Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие к русскому изданию

Когда-то давно, ещё во времена перестроечного видео, посмотрел художественный фильм Goodfellas, в отечественной интерпретации «Славные парни». Накал реализма в фильме был такой, что впечатление произвёл неизгладимое.

Само собой, в отечественном переводе в строгом соответствии с отечественной традицией облагораживать различную зарубежную мерзость американские бандиты превратились в благородных «гангстеров». Собственно, даже название Goodfellas переведено как «Славные парни», хотя на самом деле это «Правильные пацаны». Само собой, из фильма исчезла вся нецензурная брань, и отмороженные американские уголовники и убийцы заговорили как выпускники филфака.

Углубившись в предмет, выяснил, что фильм снят по книге американского журналиста итальянского происхождения Николаса Пиледжи. Книга называется Wiseguy. Wiseguy — почётное звание профессионального преступника из числа этнических итальянцев в США. У нас это обычно переводят то как «мудрец», то как «умник». На самом деле это переводится примерно как «толковый». У нас этих граждан обычно называют мафиози. Но сами себя американские бандиты никакими мафиозами не называют. Сами себя они называют wiseguys.

Книжка практически документальная, написана со слов итало-ирландского бандита Генри Хилла. Фильм снят режиссёром Мартином Скорсези достаточно близко к тексту (насколько это возможно в отношении документального повествования). В книжке гораздо более подробно освещён непростой жизненный путь матёрого американского негодяя — от конца пятидесятых годов до начала восьмидесятых. Без прикрас изложены механизмы внутригосударственной контрабанды и различных способов хищений американской собственности. В общем, фильм — это фильм, а книга — это книга.

У нас по причине глубокой дремучести граждан многим кажется, что уж если где и есть размах некоего явления (например — воровства), то ни в одном месте на планете Земля данное явление не представлено круче, чем в России. Уж если воруют — значит, больше всего воруют в России. Русская нецензурная брань — она самая нецензурная в мире, а русская преступность — само собой, самая преступная. У нас и воры значительно вороватее (многие читали Мандельштама), и искусство краж поставлено в России на недостижимую для инородцев высоту, и размах российского воровства затмевает вообще всё в масштабах Вселенной.

Что и почему в данных представлениях неверно? Данные представления базируются на характерном для обывателя микроскопическом кругозоре, ибо большинство граждан кроме идиотских телепередач ничего не видит. И потому неспособно осознать, что есть страны значительно богаче России. А это значит, в богатых странах украсть можно значительно больше. И воруют там, что характерно, значительно больше. Несравнимо больше, чем у нас. И ворья там достаточно — от мелких жуликов до мегапрофессионалов. И воровать они умеют ничуть не хуже других.

Скажу страшное. Поклонники творчества Задорнова и ура-патриоты — приготовьтесь. Есть страны, промышленность которых может построить только «запорожец». И есть страны, где BMW. Так вот там, где строят «запорожцы» — воруют создатели «запорожцев». Воруют примерно так же, как строят свои «запорожцы». А в странах, где BMW, воруют в соответствии с несколько другими навыками и умениями.

Детям, кстати, неведомо, что есть на свете сугубо демократические страны, где уличная преступность бьёт все отечественные рекорды наповал. Скажем, инкубатор нашей перестроечной организованной преступности — город Тольятти — ничем не сможет поразить колумбийский город Медельин. Больше скажу, он даже Сан-Паулу не сможет поразить. А, казалось бы, серьёзнее некуда. Есть, есть куда ещё расти и к чему стремиться.

Американец Генри Хилл излагает подробности ремесла без утайки — начиная с поджогов автостоянок конкурентов и заканчивая покражей у Люфтганзы за раз пяти миллионов долларов купюрами различного достоинства и драгоценных камней ещё на $875 000. Я давно не общаюсь со спецконтингентом, но при чтении книги постоянно смахивал слёзы умиления — настолько толковые и отчаянные парни.

В книге отлично раскрыты национальные особенности итальянской ОПГ: ключевая важность этнической принадлежности, способы построения иерархии ОПГ, примитивные, но отлично работающие способы конспирации, способы подкупа известной своей неподкупностью американской полиции, способы сбыта краденного, способы ускоренного условно-досрочного выхода на волю из неприступной американской тюрьмы, продажи наркотиков и пр., и др.

Отдельный интерес представляет описание тамошних тюрем. В родной стране существует расхожее мнение о том, что американские тюрьмы — это такая помесь советского санатория с советским же пансионатом. Мечтателей при попадании в тамошние тюрьмы ждёт культурный шок: условия содержания там более чем спартанские, нравы, как положено в нормальной тюрьме, звериные. Расовая ненависть в самых крайних проявлениях, насилие во всех формах и постоянно рядом — смерть.

Особенно вдумчиво раскрыты национальные способы работы со свидетелями: всех свидетелей итальянцы просто и без затей убивают. Нет свидетеля — нет и преступления. Почему и стоят эти самые итальянцы так крепко. Генри Хилла убить просто не успели — проявили недопустимое малодушие по отношению к другу. А ведь любому правильному пацану доподлинно известно: сегодня — кент, а завтра — мент!

В общем, интерес к жизни американских уголовников зашёл у меня так далеко, что перед вами — отличная книжка. Редкий случай — книжку смело можно читать после просмотра фильма (в правильном переводе Гоблина, конечно), и это нисколько не испортит впечатление от просмотра.

Настоятельно рекомендую к прочтению и просмотру.

Дмитрий Goblin Пучков

От автора

Я хотел бы поблагодарить за вклад в создание этой книги следующих людей: федерального прокурора Восточного округа Нью-Йорка Рэймонда Дири; помощника федерального прокурора Эдварда Макдоналда, главу бруклинской оперативной группы по борьбе с организованной преступностью и его предшественника Томаса Пуччо. Кроме того, моя особая благодарность — прокурорам по особо важным делам Оперативной группы по борьбе с организованной преступностью Джерри Бернштейну, Лауре Уорд, Дугласу Бему, Дугласу Гроверу, Майклу Гуаданьо и Лауре Бреветти; прокурору бруклинского отдела расследования убийств Джону Фейрбэнксу, а также оперативникам и агентам Дугу Левену, Марио Сессе, Томасу Суини, Стиву Карбоне, Джоэлу Коэну, Эдмундо Гевере, Артуру Донелэну, Джеймсу Каппу, Дэниелу Манну, Джеку Уолшу, Элфи Макнейлу, Бену Панцарелле, Стиву дель Корсо и Джону Уэйлзу.

Предисловие

Вторник, 22 мая 1980 года. В этот день человек по имени Генри Хилл принял решение, которое казалось ему единственно верным, — исчезнуть. Он сидел в тюрьме округа Нассау, ожидая пожизненного приговора по статье «незаконный сбыт наркотических средств в особо крупном размере в составе организованной преступной группы». Федеральная прокуратура преследовала его за ограбление немецкой авиакомпании «Люфтганза» — это крупнейшее хищение наличных (шесть миллионов долларов) в американской истории. В затылок федералам дышала нью-йоркская полиция, желавшая допросить Хилла в связи с убийствами, которые последовали за этим ограблением. Министерство юстиции мечтало побеседовать с ним о другом убийстве, совершённом при участии Микеле Синдоны, осуждённого итальянского банкира. Оперативная группа по борьбе с организованной преступностью хотела узнать всё о договорных матчах и подкупе баскетболистов команды Бостонского колледжа. Агенты Казначейства жаждали выяснить, где находятся украденные им из арсенала Коннектикута ящики с автоматами и противопехотными минами «Клеймор». А бруклинской окружной прокуратуре не терпелось узнать, откуда в обнаруженном грузовике-рефрижераторе взялся труп, который так промёрз, что его пришлось два дня оттаивать, прежде чем судмедэксперт смог сделать вскрытие.

Когда Генри Хилла арестовали тремя неделями ранее, это не вызвало большого ажиотажа. Ни передовиц в газетах, ни сюжетов в вечерних новостях. Его арест не стал одной из тех раздутых историй о задержании очередной многомиллионной партии наркотиков, которые полиция ежегодно скармливает СМИ в погоне за зрительскими симпатиями. Однако сам Генри Хилл был бесценным призом. Хилл вырос среди мафиози. Он никогда не занимал высоких постов, но знал о мафии всё. Он знал, как она устроена. Он знал, кто смазывает шестерёнки этого механизма. Он знал, в буквальном смысле, где закопаны трупы. Мафиози получат десятки обвинений и приговоров, если он заговорит. Кроме того, Генри Хилл прекрасно понимал, что дружки всё равно убьют его — практически все, кто был причастен к ограблению «Люфтганзы», были мертвы. Уже в тюрьме Генри узнал о том, что его покровитель Пол Варио, семидесятилетний мафиозный босс, в чьём доме Генри фактически вырос, отрёкся от него, а Джеймс Бёрк по прозвищу Джимми Джентльмен, ближайший друг и соратник, партнёр Генри по многочисленным аферам, которые они вместе проворачивали с тринадцати лет, планирует его убийство.

Учтя все обстоятельства, Генри принял решение воспользоваться Федеральной программой защиты свидетелей Минюста США. Его жена Карен и их дочери, пятнадцатилетняя Джуди и двенадцатилетняя Рут, исчезнут вместе с ним. Они получат новые личности. Надо заметить, что исчезнуть Генри Хиллу было проще, чем обычному законопослушному гражданину, поскольку официальных документов у него практически не было. Дом записан на тёщу. Машина зарегистрирована на жену. Карточки социального страхования и водительские права — несколько комплектов — все поддельные, на фальшивые имена. Он никогда не голосовал и не платил налоги. Он даже ни разу в жизни не летал на самолёте под своим настоящим именем. Фактически, кроме свидетельства о рождении, единственным документом, доказывавшим, что некий Генри Хилл реально существует, был его «жёлтый лист» — полицейский перечень арестов и задержаний. Этот список вёлся с тех самых пор, как Хилл, ещё будучи подростком, поступил в ученики к мафиози.

Через год после ареста Хилла на меня вышел его адвокат, который рассказал, что Хилл ищет человека, который взялся бы написать его историю. К тому моменту я уже опубликовал немало статей о боссах организованной преступности и, честно говоря, порядком подустал от самовлюблённого бреда необразованных громил, разыгрывающих из себя благородных «Крёстных отцов». Прежде я никогда не слышал о Генри Хилле. В моём кабинете стояли четыре ящика с каталожными карточками; на них я с маниакальным упорством делал пометки о каждой крупной или мелкой фигуре в мире оргпреступности, о которой мне удавалось найти какие-то подробности в прессе или судебных документах. Порывшись в картотеке, я обнаружил одну-единственную запись о Генри Хилле, датированную 1970 годом, где было указано (ошибочно), что он принадлежит к мафиозному семейству Джозефа Бонанно. Однако я понял, что должен хотя бы встретиться с Генри Хиллом, потому что федералы не стали бы придавать такое значение его свидетельским показаниям, не будь он авторитетной фигурой.

Поскольку он находился под опекой Федеральной программы защиты свидетелей, перед нашей встречей были соблюдены все меры предосторожности. Мне назначили встречу с двумя федеральными маршалами у стойки авиакомпании «Бранифф» в аэропорту Ла Гуардия. Когда я прибыл на место, они уже поджидали меня с авиабилетом в руках. Спросили, не нужно ли мне в туалет. Такой вопрос от федеральных агентов меня удивил, но они пояснили, что с того момента, как мне вручат билет, и до того, как я сяду в самолёт, я должен буду находиться под их присмотром. Они не хотели рисковать: ведь я мог прочесть место назначения и дать кому-нибудь знать, куда направляюсь. Как оказалось, мой рейс был не от «Браниффа» и меня ждало несколько пересадок. Наконец, я добрался до города, в который, как я узнал позже, Хилл и его федералы-телохранители прибыли всего за пару часов до меня.

Хилл оказался удивительным человеком. Он выглядел и вёл себя совсем не так, как большинство уличных бандитов, с которыми сводила меня жизнь. Его речь была связной и грамотной. Он иногда улыбался. И знал очень многое о тайном мире, в котором вырос, однако говорил об этом с какой-то необычной отстранённостью, зорко подмечая детали. Большинство мафиози, дававших в последние годы интервью для книг или статей в прессе, были неспособны отринуть прежний опыт и оценить собственную жизнь со стороны. Они настолько слепо следовали проторенным путём мафии, что ничего не видели, кроме него. Генри Хилл, напротив, смотрел на мир широко раскрытыми глазами. Мир мафии, в котором он вырос, приводил его в восторг, и он бережно хранил в памяти каждую подробность.

Генри Хилл был бандитом. Он был аферистом. Он строил козни, плёл интриги и проламывал черепа. Он знал, как дать взятку и как обуть лоха. Он работал в мафии на полную ставку в качестве рэкетира и громилы, он был «пара авис» — той редкой птицей, которую охотно изучают как социальные антропологи, так и полицейские. Они с друзьями называли себя «умниками». Мне кажется, его история — это уникальная возможность взглянуть на жизнь пехотинца оргпреступности изнутри, увидеть её не такой, какой её описывают либо посторонние, либо «капо ди тутти каппи» — мафиозные боссы.

Глава первая

Генри Хилл попал в мафию почти случайно. В 1955 году, когда ему было одиннадцать лет, он в поисках подработки после школы забрёл в таксопарк по адресу Пайн-стрит, 391 — это рядом с Питкин-авеню, соединяющей районы Бруклина Браунсвилл и Восточный Нью-Йорк. Одноэтажная, с серой облупившейся краской на стенах, контора таксопарка выходила фасадом на улицу практически напротив дома, в котором он жил с матерью, отцом, четырьмя старшими сёстрами и двумя братьями. Это место притягивало Генри с тех пор, как он себя помнил. Он много раз видел, как туда величаво заплывали длинные чёрные «кадиллаки» и «линкольны». Он наблюдал каменные лица пассажиров и навсегда запомнил их длинные широкие плащи. Некоторые здоровяки были так тяжелы, что, когда они выходили из машины, та заметно приподнималась на рессорах. Он замечал блестящие кольца на пальцах, изукрашенные драгоценными камнями пояса и широкие золотые браслеты, на которых красовались плоские платиновые часы.

Люди из таксопарка были не похожи на остальных жителей района. Они уже с утра облачались в шёлковые костюмы и подстилали носовой платок, если облокачивались на автомобиль, чтобы поболтать с товарищем. Он видел, как они спокойно занимали сразу два места на парковке и никогда не получали штрафной талон, даже если останавливались прямо перед пожарным гидрантом. Зимой городские службы всегда сперва чистили от снега стоянку таксопарка и только потом — около школы и больницы. Летом он слышал, как там всю ночь шумно играли в карты и никто — даже вечно недовольный всем на свете сосед Хиллов мистер Манкузо — не смел жаловаться. Обитатели таксопарка были богаты. Они имели при себе толстые пачки двадцатидолларовых купюр и носили на мизинцах кольца с бриллиантами размером с грецкий орех. Их власть, богатство и размах пьянили воображение парня.

Поначалу родители Генри были очень рады, что их энергичный сын нашёл себе работу рядом с домом. Отец Генри, мистер Генри Хилл-старший, трудолюбивый электрик из строительной компании, считал, что молодые люди должны работать, чтобы узнать цену деньгам, истраченным на их воспитание. На свою зарплату электрика он содержал семерых детей, поэтому любой дополнительный доход только приветствовался. Генри Хиллу-старшему пришлось помогать матери и троим младшим братьям с двенадцати лет, когда он прибыл в США из Ирландии вскоре после смерти отца. Только работа с младых ногтей, настаивал он, может научить молодёжь ценить деньги. По его мнению, американские подростки, в отличие от ирландских, бездельничали слишком много.

Мать Генри, Кармела Коста Хилл, тоже была довольна, что сын работает неподалёку, но совсем по другим причинам. Во-первых, она знала, что это понравится отцу. Во-вторых, надеялась, что подработка после школы удержит её вспыльчивого мальчика от постоянных ссор с сёстрами. Кроме того, у неё освобождалось время для младшего сына, который родился с дефектом позвоночника и был прикован к постели и инвалидному креслу. И наконец, Кармела Хилл была очень рада — чуть не прыгала до небес, — когда узнала, что владевшая таксопарком семья Варио происходит из той же местности на Сицилии, в которой родилась она сама. Кармелу Косту привезли в США малым ребёнком; когда ей исполнилось семнадцать, она вышла замуж за соседского парня — симпатичного высокого черноволосого ирландца. Но Кармела никогда не теряла связи с родиной. Она готовила сицилийские блюда, например сама делала пасту, и познакомила мужа с анчоусным соусом и каламари — жареными кальмарами — после того, как выкинула вон все его бутылки с кетчупом. Она по-прежнему верила в чудодейственную силу некоторых западно-сицилийских святых, вроде святого Пантелеймона, избавителя от зубной боли. И, подобно многим другим иммигрантам, чувствовала, что люди, сохраняющие связь с родиной, каким-то образом связаны и с ней, Кармелой. Тот факт, что сын получил свою первую работу у земляков, пайзани, казался ответом на её самые горячие молитвы.

Впрочем, восторги родителей Генри по поводу его работы довольно быстро поутихли. Спустя всего пару месяцев обнаружилось, что временная подработка превратилась во всепоглощающую страсть. Генри-младший постоянно торчал в таксопарке. Когда мать хотела дать ему поручение, выяснялось, что он там. Генри пропадал в таксопарке с утра перед школой и вечером после занятий. Отец спрашивал насчёт домашних заданий. «Я делаю их в таксопарке», — отвечал Генри. Мать замечала, что он перестал играть со сверстниками. «Мы играем в таксопарке», — был ответ.

Генри. Отец всегда был чем-то недоволен. Он злым уродился. Его злило, что приходится много работать за мизерную плату. Электрики, даже члены профсоюза, получали в те времена не так уж много. Он злился, что наш дом с тремя спальнями был всегда шумным из-за четырёх сестёр, двух братьев и меня. Отец постоянно орал, что хочет лишь тишины и покоя, но мы-то вели себя как мышки; единственным, кто шумел, скандалил и бил посуду о стенку, был он сам. Он злился, что мой брат Майкл родился парализованным от пояса. Но больше всего его злило то, что я постоянно пропадаю в таксопарке. «Это бандиты!» — кричал отец. «Ты влипнешь в неприятности!» — вопил он. А я притворялся, что не понимаю, о чём он толкует, и повторял, что не играю на скачках, а всего лишь мальчик на побегушках. Я клялся, что хожу в школу, хотя не появлялся там неделями. Но он никогда мне не верил. Он знал, что там происходит, и время от времени, обычно изрядно нагрузившись, лупил меня. Но меня это мало беспокоило. Всем время от времени достаётся.

В 1955 году компания «Такси и лимузины Евклид-авеню» была не просто автодиспетчерской для бруклинских районов Браунсвилл и Восточный Нью-Йорк. Там собирались игроки, юристы, букмекеры, бывшие жокеи, нарушители условий досрочного освобождения, рабочие со строек, профсоюзные деятели, местные политики, водители грузовиков, приставы, безработные официанты, ростовщики, полицейские не на службе и даже была парочка киллеров из «Корпорации убийств». Кроме того, там же располагалась штаб-квартира Пола Варио, восходящей звезды пяти мафиозных семей Нью-Йорка, крышевавшего местный рэкет. Всю свою жизнь Варио перемещался из тюрьмы на свободу и обратно. В 1921 году, в возрасте одиннадцати лет, он получил первый срок «по малолетке» и с тех пор не раз задерживался за ростовщичество, кражу, уклонение от налогов, взяточничество, букмекерство, неисполнение постановлений суда, а также за многочисленные опасные посягательства и другие правонарушения. Став старше и влиятельнее, он научился избегать обвинений, которые снимались либо в связи с неявкой свидетелей, либо потому, что добрые судьи назначали ему в качестве наказания штраф вместо тюрьмы. (Например, судья Бруклинского верховного суда Доминик Ринальди однажды приговорил Варио к штрафу в двести пятьдесят долларов за взятки в составе организованной группы, которые могли бы отправить его в тюрьму лет на пятнадцать.) Варио всегда стремился поддерживать видимость благопристойности в своём беспокойном районе. Он терпеть не мог ненужное насилие (кроме того, которое заказывал сам), в основном потому, что оно вредило бизнесу. Разбросанные по улицам трупы создавали лишние проблемы и раздражали полицию, которая в те времена была в разумных пределах вежлива и обычно старалась не лезть в мафиозные разборки.

Пол Варио был крупным мужчиной, метр восемьдесят ростом и весом сто десять килограммов, а выглядел и того внушительнее. Толстые руки и бочкообразная грудь придавали ему сходство с борцом-сумоистом, а перемещался он в неторопливой манере большого человека, который уверен, что другие люди и события могут подождать. Он ничего не боялся и ничему не удивлялся. Если рядом «стрелял» выхлоп автомобиля или кто-то окликал его по имени, Пол Варио поворачивал голову, но не спеша. Он казался неуязвимым. Несуетливым. Излучал спокойствие, которое сопутствует абсолютной власти. При необходимости Варио был весьма проворен. Генри однажды видел, как он выхватил из машины бейсбольную биту и пять пролётов шустро гнал вверх по лестнице задержавшего оплату должника. Однако обычно Пол Варио утруждать себя не любил. В двенадцать лет Генри начал бегать по его поручениям. Вскоре он выучился приносить сигареты «Честерфилд», кофе (чёрный, без сливок и сахара) и быстро доставлять адресатам распоряжения. Занимаясь делами, они вместе колесили по городу в чёрной «Импале» Пола, из которой Генри выскакивал по дюжине раз на дню. Пока Варио ждал за рулём, мальчишка приводил к нему в машину тех, с кем босс желал поговорить.

Генри. На 114-й улице в Восточном Гарлеме, где Поли возил меня по клубам, старики были подозрительны, словно черти. Они смотрели с прищуром и вели себя так, будто я коп. Наконец, один спросил Поли, кто я такой. Тот уставился на них, как на чокнутых, и сказал: «Кто он? Он мой двоюродный брат. Родная кровь». С тех пор даже эти мумии всегда мне улыбались.

Я зарабатывал и учился. Однажды Поли поручил мне прибрать его лодку и в награду не только заплатил, но и взял на рыбалку до конца дня. Всех забот было — подавать ему и другим парням на борту холодное пиво и вино. У Поли была единственная безымянная лодка во всём заливе Шипсхед-Бей. Он никогда ничему не давал имён. У него даже таблички на двери дома не было. Он не пользовался телефоном. Он ненавидел телефоны. Когда его арестовывали, он называл копам адрес матери на Хэмлок-стрит. Лодки у него были всю жизнь, и все безымянные. «Никогда и ничему не давай своего имени!» — говорил он мне. Я всегда так и делал.

Я угадывал желания Пола раньше него самого. Я знал, когда быть рядом, а когда исчезнуть. Просто чувствовал. Никто меня специально не учил. Никто не говорил: «Делай то» или «Не делай этого». Я сам всё откуда-то знал. Даже в двенадцать лет. Помню, через пару месяцев после начала моей работы на Пола в таксопарк пришли поговорить с ним какие-то люди не из нашего квартала. Я встал, чтобы уйти. Мне не нужно было распоряжений. Там и другие парни болтались поблизости, и все мы поняли, что пора сматывать удочки. Но тут Поли взглянул на меня и увидел, что я ухожу. «Всё нормально, — сказал он, — можешь остаться». Другие парни так и ушли, я видел, что они даже обернуться боятся, но я остался тогда. Остался на двадцать пять следующих лет.

Когда Генри начал работать в таксопарке, Пол Варио безраздельно правил Браунсвиллом, словно какой-то городской раджа. В этом районе Варио контролировал практически все подпольные азартные игры, ростовщичество, профсоюзы и рэкет. Как высокопоставленный бригадир мафиозной семьи Луккезе, Варио отвечал за поддержание некоторого порядка среди самых буйных жителей города. Он сглаживал конфликты, обезвреживал давние вендетты и разрешал споры между упёртыми и гордецами. Используя своих четверых братьев в качестве представителей и партнёров, Варио тайно контролировал несколько легальных предприятий в районе, в том числе таксопарк. Ему принадлежала «Пиццерия Престо», итальянский ресторан на Питкин-авеню, сразу за углом от таксопарка. Там Генри впервые научился готовить; там же он овладел искусством быстро подбивать суммы по квитанциям, работая на подпольной лотерее Варио, которая заняла подвал ресторана под свою бухгалтерию. Кроме того, Варио принадлежал цветочный магазин «Флорист Фонтенбло» на Фултон-стрит, в шести кварталах от таксопарка. Здесь Генри научился делать из проволоки и цветов пышные венки, которые заказывали для похорон опочивших членов городских профсоюзов.

Старший брат Варио, Ленни, в прошлом промышлял контрабандой спиртного и прославился тем, что однажды был арестован вместе с самим знаменитым Счастливчиком Лаки Лучано. Ныне он занимал высокий пост в профсоюзе строителей. Щёголь Ленни, неизменно в огромных солнечных очках и с тщательно отполированными ногтями, отвечал за связи Пола с местными застройщиками и менеджерами крупных строительных фирм. Все они платили ему дань деньгами или фиктивными рабочими местами, чтобы застраховать свои строительные площадки от забастовок и внезапных пожаров. Пол Варио был вторым по старшинству среди братьев. Третий, Томми Варио, тоже числился делегатом профсоюза строителей, а кроме того, несколько раз задерживался за организацию нелегального игорного бизнеса. Тони курировал букмекерские и ростовщические операции Варио на дюжинах стройплощадок. Четвёртый по старшинству, Вито Варио по прозвищу Тадди, управлял таксопарком, где работал Генри. Собственно, он и нанял парня в тот день, когда Генри впервые вошёл в ворота таксопарка. Сальваторе «Малыш» Варио, младший из братьев, руководил «бродячими» азартными играми, которые каждую ночь (а по выходным — дважды в день) устраивались в разных местах — на съёмных квартирах, в школьных подвалах и в гаражах. Также на нём был подкуп местных полицейских, закрывавших глаза на азартные игры.

Все братья Варио были женаты и жили по соседству, у всех были дети, некоторые — в возрасте Генри. По выходным Варио обычно собирались вместе с семьями в доме матери (их отец, строительный прораб, умер, когда они были ещё очень молоды). Там они проводили день за шумными карточными играми, которые сопровождались застольем с пастой, телятиной и блюдами из курицы, непрерывно поступавшими с кухни старшей миссис Варио. Генри обожал эти выходные за шумное веселье, игры и еду. Там через его жизнь маршировала бесконечная процессия друзей и родственников семейства, большинство из которых совали сложенные долларовые банкноты в карман его рубашки. В подвале дома были пинбол-автоматы, а на крыше жили голуби. Повсюду стояли присланные в подарок подносы итальянских кремовых пирожных канноли, а также глубокие блюда с лимонным льдом и мороженым джелато.

Генри. С первого дня в таксопарке я понял, что нашёл себе новый дом, — особенно после того, как выяснилось, что я наполовину сицилиец. Оглядываясь назад, я понимаю, что всё переменилось именно с того момента, когда они узнали про мою мать. Я перестал быть просто местным пареньком, помогавшим в таксопарке. Внезапно я получил доступ в их дома. К их холодильникам. Я выполнял поручения жён братьев Варио и играл с их детьми. Они давали мне всё, что я хотел.

Ещё до моего прихода в таксопарк это место мне страшно нравилось. Я следил за ними из окна и мечтал стать таким, как они. В двенадцать лет я хотел стать бандитом. Умником. Умником быть лучше, чем президентом США. Это означало власть над людьми, лишёнными власти. Это означало привилегии в квартале рабочих, лишённых всяких привилегий. Быть умником означало ухватить бога за бороду. Я мечтал стать умником так, как другие дети мечтают стать врачами, или кинозвёздами, или пожарными, или футболистами.

Внезапно Генри обнаружил, что теперь перед ним открыты все двери. Утром по воскресеньям ему больше не нужно было стоять у местной итальянской пекарни в очереди за свежим хлебом. Владелец сам выбегал из-за прилавка, совал ему под мышку самые тёплые батоны и махал рукой вслед, провожая домой. Никто больше не парковался на подъездной дорожке у дома Генри, хотя у его отца вовсе не было автомобиля. Местные ребята даже начали помогать его матери носить покупки из магазина. Он вдруг словно оказался в удивительном волшебном мире: другого такого, куда он мог бы надеяться попасть, и близко не было.

Как позже оказалось, управляющий таксопарком Тадди (Вито) Варио присматривал себе смышлёного и шустрого паренька уже несколько недель.

Тадди потерял левую ногу на войне в Корее и, хотя он неплохо приспособился к своей инвалидности, передвигаться так проворно, как ему хотелось бы, уже не мог. Тадди нужен был помощник, чтобы мыть и чистить такси и лимузины. Ему был нужен кто-то, кто мог быстро сбегать в «Пиццерию Престо» за пирогом. Ему нужен был кто-то, кто смотался бы за несколько кварталов в принадлежащий ему крошечный бар на четыре места и принёс выручку из кассы; нужен был кто-то достаточно сообразительный, чтобы принять, ничего не перепутав, заказ на сэндвичи, и достаточно быстрый, чтобы принести кофе горячим, а пиво — холодным. Другие мальчишки, включая его сына Вито-младшего, были в этом смысле безнадёжны. Они плохо соображали. Они убегали гулять. Они жили, словно в тумане. Временами кто-то из них получал заказ, уходил за сэндвичами и просто пропадал на весь день. Тадди был нужен смышлёный парень, который понимал бы, что он делает. Парень, который хочет заработать. Парень, которому можно доверять.

Генри Хилл был идеален. Он был быстрым и умным. Он выполнял поручения скорее, чем кто-либо другой, и при этом никогда ничего не путал. За лишний доллар он чистил такси и лимузины (которые использовались для похорон, свадеб и развоза самых почётных клиентов по местам «бродячих» азартных игр Варио), а потом чистил их ещё раз, уже бесплатно. Тадди был так доволен серьёзным подходом к делу и проворством Генри, что всего через два месяца после его поступления на работу решил научить парня парковать машины. Это был знаменательный день, когда Тадди вышел из конторы таксопарка с толстым телефонным справочником в руках — чтобы подложить его на сиденье для Генри, который иначе не мог бы смотреть в ветровое стекло, — с твёрдым намерением до конца дня обучить двенадцатилетку управляться с автомобилями. На самом деле потребовалось четыре дня, но к воскресенью Генри уже мог потихонечку припарковать такси или лимузин в узком пространстве между гидрантом и бензоколонкой. Спустя шесть месяцев Генри Хилл вовсю гонял по таксопарку, на публику визжа шинами и паркуясь с миллиметровой точностью, а его одноклассники с завистью и восхищением наблюдали за этим шоу из-за покосившегося деревянного забора. Однажды Генри заметил, как из-за того же забора за ним подглядывает отец, который так никогда и не научился водить. Генри ожидал, что вечером отец упомянет о новом таланте сына, однако старший Хилл съел свой ужин молча. Самому Генри, разумеется, и в голову не пришло поднимать эту тему. О его работе в таксопарке лучше было лишнего не болтать.

Генри. Я был самым удачливым мальчишкой на свете. Люди вроде моего отца не могли этого понять, но я ощущал себя частью чего-то значительного. Я был не одинок. И со мной обращались, как со взрослым. Я жил в фантастическом мире. Умники быстро привыкли, выходя из машины, бросать мне ключи, чтобы я припарковал их «кадди». У меня нос ещё до руля не дорос, а я уже парковал «кадиллаки»!

В двенадцать лет Генри Хилл зарабатывал больше, чем мог потратить. Поначалу он брал своих одноклассников на конные прогулки по узким тропкам болот Канарси. Или оплачивал им целый день в парке развлечений Стиплчез, в качестве вишенки на торте предлагая попрыгать с восьмидесятиметровой парашютной вышки. Довольно быстро, впрочем, одноклассники ему наскучили, а собственная щедрость начала утомлять. Он понял, что никакие скачки на взмыленных лошадях и никакие аттракционы даже рядом не стоят с теми приключениями, которые можно найти в таксопарке.

Генри. Мой отец был из тех людей, кто тяжело работает всю жизнь и при этом всегда последний в очереди за деньгами. Когда я был ребёнком, он часто называл себя «человеком подземки», а мне от этого хотелось плакать. Он был одним из создателей профсоюза электриков и получил от них венок на свои похороны. Он работал на стройках небоскрёбов Манхэттена и жилых домов Квинса, а сам так и не смог перебраться в жилище попросторнее, чем наш дом с тремя спальнями, набитый семью детьми, один из которых — прикованный к постели инвалид. Нам хватало денег на еду, но никогда — на что-то сверх того. При этом я видел, как все вокруг, не только умники, ищут, где бы заработать ещё доллар-другой. Я твёрдо решил, что не стану жить, как отец. Как бы он ни орал, как бы ни колотил меня, я не слушал, что он говорит. Я, кажется, вообще его не слышал. Я был слишком занят, добывая деньги. Я учился зарабатывать.

Каждый день я узнавал что-нибудь новое. Каждый день я перехватывал доллар там или доллар здесь. Слушал рассказы про разные криминальные уловки и наблюдал, как парни поднимают на них бабки. Это происходило само собой. Я торчал в таксопарке ежедневно, а через таксопарк с утра до вечера шёл разнообразный хабар. То ящик краденых тостеров на продажу, то кашемировые шали, свистнутые прямо из грузовика, то коробки нелегальных сигарет, награбленные у ковбоя-контрабандиста, который даже не мог пойти нажаловаться копам. Скоро я начал доставлять квитанции подпольной лотереи на квартиры и дома по всему району, где сидели и подсчитывали дневную выручку люди Варио, вооружённые арифмометрами. Местные охотно сдавали семейству Варио комнаты в своих квартирах по сто пятьдесят долларов в неделю плюс оплата за телефон. Это была хорошая сделка. Умники занимали помещение всего на два-три часа ближе к вечеру, чтобы подбить сумму ставок и обвести кружками на ленте арифмометра номера победителей. Очень часто эти квартиры принадлежали родителям ребят, с которыми я учился в школе. Поначалу они удивлялись, когда я появлялся на пороге с сумкой, набитой лотерейными квитанциями. Думали, что я пришёл поиграть с ребятами. Но очень скоро они смекали, в чём дело. Понимали, что я расту не таким, как другие мальчишки.

Заработав свои первые несколько баксов и набравшись храбрости отправиться за покупками без мамы, я посетил магазин Бенни Филдса на Питкин-авеню. Там покупали себе одежду все умники. Из магазина я вышел облачённым в тёмно-синий двубортный костюм в тонкую полоску и с такими заострёнными лацканами, что меня следовало бы арестовать за ношение холодного оружия. Я был подростком. Я страшно гордился собой. Когда я заявился домой и мать, только бросив один взгляд, закричала: «Ты вырядился, как бандит!» — я почувствовал себя ещё лучше.

К тринадцати годам Генри работал в таксопарке уже год. Он вырос в симпатичного юношу с умным открытым лицом и ослепительной улыбкой. Свои густые чёрные волосы он зачёсывал назад. Его тёмно-карие глаза были таким живыми и яркими, что просто сверкали от возбуждения. Он был ловок. Ещё в раннем детстве он научился уворачиваться от оплеух отца и как никто умел проскользнуть мимо охранников ипподрома, которые полагали, что ребёнку нечего там ошиваться, особенно в учебное время. С некоторого расстояния Генри можно было принять за почти точную мини-копию тех людей, которыми он восхищался. Он носил примерно такую же одежду; повторял их жесты и уличную распальцовку; подражая им, ел морских улиток скунгили и блюда из кальмаров, хотя от такой пищи у него начинало бурчать в животе, и даже приучил себя постоянно пить чёрный, горький, ужасный на вкус и очень горячий кофе, который порой так обжигал губы, что хотелось плакать. Он выглядел этаким забавным игрушечным умником, мальчишкой, вырядившимся в мафиози. Но, кроме этого, Генри учился, постоянно узнавал новое о мире мафии и относился к ученичеству гораздо серьёзнее, чем честолюбивый юный самурай или новопосвящённый буддистский монах.

Глава вторая

Генри. Я ошивался в таксопарке или окрестностях с утра до вечера и с каждым днём узнавал всё больше. В тринадцать лет я собирал квитанции для подпольной лотереи и торговал фейерверками. Я просил таксистов покупать мне упаковки пива, а потом продавал их с наваром мальчишкам на школьном дворе. Для несовершеннолетних воришек нашего района я стал кем-то вроде мини-босса. Я платил им деньги вперёд, а краденые радиоприёмники или свитера перепродавал потом другим парням из таксопарка.

Перед большими праздниками, вроде Пасхи или Дня Матери, вместо того чтобы идти в школу, я отправлялся на «обналичку» с Джонни Маццоллой. Джонни, живший рядом с нами, был одержим игрой на скачках, и перед длинными выходными брал меня с собой обналичивать двадцатки, которые он покупал у фальшивомонетчика Бэнси из Озон-парк по десять центов за доллар. Мы двигались от магазина к магазину, из одного квартала в другой, и, пока Джонни ждал в машине, я бежал в магазин и покупал что-нибудь на доллар или два, расплачиваясь поддельной купюрой. Джонни научил меня придавать им потёртый вид при помощи смеси холодного кофе и сигаретного пепла — накануне следовало вымочить фальшивки в этом составе и оставить сохнуть на ночь. Ещё он научил меня делать вид, будто я очень тороплюсь. А ещё — никогда не иметь при себе больше одной купюры. «Если соблюдать эти правила, то тебе будет очень легко притвориться, будто ты не при делах, а липовую двадцатку всучил тебе кто-то другой, даже если за руку поймают», — учил Джонни. И он был прав. Это работало. Меня ловили пару раз, но я всегда легко выкручивался. В конце концов, я был всего лишь ребёнком. Я начинал кричать, и плакать, и повторять, что моя мамочка обо всём узнает. Что она отлупит меня за то, что я потерял деньги. Потом я удирал со всех ног, прыгал в машину, и мы отбывали в соседний квартал. В одном квартале мы обычно куролесили не больше пары дней — потом фальшивки начинали всплывать в местных банках, а те предупреждали магазины. Тогда у кассиров появлялся список номеров фальшивых банкнот, висевший на стенке прямо около кассы, и мы с Джонни меняли район операций. К концу дня «обналички» у нас в багажнике обычно громоздилось столько одно-двухдолларовых покупок: пончиков, сигарет, бритвенных лезвий и мыла, — что они загораживали нам обзор в зеркале заднего вида.

К Рождеству Тадди научил меня сверлить дырки в стволах бросовых ёлок, которые доставались ему почти забесплатно, и втыкать туда ветки. Если как следует поработать над ними, даже эти облезлые палки начинали выглядеть пышными красавицами ёлками. Потом мы впаривали их задорого, обычно уже в темноте, около станции метро на Евклид-авеню. Через день или два ветки начинали отваливаться. Даже быстрее, если на нашу ёлку сразу вешали игрушки.

Мы постоянно думали, на чём бы ещё навариться. Новой темой могло стать всё что угодно. Однажды Тадди устроил меня работать грузчиком в дорогой итальянский продуктовый магазин — лишь для того, чтобы я закидывал самые ценные товары в открытые окна наших такси, которые Тадди стратегически размещал поблизости. Дело было не в том, что Тадди, Ленни или Пол нуждались в этих продуктах — оливковом масле, ветчине прошутто и тунце. У семьи Варио хватало денег, чтобы при желании приобрести сотню таких магазинов. Просто краденая еда была для них в тысячу раз вкуснее купленной. Много лет спустя, когда я уже вовсю зарабатывал на краденых кредитках, Поли перед походом по ресторанам со своей женой Филлис всегда просил меня дать ему несколько таких карточек. Поли называл их «мальдунами» и уверял, что алкоголь, купленный на мальдуны, становится гораздо вкуснее. Наверное, многие удивятся, что Пол Варио, могущественный бригадир-капо мафиозного семейства Луккезе, отправляясь в ресторан с женой, добровольно шёл на риск попасться с краденой кредиткой. Однако, если вы хоть немного понимаете умников, вам не надо объяснять, что главным счастьем Поли было обуть лоха. Ни музыка, ни шоу, ни еда (хотя он очень любил поесть), ни даже удовольствие от общения с его обожаемой Филлис — ничто не доставляло Поли такой радости, как осознание факта, что он прямо сейчас кого-то грабит, причём совершенно безнаказанно.

Где-то через полгода работы в таксопарке я начал помогать Варио с азартными играми. Целыми днями мы с Бруно Фаччоло собирали столы для игры в кости — точно такие же, как в Лас-Вегасе. А по ночам я возил крупных игроков из точек сбора — вроде кондитерской под эстакадой на Либерти-авеню или «Деликатесной лавки Эла и Эвелин» на Питкин-авеню — в квартиры и магазины, где в ту ночь шла игра. Пару раз игры устраивались и в моей собственной школе № 149 на Евклид-авеню. Малыш Варио подкупил школьного сторожа. Моей задачей было высматривать копов, особенно тех, что в штатском, из спецотдела или штаб-квартиры полиции, которые в то время в основном трясли азартные игры. Насчёт местной полиции можно было не беспокоиться. Она была у нас в кармане. Оказалось, что на этих «штатских» у меня нюх. Они обычно носили рубахи навыпуск, чтобы скрыть пистолеты и наручники. Всё время ездили на одних и тех же грязных «плимутах». Мы переписали все их номера. Но главным признаком был наглый вид, с которым они расхаживали или разъезжали по улицам, типа: «А ну всем сосать, я коп!». Я таких узнавал за версту. Выкупал сразу же.

Наши азартные игры были великолепны. Обычно собиралось человек тридцать-сорок. Богатеи из Швейного квартала Манхэттена. Бизнесмены. Владельцы ресторанов. Букмекеры. Профсоюзные боссы. Врачи. Дантисты. В то время нельзя было запросто слетать на ночь в Лас-Вегас или съездить в Атлантик-Сити, поэтому они шли к нам. А ещё к нам приходили практически все умники города. Игрой управляли профессиональные команды, но деньги контролировали братья Варио. Они вели записи и держали кассу. Профи же получали твёрдый гонорар или процент, в зависимости от договорённости. На Поли работали те же самые люди, что устраивали игры в казино или, для развлечения, на всяких мероприятиях. Карточными играми управляли дилеры, игрой в кости — боксмэны и стикмэны, как и в обычном казино. Были тут и швейцары — парни из нашего таксопарка, — которые проверяли всех пришедших; а проигравшимся всегда были готовы помочь деньгами ростовщики, тоже, разумеется, за долю малую работавшие на Пола. С каждой ставки в пользу «дома», то есть Поли, отчислялось пять-шесть процентов, а специально приглашённый бармен обеспечивал бесперебойную подачу напитков.

Моей обязанностью на играх было бегать за кофе и сэндвичами в «Деликатесную лавку Эла и Эвелин», однако вскоре я смекнул, что заработаю больше, если стану делать сэндвичи сам. Пришлось хорошенько потрудиться, зато я смог поднять несколько лишних баксов. Через пару недель Эл и Эвелин подошли ко мне на улице. Пригласили в лавку. Объяснили, что хотят поговорить. Времена нынче трудные, сказали они. Из-за моих сэндвичей они потеряли кучу заказов от игроков. У них ко мне предложение. Если я снова начну покупать сэндвичи у них, они будут платить мне пять центов с каждого «карточного» доллара. Отличное предложение, но я не спешил соглашаться. Хотел насладиться ситуацией. Со мной вели переговоры, как со взрослым! «Ладно, — наконец буркнул Эл, не обращая внимания на хмурый взгляд Эвелин. — Семь центов за доллар». — «Хорошо», — ответил я, ощутив себя на вершине блаженства. Мой первый откат, и это в тринадцать лет!

Славные были времена. Умники спокойно разгуливали повсюду. Это был 1956 год, ещё до Апалачинского сходняка, после которого «Чокнутый» Джои Галло развязал тотальную войну, чтобы потеснить своего босса, Джо Профачи. Тогда я и познакомился с миром мафии. Тогда я встретил Джимми Бёрка. Он тоже частенько приходил к нам поиграть в карты. Ему было не больше двадцати пяти лет, но он уже стал легендой. Стоило ему войти, как все начинали сходить с ума. Он давал швейцару сотку лишь за то, что тот открыл дверь. Он совал сотни в карманы дилеров. Бармен получал свою сотню за хорошо охлаждённый лёд. Джимми был фатом. Мне он давал пятёрку за каждый принесённый сэндвич или банку пива. Два пива — две пятёрки. Выигрывал он или проигрывал — у него всегда водились деньги, и обслуга получала свои чаевые. Вскоре, узнав, что я с Полом и работаю на Варио, он начал давать мне за сэндвичи двадцатки. Он буквально фаршировал меня деньгами. Двадцатка здесь. Двадцатка там. Он был не такой, как все. Братья Варио и прочие итальянцы были всё же жадноваты. Они порой раздавали доллары, но жалели их. Ненавидели терять зелень. Джимми был сделан из другого теста. Человек-праздник. Обожал лично разгружать угнанные грузовики, чтобы пот струился по лицу. Он угонял, наверное, сотню грузовиков в год, в основном те, что шли из аэропорта. Большинство угонщиков забирали у водителей их права: типа такой намёк. Водитель понимал, что теперь ты знаешь, где он живёт, и если он будет слишком откровенен с полицией или со страховой, то наживёт себе проблем. Джимми поступал так же, но взамен прав совал водиле в бумажник пятидесятидолларовую купюру — за это он и получил прозвище Джимми Джентльмен. Сколько он таким образом приобрёл себе друзей в аэропорту — и не сосчитать. Люди его любили. Водители обычно сами наводили его парней на самые жирные грузы. В какой-то момент дело запахло керосином, и копы отрядили целую армию, чтобы поймать его, да не смогли. Оказалось, что Джимми сделал всех копов своими партнёрами. Джимми умел подкупить и святого. Он часто повторял, что коррумпировать полицейских не труднее, чем кормить слонов в зоопарке: «Главное — запастись фисташками».

Джимми походил на всеми обожаемых кинозлодеев. Он и сыновей назвал в честь героев популярного фильма «Фрэнк и Джесси» — Фрэнк Джеймс Бёрк и Джесси Джеймс Бёрк. Он был крупным парнем, но передвигался очень легко. Выглядел настоящим бойцом. Со сломанным носом и крупными ручищами. Если кто-то только начинал на него наезжать, Джимми налетал, словно ураган. Хватал врага за галстук и припечатывал рожей о стол, прежде чем тот успевал понять, что произошло. Самые везучие оставались в живых. Все знали, что Джимми чокнутый. Забить кого-то до смерти ему было раз плюнуть. Это без вопросов — Джимми умел урыть человека быстрее, чем руку пожать. Ему было плевать. Он мог сесть с тобой за стол милейшим парнем в мире, а на десерт вышибить тебе мозги. Он был таким непредсказуемым, что наводил страх на самых грозных людей города. От Джимми можно было ожидать чего угодно, но при этом он был умнее большинства из тех, с кем имел дело. И умел поднимать бабки как никто. Джимми приносил Поли много денег, и, в конечном счёте, именно поэтому к его безумствам всегда относились снисходительно.

На четырнадцатый день рождения Тадди и Ленни Варио подарили Генри карточку профсоюза каменщиков. Даже тогда, в 1957 году, членство в строительном профсоюзе означало высокую зарплату (сто девяносто долларов в неделю) и хорошую медстраховку, не считая прочих приятных мелочей вроде оплачиваемых отпусков и больничных. Большинство трудяг из рабочего района дорого заплатили бы за такую карту, если бы у них хватало денег на что-нибудь, кроме еды. Впрочем, Генри сделали членом профсоюза вовсе не для работы, а для того, чтобы строительный подрядчик мог зачислить его на фиктивное рабочее место, оплату за которое делили между собой братья Варио. Кроме того, карточка давала ему доступ на все местные стройплощадки, где он собирал с рабочих долги нелегальным ростовщикам и принимал ставки для подпольной лотереи. Генри месяцами не появлялся в школе, вместо этого он бегал по стройкам, а потом относил собранное в подвал «Пиццерии Престо», где счетоводы семьи Варио подбивали итоги нелегальных финансовых операций.

Генри. Дела шли прекрасно. Я любил стройки. Там все знали, кто я. Все знали, что я с Полом. Иногда, как члену профсоюза каменщиков, мне разрешали окатить кирпичную кладку из пожарного шланга; считалось, что так она будет прочнее. Это мне страшно нравилось. Было интересно наблюдать, как кирпичи меняют цвет под струями воды.

Однажды я заявился домой из пиццерии, а отец уже поджидал меня с ремнём в одной руке и письмом в другой. Письмо было из школы. В нём говорилось, что я не появлялся на занятиях уже несколько месяцев. А я ведь врал родителям, что хожу туда ежедневно. Даже брал с собой для вида учебники, которые потом оставлял в таксопарке. Одновременно я врал и Тадди, будто у меня уже начались каникулы и с родителями не будет проблем. В общем, я спалился, словно жонглёр, попытавшийся удержать в воздухе слишком много мячиков разом.

Тем вечером отец мне так всыпал, что на следующий день Тадди и другие парни заметили следы и потребовали объяснить, что случилось. Я рассказал. И добавил, что боюсь лишиться своей работы каменщика. Тадди велел не беспокоиться, жестами приказал сесть в машину мне и ещё паре бандитов из таксопарка и поехал разбираться. Мы колесили по району, а я гадал, что будет дальше. Наконец, Тадди остановил автомобиль. Он указал на парня, опускавшего письма в ящик на другой стороне улицы, и спросил: «Это ваш почтальон?»

Я кивнул. Двое наших вдруг выпрыгнули из авто и схватили его. Я глазам своим не поверил. Среди бела дня Тадди с ребятами взяли да и похитили почтальона! Втиснутый на заднее сиденье автомобиля, он посерел от ужаса. Мне даже смотреть на него было неловко. Все молчали. Наконец, мы вернулись к пиццерии, и Тадди спросил его, знает ли он, кто я. Парень молча кивнул. Тогда Тадди спросил, знает ли он, где я живу. Тот снова кивнул. Тогда Тадди сказал, что с этого момента все письма из школы должны доставляться в пиццерию, иначе он сунет почтальона в печь ногами вперёд.

Всё, проблема была решена. Никаких больше писем от надзирателей за прогульщиками. Вообще никаких писем из школы. Фактически никаких писем ни от кого. В конце концов, пару недель спустя моя мать отправилась на почту с жалобой.

С тех пор Генри нечасто появлялся в школе. Ему это было и не нужно. Какой смысл? Глупо сидеть на уроках, слушая про американскую демократию девятнадцатого века, когда живёшь по понятиям сицилийской мафии века восемнадцатого.

Генри. Однажды вечером, когда я был в пиццерии, на улице раздался шум. Выглянув в окно, я увидел мужчину, бежавшего по Питкин-авеню в сторону нашего ресторана и оравшего во всё горло: «Меня подстрелили!» Так я впервые увидел огнестрельное ранение. Вначале я подумал, что он несёт кусок сырого мяса, который в мясной лавке заботливо перевязали белым шпагатом, однако вблизи оказалось, что это его собственная рука. Он закрылся ею от ружейного выстрела. Наш повар, старый Ларри Билелло, отсидевший двадцать пять лет за убийство копа, крикнул, чтобы я запер дверь. Я так и сделал. Я уже знал, что Поли не одобряет, когда кто-то умирает в его ресторане. Впустить раненого мы не могли, поэтому я схватил стул и вынес на улицу, чтобы парень мог присесть, ожидая прибытия скорой помощи. Потом снял свой передник и обмотал ему руку, пытаясь остановить кровь. Это мало помогло — передник промок насквозь за несколько секунд. Я сходил в ресторан и принёс ещё несколько передников. К прибытию скорой раненый был практически мёртв. Когда суматоха улеглась, Ларри Билелло всыпал мне по первое число. Он обозвал меня сопляком. Идиотом. Сказал, что я зря испортил кучу передников, и я помню, как почувствовал себя виноватым. Я чувствовал, что он, возможно, прав.

Примерно в то же время один парень открыл таксопарк рядом с нашим, за углом, на Гленмор-авеню. Назвал его «Такси Ребел». Он был настоящей деревенщиной, откуда-то из Алабамы или из Теннесси. Демобилизовался из армии и вообразил, будто может открыть здесь свой бизнес и конкурировать с Тадди лишь потому, что женился на местной девчонке. Он снизил цены. Он вкалывал круглые сутки. Он ввел специальные скидки для людей, ехавших от метро и последней автобусной остановки на Либерти-авеню в отдалённые районы Ховард-Бич и Рокавей. То ли он не знал, как здесь делаются дела, то ли просто был идиотом. Тадди подослал к нему людей поговорить. Они доложили, что парень упёрся. Тадди пошёл разговаривать сам. Объяснил, что для двух таксопарков здесь работы не хватит. Может, это было и не совсем так, но Тадди уже обозлился и просто не желал его видеть в своём районе. После того разговора Тадди был целый день вне себя и шпынял всех вокруг. Наконец, он позвал меня и велел прийти в наш таксопарк после полуночи. Я не верил своему счастью. От возбуждения не мог дождаться ночи, только об этом и думал. Было ясно, что Тадди что-то затеял против «Такси Ребел», но что именно, я не знал.

Когда я пришёл в таксопарк, Тадди меня уже ждал. В багажнике его машины лежала двадцатилитровая канистра бензина. Мы немного покатались по улицам, дожидаясь, пока в офисе «Такси Ребел» на Гленмор-авеню погаснут огни. Тогда Тадди вручил мне молоток с обёрнутой в тряпку головкой и кивнул на припаркованные автомобили. Я подошёл к первому такси «Ребел», зажмурился и ударил. Брызнуло стекло. Я перешёл к следующей машине и повторил процедуру. Тадди тем временем сминал газеты и поливал их из канистры. Пропитанные бензином комки бумаги он закидывал в машины через выбитые мной окна.

Закончив дело, Тадди подхватил пустую канистру и изо всех сил заковылял прочь. Ходил он нормально, но, когда пытался бежать, становилось заметно, что у него нет ноги. Он объяснил, что нет смысла нам обоим торчать посреди улицы с канистрой в руках, когда начнётся пожар. Тадди сунул мне пригоршню бумажных спичек и велел дождаться, пока он не подаст сигнал с угла улицы. Увидев, наконец, взмах руки, я зажёг первую спичку. Потом, как меня учили, подпалил всю упаковку. Швырнул её через окно в машину и быстро отбежал, на случай вспышки паров бензина. Поджёг другую книжечку и бросил её во вторую машину, потом в третью… Я был у четвёртой машины, когда взорвалась первая. Остальных взрывов я не видел, так как драпанул без оглядки. На углу меня поджидал Тадди, освещённый заревом пожара. Он яростно махал мне пустой канистрой, словно тренер, подгоняющий бегуна на дистанции, будто мне нужны были напоминания, что пора сматываться.

В первый раз Генри арестовали в шестнадцать лет. Тадди дал ему и Ленни, пятнадцатилетнему сыну Пола, кредитную карту «Тексако» и велел купить зимнюю резину для автомобиля его жены на автозаправке, что на углу бульвара Линден и Пенсильвания-авеню.

Генри. Тадди даже не проверил, краденая кредитка или нет. Он просто послал нас на ту заправку, где с нами уже не первый раз имели дело. Если бы я знал, что карточка краденая, я всё равно мог бы на ней заработать. Если бы я знал, что она «горячая», мог бы, например, отдать её заправщику: «На вот, получи премию пятьдесят баксов за возврат, половину отдашь мне». Даже на плохой краденой карте можно срубить деньжат, хотя, конечно, никакой зимней резины Тадди тогда не получил бы.

Вместо этого мы с Ленни просто приехали на заправку и купили шины. Продавец сказал, что ему нужен примерно час, чтобы установить их на диски. Окей, мы расплатились картой и поехали кататься по району. Когда вернулись, нас уже поджидали копы. Они спрятались у входа. Стоило мне войти в магазин, два опера выскочили и сказали, что я арестован. Ленни смылся. Копы заковали меня в наручники и отвезли в участок на Либерти-авеню. Там меня сунули в обезьянник, и я принялся разыгрывать из себя умника. «Меня выпустят через час, — заявил я копам. — Я невиновен». Выступил в точности как Джордж Рафт в роли бандита. Тадди и Ленни всегда учили меня не откровенничать с копами. Не болтать им лишнего. В какой-то момент один из копов предложил мне подписать протокол. С ума сошёл, что ли. «Ничего не стану подписывать», — объявил я. Тадди и Ленни говорили, что копам можно назвать лишь своё имя, и поначалу полицейские не могли поверить, что меня зовут Генри Хилл. Я схлопотал по морде от одного из них — он считал, что у мальчишки, якшающегося с такими людьми, не может быть фамилии Хилл.

Меньше чем через час в участке объявился Луис Деленхаузер. «Луи Антикоп», наш адвокат. Ленни побежал прямо в таксопарк и рассказал, что меня взяли на «горячей» кредитке. Тогда они послали Луи. Он обо всём позаботился. Как только копы отвели меня в суд, чтобы предъявить обвинение, судья назначил залог в пятьсот долларов, деньги были тут же уплачены, и меня освободили. Выйдя из зала заседаний, я увидел, что все Варио ждут меня в вестибюле. Кроме Поли, который отбывал тридцать суток за неуважение к суду. Но все остальные были здесь, и они начали смеяться, целовать меня, обнимать и хлопать по спине. Словно я сдал выпускной экзамен. «Ты сломал целку! Сломал целку!» — орал Тадди. Это было большое событие. После суда Ленни, Большой Ленни и Тадди отвели меня в устричный бар «У Винсента» в Маленькой Италии, чтобы угостить скунгили и вином. Устроили настоящий праздник. Потом мы вернулись в таксопарк и продолжили отмечать там.

Два месяца спустя Луи Антикоп добился мягкого приговора — шесть месяцев условно за «попытку» мелкого воровства. Возможно, удалось бы обойтись наказанием и полегче. Оглядываясь назад, я понимаю, что это было довольно глупо, так как начал заполняться «жёлтый лист», однако в те времена условный приговор считался полной ерундой. А ещё я был очень благодарен умникам за оплату адвоката, благодаря чему отец и мать так и не узнали о моём первом аресте.

Но с тех пор я начал нервничать. Отец становился всё подозрительнее. Когда я обнаружил у нас в подвале пистолет, то отнёс его в таксопарк, чтобы показать Тадди, а потом вернул оружие обратно. Пару раз Тадди говорил, что ему нужно одолжить пистолет для своих друзей. Я не хотел его одалживать, однако и говорить Тадди «нет» тоже не хотел. Кончилось тем, что я начал «одалживать» Тадди пистолет каждый день или два. Потом я заворачивал его в тряпицу точно так же, как было, и клал обратно на полочку за трубами в подвале. Однажды я пришёл в очередной раз взять пистолет для Тадди и обнаружил, что оружия на месте нет. Отец наверняка догадался обо всём. Он ни слова не сказал, но я понял, что он знает. Это было мучительно, словно ждать казни на электрическом стуле.

Мне было почти семнадцать. Я пошёл на призывной пункт и попытался записаться в армию. Мне казалось, что это хороший способ избавиться от подозрений отца и одновременно не говорить Тадди и Полу, как они меня достали. В призывном пункте мне сказали, что надо дождаться полных семнадцати лет, а потом приходить с отцом или опекуном, чтобы они одобрили вербовку. Я пошёл домой и поговорил с отцом. Сказал, что хочу записаться в воздушный десант. Что он должен подписать моё заявление. Он обрадовался, позвал мать и всю семью. Мать переживала, но отец был совершенно счастлив. В день семнадцатилетия я отправился в призывной пункт на Декалб-авеню и записался в армию.

На следующий день я пошёл в таксопарк и рассказал обо всём Тадди. Он подумал, что я спятил. Сказал, что позовёт Пола. Вскоре явился очень озабоченный Поли. Он выгнал всех из комнаты, усадил меня напротив, посмотрел мне в глаза и спросил, что не так. Может, есть что-то, о чём я умалчиваю? «Нет», — ответил я. «Ты уверен?» — спросил он. «Ага», — ответил я. Он задумался. Мы сидели в конторе таксопарка, набитого умниками. Два автомобиля с телохранителями ждали Пола на улице. Здесь было безопаснее, чем в склепе, но он всё равно заговорил шёпотом. Сказал, что, если я передумаю, он готов решить вопрос с призывом. Выкупить моё заявление. «Нет, спасибо, — ответил я. — Это всё равно что отсидеть».

Глава третья

Генри Хилл родился 11 июня 1943 года. В то время Браунсвилл представлял собой рабочий район площадью около шестнадцати квадратных километров, застроенный скромными одно- и двухэтажными домами и предприятиями лёгкой промышленности. Он протянулся от похожих на парки кладбищ на севере до солёных болот Канарси и мусорных свалок Джамейка-Бей на юге. В начале двадцатых годов пущенные сюда троллейбусные маршруты и железнодорожная эстакада Либерти-авеню превратили район в настоящий рай для десятков тысяч иммигрантов из Италии и евреев из Восточной Европы, которые были счастливы бежать из убогих съёмных каморок Малбери-стрит и Нижнего Ист-Сайда на Манхэттене. Широкие, прямые, залитые солнцем улицы Браунсвилла предлагали только маленькие домишки с крошечными двориками, но итальянские и еврейские иммигранты первого и второго поколения так страстно желали обладать ими, что готовы были вкалывать день и ночь на разбросанных по району потогонных фабриках.

Помимо трудолюбивых мигрантов в новые районы потянулись личности менее приятные — еврейские бандиты, вымогатели «Чёрной руки», похитители людей из неаполитанской Каморры и, разумеется, изворотливые сицилийские мафиози. Во многих отношениях Браунсвилл стал идеальным районом для организованной преступности. Тут даже общая историческая атмосфера этому способствовала. Ещё в начале двадцатого столетия нью-йоркская «Трибьюн» описывала эти места как заповедник для разбойников и головорезов, отмечая, что «здешняя почва всегда взращивала разнообразных радикалов и смутьянов». Во времена сухого закона близость района к сухопутным маршрутам доставки спиртного с Лонг-Айленда вкупе с бесчисленными бухточками и причалами вдоль побережья Джамейка-Бей превратила его в мечту контрабандистов и пристанище для грабителей. Здесь впервые начали формироваться мультиэтнические союзы бандитов, которые позже стали образцами для организованных преступных групп по всей Америке. Усеявшие район маленькие текстильные и швейные предприятия быстро стали привлекательной мишенью для вымогательства и откатов, а бурный расцвет ипподромов «Джамейка», «Белмонт» и «Акведук» только повышал интерес мафии к этому району. В сороковых годах две тысячи гектаров Айдлуайлдского гольф-клуба преобразовались в аэропорт Кеннеди, в котором работали до тридцати тысяч сотрудников и обслуживались миллионы пассажиров и многомиллиардные потоки грузов, что превратило его в один из крупнейших источников дохода для местных бандитов.

Браунсвилл приветствовал успешных мафиози так же, как в элитной военной академии Вест-Пойнт чествуют победоносных генералов. Здесь была родина знаменитой «Корпорации убийств»; кондитерская «Миднайт Роуз» на углу Ливония-авеню и Саратога-авеню, где киллеры из «Корпорации» встречались с заказчиками, в молодые годы Генри считалась местной достопримечательностью. Бандиты Джонни Торрио и Аль Капоне тоже росли здесь, прежде чем отправиться на Запад США со своими «томми-ганами». Героями детства Генри были такие типы, как Бенджамин «Багси» Сигел, объединившийся с Меером Лански, чтобы создать Лас-Вегас; Луис «Лепке» Бухальтер, чей профсоюз мускулистых закройщиков контролировал всю швейную индустрию; Фрэнк Костелло, обладавший таким мощным политическим влиянием, что судьи звонили ему с благодарностями за назначение; Отто «Аббадабба» Берман, математический гений и король подпольных лотерей, придумавший, как подделывать результаты тотализатора на ипподроме так, чтобы выигрывали наименее вероятные ставки; Вито Дженовезе, стильный рэкетир, отправивший две сотни лимузинов, включая восемьдесят машин с цветами, на похороны своей первой жены в 1931 году, которого «Нью-Йорк Таймс» аттестовала как «молодого богатого ресторатора и импортёра»; Гаэтано «Трёхпалый Браун» Луккезе, возглавлявший мафиозную семью, в которую входили братья Варио. И, разумеется, легендарные члены «Корпорации убийств»: щёголь Гарри «Питтсбург Фил» Страусс, гордившийся своим умением подобраться к жертве в кинотеатре и убить одним ударом узкого ножа в ухо, да так ловко, что никто ничего не замечал; Фрэнк «Дашер» Аббандандо, который всего за год до рождения Генри с ехидной усмешкой отправился на электрический стул, и стотридцатики-лограммовый Вито «Соко» Гурино, толстый убийца с бычьей шеей, для тренировки отстреливавший головы курам на своём заднем дворе.

На улицах все знали, что банда Пола Варио — одна из самых сильных и опасных в городе. В Браунсвилле убийств всегда было много, а с шестидесятых по семидесятые именно бойцы Варио исполняли большую часть грязной работы для остальных членов семьи Луккезе. Постоянно требовалось то избить забастовщиков, то нажать на задолжавшего бизнесмена, то приструнить мелкую банду, а то и устранить опасного свидетеля или стукача. В таксопарке имелись для этого крутые парни вроде Бруно Фаччоло, Фрэнка Манцо или Джои Руссо, всегда готовые по первому приказу Пола расшибить парочку голов; а для более серьёзных дел — молодые стрелки вроде Джимми Бёрка, Энтони Стабиле и Томми Де Симоне, которые охотно брались за самые жестокие поручения. Впрочем, это не было основной их работой; практически все умники были так или иначе заняты в каком-то бизнесе. Они имели доли в разных предприятиях. Они управляли небольшими транспортными компаниями. Они владели ресторанами. Например, Джимми Бёрк был угонщиком, но ему же принадлежали доли в нескольких потогонных швейных фабриках в Куинсе. Бруно Фаччоло владел небольшим ресторанчиком на десять столиков «У Бруно» и очень гордился своими мясными соусами. Фрэнк Манцо по прозвищу Фрэнки Макаронник владел рестораном «Вилла Капра» в Седархёрсте, а также до своего первого приговора по особо тяжкому был активистом в профсоюзе плотников. Крепко скроенный молодой человек Джои Руссо подрабатывал на стройках и водителем такси.

Генри Хилл, Джимми Бёрк, Томми Де Симоне, Энтони Стабиле, Томми Стабиле, Толстяк Энди, Фрэнки Макаронник, Фредди Безносый, Эдди Финелли, Пит Убийца, Майк Францезе, Ники Бланда, Бобби Дантист (прозванный так за то, что всегда вышибал зубы, когда кого-то бил), Энджело Руджьерио, Клайд Брукс, Дэнни Риццо, Энджело Сепе, Алекс и Майкл Корчоне, Бруно Фаччоло и остальные уличные солдаты Пола Варио жили, ни в чём себя не ограничивая. Они всегда были вне закона. Они были детьми из бедных кварталов, вечно влипавшими в неприятности. Ещё подростками они попали под прицел полицейских, которые избивали их каждый раз, когда приключались кража со взломом или нападение, заставлявшие местных копов пошевеливаться.

Когда они подросли, избиения почти прекратились, но практически всё время они так или иначе оставались под надзором полиции. И постоянно находились под подозрением, арестом или обвинением за какое-нибудь преступление. С юного возраста Генри и его друзья привыкли регулярно являться к надзирающим офицерам. Их так часто задерживали и допрашивали по такому количеству правонарушений, что в полицейском участке для них не осталось ничего страшного или загадочного. Они знали процедуру от и до. Они лучше многих юристов представляли, как далеко могут зайти копы. Они досконально знали различия между задержанием, арестом и обвинением. Они знали всё о залогах, слушаниях и приговорах. Когда их «брали», неважно за что — драку в баре или многомиллиардную торговлю наркотиками в составе организованной группы, — они, как правило, лично знали полицейских, проводивших задержание. Они помнили наизусть секретные телефоны своих адвокатов и поручителей. Нередко сами же полицейские и звонили по этим номерам, зная, что небольшая любезность обеспечит им сотню-другую долларов чаевых.

Для Генри и его друзей-умников мир был устроен идеально. Их прикрывали со всех сторон. Они были среди криминалитета как рыба в воде, а посторонних считали своей добычей. Жить иначе было просто глупо. Люди, покорно стоящие в очереди за зарплатой, были недостойны даже презрения. Эти трудяги — те, кто следовал правилам, вкалывал задёшево, беспокоился о счетах, копил центы на чёрный день, знал своё место и зачёркивал рабочие дни в календаре на кухне, словно узник, ждущий освобождения, — считались идиотами. Они были робкими, законопослушными, мечтающими о пенсии существами, кастрированными с самого рождения и покорно ждущими своей очереди умереть. Хотя для умников эти работяги были уже мертвы. Генри и его друзья давным-давно отвергли безопасность и относительное спокойствие, которые дарует подчинение закону. Они наслаждались его ежедневным нарушением. Жили без страховки. Они хотели денег, они жаждали власти и были готовы на всё, чтобы получить и то и другое.

По рождению, разумеется, им не досталось ничего для удовлетворения этих страстей. Они не были самыми умными детьми в квартале. И, конечно, не были самыми богатыми. Они даже не были самыми сильными. Фактически у них не было никаких талантов, которые помогли бы удовлетворить их запросы и воплотить мечты, за исключением одного — таланта к насилию. Насилие было у них в крови. Оно двигало ими. Сломать человеку руку, переломать все рёбра свинцовой трубой, расплющить пальцы дверью машины или даже походя отнять жизнь было для них раз плюнуть. Обычное дело. Регулярные упражнения. Их готовность к немедленным действиям и тот факт, что люди опасались их показной жестокости, гарантировали обладание властью; всеобщая уверенность окружающих, что умники бесспорно готовы отнять чужую жизнь, по иронии судьбы, сохраняла жизнь им самим. Это отличало их от всех остальных. Они были способны на всё. Они могли сунуть ствол пистолета в рот жертвы и смотреть ей в глаза, спуская курок. Если им кто-то мешал, возражал, спорил, оскорблял, любым способом перечил или даже просто слегка раздражал, это требовало немедленного воздаяния, и насилие всегда было их ответом.

В Браунсвилле умников не просто терпели — их защищали. Даже законопослушные члены общества — торговцы, учителя, телефонисты, сборщики мусора, автобусные диспетчеры, домохозяйки и старики, греющие косточки на лавочках вдоль Кондуит-драйв, — все они держали глаза широко открытыми, чтобы защитить «своих» бандитов. Большинство местных жителей, даже те, кто не был непосредственно связан с умниками узами крови или брака, знали их с детства. Вместе ходили в школу. Имели общих друзей. Все соседи кивали друг другу при встрече. В этом районе было немыслимо предать своих старых друзей, даже тех старых друзей, которые выросли в рэкетиров.

Исключительная замкнутость контролируемых мафией из Старого Света районов — будь то Браунсвилл в Нью-Йорке, Саутсайд в Чикаго или Федерал Хилл в Провиденсе, Род-Айленд — бесспорно, служила богатой питательной средой для организованной преступности. Это были такие места, где умники чувствовали себя в безопасности; где рэкетиры считались неотъемлемой частью социума; где кондитерские, похоронные бюро и продуктовые лавочки были зачастую прикрытием для нелегальных азартных игр; где выдавали займы и делали ставки; где местные жители охотнее покупали товары с припаркованных на углу грузовиков, чем в магазинах.

Жизнь под крылом у мафии давала кое-какие преимущества. Уличные грабежи, кражи со взломом, воровство сумок и кошельков, изнасилования в этих районах были сведены практически к нулю. Слишком много глаз вокруг. Природная подозрительность местных была так высока, что любой пришлый немедленно становился объектом для пристального наблюдения, за ним следили на каждой улице, а порой и из каждого дома. Малейшего нарушения привычных уличных ритуалов было достаточно, чтобы послать дрожь беспокойства по всей паутине кабаков и хаз, где тусовались мафиози. Незнакомый автомобиль на улице; фургон с разнорабочими, которых никто здесь прежде не видел; мусорщики, вдруг начавшие опустошать баки в необычный для них день, — именно такого рода сигналы немедленно включали по всему району не слышимые посторонним сирены тревоги.

Генри. Весь район был постоянно начеку. Это было его нормальным состоянием. Выходя на улицу, ты всегда смотришь по сторонам. Направо. Потом налево. Неважно, насколько пустынным кажется квартал — никто никого не упускает из виду. Однажды вечером, вскоре после того, как мне исполнилось семнадцать, я работал в пиццерии и мечтал о десантных войсках, как вдруг заметил, что парочка ребят Поли отодвинули свои чашки с кофе и подошли к окну пиццерии. Я пошёл вслед за ними.

Питкин-авеню была почти пуста. Только жившая неподалёку Тереза Бивона шла домой от станции метро на Евклид-авеню. Ещё трое или четверо вышедших вместе с ней из метро местных работяг, которых мы знали или по крайней мере регулярно видели, направлялись в сторону Блейк и Гленмор-авеню. А потом я заметил чернокожего подростка в свитере и джинсах, которого здесь никто не знал.

Парень тут же стал объектом пристального наблюдения многих пар глаз. Он шёл очень медленно. Двигался вдоль бровки тротуара, заглядывая в окна припаркованных машин. Время от времени он притворялся, будто рассматривает витрины, хотя все магазины были уже закрыты. Да и в любом случае в тех витринах — лавка мясника и химчистка — не было ничего, что могло бы его заинтересовать.

Он зашагал быстрее. Не знаю, почувствовала ли Тереза, что кто-то идёт за ней метрах в пятнадцати позади. На той стороне улицы бар «У Бранко» выглядел совершенно пустым, но я знал, что там сидит Пити Бёрнс и тоже смотрит. Он всегда так сидел, прислонившись спиной к стене и глядя на улицу, пока заведение не закрывалось в два часа ночи. Наверняка следили за чужаком и парни из клуба Пита «Убийцы» Аббананте на Кресент-стрит. Кроме того, в одном из припаркованных на улице автомобилей сидели бойцы Поли — Фрэнк Сорас, которого позже убили, и его приятель Эдди Барберра, отбывающий сейчас двадцать лет за ограбление банка. Я знал, что они вооружены, потому что их работой было провожать домой и охранять от ограбления тех, кому повезло сорвать куш в азартных играх у Малыша.

Парню, преследовавшему Терезу, улица, наверное, показалась совершенно безлюдной, потому что он перестал оглядываться. Просто зашагал ещё быстрее. А пока Тереза искала в сумочке ключи, побежал. Всё произошло очень быстро. Когда она уже зашла в дом, он оказался прямо позади неё и успел вытянуть руку, чтобы не дать двери захлопнуться. Потом они оба скрылись из виду.

К тому времени, когда я добрался до места происшествия, всё было кончено. Парень, полагаю, достал нож и приставил его к лицу Терезы, но я ничего этого не видел. Всё, что мне было видно, — это спины. В холл ещё до моего прихода набилось тонны три умников. Они уже вынесли входную дверь. Их столько столпилось в холле и на лестнице, что те казались резиновыми. Тереза стояла у стены, прижавшись спиной к почтовым ящикам. От парня виднелись только макушка головы и рукав свитера. Потом его унесло потоком тел, рук и проклятий — вверх по лестнице и прочь из моего поля зрения.

Я подался назад и вышел из дома. Некоторые из наших уже стояли снаружи, ожидая развязки. Я перешёл на другую сторону, обернулся и посмотрел вверх. С моего места был виден только низенький кирпичный парапет, огораживающий крышу здания, а затем через него перебросили того парня. На миг он повис в воздухе, размахивая руками, как подбитый вертолёт, а потом рухнул вниз и забрызгал собой всю улицу.

Генри Хилл отправился служить десантником через несколько дней после своего семнадцатого дня рождения, и это оказался очень удачный момент, чтобы убраться с улиц Нью-Йорка. На них стало опасно, повсюду царил хаос. Расследование, которое власти начали после знаменитого Апалачинского сходняка мафии в ноябре 1957 года, набрало обороты. Шеф ФБР Эдгар Гувер, двадцать пять лет твердивший, что никакой мафии не существует, вдруг прозрел и объявил, что организованная преступность ежегодно наносит обществу ущерб в двадцать два миллиарда долларов. Сенат США начал собственное расследование связей мафии с профсоюзами и бизнесменами и обнародовал общенациональный список из почти полутысячи имён бандитов, включая членов пяти криминальных семей Нью-Йорка. Генри видел в газете неполный список членов семьи Луккезе: правда, Поли среди них не оказалось.

Генри Хиллу полюбилась армия. Он служил в Форт-Брэгге, в штате Северная Каролина. Прежде он не покидал улиц Нью-Йорка, даже не ездил на пикники за город. Он не умел плавать. Он никогда не жил в палатке и не разводил огня (не считая преступных поджогов). Его товарищи по учебке постоянно ныли и жаловались; ему же армия казалась чем-то вроде летнего лагеря. В ней ему нравилось практически всё. Нравились тяготы военной подготовки. Нравилась еда. Нравились даже прыжки с парашютом.

Генри. Я не планировал этого, но оказалось, что в армии тоже можно поднимать бабло. Я вызвался отвечать за наряды по кухне и сделал целое состояние, продавая излишки продуктов. Армия постоянно закупала их больше, чем нужно. Это был просто позор какой-то. Они заказывали двести пятьдесят порций на двести человек. По выходным из этих двух сотен в лагере оставалось едва шесть десятков новобранцев, но продуктов всё равно привозили на двести пятьдесят. Кому-то надо было об этом позаботиться. Пока я этим не занялся, дежурные просто выбрасывали лишние продукты. Я глазам своим поверить не мог. Для начала я начал таскать оттуда коробки со стейками, килограммов эдак на пятнадцать каждая, и отвозить их в рестораны и гостиницы Беннетсвилла и Макколла в Южной Каролине. Заведениям это пришлось по вкусу. Вскоре я начал сбывать им всё подряд. Яйца. Масло. Майонез. Кетчуп. Даже соль и перец. Я продавал продукты, а потом ещё и бесплатно гулял там всю ночь напролёт.

Всё приходилось делать самому. Я поверить не мог, до чего ленивы окружающие. Никто даже пальцем о палец ударить не хотел. Я начал давать им взаймы. Солдатам платили дважды в месяц — первого и пятнадцатого числа. Перед самой получкой они всегда оказывались без денег. Я брал десять баксов за пять, если получка откладывалась из-за выходных. Девять за пять — во всех остальных случаях. Я начал устраивать азартные игры в карты и кости. Проигравшимся сам же выдавал ссуды. Моими любимыми днями были дни выплаты жалованья, когда солдатики становились в очередь за деньгами, а я пристраивался у самой кассы и тут же получал с них, что мне причиталось. Это было изящно. Главное, гоняться ни за кем не нужно.

Я не терял связи с Поли и Тадди. Они даже пару раз помогали мне деньгами, когда в этом была нужда. Однажды я подрался в баре с каким-то фермером и угодил за решётку. Поли пришлось внести за меня залог. Я не мог попросить родителей — они бы не поняли. Зато Поли понимал всё. Примерно через полгода в учебке я подговорил сержанта выписать мне фальшивый двойной наряд на кухню, сел в машину и за восемь с половиной часов доехал до Нью-Йорка. Это было круто. Припарковавшись у пиццерии, я вдруг ощутил, как скучал по всему этому. Все наши тусовались неподалёку. Они встретили меня, словно героя. Они прикалывались над моей формой и при чёской. Тадди шутил, что я был в сказочной армии — нам даже боевых патронов не выдавали. Я привёз с собой кучу спиртного из офицерского клуба и самогонный виски. В армии чудесно, сказал я им. Пообещал, что буду заезжать домой почаще с запасом нелегальных сигарет и фейерверков, которые продавались прямо с грузовиков. Поли улыбался. Он гордился мной. Сказал, что хочет сделать мне подарок. Устроил из вручения целую церемонию. Это было для него необычно, поэтому все пришли посмотреть. Он вручил мне коробку в подарочной упаковке и заставил вскрыть её при всех. Парни притихли. Я развернул бумагу и обнаружил внутри огромное зеркало заднего вида, из тех, которыми пользовались водители грузовиков, чтобы улучшить обзор. Шириной, наверное, почти метр.

— Поставь его в машину, — сказал Поли. — Поможет тебе вовремя заметить «хвост».

Глава четвёртая

В 1963 году Генри вернулся на улицы Нью-Йорка. Его поездки домой становились всё чаще, особенно с тех пор, как новый командир роты сменил наряд по кухне. Заведовавший пищеблоком сержант отбыл в другую часть, «забыв» вернуть Генри почти полторы тысячи баксов долга. Мало того, меньше чем за полгода до дембеля Генри подрался в баре с тремя морпехами. Он был пьян. Он обзывал их кувшиноголовыми и лопоухими. В итоге весь пол кабака был усыпан битыми бутылками и осколками зеркал. В заведении не осталось ни одной рубашки цвета хаки и ни одного белого передника, не заляпанных кровью. Когда на место побоища прибыл шериф городка Макколл, там царил такой хаос, что никто даже не заметил, как пьяный Генри, спотыкаясь, вышел из бара и уехал на машине шерифа. Командиру роты пришлось командировать из Форт-Брэгга капеллана, который, заручившись поддержкой троих бруклинских военных полицейских, заявился на Питкин-авеню, чтобы вернуть Генри в часть. Так и вышло, что последние два месяца своей военной карьеры Генри провёл в гарнизонной тюрьме. На это время он был лишён зарплаты и премиальных. И разжалован из рядовых первого класса. В мире Генри, разумеется, всё это воспринималось совершенно иначе — отсидеть на гарнизонной гауптвахте было почти так же престижно, как отбыть срок в федеральной тюрьме.

Генри. Когда я вернулся из армии, Ленни, сыну Поли, было около шестнадцати, но выглядел он на все двадцать. Как и его отец, он уродился крупным парнем. Шея и плечи как у футбольного форварда. Он был любимцем отца. Поли явно ставил его выше двух старших сыновей — Пола-джуниора и Питера. Ленни Варио был очень смышлёным. Когда я демобилизовался, Поли отбывал шесть месяцев за неподчинение суду, и Ленни как-то сам собой прибился ко мне. Он работал в нашей пиццерии, но большую часть времени, кажется, тратил на споры с дядями и братьями. В отсутствие Поли и те и другие пытались командовать его младшим сыном, но Ленни, даже будучи в сущности ещё пацаном, смело посылал их всех лесом. И каждый раз, когда Поли слышал об этом, мальчишка начинал ему нравиться ещё больше. Поли был готов на всё ради этого парня. Чувствовал, что Ленни далеко пойдёт. Что у него хватит характера со временем возглавить банду Поли. А может быть, кто знает, и всю семью. Поли прочил Ленни большое будущее.

После моего возвращения из армии временно оставшийся без отца Ленни очень ко мне привязался. Куда я, туда и он. Я был старше года на четыре, но мы стали не разлей вода. Были вместе двадцать четыре часа в сутки. Его братья, с которыми я тоже очень дружил, только радовались, что я забрал у них с рук долой беспокойного младшенького. Кроме того, мне нужно было найти себе работу. Я больше не хотел горбатиться в таксопарке или бегать на посылках у Тадди и других. Ленни стал моим счастливым билетом. Никто об этом прямо не говорил, но Поли понял, что я могу присматривать за Ленни, а следовательно, что получал Ленни, то получал и я. Вскоре я узнал, что Поли организовал Ленни местечко в профсоюзе каменщиков с зарплатой сто тридцать пять баксов в неделю. Парню ещё и шестнадцати не исполнилось, а ему уже дали настоящую мужскую работу. Но Ленни объявил, что без меня никуда не пойдёт. Так что я тоже получил место в профсоюзе каменщиков с зарплатой сто тридцать пять в неделю. Мне было всего двадцать лет. Поли, не забывайте, всё это время сидел в тюрьме, но даже оттуда он смог организовать нам работу, о которой большинство взрослых работяг из нашего квартала могли только мечтать.

Как я узнал позже, Поли заставил главу профсоюза каменщиков Бобби Сколу надавить на парочку застройщиков, чтобы они приняли нас с Ленни на работу. Потом он оформил нас учениками и выдал членские карточки профсоюза. За время службы в армии я отдалился от отца, однако тот был совершенно счастлив, что я стал каменщиком. Он обожал строительные профсоюзы. Все его друзья и знакомые были строителями. Большинство наших соседей по кварталу были строителями. Это была, с его точки зрения, нормальная работа для нормальных людей. Но лично я не собирался всю жизнь класть кирпичи.

Оглядываясь назад, я понимаю, что мы с Ленни вели себя просто как парочка сопливых придурков, но в то время нам это казалось нормальным. Мы смотрели свысока на свою работу и задирали нос перед Бобби Сколой. Да пошёл он!.. Мы были с Поли. Мы плевать хотели на работу. Мы даже за зарплатой ленились сходить. Наши знакомые, которые по-настоящему работали на стройке, приносили чеки в таксопарк или в ресторан «Вилла Карпа» Фрэнки Макаронника в Седархёрсте, где мы любили зависать. Мы обналичивали чеки и уже к понедельнику обычно спускали все денежки на шмотки, бухло и азартные игры. Мы даже свои профсоюзные взносы не платили. С какой стати? В конце концов Бобби Скола не выдержал и взмолился, чтобы Поли снял нас с его шеи. Он сказал, что мы создаём проблемы. Сказал, что от нас на стройке сплошные напряги и рабочие нервничают.

Поли смилостивился и согласился избавить его от нас. Вначале я думал, что он пожалел Бобби Сколу, но вскоре понял, что дело было в другом. За один день Поли превратил нас из каменщиков в служащих изысканного ресторана «Азоры» с фасадом из белого искусственного мрамора. Он располагался рядом с отелем «Лидо Бич», в Рокавей, примерно в часе езды от центра. В те времена ресторан этот считался лучшим в городе местом, куда приезжали пообедать бизнесмены и профсоюзные боссы, в основном из швейной или строительной индустрии. Один звонок от Поли, и Ленни стал барменом — а ведь ему по возрасту нельзя было даже посещать бары, не говоря уже о том, чтобы там работать, — мне же выдали смокинг и сделали метрдотелем: двадцатилетнего парня, который ни черта в этом не понимал.

В то время «Азоры» неофициально принадлежали Томасу Луккезе, боссу всей криминальной семьи. Каждый вечер перед тем, как отправиться домой, он заходил в свой ресторан, именно поэтому Поли и пристроил туда Ленни. Вовсе не из-за Бобби Сколы и его профсоюзных проблем. Он хотел, чтобы Ленни познакомился с боссом. И вскоре Луккезе нас полюбил. Мы угождали ему как могли. Он ещё только входил в дверь, а его коктейль уже смешивали. Его бокалы так старательно протирали, что Ленни пару раз просто ломал их от усердия. Любимое место Луккезе за барной стойкой всегда было свободно и надраено до блеска. Нам было плевать, даже если в ресторан набивалось две сотни посетителей — все они ждали, пока обслужат Луккезе. Очень немногие знали, кто он такой, но это не имело значения. Мы-то знали. Он был боссом. В газетах его называли Гаэтано Луккезе Трёхпалый Браун, но никто к нему так не обращался. На улицах он был известен просто как Томми Браун. Ему было тогда за шестьдесят, и он всегда приходил один. Водитель обычно ожидал на улице.

Томми Браун был боссом Швейного квартала на Манхэттене. Контролировал аэропорты. Джонни Дио, отвечавший за шантаж профсоюзов в аэропортах Кеннеди и Ла Гуардия, работал на него. Он подмял под себя весь город. Окружных партийных лидеров. Судей. Его сына приняли в Вест-Пойнт по рекомендации конгрессмена от Гарлема Вито Маркантонио, а его дочь закончила престижный колледж Вассар. Позже она вышла замуж за сына Карло Гамбино. Сотни миллионеров и воротил швейной индустрии были готовы целый час ехать в «Азоры» лишь ради шанса встретить Томми и поцеловать его зад. Это давало им повод кивнуть ему или сказать: «Привет!» А когда эти богатеи видели, что я спокойно разговариваю с Томми, они начинали лизать задницу и мне. Становились очень услужливыми. Лебезили, улыбались, давали мне свои визитки и говорили, что, если мне понадобится шубка для дамы, или сумочка, или пальто, или платье, всё что угодно — достаточно лишь позвонить. Совали мне в руки сложенные новенькие двадцатки или полусотенные, хрустящие и такие острые на сгибах, что я опасался порезать ладони. Вот каков был Томми Браун. Без всяких усилий он мог заставить самых жадных акул модного бизнеса запросто отдать деньги незнакомому человеку.

Мы начали работать в «Азорах» в середине мая. Жили в квартире через улицу. Поначалу поселились было в доме Поли в Айленд-парк, примерно в четверти часа езды от ресторана, но в собственной квартире оказалось куда веселее. «Азоры» были в нашем распоряжении. Ресторан закрывался в десять вечера, а ночью начинал работать бассейн. Мы приглашали друзей и ели-пили совершенно бесплатно. «Азоры» стали нашим частным клубом. Там я впервые попробовал «красивую жизнь». Никогда прежде не лопал столько салатов с креветками. После работы мы отправлялись по кабакам. Я увидел, как живут богатеи. Каждый день наблюдал за обитателями богатых пригородов, вроде Лоуренса или Седархёрста, видел бизнесменов и спецов с кучей бабла; их жён, выглядевших как актриса Моника ван Вурен; их дома размером с целый отель, занявшие весь южный берег; их моторные яхты размером не меньше моего собственного дома, пришвартованные прямо на заднем дворе, которым им служил весь чёртов Атлантический океан.

Официальным владельцем и управляющим «Азор» был Томми Мортон. Парни вроде него работали подставными лицами для умников, которые не хотели видеть собственные имена на всяких документах типа алкогольных лицензий. Порой подставные вкладывали в заведения и свои собственные средства, а умники исполняли в этих предприятиях роль негласных партнёров. Мортон, например, дружил с Поли. Знал кучу разного народа. Представлял, наверное, интересы многих умников. Но за это он должен был им платить каждую неделю определённую сумму, и их не волновало, хорошо или плохо идёт бизнес. Такова цена партнёрства с мафией. Они хотели получать свои бабки независимо ни от чего. Проблемы с бизнесом? Плевать, плати мне. Приключился пожар? Плевать, плати мне. В заведение ударила молния или в зале разразилась Третья мировая? Плевать, плати мне.

Иными словами, Томми Мортон получал свои деньги только после того, как умники снимут сливки и заберут то, что им причитается. Вот почему Мортон до печёнок ненавидел меня и Ленни. Во-первых, ему не нравилось, что пара юных наглецов мешает ему нормально вести бизнес. Он платил нам по две сотни в неделю, а мог бы нанять на эти деньги нормальных бармена и метрдотеля. А во-вторых, мы просто внаглую его обкрадывали. Всё, что мы присваивали или разбазаривали, оплачивалось из его кармана. Я знаю, что мы бесили его неимоверно, но он ничего не мог с нами поделать.

К концу лета мы заскучали. Приближался День труда. Хлопотный для работников ресторанов длинный уикенд. Мы решили уволиться. Луккезе не появлялся уже около месяца. Все были в отпусках, кроме нас. Мы знали, что увольнение нашему будущему не повредит. Луккезе уже намекнул, что осенью устроит нас кое-куда в Швейном квартале.

К несчастью, на Томми Мортона работал тот немецкий шеф-повар. Это казалось невероятным, но он, кажется, ненавидел нас даже больше, чем сам Мортон. Каждую ночь пытался кормить нас рисом с курицей, словно обычных работников. Наверное, почувствовал или где-то услышал, что Томми нас терпеть не может, и решил затянуть гайки. Наконец, в четверг, как раз перед Днём труда, мы опоздали на работу. Стоило нам войти, шеф принялся ругаться и орать. Прямо в зале ресторана. Жалкий ублюдок. Вокруг был народ. Ранние посетители. Я взбесился. Почувствовал себя оскорблённым. Как такое стерпеть? Я бросился на него и схватил за горло. Потом подоспел Ленни, и мы взяли шефа за руки, за ноги. Отволокли на кухню и стали запихивать в духовку. В ней было градусов, наверное, четыреста пятьдесят. Вряд ли нам удалось бы его засунуть туда, но он не был в этом уверен. Он орал, дёргался и извивался, пока мы не отпустили его. Едва коснувшись пола, он вскочил и рванул прочь. Выбежал из ресторана. И больше не возвращался. Мы с Ленни поступили так же.

Поли был в ярости. Томми Мортон ему наверняка наябедничал. Поли повёл себя так, словно мы опозорили его перед Луккезе. Он до того разозлился, что заставил меня сжечь автомобиль Ленни. Это был жёлтый кабриолет «Бонневилль» 1965 года. Ленни любил эту машину, но Поли заставил меня её сжечь. Приказал уничтожить машину собственного сына. Тадди отогнал её в «дыру». Дырой мы называли свалку автохлама в Озон-парк, принадлежавшую Джерри Азаро и его сыну Винсенту. Они работали на семью Бонанно. Потом Поли схватил меня за плечи и сказал: «Иди и сожги машину». Я чуть не рехнулся. Он же сам подарил Ленни этот автомобиль! Под взглядами Поли и Тадди, сидевших в машине Варио, я вылил в кабриолет литра два бензина и бросил спичку. Потом смотрел, как тачка сгорает дотла.

Лето кончилось, но я был уже занят миллионом разных других дел. Дня не проходило, чтобы кто-нибудь не явился с новой темой. Одна девчонка из нашего квартала устроилась на работу в компанию по обработке платежей с кредиток «Мастер Чардж». Она таскала нам из офиса инструкции по безопасности и проверке платежеспособности. Поначалу мы покупали кучу кредиток у парней с почты, которые продавали их вместо того, чтобы рассылать адресатам, но компании быстро просекли это дело и стали направлять клиентам письма с вопросом, получили они карточку или нет. Лучше всего оказалось иметь своего человека прямо в банке. Девчонка приносила нам перевыпущенные карты и сообщала, какой там кредитный лимит. Я получал кредитку ещё до того, как её клали в конверт, чтобы отослать владельцу. Если, например, лимит был пятьсот долларов, мы отправлялись с этой карточкой в магазины, где нас уже знали. Я откатывал с неё сразу десяток слип-чеков. Наши сообщники в магазинах звонили в банк и получали авторизацию на покупку стереосистемы за триста девяносто долларов, телевизора за четыреста пятьдесят, часов за четыреста семьдесят — да чего угодно. Клиент свою карту по почте так и не дожидался, а мы имели фору примерно месяц до того, как её объявят украденной. Я старался сделать все крупные покупки как можно быстрее. Продавцов в магазинах всё это мало беспокоило, они-то свои денежки получали. Просто относили авторизованные слипы в банк и меняли на наличку.

Сейчас подобные трюки отлавливают компьютерные системы, но тогда я делал на этом кучу денег. При желании мог за один день набрать всяких товаров тысяч на десять баксов. Даже без предварительного сговора с продавцом обманывать магазины было очень просто. В них продавались сотни разных товаров, а у нас всегда были наготове фальшивые права и прочие удостоверения личности. Мы их покупали у Тони Пекаря из Озон-парк. Он был настоящим пекарем, кстати. Владел кондитерской и пёк хлеб. Но, кроме того, мог прямо при тебе испечь фальшивые права. Держал наготове все нужные бланки. Вы не поверите, до чего он был хорош. Он где-то в Олбани добывал настоящие коды, так что даже дорожная полиция не могла распознать фальшивку. Брал полсотни баксов за комплект, а в комплект входили водительские права, карта социального страхования и карта регистрации избирателя.

Покончив с крупными покупками, я продавал карту «мелочёвщикам» — ребятам, которые брали на неё товары ценой ниже лимита авторизации. Например, по некоторым картам магазин просил в банке авторизацию, если покупка стоила дороже пятидесяти баксов, по другим — если дороже сотни. «Мелочёвщики» всегда покупали что-то дешевле этого предела. Они отправлялись в большой универмаг или торговый центр и шарашили там сорокапятидолларовые покупки на пятидесятидолларовую карту. Ты мог покупать блендеры, радиоприёмники, сигареты, бритвы — всё, что легко потом сбагрить за полцены, и за пару часов неплохо навариться. «Куча» Эдвардс, высокий тощий негр, часто тусовавшийся с нашей бандой, был мастером мелочёвки. Он приезжал в торговый центр на крытом грузовике и закупался там целый день до тех пор, пока в машине не оставалось места. На него работала целая армия продавцов, которые развозили добычу по фабрикам и толкали рабочим, или же он сдавал товары в семейные магазинчики Гарлема, или продавал сразу весь грузовик оптовикам из Нью-Джерси.

В сигаретный бизнес меня вовлёк Джимми Бёрк. Хотя я и раньше слышал об этой теме, ещё когда служил в Северной Каролине. На Юге США блок сигарет стоил тогда два доллара десять центов, а в Нью-Йорке тот же самый блок — уже три семьдесят пять, из-за местных налогов. Однажды Джимми приехал в таксопарк на машине, под завязку набитой сигаретами. Он дал мне сотню блоков и велел попытаться их продать. Я сомневался, но он уговорил меня попробовать. Я побросал блоки в багажник своей машины и поехал на ближайшую стройплощадку. Все сигареты были распроданы за десять минут. Работяги экономили примерно бакс на блоке. Для них это было существенно. А для меня существенным было то, что за десять минут я на каждой из тех упаковок поднял двадцать пять центов. Вечером я отправился к Джимми домой, расплатился за сотню блоков и тут же взял ещё триста — столько, сколько влезло в багажник. На следующий день снова распродал всё за десять минут. «Ну ничего себе!» — подумал я, вернулся к Джимми, снова взял три сотни в багажник и ещё две — на заднее сиденье автомобиля. На круг вышло сто двадцать пять баксов прибыли за пару часов работы.

Джимми привёл в таксопарк тощего паренька с тонкими усиками, одетого в костюм умника. Его звали Томми Де Симоне. Он был из тех ребят, кто выглядит моложе своих лет как раз потому, что пытается казаться старше. Джимми дружил с семьёй Томми много лет и хотел, чтобы я присмотрел за парнем и обучил сигаретному бизнесу, помог поднять малость бабла. Вскоре мы на пару с Томми делали триста-четыреста баксов в день. Мы продавали сотни блоков на стройплощадках и швейных фабриках. Мы продавали их в гаражах санитарного департамента, в депо подземки и на автобусной станции. В 1965 году город ещё не воспринимал всё это всерьёз. В конце концов мы обнаглели настолько, что начали торговать прямо на улицах, а если приходил коп, просто дарили ему пару блоков, чтобы оставил нас в покое.

Довольно быстро мы сами начали привозить сигареты. Летели в Вашингтон, брали такси до пункта аренды грузовиков, арендовали машину, пользуясь поддельными правами и удостоверением личности, и гнали её к одному из сигаретных оптовиков в Северной Каролине. Грузили восемь или девять тысяч блоков и возвращались на север. Но мы были не одни такие умные, и постепенно обстановка начала накаляться. Поначалу стражи закона ловили немногих, и при задержании просто выдавали повестку в суд. Это были не копы, а налоговые агенты, которые даже пушек с собой не носили. Потом они стали умнее и начали конфисковывать грузовики. Тогда транспортные компании перестали сдавать нам машины в аренду. Мы принялись финтить и придумывать всевозможные способы заполучить грузовик, от взяток до найма местных ребят, которые оформляли аренду на себя. Таким образом мы запалили половину арендных пунктов компании «Ю-Хол» в Вашингтоне. Просто разорили их. Тогда мы начали арендовать машины у Винни Бинса, который владел «Капо Тракинг Компани» в Бронксе. Винни понятия не имел, зачем нам нужны грузовики, так что всё шло просто отлично, пока он не обнаружил, что лишился дюжины машин. Когда выяснилось, что грузовики арестованы за контрабанду, этот источник тоже иссяк. Если бы не прикрытие Поли, нас за такие фокусы тут же грохнули бы, поверьте на слово. В конце концов нам пришлось купить собственную машину, благо доходы позволяли. Мы с Томми приобрели отличный семиметровый тягач, а Джимми Бёрк подгонял нам прицепы. Некоторое время всё шло отлично, но потом этим делом занялись слишком многие. Команда семьи Коломбо из бруклинского Бенсонхёрста начала затоваривать рынок. Прибыли снизились. Но к тому времени я уже занялся другими делами.

Я начал угонять автомобили, например. Я тогда познакомился с Эдди Риго, агентом по импорту-экспорту из гаитянской компании «Си-Лэнд Сервис». Риго владел небольшим магазинчиком в Квинсе, где продавались всякие гаитянские продукты, и он был каким-то образом завязан с очень серьёзными людьми на Гаити. Я помню, как воскресный выпуск «Нью-Йорк Таймс Мэгэзин» тиснул целую статью про его семейство. Наш бизнес был незамысловат: я угонял для него машины, а он вывозил «горячие» тачки из страны и сбывал их.

Дело оказалось несложным. На меня работала целая банда подростков. Ребята из нашего района и их друзья. Смекалистые парни, которые понимали, что к чему. Я платил за каждую угнанную машину сотку баксов. Пока не набиралось десять или двенадцать, машины я прятал на задах автостоянок, чтобы «горячие» авто не светились на улицах, а тем временем добывал для них новые серийные номера от тачек, что шли в металлолом. Потом я сообщал эти номера Эдди Риго и уже на следующий день получал готовые экспортные декларации. Оставалось отправить машины в порт. С этими документами наши авто проходили таможню как по маслу. Инспекторы, в соответствии с декларацией, проверяли лишь наличие повреждений и запасных шин. Это были только новые автомобили — маленькие «форды» и другие компактные, экономичные машины, потому что бензин на Гаити был в те годы недёшев — четверть бакса за литр. Я получал за каждую тачку семьсот пятьдесят долларов. Всех дел было на пару часов в день, а потом мне оставалось лишь раз в пять-шесть недель слетать в Порт-о-Пренс, чтобы получить свои денежки. Путешествие обходилось не так уж дорого, потому что я вовсю пользовался фальшивыми деньгами, а также крадеными дорожными чеками и кредитками.

Всё это время я не прекращал сопровождать Поли. Возил его то туда, то сюда. Подбирал в десять утра, и мы колесили до трёх часов ночи, когда он заезжал в ресторан, чтобы подкрепиться печёнкой с луком или стейком с картошкой. Поли постоянно был в движении, и я вместе с ним. Ежедневно воплощались сотни разных планов, и тысячи дел требовали пригляда. Поли был боссом целого района, он присматривал за парнями, которые занимались азартными играми, подпольными лотереями, профсоюзами, угоном автомобилей, скупкой краденого, ростовщичеством. Все работали под его крышей, типа франшизы, и делились наваром с Поли, который часть оставлял себе, а остальное отправлял наверх по цепочке. Он был кем-то вроде сборщика дани, как в старой доброй Италии, за тем лишь исключением, что всё это происходило в Америке.

Для человека, который целый день ездил по городу и решал огромное количество вопросов, Поли умудрялся ограничивать личное общение весьма узким кругом доверенных лиц, не более шести. Если, например, возникали какие-то сложности с подпольной лотереей, спор выносился на рассмотрение Стива Де Паскуале, который управлял этим бизнесом от имени Пола. На следующее утро Поли встречался со Стивом, выслушивал, в чём проблема, и давал тому инструкции, как её решать. При этом большую часть времени Поли просто молча слушал, что говорит Стив, потому что Стив реально разбирался в этом деле лучше своего босса. Потом Пол принимал решение, что делать. Если возникали разногласия из-за азартных игр, он обсуждал их со своим братом Малышом. Профсоюзные проблемы он решал с разными профсоюзными боссами, в зависимости от обстоятельств. Всё приводилось к наименьшему общему знаменателю. Решалось в разговорах один на один. Поли не верил в коллективные совещания. Он не хотел, чтобы кто-то посторонний слышал, что он говорит, и ещё меньше — чтобы слышали, что говорят ему.

Подчинённые подчинённых Поли были очень разными людьми — от прожжённых жуликов до легальных бизнесменов. Но все они понимали законы улицы. Делали дела. Подмазывали где надо, чтобы колёсики крутились. А Поли держал всё это в голове. У него не было секретаря. Он не вёл никаких записей. Никогда ничего не записывал и никому не звонил, разве что из уличного автомата, да и то лишь для того, чтобы назначить встречу. От Поли зависели заработки сотен людей, но он никогда не платил им ни цента. Те, кто работал на Поли, должны были сами добывать себе денежки. Он давал им лишь одно: защиту от других, таких же ушлых, как они. В этом и была суть бизнеса. То, чего никак не могли понять парни из ФБР, — Поли и его организация обеспечивали защиту тем, кто не мог пойти в полицию. Они были чем-то вроде полицейского участка для умников. Предположим, у меня есть товар на полста тысяч баксов из угнанного грузовика, однако, когда я доставляю его перекупщику, меня вместо оплаты просто кидают. И что мне делать? Идти к копам? Это вряд ли. Перестрелять виновных? Я угонщик, а не ковбой. Нет. Единственный способ гарантировать, что меня никто не кинет, — договориться с мафиози вроде Поли. С посвящённым. Членом криминальной семьи. Боевиком. Тогда, если кто-то поимел тебя — он поимел и Поли, а это уже финиш. «Пока-пока…» — они мертвы, а дважды краденный товар забит им в глотки и кое-куда ещё. Конечно, если те, кто тебя кинул, связаны с другими умниками, могли возникнуть определённые сложности. Тогда их и твои умники забивали стрелку и решали вопрос. Обычно дело кончалось тем, что они делили весь краденый товар между собой, а тебя и твоего обидчика отсылали по домам не солоно хлебавши. Попробуй возмутиться — и ты труп.

Ещё одним преимуществом работы под покровительством парней вроде Поли были прикормленные ими копы. Умники башляли копам так давно, что, наверное, оплатили колледжи большему количеству детей полицейских, чем кто-либо ещё в мире. Нечто вроде стипендии от умников. Поли или Малыш, который обычно занимался такими делами для брата, прикармливали копов с момента начала службы, когда те были ещё новичками-патрульными. Со временем эти полицейские достигали высоких должностей, а Малыш продолжал им помогать. Когда им требовался совет по конкретному делу, когда им была нужна информация, Малыш давал и то и другое. Но это была улица с двусторонним движением. Принимая взятки от Малыша, они знали, что это безопасно. Между грязными копами и умниками возникало доверие. Аналогично это работало и со всеми остальными. Политики — не все, но многие, — тоже порой нуждались в помощи. Они, когда было нужно, получали офисы, автобусы с громкоговорящими системами, рядовых членов профсоюза для подписания петиций, юристов для надзора за выборами — и всё это бесплатно. Думаете, эти политики не были благодарны? Думаете, не понимали, кто их настоящие друзья? Причём, заметьте, всё это не было делом рук самого Пола Варио. Очень немногие политики вообще когда-либо встречались с ним. Нет, сэр. Всё, что нужно, устраивали дружественные Полу бизнесмены. Задолжавшие Полу юристы. Строители, боссы транспортных компаний, профсоюзные лидеры, мясники, бухгалтеры, подрядчики муниципалитета — уважаемые и законопослушные граждане. Но за их спинами всегда стояли люди вроде Поли, ожидая свою плату.

Я был рядовым бойцом организации, но даже я жил очень хорошо. Делал всё, что хотел. Крал и мошенничал с двух рук. Возил нелегальные сигареты, давал деньги в рост, принимал ставки и отправлял краденые тачки на Гаити. Тадди платил мне по паре косарей за поджоги супермаркетов и ресторанов. Потом он и владельцы делили страховые премии. Я научился катать горючие «колбаски» из сухого спирта и туалетной бумаги и совать их в перекрытия. Такую штуку легко запалить от спички, но, если имеешь дело с бензином или керосином, спичками пользоваться опасно из-за паров. Лучше сунуть горящую сигарету в коробок спичек — когда она догорает, спички вспыхивают и поджигают здание. Ты к этому моменту уже давно смотался.

Я многих доставал. Постоянно встревал в свары. Мне было плевать. За мной стояли десять или двенадцать бойцов. Мы отправлялись в ресторан в Рокавей, Файф-Таунс или другом богатом пригороде и кутили вволю. Заведение выбирали так или иначе уже связанное с мафией. Или в нём работал букмекер, или сам владелец давал деньги в рост, или из подвала приторговывали краденым. Я хочу сказать, что это не были забегаловки для старушек типа «Шрафтс». Это были дорогущие рестораны со стенами, обитыми красным шёлком, и коврами во весь пол — «ковровые места», как мы их называли, — где хозяин вбухал в интерьер приличные денежки. С девочками для услуг и нелегальными азартными играми. Владельцы или менеджеры обычно уже знали, кто мы такие. Мы тратили бабло. Развлекались на всю катушку. Подписывали какие угодно счета, включая щедрые чаевые официантам. Почему бы и нет? Мы швырялись деньгами. Тратили за вечер больше, чем целый конгресс стоматологов вместе с их жёнами за неделю.

Наконец, пару недель спустя, когда счета достигали уже нескольких тысяч, приходил владелец. Он пытался вести себя прилично. Разговаривать вежливо. Невзирая на это, мы тут же устраивали бучу. «Ах ты, козёл! — начинал орать кто-нибудь из нас. — После всего, что мы тут потратили, ты смеешь оскорблять меня в присутствии друзей? Называть меня неплатёжеспособным? Тебе конец, ты труп. Жалкий ублюдок…» — И так далее, и тому подобное. Ты орёшь на него, швыряешься бокалами или тарелками и вообще делаешь вид, будто ты в ярости. То есть хотя в глубине души и понимаешь, что ведёшь себя, как кусок дерьма, всё равно распаляешься так, словно возмущён и готов порвать негодяя на куски. Потом тебя кто-нибудь начинает успокаивать, но ты продолжаешь кричать, что надо-де переломать ему ноги.

Тут у парня возникает проблема. Он знает, кто мы. Он знает, что мы действительно можем переломать ему ноги, и никто не вступится. Он не может пойти к копам, потому что у него самого рыльце в пушку и он знает, что копы растрясут его на ещё большую сумму, чем он им уже платит. Вдобавок ему известно, что копы у нас на зарплате. Если он начнёт слишком сильно шуметь, его бизнесу конец. У него не остаётся иного выхода, кроме как пойти с жалобой к Поли. Ну, может, не к самому Поли, а к тому, с кем Поли станет разговаривать. К Фрэнки Макароннику. Стиву Де Паскуале. Бруно Фаччоло.

Если у ресторатора были достаточно хорошие связи, он наконец получал аудиенцию у Поли. Поли был само понимание. Он сочувствовал. Он сетовал, что не знает, как нас обуздать. Обзывал нас чокнутыми сопляками. Объяснял, что не раз вразумлял нас, но мы и слушать не хотим. Что у него из-за нас куча проблем. Что мы весь город поставили на уши. Обычно в этот момент ресторатор начинал понимать, что за избавление от нас придётся что-то заплатить. И так, слово за слово, Поли вскоре договаривался об оплате, пару сотен в неделю или около того, в зависимости от обстоятельств. Плюс забыть про наш счёт. Дело шло как по маслу.

Так владелец ресторана получал Поли в партнёры. Ещё какие-то проблемы? Обратись к Поли. Достают копы? Иди к Поли. Сложности с поставщиками? Позвони Поли. Разумеется, это работало в обе стороны. Поли теперь мог прислать для трудоустройства в ресторан досрочно освобождённого или попросить отдать поставки спиртного и еды своим друзьям. Плюс страховка. Кто решает вопросы со страховкой? Обычно это политики, и те из них, кто близок к Поли, получает свой кусок в виде комиссионных. Плюс коммунальные услуги. Кто убирается в ресторане? Я хочу сказать, что умники знали множество способов доить бабки с бизнеса.

А если мы решали разорить заведение, то получали ещё больше. Кредиты, например. Ресторан ведёт бизнес, скажем, двадцать-тридцать лет. Естественно, у него есть в банке кредит. Ты заявляешь, что хочешь переоборудовать помещение, приходит кредитный агент и даёт добро на расходы. Если ты решил разорить ресторан, то можешь забыть про переоборудование, взять эти денежки и потратить их, как хочешь.

Если у него есть вдобавок кредитные линии от поставщиков, ты, как новый партнёр, звонишь им и просишь привезти, что тебе нужно. Или звонишь другим оптовикам, и они целыми машинами присылают разное добро, полагаясь на хорошую кредитную историю заведения. Оптовики хотят делать бизнес. Они не хотят тебе отказывать. Менеджерам по продажам надо выполнять план. Так что ты начинаешь заказывать. Заказываешь ящики виски и вина. Заказываешь мебель. Заказываешь мыло, полотенца, бокалы, светильники, продукты и ещё больше продуктов. Стейки. Две сотни филе. Коробки со свежими омарами, крабами и креветками. В твои двери заносят столько подарков, словно сейчас Рождество.

И пока их заносят через одну дверь, ты всё это выносишь через другую. Конечно, товар перепродаётся со скидкой, но, поскольку ты в любом случае не собираешься за него платить, любая продажа идёт в плюс. Или твои приятели пользуются всем этим, чтобы открыть свои собственные заведения. Просто выдаиваешь несчастный ресторан досуха. Разоряешь его в ноль. А если тебе всего этого мало, можешь под конец и вовсе сжечь его ради страховой премии. При этом Поли нигде не светился как партнёр. Никаких имён. Никаких подписей. Поли не нужны были бумаги. Насколько мне известно, в шестидесятые Поли не только разорял рестораны, но и негласно владел долями в двух-трёх десятках заведений. Сотня баксов здесь, две или три сотни там. Его дела шли великолепно. Помню, он однажды признался мне, что заначил полтора миллиона наличными на чёрный день. Он постоянно пытался уговорить меня начать делать сбережения, но я не хотел. Он говорил, что свои держит в сейфе. А я отвечал, что не желаю копить, потому что всегда могу заработать ещё.

Я был не один такой. Все, кого я знал, делали бабки на каких-то темах, и практически никого за это не ловили. Вот чего не могли понять посторонние: если ты постоянно крутишь разные аферы, и все вокруг заняты ровно тем же, и никого не сажают, кроме как по чистой случайности, ты начинаешь понимать, что это не так уж и опасно. Способов заработать существует великое множество. Вовсе не обязательно торговать краденым или кого-то грабить. Один парень из нашего района работал менеджером в местном супермаркете, типичном сетевом магазине с десятком касс и прибылью полпроцента от оборота. Он всегда вёл себя как приличный и большим авторитетом в нашем квартале не пользовался. Так продолжалось до тех пор, пока во время его отпуска головной офис розничной сети не прислал плотников установить новые кассы. Те приехали, сверились со своими чертежами и поначалу решили, что зашли не в тот магазин. В нём было одиннадцать касс вместо положенных десяти. Однако в головном офисе быстро допетрили, что кое-кто установил свою собственную кассу, и все денежки за товар, что пробивался через неё, отправлялись прямиком в карман этого ловкача. Когда наш приятель вернулся из отпуска, его уже поджидали копы, зато он стал местным героем. Его уволили, но, поскольку он прикинулся дурачком и всё отрицал, так и не смогли предъявить обвинение — он не провёл в тюрьме ни дня.

Кроме того, тусовки с мафией означали азартные игры. Дня не проходило без ставок. Когда у меня были деньги, я ставил тысячу долларов на разницу в счёте баскетбольной игры, и это обычно была далеко не единственная ставка. По огромному-огромному миру субботних спортивных состязаний я мог запросто раскидать до десятки штук зелени. Джимми ставил на футбол по тридцать, а то и по сорок тысяч. Мы ходили на ипподром, бросали кости в Вегасе, играли в карты и делали ставки на всё, что движется. Ничто так не будоражит, особенно если ты имеешь годную наводку.

И мы знали ребят вроде Ричи Перри, кто мог такую наводку дать. Он был гением. Перри раньше всех сообразил разослать по стране десятки наблюдателей, чтобы они следили за спортивными командами колледжей. Он знал, в каком состоянии поле, какие травмы у ключевых игроков, пил ли перед игрой нападающий, и сотни других фактов, которые помогали ему получить преимущество. Он отыскивал в газетах колледжей из маленьких городков такие спортивные новости, которые никогда не попадали в общенациональную прессу, и имел повсюду людей, которые готовы были ему позвонить в последнюю минуту перед ставкой.

Это он изобрёл способ повысить шансы на победу в игре на скачках «Суперфекта», после чего мы некоторое время так процветали, что были вынуждены нанимать за десять процентов людей для обналички наших билетов, чтобы руководство ипподрома не переполошилось. В этом бизнесе крутилось столько бабок, что некоторые парни — уже известные полиции и не желавшие светиться с выигрышами — даже нанимали копов, чтобы те получали для них деньги в кассе тотализатора.

В «Суперфекте» — которую с тех пор запретили — игрок должен был угадать четырёх первых лошадей из восьми, причем именно в том порядке, в котором они придут к финишу. Перри сообразил, что, если заставить двух-трёх жокеев придержать коней или вовсе отказаться от скачки, за небольшую цену можно покрыть все оставшиеся комбинации. Например, если в скачке честно соревнуются восемь лошадей — есть тысяча шестьсот восемьдесят выигрышных комбинаций, покрыть которые трёхдолларовыми ставками обойдётся в пять тысяч сорок баксов. Поскольку средний выигрыш в «Суперфекте» был около трёх тысяч долларов, это не имело смысла. Однако, удалив двух или трёх лошадей, мы практически гарантировали себе победу, потому что чисто математически оставалось всего триста шестьдесят комбинаций, которые можно было покрыть одним билетом ценой в тысячу восемьдесят долларов. Когда проводился такой договорный заезд, мы ставили на него сразу двадцать пять тысяч или даже полста штук баксов.

Мы подкупали жокеев через так называемых ястребов — завсегдатаев ипподрома, которые жили или выпивали с жокеями и тренерами. Обычно это были их жёны, подружки, бывшие жокеи, отставные тренеры — люди, знавшие всю подноготную мира скачек. С ястребами мы знакомились, постоянно тусуясь на ипподроме, принимая их ставки, одалживая деньги, предлагая задёшево краденые телевизоры или дизайнерские платья. Вы удивитесь, до чего просто было всё это устроить.

В конце концов владельцы тотализаторов сообразили, что с выплатами по «Суперфекте» творится что-то неладное, начали расследование и добились ареста почти всей нашей команды. Федералы объявили, что, жульничая на скачках, мы заработали больше трёх миллионов баксов, хотя это было преувеличением. Под суд отправились два десятка жокеев, тренеров и умников. Бруно Фаччоло и Питер, сын Поли, выкрутились, а Ричи Перри приговорили. Он получил шесть месяцев.

Глава пятая

В 1965 году Генри Хиллу было двадцать два, он оставался холостяком и наслаждался жизнью. Его дни были длинными, и он с удовольствием заполнял их множеством дел. Жульничество и махинации занимали каждую свободную минуту. Вокруг них крутились все разговоры, и они же придавали жизни остроту. В мире Генри «жить» означало разводить лохов и поднимать бабло. И он по-прежнему не волновался о накоплениях. Фактически, насколько ему было известно, никто из парней его возраста сбережений не делал. Финансы Генри могли катастрофически уйти в минус и тут же снова пополниться на протяжении всего какой-то пары часов. После удачной аферы у него вдруг появлялось столько толстых пачек новёхоньких банкнот, что их приходилось совать за пояс, потому что в карманах не хватало места. А ещё несколько дней спустя ему опять не хватало наличности. Скорость, с которой он и его друзья могли растратить любой капитал, была просто поразительной. Он буквально швырялся деньгами. Отправляясь в поход по барам и ночным клубам Лонг-Бич, Файф-Таунс или Рокавей, он ошеломлял официантов чаевыми.

Генри тратил деньги, пока его карманы не пустели, а потом занимал у приятелей до очередной удачной аферы. Он был уверен, что новый мошеннический «гонорар» так или иначе подоспеет не позже чем через неделю. В работе у него всегда было одновременно не меньше дюжины разных жульнических схем. При этом у Генри практически не было расходов, кроме собственных прихотей. Он не содержал иждивенцев. Он не платил налогов. У него даже настоящего номера социального страхования не было. Он не приобретал страховок. Не платил коммунальных платежей. Не имел банковских счетов, кредитных карт, кредитных рейтингов и чековых книжек, за исключением фальшивок, купленных у Тони Пекаря. Свой гардероб он хранил в доме родителей, хотя редко там ночевал. Генри предпочитал проводить ночи в одном из домов Варио, на диванах в притонах его банды или в бесплатных номерах мотелей в Рокавей или у аэропорта, которыми управляли его друзья. Он никогда не просыпался в пижаме. Хорошо, если ботинки успевал скинуть, прежде чем отрубиться. Как и у большинства других умников, его жизнь была настолько беспорядочной, что он никогда заранее не знал, где его застигнет ночь. Он мог провести свои обычные восемнадцать часов бодрствования в пиццерии или таксопарке около Питкин-авеню, а то вдруг оказаться вместе с Поли в Коннектикуте по делам подпольной лотереи, или отправиться с Джимми в Северную Каролину за сигаретами, или махнуть с другими ребятами в Лас-Вегас, чтобы просадить неожиданный куш, подвернувшийся в течение долгого и совершенно непредсказуемого дня.

Некоторые девушки стоят денег, а некоторые нет. Соседские девчонки, разносчицы из баров, учительницы, официантки, разведёнки, офисные работницы, маникюрши, стюардессы, сиделки и домохозяйки днём всегда в изобилии крутились вокруг него на ипподроме, ночью — в клубах, а похмельным утром — в мотелях. Некоторые из них любили потанцевать. Другие — выпить. Генри вовсю наслаждался холостяцкой жизнью, подбирая то, что подворачивалось под руку. Его свобода была совершенно лишена всяческих оков.

Генри. Я был в таксопарке, когда вдруг примчался взмыленный Поли-джуниор. Он несколько недель уговаривал знакомую девушку Диану сходить с ним на свидание, и она наконец согласилась, но с условием, что свидание будет двойным: она приведет подругу, а он — приятеля. Джуниор был в отчаянии. Ему срочно нужен был кто-то для поддержки. У меня готовилась сделка по сигаретам, на заднем сиденье машины лежала стопка краденых свитеров, на одиннадцать вечера была запланирована встреча с Тадди, который хотел обсудить какое-то дело, а тут ещё и Джуниору дуэнья понадобилась. Он сказал, что уже забронировал для нас столик у Фрэнки Макаронника в «Вилла Карпа». В те времена наша команда постоянно там зависала. Когда я, желая оказать Джуниору услугу, добрался-таки ближе к вечеру до «Виллы», я так спешил на встречу с Тадди, что мог думать лишь о том, как бы поскорее смыться.

Карен. Он мне сразу не понравился. Я считала, что он совершенно несносен. Диане приглянулся Пол, но мы с ней были еврейками, и она никогда прежде не встречалась с итальянцем. Поэтому она хотела проявить осторожность. Пол казался очень милым, но она настояла, чтобы первое свидание было двойным. Что Пол женат, она не знала. Она уговорила меня пойти. Но мой визави, которым стал Генри, оказался ужасным. Было очевидно, что находиться здесь он не хочет. Он постоянно ёрзал. Всех торопил. Потребовал счёт ещё до того, как подали десерт. Когда пришло время ехать по домам, он затолкал меня в машину, а когда мы приехали, буквально из неё выволок. Это было дико. Но Диана и Пол заставили нас пообещать, что мы снова встретимся вечером в следующую пятницу. Разумеется, когда она настала, Генри меня продинамил. Я ужинала с Полом и Дианой. Вместо двойного свидания получилось трио. Тогда я заставила Пола взять нас с Дианой в машину и отправиться на поиски Генри.

Генри. Я шёл по улице неподалёку от пиццерии, как вдруг рядом остановилась машина Пола и из неё вылетела Карен. Меня как громом поразило. У неё буквально дым из ушей валил. Она бросилась ко мне и завопила, что никому не дозволено её динамить. «Никто не смеет со мной так поступать!» — кричала она на всю улицу. Я хочу сказать, вышло очень громко. Я выставил ладони, чтобы её успокоить. Сказал ей, что не приехал, поскольку был уверен — она сама меня продинамит. Что готов загладить вину. Сказал, что подумал, будто Пол и Диана хотят встретиться без нас. В общем, к тому моменту, когда она закончила орать, мы уже назначили новое свидание. На этот раз я пришёл.

Карен. Он повёл меня в китайский ресторан в «Грин Акрс Молл» на Лонг-Айленде. Был очень мил. Он оказался потрясающим парнем. Выглядел старше своих лет и, кажется, знал гораздо больше, чем мальчики, с которыми я прежде встречалась. Когда я спросила, чем он занимается, он сказал, что работает каменщиком, и даже показал мне профсоюзную карточку. Ещё упомянул, что раньше был менеджером в «Азорах», я знала, что это шикарный ресторан в Лидо Бич. Мы очень приятно неторопливо поужинали. Потом сели в его новенький автомобиль и прокатились по ночным клубам Лонг-Айленда, послушали музыку. Потанцевали. Казалось, он знает здесь всех и вся. Когда я заходила с Генри в разные заведения, к нам тут же подходили люди, чтобы поздороваться. Он меня всем представил. Все спешили ему угодить. А он чувствовал себя там словно рыба в воде. Это было так непохоже на мои свидания с другими парнями… Они вели себя, словно дети. Приглашали меня в кино или боулинг, ну, в общем, куда обычно ходят, когда тебе восемнадцать, а твоему парню — двадцать два.

Генри. С Карен было весело проводить время. Она была очень живой. Любила ходить в разные заведения и великолепно выглядела. Все говорили, что у неё фиолетовые глаза, как у Элизабет Тейлор. Мы начали вместе посещать клубы. Например, «52/52» на Лонг Бич, рядом с «Руморс Диско» Филли Бэзила. Музыкальные бары. Заведения, в которых я бывал с Поли. Где я знал владельцев, барменов и менеджеров, а они знали меня. Когда я впервые приехал забирать её из дома родителей на вечеринку в клуб «Палм Шор», то как следует принарядился. Хотел произвести хорошее впечатление. Я чувствовал себя отлично, но когда она открыла мне дверь, то вместо ожидаемой радости вдруг вскрикнула. Её глаза выпучились, как в ужастике про чудовищ. Я огляделся. Я не понимал, что происходит. Тут она указала на мою шею. «Переверни его, сейчас же переверни!..» — прошептала она испуганно. Глянув вниз, я увидел, что она показывает на мой медальон на золотой цепочке, который подарила мне мать, где изображён маленький золотой крест.

Карен. Он собирался познакомиться с моими родителями. Они знали, что я с ним встречаюсь, и были недовольны, что он не еврей. Я им соврала, что он еврей наполовину. Что его мать еврейка. Их это всё равно не слишком радовало, но что они могли поделать? И вот их первая встреча. Раздался звонок в дверь. Я была взволнована. Моя бабушка тоже была дома. Глубоко верующая ортодоксальная иудейка — когда она умерла, её с Торой хоронили. Я заранее нервничала. И вот я открываю дверь и вижу, что он вырядился в чёрные шёлковые брюки, расстёгнутую до пупа белую рубаху и синий пиджак с искрой. Но прежде всего мне бросился в глаза огромный золотой крест. Я имею в виду медальон, висевший у него на шее. На цепочке, спускавшейся с шеи на грудь. Я быстро прикрыла за собой дверь, чтобы семья не увидела, и велела ему перевернуть медальон. Он так и сделал, но, когда мы вошли в дом, я всё равно обливалась холодным потом от страха. Родные и так были не рады, что он всего лишь наполовину еврей, а тут ещё это. Его семья, кстати, тоже была не в восторге от меня. Одна из его сестёр, Элизабет, та, что собиралась стать монашкой, просто терпеть меня не могла. Помню, я как-то зашла к Генри домой, и дверь открыла она. У неё вся голова была в бигудях. Она смутилась, потому что не ожидала моего визита. Никогда прежде не видела, чтобы человек так злился.

Генри. Однажды Карен отвезла меня в загородный клуб её родителей. Там было гольф-поле на девять лунок, теннисные корты и бассейн, а также куча богатеев, бродивших вокруг, прыгавших в воду с трамплинов, стучавших по теннисным мячикам и сажёнками рассекавших в бассейне с резиновыми шапочками на головах и очками для плавания на физиономиях. В жизни не видал, чтобы богачи так напрягались забесплатно. Оглядевшись вокруг, я вдруг осознал, что ничего из этого не умею. Ничего. Не умею нырять. Не умею плавать. Не умею играть в теннис. Не умею играть в гольф. Ни хрена не умею.

Карен. Я начала ходить с Генри в такие места, где никогда прежде не бывала. Мне было восемнадцать. Я была ослеплена их великолепием. Мы ходили в зал «Эмпайр Рум» послушать Ширли Бэсси. Ходили в клуб «Копакабана». Другие знакомые мне мальчики бывали там в лучшем случае лишь раз, и то на выпускном. Генри посещал «Копакабану» постоянно. Мало того, его там знали. И он знал всех. Мы всегда сидели у самой сцены, а однажды знаменитый певец Сэмми Дэвис Джуниор послал нам шампанское. По вечерам там бывали аншлаги, народ стоял в очереди, чтобы попасть внутрь. Тогда швейцар проводил Генри и всю нашу компанию через кухню, заполненную китайскими поварами, прямо в зал, где мы немедленно получали лучшие места. Потрясающе. Но меня всё это ничуть не удивляло — ну, что у двадцатидвухлетнего парня есть такие связи. Я мало что понимала тогда. Просто думала, что он знаком с нужными людьми.

Генри. Мы развлекались каждый вечер. Днём Карен работала помощником дантиста, а ночи мы проводили вместе. Стали очень близки, я хочу сказать. С ней мне было хорошо. Думаю, мне импонировала мысль, что она не похожа на девчонок из нашего бедного района. Нравилась её привычка к шикарной жизни. Нравилось, что она такая стильная штучка. Мы начали ходить на свадьбы. Младшие отпрыски семейства Варио как раз стали один за другим жениться в то время, и это сблизило нас с Карен ещё больше. Согласно моему воспитанию, отвести девушку на свадьбу друзей считалось серьёзным шагом в отношениях. Вскоре мы начали убегать на уикенды вдвоём. Карен говорила родителям, что поедет на Файр-Айленд с подругами, и предки подвозили её к станции Вэлли Стрим. Там я её и подбирал.

Карен. Как только мы начали встречаться с Генри, ко мне зачастил наш сосед Стив. Мы были знакомы много лет, и я никогда не воспринимала его всерьёз. Однажды, ближе к вечеру, когда я шла с работы, он подловил меня у дома и попросил с чем-то помочь. Уж и не помню, что это было и куда он предложил пойти. Вроде какое-то обычное хозяйственное дело. Ничего особенного. Это же сосед. Я сказала маме, куда мы собрались. Честно говоря, я согласилась в основном из-за его машины. У него был шикарный «Корвет». Стив был, как и всегда, очень мил, пока мы не доехали до ипподрома «Белмонт», километрах в пяти от моего дома. Тут он припарковал машину и полез обниматься. Я была поражена. И разозлилась. Велела ему прекратить. Он отказался. Начал говорить, что я очень повзрослела. И прочую обычную чушь. Я влепила ему пощёчину. Он удивился. Я ударила снова. Он озверел. Завел машину и рванул к Хемпстедской магистрали. Потом дал по тормозам так, что я чуть не вылетела через лобовое стекло. Наклонился, открыл пассажирскую дверь, выпихнул меня из авто и уехал. Обдав напоследок грязью и гравием из-под колёс. Это было ужасно. Всё случилось, наверное, часов в семь вечера. Я была в шоке. Парень поступил отвратительно, но виноватой почему-то чувствовала себя я. Боялась позвонить домой. Знала, что мать взбесится. Начнёт допрос с пристрастием прямо по телефону ещё до того, как я успею выбрать гравий из волос. Я была не готова выслушивать претензии. Так что вместо мамы я позвонила Генри. Рассказала ему, что случилось и где я. Он приехал через несколько минут и отвёз меня домой.

Генри. Я чуть с ума не сошёл от злости. Хотел прикончить того парня. Пока я вёз Карен и слушал её историю, закипал всё сильнее и сильнее. Когда мы прибыли к дому Карен, она сразу убежала внутрь. Я огляделся и увидел «Корвет», припаркованный на другой стороне улицы. У дома, полного жалких богатеньких ублюдков. Там жили три брата. У всех троих были «Корветы». А у меня был краденый ствол двадцать второго калибра. И коробка патронов к нему в отделении для перчаток. Не сводя глаз с «Корвета», я зарядил пушку. Очень хотелось пристрелить ублюдка, а о последствиях подумать потом. Я перешёл через улицу и позвонил в дверь. Нет ответа. Я позвонил снова. Ничего. Я сунул пистолет в карман. Обошёл дом сзади. Стив и его братья сидели во дворе. Стив пошёл ко мне. Думал, наверное, что я хочу поговорить. Выяснить отношения один на один и прочую чушь. Как только он приблизился, я схватил его за волосы правой рукой и нагнул. Левой вынул из кармана пушку и принялся бить его по морде. Он заорал: «У него пистолет! У него пистолет!» Я чувствовал, как поддаётся под ударами его лицо. Я сунул ствол ему в рот и провернул там пару раз. Его братья так испугались, что не двинулись с места. Уроды. Если бы они хоть дёрнулись, я бы тут же пристрелил их, клянусь. Из дома кто-то крикнул, что звонит копам. Пока те не прибыли, я врезал Стиву ещё пару раз. Сам не пойму, как я его не убил, — думаю, это из-за криков про пистолет. Огрел ещё пару раз по башке и оставил рыдать на подъездной дорожке к дому. От страха он обмочился.

Я вернулся к дому Карен. Она вышла и стояла у чёрного хода. Я сунул ей в руки пистолет и велел спрятать. Она положила его в ящик для молочных бутылок. Потом я отогнал свою машину на другой конец квартала и бросил под неё коробку с патронами. Когда я пешком вернулся к дому Карен, там уже стояли четырнадцать машин полиции округа Нассау. Копы искали пистолет. Я сказал, что у меня пушки нет. Что тот парень, должно быть, сбрендил. Копы обыскали меня и мою машину от и до. Пушки не нашли. Тогда они велели мне сесть в мой автомобиль и проконвоировали до границы округа на Бруклин-лейн. Отъезжая от тротуара, я опасался, что они заметят патроны. Не заметили.

Карен. Он подошёл к чёрному ходу в наш дом. Я видела, что он торопится. Сказал мне: «Спрячь это». Он что-то прикрывал ладонью правой руки. Я взяла этот предмет и взглянула на него. Это оказался пистолет. Маленький, но тяжёлый, серого цвета. Я глазам своим не поверила. Пистолет был холодным на ощупь. Даже просто держать его было очень возбуждающе. Творилось такое безумие, что я даже начала испытывать от этого восторг. Я решила не прятать пистолет в доме, от матери там ничего не скроешь. Она бы сразу его нашла. Поэтому я сунула пистолет в ящик для молочных бутылок, стоявший около двери. Генри куда-то пропал, но через несколько минут пришёл обратно. Полиция его поджидала. Они уже поговорили со Стивом и другими соседями. В нашем квартале никогда не случалось ничего подобного. Я была страшно взволнована. Мне нравилось, что Генри совершил всё это ради меня. Это повышало мою самооценку. Когда копы начали спрашивать Генри, есть ли у него пистолет, он отвечал совершенно спокойно. Сказал, что тот парень, должно быть, просто с ума сошёл. Копы уже знали, что сделал со мной сосед, а Генри так упорно отрицал наличие пистолета, что они снова допросили Стива, и тот начал мямлить, мол, может, это был какой-то «металлический предмет». В конце концов копы решили, что просто спровадят Генри из нашего района, чтобы гарантировать отсутствие дальнейших проблем.

Генри. К тому времени мне порядком надоело делать всё украдкой. Мы с Карен встречались ежедневно уже три месяца, а я не мог прийти к ней в дом, если там была её бабушка, да и её мать не уставала твердить, что мы не пара. Мои родители вели себя точно так же. Казалось, все сговорились против нас. После заварухи с её соседом я решил, что нам пора бежать и тайком пожениться. Тогда родным придётся смириться с этим фактом. После пары фальстартов мы наконец решили, что отправимся в Мэриленд и поженимся там. Просто возьмём и поступим по-своему. Нам был нужен свидетель, и я попросил Ленни. Уже добравшись до Мэриленда, мы, стоя на светофоре, разговорились с молодыми людьми из соседнего автомобиля. Они сказали, что здесь по закону всё равно надо ждать бракосочетания три дня после подачи заявления, а вот в Северной Каролине можно пожениться без проволочек. Так что мы поехали в город Уолден в Северной Каролине. Прошли положенный медосмотр, сдали анализы крови и прямиком направились к мировому судье. Ленни устал и вырубился на заднем сиденье нашего авто, так что свидетелем стала жена мирового судьи.

Карен. Потом мы с Генри вернулись и всё рассказали моим родителям. Поначалу это известие их шокировало, но где-то через полчаса они начали свыкаться с реальностью. Дело было сделано, оставалось смириться. Они были не из тех, кто готов выгнать дочь из дома за подобный проступок. Вдобавок я понятия не имела, что значит быть женой. Не умела готовить, даже яйцо сама сварить не могла. В сущности, мы оба были ещё детьми. Родители предложили пожить у них. Отремонтировали для нас второй этаж, и мы поселились в их доме. Генри в голову не приходило, что можно подыскать место, где мы могли бы жить отдельно. Ему понравилось у нас. Он полюбил моих родных. Полюбил мамину стряпню. Перешучивался с мамой. Очень тепло к ней относился. Я видела, что ему по душе снова стать частью семьи. Постепенно и мать с отцом к нему привязались. У них было три дочери, и вот наконец они обзавелись сыном, хотя и несколько необычным путём. Генри очень искренне обсудил с ними религиозную проблему и пообещал, что перейдёт в их веру. Даже начал брать уроки иудаизма. Каждый день он уходил «на работу». Мы все думали, что он каменщик. Профсоюзная карточка и всё такое. Как мы могли догадаться? Мне даже в голову не приходило, что для каменщика у него подозрительно нежные руки. К августу Генри завершил своё религиозное образование, и мы сыграли очень милую еврейскую свадьбу. Даже бабушка была почти счастлива.

Глава шестая

Карен далеко не сразу догадалась, какой именно «работой» занимается её муж. Она знала, что он парень боевой. Знала, что он может быть крут. Однажды она видела, как рядом с манхэттенским клубом Джеки Кэннона «Рэт Финк Рум» он избил монтировкой трёх человек — позже она узнала, что это были игроки в американский футбол из Нью-Джерси. Она знала, что некоторые его друзья сидели в тюрьме. И ещё знала, что иногда он носит с собой пистолет. Но тогда, в начале шестидесятых, — до того как Марио Пьюзо описал стиль жизни мафиози в «Крёстном отце»; до того как Джозеф Валачи впервые публично признал существование мафии; до того как парламентский подкомитет по расследованиям сенатора Джозефа Макклеллана обнародовал имена и фото пяти тысяч деятелей организованной преступности, — феномен умников был сравнительно малоизвестен за пределами их тесного мирка. Разумеется, Карен Фрейд Хилл, приличная девушка из Лоуренса, Лонг-Айленд, не имела причин полагать, что окажется вдруг в роли героини какого-то малобюджетного боевика. Всё, что она знала, — её муж работает каменщиком и мелким профсоюзным начальником. По утрам она даже иногда подвозила его на работу в разные места и видела, как он уходит на стройплощадку. Он приносил домой сто тридцать пять долларов в неделю. Почти все эти деньги уходили на выплаты по кредиту за их спальный гарнитур. Да, у него была новая машина. Но она знала, что он вроде выиграл пару тысяч долларов в лотерею незадолго до свадьбы. Все его друзья имели работу. Они были строительными рабочими и водителями грузовиков; владели небольшими ресторанами, работали в Швейном квартале или в аэропорту.

Карен. Иногда мне кажется, что, если бы мать не доставала меня всё время, я прозрела бы раньше. Но она так упорно пыталась разлучить нас, что мне пришлось столь же упорно сопротивляться. Я решила её переупрямить. Не хотела предавать Генри. Не хотела дать ей победить. Поэтому всё время придумывала Генри оправдания. Изобретала их для неё, но, как оказалось, и для себя тоже. Если он задерживался, я говорила, что он с друзьями. Если не звонил в положенное время, я врала матери, что он уже отзвонился до того. Через некоторое время такая жизнь начала казаться мне нормальной. Понимаю, что это звучит дико, но всё происходило так постепенно, день за днём, что я изменилась, сама того не заметив.

С тех пор я со многими людьми поговорила, и теперь мне кажется, что я с самого начала имела склонность к такой жизни. Я знаю, что некоторые женщины немедленно прекратили бы отношения, если бы парень попросил их спрятать пистолет. «У тебя пистолет?! — закричали бы они. — Фу! Да кому ты нужен? Отвали!» Есть масса девушек, даже моих собственных подруг, которые сказали бы такое в ту же секунду, как им сунули в руки оружие. Но я должна признать правду — меня это заводило.

До меня начало доходить, насколько его друзья отличаются от обычных людей, среди которых я выросла, во время вечеринки, устроенной Хелен, женой его приятеля Бобби Де Симоне. Мы к тому времени были женаты несколько месяцев, и я ещё ни разу толком не общалась с его друзьями и их жёнами в отсутствие Генри. Хелен устроила распродажу своих поделок из меди и дерева. Я прежде не знала никого, кто продавал бы что-то собственным друзьям прямо у себя дома. Генри сказал, что отвезёт меня на вечеринку, съездит повидаться с парнями и потом заберёт. Бобби и Хелен жили в Озон-парк. Квартирка оказалась не из лучших. Пара комнат на втором этаже. Все друг друга знали, я одна была новенькой, и они отнеслись ко мне очень-очень тепло. Действительно дали почувствовать себя как дома и частью компании. Но когда они начали разговаривать, я была шокирована тем, что услышала. Одна женщина, помню, рассказала, что уже три года ждёт мужа из тюрьмы. Я ушам своим не поверила. Боже мой! Три года! Я подумала, что никогда столько не вытерплю.

Впервые в жизни я оказалась среди женщин, которые вели беседы о тюрьме. Для них это была повседневность. Они знали всё о хороших и плохих тюрьмах. Но никогда не упоминали, за что их мужья там оказались. Это просто не обсуждалось. Вместо этого они жаловались, как лгут копы и прокуроры. Как придираются к их мужьям. Как их мужья просто делали то же, что и все вокруг, но им не повезло — и они попались. Тут же, без паузы, переходили к обсуждению долгих автобусных поездок на тюремные свидания, что в эти поездки надевать, как ведут себя дети и как трудно сводить концы с концами без мужа.

Пока они так болтали, я начала к ним присматриваться и поняла, что выглядят они — так себе. Откровенно неухоженные. С плохой кожей. Было очевидно, что многие не следят за собой. Не очень-то хорошо они выглядели, вот что я имею в виду. У некоторых были плохие зубы. У других их вообще недоставало. В районе, где я выросла, такого не увидишь. Кроме того, они были кое-как одеты. Шмотки дешёвые и немодные. Много полиэстера и трикотажные брючные костюмы. Позже, когда я познакомилась с их детьми, была поражена, сколько проблем они доставляли. Эти дети постоянно влипали в неприятности. Устраивали драки. Прогуливали школу. Сбегали из дома. Женщины лупили их до синяков швабрами и ремнями, но детям было на это наплевать. Эти женщины постоянно были на взводе. Очень нервные и напряжённые. Их младшие вечно ходили чумазыми. Знаете, есть дети, которые умудряются казаться грязными, даже только что выбравшись из ванны. Вот именно так они и выглядели.

Если прислушаться, это был просто кладезь несчастий. Одна такая вечеринка могла бы дать материала для мыльной оперы на несколько лет вперёд. В тот первый вечер они всё время перемывали косточки их подруге Кармен. За глаза: сама она отсутствовала. Сорокалетняя Кармен ждала мужа из тюрьмы. Своего третьего мужа. От каждого из мужей она родила по ребёнку, и дети эти были сущим кошмаром. Чтобы свести концы с концами, Кармен торговала крадеными товарами и кредитками. Всего за неделю до нашей вечеринки её старший, уже подросток, играл в карты и поспорил с другим парнем из-за ставки в десять баксов. Её сын взбесился, вынул из кармана пистолет и случайно выстрелил. Тот парень умер, а сына Кармен арестовали. Когда мать Кармен, бабушка детей, узнала, что её старший внук арестован за убийство, она тут же рухнула замертво. Так Кармен осталась с мужем и сыном в тюрьме и матерью в морге.

К тому времени как Генри приехал за мной, у меня голова уже шла кругом. Дома я призналась ему, что расстроена. Он был спокоен. Сказал, что в тюрьму попадают немногие. Не о чем, мол, волноваться. Завёл речь о деньгах: что сотни его друзей совершают, может быть, не совсем законные поступки, зато поднимают приличные бабки, и никто из них не попался. Торговля краденым. Азартные игры. Сигареты. Никого не сажают за такие пустяки. Кроме того, если что, он знает правильных адвокатов. Суды. Судей. Поручителей, чтобы выйти под залог. Я хотела ему поверить. С его слов всё это было так просто; кроме того, мне понравилась мысль о хороших деньгах.

Потом однажды ты читаешь в газете историю о тех, кого лично знаешь, и просто не можешь сопоставить напечатанные имена с реальными людьми. Они же самые обычные, вовсе не такие, о ком пишут в газетах. Много лет назад, например, я прочла в «Дейли Ньюс» о Фрэнки Манцо, приятеле Поли. Газета ошибочно назвала его Франческо Манца и утверждала, что он боевик банды. Тот Фрэнки Манцо, которого я знала, одевался и вёл себя как обычный трудяга. Он владел рестораном «Вилла Капра» в Седархёрсте, и я не раз видела, как он таскает коробки с продуктами, паркует машины клиентов на стоянке, протирает столы от крошек и вкалывает день и ночь на собственной кухне.

Никто из этих мужчин не казался мне важной шишкой. Картинка просто не складывалась. Для неё постоянно недоставало каких-то деталей. Я хочу сказать, у них были новые машины и крутые шмотки, но жили они в бедных районах, а их жёны выглядели не лучшим образом. Томми Де Симоне, например, всегда разъезжал в новёхоньком автомобиле и дорого одевался, но жили они с Анжелой в какой-то двухкомнатной съёмной конуре. Помню, я думала: «Если они и есть те бандиты, о которых пишут в газетах, то здесь явно что-то не сходится». Я знала, что Генри и его друзья далеко не ангелы, но эти парни точно не производили впечатления, что они и есть знаменитая Коза Ностра.

Только после нашей второй женитьбы я действительно стала частью мира Генри. Это была типичная старомодная итальянская свадьба, с тем лишь исключением, что клятвы мы дали по еврейскому обычаю в присутствии раввина. На неё пришли четыре брата Варио. Вместе с жёнами и детьми. Тогда меня впервые представили всем им сразу. Я чуть с ума не сошла. У каждого из пяти братьев Варио было не меньше двух сыновей, и по какой-то непостижимой причине их всех назвали Питер или Пол. В итоге у нас гостила добрая дюжина Питеров и Полов. Мало того, трое из братьев Варио имели жён по имени Мэри, и у всех были дочери, которых тоже звали Мэри. К тому моменту как Генри закончил представлять меня присутствующим, я была словно пьяная.

На нашей свадьбе не было только Пола Варио. Я видела, что Генри относится к Полу почти как к отцу, и даже больше того, потому что своего настоящего отца Генри видел очень редко и ещё реже с ним разговаривал. А с Поли Генри проводил время практически ежедневно. Когда я спросила, где Поли, Генри просто сказал, что тот не смог прийти. Потом уже оказалось, что он отбывал два месяца за неуважение к суду, после того как не согласился давать показания перед большим жюри округа Нассау по делу о нелегальных букмекерских конторах на Лонг-Айленде.

Со временем я узнала, что Пол и его сыновья Питер и Пол-джуниор регулярно получали месяц или два тюрьмы за неуважение к суду. Похоже, их это совершенно не беспокоило. Ну, вроде как служебная обязанность такая. Подумаешь, ещё немного отсидеть — сущая ерунда. Они отбывали эти сроки в тюрьме округа Нассау, где их отлично знали и где они раздали столько взяток, что всё это закончилось для него вынесением приговора за подкуп тюремной администрации. Помню, вместе с ними осудили начальника тюрьмы и дюжину охранников. Это было громкое дело. Оно широко освещалось в прессе. Но к тому времени я уже понимала, как всё устроено. Совершенно ненормально для мира, в котором я выросла, но мне такая жизнь больше не казалась неправильной. Я обитала в специфической окружающей среде, и я к ней приспособилась.

Должна признать, Генри и все его друзья работали и мошенничали не покладая рук. Поли владел цветочным магазином на Фултон-авеню и автомобильной свалкой на Флэтлендс-авеню. У Тадди Варио был таксопарк. Ленни управлял рестораном. Каждый где-то работал. Никто не бездельничал. И это не считая того, что они постоянно проворачивали свои нелегальные сделки. Я ни разу не видела никого из них с пистолетом в руке. Позже я узнала, что пистолеты для них носили жёны. Я знала, что Джимми Бёрк занимается контрабандой сигарет, но это не выглядело как преступление. Скорее, походило на бизнес. Он просто старался заработать пару лишних долларов, предоставляя транспортные услуги. Микки, жена Джимми, Филлис, жена Поли, — все они делали вид, что это нормально. Каждый, кто желает подзаработать деньжат, должен оторвать задницу от стула и что-то предпринять. Не надо ждать подачек. Таков был общий настрой. Все их жёны воспринимали контрабанду сигарет, торговлю краденым и даже угоны грузовиков как нормальную работу для амбициозного мужчины, который хочет зарабатывать приличные деньги. Получалось, что я должна даже гордиться мужем, готовым выйти в мир и рискнуть своей шеей ради небольшого дополнительного дохода для семьи.

Генри. А потом меня замели. Совершенно по-идиотски. Этого не должно было случиться; впрочем, если подумать, про все остальные аресты можно сказать ровно то же. Они происходят в основном из-за твоей собственной дурости, а вовсе не потому, что копы такие умные. Нас было человек двадцать, и мы торчали у Джимми Бёрка в подвале, от скуки играя в кости. Ждали Томми Де Симоне, который должен был пригнать из Вашингтона грузовик сигарет. Был четверг, в этот день мы обычно принимали поставку и перегружали сигареты в свои машины и фургоны. Потом по пятницам, с половины двенадцатого до двух часов дня, мы все их распродавали. С утра ездили по стройплощадкам, в двенадцать или час дня перебирались к складам санитарного департамента, и к двум пополудни уже имели свои штуку-полторы долларов дневной прибыли.

Когда Томми, наконец, приехал, оказалось, что он привёз только дорогой брендовый товар. У него были «Честерфилд», «Кэмел» и «Лаки Страйк», но не было того, что мы называли «довесками» — менее раскрученные марки вроде «Роли», «Эл энд Эм» и «Мальборо». Джимми попросил меня съездить в Балтимор и привезти «довесков». Сказал, что если я поеду прямо сейчас, то доберусь в Балтимор ночью, утром загружусь сразу после открытия магазинов и успею вернуться в пятницу достаточно рано, чтобы распродать свои сигареты до полудня. У меня было полно покупателей, предпочитавших дешёвые марки сигарет, поэтому я согласился. Ленни, обычно помогавший мне с погрузкой, тоже захотел поехать. У меня было при себе около шестисот баксов, выигранных в кости. Джимми бросил мне ключи от одной из своих тачек, и мы отбыли.

В Балтимор приехали ближе к полуночи. Магазины открывались только в шесть утра. Я бывал тут прежде и знал, что на Балтимор-стрит полно заведений со стриптизом. Ленни Балтимора ещё не видел. И мы отправились по кабакам. Послушали джаз. В одном стрип-баре две девушки начали разводить нас на напитки. Мы покупали им имбирный эль по девять баксов, а они за это ёрзали у нас на коленях. К двум или трём часам ночи мы были уже в дрова. Профукали на этих двух девок долларов полтораста. Было совершенно очевидно, что мы им нравимся. Они сказали, что босс за ними следит, поэтому они не могут пойти с нами, но, если мы подождём снаружи, они придут, как только освободятся. Ленни был в предвкушении.

Я тоже был в предвкушении. Мы пошли на стоянку и стали ждать. Мы прождали целый час. Потом два часа. А потом посмотрели друг на друга и расхохотались. Ржали так, что остановиться не могли. Нас развели, как полных лохов. Как двух болванов. Так что мы поехали к табачным магазинам и стали ждать, когда они откроются.

Следующее, что я помню, — как меня кто-то будит в восемь часов утра. Мы проспали. Отстали от графика на два часа и не успевали назад к одиннадцати. Мы загрузили в машину пятьсот блоков, и в багажник они все не влезли. Так что мы вынули заднее сиденье и оставили его оптовикам. Потом разломали три сигаретных короба и прикрыли их накидкой так, чтобы они выглядели словно заднее сиденье. И я погнал. На прямых участках шоссе мы шли сто двадцать — сто сорок километров в час. Мне казалось, что, если я буду выигрывать по десять-пятнадцать минут то тут, то там — мы наверстаем упущенное время.

Так мы домчались до Четырнадцатой магистрали в Джерси-Сити. Я заметил радар и ударил по тормозам. Слишком поздно. За нами погналась полицейская машина. От резкого торможения сигареты рассыпались по всему салону. Когда копы начали настигать, Ленни перелез назад и попытался снова прикрыть сигареты накидкой — не слишком успешно. Коп остановил нас и потребовал у меня права и документы на машину. Я ответил, что машина принадлежит другу. Попытался найти документы, но безуспешно. Коп начал терять терпение и спросил, как зовут друга. Я не знал, на кого оформлена машина, и не мог сказать ему даже этого. А коп не мог поверить, что друг, чьего имени я не могу вспомнить, вот так запросто одолжил мне новёхонький «понтиак» шестьдесят пятого года. Я начал тянуть время и наконец упомянул парня, на которого, как мне казалось, мог быть записан автомобиль. В ту же минуту отыскались документы, и имя в них оказалось, разумеется, совершенно другим.

Полицейский немедленно преисполнился подозрительности. Наконец, он заглянул назад и увидел разбросанные повсюду сигареты. Он вызвал подмогу и нас «приняли». Тут я понял, что влип. Мне удалось отличиться, обеспечив любимому сыну Пола Варио его первый арест. Я уже представлял, какой поднимется крик. Я заявил копам, будто знать не знаю Ленни. Типа он голосовал, и я подобрал его по пути. Не прокатило. Повязали обоих. Ленни знал, как себя вести. Его хорошо натаскали. Он держал рот на замке, только назвал своё имя. Ничего не подписывал и не задавал вопросов. Я позвонил Джимми, и тот вызвал адвоката и поручителя.

В два часа дня мы предстали перед местным судьёй, и он определил залог в полторы тысячи с каждого. Адвокат и поручитель ещё не прибыли, так что нас послали в обезьянник. Выдали постели и заперли с кучей другого народу. При нас были сигареты, мы раздали их товарищам по несчастью, а потом просто сидели и ждали. Где-то через час раздался резкий окрик: «Хилл и Варио! С вещами на выход!» Мы были свободны, но теперь меня беспокоили не сигареты. Меня беспокоил Поли. И Карен.

Карен. Он позвонил и сказал, что у него небольшие неприятности. Оказалось, что его и Ленни арестовали за контрабанду сигарет. Невеликое преступление, но арест! Я-то всё ещё воображала, будто он каменщик. Конечно, я знала, что порой он совершает не совсем законные поступки. Некоторые из моих друзей и родственников эти сигареты у него даже регулярно покупали. И никто не жаловался, заметьте. Однажды, помню, Генри с друзьями приволокли откуда-то импортные итальянские вязаные блузки. Целые короба. Блузки были четырёх разных стилей и двенадцати расцветок, все наши их потом ещё года полтора носили. Вопрос вовлечённости. Все друзья Генри, а также их подруги, жёны и дети всегда всё делали вместе. Нас было много, и мы общались только со своими. Абсолютно никаких посторонних. Чужаков никогда не приглашали пойти куда-то с нами или в чём-то принять участие. И как раз потому, что мы все в этом варились, такая жизнь казалась нормальной. Дни рождения. Юбилеи. Отпуска. Мы всегда отправлялись туда совместно и всегда в том же составе. Джимми с Микки и, позже, с их детьми. Пол и Филлис. Тадди и Мэри. Марти Кругман и Фрэн. Мы ходили друг к другу в гости. Женщины играли в карты. Мужчины обсуждали свои дела.

Но арестом Генри я была раздавлена. Чувствовала себя опозоренной. Скрыла этот факт от моей матери. Однако никого из наших это, похоже, не беспокоило. Для махинатора перспектива ареста — повседневная реальность. Наши мужья не были нейрохирургами. Не были банкирами или финансовыми брокерами. Они были простыми работниками, и единственным доступным способом получить дополнительный доход — приличный доход — было пойти и что-нибудь нахимичить с законом. Срезать парочку углов.

Микки Бёрк, Филлис и все остальные наши женщины твердили мне, что арест — ерунда. Ничего не будет. Обычное дело. Джимми обо всём позаботится. У него есть знакомства, даже в Джерси-Сити. Подожди — и увидишь, говорили они. Увидишь, как глупо нервничать из-за такой ерунды. Чем дёргаться, лучше развлекайся. Каждый раз, когда я спрашивала Генри об этом деле, он отвечал, что Джимми обо всём позаботится. Наконец, однажды он как бы невзначай спросил меня, помню ли я ту заварушку в Джерси. «Что случилось?» — вскинулась я, словно Бетти Дэвис, узнавшая, что её мужа посылают на электрический стул. «Меня оштрафовали на пятьдесят баксов», — ответил он и рассмеялся.

Оглядываясь назад, я понимаю, насколько была наивна, но, кроме того, я и сама не хотела замечать, что творилось вокруг. Не хотела признавать правоту матери, которая допекала меня с момента нашей первой свадьбы. Она и так постоянно талдычила, что Генри мне не пара, а уж когда узнала, что я беременна, её чуть кондрашка не хватила. С утра до вечера я выслушивала нотации о том, что он слишком много пьёт, водится с плохими людьми, пропадает где-то допоздна и вообще нисколько не похож на приличного человека вроде моего отца. Ей не нравилось, что после свадьбы я продолжала работать ассистентом дантиста. Мол, Генри заставляет меня ходить на работу ради денег. День за днём она меня так сверлила, а я день за днём защищала Генри от её нападок. Не хотела доставлять ей удовольствие и признать её правоту, но она зорко следила за Генри, и стоило ему шагнуть за порог — начинала перечислять, что он делает не так. Он слишком поздно встаёт. Он слишком поздно приходит домой. Он играет. Он пьёт.

Мы были женаты около месяца, когда он впервые вообще не явился ночевать. Несколько раз он приходил после полуночи, но теперь полночь давно миновала, а его всё не было. Он даже не позвонил. Я ждала в наших комнатах наверху. Мать, словно акула, почуявшая кровь, начала нарезать круги. То есть она-то вроде бы спала в своей постели на первом этаже, но наверняка не смыкала глаз, чтобы услышать, во сколько он явится домой. Готова поспорить, она каждую ночь так делала. В час ночи она была настороже. В два часа ночи постучала мне в дверь. В три часа мы всей семьёй сидели в гостиной и ждали Генри.

В доме родителей была большая входная дверь, и мы все — мать, отец и я — сидели полукругом, глядя на неё. «Где он? — спросила мать. — Твой отец никогда так поздно не задерживается без звонка». Отец был святым, наверное. Он и слова ей поперёк не говорил. За все сорок лет их брака ни разу не пропадал на всю ночь. Фактически он вообще ни разу не уходил, не сообщив матери, куда направляется. Ни разу в жизни он не опаздывал на поезд, а если уезжал на работу на машине, возвращался максимум на пять-десять минут позже ожидаемого. И то после этого ему полночи приходилось объяснять матери, какие ужасные были пробки и как он не мог пробиться сквозь них, чтобы успеть домой вовремя.

Мать не унималась. Генри ведь не еврей — чего я ещё ожидала? В четыре утра она начала кричать, что отец не может из-за нас лечь спать. Слава богу, ему не надо было на работу прямо с утра. Это продолжалось и продолжалось без конца. Я думала, что умру.

Наконец, где-то в полседьмого я услышала, как возле дома остановилась машина. Мы всё ещё сидели в гостиной. Это было словно сигнал будильника. Я вскочила на ноги и выглянула из окна. Машина была не его, но я увидела мужа на заднем сиденье. За рулём был сын Поли, Питер Варио, и Ленни Варио тоже сидел в машине. Мать уже распахнула входную дверь, и в ту же секунду, как Генри ступил на мостовую, она накинулась на него: «Где ты был? Где пропадал? Почему не позвонил? Мы все тут до смерти переволновались! Женатый человек не имеет права так исчезать!» Она тараторила так быстро и так громко, что я и словечка вставить не успела. Просто молча стояла рядом. Мне было девятнадцать, а ему двадцать два, и мы были сущими детьми.

Помню, он остановился, посмотрел на неё, посмотрел на меня, потом, не сказав ни слова, сел обратно в машину и уехал. Мать так и осталась стоять на улице, разинув рот. Он исчез. Я заплакала. «Нормальные люди так не живут», — сказала мать.

Генри. В ту ночь я здорово надрался, помню только, как вышел из машины, а на крыльце дома стоит мать Карен и орёт на меня. «Так вот что значит быть женатым…» — подумал я и сел обратно в машину. Отправился спать к Ленни. Я начал понимать, что нам с Карен придётся съехать от её родителей. Ближе к вечеру того дня я позвонил Карен. Рассказал ей правду. Что я был на холостяцкой вечеринке Питера, сына Ленни. Мы потащили Пити выпивать. Начали вскоре после полудня. Были в «Джиллис», в «Голден Точ» и «Рэт Финк Рум» Джеки Кэннона. Про шлюх с Фёст-авеню я, правда, умолчал, зато рассказал, как в два часа ночи отправился в баню, чтобы протрезветь, но всё равно был слишком пьян, чтобы сесть за руль.

Мы договорились вместе поужинать. Когда я подъехал к дому, Карен буквально выбежала из дома, чтобы смыться от матери, пока та не поняла, что происходит. Её мать стала нашим общим врагом, и это нас сблизило. То свидание прошло, словно первое.

Карен. Некоторые браки в нашей среде были не слишком удачны. Другие — наоборот. Джимми и Микки Бёрк отлично подходили друг другу. Так же как Пол и Филлис. Но никто из нас не знал, чем заняты мужья. Мы ведь не за клерков вышли, которые сидят в офисе с девяти до пяти. Когда Генри, например, начал ездить за сигаретами, я понимала, что его не будет дома пару дней. Я видела, как живут другие наши знакомые и их жёны. Я понимала, что он не сможет бывать дома каждую ночь. Даже когда он был в городе, я знала, что пятничный вечер — время для попоек с друзьями или игры в карты. Такая традиция.

Позже оказалось, что пятничный вечер — ещё и время любовниц. Каждый, у кого была любовница, вёл её развлекаться в пятницу.

Жён в пятницу с собой не брал никто. Жёнам принадлежала суббота. Это разделение позволяло избегать неприятных инцидентов и неожиданных встреч жён с любовницами. Однажды в субботу мы с Генри пошли в «Копакабану». Мы направлялись к нашему столику, когда увидели здоровенного, словно кабан, Пэтси Фуско, он сидел со своей любовницей. Я сильно расстроилась. Я знала его жену. Она была моей подругой. И что мне было делать — смолчать? Я не хотела в этом участвовать. Тут я заметила, что Генри собрался подойти и поприветствовать Пэтси. Я глазам своим не поверила. Он собирался окунуть меня во всё это, словно рака в кипящую воду. Я не пошла. Просто упёрлась и встала между столиками посреди зала, отказавшись двигаться, по крайней мере в сторону Пэтси. Генри удивился, но понял, что я настроена серьёзно, поэтому просто кивнул Пэтси, и мы прошли к нашему столику. Это был один из тех кратких моментов, которые тем не менее открывают глаза на многое. Думаю, Генри собирался подойти к Пэтси, потому что на мгновение позабыл, что пришёл со мной. Он забыл, что сегодня не вечер пятницы.

Глава седьмая

В начале пятидесятых на бывшем поле для гольфа в Квинсе был построен огромный аэропорт площадью около двадцати квадратных километров. Не прошло и нескольких месяцев, как местные бандиты из Восточного Нью-Йорка, Южного Озон-парка, Говард-Бич, Маспета и Рокавей уже знали каждую объездную дорогу, открытый терминал, транспортную контору, грузовую платформу или неохраняемые ворота на этом предприятии. Аэропорт раскинулся на территории, сопоставимой по размеру с Манхэттеном, от Бэттери-парк до Таймс-сквер. В нём работали пятьдесят тысяч сотрудников, парковались десять тысяч автомобилей, и ежегодно выплачивалось зарплат на полмиллиарда долларов. Умники, едва умевшие читать, очень быстро усвоили, что такое накладные, грузовые декларации и счета-фактуры. Они выяснили, что таможенные брокеры оставляют информацию о ценных грузах в специальных ячейках в офисе таможни США, двухэтажном здании, расположенном примерно в миле от грузовых терминалов. В этой конторе царил изрядный беспорядок, и не было никакой охраны. Брокеры, курьеры, клерки и сотрудники таможни ежедневно сражались с кипой бумаг, необходимых для оформления международных грузовых перевозок. Около сорока брокеров нанимали свыше двух сотен курьеров, большинство из которых работали по совместительству, так что для них не составляло проблемы стянуть заказ на ценный груз с полки или скопировать его для передачи любому заинтересованному лицу.

В начале шестидесятых, когда через аэропорт Кеннеди ежегодно проходило грузов на тридцать миллиардов долларов, регулярное освобождение авиакомпаний от их ценностей или перевозчиков от их грузовиков с дорогим товаром стало любимым развлечением и доходом местных умников. Джимми Бёрк был в этом королём. Его банда регулярно угоняла грузовики с мехами, бриллиантами, ценными бумагами и даже оружием либо похищала всё это прямо со складов.

Информация стекалась к Джимми со всех уголков аэропорта. Перевозчики, задолжавшие ростовщикам, знали, что им могут скостить приличную часть долга за наводку на ценный груз. Однажды один из водителей «Истерн Эйрлайнз», влезший в долги к букмекеру Джимми, согласился «случайно» выронить мешки с почтой на дороге, ведущей от места разгрузки самолётов к почтовому отделению. В них оказалось два миллиона долларов наличными, почтовыми переводами и в акциях. Кроме того, аэропорт идеально подходил для покупки авиабилетов по краденым кредиткам. Билеты можно было потом сдать за полную стоимость или продать за полцены алчным клиентам. Обычно это были легальные бизнесмены или знаменитости шоу-бизнеса, желавшие сократить свои высокие транспортные расходы. Одним из самых активных покупателей стал Тино Барзи, менеджер певца Фрэнка Синатры-младшего. Барзи, которого на самом деле звали Данте Барзоттини, приобрел билетов на двадцать пять тысяч для Синатры и его коллектива, сэкономив на этом половину. В конце концов он попался и был осуждён.

Кражи происходили в аэропорту ежедневно, а тех, кто опрометчиво начинал об этом болтать, убивали, обычно сразу после их визита в полицию. Подкупленные Джимми Бёрком копы мгновенно докладывали ему об информаторах и потенциальных свидетелях. Этих несчастных, до дюжины в год, обнаруживали потом связанными, задушенными или застреленными в багажниках автомобилей, брошенных на долговременных стоянках вокруг аэропорта. При помощи Генри Хилла, Томми Де Симоне, Энджело Сепе, «Тощего» Бобби Амелиа, Стэнли Даймонда, Джои Аллегро и Джимми Сантоса — бывшего копа, который отсидел за ограбление и решил перейти на сторону плохих парней, — Джимми Бёрк возвёл ограбления аэропорта в настоящее искусство.

Порой случается, что выдающийся криминальный ум находит себе сферу деятельности, от которой он получает наибольшее удовольствие и в которой преуспевает лучше всего. Для Джимми Бёрка такой сферой стал угон грузовиков. Наблюдать за Джимми, вскрывающим коробки с товаром в угнанном грузовике, было всё равно что наблюдать за жадным ребёнком в Рождество. Он рвал упаковки одну за другой, пока не насыщал своё стремление осязать украденные вещи и обладать ими. Тогда он начинал заглядывать в ящики, похлопывать их, принюхиваться к их запаху, поднимать их и лично выносить из грузовика, хотя его всегда ждали наготове нанятые для этой цели грузчики. Когда Джимми собственноручно вытаскивал из машины коробки с краденым товаром, его залитое потом лицо почти светилось от религиозного экстаза. Генри часто думал, что его друг Джимми никогда не бывал счастливее, чем разгружая свежеугнанный грузовик.

Вдобавок к своему сверхъестественному таланту делать деньги, Джимми Бёрк слыл одним из самых опасных отморозков среди элиты организованной преступности. Его репутация крутого парня сформировалась очень давно, в его первые годы в тюрьме, где он, по слухам, исполнял заказные убийства для сидевших с ним вместе мафиозных боссов. Взрывной темперамент Джимми держал в страхе самых страшных людей города, а истории, ходившие о нём, заставляли вздрагивать даже его друзей. Кажется, он каким-то странным образом сочетал в себе щедрость и неуёмный аппетит к насилию. Рассказывали, например, что однажды он вручил полтысячи долларов престарелой бедной матери одного из бандитов. Тот задолжал ей эту сумму и отказался платить. Говорят, Джимми был так разъярён подобным отсутствием уважения к матери, что утром вручил женщине деньги, сказав, что они от сына, а уже к вечеру этого самого сына убил. В 1962 году, когда Джимми и Микки решили пожениться, он узнал, что Микки преследует бывший приятель — он постоянно названивал ей по телефону, приставал к ней на улице и часами нарезал на автомобиле круги вокруг её дома. В день свадьбы Джимми и Микки Бёрков полиция обнаружила останки того парня. Он был аккуратно порезан на десятки кусочков, разбросанных внутри его машины.

Потрясающее умение Джимми делать деньги завоевало ему прочное место в сердцах руководителей местной мафии. Он был настолько экстраординарен, что семьи Коломбо из Бруклина и Луккезе из Квинса заключили беспрецедентное соглашение о разделе доходов от его услуг. Сам факт, что две итальянские криминальные семьи не поленились забить стрелку ради какого-то ирландца, добавил легендарному Бёрку немало авторитета.

Тем не менее даже его друзья мало что знали о Джимми Бёрке. Да и сам Джимми знал о себе далеко не всё. Он понятия не имел, где и когда родился и кто были его настоящие родители. Согласно записям Манхэттенского сиротского дома, он появился на свет 5 июля 1931 года, а его мать звали Конвэй. В возрасте двух лет он был признан найдёнышем и передан в программу заботы о сиротах римско-католической церкви. Следующие одиннадцать лет он прожил в десятках приёмных семей, где, как позже сообщила социальная психиатрическая служба, его били, подвергали сексуальному насилию, баловали, обманывали, игнорировали, орали на него, запирали в чулане или, напротив, лелеяли — у него было столько приёмных родителей, что после он не мог припомнить ни их имён, ни лиц.

Летом 1944 года тринадцатилетний Джимми ехал в машине с очередными приёмными родителями. Когда подросток начал хулиганить на заднем сиденье, приёмный отец, суровый человек с взрывным темпераментом, обернулся, чтобы влепить парню затрещину. Машина потеряла управление, попала в аварию, и мужчина погиб на месте. Приёмная мать Джимми винила его в смерти мужа и начала регулярно бить, но агентство по усыновлению «Вэнгард» отказалось перевести подростка в другую семью. Джимми начал сбегать из дома и попадать в неприятности. Через два месяца после аварии он был арестован по обвинению в антиобщественном поведении. Его судили за хулиганское поведение на детской площадке в Квинсе. Обвинение было снято, но всего год спустя, в четырнадцатилетнем возрасте, он получил новое — за ограбление соседского дома, откуда выкрал тысячу двести долларов наличными. Его поместили в исправительное заведение «Маунт Лоретто» на Статен-Айленде — по сути, тюрьму для трудных подростков. В ней предполагалась такая же степень строгой изоляции, как в знаменитом «Алькатрасе» для закоренелых взрослых рецидивистов. Однако среди криминальной молодёжи, с которой Джимми Бёрк уже начал якшаться, отсидеть в «Маунт Лоретто» считалось, наоборот, честью: всё равно что орден получить.

В сентябре 1949 года, после бесчисленных задержаний и побоев в полиции, после нескольких отсидок в тюрьмах для малолетних, включая «Эльмиру», Джимми был арестован за попытку обналичить фальшивые чеки на три тысячи долларов в одном из банков Квинса. Это случилось потому, что возглавлявший команду профессиональных фальшивомонетчиков Доминик Черами, бандит из бруклинского Бенсонхёрста, решил использовать юного и невинного на вид Джимми как предъявителя. В комнате для допросов 75-го участка в Квинсе детективы заковали Джимми в наручники и стали бить в живот, добиваясь показаний против Черами. Несмотря на побои, Джимми отказался говорить. За подделку чеков его приговорили к пяти годам в «Обурне». Ему исполнилось восемнадцать. Это была его первая «взрослая» отсидка. В тот день, когда Джимми прибыл в «Обурн», огромную каменную тюрьму со стальными воротами, воздвигнутую на ледяных пустошах в северной части штата Нью-Йорк, его радостно приветствовали не меньше дюжины самых крутых заключённых. Они уже поджидали юношу в тюремном приёмнике. Двое сразу подошли к Джимми. Эти зэки были друзьями Черами и высоко оценили то, как парень держался в полиции. Они сказали: если возникнут проблемы — сразу обращаться к ним. Так Джимми Бёрк познакомился с мафией.

Генри. Вам надо понять насчёт Джимми кое-что: он просто обожал красть. Он питался и дышал воровством. Я думаю, что, если бы вы предложили ему миллиард долларов в подарок, он бы отказался и тут же начал бы прикидывать, как этот миллиард у вас половчее свистнуть. Это было единственным его счастьем. Так он чувствовал себя живым. Ещё ребёнком он обучился воровать себе на еду. Обирал пьяных. До того как оказаться в программе найдёнышей, он несколько лет жил на улице. Да и после не раз удирал из исправительных учреждений и приёмных семей. Спал в припаркованных автомобилях. Он был тогда совсем ещё малышом. Завёл себе пару мест для ночёвок, а мылся в душевых на ипподроме «Акведук». В промежутке между шестнадцатью и двадцатью двумя годами он провёл на свободе в общей сложности лишь восемьдесят шесть дней. Вся его жизнь проходила либо за решёткой, либо в бегах и воровстве. Так и вышло, что тюрьмы он совсем не боялся. Что воля, что неволя — ему было всё равно. Решёток он будто не замечал. Это сделало его неуязвимым.

К 1970 году Джимми фактически монополизировал угоны грузовиков из аэропорта Кеннеди. Конечно, ему пришлось заручиться одобрением Поли, но что и когда красть, он решал сам. Именно Джимми отбирал людей для каждого дела, и он же занимался сбытом награбленного.

Надо понимать, что мы росли рядом с аэропортом. Наши друзья, родственники, все, кого мы знали, работали там. Для нас, и в особенности для парней вроде Джимми, аэропорт был лучше, чем Ситибанк. Когда ему требовались деньги, он отправлялся туда. Мы всегда знали, какие грузы прибывают, а какие вывозятся. Аэропорт был для нас чем-то вроде местного торгового центра. Кражи товара и угон грузовиков из аэропорта Кеннеди приносили больше денег, чем нелегальная лотерея. На нас работали сотрудники авиакомпаний, люди из администрации, уборщики и обслуживающий персонал, охранники, официанты, водители и диспетчеры авиатранспортных компаний. Аэропорт принадлежал нам.

Бывало, что босс транспортной компании или их бригадир начинали подозревать нашего информатора и пытались его уволить. Если такое случалось, мы говорили с Поли, который говорил с Джонни Дио, профсоюзным боссом аэропорта, и наш человек всегда оставался на своём рабочем месте. Профсоюз затевал трудовой конфликт. Угрожал массовой забастовкой. Обещал вывести на пикеты всех водителей грузовиков. Очень быстро транспортные компании поняли, чем это пахнет, и просто переложили убытки от краж на страховщиков.

В 1966 году, в возрасте двадцати трёх лет, Генри Хилл отправился на свой первый угон. Хотя, собственно, угона никакого и не было, грузовики взяли в гараже, а не перехватывали по пути, но всё равно по факту свершилась кража категории «Б». Джимми Бёрк пригласил Генри поучаствовать в деле. Джимми узнал, что три грузовика с бытовой техникой будут припаркованы на уикенд в одном из гаражей неподалёку от аэропорта. Кроме того, у него уже был покупатель, приятель Тадди Варио, готовый уплатить по полштуки баксов за каждую машину с товаром.

Как обычно, Джимми владел первоклассной инсайдерской информацией. Гараж почти не охранялся — на выходные там оставался только престарелый сторож. Его основной задачей было гонять местную шпану. В ночь ограбления Генри без проблем убедил старичка открыть ворота. Он просто сказал, что забыл в кабине грузовика свой зарплатный чек. Когда ворота открылись, Генри ткнул сторожа в спину пальцем, изображая пистолет. А потом привязал его к стулу в ближайшем жилом трейлере. Джимми точно знал, где запаркованы грузовики и хранятся ключи. Не прошло и нескольких минут, как Генри, Джимми и Томми Де Симоне отогнали машины через Канарси к Флэтленд-авеню, где их поджидали Тадди и скупщик краденого. Дело оказалось простым и доходным. Самые лёгкие пятьсот баксов в жизни Генри. Всего через час они с Джимми и Томми уже мчали в Лас-Вегас, чтобы просадить навар. Благо Джимми заранее заказал им номера в отелях на фальшивые имена.

Генри. Товары из угнанных машин продавались по большей части ещё до того, как были украдены. Мы угоняли строго под заказ. Знали, что хотим получить, прежде чем брались за дело. Бомбили два или три груза в неделю. А порой и два в день, если деньги были очень нужны. С утра мы направлялись в «Робертс», принадлежавший Джимми бар на бульваре Леффертс в Южном Озон-парке. Отличное местечко. Там было три карточных стола, стол для игры в кости, а также столько букмекеров и ростовщиков, что хватило бы на весь город. Там были барменши, готовые хлестать с нами самбуку. И там был «Куча» Эдвардс, чернокожий гений, который обналичивал краденые кредитки и мечтал вступить в «май-фию», как он выражался. По выходным он играл на гитаре блюзы. В этом баре обожали тусоваться водители грузовиков, сотрудники грузовых компаний, диспетчеры и грузчики из аэропорта, которые любили азартные игры и были готовы уже к утру воскресенья спустить на них всю свою пятничную зарплату. Они все знали, что хорошая наводка на дорогой груз стоила больше любой получки и могла помочь выкупить обратно кучу своих долговых расписок. «Робертс» был очень удобно расположен. Рядом с магистралью «Ван Вик», всего в нескольких минутах езды от погрузочной зоны аэропорта Кеннеди, ипподрома «Акведук», нового офиса Пола Варио в трейлере на автосвалке «Бергейн Авто» и суда графства Квинс, где мы получали свои условные сроки.

Мы часто продавали добычу легальным магазинам, желавшим заключить выгодную сделку. Кроме того, к нашим услугам была целая армия скупщиков краденого, которые брали груз оптом, а потом распродавали по частям владельцам тех же магазинов, или торговали им сами прямо с грузовиков, или сбывали рабочим у ворот заводов, или распределяли его среди собственных торговых агентов, которые с прибылью толкали товар родственникам и сослуживцам. Это была целая индустрия.

Нередко вместо гоп-стопа случался слив — так мы называли дело, в котором водитель грузовика становился нашим соучастником. Например, ты договариваешься с водителем машины, которая покидает аэропорт нагруженной шёлком ценой в двести тысяч долларов. Не так уж много, по нашим меркам, но сумма кругленькая. Где-то по пути к месту назначения шофёр останавливается выпить кофе и «случайно» забывает ключи в замке зажигания. Покончив с кофе, он обнаруживает, что машина исчезла, и тут же сообщает об угоне в полицию. Именно таких сливальщиков мы обычно защищали от увольнения при помощи Джонни Дио.

Реальные гоп-стопы исполняли парни с пушками, работавшие обычно по фиксированным расценкам. За то, чтобы сунуть шофёру ствол под нос, они получали пару тысяч баксов вне зависимости от цены груза или того, шёл грузовик порожним или полным. Наёмная рабсила. Доли в деле они не имели. Фактически даже сам Джимми, нанимавший этих грабителей, не получал за добычу окончательную цену. Мы распродавали груз по частям разным покупателям — оптовикам, дистрибьюторам, владельцам дискаунтеров, — в общем, тем, кто знал рынок и имел свои точки сбыта, вот они имели возможность продавать краденое чуть дешевле обычной розницы.

Ещё до угона мы, как правило, точно знали номер нужной машины, какой груз, кто за рулём, где пункт назначения и как обойти системы безопасности вроде сигнализаций и сирен тройной блокировки. Обычно мы преследовали жертву, поджидая, когда водитель остановится на светофоре. Заодно проверяли, не «ведут» ли грузовик машины охранной службы. Мы пользовались двумя автомобилями: один держался перед намеченной целью, второй позади. На светофоре кто-то из наших ребят — как правило, Томми, Джои Аллегро или Стэнли Даймонд — подходил к грузовику и, грозя пистолетом, пересаживал водителя в свою машину, а остальные отгоняли грузовик к условленному месту. Томми имел привычку прятать оружие в коричневом бумажном пакете. Когда он шёл по улице, со стороны казалось, будто он несёт сэндвич, а не девятимиллиметровую пушку.

Первое, что делал Джимми с захваченным водителем — забирал его права или делал вид, что списывает оттуда имя и адрес. Он изо всех сил кошмарил бедолагу, всячески намекая, что теперь знает, где водитель живёт, и непременно достанет его, если тот станет помогать копам. Затем, запугав жертву до полусмерти, Джимми вдруг улыбался, советовал парню расслабиться и совал ему в бумажник полусотенную купюру. Ни один водитель так и не выступил в суде свидетелем на стороне обвинения. Те, кто пытался это сделать, умерли. Таких было немало.

Типичный угон занимал несколько часов, включая разгрузку хабара. Где это произойдёт, всегда планировалось заранее. Как правило, на легальном складе или в гараже грузовой компании. В случае проблем менеджер всегда мог сделать вид, будто не знал, что происходит. Джимми просто приехал на разгрузку. Владелец склада получал за услугу полторы штуки, иногда мы оставляли там груз до следующего утра. Некоторые склады имели с нас до пяти штук в неделю. Это дофига бабла. У нас были собственные грузчики, работавшие за сотню в день. Местные парни, которых мы знали и которым доверяли. За эти деньги они вкалывали как проклятые. Опустошив грузовик, мы бросали его где-нибудь и звонили подельникам, что водителя можно отпускать. Обычно его высаживали около магистрали «Коннектикут».

Я занялся угонами, потому что у меня было много покупателей на самый разный товар. Я оказался хорошим продавцом. Джимми всегда советовал предлагать краденый товар тем, кто брал у нас нелегальные сигареты. Но я и без него постоянно искал, кому бы что впарить. Был у меня, например, один знакомый, аптечный оптовик, владевший дискаунтерами по всему Лонг-Айленду. Он брал всё подряд. Бритвы. Парфюмерию. Косметику. Я нашёл и поставщика — парень с бритвенной фабрики «Шик» в Коннектикуте воровал лезвия ящиками и отдавал их мне на двадцать процентов дешевле оптовой цены. Когда это дело раскрутилось, я имел от семи сотен до штуки в неделю на одних только бритвах. Знакомый производитель шуб готов был скупать разные меха грузовиками и за хорошую цену. Овчину. Норку. Бобра. Лису. Профсоюзный босс на Фултонском рыбном рынке Винни Романо покупал столько мороженых креветок и лобстеров, сколько мы могли раздобыть. А всякие бары и рестораны с радостью приобретали за полцены ворованное спиртное.

Возможности открывались просто ошеломляющие. Никто из нас не делал раньше столько денег. Товар поступал ежедневно. Порой дом Джимми выглядел словно магазинный склад. Подвал в «Робертсе» бывал так набит хабаром, что мы едва находили место для карточных столов. Экспедиторы и грузчики транспортных компаний постоянно притаскивали краденое, что не мешало нам регулярно отправляться на угоны. Ждать, пока товар сам упадёт в руки, было не в нашем обычае, мы отрывались на полную.

А почему бы и нет? Угоны грузовиков стали настолько рядовым явлением, что мы барыжили хабаром практически в открытую. В то время я, Джимми и Поли частенько захаживали в один ресторан, «Бамбу Лаунж», высококлассное «ковровое место» на Рокавей-Паркуэй, прямо возле аэропорта. Ресторан принадлежал Сонни Бамбу, но делами заведовала его мать. Маленькая старушка стояла за кассой с утра до вечера. По-настоящему Сонни Бамбу звали Энджело Макконнахи, и он был шурином Поли. Ресторан декорировали под роскошный ночной клуб из кинофильма, с диванами в чёрно-белую полоску, барными стульями и понатыканными повсюду пальмами в горшках. Во сколько туда ни приди, там всегда была полночь. Заведение Сонни Бамбу стало настоящим супермаркетом с товаром из аэропорта, местом для круглосуточных торгов краденым, вроде воровской биржи. Оно было настолько хорошо защищено политиками и продажными копами, что и не пыталось притворяться чем-то иным. Снаружи парковались длинные лимузины, а внутри шумели дельцы: парни выпивали и кричали, что они хотят купить и что для них нужно украсть. Торговцы краденым со всего города собирались там прямо с утра. Бизнесом рулил Чарли Флип, он покупал и продавал хабар дюжинами «иглу», как там называли металлические контейнеры. В ресторане тусовались страховые инспекторы, грузоперевозчики, профсоюзные боссы, оптовики, владельцы дискаунтеров — в общем, все, кто хотел наварить доллар-другой на выгодной сделке.

«Бамбу Лаунж» походил на открытый рынок. Покупатели формировали длинный список желаемых товаров, и тот, кто умудрялся хапнуть для них подходящий груз, получал премию. В этом был дополнительный резон, чтобы пойти и угнать грузовик самому, а не сидеть и ждать, пока кто-то притащит необходимое «самотёком». Одежда, морепродукты, мануфактура и сигареты всегда возглавляли список. Потом шли кофе, аудио-и видеозаписи, спиртное, телевизоры и радиоприёмники, кухонные принадлежности, мясо, обувь, игрушки, драгоценности, часы и так далее, и так далее — вплоть до пустых грузовиков, которые тоже находилось кому пристроить. Когда стало модно красть ценные бумаги, в «Бамбу Лаунж» стали появляться типчики с Уолл-стрит, скупавшие облигации на предъявителя. Они отправляли их в Европу, где тамошние банки, не зная, что эти бумаги «горячие», использовали их как обеспечение для кредитов в США. Как только облигации принимались в обеспечение, никто больше не проверял их серийные номера. Мы без конца толковали о миллионах долларов, которые крутились в этом бизнесе. Нас на ценных бумагах просто грабили, мы ведь в то время понятия не имели, что такое обеспечение иностранных долгов. Банкиры использовали нас для отмывания денег. А мы выручали пенни за доллар.

В шестидесятых и середине семидесятых угоны стали серьёзным бизнесом. В тюрьму за них почти никого не сажали. Усиление охраны грузов было сопряжено с дополнительными расходами, задержками и прочими неудобствами, поэтому авиакомпании предпочитали занижать свои потери и получать денежную компенсацию от страховых компаний. Грузоперевозчики утверждали, что бессильны против профсоюзов, а профсоюзы настаивали, что во всём виноваты авиакомпании, которые не хотят тратить деньги на безопасность водителей грузовиков. Свою лепту в эту неразбериху внесли законодатели штата Нью-Йорк, которые так и не удосужились вписать угоны в уголовный кодекс. Поэтому пойманных угонщиков обвиняли в других преступлениях, таких как похищение, грабёж, незаконное владение оружием или хранение краденого имущества. Эти дела редко заканчивались приговором.

Согласно отчёту объединённого законодательного комитета штата Нью-Йорк за 1960 год, как минимум 99,5 % арестованных за угоны либо были отпущены, либо отделались небольшими штрафами или условным сроком. В течение года составители отчёта проследили 6400 арестов за преступное хранение краденого имущества и обнаружили, что по ним было предъявлено 904 обвинения и вынесено 225 приговоров, из которых лишь 30 предусматривали реальный тюремный срок. Подробное изучение дел восьми человек, обвинявшихся в хранении краденой женской одежды на сумму свыше ста тысяч долларов, показало, что судья штата Нью-Йорк Альберт Х. Бош приговорил каждого из них к штрафу в две тысячи пятьсот долларов и условному сроку. Все они были членами банды Джимми Бёрка и Пола Варио из «Робертс Лаунж». В течение следующих пяти лет, всё ещё будучи условно осуждёнными, они были арестованы ещё семнадцать раз за различные преступления, включая грабёж, хранение краденого и незаконное проникновение со взломом. Но даже после этого, невзирая на рекомендации надзирающих офицеров, которые требовали начать слушания о нарушении правил условного освобождения, судья Бош оставил осуждённых на свободе. Позднее он оправдывался тем, что не мог решить, были ли нарушены правила условного освобождения, пока подсудимые не признаны виновными в новых преступлениях.

Генри столько раз допрашивали в полиции, он настолько досконально изучил процесс и все известные лазейки, что в конце концов совсем перестал опасаться ареста. Конечно, он старался не попадаться. От этого одни убытки. Приходилось платить адвокатам, поручителям, копам, свидетелям, а порой даже прокурорам и судьям. Но если его всё же ловили, добавление к длинному списку ещё одного обвинения его беспокоило мало. Он больше волновался о том, достаточно ли искусно адвокат группирует слушания по разным делам, чтобы минимизировать количество необходимых визитов в суд, которые отнимали время у бизнеса. Встречи в суде с обвинителями и копами могли бы травмировать обычного гражданина, но для Генри и его друзей это было как посещать школу в детстве — присутствовать надо, но впечатлений мало или вовсе никаких. Они тратили больше времени на споры о том, где сегодня пообедать, чем на обсуждение своего дела перед очередным заседанием суда.

Генри. Беспокоиться было не о чем. В течение месяцев или даже лет подготовки к суду ты просто швыряешь деньги своему адвокату, чтобы он не давал засадить тебя за решётку, и так до тех пор, пока ты, или он, или один из его друзей не развалят дело. Вот и весь секрет. Оставайся на свободе и руби как можно больше бабла, чтобы хватило зелени отвертеться от обвинений. Я не знаю ни одного дела, где бы кто-то не откупился. Это просто бизнес. Обычно у адвоката были связи, которые позволяли внести залог и гулять сколько угодно. Он знал, как сделать так, чтобы ты не попал к упёртому судье, который отправит тебя до суда за решётку или двинет дело вперёд слишком быстро. Решив эту проблему, ты шёл к частным детективам, которые работали на адвокатов. Как правило, это бывшие копы, и нередко оказывалось, что ты знал их и платил им, ещё когда они патрулировали улицы. У них были хорошие связи в полиции, и с их помощью можно было договориться, чтобы показания или улики по делу изменили — совсем немного, лишь чтобы дать тебе крошечную лазейку, через которую адвокат сможет тебя вытащить. Даже если ничего из этого не помогало и судебный процесс всё-таки начинался, всегда можно было попробовать подкупить присяжных.

Присяжных подкупали все. Обычное дело, это было легко. Например, в процессе их отбора адвокат мог получить любую информацию о любом присяжном — где тот работает, где живёт, какое у него семейное положение. Все личные данные. «Где работает» интересовало меня больше всего. Работа означала организацию, а в организациях действовали профсоюзы, именно через них мы обычно и добирались до нужного человека. Вся наша банда, и адвокаты, и частные детективы, и все знакомые начинали шерстить список присяжных. «Я знаю этого парня. Я знаю того. Вот тут у меня знакомый профсоюзный начальник. Я знаю председателя профкома. Я знаю делегата. Я знаю парня, который работает с братом нашего парня вот здесь…»

И так, шаг за шагом, ты всё ближе и ближе подбираешься к этому присяжному, пока не найдёшь человека, которому он может доверять, а тот знает человека, которому можешь доверять ты; и тогда вы заключаете сделку. Ничего особенного. Просто бизнес. Чего ты действительно хочешь, так это закончить судебную волокиту поскорее, чтобы вернуться в аэропорт и украсть что-нибудь ещё.

Глава восьмая

Впервые оценку убытков от краж в аэропорту Кеннеди опубликовали в октябре 1967 года; согласно этим данным, за десять месяцев там было похищено грузов на 2,2 миллиона долларов. Сумма не учитывала сотни угонов грузовиков за пределами аэропорта, а также мелкие кражи с ущербом до тысячи долларов. Не вошли в неё и 2,5 миллиона в ценных бумагах, украденные у «Транс Уорлд Эйрлайнз». Указанные в отчёте 2 245 868 долларов убытка учитывали только стоимость товара, исчезнувшего за десять месяцев непосредственно из хранилищ и со складов «Аэрокарго центра». В то время «Аэрокарго центр» был крупнейшим авиационным грузовым терминалом в мире. Комплекс из тринадцати огромных складов, оборудованных пандусами для грузовиков, раскинулся на территории почти в шестьдесят пять гектаров. Эти складские площади сдавались в аренду двадцати восьми авиакомпаниям, агентствам авиаперевозок, таможенным брокерам, федеральным инспекционным службам и автотранспортным фирмам. Каждая авиакомпания прятала свои особо ценные грузы в специально оборудованных охраняемых комнатах со стенами из металла, шлакоблоков или стальных прутьев. Круглосуточную охрану ценностей обеспечивали собственные службы безопасности компаний или частные агентства.

Кроме того, администрация нанимала полицейских, в среднем в аэропорту ежедневно дежурили сто тринадцать сотрудников сил правопорядка. Помимо них, в «Аэрокарго» работали таможенные инспекторы, агенты ФБР и городские полицейские из 103-го участка, регулярно патрулировавшие территорию складского комплекса. Несмотря на все эти меры безопасности, за десять месяцев здесь было зарегистрировано сорок пять крупных краж, включая хищения одежды, палладиевых слитков, жемчуга, часов, музыкальных инструментов, гидравлических насосов, сигарет, аудиозаписей, лекарств, париков, бриллиантов. И четыреста восемьдесят тысяч долларов наличными исчезли незадолго до полуночи в субботу 8 апреля из запертого хранилища на складе авиакомпании «Эйр Франс».

Генри. На деле «Эйр Франс» я заработал немалый авторитет. Никто прежде не крал столько налички из аэропорта, а мне для этого даже не потребовался ствол. Всё закрутилось в конце января 1967 года. Я торговал в аэропорту сигаретами. У меня был уже отработан маршрут, и одна из самых прибыльных его точек располагалась около склада «Эйр Франс». Начальник ночной смены кладовщиков Бобби Макмахон был моим лучшим покупателем. Он и сам иногда подтаскивал кое-какой товар — мы приобретали у него парфюмерию, одежду и ювелирку. Бобби Макмахон работал на «Эйр Франс» так давно, что заслужил кличку Французик, а все их грузовые операции он знал от и до. Одного взгляда на коносаменты и транспортные накладные ему было достаточно, чтобы точно знать, какие грузы прибывают и какие отправляются. Ночью он был полновластным хозяином склада — мог идти куда хотел и брать что хотел. Там вообще за порядком никто особо не следил, но у Французика был карт-бланш. Однажды, например, он набрёл на небольшой ящик размером всего шестьдесят сантиметров на метр двадцать, набитый шёлковыми платьями, которые Джимми потом толкнул в Швейном квартале за восемнадцать тысяч долларов. Французик честно получил свою долю. Мы всегда платили ему за то, что он приносил или на что давал наводку.

И вот однажды Французик сообщил мне, что скоро привезут наличку; сейчас компания строит из шлакоблоков новое хранилище вместо старого сетчатого, а тем временем ценные грузы лежат в конторе, расположенной прямо около входа на склад. Деньги прибывали упакованными в белые холщовые мешки с запечатанными красной печатью горловинами, по шестьдесят тысяч долларов в каждом. Обычно самолётом прилетали из Европы три-четыре таких мешка, которые утром забирал со склада инкассаторский броневик. Французик полагал, что ночью несколько человек с пушками легко могли бы взять этот груз. Меня идея весьма впечатлила. Я поехал в «Робертс» и рассказал обо всём Джимми. Он знал, что у Французика всегда точная информация, так что Реймонд Монтемурро, его брат Монти, Томми Де Симоне и я собрались провернуть дело в ближайший уикенд. Джонни Савино и Джимми остались ждать нас дома. Мы, как обычно, арендовали машины на чужие имена и снабдили их фальшивыми номерами. Добравшись до конторы склада, мы сразу поняли, что здесь слишком много народу. Вокруг шатались человек двадцать пять — тридцать. Мы посмотрели друг на друга и по пытались прикинуть, как всех их обойти, но такого способа не было. Контора, и правда, располагалась прямо у входа, но сразу за ней раскинулся склад, полный паллет, сундуков и ящиков, громоздившихся на стеллажах до самого потолка. Там было слишком много суеты и происходило слишком много такого, о чём мы и понятия не имели. Мы решили отложить ограбление. На мешки, правда, всё же взглянули. Они были там, лежали кучкой у стены рядом со строящимся новым хранилищем. Чудесные мешочки, полные денег. От одного их вида я терял разум. Слава богу, нам хватило мозгов не пойти на дело. Мы поступили по-умному и просто уехали.

Снова встретившись с Французиком, я сказал ему, что нам нужно найти другой способ добыть деньги. Он ответил, что это непросто, потому что ему заранее не сообщают, когда прибудет очередной груз. Бывает, ничего нет две недели, а потом вдруг приходят две поставки сразу и вместе отправляются в банк на следующий день. Деньги поступают от американских солдат и туристов, которые покупают на доллары французскую валюту. Французы отсылают наличные обратно в США, где открывают на них счета в американских банках. Обычно это двадцатки и пятидесятки, которые невозможно отследить. Добыча мечты.

С тех пор каждый раз, приезжая в аэропорт торговать сигаретами, я останавливался поболтать с Французиком. За разговорами я наблюдал, как возводят новое хранилище, и вот, наконец, работа была закончена. От хранилища было только два ключа. Французик? Увы, нет. Один ключ вручили охраннику из частного агентства; он стригся ёжиком и относился к службе очень серьёзно. Любил работу копа. Обожал охранять двери. Никогда не упускал ключ из виду. Если Французику надо было что-то положить в хранилище, охранник отпирал комнату сам, ждал, пока дело будет сделано, и потом лично закрывал её. Ключ он всегда носил на кольце, прицепленном к поясу. Второй ключ был у менеджера склада, который работал днём.

Проблема была в том, что мы не могли просто грабануть охранника и отнять у него ключ — мы же не знали, когда в хранилище привезут деньги. Нам требовалась возможность проникнуть туда сразу же, как только поступит извещение от Французика, что белые мешки прибыли. Если мы заранее дадим охраннику по башке, авиакомпания сменит замки и к тому же поймёт, что за наличными открылась охота. Я понял, что нам нужен свой собственный ключ, и попросил Французика сблизиться с охранником. Купить ему выпить. Немного поболтать. Французик добыл мне адрес парня. Тот жил в меблированных комнатах на бульваре Рокавей, недалеко от Либерти-авеню, напротив бургерной «Уайт Касл». Однажды, когда у него был выходной, мы с Реймондом Монтемурро весь день ждали, пока парень покинет квартиру, — мы хотели влезть туда и поискать ключ. План был прост: взять его, сделать дубликат и вернуть на место, чтобы никто не догадался. Тогда в день прибытия денег у нас уже будет в руках золотой ключик.

Мы обшарили в квартире каждый ящик, но ключа не нашли. Похоже, поганец таскал его при себе даже в выходной. Это было невероятно. Меня ждало целое состояние, и вдруг на пути к нему встал какой-то чокнутый охранник с зарплатой не больше сотни долларов в неделю. Ещё одна проблема — Джимми начал терять терпение. Он уже поговаривал о том, что в следующий раз при поступлении сигнала от Французика надо просто выкрасть охранника и забрать ключ. Я не сомневался, что парня при этом грохнут. Нужно было срочно искать другой путь.

Охранник жил в типичной холостяцкой квартире. Унылой. Жалкой. Там повсюду валялись журналы с детективами и не меньше — с голыми девушками. Сам хозяин квартиры выглядел сорокалетним убогим ничтожеством. Тощим и в очках. Полная противоположность Французику. Тот был крупным, грубоватым, но весёлым парнем. Женатым, с прекрасной семьёй где-то в Хемпстеде. Отличным собеседником. Постоянно рассказывал смешные истории. Ночью — полновластный начальник смены. Я знал, что для охранника это важно. Такие служаки обожают тусоваться с «боссами». Я рассказал Французику о порножурналах. И предположил, что мы сможем умаслить охранника с помощью женщины.

Французик потащил нашего парня выпить в мотель «Джейд Ист», через бульвар от склада. Начал заводить разговоры о женщинах — тот явно заинтересовался. Тогда Французик наплёл ему с три короба о своей подружке, жуткой развратнице. Якобы она нимфоманка и жить без этого дела не может. Охранник пускал слюни до пола, слушая непристойные истории Французика.

На следующий день мы нашли в Бронксе реально классную шлюху. Она в основном обрабатывала подопечных Ральфа Атласа. Атлас слыл букмекером высокого полёта, его клиентами были богатые игроки из Швейного квартала и с Уолл-стрит. Девушка брала весьма круто по тем временам — полторы сотни за ночь. Она выглядела как актриса Натали Вуд. Брюнетка с шикарной фигурой и большими чарующими глазами. Совсем не походила на проститутку. Скорее, на студентку или стюардессу.

Вечером Французик повёл охранника в «Джейд Ист» знакомиться со «своей девушкой». Она сразу начала кокетничать. Французик разыграл идиота и свалил якобы на работу, а шлюха уволокла нашего парня в постель. В ту ночь мы за ключом не пошли. Просто хотели посмотреть, как всё сработает. Я должен был убедиться, что охранник уязвим. Оказалось — да, и ещё как.

В следующий уикенд мы с Томми снова сняли эту шлюху и отвезли её в мотель. На этот раз нам хотелось проверить, удастся ли ей при помощи Французика увести охранника от его кольца с ключами. В подвале «Джейд Ист» можно было арендовать приватную баню с джакузи; если нам удастся удержать там эту троицу достаточно долго, чтобы успеть забрать, скопировать и вернуть нужный ключ, — мы выиграли. Но для начала мы хотели провести репетицию. Французик должен был, раздвинув шторы, просигналить, что они выходят, а потом оставить ключи от номера под пепельницей в холле мотеля. Всё сработало идеально. Они провели в бане полтора часа — более чем достаточно, чтобы изготовить дубликат ключа от хранилища.

Той же ночью Французик позвонил нам. Он сообщил, что, по его данным, в ближайшую пятницу в аэропорт прибудет от четырёхсот до семисот тысяч долларов наличными.

Хватит репетиций. Пора было приниматься за дело. В пятницу мы с Томми опять наняли эту девушку, и она начала нас подозревать. Смекнула, что мы затеяли что-то незаконное, но не могла сообразить, что же именно. На этот раз, чтобы им было ещё приятнее идти в баню, я купил три шикарных махровых халата. Мы отдали их проститутке — пусть притворится, будто это её подарки Французику и охраннику. Она оказалась отличной актрисой. Троица договорилась встретиться в мотеле примерно в половине шестого.

Французик с нашим парнем добрались в «Джейд Ист» только к шести вечера. В это время мы уже начали нервничать. Афера выбилась из графика. Мы нашли неподалёку слесаря, готового сделать копию ключа, но он работал лишь до семи. Как только Французик с охранником явились в мотель, мы послали к ним девушку, чтобы она их поторопила. Она обняла обоих. Французик потел и закатывал глаза, потому что знал — мы опаздываем. Охранник же оказался парнем упёртым и несуетливым. Каждый раз, когда Французик пытался его подгонять, тот сопротивлялся. А то и начинал тормозить ещё сильнее. Хорошо хоть теперь при нём была девушка, заставлявшая его пошевеливаться, но всё равно в баню они начали собираться не раньше половины седьмого.

Как только они наконец ушли, я побежал вверх по лестнице. Сунул руку под пепельницу в холле. Ключи были там. Я открыл дверь в номер и обнаружил кольцо с ключами — оно лежало рядом с брюками охранника. Я сцапал его и бросился вниз. На улице меня уже ждал Джимми в машине, и мы сразу рванули к мастеру по ключам. Он работал на бульваре Рокавей, неподалёку от Джамейка-авеню. Мы неслись как полоумные, но всё равно, когда прибыли, слесарь уже закрывал лавочку. Пришлось стучаться в дверь и умолять открыть. Поскольку мы не знали, какой именно ключ нам нужен, заказали копии всех восемнадцати, висевших на кольце. Мастер приступил к работе, а когда закончил, вручил нам лишь пятнадцать дубликатов. Я спросил, где остальные три, и он ответил, что у него нет нужных болванок. Пятнадцать из восемнадцати — неплохой шанс, но в этом деле я не хотел полагаться на удачу.

Мы как бешеные погнали обратно в мотель, я взлетел по лестнице, положил кольцо с ключами точно там, где брал, запер дверь номера и сунул ключи от него обратно под пепельницу. Томми снял часть одежды и пошёл в баню, где показался на глаза Французику — это был наш сигнал, что в их номере всё чисто.

В субботу утром я первым делом пересёкся с Французиком неподалёку от склада. Он взял пятнадцать наших дубликатов, чтобы убедиться, что среди них есть нужный ключ. Наш наводчик вернулся, широко улыбаясь. Он не только успешно испытал ключ, но и видел мешки с наличкой, которые мы так ждали. Французик сказал, что лучшим временем для кражи будет полночь. Прибудет новая смена, и куча народу начнёт ходить туда-сюда, а наш охранник как раз отправится на перерыв, выпить кофе в другом конце склада. Кроме того, Французик сообщил, что деньги приедут забирать в понедельник днём, из-за какого-то еврейского праздника, и это прозвучало музыкой для наших ушей. По выходным их обычно изымали в воскресенье вечером, и эта задержка означала, что кражу обнаружат почти на сутки позже. Более того, копы не будут даже знать точно, когда исчезли наличные. На следующий день свидетели ещё могут припомнить, что видели ночью на складе одного-двух посторонних, однако после трёхдневного уикенда — вряд ли. Слишком большой промежуток времени, чтобы уверенно связать кого-то с местом преступления.

До решающего момента оставалось примерно двенадцать часов. Я весь день так и проходил, сжимая в руке заветный ключ. Купил себе самый большой чемодан, какой удалось найти, чтобы спрятать в нём мешки с деньгами. В субботу около полдвенадцатого ночи мы с Томми въехали на парковку складского комплекса. На арендованной машине с фальшивыми номерами. Подождали, пока начнётся пересменка. Французик сказал, что будет ждать неподалёку от входа, а я должен просто войти на склад и направиться к конторе, делая вид, будто хочу вернуть выданный по ошибке чужой чемодан. Согласно плану, Французик должен был притвориться, что мы незнакомы, но быть наготове сразу вмешаться, если возникнут сложности. Впрочем, по его словам, вряд ли кто-то обратил бы на меня внимание — пассажиры постоянно заходили в здание, решая свои проблемы с потерянным или ошибочно выданным багажом. Так и вышло — я поднялся по пандусу и направился в офисную зону склада, пройдя мимо ждавшего неподалёку Французика. Заметив хранилище, подошёл прямо к его стальной двери. Ключ был уже у меня в руке: я достал его сразу, как только вылез из машины. Я незаметно вставил ключ в замок, повернул один раз и вошёл. Изнутри комната хранилища походила на большой тёмный шкаф. У меня был с собой маленький фонарик — чтобы не включать свет. Семь белых холщовых мешков с красными печатями лежали на полу. Я открыл чемодан, уложил в него мешки и вышел. Чемодан стал очень тяжёлым, однако Французику показалось, будто я возвращаюсь с пустыми руками, — позже он рассказал, что я вылетел со склада, как на крыльях.

Глава девятая

Как Генри и надеялся, пропажа обнаружилась только в понедельник днём. Вторничная передовица в «Дейли Ньюс» сообщала, что «деньги словно растворились в воздухе» и что «арендованный „Эйр Франс“» склад № 86 в аэропорту Кеннеди заполонили агенты ФБР, которые обыскивают здание, допрашивают сотрудников, проверяют накладные и декларации». «В ходе тщательного обыска склада и хранилища, откуда пропали деньги, мешки так и не были обнаружены. Рабочая смена из двадцати грузчиков и кладовщиков, так же как и специально нанятый частный охранник, постоянно находились в здании», — дополняла картину «Нью-Йорк Таймс».

К тому моменту, как в компании «Эйр Франс» осознали, что лишились четырёхсот восьмидесяти тысяч долларов, Генри и его друзья уже отдали сто двадцать тысяч из этой суммы в качестве дани мафиозным боссам, считавшим аэропорт Кеннеди своей вотчиной. Они вручили шестьдесят тысяч Себастьяну «Бустеру» Алои, пятидесятисемилетнему капо, отвечавшему за аэропорт в семействе Коломбо, и ещё столько же своему собственному капо, Полу Варио.

Генри. Мы отстегнули Бустеру нечто вроде страхового взноса. Чтобы все были довольны. А с Поли поделились как с нашим боссом. Так всё было устроено. Он защищал нас. Если начинались тёрки с другой бандой, — а тёрки были всегда, — Поли брал это на себя. Представлял наши интересы на сходках. Из остальных денег мы устроили нечто вроде общего фонда. Я мог бы забрать свою долю и отнести домой, но что мне с ней делать? Спрятать в шкафу? Вместо этого Джимми разложил наши бабки по букмекерским сейфам. Если мне нужна была пара баксов, я заходил и брал их, а Джимми вёл записи, что куда. Как счёт в банке.

Конечно, нам хотелось потратить часть добычи на себя. Я, например, решил прикупить тачку и одежду. Карен нужны были деньги на обстановку нашей новой квартиры и на детей. Чтобы легализовать свои неожиданные доходы, Джимми, Томми и я смотались в Вегас, потратили двадцать штук зелени и вернулись с рассказом о том, как мы там круто выиграли. Это никого не удивило — все знали, что мы ездим в Вегас постоянно, а Джимми — азартный игрок, готовый стоять, навалившись животом на игровой стол, и бросать кости, пока коленки не подогнутся. Но даже после этого мы были осторожны и лишним баблом не светили. Я, например, внёс первый взнос за золотистый с чёрным верхом «Бьюик Ривьера» 1967 года, а все остальные платежи оформил на своего брата. Томми поступил аналогично, за тем лишь исключением, что он приобрёл бежевый «кадиллак».

Первое деловое предложение прозвучало примерно через две недели после ограбления — Поли подошёл к нам на ипподроме «Акведук» и поинтересовался, не хотим ли мы поучаствовать в покупке пятидесятипроцентной доли в букмекерском бизнесе Милти Векара. Букмекер ждал нашего решения тут же, в машине Поли. Векару требовались деньги. Он сделал какую-то крупную ставку и прогорел. Это была прекрасная возможность. Клиентами Векара были серьёзные игроки и другие букмекеры. У него ставили менеджеры из Швейного квартала, брокеры с Уолл-стрит, врачи, дантисты и адвокаты. А также те, кто сам принимал ставки. Он же имел дело только с игроками, ставившими за раз не меньше пятисот, а то и тысячи долларов, причём многие закладывались одновременно на шесть-семь игр. Варио сказал, что готов внести в дело полста штук, если мы вложим столько же. Джимми и Томми взглянули на меня, мы кивнули — и сделка была заключена. Прямо на ипподроме. Нам не требовались адвокаты. Мы просто пожали друг другу руки, и я вошёл в букмекерский бизнес. Мне было двадцать четыре года.

Это оказалось познавательно. Милти был букмекером для букмекеров. От них мы и принимали большинство ставок, не от индивидуальных игроков. Я получил от Милти зарплату пятьсот долларов в неделю плюс компенсация расходов. Моей работой было сидеть вместе с клерками, принимавшими деньги, и сводить данные в таблицу. Я завёл большой жёлтый блокнот, в котором фиксировались ставки. На бейсбол, футбол, баскетбол, на команды колледжей и профи, на скачки — в общем, на всё. В той же таблице отмечались шансы на выигрыш. Как только на команду ставили тысячу, я рисовал в блокноте черту, и следующую черту — на пяти тысячах. Милти бросал один взгляд на таблицы и тут же корректировал шансы. Он повышал или понижал их, в зависимости от того, хотел он ещё ставок на эту команду или нет. Если он чуял проблему и хотел сдать ставки другому букмекеру, у него были на связи парни во Флориде, Сент-Луисе, Вегасе, Калифорнии. Практически везде.

Кроме того, я помогал Милти по вторникам, это был наш расчётный день. Все букмекеры и крупные игроки подбивали, кто кому сколько должен. Обычно мы проводили эти расчёты в Швейном квартале, в ресторане «Боббис». По понедельникам мы формировали платёжный лист. В нём отмечались все наши расходы, типа моей зарплаты и прочего. Выплаты победителям. «Лёд» — так обозначались в листе около семи сотен в неделю на взятки копам. «Сок» — кредиты, взятые у ростовщиков, если выдавалась неудачная неделя и нам требовалось призанять для себя.

Но обычно в «соке» не было нужды. Мы просто звонили Поли, и Поли ссужал нам без процентов двадцать пять — тридцать штук баксов. Он ведь был нашим партнёром, в конце-то концов. Если Поли был по каким-то причинам недоступен, Милти использовал гениальный трюк, позволявший отложить выплату наших долгов. Он специально держал у себя пять-шесть тысячедолларовых купюр, которые периодически выдавал мне, чтобы я помахал ими перед носом у сорвавшего куш букмекера. Никто из клиентов не хотел получать выигрыш такими крупными купюрами, и это позволяло нам откладывать расчёты с ними на несколько дней. Для мафиозных букмекеров размен крупных «бумажек» представлял серьёзную проблему. Похоже, Милти пользовался для этих целей одними и теми же тысячедолларовыми купюрами уже много лет.

Мы действовали с размахом. Арендовали по всему городу пять офисов, в которых принимались ставки. Большая часть полиции была у нас на содержании. Милти платил районным отделам и отряду особого назначения. Время от времени нас всё-таки ставили к стене и брали под арест, обычно этим занимался отдел специальных расследований комиссара полиции, но доказать они могли лишь мелкую административку, так что всё ограничивалось штрафом в полсотни долларов. Никто и никогда не попадал в тюрьму за букмекерство. Тем не менее мы никак не могли понять, откуда копы каждый раз узнают, где мы работаем. Милти постоянно менял квартиры. Иногда мы переезжали дважды в неделю, но копы всё равно нас находили.

В конце концов мы догадались. На Милти давным-давно работал один старик, который отвечал за аренду помещений. Больше он никогда ничего не делал. Получал три сотни в неделю за то, что находил подходящие квартиры, вносил залоги, подписывал договоры аренды, оплачивал электричество и газ, устанавливал телефоны. Обычно он садился в электричку на Лонг-Айленде, потом пересаживался на автобус или метро и колесил по дальним районам в поисках подходящего помещения. Копы его вычислили и установили слежку — так они засветили все квартиры Милти. Когда около одной из них появлялись наши машины, полицейские знали, что пора вышибать двери.

Примерно через четыре месяца меня впервые арестовали за организацию букмекерской конторы. Это случилось в августе 1967 года, и взявшие нас копы заявили, что мы делаем бизнес на два миллиона долларов в неделю. Ах, если бы. Наши информаторы, конечно, заранее предупредили о готовящемся аресте. Мы заплатили кому надо. Всё прошло гладко, без лишних грубостей вроде наручников и прочего. Копы просто выполнили положенные действия. Выйдя под залог, мы в ожидании вечернего заседания суда отвели их пообедать на Малберри-стрит. В суде нас встретил Эл Ньюман, наш поручитель. После заседания я поймал такси. Милти подвезли домой копы. На следующий день мы уже снова принимали ставки в другой квартире. Свой положенный арест мы отработали и теперь некоторое время могли вести бизнес без помех. Мой адвокат Джон Сатлер гонял это дело по судам около года, прежде чем меня признали наконец виновным. Я был приговорён к штрафу в сотню баксов и отправлен домой. Какая-то насмешка над правосудием. Город ежегодно тратил миллионы долларов на содержание копов в штатском, которые исправно охотились на букмекеров, — но лишь для того, чтобы трясти с нас бабки. По-настоящему выбить нас из бизнеса они хотели не больше, чем зарезать курицу, несущую золотые яйца.

Примерно в то же время подвернулась новая возможность для инвестиций. Великолепный клуб-ресторан «Сьют» на бульваре Квинс, около Форест-Хилс. Его владелец, Джои Россано, обожал азартные игры и скачки. Парню требовались деньги. Мы договорились, что ресторан перейдёт ко мне, а он останется номинальным владельцем, чтобы подписывать бумаги. Я заплатил ему за это кое-что, плюс взял на себя его долги. Я знал, кому он должен, — эти ребята не были особенно круты. Им недоставало авторитета. Так что я и не собирался им платить. Просто кинул их на бабки — и кому они пошли бы жаловаться? Если ты с Поли и его бандой, ты мог просто спокойно посылать на хрен большинство городских «недоумников». Свои кредиты они могли засунуть себе в зад.

Идея иметь легальный бизнес пришлась Карен очень по душе. Нашей первой дочери, Джуди, исполнилось два с половиной года, а младшей, Рут, — шесть месяцев, и Карен настаивала, чтобы я поискал хорошую возможность для инвестиций. Она знала о сигаретах, торговле краденым и деле «Эйр Франс». Она знала, что у меня есть деньги, и желала, чтобы я вложил их правильно. Букмекерский бизнес правильным ей не казался. Она слышала об аресте и понимала, что я проигрываю большую часть доходов здесь же, в нашем собственном офисе. Мы все так поступали. При наличии хорошей наводки от тренера или владельца конкретной лошади мы добавляли несколько штук к любой перспективной ставке. Когда ты работаешь букмекером, это лишь вопрос времени. Покажите мне букмекера, который сам делает ставки, и я покажу вам парня, крупно задолжавшего ростовщикам.

Прежде чем забрать «Сьют», я посоветовался с Поли. Ему идея понравилась. Она понравилась ему так сильно, что он запретил там безобразничать другим членам нашей банды. Сказал, что мы должны содержать этот ресторан чистым. Не превращать его в притон типа «Робертса».

Я вкалывал в «Сьюте» ежедневно, с утра до вечера. Карен приходила туда вместе с детьми и помогала вести учёт. Весь учёт. Официальный — для налоговой службы и лиги адвокатов налогоплательщиков — и неофициальный — для нас. Я нанял хорошего шеф-повара и попросил Кейси Розадо, главу профсоюза барменов и официантов аэропорта, прислать к нам его шпионов, чтобы узнать, сколько воруют мои бармены. «Сьют» был немаленьким заведением, в баре трудились шесть человек, из них трое — на полную ставку. Получив отчёт от Кейси, я всех их уволил. Кейси вычислил, что бармены обворовывают ресторан на тысячу баксов за ночь, это помимо сотни баксов чаевых плюс полторы сотни зарплаты.

Пару месяцев дела шли просто прекрасно, но тут в «Сьюте» один за другим начали появляться наши парни. Первым посмотреть на мой новый бизнес пришёл Джимми. Он привёл с собой Микки и принёс пальму в горшке, украшенную табличкой с пожеланием удачи. Потом явился с поздравлениями Томми Де Симоне. Пришёл Анджело Сепе. Знакомый букмекер Марти Кругман, владевший магазином париков в двух кварталах от нас, завёл привычку выпивать в баре. Начали захаживать Алекс и Мики Корчоне, Энтони и Томми Стабиле тоже повадились заглядывать, пока Томми не отправили за решётку. «Малыш» Вик Орена, лейтенант криминальной семьи Коломбо, стал завсегдатаем. Даже Поли и другие члены семейства Варио привыкли зависать у нас.

Не прошло и полугода, как «Сьют» превратился в место сбора для Генри и его друзей. Ресторан стал обязательной последней остановкой всех загулов. Гуляки появлялись после полуночи, уже растратив все пятидесятки и двадцатки, которые они совали в карманы каждого бармена, метрдотеля и гардеробщика в городе. В итоге в ресторане Генри они ели и пили в долг. Однажды Генри заглянул в книги и понял, что лучшие друзья его разоряют. Конечно, большинство долгов в конце концов выплачивалось, но плата зачастую выдавалась натурой, крадеными товарами — спиртным с угнанных грузовиков, ящиками креветок, поддельными кредитками и фальшивыми чеками.

Хотя «Сьют» и не стал притоном угонщиков, как «Робертс», в нем часто проворачивались грязные сделки. Генри вскоре начал торговать трансатлантическими авиабилетами, выпущенными нелегальными туристическими агентствами. А также поставлять богатых лохов для шулерской игры в кости, затеянной братьями Варио в новом многоквартирном доме на бульваре Квинс. Иногда он лично отвозил их в эти апартаменты и даже «проигрывал» вместе с ними по пять-десять тысяч долларов. На следующий день он, разумеется, получал свой «проигрыш» обратно, плюс десять процентов от потраченных жертвами денег.

Кроме того, владение рестораном и клубом с доступом к легальным кредитам, принятым в нормальном деловом мире, открывало Генри новые бесконечные возможности для наживы. Он начал «отбивать» свежеукраденные кредитки. «Куча» Эдвардс и другие торговцы краденым «пластиком» теперь первым делом несли добычу в «Сьют». Зная, что карта ещё не объявлена похищенной, Генри немедленно использовал её для оплаты фиктивных ресторанных счетов на сотни долларов.

Генри. «Сьют» не сделал мою жизнь проще, наоборот, лишь добавил хлопот. Я торчал там постоянно, а ведь ещё надо было присматривать за моими инвестициями в бизнес Милти. Меня разрывали миллионы забот. Приходилось крутиться изо всех сил. Да ещё и Карен, которая теперь большую часть времени сидела с детьми, становилась всё раздражительнее. Я снял новый дом в Айленд-парк, чтобы быть поближе к Поли, и ей требовалась помощь по хозяйству. Но мне не хотелось пускать посторонних в свой дом. Там у меня были припрятаны по тайникам деньги и оружие. Иногда вдоль стен громоздились штабеля краденого товара. Оказалось, что жёны большинства умников, как бы богаты те ни были, делали всю работу по дому сами, потому что не могли положиться на молчание прислуги. Но Карен не отставала, и в конце концов я начал спрашивать посетителей «Сьюта», не знают ли они надёжного человека. Идти в агентство найма мне, по понятным причинам, совсем не хотелось.

Эдди Риго, гаитянец, бравший у меня краденые автомобили, сказал, что знает, как решить мою проблему. Типа он и его семья уже делали такое для друзей. У них были связи в горных деревушках Гаити, где они покупали девушек у семей. Живой товар по туристическим визам доставляли в Канаду, и новые хозяева могли забирать слуг из Монреаля. Он сказал, что услуга стоит несколько тысяч долларов, но для меня всё сделают по себестоимости. Требовалось лишь шестьсот долларов, чтобы заплатить отцу девушки, и я получу персональную рабыню.

Помню, когда я пришёл домой и рассказал об этом Карен, она посмотрела на меня, как на чокнутого, но не сказала «нет». Я отдал деньги Эдди, и перед Рождеством 1967 года он сообщил, что девушка уже в пути. Он дал мне её имя и название отеля в Монреале, где она остановилась, но, когда я добрался туда и гаитянка открыла дверь номера, я опешил. Она оказалась под два метра ростом и весом больше сотни кило. У меня аж коленки подогнулись. «Девушка» была крупнее Пола Варио. Такая страшила, что во время перелёта в Нью-Йорк я сделал вид, будто мы не знакомы. Добравшись до дома, я оставил её на улице и пошёл предупредить Карен. Ничего не вышло. Мы не могли её оставить. Дети от одного её вида начинали плакать. Она задержалась лишь на день или два, пока я не спихнул её обратно Эдди.

Вдобавок ко всему кто-то начал доставать Карен непристойными телефонными звонками. Это началось в декабре, и нам пришлось сменить и засекретить номер. Звонки всё равно не прекратились. Когда Карен позвонила мне в «Сьют» с этим известием, я чуть не спятил от злости. Рассказал обо всём Джимми, и мы попытались вычислить, кто это. Может, парень из нашей банды? Я подозревал всех и каждого, но Карен не могла опознать голос. Мы записали пару звонков, и я их прослушал, но тоже никого не узнал. Тогда я решил, что в следующий раз ей стоит попробовать разыграть дурочку и предложить звонившему где-нибудь встретиться. Если она будет достаточно убедительна, этот псих может явиться на встречу. Я ждал с нетерпением.

В первую неделю января Карен позвонила мне в «Сьют» и сообщила, что минуту назад говорила с парнем. Она сказала ему, что мужа не будет дома и примерно через час можно подъехать к нашему дому. Я мгновенно метнулся домой, и мы выключили все светильники, кроме одного. Я притаился у окна и наблюдал. В кармане куртки у меня лежал револьвер. Я поклялся себе, что грохну ублюдка на месте.

Мы прождали около часа. На улице шёл снежок. Я спросил Карен, явится ли он, по её мнению. Она ответила, что да. Я продолжил наблюдение. И заметил машину, которая медленно проехала мимо дома во второй раз. Я ждал. Будь я проклят, если сукин сын не проедет и в третий раз. Проехал. Очень медленно. На этот раз я разглядел водителя. Мужчина, и он был в машине один. Посмотрел прямо на нашу дверь. Хотел убедиться, что всё спокойно. А я мечтал успокоить его навсегда. Он свернул за угол, но не было сомнений, что он вернётся.

Чтобы не устраивать погоню с риском его упустить, я решил подкараулить психа на улице. Притаился за припаркованным автомобилем. Карен наблюдала из окна. Дети спали. Мне на лицо падал снег. И вот я увидел, как он снова выезжает из-за угла. Я приготовился. На этот раз он почти остановился перед нашим домом. Я мог разглядеть его лицо. Он опустил окно и прищурился, разглядывая номера домов.

Как только он совсем остановился, я скользнул вдоль его машины к открытому окну и сунул ему под нос пушку. «Тебе что-то надо? Что-то высматриваешь?» Я кричал и ругался во весь голос. Парень дёрнулся, и я врезал ему пистолетом прямо по роже. Он выскочил из машины и побежал, я погнался за ним. Сбил с ног и принялся снова лупить пушкой по лицу. Не хотел останавливаться. Вокруг закричали люди. Соседи знали меня, и я не сомневался, что буду арестован, но мне было плевать.

Услышав сирены, я оставил его и сунул пистолет под передний бампер припаркованной рядом машины. Там обычно есть такая «полочка», где можно спрятать что-то, если приспичит. Прибыли копы, и выяснилось, что я отметелил не того парня. Он вовсе не был нашим психом. Он оказался геем, искавшим дом своего друга. Прежде чем его увезли в больницу, он всё время орал, что у меня пистолет. Копы принялись искать оружие в снегу, где мы боролись, и один коп, знавший про трюки с бампером, обнаружил ствол. Я был арестован за нападение и ношение заряженного оружия и провёл остаток ночи в участке, пока не прибыл Эл Ньюман, выцарапавший меня под залог.

Телефонные звонки прекратились лишь после того, как я сообразил, каким образом сукин сын каждый раз узнавал наш телефон. Я вышел из дома и осматривал его под разными углами, пока не понял, что, вооружившись биноклем, можно прочесть номер на табличке, прикреплённой к аппарату, висевшему на стене кухни. Мы снова поменяли номер и на этот раз оставили табличку пустой. Больше звонки не повторялись. Мне сразу следовало так поступить, вместо того чтобы идти под арест за нападение на невинного человека. Идиотизм, но таков был наш привычный образ действий. Мочи всех подряд, рассортируешь потом.

Глава десятая

Генри. Для наших ребят убийство было привычным способом решения проблем. Обыкновенное дело. Ежедневная рутина. Помню, как гордился Томми Де Симоне, когда сводил Фрэнки, сына Джимми, на его первое настоящее мокрое дело. Фрэнки Бёрк рос обычным застенчивым мальчишкой. Джимми то и дело жаловался, как приходится лупить сына чуть ли не каждую ночь за то, что тот мочится во сне. Джимми даже отдал его в военную школу, чтобы юноша заматерел. Фрэнки исполнилось шестнадцать или семнадцать лет, когда его взяли на реальную мокруху, и парень, по словам Томми, справился отлично. Джимми был совершенно счастлив. Словно сын заслужил медаль.

Убийство считалось естественным способом поддерживать порядок. Абсолютным оружием. Никто не был застрахован. Начнёшь чудить — и тебя грохнут. Это простое правило знали все, но всё равно кто-то постоянно попадал под раздачу. Как, например, сын Джонни Маццолы, заядлого игрока на скачках, с которым я в детстве ездил обналичивать фальшивые двадцатки. Парнишка повадился грабить местные карточные игры и букмекеров. Его предупреждали сотню раз. Отцу тоже неоднократно велели обуздать отпрыска. Им разъясняли, что букмекеров, если хочется, бомбить можно, но не наших, а только чужих. Исключительно из уважения к Джонни парню позволили дожить до девятнадцати лет. Но мальчишка, похоже, не верил, что его могут убить. Как и никто из тех, кто внезапно для себя стал трупом. Он так и продолжал пребывать в этом заблуждении, пока не получил в упор две пули в сердце. Опять же, лишь из большого уважения к его отцу лицо не тронули, чтобы на похоронах покойный лежал в открытом гробу.

Джимми однажды убил своего лучшего друга Ремо за то, что тот сдал копам груз сигарет. А ведь они были так близки — вместе ездили отдыхать с жёнами. Но потом Ремо прихватили с одной из его мелких сигаретных поставок, и он разболтал полиции, что Джимми собирает крупную партию. Подозрения у Джимми зародились в тот момент, когда Ремо вложил всего пять тысяч долларов в груз ценой двести тысяч. Обычно он вкладывал от трети до половины общей стоимости. Джимми спросил, в чём дело, а Ремо ответил, что ему так много сигарет не нужно. Естественно, когда машину конфисковали вместе со всем грузом, вопрос, отчего Ремо не захотел вложиться именно в эту поставку, заинтересовал Джимми, и он расспросил друзей в офисе окружного прокурора. Они подтвердили его подозрения — Ремо в обмен на свою свободу сдал подельника с потрохами.

Не прошло и недели, как Ремо был мёртв. Он так и не догадался, что его ждёт. Джимми мог смотреть на тебя, улыбаться тебе и позволять тебе думать, что ты сидишь рядом со своим лучшим в мире другом. А тем временем тебе уже копали могилу. С Ремо так и вышло — всего за несколько дней до своего убийства он подарил Джимми и Микки путешествие во Флориду в честь годовщины их свадьбы.

Я помню ту ночь. Мы все сидели в «Робертсе» и играли в карты, когда Джимми сказал Ремо: «Давай прокатимся». Жестом он велел Томми и другому парню ехать с ними. Ремо сел на переднее сиденье, а Джимми и Томми — сзади. Когда они заехали в тихое место, Томми воспользовался струной от рояля. Ремо сопротивлялся. Он пинался, махал руками и весь обделался, прежде чем умер. Они похоронили его под слоем цемента на заднем дворе «Робертса», около корта для игры в кегли. С тех пор каждый раз, играя там, Джимми и Томми шутили: «Эй, Ремо, как дела?»

Этих ребят убийства не тяготили. Им нравилось убивать. Они могли спокойно сидеть за столом, выпивать и болтать о своих самых удачных мокрых делах. Им нравилось снова и снова переживать эти моменты, вспоминая, какой жалкой была их жертва. Ничтожнейший сукин сын. Крыса и отвратительный предатель. Причём далеко не всегда они убивали из-за дела. Вот парни просто поссорились, а вот ты не успел и глазом моргнуть, как один из них уже труп. Они стреляли друг в друга постоянно. Стрельба была для них обычным делом. Ерунда какая. Чтобы словить пулю, не нужно было делать ничего особенного. Достаточно было просто оказаться не в том месте.

Например, однажды вскоре после моего нападения на злосчастного гея мы отмечали в «Робертсе» освобождение Билли Бэттса. Он только что откинулся после шести лет отсидки. Когда кто-то выходил на свободу, мы устраивали вечеринку. Еда. Выпивка. Шлюхи. Отлично проводили время. Билли был полноправным членом криминальной семьи. Работал на Джонни Готти с Фултон-стрит и входил в семью Гамбино. Мы все убрались в хлам. Джимми. Томми. Я. Билли особенно доставал Томми, которого знал ещё до отсидки. Томми было на момент той эпической пьянки всего лет двадцать, так что Билли помнил его сущим ребёнком. Билли начал над ним подшучивать. Спросил Томми, чистит ли тот всё ещё ботинки. Просто не очень-то умный прикол, но с Томми так шутить было нельзя. Он на это плохо реагировал. Один из братьев Томми крысятничал копам, и парень это очень остро переживал. Всегда старался показать, насколько он круче остальных. До чего он особенный. Он был единственным в нашей банде, кто пил «Краун Ройял». Этот канадский виски не поставляли в США уже давным-давно. Томми ввозил его нелегально. Парень был настолько крут, что нашёл для себя контрабандный алкоголь через тридцать лет после отмены сухого закона.

Я взглянул на Томми и понял, что подколки Билли его жутко бесят. Томми с ума сходил от злости, но не мог ничего с этим поделать или что-то сказать. Ведь Билли был членом серьёзной семьи. Ударь такого — и ты труп. Но всё равно я знал, что Томми в ярости. Мы выпивали и смеялись, и, когда я уже начал думать, что нас пронесло, Томми наклонился к нам с Джимми и прошептал: «Я пришью этого ублюдка». Я ответил шуткой, но понял, что он совершенно серьёзен.

Пару недель спустя Билли выпивал в «Сьюте». Время было позднее. Я мысленно молился, чтобы он поскорее ушёл домой, когда вдруг явился Томми. Всё решилось быстро. Томми отослал свою девушку и по-особенному глянул на нас с Джимми. Джимми тут же стал очень любезен с Билли Бэттсом. Угостил его выпивкой. Я видел, что он готовит Билли для Томми.

— Задержи его, пока я схожу за мешком… — шепнул мне Томми, и я понял, что он намерен пришить Билли прямо здесь, в моём ресторане. Он пошёл за «мешком для тела» — так мы называли пластиковый матрасный чехол, — чтобы Билли не залил кровью всё заведение, когда его грохнут. Через несколько минут Томми вернулся с мешком и револьвером тридцать восьмого калибра. Мне стало нехорошо.

К этому времени Джимми и Билли Бэттс сидели в углу бара около стены. Они выпивали, и Джимми рассказывал смешные истории. Билли блаженствовал. Время было позднее, и почти все разошлись по домам. В ресторане остался только Алекс Корчоне, сидевший за дальним столиком со своей девушкой. Бармен тоже ушёл. Джимми приобнял Билли за плечи, когда к ним подошёл Томми. Билли не обратил на это внимания. Да и с чего бы? Он был с друзьями. Среди других умников. Он и понятия не имел, что Томми хочет его убить.

Я стоял за стойкой бара, когда Томми вынул из кармана свой тридцать восьмой. Билли увидел его в руке Томми. Когда Билли начал понимать, что происходит, Джимми зажал рукой его шею. «Чисти сам грёбаные ботинки!» — крикнул Томми и врезал Билли пушкой по башке. Глаза Билли широко раскрылись. Томми ударил его снова. Джимми усилил захват. Заструилась кровь. Она казалась чёрной.

Алекс Корчоне сообразил, что происходит, и попытался подойти поближе. Джимми уставился на него. «Тоже хочешь?» — спросил он. Джимми был готов оставить Билли и наброситься на Алекса. Я встал между ними, приобнял Алекса за плечи и подтолкнул к дверям. «Убирайся отсюда, — сказал я очень тихо, чтобы Джимми не услышал. — У них разборка». Я отвёл Алекса с девушкой к выходу, и они ушли. Алекс состоял в другой банде, но Джимми и Томми были так перевозбуждены, что грохнули бы на месте и его, и девушку, попробуй те вмешаться. Я запер входную дверь, а когда вернулся, увидел тело Билли распростёртым на полу. Его голова была превращена в кровавое месиво. Томми раскрыл матрасный чехол. Джимми велел мне подогнать машину к чёрному входу ресторана.

У нас нарисовалась проблема. Билли Бэттс был неприкасаемым. Члена семьи нельзя убивать без разрешения боссов. Если Гамбино когда-нибудь узнают, что Томми грохнул Билли, мы все трупы. Скрыться будет невозможно. Они могли даже потребовать, чтобы Поли пришил нас лично. Томми совершил наихудшее преступление, и мы все понимали это. Тело Билли должно было исчезнуть. Мы не могли просто бросить его на улице. Это означало бы войну. А вот если парни Готти не найдут тела, они не будут уверены, кому предъявить обвинение.

Джимми сказал, что мы должны спрятать тело там, где его не найдут. За городом у него жил один приятель, державший псарню, где никто не станет искать. Мы сунули тело Билли в багажник автомобиля и поехали к Томми за лопатой. Его мать уже проснулась и уговорила нас зайти выпить кофе. Не хотела нас отпускать. Нам пришлось зайти и позавтракать — с трупом в машине, припаркованной у дома.

В конце концов мы выбрались из дома Томми и направились в горы Таконик. Ехали около часа, когда я вдруг услышал странные звуки. Я сидел на заднем сиденье и дремал, приобняв лопату. Томми вёл. Джимми спал. Я опять услышал звук. Какие-то глухие удары. Джимми проснулся. Стук начался снова. Тут нас всех осенило. Билли Бэттс был жив. Это он стучал в багажнике. Мы ехали его хоронить, а он даже ещё не умер.

Тут Томми взъярился. Он дал по тормозам. Перегнулся назад и схватил лопату. Никто не вымолвил ни слова. Мы вышли из автомобиля и подождали, пока из поля зрения не исчезнет свет фар других машин. Потом Джимми встал с одной стороны багажника, я с другой, а Томми открыл крышку. Как только она поднялась, Томми шарахнул по мешку лопатой. Джимми схватил монтировку и присоединился к нему. Через несколько секунд мы уже снова сидели в машине. Когда мы прибыли на место, земля так промёрзла, что нам пришлось копать около часа, прежде чем мы вырыли достаточно глубокую могилу. Потом мы закопали Билли и отбыли обратно в Нью-Йорк.

Но даже после этого Билли стал нашим проклятием. Примерно через три месяца Джимми явился в «Сьют» и сказал, что нам с Томми надо откопать труп и перехоронить в другом месте. Оказалось, что владелец псарни продал свою землю какому-то застройщику. Он похвастался Джимми, сколько денег на этом заработал, но того беспокоило лишь одно — что строители могут обнаружить тело. В ту же ночь мы с Томми взяли мой новенький жёлтый кабриолет с откидным верхом «Понтиак Каталина» и откопали Билли. Это было ужасно. Мы, зарывая его первый раз, посыпали тело известью, чтобы оно быстрее разложилось, но к тому моменту гниение ещё не завершилось. Запах был такой отвратительный, что меня вырвало. Всё время, пока мы с Томми раскапывали могилу, меня тянуло на рвоту. Мы сунули тело в багажник и отвезли на свалку в Джерси. Прошло достаточно времени, никто бы не догадался, что это Билли.

Мне было нехорошо потом целую неделю. Я не мог избавиться от запаха. От всего исходил трупный запах. От ресторана. От детских конфет. Я обонял его повсеместно. Я выкинул всю одежду и даже туфли, которые были на мне в ту ночь, думая, что дело в них. Но багажник авто продолжал вонять. Я сменил обивку в машине и выкинул прочь старую. Отчистил авто сверху донизу. Вылил в багажник бутылочку духов Карен и закрыл крышку. Но от запаха так и не избавился. Он не исчезал. Пришлось сбыть машину. Джимми и Томми считали, что я свихнулся. Томми сказал, что, наоборот, оставил бы автомобиль у себя лишь для того, чтобы постоянно чуять запах смерти этого жалкого ублюдка Билли Бэттса.

Даже не знаю, скольких человек убил Томми. Наверное, и Джимми не знал. Томми был неуправляем. В какой-то момент он начал носить при себе два ствола. Однажды ночью Томми прострелил ногу юноше по имени Спайдер лишь за то, что тот не хотел плясать. Это казалось случайностью, и Винни Азаро, член банды Бонанно, отвёл раненого к местному доктору. Мы позволили Спайдеру пару недель ночевать в «Робертсе». Он так и бродил вокруг, с ногой в бинтах. Но чокнутый Томми продолжал заставлять его плясать. Сказал, что ему нравится использовать парня в качестве мишени для стрельбы.

Однажды ночью мы играли в карты в подвале — Томми, Джимми, я, Энтони Стабиле, Энджело Сепе, — когда туда забрёл Спайдер. Было три часа утра, и мы ужрались в дрова. Томми захотел, чтобы Спайдер станцевал. «Давай пляши», — сказал он. Неожиданно Спайдер взъерепенился и велел Томми отвалить от него. Мы принялись над этим шутить. «Ты готов стерпеть такое от этого урода?» — подкалывал его Джимми. Мы тоже подначивали Томми и глумились над ним. Он тихо бесился, но продолжал играть в карты. А потом, прежде чем кто-нибудь успел сообразить, что происходит, всадил три пули в грудь Спайдеру. Я даже не подозревал, что у него при себе ствол, пока мы все не оглохли от выстрелов. Я ощутил запах горелого пороха. Никто ничего не сказал, но с этого момента я знал, что Томми — конченый психопат.

Наконец, Джимми начал орать: «Ладно, тупой придурок, если ты вообразил себя крутым умником, то сам и копай яму!» Вот и всё. Ничего иного. Никто больше и слова не вымолвил. Джимми просто приказал похоронить Спайдера прямо здесь, в подвале, причём в процессе этого Томми не прекращал ворчать и ныть, что его заставили копать. Словно ребёнок, которого оставили убирать класс после занятий.

Каждый день мы вели битвы. Каждый день была новая разборка. Каждый раз, когда мы отправлялись побухать, кто-то нажирался, и начиналась очередная схватка. Все постоянно были на нервах. Однажды обычно спокойный Поли явился в «Робертс» вне себя. Созвал всех наших. Позвонил Джимми. Позвонил в таксопарк. Вызвал Брукси с автосвалки. Я думал, началась полномасштабная война мафиозных семей. Оказалось, что Поли и Филлис просто посетили ресторан «Везувий»

Дона Пепе на бульваре Леффертс, в нескольких кварталах к югу от «Робертса». У Дона Пепе был отличный ресторан, но его владелец не проявил достаточно уважения. Там не было меню и резервирования столиков. Всем приходилось ждать своей очереди, даже Поли.

Поли и Филлис проторчали в очереди полчаса, пока новый неопытный метрдотель рассаживал прямо у них перед носом всяких докторишек. Поли начал возмущаться, и им наконец дали столик, но, видимо, парень затаил обиду. Когда Поли заказал вино, метрдотель случайно, а может, и нарочно пролил его на Филлис. К этому моменту Поли уже был готов из штанов выпрыгнуть от злости, но пока держал в себя в руках. Однако, когда метрдотель достал грязную тряпку и принялся «вытирать» Филлис, попутно лапая её за все места, Поли не выдержал, перевернул столик и начал метелить этого мальчишку. Он успел влепить ему лишь пару затрещин, прежде чем тот сбежал на кухню. Поли велел ему выходить, но с полдюжины официантов и поваров со сковородками и ножами в руках заблокировали выход.

Никогда прежде я не видел Поли в таком бешенстве. Он объявил, что, если официанты желают защищать своего друга, им всем раскроят бошки. Не прошло и часа, как две машины, набитые парнями с бейсбольными битами и свинцовыми трубами в руках, припарковались у входа в ресторан Дона Пепе. Примерно в одиннадцать вечера официанты и повара начали расходиться по домам. Увидев нас, они бросились бежать. Немногие успели попрыгать в свои автомобили. В ту ночь мы гоняли официантов и разбивали им головы по всему Бруклину.

Ничего сложного. Кучкуй их, а потом бей. Никому и в голову не пришло задаться вопросами: «Почему?» или «За что?». О бизнесе тоже никто не вспоминал. Правда же была в том, что бездумное насилие начало уже вредить делам. Угоны грузовиков, например, шли на ура, пока наши ребята не начали давать волю рукам. «Мочи всех, и пошли они на хрен!» — таков был их девиз.

Лично я самими угонами обычно не занимался. Для того чтобы махать пушками, у нас были Томми, Стэнли, Джои Аллегро и другие бойцы, любившие запугивать водителей. Моей работой было сбывать товар. Я знал покупателей. Я выстраивал цепочки обменов. Иногда, впрочем, если не хватало свободных рук, я тоже выходил на дело. Как в тот раз, когда мы нацелились на груз сигарет стоимостью в двести тысяч. Сложностей не предвиделось. Это был наполовину слив — один из водителей согласился стать нашим соучастником.

Мы перехватили машину неподалёку от их грузового гаража на Элк-стрит. Они как раз притормозили, чтобы повернуть на трассу Бруклин-Квинс, когда Томми и Стэнли вскочили на подножки грузовика с двух сторон. Показали пушки. Мы с Джои Аллегро сидели в машине поддержки. Стэнли заставил нашего сообщника назвать код от приборной доски. Большие грузовики с ценным грузом обычно оборудовались специальной трёхкнопочной клавиатурой. Чтобы запустить двигатель или даже открыть двери кабины, на ней нужно было вначале набрать код, иначе срабатывала сигнализация.

Томми пересадил водителей в нашу машину и отбыл вместе с Джои, а мы со Стэнли повели грузовик к складу около почтамта на Уэст-стрит, 37. Джимми ждал нас там с пятью грузчиками. У них были роликовые пандусы, по которым мы начали выкатывать коробки с сигаретами и перекидывать их в другие авто. По соседству тоже разгружались машины, и рабочие, конечно, не знали, что мы работаем с краденым грузом. Работа была в разгаре, когда к нам вдруг подвалил высокий здоровяк и потребовал наши профсоюзные карточки. У нас их не было, зато были пушки.

Этот крупный парень с широкой грудью не знал Джимми и вообще на всех плевать хотел. Он начал орать, что мы, мол, не члены профсоюза. Грозил вообще закрыть весь склад. Джимми попытался его уболтать. Не помогло. Джимми попробовал сунуть ему несколько баксов. Снова не сработало. Парень желал видеть наши карточки, и точка. Он нас просто достал, а ведь Джимми уже договорился через несколько дней разгрузить в этом месте ещё одну машину с крадеными сигаретами на двести тысяч.

Пока продолжались препирательства, мы всё выгрузили, кроме двадцати ящиков самокруток «Ларедо», которые всё равно плохо расходились. Джимми жестом велел нам со Стэнли быстро убираться отсюда. Стэнли, слава богу, не забыл код, так что мы смогли завестись, не включив сигнализацию, и уже через несколько секунд катили по Девятой авеню к туннелю Линкольна в сторону Нью-Джерси, чтобы там избавиться от грузовика.

Мы уже проехали пару кварталов, когда я заметил, что люди на улице машут нам руками. И кричат что-то. Они показывали на задние двери кузова. Я высунул голову из окна кабины и увидел, что Джимми с грузчиками забыли запереть эти двери, и мы катим по Девятой авеню, разбрасывая по всей улице коробки «Ларедо». Уму непостижимо. Люди кричали нам, а мы притворялись, будто ничего не слышим, но, когда повернули за угол, увидели припаркованную прямо впереди полицейскую машину. Опаньки. Я сказал Стэнли: «Паркуйся, я закрою задние двери». Он посмотрел на меня совершенно пустым взглядом. Я сказал: «Иначе нас тормознут». Он сконфузился и признался, что мы не сможем выйти из кабины — включится сигнализация. Потому что он очень старался запомнить код безопасности, но всё-таки его забыл. Если я выйду из машины посреди Девятой авеню, взвоет потайная сирена.

Помню, мы с минуту посмотрели друг на друга, сказали: «Да ну на хрен», — и полезли из кабины через окна. Со стороны это выглядело, должно быть, совершенно изумительно. Спрыгнув на мостовую, мы дали дёру. Убедившись, что нас не преследуют, вернулись на склад, где застали злющего Джимми. Тот парень продолжал его доставать. Он угрожал Джимми. Говорил, что ни одна машина здесь больше не разгрузится, пока он не удостоверится, что все рабочие — члены профсоюза. Парень был безнадёжен.

В ту же ночь Джимми послал Стэнли Даймонда и Томми Де Симоне в Нью-Джерси с приказом приструнить этого профсоюзного активиста. Они должны были лишь слегка припугнуть его. Просто напомнить, что вредно совать нос в чужие дела. Вместо этого они грохнули упрямца. Уж больно обозлились, что он не послушался Джимми и что жил в каких-то трущобах в Нью-Джерси, куда им пришлось тащиться среди ночи, чтобы с ним поговорить. Всё это их так завело, что они не сдержались и убили его.

Глава одиннадцатая

В 1969 году Генри было двадцать шесть, они с Карен жили в Айленд-парк, всего в паре кварталов от Поли. Каждый из супругов владел новеньким «Бьюиком Ривьера», шкафы в доме ломились от модных вещей. У Генри было пятнадцать тысячедолларовых костюмов Бриони, больше трёх десятков шитых на заказ шёлковых рубашек и две дюжины пар туфель из кожи аллигатора, подобранных в тон костюмам и кашемировым спортивным пиджакам. Чтобы развесить все вещи, супруги порой воевали за вешалки. Ящики их секретеров трещали от набитых туда браслетов, тонких золотых и платиновых часов, сапфировых колец, антикварных брошек, золотых запонок и спутанных клубков золотых и серебряных цепочек.

У Карен были служанка и четыре норковые шубы. Она даже в магазин ходила в норке, а когда ей требовались деньги, просто раздвигала указательный и большой пальцы, показывая толщину пачки: от сантиметра до трёх. Комнаты детей были завалены игрушками из магазина «ФАО Шварц», а обшитый сосновой доской подвал набит подарками — колясками размером с яхту, кашемировыми кашне, подушками с вышивкой, импортной детской одеждой, наборами серебряных ложечек и целым зверинцем гигантских мягких игрушек.

Генри обзавёлся всем: деньгами, авто, украшениями, шмотками и — немного погодя — любовницей. Для большинства умников иметь постоянную подружку считалось нормой. Почти все друзья Генри так и поступали. Разумеется, и речи не шло о том, чтобы бросить жену и оставить семью, однако красоткой можно было щеголять перед друзьями, снимать ей квартиры, снабжать машинами, краденой одеждой и ворованными ювелирными изделиями. Любовница считалась признаком успеха, вроде породистой лошади или моторной яхты, и даже лучше: самое дорогое приобретение из возможных.

Генри. С Линдой мы встретились случайно. Всё закрутилось в конце 1969 года. Я готовился отсидеть два месяца в «Райкерс-Айленд» за контрабанду сигарет. Она и её подружка Вералин обедали в «Майклс Стейк Паб» в Роквилл-центре, а я там же тусовался с Питером Варио, сыном Поли. Неожиданно Питер завёл разговор с Вералин, а мне пришлось волей-неволей начать общаться с Линдой. Они с Вералин работали в Квинсе и снимали на двоих квартиру на Фултон-стрит в Хемпстеде. После ужина мы все отправились в «Вэл Энтони», небольшой клуб на северном берегу Лонг-Айленда, где ещё выпили и потанцевали. Линде было тогда двадцать лет, и она только что приехала в Нью-Йорк из Калифорнии. Загорелая блондинка. Красавица. Нас притянуло друг к другу мгновенно. Это была такая волшебная ночь, когда всё складывалось как надо. Питер с Вералин скоро ушли, а мы с Линдой продолжали танцевать и разговаривать. Я подвёз её к дому, но заметил поблизости машину Питера. Мы ещё покатались, а когда вернулись, автомобиль Питера был всё ещё там. Тогда мы с Линдой решили направиться в гостиницу «Холидей Инн». Когда мы вернулись на следующее утро, машина Питера всё ещё была на стоянке у их квартиры.

Пару дней спустя Поли пожелал узнать, что за девушек мы встретили. Сказал, что Питер словно околдован. Целыми днями не может говорить ни о чём ином. Вералин то, да Вералин сё — Поли уже подустал. Он хотел повидать эту волшебницу Вералин. Я понял, что его что-то беспокоит, но Поли не сознавался, что именно, пока мы в следующую субботу не подъехали к дому девушек.

«Они копы, — сказал Поли. — Обе они из полиции, сучки». Я был в шоке. Я сказал: «Поли, ты сбрендил?» Но он продолжал твердить своё: «Вот увидишь. Они из ФБР. Увидишь». Я знал, что на Поли сильно давит большое жюри графства Нассау. Он только что отбыл месяц тюрьмы за неуважение к суду. У него допытывались, кто руководит подпольной лотереей вместе со Стивом Де Паскуале, кто встречается в ресторане Фрэнки Макаронника и кому на самом деле принадлежит его моторная лодка. Поли начало казаться, будто копы повсюду. Он установил видеокамеру у своей квартиры в Бруклине. Часами сидел в нижнем белье на кровати и таращился в монитор, пытаясь заметить агентов правительства. «Вон там, — говорил он. — Вон тот парень прячется за деревом. Видишь?» По-моему, он вёл себя как записной псих.

Когда мы подъехали к дому, где снимали квартиру Линда и Вералин, Поли отказался подниматься — якобы весь дом прослушивается ФБР. Он потребовал, чтобы Вералин вышла к нам. Я наплёл в домофон какую-то историю, что, мол, просто проезжал мимо и захотел повидаться. Линда ответила, что Вералин поехала по магазинам, но она сама сейчас спустится. И спустилась, с широкой улыбкой. Поцеловала меня. Пригласила нас к себе, но я соврал, будто мы торопимся. Поли продолжал ворчать. Он глядел на окна. Высматривал копов. Линда была великолепна. Вела себя умно. Очаровательно. Не жаловалась, что я не позвонил ей после свидания. Не возмущалась, что мы припёрлись без предупреждения. Она была изумительна. Я видел, что с ней полный порядок.

Но Поли не успокоился, он продолжал шептать: «Она из ФБР. Она из ФБР». Бормотал мне прямо в ухо, чтобы Линда не услышала. Мне так надоел этот бред, что я решил сыграть в открытую. Мы стояли около «Кадиллака Флитвуд» Поли, когда я прямо спросил Линду, не из полиции ли они с Вералин. Поли посмотрел на меня как на психа, но Линда лишь рассмеялась. Сказала, что работает в магазине свадебного платья «Брайдл Лэнд» на бульваре Квинс. Это было идеально. Она словно ткнула булавкой в воздушный шар подозрений Поли, потому что он отлично знал этот магазин. «Брайдл Лэнд» формально принадлежал «недоумнику» по имени Пол Стюарт, а фактически — Винни Алои, сыну Бустера Алои. А Бустер был бригадиром семьи Коломбо.

Пока мы так беседовали, даже Поли убедился, что Линда понятия не имеет, кто мы такие. И, что было важнее, её это вовсе не интересовало. Теперь Поли захотел домой. Ему стало скучно. Прежде чем мы отбыли, я сказал Линде, что я аудитор. Она верила в это несколько недель. Верила, что я аудитор, а Поли просто толстый чокнутый старый хрен.

После этого случая мы начали встречаться с Линдой практически ежедневно. Она была идеальной любовницей. Когда бы я ни явился, она была счастлива. Никаких попыток привязать меня. Никакого нытья. Никаких проблем. Я жил своей безумной жизнью, а она спокойно подстраивалась. Карен уже привыкла, что я часто не ночую дома, и мы с Линдой отлично проводили это время. Ходили развлекаться по три-четыре вечера в неделю. Правда, гулянки начали плохо сказываться на её работе. Она не появлялась в магазине раньше одиннадцати утра, потому что по ночам отрывалась вовсю, и это начало бесить её босса Пола Стюарта. Однажды он на неё наорал, и я пришёл в магазин, чтобы призвать его к порядку. Просто слегка припугнуть. Не собирался его бить или ещё что. Но когда я в следующий раз позвонил туда, Стюарт вместо того, чтобы позвать Линду, просто бросил трубку. Вот так. Тут я уже взбесился. Прихватил отвисавшего у меня в баре Джимми и сказал ему: «Поехали!» На этот раз я хотел припугнуть гада чуть более, чем слегка. Врезать ему по башке. Увидев нас, Стюарт кинулся наутёк, но мы поймали его на задах магазина и немного попинали. «Трубку швырять вздумал, козёл?» Я схватил телефонный провод и начал затягивать у него на шее. Он умолял отпустить и орал, покупатели тоже подняли крик.

Дело закончилось разборкой. Нам забили стрелку Винни Алои и его папаша Бустер. От моего имени выступал Поли, а Джимми пришёл в качестве свидетеля. Бустер сразу начал ко мне подлизываться. Мы с Джимми ему очень полюбились с тех пор, как откинули шестьдесят штук за дело «Эйр Франс». Просил не убивать поганца Стюарта. Сказал, что это партнёр его сына. Винни Алои сверлил меня яростным взглядом, но поделать ничего не мог. Старик сказал, что Винни получает с магазина дань и к тому же регистрирует здесь свои машины.

Я изобразил из себя большую шишку и притворился, будто всерьёз обдумываю просьбу, хотя ничего такого делать и не собирался. Плевать на Стюарта, он был не из нашего круга. Но я подыграл старику и наконец сделал вид, будто только ради Бустера согласен не убивать эту крысу. Тогда с кухни вызвали Стюарта. Ему велели сидеть там, ожидая результатов сходки. Он дрожал от страха и тут же перед всеми принёс мне извинения. Он умолял о прощении и плакал. Клялся, что не знал, с кем я работаю, и обещал сделать всё, чтобы загладить оскорбление.

Теперь Линде стало и вовсе не нужно появляться на работе. Мы начали встречаться ещё чаще. Вскоре я зажил двойной жизнью. Снял Линде квартиру неподалёку от «Сьюта». Появлялся дома три-четыре раза в неделю и, конечно, водил Карен по клубам в субботу. Остальное время она сидела с детьми, а я занимался делами и развлекался с Линдой. Все её знали. Линда стала частью моей жизни.

Линда. Я познакомилась с Генри, когда Питер Варио начал встречаться с моей соседкой Вералин. Нас сразу потянуло друг к другу. Мы оба любили шутить и развлекаться. Он был таким милым парнем. И добрым. Я не раз видела, как он оказывал услуги разным людям и никогда с них за это ничего не требовал, порой они даже и не знали, кто им помог.

Думаю, я была для него чем-то вроде отдушины, и это было совсем неплохо. Он жил под колоссальным давлением. Они с Карен вечно цапались. И двух слов не могли сказать друг другу, чтобы не началась очередная война. Каждый раз после ссоры с ней он приходил ко мне. Однажды она выкинула в окно ключи от всех машин, и ему пришлось ехать шесть километров до моей квартиры на велосипеде. Карен была очень сильной и требовательной личностью. Всё время на него давила. Например, заставила его принять иудаизм перед свадьбой. В возрасте двадцати или двадцати одного года ему пришлось сделать обрезание. Это было ужасно. Он целый месяц после этого ходил с подгузником в штанах.

Он очень сильно отличался от своих приятелей. Благотворно на них влиял. Побуждал к нормальным человеческим поступкам. Например, когда я заселялась в квартиру около «Сьюта», магазин не успел доставить вовремя мебель, тогда Генри взял Джимми, Томми и грузовик, и они в субботу съездили за мебелью сами.

Они напоминали мне больших шумных детей. Всегда смеялись. Всегда искали развлечений. Особенно Джимми. Я знала его под прозвищем Бёрки. Ни разу не слышала, чтобы кто-то звал его Джимми Джентльмен. Он был самым ребячливым из всех. Обожал играть с водой. В «Робертсе» или в «Сьюте» он любил подвешивать над дверями большие вёдра и, когда кто-то входил, опрокидывал их, обливая гостя. «Робертс» был потрясающим местом. Что-то вроде студенческого клуба, но с венецианской мозаикой тераццо в подвале и большой площадкой для барбекю на заднем дворе. Стены украшали ангелочки и канделябры. У Томми там была квартира на втором этаже. Пол любил готовить, и они пробовали то один рецепт, то другой, постоянно жалуясь, что в блюде слишком много соли или недостаточно чеснока.

Мы с Генри встречались долго, и я чувствовала, что стала частью его жизни, близко познакомившись с его друзьями и их семьями. Я знала, что у него есть дети. Понимала, что ему трудно будет их покинуть. Но мне так нравилось быть с ним, что дело того стоило. Проходили неделя за неделей и месяц за месяцем, а я всё надеялась, что однажды он придёт ко мне и останется навсегда.

Хуже всего мне приходилось по праздникам. Рождество. Новый год. Это было ужасно. Я оставалась одна. Сидела и ждала, когда он сумеет вырваться из дома для очередной короткой встречи. Он всегда опаздывал, а порой и вовсе не приходил. Иногда тайком звонил, но от этого становилось только хуже. Несколько раз он отсылал меня перед праздниками прочь. Заказывал билеты в Вегас или на Карибы и обещал, что приедет к Рождеству или после того, как проведёт время с детьми. Я улетала вместе с другими девушками. Сестрой Томми, например, которая тоже встречалась с женатым мужчиной. Когда Генри так и не появлялся, я из вредности задерживалась там ещё на неделю, нарочно загоняя на космическую высоту счета за отель.

Но всё остальное время я проводила с ним и его друзьями, и мы стали очень близки. В конце концов такая жизнь начала казаться мне почти нормальной.

Карен. Я начала подозревать, что Генри меня обманывает, незадолго до того, как его отправили в «Райкерс-Айленд» за контрабанду сигарет. Я была беременна Рут и просто что-то почувствовала. Полагаю, разных тревожных звоночков был миллион, но, учитывая обстоятельства, кто стал бы их слушать? Доказательства должны были оказаться прямо перед моим носом, чтобы я решилась признать очевидное. Тем летом мне позвонила подруга и сообщила, что видела нас с Генри в подъезде соседнего дома, когда проезжала вместе с мужем мимо «Сьюта». Она хотела остановиться и поздороваться, но её муж возразил, что у нас, кажется, ссора, поэтому они проехали мимо. Подруге я ничего не сказала, но точно знала, что не ссорилась с мужем ни в каком подъезде. Значит, он был с другой женщиной.

Иногда я звонила Генри в «Сьют» и просила позвать его к телефону, не уточняя, кто я. Пару раз мне отвечали: «Сейчас, Лин» или «Подожди, Лин». Лин? Какая такая Лин?

Когда я пыталась заговорить об этом, всегда начиналась ссора. Он злился и начинал орать, что я ведьма, а иногда вообще уходил из дома на день или два. Это страшно угнетало. Я могла кричать и обвинять его сколько угодно: он просто делал вид, что не слышит меня, и начинал расхаживать по дому, собирая вещи. Он утверждал, что я всё выдумываю, а ему и без моих скандалов хватает головной боли. Но никогда ничего не отрицал напрямую, просто бесился.

Вот почему я заставила его переехать из Айленд-парк в Квинс. После того как офис окружного прокурора устроил облаву в пиццерии и арестовал Рэймонда Монтемурро, я заметила двух мужчин, сидевших в машине у нашего дома и украдкой фотографировавших меня и детей. Это оказалось удачным предлогом. В ту же ночь я рассказала Генри о слежке. Объяснила, что в Нассау стало для нас слишком «горячо». Он согласился. Через несколько недель мы перебрались в Рего-парк, в квартиру с тремя спальнями и террасой, всего в пяти километрах от «Сьюта».

«Сьют» служил Генри офисом, и я начала появляться там на час или два каждые пару дней. Сказала, что хочу приглядывать за счетами, но на самом деле внимательно смотрела по сторонам. Там постоянно болталась куча народу. Одна девушка, Линда, работавшая в соседнем магазине свадебных платьев, приходила на обед и часто задерживалась. Она была такой жалкой кошёлкой, что я никак не могла сложить два и два. Не обращала на неё внимания. Мы впервые пообщались в Хэллоуин, на вечеринке в квартире одного из наших общих друзей. Я была с Генри, а она делала вид, будто пришла с братом хозяина квартиры. Всё время плакала. Я зашла за ней в ванную и сказала, что если парень так сильно её огорчает, то его следует бросить. Она разрыдалась ещё сильнее. Я была настолько глупа, что протянула ей салфетки.

Но она продолжала ошиваться в «Сьюте». Не раз, отправляясь развлекаться с Генри, я видела, как она сидит в баре и льёт слёзы в стакан. Я думала, она просто пьяная. Мне и в голову не приходило, что она рыдает из-за Генри, который уходит со мной.

Наконец, однажды наш китайский шеф-повар просветил меня. Я в очередной раз позвонила в «Сьют», и кто-то опять назвал меня «Лин». Я примчалась туда и устроила скандал. Впала в истерику. Я была с Джуди и огромным, словно дом, животом с Рут. Я вышла из себя. Бросилась на кухню и вцепилась в несчастного шефа. Он едва говорил по-английски. Но я желала узнать, кто такая Лин. «Нет Лин! Нет Лин! — повторял он. — Линда — это Лин! Линда Лин!»

Я сорвалась с катушек. Узнала на кухне её адрес, потому что они часто доставляли ей еду. Она никогда сама не готовила и не убиралась. Я схватила дочку и направилась к дому Линды. Она открыла дверь подъезда, потому что по домофону не поняла, кто я, но, когда мы поднялись к дверям её квартиры и я закричала, что хочу поговорить, она притворилась, будто её нет дома. Не открывала дверь. Я позвонила в дверь. Она всё равно не открывала. Я трезвонила два часа кряду, но она продолжала прятаться.

Линда. Эта чокнутая дамочка орала под дверью. Начала истерить. Вообразила, будто Генри у меня в квартире. Кричала, что слышит, как он убегает по пожарной лестнице. Отчаянно пыталась удержать его и сама же сводила его с ума.

Она и раньше подозревала нас. Вот почему она начала постоянно торчать в «Сьюте», но нам с Генри некоторое время удавалось скрываться от неё. Однажды, незадолго до её набега на мой дом, Генри взял меня с собой в Нассау на Багамах. Хотел увезти Поли из страны на уикенд, немного развеяться, прежде чем старичок в очередной раз сядет в тюрьму.

Генри сделал для Поли и его жены фальшивые паспорта, мы уехали и отлично провели там время. Поли так нервничал, оказавшись за пределами своего привычного мирка, что не отлипал от нас ни на секунду. У него была куча денег, но сам он при этом никуда не ходил и ничего не делал. Он жил только рядом с Генри.

Мы отправились в казино на Парадайз-Айленд, где Генри и Поли открыли нам кредит. Мы встретили в «Ла Конче» Билли Дэниелса и стали его гостями. Потом всю ночь искали для него шлюху.

На обратном пути таможенники решили обыскать мой багаж. Поли и Генри впали в истерику, только что по полу не катались.

Думаю, Карен прослышала о наших приключениях, потому и начала следить за нами, а затем решила сделать свой ход. Ведь она теряла Генри. Он взял в поездку с Поли меня, а не её. Она была в отчаянии, но ничего не могла с этим поделать, трезвонь она в мою дверь хоть до посинения.

Генри. В тот день я пришёл домой поздно. Всё было как всегда. Дочь спала. Я был слегка поддатый и уставший. Карен занималась какими-то домашними делами. Пошёл в спальню и рухнул на кровать. Я, наверное, уже почти уснул, когда почувствовал тяжесть на руках и плечах. Полусонный и пьяный, я слегка приоткрыл глаза и увидел, что это Карен уселась на меня верхом, придавив коленями. Она держала тридцать восьмой, нацеленный мне точно между глаз. Я всегда хранил в гардеробе заряженный револьвер и знал, что он отлично работает. Мне были видны пули в барабане. Карен трясло, она тяжело дышала. Потом она взвела курок. Я не мог пошевелиться. Зато мгновенно протрезвел. Она кричала что-то про Линду, Лин, ресторан и шефа, я чувствовал, что у неё начинается истерика.

Я начал говорить. В надежде, что она ещё как-то себя контролирует. Когда я пришёл домой, она ведь ни слова не сказала. Держала всё это внутри. Я подумал, может, она просто блефует. Так что я начал говорить и в конце концов медленно и осторожно отвёл её руку и забрал револьвер. И тогда уже дал себе волю. Я так взбесился, что отхлестал её ремнём. Господи боже, только этого дерьма мне не хватало! Я и так постоянно беспокоился, как бы меня не пристрелили другие умники, а теперь волноваться ещё и насчёт жены? Я сказал ей, что вернусь, когда она успокоится. Собрал вещички и отбыл к Линде на пару недель. Тогда мне впервые пришлось так надолго уехать, но в последующие несколько лет это повторялось неоднократно, пару раз и она от меня съезжала.

Карен. В ту ночь я просто с ума сходила. Чувствовала, что меня используют. Вначале я думала: ага, сейчас припугну его! Но как только взяла револьвер, моя ладонь вспотела. Я ощутила пугающую силу. Оружие было тяжёлым. Никогда прежде не держала такой тяжёлый револьвер, однако стоило поднять его, как появилось чувство, что я смогу им воспользоваться. Смогу убить. Я навела револьвер Генри между глаз. И тихо позвала его по имени. Как будто просто хотела пробудить от сна. Он медленно открыл глаза. Тогда я взвела курок. Я хотела, чтобы Генри знал, до какого отчаяния он довёл меня. Но выстрелить не смогла. Не могла заставить себя причинить Генри вред. Ведь мне не хватало решимости даже уйти от него.

Правда заключается в том, что, как бы мерзко я себя ни чувствовала, я была всё ещё очень, очень сильно к нему привязана. Он был неотразим. Обладал прекрасными качествами, которые хотелось сберечь. Он мог быть милым, чутким, искренним, мягким. Без острых углов. Совсем не похожим на своих друзей. Он был молод и очень привлекателен. Мои сёстры твердили, что я им одержима: стоило нам разлучиться на несколько дней, как я не могла говорить ни о чём другом. Кроме того, воссоединившись со мной после разлуки, он начинал клясться, что отныне это навсегда. Никакой больше Линды! Я хотела верить. Думаю, он и сам верил в это.

Полагаю, если свести в таблицу все за и против нашего брака, многие люди решили бы, что лишь сумасшедшая продолжит жить с ним, но у каждого из нас имелись свои потребности, и простой математикой этого было не решить. Мы всегда были поглощены друг другом, даже потом, после появления детей и многих лет брака. Мы заводили друг друга. Иногда в разгар ссоры мы вдруг начинали смеяться, и драка прекращалась.

Я часто слышала, как мои подруги обсуждают своих мужей, и, несмотря на все наши размолвки с Генри, понимала, что заключила более удачную сделку, чем все они. Когда я смотрела на него, я знала, что он мой, потому что видела, как он ревнует. Однажды он пригрозил спалить дотла заведение одного парня, который пытался со мной заигрывать. Мне нравилось наблюдать, как он ревнует.

Но всё равно известие об измене оказалось очень тяжёлым. Он был моим мужем. Мне необходимо заботиться о Джуди и о малышке. И что мне следовало делать? Прогнать его? Бросить человека, которого я любила и который так хорошо обеспечивал семью? Он не походил на своих приятелей, которые заставляли жён буквально вымаливать у них каждые пять баксов. У меня всегда были деньги. Он ничего для меня не жалел. Я получала всё что хотела, и он был счастлив. И теперь я должна была выпнуть его? Из-за какой-то измены? Отдать другой? Никогда! Если я и хотела кого пнуть, так это бабу, которая пыталась нас разлучить. Почему она должна победить?

Кроме того, начав расспрашивать подруг, я вскоре выяснила, что Генри всегда напивался, когда был с ней. Вёл себя грубо, заставлял её, как дуру, ждать в машине всю ночь, пока он резался с дружками в карты. Мне начало казаться, что я получаю от Генри всё лучшее, а худшее достаётся ей.

Генри. Я проводил время в основном с Карен и детьми, но, когда Карен начинала орать и доводить меня, я уходил к Линде. Жил у неё несколько дней и возвращался к семье. Это безумие продолжилось, даже когда я сел в тюрьму. Помню, однажды Карен ворвалась в зал свиданий «Райкерс-Айленд», рыча, словно горилла. Она бесновалась. Оказывается, один из этих крысячих вертухаев показал ей имя Линды в списке моих разрешённых посетителей. Карен заставила меня вычеркнуть Линду, угрожая в противном случае не подтвердить наши крепкие семейные связи и здоровую домашнюю атмосферу на очередном заседании комиссии по досрочному освобождению. Это могло обойтись мне в пару месяцев свободы, так что Линду из списка пришлось убрать.

Карен. Пока он сидел в «Райкерс», я старалась ходить на свидания как можно чаще, хотя эта тюрьма оказалась настоящей дырой. Охрана обращалась с нами очень плохо. Посетители приезжали на парковку неподалёку от острова, пересаживались в тюремный автобус и ехали через охраняемый мост, а потом расходились по вагончикам, откуда охранники забирали нас на свидания с заключёнными в разных корпусах тюрьмы. Я была на последних месяцах беременности и с таким огромным животом, что едва могла забраться в автобус, но с другими женщинами охранники вели себя гнусно — постоянно хамили им и даже лапали. Это было отвратительно, но что бедные женщины могли поделать? Они боялись кричать на охрану, чтобы не лишиться свиданий, и боялись рассказывать своим мужьям и приятелям, потому что от этого стало бы только хуже. Свидания представляли собой всего лишь двадцатиминутный разговор по телефону через грязное стекло, которое никому и в голову не приходило помыть. Кроме того, нельзя было приходить, когда захочешь. Я приезжала по субботам, потом надо было ждать следующего воскресенья, а потом снова субботы.

Я постоянно встречалась с адвокатом, пытаясь вытащить Генри как можно скорее. Например, существовало правило, что за хорошее поведение заключённому уменьшают срок на десять дней каждый месяц. Это могло бы сократить его двухмесячную отсидку на треть. Я направилась прямо к окошку «Взыскания и поощрения», и они объявили мне, что правило изменилось — теперь это лишь пять дней в месяц. Я разозлилась. Пошла к нашему адвокату, и он выправил мне бумаги, подтверждающие, что Генри был осуждён, когда ещё действовали прежние правила. Я написала письмо комиссару. Написала в надзорную комиссию. Написала всем и каждому. Адвоката тоже заставила писать жалобы. Я боролась и победила. Они решили наконец, что Генри можно сократить срок на двадцать дней.

Но даже с учётом этого, его срок заканчивался только 28 декабря. Я поклялась себе, что верну его домой к Рождеству. Просто поставила себе эту дату как цель. Это помогало сосредоточиться и не опускать руки. Снова пошла к тому окошку в «Райкерс». Заявила, что 28 декабря — воскресенье, а они обычно выпускают заключённых перед уикендом, значит, его можно освободить в пятницу, 26-го. Они согласились, но это всё равно было на день позже Рождества. Помню, клерк сказал: «Я не могу взять ещё день из ниоткуда». Тогда я спросила: «Хорошо, а как насчёт тех двух дней, что он провёл под арестом?» Я уже знала, что арест можно засчитать в общий срок. Генри не был под арестом два дня, но охранники этого не знали и переглянулись задумчиво. Я проделала большую работу. И как раз в тот момент, когда один из них ушёл, чтобы уточнить насчёт моей просьбы, я увидела в оставленном на столе журнале визитов имя Линды. Это меня так разозлило, что, когда охранник возвратился с положительным ответом, я его уже не слушала. Я тут с ног сбилась, пытаясь вернуть Генри домой до Рождества, а он в тот же день устраивает свидание с любовницей! Мне хотелось его убить. Но я была настолько вне себя, что на свидании меня хватило только на крик. Я даже не сказала ему, что его освободят пораньше. Пусть помучается.

Генри. Она заставила меня убрать Линду из списка разрешённых посетителей, но всё равно злилась. В первый мой день на свободе она подловила меня в «Сьюте». Мы сцепились. Она сорвала с пальца мой подарок — кольцо с чёрным опалом в семь карат — и швырнула его в меня с такой силой, что камень треснул. Потом на глазах у всех влепила мне пощёчину. Я схватил её за горло и вытолкал из ресторана. На улице она продолжала кричать. На ней была подаренная мной накидка из белой норки. Она содрала её и запихнула в канаву. Тогда я отлупил её ремнём. Она притихла и выглядела оскорблённой. Тут мне стало уже хреново. Я устыдился, заставил уборщика выудить накидку из канавы, отвёз её домой, и мы помирились. После очередной пары ночей у Линды Карен позвонила Поли и Джимми. Они пришли ко мне и сказали, что пора вернуться домой.

Моя жизнь превратилась в постоянную битву, но я не мог заставить себя расстаться ни с одной из них. Не мог бросить Линду и не мог бросить Карен. Я чувствовал, что мне нужны обе.

Глава двенадцатая

Генри всегда казалось страшной несправедливостью, что, всю жизнь отделываясь смехотворными наказаниями за серьёзные преступления, свой самый большой срок — десять лет тюрьмы — он получил за потасовку с парнем, чья сестра, как потом выяснилось, работала машинисткой в ФБР. Это словно победа в конкурсе неудачников. Он ввязался в рядовую драку, из которой неожиданно выросло уголовное дело национального масштаба.

Всё началось как забава: Генри со своими приятелями Джимми Бёрком и Кейси Розадо, главой профсоюза барменов и официантов аэропорта Кеннеди, отправились в незапланированное путешествие во Флориду. Кейси нужна была компания для поездки в Тампу — там он хотел повидать родителей и взыскать кое-какие карточные долги. Лететь с Кейси собирался Томми Де Симоне, но его накануне арестовали за угон, и он не смог достаточно быстро выйти под залог, чтобы успеть на рейс. Так что Томми попросил Генри полететь вместо него, если он может.

Генри. Я согласился. Почему бы и нет? Небольшой отпуск пришёлся кстати. Профсоюз уже оплатил билеты первого класса, а мне требовалось хотя бы пару дней отдохнуть от бесконечных свар с Карен и Линдой. Я позвонил Карен из «Сьюта» и велел ей упаковать вещи в дорожный чемодан. Мы с Джимми забрали его по пути в аэропорт.

Вечером того же дня мы прибыли в Тампу; в аэропорту нас встретил на машине кузен Кейси. Мы поехали прямо в дом родителей Кейси, там было много объятий и поцелуев. В конце концов мы оставили у них наш багаж и поехали в ресторан «Колумбия» в Ибор-Сити, старом кубинском районе города. Кейси с кузеном оказались местными знаменитостями. Их знали все.

Мы просто хотели развлечься. За ужином Кейси объяснил, что его должника зовут Джон Джиа-джио, и он владеет рестораном «Темпл Террас Лаунж», совсем рядом с Ибор-Сити. Кейси сказал, что у них позже вечером назначена встреча. Джимми объявил, что мы тоже пойдём.

Заведение Джиаджио оказалось большим одноэтажным бетонным зданием, расположенным посреди гигантской парковки. Рядом работал магазин спиртного, тоже принадлежавший Джиа-джио. Я заметил, что здания удобно расположены на перекрёстке. Мысленно прикинул, что в случае проблем можно быстро смыться по одному из четырёхполосных хайвэев.

Прежде чем мы вошли, кузен Кейси вдруг выудил откуда-то и вручил мне огромный тридцать восьмой. Настоящий антиквариат. Я опасался, что эта штука взорвётся, если попробовать из неё пальнуть. Поэтому просто сунул револьвер в карман и забыл о нём. Кейси с кузеном вошли первыми. Через минуту за ними последовали мы с Джимми. В зале было темно. Мне потребовалось несколько минут, чтобы привыкнуть, но я слышал, как народ оттягивается вовсю. Кейси уже беседовал с должником около бара, а когда они направились к столику, мы с Джимми тоже присели в сторонке, за четыре стола от них.

Вскоре Кейси и Джиаджио начали орать друг на друга по-испански. Мы не понимали, о чём крик. Но внезапно оба вскочили на ноги. Мы тоже. Я достал револьвер, мы подошли к их столику. Джимми сцапал парня и начал наматывать его галстук на кулак, пока у того глаза на лоб не полезли: кулак оказался у него под подбородком, придавив горло. «Захлопни хлебало и марш к выходу», — скомандовал Джимми.

Я тем временем следил за посетителями. Их было человек двадцать пять, но никто не попытался нам помешать. Позже все они стали свидетелями, а бармен, бывший нью-йоркский коп, даже успел записать номер машины, пока мы выезжали со стоянки. Как потом оказалось, кузен Кейси арендовал автомобиль на своё настоящее имя. До сих пор поверить в это не могу.

Кейси с кузеном сели вперёд, а мы с Джимми стиснули должника между нами на заднем сиденье. Урод орал, что никаких денег не отдаст. Что хоть убейте его, но он не заплатит. Крепкий оказался паренёк. Я несколько раз съездил буйному револьвером по роже. Не хотел причинять серьёзные увечья. Спустя пару кварталов он передумал. Заявил, что заплатит, но только половину суммы, а вторую половину отдаст некий врач, разделивший с ним ставку. Все эти переговоры велись на испанском. Кузен Кейси сказал, что знает этого врача и парень, возможно, говорит правду. Плевать, кто заплатит, ответил Кейси, лишь бы денежки вернули.

Я видел, что все эти люди отлично знают друг друга. Словно я встрял в семейную ссору. Мы с Джимми были посторонними. Револьвер я на всякий случай решил пока оставить при себе. Мы приехали к бару кузена Кейси и потащили должника внутрь, его лицо было так залито кровью, что нам пришлось накинуть ему на голову пиджак, чтобы не переполошить всех внутри. Мы запихнули его в небольшую кладовку за стойкой, однако тут тоже хватало свидетелей, включая двух официанток, которые потом выступили против нас на суде. Кейси позвонил врачу.

Всё это заняло половину ночи, и в конце концов мы получили своё бабло. Тогда мы обтёрли парню рожу, как сумели, и отвезли к дому его брата. Вот и всё. Конец истории. Плёвое дело. Остаток уикенда мы с Джимми провели, распивая с Кейси и его кузеном ром и бренди.

Где-то через месяц после нашего возвращения из Тампы я ехал по бульвару Леффертс в «Робертс», когда увидел, что улицу перед баром блокирует с десяток полицейских машин. Они заняли даже тротуары. На углу стоял Джимми Сантос. «Уматывай отсюда, — сказал он. — И включи радио». Я сделал, как он советовал, и услышал, что ФБР «задержало представителей профсоюза», а также что «среди них были замечены Джимми Бёрк и другие».

Я всё ещё не понимал, что происходит. Думал, дело в том, что мы прошлой ночью по просьбе Кейси разгромили один из ресторанов аэропорта. Не хотелось ехать домой, пока обстановка не прояснится. И в «Сьют» тоже. Вместо этого я поехал к Линде и включил телевизор. Так я впервые узнал, что речь идёт о заварушке во Флориде. Её раскрутили, словно крупное дело. Ради новостей об этой операции даже прервали ежедневное шоу. Я ушам своим не верил. Якобы мы были частью общенациональной организованной банды, занимавшейся азартными играми. Типа крупного преступного синдиката.

Всё это не имело смысла. По какой-то безумной причине федералы решили раздуть тот мелкий инцидент до немыслимых масштабов. Джимми, Кейси и я собрали всех своих адвокатов, но никто из нас так и не мог понять, что же, чёрт возьми, происходит. Только перед самым судом мы выяснили, что у Джона Джиаджио, парня, которого мы припугнули, сестра работала машинисткой в ФБР. Никто и не догадывался насчёт Бюро. Даже её семья считала, что она работает в обычной государственной конторе.

В ту ночь, когда мы избили Джиаджио, она увидела брата и впала в истерику. Вообразила, будто её семью теперь тоже будут преследовать и убьют. Проплакала все выходные. А в понедельник разрыдалась прямо посреди офиса ФБР в Тампе. Её обступили удивлённые агенты. Конечно, они спросили, в чём дело, и, конечно, она тут же всё выложила. Про брата. Про его друзей. Про бары. Про ставки. Про врача. И, натурально, про нас. Агенты озверели. Прямо у них под носом, оказывается, орудует мафия.

Штат Флорида обвинил нас в похищении человека и попытке убийства, но мы развалили дело — Кейси выступил свидетелем, сумев убедить присяжных, что Джиаджио врёт. Кейси оказался единственным из нас, у кого было чистое досье. Только он мог свидетельствовать в суде, не рискуя быть разорванным на части прокурором во время перекрёстного допроса.

Федералы не успокоились и предъявили новое обвинение — вымогательство. Однажды утром, незадолго до суда, Кейси Розадо, наш единственный благонадёжный свидетель, наклонился завязать шнурки и упал замертво. Ему было сорок шесть лет. Жена рассказала, что он присел на край кровати, нагнулся, чтобы зашнуровать ботинки, и уже не встал. Рухнул на пол. Инфаркт.

Меня самого чуть инфаркт не хватил, когда я об этом услышал, потому что понимал — вместе с Кейси умер наш единственный шанс выиграть дело. И я оказался прав. Процесс шёл двенадцать дней и завершился 3 ноября 1972 года. Присяжным потребовалось шесть часов, чтобы вынести вердикт: виновны. Они были единогласны. Судья впаял нам по десятке, не моргнув глазом.

Глава тринадцатая

Десять лет — это было больше, чем Карен могла себе представить. Впервые услышав о приговоре, она хотела немедленно съехать к родителям. Потом хотела убить себя. Потом хотела убить Генри. Потом хотела с ним развестись. Она волновалась, как теперь будет содержать себя и детей. Каждое утро просыпалась в тревоге. Но всё равно убеждала себя, что должна остаться с ним — хотя бы на некоторое время или пока его окончательно не упрячут за решётку, и тогда всё будет кончено.

Но Генри не отправился в тюрьму сразу после приговора. Фактически, благодаря поданным апелляциям, с момента приговора в Тампе до того, как он сдался полиции в Нью-Йорке и начал реально отбывать свой срок, миновал двадцать один месяц. За это время Генри успел отсидеть за мелкие правонарушения в округе Нассау, открыть новый ресторан в Квинсе и провернуть неслыханное количество разнообразных афер. Практически в одиночку устроил разгул преступности. Он брал у ростовщиков займы, которые не собирался возвращать. Грузовиками сбывал краденое по бросовым ценам (давал больше стандартной тридцатипроцентной скидки от оптовой стоимости товара) и реорганизовал свою банду автоугонщиков в мастерские по разборке краденых машин на запчасти.

Торговал крадеными и поддельными кредитками вместе с «Кучей» Эдвардсом, старым приятелем из «Робертс Лаунж». Оптом покупал сухое горючее, потому что спрос на его услуги профессионального поджигателя был велик. Когда приблизился срок посадки, он дотла разорил «Сьют», одной рукой беря крупные займы у кредиторов, а другой продавая спиртное и мебель владельцам других ресторанов. Он не остановился даже после того, как налоговая служба опечатала заведение. Однажды ночью, прямо перед посадкой в тюрьму, он взломал двери и ограбил собственный ресторан. Пришедшие устраивать распродажу имущества агенты налоговой службы обнаружили, что вынесено всё подчистую: кресла, диваны, барные стулья, светильники, стаканы, тарелки и даже пепельницы.

Генри. За день до посадки я отвёл Линду на крышу небоскрёба «Эмпайр Стейт Билдинг». Я и сам никогда прежде там не бывал. Рассказал ей, что завтра утром надолго сажусь в тюрьму. До этого момента она не знала точно, когда начинается мой срок. Сказал, что, будь у меня полмиллиона долларов, я улетел бы с ней в Бразилию в ту же минуту, но полумиллиона у меня нет и вообще я человек пропащий. Сказал, что отныне ей лучше идти своим путём. Двигаться вперёд. Не тратить больше на меня своё время. Это был конец. Я поцеловал её на прощанье. Мы оба расплакались, а потом я смотрел, как она уходит к лифтам.

Генри готовился к тюрьме почти два года. Он собирался сделать свою отсидку как можно более комфортной. В конце концов, про тюрьмы он слышал всю свою жизнь, и вот теперь он начал искать экспертов. Многие адвокаты мафии, например, нанимали в качестве помощников бывших тюремных юристов, которые досконально знали каждую лазейку в законах и правилах Федерального бюро тюрем. Генри обнаружил, что самый привлекательный вариант для него — это Льюисбургская федеральная тюрьма в Пенсильвании. Она была относительно недалеко от Нью-Йорка, что должно было облегчить визиты Карен, адвокатам и друзьям. Там было достаточно продажных охранников и коррумпированного начальства, чтобы сделать отсидку терпимой. Помимо этого, в Льюисбурге уже сидели многие мафиози, в том числе Пол Варио, отбывавший два с половиной года за уклонение от налогов, и Джонни Дио, получивший долгий срок за то, что плеснул кислотой в глаза журналисту Виктору Ризелю. Чтобы попасть в Льюисбург, Генри сунул двести баксов сотруднику тюрьмы на Уэст-стрит, ведавшему распределением заключённых.

Генри тщательно изучил, как использовать для своей выгоды многочисленные тюремные реабилитационные программы. Осуждённые получали сокращение срока практически за всё — от уборки в камерах до заочного обучения в колледже. Фактически оказалось, что тюремное начальство только и думало, как бы избавиться от «лишних» заключённых. В итоге почти три четверти взрослых осуждённых постоянно находились не в тюремных стенах, а на условном сроке, под наблюдением, в административном отпуске, на расконвоированных работах или получали условно-досрочное освобождение. Федеральное бюро тюрем автоматически списывало пять дней с каждого месяца просто за «хорошее поведение». Поскольку Генри получил десять лет, или сто двадцать месяцев, он мог рассчитывать как минимум на шестьсот дней, то есть двадцать месяцев, сокращения срока; таким образом отсидка уменьшалась до восьми лет и четырёх месяцев. Ещё два или три дня в месяц Бюро скидывало, если заключённый записывался на работу в бригаду; плюс дополнительные сто двадцать дней поблажки (по одному за каждый месяц приговора), если он соглашался посещать тюремные учебные классы.

Отсидев треть срока, можно было подавать на условно-досрочное освобождение, так что теоретически Генри мог выйти, проведя за решёткой всего тридцать девять месяцев, или чуть более трёх лет. Первое обращение в комиссию по досрочному освобождению не могло быть успешным, так как на его личном деле красовались большие красные буквы ОП («Организованная преступность»). Однако он узнал, что отказ можно опротестовать в Вашингтоне, и если организовать кампанию писем поддержки от семьи, религиозных деятелей и политиков, то решение комиссии могут и пересмотреть. В общем, когда Генри садился в тюремный автобус на Льюисбург, он уже прикинул, что фактический срок отсидки составит, вероятно, от трёх до четырёх лет.

Отвальную вечеринку устроили на бульваре Квинс, в новом ресторане «Роджерс Плейс», который должен был обеспечить деньгами Карен и детей, пока Генри сидит за решёткой. Поли, Джимми, Томми Де Симоне, Энтони Стабиле и Стэнли Даймонд уже мотали сроки, однако на свободе оставалось достаточно умников, чтобы закатить пирушку на всю ночь. В восемь утра Генри отвёз уставшую Карен домой, а сам продолжил развлекаться. Их компания — теперь уже чисто мужская — перебралась в «Кью Мотор Инн». В десять утра, когда Генри оставалось только два часа свободы, все загрузились в заказанный его друзьями лимузин и направились на встречу с федеральными маршалами. Однако по пути Генри решил, что хочет притормозить в «Максвеллс Плам». Ведь это будет его последняя выпивка на свободе! В одиннадцать часов Генри и его друзья всё ещё сидели в «Максвеллсе» и пили коктейль «Кричащий орёл» из охлаждённого шампанского с белым шартрезом. Вскоре к празднику присоединились дамы, пришедшие на поздний завтрак. Когда пробило двенадцать — час, назначенный Генри для явки в полицию, — момент отметили тостом, и гулянка продолжилась.

К пяти часам вечера Генри предложили удариться в бега. Одна из дам, аналитик с Уолл-стрит, настаивала, что он слишком милый, чтобы сесть в каталажку. У неё есть дом в Канаде. Там можно спрятаться. Она будет прилетать на выходные. В семнадцать сорок позвонила Карен. Ей удалось отыскать Генри, названивая жёнам пировавших с ним умников. Эл Ньюман, внёсший за Генри залог в пятьдесят тысяч, получил от властей угрозу, что залог вот-вот будет изъят, а Генри объявят беглым преступником. Ньюман объяснил Карен, что страховка такие случаи не покрывает. Элу придётся заплатить пятьдесят штук из своего кармана. Он был в отчаянии и требовал, чтобы Генри скорее явился куда положено. Карен и так с ума сходила от беспокойства, думая о том, как прожить с детьми следующие несколько лет, а теперь начала опасаться, что на неё повесят ещё и долг за сгоревший залог. Положив трубку после разговора, Генри осознал, что практически все — за исключением, может быть, его нынешних собутыльников, — желают, чтобы он отправился наконец в тюрьму. Он выпил последнего «Орла», принял несколько таблеток валиума, расцеловал всех на прощанье и велел водителю лимузина ехать в тюрьму.

Льюисбургская федеральная тюрьма оказалась целым городом за высокой стеной, расположенным среди мрачных холмов и заброшенных угольных шахт центральной Пенсильвании. Его население составляли две тысячи двести заключённых. В день, когда Генри прибыл туда, шёл дождь, поэтому огромная стена и вышки с пулемётами и прожекторами, окружавшие этот мрачный замок, были едва видны. Вся местность вокруг Льюисбурга казалась холодной, влажной и серой. Со своего места в тёмно-зелёном тюремном автобусе Генри увидел, как распахнулись гигантские стальные ворота. Его и дюжину других заключённых при отъезде из Нью-Йорка заковали в ручные и ножные кандалы. Их предупредили, что в течение шести с половиной часов поездки остановок не будет — ни на обед, ни в туалет. За стальными решётками в автобусе сидели два вооружённых охранника — один спереди, другой сзади. По прибытии в Льюисбург они принялись рыкать приказами, как и в каком порядке Генри и его спутники должны покидать автобус. Генри увидел повсюду бетон, решётки и железные прутья. Он смотрел, как стальная, в потёках дождя, громада ворот откатывается вбок, а потом захлопывается за ним с неотвратимостью смерти. Это был его первый срок в настоящей тюрьме. До сих пор он отбывал наказания в «Райкерс» или каталажке округа Нассау, где умники обычно задерживались всего на несколько месяцев, мотая смешные сроки в основном на расконвоированных работах. Генри и его приятели рассматривали такую отсидку лишь как мелкое неудобство. На сей раз всё было иначе. Эта тюрьма — надолго.

Генри. Автобус остановился у бетонного здания сразу за стеной. Охранники принялись орать, что мы теперь в тюряге, а не в загородном клубе. Выбравшись из автобуса, я увидел не менее пяти вертухаев с автоматами наизготовку, а другие снимали с нас ручные и ножные кандалы. Я был одет в коричневую полевую форму, купленную на Уэст-стрит ещё перед армией, и к тому моменту уже начал замерзать. Помню, что глянул вниз — на двор, мощённый мокрой красной плиткой, — и ощутил, как влага проникает в ботинки прямо сквозь подошвы. Охранники провели нас по длинному бетонному коридору — там гуляло эхо и воняло, как под трибунами стадиона. Приёмник-распределитель оказался комнатой лишь чуть шире этого коридора, окружённой частой проволочной сеткой. Посреди помещения стоял длинный узкий стол. Мы положили на него свои бумаги, получив взамен постельные комплекты: тонкий матрас, одну простыню, одно одеяло, одну подушку, одну наволочку, одно полотенце, одну салфетку и зубную щётку.

Когда настал мой черёд получать бельё, я огляделся. Прямо здесь, в приёмнике, рядом с охранниками стоял Поли. Он смеялся. Рядом с Поли я увидел Джонни Дио, а рядом с Дио — Толстяка Энди Руджьерио. Все они ржали надо мной. Внезапно грозные охранники, только что оравшие на нас, стали тихими словно мышки. Поли и Джонни обошли стол и принялись меня обнимать. Охранники вели себя так, словно Поли и Джонни были невидимками. Поли обхватил меня за плечи и повёл прочь от стола. «Тебе ни к чему это дерьмо, — сказал Толстяк Энди, — у нас хватает отличных полотенец». Один из охранников взглянул на Поли и кивнул на моё бельё. «Забери его», — велел Поли, а потом он, и Толстяк Энди, и Джонни Дио отвели меня в «Сектор распределения и ориентации», где, как оказалось, на первую пару недель для меня была забронирована одиночная камера.

Заселившись, я пошёл с ними в общую гостиную, где уже поджидали около десятка знакомых умников. Они начали аплодировать, смеяться и приветствовать меня. Это был классический комитет по торжественной встрече. Только пива недоставало.

С самого начала тебе давали понять, что умники живут в тюряге совсем не так, как остальные заключённые, которые тянули свои сроки вперемешку, словно свиньи в хлеву. Умники жили отдельно. Изолированно от других обитателей тюрьмы. Они платили еженедельно несколько баксов самым здоровенным и злобным неграм, осуждённым на пожизненное, чтобы те шугали всех прочих подальше. Наша банда держала тюрьму, подмазав многих, кто здесь рулил. Даже неподкупные вертухаи, в упор не бравшие взяток, не смели стучать на своих продажных товарищей.

После пары месяцев «ориентации» я присоединился к Поли, Джонни Дио и Джо Пайну, боссу банды из Коннектикута, жившим в отдельном привилегированном корпусе. За взятку в полсотни баксов меня отправили туда на место отсидевшего свой срок Энджело Меле. Пятьдесят баксов были стандартной таксой за перевод в любую камеру в Льюисбурге. Трёхэтажный корпус располагался за стеной и больше походил на гостиницу «Холидей Инн», чем на тюрьму. В каждой камере жило по четыре человека, у нас были удобные кровати и отдельные ванные комнаты. На каждом этаже помещались два десятка камер, и во всех чалились парни из мафии. Это походило на конгресс мафиози — тут была вся банда Готти, Джимми Дойл со своими ребятами, «Эрни Бой» Аббамонте и «Джои Ворон» Дельвеччио, Винни Алои, Фрэнк Котрони.

Мы оттягивались вовсю. Прятали вино и виски во флаконах из-под шампуня или лосьона после бритья. Все вертухаи в привилегированном корпусе были нами подмазаны, поэтому мы даже готовили прямо в комнатах, хотя это и запрещалось тюремными правилами. Думаю, Поли и пяти раз не сходил в общую столовку за все два с половиной года отсидки. У нас была электроплитка, и кастрюли, и сковородки, и столовые приборы — всё это громоздилось в ванной комнате. У нас были стаканы и даже холодильник, в котором мы хранили мясо и сыры. В случае проверки мы прятали посуду за фальшивым потолком, а если её всё-таки изымали — не беда, мы просто шли на кухню и брали там новую.

Оттуда же, с тюремной кухни, в наш корпус приносили самые лучшие продукты. Стейки, телячьи котлеты, креветок, рыбу. Надзиратели покупали — мы ели. Это обходилось мне в две-три сотни баксов в неделю. Парни вроде Поли тратили от пятисот до тысячи. Шотландский виски стоил тридцать долларов за бутылку. Бутылки прятали для нас в судках с обедом. Спиртное никогда не заканчивалось, потому что мы подкупили шестерых охранников, которые притаскивали выпивку шесть дней в неделю. Жизнь в тюрьме может быть вполне сносной, если у тебя есть финансовые возможности. Поли назначил меня ответственным за наличку. Мы всегда имели про запас две-три тысячи долларов, припрятанных в камере. Когда финансы истощались, я говорил Поли, и в следующее свидание кто-нибудь из наших подтаскивал со свободы ещё зелени. В первый год моей отсидки Карен с детьми приезжала почти каждый уикенд. Она тайком приносила еду и вино, как и другие жёны умников. В зале свиданий мы сдвигали столы и устраивали пирушку. Строго говоря, в тюрьму ничего приносить было нельзя, но при этом на свиданиях дозволялось есть и пить сколько угодно, только спиртное для маскировки приходилось наливать в чашки.

Свои дни мы тратили на работу, посещение реабилитационных программ, учёбу, совместные обеды и отдых. Почти все наши где-то работали. Это позволяло сократить срок и произвести хорошее впечатление на комиссию по досрочному освобождению. Отлынивали только те, кому терять было нечего, — у них имелись такие огромные сроки или такие плохие пометки в досье, что на досрочное не стоило и надеяться, хоть уработайся. Эти парни просто сидели в своих камерах и убивали время. Например, Джонни Дио никогда не работал. Он предпочитал ошиваться в кабинете священника или на встречах со своими адвокатами. За то, что он ослепил кислотой журналиста Виктора Ризеля, Дио схлопотал огромный срок, не позволявший рассчитывать на освобождение досрочно или по реабилитационной программе. Он предпочитал тратить силы на попытки опротестовать свой приговор. Заведомо безнадёжные. Большинство других умников работали. Даже у Поли была работа. Он ставил музыкальные записи в радиобудке тюремной вещательной системы. Точнее, этим занимались те, кого он нанял, но бонусы за работу шли ему. А сам Поли тем временем целыми днями собирал электроплитки. Он достиг в этом совершенства. Поскольку готовить в тюрьме не разрешалось, нагревательные элементы ему протаскивали контрабандой. Он брал стальные ящики из тюремной мастерской, монтировал в них проводку, изоляцию — всё, что нужно. Если ты был стоящий парень, Поли делал для тебя электроплитку. Парни почитали за честь готовить на плитке Поли.

Обед был главным событием дня. Мы садились за стол, выпивали, играли в карты и шутили, в точности как на воле. Ставили на плитку большую кастрюлю воды для макарон. Первым блюдом всегда была паста, потом мясо или рыба. Подготовительную работу делал обычно Поли. У него была целая система приготовления чеснока. Он шинковал его с помощью бритвенного лезвия так тонко, что кусочки буквально таяли на сковородке в небольшом количестве масла. Винни Алои отвечал за томатный соус. На мой вкус, он клал многовато лука, но соус всё равно получался отличный. Джонни Дио любил делать мясо. У нас не было гриля, так что он обходился сковородками. Когда жарился стейк, казалось, что в тюрьме начался пожар, но охранники всё равно не решались нас побеспокоить.

Я записался в бакалавриат по ресторанному и гостиничному менеджменту от Вильямспортского публичного колледжа. Великолепная сделка. Как ветерану армии США мне полагалось более шести сотен в месяц в качестве пособия на учёбу, и я отсылал стипендию домой, Карен. Некоторые из наших думали, что я чокнулся, но они-то не были ветеранами и не могли получить эти денежки. Кроме того, Поли и Джонни Дио подталкивали меня к учёбе в тюремной школе. Они хотели, чтобы я стал офтальмологом; не знаю почему, но именно таково было их желание.

Я брал каждый семестр по шестьдесят академических часов и учился охотно. В тюрьму я попал полуграмотным, потому что ещё подростком перестал ходить в школу. Здесь меня приохотили к чтению. После отбоя, который был у нас в девять вечера, все просто трепались ночь напролёт, а я читал. Осиливал по две-три книги в неделю. Я постоянно был чем-нибудь занят. Когда не учился, не принимал ставки и не добывал контрабандой продукты, я строил и ремонтировал теннисные корты в зоне отдыха. У нас был прекрасный глиняный корт и ещё один — с цементным полом. Теннис мне пришёлся по душе. Никогда в жизни я не занимался спортом. Он оказался великолепной отдушиной. Поли и другие пожилые умники предпочитали играть в кегли на поле у тюремной стены, но молодые парни вроде Пола Маццеи, Билла Эйрико, Джимми Дойла и даже некоторые стрелки из Пурпурной банды Восточного Гарлема начали то и дело появляться в белой теннисной форме. Даже Джонни Дио заинтересовался. Он в конце концов освоил теннис, хотя и размахивал ракеткой, словно топором.

В самом начале отсидки Поли устроил мне экскурсию по тюрьме и со всеми познакомил. Не прошло и трёх месяцев, как я начал принимать ставки. Хью Аддоницо, бывший мэр Ньюарка, стал моим лучшим клиентом. Он оказался приятнейшим парнем, но совершенно никудышным игроком. В субботу он обычно ставил сразу на два десятка игр, по две пачки сигарет на каждую. Если игр было двадцать одна, он ставил на двадцать одну. По субботам Хью ставил на футбольные команды колледжей, а по воскресеньям — на профессионалов.

Вскоре я уже принимал ставки у кучи тюремного народа — от заключённых до охранников. Карен на свободе занималась платежами. Она выплачивала выигрыши и собирала деньги за проигрыши. Парни ставили или что-то у меня покупали внутри тюрьмы, а их жёны и приятели платили за это снаружи. Так было куда безопаснее, чем держать кучу денег у себя в камере. Их точно забрали бы: или другие заключённые, или охранники. Поскольку все знали, кто такая Карен и с кем она, сбор долгов не представлял проблемы. Так я зарабатывал доллар-другой. Приятно проводил время. И плюс к тому, поддерживал хорошие отношения с охраной.

Через два с половиной года заключения Генри добился перевода на тюремную ферму, расположенную в паре километров от стен Льюисбурга. Выбраться туда всегда было мечтой Генри. Тюремный мятеж, из-за которого в течение трёх месяцев произошло девять убийств, сделал обстановку в Льюисбурге довольно напряжённой. Заключённые, включая умников, опасались покидать свои камеры и перестали выходить на работы. В разгар мятежа охранники зашли в привилегированный корпус и отконвоировали всех умников в изолятор, для их же безопасности.

Карен начала забрасывать вашингтонский головной офис Бюро тюрем письмами и жалобами, добиваясь перевода мужа на ферму. Она нарочно обращалась к высшим руководителям Бюро, зная, что они спустят эти письма вниз по бюрократической цепочке. Ей было известно, что, если написать руководству Льюисбурга, жалобу легко могут проигнорировать. Однако, если Льюисбург получит те же письма про Генри Хилла из своего головного офиса в Вашингтоне, у местных начальников не будет способа узнать, носит интерес больших шишек к этому человеку случайный характер или же здесь кроется нечто большее. Каждый раз, когда Карен удавалось убедить своего конгрессмена написать в Бюро, Бюро пересылало сообщение в Льюисбург, где ответственный за дело Генри клерк получал извещение об официальном запросе из Конгресса. И снова было неясно — это просто рутинные ответы на обращения избирателей или у Генри имеются особые связи с этим политиком. Конечно, лишь из-за интереса политиков к Генри Хиллу тюремное начальство не стало бы нарушать закон, но и не могло теперь проигнорировать его законные права заключённого.

Кроме того, Карен заставляла бизнесменов, адвокатов, священников и членов семьи непрерывно писать письма как конгрессмену, так и начальству Льюисбурга. За письмами следовали телефонные звонки. Карен была как бульдозер. Она хранила все письма и ответы на них в специальных папках и продолжала отслеживать и поддерживать контакты с наиболее дружелюбно настроенными бюрократами даже после того, как их повышали по службе или переводили в другие отделы. В конце концов, удачная комбинация из массированных бюрократических перестановок после мятежа, безупречного поведения Генри в заключении и кампании писем, развёрнутой Карен, принесла успех — Генри перевели-таки на ферму.

Работа на ферме почти равнялась освобождению. Это было молочное хозяйство в восемьдесят гектаров, снабжавшее тюрьму свежими продуктами. Работавшие там пользовались исключительной свободой. Генри, например, каждый день покидал свою камеру в пять часов утра и шёл на ферму пешком либо ехал туда на тракторе или в грузовике. Прибыв на место, он вместе с тремя другими заключёнными доил коров, пастеризовал надои в цистерне, наполнял молоком двадцатилитровые пластиковые канистры и доставлял их в Льюисбург. Кроме того, они снабжали своей продукцией «Алленвуд» — федеральную тюрьму облегчённого режима для «белых воротничков», расположенную километрах в двадцати от фермы. Сделав все свои дела, Генри был свободен с семи-восьми часов утра до четырёх дня, когда начиналась вторая дойка. В камеру он возвращался, только чтобы поспать.

Генри. Придя на ферму в первый день, я увидел, как начальник фермы сидит за столом и смотрит в газете результаты скачек. Тут я понял, что буду здесь как дома. Этот парень — его звали Сауэр — оказался заядлым игроком. Он развёлся с женой и каждый вечер торчал на ипподроме. Я дал ему денег, чтобы он сделал за меня ставку. Прикинулся, будто считаю его великим знатоком скачек, хотя на самом деле он ни черта в лошадях не смыслил. Это был просто способ сунуть ему деньги, чтобы он начал зависеть от моих наличных, когда отправлялся на бега. Очень скоро он начал таскать мне оттуда «Биг Маки», жареные крылышки KFC, пончики «Данкин Донатс» и спиртное. Это обходилось мне в две-три сотни долларов в неделю, но дело того стоило. Теперь у меня был свой мальчик на побегушках.

Я знал, что сделаю тут кучу денег. Надзор за фермой был таким слабым, что я мог притаскивать туда что угодно. Я подрядился проверять ограду — это означало, что, вооружившись пассатижами, я объезжал ферму по периметру на тракторе, контролируя, чтобы коровы не прорвались где-нибудь. Это давало мне три-четыре часа полной свободы ежедневно. В конце первого дня на ферме я позвонил Карен с местного телефона. Это был вечер среды. В субботу мы встретились с ней в полях за пастбищем и впервые за два с половиной года занялись любовью. Она принесла с собой простыню и большую сумку, полную выпивки, итальянской салями, колбас, особых маринованных перчиков и прочей снеди, которую непросто достать посреди Пенсильвании. Я протаскивал всё это в Льюисбург, складывая в пластиковые пакеты, спрятанные внутри двадцатилитровых фляг с молоком, которые мы доставляли на тюремную кухню. Там наши сообщники распаковывали посылку.

Не прошло и недели, как я связался с людьми, наладившими доставку колёс и травки. Колумбиец Моно по прозвищу Мартышка, из Джексон Хайтс, привозил мне травку, свёрнутую в компактные тугие цилиндры. Я закопал в лесу несколько пластиковых канистр и начал делать запасы. Там у меня были припрятаны ящики со спиртным. Пистолет. Я даже Карен заставлял привозить большие сумки с травкой, когда запасы начинали истощаться. Выбравшись на ферму, я снова вернулся в бизнес.

При этом я вкалывал по восемнадцать часов в день. Вставал в четыре утра, если телились коровы. А если надо было почистить трубы — торчал на ферме до поздней ночи. Я был самым трудолюбивым и старательным работником из всех, кто когда-либо появлялся в тюремном молочном хозяйстве, — даже охранники признавали это.

Между трудами праведными я вовлёк в торговлю колёсами и травкой Пола Маццеи, питтсбургского паренька, который как раз и сел в Льюисбург за сбыт марихуаны. У него были отличные поставщики на свободе, а я организовал доставку товара за стену. Сбытом взялся рулить Билл Арико из лонг-айлендской банды, мотавший срок за ограбление банка. Фактически Арико очень быстро стал крупнейшим поставщиком ганджубаса в Льюисбурге. Билл продавал примерно полкило травки в неделю, что приносило от пятисот до тысячи долларов. Другие парни занимались колёсами и ЛСД. Многие из них за ЛСД и сидели. Тюрьма была огромным рынком. Ворота открылись, и она превратилась в мечту бизнесмена.

Кокаин я приносил сам. Такое дело никому доверить было нельзя. Травку же паковал в гандбольные мячики — резал их пополам, а потом снова склеивал скотчем. Прежде чем перекинуть их через стену, я звонил служащему тюремной больницы, конченому наркоману, который предупреждал моих дистрибьюторов, что пора подтягиваться к гандбольной площадке. Трава была так плотно упакована, что я запросто перекидывал полкило или даже килограмм, использовав всего несколько мячей.

Единственной проблемой стали мои собственные боссы. Поли к тому времени уже отправился домой, но Джонни Дио был здесь, и он не хотел, чтобы кто-то из нашей банды занимался наркотой. С точки зрения морали ему было на это плевать. Он просто хотел избежать лишних проблем с копами. Но мне нужны были деньги. Если бы Джонни давал их в достаточном количестве для поддержки меня и семьи — нет проблем. Но Джонни ничего не платил. Чтобы нормально жить в тюрьме, требовались бабки, и торговля наркотой оказалась лучшим способом их заполучить. Так что свою деятельность мне приходилось держать в секрете. Но, как я ни старался, однажды всё вскрылось. Сцапали одного из моих дилеров, хранившего товар в сейфе в кабинете священника.

Джонни Дио использовал этот кабинет под собственный офис — звонил оттуда адвокатам и друзьям, — а теперь малину прикрыли. Он рвал и метал. Мне пришлось умолять Поли поговорить с сыном Дио, чтобы тот убедил отца не убивать меня. Поли спросил, правда ли, что я торгую наркотой. И я соврал. Сказал, что нет, разумеется. Поли поверил. С какой стати ему было не верить? До того как начались все эти дела Льюисбурге, я даже косяка забить не мог.

Глава четырнадцатая

Почти два года Карен навещала Генри еженедельно. На третий год частоту свиданий пришлось всё же сократить до одного-двух раз в месяц. Режим содержания Генри существенно облегчился с переходом на ферму, а для детей такие длительные путешествия — почти шесть часов в один конец — были просто невыносимыми. Джуди каждую поездку мучилась от сильных болей в животе, и долгое время никто — ни Карен, ни их семейный врач — не понимал, в чём причина. Только два года спустя, когда Джуди исполнилось одиннадцать, она наконец призналась — туалет в тюрьме был настолько грязным, что она не могла заставить себя пользоваться им в течение бесконечных десяти- или двенадцатичасовых свиданий. Рут, которой в то время было девять лет, запомнила лишь ужасную скуку, одолевавшую её, пока родители с друзьями ели, пили и болтали за длинными столами в огромной, пустой и холодной комнате. Карен брала с собой игрушки, книжки-раскраски и карандаши, но помимо этого детям было нечем себя занять. В Льюисбурге не было игровых комнат, хотя десятки детей приезжали туда по выходным навестить отцов. После первой пары часов в зале свиданий Джуди и Рут так отчаянно начинали нуждаться в развлечениях, что Карен, несмотря на постоянную нехватку денег в семье, позволяла им тратить целые горсти монеток в непомерно дорогих торговых автоматах тюремного магазина.

Карен. Как только Генри сел в тюрьму, наши доходы стремительно иссякли. Это было ужасно. Я на полставки подрабатывала зубным техником. Научилась причёсывать и стричь собак, в основном потому, что этим можно было заниматься дома, приглядывая за детьми. Деньги, которые нам задолжали друзья Генри из «Сьюта», они так никогда и не заплатили. У этих парней ни гроша за душой не было, пока они не провернут какую-нибудь аферу, а когда это случалось, вся добыча испарялась прежде, чем мы успевали получить хоть цент. Был, к примеру, один букмекер, который целое состояние сделал, работая в «Сьюте». Генри всегда ему помогал. Этот парень содержал жену и сына во Флориде, плюс десяток любовниц в Нью-Йорке. Одна из моих подружек предположила, что он мог бы подкинуть нам деньжат, пока Генри в тюрьме. Вместо этого букмекер посоветовал мне отправиться вместе с детьми в полицейский участок и не уходить оттуда, пока нам не назначат пособие.

Такие уж это были люди. Я продала некоторые украденные нами из «Сьюта» вещи Джерри Азаро, крупной мафиозной шишке. Он был другом Генри и членом семьи Бонанно. Денег я так и не дождалась. Он забрал весь товар и не заплатил ни цента. Я читала, как мафиози поддерживают друг друга во время отсидки в тюрьме, но в жизни ни разу такого не видела. Если они не обязаны помогать тебе, они и не станут. Притом, что мы чувствовали себя членами семьи — и мы ими были, — никаких денег нам никто не подбрасывал. Через некоторое время Генри пришлось искать способы зарабатывать за решёткой. Для нормальной жизни там ему требовалось не меньше пятисот долларов в неделю. Чтобы платить охранникам, получать хорошую еду и прочие привилегии. Он ежемесячно посылал мне шестьсот семьдесят три доллара, которые получал в качестве ветеранской стипендии, а позже и то, что сумел заработать контрабандой и продажей наркотиков, но эти доллары доставались нам нелегко, мы оба сильно рисковали ради них.

Первую пару лет мы с детьми снимали квартиру на Вэлли-Стрим, но большую часть времени проводили в доме моих родителей. Мы там ужинали, и туда же Генри звонил каждый вечер по межгороду, чтобы поговорить с девочками. Дети знали, что он в тюрьме. Поначалу мы не рассказывали им ничего, кроме того, что папа нарушил закон. «Он никому не причинил вреда, — говорила я, — просто ему не повезло, и он попался». Им было в то время всего восемь и девять лет, и я сказала, что его поймали за игрой в карты. Они знали, что в карты играть нехорошо.

Но и позже, став постарше, девочки никогда не думали об отце и его друзьях как о бандитах. Им ничего такого не рассказывали. Похоже, они просто принимали всё как данность. Не знаю в точности, что им было тогда известно, но они определённо не считали дядю Джимми и дядю Поли рэкетирами. Для них Джимми и Поли были просто щедрыми дядюшками. Дочери встречались с ними только по радостным поводам — на вечеринках, свадьбах, днях рождения — и всегда получали от дядюшек кучу подарков.

Дети знали, что отец и его друзья играют в азартные игры и что это незаконно. Они также знали, что в доме иногда хранится краденое, но у всех их знакомых дома тоже хранилось краденое.

По крайней мере, они понимали, что их отец делает нечто неправильное. Генри никогда не говорил с ними так, будто гордится своими занятиями. Никогда не хвастался перед детьми воровскими подвигами, как делал Джимми. Помню, Рут однажды пришла из дома Джимми, где смотрела телевизор вместе с Джесси, его младшим сыном. Она рассказала, что Джесси, которого Джимми назвал в честь бандита Джесси Джеймса (господи Иисусе!), смотря кино, всегда приветствовал воров и проклинал копов. Рут не могла этого понять. Наши дети, слава богу, были не так воспитаны, чтобы болеть за грабителей.

Моя мать восприняла нахождение Генри в тюрьме внешне очень спокойно, но так и не могла понять, почему я всё время езжу к нему на свидания. Думала, что я свихнулась. Она видела, сколько сил я трачу на подготовку к этим поездкам. Видела, как я бегаю по магазинам, покупаю продукты, мыло, бритвенные лезвия, пену для бритья, одеколон и сигареты. С её точки зрения, всё это было лишено смысла. Она, конечно, не знала главного — что я приношу Генри в тюрьму товар, чтобы он мог заработать ещё несколько долларов.

Поначалу я страшно нервничала, но Генри подробно объяснил мне, что и как нужно делать. Он сказал, что все жёны заключённых приносят с собой припасы. Я начала с его любимого оливкового масла, импортных вяленых колбас и салями, сигарет и бутылок с бренди и виски; но вскоре перешла на маленькие пакетики с травкой, гашишем, кокаином, амфетаминами и таблетками. По договорённости с Генри дилеры приносили всё это к нам домой.

Чтобы пройти через охрану, я зашивала продукты в холщовые мешочки, которые привязывала к телу. Охранники досматривали сумки и пропускали нас через металлодетектор, чтобы обнаружить пистолеты и ножи, но кроме этого больше ничего не проверяли. Если не заворачивать продукты в фольгу, под пальто можно было пронести целый супермаркет. Я надевала широкий плащ-пончо и под ним обвешивалась сэндвичами, салями и прочей провизией с ног до подбородка. Поллитровые бутылки виски и бренди совала в огромные резиновые сапоги, специально купленные для того, чтобы проходить в них сквозь ворота. Приобрела также гигантский лифчик пятого размера и подвязки, в которых проносила травку и таблетки. В комнату свиданий я заходила неуклюже, как Железный Дровосек, но охранники не обращали на это внимания. Там я направлялась прямиком в женский туалет, где снимала свой груз и относила к длинному столу, за которым уже ждали Генри и девочки. Вообще-то, еду с воли приносить не полагалось, но на всех столах громоздились горы домашней снеди, наготовленной жёнами заключённых. Разгрузив всё на стол, мы были в безопасности. Охрана больше не вмешивалась. Это было как игра. Разобравшись в ситуации, я поняла, что поимки можно не опасаться — по словам Генри, большинство охранников в зале свиданий были заранее подкуплены. Все они получали в день визитов по полсотни долларов на нос за то, что старательно смотрели в другую сторону.

И всё равно многие женщины сильно нервничали. Помню, одна дамочка так боялась заходить внутрь, что аж дрожала. Пришлось мне ей помочь. Я сунула её передачи внутрь своих и прошла сквозь ворота. Она чуть не рыдала от страха, что меня схватят. Оказавшись внутри, я посмотрела на её передачу. И глазам своим не поверила. Пачка женьшеневого чая, пена для бритья и лосьон. Было бы из-за чего так трястись.

В тюрьму я приезжала к восьми утра. Мы с девочками вставали в три, паковали их кукол, одеяла, подушки, лекарства и ехали по магистралям около шести часов. Я старалась попасть в Льюисбург пораньше, чтобы после долгой поездки спокойно провести полный десятичасовой день с Генри, прежде чем отправиться в обратный путь. И всё равно, как бы рано я ни приехала, у ворот уже толпилась очередь из женщин и детей. Дни свиданий походили на большие семейные пикники. Жёны наряжали детей в праздничную одежду, привозили мужьям еду и фотоальбомы. Кроме того, там весь день болтались двое заключённых с «поляроидами» — работавший на русских шпион из армии и грабитель банков, — которые брали по два доллара за снимок.

Наконец, в декабре 1976-го, спустя два с небольшим года после начала отсидки, Генри назначили на ферму. Это было словно манна небесная. И к тому же сильно упростило доставку больших партий товара. Поскольку он трудился там с рассвета до позднего вечера, то мог свободно перемещаться за пределами тюрьмы практически безо всякого надзора. Обычно он говорил, что идёт проверять изгородь, а сам встречался со мной на задворках фермы. Тогда я начала привозить еду, виски и наркотики уже не в мешочках, а в огромных сумках. Одна из женщин, чей муж сидел вместе с Генри, подвозила меня с сумками и высаживала на узкой просёлочной дороге. Всё это проворачивалось в кромешной тьме, потому что один из охранников жил неподалёку и имел привычку через окно осматривать окрестности в бинокль.

Когда меня так высадили в первый раз, я страшно нервничала. Я была совершенно одна на этой тёмной заброшенной дороге. Прошло пять минут, которые показались мне вечностью. Я ничего не видела. Неожиданно кто-то схватил меня за руку. Я чуть до неба не подскочила. Это оказался Генри. Он был одет во всё чёрное. Генри принял сумки и передал одну пришедшему с ним парню. Потом снова взял меня за руку и повёл куда-то в лес. Там у него оказались припасены плед и бутылка вина. Было очень страшно. Поначалу я всё время вздрагивала, но постепенно успокоилась. Мы с ним не занимались любовью уже два с половиной года…

Первое время в Льюисбурге Генри очень злился на Карен. Она приезжала с детьми на свидания и каждый раз заводила разговор о деньгах. Без конца упоминала, что куча парней до сих пор не оплатили старые долги по счетам из «Сьюта». Жаловалась, что друзья сетуют на бедность, а сами разъезжают на новых машинах, в то время как ей приходится стричь по ночам пуделей. Карен не понимала простого факта: попавший за решётку умник переставал зарабатывать. Все ставки и долги обнулялись. Что бы там ни показывали в кино, друзья, прежние партнёры, должники и бывшие жертвы предпочитали ныть, врать, жульничать и прятаться, лишь бы не отдавать долги сидящему в тюрьме умнику, не говоря уж о его жене. Если ты хотел выжить в тюрьме, нужно было учиться там и зарабатывать.

В течение первых двух лет Генри зарабатывал от тысячи до полутора тысяч долларов в месяц на торговле спиртным и марихуаной, которые контрабандой проносила Карен. Когда удалось наконец выбраться на тюремную ферму, его деловые операции (в которые он вовлёк помимо Карен ещё нескольких местных охранников) существенно расширились. Теперь Генри получал от Карен набитые виски и наркотой сумки раз или два в месяц на заброшенной просёлочной дороге. Впрочем, это не означало, что он разбогател. Заключённые вроде Генри не хранили у себя деньги, заработанные в тюрьме. Большую часть доходов он просто отдавал жене, а также охранникам и начальству, которые закрывали глаза на его делишки. В обмен на взятки Генри получал защиту от обычных тюремных опасностей, плюс возможность вести в заключении более комфортный и относительно свободный образ жизни.

В общем, Генри почти не на что было жаловаться. Он не был заточён в тюремных стенах, сам выбирал себе соседей по камере, не питался в общей столовой, имел неограниченный доступ в кабинет и к телефону директора фермы, а весной и летом настолько освобождался из-под надзора, что мог устраивать с Карен пикники в лесу. Однажды они оба обожглись там о ядовитый плющ. Иногда Генри даже удавалось ускользнуть достаточно надолго, чтобы убежать с женой на несколько часов в ближайшую гостиницу «Холидей Инн». Но, несмотря на всё это, он по-прежнему был заключённым тюрьмы строгого режима, и было похоже, что он там и останется на следующие два с половиной года, как минимум до июля 1978-го, когда можно будет наконец подать прошение о досрочном освобождении.

Прошло ровно восемь месяцев с начала работы на ферме, когда у Генри возникла идея, как на законных основаниях выбраться из Льюисбурга. В августе 1977 года он проведал, что Гордон Лидди, сидевший в тюрьме облегчённого режима Алленвуд за участие в Уотергейтском скандале, организовал там массовую голодовку. Поначалу это был лишь слух; Генри узнал о нём от водителей, доставлявших молоко в Алленвуд (эта тюрьма была неподалёку). Лидди умудрился увлечь своей идеей около шести десятков сидевших за экономические преступления «белых воротничков» и коррумпированных политиков. Вскоре Генри услышал, что чиновникам Бюро тюрем эта суета надоела и они решили перевести голодающих в другие места заключения.

Генри. Узнав о грядущих переводах, я сразу начал строить планы. Если шестьдесят человек убирают из Алленвуда, значит, в Алленвуде освобождаются шестьдесят коек. Я желал любой ценой заполучить одно из этих мест. Для меня разница между Льюисбургом — где я жил, в общем, не так уж плохо — и Алленвудом равнялась разнице между тюрьмой и свободой. Я приказал Карен немедленно начать звонить всем знакомым чинушам из Бюро тюрем. «Не пиши, звони!» — велел я ей. Кроме того, я попросил её связаться с Микки Бёрк, чтобы та попробовала перевести в Алленвуд сидевшего в Атланте Джимми. Если нам удастся выбраться туда обоим, это будет лишь чуть хуже, чем оказаться дома. Алленвуд напоминал загородный клуб Федерального бюро тюрем. Никаких стен. Никаких камер. Нечто вроде летнего лагеря для нашкодивших взрослых. Там были теннисные корты, спортзал, беговые дорожки, гольф-поле на девять лунок и самое главное — весьма либеральные и просвещённые реабилитационные программы.

Как я и ожидал, где-то через неделю после начала голодовки в Бюро тюрем решили, что сыты по горло мистером Лидди и его беспокойными причудами. Они распихали голодающих по шести автобусам (мистера Гордона Лидди, натурально, самым первым) и отправили сорок из них в Льюисбург, а ещё двадцать бедолаг угодили в Атланту, где мусульмане и «Арийское братство» резали друг друга ради пончиков.

Ещё через несколько дней офис начальника нашей тюрьмы начал оформлять переводы заключённых из Льюисбурга в Алленвуд, но меня в этих списках не оказалось. Поспрашивав знакомых, я узнал, что всему виной штамп «Организованная преступность» на моём личном деле. Другие, впрочем, говорили, что это из-за травмы руки, которую я получил, играя в софтбол, — якобы в Алленвуде не хотели принимать травмированных. Несправедливость сводила с ума. Я так здорово всё подготовил, а меня обошли. Карен звонила в Вашингтон, наверное, раз двадцать. Бесполезно.

Наконец, я отправился поговорить с секретаршей начальника. Она меня жалела. Я всегда заигрывал с ней, хоть она была и страшная. Любила смотреть, как я играю в теннис. Мы перешучивались. Я готовил для неё всякие вкусности. Дарил цветы.

На этот раз я был в отчаянии. Я умолял. Она знала, чего я хочу, и годы обхаживаний, думаю, наконец принесли плоды. Однажды, после того как начальник тюрьмы уже отбыл домой, я зашёл в администрацию, где в это время оформлялся последний этап заключённых в Алленвуд. Хотел сделать ещё одну попытку. Секретарша выглядела очень грустной. «Пожалуйста, ничего не говори», — сказала она, а потом вычеркнула из списка одного бедолагу и вписала другую фамилию. Мою.

Я не мог поверить своему счастью. Не прошло и пары дней, как я очутился в Алленвуде. Это был просто другой мир. Словно я переехал из тюряги в отель. Заключённые жили в пяти больших общежитиях, по сотне отдельных одноместных номеров в каждом. Офис администрации, столовая и комнаты свиданий располагались поодаль, у подножия холма. За исключением двух перекличек — одной в семь утра перед завтраком и второй где-то в полпятого вечера — всё остальное строилось на доверии. В первую же неделю в Алленвуде я в одиночку пошёл в больницу, расположенную в центре ближайшего городка, чтобы подлечить повреждённое запястье. Никакой охраны. Никакого надзора. Ничего.

Публика там подобралась приятная. Народ вёл бизнес прямо из общаги. В каждом корпусе кроме гостиной с телевизором была телефонная комната, и парни висели на телефонах день и ночь, заключая сделки. С нами сидели четыре биржевых мошенника, чьи жёны приезжали практически ежедневно. В Алленвуде визиты были не ограничены, и некоторые из этих ребят торчали в комнатах для свиданий с девяти утра до девяти вечера. Жёны биржевых маклеров приезжали в длинных лимузинах и привозили с собой служанок, которые прямо на тюремной кухне запекали говяжью вырезку. По выходным посетители прибывали с детьми и няньками, у нас в тюрьме была даже специальная детская комната, где дети могли поиграть и отдохнуть.

Когда я прибыл в Алленвуд, здесь сидели около сорока евреев. Они только что добились от Бюро тюрем разрешения завести отдельную кошерную кухню. Я немедленно вызвался там работать. Хотел с самого начал произвести впечатление глубоко религиозного человека, чтобы получать отпуска для духовных наставлений, дававшие возможность проводить дома семь дней раз в три месяца.

Вскоре я сообразил, как выбираться домой ещё чаще. Карен связалась с нашим знакомым раввином, который написал руководству Алленвуда просьбу отпускать меня на три дня ежемесячно для углублённого изучения иудаизма. Тюремные бюрократы всегда боялись священников как огня. Вот почему мы сумели организовать в Алленвуде две кухни, а чернокожие заключённые выбили себе специальную мусульманскую диету и свободные дни для исламских молитв.

Получив одобрение на свои религиозные уикенды, я обратился к местному раввину, который всё наилучшим образом устроил. Он оказался парнем весьма ушлым. Работал с контингентом Алленвуда уже года два и выдавал им ровно те «наставления», за которые они готовы были платить. В его программе участвовали около десятка заключённых. В назначенные дни он действительно отвозил их в конференц-зал ближайшего мотеля, где они слушали его лекции и отдыхали. Но я знал, что за деньги можно получить кое-что получше. Не прошло и пары недель, как мы столковались — он забирал меня на своём «Олдсмобиле 98» в пятницу днём, и мы как угорелые мчались в Атлантик-сити, где я встречался с Карен и друзьями и проводил весь уикенд в азартных играх и пирушках. За это я платил ему штуку баксов плюс расходы на гостиницу и еду. Он так старался мне угодить, что после пары таких поездок включил Джимми в нашу еврейскую религиозную программу. До того я пересекался с Бёрком нечасто, потому что он жил в другом корпусе и работал в бригаде садовников. Записавшись в религиозную программу, мы с Джимми начали по пятницам вместе кататься на выходные в Атлантик-сити, словно в старые добрые времена.

Я также вступил в местную молодёжную секцию Торговой палаты, потому что они организовали реабилитационную программу, дававшую ещё пять дней в месяц отпуска из тюрьмы. Плюс они вели курсы раз в месяц по выходным — нас заселяли в мотель и читали лекции о том, как после отсидки снова начать свой бизнес. В основном лекторы были людьми добронамеренными и законопослушными, но не все, и я быстро разузнал, кому можно сунуть сотню баксов, чтобы он в нужный момент отвернулся в другую сторону. В общем, вскоре я записался на всё что можно. Однажды я так удачно собрал вместе свои отпуска, курсы и религиозные уикенды, что прогулял на воле целый месяц, а по его окончании тюремная администрация ещё и задолжала мне один свободный день.

Мало того, если мне требовалось съездить за колёсами и травкой, я всегда мог сунуть полсотни одному из охранников, который выводил меня из тюрьмы после вечерней переклички и возвращал обратно на следующий день, когда выходил на работу перед утренней поверкой. Лишних вопросов никто не задавал. Никаких бумаг подписывать не требовалось. Для охранников это был способ немного подзаработать, и никто из них не хотел лишаться дохода, настучав на товарищей. В такие дни Карен по моему сигналу бронировала для нас номер в ближайшем мотеле. Лично я предпочитал заведения с бассейнами.

Когда выпадал более длительный пятидневный отпуск, я просто ехал домой. Почему бы и нет? Карен или кто-то из друзей приезжали в мотель, где Торговая палата устраивала свои семинары, лектор махал мне на прощанье рукой, и мы уезжали. Через несколько часов я был дома. Вскоре стал появляться там так часто, что многие наши соседи начали думать, будто я уже вышел из тюрьмы.

Двенадцатого июля 1978 года Генри Хилла освободили условно-досрочно за образцовое поведение. Согласно отчёту Бюро тюрем, он был идеальным заключённым. Извлёк пользу из образовательных классов и программ самосовершенствования. За всё время отбытия срока не получил ни единого взыскания. Участвовал в реабилитационных мероприятиях, трудился на пользу общества и прослушал несколько курсов религиозных наставлений. Был вежлив и охотно сотрудничал во время интервью с тюремным персоналом, социальными работниками и психологами. Он обрёл уверенность в себе и повзрослел. У него была крепкая семья и гарантированная работа с окладом двести двадцать пять долларов в неделю, офис-менеджером в промоутерской компании на Лонг-Айленде, рядом с домом.

Конечно, тюремные чиновники не знали, как мастерски Генри манипулировал и злоупотреблял правилами исправительной системы. Не знали они и того, что «гарантированная работа» была фиктивной — нужную справку организовал Пол Варио. В работодатели записали связанного с мафией рок-промоутера и владельца диско-клуба на Лонг-Айленде Филипа Бэзила, который однажды нанимал Генри для поджога здания. Тем не менее, с точки зрения Бюро тюрем, дело Генри Хилла было ярким образцом, свидетельствующим о преимуществах современного научного подхода к реабилитации заключённых. Когда Генри в последний раз вышел за ворота Алленвуда, Бюро тюрем отметило, что прогноз «благоприятный» и вероятность его возвращения в тюрьму «очень низкая».

Глава пятнадцатая

Генри Хилл вышел из Алленвуда 12 июля 1978 года. Он был одет в устаревший на пять лет костюм Бриони, имел в кармане семьдесят восемь долларов и поехал домой на шестилетнем четырёхдверном «бьюике» — седане. Карен и дети ютились в тесной, грязной двухкомнатной квартирке в дрянном районе Вэлли Стрим. Адвокаты, охранники и тюремная религиозная программа сожрали почти все деньги Генри, но он всё равно сразу велел Карен начать присматривать новый дом. У него уже имелись кое-какие планы на будущее.

Ожидая освобождения, Генри использовал свои религиозные уикенды, чтобы обсуждать с друзьями десятки схем потенциального заработка. Вот почему отпуска из тюрьмы были так важны: они помогали ему ещё до освобождения нацелиться на возвращение в бизнес. Четыре года отсидки отнюдь не склонили Генри к честной жизни. Даже мысли об этом не возникало. Он хотел только одного — как можно скорее снова заняться делами. К тюремному сроку он относился проще некуда: вышел и забыл.

Не прошло и суток после выхода из тюрьмы, как Генри, нарушив условия досрочного освобождения, вылетел в Питтсбург, чтобы забрать пятнадцать штук баксов, причитавшихся ему за торговлю марихуаной, организованную вместе с Полом Маццеи ещё в Льюисбурге. Генри планировал использовать эти деньги как первый взнос за новый дом. К несчастью, добравшись до места, он обнаружил, что Маццеи только что купил целый склад первоклассной колумбийской травки, поэтому имел при себе всего две тысячи. Генри не мог ждать, пока Маццеи соберет нужную сумму; на следующий день его ждала в Нью-Йорке встреча с инспектором по условно-досрочному освобождению. Кроме того, он обещал Рут купить ей по случаю одиннадцатилетия в магазине игрушек «ФАО Шварц» самую большую куклу. Генри одолжил у Маццеи чемодан повместительнее, набил его вместо денег брикетами марихуаны и отбыл обратно в Нью-Йорк.

Он провёл в тюрьме долгое время, поэтому не знал, насколько тщательно сейчас проверяют багаж в аэропорту. Не рискнув лететь самолётом, Генри предпочёл сесть на автобус «Грейхаунд» до Нью-Йорка. Путешествие заняло двенадцать часов, по пути было несколько десятков остановок, и на каждой Генри выходил, чтобы постеречь свой чемодан. Кому продать весь этот товар, он тоже не знал. До посадки Генри никогда не продавал и даже ни разу не курил травку. Использовать связи банды он не мог, потому что Пол Варио строго-настрого запретил своим людям заниматься наркотой.

Генри пришлось тайком вынюхивать целую неделю, прежде чем он разведал, кому можно сбыть содержимое своего чемодана. Зато наконец сделав это, он получил на руки двенадцать штук. Быстро и гладко. Этого хватило на взнос за дом. А также на поход с Рут в «ФАО Шварц», где, несмотря на плач и протесты, что это слишком дорого, Генри купил ей фарфоровую куклу за двести баксов. После этого он позвонил в Питтс бург и велел Маццеи прислать ещё килограммов сорок травы. Не прошло и месяца, как Генри начал оптом продавать амфетамины, метаквалон, кокаин и понемногу героин. Вскоре он собрал собственную наркобригаду, в которую входили: Бобби Джермен, вор в бегах, притворявшийся писателем; сотрудница авиакомпании Робин Куперман, вскоре ставшая любовницей Генри; и Джуди Викс, наркокурьер, не выходившая на дело без своей розово-голубой шляпки.

Кроме того, Генри приторговывал автоматами и пистолетами, которые покупал у одного из своих клиентов — метаквалонового наркомана (и по совместительству дистрибьютора этих таблеток), работавшего в коннектикутском арсенале. «Умники вроде Джимми, Томми и Бобби Джермена любили пушки. Джимми скупал их целыми сумками. Шесть, десять, дюжина — для этих ребят стволов всегда было мало». А ещё он занялся сбытом краденых драгоценностей через знакомого ювелира с алмазной биржи на 47-й Уэст-стрит. Товар в основном поступал от Уильяма Арико, ещё одного приятеля по Льюисбургу, который вступил в банду, грабившую фешенебельные отели и богатые частные дома. «Арико работал вместе с Бобби Джерменом, Бобби Нало и другими парнями. Они специализировались исключительно на грабежах. У Бобби была наводчица, которая занималась дизайном и меховыми изделиями. Она часто бывала в домах богатеев и потом выдавала ему весь расклад — что там и где». Однажды банда Арико залезла в таунхаус королевы косметики Эсте Лаудер на Манхэттене. Они связали хозяйку и вынесли оттуда драгоценностей на миллион долларов, а Генри продал добычу. «Чтобы проникнуть в таунхаус, Арико притворился шофёром. В шофёрскую униформу и кепку он облачился у меня дома. Карен даже подрисовала ему усы. Всё прошло гладко, но позже ювелир поцарапал почти все камни, выковыривая их из оправ. Драгоценные камни всегда нужно вынимать из оправы, чтобы их нельзя было отследить. Потом их перепродают и вставляют в новые украшения. Золотые и платиновые оправы мы сбывали отдельно, на переплавку».

Генри попытался вклиниться в канал поставки спиртного, через который планировал снабжать виски все бары и рестораны, подконтрольные Джимми Бёрку и Полу Варио. Но, самое главное, он не забывал каждую неделю аккуратно получать двести двадцать пять долларов за фиктивную работу, на которую его устроили Фил Бэзил и Пол Варио. Эти чеки были нужны Генри, чтобы показывать надзирающему офицеру как доказательство трудоустройства.

Во время одной из своих участившихся поездок в Питтсбург Генри познакомился с местным букмекером Тони Перла, приятелем Пола Маццеи. Они выпивали у Пола на квартире и обсуждали драгдилерские дела, когда Перла поведал Генри, что у него есть знакомый баскетбольный игрок из команды Бостонского колледжа, готовый устраивать договорные матчи в сезоне 1978–79 года.

Генри. Тони Перла обхаживал этого парня, Рика Кана, уже больше года. Кан играл на подборах в бостонской баскетбольной команде; с Перла и его братом Рокко они были знакомы с детства. Он был словно большой ребёнок, желавший подзаработать. Перла уже подарил мальчишке новый цветной телик, дал денег на ремонт машины и даже снабжал травкой и кокаином. Когда я усомнился, что Кан в одиночку способен гарантировать нужный счёт, Тони сказал, что тот готов вовлечь в дело своего лучшего друга Джима Суини, капитана команды. Перла полагал, что Кан и Суини плюс ещё один член команды, если понадобится, смогут контролировать игру. Они хотели две с половиной тысячи долларов за матч.

Баскетболистам страшно понравилась эта идея, потому что от них не требовалось полностью сливать игру. Они могли сохранить честь команды. Нужно было лишь побеждать с заранее определённым спредом — разницей в счёте. Например, если азартные игроки из Вегаса сделают ставки на выигрыш Бостона со спредом более десяти очков, нашим баскетболистам достаточно будет лишь запороть несколько бросков и победить с разницей меньше десяти. Так они смогут выигрывать свои матчи, а мы — наши деньги.

Перла нуждался во мне из-за моих связей с Поли. У него самого не было возможности делать большие ставки в букмекерских конторах по всей стране, чтобы максимизировать доходы от каждой игры. А ещё ему нужна была защита на тот случай, если букмекеры заподозрят подвох и откажутся платить. Иными словами, если кто-то из них заявился бы к Перла с разборками, он перевёл бы стрелки на своих партнёров, то есть на меня, Джимми Бёрка и Пола Варио.

Вы, может, не в курсе, но поставить большие деньги на баскетбольные игры колледжей было не так-то просто. Очень немногие букмекеры занимались баскетболом серьёзно. Большинство из них принимали такие ставки лишь в качестве дополнительной услуги клиентам, ставившим по-крупному на футбол или бейсбол. И даже в этом случае баскетбольная ставка обычно не превышала пятидесяти, максимум тысячи долларов за игру.

Вот почему для такого дела мне требовалось подключить не меньше пятнадцати-двадцати букмекеров, причём некоторых из них надо было посвятить в план, чтобы они помогли раскинуть сеть ставок пошире. Я сразу прикинул, кого можно взять в долю. Наши приятели, вроде Марти Кругмана, Джона Савино и Милти Векара, будут зарабатывать вместе с нами, остальные проиграют.

Вернувшись из Питтсбурга, я рассказал о нашем плане Джимми и Поли. Идея им страшно понравилась. Джимми обожал надувать букмекеров, а Поли — вообще всех. Мы обсуждали дела в баре «Геффкенс», и Поли на радостях расцеловал меня в обе щёки. Не прошло двух месяцев после отсидки, а я уже вернулся в бизнес и проворачивал одну доходную аферу за другой. Этого от меня и ждали, и Поли был счастлив.

Когда я обо всём договорился, Маццеи и Перла прилетели в Нью-Йорк, чтобы встретиться с Поли и Джимми в «Робертсе». Поли решил, что баскетбольной аферой будет рулить его сын Питер, после чего мы вчетвером — я, Питер, Маццеи и Перла — отправились в Бостон, поговорить с игроками. Перла уже установил с ними контакт, но теперь мы собирались ставить на этих юношей большие деньги, и я хотел убедиться, что они понимают серьёзность ситуации.

Встреча состоялась в отеле «Шератон», расположенном в бостонском спортивном центре «Пруденшиал». Поначалу Кан и Суини явно нервничали. Перед разговором я отвёл каждого в спальню и обыскал на предмет прослушки. Потом они заказали в рум-сервисе отеля самую дорогую еду и выпивку. Баскетболисты начали жаловаться на свою не слишком удачную карьеру и признались, что вряд ли им светит попасть в профессиональную лигу.

Оба знали, кто я и зачем я здесь. Знали, что у меня есть связи, чтобы организовать ставки, и умоляли позволить им ставить свои деньги вдобавок к обещанным двум с половиной тысячам долларов. Эти парни так свободно рассуждали о ставках, договорных играх и спредах, что у меня возникло ощущение, будто они этим со школьной скамьи занимаются.

Я спросил, какие игры, по их мнению, мы сможем провести как нам нужно. Суини достал карточку с расписанием матчей, обвёл некоторые кружками и вручил мне. Парни не уставали повторять, до чего им нравится идея влиять на счёт, не сливая игру.

Первый договорной матч был пробным, и я, помню, решил посетить его лично. Посмотреть на наших ребят в деле. Это было шестого декабря, Бостон играл против Провиденса. Больших денег пока не вкладывали, но мы с Джимми решили поставить по нескольку баксов, чтобы посмотреть, как всё сработает. Считалось, что Бостон победит со спредом больше семи очков, а мы поставили против этого. Кан раздобыл мне билеты в бостонский сектор стадиона, и я вскоре обнаружил, что сел прямо рядом с родителями Суини. Они орали и свистели как сумасшедшие. Когда Бостон повёл в счёте, я немного расслабился. Всё шло по плану. Провиденс продувал. Мы набирали очки.

У Суини явно выдался удачный день. Его родители аплодировали. Суини начал бросать и попадать в кольцо через всю площадку. Я тоже ликовал, но под конец игры сообразил, что мы вырвались слишком далеко вперёд. Выходило, что я приветствую собственный провал. Каждый бросок Суини попадал в цель. Бам! Он заработал ещё два очка и побежал назад, довольный собой. Я тут деньги проигрываю, а этот дебил перед публикой красуется. Бам! Ещё два очка. Бам! Бам! Два штрафных броска. Я в ужасе смотрел на это дерьмо. Мне хотелось завопить: «Промахнись!» — но рядом сидели его страшно гордые родители. Это была катастрофа. Рик Кан, похоже, всё-таки нарочно промазал несколько раз, пытаясь вернуть нужную разницу в счёте. Он, по крайней мере, пытался выполнять договорённости. В какой-то момент он нарочно задел рукой игрока Провиденса, и тому назначили штрафной бросок. Парень промахнулся — типично для этого неудачного вечера. Но Кан не сдавался. Он прыгнул слишком поздно, пропустил мяч над головой, и тот же игрок Провиденса, что промазал штрафной, первым успел подобрать отскок, а потом обошёл Кана, застывшего на месте, словно столб. На этот раз парень забил. Но идиот Суини продолжал попадать в кольцо. Предполагалось, что после игры я, попыхивая сигарой, вальяжно отправлюсь за выигрышем в банк, но Суини всё испортил. Он просто не мог остановиться.

Всё, что им было нужно, — победить со спредом меньше семи очков. Они выигрывали матч, я — деньги. Вместо этого они победили с преимуществом девятнадцать очков — 83:64. Ну ничего себе афера. Полный провал. Они заключили идеальную взаимовыгодную сделку и всё испортили. Что за нелепость. Если бы мы поставили на игру серьёзные бабки, то уже стали бы трупами. Я больше не хотел иметь дела с этими ребятами. Сказал Перла и Маццеи, что я зол, а Джимми будет просто в ярости. Мы серьёзные люди. Парни хотят играть договорные матчи? Отлично. Это бизнес. Если же у них на уме что-то другое, пусть забудут про нас. Без обид, просто до свидания. Начнут зря тратить моё время — будут играть в баскетбол сломанными пальцами.

Позже Кан рассказал, что перед игрой с Провиденсом сообщил партнёру про спред в семь очков, но тот на это никак не отреагировал. Во время матча, когда капитан начал забрасывать один мяч за другим, Кан спросил его, что происходит. «Я играю ради победы», — ответил Суини. После игры Кан заявил, что Суини только что кинул их на две с половиной тысячи долларов, и обозвал приятеля чокнутым. На следующий уикенд намечалась игра с Гарвардом, я сказал Перла, что готов дать им второй шанс, но мне нужны гарантии. Кан ответил, что уже уговорил Эрни Кобба, их лучшего игрока. Дело верное.

Игра с Гарвардом состоялась шестнадцатого декабря, и всё прошло отлично. Но из-за катастрофы с Провиденсом мы поставили всего двадцать пять тысяч долларов. На то, что Бостон не сможет побить Гарвард со спредом больше двенадцати очков. Игроки сработали хорошо. Они постоянно промахивались, чтобы спред оставался низким. Бостон победил с преимуществом всего в три очка, и мы выиграли свои ставки. Двадцать третьего декабря мы расхрабрились и поставили целых пятьдесят тысяч на игру Бостона с Калифорнийским университетом. На этот раз наши парни не были фаворитами, и мы заложились на то, что Бостон продует со спредом больше пятнадцати очков. Баскетболисты снова справились отлично. Они умудрились проиграть целых двадцать два очка, а мы начали надеяться, что схема наконец заработает.

Дела шли прекрасно. На следующую игру с Фордхэмом третьего февраля мы не смогли сделать достаточно ставок в Нью-Йорке — пришлось послать Маццеи в Лас-Вегас, чтобы он поставил пятьдесят тысяч у тамошних букмекеров. На этот раз мы ставили на Фордхэм — что Бостон не сможет побить их со спредом больше тринадцати очков. Поскольку Бостон был явно сильнее, нашим парням оставалось лишь решить, с каким счётом они хотят победить.

Всё складывалось идеально. Мы должны были получить выигрыш. Но незадолго до конца игры нам позвонил из Вегаса Маццеи. Он сказал, что ехал из аэропорта с деньгами, но застрял в какой-то пробке, поэтому не успевает сделать ставки.

Вообще-то, за подобные опоздания нередко убивали, но Маццеи хватило ума позвонить нам до конца игры, чтобы мы не думали, будто он что-то нарочно утаил. Мы должны были заработать двести тысяч, а в итоге не получили ни шиша.

Это оказалось предзнаменованием конца. Мы поставили кое-что на следующую игру — шестого февраля, с Сент-Джонсом, но случился пуш — когда ставки на спред уравновешивают друг друга и все остаются при своих. Мы не стали забирать деньги, договорившись поставить их на следующую игру — десятого февраля, против колледжа Холи Кросс.

Холи Кросс считался фаворитом, и нашим парням оставалось лишь проследить, чтобы Бостон проиграл со спредом не меньше семи очков. Мы, разумеется, на это и поставили. Вложились по полной. Что называется, с двух рук. У букмекеров уже лежали наши деньги с прошлой недели, и мы ещё докинули зелени сверху.

Мы с Джимми смотрели игру по телику. Всё было в норме. Матч шёл как по маслу. Холи Кросс вёл в счёте всю игру, но под конец наши парни прибавили темп. Похоже, им не хотелось явного разгрома.

Очень скоро, не успели мы и глазом моргнуть, Бостон почти сравнял счёт. На последних секундах Кан и Кобб спохватились и попытались отыграть обратно, но тут на Холи Кросс словно столбняк напал. Они мазали по кольцу с любой точки площадки. А игроки Бостона, не задействованные в нашем деле, наоборот, попадали откуда угодно. Будто почуяли, что удача на их стороне. Это было отвратительно. Конечно, Холи Кросс всё равно выиграл, но со спредом всего три очка вместо семи. Мы с Джимми оказались в полной заднице.

Джимми с ума сходил от злости. Бесновался. Разбил ногой телевизор. Я знал, что лично он потерял на этом матче около пятидесяти тысяч долларов. Наконец, я дозвонился Перла и выслушал пересказ беседы с Каном — тот заявил, будто они просто не могли заставить себя крупно проиграть какому-то Холи Кроссу.

Вот и всё. Финиш. Нашей афере с договорными матчами пришел конец. Джимми был в ярости и грозил задать пацанам перцу. В какой-то момент он сказал: «Полетели в Бостон, поиграем в баскетбол их головами». Но мы так никуда и не поехали. К тому времени у Джимми возникли проблемы посерьёзнее потери денег.

Глава шестнадцатая

Через два месяца после освобождения Генри впервые услышал о «Люфтганзе». Давний приятель Генри, букмекер Марти Кругман, ему первому рассказал о возможности взять там хороший куш. Марти и его жена Фрэн приехали посмотреть новое жилище Генри и Карен в Роквилл-центр. Это был одноэтажный длинный дом с тремя спальнями и просторной гостиной, но Марти мало волновала обстановка. Он сразу начал знаками показывать Генри, что хочет с глазу на глаз побеседовать о делах. Марти так не терпелось поделиться новостями, что каждый раз, когда жёны смотрели в другую сторону, он гримасничал, жестами призывая друга поскорее завершить экскурсию по дому. Наконец, Карен и Фрэн ушли на кухню делать бутерброды, и Марти поведал Генри о «Люфтганзе». Он рассказал про миллионы и миллионы долларов в практически неотслеживаемых пятидесяти- и стодолларовых купюрах, которые лежат в хранилище с «картонными» стенками в аэропорту Кеннеди и буквально напрашиваются, чтобы их украли. Добыча мечты. Гора наличности. Эти деньги сдавали в обменники Западной Германии американские туристы и служившие там солдаты. По словам Марти, доллары примерно раз в месяц прибывали самолетом, груз банкнот прятали в хранилище аэропорта до следующего утра, когда инкассаторские броневики забирали их и развозили по банкам.

Эту информацию Марти добыл у Луиса Вернера, сорокашестилетнего сотрудника склада «Люфтганзы», задолжавшего букмекеру больше двадцати тысяч долларов. По словам Марти, Лу Вернер был конченым игроманом, который последние одиннадцать лет платил алименты жене и троим детям, содержал любовницу, отдавал долги ростовщикам, да ещё и умудрялся тратить по триста долларов в день на азартные игры, зарабатывая всего пятнадцать тысяч в год. Подобно многим другим букмекерам, работавшим в аэропорту, Марти месяцами удерживал Вернера на краю финансовой пропасти в надежде сорвать джекпот и получить наводку на действительно ценный груз.

Генри, Джимми и вся их банда из «Робертса» за годы работы в аэропорту получили тысячи подобных наводок от задолжавших кладовщиков, но информация Лу Вернера была уникальной. Это было обещание неслыханного в преступном мире успеха. Вернер пребывал в таком отчаянии и так спешил приступить к делу, что сам разработал план ограбления. Он методично прописал все детали: сколько человек потребуется, лучшее для этого время, как обойти сигнализацию и хитрые системы безопасности. Вернер даже заранее прикинул, где грабителям будет удобнее всего припарковаться. Самое главное, что добычей были наличные — чистенькие, не помеченные купюры, которые потом можно будет сразу спокойно пустить в оборот. Для профессионального вора такие деньги лучше бриллиантов, золота или даже ценных бумаг: их не нужно резать на части, переплавлять и перепродавать. Для их сбыта не нужны ненадёжные посредники, страховые оценщики и торговцы краденым. Вынес за дверь — и трать сколько хочешь.

Генри после беседы с Марти уже не мог думать ни о чём другом, кроме «Люфтганзы». Дело подвернулось в исключительно удачный момент. Джимми Бёрк вскоре освобождался из Алленвуда. Остаток срока он должен был провести в нью-йоркском общественном центре Бюро тюрем, захудалом отеле, переоборудованном в центр социальной адаптации для заключённых, который располагался на 54-й Уэст-стрит, неподалёку от Таймс-сквер. Джимми там ночевал, но в остальное время мог свободно перемещаться по городу. Томми Де Симоне тоже вскоре должен был оказаться там. Генри понял, что они вместе с Джимми и Томми могут раз в десять побить собственный рекорд, установленный в 1967 году, когда они украли четыреста восемьдесят тысяч долларов со склада «Эйр Франс». Это стало бы для их троицы лучшим в мире подарком к возвращению на свободу.

Тут была лишь одна проблема: Джимми Бёрк терпеть не мог Марти Кругмана. Он не доверял ему с начала семидесятых, когда Марти только начинал карьеру букмекера и владел магазином мужских париков «Фо Мэн Онли» на бульваре Квинс, рядом с принадлежавшим Генри рестораном «Сьют». Торговля париками шла неплохо; по крайней мере, доходов хватало на то, чтобы крутить ночами по телевизору рекламный ролик, в котором Марти лично сыграл главную роль — энергично плавал в бассейне, пока диктор призывал покупать парики Кругмана, которые остаются на голове в любых обстоятельствах. Генри всегда считал Марти забавным, но Джимми видел в нём лишь добычу. Его злило, что Марти занимается в своём магазинчике букмекерством, но при этом ничего не платит — ни из уважения, ни за крышу. Генри должен растрясти Марти хотя бы на две сотни в неделю, постоянно твердил Джимми, а Генри успокаивал его тем, что Марти для этого пока слишком мало зарабатывает. Ситуацию усугублял тот факт, что Джимми время от времени страдал бессонницей, а когда он не мог заснуть, то включал телевизор. И каждый раз, увидев там в четыре часа утра рекламный ролик Марти, он чувствовал, что его надули. «У этого педика хватает денег на рекламу, — жаловался он Генри. — Но не хватает на нас?» В конце концов Джимми послал Томми Де Симоне и Дэнни Риццо обработать одного из сотрудников Марти, просто в качестве лёгкого предупреждения. Но Марти не испугался и пригрозил пойти с заявлением к окружному прокурору.

Генри. С тех пор Джимми никогда ему не доверял. Поэтому, решившись наконец изложить Бёрку план ограбления «Люфтганзы», я больше упирал на огромную добычу и, только расписав в подробностях все цифры с кучей нолей, рискнул упомянуть, что наводка пришла от Марти Кругмана. Как я и надеялся, Джимми загорелся этой идеей. Но с Марти всё равно не хотел иметь никаких дел. Наконец, он буркнул, что подумает. Думал он, разумеется, только о деньгах. В итоге где-то через неделю Джимми согласился встретиться с Марти в «Робертсе».

Джимми сидел за барной стойкой, выпивал и был в отличном настроении. Он позволил Марти изложить весь план. Бёрк вёл себя вполне дружелюбно, улыбался и даже подмигивал. Когда букмекер закончил, Джимми отозвал меня в сторонку и велел узнать у Марти телефон Лу Вернера. Он по-прежнему настолько не доверял Кругману, что не желал даже спрашивать у него телефон. И тут я сообразил, что за всю встречу Джимми не произнёс и пары слов. Он просто позволил Марти выговориться. В прежние деньки, до того, как мы оба отсидели, Джимми уже погрузился бы с головой во все тонкости будущего налёта. Позвал бы в «Робертс» Вернера и засел с ним за барной стойкой, рисуя всякие схемы. Оглядываясь назад, я понимаю, что это, наверное, был первый признак того, что Джимми стал немного другим. Чуть более осторожным. Он словно отошёл на шаг в сторону. Хотя почему нет? Марти никогда не был его другом. Сам Марти ничего не заметил — он был слишком увлечён тем фактом, что вот так запросто, небрежно облокотившись на стойку, болтает в «Робертсе» с великим Джимми Бёрком.

Ограблением «Люфтганзы» Джимми руководил прямо из бара. Только на ночь уезжал в центр адаптации, а по утрам кто-нибудь из наших парней забирал его и вёз обратно в «Робертс», который стал его офисом. Для начала Джимми позвонил Джо Манри, прозванному Буддой за толстый живот, и попросил взглянуть на план Лу Вернера. Джо Будда вернулся на следующий день в полном восторге. План Вернера великолепен, сказал он, а денег будет столько, что для вывоза добычи придётся взять с собой два крытых грузовика.

К середине ноября Джимми собрал костяк команды. Ему требовались пять-шесть человек для нападения на склад и ещё двое, чтобы караулить снаружи. Для начала он предписал Томми Де Симоне и Джо Будде идти внутрь со стволами. Вместе с ними должны были отправиться Анджело Сепе, отсидевший пять лет за ограбление банка, и его бывший зять Энтони Родригес, только что освободившийся после нападения на копа. Ещё Джимми пригласил «Толстяка» Луи Кафору, своего приятеля по Льюисбургу, и Паоло Ликастри, сицилийского убийцу, любившего представляться работником вентиляционной компании — потому что он делал в людях дырки. «Куча» Эдвардс, негр, который уже много лет тусовался с нами, проворачивая всякие делишки с крадеными кредитками, был нанят избавиться от фургонов после ограбления.

В плане участвовали и ещё какие-то люди, но я к тому времени так часто мотался в Питтсбург и Бостон, занимаясь наркотой и своей баскетбольной аферой, что за ходом дела «Люфтганзы» уже особо не следил. Слышал краем уха, будто Джимми собирался послать туда под присмотром Томми своего восемнадцатилетнего сына Фрэнки Бёрка, но я никогда об этом не спрашивал и никто из наших о таком не упоминал. Потом я узнал, что Ликастри вроде отказался. Французик Макмахон, ещё один воришка, помогавший нам много лет назад с ограблением «Эйр Франс», напротив, всё время болтался поблизости, но я сомневался, что его возьмут в команду. Хотя Французик был отличным парнем и очень дружил с Джо Буддой — куда Будда, туда и он. Когда готовится большое дело, вроде ограбления «Люфтганзы», лучше не задавать лишних вопросов и держать язык за зубами. Меньше знаешь — крепче спишь.

К началу декабря всё было готово, мы ждали лишь сигнала от Вернера, что деньги прибыли. Джимми рассказал об ограблении Поли, и тот поручил своему сыну Питеру получить что причитается. Кроме того, Джимми предстояло поделиться и с Винни Азаро — смотрящим за аэропортом от семьи Бонанно. В те времена Бонанно контролировали половину аэропорта, и Джимми необходимо было уважить их, чтобы избежать войны. «Успеем до Рождества», — обычно обещал Джимми перед тем, как отправиться на ночь в центр адаптации, проведя весь день в «Робертсе» за составлением планов налёта. Все мы считали дни.

В понедельник 11 декабря 1978 года, в 3:12 ночи, охранник по имени Керри Уэйлен, патрулировавший парковку грузового терминала «Люфтганзы», заметил чёрный фургон «Форд Эконолайн», притормозивший у погрузочной платформы. Охранник подошёл к фургону, чтобы узнать, в чём дело. Приблизившись, он неожиданно получил удар в лоб стволом «кольта» сорок пятого калибра. Невысокий жилистый человек в чёрной вязаной шапочке выждал секунду и ударил снова. Из ран охранника заструилась кровь, а нападавший опустил края своей шапки, закрыв лицо, как лыжной маской. Охранник почувствовал, что кто-то другой полез в кобуру и обезоружил его. Затем двое грабителей приказали Уэйлену отключить сигнализацию ворот. Потрясённый и оглушённый Уэйлен успел всё же удивиться, откуда они знают об этой системе. Потом ему завернули руки за спину и заковали в наручники. Он успел заметить несколько человек в лыжных масках, все они были вооружены пистолетами и ружьями. Ещё один грабитель забрал его бумажник и сказал, что теперь знает, где Уэйлен живёт, и, если он не будет сотрудничать, наготове есть люди, которые наведаются к нему домой. Охранник кивнул, давая понять, что на всё согласен. Он мало что видел — наручники мешали вытереть залившую глаза кровь.

Несколько минут спустя Рольфу Ребманну, другому сотруднику «Люфтганзы», послышался какой-то шум на погрузочной платформе. Когда он приоткрыл дверь, чтобы взглянуть, в чём дело, шесть человек в лыжных масках ворвались на склад, прижали его к стене и заковали в наручники. Потом нападавшие, вооружившись набором магнитных карт Уэйлена, направились по лабиринту коридоров прямиком в особо охраняемую зону склада. Кажется, они точно знали, где именно искать ещё двух дежуривших там охранников.

Разобравшись с ними, банда оставила двух человек охранять лестницу, чтобы неожиданные визитёры не помешали ограблению. Остальные протащили закованных в наручники пленников на три этажа вверх, в кафетерий, где собрались на положенный в три часа ночи перерыв ещё шесть сотрудников «Люфтганзы». Бандиты ворвались в помещение, размахивая оружием и толкая перед собой окровавленного Уэйлена, чтобы продемонстрировать серьёзность своих намерений. Нападавшие знали всех сотрудников по именам, всем им приказано было лечь на пол. Затем бандиты потребовали, чтобы старший смены Джон Мюррей вызвал по интеркому Руди Эйриха, ночного начальника терминала. Им было известно, что только у Эйриха, находившегося сейчас где-то в огромном здании склада, есть ключи и коды от хранилища повышенной безопасности.

Сославшись на проблемы с грузом из Франкфурта, Мюррей попросил Эйриха зайти на третий этаж. Когда Эйрих, работавший на «Люфтганзу» уже двадцать один год, поднялся на верхнюю лестничную площадку, его поприветствовали, уткнув в грудь два ружейных ствола. Бросив взгляд в кафетерий, он увидел своих людей на полу, с залепленными скотчем ртами. Убедившись, что у бандитов намерения самые серьёзные, он быстро согласился сотрудничать. Один налётчик остался сторожить десятерых пленников, а двое других спустились с Эйрихом на два этажа, к хранилищу. Казалось, они заранее знали здесь всё. Все протоколы безопасности и системы сигнализации, которыми было оборудовано хранилище с толстыми бетонными стенами и двойными стальными дверями на входе. Знали даже о тревожной кнопке на внутренней стенке сейфа и специально предупредили Эйриха, чтобы он случайно не задел её.

Налётчики заставили его открыть первую дверь, которая вела в небольшую комнатку три на шесть метров. Зайдя внутрь, бандиты велели ему эту дверь запереть. Им было известно, что, если открыть одновременно обе двери хранилища, сигнализация бесшумно известит о вторжении полицейский участок в Порт-Ауторити, всего в полумиле от аэропорта. Когда была отперта вторая дверь, преступники уложили Эйриха на пол, а сами принялись сверяться с какими-то документами — похоже, копиями накладных и коносаментов. Хранилище заполняли сотни одинаково упакованных в бумагу посылок, и грабители пытались понять, какие именно им нужны. Наконец, налётчики начали выбрасывать некоторые упаковки из комнаты. Одна упала прямо перед лицом Эйриха. Через пару секунд кто-то наступил на неё каблуком тяжёлого рабочего ботинка, и обёртка из плотной бумаги порвалась — внутри лежали аккуратные пачки банкнот.

Грабители вынесли из внутренней комнаты хранилища не менее сорока посылок. Потом велели Эйриху повторить процедуру в обратном порядке — запереть внутреннюю дверь и открыть наружную. Двое бандитов остались перегружать добычу в фургон, а третий снова повёл Эйриха наверх, в кафетерий. Там начальнику склада, как и его сотрудникам, залепили рот скотчем. Неожиданно один из налётчиков, оставшихся грузить фургон, зачем-то вернулся в кафетерий. Он устало отдувался и потел. Потом снял свою лыжную маску, чтобы вытереть лоб. Другой грабитель заорал на него, требуя надеть маску, но было уже поздно — несколько сотрудников склада успели украдкой взглянуть на его лицо. Затем бандиты приказали сотрудникам лежать тихо и не звонить в полицию до половины пятого утра. Часы на стене кафетерия показывали в этот момент шестнадцать минут пятого. Ровно четырнадцать минут спустя полицейский участок в Порт-Ауторити принял первое сообщение о налёте. Исчезли пять миллионов долларов в банкнотах и восемьсот семьдесят пять тысяч — в драгоценностях. Чтобы провернуть самое успешное в истории США ограбление с похищением наличности, потребовалось всего шестьдесят четыре минуты.

Глава семнадцатая

«Люфтганза» стала венцом деятельности банды. Воплощённой мечтой. Наивысшим достижением в глазах каждого, кто хоть раз угонял грузовик или сбывал краденое из аэропорта. Делом жизни. Добычей, которой хватило бы всем. Шесть миллионов долларов наличными и в драгоценностях. Однако не прошло и нескольких дней, как мечта обернулась кошмаром. Главная удача стала началом конца.

Генри так замотался, пытаясь запустить свою баскетбольную аферу, что ничего не знал об ограблении вплоть до десяти часов утра понедельника, когда залез под душ и включил радио:

«…никто пока точно не знает, сколько денег было похищено во время этого дерзкого ночного налёта на аэропорт Кеннеди. ФБР говорит о двух миллионах долларов, полиция Порт-Ауторити — о четырёх, департамент полиции Нью-Йорка — о пяти. Каков максимум? Об этом они молчат. „Люфтганза“ пока тоже не даёт комментариев, обещая сообщить все подробности дела на специальной пресс-конференции, наша радиостанция WINS будет транслировать её в прямом эфире из аэропорта. Ограбление, похоже, серьёзное; возможно, самое крупное в истории нашего города. Оставайтесь с нами…»

Генри. Я знать не знал, что они всё провернут той ночью. Напился вдрызг. Весь вечер протусовался с Марти Кругманом. Мы бухали в «Спайс оф Лайф», в Седархёрсте, не далее двух километров от аэропорта, и не знали ровным счётом ничего. Вернувшись домой, я поругался с Карен. Разозлился, собрал вещички и сел на поезд в сторону Лонг-Айленда, чтобы переночевать у знакомой девицы с 89-й Ист-стрит.

Около десяти утра мне позвонил Джимми. Он хотел встретиться в «Стейж Деликатессен» сегодня вечером, прямо перед его отъездом на ночь в центр адаптации заключённых.

Я приехал в «Стейж». Там был улыбающийся Томми. И «Толстяк» Луи Кафора. Он весил сто тридцать килограммов, владел автостоянкой в Бруклине и скоро должен был пойти под суд за вымогательство и поджог, но он тоже был счастлив. Он собирался жениться на своей любви детства, Джоанне. И в качестве свадебного подарка только что купил ей белый «кадиллак».

По радио и телевидению в тот день не говорили ни о чём, кроме ограбления «Люфтганзы». Все знали, что произошло, но я помалкивал. Джимми и Томми собирались отбыть в свой центр адаптации. Джимми был подвыпивший и в отличном настроении. Но его беспокоили мои семейные проблемы. Оказывается, утром к нему заявилась Карен — меня искала. Ему пришлось звонить знакомым, чтобы выяснить телефон девицы, у которой я ночевал. Карен ничего не знала.

Джимми хотел выяснить, собираюсь ли я вернуться домой. Я сказал: да, через пару дней. Он сказал: хорошо. Очевидно, ему не нужны были лишние проблемы. Он желал, чтобы всё шло как обычно. Меньше всего ему сейчас было надо, чтобы повсюду бегали разозлённые жёны, разыскивая пропавших мужей.

Он спросил, нужны ли мне деньги. Я ответил, что нет. И спросил в ответ, нужны ли деньги ему. Он рассмеялся. Потом достал конверт, набитый полтинниками и сотками — там было не меньше десяти тысяч, — и раздал по пятьсот долларов Томми и Толстяку Луи.

Мне он велел приходить следующим утром к швейной фабрике «Му Му Веддас», что рядом с «Робертсом».

Наутро я встретился с Джимми около «Му Му», и мы отправились в ресторан «Боббис» в Швейном квартале. Там у нас была назначена встреча с Милти Векаром насчет баскетбольного матча против Гарварда в ближайшую субботу. Потом мы собирались смотаться обратно в Квинс, чтобы поговорить на ту же тему с Марти Кругманом. Милти и Марти были букмекерами, помогавшими нам делать ставки на договорные матчи.

Мы мчались по шоссе, приближаясь к туннелю, когда Джимми вдруг убрал одну руку с руля, крепко обнял меня за шею и сказал: «У нас получилось! Получилось!» А потом, словно ни в чём не бывало, вернулся к управлению автомобилем. Я был удивлён таким внезапным порывом, чуть не сломавшим мне шею, но понял, что это его способ сообщить об успехе ограбления «Люфтганзы».

Однако от следующих его слов мне стало нехорошо. Продолжая смотреть на дорогу, Джимми поинтересовался, словно невзначай, рассказал ли Марти о деле «Люфтганзы» своей жене Фрэн.

В этот момент я понял, что он хочет пришить Марти. Я знал Джимми дольше и лучше, чем кто-либо. Иногда угадывал, о чём он вскоре подумает, раньше него самого. Я заранее знал, что ему будет по душе, а что взбесит. И теперь я точно знал: Джимми задумал убийство Марти Кругмана.

Я пожал плечами. Сделал вид, будто Марти — персона настолько незначительная, что о нём и вспоминать не стоит. Мы ехали дальше. Я молчал. Через пару минут Джимми велел мне по прибытии в «Боббис» отзвониться Марти и назначить встречу на сегодняшний вечер. Тут я сказал, что Марти, наверное, уже всё разболтал Фрэн. Постарался повернуть дело так, будто Марти болтает с кучей народу, но это не имеет никакого значения. Всё равно никто ничего не докажет.

Я изо всех сил старался сохранить Марти жизнь. Но Джимми меня не слушал. Просто сказал, что после нашей встречи с Марти я должен уговорить болтливого букмекера потусоваться где-нибудь этой ночью.

Беда была в том, что Марти сам мечтал встретиться. Мы провели вместе всю воскресную ночь, но с того момента в понедельник, когда стало известно об ограблении «Люфтганзы», я нарочно от него прятался. Он уже успел миллион раз позвонить мне домой. Я знал, чего он хочет. Он хотел знать, когда ему дадут денег за наводку. Теперь я начал подозревать, что он точно так же непрерывно доставал и Джимми.

Я позвонил Марти из «Боббис» и сказал, что мы с Джимми готовы встретиться с ним в половине пятого в «Фоти Ярдс». Про планы на вечер не говорил ничего. Вернувшись к столику, я увидел, что к нам присоединился Томми Де Симоне с сестрой Долорес и Милти Векар. Джимми обсудил с Милти баскетбольные ставки, а потом повернулся ко мне и сказал, что мы с Томми должны решить, куда повезём Марти этой ночью.

Вот так это и происходит. Где и как грохнуть парня — решается в считанные минуты. У меня голова шла кругом, но я надеялся, что с двух часов дня до восьми или девяти вечера ещё будет возможность отговорить Джимми от убийства. А пока оставалось лишь действовать по плану и надеяться на лучшее.

Томми сказал, что он и Энджело Сепе будут ждать меня у мотеля «Ривьера». За гостиницей располагалась большая парковка. «Завези Марти в дальний конец парковки. Скажи, что тебе надо встретить у входа в мотель уже заказанных шлюх. А потом просто оставь его в машине и уходи. Дальше мы с Энджело сами разберёмся», — инструктировал меня Томми. Ему всё это страшно нравилось. Для Джимми убийство было просто частью бизнеса, но Томми любил убивать людей. Я сказал Томми, что мы будем на месте где-то в восемь — восемь тридцать.

Немного погодя мы с Джимми уже катили в «Фоти Ярдс» на встречу с Марти, поболтать о баскетболе. Тут я впервые заметил, что Джимми весь на нервах. Его мысли разбегались. Всю дорогу до «Фоти Ярдс» я рассуждал, какой занозой в зад нице станет для нас Фрэн Кругман, если мы грохнем Марти. Она будет доставать всех, пока не дознается, в чём дело. Кроме того, я напомнил, что Марти помогает нам делать ставки на баскетбол. Прямо я этого не говорил, но намекал, что грохнуть Марти будет всё равно что вырвать кусок хлеба у себя же изо рта.

Когда мы прибыли в «Фоти Ярдс», Марти нас уже ждал. По пути к столику Джимми бросил мне: «Забудь про сегодняшнюю ночь». У меня словно гора с плеч свалилась. А минуту спустя Джимми уже выпивал и шутил с Марти, словно они были лучшими друзьями. Мы бухали весь вечер, и никто не упоминал ни «Люфтганзу», ни деньги. Мне начало казаться, что Марти поумнел. Возможно, у него был шанс.

Потом Джимми ушёл, а Марти, ожидая, пока за ним заедет Фрэн, снова завёл свою песню. «Когда мне заплатят?» — заныл он. «Что ты ко мне-то пристал? Спроси Джимми», — полушутливо ответил я. «Я спрашивал. Джимми сказал, моя доля — пятьсот тысяч», — ответил Марти. И тут я понял, почему Джимми хочет его убить. Это был вопрос полумиллиона баксов. Чтобы Джимми отказался от такой суммы ради Марти Кругмана? Да никогда в жизни. Джимми убьёт Марти и оставит себе его пол-лимона.

Марти тем временем принялся расспрашивать, сколько причитается мне. Я велел ему на этот счёт не волноваться. Но он не мог остановиться. Обещал поговорить с Джимми. Обещал дать мне полтораста тысяч и потом заставить Джимми дать мне ещё столько же. «Я прослежу, чтобы тебя не обманули!», — разгорячившись, кричал он. Бедолага и не подозревал, насколько близок к смерти, а я даже не мог сказать ему об этом. Да он бы мне и не поверил.

Через три дня после ограбления, в четверг, мы устроили в «Робертсе» рождественскую вечеринку. Из Флориды приехал наш босс Поли, поэтому мы быстренько выперли из бара посторонних. Поли выглядел довольным. Джимми суетился, стараясь ему угодить. Пришли братья Поли — Ленни и Томми. Пришёл «Толстяк» Луи. При шли, в общем, все наши, кроме Томми Де Симоне, которого Поли недолюбливал.

Мы заказали гору всякой жратвы, и я достал деньги, чтобы расплатиться. Мы отлично проводили время, как вдруг «Куча» Эдвардс, увидев у меня в руках пачку купюр, принялся валять дурака, изображая свой коронный номер «Бедненький негр». «Как так выходит, что я, чёрный, вечно сижу на мели, а вы, беляночки из май-фии, гребёте денежки лопатой?» — прикалывался он. И так далее в том же роде про ребят из «май-фии», получивших миллионы после налёта на аэропорт.

Куча, должно быть, спятил. В тот день мы узнали из газет, что полиция обнаружила наш фургон и множество отпечатков пальцев на нём. А также лыжные маски, кожаный жилет и отпечаток кроссовки «Пума». Я знал, что Куче было поручено отогнать фургон к нашему знакомому на автосвалку в Джерси и там отправить под пресс. Уничтожить его. Вместо этого негр накурился и бросил машину в Канарси, на перекрёстке 98-й Ист-стрит и бульвара Линден, всего в паре километров от аэропорта. Потом этот дебил просто отправился домой и завалился спать. На следующий день машину нашли копы, а теперь всё это попало в газеты. Куче надо было удирать, спасая свою жизнь, а он вместо этого юморил в «Робертсе». Одно из двух: или он был самоубийцей, или не мог поверить, что у него серьёзные проблемы. Если на то пошло, никто из наших пока не знал, насколько глубоко он сам оказался в дерьме и найдены ли его отпечатки в фургоне, а тут ещё этот идиот Куча треплется про «май-фию», забравшую все деньги.

Неожиданно брат Поли, Ленни Варио, поддержал шутку и начал говорить, что ограбившие аэропорт парни, должно быть, уже загорают на пляже в Пуэрто-Рико или во Флориде, пока мы тут горбатимся.

Я смотрел на него в недоумении, не понимая, как можно шутить о таких вещах, но вдруг до меня дошло, что он и не шутит. Он просто был не в курсе. Сидел за столом с ребятами, ограбившими «Люфтганзу», но ни черта не знал. Его брат Поли только что заныкал треть добычи у себя во Флориде, а Ленни и понятия об этом не имел. Сын Поли, Пит, вывез деньги самолётом на следующий день после ограбления — они лежали завёрнутыми в мусорный мешок на дне его дорожной сумки. Пит полетел первым классом, взял сумку в салон и всю дорогу не спускал с неё глаз.

Пока Куча и Ленни прикалывались, я следил за Поли. Его это представление явно не радовало. Джимми тоже ловил каждый жест босса. Я знал, что в тот день Куча подписал себе смертный приговор. Один взгляд Поли — и Джимми отдал приказ. В ближайший уикенд Кучу навестили Энджело Сепе и Томми Де Симоне. Это было просто. Негр ещё валялся в постели. Они всё сделали быстро. Шесть пуль в голову и грудь.

Когда Марти Кругман узнал о судьбе Кучи, он решил, что негра грохнули за наркотики или из-за кредиток. Все остальные наши тоже притворились, что дело именно в этом. Джимми даже послал меня встретиться с семьёй Кучи. Мы оплатили все расходы на похороны. Я провёл канун Рождества с его семьёй в морге. Наврал, будто Джимми и Томми не могут прийти, потому что должны присутствовать в центре реабилитации.

Марти был следующим в очереди. Он доставал Джимми. Он доставал меня. Он без конца ныл, что ему срочно нужно расплатиться с ростовщиками. Он задолжал около сорока тысяч долларов и постоянно повторял, что деньги нужны ему прямо сейчас. Что каждую неделю он из-за нас попадает на проценты.

Я советовал ему не дёргаться. Обещал, что скоро он получит свои деньги. Но Марти не хотел платить проценты. Настал уже январь, и он каждый день околачивался в «Робертсе». От него невозможно было отвязаться. Он становился всё невыносимее. И при этом постоянно маячил где не надо.

К этому моменту все мы уже оказались под колпаком у полиции. Около нашего бара круглосуточно торчали их машины. В квартале дежурили федералы. Копы наседали всё сильнее и сильнее. А Марти продолжал болтаться вокруг.

Я не хотел ему зла. Взывал к его разуму. Обещал, что он своё получит, но Марти не отставал. Он рассказал, что Джимми прямо перед Рождеством дал ему пятьдесят тысяч долларов, но сорок из них пришлось заплатить Лу Вернеру, который тоже требовал с Марти свою долю. Я-то понимал ситуацию и не просил ни у кого ни цента. Даже тех денег, которые Джимми дал мне перед рождественскими праздниками, я у него не просил. Просто однажды он пригласил меня зайти к нему домой. Когда я появился, он пошёл на кухню и открыл хлебницу. Внутри громоздились пачки денег. Там, наверное, была сотня тысяч, не меньше. Он дал мне десять штук. Из них три я отдал Карен — на предпраздничные покупки. Остальное сунул себе в карман и отправился в «Гаролдс Пул», где купил за три сотни баксов огромную искусственную ёлку. Дети отлично провели Рождество. Это была самая дорогая ёлка в «Гаролдс». Белое пластиковое дерево с пурпурными шарами.

Через неделю после Рождества мы с Джимми поехали во Флориду, вернуть груз бракованного кокаина. Джимми заплатил за него четверть миллиона баксов и теперь хотел, во-первых, отвезти всё обратно, а во-вторых, пришить парня, толкнувшего ему эту дрянь. Он собирался заставить его вернуть денежки, а потом грохнуть прямо в ресторане «Грин Лэнтен», что в Форт-Лодердейле.

Ехать должен был Томми, но он не смог, потому что в этот уикенд его принимали в мафиозную семью. Он наконец получил эту награду. Для Томми это было мечтой всей жизни. Если ты хочешь стать настоящим умником, тебя должны принять в семью по правилам. Это нечто вроде крещения.

Мы слышали, что за него поручились Бруно Фаччоло и Пити Варио. Они должны были забрать Томми и отвезти туда, где проведут небольшую церемонию, однако, когда Джимми позвонил ему домой, узнать, встретился ли Томми со своими «крёстными», его мать ответила, что был слишком сильный снегопад и всё отменилось. На следующий день Джимми позвонил снова. Я видел его в телефонной будке. Он выслушал, что ему сказали, а потом изо всех сил швырнул трубку обратно на рычаг. Будка аж затряслась. Никогда я не видел его в таком состоянии. В такой дикой ярости. Я был напуган.

Джимми вышел из будки со слезами на глазах. Я не знал, что случилось, а он сказал, что Томми грохнули. Джимми плакал. Они пришили Томми. Банда Готти. Пришили его. За то, что Томми убил Билли Бэттса и парня по имени Фокси. Они были членами семьи Гамбино, и Томми урыл их без разрешения. Никто не знал, что это сделал он, но Гамбино где-то нашли доказательства. Они забили стрелку с Поли и вынудили его сдать Томми.

Вот почему они позволили Томми думать, что хотят его принять. Он воображал, что получит своё «крещение». Весь расфуфырился. Хотел выглядеть получше. За ним приехали двое парней из его собственной банды. Он улыбался. Собирался вступить в семью. Больше его никто никогда не видел.

Мы немедленно вернулись в Нью-Йорк. Парень, продавший Джимми порченый кокс, избежал разборки. Но в отношении убийц Томми ничего нельзя было поделать. Даже Джимми не имел права мстить за Томми. Это были чисто итальянские дела, и Джимми они не касались, как и меня, потому что мой отец был ирландцем.

После Нового года копы буквально осаждали «Робертс», поэтому вся наша компания перебралась в другой ресторан, который Винни Азаро открыл на бульваре Рокавей. Он вбухал целое состояние в ремонт и обстановку. А в соседнем доме располагалась его фирма, занимавшаяся сбытом краденого. Когда я вернулся из Флориды, Марти, помню, ко мне прицепился как репей. Теперь он постоянно торчал у Винни и хотел знать, что случилось с Томми. Хотел знать, что случилось с Кучей. И вообще, что происходит? Зная, что на Томми был зуб у банды Готти, а Кучу грохнули якобы за наркоту, он всё равно нервничал. Думаю, чувствовал что-то. Поэтому и сидел всё время в баре у Винни, слушая боевые сводки с улиц.

Вот там его и грохнули. Прямо в баре. Шестого января. На следующее утро, в семь часов, мне позвонила Фрэн и сказала, что Марти не ночевал дома. Я сразу всё понял. Не мог больше уснуть. Она снова позвонила в девять. Я пообещал, что немного попозже поеду и поищу его.

Когда я подъехал к фирме Винни, то увидел, что рядом припаркован автомобиль Джимми. Я зашёл сообщить о звонке Фрэн. Там сидел Джимми. Рядом с ним — Винни. «Его больше нет», — сказал Джимми. Вот и всё. Я посмотрел на него. Покачал головой. «Бери свою жену и двигайте к Фрэн. — распорядился Джимми. — Скажите ей, что Марти с любовницей. Придумайте что-нибудь».

Когда мы с Карен добрались до дома Фрэн, та была в истерике. Она, как и я, догадалась, что Марти мёртв. Сказала, что накануне вечером он звонил ей без двадцати десять и предупредил, что будет поздно. Мол, всё путём. Похоже, он надеялся получить деньги.

Я сидел рядом, держал её за руку и думал о Джимми. Убийства его никогда не тяготили. Он начал убивать ещё подростком, в тюрьме, по заказам старых мафиози. В тюрьме драк «до первой слезинки» не бывает. Если ты с кем-то дерёшься, ты должен его убить. И Джимми выучил этот урок. За минувшие годы он убил многих — и совершенно незнакомых, и своих ближайших друзей. Это не имело значения. Бизнес есть бизнес, и, если Джимми начинало казаться, что ты для него опасен, или вводишь его в убытки, или просто начал в чём-то хитрить, — он решал проблему убийством. Это запросто. Мы были с ним очень близки. Дружили семьями. Обменивались подарками на Рождество. Ездили вместе в отпуск. Но всё равно я знал, что он в любую секунду может пристрелить меня, а потом велит своей жене Микки позвонить Карен и спросить, куда это я запропал. «Мы так волнуемся, — щебетала бы Микки. — Мы давно его ждём. Он уже выехал? Что могло его задержать? Как думаешь, с ним всё нормально?» А Джимми тем временем закапывал бы и посыпал негашёной известью мой труп на пустыре в Джамейка Марш, через улицу от его дома.

Фрэн стала бормотать про деньги. Она боялась, что ей придётся расплачиваться с ростовщиками. Сказала, что денег у неё нет. Карен велела ей не волноваться об этом. Мол, Марти скоро объявится. Потом Фрэн прорвало насчёт ограбления «Люфтганзы». Она сказала, что Марти собирался дать мне сто пятьдесят тысяч и ещё пятьдесят тысяч — Фрэнку Менне. Я пытался утешить её, одновременно отрицая, будто слышал об ограблении. Но она продолжала твердить, что знает и что я всё знаю. Не могла остановиться. Я мечтал лишь об одном — как можно скорее смыться из её дома. И это было только начало.

Глава восемнадцатая

Для журналистов, страдавших от обычного предпраздничного информационного затишья, ограбление «Люфтганзы» стало лучшим подарком к Рождеству. Газеты и телекомпании устроили из преступления шестимиллионное развлекательное шоу, тем более что всё прошло без единого выстрела, а единственной явной жертвой оказалась немецкая авиакомпания, к которой население города исторически не испытывало особой симпатии.

Шумиха в прессе была воспринята различными силовыми ведомствами как персональный вызов. ФБР, отвечавшее за международные преступления и обладавшее вдобавок почти неограниченным бюджетом, в первые же сорок восемь часов бросило на расследование свыше сотни агентов. Таможня, полиция Порт-Ауторити, департамент полиции Нью-Йорка, страховщики, инкассационная компания «Бринк» и собственная служба безопасности «Люфтганзы» наводнили место преступления своими людьми, рыскавшими в поисках улик и проводившими допросы свидетелей.

Тридцатидвухлетний помощник федерального прокурора Эдвард А. Макдоналд, назначенный ответственным за расследование, почти двухметровый бывший игрок баскетбольной команды колледжа, жил с женой и тремя сыновьями в том же криминальном квартале Бруклина, в котором вырос. Его отец и дед работали в доках, поэтому он знал об умниках не понаслышке. Первое в жизни мафиозное убийство Макдоналд наблюдал через окно класса в школе Ксавье, что в Бэй-Ридж; пять дней спустя, отправившись в Блисс-парк попрактиковаться бросать мяч в корзину, он обнаружил труп, оставленный бандитами прямо на баскетбольной площадке.

По словам Макдоналда, имена провернувших дело «Люфтганзы» бандитов перестали быть тайной практически сразу. Не прошло и пары часов, как с полдюжины информаторов — в основном угонщики и мелкие воришки из аэропорта — позвонили с сообщениями, что это сделали Джимми Бёрк и его банда из «Робертса». Примерно в то же время несколько служащих «Люфтганзы», видевших лицо налётчика, снявшего лыжную маску в кафетерии, указали на фотографию в полицейской подборке. Это было фото Томми Де Симоне. Высокопоставленный мафиози, член семьи Коломбо и по совместительству засекреченный стукач, позвонил своему куратору и заявил, что за ограблением «Люфтганзы» стоит Джимми Бёрк, а среди стрелков были Энджело Сепе, его бывший зять Энтони Родригес, Томми Де Симоне и Фрэнки, двадцатилетний сын Джимми Бёрка. Когда их фотографии показали сотрудникам склада, Керри Уэйлен, охранник, получивший от грабителя удар кольтом в лоб, узнал своего обидчика. Энджело Сепе. Опознаний по фотографиям и наводок от информаторов, которые никогда не согласятся предстать перед судом, было недостаточно для предъявления обвинений. Но этого оказалось более чем достаточно, чтобы начать слежку за подозреваемыми. Ещё до конца первой недели расследования десятки агентов ФБР и городских копов, используя легковушки, грузовики, фургоны, самолёты и вертолёты, взяли Джимми Бёрка, Энджело Сепе, Томи Де Симоне и Энтони Родригеса под круглосуточное наблюдение. Копы под прикрытием, переодетые кладовщиками и водителями грузовиков, начали регулярно появляться в «Робертсе» и «Оул Таверн». Макдоналд получил разрешение суда на установку жучков в «олдс-мобиле» Джимми, «линкольне» Томми и новеньком белом седане «тандербёрд», который Энджело Сепе приобрёл вскоре после ограбления за девять тысяч наличными в пятидесяти- и стодолларовых купюрах. Макдоналд даже начал нарочно устраивать утечки информации в прессу, чтобы дать тему для разговоров в напичканных жучками автомобилях.

Следующие восемь недель расследования превратились в войну нервов. Джимми и его банда знали, что они первые на подозрении, и даже читали о себе в газетах, но продолжали жить своей обычной жизнью умников, а когда было нужно, легко уходили от слежки, совершая неожиданные развороты в неположенных местах, пролетая перекрёстки на красный свет или сдавая задним ходом к только что пропущенным съездам скоростных магистралей. Они умудрялись избавляться даже от слежки с воздуха, нарочно подъезжая поближе к аэропорту Кеннеди, в воздушном пространстве которого всякие внеплановые появления летательных аппаратов, включая самолёты и вертолёты ФБР, были запрещены. Даже хитрые жучки прослушки оказались не так эффективны, как надеялся Макдоналд: садясь в свои машины, Джимми, Энджело и Томми врубали на полную громкость музыку.

Сквозь грохот диско и рока порой всё же прорывались весьма заманчивые для ФБР обрывки разговоров. Например, Сепе говорил неустановленному лицу про «…коричневый ящик и сумку из „Люфтганзы“…» или своей подружке Хоуп Бэррен: «…Я хочу посмотреть… погляди, где деньги в… выкопай яму в подвале [неразборчиво] заднем дворе…» Но всего этого было недостаточно, чтобы достоверно связать Сепе и его приятелей с ограблением.

Через некоторое время подозреваемые научились так ловко избавляться от «хвостов», что некоторые члены банды стали пропадать из поля зрения ФБР на несколько дней подряд. Макдоналд начал получать отчёты, что его подопечных видели очень далеко от Нью-Йорка — в Форт-Лодердейле или Майами-бич. Конечно, он мог обвинить Джимми, Де Симоне и Сепе в заговоре и нарушении условий досрочного освобождения и отправить всех троих обратно за решётку, но это не помогло бы раскрыть ограбление «Люфтганзы», а главное, узнать, где спрятаны похищенные деньги.

С самого начала Макдоналд понимал, что грабителям помогли изнутри. Откуда же ещё шесть вооружённых бандитов могли узнать, в каком именно из двадцати двух огромных складов занимающего сто пятьдесят гектаров грузового терминала будут оставлены на выходные шесть миллионов долларов в наличных и драгоценностях? Такие крупные суммы, как правило, сразу же забирал и развозил по банкам бронеавтомобиль инкассаторов. Кроме того, налётчики знали имена и рабочие места всех сотрудников; они знали о сигнализации, обойти которую можно было только с помощью магнитного ключа, они знали, где взять этот ключ, а также каким образом отключить видеокамеры, не подняв тревогу. Макдоналд решил, что если электронные системы безопасности не смогли изобличить профессиональных воров, то это наверняка сделает помогавший им наводчик-любитель, который в конце концов выведет следствие на Джимми Бёрка и его людей.

Служба безопасности «Люфтганзы» сообщила Макдоналду имя Лу Вернера уже через несколько часов после ограбления. Его и раньше подозревали — в краже двадцати двух тысяч долларов в иностранной валюте, однако тогда для обвинения или увольнения не хватило улик. Теперь дело другое. Оказалось, что именно Лу Вернер не дал служащим инкассаторской компании «Бринк» вывезти ценности обычным порядком в пятницу, до ограбления. Он заявил, что ему нужно вначале получить на ордере подпись начальника склада. Один из охранников заявил о нарушении процедуры, но Вернер всё равно исчез куда-то на полтора часа и не возвращался, пока инкассаторам не приказали продолжать их маршрут без денег «Люфтганзы». Таким образом Вернер не только задержал деньги и ценности в хранилище на все выходные, но и оказался одним из очень немногих служащих «Люфтганзы», точно знавших, что они всё ещё там.

Профи вроде Джимми Бёрка даже никогда не говорили вслух ничего криминального, даже в кажущемся безопасным собственном автомобиле, зато любитель Лу Вернер болтал постоянно. Казалось, он нарочно задался целью намекнуть о своей роли в ограблении всем, кого знал. Он хвастался, что получил большие деньги. Приятелям в баре сказал, что расплатился с букмекерами и ростовщиками. И, наконец, объявил, что на Рождество поедет отдыхать в Майами.

Для занимавшихся ограблением агентов ФБР изучение хитросплетений личной жизни Лу Вернера вскоре стало больше походить на просмотр нудной мыльной оперы, нежели на расследование преступления. Они обнаружили, например, что он заявил своей бывшей жене Беверли, будто скоро сорвёт большой куш, и вот тогда она пожалеет, что бросила его после двадцати трёх лет совместной жизни. Своему лучшему другу Уильяму Фискетти он рассказал обо всём как минимум за месяц до налёта на «Люфтганзу» и пообещал вложить тридцать тысяч долларов в затеянный Фискетти бизнес такси. Две недели спустя, узнав, что женатый Фискетти спутался с его бывшей женой Беверли, Вернер разозлился, позвонил Фискетти и отозвал своё деловое предложение. Наутро после ограбления, когда все радиостанции и газеты трубили о громком преступлении, Вернер был настолько вне себя, что позвонил Фискетти домой, крикнул: «Видишь, трепач!» — и бросил трубку. Ещё через два дня, пока заголовки о шестимиллионной добыче всё ещё украшали первые полосы газет, Вернер с великой гордостью вывалил всю правду об этом деле своей любовнице, Дженет Барбьери, тридцатишестилетней разведённой матери троих детей. Та разрыдалась, впала в истерику и принялась кричать, что он кончит свои дни в тюрьме. Вернер был настолько разочарован её реакцией, что удалился в ближайший бар и там по секрету снова рассказал всю историю своему приятелю-бармену, взяв с того слово молчать.

ФБР, разумеется, опросило всех, кто знал Вернера, и почти все они ответили на вопросы федералов. Фискетти, например, так боялся, что жена узнает о его интрижке с Беверли Вернер, что согласился полностью сотрудничать при одном условии: его не станут допрашивать дома. Несколько недель агенты ФБР встречались с ним в кофейнях и в такси, и он рассказал им всё, что знал, — а знал он немало.

Фискетти был знаком с Вернером много лет и рассказал, как Вернер вместе с другим сотрудником «Люфтганзы», Питером Грюнвальдом, не один месяц вынашивали план аферы. Идея пришла к ним после совместного хищения двадцати двух тысяч долларов, когда они решили, что глупо за такую смехотворную сумму рисковать получением тюремного срока или увольнением. Если уж красть из хранилища, рискуя потерять свободу, то не меньше миллиона долларов.

По словам Фискетти, Вернер и Грюнвальд разрабатывали план долго и очень тщательно, а когда всё было готово, Грюнвальд должен был «поторговать» им в барах вокруг аэропорта в поисках людей, готовых взяться за дело. Грюнвальд потратил несколько месяцев, обхаживая перспективного, с его точки зрения, парня, известного громилу, но в конце концов отказался от идеи сотрудничества, сочтя того недостаточно серьёзным. Когда выяснилось, что Грюнвальд так никуда и не продвинулся, Вернер решил взять дело в свои руки и спросил своего букмекера, Фрэнка Менну, не знает ли тот подходящих людей.

На первых допросах Грюнвальд всё отрицал, и тогда ему предъявили в качестве свидетелей упомянутого громилу и Фискетти. В пятницу шестнадцатого февраля, девять недель спустя после ограбления, агенты узнали, что Грюнвальд заказал авиабилеты до Боготы в Колумбии, а оттуда — через Тайвань в Японию. Грюнвальд утверждал, что всего лишь хочет повидать бывшую жену, жившую с семьёй на Тайване. Он был задержан и арестован как важный свидетель по делу «Люфтганзы», после чего согласился дать показания против Вернера.

Имея свидетельские показания Грюнвальда, Фискетти, Беверли Вернер, Дженет Барбьери и Фрэнка Менны, Макдоналд уже мог предъявить Лу Вернеру обвинение в соучастии. Он также собрал достаточно улик против Энджело Сепе, чтобы обвинить того в ограблении и, что более важно, получить ордер на обыск дома и двора его подружки в Мэттитаке на Лонг-Айленде, где, по мнению помощника прокурора, были спрятаны деньги. Агенты, неделями следившие за Сепе и часами ловившие обрывки его разговоров, долетавших сквозь громыхающий рок, были уверены, что часть добычи спрятана в доме Хоуп Бэррен.

Впрочем, главной задачей Макдоналда было не просто осудить Вернера, а заставить его сотрудничать с федералами. Вернер должен был сдать тех, кого нанял для ограбления. Однако, когда настал день ареста, он оказался гораздо более крепким орешком, чем ожидали Макдоналд и федеральные агенты. На свободе Вернер молол языком без остановки, а в тюрьме как воды в рот набрал. В первую ночь, даже после многочасового допроса, он продолжал утверждать, что не имеет к ограблению никакого отношения. Он заявил, что хвастался и врал об участии в налёте, просто чтобы потешить своё эго.

Макдоналд решил устроить Вернеру очную ставку с его сообщником прямо в бруклинском офисе Оперативной группы по борьбе с оргпреступностью. Вернер сидел в большом конференц-зале, когда туда вошел Грюнвальд в сопровождении Макдоналда. Вернер не слышал о Грюнвальде больше недели и, наверное, думал, что его друг, как и планировал, уже улетел в Боготу, а оттуда в Японию. Увидев сообщника вместе с прокурором, он сразу понял, что Грюнвальд сотрудничает со следствием.

Вернера затрясло. Он судорожно вздохнул. Макдоналд позже вспоминал, как испугался, что у Вернера прямо здесь и сейчас случится сердечный приступ. Грюнвальд принялся методично склонять своего приятеля к сотрудничеству со следствием. «Они всё знают, — говорил Грюнвальд, — почему ты один должен отдуваться за всех?» Если Вернер поможет расследованию, то может рассчитывать на условный срок или даже освобождение, особенно если благодаря его показаниям осудят преступников и вернут деньги. Грюнвальд старался. Он был очень убедителен. Но Вернер продолжал твердить, что понятия не имеет, о чём речь. Что его обвиняют несправедливо. Что если Макдоналд так уверен в его вине, то пусть докажет её в суде.

Дело против Вернера было для Макдоналда единственной зацепкой. Месяцы слежки и прослушки убедили его в виновности банды Бёрка, но не дали никаких существенных доказательств. Обыск дома подружки Сепе не принёс ФБР ожидаемого успеха — деньги так и не нашли. Двадцать третьего мая, через сорок пять дней после ареста Сепе, его пришлось отпустить за недостатком улик. Джимми и его банду по-прежнему можно было посадить за нарушение условий досрочного освобождения, но тогда пропадал шанс, что они допустят ошибку и подставят себя либо раскроют местонахождение денег.

Немало головной боли добавили Макдоналду начавшиеся исчезновения и убийства людей, имевших отношение к делу «Люфтганзы». Пока прокурор готовил обвинение против Вернера, начали пропадать ключевые свидетели. Восемнадцатого декабря, например, всего через неделю после ограбления, полиция Квинса обнаружила труп тридцатиоднолетнего чернокожего мелкого мошенника по имени Парнелл Стивен «Куча» Эдвардс. Его нашли в собственной постели на квартире в Озон-парк с шестью пулями тридцать восьмого калибра в голове и груди. Дверь квартиры не была взломана, следов борьбы тоже не наблюдалось. Все отпечатки пальцев в квартире стёрли, но деньги и ценности не забрали, поэтому полиция сразу исключила версию ограбления. Судя по расслабленному положению тела, было похоже, что Куча знал своих убийц и не чувствовал опасности.

Четырнадцатого января жена Томми Де Симоне, Куки, подала заявление о его пропаже. Она показала, что несколько недель назад Томми взял у неё шестьдесят долларов, и с тех пор она о нём ничего не слышала. Поначалу полиция подозревала, что Томми решил скрыться после того, как двое сотрудников «Люфтганзы» опознали его по фотографиям. Однако позже появилась информация, что Томми Де Симоне исчез навсегда.

Ещё три дня спустя, семнадцатого января, труп Ричарда Итона — сорокадвухлетнего мошенника и афериста — обнаружили в грузовике-рефрижераторе, брошенном в Бруклине, неподалёку от залива Грейвсенд-Бэй. Тело нашли дети, игравшие среди брошенных трейлеров. Руки и ноги трупа были связаны проводом, а шея сломана. С идентификацией личности вышла задержка — тело так промёрзло, что оттаивало два дня. Только после этого, обыскав карманы трупа, полиция обнаружила записку с именем и телефоном Джимми Бёрка. Когда предварительное расследование показало, что Итон подрабатывал курьером и подставным лицом для Джимми Бёрка, полицейские собрали документы по делу и отправились поговорить с Эдом Макдоналдом.

По их сведениям, Итон недавно вернулся из Флориды, где предположительно занимался отмыванием огромной суммы денег. На одной из записей переговоров Сепе, сквозь помехи и музыку было слышно, как Сепе жалуется, будто кто-то пытался обмануть его при подсчёте наличности. И ещё какой-то разговор о деньгах и Флориде. Макдоналд, ФБР и городская полиция проследили путь Итона шаг за шагом и даже вскрыли банковскую ячейку, где Итон якобы хранил миллионы долларов. Однако сейф оказался пустым.

Примерно в это же время домохозяйка с Лонг-Айленда по имени Фрэн Кругман подала заявление о пропаже своего мужа Марти. Она сообщила местной полиции о последнем разговоре с ним шестого января — он позвонил предупредить, что задерживается. Когда Макдоналд выяснил, что Марти Кругман был именно тем человеком, к которому Фрэнк Менна направил Лу Вернера, было уже поздно. Макдоналд всё бы отдал, лишь бы узнать, кому Марти Кругман передал план Вернера. Фрэнк Менна утверждал, будто ничего об этом не знает — он просто передал сообщение Вернера своему боссу Марти. С этого момента Кругман взял всё в свои руки.

Кругман был практически единственным известным Макдоналду звеном, непосредственно связывавшим Вернера с ограблением. Марти работал букмекером в аэропорту и находился под защитой мафии. Он был связан с бандой Бёрка, и его не раз видели в «Робертсе». В общем, получалось, что Кругман пропал как раз перед тем, как Макдоналд и ФБР начали его искать. Предположительно, он был уже мёртв.

Двумя неделями позже, десятого февраля, Тереза Феррара, двадцатисемилетняя красавица и косметолог, получила неожиданный звонок от друга и выбежала из своего косметического кабинета в Беллморе, Лонг-Айленд, чтобы встретиться с кем-то в ближайшей закусочной. Она явно беспокоилась и даже попросила свою девятнадцатилетнюю племянницу Марию Санакоре пойти в эту закусочную, если она не вернётся через пятнадцать минут. Феррара так торопилась, что даже не взяла с собой сумочку, ключи и плащ. «У меня появился шанс заработать десять тысяч долларов», — сказала она своей двоюродной сестре и выбежала из дверей. С тех пор её никто не видел.

Полиция Нассау начала стандартное расследование исчезновения человека. Они выяснили, что Феррара недавно переехала в квартиру с арендой от тысячи долларов в месяц; когда агент по недвижимости сообщил её предыдущий адрес, обнаружилось, что она жила в Озон-парк в одном двухквартирном таунхаусе с Томми Де Симоне. Восемнадцатого мая в море у пролива Барнегат, рядом с городком Томс-Ривер в Нью-Джерси, было обнаружено тело женщины. Вскрытие проводили в городской больнице Томс-Ривер, там же сделали сравнение зубных рентгенограмм, позволившее идентифицировать мёртвую женщину как Терезу Феррару.

Лу Вернер предстал перед судом в апреле, и к этому времени пять потенциальных свидетелей уже были убиты или бесследно исчезли. Макдоналд приставил круглосуточную охрану ко всем выжившим, чьи показания он собирался использовать в суде. Грюнвальд подтвердил присяжным, что они с Вернером совместно спланировали ограбление «Люфтганзы», но исполнителей тот нанимал самостоятельно. Громила, которого Грюнвальд сначала пытался нанять для ограбления, подтвердил, что информация о том, как обойти электронные системы охраны, передавалась ему Грюнвальдом, но со ссылкой на Лу Вернера. Даже любовница Вернера, Дженет Барбьери, вынуждена была неохотно признать, что он хвастался перед ней своим участием в ограблении авиакомпании.

Шестнадцатого мая, после десяти дней процесса, Лу Вернер был признан виновным в планировании и осуществлении ограбления «Люфтганзы». Он стал единственным приговорённым по делу, и ему грозил срок в двадцать пять лет. Настал самый подходящий момент, чтобы заставить Лу Вернера наконец заговорить. Раньше он отказывался помогать прокурору, рассчитывая попытать счастья в суде. В случае оправдания он мог выйти на свободу и даже оставить себе все деньги. Но Вернера признали виновным, и теперь его выбор был небогат — отправиться на двадцать пять лет за решётку или начать сотрудничать со следствием.

В тот момент Макдоналд этого ещё не знал, но на самом деле Вернер встречался лишь с одним членом банды Джимми Бёрка — Джо «Буддой» Манри. Джимми поручил Манри изучить план, и Будда наспех ознакомился с документом, сидя в машине на парковке ресторанчика «Кеннеди Эйрпорт». Он же после дела оставил для Вернера в мотеле близ аэропорта восемьдесят пять тысяч долларов в двух упаковках. Если бы Вернер решил заговорить, он мог указать на Манри, и только на Манри.

На следующий день после приговора Лу Вернера отвезли в федеральную тюрьму, где он должен был ожидать назначения места для отбытия наказания. Его разместили на третьем этаже, в специальной секции для заключённых, чья жизнь находится в опасности или решившихся заговорить. Джимми Бёрк, которого тринадцатого мая всё-таки взяли за нарушение условий досрочного освобождения, оказался в той же тюрьме. Его посетил адвокат, который и сообщил Джимми, что Вернеру грозит длительный срок и он содержится под особой охраной.

В ту же ночь патрульная машина 63-го бруклинского участка обнаружила тела сорокасемилетнего Джозефа «Будды» Манри из Озон-парка и сорокадвухлетнего Роберта «Французика» Макмахона из Ванты, Лонг-Айленд, на передних сиденьях двухдверного «бьюика» 1973 года, припаркованного на углу Скенектади-авеню и авеню Эм, в бруклинском районе Милл-Бейсин. Мужчины были убиты выстрелами в затылок из револьвера сорок четвертого калибра. Со смертью Манри Лу Вернер лишился своего последнего шанса выйти на свободу.

Глава девятнадцатая

Генри. В тот день, когда меня наконец арестовали, всё пошло наперекосяк с самого утра — друзья и родственники словно сговорились свести меня с ума. Я вкалывал как проклятый практически круглые сутки и, просто чтобы не свихнуться, вынюхивал грамм кокаина в день. Мы с партнёром, Бобби Джерменом, брали товар у известного наркодилера Чарли Япошки и все мозги себе сломали, думая, как скрыть это от Поли Варио. Поли громко возмущался тем, что я приторговываю наркотой, ещё с тех пор, как я вышел из тюряги, но возможностей нормально зарабатывать на чём-то другом тоже особо не давал.

Джимми Бёрк после дела «Люфтганзы» затихарился, и я уже не мог так лихо поднимать вместе с ним бабло, как в прежние деньки. Да и в любом случае, староват я стал для автоугонов. Билл Арико попался на очередной краже драгоценностей, а я обязался поддерживать его жену, Джоан, и двоих детей. По крайней мере до тех пор, пока он не удерёт из «Райкерс» — для чего я раздобыл лобзик, какой ювелиры используют, и передал Джоан. Два баскетбольных игрока Бостонского колледжа, бравшие у меня бабки за договорные матчи, слили очередную игру, и я задолжал чёртову пропасть денег букмекерам.

Будто мало всего этого, ко мне домой как-то пришли агенты ФБР — пушки искать. У них были ордер и особое понимание джентльменства — прежде чем перевернуть дом вверх дном, они дождались, пока дети уйдут в школу. Повезло, что почти все стволы я успел распродать неделей раньше. Остался один, девятимиллиметровый, в спальне на втором этаже. К счастью, Карен об этом знала и спросила агентов, можно ли пойти переодеться. Они разрешили, и тогда она поднялась наверх и спрятала пистолет в трусах. Потом жаловалась, до чего он был холодный.

Ну и вишенкой на торте стала моя любовница Робин. Честно говоря, от неё давно следовало избавиться, но она была в деле. Я использовал её квартиру, чтобы хранить и фасовать наркотики. Робин брала кое-что на продажу, но лучшим её клиентом была она сама. Каждый раз, когда я приходил к ней, она пыталась заводить разговоры о наших «отношениях».

В общем, я был под таким давлением, что арест воспринял почти с облегчением. В тот день мне нужно было выйти из дома в семь утра, чтобы забрать брата Майкла из Нью-Йоркской больницы. Его там лечили от расщелины позвоночника. По пути я собирался заскочить к Джимми Бёрку — тот заказал несколько стволов у моего поставщика из арсенала Коннектикута. Парень как раз привёз их мне домой прошлой ночью. Джимми добыл где-то несколько глушителей тридцать второго калибра и теперь хотел купить подходящие к ним пушки. В этом был весь Джимми: после «Люфтганзы» его копы осаждают, на свободе мы с ним лишь условно, а он себе пушки заказывает. Бобби Джермену тоже требовались стволы. Он пообещал, что возьмёт всё, что не возьмёт Джимми. Джермен, чтоб вы понимали, числился в бегах в шести штатах, притворялся писателем — у него была даже печатная машинка с заправленным в неё листом бумаги — и уже владел целым арсеналом пистолетов и ружей, рассованных по всем углам его квартиры. Пистолеты были ему на самом деле не нужны, как и Джимми, просто вот с такими оружейными маньяками мне приходилось иметь дело в те времена.

Я решил, что тормозну у дома Джимми, отдам ему пистолеты, потом поеду в больницу, заберу брата и вместе с ним вернусь домой. Уже загружая пушки в багажник, я услышал шум вертолёта. Глянул вверх и увидел его. Он был красным и торчал прямо у меня над головой. Знаете, трудно не обратить внимания на красный вертолет, зависший над твоим домом в семь часов воскресным утром.

Я сел в машину и поехал к Бёрку в Ховард-Бич. Какое-то время мне казалось, что вертолёт меня преследует, но он пропал из виду, когда я свернул к дому Джимми, на бульвар Кросс-Бэй.

Джимми уже проснулся. Нетерпеливо поджидал меня у двери, словно какой-нибудь ребёнок на Рождество. Он даже шагнул мне навстречу и попытался посмотреть пистолеты ещё до того, как мы зашли в дом. Я напомнил ему о слежке. Рассказал про вертолёт. Он посмотрел на меня, как на чокнутого. Этот парень чуть не достал ствол прямо на улице, а чокнутым считал меня. Но я видел, что ему не терпится. Джимми хотел поглядеть на пистолеты. В прихожей он торопливо разорвал бумажный пакет, бросил внутрь один взгляд и заорал: «Дерьмо! Они не годятся! Мои глушители к ним не подойдут. Я не хочу это брать». Тут я понял, что Джимми мне за стволы ничего не заплатит. Что я нежданно-негаданно встрял на несколько сотен. А я ведь эти чёртовы пушки под заказ покупал. Они ему были нужны, не мне. А теперь я попал на бабки. Но я смолчал.

Я знал Джимми больше двадцати лет, но никогда не видел его таким сумасшедшим, как после «Люфтганзы». С момента ограбления ему с каждым днём становилось всё хуже, и я понимал, что прямо с утра затевать с ним спор — очень плохая идея. Минимум восемь человек, имевших отношение к «Люфтганзе», были уже мертвы, потому что совершили смертельную ошибку — они доставали Джимми насчёт денег. Джимми свихнулся на тех деньгах. Мне кажется, иногда он и сам понимал это. Помню, мы однажды с ним ездили весь день по делам в разные места и по пути болтали, когда он вдруг брякнул, что эти деньги прокляты. Так и сказал — прокляты.

С его точки зрения, и Марти, и Куча, и Французик Макмахон, и Джо Будда и вообще любой, кто требовал долю за дело «Люфтганзы», хотел вынуть бабло прямо у него из карманов. Он считал эти деньги своими. И если кто-то пытался забрать их, он чувствовал себя так, словно его грабят. Вопрос, что лучше — отдать парню четверть миллиона баксов или всадить ему две пули пониже уха, — перед Джимми явно не стоял. В общем, момент для спора с ним был явно неподходящий. Он стал непредсказуем. Так что я молча упаковал пистолеты обратно в разорванную бумагу, развернулся и ушёл. Он был так зол и разочарован, что даже не попрощался.

Я поехал в больницу. В багажнике по-прежнему валялись пистолеты, а я уже опаздывал забрать брата. Мне пришлось гнать под сотню километров в час. На лонг-айлендской магистрали я глянул вверх и снова заметил вертолёт. Невероятно, но он опять за мной увязался. Так я и мчался, посматривая на небо, как вдруг, поднявшись на холм перед въездом в Мидтаунский тоннель, заметил впереди кучу столкнувшихся машин. Они занимали всю дорогу, от обочины до обочины, и я понял, что не успеваю остановиться. У меня вертолёт над головой и полный багажник оружия, а машину несёт прямо в эту свалку.

Я изо всех сил нажал на педаль тормоза. Я дёрнул ручник. Но автомобиль всё равно продолжал ехать. Я притёрся колёсами к бордюру, отчаянно пытаясь замедлить ход. Запахло палёной резиной. Автомобиль начал наконец тормозить и остановился в нескольких сантиметрах от крайней машины затора. Меня трясло. Когда машины растащили и я добрался до больницы, врач брата бросил на меня лишь один взгляд и сразу рекомендовал лечь в постель. Я объяснил, что накануне пил всю ночь, а утром чуть не попал в аварию. Врач сжалился и дал мне десять миллиграммов валиума. Я загрузил Майкла в машину и поехал домой. План был такой: завезти туда брата, который оставался с нами на семейный ужин, забрать Карен и съездить ещё кое-куда по делам.

По пути я выглянул из окна машины и снова увидел этот долбаный красный вертолёт. Понаблюдав за ним некоторое время, я спросил брата: «Как думаешь, он гонится за нами?» Майкл взглянул на меня так, словно я был под кислотой. Но вертолёт от этого никуда не делся. Когда мы подъехали к дому, он продолжал кружить поблизости, но даже это брата ничуть не встревожило. «Скорее всего, федералы, — подумал я. — Парни из казначейства ищут свои пропавшие пушки. Наверняка федералы. Только у них достаточный бюджет, чтобы тратить бабло на вертолёты.

За ужин тем вечером отвечал я. Мне нужно было потушить говядину, свиную лопатку и телячьи ножки для рагу в томатном соусе. Майкл его очень любил. Я собирался сделать макаронную запеканку зити с мясной подливой, запечь на гриле сладкие перцы, приготовить стручковую фасоль с чесноком и оливковым маслом, а также припас несколько чудесных молочно-белых правильно нарубленных телячьих отбивных, которые собирался поджарить и подать перед основными блюдами в качестве горячей закуски.

До ужина мы с Карен должны были заехать к Бобби Джермену — отдать стволы, от которых отказался Джимми, и получить кое-какие причитавшиеся мне деньги. Ещё я хотел забрать у него партию героина, чтобы мой курьер Джуди Викс успела этой ночью отвезти полкило в Питтсбург. Джуди, как друг семьи, уже была дома, когда прибыли мы с Майклом. Она выглядела словно дочка пастора из Канзаса. Именно поэтому, разумеется, она и была таким отличным наркокурьером. Она была худенькой, со светло-каштановыми волосами, вечно носила эту идиотскую розово-голубую шляпку и убогие шмотки из каталога «Сирс». Иногда, для перевозки особенно крупных партий товара, она ещё и одалживала у кого-нибудь в дорогу младенца. В итоге она выглядела настолько жалко, что если её кто и останавливал, то лишь социальные работники из «Трэвелерс Эйд», чтобы узнать, не нужна ли помощь. Джуди собиралась погостить у нас, пока я не вернусь с товаром. После семейного ужина я собирался подвезти её в аэропорт, на рейс до Питтсбурга.

Я провёл дома около часа. Потушил мясо. Протёр помидоры через дуршлаг (не люблю их семечки). Всё это время не прекращал поглядывать в окно. Вертолёт не появлялся. Я ещё подождал, прислушиваясь, нет ли шума. Кажется, и он стих. Тогда я попросил Майкла приглядеть за соусом, Карен села за руль, и мы поехали к Джермену. Где-то на полпути я снова заметил красный вертолёт. На этот раз они подобрались очень близко. Я даже, кажется, разглядел парня, который наблюдал за нами, высунув голову в окно. Я не хотел привести их к убежищу Джермена. И ещё меньше хотел разъезжать вот так, с полным багажником стволов Джимми. Мы были недалеко от дома моей матери, поэтому я решил заехать туда на минутку. Карен не задавала вопросов. Я знал, что там есть навес для автомобилей, так что будет возможность выгрузить стволы, укрывшись от наблюдения с воздуха. Припарковавшись под навесом, я быстро вытащил пушки и рассовал по стоявшим там же мусорным бакам. Карен послал в дом предупредить мать, чтобы она ни при каких обстоятельствах эти баки не трогала. Избавившись от пушек, я почувствовал облегчение. И решил сбросить с хвоста вертолёт, а потом всё-таки поехать к Джермену, чтобы забрать свои деньги и наркоту.

— Едем в магазин, — велел я Карен.

Мы подрулили к торговому центру, припарковались и вошли внутрь. Я хотел часа два потратить на покупки. Кроме того, надо было предупредить Джермена о слежке. Я нашёл в торговом центре телефонную будку и позвонил Бобби. Сообщил, что пушки не привезу. «За мной следят, господи Иисусе. Вертолёт гоняется за мной весь день», — сказал я ему. Он ответил, что я свихнулся и впал в паранойю. Около четырёх мы вышли из торгового центра — вертолёт, похоже, исчез. У него должно было уже закончиться топливо. Мы с Карен сели в машину и вернулись к дому моей матери. Вертолёта всё не было. Я попытался выследить наземный «хвост». Ничего.

Тогда я забрал стволы из маминых мусорных баков. И велел Карен ехать к Джермену, но окольным путём. Мы ехали, и ехали, и ехали. Кружили по улицам. Заезжали в тупики. Делали неожиданные развороты. Разгонялись, а потом резко тормозили и парковались у тротуара. Проезжали на красный. Испробовали все трюки. Я сидел на заднем сиденье и смотрел на машины, запоминая номера. Ничего.

Наконец мы приехали к Джермену. У него в Коммэке была квартирка с выходом в сад. Добравшись туда, я вздохнул с облегчением. «Видишь? Я же говорил, что ты параноик!» — поддел меня Бобби. Мы все рассмеялись. Я нюхнул ещё кокса, чтобы немного очухаться. Джермен вручил мне героин для Джуди.

Теперь мне нужно было домой, упаковать героин. Но прежде требовалось ещё заскочить на квартиру к моей любовнице Робин, чтобы смешать героин с хинином. Я не видел Робин несколько дней, и она наверняка потребует, чтобы я задержался у неё подольше, чего мне вовсе не хотелось. В общем, мне предстояло закончить готовить ужин, снарядить в поездку Джуди и как-то отвязаться от Робин, которая вцепится в меня словно клещ. Вечерок намечался отвратительный. Зазвонил телефон. Это была Робин. Джермен подал мне тайный знак, чтобы Карен не догадалась. Робин хотела знать, когда я к ней приеду. Я сказал, что примерно через час. Может, я останусь на ужин? Об этом мы потом поговорим, соврал я. Теперь я знал, что вечер будет не отвратительным, а гораздо хуже. Потом я звякнул домой предупредить Джуди, что героин у меня и ей надо готовиться к поездке в Питтсбург. «Знаешь, что тебе надо сделать?» — спросил я. «Ага», — ответила она. Джуди нужно было забронировать билеты до Питтсбурга и обратно. «Знаешь, куда отправляешься?» — «Ага, ага». — «Знаешь, кому нужно позвонить?» — «Ага, ага, ага».

Потом я напомнил ей, что нужно выйти из дома и все звонки сделать из телефонной будки на улице. Она фыркнула на меня, будто я идиот, который нудит о том, что она и так отлично знает. «Только не звони из дома», — повторял я. «Не пользуйся домашним телефоном», — твердил я. И угадайте, что она сделала, как только повесила трубку? Позвонила с моего домашнего. Забронировала билеты в Питтсбург и набрала Пола Маццеи предупредить, что приедет. Теперь копы знали всё. Они знали, что товар направляется из моего дома в аэропорт, и даже знали время и номер рейса. Меня вели, как свинью на бойню, а я даже не подозревал об этом.

Приехав обратно домой, я вернулся к приготовлению ужина. До отъезда Джуди оставалось несколько часов, и я попросил брата присмотреть за рагу. Весь день бедняга только и делал, что следил — то за вертолётами, то за томатным соусом. На всякий случай я переспросил Джуди, точно ли она звонила из автомата. Копы меня обложили плотно, и домашнему телефону я совершенно не доверял. Ответь она правду, я успел бы всё переиграть. Отменить поездку. Спрятать наркоту. Вместо этого Джуди разозлилась на мой вопрос. «Конечно», — ответила она, раздражённо фыркнув. Успокоенный, я оставил Карен руководить делами дома, а сам взял героин и поехал к Робин. Я хотел лишь быстренько сделать смесь и вернуться к своим подливкам, но Робин на меня уже злилась. Она хотела поговорить о том, почему мы с ней так редко видимся. Мы начали спорить, поднялся крик, я смешивал героин, а она швыряла на пол вещи; в общем, я смотался из её дома за минуту да того, как эти вещи полетели в меня.

Ужинать мы закончили в полдевятого. У Джуди рейс был в одиннадцать. В девять тридцать она заявила, что ей нужно съездить домой. Зачем? Оказывается, она забыла там свою шляпку. Я весь день таскал в кармане куртки полкило героина и хотел только одного — чтобы Джуди наконец забрала его и начала приматывать скотчем к своей ноге. Но нет, ей приспичило вернуться домой за шляпкой. Я ушам своим поверить не мог. Велел ей забыть про шляпку. Я устал. Ещё не хватало тащиться в Рокавей из-за какого-то чёртова головного убора. Она разозлилась. Стала настаивать. Мол, это её счастливая шляпка. Она ей нужна. Без неё она боится лететь. Она никогда с ней не расстаётся. Это была обыкновенная розово-голубая шляпка, едва прикрывавшая макушку. Самая провинциальная, самая деревенская вещь, какую только можно вообразить. Но Джуди так упёрлась, что мне пришлось согласиться съездить к ней домой за этой чёртовой шляпой.

Только усевшись в автомобиль, я сообразил, что полкило героина всё ещё лежат у меня в кармане. Помню, я подумал: «Зачем же разъезжать по городу с наркотой?» Оставив машину на холостом ходу, я вернулся домой и спрятал пакет в нише светильника около входной лестницы. Потом сел в автомобиль, и мы с Джуди поехали к ней. Не проехали мы и пятнадцати метров, как меня заблокировали. Машины стояли поперек всей улицы. Вначале я подумал, будто прямо у меня перед домом случилась авария. Следующая мысль была: «Пришла моя очередь сдохнуть из-за „Люфтганзы“». К боковому окну подскочил парень с пистолетом и прижал ствол мне к виску. Я думал, мне конец. Он заорал: «Только шевельнись, ублюдок, башку снесу!» И тут я немного расслабился. Потому что понял: это копы. Только копы так кричат. Будь это умники, я бы не услышал ничего. Я был бы уже мёртв.

Глава двадцатая

Когда детектив отдела по борьбе с наркотиками округа Нассау Дэниел Манн впервые услышал о Генри Хилле, он и не догадывался, что Хилл чем-то отличается от тех тридцати-сорока наркодилеров, которых полицейский отправлял за решётку каждый год. Даже когда стали поступать дополнительные данные от осведомителей, наружки и прослушки, он всё ещё сомневался. Дэнни Манн слишком давно работал в полиции, чтобы спешить с выводами.

Дело Хилла началось точно так же, как и все прочие. С донесения информатора. В данном случае — девятнадцатилетнего подростка из Коммэка, Лонг-Айленд, арестованного за три эпизода продажи кваалюда (метаквалона) на общую сумму тысяча двести долларов. Покупателями были полицейские под прикрытием — они всегда старались перед арестом провести с жертвой не одну и не две сделки. Многочисленные эпизоды укрепляли дело и давали прокурору дополнительные козыри при неизбежной торговле с адвокатами за признание вины. Кроме того, железобетонные улики помогали склонить обвиняемого к сотрудничеству и убедить его сдать друзей и подельников в обмен на поблажку. Впрочем, в этом случае никого уговаривать и не пришлось. Подросток предложил сделку сразу, как был доставлен для оформления ареста в районный отдел полиции в Минеоле. Оказалось, что этого парня — мускулистого, длинноволосого бывшего нападающего из школьной футбольной команды — арестовали не в первый раз. Фактически он уже работал полицейским информатором, сдавая тех, у кого покупал наркотики. У него даже был «Си-Ай» — личный номер секретного осведомителя, и он сразу предложил Дэнни Манну позвонить и проверить всё это у Брюса Уолтера — его куратора из офиса бруклинского окружного прокурора. В обмен на смягчение наказания, заявил молодой человек, он готов поработать информатором для полиции Нассау и лично для Манна.

Позже Манн вспоминал, что поначалу вообще усомнился в целесообразности сделки. Что стоящего мог предложить этот мальчишка? Дэнни Манн не собирался понапрасну тратить своё время, гоняясь за обдолбанными подростками. Нет-нет, сказал парень. Он может сдать кое-кого посерьёзнее студентов колледжа. У него есть информация об умниках. Он может рассказать про целый мафиозный наркосиндикат, проворачивающий свои дела прямо у Манна под носом. Это организованная преступная группа, которая базируется в Роквилл-центре и занимается распространением героина и кокаина по всей стране. Парень заявил, что один из боссов даже приглашал его туда работать курьером.

Дэнни Манн вышел из комнаты допросов. Позвонил своему давнему приятелю Брюсу Уолтеру, детективу полиции Нью-Йорка, который вёл дело этого осведомителя в Бруклине. Мальчишка не врёт? «Ты вытянул козырь, — ответил Уолтер. — Развлекайся».

Подросток был мелкой сошкой. Он бросил школу в старших классах и зарабатывал наркоторговлей, толкая всякую фармацевтику вроде кваалюда, амфетаминов, ЛСД и «ангельской пыли», но держался в стороне от героина и кокаина. Его папаша, известный рецидивист, был в бегах после ограбления банка и нескольких других дел. Юноша жил с матерью, работавшей на полставки парикмахером в торговом центре.

Сделка была заключена. Если парень действительно сдаст целый наркосиндикат, ему облегчат, а то и вовсе отменят наказание — полиция и прокурор выступят с соответствующим ходатайством перед судьёй. Иными словами, в обмен на ценную информацию ему пообещали свободу. Разумеется, в наркобизнесе было полным-полно таких деятелей с номерами секретных осведомителей. Буквально тысячи. Они доносили своим кураторам из полиции и прокуратуры обо всём, что происходило на улицах; ожесточённо стучали друг на друга, понемногу сливая те или иные сведения, но самые умные придерживали особо важную информацию на чёрный день. С другой стороны, помимо этих мелких сошек были и серьёзные поставщики и распространители наркотиков, даже видные боссы организованной преступности, которые работали информаторами для разных подразделений полиции. Наркоторговля стала делом секретных осведомителей. Партнёры, друзья, братья — нельзя было верить никому. Многомиллиардный бизнес, в котором все стучали на всех.

Детектив Манн и помощник окружного прокурора Нассау Уильям Браудер начали записывать то, что подросток рассказывал о наркосиндикате. По его словам, дело вели члены криминальной семьи Луккезе, связанные с Полом Варио. Руководил синдикатом, насколько информатору было известно, рецидивист Генри Хилл, ближайший подручный Варио из семьи Луккезе. Манн и Браудер были впечатлены. В их сети вообще нечасто попадали злоумышленники, близкие к Полу Варио, не говоря уже о тех, кто мог бы связать неуловимого мафиозного босса с таким серьёзным преступлением, как наркоторговля. Большинство людей, способных нанести Варио хоть малейший ущерб, обычно умирали задолго до того, как у Манна или кого-либо из правоохранительных органов появлялась возможность с ними пообщаться.

Подросток заявил, что знает Хилла много лет. Неоднократно бывал у него дома, знаком с женой и детьми. Всё потому, что у него есть друзья и родственники, которые давно дружат с Хиллами, поэтому мальчишку не воспринимали в этой семье как чужака. Впрочем, парень настаивал, что имена этих друзей и родственников он называть не станет, потому что они не имеют отношения к делу. Он заявил, что у Хилла точно крупный бизнес, потому что тот связан с очень серьёзными людьми. Хилл, сказал он, близок с Джимми Бёрком, состоит в банде автоугонщиков и, вероятно, принимал участие в ограблении «Люфтганзы».

О том, что Хилл занимается наркоторговлей, подросток узнал в 1979 году. Хилл тогда только что вышел из тюрьмы. Парень закончил кое-какую работу у него в саду и ждал знакомого, тоже друга Генри, чтобы вместе ехать домой, когда Хилл предложил ему подзаработать ещё деньжат в качестве «мула», то есть наркокурьера. И даже отвёл в спальню на первом этаже дома, чтобы показать наркотики. Дверь в помещение имела электронный замок. Оказавшись внутри, Хилл продемонстрировал ему пять кило кокаина, спрятанных в гардеробе. Потом достал килограммовую пачку и дал парню в руки, чтобы тот мог её получше рассмотреть. Хилл сказал, что продаёт восемь кило кокаина в неделю, и ему нужна помощь в распространении. По словам мальчишки, Хилл предложил ему возить кокаин в разные места по всей стране и обещал платить пять тысяч долларов за поездку.

Используя данные под присягой показания подростка, заверенные бруклинским окружным прокурором, Манн подал судье округа Нассау прошение о выдаче ордера на прослушку телефонов Генри Хилла. Он обосновал свою просьбу тем, что обычные методы расследования в случае Хилла будут неэффективны. В частности, информатор, знавший Хилла лично, отказался ввести в его дом полицейского под прикрытием, опасаясь за свою жизнь. Кроме того, предварительное расследование показало, что Хилл крайне осторожен, поэтому стандартные методы полицейского наблюдения ни к чему не приведут. Манн заявил, что Хилл гнал по узким улицам, проезжал на красный свет, а также постоянно делал неожиданные развороты в неположенных местах, чтобы избавиться от возможного преследования. Очень тщательно выбирал собеседников и всегда следил, чтобы его нельзя было подслушать в ресторанах и других общественных местах. На публике он часто применял старый тюремный трюк для защиты от умеющих читать по губам наблюдателей: во время разговора прикрывал рот рукой. Просьба Манна была удовлетворена — он получил ордер на тридцатидневную прослушку домашнего телефона Хилла по адресу Лонг-Айленд, Роквилл-центр, Сент-Маркс-авеню, 19, а также другого телефона, в квартире, где, по данным информатора, хранились и упаковывались наркотики. В этой квартире по адресу Роквилл-центр, Лэйк-Вью-авеню, 250, жила Робин Куперман.

Записи делались ежедневно. На каждой магнитофонной бобине было свыше семисот пятидесяти метров магнитной плёнки. К тому моменту, когда Манн завершил расследование, у него скопилось тридцать пять таких бобин. Каждая была подписана детективами, непосредственно прослушивавшими разговоры, и заверена печатью суда. Кроме того, Манн разместил своих людей напротив дома Хилла, чтобы они вели слежку и делали фотографии. Полицейские обосновались в небольшом гараже, принадлежавшем вышедшему на пенсию государственному служащему.

Вскоре Манн и его команда убедились, что случайно наткнулись на тридцатисемилетнего бывшего заключённого, чья жизнь красной нитью пронизывала практически всё полотно криминального мира Нью-Йорка. Генри Хилл дал Манну и его людям уникальную возможность заглянуть в повседневный быт умника. И не потому, что Генри был боссом. Не потому, что у него был высокий ранг или явная склонность к насилию, столь характерная для громил из того мира, в котором он обитал. Фактически Генри никогда не занимал в мафии высоких постов и не был так уж свиреп; он даже не был особенно крут, насколько могли судить следившие за ним копы. От других умников, попадавших в поле зрения полиции, Генри отличало иное — казалось, он имеет свободный доступ ко всем уровням криминального подполья.

Большинство бандитов, за которыми годами наблюдала полиция, принадлежали к одной, максимум двум строго разграниченным сферам преступной деятельности. Наркополицейские следили за наркодилерами, их поставщиками, их курьерами и иногда распространителями. Команды по борьбе с азартными играми вели учёт букмекеров и операторов подпольных лотерей, которые всегда общались только с другими букмекерами и своими клиентами. Разнообразные ростовщики, угонщики, профсоюзные рэкетиры и вымогатели были объектами слежки практически постоянно, но никогда прежде Дэнни Манн и отдел по борьбе с наркотиками полиции Нассау не видели наркодилера, который занимался бы множеством разнообразных афер. Мало того, Генри, казалось, совершенно не был ограничен и мафиозной субординацией. Большинство умников, за которыми следили наркополицейские, всегда вращались строго в кругу равных себе бандитов. Если ты уличный наркодилер, букмекер или ростовщик, то ты на этом уровне и остаёшься, никогда, ни при каких обстоятельствах не приближаясь к мафиози более высокого ранга. Это правило внедрялось в мафии железной рукой и было, в общем-то, разумным — чтобы лидеров оргпреступности не могли подставить их собственные люди. Между теми, кто реально совершал преступления, и теми, кто ими руководил, получая большую часть дохода, всегда тщательно поддерживалась строжайшая изоляция.

Генри Хилл был иным. Каким-то образом он умудрялся с лёгкостью перемещаться между разными уровнями мафиозной иерархии. Поначалу это совершенно сбило с толку Манна и его команду. Генри не числился в картотеках департамента членом организованных преступных групп или хотя бы приближённым к ним. Ни разу не возникало его имя и в тщательно проиндексированных записях полицейской прослушки. При этом он очевидным образом участвовал в разнообразных крупномасштабных аферах, связанных с букмекерством, торговлей крадеными драгоценностями, незаконным ростовщичеством и профсоюзным вымогательством. Мало того, пока Дэнни Манн следил за его наркоторговлей, Генри, похоже, умудрился провернуть несколько сделок и приобрести в интересах мафиозных боссов швейные фабрики в Бруклине и Квинсе.

Когда окружной прокурор Нассау Деннис Диллон осознал, кого взяла на прослушку его группа по борьбе с наркотиками, он был очень доволен. Детективы завели привычку рано утром рыться в мусорных баках Генри Хилла и коллекционировать клочки и обрывки конвертов с изобличающими обозначениями даты и времени рейсов, которые вскоре были сопоставлены с маршрутами известных следствию наркокурьеров. Были там и листки бумаги, исчерканные закорючками с вычислениями килограммов порошка от блох и собачьего корма. Оказалось, что питтсбургский дистрибьютор Хилла, Пол Маццеи, держал для прикрытия зоосалон. Используя все средства передвижения, от хлебных фургонов до вертолётов, агенты два месяца неотступно следовали за Генри Хиллом от одного места встречи к другому, фиксируя беседы, знакомства и сделки с самыми известными рэкетирами города. Копы отслеживали такое количество бесконечных путешествий Генри по криминальному миру Нью-Йорка, что вскоре были вынуждены сменить обычные карманные блокноты на карты и таблицы размером во всю стену.

Однако основной материал по делу против Генри Хилла дала всё же прослушка. Манн за два месяца собрал огромную коллекцию компрометирующих магнитофонных записей, содержавших достаточно обвинительного материала, чтобы он перевесил в суде любые увёртки даже самого красноречивого адвоката.

Дэниел Манн. Я сидел на сотнях и сотнях метров плёнок с прослушкой. К тому времени, когда началось дело Хилла, я работал в отделе по борьбе с наркотиками уже пять или шесть лет и по личному опыту знал, что преступник всегда рано или поздно выдаёт себя в телефонных разговорах. Поэтому у настоящих серьёзных мафиози, вроде Пола Варио или Карло Гамбино, телефонов не было вообще. Да, у Варио дома не было телефона. Для связи он использовал специального посредника, который жил неподалёку и, если было необходимо, бежал под дождём в дом Поли, чтобы передать сообщение.

Опасность телефона, даже для мафиози, заключается в том, что им слишком легко и просто пользоваться. Ты болтаешь по нему день и ночь вроде бы ни о чём. Твоя жена заказывает продукты. Ты ищешь подходящую музыку. Ты звонишь бабуле насчёт обеда в воскресенье. И постепенно забываешь, что эта штука живая. Что однажды она затянет у тебя на шее петлю.

Одна из самых распространённых ошибок, которую делают даже объекты, подозревающие, что их могут прослушивать, состоит в использовании специального «кодового» языка. Мы приводим в суд опытных агентов и других экспертов, которые легко могут расшифровать этот код так, что даже самые благосклонные присяжные вынесут обвинительный приговор. В деле Хилла преступники использовали для обозначения наркотиков названия драгоценных камней, например опалов. Говорили о суммах, за которые эти «опалы» должны быть куплены или проданы. В таком случае прокурору достаточно просто пригласить профессионального ювелира, который покажет, что для оборота настоящих драгоценных камней такие суммы нереальны.

Детектив Манн и его команда из отдела по борьбе с наркотиками начали записывать телефонные разговоры из дома Генри Хилла в Роквилл-центре в марте 1980 года. Не прошло и нескольких дней, как они подготовили нижеследующий доклад в качестве обоснования для продления срока действия судебного ордера на прослушку.

«К настоящему моменту средствами слежения удалось установить, что Генри Хилл является одним из руководителей, а возможно, и возглавляет широкомасштабные операции организованной преступности по распространению наркотиков между штатами. Указанными операциями он управляет из как минимум двух известных локаций в округе Нассау: 1) своего дома по адресу Роквилл-центр, Сент-Маркс-авеню, 19 и 2) квартиры Робин Куперман по адресу Роквилл-центр, Лэйк-Вью-авеню, 250 (упоминавшейся в перехваченных телефонных переговорах как «пещера летучей мыши»).

Полный масштаб операций, состав участников и точная разновидность распространяемых веществ пока не установлены. Данные наблюдения указывают, что на местном уровне упомянутое организованное преступное сообщество включает в себя Генри Хилла, Робин Куперман и Джуди Викс; тем не менее можно сделать вывод, что в него включены и многие другие неустановленные лица, степень и характер их соучастия в настоящий момент неизвестны.

За время наблюдения Генри Хилл и связанные с Генри Хиллом лица вели закодированные переговоры в манере, явно указывающей на организацию наркосделок, с Полом Маццеи, Джуди Викс, Робин Куперман, Мелом Телси, Стивеном Фишем, Тони Астой, Бобом Албертом, Бобом Бринером, Марвином Кочем и другими лицами, упомянутыми как «Боб», «Линда», «Энн», «Мак» и «Карим», чьи фамилии пока неизвестны, а также с иными неустановленными лицами.

Вещества, которые распространяют Генри Хилл и его сообщники, пока не установлены, потому что в своих диалогах с контактами они все одинаково осторожны, преднамеренно выражаются неясно и явно используют кодовые слова. Такие термины, как «опалы», «камни», «бутоны», «караты», «унция», «кусок», «четверть», «половина» и «один-за-два», явно используются для обозначения каких-то иных известных им предметов. Тем не менее детали разговоров, в которых употребляются эти термины, равно как и нехарактерное использование самих этих терминов, дают ясно понять, что обсуждаются операции с наркотиками. Некоторые лица, упомянутые в начале данного доклада, явно вступили в сговор с Генри Хиллом и его сообщниками по использованию вышеупомянутых терминов; иные, преимущественно местные жители, преднамеренно используют короткие слова и выражают явное нежелание обсуждать дела по телефону, тем самым указывая, что до той или иной степени участвуют в деятельности данной организованной группы, связанной с распространением наркотиков».

Перехваченный людьми Манна 29 марта разговор Генри Хилла с Полом Маццеи, бывшим, как выяснилось позднее, его питтсбургским дистрибьютором, звучит настолько безумно, что одного этого хватило бы присяжным для обвинительного приговора.

Маццеи. Помнишь клюшку для гольфа и собак, что ты дал мне взамен?

Хилл. Ага.

Маццеи. Можешь повторить?

Хилл. Такие же клюшки для гольфа?

Маццеи. Нет. Не клюшки для гольфа. Можешь дать мне собак, если я смогу заплатить за клюшки?

Хилл. Ага. Конечно.

[часть диалога опущена]

Маццеи. Ты поставляешь мне шампунь, а я тебе — собачьи пилюли… Во сколько завтра?

Хилл. В любое время после двенадцати.

Маццеи. Ты не задержишь мою подругу?

Хилл. Нет.

Маццеи. Кто-то просто обменяется собаками.

К тому времени, когда Дэнни Манн и прокуроры Нассау были готовы начать аресты, у них накопилось столько информации, что помимо Генри задержали ещё тринадцать членов его группы, включая Роберта Джинову, продюсера порнофильмов, водившего «роллс-ройс» шоколадного цвета; Пола Маццеи, задержанного в Питтсбурге и доставленного для суда в округ Нассау; Фрэнка Бэзила, двадцатилетнего сына Фила Бэзила, короля диско, которого Варио вынудил дать Генри фиктивную работу для условно-досрочного освобождения; Бобби Джермена, не только партнёра Генри по наркосделкам, но и участника неудачной попытки ограбления ювелирного магазина на 57-й Ист-стрит.

Отправляясь задерживать Джермена, Манн и его люди взяли с собой ружья, бронежилеты и ордер на обыск квартиры, снятой на чужое имя в Коммэке, Лонг-Айленд. Когда полицейские вошли, Джермен принялся уверять их, будто они ошиблись. Показал свои документы. Настаивал, что он просто писатель на вольных хлебах. Даже продемонстрировал книгу, которую якобы писал. В полицейском участке проверка отпечатков пальцев подтвердила, что он, разумеется, лгал. Когда затребованное дело Джермена легло на стол Манна, детектив как раз прочёл расплывчатый факс из Олбани. Только тогда он осознал, что «Бобби» из прослушек бесед Генри — это Роберт Джермен-старший. Тут Манну пришло на ум, что он случайно перепутал документы на столе. Но нет. Роберт Джермен-старший оказался не кем иным, как отцом девятнадцатилетнего осведомителя, с информации которого началось это дело. Мальчишка начал с показаний на Генри Хилла, а закончил тем, что сдал собственного отца.

В этот момент в кабинет Манна зашли три здоровяка-детектива с широкими улыбками на лицах. Они принесли большие картонные коробки с крупными красными надписями «Улики». Коробки были заполнены предметами с кухни Робин. В них лежали ложки, сита, миски, весы и фильтры. Полицейские принялись водить пальцами по стенкам мисок, словно дети, собирающие остатки крема, и в восторге закатывать глаза. Так они давали понять Манну, что кухонные принадлежности Робин содержат следы наркотиков. Манн с самого начала подозревал, что вся кухня будет усыпана наркотической пылью. Он выслушал слишком много часов бесконечных бесед Генри и Робин о том, как надо убирать остатки после смешивания и навески очередной партии товара. Робин всегда ненавидела мыть посуду. Не важно, сколько раз Генри предупреждал её, что миски и фильтры нужно ополаскивать после употребления, — она просто игнорировала его. Генри даже купил посудомоечную машину. Бесполезно. Дэнни Манн находил забавным тот факт, что Генри грозил срок от двадцати пяти лет до пожизненного просто потому, что его любовница не любила мыть посуду.

Глава двадцать первая

Для помощника федерального прокурора Эдварда Макдоналда и других сотрудников бруклинской опергруппы по борьбе с организованной преступностью Генри Хилл стал настоящей находкой. Он не был генералом мафии и даже сержантом, зато отлично знал, как на улицах делаются дела и зарабатываются деньги. Ему было известно понемногу обо всём. Он мог бы написать справочник о повседневной жизни мафии. С того самого дня в далеком 1954 году, когда он впервые пришел в таксопарк на Евклид-авеню, Генри восхищался миром умников, к которому жаждал принадлежать. Мало осталось такого, о чём бы он в этом мире не знал, и ещё меньше того, о чём забыл.

Не прошло и суток после ареста Генри Хилла, как Макдоналд начал договариваться с прокурорами Нассау, чтобы они передали это рутинное дело о наркотиках федералам, которые с его помощью сплетут сеть для более крупной рыбы. Генри скоро должен был стать ценной добычей, игроком в большой игре, хотя поначалу он сам и не подозревал об этом.

Когда федералы впервые навестили его в тюрьме, Генри сразу начал прикидывать, как бы использовать их, чтобы выкрутиться. Остатки кокаина и оптимизма ещё не покинули его кровеносную систему. Он то заявлял, что готов говорить в обмен на свободу, то на следующий день отрекался от собственных предложений. Он подогревал интерес ФБР упоминаниями об угонах, убийствах и «Люфтганзе», но не сообщал ничего конкретного.

Генри продолжал бороться, хитрить и жульничать многие дни после ареста, но это были лишь последние судороги бандита, с которым уже покончено, рефлекторные подёргивания умника, который ещё не понял, что уже мёртв.

Карен. В ночь его ареста в нашу дверь позвонили два детектива. У них был ордер на обыск. Я не знала, что Генри и все остальные уже арестованы. Я вообще не знала, что происходит. Хотя их визит меня и удивил, я не встревожилась. Полагала, что мне нечего скрывать.

Я предложила им кофе. Как раз поставила на плиту кофейник. Некоторые жёны умников, вроде Микки Бёрк, начинали в таких случаях ругаться, отпускать едкие замечания и плевать на пол. Мне это всегда казалось глупым. Лучше быть вежливой и позвонить адвокату.

Первым делом детективы поинтересовались, кто есть дома, и попросили нас собраться в одной комнате, пока они будут проводить обыск. Что они ищут, нам не сказали. Дети были знакомы с процедурой, поэтому просто уселись смотреть телевизор.

Полицейские вели себя очень тактично. Попросили нас не беспокоиться и обещали закончить как можно скорее. Но проверили всё. Гардеробы. Ящики в столах. Кухню. Чемоданы. И даже карманы одежды, висевшей в шкафах.

Что происходит, я поняла, только когда пришли другие полицейские, проводившие обыск в квартире Робин. Позвонил наш адвокат, Ричи Оддо, и сообщил, что Генри арестован за торговлю наркотиками, обвинение ему предъявят утром.

Поначалу я не думала, что дело серьёзное. Они нашли следы наркотиков в квартире Робин, но не обнаружили ничего, связанного с Генри или нашим домом. Я полагала, что нам удастся выкрутиться. Особенно после того, как на следующее утро в суде Генри подал мне тайный знак. Он лишь слегка согнул ладонь, но я сразу поняла, где спрятаны наркотики. Всё-таки семнадцать лет супружества даром не проходят. Жест означал, что товар на полочке в нише светильника, который мы установили на карнизе у лестницы в спальню. Копы там тоже искали, но, чтобы добраться до этого места, нужно было точно знать, как действовать — вначале опустить руку вниз, а потом потянуться вверх. Сразу после суда я побежала домой, достала наркотики — там, наверное, было не меньше полкило героина — и смыла всё в унитаз. Теперь у них не было доказательств.

Генри мог освободиться под залог в сто пятьдесят тысяч, но сам пожелал остаться в тюрьме на пару недель, чтобы «почиститься». В последнее время он принял столько колёс и вынюхал столько кокса, что потерял ясность мысли. Я подумала, что это неплохая идея. А ещё я думала, что при отсутствии улик у нас есть шанс развалить дело.

Поэтому я не могла понять, отчего Генри выглядел таким встревоженным, когда я навещала его, а Джимми и Микки вели себя так странно. Все нервничали. Потом я пошла повидать адвоката Ричи Оддо. Там же меня поджидал, как оказалось, Ленни Варио. Оддо и Варио были родственниками. Ричи сказал, что не может встретиться с Генри уже пару дней. А ведь он адвокат. В чём дело? Генри скрывается от собственного адвоката? Ричи не понимал, что происходит. Я видела, что это пробуждает в нём подозрительность.

Ленни Варио сказал, что знает Генри всю жизнь. Что Генри надёжен. Выглядело так, будто Ленни успокаивает адвоката, но на самом деле он таким образом через меня посылал сигнал мужу. Генри скорее убьёт себя, чем сдаст кого-то, твердил Ленни.

Микки Бёрк названивала ежедневно. И каждый раз спрашивала, когда Генри вернётся домой. Было ясно, что она звонит по просьбе Джимми. Я отвечала, как Генри велел, — что он «на просушке» и пытается уменьшить залог.

В первую неделю заключения Генри мне вдруг позвонил Джимми и сообщил, что у него есть ткань для небольшой швейной фабрики, которую мы открыли в гараже. Сказал, что мне нужно забрать товар в его магазине на Либерти-авеню. Я ответила, что не могу, тороплюсь к Генри в суд. Джимми ответил, что это не проблема, ведь магазин по пути.

Когда я добралась туда, Джимми начал задавать мне вопросы. Улыбался и спрашивал, не нужно ли чего. Я напомнила, что спешу, а он сказал, что материал на складе — там, дальше по улице.

Джимми вышел вместе со мной из магазина и остался стоять, наблюдая, как я иду к тому складу. Я обратила внимание, что окна всех окрестных магазинчиков полностью закрашены. У меня появилось какое-то странное ощущение. Тем не менее я пошла дальше, а когда оглянулась, увидела, что Джимми стоит на том же месте и жестами показывает мне, куда зайти.

Я заглянула в эту дверь и увидела парня, который постоянно крутился рядом с Джимми. Однажды я видела, как он красил Джимми дом. Парень этот был очень жутким. Я всегда подозревала, что он выполняет для Джимми грязную работу. Он не смотрел на дверь, так что я его видела, а он меня нет. Возможно, он там был чем-то занят, какой-то работой. Кто знает? Просто, не знаю почему, мне вдруг показалась, что тут что-то не так.

Я не стала заходить внутрь, махнула Джимми и сказала, что спешу в суд, поэтому заберу ткань позже. Джимми продолжал настойчиво указывать мне на склад, но я не послушалась, прыгнула в машину и уехала. В общем, рядовое происшествие. Я торопилась, мне не понравилось, как выглядели склад и тот, кто ждал меня внутри. В общем, я забыла об этом случае и долгое время о нём не вспоминала.

На следующий день я пошла повидаться с Поли. Он был очень зол на Генри. Он хмурился. Мы встретились в баре «Джеффкенс» на Флэтлендс-авеню. Как обычно, вокруг него толпилась куча народу. Увидев меня, Поли тут же отошёл в сторону, чтобы потолковать наедине. Я рассказала ему об аресте Генри. А Поли ответил, что не станет помогать ему выбираться из неприятностей. Он сказал, что говорил с Генри насчёт наркотиков всего месяц назад, на свадьбе племянницы, и ещё тогда предупредил: если Генри возьмут за наркоту, пусть рассчитывает только на себя. Это означало, что Поли не станет использовать своё влияние на копов, судей, адвокатов и поручителей. Генри уже мог бы выйти на свободу под залог, Поли достаточно было лишь кивнуть поручителю. Но в этот раз из-за наркотиков Генри остался в тюрьме.

Поли посмотрел мне в глаза. Сказал, что вынужден отвернуться от Генри. Потом достал из кармана три тысячи долларов. Сунул деньги мне в руки, на секунду накрыв их своей ладонью. Деньги он даже не пересчитал. Когда Поли повернулся, чтобы уйти, я заметила слёзы у него на глазах.

Макдоналд. Арест Генри Хилла стал первым реальным прорывом в деле «Люфтганзы» больше чем за год. После осуждения Лу Вернера расследование застопорилось. Большинство участников и свидетелей ограбления были убиты или исчезли. Например, на следующую же ночь после вынесения приговора Лу Вернеру кто-то застрелил Джо Манри и Французика Макмахона. Месяцем позже в дымящейся куче мусора на бруклинской парковке неподалеку от Флэтлендс-авеню нашли труп Паоло Ликастри. Потом исчезли Луи Кафора и его молодая жена Джоанна. В последний раз их видели отъезжающими от дома родственников на том самом белом «кадиллаке», который Толстяк Луи подарил своей невесте.

Генри оставался одним из немногих выживших членов банды, и к тому же наконец-то попался на серьёзном преступлении, что давало нам возможность его разговорить. Иначе ему грозило от двадцати пяти лет до пожизненного за наркоторговлю в Нассау. Кроме того, в дело оказались вовлечены его жена и любовница, что могло причинить им очень крупные неприятности. И он об этом знал. Ещё он знал, что за нарушение условий досрочного освобождения его могут отправить досиживать четыре года по старому делу о вымогательстве, а там весьма велика вероятность, что его грохнут лучшие друзья.

Генри был уязвим. Ему грозил слишком большой срок, и было ясно, что Джимми рисковать не станет. Мы подозревали, что он просто выжидает, выбирая подходящий момент. От осведомителей поступала надёжная информация, что в этом параде убийств Генри — следующий на очереди. Пол Варио отвернулся от него, бросив на произвол судьбы.

Если вообще была возможность заставить Генри дать показания против его банды, для этого настал самый подходящий момент. Федеральные агенты начали обрабатывать его с первого же дня в тюрьме Нассау. Джимми Фокс, надзирающий офицер, не уставал напоминать, что на улицы ему возвращаться опасно. Стивен Карбоне и Том Суини, ответственные за дело «Люфтганзы» агенты ФБР, продемонстрировали ему фотографии трупов.

В общем, Генри и сам был не против заключить сделку. Уже на следующее утро после ареста он поинтересовался у надзирающего офицера, нельзя ли как-нибудь договориться. Он заявил, будто знает кое-что насчёт «Люфтганзы» и готов поделиться информацией, если ему не придётся выступать в суде и его роль останется тайной. Предложил стать нашим «человеком на улицах».

У нас были на него иные планы, поэтому мы продолжали давить, а он продолжал размахивать приманкой у нас перед носом. Мы прощупывали друг друга, словно это была игра, за исключением того, что мы знали, да и он сам знал, что отступать ему некуда. Давление на него росло с каждым новым визитом агентов. Если полицейские или федералы кого-то регулярно допрашивали, по тюрьме начинали ползти слухи. Предполагалось, что заключённый начал говорить. Иначе зачем агентам таскаться к нему каждый день?

Нужный результат был лишь делом времени. Поэтому мы продолжали ходить к нему, даже когда он орал во весь голос, так, чтобы слышали другие заключённые и охранники, что он не станет с нами говорить и что из-за нас его убьют. Впрочем, как только дверь камеры захлопывалась, его поведение сразу полностью менялось. Он пока что ничего нам не говорил, но и не кричал, время от времени подбрасывая лакомые кусочки информации о разных делах.

Когда мы добились судебного разрешения на передачу дела Генри нашей опергруппе, именно он попросил водить на допросы ещё и Бобби Джермена — чтобы не выглядело так, будто мы допрашиваем его одного. Учитывая, какой хитрый умник попал в наши сети, я полагал, что мы продвигаемся неплохо. Вот почему я был вне себя от ярости, когда узнал, что после трёх недель в тюрьме, где мы имели к нему полный доступ, Генри умудрился внести за себя залог, вышел на свободу и исчез.

Генри. Мой план был прост: заигрывать с ними, пока мозги не прочистятся, уменьшить залог и выйти на свободу. Я знал, что уязвим. Я знал, что невозможно быть неуязвимым, если мёртвый ты стоишь дороже, чем живой. Куда уж проще. Но я не мог в это до конца поверить, и я не знал, что предпринять. Иногда мне казалось, что нужно раздобыть денег и залечь на дно. Или прочистить мозги от наркоты и договориться с Поли. Мне казалось, что, если я буду вести себя осторожно, ни на секунду не забывая о вероятности убийства, у меня появится шанс выжить.

С другой стороны, я понимал, что поимка на торговле наркотиками связывает мне руки. Я оказался вне закона мафии. Никому из умников не дозволялось торговать наркотой. И не из-за морали, Поли чихать хотел на мораль. Дело было в другом. Поли не желал себе судьбы его друга, Кэрмина Трамунти, который получил пятнадцать лет просто за то, что кивнул в ресторане «Жирдяю» Джиджи Инглесу. Присяжные поверили, будто этот кивок означал согласие на сделку с наркотой. Вот так-то. Бум — и ты получаешь пятнашку в возрасте пятидесяти семи лет. Трамунти так и не вышел из тюрьмы. В том возрасте, когда пора наслаждаться жизнью, когда усилия наконец начинают приносить плоды, его упекли в тюрягу, где он и умер. Поли не хотел, чтобы подобное случилось и с ним. Он лучше убьёт тебя первым.

Итак, я знал, что арест по обвинению в наркоторговле делает меня уязвимым. Может, слишком уязвимым, чтобы выжить. Как говорится, ничего личного. Просто мне грозил слишком большой срок. Кроме того, парни из банды знали, что я нюхал кокс и глотал колёса. Джимми однажды сказал, будто мои мозги превратились в леденец. Не только я жрал наркоту. У Сепе и Стабиле ноздри были пошире моих. Но я попался и мог, по их мнению, пойти на сделку.

Тот факт, что я не шёл на сделки прежде, тот факт, что я был стойким, тот факт, что я отмотал два года в Нассау и четыре года в Льюисбурге, не выдав и мыши, не значил для них ничего. То, что было прежде, не считалось. Считалось лишь то, что ты делаешь сегодня и можешь сделать завтра. С точки зрения моих бывших друзей, с точки зрения Джимми, я стал опасен. Я стал для них угрозой. Мне не требовалось видеть фото трупов, чтобы это понять.

Фактически я знал, что Джимми заказал меня, ещё до того, как федералы дали мне послушать записи, на которых Сепе и Стабиле обсуждали, как лучше исполнить заказ. Я слышал их. Сепе не терпелось устроить всё поскорее. Он говорил, что я наркоман и стал для всех проблемой. Но Джимми был спокоен. Велел им не беспокоиться на мой счёт. Вот и всё, что я слышал.

Сидя в камере, я понимал, что мне конец. В прежние дни Джимми вырвал бы Сепе сердце за одну только подобную мысль. Вот почему я не спешил на свободу. Мне нужно было разобраться с проблемами. Каждый день, пока я сидел, Джимми и Микки звонили моей жене и спрашивали, когда я выйду, а она при любой возможности передавала мне эти разговоры.

В банде никто не предупреждает тебя об убийстве. Всё происходит иначе. Никаких споров и проклятий, как в кино про мафию. Убийцы приходят с улыбкой. Они приходят как друзья, как люди, которые заботились о тебе всю жизнь, в тот момент, когда ты слаб и больше всего нуждаешься в их помощи и поддержке.

Несмотря на всё это, я не был уверен. Ведь я вырос вместе с Джимми. Он воспитал меня. Поли и Тадди передали меня ему в руки. Он должен был присматривать за мной, и он делал это. Джимми научил меня перевозить контрабандой сигареты и угонять грузовики. Мы вместе с ним закапывали трупы. Мы провернули ограбления «Эйр Франс» и «Люфтганзы». Мы оба получили по десять лет за то, что прижали того парня во Флориде. Джимми приходил в роддом к Карен, мы вместе отмечали дни рождения и Новый год. И после всего этого он вознамерился убить меня.

За две недели до ареста я настолько обдолбался и впал в паранойю, что Карен погнала меня к психотерапевту. Это было какое-то безумие. Я не мог рассказать ему правды, но Карен настаивала. Я описал проблему в целом. Сказал, что хочу порвать с людьми, связанными с наркотиками. И боюсь, что меня убьют. Врач посоветовал мне обзавестись автоответчиком.

Чтобы выжить, мне требовалось рассказать всё, что я знал. Это было очевидно и от моего желания почти не зависело. В тюрьме я размышлял не о том, кого выдавать, а о том, как обеспечить себе возможность выйти достаточно надолго, чтобы собрать наркоту и деньги, которые зависли в разных сделках до ареста. В доме осталось на восемнадцать тысяч героина, который не отыскали копы. Ещё двадцать тысяч задолжал мне Пол Маццеи. Об этих бабках, видимо, следовало забыть. Ещё около сорока тысяч моих денег были розданы в кредит уличными ростовщиками. Я хотел взыскать хотя бы часть из них. Кое-что задолжали мне торговцы крадеными драгоценностями и ещё кое-что — дилеры, барыжившие нелегальным оружием. В общем и целом, сумма была достаточно приличная, чтобы рискнуть попасть под новый арест или под пулю от старых друзей. Требовалась очередная афера, трюк, такой же, как и все остальные.

Каждый день, когда федералы приходили ко мне с вопросами про «Люфтганзу» или очередное убийство, я проклинал их и кричал, чтобы они убирались. Однажды я вообще отказался выходить из камеры. На первом этаже меня ждали агенты ФБР, чтобы отконвоировать в офис Макдоналда. «Идите на хрен вместе с вашим Макдоналдом!» — орал я. Вопил, что им придётся тащить меня силой. В конце концов в камеру зашли четыре вертухая и сказали, что либо я пойду сейчас сам, либо меня понесут. Особо не переигрывая, я всё же производил достаточно шума, чтобы дать понять другим заключённым: я не сотрудничаю с копами.

Страшное было время. Некоторых парней из банды Джимми, вроде Джона Савино, каждый день отпускали на работы, и каждое утро они бегали докладывать, кто скурвился, а кто нет. Я был очень осторожен и никому пока ничего не выдал, но всё равно каждый вечер перед сном трясся от страха. Боялся, что Джимми как-то проведает о моих планах и убьёт меня прямо в камере.

Макдоналд любил повторять, что я в безопасности, пока остаюсь в тюрьме. Я смеялся ему в лицо. Я говорил, что, если Джимми захочет пришить меня, он войдёт в тюрьму через главный вход, одолжит пистолет у одного из охранников и пристрелит меня прямо в камере, после чего беспрепятственно уйдёт.

Я сразу понял, что Поли и Джимми знают обо всём, что творится в тюрьме, поэтому, если они услышат, что я каждый день хожу в офис к Макдоналду, они догадаются, что я заговорил или, как минимум, собираюсь заговорить. Поэтому я сказал Макдоналду, чтобы вместе со мной к нему обязательно водили Джермена. Это давало мне повод скандалить и орать на Ричи Оддо, что копы меня прессуют, а он ничего не делает, потому что дерьмовый адвокат. Чтобы меня успокоить, Оддо обычно начинал говорить, что вот, мол, погляди, Джермена тоже постоянно таскают на допросы. Я кричал в ответ, что мне плевать, что делают с Бобби, я желаю, чтобы меня оставили в покое.

Разумеется, все эти скандалы я устраивал лишь для того, чтобы о них доложили Джимми и Поли. После ухода Оддо я утихал и спокойно проводил остаток дня в офисе Макдоналда, попивая кофе и слушая, как они пытаются меня уболтать. Во время этих бесед я никогда не говорил, что помогу им, но никогда и не отрицал этого. Держал их в подвешенном состоянии, но знал, что они знают: в конце концов мне придётся сотрудничать. Всем было ясно, что деваться мне некуда. Но всё равно, сама мысль о том, чтобы довериться федералам, пугала меня не меньше, чем перспектива столкнуться с Джимми. И вовсе не потому, они были коррупционерами, которые тут же продадут меня бывшим друзьям. А потому, что они были тупицами. Постоянно лажали. Да взять хотя бы моё собственное дело о наркотиках — знаете, как я выяснил, что стукачом был сын Бобби Джермена? Копы просто позабыли вымарать его имя из некоторых судебных документов. Они постоянно косячили, и мне вовсе не хотелось, чтобы они точно так же протупили мою жизнь.

На восемнадцатый день заключения, 16 мая, я решил, что настало время сделать свой ход. В час ночи в субботу Карен и её мать явились в тюрьму с десятью тысячами долларов залога. Я знал, что федералы и мой надзирающий офицер в выходные работать не будут. Это давало мне пару дней, чтобы собрать деньги, а также выяснить, правы ли агенты насчёт Джимми и его планов убить меня. Я его страшно боялся, но всё равно до конца поверить в это не мог.

Я знал, что с момента моего ареста Джимми заставлял Микки звонить Карен по два раза в день. Они хотели знать, как я. Не нужно ли чего? Когда я возвращаюсь? В общем, довольно обычные вопросы для любого подобного случая, но на этот раз мне всё казалось подозрительным. Я чувствовал себя параноиком, но знал, что иногда выбора нет — ты или параноик, или труп.

Помню, выйдя из тюремных ворот, я стремглав бросился в машину. У меня было чувство, что меня могут подстрелить прямо на выходе. Я не чувствовал себя в безопасности, пока не оказался дома. Вот тут-то Карен и рассказала мне, что смыла наркоту в унитаз. Восемнадцать тысяч долларов утекли в канализацию. Как она могла? А разве не за этим я дал ей сигнал, спрашивала она. Я не давал сигнала смыть наркотик в унитаз, я просто хотел, чтобы она спрятала его получше на случай, если копы придут с собаками. Тут она принялась кричать и плакать. Я тоже начал кричать на неё. Так мы и орали друг на друга, пока не охрипли. Той ночью я лёг спать с пистолетом в руке.

Когда Микки позвонила утром в субботу, чтобы узнать, как дела, Карен ответила, что всё отлично — я дома. Микки чуть трубку не выронила. Она хотела знать, почему Карен её не предупредила. Они с Джимми могли бы помочь собрать залог. Вот именно поэтому я никому не говорил о своём плане. Именно поэтому с наличными приехали только Карен и её мать. Именно поэтому я заранее застелил постель в камере и приготовился к выходу. Я не хотел, чтобы охранники выкрикивали моё имя. Я не хотел видеть никого, кроме жены и тёщи, когда выйду из тюрьмы.

Микки сказала, что Джимми хочет встретиться со мной сразу же, как только я проснусь. Я велел Карен отвечать, что вокруг полно копов, а вечером мы идём на бар-мицву, так что я встречусь с Джимми не раньше утра воскресенья. Я хотел использовать субботу, чтобы собрать деньги и вообще разнюхать, нет ли опасности.

Воскресным утром мы встретились с Джимми в ресторане «Шервуд» на бульваре Рокавей. Это было популярное местечко, и нас там знали. Я пришел на пятнадцать минут раньше и увидел, что Джимми меня уже ждёт. Он занял кабинку в дальнем конце зала, чтобы видеть всех, кто будет входить в заведение, и все машины, заезжающие на парковку. Хотел проверить, нет ли за мной хвоста.

Он даже не притронулся к мускатной дыне и кофе. В прежние времена Джимми уже уплетал бы за обе щёки не только дыню, но и три-четыре яйца, сосиски, жареную картошку, печенье и тосты, залив всё это огромным количеством кетчупа. Джимми любил кетчуп. Он всюду его добавлял, даже к стейкам. Кроме того, в этот раз он всё время ёрзал. Явно нервничал. В последнее время он начал носить очки и теперь постоянно то снимал, то надевал их.

Я чувствовал себя опустошённым. Не помогло ничто — ни душ, ни свежевыглаженная Карен рубашка, ни парфюм. Ничто не могло заглушить вонь тюрьмы и страха. Увидев меня, Джимми встал. Он улыбался. Он раскинул руки и обнял меня. Мои судебные документы были уже разложены на столе. Джимми взял их у адвокатов. Сев с ним за стол, я ощутил себя почти что как в старые добрые времена.

Внешне, разумеется, всё выглядело отлично. Типа мы обсуждаем с Джимми моё дело по наркотикам, как прежде обсуждали десятки других моих дел. Но на самом деле на этот раз мы обсуждали меня. Я знал, что запалился. Что стал опасен. Я знал, что могу сдать Джимми и заключить сделку с правительством. Я мог сдать «Люфтганзу» и мог сдать Поли. Я мог отправить Джимми и Поли за решётку до конца их дней. А ещё я знал, что Джимми это знает.

Ничего из этого не произносилось вслух, конечно. Фактически мы вообще почти не говорили. Даже если бы федералы умудрились сунуть нам под стол жучка, то, прослушав запись, они вряд ли поняли бы, о чём мы беседовали. Всё решали полунамёки. Жесты. Мы говорили про того парня и этого парня, про парня отсюда и парня оттуда, про волосатого парня и парня из центра. В конце беседы я понимал, о чём шла речь, и Джимми понимал, но больше никто.

Джимми изучил бумаги и пришёл к выводу, что меня сдал стукач. Я-то знал, что это сын Бобби Джермена, но решил не афишировать этот факт. Я сказал, что наркоту не нашли ни у меня, ни в моём доме. Я твердил, какое хлипкое у них дело, но видел, что Джимми всё равно нервничает.

Он хотел знать всё о моих людях. Известно ли про него Робин, Джуди и другим арестованным? Я сказал, что они не в курсе, но видел, что он мне не верит. Он спросил, удалось ли мне уже поговорить с Поли. Я сказал, что нет.

Джимми пытался выглядеть уверенно. Сказал, что у него есть пара идей насчёт моего дела. Но я-то видел, что он задумал. Он делал вид, что хочет помочь мне, чтобы я оставался рядом. А он тем временем спокойно выберет подходящее время, чтобы грохнуть меня. Он просто выжидал удобный момент, чтобы не разозлить Поли моим убийством и не подставить под топор свою собственную шею.

Пока Джимми не понял, что я разгадал его план, у меня был шанс выиграть время на свободе и собрать кое-какие деньги. В общем, я притворялся перед Джимми, будто не знаю, что он, вероятно, хочет сделать, а он притворялся, что всего лишь заботится о моих интересах.

Ещё он хотел послать меня во Флориду через несколько дней. Там якобы надо было уладить кое-какие денежные дела. Скоро мы встретимся и обсудим это. Он предложил пересечься в среду в баре Чарли Япошки на бульваре Квинс в Саннисайде.

Я прежде об этом месте не слышал. Мы с Джимми вместе вели дела двадцать пять лет. Встречались, наверное, в тысяче разных баров в Квинсе и оттянули лет шесть в тюряге, и вдруг он предлагает прийти в заведение, о котором я знать не знаю.

Я кивнул, мол, ага, конечно, но для себя решил, что ни за что на свете не пойду в тот бар. После завтрака с Джимми я сразу поехал взглянуть на предложенное местечко. Не стал дожидаться среды.

Это оказалось как раз такое заведение, какие Джимми в прошлом всегда предпочитал использовать для убийств. Оно контролировалось людьми из его банды. У бара был чёрный ход, выводивший прямо на автостоянку, куда удобно выносить завёрнутый в ковёр «мешок для тела», не попадаясь на глаза посторонним. Забудь об этом, Джимми. Ты, должно быть, спятил, если думал, что в среду я туда приду.

Вместо этого я приехал к принадлежавшей Джимми швейной фабрике на Либерти-авеню в понедельник. Всё утро ушло на сбор денег. А после обеда Карен подвезла меня в тот район. Я уселся в баре через улицу и послал Карен передать Джимми просьбу о встрече.

Он тут же пришёл вместе с Карен. Я видел, что он удивлён и нервничает, не зная, что я задумал. Потом Джимми сказал, что узнал адрес сына Бобби Джермена во Флориде, и предложил мне вместе с Энтони Стабиле поехать туда и пришить стукача. Это было безумие, но я не стал спорить. Джимми никогда прежде не просил меня делать такое. Тем более никогда не говорил о подобных делах в присутствии Карен. Никогда.

Я не возражал, но напомнил, что мальчишка — сын Джермена. Мы что, собираемся грохнуть его отпрыска? Джимми покачал головой и ответил, что это решено. Якобы один из адвокатов встречался с Джерменом в тюрьме и сообщил, что его сын информатор, а Джермен сказал адвокату: «Убить крысу». Вот до чего мы дошли. Заказывали собственных детей.

Пока мы говорили, Джимми размахивал клочком бумаги с новым именем и адресом мальчишки. Он настаивал, чтобы я вместе со Стабиле поехал во Флориду и грохнул его. Но федералы упоминали, что как раз Стабиле и Сепе были теми, кто убеждал Джимми избавиться от меня. Если я поеду во Флориду со Стабиле, точно не вернусь назад.

Я отвёз Карен домой и снова отправился собирать долги. Я дал ей пистолет, с которым спал с тех пор, как вышел из тюрьмы под залог. У меня был небольшой арендованный автомобиль, который нельзя было проследить, и даже второй такой для жены, чтобы не ездить на машинах, известных копам. Офис окружного прокурора Нассау конфисковал мой «вольво».

План был прост — оставаться на свободе как можно дольше и собрать как можно больше денег. Я был в безопасности, пока Джимми верил, что я поеду во Флориду. Но план не сработал. Когда я вечером подъехал к дому, меня окружили восемь агентов. Федералы узнали, что я на свободе. Макдоналд решил не рисковать. Меня арестовали как важного свидетеля по делу «Люфтганзы». Выбора не оставалось — мне предстояло или пойти на сделку, или пойти ко дну.

Глава двадцать вторая

Карен. Вскоре после ареста Генри меня вместе с детьми под охраной федеральных маршалов и агентов доставили в офис ФБР в Квинсе. Мама, сходившая с ума от беспокойства, поехала с нами. Меня принял в своём кабинете Макдоналд, который прямо сказал, что всем нам нужно воспользоваться Федеральной программой защиты свидетелей. Мы в опасности, объяснил он. Генри. Я. Дети. Наш единственный шанс — если Генри начнёт сотрудничать. Тогда мы сможем начать новую жизнь. Я спросила, а что, если Генри пойдёт в программу свидетелей, а мы с детьми останемся дома? Макдоналд ответил, что так не получится, мы всё равно будем под угрозой, потому что бандиты постараются достать Генри через меня и детей.

Макдоналд разъяснил всё предельно чётко. С ним были федеральные маршалы, которые помогали объяснять и подтвердили его слова. Если Генри выступит в суде, сказали они, то люди, против которых он будет давать показания, начнут нас искать. От Генри будет зависеть, останутся они на свободе или проведут остаток жизни в тюрьме. Если эти бандиты решат, что мои родители или сёстры знают, где мы, жизнь моих родных не будет стоить и гроша. Их заставят всё рассказать, а потом нас убьют.

Затем Макдоналд начал свой маленький шантаж. Сказал, что может обвинить в наркоторговле и меня — мол, у него хватает доказательств. Мы с Генри оба пойдём под суд. «И что тогда будет с детьми?» — спросил он.

У меня голова шла кругом, но, выходя из кабинета помощника прокурора, я уже решила, что воспользуюсь программой защиты свидетелей. Генри заявил Макдоналду, что согласится сотрудничать, если я пойду в программу вместе с ним. В одиночку он на это не подпишется.

В общем, особого выбора у меня и не было. Иначе прокуратура грозила засудить нас с Генри. «Кто тогда присмотрит за детьми?» — спрашивал Макдоналд. Они всё устроили так, что принять иное решение было невозможно.

Как только я вышла из кабинета Макдоналда, Генри схватил меня за руку и сказал, что я должна остаться с ним. Он не хочет идти в программу один. И без меня не согласится.

Мама тоже ждала меня там вместе с детьми. Она была очень расстроена. И хотела, чтобы Генри пошёл под программу сам. Я сказала ей: а какой у меня выбор, если моя жизнь в опасности? Меня и детей могут похитить, чтобы добраться до Генри. Она принялась кричать, что это Генри во всём виноват и все наши проблемы из-за него.

Макдоналд сказал, что мне и детям пора собирать вещи. Для этого нас отвезут домой под охраной. Мы исчезнем. Это означало, что прошлую жизнь нужно забыть. Мать. Отца. Сестёр. Невероятно, как быстро всё случилось. Мы должны расстаться и не встречаться с ними больше никогда. Словно мы умерли.

Маршалы отвезли нас с матерью и детьми домой. Там уже внутри и снаружи стояла охрана. Они приехали на четырёх машинах. С дробовиками и винтовками. Мне нужно было уложить вещи на две-три недели, пока нас не переведут в другое место. Отец и сёстры были дома. Они помогли нам собраться. Укладывали вещи и плакали. Улучив минутку, я шепнула матери, что ей нужно подождать. Мы с ней свяжемся. Отец справился отлично. Держал себя в руках.

Дети были в восторге. Они понимали одно — что мы уезжаем. Как будто на каникулы. Я объяснила им, что дело куда серьёзнее. Что мы скрываемся от плохих людей, которые хотят причинить нам вред. Что они не должны звонить своим друзьям, а также возвращаться в школу, чтобы забрать учебники, кроссовки или спортивную форму.

Дети читали газеты. Знали обо всех этих убийствах. О статьях, в которых почти еженедельно писали про Джимми и Поли. Они знали про судьбу Кучи и Марти Кругмана. Они знали, что Томми исчез. У них на глазах весь наш мир распадался на части. Не забывайте, что между ограблением «Люфтганзы» и арестом их отца прошёл почти целый безумный год.

Я написала для матери длинный список поручений. Забрать вещи из химчистки. Оплатить счета. Опустошить наш холодильник. Получить в студии фотографии с последней вечеринки. Когда мать позвонила насчёт этих фото, уже разошёлся слух, что Генри стал стукачом, и фотограф, приятель Рэймонда Монтемурро, не захотел их отдавать. Тогда она пригрозила, что пришлёт маршалов. Фотограф согласился, но, когда мать пришла, швырнул ей фотокарточки в лицо. Даже денег не взял.

Мы сложили наши вещи в большие чёрные мешки для мусора. И отбыли под охраной федеральных маршалов. На четырёх или пяти машинах. Они отвезли нас в мотель в Риверхеде. Довольно чистую и приятную гостиницу. А потом перевозили с места на место каждую пару дней. Мы отправлялись прямиком в заранее заказанные номера. Маршалы просто вручали нам ключи, а сами оставались у дверей на страже. С рациями и ружьями, спрятанными под их длинными плащами.

Нас прятали в Коннектикуте и Монтоке. Но каждое утро отвозили в штаб-квартиру ФБР в Квинсе или в бруклинский офис опергруппы. Там я занималась вышивкой, а дети играли или читали, пока Генри беседовал со следователями.

Службе маршалов требовалось время, чтобы выправить все бумаги и создать для нас новые личности. Они даже поинтересовались, какие мы хотим взять имена. Одновременно уничтожая все следы нашего прошлого. Это был потрясающий момент — сидеть с детьми в коридорах офиса опергруппы и выдумывать, как нас отныне будут звать.

Мы получили новые номера социального страхования, а дети — документы для школы. Маршалы объяснили, что прежние оценки дочери могут сохранить, но в графе о прошлом месте учёбы будет стоять прочерк. Когда девочек запишут в новую школу, маршал навестит директора и объяснит, что наша семья связана с национальной безопасностью. Типа их отец супершпион правительства или другая важная персона в этом роде.

Вообще маршалы были очень милы. Прекрасно общались с детьми. Говорили с ними, играли в карты и перешучивались с Рут. Обращались со всеми нами с большим уважением. Всегда вели себя как джентльмены. Это помогало держаться.

Через пару недель я снова навестила наш дом в Роквилл-центре. Там повсюду дежурили маршалы. Они же заказали рабочих для организации переезда. Грузовики уже ждали. Как и мои родители. Я всё ещё не могла поверить, что мы расстаёмся навсегда.

Семья, а в особенности мама, всю жизнь командовала мной. Её постоянные ценные указания страшно меня бесили. Она была очень властной женщиной. Конечно, она делала это из любви, но всё равно буквально душила меня в объятиях. Мать была из тех людей, кто желает всё контролировать двадцать четыре часа в сутки. В глубине души я надеялась, что получить новую жизнь, новое имя и вообще начать с чистого листа будет не так уж плохо. Наконец-то впервые в жизни я стану полностью независимой. Если мы с Генри уедем, получив новые имена и личности, я смогу вздохнуть свободно и взять свою жизнь в собственные руки.

Я надеялась, что всё изменится. Никаких больше Джимми, Робин и наркотиков. Всё станет иным. Впервые Генри заживёт нормально. Станет ночевать дома. Мы с ним обзаведёмся обычными друзьями. Вроде как сотрём прежнюю жизнь и начнём заново.

27 мая 1980 года Генри Хилл подписал договор с оперативной группой по борьбе с организованной преступностью (Восточный округ Нью-Йорка) Министерства юстиции США. В документе говорилось:

«Настоящим подтверждается, что между Генри Хиллом и Оперативной группой по борьбе с организованной преступностью Восточного округа Нью-Йорка достигнуто соглашение о нижеследующем.

Оперативная группа ведёт расследование предполагаемой незаконной деятельности Джеймса Бёрка, Энджело Сепе и других лиц, связанных с похищением нескольких миллионов долларов наличными и в драгоценностях со склада авиакомпании „Люфтганза“ в аэропорту имени Джона Ф. Кеннеди. Вы соглашаетесь информировать сотрудников Министерства юстиции обо всём, что вам известно относительно вышеупомянутых преступлений и другой незаконной деятельности, в которой принимали участие Джеймс Бёрк и Энджело Сепе. Кроме того, вы соглашаетесь дать показания по этим делам перед Федеральной коллегией присяжных или перед судом присяжных, если будет необходимо.

Никакая информация или свидетельства, предоставленные вами (как до, так и после заключения данного соглашения), либо вещественные доказательства, полученные в результате использования вашей информации или свидетельств, не будут использоваться против вас в уголовном производстве, за исключением случаев, которые будут перечислены ниже. Как вам известно, в настоящий момент вы являетесь фигурантом расследования вашего участия в ограблении склада „Люфтганзы“. Учитывая ваше сотрудничество, Оперативная группа отказывается от уголовного преследования вас в связи с любыми обстоятельствами данного дела. Если какие-либо иные правоохранительные органы будут рассматривать возможность возбуждения против вас уголовного дела в связи с ограблением „Люфтганзы“, Оперативная группа обязуется рекомендовать им воздержаться от подобных действий. Кроме того, Оперативная группа отказывается от уголовного преследования вас по делу о торговле наркотиками, которое было начато прокуратурой округа Нассау и в связи с которым вы были арестованы.

В том случае, если любые иные правоохранительные органы возбудят против вас уголовное дело в связи с любым иным нарушением закона, Оперативная группа обязуется сообщить им о сотрудничестве и помощи следствию, которую вы окажете в соответствии с данным соглашением.

Кроме того, Оперативная группа обязуется подать заявки на включение в Федеральную программу защиты свидетелей вас, вашей жены, ваших детей и, при необходимости, других близких или связанных с вами людей, которые будут нуждаться в защите в результате вашего сотрудничества с Оперативной группой.

Все эти обязательства действительны только в случае вашего полного сотрудничества с Правительством, включая немедленное, полное и правдивое раскрытие всей информации по упомянутым делам, которой вы обладаете. Данное соглашение не освобождает вас от уголовного преследования Правительством за дачу заведомо ложных показаний, если будет обнаружено, что вы лжесвидетельствовали по упомянутым делам. Кроме того, если вы откажетесь в точности исполнять все условия соглашения (немедленное, полное и правдивое раскрытие информации, дача показаний перед присяжными и т. д.), данный договор будет аннулирован. В таком случае Правительство получит право преследовать вас за все уголовные преступления, в которых вы принимали участие, и использовать против вас все заявления и свидетельства, которые вы сделали или сделаете как до, так и после заключения данного соглашения».

Генри. Лично для меня труднее всего было расстаться с той жизнью, от которой я решил бежать. Даже в самом конце, под угрозой смерти или длительного тюремного срока, я продолжал всей душой любить образ жизни умников.

Когда мы входили в комнату — все замирали. Все знали, кто мы, и обращались с нами, как с кинозвёздами, только ещё и опасными. Мы забесплатно получали всё, что хотели. Целые грузовики краденого товара. Шубы, телевизоры, одежду — всё что угодно, только попроси. Мы использовали гаражи, в которых Джимми разгружал добычу, словно собственные универмаги. Наши жёны, матери, дети, все, кого мы знали, тоже снабжались оттуда. У меня в кухне стояли сумки, набитые драгоценностями, а в спальне около кровати — сахарница, полная кокаина. Чтобы получить что угодно, было достаточно одного телефонного звонка. К нашим услугам были бесплатные автомобили, оформленные на фальшивые имена, и ключи от десятков принадлежащих банде тайных квартир. Каждый уикенд я тратил на ставки тридцать-сорок штук, а потом на неделе или проматывал выигрыш, или шёл к ростовщикам занять ещё денег. Это было неважно. Когда финансы истощались, я всегда мог награбить ещё.

Мы заправляли всем. Мы платили адвокатам. Мы платили копам. Все шли к нам с протянутой рукой. Мы шутя выходили из тюрьмы. Мы имели всё самое лучшее. В Вегасе и Атлантик-сити у нас всегда находились знакомые. Люди спешили к нам, предлагая билеты на шоу, места в ресторанах, лучшие номера в гостиницах.

Теперь же этому пришёл конец, вот с чем было труднее всего смириться. С сегодняшнего дня всё стало иначе. Никаких больше активных действий. Мне придётся смирно ждать у моря погоды, как и всем остальным. Отныне я рядовое ничто. Остаток своей жизни я проживу как лох.

Эпилог

Когда Генри Хилл вступил в Федеральную программу защиты свидетелей, он стал одним из четырёх тысяч четырёхсот других преступников, решивших, что лучше свидетельствовать против сообщников и затем исчезнуть, нежели предстать перед судом в качестве обвиняемого. С точки зрения Хилла, эта программа, на которую Министерство юстиции США тратило двадцать пять миллионов долларов в год, осталась для него единственным возможным выходом.

Как вскоре понял Эд Макдоналд, сам Генри Хилл походя совершил столько преступлений, что порой даже не считал их таковыми. Однажды, например, рассказывая об ограблении «Люфтганзы», Генри упомянул, что был в Бостоне. Это оказался уже третий или четвёртый раз, когда он заговаривал о Бостоне, поэтому Макдоналд наконец спросил, что Генри там делал. И тот совершенно спокойно ответил, что подкупил игроков баскетбольной команды Бостонского колледжа, чтобы устраивать договорные матчи, поэтому регулярно летал в Бостон присматривать за тем, как идут дела. «Я сам выступал за команду первокурсников Бостонского колледжа, — рассказывал Макдоналд. — И даже, как оказалось, был на некоторых подстроенных Генри матчах. Услышав это признание, я чуть не бросился на него с кулаками, но потом понял, что для Хилла это просто бизнес. Организацию договорных матчей он даже не считал чем-то противозаконным. Поэтому и не подумал упомянуть о них, когда рассказывал о своих преступлениях. В общем, пришлось мне усвоить, что Генри были совершенно чужды понятия солидарности или командного духа. Никогда в своей жизни он не болел ни за что, кроме нужного спреда».

Можно с уверенностью сказать, что на Генри Хилла Федеральная программа защиты свидетелей потратила государственные денежки не зря. Он выступал перед судом с такой бесстрастной достоверностью — практически не глядя на обвиняемых, против которых свидетельствовал, — что присяжные выносили один обвинительный приговор за другим. Благодаря его показаниям Пол Маццеи получил семь лет за наркоторговлю, а по делу о договорных баскетбольных матчах (которое Макдоналд возбудил и вёл лично) двадцатишестилетний Рик Кун был осуждён на десять лет — самый суровый приговор игроку команды колледжа за всю историю. Сообщник Генри по этой афере Тони Перла тоже сел в тюрьму на десять лет, а его брат Рокко — на четыре года. Рич Перри, один из букмекеров мафии, известный как специалист по «договорнякам», узнав, что Генри собирается давать показания против него, сознался в сговоре с целью подделки результатов игр и отделался одним годом. Генри помог федеральным маршалам выследить и вернуть в тюрьму Билла Арико, киллера, объявленного в международный розыск. Филип Бэзил, владелец диско-клуба на Лонг-Айленде, получил пять лет условно и штраф в двести пятьдесят тысяч долларов за помощь Хиллу в получении фиктивной работы, которую тот использовал для своего досрочного освобождения.

Генри даже съездил на гастроли. В окружении маршалов и в сопровождении Джерри Д. Бернштейна, прокурора из опергруппы, который добился осуждения Бэзила, Генри отправился в Финикс, штат Аризона, где большая оптовая компания по торговле спиртным, чуть не ставшая крупнейшим местным дистрибьютором вина и виски, подозревалась в связях с организованной преступностью. Однако буквально накануне выступления Генри в суде компания отозвала свою заявку на алкогольную лицензию и согласилась вообще отказаться от дальнейших бизнес-операций в штате.

Шестого февраля 1984 года Генри свидетельствовал против Пола Варио, который обвинялся в том, что помог Генри получить фиктивную работу, чем содействовал его досрочному освобождению из «Алленвуда». В результате трёхдневного процесса Пол Варио был признан виновным в мошенничестве по предварительному сговору. Третьего апреля 1984 года он был приговорён к четырём годам лишения свободы и штрафу в десять тысяч долларов. После серии безуспешных апелляций Варио отправился отбывать свой срок в федеральную тюрьму Спрингфилда, штат Миссури.

В том же году Генри выступил в суде против Джимми Бёрка в связи с убийством Ричи Итона. Генри показал под присягой, что Джимми однажды признался ему в убийстве Итона — из-за кокаиновой сделки на двести пятьдесят тысяч долларов. Адвокат Бёрка потребовал уточнить, как именно звучало признание. Генри посмотрел прямо на Джимми и сказал, что, когда он спросил насчёт Итона, Джимми ответил: «Можешь больше не волноваться, я грохнул этого грёбаного прохиндея». Девятнадцатого февраля 1985 года Джимми Бёрк был приговорён к пожизненному заключению за убийство Ричи Итона.

Генри так и не смог помочь Макдоналду раскрыть дело «Люфтганзы», из-за которого, собственно, и попал в программу защиты свидетелей. К тому моменту, когда Макдоналд заполучил Генри в свидетели, все, кто мог хоть как-то связать Джимми с этим ограблением, были уже мертвы. Кроме Генри и Джимми, не осталось никого. Погибли Куча Эдвардс, Марти Кругман, Ричи Итон, Томми Де Симоне, Терри Феррара, Джо Манри, Французик Макмахон, Паоло Ликастри, Луи и Джоанна Кафора, Энтони Стабиле и даже Энджело Сепе и его новая подружка, девятнадцатилетняя Джоанна Ломбардо. И ещё двадцатиоднолетний сын Джермена, Роберт-джуниор, которого застрелили на какой-то крыше в Квинсе в первый год пребывания Генри в программе.

Генри совершенно спокойно выступал свидетелем против своих бывших приятелей. Кажется, его ничуть не волновали ни угрожающие взгляды Джимми Бёрка, ни вид престарелого семидесятилетнего Пола Варио. Варио, Бёрк, Маццеи, Бэзил, игроки в баскетбол — все, вместе с кем Генри совершал преступления, стали для него лишь разменной монетой, на которую он покупал собственную свободу. Вместе с прокурором оперативной группы Дугласом Бемом он инициировал расследование против мафии, «державшей» грузовой бизнес аэропорта Кеннеди, в результате чего Полу Варио были предъявлены новые обвинения, так же как и Фрэнку «Макароннику» Манцо и другим влиятельным членам семьи Луккезе. Генри помог Макдоналду и его людям завести множество уголовных дел, отправивших за решётку его бывших друзей. Совершенно непринуждённо. Перед дачей свидетельских показаний против Варио Генри заказал пиццу с колбасой и грибами и попивал пиво «Таб», а перед процессом по договорным матчам в Бостонском колледже, после которого двадцатишестилетний Рич Кун отправился на десять лет в федеральную тюрьму, вёл переговоры о гонораре в десять тысяч долларов за статью в журнале «Спортс Иллюстрейтед». Когда Джимми Бёрка признали винов ным в убийстве, Генри почти в открытую ликовал. Он всё-таки выжил в последней разборке с Джимми, хотя и подстроил всё так, что курок спустило правительство.

Разумеется, какие бы оправдания ни изобретал для себя Генри, в конечном счёте его выживание зависело от способности к предательству. Он охотно предал мир, который знал, и людей, вместе с которыми вырос, так же невозмутимо, как устраивал азартные игры или уходил от слежки. Для Генри Хилла отказаться от жизни умника было трудно, а вот от друзей — очень легко.

В конце его карьеры не было ни пиротехнических эффектов, ни грандиозных взрывов, как в эпическом финале бандитского боевика с Джеймсом Кэгни. Он не собирался, подобно герою кинокартины, в вихре пламени отправиться «на вершину мира». Генри хотел выжить любой ценой. И фактически из всей банды Бёрка он один и выжил.

Сегодня Генри Хилл и его жена живут где-то в Америке. Пока я писал эту книгу, он начал успешный бизнес и обзавёлся двухэтажным домом в неоколониальном стиле ценой сто пятьдесят тысяч долларов в районе с таким низким уровнем преступности, что взлом садового сарая становится темой для передовиц в еженедельной газете. Его дети ходят в частные школы. Карен тоже открыла небольшой бизнес, и у каждого из них есть по автомобилю. Он копит на пенсию. И жалуется лишь на то, что в местности, где их поселили по программе защиты свидетелей, не найти приличной итальянской еды. Через несколько дней после прибытия он пошёл в местный «итальянский» ресторан и обнаружил, что в соус маринара не кладут чеснок, за пасту лингуини выдают яичную лапшу, а белый хлеб вынимают из упаковки уже нарезанным и подают на стол в пластиковых корзинках.

Зато благодаря своему продолжающемуся сотрудничеству с Эдом Макдоналдом и другими прокурорами оперативной группы, Генри получает зарплату госслужащего в размере полутора тысяч долларов в месяц, а также восемь-девять раз в год летает в Нью-Йорк за счёт правительства и тогда уж получает еду прямо из манхэттенской «Маленькой Италии» — с доставкой в суды, где он выступает, или в отели, в которых останавливается. В этих поездках его всегда сопровождают вооружённые маршалы, чтобы защитить от убийства или похищения. В общем, Служба маршалов охраняет его столь тщательно, а его новую личность скрывает столь ревностно, что даже Налоговому управлению США, когда оно попыталось взыскать с прежнего Генри Хилла кое-какие старые долги, осталось лишь в бессилии развести руками. Благодаря правительству, на которое он теперь работает, Генри Хилл оказался суперумником.

Оглавление

Предисловие к русскому изданию

От автора

Предисловие

Глава первая

Глава вторая

Глава третья

Глава четвёртая

Глава пятая

Глава шестая

Глава седьмая

Глава восьмая

Глава девятая

Глава десятая

Глава одиннадцатая

Глава двенадцатая

Глава тринадцатая

Глава четырнадцатая

Глава пятнадцатая

Глава шестнадцатая

Глава семнадцатая

Глава восемнадцатая

Глава девятнадцатая

Глава двадцатая

Глава двадцать первая

Глава двадцать вторая

Эпилог

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно