он не выходил из комнаты, решая неотложные проблемы, телефонный оператор отеля Кэролайн Смит стала де-факто его секретарем, «Дэйзи Мей», которая принимала телефонные звонки и отправляла ему в комнату печенье, чтобы он мог перекусить. Они не встречались лично, но, когда позвонил Ник Брэди из Министерства финансов, она сообщила об этом Баффету, потому что единственная телефонная линия в его номере была в этот момент занята²⁰.

Через пару дней Баффет появился в офисе Salomon, где Белл собрал всех для «мозгового штурма». Перед этим Белл позвонил в Нью-Йорк и поинтересовался, чем кормить Баффета. «Чем-нибудь простым, — сказали ему. — Накорми его гамбургерами». Белл оказался одним из многих, кто не воспринял этот совет буквально. Во время ланча подали приготовленную шеф-поваром рыбу. Баффет к ней не прикоснулся. Потом был салат с очень вкусным сыром. Баффет его тоже проигнорировал. Когда подали телятину или что-то подобное, он пару раз ткнул в нее вилкой и отодвинул тарелку. «Мистер Баффет, — озабоченно сказал Белл, — я обратил внимание, что вы ничего не едите. Что случилось? Может быть, вы хотите что-то другое?»

«У меня в отношении еды есть очень простое правило, — сказал Баффет. — Если это не ест трехлетний ребенок — я тоже не ем»²¹.

На следующий день Баффет, Дерик Мохан и Боб Денхам прибыли в здание Rayburn House для дачи показаний Конгрессу. Кэтрин Грэхем оказала им поддержку, появившись на слушаниях. Она расположилась рядом с Моханом и Денхамом в первом ряду. Сидевший в одиночестве перед столом подкомитета Баффет произвел на всех большое впечатление, пообещав полное сотрудничество с Конгрессом и регуляторами²². «Я намерен полностью выяснить, что произошло, — сказал он. — Я хочу, чтобы виновные были наказаны, а доброе имя невиновных восстановлено».

Конгрессмены подвергли Salomon жесточайшей критике. Они встали в позу спасителей инвесторов и потребовали от нового руководства компании полного разрыва с прошлым. Тем не менее к Баффету они отнеслись с некоторым трепетом. Когда он говорил, то «казалось, что воды Красного моря расступались и появлялся Господь», рассказывал Мохан²³. Баффет возложил ответственность за случившееся на Уоллстрит. «Огромные рынки привлекают людей, которые оценивают себя по количеству денег. Если в чьей-то жизни все оценки связаны исключительно с тем, сколько у него денег и сколько он заработал в прошлом году, то все рано или поздно кончится бедой, — сказал он и подчеркнул: — У Salomon теперь будут другие приоритеты».

«Если ты теряешь деньги фирмы, то можешь встретить мое понимание. Но если ты нанесешь малейший ущерб репутации фирмы, я буду беспощаден».

Эти слова «препарируются» на занятиях в бизнес-школах как пример корпоративного благородства. Твердая демонстрация этого принципа много говорит о Баффете как о человеке. В этих словах слились воедино все черты его характера: нравственность, желание наставлять, выражать свои мысли четко и определенно, открытость, прямота, честность — все то, что было для него главным и что, как он надеялся, станет главным и для Salomon. Если Berkshire Hathaway была его «колонкой редактора», то Salomon должна была стать «финансовым храмом».

Баффет вернулся во Всемирный торговый центр и написал письмо служащим, потребовав сообщать обо всех нарушениях юридических и этических норм. Он исключил мелкие нарушения, такие как небольшие перерасходы средств, но, как говорилось в письме, «если вы сомневаетесь, звоните мне». В письме был указан номер его домашнего телефона. «Мы должны стать «первоклассной компанией» для «первоклассных клиентов», — писал Баффет²⁴.

«Наши действия должны проверяться тестом «первой полосы» Следует не просто соблюдать правила, — учил он. — Пусть сотрудники спросят себя, хотят ли они сделать что-то такое, о чем на следующий день написала бы на первой полосе местная газета, которую читают их жены, дети и друзья. Причем статья эта будет написана хорошо информированным и критически настроенным журналистом²⁵.

«Саломоновцы» изо всех сил старались спасти компанию. Они звонили клиентам и умоляли их не покидать Salomon, не избавляться от обесценивавшихся активов, потому что долговые средства, привлеченные для финансирования, иссякали. Джон Макфарлейн и отдел торговли, продававший и покупавший пакеты акций, всеми силами боролись с бегством активов, вели переговоры с огромным количеством кредиторов, многие из которых отказывались переводить деньги на счета компании⁴²⁰.

Балансовый отчет сжимался в среднем на миллиард долларов в день. Макфарлейн и трейдеры несколько раз встречались с кредиторами, чтобы увериться в том, что те обо всем проинформированы. Затем весь коллектив сконцентрировался на стабилизации балансового отчета Salomon и отношений с клиентами, постепенно повышая плату за комиссии с размещения капитала и позволяя законам экономики делать всю остальную работу²⁶. Компания выплатила все долги по коммерческим ценным бумагам, реструктурировала долг, разместив на рынке среднесрочные векселя и взяв долгосрочные кредиты. Используя рынок фьючерсов и свопы (торговлю деривативами), трейдеры компании «на цыпочках» ходили по рынку, маскируя гигантскую торговлю, которую они затеяли. Если бы другие брокеры распознали модели их продаж, это могло бы спровоцировать искусственное снижение курсов акций²⁷.

Уверенности в том, что компания выживет, если ей предъявят обвинение в уголовном преступлении, не было. Сотрудники поняли смысл послания Баффета. В накаленной атмосфере, подогревавшейся гневными речами конгрессменов и регуляторов, никаких нарушений просто нельзя было допустить. «Я хочу, чтобы каждый служащий видел в себе сотрудника отдела по соблюдению норм», — сказал Баффет. Это означало, что для спасения компании все должны были следить друг за другом. Одновременно все знали, что МТО, как минный тральщик, обследует каждый сантиметр в поисках нарушений. С уходом клиентов объемы торговли сократились, появился страх, прежняя корпоративная культура, позволявшая идти почти на хулиганский риск, постепенно сходила на нет.

Вскоре Баффету опять пришлось ехать в Вашингтон, на этот раз чтобы выступить перед Сенатом. Корриган Бриден и федеральные прокуроры по-прежнему были крайне возмущены поведением Salomon. В ожидании, когда его вызовут, сидя двумя рядами позади Корригана в сенатской комнате, Баффет услышал, как другой сенатор, Крис Додд, спросил у Корригана, не потеряла ли ФРС бдительность²⁸. Корриган ответил, что бдительность они не теряли, а письмо Стернлайта, побуждавшее к изменениям в менеджменте Salomon, компанией было проигнорировано. Баффет видел, что это воспринималось Корриганом как плевок со стороны Salomon ему в лицо.

Баффет, фигурально выражаясь, стал чесать затылок. Он понял, что есть какая-то серьезная проблема, о которой говорил Корриган, но он, Баффет, не знал о ней⁴²¹.

Когда настала очередь Баффета давать показания, он сказал: «Государство имеет право рассчитывать на то, что правила и законы будут соблюдаться. Salomon не выполнила этого обязательства». Конгрессмены пожаловались на слишком высокие зарплаты в Salomon. «Как один арбитражер-трейдер может заработать 23 миллиона?» — спросили они. «Меня это беспокоит не меньше, чем вас», — ответил Баффет. Законодатели хотели узнать, что представляет собой облигационный арбитраж и помогает ли он экономическому развитию. Баффет дал свои пояснения, а потом сказал: «Я бы не хотел, чтобы вы заставляли меня выступать в роли учителя государственной школы».

«Почему совет директоров, в который входили такие умные люди, оказался настолько невнимательным и вовремя не поднял тревогу?» — спросил один из конгрессменов. Не показывая вида, что внутренне он буквально кипит из-за письма Стернлайта (что бы оно собой ни представляло), Баффет сказал, что менеджмент компании скрывал информацию²⁹. И признал, что Мангер оказался единственным, кто смог задать правильные вопросы, когда раздался первый телефонный звонок.

Он не хотел защищать Salomon, представляя его таким, каким он виделся всем до сих пор, — прекрасной компанией с великолепной корпоративной культурой, в которой ужасный проступок совершил один-единственный сотрудник, а недосмотр менеджмента в результате привел к катастрофе. У Баффета не прибавилось бы друзей, если бы он встал на защиту «покера лжецов». Нет, Salomon была финансовой Гоморрой, деятельность которой нужно расследовать, а затем каленым железом выжечь все незаконные методы ведения дел.

Эта прямая, привлекательная позиция остановила начавшуюся было «охоту на ведьм». Сотрудники начали следовать стратегии, предложенной Баффетом. «Это была блестящая стратегия, — рассказывал Эрик Розенфельд. — Приказ о выступлении был отдан, и мы выступили».

Вернувшись в Salomon, Баффет сразу стал выяснять детали письма Стернлайта. Он был в ярости, рассказывал член совета директоров Гедаль Горовиц. Сокрытие информации Баффет расценивал как тяжкое уголовное преступление. Он был страшно зол, что ему никто не сказал про письмо и на него не было дано никакого ответа. Баффет расценил случившееся как еще один пример «информационного рационирования». Сокрытие письма от совета директоров заставило его принимать совсем не те решения, которых ожидал Корриган. Баффет и Мангер стали жестче относиться к прежнему менеджменту компании. Стало понятно, какой смысл Мангер вкладывал в свою фразу о «сосании» компанией «большого пальца» — полное игнорирование очевидного до тех пор, пока «памперс не переполнится». В течение двух недель, как рассказывает Мангер, «мы уделили повышенное внимание нашим властелинам (Министерству финансов и ФРС). По мере углубления наших знаний взгляды на суть дела изменились». «Что касается Гутфрейнда, то у нас не было никаких оснований прощать его», — говорил Баффет³⁰.

Несмотря на все разоблачения, Баффет руководил Salomon с невозмутимостью и спокойствием, в то время как Мохан и еще несколько сотрудников, «надев защитные костюмы», составили команду «уборщиков». Но, несмотря на кажущееся внешнее спокойствие, внутри Баффет бурлил. Чтобы хотя бы на время забыть про Salomon, он часами играл на компьютере в Monty. Ему очень хотелось обратно в Омаху. Глэдис Кайзер заметила, какой легкой становилась его походка, когда он возвращался, и как тяжелели его шаги, когда он уезжал. Она хотела выйти на пенсию, но решила повременить, видя, каким трудным выдался последний год для ее босса³¹. Нью-Йорк явно был не его городом, причем с возрастом неприятие это только усугубилось (по сравнению с теми временами, когда он в молодости работал в «Грэхем-Ньюман»). Баффет вел себя отчужденно, никогда не появлялся в биржевом зале. Один из топ-менеджеров заметил, что даже мимолетный взгляд Баффета на проходящего мимо подчиненного был редким событием. Из Сан-Франциско его приехала навестить Сьюзи. Кей Грэхем составляла ему компанию при игре в бридж. Уже давно у него были постоянные партнеры — Кэрол Лумис, Джордж Гиллеспи и Эйс Гринберг, CEO компании Bear Stearns. Бридж помогал расслабиться, потому что, играя в него, Уоррен мог не думать ни о чем другом.

Ночами Баффет не спал. Будучи в Нью-Йорке, он звонил домой в половине первого ночи — таким способом согласно особой договоренности с Wall Street Journal он получал в Омахе завтрашние новости по телефону³². Он напряженно слушал, постоянно боясь, что газета напишет о Salomon что-то ужасное. Часто так и происходило, но он по крайней мере знал об этом до того, как номер попадал в руки сотрудников, многие из которых бывали у себя дома реже, чем он в Омахе. Они работали по 14 и более часов в день, чтобы перед лицом все новых и новых трудностей удержать фирму на плаву. Трейдеры акций и облигаций Salomon звонили клиентам, зная, что их главная задача состоит в том, чтобы убедить собеседников, что фирма не будет ликвидирована. Инвестиционные банки с огромной скоростью отказывались от ранее заключенных договоренностей. British Telecom исключила Salomon из ключевой сделки, ради спасения которой Гутфрейнд в свое время и отправился в Лондон. Эта поездка стала причиной того, что он пропустил телефонный разговор с Баффетом в Рино, из которого тому стало известно о вспыхнувшем скандале. Банкиры, пытавшиеся продать другие бизнесы, сталкивались с почти неразрешимой задачей, а конкуренты использовали сомнительное положение Salomon в борьбе за лучшие банковские активьГ.

Кое-кто из служащих получил повышение. Мохан назначил одного из арбитражеров начальником отдела продаж. Розенфельд, бывший преподаватель колледжа, никогда не управлявший более чем пятью сотрудниками, неожиданно для себя стал руководителем сотен человек. Потом следователи стали требовать увольнения ⁴²² некоторых трейдеров. Розенфельд лично перепроверил тысячи торговых операций, чтобы воспроизвести для юристов картину произошедшего, одновременно управляя шестьюстами сотрудниками³³.

Он не хотел этого повышения, как и другие арбитражеры, Розенфельд желал возвращения J. М. Кабинет Мэриуэзера оставался совершенно таким же, каким был, когда его покинул хозяин. Клюшки для гольфа, его символы власти, по-прежнему лежали в углу. Уборщики не решались даже протереть пыль в этом месте поклонения. Арбитражеры собрались на консультацию с оракулами торговли. Они молились за возвращение J. М. А цена акций Salomon тем временем скатилась до 20 долларов.

Пока повсюду шныряли следователи, а сотрудники трудились как рабы на галерах, Баффет размышлял и о главных для себя вещах — Berkshire Hathaway и инвестировании. Он только что купил обувную компанию Н.Н. Brown Shoes и попросил своего секретаря в Salomon Полу Орловски проверить через компьютер, есть ли в документах SEC какие-либо сведения о другом производителе обуви Morse Shoe, компании, подавшей заявление о банкротстве³⁴.

И все-таки главное внимание Баффет уделял Salomon. Вкупе с другими случившимися раньше скандалами — Айвэном Боэски, Майклом Милкеном из Drexel Burnham Lambert — афера Salomon создавала впечатление, что обитатели Уолл-стрит насквозь коррумпированы. Вслед за выступлением Баффетом в Конгрессе последовали признания еще нескольких брокерских компаний³⁵. К тому времени следователи в Salomon уже обнаружили, что Мозер восемь раз делал фальшивые предложения от имени клиентов или, увеличивая ставки клиентов, переводил дополнительные облигации на счет Salomon, никого не информируя об этом. В четырех случаях он смог собрать больше трех четвертей всех выпущенных долговых обязательств³⁶. Когда «охота на ведьм» стала набирать обороты, Баффет пошел на риск. На заседании совета директоров он возглавил обсуждение. «Почему Salomon должна платить юристам Джона Гутфрейнда за то, чтобы он защищали нас?» — таков был смысл его вопросов³⁷. Почти единогласно были приняты два неожиданных решения: никаких выходных пособий и резкое сокращение гонораров юристов бывших менеджеров⁴²².

Теперь драма разворачивалась вокруг двух моментов: сохранит ли Salomon статус ведущего дилера Федеральной резервной системы и будет ли возбуждено против нее уголовное дело. У ФРС не было подходящей для этой ситуации опции временного отзыва лицензии: «Это как казнить кого-то, а потом пытаться оживить», — заметил глава ФРС Алан Гринспен. В октябре ФРС серьезно рассматривала возможность банкротства Salomon. Решение о сохранении компании могло бы вызвать нападки политиков как справа, так и слева³⁸. ⁴²³

Федеральные прокуроры считали, что у них достаточно оснований для возбуждения дела. Гэри Нафталис, юридический советник по уголовным делам Salomon, сказал, что в случае возбуждения дела весьма вероятно вынесение обвинительного приговора. По понятным причинам каждый сотрудник стремился изо всех сил помочь компании избежать уголовного преследования. Пока такая возможность существовала, над головой Salomon висел дамоклов меч, о чем прекрасно знали клиенты. Но Нафталис не торопился. Промедление он объяснял тем, что если действовать быстро, решение, скорее всего, будет вынесено в пользу возбуждения дела, тогда как, потянув время, можно попытаться пролоббировать интересы компании и убедить прокуроров в том, что Salomon не заслуживает уголовного преследования. Кроме того, у Salomon будет время для того, чтобы продемонстрировать свою готовность в полной мере сотрудничать со следствием, и это также снизит вероятность возбуждения дела³⁹.

После трех месяцев работы по реформированию Денхам отвел Баффета, Нафта-лиса, Олсона и Фрэнка Баррона в секретное место, выбранное по настоянию федерального прокурора Обермайера, — в St. Andrew’s Plaza рядом с городским советом. Это была последняя попытка убедить Обермайера и его юристов в том, что дело возбуждать не стоит⁴⁰.

Будучи прокурором старой школы, питающим огромное уважение к закону и традициям федеральной прокуратуры, Обермайер долго размышлял над тем, как ему поступить, и в конце концов признал уникальность этого случая. «Это не похоже на дело о нападении на нью-йоркское метро», — заметил Обермайер. В самом деле, он «подозрительно часто» звонил Джерри Корригану, чтобы узнать детали работы фондового рынка, разницу между двухлетними и тридцатилетними облигациями, частоту аукционов и правила их проведения⁴¹.

Сидя перед Обермайером в небольшой комнате для совещаний, Баффет старался все ему объяснить. Он пытался убедить собеседника в том, о чем много раз уже говорил, — если дело будет возбуждено, то компания не выживет. Обермайер в ответ привел пример Chrysler, которая выжила после уголовного преследования⁴². Разница между компанией, продающей конкретный продукт, и фирмой, которая покупает и продает обещания, записанные на бумаге, вначале была ему нейонятна. Баффет упирал на судьбу простых сотрудников, которые останутся без работы, если компания обанкротится. Он клялся, что не намерен в обозримом будущем продавать свои акции Salomon и что его люди продолжат управлять компанией. Он объяснил смысл преобразований, проведенных в последние месяцы. Все это произвело на Обермайера впечатление, но он по-прежнему был настроен скептически⁴³. Руководители Salomon возвращались к себе в офис, совершенно не представляя, добились они своего или нет.

К середине зимы проблема сохранения статуса Salomon как ведущего дилера ФРС по-прежнему оставалась нерешенной. У компании не было права торговать от имени клиентов, и федеральное казначейство в любой момент могло отменить сделку. Под угрозой корпоративного уголовного преследования Баффет и Мохан пытались доказать, что компания достойна того, чтобы ее сохранили. Баффет на правах рекламы опубликовал в Wall Street Journal целую полосу, рассказывающую про новые стандарты Salomon⁴⁴.

«Я сказал, что мы будем искать людей, соответствующих нашим принципам, а не наоборот. Но это оказалось непросто».

День за днем Баффет впадал в тоску, наблюдая за роскошным образом жизни, который обитатели Уолл-стрит воспринимали как само собой разумеющийся. Кухня в столовой для топ-менеджеров по размерам напоминала нью-йоркский ресторан, ею руководил шеф-повар, обучавшийся в Кулинарном институте Америки. В его подчинении были шеф-повар кондитер, помощники, помощники помощников повара. Служащие могли заказать на обед «все, что только существует на земле»⁴⁵. В первый же день своего пребывания в Нью-Йорке Баффет получил приглашение от главы от одного из банков на ланч, с тем чтобы их личные повара могли посоревноваться. Представление же самого Баффета о способностях своего повара ограничивалось ежедневным заказом гамбургеров.

Разочарованный повар день за днем готовил для него домашние картофельные чипсы. Он чистил картошку, тонко нарезал ее и кидал в кипящее масло, пока ломтики не становились хрустящими. Великолепные картофельные чипсы пирамидой возвышались рядом с гамбургером на тарелке Баффета. А он рассеянно ел их, мечтая о картошке-фри из «Макдоналдса».

Для Баффета ресторан символизировал культуру Уолл-стрит, которую он считал отвратительной. Он родился в те годы, когда денег было меньше, а жизнь — неторопливее, и в дальнейшем старался сохранять этот темп. Уолл-стрит лопалась от денег, а жизнь на ней крутилась на пределе человеческих возможностей. Люди выходили из дома в пять утра и возвращались в девять-десять вечера. Работодатели осыпали их деньгами, но требовали взамен, чтобы люди каждую минуту выполняли свои функции, причем со скоростью ветряной мельницы. Когда-то, еще ребенком, Баффет был впечатлен сотрудником фондовой биржи, который вручную сворачивал сигары. Теперь это ему казалось удивительным.

«У них была парикмахерская внизу, и они даже не сказали мне о ней. Боялись того, что произойдет, когда я узнаю о ее существовании. Еще у них был парень, который приходил, чтобы почистить им обувь».

Менеджеры Salomon считали, как выразился один из них, что «Бог запрещает им поднимать что-то, кроме вилки». Поведение их нового руководителя-миллиардера, типичное для жителя сравнительно небольшого города, их шокировало. По дороге на игру в бридж Баффет однажды попросил водителя остановиться. Он выбрался из машины, пошел в ближайший магазин, а вернувшись через несколько минут, увидел водителя с отвисшей челюстью. Предметом его изумления служило то, что глава компании нес два больших мешка с гамбургерами и кока-колой⁴⁶. Это и был новый Salomon.

Поворотным пунктом в жизни новообращенной компании стала борьба вокруг зарплат. В начале осени Баффет сообщил, что урезает на 110 миллионов бонусный фонд. «Служащие, показывающие слабые результаты, должны ожидать соответствующего сокращения зарплат», — написал он⁴⁷. Ему это казалось простым и естественным. Вознаграждение должны получать сама компания и люди, которые приносят результат. Мохан согласился, что от выплаты бонусов надо отказаться. Сотрудники не могут рассчитывать на получение миллионов только потому, что на каждого из них записано по три дома и им нужно поддерживать достойный уровень жизни своих бывших жен⁴⁸. Но в этот раз Баффет ошибся в оценке человеческой натуры, когда сотрудники, привыкшие к денежному дождю в день выплаты бонусов, узнали, что теперь их работа будет оцениваться иначе.

Они не восприняли аргумент Баффета, который настаивал на том, что служащие не могут рассчитывать на вознаграждение, если акционеры не получают ничего. Они-то верили как раз в обратное, привыкнув годами забирать все себе. Сокращение выплат по сравнению с прошлым годом было огромным. Служащие Salomon посчитали, что Баффет, отменяя систему бонусов, пытается переложить на них ответственность за ошибки Мозера. По их мнению, не они были причиной несчастий Salomon. Они сохранили верность компании, вынесли на своих плечах всю тяжесть последствий разразившегося скандала и считали, что заслужили свои «боевые». Не их вина, что бизнес не приносит желаемых результатов. Как можно иметь дело с инвестиционными банками, когда над компанией нависла угроза уголовного преследования? Неужели Баффет этого не понимает? Они не были согласны с мнением Баффета (о котором знали все на Уолл-стрит), что инвестиционные банкиры — это бесполезные «рубашки с модными запонками». Несмотря на все проблемы, с финансовой точки зрения год для Salomon сложился вполне удачно. Поэтому служащие обиделись на упреки в жадности, прозвучавшие из уст «алчного миллиардера».

Обедневшие трейдеры и банкиры должны были продержаться до конца года — традиционного времени для увольнения после выплаты индивидуальных бонусов, когда сократившийся, но по-прежнему многомиллионный бонусный фонд должен был иссякнуть.

Когда перед рождественскими каникулами бонусный фонд был распределен, борьба вокруг зарплат достигла драматического накала. У тринадцати топ-менеджеров бонусы сократились вдвое. Как только были объявлены цифры, биржевой зал и коридоры Salomon оказались охвачены открытым бунтом. Трейдеры и банкиры стали массово увольняться. Ушла половина сотрудников отдела по работе с ценными бумагами. Биржевой отдел объявил временную забастовку.

Однажды Баффет прогулялся пару кварталов, чтобы пообедать вместе с CEO American Express Джимом Робинсоном. «Джим, — сказал он, — я не думал, что это возможно, но я только что заплатил 900 миллионов долларов в виде бонусов». И все-таки он чувствовал, что все, кроме Мохана и еще одного-двух человек, которых он привел, чтобы навести порядок, ненавидят его⁴⁹. '

«Они взяли деньги и убежали. Просто “отвалили”».

«Было очевидно, что все, что делается, делается ради сотрудников⁵⁰. Инвестиционные банкиры не зарабатывали денег, но считали себя аристократией. И они ненавидели трейдеров, частично потому, что трейдеры зарабатывали деньги и у них было больше мускулов».

Он только что спас Salomon и думал, что для сотрудников это важно. Но нет! «Мы были благодарны в течение пяти минут», — таков был вердикт одного из бывших служащих. Тот факт, что без Баффета они лишились бы работы, был забыт в «черный день бонусов». «Уоррен не понял, как работать с людьми», — таков был рефрен уволившихся. Salomon не была местом, где можно было просто повысить цены, урезать расходы и перевести деньги в «родительскую» компанию (хотя Баффет и старался делать так, насколько это было возможно). Нужно было сохранять мотивацию для умных людей, когда у них есть выбор и в тот момент, когда «тебя убивают тысячами ударов в день», как выразился Олсон. Баффет же рассматривал новое компенсационное соглашение как лакмусовую бумажку: те, кто ушел, были корыстными торгашами, без которых можно обойтись. Те, кто остался, нашли для себя именно ту фирму, в которой хотели работать.

Но Уолл-стрит оставалась местом, где правила корысть, и сотрудники один за другим продолжали уходить, унося к конкурентам клиентские базы и другие данные. Баффет не мог заснуть. «Я не мог отключиться от всего этого», — рассказывал он. Всю свою жизнь он избегал вовлеченности в дела, где не было пути назад и у него не было возможности полностью контролировать ситуацию. «Я всегда действовал очень осторожно. Но в Salomon мне пришлось выступать в защиту принципов, которые я не хотел защищать. В результате я стал критично относиться к своей собственной организации».

Прошли месяцы, а Обермайер все размышлял, возбуждать ли дело против Salomon. Он понимал, что уголовное дело отзовется в компании «похоронным звоном»⁵¹. Оценивая действия Мозера, он считал важным, что тот руководствовался желанием выступить против новых правил казначейства, а не просто стремился обогатить Salomon. В то же время эти мошеннические сделки не повлекли за собой серьезных финансовых потерь⁴²⁴. Он также взвешивал обещания Баффета и оценивал новую корпоративную культуру компании.

Вместе с Бриденом из SEC Обермайер начал работать над соглашением, которое позволило бы Salomon избежать уголовного преследования. Фрэнк Бэррон, юрист из Cravath, приехал в SEC, чтобы обсудить свое участие в урегулировании проблемы на встрече с Биллом Маклукасом, заместителем Бридена, который сообщил, что штраф со стороны казначейства и Министерства финансов составит 190 миллионов долларов плюс 100 миллионов — фонд на возмещение убытков. Цифры поразили Бар-рона — это был огромный штраф за прегрешение одного-единственного трейдера, который нарушил правила казначейства, но не нанес существенного урона клиентам и рынку. «Почему?» — спросил он. «Фрэнк, ты должен понять, что штраф составит 190 миллионов, потому что так сказал Ричард Бриден»⁵², — был ответ.

Всем вспомнился момент, когда побелевший и трясущийся Джон Мэриуэзер ворвался в совещательную комнату и процитировал слова Дика Бридена о Salomon: «компания, прогнившая насквозь». Апелляции по этому делу не было. Salomon согласилась заплатить огромный штраф.

Баффет пытался изменить этот «прогнивший» имидж как можно скорее. Прозванный сотрудниками Джимми Стюарт⁴²⁵, он одну за другой запрещал сделки, которые характеризовал как «сделки на грани». Потом вспыхнул новый скандал, который чуть было не привел к отмене соглашения об урегулировании.

Мозер сделал предложение правительству о сделке в обмен на признание вины и сотрудничество со следствием. Он сообщил о нескольких сделках с трейдерами, которые включали в себя заключение секретных соглашений с другими фирмами. Сделки защищали их от финансовых потерь, и главная их цель заключалась в уходе от налогов. Это было еще одной веской причиной для предъявления обвинений Salomon.

Кроме очевидной попытки спасти свою собственную шкуру, Мозер имел массу причин для того, чтобы исходить злобой на Salomon. Если бы бывшие руководители компании повели себя правильно, его все равно бы уволили, возможно, даже предъявили бы обвинения и отправили в тюрьму, но его имя не было бы растиражировано по всему миру как человека, который спровоцировал самое крупное финансовое потрясение в истории.

Во время срочного заседания совета Обермайер позвонил Олсону по поводу сделок, о которых сообщил Мозер. И сказал, что решил не отменять соглашение об урегулировании в связи с новыми признаниями. В чем бы ни состояла проблема, Salomon сможет все решить с IRS. Остальные нарушения, считал он, были достаточно серьезными, чтобы «поставить корпорацию на колени для покаяния»⁵³. Но в смертном приговоре необходимости не видел.

20 мая представитель Обермайера позвонил Олсону и сообщил, что дело возбуждаться не будет и что все обвинения с компании сняты. Федеральный прокурор и SEC объявили о внесудебном соглашении с Salomon в связи с обнаруженными случаями мошенничества и нарушений в финансовой отчетности. Вместе со 100 миллионами долларов компенсационного фонда это был второй по величине штраф в истории Уолл-стрит. В соглашении говорилось, что каких-либо нарушений, кроме тех, что совершил Мозер, обнаружено не было. Причем нарушения Мозера были выявлены самой компанией. Мозер отправился в тюрьму на четыре месяца, заплатил штраф в 1 миллион 100 тысяч долларов и был пожизненно отлучен от финансовой индустрии⁵⁴. Гутфрейнд, Мэриуэзер и Страусс получили выговор за недостаточный контроль за подчиненным, выплатили небольшой штраф и четыре месяца не имели права заниматься управлением финансами⁵⁵.

Некоторые полагали, что Salomon легко отделалась по сравнению с банком Drexel Burnham Lambert, который заплатил 650 миллионов долларов и развалился после того, как ему пришлось отвечать за манипуляции с акциями. Многие также считали, что, так легко признав свою вину перед правительством, Salomon лишилась поля для маневра в переговорах. Но, бесспорно, столь крупный штраф отчетливо отразил тот факт, что компания ужасно выполняла свои обязанности, а регуляторы проспали ее разгильдяйство на глазах у Конгресса. Таким образом, было признано, что компания не совершила преступления, однако содействовала его сокрытию. Иными словами, «сосание большого пальца» и темные дела почти обанкротили Salomon.

Старый друг Баффета Дэн Ковин умер от рака через три дня после этого решения. Баффет написал сердечный некролог и хотел сам зачитать его на похоронах. Он попросил своего секретаря Полу Орловски зайти к нему в отель, чтобы взять листок с некрологом для перепечатки. Когда она пришла, он беспомощно посмотрел на нее и сказал, что не в состоянии сам выступить на мемориальной церемонии. Некролог он попросил зачитать Сьюзи⁵⁶. Сам же он даже не присутствовал на церемонии похорон. «Меня всего трясло», — рассказывал он.

Потом Баффет вернулся к работе. По оценкам Salomon, четыре миллиона долларов прибыли, которые принесли торговые операции Мозера, обошлись компании в 800 миллионов — и это не считая потери многих клиентов, отказа от выгодных сделок, уплаты различных более мелких штрафов и гонораров юристам. Вопрос о статусе компании как ведущего дилера до сих пор не был решен, хотя теперь было весьма вероятно, что для Salomon все завершится благополучно⁴²⁶. Все меньше служащих покидали компанию, рейтинговые агентства стали повышать кредитный рейтинг Salomon. Начали возвращаться клиенты. Когда цена акций компании превысила на бирже 33 доллара, Баффет, которому не терпелось вернуться в Омаху, объявил, что уходит в отставку. Место CEO занял Дерик Мохан, юрист МТО Боб Денхам был назначен президентом. Когда эпопея закончилась, рассказывала Глэдис Кайзер, «все в Омахе издали глубокий вздох облегчения. Уоррен наконец вернулся».

Той печальной весной 1992 года, пока Salomon постепенно вставала на ноги, по-прежнему не был решен вопрос, как быть с теми, кто почти разрушил компанию. Вторым по мере ответственности после Мозера был Джон Гутфрейнд. В конце концов, несмотря на то, что ему советовали не раскрывать информацию о нарушениях, именно на нем лежала главная ответственность.

Когда настало время обсудить, какие деньги Гутфрейнд хочет получить от компании, он потребовал «доброго к себе отношения», которое ему было обещано, пока Баффет и Мангер живы. Но выяснилось, что «доброе отношение» стороны переговоров понимают совершенно по-разному.

Адвокат Гутфрейнда считал, что заключил соглашение с Чарли Мангером в тот зловещий уик-энд в августе прошлого года и что Мангер принял письмо об отставке, которое содержало ряд важных компенсационных условий. Гутфрейнд полагал, что пожертвовал собой ради сохранения компании и она должна выплатить ему 35 миллионов долларов в виде наличных, акций и так далее. Новое руководство Salomon, однако, полагало, что никакого соглашения заключено не было. Совет директоров согласился на четкое выполнение компенсационного плана, а также лишил его заработанных фондовых опционов, хотя условия выдачи опционов не предусматривали этого ни при каких обстоятельствах. Выходило, что вместо 35 миллионов долларов Гутфрейнд должен получить 8,6 миллиона.

Взбешенный Гутфрейнд отверг это предложение. «Это было нечестно, — вспоминал он. — Ия боролся из принципа»⁵⁷. Его адвокаты заявили, что столь низкое предложение не направлено на продолжение переговоров и ставит целью оскорбить Гутфрейнда. В 1993 году Гутфрйенд подал иск в арбитражный суд.

Арбитражный суд — это процесс, в котором совет, составленный из нейтральных по отношению к делу людей, выслушивает обе стороны и принимает решение, обязательное для выполнения. Арбитраж — это как игра в кости: как только решение принято, никакие переговоры уже невозможны.

Джон Гутфрейнд сидел в маленьком трехкомнатном офисе, лично отвечая на звонки, когда его временно нанятого секретаря не было на месте. Его тяготило высказывание жены Сьюзан, которую пресса прозвала «Мария Антуанетта», о том, что ему не стоило уходить в отставку — как будто у него был выбор, — потому что больше нигде работу он не найдет. Нью-йоркское общество их больше не принимало, пресса обрушилась на него так жестко, как он не мог себе даже представить. Его сравнивали с такими преступниками, как Боэски и Милкен⁵⁸. Многие друзья перестали с ним общаться. Ему приходилось самому, без поддержки со стороны Salomon, оплачивать огромные счета за юридическую защиту при рассмотрении поданных против него гражданских исков.

Гутфрейнд хотел добиться своей реабилитации через арбитраж. Но публичное разбирательство во всей истории с Salomon, которое могло в какой-то мере успокоить его уязвленное самолюбие, гарантировало дальнейшее ухудшение отношений с Баффетом и делало компромисс еще менее вероятным. Войдя в число акционеров Salomon, Баффет очень рисковал своей репутацией, а Гутфрейнд подвел его. Публичный рассказ в арбитраже всей этой истории в присутствии дотошной прессы вряд ли заставил бы Баффета относиться к нему благосклонно. Теперь, когда они уже не были партнерами, даже учитывая «взгляд в прошлое», проступки Гутфрейнда оставались слишком многочисленными и серьезными:

— переоценка фондовых опционов в 1987 году, которая стоила Баффету немалых денег;

— предупредительное письмо Стернлайта из ФРС, о котором Баффет узнал слишком поздно;

— встреча с Бобом Глаубером из Министерства финансов, на которой Гутфрейнд ничего не рассказал и о которой не проинформировал Баффета и других членов совета директоров;

— план покупки акций, который позволял сотрудникам сохранять свои акции при увольнении по определенным причинам. Этот план Гутфрейнд предложил совету директоров и акционерам роковой весной 1991 года.

Все перечисленное Баффет расценивал как трагедию, которая никогда не должна была случиться. Он считал поведение Гутфрейнда чем-то вроде ужасного заблуждения. Обычно он избегал конфликтов, но если его заставляли идти в бой, то уполномоченные им люди бились за него как загнанные в угол гиены. Чарли Мангер, который говорил, что Наполеон в сравнении с Гутфрейндом выглядит застенчивым юношей, был назначен Баффетом на роль «злого следователя»⁵⁹. Его показания в арбитражном суде были решающими, потому что он вел переговоры с адвокатом Гутфрейнда Филиппом Ховардом.

Молодой президент Нью-Йоркской биржи Дик Грассо выбрал троих седовласых судей, которые должны были решить судьбу Гутфрейнда в небольшом конференц-зале в здании биржи⁴. Команда юристов из Cravath, опираясь на показания членов совета директоров Salomon, бывших и нынешних сотрудников, Баффета и Мангера, начала стирать Гутфрейнда в порошок. Процесс длился в течение трех месяцев и включал в себя более 60 заседаний.

Вновь и вновь судьи арбитражного суда слушали показания о встрече Мангера и Филиппа Ховарда, на которой Ховард представил список компенсационных выплат, требуемых Гутфрейндом. Все согласились с тем, что Мангер не поставил свою подпись под списком, но по поводу интерпретации дальнейших событий существовали серьезные разногласия. Ховард был уверен, что Мангер согласился на сделку.

Адвокаты Гутфрейнда вызвали его в качестве свидетеля. Фрэнк Бэррон из Cravath, Swaine & Moore пытались предварительно подготовить Мангера, но тому все это разбирательство уже надоело. Бэррон, будучи сам юристом, не любившим платить по юридическим счетам, готовя Мангера к показаниям, использовал большое количество дорогостоящих помощников и подручных⁶⁰. Когда же Мангер начал выступать, то ⁴²⁷ «ни одно произнесенное им слово не имело ничего общего с тем, к чему его готовили, — вспоминал Бэррон. — Выступление Чарли Мангера с трибуны свидетеля было самым вопиющим из тех, что я когда-либо слышал как юрист. Оно действовало на нервы и заставляло волосы подниматься дыбом»⁶¹.

Никто не мог сравниться с Мангером в уверенности при даче показаний. Несколько раз главный судья в раздражении останавливал его словами: «Мистер Мангер, пожалуйста, дослушивайте вопросы, прежде чем на них отвечать».

Мангер настаивал, что при встрече с Филиппом Ховардом он «сознательно не слушал... был вежлив, но не уделял особого внимания... несколько отвлекся... Вежливо сидел и слушал, думая о чем-то своем».

Адвокаты Гутфрейнда поинтересовались, было ли осознанным тогдашнее решение не разговаривать и не слушать.

— Нет, — сказал Мангер, — когда наступало время говорить, я говорил. Моя вина в том, что я слишком искренен. Я вполне мог обсудить какие-то отдельные вещи, которые все-таки проникали через завесу моего равнодушия. Это одна из самых раздражающих привычек в разговоре. Она меня преследует всю жизнь. Если у меня был контраргумент против чего-то, я его высказывал, — говорил он.

Ховард потребовал для Гутфрейнда возмещения ущерба за судебные иски. Так как это был юридический вопрос, то он проник через «завесу равнодушия» Мангера.

— Я думаю, что сказал ему: «Ты даже не знаешь, что тебе будет нужно. Только Богу известно, состоится ли судебная тяжба, насколько большими будут неприятности, никто не знает, как все сложится. Поднимая сейчас такие вопросы, вы действуете вопреки интересам собственного клиента».

— Это часть того разговора, в котором вы «отключались»? — спросил адвокат Гутфрейнда.

— Нет, я как раз «включаюсь», когда говорю сам, — ответил под присягой Мангер. — Я обычно запоминаю, что сам говорю.

— Это разговор, в котором вы сознательно не слушали несколько раз?

— Что вы сказали? — сказал Мангер. — Я опять «отключился», я не специально.

— Это разговор, когда вы сознательно не слушали несколько раз?

— Мне стыдно признаться, но это опять со мной случилось. Вы не могли бы повторить опять? Я приложу усилия и сконцентрируюсь.

Адвокат Гутфрейнда повторил вопрос в третий раз.

Можно только представить, в каком состоянии находились судьи, адвокаты и Гут-фрейнд, слушая этот диалог. К сожалению, недоразумение было во многом связано с незнанием Филиппом Ховардом проявлений поведения Мангера. Он работал тем вечером, будучи уверенным, что разговаривает с Мангером, и не понял, что реплики, которые тот подавал время от времени, были просто набором мыслей, приходивших ему в голову. Когда Мангер возражал, Ховард полагал, что ведет переговоры, а не что ему читают лекцию. Когда он ничего не говорил, Ховард приходил к выводу, что Мангер согласен или по крайней мере не возражает против сказанного. Никто ему не объяснил, что Мангер «отключился».

Адвокат Гутфрейнда напомнил Мангеру о показаниях Баффета, в которых он признал, что говорил Гутфрейнду о том, что в его силах все это осуществить. Помнит ли мистер Мангер эти слова Баффета?

— Я не помню то, что говорил Баффет, так же хорошо, как свои слова, — ответил Мангер. — Но суть, безусловно, заключалась в том, что вы можете рассчитывать, что мы с вами поступим честно⁶².

Вопрос заключался в том, что значит «честно». Salomon никогда не отрицала, что деньги принадлежали Гутфрейнду и он их заработал. Спор разгорелся о том, уволили бы Гутфрейнда или нет, если бы были известны все факты. Таким образом, теперь требовалось доказать, что Гутфрейнда нужно было уволить. Даже Дональд Файерстайн признал, что, утаивая информацию от Глаубера, Гутфрейнд обманул правительство. Это было странным, непохожим на него поведением. Но, так или иначе, оно имело место.

Гутфрейнд понял, почему компания приложила столько усилий, чтобы доказать, что он должен быть уволен. Он знал, что в интересах всех очернить его, но ему казалось, что его осуждают непропорционально сурово. «В какой-то момент все это должно кончиться», — считал он.

Тем не менее все, включая и Баффета, считали, что Гутфрейнду причитаются какие-то деньги. Баффет дважды попросил Сэма Батлера, члена совета директоров GEICO и друга Гутфрейнда, позвонить и предложить ему 14 миллионов. Батлер прошептал: «Я могу, возможно, дать еще немного больше»⁶³. Он был готов выплатить 18 миллионов. Но Гутфрейнд был оскорблен. Он считал Чарли Мангера грубым и самоуверенным и с возмущением отверг предложение. Все должен был решить арбитражный суд.

После месяцев свидетельских показаний, длившихся до весны 1994 года, судьи стали проявлять нетерпение от этого бесконечного кругового потока взаимных обвинений. Одна сторона доказывала полную невиновность. Другая рисовала Гутфрейнда монстром. На заключительных слушаниях адвокаты Гутфрейнда повысили требуемую компенсацию до 56,3 миллиона долларов, добавив проценты, штрафы, рост цен на акции и многое другое.

Пока арбитражный суд с огромным трудом принимал решение, команда юристов Salomon и сторонние компании, вовлеченные в процесс, стали делать ставки на размер компенсации, которую арбитраж присудит Гутфрейнду. Назывались разные суммы — от 12 до 22 миллионов долларов⁶⁴.

Никто не знает, какие факторы повлияли на вердикт судей. Только Гутфрейнд не получил ни цента.

Глава 50. Лотерея

Множество мест по всему миру • 1991-1995 годы

Реформаторские заявления Баффета в Конгрессе и спасение Salomon превратили его из удачливого инвестора в настоящего героя. История с Salomon выходила за рамки простой истории о добре и зле. Такой нестандартный подход к урегулированию скандала — сотрудничество с регуляторами и органами юстиции вместо укрывательства — своим благородством тронул сердца многих. Воплощалась в жизнь мечта о том, что честность всегда вознаграждается и может смыть пятно позора. Даже когда шум вокруг Salomon утих, звезда Баффета продолжала сиять. Стоимость акций Berkshire резко подпрыгнула и превысила 10 тысяч долларов за акцию. Состояние самого Баффета оценивалось в 4,4 миллиарда долларов. Пакет акций Сьюзи стоил уже 500 миллионов. Те, кто вложил 1000 долларов в компанию в 1957 году, теперь могли получить по 3,5 миллиона.

С появлением Баффета где-либо атмосфера наэлектризовывалась. Люди чувствовали величие этого человека. Они хотели прикоснуться к нему. Застывали, увидев его. Или бормотали что-то невнятное. Неважно, что он говорил, — все внимали его словам.

«Самые лучшие советы по инвестированию я давал, когда мне был 21 год, и никто меня не слушал. Я мог объяснить очень важные и нужные вещи, но на меня не обращали внимания. Теперь я могу сказать самую тупую фразу в мире, и многие наверняка подумают: в этом есть какой-то скрытый смысл».

Он ходил, окруженный ореолом славы. Репортеры испытывали его терпение своими звонками. За ним ходили хвостом, его просили дать автограф или сфотографироваться. Это начинало раздражать. Жа Жа Габор¹ написала ему и попросила прислать фотографию с автографом. Писатели начали работать над книгами о Баффете, а защитники его покоя столкнулись с необъяснимым безумием. Одна женщина появилась в офисе Berkshire и начал кланяться ему в ноги. Глэдис Кайзер прогнала ее в бешенстве. «Не смейте кланяться!» — кричала она.

Конечно, на многих нынешних и бывших сотрудников Salomon Баффет производил меньшее впечатление, чем на остальной мир. Он разрушил их свободную корпоративную культуру, уничтожил систему бонусов, презирал их бизнес, и они это знали. Многим было что рассказать. Очень скоро контраст между его публичным имиджем и холодным рационализмом при принятии решений уловил радар национальной прессы. Как объяснить такое раздвоение личности — на человека, фигурально выражаясь, сидящего на крыльце со стаканом лимонада, рассказывающего истории и обучающего с помощью проповедей, и на бизнесмена, обладающего такой изощренной хваткой? Что он делал на посту временного директора инвестиционного банка, заявляя одновременно, что Уолл-стрит — это банда мошенников, жуликов и шулеров?

На самом деле он пытался связать зарплату сотрудников Salomon с благосостоянием акционеров, но эта проблема была лишь одним из аспектов его борьбы против стиля ведения бизнеса, при котором почти у каждого отдела компании имеется конфликт интересов с клиентами. И без жесткого избавления от всего, что мешало честной торговле, он мало смог бы сделать. Но даже Wall Street Journal и New Republic² к 1991 году обратили внимание на расхождение между двумя мирами Баффета и опубликовали статьи, отмечающие парадокс несоответствия этих миров. Такое расхождение между публичным имиджем Баффета — обычного выходца со Среднего Запада, проснувшегося в стране Оз, и его постоянным общением и знакомствами со знаменитостями —* только усилило желание прессы напечатать что-нибудь разоблачительное. В цитате, вынесенной из статьи в Wall Street Journal, говорилось: «Круг общения Баффета состоит из денежных мешков и влиятельных политиков» и упоминались имена типа Уолтера Анненберга³. Несколько человек, цитируемых в статье, позже утверждали, что их слова неверно истолковали. Среди них были Том Мерфи и новый друг Баффета Билл Гейтс, CEO Microsoft, который как-то раз (во время встречи Buffet Group) вел обычный разговор с Мерфи о том, как его «обдирают» (цитата по Мангеру) телевизионщики за производство рекламы. В Wall Street Journal этот разговор интерпретировали как размышления о том, насколько поднялась цена на рекламу и какой она должна была бы быть, что могло затронуть «серую зону антимонопольной борьбы»⁴. Спор Баффета и его друзей с редакторами Wall Street Journal по этому поводу успеха не имел. Гейтс, раздраженный тем, что стал невольным участником довольно скользкой дискуссии меньше чем через год после того, как Федеральная антимонопольная комиссия начала проверку возможного сговора Microsoft и IBM на рынке персональных компьютеров, написал Баффету искреннее письмо с извинениями за то, что каким-то образом подвел его⁵. К тому времени Гейтс и Баффет были знакомы менее пяти месяцев.

Впервые они встретились летом того же года во время празднования Дня независимости, когда Кей Грэхем и ее подруга редактор Washintgon Post Мэг Гринфельд «заманили» Баффета в дом Гринфилдов на острове Бейнбридж на уик-энд. Для Баффета поездка на остров, до которого нужно было полчаса добираться на пароме из Сиэтла, а сбежать с которого можно только на лодке или гидросамолете, была авантюрой, на которую он мог дать согласие «только ради Кей». Гринфилд убедила его провести день в находящемся неподалеку небольшом поселке, который Гейтс построил для своей семьи. Гейтс, который был на двадцать пять лет моложе Баффета, интересовал Уоррена потому, что его считали человеком блестящего ума и они с Гейтсом занимали соседние места в списке Forbes. Но компьютеры были для Баффета чем-то вроде ростков брюссельской капусты. Ему совершенно не хотелось их пробовать. Гринфилд убедила его, что родители Гейтса — Билл-старший и Мэри — очень милы, кроме того, будут и другие интересные люди. С некоторыми колебаниями Баффет согласился.

Кей и Уоррен подъехали по пыльной дороге к дому Мэг, выстроенному в современном архитектурном стиле, из стекла и бетона. Вход в дом утопал в розовых и пурпурных зарослях душистого горошка. Перспективы предстоящего уик-энда казались довольно блеклыми, особенно когда Баффет узнал, что Грэхем и журналист Рол л и Эванс с женой остановятся в гостевых комнатах дома Гринфилда с видом на залив Пьюджет-Саунд. Самому же Баффету предстояло жить в небольшом гостевом домике, находящемся в некотором отдалении. Придя туда, он обнаружил, что для него поставлена кровать в гостиной, потому что все другие гостевые комнаты в доме уже заняты.

В комнате было полно вишневой колы, конфет, орешков — всего того, что Баффет любил. На дверях отведенной для него ванной красовалась надпись: No ТР. Баффет позвал Грэхем и Гринфилд, чтобы те объяснили ему, что это значит. Ни та, ни другая не смогли этого сделать. Все предположили, что, возможно, неисправен водопровод. Ванная и туалет в доме Гринфилдов находились слишком далеко для того, чтобы Баффет мог ими нормально пользоваться в течение дня. В качестве альтернативы Гринфилд предложила воспользоваться туалетом на соседней бензоколонке.

Вечером Баффет сидел в своей комнате, поедал орешки и запивал их колой. Рассказывают, что вскоре после полуночи он отправился на бензоколонку и обнаружил туалет закрытым⁶. Дальнейшего развития событий доподлинно никто не знает.

На следующий день Гринфилд отвела всех гостей в город после завтрака, чтобы посмотреть парад в честь Дня независимости. Прошли Дядя Сэм в высокой шляпе с красными и синими полосами и звездами, проехали пожарные машины, «скорая помощь», старинные автомобили, продефилировали собаки в сшитых для них костюмчиках, ведомые своими «кутюрье», чирлидеры. За ними маршировала группа из десяти человек, с трудом удерживающих гигантский американский флаг, проехали еще две старинные машины. День завершился приемом в саду у Гринфилд: дамы и джентльмены, одетые соответственно в летние платья и спортивные пиджаки, с удовольствием играли в крокет на газоне среди прекрасных цветов.

На следующее утро Баффет надел кардиган и причесал редеющие волосы. Все пятеро втиснулись в маленькую машину Гринфилд и отправились в полуторачасовую поездку к Гейтсам. «Когда мы ехали туда, я сказал: “Чем, черт побери, мы будем заниматься с этими людьми целый день? Сколько времени нужно будет изображать любезность?”»

Ожидавший их Гейтс испытывал похожие чувства. «Мама все время говорила мне — приходи к нам на семейный обед! О нет, мама, я слишком занят, много работы! Тогда она сказала, что в гости придут Кэтрин Грэхем и Уоррен Баффет». Ему хотелось встретиться с Грэхем, 74-летней легендой, сохранившей царственность в осанке и манерах и по-прежнему блещущей остроумием. Но «я сказал маме: “Я ничего не знаю про человека, который просто инвестирует деньги и выбирает акции. У меня мало интересных вопросов к нему, это не мое”». Однако мама настояла. Гейтс прилетел на вертолете, чтобы иметь возможность при необходимости испариться. Когда машина с гостями остановилась, он был сильно удивлен, увидев, как известные люди — Гринфилд и ее гости — выпрыгивают из нее, словно цирковые клоуны⁷.

Грэхем подошла к Гейтсу, который в своем красном свитере поверх рубашки для гольфа выглядел как недавний выпускник колледжа. Пока Гейтс-младший организовывал для Грэхем прогулку на гидроплане, Баффета представили Биллу Гейтсу-старшему и его жене Мэри. Потом для Баффета настала очередь знакомиться и с «Биллом Третьим» по прозвищу Трей⁴²⁸.

Присутствующие внимательно наблюдали за этим знакомством. Все знали, как быстро Гейтс терял терпение, если что-то ему было неинтересно. Баффет, правда, теперь не уходил читать книгу, если ему было скучно, но очень быстро сворачивал любой разговор, который ему хотелось поскорее закончить.

Баффет не стал вести светских бесед, он сразу спросил, как идут дела у IBM и является ли эта компания конкурентом Microsoft. Почему компьютерные компании появляются и исчезают? Гейтс начал объяснять. Он посоветовал Баффету купить акции Intel и Microsoft, а сам принялся задавать вопросы о финансовой устойчивости газет. Баффет ответил, что ситуация становится хуже из-за конкуренции со стороны других видов медиа. Уже через несколько минут они погрузились в оживленный разговор.

«Мы говорили, и говорили, и говорили, не обращая внимания на других. Я задал ему кучу вопросов, касающихся его бизнеса, не ожидая, что пойму ответы на них. Но он оказался отличным преподавателем, и мы не могли остановить нашу беседу».

Начались игры в крокет. Однако Гейтс и Баффет продолжали разговор, хотя вокруг дефилировали самые известные люди Сиэтла: спикер Палаты представителей Том Фоли, президент и CEO Burlington Northern Джерри Гринштейн, бывший администратор ЕРА Билл Ракелхаус, Артур Лэнгли, сын бывшего губернатора, занимавшего свой пост три срока, его жена Джейн, их сын Арт, Джо Грингард, близкий друг Гринфилд, а также местный доктор, судья, владелец газеты и коллекционер⁸. Гейтс и Баффет прогулялись вместе по галечному пляжу. Они начали привлекать внимание. «Мы настолько забыли обо всех остальных, что отец Билла был вынужден специально попросить, чтобы мы побольше общались и с другими людьми».

«Билл начал убеждать меня в необходимости завести себе компьютер. Я сказал, что не понимаю, что компьютер может сделать для меня полезного. Я не собираюсь следить за курсом своих акций каждые пять минут. Свой подоходный налог я могу посчитать и в уме. Гейтс сказал, что выберет самую привлекательную девушку из Microsoft и пришлет ее учить Баффета пользоваться компьютером. Это будет безболезненно и очень интересно. Я ответил: “Ты сделал мне предложение, от которого почти невозможно отказаться. Но я откажусь”».

Солнце уже садилось, началась коктейльная вечеринка, а Баффет и Гейтс все беседовали. После захода вертолет улетел, а Гейтс остался⁹.

«За обедом Билл Гейтс-старший спросил: “Какой фактор вы считаете самым важным для достижения желаемого состояния в жизни?” Я ответил: ”Целеустремлен-ность”. То же самое сказал и Билл».

Трудно сказать, все ли сидевшие в тот вечер за столом люди понимали, какой смысл Баффет вкладывает в это слово. Присущую ему врожденную целеустремленность вряд ли кто-то мог превзойти. Она означала чудовищную концентрацию энергии ради достижения совершенства, дисциплину и страстный перфекционизм, который сделал Томаса Эдисона символом изобретательства, Уолта Диснея — королем семейных развлечений, а Джеймса Брауна — крестным отцом музыки соул. Целеустремленность означала глубину приверженности цели и моральную независимость, которая заставила Джанет Ренкин стать единственной представительницей Конгресса, проголосовавшей против участия США в обеих мировых войнах — несмотря на всеобщие насмешки. Целеустремленность означала беспрерывные мечты о достижении идеала. Она включала в себя и странное сочетание — быть человеком, который зарабатывает миллиарды, вкладывая капитал, но не может понять надпись No ТР, которая (как оказалось) представляла собой просьбу не бросать в унитаз туалетную бумагу (toilet paper).

(В мистической надписи, наконец, удалось разобраться, так что Баффету больше не пришлось ходить на бензоколонку. Некоторым «друзьям-предателям» эта история показалась настолько смешной, что они рассказали ее на вечеринке у Гейтсов.)

На следующий день Баффет все-таки сбежал с острова и вернулся в Омаху, где с водопроводом все было в порядке. Он убедился, что у Гейтса блестящий ум и что он очень хорошо разбирается в бизнесе. Но еще с тех пор, как он посоветовал Кэти Баффет не инвестировать в Control Data и упустил возможность участвовать в первых шагах Intel, он не верил в инвестиции в технологические компании. Такие компании появлялись и исчезали, их продукты быстро устаревали. Из интереса Баффет решил купить себе сотню акций Microsoft, но не смог заставить себя купить акции Intel (хотя иногда и покупал сотню акций какой-нибудь компании, чтобы следить за ее результатами). Колледж Grinnell заработал кучу денег на акциях Intel, но уже продал свой пакет. Баффет же сам никогда не покупал акции компаний типа Intel, потому что их цена слишком зависела от перспектив роста компаний, а в них он разбирался недостаточно хорошо. Но тем не менее Баффет пригласил Гейтса на следующую встречу Buffet Group.

Вскоре после уик-энда на острове раздался телефонный звонок от Дона Файер-стайна и Тома Страусса, и следующие два месяца Баффет не мог думать ни о чем, кроме проблем Salomon.

В октябре, когда появилось несколько свободных дней в перерыве между встречами с конгрессменами и регуляторами во Всемирном торговом центре, он поехал в Ванкувер на очередную встречу Buffet Group. Президент FMC Боб Маллот и его жена Ибби, которые занимались подготовкой мероприятия, ценили культуру коренных американцев и организовали «индейский» ужин и танцы. Представитель танцоров объяснил, что обычно подобная церемония длится три дня. Следующие несколько часов члены Buffet Group сидели и зевали на жестких деревянных скамьях, не имея возможности ни закусить, ни сбежать. В какой-то момент Роксанна Брандт наклонилась к Баффету и спросила: «Что все-таки хуже — это или Salomon?» «Это значительно хуже», — ответил Баффет¹⁰.

Билл Гейтс избежал этого танцевального вечера. Он собирался участвовать только в тех заседаниях, которые его интересовали. Buffet Group собиралась обсудить, какие 10 компаний стоили дороже всего в 1950,1960,1970,1980,1990 годах и как менялся этот список с годами. Какой бизнес выдерживал конкуренцию дольше других? Что приводило компании к краху? Что было, а главное, чего не было сделано, чтобы его избежать?

Приехав с опозданием (самолет не смог взлететь вовремя из-за тумана), Гейтс и его подруга Мелинда Френч незаметно проскользнули в зал. Мелинда рассчитывала, что они довольно скоро уйдут. Но уже к четвертому слайду поняла, что придется задержаться надолго¹¹. Том Мерфи и Дэн Берк, члены совета директоров IBM, начали объяснять, почему IBM является лидером в производстве компьютеров, но не лидером в производстве программного обеспечения. Тут Баффет сказал: «Я думаю, что в зале есть человек, который может дополнить сказанное». Все повернулись и увидели Гейтса¹². Обсуждение продолжилось. Если бы в 1960-х годах вы были в Sears, почему вы не смогли бы нанимать на работу лучшие кадры и продавать продукцию за лучшие цены? Что помешало бы вам оставаться лидером в своей отрасли? Большинство предлагаемых ответов, независимо от того, о какой компании шла речь, касались проблемы самонадеянности и того, что Баффет называл «институциональным императивом» — склонностью компаний работать только в собственных интересах и копировать своих конкурентов, вместо того чтобы стараться опередить их. Некоторые компании не искали молодых сотрудников со свежими идеями. Иногда менеджеры не замечали серьезных изменений в своей индустрии. Все признавали, что такие проблемы очень трудно решать. Через некоторое время Баффет попросил каждого выбрать любимую акцию.

— Как насчет Kodak? — спросил Билл Руан. Он посмотрел на Гейтса, ожидая, что он скажет.

— Kodak «горит», — сказал Гейтс¹³.

Никто, кроме него, в том зале не знал, что Интернет и цифровые технологии «убьют» пленочные аппараты компании. В 1991 году об этом не подозревали даже в самой компании Kodak⁴²⁹.

— Билл, наверное, думает, что все телевизионные сети скоро умрут, — съязвил Ларри Тиш, чья компания Loews Согр. владела пакетом акций CBS.

— Нет, все не так просто, — сказал Гейтс. — Способ производства и показа телевизионных шоу отличается от того, что делает фотоаппарат, и ничто не может его фундаментально изменить. Может, кто-то и потерпит поражение из-за стремления людей к разнообразию, но сети владеют контентом и могут изменить его для достижения новых целей. Серьезный вызов, с которым они столкнутся, связан с перемещением телевидения в Интернет. Но с фотографированием дела обстоят иначе — вы можете спокойно избавиться от пленки и все равно иметь возможность фотографировать¹⁴.

Теперь всем хотелось услышать Гейтса, который мог объяснить, что будет представлять собой новый цифровой мир и что он будет означать для присутствующих. «Потом нам сказали, что мы поедем на морскую прогулку, — рассказывал Гейтс. — И Кей следила, чтобы я разговаривал не только с Уорреном». Это было очень кстати, потому что Баффет, которому нравилось «приклеиваться» к некоторым людям, готов был стать «сиамским близнецом» Билла Гейтса. Они прокатились на огромной яхте Уолтера и Сьюзан Скотт под названием «Полярный медведь». Грэхем познакомил Гейтса с Тишем, Мерфи, Кью и остальными¹⁵. Через полдня Гейтс и Мелинда де-факто стали членами Buffet Group. Велись разнообразные разговоры, обсуждались различные проблемы, и как раз тогда Гейтс проворчал что-то Мерфи по поводу высокой цены на телевизионную рекламу. Через месяц в Wall Street Journal появилась статья, представляющая Баффета лицемером, а не разносторонним человеком, каким он на самом деле являлся. Все остальные очень сожалели — не по поводу разговора о телерекламе. А потому, что ответили после встречи на вопросы репортера, у которого не было в руках диктофона.

* * *

В 1993 году во многом благодаря спасению Salomon цена акций Berkshire почти удвоилась. К тому времени, когда Уоррен начал «баффетирование» в арбитражном разбирательстве против Джона Гутфрейнда, она превысила 18 тысяч долларов. Баффет теперь стоил восемь с половиной миллиардов долларов, пакет Сьюзи стоил 700 миллионов. Человек, инвестировавший в компанию тысячу долларов в 1957 году, сейчас получил бы шесть миллионов. Баффет стал богатейшим человеком в США.

К пасхальным каникулам они с Кэрол Лумис занялись ежегодным ритуалом написания и редактирования его послания, которое теперь предназначалось даже не национальной, а международной аудитории. В мае 1994 года, когда Гутфрейнд ничего не получил в арбитраже, Баффет провел ежегодное собрание акционеров. В театр Orpheum приехали более двух тысяч семисот человек. Баффет распорядился, чтобы Sees, обувные компании и энциклопедия World Book, которой он также владел, устроили в холле свои выставочные стенды. Были проданы 800 фунтов конфет Sees, больше 500 пар обуви¹⁶. World Book тоже продавалась хорошо, хотя Баффет тогда еще не знал, что эта книга, как и Kodak, в скором времени не выдержит конкуренции с Интернетом. Довольный покупками своих акционеров, Баффет поехал в Borsheim’s, появился там на публике, а потом отправился в Furniture Mart. «Он шел туда, где мы выставили наши матрасы, — вспоминал Луи Блюмкин, — и их начинали тут же покупать»¹⁷. Баффет начал серьезно обдумывать идею торговли товарами на собраниях акционеров. Он обещал перенести собрания в Holiday Inn, где было больше места для торговых точек. В следующем году, решил он, будем продавать еще и ножи Ginsu*.

В лучах растущей славы оказались и многие члены его семьи. Теперь, когда состояние Баффета превысило восемь миллиардов, его благотворительный фонд Buffet

Foundation вошел в пятерку самых крупных в мире. А его со Сьюзи совместное решение завещать фонду все свои деньги превращало фонд в крупнейшего акционера Berkshire после их смерти. Сьюзи, которая возглавляла Buffet Foundation, вошла в совет директоров Berkshire Hathaway, хотя ничего не смыслила в бизнесе. Фонд, делавший пожертвований по 3,5 миллиона долларов в год, в 1994 году пожертвовал в два раза больше. И все-таки это было совсем немного по сравнению с другими семьями, сопоставимыми с Баффетами по богатству. Но все понимали, сколько денег может оказаться в распоряжении фонда в будущем, поэтому и фонд, и его президент неожиданно привлекли к себе всеобщее внимание.

Когда Сьюзи переехала в Сан-Франциско и приняла решение, оставаясь замужем за Уорреном, идти своим путем, она полагала, что в отличие от первой вторая половина ее жизни будет спокойной и гармоничной. Не обладая глубокой проницательностью, она не представляла себе, что ее муж станет иконой в мире бизнеса и это затронет ее саму. С одной стороны, ей хотелось радовать Уоррена, ей нравилось управлять фондом, знакомиться с интересными людьми. Но ее посты президента Buffet Foundation, а теперь и члена совета директоров Berkshire сделали Сьюзан публичной фигурой. Она оказалась в западне. Чтобы отгородиться от общественного внимания, она старалась принизить свое влияние, говоря, что важен Уоррен, а она лишь «аксессуар его славы», поэтому не стоит интересоваться ею, писать о ней и ее жизни. Чтобы сохранить приватность, Сьюзи приходилось изворачиваться, редко появляться на публике в Сан-Франциско и отказываться от тех возможностей, которые представились ей в связи с растущим статусом мужа. Время от времени она с обидой говорила об Уоррене, как будто он был виноват в том, что ее жизнь стала теперь такой напряженной.

Ей нужно было ежегодно в июле ездить вместе с Уорреном в Солнечную долину, два раза в год участвовать в заседаниях Buffet Group, проводившихся каждый раз в разных местах, отмечать с семьей Рождество и Новый год в их доме в Лагуна-Бич, а две недели мая проводить со всеми членами семьи в Нью-Йорке. Между этими путешествиями она консультировала огромное количество «клиентов», ездила навещать внуков, принимала их у себя в Эмеральд-Бей, помогала зятю Аллену Гринбергу управлять фондом, из-за чего однажды ей пришлось поехать аж во Вьетнам. Она развлекалась, ходила на вечеринки, концерты, в музеи, спа-салоны, на педикюр, занималась шопингом и бесконечным ремонтом дома в Лагуна-Бич, поддерживала свой роман с другим человеком, писала сотни открыток, отправляла сотни подарков, часто путешествовала с друзьями. И по собственной воле всегда оказывалась рядом с постелью того, кто был тяжело болен или умирал.

Но бешеный темп ее жизни замедлился из-за череды приступов в 1987 году, а потом и операции по удалению матки в 1993-м. Кэтлин Коул приходилось часто вызывать для своей подруги и по совместительству босса «скорую помощь». Кэтлин пыталась заставить Сьюзи заниматься спортом, отказаться от своей обычной диеты, состоявшей из карамелек Tootsie, печенья и молока. Кэтлин заполнила всю кухню нежирными продуктами SnackWells. Но оборудование для фитнеса пылилось в нижней квартире, которую Сьюзи «выбила» из Уоррена, а друзья стали отмечать, что она слишком много времени посвящает заботе о других¹⁸. Члены же семьи проявляли почти странную невозмутимость, когда Коул звонила и сообщала, что Сьюзи в очередной раз попала в больницу. Казалось, что и они сами обрели присущее Сьюзи безоблачное спокойствие¹⁹. «Спасибо Богу за то здоровье, которое у меня есть», — часто говорила она и продолжала считать себя здоровым человеком, помогающим больным, а не наоборот.

Теперь квартира Сьюзи превратилась в хоспис. Первым пациентом был ее друг — деятель искусства, который умирал от СПИДа и которого она пригласила провести у нее последние недели своей жизни. Коул пришлось ставить умирающему капельницу, в то время как другие сотрудники входили и выходили, консультируясь со Сьюзи по поводу дел фонда и ремонта в доме в Лагуна-Бич, продолжавшегося уже десяток лет²⁰. После этого Сьюзи начала приглашать к себе каждого из своих друзей-гомосексуалистов, умиравших от СПИДа. Некоторых они вместе с Коул брали с собой в «путешествие мечты». Однажды они поехали в Японию, а в другой раз — в Индию, в Дхарамсалу, где Сьюзи организовала личную встречу своего друга с Далай-ламой, что было совершенно потрясающим событием для человека, которому оставалось жить всего несколько недель. По просьбе одного из друзей после его смерти Сьюзи устроила вместо мемориальной церемонии маскарадную вечеринку в стиле фильма La Cage aux Folks⁴³⁰. Урны с прахом друзей она ставила рядом с камином, чтобы всегда помнить о них. Питер стал называть свою мать «Далай-мамой».

Хоуи, который впитал значительную часть энергии своей матери, вышел из-под ее покровительства в тот момент, когда слава отца стала сказываться и на его жизни. В 1989 году он стал председателем совета директоров Nebraska Ethanol Authority & Development. Благодаря этому посту он подружился с Марти Андреасом, исполнительным директором Archer Daniels Midland, крупной сельскохозяйственной компании Иллинойса, занимавшейся производством этанола. Марти Андреас был племянником CEO ADM Дуэйна Андреаса, который, в свою очередь, вместе с Уорреном входил в совет директоров Salomon. Через два года 36-летний Хоуи стал самым молодым членом совета директоров ADM.

Во время уотергейтского скандала Дуэйну Андреасу были предъявлены обвинения в незаконном финансировании политических кампаний, но он был оправдан. Он постоянно делал огромные и часто сомнительные пожертвования в пользу политиков обеих партий, а Конгресс принимал законы о налоговых субсидиях на производство этанола, что было очень выгодно для ADM. Убеждение Баффета в том, что богатые люди и крупные компании не должны оказывать влияние на политиков, резко противоречило тому, что делала ADM.

Через полгода после того, как Хоуи вступил в совет директоров, Андреас поручил ему работу в PR-отделе. У Хоуи не было опыта нив этих, ни в финансовых делах, хотя и имелось «врожденное чутье» в отношении денег и бизнеса, что из всех отпрысков Баффета делало его самым похожим на отца. На школьной благотворительной ярмарке по продаже выпечки он стоял у кассы. Когда ему протягивали пять долларов за кекс ценой в 50 центов, он отвечал: «У меня нет сдачи». «Так деньги и делаются», — объяснил он директору школы и весь день отказывался давать сдачу²¹. Он был изворотлив, когда дело доходило до обсуждения с отцом его работы в ADM. Он не принимал ничего как данность, а пытался вникнуть в суть происходящего. «Что будет с пожертвованиями, которые я могу сейчас делать через фонд Sherwood, если я соглашусь на эту работу?» — спросил он. Баффет сказал, что не стал бы отказываться. «Окей, — сказал Хоуи, озабоченный тем, что офисная работа скажется на его талии. — А как быть с соглашением об аренде фермы?» Баффет согласился перейти с фиксированной на плавающую процентную ставку, разрешив Хоуи платить 7 процентов текущей цены фермы*. После обсуждения еще пары вопросов Хоуи согласился переехать в Декатур, где располагалась штаб-квартира ADM. Ему поручили работу с аналитиками²².

Формально роль Хоуи в ADM никак не была связана с его фамилией и репутацией его отца как образца корпоративной этики. Если бы он подозревал о наличии подобной связи, то вряд ли согласился бы на эту работу. Его компетентность в вопросах производства этанола делала работу приятной. Отец воспитал в сыне презрение к особым привилегиям. Хотя уже многие годы разные люди пытались использовать его из-за богатства отца, Хоуи проявлял удивительную наивность в отношении большой корпорации. Ему не показалось странным то, что большая компания сразу принимает его в члены совета директоров и назначает представителем по связям с общественностью.

Баффет, который никогда бы не инвестировал в такую компанию, как ADM, и никогда не нанял бы человека, смешивающего бизнес и политику, как это делал Андреас, не отговаривал сына от работы в совете директоров компании, сильно зависевшей от правительства. Нетипичная для него немногословность много говорит о желании Баффета сделать так, чтобы сын приобрел собственный опыт в бизнесе и хотя бы в какой-то степени пошел по его стопам.

Как рассказывал Хоуи, Андреас был жестким, требовательным и давал ему задания типа покупки мучных мельниц в Мексике или работы над Североамериканским соглашением по свободной торговле**. Но Хоуи оставался тем же человеком, что и прежде, —- с адреналином в крови, почти болезненно честным и ранимым. Он все еще удивлял членов семьи, выпрыгивая, к примеру, из ванной в костюме гориллы²³. Он писал матери трогательные до слез письма. Его офис напоминал спальню тинейджера — игрушечные грузовики с логотипами ADM и Coca-Cola, бутылки колы, игравшие гимн компании²⁴. И все же у него было ощущение, что за короткое время он приобретет знания и опыт, ради которых в бизнес-школе ему пришлось бы учиться годами.

В 1992 году Баффет пригласил Хоуи в совет директоров Berkshire Hathaway, сказав, что сын станет после его смерти неисполнительным директором. У Хоуи по-прежнему было мало опыта в бизнесе, он не окончил колледж и больше интересовался сельским хозяйством, чем инвестициями. Но его резюме уже выглядело вполне достойно. Поскольку Баффет был крупнейшим акционером практически семейной корпорации, он имел право на такое назначение и обосновал его тем, что после его ухода Хоуи сможет сохранить корпоративную культуру. Он видел, что сын повзрослел и стал достаточно принципиальным человеком.

Тем не менее Баффету (вследствие решения о назначении относительно не проверенного делом сына председателем Berkshire Hathaway после своей смерти) припомнили все его многолетние заявления по поводу «божественного права лона», династического богатства, преимуществ, которые дают богатые родители, а не компетентность в делах. Кроме того, было не совсем понятно, какие образом Хоуи как председатель правления сработается с новым CEO. Все говорило о том, что Баффет после своей смерти не хочет концентрировать власть в одних руках. Это могло (хотя и не обязательно) ослабить потенциал Berkshire, но в любом случае позволяло оградить компанию от угрозы «институционального императива», который Баффет рассматривал как главную угрозу для Berkshire. Он хотел сохранять контроль и из могилы, и назначение сына стало первым шагом в этом направлении.

Вторым шагом стало назначение в совет директоров фонда Сьюзи-младшей, а затем и Питера, причем предполагалось, что дочь возглавит фонд после смерти матери. Все были уверены, что Сьюзи-старшая умрет позже Уоррена. Как и про многие другие вещи, он говорил про фонд: «Большая Сьюзи позаботится об этом». Предполагалось, что Сьюзи-младшая возьмет на себя эти обязанности на многие годы. Баффет все больше рассчитывал на ее помощь и в других областях. Она как эксперт в области филантропии играла активную роль в организации социальной и гражданской жизни отца в Омахе. Она повсюду искала побитую градом машину, достаточно недорогую, чтобы она устроила Баффета. Она помогала ему найти добровольцев для первого Omaha Classic — благотворительного турнира по гольфу, в котором участвовали бы CEO и знаменитости²⁵. С ростом известности отца Сьюзи-младшая стала все чаще сопровождать его на встречах с новыми людьми, потому что Кей Грэхем, которой уже было за 70, не могла справиться с этой задачей. Астрид лишь иногда присутствовала на мероприятиях, занималась безвозмездной работой в зоопарке, но не горела желанием быть членом комитетов или председательствовать на собраниях и встречах. По сравнению с другими с ростом популярности Баффета жизнь Астрид мало изменилась. Ее спокойное течение лишь иногда прерывал случайный зевака у дверей дома.

Питер тоже сохранял рассудительность, хотя популярность отца кружила над ним как ястреб. Он переехал в Милуоки, где располагался офис его звукозаписывающей компании. Вместе с Мэри они купили роскошный дом, часть которого использовали как студию. Жилище сына Уоррена Баффета привлекло внимание прессы, так что Питер внезапно превратился в члена семьи, который своим показным шиком оскорбил и подвел отца. Брак оказался неудачным, и в мае 1991 года, незадолго до начала проблем в Salomon, он разошелся с Мэри. С тех пор ему постоянно приходилось заниматься делами, связанными с разводом. Отец, имевший большой опыт наблюдения за бракоразводными процессами друзей и членов семьи, ко всему относился с пониманием. После развода Питер формально удочерил своих приемных дочерей-двойняшек — Эрику и Николь. В отличие от Сьюзи-старшей, считавшей девочек внучками, Баффет был более сдержан в отношении к ним. Оглядываясь назад, можно сказать, что он считал удочерение новой постматримониальной связью между Питером и его бывшей женой. Связью, к которой сам он не хотел иметь отношения.

Для Питера, интроверта по натуре, крах брака стал откровением. После стольких лет пребывания в тени других он начал много работать, чтобы наконец заявить о себе по-настоящему. Даже в тяжелое время разрыва с Мэри его карьера прогрессировала. Он выпустил несколько сольных альбомов в стиле нью-эйдж. После знакомства с бестселлером «Сын утренней звезды» о битве на реке Литтл-Бигхорн⁴³¹ в его музыке стали появляться индейские мотивы, так соответствующие его индивидуальности. В результате ему поручили написать музыку к сцене танца огня в фильме «Танцы с волками»⁴³², а потом он исполнил ее вживую на премьере. Затем Питер писал саундтрек к фильму «Алая буква»⁴³³ и мини-сериалам канала CBS. Кроме того, он начал подготовку мультимедийного шоу, посвященного утрате и возврату культуры коренных народов Америки.

Питер был уважаем, но не знаменит. У него было много предложений, но он не имел статуса звезды. Для мира музыки имя «Баффет» не имело никакого значения. Отец очень гордился его работой. Однако занятия искусством, не сопровождаемые славой и коммерческим успехом, интересовали Уоррена так же мало, как страсть отца к бизнесу и инвестициям интересовали Питера. Их миры не соприкасались. Хотя, как ни странно, они были особенно похожи друг на друга. У обоих была страсть к любимому делу, которому они посвятили себя с детства. И оба были настолько увлечены этим делом, что считали, что их жены должны служить исключительно проводниками, связывающими их с внешним миром.

* ^{432 432}

Теперь у Баффета фактически появился и третий сын — Билл Гейтс.

Поначалу эти отношения, по словам Гейтса, выглядели как «взрослый Уоррен и я — ребенок». Постепенно это переросло в «эй, мы оба изучаем одно и то же в одно и то же время»²⁶. Мангер часто связывал успех Баффета с тем фактом, что Уоррен был «машиной по изучению». Хотя он не собирался изучать программирование, а Гейтс, в свою очередь, статистику бизнеса за последние 70 лет, у них были похожие склад ума и интересы — это их объединяло. А еще у них была одинаковая по силе энергетика. Баффет обучал Гейтса основам инвестирования и выступал в роли резонатора для размышлений Гейтса о своем бизнесе. Больше всего Гейтса поражало умение Баффета мыслить моделями. Баффету очень хотелось поделиться с Гейтсом мыслями о том, что делает бизнес успешным, а Гейтсу, в свою очередь, слушать его.

Если бы Баффет нашел новые интересные предприятия, он бы их все купил. Он не переставал искать такой бизнес. Но город, где жили Суперинвесторы из Грэхем-тауна и Доддсвилля, становился перенаселенным. Уолл-стрит не мог уже оставаться в своих рамках. Интересных возможностей представлялось все меньше. У Баффета появилось больше свободного времени, и он сделал свою жизнь более сбалансированной. Он уже не кидался читать American Banker во время званых обедов, ему нравилось общение с другими людьми. Он по-прежнему был сконцентрирован в первую очередь на бизнесе, но в течение 90-х годов сделки становились все более крупными и заключались все реже и реже. У него появились новые интересы. Общение с друзьями, социальные приоритеты, путешествия стали для Баффета не менее важными, чем процветание Berkshire.

В свободное время ему теперь хотелось играть в бридж. Он играл в эту игру уже 50 лет, но когда ему пришлось жить в Нью-Йорке, разрешая проблемы Salomon, он

* Исторический драматический фильм Кевина Костнера (1990), посвященный адаптации белого офицера в индейском племени.

Фильм 1995 года по мотивам легендарного произведения Натаниэля Готорна, рассказывающий об истории запретной любви. В качестве эмблемы позора на грудь главной героине была нашита алая буква А (адюльтер).

стал относиться к этой карточной игре более серьезно. Однажды в 1993 году он вместе с Джорджем Гиллеспи даже принимал участие в турнире, проходившем одновременно в разных странах. Тогда же он встретил Шэрон Осберг, которая была партнером по игре Кэрол Лумис.

Осберг выросла с колодой карт в руках. Она была бывшим компьютерным программистом и начала играть в бридж в колледже. К моменту, когда Шэрон основала интернет-компанию Wells Fargo, она выиграла уже два командных мировых чемпионата. В момент знакомства она была миниатюрной привлекательной брюнеткой сорока пяти лет.

«В следующий раз, когда она будет ехать через страну, — попросил Баффет Лумис, — сделайте так, чтобы она остановилась в Омахе. Попросите ее позвонить мне».

«Где это — Омаха?» — спросила Осберг. Ей потребовалось три дня, чтобы набраться смелости и позвонить. Она «была напугана до смерти, потому что никогда прежде не разговаривала с живой легендой»²⁷.

В Омаху Осберг, жившая в Сан-Франциско, отправилась примерно через неделю. «Мне никогда не было так страшно, у меня перехватывало дыхание», — рассказывала она. Новый секретарь Баффета Дебби Босанек провела ее в святая святых. Баффет встретил ее, достав из стола три игральные кости. Они были покрыты нечетными числами — 17, 21 и 0. «Вы можете смотреть на них сколько хотите, — сказал Баффет. — Потом выберите одну, а я возьму другую, мы их бросим и посмотрим, кто выиграл». Осберг уставилась на кости. Она была в таком напряжении, что цифры в глазах расплывались. После нескольких минут молчания Баффет сказал: «Хорошо, давайте просто бросим кости». Через три минуты он заставил Осберг ползать на коленях, кидая игральные кости на полу его кабинета. Это растопило лед.

Секрет «нетранзитивных» игральных костей заключался в том, что одна кость всегда могла быть побеждена другой. Это напоминало игру «Камень-ножницы-бумага», но отличие было в том, что игроки делали свой ход один за другим, а не одновременно⁴. Тот, кто бросал первым, автоматически проигрывал, потому что второй игрок мог выбрать себе подходящую кость, которая делала его победителем. Секрет игры раскрыли Билл Гейтс и философ Сол Крипке, но никто другой об этом пока не догадывался⁴⁴.

Потом Баффет пригласил Осберг на ужин в свой любимый стейк-хаус Gorats. Он припарковал машину напротив здания, оформленного в стиле ранчо 50-х годов. Большой голубой глобус с нарисованными черным цветом континентами подчеркивал надпись «Лучшие в мире стейки от Гората». Сидя в зале, набитом семьями, поглощавшими еду за пластиковыми столами, Осберг решила подстраховаться и сказала: «Я закажу то же самое, что и вы». Через несколько минут перед ней стояла тарелка, на которой лежал «кусок сырого мяса размером с бейсбольную перчатку». Боясь обидеть живую легенду, она съела его без остатка. Через окно машины в наступившей темноте ей показали парковку Nebraska Furniture Mart, дом, где Баффет вырос, и Borheims. Потом Баффет отвез Осберг в гостиницу — обоим надо было уезжать на следующее утро. ^{432 433}

На следующий день, когда Осберг покидала гостиницу, клерк передал ей пакет, который оставил для нее Баффет. Он заехал в гостиницу в половине пятого утра и передал ей компиляцию его ежегодных отчетов для акционеров, которую распечатал и сброшюровал⁴³². Она только что стала членом его команды.

Вскоре после этого, когда Осберг приехала в командировку в Вашингтон, он организовал ее встречу с Кей Грэхем. Она присоединилась к партии в бридж, в которой участвовали друзья Грэхем: Тиш Эслоп, вдова Стюарта Эслопа, Синтия Хелмс, жена бывшего директора ЦРУ Ричарда Хелмса, и Тинни Циммерманн, жена посла Уоррена Циммермана, который недавно был отозван из неожиданно ставшей «бывшей» Югославии. Вскоре Осберг уже останавливалась не в гостинице, а у Грэхем и регулярно играла в Вашингтоне в бридж с такими людьми, как Сандра Дэй О’Коннор⁴³³. Как-то раз она позвонила Баффету из своей гостевой спальни. «О боже, тут в ванной висит подлинник Пикассо».

«Надо же, я останавливался там лет тридцать, но никогда этого не замечал, — сказал позже Баффет про этот рисунок Пикассо. — Все, что я знаю, это что она забывает закрывать шампунь»²⁸.

Баффет начал планировать свои поездки в Нью-Йорк одновременно с приездами Осберг. Они играли в бридж в квартире Грэхем вместе с Кэрол Лумис и Джорджем Гиллеспи. «Мы нравились друг другу, — рассказывает Баффет. — Хотя она никогда в этом не признавалась. Она была поражена, насколько плохо играли все остальные». Осберг умела настолько мягко поправить Баффета, что его это не злило, а ведь он обычно избегал критиковавших его людей или до минимума сокращал общение с ними. После пары ходов она спрашивала, почему он сыграл именно этой картой. «Сейчас у нас есть возможность поучиться», — говорила она и объясняла, что ему следовало делать.

Очень быстро они стали добрыми друзьями. Осберг считала неправильным, что у Баффета есть возможность играть только тогда, когда имелись партнеры. Ему нужен был компьютер. Они несколько раз обсуждали эту тему. «Ты знаешь, я думаю, тебе действительно стоит попробовать». — «He-а, не стоит!» — «Но ты сможешь играть в бридж!» — «Вряд ли». Наконец Осберг сказала: «Но ты должен хотя бы попробовать». — «Окей, о’кей, — сказал Баффет. — Хорошо, ты приедешь в Омаху, остановишься у меня и наладишь компьютер».

1 Бридж и Осберг добились того, что было не под силу даже Биллу Гейтсу. Баффет попросил Блюмкина отправить кого-то из Furniture Mart и купить компьютер. Тот сделал остановку в городке на Среднем Западе, где Осберг играла в турнире, и отвез ее в Омаху. Они приехали к Баффету домой, Осберг познакомилась с Астрид, а потом научила Баффета пользоваться Интернетом и управлять мышкой. «Он был просто бесстрашен, — вспоминает Осберг. — Так ему хотелось играть в бридж». И только в бридж. «Просто напиши, что я должен сделать, чтобы играть в бридж, — сказал ей Баффет. Ничего другого я знать не хочу. Не пытайся объяснять мне, как эта штука работает»²⁹. Баффет изучил доступную обезьяне последовательность операций для игры через Интернет, придумал себе ник tbone и по четыре-пять вечеров в неделю ^{434 435} стал играть с Осберг (ник sharono) и другими партнерами. Перед началом партии Астрид подавала ему ужин.

Вскоре он так увлекся, что уже ничто не могло оторвать его от игры. Однажды в комнату влетела летучая мышь, которая стала хлопать крыльями перед телевизором, врезалась в стену, а потом запуталась в занавесках. «Уоррен, в комнате летучая мышь!» — закричала Астрид. Сидя в халате перед компьютером и обдумывая очередной ход, он, не отрывая глаз от экрана, сказал: «Меня это совершенно не беспокоит»³⁰. Мышь поймали сотрудники службы по борьбе с грызунами-вредителями, которых вызвала Астрид. Баффет же так и не прервал игры.

Баффет считал, что под руководством Осберг сумел улучшить свое мастерство, и теперь ему хотелось принять участие в серьезных соревнованиях. «Почему бы не начать с самого престижного?» — спросила она. Они подали заявку на участие в чемпионате мира по бриджу среди смешанных пар. Зал в Альбукерке, где проводилось соревнование, был заполнен сотнями людей, бродящих между столами для бриджа и наблюдающих за игроками. Когда в зале появились вместе самый богатый человек Америки и двукратная мировая чемпионка по бриджу, пробежал шепот — многие присутствующие сразу узнали Баффета. То, что для любителя, не имевшего рейтинга, первым в жизни официальным турниром стал чемпионат мира, было делом очень необычным. Ну а для самого Баффета — настоящим шоком.

Осберг полагала, что они вылетят из игры достаточно быстро, так что поставила главной целью получить удовольствие от самого процесса и набраться опыта. Но вместо этого Баффет сел за стол и забыл обо всем, кроме карт. Казалось, он не замечает ничего и никого вокруг себя. У него было меньше мастерства, чем у большинства участников, но он играл так спокойно, как будто сидел в своей гостиной. «С Шэрон моя защита была лучше, — рассказывал Баффет. — Ты как будто чувствуешь то, что она делает. И уверен, что все ее действия имеют смысл». Так или иначе, его заряжен-ность помогла преодолеть недочеты в игре. Осберг была поражена тем, что они вышли в финал. «Мы играли просто отлично», — рассказывала она.

Но за полтора дня беспрерывной игры Баффет совершенно обессилел и был выжат как лимон. Во время часовых перерывов ему время от времени удавалось перехватить гамбургер. Он выглядел так, как будто пробежал марафонскую дистанцию. Во время перерыва перед финалом он сказал:

— Я не смогу.

— Что? — воскликнула она.

— Я не смогу, скажи им, что меня срочно вызывают по делам бизнеса, — сказал он. И Осберг пришлось объясняться с представителями федерации.

Еще никогда никто из игроков, дошедших до финала, не отказывался от игры. Представители федерации были возмущены тем, что Уоррен Баффет принял участие в турнире, своей персоной привлек к нему особое внимание, вышел в финал, а теперь отказывается играть. «Так поступать нельзя!» — сказали они. Когда Осберг стала настаивать на своем, они в ответ стали угрожать, что лишат ее рейтинга и прав на участие в чемпионатах. «Но это не я не могу играть!» — ответила Осберг, вновь повторив фразу про срочные дела. В конце концов все согласились, что она лишь представитель Баффета, смягчились и дали паре покинуть чемпионат, не наказывая Осберг.

Естественно, Баффет попытался убедить начать играть более серьезно и Гейтса, немного интересовавшегося бриджем. Он отправил Осберг в Сиэтл, чтобы она установила компьютер в доме Билла Гейтса-старшего. Так бридж вошел и в эту семью.

До тех пор они с Биллом обычно встречались на футбольных матчах, полях для гольфа и мероприятиях Microsoft. Но их отношения стали более близкими. На пасхальный уик-энд 1993 года Билл и Мелинда обручились. По дороге из Сан-Диего Билл попросил пилота передать фальшивый прогноз погоды из Сиэтла, чтобы Мелинда подумала, что они летят домой. Она была в шоке, когда дверь самолета открылась и она увидела Уоррена и Астрид, ждущих ее на красной ковровой дорожке. Уоррен отвез их в Borsheim’s, где CEO компании Сьюзан Жак помогла выбрать обручальное кольцо.

Через девять месяцев Баффет прилетел на Гавайи на их свадьбу, организованную 1 января на поле для гольфа Four Seasons Manele Вау на острове Ланаи. Хотя у сестры Баффета Берти был на Гавайях большой дом, сам он никогда прежде не бывал на островах. Он радовался свадьбе Гейтса так, как будто женился один из его сыновей. Он считал, что, решив жениться на Мелинде Френч, Билл Гейтс принял одно из самых умных решений в своей жизни (хотя, конечно же, предпочел бы, чтобы свадьба проходила где-нибудь в Айове). Свадьба Гейтса и Мелинды совпала с семидесятилетием Чарли Мангера. Знаменитый своей верностью, Баффет никогда не бросал друзей, но, чтобы поддерживать с ними хорошие отношения, ему иногда приходилось изворачиваться. Если возникала конфликтная ситуация, он обычно разрешал ее в пользу того из друзей, кто был способен сильнее обидеться — чаще всего это означало ущемление интересов самых близких и преданных друзей, тех, кто не стал бы на него злиться и критиковать. Так отвергнутый им человек получал довольно парадоксальное утешение, потому что он оказывался более близким другом Баффета, чем тот, кому Уоррен пошел навстречу. Люди, любившие его, понимали это и не возражали.

Само собой, давнишний друг Мангер мог стерпеть от Баффета все, даже отсутствие на вечеринке по случаю семидесятилетия. Гейтс был новым другом, поэтому Уоррен выбрал свадьбу Гейтсов и привез с собой Кей Грэхем. Грэхем, которой было 76 лет, уже реже путешествовала, но все равно с удовольствием принимала участие в подобных мероприятиях. Кроме того, Гейтс только что опередил Баффета, ставшего теперь вторым номером в списке богачей Америки. В тот день, 1 января, они на пару сделали крошечный Ланаи самым богатым курортом на земле. А на вечеринку Мангера в Лос-Анджелес Уоррен отправил Сьюзи, где она спела³¹.

Сьюзи — королева на шахматной доске Уоррена — уже привыкла к подобному обхождению. Она имела собственное определение того, что ему нужно в жизни от женщин, распределила его знакомых женщин по вполне утилитарным категориям. Однажды она присутствовала на обеде в Gorat’s вместе с Уорреном, Астрид и Шэрон Осберг, с которой недавно познакомилась. Она оглядела стол и рассмотрела собравшуюся компанию. Из гарема не хватало только Кей и Кэрол Лумис. Она засмеялась: «Каждая для чего-то!» Осберг попала в категорию «женщина для бриджа». Но Сьюзи всегда недооценивала роль других и не понимала, что все друзья-женщины Уоррена относятся к нему с лояльностью Дэйзи Мэй.

Вскоре Баффет уже звонил Осберг по нескольку раз на дню, брал с собой в командировки и посвящал ее в самые секретные дела. Но, как и Астрид, она оставалась в стороне, чтобы не нарушать привычный порядок его отношений с другими женщинами, которых он всегда старался отделять друг от друга. К середине 1990-х годов мнение публики о том, как он проводит время, и то, как он проводил его в действительности, уже давно сильно разнились. Ему по-прежнему приходилось выкручиваться, как при игре в Twister⁴³⁶, чтобы никого не обидеть. Но, как и всегда, все улаживалось привычным способом — он шел навстречу тому, кто мог обидеться сильнее остальных. Скрипучее колесо получало смазку.

Шэрон, как и Астрид, была не из тех, кто «скрипел». Ее приглашали на обеды в День благодарения у Сьюзи-младшей, ее включили в состав игроков в бридж в партиях с Биллом Гейтсом. Через год, 1 января 1995 года, Билл и Мелинда отмечали первую годовщину свадьбы в своем доме в Сан-Диего. Баффет пригласил Билла, Чарли Мангера и Шэрон поиграть в бридж. Пока Сьюзи, уже привыкшая к тому, что Уоррен срывается куда-то посреди семейных мероприятий, проводила время с родными и друзьями, Гейтс, Осберг и Баффет уселись за столом для бриджа и стали ждать Мангера. Баффет, любивший все делать вовремя, заметил, что пора начинать, и не стал обращать внимания на отсутствие Мангера, видя, что других оно не особенно волнует.

Гейтс был в хорошем настроении, но, пока они болтали, Баффет стал все больше и больше раздражаться из-за того, что приходится ждать. Когда через несколько минут Мангер так и не появился, Осберг между делом предложила сыграть втроем, чтобы не скучать.

После 45 минут игры втроем Баффет, изображавший вежливого хозяина, шутивший и поддерживавший светские беседы, стал на глазах становиться беспокойнее и беспокойнее. Неожиданно он вскочил со своего кресла. «Я знаю, где он», — сказал Баффет. Он схватил телефонную трубку и позвонил в Los Angeles Country Club.

Ответивший на другом конце провода отправился на поиски и вскоре обнаружил Мангера сидящим у гриля с приятелями, как он всегда делал в выходные дни. Он собирался съесть сэндвич.

— Чем ты занимаешься, Чарли? — спросил Баффет. — Ты ведь должен играть с нами в бридж!

— Я буду буквально через несколько минут, — ответил Мангер.

Извинившись, он повесил трубку, отложил сэндвич и пошел к своей машине.

Примерно через полчаса Мангер прибыл в дом Баффетов в Эмеральд-Бей, сел

за стол, как будто ничего не случилось и он не заставил ждать Билла Гейтса полтора часа в день первой годовщины его свадьбы. Он сказал:

— С Новым годом! Давайте играть!

На несколько мгновений повисла тишина.

Потом Гейтс сказал:

— О’кей, давайте.

И они стали играть.

* ^{436 436}

Участницей проводившегося два раза в год ритуала была еще одна группа близких друзей. В сентябре 1995 года Buffet Group провела свою встречу в клубе Kildare в Дублине. Из-за присутствия Билла Гейтса (Гейтс хотел слушать каждое слово Баффета, а Баффет — стать «сиамским близнецом» Гейтса) правительство Ирландии устроило им поистине императорский прием: в аэропорту их встречали официальные лица, их охрану обеспечивали секретные агенты на вертолетах. Они обедали с президентом компании Guinness, Taoiseach и его женой, а также послом США, прошлись до Тринити-колледжа и полюбовались на Book of Kells⁴³⁷, восхищенно аплодировали скакунам на Национальном стадионе Ирландии в графстве Килдэр. Никогда, даже на приемах Кей Грэхем, их не окружала такая роскошь. В клубе Kildare, украшенном потрясающими произведениями искусства, им подавали еду, приготовленную лучшими поварами Европы.

За всем этим лоском и гламуром трудно было заметить, что члены Buffet Group, многие из которых невероятно разбогатели, практически не изменились в душе. Некоторых из них Уоррен видел всего раз в год, но оставался им преданным другом. Билл Руан оставался таким же общительным, как и раньше, рассказывал смешные истории. Уолтер Шлосс по-прежнему жил в малюсенькой квартире и акции выбирал так же, как и прежде. Стэнбеки, одни из самых богатых членов группы, по-прежнему летали только экономклассом. Сэнди Готтесман, как и раньше, ко всему относился скептически и требовал отмены каждой сделки. Том Кнэпп завершил сделку по покупке большого куска побережья острова Мэн и обосновался на Гавайях. Джек Бирн, как всегда, был переполнен энергией. Рой Толлз по-прежнему держал свои мысли при себе, лишь время от времени бросая короткие реплики. Эд Андерсон и Джоан Парсон вовсю финансировали исследования человеческой сексуальности, но Эд по-прежнему подбирал монетки на улице, только если они не были уж очень грязными. Маршалл Вайнберг все еще был неотразимым донжуаном. Лу Симпсон так хорошо умел выбирать акции, что стал одним из суперинвесторов в Доддсвилле. Кэрол Лумис заработала на акциях Berkshire достаточно, чтобы летать на личном самолете, но до сих пор не могла купить банку огурцов без того, чтобы не вспомнить, какой роскошью были огурцы в ее детстве, во время Великой депрессии³². Покончивший со строительством огромных дамб и мостов, Уолтер Скотт строил теперь огромные дома. После похода в театр Джойс Ковин по-прежнему шла (даже в снежную бурю) пешком по Бродвею и через парк к Верхнему Ист-сайду — вместо того, чтобы взять такси. Чтобы сделать Баффету приятное, Аджит Джейн, ставший членом Buffet Group, большую часть времени проводил в кабинете, с невероятной скоростью решая проблемы. Рона Олсона, которого раньше любили почти все, кто знал Баффета (за исключением судьи Брианта), теперь любил весь огромный Лос-Анджелес. Были еще Билл Скотт, Майк Голдберг, Чак Рикерсхаузер, все в той или иной степени отошедшие от дел. Билл Гейтс, во многом непохожий на других, все-таки имел схожие с ними интересы и был так же равнодушен к показухе. Что касается Кей Грэхем, то она была их единственной связью с теми слоями общества, которые приятно возбуждали, но не могли соблазнить их. «Принцесса Диана — прекрасный друг, — говорила Кей. — Она гораздо глубже, чем кажется».

Посреди роскоши клуба Kildare Баффет раздал всем копии книги «Евангелие богатства» известного филантропа и предпринимателя начала века Эндрю Карнеги. Отметив свой шестьдесят пятый день рождения и позаботившись о самых важных в жизни акциях, Баффет решил перечитать Карнеги. Он предложил собравшимся обсудить тезис о том, что «тот, кто умирает богатым, умирает в позоре». Следуя своей философии, Карнеги потратил практически все свое состояние (одно из самых больших для того времени) на устройство библиотек в городах по всей Америке⁴³⁸. Баффет планировал «умереть богатым и в позоре», как выразился Карнеги, чтобы после его смерти можно было раздать еще больше. Он настаивал на том, что правильнее стараться заработать до смерти как можно больше денег, но ему не хотелось лично заниматься работой фонда. Это должен был быть проект Сьюзи. Однако он желал знать, что по этому поводу думают другие.

Они уселись вокруг стола. Билл Руан, который никогда особо не заботился о деньгах и был бедным по сравнению с остальными, собирался заняться проектом по реформе государственных школ Нью-Йорка. Потом он хотел вместе со специалистами Колумбийского университета опросить тысячи нью-йоркских школьников, чтобы провести исследование на тему возможных нервных расстройств и факторов, приводящих к самоубийствам⁴³⁹. Фред и Элис Стэнбек были одними из главных в США жертвователей на охрану окружающей среды. Том Мерфи занимал пост председателя организации «Спасите детей». Джейн Олсон, жена Рона, возглавляла совет директоров Human Rights Watch. Перед смертью Дэна Ковина его семья пожертвовала свою богатую коллекцию музею American Folk Art. Мангер жертвовал деньги больнице «Добрый самаритянин» и на образование. В Омахе огромные суммы жертвовали Уолтер и Сьюзан Скотт. Рут Готтесман работала в совете наблюдателей Медицинского колледжа Альберта Эйнштейна. Маршалл Вайнберг почти все свои деньги расходовал на стипендии, программы здравоохранения, исследования в области образования и помощь пострадавшим от ближневосточного конфликта. Свои благотворительные цели были и у других.

Когда настал черед Билла Гейтса, он прежде всего спросил: «Правильно ли измерять свои достижения тем, сколько жизней ты спас, пожертвовав определенное количество денег?» Он согласился с Баффетом в том, что сначала надо заработать деньги, чтобы потом иметь возможность их отдавать. «Но, как только я соберу определенную сумму, — сказал Гейтс, — я сразу начну использовать ее для спасения жизней и пожертвую на это основную часть своих средств»³³.

Buffett Foundation тратил относительно немного по сравнению с богатством самого Баффета. Для филантропии Баффет выбрал два направления — перенаселенность и нераспространение ядерного оружия. Обе эти проблемы решить было практически невозможно. Ядерное нераспространение было мало связано с нехваткой финансов, хотя на то, чтобы уменьшить риск ядерной войны, Баффет был готов давать столько, сколько мог. Его анализ, как обычно, базировался на статистике.

«Ядерная атака неизбежна. Это главная опасность, которая стоит перед человечеством. Если есть 10-процентная вероятность того, что что-то произойдет в течение года, то вероятность того, что это случится в течение 50 лет, достигает 99,5 процента. Но если вы сможете снизить эту вероятность до 3 процентов, то вероятность катастрофы в течение 60 лет составит уже 78 процентов. Если годовая вероятность — 1 процент, то полувековая всего 40 процентов. Это вещь стоит того — я могу в буквальном смысле изменить мир».

Другой глобальной проблемой, по мнению Баффета, была напряженность, связанная с перенаселенностью планеты. Не обладая возможностью решить ядерную проблему, с середины 1980-х годов фонд тратил большую часть своих денег на решение вопросов контроля над рождаемостью и планирования семьи. Здесь тоже использовался математический подход. В 1950 году население Земли составляло около 2,5 миллиарда человек. Через 20 лет, вскоре после выхода книги Поля Эрлиха Population Bomb, оно уже достигало почти 3,7 миллиарда³⁴. Эрлих предсказал, что в 1970-1980-х годах на Земле начнется массовый голод и умрут сотни миллионов человек. К 1990-м годам число жителей Земли перевалило за 5 миллиардов, массового голода не случилось, и многие эксперты перестали воспринимать идеи Эрлиха всерьез, хотя население планеты продолжало расти с большой скоростью. Споры велись в основном вокруг того, может ли развитие технологий помочь справиться с ростом населения, исчезновением различных видов растений и животных и глобальным потеплением. Баффет взглянул на проблему роста числа жителей Земли и уменьшения ресурсов с позиции «запаса прочности».

«У Земли есть определенная вместимость. Она гораздо, гораздо, гораздо больше, чем представлял себе Томас Мальтус. С другой стороны, можно ошибаться по поводу нижнего предела этой емкости. Если вы собираетесь отправить на Луну огромный космический корабль, в который поместятся 200 человек, и не знаете, сколько времени займет путешествие, вы вряд ли посадите в корабль больше 150 человек. Наша Земля — своего рода такой корабль, и у нас нет точных данных по поводу того, куда мы движемся. Трудно спорить, что жизнь на Земле была бы лучше, если бы на ней смогли жить не шесть, а 12 миллиардов человек³⁵. Есть предел, но когда он точно не известен, то лучше подстраховаться. Это принцип запаса прочности для спасения планеты».

С середины 1970-х годов Баффет сконцентрировал свои усилия на предоставлении женщинам возможности пользоваться контрацептивами и делать аборты — обе эти проблемы были очень близки Сьюзи. Таков был его ответ на бесконтрольный рост населения. В то время это была вполне обычная точка зрения гуманитарных организаций³⁶. Мангер и Толлес вовлекли Баффета в рассмотрение очень важного судебного разбирательства в Калифорнии — California, People vs. Belous, которое стало важным шагом к принятию поворотного решения по абортам в деле Roe vs. Wade³⁷. С особым усердием им занимался Мангер, которого очень беспокоило то, как молодые женщины калечатся и умирают из-за нелегальных абортов. Баффет и Мангер спонсировали своего рода «церковь» под названием Ecumenical Fellowship, ставшую частью пути к разрешению абортов в стране³⁸.

Их обоих очень тронули аргументы, приведенные в опубликованной в 1968 году статье Гаррета Хардина, в которой говорилось о том, как люди, которым не принадлежат доли в общем богатстве — воздухе, морях и океанах, — эксплуатируют и уничтожают их³⁹. Многие аргументы Хардина, лидера движения «контроля над рождаемостью», Баффет взял на вооружение, но предложенные им решения он отверг, так как они предполагали использование авторитарных идей и евгенического подхода.

Хардин писал, что смирение не только будет унаследовано — оно уже унаследовано на Земле, и называл это «генетическим самоубийством». «Посмотрите вокруг. Сколько героев можно насчитать среди ваших соседей? Или коллег? Где герои прошлых лет? Что собой теперь представляет Спарта?»⁴⁰

Баффет считал, что попытка возродить Спарту уже предпринималась. Предпринявшего ее звали Адольф Гитлер. Спартанцы улучшали свою генетику, сбрасывая со скал слабых или «нежелательных» младенцев. Современная евгеника — социальная философия, сформулированная сэром Фрэнсисом Гальтоном, который вывел ее, базируясь на теории своего кузена Чарльза Дарвина. Согласно этой теории, выборочное выращивание представителей человеческой расы помогает улучшить качество населения. Тезис получил очень широкую поддержку в начале XX века. Это продолжалось до тех пор, пока эксперименты нацистов не доказали весь его ужас⁴⁴⁰. Позиция Хардина вела к смертельно опасному разделению человечества на соперничающие между собой группы⁴¹. Баффет осудил эти взгляды, предложив свою теорию космического корабля «Земля», базирующуюся на соблюдении прав человека.

В 1994 году акцент действий Баффета сместился с «контроля над рождаемостью» на «репродуктивные права»⁴⁴¹. Это совпало с изменением взглядов активистов движения на контроль над рождаемостью. Женщины «больше не должны рассматриваться как удобное средство контроля над рождаемостью»⁴². Баффет полагал, что все способы контроля, которые предполагали бы принуждение, должны быть полностью исключены⁴³. Теперь он сделал еще один шаг вперед. «Я не собираюсь никак ограничивать право женщины зачать ребенка, даже если мир будет сильно перенаселен, и я не буду ограничивать право выбора, если на Земле останутся всего два человека и от фертильности будет зависеть продолжение человеческого рода. Я считаю, что не цифры должны определять, рожать или не рожать. Даже если бы в каждой семье было по семеро детей, я бы не предложил, как Гаррет Хардин, увязывать право на рождение с цифрами». Поэтому фонд Баффета и выступал в поддержку репродуктивных прав.

Но сложные нюансы переплетения репродуктивных прав, прав гражданских и контроля над рождаемостью — все это было забыто из-за горячих споров вокруг абортов. Пожертвования Баффета базировались на том, что он называл «лотереей яичников»⁴⁴. Эту идею он предложил организации под названием «Ответственное благополучие», и она много значила для Баффета⁴⁵.

«Мне просто повезло в этом мире. Шанс родиться в Штатах составлял для меня один к пятидесяти. Выйдя из материнского лона в США, а не в любой другой стране, где у меня было бы гораздо меньше возможностей, я выиграл в лотерею».

«Представьте себе, что в матке находятся два близнеца — оба одинаково умные и энергичные. И джинн говорит: один из вас родится в США, а другой — в Бангладеш. И если вы родитесь в Бангладеш, то не будете платить налоги. Какую часть своего дохода вы поставите на карту, чтобы родиться в США? Это пример, объясняющий тот факт, что судьба человека зависит не только от его способностей. Люди, которые говорят: “Я все сделал сам” и думают о себе как о Горацио Элджере⁴⁴², поверьте мне, поставят гораздо больше, чтобы родиться в Соединенных Штатах, а не в Бангладеш. Это и есть “лотерея яичников”».

«Лотерея яичников» объединила все его мысли о политике и филантропии. В идеале, по мнению Баффета, победители должны обладать свободой действий, ограниченной только необходимостью помогать проигравшим. В своей жизни он видел примеры вопиющего неравноправия, в детстве был свидетелем линчевания и избиения борцов за права человека, снова и снова слышал про бунты, когда группы людей, посчитавших, что заслуживают большего, чем другие, собиралась казнить представителей власти. Наверное, если бы Баффет всего этого не знал, то давно отказался бы от свободолюбивых взглядов, унаследованных от отца⁴⁶, и вернулся бы к демократическому идеализму уроженца Небраски Уильяма Дженнингса Брайана, который писал о «среднем классе, на котором базируется все остальное».

Баффет, которого вряд ли можно было упрекнуть в излишней гибкости как в области философии, так и в экономической географии, иногда мог очень резко сменить взгляды — если для этого находилось достаточно оснований. После возвращения из Ирландии он встретился со Сьюзи в Ванкувере, чтобы на две с половиной недели отправиться в Китай. Путешествие называлось «Через Поднебесную». Главной мотивацией для Баффета было то, что путешествие будет проходить в обществе четы Гейтсов. Биллу и Мелинде пришлось столкнуться с большими трудностями при подготовке этого вояжа. Они заранее отправили Баффету и другим участникам путешествия опросник, в том числе и о предпочтениях в еде. Баффет не хотел повторения своего опыта обеда с Морита. «Я не ем китайскую еду, — ответил он. — Если будет необходимо, подайте мне рис. Я просто его подвигаю по тарелке, а потом поем орешков у себя в комнате. Организуйте мне ежедневную доставку Wall Street Journal. Без газеты мне будет тяжело»⁴⁷.

Сообщив все это, Баффет отправился в Китай.

После заселения в пекинский Palace Hotel группа встретилась с доктором Робертом Окснэмом (президентом Asia Society), вызвавшимся быть их гидом⁴⁸. После лекции о современном Китае в Изумрудной комнате отеля был накрыт великолепный обед из блюд сычуаньской кухни. Официанты ставили блюда на крутящиеся диски в центре стола — копченая утка, свинина в остром соусе, цыпленок со специями, тушеная говядина. Но еще до поездки Гейтсы договорились с туристической компанией Abercrombie & Kent, что местные повара должны быть обучены приготовлению гамбургеров и картофеля-фри — специально для Баффета. К радости Уоррена, ему подали столько картофеля-фри, сколько он хотел. Даже на десерт.

На следующее утро была запланирована экскурсия в Запретный город, Пекинский университет и Национальный музей. В ресторане Fangshan и в правительственной резиденции Дяоюйтай, месте, где раньше члены императорской семьи ловили рыбу и отдыхали, Баффету вновь подавали гамбургеры и картофель-фри, пока другие пробовали блюда китайской кухни.

В Пекине они встретились с председателем Госсовета КНР, а для Баффета Гейтс устроил матч по настольному теннису с местным двенадцатилетним чемпионом.

На третий день доктор Окснэм прочитал лекцию об истории Великой Китайской стены. Взобравшись на нее, они обнаружили ожидающее их шампанское и вишневую колу для Баффета. Осматривая самое крупное в мире сооружение, вобравшее в себя достижения 11 веков инженерной мысли, человеческого труда и истории Китая, все ждали, что Баффет произнесет что-то впечатляющее. Стена просто обязана была произвести на него сильное впечатление.

«Вау, хотел бы я владеть компанией, получившей подряд на кирпичи для этой штуки», — съязвил Баффет.

Утром, пропустив урок боевых искусств, он поехал на завод Coca-Cola. А на следующий день военный самолет перевез их в Урумчи, город на северо-западе Китая, рядом с монгольской границей, который когда-то был важной остановкой Великого Шелкового пути. Там они сели в поезд, став первыми иностранцами с Запада, арендовавшими личный поезд председателя Мао. На нем они пересекли северо-запад Китая, следуя по Шелковому пути, делая остановки, чтобы покататься на верблюдах в пустыне, посетить древние города и пещеры, увидеть гигантских панд в Сиане, осмотреть терракотовых воинов и коней в императорской гробнице. Такое путешествие позволяло Баффету и Гейтсу часами вести разговоры, и они продолжили свою дискуссию о том, почему при торговле такими акциями, как Microsoft, у одних банков дела идут лучше, чем у других⁴⁹.

На девятый день они осмотрели гигантскую дамбу в районе Трех ущелий, а потом сели на огромный пятипалубный круизный корабль M.S. East Queen, на борту которого были расположены танцзал, парикмахерская, массажные кабинеты и музыканты играли Turkey in the Straw⁴⁴³.

Корабль вошел в ущелье Силин, где компания надела спасательные оранжевые жилеты и села на баркасы, которые местные речники повели против течения реки. Группа из десяти мужчин на канатах тянула лодки вверх по течению, а юные (и предположительно невинные) девушки поддерживали их своим пением.

Баффет рассказывал анекдоты про девственниц. Тем вечером во время обеда в кантонском стиле ему явно вспомнилась «лотерея яичников», потому что он сказал: «Среди тех, кто тянул сегодня наши лодки, вполне мог быть еще один Билл Гейтс. Они родились здесь, и их судьба — тянуть такие же лодки, как наши. Им не повезло — в отличие от нас».

Из ущелья Силин корабль прошел в ущелье У, проплывая мимо деревень и стоящих на берегу школьников, махавших руками странным американцам. Судно медленно шло вниз по Янцзы мимо шелковых заводов, покрытых туманом скал, деревенских домов, выстроенных из булыжников. В конце концов они добрались до Гуйлиня и совершили путешествие по реке Ли, где перед ними открылись одни из самых захватывающих пейзажей в мире. Чистая река и тысячи и тысячи известковых башен, покрытых мантией из травы, похожие на «нефритовые заколки» — такое сравнение сделал Хань Ю, поэт эпохи Тан. Большая часть участников путешествия проехалась на велосипедах вдоль реки, чтобы увидеть «парад» нетронутых доисторических каменных колонн, стоящих в воде. Пока корабль шел мимо всей этой красоты, Уоррен и оба Билла (старший и младший) получили разрешение от своих жен устроить «бриджевую оргию».

Как только они в конце своего путешествия приехали в Гонконг, Баффет среди ночи потащил Гейтсов в «Макдоналдс», чтобы купить гамбургеров. «Всю дорогу из Гонконга в Сан-Франциско, а потом и в Омаху я читал газеты».

Даже спустя длительное время после поездки в Китай Баффет часто вспоминал один из моментов этого путешествия. В его памяти отложились не пейзажи (на них он вообще мало обращал внимания), не катание на верблюдах и не бесконечное поедание картошки фри. Он вспоминал Три ущелья и баркасы в ущелье Силин. Но ему запомнилось не пение юных китаянок. Он думал о тех мужчинах, которые всю свою жизнь были вынуждены тянуть лодки против течения, о том, какая разная судьба может выпасть людям.

Глава 51. К черту медведей!

Омаха и Гринвич • 1994-1998 годы

Каждый день, независимо от того, посвящен ли он игре в бридж или гольф, путешествию в Ирландию или Китай, Баффет тщательно просматривал Wall Street Journal в поисках акций, которые стоило приобрести для Berkshire Hathaway. Но найти хороший бизнес за разумную цену становилось все труднее и труднее. Он по-прежнему вкладывал деньги в Coca-Cola, заплатив в общей сложности 1,3 миллиарда долларов за 100 миллионов акций. Купил еще одну обувную компанию — Dexter. Здесь Баффет немного вышел за «рамки своей компетенции», сделав ставку на то, что спрос на импортную обувь будет снижаться¹. Ювелир Барнет Хельцберг-младший, знавший про Borsheim’s, встретился с Баффетом на Пятой авеню в Нью-Йорке и практически на месте продал ему Helzberg Diamonds. Баффет вновь стал покупать акции American Express.

И еще он хотел выкупить оставшийся пакет GEICO.

С сентября 1993 года GEICO управляли два топ-менеджера: директор по инвестициям Лу Симпсон и курировавший страховые операции Тони Найсли — мягкий, седовласый, похожий на плюшевого медведя человек, работавший в компании с 18-летнего возраста. Найсли занялся делом всерьез, и GEICO после периода «спячки» начала увеличивать число своих клиентов на полмиллиона в год. В августе 1994 года Баффет встретился с Найсли, Симпсоном и Сэмом Батлером — председателем исполнительного комитета совета директоров, который много лет назад пригласил управлять GEICO Джека Бирна, спасшего тогда компанию от разорения. Найсли не нравилось иметь дело с Уолл-стрит. Он предпочитал работать на Баффета, а не на толпу аналитиков и финансовых менеджеров, и с тех пор, как стал одним из руководителей GEICO, добивался ее превращения в частную компанию².

Первым свое предложение сделал Батлер. Он хотел продать акции по цене около 70 долларов. Это предложение Баффет категорически отверг. За акцию он готов был платить наличными около 60 долларов⁴⁴⁴. Торговля шла целый год. Тогда Баффет решил воспользоваться «циркулярной пилой». С помощью этой своей излюбленной техники он выбивал почву из-под ног GEICO, убеждая Батлера в том, что компания очень уязвима и ее позиции слабы. «Рынок выходит из-под контроля», — говорил Баффет. Развитие технологичных интернет-компаний шло так быстро, что под ударом оказалась вся индустрия, включая и GEICO. «Ваше преимущество, ребята, сейчас состоит в том, что вы продаете по телефону. Но Интернет все это сведет на нет». Очевидно, что уже к 1994 году, когда мало у кого был адрес своей электронной почты, Баффет, который, казалось бы, ничего не понимал в компьютерах, осознал, насколько сильно в ближайшие десятилетия Интернет повлияет на автострахование. Причем осознал гораздо лучше, чем сама страховая индустрия.

Но Батлер был твердым, опытным юристом и не поддавался «баффетированию». За два года стоимость акций Berkshire удвоилась. В апреле, когда акции BRK торговались по 22 000 долларов, журнал Money процитировал информационный бюллетень Overpriced Stock Service, в котором говорилось, что «такая цена имеет смысл только в том случае, если компанией управляет Господь». Батлер отказывался сбрасывать цену. Он хотел получить столько акций Berkshire, сколько только было возможно. Переговоры зашли в тупик. В конце концов Баффет воспользовался своим последним оружием, назначив «злым следователем» Чарли Мангера. Применив этот подход в сделке с Salomon, он добился-таки ожидаемого успеха, но Батлер был настолько тверд, что даже Мангер не смог с ним справиться.

Через год стало понятно, что если Баффет действительно хочет заполучить GEICO, ему придется согласиться на цену Батлера. И он капитулировал. В августе 1995 года Баффет заплатил 2,3 миллиарда долларов за 52 процента акций GEICO. Первые 48 процентов обошлись ему в 46 миллионов. Кроме того, Баффет расплачивался тогда наличными, а не акциями Berkshire, как сейчас. Но в целом, особенно учитывая условия покупки первой половины акций, Баффет рассматривал заключенную сделку как вполне выгодную.

Покупка GEICO была поворотным моментом. Вслед за успешным 1993 годом в 1994-м фондовый рынок разогревался все новыми предложениями неожиданно ставших популярными акций³. В феврале 1995 года индекс Доу-Джонса достиг 4 тысяч пунктов. Объем первого дня продаж операционной системы Windows 95 производства Microsoft составил 700 миллионов долларов. Очень быстро у каждого офисного работника появился собственный компьютер. Люди стали покупать компьютеры для детей, чтобы те делали на них домашние задания. Мамы малышей детсадовского возраста обзавелись электронной почтой, чтобы договариваться о совместной развозке детей. Дизайнеры веб-сайтов не справлялись с наплывом заказов. Компьютерные хакеры превратились в излюбленных героев газетных публикаций.

В августе 1995 года на фондовый рынок вышел интернет-провайдер Netscape, жаждавший получить средства для расширения бизнеса. Хотя с продуктом Netscape были знакомы многие, компания до того момента не зарабатывала вообще ничего. Теперь же на банк Morgan Stanley обрушилось такое количество звонков желающих купить акции, что для их обработки пришлось установить специальную «горячую линию». Компания, которая вначале собиралась продать 3,5 миллиона акций, получила заказов на 100 миллионов⁴⁴⁵.

Баффет слабо разбирался в технологиях, хотя играл на компьютере в бридж и даже прогнозировал быстрое развитие Интернета, когда вел переговоры о покупке GEICO. Все вокруг обзаводились компьютерами, но он оставался к ним равнодушным. Билл Гейтс воспринял такое отношение как настоящий вызов. Он настоял, чтобы Баффет и Мангер приехали в Microsoft на круглый стол, где речь шла о будущем электронных технологий. Перед обсуждением Билл и Мелинда пригласили их на обед. Мангера усадили рядом с ведущим специалистом Microsoft по технологиям Натаном Мирвол-дом. Они разговорились об особой породе крыс — гладкошерстных слепышах. Такие крысы выглядят, как французские молочные сосиски, только с зубами. Мангер, интересовавшийся научными исследованиями, прекрасно разбирался в этом вопросе. Сэнди Готтесман когда-то финансировал лабораторию по разведению мышей и крыс, полагая, что сделает деньги на большой востребованности животных для научных экспериментов. Но план не сработал, и он не знал, что делать с набитым грызунами зданием рядом с одним из мостов в Нью-Йорке. Гладкошерстные слепыши были потрясающими созданиями: они оказались не только совершенно нечувствительны к боли, но и партеногенетичны, то есть могли оплодотворяться без участия мужских особей. Итак, Мангер и Мирволд оживленно беседовали о половой жизни слепышей, а все сидевшие рядом слушали их в недоумении⁵.

На следующее утро Гейтс привел Баффета и Мангера к своему ближайшему помощнику Стиву Баллмеру. Баллмер вместе с десятком инженеров, почти как антропологи, устроили гостям настоящий допрос с пристрастием. Они пытались понять, почему такие блестящие бизнесмены, как Баффет и Мангер, до сих пор не пользуются преимуществами компьютерной техники. Эта пара напоминала им обнаруженных учеными в саванне дикарей, которые увидели самолет, но отказываются на нем лететь. Баффет, чувствовавший значимость Интернета, так и не распорядился, чтобы GEICO как можно скорее разработала план внедрения продаж страховок через Сеть. Пока что он воспринимал компьютер лишь как посредника, который позволял находить партнеров для игры в бридж.

«Для Билла все это было очень любопытно. Он увидел, как интерес к компьютеру для конкретного человека проявляется благодаря одному из видов его применения. Все вокруг “запали” на компьютеры, а для меня важно только это приложение. Поначалу вы продаете свою продукцию тем, кто интересуется компьютерами, а потом — тем, кому на них наплевать».

Баффет, не считавший компьютеры входящими в «рамки его компетенции», по-прежнему оставался бы самым богатым человеком Америки, если бы в свое время купил акции Microsoft и Intel. Но теперь он был лишь вторым после Гейтса. Впрочем, его это мало волновало. Конечно, он очень хотел бы быть «номером первым». Но его гораздо больше заботило, как избежать излишнего риска. Он не знал, какая компания превратится в «следующую Microsoft или Intel», а какая разорится. Он никогда бы не отказался от своего принципа «запаса прочности». Баффет знал, что жизненный цикл многих технологичных компаний так же короток, как и у гладкошерстных слепышей.

Он не нуждался в рискованных ставках, хотя темперамента для этого у него хватало. Принятые много лет назад решения до сих пор приносили плоды. Прием на работу Аджита Джейна обернулся тем, что, когда в 1992 году ураган «Эндрю» опустошил Южную Флориду, Баффет смог запустить новый бизнес под названием «перестрахование от катастроф», взимая с клиентов огромную плату за страхование от крайне маловероятных событий. Потом случилось землетрясение в Нортридже*. Практически ⁴⁴⁵ ни у кого не было миллиардов долларов капитала, необходимых, чтобы страховать от подобных рисков. У Berkshire Hathaway такой капитал был.

Хорошие отношения с Блюмкиными позволили Баффету купить R.C. Willey, сеть мебельных магазинов со штаб-квартирой в Солт-Лейк-Сити. Поиски в бюллетенях Moody’s Manuals молодых перспективных компаний давно закончились. Вместо этого Баффет вновь взял на себя роль «рыцаря на белом коне» и спас от корпоративного рейдера компанию Flight Safety. Это была уникальная и прибыльная компания, которая занималась подготовкой пилотов, используя огромные тренажеры, которые сама же и производила. Баффет купил мебельную компанию Star Furniture и производителя молочных продуктов International Dairy Queen. Впрочем, большинство предложений, появлявшихся у него на столе, он отвергал, говоря, что это «кокер-спаниели», а ему нужны «колли». «Если у вас не звонит телефон, знайте — это я», — саркастически писал он в годовом отчете Berkshire, рассказывая о подобных предложениях.

Некоторые думали, что если Баффет приобрел Dexter Shoe, то теперь он купит все что угодно. Он уже сожалел об этой сделке. Компанию «убивали» иностранные конкуренты, а американцы так и не потеряли интереса к импортной обуви. Но подобных ошибок было немного, а вот удачи, наоборот, были многочисленны. Cap Cities/ABC договорилась с Disney о собственной продаже за 19 миллиардов долларов, и Berkshire получила два миллиарда — в четыре раза больше вложенной суммы. Том Мерфи стал членом совета директоров Disney. Через Мерфи Баффет получил прямой выход на исполнительного директора Disney Майкла Эйзнера. В Солнечной долине Баффеты теперь свободно общались с множеством разных людей — от руководителей Coca-Cola до кинозвезд. Баффет опять вошел в совет директоров газеты Washington Post, которой управлял Дон Грэхем, один из его любимых менеджеров. Так Баффет вновь присоединился к своей любимой компании в своей любимой отрасли — печатной прессе.

В начале 1996 года акции Berkshire взметнулись в цене до 34 000 долларов за акцию, общая капитализация достигла 41 миллиарда. Тот, кто в 1957 году вложил в компанию тысячу долларов, сейчас получил бы 12 миллионов — в два раза больше, чем еще пару лет назад. Состояние самого Баффета оценивалось в 16 миллиардов. На руках у Сьюзи теперь находилось акций Berkshire на полтора миллиарда долларов, к которым она обещала не прикасаться⁴⁴⁶. Будучи миллиардерами, она и Чарли Мангер входили в список четырехсот самых богатых людей по версии Forbes. На Berkshire обратили внимание люди, которые об этой компании никогда не слышали. На ежегодное собрание акционеров в 1996 году (оно же — распродажа) собрались пять тысяч человек из всех пятидесяти штатов Америки.

Баффет гордился тем, что ни разу не делал «сплит» по акциям, и поклялся никогда этого не делать. «Мое эго заключено в Berkshire, — говорил он. — Вся моя жизнь накрепко связана с ценой Berkshire»⁶. Теперь акции BRK стоили так дорого, что подражатели стали основывать собственные инвестиционные трасты. Идея заключалась в том, чтобы, подобно Berkshire, сформировав акционерный портфель, дать возможность клиентам покупать в меньших масштабах — как будто это был инвестиционный фонд. Но Berkshire не была обычным инвестиционным фондом. Это был беспрерывно работающий пылесос, засасывающий бизнесы и акции и выплевывающий капитал, чтобы купить еще больше акций и компаний. Эту схему нельзя было скопировать только за счет покупки и продажи акций. К тому же никто не знал точно, по какой логике действует Баффет.

Более того, фонды-подражатели покупали акции по значительно более высокой цене, чем Berkshire, взимая при этом с клиентов высокие проценты. Они попросту обманывали инвесторов. В Баффете проснулся дремавший доселе полицейский.

«Я не хочу, чтобы тот, кто покупает акции Berkshire, думал, что быстро заработает кучу денег. Этого не произойдет. Некоторые будут винить самих себя, некоторые — меня. Но разочарованы будут все. А я не хочу разочаровывать людей. Сама мысль о том, что я даю людям необоснованную надежду стать сказочно богатыми, пугает меня с тех пор, как я стал торговать акциями».

Чтобы избавиться от подражателей, Баффет решил выпустить особый класс акций. Каждая В-акция — или «бэйби Би» — стоила 3,33 процента (одну тридцатую) дорогостоящей А-акции.

Ему доставляло огромное удовольствие написать про В-акции: «Ни мистер Баффет, ни мистер Мангер не будут за эту цену сейчас покупать акции Berkshire или рекомендовать своим друзьям сделать это». И добавил, что «цена бумаг, принадлежащих нынешним акционерам, не снизится независимо от того, сколько акций класса В компания решит продать»⁷.

Продавая неограниченное количество акций, они ликвидировали угрозу роста цен из-за превышения спроса над предложением. «Мы не хотим, чтобы кто-либо думал, что наши акции за год удвоятся в цене. На рынке можно добиться лишь временного успеха. Вместо этого мы говорим, что продадим столько, сколько мир захочет, и таким образом эти акции ни в коем случае не будут пользоваться чрезмерно раздутым спросом».

«В то же время мы вывернули наизнанку логику продаж акций, согласно которой компания не покупает сама себя». Эта мысль, высказанная публично, доставляла Баффету особое удовольствие. Более того, выпуск акций класса В стал выполнением обязательств перед «партнерами» его акционеров. Поток денег от продажи В-акций оказался для них неплохой сделкой.

Никто из топ-менеджеров до сих пор ничего подобного не делал. На бумагу для газетных статей, рассказывающих о честности Баффета, потребовалось, вероятно, вырубить небольшой лес. Но инвесторы все равно хватали В-акции. Баффет считал их идиотами и часто об этом говорил в узком кругу. Хотя, конечно, ему льстило, что люди покупают акции только из-за его имени. Он не показывал этого, но был бы расстроен, если бы выпуск акций класса В провалился. В-акции были безрисковой операцией — он сам и его акционеры выигрывали независимо от того, как бы ни повернулось дело.

«Бэйби Би» навсегда изменили суть «клуба» Баффета. После мая 1996 года 40 тысяч новых владельцев могли называть себя акционерами. На следующий год он провел собрание в старом Ak-Sar-Ben Coliseum с участием 7,5 тысячи человек. Посетители собрания потратили в Nebraska Furniture Mart не меньше пяти миллионов долларов. Собрание превратилось в Вудсток для капиталистов, или BRK-фест. На собрание акционеров в 1998 году съехались уже 10 тысяч человек. Но пока количество акционеров, капитал, а с ними и слава Баффета росли, в мире, в котором он работал, произошли изменения, оказавшие серьезное влияние как на самого Баффета, так и на всех остальных.

Такого понятия, как Уолл-стрит в его обычном понимании, больше не существовало. Финансовые рынки превратились в цепочку мигающих терминалов, соединенных компьютерами, которые теперь были подключены к Интернету, способному достичь любой точки земного шара. Человек по имени Майкл Блумберг, которого Salomon имел глупость уволить в 1980-х годах, создал особый компьютер, фиксирующий всю финансовую информацию, которая когда-либо кому-либо могла понадобиться. Компьютер строил графики, таблицы, подсчеты, сообщал новости, цитировал, проводил исторические параллели, сравнивал показатели разных компаний и целых индустрий, курсов акций, валют и цен на товары широкого потребления. Все это было доступно для любого, кто имел терминал Блумберга у себя на рабочем столе.

К началу 1990-х годов терминалы Блумберга уже использовались повсеместно. Менеджер по продажам Блумберга три года подряд звонила в Berkshire Hathaway, предлагая купить их продукт. И каждый раз следовал ответ: «Нет». Баффет считал, что поминутное отслеживание рынка и компьютерные манипуляции — не лучший способ при выборе объекта вложений. Но в конце концов даже Баффету стало очевидно: для торговли акциями такой компьютер необходим.

Терминал Блумберга был-таки установлен, правда, не в кабинете Баффета. Он никогда не смотрел на его экран — это было работой трейдера Марка Милларда⁸.

э4- 54-

Пришествие в Berkshire символа компьютеризации фондовых рынков отражало проблемы, с которыми продолжала бороться Salomon. Ее бизнес оставался неповоротливым, и компания так и не могла опять встать на ноги. В 1994 году Мохан попробовал увязать компенсационный план с теорией, согласно которой сотрудники компании должны делить риск с акционерами. Это означало, что в хорошие времена служащие получали бонусы, в плохие, как и акционеры, теряли деньги. В Salomon были те, кто согласился с этим планом⁴⁴⁷. Но подобная система оплаты была совершенно нетипична для Уолл-стрит, поэтому из Salomon сразу же уволились 35 топ-менеджеров. О тех, кто ушел, не желая принимать на себя риски, Баффет говорил с отвращением.

Осиротевшие без Мэриуэзера арбитражеры боролись за свою долю. Баффет хотел платить за результат — большую часть денег компания зарабатывала на скупке и продаже ценных бумаг, — но увеличивающаяся конкуренция приводила к тому, что делать это становилось все сложнее и сложнее.

Арбитражеры исходили из того, что разница в цене между похожими или связанными между собой активами в конце концов уменьшится. Например, они делали ставку на то, что две очень похожие акции через некоторое время будут торговаться по более схожей цене⁴⁴⁸. Но с ростом конкуренции на рынке подобного рода операции стали редкостью. Поэтому арбитражеры стали увеличивать ставки, идя на все больший риск.

Если они проигрывали, то удваивали ставки или увеличивали объем торговых операций. В обоих случаях они шли на это потому, что прибыль от продаж сокращалась и приходилось увеличивать объем торговли, часто занимая для этого деньги.

Правила ипподрома говорят, что так поступать нельзя, потому что невозможно получить деньги назад тем же способом, каким ты их потерял. Математически это можно объяснить так: если у кого-то есть доллар и он теряет 50 центов, он должен удвоить количество денег, чтобы вернуть потерянное, а это сложно сделать. Между тем всегда есть соблазн занять для следующей ставки 50 центов. Но тогда, чтобы вернуть потерянное, нужно заработать 50 процентов от имеющегося плюс сумму на выплату процентов за долг. Вроде бы все просто. Но заем денег удваивает риск. Если ты опять теряешь 50 процентов, то полностью выбываешь из игры, проигрыш высасывает весь твой капитал. Поэтому Баффет говорил: «Правило № 1 — не теряй денег. Правило № 2 — не забывай про правило № 1. Правило № 3 — не бери в долг».

Стратегия арбитражеров предполагала, что их оценки верны. Поэтому, когда рынок повернулся против них, им ничего не оставалось, как ждать момента, чтобы иметь возможность вернуть деньги. Но «риск» в таком понимании — с точки зрения волатильности — подразумевает, что инвестор будет терпелив и согласится ждать. А те, кто занимает деньги для инвестиций, далеко не всегда находятся в благоприятной для себя ситуации. Более того, чтобы увеличивать объем торговли при потерях, нужно иметь под рукой дополнительный капитал, который можно было бы немедленно использовать в подходящий момент. Кроме того, в отношении капитала применимо понятие «альтернативные издержки».

Ларри Хилибранд потерял огромную сумму — 400 миллионов долларов, пытаясь сыграть на разнице по процентам на ипотечные облигации. Он был убежден, что сможет вернуть потери, если компания удвоит ставку. Баффет согласился с доводами Хилибранда и дал ему денег на продолжение торговли, которая действительно принесла прибыль.

У арбитражеров была какая-то сверхъестественная вера в собственные способности, и когда в их секторе рынка стало тесновато, они захотели занять другие, где было меньше уверенности и устойчивости. Они во многом опирались на просчитанные компьютером модели, хотя и говорили всегда, что это лишь «дорожные указатели». Но Баффет и Мангер полагали, что полагаться на такие «указатели» — это все равно что использовать круиз-контроль, управляя автомобилем. Водитель может считать, что все вокруг в полном порядке. Но если вдруг подует сильный ветер, дорога станет скользкой или возникнут пробки, ситуация может обернуться совсем по-другому.

Еще больше, чем капитала для инвестиций, арбитражеры хотели возвращения J. М. Во время попыток восстановить устойчивость Salomon, когда арбитражеры умоляли вернуть Мэриуэзера, Баффет первое время «стоял над схваткой». Но когда Дерик Мохан что-то вежливо, но уклончиво забубнил, все поняли, что он не желает возвращения Мэриуэзера. Несмотря на это, Баффет и Мангер все-таки дали свое согласие, оговорив его несколькими условиями. Мэриуэзер должен будет работать под наблюдением. Он может вернуться на свое старое место, но будет обязан отчитываться перед Моханом, у него будет меньше свободы при ведении бизнеса. Не желавший работать на коротком поводке Мэриуэзер прервал переговоры и в 1994 году основал собственный хедж-фонд Long-Term Capital Management. Фонд занимался теми же арбитражными операциями, что и соответствующий отдел Salomon, с одной только разницей, что Мэриуэзер и его партнеры оставляли себе всю прибыль.

Один за другим соратники Мэриуэзера покидали Salomon, чтобы занять места в кабинетах с видом на залив в новом здании Long-Term Capital Management в Гринвиче. Лишившийся своих лучших работников, Дерик Мохан стал готовить продажу акций Salomon, принадлежащих Баффету, и гадать, в какой именно день тот скажет, что «умывает руки»⁹.

X- X- X-

В своем письме к акционерам в 1996 году Баффет указал, что «практически все акции» переоценены, а каждый разогрев рынка связан со всплеском роста популярности Уолл-стрит. В тот год Мохан решил: настало правильное время для того, чтобы убедить исполнительного директора Travelers Insurance Сэнди Уэйла в том, что «ресторан напротив казино Salomon — это якорный арендатор в глобальном финансовом торговом центре», который мог бы соперничать с Merrill Lynch. Предполагалось, что Уэйл все еще обижен на Баффета за сделку с Berkshire Fireman’s Fund, совершенную больше десяти лет назад, когда Уэйла оставили ни с чем. Уэйл, конечно, не верил в «арбитражное казино», но в «сети ресторанов» по всему миру видел потенциал. И когда он купил Salomon для Travelers, некоторые наблюдатели посчитали, что «Солли», не сумевший успешно поработать на Баффета, в этой покупке видит шанс победить Баффета в его собственной игре. Баффет приветствовал решение Уэйла, назвав его «гениальным» с точки зрения увеличения благосостояния акционеров¹⁰. Travelers заплатила 9 миллиардов за Salomon, избавив Баффета от проблемного актива⁴⁴⁹.

Мэриуэзер же, зная, что Баффету нравится владеть «казино», приехал в Омаху с одним из своих партнеров, чтобы убедить того вложиться в запуск Long-Term Capital в феврале 1994 года. За ставшим уже обязательным ужином в Gorat’s J. М. показал Баффету свои расчеты, которые демонстрировали, сколько при разных обстоятельствах Long-Term может заработать, а сколько потерять. Зарабатывать планировалось понемногу на тысячах небольших операций, с кредитным плечом в 25 раз больше капитала компании. Предполагалось, что риск потери 20 процентов капитала составляет всего 1 процент¹¹. Никто на рынке не предлагал столь малого риска. (А если бы предложил, то не получил бы инвестиций. Цифры были бы просто бессмысленными.)

Название Long-Term (долгосрочный) подразумевало, что инвесторы не смогут сразу выйти из бизнеса, даже если захотят. Мэриуэзер знал, что при финансовых потерях ему будет необходимо, чтобы инвесторы не уходили до тех пор, пока деньги не удастся вернуть. Но такой размер кредитного плеча вкупе с отсутствием реального способа полностью защититься от риска не понравился Баффету и Мангеру.

«Мы, несомненно, имели дело с очень умными людьми, — рассказывал Мангер. — Но нам казались подозрительными и сложность всей конструкции, и размер кредитного плеча. Мы знали, что если мы войдем в дело, за нами последуют другие». Мангер считал, что Berkshire нужен был для Long-Term как козел-провокатор, ведущий стадо на убой. «Сам козел, — говорил Мангер, вспоминая встречу в Омахе, — прожил бы свои 15 лет, а вот обманутые им животные погибали бы каждый день. Хотя, конечно, мы были восхищены сообразительностью людей из Long-Term»¹².

Long-Term брал со своих клиентов по два цента в год с каждого доллара инвестиций за управление капиталом плюс четверть всей прибыли. Клиентов вообще привлекала престижность, а уж подход «инвестируйте вместе с гением» оставил бы позади все фонды и фирмы Уолл-стрит. Так или иначе, но Long-Term собрал 1,25 миллиарда долларов — самый крупный в истории начальный капитал для хедж-фонда. Бывшая команда арбитражеров из Salomon теперь работала в обстановке секретности, без внешнего вмешательства и необходимости делиться с другими — «паразитическими» отделами, как в Salomon. Фонд сделал резкий рывок, увеличив вложения инвесторов за первые три года в четыре раза. К концу 1997 года Long-Term Capital оценивался уже в семь миллиардов. Потом конкуренция со стороны других появившихся хедж-фондов снизила прибыльность. 2,3 миллиарда Мэриуэзер вернул своим клиентам — эти деньги рынок уже не мог впитать. Таким образом, хедж-фонд в Гринвиче теперь управлял активами на 129 миллиардов долларов, имел долг приблизительно на такую же сумму и лишь 4,7 миллиарда собственного капитала. С помощью волшебной палочки под названием «гонорар», за счет полученных в долг денег, почти мгновенно были заработаны средства, равные по объему богатству Баффета, которое он накапливал многие годы. Самим же партнерам принадлежала половина этого капитала¹³. И хотя пятидесятилетнему Мэриуэзеру с трудом удавалось смотреть собеседникам в глаза, он и его компании выглядели достаточно солидно, чтобы поддерживать свою блестящую репутацию. И партнеры вовсю пользовались этим, диктуя условия клиентам, почти пятидесяти банкам, у которых они занимали средства, и брокерам.

Побить рекорд Баффета было теперь целью большинства крупных финансовых менеджеров в мире. Некоторые считали, что Мэриуэзер, по крайней мере подсознательно, зол на Баффета за то, что тот не защитил его в Salomon, а потом отказался опять взять на работу¹⁴. Не ставя никого в известность, Long-Term Capital делал короткие позиции по Berkshire Hathaway, считая, что BRK переоценена по сравнению со стоимостью акций, которыми она владеет¹⁵. Более того, Long-Term основал компанию по перестрахованию Osprey Re, названную в честь медного орла, установленного на фонтане перед зданием Long-Term. Osprey Re должна была страховать от землетрясений, ураганов и других природных катаклизмов — иными словами, она входила на территорию Аджита Джейна. Канавы вдоль дороги под названием «страхование» были усеяны обломками. Баффет — ярчайший пример осмотрительности — в молодые годы сам чуть не стал одним из них. Это была такая дорога, что каждый новичок, который выезжал на нее, должен был лишний раз проверить, есть ли у него в кармане ключи от тягача, способного вытащить его из канавы.

Постепенно, по мере разбухания «сундуков» Long-Term и появления на рынке ее подражателей, к началу лета 1998 года кредиторы, как это периодически случается, начали понимать: расчеты на то, что люди, которым они одолжили деньги, вернут их, ничем не оправданы. С ростом процентных ставок конкуренты Long-Term стали демпинговать по своим самым «хитрым» позициям. Это привело к снижению цен и запустило цикл продаж. Но Long-Term сделал ставку на покупку, продавая самые

надежные и покупая более дешевые, но рискованные активы. Такая сложная модель исходила из того, что, когда финансовые рынки стабилизируются, цены рискованных активов приблизятся к ценам надежных. Все было основано на предположении, что рынок станет менее волатильным, то есть начнет расти и будет дергаться гораздо реже. В целом обычно так и происходило. Но это отнюдь не означало, что так будет всегда. В Long-Term об этом знали, поэтому и «заперли» капитал инвесторов на достаточный срок, обеспечив свою безопасность. Или думая, что обеспечивают ее.

17 августа 1998 года Россия неожиданно объявила дефолт по своему рублевому долгу. Это означало, что она не будет платить по счетам. Когда правительство большой страны больно бьет по кредиторам, финансовые рыки содрогаются. Инвесторы демпингуют по всему, что только попадается на глаза. Один из менеджеров заранее предупредил Long-Term: стратегия собирать понемногу на триллионах торговых операций — это все равно что собирать пятицентовики перед бульдозером¹⁶. Теперь — сюрприз! — оказалось, что у бульдозера мотор от Ferrari и что он несется со скоростью 80 миль в час.

В воскресенье 23 августа «я играл в бридж на компьютере. Мне позвонил Эрик Ро-зенфельд из Long-Term». Один из сподвижников Мэриуэзера, сорокапятилетний Ро-зенфельд в свое время занимался тем, что анализировал тысячи торговых операций Мозера в Salomon, чтобы разобраться в допущенных ошибках. Баффету он нравился. Теперь Мэриуэзер дал ему поручение продать арбитражные позиции по слиянию компаний, чтобы уменьшить объем кредитного портфеля. «Я несколько лет ничего не слышал о нем. Со страхом в голосе Эрик стал предлагать мне купить все эти позиции за шесть миллиардов долларов. Они полагали, что арбитражные позиции можно просчитать математически»⁴⁵⁰. В ходе разговора Уоррен рефлексивно подверг Розенфельда «баффетированию». «Я сказал Эрику, что возьму только некоторые позиции, а не все».

Несколько дней колебания рынка обошлись Long-Term в половину его капитала. Целую неделю партнеры обзванивали всех, кто был в их базе данных, пытаясь найти деньги до того, как 31 августа плохие новости придется сообщить инвесторам. У них не было никаких шансов. В конце концов они согласились на то, чтобы Ларри Хили-бранд — суперрационалист, которого на Уолл-стрит прозвали «Двадцать три миллиона» (за полученный им бонус, который заставил плакать от зависти самого Мозера), — был делегирован в Омаху, чтобы рассказать Баффету о том, чем владеет Long-Term.

На следующий день Доу-Джонс упал на 4 процента. Газета Wall Street Journal назвала это падение «мировым margin call». Инвесторы запаниковали и стали продавать. Баффет встретил Хилибранда в аэропорту и привез в Kiewit Plaza. Скромный небольшой кабинет Баффета, в котором сидели еще несколько человек, а стены были украшены сувенирами с логотипом Coca-Cola, разительно отличался от гигантских помещений в Гринвиче, где стояли бильярдные столы и даже имелся тренажерный зал со специально нанятым тренером.

В попытке спасти собственные инвестиции в компанию Хилибранд сам влез в долги, перезаложив перезаложенный долг, по которому Long-Term уже сам себя перезаложил. Он потратил целый день, разъясняя каждую позицию, подчеркивая при этом, какую прекрасную возможность она представляет для Баффета¹⁷. «Он хотел, чтобы я вложил капитал. Он описал семь или восемь главных позиций. Я знал, что происходит с соотношениями цен в этих областях. Меня бы это заинтересовало, потому что некоторые соотношения и спреды были просто сумасшедшими. Но он предлагал сделку, которая для меня не имела никакого смысла. Они думали, что у них есть время, чтобы сыграть до конца. Но я сказал “нет”, и все было кончено». Баффет сказал ему: «Я не инвестирую в чужие фонды»¹⁸. Он видел себя только в роли владельца.

A Long-Term не нужен был новый владелец, Long-Term нуждался в инвесторе. Был момент, когда инвестировать в хедж-фонд был готов кто-то другой, но и он в конце концов отказался¹⁹. К концу месяца, когда надо было представить отчет, фонд потерял 1,9 миллиарда долларов — почти половину капитала — из-за нетипичной в целом комбинации понижения на рынках акций и почти истерической боязни рисков на рынке облигаций*. Так как модель предполагала однопроцентную вероятность потери 20 процентов капитала, происходящее можно было сравнить с обрушившимся на Нью-Йорк ураганом четвертой категории. Мэриуэзер написал письмо инвесторам, в котором говорилось, что потеря почти половины денег фонда — это «шок», но «перспективы для продаж на текущий момент считаются лучшими в истории LTCM. Фонд предлагает вам инвестировать на особых условиях, касающихся комиссионных LTCM»²⁰. Long-Term по-прежнему вел себя так, как будто мог собрать деньги, чтобы выйти из кризиса и заработать в будущем. Но с уровнем уже взятых на себя долговых обязательств он не имел такой возможности. То, что называлось «риском», на поверку оказалось потерей денег. Long-Term к этому не был готов. Замкнутость корпоративной культуры, принятые в хедж-фонде способы ведения бизнеса долгое время способствовали тому, что его партнеры закрывали глаза на тот факт, что ни один здравомыслящий инвестор не станет вкладывать деньги в бизнес, если у него не будет возможности контролировать их использование.

Прочитав послание Мэриуэзера, Баффет в тот же день написал письмо коллеге, переправив вместе с ним и просьбу Мэриуэзера, отметив при этом: «В приложении — потрясающий пример того, что происходит, если у вас: 1) есть десяток людей с уровнем IQ 160; 2) их общий опыт работы в данной области в сумме составляет 250 лет опыта; 3) они используют большую часть чистого капитала в бизнесе; 4) используют тонну долговых обязательств²¹.

«Все умноженное на ноль равняется нулю», — говорил Баффет. Потерять все — это остаться с «нулем». Независимо от того, насколько мала вероятность потерять все, пока вы имеете возможность делать ставки снова и снова, риск накапливается и умножается. Если делать ставки достаточно долго, то рано или поздно выпадет zero**. A Long-Term даже не удосужился просчитать риск потерь больший, чем в 20 процентов.

Наступил сентябрь, а «землетрясение» не утихало. Long-Term лихорадочно искал деньги, потеряв уже 60 процентов своего капитала. Другие трейдеры еще более усугубили ситуацию, открывая короткие позиции там, где Long-Term был вынужден продавать, что влекло за собой еще большее снижение цены. Бегство инвесторов из рискованных в более надежные активы достигло масштабов, которые модель Long-Term считала невозможными. Long-Term предложил Goldman Sachs выкупить половину компании. Нужны были четыре миллиарда долларов — невероятная сумма для находящегося в критическом положении хедж-фонда.

Goldman Sachs провел переговоры с Баффетом по поводу возможности ссуды. Баффет отказал. Но отметил при этом, что рассмотрит возможность вместе с Goldman купить весь портфель активов и долгов. Вместе им хватило бы сил, чтобы переждать кризис и получить прибыль по имеющимся позициям. При этом Баффет поставил условие — «никакого Мэриуэзера».

Long-Term был должен «дочке» Berkshire, должен был людям, которые были должны Berkshire, должен был людям, которые были должны людям, которые были должны Berkshire. «Деривативы — как секс, — говорил Баффет. — Проблема не в том, с кем мы спим, а в том, с кем еще спят наши партнеры». Отправляясь в Сиэтл, чтобы встретиться с Гейтсами и отправиться в путешествие под названием «Золотая лихорадка» из Аляски в Калифорнию, он вызвал своего помощника и сказал ему: «Не принимайте никаких объяснений от того, кто не предоставляет залог или получает margin call. Не принимайте никаких объяснений или извинений»²². Он имел в виду, что даже если Хоуи хотя бы на день позже заплатит ренту, то его ферму следует отобрать.

На следующее утро он, Сьюзи, Гейтсы и еще несколько пар полетели в Джуно. На вертолете они облетели ледяные поля, проехались по фьордам, чтобы увидеть огромные голубые айсберги и водопады, обрушивающиеся с высоты в несколько тысяч футов. Баффет, как и все остальные, присутствовал на презентации, организованной гляциологами, но мысли его были заняты тем, сделает ли Goldman Sachs предложение по Long-Term. Продавцы-грабители к этому времени так низко опустили цены, что Long-Term уже практически ничего не стоил. Никогда в его карьере Баффету еще не предоставлялось столь неожиданного случая купить сразу такое количество кризисных активов.

На следующий день во время отлива участники поездки отправились на залив, чтобы посмотреть на медведей гризли, сотни которых часто появлялись в Пак-Крик. В это время Баффету позвонил глава Goldman Sachs Джон Корзин. «Сигнал прерывался из-за огромных скал по обе стороны судна. Капитан говорил, посмотрите — медведь! А я отвечал — к черту медведей, отвезите меня туда, где я смогу поговорить».

Два или три часа, пока судно пересекало Фредерик-Саунд, чтобы вся компания могла увидеть горбатых китов, телефон Баффета был недоступен. Корзин томился в Нью-Йорке. Наконец, ему удалось коротко переговорить с Баффетом. К вечеру, когда Баффет устало, но безропотно побрел на слайд-шоу о морской жизни Аляски, Корзин пришел к выводу, что может сделать предложение, исключающее участие Джона Мэриуэзера в инвестициях и управлении Long-Term.

В понедельник Баффет опять был недоступен, и Корзин стал сомневаться в том, что сделку все-таки удастся заключить. Он начал переговоры с Питером Фишером, курировавшим торговые операции ФРС, и составил вместе с ним список кредиторов Long-Term, с которыми можно было вести переговоры о совместной ссуде. ФРС провела телефонное совещание, на котором ее глава Алан Гринспен заговорил о «международном финансовом водовороте», который может привести к «сильной трещине»²³. Появилась надежда, что Федеральная резервная система снизит процентную ставку.

A Long-Term тем временем потерял еще 500 миллионов долларов, банки использовали против него все данные, какие только оказывались в их распоряжении при проверке отчетности²⁴. У фонда теперь было меньше миллиарда долларов капитала.

Ирония состояла в том, что всего год назад, чтобы увеличить свою долю в фонде, партнеры заплатили собственным инвесторам 2,3 миллиарда долларов. Если бы у фонда сейчас были эти деньги, их хватило бы, чтобы спасти компанию. Вместо этого на каждый доллар капитала приходилось по сто долларов долга — совсем непривлекательное для кредиторов соотношение.

Баффет направлялся вместе с Гейтсами в Бозман, но Корзин дозвонился-таки до него и добился согласия, чтобы партнером по сделке стала и компания AIG, работавшая на рынке деривативов. Хэнк Гринберг был с Баффетом в дружеских отношениях. У AIG были опыт и команда, которая могла бы заменить Мэриуэзера. Фигура Гринберга выступала в этом случае в роли «баланса» фигуре Баффета, и это делало предложение более привлекательным для Мэриуэзера.

На следующий день 45 банкиров собрались в ФРС, чтобы обсудить, как помочь клиенту, который так безжалостно надувал их последние четыре года. Long-Term опять застал их врасплох, доказав, что если разорится он, то разорятся и другие. Очередной глобальный финансовый кризис — как в случае с Salomon — стал вполне реальной возможностью. Случилось то, о чем Баффет и Мангер повторяли на собраниях акционеров с 1993 года. Некоторые банки теперь сами боялись разориться, если не помогут фонду. Они с неохотой относились к перспективе дальнейших вложений в Long-Term (которые пойдут только на выкуп долгов Long-Term), и все это сверх того, что уже было вложено и потеряно. И все же, когда Корзин объявил о предложении Баффета, мысль о том, что он выступит спасителем, никому не понравилась — хотя именно Баффет и выкупал все долги. Баффет почему-то все время побеждал. Многих это раздражало. Президент Нью-Йоркского банка ФРС Уильям Макдонахью позвонил Баффету, чтобы узнать, серьезны ли его намерения. Баффет, который садился в автобус, чтобы ехать в Национальный парк Йеллоустоун, подтвердил: да, он намерен сделать, и очень скоро, официальное предложение. Баффет выразил недоумение, почему ФРС должна организовывать выкуп долгов Long-Term, если Berkshire, AIG и Goldman Sachs, то есть группа частных инвесторов, готовы решить эту проблему без всякого участия правительства. Около 11 часов вечера по нью-йоркскому времени он позвонил в Long-Term по своему трескучему телефону и сказал: «Я хочу, чтобы вы знали: это я хочу купить весь ваш портфель. Вы будете иметь дело с моими представителями, но вы должны знать, что это моя собственная инициатива, и я надеюсь, что вы отнесетесь к ней серьезно».

«Я не хотел, чтобы пассажиры автобуса меня ждали, поэтому поехал один. Я не находил себе места, а Чарли был на Гавайях. Я знал главные параметры сделки, я знал, что спреды все увеличиваются. В то утро среды они менялись каждый час».

Через час Goldman отправил Мэриуэзеру разместившееся на одном листе бумаге предложение о покупке фонда за 250 миллионов долларов. Одним из условий сделки было увольнение Мэриуэзера и его партнеров. В случае согласия Мэриуэзера AIG, Berkshire и Goldman были готовы вложить в Long-Term еще 3,75 миллиарда долларов, причем большая часть этой суммы приходилась на Berkshire. Чтобы минимизировать риск того, что Long-Term воспользуется этим предложением и попытается найти для себя что-то лучшее, Баффет дал на размышление всего один час.

К тому времени у Long-Term оставалось чуть более 500 миллионов, и Баффет предлагал около половины этой суммы. После выплаты всех долгов и потерь от двух миллиардов капитала Мэриуэзера и его партнеров не оставалось практически ничего.

Но в документе, составленном Goldman, была допущена ошибка. Там говорилось о покупке управляющей компании LTCM, а не ее активов — то есть того, что, как было известно Мэриуэзеру, в действительности хотел купить Баффет. Юрист Мэ-риуэзера сказал, что ему нужно согласие партнеров на продажу всего портфеля, а не управляющей компании²⁵. Long-Term срочно попросил отсрочки. Но никто не мог дозвониться до Баффета. Если бы это удалось, говорил позже Баффет, то он дал бы «добро». Пока все другие участники «золотой лихорадки» осматривали горячие источники, Баффет набирал и набирал номер на своем спутниковом телефоне, стараясь дозвониться Корзину в Goldman и Хэнку Гринбергу в AIG. Телефон не работал. Он не знал, что происходит в Нью-Йорке.

А в Long-Term никто не знал, что происходит в комнате, где собрались банкиры. Макдонахью оказался в сложной ситуации. У него было предложение от консорциума Berkshire-Goldman-AIG, но не было договоренности. Оправдать государственное вмешательство при наличии жизнеспособного частного предложения было сложно. В конце концов он объявил собравшимся банкирам, что другое предложение отменяется по «структурным причинам». Баффета, чтобы возразить ему, на месте не было. В результате ФРС выступила посредником в сделке, в соответствии с которой 14 банков выделяли 3,6 миллиарда долларов. Единственным отказавшимся банком стал Bear Sterns, который надолго превратился во врага других участников. Команда Мэриуэзера выторговала для себя договоренность, которую рассматривала как чуть лучшую, чем «долговую кабалу»²⁶.

Тем же вечером в Lake Hotel Баффет узнал о том, что произошло. Он считал, что Мэ-риуэзер не хочет продавать фонд именно ему. Если бы он хотел, то нашел бы способ. Может быть, Мэриуэзеру вспомнилось высказывание одного из партнеров по фонду: «Баффета волнует только одна вещь — его репутация. Из-за скандала в Salomon он исключает возможность быть партнером J. М. по бизнесу»²⁷. Мэриуэзер, несомненно, заключил с банками более выгодную для себя сделку, чем была бы сделка с Баффетом.

На следующий день, садясь в автобус, который должен был отвезти его к гейзеру Old Faithful, Баффет все раздумывал, есть ли какой-нибудь способ отыграть все назад. Гейтс приготовил для него сюрприз. Когда они приехали в Ливингстон, чтобы пересесть в нанятый Гейтсом частный поезд, на перроне его ждали Шэрон Осберг вместе с Фредом Гительманом — простым программистом и хорошим игроком в бридж. Их пригласил Гейтс. Пока остальные наслаждались великолепными видами на скалы и водопады каньона Уинд-Ривер, вся четверка удалилась в верхнюю гостиную с прозрачным куполом и на 12 часов засела за бридж. Иногда у Баффета звонил телефон. За окном появлялись и исчезали потрясающие пейзажи, а он говорил с кем-то в Нью-Йорке про Long-Term. «Может быть, — думал он, — еще не поздно отменить выкуп и восстановить частную сделку?» Но добиться этого не удавалось²⁸. В этой ситуации вынужденного бездействия его по крайней мере хоть как-то отвлекал бридж.

На следующее утро, после заключительного раунда игры, поезд остановился, чтобы высадить в Денвере Осберг и Гительмана. Дальнейший путь лежал через каньон Девилз-Хоул и ущелье Дэд-Мен. В течение еще нескольких дней, пока другие катались на лодках и горных велосипедах, а поезд продвигался через Большой каньон все ближе к долине Напа, Баффет читал в газетах сообщения о спасении Long-Term и постепенно терял надежду, что ему удастся принять в этом деле участие.

Всего через семь лет после того, как регуляторы рынка столкнулись с вероятностью банкротства Salomon — со всеми возможными последствиями, — ФРС организовала спасение частной инвестиционной компании, пойдя на беспрецедентную для таких случаев интервенцию на рынке. После того как это произошло, ФРС три раза в течение семи недель снижала процентные ставки, чтобы не допустить паралича экономики⁴⁵¹. Было непонятно, действительно ли этот паралич возможен, но рынок повел себя как плакальщица-банши⁴⁵². Чтобы защитить позиции фонда и расплатиться с основной массой кредиторов, партнеры в Long-Term и большинство сотрудников компании год проработали за 250 000 долларов, — эти деньги для людей, привыкших получать миллионы, были как подачка для нищих. Когда Хилибранд, у которого было долгов на 24 миллиона, подписывал трудовое соглашение, лицо его заливали слезы²⁹. Но никто не умер с голоду, хотя Эрику Розенфельду и пришлось продать с аукциона коллекцию вин, принадлежавшую Long-Term. Впоследствии большая часть команды Long-Term нашла себе хорошую работу. Мэриуэзер, пригласив нескольких человек, основал новый фонд, действовавший на рынке более осторожно. Люди, которые почти разрушили финансовый рынок, довольно легко отделались. А Баффет считал, что упустил одну из самых главных возможностей в своей жизни.

Эрик Розенфельд был проницательным человеком. Может быть, когда мир сошел с ума, его модель и не сработала. Просто для нее нужен капитал размером с тот, что был у Berkshire Hathaway. В конце концов, если вы делаете рискованную ставку на сотню миллиардов долларов, вам нужен партнер, скорее даже «родитель», способный своим капиталом защитить от риска и раскрыть над вами в шторм большой зонтик³⁰. У них было бы более надежное положение, если бы ими владела компания типа Berkshire Hathaway. Но для этого было необходимо самим отказаться от владения компанией. И то и другое одновременно было невозможно. Если вам хочется, чтобы Berkshire взяла на себя риск и вложила деньги, то и выигрыш должен принадлежать ей.

Ситуация, при которой кто-то берет на себя риск, но при этом отказывается от прибыли, совершенно нереалистична. Но в конце 1990-х годов все больше людей стали считать, что такое возможно. И со временем это имело самые серьезные последствия.

Трудно переоценить важность того факта, что частная управляющая финансовая компания была спасена с помощью вмешательства Центрального банка. Если хедж-фонд, пусть и очень большой, нельзя было не спасти, то какому крупному финансовому институту государство позволит разориться? Правительство рисковало превратиться в «подушку безопасности»³¹. Кризис на рынке деривативов не имел серьезных последствий. Рынок вел себя так, словно их и быть не могло. Эта угроза, так называемая «моральная распущенность» компаний, была предметом постоянной озабоченности для регуляторов. Но мир всегда полон людей, любящих риск. Кровь в венах Баффета, когда дело касалось бизнеса, замерзала, но у массы других бизнесменов уровень адреналина, напротив, зашкаливал. Как и у некоторых членов семьи Баффета.

Глава 52. Корм для цыплят

Декатур, штат Иллинойс и Атланта • 1995-1999 годы

Хоуи и Девон пустились в бега. Хоуи покинул свой кабинет в ADM в пятницу, зная, что никогда больше туда не вернется. Толпа репортеров ожидала его на подъездной дорожке. Они с Девон начали паковать чемоданы. Выбраться из Декатура удалось на рассвете в воскресенье. На зафрахтованном лайнере они вылетели в Чикаго, где их встретил друг семьи Дон Кью и на своем самолете отвез в Солнечную долину. Репортеры не были допущены на конференцию Аллена, и Хоуи считал, что они в безопасности.

С тех пор как Марк Витакер, прекрасный менеджер из ADM, неожиданно признался ему, что является тайным агентом ФБР, Хоуи 10 дней беспрерывно ходил из угла в угол своего кабинета. Витакер сказал ему, что ФБР прибудет в его дом в шесть часов вечера во вторник, чтобы допросить его. Теперь Хоуи понял, почему несколько дней подряд Витакер появлялся на работе в одном и том же зеленоватом костюме из полиэстера — он носил на себе микрофон. С тех пор как Витакер признался, он каждый день звонил, неся беспокойную околесицу, а Хоуи пытался выпутаться из этого разговора. Хоуи не обвинял Витакера, но по панике в его голосе чувствовал, что тот может «сломаться».

В тот вечер во вторник Девон дрожащими руками готовила ужин. Когда зазвонил звонок в прихожей, Хоуи чуть не стошнило. Вошел мужчина в костюме, который сказал, что Хоуи не входит в число подозреваемых. В тот момент 300 агентов ФБР уже колесили по стране, допрашивая свидетелей по делу о ценовом сговоре в отношении производимого ADM продукта лизин, который использовался для кормления цыплят.

Хоуи был страшно напуган, но собрался с силами, чтобы быть абсолютно откровенным с ФБР. Он сказал, что не доверяет Дуэйну Андреасу, который поручил ему собирать заявки на пожертвования на политические кампании. С учетом послужного списка Андреаса эта работа могла закончиться расстройством желудка для любого человека¹. Хоуи рассказал агентам, как Андреас устроил ему прошлой осенью взбучку. Речь шла о развлечениях одного из конгрессменов, которые оплачивались за счет ADM. Хоуи высказал тогда сомнения по поводу этичности этой ситуации. О ценовом же сговоре он, однако, ничего не знал.

Как только агенты ФБР ушли, дрожащий Хоуи позвонил отцу и сказал, что не знает, что делать: у него нет фактов и он не знает, правдивы ли эти обвинения. «Мое имя упоминается в каждом пресс-релизе, — сказал Хоуи. — Как я могу теперь представлять компанию в разных странах? Что мне делать — уходить в отставку?»

Баффет воздержался от очевидного ответа. Не давая никаких оценок, он выслушал рассказ сына и сказал, что решение о том, оставаться в ADM или нет, должно быть собственным решением Хоуи. Баффет дал только один совет: решить все в течение суток. «Если ты останешься дольше, — сказал он, — ты станешь одним из них. И потом, что бы ни случилось, тебе уже не выйти из игры».

Это прояснило ситуацию. Хоуи понял, что простое ожидание не даст ему возможности собрать больше информации. Он должен был рассмотреть разные варианты и оценить, что они означают для него. Если он уйдет в отставку, а обвинения окажутся безосновательными, то он потеряет друзей и будет выглядеть как ничтожество. Если же останется, а обвинения подтвердятся, то он будет связан с криминальной группой.

На следующий день Хоуи подал в отставку и сообщил главному юрисконсульту, что подаст в суд против компании, если его имя будет упомянуто еще хоть в одном пресс-релизе. Уход в отставку с поста члена совета директоров был шагом очень серьезным. Уйти из совета было все равно, что подать отчетливый сигнал — компания виновна, виновна, виновна! Но просто так Хоуи уйти не дали. Сотрудники ADM уговаривали его еще раз подумать, спрашивали, как он может судить их без суда. Но Хоуи был тверд и покинул ADM.

Через два дня, когда об отставке Хоуи было объявлено публично, у дверей его дома собрались репортеры. Связь скандала с фамилией Баффетов была для них как кусок сырого мяса для ротвейлера. Тут и проявилась мудрость отца, когда он сказал о необходимости быстрого решения. Хоуи и Девон поспешно собрали вещи и убежали из собственного жилища.

Хоуи вскоре понял, что и в Солнечной долине, несмотря на отсутствие журналистов, далеко не безопасно. Одним из первых, кого он встретил в лобби Sun Valley Lodge, был член совета директоров ADM. Он ткнул Хоуи в грудь и сказал: «Ты совершил самую большую ошибку в своей жизни»².

Но этот человек ошибался сам. Своим поступком Хоуи спас себя от вовлечения в катастрофический скандал. Три топ-менеджера ADM, в том числе вице-президент Майкл Андреас, отправились в тюрьму по обвинению в ценовом сговоре. Это был самый громкий подобный случай в истории Америки³. ADM заплатила правительству гигантский штраф, а репутации компании был нанесен серьезнейший ущерб, который ощущался еще многие годы.

Но в тот момент Хоуи остался без работы. Его мать, которая волновалась и за Хоуи, и за Сьюзи-младшую, разводившуюся с Алленом, решила действовать и убедила Уоррена завести традицию каждые пять лет дарить своим детям на день рождения по миллиону долларов. Баффет не только согласился, но даже хвастался потом, что ввел такую традицию. Теперь, когда речь заходила о деньгах, он стремился демонстрировать щедрость. Сьюзи получала от него все больше денег. По ее указанию Баффет купил еще один дом в Лагуна-Бич (рядом с первым, который все называли «общежитием»). В нем могли разместиться все дети и внуки, а также и гости⁴. Квартира Сьюзи на верхнем этаже Пасифик-Хайтс (без лифта, но с потрясающим видом на мост «Золотые ворота» и Алькатрас) была отремонтирована, полы покрыты коврами столь любимого Сьюзи солнечно-желтого цвета. Все шкафы были уставлены, а стены увешаны сувенирами, которые она привозила из путешествий, и подарками друзей. Это были картины, маски, китайский шелк, гобелены с Бали, хрусталь от Тиффани и многое другое. Они переполняли шкафы, ящики, гардеробные, не оставляли свободного места на стенах.

На посетителей все это производило сильное впечатление. Одни воспринимали квартиру как отражение яркой, красивой и доброй души Сьюзи. Другим она казалась настоящим сорочьим гнездом. Сьюзи все время требовала для себя больше пространства. Она убедила Уоррена купить еще одну квартиру в том же здании и втайне от мужа стала арендовать в Сан-Франциско помещения для очередных приобретений для своей коллекции.

Забота Сьюзи о больных и умирающих росла так же быстро, как и ее коллекция. В 1990-х годах она помогала больным СПИДом. Она помогала и своей сестре Дотти, которая умирала от рака. Во всех жизненных проблемах Дотти — будь то борьба с алкоголизмом, проблемы со здоровьем, семейный разлад, гибель ее сына Билли — Сьюзи была рядом с сестрой. Она провела с Дотти в Омахе последние месяцы и дни ее жизни. Смерть Дотти стала для Сьюзи самой большой потерей после того, как от передозировки умер ее племянник. Сьюзи осталась последним живым представителем своей семьи.

Летом 1996 года она помогала Уоррену перенести смерть его 92-летней матери. До последних лет жизни Лейла не прекращала ругать их семью. Она могла довести до слез Дорис, часами беспрерывно поучая ее по телефону или во время встреч и заканчивая разговор словами: «Я рада, что у нас состоялся этот небольшой разговор». Уоррен сам старался избегать Лейлы, доверив большую часть заботы о ней Сьюзи-младшей. Гораздо чаще и теплее, чем о собственной матери, он говорил о Розе Блюмкин. Когда Астрид и Шэрон Осберг брали его с собой в гости к Лейле, он превращался в «обломок скалы» и, пока женщины общались с его матерью, беспокойно ерзал на стуле, не участвуя в разговоре. Память Лейлы слабела, ее воспоминания теперь чаще всего касались тридцати восьми с половиной прекрасных лет с Говардом и темы, которая засела в ее сознании с младенчества Уоррена. «Как ужасно то, что случилось с ребенком Линдбергов! — восклицала она. — Это же правда страшно?»

Лейла умерла в день, когда Уоррену исполнилось 66 лет. Семья собралась на похороны. К чувству горя примешивался клубок других эмоций. Лейла ушла в мир иной тем же человеком, каким была всегда. Надежды на то, что она могла бы быть другой, если бы все сложилось иначе, ушли вместе с ней в могилу.

«Я много плакал, когда умерла моя мать. Не из-за того, что мне было горько и ее не хватало. Я плакал из-за того, что было упущено. У нее были хорошие черты характера, но ее плохие черты не давали мне возможности поддерживать с ней нормальные отношения. Мы с отцом никогда не говорили об этом. Я по-настоящему сожалею о том, что упустил».

Со смертью обоих родителей Уоррен стал старшим членом семьи, «наблюдателем» на тонкой границе между жизнью и смертью. Больше всего смерть Лейлы повлияла на его сестер. От матери им достался довольно значительный пакет акций Berkshire — больший, чем был у них первоначально. Кроме того, они получили первые выплаты из трастового фонда их отца, основанного много лет назад Уорреном. Берти хранила в неприкосновенности свою часть акций Berkshire и занималась филантропией. Но она никогда и ничего не хотела делать напоказ и отказывалась играть роль лидера. У Дорис впервые после фиаско «непокрытых опционов» в 1987 году появились реальные деньги. Смерть матери стала для нее началом новой жизни. Она основала собственный благотворительный фонд Sunshine Lady Foundation и учредила премию лучшему учителю, названную в честь своей тети Эдит Шталь Крафт. Учреждая премию, она последовала примеру брата, фонд которого в Омахе присуждал учителям премии имени другой их тети — Элис.

Сестры Уоррена стали теперь богатыми. Благодаря заботе Сьюзи, настоявшей на миллионном подарке ко дню рождения, денежки завелись и у двух из трех его детей. Баффет никогда не требовал отчета о том, куда пошли огромные суммы, выделяемые щедрой Сьюзи. Но иногда чесал затылок, задаваясь вопросом: «Что же, черт побери, она делает с такими деньжищами?» Впрочем, с крупных подарков надо было платить налоги, так что Сьюзи приходилось предоставлять их список. Баффет всегда гордился ее щедростью, хотя любил далеко не всех, кто этой щедростью пользовался. В тот момент его особенно огорчил один из самых больших подарков, ставший пощечиной его пониманию природы их брака. Его ощущение, что отношения Сьюзи с другими мужчинами прекратились, оказалось неверным. Хотя у него самого была довольно запутанная личная жизнь, он был расстроен.

Последовал разговор со Сьюзи. У них были резко отличающиеся друг от друга мнения по поводу того, кто из ее друзей может получать подарки. В конце концов он настоял на своем. А потом «слил» этот неприятный разговор из своей памяти. Все негативное, что произошло между ними, просто исчезло. Сьюзи опять превратилась в идеал, потому что ему она была нужна именно такой.

В вопросе о подарках и наследстве друзьям Уоррен оставался тверд. Но когда речь зашла о деньгах для детей, он обещал не только дарить им по миллиону долларов раз в несколько лет, но и оставить значительную сумму после смерти⁴⁵³. Он не планировал финансировать «зоопарк, полный медведей», как Уильям Рэндольф Херст, но намеревался сделать положение своих детей достаточно устойчивым.

Свой первый подарок в миллион долларов ко дню рождения Хоуи потратил на покупку 900-акровой фермы в Декатуре, где он все еще жил. Теперь у него было две фермы, одной из которых он владел полностью . После того как судебные проблемы с ADM улеглись, Дон Кью предложил ему стать членом совета директоров еще одного большого бизнеса — Coca-Cola Enterprises (ССЕ). Хоуи хотя и согласился, но предпочел управлять своим комбайном на полях. Репутация ССЕ, безусловно, была значительно прочнее, чем у ADM, но членство в ее совете директоров напоминало ему прыжок из огня да в полымя.

ССЕ, гигантская компания по розливу кока-колы, образовалась из мелких фирм, бывших в свое время клиентами Coca-Cola. Они покупали концентрат, производимый Coca-Cola, смешивали с газированной водой и продавали, выступая в качестве посредников. Отношения друг с другом были для обеих сторон жизненно важными.

Дон Кью, старый друг Баффета еще с Омахи, был теперь президентом Coca-Cola. Его босса — CEO Coca-Cola, выходца из семьи кубинских аристократов Роберто Гой-зуэта — боготворили в мире бизнеса благодаря созданию самого известного в мире бренда с помощью слоганов Coke Is It и Yd like to buy the world a Coke. Баффет понимал, что Coca-Cola теперь — это самоподдерживающееся предприятие, и восхищался Гойзуэтой, который смог вывести компанию на такой уровень.

В 1997 году Гейтс, Баффет и Гойзуэта вместе участвовали в кругом столе в Солнечной долине, который вел Кью.

«Я все время обращался к Биллу и все время повторял: “Даже бутерброд с ветчиной может управлять Coca-Cola”. Но Билл тогда еще не чувствовал себя в своей тарелке. Мы сидели перед аудиторией, и он что-то сказал, что звучало как “компанией Coca-Cola управлять просто”».

«Я хотел сказать, почему считаю ее такой замечательной компанией, — рассказывал Гейтс. — Ия стал говорить, что уйду в отставку еще до того времени, когда мне исполнится 60 лет, потому что это трудный бизнес, для которого потребуется более молодой человек. Но все это было воспринято так, что я считаю Microsoft прекрасной компанией, тем более что я сказал еще что-то вроде “в отличие от Coca-Cola”. И Гойзуэта подумал, что я высокомерный, невежливый мальчишка, который пытается объяснить всем, что создает в бизнесе произведение искусства, в то время как те, кто управляет Coca-Cola, могут уходить с работы в полдень и играть в гольф»⁵.

С тех пор Роберто ненавидел Гейтса.

Баффет предпочитал не покупать акции технологичных компаний во многом потому, что такими быстроразвивающимися компаниями «бутерброд с ветчиной» управлять не может. Он не считал постыдным владеть бизнесом, который мог бы управляться бутербродом. Он хотел вывести Berkshire Hathaway на такой уровень, чтобы и она могла управляться «бутербродом с ветчиной» — правда, не раньше, чем сам отойдет от дел.

Но к 1997 году Coca-Cola стала ставить перед собой такие амбициозные цели, что для их достижения требовался не бутерброд с ветчиной и даже не Гойзуэта, а серьезный финансовый инжиниринг.

У Соке было 40 процентов акций ССЕ, но компания вела себя так же жестко, как если бы у нее были все сто. Создание ССЕ с помощью объединения группы компаний-бутилировщиков было частью большого стратегического плана по увеличению доходов Coca-Cola. Это не являлось чем-то незаконным или мошенническим, но план был иллюзорным, и Баффет, бывший членом совета директоров Соке, все время предупреждал о возможных просчетах.

«Роберто был прекрасным менеджером, он мне очень нравился. Но он загнал себя в угол, обещая нереальные цифры. Он говорил о восемнадцатипроцентном росте. Большие компании не могут долго поддерживать такой рост доходов. На какое-то время этого можно добиться, но нельзя рассчитывать, что так будет всегда.

Я помню, он пришел и стал рассказывать, как за счет покупки и продажи компаний-бутилировщиков прибыль резко подскочит. Он пытался убедить финансовый комитет, что это путь в будущее.

Цены, которые они заплатили за компании, занимающиеся розливом, были просто сумасшедшими. Я расспрашивал об этом менеджера по финансам. Но Роберто начал заседание совета директоров в 10 утра и закончил в полдень, не дав возможности задать ему вопросы. У всех было ощущение, что собрание и должно было закончиться в это время, поэтому было бы невежливо продолжать обсуждать возникшие проблемы, затягивая конец собрания до часу дня. Он просто не допустил, чтобы ему задали вопросы. Некоторые люди умеют себя поставить таким образом, и если подобная репутация подкреплена успехами в работе, то это довольно мощное оружие». Баффет не просто не хотел идти на конфронтацию. Будучи представителем своего поколения и в своем нынешнем возрасте, он рассматривал участие в работе совета директоров как «квазисоциальную» деятельность, в которой главенствовали уважение и любезность. В 1998 году для советов директоров американских компаний это было вполне типично. И отражало тот факт, что корпоративная структура не давала директорам возможности реально влиять на менеджмент.

«Как директор ты можешь только намекнуть менеджерам, что надо делать. Все сообщения о том, что ‘совет директоров выработал стратегию”, чушь. Будучи членом совета, сделать практически ничего нельзя. Если CEO полагает, что директор умен и на его стороне, он какое-то время еще будет его слушать, но в 98 процентах случаев он будет делать то, что захочет. Я и сам управляю Berkshire аналогичным образом. Думаю, что Роберто хорошо ко мне относился, но у него не было желания прислушиваться к моим идеям».

Баффету не было известно про Coca-Cola ничего такого, что заставило бы его рассматривать возможность выхода из совета директоров компании. У Хоуи была другая проблема — противостоять давлению со стороны Coca-Cola.

«Я был более независим, чем кто-либо другой в совете, потому что я являлся в совете директоров Berkshire и никто из Coca-Cola напугать меня не мог, — рассказывал Хоуи. — Так что для меня не было проблемой бросить вызов Coca-Cola от имени ССЕ». Но в конце концов Хоуи покинул совет. Слишком большой была вероятность конфликта интересов. Если считать, что Кью отправил Хоуи в ССЕ, чтобы тот приобрел опыт в штормящем море, а не при полном штиле, то миссию можно было считать удачной. Чувство опасности у Хоуи сильно обострилось. Хотя он и продолжал входить в советы нескольких компаний, этот опыт научил его, что удовольствие от жизни лучше получать за пределами корпоративного мира.

К середине 1990-х годов Гойзуэта и его финансовый директор Дуг Айвестер, чтобы поддерживать иллюзию быстрого роста компании, обещали Соке еще большую прибыль. В 1997 году Гойзуэта неожиданно скончался — всего через несколько месяцев после того, как объявил, что у него рак легких. Совет директоров и инвесторы были в шоке. Гойзуэта был человеком, превратившим Coca-Cola в международного гиганта, личностью такого масштаба, что представить себе кого-то другого на его месте было трудно. Совет так доверял Гойзуэте, что никто даже помыслить не мог об альтернативе выбранному им преемнику — Айвестеру⁴⁵⁴. У бывшего финансового директора была солидная репутация. Он стоял за последними успехами компании, добиваясь всех возможных преимуществ для Coca-Cola и ее партнеров. Гойзуэта был аристократичным лидером, Айвестер — исполнителем. Он любил технологии, и у него всегда был с собой самый современный из гаджетов, разработанных в Силиконовой долине.

Баффету Айвестер нравился, и он желал ему успеха. Сын механика текстильной фабрики, Айвестер обладал аналитическим умом и прекрасно считал⁶. И конечно, работая с Гойзуэтой, он сделал Баффета гораздо богаче. Более того, ответственность за бухгалтерские уловки, которые ему так не нравились, Баффет возлагал на Гойзуэ-ту, а не на Айвестера.

Политика выжимания доходов сработала. Coca-Cola торговалась по 70 долларов за акцию. BRK тоже резко подорожала. За девять месяцев после июня 1997 года ее акции повысились с 48 000 до 67 000 долларов. Чем больше поднимался рынок, тем сложнее было Баффету инвестировать, но акции BRK по-прежнему росли. Это было связано только с тем, что акции, которыми владела Berkshire, росли вместе с рынком. В 1998 году индекс Доу-Джонса превысил 9000 пунктов и был близок к магической цифре 10 000. BRK стоила уже больше 70 000 долларов за акцию. На собрании акционеров Баффет сказал: «Для нас настали самые трудные времена»⁷.

Капитала было слишком много, удачных идей слишком мало. И тогда, так и не позвонив на «горячую линию» «аэроголиков», Баффет купил за 725 миллионов долларов компанию Netjets⁴⁵⁵. Он продал свой самолет и стал одним из клиентов Netjets, компании, продававшей таймшеры для самолетов разных марок и размеров. Все они имели хвостовые номера, которые начинались с Quebec Sierra, или QS. В 1995 году Сьюзи уговорила Уоррена купить ей четверть «дробного» лайнера Netjet, что давало ей возможность летать на этом самолете по 200 часов в год⁸. Она шутила, что QS означает Queen Susie — Королева Сьюзи. Баффета так заинтересовала эта компания, что он поучаствовал в ее рекламе и поддержал еще до того, как купил. Однако со стороны такая покупка выглядела нетипичной для человека, который год спустя говорил магнатам в Солнечной долине, что кто-то должен был «вырубить Орвилла Райта⁴⁵⁶».

Но причина покупки была довольно веской. Netjets доминировала на рынке. Никто не мог догнать ее, и в конце концов у нее не должно было остаться конкурентов⁴⁵⁷. Баффет посчитал, что это похоже на газетный бизнес. Он был просто заинтригован деятельностью исполнительного директора Ричарда Сантулли, предпринимателя-математика, который раньше с помощью математической теории хаоса искал торговых партнеров для Goldman Sachs. Теперь он использовал свои способности для разработки расписания полетов для своих клиентов-знаменитостей, которые иногда всего за шесть часов до вылета предупреждали, что им нужен самолет. Баффет познакомился со многими из них, включая актера Арнольда Шварценеггера и гольфиста Тайгера Вудса.

Инвесторы приветствовали покупку Баффетом Netjets, но были крайне удивлены, когда почти одновременно он объявил о приобретении General Re, страхового гиганта, занимающегося страхованием от повышенных рисков. General Re обошлась в 22 миллиарда — почти в 30 раз дороже, чем Netjets. Эта сумма в несколько раз превосходила и сумму самой крупной до тех пор для него сделки по покупке GEICO⁴⁵⁸.

Встретившись с менеджерами General Re, Баффет сказал им: «Я абсолютно ни при чем. Вы, ребята, сами занимайтесь бизнесом. Я вмешиваться не буду». Потом вдруг он стал фонтанировать цифрами GEICO. «Вы знаете, их высший коэффициент в последнее время немного снизился. На прошлой неделе у них было...» «Боже мой, — думал главный страховщик General Re Тед Монтросс, — как это “не буду вмешиваться”? Он знает про GEICO больше, чем мы знаем о General Re!»⁹

Баффет мало знал о внутреннем состоянии дел в General Re. Он принял решение на основе результатов, которые показывала компания. Ему понравилась ее репутация. General Re была чем-то вроде Грейс Келли⁴⁵⁹ для временами «темного» страхового бизнеса. General Re носила белые перчатки и вела себя куда более благородно и уважительно, чем какая-либо другая средняя страховая компания. И все-таки... учитывая то, что обычно происходило со страховыми компаниями, которые приобретал Баффет, — почти в каждом случае они «сваливались в канаву» вскоре после покупки — и принимая во внимание размер сделки, уже можно было услышать, правда, пока очень-очень тихий, шум разогревающегося мотора тягача, стоявшего за холмом.

Но внимание всех привлекли прежде всего размер сделки и тот факт, что Баффет платил не деньгами, а акциями, отдав за General Re 20 процентов Berkshire Hathaway. О сделке было объявлено как раз в тот день, когда курс акций Berkshire достиг очередного рекорда — 80 900 долларов. Многие задавались вопросом, не является ли желание Баффета заплатить столь дорогими акциями признаком того, что он тоже считал BRK переоцененной⁴⁶⁰. Ведь всю свою карьеру Баффет мертвой хваткой держался за Berkshire. После покупки General Re сам он теперь мог голосовать в Berkshire не 43, а лишь 38 процентов акций. В последний раз при крупной сделке он платил акциями, когда приобреталась GEICO, и в то время инвесторы считали Berkshire переоцененной. Поэтому многие размышляли о том, что за сигнал посылает Баффет.

Цена BRK двигалась вверх и вниз, во многом в зависимости от цены на акции, которыми владела Berkshire. Цена была особенно высокой, когда у компании были 200 миллионов акций Coca-Cola, торговавшихся просто по астрономической цене. Так что если Баффет покупкой General Re намекал, что BRK переоценена, не имел ли он в виду, что ее основные активы — такие как акции Coca-Cola — также переоценены? Если да, то это имело бы последствия для всего рынка. Это могло означать, что переоценен весь рынок.

Coca-Cola — королева мира прохладительных напитков — правила с агрессивной развязностью и ставящей всех в тупик надменностью. Доля Баффета в Coca-Cola за десять лет увеличилась в 14 раз, достигнув 13 миллиардов долларов. И он зашел так далеко, что объявил компанию «постоянной» для своих акционеров, то есть предположил, что акции компании никогда не будут им проданы¹⁰. Он объяснил это тем, что пока существуют инвестиции, с каждым десятилетием все больше людей будут пить эти напитки, что делает бренд почти бессмертным. У Berkshire теперь было более 8 процентов Coca-Cola. Акции компании торговались в 40 раз дороже, чем составляли ее предполагаемые прибыли в 2000 году. Это означало — инвесторы верят, что цена на акции будет расти не менее чем на 20 процентов в год. Но для этого нужно пять лет подряд увеличивать доходы на 25 процентов — а это невозможно. Нужно будет почти в три раза увеличить продажи, то есть занять практически весь рынок прохладительных напитков в 1999 году, — это опять невозможно¹¹. Никакие продажи и даже бухгалтерские уловки такие результаты обеспечить не могут. Баффет знал это. И все-таки не продавал свои акции Coca-Cola.

В какой-то степени это было связано с инерцией. Он любил приговаривать, что большую часть своих денег заработал, «сидя на заднице». Как и инвесторов, которые не продавали свои акции GEICO, даже когда те обрушились до двух долларов, инерция спасла его от многих ошибок. Кроме того, у него было столько акций Cola, что их продажа могла привести к серьезным потрясениям. Символизм фигуры Уоррена Баффета — «величайшего в мире инвестора» и члена совета директоров, вдруг избавляющегося от акций Coca-Cola, — был очевиден. Цена на эти акции сразу бы обрушилась. Кроме того, вся эта смесь из прибыли, продукта, ностальгии, шоу-бизнеса, людей, которые ему нравились, делала Coca-Cola любимой компанией Баффета. The Real Thing’' было для него не слоганом. Это была удивительная машина по производству денег, которая могла выдавливать их из себя вечно, как горшочек в старой сказке, бесконечно выдающий то реки каши, то горы золота, то океаны соли.

Баффет аккуратно уклонялся от вопросов о рынке, Coca-Cola и использовании акций Berkshire при покупке General Re. Он говорил, что это в любом случае не предупреждение рынку¹². Он говорил, что BRK была вполне справедливо оценена до этого приобретения, а результатом слияния станет «синергия». Когда спросили Чарли Мангера, он заявил, что Баффет консультировался с ним, когда практически все уже было решено. Это выглядело как отречение Мангера от этой сделки¹³. Вполне ожидаемо, что инвесторы стали относиться к BRK исходя из того, что либо Berkshire и ее доли в других компаниях, таких как Coca-Cola, переоценены, либо надежды на синергию иллюзорны^{461 462}. Или — и то и другое вместе.

Тем летом в Солнечной долине Баффет объяснял: «Мы хотели купить General Re, но вместе с компанией мы получили 22 миллиарда долларов инвестиций». Большая их часть существовала в акциях. Баффет быстро их продал. Добавив облигаций на 22 миллиарда долларов, он изменил соотношение облигаций и акций в Berkshire, что ему нравилось. Результатом стало изменение инвестиционного портфеля.

Так что Баффет, который вместе с Гербертом Алленом входил в совет директоров Coca-Cola, был вполне доволен обменом принадлежащих BRK акций (включая Coca-Cola) на океан из облигаций General Re. Это заявление имело вполне определенный смысл. В предыдущем письме акционерам Баффет написал, что акции не будут считаться «переоцененными», если процентные ставки по-прежнему будут ниже среднего уровня, а компании продолжат приносить огромные прибыли — другими словами, если все будет так, как есть сейчас, что само по себе маловероятно. Иносказательность такого заявления не позволяла интерпретировать его как прямой прогноз на будущее. Баффет считал, что те, кто все время пытается предсказать повороты рынка, обычно на один правильный прогноз дают пять ошибочных. Поэтому он редко делал заявления относительно рыночной ситуации, а если и делал, то они звучали уклончиво. Их можно было интерпретировать по-разному, но умные люди понимали, что он в действительности имеет в виду¹⁴.

О желании разбавить облигациями свой инвестиционный портфель он сказал и в своей речи в Солнечной долине, где его аудиторию составляли CEO интернет-компаний; в то время подобные компании множились быстрее, чем гладкошерстные слепыши. Он сопроводил свое «я был бы рад» тем же предупреждением, что и в письме акционерам: «Чтобы надежды инвесторов оправдались, необходимо, чтобы процентные ставки оставались очень низкими, а экономика сильно разогрета». Свое место у кафедры Баффет использовал, чтобы объяснить: смысл инвестиций заключается в том, чтобы отдать деньги сегодня и получить их завтра. Проводя параллель с басней Эзопа о соловье и ястребе, он указывал, что процентные ставки — это цена ожидания добычи; что в течение долгого периода (иногда на протяжении 17 лет) рынок уходит в никуда, а в другие времена — как сейчас — стоимость акций растет быстрее, чем объем экономики. И, конечно же, он закончил свою речь, сравнив инвесторов с толпой разведчиков нефти, отправляющихся в ад.

Таким образом, если Баффет решил изменить инвестиционный портфель и сделать акцент на облигации, то он, видимо, считал, что теперь на облигациях легче зарабатывать, чем на акциях, и такая ситуация сохранится по крайней мере на какое-то время¹⁵.

В октябре Баффет в отличие от многих других пошел еще на один очень консервативный по рыночным меркам шаг. Он купил MidAmerican Energy Holding, базирующуюся в Айове энергетическую компанию, имевшую международные контракты и занимающуюся поиском альтернативных источников энергии. Он купил за два миллиарда 75 процентов ее акций, еще семь миллиардов пошли на погашение долгов. Остальными 25 процентов акций владели его друг исполнительный директор MidAmerican Уолтер Скотт, протеже Скотта Дэвид Сокол и ближайший помощник Сокола Грег Абель.

Инвесторы были озадачены. Зачем Баффету понадобилась такая компания? Правда, бизнес рос (пусть и средними темпами), хорошо управлялся, приносил вполне приличный надежный доход, в котором можно было быть вполне уверенным на долгие годы вперед.

Баффет рассматривал эту компанию как второй — наряду с бизнесом по страхованию — краеугольный камень Berkshire. Он понимал, что работает с великолепными менеджерами, которые готовы обеспечить предсказуемый доход от крупных вложений в производство и транспортировку энергии, что компенсировало ограниченность роста компании. Над Баффетом уже и так многие смеялись из-за его отказа покупать акции технологичных компаний. Теперь он купил электрическую компанию — что за глупость!

Но Баффет считал по-другому. В этой инвестиции его волновала не торговля акциями, а количество производимых киловатт-часов электроэнергии.

Покупка MidAmerican и General Re сильно разбавила влияние Coca-Cola на акционеров Berkshire, хотя у Berkshire оставались еще 200 миллионов акций Соке. Баффет все время думал о Coca-Cola, где дела становились все хуже и хуже. К концу 1999 года цена его доли в компании снизилась до 9,5 миллиарда, а это тянуло за собой вниз цену акций BRK. Краткосрочные колебания его не волновали никогда, но во многом именно из-за Coca-Cola на одну акцию BRK уже нельзя было купить роскошный спортивный автомобиль. Баффет часто вспоминал инцидент в июне, когда появились сообщения о том, что продукцией Соке отравились дети во Франции и Бельгии. Как действовать в этой ситуации, догадаться было нетрудно. Покойный Гойзуэта доверил бы это дело «мистеру Coca-Cola» Дону Кью: «Немедленно лети туда, навести детей, залей родителей бесплатными напитками, сделай сочувственные заявления прессе». Вместо этого Айвестер, который как раз в это время находился во Франции, вернулся в Штаты, не сделав ни одного комментария по шумному поводу и заставив местных производителей самостоятельно разбираться со свалившимися неприятностями.

Герберт Аллен, который никогда не мог усидеть на месте, позвонил Айвестеру и спросил: «Почему ты до сих пор не там?» Айвестер ответил, что послал туда целую команду сотрудников, к тому же дети не так уж и больны. Аллен взорвался от негодования.

«Послушай, — сказал он, — это не те дети, которые, говоря “я больной”, хотят получить кока-колу. Они уверены, что они больны. Но больны они или нет, чего тебе стоит поехать туда, посидеть с ними и с их родителями и обеспечить их кока-колой на всю жизнь?»¹⁶

Но, похоже, Айвестер ничего этого не понимал. Он считал, что Coca-Cola не виновата — и точка.

В течение нескольких недель местные производители пытались убедить население, что производимый Coca-Cola продукт совершенно безопасен для здоровья. Но потом оказалось, что это не так. Компании пришлось признать, что на заводах по розливу были найдены плесень и вредные химические вещества. Coca-Cola настаивала, что это лишь небольшие отклонения, которые не могут быть причиной отравления детей. Баффет был в ужасе. Столь высокомерный ответ еще больше усилил тщеславный имидж Coca-Cola. Айвестер толкнулся с трудностями в работе с Европейским союзом. «Ультраамериканский» стиль Coca-Cola и ее стратегия, направленная на заключение эксклюзивных маркетинговых соглашений, принесли ей репутацию невероятного спесивца. Все чаще и чаще представителям Coca-Cola стало доставаться от чиновников в ЕС, как в кукольном спектакле «Панч и Джуди». Пресса писала об этом по всему миру, вера потребителей в их любимый продукт пошатнулась¹⁷.

Только через несколько недель Айвестер появился в Европе и принес извинения, хотя в его витиеватом заявлении не было слов: «Нам очень жаль». Страсти в прессе поутихли, машины Соке заработали опять по всему континенту. Случившееся обошлось более чем в 100 миллионов долларов убытков и в репутационные потери, измерить которые деньгами было невозможно. Баффет вскипел от негодования.

Как и Герберт Аллен. Будучи ближе к повседневному управлению компанией, он задавался вопросом: «Не сходит ли Coca-Cola с накатанных рельсов?» Несмотря на сокращение продаж, за последние два года на работу в Coca-Cola Plaza в Атланте были приняты 3,5 тысячи новых сотрудников. Аллен посмотрел на растущую зарплатную ведомость и увидел «канцерогенное образование на теле компании»¹⁸. Ставка на поиск клиентов на периферии, рост за счет поглощений, наем тысяч новых сотрудников себя не оправдывали. Квартал за кварталом Айвестер обещал увеличить рост продаж, но квартал за кварталом они падали. Однажды Аллен пришел к нему в кабинет и спросил: «Что ты собираешься делать?» И Айвестер ответил, что не знает, у него нет решения¹⁹. «Он был просто разбит. Он не знал, что делать дальше», — рассказывал Аллен.

Над всем этим, как аэростат компании Goodyear, висел проект Coca-Cola под названием Project Infinity. Это «был один из тех проектов, когда компьютер каждого был подсоединен к мужскому туалету, чтобы точно знать, сколько там потребляется мыла», — говорил о нем Аллен. Даже само название — Project Infinity—как будто указывало на то, что он потребует бесконечных расходов на фоне постоянно уменьшающейся прибыли⁴. Аллен был в бешенстве. Он хотел знать, что конкретно Coca-Cola собирается получить за потраченные миллиарды, как Infinity решит базовые проблемы компании. ⁴⁶³

Баффету все это не нравилось, но он не показывал вида. С подобными проблемами разной степени серьезности он сталкивался почти во всех компаниях, в которых был членом совета директоров. Поэтому он сказал себе: «Так поступают все и всегда. Люди из IT-отделов все время хотят заполучить последние и лучшие технические новинки. Как с этим можно справиться?»

«Из-за компьютерных проектов мы, видимо, не будем дополнительно продавать акции Coca-Cola и вместо увольнений будем нанимать на работу еще больше людей. Продавцы требуют, чтобы программное обеспечение и техническое оснащение обновлялось каждые два года, иначе система перестанет работать. Так что это даже не одноразовые расходы.

Контролировать расходы, связанные с обновлением технологий, — одна из самых сложных задач менеджмента. Это особенно трудно в Coca-Cola, потому что успешная компания похожа на богатую семью. Когда ты богат, очень трудно соблюдать дисциплину в расходах».

Баффет, конечно же, управлял своей компанией, как и своей богатой семьей, совсем по-другому.

От Дона Кью, который оставался лучшим другом местных производителей в Coca-Cola, приходили еще более тревожные новости. Он уже уволился из компании, став главой Allen & Со, но Гойзуэта оставил его советником при совете директоров. Так что Кью оставался такой же частью Coca-Cola, как и раньше. От Кью Баффет узнал, что Айвестер диктует условия бутилировщикам просто неслыханным образом. Это очень взволновало его, потому что успехи Айвестера в прошлом были связаны именно с перестройкой отношений Coca-Cola с местными партнерами. Теперь на тот же самый рычаг Айвестер давил так сильно, что вековое сотрудничество между компанией и бутилировщиками было разрушено²⁰. Кью превратился для последних в нечто вроде исповедника²¹. Местные производители были готовы поднять бунт. В это время Айвестер лишил Кью официального поста, что было глупо, потому что на самом деле он нуждался в его поддержке. Может быть, Айвестер и был могущественным «королем Артуром», но Кью был «волшебником Мерлином» Coca-Cola и относиться к нему нужно было с должным уважением.

Давление на партнеров вновь поставило вопрос о том, понимает ли в действительности Айвестер, что делать со снижением темпов роста продаж. Философией Coca-Cola всегда были дружеские отношения с клиентами. Но Айвестер выступал за решение проблем бизнеса с помощью бухгалтерских методов и продолжал накладывать «маскирующую косметику» на лицо Coca-Cola, в то время как Кью, Аллен и Баффет видели роль CEO в том, чтобы сделать бренд Coca-Cola как можно более популярным в мире.

Если Гойзуэта выстраивал компанию до последнего дня, а его главным помощником был Айвестер, который и получил за это награду, став CEO, то почему Айвестер вел себя по-другому? Один из членов совета директоров объяснял это так: «Конечно, финансовый комитет был важнейшим центром, но он не мог стать центром глобальным, это не подходило для такой маркетинговой компании, как Coca-Cola. В этом не было вины Айвестера. Совет директоров подчинялся Гойзуэте даже после его смерти, выполняя его желания и сделав начальника отдела финансового инжиниринга новым CEO Соке».

И все-таки Баффет был уверен, что проблема, столь очевидная для него, не так очевидна другим. Всю осень он пребывал в состоянии крайнего беспокойства, отмечая недочеты в работе Айвестера. Ко Дню благодарения ограниченность его возможностей в качестве члена совета директоров вкупе с проблемами Coca-Cola почти довела его до нервного срыва²².

Затем журнал Fortune, меньше двух лет назад назвавший Айвестера «CEO XXI века», опубликовал о нем критическую статью, обвинив в трудностях компании²³. Это был плохой признак. Удача редко улыбалась тому, о ком Fortune (что переводится как «удача») отзывался подобным образом, особенно если раньше лицо этого менеджера появлялось на обложке журнала вместе с хвалебной статьей о нем. Такое публичное сбрасывание с пьедестала означало, что влиятельные люди, которых репортеры Fortune использовали в качестве источников информации, крайне недовольны и готовы выбросить на свалку плюшевого медвежонка, которого когда-то любили тискать.

Сразу после Дня благодарения Герберт Аллен позвонил Баффету. «Я думаю, у нас проблема с Айвестером, — сказал он. — Мы выбрали не того парня». Баффет согласился²⁴. «Собственно, это все», — сказал Аллен. Они начали разрабатывать план.

По их оценкам, потребовалось бы больше года, чтобы заставить членов совета директоров согласиться с мнением, что Айвестер должен уйти. «И это, — говорил Аллен, — будет иметь катастрофические последствия для компании. Поэтому мы решили просто сказать им о том, что мы чувствуем».

Аллен позвонил Айвестеру и сказал, что он и Баффет хотят его увидеть. Договорились встретиться в Чикаго, где Айвестер делал остановку после встречи с представителями McDonalds.

Холодным облачным днем, в среду 1 декабря, они прилетели в Чикаго. Хорошо известный всем буйный нрав Айвестера заставил Баффета не идти на открытую конфронтацию. Он спрятал свое недовольство, как моллюск прячется в раковину. Позже сообщалось, что Баффет на этой встрече был совершенно спокоен. Мужчины перешли к делу без всяких преамбул²⁵. Бесстрастным голосом Баффет и Аллен сказали Айвестеру, что они ценят его усилия во благо Coca-Cola, однако их доверия он лишился.

Но формально Айвестер так и не был уволен. У Баффета и Аллена не было для этого достаточных полномочий. «Он мог выиграть голосование в совете директоров и знал это», — рассказывал Баффет.

Айвестер воспринял новость стоически. Он бросился обратно в Атланту, чтобы через четыре дня организовать телефонную конференцию совета директоров. Все это время те пребывали в полном недоумении.

В воскресенье Айвестер заявил совету директоров, что пришел к выводу — он не подходит для управления компанией. Он немедленно уходит в отставку. Это было как раз то, на что рассчитывали Баффет и Аллен. Но Айвестер добавил, что переходного периода не будет, он уходит в тот же день. Пока пораженные члены совета молчаливо слушали, он объяснял, что это его добровольное решение. И это была правда в том смысле, что он добровольно решил не дожидаться, пока в его кабинет войдет «расстрельная команда»*.

Директора стали задавать ему вопросы. Он болен? Что-то серьезное случилось с компанией? Почему никто ни о чем не предупрежден? Стоит ли менять руководство так неожиданно? Но Айвестер стоял на своем²⁶.

⁴ Даже если бы совет директоров поддержал Айвестера, он бы оказался в значительно более ослабленной позиции. Он понимал, что Баффет и Аллен не уйдут из совета директоров, а Аллен и Баффет — что даже если Айвестер отдаст себя на милость совета директоров и выиграет этот бой, то все равно не задержится в компании надолго.

Когда-то, несмотря на некоторое сопротивление, совет настоял, чтобы Айвестер запечатал в конверт лист бумаги с фамилией своего преемника на случай, если ему на голову упадет кирпич. Теперь конверт был вскрыт. Это был Дуг Дафт, возглавлявший Ближневосточный и Дальневосточный отделы Coca-Cola. Дафт уже собирался уходить на пенсию, но совет директоров (в том числе Баффет и Аллен) немедленно сделали его преемником Айвестера. Альтернативные кандидатуры, похоже, всерьез не обсуждались.

Встречные обвинения начались, когда акции на рынке стали падать⁴⁶⁴. Инвесторы догадались, что Айвестер ушел под давлением. В частных разговорах с несколькими членами совета он рассказал, что случилось на самом деле. Члены совета осознали, что их использовали (и восприняли это с разной степенью недовольства).

Когда взвыла пресса, стало понятно, что для компании лучше быть более открытой. Fortune опубликовал эксклюзивный материал, описывающий детали секретной встречи в Чикаго²⁷. Айвестер выторговал себе потрясающие отступные в 115 миллионов долларов, что разозлило и его сторонников, и его противников. Получалось, что от него либо откупаются, либо возвели на него напраслину. Наблюдатели поняли, что советом директоров Соке управляет узкий круг людей.

«Все это было ужасно, за исключением того, что ничего лучшего придумать было нельзя. То, что мы сделали, было почти катастрофой, но если бы мы этого не сделали, то катастрофа случилась бы точно. Я не думаю, что мы смогли бы заставить совет проголосовать за такие изменения — бинго! Единственным способом добиться быстрого решения было действовать так, как мы действовали. Причем обязательно вдвоем. Если бы мы действовали поодиночке, то ничего бы не добились».

К концу года репутация Баффета пострадала еще сильнее, потому что после ухода Айвестера акции Coca-Cola, его самая известная и прибыльная инвестиция из всех, какие он когда-либо делал, подешевели на треть. Быстрое и беспощадное вмешательство, на которое решился Баффет, несмотря на то что это ударило и по нему, и по компании, не произвело впечатления операции по спасению — как в случае с Salomon. Его с Гербертом Алленом посчитали стариками, сующими нос не в свои дела.

Вдобавок ко всему это совпало с неприятными событиями в самом крупном приобретении Berkshire — General Re, причем уже через несколько дней после завершения сделки. Позвонил Рон Фергюсен и сообщил, что в результате крупной мошеннической операции под названием Unicover компания потеряла 275 миллионов долларов. Инвесторы были по меньшей мере удивлены, когда в своем первом отчете по General Re Баффет принес им извинения по поводу совершенных ошибок, выразил доверие Фергюсону и уверенность в том, что в будущем дела пойдут на лад. Так как с самого начала существовали предположения, что Баффет купил General Re именно для того, чтобы разбавить свою долю в Coca-Cola, существовавшая десятилетиями вера в непогрешимость его суждений о покупке и продаже компаний неожиданно стала развеиваться.

Даже самые верные последователи засомневались в мудрости Баффета после того, как в последние месяцы 1999 года фондовый рынок стал опровергать правильность тезисов его манифеста в Солнечной долине. В декабре Баффета обвиняли в том, что он не просто не прав, а в корне не прав и что он упрямо не замечает очевидное. Индекс Доу-Джонса в том году прибавил 25 процентов. NASDAQ пробил отметку в 4000 пунктов, прибавив невероятные 86 процентов. Акции Berkshire, с ее огромными запасами денег, торговались всего за 56,1 тысячи долларов за акцию с общей капитализацией в 85 миллиардов долларов. По сравнению с интернет-компанией Yahoo!, акции которой за год подскочили в четыре раза, это выглядело очень слабым результатом. Yahoo!, отразившая в своем названии рыночный дух того времени, оценивалась в 115 миллиардов.

К концу года никто не сомневался в том, кто является самым важным и влиятельным человеком на рубеже тысячелетий. И еще меньше сомнений было по поводу того, кто таковым не является. Журнал Time назвал главу Amazon.com Джеффа Безоса человеком года, сравнив его влияние с влиянием королевы Елизаветы, Чарльза Линдберга и Мартина Лютера Кинга. Личный рейтинг Баффета в годовом списке держателей акций, увеличившемся в тысячу раз при подведении итогов миллениума, тоже понизился. Со второго места в списке самых богатых людей мира он переместился на четвертое. Технофилы называли Баффета «колоссом на глиняных ногах», говоря, что «если бы он сегодня возглавлял инвестиционный фонд, то ему пришлось бы искать новую работу»²⁸. Еженедельник Barron, который читали все на Уолл-стрит, поместил на своей обложке протрет Баффета с подписью: «Уоррен, что стряслось?» В комментарии по поводу акций Berkshire говорилось, что компания пребывает в серьезном тупике²⁹. Мишенью критики был и он сам.

Но на публике Баффет неустанно — почти в одних и тех же выражениях — постоянно повторял свои идеи, которые сделали его знаменитым: создание запаса прочности, рамки компетенции, капризы господина Рынка. Он по-прежнему настаивал, что акции — это бизнес, а не цифры на экране компьютера. В течение всего головокружительного подъема рынка он избегал споров и обсуждений происходящего сумасшествия, за исключением своей теперь знаменитой речи в Солнечной долине. Зная, как точно Баффет выверяет каждое произнесенное слово, люди считали, что он выше критики. «Абсолютно нет!» — отвечал Баффет, когда его спрашивали, обидно ли ему слышать, как его называют «человеком прошлого». «Ничто подобное меня совершенно не волнует. Нельзя стать хорошим инвестором, если ты не умеешь мыслить независимо. Правда заключается в том, что судить, прав ты или не прав, по тому, что о тебе говорят люди, это ошибка. Ты можешь быть прав, только если изложенные тобой факты и приведенные доводы точны. Вот что по-настоящему важно»³⁰.

Но это была отдельная тема. С независимым мышлением у Баффета проблем не было, а вот быть названным «человеком прошлого» ему было неприятно. Когда его спросили, помогают ли десятилетия публичной деятельности легче воспринимать критику в свой адрес, он надолго задумался. «Нет, это никогда не становится проще, — сказал он вполне серьезно. — Это так же больно, как в первый раз». И он ничего не мог с этим поделать.

Всю свою жизнь Баффет участвовал в соревновании, в котором было невозможно победить окончательно. Неважно, сколько денег ты заработал, как долго ты оставался на вершине, — рано или поздно наступят худшие времена. Он знал это. Снова и снова он предупреждал инвесторов, что дерево не может дорасти до неба. Но это не останавливало его от того, чтобы самому карабкаться вверх как можно быстрее. И ему нравилось лезть вверх, хотя, в какой-то мере и к его собственному удивлению, наверху его не ждала золотая медаль победителя.

Его жизнь была очень интересной, достижения в бизнесе — значительными. Принципы, которым он следовал, — достойными изучения. Насколько известно, любому, кто общался с ним лично, Баффет нравился. Его калейдоскопическая индивидуальность бесконечно выявляла все новые грани, но своей внутренней системе ценностей он оставался предан. Лучше всего на свете ему удавалось быть самим собой.

* * *

Как и всегда, отпуск Баффет провел со Сьюзи и семьей в загородном доме в Эмеральд-Бей, увешанном украшениями из огромной рождественской коллекции Сьюзи³¹. Хотя на работе было очень много проблем, Рождество 1999 года было для его семьи очень счастливым. Уоррену было приятно видеть, что его дети встали на ноги. Хоуи превратился в фермера средних лет и успешного бизнесмена. Сьюзи в свое время увлекла сына фотографией, и половину своей жизни он теперь проводил в полетах туда, где можно было сфотографировать диких животных. Воплощением его любви к экстри-му стали укус гепарда и бегство от белого медведя.

Сьюзи-младшая — мать двоих детей и неоплачиваемый помощник своего отца — пошла по стопам Сьюзи-старшей, всерьез занявшись филантропией. Она была членом правления детского театра, детского музея и благотворительной организации Girls Inc. Бывший муж Сьюзи Аллен, управлявший фондом Баффета, жил в нескольких кварталах от нее и помогал воспитывать детей³².

Питер после развода женился на Дженифер Хэйл и все еще жил в Милуоки, занимаясь сочинением музыки. В начале 1990-х годов у него появилась возможность перебраться в Голливуд и работать в индустрии развлечений. «Но я понял, что, переехав в Лос-Анджелес, стану одним из тысяч таких же, как я, ищущих работу, — вспоминал он. — Моему отцу всегда нравился фильм “История Гленна Миллера”. Миллер искал и нашел собственное звучание; мой отец часто говорил о “поиске собственного звучания”». Вместо того чтобы отправиться в Лос-Анджелес, Питер предпочел остаться в Милуоки. Он чувствовал, что отец понимает сходство его выбора с тем выбором, который сделал сам Баффет, решив когда-то вернуться в Омаху, а не жить в Нью-Йорке. Вскоре Питеру предложили написать и спродюсировать саундтрек к большому документальному фильму на канале PBS — восьмисерийной ленте «500 наций». Он написал и музыку к мультимедийному шоу — бенефису Сьюзи-младшей. Оно вышло на PBS, а потом отправилось в трехмесячное турне³³.

Хоуи «обрабатывал» мать, пытаясь убедить, что ее дети достаточно выросли, говоря: «Дай нам шанс! Деньги есть, дай нам шанс что-то сделать с ними!»³⁴ На то Рождество Сьюзи-младшая, Хоуи и Питер были несказанным образом обрадованы, когда получили по 500 акций Berkshire, которыми могли воспользоваться по своему усмотрению. Дети ликовали, а Сьюзи заявила, что это «грандиозно»³⁵.

Семья собралась за новогодним столом. Можно было следить за наступлением нового тысячелетия, которое вначале пришло на острова Кирибати. От Сиднея до Пекина и Лондона миллионы людей праздновали миллениум на улицах и пляжах. Мир опоясывала цепь из огня от фейерверков. На Эйфелевой башне сломались часы, которые вели обратный отсчет. Но время все равно шло, и ничего страшного не происходило — даже в General Re и в Coca-Cola. В этом калейдоскопе часовых поясов, городов, времени была своя математическая аккуратность, которую так любил Баффет. После напряженной осени его радовала не смена тысячелетия, а возможность по-настоящему отдохнуть, в которой он так нуждался.

Часть 6

Оплата по счетам

Глава 53. Джинн

Омаха • 1998 год

Баффет всегда был подвержен тому, что Мангер называл «комплексом обувной пуговицы», то есть был готов высказаться на абсолютно любую тему только потому, что он был экспертом по вопросам бизнеса. Однако к середине 1990-х годов и ему, и Мангеру начали задавать все больше вопросов о жизни как таковой. Периодически выступая перед спортсменами и учащимися колледжей, Баффет любил рассказывать басню о джинне.

«Когда мне было шестнадцать лет, я думал только о девушках и автомобилях, — мечтательно начинал свой рассказ Баффет, для поэтической красоты опуская еще один предмет своих постоянных юношеских мыслей — деньги. — Мне не очень везло с девушками. Поэтому я больше думал об автомобилях. То есть я продолжал думать о девушках, но с машинами все было как-то проще.

Итак, когда мне было шестнадцать, передо мной вдруг появился джинн. И сказал: “Уоррен, я собираюсь подарить тебе любую машину по твоему выбору. Завтра утром я жду тебя на этом же месте с новенькой машиной, и она будет твоей”.

Услышав это, я спросил: “А в чем же состоит твоя уловка?” Джинн ответил: “Уловка в том, что это будет последняя твоя машина. За всю жизнь ты больше не сможешь купить никакой другой”.

Разумеется, если бы это произошло на самом деле, то я, конечно, выбрал бы себе машину с толком. Но можете себе представить, что я делал бы с ней, зная, что это последняя машина, которая будет у меня в жизни?

Я бы прочитал руководство по эксплуатации не меньше пяти раз. Я бы всегда держал ее в гараже. Если бы я увидел на ней даже крошечную царапину, то сразу бросился бы ее замазывать, чтобы моя машина не ржавела. Я бы заботился о машине как о ребенке — ведь она должна была остаться со мной на всю жизнь.

Точно в таком же положении вы находитесь по отношению к собственному телу и разуму. Вам дано лишь одно тело и один разум. И они останутся с вами на всю жизнь. Конечно, можно активно эксплуатировать их на протяжении многих лет. Но если не заботиться о них, они откажут уже лет через сорок, подобно старому автомобилю.

Именно то, что вы делаете прямо сейчас, сегодня, и определяет, как будут вести себя ваши тело и разум через десять, двадцать или тридцать лет».

Глава 54. Точка с запятой

Омаха • январь—август 2000 года

Первую неделю нового тысячелетия Баффет провел в офисе. Первый же выпуск лондонской Sunday Times сообщил, что он сделал себя посмешищем, игнорируя новые технологии¹. Одно из первых писем в новом году пришло от Рона Фергюсона, генерального директора General Re.

Баффет уже еле сдерживался. До сих пор General Re приносил только плохие новости. Годом ранее, буквально через несколько недель после того, как компанию купила Berkshire, она пострадала в результате аферы Unicove. Потом Фергюсон сделал еще одно признание. Кинопродюсеры и их кредиторы уговорили General Re застраховать продажу билетов на показы голливудских фильмов. Компания пообещала заплатить, если кассовые сборы будут недостаточными, не уточняя, о каких фильмах идет речь. Баффет был в бешенстве, когда узнал об этом. Не успели пройти титры первых провальных фильмов, как компанию забросали судебными исками. Не стоит и говорить, что любимый менеджер Баффета Аджит Джейн никогда бы не согласился на подобные сделки.

Затем Фергюсон начал активно бороться с Баффетом против андеррайтинга интернет-лотереи Grab.com, перестрахованием которой занимался Аджит. Тогда Баффет и осознал, что подходы Фергюсона кардинально отличаются от его собственных. Баффет всегда любил говорить о том, что он предпочтет перешагнуть через невысокую перекладину, а не устраивать бег с препятствиями. Лотерея Grab.com сулила легкую прибыль — то есть, по классификации Баффета, была невысокой перекладиной⁴⁶⁵. Фергюсон же не хотел заниматься это сделкой, говоря, что General Re берется только за сделки с гарантированным размещением.

Баффет довел-таки дело до конца, после чего решил, что пришла пора сменить руководство. В то же время особой необходимости в этом не было. General Re успешно функционировала и не нуждалась в чистках. Увольнение Фергюсона сразу же после покупки компании грозило публичным скандалом. Баффет ненавидел увольнять людей.

Прошло два месяца после сделки с Grab.com, наступило новое тысячелетие, и Фергюсон признался, что General Re потеряла еще 273 миллиона долларов в связи с неправильной ценовой политикой страхования. Тогда Баффет понял, что имеет дело с тенденцией. Казалось, General Re была проклята. За первый год в собственности у нового владельца — Berkshire — General Re, казавшаяся примером дисциплинированности, потеряла почти 1,5 миллиарда долларов на операциях по андеррайтингу, оценке и выбору рисков и фактически катилась в тартарары. Ни одна из компаний Баффета не теряла такое количество денег столь стремительно. Баффет пока отмалчивался, но понимал, что не может продолжать бездействовать.

Инвесторы снова изменили свое мнение, едва новости просочились в прессу. Не было ли ошибкой платить за General Re 22 миллиарда долларов? Это стало очередным ударом по репутации Баффета.

Тем временем Coca-Cola тоже продолжала испытывать трудности, несмотря на смену руководства⁴⁶⁶. Едва вступив в должность, новый генеральный директор Дуг Дафт уволил шесть тысяч человек. Инвесторы были шокированы, и только незначительное меньшинство людей на Уолл-стрит отмечало, что прибыль компании начинает понемногу расти. Тем не менее новости выглядели не особенно убедительными, Coca-Cola приняла на себя очередной удар, a BRK, цены на акции которой упали до 56 100 долларов к 1 января, начала потихоньку тонуть.

Спустя две недели, 9 февраля, Баффет сидел у себя в офисе, разбирая бумаги и одним глазом посматривая новости на телеканале CNBC. Зазвонил телефон, стоящий на секретере. По этому телефону отвечал только Баффет. На том конце провода был Джим Макгуайр, занимавшийся акциями BRK на Нью-Йоркской фондовой бирже. Разговор был коротким.

«Да... Ага... М-м-м... Хорошо... Не сейчас. Хорошо. Угу... Угу... Хорошо. Спасибо».

Макгуайр звонил сообщить, что поступило огромное количество биржевых заявок на продажу акций BRK. Пока накануне Баффет играл в бридж в Интернете, некий zxl675, пишущий заметки на виртуальной доске объявлений Yahoo!, написал: «Уоррен в больнице в критическом состоянии». Сплетня мгновенно распространилась — анонимные пользователи вроде некоего hyperpumperfulofcrap⁴⁶⁷ наводнили Сеть сенсационными сообщениями вроде «БАФФЕТ СТАР И ОСЛАБ. ПРОДАВАЙТЕ» или просто «ПРОДАВАЙТЕ, ПРОДАВАЙТЕ, ПРОДАВАЙТЕ». Сплетни дошли до Уолл-стрит и убедили всех, что Баффет находится в больнице в критическом состоянии. Цены на акции BRK начали стремительно падать².

Личный телефон Баффета тем утром звонил не переставая. Он поднимал трубку сам, всячески демонстрируя, что очень рад звонку.

Звонивший тут же интересовался: «Как ты?» — с ноткой беспокойства в голосе.

«Никогда не бывало лучше!» — отвечал Баффет.

Даже если бы на «Кивит Плаза» надвигался торнадо, Баффет все равно ответил бы: «Лучше не бывает», прежде чем упомянуть смерч. Люди знали, что нужно прислушиваться к интонациям, а в этот день его голос звучал напряженно. Все утро звонившие допытывались, как он себя чувствует на самом деле.

Баффет отвечал, что все в порядке, все в полном порядке. Но судя по тому, как шла торговля акциями BRK, люди предпочитали верить тому, что написал hyperpumperfulofcrap. Именно так устроены новые медиа. BRK катилась по наклонной плоскости, подогреваемая разговорами о неминуемой кончине Баффета. Держатели акций звонили своим брокерам и требовали узнать, жив ли еще Баффет. Люди, знавшие людей, знавших Баффета, допрашивали последних: «Ты уверен? Ты его видел?»

CNBC выпустила в эфир новость о возможной кончине Баффета, приправив ее словами Уоррена о том, что с ним все в порядке. Это еще больше усилило скептические настроения. Если он оправдывается, значит, дело нечисто. Тогда появился второй слух, о том, что Баффет пользуется ситуацией, чтобы по дешевке скупить акции

Berkshire. Это был удар по самому больному месту. Репутация порядочного человека столкнулась с репутацией акулы бизнеса.

Осада продолжалась еще два дня. Тем временем акции BRK упали в цене на 5 процентов. Слух стал своего рода комплиментом Баффету, подчеркивающим его незаменимость. Однако сам Баффет был в ярости от того, что кто-то мог подумать, что он надувает собственных акционеров, по дешевке выкупая их акции. Ему категорически не нравилось, что какой-то сопляк вздумал манипулировать ценами на акции через Интернет. Он не допускал мысли, что кто-то может держать его на поводке, как собачку. Баффет был потрясен и тем, что его ответ на манипуляцию повлек за собой еще большую лавину слухов.

Он пришел к выводу, что рано или поздно слухи исчезнут по причине их абсурдности, но это может занять много времени. Наступила новая эра: в эпоху Интернета информация распространялась стремительно и контролировать общественное мнение становилось все сложнее. В конце концов он капитулировал и выпустил необыкновенный пресс-релиз.

«Недавно в сети Интернет появился ряд сообщений, касающихся перепродажи ценных бумаг и здоровья мистера Баффета. Несмотря на то что Berkshire никогда не комментирует слухи, в этот раз мы сделаем исключение. Все слухи, имеющие отношение к перепродаже ценных бумаг и состоянию здоровья мистера Баффета, — ложные и не соответствуют действительности»³.

Официальное заявление не помогло — акции BRK за эту неделю упали в цене на 11 процентов.

9 марта вышел свежий номер Newsday, цитирующий издателя Technology Investor Magazine Гарри Ньютона: «Я точно знаю, что скажет Баффет, представляя акционерам финансовый отчет: “Простите меня”». На следующий же день акции BRK упали в цене до рекордного минимума — 41 300 долларов за штуку. Легендарная «премия Баффета» — высокая цена акций, по слухам, державшаяся только из-за Баффета, исчезла. Днем ранее индекс NASDAQ преодолел очередной подъем и достиг отметки 5000 пунктов. С января 1999 года он вырос вдвое, и стоимость акционерного капитала составила более трех триллионов долларов.

Контраст был слишком очевидным, чтобы его не замечать. Один из руководителей отдела регулирования денежных операций написал, что инвесторы вроде Баффета — всего лишь падшие ангелы, опозоренные, вытесненные с рынка в 1999 году бунтарями, не признающими традиционных законов инвестиций и подкрепляющими свои новые теории невероятными цифрами и расчетами⁴.

Баффет расстраивался из-за плохой прессы, но не стремился менять свою инвестиционную стратегию. Владельцы BRK, по всей видимости, выиграли бы, инвестируя в индекс рынка на протяжении минувших пяти лет — самой протяженной «засухи» в истории Berkshire. Его инвестиции в Coca-Cola, когда-то оцененные в 17,5 миллиарда долларов, сейчас принесли бы лишь 8,75 миллиарда. Его стремление оставить нетронутым резервный капитал привело к тому, что миллиарды неиспользуемых средств лежали мертвым грузом на Berkshire, теряющей время на операциях с низкодоходными облигациями. Баффет уже разбирался в компьютерах, но не собирался покупать акции технологических компаний. «Когда дело касается Microsoft или Intel, — говорил он, — я не могу предположить, что произойдет с миром через десять лет. И я не хочу играть в игру, где преимущество имеют другие парни. Программное обеспечение выходит за рамки моей компетенции. Мы разбираемся в шоколадных батончиках, а не в компьютерных программах»⁵.

В феврале 2000 года SEC отклонила просьбу Berkshire о сохранении конфиденциальности некоторых инвестиционных портфелей компании. Комиссия приняла решение, что в условиях стабильного рынка доступность информации важнее интересов инвесторов. Вместо того чтобы накапливать крупные пакеты акций компаний вроде American Express и Coca-Cola, Баффет только и успевал подбирать мелкие пакеты, пока не подтянулись желающие заработать на его прошлых успехах. Несмотря на то что он продолжал бороться, комиссия превратила его в Бена Грэхема, открывшего свои бухгалтерские книги всему миру. С этого момента основным вложением капитала для Berkshire стало бы приобретение целых компаний. Впрочем, это и так было любимым вложением Баффета. Стало сложнее вкладывать большие суммы в ценные бумаги. Конечно, это было обидно, ведь пресса ссылалась на него как на «бывшего лучшего инвестора планеты»⁶.

10 марта, на следующий день после того, как Гарри Ньютон заявил, что Баффету следует извиниться, в Wall Street Journal написали, что на новых технологиях зарабатывают все, кроме Баффета, упрямство которого привело к тому, что его акции упали в цене на 48 процентов в сравнении с пиковым значением⁷. Журнал сравнил его стратегию с поведением вышедшего на пенсию сотрудника AT&T, чей портфель вырос в цене на 35 процентов. «Вся эта чехарда с инвестициями в технологии — для дилетантов, уж точно не для Баффета. И слава богу»⁸.

За всю карьеру Баффета его способность здраво рассуждать и принимать решения не подвергалась такому испытанию, как в последние три года. Все показатели рынка кричали о том, что он не прав. Общество, пресса и даже некоторые его акционеры решили, что Баффет с его заплесневелыми представлениями о жизни совсем потерял нюх. Только внутренний стержень и привычка бороться за свои убеждения заставляли его держаться выбранного курса. Но это был все тот же постоянно нуждающийся в регулярной похвале человек, чувствительный к публичной критике. Он бежал со всех ног от любой попытки раскритиковать его и яростно боролся за свою репутацию, вокруг которой вращалась вся его жизнь.

Но в этот раз, несмотря на удары по его репутации, Баффет не сопротивлялся. Он не писал колонок, не выступал на заседаниях Конгресса с докладами об опасностях, подстерегающих рынок, не давал интервью, не говорил ничего в свою защиту и не требовал этого от своих заместителей. Он и Мангер продолжали вести диалог с акционерами Berkshire, говоря, что хотя рынок и переоценен, они не могут предсказать, как долго это продлится. В конце концов Баффет объяснил суть своих взглядов. Произнося мастерскую речь для элиты в Солнечной долине, он предсказал, что в ближайшие два десятилетия рынок не оправдает ожиданий инвесторов. Чуть позже он преобразовал речь в статью, опубликованную в журнале Forture, адресовав ее «простым инвесторам Джо и Джейн».

В свое время Баффету потребовалась огромная смелость, чтобы преодолеть свои страхи и попросить Ника Брэйди помочь спасти Salomon. Но проявить сдержанность и тем самым обречь себя на годы критики и насмешек требовало смелости совершенно другого рода. Испытание Интернетом стало одним из самых тяжелых в его карьере.

11 марта, спустя двадцать четыре часа после замечания Wall Street Journal о том, что даже пенсионеры — лучшие инвесторы, чем Баффет, Berkshire опубликовала свой годовой отчет. Баффет поставил себе «двойку» за неумение распорядиться капиталом компании. Впрочем, он не сказал, что считает свое стремление избегать вложений в технологии ошибкой. Он просто пояснил инвесторам, что из-за своих огромных размеров Berkshire теперь будет расти достаточно «умеренно» по сравнению с ростом рынка. Он знал, что слово «умеренно» обязательно вызовет оживленные дебаты. Но его необходимо было произнести.

Кроме того, Баффет объявил, что ценность BRK настолько упала, что Berkshire думает о выкупе своих акций у инвесторов. Казалось, что Баффет вдруг превратился из ненасытной акулы в аскета, решив вернуть деньги акционерам, которым он десятилетиями не выплачивал дивиденды.

Во второй раз Баффет во всеуслышание объявил о своих дальнейших планах. Со времен «великого роспуска партнерства» в 1970 году он не говорил о покупке Berkshire Hathaway. Инвесторы вновь были вынуждены определиться, на чьей они стороне. На этот раз сообщение Баффета дошло до многих. Его готовность вкладывать деньги в ценные бумаги Berkshire привела к тому, что, прежде чем он успел купить хоть что-то, акции BRK выросли в цене на 24 процента.

На следующей же неделе NASDAQ, переполненный акциями интернет-компаний, предупредительно пошатнулся⁹. К концу апреля индекс обрушился на 31 процент, что стало одним из крупнейших падений в истории.

На Пасху Баффету было все безразлично: его согнуло пополам от боли. Он не мог в это поверить — слухи о его здоровье наконец-то подтвердились, причем перед важнейшим собранием акционеров. В три часа ночи Сьюзи-младшая отвезла его в больницу, и он провел там следующие несколько дней, ожидая, пока из почки не выйдет камень. Медсестры ходили туда-сюда и обращались к нему «Билл». Он недоумевал, но был слишком занят собственной болью, чтобы спросить почему. Несколько раз он в панике звонил Большой Сьюзи. Та отдыхала в Гранд-Лейк в компании университетских подружек и ничего не могла сделать¹⁰. Как только он почувствовал себя лучше, врач отправил его домой. Забравшая его из больницы дочь наконец объяснила отцу, что Баффет лежал в больнице под именем тестя, отсюда и обращение Билл.

Впрочем, Баффет почти сразу же был вынужден вернуться в больницу и лежать в ожидании, когда же выйдет этот чертов камень. Он снова ночами пил воду кружку за кружкой, пока это наконец не сработало. Но с этих пор ему пришлось волноваться еще об одной части тела, прежде его не беспокоившей, — ведь камни в почках имеют печальную тенденцию появляться снова и снова. «Водопровод барахлит, как же мне это не нравится. Вот что происходит, когда стареешь», — вспоминал он.

Он внимательно изучил все свои проблемы. Акции компании имели дурную репутацию — их спасло только его предложение о выкупе. На его самой крупной сделке, покупке General Re, казалось, лежало проклятие. Он все чаще думал о Coca-Cola. Как бизнес с таким неистребимым брендом мог так быстро понести колоссальный ущерб? Действительно ли это была вина старины Айвестера? А теперь к этим проблемам добавились еще и неприятности со здоровьем.

Он никак не мог «смыть в сточную трубу» мысль о собственной смертности¹¹. Он так и не смирился со смертью отца и не нашел в себе сил выбрать достойный Говарда памятник. Он перевесил большой портрет Говарда на стену за своим письменным столом, и теперь он нависал над его головой. Бумаги Говарда лежали нетронутыми в подвале дома. Уоррен не мог собраться с духом и разобрать их. Каждый раз, когда он думал об этом, к глазам подступали слезы, и он боялся, что эмоции, которые он сдерживал последние тридцать пять лет, вырвутся наружу.

Он знал, что деревья не растут до небес и все имеет свой конец, но не мог пересилить себя и представить, что наступит день, когда ему придется отойти от дел, остановиться и сказать: «Все, я закончил. Сикстинская капелла готова, ни один мазок кистью не сделает ее лучше, никакое усилие не даст результата».

Ему исполнилось шестьдесят девять лет, и он не мог в это поверить. Он чувствовал себя куда моложе. Баффет успокаивал себя тем, что у него есть еще несколько десятков лет до того, как он достигнет возраста, в котором умерла его мать. К тому времени дела General Re будут приведены в порядок, а компанией Coca-Cola сможет руководить даже бутерброд с ветчиной. Камень со свистом вылетел из почки... Плохие воспоминания смылись в канализацию, и он продолжил готовиться к собранию акционеров, самой счастливой неделе в году.

На несколько дней в конце апреля Омаха наполнялась людьми, аэропорт становился более оживленным, и сначала ручеек, а потом и целый поток людей вливался в гостиницы, занимал столики на верандах кафе и ресторанов. В фирмах, занимающихся прокатом автомобилей, заканчивались машины. Бар в Marriott Regency был забит инсайдерами, собравшимися на деловые встречи. Люди с удостоверениями акционеров Berkshire Hathaway прогуливались по Омахе, напоминая самим себе членов тайного общества. Телефон в офисе Баффета не умолкал ни на минуту, журналисты просили об аккредитации, гости — разрешения привести своих гостей на самое изысканное мероприятие года — воскресный бранч у Уоррена Баффета. Едва ли не бесконечное терпение Дебби Босанек, секретарши Баффета, заканчивалось, когда ее нахально просили о невозможном, — и она отказывала просителям.

В пятницу Баффет обходил публичные мероприятия и частные вечеринки. Некоторые из его последователей наряжались в гигантские желтые поролоновые ковбойские шляпы, как члены какой-то секты, общались с давнишними акционерами и крупными финансовыми менеджерами на коктейле в Borsheims, где жители Омахи присоединялись к заезжим акционерам и наслаждались бесплатной едой и выпивкой. Мероприятие организовала Сьюзан Жак из Borsheims, а Баффет поддерживал его, так как подобные мероприятия помогали в поиске новых клиентов (несмотря на подозрения Баффета, что там присутствует и множество нахлебников).

Собрание акционеров проходило в помещении Civic Auditorium. Помимо самих акционеров там были еще тысячи людей: обслуживающий персонал, торговцы магазинов и добровольные помощники. Огромные площади занимали выставки, цветы, экспозиции; горы сэндвичей с индейкой, хот-догов и кока-колы; презентации брендов, охрана, пресса, звук, видео, свет, частные вечеринки для продавцов и помощников. Всем этим великолепием дирижировал один человек — Келли Мачмор, которую Баффет называл «Фло Зигфилд»⁴⁶⁸ от Berkshire Hathaway. У Келли не было даже секретаря. Формально она сама была секретарем. Баффет с гордостью говорил, что потребуется четыре человека, чтобы заменить одну Келли. Одним из побочных эффектов подобной похвалы было то, что люди начинали задумываться, не платят ли им четверть того, что они стоят на самом деле⁴⁶⁹. Впрочем, Баффет давно приноровился платить людям скорее похвалой, чем наличными. Те, кто сидел ближе всех к «солнцу» — Мачмор, Босанек и секретарша Деб Рей, — были наиболее «карнегизированными» сотрудниками: каждый акционер только и слышал, какие они замечательные. «Карнегизирование» работало своего рода защитой от закона термодинамики Рикерсхаузера. Они бросались на амбразуры, сохраняя уединение босса в его уютном коконе в конце коридора. В течение нескольких недель перед собранием они работали в два раза интенсивнее. В день собрания Деб и Дебби занимались наиболее привилегированными гостями и прессой, а Мачмор бегала по зданию и раздавала указания по рации.

К четырем часам утра субботы несколько сот человек с ламинированными пропусками на шее стояли возле Civic Auditorium в ожидании, когда откроются двери. Тремя часами позже эти люди мчались мимо охранников, проверяющих пропуска, стремясь занять лучшие места. Повесив пиджаки и свитера на спинки стульев, чтобы занять места, они пробирались обратно к стойкам, чтобы бесплатно позавтракать сладкими слойками, соком и кофе. К восьми утра стало понятно, что приходить до рассвета не имело смысла. Половина мест пустовала. Полчаса спустя в аудитории сидело девять тысяч человек¹². В то время как большинство CEO остались бы в восторге (или в ужасе) от такого количества посетителей, цифра была ничтожна по сравнению с пятнадцатью тысячами, приехавшими в прошлом году. Количество зрителей уменьшилось на 40 процентов.

Точно по расписанию в аудитории погас свет и начался традиционный фильм, предваряющий собрание и с каждым годом становящийся все длиннее. Он начинался с мультфильма, где Уоррен был супергероем, Чарли — его помощником и вместе они рекламировали продукты Berkshire. Затем судья Джуди⁴⁷⁰ была призвана рассудить Баффета и Билла Гейтса, поспоривших на два доллара. Следом шли смешные ролики, реклама Berkshire, и в конце Сьюзи Баффет пела чуть измененную версию гимна Coca-Cola: «Что этому миру нужно, так это Berkshire Hathaway».

Около половины десятого Баффет и Мангер вышли на сцену в костюмах и галстуках и осмотрели притихшую армию преданных последователей, одетых во все подряд, от деловой одежды до шорт. В зрительном зале болтались желтые поролоновые ковбойские шляпы. После пятиминутного совещания зрители, как обычно, начали задавать вопросы. Акционеры выстроились перед микрофонами, расположенными по периметру аудитории, и начали интересоваться, как следует оценивать вклады. Кто-то спросил об инвестициях в технологии, и Баффет ответил, что не хочет об этом говорить. «Каждый раз, когда спекуляция достигает предела, в конце концов все возвращается на круги своя». Он сравнил рынок с «письмами счастья» и финансовой пирамидой Понци⁴⁷¹. «Инвесторы могут чувствовать себя богаче, но на самом деле это не так». Пауза. «Чарли?»

Мангер открыл рот, и публика насторожилась. Часто Мангер просто говорил: «Мне нечего добавить», но каждый раз, когда Баффет передавал ему микрофон, публика чувствовала напряжение, как будто она смотрела на укротителя с хлыстом перед тумбами, на которых скалят зубы львы.

«Мы говорим “чертов излишек”, — сказал Мангер, — потому что от него случаются чертовы последствия. Это нерационально. Если смешать дерьмо с изюмом, оно все равно остается дерьмом».

Зрители открыли рты от удивления. Он сказал «дерьмо»? Чарли только что сравнил акции интернет-компаний с фекалиями в присутствии прессы и детей, пришедших на собрание с родителями? Он сказал «дерьмо»! Потребовалось некоторое время, чтобы собрание вернулось к своему нормальному ритму.

Кто-то задал вечный «серебряный» вопрос. Тогда же люди начали перемещаться в подвалы, где продавали туфли, ножи Ginsu и сладости от Sees Candies. Ежегодный вопрос о серебряных активах Баффета стал утомительным ритуалом. В 1997 году Баффет объявил, что приобрел почти треть мирового запаса серебра. Вместо того чтобы вспомнить о марках «Голубой орел», поклонники металла впали в неистовство — Оракулу нравится их ниша¹³! Этой сделке уделили больше внимания, чем любой другой в истории Berkshire. Баффет не был фанатом металла, он следил за рынком, спросом и предложением, не спекулировал им и не использовал, чтобы уберечь себя от инфляции. Он считал, что акции компаний, способных поднимать цены, защитят его куда лучше, несмотря на то что инфляция и пожирала их прибыль. Он купил серебро, потому что посчитал его хорошим вложением денег. Но на самом деле он представлял себя в потайном банковском хранилище в Лондоне — улыбающимся и пересчитывающим блестящие слитки¹⁴. В ответ на «серебряный» вопрос Баффет и Мангер слегка закатили глаза; Баффет ответил весьма вежливо, что владеть серебром оказалось довольно скучной затеей. Хотя и не упомянул, что визит в хранилище мог бы разнообразить ситуацию.

Монотонные вопросы все тянулись, Баффет и Мангер слушали, громко шурша обертками от батончиков Dilly. Акционеры начали озвучивать свое недовольство⁴⁷². Одна женщина сказала, что ей придется перейти на заочное обучение, потому что принадлежащая ей акция Berkshire не позволит оплатить учебу в колледже¹⁵. Гэйлорд Хенсон из Санта-Барбары произнес целую речь о том, что он купил акции BRK в 1998 году, когда компания была на подъеме из-за репутации Баффета, и не разорился только потому, что вложил деньги в акции четырех интернет-компаний¹⁶. Он убеждал Баффета вложить хотя бы 10 процентов активов Berkshire в технологии: «Это лучшая из игр, разыгрывающихся в наше время. Разве вам не хватает мозгов, чтобы выбрать хотя бы нескольких из лучших игроков?»

Поток подобных вопросов не иссякал. Что Баффет думает о финансовых менеджерах типа Стенли Дранкенмиллера, наконец-то сдавшегося и купившего акции технологических компаний для Сороса? Раз уж Berkshire так плоха, то, может быть, Баффет найдет себе новое занятие? Если ему не нравятся технологии, то почему бы не заняться международными инвестициями?

Это было унизительно. Баффет смотрел на публику и понимал, что многие впервые думают, что он подвел их. Империя, которую он строил почти пятьдесят лет, рушилась на глазах. Его собственные акционеры отвернулись от него. Его возраст говорил не об опыте, а о надвигающемся маразме. В прессе его называли стариком. Казалось, Berkshire Hathaway больше не нужна миру.

После Баффет пил вишневую колу, давал автографы, потом надел на себя бейсбольную форму, чтобы бросить первый мяч в матче команды Omaha Royals. Он снова прошелся с Астрид по вечеринкам, все еще оставаясь в бейсбольной форме, капая шоколадной глазурью с батончиков Dilly. В понедельник утром он руководил заседанием совета директоров — еще одно упражнение в чтении лекций. После этого он, Сьюзи, дети и их семьи улетели в Нью-Йорк. Он общался с друзьями, ужинал в ресторанах, смотрел шоу, покорно занимался своим нелюбимым делом — покупкой костюмов в Bergdorf, и неприятные воспоминания постепенно смывались из его памяти. В Нью-Йорке он прочитал в Колумбийском университете современную версию курса Бена Грэхема и встретился с полудюжиной журналистов, посещающих колумбийскую программу бизнес-журналистики.

В субботу утром Баффет пригласил трех менеджеров General Re в свои апартаменты в отеле Plaza. Рон Фергюсон принес на встречу распечатанную презентацию и прошелся по отвратительным результатам работы General Re. Несколько минут Баффет слушал, нахмурившись и ерзая на стуле, а потом сказал: «Почему бы нам не перейти к выводам? Результаты необходимо улучшить. Необходимо восстановить субординацию. Условия General Re диктовали клиенты, а не наоборот. Подобную практику следует прекратить. Кто-то должен ответить за все»¹⁷.

Он сдержался и не отправил Фергюсона на пенсию — пожилые управленцы были его слабостью. Он сочувствовал Фергюсону — в конце 1999 года тот перенес кровоизлияние в мозг. После болезни он был слегка неуравновешен и сам решил уйти в отставку. Но Баффет ему не позволил — он не верил, что людям нужно уходить на покой. Многие из его лучших менеджеров были пожилыми, включая Миссис Би, работавшую до ста трех лет и скончавшуюся годом позже. Он скучал по ее язвительному характеру, но в то же время с облегчением думал, что она так и не смогла перехитрить его. Его целью было не просто пережить Миссис Би, но пережить ее на целую вечность, ведь он когда-то боялся, что она переживет его. Баффет все время хвастался своей гериатрической командой, работавшей в Berkshire. Его совет директоров напоминал стариков из Верховного суда США.

Представьте, если бы джинн Баффета смотрел из-за его плеча пару недель спустя, когда Баффет играл в бридж после ужина с Биллом и Мелиндой Гейтс! Баффет отвечал на вопросы дребезжащим голосом, который говорил о том, что он давно не спал, уверял, что все в порядке, но определенно не получал удовольствия от игры. Шэрон Осберг, умевшая по некоторым признакам определять, что Баффет испытывает недомогание, посовещалась с Гейтсами, и те незамедлительно, несмотря на протесты Баффета, вызвали врача¹⁸.

Врач был удивлен, когда узнал, что Баффету никогда не делали колоноскопию. Он дал ему обезболивающее и велел сходить на обследование сразу по возвращении в Омаху.

Джинн был бы гораздо менее тактичен. Говард Баффет болел раком толстой кишки и умер от связанных с ним осложнений. О чем только думал Баффет? Ему уже шестьдесят девять, и он ни разу не делал колоноскопию! Он совершенно точно не относился к своему телу как к единственному автомобилю в его жизни.

Спустя месяц акции BRK выросли в цене до 60 000 долларов, почти на 5000 долларов за штуку. Журнал Fortune отметил: несмотря на то что Berkshire потеряла свой «божественный дар», восстановление почти на 47 процентов после падения в марте сделало из нее «неплохого возрожденца»¹⁹. Самому же Баффету, однако, требовались и другие методы восстановления.

Наконец Баффет собрался с духом и записался на внушающую ужас процедуру²⁰. После истории с камнем в почке прошло совсем немного времени, и вот — снова медицинское вмешательство. Правда, колоноскопию можно было отнести к рутинным процедурам. Он отвлекал себя разговорами по телефону, бриджем и компьютерными играми. Если люди спрашивали его о том, как он себя чувствует, отвечал, что ни капли не волнуется.

Но после колоноскопии он испытал шок. В его кишках сидел большой доброкачественный полип. Он подмял под себя столько окружающего пространства, что вытащить его, не вырезав часть кишечника, было невозможно. К тому же вокруг него росли другие маленькие полипы. С этим шутить не стоило. Баффет решил лечь на операцию в конце июля, после конференции в Солнечной долине. «О, я совсем не беспокоюсь», — махал он рукой, шутил, рассказывал о хороших результатах кардиологических тестов. «Здоровье меня не беспокоит, и если б вы не спросили, я бы о нем и не вспомнил».

Но Баффету приходилось отчитываться о состоянии своего здоровья в прессе и публиковать пресс-релизы. Ему было неловко от степени детализации его личной информации:

Уоррен Баффет, председатель совета директоров Berkshire Hathaway Inc. (NYSE: BRK. A, BRK.B) в следующем месяце перенесет операцию по удалению доброкачественных полипов из толстой кишки в одной из больниц Омахи. Полипы обнаружили в понедельнику во время планового обследования. Обследование также показало_} что если не считать полипов, мистер Баффет абсолютно здоров. После операции мистер Баффет проведет в больнице несколько дней и сможет вскоре вернуться к работе. Berkshire Hathaway публикует эту информацию во избежание появления ложных слухов о состоянии здоровья мистера Баффетау подобных тему что в начале года привели к путанице на рынке²¹.

Операция заняла несколько часов, в течение которых Баффету удалили 38 сантиметров внутренностей и оставили на теле 17-сантиметровый шрам. После операции он неделю провел дома и впервые в жизни отрастил бороду. Лишенный возможности приходить в Berkshire Hathaway, он постоянно разговаривал по телефону слабым голосом.

«Нет, что вы, я совсем не устал. Все в полном порядке, — говорил он. — Я просто сбросил пару лишних фунтов. Астрид за мной ухаживает. Доктора разрешили мне есть все что душе угодно». Баффет шутил и на вопрос, не боится ли он рецидива, отвечал: «О, нет, ни в коем случае, вы же знаете, я ни о чем не беспокоюсь. Кстати, я говорил, что анестезиолог когда-то подносил мне клюшки для гольфа? Прежде чем отключиться, я сказал, что, надеюсь, оставлял ему хорошие чаевые».

В пресс-релизе Berkshire Hathaway сухо говорилось, что полип действительно оказался доброкачественным и Баффету не требуется дальнейшего лечения. Несмотря на официальное заявление, Интернет и Уолл-стрит полнились слухами. Многие настаивали, что у Баффета рак, ведь полипы не нуждаются в хирургическом вмешательстве. Но Уоррен не был болен и уж точно не чувствовал себя стариком. Скорее ему казалось, что он — настоящая молния.

Но все же он всю жизнь относился к своему здоровью снисходительно, а теперь оно ограничивало его. Когда-нибудь его поединок с вечностью закончится, и придется столкнуться с проблемами, которых он ранее избегал. Ведь в его голове Berkshire и Баффет были равнозначными понятиями и вся его сущность сопротивлялась покою. Многие проблемы лежали на Большой Сьюзи, которая точно его переживет. Он сказал людям, что Сьюзи обо всем позаботится.

Глава 55. Последняя вечеринка Кей

Омаха • сентябрь 2000 — июль 2001 года

К тому моменту как Баффет поправился, пузырь доткомов лопнул. Доткомы умирали по одному в день — Arzoo.com, Boo.com, Dash.com, eToys.com, Flooz.com, FooDoo. com, Hookt.com, Lipstream.com, PaperFly.com, Pets.com, Wwwwrrrr.com, Xuma.com, Zing.com...¹ Индекс NASDAQ упал почти на половину своего максимального значения, акции старой экономики все еще оставались в бессознательном состоянии. Федеральная резервная система снова урезала процентные ставки. Однако репутация Баффета вновь пошла в гору.

Berkshire зачерпнула капитал из своих активов, чтобы Баффет смог, как только открылась возможность, приобрести частные, обанкротившиеся и незаметные для основной массы инвесторов компании. Он приобрел US Liability (компанию, страховавшую необычные риски), Ben Bridge (еще одну ювелирную компанию)⁴⁷³; Justin Industries (материнскую компанию Acme Brick, Tony Lama n Nokona Boots)⁴⁷⁴; Shaw (крупнейшего производителя ковров)⁴⁷⁵ и Benjamin Moore Paint⁴⁷⁶. Он купил компанию John Manville (изготовителя стройматериалов)⁴⁷⁷ и Mitek (производителя высокотехнологичных деталей из нержавеющей стали)******. И даже несмотря на это, к концу 2000 года у Berkshire Hathaway остались миллиарды долларов неиспользуемого капитала — огромная сумма, схороненная в носке, под матрасом и в дымоходе⁴⁷⁸.

Пророчество Баффета о состоянии рынка, произнесенное в 1999 году в Солнечной долине, сбывалось. Теперь в своем письме, ставшем событием глобального масштаба, он писал о том, что рождение Интернета позволило циничным финансистам монетизировать надежды доверчивых акционеров. Письмо было опубликовано на сайте Berkshire Hathaway, чуть не обрушившемся от количества желающих его прочесть. Баффет вновь, как и в своей речи в Солнечной долине, ссылался на Эзопа. Инвестировать в Интернет — значит выпустить из рук синицу и погнаться за журавлем.

«Бесстыжие пустопорожние пропагандисты-фанатики успешно переложили миллиарды долларов из карманов акционеров в свои собственные (а также своих друзей и знакомых)... Спекуляция особенно опасна, когда выглядит элементарной»². Аудитория внимала ему, и в 2001 году акционеры вернулись на ежегодное собрание.

Удача Berkshire была связана еще и с новым поворотом в Gillette, где Баффет проголосовал за назначение CEO Джима Килтса вместо Майка Холи⁴⁷⁹. Вскоре после этого, ближе к концу 2000 года, он вышел из ступора и начал участвовать в работе совета директоров Coca-Cola. Когда Дуг Дафт, новый председатель совета, попытался приобрести Quaker Oats, Баффет был одним из тех, чье недовольство помешало совершиться сделке. Оставалось только понять, повлияют ли изменения в Coca-Cola на работу компании. Разумеется, замена одного «бутерброда с ветчиной» другим не повлияла бы на стоимость акций.

Возвращение Баффета в Солнечную долину дало ему возможность еще раз стукнуть кулаком по столу. Самолеты «Гольфстрим» слетались в Хейли, и руководителей корпораций, направляющихся в Sun Valley Lodge, волновали новые слухи и сделки. Большинство этих слухов касалось AT&T, пытавшейся отказаться от невыгодного предложения от Comcast.

Впервые на газоне перед Sun Valleylnn вырос архипелаг из палаток телевизионщиков. Нагруженные съемочной техникой, осветительными приборами продюсеры, операторы, гримеры, ассистенты и репортеры собрались на лужайке в ожидании исполнительных директоров и еще больше подливали масла в огонь. Телекамеры застыли в ожидании, репортеры набрасывались с вопросами на всех спикеров, не обращая внимания, хотят ли те давать комментарии или нет. Они гонялись за сотрудниками компаний, по слухам, замешанными в сделках.

В пятницу вечером после игры в бридж Кэтрин Грэхем приехала домой на своем маленьком гольф-мобиле. Ей было восемьдесят четыре года, и ее, в общем-то, уже оставили в покое. Она была высокой и все еще стройной. Ей заменили оба бедренных сустава, и один из них работал не очень хорошо. Люди замечали, что она выглядит уставшей, какой-то потухшей, но сама она всем рассказывала, что в этом году замечательно проводит время. Компания, которую они с сыном Доном создали во многом благодаря совету Баффета, на фоне повсеместного падения прибыли всех газетных издателей стала почти культовой из-за своего постоянного успеха, как материального, так и журналистского. Грэхем получала удовольствие от того, что конференция собрала вместе всех людей, чьим обществом она наслаждалась. К ней приставили ассистентку, обязанную всюду ее сопровождать, но Грэхем отмахнулась от попыток ее контролировать и большую часть конференции прогуливалась под ручку с сыном Доном или близким другом Барри Диллером, исполнительным директором USA Networks. Впрочем, домой на этот раз она поехала в одиночестве.

Сьюзи Баффет-младшая сидела в машине вместе с матерью. Они заметили Грэхем и въехали на парковку для сотрудников, откуда могли наблюдать, не боясь быть замеченными, за Кэтрин, карабкающейся домой по ступенькам (Кэтрин принимала антикоагулянт коумадин, увеличивавший риск кровоизлияния). Она вцепилась руками в перила, немного пошатывалась, но зашла в дом без происшествий³.

Чуть позже дизайнер Диана фон Фюрстенберг устроила традиционную ежегодную коктейльную вечеринку для Кей на террасе жилищного товарищества Уайлдфлауэр, где Грэхем часто проводила время за чтением Washington Post. Сьюзи Баффет принесла с собой леденцы See, и они все собрались вокруг Грэхем с леденцами во рту для совместной фотографии⁴. Спустя некоторое время на вечеринку без приглашения заявились Дон Кью, Барри Диллер, муж Дианы, и исполнительный директор News Corporation Руперт Мердок. Они и составили компанию Дону Грэхему.

В субботу утром публика заняла места, чтобы послушать Энди Гроува, главу Intel с докладом «Прерванный Интернет». Затем Диана Сойер выступила в роли модератора заседания «Ваше отношение к пульсу Америки», задавая вопросы Мэг Уитман из eBay, сэру Говарду Стрингеру, исполнительному директору Sony, и Стиву Кейсу из AOL Time Warner. Жизнь в Солнечной долине кипела, как в школьном кафетерии, где учеников снимают для документального кино. Репортеры передавали друг другу слухи о том, что USA Networks, или AOL Time Warner, или Disney, или Charter Communications, или какая-то комбинация вышеупомянутых компаний начнут сотрудничать с AT&T Broadband⁵. Многие из присутствующих мечтали о том, чтобы палатки телевизионщиков наконец исчезли.

Выступление Баффета было запланировано после Дианы Сойер. С тех пор как рынок достиг своей высшей точки в марте 2000 года, испарилось более четырех триллионов долларов стоимости акций⁶. По крайней мере 114 000 сотрудников доткомов лишились работы⁷. Тем временем для выживших интернет-компаний наступил пубертатный период. Многие считали, что Баффет больше не считает цену на акции интернет-компаний завышенной. Публика надеялась, что он отступит от своих пещерных взглядов.

Однако Баффет продемонстрировал график, показывающий, что рыночная стоимость акций по-прежнему на одну треть выше, чем экономика в целом. Это значительно превышало планку Баффета для покупки акций. Она была выше, чем поднимался рынок за всю историю, выше даже, чем во время экономического пузыря 1929 года. Фактически график демонстрировал, что экономике стоит увеличить обороты вдвое или уменьшить рыночную стоимость акций вполовину прежде, чем Баффет задумается о покупке⁸. Он сообщил, что, несмотря на общественное порицание в течение этих двух лет, он не готов покупать, даже если NASDAQ и упал вдвое. Он ожидал, что фондовый рынок (включая дивиденды) в ближайшие двадцать лет будет расти в среднем на 7 процентов в год, лишь на процент больше того, что он предполагал двумя годами ранее⁴⁸⁰. Все это ввергало публику, да и самого Баффета, в уныние. Ему скоро должен был исполниться семьдесят один год, и он планировал удержать свое место на пьедестале.

«Рынки не должны так работать, — говорил он. — Но они работают. И вы должны об этом помнить». И переключался на следующий слайд.

Все, что не может длиться вечно, когда-нибудь закончится.

Герберт Стайн⁴⁸¹

Многие слушатели были шокированы выступлением, но вместе с тем находились под его впечатлением. «Вам просто нужно слушать Уоррена», — говорил исполнительный директор Amazon Джефф Безос. Акции Amazon продавались по 17 долларов за штуку, в то время как их максимальная цена в свое время составляла 113 долларов. «Многие из вещей, о которых он говорил, весьма болезненны, но, черт подери, он гений и пока что всегда оказывался прав»⁹.

За обедом, где собралось почти сто человек, включая Грэхемов, Баффет наслаждался поздравлениями с успешным выступлением. За столом он сидел с президентом Мексики Висенте Фоксом, которого помнил еще по Coca-Cola, и болтал об экономике⁴⁸². Затем отправился играть в гольф.

Кей Грэхем села играть в бридж. Через некоторое время она почувствовала себя нехорошо и решила вернуться домой. Она позвонила, чтобы предупредить ассистентку, ожидавшую в квартире ее соседа Герберта Аллена, села в свой гольф-мобиль и поехала домой.

Ассистентка каждые несколько минут выглядывала в окно и в какой-то момент увидела, что гольф-мобиль стоит на стоянке, но Кей нигде нет. Она выбежала на улицу и обнаружила, что Кей лежит на крыльце. Ассистентка наклонилась к Грэхем, попыталась с ней заговорить, но та не отвечала. Она начала звать Герберта Аллена¹⁰. Ко времени, как подъехала машина «скорой помощи», с поля для гольфа прибежал Дон Грэхем. Ему необходим был кто-нибудь, кто помог бы принимать решения в госпитале. Он попросил Баффета поехать с ним, но тот не смог¹¹. В госпиталь Святого Луки в Кетчуме с Доном отправился Гриффит Хэрш, выдающийся нейрохирург, муж исполнительного директора eBay Мэг Уитман, — он хотел посмотреть на результаты компьютерной томографии¹².

Сьюзи-младшая поехала в госпиталь, чтобы встретиться с Доном и Гербертом. Уж она-то знала, что ее отец не мог быть помощником в подобных ситуациях. Большая

Сьюзи в 1997 году перенесла катетеризацию сердца. Уоррен тогда полетел в Сан-Франциско, чтобы побыть с ней, но когда Кэтлин Коул позвонила и сказала, что со Сьюзи все в порядке, он развернул самолет и улетел обратно в Омаху. С тех пор Сьюзи часто попадала в больницу, то с болезненными спайками в брюшной полости, то с закупоренным кишечником. В 1999 году ей удалили желчный пузырь. За все годы Уоррен ни разу не смог превозмочь себя и побыть в госпитале с женой¹³.

Вскоре после того как Дон и Герберт приехали в госпиталь Святого Луки, рентгенолог сделал снимок. Доктор Хэрш посмотрел его и сказал: «Кей нужно отправить в травматологический центр». На вертолете ее переправили в Бойс, в региональный медицинский центр Святого Альфонса. Герберт Аллен нашел частный самолет, оказавшийся немногим больше газонокосилки. Им управляла парочка ковбоев в джинсах, которые и отвезли Дона и Сьюзи в Бойс.

В это время Уоррен сидел дома. Большая Сьюзи несколько часов назад улетела на свадьбу в Грецию и ничего не знала о произошедшем. Питер с Дженнифер и Хоуи с Девон все еще были в Солнечной долине. Шэрон Осберг в Солнечной долине не было, Астрид, разумеется, тоже. Жена и дочь находились далеко, и в ожидании новостей о состоянии Кей с Уорреном сидели Билл и Мелинда Гейтс, Рон и Джейн Олсон и приятель Сьюзи-младшей. Они старались отвлечь его от происходящего, разговаривали о чем угодно, кроме Кей. Сьюзи-младшая позвонила из Бойса, чтобы сообщить, что Кей везут в операционную и больше пока новостей нет¹⁴.

Кей привезли в операционную, затем — в палату. Около полуночи пришел доктор Хэрш и сообщил, что состояние Кей хуже, чем они думали, потребуется еще одна компьютерная томография. Каталку снова повезли в операционную, отдали часы Кей Сьюзи-младшей (та почувствовала, что в этот момент ее сердце ушло в пятки)¹⁵.

Около двух часов ночи Баффет отправился спать: никаких новостей из Бойса не было. Остальные разошлись по домам.

Спустя примерно полтора часа врачи привезли Кей в палату интенсивной терапии. «Мы не знаем, что может произойти», — говорили они. Сьюзи-младшая позвонила отцу, разбудила его и велела садиться в самолет вместе с семьей. Баффет позвонил всем и организовал отъезд.

Пару часов спустя, когда самолет Netjets приземлился в Бойсе, Уоррен позвонил Сьюзи-младшей и сказал, что не уверен, в состоянии ли он приехать в больницу. Она отчитала его, заявив, что он должен это сделать. Дон был в смятении и нуждался в поддержке, а Кей, даже если и не могла видеть Баффета, обязательно почувствовала бы его присутствие. Уоррен с неохотой уступил.

Когда он приехал в больницу, дочь встретила его в фойе. Она знала, что он напуган. «Ты должен подняться, — настаивала она, — ты должен». Она отвела его в отделение интенсивной терапии, где Дон Грэхем, с лицом, опухшим от слез, сидел возле постели матери. Кей, бледная как полотно, лежала без сознания, подключенная проводками к всевозможным устройствам. Они мигали лампочками и издавали тихие звуки. На Кей была надета кислородная маска. Уоррен и Дон вцепились друг в друга, всхлипывая. Приехала Лалли Веймаус, старшая из детей Кей и единственная ее дочь. В конце концов Сьюзи-младшая отвела отца вниз. Они больше ничего не могли сделать. Дети Кей остались в Бойсе, а Баффеты погрузились в самолет до Омахи¹⁶.

Два дня спустя им позвонили и сказали, чтб Кей скончалась. Уоррен сообщил Лал-ли, что не сможет произнести прощальную речь на заупокойной службе, но будет встречать гостей вместе с Биллом Гейтсом. Астрид заботилась о нем дома, работа поглощала почти все время, в перерывах он играл в бридж с Шэрон или в вертолетный симулятор, чтобы отвлечься от кошмара, в который превратилась его жизнь со смертью Кей. Все произошло так внезапно, посреди радостного события. Его не было там, когда случилась трагедия, потом «скорая помощь», вертолет, звонок Сьюзи-младшей с новостями об операции, полет в Бойс, Кей, бледная, едва дышащая, Дон, обычно такой собранный, в полной растерянности. И этот тяжелый обратный путь, прочь от Кей. Он больше никогда ее не увидит. Телефонный звонок с печальной новостью, а Большая Сьюзи далеко и не может его утешить. Кей больше нет, и вечеринок с ней никогда больше не будет.

Но даже на следующий день после смерти Грэхем Баффет приехал, как и было запланировано, в Университет Джорджии на встречу со студентами бизнес-колледжа Терри. Он взошел на сцену в строгом сером костюме, лишь чуть более смущенный, чем обычно. Его голос чуть дрогнул, когда он подошел к микрофону и произнес, проверяя его: «Раз миллион, два миллион, три миллион». Над этой шуткой всегда смеялись. Затем он рассказал несколько шуток о футболе в Небраске, но запнулся, и из зрительного зала раздались только вежливые смешки.

Затем Баффет вроде бы вернулся в свое обычное состояние. «Люди спрашивают, куда им пойти работать, и я всегда говорю им, чтобы шли работать на того, кем больше всего восхищаются, — сказал он, советуя не тратить впустую свое время и свою жизнь. — Глупо соглашаться на временную работу только потому, что это выгодно отразится на вашем резюме. Это как откладывать секс до старости. Делайте то, что любите, работайте на тех, кем восхищаетесь, это и будет ваш лучший шанс на успех в жизни».

Студенты спросили, какие ошибки совершал он в своей жизни. Первой, по словам Баффета, была Berkshire Hathaway — потратить двадцать лет на то, чтобы оживить умирающую текстильную фабрику! Второй — US Air. Баффет говорил о том, что зря не позвонил заранее на «горячую линию» для аэроголиков. Третьей ошибкой стала покупка в молодости заправочной станции Sinclair. Эта ошибка, сказал он, в итоге обошлась ему приблизительно в шесть миллиардов долларов, которые он мог бы заработать, вложив потраченные тогда деньги.

Но больше всего его терзали ошибки от несделанного — вещи, которые он мог сделать, но не сделал. Он упомянул лишь одну. Он не купил акции Fannie Мае, Федеральной ипотечной ассоциации. На настоящий момент это стоит ему примерно пять миллиардов недополученных долларов. Были и другие — отказ от покупки телестанции, которую пытался продать ему Том Мерфи, отказ инвестировать в Wal-Mart. Он объяснил: причина того, что он чаще жалеет о том, чего не сделал, чем о том, что сделал, состоит в том, что он осторожный человек.

Баффет множество раз говорил о своих ошибках. Но только о профессиональных. Он никогда не заходил дальше, не говорил о личном — о невнимании, пренебрежении, упущенных возможностях. Эти ошибки были с ним всегда, но замечали их только близкие люди. Он редко говорил о них, если говорил вообще.

Студентам же он объяснил свою теорию двадцати попыток для инвестирования. «Вы разбогатеете, — говорил он, — если будете считать, что у вас есть всего двадцать попыток в жизни и каждое финансовое решение — это одна попытка. Тогда вы не поддадитесь искушению заниматься всем поверхностно, станете играть по-крупному и принимать более взвешенные решения».

Вся его жизнь строилась на теории двадцати попыток — он старался порхать как можно меньше. Один и тот же дом, одна и та же жена на протяжении пятидесяти лет. Все та же Астрид на Фарнэм-стрит, никакого стремления ввязываться в покупку недвижимости, произведений искусства, машин и других маркеров богатства. Он не переезжал из города в город, не менял работу. Многое из этого легко давалось человеку, настолько уверенному в себе, многое было результатом стремления дать ситуации утрястись, а многое — просто инерционной мудростью. Когда он вычеркивал из списка очередную попытку, это решение оставалось необратимым и становилось частью его самого. Он очень тяжело переносил любую неудачу.

* ^{483 483}

Спустя несколько дней рано утром полиция приехала, чтобы перекрыть прилегающие улицы. Ожидалось, что Вашингтонский национальный собор сегодня посетят толпы людей. Украшенные горгульями, контрфорсы собора возвышались на фоне пронзительно-синего неба¹⁷. Телевизионщики принялись устанавливать технику, чтобы запечатлеть событие, больше всего походившее на похороны по меньшей мере губернатора штата. Ближе к обеду подъехали автобусы с сотрудниками Washington Post. Члены Сената США приехали на автобусе в бело-голубую полоску, другие гости начали выходить из машин и лимузинов. Постепенно первые ряды скамеек заполнили высокопоставленные лица вроде Билла и Хиллари Клинтон, Линн и Дика Чейни. Возле собора мелькало множество известных лиц: судьи Верховного суда Рут Бадер Гринсберг и Стивен Брайер; известные журналисты Чарли Роуз, Той Брокау, Майк Уолдис и Тед Коппел; издатель USA Today Эл Ньюхарт; председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен с женой — журналисткой Андреа Митчелл; редактор Тина Браун; сенатор Тед Кеннеди; конгрессмен от Вашингтона Элеанор Холмс Нортон¹⁸. Сотни, а затем и тысячи людей устремились сквозь гигантские бронзовые двери на звуки Национального симфонического оркестра и духовой секции «Опера-Хаус» Кеннеди-центра. Возможно, никогда прежде в соборе не собиралось такого большого количества знаменитых людей одновременно¹⁹.

Мужчины в темных костюмах и белых рубашках оттеняли своих женщин, превращая поток людей в черно-белое произведение — нечто среднее между работами Мондриана и пуантилистов⁴⁸³. Женщины были в костюмах в гусиную лапку или мелкую клетку, черных костюмах с белыми блузками. Черные платья-футляры с пиджаками или без; белые юбки с черными свитерами и черные пиджаки, надетые поверх чернобелых платьев в горошек. На головах у них были маленькие черные шляпки, чернобелые шляпы с полями, которые были бы более уместны на скачках, и соломенные шляпки с вуалетками. Все пришли обвитые жемчугом разных размеров, от мелких жемчужин размером с перчинку до тех, что выглядели как пробки от шампанского. Нитки черного и белого жемчуга, обвивающие запястья и шеи. Каждая деталь их туалета подчеркивала благоговение перед женщиной, с которой они пришли проститься на этот грандиозный черно-белый бал.

Как только началась служба, Баффет и Гейтс сели на скамью рядом с Мелиндой. Заиграла музыка. Историк Артур Шлезингер произнес речь, несколько слов сказали Генри Киссинджер, Бен Брэдли и, конечно, дети Грэхем. Ближе к концу бывший сенатор Джон Дэнфорт прочитал проповедь. Он сказал, что Грэхем никогда не вела беседы о религии, но жила всегда так, как должна была жить истинно верующая. «Будучи самой могущественной женщиной в мире, она не позволяла себе бахвальства. В Вашингтоне многие ходят задрав нос, но Кей — никогда. Эгоизм не приводит к успеху в жизни. Побеждают лишь те, кто отдает и не берет ничего взамен. Очень правильно и очень по-библейски то, что каждый, кто возвышает себя над другими, падет, а тот, кто идет по жизни со смирением, вознесется. Для всех нас это лишь слова, а для Кэтрин Грэхем это было всей жизнью».

Мелинда Гейтс потянулась за платочком, Баффет застыл от горя на сиденье по соседству с ее мужем. Два церковных хора, в черных и белых одеждах, пели Моцарта. Четверо мужчин подняли на плечи гроб и медленно понесли его вдоль прохода под звуки «Прекрасной Америки». Семья проследовала за процессией к кладбищу Оук Хилл, где Кэтрин должна была быть погребена рядом с мужем.

В тот день более четырехсот человек приехали к дому Грэхем. Поминки проходили на заднем дворе. Дети и внуки Кэтрин стояли там, беседуя с гостями. Под натянутым в саду тентом, где располагался буфет, гости ели маленькие канапе, изящно порезанную ветчину и вырезку. Они бродили вокруг бассейна и по дому, оживляя воспоминания. Они стояли в гостиной, где президент Рейган как-то ползал на четвереньках, подбирая рассыпанные им кубики льда. В последний раз они смотрели на книги и безделушки в библиотеке, где миссис Грэхем размышляла, стоит ли ей публиковать досье Пентагона. Они остановились, чтобы в последний раз рассмотреть фарфор Наполеона, висевший на стенах над круглыми обеденными столами, за которыми обедали все американские президенты от Кеннеди до Клинтона. Пришли все, кто когда-либо был гостями Кэтрин Грэхем, — от принцессы Дианы до Жаклин Онассис²⁰. Дом был полон воспоминаний об исторически значимых событиях.

Уоррен в последний раз прошелся по дому Кей, но нигде не задержался. Он ушел рано и никогда больше сюда не возвращался⁴⁸⁴.

День продолжался, друзья и почитатели Кэтрин Грэхем прощались с ней. Пройдя сквозь длинный холл мимо комнат, где она так часто развлекала гостей, они выходили в сад и покидали последнюю вечеринку Кей.

Глава 56. Богатые для богатых

Омаха • июль 2001— июль 2002 года

Баффет вернулся в Небраску в одиночестве. Каждую минуту, свободную от сна, он старался заняться чем-то, что отвлекало бы его от тяжелых мыслей. Он читал Financial Times, New York Times, Wall Street Journal. Он смотрел телеканал CNBC. Он говорил по телефону. Он устраивал партии в бридж по вечерам. Он читал новости в Интернете. Он играл в компьютерный симулятор вертолета.

Неделю спустя во время телефонного разговора он заплакал в трубку. Сдержать свое горе в тот раз он не смог. Через минуту, когда сжимавшая горло волна горя отступила, он сумел заговорить опять. Он выразил сожаление, что не смог сказать добрых слов о Кей на ее похоронах. Ему было очень стыдно из-за этого. Человек, который столько работал над тем, чтобы комфортно чувствовать себя на публике, должен был сделать это для Кей. Он сожалел и о других вещах. Думал еще об очень многом.

«Если бы в тот день я играл с ней в бридж, возможно, она бы не упала, — вспоминал он позже с горечью. — Я бы сам перенес ее из машины для гольфа. Возможно, она бы не умерла».

Но Кей, скорее всего, в любом случае сама бы пошла вверх по лестнице. Кроме того, Баффет в точности не знал, погибла ли она от того, что упала, или упала от того, что у нее случился сердечный приступ.

И все-таки Уоррена терзало чувство, что он не сделал всего, что мог бы сделать. Время от времени он думал, что, оставшись тогда с Кей, уберег бы ее от беды.

Проходили недели, но стоило кому-нибудь упомянуть в его присутствии о смерти Кей, глаза Уоррена наполнялись слезами и разговор прерывался до тех пор, пока он не приходил в себя. Потом, подобно заглохшему и вновь заведенному мотору, Баффет оживлялся и начинал говорить на другие темы.

Отвлечься от мыслей о трагедии в августе Баффету помогало еще и то, что он занимался организацией десятого благотворительного турнира по гольфу Omaha Classic, который должен был пройти в сентябре. С нетерпением Уоррен ожидал октябрьской встречи Buffet Group во французском Биаррице. Вместе с Большой Сьюзи он слетал в Коди и провел длинный уик-энд на ранчо Герберта Аллена J-9, расположенном на северном рукаве реки Шошон.

Баффет, наверное, предпочел бы вестерны по телевизору поездке на ковбойское ранчо. ,Но, как и в случае с Солнечной долиной, он отправился туда, где ему предстояло встретиться как с друзьями, так и с теми, кого он совсем не знал. В Коди они со Сьюзи прекрасно провели время. Среди прочих вместе с ними на ранчо отдыхали CEO медиакомпании Барри Диллер и его жена Диана фон Фюрстенберг, Дон и Мики Кью, кинорежиссер Майк Николс и его супруга, ведущая новостей Диана Сойер, продюсер Сидни Поллак, актриса Кэндис Берген, директор компании Intel Энди Гроув и его жена Ева.

Баффеты приехали поздно вечером и первую ночь провели в одном из окружающих главный дом бунгало, сделанных из вручную отесанных кедровых бревен. На следующее утро все прибывшие собрались на завтрак, для Уоррена обычно состоявший из десерта, оставшегося с прошлого вечера. Весь день, пока съезжались другие гости, он отдыхал, читая книги, играя в бридж на компьютере, просматривая газетные статьи, которые Аллен распечатывал ему из Интернета. Остальные развлекались поездками на лошадях из конюшни Аллена в каньон, где можно было увидеть лосей или оленей. Некоторые гости отправились на прогулку на горных велосипедах или рыбачили на реке, огибающей территорию ранчо. Баффета все это не привлекло. Но когда гости собрались за длинным прямоугольным столом в гостиной, обставленной мебелью, обитой темной кожей и украшенной романтическими деревенскими пейзажами кисти Фредерика Ремингтона⁴⁸⁵, Баффет присоединился к ним. Он сидел во главе обеденного стола, обсуждая политику, финансы, международные проблемы. Гости ели рыбу, цыплят, дичь и салаты. Баффета же повар в Коди соблазнил огромными кусками мяса¹.

После ужина к роялю сел друг Аллена Эл Оэрли. Все пели песни из сборника Кэндис Берген — стандарты Гершвина, Ирвинга Берлина и Кола Портера. Сьюзи много пела соло. Баффет сыграл на укулеле и по многолетней традиции вместе с Сидни Поллаком исполнил Hut-Sut Song³" — хит образца 1941 года. Эти выступления всегда очень трепетно воспринимались публикой, так что он с удовольствием пел еще и еще.

Hut-Sut Rawlson on the rillerah and a brawla_y brawla sooit.

Hut-Sut Rawlson on the rillerah and a brawla sooit^{486 487}.

Возвращение из Коди знаменовало собой завершение летнего отпуска. Через несколько недель был день его рождения. Баффет всегда делал вид, что ему безразличен этот день, но на самом деле побаивался его. Единственной его радостью были сотни открыток, подарков и писем от друзей (а теперь еще и от массы незнакомцев), которые начинали доставлять в Kiewit Plaza задолго до наступления торжественной даты. Баффет отнюдь не был человеком пресыщенным, но удивить подарком мультимиллиардера, который не хотел становиться на год старше и которого совершенно не волновали собственные материальные блага, было очень трудно. Баффет ценил открытки и письма за их сентиментальность, он бывал тронут, если получал что-то, напоминавшее о событиях в его жизни. С другой стороны, у него было уже столько памятных сувениров с эмблемами Coca-Cola, футбольных плакатов из Небраски, флагов, лоскутных стеганых одеял, картин, коллажей, собственных фотографий и фото других знаменитостей, что в коридорах его дома для них практически не осталось места. Сам день рождения проходил очень скромно, обычно это был ужин в Olive Garden (или другом подобном ресторане) вместе с членами семьи и, может быть, несколькими близкими друзьями.

В этом году ему исполнялся семьдесят один год. Уоррен с трудом в этом верил. Впрочем, он не мог поверить, и когда ему исполнялось сорок, и пятьдесят, и шестьдесят, и семьдесят. Но в этот раз Баффет особенно хотел забыть о своем дне рождения, потому что он напоминал ему о том, как быстро летит время после смерти Кей.

К счастью, уже через несколько дней начинался благотворительный турнир по гольфу Omaha Classic, который Баффет спонсировал в пользу местных учреждений. Это мероприятие было для него своего рода каникулами после напряженной учебы. CEO компаний, знаменитости, друзья и родственники регулярно приезжали в Omaha Country Club⁴⁸⁸, чтобы поиграть в гольф и теннис. Но на этот турнир прибыли совсем другие гости — его собственные акционеры, те, кто должен был участвовать в собрании в Омахе, и члены Buffet Group. Готовясь к началу турнира, помощники Баффета утверждали список гостей, организовывали транспорт, питание и развлечения для участников. Баффету нравилось вникать в детали: кто приедет, кто сколько раз уже играл, кто участвует в первый раз, сколько средств будет собрано на благотворительность.

Большинство гостей приехали в понедельник. Вечером в Omaha Country Club в их честь был дан обед. Присутствующих развлекал композитор и обладатель «Оскара» Марвин Хэмлиш⁴⁸⁹. Он садился за рояль и мог для каждого по заказу, на месте сочинить песню.

«Марвин не играл в гольф. Он приехал на турнир несколько лет назад, и ему нравилась Малышка Суз, а он нравился ей. Как-то он сказал мне: “Почему бы тебе не разрешить мне организовать маленькое шоу для тех, кто приехал пораньше?” Это будет лучшим событием турнира. Ты говоришь, например: “Как бы я хотел избавиться от этих трех бочек вина, которые так цепко держат меня”, — и получается песня. Люди думали, что все придумано заранее. Но это не был обман. Стоило тебе сказать: “Поверить не могу, что моя теща ворует пакетики с сахаром из ресторанов”, как через полминуты он уже насвистывал мотив и пел песню с таким припевом».

На следующее утро небо было совершенно голубым. Около восьми часов у Баффета зазвонил телефон. Это была журналистка Wall Street Journal Дэвон Спарджен, много писавшая о Berkshire Hathaway. «Боже мой, Уоррен, посмотри телевизор!» Он включил канал новостей. На экране появилось что-то похожее на ужасную авиакатастрофу. Камера была направлена на Северную башню Всемирного торгового центра, верхние этажи которой были охвачены вырывающимися из всех окон языками пламени. Вдруг показался самолет. Он направился в сторону WTC и врезался в Южную башню, взорвавшись, словно мощная бомба. Когда телевидение стало показывать повторы этого момента, повисла тишина. Самолет поворачивает и врезается в башню. Самолет поворачивает и врезается в башню. «Дэвон, — произнес Баффет, — с этого момента мир изменился». Он стал расспрашивать ее о том, что происходит в ее офисе, расположенном в двух кварталах от Сирс-тауэр в Чикаго. «Послушай, — сказал он, — там очень опасно». Штаб-квартира Wall Street Journal в Нью-Йорке находилась совсем рядом со Всемирным торговым центром. Они говорили о том, что сотрудники газеты должны эвакуироваться из здания, но продолжать освещать события. Спарджен чувствовала, как во время разговора поведение Баффета обретает присущую ему рациональность, как он настраивается на поиск самого быстрого и эффективного решения возникающих проблем².

К тому моменту, когда он повесил трубку, все вылеты из американских аэропортов были отменены. Через несколько минут лайнер, выполнявший рейс номер 77 компании American Airlines, врезался в здание Пентагона. Еще через четверть часа, когда эвакуировался персонал Белого дома, а из обрывков полученной информации Баффет пытался сложить план действий, он позвонил в General Re, где на следующий день должен был выступать перед сотрудниками. Он сказал, что по-прежнему планирует прилететь в Коннектикут, если, конечно, откроются аэропорты и возобновятся полеты³. General Re и родственная ей компания Аджита Джейна, расположенная в Коннектикуте и также принадлежавшая Berkshire, представляли собой международный шлюз для страхования от возможных потерь, связанных с терроризмом. Встреча с их менеджментом позволила бы Баффету в этот критический момент обсудить столь неожиданно возникшие серьезнейшие проблемы.

Пока Баффет обсуждал детали с General Re, полыхавшая изнутри Южная башня обрушилась, обрушилась и одна из секций Пентагона. Вскоре в Пенсильвании, рядом с городом Шэнксвилл, упал самолет компании United Airlines, выполнявший рейс номер 93. В течение следующих 30 минут были эвакуированы сотрудники правительственных зданий, потом обрушилась и Северная башня. Нью-Йоркская фондовая биржа закрылась, люди выбирались из Нижнего Манхэттена сквозь развалины и клубы дыма и пыли.

Случившееся так или иначе затронуло каждого участника турнира в Омахе. У многих в WTC работали друзья, родственники, партнеры по бизнесу. Организаторы турнира взяли на себя помощь гостям. Энн Тэтлок, исполнительный директор компании Fiduciary Trust, располагавшейся в одной из башен центра, весь день провела в своем номере у телефона⁴. Выяснилось, что пропали без вести около ста сотрудников. Разумеется, и сама Berkshire имела штат сотрудников по всей стране, в том числе и в Нью-Йорке. В конце концов Баффет выяснил, что Berkshire, к счастью, не потеряла никого из своих людей.

Некоторые гости решили отказаться от участия в турнире и сразу уехать. При закрытых аэропортах это было достаточно проблематично. Кто-то стал заказывать в аренду машину. Некоторые решили остаться. Одни — потому что не хотели обидеть Баффета, у других просто не было выбора⁵. Радиокомментатор Раш Лимбо, узнавший обо всем по дороге на турнир, развернул свой самолет и вернулся в Нью-Йорк⁶.

Несмотря на все происходящее, Баффет строго следовал своему расписанию — так он поступал всегда, даже в экстремальных ситуациях. Он окончательно завершил начатый ранее процесс поглощения одной небольшой компании. Потом провел запланированное совещание с Бобом Нарделли, главой Home Depot⁷. Потом зашел в Omaha Club, где около сотни гостей поглощали гамбургеры и мороженое. Баффет сказал, что все будет идти как запланировано, но каждый из гостей вправе делать то, что ему необходимо. Гости входили и выходили, звонили по телефону, смотрели новости по телевидению. После ланча местные профессиональные игроки Тони Песавенто и Гэри Уайрен устроили занятия по гольфу, а потом, в этой сюрреалистической атмосфере, начался сам турнир. Баффет на своем электромобиле проехался по всем площадкам для гольфа, чтобы желающие могли с ним сфотографироваться⁸. Нависла какая-то странная тишина, как если бы знаменитости играли в гольф в день атаки на Перл-Харбор (кстати, и сам Баффет, и многие гости турнира в тот день вспоминали Перл-Харбор и его последствия). Нельзя сказать, что все участники турнира представляли собой возбужденную толпу. Большинство присутствовавших были известными бизнесменами, привыкшими к стрессам и давлению обстоятельств. Они были представителями поколения, считающего самообладание и хладнокровие перед лицом катастрофы такими же естественными, как костюмы и галстуки, которые они надевают, собираясь на работу.

Сам Баффет стал автоматически вести себя как политик, с хладнокровием решающий текущие проблемы. Его мозг непрерывно обдумывал проблему угрозы терроризма, оценивал возможность применения террористами оружия массового поражения и последствия террористических атак для экономической ситуации.

Он был более готов, чем многие другие, оценить эти последствия, потому что и раньше думал о риске терроризма. В мае, к примеру, Баффет отдал распоряжение General Re и Berkshire Re сократить объемы страхования зданий и фирм, вероятность террористических нападений на которые была, по его мнению, выше, чем у других.

Баффет всегда чувствовал приближающиеся катастрофы. Между прочим, он сам упоминал WTC как здание, где скопление компаний создавало повышенный риск террористической атаки⁹. В конце 1990-х и в начале 2000-х годов угроза терроризма ни для кого не была секретом, однако то, что сделал Баффет для страхования от этого риска, было по-своему уникальным⁴⁹⁰.

Весь день финансовый гуру размышлял о том, что скажет вечером после ужина. Он знал, что фондовый рынок, торги на котором приостановлены, обрушится сразу после открытия. Он понял, что террористический акт потряс сами основы Соединенных Штатов и правительству отныне придется бороться с невиданным доселе врагом. Баффет поставил себе задачу объяснить присутствующим, к чему все это может привести.

В тот вечер участники ужина сначала смотрели на огромном экране обращение президента Буша, а потом слушали речь Баффета, в которой он сравнивал терроризм и обычную войну. «У террористов есть большое преимущество. Они выбирают место, время и способ атаки. Очень сложно защищаться от фанатиков. Это только начало. Мы не знаем, кто наш враг. Сейчас мы противостоим теням. Теней может быть много»¹⁰.

На следующий и в течение еще нескольких дней Баффет организовывал для оставшихся гостей обеды, матчи в теннис и партии в гольф. Потом аэропорты постепенно возобновили полеты, гости разъехались из Омахи¹¹. В Манхэттене продолжался разбор завалов, по всему Нью-Йорку были расклеены плакаты с надписью «пропал без вести». Уоррен Баффетт обдумывал, как он может помочь стране, используя свою известность и репутацию. Фондовый рынок должен был вскоре открыться после самого глубокого падения со времен Великой депрессии. Баффет дал согласие участвовать в программе «60 минут» вместе с бывшим министром финансов Робертом Рубином и Джеком Уэлчем — недавно ушедшим на пенсию CEO General Electric. Для американцев не было более авторитетного эксперта по инвестициям и фондовым рынкам, чем Баффет. В передаче, вышедшей в эфир в воскресенье вечером, он сказал, что не стал бы сейчас продавать акции, а, напротив, начал бы покупать, если бы цена упала достаточно сильно. Он объяснил, что верит в способность американской экономики быстро восстановиться после террористических атак. В этот момент в складывавшуюся десятилетиями репутацию Баффета как честного человека поверил каждый, кто имел отношение к фондовым рынкам. Люди знали: когда он что-то говорит, то это означает, что именно так он и думает. В Солнечной долине он говорил, что рынок должен упасть по крайней мере наполовину, прежде чем он начнет покупать. Поэтому, когда в этот раз он сказал, что купит акции, если их стоимость упадет достаточно сильно, все знали, что, говоря «достаточно сильно», он имеет в виду очень сильно.

На следующий день индекс Доу-Джонса упал на 648 пунктов, или на 7 процентов. Это было самое сильное падение за один день в истории. Федеральная резервная система ответила на обвал сокращением на полпроцента ставки рефинансирования. К концу недели Доу-Джонс упал более чем на 14 процентов — самое глубокое недельное падение в истории. И все-таки инвесторы потеряли в два раза меньше денег по сравнению с 1987 годом, когда рынок упал на треть. После того как торги вновь открылись, продавцы сконцентрировались на таких секторах, как страхование и авиаперевозки, где ожидались самые серьезные потери.

Для предотвращения новых атак по всему Манхэттену были установлены пункты проверки, поездка в Биарриц на встречу Buffet Group была отменена. Баффет провел переговоры со страховщиками Berkshire и попытался оценить ущерб, нанесенный Berkshire Hathaway. По предварительным оценкам (которые в итоге оказались немного заниженными), Berkshire потеряла 2,3 миллиарда долларов⁴⁹¹. Это было во много раз больше, чем потери от землетрясений, ураганов, торнадо или какого-либо другого стихийного бедствия. Из всей суммы потерь 1,7 миллиарда долларов пришлись на General Re.

Баффет в конце концов не выдержал. Он пришел на работу и написал специальное письмо, которое разместил в Интернете. В нем он раскритиковал General Re за нарушение «базовых правил страхования». Еще никогда в истории Berkshire Hathaway он публично не критиковал менеджмент собственных компаний. Письмо, которое мог прочитать каждый, было воспринято как клеймо позора, наложенное на General Re. Сложилась неприятная ситуация. Оскорбив так сильно Баффета, тем более публично, General Re рисковала превратиться во второй Salomon — компанию, из которой он не смог извлечь достаточно пользы, зато превратил в поучительную историю для других.

* ^{491 491}

После падения фондового рынка в 1987 году, а затем краха фонда Long-Term Федеральная резервная система три раза в течение семи недель снижала ставки рефинансирования, накачивая рынок дешевыми деньгами. В этот раз, чтобы предотвратить панику, ФРС снова снизила ставку до рекордно низкого уровня. Задачей ФРС было сохранить ликвидность банковской системы. Но теперь искусственно заниженную ставку планировалось сохранить на три года¹². С помощью дешевых денег уже через месяц после террористических атак фондовый рынок полностью восстановился, вернув потерянные 1,38 триллиона долларов. Но до полной стабилизации ситуации было еще далеко, рынок оставался в нервозном состоянии из-за неопределенности последствий американо-британского вторжения в Афганистан, произошедшего через несколько недель после 11 сентября. Затем в ноябре начались проблемы у энергетического гиганта Enron, представлявшие собой последствия пузыря конца 1990-х годов, который сдулся, но не лопнул. После вмешательства Министерства юстиции разразился скандал с фальсификацией отчетности, который закончился банкротством Enron.

Ситуация с Enron была самой тяжелой по своим последствиям, но отнюдь не уникальной. Надувание пузыря на фондовом рынке и появившаяся у менеджеров возможность обворовывать свои компании привели к целой серии скандалов с фальшивой отчетностью и нарушением правил торговли акциями — проблемы возникли у WorldCom, Adelphia Communications, Tyco и ImClone. К началу 2002 года генеральный прокурор Нью-Йорка Элиот Спитцер начал внезапную атаку на банки Уоллстрит, обвинив их в спекулятивной накачке цен на акции. По его сведениям, в то время как на рынке надувался «интернет-пузырь», банки завлекали клиентов, предоставляя данные, полученные с помощью предвзято проведенных исследований⁴⁹².

Инвесторы потеряли доверие к показателям, о которых им докладывали менеджеры, и рынок акций стал разваливаться из-за отсутствия объективной оценки.

Самые лучшие возможности у Berkshire всегда появлялись именно в периоды неопределенности, когда другим не хватало проницательности, ресурсов и хладнокровия, чтобы правильно оценить ситуацию и сделать решительный шаг. «Деньги в сочетании со смелостью в момент кризиса бесценны», — говорил Баффет. Вновь наступило его время. Нормальный человек не выдержал бы, но Баффет был готов годами ждать подобного удобного случая. Он приобрел для Berkshire пакет бросовых облигаций, которые на тот момент вполне можно было считать «сигарными окурками». Он купил компанию по производству белья Fruit of the Loom, насмешливо заметив: «Мы прикрываем задницы массам»⁴⁹³. Он купил фирму Larson-Juhl, выпускающую рамки для фотографий. «Дочка» Berkshire — MidAmerican Energy — инвестировала в оказавшуюся в тяжелом положении группу Williams Companies и выкупила у нее дочернюю компанию Kern River Pipeline⁴⁹⁴. Berkshire купила Garan, компанию, шьющую детскую одежду под маркой Garanimals. У почти разорившейся Dynedgy было приобретено подразделение Northern Natural Gas Pipeline⁴⁹⁵. Через несколько дней MidAmerican предоставила до-полнительные средстваWilliams Companies⁴⁹⁶. Была куплена фирма Pampered Chef, продававшая с помощью 70 тысяч независимых «консультантов» кухонную утварь. Собственностью Баффета стал производитель фермерского оборудования СТВ Industries. Действуя вместе с банком Lehman Brothers, он выделил кредит на 1,3 миллиарда долларов компании Reliant Energy, пытавшейся выбраться из кризиса.

Аджит Джейн начал заниматься страхованием против террористических актов. Он заполнил внезапно образовавшийся вакуум, страхуя авиакомпании, Рокфеллеровский центр, здание Chrysler, нефтеперерабатывающие заводы в Южной Америке и нефтяные платформы в Северном море. Berkshire застраховала риски при проведении Олимпийских игр, без чего Олимпиада в Солт-Лейк-Сити могла быть отменена, а также чемпионат мира по футболу⁴⁹⁷. Баффет умело пользовался гандикапом.

Некоторые принадлежащие Berkshire предприятия испытывали трудности из-за тяжелого положения в экономике. Баффет всегда говорил, что предпочел бы нестабильный пятнадцатипроцентный доход стабильному десятипроцентному. Риск его не волновал. Со временем в большинстве случаев все естественным образом встало бы на свои места. Однако трудности Netjets были связаны не только с экономическими факторами, но и с тем, что главной причиной покупки этой компании была уникальность франшизы, которая оказалась не такой уж уникальной. Другие люди, забывшие позвонить на «горячую линию “авиаголиков”», беспрерывно основывали компании-конкуренты Netjets, хотя перспективы небольших независимых авиакомпаний выглядели малопривлекательно. Баффет понял, что главной причиной «авиаго-лизма» является тестостерон. «Если бы руководителями авиакомпаний были только женщины, — говорил он, — наши дела оказались бы куда лучше. Это чем-то напоминает спортивные франшизы. Если бы магазинами, торгующими спортивной атрибутикой, владели женщины, они продавали бы свои товары за десятую часть того, что они стоят сейчас». Он обещал акционерам, что Netjets вновь станет прибыльной и доминирующей на рынке компанией, однако отметил, что маржа будет не такой высокой, как он рассчитывал. По крайней мере не в ближайшее время. Это казалось ему куда меньшим злом, чем убыточные текстильные фабрики. Кроме того, работа с Netjets была для Баффета удовольствием. Он узнал миллионы интересных деталей о том, как самолеты покупаются, содержатся, обслуживаются, как составляются расписания и маршруты, как авиалайнеры страхуются, управляются, как подбираются экипажи и даже как готовят пилотов. Netjets — это было классно. Он познакомился с кучей новых людей. Баффет никогда бы не продал эту компанию, даже если бы другие мультимиллиардеры постарались ради этого выкрутить ему руки.

Не меньшей, если не большей, проблемой была компания Dexter Shoe, считавшаяся воплощением современного понятия «фабрика по производству одежды». Позже Баффет признавал, что это была худшая покупка в его жизни, процитировав песню Бобби Бэра: «Я никогда не ложился в постель с некрасивыми женщинами, но с несколькими все же просыпался»¹³. Баффет полностью сменил менеджмент компании. Фрэнк Руни и Джим Исслер, которые руководили более успешной обувной компанией Brown Shoe, в конце концов закрыли американские фабрики в Декстере и перевели производство за границу, где зарплата рабочих была в десять раз меньше, чем в США¹⁴.

«Я ошибся в своих прогнозах относительно этой компании. Люди, работающие в Декстере, отлично владеют своей профессией. Но даже если бы они были в два раза лучше, чем китайцы, последние сделают ту же работу в десять раз дешевле».

Несмотря на занятость различными бизнес-проектами, Баффет понимал, что главные перспективы, возникшие после 11 сентября, никак не связаны с бизнесом. Теперь у него появилась возможность и обязанность влиять со своей трибуны на события и идеи. После того как лопнул пузырь высокомерия, в котором последние несколько лет пребывало финансовое сообщество, Америка стала более здравомыслящей, перестала (в отличие от конца 1990-х годов) закрывать глаза на то, какими сомнительными путями двигается бизнес ради быстрого обогащения. Баффет считал, что настало время для серьезного разговора о ненасытности богатых и о том, как она обусловлена нынешней фискальной политикой.

Чувство справедливости Баффета обострилось особенно сильно, когда президент Буш выступил с предложением, ставшим краеугольным камнем нового государственного бюджета, — с планом постепенной отмены существовавшего много лет федерального налога на собственность, который позволял правительству облагать бременем крупные наследства. Сторонники Буша называли его «налогом на смерть», что для уха обывателя приобретало зловещий оттенок. По их мнению, смерть не должна быть облагаемым налогом событием. Они муссировали историю одной семьи, которая была вынуждена продать семейную ферму, чтобы заплатить налоги после смерти главы семьи. Без сомнения, такие случаи действительно существовали. Но Баффет полагал, что они единичны, зато последствия отмены налога скажутся на куда большем количестве американцев.

Формально налог на наследство не был налогом на смерть. Это был налог на подарки⁴⁹⁸. Каждый раз, когда кто-то делал большой подарок, он платил налог. Этот налог не давал возможность получать прибыли магнатам-грабителям, которые с помощью подарков и передачи наследства в XIX веке взяли под контроль такую значительную часть национального достояния, что превратились в своего рода государство в государстве — плутократию, класс, правящий с помощью богатства. Ставка налога, относительно которого шли споры, была значительно ниже, чем ставка налога на подарки, которые делали люди здравствующие. Поэтому даже при получении довольно крупного наследства часто удавалось избегать налогообложения. Баффет громогласно говорил о том, что ежегодно примерно из 2,3 миллиона семей американцев этот налог платило меньше 50 тысяч — то есть 2 процента. Половину полученной государством суммы налога вообще заплатили менее 4 тысяч человек (или 0,2 процента от числа умерших)¹⁵. Это были колоссально богатые люди, имевшие возможность владеть авиалайнерами Gulfstream IV, покупать новые «майбахи» и виноградники во Франции, носить драгоценности, напоминающие по размерам конфеты и лимонные шарики, которые устраняют неприятный запах в туалете.

На вопрос «Но ведь это их деньги, почему они не должны иметь возможности поступать с ними так, как им хочется, почему обязаны “субсидировать” других?» — Баффет отвечал: «Они должны выделить небольшую часть своего богатства обществу, давшему им возможность стать такими богатыми. Если кто-то думает, что всего добился сам, — пусть попробует родиться вновь, только теперь пятым ребенком у напуганной голодающей матери в Мали. И посмотрим, каких успехов он добьется, когда его пошлют рабом на плантации какао-бобов в Кот-д’Ивуаре».

«Если налог будет отменен, — говорил он, — кто-то другой будет вынужден за счет своих средств восполнять этот пробел, потому что расходы на содержание правительства не уменьшатся».

В течение многих лет считалось, что, согласно теории стимулирования производства и предложения, сокращение налогов должно заставить правительство сократить расходы. У этой теории была своя интуитивная логика — в конце концов если люди де-факто планируют свою жизнь исходя из получаемых доходов, почему этот принцип не должен распространяться на правительство? (Конечно, к 2002 году многие люди уже не хотели жить по средствам и выстраивались в очередь за кредитами по заниженным ставкам.) На протяжении последних 20 лет не умолкали споры по поводу политики стимулирования предложения, налоговые поступления обычно не покрывали расходы правительства, и оно было вынуждено занимать средства. Теперь эта теория выглядела еще менее убедительной. Отмена налога на наследство означала, что государство должно будет либо повысить другие налоги, либо занимать еще больше денег. Проценты по этому долгу, как и выплата самого долга, в итоге должны были быть переложены на плечи американцев в виде более высоких налогов. Баффет считал верхом лицемерия сокращать налог на наследство, предлагая обществу дефицитный бюджет*.

Обычный средний налогоплательщик, который будет вынужден платить больше налогов, никогда бы не столкнулся с необходимостью платить налог на наследство. Предложение отменить этот налог исходило не от владельцев маленьких ранчо где-нибудь в Оклахоме. С ним, подчеркивал Баффет, выступила ничтожная часть населения страны, люди достаточно богатые (и зачастую подозрительно быстро разбогатевшие), способные купить себе пентхаус в Манхэттене, дом с девятью спальнями в Оленьей долине, летнюю дачу в Нантакете и кондоминиум в Коста-Рике. Он понимал, что политика в стране оказалась в руках людей, которые могли оплачивать лоббистов с Ки-стрит^{499 500}, влиять на Конгресс и делать пожертвования на политические кампании там, где это было особенно выгодно. Он не винил людей, которые действуют в собственных интересах. Ему даже было жаль политиков, которые так зависели от пожертвований. Он высмеивал и осуждал саму систему, в которой деньги покупают власть.

Вскоре после инаугурации президента Буша в 2001 году Баффет выступил в Капитолии перед группой из 38 сенаторов, представлявших Политический комитет демократов. Затем последовали выступления в передачах This week на АВС и Inside Politics на CNN. Баффет заявил, что современная система финансирования политических кампаний коррумпирована. Нынешний способ избрания политиков похож на Таммани-Холл (штаб демократической партии в Нью-Йорке) в XIX веке, когда голоса и влияние продавались в буквальном смысле. Законы пересматриваются таким образом, чтобы богатые становились еще богаче, чтобы у них оставалось еще больше от того, что они производят, а наследникам доставалась еще большая часть их состояния. Баффет называл это «управление богатством ради богатых».

Он указывал на появление все большего числа лоббистов, призывавших к изменению законов в интересах богатых. При этом, отмечал Баффет, никто не лоббирует интересы остальных 98 процентов американцев. В отсутствие собственных лоббистов лучшим вариантом для этих 98 процентов было понять, что, собственно, происходит. Это позволило бы им перестать голосовать за политиков, принимающих законы, из-за которых простые налогоплательщики платят больше, чтобы позволить богачам платить меньше.

Пол Ньюман, Билл Гейтс, Джордж Сорос, несколько представителей клана Рокфеллеров и еще пара сотен богатых и влиятельных людей согласились с Баффетом и подписали опубликованное в New York Times открытое письмо против плана Буша отменить налог на наследство. Сам Баффет не подписал это письмо, потому что посчитал его недостаточно жестким¹⁶. Он полагал, что богатые люди удачливы и счастливы и они должны платить налоги. «Я не верю в династии», — говорил он. И добавлял: «Отменить налог на наследство — это то же самое, что набрать олимпийскую сборную из детей тех, кто стал олимпийским чемпионом в прежние годы»¹⁷.

«Богатство — это как пачка квитанций по оплате действий других людей в будущем. Ты можешь распоряжаться своим богатством так, как хочешь. Ты можешь увеличить его, а можешь потерять. Но идея передачи богатства от поколения к поколению, чтобы сотни твоих потомков могли управлять ресурсами других людей просто потому, что появились на свет из правильного лона, — это пощечина обществу, основанному на меритократии*».

«Я бы предпочел, напротив, повысить ставку налога на наследство. Я был бы не против, если бы, пока состояние не достигло 150 миллионов долларов, этот налог вообще не применялся, а как только оно превысило этот уровень, составил бы 100 процентов.

Самое главное — задаться вопросом: “А далыне-то что?” Если вы как государство лишитесь 20 миллиардов долларов от налога на наследство, вам придется изыскивать деньги, облагая налогами других. Поразительно, что население Америки готово активно защищать интересы тех нескольких тысяч семей, которые платят большие налоги на наследство, а не всех остальных, кто вынужден будет платить за отмену этого налога из собственного кармана.

Мне не нравится ничего, что уменьшает гуманность существующей системы. Мне не нравятся ни налоговая, ни образовательная системы, которые не движутся в нужном направлении. Мне не нравится ситуация, в которой беднейшие 20 процентов населения становятся беднее и беднее».

Дебаты вокруг налога на наследство были жесткими и острыми. Баффета называли популистом, «старым богатым крокодилом, который пытается не дать будущим поколениям использовать классический американский путь к успеху»¹⁸.

«Династическое богатство переворачивает меритократию с ног на голову, — писал Баффет сенатору Кену Салазару. — На практике это означает, что люди, распределяющие ресурсы нашей страны, должны быть потомками тех, кто много лет назад смог сосредоточить в своих руках огромные ресурсы»¹⁹.

Сознательно или нет, но в дискуссии о налоге на наследство часто упоминалось и богатство самого Баффета. Некоторые обвиняли таких людей, как Баффет, в уклонении от налогов, потому что свои деньги они заработали, инвестируя в те сектора экономики, где налогообложение было льготным. Но говорить о том, что Баффет инвестирует ради того, чтобы уклониться от налогов, это все равно что говорить, что ребенок пьет из своей бутылочки только ради того, чтобы намочить свой памперс. На самом деле Баффет был первым, кто сказал, что налог на инвестиции неоправданно низок. И это было еще одной проблемой, которую он пытался решить. Он любил сравнивать свой уровень налогообложения с уровнем налогообложения своей секретарши, говоря о несправедливости ситуации, при которой налоговая ставка для секретарши выше, чем для него, только потому, что большую часть дохода он получает благодаря инвестициям.

Крайне разозливший бюрократов и тех, кто собирался ими стать, но зато очень популярный среди других слоев населения, Баффет обещал продолжить борьбу против отмены налога на наследство. И эта борьба растянулась на годы. Баффет еще раз выступил в Политическом комитете Демократической партии (по другой проблеме) — выступление состоялось всего за несколько дней до начала войны в Ираке в 2003 году.

Он заявил, что план президента Буша сократить налоги на дивиденды — еще один пример «социального обеспечения для богатых». В статье в Washington Post он написал о «магии дивидендов», вновь заметив, что уровень его налогов ниже, чем у его секретарши Дебби Босанек. Реакция консерваторов на очередной, по их мнению, популистский манифест Баффета была быстрой и жесткой. «Миллионеры в ярости от предательства Баффетом собственного класса», — сказал один из них²⁰.

Но в этом как раз и состояла точка зрения Баффета. Он считал, что Соединенные Штаты Америки не имеют права стать страной, в которой люди с деньгами стали бы самоопределяющимся «классом», подминающим под себя все больше и больше власти и богатства.

Но по мере того как фондовый рынок продолжал свое восстановление после 11 сентября, богатые все равно становились богаче. Каждый день появлялся десяток новых хедж-фондов, зарабатывавших на низких ставках ФРС. Огромное количество людей воспользовались фондовыми опционами и получали проценты с денег других людей, вложивших средства в фонды акций, хедж-фонды, фонды фондов и так далее. Миллиардеры стали таким же обычным явлением, как вороны вокруг мусорных баков, и эта массовость беспокоила Баффета, поскольку речь шла о ничего не производящих посредниках, сосредоточивших в своих руках деньги инвесторов. Средний инвестор, конечно же, продолжал получать средний доход, но зарабатывал немного.

Больше всего Баффет не любил, когда богатые становились богаче с помощью фондовых опционов. С тех пор как он проголосовал в совете директоров Salomon против предложенного соглашения по заработной плате, ни один совет директоров не приглашал его участвовать в работе комитета по распределению зарплат. Дуг Дафт получил в 2001 году от Coca-Cola опцион на 650 000 акций. Первоначально Дафт попросил, чтобы опцион был предоставлен ему при условии, что доходы увеличатся не менее чем на 15-20 процентов. Акционеры согласились, а Баффет в это время смотрел на свои туфли, думая: «О кей, но этого же никогда не случится». Через месяц комитет по зарплате запоздало обнаружил, что такая цель недостижима и Дафт не получит денег. Тогда он пересмотрел свое решение, Дафта удержали в компании, понизив задачу по доходам компании до 11-16 процентов²¹. Это было все равно что передвинуть финишную линию марафонского забега километров на 15 назад. Баффет не мог в это поверить: акционеры проголосовали за марафонский забег, а приз вручается после первых 25 километров!

Еще одно голосование в пользу богатого. Дафт не добился особых успехов, и акции Coca-Cola обрушились. Видя, что, несмотря на растущий всеобщий гнев, бонусные выплаты по опционам продолжаются, Баффет понял, что должен воспользоваться представившимся ему удобным случаем — покончить с фальшивой бухгалтерией по опционам на покупку акций.

Менеджеры любили такие опционы. Благодаря уловкам в финансовой отчетности выходило, что если компании расплачиваются с сотрудниками акциями, а не деньгами, то они не несут финансовых затрат. Получалось, что опционы как бы не существуют. В реальности для любого частного бизнеса все это было фикцией. Если бы мясник, пекарь, изготовитель подсвечников отдавал бы, скажем, опцион на 20 процентов акций своего бизнеса, то понимал бы, что заодно отдает и значительную часть своей будущей прибыли.

Однако существующие бухгалтерские правила позволяли играть с деньгами. Из-за этого манипуляции с бонусами стали особенно активно применяться в конце 1990-х годов. В 1980 году CEO в среднем получали в 42 раза больше, чем рядовые сотрудники компаний. Двадцать лет спустя это соотношение увеличилось в 400 раз²². Зарплаты ведущих топ-менеджеров стали достигать миллиардов долларов. В 2000 году Сэнди Уэйл получил 151 миллион долларов в Citigroup, Джек Уэлч — 125 миллионов в GE, Лэрри Эллисон — 92 миллиона в Oracle. Хотя зарплата Стива Джобса в Apple с 1997 по 1999 год составляла всего миллион долларов в год, он получил дополнительно в 2000 году 872 миллиона в виде фондового опциона плюс авиалайнер Gulfstream стоимостью в 90 миллионов²³.

Когда некоторые бухгалтеры попытались в начале 1990-х годов изменить эти правила, корпоративная Америка, возглавляемая Кремниевой долиной, поддержанная лоббистами и подкрепленная пожертвованиями на политические кампании, стала штурмовать Конгресс, требуя спасти их от ужасных новых правил ведения финансовой отчетности. Они успешно блокировали вступление в силу этих правил вплоть до того, как в 2002 году не лопнул пузырь. Им почти удалось ликвидировать Совет по стандартам ведения финансовой отчетности, разработавший эти правила.

Баффет высказывался по поводу фондовых опционов с 1993 года, но на этот раз решил, что время для перемен действительно настало. Он опубликовал оглушительную статью в Washington Post под заголовком «Фондовые опционы и здравый смысл»²⁴.

«Топ-менеджеры знают реальную стоимость своих опционов. Поэтому и борются за них так яростно», — написал он, повторив в статье вопросы, которые задавал и раньше:

«Если опцион не форма зарплаты, то что это?»

«Если зарплаты не расходы компании, то что это?»

«Если зарплаты не должны учитываться при подсчете доходов и расходов, то где они должны учитываться?»

В июле 2002 года в Солнечной долине вокруг опционов вспыхнули крайне эмоциональные споры. Опираясь на свое влияние, Баффет громко выражал свою точку зрения, зловеще поглядывая на руководителей «опционного» лобби. Было очень жарко, потеющие знаменитости и главы корпораций предпочли избежать накала страстей и отправились на автобусах заниматься греблей.

Баффет же после приезда сразу отправился в другое место — туда, куда он мог прийти только с чьей-то помощью. Кондоминиум Кэтрин Грэхем был расположен рядом с кондоминиумом Герберта Аллена, в зоне под названием Wildflower Group, мимо которой часто проходили люди, спешащие на мероприятия или возвращавшиеся с них. Вечером в домике Аллена должен был собраться совет директоров Coca-Cola, потому что в этот раз в Солнечную долину приехали почти все члены совета. Вопрос о фондовых опционах был включен в повестку дня, и Баффет не должен был упустить эту возможность.

«Но перед началом заседания мы вместе с Биллом и Мелиндой пошли на то место, где упала Кей. Меня трясло, я не мог остановиться. Похоже, у меня был озноб или что-то подобное. Им, наверное, было неудобно. Но мне было все равно. Просто в этот момент меня переполняли эмоции».

Потом Баффет в очередной раз продемонстрировал чудо своей «утекающей памяти» и собрался с силами. На заседании совета директоров Coca-Cola было принято решение, объявленное потом в пресс-релизе. Согласно ему, фондовые опционы для служащих компании отныне рассматривались как расходы (в те времена это было разрешено, но не было обязательным). Никто другой подобного не делал. Аргументы против включения опционов в балансовый отчет были похожи на слова мальчика, оправдывающегося перед родителями: «Ничего не случилось, но если и случилось, то меня там не было. А если и был, то я этого не делал. А если и делал, то меня заставили друзья». Компании заявляли, что фондовые опционы — это не расходы. А если они и являются расходами, то никто не знает, как их подсчитывать. А если и знает, то вычитать их из доходов не надо. Их только надо упомянуть в сносках отчета. Хотя бы потому, что инвесторы просто запутаются, пытаясь определить, сколько стоят стоковые опционы для топ-менеджеров. Поэтому решение Coca-Cola имело для корпоративной Америки эффект разорвавшегося кассетного снаряда. Этот эффект усилило и место его принятия — Солнечная долина, где окопались десятки журналистов. Рука Баффета чувствовалась сразу. Немедленно после событий в Солнечной долине примеру Coca-Cola последовала Washington Post Company, отказавшаяся от использования опционов⁵⁰¹. Баффет развил свой успех, опубликовав в New York Times статью под заголовком «Кто в реальности составляет балансовые отчеты?»²⁵.

«У меня есть предложение, — говорилось в статье. — Berkshire Hathaway продаст вам свой страховой или ковровый бизнес либо любой другой из своих продуктов в обмен на опционы, точно такие же, как те, что вы предоставляете сами себе. По безналичному расчету. Вы действительно считаете, что у вашей корпорации не будет расходов, если в обмен на ковры вы передадите нам акции?»

Удивительно, но почему-то никто этим предложением не воспользовался. Вместо этого Кремниевая долина начала новую атаку на Конгресс. Но другие компании одна за другой последовали примеру Coca-Cola и Washington Post Со. и объявили, что будут учитывать опционы в виде расходов в своей отчетности.

Через год на последнем, субботнем заседании Солнечной долины-2003 Билл Гейтс объявил, что Microsoft отказывается от использования фондовых опционов и будет оплачивать труд своих сотрудников по-другому — используя специальные акции, которые в течение какого-то времени нельзя будет продавать. Такой ход требовал большого мужества.

«На Microsoft оказывалось сильное, очень сильное давление с требованием об отказе от этой схемы. Типичным эпитетом обитателей Кремниевой долины в отношении Microsoft было “предатели”. У Microsoft масса пиарщиков, которые советуют, что делать в той или иной ситуации. Один из них сказал Гейтсу: “Это все равно что кинуть горящую спичку в комнату, где стоят открытые бочки с бензином”.

Я же в ответ сказал, что мы имеем дело с людьми, которые как раз и наполнили эту комнату бензином».

Борьба против фондовых опционов продолжалась еще два года, пока Совет по стандартам финансовой отчетности не сделал внесение опционов в балансовый отчет для компаний обязательным. Но именно решение Coca-Cola спровоцировало эффект домино, а действия руководства Microsoft пробили стену солидарности в Кремниевой долине, которая прежде давала технологической индустрии возможность выступать единым фронтом при лоббировании своих интересов в Вашингтоне.

Политическое влияние Баффета в это время резко набрало обороты. Хотя отмена налога на наследство еще не была снята с повестки дня, он нашел для себя новую цель. Ею стали бухгалтеры, в последние годы занимавшиеся подлогами в финансовой отчетности. Баффет пришел к выводу, что если бы аудиторы не сидели на коленях топ-менеджеров, виляя хвостом, то менеджмент компаний не имел бы возможности опустошать карманы акционеров, переводя огромные суммы на собственные счета. Баффет принял участие в круглом столе SEC, посвященном прозрачности корпоративных финансовых отчетов. Он сказал, что вместо прирученных карманных собачек акционерам нужны злые сторожевые псы. Поэтому директора, работающие в комитетах по аудиту и оценивающие работу аудиторов, должны стать доберманами, держащими аудиторов за загривок²⁶.

Баффет сказал, что у него есть несколько очень простых вопросов, которые он хочет задать комиссии по аудиту в Berkshire.

Если аудитор сам подготовит финансовый отчет, без участия менеджмента компании, будет ли этот отчет отличаться от другого?

Если бы аудитор был инвестором, разобрался бы он в финансовых показателях компании, читая подобную отчетность?

Если бы аудитор отвечал за отчетность, изменились бы правила внутреннего аудита в компании?

Если бы компания захотела перенести цифры по продажам или расходам из одного отчетного периода в другой, узнал бы аудитор об этом?

«Если деятельность аудитора прозрачна, то он обычно до конца выполняет свой долг, — говорил Баффет. — Если нет — то мы уже видели, к чему это приводит»²⁷.

Простые вопросы Баффета были настолько очевидными, так четко отделяли плохое от хорошего, правду от подлога, что по крайней мере в одной или двух компаниях, чьи директора обладали здравым смыслом и опасались возможности судебных исков против себя, методы Баффета начали использовать немедленно.

* * *

Пока Баффет с потрясающей точностью наносил удары своим разящим мечом, бухгалтеры, которых затронули его выступления, злобно перешептывались о том, зачем он публично заявляет о существующей бонусной системе вместо того, чтобы заткнуться. Так называемые сторонники сокращения налогов находили для него слова пожестче, чем просто «популист». Но Баффет был настолько вдохновлен своим обретенным могуществом, что превзошел самого себя и стал рекламировать... матрасы. Он позволил сфотографировать себя для раздела «Уоррен», в коллекции Berkshire, которой торговала компания Omaha Bedding. Эту фотографию можно видеть на постере «Баффет и его постель». Теперь, когда он приезжал на встречу акционеров мебельной фирмы Nebraska Furniture Mart, он мог лежать на своей постели прямо в магазине и продавать посетителям собственные матрасы. «Наконец-то я нашел работу, которую искал, — эксперт по матрасам», — шутил Баффет²⁸.

Оракул из Омахи, против которого выступали плутократы, которому грозили сторонники сокращения налогов, перед которым изворачивались бухгалтеры, от которого бежали махинаторы с фондовыми опционами, за которым следовали любители автографов и которого освещали софиты телекамер, на самом деле внутренне был похож на ребенка, постоянно ищущего свое место в пантеоне. Он приходил в восторг от каждого письма, присланного тем, кто им восхищался. Всякий раз, когда кто-то называл его героем, он радовался как в первый раз. Когда порнозвезда Эйша Каррера объявила его героем на своем веб-сайте, он был на седьмом небе. Баффет всегда был счастлив, когда его называли героем, но в похвале из уст порнозвезды было что-то особенное. Восхищенные послания от заключенных тюрем переполняли Баффета гордостью от того, что с его помощью люди пытались изменить свою жизнь. Восхищение студентов колледжей, заключенных и порноактрис значило для миллиардера из Омахи больше, чем симпатия нескольких богатых бизнесменов.

Правда, из-за этого Дебби Босанек и Деб Рей приходилось охранять его телефон и двери его кабинета буквально как сторожевым собакам. Однажды в офисе появилась перевозбужденная женщина, которая специально прилетела из Японии, чтобы добыть автограф Баффета. Она была настолько потрясена присутствием своего кумира, что рухнула на пол и стала молиться на него. Секретарям пришлось вывести ее за дверь.

Позже она написала, что доктор дал ей транквилизаторы и она надеется еще увидеть Баффета живьем. Дама присылала свои фотографии и писала письма.

«А мне нравится, когда на меня молятся», — игриво заметил Баффет. Но секретари были неумолимы, и нового приглашения эта женщина не получила⁵⁰².

Глава 57. Оракул

Омаха • апрель—август 2003 года

Баффет по-настоящему расцвел в это время. Он по-прежнему блестяще балансировал между своими приоритетами. Все больше людей хотели с ним встретиться, но, считая любое обязательство делом святым и обладая врожденным умением экономить свои силы, он не поддавался обычным для востребованного человека искушениям, делал только то, что имело смысл, и только то, что ему хотелось делать. Баффет никогда не позволял другим зря занимать свое время. Если он добавлял что-то в свое расписание, то от чего-то приходилось отказываться. Он никогда не спешил, у него всегда было время и для решения проблем бизнеса, и для людей, которые были важны для него. Его друзья могли снять трубку и позвонить ему в любое время. Он мог себе это позволить потому, что его общение по телефону было искренним, но при этом коротким. К тому времени, когда ему надо было прекратить беседу, разговор каким-то естественным образом заканчивался сам собой. Люди, ставшие его друзьями, никогда не пытались нарушить этот установившийся порядок вещей. Баффет тепло общался со многими людьми, но настоящие новые друзья у него появлялись с интервалом в несколько лет.

А вот Сьюзи находила новых «друзей» с интервалом в несколько дней, в крайнем случае — недель. Кэтлин Коул составляла для нее список подарков, в котором значилась уже тысяча имен. Сьюзи называла себя «стареющей цыганкой, живущей на небесах». Коул планировала для нее путешествия и дела на месяцы вперед — поездки к внукам, посещения больных и умирающих знакомых, каникулы, встречи по делам благотворительных фондов, с Уорреном и другими членами семьи. Кэтлин паковала и распаковывала чемоданы Сьюзи, содержала три ее дома и их прислугу, подстраивала под нее расписание Netjets, резервировала гостиницы, назначала время педикюра, отвечала на телефонные звонки, раскладывала по местам «сокровища» Сьюзи, привезенные из очередной поездки по магазинам.

Сьюзи не просто была женщиной, которая не могла сказать «нет». Договориться о встрече с ней было почти невозможно. Она была кочевницей, не способной контролировать время, которое уделяла другим. Число тех, кто искал с ней общения, росло с такой поразительной быстротой, что вскоре даже самые близкие люди могли связаться со Сьюзи только через Кэтлин.

Из-за того что Сьюзи практически никогда и никому не говорила «нет», люди, искренне ее любившие, волновались за нее. «Ни у кого не может быть две или три сотни настоящих друзей», — говорил один из них. Скорость ее передвижений все время возрастала. «Все это похоже на гонку за собственным хвостом, — сказал другой друг Сьюзи. — Нельзя иметь друзей, если ты не находишься рядом с ними». «Но если, к примеру, вы заболеете, — возражала Сьюзи, — то у меня всегда найдется для вас куча времени». Некоторым казалось, что стремление помочь и угодить другим заменяло ей жизнь ради достижения собственных целей. «Она никогда не говорила о себе самой», — заметил кто-то. Метафизически мыслящий человек, пожалуй, посчитал бы знаковым, что проблемы со здоровьем начались у Сьюзи с горла и кишечника. Именно эти органы обычно ассоциируются с постоянным разъездами, пополнением коллекций и их беспрерывным переоформлением как выражением того, что составляло главный смысл ее жизни. «Ее жизнь становилась все тяжелее и тяжелее», — рассказывал один из ее знакомых. «Остановись! — хотел сказать ей другой. — Посмотри на себя со стороны, займись собой!» Но у Сьюзи было стойкое ощущение, что если она остановится, то обязательно произойдет нечто плохое.

И все же многие называли ее святой, ангелом, даже сравнивали с матерью Терезой. Она отдавала всю себя стольким людям, что со временем стала выглядеть очень хрупкой. Шерстяной платок, который защищал ее от жестокости мира, истерся и стал совсем тонким. «Но разве это не естественно для святых, — заметил кто-то из ее друзей, — отдавать себя другим, пока ничего не останется? Разве в этом она не похожа на мать Терезу?»¹

Весной 2003 года Сьюзи перенесла хирургическую операцию на ноге и вынуждена была отказаться от своей любимой обуви от Manolo Blahnik². Лежа в больнице, она писала для Кэтлин обычный «список из девятисот вещей», которые нужно сделать. Когда доктор ее выписал, она выпрыгнула из постели, и все завертелось по-прежнему. Хотя во время путешествий Сьюзи предпочитала останавливаться в пятизвездочных гостиницах, у людей было впечатление, что она спит на полу где-нибудь в хижине. Впрочем, иногда условия путешествий были тяжелыми, но Сьюзи никогда не жаловалась. К тому же ей действительно время от времени доводилось спать и на полу в хижине. При этом Сьюзи страдала от кислотного рефлюкса и была на грани язвы пищевода, ей часто приходилось спать полулежа, под углом в 45 градусов.

Уоррен так хотел провести с ней время, что согласился полететь в Африку, чтобы вместе отметить ее семидесятилетие. Хоуи за полтора года начал планировать путешествие, намеченное на позднюю весну 2003 года. «Увидеть папу в Африке было для меня все равно что лицезреть восьмое чудо света», — вспоминал он. Баффеты направлялись в Лондолози и Пинду, семизвездочные сафари-курорты в Южной Африке. Хоуи часто бывал в Африке. Матери удалось привить ему интерес к фотографированию людей, живущих на этом континенте, и диких животных. Специально для отца Хоуи организовал ежедневную доставку на курорты Wall Street Journal и New York Times. «Они приходили к нам, хотя и с трехдневным опозданием. За целых 500 долларов в день удалось обеспечить подключение Интернета, чтобы папа мог читать новости в своей комнате, — рассказывал Хоуи. — К нашему приезду в гостиницах уже были заготовлены гамбургеры и картошка фри. Это было несложно, так как эти продукты гостиницы обычно покупали и для меня, зная мои запросы»³. Баффеты собирались провести в Африке несколько недель после ежегодной поездки в Нью-Йорк, которая обычно следовала за очередным собранием акционеров.

* ^{503 503}

Перед началом собрания, 1 апреля 2003 года, Berkshire объявила о покупке производителя мобильных домов Clayton Homes. Это решение было обычным для того времени, естественным продолжением скупки активов, обесценившихся после скандала с Enron.

Сделка с Clayton стала возможной потому, что за годы низких ставок появились банки, набитые свободными деньгами⁵⁰³. Они быстро убедили клиентов в том, что низкие ставки дают им возможность покупать больше за меньшие деньги. Люди, вложившие свои средства в покупку недвижимости, поняли, что она может стать для них неким подобием текущего счета. Вне зависимости от того, шла ли речь о предложении кредитных карточек, недвижимости или мобильного жилища, банки в поисках направлений вложений обратили внимание и на тех, кто, хотя и имел меньше возможностей выплатить долг по кредиту, все равно хотел любым способом осуществить свою «великую американскую мечту»⁵⁰⁴. В случае с мобильными домами банки выдали деньги производителям, а те, в свою очередь, одолжили их покупателям. В теории этот процесс работал нормально — производители домов сами несли риски, связанные с платежной дисциплиной и невозвратом кредитов.

Но потом производители, стараясь избежать риска невыплат, стали продавать свои права по кредитам. С этого момента плохие кредиты оказывались проблемой кого-то другого. Этим «кем-то другим» становился инвестор. В ходе процесса, получившего название securitization, кредиты Уолл-стрит «переупаковывались», скупались и перепродавались инвесторам в виде долговых облигаций, обеспеченных заложенной недвижимостью (collaterized debt obligation, CDO). Финансисты объединяли тысячи подобных кредитов со всей Америки, затем делили их на части, названные «траншами». Транши верхнего яруса получали деньги из фонда ипотечных платежей в первую очередь. Затем наступала очередь второго яруса, третьего и так далее.

Разделение на транши позволило присвоить высший рейтинг надежности ААА траншам верхнего яруса, рейтинг А А траншам второго и так далее. Затем банки принялись продавать их инвесторам. Вероятность дефолта была рассчитана банковскими аналитиками исходя из данных, полученных в ходе многолетних наблюдений. Но система предоставления кредитов переживала изменения, и опора на исторические параллели становилась все более и более сомнительной.

Со снижением стандартов, на основе которых предоставлялись кредиты, «кредитное плечо» хедж-фондов, инвестировавших в долговые обязательства, все увеличивалось и достигало иногда 100 долларов долга на 1 доллар капитала. Так что качество облигаций CDO (даже с самым высоким рейтингом ААА) становилось, как говорят, «отстойным». Некоторые инвесторы занервничали из-за жуликоватого поведения игроков рынка и решили подстраховаться⁴. Они стали покупать бумаги на новом рынке, на котором делались ставки по поводу возможности дефолта по кредитам. Это называлось «кредитно-дефолтный своп». Если CDO обесценивались из-за дефолта по кредиту, то заплатить за это должен был тот, кто выпустил своп.

Теперь казалось, что инвестирование в CDO совершенно безопасно. «Когда деньги бесплатны, — написал позже Чарльз Моррис, — кредитование ничего не стоит и совершенно безопасно. Кредитор, ищущий прибыль, будет раздавать деньги до тех пор, пока не останется людей, которых можно кредитовать»⁵.

Если же кто-то пытался указать, что риск на самом деле никуда не исчез, то участники рынка с демонстративным вздохом объясняли ему, что секьюритизация и деривативы свопов распыляют этот риск по самым дальним уголкам земного шара, где его возьмут на себя столько людей, что никто этого просто не почувствует.

Рациональным бизнесменам, связанным с мобильными домами, эта ситуация развязала руки. Они снизили ставки по кредитам, упростили процесс их получения. Пока на рынке недвижимости царил бум, рискованные виды ипотечных кредитов — вместе с коммерческими, потребительскими, образовательными и другими — распространялись, как вирус простуды в детском саду. Все они, как и кредиты за мобильные дома, страховались, приобретали иную форму и перепродавались через свопы. Появлялись и другие, более экзотические производные ценные бумаги.

В своем письме акционерам в 2002 году Баффет назвал производные бумаги (деривативы) «токсичными» и относился к ним как к «бомбам замедленного действия», приводящимся в действие совершенно бесконтрольно и способным вызвать цепную реакцию и финансовую катастрофу. На встрече с акционерами в том же году Чарли Мангер описал, как нынешняя бухгалтерская отчетность преувеличивает доходность от деривативов, и сделал вывод: «Вы оскорбите сточные воды, если назовете “канализацией” финансовую отчетность по деривативам в Америке». В письме в 2003 году Баффет назвал деривативы «финансовым оружием массового поражения»⁵⁰⁵. Подобных сделок заключено столько, писал он, что из них сложилась целая цепь, опоясавшая мир. Несмотря на основанный на математических моделях совет покупать, а не продавать во время кризиса, инвесторы стали убегать, как стадо жирафов от льва, при первых признаках проблем. И хотя формально на рынке было очень много игроков, на нем всегда доминировало лишь небольшое количество крупных финансовых организаций, использовавших «кредитное плечо». У них были и другие активы, которые считались никак не связанными с деривативами, но их стоимость на обрушившемся рынке падала вместе со стоимостью деривативов.

У General Re был собственный дилер по деривативам — General Re Securities, которого Баффет ликвидировал, продав свои позиции или отказавшись от них в 2002 году, преподав тем самым наглядный урок акционерам — он подробно описал сложность и проблематичность закрытия подобной компании. General Re настолько разозлила Баффета потерей 8 миллиардов долларов при выплате страховок, что он с трудом мог говорить об этом. Его гневное письмо об этом инциденте все еще висело на сайте Berkshire, хотя Рон Фергюсон уже ушел в отставку, его заменили Джо Брэндон и его «второй пилот» Тэд Монтросс. Конкуренты General Re радостно сообщили клиентам, что Баффет собирается продать компанию или ликвидировать ее. С учетом примера Salomon такие предположения не казались безосновательными. Вместо того чтобы вливать капитал в General Re для выправления ее финансовой отчетности, Баффет после трагедии 11 сентября забрал у компании часть ее нового бизнеса и передал его в принадлежавшую Berkshire Re компанию Аджита Джейна⁵⁰⁶. Кроме того, через эту же компанию и лондонский банк Lloyds он начал вкладывать деньги в конкурентов General Re. Баффет объяснял это разными причинами, но сам, видимо, не понимал, что действует привычным образом для своего состояния крайнего раздражения — он пытался поскорее выбраться из неприятной ситуации. Он не «наказывал» General Re, а скорее инстинктивно страховал себя от риска, что General Re разорится, потеряет 22 миллиарда долларов его инвестиций и опустит его репутацию до неприемлемого уровня.

General Re требовалось получить миллиарды долларов прибыли, чтобы вернуть себе расположение Баффета. Бизнес деривативов в любом случае имел бы к этому мало отношения. То же самое можно было сказать и про глобальную экономику. «С небольшой, но не ничтожной долей вероятности, — говорил Баффет, — рано или поздно деривативы приведут к серьезным проблемам». Мангер выражался яснее: «Я буду крайне удивлен, если в течение ближайших 5-10 лет не произойдет кризис мирового масштаба». Хотя в интересах инвесторов за рынками акций и облигаций велось пристальное наблюдение, рынок деривативов регулировался слабо, операции с ними были очень непрозрачными. Дерегулирование начала 1980-х годов превратило рынки в финансовый эквивалент схватки в регби. Согласно существовавшей теории, рынок должен был регулировать сам себя (хотя ФРС все равно пыталась вмешиваться, когда назревали проблемы).

Под проблемами и «взрывом» Баффет и Мангер имели в виду пузырь, образовавшийся над зловещим варевом из легкодоступных кредитов в условиях отсутствия регулирования и огромных прибылей, которые доставались банкам и их «сообщникам». Они имели в виду запутанный клубок из требований выплат по различным деривативам, который вполне мог привести к краху финансовых институтов, чьи потери спровоцировали бы остановку выдачи кредитов и как следствие — глобальное «наступление на рынок». В такой ситуации кредиторы начали бы пугаться выдавать кредиты даже надежным заемщикам, а отсутствие финансовых поступлений, как хорошо известно, отправляет экономику в пикирующее падение. В прошлом прекращение выдачи кредитов уже не раз ставило экономику на грань рецессии. Но «это не прогноз, это предупреждение», говорил Баффет. Они с Мангером дали первый тревожный звонок.

«Многие нам возражали, — писал Баффет в 2003 году. — Они считали, что деривативы решают системные проблемы, потому что те участники рынка, которые не могут взять на себя некоторые риски, имеют возможность передать их в более сильные руки. Эти люди считали, что деривативы могут стабилизировать экономику, облегчить торговлю, снять препятствия для индивидуальных участников». «На уровне микроэкономики это часто оказывается правдой, — отмечал Баффет, — но на макроуровне деривативы могут спровоцировать воздушную катастрофу над Манхэттеном, Лондоном, Франкфуртом, Гонконгом и другими городами». Баффет и Ман-гер считали, что операции с деривативами должны быть лучше отрегулированы, их прозрачность должна стать обязательным условием, торговля ими должна вестись через центральную расчетную палату, а Федеральная резервная система обязана выступать в роли центрального банка не только для коммерческих, но и для ведущих инвестиционных банков. Однако глава ФРС Алан Гринспен выступил в защиту нерегулируемого рынка, посчитав Баффета чересчур осторожным⁶. Слова о «финансовом оружии массового поражения» цитировались повсюду, и часто тут же задавался вопрос: не сгущает ли Баффет краски?⁷

Впрочем, уже в 2002 году приближение «массового поражения» можно было почувствовать. Обжегшись на плохих кредитах, кредиторы начали прекращать финансирование или повышать ставки до уровня, фактически блокирующего кредитование. Компания Clayton не была первым «набегом» Баффета на бизнес мобильных домов. В конце 2002 года обанкротились производители таких домов Oakwood и Conseco — «субстандартный» кредитор, который выдавал кредиты людям с плохой кредитной историей. Баффет понимал: первый признак сдувания кредитного пузыря заключается в том, что «стадо» отдает волку банкротства на съедение больного барана. Он одолжил деньги Oakwood и попытался купить Conseco Finance — отделение Conseco, которое занималось кредитованием⁵⁰⁷. Но его предложение — 1 миллиард 370 миллионов долларов за спасение от банкротства — уступило предложениям Cerberus Capital и еще двух закрытых инвестиционных фондов. По некоторым оценкам, чтобы добиться выхода Баффета из игры, Cerberus пришлось заплатить на 200 миллионов больше — наверняка в компании этого никогда не забудут.

Тогда вместе с двумя другими фондами Баффет занялся финансами обанкротившегося Oakwood. Заключенная сделка превращала его после урегулирования ситуации в крупнейшего акционера компании — и это, между прочим, помогло Oakwood расплатиться по кредитам⁴.

Вскоре после этого группа студентов из Университета Теннесси пришла на лекцию Баффета в Cloud Room на 15-м этаже Kiewit Plaza. Два часа он отвечал на вопросы и довольно пространно рассказал о своем интересе к производству домов. Эл Оксье, профессор, организовавший встречу с Баффетом, попросил одного из студентов вручить тому в подарок книгу First a Dream⁸ — мемуары Джима Клэйтона, основателя Clayton Homes. Баффет позвонил Джиму Клэйтону, тот переадресовал звонок своему сыну Кевину, сменившему отца на посту исполнительного директора еще в 1999 году⁹.

Clayton Homes был классическим примером производителя, оказавшегося в сложной ситуации. Хотя в целом этот бизнес был надежным, его кредиторы вели себя, как выразился Баффет, «подобно кошке Марка Твена, которая, сев однажды на горячую плиту, никогда больше не садилась и на холодную». Баффет понимал, что основная проблема Clayton заключается в том, что у компании недостает средств для финансирования своей деятельности. При наличии достаточного количества денег и более разумной бизнес-модели компания могла превратиться в лидера своей отрасли. Акции Clayton вместе с акциями других подобных компаний упали аж до девяти долларов. Как и в случае с кризисом в Salomon, у Клэйтонов не оставалось источников финансирования. Они собирались продать компанию.

Кевин Клэйтон: «Нас может заинтересовать предложение в районе двадцати долларов за акцию».

Баффет: «Мне кажется, мы вряд ли сможем предложить вам что-то, что компенсирует пролитый вами и вашим отцом пот, время и энергию, которые вы потратили в ходе строительства этой прекрасной компании».

Клэйтон: «У нас проблемы с финансированием. Может, вы нам просто одолжите немного денег?»

Баффет: «Для Berkshire Hathaway это неприемлемо. Почему бы вам не собрать все данные, касающиеся вашей компании, и не прислать их мне, когда у вас будет такая возможность?»

Это был классический маневр Баффета, который привел к тому, что на следующий же день сотрудник Federal Express принес ему огромную посылку. Рыба проглотила наживку. Клэйтоны чем-то напоминали Уэйна Гриффина, который подбрасывал монетку, чтобы решить, сколько денег просить за Blue Chip Stamps. Баффет понял, что Клэйтоны готовы к сделке.

Уолл-стрит оценивал Clayton дороже, чем всех ее конкурентов, вместе взятых, и хорошая репутация компании была вполне заслуженной. Большинство остальных производителей мобильных домов были убыточными и прекращали торговлю. Как и в случае многих других «культовых» компаний, основатель Clayton был человеком с мощной харизмой. Джим Клэйтон — играющий на гитаре сын земледельца, начавший бизнес с переоборудования и продажи своего первого и единственного на тот момент дома, — превращал собрания акционеров в мини-фестивали и однажды даже прошел к сцене между рядами, напевая кантри-хит Take Me Home, Country Roads. ⁵⁰⁸

Он поручил ведение переговоров своему сыну Кевину, который, как и отец, был настоящим бизнесменом, но в отличие от него отнюдь не шоуменом. Кевин явно никогда не слышал о «баффетировании».

Баффет: «Предлагаю двенадцать с половиной долларов».

Клэйтон: «Вы знаете, Уоррен, совет может заинтересовать предложение ближе к двадцати, скажем — семнадцать или восемнадцать долларов за акцию».

Баффет: «Двенадцать с половиной долларов».

Кевин Клэйтон вышел из комнаты и позвонил членам совета директоров. Хотя акции продавались в то время за девять долларов, трудно было смириться с тем, что компания будет продана всего по двенадцать с половиной долларов за акцию.

Клэйтон: «Совет рассмотрит предложение в пятнадцать долларов».

Баффет: «Двенадцать с половиной». Хотя это и не зафиксировано официально, можно быть почти уверенным, что в этот момент Баффет применил другой свой классический маневр — «циркулярную пилу», выбивая почву из-под ног Клэйтонов сочувственным рассказом о том, в каком тяжелом положении они окажутся, когда у компании не останется источников финансирования.

Клэйтоны и совет директоров вновь обсудили предложение.

Клэйтон: «Мы хотим тринадцать с половиной».

Баффет: «Двенадцать с половиной».

Новый раунд обсуждений.

Клэйтон: «Окей, мы согласны на двенадцать с половиной при условии, что получим акции Berkshire».

Баффет: «Извините, но это невозможно. Кстати, я не участвую в аукционах. Если вы хотите продать мне, вы не будете иметь права искать покупателя, предлагающего лучшую цену. Вы должны будете подписать специальное соглашение о том, что отказываетесь рассматривать другие предложения».

Клэйтоны, которые, наверное, лучше многих экспертов понимали, в каком положении находится их отрасль, в итоге капитулировали¹⁰.

После «баффетирования» Клэйтонов Уоррен прилетел в Теннесси для встречи с ними, объехал заводы и нанес визиты чиновникам в Ноксвилле. Он попросил Джима Клэйтона спеть с ним, они даже отрепетировали несколько песен по телефону, но, когда пришло время, «Баффет совершенно забыл о моей гитаре, стоявшей на стойке за его спиной, — написал позже Клэйтон. — Дайте нашему новому другу Уоррену в руки микрофон — и он забывает о времени»¹¹. Не привыкший проигрывать, Клэйтон мог по крайней мере утешиться тем, что стал человеком, благодаря которому Ноксвилл впервые посетил знаменитый Уоррен Баффет.

Хотя местные жители были довольны заключенной сделкой, инвесторы Clayton считали по-другому. Аура Баффета впервые сработала против него самого. В отличие от Клэйтонов многие из инвесторов знали про «баффетирование», и им совсем не хотелось ему подвергнуться.

После объявления о сделке акционеры начали осаждать Клэйтонов, умоляя: «Вы — великолепная компания, лучшая в своем деле, мы не хотим владеть кем-то другим в этой отрасли, только вашими акциями. Пожалуйста, не уходите, вы сможете преодолеть трудности, отрасль снова поднимется!» Раздавались и угрозы: «Как вы посмели продать компанию за двенадцать с половиной долларов, когда ее цена достигала

шестнадцати, и мы пережили этот шторм?! Отрасль скоро опять поднимется. Как вы могли только подумать продать ее так дешево!» Крупные инвесторы Clayton считали, что Баффет покупал компанию «на дне цикла» для отрасли мобильных домов и специально выбрал это время для сделки, чтобы получить наибольшую прибыль. На пике своего развития в 1998 году, используя тактику агрессивного кредитования, эта индустрия продала 373 тысячи домов. В 2001 году — 193 тысячи (во многом из-за потерь экономики после 11 сентября). Прогноз продаж на 2003 год составлял всего 130 тысяч домов. Но, конечно, эта тенденция должна была рано или поздно обратиться вспять. Репутация Баффета как находчивого покупателя заставляла инвесторов полагать, что он точно угадал момент, когда акции подешевеют особенно сильно, и что они будут идиотами, если продадут компанию сейчас.

Впрочем, Баффет видел ситуацию по-другому. Он понимал, что рынок мобильных домов загнал себя в угол тем, что большую часть своей продукции продавал людям, которые такие дома себе позволить не могли. Поэтому, по его мнению, число продаж в обозримой перспективе не должно было увеличиться.

Но несогласные с ним полагали, что столь успешная в прошлом компания сможет повернуть ситуацию в свою пользу.

Сохраняя невозмутимость, не обращая внимания на гнев акционеров, Баффет наслаждался мыслью о своей будущей роли импресарио индустрии мобильных домов. Покупка компании у сына земледельца доставила удовольствие человеку, который ел шоколадки Dilly в кафе Diary Queen, до сих пор с интересом разглядывал каталоги с игрушечными поездами, владел компанией по пошиву униформы для заключенных и чрезвычайно радовался тому, что сфотографировался с парнями из текстильной компании Fruit of the Loom. Внутри него уже начинал шевелиться Финеас Тейлор Бар-нум⁵⁰⁹. Баффет так живо мог себе это представить — огромный передвижной дом, выставленный в новом Qwest Convention Center в Омахе во время собрания акционеров в 2004 году. Он предполагал поставить этот дом рядом с магазином Sees Candies или у того места, где сотрудники Justin продают обувь. Выставочная площадь становилась год от года все больше и внушительнее, и на продажу выставлялось все больше товаров. Мысль о целом доме, собранном прямо здесь, посреди зала для собрания акционеров, с ровным газоном и очередью из инвесторов, желающих увидеть его изнутри, приводила Баффета в трепет. «Интересно, сколько передвижных домов можно продать во время собрания акционеров?» — задавался вопросом Баффет. Никто из Солнечной долины еще не занимался таким делом на собраниях своих акционеров.

Кроме того, Clayton стала очередной компанией, в работе с которой объединились его бизнес-инстинкты и страсть читать наставления. Он собирался преподать урок плохим парням из отрасли мобильных домов. Баффет решил стать спасителем этого бизнеса.

* ^{509 509}

Баффет позвонил Иэну Джейкобсу, своему новому сотруднику, отвечавшему за работу с проектами. У них состоялся короткий разговор. «Иэн, вот файл по Clayton. В нем есть сведения обо всех возможных махинациях с закладными и авансовыми платежами. Я хочу, чтобы ты поехал и встретился с их розничными дилерами. Мне нужно, чтобы ты без особого шума разузнал, как работает этот чертов бизнес. Постарайся выяснить как можно больше об организации процесса продаж, о том, появились ли какие-то изменения по сравнению с прежним порядком. Узнай, кто работает хорошо, а кто — плохо. Принеси мне все, что сможешь только нарыть о том, что происходит в бизнесе сейчас и как нужно правильно им управлять».

Как и в случае с главным финансистом Berkshire Марком Гамбургом и рядом его предшественников, умение Иэна определять направления своей работы без каких-то подробных инструкций и контроля сверху было решающим для его карьеры в компании. Он вполне подходил для подобной работы и получил шанс, который предоставляется раз в жизни. Иэн улетел собирать слухи.

В конце месяца все самолеты, прибывающие в Омаху, и все комнаты в отелях города были набиты акционерами, прибывшими на собрание 2003 года, чтобы увидеть человека, которого журналы называли «крестоносцем экономического выздоровления» и «оракулом по всем вопросам». Были и неожиданные новости. Биржа Гонконга обнародовала данные о покупке Berkshire пакета акций китайского нефтяного гиганта PetroChina, контрольным пакетом которого владело государство. Это была первая за много лет официально объявленная иностранная инвестиция Баффета⁵¹⁰. К инвестициям за пределами США он относился с чрезвычайной осторожностью и не вкладывал деньги в акции иностранных компаний с 1993 года, когда купил пакет акций Guinness PLC¹².

Журналисты стали допытываться, в чем причина такого резкого поворота. Баффет ответил, что достаточно мало знает о Китае, а этот пакет акций купил из-за того, что добываемая компанией нефть была деноминирована в юанях.

Таким образом он выразил пессимизм по поводу доллара и оптимизм по поводу нефти. Баффет написал статью для Fortune под заголовком «Почему мне не нравится доллар»¹³, в которой объяснил, что сделал значительные вложения в иностранные валюты, потому что доллар будет снижаться. Причиной был торговый дефицит — американцы больше покупали за границей, чем продавали, причем этот разрыв быстро увеличивался. Разница оплачивалась за счет займов — иностранцы покупали у американского правительства государственные облигации. Короче говоря, полагал Баффет, «чистые активы» страны с угрожающей скоростью утекают за рубеж. Он привел гипотетический пример двух стран: Thriftville (Бережливая) и Squanderville (Расточительная). Рано или поздно граждане Thriftville, которые покупали государственные облигации Squanderville, зададутся вопросом, в достаточной ли степени обеспечены ценные бумаги Squanderville. После этого они продолжат торговать с Squanderville, но вместо облигаций начнут покупать менее рискованные активы — землю, компании, офисные здания. «В конце концов, — писал Баффет, — граждане Thriftville завладеют всей страной Squanderville».

Чтобы избежать превращения США в страну, подобную Squanderville, распродающую себя по частям другим странам, Баффет предложил для американских компаний, экспортирующих свои товары, выпускать «импортные сертификаты» на общую сумму в 80 миллиардов долларов в месяц. Компании могли бы торговать ими (точно так же, как в прошлом было возможным торговать складскими сертификатами Rockwood Chocolates). Каждый, кто хотел импортировать в США, должен был бы иметь «импортный сертификат», который нужно купить у экспортера. В этом случае компании получали бы за товар, проданный за границу, цену более высокую, чем на внутреннем рынке, что привело бы к автоматическому росту объемов экспорта. Одновременно это увеличило бы расходы тех, кто импортирует товары в США (то есть иностранных компаний). Такая система выглядела недружественной — фактически это был тариф или налог на импорт, который в прошлом приводил к торговым войнам и депрессии экономик, — но Баффет считал, что импортеры все равно пострадают, поскольку с падением курса доллара их товары подорожают. Идея с «импортными сертификатами» использовала рынок, чтобы по крайней мере определить, кто именно пострадает. Со временем спрос на импортные сертификаты увеличил бы экспорт, сбалансировал торговлю и восстановил паритет между Thriftville и Squanderville.

У плана было много нюансов, но его суть во многом иллюстрировала типичный для Баффета подход. Статья продемонстрировала стиль мышления Баффета — это был урок по экономике, предупреждение о возможной катастрофе; план обеспечивал безопасную маржу (хотя он не восстановил бы торговый баланс в той степени, в которой хотелось Баффету, но присутствие рыночного механизма снижало шансы дальнейшего ухудшения положения). Предложенное решение представляло собой комбинацию рыночных и регулирующих методов, это была комплексная, изобретательная, всеобъемлющая система — и конечно, безрисковая сделка, согласие на которую делало положение большинства участников гораздо лучшим, нежели отказ.

Проведение этого плана в жизнь потребовало бы и изменения мышления. Коалиция политиков должна была понять суть экономических механизмов. Ей нужно было быть готовой к серьезному политическому риску, связанному с продвижением идей Баффета. Более того, план должен был решить проблему еще до того, как она превратилась в кризис, — что нетипично для Вашингтона. Вероятность того, что некое подобие тарифа превратилось бы в закон при президенте Буше и рыночниках, контролировавших Белый дом, равнялась нулю. Так что «импортные сертификаты» были элегантным, но никому не нужным решением. Впрочем, отец Баффета в этой ситуации был бы очень горд за своего сына.

В любом случае Баффет имел честь стать первой влиятельной фигурой, сделавшей публичное — и громкое — заявление о риске падения курса доллара. Чтобы защитить Berkshire от этого риска, он обратил внимание на акции Китая, страны с бурно развивавшейся экономикой. Он изучил деятельность компании PetroChina и пришел к выводу, что ее акции стоит покупать. Хотя Баффет мог приобрести их только на 488 миллионов долларов, он заявил, что хотел бы купить и больше. Его поддержка PetroChina заставила инвесторов прыгать от радости. Уоррен Баффет купил иностранные акции! Бумаги PetroChina сразу подскочили в цене. Резко возросло и число акционеров на общих собраниях BRK.

В 2003 году 15 тысяч человек приняли участие в «Вудстоке для капиталистов» в Омахе. Состояние Баффета в 36 миллиардов вновь уступало только состоянию Билла Гейтса. Он вновь поднялся, причем достиг почти самой вершины.

«Что такое идеальный бизнес?» — спросил его один из акционеров, когда в ходе собрания пришло время задавать вопросы. «Идеальный бизнес — это такой бизнес, который приносит большую доходность, но который значительную часть этой доходности использует для своего развития. Это механизм, развивающий сам себя, — ответил Баффет. — У вас всегда есть выбор. Вы можете вложить 100 миллионов долларов в бизнес, который принесет вам 20 процентов прибыли с этого капитала — 20 миллионов. В идеале еще через год он должен вам принести 20 процентов со 120 миллионов, а еще через год — 20 процентов уже со 144 миллионов. И так далее. Вы можете в течение ряда лет продолжать вновь и вновь вкладывать капитал, получая все ту же доходность. Но компаний, способных на это, очень, очень, очень мало. Зато заработанные деньги можно использовать для того, чтобы купить еще больше компаний»¹⁴. Это был самый четкий урок по бизнесу и инвестициям из тех, что он когда-либо давал. Это объясняло, почему Berkshire устроена так, а не иначе, хотя то, что он рассказал о долгой истории разочарования инвесторов в фондовых рынках, действовало на них отрезвляюще. Это объясняло, почему он все время хотел приобрести новый бизнес и что именно это он собирается делать в случае с Clayton House. Баффет планировал вложить часть капитала Berkshire в Clayton, чтобы компания могла выжить и отобрать рынок у своих разорившихся конкурентов, а затем выкупить у них имеющиеся займы и заняться их обслуживанием⁵¹¹.

Журналистов со всего света (их было около пятидесяти), прибывших освещать собрание BRK, больше интересовала PetroChina и то, является ли подобная инвестиция сигналом нового интереса к иностранным акциям. Возможность спросить об этом у Баффета и Мангера появилась во время воскресной пресс-конференции. Многие хотели задать тот же самый вопрос, но применительно к своим странам: «Какие акции вы купили бы в Австралии? На Тайване? В Германии? В Бразилии? В России?» Отвечая на все эти вопросы, Баффет подчеркнул, что по-прежнему инвестирует в основном в США. Большинство иностранных акций вне сферы его компетенции. И покупка пакета PetroChina этого положения вещей не изменила.

Утром в понедельник на собрании совета директоров Berkshire Баффет провел короткий семинар, объясняя присутствующим уроки, которые он извлек из прошедшего года. Он говорил о риске понижения курса доллара относительно иностранных валют и о том, какие проблемы связаны с финансированием производства мобильных домов.

Том Мерфи и Дон Кью только что были избраны в совет директоров. В него также вошли Чарли Мангер, Рон Олсон, Уолтер Скотт-младший, Хоуи, Большая Сьюзи и Ким Чэйс (единственный представитель старинного рода Хэтэуэй, занимавшегося производством текстиля). По поводу этих назначений раздавалось ворчание, акционеры жаловались, что посты достались членам совета по знакомству, говорили об отсутствии сбалансированности и диверсификации. Но сама идея создания совета для контроля над действиями Уоррена Баффета выглядела смехотворной. Если совет собирался, то лишь для того, чтобы послушать уроки Баффета. В любых обстоятельствах — от вечеринок до попытки спеть дуэтом с Джимом Клэйтоном — все заканчивалось тем, что Баффет оказывался, фигурально выражаясь, учителем у доски с пальцами, испачканными мелом.

Причиной волнения акционеров относительно методов управления в Berkshire было не желание контролировать его, а проблема преемника Баффета, которому скоро должно было исполниться семьдесят три года. Он всегда говорил, что у него уже «есть имя в конверте». Но никогда не уступал давлению тех, кто пытался заставить назвать это имя, поскольку это связало бы ему руки, а ситуация могла в любой момент измениться. Кроме того, обнародование имени преемника означало бы начало передачи управления, а Баффет к этому определенно не был готов.

Конечно, многие пытались догадаться, кто бы это мог быть. Большинство менеджеров принадлежащих Баффету компаний представлялись кандидатурами маловероятными. Баффету нравились менеджеры, похожие на Миссис Би, — люди, которые умеют ярко держаться на публике, работать без устали, как муравьи, — но такие люди не управляли капиталом. Где тот распределитель капитала, который может справиться? Подходящий человек должен быть готов проводить весь день за чтением финансовых отчетов. При этом он должен уметь общаться с людьми, удерживать вокруг себя менеджеров, явно предпочитавших ему самого Уоррена Баффета.

«Каждое утро я прохожу через сложную процедуру, — говорил Баффет. — Она заключается в том, что я смотрю в зеркало и решаю, что я буду делать. В этот момент мне кажется, что у массы людей есть что мне сказать»¹⁵. Новый CEO должен был быть прекрасным лидером — но человек со слишком большим эго для этой работы совершенно не подходил.

В понедельник после окончания заседания совета директоров акционеры разъехались, а семья Баффетов отправилась в свое ежегодное путешествие в Нью-Йорк. Каждый год они участвовали в обеде, который давался в честь членов Buffet Group с Восточного побережья в доме Сэнди и Рут Готтесман. Сьюзи забиралась к Уоррену на колени, проводила пальцами по его волосам, а Уоррен с восхищением смотрел в глаза своей жене. В этом году было очевидно, что она неважно себя чувствует. На одном из обедов Сьюзи, одетая в красивый костюм из легкой шерсти, который дополняла шаль, съела только маленький кусочек цыпленка и немного моркови, запив их стаканом молока. Он сказала, что с ней все в порядке, но это прозвучало неубедительно.

Через две недели, незадолго до дня отъезда в Африку, которого она так ждала, Сьюзи в очередной раз положили в больницу с непроходимостью кишечника. Доктора обнаружили у нее малокровие и язву пищевода. К глубокому разочарованию всей семьи — или по крайней мере ее части, — поездку в Африку пришлось отложить на следующую весну. Даже Уоррен был расстроен, потому что понимал, как много эта поездка значила для Сьюзи. Но когда у него спросили, волнуется ли он, он ответил: «О нет, Сьюзи очень сильно забеспокоилась бы, если бы подумала, что я за нее волнуюсь. Она хочет волноваться за меня, а не наоборот. В этом смысле она очень похожа на Астрид. Я вообще не склонен чрезмерно волноваться, вы же знаете».

Хотя повод для отмены поездки в Африку был довольно прискорбным, выяснилось, что Баффету повезло, что он не уехал в июне. С приближением собрания акционеров Clayton, на котором должен был решаться вопрос о продаже компании, противники сделки — не только ее цены, но и самой идеи продажи — начали роптать особенно сильно. Появились слухи о новом потенциальном покупателе¹⁶. Инвесторы исходили из того, что Баффет заработает кучу денег, потому что с запасами капитала Berkshire и хорошим кредитным рейтингом он смог бы финансировать Clayton на условиях, лучших, чем кто бы то ни было, исключая правительство. Это выглядело почти как мошенничество. Некоторые акционеры были уверены, что Клэйтоны продают компанию Баффету так дешево, потому что хотят сохранить работу и заработать сами или чтобы получить доступ к будущим «трофеям». Потенциальный конфликт интересов привел ситуацию на грань войны.

К примеру, Уильям Грэй из Orbis Investment Management считал, что Клэйтоны пытаются ограбить компанию ради Баффета. Он подал петицию в SEC и иск в суд штата Делавэр, где была зарегистрирована Clayton. Грэй пытался доказать, что Клэйтоны действовали не в интересах акционеров, потому что подписали специальное соглашение, по которому не могли рассматриваться другие предложения о покупке Clayton. Он добивался решения суда, лишающего Клэйтонов права голосовать своими акциями, и требовал созыва специального собрания акционеров, чтобы поменять состав совета директоров¹⁷. В конце концов, как сказал один из инвесторов: «Если Баффет что-то кому-то предлагает, то это по определению заниженное предложение»¹⁸.

Репутация Баффета, которая столько лет была его активом, начала работать против него. Он был настолько заметной фигурой, что любой другой человек, стремившийся и сам стать заметным, мог для этого сорвать собрание его акционеров или попытаться его дискредитировать. И случилось так, что перед самым собранием акционеров, в тот момент, когда Berkshire объявила о сделке с Clayton, Дорис Кристофер, CEO компании Pampered Chef, позвонила и сообщила Баффету как раз о такой проблеме.

Pampered Chef продавала кухонную утварь с помощью сети независимых коммивояжеров, в основном женщин. После покупки ее компанией Berkshire члены организаций, выступающих против абортов, стали бойкотировать ее продукцию. Berkshire никогда не делала прямых пожертвований в пользу групп, ратующих за разрешение абортов. Компания выступала для своих акционеров только в качестве посредника, передающего их деньги на благотворительность. Акционеры, в свою очередь, имели право с помощью специальной программы благотворительных взносов жертвовать по своему выбору определенную сумму исходя из расчета восемнадцати долларов на акцию. Большинство некоммерческих организаций самых разных типов, получивших в общей сложности 197 миллионов долларов, составляли школы и церкви (зачастую католические). Таким образом, большая часть денег была выделена на цели, никак не связанные с абортами. Однако при этом значительную сумму получили и организации, выступающие за расширение прав по планированию семьи⁵¹². Так случилось, что личный благотворительный взнос Уоррена и Сьюзи — около девяти миллионов — поступил в 2002 году в Buffett Foundation, который как раз и финансировал такие организации. Противники абортов выступили против подобного использования денег Berkshire. Довод, что это были вовсе не пожертвования Berkshire, не были ими услышаны⁵¹³. Баффет попытался урегулировать конфликт с одной из таких групп, продемонстрировав, сколько денег идет на цели, не связанные с планированием семьи. В ответе президента Life Decisions International говорилось: «Даже если один доллар был выделен Planned Parenthood, а миллиард получили организации, выступающие против абортов, Berkshire Hathaway все равно окажется в нашем “черном списке”»¹⁹. Тот факт, что сумма, равная стоимости часа автопарковки, могла спровоцировать бойкот, был ясным сигналом для Berkshire — компромисс с противниками абортов найти вряд ли удастся.

Дорис Кристофер пыталась выступить посредником, объясняя, что, хотя сама и не согласна с Баффетом, «она не может спрашивать с него или судить о том, кому он дает деньги». Из 70 000 сотрудников Pampered Chef с петицией по этому поводу к Кристофер обратились меньше тысячи²⁰. И тем не менее бойкот наносил ущерб бизнесу и людям, в нем работающим. Противники абортов оскорбляли их, появлялись на демонстрациях посуды на вечеринках, организуемых для продажи товаров. Кристофер позвонила Баффету, чтобы сказать, что ситуация с каждым днем ухудшается.

«Кристофер не попросила меня об этом прямо, но я понял: она надеется, что я отменю программу пожертвований. И знаете, я так и поступлю. Я думал, что мы справимся с возникшей проблемой, но не смогли. Все это бьет по слишком большому числу людей, а я не хочу, чтобы из-за меня кому-то было больно. Это наносит удар по Дорис и ее сотрудникам. Они ни в чем не виноваты, но их даже избивают. Они приходят в офис к Дорис и плачут».

В конце июня Баффет позвонил на работу своему бывшему зятю Аллену Гринбергу, CEO Buffett Foundation, и рассказал об идее, которую они придумали вместе с Чарли Мангером. Вместо того чтобы продавать компанию Pampered Chef — это был один из вариантов, — они решили закрыть программу пожертвований организациям, выступающим за расширение прав по планированию семьи. Гринберг был поражен. За год до этих событий 97 процентов акционеров проголосовали против предложенной противниками абортов резолюции с требованием отменить эту программу. Теребя свои темные волнистые волосы, Аллен ходил взад и вперед, доказывая, что речь идет о пожертвованиях частных лиц, а не корпоративных. Люди имеют право делать пожертвования кому заблагорассудится. Закрыв программу, Баффет ничего не добьется. Но тот уже все для себя решил.

Гринберг вернулся в кабинет и набросал проект пресс-релиза, который был опубликован перед самой встречей в Солнечной долине во время длинного уик-энда перед Днем независимости. Телефон звонил не переставая несколько дней. Секретари, передававшие сообщения, выглядели изможденными. Но после этого Life Decisions практически сразу исключила Berkshire из своего «черного списка».

Друзья Баффета, независимо от их взглядов на аборты, реагировали одинаково — они были потрясены. Некоторые разозлились. «Меня удивляет, что мы уступили», — говорил один. «Отступить так легко — это на него совсем не похоже. Уоррен такой принципиальный человек. Было ли все это настолько важно, чтобы так поступить?» — задавался вопросом другой²¹.

Хотя на его месте многие, скорее всего, вступились бы за сторонников абортов, Баффет сказал, что боялся за сотрудников Pampered Chef, которых такая позиция подвергла бы серьезному риску. Он не произнес это прямо, но было очевидно, что Уоррен имеет в виду не только их благосостояние, но и здоровье. Баффет и сам был очень привлекательной мишенью, ведь он был Баффетом, а не каким-нибудь чистильщиком обуви за углом. Упорство в этом вопросе могло сделать Berkshire Hathaway и его самого символом защиты абортов, а это было уже опасно²². Он не мог на это пойти и уклонился от конфронтации.

После этой истории он ни разу не проявил никаких признаков раздражения по поводу критики в свой адрес или праздника в честь победы, который устроили противники абортов. Как сказал Мерфи, «ты всегда можешь послать куда подальше завтра. Делать это сегодня же никогда нет необходимости». Много лет этот совет спасал Баффета от больших неприятностей. Про историю с Pampered Chef он просто перестал думать.

Увы, это не решило другую проблему, тоже связанную с тем, что он был Уорреном Баффетом, а не безвестным чистильщиком обуви. С приближением дня голосования по сделке акционеры Clayton Homes начали взвешивать «за» и «против» предложения Berkshire. Акции аналогичных компаний начали расти, кредиторы неожиданно стали проявлять большую мягкость. Довод о «нижней части цикла» стал набирать все больший вес. Около 13 процентов инвесторов, включая уважаемые финансовые организации, такие как Brandywine Asset Management, Schneider Capital, CalPERS и California Public Employees’ Retirement System, публично объявили, что выступят против возможной продажи. Кевин Клэйтон мотался по стране, встречаясь с инвесторами, чтобы добиться их согласия, a Orbis и другие противники сделки обрабатывали акционеров по телефону и через прессу. К тому времени Berkshire уже выделила Clayton 360 миллионов на финансирование первоочередных нужд. Баффет выступил в прессе, сказав, что он не поднимет цену «ни сейчас, ни в будущем». Если сделка сорвется, он просто отойдет в сторону. Он также дал экономический прогноз для индустрии, сказав, что в ближайшее время вряд ли стоит ждать изменений к лучшему²³.

Пока Баффет не сделал свое предложение, покупать Clayton никто не хотел. Несмотря на верность ведущих акционеров, компания была похожа на симпатичную девушку, которая долго не могла найти себе партнера для танца. Теперь, когда Уоррен Баффет взял ее за руку и повел на середину танцпола, вокруг нее начали увиваться и прочие кавалеры. Компания, на которую никто не обращал внимания, вдруг стала для всех куда более привлекательной. В полночь за два дня до собрания акционеров компания Cerberus Capital, победившая Баффета в борьбе за кредитный бизнес Conseco, направила Клэйтонам факс, в котором говорилось, что Cerberus намеревается сделать более выгодное, чем Berkshire, предложение. Когда речь зашла о деньгах, Баффет разозлился. «О’кей, пусть попробуют», — сказал он. Он был абсолютно уверен в том, что без помощи со стороны Berkshire Clayton вряд ли будет стоить больше двенадцати с половиной долларов за акцию.

И действительно, ко дню собрания каких-то новых претендентов на покупку Clayton Homes не появилось. Но тем не менее было непонятно, смогут ли Клэйтоны набрать достаточное количество голосов для одобрения продажи компании. Целый час Джим Клэйтон отвечал на вопросы возбужденных акционеров, набившихся в зал, где проводилось собрание. После объявления о предстоящей сделке акции фирм, производящих дома, росли, поэтому цена в двенадцать с половиной долларов на этом фоне выглядела еще хуже, чем раньше. Некоторые акционеры требовали, чтобы Cerberus получил возможность сделать свое предложение, хотя у этой компании было целых два месяца на его подготовку и никто не был уверен в том, что Cerberus действительно собирается покупать Clayton. Зато в том, что Cerberus пытался насолить Баффету, проявившись в последний момент, ни у кого сомнений не было.

Клэйтоны оказались в ужасном положении. Если голосование провалится, что вполне могло произойти (один из крупных акционеров, Fidelity Investments, ранее собиравшийся голосовать «за», объявил, что теперь будет голосовать «против»), то сделка сорвется, а на самих Клэйтонов могут подать в суд за то, что они подписали соглашение, запрещающее рассматривать другие предложения. Если же сделка будет одобрена, то на них могут подать в суд за то, что они игнорировали другое, возможно, лучшее предложение.

Кевин Клэйтон позвонил Баффету и попросил его согласия на перенос голосования. Это позволяло Cerberus получить еще немного времени на подготовку своего предложения. Баффет поставил условие, что взамен согласия на отсрочку Berkshire получит 5 миллионов долларов. Клэйтон согласился на эту цену и объявил акционерам, что собрание откладывается и голосование будет проведено позже⁵¹⁴.

Пресса описывала происходящее как битву Давида и Голиафа, в которой Давид (группа хедж-фондов, выступавших против сделки) пытается сокрушить жадных Клэйтонов и колосса Баффета. Журналисты по определению скептически настроены по отношению к представителям истеблишмента, а менеджеров хедж-фондов по натуре можно считать своего рода антиподами истеблишмента. Они знают, как взаимовыгодно сотрудничать с прессой, и делают это с ловкостью виртуоза, играющего на скрипке Страдивари. Пресса ополчилась против могущественного Баффета. Ведь если он что-то покупает, то цена должна быть безусловно заниженной.

Подтвердить гипотезу о том, что Баффет собирается ограбить компанию Clayton, можно было в случае, если бы на нее нашелся другой покупатель. Момент истины наступил через неделю, когда в Ноксвилл, штат Теннесси, прибыли 70 бухгалтеров, юристов и финансовых специалистов из Cerberus и трех других фирм — Blackstone Group, Credit Suisse и Texas Pacific Group. Делегацию возглавил глава Cerberus, бывший вице-президент США Дэн Куэйл. Их поселили в лучшие мобильные дома Clayton, стоявшие неподалеку от штаб-квартиры. Были осмотрены заводы компании, детально изучены тысячи документов. Особое внимание обращалось на прожорливость ипотечного отдела, как он высасывает капитал из компании²⁴. Куэйл ходил по коридорам, потирая руки и повторяя, что Cerberus — это «компания дружелюбная, как семья»²⁵.

Пока Cerberus и другие компании обдумывали свое решение, организации Denver Area Meat Cutters и Employers Pension Plan подали в суд на Клэйтонов за «сговор, нарушения в процессе управления компанией и отсутствие прозрачности»²⁶. Баффет почувствовал, что его пытаются шантажировать. Иск от Meat-Cutters’ Union был организован Дарреном Робинсоном, партнером Milberg Weiss, юридической фирмы, которая специализировалась на защите интересов инвесторов при рассмотрении групповых исков. «Всем очевидно, что они совершили мошенничество», — заявил Робинсон²⁷. Из прокуратуры в Ноксвилл прибыли 22 юриста и помощника прокурора. Юристы из прокуратуры в передвижных домах не селились. По слухам, они устроились в девяти роскошных кондоминиумах и приготовились к шестимесячной борьбе²⁸.

После недели копания в документах люди из Cerberus вернулись в Нью-Йорк и прислали факс с пометкой «только для обсуждения», озаглавленный: «Рекапитализация

Clayton — источники и расходы». Это не было формальным предложением о покупке, но в нем содержалась цена: четырнадцать долларов за акцию. В Clayton вначале подумали, что Cerberus победил Баффета, предложив заметно более высокую цену. Однако при детальном изучении выяснилось, что Cerberus собирается заплатить акционерам только 755 миллионов долларов, тогда как Баффет предлагает 1 миллиард 700 миллионов. Согласно предложению Cerberus, акционеры получили бы по девять долларов из четырнадцати за каждую акцию. Разница должна быть покрыта за счет «рекапитализированных» акций.

При этом девять долларов за акцию компания Clayton должна была бы заплатить сама. Cerberus вообще не собиралась вкладывать в нее деньги. Предполагалось, что Clayton займет 500 миллионов долларов и продаст свои активы еще на 650 миллионов²⁹.

Это была типичная сделка по выкупу контрольного пакета с помощью кредита, когда компания распродает свои активы и занимает деньги, чтобы профинансировать собственную продажу. «Рекапитализированные акции», стоимость которых должна была составить пять долларов, обеспечивались бы за счет специально созданной финансовой компании, существование которой еще более увеличивало долги Clayton (и без того страдающей от нехватки капитала). Заемные средства были кровью, которая текла по венам компаний — производителей мобильных домов. Без них компании умирали. Но у кредиторов было все меньше желания иметь дело с этим бизнесом. Зачем давать деньги тем, чья способность вернуть долг под большим вопросом? Очевидно, что люди из Cerberus это прекрасно понимали. Они сделали лучшее из предложений, которое только можно было сделать с помощью финансовых инструментов. Клэйтоны позвонили в Cerberus, обсудили предложение, после чего участники переговоров решили идти каждый своим путем и не таить друг на друга зла.

Но CNBC и финансовая пресса теперь изображали Баффета бессердечным финансистом, который вступил в сделку с Клэйтонами, чтобы дешево купить их компанию. То, как эта покупка интерпретировалась в печати, тот факт, что репутация Баффета стала работать против него, привели к сильным изменениям в его имидже мудрого дедушки, привлекающего целые легионы людей, желавших «прокатиться на его фалдах». Пузырь лопнул, противодействие сделке с Clayton показало, что крупные инвесторы перестали быть его слепыми последователями. Они надеялись, что борьба за репутацию заставит его поднять цену. Они хотели использовать его репутацию против него самого и тем самым блокировать его дальнейшие шаги.

Но Баффет никогда не специализировался на покупке того, что нужно другим, за слишком низкую цену. На самом деле он предпочитал покупать то, от чего другие (порой ошибочно) отказываются. Все чаще после приобретения Buffalo Evening News Berkshire покупала компании, которые действительно не были нужны абсолютному большинству людей. Было не слишком много компаний, которые могли показать профсоюзам свой балансовый отчет и заставить тех смущенно отвести глаза. Не у всех имелось достаточно финансовых средств, чтобы выплатить долги Clayton. Не все умели принимать решения по сделкам, подобным сделке с Long-Term Capital, за час, а не за неделю. Berkshire могла позволить себе все это и даже большее. Berkshire приобретала теперь компании, подобные Netjets. Создатели этих компаний искренне хотели продать их тому, кто готов по-настоящему заботиться

06 их детищах. Они верили, что Berkshire поведет себя честно⁵¹⁵. Настоящий талант Баффета заключался не в том, чтобы дешево купить (хотя и это ему удавалось множество раз), а в создании в течение многих лет компании, которая зарабатывает на покупке честно оцененного бизнеса.

Перенесенное собрание акционеров Clayton наконец состоялось — в день пятидесятилетия Сьюзи-младшей. За четыре месяца не появилось ни одного нового покупателя, Cerberus отказалась от сделки. В результате за продажу проголосовали 52,3 процента акционеров, и этого едва хватило для принятия решения. Если не считать Клэйтонов, то каждые два из трех акционеров голосовали против продажи. Баффет сидел у телефона, пока ему не сообщили результат. После этого он встретился с дочерью и вручил ей подарок на день рождения — кольцо с розовым бриллиантом в форме сердца (которое он выбрал с помощью Сюзан Жак из магазина BorsheinTs) — и очередной миллион долларов. Человек, считавшийся хладнокровнейшим финансистом, становился отзывчивым и сентиментальным, когда дело касалось его дочери, с которой он с годами становился все более близок и от отношений с которой теперь очень зависел. Он носил кольцо в кармане уже пару недель, иногда доставал и рассматривал. Его глаза влажнели, когда он представлял себе реакцию дочери. Сьюзи-младшая, увидев кольцо, обняла его и заплакала.

Пока они обнимались, юридическая контора Milberg Weiss и Уильям Грэй из Orbis уже начали добиваться признания голосования недействительным. Грэй добился права провести аудит бюллетеней. Суд штата Делавэр подтвердил результаты голосования. Потерпев поражение, Orbis и Milberg Weiss обратились к судье суда округа Блаунт в Теннесси Дэйлу Янгу с требованием задержать исполнение сделки. Пока Orbis вместе с Milberg Weiss обивали судебные пороги, Клэйтоны тоже не теряли времени даром.

7 августа, в день, когда поглощение компании должно было формально окончательно завершиться, юристы Clayton с рассвета стояли у дверей секретаря штата, чтобы передать необходимые документы. К половине восьмого утра все было кончено³⁰.

Как только сделка вступила в силу, Milberg Weiss и Orbis в спешном порядке подали иск в апелляционный суд Теннесси. Апелляционный суд согласился и временно заблокировал слияние, которое уже было закончено. Это решение не позволило Berkshire перевести деньги по сделке. Апелляционный суд дал суду низшей инстанции задание вынести в течение двух недель свое решение по нескольким спорным вопросам. Milberg Weiss потребовала от Clayton предоставления документов, один только перечень которых составил 18 страниц. Юристы и сотрудники компании работали над ним почти круглые сутки.

У Кевина Клэйтона как раз в это время родилась дочка, страдавшая от колик из-за аллергии на белки. «Мы испробовали двадцать семь молочных смесей, пока не нашли подходящую — не ближе чем в Лондоне, — рассказывал Клэйтон. — К тому же из-за стресса у меня появился герпес. Я позвонил отцу и сказал: “Папа, все это очень тяжело”. А он ответил, что в моем возрасте у него от стресса вообще парализовало левую половину лица. Потом я позвонил Уоррену, а он сказал: “Ты знаешь, Кевин, когда я был моложе, я потерял из-за стресса большую часть своей шевелюры”. В общем, я не услышал слов сочувствия ни от одного из них».

18 августа судья Янг распорядился, чтобы дело рассмотрел суд присяжных. Clayton немедленно подала апелляцию.

Торговля акциями Clayton уже две недели как прекратилась, a Berkshire не могла выплатить деньги, потому что дело мариновалось в апелляционных инстанциях. Сорок тысяч акционеров ждали деньги от Berkshire Hathaway. Один миллиард 700 миллионов оставались на счету в банке, принося Berkshire проценты по вкладу.

Баффет получил факс от семейной пары, которую выселяли из дома за долги. Им нужны были деньги за акции Clayton, чтобы оплатить ипотеку. Заплатите то, что можете, предложил им Баффет, и просто объясните ситуацию. Скорее всего, этого будет достаточно, чтобы избежать выселения.

«Все это напоминает сериал Perils for Pauline¹'», — сказал он.

Тупиковая ситуация сохранялась почти две недели. В конце концов, когда наступил сентябрь, суд не нашел «ни толики доказательств» того, что Клэйтоны манипулировали процессом голосования. Через шесть дней Milberg Weiss подала апелляцию в Верховный суд Теннесси. Баффет не мог поверить своим глазам, точнее, не мог бы, если бы на месте Milberg Weiss была какая-то другая юридическая контора. Они все еще пытались отменить сделку. Но было очевидно, что на этом деле они не заработают больших денег. Баффет задумался над тем, кто будет оплачивать их работу. Копировальные машины у юристов Clayton работали до позднего вечера, выдавая все новые и новые документы и распечатывая счета за адвокатские услуги. Баффет пришел к выводу, что Milberg Weiss столь настойчива в своих попытках, поскольку рассчитывает, что Баффет заплатит за то, чтобы от него отстали. Он поговорил с Кевином Клэйтоном. «Никогда!» — воскликнул тот⁵¹⁶.

Баффет задумался о том, что Верховный суд Теннесси может стать первым в истории США судом, отменившим слияние компаний, которое уже завершено. Судьи, которые тоже явно пришли к этой мысли, предпочли отклонить апелляцию.

St Paul, страховая компания Clayton, хотела заплатить за урегулирование последнего из оставшихся исков акционеров, поданных Milberg Weiss, 5 миллионов долларов. Клэйтонам и Баффету была ненавистна сама мысль о необходимости платить что-то людям, которых они считали грабителями в масках и адвокатами-стервятниками. Акционерам от выигранного иска досталось бы совсем немного, от силы 5 центов на акцию. Большую часть денег получили бы юристы. Страховщики возражали, что если не заплатить эти деньги, то расходы компании будут еще больше. С чувством, что приходится платить выкуп за заложника, они согласились и заплатили. Так закончилась битва за покупку Clayton Homes.

Однако вскоре стало очевидно, что продажи мобильных домов расти не будут⁵¹⁷. И Баффет сделал свое приобретение далеко не в самое лучшее для себя время. На самом деле в тот момент, когда Ян Джейкобс вернулся со своим отчетом, резкое падение производства домов только начиналось. Цена, которая прежде выглядела такой низкой, теперь казалась неоправданно завышенной. Для исправления ситуации Баффет и Кевин Клэйтон стали скупать портфолио плохих кредитов. Чтобы сделка с Clayton заработала, нужны были абсолютно четко выверенные маневры.

Глава 58. Баффетирование

Омаха • лето—осень 2003 года

В сентябре Баффет находился в состоянии радостного возбуждения. Журнал Fortune назвал его самым влиятельным человеком в бизнесе. Под восторженные охи и ахи он продал с аукциона за 210 тысяч долларов свой потертый бумажник, в котором находился совет, куда вкладывать деньги. Вырученные средства Уоррен передал Girls Inc., некоммерческой организации, которой помогала Сьюзи-младшая. Потом он продал с аукциона eBay самого себя — точнее, обед в своем присутствии на восемь человек. Заработанные деньги должны были пойти на нужды мемориальной церкви Glide в Лос-Анджелесе, главного благотворительного проекта его жены. В церкви Glide во время службы можно было пройти тест на СПИД, церковь организовывала похороны для геев, которых отвергли семьи и другие церкви. Паролем преподобного Сесила Уильямса, возглавлявшего ее, было словосочетание «безусловная любовь». Сьюзи превратила эти слова в мантру, и даже Уоррен время от времени использовал их. В Glide были рады всем — проституткам, наркоманам, алкоголикам, бродягам¹. Самое высокое из 50 предложений на eBay за два часа в компании Уоррена Баффета составило 250 тысяч 100 долларов, то есть больше, чем за подсказку, лежавшую в его бумажнике. Через несколько дней художественное изображение завернувшегося в тогу Баффета, спускающегося с Олимпа, появилось в журнале Forbes в качестве иллюстрации к списку самых стильных миллиардеров. Хотя миллиардеры в это время становились уже довольно обычным явлением, конкуренция за право быть включенным в список самых стильных была относительно невысокой. И Баффет никогда бы не рассматривался даже в качестве претендента, если бы его персона не обладала невероятной популярностью — публикация его фотографий обеспечивала хорошие продажи любому журналу. Более того, обе Сьюзи были приглашены выступить в начале октября с речью о благотворительности на встрече самых влиятельных женщин по версии Fortune. Их аудиторию должны были составить самые известные женщины Америки — CEO, предприниматели и другие дамы, добившиеся заметных успехов в самых разных областях. Баффет был крайне воодушевлен признанием, которого удостоились его жена и дочь, и особенно тем фактом, что они будут выступать вместе.

В пятницу вечером, перед началом конференции, Сьюзи позвонила Уоррену, чтобы сообщить, что приедет на день позже, потому что на понедельник у нее назначена биопсия. Пародонтолог перед этим осматривал ее в июне. Осмотр был перенесен с мая из-за того, что в тот момент у Сьюзи была непроходимость, язва пищевода и малокровие. Пародонтолог обнаружил у нее маленькие пятнышки в полости рта и отправил к специалисту. Прошло целых два месяца, пока много путешествующей Сьюзи и занятому специалисту удалось согласовать время осмотра. Несмотря на договоренность, Сьюзи почти отменила осмотр ради поездки в Gates Foundation.

«Нет, нет, нет, нет, нет! Вы ничего не отменяете!» — сказала Кэтлин Коул. Для Коул было совсем нетипично открыто перечить своему другу и боссу. Но на этот раз она настояла: «Вы должны пойти!»²

Во время осмотра доктор Дебора Гринспен ощупала шею Сьюзи и нашла на одной стороне лимфатические уплотнения. Она убедила Сьюзи пройти в ближайший понедельник осмотр еще у одного специалиста, доктора Брайана Шмидта, и сделать биопсию. Похоже, что вопрос о биопсии нисколько не взволновал Сьюзи. Она хотела отложить и ее, чтобы не пропустить конференцию Fortune. «Я должна это сделать», — сказала она Кэтлин, имея в виду свое предстоящее выступление. Однако доктор Шмидт переносить биопсию отказался³.

Баффет внешне спокойно воспринял это известие, но на самом деле был очень взволнован и испуган. Через несколько часов после звонка Сьюзи он долго довольно бессвязно разговаривал с кем-то по телефону, убивая время после возвращения домой. За несколько секунд до начала партии в бридж он как бы случайно, но низким серьезным голосом произнес в трубку: «Кстати, в понедельник у Сьюзи биопсия».

«Из-за чего?!» — спросил его шокированный собеседник.

«У нее во рту что-то нашли, — ответил он. — Ладно, до скорого!» И повесил трубку.

Сьюзи сделали биопсию. Она выступила на конференции, а потом полетела в Декатур в гости на ферму к Хоуи, чтобы повидаться с внуками, пособирать урожай на комбайне, а потом отправиться в Сан-Франциско. Вспоминая прошлое, Хоуи думал про себя: «Ничего себе... Она все время говорила о том, чтобы приехать к сбору урожая, но до сих пор никогда этого не делала»⁴. В тот момент он не заметил ничего необычного, потому что мать вела себя так же, как и всегда⁵.

Растущее беспокойство Уоррена проявлялось в присущей ему манере: он повторял одни и те же вопросы и утверждения, но, когда его спрашивали, волнуется ли он, отвечал отрицательно.

В пятницу Сьюзи и Кэтлин Коул отправились в медицинский центр USC, чтобы узнать результаты биопсии. По-прежнему казалось, что Сьюзи не обращает внимания на серьезность ситуации. Когда они приехали к доктору Шмидту, Сьюзи сказала Кэтлин: «Ты такая нервная, почему?»

«О господи, — подумала Кэтлин. — Понимает ли она, что новости могут быть плохими?»

Принявший их доктор сказал, что у Сьюзи рак горла в третьей стадии. Диагноз ее поразил. «Она выглядела так, будто в нее ударила молния, — вспоминала Коул. — Похоже, она даже не рассматривала возможности подобного развития событий»⁶.

Сьюзи сначала заплакала, но затем, в привычной для себя манере, взяла себя в руки. И стала опять обсуждать проблемы всех, кроме самой себя. Она позвонила Уоррену. Он почти ничего не сказал в ответ. Она набрала номер Сьюзи-младшей и попросила: «Позвони отцу. Он будет в ужасном состоянии». Потом она приехала домой и опять поговорила с Уорреном, а затем со Сьюзи-младшей, Хоуи и Питером⁷. К этому времени она уже порылась в Интернете⁸. Позвонив Баффету, она сказала: «Не заходи на сайты с информацией о раке горла».

Ежегодно рак горла обнаруживают всего у 34 тысяч людей, но он убивает больше 8 тысяч из них. Часто безболезненный, но быстро разрастающийся, он страшнее меланомы, рака мозга, печени, матки и лимфатоза⁹. Он особенно опасен, потому что его обнаруживают обычно тогда, когда он переходит в лимфоузлы. В этот момент злокачественные клетки уже распространяются на другие ткани и органы. Человек с раком горла подвергается серьезному риску развития и других злокачественных опухолей. У выживших в первом бою с этим заболеванием риск рецидива в 25 раз выше, чем у других.

Не менее 90 процентов заболевших — заядлые курильщики или люди, употребляющие бездымный табак. В сочетании с алкоголем курение вызывает еще больший риск заболевания. Но Сьюзи Баффет никогда не курила и не пила. Серьезных факторов риска в ее жизни не было. То, что у нее была третья стадия рака, означало, что болезнь распространилась по крайней мере на один лимфатический узел, но еще не успела продвинуться дальше.

Сьюзи вернулась в свою квартиру с видом на мост «Золотые ворота». Все стены ее жилища был увешаны сувенирами, привезенными из поездок, подарками от друзей, дорогими ей произведениями искусства. Женщина, которая никогда и никому не рассказывала о своих проблемах, стала говорить: «Я прожила прекрасную жизнь, мои дети выросли, я увидела своих внуков. Мне нравится жить, но я сделала свое дело и я больше не нужна».

«Будь моя воля, — сказала она Кэтлин, — я бы поехала на виллу где-нибудь в Италии и тихо умерла». Больше самой смерти она боялась, что это будет медленная, болезненная смерть. Но отказ от борьбы означал для нее предательство людей, которые были для нее важны и которые десятилетиями были частью ее жизни. На операцию она согласилась прежде всего ради Уоррена. В то же время она сказала Кэтлин и ее другу Рону Парксу, что пока не решила, будет ли проходить курс облучения, который является стандартной процедурой для уменьшения уровня риска рецидива. Этот риск был высоким. По каким-то причинам, возможно, из-за состояния шока, в котором она пребывала, Сьюзи не понимала всю важность этой процедуры¹⁰.

На следующее утро, когда они обсуждали планы на ближайшее будущее, Сьюзи по необъяснимой причине отказалась одобрить покупку оборудования, которое было необходимо, чтобы сделать ее квартиру доступной в послеоперационный период. Кэтлин хотела сделать специальное приспособление у лифта, чтобы иметь возможность поднимать ее в коляске по лестнице в квартиру, расположенную в верхней части здания. Сьюзи не хотела об этом слышать. Кэтлин посчитала, что все это вызвано шоком, и позвонила Сьюзи-младшей. Та посоветовала не обращать внимания на возражения матери и самой сделать необходимые приготовления.

Тем временем ошеломленный Уоррен погрузился в пучину текущих дел, как он всегда поступал в моменты кризисов. Вместе с очень расстроенной Астрид он сходил на матч «Небраски» по футболу, который проводился в Линкольне. На следующее утро отправился в Сан-Франциско, где ему сказали, что операцию Сьюзи надо сделать в течение ближайших недель. Врачи давали пятидесятипроцентный прогноз, что она проживет еще пять лет. Значительную часть челюсти и все или почти все зубы придется удалить. Больше месяца после операции ее придется кормить через трубку, которую введут через нос прямо в желудок. Все это время она не сможет разговаривать, операция, возможно, изуродует ее лицо. Сьюзи сказала Уоррену кое-что еще — ей было страшно, что после операции ее начнут пугаться собственные внуки. Было решено, что на следующей неделе она отправится в Нью-Йорк, чтобы получить подтверждение о необходимости операции у специалистов онкологического центра Memorial Sloan-Kettering. Но это, скорее, было формальностью.

Вернувшись в Омаху, Уоррен беспрерывно говорил по телефону, играл в бридж в Интернете, работал, обдумывал план своей встречи с издателем Wall Street Journal Карен Эллиот Хаус. У Баффета уже было несколько столкновений с газетой. Все началось в 1992 году со статьи, в которой он был назван «жестким рафинированным парнем под маской общительного оракула». Хаус собиралась приехать — то ли для того, чтобы уладить отношения, то ли затем, чтобы предложить купить оказавшуюся в трудной ситуации газету. Но Уоррен не переставал думать о Сьюзи, упоминая о ней даже в коротких разговорах. В ближайшие месяцы он собирался проводить в Сан-Франциско каждые выходные. Не представляя, чем все это закончится, он старался дать ей то, что она сама дала бы ему, если бы они поменялись местами. «Я был уверен, — говорил он, — что она нуждается в моем присутствии». И, конечно же, он и сам нуждался в ней.

Встреча с Хаус ни к чему не привела. Никто никого не убил, газету Баффет покупать не собирался. До конца недели каждое утро он начинал в «грозовом» настроении — явный признак того, что он плохо спал. В течение дня он оживлялся. Кроме Дебби Боса-нек и еще нескольких человек, никто в Berkshire Hathaway не знал, что происходит.

В ту неделю он редко покидал свой уголок напротив копировальной комнаты и двух кабинетов для хранения документов, проводя большую часть времени в телефонных разговорах со Сьюзи. Вначале она не осознавала всю серьезность предстоящей операции, частью которой могла стать трансплантация костных тканей из ее ноги. Хирурги не знали точно, насколько будет затронута значительная часть лица, но надеялись сохранить язык. Самым страшным для нее было то, что она уже никогда не сможет петь. Она обсудила операцию со своим бывшим зятем Алленом Гринбергом, которому в прошлом не раз приходилось вызывать «скорую помощь» для своего друга, босса и бывшей тещи. Зная, как тяжело Баффет переживает болезнь своей жены, Гринберг ни разу не упомянул о Сьюзи, когда пришел докладывать ему о проектах своего фонда.

Уоррен не хотел много знать о болезни жены, но о том, что ему было известно, он говорил постоянно. «У них команда из пяти человек, и все это займет не меньше десяти часов. У нее лучшее медицинское обслуживание в мире. Хоуи написал ей письмо — ни одна мама не получала такого замечательного письма. Для нее многое делается. Но это будет страшное испытание. Они сообщили ей массу информации, но она знает, что мне не нужны детали. Она рассказала мне только то, что, как она думает, я смогу пережить. Доктора наверняка уверены, что я сумасшедший, потому что не разговариваю с ними напрямую. Но мне это не по силам, поэтому она делится со мной только самым важным».

Через несколько дней Сьюзи прилетела в Омаху за дочерью, чтобы вместе отправиться в онкологический центр Memorial Sloan-Kettering и узнать мнение специалистов. Анализы показали, что признаков дальнейшего распространения рака нет — это была хорошая новость. Они вместе вернулись в Омаху, Сьюзи собиралась провести выходные там. Но в Омахе у нее случился новый приступ резкой боли в брюшной полости —- меньше чем через пять месяцев после последнего рецидива непроходимости, из-за которой Баффеты не смогли поехать в мае в Африку. Ей пришлось остаться у дочери. Благодаря большой дозе обезболивающих средств удалось избежать госпитализации, которая всегда требовалась в подобных случаях.

Измученный и бледный, Баффет еле добрался до офиса, а в середине недели уехал в Атланту на собрание совета директоров Coca-Cola. Ко времени его возвращения Сьюзи стало лучше, и она отправилась в гости к Астрид. Увидев Сьюзи, Астрид разрыдалась, и Сьюзи вновь пришлось заняться привычным делом — успокаивать другого человека.

После того как уик-энд кончился, Сьюзи улетела обратно в Сан-Франциско, и Баффет опять помрачнел. Голос его стал скрипучим — было очевидно, что у него бессонница. У него не выходила из головы предстоящая через несколько дней встреча

Buffet Group, которая проводится раз в два года. Доктора Сьюзи не хотели, чтобы она ехала на эту встречу в Сан-Диего. Получалось, что впервые с 1969 года ему придется ехать одному. Приехать не смогла не только Сьюзи, но и его друг Ларри Тиш, давний партнер и глава Loews Corporation. Он умирал от рака желудка.

Баффет, без сомнения, беспрерывно думал о том, во что выльется для него поездка на эту встречу без Сьюзи. Известие о ее болезни наверняка вызовет всеобщее возбуждение, потому что многие узнают об этом перед самым заседанием. Пять дней ему придется отвечать на вопросы о жене, принимать выражения сочувствия, контролировать свои эмоции. Он должен будет сыграть роль церемониймейстера, проявлять постоянный интерес к происходящему, не допуская фальшивых нот. Баффет достиг такой степени совершенства в искусстве самообособления, что оно уже стало его второй природой — но в нынешних обстоятельствах все равно ему пришлось бы очень трудно. Возвращаясь по вечерам в гостиницу, он лежал в темноте, предаваясь своим мыслям и мечтам.

«Мне снится много снов, — сказал он перед отъездом в Сан-Диего, и многие из этих снов тревожили его. — У меня в голове целый мультиплекс. Это полностью занимает мое внимание». В тот вечер он заказал себе клубный сэндвич на обед и съел его в офисе, разделив с одним из своих гостей. Он пытался любым способом убить время до появления Шэрон, способной отвлечь его игрой в бридж. За едой завязался долгий разговор. Вначале он касался проблем бизнеса и политики, но в конце концов наружу выплеснулось то, что бурлило внутри все эти дни, — операция состоится вскоре после того, как пройдет нынешнее собрание.

На ничтожную долю секунды в его глазах мелькнуло удивление. Потом его лицо сморщилось, и он закрыл его ладонями. Плечи задрожали, и он стал сползать со стула вперед, как башня, треснувшая при землетрясении. Сухие, резкие, тяжелые всхлипы, похожие на тихие стоны, вырвались из его груди. Никаких утешений в этот момент для него найти было невозможно.

Постепенно всхлипы закончились. Они опять заговорили о Сьюзи. Время от времени он начинал тихо плакать — так продолжалось два часа. Уоррен боялся страданий, через которые ей предстояло пройти. Она сильнее, чем он. Ему тяжело от той боли, которая на нее обрушится. Еще тяжелее было то, что она могла принять смерть как естественный исход и перестать бороться с тем упорством, на которое способна. Баффета пугала перспектива потерять Сьюзи. Переворачивались его представления о том, что составляет основу его бытия. Он всегда полагал, что никогда не будет одиноким, потому что она его переживет. Он всегда считал, что может положиться на ее мудрость и ее суждения при принятии любых важных решений. Он всегда был уверен, что она возглавит его фонд после его смерти. Что она сохранит мир в их семье, если его не будет. Она позаботится об Астрид, урегулирует любой конфликт, успокоит каждого, кто будет обижен. Она так организует его похороны, что их запомнят все. Но больше всего он рассчитывал, что Сьюзи останется рядом до самого его конца, будет сидеть рядом и держать его за руку, чтобы облегчить страдания и страх приближающейся смерти, как она сделала это для стольких людей. Первый раз в жизни Уоррен представил себе, что все может произойти по-другому. Это было настолько невыносимо, что через секунду он прогнал от себя эти мысли. Он был уверен, что доктора позаботятся о Сьюзи и она будет жить. Когда Баффет выходил из своего кабинета, чтобы отправиться на игру в бридж, он был в мрачном настроении, но спокоен и собран.

На следующее утро он отправился в Сан-Диего. На конференции Buffett Group Баффет предстал подавленным, но не отчаявшимся. Он председательствовал в течение трех дней заседаний и встреч, которые включали обед в доме Гейтсов, доклад Билла Руана о проекте по улучшению качества школ в Гарлеме, лекцию Джека Бирна о смене поколений в руководстве компаний и рассказ Чарли Ман-гера о жизни Эндрю Карнеги, выдающегося предпринимателя, который считал, что тот, кто умирает богатым, умирает в позоре. Хоуи Баффет говорил о том, что заставляло его делать вошедшие в его книгу «Материя жизни» фотографии, на которых запечатлены изможденные страшной нищетой африканцы. Джеффри Кован, декан Анненбергской школы коммуникаций в Университете Южной Калифорнии, выступил с докладом «От молодых идеалистов до старых бюрократов», посвященным старению тех, кто составляет так называемое «молчаливое поколение», людей, родившихся в 1930-е — начале 1940-х годов (а таких в зале было большинство)¹¹.

Пока Уоррен был в Сан-Диего, Астрид проводила время в спа Canyon Ranch в Та-сконе, куда он ее отправил. Астрид была расстроена состоянием Сьюзи, и Уоррен настоял, чтобы она поехала куда-нибудь отдохнуть и отвлечься. Поначалу Астрид отказывалась. Баловать себя отдыхом в роскошной гасиенде было для этой женщины, не особо заботившейся даже о педикюре, все равно что фигуристке-любительнице попытаться сделать тройной тулуп. У нее даже не было косметички, для поездки на знаменитый курорт она взяла с собой только несколько футболок. Когда Астрид приехала и пошла на ланч, то попросила у персонала дать ей пластиковую коробку, чтобы положить туда остатки недоеденного сэндвича с индейкой. Одна из сотрудниц пыталась составить для нее план процедур. Когда она спросила Астрид, что ее беспокоит, та ответила, что ее беспокоит состояние подруги Сьюзи. Похоже, ее собеседница сразу поняла, что имеет дело с одной из тех женщин, которые думают о других, забывая о себе. Она мягко уговорила Астрид согласиться на расслабляющие процедуры. Астрид ходила на прогулки, взяла пару уроков йоги, кулинарии и гольфа, ей делали массаж и чистку лица. Она ворчала по поводу такой неустанной заботы, но, к собственному удивлению, хорошо пережила эту заботу и даже пришла к выводу, что все это не так уж страшно.

Со встречи в Сан-Диего Баффет прилетел в Сан-Франциско накануне дня операции. На этот день у него было запланировано совещание по маркетингу в Netjets, и он решил было идти на него, но Сьюзи-младшая, посчитавшая это попыткой уклониться от неприятных занятий, сказала, что он обязан приехать в Сан-Франциско. С большой неохотой Баффет присоединился к семейному ужину в квартире Сьюзи. Все вели себя так, как им свойственно. Сьюзи, которой теперь не надо было ни о ком заботиться (кроме себя самой), не хотела обсуждать с семьей то, что она чувствует по поводу предстоящей операции, и занимала себя телефонными разговорами. Уоррен большую часть вечера провел, уставившись в экран компьютера, играя в вертолетный симулятор.

Рано утром на следующий день в сопровождении семьи Сьюзи прибыла в Медицинский центр Калифорнийского университета в Сан-Франциско, где технические работники поставили ей капельницу и нарисовали маркером на левой ноге огромный овал от колена до лодыжки. «Это чтобы указать место, где при необходимости нужно будет сделать разрез, чтобы взять костные ткани для пересадки», — объяснили они. Хирург доктор Ислей сказал, что примерно через полтора часа он выйдет из операционной, чтобы сказать точно, насколько распространилась опухоль.

Сьюзи вместе с дочерью пошла в туалетную комнату и плотно закрыла за собой дверь. Ей не хотелось, чтобы Уоррен услышал то, что она сейчас скажет. «Послушай, — произнесла она, — он слабак. Ты должна понять: если выяснится, что опухоль разрослась, то операцию надо прекратить. Я очень боюсь, что он прикажет им все равно продолжать операцию, потому что не хочет, чтобы я умерла».

В восемь часов утра Сьюзи уже была на операционном столе, а ее семья в ожидании известий расположилась в холле больницы, где другие люди коротали время за просмотром телевизора, пока их близким проводили операции. Уоррен делал вид, что читает газету. Время от времени он сворачивал ее, подносил ее к лицу, прикрывая руку, которой смахивал слезы. Потом разворачивал газету снова.

Доктор Ислей вернулся через сорок пять минут. Рак был найден в двух лимфоузлах, но дальше не распространился. Это было хорошей новостью. Будут удалены только ткани нижней внутренней части щеки и треть языка, пересадка костных тканей не потребуется. Когда доктор Ислей ушел, Уоррен начал спрашивать: «Суз, он говорил, что для того, чтобы выяснить все это, нужно полтора часа? Он что, опять придет? Ты уверена? Они точно знают?» Всякий раз Сьюзи уверяла его, что они уже получили точный ответ, но через несколько минут он опять начинал спрашивать: «Как же они смогли так быстро все узнать?» Он все время повторял: «Мне это не нравится. Наверное, он придет опять»

Через 16 часов Сьюзи была в реанимации, она дышала через трахеотомическую трубку. Ее левая рука была перемотана от запястья до локтя — врачи взяли с нее кожные ткани для пересадки внутрь рта. Из-за удаления части языка кормить ее приходилось через специальную трубку, которая была вставлена в нос и вела прямо в желудок. Она постоянно кашляла, и докторам приходилось часто прочищать трахеотомическую трубку, чтобы ничто не мешало дыханию¹².

На следующее утро дочь сказала Уоррену: «Ты должен подготовить себя к тому, что увидишь. Это очень тяжело». Уоррен собрался с силами и вошел в комнату Сьюзи. Он знал, что если она увидит малейшую дрожь на его лице, то поймет, как обезображено ее лицо. Огромным усилием воли он заставил себя посидеть немного рядом с ней. После этого Сьюзи-младшая посоветовала отцу и братьям возвращаться домой — в тот день они уже ничего не могли больше сделать для Сьюзи. Уоррен, попытавшийся запихнуть свои чувства в «ящик Пандоры» на то время, пока был со Сьюзан, выйдя из палаты, дал им волю и, как он сам признавался, «два дня проплакал».

На все последующие выходные он прилетал в Сан-Франциско. Потом, перед самой выпиской Сьюзи, он слетал в Джорджию, где выступил перед студентами Georgia Tech. Уоррен мало говорил о бизнесе, однако затронул много других знакомых ему тем. Он рассказал легенду о джинне, много говорил о филантропии. Баффет сказал, что лучшая инвестиция, которую они могут сделать в жизни, — это инвестиция в самих себя. Он рассказал о своем герое Бене Грэхеме и посоветовал быть осторожными в выборе героев, потому что их роль для будущего крайне важна. Он посоветовал студентам работать только на тех людей, которыми они восхищаются.

Студенты спросили, что в его жизни было главным успехом и главным провалом. В этот раз он стал говорить не об ошибках в бизнесе, связанных с бездействием. Вместо этого он сказал:

«В моем возрасте жизненный успех измеряется тем, какая часть людей, от которых ты ждешь любви, тебя действительно любит. Я знаю людей, у которых много денег, которые устраивают званые благотворительные обеды, в их честь называют больницы. Но на самом деле их никто не любит. Если вы доживете до моего возраста и никто не будет думать о вас хорошо, то неважно, сколько денег у вас на счету. Ваша жизнь превратится в катастрофу.

Это главный тест на то, как вы прожили жизнь. Проблема с любовью заключается в том, что ее нельзя купить. Можно купить секс, заплатить за званый обед. За деньги про вас могут сочинить стихи о том, какой вы замечательный. Но единственный способ добиться любви — это быть хорошим человеком. Когда у вас много денег, это порой раздражает. Вам хочется думать: “А вот я выпишу чек и куплю любви на миллион долларов”. Но это не сработает. Чем больше вы отдаете любви, тем больше получаете»¹³.

* * *

Уоррен продолжил приезжать к Сьюзи каждый уик-энд и после выписки, когда она вернулась в свою наполненную светом квартиру. Ярко-желтые ковры были убраны, потому что пыль от них оседала на трубке для дыхания. На четырех пролетах лестницы были установлены устройства для подъема инвалидной коляски. Доктора готовили Сьюзи к облучению, курс которого должен был ликвидировать оставшиеся злокачественные клетки. Он был назначен на декабрь. Облучение, на которое Сьюзи вначале не соглашалась, могло обжечь ей горло. Перед операцией доктора советовали набрать вес, потому что после нее и курса облучения Сьюзи могла потерять до пятнадцати килограммов. Это было много, но Сьюзи утешала себя мыслью, что вполне может позволить себе немного похудеть. Трубка для питания уже была удалена, медсестры начали кормить ее жидкой пищей шесть раз в день. Из-за непрекращающейся боли этот процесс занимал почти весь день.

От стресса Уоррен прибавил в весе. Он понимал, что ему стоило бы сбросить пяток килограммов, и решил сесть на диету, перейдя на такую же, как у Сьюзи, жидкую пищу. «Голодание не может быть особенно приятно, — сказал он. — Так что и я не хочу получать удовольствия».

Диеты Баффета были довольно эксцентричными и нездоровыми, как, впрочем, и другие его привычки в питании. Он решил прибегнуть к своему обычному методу, в соответствии с которым должен был потреблять не более тысячи калорий в день (но в той форме, в какой хочет). Иными словами, он мог съесть на тысячу калорий лакричных конфет, чипсов, гамбургеров или любой другой пищи, лишь бы не превысить установленный лимит. Самым простым шагом было выпить вишневой колы, заменив ею все остальное. Идея этого метода заключалась в том, чтобы как можно скорее закончить диету, добившись своего. Он был нетерпелив и прерывал всякие разговоры о вредности подобной «диеты». «В моем возрасте и при таком росте, — говорил он, — я могу съесть миллион калорий в год и сохранить свой вес (слово “миллион” нравилось ему даже в отношении калорий). Я могу потребить эти калории так, будет сделать разрез, чтобы взять костные ткани для пересадки», — объяснили они. Хирург доктор Ислей сказал, что примерно через полтора часа он выйдет из операционной, чтобы сказать точно, насколько распространилась опухоль.

Сьюзи вместе с дочерью пошла в туалетную комнату и плотно закрыла за собой дверь. Ей не хотелось, чтобы Уоррен услышал то, что она сейчас скажет. «Послушай, — произнесла она, — он слабак. Ты должна понять: если выяснится, что опухоль разрослась, то операцию надо прекратить. Я очень боюсь, что он прикажет им все равно продолжать операцию, потому что не хочет, чтобы я умерла».

В восемь часов утра Сьюзи уже была на операционном столе, а ее семья в ожидании известий расположилась в холле больницы, где другие люди коротали время за просмотром телевизора, пока их близким проводили операции. Уоррен делал вид, что читает газету. Время от времени он сворачивал ее, подносил ее к лицу, прикрывая руку, которой смахивал слезы. Потом разворачивал газету снова.

Доктор Ислей вернулся через сорок пять минут. Рак был найден в двух лимфоузлах, но дальше не распространился. Это было хорошей новостью. Будут удалены только ткани нижней внутренней части щеки и треть языка, пересадка костных тканей не потребуется. Когда доктор Ислей ушел, Уоррен начал спрашивать: «Суз, он говорил, что для того, чтобы выяснить все это, нужно полтора часа? Он что, опять придет? Ты уверена? Они точно знают?» Всякий раз Сьюзи уверяла его, что они уже получили точный ответ, но через несколько минут он опять начинал спрашивать: «Как же они смогли так быстро все узнать?» Он все время повторял: «Мне это не нравится. Наверное, он придет опять»

Через 16 часов Сьюзи была в реанимации, она дышала через трахеотомическую трубку. Ее левая рука была перемотана от запястья до локтя — врачи взяли с нее кожные ткани для пересадки внутрь рта. Из-за удаления части языка кормить ее приходилось через специальную трубку, которая была вставлена в нос и вела прямо в желудок. Она постоянно кашляла, и докторам приходилось часто прочищать трахеотомическую трубку, чтобы ничто не мешало дыханию¹².

На следующее утро дочь сказала Уоррену: «Ты должен подготовить себя к тому, что увидишь. Это очень тяжело». Уоррен собрался с силами и вошел в комнату Сьюзи. Он знал, что если она увидит малейшую дрожь на его лице, то поймет, как обезображено ее лицо. Огромным усилием воли он заставил себя посидеть немного рядом с ней. После этого Сьюзи-младшая посоветовала отцу и братьям возвращаться домой — в тот день они уже ничего не могли больше сделать для Сьюзи. Уоррен, попытавшийся запихнуть свои чувства в «ящик Пандоры» на то время, пока был со Сьюзан, выйдя из палаты, дал им волю и, как он сам признавался, «два дня проплакал».

На все последующие выходные он прилетал в Сан-Франциско. Потом, перед самой выпиской Сьюзи, он слетал в Джорджию, где выступил перед студентами Georgia Tech. Уоррен мало говорил о бизнесе, однако затронул много других знакомых ему тем. Он рассказал легенду о джинне, много говорил о филантропии. Баффет сказал, что лучшая инвестиция, которую они могут сделать в жизни, — это инвестиция в самих себя. Он рассказал о своем герое Бене Грэхеме и посоветовал быть осторожными в выборе героев, потому что их роль для будущего крайне важна. Он посоветовал студентам работать только на тех людей, которыми они восхищаются.

Студенты спросили, что в его жизни было главным успехом и главным провалом. В этот раз он стал говорить не об ошибках в бизнесе, связанных с бездействием. Вместо этого он сказал:

«В моем возрасте жизненный успех измеряется тем, какая часть людей, от которых ты ждешь любви, тебя действительно любит. Я знаю людей, у которых много денег, которые устраивают званые благотворительные обеды, в их честь называют больницы. Но на самом деле их никто не любит. Если вы доживете до моего возраста и никто не будет думать о вас хорошо, то неважно, сколько денег у вас на счету. Ваша жизнь превратится в катастрофу.

Это главный тест на то, как вы прожили жизнь. Проблема с любовью заключается в том, что ее нельзя купить. Можно купить секс, заплатить за званый обед. За деньги про вас могут сочинить стихи о том, какой вы замечательный. Но единственный способ добиться любви — это быть хорошим человеком. Когда у вас много денег, это порой раздражает. Вам хочется думать: “А вот я выпишу чек и куплю любви на миллион долларов”. Но это не сработает. Чем больше вы отдаете любви, тем больше получаете»¹³.

* * *

Уоррен продолжил приезжать к Сьюзи каждый уик-энд и после выписки, когда она вернулась в свою наполненную светом квартиру. Ярко-желтые ковры были убраны, потому что пыль от них оседала на трубке для дыхания. На четырех пролетах лестницы были установлены устройства для подъема инвалидной коляски. Доктора готовили Сьюзи к облучению, курс которого должен был ликвидировать оставшиеся злокачественные клетки. Он был назначен на декабрь. Облучение, на которое Сьюзи вначале не соглашалась, могло обжечь ей горло. Перед операцией доктора советовали набрать вес, потому что после нее и курса облучения Сьюзи могла потерять до пятнадцати килограммов. Это было много, но Сьюзи утешала себя мыслью, что вполне может позволить себе немного похудеть. Трубка для питания уже была удалена, медсестры начали кормить ее жидкой пищей шесть раз в день. Из-за непрекращающейся боли этот процесс занимал почти весь день.

От стресса Уоррен прибавил в весе. Он понимал, что ему стоило бы сбросить пяток килограммов, и решил сесть на диету, перейдя на такую же, как у Сьюзи, жидкую пищу. «Голодание не может быть особенно приятно, — сказал он. — Так что и я не хочу получать удовольствия».

Диеты Баффета были довольно эксцентричными и нездоровыми, как, впрочем, и другие его привычки в питании. Он решил прибегнуть к своему обычному методу, в соответствии с которым должен был потреблять не более тысячи калорий в день (но в той форме, в какой хочет). Иными словами, он мог съесть на тысячу калорий лакричных конфет, чипсов, гамбургеров или любой другой пищи, лишь бы не превысить установленный лимит. Самым простым шагом было выпить вишневой колы, заменив ею все остальное. Идея этого метода заключалась в том, чтобы как можно скорее закончить диету, добившись своего. Он был нетерпелив и прерывал всякие разговоры о вредности подобной «диеты». «В моем возрасте и при таком росте, — говорил он, — я могу съесть миллион калорий в год и сохранить свой вес (слово “миллион” нравилось ему даже в отношении калорий). Я могу потребить эти калории так, как захочу. Если захочу съесть целую кучу мороженого с сиропом в январе и потом голодать весь год — я могу сделать это».

На вид все казалось очень логичным, будучи на самом деле абсолютно нелепым. Но он никогда сильно не прибавлял в весе и серьезно не болел, поэтому спорить с ним было бессмысленно. (Он садился на такую диету каждый год перед собранием акционеров.) В любом случае, стоило начаться спору, у Баффета наготове уже была масса убедительнейших доводов. Единственное исключение составляли его споры с прессой по поводу того, в каком виде она его изображает. Он никогда не ругался с Financial Times или New York Times — газетами, которые читал от корки до корки. Его проблемой была другая газета — Wall Street Journal.

На протяжении многих лет он выступал на стороне простых людей, ему казалось, что обитатели Уолл-стрит только и ждут, чтобы обобрать обычных граждан как липку. Именно поэтому его общение с Journal, официальным рупором Уолл-стрит, было непростым, а порой и конфронтационным. Однажды он устроил обед для редакционной коллегии этой газеты, от которого потом и пострадал. Подобные мероприятия были для него возможностью вновь превратиться в учителя и объяснить редакторам текущие экономические проблемы (это ему доставляло удовольствие). Но в этот раз в публикации цитировалось одно из его заявлений «не для печати». Он попался в ловушку, которую изобрела Кей Грэхем. Согласно Грэхем заявление «не для печати» означает, что оно не будет процитировано. Если только это не крайне интересное заявление¹⁴. Баффет был в бешенстве, он добился извинений от Wall Street Journal за предательство, простить которое так и не смог. Кроме того, в редакционных статьях Wall Street Journal время от времени обрушивалась на Баффета, критикуя его за желание переложить часть налогового бремени с бедных слоев населения на богатые.

* * *

Он, впрочем, и не помышлял отказываться хотя бы на день от чтения Wall Street Journal. Он читал ее даже по пятницам, в день, когда на аэродроме Eppley садился в самолет Netjets, чтобы совершить трехчасовой перелет в Сан-Франциско. Там его встречала Шэрон Осберг и везла прямо на квартиру Сьюзи на Пасифик-Хайтс. Не желая ее беспокоить и быть разбуженным слишком ранними лучами солнца, проникавшими в жилище Сьюзи через незанавешенные окна, он ночевал в квартире на первом этаже, которую та использовала большей частью как склад. Пока Сьюзи спала, он отправлялся к Шэрон, смотрел по телевизору футбол и плакал у нее на плече. Иногда они включали какой-нибудь фильм и смотрели его до глубокой ночи.

Когда Уоррен был в городе, Сьюзи не принимала гостей — только дочь, своих сиделок и Кэтлин, которая каждый день заботилась о ней. Никто, даже Дженни Липси Розенблюм и сестра Уоррена Берти, купившая квартиру в том же здании, не имел права приходить, и не только в выходные. Считалось, что даже маленькая толика внимания будет для Сьюзи слишком истощающей. Каждый день Дженни писала открытки для Сьюзи и оставляла их у консьержа. Как и многим другим из тех, кто любил Сьюзи, Берти было очень горько от того, что она не может повидаться со своей невесткой. Она всегда училась у Сьюзи мудрости в отношениях с людьми и теперь, после недавней смерти своего мужа, считала, что такая мудрость есть и у нее. «Хилт был психологом, — говорила она. — Не прилагая особенных усилий, он мог понять, в чем заключается метапослание того или иного человека. Когда Хилт умирал, он пожелал, чтобы я научилась понимать людей так, как я никогда не могла делать этого раньше. И неожиданно мои глаза открылись, я увидела то, что прежде оставалось для меня тайной». Берти считала, что теперь ее взаимоотношения со Сьюзи будут другими, более равными, что ей больше не придется искать у Сьюзи поддержки. Она также полагала, что впервые в жизни начинает понимать Сьюзи.

Ее брат Уоррен, каждую неделю приезжая и уезжая из Сан-Франциско, тоже начал разбираться в том, в чем раньше никогда не разбирался, — лекарствах, облучении, азах общения с докторами и сиделками, медицинском оборудовании. Он столкнулся и с новыми эмоциями, связанными со страхами Сьюзи и его собственными страхами. Обсуждая новый мир, в котором он оказался, Баффет, по его словам, сохранял при себе свои личные чувства, тщательно взвешивал то, что говорил на публике в зависимости от того, насколько хорошо он знает аудиторию. Иногда, чтобы отвлечься, он использовал свою любимую опору — Арнольда Шварценеггера, своего слоноподобного друга, которого недавно поддержал в качестве кандидата от республиканцев на повторных выборах губернатора Калифорнии — чтобы сместить Грэя Дэвиса. «У моей жены была операция в Сан-Франциско полтора месяца назад, так что я еженедельно буду ездить туда на пару дней. (Пауза.) Ты знаешь, Арнольд, когда мы с ней сидим рядом, нас можно перепутать. А когда мы с ней находимся перед лицом общей проблемы, то отличить нас друг от друга вообще невозможно».

Когда звонил кто-то, кого Баффет знал ближе, он заставлял себя говорить на тему, которой раньше любой ценой постарался бы избежать.

«О, привет, Чак! Да, ей лучше, насколько может быть лучше в ее положении. У нее не осталось энергии — она никогда не проходила через подобное. Что касается того, как идет заживление, то глотание восстанавливается, все в порядке. Люди вокруг просто прекрасные. Нет, сильно сейчас не болит. Скорее, психологически трудно — я имею в виду, что она совсем не чувствует радости жизни сейчас. Но я надеюсь...»

«Ежегодное собрание? Ну, я думаю, в нынешнем состоянии Сьюзи придется отказаться от музыки, она не сможет спеть на нашей майской встрече, подождем следующего года».

Время от времени он начинал говорить, что Сьюзи, наверное, опять сможет петь, хотя знал, что этого никогда не случится. Только очень редко в разговорах с самыми близкими людьми, такими как его дочь, он давал понять, как сам нуждается в чьей-то помощи.

«Алло? Привет! Все в порядке. Сплю по два часа в сутки. О, отлично! Давай приезжай, поменяемся машинами! А, да, у меня еще есть немного отличной ветчины! Здесь! Да, обязательно! Может, завтра... Окей! Окей? О’кей!»

Два часа сна в сутки.

«Я вот о чем подумал! Я вообще не буду спать! Прошлой ночью я проспал всего два часа и чувствую себя отлично! Я не умру, если не буду спать. Сьюзи опять решает, соглашаться ли на облучение».

«Мы справимся с этим. Когда я уехал из Сан-Франциско, тенденция была негативная. Но ей все равно лучше, чем когда я туда приехал. Так что...»

«Единственный хороший момент в болезни Сьюзи — это то, что в этом году в отличие от тридцати прошлых лет мне не придется ехать на Рождество в Эмеральд-Бей. Я даже не уверен, что мой дом там сохранился».

Глава 59. Зима

Омаха и Сан-Франциско • декабрь 2003 — январь 2004 года

Сьюзи все еще боролась с мыслью о необходимости облучения — ей было ужасно страшно, и она начала принимала все больше ативана^{518 519}. «Тем временем доктор Айсли начал проводить со мной нравоучительные беседы, — говорила Сьюзи-младшая, — о том, что матери не стоит постоянно просить у него успокоительное в таких количествах. Но она очень волновалась».

Уоррен считал, что лучевая терапия вполне полезна: если она способна увеличить шансы Сьюзи на излечение, то почему бы не попробовать? Ему казалось, что это может быть куда более терпимой процедурой, чем хирургическое вмешательство. Но онколог-радиолог сказал Сьюзи, что в такой ситуации не стоит верить даже тем, кто сам проходил химиотерапию и считает, что это не страшно. Последствия облучения не похожи ни на что остальное. У любой пищи появляется металлический привкус. Ротовая полость будет казаться полностью обожженной, слюнные железы повреждены или разрушены. Существует вероятность потери всех вкусовых рецепторов. Будет больно. Сьюзи уже испытала боль в полной мере и считала, что у нее есть право отказаться от дальнейших мучений.

«Она видела, как умирали люди, как они проходили через незаслуженные страдания и боль. Все мы хотим верить, что в силах контролировать, как должна завершиться наша жизнь. У нее не было страха перед смертью, почему-то ей казалось, что облучение заставит ее потерять контроль над собой и поспособствует ужасному концу. Мы с ней обсуждали этот вопрос тысячи раз. Конечно, она сама должна была решить, что делать. Но, с другой стороны, она была в таком состоянии, что ей казалось бессмысленным буквально все. Она постоянно говорила: “Мне кажется, мой мозг работает не так, как должен”. У нее появились два доктора, которые готовили ее к худшему варианту развития событий, успокаивая и ведя себя с ней максимально тактично». Чтобы усмирить беспокойство и страх, Сьюзи превратила подготовку ко сну в своего рода музыкальный обряд вокруг песен Боно (подружившегося со Сьюзи-младшей, когда та вместе с Уорреном посетила собрание Netjets). Ложась в постель, Сьюзи включала DVD с альбомом Rattle and Hum⁵²⁰⁴ и засыпала под песню All I want is you.

All the promises we break From the cradle to the grave When all I want is you...⁵²¹

На мероприятии Netjets Боно проявил инициативу и попросил у Уоррена уделить ему пятнадцать минут.

«Я вообще не представлял, о чем могу говорить с Боно, — я совершенно не знал, кто это. Он задал мне пару вопросов, и, как ни странно, мы поладили. Я выдавал ему идею, и, если она ему нравилась, он говорил: “Это очень мелодично”. А в конце разговора он сказал: “Не могу в это поверить — четыре мелодии за пятнадцать минут” Я люблю музыку. Но я не могу сказать, что схожу с ума от музыки U2. Скорее, меня впечатляет то, как умело Боно распределяет гонорары группы U2 среди четырех ее участников»⁵²².

Баффет иногда любил порассуждать о том, как значительные суммы денег могут сделать человека более привлекательным, забавным и умным в глазах других. Тем не менее он не переставал удивляться, почему знаменитости различной величины постоянно искали встречи с ним. Неважно, насколько искусно он пытался это скрывать, но ему очень льстило, что такой персонаж, как Боно, считал его умным. Когда Боно приехал в Омаху во время своего американского тура Heartland of America, то связался с Баффетом, а через него повстречался и со Сьюзи-младшей. Будучи до сих пор рок-н-ролльной девчонкой в душе, она была польщена и очарована внезапным интересом к ней певца. И ей, и ее матери казалось, что душевный лидер группы, которую некоторые считают величайшей рок-командой на земле, обладал романтичным благородством, будто унаследованным из эпохи хиппи. Музыка U2 прославляла духовную жажду мира и любви. Их посыл — «Чем больше получаешь, тем меньше способен чувствовать, так что не забывай делиться» — естественным образом перекликался с мыслями и Большой Сьюзи, и ее дочери. Боно пригласил Сьюзи-младшую присоединиться к его благотворительной акции DATA (Debt, AIDS, Trade, Africa)⁵²³. Она познакомила Боно со своими детьми, на которых он произвел огромное впечатление.

«Он прекрасно обращался с моими внуками, детьми Сьюзи — Эмили и Майклом. Он провел много времени в общении с Эмили и оказал на нее невероятное влияние».

Боно пригласил Эмили поработать следующим летом в качестве стажера в DATA. Однако Большой Сьюзи так и не довелось встретиться с рок-звездой и боссом ее внучки. Ей казалось, будто она уже завершила личную миссию пребывания на земле. «Почему я просто не могу лежать в кровати до конца моих дней, — говорила она, — а внуки будут заходить ко мне в гости, и все будет хорошо?» «Неужели это она серьезно?» — думала Сьюзи-младшая, слушая монологи матери, а вслух говорила: «Этому не бывать! Ты должна встать, ты не можешь просто так лежать в кровати до конца жизни! Пройдешь лечение, поправишься и сможешь опять путешествовать». Эти слова каждый раз приводили Сьюзи-старшую в удивление. «Ты действительно в это веришь?» — спрашивала она¹.

В конце концов члены семьи убедили ее в необходимости химиотерапии. Сняли мерки с лица для маски, снижающей неблагоприятные последствия излучения, которую должен был сконструировать радиолог. Баффет все больше и больше вникал в подробности лечения его жены.

«Я могу общаться с ее врачом-радиологом, которая сначала проектирует маску, а потом рассчитывает угол радиационной атаки. Она показывает мне на своем компьютере, под каким углом будет поражаться какая область — вот здесь язык, а здесь голосовые связки».

Некоторые друзья Сьюзи выражали сомнения по поводу того, был ли это действительно выбор самой Сьюзи или она пошла на все это лишь для того, чтобы успокоить своих близких. Тем не менее она согласилась на тридцать три процедуры — по пять в неделю, не считая выходных, начиная с середины декабря. Пока врачи пытались донести до Баффета всю важность непрерывного облучения, тот размышлял над тем, что дни без процедуры совпадали с выходными. Ему казалось, что врачи создают такой график для своего удобства, и пытался понять, не находится ли здоровье его супруги под угрозой в связи с их решением.

Через неделю после начала процедур Баффет вылетел в Буффало, чтобы объявить о начале работ по строительству сервисного центра GEICO ценой в 40 миллионов долларов. Он провел совместную пресс-конференцию с мэром Нью-Йорка Джорджем Патаки. Новый центр обеспечил бы штату две тысячи или даже больше рабочих мест, частично компенсируя 17 700 мест, исчезнувших в районе Буффало-Ниагара за последние три года². Баффет попытался превознести Буффало в лучших правилах Дейла Карнеги, публично сообщив, что город выбран потому, что в нем «живут умные и дружелюбные люди».

Оттуда он направился в Сан-Франциско на Рождество, совпадавшее с первыми двумя неделями облучения у Сьюзи. Впервые с 1970 года она не проводила праздники с детьми и внуками. Но она очень хотела, чтобы все остальные были вместе — вся семья отмечала Рождество у Сьюзи-младшей в Омахе, а Уоррен и Сьюзи-болыная остались вдвоем в Сан-Франциско.

На Рождество Уоррен и Сьюзи подарили каждому из детей еще по шестьсот .акций фонда Berkshire, переведя их в отдельные фонды, открытые от их имени, — это оказалось для них волнительной неожиданностью³. К тому времени Хоуи уже перевел значительную часть своих средств в организации, занимавшиеся защитой дикой природы и окружающей среды, Сьюзи-младшая — на образование и местные нужды Омахи, а Питер — также на экологические нужды, поддержку американских индейцев и ряд местных программ в Висконсине⁵²⁴. Подумывая о будущем и зная, что однажды детям придется оперировать суммами куда более внушительными, родители решили сделать им именно такой подарок — чтобы у них появилась возможность поупражняться в филантропии. В течение двух лет после смерти Уоррена или Сьюзи 30, 40 или 50 миллиардов долларов (в зависимости от текущей цены акций Berkshire) перешли бы в распоряжение специального фонда, и, согласно букве закона, тот должен был отчислять ежегодно на различные нужды не менее 5 процентов⁵²⁵. Баффет не верил в эффективность множества фондов, которые фактически ставили денежные суммы в зависимость от прихотей грядущих поколений доверенных лиц. Buffett Foundation при наличии всего двух штатных сотрудников был более чем готов распределять до 1 миллиарда долларов в год. Уоррен много думал об этой проблеме, а Сьюзи как-то раз предложила ему перевести часть средств Buffett Foundation в распоряжение Gates Foundation. Фонд Билла и Мелинды Гейтс заметно вырос с момента своего основания в 2000 году и превратился в многомиллиардный филантропический проект. По словам Гейтса, 4,2 миллиарда людей (то есть основная часть населения планеты) зарабатывали меньше двух долларов в день. Тем не менее жизнь каждого из них казалась ему не менее значимой, чем жизнь любого американца. Эти люди жили на этой земле, здесь и сейчас.

«С точки зрения управления фондом Билл Гейтс ведет себя очень здраво. Они с Мелиндой спасают (с точки зрения потраченных сумм) столько жизней, сколько никто другой. Они предприняли невероятные усилия. Мысли Билла прекрасны и чисты. Он читает материалы о филантропии и здравоохранении тысячами страниц в год. Сложно найти другую пару людей, так умело управляющую делами фонда. Они проделали невероятную работу, у них все продумано, они обладают верными ценностями и правильной логикой».

Тем не менее Уоррен, как и прежде, предполагал, что именно Сьюзи будет принимать окончательные решения, поскольку переживет его самого.

«Сьюзи получит все деньги. Она сможет полностью распоряжаться ими. По моему завещанию все мои деньги отходят ей, а по ее завещанию — мне».

«Было бы настоящим безумием придумывать сложные схемы, да этого и не требуется. Она может передать все в фонды, открытые для моих детей. У нее не будет никаких ограничений. Но Сьюзи абсолютно без разницы, есть ли у нее одна или сто тысяч акций Berkshire⁴. Скорее всего, она вложит все средства в благотворительный фонд. Не стоит продавать ни единой акции. В течение первых пары лет, пока не осядем пыль и потомки не разберутся с прочими делами, будет вполне достаточным следить за тем, что делают Гейтсы, и выделять им не по одному, а по два миллиарда долларов в год. Не стоит особенно из-за этого беспокоиться. Я готов позволить другим людям управлять делами в Berkshire. Однако мало кто бы вызвался заниматься этим в Buffet Foundation. Многим кажется, что для этой работы у них недостает воображения и изобретательности. Хотя, по-моему, в нем все предельно ясно и логично».

«Такими вещами мало кто хочет заниматься. Я имею в виду, что нормальный человеческий организм плохо реагирует на это. Но это не сумасшедшая система. Это то же самое, что и удваивание доли принадлежащих тебе акций».

«У Гейтса есть свои люди на правильных местах. И если мы дали бы ему какие-то средства, вторая половина денег была бы использована так же разумно, как и первая. Отдавать деньги другим — это не совсем то, что обычно любят делать фонды. Но нет ничего дурного в копировании поведения хороших людей».

Передача части средств в Gates Foundation, пока Buffet Foundation наращивал бы капитал, чтобы впоследствии отдать десятки миллиардов, представлялась вполне логичной. Однако за рамки общепринятой логики выходило то, что, принимая во внимание сложившиеся обстоятельства, Уоррен рассчитывал на Сьюзи как на человека, который будет принимать решения, больше, нежели на себя самого или свою дочь. Выбрав этот сценарий поведения, он не представил никакой альтернативы. Хотя не исключено, что он и вынашивал в голове идею о необходимости строительства «запасного аэродрома».

Во время праздников Сьюзи впала в отчаяние. Баффет часами бился над тем, чтобы убедить ее в том, что нет смысла останавливаться, раз курс облучения уже начат. ⁵²⁶

Вне зависимости от решения Сьюзи расписание процедур прервалось на Рождество и Новый год. Уоррен недоумевал. «Меня настораживает, что они пропускают праздники и выходные. Это неправильно. Ей прописано восемь сеансов, а радиолог уведомил, что сокращение расписания сеансов до четырех в неделю не так значительно».

Сьюзи пока была не готова принимать новых посетителей. Семья все еще не позволяла посещать ее друзьям и другим людям. С начала лечения никто из сыновей не видел свою мать. Но Хоуи, его жена Девон и их сын Хоуи Би все-таки приехали к Уоррену в Сан-Франциско на пару дней.

«Скоро она накопит достаточно сил для того, чтобы со всеми увидеться. По правде, с ней хочет встретиться слишком много людей. Для кого-то она является серьезной опорой, и эти люди обязательно начнут ее грузить своими проблемами, как только подберутся ближе. Она не перестает быть их постоянным психиатром, учителем или кем-то там еще. Ей немного спокойнее, когда я нахожусь рядом, но она знает, что если здесь появятся другие люди, они попросту будут высасывать из нее энергию. Со мной или Малышкой Суз она чувствует себя спокойно. Но даже с моей сестрой или своей лучшей подругой Беллой она не могла перестроиться на то, чтобы получать, а не отдавать».

Сьюзи-младшая проинструктировала каждого, кто находился рядом с матерью, о необходимости сохранять оптимистичное настроение. Были вещи, о которых ее мать не знала и которые держались в тайне от нее. Ради этого Сьюзи-младшая регулярно проверяла сообщения, приходившие по факсу, чтобы убедиться, что все плохие новости скрыты от матери. Сьюзи не знала, что Ларри Тиш уже умер от рака или что Билл Руан сообщил Уоррену, что у него диагностирован рак легких.

Руан проходил сеансы химиотерапии в больнице Sloan-Kettering, там же, где Сьюзи получила свое второе медицинское заключение. Каждый раз, когда в разговоре упоминалось имя Руана, у Уоррена выступали слезы на глазах. То, что Руан страдал от онкологического заболевания так же, как и Сьюзи, было уже выше его сил. Он забросил свою «тысячекалорийную» диету.

«В течение последних двух недель вес Сьюзи остается вполне нормальным. Все идет по графику. Я ем шоколадное мороженое, она тоже ест его понемногу. А так как суть моей диеты состоит в том, чтобы набрать вес, то мороженое идет ей на пользу. Я наращиваю вес, а у нее все стабильно. Нет никаких опасений, что она будет страдать от анорексии».

На Новый год Нэнси Мангер закатила большую вечеринку в честь восьмидесятилетия Чарли. Баффет полетел на праздник в Лос-Анджелес. Ему очень хотелось отвлечься, хотя он, вне всякого сомнения, переживал, что едет на праздник в одиночестве, — это беспокоило его ничуть не меньше, чем если бы ему пришлось одному посетить встречу членов Buffet Group.

Он заказал картонную фигуру Бенджамина Франклина в полный рост, иронизируя тем самым над странной привязанностью Мангера к этой исторической личности. Баффету нужно было заранее отправить подарок в Калифорнию. Он очень переживал, придет ли груз в Калифорнию вовремя, а когда все сложилось как надо, вручил подарок Мангеру, сопроводив его песней с припевом: «У меня такой прекрасный друг, и зовут его Чарли».

В конце торжества Мангер произнес речь. Начал он с раздачи советов собравшимся, повторив то, что уже неоднократно говорил на всевозможных мероприятиях. Друзья Чарли, родственники и члены Buffet Group собрали все тексты его речей в книгу под названием «Альманах Бедного Чарли»⁴. Мангер очень любил вспоминать слова Карла Якоби: «Всегда меняй положение на обратное». Переверни ситуацию или проблему с ног на голову. Посмотри, что находится с изнанки. Что в ней видят другие? Что случится, если все пойдет не так? Куда мы не хотим попадать, и почему все же умудряемся там оказаться? Вместо погони за успехом напиши список причин, по которым можно все провалить, — леность, зависть, обида, жалость к самому себе, чрезмерная уверенность, все другие качества, ведущие к поражению. Избегай этого и будь успешным. Скажите мне, на каком пути я умру, и я не пойду этой дорогой.

Еще одна любимая теорема Мангера отвергала любую академическую дисциплину — биологию, физику, экономику, психологию и другие за то, что они создали массу комфортных, но недостоверных моделей, а затем пользовались ими с шорами на глазах. Он предпочитал «многопрофильный подход» и стремился избегать синдрома «человека с молотком»: «любая проблема — это гвоздь, и для ее решения нужно просто посильнее ударить». Мангер коллекционировал модели и теории и укладывал их в стопочку как полезные жизненные инструменты. У него были приверженцы, которые высоко ценили то, как умело он разрубал гордиевы узлы разных проблем, часто утверждая при этом нечто невообразимое. Его синтез взглядов они находили поучительным, просветительским; кое-кто из лагеря его сторонников считал, что гений Мангера был недооценен, так как он постоянно находился в тени шоумена Баффета. В последние годы Мангер, однако, стал более заметным защитником своих убеждений. Он постоянно открывал для себя и окружающих его людей какие-то ошеломляющие тайны. Конкретно сейчас он был очарован английской судебной системой, которая, по его мнению, как нельзя лучше обеспечивала этическое поведение людей, и многие аспекты этой модели привел в качестве примера в своей юбилейной речи. Мангер, правда, немного отвлекся на то, чтобы восхвалить свою жену за многочисленные прекрасные качества, но потом вернулся к раздаче советов о том, как достичь успеха и благополучия. Он, казалось, был убежден в том, что они с Баффетом летят в каком-то самолете, высоко над головами всех остальных. Он связал независимость — как свою, так и Уоррена — с причинами их успеха, но потом заметил, что было бы неразумно другим, включая и собственных детей, следовать их примеру.

Нэнси Мангер, стоявшая рядом с Баффетом, спросила: «Как бы заткнуть ему рот?»

Чарли тем временем приближался к кульминационному моменту. «Я как старый доблестный Искатель истины из книги The Pilgrim’s Progress⁵²⁷, который сказал: “Свой меч оставляю тому, кто сможет его носить”...» «Боже ж ты мой!» — подумали про себя некоторые члены Buffett Group.

В конце концов Нэнси поднялась на сцену и плавно отодвинула Чарли от микрофона.

Прямиком с вечеринки Баффет отправился в Сан-Франциско повидаться со Сьюзи, у которой только что завершился двенадцатый сеанс химиотерапии. Он никак не мог отключить свои защитные инстинкты, связанные с расписанием облучения.

«Четыре с половиной недели позади. День Мартина Лютера Кинга в январе. Эти радиологи, поверьте мне, возьмут первый попавшийся выходной. Но пока вроде бы все проходит нормально. Они говорят, что на этой неделе начнется усиленное облучение, но ничего отличного от предыдущего пока не отмечалось. Она пьет маслянистые жидкости, это защищает ее горло».

Сьюзи большую часть времени проводила в постели. «Невероятно, как мало она проводит на ногах. Она или спит, или готовится ко сну, или пробуждается ото сна; где-то семнадцать часов или около того из двадцати четырех. Мы проходим примерно шесть кварталов каждый день. Остаток времени я просто держу ее».

Человек, который всегда получал, теперь учился отдавать. Теперь уже он заботился о жене, а не она о нем. Конечно, Баффет не стал другим человеком. Выказывая свою преданность и готовность помочь, он каким-то своим способом переносил уроки, полученные от совместной жизни со Сьюзи, в жизнь собственную.

Глава 60. Замороженная кола

Омаха и Вилмингтон • Весна 2004 года

Курс облучения подходил к концу, и рот Сьюзи оказался настолько обожженным и сухим, что она несколько дней была не в состоянии пить и есть. Врачи начали кормить ее через специальную трубку, потому что пищевод был забит слизью. Все больше времени она спала, но каждый день с дочерью или с Кэтлин выходила на улицу и преодолевала несколько кварталов. Весна в том году обделила своим вниманием Сан-Франциско, и Сьюзи была закутана в плащ и шарф, перчатки и теплые наушники.

Она ненавидела одиночество. «Ты не могла бы просто сидеть рядом на диване и листать журналы, пока я бодрствую?» — спросила она Сьюзи-младшую. Потом она нацарапала на кусочке бумаги «УГТ» — инициалы своего отца. Это, пусть и странным образом, помогало Сьюзи справляться с типичным для ее семьи страхом перед одиночеством.

Ее, как и прежде, окружали люди — медсестры, Кэтлин, дочь и Джон Маккейб, ее бывший тренер по теннису, который после многих лет ухаживания за ней с момента переезда обоих в Сан-Франциско служил отличной поддержкой. Остальные же по большей части только опустошали ее энергетические запасы¹. В выходные, когда приезжал Уоррен, они сидели со Сьюзи в кинозале и проводили время за просмотром старых эпизодов сериала Frasier⁵²⁸. Иногда Уоррен просто сидел около нее в халате, читая газету. Сьюзи было комфортно с ним; он дарил ей ощущение защищенности — годы, когда она отдавала, а он получал, не прошли даром. Иногда Сьюзи после процедур чувствовала себя так плохо, что даже Уоррену приходилось оставлять ее в одиночестве. Он изо всех сил старался погружаться в повседневные нужды своей семьи, чего не делал никогда раньше. Чтобы дать дочери передышку от бесконечного сидения в доме Сьюзи, Уоррен пригласил ее в ресторан Johnny Rockets на бургер. Все остальное время он проводил в обществе Шэрон.

Он изучил все детали процедуры облучения. «Ее вкусовые рецепторы пока живы. Я говорил со специалистом. Вероятнее всего, раз какая-то часть языка не поражается радиоактивными лучами, это предположительно означает, что приличное количество рецепторов может сохраниться».

Уоррен Баффет — человек, боявшийся даже обычной простуды и использующий для описания недомогания выражения типа «что-то я не совсем в норме», человек, который легко менял тему разговора, стоило кому-то заикнуться о проблемах со здоровьем, человек, который не разбирался даже в основах анатомии, — теперь использовал в своей речи термины вроде «онколог-радиолог» и оказывал профилактическую медицинскую помощь своей жене.

Несмотря на оптимизм по поводу восстановления здоровья Сьюзи, он стал более раздражительным и требовал к себе больше внимания. Его внимание поглощали события, происходившие в мире бизнеса в 2004 году, однако на каждые выходные он возвращался в Сан-Франциско независимо от того, где был всю неделю. В отличие от победного 2003-го следующий год обещал быть другим. Кроме того, в 2004 году Баффет лишился одной из своих постоянных «опор» последних лет — Шэрон Осберг отправилась в продолжительную поездку в Антарктику на ледоколе с его сестрой Берти. Единственным средством связи с ней были нечастые электронные письма. Баффет проводил часы в постоянной корректировке своего годового письма акционерам, постоянно пересылал новые варианты для редактуры Кэрол Лумис, выступая в роли учителя и бесплатного отца-исповедника для корпоративной Америки. Он превратился в пожилого политика в мире бизнеса. Баффет всегда повторял, что надо сохранять целеустремленность не в краткосрочной, а в долгосрочной перспективе. Он притягивал людей своей способностью смотреть в суть вещей и отличать хорошее от плохого. Несмотря на то что он стал настолько богатым, насколько даже не мог прежде себе и представить, он говорил, что упустил много шансов либо заработать больше денег, либо сделать это быстрее. Это признание давало ему власть и уважение, но в достаточно необычной форме. Его не боялись, как многих других бизнесменов, а уважали и любили.

Масса важных людей прилетала в Омаху, чтобы поймать его на том или ином мероприятии и спросить совета. К нему приходили даже спортивные знаменитости — баскетболисты Майкл Джордан, Леброн Джеймс, бейсболисты Кэл Рипкен-младший и Алекс Родригес. Как-то раз его пригласил на обед Билл Клинтон, чтобы получить наставление по поводу сбора средств для своей новой благотворительной акции. Баффет дружил с Блумбергом, сходился во взглядах с Джоном Маккейном, поддерживал хорошие отношения с Бушем-старшим и другими республиканцами. Он продвигал сенатора Джона Керри в президенты, но Керри не был Кандидатом с большой буквы (в отличие от Шварценеггера, триумфально занявшего пост губернатора Калифорнии). В какой-то момент Баффет понял, что в лице Керри он связался с сенатором, конечно же, уважаемым, но совершенно лишенным харизмы.

Недостаточно энергичная избирательная кампания Керри означала для Баффета, что в течение 2004 года ему придется сконцентрироваться на бизнесе. «За мудростью» к нему в Омаху приезжали руководители множества компаний — Джеффри Иммельт из General Electric, Энн Малкахи из Xerox и Джейми Даймон из J.P. Morgan². Поисковая интернет-компания Google стояла на пороге публичного размещения своих акций, и ее основатели Сергей Брин и Ларри Пейдж остановились в Омахе, потому что высоко ценили советы Баффета акционерам. Осенью прошлого года, после выдвинутых против них обвинений в использовании инсайдерской информации, в Омаху к Баффету выбрались дизайнер и глава одноименной компании

Марта Стюарт и ее CEO Шэрон Патрик⁵²⁹. Он угостил их хорошим стейком, но никак не мог помочь Стюарт разобраться с ее проблемами с законом.

Отчасти из-за бурного роста преступлений и правонарушений в корпоративной среде ситуация с судебными расследованиями в отношении «белых воротничков» менялась день ото дня. Генеральный прокурор штата Нью-Йорк Элиот Спитцер, инициировавший удар по коррупции в бизнесе и на Уолл-стрит, возглавил совместный поход SEC и Министерства юстиции, заодно проверяя, какая из организаций проделает свою работу тщательнее других. Кое-кто пытался убегать от Спитцера так же быстро, как он догонял, но в конце концов все заканчивалось судом или досудебным урегулированием. Спитцер проявил чертовскую изобретательность, применяя в качестве оружия новые технологические инструменты, в том числе Интернет (в особенности электронную почту). Он также мастерски владел загадочным нью-йоркским законом под названием Martin Act, который давал ему в буквальном смысле неограниченную свободу действий, определяемую лишь его личным правом по своему усмотрению проводить прокурорские расследования.

Этими инструментами он вынудил уйти в отставку двух значимых CEO — коллегу Баффета по бизнесу Хэнка Гринберга, CEO AIG, и его сына Джеффри Гринберга, CEO страховой фирмы Marsh and McLennan. Над корпоративной Америкой нависла тень страха. Спитцер так преуспел в травле с помощью СМИ, что появилась даже шутка, что он подобным образом экономит правительственные фонды, связанные с предъявлением обвинений и судебными разбирательствами. Если раньше судьи хоть с какой-то долей почтения относились к правонарушителям — «белым воротничкам», то теперь они без разбору отправляли их за решетку, как любых других преступников. Подчиняясь новым обязательным руководящим принципам, служители Фемиды выносили суровые приговоры. Столь безжалостный подход был отчасти оправданным. Жадность, высокомерие и отсутствие внешнего контроля позволяли многим бизнесменам считать, что общие правила на них не распространяются. По мере того как фондовые опционы и интернет-пузыри с экспоненциальной скоростью наполняли кошельки представителей высших эшелонов бизнеса, на рынках росло и ответное недовольство, причем в не меньших пропорциях. Баффет — как и большинство представителей корпоративной Америки — не мог полностью встроиться в новую среду. Его личное понимание границ дозволенного в бизнесе было сформировано в прежние времена — и общением со Стэнли Споркином из SEC Enforcement и с прокурором Отто Обермайером; и историей с Salomon, после которой даже Пол Мозер, почти разрушивший всю финансовую систему страны, отсидел в тюрьме лишь четыре месяца. Со временем убеждения Баффета претерпели ряд изменений. Они был вызваны в том числе и событиями в самой Berkshire Hathaway.

Обычно Баффет лично встречал гостей в аэропорту. Он устраивал им щекотавшую нервы поездку до офиса (если, конечно, они не были слишком ослеплены его присутствием, чтобы заметить это), в течение пары часов выслушивал их и закидывал своими идеями, сопровождал в ресторан Gorats, где угощал бифштексом на косточке и хашбрауном. Баффет советовал им быть открытыми с акционерами в рамках годового отчета, не платить сотрудникам сумм, ущемляющих интересы акционеров, не управлять бизнесом, руководствуясь прихотями аналитиков с Уоллстрит, решать проблемы прямо и спокойно, не участвовать в бухгалтерских махинациях и для пенсионного плана выбирать дельных консультантов. Иногда люди спрашивали, как им распоряжаться собственными средствами, — тогда он делился с ними какими-нибудь общими идеями, не рассказывая, однако, о своих собственных хитростях игры на бирже.

Всем тем, кто считал, что жизнь CEO с точки зрения внешнего контроля перестала быть такой, как раньше, Баффет для иллюстрации своих мыслей рассказывал историю о «девяносто восьмом этаже». Люди, смотрящие на других сверху вниз, должны обладать определенным перспективным видением. А что если они потерпят неудачу или потеряют часть своих денег? Те, кому удается в этой ситуации сохранить семью, хорошую физическую форму и шанс сделать что-то полезное для мира, должны быть благодарны за это, а не рассыпаться в проклятиях.

«Если поднимаешься с первого этажа здания на сотый, а потом спускаешься обратно на девяносто восьмой, то будешь чувствовать себя хуже, чем если бы поднялся с первого на второй».

На протяжении всей своей жизни сам Баффет всегда чувствовал себя на сотом этаже. Однако весной 2004 года ему казалось, что предстоящие лето и осень он проведет на девяносто восьмом. Он с нетерпением ждал, когда врачи закончат облучать Сьюзи и проведут томографическое исследование, чтобы определить, насколько эффективным был курс лечения. Кое-где становились очевидными проблемы: Баффет чувствовал, что ему перестает удаваться то, что он умел лучше всего — делать новые приобретения и выбирать акции для покупки. При этом Berkshire владела примерно 40 миллиардами долларов в наличных средствах или их эквивалентах³.

Большинство компаний Berkshire Hathaway испытывали внушительный подъем, даже неудачливая General Re смогла изменить свой курс и заявила о прибыли по итогам 2003 года. Однако GEICO только сейчас восстановилась после ожесточенной ценовой войны и увязла в борьбе за покупателей со своим главным конкурентом — Progressive. В 1999 году GEICO запустила рекламу с новым персонажем — гекконом. Но компания вышла в Интернет гораздо позже своего соперника, на странице которого посетителям уже предлагалось большое количество услуг. Баффет на протяжении десяти лет размышлял над новыми вариантами электронной системы страхования. Однажды он, придя на встречу в штаб-квартире компании в Вашингтоне, несколько раз повторил одну и ту же фразу: «Кто завладеет интернет-пространством, тот и выиграет войну». Он с нетерпением ждал, когда компания сможет в полной мере пользоваться преимуществами интернет-среды. Berkshire назначила в правление GEICO нового члена, Шарлотт Гайман, ранее занимавшую руководящий пост в Microsoft. Так в правлении компании появилась первая женщина, а кроме того, с ее приходом «помолодел» показатель среднего возраста членов правления. Тем не менее Баффет счел необходимым заявить, что не выбирает сотрудников из гендерных или возрастных соображений. Он искал человека с деловой смекалкой, искренне озабоченного проблемами компании, интересного и по-настоящему независимого⁴. Баффет отправил Шэрон Осберг и Шарлотт Гайман в Вашингтон, чтобы они помогли GEICO ускорить вхождение в Интернет. «Я полностью уверен в GEICO, — говорил он, постепенно превращая свои слова в новую мантру. — Тот, кто выиграет битву в Интернете, выиграет всю войну».

Баффет уделял GEICO больше внимания, чем другим принадлежавшим ему компаниям, просто потому, что ему это нравилось. Он был поклонником и Тони Найс-ли, и его содиректора Лу Симпсона, чьи инвестиционные отчеты он впервые огласил акционерам в своем ежегодном письме. За последние двадцать пять лет Симпсон зарабатывал в среднем около 20,3 процента в год, обгоняя рынок на 6,8 процента. Он покупал не те же акции, что и сам Баффет, однако использовал тот же метод, и его результаты были почти столь же прекрасными, как и у Уоррена. Становилось ясно, почему Баффет наделил его столь широкими полномочиями и платил так щедро. Симпсон вполне подходил на роль одного из суперинвесторов из Доддсвилля. Правда, по мере развития конкурентной среды работа суперинвесторов с каждым днем давалась им все труднее.

Тем не менее проблема поиска новых объектов для инвестиций представлялась куда менее серьезной по сравнению с проблемами компаний, находившихся под надзором Berkshire. Coca-Cola вновь оказалась погруженной в кошмарные заботы. После смерти Гойзуэты квартал за кварталом, месяц за месяцем ее дела становились все плачевнее. Доказанные факты бухгалтерских махинаций ударили по доходам компании. Акции завязли на уровне, не дотягивающем до 50 долларов (что было куда ниже привычного потолка в районе 80 долларов). В процентном отношении, по классификации Баффета, это соответствовало падению примерно до шестидесятого этажа.

Дуг Дафт был известен своим переменчивым настроением и византийским политиканством. Во время его управления компанией скончались несколько пожилых руководителей⁵. Его работа по «тонкой настройке» четырех главных брендов Соке привела к достаточно посредственным результатам, а реклама перестала быть интересной⁵³⁰. Pepsi, выпустившая на рынок энергетический напиток Gatorade, пожинала богатые плоды своего успеха, тогда как Coca-Cola в 2000 году потерпела крупное поражение, не договорившись о покупке Quaker Oats. Затем на рынке появилась анонимная информация о том, что Coca-Cola в стремлении произвести впечатление на своего традиционного покупателя — компанию Burger King — сфальсифицировала результаты маркетингового теста для нового продукта Frozen Coke. Также неназванные информаторы обвинили Coca-Cola в бухгалтерской афере, после чего SEC, ФБР и офис генерального прокурора приступили к тщательному расследованию. Цена акции компании упала до 43 долларов. У Баффета было достаточно «управляемых доходов», чтобы как-то помочь компании в решении возникшей проблемы. Суть ее состояла в том, что менеджеры Coca-Cola всячески пытались сделать так, чтобы показатели доходов компании соответствовали прогнозам аналитиков с Уолл-стрит. Это заставляло их заниматься бухгалтерскими маневрами. Из-за того что многие компании старались оправдать и опередить ожидания Уолл-стрит, вместо того чтобы просто-напросто отчитаться о размере полученной прибыли, даже незначительное падение цены акции формировало общее впечатление о наличии у компании каких-то проблем. Соответственно руководители компаний утверждали, что просто «обязаны» заниматься бухгалтерскими уловками, и вступали в порочную игру. Однако эти уловки достаточно часто напоминали схему Понци. Увлекшиеся ими компании могли незаметно для себя перейти от мелкого обмана к крупномасштабному воровству.

«Я не в состоянии описать, как сильно я ненавижу подобные действия и то, что они делают с людьми. Обычно все начинается с малого. Например, ты берешь пять долларов из кассы, обещая самому себе, что вернешь их потом. Но этого не происходит. В следующий раз ты возьмешь в два раза больше. Как только ввяжешься в это, твоему примеру последует каждый. Это как снежный ком. Я много раз говорил об этом после того, как мы поняли суть наших проблем. И в какой-то момент я сказал: “Теперь нам удалось избавиться от этого уродливого горба”. Мы не обязаны потакать прогнозам аналитиков. Давайте просто ограничимся тем, что передадим им чертову распечатку с годовым отчетом. Мы зарабатываем столько, сколько нам удается»⁵³¹.

Баффету хотелось выйти из этой игры. Теперь, говоря о своей самой ужасной ошибке, допущенной в бизнесе, он не упоминал «грех недосмотра», а говорил о «работе в правлении». Он был просто изнурен тем, насколько эта деятельность связывала ему руки. Coca-Cola изменила политику в отношении обязательной отставки директоров, достигших семидесяти четырех лет. Теперь по достижении этого возраста директора в обязательном порядке должны были подготовить письмо об отставке и отправить его на рассмотрение руководства. Покинув правление Соке, Баффет мог бы запросто отплясывать чечетку на закате. Но уход из компании для него как спасителя Salomon означал бы еще один удар по цене ее акций. «Я бы покинул правление, но мне не хочется оставлять ребят», — сказал Баффет и решил помочь компании навести порядок. Разумеется, его письмо об отставке, написанное для проформы, было отклонено. Сторонние наблюдатели посчитали этот шаг вполне логичным для Coca-Cola, стремившейся сохранить в правлении уютную атмосферу собрания старых приятелей. Баффет и не представлял, какие бедствия он навлекает на себя этим решением.

Как только вопрос о сохранении за Баффетом поста директора был вынесен на голосование, Institutional Shareholder Services, мощная организация — консультант ряда институциональных инвесторов, порекомендовала своим клиентам воздержаться от голосования в пользу Баффета. По мнению ISS, независимости Баффета как члена аудиторского комитета может помешать то обстоятельство, что принадлежавшие Berkshire Hathaway компании Dairy Queen и McLane закупали продукцию Coca-Cola на 102 миллиона долларов. С той поры как скандалы на почве конфликта интересов стали возникать повсеместно — начиная с церкви и кончая армией, государством, коммерческими и некоммерческими структурами, связанные с ними обвинения стали восприниматься достаточно серьезно. Конечно, товарищеские отношения в правлении могли бы стать предметом множества нападок, однако у ISS отсутствовало чувство меры применительно к вопросу конфликта интересов. Недостаток этого чувства совпадал с непропорциональностью атак со стороны обвинителей (говоря откровенно, в то время было куда больше других организаций, заслуживавших подобных нападок) — последние чрезмерно сгущали краски. Объемы закупок Berkshire у Соке были незначительными по сравнению с той огромной долей, которой Berkshire владела в самой компании, так что было совсем непонятно, каким образом поведение Баффета как члена ревизионного комитета могло привести к злоупотреблениям⁵³².

Однако правила ISS опирались лишь на перечень фактов, без какой-либо связи со здравым смыслом. CalPERS, мощная калифорнийская группа, занимавшаяся пенсионными накоплениями, также решила воздержаться от поддержки директоров Соке, в том числе и Баффета. В их случае основанием послужило то, что ревизионный комитет позволил аудиторам проводить и неаудиторскую работу⁵³³. И хотя CalPERS занимала достаточно принципиальную позицию в отношении аудиторов, осмысленности в этих действиях было не больше, чем в попытках гасить свечи на праздничном торте с помощью огнетушителя.

Как-то Баффет позволил себе на публике шутку о том, что якобы он сам платил CalPERS и ISS, чтобы те проголосовали против и «подарили» ему уважительную причину для отставки. Но на самом деле он был в бешенстве, особенно от действий ISS. Ему казалось очевидным, что миллиарды долларов в акциях Coca-Cola, принадлежавшие Berkshire, значительно перевешивали по сумме объем продукции компании, когда-либо закупленный Berkshire Hathaway.

«Если бы я был уличным отморозком, эти суммы показались бы мне значительными. Но я владею восемью процентами Coca-Cola. Мы вложили в нее больше денег, чем в любую другую компанию. И как я, даже теоретически, могу пренебрегать интересами Соке в пользу Dairy Queens, если в Соке у меня вложено куда больше?»

Герберт Аллен отправил эмоциональное письмо в Wall Street Journal, упомянув в нем о процессах против салемских ведьм⁵³⁴, когда «довольно тупые люди обвиняли в колдовстве людей достаточно умных и одаренных. А потом их сжигали... Пока гении из ISS этого не сказали, никто и не думал, что Баффет может оказаться злобным колдуном»⁶.

В ходе опроса членов правления они единогласно называли Баффета директором своей мечты. «Мы бы с удовольствием своими руками помыли машину Баффета за то, чтобы он стал членом правления нашей компании... В мире просто не существует человека, который отказался бы от такого ценного сотрудника... Действия калифорнийского пенсионного фонда CalPERS показывают всю глупость формального применения правил в области корпоративного управления... Это похоже на ситуацию, когда тренер NFL предпочтет никому не известного нападающего юниорской лиги чемпиону Национальной футбольной лиги США... Если бы вы были акционером, имеющим право голоса, вы бы бесспорно захотели иметь Уоррена Баффета в правлении своей компании»⁷. Газета Financial Times, отмечая в происходящем «явный привкус догматизма»⁸, сравнила ISS с Дартом Бейдером, оказавшимся в роли корпоративного управленца⁵³⁵. Системы контроля CalPERS и ISS начали выглядеть откровенно глупо, «иногда производя просто омерзительное впечатление, ассоциируясь с популистами, занимающимися саморекламой», как сказал один отставной CEO. «Каким образом вы можете голосовать против такой кандидатуры и при этом утверждать, что действуете в интересах акционеров? Что за абсурдное предположение!»⁹

Отказ от услуг Баффета на посту члена ревизионной комиссии имел не больше смысла, чем увольнение врача по причине затянувшейся болезни пациента. Компания Coca-Cola крайне нуждалась в Баффете. ISS заявляла, что не голосовала против Баффета как такового, а скорее воздерживалась, давая тем самым понять, что не ободряет его присутствия в ревизионной комиссии¹⁰. Однако, воздерживаясь, голосовавшие, по сути, голосовали против Баффета, неважно, каким образом они аргументировали свой поступок. Чем больше ISS пыталась прояснить ситуацию, тем менее убедительно звучали ее слова.

Однако ISS не просто давала советы членам правления. Многие инвесторы отдали ей свое право голоса, вследствие чего ISS стала единственным «акционером», контролировавшим около двадцати процентов всех корпораций Соединенных Штатов Америки. Законодательство не предполагало возникновения столь огромного «акционера», деятельность которого не регулировалась никакими правилами. Тем не менее фактически так получилось.

Баффет имел свое горячее и страстное мнение в отношении обязанностей членов правления, основанное на партнерском взаимодействии и соблюдении баланса интересов. «Я уверен, что президенты компаний должны вести себя подобно владельцам компаний, но не забывать о своей независимости. А парни из CalPERS и ISS не имеют малейшего понятия о том, что такое независимость или каким образом должно функционировать правление компании. Исповедуемый ими формальный подход — полнейшее безумие. Если бы нам нужно было найти кого-то среди безработных на позицию президента компании Coca-Cola с зарплатой 125 000 долларов, тогда можно было бы вести речь о “независимости”. CalPERS и ISS без проблем бы проголосовали за него, несмотря на то что его заработная плата полностью зависела бы от доходов Coca-Cola».

Однако исследования показали, что не существует ни положительного, ни отрицательного взаимодействия между степенью независимости правления и результатами компании¹¹.

Для противостояния ISS Coca-Cola недоставало ни надежности, ни благообразия. Теперь, когда акции Coca-Cola поджаривались на медленном огне, деятельность правления постепенно начала вызывать недовольство, пусть и умеренное. Обвинения в клановом правлении достигли своего апогея. Хотя компания делилась на фракции, всеми делами рулила (точнее, наводила беспорядок) лишь одна группировка. Баффет признавал, что в то время он мог бы сделать больше для направления компании на верный путь. Действительно, если бы он сам (подкрепившись упаковкой вишневой колы) взялся за управление Coca-Cola, то, возможно, компании удалось бы избежать многих бед.

Вместо этого группа важных людей — все без исключения члены которой привыкли брать ответственность на себя — просто не могла сидеть сложа руки и подчиняться слабому руководителю; их полностью закрутил водоворот происходящих событий. Для изменения ситуации к лучшему уже было недостаточно того, что Даф-ту удалось значительно поднять прибыли компании Coca-Cola, объемы продаж и денежного потока, а также наладить ранее испорченные отношения с бутилировщика-ми. В декабре Дафт внезапно сообщил правлению, что уходит в отставку.

Члены правления не особенно жаловали Дафта, но его заявление вызвало опасение возможного скандала и огласки сложившейся неблагоприятной ситуации в руководстве. На этот раз у компании не было списка преемников, готовых взяться за работу. Некоторые члены правления рассчитывали на смену руководства компании, чтобы наконец-то повести бизнес по уму. В процессе отставки Дафта, которая мгновенно вызвала бурю споров и вопросов, к составу правления присоединился семидесятилетний Дорн Кью. Этот человек, которого ранее считали «теневым» президентом компании, возглавил отдел, занявшийся поиском кандидатуры нового руководителя. Кью и Баффет часами общались по телефону, обсуждая возможных претендентов на пост лидера Coca-Cola.

Поиск четвертого за восемь лет CEO Coca-Cola выглядел в глазах окружающих просто смешным. Правление разошлось во мнениях по поводу кандидатуры Стива Хайера, когда-то считавшегося фаворитом. На пост было предложено множество кандидатов «со стороны», и шансы Хайера быстро сошли на нет. Обсуждалось большое количество различных известных имен, но все они постепенно отвергались. Каждый новый отказ воспринимался прессой как повод для сплетен и злорадства. «Не исключено, что компания продаст бренд Coca-Cola другой компании или сольется с Nestle», — писали газеты.

Баффет прилетел на встречу правления, которая состоялась 20 апреля в Вилминг-тоне, готовый к двухдневной напряженной работе. Он не ожидал, что на встрече будут оглашены результаты выборов директоров и значительный процент голосов будет подан против него.

В выцветшем великолепии старенького отеля Hotel du Pont Баффет начал свою речь с представления комитета по аудиту, который все еще вел расследования и готовился к корпоративному докладу для SEC о прибылях компании⁵³⁶.

«Если ты не признаешься в ошибках сразу же после того, как их увидел, то ты влип. Это может означать, кроме прочего, и потерю работы. Я знаю, как это происходит.

Роберто был хорошим парнем. Он прекрасно управлял корпорацией. Остальные были тоже весьма приличными людьми. Но если бы Роберто сказал им: “Отгрузите несколько упаковок колы сверх накладной”, то это не встретило бы никакого противодействия».

Комитет по аудиту догадывался, что от него тщательно скрывалось множество мелких обманов. Баффет, которого оставили в правлении компании еще на один год, не знал никакого другого реального решения проблем, кроме как вычистить весь накопившийся мусор и не дать ему накопиться вновь. Он остановился на работе финансового комитета, а затем — и исполнительного. Теперь правлению предстояло принять несколько непростых решений. Однако день клонился к закату, и заседание было приостановлено.

На следующее утро Баффет быстро оделся и вновь отправился на собрание, размышляя о предстоящих событиях этого дня. Напротив гостиницы уже собрались протестующие. Они перегородили улицу голубым грузовичком с прицепом, припаркованным в толпе среди студентов с транспарантами «Coca-Cola разрушает жизни, благополучие и общество» и «Cola — убийца, Cola — яд, Cola — расист». Из окна Баффету не было видно, принесли ли демонстранты в этот раз с собой четырехметровую надувную крысу.

В его номере зазвонил телефон. Баффет поднял трубку. На другом конце провода оказался человек, которого он меньше всего ожидал услышать, — Джесси Джексон⁵³⁷. Джексон стал объясняться, что звонит всего лишь для того, чтобы высказать свое глубочайшее уважение. Они поболтали две-три минуты. «Это довольно странно», — подумал Баффет. В действительности это был первый знак того, что нынешняя встреча акционеров Coca-Cola в таком формате будет последней.

Внизу, в холле отеля, число демонстрантов уже значительно превосходило число акционеров. Представители Союза стеклодувов раздавали наклейки на бамперы, протестуя против покупки бутылок у Мексики⁵³⁸. Протестующие раздавали листовки, обвинявшие Coca-Cola в сговоре с вооруженными группировками в Колумбии с целью убийства профсоюзных лидеров. Студенты протестовали против присутствия Coca-Cola в своих кампусах. Баффет быстро прошел через холл в зал, где его сразу узнали и разрешили войти вместе с остальными членами правления. Он сел в первом ряду. Других участников встречи попросили предъявить документы, удостоверяющие личность. Их сумки пропустили через металлодетектор, аудио- и видеоустройства попросили сдать. Проверки службы безопасности рядом с позолоченными статуями и хрустальными люстрами придавали всему мероприятию достаточно неприятный привкус — чем-то это напоминало правительственный дворец в далекой колонии, переживший на своем веку множество диктаторов. Казалось, гости попали в какое-то очень унылое и опасное место. Представители Coca-Cola разложили по всему залу брошюры, рассказывающие об общественных проектах компании, и предлагали акционерам прохладительные напитки (Coca-Cola и воду марки Dasani). Собравшиеся плюхались на жесткие и неудобные сиденья с огромным удовольствием — ведь им предстояло двухчасовое путешествие в интерьерах из какого-нибудь романа Кафки (по крайней мере нынешнее собрание вызывало подобные ассоциации).

Дуг Дафт произнес небольшое вступительное слово со сцены, на которой стояли два длинных стола, накрытых белой скатертью. За ними восседали прочие руководители компании. Дафт спросил, есть ли у кого-нибудь предложения по поводу избрания совета директоров. Баффет, сидевший в первом ряду со всеми остальными, обернулся, когда Рей Роджерс, президент Corporate Campaign, Inc., наемный агитатор, в основном работавший на профсоюзы, встал и вырвал микрофон из рук человека, стоявшего в проходе. Роджерс принялся вопить, что будет воздерживаться от голосования до тех пор, «пока все ошибки правления не будут исправлены». По его словам, компания «погрязла в безнравственности, коррупции и соучастии в грубых нарушениях прав человека, включая убийства и пытки». «Дафт — лгун! — кричал Роджерс. — Руководство компании отличается невероятной жадностью, a Coca-Cola превратилась в США в полного изгоя!» Дафт попытался восстановить порядок, но Роджерс продолжал кричать. Дафт попросил его закончить, говоря, что время вышло, но Роджерс не умолкал. Многие люди выключили аудиосопровождение в своих наушниках, но голосовые связки оратора были настолько натренированы, что это не стало для него большой проблемой. В конце концов шестеро охранников повалили его на пол и уволокли из зала. Все сидящие в зале были в шоке. Дафт делал беспомощные попытки взять ситуацию под контроль, умоляя: «Будьте терпимы, господа!» Потом он внятно пробормотал сидящему рядом коллеге: «Мы не должны были допустить такого»¹².

После завершения словесной порки зал погрузился в тревожную тишину. Следующей микрофон взяла сестра Вики Бергкемп из церковного общества «Обожатели крови Христовой». Она произнесла короткую речь о проблемах СПИДа и попросила руководство Coca-Cola впредь информировать акционеров о влияния пандемии СПИДа на деятельность Coca-Cola. Поскольку СПИД никоим образом не был связан с компанией Coca-Cola, руководство с готовностью поддержало это предложение.

Наконец стали оглашать итоги выборов директоров компании. Это был момент, которого Баффет искренне боялся. «Каждый из кандидатов получил более девяноста шести процентов голосов, — сказал советник, отвечавший за подсчеты, — за исключением мистера Баффета, который получил более восьмидесяти четырех процентов»¹³.

Для Баффета было крайне унизительно получить «черную метку» наименее предпочтительной кандидатуры. Никогда прежде акционеры не отвергали его таким возмутительным образом. И хотя 16 процентов голосов, поданных не в его поддержку, принадлежали CalPERS и ISS, а институциональные инвесторы не приняли в расчет их мнения и отстаивали Баффета до последнего, происходящее не выглядело триумфом. Никогда прежде Баффет не жалел о своем участии в советах директоров так сильно, как в эту минуту. Однако он решил ненадолго задержаться в зале, так как Дафт разрешил акционерам перейти к вопросам руководству. Преподобный Джесси Джексон тут же встал, взял в руки микрофон и изменил весь ход собрания.

«Господин Дафт и члены правления, — начал он раскатистым голосом, — позвольте мне прежде всего сказать... что хотя многие не согласны с первым оратором... его насильственное удаление... было ниже... достоинства компании. Это была чрезмерная реакция... Это было... чрезмерное применение силы... и хотелось бы знать, имеется ли в списке кандидатур для голосования хотя бы один цветной представитель?» По сравнению с этими словами любые жалобы студентов или обвинения компании в убийстве профсоюзных лидеров в Колумбии выглядели полной ерундой. Дафт изо всех сил старался закончить самое катастрофическое собрание акционеров в истории компании, а члены правления поклялись друг другу никогда больше не допускать, чтобы собрания выходили из-под контроля CEO.

После такого фиаско поиски президента компании возобновились. Стив Хайер, один из кандидатов, исключенных на последнем собрании, собирался возглавить Starwood Hotels. При уходе из компании он получил огромное выходное пособие, размер которого вызвал еще больше вопросов к правлению. Наконец совет директоров дошел до повторного обсуждения еще одного кандидата, шестидесятилетнего Невилла Исделла, уволенного Дугом Айвестером несколько лет назад из-за разногласий. Высокий, ха-ризматичный ирландец, выросший в Южной Америке, Исделл был на хорошем счету у правления. Но, однако, какое бы решение Coca-Cola в то время ни приняла, оно все равно вызвало бы недовольство общественности. Не было ничего удивительного, что все вокруг начали говорить: «Опять одни старики. Они наняли еще одного Дафта!»¹⁴ Ранее совет директоров уже пытался отказаться от кандидатуры Исделла, заработавшего своим причудливым поведением весьма пугающую репутацию¹⁵. Но на деле это был тот же самый совет директоров, который тихо и спокойно многие годы сидел у подножия горы под названием Гойзуэта. После преждевременной кончины Гойзуэты компания лежала в руинах, но совет по большей части состоял из тех же людей, только раскололся на две части. Во время шестилетнего междуцарствия небольшая группа директоров захватила управление каретой Real Thing. Именно в это время компания наделала немало стратегических ошибок, не уловив новых тенденций в поведении потребителей. Для исправления ошибок Coca-Cola нуждалась в решительном и жестком руководителе, который мог бы удержать всех в жестких рамках. Насколько Исделлу удалось бы продержаться в своем кресле, напрямую зависело от его лидерских качеств.

После избрания нового CEO Баффет выступил со своей речью о недопущении впредь каких-либо бухгалтерских махинаций. Кью стал помогать Исделлу, как он помогал всем новым президентам. Исделл принял помощь, но, как оказалось впоследствии, он в ней не слишком нуждался.

Глава 61. Седьмое пламя

Нью-Йорк, Солнечная долина, Коди • март—апрель 2004 года

Баффет провел в Сан-Франциско двадцать шесть уик-эндов. Вместе со Сьюзи они посмотрели не меньше сотни эпизодов Frasier. Семья продолжала о ней заботиться, сама же Сьюзи не хотела почти никого видеть.

Она начала питаться свежей едой. Ее друг Том Ньюман, шеф-повар и владелец кейтеринговой компании, пытался привить ей интерес к чему-нибудь более здоровому, чем мороженое и солодовый шоколад. Он начал готовить ей пюре из моркови, шпинат со сливками, картофель, салат из яиц и «массу других вещей, которые сделали бы ее рацион более питательным»¹.

В марте она впервые после операции сделала магнитно-резонансную томографию (МРТ). Баффет понимал, как много связано с ее результатами. Сьюзи сказала, что больше не согласится ни на какую хирургическую операцию.

«Она не хотела возвращаться в больницу. Ни при каком повороте событий. Думаю, что наши шансы достаточно велики, хотя кто знает...»

Результаты МРТ оказались обнадеживающими. Баффет был преисполнен радости. Сьюзи сообщила ему, что, по мнению докторов, они свидетельствуют о том, что у нее достаточно велики шансы на полное излечение. Но оказалось, что Сьюзи решилась сказать Уоррену неправду, так как посчитала, что ему необходимо верить во что-то хорошее. На самом же деле доктор Шмидт сказал ей, что она может рассчитывать в лучшем случае на один год. Ее будущее было совершенно туманным².

Месяцы болезни, так же как и в детстве, повлияли на Сьюзи вполне предсказуемым образом. Несмотря на всю ее физическую слабость, накопившееся в ней желание жить вновь проявило себя с полной силой. «Я хочу увидеть мою семью, — сказала она. — Я хочу повстречаться с каждым. Я буду делать все что захочу, до тех пор, пока мне не запретит доктор Шмидт»³.

Первое, чего она пожелала, — это поехать домой в Лагуна-Бич и пригласить туда внуков. Заботясь об Уоррене, она выразила готовность посетить собрание акционеров Berkshire. Также Сьюзи захотела набраться сил для того, чтобы побывать на мультимедийном шоу Питера под названием «Дух — Седьмое пламя», премьера которого должна была состояться в Омахе в июле. У нее был составлен огромный список и других дел.

Волосы Сьюзи, которые до последних лет сохраняли естественный светлый цвет, сейчас были коротко подстрижены. Ее всегда молодое лицо выглядело немного осунувшимся, но в остальном она была такой же, как прежде. Сьюзи теперь говорила, немного пришепетывая, однако с учетом произошедшего с ней можно было не обращать на это внимания, как и на то, что она сильно ослабела.

Баффет волновался, найдет ли она силы посетить собрание акционеров в мае. Эта встреча носила для него по-настоящему символический характер. Она наделяла его ощущением, что люди заботятся о нем, верят ему настолько, что даже готовы совершить путешествие в Омаху, а присутствие Сьюзи придало бы ему еще больше сил. Она была не сторонним наблюдателем, а частью шоу. Ее отсутствие на встрече было сродни отсутствию примадонны на сцене во время спектакля.

* * *

Баффеты составили расписание выходных, на которых происходило собрание акционеров, таким образом, что Астрид (которая находила все это мероприятие достаточно скучным и была готова с радостью манкировать им) сопровождала Уоррена лишь в кулуарах, в то время как Сьюзи посещала «официальные» мероприятия в роли жены. Во время официальной церемонии она сидела вместе с директорами компании, а на торжественном балу, организованном в зале Borsheim’s воскресным днем, даже спела с оркестром Эла Оэрле. Баффета поддерживала стайка лояльных «Дейзи Мей», которая со временем значительно расширила состав, и он постарался сделать так, чтобы девушки тоже присутствовали на мероприятиях. В течение всего уик-энда время от времени раздавался звякающий звук. Он свидетельствовал о приближении Кэрол Лумис, на руке которой был надет браслет с целой коллекцией покрытых эмалью золотых пластинок размером со спичечную коробку в форме файлов с годовыми отчетами Berkshire Hathaway. Их число соответствовало количеству лет, в течение которых она правила и редактировала тексты Баффета. Шэрон Осберг внесла свою лепту в программу воскресного шоу — каждый акционер получил возможность сыграть в бридж против чемпиона под белым тентом, натянутым на улице неподалеку от Borsheims. К тому моменту Баффет еще не решил, каким образом ему стоит привлечь к работе одну их своих очередных «Дейзи Мей» — Дэвон Спарджен. Спарджен, ранее работавшая репортером в Wall Street Journal и в течение некоторого времени писавшая о Berkshire, собралась в сентябре поступать в юридическую школу. Баффет включил Спарджен в круг своих приближенных, что происходило достаточно редко, чуть ли не раз в несколько лет. Баффет даже предложил в ходе собрания акционеров устроить для нее свадебную церемонию. Он живо представил себе, как ведет ее по длинному проходу между креслами, а затем вручает жениху. «Представляешь, сколько подарков ты получишь от Borsheims?» — спрашивал он. Спарджен была искренне тронута его предложением, но представив себе, что пресса, чего доброго, сравнит ее свадьбу с ритуалами, принятыми в секте Муна⁵³⁹, решила все же обвенчаться в Италии. Тем не менее Баффет зарезервировал для нее место в зале в зоне, отведенной для менеджеров компании⁵⁴⁰. Осберг и Лумис, которые фактически превратились для Баффета в членов семьи, сели в зоне, предназначенной для директоров компании и родственников.

Все остальные участники встречи изо всех сил пытались избежать попадания в последние ряды. В том году было подано неслыханно много заявок на пропуска — ожидалось прибытие почти 20 тысяч человек.

На онлайновом аукционе eBay возникло даже некое подобие черного рынка. Комплект из четырех приглашений на собрание продавался по 250 долларов. Баффет был слегка поражен этим фактом. Он никогда не слышал о том, чтобы кто-то спекулировал приглашениями на собрания акционеров. Описание лота на eBay гласило: «Возможность лично встретиться с Уорреном Баффетом или задать ему вопрос в ходе собрания... победитель аукциона также получит детальное описание программы мероприятия. Пропуск также позволяет вам осуществлять покупки со скидками для акционеров компании в мебельном магазине Nebraska Furniture Mart и магазине Borsheim’s, торгующем ювелирными украшениями... Вечеринка с барбекю... коктейль-пати в Borsheim’s... Вечеринка акционеров в любимом стейк-хаусе Баффета... Возможность узнать о множестве принадлежащих Berkshire компаний».

С одной стороны, Баффету как любителю всего неожиданного эта реклама казалась крайне забавной. С другой, гены Говарда Баффета требовали, чтобы эта торговля была остановлена. Он не мог позволить, чтобы люди платили спекулянтам огромные деньги за то, чтобы оказаться на собрании акционеров. Человек, который всего двумя годами ранее кичился (по вполне ясным причинам) своим незнанием современных технологий, теперь решил открыть собственный аккаунт на eBay и торговать на нем приглашениями на мероприятие по пять долларов за пару. Моментально на его почтовый ящик начали сыпаться письма. Многие интересовались, насколько «подлинными» являются эти приглашения, отличаются ли они внешне от обычных и существует ли риск, что их владельцы будут каким-то образом отделены от «настоящих» акционеров? Такие вопросы предполагали, что подобный ход был бы совершенно неприемлемым. Никто не хотел носить на себе ярлык «чужака».

Однако эти приглашения были точно такими же, как для остальных акционеров (единственным условием была необходимость их приобретения надлежащим образом). И после этого шага Berkshire Hathaway — когда-то тихий клуб богатых партнеров, которых Баффет считал своими друзьями, — превратился в настоящий фан-клуб. Фигурально выражаясь, Баффет откинул полог тента и пригласил войти всех желающих.

* Я Я

Новенькое здание Qwest Center в Омахе возвышалось на берегу Миссури, чем-то напоминая шатер бродячего цирка. Его фасад почти зеркально копировал фасад старого здания Civic Auditorium, расположенного на другом конце города, — основной сцены предыдущих четырех встреч. Уже за несколько дней до начала мероприятия Келли Мачмор носилась по зданию с переносной рацией в руках, контролируя перемещения погрузчиков, перевозивших тюки с сеном и ящики с цветами, фонарные столбы и тонны грунта — все это должно было занять подобающее место в саду и выставочном зале. Монтажники возводили кабины и размещали в них оборудование для управления занавесами, воздушными компрессорами, расставляли по местам энциклопедии, разносили пылесосы и развешивали рамки для картин. Рабочие привинчивали таблички с названиями улиц вымышленного города Беркивилля. Улицы и переулки тянулись от демонстрационного зала мебельного магазина к магазину кухонных принадлежностей и дальше — к обувному, книжному (под названием «Книжный червь»), кондитерскому, офису продаж страховой компании и второму обувному магазину, предназначенному исключительно для женщин. На другом этаже монтажники собирали стол президиума, покрывали его белой скатертью и привинчивали микрофоны. На стене, за местами, предназначенными для Баффета и Мангера, были повешены огромные телевизионные экраны. Осветители проверяли панель, управлявшую работой светового шоу, с которого должно было начаться торжественное мероприятие. За сценой была сооружена персональная гримерка со знаком звезды, в которой Сьюзи могла бы при необходимости отдохнуть. В специальном броневике привезли пару ковбойских сапог, инкрустированных брильянтами на сумму в 250 000 долларов, — они должны были стать одним из основных экспонатов выставки компании Justin. В огромном зале установили кинопроектор с экраном и разложили кучу огромных подушек. Сотни изнуренных сотрудников Berkshire Hathaway, бесплатно работавших над подготовкой мероприятия, могли с комфортом упасть там без сил после завершения праздника.

Баффет бегал по своему офису, как подросток. К нему постоянно кто-то заходил. Чаще всего гостями в эти дни были группы студентов колледжа. Каждый день его голос становился все более хриплым — мероприятие приближалось, визитеры все прибывали и прибывали. Все вокруг упрашивали его поберечь голос для торжественного мероприятия. Он отмахивался от советов, прокашливался и продолжал беспрестанно говорить. Из Техаса поступило свыше тысячи запросов на билеты, из Калифорнии — две тысячи, еще полторы тысячи — из всех других уголков США. Группа из 75 человек арендовала чартерный рейс, чтобы прилететь на собрание из Австралии.

К пятнице голос Баффета звучал так, как будто он только что перенес сильную простуду. Но и это не заставило его замолчать. Баффет никогда не переставал говорить — никогда в своей жизни. Он не молчал, когда был маленьким мальчиком и поражал зрелостью суждений друзей своих родителей. Он не молчал, когда давал своим школьным учителям советы относительно того, какие акции стоит покупать. Он не молчал, когда вокруг него собирались приятели из студенческого братства, чтобы послушать его лекции. Он не молчал, даже когда Бен Грэхем рассказывал о рынках акций в Колумбийском университете. Он не молчал, когда рекомендовал всем подряд покупать акции GEICO. Он не замолкал с тех пор, как взял в руки кусочек мела и прочитал свою лекцию об основах инвестирования. Он говорил с тех пор, как только начал появляться на коктейльных вечеринках в Омахе или званых обедах в Нью-Йорке. Он постоянно говорил на всех собраниях акционеров — с первого до последнего. Он не уходил от вопросов — ни со стороны Конрада Тафта, мучившего его во время первого собрания акционеров Berkshire в старом офисе Сибери Стэнтона, ни со стороны групп студентов, то и дело оказывавшихся у дверей его офиса. Каждый раз, когда у Баффета появлялась возможность научить кого-либо чему-нибудь, он никогда от нее не отказывался.

В пятницу вечером он пообщался с небольшой группой участников генеральной репетиции⁵⁴¹, а затем направился на закрытый ужин, организованный Чарли Манге-ром. На следующее утро повара еще до рассвета привезли питание для прессы, работников сцены и посетителей Beehive Cafe, расположенного в свежепостроенном городе. Сотрудники, одетые в спортивные куртки и рубашки-поло или майки с шортами и большие желтые шляпы, уже сгрудились в очередь, чем-то напоминая толпу перед универсамом Macy’s наутро после Дня благодарения. Ровно в семь часов, как только двери открылись, они устремились в зал и заняли лучшие места. К 8.30 все места уже оказались занятыми. Как только в зале погас свет, все перестали говорить, будто повинуясь неслышной команде. Никто не осмеливался даже шепнуть. Не было и речи о том, чтобы опоздавшие попытались пробраться на свое место. Аудитория застыла в торжественном ожидании. Заиграла музыка, и на экране появились первые кадры.

Создание фильма-презентации для собрания отняло у Баффета кучу энергии. За работой над ним он провел всю весну, прерываясь только на поездки в Сан-Франциско и длинные телефонные обсуждения проблем компании Coca-Cola. Впервые при создании такого фильма использовались услуги голливудских продюсеров, профессиональных операторов, были приглашены даже дублеры (последнее приводило Баффета в полный экстаз). У него был свой собственный двойник! Раз за разом он просматривал фильм в своем офисе, предвкушая реакцию публики.

На экране появилось лицо нового губернатора Калифорнии. Арнольд Шварценеггер, одетый в армейскую униформу сержанта-инструктора, сидел в переполненном тренажерном зале. Фильм представлял собой пародию на ленту «Офицер и джентльмен»⁵⁴². Арнольд в роли, которую исполнял в фильме Луис Госсет-младший, подвергал двойника Баффета мучительным упражнениям в наказание за слова, сказанные в интервью Wall Street Journal во время губернаторских выборов относительно странного и несправедливого калифорнийского закона об имуществе. После выхода интервью Баффет долго сражался с журналистами Journal, слишком избирательно воспроизведшими его слова, и одержал в итоге победу в умах читателей, написав письмо редактору газеты с изложением своей точки зрения и разместив его на сайте Berkshire. С тех пор он постоянно помнил об этом инциденте, хотя и старался придать ему более легкомысленный характер.

«Ты хочешь уйти! Скажи это вслух! Скажи, что ты хочешь уйти!» — ревел Арнольд.

«Нет, сэр! Вы не заставите меня сказать это! Нет, сэр! Мне больше некуда идти!» — кричал ему в ответ персонаж Баффета. А затем начинал работать с огромными весами совершенно без напряжения, как будто сидел у себя дома и читал Journal.

Картинка менялась. На экране появлялся офис губернатора и Арнольд, спящий в своем кресле.

Помощник: «Господин губернатор!»

Арнольд: «Мне больше некуда идти!.. А? Что?»

Помощник: «Время восстановительного сна закончилось, сэр. Теперь необходимо подумать насчет того, как выбираться из нынешнего хаоса».

Арнольд: «Что? А, ну да. Ух ты... Мне только что снился невероятный сон...»

С этими словами он поднимал со стола журнал, и его лицо вытягивалось. На обложке Muscle 8с Fitness было изображено ухмыляющееся лицо Баффета, наложенное на фигуру самого Шварценеггера, стоявшего в позе, демонстрирующей его великолепную мускулатуру. Арнольд откидывался в кресле назад, на его лице возникало выражение неприкрытого ужаса⁵⁴³.

Вот и сбылась невероятная мечта Баффета. Пусть для этого ему понадобилось позаимствовать тело лучшего бодибилдера в мире и воспользоваться искусством кинематографа, но он получил то, чего всегда хотел. Он попал на обложку современного эквивалента книги «Большие Руки». Толстушка Стоктон наверняка бы этим впечатлилась.

Аудитория была в восторге. А тем временем фильм продолжался. В одной сцене за другой Уоррен и Чарли (но в особенности Уоррен в образе супергероя) попадали во множество неловких ситуаций. Большинство пародийных сцен в фильме изображало Баффета и Мангера отъявленными скрягами.

Как только фильм завершился, зал вновь погрузился во тьму. Понемногу начали зажигаться огни на сцене, и в их свете появилась Сьюзи, одетая в розовый свитер и юбку. Было заметно, что она похудела. Сьюзи поднялась на сцену из зоны директоров и села за большой стол. Затем на сцене появились Баффет и Мангер, чем-то напоминавшие двух постаревших шоуменов. Они присоединились к Сьюзи. Огромные экраны были развешаны по всему залу, и у каждого зрителя была возможность рассмотреть их во всех деталях. Баффет смотрел прямо в темный зал, в котором то тут, то там сверкали вспышки фотоаппаратов. Количество людей в зале было вполне сопоставимо с количеством зрителей концерта группы уровня Rolling Stones.

Перед тем как приступить к ответам на вопросы, Баффет максимально быстро завершил обычные процедуры, связанные с выбором совета директоров, подтверждением полномочий аудиторов и тому подобным. Однако в этом году все пошло не совсем так, как обычно. Один из акционеров встал и попросил слова. Он спросил Баффета, не лучше ли было бы включить в совет директоров несколько CEO дочерних компаний, обладающих куда большим уровнем профессионализма, чем Сьюзи и Хоуи Баффет.

По залу прошла заметная рябь. Эти слова, хотя и произнесенные крайне почтительным тоном, прозвучали как резкая диссонирующая нота. Почти все участники собрания испытали шок. К тому времени Berkshire уже была 14-й по размеру компанией в США, на которой работало свыше 172 000 сотрудников, ее доходы превышали 64 миллиарда долларов, а прибыль — 8 миллиардов в год. Но по своей сути она так и оставалась семейной компанией. Баффет как крупнейший акционер имел достаточно голосов для того, чтобы при желании посадить на места в совете директоров своих родственников. Роль его семьи в Berkshire казалась Баффету в чем-то сходной с ролью семьи Уолтонов в компании Wal-Mart. Он воспринимал членов семьи как связующее звено между Buffett Foundation и компанией. Вне всякого сомнения, при выборе состава правления он руководствовался исключительно личными причинами, хотя при этом несколько членов совета директоров действительно были неплохими бизнесменами.

«Спасибо вам за вопрос, — сказал Баффет. — Чарли, у тебя есть мысли на этот счет?»

Такое обращение к Мангеру вместо быстрого ответа или едкого комментария говорило о том, что Баффет совершенно растерян. Однако он обратился к Мангеру и еще по одной причине. Публичное высказывание мнения Мангера показало бы собравшимся, что решения о составе совета директоров не принимаются Баффетом единолично, без оглядки на других. Так как у Мангера не было мнения по этому поводу, он спустя некоторое время предложил: «Давайте просто перейдем к следующему вопросу».

В зале родился и еще один вопрос. Том Стробхар, выступавший от имени Human Life International, произнес целую речь об абортах, которая, как впоследствии писал он сам, «убедительно [sic]» призвала Berkshire опубликовать список политических организаций, которым она оказывает поддержку⁴.

Ответ Баффета состоял из одной короткой фразы: «Berkshire не оказывает финансовой поддержки политическим организациям». Предложение со стороны акционера было отвергнуто.

Деловая часть встречи заняла в этот раз целых полчаса вместо обычных пяти минут. Впервые в истории обсуждение начало смутно напоминать достаточно неприятную встречу, посвященную обсуждению дел в компании Coca-Cola. Акционеры с заранее заготовленными вопросами терпеливо ждали своей очереди на платформах с микрофонами, расставленных по всему залу. Баффет открыл обсуждение и попросил задать свой вопрос человека, стоявшего у микрофона с номером 1. Но по мере поступления все новых и новых вопросов он не переставал думать о вопросе, заданном в самом начале и не оставившем его равнодушным. В итоге Баффет воспользовался вопросом, заданным по другой теме, чтобы обсудить нахождение членов своей семьи в составе совета директоров. По словам Баффета, они были там в качестве «хранителей культуры и не собирались извлекать из этой работы какую-либо личную прибыль».

Это был знаменательный момент. Впервые в истории он должен был публично защищать методы управления собственной компанией. После его ответа аналогичные вопросы больше не поднимались. Акционеры Berkshire Hathaway были вынуждены принять все как есть. Баффет получил от них неофициальную лицензию на управление компанией, доказав, что делает все для того, чтобы их ублажить. На самом деле акционеров вполне устраивало то, что происходило в компании. «А как вы оцениваете инвестиционный климат?» — спрашивали они его. Баффет ответил, что, по его мнению, капитал компании используется не в полную силу. Он считал это достаточно болезненным фактом, однако куда менее болезненным, чем последствия активных и глупых инвестиционных решений.

Кто-то задал Баффету вопрос о том, как он относился к рекомендации ISS голосовать против него на заседании правления Coca-Cola. Этот вопрос еще не утратил для Баффета своей злободневности. «Если я ничего не путаю, то Бертран Расселл как-то сказал, что большинство людей предпочтет умереть, чем задуматься. Мне кажется, что так оно и есть», — ответил Уоррен.

«Чрезмерно активные действия способны нанести вред, а не принести пользу, — добавил Мангер с ядом в голосе. — Особенно когда какой-нибудь активист выступает с идиотским утверждением о том, что присутствие Уоррена в составе совета директоров Coca-Cola Company противоречит интересам этой компании. Подобные дурацкие мысли никак не помогают благому делу»⁵.

Как и в прежние годы, кто-то задал вопрос о том, что Баффет собирается делать с огромными запасами серебра, купленного несколько лет назад. Баффет минуту помолчал, а затем сказал, что не собирается давать комментариев по этому вопросу. Мангер произнес несколько нечленораздельных слов на заднем плане. Неудовлетворенный акционер был вынужден сесть на свое место, не дождавшись ответа. Суть заключалась в том, что к тому моменту все запасы серебра уже были проданы.

В перерыве Баффет и Мангер решили перекусить арахисом в карамели, и все присутствующие устремились в выставочную зону, расположенную в подвале. Там торговали своей продукцией 37 дочерних компаний Berkshire Hathaway. За несколько минут в магазине Sees Candies были раскуплены все запасы арахисовой карамели. Когда Баффет с Мангером перешли к Dairy Queen Dilly Bars, запасы Dilly Bars также оказались моментально раскупленными. Многие люди покупали конфеты целыми коробками и брали их с собой в зал заседаний, где и поглощали в огромных количествах под речи Баффета.

Отвечая на множество вопросов — и новых, глубоких, и повторявших в той или иной степени уже звучавшие, — Баффет умудрялся попутно сообщить о множестве важных для себя вещей. В этом году он решил воспользоваться собранием для того, чтобы рассказать, почему состояние американского доллара внушает ему столь сильные опасения. «Соединенные Штаты, — сказал он, — напоминают семью, которая тратит больше, чем зарабатывает. Американцы покупают огромные объемы товаров из других стран, однако доходы страны недостаточны для того, чтобы за них расплачиваться. США продают другим странам значительно меньше, чем покупают у них. Чтобы свести концы с концами, мы занимаем деньги. Те, кто давал их нам прежде, могут не захотеть делать то же самое в будущем».

Теперь же, говорил Баффет, мы тратим свыше двух процентов всех доходов только на то, чтобы рассчитаться с процентами по национальному долгу. А это значит, что подобную ситуацию будет сложно переломить в обозримом будущем. Скорее всего, размышлял он, в какой-то момент иностранные инвесторы решат, что американская недвижимость, компании и другие «реальные активы» нравятся им больше, чем бумажные облигации. И тогда придется начать распродажу Америки, ее компаний и офисных зданий.

«Мы полагаем, что со временем американский доллар потеряет часть своей стоимости в отношении некоторых других мировых валют», — сообщил он. Таким образом экономика, которая прекрасно себя чувствовала на протяжении последних 20 лет в условиях низких процентных ставок и небольшой инфляции, может в какой-то момент времени развернуться на 180 градусов. По всей видимости, процентные ставки вырастут, как и инфляция, и эта ситуация окажется крайне печальной. Как всегда, Баффет не мог в своих предположениях уточнить, когда именно это произойдет. Однако он решил купить иностранных валют на 12 миллиардов долларов для того, чтобы обезопасить Berkshire от рисков, связанных с изменением курса доллара.

Пока Баффет и Мангер рассуждали о проблемах обслуживания долга, посетители спускались по лестницам и эскалаторам в направлении обувного магазина и выстраивались в очереди с кредитными карточками наготове. Обувщики из магазинов Tony Lama и Justin продавали по паре обуви в минуту — покупателей интересовали и обычные ковбойские сапоги, и модная обувь из кожи ящериц. В магазине Borsheim’s, расположенном в западной части выстроенного «города», было продано свыше тысячи часов и 187 обручальных колец. Furniture Mart поставила рекорд, продав товаров на 17 миллионов долларов.

Место проведения собрания чем-то напоминало карнавал. Геккон, символ компании GEICO, дружелюбно приветствовал проходивших мимо, рядом с ним разместилась гоночная машина NASCAR⁵⁴⁴. Аниматор, одетый в костюм, изображавший кусок мыла, заигрывал с девушкой, изображавшей мороженое. Человек в клоунском костюме летал под куполом здания между воздушными компрессорами и якорями лебедок. В южной части выставочного зала, прямо над толпой (и в точном соответствии с фантазиями Баффета) висел полноразмерный макет дома компании Clayton Home, украшенный бежевым сайдингом, окруженный аккуратной верандой, с жалюзи песочного цвета, настоящей газонной травой и кирпичным фундаментом, украшенным густым кустарником. Как он и предсказывал, толпа людей сновала перед домом, как перед аттракционом Space Mountain в Диснейленде⁵⁴⁵.

Но главным выражением духа Berkshire была, конечно же, компания Fruit of the Loom. Этой компании никогда не приходилось раздавать в рекламных целях бесплатные брелоки для ключей или наборы игральных карт. Люди были готовы простоять в огромной очереди для того, чтобы купить пятидолларовую упаковку мужских трусов и сфотографироваться с аниматорами в костюмах грозди винограда или яблока. К концу дня были проданы почти все запасы нижнего белья.

Черно-белый магазин See’s Candies, удобно расположенный посередине выставочного зала, был также переполнен покупателями. Менее чем за три часа он полностью распродал свои запасы леденцов, соленых орешков и арахисовой карамели. В суете многие клиенты даже не удосуживались заплатить за покупки. Люди набирали конфеты горстями, потом еще и прихватывали пару обуви в обувном магазине, а прямо над их головами Баффет и Мангер вещали о месте честности и этике в человеческой жизни.

Еще не зная о масштабах воровства (которое впоследствии натолкнуло их на горькую шутку о том, что в следующем году им стоит построить небольшую тюрьму рядом с книжным магазином), Баффет и Мангер вели собрание, отвечая на вопросы и поглощая огромное количество конфет на протяжении шести часов.

Любой нормальный человек достиг бы крайней степени истощения после непрерывного шестичасового представления, однако Баффет и Мангер по окончании официальной части перешли в специально подготовленную комнату, сели за стол и начали раздавать автографы, давая возможность акционерам, приехавшим из других стран, пообщаться с ними. Эта была одна из самых свежих идей Баффета. Мангер терпеливо сидел рядом с ним. Он сильно устал и время от времени отпускал критические замечания по поводу цирка, устроенного Уорреном. Он тоже любил, когда ему поклоняются, однако не был готов выступать в роли шоумена и завлекать людей так же охотно, как его партнер.

* * *

После первых нескольких часов собрания Сьюзи была вынуждена прилечь. Она пропустила воскресный обед, но в понедельник собралась с силами и полетела с Уорреном в Нью-Йорк. Она проводила в кровати все время до обеда, поедая таблетки вперемешку с мороженым. Сьюзи-младшая бдительно следила за тем, чтобы мама не перенапрягалась. Она хотела, чтобы Большая Сьюзи ограничивала себя — одним посетителем в день, одним походом по магазинам, одной пятнадцатиминутной вылазкой в гостиничный холл⁶.

Сьюзи посетила традиционный ужин, который Сэнди и Рут Готтесман ежегодно давали в их с Уорреном честь. Примерно с середины 1990-х годов это мероприятие стало практически единственным, когда множество участников Buffett Group могли гарантированно встретиться со своими старыми друзьями во время их ежегодного визита в Нью-Йорк. Однако теперь Сьюзи-младшая сказала Рут Готтесман: «Мама пытается сделать больше, чем ей по силам. Конечно, она будет говорить, что у нее все в порядке. Но будьте уверены, что это неправда». Желая уберечь мать, Сьюзи-младшая попросила у Рут помощи. Большинство собравшихся у Готтесманов не видели Сьюзи в течение всего прошлого года, за исключением разве что встречи акционеров (на которой она пробыла достаточно недолго). Сьюзи сидела в одной комнате, Уоррен — в другой, а остальные гости поочередно заходили к ним и обменивались новостями. Впоследствии многие люди говорили об этой встрече как о чрезвычайно эмоционально насыщенной. Сьюзи объявила, что была очень рада повидаться со старыми друзьями. Тем не менее после вечеринки она чувствовала себя крайне уставшей.

Уоррен попросил ее дать интервью Чарли Роузу, известному ведущему телевизионного ток-шоу. Сьюзи сказала много лестных и сентиментальных слов о своем муже, а также объяснила, что всю жизнь делилась с Уорреном «безусловной любовью». Она рассказала о своем переезде в Сан-Франциско и повторила то же, что в свое время сказала Уоррену: «Я бы хотела жить в доме, в котором у меня будет своя собственная комната. Это было бы крайне приятно». Роуз задал ей вопрос про Астрид: «Она заботилась о вашем муже вместо вас?» — «Да, и продолжает отлично это делать. Это ценит Уоррен, это ценю и я... Она оказывает нам огромную услугу», — сказала Сьюзи. Возможно, все дело было в неудачно сформулированном вопросе, но ответ Сьюзи дал понять, что она воспринимает Астрид как инструмент, с помощью которого могла управлять Уорреном. Наверняка Сьюзи не планировала объявить об этом столь громогласно. По окончании интервью она предложила Сьюзи-младшей: «Давай поедем в Bergdorfs»⁷. В магазине она уселась в кресло, изучила пару заинтересовавших ее вещей, но вскоре сказала, что устала и хочет вернуться в гостиницу.

Через два дня, на День матери⁵⁴⁶, Сьюзи вновь собралась с силами и приняла приглашение друга своей дочери Боно на кинофестиваль Трайбека⁵⁴⁷. В течение всего восстановительного периода после болезни Боно регулярно присылал ей факсы, которые Сьюзи-младшая зачитывала вслух. Эти письма, по словам Сьюзи-младшей, «были для мамы крайне важными». К маю, уже привыкнув ложиться вечером спать под песни Боно, она страстно увлеклась идеей встречи с этим певцом-мессией. Они познакомились, пообщались накоротке, и, по словам дочери, «вы даже не представляете, насколько мама была взволнована этой встречей».

Уставшая Сьюзи легла в постель и провела в ней два дня. Затем Боно, его жена Эли, их дочери и Бобби Шрайвер (брат жены Арнольда Шварценеггера Марии Шрай-вер), основавший вместе с Боно фонд DATA (направленный на помощь африканским странам), приехали в Plaza Hotel для того, чтобы пообедать вместе со Сьюзи. Сьюзи с Боно разговаривали в течение целых трех часов. Затем он подарил Сьюзи ее портрет, который он перерисовал с фотографии и к которому добавил несколько строк из песни U2 под названием One. Сьюзи была вне себя от радости. Боно пригласил ее и Сьюзи-младшую (которая собиралась участвовать в собрании правления созданного им фонда) посетить его дом во Франции.

Вернувшись в Сан-Франциско, Сьюзи немедленно повесила картину на самое видное место среди других произведений искусства и сувениров. Затем она приняла решение воспользоваться приглашением Боно и поехать во Францию. Хотя путешествие в Африку вновь отменилось (Сьюзи считала, что она слишком слаба для него), ей казалось, что поездка во Францию вполне ей по силам. Вместе с дочерью они провели четыре дня в Париже, где Большая Сьюзи приходила в себя после перелета через шесть часовых поясов. Затем она перешла к своему нормальному распорядку — подъем в час дня, простые занятия, таблетки и мороженое. Потом были куплены билеты на скоростной поезд TGV до Ниццы, где в деревне Эзе Бор-де-Мер у Боно был особняк, отделанный оранжево-розовой штукатуркой.

Этот дом, в котором, по слухам, когда-то молился Ганди, стоял на прекрасном месте с видом на Средиземное море. Спальня Сьюзи с высоким потолком согревалась камином, а свет в нее падал из огромных окон, украшенных прозрачно-белыми шторами. Основную часть дня она спала, но как-то раз дочь позвала ее выйти на террасу. Там сидел Боно и наигрывал мелодии из еще не вышедшего альбома U2 How to Dismantle an Atomic Bomb⁵⁴⁸. Он пел песню, которую написал к похоронам своего отца: Sometimes You Can’t Make It on Your Own⁵⁴⁹. Тем же вечером он и Сьюзи провели в беседе за ужином четыре часа, затем Боно встал и произнес тост: «За родственную душу, которую я наконец-то нашел!»

Восхищение Сьюзи харизматичной рок-звездой настолько сильно выросло после их личного знакомства, что, летя в самолете домой, она не переставая слушала песни U2 на своем iPod. «Даже не могу описать словами, как хорошо я там отдохнула», —? вспоминала Сьюзи, рассказывая о доме Боно⁸.

Примерно через неделю после возвращения Сьюзи с дочерью из Франции основная часть семьи направилась в Солнечную долину. Питер и Дженнифер остались в Омахе, готовясь к премьере его шоу «Дух — Седьмое пламя». После долгого года боли и изоляции Сьюзи пыталась наверстать упущенное время, всех увидеть и везде побывать. В Солнечной долине она провела время в общении с множеством людей, в том числе с Билли Диллером и Дайаной фон Фюрстенберг (боровшейся с раком полости рта), письма и советы которой очень помогали Сьюзи в последние месяцы. Однако ощущение освобождения далось ей немалой ценой. Она была настолько уставшей, что пропустила первую утреннюю лекцию. В тот же день за обедом, когда она пошла через ресторанный зал за обезжиренным молоком, ее вдруг окружила толпа людей, стремившихся пожелать ей скорейшего выздоровления. Сьюзи-младшая отправила на помощь матери Хоуи со словами: «Ей это не по силам. Она хочет общаться с людьми так же, как раньше, но не может. Сделай так, чтобы она села обратно за стол».

На второй день Сьюзи-младшая взяла напрокат тележку для гольфа, чтобы покатать мать по окрестностям. Когда Сьюзи-младшая вошла в дом, чтобы забрать мать, то обнаружила, что та свернулась в клубок на постели и рыдает со словами: «Я не могу...»⁹ И хотя весь остаток поездки она отдыхала, эти дни полностью истощили ее запасы энергии.

Когда семья вернулась в Омаху и все скрестили пальцы за удачу премьеры шоу Питера, Сьюзи воспользовалась возможностью и посетила новый магазин для любителей вязания String of Purls, который Сьюзи-младшая вместе с партнером открыла в одном из торговых центров в пригороде Омахи. Баффет был искренне рад предпринимательским талантам своей дочери. Он проанализировал перспективы развития магазина и посчитал, что его оборот может составить до полумиллиона долларов в год. Ему удалось вновь установить со своей дочерью особую, уникальную связь. Уоррен был полон энтузиазма в отношении ее бизнеса, причем не меньшего, чем во всех остальных своих начинаниях. С таким же энтузиазмом он корпел над бухгалтерской отчетностью GEICO и неделю за неделей отслеживал рост ее продаж в Интернете. Именно с этим чувством он каждый день во время рождественских праздников заходил в магазины See’s Candies и смотрел, как идет торговля. Именно в таком состоянии он изучал ежедневные факсы из Shaw Carpets и ежедневные отчеты из Borsheim’s в предрождественский период. Именно в таком состоянии он запоминал данные, приходившие из Home Services of America (компании по работе с недвижимостью, принадлежавшей MidAmerican Energy), заучивал наизусть статистику по расходу топлива и другим операционным затратам Netjets или объем рекламных площадей в газете Buffalo News.

Мультимедийное шоу Питера не имело ничего общего с магазином по продаже вязальных принадлежностей. Понять суть его занятий Баффету было куда тяжелее. Для создания шоу Питеру потребовалось четыре года упорных усилий, которые он потратил на улучшение качества живого звучания и решение связанных с этим проблем, одновременно шлифуя музыкальное сопровождение и сюжетную линию. У всей этой тяжелой работы не было никакого определенного результата, если не считать удовлетворения от самого творческого процесса.

Баффету доводилось и раньше бывать на концертах живой музыки, он знал, что для представления будет выстроен шатер особой формы, Питер в ходе шоу будет играть на клавишных, а в программе шоу — лазеры, барабаны, видеоматериалы, индейские танцоры и певцы. Уоррен всегда давал своим студентам совет следовать своей страсти. Однако примеры, которые он приводил (например, стать чемпионом мира по игре в нарды), всегда носили соревновательный характер. Он просто не понимал, что такое страсть, связанная с внутренним творческим пламенем, а не с мирскими наградами. Это была «территория Сьюзи», реальность духа, души и сердца, реальность поэта в одинокой комнате, реальность художника, стремящегося к самовыражению на листе бумаги, а не к публичному признанию своего таланта. Тем не менее его собственная страсть, терпение и креативность в работе с деньгами очень напоминали страсть, терпение и артистическое восприятие Питера в отношении музыки. Таким образом, искреннее желание Баффета, чтобы Питер достиг успеха, нашло свое выражение в единственном и наилучшем способе, который он только знал, а именно в симбиозе искусства и коммерции. Его очень заинтересовал коммерческий потенциал шоу. «Я видел его несколько раз, и каждый раз оно выглядело немного иначе. Оно получает восторженные отзывы, но я совершенно не представляю себе, насколько большим может оказаться его рынок. С точки зрения глубины рынка это, скорее всего, не бродвейский мюзикл, но... поживем — увидим».

Когда речь заходила о поисках финансирования, то фамилия Баффет играла против Питера — многим казалось, что он обладает неограниченным доступом к средствам. Люди не верили, что у него нет денег, до тех пор, пока ему не пришлось заложить свой дом, чтобы профинансировать шоу. Как обычно, Уоррен предложил оплатить последние 10 процентов расходов, если Питеру удастся набрать остальную сумму. Когда ему удалось собрать 2 миллиона долларов, отец выделил ему 200 000 из 300 000 долларов, обещанных ранее. Питер самостоятельно собрал остаток денег, в основном за счет средств Фонда Рудольфа Штайнера. С самого начала ему приходилось одновременно решать две задачи — искать средства и заниматься постановкой шоу. В то же самое время его родители отменили свое прежнее правило «никаких благотворительных взносов» и направили в качестве дружеского жеста поддержки чек на 10 миллионов долларов в фонд Тома Мерфи «Спасем детей».

Казалось несколько странным, что семья (пусть даже и с целью привить своим детям самостоятельность) выделяет на важное дело своего сына всего два процента от того, что безвозмездно передает своему другу. С другой стороны, Питер был благодарен за то, что его шоу не превратилось в благотворительный проект, спонсируемый его отцом. В подобном случае к нему вряд ли кто-нибудь отнесся бы со всей серьезностью. Он чувствовал, что отец смог вновь найти идеальное решение для сложной проблемы. С одной стороны, Питер получил от семьи поддержку, за которую был искренне признателен. С другой, получил шанс самостоятельно побороться за необходимые ему три миллиона долларов — хотя при этом имел право попросить у отца обещанные последние 100 тысяч.

Уоррен не совсем понимал увлечение своего сына темой коренного населения Америки. Он (как и многие другие члены семьи) думал о представлении как о каком-то «индейском шоу». Уоррен никогда не был склонен к рефлексии и поэтому не понимал символического значения понятий украденной идентичности или триумфа человеческой воли, связанного с ее обретением.

Шоу «Дух — Седьмое пламя» представляло собой ослепительно красивую историю индейца, бегущего из современного мира в поисках утраченного культурного наследия. Закрытая сверху сцена напоминала просторную и уютную палатку. Музыка Питера, экзотичная, однако смутно знакомая многим, растекалась и пульсировала по всему залу, в то время как индейские исполнители в национальных костюмах, отделанных мехом, танцевали и пели на задней части сцены, а над ними транслировались видеофрагменты национального эпоса.

Сьюзи всю зиму злилась на Питера из-за того, что он навязчиво думал исключительно о своем шоу. Питер очень сильно отличался от своего отца, однако Сьюзи чувствовала, что он рискует превратиться в «музыкальную версию» Уоррена. Проблема заключалась в том, что его брак с Дженнифер оказался под угрозой. Тем не менее Сьюзи отдала должное и спецэффектам, созданным для шоу, и чувствам, которые оно в ней вызывало. Музыка Питера заставляла ее погрузиться на невиданную для нее глубину. Она очень высоко оценила художественные достижения Питера.

Уоррен любил музыку и был горд за своего сына, однако по ходу премьеры оказался настолько ошеломлен обрушившимися на него впечатлениями, что совершенно не понимал, как ему обращаться со своими чувствами и мыслями. Он смотрел на сидящих вокруг людей. Аплодисменты и одобрительный свист он воспринимал как знак, что шоу удалось. А когда Omaha World-Herald назвала шоу «острым, печальным, поднимающим и бросающим, захватывающим и невообразимо мощным», он был в полном восторге. Внутри себя он затаил дыхание в ожидании этого момента и испытал понятное облегчение оттого, что Питер одержал большую победу. Но он боялся (и не без оснований), что успех шоу мог быть связан с тем, что премьера состоялась в их родном городе. Уоррену хотелось увидеть, будет ли шоу так же хорошо принято в других местах.

Шоу продолжало свои представления в Омахе, а Сьюзи с несколькими своими внуками тем временем направилась в Лагуна-Бич. Они привыкли к тому, что бабушка потакает всем их желаниям. Она всегда следовала за ними, куда они пожелают, и вела себя как идеальная бабушка. Не разочаровала Сьюзи их и в этот раз. Когда она приходила с ними в торговый центр, то садилась на стул и говорила, указывая на полки: «Я возьму вот это, и парочку вот этого, и еще одно вот это»¹⁹. После общения с внуками она почувствовала сильную усталость, но, невзирая на это, принялась собираться на ежегодную встречу, которую проводил Герберт Аллен после встречи в Солнечной долине.

Конечно, решение провести еще одни длинные выходные с целой толпой людей в высокогорном городе Коди сразу же после Солнечной долины было не совсем мудрым. Некоторые из членов ее семьи резко выступали против этой поездки. Однако Сьюзи была готова нестись к новым радостям жизни на всех парах, а Уоррен стремился испытать прежнее ощущение того, что все в порядке и под контролем. В последнюю неделю июля Уоррен и Сьюзи воссоединились для того, чтобы провести выходные на ранчо Герберта Аллена под названием J 9.

Сьюзи поразила других гостей своим веселым настроением и желанием постоянно проводить с ними время¹¹. Во время ужина в большом зале, огромный камин которого не позволял проникнуть внутрь холодному горному воздуху, она много разговаривала на совершенно разные темы. В какой-то момент она предложила гостям заняться гаданием на результаты предстоящих выборов¹². Когда со стола убрали посуду и все гости ждали десерта и кофе, Сьюзи стояла в кухне и рассказывала окружавшим ее друзьям, насколько болезнь помогла ей сблизиться со своей дочерью¹³. Внезапно она заморгала и сказала, что в ее голове происходит что-то странное¹⁴. На какую-то долю секунды Герберту Аллену показалось, что Сьюзи делает неловкое танцевальное па. Но он тут же понял, что она просто падает без сознания. Ее ноги подкосились, но Аллену вместе с Барбарой Оэрле удалось подхватить ее¹⁵.

Они отнесли ее на стоявшую неподалеку кушетку — им помогал преподаватель йоги, специально приглашенный Алленом на уик-энд с гостями. Аллен послал Уоррена в номер за таблетками. Состояние здоровья Сьюзи было столь нестабильным и она так часто оказывалась на грани кризиса, что никто и не подумал, что в этот раз происходит нечто серьезное. Тем не менее они позвонили в «скорую помощь». Уоррен позвонил Сьюзи-младшей, находившейся на съезде Демократической партии в Бостоне с Бобби Шрайвером и Биллом Клинтоном. В этот момент она как раз слушала речь Джона Эдвардса⁵⁵⁰.

Он сказал ей, что у мамы разболелась голова, и попросил телефонный номер доктора Айсли. Сьюзи продиктовала ему номер, и он повесил трубку. Дочь немного обеспокоилась, все ли в порядке, но затем подумала, что, возможно, папа хочет позвонить доктору Айсли, чтобы просто проконсультироваться¹⁶.

Сьюзи, лежавшая на кушетке, сказала, что не может поднять руку. Пару раз ее стошнило, затем она сказала, что ей холодно и что у нее безумно болит голова. Ее укутали в одеяло. Она начала терять сознание и постоянно пыталась что-то сказать. Уоррен по телефону рассказал врачам из «скорой помощи» обо всех лекарствах, которые она принимала. Наблюдая за состоянием Сьюзи, он мрачнел все сильнее. Ему было очевидно, что у Сьюзи случился удар. Все остальные гости беспомощно ждали приезда кареты «скорой помощи». Время текло ужасно медленно. Через некоторое время, когда все почти погрузились в отчаяние, Сьюзи сказала, что голова стала болеть меньше. Ей удалось поднять руки и ноги. Приехавшие врачи провели несколько тестов. После этого они положили ее на носилки и вынесли на улицу. Уоррен шел рядом. Погрузив носилки в машину, врачи забрались внутрь и закрыли за собой дверь. Уоррен сел рядом с водителем, и машина отправилась в пятидесятикилометровый путь по горному серпантину до больницы West Park в Коди¹⁷.

Оказавшись в машине, Уоррен позвонил Сьюзи-младшей и сказал: «Тебе необходимо срочно приехать. Думаю, что у мамы удар». Через несколько минут он перезвонил еще раз и сказал: «Найди своих братьев и привези их с собой».

Сьюзи-младшая обнаружила Питера в Омахе, где он, сидя в гостиничном номере, готовился к шоу. Дэвон нашлась в магазине Wal-Mart в Индиане. «Где Хоуи?» — спросила Сьюзи. «Летит в Африку, — ответила Дэвон. — Самолет должен приземлиться примерно через полчаса». Сьюзи-младшая попыталась арендовать самолет Netjets для того, чтобы он сначала прилетел за ней в Бостон, затем в Омаху, чтобы забрать Питера и уже с ним лететь в Коди¹⁸. К тому времени Хоуи приземлился в Африке и получил сообщение от сестры с просьбой немедленно перезвонить. Сначала он подумал, что что-то случилось с отцом. Затем испугался, что что-то плохое случилось с Питером.

«Я даже и не думал, что дело касается мамы», — вспоминал он. Больше всего в этой ситуации его напрягло то, что он не мог вылететь обратно раньше следующего дня¹⁹.

В то время как Сьюзи-младшая занималась логистикой, Герберт Аллен и его друг скульптор Келси ехали за «скорой помощью» в машине Аллена. Они были крайне расстроены неторопливым ходом медицинской кареты. Не меньше их расстраивал и тот факт, что Баффет, запертый внутри машины, вынужден терпеть эту мучительную медленную поездку. В какой-то момент они поравнялись со «скорой помощью», и Аллен закричал водителю: «Что, черт побери, у вас там происходит?», но ему никто не ответил.

Проведенная в больнице томография показала, что у Сьюзи обширное кровоизлияние в мозг. Уоррен ходил взад-вперед по комнате ожидания. Наконец к нему вышел доктор и сообщил, что у его жены крайне мало шансов дотянуть до следующего утра. Плачущий Баффет вышел в холл и сообщил новость Келси и Аллену²⁰. Затем вернулся обратно, вошел в палату Сьюзи и сел на стул около ее кровати. Они остались совсем одни.

Примерно в половине пятого утра приземлился самолет со Сьюзи-младшей и Питером. После того как их машина с ревом ворвалась на больничную парковку, расположенную на высокой горе, первым человеком, которого они увидели в холле, был Герберт Аллен. Первая мысль Сьюзи-младшей была: «О Господи, все выглядит точно так же, как было с миссис Грэхем».

Поднявшись наверх, они увидели своего отца, сидевшего рядом с матерью и державшего ее за руку. На столике рядом с ним стояла нетронутая банка вишневой колы. «Я сижу здесь уже пять часов», — сказал он. Сьюзи была совершенно тихой, из-под кислородной маски даже не было слышно ее дыхания.

Уоррен пошел вздремнуть на кушетке, стоявшей в соседней комнате. Питер лег на полу, и они оба заснули. Сьюзи-младшая села в кресло рядом с кроватью матери и время от времени касалась ее руки.

Через некоторое время она обнаружила, что Сьюзи уже не дышит. Она тут же вызвала медсестру, а потом собралась с духом и разбудила отца²¹.

Следующие несколько часов Уоррен провел в рыданиях, а его дети занялись печальными, но неотложными делами. Вместе с Гербертом Алленом они набросали пресс-релиз, подписали все документы, необходимые для выдачи тела и передачи органов на донорские цели, организовали встречу самолета в Омахе, а также позвонили Астрид, Кэтлин и многим другим людям, близким Сьюзи и Уоррену, чтобы они узнали о печальном известии не из выпуска новостей CNN. К полудню все сидели в салоне G-IV и готовились к самому ужасному полету в своей жизни.

Через некоторое время после взлета Уоррен глубоко вздохнул и спросил: «А в передней части самолета есть туалет?» Там его не было. «Тебе нужно пройти назад», — сказала ему Сьюзи-младшая. Он протиснулся в хвост самолета, но глаза его были прикованы к кровати, на которой лежало тело Сьюзи, упакованное в закрытый на молнию мешок²².

Наконец самолет приземлился в аэропорту Омахи. Самолет вкатился прямо в ангар, чтобы пассажиры смогли спокойно выйти из него, а их скорбь не была нарушена бандой папарацци. Уоррен отправился прямиком домой, зашел в спальню, захлопнул за собой дверь, выключил свет и спрятался под одеялом.

Астрид знала, что в таких ситуациях лучше всего ничего не делать. Она убедилась, что у него есть снотворное, и оставила его в покое. Сама же пошла в комнату Сьюзи-младшей и принялась плакать вместе с ней. Все последующие дни она оставалась дома и заботилась об Уоррене как только могла.

Весь следующий день, пятницу, он так и провел под одеялом. Рон Олсон, близкий друг семьи, особенно детей, у которого были некоторые юридические обязательства в связи с завещанием Сьюзи, прилетел из Лос-Анджелеса со своей женой Джейн. Уоррен спустился к ним, и они провели некоторое время вместе. Примерно через час раздался телефонный звонок. Это был Дон Грэхем. «Где ты?» — спросила Сьюзи-младшая. «В гостинице Hilton в центре», — ответил он. Дону никогда не нужно было особое приглашение — он стремился на помощь даже тогда, когда его об этом не просили. Сьюзи-младшая пригласила пару своих друзей. В течение нескольких следующих дней они сидели в гостиной, помогали Уоррену отвлечься от его печальных мыслей и делали все возможное, чтобы он не оставался в одиночестве. В половине десятого вечера он поднимался к себе в спальню и принимал снотворное.

Через пару дней Уоррен собрался с силами и попытался позвонить паре знакомых. Но когда они подняли трубку, он не мог выдавить из себя ни слова, у него пересохло в горле. Он отказался от попыток общения и лишь рыдал в трубку. Затем, когда у него иссякли слезы, он выдавил из себя «прошу прощения» и повесил трубку.

Сьюзи-младшая уже связалась со всеми нужными людьми. В начале следующей недели к Уоррену зашли Билл Руан и Кэрол Лумис, которые провели с ним несколько часов. Пришла и Шэрон Осберг. Приехал Билл Гейтс. Прилетела Кэтлин Коул. Наконец, вернулся из Африки Хоуи. Это было самое длинное и мучительное возвращение домой в его жизни, и позднее он даже не хотел вспоминать о нем²³.

Билл и Шэрон продолжили подготовку к турниру по бриджу, который они планировали (вместе с Уорреном) провести на той же неделе. Однажды вечером во время проведения турнира он даже присоединился к ним и принялся наблюдать за игрой. Это немного отвлекло его от печальных мыслей. На той же неделе они зашли к нему домой, и Уоррен попросил их посидеть вместе с ним и посмотреть на видео интервью, которое Сьюзи дала Чарли Роузу. По понятным причинам Астрид не хотела его смотреть, а он боялся смотреть его в одиночестве. Они поставили диск в DVD-проигрыватель и нажали кнопку воспроизведения. Через некоторое время Уоррен принялся всхлипывать. Билл вышел из комнаты, а Сьюзи села рядом с отцом и принялась его баюкать, как ребенка²⁴.

Одно только упоминание имени жены заставляло Уоррена плакать. По мере приближения дня похорон для Сьюзи-младшей, занимавшейся приготовлениями, стало очевидно, что ее отца беспокоит кое-что еще. Она никак не могла взять в толк, что же это такое. «Тебе не обязательно туда идти», — сказала она отцу.

У Уоррена свалилась гора с плеч. «Я просто не могу этого сделать», — пожаловался он дочери. Сидеть на виду у всех погруженным в мысли о Сьюзи —- это было для него слишком. «Я не могу туда пойти»²⁵.

В отличие от Уоррена сотни других людей готовы были отдать долг памяти Сьюзан Баффет на траурной церемонии. Однако семья решила ее не проводить. На похороны были приглашены лишь пара ближайших подруг Сьюзи, Боно и его жена Эли, а также Бобби Шрайвер. Музыкант и друг Сьюзи Дейв Страйкер играл на гитаре, преподобный

Сесил Уильямс из церкви Glide Memorial Church совершил обряд отпевания. Боно спел свою песню Sometimes You Can’t Make It on Your Own. Внуки Сьюзи плакали.

Через несколько недель все было кончено. В душе Уоррена зияла пустота. Многие люди, включая и его дочь, задавались вопросом, как он сможет прожить без Сьюзи. Уоррен так и не смог полностью оправиться от смерти своего отца, до сих пор не собрался с силами, чтобы разобрать бумаги Говарда, лежащие в подвале дома. По словам Шэрон, он привык думать от третьего лица. Но в этот раз он безгранично страдал от первого лица и столкнулся с необходимостью жить в настоящем, хотя это его страшно пугало.

Смерть Сьюзи напомнила ему о том, что и сам он смертен. Приближавшееся семидесятичетырехлетие отдавалось в его голове сигналом адского метронома. Ему было необходимо срочно взбодриться, и он попросил пару своих друзей, чтобы они включили в свои планы поездку в Омаху на его день рождения. Через несколько дней Сьюзи-младшая перезвонила им и попросила, чтобы они не приезжали²⁶. Уоррен не был готов. На самом деле отвлечение от проблем не было для него идеальным решением. Процесс оплакивания было невозможно сократить. Его нужно было пережить в полной мере.

Он не мог избавиться от скорби даже во сне. Его преследовали кошмары — каждую ночь одни и те же. Отъезд Сьюзи, разрыв, с которым он так до конца и не смог смириться, раз за разом прокручивался у него перед глазами. В своих снах он без конца ходил по коридорам больницы в Коди, ехал в закрытой снаружи карете «скорой помощи», беспомощно смотрел на Сьюзи и не мог сделать ничего, чтобы предотвратить неизбежное. Силуэты молчаливых гор просвечивали сквозь вечерний туман. Водитель молча ехал своим путем мимо покрытых лесом холмов. Дорога расстилалась перед ними — миля за милей. По ее краям стояли деревья, напоминавшие странствующих пилигримов. В задней части кареты на носилках лежала Сьюзи, бледная и неподвижная. По мере движения в санитарной карете становилось все тише. Пряди можжевельника свисали со скал, подобно мху, а дорога впереди становилась все уже и уже. Черное небо над машиной освещалось лишь падавшими звездами. Время остановилось и превратилось в вечность.

Единственное, о чем Уоррен когда-либо просил Сьюзан, так это о том, чтобы она его не покидала, и она пообещала этого не делать никогда. Неважно, о каком количестве людей она заботилась и скольких поддерживала, неважно, куда сердце вело ее во всех путешествиях, неважно, в скольких направлениях она пыталась бежать... Сьюзи всегда возвращалась домой, к нему. Она никогда его не бросала.

А теперь от нее не было никакого ответа. Он нуждался в ней и не мог даже представить, что она покинет его. Он был готов держаться и биться за нее, она должна была остаться с ним.

«Скорая помощь» продолжала ползти вдоль темных гор. Тихий гул кислородного баллона смешивался со звуком его рыданий. За его спиной все было тихо. Лишь слышалось, как Сьюзи дышит, и казалось, что она не испытывает никакой боли.

У Уоррена же горела грудь, а сердце было готово разорваться при каждом обороте колес. «Ты не можешь покинуть меня, не можешь, пожалуйста, не покидай меня!»

Однако Сьюзи уже была слишком далеко от него. Она оказалась в других руках. И мощная сила, перенесшая ее из этого мира в иной, теперь рвала Уоррена на части.

Глава 62. Оплата по счетам

Омаха и Нью-Йорк • 2004-2008 годы

Близкие испытали шок, когда было оглашено завещание Сьюзи, хотя многие его пункты не являлись для них секретом. Она оставила практически все принадлежавшие ей акции Berkshire почти на три миллиарда долларов недавно созданному фонду Susan Thomson Buffett Foundation. Еще 600 акций Berkshire, стоившие в то время 50 миллионов, отошли в фонды, принадлежавшие сыновьям.

Сьюзи всегда была щедра по отношению к людям, о которых заботилась, хотя степень ее щедрости, вне всякого сомнения, напрямую зависела от Уоррена. Каждый из детей по завещанию получил по 10 миллионов долларов. Суммы значительно меньшие должны были быть выплачены большому количеству людей, начиная с Кэтлин Коул и ее мужа. Но за год до смерти Сьюзи тайно включила в завещание дополнительное распоряжение, согласно которому восемь миллионов долларов получал Джон Маккейб. Один миллион она оставила Рону Парксу, своему другу, который в течение многих лет был де-факто финансовым директором STB Enterprises⁵⁵¹.

Секретное дополнительное распоряжение шокировало всех. Сьюзи так и не смогла разобраться с противоречиями в своей душе до конца жизни и предпочла оставить все как есть. Ее главным наследием была жизнь, которую она прожила во имя других. А что касалось ее внутренних переживаний, то каждый мог теперь интерпретировать ее поступки по-своему.

Уоррен любил идеальный образ своей жены. Она была «приземленным реалистом, выступала для него звеном, связующим с внешним миром», «клеем, который склеивал всю семью воедино»¹. После смерти Сьюзи Уоррен не мог, не заплакав, взглянуть на ее фотографию. Но он не погрузился в безудержную депрессию, не покончил с собой, чего могла бы бояться Сьюзи. Он скорбел. На протяжении двух месяцев Баффет действительно пребывал в депрессивном состоянии. А затем, как и большинство людей в подобной ситуации, начал понемногу возвращаться к обычной жизни. Он смог, как всегда, «смыть в сточную трубу» плохие мысли, его любовь к Сьюзи оказалась сильнее всех проблем, которые были в их отношениях.

«Эта была главная из его привязанностей, — говорит Хоуи. — В этом нет никаких сомнений. Он очень сильно зависел от отношений с мамой. Но папа умеет выживать даже в самых сложных ситуациях. Если кому-то казалось, что он не сможет собраться после смерти мамы, то эти люди совершенно его не знали. Потому что отец вообще никогда не бывает в разобранном состоянии. У него есть внутренний стержень, хотя для многих людей это и неочевидно. Он не смог бы занять свое место, будь он слабаком»².

Именно этот внутренний стержень помог Баффету приспособиться к сложившейся ситуации. Когда его убежденность в том, что «Сьюзи позаботится обо всем», лопнула, подобно мыльному пузырю, Уоррен начал демонстрировать прежде не свойственный ему прагматизм. С каждым месяцем он все больше и больше смирялся с фактом собственной смертности. Он начал по-новому общаться с детьми. По словам его сестры Берти, Сьюзи будто передала ему часть своей силы, малую долю своей эмоциональной гибкости и всю щедрость. Казалось, что Уоррен открывает для себя в своей внутренней жизни массу новых измерений. Он принял ответственность за «эмоциональную территорию», прежде бывшую уделом его жены, начал лучше разбираться в чувствах своих детей, в том, чем они занимаются и что считают важным.

Сьюзи-младшая достаточно быстро приняла на себя роль главы семьи, которую прежде играла ее мать. Особенно это касалось вопросов филантропии — работы, к которой она готовилась значительную часть своей жизни. Она начала нанимать на работу новых людей, расширяя деятельность фонда. Ее планы базировались теперь на куда больших суммах, доступных для благотворительности, чем раньше. Управление двумя фондами казалось ей прекрасной возможностью проявить себя, и она считала эту работу отнюдь не тяжким бременем.

Питер готовился к представлению своего шоу «Дух — Седьмое пламя» в парке National Mall в Вашингтоне. Шоу должно было стать частью большого праздника, посвященного открытию Национального музея американских индейцев. Как-то раз он позвонил отцу и сказал: «Пап, мы уже натягиваем тент!» Только потом он понял, что в прежние времена он позвонил бы матери, а уже та сообщила бы обо всем отцу. Ему было приятно, что теперь между ним и отцом установилась «прямая связь»³. Уоррен собрал друзей и полетел в Вашингтон, чтобы посетить коктейльную вечеринку и торжественный вечер, посвященный открытию музея. На тот момент Питер уже выпустил и принял участие в подготовке тринадцати альбомов и саундтреков. Но только сидя на представлении, Уоррен наконец почувствовал какую-то новую связь со своим сыном. Она возникла не благодаря успехам Питера. Оба они старались стать частью жизни друг друга.

Переехав в Филадельфию, шоу наконец получило признание в понятной для Баффета форме. Его сравнивали с «индейской версией танцевально-драматического представления Филипа Гласса “1000 аэропланов на крыше”», а гитарные партии в шоу «могли заставить Эджа из U2 провалиться под землю»⁴. Тем не менее высокие затраты на шоу приводили к тому, что даже при довольно высоких ценах на билеты гастрольные выезды с «Духом» приводили к убыткам. Питер временно прекратил тур и приступил к работе над новым диском под названием Gold Star (он впервые планировал выступить в амплуа певца).

Хоуи выпустил два альбома со своими фотографиями: «На грани» и «Гобелен жизни». Он активно участвовал в выставках, читал лекции о фотоделе и работе в странах третьего мира. Офис его фонда, как и прежде, напоминал комнату подростка — повсюду можно было увидеть игрушечные модели джипов, экскаваторов, какие-то детали, очень похожие на те, из которых он собрал свой первый радиоприемник. Несмотря на это, он приобрел немалый опыт управления бизнесом. Теперь он входил в состав правления двух компаний — Lindsay Manufacturing и ConAgra, и перед ним стояла непростая задача — уволить двух CEO. С присущей ему аккуратностью в отношении денег он сохранил свои акции ССЕ и купил пакет акций Berkshire Hathaway. Последний жест, как ничто другое, укрепил узы, связывающие его с отцом. Уоррен внимательно наблюдал за тем, как на протяжении десяти лет сын постепенно обретал зрелость и стабильность в делах. Хоуи был эмоциональным человеком. Он был очень привязан к матери, но при этом на протяжении всей жизни жаждал и более теплых отношений с отцом. Теперь у него появилась возможность выстроить их. Они с Дэ-вон купили дом в Омахе, так что теперь всегда были рядом с Уорреном.

Что же до Астрид, то ее глубоко затронули события, произошедшие после смерти Сьюзи. Сначала она потеряла человека, которого считала своим лучшим другом. Затем выяснилось, что жизнь Сьюзи как бы протекала параллельно в двух измерениях, и второе измерение стало для Астрид полным откровением. Многие годы пребывая на вторых ролях из уважения к Сьюзи и ее браку (пусть и не совсем обычному), Астрид считала, что происходившее — чуть ли не идеальное решение в сложившейся ситуации. Но лишь до тех пор, пока не выяснилось, что вся эта система была построена на лжи. Она знала, что Сьюзи обладает чуть ли не гипнотической властью над Уорреном. Она знала, как легко Уоррен забывает обо всех неприятностях. Но была разгневана тем, что Уоррен слишком терпимо относится к происходящему, хотя при этом временами чувствует себя преданным и используемым Сьюзи. Сам Уоррен с большим опозданием узнал о том, какую высокую цену заплатила Астрид. Баффет принял всю вину за это на себя и начал работать над выправлением ситуации. Постепенно, по мере того, как утихала его скорбь, он начинал все чаще вовлекать Астрид в свою общественную жизнь.

В декабре Уоррен разослал своим внукам в качестве рождественского подарка чеки на крупные суммы. До этого он оплачивал все расходы на их образование, но никогда еще не делился с ними деньгами без выставления каких-либо предварительных условий. Баффет написал каждому письмо со своими рекомендациями, как лучше потратить полученные деньги. «Повеселитесь немного, — писал он, — но не забудьте рассчитаться за свою ипотеку. Однако я не буду на вас в обиде, если вы просто прокутите их. В следующем году вы в любом случае получите от меня очередной чек»⁵.

Однако Баффет сделал два исключения. Он не послал чеки Николь и Эрике Баффет, приемным дочерям Питера. Большая Сьюзи любила Эрику и Николь. На ее похоронах они были одеты в длинные развевающиеся платья и рыдали в голос. В своем завещании Сьюзи оставила своим «обожаемым внукам и внучкам», в том числе Николь и Эрике, по 100 000 долларов в качестве «прощального объятия». Однако уже через десять дней после похорон Сьюзи Уоррен сказал Питеру: «Кстати, я не считаю девочек своими внучками. И не хочу, чтобы они ожидали, что я упомяну их в своем завещании». Питер не мог найти объяснения этим действиям. «Ты уверен, что действительно этого хочешь?» — спросил он. Отец был непоколебим. Казалось, тот факт, что Сьюзи передала девочкам деньги, упомянула в завещании, что воспринимает их так же, как и других своих внуков, вновь разбудил в Уоррене собственнические чувства в отношении денег. Однако Питер решил не раздувать из случившегося историю. Он понял, что даже если отец и исключит девочек из своего завещания, сами они никогда не узнают, почему он это сделал. Когда пришло Рождество, они не получили чеки, но и не узнали, что оказались обделенными вниманием Уоррена⁶.

Уоррен провел Новый год с Астрид в доме Шэрон Осберг и ее мужа Дэвида Смита, в California’s Marin County. Вместе с Осберг, Гейтсом и всеми остальными он погрузился в бесконечные турниры по бриджу, а Астрид занялась покупками в Trader Joe’s. Перед этим, в начале ноября, Баффет отказался от своего предубеждения, что такая мощная личность, как Гейтс, обязательно будет доминировать в правлении Berkshire, и пригласил его войти в совет директоров. Шэрон и Билл немного поговорили о проблемах, стоявших перед Buffett Foundation. Для того чтобы успешно распределить несколько миллиардов долларов после смерти Уоррена, фонд придется очень серьезно реорганизовать. Подобная трансформация пока не удавалась ни одному фонду в мире. С другой стороны, никто и не пытался этого делать: ни одна филантропическая организация (за исключением Gates Foundation) никогда не имела дел со столь значительной суммой.

Уоррен и сам много думал об этой проблеме. Осенью он записал целый фильм-монолог, состоявший из вопросов и ответов, а затем передал его доверенным лицам ф'онда. Он хотел, чтобы они четко и однозначно понимали, в чем состоят его желания, и помнили о них и после его смерти. Подобно Уолтеру Анненбергу, он хотел избежать малейшей возможности предательства после смерти. В конце концов даже «Бойз таун» в итоге предал отца Флэнегана. И если отец Флэнеган мог подвергнуться такому оскорблению после смерти, то почему этого не может случиться с Уорреном Баффетом?

В начале 2005 года Осберг «нашла приемлемый предлог» и поехала в Омаху, чтобы переговорить с Баффетом. Она спросила, не лучше ли было бы, с учетом его уважительного отношения к Гейтсу, завещать деньги Gates Foundation? Баффет отреагировал на это предложение уклончиво⁷, но на самом деле он еще до смерти Сьюзи размышлял над тем, чтобы передать Гейтсам часть своих денег.

Чарли Мангеру также понравилась эта идея. «Меня бы не удивило, если бы через какое-то время деньгами Уоррена стали управлять Гейтсы, — сказал он вскоре после смерти Сьюзи. — Уоррен не склонен к помпезности. С его точки зрения, Гейтс ведет себя достаточно нетрадиционным, но правильным образом, а кроме того, ему всего пятьдесят лет, а не семьдесят четыре»⁸.

На протяжении долгого времени Баффет чувствовал, что для общества в целом будет лучше, если он будет зарабатывать деньги, а не раздавать их, — в итоге это позволило бы отдать обществу значительно больше. Желание же отсрочить подарок до времени после смерти вполне соответствовало привычному для Уоррена принципу Белой Королевы из «Алисы в стране чудес», утверждавшей, что «завтрак будет завтра». С годами Уоррен превратился из мальчика, когда-то укравшего велосипед своей сестры или заставлявшего людей покупать у него гантели; из отца, каждый раз отвечавшего отказом на любую просьбу детей о деньгах, — в человека, дарившего им на каждый пятый день рождения по миллиону долларов и купившего своей дочери кольцо с розовым бриллиантом в форме сердца. Однако взаимоотношения Баффета с деньгами по-прежнему оставались сложными, тем более что их отчасти усугубило и оглашение завещания Сьюзи.

Тем не менее сейчас в поведении Баффета происходил глубокий сдвиг. Казалось, что он наконец нашел ответ на вопрос, стоит ли ждать завтрашнего завтрака.

Разумеется, это не означало, что ему стало проще справляться с ощущением бренности бытия. Через год после смерти Сьюзи Баффет понял, что его в высшей степени шокирует грядущий день рождения. Неужели он прожил уже три четверти века? Баффет произносил эту цифры, не веря самому себе. Тут же он начинал припоминать примеры здоровой и полной сил жизни людей почтенного возраста. Он вспоминал и о своей матери, которая прожила до девяноста двух лет. Он вспоминал и о тетушке Кэти, дожившей до девяноста семи лет, об Уолтере Шлоссе, который в возрасте девяноста лет продолжал играть в теннис. Разумеется, не забывал и о своей иконе — Розе Блюмкин.

Вечеринка по случаю семидесятипятилетия Баффета была организована в доме Шэрон и Дэвида. На нее были приглашены Астрид, Билл Гейтс и сестра Уоррена Берти. Подаренный Уоррену торт был сделан из белого шоколада в форме 100-долларовой купюры. В субботу утром Смит предложил Баффету сразиться с чемпионкой по настольному теннису, девятилетней американкой китайского происхождения Ариэль Хсинг. На глазах у зрителей и под прицелами видеокамер маленькая девочка наголову разбила его. Следующим утром, после турнира по бриджу, приглашенный Осберг и Смитом художник попытался научить Баффета и Гейтса рисовать пейзажи. Баффет храбро окунул кисть в акриловую краску, однако рисование в отличие от пинг-понга не было ни повторяющимся, ни ритмичным действием, поэтому результат его работы вызвал всеобщий смех. Он создал полотно, на котором были нарисованы три дерева, напоминавшие, скорее, коричневые леденцы. Тем временем партия в настольный теннис, проигранная им накануне, натолкнула Баффета на интересную мысль. Почему бы не включить эпизод, где он терпит сокрушительное поражение от малышки Ариэль Хсинг, в постоянно разрастающийся фильм, который он планировал показать на очередном собрании акционеров?

До 2003 года потребность Баффета во внимании со стороны внешней аудитории вполне удовлетворялась парой интервью в год и общением с акционерами на собраниях. Он всегда осторожно шел на контакты с представителями СМИ и делал это, скорее, из стратегических соображений. Однако начиная со времени болезни Сьюзи он, по странной причине, начал испытывать нужду во внимании со стороны журналистов, особенно телевизионщиков. Общение с журналистами было для него подобно наркотику. Интервалы времени, которые он мог проводить без общения со СМИ, становились все короче. Он сотрудничал с кинодокументалистами, часами беседовал с Чарли Роузом и стал настолько часто появляться в эфире канала CNBC, что это начало вызывать искреннее недоумение со стороны его друзей.

Баффет, жаждавший внимания, был совершенно не похож на Баффета, непрестанно сконцентрированного исключительно на делах Berkshire Hathaway. И многим казалась невероятной его способность переключаться из одного состояния в другое буквально за доли секунды. Он включил в состав совета директоров Билла Гейтса, а также организовал специальную «осведомительную линию», чтобы его сотрудники могли докладывать о любого рода злоупотреблениях. Кроме того, прекрасно понимая, что правлению Berkshire придется рано или поздно обходиться без него, Баффет предпринял еще один серьезный шаг — распорядился, чтобы несколько заседаний совета директоров прошли без его участия. При этом на вопросах инвестирования он концентрировался ничуть не меньше, чем в молодые годы.

С тех пор как ФРС после 11 сентября резко снизила процентные ставки, рынок уже успел оправиться от потерь и приближался к уровню «эпохи пузырей». В своем письме акционерам в 2004 году Баффет писал: «Я надеялся произвести несколько многомиллиардных приобретений, которые добавили бы к имеющимся у нас потокам доходов еще несколько новых и важных. Однако отказался от этой идеи. Помимо этого я нашел несколько интересных акций, заслуживавших приобретения. Тем не менее Berkshire закончила год с запасами наличности, составляющими 43 миллиарда долларов, что не очень хорошо». На следующий год Berkshire использовала часть денег для нескольких мелких приобретений. Она купила страховые компании Medical Protective Company и Applied Underwriters, компанию Forest River, занимавшуюся производством рекреационного транспорта, а также Business Wire, занимавшуюся распространением PR-материалов для ряда корпораций. Кроме того, она сделала и более

значимое приобретение, купив от имени MidAmerican Energy крупную электроэнергетическую компанию PacifiCorp. И хотя MidAmerican еще не начала серию крупных приобретений, на что надеялся Баффет, с каждым днем мудрость этой покупки казалась все более очевидной. Цены на нефть продолжали расти, a MidAmerican имела серьезный плацдарм в области альтернативных источников энергии. Она обладала прекрасными связями как с потребителями, так и с регулирующими органами. Многие считали ее CEO Дэвида Сокола потенциальным преемником Баффета, хотя сам Баффет предпочитал не раскрывать своих карт.

Баффет часто использовал письма акционерам, чтобы подтвердить, что он, как и прежде, негативно относится к перспективам доллара, и отмечал, что курс доллара будет снижаться и дальше. Однако доллар укрепил свои позиции, поэтому точка зрения Баффета все чаще подвергалась критике в финансовой прессе. Баффет снизил объемы покупаемой иностранной валюты, начал покупать больше акций иностранных компаний, но не изменил своей точки зрения в принципе. Как и прежде, он решительно выступал против чрезмерных выплат руководителям компаний. Говоря о деривативах (к этой теме Баффет обращался каждый год), он писал:

«Давным-давно Марк Твен сказал: “Человек, пытающийся привести кошку домой за хвост, получит урок, который невозможно получить иным образом”. Я каждый год подробно останавливаюсь на нашем опыте работы с деривативами по двум причинам. Первая достаточно неприятна и носит личный характер. В момент покупки General Re мы с Чарли были в курсе проблем, связанных с деривативами, и сообщили руководителям компании о том, что хотим выйти из этого бизнеса. Я должен был настоять на этом. Однако вместо того, чтобы незамедлительно разрешить сложившуюся ситуацию, я потерял несколько лет в попытках продать этот бизнес. Это было ужасно, потому что у нас не существовало никакого реалистичного решения, позволяющего избежать лабиринта обязательств, из которого мы бы не смогли выбраться и за десятилетия. Особые опасения вызывало то, что разрушительный потенциал этих обязательств было сложно измерить. Более того, мы знали, что в случае возникновения серьезной проблемы она будет достаточно сильно перекликаться с другими проблемами, повсеместно присутствующими на финансовых рынках.

Поэтому я отказался от попыток безболезненного ее решения. В то же самое время в наших книгах появились записи о большом количестве сделок». Баффет имел в виду период, когда он нанял на работу нового менеджера и позволил тому на короткий промежуток времени заняться расширением бизнеса. Оказалось, что некоторые из сделок были заключены им так, что отказ от них обошелся бы слишком дорого. «Я могу принять вполне заслуженный упрек в запоздалой реакции на проблемы. (Чарли называет это “сосанием пальца”) Как только возникает проблема, связанная с персоналом или операциями в компании, лучше решать их незамедлительно.

Вторая причина, по которой я постоянно описываю наши проблемы в этой области, связана с надеждой на то, что наш опыт окажется полезным для менеджеров, аудиторов и представителей регулирующих органов. В каком-то смысле мы напоминаем канарейку, сидящую в шахте большого бизнеса и поющую даже тогда, когда что-то происходит не так⁴... На рынке деривативов General Re была сравнительно ⁵⁵² небольшим игроком. Компания обладала достаточным чутьем, чтобы активно действовать на относительно предсказуемых рынках, и в то же время была свободной от финансового или иного давления, вследствие которого могла бы провести ликвидацию открытых позиций наиболее эффективным для себя образом. Наши методы учета были достаточно традиционными и даже казались кое-кому консервативными. Кроме того, нам неизвестны примеры неправильного поведения со стороны кого-нибудь из вовлеченных лиц.

В будущем другие игроки столкнутся с совсем иным положением дел. Представьте себе одну или несколько фирм (несколько, потому что плохие новости распространяются крайне быстро) с открытыми позициями, которые во много раз превышают наши. Эти фирмы пытаются ликвидировать их в условиях хаотического рынка и под воздействием крайне сильного (и получившего широкую огласку) давления. Очевидно, что лучшим временем для изучения или улучшения состояния дамб в Новом Орлеане было время до того, как туда пришел ураган “Катрина”⁹.

Тем не менее общепринятая точка зрения состояла в том, что деривативы перераспределяют и снижают риски. Рынок каждый день стремился вверх благодаря дешевым кредитам и деривативам, низкие процентные ставки и секьюритизация ипотеки приводили к резкому и быстрому подъему на рынке жилья, который должен был достичь своего пика в 2006 году. Согласно расчетам, общий уровень глобального плеча (долга) менее чем за десять лет вырос в четыре раза¹⁰. Время от времени Баффет беспокоился, что никогда уже не увидит столь благоприятного климата для инвестирования, который позволил ему развиваться в 1970-х годах. Однако он не оставлял своих поисков, никогда не прекращал глубоко копать в поисках новых идей.

* ^{552 552}

Как-то раз в 2004 году Баффет взял у своего брокера толстую книгу, размером в несколько телефонных справочников, скрепленных вместе. Это был список акций корейских компаний. Баффет внимательно следил за состоянием глобальной экономики, выискивая страну или рынок, который был, по его представлению, недооцененным или не замеченным другими. И такой рынок он нашел в Корее. День за днем он перелистывал фолиант, изучая страницу за страницей, одну колонку цифр за другой. Однако и сами цифры, и их значения изрядно его озадачили. Он понял, что ему придется изучать совершенно новый язык бизнеса, описывавший абсолютно непривычную для него коммерческую культуру. Поэтому Баффет вооружился еще одной книгой, посвященной методам бухгалтерского учета, принятым в Корее.

Разобравшись со списками акций, Баффет начал просеивать и сортировать данные. Чем-то это напоминало былые дни в «Грэхем-Ньюман», когда он сидел рядом с тикером, облаченный в свой любимый серый хлопчатобумажный пиджак. Глядя на тысячи цифр, он легко выбирал самые, по его мнению, важные и определял, насколько они соответствуют той или иной устойчивой последовательности. Начав работу с несколькими сотнями тысяч корейских акций, он достаточно быстро сократил их список до количества, с которым уже можно было работать. Баффет делал заметки в блокноте с желтыми страницами точно так же, как в прежние времена, когда выуживал данные со страниц Moody’s Manual, ища жемчужины в куче навоза. В конце концов список стал достаточно коротким.

Сокращенный список, состоявший не более чем из пары десятков компаний, без труда умещался на листе бумаги. В основном это были небольшие компании, но присутствовали в нем и крупные игроки, входившие в число мировых лидеров. В ходе беседы с одним из своих посетителей Баффет показал ему свой список.

«Вот посмотри, — сказал он. — Думаю, что это верные победители. Если ты залезешь в Интернет и найдешь их на корейской фондовой бирже, то заметишь, что они указываются не символами, а числами. Причем обычно число заканчивается на ноль, если только компания торгует не привилегированными акциями (в этом случае последняя цифра будет 5). Если же речь идет о привилегированных акциях второго класса, то последняя цифра будет либо 6, либо 7. Каждый вечер я залезаю в Интернет и могу с помощью нехитрых действий найти пять брокерских компаний — основных покупателей и продавцов за прошедший день. Для торговли акциями нужно открывать специальный счет в корейском банке. Это достаточно непросто сделать. Но я постепенно учусь всем этим премудростям. Для меня это чем-то напоминает общение с новой девушкой.

Существует множество хороших компаний с недорогими акциями. За последние пять лет их акции подешевели, однако сам бизнес сохранил свою ценность. Названия половины этих компаний напоминают названия порнофильмов. Они занимаются производством простых, но важных продуктов, типа стали или цемента, которые люди будут покупать и через 10 лет. У них большая доля рынка в Корее, которая в ближайшее время не должна измениться, а некоторые из них экспортируют продукцию в Китай и Японию. Однако по какой-то причине прежде на них никто не обращал внимания. Смотри, вот у этой компании — производителя муки денежные запасы и выручка в разы превышают ее акционерный капитал. Я не смогу купить ее целиком, но все же умудрился купить несколько акций. Вот еще одна — производитель молочных продуктов. В общем, я не смог удержаться, и теперь в моем портфеле целая куча корейских ценных бумаг.

Не могу назвать себя настоящим экспертом в области иностранных валют. Но мне комфортно держать в своем портфеле акции, деноминированные в вонах.

Основной риск, из-за которого эти мои акции сегодня ценятся так низко, связан с Северной Кореей. Северная Корея — это реальная угроза. Если Северная Корея нападет на Южную, то весь мир может провалиться в тартарары. В войну окажутся втянутыми и Китай, и Япония, и вся Азия. Последствия этого могут быть непредсказуемыми. Северная Корея близка к тому, чтобы заполучить ядерное оружие. Мне кажется, что это одна из самых опасных стран в мире. Но я готов биться об заклад, что весь остальной мир, в том числе Китай и Япония, просто не допустит, чтобы ситуация дошла до предела и Северная Корея произвела ядерную атаку на Южную.

Инвестируя, ты принимаешь на себя определенные риски. Будущее всегда непредсказуемо. Думаю, что эта группа акций покажет в течение нескольких ближайших лет отличные результаты. Может быть, некоторые из них и не будут особенно успешными, но как группа в целом они будут вести себя отлично. Не исключено, что я оставлю их в своем портфеле еще на несколько лет».

Итак, он нашел новую игру, новую головоломку, которую предстояло разгадать. Баффет продолжал искать новые возможности расширения своего бизнеса с тем же рвением, с которым в детстве пытался анализировать результаты заездов на ипподроме.

* * *

В декабре 2005 года во время встречи в Гарвардской школе бизнеса ему задали вопрос о том, какое влияние он надеется оказывать на мир с помощью Buffett Foundation, который имел все шансы стать самым крупным в мире филантропическим проектом. Баффет ответил, что теперь, как ему кажется, его навыки по зарабатыванию денег вряд ли могут принести обществу большую пользу. Поэтому он все больше думает о том, каким образом отдать свои деньги обществу.

На эти слова никто не отреагировал. Похоже, никто не понял, что Баффет послал в мир определенный сигнал.

В том же выступлении он говорил о Gates Foundation. Баффет ценил Билла и Мелинду Гейтс выше, чем других филантропов. Рациональность политики и исполнительская дисциплина в нем были лучшими по сравнению со всеми другими фондами, которые ему доводилось видеть. Ему также нравилось, что Гейтсы не стремились к чрезмерной публичности и не хотели, чтобы их имена были написаны крупными буквами на фасаде какого-нибудь здания.

К началу 2006 года мысли Баффета о филантропии начали приобретать более конкретные очертания. И хотя он был доволен тем, как его дети справляются с работой в своих фондах, они не внушали ему чувства безопасности, которое умела внушить Большая Сьюзи. Ее эмоциональная сила действовала на уровне подсознания. Решение Баффета поручить ей управление денежными средствами фонда не было основано на рациональной оценке ее филантропических способностей. Десятилетия совместной жизни привели к тому, что у Баффета выработалось ощущение комфорта и личного доверия к суждениям жены. Но после ее ухода все изменилось. Он говорил об этом Тому Мерфи на свадьбе его дочери. Как-то раз он сказал об этом Шэрон Осберг, без всякой связи с разговором, которой они вели тот момент. Баффет собирался серьезно заняться раздачей своих денег. Но пока у него на этот счет были лишь идеи, не подкрепленные детальным планом.

Для его разработки понадобилось несколько месяцев. Следующей весной Баффет начал общаться с людьми, которых планировал вовлечь в реализацию этого плана. «Приготовься», — велел он Кэрол Лумис, одному из доверенных лиц Buffett Foundation. «Дальнейшие слова Баффета меня по-настоящему шокировали», — писала она впоследствии¹¹.

«Передо мной стоит множество вопросов, — говорил Баффет в ходе беседы, на которой сделал свое поразительное заявление, — кое-кто выражает сомнения относительно моего плана, так как это слишком резкий переход от того, что принято делать»¹². Его сестры встретили новость с огромным энтузиазмом. «Это лучшая идея, которую ты только мог придумать, — писала ему Берти, — если не считать истории, когда ты притворился, что у тебя астма, и родители были вынуждены послать тебя домой из Фредериксбурга»¹³. Дорис, которая знала по опыту работы своего собственного фонда Sunshine Lady Foundation, сколько сил требует умелое распределение даже нескольких миллионов долларов, посчитала его идею просто великолепной¹⁴.

26 июня 2006 года Баффет объявил о том, что в течение нескольких последующих лет передаст 85 процентов своей доли в Berkshire Hathaway (оценивавшейся в то время в 37 миллиардов долларов) на нужды нескольких фондов. В истории филантропии еще никогда не вручался столь значительный по размеру дар. Пять из каждых шести акций направлялись в благотворительный фонд Билла и Мелинды Гейтс, который и без того уже считался крупнейшим в мире. По сути, это был исторический брак двух крупных состояний, целью которого должно было стать улучшение мира⁵⁵³. Для Баффета было важно, чтобы средства расходовались сразу же по мере поступления, не давая фондам возможности получать незаслуженные дивиденды. Для того чтобы облегчить шок от потери денег, которые могли со временем превратить семейный фонд Баффетов в самый большой в мире, оставшиеся акции (оцененные примерно в шесть миллиардов долларов), Уоррен разделил между частными фондами своих детей, каждый из которых получал акций на миллиард, и фондом Susan Thompson Buffett Foundation, на который пришлось акций на три миллиарда долларов. Никто из детей не ожидал, что их собственные фонды окажутся столь огромными, тем более еще при жизни отца. В первый год после объявления Баффетом своего решения акции на 1,5 миллиарда ушли в Gates Foundation, на 50 миллионов — в каждый из фондов его детей, еще 150 миллионов — в фонд Susan Thompson Buffett Foundation. В зависимости от текущей цены акций Berkshire размер распределявшихся долей мог варьироваться. Как показали последующие события, цены на акции начали расти. Причем значительно⁵⁵⁴.

Человек, который в то время был вторым в мире по размеру своего богатства, собирался раздавать деньги, взамен не получая ничего. Он провел жизнь, без остановки катая свой снежный ком, он стал его неотъемлемой частью. Тем не менее он не создал Фонд Уоррена Баффета, не построил больничный корпус своего имени, не ввел стипендий или именных учебных программ в университетах. Решение о том, чтобы не называть ничего в честь себя, не контролировать лично распределение денег, а просто передать их фондам, выбранным лично дарителем по критериям эффективности и компетентности, полностью противоречило прежним представлениям о благотворительности. Никто из дарителей до сих пор не делал ничего подобного. «Это был исторический момент для филантропии в глобальном масштабе, — считает Дуг Бауэр из Rockfeller Philanthropy Advisors. — Это решение стало новой отправной точкой для всех остальных»¹⁵.

То, что сделал Уоррен Баффет, было, с одной стороны, удивительным, а с другой — предсказуемым. Он всегда был нетрадиционным мыслителем и решал проблемы необычными способами. Было очевидно, что он не пойдет по привычному для других благотворителей помпезному и расточительному пути. И хотя Gates Foundation получил его деньги, он должен был расходовать их по частям — и крайне быстро. Это решение было необычным, глубоко личным. По сути, оно представляло собой пример обучения за счет собственных действий и (что вполне объяснимо) привлекло к себе невероятное внимание. Между тем это была вполне типичная для Баффета сделка, в которой он не проигрывал ни в каком случае. С одной стороны, он шокировал мир тем, что собирался раздать почти все свои деньги, а с другой — до момента передачи акций сохранял над ними полный контроль. Тем не менее он за счет всего одного действия изменил весь ход своей жизни. Баффет перестал держаться за деньги и начал активно и страстно их раздавать, причем миллиардами. Мальчик, который не позволял членам своей семьи залезать в шкаф, в котором хранилась его коллекция монет, превратился в мужчину, способного доверить десятки миллиардов долларов чужим рукам.

В речи, посвященной своему решению, Баффет сказал: «В прошлом месяце исполнилось пятьдесят лет с того дня, как семь человек дали мне 150 000 долларов для того, чтобы я управлял ими в рамках небольшого партнерства. Эти люди посчитали, что я могу увеличить их доходы лучше, чем они сами.

Через пятьдесят лет после этого события я сел и начал думать, что кто-то мог бы распределить мои средства лучше, чем я сам. И это вполне логично. Чаще всего у людей нет возможности сесть и подумать над этим вопросом. Конечно, все и всегда задаются мыслью: “Кто лучше остальных может управляться с моими деньгами?” И вполне добровольно отдают свои деньги в управление людям с соответствующим опытом. Однако порой складывается впечатление, что, когда речь заходит о филантропии, люди перестают задавать себе этот вопрос и обращаются к своим старым друзьям по бизнесу или кому-то еще, способному распоряжаться богатством после их смерти, когда они уже будут не в состоянии следить за тем, что происходит.

Поэтому мне очень повезло, поскольку филантропия значительно сложнее, чем бизнес. Вы сталкиваетесь с теми же сложными проблемами, с которыми сталкиваются люди с интеллектом и деньгами. Поэтому поиск талантов в области филантропии куда важнее, чем поиск талантов в области инвестиций, где ведется куда менее жесткая игра».

Затем Баффет начал говорить о «лотерее яичников». «Мне повезло. Я родился в Соединенных Штатах в 1930 году и выиграл в лотерею уже в день своего рождения. У меня были замечательные родители, я получил хорошее образование, а кроме того, я обладал навыками, которые позволили мне достичь непропорционально высокого положения в рамках этого общества. Если бы я родился раньше или в какой-то другой стране, то мои мозги не смогли бы проявить себя в полной мере. Однако в условиях рыночной системы, там, где особенно важны способности, связанные с распределением капитала, я получил уникально высокую отдачу.

Всю свою жизнь я считал, что деньги — это лишь счета к оплате, и они в один прекрасный день должны вернуться обратно в общество. Я не сторонник династического богатства, особенно когда есть возможность протянуть руку помощи шести миллиардам более бедных людей. И моя жена была со мной согласна.

Для меня было ясно, что Билл Гейтс обладает уникальным разумом и ставит правильные цели. Он со всей присущей ему страстью концентрируется на улучшении множества вещей во всем мире. Он не обращает внимания на пол людей, их религию, цвет кожи или место жительства. Он просто старается принести максимальную пользу максимальному числу людей. Поэтому, когда для меня пришло время решать, куда должны отправиться мои деньги, ответ был прост и очевиден».

Gates Foundation следовал принципу, который разделял и Баффет: «Руководствуйся убеждением, что каждая жизнь обладает одинаковой ценностью». Он работал для того, чтобы «сгладить неравенство и улучшить жизнь во всем мире», в первую очередь акцентируя свое внимание на вопросах здравоохранения и образования. Гейтсы видели в роли «организаторов», помогающих лучшим умам планеты объединиться для поиска решений задач глобального масштаба⁵⁵⁵.

Однако, несмотря на то что смерть Сьюзи изменила Баффета, во многом он остался прежним. Аллен Гринберг, управлявший Buffett Foundation, узнал о том, что теперь ему предстоит управлять не 45 миллиардами долларов (к чему он готовился), а всего шестью, не от самого Баффета, а от своей новой начальницы и бывшей жены — Сьюзи-младшей. Сам Уоррен не нашел в себе сил для прямого разговора с Гринбергом и информирования того, что все планы относительно управления фондом в будущем должны подвергнуться значительной корректировке в сторону уменьшения. Сьюзи-младшей пришлось убеждать Аллена, что решение отца никоим образом не означает негативной оценки его собственной деятельности. После первого взрыва негодования из-за того, что он узнает такие важные новости из «третьих рук», Аллен подумал, что все равно будет управлять одним из крупнейших в мире благотворительных фондов, после чего воцарился долгожданный мир.

У всех вовлеченных в эту историю людей были причины вести себя подобающим образом. Несмотря на то что Баффет передавал в фонды значительную сумму, распределение денег должно было происходить в течение определенного периода. И акции, которые пока оставались у их прежнего владельца, оценивались в то время в сумму свыше шести миллиардов долларов. Иными словами, Уоррену еще было что раздавать.

Эффект от поступка Баффета был быстрым и значительным. Актер Джеки Чан объявил, что отдаст на благотворительность половину своего состояния. Ли Кашинг, богатейший житель Азии, пообещал передать треть состояния (размером в 19 миллиардов долларов) своему благотворительному фонду. Карлос Слим, мексиканский телекоммуникационный магнат, сначала было высмеял филантропические устремления Баффета и Гейтса, но несколько месяцев спустя изменил свою позицию и объявил, что также начинает отдавать деньги на благотворительность. Гейтсы создали в структуре своего фонда новое подразделение, куда могли вкладывать средства все желающие (такие, например, как семилетняя девочка, перечислившая в пользу Gates Foundation свои сбережения в размере 35 долларов).

Обогатившийся фонд Гейтса оказал поистине тектоническое влияние на весь филантропический мир. Его подход к филантропии, очень похожий на подход Баффета к инвестированию, заключался в концентрации максимальных ресурсов на решении небольшого количества тщательно отобранных серьезных проблем. Это заметно отличалось от методов работы, принятых в других фондах, в которых сотрудники штаб-квартир водили бесконечные «хороводы» со множеством просителей и играли с ними в игру «этому дала, этому дала», распределяя при этом достаточно незначительные суммы на фрагментарные цели. К концу 2006 года некоторые филантропические организации (в том числе и такие авторитетные, как Фонд Рокфеллера) начали менять свою политику и переходить на принципы работы, принятые Гейтсом¹⁶.

После объявления о передаче средств Гейтсу в офис Баффета посыпались письма от страждущих. В первые же дни он получил свыше 3000 писем, и они продолжали поступать. Кто-то не имел страховки, другие были завалены счетами за медицинское обслуживание, кто-то получил травму на работе или находился под угрозой выселения из своего дома... У детей некоторых страждущих были катастрофические проблемы со здоровьем. Писали Баффету и молодые женщины, которые забеременели, а их дружки тем временем, выудив у них все деньги, удрали, не оставив ни цента на содержание ребенка. Все это были люди, проигравшие в «лотерею яичников». Уоррен передавал эти письма своей сестре Дорис. За последние десять лет ее фонд Sunshine Lady Foundation, получавший немалые суммы от траста Говарда Баффета, помог тысячам жертв домашнего насилия, семьям и отдельным людям, оказавшимся в кризисной ситуации. Вместе с письмами Уоррен передал в фонд сестры еще пять миллионов долларов.

Дорис наняла несколько пожилых женщин, чтобы они рассортировали письма и отобрали тех просителей, проблемы которых были связаны с «постигшими их неудачами, а не неправильным выбором» и для помощи которым было достаточно небольшой суммы. В отношении азартных игроков, «шопоголиков» и откровенных бездельников ограничились раздачей советов. Дорис, как и ее брат Уоррен, никогда не занималась «спасением» людей, которые могли самостоятельно решить свои проблемы. Она никогда не платила за «просто так». «Не хочу, чтобы они считали меня своей мамочкой», — говорила она. Дорис приучала адресатов писать в ответ на помощь фонда благодарственные письма, тем самым пытаясь развить в этих людях чувство благодарности и самоуважение¹⁷.

А Баффет все продолжал раздавать свои миллиарды. Он выделял пять миллионов долларов в год фонду Теда Тернера «Инициатива по сокращению ядерной угрозы», который считал ведущей организацией США. При этом он был готов давать и больше. Бывший сенатор Сэм Нанн, возглавлявший NTI, предложил идею создания резерва ядерного топлива, к которому страны могли бы обращаться вместо того, чтобы развивать собственные программы в области обогащения урана, — за счет этого снижалась вероятность дальнейшего распространения ядерного оружия. Баффет чувствовал, что эта идея заслуживает самого пристального внимания, и пообещал выделить 50 миллионов долларов в случае, если другие фонды пожертвуют NTI сопоставимые суммы. Он был готов предоставлять деньги всем, кто, по его мнению, мог обеспечить реальное решение этой проблемы.

Баффет выделил средства бывшему президенту Джимми Картеру для обеспечения работы его центра. После своего достаточно неудачного президентства Картер стал примером человека, который смотрел в будущее, а не жил воспоминаниями. Его деятельность в итоге была отмечена Нобелевской премией мира за работу по решению глобальных проблем в области здравоохранения, развития демократии и защиты прав человека. «С удовольствием приглашаю вас присоединиться к нам в Гане 6-8 февраля 2007 года, — писал Картер Баффету в своем теплом благодарственном письме. — Там вы сможете своими глазами увидеть нашу работу по борьбе с риштой»¹⁸. Хотя Баффет и считал Картера своим другом, но никто — ни Хоуи, ни Большая Сьюзи, ни даже Билл Гейтс — не могли бы заставить его сесть в самолет, чтобы полететь и посмотреть на подкожного червя⁵⁵⁶.

Он в третий раз не поехал в Африку. Некоторые вещи в жизни Уоррена оставались неизменными. Но не все.

Теперь Уоррена на всех мероприятиях, даже за пределами Омахи, официально сопровождала Астрид. Сама она практически не изменилась и оставалась такой же прямолинейной и бесхитростной, как и раньше, но мир, окружающий ее, начал расширяться с поразительной скоростью. Теперь она запросто общалась с Биллом и Мелиндой Гейтс. Осенью 2005 года они с Уорреном полетели на Таити на празднование пятидесятилетия Билла Гейтса, которое происходило на сине-белой яхте Пола Аллена под названием Octopus, одной из самых больших в мире. На яхте, принадлежащей шестому человеку в мире по размеру состояния, настоящей мечте маленького ребенка, был свой кинозал, студия звукозаписи, два вертолета, двадцатиметровый катер и небольшая подводная лодка, из которой восемь человек одновременно могли любоваться красотами океанского подводного мира. Астрид с Уорреном поселились в каюте матери Пола — большом зале с огромным стенным шкафом и библиотекой. «Боже мой, — вспоминала Астрид, — это было невероятно. Никогда до этого я так хорошо не проводила время».

Уоррен же отреагировал на поездку по-своему: «Прямо в яблочко». Вернувшись, он только и говорил о том, как здорово они поиграли в бридж¹⁹.

Через два года после смерти Сьюзи, на свой семьдесят шестой день рождения, Уоррен женился на Астрид. Тихая церемония прошла в доме Сьюзи-младшей, на ней присутствовали только члены семьи. Астрид была одета в простую бирюзовую блузку и белые брюки, Уоррен облачился в деловой костюм. Когда Уоррен надевал на палец Астрид кольцо с огромным бриллиантом, на ее глазах выступили слезы. После этого все отправились на торжественный ужин в Bonefish Grill. Затем Уоррен и Астрид полетели в Сан-Франциско на свадебную вечеринку, на которой Шэрон Осберг и Дэвид Смит вручили им официальный свадебный торт. На церемонию прибыли и Гейтсы.

Уоррен Баффет, непростой человек с простыми вкусами, отныне вел жизнь простого человека, которым всегда себе казался. У него была жена, он ездил на одной машине, жил в одном-единственном доме, который не перестраивался уже много лет, управлял одним бизнесом и проводил все больше времени с семьей⁵⁵⁷.

* ^{557 557}

Баффет всегда говорил, что деревья не растут до небес. Но у них вырастают новые ветви.

Вопрос о преемнике Баффета уже долгие годы волновал акционеров Berkshire. Иногда Баффет шутил, что Berkshire может управляться человеком, работающим по пять часов в неделю, или вовсе бюстом Бенджамина Франклина, принадлежащим Чарли Мангеру, а то и куклой из картона. И добавлял, что будет контролировать компанию и после смерти: «У меня есть один план — после смерти управлять компанией с помощью спиритических сеансов». Однако его шутки никого не вводили в заблуждение. Иногда он говорил своим слушателям: «Вся моя душа окутана Berkshire». А сам Баффет незримо окутывал всех, кто работал в Berkshire или вкладывал в нее свои деньги. Он был по-настоящему незаменимым. Что случится с огромным капиталом компании после его ухода? Очевидно, что сразу же возник бы вопрос о выплате дивидендов или выкупе компанией своих акций. Его преемнику наверняка пришлось бы что-то менять или по крайней мере принимать решения о том, какие «ветви» Berkshire следует сохранить, а от каких избавиться. В головном офисе компании по-прежнему успешно работало легендарно мало сотрудников, и все больше акционеров начинало полагать, что потенциальные кандидаты на должность Баффета уже находятся в Berkshire. Но на самом деле это было не так. Более того, в нужный момент правление было обязано рассмотреть кандидатуры со стороны.

Как-то Баффет сказал, что был бы счастлив, если бы Berkshire продолжала служить своим акционерам и через тридцать лет после его смерти. Именно исходя из этого и строилась компания. Созданная Баффетом элегантная машина должна служить на протяжении нескольких поколений. Однако сохранение ее работоспособности могло бы стать замечательным достижением само по себе. Баффет был сердцем машины, без него в любом случае воцарился бы вакуум. Поэтому лучшее, что он мог сделать, и делал идеально, — это оставаться самим собой.

В истории никто из акционеров не грустил бы по CEO так же, как могли бы грустить по Баффету после его смерти акционеры Berkshire. Никто и никогда не думал о CEO компании как об учителе и друге так, как думают о Баффете его акционеры. Человек, заработавший миллиарды долларов, смог сблизиться с тысячами людей, установил с ними связь, которая кажется глубоко личной даже для тех, с кем он не был знаком и никогда не встречался. Но, как ни странно, несмотря на горы полученных от поклонников писем и тысячи розданных автографов, Баффет никогда в полной мере не осознавал, насколько любим и почитаем. Он волновался, когда получал письмо или давал автограф, так, как будто это происходит с ним впервые.

* ^{558 558}

В июле 2007 года индекс Доу-Джонса установил новый рекорд и составил 14 000. А затем начал падать. Ситуация на рынке недвижимости достигла своего пика, как это бывает, когда раздувается любой грандиозный пузырь. Отчасти это случилось из-за того, что Федеральная резервная система наконец начала повышать процентные ставки, в то время как цены на дома еще какое-то время скользили вниз. Не имевшие возможности рефинансировать свои ипотечные кредиты, взятые по самым высоким в истории ставкам, владельцы домов объявляли дефолт.

В августе случился глобальный «маржин-колл»⁵⁵⁸. За восемь месяцев финансовый мир погрузился в кредитный кризис невиданных в истории размеров. Подобного не происходило со времен Великой депрессии. Такого не было даже во времена паники 1907 года, когда старый Джон Морган лично вмешался в ход торгов, чтобы предложить решение для возникшей широкомасштабной проблемы. В 2008 году должно было произойти невероятное по своим масштабам неформальное вмешательство в деятельность финансового рынка.

Кризис ускорялся и замедлялся, недели и даже месяцы сравнительного спокойствия сменялись судорогами, оставлявшими после себя бездыханные жертвы, напоминавшие разбитые раковины на пляже после шторма. Оказалось, что деривативы действительно распределяли риски — не только банки сообщали о десятках миллиардов долларов убытка. Австралийская компания, управлявшая деятельностью ряда больниц, потеряла четверть своего инвестиционного портфеля. Восемь небольших городов в Норвегии лишились миллионов на якобы безопасных ипотечных ценных бумагах. Расчеты совокупных убытков по всему миру колебались от сотен миллионов до триллиона долларов. Так же как и в случае с Long-Term Capital, игроки сделали неправильные ставки. Они были уверены, что живут в условиях рационального «эффективного» рынка, в котором любое падение цен будет остановлено хладнокровными, расчетливыми покупателями.

«Было принято считать, что все эти деривативы делают мир куда более безопасным, так как они распределяют риски. Однако проблема состояла в том, что эти бумаги никак не минимизировали риск, связанный с поведением людей в ответ на определенные стимулы. Разумеется, в подобной ситуации было куда более безопасно иметь дело с пятью банками, каждый из которых мог продолжать работу, чем с тысячами банков по всему миру, которые начинают одновременное паническое движение в одном и том же направлении».

ФРС снизила процентные ставки и начала активно работать с центральными банками других стран, пытаясь найти новые источники оперативного пополнения капитала⁵⁵⁹, однако кредитный кризис продолжал расползаться все шире и шире.

Нежелание кредитовать начало демонстрировать признаки хронического заболевания. Индекс Доу-Джонса упал со своего максимума, достигнутого в октябре, на 17 процентов, до отметки 11 740. С каждым новым объявлением о срочной продаже активов, банкротстве или коллапсе панические крики становились все громче. Все больше людей пытались втихомолку продать свои активы и не находили покупателей. Все больше кредиторов требовали свои деньги обратно.

В четверг, 13 марта 2008 года, начался обвал. Первым удар испытал Bear Stearns, слабейший из всех инвестиционных банков. Кредиторы отказались продлевать выданные банку кредитные линии. История почти в точности напоминала историю Salomon, произошедшую семнадцатью годами ранее. На следующий день, в пятницу, Bear чуть было не рухнул окончательно, но Федеральная резервная система пошла на беспрецедентный шаг и гарантировала оплату долгов Bear Stearns в размере 30 миллиардов долларов. Впервые в истории ФРС занялась спасением инвестиционного банка. Цена акции Bear на момент закрытия торгов в пятницу составила 30 долларов. Тем же вечером Баффет откликнулся на происходящее. Спасение в свое время Long-Term Capital Management являло собой генеральную репетицию представления, пусть и в меньших масштабах, которое разворачивалось сейчас.

«Поражает скорость, с которой распространяется страх, — никто больше не хочет держать счета в Bear Stearns или ссужать ему деньги. Чем-то это напоминает ситуацию с Salomon, когда я находился всего в двух шагах от начала массового бегства клиентов. Банки не в состоянии вынести массового бегства. Прежде ФРС не занималась спасением инвестиционных банков, а ведь примерно об этом я и просил ее в 1991 году, когда решал проблемы с Salomon. Неизвестно, в чем конкретно заключался бы “эффект домино” после крушения Salomon. Даже не представляю себе, что делали бы люди из ФРС в такой ситуации. Некоторые части рынка близки к полному параличу. Никто не хочет, чтобы под подозрения попадали компании, объективно не испытывающие проблем. Если падет Bear, через две минуты люди начнут думать, что следующим на очереди стоит Lehman, потом Merrill, а дальше волна беспокойства захлестнет и других».

Рациональный Баффет пытался самостоятельно разгадать загадку, в которой ФРС было нужно выбрать одно из нескольких рискованных решений. На самом же деле хороших решений у ФРС не было. Либо она допускала возможность финансового мелтдауна, либо предпринимала действия, способные подстегнуть инфляцию и еще сильнее надавить на доллар. «Если они наполнят систему ликвидностью, то решат проблему. Но у такого решения есть свои последствия. В худшем случае можно ожидать сильного роста инфляции. Может произойти и множество других нежелательных вещей. Вне всякого сомнения, в настоящее время экономика тонет. Это не моя игра, но если бы мне пришлось делать ставки, то я рассчитывал бы на то, что рецессия будет долгой и глубокой (что бы при этом ни говорило большинство экспертов).

Никто не хочет оказаться в ситуации, при которой, проснувшись одним прекрасным днем, вы понимаете, что ваша судьба полностью зависит от незнакомых вам людей, работающих в финансовом мире. Я достаточно долго размышлял об этом. Я никогда не смог бы придумать, как заработать миллиард долларов к завтрашнему утру. Все дело в том, что вы просто не можете быть ни в чем уверенными. Вам приходится думать о вещах, над которыми вы прежде никогда не задумывались. Всегда хочется, чтобы вокруг было много доступных денег.

Все выходные банкиры и регуляторы провели в обсуждениях, примерно так же, как это было много лет назад в ситуации с Salomon. На этот раз, однако, они знали почти наверняка, что крушение банка приведет к катастрофическим последствиям для всей глобальной финансовой системы. Вопрос был даже не в том, заслужила ли компания Bear Stearns такой участи. Утром в воскресенье, незадолго до открытия торгов в Токио, ФРС объявила о том, что организует продажу Bear инвестиционному банку J.P. Morgan Chase за достаточно скромную сумму. Подобную сделку предложили и Баффету, однако он отказался, посчитав ее слишком рискованной.

В тот же день, когда Федеральная резервная система объявила о готовности спасти Bear, она решила с целью снизить панику и предотвратить бегство клиентов из компании Lehman Brothers начать накачивать систему ликвидностью. ФРС предложила дать крупнейшим инвестиционным банкам возможность занять до 200 миллиардов долларов на льготных условиях под залог ипотечных ценных бумаг. Использование подобных условий (так называемых discount window) прежде было исключительной прерогативой коммерческих банков и еще никогда не применялось в отношении банков инвестиционных, поскольку подобные заимствования не соответствуют их требованиям к отчетности и структуре капитала. Однако этот шаг не привел к снижению панических настроений. Тогда правительство отменило временное ограничение действия этого предложения, выразило готовность принимать в качестве обеспечения безнадежные долги, предприняло ряд других беспрецедентных шагов, пытаясь разморозить ипотечный рынок и помочь основным кредиторам. «Рыночные мудрецы» приветствовали решение ФРС по спасению Bear и о помощи инвестиционным банкам. Они считали действия правительства единственным вариантом, способным предотвратить «передачу инфекции», однако при этом не могли ответить на вопрос, приведут ли эти действия к восстановлению экономики либо лишь продлят страдания и посеют семена очередного пузыря. В течение семи месяцев, по мере развития все новых финансовых бедствий, стоимость доллара (которая и без того снижалась на протяжении некоторого времени) продолжила движение вниз. Одновременно с этим подскочили цены на нефть — к июлю 2008 года нефть на сделках «спот» продавалась по 144 доллара за баррель.

* * *

«Это было крайне странное время. Мы оказались в новых условиях, и никто не знал, что произойдет с миром дальше. Однако мы с Чарли больше, чем кто-либо еще, думали о возможных негативных последствиях». Отказ от «рычага» мог обернуться болезненным процессом, в ходе которого банки, хедж-фонды, компании, оказывавшие финансовые услуги, муниципалитеты, строительная и туристическая индустрии, потребители и экономика в целом отказывались (быстро или медленно, но все равно мучительно) от интоксикации дешевыми долговыми деньгами. Возврат на активы мог оставаться достаточно низким в течение продолжительного времени. Чарли Мангер говорил о сложившейся ситуации как о «мире с четырехпроцентной маржой». «Бойтесь мошенников и шарлатанов! — говорил Мангер. — Если кто-то говорит вам, что четыре процента можно превратить в шестнадцать, то это жулик».

На дворе стояла весна 2008 года, на рынке царил хаос, а Баффет непоколебимо сидел на своем месте, вооруженный мыслями о ценности и о риске, которые не изменились за все шестьдесят лет его карьеры. Всегда найдутся люди, утверждающие, что правила изменились. Но Баффет считал, что если временной горизонт достаточно мал, то все происходящее — это только видимость изменений.

Баффет, как и в юности, вновь начал охоту за «сигарными окурками». Он, конечно, не получал наслаждения от страданий других, но жизнь устроена так, что каждый должен выбрать, на какой стороне ему играть. Подобные времена заставляли его использовать свои навыки на полную катушку, сохранять искренность по отношению к самому себе и заниматься тем, что он любил делать больше всего.

«Мы занимаемся продажей кредитных дефолтных свопов [страховкой против возможного банкротства компаний] в ситуациях, когда считаем их недооцененными. У меня на коленях газета Bond Buyer, мое новое ежедневное чтение. Кто бы мог подумать, что я ежедневно буду читать Bond Buyer? Годовая подписка на нее стоит 2400 долларов. Мы ежедневно получаем котировки по неудачным аукционам, проводимым муниципальными фондами, действовавшими на финансовых рынках и имевшими налоговые послабления. Мы получаем котировки аукционов по размещению разных облигаций. И просто выбираем из списка самые интересные. Один и тот же фонд в один и тот же день, работая через одного и того же дилера, может предлагать и 5,4, и 8,2 процента. Это крайне странно, ведь, в сущности, речь идет об одних и тех же объектах, подкрепленных достаточно устойчивыми кредитами. Нет никаких причин, по которым облигация могла бы торговаться по 820. Но даже если мы согласимся с ценой 820 и получим облигацию по этой цене, кто-нибудь другой может купить точно такую же облигацию по 540. Если бы еще пару месяцев назад кто-нибудь сказал мне, что я буду заниматься такими операциями, я бы ответил, что вероятность этого такая же, как если я сменю профессию и стану стриптизером. Теперь же мы вложили в этот рынок четыре миллиарда. И это самая драматичная вещь, которую мне доводилось видеть в своей жизни. Если это называется “эффективным рынком”, то в словарях нужно будет переписать значение слова “эффективный”.

Кто мог подумать, что финансовые фонды, имеющие налоговые послабления, могут стать “сигарными окурками”?

Однако наиболее реалистичные и оперативные возможности для нас связаны с поразительными вещами, которые происходят на кредитных рынках. И основные деньги лежат в области ипотеки. Однако пока я не понимаю этот рынок достаточно хорошо, хотя усердно учусь. Думаю, что если пойму, как обеспечить себе достаточный запас прочности, то займусь и этим рынком. Но я не советую обычному человеку идти по моим стопам.

Акции — это вещи, которыми следует владеть в течение длительного времени. Производительность будет расти, а вместе с ней будет увеличиваться и цена акций. На этом рынке можно совершить довольно мало ошибок. Например, купить или продать акции в неправильное время. Другой вариант совершить самоубийство — это платить слишком высокие комиссионные. Лучший способ избегать обеих этих ошибок — покупать паи индексного фонда с небольшими комиссионными и делать это в течение длительного времени. Будьте алчны, когда остальные исполнены страха, и бойтесь, когда все остальные алчны. Но не думайте, что сможете перехитрить весь рынок.

Если мы понимаем, что американская экономика в целом будет со временем чувствовать себя лучше, зачем предпринимать попытки найти “красавиц” и думать, что от этого вам будет лучше? Крайне мало людей могут быть активными инвесторами.

Если из жизни Уоррена Баффета и можно извлечь главный урок, то он, пожалуй, заключается именно в этих словах.

* * *

Деревья не растут до небес, однако Баффет чувствовал, что может помочь закрепиться на земле новым росткам. Он никогда не упускал из поля зрения вопросы бизнеса, но, задумываясь о том, как провести остаток своих дней, он вновь и вновь испытывал непреодолимое желание проповедовать. Одно время он читал лекции для студентов колледжей по всем США, разъезжал по университетским городкам и приглашал их к себе в Омаху. Ему нравилось общаться со студентами, они не закостенели в своих привычках и были достаточно молоды для того, чтобы в полной мере воспользоваться советами Баффета в своих интересах.

«Я начал катать свой “снежный ком” в сравнительно юном возрасте. Если бы я начал делать это на десять лет позже, то сегодня оказался бы вместе с ним совсем на другом месте. Поэтому я рекомендовал студентам “начинать свою игру” раньше остальных — пусть ненамного, но в любом случае это лучше, чем начинать после того, как все остальные уйдут вперед. А такая вещь, как кредитные карты, часто служит причиной того, что вы оказываетесь позади остальных».

В начале 2002 года он посчитал необходимым чаще общаться с молодежью. К нему приезжали студенты из MIT, Северо-Западного университета, Университетов Айовы, Небраски, Чикаго, Уэйна, Дартмута, Индианы, Мичигана, Хьюстона, Миссури, Теннесси, Юты, Уэслианского университета, Университета Норт-Дам, Колумбийского университета, Йеля, Гарварда, Рэдклиффа, Беркли, Райса, Стэнфорда, Университета Texas А&М. Основная мысль, которую Баффет старался донести до молодежи, состояла в том, что быстрое обогащение не может считаться главной целью в жизни. Ирония состояла в том, что именно его деловая хватка, а также стремление людей ценить именно богатых и знаменитых как раз и заставляли аудиторию тянуться к нему. Как и все остальное в его жизни, визиты студентов начали напоминать растущий снежный ком.

В 2008 году Баффет впервые в своей жизни был признан самым богатым человеком в мире. К тому времени в Омаху уже приезжали студенты из Азии и Латинской Америки, группы слушателей составляли до 200 человек, и Уоррен ежемесячно уделял встречам с ними по нескольку дней.

Студенты, совершавшие паломничество в Омаху, были окружены вниманием (Баффет разве что не приходил к ним в гостиницу в половине пятого утра и не оставлял для них распечатки своих ежегодных отчетов — теперь за него эту работу делал Интернет). Они путешествовали по залам Nerbraska Furniture Mart, терялись в закоулках Borsheims. Баффет встречался с ними в своем офисе. В эти дни он иногда отказывался от своих серых костюмов, жестких воротничков и наслаждался неформальной одеждой. Часто студенты задавали ему вопросы, не связанные с бизнесом. «В чем состоит цель жизни?» — хотели узнать некоторые из них. Он отвечал на этот вопрос точно так же, как на вопросы из области бизнеса, — с использованием математических примеров.

Однажды, когда Сьюзи еще находилась в больнице и восстанавливалась после операции, он ответил на этот вопрос студентам Georgia Tech такими словами: «Цель жизни состоит в том, чтобы вас любило максимально большое число тех людей, любовь которых вам нужна».

«По каким правилам должно строиться общество?» В ответ на этот вопрос он рассказывал студентам о «лотерее яичников». «Как найти правильного спутника в жизни?» — «Выбирайте то, что вам нравится больше всего». (Разумеется, он имел в виду не деньги.) «Как мне понять, что правильно, а что нет?» — «Следуй своей Внутренней Оценке». «Как выстроить карьеру?» — «Найди что-то, по отношению к чему ты испытываешь страсть. Я работаю только с людьми, которые мне нравятся. Если ты каждое утро идешь на работу с неприятными ощущениями в животе, то ты занимаешься не своим делом».

Он рассказывал им историю о джинне. «Относись к своему телу как к единственному автомобилю в своей жизни — заботься о нем, ставь его каждый вечер в гараж, полируй каждую царапину и меняй масло раз в неделю». Затем он приглашал их на обед или ужин в Gorats, где все пытались есть пересоленные бифштексы с двойной порцией хашбрауна за столами, покрытыми клеенкой. Многим казалось, что в этот момент джинн позволял им временно отказаться от правил, связанных с заботой о собственном теле. После еды они выстраивались в очередь и толкались, желая занять лучшее место на фотографии с Уорреном Баффетом. Лет через сорок эта фотография заставила бы их внуков поверить в то, что они на самом деле беседовали и обедали с Оракулом из Омахи.

Он учил других тому, чему научился сам.

Он говорил, что всю жизнь руководствовался амбициями, но отрицал, что у него был какой-то готовый план. Баффету было сложно признать, что именно благодаря своему мастерству творца он создал картину, признанную всеми шедевром. Если верить словам Баффета, Berkshire Hathaway вообще смогла развиться благодаря паре счастливых случайностей. Машина по зарабатыванию денег создалась как-то сама собой, без какого-либо чертежа. Элегантная структура партнерства с акционерами-единомышленниками, позволившая создать то, что Мангер называл «безграничной сетью заслуженного доверия», инвестиционный портфель, замкнутый внутри сети взаимосвязанных компаний (капитал которых мог перемещаться по его воле), объединенных общим «потоком», — все это, по его мнению, было всего лишь отражением его собственного эго. В итоге возникла модель, которую можно было анализировать, можно было понять, однако, за небольшими исключениями, нельзя было скопировать. Чаще всего люди обращали внимание лишь на размер его состояния. На самом деле Баффет не возражал, чтобы и другие изучали его модель, но при этом подспудно мешал этому. Ему хотелось, чтобы окружающие верили, что он просто приходит каждый день на работу своей танцующей походкой и получает удовольствие от того, что делает. Это была его версия.

Правда же состоит в следующем.

Когда Уоррен был маленьким мальчиком, коллекционировавшим крышки от бутылок и снимавшим отпечатки пальцев у монашек, он совершенно не представлял себе, кем станет в один прекрасный день. Если бы вам удалось встретить его (едущего на велосипеде по Спринг-Вэлли или бегущего со всех ног по коридорам Вестчестера, чтобы доставить газеты в срок) и спросить, хочет ли он стать богатейшим человеком в мире, то он ответил бы: «Да».

Именно эта страсть заставляла его изучать данные о тысячах акций, копаться в книгах в поисках информации, которую не удосуживался искать никто другой. Ради этого он сидел ночами напролет, изучая сотни тысяч цифр, занимаясь работой, которая свалила бы с ног любого человека. Каждое утро он прочитывал от корки до корки несколько газет и высасывал информацию из Wall Street Journal, как пепси-колу (а впоследствии и кока-колу) из банки. Он не боялся посещать офисы компаний и проводил часы в беседах о нефти или автомобильных страховках. Он читал специализированные журналы типа Progressive Grocer для того, чтобы понимать, каким образом следует управлять мясным отделом магазина. На заднем сиденье его автомобиля всегда лежало несколько выпусков Moody’s Manuals, а в свадебное путешествие он взял с собой бухгалтерскую отчетность. Он проводил месяцы за чтением газет столетней давности, чтобы понять, каким образом разворачиваются экономические циклы. Он изучал историю Уолл-стрит, историю капитализма и историю современных корпораций. Он активно следил за миром политики и оценивал, как те или иные шаги влияют на бизнес. Он анализировал экономическую статистику до тех пор, пока не понял ее смысла и значимости. С самого детства он любил читать биографии людей, перед которыми преклонялся, и искал в книгах уроки, которым мог научиться из жизни других. Он цеплялся к каждому человеку, способному ему помочь, и «катался на фалдах» любого, кого считал достаточно толковым. Он отказался изучать что-либо, кроме бизнеса, — изобразительное искусство, литературу, науки, архитектуру, — и это дало ему возможность полностью сконцентрироваться на объекте своей страсти. Он ясно понял, в чем состоит круг его компетенции, позволяющий не допускать ошибок. Для того чтобы ограничить риски, он никогда не брал в долг значительных сумм. Он никогда не переставал думать о бизнесе — что делает его хорошим или плохим, как компании конкурируют между собой, что делает клиентов лояльными по отношению к той или иной компании. Он обладал необычной способностью расширять свое представление о проблемах, что позволяло ему видеть их с необычной стороны и понимать то, чего не понимали другие. Он смог создать вокруг себя целую сеть людей, которые ценили его дружбу и не только помогали ему, но и отходили в сторону, когда он просил их об этом. И в тяжелые, и в «тучные» времена он не переставал думать о том, как заработать деньги. Его энергия и целеустремленность стали мотором, который подзаряжал его интеллект, темперамент и навыки.

Уоррен Баффет — человек, любящий деньги, человек, для которого игра, связанная с коллекционированием, стала естественным делом еще с детства. Эта страсть заставляла его двигаться дальше — покупать акции небольших компаний типа National American, продавать акции GEICO для того, чтобы получить средства для покупки более дешевых акций, давить на окружающих на советах директоров компаний типа Sanborn Мар для того, чтобы сделать что-то в интересах акционеров. Любовь к деньгам сделала его достаточно независимым для того, чтобы захотеть создать собственное партнерство и отказаться от шанса стать младшим партнером, управляющим старой компанией Бена Грэхема. Она сделала его достаточно жестким для того, чтобы принять решение о закрытии дистрибуционного центра Dempster и уволить Ли Даймона. Она дала ему силы для того, чтобы сокрушить Сибери Стэнтона. Любовь к деньгам смирила его нетерпение и заставила слушать Чарли Мангера, когда тот настаивал на покупке великих компаний (несмотря на то что Баффету обычно было невыносимо слушать других людей). Она укрепила его волю во время расследования деятельности Blue Chip, проводившегося SEC, и во время забастовки в Buffalo News. Она научила его профессиональным навыкам покупателя. Она также научила его снижать свои стандарты в случаях, когда на прежнем поле уже невозможно играть. При этом любовь к деньгам спасла его от серьезных потерь, не позволив ему отказаться от концепции «запаса прочности».

Уоррен Баффет — скромный человек, который страдал от конфронтации и нуждался в людях, склонных уберечь его от «острых углов». Его страхи всегда носили личный характер и не были связаны с финансовой деятельностью. Он никогда не был скромным, когда дело касалось денег. Страстное желание разбогатеть давало Уоррену достаточно смелости для того, чтобы проезжать на велосипеде мимо дома, где жила злобная собака, и развозить в Спрингз-Вэлли все газеты до последней. Эта страсть направила его в Колумбийский университет на поиски Бена Грэхема после того, как он был отвергнут Гарвардом. Она заставляла его предлагать свои услуги в роли финансового консультанта людям, которые раз за разом отказывались с ним разговаривать. Она дала ему силы вернуться к Дейлу Карнеги после того, как он растерялся на первой встрече. Она заставила его принять ряд непростых решений во время кризиса в Salomon и даже изъять часть вклада из своего Банка репутации. Она дала ему силы достойно пережить безудержную критику в годы роста интернет-пузыря, когда у него не было возможности достойно ответить. Он провел всю жизнь в попытках отказаться от риска или, если это было невозможно, максимально его снизить, но в конце концов оказался куда более смелым человеком, чем мог предположить.

Уоррен Баффет никогда не называл себя храбрецом. Скорее, он отдавал должное своей энергии, умению концентрироваться и рациональному темпераменту. Прежде всего он считал себя учителем. Всю свою взрослую жизнь он стремился соответствовать идеалам, которые внушил ему его отец. Уоррен считает, что Говард прежде всего научил ему тому, что вопрос «каким образом» значит в жизни гораздо больше, чем «сколько стоит». Ему было непросто сохранять свои принципы в безжалостном мире. Баффету помогло то, что он был честным по своей природе, и то, что он постоянно испытывал потребность делиться своими взглядами с другими. «Он сознательно ограничил количество своих денег, — говорит Мангер. — Уоррен мог бы заработать куда больше, если бы не тащил за собой всех акционеров и не сохранял партнерство так долго, как это только было возможно». Эти дополнительные деньги, с учетом фактора сложного процента, могли бы лично ему принести еще многие десятки миллиардов⁴. Он мог бы продавать и покупать компании, составлявшие Berkshire Hathaway, на основании холодного расчета об их финансовой отдаче, не думая о людях, стоявших за каждой из них. Он мог бы стать королем поглощений. Он мог бы использовать свое имя для продвижения огромного количества направлений деятельности. «В конечном счете, — говорит Мангер, — он просто этого не хотел. Он любил конкуренцию, но никогда не занимался конкуренцией вне границ своей этики. Он хотел прожить жизнь определенным образом, и это позволило ему заработать уважение в обществе и создать прочную основу для своей деятельности. И я готов поклясться, что за счет этого жизнь Уоррена сложилась самым благоприятным для него образом»²⁰.

Желание делиться своими знаниями вкупе с внутренней щедростью заставляло его месяцами писать свои ежегодные письма акционерам. Его желание устроить шоу заставило его как-то раз повесить сборный дом под крышей здания, в котором проводилось собрание акционеров. Его избыток чувств — веселиться, валяясь на матрасе в мебельном магазине. А его внутренняя самооценка — всю жизнь придерживаться концепции «запаса прочности». А знание о гандикапе — вычислять, что может приносить будущее. Наконец, страсть Баффета к проповедованию заставила его выступать с предупреждениями всему миру о возможных опасностях. Искренняя любовь к деньгам превратила его в «самообучающуюся машину» (по выражению Мангера). ⁵⁶⁰

**

**

* ^{560 560}

Когда Уоррену исполнилось семьдесят семь лет, он пришел к удивительному заключению, что прожитая им жизнь составляет треть времени всего существования США. Возраст начал оказывать свое влияние. Он больше не мог читать целыми днями напролет — начал слабеть один глаз. Поэтому Баффет перешел к более эффективному чтению. В какой-то момент он сдался и начал носить слуховой аппарат. Его голос стал более скрипучим. Он начал быстрее уставать. Однако деловые суждения, как и прежде, оставались быстрыми и точными.

Он мечтал о том, чтобы прямо сейчас у его порога оказались газеты будущего десятилетия. Его будущее было небесконечным, но если бы ему повезло, он мог прожить еще много лет. Деревья не растут до небес, но Уоррен верил, что его дерево еще не достигло роковой отметки. У него всегда было о чем подумать — о новой инвестиции, новой идее или новом знакомстве. Ему еще предстояло научиться гораздо большему количеству вещей, чем он уже знал.

«Снежный ком можно слепить только из подходящего снега, и именно это случилось со мной. Я никогда не хотел просто добавлять новые деньги к уже имеющимся. Скорее, речь идет о том, как ты понимаешь мир и каких друзей приобретаешь. Со временем ты становишься более разборчивым, но и тебе самому нужно быть таким типом человека, к которому захочет прилипнуть снег. В сущности, ты сам должен превратиться в мокрый снег. И, спускаясь вниз с горы, тебе стоит набирать как можно больше снега в свой ком, ведь тебе уже не суждено вернуться обратно на вершину. Вот таким образом и строится жизнь».

Снежный ком, который ему удалось слепить, в конце концов принял невероятные размеры. Однако отношение к нему Баффета осталось прежним. Вне зависимости от того, сколько раз ему еще предстоит отпраздновать свой день рождения, он всегда с большим энтузиазмом воспринимает каждую праздничную дату. Сколько бы лет он ни прожил, он, как и прежде, чувствует себя не засыхающей ветвью, а побегом, тянущимся вверх. Он никогда не оглядывался на вершину холма. Мир велик, и все только начинается.

Послесловие

23 октября 2006 года акции Berkshire Hathaway впервые за всю историю США пересекли эпохальную границу — каждая акция отныне продавалась более чем за 100 000 долларов. К концу 2007 года цена акции BRK превысила 140 000 за акцию, а стоимость всей компании Berkshire составила свыше 200 миллиардов долларов. По данным опроса Barron’s, Berkshire считалась наиболее уважаемой компанией в мире¹. Личное состояние Баффета превысило 60 миллиардов долларов.

На протяжении десятилетия средний рост по акциям BRK составлял чуть больше 12 процентов в год — это было значительно меньше, чем в первые годы работы Баффета, когда он зарабатывал в среднем по 27 процентов. Он всегда говорил, что деревья не растут до небес. Поэтому по мере роста капитала Berkshire подъем должен был становиться все более тяжелым. Однако инвесторы Berkshire были благодарны даже за такую «уменьшенную» отдачу. Люди, купившие ценные бумаги индексных фондов, на себе ощутили то, что Wall Street Journal называл «потерянным десятилетием», в ходе которого индекс S&P 500 практически оставался на месте и даже не достиг уровня, с которого упал в апреле 1999 года². Период после того, как в 1999 году лопнул пузырь на фондовом рынке, был третьим по продолжительности за всю историю страны, когда рынок не двигался ни в каком определенном направлении. Баффет, как и прежде, говорил, что в долгосрочной перспективе акции остаются лучшим объектом для инвестиций — разумеется, только в случае, если они куплены по правильной цене и с низкой комиссией. В начале 2008 года он продолжал покупать акции, но без особого энтузиазма. Рано или поздно «весы» рынка должны были прийти в соответствие с его «машиной для голосования». Одновременно он продолжал скупать целые предприятия.

Помимо Билла Гейтса и Шарлотты Гайман Баффет ввел в состав правления Berkshire еще нескольких директоров. В своем письме от 2002 года он призвал акционеров выдвигать кандидатуры на пост директоров компании. Посыпалась масса писем, а Баффет, по своему обыкновению, принялся их коллекционировать. Это занятие развлекало его, а порой даже поражало — особенно в случаях, когда люди выдвигали на пост директора самих себя. В конце концов он решил отказаться от самовыдвиженцев и ввел в состав правления Дона Кью и Тома Мерфи. Однако это продемонстрировало, насколько корпоративное управление в Berkshire носит личный характер. Таким образом Berkshire ответила на просьбу со стороны SEC о введении формализованного процесса, позволявшего акционерам назначать директоров. В 2007 году Berkshire ввела в состав правления еще одну женщину, финансового директора Yahoo! Сьюзан Деккер, что сказалось на снижении среднего возраста членов правления.

Баффет обнаружил, что ему нравится идея, при которой люди рекламируют себя как кандидатов на определенную должность. Он всегда предпочитал, чтобы люди просили его, а не наоборот. В письме акционерам 2006 года, которое Баффет подготовил при участии Билла Гейтса, он указал на то, что «рекорд прибыльности», достигнутый Лу Симпсоном, может оказаться под угрозой в случае, если что-то плохое случится с Симпсоном или им самим, и предложил акционерам выдвигать кандидатуры на пост преемника Симпсона. «Присылайте свои резюме», — предложил Баффет. Главное, что они с Мангером искали в людях, это способность хорошо разбираться в рисках. Поступило свыше 700 предложений со всего мира. Один человек сообщил: «Меня называют бессердечным и эгоистичным», многие люди писали кучу слов о том, что, как им кажется, они с Баффетом созданы из одного теста, но при этом ни слова не говорили о том, что умеют делать. Огромное количество сообщало о том, что не имеют никакого опыта, но очень хотят стать учениками, подмастерьями или протеже Баффета. Он собрал эти письма в несколько огромных коробок, стоявших в зале заседаний правления, а затем отнес их в архив. В итоге он все-таки отобрал четырех кандидатов, которые уже достигли определенных успехов и умели управлять деньгами. Теперь им предстояло терпеливо ждать своего часа.

* ^{561 561}

Через год после неловкого собрания акционеров в 2004 году Баффет перенес рассмотрение деловых вопросов на вторую половину дня. Ни в тот, ни в следующий, 2006 год гражданские активисты не появились на собраниях. Однако прямо перед началом собрания 2007 года над главным шоссе Омахи появилась растяжка с надписью «Окажется ли ваша совесть сильнее технических препятствий?». Содержание растяжки было связано с требованием к Berkshire продать свою долю в компании PetroChina. Материнская компания PetroChina, Chinese National Petroleum Company (CNPC), по некоторым данным, финансировала суданское правительство, проводившее геноцид в Дарфуре⁴. И хотя Баффет не был обязан ставить этот вопрос на голосование, он все же решил это сделать. В итоге дарфурскому вопросу было уделено немало времени.

Расширенные права владельцев акций класса А означали, что резолюция, которая обязывала бы Berkshire расстаться с акциями PetroChina, никогда не получит одобрения, однако Баффет всегда обращал особое внимание на то, что думают акционеры о нем самом и компании. Вопрос заглох сам собой, когда к концу 2007 года по причинам, которые (по словам Баффета) не были связаны с Дарфуром, пакет PetroChina был продан. Его покупка обошлась Berkshire меньше чем в 500 миллионов долларов. Чистая прибыль от продажи составила 3,5 миллиарда. Цены на энергоносители продолжали расти, и тогда Баффета обвинили в том, что он продал свой пакет слишком быстро. А собрания акционеров все сильнее начинали представлять собой истинный эталон толерантности — к микрофонам походило все больше протестующих участников, каждого из них выслушивали с уважением, а затем фестиваль продолжался как обычно.

* ^{561 561}

Berkshire купила новые компании. Самым важным приобретением считалась компания Iscar, высокоавтоматизированный израильский производитель металлорежущего инструмента. Это приобретение, сделанное в 2006 году, считается первым приобретением Berkshire компании, расположенной за пределами США. Для поддержки деятельности Fruit of the Loom была куплена компания Russell Athletics. Баффет приобрел контроль над Equitas, заплатив по старым требованиям со стороны Lloyd's of London и получив в обмен страховой поток, оценивавшийся в семь миллиардов долларов. Также Berkshire приобрела компанию TTI, занимавшуюся дистрибуцией электроники. В 2007 году Баффет инвестировал средства в акции железнодорожной компании BNSF (Burlington Northern Santa Fe), за счет чего на рынке возник ажиотажный спрос на акции этой индустрии. Единственной инвестицией, которую Баффет так и не сделал, была инвестиция в Wall Street Journal. Ему никогда не принадлежали акции его любимой газеты. В 2007 газетный магнат Руперт Мердок выступил с предложением купить газету. Некоторые редакторы и штатные сотрудники Journal надеялись, что Баффет спасет газету от этого поглощения во имя сохранения качественной журналистики. Однако даже подобная благая цель не смогла заставить его заплатить цену с высокой премией за объект, который он считал настоящим трофеем для богатого человека. Много лет назад, во времена выпуска Washington Monthly, несентиментальная часть баффетовского «я» заставила его четко разделить содержимое кошелька и любовь к журналистике. И на это решение не могли повлиять никакие события на рынке.

В 2008 году кондитерская компания Mars, Inc. заявила о том, что покупает компанию Wm. Wrigley Jr. за 23 миллиарда долларов. Баффет согласился выделить через Berkshire 6,5 миллиарда долларов в качестве займа. Сделка была организована Байроном Троттом, его инвестиционным банкиром, работавшим в Goldman Sachs. Тротт уже работал над несколькими сделками по приобретению компаний от имени Berkshire. Он понимал образ мыслей Баффета, а Баффет считал, что Тротт принимает интересы Berkshire близко к сердцу. «Я проводил вкусовое тестирование на протяжении семидесяти лет», — говорил Баффет о продукции Wrigley s. Сделка с Wrigley напомнила ему старые добрые дни, когда на школьной вечеринке он отказался продать одну пластинку из пачки жвачки, о чем его просила Вирджиния Макобри.

Первая мысль, пришедшая в голову Баффета после того, как он дал согласие на участие в сделке, заключалась в том, чтобы позвонить Келли Мачмор Броз и попросить ее найти небольшое место в зале заседаний Berkshire на случай, если Mars и Wrigley захотят продавать свои продукты акционерам во время ежегодной встречи. В итоге собрание акционеров превратилось в мини-фестиваль сладостей и жевательной резинки. Был побит рекорд посещаемости — на встречу пришли 31 000 человек. В 2008 году Berkshire приобрела компанию Marmon, небольшой производственный конгломерат, изготавливавший электрические компоненты, железнодорожные цистерны, контейнеры, промышленное оборудование и материалы и тому подобное. Оборот компании составлял свыше семи миллиардов долларов. Продавцом выступила семья Прицкер, решившая разделить семейный бизнес. Причиной такого решения послужил разразившийся в семье скандал после смерти в 1999 году Джея Прицкера, старого кумира Баффета.

* * *

Баффет знал немало семейных скандалов, возникавших после смерти патриарха. Он был спокоен по поводу того, что в его случае подобного не произойдет. Хотя в семье самого Баффета и возникли некоторые разногласия после оглашения завещания Сьюзи и решения о передаче активов фонда в управление Gates Foundation. Хоуи и Сьюзи-младшая занимались тем, что любили больше всего, — сельским хозяйством и раздачей денег. Питер обсуждал с Робертом Редфордом возможность ежегодного показа шоу «Дух — Седьмое пламя» на фестивале «Сандэнс», со спонсорами из Германии и Китая — перспективы гастролей шоу в других странах, а также готовился к выпуску своего последнего на тот момент диска под названием Imaginary Kingdom.

Единственным исключением в гармонии, царившей в семье Баффета, была его приемная внучка Николь Баффет. В 2006 году Николь приняла участие в съемках документального фильма Джейми Джонсона и Ника Керзона под названием «Один процент» — истории о детях богачей. В фильме Николь достаточно неосмотрительно позволила себе сделать трактовку стиля жизни Уоррена Баффета. Ее появление в фильме, появившемся незадолго до пожертвования Баффета в пользу Gates Foundation, привело к тому, что Николь начали приглашать на свои передачи CNN, National Public Radio, а также шоу Опры Уинфри, посвященное социальным классам в Америке. Реакция Баффета была крайне жесткой. Он передал Николь, что не считает ее своей внучкой и готов будет дать такой же ответ вне зависимости от того, кто и в каких обстоятельствах его об этом спросит. Николь сказала Опре: «У меня возникает крайне странное ощущение — я работаю на достаточно богатую семью, при этом зная, что сама происхожу из одной из богатейших семей Америки». По ее словам, она «вполне смирилась» с тем, что не унаследует доли состояния (очевидно, не имея в виду небольшие суммы, которые Сьюзи оставила своим внукам), но при этом добавила: «Было бы здорово участвовать в создании чего-то полезного для других, особенно с учетом такой суммы денег. Но сейчас я чувствую, что полностью исключена из этого процесса». Тональность «бедного маленького ребенка» в интервью была ее второй ошибкой.

После этого она отправила Баффету письмо, в котором спрашивала, почему он отрекся от нее. В августе 2006 года он ответил ей³ пожеланиями всего наилучшего, а также дал один достойный совет. Он написал, что не стоило публично ассоциировать себя с семьей Баффетов. «Если ты будешь поступать таким образом, то это станет основной твоей отличительной чертой. Люди будут реагировать на твои слова и действия, руководствуясь этим фактом, а не тем, что сама ты представляешь собой, или тем, чего тебе удалось достичь». Также он написал: «Я никогда ни с эмоциональной, ни с юридической точки зрения не признавал тебя своей внучкой, а другие члены моей семьи не считают тебя племянницей или кузиной... Фактом является то, что твоя мать никоим образом не является моей снохой, стало быть, и ее дети не могут считаться моими внуками».

Несмотря на то что письмо было написано в достаточно спокойном тоне, Николь ударила его в самое деликатное место — в его восприятие самого себя и своей семьи. В противном случае он бы десять раз подумал, прежде чем отправлять ей это письмо, которое впоследствии больно ударило по нему самому. Возможно, Николь была неправа, но она казалась достаточно искренней. Вместо того чтобы привести к миру, это письмо с отказом в родстве вызвало очередной раунд интервью, в котором Баффет представал своего рода Эбенезером Скруджем. Газета New York Post посвятила этой истории целую полосу, озаглавив ее «Баффет говорит потомку: “Ты уволена!”»⁴. Общий тон статьи создавал впечатление, будто Баффет мстит Николь за участие в съемках документального фильма. Для человека, который всю жизнь работал над тем, чтобы никого от себя не оттолкнуть, в этой статье звучала убийственная ирония — однако, возможно, эта история могла бы благополучно разрешиться когда-нибудь в будущем. Смог же Баффет в конце концов договориться с Миссис Би. При наличии достаточного времени он мог бы договориться с любым человеком, желавшим, в свою очередь, договориться с ним.

* * st-

IC 2008 году акции Coca-Cola выросли на 45 процентов по сравнению со своим минимумом и теперь стоили 58 долларов. Под руководством CEO Невилла Исделла прибыли начали стабильно расти. Он смог договориться с Министерством юстиции об урегулировании расследования и согласился заплатить 200 миллионов долларов по иску, обвинявшему компанию в расовой дискриминации. Баффет покинул правление компании в феврале 2006 года. Последнее собрание акционеров Coca-Cola, на котором он присутствовал, также сопровождалось выступлениями различных активистов, однако в этот раз градус напряжения был значительно ниже и никого не пришлось силой прижимать к полу. В 2007 году Исделл объявил о своем уходе в отставку. Перед новым CEO Мухтаром Кентом была поставлена задача успешного продвижения на рынках напитков, на которых Coca-Cola отставала от конкурентов и в целом находилась на стратегически неверном пути.

«Я всегда говорил Гейтсу, что компанией Coca-Cola может управлять даже бутерброд с ветчиной. Однако пару лет назад в жизни компании наступил такой период, что, не будь у нее отлично отлаженного бизнеса, она не смогла бы выжить».

* * *

Компания General Re, проблемный ребенок Berkshire, преуспела благодаря развитию страхового рынка после 11 сентября. По итогам 2007 года она объявила о самом прибыльном результате за всю свою историю, заработав 2,2 миллиарда долларов операционной прибыли до налогообложения*. К тому моменту General Re смогла компенсировать все потери, а ее балансовый отчет стал выглядеть лучше даже по сравнению с состоянием, в котором Баффет ее купил. Вместо 14 миллиардов потока в конце 1998 года через 10 лет General Re имела 23 миллиарда потока и 12,5 миллиарда капитала. На нее работало не больше трети прежних сотрудников, а сама компания изменилась до неузнаваемости^{562 563}. С 2001 года General Re приносила в среднем 13,4-процентный возврат на капитал. Этот показатель мог бы оказаться еще выше, как писал CEO компании Джо Брэндон в письме Баффету, если бы не «определенные печально известные вопросы»⁵. К ним относились 2,3 миллиарда долларов потерь, связанных со страховыми и перестраховочными полисами, проданными в предыдущие годы, а также 412 миллионов долларов судебных издержек, связанных с ликвидацией General Re Securities, подразделения компании, работавшего на рынке деривативов. Несмотря на это, General Re смогла избежать судьбы Salomon и преодолеть проклятие «Алой буквы». Баффет наконец-то смог искренне поблагодарить компанию и ее руководителей в своем письме акционерам 2007 года. В частности, он сказал, что «блестящее положение компании наконец было восстановлено» за счет «первоклассного исполнения первоклассного бизнеса»⁶.

Однако один крупный след бывших проблем General Re остался и тянулся за компанией до нынешних времен. Последний акт позора перед сменой руководства в 2001 году был связан со скандалом, напоминавшим скандал в Salomon, заставившим Баффета нарушить собственное правило о «недопустимости потери репутации ради фирмы». Это событие могло бы (если бы скандал набрал силу) кардинально изменить восприятие Баффетом новой законодательной среды, в которой крайняя степень раскаяния и сотрудничество с властями уже не могли помочь компании в ее общении с прокурорами. Крайняя степень раскаяния и сотрудничество теперь считались минимально допустимым стандартом — отчасти именно из-за Salomon. Все не соответствовавшее такому стилю поведения (например, попытки компании защитить себя или своих сотрудников) могло послужить чуть ли не основанием для обвинительного заключения.

General Re завязла в нормативно-правовых проблемах, когда генеральный прокурор штат Нью-Йорк Элиот Спитцер начал в 2004 году широкомасштабное расследование в области так называемых конечных страховок. Термин «конечное перестрахование» можно трактовать по-разному, однако если говорить просто, то это тип перестрахования, который клиенты используют чаще всего для финансовых или бухгалтерских целей — либо для того, чтобы укрепить свой капитал, либо для оптимизации сумм или периодов получения доходов. И хотя обычно такая схема считается законной, а порой и оправданной, конечное перестрахование было сопряжено со столь значительными злоупотреблениями, что законодатели в сфере бухгалтерского учета потратили десятилетия на то, чтобы их обуздать.

Перед началом своей карьеры на Уолл-стрит я работала в Совете по финансовым и бухгалтерским стандартам — организации, устанавливающей основные правила бухгалтерского учета в одной из команд, пытавшихся пресечь подобные злоупотребления. Мы занимались созданием правил, определяющих ведение бухгалтерских операций, связанных с конечным перестрахованием. После ухода из FASB я стала финансовым аналитиком. Работая в компании PaineWebber, я занималась акциями General Re, как раз когда она была куплена Berkshire Hathaway. Впервые я встретилась с Уорреном именно в связи с этим приобретением, а через некоторое время начала заниматься изучением акций Berkshire. До этого Уоррен не общался с аналитиками с Уолл-стрит, но для меня он сделал исключение. В интервью газете New York Times он сообщил, что ему нравилось, как я мыслю и пишу.

В 2003 году, после начала моей работы над этой книгой, General Re и управлявшаяся Аджитом Джейном Berkshire Re были вовлечены в специальное расследование, связанное с продажей полисов конечного перестрахования. Как утверждалось, их деятельность привела к коллапсу австралийской страховой компании HIH⁷. Еще через два года General Re была обвинена страховыми регулирующими органами и держателями страховых полисов в мошенничестве. Поводом для этого послужили проблемы страховой компании из Вирджинии под названием Reciprocal of America (они были связаны с ее же неправомерными действиями). Несмотря на то что Министерство юстиции активно занималось этим делом, против General Re или кого-то из ее сотрудников не было выдвинуто никаких обвинений⁸. В том же году расследование деятельности страховой отрасли, инициированное Элиотом Спитцером, побудило юридического консультанта Berkshire, компанию Munger, Tolies & Olson, начать собственное расследование, в результате которого выяснилось, что шесть сотрудников, в том числе бывший CEO General Re Рон Фергюсон, а также бывший финансовый директор Элизабет Монрад предположительно вступили в сговор со своим клиентом — компанией AIG с целью покрытия бухгалтерского мошенничества. Предположительное мошенничество было произведено путем перестраховочной сделки, призванной ввести в заблуждение инвесторов и аналитиков с Уолл-стрит (в том числе и меня) — 500 миллионов долларов из резервов AIG были незаконно переведены на публично демонстрировавшийся баланс AIG. В июне 2005 года двое из участников предполагаемого заговора, Ричард Нэпьер и Джон Хаусворт, вступили в сделку со следствием и дали показания, а пятерым остальным — четырем высшим руководителям General Re и одному руководителю AIG — были предъявлены обвинения в заговоре и мошенничестве.

Заседание федерального суда, проходившее в Хартфорде в январе и феврале 2008 года, было примечательно тем, что прокуроры использовали в качестве довода обвинения записи телефонных бесед, в которых некоторые подсудимые многократно и в красках описывали механику проведения сделки. Подсудимые апеллировали к Баффету, утверждая, что он одобрил основные положения сделки и был вовлечен в процесс обсуждения комиссионного вознаграждения за нее. Против Баффета не были выдвинуты никакие обвинения, и, по мнению прокуроров, он не был вовлечен в незаконные действия. Имя CEO General Re Джозефа Брэндона, входившего в число возможных подозреваемых по данному делу, активно муссировалось адвокатами подсудимых. Последние также утверждали, что он был в курсе сделки. Брэндон принял решение сотрудничать с федеральными прокурорами, не прося взамен иммунитета. По мнению подсудимых, в курсе сделки был и COO General Re Тэд Монтросс. Однако ни он, ни Баффет не были указаны в числе возможных подозреваемых. Ни один из этих трех человек не давал в ходе разбирательства показаний под присягой.

Я была привлечена к процессу в качестве свидетеля и эксперта и дала показания в том, что «с большой долей уверенности» я бы не изменила свои рекомендации в отношении AIG на «покупать» в начале 2000 года, если бы знала истинное положение вещей с финансами компании. В ходе перекрестного допроса я подтвердила факт знакомства со всеми участниками процесса. Кого-то из них я знала лучше, кого-то хуже, но с большим уважением относилась ко всем ним. Я также дала показания о своих отношениях с Уорреном, упомянув, что пишу эту книгу, и сообщила, что Джо Брэндон является моим близким другом с 1992 года. Меня не спросили относительно Тэда, с которым я тоже была знакома.

В феврале 2008 года все пятеро обвиняемых были признаны виновными по всем пунктам. В момент, когда эта книга выходит в свет, принимается решение о сроках их тюремного заключения. Теоретически речь может идти и о пожизненном заключении, однако есть шансы полагать, что приговор будет несколько мягче. Все признанные виновными сообщили о том, что будут подавать апелляцию.

В настоящее время я участвую в качестве свидетеля со стороны бывшего CEO AIG Хэнка Гринберга еще в одном судебном разбирательстве, инициированном генеральным прокурором штата Нью-Йорк. На момент написания этой книги у Berkshire Hathaway нет незакрытых вопросов в отношениях с SEC и Министерством юстиции. В апреле 2008 года CEO General Re Джо Брэндон ушел в отставку для того, чтобы ускорить процесс урегулирования претензий между компанией и правительственными органами. Соответственно пока что я не могу давать дальнейших комментариев по этому вопросу.

Я постаралась максимально полно изобразить личность Уоррена Баффета в этой книге. Читатели смогут сформировать свое собственное впечатление о том, будет ли он участвовать или игнорировать обвинения в мошенничестве, выдвинутые против клиента Berkshire Hathaway.

Напоследок необходимо отметить, что губернатор Нью-Йорка Элиот Спитцер, инициировавший расследование, подал в отставку всего через месяц после осуждения ответчиков в деле AIG. Непосредственно перед отставкой он был обвинен в связях с проститутками из эскорт-службы под названием «Клуб императора».

Комментарий автора относительно исследовательской работы

В процессе написания этой книги я более пяти лет провела в общении с Уорреном Баффетом (лицом к лицу и по телефону). Целыми неделями я сидела в его офисе, путешествовала вместе с ним, наблюдая за его работой. В процессе общения с ним я поняла множество важных вещей, связанных с его личностью. Я также беседовала с членами его семьи, друзьями, бывшими одноклассниками, деловыми партнерами и многими другими — в общей сложности я провела интервью с 250 людьми. Некоторые из этих интервью продолжались по нескольку дней, с рядом людей я встречалась не раз.

Уоррен практически без ограничений делился со мной своим временем и предоставил поразительную степень свободы при изучении его документов и переписки, составляющей обширнейшую коллекцию. Мне очень повезло, что он сам, члены его семьи и друзья так любят писать письма. Документы Berkshire Hathaway содержат массу материала, позволившего определить ход событий во времени и вычленить ряд важных деталей. В ходе работы я также полагалась на свое растущее понимание личности Уоррена и время от времени — на собственные воспоминания о событиях, в которых мне довелось лично принимать участие. Некоторые расхождения и противоречия в воспоминаниях участников событий отражены в сносках.

Для иллюстрации повествования в тексте книги приведены прямые цитаты. Большинство из них взято из записанных мной интервью и отредактировано в целях большей ясности и оптимизации объема книги. Я указывала имена моих собеседников, за исключением случаев, когда они просили меня этого не делать.

В ходе интервью мои собеседники часто вспоминали свои высказывания из бесед прошлого. Порой описанные ими события происходили несколькими десятилетиями ранее. Было бы наивным предполагать, что все эти цитаты буквально воспроизводят каждое сказанное слово. Тем не менее я находила их достаточно интересными и включила в свою книгу. Имена моих информационных источников приведены в сносках.

В итоге благодаря собственному обширному опыту общения с Уорреном вкупе с тысячами «кусочков головоломки», переданных мне многочисленными участниками интервью, удалось, как мне кажется, создать портрет этой интереснейшей и очень непростой личности.

Благодарности

Эта книга никогда не появилась бы на свет без помощи огромного количества людей. Если она и станет успешной, то в основном благодаря их щедрости. Прежде всего это, разумеется, Уоррен Баффет. Он делился со мной своими временем, помог выстроить общение с его семьей и друзьями, предоставил мне доступ к своим архивам. Кроме того, Уоррен продемонстрировал изрядное мужество, воздерживаясь от попыток отредактировать написанное мной вплоть до того дня, когда завершенная книга ушла в печать. Его убежденность в том, что толковый человек может сам сделать все что нужно, и ненавязчивое, но последовательное влияние в стиле Карнеги значительно подняли мою самооценку как писателя и человека. Можно сказать, что они изменили мою жизнь. Его влияние на меня невозможно описать ни одним абзацем, ни даже парой страниц — но я очень благодарна вам, Уоррен, за все, что вы сделали.

Мой литературный агент, несравненный Дэвид Блэк, поделился со мной целым рядом ценных рекомендаций. Я безоговорочно верю ему. Он обладает одним из главных качеств настоящего друга — способностью сказать важные вещи, которые порой не хочется слышать. Его навыки ведения переговоров смогли повергнуть в молчание даже Уоррена, а добиться этого не так-то просто.

Мне невероятно повезло, что книга удостоилась внимания проницательного Ирвина Эпплбаума, президента и издателя Bantam Dell, поддержка и мудрость которого вдохновляли меня все время работы над книгой. Огромную поддержку мне оказала и редактор Энн Харрис, которая смогла поднять художественный уровень книги и превратить ее в цельное жизнеописание. Ее внимательный редакторский глаз помог мне уловить множество оттенков и нюансов, окружавших те или иные истории, описанные в книге. Чуть позже к работе над книгой подключилась и Бет Рашбаум, острый красный карандаш которой неутомимо вырезал из книги куски текста (на что вряд ли мог осмелиться автор-новичок) — и это значительно улучшило то, что получилось в результате. Я благодарна судьбе за то, что мне довелось работать с двумя столь талантливыми редакторами. И, разумеется, если в книге есть недостатки, то я отношу их на свой собственный счет.

Я хотела бы поблагодарить и еще нескольких сотрудников Bantam — Лорен Но-век, отвечавшую за административную работу и курировавшую массу процессов, связанных с созданием столь сложной книги; дизайнера Вирджинию Норей; Энджел Полидоро, ассистента Энн, и еще нескольких человек, сотрудничавших с нами и сделавших возможным появление книги: помощника издателя Ниту Таублиб; издательского директора Джину Вахтел; юриста Мэттью Мартина; экспертов по производству Тома Ледди, Мэгги Харт и Маргарет Бентон; творческого директора по маркетингу Бетси Халсбош и ее команду; директора по продажам и маркетингу Синтию Ласки и директора по вопросам рекламы Барб Бург.

В процессе написания этой книги я сотрудничала с компанией Morgan Stanley в качестве консультативного директора и благодарю моих друзей, коллег и компанию в целом за оказанную мне поддержку. Моя подруга и помощница Лиза Эдвардс занималась организационной поддержкой, составляла график интервью, держала под контролем массу других вопросов. Лорен Эспозито, занимавшаяся исследовательскими вопросами и работавшая, как и я, в Morgan Stanley, не только применила к данной работе свои финансовые навыки, ставшие неоценимым вкладом в создание книги, но и смогла найти и переработать для меня крайне важные исследовательские материалы. Работа художницы Мэрион Эттлингер служила для меня настоящим источником вдохновения на финальных этапах создания книги, и я благодарна ей за получившийся результат.

Со мной щедро делились своим временем и мыслями Дорис Баффет, Роберта Баффет Биалек, дети Уоррена Баффета Сьюзан, Говард и Питер; Чарли Мангер, Билл Гейтс и Дон Грэхем, и я благодарна им за столь важный вклад. В ходе работы над книгой мне оказывали поддержку (начиная от комментариев по финансовым вопросам и заканчивая лечением моей пошатнувшейся нервной системы) люди, которым мы с Уорреном выражаем огромное доверие, — Шэрон Осберг, Винаи Саки и Дэвон Спарджен. Эта книга не смогла бы появиться на свет без любви и поддержки со стороны моей сестры Элизабет Дэйви и моего отца Кена Дэйви. Дэвид Мойер вошел в мою жизнь в самое правильное время для того, чтобы понять, что такое жить с писателем, которому нужно сдать книгу в жесткие сроки. Несмотря на то что он в шутку называет себя «женихом в изгнании», он всегда подставляет мне плечо и готов делиться со мной советами, шутками, любовью и нежностью. Он, Шэрон Осберг и Джастин Беннет стали одними из первых читателей книги, и без их ценных комментариев и советов она была бы куда беднее.

Я признательна многим другим людям и организациям, которые помогли мне в проведении исследований и дали право пользоваться фотографиями и другими объектами авторского права, а также всем тем, кто помогал мне в работе над этим проектом, прямо или косвенно. Я благодарю Кэрол Аллен, Герберта Аллена, Эда Андерсона и Джоан Парсонс, Яна и Брайана Бабяк, семью Блюмкин, Хэла Бортвика, Дебби Босанек, Бетси Боуэн, Джо Брэндона, Фила Брукса, Келли Броз, Джейн и Джона Клири, Карлона Колкера, Роберта Конте, Джеральда Корригана, Майкла Дэли, Лей Энн Элисио, Стюарта Эриксона, Пола Фишмана, Синтию Джордж, Джорджа Гиллеспи, Рика Герина, Марка Хамбурга, Кэрол Хайес, Лиз Хилтон, Марка Янковски, мистера и миссис Хау и Джессен, Глэдис Кайзер, Дона Кью, Тома и Вирджинию Нэпп, Маргарет Лэндон, Артура Лэнгли, Дэвида Ларабелла, Стэнфорда Липси, Джека Мэйфилда, Джона Макферлейна, Майкла Макгивни, Верна Маккензи, Чарльза Мангера-младшего, Молли Мангер, Венли Мангер, Тони Найсли, Дороти Оберт, Рона Олсона, Чака Питерсона, Сьюзан Райхофер, Рода Рэтберна, Деб Рей, Эрика Розенфельда, Нила Росини, Фреда Рейнхардта, Мика Руда, Гэри Розенберга, Эдит Рубинштейн, Майкла Радделла, Ричарда Сантулли, Уолтера Шлосса, Лу Симпсона, Кэрол Скленичка, судью Стэнли Споркина, Мэри Стэнтон Плауден-Уордлоу, Криса Ставроу, Боба Салливана, Джеффри Витале, Маршалла Вайнберга, Шейлу Вайтцель, Брюса Уитмана, Джэки Уилсон, Эла Заннера и людей, просивших не упоминать их имен.

Также я хотела бы выразить свою признательность следующим организациям: Историческому обществу графства Даглас, GEICO, General Re, Greenwich Emergency Medical Service, Greif, Гарвардской школе бизнеса, Гарвардской юридической школе, Merrick Library, Martin Luther King Jr. Public Library Washingtoniana Collection, Morgan Stanley, National Archives, National Indemnity Corporation, Nebraska Furniture Mart, New Bedford Free Public Library, New Bedford Whaling Museum, New York Public Library, Net-Jets, Omaha Press Club, Omaha World-Herald, Outstanding Investor Digest, Rolls-Royce Foundation, школе Роузхилл, Ruane Cunniff & Goldfarb Со., Комиссии по ценным бумагам и фондовому рынку, а также компании The Westchester Apartments.

Примечания

Глава 2

1. Герберт Аллен сделал исключение для Кена Ау-летты — это был единственный случай, когда писателю и журналисту было разрешено посетить конференцию в Солнечной долине, а затем написать об этом. Статья What I Did at Summer Camp была опубликована в журнале New Yorker 26 июля 1999 года.

2. Интервью с Доном Кью. Другие гости также активно комментировали роль Баффета на собраниях в Солнечной долине.

3. Dyan Machan. Herbert Allen and His Merry Dealsters // Forbes. 1996.1 июля.

4. Баффет любит рассказывать о том, как постепенно повышался его статус в Солнечной долине — сначала он жил в трейлере, потом в маленьком домике, потом в другом доме, чуть большего размера, и так далее.

5. Подобное изображение Солнечной долины и роли миллиардеров из области новых технологий стало возможным благодаря целому ряду интервью (в том числе с инвестиционными менеджерами, не преследовавшими каких-либо корыстных целей). Большинство участников интервью попросили не разглашать их имен.

6. По расчетам компании Allen & Со и автора книги. В данном случае речь идет о сумме активов, находящихся под управлением финансовых менеджеров — участников конференции, и личном капитале гостей. Для сравнения: совокупная капитализация фондового рынка США в этот период составляла около 10 трлн долларов.

7. Интервью с Гербертом Алленом.

8. А1 Pagel, Coca-Cola Turns to the Midlands for Leadership, Omaha World-Herald, 14 марта 1982 года.

9. Интервью с Биллом Гейтсом.

10. Впервые Баффет использовал эту историю в своем письме от имени председателя правления в 1985 году. Он процитировал Бена Грэхема, рассказавшего ее в своей десятой лекции из серии «Текущие проблемы анализа ценных бумаг» в Нью-Йоркском институте финансов. Стенограмму этих лекций, прочитанных в период между сентябрем 1946-го и февралем

1947 года, можно найти по адресу http:// www.wiley.com//legacy/products/subject/ finance/bgraham/ или в книге: Benjamin

Graham, Janet Lowe. The Rediscovered Benjamin Graham: Selected Writings of the Wall Street Legend. New York: Wiley, 1999.

11. Сжатая и отредактированная версия этой речи была опубликована в виде статьи: Mr. Buffett on the Stock Market // Fortune, 22 ноября 1999 года.

12. Опрос PaineWebber-Gallup, июль 1999 года.

13. Fred Schwed Jr. Where Are the Customers’ Yachts? or, A Good Hard Look at Wall Street // New York, Simon & Schuster, 1940.

14. Интервью с Биллом Гейтсом.

15. В своей рецензии на книгу Смита «Простые акции как объект долгосрочного инвестирования» в журнале Nation and Athenaeum в 1925 году Кейнс писал: «Опасно... строить индуктивные заключения, основываясь на прошлом опыте, до тех пор, пока человек не сможет выделить максимально широкие причины, по которым прошлое было именно таким, каким было». Эта рецензия впоследствии превратилась во вступление к книге: Keynes. The Collected Writings of John Maynard Keynes. Vol. 12, Economic Articles and Correspondence; Investment and Editorial. Cambridge: Cambridge University Press, 1983.

16. По данным источника, слышавшего эти разговоры и пожелавшего остаться неизвестным.

17. Интервью с Доном Кью.

Глава 3

1. Интервью с Чарльзом Мангером.

2. Частично объяснение Мангера взято из трех лекций по психологии человеческих ошибочных суждений и его обращения к Гарвардскому университету от 13 июня 1986 года. Оба источника можно найти в книге: Poor Charlies Almanac. The Wit and Wisdom of Charles T. Munger / Peter D. Kaufman (ed.). Virginia Beach, Va.: Donning Company Publishers, 2005. Остальная информация взята из интервью с автором. Замечания Мангера были отредактированы для краткости и ясности.

3. Интервью с Чарльзом Мангером.

4. Водительские привычки Мангера описаны в книге: Janet Lowe. Damn Right! Behind the Scenes with Berkshire Hathaway Billionaire Charlie Munger. New York: John Wiley & Sons, 2000.

5. Врач, делавший операцию, использовал устаревший способ с высоким процентом осложнений. Мангер не обвиняет его в случившемся, а считает, что ему самому следовало провести более детальное исследование как квалификации врача, так и типа хирургической операции.

6. Beth Botts, Elizabeth Edwardsen, Bob Jensen, Stephen Kofe, Richard T. Stout. The Cornfed Capitalist // Regardie’s, февраль 1986 года.

Глава 4

1. Toys ‘R’ Us vs. eToys, Value vs. Euphoria. Century Management. — URL: http://www.centman.com/ Library/Articles/Aug99/ToysRUsvsEtoys.html. В марте 2005 года Toys ‘R’ Us согласилась с предложением о продаже контрольного пакета своих акций фондами прямых инвестиций Kohlberg Kravis Roberts & Со и Bain Capital, а также группе Vornado Realty Trust, работавшей на рынке недвижимости. Сумма сделки оценивалась в 6,6 млрд долларов.

2. Интервью с Шэрон Осберг.

3. Из речи Баффета в Oquirrh Club: An Evening with Warren Buffett, октябрь 2003 года.

Глава 5

1. Дорис Баффет, сестра Уоррена, много занимавшаяся историей семьи, проделала огромную работупо составлению семейного генеалогического древа. Краткое изложение истории предков Баффетов взято из результатов ее исследований.

2. Это была самая крупная и красивая конюшня в городе, в которой в самые лучшие времена имелось до 70 лошадей, а также хранились сани, повозки, цирковой манеж и даже катафалк. Конюшня процветала на протяжении ряда лет, однако ее деятельность заглохла практически одновременно с появлением автомобилей. Six Generations Prove That Buffett Family Is Really Here to Remain // Omaha World-Herald, 16 июня 1950 года.

3. Orville D. Menard. Tom Dennison... The Rogue Who Ruled Omaha. Omaha, March 1978. John Kyle Davis. The Gray Wolf: Tom Dennison of Omaha. Nebraska History, Vol. 58, No. 1, весна 1977 года.

4. Omaha’s Most Historic Grocery Store Still at 50th and Underwood. Dundee and West Omaha Sun, 25 апреля 1963 года.

5. Зебулон Баффет, письмо Сидни Баффету от 21 декабря 1869 года.

6. Изначально магазин Сидни назывался Sidney Н. Buffett and Sons и в нем работали оба сына —

Эрнест и Фрэнк. Магазин находился по адресу: 315 South 14th Street в центре города, вплоть до своего закрытия в 1935 году. После смерти Сидни в 1927 году Фрэнк стал его единственным владельцем. В 1915 году Эрнест открыл второй магазин в западной части города, который в 1918 году переехал в Данди по адресу: 5015 Underwood Avenue (в то время Данди был отдельным городом, но постепенно слился с Омахой).

7. Баффет цитирует Чарльза Мангера.

8. По словам Дорис Баффет, полное имя Дейзи при рождении было Дейзи Генриетта Дюваль. Называть себя Генриеттой (по имени своей матери) она начала, когда переехала в Омаху.

9. Письмо Чарльза Мангера Катарине Грэм от 13 ноября 1974 года.

10. Письмо Эрнеста Баффета в компанию Barnhart 8с Son от 12 февраля 1924 года.

11. Интервью с Чарльзом Мангером. Эту историю рассказала ему мать, хотя, по его же замечанию, «она могла и немного приукрасить». Тем не менее о блокноте помнят многие.

12. В одном из писем своему сыну Кларенсу, написанном в январе 1931 года, Эрнест проанализировал влияние автоматизации на железных дорогах на уровень безработицы и предложил в качестве наилучшего решения проблемы Великой депрессии масштабный проект в общественно значимой области. Любопытно, что и он, и его сын Говард рьяно выступили против президента Рузвельта, предложившего сходный по смыслу проект Works Progress Administration после очередных выборов.

13. Письмо Эрнеста Баффета Фреду и Катарине Баффет, без даты: «...Через десять лет после вашей свадьбы», июнь 1939 года.

14. Coffee with Congress, радиоинтервью с Говардом, Лейлой, Дорис и Робертой Баффет, WRC Radio, 18 октября 1947 года, ведущий Билл Гер-сон. (Комментарий: основано на расшифровке записи беседы.)

15. Интервью с Дорис Баффет.

16. Основано на данных семейного архива.

17. Речь Брайана под названием Cross of Gold, прочитанная им 9 июля 1896 года, считается самой известной политической речью в американской истории. Брайан запомнился как противник золотого стандарта и одна из сторон «Обезьяньего процесса», в ходе которого знаменитый юрист Кларенс Дэрроу выставил его на посмешище, заставив давать показания против преподавания эволюции в школах. На самом деле его интересы были значительно шире, а взгляды — достаточно умеренны. В свое время он имел значительно большее влияние, чем может показаться сегодня.

18. Семейные архивы. Бернис обвиняла своего отца в том, что он женился на представительнице семьи с генетическими умственными дефектами, не думая о том, каким страданиям могут подвергнуться в будущем его дети.

19. Согласно данным ежегодника Cornhusker, Лейла поступила в университет в 1923/24 академическом году, когда Говард учился на младших курсах. В радиопрограмме Coffee with Congress Говард заметил, что впервые они встретились осенью 1923 года, когда Лейле было девятнадцать лет. Так как студенты обычно поступали в колледж в возрасте семнадцати лет, это дает основания считать, что перед началом учебы она работала в течение двух лет. Лейла подала заявление в братство «Альфа и Омега» в 1923/24 учебном году, однако еще в 1925 году считалась только что поступившей — этот факт подтверждает, что Лейла вернулась на помощь к отцу и возобновила учебу в 1925 году.

20. Вероятно, осенью 1923 года.

21. Радиопередача Coffee with Congress.

22. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

23. Чек из компании Beebe & Runyan от 21 декабря 1926 года с комментарием Лейлы.

24. Из приветствия, адресованного Американскому обществу газетных редакторов, Вашингтон, 25 января 1925 года.

Глава 6

1. Stock Prices Slump $14,000,000,000 in Nation-Wide Stampede to Unload; Bankers to Support Market Today // New York Times, 29 октября 1929 года; David M. Kennedy. Freedom from Fear, The American People in Depression and War, 1929-1945. New York: Oxford University Press, 1999; John Brooks. Once in Golconda, A True Drama of Wall Street; 1920-1938. New York: Harper & Row, 1969. Предостережение Роджера Бэбсона «Я повторяю то, что говорил в это же время, и год назад, и раньше, — рано или поздно на рынке наступит крах» потеряло свою актуальность.

2. Kennedy. Freedom from Fear. Дэвид M. Кеннеди замечает, что из-за участия в Первой мировой войне ежегодные выплаты процентов по обслуживанию государственного долга выросли с 25 млн долларов в 1914 году до 1 млрд долларов в 1920-х годах и составили до трети федерального бюджета. Фактический бюджет в 1929 году составлял 3,127 млрд долларов (Budget of the U.S. Government, Fiscal Year 1999—Historical Tables, Table 1.1—Summary of Receipts, Outlays, and Surpluses or Deficits: 1789-2003. Washington, D.C.: Government Printing Office).

3. Участие в Первой мировой войне стоило стране примерно 32 млрд долларов (Robert McElvaine.

The Great Depression: America, 1929-1941. New York: Three Rivers Press, 1993; см. также: Hugh Rockoff. It’s Over, Over There: The U.S. Economy in World War I // National Bureau of Economic Research Working Paper No. 10580).

4. Радиопередача Coffee with Congress.

5. Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996.

6. Роджер Ловенстайн в своей книге приводит этот факт, ссылаясь на воспоминания Лейлы Баффет.

7. Письмо Эрнеста Баффета мистеру и миссис Кларенс Баффет и Марджори Бейли, 17 августа 1931 года.

8. Union State Bank Closes Doors Today: Reports Assets in Good Condition; Reopening Planned, Omaha World-Herald, 15 августа 1931 года. Показательно, что в статье приукрашивается плачевное состояние банка. После объявления о банкротстве в банке под контролем регулирующих органов была произведена реорганизация.

9. Buffett, Sklenicka and Falk Form New Firm, Omaha Bee News, 8 сентября 1931 года. Финансовая отчетность компании Buffett, Sklenicka & Со по состоянию на 30 сентября 1931 года.

10. По данным финансовой отчетности Buffett, Sklenicka & Со, к концу 1932 года Говард Баффет зарабатывал на комиссионных в среднем на 40-50% больше, чем в 1931-м.

11. Сын Чарльза Линдберга, пилота, первым в мире преодолевшего Атлантику, Чарльз Линдберг-младший по прозвищу Орленок, был похищен 1 марта 1932 года. Его тело было найдено 12 мая того же года. Многие родители в 1920-1930-е годы опасались похищений. Но страх в обществе возник еще раньше, во время судебного разбирательства над похитителями и убийцами Леопольдом и Лебом в 1924 году, однако своего апофеоза он достиг после похищения Линдберга-младшего. Один садовник в Омахе утверждал, что его похитили и ограбили на 7 долларов. А священник из Далласа даже инсценировал собственное похищение, спрятавшись в вентиляционной системе церкви (Omaha World-Herald, 4 августа 1931 года и 20 июня 1931 года).

12. По словам Роберты Баффет-Биалек, Говард болел ревматической лихорадкой, что могло ослабить его сердце.

13. Интервью с Дорис Баффет.

14. Интервью с Дорис Баффет. Также об этом помнит и сам Уоррен.

15. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

16. Интервью с Джеком Фростом, Нормой Терстон-Перна, Стюартом Эриксоном, Луисом Батти-стоном.

17. Интервью с Кэйт Баффет. В это время Лейла могла быть беременна либо Уорреном, либо Берти.

18. Интервью с Кэйт Баффет.

19. Beer Is Back! Omaha to Have Belated Party // Omaha World-Herald, 9 августа 1933 года; Nebraska Would Have Voted Down Ten Commandments, Dry Head Says // Omaha World-Herald, 15 ноября 1944 года; Roosevelt Issues Plea for Repeal of Prohibition // Associated Press, 8 июля 1933 года. Перепечатка в Omaha World-Herald.

20. U.S. and Nebraska Division of Agricultural Statistics, Nebraska Agricultural Statistics, Historical Record 1866-1954. Lincoln: Government Printing Office, 1957; Almanac for Nebraskans 1939, The Federal Writers’ Project Works Progress Administration, State of Nebraska; Clinton Warne. Some Effects of the Introduction of the Automobile on Highways and Land Values in Nebraska // Nebraska History quarterly, The Nebraska State Historical Society, Vol. 38, Number 1, март 1957 года, с. 4.

21. Один банкир, посланный закрыть несколько ферм в Канзасе, был сначала нашпигован пулями 22-го и 38-го калибра, а затем его переехали на его же собственной машине. Forecloser on Farm Found Fatally Shot // Omaha World-Herald, 31 января 1933 года, см. также статьи: Nickel Bidders’ Halted by Use of Injunctions// Omaha World-Herald, 27 января 1933 года; Tax Sales Blocked by 300 Farmers in Council Bluffs // Omaha World-Herald, 27 февраля 1933 года; Penny Sale Turned into Real Auction // Omaha World-Herald, 12 марта 1933 года; Neighbors Bid $8.05 at Sale When Man with Son, 111, Asks Note Money // Omaha World-Herald, 28 января 1933 года, в которых описано множество примеров, связанных с ипотечным кризисом.

22. The Dust Storm of November 12 and 13,1933, Бюллетень Американского метеорологического общества, февраль 1934 года; 60 Miles an Hour in Iowa, репортаж Waudemar Kaempffert для New York Times, 13 ноября 1933 года; The Week in Science: Storms of Dust // New York Times, 19 ноября 1933 года.

23. Также цит. по воспоминаниям Лейлы, упомянутым в книге Ловенстайна о Баффете.

24. Взято из Almanac for Nebraskans 1939. Этот альманах спонсировался Историческим обществом штата Небраска и содержал множество забавных небылиц типа того, что заржавевшие кастрюли теперь можно чистить, просто поднося их к замочной скважине (через которую на огромной скорости летел ветер вперемешку с песком).

25. Hot Weather and the Drought of 1934, Бюллетень Американского метеорологического общества, июнь-июль 1934 года.

26. Кузнечик является неформальным символом штата Небраска, который иногда называют «штатом поедателей кузнечиков». За период 1934-1938 гг. кузнечики нанесли ущерб американскому сельскому хозяйству в размере 315,8 млн долларов (около 4,7 млрд долларов в ценах 2007 года). Эпицентром нашествия был регион, охватывавший Небраску, Северную и Южную Дакоту, Канзас и Айову. См. Almanac for Nebraskans 1939, а также книгу Ivan Ray Tannehill, Drought: Its Causes and Effects. Princeton: University Press, 1947.

27. Farmers Harvest Hoppers for Fish Bait // Omaha World-Herald, 1 августа 1931 года.

28. Из инаугурационной речи Франклина Делано Рузвельта (4 марта 1933 года), в которой он говорил об экономическом параличе.

29. По данным Almanac for Nebraskans 1939, в 1912 году двадцать пять человек получили травмы после того, как порыв ветра сбросил с рельсов поезд около Норт-Луп.

30. Из письма Теда Китча Уоррену Баффету 29 мая 2003 года. Отец Китча работал в магазине Баффетов.

31. Интервью с Дорис Баффет.

32. Мэрион Барбер Шталь был совладельцем фирмы Stahl and Updike, работал юрисконсультом газеты New York Daily News, консультировал других клиентов. Они с женой Дороти были бездетной парой и жили на Парк-авеню. Некролог Мэриона Шталя, New York Times, 11 ноября 1936 года.

33. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

34. Интервью с Робертой Баффет-Биалек, Уорреном Баффетом, Дорис Баффет.

35. Интервью с Дорис Баффет.

36. Интервью с Робертой Баффет-Биалек, а также Уорреном Баффетом.

Глава 7

1. Участники интервью, посещавшие Роузхилл в детском возрасте, говорят об этом месте как о настоящей идиллии, однако за год до того, как Уоррен пошел в первый класс, родители учеников подали жалобу на переполненные комнаты и ужасающее состояние игровой площадки, представлявшей собой «грязную яму». В ответ им было сказано, что помощи ждать не стоит «до тех пор, пока шериф не соберет все налоги». School Plea Proves Vain // Omaha World-Herald, 22 января 1935 года.

2. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

3. Там же.

4. Доктора Стеллы ставили ей диагноз «шизофрения», в то же время отмечая, что она ежегодно страдала от предсказуемых периодов чрезмерной активности и подавленности и что ее личность не разрушалась, как обычно бывает при шизофрении. Возможно, на самом деле ее болезнью было биполярное аффективное расстройство, что подтверждается и историей семьи, и рассказом Бернис о том, что их предки, в том числе и мать Стеллы, Сьюзан Барбер, были умственно нестабильными «маньяками». Однако однозначно диагностировать биполярное расстройство в 1930-е и 1940-е годы еще не умели.

5. Из вступительной части дневника Лейлы.

6. В ходе интервью одна из одноклассниц Уоррена — Джоан Фугате Мартин вспоминала, как Уоррен постоянно оказывался у нее на пути и тут же начинал молоть языком.

7. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

8. Интервью со Стю Эриксоном и Уорреном Баффетом.

9. По данным школы Роузхилл, Уоррен был переведен в класс 4В в 1939 году.

10. Интервью со Стю Эриксоном.

11. Как говорит сам Баффет, «операция по удалению аппендикса была одной из вершин моей социальной жизни».

12. «Я просто мечтал о том, чтобы хотя бы одна из монахинь оказалась воплощением зла», — вспоминает он.

13. Rosco McGowen. Dodgers Battle Cubs to 19-Inning Tie // New York Times, 18 мая 1939 года (Уоррен и Эрнест не смогли досидеть до конца игры).

14. Ely Culbertson. Contract Bridge Complete: The New Gold Book of Bidding and Play. Philadelphia: The John C. Winston Co., 1936.

Глава 8

1. Уоррен, с его слов, покупал жвачку у деда по три цента за пачку.

2. Интервью с Дорис Баффет, Робертой Баффет-Биалек.

3. Фрэнк Баффет помирился с Эрнестом после смерти Генриетты в 1921 году и начал управлять вторым магазином Баффетов. Джо Барбер был агентом по недвижимости.

4. Alden Whitman. Sidney J. Weinberg Dies at 77; ‘Mr. Wall Street* of Finance // New York Times, 24 июля 1969 года; Lisa Endlich, Goldman Sachs: The Culture of Success. New York: Knopf, 1999.

5. Еще через десять лет в разговоре со своей сестрой Берти (которой в то время было четырнадцать или пятнадцать лет) он снизил этот возраст до тридцати лет (интервью с Робертой Баффет-Биалек).

6. Баффет уверен, что слышал название этой компании от отца. Акции компании торговались на так называемой Curb Exchange (уличном собрании брокеров, впоследствии реорганизованном в Американскую фондовую биржу).

7. Судя по отчетности Buffett, Sklenicka & Со.

Глава 9

1. «Происходящие в Европе события используются политиками для удержания и усиления своей власти» // U.S. Moving to Socialism — цитата из статьи Говарда Баффета, Omaha World-Herald, 30 сентября 1948 года.

2. Эта фраза была произнесена Рузвельтом в Бостоне 30 октября 1940 года во время предвыборной кампании, после которой он был избран на третий срок (за четырнадцать месяцев до событий в Перл-Харборе).

3. Письмо Лейлы Баффет Клайду и Эдне Баффет, не датировано (ок. 1964 года).

4. United States Department of Agriculture and Nebraska Department of Agriculture, Nebraska Agricultural Statistics (предварительный отчет) 1930. Lincoln, Government Printing Office, 1930, c. 3.

5. John R. Commons. Labor Conditions in Meat Packing and Recent Strike // The Quarterly Journal of Economics, ноябрь 1904 года; Roger Horowitz. Where Men Will Not Work’: Gender, Power, Space and the Sexual Division of Labor in America’s Meatpacking Industry, 1890-1990 // Technology and Culture, 1997; Lawrence H. Larsen, Barbara

J. Cottrell. The Gate City: A History of Omaha. Lincoln: The University of Nebraska Press, 1997; Harry B. Otis, при участии Donald H. Erickson. E. Pluribus Omaha: Immigrants All. Omaha: Lamplighter Press (Douglas County Historical Society), 2000. Говоря об Омахе, Горовиц указывает, что бойни в 1930-х годах были во многом организованы именно так, как описывается в романе Эптона Синклера «Джунгли».

6. В 2005 году в материалах Счетной палаты США упоминалось о «респираторном раздражении или даже удушении, вызванном химикатами, патогенами и газами», как основных производственных рисках для промышленных рабочих (см. GAO 05-95 Health and Safety of Meat and Poultry Workers). См. также: Nebraska Meatpacking Industry Workers Bill of Rights (2000), «добровольное обязательство» с «достаточно скромным охватом», по словам Джо Сантоса из департамента штата по вопросам труда, процитированным Human Rights Watch в отчете Blood, Sweat and Fear: Workers’ Rights in the U.S. Meat and Poultry Industry, декабрь 2004 года.

7. Описание Вашингтона в годы войны основано на данных книги: David Brinkley. Washington Goes to War. New York: Alfred A. Knopf, 1988.

8. Вследствие того, что многие мужчины были призваны в армию, 15% автобусов и трамваев в городе простаивало. Компания Capital Transit отказалась принимать чернокожих на работу в качестве кондукторов и машинистов после того, как в 1943 году после найма одного черного кондуктора все белые кондукторы немедленно ушли с работы. В течение 1944 и 1945 гг. Дж. Эдгар Гувер, директор ФБР, докладывал генеральному прокурору о том, что «если компания наймет на работу негра, это приведет к моментальной забастовке сотрудников... И неотвратимым результатом станет полный паралич транспортной системы округа Колумбия». (Меморандумы относительно межрасовой ситуации в Вашингтоне от 5 и 9 сентября 1944 года взяты из Georgia State Special Collections.)

9. Студенты Университета Говарда использовали этот метод забастовок в двух случаях: в апреле 1943 года в кафетерии Little Palace (забастовка продолжалась до тех пор, пока владелец не изменил политику заведения) и через год в ресторане Thompson’s. К ним присоединилось несколько белых, собралась толпа, и полиция заставила менеджеров Thompson’s временно обслужить всех посетителей. (Flora Bryant Brown. NAACP Sponsored Sit-Ins by Howard University Students in Washington, D.C., 1943-1944 // The Journal of Negro History, 85.4, осень 2000 года).

10. Интервью с Дорис Баффет, Робертой Баффет-Биалек, Уорреном Баффетом.

11. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

12. Глэдис, ранее известная как Гасси, примерно в это же время изменила свое имя на Мэри. Уоррен тщетно пытался добиться расположения ее дочери Кэролайн, которая впоследствии вышла замуж за его друга Уолтера Скотта.

13. Уоррен утверждает, что это была идея Байрона. Байрон же заявляет, что идея принадлежала Уоррену, а Стю говорит, что ничего не помнит.

14. Джоан Фугате Мартин, помнившая детали этого свидания, поделилась в ходе интервью рядом недостающих деталей. Она отзывалась о мальчиках как об истинных джентльменах, однако ничего не добавила к их собственному рассказу о невероятном смущении.

15. Интервью со Стю Эриксоном и Байроном Суонсоном, добавившим к описанию истории ряд ценных деталей.

16. Телефонный номер взят из письма Энни-Мэй Джунно, чей дедушка работал мясником в магазине.

17. Интервью с Кэти Баффет.

18. Тот же источник. Лейла была более чем очарована идеей.

19. Это письмо, написанное на клочке желтой бумаги, в свое время было одной из самых священных реликвий Баффета, которая в течение многих лет хранилась в ящике его стола. Но почему-то в последние годы Баффет не может его найти.

Эрнест, действуя через торговую ассоциацию, активно лоббировал действия против сетевых магазинов и работал (правда, безуспешно) над принятием законодательных актов, вводящих для сетей особый налог.

20. Интервью с Дорис Баффет.

21. Письмо Уоррена Баффета, адресованное Мэг Гринфилд, от 19 июня 1984 года.

22. Из рекламного проспекта Спринг-Вэлли. У этого района даже был собственный герб.

23. Интервью с Каспером Хейнделем.

24. В своих мемуарах Лейла пишет, что Уоррен не позволял ей даже прикасаться к его деньгам.

25. Роджер Белл, подтвердивший эту историю в своем интервью, коллекционировал купоны военного займа для того, чтобы впоследствии обменять их на настоящую облигацию. Он с готовностью продал их для финансирования поездки. «Я говорил матери о том, что мы уезжаем, однако она мне не поверила», — рассказывал он.

26. Интервью с Роджером Беллом.

27. Информация взята из учебного табеля Баффета за 1944 год.

28. Информация взята из записей в табеле.

29. Интервью с Нормой Терстон-Перна.

30. Интервью с Лу Баттистоуном.

Глава 10

1. Рассказ о Sears, первом супермаркете в Тенли-тауне, и его необычной парковке на крыше можно найти в книге: Judith Beck Helm Tenleytown, D.C.: Country Village into City Neighborhood. Washington, D.C.: Tennally Press, 1981.

2. В своем интервью Норма Терстон-Перна вспоминала основные моменты этой истории и рассказывала о том, как ее бойфренд Дон Дэнли постоянно «торчал» с Уорреном в Sears. Такое поведение молодых людей продолжалось и в старших классах школы. Она вспоминала, насколько была обеспокоена, когда узнала, что потрясающие духи с медовым привкусом и тальк для ванной, которые Дон подарил ей на день рождения, были на самом деле украдены из Sears.

3. В своем письме Уоррену Баффету от 20 декабря 2007 года Сьюзан М. Армстронг вспоминала, что друг двоюродного брата ее отца, Джимми Парсонс, во время учебы в школе имени Вудро Вильсона частенько крал у Баффета мячи для гольфа.

Глава 11

1. Великолепное описание Тафта с совершенно иной точки зрения приведено в книге: John F. Kennedy. Profiles in Courage. New York: Harper-Collins, 1955.

2. Интервью с Робертой Баффет-Биалек. Эту историю помнят и многие другие.

3. Радиопередача Coffee with Congress.

4. Интервью с Кэти Баффет. По всей видимости, Лейла фанатично увлеклась личностью Уоллис Уорфилд Симпсон примерно в 1936 году, во время конституционного кризиса в Великобритании.

5. Автором этого персонажа был художник Эл Кэпп. Li’l Abner («Малыш Эбнер») унаследовал силу от своей матери, «Мамочки Йокум», громогласный голос которой заставлял все семейство Йокумов в страхе исполнять все ее приказания.

6. Интервью с Дорис Баффет.

7. Почти вся информация в этой главе взята из журнала Strength and Health. Элизабет МакКракен написала в журнале New York Times Magazine статью в память о Толстушке Стоктон 31 декабря 2006 года.

Глава 12

1. Детали относительно покупки фермы стали известны благодаря интервью с Роджером Беллом и Каспером Хайнделом, а также Уорреном Баффетом. Сам Баффет считает, что купил ее с помощью своего дяди Джона Барбера, брокера по недвижимости.

2. Интервью с Каспером Хайнделом. Более половины земли в Небраске обрабатывалось фермерами-арендаторами. Покупка земли за счет закладных не была особенно популярна, так как нестабильные цены на зерно делали финансовое положение фермеров достаточно уязвимым.

3. Интервью с Нормой Терстон-Перна.

4. В своем интервью Лу Баттистоун сказал, что он заметил «две стороны» характера Уоррена еще в школе.

5. Интервью с Лу Баттистоуном.

6. Баффет рассказал эту историю в Гарвардской школе бизнеса в 2005 году.

7. Цит. по: Карнеги Дейл. Как завоевывать друзей и оказывать влияние на людей. М.: Попурри, 2009.

8. Карнеги цитирует американского философа Джона Дьюи.

9. Согласно статистическим данным Департамента торговли США (Bureau of the Census, Historical Statistics of the United States: Colonial Times to 1970, Bicentennial Edition. Washington, D.C.: Government Printing Office, 1975, Series D-722-727, p. 164), средняя годовая зарплата в 1946 году составляла 2473 доллара.

10. По словам Лу Баттистоуна.

11. Согласно газетному рекламному объявлению от 24 июля 1931 года, в самом начале Великой депрессии дюжина качественных восстановленных мячей для гольфа стоила 1,05 доллара.

12. Интервью с Доном Дендриком, партнером Баффета по команде.

13. Интервью с Лу Баттистоуном.

14. Интервью с Лу Баттистоуном. Фамилия «Вильсон» была взята из названия школы, в которой они учились.

15. Сам диалог и слова Баффета цитируются по воспоминаниям Лу Баттистоуна, хотя эти факты в целом соответствуют воспоминаниям самого Баффета.

16. Интервью с Доном Дендриком.

17. По другой версии, рассказанной одним из товарищей Баффета, не присутствовавшим на самом событии, Керлин оказался слишком умным и не пошел с ребятами. Как бы то ни было на самом деле, вариант Баффета кажется куда более забавным.

Глава 13

1. Интервью с Кэти Баффет.

2. Эта история с годами приобрела более прилизанный и отшлифованный вид, однако звучит вполне правдоподобно. Аналогичные настроения заметны и в написанном через пару лет и адресованном отцу письме Уоррена, учившегося в колледже.

3. Интервью со Стю Эриксоном.

4. Интервью с Доном Дендриком.

5. Интервью с Бобом Двайером.

6. Грей вспоминал, что по дороге на ипподром Баффет полушутя рассказывал ему о своей идее издавать иллюстрированный журнал, посвященный преступлениям на сексуальной почве.

7. Интервью с Биллом Греем, в настоящее время — почетным профессором Университета штата Колорадо и руководителем проекта по тропической метеорологии.

Глава 14

1. Интервью Барбары «Бобби» Виганд, которая помнит только о самом факте существования катафалка. Дорис Баффет помнит и о спорах, которые разгорелись в семье в связи с ним.

2. Интервью с Бобом Фейтлером, Энн Бек Мак-фарлейн, Уолдо Беком. Дэвид Браун стал зятем Уолдо Бека, брата Энн Бек.

3. Интервью с Бобом Фейтлером и Уорреном Баффетом. Стоит обратить внимание на то, что поскольку Баффет пользовался машиной в коммерческих целях, то он тогда имел право на получение дополнительного талона на бензин.

4. Интервью с Дорис Баффет.

5. Цифра основана на данных, представленных архивариусом Нэнси Р. Миллер, The University Archives and Record Center, University of Pennsylvania.

6. Му Mammy, слова Сэма Льюиса и Джо Янга, музыка Уолтера Дональдсона, копирайт 1920 года.

7. Rich Cohen. Pledge Allegiance, из книги: Killed: Great Journalism Too Hot to Print / David Wallace (ed.). New York: Nation Books, 2004.

8. Интервью с Клайдом Рейхардом.

9. Радиопередача Coffee with Congress.

10. Интервью с Чаком Питерсоном.

11. Интервью с Клайдом Рейхардом.

12. Интервью с Чаком Питерсоном, Шэрон и Гертрудой Мартин.

13. Интервью с Энтони Веккионе, цит. по: Roger Lowenstein, Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996.

14. Питерсон вспоминает, что смог продержаться почти целый год.

15. Интервью с Дорис Баффет.

16. Kenesaw Mountain Landis. Segregation in Washington: A Report. November 1948. Chicago: National Committee on Segregation in the Nation’s Capital, 1948.

17. Интервью с Бобом Двайером.

18. Дон Дэнли, цит. по: Lowenstein. Buffett. К моменту написания этой книги Дэнли уже умер.

19. Интервью с Нормой Терстон-Перна.

20. Интервью с Барбарой Уорли Поттер.

21. Интервью с Клайдом Рейхардом.

22. Слова Веха (умершего к моменту написания этой книги) взяты из книги Ловенстайна.

23. Интервью с Доном Спарксом.

24. В своем интервью Рейхард вспоминал множество деталей этой истории. Баффет подружился с соседом своей жертвы, Джерри Орански (получившим прозвище Оране), ныне покойным.

25. Интервью с Барбарой Уорли Поттер.

26. Интервью с Энн Бек Макфарлейн, которая считает, что это свидание было подстроено ее собственными родителями и Лейлой Баффет.

27. Примерно таким же образом описывала своего мужа Сьюзан Томпсон Баффет в 1950 году.

28. Интервью с Клайдом Рейхардом.

29. Интервью с Бобом Фейтлером.

30. Интервью с Клайдом Рейхардом.

31. Интервью с Энтони Веккионе, цит. по: Lowenstein. Buffett.

32. Интервью с Мартином Вигандом.

33. Buffett Lashes Marshall Plan // Omaha World-Herald, 28 января 1948 года. В агитационных материалах Баффета помощь европейским государствам сравнивается с деньгами, которые бросают в глубокую крысиную нору.

34.5 июня 1948 года, открытие Memorial Park.

35. Последняя воля и завещание Фрэнка Д. Баффета от 19 февраля 1949 года.

36. Заявление в суд графства Даглас, штат Небраска, от 14 апреля 1958 года. Облигации должны были находиться в распоряжении владельцев до срока погашения, так как по условиям завещания представляли собой единственно допустимую форму владения собственностью. С учетом альтернативных издержек и процентных ставок решение Говарда было вполне мудрым.

37. Из дневников Лейлы Баффет. It’s Cold-But Remember that Bitter Winter of ’48-’49? Omaha World Herald, 6 января 1959 года.

38. Commercial & Financial Chronicle, 6 мая 1948 года.

39. Интервью с Дорис Баффет.

40. Интервью с Лу Баттистоуном.

41. Интервью с Шэрон Мартин.

42. Интервью с Уолдо Беком и Энн Бек Макфер-лейн, которым эту историю рассказывал Браун.

Глава 15

1. Письмо Уоррена Баффета Говарду Баффету, 16 февраля 1950 года.

2. Письмо Уоррена Баффета Говарду Баффету, 16 февраля 1950 года. Он попросил Говарда одолжить ему 1426 долларов для размещения на депозитном счету брокера. В расписке он подписался как «Готовый поделиться прибылями от автоиндустрии, твой Уоррен».

3. Письмо Баффета Джерри Орансу, 1 мая 1950 года, цит. по: Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996.

4. Bizad Students Win Scholarships // Daily Nebraskan, 19 мая 1950 года.

5. Бенджамин Грэхем. Разумный инвестор: инвестирование с учетом реальной стоимости бизнеса. М.: Вильямс, 2011.

6. Garfield A. Drew. New Methods for Profit in the Stock Market. Boston: The Metcalf Press, 1941.

7. Robert D. Edwards and John McGee, Technical Analysis of Stock Market Trends. Springfield, Mass.: Stock Trend Service, 1948.

8. Цит. по книге Ловенстайна (к настоящему моменту Вуд уже умер). Вуд сообщил Ловенстайну о том, что не уверен, когда именно Уоррен произнес эту фразу — до того, как его не приняли в Гарвард, или после начала учебы в Колумбийском университете. Но в любом случае это было до его знакомства с Грэхемом.

9. По словам Баффета, Говард был знаком с одним из членов правления компании.

10. Колумбийский университет Нью-Йорка, официальное объявление бизнес-школы о зимней и весенней сессии 1950-1951 гг., Columbia University Press.

Глава 16

1. В своих мемуарах Man of the House (New York: Random House, 1987) покойный конгрессмен Тип О’Нил вспоминал, что его пастор преподобный Блант полагал, что для католика является смертным грехом посещать YMCA, управлявшуюся протестантами. Тем не менее сам О’Нил и его друг-иудей жили в Слоан-хаус. Обычная плата за проживание в 1930-е гг. составляла 65 центов за ночь, но, по словам О’Нила, «если ты подписывался на архиерейское служение, расценка составляла 35 центов, включая завтрак. Мы были неглупыми ребятами и подписались на ставку 35 центов, а затем придумали способ сбегать из зала после завтрака и до начала службы. Но оказалось, что мы были не первыми, кому в голову пришла такая идея, поэтому во время завтрака двери зала закрывались и к началу службы мы оказывались взаперти». К 1950-м годам сделка типа «плати или молись» уже не использовалась. «Если бы я жил в Слоан-хаус в то время, — говорил Баффет, — то примыкал бы к любой концессии, которая предлагала наибольшую скидку».

2. Баффет в точности не помнит, распространялся ли договор в отношении курения на всех детей либо только на его сестер, однако все дети после окончания школы получили по 2000 долларов примерно на одних и тех же условиях.

3. Benjamin Graham and David L. Dodd. Security Analysis, Principles and Technique. New York: McGraw-Hill, 1934.

4. Письмо Барбары Додд Андерсон Уоррену Баффету 19 апреля 1989 года.

5. Письмо Дэвида Додда Уоррену Баффету 2 апреля 1986 года.

6. William W. Townsend. Bond Salesmanship. New York: Henry Holt, 1924. Баффет прочитал эту книгу три или четыре раза.

7. Интервью с Джеком Александром.

8. Интервью с Фредом Стэнбеком.

9. Любой житель центральной части Восточного побережья определенного возраста без труда вспомнит рекламный слоган: Snap back with Stanback! («Пойди на поправку со Стэнбеком!»).

10. Интервью с Фредом Стэнбеком.

11. Интервью с Уолтером Шлоссом. Некоторые материалы взяты из книги: The Memoirs of Walter J. Schloss. New York: September Press, 2003.

12. Benjamin Graham. The Memoirs of the Dean of Wall Street. New York: McGraw-Hill, 1996.

13. Акции Marshall-Wells были вторыми по списку из купленных Уорреном под влиянием Грэхема и Додда (первыми были акции Parkersburg Rig & Reel). Стэнбек подтверждает факт обеда с Грином, однако не помнит точную дату.

14. Вопреки общепринятому убеждению Уоррен не мог узнать этого из альманаха Who’s Who in America. Однако он мог это выяснить из общения с Дэвидом Доддом или Уолтером Шлоссом благодаря чтению Moody’s или статей в журнале или газете.

15. Устный рассказ о GEICO взят из интервью Лоримара Дэвидсона, проведенного Уолтером Смитом 19 июня 1998 года. Краткую версию этой истории можно найти в книге: William

К. Klingaman. GEICO, The First Forty Years, Washington, D.C.: GEICO Corporation, 1994.

16. Основная проблема тонтин заключается в том, что люди устраивают вокруг них настоящие азартные игры. Изначально всю сумму выигрыша по ним получал последний участник «цепочки», остававшийся в живых. Постепенно дело дошло до того, что из участников тонтины мог исключаться любой человек, не оплативший свой взнос вовремя, невзирая на причины. ‘It is a tempting game; but how cruel!’ Papers Relating to Tontine Insurance, The Connecticut Mutual Life Insurance Company, Hartford, Conn.: 1887.

17. Office Memorandum, Government Employees Insurance Corporation, Buffett-Falk & Co., October 9,1951.

Глава 17

1. Benjamin Graham. The Memoirs of the Dean of Wall Street. New York: McGraw-Hill, 1996. Некоторые факты из этого источника, кажущиеся легендой, были подтверждены Уорреном Баффетом.

2. В 1915 году члены семьи Гроссбаумов, подобно многим другим американским евреям, решили придать своей фамилии английское звучание в ответ на рост антисемитизма во время Первой мировой войны и после нее. Семья Бена сменила фамилию в апреле 1917 года. Источник: речь Джима Гранта в Центре еврейской истории на тему «Мой герой, Бенджамин Гроссбаум», 15 ноября 2007 года.

3. Benjamin Graham, Memoirs.

4. Там же.

5. Там же.

6. Детали относительно начала карьеры Грэхема взяты из книги: Janet Lowe. Benjamin Graham on Value Investing: Lessons from the Dean of Wall Street. Chicago: Dearborn Financial Publishing, 1994.

7. Интервью с Родой и Берни Сарнат.

8. Цит. по Лоу.

9. Benjamin Graham, Memoirs.

10. Там же.

11. Интервью с Джеком Александером.

12. В своей книге Security Analysis, Principles, and Technique (New York: McGraw-Hill, 1934) Бенджамин Грэхем и Дэвид Додд подчеркивали, что единого понятия «действительная стоимость» не существует, поскольку стоимость компании зависит от размера ее прибыли, размера дивидендов, структуры активов и капитала, условий оборота ценных бумаг и других факторов. Так как любые оценки могут носить субъективный характер, то основное внимание всегда стоит уделять запасу надежности.

13. Интервью с Джеком Александером.

14. Интервью с Биллом Руаном.

15. Интервью с Джеком Александером и Биллом Руаном.

16. Шлосс в своих мемуарах писал о теплой привязанности к своей жене Луизе, которая «вела борьбу с депрессией на протяжении всей своей взрослой жизни». Они оставались женатыми на протяжении тридцати пяти лет вплоть до ее смерти в 2000 году.

17. Интервью с Уолтером Шлоссом.

Глава 18

1. Интервью с Робертой Баффет-Биалек. Сьюзи родилась 15 июня 1932 года. Берти родилась 15 ноября 1933 года.

2. Ванита в своем письме на День святого Валентина, адресованном Уоррену и написанном в феврале 1991 года, говорит о том, что «возможно, никогда не любила сэндвичи с сыром и ела их только для того, чтобы сделать Уоррену приятное». (В этом письме, как и в некоторых других, она пишет свое второе имя May, а не Мае, как во времена молодости.)

3. Это описание взято из нескольких писем Вани-ты, вспоминавшей о свиданиях с Уорреном, — от 1 января, 19 февраля 1991 года, 1 января 1994 года и нескольких писем без даты; Баффет согласен с таким описанием.

4. Из рассказа Сьюзан Томпсон-Баффет Уоррену Баффету в 2004 году. Уоррен не помнит этой истории, однако добавляет, что сам никогда не поступил бы таким образом в аналогичной ситуации.

5. По словам Баффета, несмотря на все выходки Ваниты, ей так и не удалось его запугать. «Наверное, мне не хватило бы смелости для того, чтобы сунуть в урну Толстушку, — говорит он. — Она наверняка вышибла бы из меня душу за такие выходки». Ванита со своей стороны признавалась Фреду Стэнбеку, что инцидент с урной не имел места в реальности. Следует, однако, отметить, что по ряду причин она была склонна утаивать от Фреда некоторые факты из своей жизни, связанные с чрезмерной театральностью своей натуры.

6. A Star Is Born? // Associated Press, Town & Country, 24 сентября 1977 года.

7. Информация об Уильяме Томпсоне взята из нескольких источников, в том числе интервью с Уорреном, Робертой и Дорис Баффет, а также другими членами семьи, и статей: Presbyterian Minister Reviews Thompson Book // Omaha World-Herald, 5 января 1967 года; Old ‘Prof Still Feels Optimistic About Younger Generation // Omaha World-Herald, 28 марта 1970 года; W.H. Thompson, Educator, Is Dead // Omaha World-Herald, 7 апреля 1981 года; O.U. Alumni Honor Dean // Omaha World-Herald, 15 мая 1960 года.

8. В своем интервью Мардж Бахус Тутшер, посещавшая эти службы, недоумевала по поводу того, какие причины заставляли Томпсона совершать многочасовое путешествие каждое воскресенье для проповеди в небольшой церкви. Томпсон был автором книги The Fool Has Said God Is Dead. Boston: Christopher Publishing House, 1966.

9. Сьюзан Томпсон-Баффет рассказывала эту историю различным членам семьи.

10. Об этом поразительном фильме упоминали Уоррен, Дорис Баффет, Роберта Баффет-Биалек, Сьюзи Баффет-мл. и другие Баффеты.

11. Интервью с Рейчел «Рэки» Ньюман.

12. А1 Pagel. Susie Sings for More Than Her Supper // Omaha World-Herald, 17 апреля 1977 года.

13. Интервью с Шарлин Москри, Сью Джеймс Стюарт, Мэрилин Каплан Вайсберг.

14. По словам нескольких соучеников, пожелавших остаться неназванными.

15. Интервью с Донной Миллер, Ингой Свенсон. Последняя, ставшая профессиональной актрисой, играла роль Корнелии Отис Скиннер, а Томпсон — Эмили Кимброу.

16. Взято из интервью с Ингой Свенсон, Донной Миллер, Робертой Баффет-Биалек и Джоном Смитом, брат которого, Дик Смит, ходил со Сьюзи на танцы.

17. Интервью со Сью Джеймс Стюарт, Мэрилин Каплан Вайсберг. Стюарт (носившая во время учебы в школе имя Сью Браунли) могла пользоваться автомашиной и часто возила свою лучшую подругу Сьюзи на свидания с Брауном.

18. Интервью с Робертой Баффет-Биалек, Уорреном Баффетом, Дорис Баффет, Мэрилин Каплан Вайсберг.

19. «Я даже не думала, что со мной когда-либо случится что-нибудь столь же восхитительное», — сказала Берти в интервью университетской газете. «Неужели мы отправляли ее в Северо-Западный университет для этого?» — риторически вопрошал Говард.

20. Общество Wildcat Council занималось помощью новым студентам, помогая им ориентироваться в университете. Для того чтобы вступить в него, требовалось подать особое заявление (Northwestern University Student Handbook, 1950-1951).

21. Интервью с Милтоном Брауном, по словам которого, на ее месте он поступил бы иначе.

22. Интервью со Сью Джеймс Стюарт. Сьюзи, называвшая себя «искренним теистом», всю жизнь увлекалась буддизмом, религией без персонализированного бога, и часто говорила о себе как о «человеке дзен». Будет справедливым сказать, что она использовала слова «дзен» и «теист» достаточно вольно.

23. А1 Pagel, “Susie Sings...”

24. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

25. Интервью с Чаком Питерсоном, Дорис Баффет.

26. Интервью с Чарли Мангером.

27. Интервью с Милтоном Брауном. Следует отметить, что это был единственный раз, когда Браун переступил порог дома Баффетов.

28. Интервью со Сью Джеймс Стюарт.

29. Debaters Win at Southwest Meet // Gateway, 14 декабря 1951 года.

30. ASGD Plans Meet for New Members // Gateway, 19 октября 1951 года.

31. Письмо Уоррена Баффета Дороти Шталь 6 октября 1951 года.

32. Сьюзан Томпсон-Баффет сама признавалась в этом Уоррену.

33. Интервью с Милтоном Брауном.

34. Уоррен помнит, что эта лекция действительно длилась полные три часа. Столь долгое общение стало возможным лишь потому, что Уоррен постоянно задавал новые вопросы, а Док Томпсон давал на них развернутые ответы.

Глава 19

1. Более подробные рассуждения Баффета в отношении оценки страховых компаний: «Акции торговались примерно по сорок долларов за штуку, то есть вся компания оценивалась в семь миллионов. Я вычислил, что стоимость компании будет примерно равна величине страховой премии, так как получает за счет “потока” инвестиционный доход в соотношении “доллар прибыли на доллар вложений”. Кроме того, у компании имелась и балансовая стоимость. Соответственно, по моим расчетам, компания в любой момент времени стоила не меньше, чем величина страховой премии. И если бы мне удалось добиться повышения величины страховой премии до миллиарда долларов, я смог бы стать миллионером».

2. Интервью с Маргарет Лэндон, секретарем офиса «Баффет-Фальк».

3. По мнению Уолтера Шлосса, высказанному в интервью, семья Норман, унаследовавшая состояние Джулиуса Розенволда из Sears, Roebuck, «получила акции GEICO вследствие того, что вложила немалые суммы в “Грэхем-Ньюман”. Когда Ньюманы захотели инвестировать в “Грэхем-Ньюман” еще больше средств, они передали Бену Грэхему акции GEICO вместо наличного взноса. Уоррен в это время находился в Омахе и покупал акции GEICO. Но Грэхем не знал, что продает их Уоррену, а Уоррен не мог вычислить, почему “Грэхем-Ньюман” их продает». Схема с распределением акций GEICO stock «Грэхем-Ньюман» была также описана в книге: Janet Lowe. Benjamin Graham on Value Investing: Lessons from the Dean of Wall Street. Chicago: Dearborn Financial Publishing, 1994.

4. Интервью с Бобом Сонером, называвшим Уоррена по старой памяти просто Баффи.

5. Это хорошо заметно на одной фотографии, сделанной во время занятий.

6. Интервью с Ли Симэном.

7. Интервью с Маргарет Лэндон. Она отлично помнит, как он занимал именно такую позу при чтении.

8. Меморандум о состоянии дел в Cleveland Worsted Mills Company, выпущенный «Баффет-Фальк», 19 сентября 1952 года.

9. Интервью с Фредом Стэнбеком.

10. Интервью с Дорис Баффет, Робертой Баффет-Биалек.

11. Интервью с Фредом Стэнбеком.

12. Интервью с Чаком Питерсоном.

13. Бригадный генерал Уоррен Вуд, 34-й дивизион национальной гвардии.

14. Интервью с Байроном Суонсоном.

15. Интервью с Фредом Стэнбеком.

16. Сьюзи рассказывала об этом Сью Браунли (Сью Джеймс Стюарт) сразу же после возвращения из медового месяца. Интервью со Сью Джеймс Стюарт.

17. Love Only Thing That Stops Guard // Omaha World-Herald, 20 апреля 1952 года.

18. Интервью с Баффетом. См. также статью: Brian James Beerman. Where in the Hell Is Omaha? // Americanmafia.com, 21 марта 2004 года.

Глава 20

1. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

2. Письмо Дэвида Л. Додда, заместителя декана Колумбийского университета, Уоррену Баффету от 20 мая 1952 года.

3. Time, 25 июня 1951 года. Как ни парадоксально, эта группа выступала за введение протекционистских импортных тарифов, поддержку фермеров со стороны государства и жесткие законы в области труда (этого ждали от них избиратели — фермеры и представители малого бизнеса). Знаменитым участником этой группы был популярный сенатор из Небраски Кен Уир-ри по кличке «веселый гробовщик», знаменитый своими афоризмами (к примеру, он называл Индокитай «Индиго-Китаем», обращался к председателю заседания как к «господину Параграфу» и предлагал при обсуждении вопросов свое «единогласное мнение»). Уирри умер вскоре после выборов.

4. Top GOP Rift Closed But Not the Democrats’ // New York Times, 14 сентября 1952 года; Elie Abel. Taft Rallies Aid for GOP Ticket // New York Times, 5 октября 1952 года.

5. Говард Баффет писал бывшему президенту Гуверу 23 октября 1952 года: «Я отношусь к Эйзенхауэру без особого энтузиазма, однако ваше решение поддержать его на выборах представляется мне вполне разумным». По всей видимости, он изменил свое мнение после того, как это письмо было написано и отправлено адресату.

6. Интервью с Робертой Баффет-Биалек.

7. Интервью с Кэти Баффет, помнившей этот разговор и находившей его забавным. «Возможно, Уоррен забыл, что рассказывал мне об этом», — сказала она в ходе интервью.

8. Воспоминания Сьюзан Гудвилли Стедман об интервью, проведенном с Сьюзан Томпсон Баффет в ноябре 2001 года (материалы предоставлены Сьюзан Гудвилли Стедман и Элизабет Уилер).

9. Интервью со Сьюзан Баффет.

10. Интервью с Мэри и Диком Холландами, Уорреном Баффетом.

И. Интервью с Рейчел Ньюман, Астрид Баффет.

12. История о показателе IQ выглядит семейным преданием, которое заслуживает определенного доверия вследствие того, что доктор Томпсон отвечал за проведение тестов IQ во всей школьной системе. В процессе создания новых тестов интеллекта и психологических особенностей Томпсон часто тестировал своих дочерей и внуков. В любом случае вне зависимости от реального показателя IQ Дотти нельзя было назвать дурочкой.

13. Эта история описана в дневнике Лейлы Баффет. Также см. статью: Gabe Parks. Court Has Nomination Vote Vacancy // Omaha World-Herald, 4 июля 1954 года.

14. Buffett May Join Faculty at UNO // Omaha World-Herald, 30 апреля 1952 года; объявление компании «Баффет-Фальк», Omaha-World Herald, 9 января 1953 года; Talks on Government

Scheduled at Midland // Omaha World-Herald, 6 февраля 1955 года; Buffett Midland Lecturer in 1956 // Omaha World-Herald, 15 февраля 1955 года.

15. Письмо Уоррена Баффета Говарду Баффету, датированное «средой» (скорее всего, написанное 4 августа 1954 года): Scarsdale G. I. Suicide, Army Reports the Death of Pvt. Newton Graham in France // New York Times, 3 августа 1954 года. Полный текст гласил: «Франкфурт, Германия, 2 августа (Reuters). Как сообщили сегодня представители армии США, рядовой Ньютон Грэхем из Скарсдейла, штат Нью-Йорк, покончил с собой в Ля-Рошель, Франция». Ньютон — названный так в честь сэра Исаака Ньютона — был вторым из сыновей Грэхема, носивших это имя. Первый в девять лет умер от менингита. Грэхем, рано заметивший растущую нестабильность Ньютона и описывавший сына как «крайне невротичного, возможно, даже шизофреника», писал множество прошений в попытках освободить его от службы в армии, но безуспешно. (Benjamin Graham. The Memoirs of the Dean of Wall Street // New York: McGraw-Hill, 1996.)

16. Сьюзи Баффет-мл. вспоминала, что в детстве у нее была обычная колыбель.

17. Интервью с Фредом Стэнбеком.

18. Баффет вспоминал эту классическую историю в своем интервью.

19. Интервью со Сью Джеймс Стюарт.

20. Интервью с Элизабет Трамбл.

21. Интервью с Roxanne Brandt.

22.1 Love Lucy, сезон 1, эпизод 6, 11 ноября 1951 года.

23. Буквальная цитата из Баффета: I can see her pulsing and moaning as she said, ‘Tell me more...’

Глава 21

1. Из письма председателя правления Berkshire Hathaway, 1988.

2. В самом начале обмена какао-бобы «аккра», составлявшие половину запасов Rockwood (оценивавшихся в 13 миллионов фунтов), торговались по 0,52 доллара за фунт. К моменту окончания периода обмена цены упали до 0,44 доллара за фунт. Максимум цены, составивший 0,73 доллара за фунт, был достигнут в августе 1954 года. В результате этого производители кондитерских изделий были вынуждены уменьшить размер популярных пятицентовых шоколадных батончиков. George Auerbach. Nickel Candy Bar Wins a Reprieve // New York Times, 26 марта 1955 года; Commodity Cash Prices // New York Times, 4 и 20 октября 1954 года.

3. Письмо акционерам Rockwood & Со, 28 сентября 1954 года.

4. Из письма председателя правления, вошедшего в годовой отчет для акционеров за 1988 год. Письмо содержит краткое описание сделки с Rockwood.

5. Интервью с Томом Нэппом и Уолтером Шлос-сом, а также Баффетом.

6. Письмо Уоррена Баффета Дэвиду Эллиоту 5 февраля 1955 года.

7. Если судить по профилю компании, описанному в Moody’s Industrial Manual, акции Rockwood торговались в пределах 14,75 и 85 долларов за акцию в 1954 году и в пределах от 76 до 105 долларов — в 1955-м. Баффет держал у себя акции компании в течение всего 1956 года. Величина прибыли получена методом расчета. По данным ежегодного отчета «Грэхем-Ньюман», акция Rockwood в начале 1956 года стоила свыше 80 долларов.

8. В вышеупомянутом письме Дэвиду Эллиоту (5 февраля 1955 года) Баффет поясняет, что акции Rockwood занимают второе по величине место в структуре его активов (после принадлежавших ему акций Philadelphia & Reading, количество которых он не разглашал), а также пишет, что Прицкер «в прошлом действовал достаточно быстро. Пару лет назад он купил компанию Colson Согр., продал ее велосипедное подразделение Evans Products, а все остальное — компании F. L. Jacobs. Примерно год назад он купил Hiller & Hart, после чего моментально ликвидировал скотобойное подразделение и превратил компанию в приличное агентство недвижимости». По его словам, Прицкер, «владеет примерно половиной Rockwood, то есть запасами бобов примерно на 3 миллиона долларов. Я уверен, что он не испытывает особой радости, имея столь значительные складские запасы в активах такого рода, и будет достаточно оперативно работать над слиянием с кем-то еще». Баффет изучал не только цифры, но и личность самого Джея Прицкера.

9. До 2000 года инвесторы и аналитики часто делились и получали непубличную информацию, которая позволяла им получать преимущества при операциях с акциями. Такой поток информации, ставивший одних инвесторов в привилегированное положение по отношению к другим, воспринимался как один из источников эффективной работы рынков капитала и наградой за исследовательские усилия инвесторов. Уоррен Баффет и его сеть друзей-инвесторов получили немалую прибыль вследствие такого порядка вещей. На слушаниях в Конгрессе в 1955 году Бену Грэхему задавалось немало вопросов относительно такой практики. Он говорил об этом так: «В поле зрения директоров и руководителей компании ежедневно и еже

месячно оказываются огромные массивы информации. Неразумным для компании было бы ежедневно публиковать отчеты о своей деятельности... С другой стороны, с практической точки зрения никто из директоров или руководителей компании не принимает обет молчания, не позволяющий им делиться информацией, поступающей в их распоряжение. Главная проблема в данном случае заключается в том, что, когда дело заходит о действительно важной информации, она должна оперативно доноситься до всех акционеров с тем, чтобы никто из них не мог получить перевеса за счет ее знания. Однако при этом существуют разные степени важности, и порой достаточно тяжело в точности определить, какая информация заслуживает публикации, а какая просто должна перемещаться внутри компании обычными путями». Он добавил, что инвесторы могут быть и не в курсе каждого документа, однако «человек даже со средним опытом работы может предположить, что некоторые люди должны знать больше о компании [с акциями которых они работают], чем он сам, и могут осуществлять торговые операции, руководствуясь этим дополнительным знанием». До 2000 года такое положение дел было фактически закреплено в законе. И хотя детальная дискуссия об инсайдерской торговле и не является предметом данной книги, стоит отметить, что теория инсайдерской торговли была осуждена еще правилом SEC 10b-5 в 1942 году, однако «компании настолько привыкли к существовавшей на Уоллстрит традиции получения инвесторами преимуществ» (как сказано в книге John Brooks “The Go-Go Years”), что это правило не вступило в силу до 1959 года, а до 1980-х годов никто не занимался серьезным изучением и определением обязанностей сторон в сделках, признававшихся инсайдерскими по законодательству. Но даже потом Верховный суд постановил (по итогам процесса Dirks v. SEC, 463 U. S. 646 (1983), что аналитики имеют законное право делиться такой информацией со своими клиентами. Также Верховный суд, комментируя дело Chiarella v. United States, 445 U. S. 222 (1980), заявил, что «информационное неравенство на рынке ценных бумаг является неизбежным». В некоторой степени можно было считать, что постепенная утечка информации является благом для рынка — иначе каким образом информация вообще могла бы покидать стены компаний? В то время практика PR-действий и конференц-звонков еще не набрала полной силы.

Однако в ходе этих процессов 1980-х годов Верховный суд дал новое определение теории «неправомерного использования информации»

в ходе инсайдерских операций, согласно которому должностное лицо, допустившее утечку инсайдерской информации, могло подвергнуться наказанию лишь тогда, когда иные стороны воспользовались этой информацией. Затем во многом в ответ на процветавшую в эпоху «мыльных пузырей» практику негласного сообщения информации о будущих доходах компаний аналитикам, которым оказывалось особое предпочтение, в 2000 году SEC в рамках документа под названием Regulation FD (Fair Disclosure) расширила понятие неправомерного использования и включила в документ аналитиков, которые избирательным образом получают и используют непубличную информацию, получаемую от руководства компаний. После внедрения Reg. FD прежней практике был положен конец и началась эра новой практики, основанной на тщательном соблюдении процедур.

10. Интервью с Джорджем Гиллеспи и Элизабет Трамбл, которая услышала эту историю от Мэд-лейн. Впервые Уоррен узнал об этом от Гиллеспи на праздновании своего пятидесятилетия. По всей видимости, Сьюзи никогда ему об этом не рассказывала.

11. Через пятьдесят лет Хоуи говорит об этом как о первом воспоминании в своей жизни. И хотя это может показаться невероятным, исследователи Харли и Риз в своей статье Origins of Autobiographical Memory (University of Chicago, Developmental Psychology, Vol. 35, No. 5, 1999) рассказывают о теории, объясняющей, каким образом в памяти могут всплывать воспоминания первых месяцев жизни. Ученые приходят к выводу о том, что подобное вполне возможно. Одно из объяснений состоит в том, что родители многократно напоминают об этих событиях детям в своих рассказах. Подарок от Бена Грэхема — наверняка важный для Уоррена — мог запечатлеться в памяти Хоуи с раннего детства хотя бы потому, что один из родителей помогал ему вспомнить и запомнить происходящее, постоянно беседуя об этом.

12. Интервью с Берни и Родой Сарнат.

13. Эта история также приводится в книге: Janet Lowe. Benjamin Graham on Value Investing: Lessons from the Dean of Wall Street. Chicago: Dearborn Financial Publishing, 1994.

14. Интервью с Уолтером Шлоссом.

15. Письмо Уоррена Баффета в адрес Hilton Head Group 3 февраля 1976 года.

16. Интервью с Томом Нэппом.

17. Интервью с Эдом Андерсоном.

18. Там же.

19. Как говорит Джейсон Цвейг в статье в журнале Money в июле 2003 года под названием

Lessons from the Greatest Investor Ever, «за период с 1936 по 1956 год, действуя в рамках взаимного фонда “Грэхем-Ньюман”, он смог обеспечить среднегодовой прирост свыше 14,7% по сравнению с 12,2% для рынка в целом. Это один из самых продолжительных и значительных по размеру примеров того, как кто-то может переиграть Уолл-стрит». Этот рекордный показатель не включает в себя примечательные результаты работы GEICO начиная с 1948 года.

Глава 22

1. Время от времени Баффет говорит, что хотел стать миллионером уже к тридцати годам.

2. Интервью с Эдом Андерсоном.

3. По словам Баффета, «Ньюман и Грэхем» пользовались идеями компании A. W. Jones, которая, по общему мнению, была первым хеджевым фондом». Эта компания известна тем, что впервые начала активно продвигать концепцию хеджирования рисков при открытии длинных позиций по акциям. Однако структура вознаграждения, соглашений между партнерами и гибкие подходы к инвестированию — иными словами, классический хеджевый фонд в технических терминах — существовали и раньше.

4. Интервью с Чаком Питерсоном.

5. В первом варианте партнерского соглашения было сказано: «Каждому партнеру с ограниченной ответственностью будет выплачен процент по ставке 4% годовых от величины его остатка по счету по состоянию на 31 декабря предшествующего года, на основании данных Федеральной налоговой декларации, подготовленной партнерством в отношении соответствующего года. Данные процентные выплаты будут расцениваться как расходы партнерства. В отношении платежей за период, заканчивающийся 31 декабря 1956 года, используется отдельный порядок расчетов процента. Каждый партнер с ограниченной ответственностью получит 2% от своего первоначального взноса капитала, и данные платежи будут рассматриваться в качестве расходов партнерства за данный период. Помимо этого, каждый из партнеров с ограниченной ответственностью получит долю от общей величины чистой прибыли партнерства, то есть чистой прибыли партнерства с даты его создания до соответствующего периода времени, в пропорции, соответствующей вкладу данного партнера». Общая величина процента партнеров составляла 21/42, или 50% общей величины процентных выплат в доходах (сертификат партнерства с ограниченной ответственностью Buffett Associates, Ltd., 1 мая 1956 года). Соглашение о долевой компенсации потерь было составлено в виде дополнения к партнерскому соглашению 1 апреля 1958 года.

6. По словам Джойс Ковин, и сам Баффет, и ее муж Дэн Ковин, с которым Баффета познакомил Фред Кулкен, управляли деньгами Готтштальдт и Элберфельд по отдельности.

7. Интервью с Чаком Питерсоном.

8. Одни из этих ремарок были сделаны на выступлении перед студентами Технологического универстета Джорджии в 2003 году, а другие — в ходе интервью с автором.

9. Hartman L., Butler Jr. An Hour with Mr. Graham. 6 марта 1976 года. Интервью было включено в книгу: Irving Kahn, Robert Milne. Benjamin Graham: The Father of Financial Analysis // Occasional Paper No. 5, The Financial Analysts Research Foundation, 1977.

10. Интервью с Томом Нэппом.

11. Tourist Killed Abroad, Portugal-Spain Highway Crash Fatal to Long Island Man // New York Times, 23 июня 1956 года. Кулкен планировал провести в Европе целый год. Другой пассажир, Пол Келтинг, выжил в аварии, но пребывал в критическом состоянии.

12. Sloan Wilson. The Man in the Gray Flannel Suit. New York: Simon & Schuster, 1955.

13. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

14. Из передачи Headliners & Legends, MSNBC, 10 февраля 2001 года.

15. Интервью с Чарли Мангером.

16. Интервью с Эдом Андерсоном.

17. По словам Тома Нэппа, у Доджа и Баффета была одна общая черта — прижимистость. Даже после того как Гомер Додж стал одним из богатейших партнеров Баффета, он мог просить компанию — изготовителя каноэ прислать ему бесплатный экземпляр. Он знал все дороги в Нью-Йорк из аэропортов Ла-Гардиа и JFK, поэтому предпочитал не брать такси, а ехать с пересадками на автобусе и метро и даже проходить часть пути пешком.

18. Сделка с Доджем строилась на несколько иных условиях. Доля Баффета в прибыли составляла всего 25%, однако сумма потерь была ограничена размером его капитала, составлявшего изначально 100 долларов. (Certificate of Limited Partnership, Buffett Fund, Ltd., 1 сентября 1956 года.)

19. Клири получал прибыль при пороге свыше 4%, а Баффет должен был компенсировать все убытки в случае возникновения таковых. (Certificate of Limited Partnership, B-C Ltd., 1 октября 1956 года.) В 1961 году B-C Ltd. Влилась в состав Underwood Partnership, Ltd.

20. Отчетность Buffett Partnership, статьи «Прочие расходы» и «Почтовые и страховые расходы», 1956 и 1957 годы.

21. Первое письмо Уоррена Баффета партнерам, 27 декабря 1956 года.

22.3а период с 1928 по 1954 год бюллетень под названием Moody’s Manual of Investments ежегодно выпускался в пяти томах, посвященных правительственным ценным бумагам, банкам, страховым компаниям, инвестиционным трестам, недвижимости, финансовым и кредитным компаниям, ценным бумагам производственных компаний, железных дорог и компаний, оказывавших коммунальные услуги. С 1955 года Moody’s начал выпускать отдельный бюллетень Moody’s Bank and Finance Manual.

23. По словам Баффета, Хайден Амансон познакомил его именно с такой версией событий.

24. Баффет: «Он был моим партнером в страховой компании National American insurance. У Дэна было немного денег, поэтому он пользовался деньгами, которые изначально планировал разместить в партнерстве. Кроме того, он занял некоторую сумму».

25. В соответствии с положениями Williams Act, вступившего в силу с 1968 года, в наши дни это было бы невозможным и Говард Амансон не имел бы права выкупать акции обратно по частям. Этот закон требует, чтобы покупатели выступали с «тендерным предложением», при котором все продавцы оказывались бы в одинаковых условиях с точки зрения цены и условий сделки.

26. По словам Фреда Стэнбека, когда Баффет «купил все, за что только мог заплатить», он позволил Стэнбеку также заняться покупкой.

27. См., к примеру: Bill Brown. The Collecting Mania University of Chicago Magazine. Vol. 94, No. 1, октябрь 2001 года.

28. Интервью с Чаком Питерсоном. Вложенные средства представляли собой страховые поступления, связанные с имуществом ее мужа. К тому времени Баффет решил предлагать своим партнерам выбор из нескольких вариантов риска против вознаграждения. Миссис Питерсон выбрала вариант, который устраивал Уоррена больше остальных. Он должен был переиграть рынок не на 4, а на 6%, прежде чем получал что-либо. Однако в случае успеха он получал треть всего выигрыша. В рамках такой структуры единственный риск для капитала Уоррена состоял в необходимости компенсации 25% возможных потерь. (Certificate of Limited Partnership, Underwood Partnership, Ltd., 12 июня 1957 года.)

29. Arthur Wiesenberger. Investment Companies. New York: Arthur W. Wiesenberger & Со., выпускается ежегодно с 1941 года.

30. Компания United States & International Securities Corp. была основана с немалой помпой в октябре 1928 года компанией Dillon, Read 8с Со, однако достаточно быстро опустилась на дно, став «сигарным окурком» к 1950 году. Кларенс Диллон, основатель Dillon, Read, был приглашен на слушания комиссии Пекоры в 1993 году для того, чтобы объяснить, каким образом компания смогла всего за 5 миллионов долларов получить контроль над US8cIS и US8cFS, капитализация которых составляла 90 миллионов.

31. Цитата взята из беседы с Ли Симэном. Баффет подтверждает основные идеи этого заявления. Остается непонятным лишь один вопрос — кто или что заставило Визенбергера совершить этот звонок.

32. По словам Ли Симэна в ходе интервью, впервые такое сравнение было сделано Дороти Дэвис.

33. Баффет, вспоминая разговор с Эдди Дэвисом.

34. Структура Dacee напоминала структуру Buffett Fund. Баффет получал 25% всех прибылей свыше 4%-ного порогового значения. (Certificate of Limited Partnership, Dacee Ltd., 9 августа 1957 года.)

35. Согласно данным Конгресса, один из магазинов в Вашингтоне дарил урановые акции всем покупателям мебели в ходе распродажи на день рождения Дж. Вашингтона. (Stock Market Study, Hearings before the Committee on Banking and Currency of the United States Senate, март 1955 года.)

36. Мэг Мюллер в ходе интервью сравнивала размер дома с размерами других домов на улице в то время.

37. Рейнольдс был членом городского совета (Sam Reynolds Home Sold to Warren Buffett // Omaha World-Herald, 9 февраля 1958 года). Выражение «Безумство Баффета» появилось в письме Джерри Орансу 12 марта 1958 года, цит. по: Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996.

38. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

39. Интервью с Хоуи Баффетом.

40. Цит. по книге: Lowenstein. Buffett... Биллиг к настоящему времени уже умер.

41. Интервью с Чарли Мангером.

42. В ходе интервью доктор Марсия Энгл вспоминает, что телевизор был куплен в конце 1950-х годов и что ее отец был крайне поражен им. Келси Флауэр и Мэг Миллер вспоминают, что телевизор Баффетов оказал огромное воздействие на всю округу.

43. Интервью с Хоуи Баффетом, Питером Баффетом, Сьюзи Баффет-младшей.

44. Интервью с Тамой Фридман. Третьим партнером была Лоретт Эванс.

45. Интервью с Хоуи Баффетом.

46. Кулкен представил Ковина Баффету в 1951 году в ходе одного из визитов Баффета в Нью-Йорк после окончания Колумбийского университета.

47. Из речи Баффета, посвященной Ковину.

48. Из речи Джойс Ковин, посвященной Ковину.

49. Это описание Ковина стало возможным благодаря Маршаллу Вайнбергу, Тому Нэппу, Эду Андерсону, Сэнди Готтесман, Баффету и другим участникам интервью.

50. «Он дал мне денег в долг без какого-либо залога. С точки зрения налогообложения один доллар краткосрочных потерь компенсируется двумя долларами долгосрочных доходов. Иными словами, я мог покупать доли во взаимном фонде, который мог принести мне дивиденды на капитал в долгосрочной перспективе, а затем сразу же избавляться от них для того, чтобы компенсировать величину долгосрочных доходов, ожидавшихся в конце года. Я смог провести некую комбинацию операций, связанных с краткосрочными потерями и отдаленным получением дохода. Несмотря на то что сумма операций была одинаковой, это давало мне возможность оптимизировать налоговую декларацию. В то время это было вполне законным — сейчас так делать уже нельзя. Это позволило мне сэкономить примерно тысячу долларов, и поверьте — это было немало», — говорит Баффет.

51. Интервью с Джойс Ковин.

52. Это был экспериментальный город, выстроенный для переселения 1800 семей в недорогое жилье. После Второй мировой войны на аукционах продавалось много государственной собственности. House Passes Bill to Speed Greenbelt Sale // Washington Post, 14 апреля 1949 года; U. S. Sells Ohio Town It Built in Depression // New York Times, 7 декабря 1949 года; Greenbelt, Md., Sale Extended for 30 Days // Washington Post, 31 мая 1952 года.

53. Чак Питерсон перефразировал эту цитату, основываясь на услышанной им версии истории. По сути, она осталась верной, но, как и во многих других случаях, за точность слов в его цитатах нельзя ручаться.

Глава 23

1. А. С. Munger, Lawyer, Dies // Omaha World-Herald, 1 июля 1959 года.

2. В некрологе Генри Хомана, сына Джорджа Хомана, опубликованном в Omaha World-Herald, 22 марта 1907 года, упоминает, что Хоман, который на 12 лет моложе судьи Мангера, был его близким другом. Хоманы и Баффет не были особенно близки.

3. 33 Years a Federal Judge // Omaha World-Herald, 12 марта 1939 года.

4. Письмо Чарльза Мангера Кэтрин Грэхем 13 ноября 1974 года. Когда судья Мангер умер, та же самая тетушка Уфи (Рут), по слухам, выдвинула странное предположение о том, что смерть произошла по милости Божьей из-за того, что незадолго до этого судья сделал ошибку в арифметических расчетах и знал (по словам Рут), «что после этого не может оставаться на Земле».

5. Lowe. Damn Right!: Behind the Scenes with Berkshire Hathaway Billionaire Charlie Munger. New York: John Wiley & Sons, 2000. Биография, написанная Лоу и основанная на большом количестве интервью с членами семьи, была основным информационным источником автора в рассказе об истории семьи Мангера.

6. Цит. по: Lowe. Damn Right!

7. Интервью с Ли Симэном.

8. Интервью с Мэри Макартур Холланд.

9. Интервью с Ховардом Йессеном, другом Баффетов.

10. Мангер не сделал никакой попытки приукрасить свое резюме и попытаться, к примеру, поучаствовать в деятельности знаменитого гарвардского студенческого журнала Law Review. В своем интервью он говорил о том, что в то время пребывал в довольно отстраненном состоянии.

11. Цит. по: Lowe. Damn Right!

12. Цит. по: Lowe. Damn Right!

13. Слова Мангера, приведенные в Damn Right!

14. В книге Damn Right! Мангер сравнивал женитьбу с инвестированием. По словам Нэнси, он боялся обнаружить свои эмоции. Как говорит его сын Чарльз-младший: «Есть масса вещей, которыми мой отец мог бы заниматься с большим успехом, если бы уделял им больше внимания», однако он «просто предпочитал уходить от них».

15. Слова Мангера цит. по: Lowe. Damn Right!

16. Там же.

17. В книге Damn Right! Нэнси утверждает, что Чарли «не особенно сильно помогал по дому».

18. Цит. по: Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996.

19. Цит. no: Lowe. Damn Right!

20. Интервью с Чарли Мангером.

21. Интервью с Ли Симэном.

22. Там же.

23. Эта версия событий отличается от других, опубликованных ранее. К примеру, Сьюзи Баффет говорила о том, что также присутствовала на этой встрече. Некоторые авторы говорят о том, что встреча произошла во время ужина в Johnny’s Cafe. Однако Роджер Ловенстайн утверждает, что она имела место в Omaha Club.

По всей видимости, другие версии ошибочно описывают более поздние встречи. С точки зрения автора, именно версия Симэна представляется наиболее детальной и наименее приукрашенной.

24. Интервью с Чарли Мангером. События ужина восстановлены на основе интервью с Баффетом и Мангером. Оба помнят эту историю достаточно туманно. Нэнси Мангер не помнит ее вообще. Их жены были представлены друг другу вскоре после первой встречи, и, вероятнее всего, это произошло в кафе Johnny’s. Баффет, однако, прекрасно помнит, как Чарли буквально задыхался от хохота.

Глава 24

1. По примерным расчетам. К концу 1958 года Баффет управлял 878 211 долларами в шести партнерствах. Партнерство Glenoff Partnership с капиталом 50 000 долларов было основано в феврале 1959 года. К концу этого же года рыночная оценка партнерств выросла до 1 311 884 долларов. С учетом личных средств Баффета и активов Buffett & Buffett эта сумма могла бы оказаться еще большей.

2. «Бессмысленна ситуация, при которой руководство компании, консультанты и основные акционеры полностью соглашаются с тем, что нужно делать, но не имеют возможности перейти к действиям из-за позиции директоров, владеющих незначительным пакетом акций». Письмо Уоррена Баффета С. П. Хербеллу 25 сентября 1959 года.

3. Интервью с Дорис Баффет.

4. Интервью с Келси Флауэр, подругой детства Сьюзи-младшей.

5. Интервью с Диком и Мэри Холланд.

6. Интервью с Питером Баффетом.

7. Интервью с Хоуи Баффетом.

8. Там же.

9. Интервью с Хоуи Баффетом.

10. Из надгробной речи Айзенберг на похоронах Сьюзи.

11. Согласно автобиографии Боба Гибсона Stranger to the Game (написанной в сотрудничестве с Lonnie Wheeler, New York: Penguin, 1994), он жил в Омахе в промежутках между сезонами. Он говорит о том, что играл в Омахе в баскетбол в составе белой команды в 1964 году. Перед очередной игрой, которая должна была пройти в Айове, Гибсон зашел в бар на North 30th Street. Бармен отказался его обслуживать.

12. Говард Баффет, цит. по: Paul Williams. Buffett Tells Why He Joined Birch Society // Benson Sun, 6 апреля 1961 года.

13. Организация «Христианский антикоммунистический крестовый поход» была основана в 1953 году «четким, энергичным и уверенным в себе австрийцем» Фредом Шварцем, который работал врачом, психиатром и проповедником. Организация активно использовала СМИ для пропаганды своей антикоммунистической философии. Cabell Phillips. Physician Leads Anti-Red Drive with ‘Poor Man’s Birch Society’ // New York Times, 30 апреля 1961 года. См. также сайт организации http://www. schwarzreport.org/.

14. Письмо Лейлы Баффет доктору Хиллзу 10 декабря 1958 года.

15. Письмо Лейлы Баффет миссис Крей 23 мая 1960 года.

16. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей и Хоуи Баффетом. Они говорят о том, что поведение их отца в этот период было вполне обычным, однако задним числом в нем можно увидеть элементы «ухода от действительности».

17. Интервью с Хоуи Баффетом.

18. Интервью с Чаком Питерсоном.

19. По словам Чака Питерсона, Кэрол Энгл «не очень хорошо слышала». Приведенный выше рассказ — типичный пример побасенок Баффета. По словам самой миссис Энгл, у нее была прогрессирующая потеря слуха.

20. Интервью с Ли Симэном.

21. Интервью с Диком Холландом.

22. Интервью с Фрэнком Мэттьюзом-младшим и Уолтером Шлоссом, оба помнят, что Шлосс познакомил их на углу улицы.

23. Интервью с Чаком Питерсоном.

24. Интервью с Кейси Флауэр, Мэг Мюллер.

25. Интервью со Стэном Липси.

26. К 1 января 1962 года Баффету был 31 год, однако за счет личных инвестиций и доли в партнерстве он перешел миллионную отметку за несколько месяцев до этой даты, когда ему было лишь 30 лет.

27. Интервью с Биллом Скоттом.

28. Письмо партнерам от 6 июля 1962 года. Во втором квартале 1962 года индекс Доу-Джонса упал с 723,5 до 561,3, или на 23%. В течение первой половины года потери партнерства перед выплатами партнерам составили 7,5%, при том что Доу снизился на 21,7%. Иными словами, партнерство переиграло рынок на 14,2%.

29. Фраза Баффета умело перефразирует первоначальную фразу Грэхема. В книге «Разумный инвестор» говорится: «Сила любой формулы состоит в том, что она заставляет инвестора продавать, когда толпа занимается покупкой, и покупать, когда толпе недостает уверенности» (The Intelligent Investor, Part I: General

Approaches to Investment VI: Portfolio Policy for the Enterprising Investor: The Positive Side). А в книге «Анализ ценных бумаг» говорилось: «Инвесторам в облигации следует действовать с особой осторожностью, когда на рынке возникает бум, и предпринимать уверенные действия в тяжелые времена» (Security Analysis, Part II: Fixed-Value Investments, XI: Specific Standards for Bond Investment, издание 1940 года).

Глава 25

1. Машинописный меморандум Уоррена Баффета, без даты.

2. Письмо Уоррена Баффета Бобу Данну 27 июня 1958 года.

3. Записка Джека Томсена Уоррену Баффету, 8 марта 1958 года: «Думаю, что нам стоит быть реалистами и реорганизовывать компанию так, чтобы она могла работать... единственное, что беспокоит Клайда, — это его престиж... Хейл получил вчера письмо от Клайда, в котором тот лишил его права статуса доверенного лица в отношении своей недвижимости. Я уверен, что похожие действия будут проведены по отношению и ко всем нам, осмелившимся выступить против него... В этой сложной ситуации я испытываю по отношению к нему большую жалость, однако не думаю, что мы сможем решить наши проблемы, руководствуясь симпатией».

4. Интервью с Верном Маккензи, которому Баффет объяснил эту идею сразу же после найма на работу. При отсутствии стратегии выхода с помощью рыночной оценки акций этот вариант является одним из двух возможных вариантов оценки стоимости активов. Как позднее увидит читатель, в то время Баффет еще не определился с другим методом оценки.

5. Интервью с Уолтером Шлоссом.

6. Письмо Уоррена Баффета Клайду Демпстеру 11 апреля 1960 года.

7. Записка Уоррена Баффета Бобу Данну от 27 июня 1958 года: «...Он стал гораздо меньше интересоваться делами компании. Компания оказалась под руководством ничем не интересующегося директора, а прав на какие-либо действия не было ни у кого, кроме него самого... Мы посчитали свою работу выполненной, когда Клайд согласился ограничиться функциями президента». Он наделил Джека Томсена, исполнительного вице-президента, временными полномочиями по управлению операционной деятельностью.

8. Интервью с Уолтером Шлоссом.

9. По 30,25 доллара за акцию. Письмо Уоррена Баффета акционерам Dempster 7 сентября 1961 года.

10. Письмо Уоррена Баффета партнерам 22 июля 1961 года.

11. В прошлом Dempster зарабатывала неплохие деньги, но теперь она едва выходила в ноль. «Мы продолжали покупать акции небольшими партиями на протяжении пяти лет. Почти все это время я входил в состав совета директоров и все больше расстраивался из-за того, что при действующем руководстве о прибыли приходится лишь мечтать. Однако при этом я смог познакомиться с активами компании и ее методами работы, а моя оценка качественных факторов, как и прежде, оставалась достаточно высокой», что и заставляло Баффета покупать все больше акций. Письмо партнерам 24 января 1962 года.

12. «На складе было множество запчастей для ветряных мельниц и кое-какое сельскохозяйственное оборудование, — говорит Скотт. — Они вряд ли могли помочь нашему бизнесу, и за счет их уценки мы могли бы перестать терять деньги. В некоторой степени наши усилия увенчались успехом».

13. Интервью с Биллом Скоттом.

14. Still a Chance City Can Keep Dempster // Beatrice Daily Sun, 1 сентября 1963 года; Drive to Keep Dempster Rolls // Omaha World-Herald, 30 сентября 1963 года.

15. По словам преемника Баффета на руководящем посту в Dempster У. Б. Маккарти, «...мы понимаем и надеемся, что и вы понимаете, что некоторые люди в Беатрис не понимают, насколько хорошую и необходимую работу вы с Гарри проделали в отношении Dempster. Письмо У. Б. Маккарти Уоррену Баффету 19 ноября 1963 года.

16. Из 2,8 миллиона долларов собранного фонда 1,75 миллиона пошли на оплату акций, а остаток — на развитие производства. Launch 11th Hour Effort to Keep Dempster Plant Here // Beatrice Daily Sun, 29 августа 1963 года.

17. Beatrice Raises $500,000 // Lincoln Evening Journal, 3 сентября 1963 года; Fire Sirens Hail Victory, Beatrice Gets Funds to Keep Dempster // Omaha World-Herald, 4 сентября 1963 года; Contracts for Dempster Sale Get Signatures // Beatrice Daily Sun, 12 сентября 1963 года.

Глава 26

1. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, не перестававшей удивляться, каким образом полицейский свисток мог бы помочь в подобной ситуации.

2. Интервью с Питером Баффетом.

3. Интервью с Дорис Баффет. Виктор Франкл. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

4. Интервью со Сью Джеймс Стюарт.

5. Alton Eltiste. Miss Khafagy Gives Views on Homeland // Gateway, 5 октября 1962 года.

6. Интервью с Хоуи Баффетом.

7. Хоуи и Сьюзи-младшая в своих интервью часто описывают себя и свои отношения именно таким образом.

8. Эта картина положения дел в семье Баффетов нарисована благодаря интервью со Сьюзи Баффет-младшей, Хоуи Баффетом и Питером Баффетом.

9. Интервью с Мэг Мюллер. «Моя мама вспоминала эту историю по нескольку раз в год», — сказала она.

10. Интервью с Биллом Руаном.

11. Интервью Дика Эспеншейда. Один из юристов, основавших компанию (Джейми Вуд), пришел из другой фирмы.

12. Интервью с Эдом Андерсоном.

13. Интервью с Риком Герином приведено в книге: Janet Lowe. Damn Right!: Behind the Scenes with Berkshire Hathaway Billionaire Charlie Munger. New York: John Wiley & Sons, 2000.

14. Описание, данное Эдом Андерсоном.

15. Интервью с Эдом Андерсоном.

16. Интервью с Чарли Мангером. Мать Герина, работавшая швеей, умерла, когда он был подростком.

17. Интервью с Риком Герином, Эдом Андерсоном.

18. Janet Lowe. Damn Right!

19. Интервью с Эдом Андерсоном. Герин не помнит этого случая, но полагает, что он вполне мог бы произойти именно таким образом.

20. Андерсон склонен скорее винить себя за неспособность понять мысли Мангера, чем Манге-ра — за неспособность их донести.

21. Интервью с Эдом Андерсоном.

22. Как и Мангер, Эд Андерсон хорошо помнит эту невероятную сделку. Мангер считает, что, за исключением пары деталей, история передана верно. Баффет также помнит основные ее моменты.

23. Интервью с Эдом Андерсоном, предложившим использовать слово «претендент», так как, по его словам, «Чарли никогда не чувствовал себя «подмастерьем».

24. Айра Маршал рассказывает о том, как часто Мангер не обращал внимания на имена секретарш, в книге Damn Right!

25. Интервью с Эдом Андерсоном. Этот термин часто использовался в речи друзьями Баффета. Сам он упоминает термин «кататься на фалдах» в письме партнерам от 18 января 1963 года.

26. Баффет отлично помнит, как у Мангера после рассказанных им же историй наступала гипервентиляция.

27. Письмо Чарльза Мангера Кэтрин Грэхем 9 декабря 1974 года.

28. Там же.

29. «Наверняка все они до сих пор лежат на каком-то складе», — сказал в ходе интервью Билл Руан, однако автору так и не довелось увидеть этот склад.

30. С идеями Фишера Баффет познакомился благодаря Биллу Руану. На русском языке издана книга Фишера «Обыкновенные акции и необыкновенные доходы» (М.: Альпина Паблишер, 2002).

31. В большинстве информационных источников об этом скандале ошибочно говорится, что масло плавало на поверхности воды в цистернах.

32. Согласно данным Mark I. Weinstein. Don’t Leave Home Without It: Limited Liability and American Express // Working paper (American Law & Economics Association Annual Meetings, Paper 17, Berkeley Electronic Press, 2005. P. 14-15), компания American Express выпустила больше складских сертификатов, чем величина всех запасов масла (по данным Департамента сельского хозяйства США).

33. Haupt представляла собой дилера, торговавшего как ценными бумагами, так и биржевыми товарами и зарегистрированного на Нью-Йоркской фондовой бирже. Компания должна была соответствовать правилам биржи в отношении величины чистого капитала (он должен был составлять У₂₀ от величины всех пассивов). Правило SEC Rule 15сЗ-1 определяет размер чистого капитала брокера-дилера. В соответствии с правилами Aggregate Indebtedness Standard величина чистого капитала в наши дни должна составлять 2% (в 1960-х гг. этот показатель составлял 5%). Для покрытия расходов своих клиентов Нью-Йоркская фондовая биржа заплатила 10 миллионов долларов. Н. J. Maidenberg. Lost Soybean Oil Puzzles Wall St. // Wall Street Journal, 20 ноября 1963 года.

34. John M. Lee. Financial and Commodities Markets Shaken; Federal Reserve Acts to Avert Panic // New York Times, 23 ноября 1963 года.

35. Maidenberg H. J. Big Board Ends Ban on Williston, Walston and Merrill Lynch Are Instrumental in the Broker’s Reinstatement, Haupt Remains Shut, Effect of Move Is Swept Aside by Assassination of President Kennedy, 24 ноября 1963 года. Обсуждение драмы с соевым маслом и роли American Express в ней достигло своего пика примерно через неделю после убийства.

36. Письмо Уоррена Баффета Говарду Кларку, American Express Company, 16 июня 1964 года. По словам руководителя American Express Джима Робинсона, Брандт отправил Баффету пачку документов толщиной в 30 сантиметров. «Я помню огромные стопки документов Генри по теме American Express», — сказал Билл Руан в своем интервью.

37. История закончилась тем, что Де Ангелис был признан виновным по четырем пунктам обвинения в мошенничестве и сговоре, а затем приговорен к десяти годам тюремного заключения. The Man Who Fooled Everybody // Time, 4 июня 1965 года.

38. Говард Баффет, последняя воля и завещание, 6 августа 1953 года.

39. Интервью с Патрицией Данн, Сьюзи Баффет-младшей, Уорреном Баффетом.

40. В книге Lewis L. Gould “Grand Old Party” (New York: Random House, 2003) описано, каким образом принадлежность к Республиканской партии ассоциировалась с расизмом в мозгах людей, сменивших свою партийную принадлежность в эпоху борьбы за гражданские права.

41. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

42. Воспоминания Сьюзан Гудвилли Стедман об интервью, проведенном со Сьюзан Томпсон Баффет в ноябре 2001 года (материалы представлены Сьюзан Гудвилли Стедман и Элизабет Уилер).

43. Дэн Монен, цит. по: Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996. Ко времени написания книги Монен уже скончался.

44.0 неспособности Уоррена смириться с горем, причиненным смертью Говарда, часто рассказывали члены его семьи, полагающие, что это убедительно свидетельствует о его внутреннем состоянии в данный период.

Глава 27

1. Письмо Уоррена Баффета Говарду Кларку, American Express Company, 16 июня 1964 года.

2. Davis L. J. Buffett Takes Stock // New York Times, 1 апреля 1990 года.

3. В том, что эти слова ему сказал именно Говард Кларк, Баффет все же уверен не на сто процентов.

4. В июле 1964 года Баффет в письме к партнерам указывал, что «...к категории “Общее” теперь относятся три компании, в которых В. R L. является крупнейшим акционером». Из этих слов читатели могут сделать вывод о том, что портфель партнерства было достаточно концентрированным.

5. Письмо Уоррена Баффета партнерам 1 ноября

1965 года.

6. Письмо Уоррена Баффета партнерам 9 октября 1967 года.

7. Письмо Уоррена Баффета партнерам 20 января

1966 года.

8. Для того чтобы выступить с подобным заключением, автор книги изучила несколько письменных работ Баффета и ряд его интервью. Стоит отметить, что Чарли Мангер часто использует слова «бесчестие» и «позор» (правда, только для описания поведения других людей).

9. Интервью с Джоном Хардингом.

10. В 1962 году (согласно данным интервью с Джойс Ковин).

11. По данным, приведенным в книге Everett Allen. Children of the Light: The Rise and Fall of New Bedford Whaling and the Death of the Arctic Fleet (Boston: Little, Brown, 1983), к 1854 году ежегодный доход от китобойного промысла составлял около 12 миллионов долларов, вследствие чего Нью-Бедфорд стал к началу Гражданской войны городом с одним из самых высоких доходов на душу населения в мире.

12. Horatio Hathaway. A New Bedford Merchant. Boston: D. B. Updike, the Merrymount Press, 1930.

13. Партнерское соглашение Hathaway Manufacturing Company, 1888. Другим партнером был Уильям Крапо, много лет работавший в Нью-Бедфорде на Хетти Грин и внесший 25 000 долларов. Общая сумма первоначального капитала составила 400 000 долларов.

14. Eric Rauchway. Murdering McKinley: The Making of Theodore Roosevelt’s America. New York: Hill and Wang, 2003.

15. Seabury Stanton. Berkshire Hathaway Inc. A Saga of Courage. New York: Newcomen Society of North America, 1962. Этот доклад был прочитан Стэнтоном в Newcomen Society Бостона 29 ноября 1961 года.

16. Там же.

17. В докладе A Saga of Courage Сибери утверждал, что воспринимал Стэнтонов как неотъемлемую часть «непрерывной нити собственности», которая брала начало от Оливера Чейса, основавшего текстильную промышленность в Новой Англии и создавшего компанию — предшественника Berkshire Fine Spinning еще в 1806 году. Чейс был учеником Сэмюэла Слейтера, который впервые использовал в США в конце XVIII века инновационную кольцевую прядильную машину, изобретенную сэром Ричардом Аркрайтом.

18. Рекламная брошюра Hathaway Manufacturing Corporation Open House, сентябрь 1953 года. Предоставлена автору Мэри Стэнтон Плоуден-Уордлоу.

19. Если цель состояла в сохранении рабочих мест, то не имело смысла тратить деньги на модернизацию. В книге Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist (New York: Doubleday, 1996) приведена цитата Кена Чейса (ныне покойного) о том, что Сибери не имел ни малейшего представления о том, что такое «норма прибыли» или «возврат на инвестиции».

20. Эта точка зрения Стэнтона (ныне покойного) приведена в статье: Jerome Campbell. Berkshire Hathaway’s Brave New World // Modern Textiles, декабрь 1957 года.

21. Письмо председателя правления Berkshire Hathaway, 1994.

22. Интервью с Дэвидом Готтесманом из Marshall Weinberg.

23. Письмо Уоррену Баффету от 4 мая 1990 года, написанное Джеймсом Кларком из Tweedy, Browne Со, в котором указывается, что «Говард Браун обозначает буквенными кодами целый ряд счетов клиентов».

24. Интервью с Эдом Андерсоном.

25. Интервью с Крисом Брауном, Эдом Андерсоном.

26. По словам Эда Андерсона, Баффет торговался именно таким образом. Автору хорошо знакомы проявления «баффетирования» в других ситуациях.

27. Интервью с Мэри Стэнтон Плоуден-Уордлоу, Верном Маккензи.

28. «Если вы работаете в индустрии, которая не может выжить при длительных забастовках, то вам приходится играть в сложные игры с профсоюзами, — ведь если рабочие потеряют свои места, вам придется закрыть свои фабрики... И здесь большую роль играет теория игр. В какой-то степени чем вы слабее, тем лучше становится ваша позиция на переговорах — если вы слишком слабы, даже самая короткая забастовка вообще может выбить вас из бизнеса. И это прекрасно понимают оппоненты. С другой стороны, если вы достаточно сильны, они могут сильнее давить на вас. Но в любом случае работа в индустрии, не способной выдержать забастовку, представляется нам неинтересной». Уоррен Баффет, Чарли Мангер. The Incentives in Hedge Funds Are Awesome, But Don’t Expect the Returns to Be Too Swift // Outstanding Investor Digest, Vol. XVI, No. 4 & 5, Year End 2001 Edition.

29. Некоторые из последователей Грэхема уверяют, что на самом деле видели эту комнату. Баффет клянется, что эта история неправдива. Бывший сотрудник Plaza Hotel подтверждает, что на семнадцатом этаже были очень маленькие комнаты с плохим видом из окон и что представлялось вполне возможным торговаться насчет снижения цен, особенно ближе к ночи.

30. Вопреки некоторым домыслам, Кен Чейс не состоял в родстве с Малкольмом Чейсом, ставшим председателем совета директоров после слияния Berkshire Fine Spinning с Hathaway Manufacturing

31. Интервью с Кеном Чейсом-младшим.

32.Описано в книге Roger Lowenstein “Buffett...” со слов Кена Чейса. Уоррен не помнит деталей, в том числе беседы с Джеком Стэнтоном, однако полагает, что версия, рассказанная Кеном Чейсом, наиболее вероятна.

33. Письмо Мэри Стэнтон Плоуден-Уордлоу Уоррену Баффету от 3 июня 1991 года. Встреча была организована Стэнли Рубином.

34. Интервью с Мэри Стэнтон Плоуден-Уордлоу.

35. Детальная версия этой истории описана в книге Roger Lowenstein “Buffett...”, а ее источником вновь выступил Кен Чейс. Баффет помнит, что сидел с Чейсом на скамейке рядом с гостиницей Plaza и ел мороженое.

36. Стэнтон говорил, что он «ускорил свою отставку, так как не был согласен с политикой, преследовавшей интересы внешних сторон, купивших достаточно акций для контроля компании». Seabury Stanton Resigns at Berkshire // New Bedford Standard-Times, 10 мая 1965 года.

37. Протокол собрания правления Berkshire Hathaway, 10 мая 1965 года.

38. Buffett Means Business // Daily News Record, 20 мая 1965 года.

39. Частично адаптировано из документального фильма Vintage Buffett: Warren Buffett Shares His Wealth (июнь 2004 года) и ряда интервью.

Глава 28

1. Интервью с Дорис Баффет.

2. Там же.

3. Отчет Национального консультационного совета по гражданским беспорядкам. New York: Bantam Books, 1968.

4. Riot Duty Troops Gather in Omaha // New York Times, 5 июля 1966 года. По словам губернатора, основная проблема была связана с безработицей среди негритянского населения. В Омахе безработными было около 30% чернокожих (в три раза больше, чем белых).

5. Bertrand Russell. Has Man a Future? New York: Simon & Schuster, 1962. В этой мощной абсолютистской книге утверждалось, что человечество обречено (если только не произойдет ничего «радикального») пострадать от оружия массового поражения, и предсказано активное распространение в ближайшем времени химического и биологического оружия массового поражения.

6. Из манифеста Рассела — Эйнштейна 1955 года. Рассел в 1958 году возглавлял кампании за ядер-ное разоружение и вместе с Эйнштейном основал Пагуошское движение, объединявшее ученых, обеспокоенных распространением ядер-ного оружия.

7. Интервью с Диком Холландом.

8. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, Мэг Мюллер, Мэйрин Макдоноу.

9. Интервью с Келси Флауэр.

10. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

11. Интервью с Маршаллом Вайнбергом.

Глава 29

1. Интервью с Чаком Питерсоном.

2. История рассказана Баффетом. Чарли Хайдер помнит ее и называет «незабываемой», а сам Парсоу не мог ее вспомнить.

3. Интервью с Солом Парсоу.

4. Готтесман работал на компанию Corvine and Company, которая, по его словам, «дышала на ладан». В 1964 году он основал собственную компанию под названием First Manhattan Со.

5. Интервью с Сэнди Готтесманом.

6. По словам Мангера, «это не имело ничего общего с переговорами. Это был просто содержательный пример, направлявший людей в определенную сторону. Конечно, это попытка повлиять на их точку зрения, но в ней нет ничего незаконного».

7. Семья Конов планировала продать материальные активы компании со скидкой до 25%. Чуть раньше в том же году Готтесман организовал закрытую сделку по продаже долгов Hochschild-Kohn через компанию Equitable Life и вполне хорошо ориентировался в ее финансовой отчетности. Его теща, ее брат Мартин Кон и ее сестра были равноправными акционерами, владевшими привилегированными акциями компании. По этим акциям у компании имелась задолженность, так как в течение определенного времени она не платила дивиденды. В сущности, это давало акционерам возможность полностью контролировать бизнес, однако они не пользовались этой привилегией. Значительная часть простых акций принадлежала их родственнику Льюису Кону, представителю другой ветви семьи и второму по старшинству после Мартина Кона.

8. Документация DRC по продаже 8% задолженности, 18 декабря 1967 года.

9. Тем не менее он выдал им эту сумму, вступив в партнерство с National City Bank и профинансировав сделку на сумму 9 миллионов долларов в виде краткосрочного кредита. Проспект эмиссии Diversified Retailing Company, Inc., 18 декабря 1967 года. По данным Готтесмана и бюллетеня Moody’s Bank & Finance Manual, Мартин Кон входил в состав правления Maryland National Bank.

10. Доклад Чарльза Мангера. The Matter of Blue Chip Stamps // Berkshire Hathaway Incorporated, HQ-784. Thursday, 20 марта 1975 года, с. 187.

11. Баффет упомянул об этой проблеме в своем письме акционерам в середине 1966 года, однако основную его часть посвятил убеждению акционеров в том, что покупка компаний становится более перспективным делом, чем приобретение акций. Другим важным предметом обсуждения стала деятельность банков — они приступили к выпуску кредитных карт, за счет чего начали еще сильнее вгрызаться в маржу Hochschild-Kohn.

12. Интервью с Чарли Мангером. Компания была куплена в апреле 1967 года.

13. Проспект эмиссии Diversified Retailing Company, Inc., 18 декабря 1967 года.

14. По словам Баффета, Рознер сообщил ему о том, что получил косвенное согласие Айе Симон на продажу магазина. Он заключил это из следующих строк ее письма: «И катитесь вы к черту. Если вам так нравится критиковать мои действия задним числом, приходите и сами управляйте делами или делайте что хотите». Очевидно, что эти отношения были разрушены бесповоротно.

Глава 30

1. Согласно информации, приведенной в статье Patricia Bauer “The Convictions of a Long-Distancelnvestor,” Channels, ноябрь 1986, Баффет рассказывал об этом так: «Как-то раз у нас на крыше сидел пес. Сын позвал его, и пес прыгнул вниз. Это было ужасно — собака любит тебя так сильно, что готова ради этого спрыгнуть с крыши...» — читателям оставалось лишь недоумевать, каким образом пес попал на крышу.

2. Интервью с Холли Смит.

3. Haight-Ashbury: The Birth of Hip // CBC Television, 24 марта 1968 года.

4. В 1967 году количество торгуемых акций превысило 2,5 миллиарда, в результате чего предыдущий рекорд 1966 года был побит почти на треть. Thomas Mullaney. Week in Finance: Washington Bullish // New York Times, 31 декабря 1967 года.

5. Материалы Sun Valley Conference, 2001.

6. Интервью с Верном Маккензи.

7. Письмо партнерам от 12 июля 1967 года.

8. Интервью с Верном Макензи.

9. Requiem for an Industry: Industry Comes Full Circle // Providence Sunday Journal, 3 марта 1968 года.

10. Письмо партнерам от 25 января 1967 года.

11. Элис была подругой Рингуолта. По мнению семьи, между ними царило определенное «согласие», которое могло бы привести к свадьбе, если бы Эрнест не положил этому конец. Рингу-олт имел репутацию дамского угодника, однако Элис обладала отцовским характером и, по словам Баффета, «ни один мужчина не был для нее достаточно хорош».

12. Интервью с Биллом Скоттом.

13. Интервью с Чарли Хайдером.

14. В статье Robert Dorr ‘Unusual Risk’ Ringwalt Specialty // Omaha World-Herald, 12 марта 1967 года, а также в книге Рингуолта Tales of National Indemnity and Its Founder (Omaha: National Indemnity Co, 1990) приведены истории об укротителях львов, цирковых артистах и азартных розыгрышах. О страховании частей тела звезд бурлеска Баффет услышал от самого Рингуолта.

15. Интервью с Биллом Скоттом.

16. В своей книге Рингуолт говорит, что ездил по району и искал место с дешевой парковкой, так как не хотел воспользоваться более дорогим подземным гаражом.

Глава 31

1. Цит. по интервью, которое доктор Кинг дал Хосе Иглесиасу в процессе подготовки к акции Poor People’s Campaign. Jose Yglesias. Dr. King’s Marchon Washington, Part II // New York Times, 31 марта 1968 года.

2. Интервью с Рейчел Ньюман и ее сыном Томом Ньюманом. О действиях Сьюзи и Бекки вспоминали и другие участники событий.

3. Интервью с Чаком Питерсоном.

4. Интервью с Уолдо (Уолли) Уолкером, занимавшим в то время пост декана по административным вопросам.

5. Евангелие от Матф., 5:10, 5:5.

6. Интервью с Холли Смит.

7. Из речи Кинга 1963 года в Университете Западного Мичигана. Возможно, Кинг говорил что-то подобное на встрече в Гриннеле в октябре 1967 года, однако записей его речи не сохранилось.

8. Впервые Кинг сказал об этом в 1963 году в Кливленде и использовал эту мысль в различных вариациях во всех своих наиболее значительных речах. Он считал «полуправдой» идею о том, что мораль не может быть подкреплена юридическими средствами. «Вполне справедливо считать, что закон не может заставить другого человека любить меня, — говорил он, — но закон может не позволить ему линчевать меня, и я думаю, что это важно».

9. Письмо партнерам 25 января 1967 года.

10. Письмо партнерам 24 января 1968 года.

11. Гэлбрейт в своем интервью Израэлю Шейкеру, опубликованном в New York Times 3 мая 1970 года под названием Galbraith: ’29 Repeat size of Today, говорил: «Взрывообразный рост взаимных фондов повторяет старую историю инвестиционных фондов. Публика выказала огромное желание поверить, что в экономике существует несколько сотен финансовых гениев. Но истинный финансовый гений — это растущий фондовый рынок. А финансовое надувательство — это падающий фондовый рынок». Гэлбрейт повторил эту мысль в статье The Commitment to Innocent Fraud // Challenge, сентябрь — октябрь 1999 года: «В финансовом мире истинный гений — это растущий рынок».

12. Уоллес нанял в качестве спичрайтера бывшего члена ку-клукс-клана, а также сделал целый ряд подстрекательских заявлений типа: «Я отказываюсь признавать заявление президента Кеннеди о том, что жители Бирмингема допускали недостойное поведение в отношении негров... Президент хочет, чтобы отдали этот штат Мартину Лютеру Кингу и поддерживающим его коммунистам». Тем не менее его печально известная акция, в ходе которой он со своими соратниками не позволял двум чернокожим абитуриентам подать документы в Университет Алабамы (для того чтобы они попали в здание университета, потребовалось вмешательство службы федеральных судебных приставов и Национальной гвардии), воспринималась многими как своего рода провокация, срежиссированная в Белом доме для того, чтобы успокоить сторонников идеи превосходства белой расы, но при этом позволить чернокожим учиться в университете. Позднее Уоллес извинился перед чернокожим сообществом за ту роль, которую сыграл в этом конфликте.

13. Associated Press. Disorder, Shooting Trail Wallace Visit // Hartford Courant, 6 марта 1968 года; Homer Bigart. Omaha Negro Leader Asks U. S. Inquiry // New York Times, 7 марта 1968 года.

14. Race Violence Flares in Omaha After Negro Teen-Agerls Slain // New York Times, 6 марта 1968 года; Bigart. Omaha Negro Leader Asks U. S. Inquiry.

15. Associated Press. Disorder, Shooting Trail Wallace Visit.

16. UPI. 1 Wounded, 16 Held // Omaha Strike, 8 июля 1968 года.

17. После этого мэр долго восстанавливал свое здоровье в больнице. Описываемые факты были частично взяты из книги The Gate City: A History of Omaha (Lincoln: The University of Nebraska Press, 1997).

18. В своем интервью журналу Playboy в декабре 1981 года Генри Фонда, также уроженец Омахи, вспоминал об этом же событии: «Я никогда не забуду увиденное... Окна конторы отца выходили на площадь, на которой стояло здание суда. Мы смотрели на происходящее из окон... Это было так ужасно. Когда все закончилось, мы отправились домой. Мой отец никогда не говорил об этом и не делал выводы. Он знал, какое глубокое впечатление произвело на меня произошедшее».

19. Интервью с Рэйчел Ньюман.

20. Еще один друг Баффета — Стэн Липси активно поддерживал Чака Питерсона в клубных дебатах. «Из-за этого я приобрел в нем столь большое влияние, — вспоминает Липси, — что они включили меня в состав правления на следующий год. Но ни одно доброе дело не остается безнаказанным. Председателем правления клуба был мой товарищ по гольфу по имени Бак Фридман. Он был очень серьезным человеком, а я постоянно пытался его “расколоть”. Особенно ему не нравилось, что я называл его Buckets» (одно из жаргонных значений этого слова — задница).

Глава 32

1. Письмо Уоррена Баффета Бену Грэхему 16 января 1968 года.

2. Там же.

3. Armon Flenn. Runfor Your Money // New York Times, 3 июня 1968 года; Mutual Interest // Time, 19 января 1968 года; Robert D. Hershey Jr. Mutual Funds Reaching Further for Investment // New York Times, 29 сентября 1968 года.

4. Письмо партнерам 11 июля 1968 года.

5. SEC подготовила обзор, в котором указывалось, что новая система NASDAQ «появилась на горизонте» уже в 1963 году. NASDAQ увидела свет 8 февраля 1971 года, и в течение первого же года работы объемы ее торгов сравнялись с объемами American Stock Exchange. Eric J. Weiner. What Goes Up: The Uncensored History of Modern Wall Street. New York: Little, Brown, 2005.

6. Письмо Уоррена Баффета в Graham Group 16 января 1968 года.

7. Письмо Уоррена Баффета в Graham Group 21 сентября 1971 года.

8. Письмо партнерам 24 января 1968 года.

9. Интервью с Верном Маккензи, по словам которого Чейс был расстроен, но не показывал этого и делал то, что должен был делать.

10. На тот момент Blue Chip контролировала 71% купонного бизнеса в Калифорнии. Safe on Its Own Turf // Forbes, 15 июля 1968 года.

11. Sperry & Hutchinson подали иск против Blue Chip после того, как продуктовые сети Alpha Beta и Arden-Mayfair отказались от купонов S8cH в пользу Blue Chip. Для урегулирования разногласий по иску Blue Chip выплатила 6 миллионов долларов.

12. Каждый «пакет», оценивавшийся по цене 101 доллар, состоял из 10-летних облигаций с купоном 6,5% и номиналом 100 долларов, а также трех обыкновенных акций по цене 0,333 доллара за каждую. Всего объем предложения со стороны Blue Chip составлял 621 600 акций. Девять компаний-ритейлеров — крупных клиентов Blue Chip — поделили между собой еще 45%, которые были направлены в особый трастовый фонд на 10 лет. Оставшиеся 10% поступили в распоряжение руководства компании. Wall Street Journal, 23 сентября 1968 года.

13. Пара компаний, управлявших бензоколонками, не отозвали свои иски, так же как ряд мелких компаний — производителей купонов из Северной Калифорнии. Годовой отчет Blue Chip Stamps перед акционерами за 1969 год.

14. Этот факт вспоминал один из работников Graham Group.

15. Письмо партнерам 24 января 1968 года.

16. Leslie Berlin. The Man Behind the Microchip // New York: Oxford University Press, 2005.

17. Интервью с Кэти Баффет, в котором она сообщила, что Фред хотел вложить 300 долларов, а она «немного смошенничала» для того, чтобы увеличить инвестицию еще на сотню. Она подумала, что повышение суммы инвестиции будет в ее интересах.

18. Leslie Berlin. The Man Behind the Microchip.

Глава 33

1. Интервью с Донной Уолтерс. Помимо Баффета, она работала на вторые полставки на Сола Пар-соу, владельца магазина мужской галантереи в холле здания.

2. Воспоминания Лумис почерпнуты из ее статьи: Му 51 Years (and Counting) at Fortune // Fortune, 19 сентября 2005 года.

3. Примерно в то же время, когда Лумис познакомилась с Баффетом или незадолго до этого, она описала в самых радужных тонах деятельность управляющего хеджевым фондом A. W. Jones в статье под названием The Jones Nobody Keeps Up With (Fortune, апрель 1966 года). В этой статье она мимоходом упомянула имя Баффета. Она не раскрывала никаких деталей, связанных с Баффетом, вплоть до публикации статьи Hard Times Cometo the Hedge Funds // Fortune, январь 1970 года.

4. По словам самого Баффета, он никогда не мог пройти во сне свой почтовый путь до конца. Возможно, он испытывал чувство, описанное Фрейдом как «беспокойство во сне».

5. Интервью с Джеффри Ковэном.

6. Интервью с Томом Мерфи.

7. Письмо Уоррена Баффета Джею Рокфеллеру от 3 октября 1969 года. Баффет добавил: «По всей видимости, этот бизнес не будет особенно успешным, если вы не разместите в центре обложки фотографию красивой девушки. Я часто говорил своим партнерам, что лучше потеряю деньги по логически объяснимой причине, чем вообще без причины. К счастью, я придумал еще один афоризм, позволяющий мне найти рациональное объяснение для решения по этой сделке».

8. Интервью с Чарльзом Питерсом, а также ряд комментариев из мемуаров Питерса под названием Tiltingat Windmills New York: Addison-Wesley, 1988.

9. Письмо партнерам, 29 мая 1969 года.

10. Там же.

11. Там же.

12. А1 Pagel. Susie Sings for More Than Her Supper II Omaha World-Herald, 17 апреля 1977 года.

13. Интервью с Милтоном Брауном.

14. Материалы годового собрания Berkshire Hathaway, 2004 год.

15. Письмо партнерам, 9 октября 1969 года.

16. John Brooks. The Go-GoYears. New York: Ballan-tine Books, 1973.

17. Интервью с Виндхэм Робертсон — она присоединилась к Graham Group через два года после описываемых событий и вспоминала, что поначалу еле-еле понимала систему принятых в компании кодов.

18. Письмо в Graham Group, 21 сентября 1971 года.

19. Интервью с Маршаллом Вайнбергом, Томом Нэппом, Фредом Стэнбеком, Рут Скотт.

20. Интервью с Эдом Андерсоном.

21. Письмо Уоррена Баффета в Graham Group, 21 сентября 1971 года.

22. Интервью с Фредом Стэнбеком.

23. Интервью с Сэнди Готтесманом, который отметил, что по данной сделке участники почти достигли точки безубыточности. Он заметил, что вокруг сделки с Hochschild-Kohn ходило множество слухов и мифов. «Многие считают, что это была наша огромная ошибка, — говорил он. — Я же уверен, что масштаб ошибки был значительно преувеличен... они сделали из мухи слона».

24. Взято из годового отчета Diversified Retailing за 1969 год. Если бы Баффета, условно говоря, сбил автобус, то в соответствии с условиями выпуска ценных бумаг обязательства по выкупу облигаций утратили бы свою силу. Таким образом он исключил из системы элемент случайности.

25. Уайлдер был не единственным человеком, выражавшим сомнение. «Дэнни [Ковин] думал, что я сошел с ума, предлагая это», — говорит Баффет.

26. Цит. по письму акционерам 1989 года.

27. How Omaha Beats Wall Street // Forbes, 1 ноября 1969 года.

28. В статье говорилось, что Баффет живет в этом доме со времен своей свадьбы в 1952 году, и эту ошибку далее повторяли все остальные авторы. На самом деле дом был не таким уж и скромным, как следовало из статьи. Авторы часто описывали дом именно в таких выражениях, не обратив внимания на его масштабную перестройку. Дом был куплен Баффетом в 1958 году.

29. Evelyn Simpson. Looking Back: Swivel Neck Needed for Focus Change Today // Omaha World-Herald, 5 октября 1969 года.

Глава 34

1. Carol Loomis. Hard Times Cometo the Hedge Funds8 // Fortune, январь 1970 года — это была первая из серии статей Лумис, в которой приводилось мнение Баффета по тем или иным вопросам.

2. Общая балансовая стоимость акции. Балансовая стоимость материальных активов составляла 43 доллара. Письмо Уоррена Баффета партнерам, 9 октября 1969 года.

3. Там же.

4. При более внимательном чтении годового отчета компании за 1968 год партнеры могли понять, что Berkshire Hathaway владеет Sun Newspapers.

5. Письмо партнерам, 9 октября 1969 года. Баффет объяснил, что, по его ожиданиям, акции должны были приносить в течение следующих 10 лет по 6,5% после налогов, что примерно было равно «полностью пассивным инвестициям в облигации, свободные от налогообложения». По его словам, даже лучшие финансовые менеджеры вряд ли могли обеспечить получение более 9,5% после налогообложения. Для сравнения: в первые годы существования партнерства он обещал партнерам доходность на уровне 17%, а средняя доходность за все время работы партнерства составила благодаря его усилиям 30%.

6. Письмо партнерам, 5 декабря 1969 года.

7. По словам Баффета, две из них так и не смогли найти никого, кому они могли бы доверить свои деньги. Одна из них закончила тем, что подрабатывала предсказаниями будущего в Сан-Диего.

8. Письмо партнерам, 26 декабря 1969 года.

9. Баффет слегка свел счеты с андеррайтерами в своем письме партнерам от 26 декабря 1969 года, сказав, что сделка «в значительной степени» учитывала состояние дел с акциями Sperry & Hutchinson, ближайшего конкурента компании, однако незадолго «до того, как акции были предложены к продаже, в условиях сильного снижения индекса Dow Jones Industrials и при практически не изменившемся курсе акций S&H назвали нам цену, которая была значительно ниже их прошлого предложения. (В это время курс акций Blue Chip значительно снизился.) Мы неохотно согласились и полагали, что находимся на грани заключения сделки. Однако на следующий день наши контрагенты заявили, что согласованная ранее цена, по их мнению, не является реалистичной».

10. Согласно годовой отчетности DRC за 1971 год, было выпущено векселей на 841 042 доллара «в обмен на обыкновенные акции аффилированной компании» как с различным, так и с единым сроком погашения в течение 12 месяцев после смерти Уоррена Э. Баффета. DRC продолжала выпускать эти векселя до 1978 года, и общая сумма по ним составила 1,527 миллиона долларов. В течение первого года после выпуска эти векселя могли быть погашены по первому требованию владельца. Судя по всему, позднее эти же векселя были перевыпущены уже с новым сроком погашения в 1972 году (по данным финансовой отчетности DRC за 1972 год).

11. Годовая отчетность за 1970 год компаний Reinsurance Corporation of Nebraska, Berkshire Hathaway, Diversified и Blue Chip, форма 10-K и годовой отчет для акционеров.

12. Интервью с Верном Маккензи.

13. Интервью с Родой и Берни Сарнатами.

14. Интервью с Чарли Мангером.

15. Запущенная сетью А&Р дисконтная программа под названием «Откуда берется экономия» (Where Economy Originates) заставила пойти по этому пути все сети начиная с 1972 года // The Green Stamp Sings the Blues, Forbes, 1 сентября 1973 года.

16. По данным Berkshire Hathaway.

17. Интервью с Биллом Рэмси. Продажа стала возможной вследствие того, что Лоренс Си, сын Мэри Си и основателя компании, умер, а Чарльз Си, его брат и душеприказчик, упомянул в разговоре со знакомым юристом о своем желании продать компанию. Юрист поделился этой новостью с Бобом Флэгерти, работавшим на компанию Scudder, Stevens, and Clark, а Флэгерти рассказал об этом Рэмзи, который был клиентом этой компании.

18. Из книги: Margaret Moos Pick. See’s Famous Old Time Candies, A Sweet Story. San Francisco: Chronicle Books, 2005.

19. Интервью с Эдом Андерсоном.

20. Баффет и Мангер заплатили сумму, равную 11,4 величины прибыли компании за последний год. С точки зрения Баффета, это было крайне высоким соотношением цена/доход — он очень редко платил за акции цену выше десятикратной величины годовой прибыли. Выплаченная сумма значительно превышала величину балансовой стоимости компании. Сьюзи говорила как минимум одному другу, что Уоррен «купил компанию для нее» из-за ее навязчивой пристрастности к шоколаду. Не исключено, что сам Уоррен натолкнул ее на эту мысль, чтобы сделать ей приятное.

21. Письмо Джона Уолтинга Гарри Муру от 3 декабря 1971 года. Баффет был активно вовлечен в решение налоговых вопросов, связанных со сделкой. Он написал детальный меморандум с предложением новой структуры товарных знаков компании для того, чтобы оптимизировать налогооблагаемую базу в соответствии с законодательством того времени (в частности, он обратил внимание на амортизацию и вопросы дополнительного налогообложения вследствие возобновления инвестиционных кредитных линий). Компания Price Waterhouse, занимавшаяся бухгалтерским учетом для See’s, была, по всей видимости, крайне довольна тем, что Баффет проделал за них работу, и написала меморандум, поддерживавший его предложение и объяснявший механизм его реализации (письмо компании Price Waterhouse & Со. Уильяму Рэмси, 18 января 1972 года).

22. Этот рассказ основан на материалах нескольких интервью Мангера и его комментариях в ходе годового собрания акционеров Berkshire Hathaway в 2003 году. Warren Buffett, Charlie Munger. What Makes the Investment Game Greatls YouDon’t Have to Be Righton Everything, Outstanding Investor Digest, Vol. XVIII, Nos. 3 and 4, издание 2003 года.

23. Интервью с Эдом Андерсоном и Крисом Брауном. В подобных ситуациях, так же как и в случае с Berkshire, Баффет нуждался в акциях для получения полного контроля. Тем не менее он оставлял своим союзникам право владеть акциями и голосовать вместе с ними. В первые годы партнерства, когда у Баффета не было достаточной суммы денег, он часто использовал подобный механизм, позволявший блокировать решения при голосовании.

24. Письмо Уоррена Баффета Чаку Хаггинсу, 28 декабря 1971 года.

25. Данный факт основан на переписке между Уорреном Баффетом, Стэнли Крумом и Чаком Хаггинсом в 1972 году. В более позднем письме, написанном в 1972 году, Баффет, истинный трезвенник, говорит: «Возможно, виноград с маленького участка где-то во Франции и считается лучшим в мире, но мне почему-то всегда казалось, что на 99% это утверждение основано на разговорах и лишь на 1% — на вкусе самого вина».

26. На эту манеру Баффета жаловался целый ряд менеджеров.

27. Письмо Уоррена Баффета Чаку Хаггинсу, 25 сентября 1972 года.

28. Интервью с Томом Ньюманом, Рэкел Ньюман.

29. Интервью с Питером Баффетом.

30. Каждый из членов консультативного совета инвестировал примерно по 7000 долларов. Контроль над банком сохранялся в руках афроамериканского сообщества. Некоторые чернокожие не хотели видеть в банке белых инвесторов. «По-моему, им казалось, что мы хотим каким-то образом их обмануть», — полагает Баффет.

31. Интервью с Джоном Хардингом.

32. Интервью с Ларри Майерсом. По словам Майерса, Баффет сохранял такой уровень вовлеченности на протяжении 17 лет. Консультационный совет отличается по своим функциям от обычного совета директоров, и работа в нем обычно требует значительно меньшего внимания.

33. Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996.

34. Интервью с Халли Смит.

35. Интервью с Родой и Берни Сарнатами. Баффет также помнит эту историю.

36. За несколько недель до этого на юбилее семьи Томпсон повар Баффета приготовил блюдо, которое впоследствии стало известным по всей Омахе как «отравленный цыпленок». За исключением раввина и его жены, которые ели рыбу, все остальные гости свалились с приступом сальмонеллеза. К тому времени Баффет уже был достаточно известен для того, чтобы эта история попала на страницы Omaha World-Herald. Интервью с раввином Мейером Крипке.

37. Интервью с Роном Парксом.

38. Сам Баффет утверждает, что проиграл, однако, по словам Роксаны и Джона Брандтов, он был исполнен решимости не проиграть шестилетнему мальчишке — ив итоге выиграл.

39. По словам одного из друзей, Сьюзи начала говорить об Уоррене таким образом примерно в конце 1960-х. В указанной выше форме фраза прозвучала в ее интервью, данном Чарли Роузу.

40. Интервью с Милтоном Брауном. Несколько источников подтверждают, что в этот период Сьюзи часто общалась с Брауном.

41. Интервью с Рэкел Ньюман, Томом Ньюманом.

Глава 35

1. Charles Т. Powers. Warming Upfor the Big Time: Can John Tunney Makelt as a Heavy weight? // West magazine (Los Angeles Times), 12 декабря 1971 года.

2. В письме сенатора Эда Маски от 23 сентября, адресованном Уоррену Баффету, говорилось, что Маски «крайне заинтересован концепцией», о которой ему рассказали Хьюз и Розен-филд. Позднее сходная концепция, получившая более примечательное и запоминающееся название «индекс несчастья», сыграла важную роль в поражении президента Джимми Картера на его повторных выборах.

3. James Doyle. A Secret Meeting: Hughes Rejects Presidential Bid // Washington Evening Star, 15 июля 1971 года.

4. John H. Averill. Hughes Drops Out as Democratic Contender // Los Angeles Times, 16 июля 1971 года.

5. Этот инцидент без указания имени интервьюера был описан в статье: James Risser. ‘Personal’ Religion of Senator Hughes // Des Moines Sunday Register, 11 июля 1971 года. Хьюз присутствовал на передаче Meet the Press, проводившейся 4 апреля 1971 года.

6. James Risser, George Anthan. ‘Personal’ Religion of Senator Hughes. По словам Хьюза, он верил «в способность определенных людей предсказывать будущее».

7. В своей автобиографии The Man from Ida Grove (Lincoln, Va.: Chosen Books, 1979), написанной вместе с Диком Шнейдером, Хьюз описывает эту историю намного по-другому. Он говорит о себе как о «мистике» и упоминает, что его взгляды разделял Розенфилд. Описывая встречу, он ничего не говорит о Баффете и полагает, что встреча происходила не в Вашингтоне, а в одном мотеле в Калифорнии. Летя в самолете домой, он представил себе «красную кнопку», нажатие которой привело бы к «невероятной по масштабам ядерной атаке». По его словам, он понял, что как президент не сможет нажать кнопку. И, попросив совета у Бога, Хьюз принял решение об отказе от предвыборной гонки.

8. John Н. Averill. Hughes Drops Out as Democratic Contender. Скорее всего, пресса так или иначе раскопала бы эту историю, поэтому произошедшее позволило Хьюзу избежать еще большего позора. Советники Хьюза впоследствии опровергали в интервью газете Los Angeles Times, что на решение отказаться от участия в выборах повлияло раскрытие его увлечения спиритизмом и связь с умершим братом через медиума.

9. Интервью с Томом Мерфи.

10. Эта история представляет собой сплав версий Мерфи и Баффета. Обе версии идентичны, за исключением небольших различий относительно содержания диалога.

11. Объявление о продаже Fort Worth Star-Telegram и ряда местных AM- и FM-радиостанций компании Cap Cities за 80 миллионов долларов было сделано 6 января 1973 года. Однако завершение сделки было отложено до ноября 1974 года.

12. «Мне следовало бы это сделать, — говорит Баффет. — Это была настоящая глупость. Мы могли бы заработать кучу денег».

13. По данным Boys Town (в настоящее время переименованного в Girls and Boys Town), приют открылся 12 декабря 1917 года. Изначально в нем жили шесть мальчиков, однако в течение трех недель число обитателей выросло до 25. Примерные дата открытия и число жителей («между двадцатью и тридцатью») цитировалось в статье Omaha’s Own Magazine and Trade Review в декабре 1928 года.

14. Говард Баффет «здорово нам помог в организации почтового отделения, и мы испытываем огромную благодарность за то, что он пришел нам на помощь именно тогда, когда мы так нуждались в друге». Письмо Патрика Дж. Нортона Уоррену Баффету, 24 апреля 1972 года. Почтовое отделение было создано в 1934 году, а деревня обрела свой статус в 1936 году, по данным статьи в Irish Independent от 25 августа 1971 года. Наличие такого почтового отделения придавало особый шарм и внушало доверие к письмам из «Бойз Тауна» с просьбой о финансовой поддержке.

15. Средний размер пожертвования на момент опубликования статьи в Sun составлял 1,62 доллара. Стенограмма интервью Мика Руда, взятого у Николаса Вегнера.

16. Там же. Robert Dorr. Hard-Core Delinquent Rar-ityat BoysTown // Omaha World Herald, 16 апреля 1972 года.

17. Paul Williams. Investigative Reporting and Editing, Englewood Cliffs. N.J.: Prentice-Hall, 1978. Уильямс был редактором газеты во время расследования событий в «Бойз Тауне».

18. Майкл Кейси, новый директор по специальным проектам, имевший опыт работы в тюрьмах и психиатрических лечебницах и поступивший на работу в приют после опубликования расследования в Sun, описывал атмосферу в приюте как «общий тюремный режим» (статья в разделе Midlands News газеты Omaha World-Herald, 10 марта 1974 года). Кейси был вынужден подать в отставку уже через шесть месяцев, после чего заявил, что все реформы носят косметический характер. Отец Хапп вспоминает, что Кейси покинул свой пост, так как его работа была завершена. Однако Кейси сам был бывшим заключенным, поэтому его слова могли быть не совсем беспристрастными.

19. Paul N. Williams. Boys Town, An Ехровё Without Bad Guys // Columbia Journalism Review, январь/ февраль 1975 года.

20. По словам Пола Уильямса, приведенным в книге Investigative Reporting and Editing, «Бойз Таун» получал прямую спонсорскую поддержку на развитие школы, пособие от штата и средства из фонда, созданного за счет поступлений налога на бензин. И хотя с точки зрения общего бюджета эти суммы были «сравнительно незначительными» (они составляли около 200 000 долларов в год), подобное разногласие между словами и фактами было реальным и указывало на наличие других возможных проблем.

21. Стенограмма интервью Мика Руда с Николасом Вегнером. Вегнер говорит о «какой-то девчонке, распределяющей пособия в Линкольне, которая пытается сделать из мухи слона...», то есть предполагает, что разногласия носят частный, а не институциональный характер. Тем не менее он предположил, что в случае слишком сильного давления со стороны регулирующих органов «Бойз Таун» может переехать в другой штат, так как «наши правила гласят, что мы не обязаны оставаться именно здесь».

22. Paul Williams, Investigative Reporting and Editing.

23. Интервью с Миком Рудом. По некоторым данным, именно доктор Клод Орган был источником первоначальной и важной информации, что требовало от него значительного мужества с учетом позиций его оппонентов в Омахе.

24. Такая характеристика Баффета была дана в интервью Джинни Липси Розенблюм при описании их первой встречи.

25. По словам Пола Уильямса, вся полевая работа в Пенсильвании была сделана Мелиндой Ann, репортером из Вашингтона, которую он перед этим пытался принять на работу. В какой-то момент она позвонила ему и спросила: «Вам действительно это нужно? Документ составляет 94 страницы, a IRS берет по доллару за страницу». Ответ, разумеется, был: «Черт побери, конечно, нам это нужно!»

26. Интервью с Рэнди Брауном.

27. В своих последующих колонках в Sun.

28. Интервью с Миком Рудом и Уорреном Баффетом.

29. Paul Williams. Investigative Reporting and Editing, см. также статью: Craig Tomkinson. The Weekly Editor: Boys Town Finances Revealed // Editor 8c Publisher, 15 апреля 1972 года.

30. Стенограмма интервью Мика Руда с Николасом Вегнером.

31. Репортеры провели интервью с 13 из 17 членов совета директоров. Двое из них были слишком стары или больны и не могли дать интервью.

32. Монсиньор Шмитт, пресс-конференция от 22 мая 1972 года. Стенограмма.

33. Интервью с Рэнди Брауном.

34. Paul N. Williams. Boys Town, An Expose Without Bad Guys.

35. Майкл Д. Ла Монтиа, директор департамента штата по управлению общественными организациями (контролировавшего, помимо прочего, и «Бойз Таун»), назвал в своем письме Вегнеру от 25 мая 1972 года критику со стороны Sun голосом «незначительного меньшинства», на которое не следует обращать внимание. По его словам, Sun «недостаточно компетентна и к ней прислушивается мало людей. И если они вас атакуют, вам стоит просто подождать и дать им умереть своей смертью...». Он называл репортеров «охотниками за жареными фактами» и «профессиональными неудачниками». Не исключено, что мистер Ла Монтиа просто симпатизировал Вегнеру, однако его тон свидетельствовал о том, что статья серьезно зацепила лично его.

36. Paul N. Williams. Boys Town, An Expose Without Bad Guys.

37. Boys Town Bonanza // Time, 10 апреля 1972 года; Boys Town’s Worth Putat $209 Million // Los Angeles Times, 31 марта 1972 года; Money Machine// Newsweek, 10 апреля 1972 года; Tomkinson. The Weekly Editor.

38. Other Boys Homes Affected by Boys Town Story // Omaha Sun, 14 декабря 1972 года.

39. Письмо на двух страницах, без даты, написанное на бланке «Бойз Тауна», подписанное Фрэнсисом П. Шмиттом и адресованное всем лицам, поддерживавшим приют: Boys Town May Take Legal Stepstolnitiate New Programs, Policies // Omaha Sun, 14 декабря 1972 года; переписка между Полом Уильямсом и Irreverent Reverend Лестером Кинсолвингом из National Newspaper Syndicate Inc. of America, много писавшим на религиозные темы журналистом с большими связями в San Francisco Chronicle. Шмитт был разгневан, так как, помимо прочего, попытка «Бойз Тауна» оправдаться ударила по самому приюту: Кин-солвинг описал развитие событий в статье в газете Washington Evening Star (Boys Town Money Machine, 4 ноября 1972 года) и обозначил в качестве места ее создания «Бойз Таун», Небраска. Шмитт (совершенно безосновательно) предполагал, что тот не имел права так поступать.

40. Paul Critchlow. Boys Town Moneylsn’t Buying Happiness // Philadelphia Inquirer, 20 июля 1973 года.

41. Преподобный Вегнер, письмо от 1 июня 1973 года, адресованное человеку, который представился сотрудником San Francisco Examiner. Этот человек, в свою очередь, ознакомил с его содержанием Лестера Кинсолвинга из San Francisco Chronicle и попросил не упоминать его имени, очевидно, потому, что работал в конкурирующем издании. По всей видимости, Кинсолвинг сообщил о содержащихся в этом письме материалах Баффету.

42. Использовано с разрешения Omaha Press Club Foundation.

43. Письмо Уоррена Баффета Эдварду Морроу от 21 апреля 1972 года.

44. Меморандум Пола Уильямса от 13 октября 1972 года, адресованный Баффету, а также комментарии Баффета относительно его содержимого.

45. Комментарий Мика Руда в личных заметках от 19 января 1973 года. Стенограмма интервью Мика Руда с Николасом Вегнером.

46. На самом деле незадолго до этого Вегнер перенес несколько операций и его состояние здоровья оценивалось в целом как «хрупкое». См.: Paul Critchlow. Boys Town Moneylsn’t Buying Happiness.

47. Помимо прочего консультанты выяснили, что уровень морали и лояльности среди сотрудников «Бойз Тауна» был крайне низким: многие из них, отдавшие приюту десятилетия жизни, бедствовали, так как им говорилось, что приют еле сводит концы с концами. По данным Omaha World-Herald (21 марта 1973 года), в 1973 году «Бойз Таун» получил больше денег, чем в 1972-м (свыше шести миллионов долларов). Основной результат раскрытия неблаговидных фактов и реформ заключался в повышении прозрачности работы и ответственности за то, как расходовались деньги.

48. Adam Smith. Supermoney. York: Random House, 1972. Псевдоним был выбран в честь Адама Смита, отца рыночной экономики.

49. John Brooks. A Wealth of Notions // Washington Post, 22 октября 1972 года.

Глава 36

1. Интервью со Стэном Липси. Scripps Howard владела 60% акций, но после выхода распоряжения Министерства юстиции была вынуждена продать в 1968 году часть пакета, выполняя антитрестовое законодательство, так как ей принадлежала часть пакета акций конкурирующего издания, Cincinnati Post & Times-Star. Blue Chip купила 10% акций Enquirer и попыталась в феврале 1971 года купить оставшуюся часть пакета за 29,2 миллиона долларов.

2. Грэхем посчитала, что единственной альтернативой публичному размещению акций могла бы стать продажа одной из телевизионных станций, принадлежавших компании, однако этот вариант ее не устраивал. Для защиты бизнеса от недружественного поглощения председатель правления Фриц Биби и юрист семьи Грэхем Джордж Гиллеспи реструктурировали акционерный капитал — акции класса А оставались в руках семьи, а акции класса Б (дававшие акционерам меньше прав при голосовании) были выпущены на открытый рынок. Katharine Graham, Personal History. New York: Alfred A. Knopf, 1997.

3. Грэхем рассказала эту историю Баффету.

4. Katharine Graham, Personal History.

5. Письмо Кэтрин Грэхем Чарли Мангеру, 23 декабря 1974 года.

6. Katharine Graham, Personal History.

7. Интервью Кэтрин Грэхем Чарли Роузу, 5 февраля 1997 года.

8. Боб Двайер, бывший тренер Баффета по гольфу, одно время работал в этой газете мальчиком на побегушках. При этом он умудрялся иногда писать тексты для редакторского отдела Post.

9. Katharine Graham, Personal History.

10. Рассказ об этих событиях взят из книги Personal History.

11. Книга С. David Heymann. The Georgetown Ladies’ Social Club (New York: Atria Books, 2003) представляет собой исчерпывающее исследование в отношении самых влиятельных дам — устроительниц званых мероприятий в Вашингтоне и имевшейся у них огромной неформальной власти. В книге приводится пример, как однажды Кей появилась на мероприятии с припудренным синяком, — это было, по крайней мере, одно из свидетельств того, что Фил Грэхем подвергал ее физическому насилию.

12. Истории о женщинах, с которыми у Фила Грэхема была связь, а также о том, что он менялся любовницами с Кеннеди (в частности, известен пример актрисы и модели Ноэль-Ноэль), приведены в книге The Georgetown Ladies’ Social Club.

13. В своих мемуарах Грэхем связывала это отчасти с подчиненным положением женщин в то время, а отчасти — с ее воспитанием, которое порой слишком изобиловало негативными эмоциями. Она признает, что в чем-то поведение Фила провоцировалось ее действиями.

14. Интервью Кэтрин Грэхем Чарли Роузу, 5 февраля 1997 года.

15. Там же.

16. Интервью с Доном Грэхемом.

17. Биби был партнером в нью-йоркской компании Cravath, Swaine & Moore и в 1948 году под руководством Дона Суотланда занимался созданием структуры, позволявшей защитить Post от поглощения сторонними инвесторами.

18. Katharine Graham, Personal History.

19. Позднее Макнамара сказал, что активно содействовал публикации документа под названием «История процесса принятия Соединенными Штатами решения в отношении Вьетнама» для того, чтобы «дать ученым богатый материал, на базе которого они могли бы пересмотреть взгляд на события того времени». Sanford J. Ungar, The Papers and the Papers: An Account of the Legal and Political Battle over the Pentagon Papers 23-27. New York: E.P. Dutton, 1972.

20. Диалог между Грэхем и Брэдлит был взят из книги Personal History, сокращен и отредактирован для большей ясности. Часть данных была взята из интервью, данного Грэхем Чарли Роузу. Общее описание происходящей сцены также взято из Personal History.

21. Bob Woodward. Hands Off, Mind On // Washington Post, 23 июля 2001 года.

Глава 37

1. Никсон часто высказывал угрозы, связанные с лишением газеты лицензии, однако до мая 1974 года документальных подтверждений его намерений не находилось (Katharine Graham, Personal History. New York: Alfred A. Knopf, 1997). 21 июня 1974 года Грэхем дала FCC показания под присягой, утверждая, что лишение компании лицензии было «частью инспирированной Белым домом программы по нанесению... компании ущерба в связи с ее ролью в раскрытии уотергейтского скандала». Morton Mintz. Mrs. Graham Links White House, TV Fights // Washington Post, 27 июня 1974 года; David E. Rosenbaum. Threats by Nixon Reported on Tape Heard by Inquiry // New York Times, 16 мая 1974 года.

2. Katharine Graham. Personal History.

3. Там же.

4. Все цитаты Мейера приводятся по книге: Сагу Reich. Financier: The Biography of And^ Meyer: A Story of Money, Power, and the Reshaping of American Business. New York: William Morrow, 1983.

5. Cary Reich. Financier.

6. «В какой-то момент акции компании упали до такого уровня, что ее можно было купить за 80 миллионов, — говорит Баффет. — Мы потратили около 10 миллионов долларов и заплатили за акции, исходя из того, что справедливая оценка компании составляет 100 миллионов».

7. В своих мемуарах Грэхем несколько принижает роль Мейера и сообщает, что идея о двух классах акций принадлежит Гиллеспи и Биби. Биограф Мейера Кэри Райх утверждает, что идея принадлежала Мейеру. С учетом того что Мейер был талантливым банкиром, представляется маловероятным, что он не участвовал в этом процессе.

8. Письмо Уоррена Баффета Кэтрин Грэхем, май 1973 года.

9. Jim Hoagland. A Journalist First // Washington Post, 18 июля 2001 года.

10. Robert Kaiser. The Storied Mrs. Graham // Washington Post, 18 июля 2001 года.

11. Слово «разгневанный» было использовано Кэри Райх в книге Financier.

12. Интервью с Арджеем Миллером.

13. Katharine Graham. Personal History.

14. A Sure Thing? What Is Inside Information? Forget the black-and-white definitions. The real world often comes in gray, like at the San Jose Water Works // Forbes, 1 сентября 1973 года.

15. Интервью с Биллом Руаном.

16. Письмо Уоррена Баффета Малкольму Форбсу, 31 августа 1973 года.

17. Интервью с Биллом Руаном.

18. Katharine Graham. Personal History.

19. Patrick Brogan. The Short Life and Death of the National News Council: A Twentieth Century Fund Paper. New York: Priority Press Publications, 1985. Совет просуществовал еще 11 лет до момента вынужденного прекращения работы (за 10 лет до начала повсеместного распространения Интернета) из-за того, что ему так и не удалось найти информационный источник, с помощью которого он мог бы доносить результаты своих расследований до общественности.

20. Интервью с Джорджем Гиллеспи.

21. Интервью с Доном Грэхемом.

22. Katharine Graham. Personal History.

23. Из введения, написанного Грэхем к книге: Meg Greenfield. Washington. New York: Public Affairs, 2001.

24. Грэхем в своей книге Personal History использовала более тактичные выражения, назвав его «восхитительным и озорным заводилой».

25. В своей книге Грэхем вспоминает, как «кто-то» упомянул понятие «амортизация нематериальных активов», после чего Говард Симонс внезапно попросил ее дать определение этого термина. По всей видимости, при написании книги (по сути, представлявшей собой мемуары) Грэхем не стремилась к особой показухе.

26. Интервью с Доном Грэхемом.

27. Интервью с Лиз Хилтон.

28. Конференция в Дамбартон-Оукс. Dumbarton Oaks Research Library and Collection.

29. Речь идет о Джордже Буше-старшем (впоследствии ставшем 41-м президентом США), отце Джорджа Буша-младшего (43-го президента США). На тот момент у США не было официальных связей с Китайской Народной Республикой, так как администрация США считала законным правительством то, которое возглавляло Республику Китай на Тайване.

Глава 38

1. Интервью Эда Андерсона, Маршалла Вайнберга.

2. Баффет купил American Manufacturing за 40% от справедливой, по его собственным расчетам, стоимости. How Omaha Beats Wall Street // Forbes, 1 ноября 1969 года.

3. Действия, аналогичные действиям Уоттлса, произвели еще два человека — Томас Меллон Эванс и Жан Пол Гетти. Баффет склонялся к методам Эванса, а его друг по Колумбийскому университету Джек Александр и его партнер Бадди Фокс шли по стопам Гетти, который создал целую пирамиду из нефтяных компаний и написал книгу How to Be Rich (not how to get rich). Деятельность Эванса, бизнесмена из Питтсбурга, описывалась в статье Heirloom Collector // Time, 11 мая 1959 года. Он оформлял свои сделки через компанию Н.К. Porter and Crane Со. Уоттлс, имя которого в наши дни почти забыто, был директором Crane.

4. Подобная схема не позволяла делать большие деньги до тех пор, пока вы не начинали залезать в карманы акционеров. Недобросовестный оператор мог выдаивать дочерние компании, в то же время нагружая акционеров непосильным долговым бременем. Pyramid Devices of 20’s Revived // New York Times, 16 ноября 1958 года.

5. «Если я видел дальше других, то только потому, что стоял на плечах гигантов». Из письма Исаака Ньютона Роберту Гуку, 5 февраля 1676 года.

6. Fighting the Таре // Forbes, 1 апреля 1973 года. «Я верю в то, что этот человек [Уоттлс] делает умные вещи», — говорил Руан. Акционеры, несогласные с методикой оценки ценности сделки, подали в суд, наглядно продемонстрировав, какие конфликты могут возникать при применении модели Уоттлса.

7. Интервью с Чарли Мангером.

8. Not Disappointed, Says Analyst As Wesco, FSB Call OffMerger // California Business, 15 марта 1973 года.

9. Эта история приведена по воспоминаниям Бетти Каспер Питерс, с которой Баффет ранее обсуждал эту сделку.

10. В письме Чарли Мангера Луи Винсенти от 8 февраля 1973 года говорится, что Home Savings (банковский гигант из Калифорнии) имеет незначительную структуру расходов из-за того, что «управляется так же, как Wesco».

11. Интервью с Бетти Каспер Питерс.

12. Официальное заявление Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, среда 19 марта 1975 года, с. 53. Заявление Уоррена Э. Баффета от 21 марта 1975 года, с. 61-63.

13. Интервью с Чарли Мангером.

14. «Складывается неловкая ситуация, — писал он, — когда мы хотим обсудить с вами различные альтернативы предложения для акционеров Wesco, а вы отказываетесь от рассмотрения каких-либо вопросов, пока не получите официального предложения от FSB [Santa Barbara] или действий с нашей стороны... Мне кажется, все, что мы можем сделать, — это дать возможность каждому действовать наилучшим образом, в то время когда ситуация разворачивается непонятным ни для кого образом». Письмо Чарльза Т. Мангера, адресованное Луи Р. Винсенти, 8 февраля 1973 года.

15. Официальное заявление Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, среда, 19 марта 1975 года, с. 84.

16. Интервью с Бетти Каспер Питерс.

17. Протокол Специального собрания совета директоров Wesco Financial Corporation, 13 февраля 1973 года.

18. Интервью с Бетти Каспер Питерс.

19. Все комментарии аналитиков взяты из Not Disappointed, Says Analyst As Wesco, FSB Call Off Merger // California Business.

20. Питерс была благодарна им и два месяца спустя в письме Дону Коппелу назвала решение разорвать сделку «героическим», так как акции Santa Barbara позднее обвалились с 33 до 15,50 доллара.

21. Интервью с Чарли Мангером.

22. Blue Chip подала заявление в Federal Savings and Loan Insurance Corporation о покупке 50% акций Wesco, в результате чего превращалась в холдинговую компанию, занимавшуюся ссудами и депозитами, равно как и аффилированные компании Berkshire, Diversified и другие. Представители компаний утверждали, что на практике Diversified никогда не рассматривала Blue Chip в качестве дочерней компании, однако Diversified и аффилированные с ней компании могли теоретически контролировать Blue Chip как за счет собственных инвестиций Баффета, так и через Berkshire, владевшей в то время 17,1% акций Blue Chip.

23. «У меня есть личная и ярко выраженная склонность к покупке со значительной скидкой к балансовой стоимости акций компаний, находящихся в сложной ситуации, однако зарабатывавших по 11-13% к своей балансовой стоимости на протяжении 10 и более лет и имеющих историю значительных и постоянно повышающихся дивидендов. Более того, мне нравится идея диверсификации экономической базы Wesco за счет активов, приобретение которых не приведет к увеличению накладных расходов. Мне также нравится идея стать крупнейшим акционером в крупных предприятиях — я предполагаю, что это может оказать положительное влияние на результативность наших инвестиций». Письмо Чарльза Т. Мангера Лу Винсенти, 3 апреля 1973 года.

24. Стиль работы Баффета в том году предполагает, что он сохранял пессимизм в отношении состояния экономики и готовился к спаду. Он выпустил прямые покрытые опционы по акциям Kennecott Copper и опционы down-and-out (более сложный тип покрытого опциона, ограничиваемый по глубине падения и роста в определенных пределах) по акциям Ford Motors, General Motors и Black & Decker. Условия реализации опционов по этим экономически уязвимым акциям не совсем соответствовали рыночной конъюнктуре на тот момент, и это дает основания предположить, что его ожидания относительно развития экономики были скорее пессимистичными, чем оптимистичными. Письмо Уоррена Баффета Джеку Рингуолту, 9 марта 1972 года.

25. Письмо Кэтрин Элберфельд Уоррену Баффету, май 1974 года.

26. Бен Грэхем писал об этой компании, расположенной в О-Клер, в своей книге The Intelligent Investor.

27. «Я мог бы заработать значительно больше денег, если бы потом не продал эту компанию. Ее акции смогли бы принести немалую прибыль», — признался Баффет. По его словам, он быстро продал акции компании, когда узнал, что ее исполнительный директор заключал с каждым из директоров сепаратные соглашения о размере вознаграждения. В компании Vornado, владевшей сетью магазинов-дискаунтеров, был совершенно иной стиль управления. Сегодня эта компания представляет инвестиционный фонд по операциям с недвижимостью под управлением Стивена Рота.

28. Интервью с Бобом Мэлоттом.

29. Баффет говорит, что сразу же порекомендовал Мэлотту, чтобы FMC выкупила свои акции обратно. Хотя FMC и рассмотрела эту идею, но не последовала рекомендации Баффета.

30. Прием в школу чернокожих детей увеличился на треть, а к осени ожидался рост вполовину. Судебное разбирательство по вопросу десегрегации затягивалось, а само здание не соответствовало пожарным нормам. Некоторые белые ученики уже были переведены в другие школы из-за опасений, что их школа будет объединена со школой Tech High, в которой училось множество самых отъявленных хулиганов города. Dana Parsons. Central Parents Express Fears, Seek Changes // Omaha World-Herald, 9 мая 1974 года. Комитет предложил ряд изменений, которые в итоге превратили школу в настоящий магнит для детей, желавших учиться в колледже.

31. Гамильтон был подарен Баффетам их соседом Марком Трастином.

32. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, которая утверждает, что не собиралась становиться офицером полиции.

33. Интервью с Питером Баффетом.

34. Интервью с Дейвом Страйкером.

35. По данным нескольких источников, близких к Сьюзи в то время и знавших ее позднее.

36. Интервью Питера Баффета.

37. За счет покупки компанией Diversified страховки («перестрахования») у National Indemnity через ее новое подразделение. Деньги за сделку были переведены в виде премии Diversified.

Официальное заявление Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, четверг 20 марта 1975 года, с. 188-194.

38. Официальное заявление Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, среда 19 марта 1975 года. Им обоим в свое время принадлежала некая доля акций. Мангер купил пакет акций на рынке, а Готтесман — у своих партнеров.

39. Официальное заявление Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, среда 19 марта 1975 года, с. 193.

40. Официальное заявление Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, среда 19 марта 1975 года, с. 190.

41. Информация об этом была приведена в конце года в официальной отчетности DRC, которую, однако, читали немногие, а для того чтобы оперативно получить информацию из форм 3s и 4s, подававшихся в SEC, требовалось напрячься и проявить инициативу. Информация об 11,2% акций DRC была опубликована в годовой отчетности BRK за 1973 год, как и тот факт, что Уоррен и Сьюзи владели на тот момент 43% DRC.

42. Письмо Дона Коппела Уоррену Баффету, 15 июня 1973 года.

Глава 39

1. Интервью Роберта Редфорда, цит. по: Graham in Personal History. New York: Alfred A. Knopf, 1997.

2. Katharine Graham. Personal History.

3. Katharine Graham. Personal History.

4. A1 Pagel. What Makes Susie Sing? // Omaha World-Herald, 17 апреля 1977 года.

5. Интервью с Глэдис Картер.

6. Взято из письма, написанного Грэхем Баффету и включенного в Personal History. Дон Грэхем вспоминает, как его мать рассказывала, что Сьюзи приготовила ей яйца, а сама вместе с Уорреном наблюдала за тем, как Кей ест, и при этом сама не съела ни кусочка.

7. Интервью с Чарли Мангером.

8. Fighting the Таре // Forbes, 1 апреля 1973 года.

9. Эту информацию подтвердили Вайнберг и Баффет в своих интервью. Мэлотт сказал, что не помнит этой истории.

10. Look at All Those Beautiful, Scantily Clad Girls Out There! // Forbes, 1 ноября 1974 года.

11. «Forbes не напечатали одну мою фразу, которую я считал самой важной», — сообщил Баффет в письме Пэту Эллебрахту от 24 октября 1974 года, в котором повторил эту цитату.

12. Интервью с Родом Рэтбаном. Файлы судебного разбирательства компании Omni из библиотеки National Indemnity Company.

13. Why the SEC’s Enforcer Is in Over His Head // BusinessWeek, 11 октября 1976 года.

14. Интервью с Верном Маккензи.

15. Письмо Чарли Мангера Чаку Рикерсхаузе-ру «Предмет: возможное слияние Diversified Retailing и Berkshire Hathaway», 22 октября

1974 года.

16. Интервью с Бетти Каспер Питерс.

17. Интервью с Верном Маккензи.

18. Робин Рикерсхаузер, часто слышавшая эту мысль от мужа, даже не представляла, что именно он был ее автором.

19. Показания Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, Thursday, 20 марта

1975 года, с. 112.

20. Показания Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, Thursday, 20 марта 1975 года, с. 112-113.

21. Интервью с судьей Стэнли Споркином.

22. Там же. Этот юрист был настолько свирепым, что автора особо попросили не упоминать его имени.

23. Огромное количество документов, составленных в ответ на исковое заявление SEC от февраля 1975 года, иллюстрирует несколько тезисов:

1) нет никаких свидетельств тому, что Баффет пользовался инсайдерской информацией или рассчитывал на недружественное поглощение;

2) Баффет стал настоящим экспертом деятельности водорегулирующих компаний и обладал огромными знаниями в этой узкой области;

3) данный аспект расследования был достаточно навязчивой и неловкой формой дежавю, так как включал в себя помимо прочего и его собственную переписку с Forbes, в которой он пытался обелить свое имя.

24. В своих показаниях In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, пятница, 21 марта 1975 года, с. 125, Баффет признал, что он и Мангер покупали акции Wesco на открытом рынке в течение действия тендерного предложения, а Рикерсхаузер посоветовал ему прекратить эту практику, сообщив, что дальнейшие акции они могут покупать только по условиям тендера (что они и сделали). Рикерсхаузер особо подчеркнул: «Я хотел бы абсолютно официально заявить, что никогда не говорил им о том, что предпринятые ими действия были незаконными. Я говорил, что с позиций сегодняшнего дня будет трудно кого-то убедить в том, что они не намеревались делать то, что сделали. Если хотите, можете повесить на меня всех собак, но я совершенно не хотел оказаться правым в этой ситуации».

25. Эта фраза была произнесена им в разговоре с коллегой.

26. По всей видимости, SEC посчитала интересы и компании Баффета, Мангера и Герина единой контролируемой группой с точки зрения тендерных предложений. В совокупности Уоррен (11%), Сьюзи (2%), Мангер и его партнеры (10%), Berkshire Hathaway (26%) и Diversified (16%) контролировали 65% акционерного капитала Blue Chip. Уоррен и Сьюзи владели 36% Berkshire и 44% DRC. Мангер контролировал 10% DRC. DRC принадлежало 15% BRK и 16% ВС. ВС владела 64% Wesco.

27. Так называемый принцип вреда активно обсуждался такими учеными, как Джон Локк, Вильгельм фон Гумбольдт и Джон Стюарт Милль, которые полагали, что единственная цель закона состоит в том, чтобы предотвратить вред, а свобода людей не должна ограничиваться какими-то иными условиями. Принцип вреда лежит в основе ряда положений Конституции США.

28. Письмо Чака Рикерсхаузера Стэнли Споркину, 19 ноября 1975 года.

29. Там же, 1 декабря 1975 года.

30. Показания Уоррена Э. Баффета, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, пятница, 21 марта 1975 года, с. 157.

31. Показания Чарльза Т. Мангера, In the Matter of Blue Chip Stamps, Berkshire Hathaway Incorporated, HO-784, четверг, 20 марта 1975 года, с. 197.

32. Интервью с судьей Стэнли Споркином. После своего ухода из SEC в 1981 году Споркин служил главным юрисконсультом в ЦРУ. Затем он стал судьей окружного суда округа Колумбия и оставался на этом послу вплоть до своего ухода на пенсию в 2000 году.

33. Там же. Дополнительную информацию о Спор-кине можно найти в статьях: Jack Willoughby. Strictly Accountable // Barron’s, 7 апреля 2003 года; Peter Brimelow. Judge Stanley Sporkin? The Former SEC Activist Is Unfit for the Federal Branch // Barron’s, 4 ноября 1985 года; Robert M. Bleiberg. Sporkin’s Swan Song? // Barron’s, 2 февраля 1981 года; Why the SEC’s Enforcer Is in Over His Head // BusinessWeek, 11 октября 1976 года.

34. «Я поставил на хорошую лошадь, — говорит Споркин, — и она пришла первой».

35. Компания также заплатила штраф в размере 115 000 долларов. Consent to Judgment for Permanent Injunction and Other Relief. Final Judgment for Permanent Injunction and for Other Relief and Mandatory Order and Consent with Respect

Thereto, а также Complaint for a Permanent Injunction and Other Relief, в составе In the Matter of Securities and Exchange Commission vs. Blue Chip Stamps, 9 июня 1976 года.

36. Консультативный комитет SEC по раскрытию корпоративной информации, 30 июля 1976 года.

Глава 40

1. Doug Smith. Solid Buffett Voice Melts Debut Jitters // Omaha World-Herald, 9 мая 1975 года.

2. Интервью с Чарли Мангером.

3. Письмо Чарльза Мангера Кэтрин Грэхем от 9 декабря 1974 года. Слово «глупости» было действительно использовано Мангером в этом письме.

4. Интервью с Фредом Стэнбеком.

5. Интервью с Роксанной Брандт, Уолтером Шлос-сом. Брандт впоследствии шутил, что именно это обстоятельство стало основанием для развода.

6. New York Daily News, 30 октября 1975 года.

7. Письмо Говарда Э. Старка Уоррену Баффету от 18 июня 1975 года. См. также: Lee Smith. А Small College Scores Big in the Investment Game // Fortune, 18 декабря 1978 года.

8. Katharine Graham, Personal History. New York: Alfred A. Knopf, 1997.

9. Там же.

10. Там же.

11. Интервью с Джорджем Гиллеспи.

12. Согласно книге Personal History, такой контракт не только позволил бы печатникам иметь самую высокую заработную плату в стране, но и предоставил бы им иммунитет против массовых увольнений. Отчасти переговоры сорвались из-за того, что Post отказалась принять обратно на работу сотрудников, испортивших печатные машины.

13. Согласно книге Personal History, против пятнадцати бывших печатников Post были выдвинуты обвинения в различных правонарушениях. Шестеро из них, разрушившие машины и совершившие более тяжкие преступления, были приговорены к тюремному заключению.

14. Доля в Source Capital была продана ее менеджерам.

15. В середине 1970-х годов Кэтрин Грэхем, за плечами которой уже были и проблемы с забастовками, и освещение уотергейтского скандала, решила сконцентрироваться на росте и развитии Washington Post. До того времени у компании не было сколько-нибудь значительной прибыли, а ее стратегия (по данным, приведенным в книге Personal History) носила хаотичный характер. Объем продаж и доходы начали расти с 1976 года, примерно в то же время, когда руководство компании начало скупать ее акции на рынке. Доходы на акцию в 1976 году составили 1,36 доллара, для сравнения: в 1970 году этот показатель составлял лишь 0,36 доллара. Прибыль на вложенный капитал выросла с прежних 13% до 20%, а размер прибыли — с 3,2% до 6,5%. И с тех пор эти показатели лишь улучшались (Value Line report, 23 марта 1979 года).

16. Письмо Чарльза Мангера Кэтрин Грэхем, 13 ноября 1974 года.

17. Интервью с Доном Грэхемом.

18. С. David Heymann. The Georgetown Ladies’ Social Club. New York: Atria Books, 2003.

19. Интервью с Доном Грэхемом.

20. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, благодарной своим родителям за то, что они решили не вмешиваться в ее дела.

21. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

22. Интервью с Диком и Мэри Холланд.

23. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

24. Там же.

25. Интервью с Хоуи Баффетом.

26. Питер Баффет описал свой привычный распорядок дня того времени в ходе своего интервью.

27. По словам друзей Сьюзи, она часто обвиняла Грэхем в том, что та выстраивает отношения удобным для нее образом.

28. А1 Pagel. What Makes Susie Sing? // Omaha World-Herald, 17 апреля 1977 года.

29. Там же.

30. По воспоминаниям Джека Бирна о беседе с Дэвидсоном, Джек был достаточно ярким и увлекающимся человеком, и вполне возможно, что его версия слов Дэвидсона может быть чуть более цветистой, чем на самом деле.

31. Интервью с Тони Найсли.

32. Меморандум Уоррена Баффета, адресованный Кэрол Лумис, 6 июля 1988 года.

33. К 1974 году страховая отрасль столкнулась с тем, что рейтинговое агентство A.M. Best называло «невосполнимыми» потерями в размере 2,5 миллиарда долларов в результате жестких ценовых войн и повсеместной инфляции во всем — начиная с услуг по ремонту автомобилей и заканчивая стоимостью подачи судебного иска (A.M. Best Company Comment on the State of and Prospects for the Property/Liability Insurance Industry, июнь 1975 года). В некоторых штатах были приняты законы, обязывавшие страховщиков уплачивать сумму страхового возмещения при авариях вне зависимости от того, кто был виновником. Помимо этого федеральное правительство начало жестко контролировать цены в отрасли во время войны на Ближнем

Востоке. Кроме того, разрушительное падение фондового рынка 1973-1974 гг. настолько сильно снизило ценность инвестиционного портфеля GEICO, что средняя акция, стоившая прежде 3,90 доллара, теперь оценивалась примерно в 10 центов (Leonard Curry. Policy Renewed: How GEICO Came Back from the Dead // Regardie’s, октябрь/ноябрь 1982 года).

34. Интервью с Сэмом Батлером.

35. Интервью с Джеком Бирном. «Ублюдки из Travelers предпочли мне на посту президента Эда Бадда, — вспоминает Бирн (который любит рассказывать эту историю). — Инвестированный в меня миллион долларов теперь превратился бы в миллиард, а миллион долларов, инвестированный в Эда Бадда, теперь составляет лишь 750 000 долларов. Конечно, я очень расстроился, но теперь воспринимаю произошедшее с более зрелых позиций. Хотя нет, я все равно расстроен». Эта история также описывается в книге: William К. Klingaman. GEICO, The First Forty Years. Washington, D.C.: GEICO Corporation, 1994.

36. Интервью с Джеком Бирном.

37. GEICO’s Plans to Stay in the Black // BusinessWeek, 20 июня 1977 года. Бирну показалось, что он не особенно понравился Уоллаку.

38. Интервью с Родой и Берни Сарнатами.

39. Интервью с Лу Симпсоном.

40. Leo Goodwin Jr. Is Dead at 63; Headed GEICO Insurance Concern // New York Times, 18 января 1978 года; Leo Goodwin, Financier, Son of Founder of GEICO // Washington Post, 18 января 1978 года.

41. Интервью с Доном Грэхемом.

42. Leonard Curry. Policy Renewed.

43. Меморандум Уоррена Баффета, адресованный Кэрол Лумис, 6 июля 1988 года.

44. Интервью с Биллом Скоттом.

45. Уоллак предложил крупным страховым компаниям выкупить 40% имевшихся у GEICO перестраховочных договоров, причем они должны были принять свое решение об участии до 22 июня. К этой дате сделкой заинтересовалось недостаточно большое количество компаний. Уоллак должен был до пятницы 25 июня принять решение о закрытии GEICO. Он продлил срок принятия решения и к середине июля вышел с обновленным планом спасения компании — пул страховщиков должен был выкупить всего 25% полисов GEICO, а кроме того, до конца года они должны были собрать капитал на меньшую сумму — всего 50 миллионов долларов. Reginald Stuart. Bankruptcy Threat Fails to Change Status of GEICO // New York Times, 26 июня 1976 года; Reginald Stuart. The GEICO Case Has Landed in His Lap // New

York Times, 4 июля 1976 года; Matthew L. Wald. GEICO Plan Is Revised by Wallach // New York Times, 16 июля 1976 года.

46. В точности неизвестно, что именно написал генерал Макдермотт, однако любое поручительство с его стороны обладало достаточным весом в глазах других страховщиков.

47. По словам Бирна, большую роль в организации этого мероприятия сыграли бывшие сотрудники GEICO.

48. Интервью с Джеком Бирном.

49. Джон Гутфрейнд процитировал слова Фрин-келли в своем интервью. Сам Фринкелли так и не отозвался на неоднократные просьбы о проведении интервью.

50. Интервью с Сэмом Батлером.

51. Leonard Curry. Policy Renewed. Согласно тому же источнику, Батлер также сыграл определенную роль в том, чтобы убедить Гутфрейнда согласиться на эту сделку.

52. В этом не приходилось сомневаться. Помимо прочего, GEICO никого не уведомила о проведенном изменении в методе расчета резервов, связанных с возможными убытками, что позволило компании резко повысить показатели своей прибыли до 25 миллионов долларов за второй и третий кварталы 1975 года. In the Matter of GEICO et. al., 27 октября 1976 года.

53. Leonard Curry. Policy Renewed.

54. Интервью с Джоном Гутфрейндом.

55. По воспоминаниям Бирна, большую помощь в объединении усилий для поддержки перестраховочных операций оказал Том Харнетт, видный представитель городской администрации Нью-Йорка. По мнению Бирна, у Харнетта были на то свои причины, так как гарантийный фонд, созданный администрацией города, инвестировал в облигации Big Mac New York City, выпущенные Municipal City Corporation, которые торговались за малую долю своего номинала. Фонды городского бюджета, предназначенные для решения проблем неплатежей, практически испарились сразу же после того, как в Нью-Йорке разразился финансовый кризис.

56. Бирн много раз описывал эту встречу в ярких красках. Согласно книге Roger Lowenstein’s Buffett: The Making of a American Capitalist (New York: Doubleday, 1996), он, вероятно, сказал Ши-рану: «Вот ваша гребаная лицензия. Мы больше не граждане штата Нью-Джерси». Сам он называет Ширана «худшим страховым комиссаром, какого только можно себе представить».

57. Разочарованные сотрудники, услышав печальные новости о своем увольнении, начали выбрасывать страховые полисы из окон небоскреба, в котором располагался офис. «Бланки летали в воздухе по всему Северному Джерси», — вспоминал Бирн. Об этом никто не знал до тех пор, пока GEICO не начала перемещать офис по урегулированию претензий в Филадельфию, когда «мы начали искать клиентские досье и не могли их нигде найти». По расчетам Бирна, потеря этих данных стоила компании лишних 30-40 миллионов долларов, уплаченных по излишне выставленным претензиям. GEICO также отказалась от лицензии в Массачусетсе. Также она перестала вести бизнес во многих других штатах, сохранив за собой право заняться им в будущем. В общей сложности компания отказалась от возобновления страховых полисов у 400 тысяч из 2,5 миллиона своих клиентов.

58. Интервью с Джеком Бирном. Впервые автор книги услышала эту историю от бывшей секретарши Бирна.

59. Интервью с Тони Найсли. Продолжительность таких встреч может показаться невероятной, однако Бирн, по всей видимости, обладал нечеловеческими запасами энергии.

60. Интервью с Джеком Бирном.

61. James L. Rowe Jr. Fireman’s Fund Picks Byrne // Washington Post, 24 июля 1985 года; Sarah Oates. Byrne Pulled GEICO Back from Edge of Bankruptcy // Washington Post, 24 июля 1985 года.

62.0 Гроссмане хорошо отзывались многие участники Graham Group, друзья Баффета и сотрудники Berkshire: Маршалл Вайнберг, Виндхэм Робертсон, Верн Маккензи, Глэдис Кайзер, Боб Голдфарб, Том Болт, Холли Смит, а также Хоуи и Питер Баффет.

Глава 41

1. Christopher Ogden, Legacy, A Biography of Moses and Walter Annenberg. Boston: Little, Brown, 1999; John Cooney, The Annenbergs: The Salvaging of a Tainted Dynasty. New York: Simon & Schuster, 1982.

2. Огден в книге Legacy цитирует слова Анненбер-га о том, что тот отказался купить Washington Times-Herald у полковника Маккормика и убедил его продать газету Грэхемам, невзирая на сомнения относительно алкоголизма и умственной нестабильности Фила Грэхема. Таким образом, он испытывал ответственность за то, что судьба Washington Post сложилась именно таким образом. Он чувствовал себя ущемленным из-за того, что Грэхемы никогда не отдавали должного его роли. По словам Баффета, Анненберг преувеличивал значение своих действий и Грэхемы находили его поведение смехотворным.

3. Drew Pearson. Washington Merry-Go-Round: Annenberg Lifts Some British Brows // Washington Post, 24 февраля 1969 года.

4. Buffett’s recollection of Annenbergs perspective on Nixon.

5. Description of the Annenbergs’ reactions is from Legacy. Drew Pearson. Senators Wary on Choice of Annenberg // Washington Post, 5 марта 1969 года.

6. Сравнение с Никсоном присутствует в книгах целого ряда биографов Анненберга.

7. С. David Heymann. The Georgetown Ladies’ Social Club. New York: Atria Books, 2003, а также Legacy. В обоих источниках приводятся слова самого Анненберга, которые невозможно подтвердить или опровергнуть данными из других источников. Во всех источниках указывается, что он был сильно оскорблен.

8. Lally Weymouth. Foundation Woes: The Saga of Henry Ford II, Part II // New York Times Magazine, 12 марта 1978 года.

9. Письмо Уолтера Анненберга Уоррену Баффету, 1 октября 1992 года.

10. Там же.

11. По информации, полученной автором в ходе интервью, проведенного в 2003 году. Эти слова дают четкое представление о том, в какую сторону в то время двигались мысли Баффета.

12. По словам самой Грэхем, приведенным в ее автобиографии. Лиз Смит наделяла Грэхем эпитетом «хозяйка», а Дайана Маклеллан писала: «Все в Нью-Йорке говорят о Кэтлин Грэхем и Уоррене Баффете... но очень аккуратно подбирают слова». Diana McLellan. The Ear И Washington Star, 12 марта 1977 года; Liz Smith. Mystery Entwined in Cassidy Tragedy // Chicago Tribune, 6 марта 1977 года.

13. Heymann. The Georgetown Ladies’ Social Club.

14. Так об этом письме говорится в книге Lowenstein. Buffett.

15. Грэхем показывала копию этого письма Дэну Гроссману, а Сьюзан Баффет — Дорис Баффет. В настоящее время доступ к архиву Грэхем закрыт.

16. Roger Lowenstein. Buffett.

17. Интервью со Сьюзан Баффет // Gateway, 5 марта 1976 года.

18. Peter Citron. Seasoning Susie // Omaha World-Herald, 7 апреля 1976 года.

19. Buffett Serious // Omaha World-Herald, 14 сентября 1976 года.

20. Баффет, с его слов, задумывался о покупке квартиры Альфреда Кнопфа по адресу: 24 West 55th Street. Позднее там же располагались две знаменитые квартиры семьи Рокфеллеров.

21. Интервью с Сьюзи Баффет-младшей.

22. Интервью с Элом «Бадом» Пейглом.

23. Сама Дененберг отказалась дать интервью.

24. А1 Pagel. What Makes Susie Sing? 11 Omaha World-Herald, 17 апреля 1977 года.

25. Там же.

26. Интервью с Элом «Бадом» Пейглом.

27. Там же.

28. Peter Citron. Seasoning Susie.

29. Интервью со Стэном Липси. См.: Leo Litwak. Joy Is the Prize: A Trip to Esalen Institute // New York Times Magazine, 31 декабря 1967 года.

30. Steve Millburg. Williams’ Songs Outshine Voice // Omaha World-Herald, 5 сентября 1977 года.

31. Интервью с Астрид Менкс Баффет. Примечательно, что крепко спящий Уоррен обычно не замечал ее отсутствия. Рэкел Ньюман рассказывала, как однажды Сьюзи решила поехать к Дотти и послушать с ней музыку в 10 или 11 часов вечера. По дороге домой после полуночи она попала в метель, у нее кончился бензин, но, вместо того чтобы разбудить Уоррена, она позвонила своей подруге, после чего провела остаток ночи в поиске тягача, а затем и в долгом путешествии до бензоколонки на федеральной трассе. Она добралась домой лишь на рассвете. Уоррен так и не узнал об этом ее приключении.

32. Эти слова были сказаны одному из друзей Баффетов, который считает, что Сьюзи была достаточно искренна — как потому, что верила в сильную зависимость Уоррена от нее, так и из-за его сильной озабоченности вопросом самоубийства, вызванной большим количеством подобных действий как в семье Шталь, так и среди друзей Баффетов.

33. Warren Buffett. How Inflation Swindles the Equity Investor // Fortune, май 1977 года. В своем письме членам Graham Group от 27 сентября 1977 года Билл Руан описывает, что «эта статья может лечь в основу при обсуждении огромного количества нынешних экономических проблем. Она описывает не только крайне важный вопрос инфляции, но и эффекты, связанные с налогообложением, нормой прибыли, способностью выплачивать дивиденды, а также множеством других вопросов, крайне важных для анализа совокупной ценности нашей экономической системы».

34. Интервью с Маршаллом Вайнбергом.

35. Интервью с Питером Баффетом.

36. Интервью с Томом Ньюманом.

37. Этот факт был подтвержден двумя источниками.

38. Интервью с Астрид Баффет.

39. Там же.

40. Интервью с Майклом Адамсом.

41. Интервью с Астрид Баффет.

42. В письме 1977 года содержалось куда больше «обучающего» материала, чем в предыдущем.

Хотя Баффет контролировал деятельность Berkshire уже на протяжении 12 лет, письмо 1977 года оказалось первым в целой коллекции писем, которые он с тех пор начал отправлять своим друзьям. Это письмо было первым из писем Баффета, опубликованных на сайте Berkshire.

Глава 42

1. Интервью с Астрид Баффет.

2. Интервью с Майклом Адамсом.

3. Интервью с Келли Мачмор.

4. По воспоминаниям близкого друга семьи, как-то раз сильно задумавшийся Уоррен не узнал своего сына.

5. Баффет описывал свои чувства в разговорах и письмах автору книги. По его собственному мнению, его жизнь состояла из двух половин и в возрасте 47 лет произошел самый резкий ее поворот.

6. Интервью автора книги, 2003 год.

7. Katharine Graham. Personal History. New York: Alfred A. Knopf, 1997.

8. Интервью со Стэном Липси.

9. Интервью с Шэрон Осберг.

10. Астрид Баффет вспомнила историю с видеомагнитофоном в ходе своего интервью.

11. Детали этой истории вспоминали в своих интервью Дженни Липси Розенблюм и другие.

12. Интервью с Питером Баффетом.

13. Цена включала в себя 1,5 миллиона долларов в пенсионных обязательствах. Ежегодный отчет Blue Chip Stamps за 1977 год. Для финансирования покупки Blue Chip заняла у банка 30 миллионов долларов в апреле 1977 года.

14. Murray Light. From Butler to Buffett: The Story Behind the Buffalo News. Amherst, NY: Prometheus Books, 2004. Мюррей Лайт отмечает в своей книге, что Батлер начала печатать фотографии со свадеб афроамериканцев в начале 1970-х годов лишь под угрозой преследования со стороны Комиссии по правам человека.

15. Интервью со Стэном Липси.

16. Buffalo Courier-Express, Inc., vs. Buffalo Evening News, Inc., Жалоба о возмещении ущерба и наложении запрета по обвинению в нарушении федерального антитрестовского законодательства (28 октября 1977 года).

17. Бывший репортер Courier-Express Майкл А. Хилцик опубликовал 20 июня 2000 года на сайте Джима Роменеско Media News Extra коллекцию заметок журналистов о каждом местном судье штата, собранную для того, чтобы польстить любому из них, кто мог бы быть выбран для ведения процесса. По его словам, это была «неправильная стратегия», так как рассмотрение дела состоялось в федеральном суде под руководством Брианта. Одна из заметок предположительно называлась «Судья теряет твердость, когда снимает свое одеяние».

18. Интервью с Роном Олсоном.

19. Jonathan R. Laing. The Collector: Investor Who Piled Up $100 Million in the ’60s Piles Up Firms Today // Wall Street Journal, 31 марта 1977 года.

20. Показания Баффета по делу Buffalo Courier-Express, Inc., vs. Buffalo Evening News, Inc., 4 ноября 1977 года.

21. В книге Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist Боб Рассел рассказывал о том, что Уоррен, будучи еще ребенком, хотел взимать деньги с людей, проезжавших мимо дома Рассела. Баффет этого не помнит, но если это и было правдой, то он, судя по всему, находился под влиянием попыток города отменить пошлину за проезд по мосту Douglas Street (единственному переезду через реку Миссури). Это дело широко обсуждалась в городе во времена его детства.

22. Findings and Conclusions, Motion for Preliminary Injunction, Buffalo Courier-Express, Inc., vs. Buffalo Evening News, Inc., 9 ноября 1977 года.

23. Dick Hirsch. Read All About It, Bflo Tales // Business First, зима 1978 года.

24. Murray Light. From Butler to Buffett.

25. Интервью со Стэном Липси.

26. Там же.

27. Buffalo-Courier Express, Inc., vs. Buffalo Evening News, Inc., United States Court of Appeals, Second Circuit, 601 F.2d 48, April 16,1979.

28. Warren Buffett. You Pay a Very High Price in the Stock Market for a Cheery Consensus // Forbes, 6 августа 1979 года.

29. Интервью с Уолли Уокером. Несмотря на неоднократные просьбы, сам Джобс отказался дать свои комментарии.

30. Warren Buffett. You Pay a Very High Price in the Stock Market...

31. Интервью со Стэном Липси.

32. Ежегодный отчет Blue Chip Stamps для акционеров за 1980 год.

33. Janet Lowe, Dawn Right!: Behind the Scenes with Berkshire Hathaway’s Charlie Munger, New York: John, Wiley & Sons, 2000.

34. Там же.

35. Меморандум Уоррена Баффета для сотрудников, 2 декабря 1980 года.

36. Поначалу руководство все же предприняло попытку распространять газету без водителей (Buffalo Evening News, 2 декабря 1980 года). В результате повторных переговоров мятежный профсоюз смог добиться увеличения зарплаты на 41 доллар в неделю на человека.

37. Газета продавала 195 000 экземпляров воскресного издания, что составляло примерно две трети оборота конкурентов. По данным книги Lowenstein. Buffett, а также сведениям Бюро по аудиту тиражей за март 1982 года.

38. В ежегодном отчете акционерам Blue Chip Stamps за 1980 год отмечалось, что в прошедшем году судебные разбирательства «обошлись значительно дешевле и были менее активными».

39. Интервью с Роном Олсоном.

Глава 43

1. Интервью с Шарлоттой Дэнли Джексон.

2. Интервью с Верном Маккензи.

3. Баффет и Мангер взяли от имени Blue Chip кредит на 40 миллионов долларов в Bank of America National Trust and Savings Association в качестве защиты от риска одномоментного погашения всех требований (по данным показаний Мангера в судебном разбирательстве по делу Blue Chip).

4. В 1976 году окружной суд Лос-Анджелеса постановил, что Blue Chip больше не обязана продать треть своего бизнеса, после того как владельцы компании связались примерно с 80 потенциальными покупателями и не получили ни от кого из них серьезного предложения. Продажи упали со 124 до 9,2 миллиона долларов. Проблемы газеты Buffalo News, принадлежавшей Blue Chip, не позволяли сделать нормальной оценки Blue Chip до 1983 года, если принять во внимание долю Баффета в различных компаниях в сравнении с другими акционерами, особенно с Мангером.

5. Ежегодный отчет Berkshire Hathaway за 1983 год.

6. Этот закон от 1956 года накладывал ограничения на банковские холдинги (владевшие 25% двух и более банков, например J.P. Morgans), имевшие также небанковские направления деятельности. Это делалось, чтобы избежать контроля со стороны монополистов в банковской отрасли. Закон претерпел изменения в 1966-м, а затем и в 1970 году. Изменения были направлены на установление новых ограничений для компаний, представлявших собой банковские холдинги (такие как Berkshire). В 1982 году закон был вновь изменен и теперь запрещал банкам участвовать в деятельности андеррайтеров или страховых агентов. В 1999 году закон Грэмма-Лича-Блайли отменил часть положений прежнего закона.

7. Интервью с Верном Маккензи. По его словам, подтвержденным Баффетом, Associated так и не смогла оправиться от процессов дезинтеграции городских центров после 1960-х гг. и адаптироваться к новой культуре, предполагавшей продажу недорогой одежды в крупных торговых комплексах.

8. Интервью с Чарли Мангером.

9. Интервью с Хоуи Баффетом.

10. Интервью с Дэном Гроссманом, Питером Баффетом.

11. Интервью с Питером Баффетом.

12. Интервью с Марвином Лейердом и Джоэлом Пейли.

13. Интервью с Хоуи Баффетом.

14. Там же. По словам Сьюзи-младшей, «когда Хоуи умрет, это точно будет необычная смерть. Вполне возможно, что он выпадет из вертолета прямо в пасть белого медведя».

15. Интервью с Хоуи Баффетом, Питером Баффетом.

16. Компания Peter Kiewit Sons’ Inc. была основана предком Кивита, Питером Кивитом, каменщиком голландского происхождения, в 1884 году. Dave Mack. Colossus of Roads // Omaha, июль 1977 года; Harold В. Meyers. The Biggest Invisible Builder in the World // Fortune, апрель 1966 года.

17. Peter Kiewit: Time Is Common Denominator // Omaha World-Herald, без даты, примерно 2 ноября 1979 года; Robert Dorr. Kiewit Legacy Remains Significant // Omaha World-Herald, 1 ноября 1999 года; Harold В. Meyers. The Biggest Invisible Builder in the World // Интервью с преемником Питера Кивита Уолтером Скоттом-младшим, который также имел квартиру в Kiewit Plaza.

18. Интервью с Уолтером Скоттом-младшим.

19. Питер Кивит умер 3 ноября 1979 года. Warren Buffett. Kiewit Legacy as Unusual as His Life // Omaha World-Herald, 20 января 1980 года.

20. Баффет, с его слов, четыре раза перечитывал автобиографию Флекснера и дарил ее своим друзьям.

21. Международная группа благотворительных фондов, действующая в 45 странах мира. Прим, перев.

22. Письмо Рика Герина Джо Розенфилду от 1 октября 1985 года.

23. Письмо Уоррена Баффета Ширли Андерсон, Биллу Руану и Кэтрин (Кэти) Баффет, доверенным лицам Buffett Foundation, 14 мая 1969 года.

24. Richard I. Kirkland Jr. Should You Leave It All to the Children? // Fortune, 29 сентября 1986 года.

25. Слова покойного Ларри Тиша цитируются по книге: Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist // New York: Doubleday, 1996.

26. Kirkland. Should You Leave It All to the Children?

27. Письмо Уоррена Баффета Джерри Орансу, цитируются по Lowenstein. Buffett.

Глава 44

1. The Dream that Mrs. В Built, 21 мая 1980 года // Channel 7 KETV. Цитаты миссис Блюмкин были немного отредактированы и сокращены.

2. Там же.

3. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original // Omaha World-Herald, 12 декабря 1993 года.

4. Там же

5. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original.

6. Эта история, а также целый ряд других событий из жизни Миссис Би взяты из семейной летописи.

7. The Dream that Mrs. В Built.

8. В 1915 году в Омахе жили около 6000 евреев — выходцев из России. Часть их переехала в 1880-е годы в попытках избежать погромов, которые начались после убийства царя Александра II. Большинство из них начинали как мелкие торговцы и владельцы лавок, обслуживавших иммигрантов, работавших на железной дороге и складах. До 1930 года в Омахе был самый большой в стране процент жителей, родившихся за пределами США. Lawrence Н. Larsen and Barbara J. Cottrell, The Gate City. Lincoln: University of Nebraska Press, 1997.

9. Интервью с Луи Блюмкином. Его отец сравнивал ломбард с множеством банков, разорившихся в тот период.

10. The Dream that Mrs. В Built.

11. Там же.

12. По словам Луи Блюмкина, который вспоминал, что Роза продала по 120 долларов жакеты, которые обошлись ей в 100 долларов. В других магазинах города они стоили по 200 долларов.

13. The Dream that Mrs. В Built.

14. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original.

15. Интервью с Луи Блюмкином.

16. Там же.

17. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original.

18. Интервью с Луи Блюмкином.

19. James A. Fussell. Nebraska Furniture Legend // Omaha World-Herald, 11 августа 1988 года.

20. Интервью с Луи Блюмкином.

21. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original.

22. Joyce Wadler. Furnishing a Life // Washington Post, 24 мая 1984 года.

23. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original.

24. The Dream that Mrs. В Built.

25. The Life and Times of Rose Blumkin, an American Original.

26. Joyce Wadler. Blumkin: Sofa, So Good: The First Lady of Furniture, Flourishing at 90 // Washington Post, 24 мая 1984 года.

27. Баффет в письме Джеку Бирну от 1983 года заметил, что торговые площади магазинов Levitz составляли примерно 75% размера площадей NFM, но их оборот был почти в 10 раз ниже.

28. В годовом отчете за 1984 год Баффет заметил, что NFM работала с поразительной эффективностью. Ее операционные издержки составляли 16,5% объема продаж по сравнению с 35,6% Levitz, ее ближайшего конкурента.

29. Письмо Уоррена Баффета Джеку Бирну, 12 декабря 1983 года.

30. Frank Е. James. Furniture Czarina // Wall Street Journal, 23 мая 1984 года.

31. Речь в Стэнфордской юридической школе 23 марта 1990 года. Berkshire Hathaway’s Warren Е. Buffett, Lessons From the Master // Outstanding Investor Digest, Vol. V, No. 3., 18 апреля 1990 года.

32. Chris Olson. Mrs. В Uses Home to Eat and Sleep; That’s About It // Omaha World-Herald, 28 октября 1984 года.

33. Joyce Wadler. Furnishing a Life.

34. Mrs. В Means Business // USA Today, 1 апреля 1986 года.

35. Письмо Беллы Айзенберг Уоррену Баффету, 8 июня 1984 года.

36. «Как сейчас слышу голос моей матери и интонацию, с которой она это произносила», — сказал Луи Блюмкин в интервью.

37. The Dream that Mrs. В Built.

38. В документальном фильме The Dream that Mrs. В Built Блюмкин вспоминала об этом инциденте и утверждала, что Баффет не хотел давать ей желаемую сумму и что она назвала его предложение «слишком дешевым».

39. Интервью с Луи Блюмкином.

40. Joyce Wadler. Blumkin: Sofa, So Good: The First Lady of Furniture, Flourishing at 90.

41. James A. Fussell. Nebraska Furniture Legend.

42. Письмо председателя правления Berkshire Hathaway, 1983 год. Первоначально Berkshire купила 90% бизнеса, оставив семье 10%, а также открыв опционы еще на 10% для некоторых молодых менеджеров компании — представителей семьи.

43. Контракт на продажу Nebraska Furniture Mart, 30 августа 1983 года.

44. Robert Dorr. Furniture Mart Handshake Deal // Omaha World-Herald, 15 сентября 1983 года.

45. Письмо Уоррена Баффета Розе Блюмкин, 30 сентября 1983 года.

46. По словам бывшего сотрудника Berkshire (не Верна Маккензи, героя множества легенд в компании).

47. Интервью с Верном Маккензи.

48. Несколько членов Buffett Group утверждают, что число чемоданов было именно таким.

49. Адам Смит. Исследование о природе и причинах богатства народов. М.: Эксмо, 2007.

50. Интервью со Стэном Липси.

51. A Tribute to Mrs. В // Omaha World-Herald, 20 мая 1984 года; письмо Джона Брадемаса, президента Нью-Йоркского университета, Розе Блюмкин, 12 апреля 1984 года.

52. Интервью с Луи Блюмкином.

53. Joyce Wadler. Blumkin: Sofa, So Good: The First Lady of Furniture, Flourishing at 90.

54. Интервью с Луи Блюмкином.

55. Письмо Уоррена Баффета Ларри Тишу, 29 мая 1984 года.

56. Beth Botts, Elizabeth Edwardsen, Bob Jensen, Stephen Kofe, Richard T. Stout. The CornFed Capitalist // Regardie’s, февраль 1986 года.

57. Robert Dorr. Son Says No One Wanted Mrs. В to Leave // Omaha World-Herald, 13 мая 1989 года.

58. Andrew Kilpatrick. Of Permanent Value: The Story of Warren Buffett/More in ’04 (California edition). Alabama: АКРЕ, 2004.

59. Robert Dorr. Son Says No One Wanted Mrs. В to Leave.

60. Sonja Schwarer. From Wheelchair, Mrs. В Plans Leasing Expansion // Omaha Metro Update, 11 февраля 1990 года; James Cox. Furniture Queen Battles Grandsons for Throne // USA Today, 27 ноября 1989 года.

61. Robert Dorr. Garage Sale Is Big Success for Mrs. В // Omaha World-Herald, 17 июля 1989 года.

62. Andrew Kilpatrick. Of Permanent Value.

63. Bob Brown, Joe Pfifferling. Mrs. В Rides Again // An ABC 20/20 Television News Story, 1990.

64. A Businessman Speaks His Piece on Mrs. Blumkin // Furniture Today, 4 июня 1984 года, годовой отчет Berkshire Hathaway за 1984 год. Баффет часто использовал подобную фразу для описания человека или ситуации.

65. Linda Grant. The $4-Billion Regular Guy: Junk Bonds, No. Greenmail, Never. Warren Buffett Invests Money the Old-Fashioned Way // Los Angeles Times, 7 апреля 1991 года.

66. Интервью с Луи Блюмкином.

67. Harold W. Andersen. Mrs. В Deserves Our Admiration // Omaha World-Herald, 20 сентября 1987 года; Robert Dorr. This Time, Mrs. В Gets Sweet Deal // Omaha World-Herald, 18 сентября 1987 года.

Глава 45

1. Интервью с Питером Баффетом.

2. Интервью с Дорис Баффет.

3. По свидетельству источника, близкого к семье, который описал финансовые взаимоотношения Баффетов в ходе интервью.

4. Interagency Coalition on AIDS and Development. См. также книгу And the Band Played On (New York: St. Martin’s Press, 1987), написанную журналистом Randy Shilts, который занимался изучением проблемы СПИДа в начале 1980-х годов, для газеты San Francisco Chronicle.

5. Интервью с Марвином Лейярдом и Джоэлем Пейли.

6. Эта история воспроизведена из фрагментов рассказов сразу нескольких источников.

7. Alan Levin, Berkshire Hathaway to Close // New Bedford Standard-Times, 12 августа 1985 года.

8. Баффет использовал слово «разруха» в 1978 году при обсуждении плохих результатов работы NICO, причины которой, по его мнению, были связаны с состоянием дел в отрасли в целом.

9. Интервью с Верном Маккензи и Дэном Гроссманом.

10. Интервью с Томом Мерфи.

11. Интервью с Верном Маккензи.

12. Интервью с Дэном Гроссманом.

13. Rob Urban. Jain, Buffett Pupil, Boosts Berkshire Cash as Succession Looms // Bloomberg News, 11 июля 2006 года. Несмотря на многолетнее знакомство автора с Джейном и многочисленные просьбы, тот отказался от интервью.

Глава 46

1. Согласно данным Corporate Reports, Empirical Research Analysis Partners. Data 1952 through 2007, прибыли компаний в тот период (в 1983 году) были самыми низкими за последние 50 лет (если не считать другого пика в 1992 году).

2. Eric J. Weiner. What Goes Up: The Uncensored History of Modern Wall Street as Told by the Bankers, Brokers, CEOs, and Scoundrels Who Made It Happen. New York: Little, Brown, 2005.

3. Cm.: Connie Bruck. The Predators’ Ball: The Inside Story of Drexel Burnham and the Rise of the Junk Bond Raiders. New York: The American Lawyer: Simon & Schuster, 1988.

4. Leonard Goldenson with Marvin J. Wolf. Beating the Odds. New York: Charles Scribner’s Sons, 1991.

5. Интервью с Томом Мерфи.

6. Там же. Детали сделки описаны в книге: Leonard Goldenson with Marvin J. Wolf. Beating the Odds.

7. Баффет заплатил за Cap Cities сумму, равную 16 объемам ее годового дохода, на 60% больше ее рыночной цены. По настоянию банкира Брюса Вассерштайна он дал продавцу дополнительные гарантии, сохранявшие ему долю в капитале АВС. Подобные условия, нетипично мягкие для Баффета, показывают, насколько сильно они с Мерфи хотели купить АВС. Чарли Мангер писал в адрес Buffett Group 11 января 1983 года, что Том Мерфи во главе Cap Cities смог «обеспечить по сравнению с первоначальной инвестицией 1958 года ежегодный прирост в 23% годовых на протяжении 25 лет». Отчет Donaldson, Lufkin & Jenrette от 26 февраля 1980 года: «Средний показатель дохода на акцию за последние 10 лет составлял 20%, а за последние 7 лет вырос до 27% в год».

8. Geraldine Fabrikant. Not Ready for Prime Time? // New York Times, 12 апреля 1987 года.

9. Мерфи и его правая рука Дэн Берк произвели действия по разукрупнению бизнеса в соответствии с требованиями FCC. В итоге они сохранили за собой восемь телевизионных каналов, пять каналов на частотах AM и пять FM-радиостанций. Geraldine Fabrikant. Marc Frons, Mark N. Vamos, Elizabeth Ehrlich, John Wilke, Dave Griffiths, and Christopher S. Eklund. A Star Is Born—the ABC/Cap Cities Merger Opens the Door to More Media Takeovers // BusinessWeek, 1 апреля 1985 года; Richard Stevenson. Merger Forcing Station Sales // New York Times, 1 апреля 1985 года.

10. По данным Extortion Charge Thrown Out; Judge Cancels $75,000 Bond // Omaha World-Herald, 19 марта 1987 года, обвинения против Роберта Кохена были отозваны после рассмотрения дела в Совете по душевным заболеваниям графства Даглас, по итогам которого Кохен был переведен из исправительного учреждения в специализированное медицинское. План похищения был описан в статье: Terry Hyland. Bail Set at $25,000 for Man in Omaha Extortion Case // Omaha World-Herald, 5 февраля 1987 года.

11. Интервью с Глэдис Кайзер.

12. Там же.

13. Основано на примерах из реально полученных писем.

14. Интервью с Глэдис Кайзер.

15. Интервью с Хоуи Баффетом, Питером Баффетом, Сьюзи Баффет-младшей.

16. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

17. Alan Farnham. The Children of the Rich and Famous // Fortune, 10 сентября 1990 года.

18. Интервью с Хоуи Баффетом.

19. Интервью с Питером Баффетом.

20. Письмо Билли Роджерса, адресованное Уоррену Баффету, 17 августа 1986 года.

21. Письмо Уоррена Баффета, адресованное Билли Роджерсу, 22 августа 1986 года.

22. Письмо Билли Роджерса, адресованное Уоррену Баффету, без даты.

23. Интервью с Томом Ньюманом, Кэтлин Коул.

24. Richard I. Kirkland Jr. Should You Leave It All to the Children? // Fortune, 29 сентября 1986 года.

25. Интервью с Кэтлин Коул.

26. Интервью с Роном Парксом.

27. Интервью с Питером Баффетом. Он был настолько потрясен происходящим, что поначалу набрал не 911, а 0 (как было принято в его детстве).

28. Billy Rogers Died of Drug Overdose // Omaha World-Herald, 2 апреля 1987 года; Cause Is Sought in Death of Jazz Guitarist Rogers // Omaha World-Herald, 21 февраля 1987 года.

29. Интервью с Арджеем Миллером.

30. Интервью с Верном Маккензи, Малкольмом «Кимом» Чейсом-третьим, Доном Вурстером, Диком и Мэри Холланд.

31. Интервью с Джорджем Брамли.

32. Louis Jean-Baptiste Alphonse Bachelier. Theory of Speculation, 1900. Башелье применил научную теорию броуновского движения по отношению к рынку. Это была, пожалуй, первая из множества попыток экстраполировать строгость точных наук на достаточно гибкую область экономики.

33. Charles Ellis. Investment Policy: How to Win the Loser’s Game. Illinois: Dow-Jones-Irwin, 1985 — книга, основанная на статье того же автора Winning the Loser’s Game в журнале Financial Analysts Journal (июль/август 1975 года).

34. К примеру, даже в наши дни существуют эквиваленты акций Jamaica Water, торговавшихся компанией Tweedy Browne.

35. Burton Malkiel. A Random Walk Down Wall Street. New York: W.W. Norton, 1973.

36. Помимо статьи Superinvestors, Баффет не затрагивал напрямую тему теории ЕМН вплоть до письма акционерам по итогам 1987 года, однако достаточно часто упоминал о связанных с этой теорией предметах, например о небывало высоком обороте трейдинга, невиданном с 1979 года.

37. Стенограмма семинара Graham and Dodd 50th Anniversary Seminar. В то время Йенсен был преподавателем и директором Managerial Economics Research Center — Высшей школы менеджмента при Университете Рочестера. Через год после этих событий он перешел на работу в Гарвард, где и остается по сей день почетным профессором в области управления бизнесом.

38. Цит. по речи Баффета на ежегодном собрании акционеров Berkshire в 1994 году. Комментарий Мангера относительно «полной ерунды и болтовни» был сделан на собрании акционеров 2001 года.

39. С появлением в 1982 году индексных фьючерсов Баффет начал использовать их в качестве инструмента хеджирования. Тем не менее он писал конгрессмену Джону Дингеллу, председателю комитета по вопросам энергетики и коммерции, предупреждая о возможном риске таких операций. Также он писал об этом Дону Грэхему: «Можно найти множество претензий в отношении хеджирования и использования различных типов инвестиций сходного рода. В реальности почти в каждом контракте существует краткосрочный элемент азартной игры с высоким плечом — а брокеры ухватывают свой кусок от любой публичной операции». Письмо Уоррена Баффета мистеру и миссис Дон Грэхем от 18 января 1983 года.

40. Ежегодное письмо Berkshire Hathaway, 1985 год. Денежные расчеты по сделке составили 320 миллионов долларов, а остальная сумма шла в зачет долгов и других расходов. Scott Fetzer Holders Clear Sale of Company // Wall Street Journal, 30 декабря 1985 года.

41. Интервью с Джейми Даймоном.

42. На конец 1986 года активы Berkshire составили 4,44 миллиарда долларов, включая 1,2 миллиарда нераспределенной прибыли от ценных бумаг. При ликвидации до вступления закона в силу сама Berkshire могла избежать уплаты каких-либо налогов, а акционеры должны были бы заплатить 20% налога на доходы (244 миллиона долларов). Если бы BRK была ликвидирована после вступления в силу Tax Reform Act, она должна была бы заплатить 414 миллионов налога на прибыль (из которых свыше 185 миллионов шло бы из доли Баффета), перед тем как передать средства акционерам и уплатой налога во второй раз, В итоге сумма налога составила бы 52,5% от 1,2 миллиарда, то есть 640 миллионов долларов. Соответственно чистый положительный эффект от ранней ликвидации компании составил бы 400 миллионов долларов. См. также: James D. Gwartney and Randall G. Holcombe. Optimal Capital Gains Tax Policy: Lessons from the 1970s, 1980s, and 1990s / A Joint Economic Committee Study, United States Congress, июнь 1997 года.

43. Годовой отчет Berkshire Hathaway, 1986 год. Примечательно, что Баффет говорит о том, к каким дорогостоящим последствиям могла бы привести ликвидация Berkshire после вступления закона в силу, а не о преимуществах, которые бы могла иметь ликвидация до этого момента.

44. Интервью с Уолтером Скоттом-младшим, Сюзанной Скотт и Джонатаном Лэйнгом. The Other Man From Omaha // Barron’s, 17 июня 1995 года.

45. Интервью с Уолтером Скоттом.

46. Интервью с Клайдом Рейгхардом.

47. Джерри Боуи в своей статье в National Review от 11 августа 2006 года писал, что политика Рейгана, направленная на поддержание «предложения», помогла Уоррену Баффету обрести второе по размерам в мире состояние, с вершины которого тот «активно выступает против именно тех шагов, которые и подняли его так высоко». Справедливо, что, как и любой другой инвестор, Баффет получил пользу от шагов, позволивших ему снизить свое личное налоговое бремя, связанное с доходами от инвестирования. Стоит отметить, что большинство этих преимуществ были нивелированы ростом налоговых выплат Berkshire Hathaway. Еще со времен Рейгана Citizens for Tax Justice и Institute on Taxation and Economic Policy изучали годовую отчетность ведущих 250 компаний в США и пришли к заключению, что компании недоплачивают значительную часть налогов. См.: Robert S. McIntyre and T.D. Coo Nguyen. Corporate Taxes & Corporate Freeloaders (август 1985 года), Corporate Income Taxes in the 1990s (октябрь 2000 года), Corporate Income Taxes in the Bush Years (сентябрь 2004 года). Крупнейшие 250 компаний в США, несмотря на значительный рост прибыли, стабильно платили заниженные суммы налогов и в 1980-е, и в 1990-е годы, и в наши дни благодаря политике в области амортизации, опционов, финансирования исследований и т. д. Эффективная ставка налогообложения Berkshire составила за это время в среднем 30% (чистая прибыль до налогообложения, деленная на сумму выплаченных налогов в соответствующий период) начиная с 1986 года — понятно, что это нивелировало личную экономию Баффета на налогах. Тем не менее вопрос личного налогообложения Баффета никак не влияет на его решение о критике политики Рейгана или ее поддержке.

48. Robert Sobel. Salomon Brothers 1910-1985 / Advancing to Leadership, Salomon Brothers, Inc., 1986.

49. Anthony Bianco. The King of Wall Street—How Salomon Brothers Rose to the Top—And How It Wields Its Power // BusinessWeek, 5 декабря 1985 года.

50. James Sterngold. Too Far, Too Fast: Salomon Brothers’ John Gutfreund // New York Times, 10 января 1988 года.

51. Paul Keers. The Last Waltz: He had the power, she craved the position. Life was a ball until he had to resign in disgrace and an era ended // Toronto Star, 1 сентября 1991 года.

52. Roger Lowenstein. Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996. В книге не приводится имя сотрудника, давшего такое описание.

53. Paul Keers. The Last Waltz; Carol Vogel. Susan Gutfreund: High Finances, High Living // New York Times, 10 января 1988 года; David Michaels. The Nutcracker Suit // Manhattan, Inc., декабрь 1984 года; John Taylor. Hard to Be Rich: The Rise and Wobble of the Gutfreunds // New York, 11 января 1988 года.

54. Paul Keers. The Last Waltz» Cathy Horyn. The Rise and Fall of John Gutfreund; For the Salomon Bros. Ex-Head, a High Profile at Work & Play // Washington Post, 19 августа 1991 года.

55. Robert Sobel. Salomon Brothers 1910-1985, Advancing to Leadership.

56. Sarah Bartlett. Salomon’s Risky New Frontier // New York Times, 7 марта 1989 года.

57. Интервью с Джоном Гутфрейндом.

58. Интервью с Джоном Гутфрейндом, Дональдом Файерстайном. Сын Файерстайна ходил в одну школу с одним из детей Перельмана. Он знал о наблюдательности Перельмана и надеялся на то, что тот примет важное решение только после праздника.

59. По мнению Грэхема и Додда, привилегированные акции сочетают в себе наименее привлекательные свойства и капитала, и задолженности. «Эти бумаги как класс более уязвимы в случае неприятных изменений по сравнению с облигациями», — писали они: Benjamin Graham and David L. Dodd, Security Analysis, Principles and Teaching. New York: McGraw-Hill, 1934, Chapter 26. Привилегированные акции часто описываются как «облигации с дополнительным бонусом», которые сочетают в себе безопасность, присущую облигациям, и массу положительных сторон, свойственных акциям. Однако, как замечали Грэхем и Додд, это утверждение не всегда справедливо. Если компания сталкивается с проблемами, у держателей привилегированных акций имеется значительно меньше возможностей для выдвижения требований по уплате процентов и основной суммы. Когда же дела идут хорошо, то в отличие от держателей обыкновенных акций владельцы привилегированных акций не могут претендовать на долю от прибыли компании. В своей речи перед слушателями в Университете Флориды в 1998 году Баффет говорил: «Основными чертами хорошей ценной бумаги являются способность получать доход выше среднего (после налогообложения) и уверенность в том, что вы получите надлежащую сумму в случае продажи самой акции». Соответственно с этой точки зрения у привилегированных акций не было значимых преимуществ перед обыкновенными.

60. В случае возникновения покупателя на принадлежавший Баффету пакет конвертируемых акций он был обязан в первую очередь предложить покупку самой компании Salomon. Но даже если бы она решила не выкупать свои акции, ему было запрещено продавать весь пакет акций какому-либо третьему лицу. Berkshire также согласилась ограничить свою долю в Salomon 20% акций на следующие семь лет.

61. Michael Lewis. Liar’s Poker: Rising Through the Wreckage on Wall Street. New York: W.W. Norton, 1989.

62. Интервью с Полой Орловски Блэйр.

Глава 47

1. Письмо акционерам Berkshire Hathaway,

1990 год; Michael Lewis. The Temptation of St. Warren // New Republic, 17 февраля 1992 года.

2. Из речи в университете Нотр-Дам, весна

1991 года. Цит. по: Linda Grant. The $4-Billion Regular Guy: Junk Bonds, No. Greenmail, Never. Warren Buffett Invests Money the Old-Fashioned Way // Los Angeles Times, 7 апреля 1991 года.

3. В статье How to Tame the Casino Economy // Washington Post, 7 декабря 1986 года Баффет защищал идею 100%-ного конфискующего налога на прибыль от продаж акций или деривативов, принадлежавших владельцу менее года.

4. Linda Grant. The $4-Billion Regular Guy. Баффет превозносил Гутфрейнда и в своем письме акционерам.

5. Основные внутренние конфликты в деятельности Salomon были связаны с закрытыми данными по спреду между спросом и предложением (против чего Баффет возражал еще во время работы на фирму своего отца в Омахе), конфликтом между торговлей от имени клиентов и за счет собственных средств компании, выстраиванием инвестиционной банковской деятельности без учета исследовательских рейтингов по акциям, а также деятельностью арбитражного отдела, который отслеживал производимые компанией сделки по слиянию. Как член правления, принимающий инвестиционные решения от имени Berkshire, Баффет либо воздерживался от обсуждения сделок, либо не занимался инвестициями на основании имевшейся у него информации, однако сам факт его нахождения в правлении создавал видимость конфликта интересов.

6. Письмо Уоррена Баффета Джону Дингеллу, Палата представителей США, 5 марта 1982 года.

7. В интересах повествования история была значительно сокращена. Проблемы начались, когда ФРС подняла процентные ставки после Дня труда в 1987 году. В течение следующего месяца рынок колебался и демонстрировал нервозное отношение инвесторов. 6 октября Доу-Джонс поставил рекорд дневного падения, снизившись на 91,55 пункта. Процентные ставки продолжали расти. Доу вновь упал еще на 108 пунктов в пятницу 16 октября. Профессиональные финансовые управляющие провели весь уик-энд в поисках решения. В «черный понедельник» 19 октября торги по многим акциям так и не открылись, и Доу упал на рекордные 508 пунктов. Точная причина кризиса остается неясной. Программные торги и фьючерсы по индексам акций ускорили снижение, однако в качестве основных причин падения были признаны экономические факторы, военная напряженность, комментарии главы ФРС Алана Гринспена в отношении доллара, замедление темпов роста экономики и ряд других факторов.

8. Интервью с Эдом Андерсоном, Биллом и Рут Скотт, Маршаллом Вайнбергом, Фредом Стэн-беком, Томом Нэппом.

9. Интервью с Уолтером Скоттом-младшим.

10. Рассказ основан на версиях, представленных как Дорис, так и Уорреном.

11. James Sterngold. Too Far, Too Fast: Salomon Brothers’ John Gutfreund // New York Times, 10 января 1988 года.

12. Четыре прежних опциона для Гутфрейнда вот-вот должны были истечь без какой-либо прибыли для него, а прибыль по пятому была достаточно незначительной. Данное изменение цены принесло бы Гутфрейнду примерно 3 миллиона долларов. Обмен всех старых опционов на новые затрагивал примерно 2,9% выпущенных в обращение акций. В 1987 году Salomon приняла решение воздержаться от изменения цены, а вместо этого выпустила новый опцион на 4,5 миллиона, или 3,4% процента акций (Graef Crystal. The Bad Seed // Financial World, 15 октября 1991 года).

13. Интервью с Бобом Зеллером.

14. Там же. По словам Зеллера, Баффет достаточно объективно представлял интересы акционеров в комитете по компенсациям, пытаясь в то же самое время выявить, какие сотрудники компании действительно заслуживают награды.

15. John Taylor. Hard to Be Rich: The Rise and Wobble of the Gutfreunds // New York, 11 января 1988 года.

16. Интервью с Джоном Гутфрейндом, Гедалем Горовицем.

17. Интервью с Томом Страуссом.

18. Carol Loomis. The Inside Story of Warren Buffett // Fortune, 11 апреля 1988 года Баффет утверждал, что в статье содержались ни на чем не основанные слухи.

19. Письмо Кэтрин Грэхем членам Buffett Group, 14 декабря 1987 года. К письму, отправленному Уоррену, она сделала приписку: «Вот письмо, которое я всем разослала. Надеюсь, что все будет в порядке и меня не линчуют».

20. Robert L. Rose. We Should All Have an Audience This Receptive Once in Our Lives // Wall Street Journal, 25 мая 1988 года.

21. Интервью с Уолтером Шлоссом.

22. Интервью с Хоуи Баффетом.

23. Michael Lewis, Liar’s Poker: Rising Through the Wreckage on Wall Street. New York: W.W. Norton, 1989; издание на русском языке: Майкл Льюис. Покер лжецов. М.: Олимп-Бизнес, 2008.

24. Linda Sandler. Heard on the Street: Buffett’s Special Role Lands Him Deals Other Holders Can’t Get // Wall Street Journal, 14 августа 1989 года.

25. Из интервью с другом Баффета, сказавшим эти слова в разговоре с Мангером.

26. Речь в Terry College of Business Университета Джорджии, июль 2001 года.

27. Интервью с Джоном Макферлейном.

28. Интервью с Полой Орловски Блэйр, а также материалы книги «Покер лжецов».

29. Баффет и Мангер, ежегодное собрание акционеров Berkshire Hathaway, 1999 год.

30. Salomon продержалась в проекте восемь лет. Phibro продала свою долю в совместном предприятии в 1998 году Alan A. Block. Reflections on resource expropriation and capital flight in the Confederation // Crime, Law and Social Change, октябрь 2003 года.

31. Roger Lowenstein, When Genius Failed: The Rise and Fall of Long-Term Capital Management. New York: Random House, 2000.

32. Интервью с Эриком Розенфельдом.

33. Отчет для комитета Salomon Inc. по вопросам компенсаций и вознаграждения сотрудников. Securities Segment Proposed 1990, Compensation for Current Managing Directors.

34. Michael Siconolfi. These Days, Biggest Paychecks on Wall Street Don’t Go to Chiefs // Wall Street Journal, 26 марта 1991 года.

35. Интервью с Дериком Моханом.

36. Интервью с Эриком Розенфельдом.

Глава 48

1. Michael Lewis, Liar’s Poker: Rising Through the Wreckage on Wall Street. New York: W.W. Norton, 1989.

2. Файерстайн несколько раз играл значительную роль в действиях SEC, например, в качестве советника в разбирательстве по известному делу об инсайдерской торговле, связанному с компанией Texas Gulf Sulfur.

3. Интервью с Дональдом Файерстайном и многими другими, подтвердившими как его роль, так и кличку POD.

4. Интервью с Дональдом Файерстайном, Томом Страуссом, Дериком Моханом, Биллом Макинтошем, Джоном Макферлейном, Заком Сноу, Эриком Розенфельдом.

5. Интервью с Биллом Макинтошем.

6. Интервью с Джоном Макферлейном.

7. Роджер Ловенстайн в книге Buffett: The Making of an American Capitalist. New York: Doubleday, 1996, цитирует слова Эрика Розенфельда.

8. Lowenstein, Buffett, цитируются слова Джона Макдонахью.

9. Интервью с Эриком Розенфельдом.

10. Интервью с Дональдом Файерстайном.

11. Файерстайн вернулся обратно в конференц-зал и рассказал о словах Мангера относительно «сосания пальца» другому юристу, Заку Сноу, не пояснив, что именно имеется в виду. По мнению Сноу, высказанному в интервью, Файерстайн не уловил важности сказанных ему слов. Он утверждал, что Мангер сказал ему: «Мы с Уорреном делаем это постоянно». Вне зависимости от того, какие именно слова были сказаны, ни Файерстайн, ни Баффет не расценили замечание Мангера как сигнал тревоги.

12. Интервью с Джеральдом Корриганом.

13. Утром 8 августа Файерстайн завтракал с одним из директоров, Гедалем Горовицем, и рассказал ему примерно ту же историю, возможно, чуть более информативно. Тем не менее Горовиц считал, что и его ввели в заблуждение.

14. Carol Loomis. Warren Buffett’s Wild Ride at Salomon // Fortune, 27 октября 1997 года.

15. Заявление Мангера о том, что он вытряс информацию из Файерстайна, отличается от воспоминаний самого Файерстайна. Тем не менее оба они соглашаются, что в итоге Мангер получил достаточно четкое объяснение. Нет сомнений в том, что по мере того, как на свет появлялась все новая информация, и Баффет, и Мангер меняли свое отношение к действиям как Файерстайна, так и Гутфрейнда.

16. Заявление компании Salomon Inc., поданное в связи с показаниями Уоррена Баффета, председателя правления и CEO компании Salomon, подкомитету по ценным бумагам комитета по банковской деятельности, жилищным вопросам и градостроению Сената США, 10 сентября 1991 года.

17. Mercury Asset Management (подразделения S.G. Warburg) и Quantum Fund. ФРС обратила внимание на заявку Salomon в первую очередь потому, что S.G. Warburg, будучи первичным дилером, подала заявку от своего имени (показания Salomon Inc., 10 сентября 1991 года).

18. Показания Чарльза Мангера, данные U.S. Securities & Exchange Commission. In the Matter of Certain Treasury Notes and Other Government Securities // File No. HO-2513, 6 февраля 1992 года.

19. Там же.

20. Michael Siconolfi, Constance Mitchell, Tom Herman, Michael R. Sesit, David Wessel. The Big Squeeze: Salomon’s Admission ofT-Note Infractions Gives Market a Jolt—Firm’s Share of One Auction May Have Reached 85%; Investigations Under Way—How Much Did Bosses Know? // Wall Street Journal, 12 августа 1991 года.

21. Позднее Баффет говорил, что Wachtell, Lipton также должны принять на себя часть вины за случившееся. Он заметил, что Wachtell объявила о регистрации (начиная с 8 августа) на покупку среднесрочных векселей компании на 5 миллиардов долларов с помощью проспекта, «направленного на то, чтобы представить все существенные факты о компании Salomon». В этом проспекте, однако, не говорилось ни слова о действиях Мозера или бездействии руководства. «Если Wachtell, Lipton предпочитали занимать столь безответственную позицию даже в отношениях с правительством или общественностью при публикации официальных документов, то маловероятно, что они заняли другую позицию в общении с Джоном (хотя я не могу в точности этого утверждать)», — говорил Баффет.

22. Интервью с Джоном Макферлейном.

23. Интервью с Бобом Денхамом, обнаружившим это после своего переезда в старый офис Файер-стайна.

24. Показания Чарльза Мангера, данные U.S. Securities & Exchange Commission. In the Matter of Certain Treasury Notes and Other Government Securities // File No. HO-2513, 6 февраля 1992 года.

25. Интервью с Биллом Макинтошем.

26. Интервью с Дональдом Файерстайном, Джоном Макфарлейном.

27. Мозер отрицал обвинения в сознательном манипулировании рынком. Он был обвинен в совершении операции по «обратному выкупу» (repoing out) облигаций за счет займа денежных средств у клиентов под залог облигаций и заключения устных договоренностей с клиентами о том, что они будут передавать эти облигации третьим лицам. Это приводило к сокращению объемов предложения облигаций и к сложностям для продавцов коротких позиций. Подозрения в манипулировании ценами еще долго преследовали Salomon. Мало кто сомневался в том, что Мозер и его клиенты загнали в угол рынок облигаций и создали «сжатие». По словам Эрика Розенфель-да, пострадали даже арбитражеры самой Salomon, открывшие короткие позиции.

28. Constance Mitchell. Market Mayhem: Salomon’s ‘Squeeze’ in May Auction Left Many Players Reeling—In St. Louis, One Bond Arb Saw $400,000 Vanish and His Job Go with It—From Confidence to Panic // Wall Street Journal, 31 октября 1991 года.

29. Файерстайн узнал об этом не сразу, несмотря на то что новость была известна в узких кругах компании. Он считает, что именно это не позволило ему требовать более тщательного расследования «сжатия». Несколько людей, в том числе Мэриуэзер, по всей видимости, знали о Tiger dinner (названном так в честь одного из клиентов, хеджевого фонда). Однако доказательств сговора в ходе Tiger dinner так и не было получено.

30. Интервью с Джоном Гутфрейндом.

31. Баффет не помнит точной цифры, но в данном случае она не так важна.

32. Кое-кто считал, что «сжатие» представляло собой, по словам Эрика Розенфельда, не попытку обмануть Министерство финансов, а стремление побудить ФРС снизить процентные ставки.

33. Различные точки зрения внутри фирмы прозвучали в интервью с рядом ведущих сотрудников.

34. Интервью с Дональдом Файерстайном и Закари Сноу. Файерстайн утверждает, что в тот день ездил с сыном в Корнельский университет. Он был «взбешен», когда узнал о событиях, произошедших во время его отсутствия.

35. Интервью с Дональдом Файерстайном. Файерстайн, вспоминая о своих неудачных попытках повлиять на Гутфрейнда, ни разу не возразившего ему и надоевшего этим ему до полусмерти, говорил: «Крайне сложно спорить с человеком, который постоянно хочет с тобой согласиться». (Письмо Дональда Файерстайна Уильяму Мею, Чарльзу Мангеру, Роберту Зеллеру и Саймону Лорну в компанию Munger, Tolies 8с Olson, 31 января 1993 года.)

36. Интервью с Заком Сноу. Сноу утверждает, что этот сон еще долго преследовал его. Файерстайн не помнит об этом случае, однако полагает, что если бы он имел место в реальности, Сноу вряд ли вел бы себя таким образом.

37. Интервью Филиппа Говарда, адвоката Гутфрейнда, данное Рону Писана в программе CNBC Inside Opinion, 20 апреля 1995 года.

38. Интервью Джона Гутфрейнда Рону Писана, CNBC Inside Opinion, 20 апреля 1995 года.

39. Интервью с Заком Сноу, который признался в этом под присягой в 1994 году.

40. Интервью с Дериком Моханом.

41. Интервью с Джерри Корриганом.

42. Интервью с Биллом Макинтошем.

43. Интервью с Джоном Макфарлейном, Дериком Моханом.

44. Макинтош, по собственному признанию, не был особенным поклонником Гутфрейнда и до этих событий.

45. Интервью с Биллом Макинтошем.

46. Kurt Eichenwald. Wall Street Sees a Serious Threat to Salomon Bros. —Illegal Bidding Fallout—High-Level Resignations and Client Defections Feared-Firm’s Stock Drops // New York Times, 16 августа 1991 года.

47. Интервью с Джерри Корриганом.

48. Позднее Страусс говорил, что так же по отношению к нему вел себя и Баффет.

49. Интервью с Джерри Корриганом.

50. Там же.

51. Интервью с Джерри Корриганом. По его словам, за период с апреля по июнь у него было несколько бесед со Страуссом и Гутфрейндом. Они не упомянули ни об одном важном факте, и он больше не доверял им.

52. Из пресс-релиза Salomon от 16 августа 1991 года: «Для того чтобы дать Salomon Inc. и правлению максимальную гибкость, они готовы представить свои заявления об отставке на специальном заседании правления».

53. Интервью с Эриком Розенфельдом.

54. Интервью с Биллом Макинтошем, Томом Страуссом, Дериком Моханом.

55. Интервью с Томом Страуссом.

56. Интервью с Джерри Корриганом.

57. Интервью с Роном Олсоном.

58. Показания Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

59. По крайней мере так помнит его замечания Баффет (из показаний Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

60. Интервью с Томом Страуссом.

61. После обычного письма в адрес Mercury Asset Management, отправленного после того, как Министерство финансов обнаружило, что Mercury вместе со своей дочерней компанией

S.G. Warburg & Со. представила заявки на сумму, превышавшую 35%-ный лимит, установленный для аукциона. Мозер подал одну из этих заявок без разрешения Mercury. Он получил копию этого письма, однако смог убедить Mercury в том, что Salomon ошибочно представила эту заявку от имени клиента и собиралась исправить эту ошибку, соответственно в ответе Министерству финансов, по его мнению, не было смысла. (Заявление Salomon, поданное Уорреном Баффетом, председателем правления и CEO компании Salomon подкомитету по ценным бумагам комитета по банковской деятельности, жилищным вопросам и градостроению Сената США, 10 сентября 1991 года.)

62. Интервью с Дериком Моханом.

63. Речь перед студентами бизнес-школы Kenan-Flagler Университета Северной Каролины, 1994 год.

64. Майкл Льюис. Покер лжецов.

65. Там же.

66. Интервью с Дериком Моханом.

67. Интервью с Эриком Розенфельдом, утверждавшим, что арбитражеры не высказывали никаких угроз. Но так как Мэриуэзер не был связан никакими соглашениями, препятствовавшими ему заниматься прежней деятельностью, было очевидно, что вся команда арбитражеров рано или поздно уйдет.

68. Гутфрейнд сообщил Баффету, что, по мнению его жены Сьюзан, он не имел больше шансов устроиться на другую работу.

69. Интервью с Филипом Говардом. Показания Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

70. Интервью с Уорреном Баффетом. Показания Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года. В показаниях цитировалась эта ремарка как подтверждение том, что Гутфрейнд знал, что сделка с ним не заключена. (В показаниях Мангера эта цитата звучала как: «Я не позволю вам, ребята, трахнуть меня».)

71. Интервью с Филипом Говардом.

72. Показания Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

73. Показания Уоррена Баффета, Чарльза Т. Мангера. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года, 33 и 34,22 декабря 1993 года.

74. Показания Чарльза Т. Мангера. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 33 и 34,22 декабря 1993 года.

75. Интервью с Гедалем Горовицем.

76. Интервью с Джоном Макферлейном.

77. Показания Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

78. Интервью с Джерри Корриганом.

79. Джерри Корриган и Пол Волкер поделились с автором своими умозаключениями по этому вопросу.

80. В то время было хорошо понятно, что Баффет «активно воспользовался своей репутацией для частичной отмены решения», хотя мало кто понимал, что именно эти действия значили лично для него. (Saul Hansell, Beth Selby, Henny Sender. Who Should Run Salomon Brothers? // Institutional Investor, Vol. 25, No. 10,1 сентября 1991 года.)

81. Интервью с Дериком Моханом.

82. Интервью с Чарли Мангером.

83. Интервью с Дериком Моханом.

84. Hansell, Selby, and Sender. Who Should Run Salomon?

85. Там же.

Глава 49

1. Интервью с Полой Орловски Блэйр.

2. Интервью с Биллом Маклукасом.

3. Цитата приводится по воспоминаниям самого Баффета, однако мнение Брэди о том, что Баффет доведет дело до конца, разделялось многими другими представителями регулирующих органов.

4. Интервью с Полой Орловски Блэйр. Ей показалось забавным предложение нового босса стать «частным детективом».

5. Интервью с Дональдом Файерстайном, Бобом Денхамом. По словам Денхама, единственное, о чем они смогли договориться, это необходимость перемен как таковых.

6. Уоррен Баффет говорил об этом в ходе показаний под присягой в деле In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc., заседания 13 и 14,29 ноября 1993 года.

7. В ходе арбитражных слушаний по иску Джона Гутфрейнда.

8. Об этом автору сообщили сразу несколько человек, не захотевшие, чтобы их имена были упомянуты.

9. Компания получила название Munger, Tolies 8с Olson в 1986 году.

10. Несмотря на сложные отношения Баффета с юридическими компаниями, и сами эти компании, и ряд бывших сотрудников признают, что именно Баффет был инициатором этой идеи.

11. Компания Drexel Burnham Lambert не смогла пережить аналогичных обвинений. Kidder, Peabody была продана Paine Webber. Из-за большой доли средств на своем балансе Salomon находилась в еще большей опасности.

12. Интервью с Роном Олсоном.

13. Там же.

14. Там же.

15. Интервью с Фрэнком Бэрроном. Рудольф Джулиани, тогдашний генеральный прокурор Южного округа Нью-Йорка, пытался надавить на Drexel Burnham Lambert с целью получения такого же обещания, но безуспешно.

16. Позднее Чарли Мангер признавался, что ситуация была по меньшей мере неоднозначной с моральной точки зрения. Ему с Баффетом пришлось участвовать в уголовном расследовании и проверять деятельность потенциально невиновных сотрудников. «Когда в этом деле будет написана последняя глава, поведению, продемонстрированному Salomon, начнут следовать и другие, — говорил он. — Люди созреют для того, чтобы понять: мы ждем именно этой, супероперативной реакции, даже если она и приведет к увольнению сотрудников, не всегда этого заслуживающих». Lawrie R Cohen. Buffett Shows Tough Side to Salomon and Gutfreund // Wall Street Journal, 8 ноября 1991 года.

17. Письмо Уоррена Баффета Норману Перлстай-ну, 18 ноября 1991 года.

18. Баффет давал по этому вопросу показания под присягой в ходе разбирательства In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

19. «Я не уволил их на месте, — сказал Олсон в своем интервью. — Я посчитал правильным вести себя более тонко».

20. Интервью с Кэролайн Смит, Уорреном Баффетом. Баффет добавил Смит в свою «коллекцию», написав о ней в письме руководству гостиницы и включив ее в список людей, которым ежегодно отправлял поздравления с Рождеством.

21. Интервью с Глэдис Кайзер и Бобом Денхамом.

22. Комитет Конгресса по энергетике и предпринимательству, подкомитет по телекоммуникациям и финансам, 4 сентября 1991 года — по вопросам нарушения правил торговли ценными бумагами со стороны Salomon Brothers и последствий этих действий для проведения реформ в области законодательства по вопросам ценных бумаг.

23. Через несколько недель Мохану пришлось самому ехать в Вашингтон и давать показания. По его собственным словам, тогда «море не расступилось» и он «изрядно промок».

24. «Наша цель была указана уже несколько десятилетий назад Дж. П. Морганом, который хотел, чтобы его банк “действовал как первоклассный бизнес и использовал первоклассные методы”». Уоррен Баффет. Salomon Inc. —A report by the Chairman on the Company’s Position and Outlook». (Эти слова также использовались в письме сотрудникам и акционерам Salomon

Inc., перепечатанном в Wall Street Journal, 1 ноября 1991 года.)

25. Подкомитет Сената по ценным бумагам комитета по банкам, жилью и городским вопросам — слушания по деятельности компании Salomon Brothers Inc., Treasury Bond Activities, среда, 11 сентября 1991 года.

26. Интервью с Джоном Макфарлейном. Затраты на получение заемных средств приводили к тому, что трейдеры были вынуждены заключать экономически невыгодные сделки. В итоге стоимость кредита была на 400 базовых пунктов выше ставки, установленной Федеральной резервной системой. Краткосрочные сделки с привлечением значительного количества капитала, такие как carry-trade (процентный арбитраж), практически прекратились.

27. Интервью с Джоном Макфарлейном.

28. Подкомитет Сената по ценным бумагам комитета по банкам, жилищным и городским вопросам — слушания по деятельности компании Salomon Brothers Inc., Treasury Bond Activities, среда, 11 сентября 1991 года.

29. Сотрудники, которых спрашивали о том, насколько хорошо Баффет и Мангер, уже войдя в состав правления, понимали, что творилось в Salomon до августа 1991 года, невнятно говорили что-то наподобие: «Не особенно хорошо». Руководство компании умело скрывало факты от правления, и основная информация о беспорядках, творящихся в компании, так и не стала объектом гласности.

30. Lawrie Р. Cohen. Buffett Shows Tough Side to Salomon.

31. Интервью с Глэдис Кайзер.

32. Баффет не помнит, кто именно это делал, — это точно была не Астрид, рано уходившая с работы, ни кто бы то ни было из его офиса. Он предполагает, что это мог быть кто-то из его друзей или соседей.

33. Интервью с Эриком Розенфельдом.

34. Интервью с Полой Орловски Блэйр. Компания Morse Shoe подала заявление о банкротстве в июле 1991 года, через несколько недель после того, как Berkshire согласилась купить Н.Н. Brown Shoes. Berkshire приобрела компанию Lowell Shoe, дочернюю компанию Morse Shoe, в конце 1992 года, а в 1993-м купила и компанию Dexter Shoe.

35. Smith Barney, Shearson Lehman, and UBS Securities. Последовавшая за этим «охота на ведьм» вынудила компанию Morgan Stanley выпустить специальное заявление о том, что она не является объектом правительственного расследования.

36. Расследование Казначейства также выявило, что с начала 1986 года Salomon купила почти половину всех облигаций, торговавшихся в 30 из 230 аукционов (Louis Uchitelle, Stephen Labaton. When the Regulators Stood Still // New York Times, 22 сентября 1991 года).

37. Показания Уоррена Баффета. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon Inc., and Salomon Brothers Inc. Сессии 13 и 14,29 ноября 1993 года.

38. Стенограмма заседания Federal Open Market Committee, 1 октября 1991 года.

39. Интервью с Гэри Нафталисом.

40. Интервью с Отто Обермайером.

41. Там же.

42. Интервью с Гэри Нафталисом.

43. Интервью с Отто Обермайером.

44. Письмо сотрудникам и акционерам Salomon Inc., перепечатанное Wall Street Journal 1 ноября 1991 года.

45. Интервью с Полой Орловски Блэйр.

46. Там же.

47. Рекламное объявление Salomon в Wall Street Journal, 1 ноября 1991 года. Все суммы прироста доходов Salomon за несколько лет были распределены между ее сотрудниками. Отчет о прибылях и убытках за 3-й квартал мог оказаться испещренным данными о понесенных компанией убытках, если бы не решение о снижении размера премиальных выплат. Прежний подход к «дележке богатства» позволял субсидировать даже убыточные подразделения, в итоге неплохие деньги получали все сотрудники. Основное изменение, произведенное Баффетом, заключалось в том, что он связал величину бонусов с результатами как самих сотрудников, так и их подразделений. По итогам пятилетнего периода, завершившегося 31 декабря 1991 года, акции Salomon Inc. оказались на 437-м месте с точки зрения результативности в списке 500 ведущих акций S8cP (1991 Salomon Inc., 10К).

48. Интервью с Дериком Моханом.

49. Интервью с Джимом Робинсоном.

50. На протяжении десятилетий работы компании как партнерства она буквальным образом управлялась в интересах сотрудников. Проблема как раз и состояла в разделении капитала и труда после того, как компания стала открытым инвестиционным банком.

51. Цитата Отто Обермайера. Впоследствии он написал на эту тему статью: Do the Right Thing: But if a Company Doesn’t It Can Limit the Damage // Barron’s, 14 декабря 1992 года.

52. Интервью с Фрэнком Бэрроном и Биллом Ма-клукасом, который хотя и помнит эту историю в целом, но не мог воспроизвести точные слова, произнесенные в разговоре.

53. Интервью с Отто Обермайером.

54. Мозер отсидел в тюрьме четыре месяца после того, как было доказано обвинение во лжи в адрес Федерального резервного банка Нью-Йорка. В отношении Файерстайна SEC и про-куроры не предприняли никаких действий.

55. Гутфрейнду также было запрещено руководить фирмой без одобрения SEC.

56. Интервью с Полой Орловски Блэйр.

57. CNBC Inside Opinion, Ron Insana. Интервью с Гутфрейндом, 20 апреля 1995 года.

58. Интервью с Джоном Гутфрейндом.

59. Интервью с Чарльзом Мангером.

60. Интервью с Фрэнком Бэррроном.

61. Люди, которые провели достаточно времени в общении с Мангером, хорошо знакомы с ощущением, возникающим в разговоре с ним, когда его мозги отключаются или он впадает в состояние безразличия. «Безразличную отключку Чарли крайне сложно преодолеть, — говорит Баффет. — Уж мне вы можете поверить».

62. Показания Чарльза Мангера. In the Matter of Arbitration Between John H. Gutfreund against Salomon, Inc., and Salomon Brothers, Inc. Сессии 33 и 34,22 декабря 1993 года.

63. Интервью с Сэмом Батлером, Фрэнком Бэрроном.

64. Интервью с Фрэнком Бэрроном.

Глава 50

1. Американская актриса и светская дама венгерского происхождения, склонная к экстравагантному поведению, скандалам и сенсациям.

2. Michael Lewis. The Temptation of St. Warren // New Republic, 17 февраля 1992 года.

3. Ron Suskind. Legend Revisited: Warren Buffett’s Aura as Folksy Sage Masks Tough, Polished Man // Wall Street Journal, 8 ноября 1991 года.

4. Письмо Патриции Мэтсон Питеру Канну, Норману Перлстайну, Полу Стайгеру, Джеймсу Стюарту и Лоуренсу Инграссиа из WSJ от 18 ноября 1991 года, а также приложенная к нему хронология событий, в которой Том Мерфи вспоминает, что еще до публикации объяснял Саскинду, что в статье приведены неточные цитаты и искажена суть разговора. Письмо Билла Гейтса Уоррену Баффету от 13 ноября 1991 года, в котором говорится: «Цитата приведена неверно. Я никогда не говорил репортеру подобных вещей». Гейтс рассказывал, что позвонил в Journal перед публикацией статьи с тем, чтобы убедиться, что искаженная цитата не будет опубликована. Он был «шокирован», увидев ее в финальном варианте статьи. Меморандум Патти Мэтсон, официального представителя Cap Cities/ABC, «всем заинтересованным лицам» от 19 ноября 1991 года, копии: Баффет,

Мерфи, Гейтс, Тиш. В меморандуме говорилось о звонке Стайгера из Journal, в котором тот признал свою «озабоченность произошедшими событиями».

5. Письмо Билла Гейтса Уоррену Баффету, 13 ноября 1991 года.

6. Интервью с Уорреном Баффетом, Биллом Гейтсом. Последний мог услышать несколько приукрашенную версию событий от третьего лица. С другой стороны, Баффет действительно должен был пользоваться хоть каким-то туалетом.

7. Интервью с Биллом Гейтсом.

8. Интервью с Артуром Лэнгли.

9. Интервью с Биллом Гейтсом.

10. Интервью с Роксанной Брандт.

11. Интервью с Биллом Гейтсом.

12. Интервью с Билом Руаном.

13. Интервью с Доном Грэхемом.

14. Интервью с Биллом Гейтсом.

15. Там же.

16. Статистика любезно предоставлена Berkshire Hathaway.

17. Интервью с Луи Блюмкином.

18. Основано на комментариях Келли Броз, Роберты Баффет Биалек, Питера Баффета, Дорис Баффет, Сьюзан Клэмпитт, Джинни Липси, Стэна Липси, Рона Паркса, Мэрилин Вайсберг и Рэкел Ньюман.

19. Интервью с Кэтлин Коул, Сьюзи Баффет-младшей.

20. Интервью с Кэтлин Коул.

21. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, Хоуи Баффетом. Эта сцена происходила в школе McMillan Junior High.

22. Интервью с Хоуи Баффетом.

23. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

24. Kurt Eichenwald, The Informant. New York: Broadway Books, 2000.

25. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

26. Интервью с Биллом Гейтсом.

27. Интервью с Шэрон Осберг.

28. Интервью с Шэрон Осберг и Астрид Баффет, которая вспоминает, что «Шэрон в той ситуации наверняка была просто не в себе».

29. Интервью с Шэрон Осберг.

30. Интервью с Астрид Баффет, Диком и Мэри Холланд.

31. Интервью с Доди Во-Бутом.

32. Carol J. Loomis. Му 51 Years (and Counting) at Fortune // Fortune, 19 сентября 2005 года.

33. Эту речь помнили Билл Руан и другие.

34. Paul Ehrlich. The Population Bomb. New York: Ballantine Books, 1968; Thomas Malthus. An Essay on the Principles of Population. Книга Population Bomb была основана на трудах демографа и статистика XIX века Томаса Мальтуса, который считал, что население растет в геометрической, а не в арифметической прогрессии. Таким образом, население планеты неминуемо достигнет стадии, на которой ему перестанет хватать имеющихся ресурсов. В какой-то момент, утверждал Мальтус, различные бедствия (войны, пандемии, неурожаи, детская смертность и политическая нестабильность) вынудят население сократиться до достаточных пределов. Теория Мальтуса оказала огромное влияние на множество ученых, в том числе на Чарльза Дарвина. Так как Мальтус не принял во внимание целый ряд факторов — например, безосновательно предполагал, что экономическое развитие стимулирует рост населения, — его идеи вызывают сомнение, особенно после того, как предсказанные им катастрофы не произошли. Однако некоторые ученые вновь начинают брать на вооружение основные концепции Мальтуса и описанную им идею глобальной катастрофы.

35. Баффет в характерной для себя манере использует предельные максимальные и минимальные границы, значительно отличающиеся от нынешнего показателя численности населения Земли (это можно назвать еще одним проявлением баффетовского «запаса надежности», чтобы не выглядеть чрезмерно пугливым предсказателем), тем не менее многие эксперты убеждены, что «вместимость» планеты уже находится на пределе.

36. До 1974 года такая позиция была вполне умест-нойдляорганизацийтипа^еиШюпаШитатз! или Ethical Union and Planned Parenthood. См.: Paige Whaley Eager, Global Population Policy: From Population Control to Reproductive Rights. Burlington, Vt.: Ashgate Publishing Ltd., 2004.

37. В ходе разбирательства Belous case (People vs. Belous, 71 Cal. 2d 954, 458 P. 2d 194, 80 Cal. Rptr. 354 [1969]), объявившего законы против абортов неконституционными на территории Калифорнии, Мангер помогал в написании официального заключения. Баффет вспоминает, что никогда не видел Мангера столь «загоревшимся» работой. Поведение Мангера в это время было достаточно нетипичным.

38. Баффет сказал, что Мангер предлагал ему принять участие в судьбе этой церкви — неправильно поняв смысл объявления о приеме на работу, он соблазнял Уоррена вакансией могильщика. «Еще долго после этого мы подшучивали, обращаясь друг к другу как к святому отцу».

39. Garrett Hardin. The Tragedy of the Commons // Science, Vol. 162,No.3859,13декабря 1968 года. Теория Хардина представляла собой, в сущности, вариацию на тему «дилеммы узника», описывающую проблему сотрудничества и «обмана». В 1970-х годах было выдвинуто предположение о том, что экономический прогресс приведет к ускорению роста населения, а это в определенный период опередит рост экономики. Предполагалось, что «вместимость Земли» представляет собой постоянную величину, а не нечто гибкое и изменяющееся вследствие использования технологий и действия рыночных сил. Неправильные представления о дальнейшем развитии событий привели к возникновению прогнозов, в которых обозначались слишком быстрые сроки наступления критического порога в численности населения планеты.

40. Garrett Hardin. A Second Sermon on the Mount // from Perspectives in Biology and Medicine, 1963.

41. Историческая связь между «контролем численности населения», евгеникой и расизмом предметно рассматривается в книге: Allan Chase. The Legacy of Malthus: The Social Costs of the New Scientific Racism. New York: Alfred A. Knopf, 1977. И хотя наша книга не ставит целью детальное изучение всех этих вопросов, стоит отметить, что изменение использовавшейся Баффетом терминологии, а также направления работы Buffett Foundation вкупе с постепенным отходом от лагеря Хардина говорят об отходе Баффета от его мальтузианских взглядов вследствие их евгенической составляющей. (На личных бланках Хардина был изображен логотип в форме карты США с надписью «Качество населения».)

42. Взято из Eager’s Global Population Policy: From Population Control to Reproductive Rights. В этом документе приведена хроника, демонстрирующая постепенный отказ от неомальтузианских методов контроля в пользу добровольных и постепенных изменений показателя рождаемости за счет экономического развития, репродуктивных методов и большего внимания к здоровью женщин.

43. В статье Foundation Grows: Buffetts Fund Efforts for Population Control // Omaha World-Herald, 10 января 1988 года Боб Дорр цитирует Сьюзи: «Уоррену нравятся цифры... он любит смотреть на конкретные результаты, которые выражаются в изменении показателей» при обсуждении вопроса о том, почему ее муж испытывает такой большой интерес к организациям типа Planned Parenthood и Population Institute.

44. Сходный термин «рулетка яичников» был, по всей видимости, впервые использован доктором Реджинальдом Лури из вашингтонского Children’s Hospital на слушаниях в Комитете по правительственным операциям на тему «Влияние роста населения на среду и природные ресурсы» 15-16 сентября 1969 года в ходе дискуссии с Гарретом Хардином при описании матери, которая вынуждена брать на себя все риски нежелательной беременности в условиях отсутствия мероприятий по контролю над рождаемостью (с тех пор этот термин широко использовался организацией Responsible Wealth). Однако именно использование второго слова («лотерея», а не «рулетка») меняет смысл, говоря не о неправильном выборе, а о неудаче: в первом случае речь идет о рождении ребенка у матери, доверяющей случайности, а во втором — о ребенке, случайно родившемся в неблагоприятных обстоятельствах.

45.1 Didn’t Do It Alone, отчет организации Responsible Wealth, возглавлявшейся Чаком Коллинзом.

46. См.: John Rawls, A Theory of Justice, Cambridge: The Belknap Press of Harvard University Press, 1971. Идея «лотереи яичников» чем-то напоминает взгляды Роулза, представляющие собой определенный вариант детерминизма — многое, если не все происходящее в жизни людей определяется их прошлым и настоящим, к примеру, генами или удачным местом и временем рождения. Антитезой детерминизму выступает свободная воля. Еще со времен древних философов человечество спорило о существовании свободной воли, есть ли у свободы воли какие-либо степени либо она в принципе несовместима с детерминизмом. Роберт Нозик в своей книге Anarchy, State, and Utopia, критикует Роулза и говорит о несопоставимости детерминизма и свободной воли. Он приводит пример экономиста Адама Смита, согласно теории которого невидимая рука рынка дает людям все, что они заслуживают или зарабатывают (Anarchy, State and Utopia. New York: Basic Books, 1974). Все истинные либертарианцы верят в свободу воли и отрицают детерминизм. Этот вопрос заслуживает внимания хотя бы в силу того, что экономическая политика напичкана этими идеями. К примеру, именно этот спор проливает истину на ситуацию, при которой либертарианские взгляды Алана Гринспена повлияли на политику ФРС, приведшую к возникновению крупных «пузырей». Отчасти споры относительно детерминизма и свободы волы кажутся чем-то связанными со спорами относительно евгеники и репрогенетики.

47. Интервью с Биллом Гейтсом.

48. В 2005 году Окснэм опубликовал свою книгу A Fractured Mind (New York: Hyperion) — воспоминания о жизни рядом с человеком, страдающим раздвоением личности.

49. Интервью с Биллом Гейтсом.

Глава 51

1. Anthony Bianco. The Warren Buffett You Don’t Know // BusinessWeek, 5 июля 1999 года.

2. Интервью с Тони Найсли.

3. В 1993 году 707 новых выпусков акций смогли привлечь 41,4 миллиарда долларов. В 1994 году 608 IPO привлекли 28,5 миллиарда — это был второй рекорд по объемам привлечения средств путем IPO за последние 25 лет. На третьем месте оказался 1992 год, когда 517 выпусков акций привлекли 24,1 миллиарда долларов. (Securities Data Со. of Newark, N.J.)

4. Molly Baker, Joan Rigdon. Netscape’s IPO Gets an Explosive Welcome // Wall Street Journal, 9 августа 1995 года.

5. Интервью с Шэрон Осберг.

6. Carol Loomis. The Inside Story of Warren Buffett // Fortune, 11 апреля 1988 года.

7. Пресс-релиз Berkshire Hathaway, 13 февраля 1996 года.

8. Интервью с Даной Нойманом, Марком Миллардом.

9. Интервью с Дериком Моханом.

10. Roger Lowenstein, When Genius Failed: The Rise and Fall of Long-Term Capital Management. New York: Random House, 2000.

11. Carol Loomis. A House Built on Sand // Fortune, 26 октября 1998 года.

12. Интервью с Чарли Мангером.

13. Ловерстайн в книге When Genius Failed рассчитал, что столь высокий возврат был достигнут лишь за счет рычага. Возврат же в денежной форме на инвестиции в денежной форме составил лишь около 1%. При умножении столь скромного результата на коэффициент 50 или 100 (достигаемый с помощью заимствований) итоговый результат оказывается достаточно заметным с точки зрения прибыли.

14. Ловенстайн пришел к этому заключению в книге When Genius Failed после огромного количества интервью с бывшими представителями команды Мэриуэзера.

15. Roger Lowenstein. When Genius Failed. Короткие позиции, открытые по отдельным акциям, имевшимся в портфеле Berkshire, не привели бы к желаемому успеху вследствие несопоставимости активов Berkshire и компенсирующих позиций, используемых для хеджирования. Berkshire представляла собой не квазивзаим-ный фонд, а коллекцию полностью принадлежавших ей компаний, получавших оборотные средства от страховой компании, которой также принадлежали некоторые акции.

16. Roger Lowenstein. When Genius Failed.

17. Интервью с Эриком Розенфельдом; Lowenstein, When Genius Failed.

18. Michael Siconolfi, Anita Raghavan, Mitchell Pa-celle. All Bets Are Off: How Salesmanship and Brainpower Failed at Long-Term Capital // Wall Street Journal, 16 ноября 1998 года.

19. Интервью с Эриком Розенфельдом.

20. Письмо Джона Мэриуэзера инвесторам, 2 сентября 1998 года.

21. Письмо Уоррена Баффета Рону Фергюсону, 2 сентября 1998 года.

22. Интервью с Джо Брэнданом.

23. Craig Torres, Katherine Burton. Fed Battled ‘Financial Maelstrom,’ 1998 Records Show // Bloomberg News, 22 апреля 2004 года.

24. Роджер Ловенстайн включил в книгу When Genius Failed помимо массы другой интересной информации рассказ о роли Goldman Sachs, которая, будучи уполномоченной найти для фирмы капитал, отправила в нее некоего таинственного «трейдера», который целыми днями загружал к себе в ноутбук данные о позициях Long-Term и делал таинственные звонки по мобильному телефону. Послеэтого партнеры Long-Term были вынуждены с горечью признать, что в данном случае имело место некорректное поведение со стороны конкурентов.

25. По словам одного партнера, юрист выступал против спешки. Он заподозрил, что в данном случае возможны какие-то хитрые махинации, и хотел немного притормозить процесс, чтобы получить больше времени для детального изучения происходившего.

26. Roger Lowenstein. When Genius Failed.

27. Michael Lewis. How the Eggheads Cracked // New York Times Magazine, 24 января 1999 года.

28. Интервью с Фредом Гительманом, Шэрон Осберг.

29. Roger Lowenstein. When Genius Failed.

30. Интервью с Эриком Розенфельдом.

31. Мгновенное и резкое снижение процентных ставок, предпринятое ФРС, легло в основу концепции, получившей название Greenspan Put и основанной на возможности накачки рынка ликвидностью, помогающей инвесторам в кризисные времена. Теоретически Greenspan Put был призван снизить уровень обеспокоенности людей риском. Сам Гринспен отрицал наличие такой концепции. «Экономическому циклу нужно куда больше времени для развития, чем любому контракту, — сказал он. — Поэтому нашей вины в этом нет» (Reuters, 1 октября 2007 года, цитирующее выступление Гринспена в Лондоне).

Глава 52

1. Kurt Eichenwald. The Informant. New York: Broadway, 2000. He ставя Хоуи в известность, Андреас, по всей видимости, незаконно перевел средства в качестве ответа на одну из рассматривавшихся Хоуи заявок. А после того как был за это оштрафован, просто отнес сумму штрафа на расходы компании.

2. Интервью с Хоуи Баффетом.

3. Там же. Scott Kilman, Thomas М. Burton, Richard Gibson. Seeds of Doubt: An Executive Becomes Informant for the FBI, Stunning Giant ADM—Price Fixing in Agribusiness Is Focus of Major Probe; Other Firms Subpoenaed—A Microphone in the Briefcase // Wall Street Journal, 11 июля 1995 года; Sharon Walsh. Tapes Aid U.S. in Archer Daniels Midland Probe; Recordings Made by Executive Acting as FBI Informant Lead to Seizure of Company Files // Washington Post, 11 июля 1995 года; Ronald HenkofF and Richard Behar. Andreas’s Mole Problem Is Becoming a Mountain // Fortune, 21 августа 1995 года; Mark Whitacre. My Life as a Corporate Mole for the FBI // Fortune, 4 сентября 1995 года.

4. Интервью с Кэтлин Коул.

5. Интервью с Биллом Гейтсом.

6. Mark Pendergast. For God, Country, and Coca-Cola. New York: Charles Scribner’s Sons, 1993.

7. Из выступления на ежегодном собрании акционеров Berkshire Hathaway в 1998 году.

8. Интервью с несколькими источниками. Статья Anthony Bianco. The Warren Buffett You Don’t Know // Business Week, 5 августа 1999 года.

9. Интервью с Тедом Монтроссом.

10. Годовое собрание акционеров Berkshire Hathaway, 5 мая 1997 года.

11. Shawn Tully. Stock May Be Surging Toward an Earnings Chasm // Fortune, 1 февраля 1999 года.

12. Как было сказано на пресс-конференции компании 19 июня 1998 года, цит. по Is There a Bear on Mr. Buffett’s Farm? // New York Times, 9 августа 1998 года.

13. Реплика Баффета «мы с Чарли больше не говорим так же много, как раньше» была упомянута в статье Anthony Bianco в Business Week. The Warren Buffett You Don’t Know от 5 июля 1999 года. Баффет признавал, что даже не удосужился проконсультироваться со своим вице-президентом, прежде чем принять эпохальное решение о приобретении Genral Re.

14. На это обратил внимание James Р. Miller в статье Buffett Again Declines to Flinch at Market’s High-Wire Act, опубликованной в Wall Street Journal 5 мая 1998 года. Он посетил собрание акционеров, на котором Баффет вернулся к рассказу о своих взглядах и сообщил, что поддержание определенного уровня возврата на инвестиции оказывается теперь особенно сложным. С другой стороны, в статье Justin Martin, Amy Kover How Scary is this Market, Really? (Fortune, 27 апреля 1998 года) говорилось, что никто не повлиял на настроения «медведей» на рынке так сильно, как «авторитетный Уоррен Баффет» и его заявление о «переоценке».

15. 22 августа 1997 года стоимость акций Wells Fargo резко упала после того, как Berkshire Hathaway отказался от представления широкодоступной формы 13-F в пользу конфиденциального информирования SEC о своей деятельности. Это создало впечатление того, что Баффет продал свою долю в Wells Fargo. SEC объявила, что планирует ужесточить правила в отношении конфиденциальности. В июне 1998 года SEC объявила об ужесточении правил предоставления информации по форме 13-F, что прежде давало Баффету возможность конфиденциальной передачи информации в течение года (одновременно он выстраивал значительные позиции по тем или иным акциям). И хотя SEC не отказалась от возможности конфиденциального предоставления информации, Баффет услышал тревожные сигналы. Berkshire Hathaway достаточно агрессивно противостояла SEC по этому вопросу, но проиграла. В 1999 году Berkshire ежеквартально заполняла формы запроса о конфиденциальном предоставлении информации вместе с обычными формами 13-F, содержащими позиции, не признанные конфиденциальными. SEC выступила с единым оповещением относительно всех этих действий Berkshire, указав, что часть информации, содержащейся в конфиденциальных формах, должна быть предана гласности. По всей видимости, SEC не принимала во внимание право Баффета на зарабатывание прибыли и защищала инвесторов. И хотя персонал SEC достаточно долго считал желательным избегание экстраординарных колебаний цен на акции, не связанных с фундаментальными факторами, в итоге победила точка зрения, согласно которой инвесторы имеют право знать, кто является крупнейшим акционером компании.

16. Интервью с Гербертом Алленом.

17. Nikhil Deogun, James R. Hagerty, Steve Secklow, Laura Johannes. Coke Stains, Anatomy of a Recall: How Coke’s Controls Fizzled Out in Europe // Wall Street Journal, 29 июня 1999 года.

18. Интервью с Гербертом Алленом.

19. Там же.

20. Айвестер не отозвался, несмотря на многочисленные просьбы об интервью.

21. Betsy Morris, Patricia Sellers. What Really Happened at Coke // Fortune, 10 января 2000 года.

22. Интервью с Шэрон Осберг.

23. Betsy Morris. Doug Is It // Fortune, 25 мая 1998 года, Patricia Sellers. Crunch Time for Coke // Fortune, 19 июля 1999 года.

24. События излагаются в версии, описанной Гербертом Алленом. Баффет не помнит деталей происходившего.

25. «Они не присели и даже не сняли плащи, лишь сказали ему, что он утратил их доверие, причем их тон был холоднее, чем воздух на улице». Constance L. Hays. The Real Thing: Truth and Power at the Coca-Cola Company. New York: Random House, 2004. Баффет и Аллен оспаривают эту точку зрения, утверждая, что сняли плащи и сели. Но эта встреча была на самом деле очень короткой и они сразу же взяли быка за рога.

26. Интервью с Джеймсом Робинсоном, бывшим CEO American Express, с совета директоров Coca-Cola.

27. Betsy Morris, Patricia Sellers. What Really Happened at Coke.

28. Martin Sosnoff. Buffett: What Went Wrong? // Forbes, 31 декабря 1999 года.

29. Andrew Barry. What’s Wrong, Warren? // Barron’s, 27 декабря 1999 года.

30. Andy Serwer. The Oracle of Everything // Fortune,

11 ноября 2002 года.

31. Интервью с Кэтлин Коул.

32. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

33. Интервью с Питером Баффетом.

34. Интервью с Хоуи Баффетом.

35. Интервью с Хоуи Баффетом, Питером Баффетом, Сьюзи Баффет-младшей.

Глава 54

1. Joe Lauria. Buffett Bombs as High-Tech Funds Boom // Sunday Times (London), 2 января 2000 года.

2. BethKwon. Buffett Health Scrape Illustrates Power—or Myth—of Message Boards // TheStreet. com, 11 февраля 2000 года. Эта история привела к тому, что в одном из разделов газеты Financial Times был опубликован следующий текст: «Может быть, Уоррен Баффет и не болен, но этого нельзя сказать о цене акций его компании»,

12 февраля 2000 года Financial Times говорила о решении Баффета воздержаться от покупки акций технологических компаний как о «серьезном упущении».

3. Пресс-релиз Berkshire Hathaway; см. также Berkshire Hathaway Denies Buffett Is Seriously 111 // New York Times, 11 февраля 2000 года. Одним из уникальных качеств Баффета является его способность использовать принцип вероятности при описании событий. Интересно, что случилось бы, если бы он сказал, что слухи ложны на 90%?

4. Ed Anderson. The sisvs. Antithesis: Hegel, Bagels, and Market Theories // Computer Reseller News,

13 марта 2000 года.

5. Warren Buffett, Charlie Munger. We Don’t Get Paidfor Activity, Justfor Being Right. As to How Long We’ll Wait, We’ll Wait Indefinitely // Outstanding Investor Digest, Vol. XIII, Nos. 3 & 4, 24 сентября 1998 г., и We Should All Have Lower Expectations—In Fact, Make That Dramatically Lower... // Outstanding Investor Digest, Vol. XIV, Nos. 2 8c 3,10 декабря 1999 года.

6. Focus: Warren Buffett, Guardian, 15 марта 2000 года (курсив автора).

7. Некоторые комментаторы понимали, что пузырь готов лопнуть, однако, поскольку средние показатели постоянно повышались, общие умонастроения менялись достаточно медленно. Председатель Федеральной резервной системы Алан Гринспен давал комментарии, которые можно было воспринимать как свидетельство обеспокоенности или, напротив, уверенности — в зависимости от точки зрения слушателя. См.: Matt Kranz and James Kim. Bear Stages Sneak Attackon Net Stocks // USA Today, 16 февраля 2000 года; Greg Ip. Stalking a Bear Market // Wall Street Journal, 28 февраля 2000 года; Technology Stocks Continue to Dominate // USA Today, 2 марта 2000 года.

8. E.S. Browning and Aaron Lucchetti. The New Chips: Conservative Investors Finally Are Saying: Maybe Tech Isn’t a Fad // Wall Street Journal, 10 марта 2000 года. В статье цитировались слова еще одного инвестора: «Это чем-то напоминает времена, когда только что появившиеся железные дороги меняли все лицо нации». Отчасти это действительно было так. Спекуляции акциями железнодорожных компаний привели к финансовой панике в 1869, 1873 и 1901 годах. Истории с акциями компаний Erie и Northern Pacific представляли собой лишь пару эпизодов в красочной истории финансовых махинаций вокруг акций железнодорожных компаний.

9. Gretchen Morgenson. If You Think Last Week Was Wild // New York Times, 19 марта 2000 года. Еще один признак начала игры: статья, в которой многие доткомы обвинялись в использовании бухгалтерских махинаций для раздувания объемов продаж, — к продажам относились и маркетинговые расходы, и доходы от бартера. Кроме того, данные о доходах фиксировались в отчетности компаний еще до того, как были заключены соответствующие контракты: Jeremy Garcia, Feliciano Kahn. Presto Chango: Sales Are HUGE! // Fortune 20 марта 2000 года.

10. Интервью со Сьюзи Джеймс Стюарт.

11. Баффет, который обычно справлялся с неловкими ситуациями, переводя их в шутку, завершил годовой отчет Berkshire за 1999 год (написанный зимой 2000 года) словами о том, что ему настолько нравится управлять Berkshire, что «если бы удовольствие от жизни продлевало ее продолжительность, то рекорд Мафусаила оказался бы под угрозой».

12. David Henry. Buffett Still Wary of Tech Stocks— Berkshire Hathaway Chief Happy to Skip ‘Manias // USA Today, 1 мая 2000 года.

13. На конец 1997 года Баффету принадлежало 14 миллионов баррелей нефти. Также он купил 111 миллионов унций серебра. Ему принадлежали облигации с нулевым купоном на 4,6 миллиарда долларов и определенный пакет казначейских обязательств. Объем серебра представлял собой 20% ежегодного объема добычи и 30% всех добытых запасов серебра, находящихся в хранилищах (Andrew Kilpatrick. Of Permanent Value: The Story of Warren Buffett: More in ’04, California Edition. Alabama: АКРЕ, 2004). Покупка была сделана на условиях, не позволявших нарушить установившийся порядок обеспечения рынка серебром.

14. Интервью с Шэрон Осберг. Серебром распоряжался лондонский офис J.P. Morgan.

15. James Р. Miller. Buffett Scoffsat Tech Sector’s High Valuation // Wall Street Journal, 1 мая 2000 года.

16. David Henry. Buffett Still Wary of Tech Stocks.

17. Интервью с Джозефом Брэндоном, Тэдом Мон-троссом.

18. Интервью с Биллом Гейтсом, Шэрон Осберг.

19. Amy Kover. Warren Buffett: Revivalist // Fortune, 29 мая 2000 года.

20. Интервью с Биллом Гейтсом.

21. Пресс-релиз Berkshire Hathaway от 21 июня 2000 года.

Глава 55

1. Philip J. Kaplan. F’d Companies: Spectacular Dotcom Flame outs. New York: Simon & Schuster, 2002.

2. Письмо акционерам Berkshire Hathaway, 2000 год.

3. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

4. Интервью с Барри Диллером, Доном Грэхемом, Сьюзи Баффет-младшей.

5. Disney Scrambling to Play Spoiler Role // New York Post, 14 июля 2001 года.

6. Marcia Vickers, Geoffrey Smith, Peter Coy, Mara Der Hovanseian. When Wealth Is Blown Away // Business Week, 26 марта 2001 года; Allan Sloan. The Downside of Momentum // Newsweek, 19 марта 2001 года.

7. По состоянию на июнь 2001 года. По данным Industry Standard’s Layoff Tracker, Dot-Com Flop Tracker и Ex-Exec Tracker.

8. Баффет был не единственным человеком, которого беспокоили возможные последствия этой ситуации. Джон Богл, бывший председатель правления компании Vanguard, писал об этом в апреле 2001 года. Однако он пришел к выводу о том, что на фондовый рынок вернулось «какое-то представление о реальности». Примечательной речь Баффета делали не столько приведенные им данные, сколько пессимистические прогнозы о том, что они могут означать.

9. Цит. по: Buffett Warns Sun Valley Against Internet Stocks // Bloomberg, 13 июля 2001 года.

10. Интервью с Миджем Патцером.

11. Интервью с Доном Грэхемом.

12. Dr. Griffith R. Harsh, IV, Director, Surgical Neuro-Oncology Program at Stanford University Medical School.

13. Интервью с Кэтлин Коул.

14. Интервью с Биллом Гейтсом, Питером Баффетом, Хоуи Баффетом.

15. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

16. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, Доном Грэхемом.

17. Karlyn Barker. Capacity Crowd Expected at Funeral; Schlesinger, Bradlee, Kissinger, Relatives Among Eulogists // Washington Post, 22 июля 2001 года.

18. Paul Farhi. Close Enoughto See: TV Coverage Captures Small, Telling Moments // Washington Post, 24 июля 2001 года; Steve Twomey. A Celebrated Life: Thousands Honor Katharine Graham at the Cathedral // Washington Post, 24 июля 2001 года; Mary Leonard. Thousands Pay Tribute to Washington Post’s Katharine Graham // Boston Globe, 24 июля 2001 года.

19. Karlyn Barker. Capacity Crowd Expected at Funeral; Schlesinger, Bradlee, Kissinger, Relatives Among Eulogists.

20. Libby Copeland. Kay Graham’s Last Party: At Her Georgetown Home, A Diverse Group Gathers // Washington Post, 24 июля 2001 года.

Глава 56

1. Интервью с Гербертом Алленом.

2. Интервью с Дэвон Спарджен.

3. Баффет не помнит деталей этого звонка, однако вполне допускает, что он имел место. Источником информации послужил Джо Брэндон из компании General Re.

4. Grace Shim. Warren Buffett, Others Speak About Terrorism at Omaha, Neb., Event // Omaha World-Herald, 12 сентября 2001 года.

5. Баффет вспомнил эту историю и прокомментировал ее так: «Не исключено, что из-за нехватки машин у компаний по аренде кое-кто из гостей даже купил себе еще одну».

6. По данным статьи Killtown’s: Where Was Warren Buffett on 9/11? // www.killtown.91 lreview. org/buffett.html, цитирующей материалы сайта rushlimbaugh.com от 5 июля 2005 года.

7. Интервью с Бобом Нарделли.

8. Интервью с Тони Песавенто.

9. Баффет говорил об этом автору в 2001 году, вскоре после одной из террористических атак.

10. Grace Shim. Warren Buffett, Others Speak About Terrorism at Omaha, Neb., Event.

11. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

12. Charles R. Morris. The Trillion Dollar Meltdown. New York: Public Affairs, 2008 год.

13. Письмо акционерам Berkshire Hathaway, 2007 год.

14. Интервью с Фрэнком Руни.

15. Источник: IRS, Statistics of Income Division, март 2007 года; Joint Committee on Taxation, Description and Analysis of Present Law and Proposals Relating to Federal Estate and Gift Taxation Public Hearing Before the Subcommittee on Taxation and IRS Oversight of the Senate Committee on Finance,

15 марта 2001 года.

16. В докладе Responsible Wealth под названием I Didn’t Do It Alone описывается роль общественности, семьи, коллег, удачи и благородства в создании ценности. Исследования по вопросам справедливости тех или иных налогов публикуются такими организациями, как United for a Fair Economy или либертарианским Институтом Катона.

17. Defending the Estate Tax // New York Times,

16 февраля 2001 года. В этой статье представитель господина Буша Джон Ди Джулио сообщил, что в случае отмены налога на наследство сократится объем благотворительной помощи. «Не хочется портить всеобщий праздник, — сказал он. — Но мне кажется, что налог не должен быть отменен... может быть, его стоит модифицировать, но уж точно не отменять».

18. См., к примеру: Melik Kaylan. In Warren Buffett’s America... // Wall Street Journal, 6 марта 2001 года; John Conlin. Only Individual Freedom Can Transform the World // Wall Street Journal, 26 июля 2001 года; Steve Hornig. The Super-Wealthy Typically Do Not Pay Estate Taxes // Financial Times, 15 июня 2006 года; Holman W. Jenkins Jr. Let’s Have More Heirs and Heiresses // Wall Street Journal, 21 февраля 2001 года.

19. Письмо Уоррена Баффета сенатору Кену Салазару от 8 июня 2001 года.

20. William S. Broeksmit. Begging to Differ with the Billionaire // Washington Post, 24 мая 2003 года.

21. У Дафта был опцион на покупку 650 000 акций, действовавший до 2015 года и оценивавшийся (в зависимости от расчета возможного курса акций) в сумму от 38,1 до 112,3 миллиона долларов. Он также получил 87,3 миллиона долларов в виде акций с ограниченными правами (примерно 1,5 миллиона акций). Henry Unger. If

Coca-Cola Chief Daft Fizzles, He’ll Lose Millions // Atlanta Journal-Constitution, 3 марта 2001 года.

22. Разница в оплате труда между CEO и обычным рабочим составляла в 2001 году примерно 411 раз. В 1982 году это соотношение составляло 42 к 1. «Если бы средний размер ежегодного вознаграждения рабочего рос в течение 1990-х годов такими же темпами, что и рост зарплаты CEO, то их ежегодный размер дохода составлял бы 101 156 долларов, а не 25 467. Если бы минимальный размер оплаты труда, составлявший в 1990 году 3,80 доллара в час, рос теми же темпами, что и оплата труда CEO, то в 2001 году он составил бы 21,41 доллара, а не 5,15, как наблюдается в реальности». Scott Klinger, Chris Hartman, Sarah Anderson, and John Cavanagh. Executive Excess 2002, CEOs Cook the Books, Skewer the Rest of Us, Ninth Annual CEO Compensation Survey». Institute for Policy Studies, United for a Fair Economy, 26 августа 2002 года.

23. Geoffrey Colvin. The Great CEO Pay Heist // Fortune, 25 июня 2001 года. Опцион, полученный в 2001 году, стал объектом разногласий после разразившегося в 2007 году скандала с выдачей опционов задним числом.

24. Warren Buffett. Stock Options and Common Sense // Washington Post, 9 апреля 2002 года.

25. Warren Buffett. Who Really Cooks the Books? // New York Times, 24 июля 2002 года.

26. Warren Buffett, Securities and Exchange Commission’s Roundtable on Financial Disclosure and Auditor Oversight // New York, 4 марта 2002 года.

27. Письмо акционерам Berkshire Hathaway, 2002 года.

28. David Perry. Buffett Rests Easy With Latest Investment // Furniture Today, 6 мая 2002 года.

Глава 57

1. Этот образ Сьюзи конца 1990-х годов и начала нового тысячелетия основан на комментариях, полученных из двух десятков источников, знакомых с ней, но не названных по имени.

2. Интервью со Сьюзан Томпсон Баффет.

3. Интервью с Хоуи Баффетом.

4. Alistair Barr. Mortgage Market Needs $1 Trillion, FBR Estimates // Market Watch, 7 марта 2008 года В статье говорится об исследовании Friedman, Billings Ramsey, согласно которому из 11 триллионов долларов, составлявших ипотечный рынок США, лишь 587 миллиардов — иными словами, лишь 5% — были подкреплены реальной недвижимостью. В скором времени половина всех CDO финансировалась бы за счет субпремиальных ипотечных ценных бумаг (David Evans. Subprime Infects $300 Billion of Money Market Funds // Bloomberg, 20 августа 2007 года).

5. В книге The Trillion Dollar Meltdown (New York:Public Affairs, 2008), Чарльз Моррис объясняет, что типичный хедж-фонд использовал плечо 5:1. Впоследствии показатель 5% капитала был уменьшен до 1% — плечо составило 100:1, то есть 1 доллар основного капитала финансировал 100 долларов задолженности.

6. Алан Гринспен 8 мая 2003 года выступил с речью на Conference on Bank Structure and Competition, где озвучил свою позицию в отношении деривативов. Ari Weinberg. The Great Derivatives Smackdown // Forbes, 9 мая 2003 года.

7. К примеру, в статье Rana Foroohar // Newsweek, 12 мая 2003 года его назвали «паникером из Омахи».

8. В книге First a Dream Джим Клэйтон вспоминает, что Майкл Дэниэлс, интерн, помогавший ему в шестимесячной финальной редактуре книги, попросил его поставить автограф на экземпляре, который он собирался передать Баффету. После того как Дэниэлс окончил институт и начал работать на компанию UBS, он передал книгу другому интерну, Ричарду Райту, чтобы тот доставил ее Баффету. В статье The Ballad of Clayton Homes (Fast Company, январь 2004 года) утверждается, что Райта попросили доставить книгу Баффету сами Клэйтоны.

9. В своих мемуарах Джим Клэйтон говорит, что многие не верят тому, что он не ответил на звонок Баффета. Сам он утверждает, что на самом деле этого не было, так как они с Баффетом никогда не звонили друг другу по делам. В течение нескольких месяцев, пока шли переговоры и судебные разбирательства, автор наблюдала за тем, как Баффет общался только с Кевином Клэйтоном.

10. Интервью с Кевином Клэйтоном.

11. Jim Clayton, Bill Retherford. First a Dream. Tennessee: FSB Press, 2002. Дополненное издание 2004 года содержит детальное описание борьбы Berkshire Hathaway за Clayton Homes.

12. Баффет говорил о том, что готов покупать иностранные акции в правильных обстоятельствах — например, компании в Великобритании или газету в Гонконге. Однако он не тратил много времени на изучение иностранных акций до тех пор, пока в самих США не стали снижаться возможности для инвестирования.

13. Warren Buffett. Why I’m Down on the Dollar // Fortune, 10 ноября 2003 года.

14. Из неопубликованной стенограммы годового собрания акционеров Berkshire Hathaway 2003 года, любезно предоставленной Outstanding Investor Digest.

15. Речь в New York Public Library, 25 июня 2006 года.

16. Andrew Ross Sorkin. Buffett May Face a Competing Bid for Clayton Homes // New York Times 11 июля 2003 года.

17. Suit Over Sale of Clayton Homes to Buffett // New York Times, 10 июня 2003 года. Грэй предполо-жил, что предыдущие собрания акционеров, на которых избирались директора, проводились без должного уведомления. В июне суд штата Делавэр постановил, что Clayton технически не произвела должного уведомления акционеров, но так как все они присутствовали на собрании, ошибка считалась исключительно технической и не могла повлиять на результаты собрания.

18. Jennifer Reingold. The Ballad of Clayton Homes.

19. Письмо Дугласа Скотта-младшего, президента Life Decisions International, Уоррену Баффету от 26 сентября 2002 года.

20. «Источником» этой цифры была Синди Куглон, консультант Pampered Chef и организатор бойкота. Nicholas Varchaver. Berkshire Gives Up On Giving: How a Pro-Life Housewife Took On Warren Buffett // Fortune, 11 августа 2003 года.

21. Компиляция из нескольких интервью.

22. По данным U.S. National Abortion Federation, активисты движения против абортов совершили 7 убийств, 17 попыток убийств, 388 раз угрожали убийством, похитили четырех человек, организовали 41 взрыв, 174 поджога и 128 ограблений, совершили еще 94 попытки поджога или организации взрыва, 623 раза угрожали взрывом бомбы, совершили 1306 случаев вандализма, 656 раз угрожали биотеррористическими действиями и 162 раза наносили вред здоровью людей. Сюда включаются случаи отправки подозрительных посылок, «писем ненависти», угрожающих телефонных звонков, нарушения границ частной территории, вторжения, взломов интернет-сайтов и другие менее серьезные нарушения. По состоянию на 2007 год деятельность активистов «пролайф» привела к 37 715 арестам. Большинство ведущих организаций «про-лайф» отвергают террористические методы в рамках движения, однако часто — всего лишь на словах.

23. Пресс-релиз Berkshire Hathaway, 15 июля 2003 года.

24. Jim Clayton, Bill Retherford. First a Dream.

25. Интервью с Кевином Клэйтоном и Джоном Калечом, исполнительным вице-президентом и финансовым директором Clayton Homes.

26. Согласно данным иска, поданного 25 июля компанией Milberg Weiss Bershad Hynes & Lerach, LLP, Кевин Клэйтон попросил компанию Janus Capital продолжать свою поддержку сделки, невзирая на то что акции уже были проданы. Никаких доказательств этому в суде предоставлено не было, и иск был отклонен.

27. Jennifer Reingold. The Ballad of Clayton Homes.

28. Джим Клэйтон приводит эти цифры в книге First a Dream, однако отмечает, что у него нет им подтверждения.

29. Меморандум Cerberus «только для обсуждения» приведен в книге: Jim Clayton. First a Dream.

30. Jim Clayton, Bill Retherford. First a Dream.

31. Интервью с Кевином Клэйтоном.

32. К 2006 году поставки мобильных домов сократились до 117 510 единиц. В 2007 году это падение продолжалось и составило примерно 32%, несмотря на временный всплеск продаж в 2005 году, обусловленный последствиями урагана «Катрина» (источник: Manufactured Housing Institute).

Глава 58

1. Интервью с преподобным Сесилом Уильямсом. Баффет участвовал в двух аукционах Glide перед тем, как компания eBay запустила свой первый онлайн-аукцион.

2. Интервью с Кэтлин Коул.

3. Интервью с Кэтлин Коул, Сьюзи Баффет-младшей.

4. Интервью с Хоуи Баффетом.

5. Интервью с Хоуи Баффетом, Сьюзи Баффет-младшей.

6. Интервью с Кэтлин Коул.

7. Там же.

8. www.oralcancerfoundation.org.

9. По данным Oral Cancer Foundation.

10. Интервью с Кэтлин Коул, Роном Парксом.

11. Интервью с Маршаллом Вайнбергом, Уолтером и Рут Скотт, Лу Симпсоном, Джорджем Гиллеспи.

12. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

13. Адаптировано из статьи: John Dunn. Georgia Tech Students Quiz Warren Buffett // Georgia Tech, зима 2003 года.

14. Bob Woodward. Hands Off, Mind On // Washington Post, 23 июля 2001 года.

Глава 59

1. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

2. Интервью со Стэном Липси; Jonathan Epstein. GEICO Begins Hiring in Buffalo // Buffalo News, 11 февраля 2004 года.

3. Интервью с Питером Баффетом, Хоуи Баффетом, Сьюзи Баффет-младшей.

4. Charles Munger. Poor Charlie s Almanack: The Wit and Wisdom of Charles T. Munger / ред. Peter Kaufmann. New York: Donning Company Publishers, 2005.

Глава 60

1. Интервью с Кэтлин Коул.

2. Интервью с Джейми Даймоном, Джеффри Им-мельтом.

3. Письмо председателя правления Berkshire Hathaway за 2004 год в составе годовой отчетности.

4. Баффет упоминал эти критерии и в письме акционерам Berkshire Hathaway 2006 года, и ранее, в ряде частных бесед.

5. Betsy Morris. The Real Story // Fortune, 31 мая 2004 года.

6. Herbert Allen. Conflict-Cola // Wall Street Journal, 15 апреля 2004 года.

7. Выдержки из опроса членов собрания директоров, проведенного компанией Pricewaterhouse-Coopers, данные о котором приведены в журнале Corporate Board Member, ноябрь/декабрь 2004 года. Сама PWC не приводила никаких комментариев в отношении Баффета.

8. Deborah Brewster, Simon London. CalPERS Chief Relaxes in the Eye of the Storm // Financial Times, 2 июня 2004 года.

9. Интервью с Доном Грэхемом.

10. Coke Shareholders Urged to Withhold Votes for Buffett // Atlanta Business Chronicle, 9 апреля 2004 года.

11. В статье The Rise of Independent Directors in the U.S., 1950-2005: Of Shareholder Value and Stock Market Prices // Stanford Law Review, апрель 2007 года, Джеффри Гордон заключает: «Одна из очевидных загадок всей литературы по вопросам корпоративного управления связана с отсутствием корреляции между наличием в правлении независимых директоров и экономическими результатами работы соответствующей компании. Многие исследования безуспешно пытались выявить хоть какой-то значимый эффект влияния независимых директоров на результативность работы».

12. Стенограмма собрания акционеров Coca-Cola 2004 года, любезно предоставленная Coca-Cola Company; Adam Levy and Steve Matthews. Coke’s World of Woes // Bloomberg Markets, июль 2004 года; интервью с несколькими директорами и сотрудниками компании.

13. Стенограмма собрания акционеров Coca-Cola 2004 года, любезно предоставленная Coca-Cola Company.

14. Adam Levy and Steve Matthews. Coke’s World of Woes. Газета New York Times обрушилась на Coke из-за платежей, произведенных Хайеру и ряду других руководителей, в статье Another Coke Classic от 16 июня 2004 года. Эта критика не была повсеместной. Так, журнал Economist написал об Исделле как о «паре чистых рук, получившей поддержку инвесторов и аналитиков» (статья From Old Bottles, 8 мая 2004 года).

15. К примеру, такой вывод делается в книге Constance L. Hays. The Real Thing: Truth and Power at the Coca-Cola Company. New York: Random House, 2004.

Глава 61

1. Интервью с Томом Ньюманом.

2. Интервью с Кэтлин Коул.

3. Там же.

4. Tom Strobhar. Report on В-Н Shareholder Meeting // Human Life International, май 2004; Special Report, HLI Embarrasses Warren Buffett in Front of 14,000 Stockholders, июль 2004 года. Достаточно примечательна история жизни самого господина Стробхара. После того как он возглавил бойкот против Berkshire, приведший к отмене благотворительных программ за счет акционеров, он написал статью Giving Until It Hurts // Wall Street Journal, 1 августа 2003 года), в которой раскритиковал программу помощи за счет средств акционеров, назвав ее инструментом заговора Баффета, направленного на «негласные выплаты» (невзирая на то, что Berkshire не имела корпоративной программы благотворительной помощи и не платила дивидендов акционерам). В информации об авторе говорилось, что Стробхар является президентом инвестиционной компании в Дейтоне, и ничего не было сказано ни о его роли в бойкоте, ни о том, что он был президентом Life Decisions International. В 2005 году Стробхар основал Citizen Action Now, организацию, ставившую целью бороться с «проблемой гомосексуализма» и освобождения Америки «от манипуляций со стороны гомосексуальных групп». На веб-сайте своей инвестиционной компании он пытается поиграть на репутации Баффета, продвигая себя (по состоянию на ноябрь 2007 года) как человека, «воспитанного в традициях Бена Грэхема — отца современного анализа ценных бумаг», учеником которого, помимо прочих, является и сам Уоррен, «величайший инвестор в мире»... Подобно Грэхему и Баффету, Томас Стробхар концентрируется на «инвестициях в ценность».

5. Выдержки из обсуждения на ежегодной встрече акционеров Berkshire Hathaway в 2004 году (источник — заметки автора книги).

6. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

7. Там же.

8. Интервью со Сьюзан Баффет-младшей.

9. Там же.

10. Говард Баффет-младший (Хоуи Би), речь на похоронах Сьюзи.

11. Интервью с Т.Д. Келси.

12. Там же.

13. Интервью с Элом Оэрле, Барбарой Оэрле.

14. Интервью с Т.Д. Келси.

15. Интервью с Гербертом Алленом, Барбарой Оэрле, Т.Д. Келси.

16. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

17. Интервью с Гербертом Алленом, Т.Д. Келси. По словам Оэрле, Герберта Аллена и Барри Диллера, все остальные гости остались в Коди на выходные и изо всех сил пытались превратить эти дни в своего рода поминки по Сьюзи.

18. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

19. Интервью с Хоуи Баффетом.

20. Интервью с Т.Д. Келси, Гербертом Алленом.

21. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей, Питером Баффетом.

22. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей и Питером Баффетом. Они оба уверяли, что чувствовали себя куда спокойнее из-за того, что тело их матери находилось рядом с ними в салоне, а не в багажном отсеке.

23. Интервью с Хоуи Баффетом.

24. Интервью с Шэрон Осберг.

25. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

26. Интервью с Дэвон Спарджен, которой Сьюзи-младшая позвонила в Италию в самый разгар медового месяца. Автор также предполагала поехать в Омаху. В тот период потребность Баффета в эмоциональной поддержке со стороны женщин была чуть ли не самой сильной в жизни.

Глава 62

1. Интервью с Томом Ньюманом.

2. Интервью с Хоуи Баффетом.

3. Интервью с Питером Баффетом.

4. A.D. Amorosi. In ‘Spirit,’ Tradition Is Besieged by Modern Life // Philadelphia Inquirer, 23 мая 2005 года.

5. Интервью со Сьюзи Баффет-младшей.

6. Интервью с Питером Баффетом.

7. Интервью с Шэрон Осберг.

8. Интервью с Чарли Мангером.

9. Ежегодное письмо акционерам Berkshire Hathaway, 2005 год.

10. Charles R. Morris. The Trillion Dollar Meltdown. New York: Public Affairs, 2008.

11. Carol Loomis. Warren Buffett Gives It Away// Fortune, 10 июля 2006 года.

12. Там же.

13. Баффет был в восторге. К своему письму, рассказывавшему о реакции Берти, он сделал приписку: «Она все никак не может этого забыть».

14. Интервью с Дорис Баффет.

15. Цит. по: The Life Well Spent: An Evening with Warren Buffett, ноябрь 2007 года.

16. The New Powers of Giving // Economist, 6 июля

2006 года; Karen DeYoung. Gates, Rockefeller Charities Join to Fight African Hunger // Washington Post, 13 сентября 2006 года; Han Wilhelm. Big Changes at the Rockefeller Foundation // Chronicle of Philanthropy, 8 сентября 2006 года; Andrew Jack. Manna from Omaha: A Year of‘Giving While Living’ Transforms Philanthropy // Financial Times, 27 декабря 2006 года.

17. Интервью с Дорис Баффет. См.: Sally Beaty. The Wealth Report: The Other Buffett // Wall Street Journal, 3 августа 2007 года.

18. Письмо бывшего президента США Джимми Картера Уоррену Баффету, 18 октября 2006 года.

19. Интервью с Астрид Баффет.

20. Интервью с Чарли Мангером.

Послесловие

1. Michael Santoli. They’ve Got Class// Barron’s, 10 сентября 2007 года.

2. E.S. Browning. Stocks Tarnished by ‘Lost Decade’ // Wall Street Journal, 26 марта 2008 года.

3. Письмо Уоррена Баффета Николь Баффет, 10 августа 2006 года.

4. Richard Johnson, Paula Froelich, Chris Wilson, Bill Hoffmann. Buffett to Kin: You’re Fired! // New York Post, 7 сентября 2006 года.

5. Письмо Джозефа Брэндона Уоррену Баффету, 25 января 2008 года.

6. Письмо акционерам Berkshire Hathway, 2007 год.

7. HIH Royal Commission, The Failure of HIH Insurance. Australia: National Capital Printing, Canberra Publishing and Printing, апрель 2003 года.

8. Doug Simpson. Search for Deep Pockets Widens in Reciprocal of America Case // Unintended Consequences blog (dougsimpson.com/blog), 3 марта 2005 года; Timothy L. O’Brien. Investigation of Insurance Puts Buffett in Spotlight // New York Times, 28 марта 2005 года; Timothy L. O’Brien и Joseph B. Treaster // The Insurance Scandal Shakes Main Street», New York Times, 17 апреля 2005 года; Marisa Taylor. U.S. Dropped Enron-Like Fraud Probe // McClatchy Newspapers, 23 июля

2007 года; Scott Horton. Corporate Corruption and the Bush Justice Department // Harper’s-Maga-zine, 24 июля 2007 года.

Об авторе

Элис Шрёдер (Alice Schroeder) — одна из самых уважаемых персон Уолл-стрит, автор единственной на настоящий момент авторизованной биографии мультимиллиардера Уоррена Баффета.

Элис родилась в 1956 году в Далласе. После окончания Университета штата Техас в Остине проработала 11 лет бухгалтером и аудитором в компании Ernst and Young, после чего перешла на работу в Комитет по стандартам финансового учета (Financial Accountg Standards Board), где приняла участие в разработке ряда стандартов, препятствующих злоупотреблениям в бухгалтерском учете страховых компаний.

С 1994 года Шрёдер работала в ряде компаний на Уолл-стрит, а в 2000 году перешла на работу в Morgan Stanley, где в качестве аналитика отслеживала состояние акций ряда компаний (таких как AIG) и давала рекомендации относительно операций с ними.

С Уорреном Баффетом Шрёдер познакомилась в 1998 году, после того как Berkshire Hathaway купила страховую компанию General Re, с которой она работала как аналитик. На протяжении шести лет Шрёдер была едва ли не единственным представителем Уолл-стрит, с которым Баффет делился своими мыслями и комментариями.

В июне 2003 года Шрёдер (занимавшая на тот момент пост управляющего директора Morgan Stanley) начала по просьбе Баффета писать эту книгу, для чего Баффет предоставил доступ к своим архивам и личным записям. В процессе работы над книгой Шрёдер отдала беседам с Баффетом совокупно свыше 2000 часов и провела интервью с более чем 250 лицами.

Книга ворвалась в 2008 году в десятку лучших по версии журнала Time, а Элис была избрана BusinessWeek одной из «Людей, заслуживающих внимания» (People to Watch) наряду с Беном Бернанке и Хиллари Клинтон.

Сейчас Элис ведет колонку в Bloomberg News и ищет сюжет для своей следующей книги.

1

Эта фраза (либо ее вариант «За каждым великим состоянием стоит великое преступление») очень часто цитируется без указания источника: к примеру, ее можно встретить в книге Марио Пьюзо «Крестный отец», или в комментариях к сериалу «Клан Сопрано», или в рассказах об «интернет-пузыре». На самом же деле это усеченная цитата из книги Оноре де Бальзака «Отец Горио»: «Тайна крупных состояний, возникших неизвестно как, сокрыта в преступлении, но оно забыто, потому что чисто сделано». Здесь и далее там, где это не оговорено особо, примечания даны автором.

(обратно)

2

Солнечная долина (Sun Valley) в штате Айдахо — именно то место, где проходили съемки легендарного фильма 1941 года «Серенада Солнечной долины». Прим, перев.

(обратно)

3

Кэндис Берген — известная актриса, номинант «Оскара» и лауреат «Золотого глобуса», Том Хэнкс — актер и продюсер, двукратный лауреат «Оскара», Рон Ховард — кинорежиссер и продюсер, снявший фильмы «Аполлон-13», «Игры разума» и «Код да Винчи», Сидни Поллак — кинорежиссер, сценарист и продюсер, снявший фильмы «Тутси», «Из Африки», «Три дня Кондора», «Фирма»; Барри Дилер — глава IAC/InterActive Согр., один из основателей Fox Broadcasting Company и USA Broadcasting, Руперт Мердок — австралийский медиамагнат, входит в список ста самых богатых людей планеты по версии Forbes, Роберт Игер — президент и исполнительный директор Walt Disney Company, Майкл Айснер — бывший исполнительный директор Walt Disney Company; Том Брокау, Дайана Сойер и Чарли Роуз — известные американские журналисты и ведущие; Билл Гейтс — один из основателей и председатель совета директоров компании Microsoft, Стив Джобс — основатель и генеральный директор компании Apple Inc., Энди Гроув — основатель компании Intel. Прим, перев.

(обратно)

4

Стада слонов подчиняются законам матриархата, самки изгоняют самцов из стада, как только те становятся старыми и начинают проявлять агрессивность и стремиться к доминированию. Затем слоны-одиночки пытаются сблизиться со стадами, состоящими преимущественно из самок. Однако то, что названо в этой книге «толчеей в стаде слонов», работает по несколько иным законам.

(обратно)

5

Компания Allen & Со не разглашает цифр, однако, по некоторым сведениям, расходы на проведение конференции составляли около 10 миллионов долларов, то есть более 36 000 долларов на каждую приглашенную семью. Независимо от того, какая сумма соответствует истине (5 или 15 миллионов), это дорогая плата за возможность поудить рыбу или поиграть в гольф в течение длинного уикенда. Основная сумма расходов связана с обеспечением безопасности для участников и логистикой.

(обратно)

6

Обычно Гербом называют сына Герберта Аллена, носящего то же имя. Однако Баффет называет этим

именем Герберта-старшего в знак их многолетней дружбы. Право на это имеют немногие.

(обратно)

7

По 340 000 долларов за машину на Аляске, в Делавэре, на Гавайях, в Монтане, Нью-Гемпшире, Северной и Южной Дакоте, Вермонте, Вайоминге, а также в городе Вашингтон (формально округ Колумбия не является штатом).

(обратно)

8

До этого Баффет дважды выступал перед участниками конференции Аллена — в 1992 и 1995 годах.

(обратно)

9

Хотя выступления Баффета и Мангера перед акционерами Berkshire Hathaway на годовых собраниях и напоминают проповеди, но в данном случае речь идет не о них.

(обратно)

10

It’s the real thing («Она настоящая») — слоган Coca-Cola, 1971 год.

(обратно)

11

Следующая далее реплика Баффета была сокращена и адаптирована для лучшего понимания смысла.

(обратно)

12

Китти-Хоук — город в штате Северная Каролина, в котором братья Уилбер и Орвилл Райт совершили первый полет на своем аэроплане. Прим. перев.

(обратно)

13

В данном случае Баффет говорит метафорически. Как он сам признается, пару раз он инвестировал в «штуки с крыльями», но результаты не были хорошими.

(обратно)

14

Фраза, которой обычно заканчивал свои выступления комик Морт Сал (Mort Sahl).

(обратно)

15

Обувные пуговицы (shoe buttons), фиксирующие один конец шнурка, позволяют, в частности, завязывать шнурки одной рукой. Прим, перев.

(обратно)

16

Когда от Мангера для получения специального водительского удостоверения потребовали представить справку о том, что он слеп на один глаз, Мангер отказался идти на освидетельствование и предложил в доказательство просто достать из глазницы протез.

(обратно)

17

Интерес Баффета к мелким товарам ограничен. Обычно по таким вопросам он довольствуется общей статистикой.

(обратно)

18

Несмотря на жалобы пассажиров, Баффет никогда (насколько известно) не становился виновником дорожно-транспортных происшествий. В ряде случаев, однако, дело чуть не дошло до сердечных приступов.

(обратно)

19

Баффет ожидал ежегодного шестипроцентного роста рынка, однако с учетом отсутствия роста в предыдущие годы математически мог предположить, что он выше. Поэтому шестипроцентный рост был своего рода безопасным минимумом.

(обратно)

20

На основании расчетов индекса Standard & Poor’s Industrial Average — одного из самых распространенных индексов оценки общего состояния рынка. В расчет индекса S&P включаются реинвестированные дивиденды. Berkshire не выплачивает дивидендов. Все цифры округлены.

(обратно)

21

Сокращение от National Association of Securities Dealers Automated Quotation. Прим, nepee.

(обратно)

22

Третий ребенок, Грейс, умерла молодой в 1926 году. Еще трое детей — Джордж, Нелли и Нетти — скончались в раннем возрасте в XIX веке.

(обратно)

23

Имя Эрнест созвучно английскому слову earnest, означающему «серьезный, убежденный, искренний». Прим, перев.

(обратно)

24

Имя Иннокентий (буквально «Невинный») носили тринадцать Пап Римских. Прим. перев.

(обратно)

25

Говард был секретарем братства (Daily Nebraskan, 27 сентября 1923 года). Эта группа существовала на протяжении многих лет, пока, как говорит Баффет, «не пришел день, когда найти тринадцать невинных мужчин стало невозможно».

(обратно)

26

Он работал на компанию Harry A. Koch Со, девиз которой гласил: «Страховое возмещение прежде всего», и зарабатывал по 125 долларов в месяц.

(обратно)

27

Но даже в это время из каждой сотни американцев акциями владели лишь трое. Многие инвесторы ради игры на рынке активно влезали в долги. Они находились под сильным влиянием статьи Джона Раскоба Everybody Ought to Be Rich («Каждый достоин быть богатым»), опубликованной в августе 1929 года в журнале Ladies’ Home Journal, и утверждения Эдгара Лоуренса Смита о том, что доходность по акциям всегда выше, чем по облигациям (Common Stocks as Long-Term Investments. New York: The MacMillan Company, 1925).

(обратно)

28

⁴ Докризисная величина рынка в то время составляла около 80 миллиардов (Kennedy, op. cit., Brooks, op. cit.).

(обратно)

29

По данным Чарльза Мангера, приведенным в письме к Катарине Грэм от 13 ноября 1974 года, все члены семьи Баффетов, даже работавшие в других местах, должны были посвящать некоторое время работе в семейном магазине.

(обратно)

30

Говард занял 9000 долларов, чтобы купить акций банка на 10 000 долларов. Все они обесценились. Закладная на дом была выписана на имя Лейлы. Standard Accident Insurance Company (заявление Говарда Хомана Баффета на выдачу бонда лояльности).

(обратно)

31

В то время количество денег в обращении было ограничено объемами запаса золота в государственных хранилищах. Золотой стандарт не позволял правительству провоцировать рост инфляции за счет печатания не обеспеченных золотом денег.

(обратно)

32

Волна достигла пика в декабре 1931 года после краха Банка Соединенных Штатов, который, несмотря на свое громкое название, не имел ничего общего с правительством. Рекордное крушение банка с активами в 286 миллионов долларов унесло вклады 400 000 человек и было воспринято всеми (с разной степенью уверенности) как знак утраты доверия людей друг к другу (Kennedy, “Freedom from Fear”). Крушение банка вышибло последнюю опору из-под шаткой банковской системы и ввергло экономику в состояние коллапса.

(обратно)

33

Несмотря на низкий возврат на инвестиции, компания в то время была прибыльной и оставалась таковой за исключением пары месяцев.

(обратно)

34

Альтер эго героя комиксов Супермена, образ, использовавшийся им для обычной, повседневной жизни. Прим, перев.

(обратно)

35

Точное клиническое описание проблемы Лейлы неизвестно, однако можно предположить, что ее болезнь была связана с болями в шее — точнее, с затылочной невралгией, хронической болезнью, вызванной раздражением или травмой затылочного нерва, расположенного в задней части головы. Это расстройство приводит к возникновению пульсирующей боли, напоминающей мигрень и сначала возникающей в шее, а затем распространяющейся по всей голове. Затылочная невралгия может возникнуть вследствие физического напряжения, травмы или постоянного сокращения мышц шеи.

(обратно)

36

Бутлегер (англ, bootlegger — контрабандист) — подпольный торговец спиртным во время сухого закона в США в 1920-1930-е годы. Прим, перев.

(обратно)

37

Из-за отсутствия электронной сигнализации и серьезного контроля за запасами наличности банки в те дни были значительно более уязвимы перед грабителями. Вследствие этого в 1930-е годы по стране прокатилась настоящая эпидемия банковских грабежей.

(обратно)

38

Некоторые из Баффетов, в том числе Говард и Берти, заболели полиомиелитом. Еще одна эпидемия случилась в середине 1940-х годов. Людям, родившимся после создания вакцины против полиомиелита, в 1950-1960-е годы, сложно понять, сколь сильно было беспокойство, связанное с этой болезнью, однако в то время она представляла реальную смертельную угрозу.

(обратно)

39

Говард хотел, чтобы его дети посещали не переполненную снобами школу Central, а школу Benson

High в Данди.

(обратно)

40

Уоррен пошел в детский сад при Колумбийской школе 9 сентября 1935 года.

(обратно)

41

Уолт Лумис, попытавшийся преподавать Уоррену основы бокса, был уже взрослым парнем, ровесником Дорис.

(обратно)

42

Норман Роквелл — известный американский художник-иллюстратор, много внимания уделявший изображению жизни американских семей в небольших городках. Удостоен почетной президентской медали Свободы (1970). Прим, перев.

(обратно)

43

Такое определение бриджу дал Боб Хамман, одиннадцатикратный чемпион мира и первый номер мирового рейтинга игроков в бридж с 1985 по 2004 год. Хамман часто появляется на собраниях акционеров Berkshire.

(обратно)

44

* Уэнделл Уилки, Чарльз Макнари — кандидаты на пост президента и вице-президента США от Республиканской партии на выборах 1940 года. Прим, перев.

(обратно)

45

До этого лишь два президента — Улисс С. Грант и Теодор Рузвельт — пытались переизбраться на тре

(обратно)

46

тий президентский срок. И оба потерпели поражение.

(обратно)

47

Trans-Lux Corporation разместила первую систему тикера с проекцией данных на Нью-Йоркской фондовой бирже в 1923 году. Принцип действия этой системы чем-то напоминал принцип действия факсимильного аппарата. Компания умела находить верные решения — ее собственные акции были включены в листинг Американской фондовой биржи в 1925 году. Trans-Lux остается самой старой из компаний, включенных в листинг Атех в наши дни.

(обратно)

48

«Финансовые пирамиды» представляют собой разновидность мошенничества, обещающую инвесторам нереально высокий процент на вложенный капитал. Деньги, поступающие от очередных инвесторов, используются для выплат инвесторам, ранее вложившим свои средства, и создания иллюзии работающего бизнеса. Постоянно усложняющаяся и увеличивающаяся структура пирамиды приводит к неизбежному краху.

(обратно)

49

Баффет не помнит, какие именно акции он порекомендовал Вайнбергу, но тот факт, что Вайнберг интересовался его мнением, значил гораздо больше, чем само мнение.

(обратно)

50

Позднее в одном из интервью Баффет говорил, что в тот момент в его мозгу всплыли именно эти слова: «Вот они, деньги», хотя тогда он еще не был знаком с этим известным выражением, приписываемым банковскому грабителю Вилли Саттону.

(обратно)

51

Баффет живо вспоминал Южную Омаху 1940-х годов: «Если бы вам довелось в то время побывать на

ее улицах, то, поверьте мне, у вас пропала бы любовь к хот-догам».

(обратно)

52

Не исключено, что задним числом Баффет пытается приукрасить историю.

(обратно)

53

Лига плюща (Ivy League) — название, объединяющее ведущие американские университеты (Гарвард, Дартмут, Йель, Принстон, Браун, Корнель, Колумбия и Университет Пенсильвании). Прим, перев.

(обратно)

54

Этим «слушателем» был Чарльз Мангер.

(обратно)

55

«Можно смело утверждать, что именно работа в магазине моего деда во многом сформировала мое

стремление к независимости», — полагает Баффет.

(обратно)

56

К великому сожалению, никто из членов семьи не представляет себе, где могла бы найтись эта рукопись в наши дни.

(обратно)

57

Продажа домов в районе сопровождалась ограничениями — так, дома не продавались еврейским семьям.

(обратно)

58

Аббревиатура расшифровывается как Women Accepted for Volunteer Emergency Service, то есть «Женщины, принятые добровольцами в критических обстоятельствах». До момента возникновения этой организации женщины могли служить только в качестве медсестер в военно-морском флоте.

(обратно)

59

Элис Дил была первым директором школы в Вашингтоне.

(обратно)

60

Баффет теперь считает, что у мисс Олвин были «веские причины» плохо относиться к нему и что он

«полностью это заслужил».

(обратно)

61

«Не уверен, что заплатил с этой суммы налог», — добавляет Уоррен.

(обратно)

62

Королеве Вильгельмине принадлежала доля в голландской холдинговой компании, купившей Вестчестер.

(обратно)

63

Уоррен в числе прочего коллекционировал автобусные билеты различных маршрутов. «Они были разноцветными. Я коллекционировал все подряд». На вопрос, занимался ли коллекционированием еще кто-нибудь в семье, Уоррен ответил: «Нет. Все они и без того были достаточно популярны».

(обратно)

64

Хотя Уоррен помнит историю в общем, масса потрясающих деталей стала известна благодаря Лу Бат-тистоуну.

(обратно)

65

Это шаловливое письмо было очень популярно в середине XX века. Ни имя его первого автора, ни имя того, кто переслал его Уоррену, не известны. Баффет часто посылал это письмо совершенно разным людям. Особенно его интересовало, насколько сильно оно играет на широко распространенном чувстве любопытства и заставляет людей чувствовать себя «колоссами на глиняных ногах». В сущности, это письмо представляло собой, по его мнению, гимн человеческому смущению.

(обратно)

66

Главный отрицательный персонаж книги и фильма «Молчание ягнят».

(обратно)

67

Член Rotary International — старейшей влиятельной международной ассоциации деловых людей и ведущих специалистов.

(обратно)

68

С 1933 года, когда США отказались от золотого стандарта, по 1947 год национальный индекс потребительских цен был достаточно нестабилен (его скачки могли достигать 18%). История работы Федеральной резервной системы в условиях инфляции достаточно коротка, поэтому не представляется возможным ни подтвердить, ни опровергнуть какую-либо из точек зрения.

(обратно)

69

Формальное представление молодых дам, достигших половой зрелости, высшему свету имеет многовековую историю и сопровождается определенными ритуалами. Распространено в Великобритании, США, Австралии, а также Латинской Америке. Прим, перев.

(обратно)

70

Экзотическое название представляет собой слово «Небраска», прочитанное наоборот.

(обратно)

71

Король Эдуард VIII был вынужден отказаться от трона вследствие решения жениться на американке Уоллис Симпсон, к тому времени дважды разведенной. Прим, перев.

(обратно)

72

Учеба в школе делилась на семестры, начинавшиеся в феврале и июле. Поскольку Уоррен пропустил первый семестр, то начал свой первый учебный год с февраля.

(обратно)

73

Баттистоун вспоминает, что часть пути они проделали на машине, которую вел Говард.

(обратно)

74

Игра слов: barbells (штанга) и belles (красотки). Прим, перев.

(обратно)

75

Американская певица, актриса и танцовщица. Прим, перев.

(обратно)

76

Толстушка была замужем за Лесом Стоктоном, который и привел ее в мир культуризма.

(обратно)

77

«Эта идея никогда не была успешной... особых денег она не принесла. С другой стороны, она не была убыточной. В сущности, магазин закрылся достаточно быстро», — вспоминает Баффет.

(обратно)

78

Карнеги работал в системе продаж компании Armour & Со, и Омаха входила в зону его ответственности. Возможно, система его взглядов оказалась столь близка темпераменту Баффета вследствие менталитета, присущего жителям Среднего Запада.

(обратно)

79

Игра слов — half-wit переводится как «недоумок». Прим, перев.

(обратно)

80

'⁷⁹ «Мы были единственными, кто оплачивал гербовый сбор с аппарата в размере 50 долларов, — говорит

(обратно)

81

Уоррен. — Я не уверен, что мы бы это делали, если бы на этой уплате не настаивал мой отец». Попытка установить в парикмахерской еще и автомат по продаже арахиса не увенчалась успехом. В один прекрасный день аппарат сломался и начал одаривать клиентов смесью орехов и битого стекла.

(обратно)

82

Эта сумма заработка 16-летнего мальчика в ценах 2007 года составляла бы примерно 53 000 долларов.

(обратно)

83

Иными словами, на лошадь можно было бы ставить, если бы шансы на ее победу составляли всего 6,7%. В случае выигрыша выплата была бы на 50% выше, чем предполагала предыдущая история ее участия в гонках. Гандикапер пошел бы на сделку на таких условиях даже в случае самой плохой лошади в состязании — в любом случае ожидаемый выигрыш представляется более высоким, чем можно было бы предположить исходя из ее шансов на победу. Подобная тактика носит название overlay, или «наложение».

(обратно)

84

Количество учеников в классе Уоррена можно оценить лишь приблизительно, поскольку в школе имени Вильсона одновременно оканчивали учебу два класса (февральский и июньский). Ученики вроде Уоррена могли переходить из февральского класса в июньский, оканчивавший учебу раньше. Для этого им нужно было сдать несколько дополнительных тестов. По принятой в школе методике 50-е место Баффета позволяло ему войти в «одну седьмую часть» лучших учеников.

(обратно)

85

Термин policy происходит, по всей видимости, от кельтского слова pa lae samh, означающего «легкие деньги». Этот термин был широко распространен в среде азартных американских игроков ирландского происхождения в XIX веке.

(обратно)

86

Принятие законопроекта привело к жестким репрессиям в отношении рабочих на Среднем Западе.

(обратно)

87

Жаргонное название Пенсильванского университета. Прим, перев.

(обратно)

88

Джолсон был одним из наиболее популярных певцов и шоуменов начала-середины XX века. Упомянутая песня Му Mammy впервые прозвучала в фильме The Jazz Singer в 1927 году — первом художественном фильме, получившем заметный коммерческий успех.

(обратно)

89

Традиционно студенческие объединения в американских вузах используют вместо названий различные комбинации трех букв греческого алфавита. Прим, перев.

(обратно)

90

Чистой обуви в Пенн уделялось особое внимание. Нередко при заключении пари проигравшая сторона должна была чистить обувь выигравшей.

(обратно)

91

Игра слов. По-английски filthy означает «грязный», «мерзкий». Прим, перев.

(обратно)

92

Камвольная пряжа — качественная, длинноволокнистая — используется при изготовлении тканей

для деловых костюмов.

(обратно)

93

В целом им удалось продать 220 дюжин мячей на общую сумму 1200 долларов.

(обратно)

94

500 долларов в то время были немалой суммой. В ценах 2007 года эта сумма составляла бы около

4300 долларов.

(обратно)

95

На русском языке книга была выпущена издательством «Вильямс» в 2010 году. Прим, перев.

(обратно)

96

Большая часть денег была инвестирована в ценные бумаги US International Securities и акции Parkersburg Rig & Reel, которые Баффет с 1 января 1951 года заменил на акции Tri-Continental Corporation. Говард участвовал в основном деньгами, а Уоррен вложил в это неформальное партнерство свои идеи и труд — «капитал в виде пота».

(обратно)

97

Термин «адвокат дьявола» в современном языке употребляется для обозначения людей, защищающих позицию, которой не обязательно придерживаются сами. Их роль заключается в поиске всевозможных аргументов против позиции их собеседника. Прим, перев.

(обратно)

98

^h97 В компании Union Pacific Railroad в XIX веке происходило огромное количество скандалов и банкротств отдельных подразделений — значительно больше, чем в других компаниях этого же профиля.

(обратно)

99

Словом «невралгия» раньше называлась сильная головная боль.

(обратно)

100

В настоящее время, согласно требованиям SEC, запрещено избирательное открытие значимой непубличной информации. Она должна регулярно доводиться компаниями одновременно до всех участников рынка.

(обратно)

101

Зарабатывая по 2600 долларов в год, Шлосс как инвестор получал меньше, чем обычная секретарша,

чей средний годовой доход по состоянию на 1951 год составлял 3060 долларов (согласно данным опроса Национальной ассоциации секретарей).

(обратно)

102

Компания Stryker & Brown была маркетмейкером, то есть основным продавцом акций Marshall-

Wells.

(обратно)

103

Этому способствовали некоторые юридические предпосылки. Продажа акций была произведена по пря-момууказанию SEC в 1948 году. Компания «Грэхем-Ньюман» нарушила положения Раздела 12(d) (2) Закона об инвестиционных компаниях 1940 года, хотя «действовала добросовестно, пусть и ошибочно, предполагая, что приобретение акций может носить законный характер». Зарегистрированная инвестиционная компания («Грэхем-Ньюман» была зарегистрирована в качестве «диверсифицированной инвестиционной компании открытого типа») не имеет права приобретать свыше 10% голосующих акций страховой компании, находящихся в свободном обращении, если уже не владеет 25% акций компании.

(обратно)

104

Сумма в 100 000 долларов в 1929 году эквивалентна сумме 1 212 530 долларов в 2007-м.

(обратно)

105

К 1951 году GEICO отказалась от почтовой рассылки, взяв на работу огромное количество телефонных операторов, которые дружелюбно отвечали на телефонные звонки в региональных офисах и умели быстро отслеживать случаи возникновения высоких рисков.

(обратно)

106

⁴¹⁺⁴ На работе с такими клиентами специализируется особая категория «нестандартных» страховых компаний, работающих по ставке страховой премии около 80%. В описываемое время USAA и GEICO относились к категории «сверхпредпочтительных» компаний, работавших только с покрытием низких рисков.

(обратно)

107

Грэхем родился в 1894 году. Этот год был отмечен в истории огромной финансовой паникой, за которой последовали депрессия 1896-1897 гг., паника 1901 года, паника 1903-1904 гг. (Rich Man’s Panic), паника 1907 года, предвоенная депрессия 1913-1914 гг. и послевоенная депрессия 1920-1922 гг.

(обратно)

108

Перевод С. Кицюк.

(обратно)

109

Обычно люди попадали на Уолл-стрит одним из двух способов. Они могли присоединиться к семейному бизнесу или пойти в помощники к члену своей семьи, работавшему в компании. Либо начинали в качестве посыльных или привратников и постепенно поднимались по карьерной лестнице. Именно вторым путем сделали свою карьеру Сидни Вайнберг, Бен Грэхем и Уолтер Шлосс. До начала 1950-х гг. люди, стремившиеся работать на Уолл-стрит, редко поступали перед этим на учебу в бизнес-школы, поскольку многие области финансов, в особенности работа с ценными бумагами, еще не развились как академические дисциплины.

(обратно)

110

С учетом разнообразных распределений, изъятий и потерь.

(обратно)

111

Грэхем считал, что, встречаясь с руководителями компаний, можно подпасть под обаяние их личности или стать жертвой искусства убеждения, поэтому избегал таких встреч, желая сохранить беспристрастность. Кроме того, Грэхем не был заинтересован в общении с людьми как таковыми.

(обратно)

112

Вольная аналогия с мифом Платона о пещере была впервые проведена Патриком Бирном. Эта аллегория используется Платоном в трактате «Государство». Люди, подобно узникам пещеры, полагают, что познают истинную реальность благодаря своим органам чувств, однако до них доходит лишь смутное подобие истинного мира. Прим, перев.

(обратно)

113

Зачастую это было связано с тем, что подобные недооцененные акции были неликвидными и их невозможно было купить в больших объемах. Однако Баффет полагал, что Грэхем мог бы избрать и чуть

более смелую стратегию.

(обратно)

114

Этой девушкой была Мэри Монен, сестра Дэна Монена, который впоследствии стал юристом Баффета.

(обратно)

115

Родители Сьюзи были друзьями Говарда и Лейлы Баффет, однако их дети практически не общались между собой, так как ходили в разные школы.

(обратно)

116

Известный пансион «только для женщин», функционирующий и по сей день.

(обратно)

117

Традиционный ежегодный фестиваль, проходящий в Вашингтоне с 1912 года, когда мэр Токио подарил городу 2000 сакур в знак дружбы между двумя странами. Прим, перев.

(обратно)

118

По мнению Чарли Мангера, Баффет, «спасшийся из когтей Ваниты», едва избежал катастрофы, связанной с разрушительной свадьбой.

(обратно)

119

Док Томпсон, руководивший системой тестирования IQ в школе, безусловно, имел доступ к показателю IQ Уоррена. Можно предположить, что его заинтересовали показатели IQ-тестирования всех

Баффетов, так как они были поразительно высокими и очень сходными между собой.

(обратно)

120

У многих пациентов ревматизм приводит к умеренным или серьезным осложнениям на сердце (в случае Говарда Баффета — и к более серьезным), однако, как показало будущее, Сьюзан Томпсон удалось избежать этого.

(обратно)

121

«Я как сейчас вижу ее в одном из этих платьев», — говорит Баффет. Это серьезное заявление со стороны человека, не помнящего, в какой цвет окрашены стены его собственной спальни.

(обратно)

122

В 1948-1949 гг. США самолетами доставляли в Западный Берлин продукты во время его блокады со стороны СССР.

(обратно)

123

^h122 Чистая прибыль от инвестиций составила 7434 доллара. Также он положил около 2500 долларов на накопительный счет, на котором хранил вознаграждение от работы на «Баффет-Фальк».

(обратно)

124

Впоследствии эта компания получила название ConAgra. «Баффет-Фальк», по всей видимости, управляла предлагавшимся компанией пакетом привилегированных акций на сумму 100 000 долларов как

инвестиционный банкир, что было не вполне привычной операцией для тех лет.

(обратно)

125

Люди посещали занятия для того, чтобы узнать новые идеи об инвестировании. Это был единственный раз, когда Уоррен делился своими идеями, подобно Бену Грэхему. Он делал это в первую очередь потому, что идей у него было больше, чем денег.

(обратно)

126

Мелкая фракция каменного угля. Прим, перев.

(обратно)

127

Текущие активы представляют собой показатель ликвидности, то есть способности компании быстро получить деньги от их реализации. К ним относятся денежные средства, инвестиции, которые можно легко продать, складские запасы, а также суммы задолженности третьих лиц перед компанией. К ним не относятся недвижимость, оборудование, полученные кредиты и пенсионные накопления, так как эти позиции невозможно превратить в наличные или они представляют собой, по сути, задолженность перед третьими лицами.

(обратно)

128

Игра слов: worsted — «камвольная ткань» и worst — «худший». Прим, перев.

(обратно)

129

Баффет лично торговал акциями двух компаний — Carpenter Paper и Fairmont Foods. Достаточно проницательный для того, чтобы торговать акциями, он был еще недостаточно зрелым (хотя и остроумным) и расшифровывал инициалы руководителя кохмпании Fairmont Foods D.K. Howe как Don’t Know How («Не знаю как»).

(обратно)

130

Впоследствии Билл Розенволд стал одним из основателей организации United Jewish Appeal of New York.

(обратно)

131

Генерал Дуглас Макартур предпринял нерешительную попытку выдвинуть свою кандидатуру, но уступил Тафту. Он и его бывший помощник Эйзенхауэр были заклятыми врагами.

(обратно)

132

Роберт Тафт был одним из соавторов так называемого акта Тафта—Хартли, получившего одобрение бизнесменов, но вызывавшего презрение со стороны остальных американцев. Тафт представлял крайнее крыло партии, что затрудняло привлечение голосов умеренных избирателей.

(обратно)

133

⁵¹ Лидерами этого крыла партии были Генри Кабот Лодж и Нельсон Рокфеллер, презираемые Говардом Баффетом и его единомышленниками-республиканцами. Эти богатые выходцы с Восточного побережья, выпускники университетов «Лиги плюща», считавшие себя частью элиты, зачастую отказывались от основных принципов Республиканской партии и объединялись с демократами всякий раз_; когда это соответствовало их прагматическим устремлениям или интересам «большого бизнеса».

(обратно)

134

Неформальное прозвище Эйзенхауэра. Прим, перев.

(обратно)

135

«Мне нравится Айк». Слоган был выбран потому, что по итогам опросов общественного мнения избиратели предпочитали говорить о своем доверии к Эйзенхауэру, при этом не понимая всех деталей его предвыборной платформы. Прим, перев.

(обратно)

136

Термин «хромая утка» используется в отношении политика, который гарантированно покидает свой пост через определенное время и утрачивает свое влияние. Прим, перев.

(обратно)

137

Название линейки пищевых продуктов компании General Mills, в переносном смысле — олицетворение понятия «настоящая домохозяйка», или «мать семейства». Прим, перев.

(обратно)

138

Герой серии комиксов Armageddon 2419 A.D., ветеран Первой мировой войны, попавший в будущее

и ставший героем космических войн. Прим. перев.

(обратно)

139

В данном случае термин «выигрыш» используется в широком контексте, так как прибыль фактически не распределяется в виде дивидендов. Это различие в свое время послужило причиной множества жарких споров в научной среде — часть ученых утверждала, что при оценке акций, по которым не были выплачены дивиденды, должен применяться понижающий коэффициент. По ряду причин премия в пользу компаний, выплачивавших дивиденды, постепенно снижалась. См. также упоминание о «замерзшей корпорации» в главе 46 «Рубикон».

* Возврат на его личные инвестиции в том году составил 144,8% (для сравнения: рост DJIA составил всего 50,1%).

(обратно)

140

Компания Union Underwear была предшественницей компании Fruit of the Loom.

(обратно)

141

Классическая баллада из мюзикла «Волшебник из страны Оз», удостоенная премии «Оскар» в номинации «Лучшая песня к фильму». Прим, перев.

(обратно)

142

Налоговое освобождение применялось в отношении запасов, учитывавшихся по методу LIFO. Rockwood применяла именно метод LIFO, позволявший рассчитывать прибыль исходя из текущих цен на какао-бобы, что уменьшало размер уплачиваемых налогов. Соответственно, какао-бобы на складе учитывались по старым ценам. В случае продажи товарных запасов у компании возникла бы значительная прибыль, а следовательно, возросла бы и сумма налога на прибыль.

(обратно)

143

Инвестиционная деятельность Прицкера позволила ему создать целый конгломерат различных компаний, но больше всего он известен как основатель гостиничной сети Hyatt.

(обратно)

144

На рынке фьючерсов разница между спекулянтом и хеджером («страхующимся»), в сущности, состоит лишь в наличии соответствующей товарной позиции, по которой производится хеджирование.

(обратно)

145

Прибыль спекулянта по контракту зависит также от стоимости финансирования сделки. К примеру, если спекулянт «выходит в ноль» по трехмесячному контракту (без учета комиссионных), то на самом деле этот контракт окажется для него неприбыльным, если принять во внимание стоимость финансирования его покупки.

(обратно)

146

⁴ В конце 1956 года, после выплаты дивидендов, Уоррену принадлежало 576 акций, торговавшихся по цене 20 долларов, на общую сумму 11 520 долларов.

(обратно)

147

Уоррен регистрировал ценные бумаги на свое имя, а не на имя своих брокеров, поэтому чеки приходили к нему домой напрямую.

(обратно)

148

Миллион долларов в то время был примерно равен 8 миллионам долларов в ценах 2007 года.

(обратно)

149

⁴ Эллис-Айленд — остров, расположенный в устье реки Гудзон в бухте Нью-Йорка. Самый крупный пункт приема иммигрантов в США, действовавший с 1892 по 1954 год. Прим, перев.

(обратно)

150

Шлосс начинал новое партнерство с 5000 долларов собственного капитала. Это было рискованно, так как у него практически не оставалось денег на жизнь. Баффет помог ему и привлек для решения этой задачи Дэна Ковина. Бен Грэхем вложил в партнерство 10 000 долларов. Так же поступили несколько его друзей. Восемь друзей Шлосса вложили по 5000 долларов. Шлосс забирал себе 25% прибыли, но «это было не так просто. Если бы рынок пошел вниз, мы должны были возвращать деньги в партнерство до тех пор, пока не компенсировали бы партнерам все потери».

(обратно)

151

Нэпп был фондовым аналитиком в компании Van Cleef, Jordan & Wood, занимавшейся инвестиционным консультированием.

(обратно)

152

Аналитик по ценным бумагам. Слово security используется также для обозначения служб и систем

безопасности. Прим, перев.

(обратно)

153

Предположим, что Уоррен заработал для партнерства Buffett Associates 15% годовых. Размер его комиссии составил бы 5781 доллар, которые он получил бы после того, как каждому из партнеров была перечислена фиксированная сумма, равная 4% на вложенный капитал. Деньги Доджа позволили бы ему заработать комиссионные на общую сумму 9081 доллар. Сумма комиссионных была бы реинвестирована в партнерства. На следующий год он получил бы 100% дохода на вложенные 9081 доллар, а также очередные комиссионные от управления чужим капиталом и так далее.

(обратно)

154

Во время войны люди покупали облигации Liberty Bonds с низкой процентной ставкой из патриотических соображений. Во времена активного роста фондового рынка облигации продавались по цене «ниже номинала». Торговцы акциями предлагали их владельцам Liberty Bond в обмен на облигации по номиналу. Соответственно, владельцы акций предполагали, что получают акций на 100 долларов в обмен на облигации, торговавшиеся на рынке, скажем, по 85 долларов, хотя фактически акции стоили значительно меньше (если вообще сколько-нибудь). Продавцы акций также обещали некоторым покупателям места в правлениях компаний (по словам Хайдена Амансона, рассказывавшего об этом Баффету).

(обратно)

155

Фильм «Эта прекрасная жизнь» (1946) режиссера Фрэнка Капры повествует о Джордже Бейли (актер Джеймс Стюарт), который находится на грани самоубийства. Его ангел-хранитель позволяет ему увидеть, как плохо было бы в городе без него и его добрых поступков. Прим, иерее.

(обратно)

156

Через год Баффет продал акции National American примерно за 125 долларов (по его собственным воспоминаниям) Дж. М. Каплану, бизнесмену из Нью-Йорка, который реорганизовал и возглавил компанию Welch’s Grape Juice в 1940-1950 гг., а позднее был известен как филантроп. Сам Каплан через какое-то время перепродал акции обратно Говарду Амансону.

(обратно)

157

Марки с изображением голубого орла. Этот символ использовался американскими компаниями, руководствовавшимися принципами Закона о возрождении национальной промышленности (1933).

Официально этот символ действовал с 1933 по 1935 год. Прим, перев.

(обратно)

158

В переводе — «Скрытое великолепие». Прим, перев.

(обратно)

159

Монен также инвестировал вместе с Уорреном и Чаком Питерсоном в небольшое партнерство, занимавшееся недвижимостью. Прибыль от его деятельности, а также прибыль от работы National American и некоторая доля личных накоплений позволили ему достаточно быстро стать одним из крупнейших партнеров Баффета.

(обратно)

160

Выше 4 или 6% порогового значения. Сам Уоррен использовал в качестве отправной точки ставку по долгосрочным правительственным облигациям, говоря своим партнерам, что если он не сможет перейти этот уровень, то не получит вообще никакого вознаграждения. Достаточно большое количество вариантов дележа прибыли отражало различные риски, которые принимал на себя Уоррен. Если по условиям партнерства он получал большое вознаграждение, то это компенсировалось необходимостью возмещать другим партнерам возможные потери.

(обратно)

161

Баффет забирал себе 25% от прироста стоимости партнерства, превышавшей 6%.

(обратно)

162

Пиелонефрит, частый спутник беременности.

(обратно)

163

Одна из самых первых масштабных мошеннических схем на основе «пирамиды». Прим, перев.

(обратно)

164

Его дед, известный адвокат из Омахи, был другом ректора Гарвардской юридической школы Дина

Роско Паунда.

(обратно)

165

В год, когда индекс Доу-Джонса вырос на 38,5%, Уоррен смог переиграть его, при этом с минимальным риском.

(обратно)

166

Помимо своей доли в 100 долларов в Buffett Associates, Баффет впоследствии вложил 100 долларов в каждое из своих партнерств — Buffett Fund, В-С, Underwood, Dacee, Mo-Buff и Glenoff.

(обратно)

167

Ежегодно Sanborn отправляла своим клиентам обновления, на которых указывались новые сооружения, изменения трасс, новые элементы систем пожаротушения и т. д. Каждые 10 лет выпускались новые карты. По словам Баффета, он взял компанию на заметку, когда на продажу был выставлен большой пакет акций. Вдова покойного президента, по некоторым данным, продала 15 000 акций из-за того, что ее сын покинул компанию. Филу Каррету принадлежало 12 000 акций.

(обратно)

168

Всего компанией было выпущено 45 акций, каждому акционеру принадлежало от 5 до 10 акций.

(обратно)

169

Баффет сдружился с руководителем компании Паркером Хербеллом, которого остальные члены правления воспринимали как мальчика на побегушках. Хербелл поддержал план отделения инвестиций от картографического бизнеса и активно занялся рядом проектов, в том числе вышеупомянутым планом по реализации.

(обратно)

170

В те дни акции самой компании можно было обменять на другие, имевшие рыночную оценку. Компания могла избавиться от присущих этой операции налогов на доход от капитала, если бы просто время от времени продавала свои акции.

(обратно)

171

В качестве части сделки все партнерства Баффета согласились выставить свои акции на тендер.

(обратно)

172

Поль (Пол) Ревир — американский ремесленник, один из самых известных героев Американской революции. Накануне битвы при Лексингтоне и Конкорде Ревир прискакал к позициям повстанцев и предупредил их о приближении британских войск. Прим, перев. ^h172 Видоизмененная цитата из стихотворения Генри Уордсворта Лонгфелло «Скачка Поля Ревира»: «Запомните, дети, — слышал весь мир, сколько душ было спасено Сьюзан Баффет».

(обратно)

173

MD — Medical Doctor. Прим, перев.

(обратно)

174

Именно таким образом в наши дни хедж-фонды находят возможность оставаться в рамках установленного законом ограничения на количество инвесторов.

(обратно)

175

Хотя даже в этом случае Дэн Монен (или другое полезное Уоррену доверенное лицо) часто подсказывал потенциальному инвестору, какие именно конкретные шаги с его стороны приветствовались бы Баффетом.

(обратно)

176

В число изначальных участников этого партнерства также входит Джордж Пейн. К тому моменту B-C Ltd. уже влилось в Underwood. Помимо десяти партнерств, Уоррен вместе с отцом продолжали управлять деятельностью Buffett & Buffett.

(обратно)

177

Показатель Доу включает в себя сумму полученных дивидендов. Стоит обратить внимание на то, что приведенный выше результат работы партнерства указывается до момента получения Уорреном своих комиссионных.

(обратно)

178

Баффет передал Скотту свои комиссионные — это был один из двух случаев за всю карьеру Баффета, когда он предлагал сотруднику столь привлекательные условия (см. также историю Генри Брандта в главе 26 «Стог золотого сена» и вторую историю в главе 27 «Безрассудство»),

(обратно)

179

В партнерство были вложены все его активы, за исключением небольшой суммы личных инвестиций в частную компанию Data Documents.

(обратно)

180

18 января 1963 года.

(обратно)

181

Партнерство заработало 2,3 миллиона долларов, что почти в три раза превысило объем первичных инвестиций. Баффет сменил имя холдинговой компании на First Beatrice Согр. и перевел ее головной офис в Kiewit Plaza.

(обратно)

182

Спикеры выступали от своего имени, а не от имени «представителей» своей расы или вероисповедания. Все проходило гладко, за исключением единственного случая, когда (по воспоминаниям Дорис Баффет) участник-протестант начала убеждать других участников (католика и иудея), что те обязательно попадут в ад после смерти.

(обратно)

183

По мере сворачивания промышленного производства в Омахе чернокожие работники часто выдавливались со своих рабочих мест. Они жили замкнутой жизнью в гетто на севере города в ветхих, старых многоквартирных домах, за которые недобросовестные владельцы взимали непосильно высокую арендную плату. В 1957 году общественная инициатива под названием Omaha Plan предложила реконструировать территорию гетто, однако предложение было отвергнуто. Движение в защиту гражданских прав, возглавлявшееся студентами Университета Крейтона (Urban League), а также другие гражданские группы с 1959 года работали над решением проблемы занятости чернокожего населения и прекращения сегрегации в отношении учителей государственных школ.

(обратно)

184

Современным читателям может показаться странным ее занятие регулированием дорожного движения, однако почти до самого окончания XX века в США считалось, что подобные занятия учат детей ответственности и разумному пользованию своей свободой.

(обратно)

185

В 1953 году Баффет продавал копии этой статьи по 5 долларов.

(обратно)

186

Баффет также допустил Брандта до одной привлекательной инвестиции в компанию Mid-Continental Tab Card Company. И хотя Баффет не платил Брандту за его работу, предложенные им условия оказались выгодными для обеих сторон.

(обратно)

187

Емкости с отверстием в боку, из которых моряки утоляли жажду во время плавания на корабле.

(обратно)

188

Рынок соевого масла был относительно небольшим, и этот факт лег в основу схемы. Никакой отдельно взятый человек не смог бы провернуть такую операцию на рынке нефти или казначейских облигаций.

(обратно)

189

Эквивалент примерно 2,9% его величины.

(обратно)

190

Фондовая биржа была закрыта 4 августа 1933 года в середине торговой сессии из-за распыленного в торговом зале слезоточивого газа. Некоторые считают, что закрытие сессии вследствие убийства Кеннеди было первым «настоящим» закрытием.

(обратно)

191

American Express в то время была единственной публичной компанией в США, капитал которой формировался по правилам для акционерного общества, а не общества с ограниченной ответственностью. Это означает, что при нехватке капитала обязательства по покрытию могли лечь на акционеров. «Из-за этого запаниковал каждый трастовый департамент в США, — вспоминал Баффет. — Я помню, что Continental Bank принадлежало свыше 5% компании, и вдруг оказывается, что их трастовые счета могут обнулиться, а к ним самим могут обратиться за компенсацией расходов. Все моментально бросились избавляться от акций, и в течение некоторого небольшого времени нельзя было вообще говорить об эффективной работе рыночного механизма».

(обратно)

192

Дорожные чеки являлись основным продуктом American Express. Компания выпустила кредитные карты в качестве ответной меры после того, как их начали выпускать банки в противовес дорожным чекам.

(обратно)

193

Баффет не смог вспомнить, зарегистрировался ли он изначально как независимый выборщик или демократ. Скорее всего, он хотел зарегистрироваться как независимый выборщик, однако это не позволило бы ему голосовать в ходе первичных выборов. Поэтому он зарегистрировался как демократ — либо сразу, либо через несколько лет.

(обратно)

194

Гудвилл (англ. Goodwill) — экономический термин, используемый в бухучете, торговых операциях

для отражения рыночной стоимости компании без учета стоимости активов и пассивов. Отражает

доверительное отношение к компании, к бренду, деловую репутацию.

(обратно)

195

⁴ Герой скандинавской притчи, который в ответ на льстивые слова придворных заставил их стоять рядом с ним на берегу моря и наблюдать за приближавшимся штормом. Придворные бежали в страхе за свою жизнь, а Кнуд (Канут) смог наглядно показать им разницу в силе власти земного короля и небесного Творца. Прим. перев.

(обратно)

196

Картина Гранта Вуда (1930), один из наиболее узнаваемых образов американского искусства XX века. Герой картины стоит с плотно сжатыми губами и смотрит на зрителей тяжелым вызывающим взглядом.

(обратно)

197

В ходе бедствия 1871 года было потеряно около 30 судов, в основном приписанных к порту Нью-Бедфорда. Разрушительные людские и финансовые потери 1871 года изменили положение дел в отрасли. В тщетных попытках спасти то, что от нее осталось, китобои начали строить металлические суда, способные пробиться через лед.

(обратно)

198

Китовый ус представляет собой «зубы», через которые киты процеживают воду в поисках планктона. Использование металлических заменителей значительно снизило спрос на этот продукт.

(обратно)

199

Север не был раем для рабочих, но на Юге дела обстояли еще хуже — практически отсутствовали законы против использования труда детей, ограничения продолжительности рабочего дня или обеспечивавшие безопасность труда. Фабрикам принадлежали и дома рабочих, и магазины, в которых те покупали продукты. Компании обеспечивали подачу воды, открывали собственные церкви, контролировали суды и правительства штатов. Полиция, вооруженная автоматами, не допускала забастовок. Рабочие напоминали издольщиков. Почти десять тысяч рабочих на Севере потеряли свои места после того, как текстильные компании начали перемещаться на Юг, в Северную и Южную Каролину, в поисках более дешевой рабочей силы, а после Второй мировой войны на Юге уже начали строиться новые предприятия с системами кондиционирования воздуха.

(обратно)

200

Размер комиссии может показаться незначительным, однако при ставке в 10 центов за акцию эта комиссия (по словам Баффета) была самой высокой на тот момент.

(обратно)

201

Он также чувствовал, что попытки Сибери игнорировать интересы нью-йоркских «преобразователей» — превращавших полуфабрикаты компании в готовую продукцию и продававших ее покупателям — были серьезной ошибкой.

(обратно)

202

Игра слов — буквально Seaburied (производное от имени Сибери) может быть переведено как «погребенный в море». Прим, перев.

(обратно)

203

Согласно своей миссии, Junior League является организацией женщин, посвящающих себя борьбе за право выбора, развитие потенциала женщин и улучшение жизни в обществе с помощью эффективных действий и лидерства со стороны подготовленных добровольцев (автор книги также является членом этой организации).

(обратно)

204

Он заменил пожилого Абрама Берковица, работавшего на юридическую фирму Ropes & Gray, консультировавшего компанию и также принявшего решение о добровольной отставке.

(обратно)

205

Баффет вместе с главой своего административного подразделения Джоном Хардингом выбрал целый ряд значимых акций компаний с высокой капитализацией, по сути создав собственный рыночный индекс. Получая от сделок комиссию, Баффет не хотел делиться ею, проводя их через брокерские компании. Хардинг связался с благотворительными фондами университетов. Баффет лично поехал в Чикаго, чтобы получить акции. Сама идея занимать акции напрямую у продавца в короткой позиции была в то время столь новой и неожиданной, что многие университеты отказались от участия в сделке. Тем не менее Хардинг смог занять акций примерно на 4,6 миллиона долларов.

(обратно)

206

В первом квартале 1966 года Баффет вложил около 500 000 долларов в казначейские облигации.

(обратно)

207

⁴ White Rabbit — известная песня группы Jefferson Airplane, Sergeant Pepper’s Lonely Hearts Club Band —

альбом The Beatles. Прим, ггерев.

(обратно)

208

Американский писатель, психолог, программист, один из исследователей психоделиков (ЛСД) и их влияния на психику человека. Прим. перев.

(обратно)

209

Негритянская соул-песня 1930-х годов, вновь завоевавшая популярность в годы возрождения фолк-культуры в 1960-е гг. и ставшая гимном многих организаций, борющихся за гражданские права и защиту природы. Прим, перев.

(обратно)

210

Популярный плакат, созданный лос-анджелесской художницей Лоррейн Арт Шнайдер для организации Another Mother of Peace. Прим, перев.

(обратно)

211

⁴ Имеется в виду поступок христианского богослова и инициатора Реформации Мартина Лютера, прибившего в октябре 1517 года к дверям замковой церкви в Виттенберге (Германия) текст своих 95 тезисов, направленных против продажи индульгенций и их использования для отпущения грехов. Прим, перев.

(обратно)

212

При этом страховые компании в целом выглядели недооцененными, и Баффет задумался о приобретении нескольких из них. В дальнейшем он купил компании Home Insurance и Employers Group Associates.

(обратно)

213

При условии достаточно высокой нормы прибыли и без уплаты налогов. Если бы акционер продал (после уплаты налога на дивиденд, составлявший 0,1 доллара) свои акции по 0,06 доллара и разместил бы полученные средства на рынке, приносящем в среднем 5% годовых, то его доход составил бы около 0,42 доллара. Однако с учетом того, что Баффет удерживал в компании эти 0,1, на которые зарабатывал на протяжении последних сорока лет в среднем по 21%, акционер мог бы получить 135 долларов, несмотря даже на некоторое размывание своей доли. Если посмотреть на возникшую ситуацию с более общей перспективы, то небольшие на первый взгляд «расходы» по выплате дивидендов акционерам Berkshire стоили компании свыше 200 миллионов долларов по состоянию на 2007 год.

(обратно)

214

К 30 сентября 1967 года денежные средства и краткосрочная банковская задолженность партнерства

составляли 14,2 миллиона долларов из общей суммы инвестиций в 83,7 миллиона.

(обратно)

215

Благодаря жесткому контролю над компанией 80% необходимых для сделки согласий акционеров были получены всего за неделю.

(обратно)

216

Именно по этой причине National Indemnity не нуждалась в перестраховании (защите от требований других страховщиков), которое не просто было дорогостоящим, но и ставило компанию в зависимость от других.

(обратно)

217

Рингуолт был также включен в реестр акционеров Diversified Retailing в 1976 году (на самом деле по условиям своего тендерного предложения для компании он продал ей обратно 3032 акции).

(обратно)

218

Родни Вид был директором Wesley House — организации, управлявшейся методистской церковью, деятельность которой была направлена на улучшение отношений в обществе.

(обратно)

219

Основатель колледжа священник Джосиа Гриннелл, пастор Первой конгрегационной церкви в Вашингтоне, был изгнан из него в 1852 году из-за того, что паства не разделяла его убеждений относительно расового равноправия. Именно Гриннелл был тем человеком, которому известный издатель газеты New York Herald Горас Грили адресовал слова: Go West, young man, go West! («Двигайте на Запад, молодой человек!»), которые в наши дни знают все американские школьники, порой не догадываясь о происхождении фразы. Изначально она была написана Джоном Сулом в газете Terre Haute Express в 1851 году.

(обратно)

220

«Истина — на эшафоте, Ложь сидит на троне. На эшафоте качается наше будущее, а в сумраке за ним стоит Бог. Он прячется в тени и смотрит куда-то вверх». Эта известная переработка стихотворения Лоуэлла известна значительно больше, чем его собственные слова: Though her portion be the scaffold, and upon the throne be wrong («Ее уделом станет эшафот, а на троне всегда будет ложь». Джеймс Расселл Лоуэлл (1819-1891), The Present Crisis, 1844.

(обратно)

221

Несмотря на всеобщий ажиотаж вокруг магического значения индекса, равного 1000, он не удержался

на этом уровне и впоследствии снизился более чем на 15%.

(обратно)

222

Если предположить, что средний рост индекса Доу-Джонса составлял 4% в год, то за 20 лет при норме прибыли 9% инвестиция партнера в BPL в размере 1000 долларов могла бы превратиться в 5604, то есть на 3413 долларов больше, чем сумма 2191 доллар, которую мог бы получить за тот же период инвестор, вложившийся в индексный фонд.

(обратно)

223

⁴ Колледж простил Нойса после вмешательства его преподавателя по физике Гранта Гейла и (по словам

Баффета) Розенфилда.

(обратно)

224

«Черные пантеры» — негритянская организация, боровшаяся за гражданские права чернокожих,

в том числе и вооруженным способом. Прим, перев.

(обратно)

225

4 апреля 1968 года.

(обратно)

226

Первое широкомасштабное наступление коммунистических сил во время войны во Вьетнаме в 1968 году. Несмотря на относительную неудачу в военном плане, оно смогло достичь значительного пропагандистского эффекта: общественное мнение страны после наступления утратило веру в победу США во Вьетнаме. Прим, перев.

(обратно)

227

В 1999 году клуб был переименован в Ironwood.

(обратно)

228

По странному стечению обстоятельств в это же время в клубе Highland рассматривалась и кандидатура Чака Питерсона. Он часто обедал в этом клубе вместе со своим другом — энтузиастом авиации Бобом Левином и в какой-то момент подумал, что ему стоит перестать ходить в клуб просто так и вступить в число его членов.

(обратно)

229

Американская правозащитная организация, основанная в 1913 году и противодействующая антисемитизму и другим формам нетерпимости к евреям. Прим, перев.

(обратно)

230

Первичные выборы в Нью-Гемпшире, так же как и съезд фракций в Айове, проводятся раньше аналогичных мероприятий в других штатах и поэтому зачастую задают тон всей последующей предвыборной кампании. Вследствие своего низкого результата Линдон Джонсон решил отказаться от последующей гонки, что заставило Роберта Кеннеди выставить свою кандидатуру на выборах, бросив прямой вызов Маккарти. Прим, перев.

(обратно)

231

Перевес Кеннеди был минимальным (46% против 42%). Прим, перев.

(обратно)

232

Система выборов в США является двухступенчатой. Сначала проводится всенародное голосование, а через 41 день после него — голосование выборщиков. На всенародном голосовании перевес Никсона составлял чуть больше 1%, однако он выиграл по итогам голосования выборщиков (301 голос против 191), что чуть не привело к отмене системы выборщиков как таковой. Прим, перев.

(обратно)

233

В 1929 году акциями владело всего около 3% населения. В 1968 году акциями или вкладами во взаимные фонды владело уже около 12,5% населения.

(обратно)

234

Доходы DRC сократились в 1968 году на 400 000 долларов, или на 17%. Компания Associated Cotton Shops заработала около 20% на вложенный капитал — это был отличный результат, особенно для крайне сложного 1968 года.

(обратно)

235

Время от времени Баффет терял деньги на акциях и делал все возможное для того, чтобы минимизировать потери. Запас надежности не позволял совсем избежать потерь, однако значительно снижал вероятность того, что они примут значительные размеры.

(обратно)

236

Представители Международной молодежной партии (Youth International Party, Yippees), движение анархистов, издевавшихся над множеством стереотипов окружающего мира, выдвинули в качестве кандидата от своей партии свинью по кличке Пигасус. Лидер Yippees Джерри Рубин в своем выступлении в Университете Британской Колумбии 24 октября 1968 года заявил: «К чему голосовать за полусвиней типа Никсона, Уоллеса и Хамфри, когда вы можете проголосовать за полноценного борова?»

(обратно)

237

Сложно переоценить влияние кредитных карт и радикальные изменения в мышлении потребителей относительно процесса потребления. Сбережения — когда-то основной источник средств при покупке таких вещей, как одежда, — уступили место кредиту. Хотя экономисты продолжают обсуждать источники богатства домохозяйств в разные периоды, очевидно, что в результате этого появилось огромное количество людей, имевших задолженность перед финансовыми учреждениями. Риск массового обесценения задолженностей сравним с «риском от землетрясения» (или кредитным кризисом 2008 года).

(обратно)

238

Гериатрия — раздел медицины, изучающий болезни людей пожилого и старческого возраста. Прим.

перев.

(обратно)

239

Позднее, после ряда слияний, получившую название Unisys.

(обратно)

240

Баффет открыл короткую позицию на 10 000 акций компании Control Data в третьем квартале 1965 года по цене чуть ниже 30 долларов за акцию — в этот период общая сумма коротких позиций в его портфеле составляла около 7 миллионов долларов. Позднее, в 1968 году, он купил часть акций Control Data для партнерства в качестве «упражнения», под которым подразумевался арбитраж.

(обратно)

241

Баффет сообщил своим партнерам об «особенно выдающихся результатах работы» Associated Cotton Shops и National Indemnity Company. Однако в целом компании, находившиеся под контролем партнерства, показали лишь «достойные» результаты — убытки Berkshire и Hochschild-Kohn резко снижали общую прибыльность.

(обратно)

242

Кайзер впервые пришла на работу к Баффету в качестве временного сотрудника в январе 1967-го

и оставалась с ним вплоть до своего увольнения в 1993 году.

(обратно)

243

Максимум, до чего Баффет смог дойти в бизнесе, связанном с изготовлением ценных бумаг, — это купоны Blue Chip.

(обратно)

244

Он опубликовал несколько очерков в Omaha World-Herald, April 20, 1952, а также принял активное участие в написании статьи о том, как купил дом у Сэма Рейнольдса.

(обратно)

245

⁴ В итоге Баффет внес еще 50 000 долларов.

(обратно)

246

После того как Стэнбек обнаружил, что не может передать свой вклад в Washington Monthly в благотворительные фонды, он «попросил руководство газеты передать акции одному из сотрудников, просто для того чтобы от них избавиться. Они вообще ничего не стоили».

(обратно)

247

Баффеты нанимали сыну профессиональных педагогов, однако Хоуи несколько раз удавалось договориться с их мужьями о помощи в организации еще более жестоких шуток.

(обратно)

248

Supermarkets General купила Hochschild-Kohn в 1969 году за 5,05 миллиона в денежном эквиваленте

и 6,54 миллиона в беспроцентных векселях по текущей цене около 6 миллионов. Фактически DRC получила около 11 миллионов.

(обратно)

249

Мясной деликатес из говядины с перцем. По одной версии, название произошло от тюркского слова «бастурма». Прим, перев.

(обратно)

250

У. К. Филдс (1880-1946) — известный американский комик-артист разговорного жанра, Мэй Уэст (1893-1980) — американская актриса, одна из самых скандальных звезд своего времени, славившаяся помимо своих циничных афоризмов большим бюстом. Стэн Лорел и Оливер Харди — американские киноактеры, снявшиеся более чем в 200 фильмах. Одна из самых популярных комедийных пар в истории кино. Прим, перев.

(обратно)

251

* Курсив добавлен автором. К тому времени за деятельностью Баффета наблюдал целый кружок почитателей, и многие партнеры были крайне заинтересованы его дальнейшими действиями и намерениями. Поэтому значение ясного заявления о намерениях — после почти 10 лет полной и навязчивой секретности — было трудно переоценить.

(обратно)

252

Суть претензий со стороны бензозаправочных станций была не совсем ясна. Они выдавали купоны Blue Chip и зарабатывали на этом деньги. Если бы в Калифорнии было пять компаний — производите

(обратно)

253

лей купонов, то, возможно, купоны обходились бы станциям дороже, и было совершенно неочевидно, что они бы зарабатывали на этом деньги, а не теряли их.

(обратно)

254

С учетом примерно 90 000 акций Blue Chip Stamps, находящихся в распоряжении BPL из-за задержек

с продажей.

(обратно)

255

С помощью пакетов акций, достаточно больших для того, чтобы почти гарантированно блокировать недружественные поглощения.

(обратно)

256

Пик продаж Blue Chip составил 132 миллиона долларов (в 1970 году).

(обратно)

257

В начале 1970-х гг. цены на сахар подскочили в шесть раз. И хотя новостные издания чаще говорили о ценах на мясо, но именно сахар и какао-бобы испытали наиболее значительный скачок цен.

(обратно)

258

Культовый продукт того времени, который многие отдыхавшие в Колорадо специально захватывали с собой после отпуска.

(обратно)

259

Пытка состоит в том, что связанного человека сажают так, чтобы на темя ему равномерно капала вода. Прим, перев.

(обратно)

260

Баффет также намеревался войти в состав совета директоров своей любимой компании, однако

SEC заключила, что это действие может привести к конфликту интересов из-за того, что Berkshire

Hathaway уже владела страховой компанией National Indemnity.

(обратно)

261

* Сумма ипотеки на этот дом по состоянию на 1973 год составила 109 000 долларов.

(обратно)

262

Легенда американской фолк-, кантри- и рок-музыки (1932-2003). Прим, перев.

(обратно)

263

В структуре Sun имелись особые сотрудники, занимавшиеся расследованиями, которые могли быть опубликованы с продолжением в нескольких выпусках газеты. К этой группе относились, в частности, журналисты, работавшие над репортажем о «Бойз Тауне».

(обратно)

264

Героиня комикса, выходящего в газетах и до наших дней, предприимчивая и склонная к приключениям журналистка. Прим, перев.

(обратно)

265

Internal Revenue Service — Служба внутренних доходов США, отвечающая за сбор налогов и внедрение законов в области налогообложения. Прим, перев.

(обратно)

266

Будучи организацией, связанной с отправлением религиозных потребностей, «БойзТаун» был освобожден от налогов в первые два года работы и мог подавать свою отчетность в составе отчетности архиепархии Омахи. Тем не менее приют делал это самостоятельно.

(обратно)

267

Католический частный университет, на протяжении многих лет входящий в двадцатку лучших университетов США. Прим, перев.

(обратно)

268

Сумма в 25 миллионов складывалась из благотворительных взносов и доходов от инвестиций.

(обратно)

269

Обычно Sun выходила по четвергам, но решила немного изменить свой привычный производственный процесс, чтобы не дать возможности противнику нанести превентивный удар с помощью Omaha World-Herald.

(обратно)

270

Впервые в истории премии еженедельная газета выиграла награду в этой номинации (хотя, по данным офиса Пулитцеровской премии, еженедельники ранее получали премии в других номинациях).

(обратно)

271

Scripps предположительно была заинтересована в продаже, так как собиралась купить Journal Publishing и Albuquerque Publishing, но не могла позволить себе владения всеми тремя компаниями.

(обратно)

272

Один из «Семи сестер», семи старейших и наиболее престижных женских колледжей на Восточном побережье США. Прим, перев.

(обратно)

273

'²⁷² Некоторые неголосующие акции класса В перешли к Биллу, брату Кей, в обмен на инвестиции в компанию. Сестры Кей не инвестировали в Post. В то время газета, не приносившая прибыли, считалась скорее не финансовым активом, а символом престижа и ответственности перед обществом.

(обратно)

274

Campaign to Re-elect the President. Буквально аббревиатура может переводиться как «вползание» или «бег по инерции», однако в разговорном английском может означать «скучный или неприятный человек». Прим, перев.

(обратно)

275

В 1971 году компания предала гласности информацию о том, что город был действительно заинтересован в ее покупке.

(обратно)

276

Агню был обвинен в финансовых злоупотреблениях, одно из которых фактически признал. По мнению самого Агню, Никсон распорядился начать против него расследование, чтобы отвлечь внимание от уотергейтского скандала. После отставки на планах Агню баллотироваться на пост президента в 1976 году был поставлен крест. Прим. перев.

(обратно)

277

* Один из рыцарей Круглого стола, влюбленный в Гвиневру, жену короля Артура. Прим, перев.

(обратно)

278

Советник по национальной безопасности США (1969-1975), государственный секретарь США (1973-1976), лауреат Нобелевской премии мира (1973) за усилия по прекращению войны во Вьетнаме.

(обратно)

279

Прим, перев.

(обратно)

280

Виснер была вдовой Фрэнка Виснера, а в 1975 году вышла замуж за журналиста Клейтона Фритчи

и стала именовать себя Полли Фритчи.

(обратно)

281

Уоттлс носил то же имя, что и Гордон Уоттлс, «король гужевого транспорта» Омахи, но не имел с ним

никаких родственных связей.

(обратно)

282

Blue Chip покупала акции Wesco дважды — 11 и 14 июля 1972 года. В общей сложности было куплено 137 700 акций, или 6% их общего объема. За период с июля 1972 по январь 1973 год Blue Chip купила еще 51 300 акций, или 2% общего объема, на открытом рынке путем 20 различных сделок в разные дни.

(обратно)

283

Балансовая стоимость акции Wesco при предложенных условиях обмена составляла 23 доллара, а стоимость акции Santa Barbara — всего 8 долларов. У Santa Barbara практически отсутствовал свободный капитал, в то время как у Wesco имелись чистые запасы, составлявшие 7 долларов в расчете на акцию. Доходы Santa Barbara в расчете на эквивалентную акцию после вычета коэффициента плохих долгов и начисления отложенных налоговых платежей были на 28,7% ниже, чем у Wesco.

(обратно)

284

Мангер изучил акции других калифорнийских банков и предложил, чтобы Wesco купила значительный пакет акций Crocker National Bank.

(обратно)

285

По состоянию на 31 декабря 1973 года его пакет акций Post оценивался в 7,9 миллиона долларов.

(обратно)

286

В мире Temptations роль безутешной Дейзи Мей исполняли мужчины — достаточно посмотреть на названия их песен: «С тех пор как я потерял мою малышку», «То, как ты поступаешь со мной», «Я знаю, что теряю тебя», «Не могу встать с тобой рядом», «Это лишь мираж», «Она — истинная леди» и, разумеется, «Не слишком гордый, чтобы умолять».

(обратно)

287

Его дивиденды составляли 160 000 долларов в год до уплаты налогов.

(обратно)

288

К концу 1973 года инвестиции Reinsurance Согр. of Nebraska (переименованной в Columbia Insurance)

составили 9 миллионов долларов, что позволяет оценить величину ее денежных потоков.

(обратно)

289

С общим объемом исков в 1,9 миллиона долларов.

(обратно)

290

За период с пика депрессии до ее дна (с 3 сентября 1929 года по 8 июля 1932-го) индекс Доу-Джонса упал на 89%. За период с пика до дна кризиса в начале 1970-х (с 11 января 1974 года по 6 декабря 1974-го) индекс упал на 45% — это были два худших «медвежьих» года за всю историю фондового рынка.

(обратно)

291

Телесериал Happy Days (1974-1984) изображал идиллическую картину жизни в США с середины 1950-х по середину 1960-х гг. В 1976 году получил премию «Золотой глобус» как лучший комедийный сериал. Прим, перев.

(обратно)

292

Фильм All the President’s Men основан на книге журналистов Б. Вудворда и К. Бернстейна, расследовавших уотергейтский скандал. В главных ролях снимались Роберт Редфорд и Дастин Хоффман.

Фильм получил четыре «Оскара» и был номинирован еще на четыре. Прим, перев.

(обратно)

293

Так как обе компании владели телевизионными программами, вхождение Баффета в их советы директоров могло привести к конфликту интересов.

(обратно)

294

Относительно максимального уровня.

(обратно)

295

Неформальное название 50 компаний с максимальной капитализацией, котировавшихся на Нью-Йоркской фондовой бирже. NIFTY расшифровывается как National Index for Fifty (Национальный индекс для пятидесяти). Прим, перев.

(обратно)

296

Место начало продаваться примерно за четверть суммы, которую заплатили Руан и Каннифф.

(обратно)

297

Рекорд отставания был достигнут в 1970 году: Sequoia 12,11% против S&P 20,6%; в 1971-м — Sequoia 13,64% против S&P 14,29%; в 1972-м — Sequoia 3,61% против S&P 18,98%; в 1973 — Sequoia 24,8% против S8cP 14,72%.

(обратно)

298

Лумис присоединился к Сэнди Готтесману в First Manhattan; Брандт перешел на работу в Abraham 8с Со.

(обратно)

299

При ежегодном приросте прибыли на 20% за 30 лет эта сумма могла составить около 2,4 миллиарда долларов потерянной прибыли. Баффет и Мангер воспринимали эту ситуацию как главную из упущенных

Berkshire Hathaway возможностей. Детали остаются тайной, но суть изложена достаточно точно.

(обратно)

300

В этом случае инвесторы вынуждены были бы продавать акции, не имея достаточной информации

о покупателе и причинах покупки.

(обратно)

301

Рост цены Santa Barbara в случае крушения сделки был способен лишь частично хеджировать этот риск.

(обратно)

302

Отчасти вследствие юридических ограничений относительно количества акций в собственности одной страховой компании диаграмма была более сложной, чем могла бы быть. Вариант, изображенный на схеме, был создан Верном Маккензи и обновлялся в течение 1977 года (то есть включает в себя Buffalo News). В 1978 году Berkshire еще находилась в процессе переговоров с SEC.

(обратно)

303

После того как отрасль подверглась дерегулированию, Santa Barbara потеряла 80,9 миллиона долларов за первые 15 кварталов в начале 1980-х годов. В июне 1984 года Айвен Боэски чуть не купил ее, планируя дать столь необходимые для ее деятельности 34 миллиона долларов, но сделка не состоялась. В 1990 году компания оказалась под контролем федеральных регулирующих органов, передана в опекунство и управлялась Resolution Trust Согр. до тех пор, пока Bank of America не купил ее в 1991 году за 41 миллион долларов.

(обратно)

304

По состоянию на декабрь 2007 года эти акции могли бы стоить 747 миллионов долларов.

(обратно)

305

Тот факт, что Баффет (который сам никогда в жизни не занимал значительных сумм) посчитал возможным купить для своих сестер акции Berkshire с помощью заемных средств (на 95%), может многое сказать о том, насколько недооцененными и перспективными он считал эти акции на тот момент.

(обратно)

306

Баффету принадлежал настолько большой пакет акций Washington Post, а его позиции в совете директоров были настолько сильными, что в случае покупки им телевизионной станции регулирующие органы могли бы посчитать, что она куплена в интересах Washington Post. Это привело бы к нарушению установленного для таких компаний ограничения в пять станций, которыми они могли владеть.

(обратно)

307

Установка новой высокотехнологичной печатной машины превратила руководство газеты в заложников опытных рабочих, знавших, как управляться со сложным оборудованием.

(обратно)

308

В середине 1960-х гг. в Fillmore выступали группы Grateful Dead, The Who, The Doors, Jimi Hendrix

Experience, Pink Floyd, Cream и множество других легенд рока. Прим, перев.

(обратно)

309

Легендарный американский телесериал (1957-1963), повествующий о жизни подростка Теодора «Бивера» Кливера в типичном белом пригороде в условиях идеализированной семьи середины XX века. Прим, перев.

(обратно)

310

Неформальное название городской зоны, в которой расположены посольства иностранных государств. В Вашингтоне эту роль играет Массачусетс-авеню, на которой расположены посольства более чем 50 государств. Прим, перев.

(обратно)

311

Буквально «конец столетия», период 1890-1910 гг., характеризовавшийся определенными умонастроениями, связанными с утонченностью переживаний, обостренностью ощущений, пессимизмом и общей усталостью от жизни. В России этот период принято называть Серебряным веком. Прим, перев.

(обратно)

312

Американский актер, режиссер, продюсер, считавшийся одним из столпов Голливуда. Десять раз выдвигался на премию «Оскар», причем впервые выиграл ее с шестой попытки (примерно через 30 лет после первой номинации). Прим, перев.

(обратно)

313

Младший брат Джона и Роберта Кеннеди, один из самых влиятельных и уважаемых членов Демократической партии США, сенатор США от штата Массачусетс с 1962 по 2009 год. Прим, перев.

(обратно)

314

Андеррайтинг в страховой деятельности — процесс анализа предлагаемых для страхования рисков, принятия решения о страховании и определения адекватной тарифной ставки и условий страхования. Прим, перев.

(обратно)

315

Объем страховых премий GEICO составлял 500 миллионов долларов, поэтому для соответствия стандартам регулирующих органов и рейтинговых агентств компании нужно было иметь капитал в размере не менее 125 миллионов.

(обратно)

316

С точки зрения стандартов, установленных регулирующими органами, размер капитала GEICO был мал для того, чтобы выплатить возмещение по всем выданным страховым полисам. Передав работу с частью полисов конкурентам, компания могла бы частично снизить объем нагрузки на свой капитал.

(обратно)

317

Blue Chip купила 14% Pinkerton в марте 1976 года, и Баффет вошел в состав правления вновь приобретенной компании. Для человека, столько времени изображавшего детектива в детстве и активно способствовавшего раскрытию злоупотреблений в «Бойз Тауне», это было крайне важным событием.

(обратно)

318

Компания National Indemnity была создана для решения особых задач. Она была достаточно небольшой и неизвестной для того, чтобы кто-то возмутился тем фактом, что она помогает конкуренту. Однако, как мы увидим ниже, ситуация в других страховых компаниях была несколько иной.

(обратно)

319

Указание на «послепродажную поддержку» (aftermarket support) представляло собой основной компонент, принимавшийся страховщиками во внимание при оценке ценной бумаги после первичного листинга. Наличие послепродажной поддержки позволяло избежать ситуации так называемого busted deal, при котором андеррайтеру пришлось бы осуществлять обратный выкуп за счет собственного капитала.

(обратно)

320

В сущности, главным фактором принятия Анненберга в Британии было то, что он посвятил много

времени, потратил значительную сумму из личных средств, а также принял целый ряд здравых суждений при вдумчивом восстановлении посольской резиденции Winfield House.

(обратно)

321

В конце жизни Анненберг завещал основную часть своих средств Annenberg Foundation, а свою коллекцию произведений искусства — Metropolitan Museum of Art.

(обратно)

322

Имя Доннера не было полностью «стерто». В 1960 году, через семь лет после того, как он умер в возрасте 89 лет, активы фонда в размере 44 миллионов долларов были разделены поровну между новым фондом Donner Foundation и первоначально существовавшим фондом, который изменил свое название на Independence Foundation (www.independencefoundation.org).

(обратно)

323

Хотя большинство слияний осуществляется путем выпуска новых акций (что имеет определенный смысл с точки зрения налогообложения), такая ситуация подспудно создает небольшое преимущество для продавца. Желание выпустить новые акции предполагает, что покупатель предпочитает владение бизнесом продавца своему собственному. Исключением считаются лишь ситуации, когда переоцененные акции используются для покупки недооцененной компании у наивного продавца (чем иногда занимаются агрессивные покупатели, но происходит это значительно реже, чем может показаться).

(обратно)

324

Достаточно вспомнить о ее отношениях с Жаном Монне и Эдлаем Стивенсоном.

(обратно)

325

Энн-Маргрет Ульссон — американская певица, актриса и танцовщица шведского происхождения.

Неоднократно номинировалась на премии «Оскар» и «Золотой глобус». Прим, перев.

(обратно)

326

* Частичное отключение одного и более органов чувств внешнего воздействия. Используется в нетрадиционной медицине, йоге, а также для пыток и наказаний. Прим, перев.

(обратно)

327

Романтическая комедия Вуди Аллена (1977), получившая четыре премии «Оскар», «Золотой глобус»,

(обратно)

328

премию BAFTA. Прим, перев.

(обратно)

329

Buffett Group сталкивалась с этой проблемой раз за разом. Члены группы испытывали пессимистические настроения относительно возможности решения этой проблемы в принципе, так как сомневались (причем оправданно) в том, что у Конгресса найдется достаточно необходимых инструментов для контроля федерального бюджета в долгосрочной перспективе.

(обратно)

330

Сумма в 72 миллиона включала доли Баффета в компаниях BRK, DRC и Blue Chip Stamps на конец 1977 года. Помимо этого, имелись активы Сьюзи в размере 6,5 миллиона долларов. В эту сумму не включены непрямые инвестиции, проводившиеся через три компании, выступавшие в роли аффилированных холдингов.

(обратно)

331

До конца своих дней Эсти писала официальные письма на именных бланках «миссис Бенджамин

Грэхем».

(обратно)

332

Брайант выступала за запрет для учителей-геев преподавать в государственных школах округа Дейд

(Флорида), а также преуспела в продвижении ряда законопроектов по ограничению гражданских

прав геев.

(обратно)

333

Дома на дереве конструируются обычно в кроне дерева, в основе конструкции лежат ствол и толстые ветви. Подобные дома обрели большую популярность в США начиная с середины 1990-х гг. во многом благодаря концепции sustainable living, подразумевающей снижение использования природных ресурсов планеты. Прим, перев.

(обратно)

334

На конец 1977 года активы Berkshire были равны 379 миллионам долларов, Blue Chip — 200 миллионам, a DRC — 67,5 миллиона.

(обратно)

335

Уоррен и Сьюзи лично владели 46% Berkshire (как напрямую, так и через доли в Blue Chip и Diversified, которым также принадлежали акции Berkshire) и 35% Blue Chip (напрямую и косвенно).

(обратно)

336

Evening News пыталась выпускать воскресное издание, но не смогла привлечь значительное количество рекламодателей, что еще сильнее продемонстрировало силу воскресного издания Courier-Express.

(обратно)

337

Если бы Evening News не начала выпускать воскресный выпуск, а все продолжалось бы как раньше, то логическим образом стороны пришли бы либо к соглашению о совместной деятельности, либо к прямой покупке Courier-Express и объединению двух газет в одну — обе альтернативы были дорогостоящими.

(обратно)

338

Юридически заверенные показания, формально удостоверяющие правильность фактического изложения дела. Прим, перев.

(обратно)

339

Мост был продан Мэри Мароун в 1979 году за 30 миллионов долларов, то есть на 30% дешевле стоимости его строительства, скорректированной на показатель инфляции за 30 лет. Мароун смогла сколотить на владении мостом огромное состояние.

(обратно)

340

Одна из крупнейших аварий в истории ядерной энергетики. Повреждение активной зоны реактора привело к расплавлению (мелтдауну) ядерного топлива. Работы по устранению последствий аварии продолжались до конца 1993 года. Прим, перев.

(обратно)

341

Буквально: «Деньги — это мусор». Прим, перев.

(обратно)

342

^у341 Золотые южноафриканские монеты, впервые выпущенные в 1967 г. Каждый крюгерранд содержал ровно одну унцию золота и продавался на рынке по цене золота, из которого чеканился. В то время граждане США не имели права владеть золотыми слитками и монетами, однако на крюгерранды это ограничение не распространялось. Прим, перев.

(обратно)

343

С 89 миллионов в конце 1978 года до 197 миллионов долларов в августе 1980-го.

(обратно)

344

Уоррену раз надоели конфеты / Дай купоны несли с собой беды... Прим, перев.

(обратно)

345

Одно из Великих озер на севере США, на границе с Канадой. Прим, перев.

(обратно)

346

Affiliated Publications, купленная за 3,5 миллиона долларов, за девять лет подскочила в цене до 17 миллионов. The Washington Post, купленная за 10,6 миллиона, теперь стоила 103 миллиона. GEICO, купленная за 47,1 миллиона, стоила 310 миллионов, то есть почти в семь раз дороже. Стоимость общего портфеля Berkshire в два раза превышала расходы по его составлению.

(обратно)

347

В 1984 году в период сравнительно высокой инфляции профсоюзы даже согласились на временное

замораживание размеров зарплаты.

(обратно)

348

Неизлечимое дегенеративное заболевание головного мозга, проявляющееся в прогрессирующем снижении интеллекта. Прим, перев.

(обратно)

349

Песни из репертуара оркестра Глена Миллера, Бинга Кросби, Фрэнка Синатры, Эллы Фицджеральд

и т. д. Прим, перев.

(обратно)

350

Ральф Нейдер — политический активист и адвокат, четырежды выдвигавший свою независимую

кандидатуру на пост президента США. Прим, перев.

(обратно)

351

За ферму площадью около 160 гектаров.

(обратно)

352

Colossus of Roads — на слух это выражение неотличимо от Colossus of Rhodes, то есть Колосс Родосский. Прим, перев.

(обратно)

353

^h352 После смерти Кивита Баффету представился шанс получить квартиру в Kiewit Plaza. Он был готов туда переехать, однако Астрид не хотела бросать свой сад. В результате они так и остались жить на Фарнэм-стрит.

(обратно)

354

38 453 доллара за финансовый год, завершившийся в июне 1980 года, из которых 33 000 были направлены в колледжи, а остаток — в различные местные организации. Пятью годами позже, в июне 1975-го, фонд владел активами на сумму 400 000 долларов и передал тем же организациям подарки на сумму 28 498 долларов.

(обратно)

355

«Завтра никогда не бывает сегодня! Разве можно проснуться поутру и сказать: “Ну вот, сейчас наконец завтра”?» Прим, перев.

(обратно)

356

Purple Heart — военная медаль, вручаемая всем солдатам, погибшим или получившим боевое ранение во время военных действий. Прим, перев.

(обратно)

357

В Талмуде големы определяются как незавершенные предметы и существа, не приступившие к выполнению своих функций. Прим. ред.

(обратно)

358

Возможно, это было связано с тем, что в детстве ей приходилось спать на соломе на дощатом полу.

(обратно)

359

Сентиментальная привязанность Баффета к Миссис Би примечательна: у нее наблюдались вспышки

ярости, а он крайне редко связывался с людьми, способными обратить свой гнев на него.

(обратно)

360

Эллис-Айленд — остров в устье реки Гудзон в бухте Нью-Йорка, один из основных пунктов приема иммигрантов с 1892 по 1954 год. Диленси-стрит — улица в Ист-Сайде на Манхэттене, известная своими увеселительными заведениями, а также магазинами одежды, одна из основных торговых улиц района, населенного в основном евреями. Прим, перев.

(обратно)

361

«Боже, благослови Америку!» — одна из известнейших патриотических песен в США, написанная в 1918 году. Часто исполняется перед спортивными мероприятиями, а также в значимые для страны моменты. Прим, перев.

(обратно)

362

СПИД был впервые обнаружен среди мужчин-гомосексуалистов летом 1981 года, однако изначально был принят за пневмонию и редкую, смертельно опасную форму рака. Президент Рейган впервые публично упомянул о СПИДе в сентябре 1985 года после того, как его друг актер Рок Хадсон объявил о том, что у него была диагностирована эта болезнь.

(обратно)

363

Четырехлетний ткацкий станок, стоивший при покупке 5000 долларов, был продан за 26 долларов, по цене лома. Часть оборудования отправилась прямиком в музей текстильной отрасли.

(обратно)

364

В течение короткого периода междуцарствия в компании председательствовали несколько менеджеров по перестрахованию — Брунгильда Хафнагле, Стивен Глюкстерн и Майкл Палм. По различным причинам никто из них не удержался на этой должности.

(обратно)

365

В американской бухгалтерской традиции в отчетности убытки принято обозначать красным, а доходы — черным цветом. Прим, перев.

(обратно)

366

В первый день 1982 года индекс Доу-Джонса оказался на отметке 875 пунктов. Этого уровня он достиг впервые с сентября 1964 года.

(обратно)

367

Банки утратили страх невозврата кредитов благодаря сочетанию нескольких компонентов — зарождающегося пузыря на рынке активов, элементарной алчности, появления секьюритизации, а также стремления найти точку опоры для финансирования операций с недвижимостью. Им нужен был лишь сигнал, показывающий, что стена между коммерческими и инвестиционными банками, выстроенная во времена Депрессии благодаря закону Glass-Steagall Act, уже не так прочна, как прежде.

(обратно)

368

Все началось с облигаций как средства инвестирования, но по мере того как эмитенты «выходили из строя», облигации стали настолько дешевы, что оплачивались по более высоким ставкам. Облигация с купоном 7% могла приносить и 10% в случае, если цена акции падала ниже 70% ее номинала.

(обратно)

369

Обычно в результате таких сделок акционеры, согласившиеся на продажу своих акций, получали достаточно высокую цену, а отказавшиеся от продажи оставались в итоге со значительно ослабленной компанией. Иногда акционерам предлагалась премия, которая на самом деле составляла лишь незначительную часть ценности, извлекавшейся покупателем за счет действий, которые могли бы быть произведены и прежним руководством. Иногда применялись оба способа одновременно.

(обратно)

370

В битве за компанию приняли участие все, начиная от Сола Стейнберга и заканчивая Ларри Тишем. Изначально руководство рассматривало в качестве основного покупателя компанию IBM. В конце концов выбор был сделан в пользу Cap Cities как компании, имевшей соответствующую телевизионную лицензию и предложившей минимальное изъятие капиталовложений из бизнеса.

(обратно)

371

При объемах продаж в 1984 году в размере 3,7 миллиарда долларов АВС заработала 195 миллионов, в то время как Cap Cities (меньше ее по размерам в три раза) заработала 135 миллионов при объеме продаж в 940 миллионов. Подобные расхождения в прибыльности отчасти объясняются различными экономическими условиями самой сети или ее родственных компаний, а отчасти — управленческими навыками Мерфи и Берка.

(обратно)

372

Согласно принципу «сплита» акция делится на определенное количество частей, каждая из которых торгуется за соответствующую долю от прежней цены.

(обратно)

373

Американская кантри-певица и киноактриса, одна из самых успешных в США. Прим, перев.

(обратно)

374

Икона моды, известная светская львица, символ спокойного изысканного шика. Прим, перев.

(обратно)

375

Имеется в виду принц Чарльз. Прим, перев.

(обратно)

376

Билли Боб Торнтон — американский киноактер, сыгравший немало ролей злодеев. Прим, перев.

(обратно)

377

Международная компания, предлагающая продукты и услуги, способствующие потере веса и поддержанию оптимальной формы. Прим, перев.

(обратно)

378

Популярная песня, впервые прозвучавшая в 1956 году. Прим, перев.

(обратно)

379

Имеются в виду Стэнли Перлметер и пенсионный фонд Washington Post. Тем не менее, как показывает данная книга, Баффет на заре своей карьеры часто делился своими идеями с некоторыми из этих инвесторов (в особенности в условиях нехватки собственного капитала), что часто приводило к тому, что они разрабатывали одни и те же «золотоносные жилы».

(обратно)

380

ЕМН была основана на идее свободного рынка, квазилибертарианской философии, соответствовавшей духу дерегулирования, и рейганомики, в соответствии с которыми инвесторы могли постоять за себя в условиях неограниченного и саморегулирующегося рынка. Таким образом, побочный эффект ЕМН состоял в негласной поддержке дерегулирования рынка, действий правительства и ФРС, которые привели впоследствии к образованию пузырей на рынках.

(обратно)

381

Бета может считаться ниспосланным свыше инструментом для управления крайне большими портфелями. Соответственно критика концепции беты может быть направлена и на инвесторов, вкладывающих свои средства в огромные и диверсифицированные таким образом фонды, а затем ожидающих, что фонды будут переигрывать рынок ежегодно, если не ежеквартально.

(обратно)

382

Хедж-фонды в такой форме, изначально созданные А. Джонсом, являлись предшественниками последовавшей затем популяризации научной теории «случайного блуждания».

(обратно)

383

В худшем случае страдали обе стороны арбитражной сделки: цены по коротким позициям росли, а по длинным — снижались. Этот риск арбитражеров обычно называется «землетрясением».

(обратно)

384

Модель с использованием мусорных облигаций была основана на средней кредитной истории, а не на поведении акции или облигации на рынке. Эти две модели не просто связаны между собой, но и обладают одним и тем же недостатком — «землетрясения» в них никогда не могут приниматься во внимание надлежащим образом. В противном случае в модели использовалась бы нереально высокая стоимость привлечения капитала, что не дало бы возможности ее применения.

(обратно)

385

Этот метод оценки имеет свои плюсы и минусы, широко освещенные в литературе по инвестированию. Если говорить коротко, то это достаточно разумный консервативный метод, точность которого, однако, может быть искажена при покупке других компаний (примерно этот вопрос Баффет и обсуждал в сделке с General Re).

(обратно)

386

В течение «Ночи длинных ножей» 30 июня — 2 июля 1934 года Гитлер казнил не менее 85 противников

своего режима и арестовал тысячи других.

(обратно)

387

Иными словами, текущие партнеры компании получали премию дополнительно к суммам выплат, пропорциональных своему капиталу, за счет Phibro, в распределении прибыли которой не участвовали покинувшие ее и забравшие свою долю партнеры.

(обратно)

388

Salomon самостоятельно выкупила пакет акций у Minorco по 38 долларов за акцию, то есть с 19-процентной премией относительно рыночной цены, составлявшей 32 доллара. Компания предложила Баффету выкупить акции по той же цене. Такой размер премии был типичен для подобных сделок в то время (и этот подход достаточно широко критиковался). Акции обеспечивали 12% голосов. Перельман предлагал купить акции по 42 доллара и утверждал, что планирует поднять свою долю до 25%.

(обратно)

389

Salomon сделала целый ряд неправильных шагов. Она участвовала в неудачном выкупе компании TVX, проворонила выкуп с помощью плеча компании Southland Corporation и победила в процессе выкупа компании Grand Union, имевшей значительное количество проблем. После пяти лет неудач в 1992 году Salomon ушла с этого рынка.

(обратно)

390

Компанию должен был возглавить воинственный и влиятельный банкир Брюс Вассерштайн, специалист по слияниям. Гутфрейнд и его ключевые сотрудники знали, что Вассерштайн сразу же уволит их всех. А Перельман в качестве основного акционера мог распугать всех клиентов.

(обратно)

391

Баффет рассматривал свои инвестиции в Salomon как покупку облигации. Если бы в тот момент у него были интересные предложения о покупке акций компаний типа GEICO или American Express, он бы даже не обратил внимания на операции с облигациями и не совершил бы эту сделку.

(обратно)

392

Начиная с 31 октября 1995 года требовалось сделать пять денежных переводов в течение четырех лет. Баффет должен был либо конвертировать свои ценные бумаги в обыкновенные акции Salomon, либо вернуть их и получить обратно свои деньги. Перельман предложил более выгодные условия, но Гутфрейнд и ряд других менеджеров сообщили правлению, что в случае принятия его предложения они уйдут в отставку. Перельман предложил цену в 42 доллара, что было более привлекательным с точки зрения Salomon. В случае заключения сделки он владел бы всего 10,9% компании Salomon по сравнению с 12% Баффета.

(обратно)

393

Индекс Standard & Poor’s 500 использовался в качестве отправной точки для всего рынка.

(обратно)

394

⁴ Город-музей в Вирджинии, бывшая столица штата, сохранившая огромное количество зданий еще

с времен, когда Вирджиния была британской колонией. Прим, перев.

(обратно)

395

В данном случае хеджирование могло бы состоять в открытии коротких позиций по широкой группе

акций или индексов.

(обратно)

396

Salomon обеспечивала финансовые потребности клиентов на всех этапах вплоть до срока погашения облигаций. Решение о том, чтобы компания, работавшая на рынке облигаций, приостановила торговлю коммерческими бумагами, казалось непонятным.

(обратно)

397

Хотя технически условия предоставления привилегированных акций этого не позволяли, Баффет

при желании всегда мог бы найти способ сделать это.

(обратно)

398

Инвесторы используют различные периоды для расчета денежных потоков — от десяти лет до «вечности», а также различные процентные ставки. Запас прочности, применявшийся Баффетом, был достаточно велик для того, чтобы пренебречь различиями в методах расчета. С его точки зрения, в данном случае копание в деталях не имело особого смысла. Основное предположение состояло в том, с какой скоростью и в течение какого срока компания будет расти.

(обратно)

399

Или 14 172 500 акций КО на общую сумму 593 миллиона долларов по средней цене 41,81 доллара (или сплит в 5,23 доллара, учитывавший три сплита по схеме 2:1, произошедших за период с 1988 по 2007 год). Все цены адаптированы с учетом последовавших сплитов.

(обратно)

400

На тот момент доля КО составляла 21% общей капитализации Berkshire Hathaway — иными словами, самую большую инвестицию в долларовом выражении, которую Баффет когда-либо делал по акциям одной компании. Тем не менее в процентном отношении цифра в целом соответствует его прежним методам.

(обратно)

401

BRK получила 9,25-процентный купон по привилегированным акциям Champion, что было выше текущей ставки в 7%, а также привлекла долговые средства под 5,5% для финансирования этой покупки на сумму 300 миллионов долларов. Champion достаточно быстро отозвала свои привилегированные акции, однако Berkshire успела сконвертировать их до официального отзыва и продать компании с незначительной скидкой. За шесть лет владения акциями Champion компания Berkshire смогла получить по ним 19% прироста капитала после уплаты налога.

(обратно)

402

Имеется в виду распространенная в США традиция вешать на бамперы машин определенные призывы — другие автомобилисты, поддерживающие этот призыв, могли использовать гудок автомобиля для приветствия. Прим, перев.

(обратно)

403

Несмотря на то что для реализации многих контрактов требовался залог, даже это условие не покрывало рисков, связанных с неправильным расчетом модели.

(обратно)

404

Характерно, что Мэриуэзер умудрился не участвовать в этой привлекательной сделке.

(обратно)

405

Эта сделка была в любом случае односторонней — арбитражеры могли либо выйти в ноль, либо выиграть. Партнерство самого Баффета было выстроено так, что в случае неудовлетворительной работы его ответственность не была ограничена ничем, то есть его система стимулирования была напрямую завязана на успехи партнеров.

(обратно)

406

Аналогия с казино и рестораном была предложена самим Баффетом. Даже если бы ориентированные на клиентов направления бизнеса стали бы прибыльными, в будущем они потребовали бы еще больших сумм капитала, несмотря на свой большой размер и долю рынка, а кроме того, не факт, что их норма прибыли удовлетворила бы Баффета.

(обратно)

407

В переводе с итальянского «советник». Часто используется в рассказах об итальянской мафии (начиная с книги «Крестный отец») для обозначения человека, дающего советы боссу мафии или представляющего «дона» на важных встречах. Прим, перев.

(обратно)

408

Если бы кредиторы не обновляли выданные компании кредитные линии, то Salomon была бы вынуждена ликвидировать свои активы чуть ли не мгновенно. Дефицит времени предполагает, что активы могут быть проданы быстро только за часть своей текущей стоимости. Казавшаяся неуязвимой Salomon могла стремительно провалиться в черную дыру банкротства.

(обратно)

409

Мозер не сообщил об уже открытой чистой «длинной» позиции по казначейским облигациям, превышавшей установленный лимит, а также представил еще одну фальшивую заявку от имени Tiger Management Company.

(обратно)

410

Во время этих событий Salomon подала заявление о размещении долговых обязательств на сумму 5 миллиардов долларов, подписанное одним из директоров. Создание регистрационного заявления в этих условиях потенциально могло привести компанию к обвинению в нарушении законодательства о ценных бумагах.

(обратно)

411

Фальшивые заявки были поданы на аукционы 27 декабря 1990 года (4-летние облигации), 7 февраля 1991 года (так называемый «розыгрыш на миллиард долларов») и 21 февраля 1991 года (5-летние облигации). На аукционе 25 апреля 1991 года присутствовала заявка на сумму свыше авторизованной клиентом. В отношении аукциона 22 мая 1991 года (2-летние облигации) Salomon (Мозер) не представил правительству обязательный отчет о чистой «длинной» позиции. Это вызвало подозрения в попытках прикрыть манипулирование рынком, однако доказательства манипуляции так и не были найдены.

(обратно)

412

Несмотря на то что Мэриуэзер был боссом Мозера, у него не было полномочий уволить его. Один

управляющий директор не мог уволить другого — это было прерогативой Гутфрейнда.

(обратно)

413

Расширение спреда на 10-20 пунктов лишь привлекло больше продавцов. После обеда трейдеры расширили спред еще сильнее и в итоге предлагали по 90 центов за каждый доллар долговых обязательств. Такая цена свидетельствовала о высокой вероятности дефолта.

(обратно)

414

Компания могла продолжать действовать как агент, то есть покупать бумаги только в случае наличия другого продавца, которому она могла бы перепродать эти бумаги.

(обратно)

415

Баффет прибыл в Нью-Йорк между 12:30 и 13:00. В это время пресс-релиз уже был отредактирован и готов к рассылке.

(обратно)

416

8 октября 1991 года Баффет оказался смещенным со своего места после того, как семья Уолтонов, вла

дельцев акций торговой сети Wal-Mart, заняла места с третьего по седьмое. Баффет оказался на восьмом месте. Первые два места заняли магнат из области индустрии развлечений Джон Клюге и Билл Гейтс.

(обратно)

417

Единственным исключением оказался Стэнли Шопкорн, возглавлявший отдел капитальных инвестиций и считавший, по воспоминаниям других, что вполне достоин получить эту работу.

(обратно)

418

Своуп уволил их всех и превратил фирму в радикальное агентство под названием «Истина и Душа»,

обслуживавшее интересы радикальных организаций чернокожего населения.

(обратно)

419

Японский рынок облигаций открывался не ранее 17:30 по восточному стандартному времени, однако

внебиржевой рынок мог начать работу уже в пять часов вечера, и в этот момент кредиторы могли начать сбрасывать ценные бумаги Salomon и требовать возврата своих средств.

(обратно)

420

В этот период 65 кредиторов отказались от соглашений с Salomon, и баланс компании по коммерческим бумагам стремился к нулю. Один из крупных контрагентов, компания Security Pacific, отказывался совершать валютообменные операции без предоставления залога. По словам Баффета, это было точкой абсолютного падения. Газеты предпочли не публиковать эту информацию, чтобы не вызвать общей паники.

(обратно)

421

К тому времени о письме Стернлайта знало множество людей, в том числе Денхам и Мангер. Однако они были уверены в том, что и Баффет в курсе дела. Он и Мангер были разгневаны, узнав, что на июньской встрече комитета по аудиту, на котором присутствовал Файерстайн, аудиторы из Arthur Andersen сообщили, что в компании не происходило никаких событий, о которых следовало бы уведомить SEC или Нью-Йоркскую фондовую биржу. И хотя аналогичной позиции придерживались и юристы из Wachtell, Upton, с позиций сегодняшнего дня это заявление явно не соответствует действительности.

(обратно)

422

Хотя андеррайтеры ценных бумаг и продают услуги, контракты по выгодным ценам и свой опыт, в сущности, они являются финансовыми гарантами. Рейтинги финансовой прочности Salomon были снижены. С учетом того, что над фирмой висела угроза уголовного преследования и отказа от массы прежних договоренностей, ее способность удержать клиентов из банковской отрасли явилась уникальной для Уолл-стрит. Для этого компании пришлось отказаться от своих лидирующих позиций и занять место среди игроков второго эшелона. Несмотря на все усилия, ее доля рынка упала с 8 до 2%.

(обратно)

423

Контракты могут различаться в зависимости от сотрудника, компании или штата юрисдикции. Положения о компенсации обычно формулируются в общих фразах, что дает возможность интерпретировать их по-разному, однако в целом руководители компаний принимают на себя юридический риск, соответствующий их позиции, при условии, что работодатели оплачивают юридические издержки (кроме случаев, когда они обвиняются в мошенничестве или уголовных преступлениях либо допускают умышленно неправомерные действия). Действия Salomon выглядят необычными как для того времени, так и для наших дней. В 2005 году отказ компании KPMG оплачивать юридические издержки своих партнеров стал предметом целого ряда разбирательств. В июле 2007 года федеральный судья США прекратил дело в отношении 13 сотрудников KPMG, обвиненных в агрессивной пропаганде «налоговых убежищ», мотивировав это действиями правительства, которое отказало в законных требованиях и тем самым вынудило компанию к подобным действиям.

(обратно)

424

Это было не совсем справедливо в отношении майских действий по двухлетним облигациям — в итоге после работы с ними обанкротились две небольшие фирмы. Если бы когда-либо удалось доказать, что Мозер использовал средства хедж-фондов, чтобы загнать рынок в угол, или представил в ходе аукциона фальшивые заявки, то, вне всякого сомнения, наказание как для самой Salomon, так и для отдельных сотрудников было бы более суровым. Вся история могла закончиться совсем иначе.

(обратно)

425

Американский киноактер, сыгравший в фильме «Эта прекрасная жизнь» роль идеалиста — владельца кредитной компании.

(обратно)

426

На самом деле Джерри Корриган не накладывал полного запрета на деятельность Salomon до августа

1992 года.

(обратно)

427

В роли арбитров выступали Джон Каррен, Гарри Аронсон и Мэттью Толан.

(обратно)

428

На протяжении четырех поколений Гейтсы называли своих детей Уильям Генри Гейтс. «Тот самый»

Трей и Билл III.

(обратно)

429

Продукт производства Scott Fetzer.

(обратно)

430

Что составляло 21 000 долларов в год.

NAFTA — соглашение о свободной торговле между Канадой, США и Мексикой, вступившее в действие в 1994 году и основанное на модели Европейского сообщества.

(обратно)

431

Сражение между союзом индейских племен и Седьмым кавалерийским полком армии США (1876 год), закончившееся убедительной победой индейцев и гибелью более 250 солдат и командующего полком генерала Кастера.

(обратно)

432

Каждый кубик мог выигрывать у одного и проигрывать одному из оставшихся.

(обратно)

433

Когда Баффет играл в эту игру с автором книги, то настоял, чтобы она бросала кубик первой. Не зная, что означают цифры, но помня свой прежний опыт работы страховым аналитиком, автор предположила, что уступка первого хода противнику каким-то образом ставит его в выгодное положение, и отказалась играть. Баффет предположил, что она угадала смысл выигрышной стратегии. Хотя на самом деле это было не так.

(обратно)

434

Точно такую же копию документов обнаружила в своем гостиничном номере автор уже на первой неделе начала работы над книгой.

(обратно)

435

Первая женщина в Верховном суде США.

(обратно)

436

Игра, в ходе которой игроки должны в определенном порядке переставлять ноги и руки на пластиковом покрытии, расстеленном на полу. Выигрывает игрок, не потерявший равновесия и не коснувшийся пола локтем или коленом.

(обратно)

437

Келлская книга — рукописная книга, созданная ирландскими (кельтскими) монахами примерно

в 800 году. Одно из самых значительных произведений средневекового кельтского искусства.

(обратно)

438

Карнеги выстроил 2509 библиотек (что обошлось в 56 миллионов долларов), а также использовал на различные общественные нужды до 90% своего 480-миллионного состояния, заработанного в сталелитейной промышленности.

(обратно)

439

Первая жена Руана Элизабет страдала от перепадов настроения и покончила с собой в 1988 году.

(обратно)

440

Тем не менее некоторые остатки евгенической мысли сохранились и поныне. С наступлением нового тысячелетия открытия в области генетики, геномов и науки, изучающей репродуктивные функции, вновь начинают ставить перед человечеством непростые вопросы.

(обратно)

441

Buffett Foundation сделала противоречивый шаг, оплатив полугодовые затраты по исследованиям, связанным с ввозом на территорию США таблеток RU-486, способствующих проведению абортов.

(обратно)

442

Горацио Элджер (1832-1898) — популярный автор ста с лишним книг для мальчиков, как правило посвященных теме «американской мечты».

(обратно)

443

«Индейка на сене» — американская народная песня начала XIX века.

(обратно)

444

Эта сумма представляла собой 40-процентную премию к текущим ценам, по которым торговались акции GEICO.

(обратно)

445

Мощное землетрясение, произошедшее 17 января 1994 года около Лос-Анджелеса, в результате которого погибло 33 и было ранено свыше 8700 человек.

(обратно)

446

С помощью акций Сьюзи Баффеты занимались филантропией, а также финансировали деятельность

Buffett Foundation.

(обратно)

447

Оплата труда сотрудников была одним из камней преткновения между акционерами. В отличие, скажем, от Buffalo News базовая ставка зарплаты сотрудников была слишком мала для оценки их усилий по созданию ценности для акционеров. По сути, значительная часть бонуса представляла собой зарплату. Причина того, что план, требующий от сотрудников почти бесплатной работы в плохие годы (чтобы компенсировать «избыточные» бонусы, выплаченные в иные годы), не может быть успешным, заключается в том, что он перекладывает риски инвесторов на плечи работников. Соответственно не менее проблематичной представляется и структура бонусов на Уолл-стрит, особенно в компаниях, не скрепленных узами партнерства.

(обратно)

448

Чтобы считаться арбитражем, две сделки должны заключаться одновременно, дабы избежать рисков, связанных с поведением рынков. Покупка акции с ее последующей продажей не считается арбитражем, так же как покупка какао-бобов в Эквадоре и их продажа в Сан-Диего.

(обратно)

449

В июле 1998 года Вейл закрыл подразделение Salomon, занимавшееся арбитражем. Можно предположить, что это произошло вследствие слияния Travelers с Citicorp (обеспечившей приток дешевого капитала). С другой стороны, Travelers заплатила высокую цену за то, чтобы войти в бизнес с высокими барьерами для входа, а затем воспользовалась преимуществами капитала и масштаба. В 2001 году Citigroup отказалась от использования имени Salomon.

(обратно)

450

Индекс Standard & Poor’s упал с июля на 19%, a NASDAQ — более чем на 25%. Иными словами, не пытайтесь вернуть утраченное тем же способом.

(обратно)

451

После трех снижений процентных ставок на 0,25% — 29 сентября, 15 октября и 17 октября — рынок подпрыгнул на 24% от минимального уровня 7539 пунктов, наблюдавшегося 31 августа, до исторического максимума 9374 пункта по состоянию на 23 октября.

(обратно)

452

Банши (англ, banshee — женщина из Ши) — фигура ирландского фольклора, женщина, которая, согласно поверьям, является возле дома обреченного на смерть человека и своими характерными стонами и рыданиями оповещает, что час его кончины близок.

(обратно)

453

Уоррен собирался позаботиться и об Астрид. При этом, вспоминая о навязчивом желании его фанатов купить какой-либо принадлежавший ему предмет — бумажник, автомобиль и так далее, он шутливо говорил: «У нее есть один из моих зубов мудрости. Это самая уродливая вещь, которую мне когда-либо доводилось видеть, зато поистине бесценная».

(обратно)

454

К этому выводу (с некоторыми различиями в деталях) пришли все члены правления, участвовавшие

в интервью, вне зависимости от их позиции в отношении последовавших позднее событий.

(обратно)

455

В то время Netjets продвигались на рынке и под этим названием, и под официальным названием Executive Jet, Inc. Официально компания была переименована в Netjets в 2002 году.

(обратно)

456

Орвилл Райт (1867-1912) — один из братьев, за которыми в большинстве стран признается приоритет изобретения и постройки первого в мире самолета.

(обратно)

457

Подобным компаниям нужен большой и дорогостоящий «костяк» самолетного парка. Тогда сдача самолетов в аренду на короткий период может оказаться неприбыльным бизнесом, если только не производится в широких масштабах (или если такая компания не выступает в союзе с авиакомпанией — лидером по издержкам или имеющей связанные с арендой самолетов продукты).

(обратно)

458

Это обошлось Berkshire в девять раз дороже, чем она заплатила за выкуп оставшейся половины GEICO тремя годами ранее. Покупка GEICO удвоила размер свободного капитала Berkshire (до 7,6 миллиарда долларов), а покупка Gen Re утроила его (до 22,7 миллиарда).

(обратно)

459

Американская актриса, супруга принца Монако Ренье III.

(обратно)

460

BRK заплатила цену, примерно в три раза превышавшую балансовую стоимость акций, со значительной премией к сложившейся на рынке цене. С тех пор перестраховочный бизнес стал более конкурентным, а процент страховых платежей снизился.

(обратно)

461

Буквально — «Истинная вещь». Рекламный слоган компании Coca-Cola, впервые появившийся в 1969 году.

(обратно)

462

После объявления о сделке акции BRK упали в цене на 4,2%. Через месяц они упали еще на 15% при достаточно стабильном рынке. Установление справедливого соотношения для обмена предполагало знание ставок привлечения капитала, с одной стороны, и понимание сути бизнес-процессов — с другой. Единственное, чего не знали инвесторы, это удельного веса каждой из этих групп факторов.

(обратно)

463

Project Infinity, расходы на который были частично завуалированы в бюджете решения «Проблемы 2000», превратил Coca-Cola из производителя безалкогольных напитков в компанию, занимающуюся игрой с цифрами на основе прогрессивных технологий. В 1999 году компания наняла 150 экспертов для глобального внедрения программы SAP (Systems, Applications, and Products in Data Processing), которая предлагала программные решения для компаний, связанные с перестройкой процессов управления цепочкой поставок, связей с клиентами и планирования ресурсов.

(обратно)

464

Акции Coca-Cola упали на 14% за два дня.

(обратно)

465

Ожидаемая прибыль по сделке составляла 90%, то есть страховая премия покрывала риски того, что выигрыш в лотерее происходил в одном из 10 случаев, хотя на практике планировалось, что выигрыш будет лишь в одном случае из 100.

(обратно)

466

Каждые 10% изменения цены акций Coca-Cola означали изменение цены акций BRK на 2,5% (этот процент мог время от времени меняться), однако очень часто эти акции торговались в своего рода тандеме, особенно когда на рынке появлялись плохие новости о Coca-Cola, — как если бы BRK и Coca-Cola были чем-то одним.

(обратно)

467

^h466 Буквально «гипернасос, полный дерьма». Прим, перев.

(обратно)

468

Фло (Флоренс) Зигфилд — американский импресарио, автор ряда театральных ревю и мюзиклов.

(обратно)

469

Распространенная корпоративная шутка в стенах Berkshire Hathaway.

(обратно)

470

Джудит Шейдлин, американский адвокат, судья и телеведущая, автор собственного телешоу «Судья Джуди».

(обратно)

471

Первая финансовая пирамида в США, созданная выходцем из Италии Карло Понци. Основа схемы большинства нынешних финансовых пирамид.

(обратно)

472

Баффет измеряет результаты работы не с помощью текущей цены акции (которую он не может контролировать), а с помощью прироста чистой стоимости в расчете на акцию (находящуюся под его контролем). В долгосрочной перспективе между этими двумя показателями существует определенная связь. В 1999 году балансовая стоимость в расчете на акцию выросла всего на 0,5%. Однако это было вполне нормально, если принять во внимание приобретение General Re. В то же самое время фондовый рынок в целом вырос на 21%. Баффет открыто удивлялся тому, что балансовая стоимость вообще выросла, и указывал, что через несколько лет она неминуемо снизится. Тем не менее по данному показателю Berkshire проигрывала рынку всего 4 года из 35 лет, которые она находилась под контролем Баффета, и ни разу не проиграла рынку начиная с 1980 года.

(обратно)

473

Цена этих двух приобретений не разглашалась, однако известно, что за обе компании заплатили 50% наличными, а 50% — акциями BRK.

(обратно)

474

За 570 миллионов долларов.

(обратно)

475

За 2 миллиарда долларов. Эта компания стала крупнейшей в составе Berkshire, не считая страхового бизнеса (по данным годового отчета BRK за 2000 год).

(обратно)

476

За 1миллиард долларов.

(обратно)

477

За 1,8 миллиарда долларов в денежной форме и 300 миллионов долларов покрытия кредиторской задолженности.

****** За 378 миллионов долларов.

(обратно)

478

В конце 2000 года Berkshire потратила на покупку компаний свыше 8 миллиардов долларов. При этом у нее осталось 5,2 миллиарда в деньгах и денежных эквивалентах, а также 33 миллиарда долларов в ценных бумагах с фиксированным сроком погашения и 38 миллиардов долларов в акциях.

(обратно)

479

Килте присоединился к Gillette после успешной работы в Nabisco, где был единственным руководителем «со стороны» за последние 100 лет.

(обратно)

480

Одна из основных мыслей Баффета состояла в том, что компании (многие из которых пользовались преимуществами, связанными с ростом доходов по своим пенсионным планам) довольно безответственно применяли нереалистичные прогнозы о степени своей прибыльности и должны адаптировать их к реальности (что привело бы к снижению и планов развития, и сумм для их финансирования).

(обратно)

481

Герберт Стайн работал в American Enterprise Institute, перед этим возглавлял Совет экономических консультантов при Ричарде Никсоне, а также преподавал экономику в Университете Вирджинии. Помимо фразы «Все, что не может длиться вечно, когда-нибудь закончится» он известен как отец писателя и актера Бена Стайна.

(обратно)

482

Висенте Фокс проработал на Coca-Cola 15 лет, начав с должности супервайзера в 1964 году. После 10 лет работы он был назначен руководить операционной деятельностью компании — сначала в Мексике, а затем и во всей Латинской Америке.

(обратно)

483

Пит Мондриан — нидерландский художник, один из родоначальников абстрактной живописи. Пуантилизм — разновидность неоимпрессионизма. Стиль характеризуется раздельными мазками правильной точечной или прямоугольной формы.

(обратно)

484

Вскоре после смерти Грэхем семья продала этот дом.

(обратно)

485

Фредерик Ремингтон — американский художник конца XIX века, известный произведениями на темы

Дикого Запада.

(обратно)

486

Также известная как «Шведская серенада» — популярная песня 1940-х годов с бессмысленным текстом.

(обратно)

487

The Hut-Sut Song. Слова и музыка Leo Killion, Ted McMichael, Jack Owens.

(обратно)

488

Это благотворительное мероприятие поддерживали Boys & Girls Clubs of Omaha, Omaha Childrens Museum, Girls Inc., и Omaha Theater Company for Young People. Обычно благотворительные сборы по окончании мероприятия составляли около 10 миллионов долларов ежегодно.

(обратно)

489

Хэмлиш был первым, кто выиграл три номинации на «Оскар» в трех музыкальных категориях — за песню The Way We Were (написанную совместно с Аланом и Мэрлин Бергманами), за звуковую дорожку к фильму The Way We Were (1973) и за переработку рэгтайма композитора Скотта Джоплина для фильма The Sting (1973).

(обратно)

490

При описании огромных потерь страховой отрасли в результате террористических атак 11 сентября

практически все аналитики используют слово «непредсказуемый».

(обратно)

491

Первоначальные расчеты были впоследствии скорректированы, и в отчетность по состоянию на 21 декабря вошла сумма в 2,4 миллиарда долларов.

(обратно)

492

Это привело к определенным реформам, согласно которым аналитики не могли получать бонусы в зависимости от работы инвестиционных банкиров. Были установлены и другие барьеры между аналитиками и инвестиционными банкирами.

(обратно)

493

За 835 миллионов долларов.

(обратно)

494

Чуть меньше чем за 1 миллиард долларов. Kern переправляла 850 миллионов кубических футов газа в день из Роки-Маунтинз в Лас-Вегас и Калифорнию.

(обратно)

495

По этому трубопроводу ежедневно перетекало 4,3 миллиарда кубических футов газа. Berkshire купила его за 928 миллионов долларов после того, как компания Dynegy получила его за 1,5 миллиарда долларов после банкротства Enron. NNG в тот период использовалась в качестве залога (обе сделки принимали во внимание сумму долгов NNG, равную 950 миллионам долларов). После заключения двух сделок с MidAmerican в 2002 году через трубопроводы проходило до 8% всего газа, потреблявшегося в США.

(обратно)

496

Berkshire присоединилась к Lehman и Citigroup для предоставления Williams 2 миллиардов долларов по ставке 20%.

(обратно)

497

Еще до наступления 11 сентября Munich Re и АХА заключили сделку по деривативам на сумму 50 миллионов долларов с Berkshire Hathaway Group. Суть сделки состояла в перестраховании на случай землетрясения, вследствие которого могли бы быть отменены соревнования FIFA на кубок мира 2002 года в Японии и Корее. BRK должна была заплатить, вне зависимости от реальной суммы ущерба, в случае, если бы турнир был отменен или отложен из-за землетрясения определенной силы. Однако после 11 сентября АХА перестала быть страховщиком турнира, и 20 октября ее место заняла National Indemnity, что позволило продолжить подготовку к турниру.

(обратно)

498

Этим налогом облагаются подарки на сумму свыше 12 000 долларов.

(обратно)

499

⁴ В 2007 году обслуживание федерального долга составило 8% федерального бюджета, или 244 миллиарда долларов. Эта сумма почти в десять раз превышает сборы от налога на наследство.

(обратно)

500

⁴ Буквально — власть достойных. Принцип управления, согласно которому руководящие посты должны занимать наиболее способные люди вне зависимости от их происхождения и достатка.

(обратно)

501

Еще раньше рассматривать фондовые опционы в качестве расходов стали две другие компании — Winn-

Dixie и Boeing. Однако в их случае масштаб был совершенно несопоставим с цифрами в Coca-Cola.

(обратно)

502

На самом деле он не хотел, чтобы эта женщина вернулась еще раз (хотя иногда у него и появлялось искушение).

(обратно)

503

Процентные ставки, падавшие с 11 сентября, достигли своего минимума в 1% в июне 2003 года и оставались на этом уровне до июня 2004 года.

(обратно)

504

В сущности, это достаточно точно изображает картину нежелания инвесторов в течение этого периода обращать внимание на риски.

(обратно)

505

Он и сам использовал деривативы, но как должник, а не как кредитор. Таким образом, если бы что-то пошло не так, ему не пришлось бы собирать средства у других.

(обратно)

506

Часть объявленной Berkshire Re прибыли с 2002 года получена от General Re.

(обратно)

507

Баффет выделил 215 миллионов долларов компании Oakwood в обмен на ее акции. Через компанию Berkadia он сделал ставку в 960 миллионов долларов на аукционе по покупке Conseco Finance. Представители Berkadia покинули аукцион до его завершения, и их ставка была перебита консорциумом, предложившим 1,01 миллиарда долларов. Berkadia протестовала против этого решения и повысила свое предложение до 1,15 после завершения аукциона, однако судья, рассматривавший дело о банкротстве, не позволил им купить компанию на этих условиях. Кредитный пузырь на рынке производителей подобных домов типа Conseco лопнул к 2004 году, более чем за год до того, как большой пузырь на рынке жилья достиг максимального размера.

(обратно)

508

Эта сделка чем-то напоминала другую, которую он провел двумя годами ранее. В партнерстве с компанией Leucadia National он основал Berkadia LLC, обеспечившую шестимиллиардный кредит на пять лет

обанкротившейся компании FINOVA для того, чтобы та смогла расплатиться со своими долгами.

(обратно)

509

Известный американский шоумен, политик и мистификатор (1810-1891), один из создателей легендарного «Цирка Барнума—Бейли».

(обратно)

510

В апреле Баффет потратил 50 миллионов долларов на покупку акций PetroChina, однако это довело пакет акций, принадлежавших Berkshire, до 488 миллионов — сумма свыше этого предела требовала предоставления информации Гонконгской фондовой бирже.

(обратно)

511

Основные преимущества сделки для Berkshire заключались в возможности доступа к дешевым фондам. При наличии кредитного рейтинга ААА компания могла занимать деньги по значительно меньшим ставкам, чем другие производители домов, и за счет этого не только выжить, но и заработать деньги в условиях, при которых конкуренты Клэйтона не могли выжить.

(обратно)

512

Достигнув своего пика после смерти Сьюзан Баффет, фонд тратил по 15-30 миллионов долларов в год в основном на программы, связанные с защитой репродуктивных прав.

(обратно)

513

Если бы Баффет платил дивиденды, а затем использовал их для благотворительных взносов, вся эта история не стоила бы и выеденного яйца.

(обратно)

514

По законодательству штата Делавэр голосовать по таким вопросам могут только акционеры, присутствующие на собраниях.

(обратно)

515

В некоторых случаях, как в ситуации с Netjets, владельцы частных компаний продавали ему бизнес

по ценам более низким, чем могли получить от других покупателей, именно из-за того, что хотели

видеть новым владельцем Баффета и никого другого.

(обратно)

516

⁴ «Опасные похождения Полины» — многосерийный фильм 1914 года, повествующий о дочке миллиарде

(обратно)

517

ра, которая в каждой серии находит способ избежать смерти от рук таинственной шайки. Прим, перев.

(обратно)

518

* Другое название — лоразепам. Сильнодействующий транквилизатор.

(обратно)

519

Буквально «Шум и треск». Шестой студийный альбом U2, проданный в одних только США в количе

(обратно)

520

стве 5 миллионов экземпляров.

(обратно)

521

«Мы не верим в обещания / От рождения до прощанья / Но ты — это все что нужно мне» (англ.).

(обратно)

522

Группа много лет считается одной из самых высокооплачиваемых. Например, в одном только 2009 году она заработала свыше 100 миллионов долларов.

(обратно)

523

Организация была создана Боно вместе с Бобби Шрайвером и направила свою деятельность на борьбу за обеспечение равных прав и справедливого отношения к странам Африки за счет укрепления в них демократии, снижения долгового бремени, борьбы со СПИДом и т.д.

(обратно)

524

В первые два года Питер и Сьюзи передали значительные суммы в пользу Buffett Foundation.

(обратно)

525

В качестве общего правила федеральный закон в отношении фондов требует, чтобы они регулярно распределяли или использовали на благотворительные цели определенную долю (примерно 5% от справедливой рыночной оценки инвестиционных активов частного фонда).

(обратно)

526

В то время Сьюзи лично имела около 35 000 акций стоимостью около 2,8 миллиарда долларов, не считая суммы, которую могла бы получить как наследство Уоррена, если бы он умер раньше ее.

(обратно)

527

«Путешествие пилигрима в небесную страну» — книга Джона Буньяна, одно из наиболее значительных произведений английской религиозной литературы (1678-1684).

(обратно)

528

Американский ситком (264 серии), одно из самых успешных шоу в истории телевидения. Лауреат свыше 30 премий «Эмми».

(обратно)

529

Марта Стюарт воспользовалась информацией, которая на тот момент была еще закрытой, для того чтобы избавиться по завышенным ценам от акций биофармацевтической компании, которой было отказано в регистрации препарата против рака. Срок тюремного заключения Стюарт составил пять месяцев.

(обратно)

530

Инвесторы полагали, что Соке следует агрессивно двигаться в сегменты других напитков. Однако компания считала, что продажи газированных напитков (продукции с наибольшей маржой) на международном рынке только начинают свой рост. Акции компании стоили по 50 долларов, и это было достаточно дорого: цена акции в 24 раза превышала доход на нее и в 8,6 раза — балансовую стоимость компании в расчете на акцию.

(обратно)

531

Coca-Cola Enterprises столкнулась с потерями в размере 103 миллионов долларов, связанными с отзывом продукции в Европе еще во времена Ивестера. В 1999 году Дафт был вынужден сообщить о первых потерях компании за целое десятилетие и об убытках в размере 1,6 миллиарда долларов. Затем, в первые три месяца 2000 года, Дафт сообщил о втором подряд убыточном квартале — потери были связаны с масштабными мероприятиями по реструктуризации и увольнениям, а также списанием избыточных мощностей по розливу напитка в Индии. В 2000 году убытки Соке выросли еще больше. Компания снизила свои прогнозы роста мировых продаж (в материальном выражении) с 7-8% до 5-6%. Еще раз Соке пересмотрела свои цели после 11 сентября.

(обратно)

532

Попробуем представить себе, что Berkshire могла потребовать особых условий. Предположим, что она хотела сэкономить по 10 центов на акцию при объеме продаж в 120 миллионов. В 2003 году Berkshire зарабатывала по 5309 долларов на каждую акцию, эквивалентную акции типа А. (Компания не указывает центы в своей финансовой отчетности.) Для владельца акции типа В этот прирост составил бы 3/10 цента на акцию. Сложно представить себе, что столь незначительная сумма могла бы заставить Баффета сделать что-то противоречащее интересам Coca-Cola, например заставить ее отказаться от большого контракта с Burger King и продолжить продажи кока-колы в Dairy Queen. Это было бы неразумно даже в случае, если бы Berkshire не принадлежало ни одной акции Coca-Cola. Проблема подхода ISS, основанного на абсолютистском проверочном списке, состоит в том, что он не отражает причинно-следственной связи и не обладает пропорциональностью оценок.

(обратно)

533

CalPERS также противодействовала избранию Герберта Аллена, бывшего сенатора США Сэма Нанна, а также Дона Кью, мотивируя это наличием у них деловых связей с компанией.

(обратно)

534

В ходе судебного процесса против салемских ведьм (1692) было умерщвлено 20 человек, а еще до 200 человек заключено в тюрьму.

(обратно)

535

Герой серии фильмов о звездных войнах. Рыцарь-джедай, перешедший на темную сторону, гений войны.

(обратно)

536

Проблемы, над которыми он работал, были решены в рамках совместного согласованного заявления от 18 апреля 2005 года, согласно которому компания не платила штрафы и не признавалась в нарушениях, однако обязалась привести внутренний аудит в соответствие с требованиям законодательства в части раскрытия информации.

(обратно)

537

Американский общественный деятель, правозащитник, один из самых влиятельных религиозных

лидеров среди афроамериканцев.

(обратно)

538

Речь идет о профсоюзе GMP International Union, представители которого также выступали на встрече.

(обратно)

539

Мун Сон Мен, основатель так называемой «Церкви объединения», известной, помимо прочего, традицией организации массовых бракосочетаний (по статистике Церкви, Мун в 1997 году организовал 36 000 000 браков).

(обратно)

540

Автор книги также имела возможность на протяжении ряда лет пользоваться местом в зоне менеджеров, не будучи при этом акционером компании.

(обратно)

541

Этот ужин, устроителем которого в том году была компания Morgan Stanley, постепенно перешел в частную вечеринку, хозяйкой которой была автор этой книги.

(обратно)

542

Фильм 1982 года, получивший шесть номинаций на «Оскар» и повествующий о жестких нравах военного училища. Прим, перев.

(обратно)

543

Продюсер Пол Вахтер, производство компании Oak Productions.

(обратно)

544

NASCAR — Национальная ассоциация гонок серийных автомобилей, проводит большое количество

чемпионатов (серий), преимущественно в США. Прим, перев.

(обратно)

545

Дом был куплен организацией Omaha Housing Authority за 89 900 долларов.

(обратно)

546

^Международный праздник в честь матерей. В США отмечается во второе воскресенье мая.

(обратно)

547

Tribeca Film Festival был основан в 1992 году как реакция кинематографистов на события 11 сентября и направлен на восстановление деловой и социальной активности Нижнего Манхэттена.

(обратно)

548

***«Как обезопасить атомную бомбу». Прим, перев.

(обратно)

549

****«Порой это нельзя сделать в одиночку». Прим, перев.

(обратно)

550

Американский политик, кандидат в вице-президенты США на выборах 2004 года от Демократической

партии.

(обратно)

551

Она оставила значительные суммы Кэтлин Коул и Рону Парксу, своим многолетним друзьям и помощникам. Внукам и другим людям она оставила достаточно скромные суммы, от 10 до 100 тысяч долларов.

(обратно)

552

До изобретения датчиков метана шахтеры брали с собой клетки с канарейками, которые гибли в случае появления в воздухе рудничного газа. Прим, перев.

(обратно)

553

Оплата частями должна была начаться в 2006 году при условии, что Билл или Мелинда Гейтс к тому времени уже начали бы активно заниматься делами фонда.

(обратно)

554

Первая сумма, равная 602 500 акциям, снизилась (по количеству акций) примерно на 5 процентов относительно плана. Баффет ожидал (вполне обоснованно), что цена акций Berkshire будет расти хотя бы на 5 процентов в год (даже с учетом незначительного роста экономики и инфляции). Таким образом, в денежном выражении эта сумма должна была оставаться прежней или даже немного расти от года к году. В течение года между первым и вторым переводом средств цена акций Berkshire выросла на 17 процентов. Первый платеж, составлявший 602 500 акций класса В, был равен 1,8 миллиарда долларов, второй платеж, составлявший 572 375 акций класса В, оценивался уже в 2 миллиарда. В июне 2006 года акции BRK торговались по 91 500 долларов за акцию (акции класса В — по 3043 доллара).

(обратно)

555

Билл Гейтс использовал термин convenors. Этот подход отличается, к примеру, от ежегодного финансирования программ вакцинации, которые не могут обеспечить полного излечения, однако требуют постоянных инвестиций.

(обратно)

556

Ришта (подкожный червь) — возбудитель дракунулеза. Личинки червя попадают в тело человека с водой из естественных водоемов. Червь может вырастать до метровой длины, достигая толщины скрепки для бумаг. Вырастая, червь «прожигает» себе дорогу в соединительных тканях, выпуская кислоту и вызывая мучительную боль. Carter Center, ряд других неправительственных организаций финансируют работы по поиску методик, позволяющих не только диагностировать этот гельминтоз, но и успешно лечить его на ранних стадиях.

(обратно)

557

После смерти Сьюзи обе принадлежавшие ей квартиры в Пасифик-Хайтс в Сан-Франциско были проданы, так же как и дом-«общежитие» в Эмеральд-Бей. Другой дом, располагавшийся там же, Баффет сохранил. Он до сих пор используется его детьми и внуками, но сам он никогда туда не ездит.

(обратно)

558

Margin call (буквально «требование о марже») — требование о передаче в залог дополнительных средств в ситуации, когда после открытия позиции величина возможных убытков достигает определенного критического значения, для покрытия которого уже недостаточно ранее переданного залога. Прим, перев.

(обратно)

559

12 декабря 2007 года центральные банки начали предоставлять финансирование на сроки большие,

чем «овернайт», а также принялись проводить аукционы по кредитам, используя широкий набор залогов и более широкую группу контрагентов. ФРС активировала систему свопов, позволявшую другим центральным банкам получить достаточно много долларовой ликвидности для своих рынков.

(обратно)

560

Если (следуя автору книги) взять за основу сумму возврата на капитал, заработанную Баффетом для акционеров по состоянию на 2007 год, то его собственное состояние (без учета акций Сьюзи) составило бы к концу 2007 года сумму между 71 и 111 миллиардами долларов в случае, если бы он продолжал брать со своих «партнеров» комиссионные. Доля Сьюзи составляла бы еще от 3,7 до 5 миллиардов. Разница между минимальной и максимальной цифрами связана со структурой комиссионных (максимум определяется как прежние 25% Баффета плюс 6% прироста капитала для всех партнеров, а минимум — как традиционная структура 2% / 20%, применяемая большинством хедж-фондов в наши дни). Этот расчет предполагает, что Баффет забирал эквивалент своих 6% в год в качестве расходов на жизнь (как он и делал во времена партнерства). К 2007 году это составляло 1 миллион долларов в год. Расходы (личные) — как его, так и Сьюзи — к тому моменту были значительно выше. Однако личные инвестиции Баффета — не являвшиеся частью Berkshire — также прирастали с высокой скоростью и вполне могли обеспечить даже стиль жизни Сьюзи без необходимости изымать средства из Berkshire.

(обратно)

561

Межэтнический конфликт в Судане, гуманитарная катастрофа, в результате которой погибло не менее 200 тысяч человек, а 2,5 миллиона стали беженцами. В качестве одного из основных союзников суданского военного правительства выступал Китай. Кризис разгорелся после того, как в провинции Дарфур были обнаружены колоссальные запасы нефти. Прим, перев.

(обратно)

562

⁴ Из этой суммы исключено примерно 180 миллионов долларов вмененного дохода на инвестиции в размере 5,5 миллиарда долларов, которые Баффет перевел со счетов General Re на счета National Indemnity и Columbia Insurance с помощью внутрикорпоративных контрактов по перестрахованию. General Re оценивала показатель возврата на вложенный капитал на уровне 150 базисных пунктов в 2005,2006 и 2007 годах.

(обратно)

563

Комбинация прибыли от андеррайтинга и повышения потока обеспечила средний прирост на капитал в 2006 году на уровне 20% — в предыдущие годы компания несла убытки. General Re наращивала свою балансовую стоимость в среднем на 12,8% начиная с 2001 года. Ее капитал составил свыше 11 миллиардов долларов — на момент покупки компании он составлял лишь 8,6 миллиарда. General Re заработала 526 миллионов долларов прибыли от андеррайтинга по страховым премиям на общую сумму около 6 миллиардов, для сравнения: при прежнем объеме стразовых премий, составлявшем около 9 миллиардов, она несла потери от 1 до 3 миллиардов (в зависимости от года). «Поток» вырос с 15 до 23 миллиардов при 32%-ном сокращении объема премий.

(обратно)

Оглавление

The Snowball

Уоррен Баффе

  Пузырь

  Внутренняя Оценка

  Гонки

  Песня Сьюзи

  Король Уолл-стрит

  Оплата по счетам

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg