Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Интервью длиною в год

Я высек строки правды острием,

Ни слова лжи в признании моем…

ак сказал о своем поэтическом творчестве великий египетский поэт Абд ар-Рахман аль-Хамиси.

Он дарил людям красоту и любовь. Он творил, обращаясь к человеку с мечтой и верой в светлое будущее. Его называли гениальным лириком и революционным романтиком. Целое поколение египетских и арабских революционеров считают его своим учителем. Личность этого талантливого поэта и борца за социальную справедливость — легендарна.

Я пришла к аль-Хамиси в январе 1986 года, после того, как прочла его поэтический сборник «Мятежная надежда». Меня покорили его стихи и поэмы, с их неповторимой образностью и музыкальностью, с их верностью идее борьбы за свободу дорогой ему отчизны, с их лиричностью и скорбью.

Поразительна сила поэзии аль-Хамиси. Его стихи заставляют страдать вместе с поэтом. Они вызывают восхищение своей изысканной формой и приносят радость видения окружающего мира, красоты и величия человеческого духа. Я задумала повесть о прекрасном поэте и мужественном борце за национальное возрождение египетского народа…

Меня встретил высокий красивый человек, элегантно одетый, с благородными чертами лица и удивительно доброй улыбкой. Его темные глаза за большими стеклами очков выражали печаль. Но когда речь шла о поэзии, они загорались и светились вдохновением. Свойственная поэту артистичность превращала беседу в своеобразный, оригинальный спектакль одного актера. Впрочем, аль-Хамиси и был отличным актером. В кинофильме «Земля», поставленном в Каире по его сценарию и под его режиссурой, он отлично сыграл роль феллаха. Во время беседы мне нередко казалось, что разыгрывается сцена из шекспировской трагедии, так эмоционально и выразительно звучал голос редкостного тембра. Внутренний огонь озарял лицо, поэт выглядел молодым и жизнерадостным. Трудно было поверить, что всего лишь месяц назад отмечен 65-летний юбилей аль-Хамиси.

Но вдруг удушливый кашель прервал беседу. Лицо преобразилось. Тяжелая болезнь мучила поэта. Он был неизлечим, но никогда не произносил слово «болезнь», мужественно переносил страдания. Своей приветливой улыбкой он как бы прикрывал то трагическое, что точило его постоянно. Аль-Хамиси не хотел вносить печаль в общение с людьми. Он был полон творческой энергии и в любом состоянии стремился выразить себя. Ведь с этим стремлением он родился! Как же это желание творить усилилось с годами, когда он понял, что людям нужно его слово! Как много хотелось сказать именно сейчас! Он торопился и трудился неустанно.

Позднее, при встречах, я поняла, что передо мною человек, созданный по самым прекрасным законам гармонии. Он был наделен умением видеть окружающий мир в самых ярких и сочных красках. Вдохновение и радость жизни были присущи ему с юных лет, так же как и потребность рассказать людям обо всем том прекрасном, что виделось ему в жизни. Но эту гармонию еще в детстве и ранней молодости нарушили горести и несчастья, а позднее — изнурительная борьба, тюрьмы и тяжелый недуг. Сияющий мир заслонили неустроенность, одиночество и скорбь о тяжелой доле египетского народа.

…Пальцы бед и страданий играют

На печальной свирели моей…

Эта мысль стала лейтмотивом в его творчестве.

Несмотря на болезнь и занятость, аль-Хамиси согласился отвечать на мои вопросы, и состоялось интервью длиною в год.

Я приходила к поэту в те дни, когда самочувствие позволяло ему вести долгую беседу. Мы записывали на магнитофон его увлекательный рассказ о детстве и юности, о становлении поэта, о первых шагах в литературе, о признании во всем Арабском мире. Главным он считал свою общественную деятельность борца-патриота. Его талант призван служить своему народу. Он горячо верил в духовную силу египетского народа, создавшего в древности одну из великих цивилизаций на планете.

Аль-Хамиси рассказывал о себе со свойственной ему искренностью и щедростью. Я узнала подробности его жизни, поняла особенности его мышления и как бы заглянула в необъятный мир этого корифея арабско-египетской поэзии.

Я писала о событиях, которые стали мне известны из рассказов поэта. В иных случаях, стремясь к полной достоверности, воспользовалась материалами и документами, опубликованными в печати. Чтобы исключить неточности, все написанное прочла моему герою. Ему понравилась повесть. В начале 1987 года, во время последней нашей встречи, аль-Хамиси включил магнитофон и коротко сказал, в чем достоинство книги. Он признался, что давно собирался сам написать о себе, ему хотелось, чтобы его соотечественники знали о том, кто он и как сложилась его жизнь. Но общественные дела, занятия литературой отнимали все время. Замысел не был осуществлен. Прочитанную ему повесть он хотел увидеть на арабском языке, даже придумал красивое оформление. Но жизнь остановилась.

В один из суровых январских дней, когда на Москву обрушились 30-градусные морозы, аль-Хамиси задумал поехать в Ливию, где его ждали общественные дела. Он верил, что на ласковом ливийском солнце почувствует себя лучше. К сожалению, к великой нашей скорби, поездка причинила непоправимый вред. Он вернулся тяжело больной, и врачи уже не смогли ему помочь.

Прощаясь, в день последней беседы, словно предчувствуя неизбежное, аль-Хамиси, желая коротко выразить свое понимание смысла жизни, сказал:

— Мера жизни, это то, что человек оставил после себя. Мое изгнание, мои страдания и лишения, тюрьмы и гонения, жизнь в одиночестве — все это плата за счастье моего народа. Вся жизнь отдана борьбе за процветание моего Египта.

Похищение

Повсюду — вблизи и вдали,

Во мраке эпохи жестокой, —

Бродя по дорогам земли,

Мечтал я о рыцаре стойком…

А. аль-Хамисиэээ

ни шли вблизи набережной Порт-Саида под зеленым шатром финиковых пальм. Справа перед ними расстилалось Средиземное море, сверкающее на солнце изумрудной волной, слева красовался шумный портовый город. Было раннее утро, дул свежий ветерок, и прогулка эта доставляла большое удовольствие молодой красивой женщине Аише и ее маленькому сыну. Шел 1927 год.

— Сегодня воскресенье, ты пойдешь на молитву, мама? — спросил мальчик, крепко сжимая своей ручонкой ласковую мамину руку.

— Непременно, сынок! Тебя звала к себе наша соседка Медея, ты побудешь у нее, послушаешь музыку.

— А потом?

— А потом поиграешь с мальчиками, дождешься меня возле дома, и мы пойдем…

Она с улыбкой посмотрела на сына. Мальчик, предвкушая удовольствие и сгорая от нетерпения, взмолился:

— Скажи скорее, мы пойдем в гости? В магазин?

— Тебе хочется пойти в гости, к дяде Абдель-Фаттаху?

— Я лучше побуду с тобой, мамочка! Куда ты меня поведешь? Я так люблю с тобой прогуливаться по городу и что-то рассматривать! Я спрашиваю, а ты отвечаешь. Ты все знаешь, милая мамочка.

— О, я все знаю! — рассмеялась Аиша. — Мы пойдем на базарную площадь, там сегодня выступают клоуны и фокусники. Я помню свое обещание, сынок.

— Как я рад! Как я рад! — закричал мальчик. — Я так хотел увидеть клоуна. Ты такая добрая, милая моя мамочка! Я очень тебя люблю!

Он прыгал, кружился вокруг матери, хватаясь за пышные складки голубой шелковой юбки. Глаза его излучали радость.

— Нам пора, дружок! — сказала Аиша. — Мне надо прийти к ранней молитве, чтобы не встретить на улице кого-либо из родственников Абдель-Фаттаха. Если узнает — рассердится.

— Мамочка, ты говорила, что твой старший брат Абдель-Фаттах любит тебя. Почему он рассердится?

— Ты ведь знаешь, Абдель-Фаттах мусульманин, ученый богослов, он великий противник католической веры. Он и слышать не может о католическом храме. Храни мою тайну, сынок! Не выдавай меня. Я не хочу огорчать брата. Твой дядя очень добрый человек, он вырастил меня после смерти моей матери. Он заботился обо мне, когда я осталась крошечной сироткой. Он дал мне хорошее образование, послал в лучшую школу Порт-Саида. Я не говорила тебе о великом горе нашей семьи. Ведь мама моя умерла не своей смертью. Твою бабушку Марсель убили.

— Разбойники? Их судили? Посадили в тюрьму?

— Успокойся, сынок. Посидим здесь, в тенистой аллее, я расскажу тебе о том, что тяжелым камнем лежит на моем сердце. Ты уже все понимаешь, тебе надо знать истину.

Аиша поцеловала сына, взяла в руки его ладошки и призадумалась. Она не могла решить, рассказать ли ей о том страшном, что случилось, когда она была двухлетней крошкой и ничего не понимала. Мальчик еще мал. Но он смышлен и ждет.

— Твой дедушка, Абд ар-Рахман Абуль Хасан — египтянин, человек именитый и верующий мусульманин, имел большую семью. Случилось так, что он встретил молодую красивую француженку Марсель. Она приехала посмотреть сокровища Древнего Египта и собиралась домой вместе с туристами, но осталась в Египте. Дедушка так сильно полюбил Марсель, что решил на ней жениться. По мусульманскому закону можно иметь четырех жен. Его брак с француженкой был законным. Но старшая жена дедушки не могла ему простить увлечение, она возненавидела Марсель. Она знала, как дедушка предан Марсели, как заботится о ней, как радуется рождению девочки. Да и Марсель была счастлива, дедушка очень ее любил.

Старшая жена дедушки, мать Абдель-Фаттаха, была женщиной жестокой и коварной. Она отравила Марсель, когда мне было два года. Дедушка не смог перенести этого горя и вскоре умер. Абдель-Фаттах был уже взрослым человеком, имел семью. Он долго гневался на свою мать, не мог простить ей этой чудовищной жестокости. Он осуждал ее. А меня он пожалел и полюбил. Я выросла благодаря его заботам. Я знаю, он любит меня, но не прощает того, что я верна католической вере. Он не может понять, что вера матери для меня священна. Я берегу маленький золотой крестик, который мама повесила мне на шею, когда я родилась. Я думаю, что в таком деле нельзя неволить человека. Я никогда не буду тебе указывать, какую веру тебе принять. Я уважаю веру Аллаха, я уважаю мусульман, я люблю народные песни феллахов и дорожу всем, что связано с памятью о матери.

— Нагнись, мама, покажи мне портрет Марсели в твоем медальоне, — попросил Абд ар-Рахман. Сейчас, сочувствуя печали матери, он казался взрослее своих семи лет.

Они молча возвращались домой. Глядя на погрустневшее личико сына, Аиша пожалела о том, что рассказала ему о своих горестях. «Но он смышлен, он все понимает, он любит меня», — подумала Аиша.

Когда они подошли к дому, мальчик спросил:

— Мамочка, мой отец нехороший человек, почему он не живет с нами?

— Твой отец добрый и хороший человек, но мы с ним разные люди. Каждый мыслит по-своему. К сожалению, он не знает грамоты. Не умеет читать, ему не понятна моя любовь к чтению, к музыке. Ему чуждо все то, что мне дорого. Ты знаешь мое увлечение древностями Египта. Ему безразличны эти сокровища. Если бы ты знал, сынок, как я была несчастна, когда мой брат Абдель-Фаттах приказал мне выйти замуж за человека, которого я не любила и который не понимал моей души. К несчастью, у нас в Египте женщины бесправны. Мы не вольны распорядиться своей судьбой. За нас решают мужчины. Мой брат хотел породниться с семьей аль-Хамиси, и он привез меня в деревню. Горе мое было велико. Я была так одинока, что, казалось, не перенесу. Мне было трудно примириться с убожеством деревенской жизни. Я привыкла к освещенным городским улицам, к светлым комнатам с электричеством. У меня в городе были книги, я постоянно слушала музыку, пока жила в Порт-Саиде. У меня были подруги и бывали веселые праздники. Словно по воле злой волшебницы, я оказалась в убогом деревенском доме, где керосиновая лампа была роскошью. Не было книг, не было музыки, не было людей, с которыми мне хотелось бы поговорить. Печаль мучила меня. Муж видел мои слезы, понимал, как я несчастна. Он пожалел меня и согласился на развод. Вот почему мы одни с тобой, сынок. Теперь ты все знаешь обо мне, мой любимый мальчик.

Аиша поспешила в церковь, а маленький аль-Хамиси пошел к соседке Медее. Он любил сидеть у сверкающей трубы и слушать волшебную музыку, совсем не похожую на музыку, какую любил дядя.

Гречанка Медея, жена капитана дальнего плавания, бездетная, очень привязалась к Абд ар-Рахману. Ей доставляло удовольствие рассказывать мальчику мифы Древней Греции, напоминающие ей о детстве, проведенном в Афинах. Она рассказывала о красотах Акрополя в далекой древности, когда рядом с Парфеноном высилась скульптура богини Афины, изваянная Фидием.

— Когда я вырасту, — прервал ее рассказ аль-Хамиси, — я поеду в Афины, я посмотрю.

— Ты увидишь лишь руины, мой мальчик, но они прекрасны.

Мальчик уже не решался спросить о руинах, подумал, что мама расскажет.

Этот худенький, стройный мальчик с темной курчавой головой и не по летам умными черными глазами так трогательно вслушивался в музыку Баха и Бетховена, не сводя глаз с никелевой трубы граммофона, словно знал какую-то тайну.

— Посмотри на море, — сказала Медея, ставя пластинку, — не видно ли на горизонте корабля? Я жду моего капитана.

— Не видно, не беспокойтесь, он скоро вернется!

Медея каждый раз задавала этот вопрос. Мальчик давно уже понял, как она тревожится, и предсказывал скорое возвращение.

Услышав первые аккорды, Абд ар-Рахман стал прислушиваться к звукам прекрасной музыки, непривычной, но завораживающей.

— Хорошая музыка, — сказал мальчик, — как она называется?

— «Лунная соната» Бетховена. Знаешь, о чем хотел рассказать Бетховен в этой сонате? О великом горе. Оно настигло его внезапно, когда он радостно творил свои прекрасные произведения. Когда ты подрастешь, когда сам купишь себе граммофон, ты часто будешь слушать его произведения и они доставят тебе большую радость.

— Какое горе случилось с Бетховеном? — насторожился Абд ар-Рахман.

Он был еще полон печали. Несчастье, случившееся с матерью, тревожило его. Отравили бабушку — какая беда! Отец в бедной деревне, не учился. Ему плохо, он не может читать книги. А что случилось с великим музыкантом?

— Бетховен очень любил природу. Пение птиц, треск кузнечиков, шелест листвы — все это доставляло ему необыкновенную радость. Он прислушивался к звукам леса, любовался полевыми цветами и был счастлив. Но вот, гуляя в лесу, он обратил внимание на удивительную тишину. Словно все птицы улетели, исчезли кузнечики, а легкий ветерок так тихо колышет ветви старого дуба, что ничего не слышно. Он испугался. Поспешил домой, чтобы у фортепиано проверить свой слух. Но и в дороге его охватило волнение. Он увидел пастушка, играющего на свирели, но ничего не услышал. С печалью в сердце он вошел в свой дом, подошел к фортепиано, ударил по клавишам. Звук был тусклым, будто доходил издалека. Бетховен понял, что теряет слух. Для композитора это равносильно смерти. Он обратился к врачам. Как им хотелось помочь великому музыканту! Они знали, что вся Европа преклоняется перед редкостным талантом. Но им не удалось его вылечить. Он был обречен на полную глухоту.

— Он больше не сочинял музыку? — спросил аль-Хамиси.

— Это был удивительный талант, — ответила Медея. — Будучи глухим, он сочинил самые прекрасные свои произведения. Сейчас мы услышим последнюю часть сонаты. В ней выражена печаль великого композитора. Глухота сделала его одиноким и лишила счастья услышать божественные звуки собственных сочинений. Помнишь, сначала музыка была светлой, ясной, а сейчас мы слышим скорбь.

Граммофон умолк, а мальчик все еще смотрел в сверкающую трубу, словно ждал продолжения печальной музыки и рассказа Медеи.

— Как мне его жалко! — воскликнул Абд ар-Рахман.

— Не огорчайся так! Иди погуляй с друзьями.

Абд ар-Рахман побежал на соседнюю улицу, чтобы поиграть в мяч. К нему подошел высокий худой человек в темной длинной рубахе феллаха, поверх которой был накинут черный плащ. На ногах запыленные сандалии.

— Ты сын Аиши? — спросил он. — Ты не узнаешь меня? — Он протянул мальчику большой сверток с конфетами и халвой. — Угостись! Маленькие мальчики любят сласти.

— Я не маленький, мне семь лет, я учусь в школе, — ответил Абд ар-Рахман, сердито глядя на незнакомца. Однако не устоял и протянул руки к конфетам.

— Я вижу ты устал, — сказал незнакомец. — Хочешь прогуляться, я подыму тебя на плечи, и мы пройдемся по улице.

Абд ар-Рахману захотелось прогуляться, сидя на плечах высокого худого человека. «Мальчики позавидуют мне, когда увидят, как мне повезло», — подумал он. Но не успел и слова сказать, как очутился на плечах со свертком в руках.

— Пойдем к мальчикам, — попросил Абд ар-Рахман, — я угощу их конфетами.

— Успеешь, — сказал человек в черном плаще и повернул на соседнюю улицу, подальше от дома Аиши.

— Я хочу домой, мама ждет меня. Поверни обратно. Мы пойдем на базарную площадь. Там я увижу клоуна и фокусника.

В ответ на просьбу мальчика незнакомец прикрыл его черным плащом и побежал к озеру.

— Остановись! — закричал испуганный Абд ар-Рахман. — Отпусти меня! Я хочу домой! — Мальчик, рыдая, пытался вырваться из рук похитителя, но тот был силен и очень быстро бежал.

Под плащом было душно. Слезы лились градом. Вдруг сделалось страшно. Но вырваться он не смог.

На берегу, когда они очутились в лодке, Абд ар-Рахман попытался прыгнуть в воду. Он плакал, кричал и вырывался из рук.

— Ты мой сын, я увезу тебя в деревню, — сказал высокий человек, снова завернул мальчика в плащ и положил на скамью, как вещь.

— Отпусти! Отпусти, скверный, злой человек! — кричал пленник. — Мне не нужен отец! Я хочу к маме!

Потом они оказались в поезде. Мальчик не переставал плакать. Лицо его распухло, он выглядел тяжело больным.

— Бедный мальчик, он болен, — сказал сидящий рядом старик.

— Ничего, поправится, — ответил хмуро отец.

Так, в слезах, тяжко горюя, сын француженки Аиши и феллаха аль-Хамиси очутился в бедной деревушке, где не было ни одного грамотного человека и не было школы. Его поразило убожество старого дома, где первый этаж был для скота, а наверху в низеньких комнатах жили люди. Кудахтали куры, блеяли овцы, жевали ослы. Даже прислуга в доме матери была одета лучше и чище бабушки. Эта пожилая женщина в темно-синем одеянии, с черным платком на голове и татуировкой на подбородке пугала его своим суровым выражением лица. Она старалась быть приветливой, говорила ласковые слова, но вызывала только неприязнь. Мальчик забился в угол деревянной суфы, прикрытой потертым одеялом, закрыл лицо и не переставал всхлипывать. Впервые в жизни ему показалось, что сердце хочет вырваться из груди. Несчастье его было безмерно. Он не хотел видеть отца, бабушку и дедушку, которые неустанно предлагали ему сласти. Он старался представить себе мать в голубом шелковом платье — веселую, смеющуюся и такую ласковую в это утро. Как она перенесет разлуку с ним? Что она подумает о своем сыне? Найдет ли его? Зачем он пошел на улицу? Почему не спрятался в доме?

Мальчик уснул, но долго еще слышались стоны. Он метался во сне, а отец, сидя рядом, не спускал глаз с малыша. Лицо отца казалось каменным, неподвижным, лишь тяжкие вздохи выдавали его волнение.

Абдель Малик аль-Хамиси отлично понимал, что сделал мальчика несчастным, разлучив его с любимой матерью. Он понимал, что принес горе Аише. Однако он не мог поступить иначе. Об этом говорили ему родители, родственники и соседи. Они считали, что мальчика должен растить отец, нельзя доверять женщине воспитание мужчины. К тому же Аиша не хочет принять веру Аллаха. Откуда ей ждать покровительства и милосердия? «Нет, это не зло. Похищение сына я совершил с благословения Аллаха, милосердного и милостивого», — думал Абдель Малик.

Всю ночь отец сидел у изголовья сына, который впервые оказался под его покровительством. А маленький аль-Хамиси впервые лег спать голодным, неумытым, в грязной, запыленной одежде, с недетской печалью в сердце.

Его разбудил голосистый петух. Он долго возвещал наступление утра своим кукареку. Абд ар-Рахман вскочил в испуге. Дома нет петуха, где он? Что это за темная, мрачная комната? Почему он в одежде? Где мама? И вдруг вспомнил вчерашнее утро, появление высокого худого человека, который назвал себя отцом. Вспомнил стариков, как они суетились вокруг него, когда он плакал и просился домой. Вспомнил и ужаснулся. Что делать?

Отворилась дверь, вошла бабушка в черном платке с миской горячих бобов. Положила перед внуком свежую лепешку, предложила кружку козьего молока. Мальчик отвернулся, помолчал, а потом во весь голос закричал: «Хочу домой! Отпустите меня к маме!»

Бабушка кинулась утешать его, пришел отец и стал увещевать. Просил смириться, так положено. В семь лет отец может забрать сына, чтобы растить его разумно и правильно.

— Хочу домой! — твердил Абд ар-Рахман. — Не буду есть! Я убегу!

Бабушка не находила слов утешения. Всю ночь она проплакала, видя печаль сына и внука. Но разум подсказывал ей, что сын сделал доброе дело. Во имя Аллаха он спас Абд ар-Рахмана. Мальчика должен растить отец.

Прошло несколько дней. Маленький аль-Хамиси не хотел примириться с насилием. Он не выходил из дома, молча сидел у окна и смотрел на шумный двор, полный живности. У самого окна стояла на привязи белая козочка. «Ей нельзя уйти из этого дома, — подумал Абд ар-Рахман, — она привязана. И мне нельзя». Он с тоской прислушивался к скрипу колеса, подающего воду на поле. Иногда доносились голоса женщин, усмиряющих крикливых детей. Так шли дни.

Как-то он вышел на деревенскую улицу. Вблизи дома стояли две пожилые женщины. Они о чем-то говорили, но, увидев мальчика, обернулись и долго молча смотрели на него. Бабушка, следившая за каждым шагом внука, желая сделать ему добро, чем-то угодить, вышла к нему спросить, не хочет ли он познакомиться с соседскими мальчиками. Она прежде всего увидела молчаливых женщин, устремивших свой взор на внука.

— Аллах, милостивый! — прошептала бабушка. Подошла, взяла за руку Абд ар-Рахмана и повела во двор.

— Не показывайся на глаза этим женщинам, — сказала она, — они могут сглазить.

Спустя несколько времени, соседка зашла к бабушке, чтобы занять немного соли. Она посмотрела на Абд ар-Рахмана и сказала громко:

— Твой маленький аль-Хамиси красивый мальчик. Даже очень красивый, и мне кажется — умный.

— По воле Аллаха! — ответила бабушка сурово, подавая соседке соль в тыквенной баклашке. — Завистники, — сказала она деду, — следят за малышом. Как бы не заболел.

Вечером, на закате, когда солнце стало красным, бабушка подошла к внуку и, к удивлению мальчика, отрезала край его курточки. Затем посыпала этот кусочек ткани щепоткой соли и тут же сожгла на старом медном блюде. Дымящееся блюдо она поднесла к Абд ар-Рахману, окурила его и, собрав пепел, посыпала голову внука.

Невозможно передать изумление мальчика. То, что он увидел, было похоже на колдовство из сказки. Он не сдержался и спросил:

— Зачем это, бабушка?

— От порчи, внучек. Соседка смотрела на тебя недобрым глазом, да еще хвалила изо всех сил. Это может причинить тебе вред. Но я все сделала для твоего благополучия. Ты должен быть здоров. Отец собирается отвезти тебя в соседнюю деревню, ты будешь учиться у хорошего учителя. Он знает на память все суры Корана.

Вскоре пришел отец. Он принес сыну новую курточку, ранец и тетрадки. Сказал, что завтра отвезет его в Куттаб^[1]. Он будет жить у родственницы. Фатима хорошая женщина.

«Пусть будет соседняя деревня, — подумал мальчик, — мама найдет меня и увезет домой. Я буду спать в своей комнате, а после школы буду играть на маленьком клавесине. Мама любит слушать мою игру».

Ранним утром они поспешили к поезду. Бабушка приготовила ему еду на шесть дней. Положила в мешок хлеб, козий сыр и вареные яйца.

— По утрам Фатима будет давать тебе кружку молока, — сказала бабушка, — перед занятием надо поесть.

Уходя, Абд ар-Рахман почувствовал, что лицо его мокро от слез. Он вспомнил, как заботливо мама одевала его по утрам, умывала, тщательно причесывала и кормила вкусным завтраком. А как радостно было возвращение из школы. Мама ждала его с обедом. Потом они читали сказки, стихи. В последний раз она читала ему молитву Эхнатона. Он запомнил ее:

Эхнатон молится сейчас один, оставив все свои ожерелья и все свои украшения. Снявши их.

Ничто не остановит путешествия к солнцу.

И я иду, о владычица берегов,

О владычица солдат, что почивают ныне за своими колесницами.

Они проснутся как-то однажды, неся венец на своих главах.

Ведь факел все еще сжигает лик ветра,

А земля, которую вспахали боги, не отвратит свое лицо от нас^[2].

«Как мне хотелось увидеть землю, которую вспахали боги! — подумал сейчас Абд ар-Рахман. — А теперь я уже не увижу. Без мамы я ничего не увижу».

Мальчик весь ушел в воспоминания и не заметил, как они приехали. Он безучастно прошагал по дороге, ведущей от станции к небольшой деревне. Отец привел его к дому, где ему была приготовлена крошечная комната с подслеповатым окошком и тюфяком на полу. У окна стоял кривоногий столик, была табуретка и керосиновая лампа. Отец попросил у хозяина молоток и два гвоздя. Прибил гвозди на стене, повесил курточку и мешок с едой.

— Будь старательным, помни, я плачу за твое учение, я хочу, чтобы мой сын умел читать Коран. Меня не учили грамоте, и я слушаю сладостные суры Корана только в мечети.

Абдель Малик аль-Хамиси пробормотал это скороговоркой, не глядя на сына и не зная, что еще сказать ему в напутствие. Он боялся, что мальчик снова заплачет, но Абд ар-Рахман не плакал. Только глаза его, большие и выразительные, были полны печали.

— Когда я научусь писать и читать, — сказал он, — я буду сочинять стихи. Я люблю стихи, люблю сказки и басни. Я даже помню басню Лафонтена. Почему только Коран?

Сказав это, мальчик посмотрел на отца и увидел на лице его изумление. Он опустил глаза и подумал, что напрасно выдал отцу свою мечту. Ведь мама говорила, что Абдель Малик не любит стихов, не понимает их. Не надо было ему говорить о стихах. Как плохо без мамы! Увидит ли он ее? Когда? Вот сейчас он придумал стихи о своей печали. Как хотелось бы прочесть их маме.

Отец вдруг почувствовал обиду и раздражение. Его сын — еще ребенок, а рассуждает точно так же, как его мать. От Аиши он ушел, но с сыном не расстанется. Аллах велик и милостив, он поможет вразумить мальчишку.

— Учись, — сказал он. — Я буду платить. Я хочу, чтобы мой сын был грамотным. Мне плохо без грамоты.

Оставшись один, мальчик закрылся в своей каморке и стал дожидаться, когда ему постучат в стенку, чтобы он шел на занятия. Он покинул дом бабушки на рассвете. Отец торопился приехать пораньше, чтобы поспеть к занятиям. Когда раздался стук в стенку, маленький аль-Хамиси взял ранец и пошел к глинобитному домику, где учил читать Коран старый богослов.

В деревне гордились своим учителем, считали его мудрым и образованным человеком. Ведь он умел прочесть любое письмо, присланное родственником жителю деревни. Он мог прочесть на память наиболее ходкие суры Корана. Он был терпелив и не бранил детей за мелкие провинности. Бедные феллахи считали, что иметь такого учителя большое счастье. Они не знали, что этот учитель за всю жизнь не прочел и строчки в какой-либо книге. Кроме Корана, для него не существовало никаких знаний.

Вокруг стола, изрезанного перочинным ножиком и залитого чернилами нескольких поколений учеников, стояли скамьи. Потные, небрежно одетые дети сидели тесно прижавшись друг к другу. Учитель подошел к крайнему мальчугану, который старательно выводил знаки арабского алфавита, подтолкнул его, велел подвинуться и усадил Абд ар-Рахмана.

— Напиши буквы алфавита по порядку, — велел он, не глядя на аль-Хамиси и рассматривая письмо шустрого мальчугана.

Начался первый урок.

Потом Абд ар-Рахману было предложено рассказать о величии Аллаха. Мальчик растерялся. В школе Порт-Саида начинали с чтения азбуки с картинками. Он не знал, что ответить. Он молчал. Тогда учитель приказал ему повторять слова из Корана.

«Я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха, и что Мухаммед — пророк Его».

— Повтори двадцать раз, — приказал учитель. — Запомни это навсегда!

В маленькой, полутемной комнате было грязно и шумно. Каждый что-то повторял, стараясь произносить строки священной книги возможно громче, нараспев. Старый богослов приказал читать суры Корана, покачиваясь из стороны в сторону. Это было странно и непривычно. Абд ар-Рахман повторял свои строки тихо, не покачиваясь, и изредка поглядывая на богослова. Он ждал, подойдет ли богослов и даст ли ему пинка. Кто-то говорил, что непослушание в Куттаб подвергается наказанию. Но время шло, а богослов ни разу никого не побил.

«Я свидетельствую, что нет божества, кроме Аллаха…» — повторял уже в пятый раз Абд ар-Рахман.

«Если я так говорю, — подумал он, — значит, я верю в Аллаха, а что значит верю? И какой он из себя, Аллах? Может быть, спросить об этом учителя?»

Мальчик подумал, но не решился спросить.

Возвращаясь домой, Абд ар-Рахман вспомнил школу в Порт-Саиде, куда мама водила его. Там было так весело, так интересно. Заучивали песенки, читали сказки, запоминали стихи. А дома мама читала ему арабские сказки. Он любил слушать сказки про мудрых бедуинов, про хитрых купцов и злых волшебников.

«Зачем он увез меня в деревню? — думал мальчик об отце. — Я его боюсь, я люблю маму. Как мне плохо. Хочется плакать, а мама говорила, что мужчине стыдно плакать».

Каждое утро, просыпаясь от пения петуха, Абд ар-Рахман ждал стука в стенку. Мальчик покорно шел в Куттаб, но с первой же минуты ждал, когда наконец закончится урок. Он хорошо запоминал суры Корана, но ему не нравилось читать нараспев, покачиваясь. Каждый день занятия начинались с заучивания новых строк. Богослов читал вслух, а мальчики вторили, подражая учителю.

В школе Порт-Саида Абд ар-Рахман довольно быстро читал небольшие предложения в азбуке. Он запомнил все буквы алфавита, но ему было трудно читать суры Корана. В Куттаб все казалось трудным. Ему не хотелось повторять вслед за учителем непонятные фразы, но все повторяли, и он вместе с другими мальчиками научился читать на память целые страницы из священной книги.

Больше всего Абд ар-Рахману нравилось переписывать заученное. У него не было своей книги, и потому он не мог дома переписать то, что не удалось сделать во время занятий у богослова. Мальчики толкали друг друга, каждый пытался завладеть томом Корана, чтобы переписать без ошибок. Иной раз он успевал записать две или три строки. Но дома он их тщательно переписывал в чистую тетрадку, стараясь не ошибиться и сделать свою работу красиво. Маленький сын Аиши мечтал написать маме письмо, рассказать ей о том, как ему плохо в этой деревне у неприветливых родственников. Как не хочется ходить в Куттаб. О многом хотелось написать маме. Но для этого надо научиться хорошо писать. Мальчик старался. Он даже заслужил похвалу старого богослова:

— Абд ар-Рахман самый маленький в нашем классе, а пишет чисто и аккуратно, посмотрите: ни одной кляксы и только две ошибки. Старайтесь, если хотите угодить Аллаху!

* * *

Прошло три месяца с тех пор, как маленький аль-Хамиси стал учеником старого богослова. Мальчик не привык к родственникам, не находил утешения у отца, которого видел редко, ребенок страдал от тоски и одиночества. Вечерами, когда он выходил на набережную Нила и видел убогие жилища феллахов, ему хотелось в Порт-Саид, где освещенные улицы и экипажи богатых людей. Здесь темно и печально. От грустных песен феллахов щемит сердце.

В такт печальной мелодии народной песни мальчик складывал свои грустные детские стихи. Он смотрел на высокие кипарисы, и ему виделись чудовища.

После уроков мальчик предавался воспоминаниям о доме. Он мысленно повторял многое, что было сказано матерью, когда они, бывало, вели тихую беседу перед сном.

«Мама говорила, — вспомнил он:

«Ты мое сокровище, сынок. Я помогу тебе вырасти умным и образованным человеком. Ты будешь добрым и благородным, сынок. Доброта и любовь к человеку — самое большое украшение для каждого. Но не каждому даны эти великие дары, а тебе, я вижу, даны».

«Любовь — это дар?» — спросил он тогда и признался, что больше всех на свете любит маму.

«А еще кого?» — спросила Аиша.

«Люблю дядю Абдель-Фаттаха, нашу старую няню, мальчиков на нашей улице. А еще я люблю каждое дерево в саду, каждый цветок. Ведь они живые! Я с ними разговариваю. Я знаю, они меня понимают, только не умеют ответить. Я вчера спросил нашу финиковую пальму, как у нее рождаются финики? И еще я спросил, как ее зовут? Знаешь, как она ответила мне? Шевельнула листвой».

«Какой ты фантазер, сынок, — рассмеялась Аиша. — Речь дана только человеку. Даже лошадь — такое умное, такое прекрасное животное — и та не может говорить. Ни животные, ни растения, ни букашки не владеют этим прекрасным даром. Подумай только, при помощи слов мы можем общаться и понимать друг друга. Это чудесно!»

«Это замечательно! — воскликнул Абд ар-Рахман. — Зная слова, можно сочинять стихи. Как я люблю стихи! Я кое-что придумал. Вот повторю про себя, а потом прочту тебе».

Мысли уносили его в уютный дом Аиши. Он достался ей по наследству от умершего отца. Часть дома она сдавала служащему банка и на эти деньги вела свое скромное хозяйство. Она была неприхотлива, но умела одеваться со вкусом, по-европейски. Это очень нравилось мальчику.

«Совсем недавно, — вспомнил он, мама спросила:

«Что бы ты захотел, мой мальчик, если бы тебе посчастливилось найти кольцо Сулеймана? Это волшебное кольцо».

«Я бы вызвал джина и попросил подарить мне дворец! — воскликнул радостно Абд ар-Рахман. — Для тебя, мама!»

«Еще что тебе хотелось бы получить?»

«Я хотел бы получить красивую одежду для тебя».

«А еще?»

«Белую лошадку для меня. Вкусную еду».

Аиша задумалась и, посмотрев в веселые глаза сына, сказала:

«Ты не прав, мой сын. Ты думаешь обо мне, о себе, а ведь надо подумать и о других. Люди должны помогать друг другу и всегда помнить о тех, кто живет в нужде».

В глазах мамы мальчик прочел укоризну и призадумался над ее словами. Как дороги были теперь воспоминания о тех счастливых днях, когда он был рядом с мамой! «Мама все знает, она всегда могла ответить на мой вопрос, — подумал сейчас Абд ар-Рахман. — Теперь некого спросить».

Опечаленный мальчик вспомнил, как мама рассказывала ему о звездах. Это было так давно. Он был совсем еще маленьким.

Ему было четыре года, когда Аиша, гуляя с ним, сказала:

«Посмотри, сынок, какое красивое небо. Закат солнца каждый день другой. Краски меняются, но всегда удивительно хороши, словно умелый художник поработал громадной кистью. А когда солнце скроется за горизонтом, на землю спустится ночь, и мы увидим множество прекрасных звезд. Тебе нравится смотреть на звезды, дружок?»

«Очень нравится! Только я не знаю, что такое — звезды? Может быть, маленькие свечки?»

И Аиша терпеливо и понятно рассказывала сыну о звездах, о луне, о том, что солнце настолько прекрасно и так нужно людям, что древние египтяне посчитали его богом.

«Оно дарует нам жизнь, — сказала Аиша, — без солнца не могли бы расти деревья и травы, цветы и овощи, не смогли бы жить животные и люди».

Мальчик долго всматривался в звездное небо и снова задавал вопросы.

«Все дети задают вопросы, — думала Аиша, — но мой Абд ар-Рахман их превзошел. Если он все запоминает, то непременно будет хорошо учиться. У него рано пробудится интерес к знаниям. Да поможет ему бог!»

Маленький аль-Хамиси многое узнал о своей древней стране во время путешествий с Аишой. Пирамиды и сфинксы поразили его воображение. Кайр с его музеями запомнился ему на всю жизнь.

«Мама, — сказал он, стоя у пирамиды Хеопса, — я крошечный муравей рядом с этой громадиной. Кто строил эти пирамиды? Я бы хотел посмотреть, как это делают».

«Это невозможно, сынок. Пирамиды построены очень давно. Тысячи лет назад Египтом правили фараоны. У них были сотни тысяч рабов. Несчастные пленники выполняли самую трудную работу. Голые и голодные, они тесали гигантские плиты, из которых сложены пирамиды. Тысячи рабов погибали у подножия пирамид от голода и непосильной работы. Я бы сказала, что эти гигантские пирамиды — памятник бесчеловечности. Памятник великого злодейства. К счастью, сейчас уже нет фараонов и нет рабов. А голодных и бедных людей еще много. И в наши дни есть люди, которым нечего есть. Надо помогать бедным, сынок!»

«Мамочка, я помогаю, ты даешь мне пиастр на халву, а я отдаю его слепому старику. Знаешь, где он стоит? На соседней улице».

«Это хорошо, обязательно помогай бедному человеку.

Я буду давать тебе два пиастра, чтобы был сыт старик и мой мальчик».

Рассматривая пирамиду, Абд ар-Рахман старался себе представить, как много, много голых людей волокут громадные каменные плиты, как укладывают их все выше и выше. А когда представил себе рабов, упавших замертво, ему сделалось страшно. Аиша увидела слезы на глазах сына.

Одиночество

то утро Аиша молилась горячо и самозабвенно.

Она со слезами на глазах просила у господа бога благословения своему сыну.

— Он смышлен и талантлив, у него доброе сердце и благородные порывы, — шептала она, стоя у алтаря. — Пусть он растет под моим крылом в любви и заботах. Господи, один ты знаешь, как я его люблю, как он мне дорог…

Возвращаясь домой, Аиша опасливо оглядывалась, боялась встретить брата. Разговоры о вере всегда тяготили ее. Вера ее матери Марсели была для нее священной. Она и представить себе не могла, что может вдруг отступить от своей веры, не ходить в церковь, где ей казалось, что она защищена от зла. Она видела вокруг себя много зла и несправедливости. Аиша часто задавала себе вопрос: почему люди так жестоки и безжалостны друг к другу? Почему женщины так бесправны? Почему им выпала такая тяжкая доля — полное подчинение мужчинам: будь то отец, дед, брат или дядя? Каждый имеет право повелевать. Иной раз она жалела, что родилась в Египте, а не в Париже. «Но тогда, — думала она, — у меня не было бы Абд ар-Рахмана — моего сокровища».

Не встретив сына на улице, Аиша поспешила в дом и, стоя у окна, стала его звать. Потом она обошла сад, прошлась по соседним улицам и переулкам. Мальчишки разбежались, лишь один из них зазевался, глядя на старую цыганку, которая гадала молоденькой девушке. Этот мальчик и рассказал Аише о том, как Абд ар-Рахман очутился на плечах высокого худого дяди, как тот накрыл его черным плащом и побежал к озеру.

Аиша все поняла. В полном отчаянии, едва сдерживая слезы, она побежала к дому брата, чтобы просить его о помощи.

— Абдель-Фаттах, — взмолилась Аиша, — помоги, не оставь меня в беде! Мой сын должен жить со мной. Я его взлелеяла, он любит меня. У мальчика талант, возможно, он станет поэтом, и мы будем гордиться им. Но для этого нужно его многому научить. Я должна открыть ему глаза на прекрасный мир. Абдель-Фаттах, пойми, мой сын может стать гордостью Египта. Помоги мне забрать его домой!

— Напрасно ты плачешь, Аиша, — промолвил брат сухо, без тени сочувствия. — Абдель Малик хочет помочь тебе вырастить достойного человека. Не думай, что твои французские книги помогут сыну понять жизнь. Он должен жить с отцом. Он должен приобщиться к вере Аллаха, милостивого и милосердного. Можно подумать, что твоего сына увезли на край света! Захочешь повидать его — поедешь в деревню.

— Я все поняла, — закричала Аиша, — ты в сговоре с моим врагом, ты не хочешь мне помочь! Как я несчастна! Мальчик еще так мал, а его лишили всего, что ему привычно и дорого. Абд ар-Рахман любит музыку. С какой радостью он слушал вместе со мной великого Моцарта. Он любит сказки и легенды Древнего Египта. Кто ему даст все это в деревне? Там нет ни одного грамотного человека! Как он будет жить без материнской любви и заботы? Как я буду жить?..

Уже за дверью Аиша услышала слова брата, брошенные ей вдогонку:

— Не обязательно быть поэтом. Можно стать адвокатом, банковским служащим, и еще сотни других занятий ждут твоего сына!

Горе Аиши было огромно. Она знала обычаи и традиции деревенских жителей, знала по рассказам брата и других людей. Она понимала, что никакие мольбы не помогут убедить Абдель Малика в том, что сын должен расти у матери. Она знала, что в семь лет мальчика могут забрать, потому что отец мусульманин обязан растить мусульманина. Аиша нашла человека, который согласился за плату время от времени бывать в деревне Абдель Малика и узнавать о судьбе мальчика. Она не смела ему что-либо послать, так как знала, что мальчика могут отправить куда-нибудь далеко и всякая связь будет потеряна.

Соседка Медея, которую потрясло несчастье Аиши, навещала и давала советы несчастной матери. Вместе они продумали план похищения мальчика с переодеванием и участием двух всадников, которые могли бы защитить Аишу в случае перебранки. Аиша приготовила для себя одежду крестьянки, взяла под залог трех коней и условилась с двумя рабочими-садовниками отправиться в деревню, где жил Абдель Малик.

Прошло уже пять месяцев с того дня, как Аиша лишилась сына. Она была уверена, что справедливость восторжествует, она сумеет увезти мальчика. А там видно будет. Может быть, придется покинуть Египет. Она на все согласна. Не для того ли она так усердно училась, чтобы передать свои знания сыну? Ей так повезло в школе. Ее учителем оказался человек, влюбленный в свое дело — старый француз, Пьер Франсуа, который дал знания, открывшие девочке загадочный мир природы. Пьер Франсуа научил своих воспитанниц отличному французскому произношению и привил им любовь к французской литературе. Большой знаток египетских древностей, он с увлечением преподавал своим юным слушательницам историю Древнего Египта. И все это драгоценное накопление Аиша пыталась передать сыну. Но как мало она успела. Если бы ей удалось вернуть домой Абд ар-Рахмана!

* * *

А мальчик жил в печали. Он сторонился незнакомых людей, не любил, когда его спрашивали, где его мама. И все же у него появились товарищи. Мальчикам из его группы нравились сказки, которые аль-Хамиси рассказывал им после занятий. Он научил их петь детские песенки, а иногда рассказывал о фараонах. Тогда дети готовы были слушать до поздней ночи.

— Ты своими глазами видел Карнакский храм с колоннами, каких нет на свете? — удивлялись дети.

— На каждой может стоять сто человек, — повторял Абд ар-Рахман, — а их много! — Он радовался тому, что открыл мальчикам неведомое.

Каждый четверг сын Абдель Малика аль-Хамиси приезжал в дом деда за провизией. Как-то бабушка обнаружила, что внук не имеет ладанки. Она страшно огорчилась. Поговорила с дедом. Дед куда-то ходил, долго не возвращался и наконец принес треугольный футлярчик со шнурком. Бабушка взяла у внука маленькую красную шапочку и привязала к ее макушке этот футлярчик.

— Что это, бабушка? Зачем?

— Амулет от сглаза, внучек. Я то и дело слышу похвалы соседей. Нужна защита от зла завистников. Думаешь, легко мне выслушивать глупые речи соседок. Одна сказала мне: «Смотрю на твоего Абд ар-Рахмана и не верю, что это сын Абдель Малика, можно подумать, что он сын султана». Теперь я спокойна за тебя. Знаешь, что написано на амулете? «Ищу защиты для тебя у господа рассвета». Это твой учитель подобрал такую хорошую строку из священной книги.

Абд ар-Рахман задумался, почему мама не повесила ему на шапочку такой амулет? Разве она не любит его? Конечно, любит, только не верит в амулеты. Она как-то сказала: «Терпеть не могу суеверий».

В очередной четверг, собираясь на железнодорожную станцию, чтобы поехать за провизией, аль-Хамиси размечтался: а вдруг он встретит маму на станции. Мама скажет: «Сынок, поедем домой. Довольно тебе мучиться в деревне. Думаешь, я не знаю, как тебе плохо?»

«Мне плохо, — подумал Абд ар-Рахман. — Мне совсем плохо. Почему-то кружится голова и в горле что-то торчит».

Он вскочил и заметался по комнате. Удивился. Не стало сил взять свой мешок и пойти на станцию. Он лег и словно провалился в горячую печь. Мальчик метался, стонал, его долго никто не слышал. Лишь к вечеру, когда Фатима вспомнила, что не видела уходящего с мешком мальчика, она зашла к нему и ахнула. Он был в бреду. Женщина коснулась горячего лба, прислушалась к дыханию больного, задумалась: что делать? Не могла вспомнить заклинание. А мальчик ловил ее руки, целовал и шептал: «Мама! Мамочка!»

Прислушиваясь к лепету бедного мальчика, она решила посоветоваться с соседкой. Все, что она узнала, было ей давно известно, только забыто. Дети уже выросли, и с ними не было таких хлопот. Сами лечились от болезней. Соседка напомнила лечение.

Фатима взяла глиняную чашку и пошла к старому богослову с просьбой помочь в беде. Учитель, не долго думая, взял черные чернила и написал на внутренней стороне чашки строку из Корана, которая, по его мнению, была целительной.

— «И исцелит грудь у людей верующих», — прочел он женщине, велел налить немного воды, поболтать, чтобы надпись смылась, и напоить мальчика. — Он очень быстро поправится, — сказал старый богослов.

Все было сделано по правилам, а жар не проходил, мальчик метался, стонал, просил пить. Тогда Фатима решила обратиться к бабке, которая лечит травами. Травы и помогли подняться. Однако прошло еще много дней, прежде чем Абд ар-Рахман смог пойти в Куттаб.

Старушка его кормила, приносила парное молоко, а когда он собрался в деревню бабушки за провизией, она его не пустила.

— Не надо торопиться к бабушке, ты еще слаб, — сказала она и принесла ему немного кунафы — сладкое блюдо из теста, меда, орехов и масла.

Это было праздничное угощение, приготовленное к предстоящему Рамадану — великому посту. Бедняки редко позволяли себе такую роскошь. Абд ар-Рахман еще ни разу не ел кунафы у бабушки. Он был очень благодарен за внимание.

— Почему-то никто не спешит навестить тебя, — сказала как-то Фатима. — Могли бы подумать: не болен ли сын Абдель Малика? Беспечные люди!

Абд ар-Рахману стало стыдно за своих родственников.

— Они уехали в город, — сказал мальчик. — Они не знают, что я болен.

— Не говори неправду. Бабушка никуда не поехала, я знаю, у нее больные ноги. Могла прислать кого-либо из деревни.

«Что-то случилось в доме бабушки», — подумал Абд ар-Рахман.

В прошлый четверг бабушка была так ласкова, а отец даже взял его с собой, когда отправился в соседнюю деревню по делам. Он посадил его впереди себя, и красивая лошадка, словно сделанная из шоколада, понесла их по полям, по берегу Нила. Маленький аль-Хамиси впервые сидел верхом на лошади. И хотя отец придерживал его, ему было приятно цепляться за черную гриву. Домой они возвращались уже в ночной прохладе. На небе сияли звезды и лунный серп казался серебряным. Отец вдруг запел грустную песню любви. Он пел с надрывом, казалось, что звуки исходят из его сердца. Он пел и плакал. Абд ар-Рахман почувствовал, как слезы отца залили его лицо. Ему стало жалко бедного Абдель Малика.

«Почему ты плачешь? Ты болен?»

«Я люблю твою маму, — ответил Абдель Малик. — Я очень люблю твою маму. Я люблю тебя, мой единственный сын!»

«Он любит меня, — подумал сейчас Абд ар-Рахман, — он заботится обо мне. Что-то случилось, не смогли приехать. А Фатима тоже любит меня. Пожалела, вылечила. Она хорошая женщина».

* * *

Время тянулось бесконечно долго. Мальчику казалось, что прошли годы с тех пор, как он расстался с матерью. Целых шесть месяцев он с нетерпением ждал, верил — случится чудо: мама встретит его на улице и увезет домой. Маленький аль-Хамиси понимал, что из дома бабушки невозможно будет его увезти. Отец не позволит. Он сильный. Он сердитый. Он редко улыбается и никогда не говорит ласковых слов.

И все же приход матери был неожиданным. Абд ар-Рахман играл с мальчиками, вместе с ними бежал к реке, где должны были утопить «Невесту Нила», сделанную из халвы. В деревне говорили, что в давние времена в Нил бросали живую девушку, самую красивую, чтобы Нил женился на ней и дал ил для урожая. Теперь топили девушку из халвы. Вся деревня готовила халву. Когда набралось столько, что можно было слепить девушку в человеческий рост, тогда и началось священнодействие.

Абд ар-Рахман и мальчики видели, как старейшины деревни понесли носилки с девушкой из халвы, одетой в нарядное платье. За ними шли люди всей деревни, а мальчишки позади. Взрослые не пускали их к носилкам. Боялись, что шалуны умудрятся подпрыгнуть и отщипнуть кусок сладкой халвы. Мальчики пытались растолкать старших, чтобы пробраться к реке. И тут какой-то человек потащил Абд ар-Рахмана назад и шепнул ему на ухо, что на окраине деревни ждет мама.

«Как же так, — подумал Абд ар-Рахман, — мама пришла в деревню бабушки, а здесь отец…» Мальчик бежал с бьющимся сердцем, с тревогой, озираясь, нет ли поблизости отца. Они подошли к двум всадникам, рядом стояла крестьянка в черном платке, она держала под уздцы серого в яблоках коня. Абд ар-Рахман еще не успел спросить, где мама, как к нему бросилась крестьянка. Обнимая его, она шептала ласковые слова. Из-под черного платка на него глядели мамины добрые глаза. И запах маминых духов исходил от ее белых рук.

— Мама, мамочка, какое счастье! Как я тебя люблю… Я так ждал тебя, — лепетал мальчик, прижимаясь, целуя руки матери.

— Скорее, сынок! Скорее! Нам надо торопиться. Не дай бог узнают!

Аиша вскочила на коня, посадила впереди себя сына, и трое всадников помчались изо всех сил. Сумерки поглотили деревню бабушки, впереди мелькнули огоньки соседней деревни. Они неслись словно на крыльях.

— Мой дорогой, мой любимый! — шептала Аиша. — Скоро мы будем дома! Какое счастье обнять тебя!

Абд ар-Рахман плакал от радости, от счастья прикоснуться к матери. Но в это время он услышал цокот копыт, крики, свист. За ними мчалась целая ватага всадников. Мама задыхалась. Что-то шептала ему на ухо. Он еще не понимал, что замысел матери не удался.

Всадники уже рядом. Он услышал голос отца:

— Остановись! У меня оружие! Я не отдам сына! Напрасно ты затеяла похищение. Это не женское дело!

Они спешились. Мать прижала его к груди, целуя, прося помнить, любить. Лицо ее мокро от слез. Но и его душили рыдания. Абд ар-Рахман целовал руки матери, обнимал, искал защиты. Но подошел отец, схватил его, чтобы унести.

Спутники Аиши поддерживали ее, видя, что она в обмороке. А Абдель Малик усадил сына на своего коня, крепко держа его, подобрал поводья и крикнул:

— Хорошо, что соседи увидели твоего посланца и сказали мне. Вот мы и догнали. Запомни, я не отдам сына! Не женское это дело растить мужчину. Чему ты его учила: стихи, сказки, музыка, а молитву Аллаху мальчик не знает. Позор!

Аиша в обмороке. Она ничего не слышала. Спутники сняли ее с коня, принесли воды из соседнего дома, попрыскали, подождали, когда она очнется, и помогли сесть на коня. Абдель Малик аль-Хамиси был уже далеко. Он мчался домой, поддерживая сына, который потерял голос от слез и горя.

Когда Абдель Малик аль-Хамиси принес сына на руках, все повторилось, как в тот памятный день похищения. Абд ар-Рахман был неутешен. Ни отец, ни бабушка не смогли его успокоить. Мальчик отказался есть, отказался ложиться в постель, не желал разговаривать. Тогда дед увел внука в свою комнату, посадил его рядом и обратился к нему со странным вопросом:

— Знаешь ли ты, мой внук, что мой отец Мурад был мамлюком? Знаешь ли ты, кто такие мамлюки и как жестока их судьба? Ты молчишь, но я думаю, что ты ничего не знаешь о твоих предках. Послушай меня внимательно, я расскажу тебе о своей судьбе. Послушай, и ты поймешь, что твоя судьба благосклонна и не так жестока. Есть что-то общее в нашей с тобой судьбе. Общее в том, что в семь лет в нашей жизни произошли большие изменения. Все то, что было нам близко и дорого, привычно и знакомо, — всего этого мы лишились. Я не стану говорить а тебе. Я хочу рассказать о себе.

В очень давние времена — в XII веке — султаны династии Аийубидов задумали создать могучую гвардию из отборных и верных воинов. Они отбирали невольников тюркского, черкесского и грузинского происхождения, обращенных в ислам, обучали их военному делу и заставляли воевать с врагами Египта. Отбирали для этой цели самых рослых, красивых и сильных молодых людей. Им давали хорошую одежду, вдоволь кормили, всячески поощряли к верной службе. Египетские султаны не жалели денег для покупки рабов, они платили работорговцам большие деньги за подростков, украденных у состоятельных родителей, чтобы иметь здоровых воинов. У бедных людей дети бывают хилыми и немощными. Долгое время, сотни лет, султаны создавали воинство из рабов. Но настал день, когда в Египте оказалось так много мамлюков, что они сумели захватить власть в стране и основали династию мамлюкских султанов. Эта власть принадлежала бывшим невольникам почти триста лет, вплоть до завоевания Египта турецким султаном Селимом I в 1516 году.

Прошло более двухсот лет, и новый правитель Египта Мухаммед-Али решил избавить страну от мамлюков, он их боялся и учинил жестокую резню. Много мамлюков погибло от руки его воинства. Кто мог — бежал из больших городов в далекие селения. Мой отец — мамлюк бежал на коне с мешком добра и прибыл в деревню. Здесь женился. Я его единственный сын.

Мне было семь лет, когда враги сообщили в Каир о том, что наша семья прячется в их деревне. Это сделали родственники жены деда. Они были из враждебной семьи, которая жаждала кровной мести. Были присланы солдаты. Они убили отца и мать. Я в это время играл с мальчишками во дворе. А когда пришел домой — меня не пустили в дом. Я долго слонялся на улице и только ночью пробрался тайком и увидел кровь на крыльце и в комнатах. Я увидел испуганные лица чужих людей. Мне сказали, что родители мои убиты.

Я бежал из дома. Я не хотел жить в доме, где были убиты мои родители. Несколько месяцев я шел пешком в город аль-Мансуру, изнемогая от голода и усталости. Никто не ждал меня в этом городе. Не было ни одного дома, где бы нашлось для меня прибежище. Когда я пришел в аль-Мансуру — бедный оборвыш, я иногда получал корку хлеба от такого же голодного и бездомного дервиша. Но дервишей люди уважают и жалеют. Им дают подаяние, бывает, что пускают на ночлег. А голодный мальчишка никому не нужен. Как ему добыть пропитание? Как ты думаешь?

Меня взял к себе старьевщик. Он торговал в своей маленькой лавчонке. Старье надо было собирать в деревнях. Он давал мне мешочек дешевых конфет и посылал по селам, приказав обменивать конфеты на всякую рвань. Я ходил из деревни в деревню и таскал на себе мешки. Ночевал в сарае, иногда на кухне. Как-то забрался в овчарню, спал рядом с овцами. Плохо маленькому человеку без заботливых родителей, без крыши над головой. Долго я скитался. Не знал я ни детства, ни юности. В голоде и тяжких трудах прошли мои годы. А когда подрос и стал хорошо работать, тогда появилась возможность даже построить себе небольшой деревенский дом. Мне помогали добрые люди. Бедный феллах никогда не откажет в помощи соседу. Пока строил дом, познакомился с хорошей девушкой, черкешенкой из большой семьи. У нее было пятнадцать братьев и сестер. Они жили по соседству и были добры ко мне. Я женился на этой девушке, это твоя бабушка.

Она тоже из мамлюков. Трудную прожила жизнь. Давно уже перестала улыбаться, но не перестает трудиться и хлопотать о доме. Она любит тебя и жалеет. Бабушка не может заменить тебе мать, она совсем другая. Что поделаешь? Аллах милостив и милосерден, он поможет нам вырастить хорошего человека.

Старик потрепал курчавую головку внука и сказал:

— Тебе лучше живется, чем сыну убитого мамлюка. Ты в доме отца и бабушки. Ты в моем доме. Я крепко его сколотил. Старался, на долгие годы готовил жилище для моей семьи. Тебе будет хорошо в нашем доме. Не печалься, Абд ар-Рахман. Учись прилежно. Ты умный, выйдешь в люди. Это говорю я — старый мамлюк. Жизнь меня многому научила.

Абд ар-Рахман с удивлением смотрел на деда. Его пылкое воображение рисовало ему картины печальной и трудной жизни этого старого человека.

— Почему убивали? — спросил он. — Почему люди такие злые? Донесли на соседа. Почему?

— Когда подрастешь, может быть, поймешь, — ответил дед. — А теперь пора спать. Уже полночь. Ступай, внучек!

Старик поцеловал его в щеку и за руку отвел к постели. Мальчик не сопротивлялся, не плакал. Он покорно улегся и долго еще думал о дедушке. Он представил себе одинокого мальчика, бредущего во тьме ночи неизвестно куда, мальчика, который в семь лет уже добывал себе пропитание.

«Дед не стоял с протянутой рукой, — подумал Абд ар-Рахман, — а в Порт-Саиде я видел столько мальчиков, которые бегут за прохожими и вымаливают монетку. Каким отважным мальчиком был дед аль-Хамиси! Зарабатывал себе на хлеб, когда ему было семь лет. Удивительный дед!»

Абд ар-Рахман еще долго не мог уснуть. Его встревожил рассказ деда. Но еще больше горечи принес ему неудачный побег. Он старался представить себе, как было бы хорошо дома, у мамы. С какой радостью она стала бы его мыть, одевать, кормить. И все время они бы смеялись и радовались встрече. Он бы рассказал ей о жизни в деревне. А она рассказала бы ему о том, откуда взялись красивые лошадки и как она догадалась переодеться в крестьянскую одежду и так изменилась, что родной сын ее не узнал. Бедная, она так плакала, когда отец схватил его и унес. Ускакал…

Он уснул и во сне увидел маму. Увидел такой, какой она была в то утро, когда пошла в церковь и оставила его дожидаться. «Ты такая красивая и добрая, моя мамочка», — сказал он и протянул руки, чтобы обнять ее. Но почему-то не сумел обнять. Зато успел прочесть стихи о своей печали. А когда проснулся — не мог вспомнить этих строк.

Маленький аль-Хамиси еще не мог записывать свои стихи, которые складывались у него часто: когда он видел красивый берег Нила, рощу смоковниц или темные кипарисы, словно стражи, стоявшие вдоль берега. Стихи складывались у него постоянно, когда он оставался в одиночестве и печаль терзала его. Как ему хотелось скорее научиться писать!

* * *

Что случилось с отцом? Впервые он спросил сына, нравятся ли ему занятия в Куттаб? Это произошло вскоре после неудачного побега с мамой, когда мальчик стал еще более замкнутым и печальным.

— Не нравится, — сказал Абд ар-Рахман. — Моя школа в Порт-Саиде намного лучше.

— Завтра поедем в деревню аз-Зарка, — сказал Абдель Малик, — там хорошая школа. Ты будешь доволен. Тебе ведь хотелось изучать географию, историю, арифметику. Если будешь хорошо учиться, кто знает, может быть, станешь судьей. Об этом можно только мечтать бедному феллаху. Пойдем, купим учебники и тетрадки. Будешь учиться не хуже, чем в Порт-Саиде.

— Поедем! — согласился Абд ар-Рахман. — У старого богослова умрешь от скуки. Ничему там не научишься. Только и делаем, что повторяем суры Корана. Я уже знаю их наизусть, а все повторяю.

— Знаешь на память? — удивился Абдель Малик. — Ты и представить себе не можешь, как обрадовал меня. Я расскажу о твоих успехах бабушке. Она с радостью послушает твое чтение.

Вечером, за ужином, отец, как никогда приветливый и веселый, сообщил старикам радостную весть. Пришлось Абд ар-Рахману прочесть им несколько сур Корана. Ему бы прочесть свои стихи, но он не решился предложить. Очень рано ему пришлось понять, как различны вкусы людей города и деревни. Однако похвала стариков была приятна Абд ар-Рахману. Они были приветливы к нему, он понимал, что дорог им, и чувствовал, что должен чем-то их порадовать. Впервые за все время пребывания в доме отца мальчик видел веселые лица за столом. Дед даже пошутил. Услышав ржание лошадей из конюшни, примыкающей к дому, он сказал:

— Внучек, не только мы слушали тебя с великой радостью, даже лошадки наши порадовались. Слышишь, как они приветствуют тебя?

В деревне аз-Зарка наняли такую же полутемную, пустую комнату с тюфяком на полу. Но школа была совсем другой. Здесь было несколько учителей, каждый ученик имел учебники и изучали не только Коран, но и географию, арифметику, арабский, английский языки. Абдель Малик старательно перечислил сыну все предметы, не понимая, какое большое значение они будут иметь для Абд ар-Рахмана. Отцу непокорного маленького аль-Хамиси будущее сына рисовалось в виде банковского служащего, что было пределом мечтаний. Из всех перечисленных ему предметов, когда он впервые пришел в эту школу договариваться о поступлении сына, самым главным он посчитал арифметику. Ему объяснили, что, закончив четырехлетний курс учения, школьник может поступить на работу в какое-нибудь учреждение в качестве писаря или учетчика. По мнению безграмотного феллаха — это было отлично. Лучшего и желать нельзя.

С первого же урока арабского языка Абд ар-Рахман с увлечением принялся за чтение. От прежних своих занятий он получил только знание алфавита и умение читать несложные маленькие рассказы. В аз-Зарку он пришел, еще не умея как следует писать. Сейчас каждый день приносил ему новые знания, прибавлял умение обращаться с пером и чернилами. Учитель удивлялся усердию мальчика. Уже через три месяца аль-Хамиси успешно написал заданное в классе маленькое сочинение. Оно было лучшим. Учителя поразило необыкновенно аккуратно написанная страница — без единой кляксы. В классе было мало таких старательных мальчиков.

Любимые предметы Абд ар-Рахмана — арабский язык и литература, да еще история. Эти уроки доставляли ему радость. Он ждал этих занятий, к ним готовился особенно старательно. Но и в других предметах он находил много интересного, слушал учителей с неизменным вниманием. В конце года оказалось, что аль-Хамиси один из лучших учеников. Учителя удивлялись его усердию. Они не знали, что мальчиком руководила заветная мечта: возможно скорее научиться писать. Он хотел записывать свои стихи.

Ему хотелось написать маме большое хорошее письмо, чтобы ее порадовать и утешить. Он понимал, что мама неутешна, что она страдает, а может быть, и плачет.

Как-то преподаватель арабского языка, взяв в руки тетрадку Абд ар-Рахмана, спросил его:

— Как тебе удается так ровно, так чисто и красиво писать? Ты молодец!

— Я не люблю грязных с кляксами страниц. Если получается грязная страница, я ее обязательно переписываю. Я люблю, когда написано красиво.

— И ты часто переписываешь свои тетрадки? — спросил учитель.

— Я много пишу, ведь мне нужно записывать свои стихи.

— Ты пишешь стихи? Принеси, мы прочтем перед всем классом. Кто тебя учил?

— Когда я был маленький, мама часто читала мне стихи. Я их запоминал. Они мне нравились. А потом я сам стал сочинять, только не мог записывать. Сейчас я уже записываю.

— Аллах, милосердный и милостивый! — воскликнул учитель. — Ты читал отцу свои стихи?

— Нет, не читал. Он не любит стихов. Мама любит. Скоро я пошлю ей в подарок целую тетрадку.

Время шло, и занятия в школе аз-Зарки приносили свои плоды. Абд ар-Рахман много читал, много писал, он стал любимцем преподавателя арабского языка и литературы. Учитель старался помочь своему одаренному ученику, который часто приводил его в замешательство. Этот хрупкий, тоненький мальчик иной раз казался настоящим философом. Откуда? Учитель никогда еще не сталкивался с таким чудом. И тем больше привязывался к любимому ученику. Приветливость и внимание учителя были для аль-Хамиси настоящим бальзамом. Ведь после школы мальчик возвращался в свой неуютный, темный угол и становился настоящим страдальцем. Одиночество томило его, терзало душу. Его утешением были книги и стихи. Поэтические строки возникали по всякому поводу и как бы отражали развитие его мышления. Стихи этих ранних лет были еще очень наивны и беспомощны, но удивительно искренни и трогательны. Иной раз музыка стиха соответствовала старинной песне феллаха. Он любил эти песни, хотя нередко ловил себя на мысли, что они навевают еще более печальное настроение. Были строки грустные, были веселые и шутливые, высмеивающие проделки шаловливых мальчишек. Были стихи о людях аз-Зарки, которых он знал. Были стихи для мамы. Часто хотелось отобразить в стихах всю красоту окружающего мира. Красоту он видел повсюду и восторженно воспринимал ее. «Пойду проводить солнце на покой», — говорил он себе и шел к берегу Нила, чтобы полюбоваться закатом.

Абд ар-Рахман много раз переписывал свое первое письмо. Он никогда не получал писем и не знал, как лучше выразить свои мысли, свое настроение. «Мама все поймет», — подумал мальчик. Он написал о том, что было главным.

«Мамочка, я очень тебя люблю. Когда ты заберешь меня домой, я расскажу тебе о нашей школе в аз-Зарке. Здесь хороший учитель. Вчера он прочел нам стихотворение Ахмеда Шауки. Это знакомое мне стихотворение «Нил». Помнишь, я выучил несколько строк:

Он — вечно в пути,

а посмотришь — как будто стоит:

Так мощно и мудро

безбрежные воды струит…

Забери меня, мамочка. После школы мне скучно. Я один. Когда иду на берег Нила и любуюсь закатом солнца, мне вспоминается, как мы с тобой всегда ходили любоваться красотой.

Целую тебя, милая мамочка. Забери меня!»

«Сынок, сокровище мое! Ты уже пишешь письма. Ты умный и старательный. Так красиво написал мне. Я сотни раз целовала твое письмецо. Теперь я постоянно буду ждать твоих писем. Помни, мой дорогой, это будет самая большая радость в моей жизни. Как хорошо, что тебе нравится учитель! Как хорошо, что ты вспоминаешь обо мне! Я очень хочу тебя увидеть, обнять и расцеловать. Но сейчас нельзя. Надо потерпеть. Не печалься, дорогой мой Абд ар-Рахман. Знай, я помню тебя каждую минутку. Я желаю тебе счастья.

Обнимаю тебя. Твоя мама».

Анистена! — Ты осчастливил нас!

о соседству с домом, где жил Абд ар-Рахман, жила семья феллаха Абуль-Фаувада. Четверо его детей мал мала меньше не учились, и юный аль-Хамиси свободные часы рассказывал им сказки, пел песни. Дети его любили и бегали за ним, как маленькие собачонки.

Феллах, работающий на земле богатого феодала, возвращаясь домой уже на закате, голодный, изнуренный, находил часок, чтобы посидеть со своим юным другом. Он полюбил Абд ар-Рахмана всей душой. У него появилась необходимость поделиться с ним размышлениями о трудной жизни египетской деревни. Мальчик слушал его с большим вниманием, глаза его говорили о том, что он все понимает.

Показывая на две роскошные виллы, возвышающиеся на самом красивом месте аз-Зарки, феллах говорил:

— Посмотри, сынок, разве это справедливо? Вся богатая и плодородная земля нашей деревни принадлежит этим толстопузым богачам. Они, словно султаны, повелевают нами. Мы ничем не отличаемся от рабов, которые строили пирамиды. Нам платят гроши за тяжкий труд, а им достаются большие барыши. Посмотри, у них — электричество, у нас — темнота. Не каждый имеет керосиновую лампу. У меня нет даже рваных сандалий, а дети мои никогда не имели новой чистой одежды, носят обноски, босые, не учатся. Их доля предрешена. Милость Аллаха распространяется только на эти два богатых дома. Где справедливость, скажи, сынок?

Мальчик слушал в глубокой задумчивости. Он от всей души жалел своего друга. Он видел его всегда усталым, запыленным, босым. Он вспоминал слова мамы о тяжком труде феллахов. Теперь перед его глазами такой труженик. Он растит овощи и фрукты. Целыми днями под знойным солнцем не разгибаясь обрабатывает каждый кустик. А когда приносит домой немного зелени, огурцов и помидоров, обязательно угощает, словно у него полным-полно в закромах. Какой добрый человек! Надо написать об этом маме.

«Дорогая мама! Любимая мама! Я так хочу тебя увидеть! Я так печалюсь! Мне очень плохо по вечерам, когда я выхожу на улицу и слышу грустные песни феллахов. Бывает, я плачу, когда слышу пение моего соседа Абуль-Фаувада. Он чинит полуразрушенную овчарню, стучит молотком и поет, словно плачет. Мама, помнишь, мы слушали с тобой сонату Моцарта. Хорошо бы мне иметь такую пластинку. Но у меня нет граммофона. Во всей деревне ни один феллах не имеет граммофона. Только помещики имеют эту дорогую музыку. А у нас — пастушья свирель.

Дорогая мама, мой сосед Абуль-Фаувад — удивительный человек. Он великий труженик. Один обрабатывает поле с рассвета до заката. Его маленькие дети ему помогают, но он их жалеет и посылает домой. Вчера он спросил меня: «Скажи мне, мальчик, почему ты печален? Чего тебе не хватает в нашей деревне? Посмотри, наша аз-Зарка такая красивая. Школа у нас хорошая. Почему у тебя невеселые глаза?» Я ответил ему: «Беда — я одинок. Я хочу домой, к маме. Я хочу, чтобы наша соседка, гречанка Медея, заводила для меня свой граммофон. Я хочу, чтобы мама читала мне стихи и сказки из «Тысяча и одной ночи». Мне здесь нехорошо…»

Мама, если бы ты услышала, как стал меня утешать этот добрый человек. Он сказал, что его жена, дети и сам он любят меня, что я им как дорогой сынок. Он так сказал, что я едва сдержал слезы. Мне хотелось ответить, что никто не заменит мне моей мамы. Но я не решился, постеснялся. Я спрятался в своей комнате. Мама, я не люблю эту комнату, она противная. Но я потерплю. Когда закончу школу в аз-Зарке, я вернусь к тебе. Хорошо?

Твой любящий сын Абд ар-Рахман».

«Сын мой, дорогой Абд ар-Рахман! Какое хорошее письмо ты прислал мне. Представь себе, это грустное письмо обрадовало меня. Я узнала, что тебя любят, что твои друзья внимательны к тебе. Боже мой, как украшает человека доброта и приветливость! Твой друг Абуль-Фаувад очень хороший человек. Он жалеет своих маленьких детей, о тебе помнит и заботится. А ведь мог быть суровым и злым, обозленным на свою тяжкую долю. Спасибо ему!

Я думаю, мой дружок, что и ты, в свою очередь, добр и внимателен к этим людям. Твоя приветливость и отзывчивость, твоя добрая улыбка завораживают. Какое это счастье! Я всегда боялась, что ты унаследуешь от отца его суровость и замкнутость. Ведь он намного лучше, чем кажется. Не правда ли? Я думаю, ты уже убедился в этом. Твой отец честный, добрый и мужественный человек. Но все это спрятано в его душе. Не сразу его разгадаешь. А ты растешь человеком с нежной душой, открытой добру. Я верю, у тебя всегда будет много друзей. Это будут верные друзья, а с друзьями легче жить на свете. Я молю бога, чтобы ты всегда оставался таким же чистым, открытым и любящим человеком, каким я вижу тебя сейчас. Да благословит тебя бог!

Пиши мне, дорогой!

Твоя мама».

Как-то, вернувшись домой после беседы с соседом, Абд ар-Рахман сочинил стихи о добрых людях. Он рассказал в них о тяжкой доле феллаха, о его бедности, о его готовности поделиться последней коркой хлеба. Мальчик писал неумело, не всегда находил достаточно яркую метафору, но писал так искренне, от всей души, что до слез растрогал Абдуль-Фаувада.

— Ты сочинил эти прекрасные стихи? — удивлялся феллах. — Ты, мой маленький друг, умеешь писать такие стихи? Это просто чудо! Позовем соседей, пусть послушают тебя. Может быть, ты еще что-нибудь написал? Прочти нам. Я всегда знал, что ты умный мальчик. Как я рад! Анистена! Ты осчастливил нас!

С тех пор соседи часто собирались у дома Абуль-Фаувада и слушали юного поэта. Некоторые строки они стали распевать, пользуясь народными мелодиями, которые были им знакомы с детства и неведомо кем созданы. В такие дни юный аль-Хамиси забывал о своем одиночестве. Рядом были люди, которые искренне его любили. Как это хорошо!

А занятия в школе шли своим чередом и приносили Абд ар-Рахману всё новые знания, но и ставили много вопросов. В этой школе не было тягостных часов ожидания — когда же наконец закончится урок? Особенно радостными были занятия на уроках литературы. Преподаватель был просвещенным человеком. Он стремился открыть детям красоту и величие арабской литературы, знакомил их с европейской поэзией. Он читал им лирические строки из поэзии Древнего Египта и главы из «Илиады» Гомера. Дети с увлечением писали школьные сочинения на самые разнообразные темы. Как-то учитель предложил написать сочинение о закате солнца. Его любимый ученик написал это сочинение стихами. И так были хороши стихи девятилетнего аль-Хамиси, что учитель счел необходимым прочесть их перед классом.

После занятий в школе аль-Хамиси садился у крошечного окошка своей комнаты и читал книги, которые ему давал преподаватель литературы. А в сумерках, когда становилось грустно, он вспоминал дом мамы и гречанку Медею с ее граммофоном. На этот раз он вспомнил рассказ Медеи о священном греческом городе Дельфы, о руинах храма Аполлона, где в давние времена могли предсказывать будущее. Она показала ему альбом, где были цветные изображения таинственной рощи; мраморные белые колонны с капителями и каменный алтарь, под которым сидела Пифия. Глядя на этот алтарь, хотелось представить себе, как толпы людей подходят к колоннаде, как долго стоят в ожидании своей очереди, когда Пифия ответит им на вопросы. Наконец жаждущий стоит у алтаря и слышит хриплый голос пророчицы. Понять ее бормотание может только жрец. Он стоит рядом. Он вручает ответы, написанные на папирусе или пергаменте. Ведь человек, пожелавший получить ответ на трудные вопросы, давно уже отдал жрецу письмо с этими вопросами.

«Какие вопросы задавали люди, прибывшие в Дельфы?» — спросил тогда любознательный Абд ар-Рахман.

«Разные. Купец спрашивал: стоит ли ему отправиться в далекую страну, будет ли ему удача при продаже серебряных сосудов и шерсти? Молодой человек спрашивал: счастливым ли будет брак с юной красавицей? А больной старик, задыхаясь от кашля, хотел знать, есть ли целебное зелье от удушья?»

Сейчас юный аль-Хамиси думал о том, что охотно пошел бы в Дельфы, чтобы узнать свое будущее. Это так интересно! Вдруг ты узнаешь, что через много лет какой-то журнал напечатает два твоих стихотворения. Только два. Но весть об этих стихах облетит весь Египет. Люди узнают его мысли, а мысли будут хорошие, разумные.

«Дорогая мама! Моя любимая мама! Сабах аль-хир! Доброе утро! Сабах аль-вард! Розовое утро!

Пусть оно будет ароматным, розовым и радостным для тебя, моя добрая мама! Как мне хочется увидеть тебя! Как мне хочется пройтись с тобой по набережной Порт-Саида. Помнишь, как мы гуляли в последний раз? Я никогда не забуду то утро и тебя, мама, в голубом платье. Ты была такой доброй и такой красивой. Как я могу тебя забыть? Беда, отец не позволяет мне поехать к тебе повидаться. Он говорит, что такое свидание принесет мне вред. Какой жестокий человек! Зачем он говорит такие слова? Разве он не знает, что мое желание увидеть тебя так велико, что я готов пойти пешком, как шел пешком в аль-Мансуру мой дед аль-Хамиси-мамлюк. Ему было семь лет, когда он шел пешком целых три месяца. Шел голодный и полуголый. А мне уже девять лет. Я мог бы запастись лепешками от бабушки, я бы не голодал. Но нельзя мне прийти к тебе, дорогая мама. Отец не пускает. Если бы он знал, как я одинок! Только воспоминания о счастливых днях, когда ты читала мне стихи и старинные истории, приносят мне утешение. А помнишь, как добрая гречанка Медея пригласила меня послушать граммофон?

В то утро, когда отец увел меня, Медея поставила свою любимую пластинку — «Лунную сонату» Бетховена. Я часто вспоминаю последнюю часть. Она звучит в моих ушах, когда мне печально. Мама, у меня хорошие товарищи, я их люблю. Дорогая мама, на днях мальчики назвали меня героем. Вот как это случилось. Я шел к поезду, чтобы взять провизию у бабушки. Шлагбаум перекрыл дорогу, а по ту сторону железнодорожного полотна дрались двое мальчиков. Тот, что постарше, стал нещадно бить меньшего. Я подумал, что он может его убить. Я прыгнул через ограду и задел рукой гвоздь, он глубоко засел в моем пальце. Я вскрикнул от боли, но не оставил без помощи мальчика. Я подоспел к нему вовремя. Он плакал, но был невредим и побежал домой. Какая-то женщина увидела мою окровавленную руку, повела в свой дом, промыла рану, перевязала, даже смазала йодом. Рука зажила, а шрам остался на всю жизнь. Он будет мне напоминать о добром поступке. Я помню, мама, ты всегда говорила мне, что надо помогать людям в беде.

Твой сын Абд ар-Рахман».

Живой, общительный, любящий пошутить мальчик с темными горящими глазами становился совсем другим, когда возвращался из школы в свою пустую комнату, где никогда не было собеседника и никто не ждал его с обедом. В эти часы он остро чувствовал свою беззащитность. Абдель Малик аль-Хамиси так и не нашел пути к сердцу своего сына. Возможно, потому, что духовный мир девятилетнего мальчика был значительно выше духовного мира этого ограниченного и сурового человека. Их встречи не приносили радости мальчику, он предпочитал беседу с дедом аль-Хамиси, который снискал уважение своей отвагой в семилетием возрасте. По мере того как шло время и круг интересов Абд ар-Рахмана ширился, по мере того как возникало много житейских вопросов, всякий раз в трудную минуту маленький аль-Хамиси вспоминал путешествие мамлюкского мальчика в аль-Мансуру. И тогда он понимал, что его положение намного лучше.

* * *

Шел третий год учения в школе аз-Зарки. По-прежнему любимым предметом у Абд ар-Рахмана была литература. Любимым учителем был Ахмад Мухаррам. Каждый новый урок литературы приносил Абд ар-Рахману открытие того загадочного и пленительного мира, который манил юношу, будоражил его мысли. И сегодня урок начался с чтения древнего папируса, написанного во времена Рамсеса II. Учитель читал:

Мудрые писцы…

Они не строили себе пирамид из меди

И надгробий из бронзы.

Не оставили после себя наследников,

Детей, сохранивших их имена.

Но они оставили свое наследство в писаниях,

В поучениях, сделанных ими…^[3]

Мы благодарны этим безвестным писцам, — говорил учитель. — Они донесли до нас мысли и чувства далеких предков. Они сохранили бесценные строки поэтов древнего Египта и рассказали нам о мудрости египтян, живших на нашей земле тысячи лет назад. Как поэтично и торжественно написаны гимны солнцу и Нилу. Вот несколько строк из «Гимна солнцу»:

…Ты — дневное светило, Атон всемогущий.

Ты — жизни источник для множества стран и народов.

Великому Нилу ты дал в небесах уместиться.

Над горными кряжами ходят волны его,

Под стать исполинскому морю,

И поливают пажити возле селений^[4].

Ученые предполагают, что этот гимн сочинил фараон Эхнатон. Он правил Египтом в конце XV века до н. э. «К богине Хатор» — так называется песнь, посвященная богине любви и судьбы, написанная известным поэтом древнего Египта в XV веке до новой эры. Вот несколько строк из песни:

…О, как благостно и приятно, когда расцветает

Золотая,

Когда лучится она и расцветает!

Пред тобой ликуют небо и звезды,

Тебе воздают хвалу солнце и луна,

Тебя славят боги,

Тебе воздают хвалу богини.

В этих строках и восхищение красотой цветущей земли, и любовь к жизни. Эти прекрасные черты свойственны людям Египта во все времена. Послушайте строфы поэта 18 века Хасана ал-Аттара, который творил в Каире в дни нашествия Наполеона Бонапарта. Он обращается к человеку, который оправдал доверие на высокой должности:

Вставай, ибо полчища мрака уже рассеялись, отступив перед снявшим чадру утром.

Листья запели на своих ветвях, призывая стаю пить вино.

Цветок заулыбался на возвышенности, когда из глаз облака полились слезы дождя.

Ветви деревьев, горделиво покачивавшие своими цветами, уподобились связанным в ожерелье жемчужинам.

Дальше поэт сообщает о достоинствах героя касыды и завершает ее строками:

Бог будет постоянно давать тебе удачу на этом посту.

Мы нашли в тебе все, чего ожидали.

Живи среди нас во здравии. Салам!

Поэт и богослов Хасан Аттар был свидетелем горестных событий наполеоновского нашествия. Оплакивая человеческие жертвы и разрушения, он в стихах и прозе увековечил события тех дней. Я прочту вам описание тех красот, которыми славился Каир до нашествии врагов. Поэт был свидетелем того, как сгорели целые улицы красивых домов и погибли цветущие сады. Исчезла красота, созданная руками египтян, а то, что сохранила память поэта, дошло до нас, подобно памятнику истории.

«Около площади ал-Азбакийя находились дома эмиров и жилища высокопоставленных лиц. Они были окружены густыми и тенистыми садами, подобных которым нет нигде. Густая зелень, в которой утопали белые дворцы, напоминала зеленую тафту платья, затканного серебром. Ночью озеро освещалось множеством светильников и ламп. Около него никогда не прекращалось и не запрещалось веселье. Красота его вселяла радость в сердца и, как хмельное вино, дурманила разум. Сколько наполненных радостью дней и ночей провел я в этих местах! Эти замечательные часы сияют в ожерелье дней моих подобно редкостным жемчужинам. Я смотрел на лунный лик, отразившийся на его щеках, и на серебристый блеск, разлившийся по его поверхности. Легкий ветерок полыхал, словно оперение, серебряное водяное одеяние озера, играющие волны которого разрезал берег подобно мечам.

На вершинах растущих на его берегах огромных деревьев пели птицы, наполнявшие сердца радостью. Жизнь, полная наслаждений, не прекращалась там ни на минуту…

…Время и события уничтожили все это… были разрушены красоты этих мест и опустошены жилища. Все это результат несправедливости и деспотизма»^[5].

Мы испытываем благодарность к поэту, который увековечил память об ушедшем. С какой любовью он описал Каир. С великой горечью он писал о гибели людей. Но подробности нашествия Наполеона вы узнаете в старших классах. На уроках истории и литературы вы познакомитесь с поэтами и писателями разных эпох, которые с великой любовью к своей стране, к нашему прекрасному Египту, рассказали о событиях, свидетелями которых они были.

И вы, мои юные друзья, станете свидетелями кипучей жизни и борьбы египетского народа за лучшее будущее своих детей. И кто-нибудь из вас, овладев словом ярким и емким, расскажет о пережитом в книгах. Я буду счастлив дожить до того дня, когда сумею прочесть книгу одного из моих учеников. Да благословит вас Аллах!

* * *

«Сабах аль-фулль! Жасминное утро! Дорогая мама!

Цветет жасмин. Под моим маленьким окном большой куст. Он излучает столько красоты и благоухания, что хочется писать о нем стихи. Но я напишу тебе несколько строк другого стихотворения. Прочти, и ты поймешь мои мысли.

Лишь только утра легкие персты

Лица коснутся, боль мою врачуя,

Как снова к солнцу радостно лечу я,

Неся свои надежды и мечты.

Найти разгадку вечной Красоты

В полете очарованном хочу я.

Зовя меня в звенящую безбрежность,

Все чувства оживают и поют

И тайну этой жизни познают,

Отдав ей нерастраченную нежность.

Дорогая мама! Мне очень нравится наша школа в аз-Зарке. Даже жалко расставаться с ней. Я многое постиг за годы, проведенные здесь. Я уже могу совершить путешествие по земному шару, а лучше всего по Африке (на глобусе). Я знаю все арабские страны и народы, их населяющие. Мне нравится география, но еще больше история. Я бы смог кое-что тебе рассказать о фараонах. Теперь я знаю, что Тутанхамон знаменит не подвигами, а тем, что любящая Анхесенпаамон велела положить ему в гробницу несметные сокровища. Когда мы с тобой рассматривали золотую маску Тутанхамона в Каирском музее, я думал, что он великий завоеватель, а учитель сказал нам, что юный фараон еще ничего не успел в своей жизни, он умер в возрасте восемнадцати лет. И как трогательно с ним простилась его красавица жена, дочь Эхнатона. Она сплела ему венок из нежных полевых цветов и положила в золотой саркофаг рядом с золотыми украшениями. Их было великое множество. Как хорошо, что воры Древнего Египта не успели разграбить гробницу. Теперь мы можем видеть эту красоту. Говорят, веночек сохранился. Он довел до слез дочь лорда Карнарвона, который потратил полученное богатое наследство на раскопки гробницы. На уроке истории мне пришли в голову вот эти строки:

Ты зеркало, в котором отразились

Процессии бесчисленных эпох…

Как ты думаешь, мама, можно такими строками сказать о Древнем Египте?

Я совсем забыл сообщить тебе о главном. Мой любимый учитель Ахмад Мухаррам отослал в журнал мое стихотворение. Он сегодня сказал мне об этом. Сказал потому, что ему обещали его напечатать. Боюсь только, если они узнают, что мне всего двенадцать лет, — стихотворение не будет напечатано. Когда мальчики узнали об этом стихотворении, они стали дразнить меня: «Поэт! Поэт!» Я не люблю, когда они дразнят на улице. Люди оглядывают меня, словно перед ними живой джинн.

Мама, я очень рассеянный человек. Я забыл самое главное. Вчера приезжал отец с радостной вестью. Он сообщил мне, что я на днях отправлюсь в аль-Мансуру, в хорошую школу старших классов. Он сказал, что в этой школе есть восемь первых классов, в каждом 30 учеников. Троих лучших учат бесплатно. В аз-Зарке отцу дали бумагу, где написано обо мне. Здешний директор назвал меня лучшим учеником. С чего бы это? Я просто удивляюсь! А отец ухватился за эту бумагу и предлагает мне поехать в аль-Мансуру. Он уверен, что за учение ему не придется платить, а пропитание он берет на себя. Подумай, о таком важном событии я чуть не забыл тебе написать.

Твой сын Абд ар-Рахман».

* * *

Настал день расставания. Абд ар-Рахман аль-Хамиси едет в аль-Мансуру. Он с нетерпением ждет встречи с древним красивым городом, а на сердце печаль. Трудно себе представить, что уже никогда не будет сердечной беседы с добрым и мудрым соседом Абуль-Фаувадом. Как трогательно он заботился о своем юном друге. Сколько доброты и ласки дал ему в печальные, одинокие дни. И мудростью своей поделился. Прощаясь со своим любимым другом, Абд ар-Рахман говорил, что никогда не забудет аз-Зарки, не забудет дом соседа, его мальчишек и его наставлений.

— Я буду тебя навещать, — обещал аль-Хамиси. — Я буду помнить тебя до самой старости.

— Ты был украшением моей трудной жизни, мой мальчик, — ответил Абуль-Фаувад. — Ты не по годам умен и пытлив. Мне доставляло большую радость делиться с тобой своими мыслями. Кому их расскажешь? Кому придет в голову вести беседу с бедным феллахом? Не всякий понимает, что у неграмотного феллаха могут быть разумные мысли, а душа стремится к добру и правде. Приезжай к нам в аз-Зарку. Поверь, ты будешь самым дорогим гостем.

— Алла йихальлик! Пусть даст тебе Аллах благополучие! — сказал на прощание преподаватель литературы Ахмад Мухаррам. — У тебя есть великий дар. Я уверен, настанет день, когда я прочту твои стихи в почтенном журнале. Они будут опубликованы рядом с произведениями уважаемых поэтов Египта. Но для этого ты должен очень старательно учиться. Ты должен читать дни и ночи великие произведения поэтов. Ты полюбил Шекспира, это пойдет тебе на пользу. Бессмертные творения прославленного англичанина запечатлели трагедию человечества, подверженного насилию и злодейству. Мы видим много зла, но мы ищем добро и находим его. Я желаю тебе в поэтической форме воспеть добро — без него человечество погибнет.

Прощаясь с мальчиками, которые делили с ним горести и радости школьных лет, Абд ар-Рахман едва сдержал слезы.

Он с нетерпением ждал отца, чтобы скорее отправиться в аль-Мансуру. «Кто бы мог подумать, что так печально будет расставание с аз-Заркой. Почему? — задал себе вопрос аль-Хамиси. — Они любят меня, — послышался ему безмолвный ответ, — а я полюбил этих добрых людей. Они спасли меня от одиночества. Спасибо им!»

Все мальчишки аз-Зарки шли к железнодорожной станции следом за Абд ар-Рахманом и его отцом.

— Ишт! Ишт! Ишт! — кричали они. — Живи! Жизнь тебе!

— У тебя такой вид, будто тебе не хочется ехать в аль-Мансуру, — сказал отец.

— Очень хочется!

О причине печали мальчик умолчал. Он знал, отец удивится. Скажет: «Подумаешь, мальчишки, сосед, учитель…»

* * *

«Абд ар-Рахман, сын мой любимый! Сколько радости доставило мне твое письмо и стихи — такие светлые, полные надежд. А как хороша строка: «Найти разгадку вечной красоты…» В этой строке — твой пытливый ум и твое удивление перед прекрасным.

Мальчик мой, я верю в твое будущее, озаренное светом добра. Дай тебе бог много-много счастливых дней. Я знаю, от тебя будет исходить добро, а вокруг тебя могут быть и злые силы. Увы, рядом с благородными людьми толпятся люди коварные и жадные. От них исходит зло. Надо помнить об этом, не обольщаться, быть готовым к бою.

В тот день, когда я получила твое письмо, у меня было такое чувство, будто ты рядом. Я слышала твой голос и видела сверкание твоих глаз. Как я хочу тебя обнять! Ты лишен ласки и приветливости, но помни всегда, что есть на свете человек, который любит тебя больше самой жизни. Это твоя мать. Пусть эта мысль согревает тебя, мой мальчик.

Как славно ты рассказал мне о Тутанхамоне. Я не знала о веночке из полевых цветов, положенном в золотой саркофаг. Как трогательна любящая Анхесенпаамон! Я представила себе это прелестное юное создание, сраженное горем: как она собирала эти нежные цветы и сплела венок. Она плела с верой в загробную жизнь и надеялась, что за пределами земного существования ее любимый вспомнит о ней.

Мой сын, твои строки о Египте удивительно точны и образны. «Ты зеркало, в котором отразились процессии бесчисленных эпох…» Это прекрасно!

Я рада твоему отъезду в аль-Мансуру. Там хорошие школы. Напиши мне, когда начнешь учиться в новой школе старших классов. Дай тебе бог счастья и благополучия! Помни, моя душа всегда рядом с тобой.

Твоя мама».

Школа в аль-Мансуре

акой красивый город! Широкие улицы, большие магазины. Виллы такие роскошные! — Абд ар-Рахман с восторгом рассматривал великолепные строения древнего города, раскинувшегося на берегу Нила.

— И море близко, — сказал отец, когда услышал восторженные возгласы сына.

Они прошли через центральную площадь города, пересекли улицы «для богатых» и вышли к берегу Нила, где росли смоковницы, ивы, кипарисы. А вот и старинные кривые улочки, где не цокают копытами ухоженные, с тщательно подстриженными гривами лошадки, везущие нарядные экипажи. Здесь изредка попадался ослик, груженный поклажей, иногда всадник на коне. Дурно одетые люди волокли тачки с фруктами, зеленью, мешками фиников и орехов.

Дорога через эти закоулки вела к предместью города. На берегу реки ютились небольшие домишки ремесленников, мелких торговцев, каменщиков. Домик, в который они вошли, смотрелся окнами на реку. Абд ар-Рахман радостно воскликнул:

— Как хорошо, я буду каждый день встречать восход солнца. Вот удача!

И в самом деле: окошко его комнаты глядело на восток. Мальчик замер у окна, увидев караван рыбацких судов, идущих на лов рыбы.

— Вот как бывает, — обратился он к отцу. — Живя в большом красивом городе, я каждый день буду видеть восход солнца, небо и прекрасный Нил.

— Какое имеет значение — восход, закат? — удивился Абдель Малик. — Пусть будет крыша над головой.

Школа находилась в другом конце города, идти далеко, но Абд ар-Рахману было так интересно, что он этому обрадовался.

Директор школы долго рассматривал бумагу, которую ему протянул Абдель Малик аль-Хамиси. Потом пристально посмотрел в глаза мальчика и подумал: «Славный мальчуган, еще ребенок, а глаза умные».

— Оставайся, — сказал он встревоженному подростку. — О тебе пишут хорошо, а мы здесь узнаем, так ли ты хорош и прилежен. У нас двести сорок учеников твоего класса, и только троим посчастливится учиться бесплатно. Завтра приходи в школу. Не опаздывай!

Прощаясь с сыном, Абдель Малик оставил мальчику немного денег на пропитание и, как прежде, наказывал быть прилежным, старательным. Он не приласкал сына, не выразил сожаления о том, что оставляет его в одиночестве в незнакомом городе. Простился со словами: «Алла йишарраф кадрак! Да благословит Аллах твою судьбу!»

Когда отец ушел, Абд ар-Рахман подумал: «Как странно, когда я прощался с соседом Абуль-Фаувадом, мне хотелось плакать. На сердце была печаль. А с отцом простился без всякой печали. Мне кажется, он любит меня. Почему он молчит?»

Вот и первый восход солнца в аль-Мансуре. Абд ар-Рахман не стал дожидаться стука в стенку. Он полюбовался восходящим солнцем, умылся, взял с собой лепешку с сыром и пошел к своей школе, зная, что еще рано и делать там нечего.

«Пойду медленно, буду останавливаться, рассматривать красивые дома, — подумал он. — Меня могут спросить: куда ты бредешь, мальчик, в такую рань? А я скажу: в школу старших классов».

Он шел медленно, рассматривая старинные дома. У дома, где жил когда-то Людовик святой — Завоеватель, подумал: «Мама рассказывала про Людовика, не тот ли, который устроил крестовый поход? Надо спросить».

На последней парте первого класса было свободное место. Абд ар-Рахман оказался по соседству с Мурадом, мальчиком чуть выше его ростом, с озорными, веселыми глазами.

— Сегодня урок истории, его ведет сам директор, — успел сказать Мурад и тут же умолк.

В класс вошел директор, которого Абд ар-Рахман уже видел.

— Я хочу вас познакомить с удивительной историей прошлого в жизнеописаниях и хронике событий, — начал Хасан ал-Бакри. — Ее написал выдающийся ученый, великий мудрец Абд ар-Рахман ал-Джабарти. Свою книгу, посвященную экспедиции Бонапарта 1798–1801 годов, он начинает такими словами:

«Год тысяча двести тринадцатый (хиджры). Это первый год великих кровопролитных сражений, выдающихся событий, горестных происшествий и ужасающих бедствий, год, когда возрастало зло, а испытания и невзгоды следовали одно за другим, когда ничто не было прочным и нарушился обычный ход вещей, год крушения устоев, непрерывных ужасов, многих перемен, расстройства управления, огромных разрушений и всеобщего разорения. Напряженность дошла до предела».

Ал-Джабарти завершает свое вступление словами из священной книги мусульман: «Господь твой не был таким, чтобы погубить селения несправедливо, раз жители их творили благое».

Рассказ о нашествии армии Наполеона был полон трагических подробностей. Мальчики сидели молча, как завороженные. Никто не шелохнулся, никто не осмелился прервать учителя. И хотя им трудно было понять во всех подробностях, что задумали англичане, послав корабли к берегам Александрии, что делали мамлюки под предводительством отважного Ибрахим-Бея. (Он был одним из двух могущественных мамлюкских беев, которым принадлежала вся власть в стране к моменту французской экспедиции.) Трудно было понять, какова роль шейхов и улемов, которые так растерялись, что не смогли успокоить несчастных граждан, бежавших в надежде на спасение в города, уже занятые французами.

Ученики слушали внимательно. Когда кончился первый урок, весь класс хором просил продлить занятия.

— «После того как армия мамлюков на западном берегу потерпела поражение, — читал учитель, — французы перетащили на восточный берег свои пушки и ружья и открыли из них огонь. Убедившись в поражении мамлюков, люди, находившиеся на другом берегу, подняли страшный крик.

Ибрахим-Бей, паша, эмиры, солдаты и жители оставили в Булаке все тяжелые вещи, палатки и тому подобное, не взяв ничего, и сразу же обратились в бегство.

Ибрахим-Бей, паша и эмиры направились в сторону ал-Адлийи. Что касается жителей, то они в страшной панике устремились в сторону города. Группа за группой входили они в Каир, охваченные страхом и ужасом и ожидая гибели. Они вопили, плакали и просили бога избавить их от напастей этого ужасного дня. В домах женщины рыдали во весь голос. Все это происходило перед заходом солнца…

В продолжение всей ночи множество жителей уходили из города. Некоторые увозили свои семьи, а другие спасались сами. Никто не интересовался судьбой остальных, так как каждый был занят тем, чтобы спасти себя и своих близких. В эту ночь большая часть жителей Каира покинула город. Некоторые отправились в Верхний Египет, многие пошли на восток…»

В библиотеке школы вы можете получить книгу ал-Джабарти, — сообщил учитель, заканчивая беседу. — Каждый прочтет несколько глав и сделает потом доклад для всего класса. Договоритесь, поделите этот толстый том, чтобы каждому досталась часть замечательной книги. Историю родной страны должен знать каждый школьник.

А узнав, он поймет, как велик и славен его народ. Я посвятил этот урок истории, которая отдалена от нас немногим более ста лет. Но вы знаете, что история Египта исчисляется многими тысячами лет. Это говорит о древней культуре египтян и обязывает нас быть достойными потомками великого народа.

«Дорогая мама, я уже писал тебе, как мне нравится моя новая школа в аль-Мансуре. Мне нравятся все предметы, особенно я заинтересовался историей. Может быть, потому, что преподаватель истории Хасан ал-Бакри так интересно ведет урок, что жалко с ним расставаться. Целых три месяца мы изучали нашествие французов. Наполеон Бонапарт причинил много страданий египетскому народу. Столько людей погибло от снарядов французских пушек! Пока мы изучали прекрасную книгу Абд ар-Рахмана ал-Джабарти, я горел ненавистью к французам. А потом подумал: ведь моя мама француженка, бабушка была француженкой. Мама читала мне прекрасные французские книги. На картинках я видел Париж, красивее которого нет на свете. Я оговорился, мама. Красивее, я уверен, наш Каир. Подумав об этом, я понял, что все равно люблю французов. И вот я задумался над походом Наполеона. Я вспомнил о нем, когда во время урока узнал о замечательном французе Шампольоне, который открыл нам тайну иероглифического письма. Изучая тексты розеттского камня, подобранного солдатом во время военных действий в Роззетте, Шампольон нашел ключ к чтению египетского письма. Он составил грамматику и словарь древнеегипетского языка. Благодаря его открытию мы узнали многое о жизни наших далеких предков. С тех пор прочтены сотни папирусов, надписей на гробницах и камнях. Мы узнали о высокой культуре Египта, которая процветала за четыре тысячи лет до н. э. Потрясающее открытие сделал француз Шампольон! Я подумал: если бы Наполеон не напал на Египет и не привез с собой ученых, если бы французский солдат не подобрал в Розетте обломок камня с загадочной надписью — мы бы ничего не знали о своем великом прошлом. Получается, что Наполеон причинил зло, а вместе с тем способствовал и добрым делам. Милая мама, чем больше я узнаю, тем больше возникает вопросов. А ответы не всегда находятся.

Дорогая мама, директор школы Хасан ал-Бакри вчера после урока сказал мне, что я буду учиться бесплатно. Он сказал, что я достоин быть среди троих избранников.

Твой Абд ар-Рахман».

«Сын мой любимый, Абд ар-Рахман! Твои письма из аль-Мансуры — самая большая радость в моей одинокой жизни. Эти восторги юной души так хороши, так очаровательны. Я всегда думала, что таким ты будешь. Я мечтала об этом. Мне хотелось, чтобы мой прекрасный Абд ар-Рахман с малых лет копил богатство души. И еще мне хотелось, чтобы ты видел мир открытыми глазами заинтересованного человека. Я вижу, мои мечты становятся явью, хотя желания мои почти фантастичны. Пока растет маленький человек, ты никогда не знаешь, каким он станет, когда подрастет. Может быть, проявленные в детстве таланты и способности не оправдаются, исчезнут. Я счастлива получать твои письма, в которых мне видится будущий Абд ар-Рахман аль-Хамиси, человек с большими достоинствами. Мне понятен твой интерес к истории Египта. Наша страна единственная в мире, где очень рано зародилась высокая цивилизация, а искусство достигло необычайного совершенства. Тысячи лет создавалось это удивительное искусство, и архитектура столь величественная, что и сейчас нет ей равной. Представь себе, как велики были потери, когда был забыт язык древних египтян и для дальних потомков не осталось свидетельств этой деятельности. Руины храмов и гробниц, развалины древних городов — все это досталось нам, а история, увековеченная в папирусах, оставалась загадкой. Как ее прочесть? Прочесть необходимо!

Ты прав, мой сын, назвав Шампольона великим. Он открыл нам тайну забытой жизни. Теперь мы уже не мыслим себе историю Египта без папирусов, в которых жрецы запечатлели знания и деятельность своего времени. Я размечталась: а вдруг мой сын станет историком и сделает свой вклад в открытие нашего прошлого? Гордись тем, что ты рожден на этой священной земле.

Сынок, я одинока и несчастна. Возможно, я соглашусь выйти замуж за одного хорошего человека, который питает ко мне добрые чувства. Я надеюсь, ты не рассердишься? Ведь ты любишь меня и желаешь мне счастья.

Обнимаю тебя. Твоя мама».

Аль-Мансура был одним из центральных городов Нижнего Египта. История его знала много завоевателей, военные походы, расцвет и падение торговли со странами Средиземноморья. Здесь осели люди разных национальностей и верований. Даже в классе Абд ар-Рахмана было два суданца, три ливанца, ливиец и трое мальчиков из кочевых бедуинов. Это был дружный класс, не было раздоров и обид, мальчики помогали друг другу.

* * *

Шел третий год учения в школе аль-Мансуры. Абд ар-Рахман уже хорошо читал по-английски, и преподаватель Ахмад-Ага предложил ему выучить какое-либо стихотворение Байрона. Аль-Хамиси выучил поэму «Паломничество Чайльд Гарольда». Образ одинокого мятежника завладел мальчиком. Он читал и перечитывал все поэмы полюбившегося ему поэта. Особенно дороги ему стали произведения, в которых Байрон воспел отважных бунтарей, участников освободительной борьбы. Его взволновал «Шильонский узник». Каждый раз, перечитывая эту поэму, он мысленно переносился в темное подземелье и страдал вместе с бунтарем. «Вот это настоящая поэзия, она отражает мышление поэта и его революционный дух. Это прекрасно! Богатый лорд не побоялся примкнуть к революционному движению карбонариев в Италии. Удивительный человек! Потрясающий поэт! И как славно он завершил свою жизнь в Греции. Он не щадил себя. Он отдал жизнь во имя свободы греческого народа. Вот истинный пример служения человечеству».

Так размышлял над прочитанным четырнадцатилетний мальчик, вспоминая известные ему политические события в Египте. Он припоминал разговоры с феллахами в аз-Зарке, где так наглядно виделось неравенство людей труда и помещиков. Все, что он знал о демонстрациях, забастовках, восстаниях в его родной стране, — все виделось ему в свете событий, связанных с именем Байрона. Стихи любимого поэта будили мечты о будущем Египта, учили понимать истинную поэзию революционного романтизма.

Ахмад-Ага говорил на уроках о поэтах революционного романтизма. Произведения Байрона помогли аль-Хамиси понять мятежный дух этих поэтов.

Когда Абд ар-Рахман рассказал на уроке о творчестве Байрона, когда прочел на память отрывки из «Чайльд Гарольда» и «Шильонского узника», учитель похвалил его, поблагодарил за интересный ответ. А после урока позвал и сказал:

— Ты много читаешь pi много думаешь, мой мальчик. Твое увлечение Байроном радует меня. Учись у великого поэта.

Читающие мальчики задумали организовать кружок любителей литературы. Им помогал преподаватель Ахмад-Ага. Он был уверен, что хорошие книги, любовь к поэзии, интерес к театру помогут воспитать мыслящего и образованного человека. А мыслящий человек в любом деле будет преуспевать.

Занятия в кружке увлекли школьников. Каждый раз, собираясь в пустом классе, мальчики по очереди читали свои сочинения, читали произведения Таха-Хусейна, который удивительно образно и ярко показал характеры простых египтян из народа. Они прочли вслух «Юлия Цезаря» Шекспира, за что получили похвалу учителя. Абд ар-Рахман прочел свое четверостишие:

Когда я погружен в любви очарованье,

Нисходят на меня прозренье и познанье,

Становится душа прозрачней и мудрей…

Не знавшие любви — мертвы, как изваянье.

— Ура! Ура! — закричали мальчики. — Наш поэт аль-Хамиси влюблен!

Как-то Ахмад-Ага предложил мальчикам поставить пьесу египетского драматурга Юсефа Вахби «Порабощение». Это была пьеса о молодых влюбленных. Мальчики увлеклись ею и старательно разучивали свои роли. По ходу действия должна была выступать певица. Пригласили молоденькую хорошенькую девушку с приятным голосом. Пьеса получилась настолько привлекательной, что ее показывали для всей школы. Абд ар-Рахман был режиссером, актером и композитором. Он же сложил стихи для песен. Исполнительница его песен, Бадиа, очень ему нравилась. Он не переставал о ней думать. А потом сказал себе: «Кажется, ты влюблен, аль-Хамиси. Не рано ли?» И сам себе ответил: «Никогда не рано! Любовь прекрасна! Надо для Бадии сочинить стихи». И сочинил.

В волшебный час сгустившихся теней

Сюда приходит юноша влюбленный

И здесь стоит, коленопреклоненный,

Пред робкою возлюбленной своей.

Эти четыре строчки Абд ар-Рахман аккуратно переписал и положил в конверт. Прощаясь со своей возлюбленной, он отдал ей конверт и сказал, что будет ее помнить всегда, как помнил Данте свою Беатриче.

Среди юных актеров литературного кружка был лучший друг аль-Хамиси, тот самый Мурад, который сидел с ним за одной партой и приводил в восторг своей решительностью и образованностью. Мальчики постоянно делились своими мыслями о жизни, мечтами о будущем. Мурад мечтал быть литературоведом. Он успел прочесть множество прекрасных книг, постоянно рассказывал интересные вещи из истории и литературы Египта. Оказалось, что дед его был преподавателем истории такой же школы в Суэце. Когда дед по болезни оставил работу и переехал к дочери в аль-Мансуру, он много внимания уделял своему внуку. Мурад оказался удивительно способным и любознательным мальчиком. В классе он был лучшим знатоком литературы и соперничал с Абд ар-Рахманом. Они часто вместе возвращались домой, чтобы по дороге поговорить о самом главном. Бывало, что значительную часть дня после занятий они тратили на то, что провожали друг друга, возвращались и снова провожали. В пути они много спорили, рассказывали обо всем новом, что удалось узнать из книг, прочитанных перед сном.

Как-то они шли по одной из центральных улиц аль-Мансуры и увидели совсем маленького мальчишку, который собирал навоз на дороге. Он складывал его в мешок, наполненный мешок относил на обочину дороги, а набрав два мешка, потащил их на спине, сгибаясь под тяжестью. Мальчики подошли к нему, спросили, где он живет и есть ли у него родители. Оказалось, что нет отца, а мать больна и должна кормить еще двух маленьких девочек. Навоз мальчик продавал феллахам, имеющим огороды, для выращивания овощей. Он получал гроши. Их не хватало даже на хлеб.

— Этот мальчик никогда не пойдет в школу, — сказал Абд ар-Рахман, отдавая бедняге несколько монет, оставшихся на завтраки до конца месяца. Впереди было еще десять дней, но аль-Хамиси не задумываясь отдал свои монетки, он представил себе всю трагедию бедной семьи.

Мурад не имел денег, но, уходя, призадумался над судьбой этого мальчика. Он сказал Абд ар-Рахману, что намерен вступиться за таких мальчиков.

— Как это сделать? — спросил Абд ар-Рахман.

— Очень просто, — ответил Мурад. — Мы устроим демонстрацию, напишем на плакатах о своих требованиях властям аль-Мансуры. Посмотришь, могут и прислушаться.

— А ты знаешь, как устраивать демонстрации? — спросил аль-Хамиси.

— Знаю. Дед мне рассказывал про самую большую демонстрацию в Каире. Это было в прошлом году. Дед был тогда в столице и стал свидетелем невероятных бунтов. Весь Каир восстал против англичан. 40 тысяч египтян шли по улицам города с требованием независимости. Они кричали: «Англичане, вон из Египта!» Жандармы окружили их, разгоняли и избивали, а тут началась всеобщая забастовка, в порту, на Суэцком канале, на предприятиях и фабриках. Даже строили баррикады. Были настоящие бои. Полицейские с дубинками и оружием, а народ с камнями и палками. После этого был создан национальный фронт, буржуазные партии потребовали новых переговоров с Великобританией и наконец был заключен англо-египетский договор.

— Тогда начнем писать плакаты и договариваться с нашими мальчишками, — предложил Абд ар-Рахман. — Обойдем все классы. Пусть с нами пойдут и старшие, и наши сверстники.

— Я думаю о большем, — признался Мурад. Глаза его горели, лицо раскраснелось, он шел, размахивая руками, все ускоряя шаг. — Я придумал! — закричал он на всю улицу. — Мы обойдем школы аль-Мансуры, и с нами выйдут на демонстрацию все школьники города. Вот будет здорово! Завтра же начнем подготовку!

Целую неделю мальчики готовили плакаты. Кто-то, отказавшись от завтраков, купил большие листы бумаги. Кто-то раздобыл палки. Достали кисти и краски. Мурад даже не ожидал такого энтузиазма. Всё раздобыли в избытке. В каждой школе города нашелся вожак, сумевший организовать беспокойный народ мальчишек. Готовились усердно, и в назначенный день, после занятий, мальчики построились, подражая военным на учении. Подняв свои пестрые плакаты, они пошли по улицам города, сопровождая свой поход громкими криками и повторяя надписи на плакатах: «Откройте новые школы! Обучайте бедных детей! Англичане, уходите из Египта! Чужеземцы, не мешайте нам строить свою жизнь! Англичане, уходите! Уходите!»

Мурад и Абд ар-Рахман шли впереди большого отряда школьников. Их школа была первой, за ними шли другие. По мере движения по улицам города примыкали новые отряды подростков и юношей.

— Бунтари! Откуда они взялись? Кто писал им плакаты? — возмущался пожилой полицейский, обращаясь к молодым помощникам.

Это было ново, непривычно, он не знал, как реагировать на демонстрацию школьников. Он послал подчиненного к губернатору и получил указание разогнать демонстрацию. Если не послушаются уговоров — стрелять в воздух! Запугать!

Мурад и Абд ар-Рахман несли большой плакат, на котором красными буквами было написано: «Бедным детям — бесплатное обучение!» Мальчики видели, как взволнованно встречают их прохожие. Весь город был взбудоражен. Люди, прогрессивно настроенные, восхищались смелостью детей. Но было много и таких, которые готовы были запрятать в тюрьму этих отважных мальчиков.

И вдруг раздались выстрелы, стреляли в воздух. Дети испугались и стали разбегаться. Мурад обернулся к своему отряду и предложил идти вперед, не оглядываясь, с криками и требованиями справедливости.

Старый служака, любитель гашиша и крепких напитков, увидев, как стройно и уверенно шагает передовой отряд, не задумываясь выстрелил в плакат, который раздражал его своими красными огромными буквами. Он попал в Мурада. Абд ар-Рахман подхватил товарища и бережно уложил на обочине дороги. Кровь залила плечо Мурада. Обливаясь слезами, Абд ар-Рахман просил людей подогнать экипаж, чтобы отвезти товарища в больницу. Он не верил, не мог поверить, что Мурад — отважный бунтарь, прекрасный товарищ — может умереть.

Аль-Хамиси не помнил, как оказался в больнице, как стоял в коридоре в надежде дождаться доброй вести, как пришел домой, оплакивая друга. Он очнулся у окна своей комнаты в сумерках. Изредка на реке мелькали огни маленьких фонариков на рыбацких лодках.

«Бедный Мурад больше не увидит восхода солнца», — подумал Абд ар-Рахман. Он почувствовал боль в сердце и, не зная, что делать, бросился на постель, обливаясь слезами, не в силах перенести обрушившегося на него горя. Он долго лежал в изнеможении, в слезах и отчаянии. А среди ночи вскочил, зажег лампу, взял лист бумаги и стал писать строки, которые рвались из сердца:

Когда спеша уходят облака

За солнцем вслед овечьми стадами,

Когда полоска неба над холмами

Вбирает жар последнего мазка

И меркнет, точно пламя под углями,

За солнцем в предвечерние часы

Мы в траурной процессии шагаем

И боль прощанья с павшими вдыхаем,

Как аромат травы в слезах росы.

Прочитав эти строки, юный аль-Хамиси вспомнил, как любил стихи его славный друг Мурад. Как охотно слушал его несовершенные творения, потом на память читал Байрона и восхищался им. Мурад не умел сочинять стихи, но, вероятно, стал бы отличным прозаиком. Его сочинения в школе были в числе лучших.

«Как несправедлива судьба! Почему случилось такое несчастье?» — вопрошал сам себя аль-Хамиси.

Потрясение Абд ар-Рахмана было так велико, что началась горячка. Страшная головная боль мучила юношу и на много дней приковала его к постели. Денег не было, чтобы вызвать врача, но хозяйка комнаты не оставила больного без внимания. Она раздобыла для него целебную траву, заваривала и поила до тех пор, пока он не поднялся. К этому времени приехал отец. Он ничего не знал о событиях в аль-Мансуре. Приехал по своим делам и зашел навестить сына, отдать ему деньги на пропитание. Он нашел мальчика таким печальным и изнуренным, что предложил ему поехать в деревню. Но Абд ар-Рахман отказался. Он сказал:

— Я полюбил эту школу. Мне дорог каждый урок. Уехать я смогу только на каникулы. Но у меня свои планы.

Разгневанный отец злобно посмотрел на сына и сказал:

— Я не позволю поехать к матери — только в деревню.

— Я поеду в аз-Зарку, — ответил юный аль-Хамиси, — Я буду учить грамоте детей бедных феллахов.

— Нашелся учитель! Тебе всего пятнадцать лет. Ты худ, как цыпленок. Приедешь в деревню — бабушка подкормит.

Абдель Малик ушел рассерженным.

«Дорогая мама! Не случайно пятницу называют аль-фадиля — великолепная. Поистине была великолепной последняя пятница прошлого месяца. Я был в театре и смотрел пьесу Шекспира «Король Лир». Я был так взволнован, так опечален судьбой короля Лира, что казалось, будто это близкий мне человек. Какая жестокость! Какая несправедливость! И как печально, что так бывает не только на сцене, но и в жизни. Когда я вижу такое зло, мне хочется подняться во весь рост и кричать на весь мир: «Остановитесь, люди, так нельзя!..» Как хорошо, что я увидел эту пьесу!

Дорогая мама, почему дети так неблагодарны, так полны злобы? Почему? Как случилось, что доверие благородного и доброго короля обернулось для него трагедией? Когда я возвращался домой, я сожалел, что не могу тебя увидеть и поделиться с тобой своими мыслями. Мне не с кем поговорить о таких вещах. Мои товарищи совершенно равнодушны к театру. А разговоры о добре и зле для них сущая пытка. Я вспоминаю, как часто ты говорила со мной о таких важных вещах. Теперь, когда я уже заканчиваю школу, я все чаще размышляю об этом. Я думаю о несправедливости, когда бываю в деревне у отца. В доме деда я узнал, что за доверчивость и доброту можно расплатиться бедой. Расскажу тебе маленькую печальную историю.

Мой дед-мамлюк очень добрый и сердечный человек. Иной раз я удивляюсь и восхищаюсь его благородством. Он часто говорит, что горести его детства запомнились ему на всю жизнь и у него не иссякает потребность помогать людям. Представь себе, он стал нищим, лишился последнего клочка земли. Случилось так, что к нему обратился сосед с просьбой дать ему взаймы большую сумму денег, чтобы не просрочить ссуду в банке. Просил на срок в несколько месяцев. Денег у деда не было. Он доверял соседу, хотел ему помочь и предложил заложить свое поле до выплаты ссуды. Так они и сделали. Оформили. Благодаря заложенной земле ссуду продлили, и теперь оставалось добыть деньги, чтобы расплатиться с банком. Сосед подвел деда. Денег не достал, и в назначенный срок земля деда стала достоянием банка. Теперь у деда нет поля, и неизвестно, как мы будем жить.

Твой Абд ар-Рахман».

«Сын мой, любимый! Твои письма доставляют мне такую радость, так согревают мою душу! Спасибо тебе, родной, за это!

Признаюсь, мне горестно твое одиночество, но утешает сознание того, что ты борешься с дурным настроением, не поддаешься печали, что ты постоянно занят. А мысли твои говорят о высоких идеалах. Ты еще мал, а я не боюсь сказать эти возвышенные слова: я уверена, ты не погрязнешь в мелочной серенькой и будничной жизни. Ты не поставишь себе цели — построить дом и заполнить его вещами, каких нет у соседей и приятелей. Ты не будешь стремиться к богатству, потому что оно переменчиво. Разве может согреть душу антикварная ваза или перстень с изумрудом? А твоя душа стремится к высотам человеческого духа, к любви. Я разумею не увлечение возлюбленной девушкой. У тебя зреет любовь к человечеству. Это прекрасно!

Любить каждого человека, уметь видеть в нем доброе начало, уметь понять его — это великое счастье! И как бы ни труден был путь такого подвижника, он оправдан. Ведь его ждет ответная любовь людей. Дай тебе бог, чтобы горение души, данное тебе всевышним, не пропало, а разгорелось ярким пламенем. Я мечтаю о многом, может быть недоступном. Я мечтаю о том счастливом дне, когда ты, мой Абд ар-Рахман, станешь поэтом и поведешь за собой молодежь. Молодые полюбят тебя и твое творчество. И тогда твои мысли о добре, о справедливости, чести подхватят другие. Я хочу дожить до этих счастливых дней.

Сын мой, как горестно положение деда. Я очень огорчена и сожалею, что не могу помочь в этой беде. У меня совсем нет денег в запасе. Я имею только скудное пропитание. Но может быть, сосед найдет способ расплатиться? Напиши мне об этом.

Ты пишешь, что смотришь все спектакли в театре аль-Мансуры и счастлив, когда можешь снова увидеть «Ромео и Джульетту» Шекспира, «Гамлета» и «Короля Лира». У тебя отличный вкус. Я много раз видела эти пьесы в театре и каждый раз открывала для себя что-то новое, ранее мне неведомое. Шекспир — великая школа жизни. Как мне радостно, что ты так рано понял это и учишься у великого англичанина.

Спасибо тебе, мальчик мой любимый!

Твоя мама».

* * *

Тягостными были первые дни в школе после гибели Мурада. Все только и говорили об этом несчастье, вспоминали товарища и горько сожалели. Абд ар-Рахман горестно вспоминал озорные, веселые глаза друга, его горячий нрав. Он часто думал о том, что не надо было устраивать демонстрацию, тогда бы Мурад был жив. «Но как выразить протест против несправедливости? — спрашивал себя аль-Хамиси. — Разве не справедливо было требование школьников аль-Мансуры открыть новые школы для детей бедняков?! Если все будут молчать и терпеть бесчисленные невзгоды, то ничто никогда не изменится».

Абд ар-Рахман вспомнил разговор с другом о знахарях, о суевериях и заклинаниях. Он тогда рассказал Мураду о том, как бабушка спасала его от дурного глаза, как его лечили, заставив выпить воду, в которой растворились чернила надписи, сделанной богословом.

«Когда нет больницы, тогда лечит знахарь, — сказал Мурад. — Мы должны выходить на демонстрации и требовать устройство школ и больниц».

Тогда они условились заняться неграмотными. Каждый, кто уедет на каникулы в деревню, будет обучать деревенских детей, а те, кто останется в городе, пойдут на окраины, где живут ремесленники, грузчики. Будут им читать газеты, рассказывать о событиях в мире.

«Пусть узнают, что во всем мире происходят большие перемены, — говорил тогда Мураду Абд ар-Рахман, — Может быть, простые, неграмотные люди Египта призадумаются над своей судьбой, поднимутся в борьбе против притеснителей».

«Как печально, что уже нет с нами Мурада!» — думал сейчас аль-Хамиси.

Чувство одиночества терзало юного аль-Хамиси. Он искал утешение в книгах и театре. После смерти Мурада Абд ар-Рахман находил забвение на спектаклях драматического театра аль-Мансуры. Он тратил на театр последние гроши, нередко оставаясь без обеда. Но сколько радости приносил ему «Гамлет». А юная Джульетта была так очаровательна!

Настали каникулы. Аль-Хамиси не поехал в деревню к бабушке, он отправился в аз-Зарку к своему другу Абуль-Фауваду, чтобы обучать грамоте его детей, а заодно и других мальчишек, живущих по соседству.

— Хорошее дело ты задумал, Абд ар-Рахман, — сказал старый феллах. — Грамотные мальчики принесут большую пользу деревне. Они откроют нам глаза на жизнь в городах Египта. Мы будем покупать газеты.

На следующий день дети собрались во дворе Абуль-Фаувада.

Абд ар-Рахман соорудил черную доску и, показывая детям знаки алфавита, вызывал к доске и требовал написать знакомые буквы. Дети радовались, когда у них получалась целая строка заученных букв. Еще больше энтузиазма проявилось, когда стали писать слова, а потом читать целые фразы. Родители этих мальчиков охотно потратились на тетрадки и букварь. Занятия шли успешно, об этом узнала вся деревня. Старый богослов, у которого полгода учился Абд ар-Рахман, пришел в аз-Зарку, чтобы посмотреть, как его ученик занимается с детьми. Он гордился тем, что Абд ар-Рахман учился у него. Об этом он рассказывал знакомым, не жалея похвал по адресу аль-Хамиси: «Я давно понял, это способный мальчик. На нем благословение Аллаха, вот что самое главное!»

Абд ар-Рахман по вечерам собирал стариков, а иногда и молодых отцов семейств и читал им газеты, полученные из аль-Мансуры. Там бывали сообщения о бунтах и забастовках. Такие сообщения очень занимали слушателей. Молодые вздыхали по поводу того, что никогда не постигнут грамоты и не смогут сами прочесть газету. В ответ аль-Хамиси нередко приводил множество исторических примеров, когда уже взрослый человек, занимающийся ничтожно малым делом, вдруг становился знаменитым, постигал грамоту и проявлял великие способности.

— Я расскажу вам об одном правителе Египта, который в молодости был неграмотен и занимался торговлей табаком. В возрасте тридцати лет он вступил в армию. В 1804 году, когда в Каире происходили народные восстания против турков-янычар и мамлюкских феодалов, он был командиром части турецкой армии и его часть способствовала победе над янычарами. Каирское духовенство прониклось доверием к этому командиру, в 1805 году оно избрало его правителем Египта.

Это был Мухаммед-Али, памятный многим тем, что уничтожил в свое время вождей восстания, а затем и мамлюкских феодалов. Он отдал своим родственникам богатые земли, что привело к рождению нового класса помещиков. Но он вошел в историю как великий реформатор, способствующий расцвету экономики Египта, культурным связям с Европой. При нем возникло книгопечатание, вышла первая египетская газета. Его высоко ценили многие современные ему правители. А он был безграмотен до 45 лет. И в этом возрасте научился читать.

Как видите, — говорил Абд ар-Рахман своим слушателям феллахам, — никогда не поздно заняться грамотой. Помните об этом. Кто может, обязан научиться читать и писать, чтобы участвовать в великой борьбе за свободу и независимость своей страны.

Эту беседу с большим вниманием слушал старый друг аль-Хамиси Абуль-Фаувад. Он дорожил своей дружбой с этим мальчиком. Он и прежде ценил его как прекрасного собеседника. Но это было три года назад. А сейчас уже видно, что мальчик становится настоящим борцом.

— Я горжусь тобой, мой друг Абд ар-Рахман, — сказал во всеуслышание старый феллах. — Я никогда не забуду твои стихи о добрых людях. Я призываю моих собратьев феллахов: постарайтесь, изо всех сил постарайтесь учить своих детей в раннем детстве. Так важно поддержать талант, данный человеку господом богом. Я думаю, что его надо взлелеять рано, как мы по весне рано начинаем лелеять драгоценные всходы на полях. На моих глазах взошли прекрасные всходы разума у нашего молодого гостя. Он еще мальчик, а ведет такую мудрую беседу со старыми феллахами. Дай ему Аллах много счастливых дней!

Встречи с феллахами, занятия с детьми украсили каникулы, которые могли бы пройти в одиночестве и печали, вследствие несчастий, выпавших на долю юного аль-Хамиси.

Вернувшись в школу, Абд ар-Рахман узнал, что многие его сверстники обучали неграмотных во время каникул. Одни пошли в кварталы ремесленников, другие — поехали в знакомые деревни. Школьники потрудились, принесли пользу людям, но и для них труд не пропал даром. Они увидели подлинную безрадостную жизнь египетских бедняков. Их много было в стране.

Настал день прощания с аль-Мансурой. Окончен курс пятилетнего обучения в школе старших классов, надо выбирать дорогу в жизнь, надо дальше учиться, но для этого следует поехать в Каир.

В аль-Мансуре Абд ар-Рахман прощался со своей юностью. Ему уже семнадцать лет, он должен самостоятельно решать, где учиться, как добыть себе деньги на пропитание, где жить. Отец не может ему помочь. Мать вышла замуж, воспитывает маленькую Бусайну. Средства ее незначительны. Она пишет, что нездорова, худа и бледна, нет сил вести хозяйство, но зовет в свой бедный дом.

«Я найду работу, я буду помогать маме, она поправится», — думал опечаленный Абд ар-Рахман.

Прощаясь с любимым учителем Ахмадом-Ага, аль-Хамиси обещал ему писать. Преподаватель литературы возлагал большие надежды на своего выдающегося ученика. Поразительно, но на протяжении всех лет учебы, подросток Абд ар-Рахман аль-Хамиси неизменно радовал учителя талантливыми стихами, которые слагались у него с необычайной легкостью и, несомненно, отражали меняющееся настроение, растущие интересы и удивительное умение выражать свой восторг перед прекрасным. Будь то уголок парка, увитый розами и благоухающий магнолиями, будь то картина знаменитого художника или скульптура древнего ваятеля. А сколько восторженных строк посвящены любви.

— Прочти мне свое новое стихотворение, — попросил Ахмад-Ага, — я уверен, твой дар принесет тебе славу и признание. Я не ошибаюсь.

— Последние дни почему-то приходят на ум четверостишия, — ответил Абд ар-Рахман и прочел:

Когда бы люди понимали любовь деревьев к облакам

И чутким ухом различали над морем флейту ветерка

И стон влюбленного прибоя, — они бы поняли тогда,

Что связь меж душами людскими неизмеримо глубока.

«Дорогая мама!

Дамит хайатак! Пусть твоя жизнь будет долгой! Я рад твоему письму. Мне было приятно получить его из Каира. Ведь я стремлюсь в Каир. Все мои надежды и мечты связаны с этим городом, где сосредоточена великая культура Египта. Я еще мало знаю Каир. Но как хорошо я помню наше путешествие десять лет назад. Я тогда еще не понимал того, что происходит в стране и в столице. Я даже не слышал таких слов: «национально-освободительное движение». А теперь я многое знаю и понимаю. Мое призвание — быть в рядах борцов. Я верю в победу добра и справедливости!

Заря прядет серебряные нити,

Опутывая ими шар земной.

Заря берет вселенную в объятья,

Высвечивая суть вещей, доселе

Неведомых, невиданных, сокрытых…

Милая мама, ты приглашаешь меня в свой бедный дом, спасибо тебе! Но дом, в котором ты живешь, не может быть бедным. Твоя душа, твои мысли, твои чувства, твоя любовь — делают его богатым. Я воспользуюсь вашим кровом, пока буду искать работу. Я очень хочу жить самостоятельно, никого не обременять. Наоборот, я надеюсь помогать тебе и отцу. Он, бедняга, живет в бедности и нуждается в помощи. Он болеет, а денег на лечение у него нет.

Я найду работу и всем вам помогу. Я не сомневаюсь в этом. Теперь, когда я думаю о Каире, меня больше всего радует возможность видеть тебя, дорогая мама. Столько лет мы были в разлуке. Столько лет я жил воспоминаниями детства. Тогда ты читала мне стихи, а теперь я буду читать тебе свои стихи. Я много пишу. У меня какая-то непонятная потребность выражать свои мысли и чувства в стихах. Все эти годы я писал без всякой мысли печатать, просто хотелось выразить себя. А в Каире я буду искать возможность напечатать, чтобы получить деньги и помочь тебе и отцу.

Твой Абд ар-Рахман».

«Я жду тебя с нетерпением, мой дорогой Абд ар-Рахман! Я буду счастлива обнять тебя и познакомить с твоей маленькой сестричкой Бусайной. Она очень мила и забавна, но на тебя не похожа. Ее мало занимает развесистая смоковница, с которой ты умел разговаривать. Может быть, потому, что она еще мала, но наше хождение в музей не привело ее в восторг. Зато она порадовалась, когда я купила ей куклу.

Сын мой любимый! Как меня радует твоя потребность писать стихи. Ты был еще маленьким, когда я обратила внимание на твою редкостную способность запоминать стихи. И вот настало счастливое время. Я читаю твои поэтические строки и наслаждаюсь.

Заря прядет серебряные нити,

Опутывая ими шар земной…

Две строки, а я вижу картину дивной красоты. У тебя редкостный талант. Удивительные краски! Я никогда не читала подобных стихов. У тебя свой стиль, совершенно особенный, настолько образный и музыкальный, что перечитывать можно бесконечно. Ты можешь сказать, что мнение матери не объективно. Возможно! Но ты знаешь мою любовь к поэзии. Поверь мне, я права.

Сынок, ты пишешь, что твоя мама может быть украшением дома. Но случилось непоправимое, я тяжело больна и потому не могу уже быть украшением дома. К тому же твой отчим — добрый человек, но неудачник. Его небольшой мебельный магазин на грани разорения. Наши средства ничтожны. Твое желание поступить на работу — очень хорошее желание. Я бы хотела, чтобы ты никогда не знал той нужды, которую я испытывала много раз в своей жизни.

Я жду тебя, сынок. Целую и жду с нетерпением.

Твоя мама».

Начало пути

от и Каир. Он в доме матери.

— Чудо красоты! — воскликнул Абд ар-Рахман, обращаясь к сестричке. — Сказочный город! Наконец-то я увидел город своей мечты во всем его великолепии.

Они стояли у цитадели Салах-аддина, воздвигнутой в двенадцатом столетии. За крепостными стенами высились куполообразные строения мечетей мамлюка Насир Мухаммеда и стройные минареты в причудливом убранстве. Мечети опоясаны дворами для молящихся, с внутренней колоннадой и резными карнизами. А вдали еще множество богато украшенных мечетей и минаретов, и самая нарядная — мечеть Мухаммеда-Али, сверкающая бронзой и позолотой.

— Посмотри, Бусайна, — говорил Абд ар-Рахман, любуясь панорамой, напоминающей сказку из «Тысяча и одной ночи», — какая красота! Недаром говорят, что Каир — один из красивейших городов мира. Большое счастье жить в таком городе.

— Мама говорила, что Каир самый красивый, но еще лучше Париж, — ответила Бусайна и зарделась от смущения. — Когда ты поедешь в Париж, ты возьмешь меня?

— Непременно возьму! — ответил Абд ар-Рахман и призадумался. Ему уже 17 лет, а он еще не знает, что ждет его впереди. Мама писала ему, что приглашает в свой бедный дом, но он и представить себе не мог, как трудно ей живется. Она писала о том, что похудела и подурнела, но в действительности — ее нельзя было узнать. Надо немедля найти работу, любую. Надо лечить маму.

Целыми днями Абд ар-Рахман бродит по улицам Каира. Он заходит в торговые фирмы, в банки и в редакции — ничего не получается. Найти работу в этом многомиллионном городе было очень трудно.

И вдруг, в парке, он увидел на скамье Бадиу.

— Какое счастье! Бадиа, ты ли это? Какая ты красивая! Ты поешь? Где?

Он узнал, что и Бадиа не устроена, ищет работу. А голос у нее окреп, она могла бы петь в театре.

Мигом созрело решение.

— Бадиа, создадим труппу бродячих актеров. Мы подготовим маленькие смешные пьесы, я напишу песенки, придумаю музыку, мы поедем по деревням. Феллахам будет развлечение, а мы заработаем себе на жизнь. Ты согласна, Бадиа?

— Прекрасная мысль, я согласна. Но ведь нужны костюмы, декорации, музыка. Где мы добудем все это? У тебя — ни гроша. У меня — два пиастра.

— Мы все добудем, милая Бадиа. Я поработаю кондуктором, грузчиком. Нам нужно немного денег. А после нескольких спектаклей мы купим все необходимое.

Расставшись с Бадией, аль-Хамиси задумался над сюжетом маленькой пьесы. Он вспомнил деревенского острослова, величавого знахаря, тетушку Фатиму. Сегодня ночью он напишет пьесу. А пока надо искать работу. Любая работа его устраивает. Но где ее найти?

Вдруг Абд ар-Рахман услышал:

— Аль-Хамиси, как я рад нашей встрече! — Школьный товарищ Али-Мухаммед бросился к Абд ар-Рахману и сжал в своих объятиях. — Где ты учишься? Где напечатаны твои стихи? Пойдем поговорим. Вспомним последний вечер в аль-Мансуре. Как ты хорошо читал свою любовную касыду!

— Ты стал еще красивей, Али-Мухаммед. Как хорошо, что ты приехал в Каир. Поступил в университет? Посидим в парке, поговорим.

Обнявшись, они пошли к фонтану и уселись на скамье. Аль-Хамиси спросил о товарищах по школе, порадовался успехам Али-Мухаммеда. Он поступил на филологический факультет. Его мечта — литературоведение.

— Я еще не устроен, — признается Абд ар-Рахман. — А стихи пишу. Они одолевают меня по ночам. Терзают мне душу. Я пишу, словно в забытьи. А потом читаю свои скорбные касыды. Я знаю: их не напечатают, но не могу не писать. Прочту тебе несколько строк стихотворения «Крик». Это заключительные строки. Начало прочтешь сам, если напечатают в журнале. Не знаю, есть ли такой журнал на свете?

— Прочти мне этот «Крик», я люблю твои стихи. Я старый твой поклонник. Помнишь, как я устраивал твои вечера?

— Хорошо.

…Я смеюсь!

Так смеется вулкан,

Извергающий лаву,

Так хохочут под пыткой,

Ногтями лицо разодрав.

Я кричу, проклиная

Безумцев слепую ораву:

Пейте кровь мою,

Сердце живое

Ногами поправ!

Вы вольны растоптать

Лишь мое беззащитное тело,

Все равно никогда

Я под вашей пятой не склонюсь.

Даже если мне грудь

Разорвут ваши черные стрелы,—

Я, в крови захлебнувшись,

Вам прямо в лицо

Рассмеюсь!

— Ты делаешь успехи, мой друг! — воскликнул Али-Мухаммед. — Это стихотворение мне очень понравилось. Поищи в своем кармане, если оно записано, подари мне.

Они условились вскоре встретиться, обменялись адресами. Али-Мухаммед унес с собой стихотворение.

* * *

С трудом собирали реквизит для бродячего театра. Пригодились старые платья мамы и брошенная одежда дедушки Бадии. Накупили пестрой бумаги, грим. Самое главное, как считал аль-Хамиси, — музыкальный инструмент. У него была флейта — единственный подарок отца, Абдель Малика. Не зная нот и законов композиции, Абд ар-Рахман успешно сопровождал придуманной им мелодией текст песни. Часто ему вспоминались народные мелодии. Некоторые стихи отлично звучали в их сопровождении. Бадиа их разучила и, когда пела своим друзьям, слышала искренние похвалы.

Абд ар-Рахману удалось получить временную работу кондуктора в трамвае. Каждый день, на рассвете, он спешил в трамвайный парк. Он начинал работу в шесть утра, а домой возвращался поздно вечером. Стихи для песен он сочинял по ночам. Аиша, видя трудолюбие сына, восхищалась, но и огорчалась.

— Бедный мальчик, — говорила она, — ты изводишь себя непосильной работой. Как мне печально, что мы бедны, что нет у нас денег платить за учение в университете. Там тебе место, мой дорогой.

— Не огорчайся, мама. Работать кондуктором очень интересно. Сколько разных людей проходит мимо меня за день! Сколько характеров! Для писателя это целый университет.

— Дай тебе бог, сынок, выйти в люди. Какой это университет?

— Мама, я уверен, чтобы сочинять, надо знать жизнь. Когда я вижу озабоченные лица, мне хочется себе представить этих людей в их доме или за работой. Но главное желание сейчас поскорее заработать деньги на доктора и лекарства. Я заработаю — ты поправишься. Все будет хорошо. Знаешь, мамочка, я задумал устроить бродячий театр. Бадиа согласна поехать. Мы пригласим еще парочку молодых неустроенных актеров и отправимся в деревню. Я сочинил несколько маленьких пьес, сочинил песни. Теперь остается купить реквизит для самой бедной постановки. Когда соберу немного денег, мы уедем на гастроли. Хорошо я придумал?

— Ты всегда был фантазером, мой дорогой. Я помню, как ты разговаривал с деревьями. Ты был уверен, что они тебя понимают. Тебе было пять или шесть лет. Каким забавным ты был, мой мальчик!

Абд ар-Рахману удалось заработать совсем немного. Через три месяца ему сказали, что он больше не нужен, сокращается какая-то линия.

Огорченный и разочарованный аль-Хамиси решается ехать в деревню со своим бродячим театром. Он знал, что у старого феллаха, его друга в аз-Зарке, есть большой сарай. «Абуль-Фаувад очень обрадуется», — подумал Абд ар-Рахман. Вскоре бродячий театр прибыл в аз-Зарку и был радушно принят феллахами всей деревни. Детишки сопровождали актеров, помогая тащить свертки с одеждой и цветной бумагой для декораций. Их предстояло сделать здесь, на месте выступления.

Абуль-Фаувад загнал своих овец в угол сарая, расчистил помещение, принес деревянные суфы и устроил всю труппу на ночлег.

Утро начиналось с репетиции. Двор оглашался звуками флейты — музыкальное вступление, потом пела Бадиа. Веселые песни молодого поэта и композитора пришлись по вкусу всем соседям. Женщины и дети бросали свои занятия и усаживались во дворе, наслаждаясь небывалым развлечением. Бадиа прерывала пение и просила угнать блеющих овец. Тогда дети Абуль-Фаувада, верные поклонники аль-Хамиси, бросались к овцам и уводили их со двора.

Когда все было готово к выступлению, стали искать помещение для театра. К счастью, нашелся брошенный дом на окраине деревни. Абуль-Фаувад со всей своей семьей взялся навести порядок. Побелили стены, подправили пол, помогли раздобыть у соседей несколько керосиновых ламп. Было много тревог и волнений. Но вот настал день первого спектакля. Феллахи, их жены и дети приоделись в праздничные одежды и пришли в назначенный час. Наспех сколоченные скамьи были заполнены зрителями. Понравится ли им представление?

Аль-Хамиси, в гриме и одежде пастуха, заиграл на флейте. На сцену вышла Бадиа в венке из живых цветов — настоящая Исида. Она отлично спела любовную песнь пастушки, а пастух вторил ей на флейте. Веселых и грустных песен было много. Успех был огромный. Потом выступили молодые актеры со смешной пьесой о глупом султане и умном слуге. Султан был толстый, с брюхом из пуховой подушки, а слуга, смазанный сажей, выглядел настоящим нубийцем с юга Судана. В аз-Зарке еще ни разу не было такого забавного представления. Обычно, когда бродячие актеры приходили со своим спектаклем, они изображали доброго и умного султана, а глупый и невежественный слуга во всем угождал господину, но при этом получал колотушки. Незадачливый слуга не смешил, а только вызывал раздражение. А в этом театре все было наоборот и очень понравилось феллахам, не избалованным веселым зрелищем. Глупый султан и умный, лукавый слуга понравились зрителям.

По вечерам шел спектакль, а днем Абд ар-Рахман сочинял новые песни, подбирал музыку, менял самодельные декорации и радовался успехам.

После аз-Зарки были и другие деревни, где так же находился пустой сарай или заброшенный дом. «Театр аль-Хамиси», как его назвали участники действия, имел успех. Они ездили из деревни в деревню, трудились день и ночь, но обнаружили, что зарабатывают только на скудное пропитание. Когда на спектакль случайно попадали господа из богатых поместий, они предрекали Бадии блестящую карьеру. А когда узнали, что драматургом, режиссером и композитором, а также актером является Абд ар-Рахман аль-Хамиси, они удивлялись, почему он тратит свой талант на безграмотных феллахов? «Эти темные феллахи ничего не смыслят в искусстве, а перед ними разыгрывается подлинная комедия, достойная городского театра».

Через полгода театр аль-Хамиси вернулся в Каир. Труппа рассыпалась. Каждый искал себе новую работу. Искал работу и аль-Хамиси. Его беспокоило здоровье матери. Она стала еще более беспомощной, очень кашляла, жаловалась на одышку. Денег не было. Муж Аиши, владелец мебельного магазина, разорился.

Среди бесконечных огорчений и печалей вдруг пришла неожиданная радость. Али-Мухаммед принес литературный журнал «Аль-Рисаля», в котором было опубликовано первое стихотворение Абд ар-Рахмана аль-Хамиси — «Крик».

— Как это случилось? Это самый популярный журнал в Египте. Да и в странах Арабского мира. Как попало к ним мое стихотворение? — Радость и удивление светились в глазах Абд ар-Рахмана.

— Я положил твое стихотворение в конверт и послал, — признался Али-Мухаммед. — Мне оно понравилось: почему, думаю, не послать? Может, и им понравится? И вот пожалуйста!

Они смеялись, читали и перечитывали, удивлялись, решили послать еще несколько стихотворений. А вдруг напечатают?

Аиша плакала над этим журналом, читала стихотворение и не верила, что оно принадлежит ее сыну.

— Какое счастье! — твердила она, прижимая к груди журнал. — Я дождалась радостного часа. Есть бог, он мне помог! Разве не удивительно? Моему Абд ар-Рахману на днях исполнится восемнадцать лет, а он уже печатается. Как печально, сынок, что твоя поездка в деревню не дала тебе достойного заработка. Лучше бы ты не ездил, а писал стихи.

— Напрасно ты так думаешь, мама. Я не заработал денег, но я увидел жизнь бедных феллахов. Когда я учился в аз-Зарке, я не мог понять того, что узнал сейчас. Я был еще мал. Труд египетского феллаха подобен труду раба при фараонах. Помещики жадны и жестоки. Горько смотреть на беспросветную жизнь людей земли.

— Тебя спрашивает молодой человек из деревни, — сообщила Бусайна, заглянув в щелку двери.

Аль-Хамиси поспешил к гостю. Оказалось, что отец прислал ему десять фунтов. Просил передать, что накопил немного денег, чтобы помочь Абд ар-Рахману приодеться.

Аль-Хамиси был растроган вниманием отца. Он знал, что эти десять фунтов — целое состояние в деревне. Их долго копил отец. Но если уж послал, то надо воспользоваться лучшим образом. Ему давно уже хотелось побывать в опере.

— Сегодня счастливый день, — сказал аль-Хамиси другу. — Я приглашаю тебя в оперу.

Вместе с Али-Мухаммедом они тут же, не откладывая, остановили извозчика и поехали в оперу за билетами. Аль-Хамиси думал о том, что сможет наконец купить нужные ему книги. Купит нарядное платьице сестричке, внесет взнос в Народный университет, где начал учиться на факультете филологии.

Вдруг аль-Хамиси обратил внимание на возницу. Хозяин этого старого, ободранного экипажа был худ, как скелет. Лицо его было желтого воскового цвета, печальные слезящиеся глаза. Кашель сотрясал его тело.

— Мне кажется, бедный возница болен туберкулезом, — прошептал аль-Хамиси, обращаясь к Али-Мухам-меду. — Он немыслимо худ, а как кашляет. Бедный человек!

Когда они подъехали к театру, аль-Хамиси протянул извозчику свои десять фунтов. Это была одна ассигнация.

— Помилуй бог! — воскликнул бедняга. — В жизни не держал в руках таких денег. Дай мне мелочь, я ведь не могу разменять эти деньги.

— Бери, не надо разменивать, — сказал аль-Хамиси, покидая экипаж.

Извозчик кинулся за ним, протянул ассигнацию и снова попросил мелочь.

Али-Мухаммед взял деньги и сказал, что разменяет у лавочника. Но аль-Хамиси не согласился. Он сунул деньги вознице и, взяв под руку друга, поспешил с ним к дверям театра.

— Ты сумасшедший! — воскликнул Али-Мухаммед. — Что ты сделал? У тебя нет и монетки на трамвай, а ты отдал первому попавшемуся целых десять фунтов. Я догоню его и заберу.

— Ты прав, у меня нет даже мелочи. Мы не пойдем в оперу и домой вернемся пешком. Но мы помогли несчастному, который так тяжко болен. Он не может больше погонять свою дохлую лошадку. Как только у меня появятся деньги, я тотчас же приглашу тебя в оперу. А пока прошу прощения!

— Если ты отдал все свое достояние в здравом уме, то ты святой! — сказал Али-Мухаммед, прощаясь с другом.

Через несколько дней многие друзья аль-Хамиси называли его святым.

— Но в отличие от святых дервишей, — говорил смеясь Али-Мухаммед, — наш святой не просит у прохожих помощи, а отдает последнее прохожему, который ничего не просил, а наоборот, умолял забрать у него деньги, свалившиеся с неба.

Работы не было. Аль-Хамиси целые дни что-то писал, закрывшись в крошечной комнате. Аиша не решалась спросить, над чем он работает. Но настал день, когда он сам обратился к матери.

— Мама, я дал клятву. Послушай мое стихотворение. Оно называется «Клятва».

Тобой дышу я, родина моя!

Твое дыханье было первым чудом,

Наполнившим мне грудь,

Когда оттуда,

Из пасмурной страны небытия,

Пришел я в мир живых,

И ты стояла

У изголовья матери, когда

В счастливых муках

Та меня рожала.

О родина моя!

Прошли года,

Я проникаю в тайны мирозданья,

Ты проводник мой на стезе познанья.

В тебе лежат пластами времена:

Начальный хаос,

Первый проблеск света,

Когда впервые юная луна

Всходила над безлюдною планетой.

Тобой дворцы и храмы возводились

Там, где когда-то рос чертополох,

Ты зеркало, в котором отразились

Процессии бесчисленных эпох,

Ты факелом в кромешной темноте

Путь освещала знанью и мечте.

О родина, благодаря тебе я

Все краски этой жизни различил,

Когда еще младенцем в колыбели

Я от тебя в подарок получил

Лазурь морской волны и небосвода,

И гребни дальних гор в рассветный час,

Оправленные в золото восхода,

И сад теней, когда в пучине гас

Луч солнца, погружавшегося в воду.

Ты для меня и небеса, и твердь,

Мой хлеб и воздух,

И бессильна смерть

Когда-нибудь нас разлучить с тобою,

Ты стала воплощенною мечтою,

Я вспоен молоком твоим и медом

И вскормлен хлебом твоего народа,

Крови моей бурлящее вино

Твоим горячим солнцем зажжено.

Я, как и ты, трудом крестьян рожден,

Рожден трудом египетских рабочих,

Во мне теперь навеки воплощен

Их жаркий пот,

Безрадостные ночи,

Нужда и голод,

Скорбь и нищета —

Я все с народом вместе испытал…

Это начало, милая мама, когда допишу, прочту тебе.

— Я все понимаю, мой друг. Ты не напрасно скитался по бедным деревушкам долины Нила. Дай тебе бог долгих и счастливых лет. И пусть расцветает твой талант!

Это были едва ли не последние слова матери.

В тот день, который остался в памяти на всю жизнь, отчим уехал в Суэц, где жили искусные мастера мебели. Они выполняли заказ для мебельного магазина. Абд ар-Рахман вернулся домой в сумерках. Он застал мать в постели. Она непрерывно кашляла, лицо пылало, ее мучил жар.

— Тебе плохо, мама, я пойду за доктором, — воскликнул испуганный Абд ар-Рахман. — Есть ли сколько-нибудь денег?

— Есть десять фунтов, — ответила Аиша, — возьми в шкатулке. Зови врача, — прошептала она едва слышно, — мне худо.

Врач жил недалеко. Вскоре он пришел, прописал лекарство и, прощаясь с Абд ар-Рахманом на пороге дома, сказал, что больная в очень плохом состоянии. Абд ар-Рахман отдал врачу пять фунтов и собрался в аптеку. У него оставалось еще пять фунтов, и он подумал, что этих денег достаточно для покупки лекарства.

Мать не сразу отпустила Абд ар-Рахмана. Она прижала к горячим губам его руки и долго не отпускала. Потом она попросила не уходить. Не пускать к ней Бусайну, которая притаилась в соседней комнате и, стоя за дверью, пыталась подслушать разговор брата с матерью. Но ей ничего не удалось услышать. Аиша молча смотрела на сына, словно прощалась. Лишь поздно ночью, когда Аиша задремала, он поспешил в аптеку. Пошел кратчайшим путем, через темные переулки, едва различая дорогу. Вокруг ни души. Тишина и темнота. Вдруг вспыхнул ручной фонарик, и грубый голос из темноты потребовал деньги. Перед ним был вор.

— Ты что молчишь! — крикнул он, протягивая руку с ножом. — Дай деньги, видишь, какой у меня нож?

Абд ар-Рахман протянул вору деньги и сказал, что эти пять фунтов нужны для покупки лекарства умирающей матери. В доме нет и пиастра, он идет в аптеку. Вор спрятал нож, протянул Абд ар-Рахману пять фунтов и предложил проводить его до аптеки, на случай, если встретится другой грабитель.

Они получили лекарство, и вор проводил Абд ар-Рахмана домой. Увидев умирающую, вор вынул из кармана десять фунтов и подал их Абд ар-Рахману.

— Я не оставлю тебя в такой беде, — сказал он и попросил разрешения остаться в доме до утра.

Аиша умерла на рассвете. Вор принял самое горячее участие в печальной церемонии. Он покинул дом Аиши после похорон. Уходя, он сказал Абд ар-Рахману, что считает себя его другом и всегда будет готов помочь в трудную минуту.

Вскоре аль-Хамиси получил извещение из деревни о смерти отца. Он так же, как и мать, долго болел, но ни разу не смог воспользоваться услугами врача. Это было недоступно бедному феллаху.

Печаль и одиночество обрушились на юношу, еще не узнавшего жизни, не постигшего радости светлых дней.

— Почему так много горя? — вопрошал он неведомое божество. Его скорбь вылилась в горестных стихах.

Я слышу голос матери моей.

Она ушла,

Порвав цепочку дней,

Звеном ее упав в траву забвенья.

Но эхом из-за белых облаков,

Как в детстве, очарованно-легко

Звучит напев, неся успокоенье.

Благослови!

Витай над нашим домом,

Звездою материнского тепла

Свети в пути опасном, незнакомом;

Я жизнь влачу, как тяжкие оковы,

Далеко от родимого угла.

Ненастье дни мои заволокло,

Убила боль истерзанную душу,

И звезды,

Что сияли мне в минувшем,

Осыпались, как битое стекло.

Где мать моя?

Где мой отец зарыт?

Куда исчезли дорогие лица?

Сад жизни облетел,

Но осень длится,

И даль пустыни вымершей страшит.

Доколе мне в песках ее брести?

Как ужас этот мне перенести?..

* * *

Отчаяние Абд ар-Рахмана было безгранично. Почему так жестока судьба? Как случилось, что он не успел помочь матери? Не заработал денег на врачей, на лекарства. Он так мечтал заботиться о маме. Она была так добра. Она была так красива. Как жить в полном одиночестве? Когда он был мальчиком, его никогда не покидала надежда вернуться к маме. Он вернулся… Поздно! Поздно! Как жестока жизнь! Каким сильным нужно быть, чтобы выжить. Отчим сказал, что на днях покидает Каир, где ему не было счастья. Он забирает с собой Бусайну, уезжает к своим братьям, они обещали ему помочь.

— Ты уже взрослый, устраивайся, Абд ар-Рахман, — сказал он через несколько дней, укладывая вещи. — Я не предупредил тебя, квартира сдана хозяину. Сегодня он займет ее. Поищи себе ночлег.

Абд ар-Рахман простился с Бусайной, которая не переставала плакать и умоляла поехать с ними. Она полюбила своего старшего брата и помнила, с какой любовью мама встретила сына. Но что делать? Жизнь жестока.

Аль-Хамиси разыскал свой старенький портфель, сложил в него несколько рубашек, бритву и зубную щетку — все его достояние. Значительное место заняли рукописи. Теперь он будет все это таскать с собой. Денег хватит на несколько завтраков. Отныне он среди многих бездомных жителей богатой египетской столицы. Он будет проводить ночь на скамье в парке. А больше негде.

Первые несколько ночей он не мог уснуть. Не мог приспособиться. Не мог улечься на узкой и короткой скамье. Надо было суметь подобрать ноги, чтобы не висели, портфель положить под голову. Лучше было сидеть. Но кто бы мог подумать, что сидеть на жесткой скамье целую ночь — настоящая пытка.

Как-то, дождавшись утра, аль-Хамиси побрел по узеньким улицам старого города и вдруг увидел Бадиу. Она радостно бросилась к нему:

— Абд ар-Рахман! Какая счастливая встреча! Я часто думала о тебе, беспокоилась. Нашел ли ты работу? Как устроился? Мне повезло. Я разучила все твои песни из нашего репертуара и постоянно выступаю в одном хорошем ресторане. Я довольна! Видишь, даже приоделась. У меня есть деньги. — Она весело щебетала и, не услышав ни одного слова, вдруг остановилась и спросила: — Что с тобой, Абд ар-Рахман? Ты так печален. Что-нибудь случилось?

— Много горя, — ответил аль-Хамиси. Он рассказал обо всем, что произошло в его семье за последнее время. Рассказал о том, что нет у него крыши над головой и надо искать работу, а если не найдешь — погибнешь.

— Это ужасно! Это невозможно допустить. Ты не должен ночевать на бульваре. Ты пойдешь со мной, мы будем жить на заработанные мною деньги. Я тебе обязана своими успехами. Твои песни помогли мне сделать карьеру.

Меня охотно слушают. Даже есть поклонники, которые приходят в ресторан, чтобы услышать Бадиу.

— Ты очень добра, Бадиа. Но я не могу воспользоваться твоей добротой. Мужчина должен сам добывать свой хлеб. Недостойно мне быть иждивенцем.

Они простились. Больше аль-Хамиси не встречал Бадии, своей первой любви, светлой и чистой.

Бездомный Абд ар-Рахман аль-Хамиси ночевал на бульварах. На восходе солнца он вскакивал со своей узкой скамьи, брал портфель и отправлялся искать работу.

Вчера ему обещали временную работу корректора в одной маленькой, захудалой газете. Он пришел в редакцию за несколько часов до открытия, неподалеку — кафе «Баб аль-Хальк», здесь пили кофе журналисты, но Абд ар-Рахману не на что было выпить кофе, и он ходил вокруг дома, чтобы убить время.

Кто-то окликнул его. Неужто Ахмед-Мухаймар, старый школьный товарищ? Откуда? Не ожидал такой встречи! Они радостно обнялись. Ахмед тоже раньше сочинял стихи. Есть о чем поговорить.

— Поздравляю, Абд ар-Рахман! Тебе повезло! Ты сразу забрался на Олимп. Я рад! Только что прочел в журнале «Аль-Рисаля» два твоих стихотворения.

Ахмед сиял от восторга, он искренне рад, обнимал и целовал аль-Хамиси, не ведая, что принес другу необыкновенный сюрприз.

— Покажи журнал! — попросил Абд ар-Рахман. — Я его еще не видел.

Он схватил журнал, быстро раскрыл. «Я и ты» напечатано. А вот и другое стихотворение. Удивительно! Может быть, еще напечатают? Ведь он послал не менее десятка своих стихов.

— Я никогда не был в этой редакции, — признался аль-Хамиси. — Послал стихи просто так. Без всяких надежд. Там печатают известных богатых, а я для них — никто.

— Но ведь печатают! В таком журнале! Иные десятки лет добиваются этой чести, а ты удостоился в начале пути. Хороший признак. Пойдем в кафе, посидим, поговорим. Тут должны прийти мои товарищи. Им нужны какие-то песенки для фильма. Платят мало, но все же. Хочешь подработать?

Ахмед-Мухаймар вдруг обратил внимание на печальное лицо друга.

— Очень хочу. Я пока еще не у дел. Нет постоянной работы. — Абд ар-Рахман не стал рассказывать о своих бедах, о том, что нет крыши над головой и кофе в этом дешевом кафе ему недоступно.

— Я заплачу. Пойдем.

Друзья заняли столик и заказали кофе. В ожидании его Ахмед-Мухаймар снова открыл журнал и прочел:

Я — небо

А ты — луна.

Зачем ты удалена

Во мрак беспредельной дали

От ярких моих лучей,

От жаркой груди моей?

Просторы небес в печали,

Они по тебе скучают,

Зачем тебя спеленали

Свивальники злых ночей?

Тенета их разорви

И мир мой, осиротевший,

Покинутый, опустевший,

Сиянием оживи!..

Хорошо! — сказал он. — У тебя талант.

Пришли товарищи Ахмеда. Познакомились, посмотрели журнал, пришли в восторг.

— Что же ты молчал, Ахмед, не сказал нам, что знаком с таким хорошим поэтом! — Молодой человек с крошечными черными усиками и темными лукавыми глазами с укоризной обратился к Ахмеду. А потом пожал руку аль-Хамиси и тут же предложил написать для фильма десять песен.

— Я должен познакомиться с сюжетом фильма, когда можно это сделать? — Аль-Хамиси уже решил, что при любых обстоятельствах возьмется за эту работу, но счел нужным предупредить, что напишет лишь в том случае, если ему понравится замысел сценариста.

— Сейчас все узнаешь! — воскликнул молодой кинодеятель с черными усиками. Заказал кофе, закурил сигарету и стал рассказывать малопривлекательный сюжет.

Аль-Хамиси делал себе какие-то пометки. Дослушал. Подумал, что продает душу дьяволу, но тут же сказал, что песни будут готовы к завтрашнему утру.

— Так скоро? — обрадовался заказчик. — Это нас устраивает! Только должен тебя предупредить, нужна моя подпись. А что касается оплаты, я думаю, ты не взыщешь.

Полфунта за песню. При такой быстрой работе можно хорошо заработать.

Последние слова Абд ар-Рахман пропустил мимо ушей. Его мучила мысль о том, что негде сесть писать. На скамье в парке не напишешь.

— Уговорились! — сказал аль-Хамиси и поднялся, чтобы проститься.

Когда Абд ар-Рахман скрылся в дверях редакции маленькой, ничтожной газетки, Ахмед-Мухаймар обрушился на товарищей с упреками:

— Как вам не стыдно! Как можно так нагло грабить человека. Я знаю, вы получите по десять фунтов за песню, а человеку, который в нужде, вы даете полфунта. Нет у вас совести!

— За ночь заработать пять фунтов — совсем неплохо, — заметил лукавый молодой человек с черными усиками.

Второй, меланхолически настроенный, с бородавкой на правой щеке, что-то искал в своей папке, а потом вытащил рукопись и сказал, что завтра же предложит этому поэту написать песни для нового сценария.

— На этот раз, — предупредил он товарища, — будет стоять мое имя под песнями.

Молодые люди были на побегушках у маститого постановщика и выполняли его поручения. Сейчас им досталась легкая пожива, они были довольны. Ахмед, рассерженный и возмущенный, сухо раскланялся и подумал, что только беда может заставить талантливого поэта продавать свое имя бездарным дельцам.

Всю ночь Абд ар-Рахман писал песни для фильма. Вспоминая сюжет, он подумал, что грех ему писать стихи для такого бездарного фильма, но что делать? Сегодня он пристроился в этом темном углу железнодорожного вокзала, а завтра?

Громыхали поезда, сновали люди с мешками и корзинами, плакали дети. В этом зале третьего класса был нестерпимый, устойчивый запах чеснока и лука. Кто-то учинил драку, бился в припадке эпилептик, а он писал.

Рано утром аль-Хамиси уже бродил вблизи кафе «Баб аль-Хальк». Он устал. От бессонницы и голода кружилась голова. Но впереди была надежда на какие-то перемены.

Может быть, небольшие, но все же…

Вот и заказчики. Они прочли песни и ласково поглядели на поэта.

— Получай пять фунтов!

Абд ар-Рахман посмотрел на довольное лицо с усиками, и ему показалось, что перед ним хитрый кот, завладевший миской сметаны.

— Прочти сюжет другого фильма, — предложил меланхолик, протягивая папку. — Можешь взять с собой эту рукопись. Нужно двенадцать песен. На этот раз в титрах должно быть мое имя. Оплата такая же.

— Согласен!

Абд ар-Рахман забрал папку и подумал о том, что напрасно мама говорила, будто в наше время нет рабов. Есть даже литературные рабы. Она бы опечалилась, узнав, что ее сын в числе этих безымянных исполнителей чужой воли. Они тратят свой талант на проходимцев, но иначе ведь не проживешь.

Вот он получил пять фунтов и сегодня может переночевать под крышей, может съесть обед. Он мог бы даже накормить малыша, который вчера ночью просил у него кусочек хлеба. «Пусть подписывает сам черт, — думает Абд ар-Рахман. — Надо выбраться из этой гнусной паутины нищеты. Поработаю на захудалых киношников, а для души у меня будет ночь. Ночь под крышей — это не вокзал, можно написать самое главное, самое сокровенное. Можно поразмышлять над сложной жизнью. Можно помечтать о том золотом веке, когда для людей будет уготована справедливость. Но кем уготована? История говорит о том, что нужно своими силами добиваться справедливости, бороться со злом. Можно ли рассчитывать на справедливость со стороны английских капиталистов, завладевших богатствами Египта? Меняются правители, партии, короли, а нищета преследует бедных людей, именно тех, кто создает благополучие разжиревшим богачам».

Вчера, когда он зашел в редакцию маленькой газеты, где ему была предложена работа корректора, он посчитал, что счастье улыбнулось ему. Он согласился на самые неподходящие условия, только бы иметь постоянную крышу над головой. Кстати, сидя в ожидании редактора, он прочел в журнале восторженную статью о новом короле Египта, Фаруке. Король всего год царствует на престоле, а уже прославлен своим обжорством и беспримерной тупостью. Под фотографией жирного человека с глупым лицом было написано о посещении Александрии, где король купил новый дворец и приобрел несколько тысяч федданов плодородной земли в долине Нила.

«Известно, что король имеет семь дворцов, — подумал аль-Хамиси, — в каждом может переночевать тысяча человек, а по земле Египта бродят десятки тысяч бездомных».

Было противно читать эту статью. Аль-Хамиси подумал, что надо предложить редактору статью о каирских бульварах, где ночуют бездомные люди, потерявшие работу, здоровье и право на человеческое существование. В дни бродяжничества он встречал их повсюду. Он видел толпы ребятишек, снующих на улицах столицы в надежде выпросить монетку или кусочек хлеба. Грязные, полуголые дети пытались заработать что-либо для тех, кто сидит дома без надежды поесть. Бывало, семилетний паренек выпрашивает сигарету, потом еще несколько сигарет и, умудрившись продать их такому же нищему юноше, спешит купить несколько маленьких лепешек, чтобы поесть и поделиться с братьями.

«Поработаю несколько дней корректором, а потом предложу редактору небольшой репортаж, — подумал Абд ар-Рахман. — Газетка раскупается бедняками, она самая доступная и дешевая. Люди прочитают и поймут, что нельзя терпеть монарха. Такая статья может повысить тираж. А может быть, редактор согласится на несколько таких статей?»

Признание

рошел год с тех пор, как журнал «Аль-Рисаля» опубликовал первое стихотворение аль-Хамиси. Удача воодушевила его. Он отважился послать еще несколько стихотворений. Трудно представить себе радость юного поэта, когда друзья приносили ему журналы с новыми публикациями, поздравляли, восхищались. Он жил в нужде и не всегда мог купить новый номер журнала, но гонорара не получал. Он боялся показаться. Что скажет редактор этого журнала для избранных, когда увидит бедно одетого юношу? Нельзя рисковать. Ведь могут отказаться печатать неизвестного молодого поэта. И все же он рискнул. Нужда заставила.

— Я аль-Хамиси, хотел бы получить гонорар за опубликованные стихи, — сказал он, обращаясь к секретарю журнала.

— Ты аль-Хамиси? — воскликнул изумленный секретарь. — Сколько тебе лет? У тебя есть удостоверение личности?

Абд ар-Рахман показал свое удостоверение. Секретарь внимательно рассматривал фотографию и, улыбаясь, сличал с сидящим перед ним юношей.

— Удивительно! Удивительно! — воскликнул он, позвонил по телефону и сообщил, что пришел поэт аль-Хамиси.

Абд ар-Рахман хотел спросить, куда ему обратиться за гонораром, но не успел. Сам хозяин журнала, Ахмед Хасан аль-Зайят подошел к нему и с удивлением спросил:

— Аль-Хамиси? Поразительно! Кто бы мог подумать, что неведомый нам поэт совсем юный! А ведь обещает сказать новое слово в арабской поэзии. Сынок, пойдем ко мне, поговорим.

Аль-Хамиси на всю жизнь запомнил уютный кабинет аль-Зайята и добрые слова, сказанные так сердечно, словно давние друзья встретились после долгой разлуки.

— Ты молод, а лира твоя звучит призывом к действию.

с…Я каждой клеткой тела моего

И каждой каплей крови обещаю,

Что жизнь свою народу посвящаю

За все страданья тяжкие его.

И я клянусь, что, встав в его ряды,

Я буду биться яростно с тираном,

И верю я, что поздно или рано

Сраженье принесет свои плоды…

Отлично сказано! В этих строках программа целой жизни. Да благословит тебя Аллах! Я вижу в тебе прекрасное сочетание поэта-романтика и борца. Пиши, мы будем печатать твои стихи.

«Неужели признание? — подумал аль-Хамиси. — Но в этом журнале печатаются лучшие поэты Египта, Сирии и Ливана. Обещали печатать, это чудесно! Надо оправдать доверие».

Был конец 1939 года. Жить стало легче. Появились деньги, и мелкие расходы стали ему доступны. Он покупал журнал «Аль-Рисаля» и с увлечением читал произведения ведущих писателей Египта. Здесь печатались повести Та-ха Хусейна, Ахмеда Амина, Ибрагима аль-Мазини, Аббаса аль-Аккада. Много рассказов, новелл и стихотворений прочел Абд ар-Рахман в этом журнале. Когда появлялись его стихи, ему казалось неправдоподобным видеть свое имя рядом с именами знаменитостей.

«Хорошо бы узнать мнение большого поэта, хорошо бы получить отклик рецензента, — мечтал аль-Хамиси. — Однако чудес не бывает. Рецензии пишут об известных писателях, а молодые остаются в тени. Жизнь странно устроена. Именно тогда, когда начинающий поэт нуждается в добром слове, в совете критика, его не замечают. А когда он уже прославлен и признан, тогда ему расточают похвалы. Хорошо, что я верю в свои возможности, верю своим учителям. С тех пор как я узнал аль-Мутанабби, я не перестаю восхищаться способом самовыражения, формой его стиха. Может быть, я заблуждаюсь, но мне кажется, что этот прославленный поэт десятого века достиг совершенства. Как давно он творил, но и теперь, спустя сотни лет, его касыды звучат свежо и молодо. Интересно, как к нему относятся маститые поэты?»

Аль-Хамиси избрал своими учителями поэтов-борцов, поэтов-рыцарей. Это Байрон, аль-Мутанабби и Урва ибн аль-Вард. Каждый из них отразил в своей поэзии идею борьбы с угнетателями, борьбы за справедливость, за лучшее будущее человечества. У каждого из них поэтическое слово сочеталось с личным участием в борьбе со злом.

«Однако самый великий учитель — это жизнь, — думал аль-Хамиси. — Чтобы получить признание читателей, надо суметь сказать свое слово о жизни. Надо обратиться к народу с таким словом, чтобы будоражить ум и душу. Душа поэта мечется в поисках истины. Душа жаждет выразить свои чувства и чаяния, согреть своим огнем людей Египта. Как хочется сделать свой дар народу великого Египта».

Египет!

Ты живешь в душе, как звук

Рыдающей мелодии мавваля,

Как пытка нескончаемой печали…

О, если б слезы пролитые вдруг

Для родины живою влагой стали!

Я верю, муки приняты не зря,

Я вижу, долгожданная заря

Полотнище над миром поднимает

И мой Египет цепи разрывает

И богатырской поступью шагает

К рассвету через горы и моря.

О Родина!

Сквозь слезы и печаль

Для всех лишенных крова и одежды

Ты озаряешь пасмурную даль

Зарницей полыхающей надежды.

Да сгинут годы мрака, как межа,

Распаханная плугом мятежа!

Неужто неравенство, порабощение рабочего люда и неограниченное обогащение богатых — закон жизни? Как жестока судьба талантливого египетского народа. Тысячи лет при фараонах процветало неравенство. Оно оставалось при всех завоевателях и утвердилось во время оккупации Египта Великобританией. В 1882 году, когда английские войска вступили в Каир, Великобритания превратила Египет в поставщика хлопка и сельскохозяйственного сырья. Долгие годы Англия грабила Египет, а народ жил в чудовищной нищете. Пытаясь защитить свои права на существование, египетские рабочие и феллахи устраивали демонстрации и забастовки. Аль-Хамиси прочел пламенные призывы Мустафы Камиля и Мухаммеда Фарида, зовущие к борьбе. Основанная Мустафой Камилем партия «Аль-Ватани» стала во главе национально-освободительного движения.

В 1907 году английские власти издали закон о печати. Была запрещена критика буржуазной британской политики в Египте, был издан закон «о подозрительных лицах». Начались репрессии против патриотов. Партия «Аль-Ватани» ушла в подполье, многие члены этой партии покинули страну.

В 1914 году был объявлен британский протекторат. Был низложен Хедив Аббас II. Его преемником стал Хусейн Камиль. Он принял титул султана и правил до 1917 года. А Египет был во власти англичан. Для участия в первой мировой войне Англия мобилизовала миллион египетских солдат для черной работы. Молодых и сильных угоняли из деревень, отчего пострадало сельское хозяйство Египта. Вместо того чтобы обрабатывать свою землю, взятую в аренду у феодалов, молодые феллахи копали окопы, были грузчиками. С 1914 по 1918 год англичане угнали 100 тысяч египтян в Сирию, 8 тысяч — в Месопотамию, 10 тысяч — во Францию. Народ Египта не захотел мириться с гнетом оккупантов. Вспыхнула буржуазная революция. Все города страны были захвачены египтянами. Всеобщая забастовка в Каире парализовала городской и железнодорожный транспорт, прекратилась телеграфная и телефонная связь. Центральные улицы были преграждены баррикадами и траншеями. Полиция и солдаты не могли продвигаться по городу. Вместе с рабочими и студентами на улицы Каира вышли женщины. Они сбросили чадру и наравне с мужчинами строили баррикады, помогали раненным в уличных столкновениях.

Размах национально-освободительного движения вынудил Великобританию отменить протекторат. Египет стал независимым государством, но это была формальная независимость. Британские войска оставались в Египте, а капитал английских колонизаторов сохранял свое господство в экономике страны.

В 1923 году была провозглашена первая египетская конституция. Египет стал конституционной монархией с двупалатным парламентом. Много раз менялся парламент, менялись его лидеры, нескончаемы были переговоры с английским правительством. Шли годы. Партия «Аль-ВАФД» то выходила победительницей в выборах, то уходила в отставку. Менялись правящие лидеры партии, отменяли конституцию. В стране росло возмущение.

Оппозиционные буржуазные партии создали национальный фронт, потребовали восстановления конституции, настаивали на новых переговорах с Великобританией. В этой борьбе партия «Аль-ВАФД» была ведущей. Парламентские выборы 1936 года принесли ей новую победу. Наконец-то был заключен англо-египетский договор, расширивший права Египта во внутренних и внешних делах. Однако пришедший к власти король Египта Фарук уволил в отставку кабинет «Аль-ВАФД». У власти оказались представители реакционных правых партий.

«Вот почему так сложна обстановка в стране, — думал аль-Хамиси. — Правители Великобритании никогда не сомневались в том, что им должны подчиниться страны, куда смогли приплыть корабли могучего королевского флота. Когда же наступит день равенства?!»

Зная жизнь миллионов обездоленных, аль-Хамиси думал о том, сколько мужества, сколько сил и бесстрашия нужно египтянам, чтобы завоевать подлинную свободу. Свои мысли об этом поэт выразил в стихотворении «Рыцарь». Оно было удивительно созвучно настроению времени.

Повсюду — вблизи и вдали,

Во мраке эпохи жестокой,—

Бродя по дорогам земли,

Мечтал я о рыцаре стойком.

Мечтал я о всаднике гордом,

О том, кто мечте озарит

Дорогу над пропастью горной

И завтрашний день возвестит,

Кто норов судьбы непокорной

И славу себе подчинит.

Он, тяготы жизни бродячей

Со мною деля наравне,

Пульсирует кровью горячей,

Стесняя дыхание мне.

Незримый, повсюду он рядом —

И в бурях смятенной души,

И в строках, что зреют в тиши

Плодами осеннего сада.

Поэзия!

Грош ей цена,

Коль топчется робко на месте,

Коль не призывает она

К мечте о свободе и чести…

Поэзия молодого аль-Хамиси призывала к мечте о свободе и чести, звала к борьбе. Жизнь в столице, где кипели страсти, многому учила. Здесь старое, косное и отжившее, пытаясь защитить себя, боролось с новыми веяниями. Молодые энтузиасты стали истинными борцами за светлое будущее страны. Для новой египетской литературы созрели молодые таланты. К ним присоединились маститые, прославленные писатели: Таха Хусейн, Ахмед Амин, Заки Мубарак. Поэты и прозаики других арабских стран печатали свои произведения, полные новых идей, новых надежд.

— Ты нравишься мне, Абд ар-Рахман, — сказал как-то Ахмед-Мухаймар, встретив аль-Хамиси в журнале «Асакафа». — Как хорошо, что опубликован твой «Рыцарь». Это блестящий призыв молодежи к борьбе за подлинную свободу.

— Прошло время Дон Кихотов, — улыбнулся аль-Хамиси. — Я всей душой предан Дон Кихоту. Это одно из моих самых любимых произведений. Но «рыцаря печального образа» должен заменить «рыцарь стойкий». Как много нужно мужества, чтобы примкнуть к этому воинству! Но я верю, что много придет «всадников гордых». Народ, создавший бессмертные творения культуры, народ, ставший примером высокой цивилизации в пору варварства, не может оставаться пленником невежд и стяжателей. Я написал десятки статей в разные газеты и журналы. Я громил злодеев, способствующих насаждению зла и косности.

— Я радуюсь, когда читаю твои выступления в газетах и журналах. Настало время кричать во все горло. Если твое гневное слово может открыть хоть несколько деревенских начальных школ, считай, что достиг цели. Сколько потеряно народных талантов! Как много деревенских мальчишек так и не узнали о своих возможностях. Безграмотность — великое наше несчастье. Я говорю с тобой и думаю: могло случиться непоправимое, если бы твой отец не отвез тебя в аз-Зарку. В его деревне не было школы и твои сверстники не научились читать. Твой великий дар могла поглотить тьма. Как многого лишились бы твои соотечественники! А королю Фаруку следовало бы отказаться от одного дворца, купленного в Александрии за баснословные деньги, и появились бы десятки начальных школ. Целый народ во власти тирана! Наша обязанность — помочь людям осознать всю несправедливость такого существования и бороться против социального зла.

— Но у власти сейчас находятся самые реакционные правые партии, — говорил с возмущением Абд ар-Рахман. — Король осуществляет свою политику полного подчинения английскому империализму. Его мало заботит судьба народа. Невозможно подсчитать количество потерянных жизней, оттого что медицина недоступна народу. Мои родители умерли от тяжелых болезней, не имея возможности получить врачебную помощь, лекарства, которые дороги и недоступны. Я нагляделся на обездоленных детей в деревнях и городах, тысячи крошечных детей умирают от голода и болезней. Непонятно, как терпят это беззаконие правящие министры и их кабинеты. Как они могут разъезжать в своих автомобилях по дорогам, вдоль которых можно видеть тысячи бедных хижин феллахов. Я уверен, придет время и наступят великие перемены.

Так говорил Абд ар-Рахман.

— Признайся, друг, ты состоишь в коммунистической или социалистической организации? Я вижу, ты избрал для себя трудную дорогу. Дорога к справедливости усеяна пулями, ограждена тюрьмами и неправедными судилищами.

— Я все знаю, — ответил аль-Хамиси. — Я не коммунист, я не социалист, я честный египтянин. Я среди тех, за кем будущее нашей страны. Надо тебе сказать, что идеи марксизма и ленинизма очень привлекательны. Мысль о том, что возможно равенство и братство, — удивительна и прекрасна. Представь себе, что труды всего народа, его талант, его изобретательность, его умение приспособиться к трудностям и невзгодам — все идет на пользу самого народа. Феллах, возделывая поля феодала, который нанял его на два-три сезона, очень старается, хоть и получает ничтожную долю добытого добра. А если бы этот феллах имел небольшой кусок земли, которая должна его кормить, представь себе, как бы он трудился. Что бы изобрел для пользы дела. А ведь может быть и такое устройство общества, что решительно все богатства страны идут на пользу своего народа. Я много читал о России, много интересного рассказывали мне друзья. Я узнал о вещах, для нас неведомых. К примеру: всеобщее обязательное обучение, полная ликвидация неграмотности. В сущности, нет неграмотных людей в стране. Но примечательно и то, что каждый, кто проявил талант в какой-либо области науки или искусства, имеет полную возможность не только поступить в университет, в соответствующий институт, он имеет право по окончании высшего образования двигаться к новым высотам. В Советской стране есть известные ученые, которые вышли из самых низов. Они были детьми рабочих, крестьян, кочевых пастухов. Теперь они доктора наук. Не знаю, назовешь ли ты мне имена пастухов из кочевых племен на Синае или из Сирийской пустыни, которые бесплатно получили высшее образование и нашли свой путь к высотам науки. Боюсь, что не назовешь. Вот эти завоевания социалистического устройства говорят о том, что и нам следует призадуматься над политическим устройством Египта. Помнишь строки из «Рыцаря»:

Мы полюбили голос громовой,

Зовущий от покорности к сраженью.

Набат борьбы,

Святое пламя мщенья

Он будит в нас, ведя на смертный бой.

Он павшего поднимет, и в руках

Тот понесет развернутое знамя,

Он до победы будет вместе с нами

В передних атакующих рядах.

Спросили мы:

— Когда же ты придешь,

Желанный час свободы приближая?

И он сказал:

— Когда созреет рожь,

Когда настанет время урожая!

— Ты стремишься к высокой цели, друг мой, Абд ар-Рахман, — сказал Ахмед-Мухаймар. — Твоя поэзия зовет к борьбе, она поможет привлечь в ряды борцов самых лучших, самых гуманных и честных людей. Дай тебе Аллах здоровья и сил! Ведь я верующий, хоть и осуждаю духовенство за его равнодушие к простому бедному человеку. — Подумав, Ахмед сказал: — Твоя мечта о «рыцаре стойком» — превосходна. Но еще лучше то, что сам ты и есть «рыцарь стойкий». Это вселяет надежду, что твой поэтический крик принесет пользу и поведет к великой цели и люди Египта подымутся на борьбу за свободу, за демократию.

Был 1940 год.

* * *

В тот день Абд ар-Рахман был в добром настроении. Он снял комнату на улице Мухаммеда-Али. Теперь он имел прибежище, где можно было писать хоть круглые сутки. Впрочем, трудно было назвать комнатой этот курятник. В маленьком домике на окраине Каира женщина сдавала помещение, в котором долгое время выводила кур. Комнатушка, сооруженная на крыше дома из обломков дерева, жести и подобранных на свалке ящиков, вся просвечивалась. В ней было жарко и душно. Но это был его уголок для работы. Лучшее было ему недоступно. У него не было никакой мебели, не было подушки, не было стола. Он принес плоский камень с улицы, завернул его в газету, положил под голову и улегся на циновке. Здесь же лежали книги, газеты, журналы, учебники. Все, что нужно было для работы, было под рукой. Писал он сидя на корточках, а когда уставал от неудобного положения, делал три шага в своей клетушке.

Из маленького оконца были видны крыши соседних домов. Здесь жили бедные ремесленники. Вокруг на крышах громоздились такие же сооружения для ночлега. Их сдавали за гроши.

Вокруг бедность и нищета. На крыше соседнего дома сидели три маленькие девочки. Голые и грязные, они забавлялись игрой в камешки. Их курчавые спутанные волосы не знали мыла и гребня. Когда они поссорились и заплакали, пришла их мать и поставила перед ними мисочку вареных бобов. Они мигом успокоились и стали жадно поглощать еду. Тучи мух кружили над ними. Нестерпимый зной и духота, плач маленьких детей, крики и ссоры женщин. «Похоже на ад», — подумал аль-Хамиси. Он вспомнил мальчугана чуть старше девочек, который вчера вцепился в его пиджак, когда он вошел в кофейню выпить сок. «Дай мне немного сока, я очень хочу пить», — попросил полуголый малыш, такой же всклокоченный и неумытый, но с удивительно красивым личиком и умными темными глазами. Он выпил сок и, поблагодарив, пошел босой по раскаленному асфальту. Есть ли у него дом?

Аль-Хамиси опустился на циновку и стал писать:

Печаль моя!

Она в согбенных спинах,

Исхлестанных бичами на полях,

Она горит слезами на щеках,

С ней делит хлеб измученный феллах

В лачуге из потрескавшейся глины.

Под ветхою одеждой бедняка

В пустом, потухшем сердце человечьем —

Покорность бессловесная, овечья

Пред ножевым ударом мясника…

Прошлой ночью он хорошо потрудился. Сегодня можно отнести в литературный журнал «Аль-Рисаля» несколько новых стихотворений. Как всегда, не было уверенности, что напечатают. Впрочем, после нескольких публикаций к нему стали относиться с доверием, даже с интересом. Друзья уверяли, что недавно написанные стихи — талантливы. Пусть бы их напечатали. Ему это так нужно!

Бедно одетый юноша, к удивлению секретаря, был радушно принят редактором.

— Вот и аль-Хамиси! — воскликнул редактор, обращаясь к почтенному господину с лицом мудреца и седой головой. — Ты кстати пришел, — обратился к аль-Хамиси редактор. — Наш уважаемый Халиль Мутран только что похвалил твои стихи, пожелал тебя увидеть.

— Совсем молодой! — воскликнул Халиль Мутран. — Ты подаешь надежды! Давай знакомиться! Садись!

— Я счастлив познакомиться с вами, — сказал аль-Хамиси, пожимая протянутую руку и усаживаясь рядом с поэтом, который еще час назад казался ему столь же недосягаемым, как бог.

— Расскажи о себе, — предложил Халиль Мутран. — Что ты читаешь? Что любишь? Бываешь ли ты в театре?

— Я многое люблю. А читаю так много, что перечислять можно целый день… Я люблю ваши стихи, — признался аль-Хамиси. — Мне нравятся ваши переводы французских пьес. Как хорош Мольер на арабском языке. Недавно я был в театре и видел, с каким восторгом публика принимала пьесу «Мещанин во дворянстве». — Аль-Хамиси посмотрел на улыбающегося собеседника, подумал, что рискнет спросить о том, что ему так важно знать. — Вам в самом деле понравились мои стихи?

— Понравились! — Халил Мутран взял журнал, который лежал на столе. — У тебя свой голос. Ты никому не подражаешь. У тебя свои, яркие поэтические образы и такое разнообразие ритмов, которое сделало бы честь большому мастеру. Мне нравится музыка твоих стихов. Она египетская. Душа египтянина поймет ее. Я поздравляю тебя, мой друг, аль-Хамиси. Совершенствуй свою лиру. Она принадлежит не только тебе, она принадлежит всему народу Египта.

— Благодарю вас за добрые слова! — промолвил взволнованный Абд ар-Рахман.

А мудрый старый человек посмотрел на аль-Хамиси умными глазами и подумал: «Он так молод, глаза полны огня, а на душе печаль. Должно быть, нелегкая судьба выпала на его долю».

— Мне понравился твой «Крик», — сказал Хаиль Мутран. — Ты растревожил мою душу.

Почему я смеюсь,

Если плачет распластанный ливень,

Если солнце закрыто

Свинцовым щитом темноты.

Если ветер рычит,

Словно пес в опустевшей долине,

Где во мраке ночном,

Задохнувшись,

Погибли цветы?..

В этих строках трагедия, крик души. В них и печаль, и одиночество…

— В этих строках мое настроение. Стихи пришли ко мне в минуты одиночества и печали. В них мои чувства и переживания. Я их не задумал, писал внезапно. Они пришли и завладели моими мыслями. Душа моя жаждала общения с людьми. Я был одинок. Увы, я слишком рано оказался одиноким, лишенным общения с близкими людьми. Это наложило печать на мое мышление и отразилось в творчестве. В эту пору моей собеседницей и целительницей была природа. Моя душа удивительным образом связана с природой. Я жил на берегу Нила, в деревне аз-Зарка. Мне часто казалось, что река у моих ног о чем-то со мной говорит. И старая смоковница, и развесистая ива, и розовый куст — все говорило мне слова утешения. Это общение с природой помогало мне побороть одиночество и печаль. А вокруг меня было много горестного. Я видел нищую, безрадостную жизнь феллахов и очень их жалел. Я вспоминал освещенные ночью улицы большого города, электричество в доме моей мамы в Порт-Саиде и горевал о том, что в деревне темно. Не у каждого феллаха горит в ночи свеча или керосиновая лампа. Он так беден, что не имеет даже самых дешевых сандалий, ходит босиком. А дети совсем голые. Я покинул город в семь лет, но запомнил те удобства городской жизни, которых и в помине не было в деревне. Я рано призадумался над социальным неравенством. Душа моя бунтовала против нищеты и бесправия трудового люда. Еще в школе я стал участником политических событий. Социальное, личное, человеческое, мое понимание жизни — все это смешалось и натягивало струны той гитары, которая принадлежала только мне. Мои произведения выражают мою сущность, мой взгляд на жизнь.

— Как хорошо ты рассказал мне о сущности своего творчества. Ты очень верно понимаешь задачу поэта, мой друг аль-Хамиси. Твоя любовь к природе помогла тебе найти превосходные метафоры, яркие краски и создать свои, нигде не заимствованные художественные образы. Твоя печаль чиста и трогательна. Она волнует душу читателя, а это самое главное. Ты еще молод, но я могу с уверенностью сказать, что твоя поэзия завладеет душами египтян и принесет им радость.

— Я к этому стремлюсь, дорогой устаз. Я убежден: поэзия — это образец служения человечеству через самую соблазнительную, прекрасную форму. Надо быть искренним, когда выдаешь тайны своей души.

Учителя

ль-Хамиси долго был под впечатлением встречи с Халилем Мутраном. Он всегда с интересом читал его произведения, с восторгом смотрел в театре переведенные им пьесы Мольера и следил за выступлениями критиков, которые в спорах пытались понять то новое, что присуще поэзии Халиля Мутрана. «Надо посмотреть, что пишет о нем Таха Хусейн, — подумал аль-Хамиси, — Мнение живого классика арабской литературы многого стоит».

В томике Таха Хусейна он прочел:

«Он избегает крайностей, не отвергает целиком все старое, но бережно сохраняет традиционные языковые принципы и стилистику, распоряжаясь ими с той же свободой, с какой древние стихотворцы выражали свой духовный мир в его первозданной чистоте…»

«Хорошо сказано, — подумал аль-Хамиси. — Многие стихотворцы выражали свой духовный мир в его первозданной чистоте. Этим и дорог мне мой любимый Урва ибн аль-Вард. Не менее интересно рассуждение Таха Хусейна о манере стихосложения Халиля Мутрана. Он пишет: «Будучи в известной степени воплощением современного идеала художника, он стремится достичь единства и гармонии частей поэмы, а сверх того он поэт, отдающий себе отчет в том, что стихи — это не просто воображение и не просто рассудок, но сплав того и другого».

Характеристика эта очень понравилась Абд ар-Рахману. Он и сам был поклонником Халиля Мутрана, поэта-романтика. А когда встретился с ним и поговорил о творческих планах и замыслах, когда узнал поэта, как человека благородного и доброго, он стал ему еще милей.

Прошло несколько дней, и в редакции журнала, где аль-Хамиси встретил Халиля Мутрана, ему подали письмо поэта. Аль-Хамиси в нетерпении раскрыл его и тут же, стоя у стола секретаря редакции, прочел.

«Друг мой, Абд ар-Рахман аль-Хамиси! Я прочел твое стихотворение «Моя страна». Оно понравилось мне, как крик души истинного патриота своей отчизны. Но я не согласен с твоей позицией. Ты пишешь:

Мир устремлен в грядущее,

а ты,

Страна моя,

Гробницы разрушаешь

И с торопливой жадностью срываешь

С истлевших мумий саванов холсты.

Босая, из долины небытия

На ярмарку людского любопытства

Несешь их

И торгуешь там с бесстыдством

Историей своей,

страна моя!

Картины и скульптуры —

без различья

Всем на потребу

выставлено там

Украденное прошлое величье.

…А мир стремится к новым берегам!

Друг мой! В этих строках много горечи и нетерпение горячего сердца. Я понимаю тебя. Ты хотел бы сейчас, немедля увести свой любимый Египет к новым берегам. Я надеюсь, это осуществится. А пока поговорим о сокровищах. Можно по-разному видеть их. Нужно гордиться, нужно беречь великое прошлое, но нельзя его прятать от людских глаз. Это прошлое принадлежит всему человечеству, оно величественно и прекрасно. Как можно спрятать его в подземелье, подальше от чужих глаз? Люди — братья. Мы учимся друг у друга и тем обогащаем свой ум, свои души. Как печально было бы, если бы скрыли от нас Шекспира, или сокровища Лувра, или красоты Парфенона. Я вижу большой смысл в том, что духовные сокровища нашей древней страны служат всему человечеству. Я думаю, человечество едино в своем устремлении к лучшей жизни, к добру и справедливости. Мы устремлены в грядущее, но задуманное нами более счастливое будущее покоится на прошлом и настоящем. Связь времен — один из законов нашей жизни.

Так я думаю, мой юный друг, талантливый Абд ар-Рахман. Пиши мне и будь справедлив.

Я жду тебя. Приходи!

Твой Халиль Мутран».

«Он прав, благородный Халиль Мутран, — подумал аль-Хамиси. — Надо набраться терпения. Я хочу сейчас увидеть процветающий Египет, а надо ждать… Нет, не просто ждать. В тяжких трудах, в сомнениях и терзаниях, с опасностью для жизни можно завоевать свободу и независимость, при которой возможен небывалый расцвет талантов и достижений египетского народа».

* * *

После нескольких встреч с аль-Хамиси Халиль Мутран не раз задавал себе вопрос: как помочь молодому поэту, подающему большие надежды, как сделать это возможно менее заметно? Он видел, что имеет дело с человеком гордым и независимым. Ему нельзя было просто предложить деньги, хотя по всему было видно, что Абд ар-Рахман живет в нужде. В редакции не знали адреса аль-Хамиси. Молодой человек выглядел усталым. Одежда была чрезмерно скромной. Нельзя было не заметить, какую буйную радость вызвал скромный подарок — несколько книг прославленных поэтов Европы и Египта. Халиль Мутран понял, что молодой поэт не имеет денег на покупку книг. Впрочем, книги недоступны людям несостоятельным. Следовательно, нужно пригласить его в библиотеку, которая уже привлекла внимание молодых писателей и поэтов своим богатым собранием мировой классики.

Халиль Мутран потратил много времени и денег, чтобы расширить первую в Каире театральную библиотеку, созданную еще в прошлом веке, когда великий Верди ставил свою «Аиду». Аль-Хамиси получил приглашение пользоваться этой библиотекой; радость его была безмерной. Еще более радостным было предложение Халиля Мутрана написать текст песен для театральных постановок. Созданный им театр пользовался большой популярностью. Аль-Хамиси восторгался этим театром. Как хорошо, что его песни прозвучат в отличных пьесах, поставленных талантливым Халилем Мутраном. Да и платили щедро.

Частые беседы с известным поэтом наполняли жизнь аль-Хамиси новым смыслом, вливали в него свежие силы.

«Дорогой учитель, уважаемый Халиль Мутран!

Судьба подарила мне счастливый день, когда я посетил Ваш дом. Я все еще под впечатлением нашей беседы. Я вновь перечитывал Ваши стихи и увидел, как смело Вы расширили кругозор касыды. Как хороша поэзия свободного стиха. Проза и поэзия объединились и отразились на большом красочном полотне, словно художник обогатил свою палитру новыми, прежде неведомыми красками.

Я понимаю, время диктует нам новые формы и новое звучание стиха. Я благодарен Вам за подаренные мне книги. Особенно мне дорога книга моего любимого поэта и в такой же мере любимого героя. Вы догадались. Я говорю о поэте Урва ибн аль-Варде. Поразительная цельность натуры, единство мысли и действия. Мне кажется, что в истории арабской литературы ему принадлежит особое место. Он лучший среди саалюкских поэтов, бедняков, не имеющих денег даже на пропитание. Как романтична его судьба! Он не только воспевал справедливость, он жизнь свою отдал в борьбе за бедного человека. Он был предводителем саалюков. Вместе со своими отважными всадниками он нападал на богатые караваны в пустыне, отнимал деньги, вещи, овец и верблюдов и раздавал награбленное бедным людям. Я словно вижу его на арабском скакуне, в развевающемся на ветру плаще, во главе отряда. Он спешит в бедные кочевья бедуинов, чтобы спасти от голода обездоленных детей.

Урва ибн аль-Вард, поэт VI века, — настоящий рыцарь доисламской поэзии. Рыцарь с чистой и благородной душой.

Я обойду, скитаясь, целый свет,

Чтоб всем помочь, кто голоден, раздет,

Чтоб слабых защитить от произвола

И ограждать обиженных от бед.

Но если все неправда поборола —

Покину жизнь, в которой смысла нет…

Я читаю и перечитываю его стихи.

Они стали бальзамом для моей мятежной души.

Не только доисламская поэзия дала толчок моему воображению и способствовала романтическому восприятию окружающего мира. Пожалуй, еще большее значение имела поэзия Древнего Египта. Она завораживала своими яркими красками, своим чистым и звонким голосом. Я запомнил древний папирус безвестного автора, написанный четыре тысячи лет назад. Потрясающий папирус! Я позволю себе процитировать:

Придет такое время, когда исчезнут люди,

И содрогнется справедливость,

И корабли потонут от множества грехов.

И тогда на земле не останется ни одного посева

И солнце перестанет всходить в свое время,

Настанут дни, когда тлену и порче

Подвергнется судопроизводство,

А возрадуются притеснители и угнетатели.

Громким голосом будут плакать боги,

Так, что намокнут камни

И от горестей и печалей потрескаются скалы

И рассыпятся на куски в прах…^[6]

Древний пророк предвидел ужасные последствия, к которым придет человечество, если притеснители и угнетатели будут править страной. Как сильно и верно сказано об этом! Как талантливо, если звучит своевременно через тысячи лет! Неправда ли, есть чему поучиться у наших великих предков?!»

Закончив письмо, Абд ар-Рахман подумал, что и сам Халиль Мутран стал его учителем. Они очень разные — доисламский поэт VI века и прославленный Халиль Мутран XX века. Но каждый из них яркий представитель блестящей плеяды поэтов Арабского Востока. А скольким он, аль-Хамиси, обязан этому известному поэту.

Заботясь постоянно о своем подопечном, Халиль Мутран не упускал случая помочь аль-Хамиси. Он решил познакомить его с известным публицистом Салямой Мусой. Халиль Мутран организовал их встречу в библиотеке.

Старый маэстро сразу же покорил аль-Хамиси своей приветливостью и сердечностью. Абд ар-Рахману показалось, что он давно-давно знает этого доброго старого человека, глаза которого оставались молодыми и как бы отражали огонь его души. С какой живостью, с каким азартом он вел беседу. Как щедро рассыпал жемчужины своей мудрости. А как остроумны были его шутки.

Аль-Хамиси часто встречал в газетах и журналах рассуждения Саляма Мусы о непременной связи науки и литературы. Он призывал отказаться от устаревших взглядов на роль женщины в общественной деятельности страны. Богословы Аль-Азхара, верные законам ислама, видели в этих призывах враждебную силу. Они категорически отвергали возможность предоставить женщинам свободу, дать им образование, позволить работать в общественных учреждениях, иметь экономическую самостоятельность, иметь голос в своей семье. Реакционно настроенные литераторы и официальные деятели культуры, которые зависели от короля, возмущались тем, что Саляма Муса призывал бороться с колонизаторами, добиваться свободы и независимости Египта. Они понимали, что философские трактаты писателя и мыслителя могут найти признание молодой интеллигенции. Это было опасно для существующего монархического строя. «Это опасный человек! Это коммунист!» — говорили они. Стремление к просвещению пугало их, они видели в нем предвестника других свобод.

В первой же беседе Саляма Муса открыл глаза аль-Хамиси на великое значение теории Дарвина в научных исследованиях в области естествознания. Он очень увлекательно говорил о теории относительности Эйнштейна и рисовал картину новой жизни Египта, когда рядом с экономикой, построенной на труде феллахов, будет создана промышленность, способная стать источником благосостояния для нищего и обездоленного народа.

— Чтобы быть писателем, надо многое знать: надо изучать историю разных народов, надо увидеть своими глазами, как устроен мир, как живут люди в других странах, чего они достигли, к чему стремятся, — говорил Саляма Муса.

И молодой поэт, которому еще не исполнилось и 20 лет, подумал: «Пожалуй, Саляма Муса один из первых египетских писателей, который пытается связать науку с литературой, общественную мысль с настроением поэта. Он прав, когда говорит, что современный писатель должен прислушаться к пульсу времени и в своем творчестве отразить это время в новой форме, прежде неведомой поэтам, поющим похвалы эмирам и султанам».

Аль-Хамиси задал себе вопрос: «Если исходить из требований мудрого Саляма Мусы, то я — египтянин — прежде чем писать, должен хорошо узнать свою страну: ее великое прошлое, понять нравы и обычаи египтянина, мысли и надежды своего народа. Для этого я должен путешествовать по стране. Я должен общаться с людьми города и деревни, с простолюдинами и учеными. Ведь я пишу для них».

Однако знание своей страны показалось аль-Хамиси недостаточным. Ведь Египет связан с Африкой, — следовательно, нужно узнать Африку. Но Египет связан со многими странами мира, — следовательно, нужно побывать во многих странах мира. Нужно знать историю народов Европы, Азии и Африки. Земной шар велик и необъятен, но самообразование может помочь открыть глаза на многое. Чтобы понять философию жизни, надо многое постичь. Прежде чем поэт скажет свое слово, он должен определить меру своей ответственности, он не должен забывать о своем долге перед человечеством. Его слово должно соответствовать времени. Об этом говорят великие произведения разных эпох. Когда слово поэта было обращено к народу, когда оно призывало к борьбе за справедливость, за свободу, за просвещение — оно имело огромное значение. И оно живет в веках. Не потому ли ему так дороги его любимые поэты прошлого: Урва ибн аль-Вард, аль-Мутанабби, аль-Бухтури.

Время определяет не только сущность поэтического произведения, но и форму, музыку стиха, ритм времени как бы отражается в каждой строфе.

«Поэт должен быть свободен, независим, он должен творить с гордо поднятой головой», — думал аль-Хамиси, вспоминая судьбу аль-Мутанабби, который захватил его воображение.

Поэт был из народа, о нем даже говорили, что отец его был водоносом. Вряд ли это так, ведь он получил образование в Басре, а в X веке образование требовало больших денег. Не мог водонос дать сыну средства на обучение. Однако молва говорила о том, что прославленный поэт был простолюдином, тем удивительней была его независимость. Он никогда не читал панегириков, стоя перед султаном. Когда его приглашали во дворец, он садился рядом с правителем, перед которым падали ниц чванные поэты, и, сидя, читал свои стихи, очень смелые и воинственные. Он говорил: «Знают меня ночь, пустыня, меч и конь, бумага и перо…», «Не считайте, что слава — это бутылка и танцовщица. Слава — это меч и разящий удар».

«Вот у кого надо учиться, вот пример для подражания», — думал аль-Хамиси.

— Расскажи, как ты работаешь, — попросил как-то Саляма Муса, пытаясь разгадать, как случилось, что молодой поэт проявляет удивительный талант не только в стихосложении нового типа, но и своей поэтической формой. Музыка стиха аль-Хамиси восхищала бывалого писателя и ученого. Его поражало философское мышление молодого человека. Впрочем, он был свидетелем его удивительной преданности делу самообразования. Каждая встреча открывала новые достоинства аль-Хамиси.

— Не подумайте, уважаемый устаз, — отвечал Абд ар-Рахман, — что я сажусь за стол и говорю себе: сейчас буду писать стихи. Так не бывает. Бывает иначе, когда стихи заставляют меня сесть за стол. Я пишу, пребывая в другом мире, не помня, где я нахожусь, забывая обо всем на свете и полностью отдаваясь власти своего воображения. В такие часы для меня не существуют земные заботы о еде, об удобствах жизни. Я ни с кем не могу разговаривать, никого не вижу и не помню. Я возвращаюсь к нормальной жизни лишь тогда, когда проходит это наваждение. Я ничего не правлю, не меняю. У меня такое ощущение, что я должен раскрыть какую-то тайну своего сердца, должен выразить себя через свое творение, отдать людям свои мысли и чувства и сделать это так, чтобы голос мой проник в душу читателя через любые преграды — если уши его не слышат, если глаза его не видят. У меня такое ощущение, будто стихи пульсируют в моей крови. И когда я остро ощущаю радость жизни или трагедию одиночества, я должен об этом сказать возможно более ярко и выразительно.

Долгие годы Саляма Муса поддерживал дружбу с Абд ар-Рахманом аль-Хамиси. Он следил за его творчеством и нередко откликался восторженной рецензией. Через много лет после первой встречи, умирающий Саляма Муса написал свою последнюю рецензию на сборник стихов «Чаяния человека», в которой выразил свою любовь и восхищение учеником, близким его сердцу. Он писал:

«В сборнике аль-Хамиси нет ни единого стиха, в котором он кого-нибудь бы осмеивал, прославлял или оплакивал. Ибо речь у него идет о революционных движениях и выступлениях и о тех, кто представляет эти движения и выступления. Вместе с тем книга посвящена одной теме — теме человека. Перед нами поэт, чье творчество питают чаянья и нужды народные. Он негодует на действия колонизаторов где-нибудь в Алжире или Ираке, радуется возрождению Индии или Китая, сердце его то трепещет восторженно от успехов родной страны, то разрывается на части при виде притеснений и торжества несправедливости».

Дружба с Салямой Мусой оставила глубокий след и в творчестве, и в мышлении аль-Хамиси. Старый добрый друг виделся ему единственным и непоколебимым первопроходцем в литературе, не сдавшим своих позиций даже тогда, когда его поколение, его современники шагнули назад, приняв колониализм как должное и неизбежное. Под влиянием Саляма Мусы аль-Хамиси, уже признанный поэт-романтик, стал во главе своих современников за революционное обновление поэзии. Он был верен идее — отдать свою жизнь борьбе за счастливое будущее своего народа.

Я не клочок податливой земли,

Чтоб лемех обнаглевшего тирана

Терзал, как окровавленную рану,

Живую плоть,

Простертую в пыли.

Не сдался я,

Душа не размололась,

Растертая меж тяжких жерновов.

Я щедро сею в людях

Зерна слова

И кровью поливаю каждый колос.

Не птица я,

Чтоб дуло их ружья,

Нацелясь, стерегло меня в полете.

Я не мишень

В кровавой их охоте,

Они забыли,

Что свободен я,

Что отпираю двери всех темниц,

На волю выпускаю пленных птиц…

Стена штыков

Глухой ночи черней,

Мне с ненавистью смотрите в лицо вы.

Задушены мелодии во мне,

Задавлены слова стопой свинцовой.

Я получил скитания в удел

За то, что крикнул вам, собравши силы:

— Я не завеса ваших черных дел…

Абд ар-Рахман аль-Хамиси на всю жизнь запомнил одну из последних встреч, когда уже очень старый и больной Саляма Муса пришел к нему в трудную минуту его жизни. После публикации слишком смелой и слишком левой статьи аль-Хамиси был изгнан из редакции газеты, где постоянно сотрудничал. Кто-то сообщил об этом старику, и он пришел немедля, без предупреждения, постучавшись в дверь и спросив разрешения войти.

— Пойми, Хамиси, — сказал он, присев рядом с опечаленным поэтом, — одна страничка из того, что написали ты и твои товарищи, стоит в тысячу раз больше, чем все книги Тауфика аль-Хакима, взятые вместе. Ведь это страница, пропитанная потом народа и кровью его мучеников, благороднейшая страница, за которую вы расплачиваетесь, не получая взамен ничего, кроме страданий в тюрьмах и изгнании. Да, путь нелегок. Но народ и история тебя не забудут.

Слова Саляма Мусы были пророческими. Поистине нелегкий путь лежал перед поэтом-романтиком, революционером, защитником угнетенных.

Любовь и ненависть

На острове защебетали птицы,

Огнем любви воспламенив сердца.

Вот утро мчит на колеснице,

Слепят сияньем радужные спицы,

Сливаясь в два сверкающих кольца.

И пчелы пьют нектар на влажных склонах,

Весною превращенных в дивный сад,

И ветерок доносит до влюбленных

Цветов росистых нежный аромат.

О, если бы я мог хотя б на миг

Его дыханьем осенить твой лик!

Рассвет расправил алое крыло

Над облаками дымчатых топазов,

Над грудами сверкающих алмазов,

И кажется, что небо расплело,

Разорвало все ожерелья сразу.

Свет озарил морщины дальних гор,

И солнце улыбнулось мне с балкона,

Гоня мой сон и ослепляя сонмом

Лучей, прошивших нитями простор.

О, если бы могло ты разбудить

Любимую мою…

Молодой, но уже прославленный поэт наделен удивительным даром — умением восхищаться красотой окружающего мира, умением любить каждого человека, каждое живое существо, будь то птица или животное, растение или мотылек. О чем ни писал поэт аль-Хамиси, каждое произведение говорило читателю: «Посмотри, как прекрасен мир, радуйся! И пусть любовь будет украшением твоей жизни».

Аль-Хамиси пишет стихи, новеллы, пьесы о бессмертной любви, о величии человеческого духа. Легенда о мифическом боге Осирисе и любящей жене Исиде вдохновляет его на создание художественных образов, близких его времени. Согласно мифу, Осирис, царствуя над Египтом, отучил людей от дикого образа жизни и людоедства, научил сеять злаки, ячмень и полбу, сажать виноградники, выпекать хлеб, изготовлять пиво и вино, добывать и обрабатывать медную и золотую руду. Он научил людей строить города, исцелять от недугов. Злой бог пустыни, брат Осириса Сет, загубил бога, творящего добро, Исида долго искала его тело и нашла…

Этот миф, созданный фантазией людей Древнего Египта, преобразился в фольклоре египтян нового времени в сказание о Хасане и Наиме, где любовь сильнее смерти, но она бессильна перед злодейством богатых. Аль-Хамиси по-своему рассказал о Хасане и Наиме. В его пьесе пастух Хасан любит Наиму и поет для нее свои прекрасные песни. Наима полюбила певца и постоянно слушала его. Но отец ее, богатый феодал, запретил слушать Хасана, он пригрозил, что убьет певца. Феллахи восстали против злобного феодала. Они заставили женить Хасана на Наиме. Пьеса завершается веселыми песнями влюбленных.

Пьеса аль-Хамиси имела большой успех. Десятки передач по радио, кинофильм и восторженные отзывы зрителей говорят о том, что поэт тонко понимал душу своего народа. Он творил для народа и постоянно встречал чувство признательности.

Сила любви и борьба за справедливость — излюбленные темы поэта.

Произведения молодого аль-Хамиси полны любви к человеку и веры в добро и справедливость. Но жизнь жестока. Поэт видит бесчисленные страдания людей, порожденные алчностью, жадностью и стяжательством. Он полон сочувствия к обездоленным, погрязшим в нищете и невежестве. Его рассказы и новеллы изобличают зло и призывают к борьбе против монархии, которая стала покорной прислужницей английского империализма. Как жестока судьба двенадцатилетней Набавии, не имеющей пристанища, постоянно голодной и больной. Ее бросают на улицу торгаши человеческим телом, и некому ее защитить. У Набавии не было детства и нет юности. В своих мечтах она видит заботливую мать, уютный дом и жениха. Ей хочется жить так, как живут тысячи девочек, имеющих кров. Но для этого должны быть рядом люди, способные любить и жалеть того, кто обездолен. А рядом с ней — злодеи, которые пользуются доверием бедной маленькой девочки. «Набавия» выстрадана писателем, который видел страшную жизнь бездомных людей богатого Каира.

В повести «Набавия» есть такие слова: «…Общество, которое так ломает человеческую жизнь, заслуживает только того, чтобы его разрушили до основания, не оставив камня на камне, потому что оно превращает цветы в шипы, чистоту — в грязь, благородство — в подлость, и стоит мне только рассказать людям о том, как я встретился с Набавией, рассказать о ее искалеченной жизни, свидетелем которой я был, любой поймет мою боль и мой гнев».

«Гнев разгорается в моем сердце пожаром, который может меня сжечь, — говорил друзьям аль-Хамиси. — Я должен что-то сделать, что-то изменить. Прежде всего должен быть изгнан монарх — этот тупой и жестокий Фарук». Статьи, стихи и памфлеты против короля Фарука то и дело появляются в разных газетах и журналах. Журнал «Аль-Хавадис» опубликовал подобную статью, написанную аль-Хамиси, и сразу же был арестован аль-Бана, незадолго до этого назначенный редактором. Его ложно обвинили в убийстве англичанина. Английские власти посадили его в тюрьму сроком на 25 лет. Номер журнала со статьей аль-Хамиси о короле Фаруке был конфискован, автора стали разыскивать, объявили преступником. Аль-Хамиси бежал в деревню. Всю ночь он бежал по пыльным дорогам, не смея остановиться, страшась погони. Ранним утром он в полном изнеможении свалился на лужайке неподалеку от заброшенного дома. Его разбудила старая женщина. Она жила в этом заброшенном бедном доме. Рваная одежда и убогий двор, лишенный растительности и живности, говорили о ее крайней бедности.

— Откуда ты? — спросила женщина, с сочувствием разглядывая измученного и запыленного путника.

— Я пришел из Каира. Не могли бы вы дать мне воды попить.

— Ступай в дом. Ложись на циновку, я дам тебе подушку. Ты устал.

Аль-Хамиси вошел в убогий дом, где не было никакой утвари, кроме закопченного котла, циновки и подушки.

— Поспи, я согрею для тебя чай на костре.

Аль-Хамиси был тронут сердечностью бедной женщины. Глядя в окно, он обратил внимание на утку — удивительно яркую, с редкостным оперением.

— Красивая утка, — сказал он с восхищением. И тут же подумал: «Какая бедность. Одна утка и две курицы — все достояние этого дома».

Сон сразил его на несколько часов. Когда он проснулся, старушка подала ему чай и сказала, что она успела зажарить утку.

— Тебе она понравилась, вот я и зажарила.

— Как это печально! — воскликнул аль-Хамиси. — Я был восхищен красотой этой утки, но мне и в голову не пришло такое. Как жалко!

— Мне не жалко, — промолвила старушка. — Я вижу, ты очень устал и, наверно, голоден. Не жалей!

Аль-Хамиси вспомнил, что в деревнях он часто встречал таких добрых людей, до крайности бедных, но удивительно щедрых.

«Как хочется, чтобы эти добрые люди, великие труженики, жили в достатке, чтобы ушла от них нищета и чтобы радость заглянула в их убогие жилища, — думал аль-Хамиси. — Как хочется дожить до этих светлых дней».

Народ мой!

Мечта о тебе

Дороже насущного хлеба,

Я верю: ты выйдешь из склепа

Навстречу счастливой судьбе.

О сколько ты вынесла горя

От власти тиранов, страна!

Как горек удел твой…

Но вскоре

Их жадной, зажравшейся своре

За все ты отплатишь сполна.

Аль-Хамиси вернулся в Каир.

Общественная деятельность отнимала много времени у поэта. Для творчества оставалась ночь. Для того чтобы обеспечить себе хотя бы минимальные средства, аль-Хамиси преподавал в частной школе, в какие-то дни работал диктором на радио, участвовал в киносъемках. Его бурная деятельность прерывается войной. Надо покинуть Каир, где он давно уже числится в неблагонадежных. Он стал одним из самых яростных противников жестокого режима короля Фарука. Аль-Хамиси уехал в Яффу.

— Ты вовремя приехал, — сказал ему знакомый с радиостанции «Ближний Восток», организованной англичанами в Яффе. — Объявлен конкурс на должность постоянного сотрудника. Надо сдавать экзамен: английский язык, музыка, политика, литература.

Аль-Хамиси блестяще сдал экзамены и стал заместителем главного директора радиостанции «Ближний Восток». Весть о том, что фашистский фельдмаршал Роммель готовит в Ливии военное нападение на Каир, встревожила всех патриотов Египта. Абд ар-Рахман аль-Хамиси сумел в эти дни объединить прогрессивных деятелей Египта, которые воспользовались радиостанцией «Ближний Восток», выступая против фашизма. Гневный голос патриотов звучал из Яффы, заглушая голоса противников, которые устраивали свои передачи в защиту Гитлера и Муссолини.

Всю войну длится политическая борьба. На стороне прогрессивных сил весь трудовой люд Египта, большинство молодежи и передовой интеллигенции. Но есть люди, которые надеются, что фашисты освободят Египет от английской оккупации. Аль-Хамиси выступает со статьями, лозунгами и призывами. Он пишет стихи, рассказы и пьесы, призывающие к борьбе за мир и прогресс, против прогнившего монархического строя в Египте, против войны, против фашизма.

* * *

Начиная с 1943 года в Египте усилилась борьба рабочих за создание профсоюзов. Был издан первый закон о труде. Возродилось коммунистическое движение, возникли марксистские кружки. Аль-Хамиси принимал самое горячее участие в движении за национальную независимость. Это движение возглавил Хафиз Рамадан, один из ведущих общественных деятелей Каира, сторонник вооруженного сопротивления против английской оккупации. Аль-Хамиси своим пламенным словом поддерживал идеи Хафиза Рамадана. Поэт активно сотрудничал с нелегальной группой марксистов, безраздельно преданных делу национального возрождения. В газете «Аль-Мысри» — орган национальной партии «Аль-ВАФД» — он вел агитацию против монархии. Каждый день появлялись его комментарии с обзором общественной жизни столицы. По средам и воскресеньям он писал статьи и очерки, которые имели большой успех у читателей. В эти дни спрос на газету повышался на 40–50 тысяч. Редактор уже знал, что в «дни Хамиси» надо повышать тираж, а на следующий день, в четверг, — уменьшать его на 50 тысяч.

Видя, что имя его помогает газете, делает ее более популярной, аль-Хамиси стал писать откровенно и горячо о социальной несправедливости, об ужасающей бедности миллионов египтян.

— Ты слишком резко и вызывающе ведешь свою агитацию, — говорил главный редактор, брат хозяина газеты, Хусейн Абуль Фатх. — Мы рискуем самим существованием газеты. Убавь свой огонь!

— Мой долг раскрыть истину народу, показать ему путь к светлому будущему, — отвечал аль-Хамиси. — Ты считаешь, что египтяне мало потрудились на английских оккупантов? Ты думаешь, что силы народные неиссякаемы? Мой разум, мои чувства говорят мне о том, что надо действовать незамедлительно. Я вижу, в Египте зреют силы, способные свергнуть владычество англичан. Почему они распоряжаются богатствами нашей страны? Почему доходы с Суэцкого канала принадлежат им, а не нам?

Аль-Хамиси был прав. С каждым годом все ширилась волна протестов. Многочисленные митинги на текстильных предприятиях страны, среди портовых рабочих, среди передовых земледельцев-бедняков, забастовки и демонстрации привлекали все большее число сторонников движения за национальную независимость.

21 февраля 1946 года в Каире состоялась грандиозная антиимпериалистическая демонстрация, организованная национальным комитетом рабочих и учащихся. Против демонстрантов были брошены войска и полиция. Правительство знало, что вдохновителями были коммунисты. Реакционный кабинет Исмаила Сидки издал законы о запрещении забастовок. Он запретил коммунистическую деятельность, демократические организации и легальную прогрессивную печать. Начались преследования и аресты. Аль-Хамиси не ограничивается публицистикой, он пишет стихотворение «Войско султана».

Солдаты…

Солдаты…

Они настигают меня!

Бегу,

задыхаюсь, и падаю,

и поднимаюсь.

И снова бегу

по скалистой тропе,

по камням,

Босою ногой

раскаленных осколков касаясь.

Оскалилась ночь —

сумасшедший,

сторукий дракон.

Он рвет мое слабое тело,

рыча и лютуя,

Кривыми когтями,

клыками меня полосуя.

И сладок ему

мой предсмертный,

мучительный стон.

Колотится сердце…

Бегу,

но слабею от ран.

А сзади их кованый топот.

Он ближе.

Он рядом!

Штыки их сверкают,

невидимый бьет барабан,

И целится кто-то,

щекою прижавшись к прикладу.

Сомкнулось кольцо

обезумевшей стаи волков,

Глаза их горят одичало,

о, как я им нужен!

Идите ж,

бросайтесь орущей лавиной полков.

Топчите меня,

убивайте,

ведь я безоружен.

…Свинцовая пуля

на месте сразила меня,

Но в мертвое тело

все новые пули впивались.

Все кончено.

Кровь, остывая,

стекла по камням,

И травы долины

кровавой росой пропитались.

Но каждая капля

крови, что была пролита,

Горит в миллионах сердец

и к отмщенью взывает,

Позорная гибель

наемных убийц ожидает,

И грозной волною

расплата идет по пятам.

…Когда же песок

равнодушно их трупы засыплет,

Я вновь оживу:

я бессмертен,

как вечный Египет!

Гнев народа растревожил английскую администрацию. В 1950 году вокруг Суэцкого канала, где было особенно беспокойно, генералы расположили английские войска. Это была крайняя мера, но она как бы сулила безопасность правителям. Однако эта мера вызвала гнев и решительность демократической общественности. Патриотические партии организовали свои группы сопротивления. Это были партизанские группы, каждая из которых готовилась к нападению на лагеря англичан.

Шел апрель. Группа сопротивления, с которой был связан аль-Хамиси, готовилась к наступлению. В эту группу входили рабочие, молодежь, военные, студенты, врачи. Нужно было добыть оружие. Эту миссию взял на себя Абд ар-Рахман аль-Хамиси. Он был знаком с офицером, ведающим складом оружия в Каире. Камаль Рефаат — армейский офицер, был активным участником национально-освободительного движения. Он верил в успех партизан и решил им помочь. Условились, что оружие будет перевозить аль-Хамиси в багажнике своего автомобиля. Под покровом ночи машина с пропуском проходила на запретную территорию склада, и Камаль Рефаат нагружал ее минами, бомбами, автоматами, боеприпасами.

По пустынным ночным дорогам машина неслась к месту разгрузки, где ее ждали Ибрагим Рефаи — рабочий механик, Абдель Хамид аль-Азхари — студент университета и несколько учащихся старших классов, жаждущих подвига. Оружие и боеприпасы раздавали восставшим. Бои велись много дней и ночей.

Нападение египетских патриотов было неожиданным и успешным. Английские лагеря вооруженной охраны канала были застигнуты врасплох и очень пострадали. Партизаны забросали их бомбами и минами, а бегущих настигали пулеметной очередью. Несколько лагерей удалось взорвать. Взорвали бензоколонку, похитили английских офицеров. Чтобы остановить сопротивление английских солдат, надо было уничтожить склад оружия в одном из лагерей. Это сделал двенадцатилетний мальчик Набиль, сделал по собственной инициативе, когда стал свидетелем военных действий. Он спрятал бомбу под одеждой, пробрался в лагерь и взорвал склад, отдав свою жизнь за дело народа. О нем рассказали мальчишки, с которыми Набиль поделился своим планом. Бывалые партизаны были потрясены мужеством и отвагой юного героя. Он оказался сыном рабочего-грузчика.

Как всегда, последовали аресты, были раненые, были убитые, но люди, вовлеченные в борьбу с оккупантами, не остановились, борьба продолжалась.

— Мы должны действовать! Мы должны быть едины в своем стремлении победить наших врагов! — говорил аль-Хамиси на рабочих митингах в зоне Суэцкого канала. — Кто наши враги? Королевский режим, английская оккупация, феодализм и капитализм, которые подобно кровопийцам гнетут обездоленных людей Египта. Феллахи работают на феодалов, оставаясь голодными, нищими.

Французы и англичане загребают миллиарды фунтов, используя Суэцкий канал. Капиталисты, владеющие фабриками, рудниками, текстильными предприятиями, обогащаются, пользуясь трудом обездоленных рабочих. Они платят гроши за тяжкий труд.

Наши дети в рванье коченели

На суровых ветрах ледяных.

Вы ж попоною шелковой грели

Спины гончих своих и борзых.

Наши дни словно ночи черны.

Ваши ночи как праздники длятся,

Ваши лица от жира лоснятся,

Мы, как призраки, измождены.

Наша жизнь — в непрестанных лишеньях,

Даже юных судьба не щадит.

Вы ж забыли и совесть и стыд

В нескончаемых наслажденьях…

В статьях, опубликованных в газетах, в речах на собраниях аль-Хамиси призывал египтян, обслуживающих военные лагеря англичан на Суэцком канале, отказаться от работы, не трудиться на оккупантов, искать работу в других местах, бастовать. Вместе с поэтом разъяснение вели многие общественные деятели из демократических организаций Каира. К ним прислушались. Тысячи египетских тружеников покинули военные лагеря. Но как обеспечить работой этих людей? Аль-Хамиси решил организовать демонстрацию, пойти с лозунгами и требованиями работы к министерству социального обеспечения. Восемь тысяч рабочих прибыли в Каир и вместе с аль-Хамиси отправились к министерству. От имени собравшихся аль-Хамиси обратился к министру Абдель-Фаттах Хасану.

— Эти люди не хотят трудиться на англичан, — сказал он, подавая министру петицию. — Они хотят работать на благо Египта. Восемь тысяч патриотов стоят у стен министерства и ждут ответа. Вы слышите, они кричат: «Суэцкий канал должен принадлежать Египту! Мы не хотим работать на оккупантов! Дайте нам работу!»

Долго длились переговоры. Толпа терпеливо ждала ответа. Многие сомневались в успехе и громко говорили о недоверии министру. Но переговоры закончились успешно. Министр социального обеспечения предложил составить списки желающих получить работу, указать профессии. Он обещал договориться с владельцами предприятий Каира и других городов Египта, чтобы каждому, покинувшему английские лагеря, было место по специальности.

Не покидая министерства, аль-Хамиси договорился с редактором газеты «Аль-Мысри» организовать бюро по найму. Было решено, что в помещении редакции будет посажен чиновник, который составит списки.

Аль-Хамиси обратился к толпе демонстрантов с сообщением, что обещана работа и завтра уже можно прийти в редакцию «Аль-Мысри», где внесут в списки каждого желающего.

Восторженные крики огласили улицу. Люди скандировали:

— Аль-Хамиси молодец! Благословен наш поэт, аль-Хамиси! Спасибо тебе, аль-Хамиси! Спасибо министру Абдель-Фаттах Хасану!

Среди прохожих оказался давний приятель поэта Али-Мухаммед. Услышав имя друга, он остановился, чтобы узнать, что случилось. И он увидел, как веселые, смеющиеся люди подхватили аль-Хамиси и на руках понесли по улицам Каира. Али-Мухаммед пошел вслед за толпой, но пробраться к другу он не смог.

На следующий день у здания редакции «Аль-Мысри» выстроилась очередь. Чиновник составлял списки, а поэт аль-Хамиси относил их министру социального обеспечения. Обещание было выполнено. Рабочие, покинувшие военные лагеря англичан, получили работу на предприятиях Египта.

Все газеты были полны сообщений о демонстрации у министерства социального обеспечения. А полиция уже рыскала по городу в поисках зачинщиков. Их называли бунтарями, забастовщиками, бездельниками. Начались аресты профсоюзных деятелей, искали коммунистов. А те активисты, которые помогали организовать демонстрацию, предупредили аль-Хамиси об опасности. Ему удалось покинуть город в полночь, прежде чем полиция окружила его дом.

Аль-Хамиси гнал свою машину на предельной скорости, торопясь в деревню, где его ждали друзья. Впереди было много дел, надо было избежать тюремного заключения. «Я стремлюсь осуществить перемены, — подумал аль-Хамиси, сидя за рулем. — Может быть, эта маленькая победа и есть начало перемен к лучшему?»

В бедном доме феллаха всю ночь горела свеча, освещая белый лист бумаги и строки стихотворения, родившегося у поэта под впечатлением пережитого.

Стихотворение «Египет» завершалось строками:

О, если б я в руках народа был

Винтовкой, защищающей свободу,

Я б душу,

Как обойму, разрядил,

Я б жизнь свою

На пули перелил,

Чтоб уничтожить алчную породу

Тех, кто страну мою поработил!

* * *

Беспорядки на Суэцком канале привели в ярость англичан. Представители оккупационной администрации потребовали от правительства Египта и короля Фарука: объявить военное положение, ликвидировать все демократические партии, объявить комендантский час. А демонстрации и забастовки продолжались. В 1951 году трудящиеся Египта провели 49 забастовок. На королевских землях состоялось крестьянское восстание. Жестокая расправа ждала бунтарей. Отважных патриотов убивали, многих заточили в тюрьмы, а пламя гнева разгоралось.

Запомнился день, когда вокруг парламента в Каире собрались студенты университетов, полицейские, солдаты и офицеры, рабочие. Они требовали оружие, чтобы пойти на помощь сражающимся египетским полицейским в Исмаилии, которых окружили английские танки. В Каире стало известно, что убито 70 полицейских. Правительство знало об этом, но не послало подкрепления. Толпа у парламента росла, а в это время загорелись дома и магазины в европейских кварталах Каира.

Никто не знал, с чего начался этот грандиозный пожар. Одни обвиняли короля, другие посчитали виновными «Братьев мусульман», говорили о тайной полиции. Прохожие видели неизвестных людей, которые забросали бутылками с горючей смесью европейские рестораны, кабаре, клубы и кинотеатры. В огне пожарищ погибло много людей. Сгорело 400 домов. Целые улицы превратились в пепелища. Вопли пострадавших еще долго звучали на ночных улицах Каира, освещенных пожарами. Король Фарук сменил правительство. По его распоряжению арестовали сотни людей.

Чиновники нового правительства возбудили множество судебных процессов над невинными людьми, обвиняя в поджогах неблагонадежных и противников монархии. Чувствуя шаткость трона, король Фарук создал «Железную гвардию», которая была призвана уничтожить патриотов во многих городах Египта. Были составлены списки обреченных. Уничтожению подлежала многие прогрессивные деятели: писатели, юристы, преподаватели университетов, общественные деятели, самоотверженно преданные борьбе за социальную справедливость.

А в это время группа «Свободных: офицеров» под руководством преподавателя штабного училища Гамаля Абдель Насера разрабатывала план переворота. Страна ждала революционных преобразований.

…И голос звал:

— Вставайте, я простер

К вам руки,

Станьте армией единой.

Пусть ваша ярость вспыхнет, как костер,

Пусть будет меч у каждого остер,

А поступь монолитна, как лавина,

Безудержно несущаяся с гор.

Лишь воля тысяч, сжатая в кулак,

Лишь нерушимость этой клятвы равных

Способна вырвать, как простой сорняк,

Любого из властительных тиранов…

— Ты чудом уцелел, — говорили аль-Хамиси друзья и товарищи по борьбе. Мы молим всевышнего, чтобы он даровал тебе сто счастливых лет. Ты умеешь находить самые точные слова, зовущие в бой.

— Судебные процессы, организованные изменниками родины после пожаров в Каире, потрясли меня. В сказке «Кольцо права» я сказал о грядущем возмездии. Народ поймет меня. Народ не простит злодейства.

Герои этой сказки — пастух Лагос, играющий на свирели, и его возлюбленная девушка, красавица Фарх. Они любили друг друга и должны были пожениться. Но случилось так, что судья Ардикас из селения Дахшур во время прогулки встретил юную Фарх и влюбился. Ардикас задумал завладеть красавицей. Он предложил ей богатый дом, роскошные одежды, благовония, беспечную жизнь. Но девушка отвергла соблазнителя и ответила, что будет принадлежать только своему возлюбленному. Разгневанный Ардикас задумал уничтожить пастуха Лагоса и завладеть красавицей Фарх. Он приказал поджечь поле вблизи хижины пастуха. Люди, посланные Ардикасом, собрали урожай. Мешки с зерном подбросили к хижине пастуха, а затем устроили пожар и объявили, что пастух Лагос украл зерно и поджег поле, чтобы скрыть свое преступление. Судья Ардикас приговорил Лагоса к смертной казни. Оклеветал и загубил невинного человека, забыв о «кольце права», которое местный судья должен был надевать, когда выносил приговор в «Резиденции справедливости». В селении Дахшур все люди знали, что судья не может вынести несправедливый приговор. «Кольцо права» тотчас же сожмет его палец и сделает боль невыносимой. На этот раз Ардикас заменил волшебное кольцо обыкновенным. Он вынес несправедливый приговор, не дрогнув. Когда воины Дахшура подняли Лагоса на помост и затянули петлю на его шее, к ногам казненного упал замертво старый отец Лагоса, а стоявшая рядом красавица Фарх вонзила себе в грудь кинжал. Толпа, собравшаяся на месте казни, отнесла на кладбище троих.

Ночью судья Ардикас услышал страшный вой и увидел тонкое тело с огненной головой и длинными руками. Это был слуга «кольца права». Длинные руки подхватили Ардикаса и потащили на кладбище, где были похоронены невинные жертвы изменника. Среди могил стояло дерево с развесистыми ветвями, и на ветке висело «кольцо права». Кольцо расширилось, в него продели голову Ардикаса, и оно начало сжиматься, пока не задушило преступного судью.

Свидетели злодеяний египетского короля Фарука, прочитав эту сказку, должны были задуматься над судьбой предателей египетского народа, должны были поверить, что праведный суд свершится.

Каждое политическое событие в Египте находило свое отражение в творчестве поэта и писателя аль-Хамиси, который никогда не прощал злодейства и всю жизнь свою посвятил борьбе, веря в добро и справедливость. Его стихи, сказки и легенды призывали к борьбе. А чиновники и полицейские ищейки постоянно следили за отважным патриотом, чтобы осудить его. Ему запрещали печататься, и тогда он находил новый способ общения с народом, которому он был предан до последнего вздоха. Он писал пьесы, ставил спектакли. Работал над сценариями для кинофильмов, снимал.

События этих дней еще долго жили в памяти поэта и требовали мщения. Его оружие — слово. Это слово должно разоблачить зло и воодушевить на борьбу. Аль-Хамиси передал настроение народа в своей новелле «Эта кровь не высохнет», в которой рассказал подлинную трагическую историю, происшедшую в дни пожаров и гонений. От лица своего друга писатель повествует о бедных деревенских тружениках, участниках патриотического движения. Они ненавидят оккупантов и, не жалея своей жизни, идут в бой. Очень важен образ простой женщины-крестьянки, призывающей мстить врагам. Она погибает вместе со своим единственным сыном Абдуль Кадером, готовым ценой жизни забраться в лагерь оккупантов, чтобы взорвать склад оружия и уничтожить английских солдат.

Так боролся за счастье своей Родины аль-Хамиси.

Революция

ень близился к закату, когда распахнулись главные ворота королевского дворца и на центральную улицу Каира выехало пять позолоченных карет, сопровождаемых всадниками на арабских скакунах. Впереди мчались воины королевской охраны с плетками и дубинками. Им предстояло освободить улицу от прохожих, зевак и нищих, чтобы торжественный кортеж беспрепятственно миновал многолюдные улицы.

Король Фарук праздновал день рождения своего сына Ахмеда Фауда, будущего наследника престола. Пиршество было задумано в загородном дворце, скрытом в тенистом саду, где бассейны и фонтаны давали прохладу. Сто роскошных залов дворца были наполнены картинами, скульптурами, средневековыми французскими гобеленами, роскошными хрустальными в золоте люстрами и многими шедеврами античного искусства. Сотни слуг ждали прибытия гостей. Среди приглашенных были не только царедворцы и каирские миллионеры, но и просто богатые люди, желающие приблизиться ко двору. Среди богатых людей, любителей азартных игр, карт и рулетки, многие знали, что король Фарук любит выигрыши и за богатый куш может выполнить даже самую фантастическую просьбу. Вроде желания сместить неугодного министра и заменить его человеком желанным и удобным.

Аль-Хамиси вместе со своим другом Махди Мустафой, литератором и поклонником его поэзии, молча наблюдал торжественный выезд и присмиревшую толпу мелких торговцев, нищих, маленьких оборвышей и случайно застрявших туристов.

— Знаешь, я вспомнил сейчас твои стихи.

Коль недоумок царствует подчас,

В невежество, как в тогу, облачась,

Мы виноваты в том, что покорились

Ничтожеству, дурачащему нас.

— Снова мы увидели тогу недоумка, — рассмеялся аль-Хамиси. — А самого невозможно увидеть! Сегодня он спрятался в позолоченной карете, а завтра скроется в своем красном автомобиле, который мчится по улицам Каира на предельной скорости, и потому королевская охрана расчищает ему путь своими дубинками. Прекрасная наша страна во власти фигляра! Кстати, никто не имеет права ездить в красном автомобиле. Король Фарук разъезжает по городу вместе с ватагой веселых женщин, доставленных ему из Рима и Парижа. Наш король прославлен как развратник и картежник. Недавно я узнал подробности жизни королевской семьи и ужаснулся. Фаруку было 18 лет, когда умер его отец король Фуад и он оказался правителем Египта. Не имея образования, не имея представления о своем народе, о жизни трудового люда, об экономике страны, он попал под власть начальника королевской канцелярии, который был назначен главой опекунского совета. Ахмед Хасанейн Паша был очень дурным человеком — льстивым царедворцем, развратником и стяжателем. В сущности, он правил страной. Он приучил Фарука к развлечениям. Вместо образования, которое король мог получить и в 18 лет, он позаботился о занятиях фехтованием, танцами, верховой ездой. Приставил к нему итальянца Антона Болли, который приучил короля к картам и рулетке, поставлял ему наложниц. Молодой король располагал несметными богатствами. Сто тысяч феданов плодородной земли давали большие доходы. Землю обрабатывали наемные феллахи, получая гроши, а пшеница шла на экспорт и приносила огромные прибыли. Семь королевских дворцов были наполнены сокровищами времен фараонов, времен античности, времен средневековья. Король получал из государственной казны большие деньги на содержание двора и чиновников. Сотни слуг — верней, рабов, купленных в странах Азии и Африки, — прислуживали гостям, которых было великое множество. Король любил кутежи, карточную игру, рулетку и молоденьких девиц. Королева-мать — Назли после смерти мужа вела себя так разнузданно, что даже развратному сыну ее поведение казалось неприличным. Она окружила себя молодыми любовниками, которым покровительствовала, возила их в путешествия по Европе, где прославилась своим распутством и бессмысленным транжирством. К ее услугам для развлечений были миллионы.

Однако король Фарук не довольствовался теми богатствами, которые унаследовал и получал за то, что он король. Он был великим стяжателем и необыкновенным скаредой. Жажда загребать деньги была так велика, что король не стесняясь торговал должностями, спекулировал землями, назначал огромные поборы и требовал дорогие подарки. Богачи, желающие приблизиться ко двору, не скупились на дары. Дворцы пополнялись золотой и серебряной посудой, антикварными сокровищами, доставленными из стран Европы, драгоценностями. Рассказывали, что известный в стране сахарозаводчик Ахмед Абуд Паша, владеющий монополией на сахар из тростника, дал королю миллионную взятку и добился замены министров, которые были ему неугодны.

В то время, когда во всех городах Египта тысячи нищих и голодных спали на улицах, а голые дети бродили по дорогам в поисках отбросов, в то время, когда феллахи не знали другой еды, кроме хлеба, бобов и лука, а мясо было роскошью, доступной только раз в году в конце великого поста, король Фарук, феодалы, капиталисты и англичане продолжали грабить Египет.

Содержание сотен слуг, личных чиновников, личной тайной охраны требовали все больших затрат. Создавалось впечатление, что вся страна трудится на королевский двор.

Когда торжественный кортеж скрылся за поворотом дороги, друзья распростились и условились вскоре встретиться. Аль-Хамиси обещал прочесть свое новое стихотворение, которое отражает его настроение в эти тревожные и обнадеживающие дни. Ведь так не может продолжаться бесконечно! Король будет свергнут! Возможно, что революция сметет всю гниль и нечисть, заполонившую прекрасный Египет. Аль-Хамиси знал, что в стране назревают события, которые должны привести к крушению монархии.

Репрессии против демократического движения, военное положение, введенное в связи с арабо-израильской войной, бесконечные аресты коммунистов и прогрессивных деятелей — все это не могло остановить накала борьбы против власти короля Фарука и англичан. В армии возникла тайная организация «Свободные офицеры» во главе с Гамалем Абдель Насером. Аль-Хамиси знал об этой тайной организации и был среди прогрессивной общественности, которая стремилась поддержать переворот. В 1950 году большинство депутатских мест получила партия «Аль-ВАФД». Был сформирован новый кабинет, который отменил военное положение, освободил политических заключенных. Последовали забастовки в Каире, Александрии, в зоне Суэцкого канала.

Народное движение было связано с надеждами на перемены. Англичане обещали оставить Египет после окончания второй мировой войны, но не выполнили обещания, и шли долгие переговоры, которые были безрезультатны.

Никогда прежде Египет не знал такого гнева и отчаяния. В этом освободительном движении участвовали рабочие, феллахи, интеллигенция, средний класс. Каждая патриотическая партия имела оружие и военизированные отряды. Газета «Аль-Мысри», в которой работал аль-Хамиси, имела группу патриотов. Они задумались над тем, как ускорить денонсацию договора с Великобританией от 1936 года. Решили дать публикацию, будто объявлено о прекращении англо-египетского договора. На первой странице художник сделал большой заголовок: «Мустафа аль-Наххас объявил о прекращении англо-египетского договора».

Было рискованно дать такой материал в газету, которая распространяется во всех городах Египта. Все ждали заседания парламента и выступления премьер-министра Мустафы аль-Наххаса, но сообщений об этом не было. Аль-Хамиси вместе с сотрудником газеты Мурси аль-Шаффри решили тайно сделать сообщение и рано утром распространить газеты, не дожидаясь заседания парламента. К двум часам ночи закончили печатать газету. В три часа ее уже разослали по городам Египта. С редактором договорились, что он ничего не знал, виноват аль-Хамиси, который скрылся.

Аль-Хамиси и в самом деле скрылся в аль-Мансуре. Он выспался и в пять часов дня включил радио. Он услышал сообщение о заседании парламента и денонсации англо-египетского договора. Позднее, когда он уже имел возможность вернуться в Каир, ему рассказали, как развивались события. Лидер партии «Аль-ВАФД» Мустафа аль-Наххас за завтраком открыл газету и обомлел. Он в злобе стал звонить редактору и возмущался публикацией, на которую не имели права.

— Ваше превосходительство, — отвечал главный редактор, — меня не было в редакции, дежурил аль-Хамиси.

— Аль-Хамиси сукин сын! — кричал премьер-министр. — Пришлите его ко мне для объяснения. Он будет наказан!

Однако Мустафе аль-Наххасу пришлось созвать заседание парламента и принять долгожданное решение о договоре с Великобританией. Решение произвело огромное впечатление, премьер получил большую поддержку народа. Когда аль-Хамиси вернулся в Каир, главный редактор сказал ему, что вместо наказания он заслужил благодарность.

Ситуация в стране обострилась, и в июле 1952 года военная организация «Свободные офицеры» совершила революционный переворот. Правительство Хиляли было свергнуто, и власть перешла в Совет руководства революцией. Король Фарук отрекся от престола и, захватив двести чемоданов с драгоценностями и антикварными сокровищами дворцов, укатил в Европу. Спустя несколько лет он скончался в Риме за тарелкой спагетти.

Официальным главой правительства был объявлен генерал Мухаммед Нагиб. Однако фактическим правителем был Гамаль Абдель Насер.

Нелегальная марксистская группа, в которой сотрудничал аль-Хамиси, оказала большую поддержку организации «Свободных офицеров». Сообща разрабатывались планы новых реформ. Прежде всего позаботились об аграрной реформе. Были конфискованы королевские земли. У помещиков были изъяты земли, превышающие двести феданов. В декабре 1952 года была отменена старая конституция. В июне 1953 года Египет был провозглашен республикой. В июне 1956 года состоялся всенародный референдум и принята первая республиканская конституция. Президентом Египта был избран Насер. В 1956 году Гамаль Абдель Насер издал декрет о национализации Суэцкого канала. Великобритания и Франция предприняли агрессию против Египта. Весь египетский народ мужественно отстаивал свою независимость. В это трудное для Египта время большую поддержку оказал Советский Союз.

При содействии Советского Союза при Гамале Абдель Насере началось строительство Асуанской плотины. Получили работу тысячи египтян. Бывшие грузчики и чернорабочие обрели профессии. Их семьи были обеспечены постоянным заработком. Начали строить школы. Установились торговые связи со странами социализма и в первую очередь с СССР. Было создано Общество египетско-советской дружбы, установлены культурные связи, взаимное знакомство с театрами, кино, учебными заведениями. В университетах Советской страны появились студенты из Египта, а советские востоковеды и историки изучали сокровища Древнего Египта в музеях, институтах и на археологических раскопках. Большое количество советских инженеров, техников, ученых, военных советников, приняли участие в созидательной работе, призванной возродить Египет, вдохнуть новые силы.

Прогрессивная интеллигенция Египта возлагала большие надежды на перемены к лучшему. Реформы, проводимые Гамалем Абдель Насером, обещали усилить экономическое развитие страны. Но были и враги демократии. Они стремились сохранить власть крупных феодалов и капиталистов. Чиновники преследовали защитников демократии, неугодных сажали в тюрьму, противились национализации банков, мешали проведению земельной реформы. Аль-Хамиси был для них лютым врагом. Слишком откровенно и правдиво писал он о противниках революции.

— Однако реформы, призванные усилить экономику, не исключают обновления культурной жизни Египта, — говорил аль-Хамиси своему другу Махди Мустафе при следующей встрече. — Я задумал обратиться к театру. Настало время создать музыкальный театр. У меня есть план обширного знакомства египтян с произведениями мировой музыкальной культуры.

Аль-Хамиси привлек лучших актеров, способных принять участие в оперетте. Он перевел на арабский язык текст оперетты Франса Легара «Веселая вдова» и отлично согласовал его с музыкой. Ему очень помог природный талант музыканта и композитора. Сочиненные им песни пользовались большим успехом на радио. Но в Каире не было режиссера и дирижера, который сумел бы с блеском поставить знаменитую оперетту Легара. Было решено пригласить из Вены внука Иоганна Штрауса. Поставленный им спектакль имел баснословный успех. Вслед за классической опереттой была поставлена музыкальная пьеса египетского композитора Саида Дервиша «Добрая десятка», написанная основоположником современной национальной музыки в начале века. Музыкальный театр завоевал признание Каира.

А тем временем аль-Хамиси написал либретто современной оперетты. «Приданое невесты» посвящена национализации Суэцкого канала. Успех превзошел все ожидания. И текст, и музыка оперетты, написанная современным композитором, были близки и понятны египтянам. Тысячи зрителей рукоплескали актерам, а газеты снова писали об энтузиазме аль-Хамиси. Его популярность драматурга вышла за пределы Каира и распространилась во многих странах Ближнего Востока. На радио каждую неделю ставились его пьесы с продолжениями, которые стали доступны не только столицам, но и сельским жителям. Долгое время с неизменным успехом шла пьеса аль-Хамиси «Удивительный фокусник». 30 серий были приняты с восторгом. Радиослушателям запомнилась и многосерийная пьеса «Хенд и Марван». Они ждали новых радиопостановок и с благодарностью принимали их. Драматург образно рисовал многие стороны жизни египтян, вдохновлял на борьбу за лучшее будущее.

— Мой девиз — борьба! Мое оружие — слово! — говорил аль-Хамиси, когда друзья предостерегали его. Они боялись, как бы правдивое слово отважного поэта не стало причиной ареста.

— Я могу дорого заплатить за свое правдивое слово, — сказал поэт своему другу Махди Мустафе, когда тот посоветовал быть осторожней. — Меня преследуют, но я знаю, что рискую во имя справедливости. Даже если я буду растоптан, лишен будущего, я буду говорить свое слово. Всюду — в поэзии, в драматургии, в кино! Моя потребность общаться с народом через слово привела к тому, что я стал театральным деятелем. Как только меня запрещают печатать, я обращаюсь к театру, к радио. Моя жизнь отдана неравной борьбе с чудовищным злом. Мое желание облегчить жизнь трудового народа Египта заставляет меня довольствоваться жизнью скитальца, хотя ты знаешь, как я дорожу своей семьей, как люблю своих детей. То и дело я покидаю дом, чтобы вовремя скрыться от преследований. Я в трудах дни и ночи. Сегодня я на свободе, а завтра… Завтра могу очутиться за решеткой. Не забудь, Мустафа, прислать мне в тюрьму свежих лепешек.

Аль-Хамиси рассмеялся и запел веселую песенку из новой пьесы, для которой недавно написал музыку.

— Ты все шутишь, и слава богу. К сожалению, когда тупые цензоры видят бесстрашие поэта, они жаждут расправы. Но мы будем верить в революционные преобразования. А с ними должны исчезнуть невежественные чиновники. Ты хорошо сказал об этом в своей касыде «Гимн свободе!». Прочти несколько строк.

— Хорошо.

…Справедливости вечный маяк,

Ты идешь, как суровый судья,

По следам — тирании и гнета,

И позорного рабства тенета

Разрывает десница твоя.

Наступила бы счастья пора,

Если б только законы добра

Навсегда на земле воцарились

И народы планеты добились

Для себя человеческих прав…

Ты — бесценнейший дар бытия,

Тайна жизни, раскрытая миру,

И, тобой очарованный, я

Проносил свою скромную лиру

Там, где слышалась песня твоя…

— Непостижимо, как случилось, что такие справедливые слова вызывают гнев чиновников, призванных осуществлять идеи революции. Скажи мне, аль-Хамиси, как это случилось в нашем Египте?

— Я полагаю, что свобода гражданина — есть часть свободы родины. Если отнять свободу у гражданина, тогда не будет свободы у родины.

Суад Хусни — золушка из Каира

ебя хочет видеть Мухаммед Абдель-Ваккаб, — сказал редактор музыкальных передач Каирского радиокомитета, обращаясь к аль-Хамиси, которого он встретил на студии во время очередной передачи музыкальной драмы «Хасан и Наима». — Твоя пьеса имеет баснословный успех. Мы получили много писем. Слушатели благодарят. А вот занятное письмо от управляющего крупной хлопковой компании. Он жалуется на нашу радиопередачу, требует прекратить. Дело в том, что задерживается сбор хлопка. В 5 часов, ко времени нашей радиопередачи, феллахи бросают работу и спешат к репродукторам, чтобы услышать продолжение твоей пьесы «Хасан и Наима», послушать музыку. Он пишет, что вся деревня, где он рассчитывал получить наибольший урожай, не столько трудится, сколько распевает новые песенки аль-Хамиси. Посмотри, вот это письмо.

— Но ты говорил о знаменитом композиторе, — ответил, смеясь, аль-Хамиси. — Его называют «Пирамидой египетской музыки». Он так знаменит, что даже страшно к нему подступиться. Зачем я ему нужен?

— Он на студии, зайди поговори с ним, — посоветовал редактор.

«Мухаммед Абдель-Ваккаб пишет песни для самых прославленных певцов Египта, — подумал аль-Хамиси. — Он владеет киностудией, и фильмы его пользуются неизменным успехом. Интересно, для чего я ему нужен?»

— У меня к тебе прекрасное предложение, — воскликнул композитор, встречая аль-Хамиси дружеским рукопожатием, словно они были давними друзьями. — Вот уже несколько дней, как я непрестанно думаю о твоей пьесе «Хасан и Наима». Ее успех на радио говорит о том, что людям по душе эта музыкальная история с хорошим концом. Я предлагаю тебе поставить фильм с участием звезд египетского кино и беру на себя музыкальное оформление с тем, что использую все твои песни, и непременно оставлю народные мелодии, которые ты включил в свои радиопередачи. Согласен?

— Я буду рад увидеть своих героев в кино, — ответил аль-Хамиси. — Но зачем приглашать звезд экрана? Мне кажется, что зритель будет увлечен звездами и не обратит внимание на моих героев — людей из народа. Я бы не хотел приглашать звезду для роли Наимы. Не лучше ли пригласить молоденькую актрису, не искушенную славой и почестями? Скромная молодая девушка скорее поймет бесхитростный характер Наимы. Если она искренне сыграет роль девушки из народа, ее лучше поймет массовый зритель.

— Какой оригинал! — воскликнул Мухаммед Абдель-Ваккаб. — Я ему предлагаю знаменитых актеров, которые уже признаны зрителем, а он отказывается и требует для своего фильма простую молоденькую девушку. Рискни! К счастью, меня всегда занимают эксперименты. Искусство требует решений неожиданных и рискованных. Ищи простую, скромную девушку. Когда найдешь, приходи, и мы займемся подбором труппы и поисками актера на роль Хасана. Впрочем, для роли Хасана у меня есть отличный актер, который еще не стал звездой. Может быть, этот фильм поможет его славе.

— Сотрудничать с вами мне будет очень радостно. Вы поставили отличные фильмы. Я большой поклонник ваших музыкальных произведений и сам нередко пою ваши песни, — ответил аль-Хамиси, прощаясь с композитором. — Вы оказали мне честь, я надеюсь оправдать ваши надежды! Спасибо за предложение! Я сегодня же займусь поисками Наимы.

Абд ар-Рахман был польщен предложением знаменитого Мухаммеда Абдель-Ваккаба. Его тронула доверчивость, согласие отказаться от звезд. Ведь куда более уверенно продюссер ставит фильмы с участием известных актеров. Но если он согласен с желанием сценариста, то теперь надо оправдать доверие и найти подходящую Наиму.

Так в раздумье о предстоящей большой работе аль-Хамиси шел домой. Он рассеянно ответил на приветствие своего старого знакомого, но тот остановился, протянул руку аль-Хамиси и сказал, что недавно снял квартиру для своей семьи в двух шагах от переулка, где они сейчас встретились.

— Зайдем в наш дом, — предложил учитель. — Выпьем кофе. Ты никогда не был в моем доме.

Аль-Хамиси знал, что его знакомый — учитель начальных классов — живет в нужде. Что жена его работает уборщицей, а шестеро детей мал мала меньше еще не способны трудиться. Отказать ему в его настойчивой просьбе он не смог.

Бедность этого дома поразила поэта. Для большой семьи — одна-единственная комната и коридор, где, видимо, спали дети. Хозяйка дома, изможденная трудами, недосыпанием, заботами о приготовлении пищи, рано состарилась. Она выглядела усталой, но была приветливой и не жаловалась на свою судьбу. Только сказала, что хотелось бы научить грамоте старшую дочь, которой скоро исполнится шестнадцать лет.

— Суад у меня отличная помощница, — говорила жена учителя. — Ранним утром мы выходим на работу в больницу. Потом я остаюсь, чтобы убрать мусор, а дочь спешит домой, кормит детей, убирает наше жилище. Отличная помощница! Добрая девочка. А вот и она! — воскликнула мать, когда в комнату вошла бедно одетая девушка, смущенно опустившая глаза при виде незнакомого человека. — Садись, выпьешь кофе с нашим гостем, — предложила мать. — Ты уже взрослая.

Девушка села к столу, и аль-Хамиси увидел свою Наиму. Удивительно красивое лицо, юное и прекрасное, с карими глазами, в которых светились золотые искорки. Длинные черные косы, тонкие руки мадонны. Словно по волшебству перед ним возникла героиня будущего фильма.

Изумленный аль-Хамиси спросил девушку, хотелось бы ей стать киноактрисой?

— Об этом может только мечтать бедная девушка, — ответила Суад. — Вы смеетесь, а мне горестно слышать такой вопрос. Я редко бываю в кино. Но я запомнила все фильмы, какие мне довелось увидеть. И каждый раз я думала, какие счастливые люди эти актеры. Какие они красивые, какие богатые и всеми любимые. Великое счастье быть актером!

Она вздохнула и поглядела на собеседника исподлобья, страшась, не сказала ли глупость. Отец и мать с укоризной смотрели на свою Суад. Возможно, что им ни разу в жизни не довелось слышать такую длинную речь от дочери.

— Наша Суад не знает грамоты, как это печально, — сказала мать. — Хотелось бы дать ей хоть маленькое образование.

— Если ты будешь старательной, Суад, я приглашу тебя на роль Наимы. Ты слышала мои передачи по радио?

— Разве это возможно? Я слушаю каждую передачу. Я люблю Наиму. Но разве можно стать актрисой, не зная грамоты, не умея читать?

— Я обо всем позабочусь. Но прежде чем решить этот вопрос, надо прийти на пробу. Запомни адрес киностудии. Приходи в четверг. Мы сделаем несколько снимков и тогда узнаем, годишься ли ты для этой роли.

— Спасибо! Спасибо! — повторяла смущенная и совершенно счастливая Суад. Лицо ее алело, подобно красному маку. Глаза сверкали, как звезды.

Она вскочила и, ломая руки, смущаясь и храбрясь, сказала:

— Я буду очень стараться. Я буду учить уроки целыми днями и ночами. Мама, ты обойдешься без моей помощи? А я быстро расправлюсь с хозяйством. Не тратя ни минуты на пустяки, буду учить урок. Возьмите меня на эту роль, добрый человек, устаз аль-Хамиси. Я век вас не забуду!

Родители молча слушали разговор, который невозможно было воспринимать как реальность. Но если знаменитый поэт, уважаемый общественный деятель предлагает такое, ведь он знает, что ему нужно. А вдруг их скромная девочка Суад станет актрисой?

Когда отец семейства провожал гостя, он спросил:

— Благородный аль-Хамиси, ты в самом деле думаешь, что наша девочка годится для такого дела? Тогда она уподобится той Наиме, которая, согласно легенде, добилась своего счастья.

Когда, вернувшись домой, аль-Хамиси занялся сценарием, ему виделась живая Наима в облике Суад. Он задумался над событиями сегодняшнего дня и решил, что все так удивительно, неожиданно и заманчиво, как в хорошей сказке. Мало того что ему предложил свои услуги прославленный продюссер и знаменитый композитор, мало того что появилась реальная возможность воплотить в фильме любимую им пьесу, любимую не только самим автором, но и радиослушателями, публикой, посещающей театр, — теперь его пьесу смогут увидеть миллионы египтян. Это прекрасно! А если эта бедная девочка окажется способной актрисой, то можно будет поверить, что и в жизни бывают сказочные сюжеты.

Всю ночь он работал над сценарием, и всю ночь ему виделась в действии юная Суад. Утром он пошел в магазин, купил платье и туфли, чтобы приодеть девочку, сделать пробные снимки по всем правилам. Нельзя было допустить, чтобы будущая актриса пришла на кинопробу в вылинявшем ситцевом платьице и рваных башмаках. Он отнес эти вещи в школу, где преподавал учитель и где несколько лет назад преподавал и сам аль-Хамиси.

— Передай Суад, я жду ее в киностудии.

В четверг утром Суад ждала его у студии. Она была удивительно хороша в своем свежем розовом платье и в лаковых туфлях на высоком тонком каблуке.

— Милая Суад, — сказал удивленный аль-Хамиси, — ты надела платье задом наперед, молния должна быть сзади. Я поведу тебя в комнату, где ты сумеешь переодеться. Почему ты прихрамываешь, девочка?

— Я никогда не имела таких туфель на высоком каблуке, я подвернула ногу.

— Это пройдет, — сказал со вздохом аль-Хамиси и вспомнил «Пигмалиона» Бернарда Шоу.

Проба прошла удивительно удачно. Абдель-Ваккаб долго и взыскательно рассматривал снимки. Потом задавал вопросы девочке и удивился разумным ответам.

— У нее прирожденная манера держаться просто, с большим достоинством. Рискнем! — сказал он сияющему аль-Хамиси.

Вот когда на голову поэта и в такой же мере фантазера свалились заботы и тревоги, каких он прежде не знал! Надо с Суад заниматься. Надо учить грамоте, надо устроить жилище, где бы она могла спокойно репетировать. Надо обеспечить ей приличное существование. Ведь не может же она сочетать заботы Золушки с заботами киноактрисы. А родители, озабоченные судьбой своих маленьких детей, ничем не могли помочь.

Аль-Хамиси не привык бояться трудностей. К тому же ему не свойственно было подсчитывать прибыли и убытки. Перед ним была цель — хорошо поставить фильм и показать, что героиня Наима — истинная дочь египетского народа.

Он снял квартиру для Суад, купил ей одежду и нанял учителя. Не теряя времени, он записал на магнитную пленку роль Наимы и принес свой магнитофон, чтобы она заучивала роль с голоса. Он устроил ей уроки актерского мастерства у одного старого мастера сцены.

Шли дни, и успехи Суад поражали учителей. Она была по природе талантлива и смышлена. У нее была великолепная память, и, заучивая роль, она запоминала не только текст, но и каждую интонацию. Ей удалась выразительность настоящей актрисы, без всяких скидок на возраст и образование. Аль-Хамиси с нетерпением ждал того дня, когда занятия позволят начать съемки.

Этот день настал. Волнение режиссера, операторов, постановщиков не шло в сравнение с тем немыслимым волнением, которое охватило юную актрису. В канун съемок она всю ночь провела в слезах и молитвах, прося милостивого и милосердного бога помочь ей справиться с нелегкой задачей.

— Добрый, щедрый и благородный человек поверил мне, поручил великое дело, помоги мне, Аллах, великий и милосердный! Не дай мне опозориться! Я не перенесу провала. Так много сделано для меня. Нет, не может быть провала! Пожалей меня, милостивый!

Суад была уверена, что Аллах помог ей преодолеть все трудности. Она отлично сыграла роль Наимы. Она была настоящей сказочной девушкой из народа. И таким же прекрасным был Хасан. Согласно действию пьесы, Наиме удалось с ним обручиться, благодаря заботам простых феллахов, которые встали на защиту влюбленных и пригрозили жадному феодалу сжечь урожай, если он не согласится отдать свою дочь замуж за возлюбленного пастуха. «Ты сам был когда-то бедным человеком, — говорили они своему хозяину. — А теперь, когда ты разбогател, ты считаешь нас ничтожными. Ты угрожаешь благородному человеку лишь за то, что он не так богат, как ты».

Много было трудностей и разочарований во время съемок. Не всегда Абдель-Ваккаб соглашался с аль-Хамиси. Он был нетерпелив, и, когда съемки затягивались по причине неопытности главной героини, он ворчал и уверял сценариста, что любая звезда экрана с радостью взялась бы за эту роль и сыграла ее с блеском.

Каждый раз, когда брали на просмотр снятые кадры и Суад видела себя в игре, восторг ее был неописуем. Ей не верилось, что она сыграла эту прелестную Наиму. Бывало, что в порыве восторга Суад спрашивала своего учителя:

— Вы довольны, благородный устаз? Я делала все, что мне было велено, я очень старалась. Я так хочу, чтобы вам понравилась моя игра!

Просмотр готового фильма принес большую радость аль-Хамиси. Абдель-Ваккаб пока был молчалив. Ему нужно было увидеть, каков будет успех у публики. У широкой публики.

Успех был огромный. Молодые исполнители главных ролей были так естественны и хороши, что люди аплодировали им, забывая, что действие происходит в кино, а не в театре. Потом посыпался град восторженных рецензий. Все поздравляли Суад, сулили ей блестящую карьеру. Желали ей дальнейших успехов. Восторгались ее талантом. К счастью, у девушки не закружилась голова от похвал. Она впервые оказалась в положении знаменитости и еще не поняла, что сулит ей это. Нередко она с опаской обращалась к аль-Хамиси с вопросом:

— Как вы думаете, мне удастся еще когда-нибудь участвовать в съемках хорошего фильма?

— Все зависит от тебя, — отвечал аль-Хамиси. — Надо много работать, надо непрестанно учиться. Ты начала изучать английский и французский, не ленись, занимайся много и серьезно. Без знания языков тебя никуда не возьмут. Занимайся актерским мастерством. Ты сыграла девушку, которая по уровню своего развития подобна тебе. Тебе были понятны указания режиссера. Но как трудно тебе будет сыграть принцессу из сказочного царства, или умную, образованную женщину, или молодую мать. Да мало ли какие возможности откроются для тебя, если ты будешь готова! Учись, и перед тобой откроются великие сокровища духовной жизни. Тебе предстоит прочесть множество прекрасных книг. Ты узнаешь величие Шекспира, Бернарда Шоу, Бомарше, Махмуда Теймура, Нагиба Махфуза. Только непрестанный труд может поднять тебя до высоты настоящей киноактрисы. Твой дебют удачен, но ты подумала, что помогло тебе?

— Я много об этом думала, — призналась Суад. — Я отлично видела, как заботливо вы готовили меня к этой роли. Мне кажется, что я прошла курс университета, пока работала рядом с моим устазом. Как я вам благодарна! Один Аллах знает всю меру моей благодарности и поклонения.

Суад порывисто схватила руку аль-Хамиси и поцеловала. На глазах у нее были слезы. Она была так взволнована, что забыла сказать своему покровителю о том, что получила большую сумму денег, что сняла для себя квартиру в центре Каира, а родителей с детьми поселила в новой квартире, где было несколько комнат. Она купила одежду детям, отцу и матери. И уговорила мать хоть на время оставить изнурительную работу. Фильм получил признание во многих арабских странах и похвалы самых взыскательных критиков, премию на кинофестивале в ГДР.

Аль-Хамиси выиграл сражение и радовался успехам своей воспитанницы. Но творческие и общественные планы увели его на время от киностудии. Он ездил по стране, был в центре событий, которые сулили большие перемены в жизни египетского народа. Аль-Хамиси был полон добрых надежд и потому не щадил себя. Долгое время он ничего не знал о Суад, не видел ее, даже не знал, что девочка Суад, которую он пробудил к творческой жизни, стала настолько знаменитой, что ее приглашали на съемки самые известные режиссеры. Неожиданно он увидел фильм, в котором она сыграла роль современной молодой женщины, участницы политических событий. Она была очень красива и так естественно, уверенно и правдиво показала свою героиню, что можно было подумать, будто Суад играет самою себя. Аль-Хамиси позвонил Суад и поздравил с успехом. Она так обрадовалась этому звонку, так просила посмотреть еще несколько фильмов, которые принесли ей признание, что аль-Хамиси отложил свои дела и пришел на студию. Ему показали несколько фильмов с участием Суад Хусни.

— У тебя большой дар перевоплощения. Ты умеешь проникнуть в душу своей героини, понять ее и передать особенности ее характера, — сказал аль-Хамиси. — Это прекрасно! Я рад был убедиться в том, что в тебе созрел настоящий талант.

— Дорогой устаз аль-Хамиси! — Суад села рядом и, прижав руки к груди, продолжала: — Прошло пять лет с того дня, когда в наш бедный дом пришел сказочный принц, посланный нам самим Аллахом. Я никогда не забуду ту счастливую пятницу. Я никогда не забуду ваших забот, ваших тревог и вашего доверия к бедной безграмотной девушке. Как случилось, что вы могли увидеть дарование, поверить в него, когда я была никем? Нужно иметь особый, редкостный характер, нужно быть бесконечно добрым и отзывчивым человеком. А еще нужно быть верным своей идее, своей работе, чтобы поступать, как поступили вы. Я ищу слова, которые помогли бы мне сказать о том, как хорошо я все понимаю сейчас — через пять лет. Все эти годы я неустанно училась. Я прочла много прекрасных книг. Я теперь знаю, что меня можно назвать Золушкой из сказки, можно назвать цветочницей из прекрасной пьесы Бернарда Шоу «Пигмалион». Если бы мне довелось сыграть роль цветочницы, я бы посчитала себя счастливой. Дорогой устаз, выполните мою просьбу, примите приглашение посмотреть виллу. Ваша Золушка стала принцессой, и этим я обязана вам. Ведь я могу читать на память все ваши стихи, которые были опубликованы. Но не подумайте, что это я говорю вам просто в знак признательности. Эту правду моей жизни я рассказываю корреспондентам во время интервью. О моем учителе аль-Хамиси знают сейчас не только в Каире, Александрии и Порт-Саиде, но и в Багдаде, Дамаске, Бахрейне — всюду, куда пришли фильмы с моим участием. Когда нравится фильм, меня обычно осаждают корреспонденты.

Аль-Хамиси побывал в гостях у Суад Хусни; особенно его поразила большая библиотека, составленная из книг на французском, английском языках. Аль-Хамиси был удивлен, зачем такая большая библиотека молодой киноактрисе.

Суад весело рассмеялась и призналась, что эта комната предназначена для работы над литературными произведениями. Она сказала, что была бы счастлива, если бы аль-Хамиси согласился хоть изредка работать в этой комнате, когда необходимо уединение.

— Я помню, — говорила Суад, — вы прятались в отелях и в загородных виллах друзей, потому что дома нельзя было сосредоточиться, бесконечные звонки, бесконечные свидания с политическими деятелями, поэтами и писателями. Мне ужасно захотелось сделать вам приятное, чем-то помочь в творческих делах. Я так люблю ваши стихи и так хочу, чтобы вы писали их в этом кабинете.

— Я тронут, моя милая Суад. Я был бы рад иной раз спрятаться от всевозможных дел, но они почти постоянно бывают неотложными. Мне невозможно уединиться даже на короткий срок. Спасибо, девочка, за твою сердечность. Не огорчайся, не думай о том, что не смогла меня отблагодарить. Я вознагражден тем, что открыл тебя и теперь ты служишь своему народу прекрасным искусством талантливой актрисы. Я желаю тебе совершенствоваться в своем мастерстве, желаю тебе удачи в новых фильмах. Я думаю, их будет много, на радость миллионам зрителей. А я постараюсь не пропускать новых фильмов с участием Суад Хусни — золушки из Каира.

Тюрьма

то привело тебя в полночь, друг мой, Мустафа? У тебя такой встревоженный вид, будто что-то случилось.

— Ты прав, аль-Хамиси. Поистине случилось нечто тревожное. Я прочел твою статью в «Аль-Мысри» и очень забеспокоился. Твои претензии к революционному правительству — огромны. Ты забываешь, что значительная часть чиновников, оставшихся в наследство от короля Фарука — сопротивляется реформам. Они лютые враги демократии и готовы мстить каждому, кто защищает демократические свободы. Я боюсь за тебя. Да хранит тебя Аллах!

— Я знаю, что многим рискую, но если мы будем молчать, то задуманные революционные преобразования останутся мечтой. Народ изнемогает в нищете и голоде. Нельзя молчать…

Звонок в дверь прервал разговор. Двое полицейских предъявили ордер на арест и предложили быстро собраться. Машина ждет!

Махди Мустафа, с трудом сдерживая волнение, стал помогать другу собрать в портфель самое необходимое.

— Никаких бумаг! — предупредил полицейский.

Аль-Хамиси молча сложил на столе все то, что было разрешено взять с собой, и, простившись с другом, поручил ему передать ключи детям, живущим в соседнем доме. Махди Мустафа спросил, в какую тюрьму можно будет принести передачу, и услышал: «В тюрьму Миср».

— Почетно! — усмехнулся аль-Хамиси. — Говорят, что эту тюрьму называют железной и сажают туда самых опасных уголовников. С вашего разрешения я переоденусь.

С разрешения полицейских поэт облачился в одежду бедного феллаха. Он хорошо знал, что, появись он в европейском костюме, как тут же будет раздет и избит. Всего лишь несколько дней назад аль-Хамиси задумал сделать небольшой репортаж из тюрьмы. Тогда полицейский администратор любезно предупредил его, что не стоит появляться среди заключенных в одежде горожанина. Но та тюрьма не славилась своей жестокостью. А эта…

«Когда я снова увижу ночной Каир? — подумал аль-Хамиси, глядя в щелку завешенного окошечка. — Какие мне предъявят обвинения? За свободу слова лишают свободы. Во сколько тюремных дней оценивается слово?»

Машина остановилась, и охранник подтолкнул его к железным воротам. Они прошли сквозь три пояса высоких каменных стен и оказались у железной двери пятиэтажного здания в решетках. Охранник, гремя связкой ключей, открыл дверь камеры и толкнул в темноту. Чьи-то руки подхватили его и не дали свалиться на сидящего. В камере размером два на полтора метра затемненное окно имело крошечную форточку с темной решеткой, полностью загораживающей дневной свет. Когда глаза привыкли к темноте, аль-Хамиси разглядел двоих, сидящих на неровном каменном полу. Они потеснились и предложили ему сесть на обрывки истлевшей циновки.

— Садитесь поудобней, — предложил девятнадцатилетний юноша. — Мое имя — Тухами. Будьте осторожны, острые края камней впиваются в тело. Могут поранить. Ужасная тюрьма. Отсюда не выйдешь живым, вынесут!

— Выйдем! Непременно выйдем и продолжим нашу борьбу! — Аль-Хамиси наконец разглядел своих молодых соседей по камере. Рядом с юным Тухами сидел молодой активист из рабочих Суэца.

— За что вы арестованы? — спросил Тухами поэта. — У вас такой приятный голос, может быть, вы актер? Возможно, я слышал вас по радио?

— Слышал по радио, читал мои статьи. Познакомимся! Аль-Хамиси. Я писал о бесчинствах чиновников, о взяточниках, которые грабят народ. Я призывал к борьбе со злом.

— Боже милостивый! Это ваши статьи заставили меня включиться в водоворот событий! — воскликнул Тухами. — Я был тихим и прилежным студентом экономического факультета университета. Именно ваши призывы заставили меня призадуматься над судьбой Египта. Я был среди участников студенческих демонстраций. Теперь я не жалею, что угодил в эту мерзкую камеру. Оказаться рядом с любимым поэтом — великое счастье. В нашем институте нет человека, который бы не знал стихов аль-Хамиси. Недавно у нас устроили опрос: «Кто самый любимый писатель из всех известных в Египте?» Оказалось, что на первом месте — аль-Хамиси.

— Вот мы и знакомы! — рассмеялся поэт. — Скажите мне, молодые люди, почему мы в темноте? Разве не положено хоть маленькой электрической лампочки?

— Извините, мы выключаем ее на ночь. Эти желтые стены раздражают. Лампочка над головой, свет режет глаза. Посмотрите!

Когда включили свет, аль-Хамиси увидел симпатичных молодых людей.

— Как хорошо, что мне удалось попасть в вашу камеру. И всего-то за горсть монет полицейскому, — сказал аль-Хамиси.

— Пальцы бед и страданий играют на печальной свирели моей», — процитировал студент строки из любимого стихотворения. — Почему так печальна ваша свирель?

— Так сложилась моя судьба. Но я научился превращать грусть в надежду. Однажды спросили Шопена: «Почему так печальны ваши прекрасные полонезы?» — «Я пишу их с мыслью о моей родине, обездоленной завоевателями», — отвечал Шопен. И я пишу свои стихи с мыслью о моем любимом Египте, моей родине. Прекрасней земли нет на свете! На этой земле должен жить счастливый человек. Каждый человек имеет право на какие-то радости. А мы пока живем в горестях и страданиях. Мы не будем отчаиваться, мы сильны своей верой в справедливость. Мы знаем — победа за нами! Мы выйдем из этой клетки закаленными, с душой окрыленной и готовой ринуться в бой.

— Пусть ваше предсказание сбудется. Спасибо вам за добрые слова. Мне стыдно признаться, но мы с Хасаном приуныли. Хасан работал на Суэцком канале, а теперь лишился работы и угодил в тюрьму.

— Молодец, Хасан! Не унывай! Когда выйдешь на волю, я помогу тебе получить работу. Не жалей, что участвовал в демонстрации. Если мы будем тихо и смирно терпеть невзгоды и насилие, мы не дождемся лучшей доли. Мы должны кричать, требовать, бастовать. Всеми способами надо бороться со злом. Твое участие в демонстрации — твой маленький вклад в дело борьбы. А сколько мужества проявили рабочие. Они сделали свое дело, ушли, поставили англичан в безвыходное положение, теперь они работают на других предприятиях. Тебя не было с нами, когда мы пошли к министерству социального обеспечения?

— Лучше бы я тогда пошел со всеми. Говорят, будто тогда собралось чуть ли не восемь тысяч? Я совсем недавно примкнул к небольшой группе, не более двухсот человек. Моего товарища избили дубинкой, и он угодил в больницу. А я — здесь.

— Сегодня здесь, а завтра дома. Будем оптимистами!

С этими словами аль-Хамиси развязал свой мешочек с провизией и пригласил новых товарищей позавтракать.

— Я напомню вам о том прекрасном, что осталось за железными решетками тюрьмы, — предложил аль-Хамиси после завтрака.

О жизнь!

Я пришел к твоему алтарю

С молитвой любви, обожанья и счастья,

И песню простую свирели звучащей

Я, словно любимой, тебе подарю.

Равнины, люблю ваш волнистый простор,

Люблю вас, долины и горы седые,

С луною делю я скитанья ночные,

А утром зари зажигаю костер.

Вот в легкое облако я превратился

И в птицу, несомую парою крыл.

Вот дождиком легким я проморосил…

Я весь этот мир сквозь себя пропустил,

И радугой радостной он заискрился.

Свобода, собою меня напои,

Хмелею от счастья, владея тобою,

Лечу в беспредельность,

А там, за спиною,

Лишь тюрьмы,

Да стражи,

Да цепи мои…

Тухами вскочил.

— Вы и представить себе не можете, как были мне нужны эти строки вашего стихотворения. Вы увели меня из этого ада к свету и радости. Я понял: надо набраться терпения, надо выжить, чтобы снова увидеть восход и закат, красоту нашего Египта.

— Спасибо за ваш поэтический дар, — сказал активист из Суэца. — Вы мужественный человек. Подвергаясь гонению, вы пишете о свободе, о красоте земной. Вы писали с великой верой в справедливость. Счастливый, вы родились мужественным человеком.

— Мужеству меня учил отец. Безграмотный феллах, суровый и замкнутый человек с добрым сердцем, он хотел воспитать сына смелым и уверенным в себе человеком. Я не думаю, что родился с этими чертами характера. Я помню, с чего началось воспитание. Мне было немногим более семи лет. Я был воспитан матерью в городе, где жизнь во многом отличается от жизни убогой деревни. Моя мама была женщиной образованной. Она учила меня любить поэзию, слушать музыку, быть добрым, благородным. А в деревне все иначе. Там в цене грубость и решительность. Как-то я играл в мяч с мальчишками. Один из них так стукнул меня палкой по голове, что я едва удержался на ногах, побежал домой, обливаясь слезами.

«Ты плачешь? — удивился отец. Он хлопнул меня по физиономии, приговаривая: — Мужчина не должен плакать, он должен защищать свое достоинство! Почему ты не ударил обидчика? Почему не защитил себя, не дал сдачи. Я не призываю тебя быть драчуном. Никогда не бей невинного, а обидчика — бей, если ты мужчина!»

Я еще больше заплакал и не двинулся с места.

«Либо ты пойдешь и стукнешь драчуна, — сказал сердито отец, — либо я раздену тебя, смажу медом твое тело и подвешу на дереве, пусть пчелы полакомятся».

Я испугался и побежал на улицу, стукнул мальчишку. Не могу передать вам моей тревоги. Я впервые ударил человека и был, мне кажется, более несчастным, чем побитый. Отец встретил меня доброй улыбкой. «Я вижу, ты можешь быть мужчиной, — сказал он и погладил меня по голове. — Никогда не уступай негоднику, защищайся! А сейчас я даю тебе в награду вот это».

Он протянул мне серебряную монету, какой я никогда прежде не имел. Но я не успел порадоваться, как вошел отец драчуна и стал меня ругать дурными словами. Мой отец вступился, сказал, что так будет всегда. Кто первым полезет в драку, тот будет получать затрещину.

— Урок помог? — спросил Тухами.

— Очень помог. Я на всю жизнь запомнил его. Теперь я понимаю, отец мой был мудрым человеком. А ведь был неграмотен…

Долгими и мучительными были месяцы, проведенные в тюрьме. Допросы сопровождались побоями, и каждый раз друзья помогали пострадавшему. Аль-Хамиси попросил своих родственников передать ему в тюрьму бутылочку оливкового масла. Это было лекарство от синяков и опухолей. Полицейские не жалели бичей. Чувство голода не покидало узников. На обед — жидкая бобовая похлебка и кусочек черствого хлеба. На завтрак давали кусочек халвы — самой дешевой, доступной даже нищему, который стоит на улице с протянутой рукой. Угнетало чудовищное однообразие всего окружающего. Желтые стены, желтая одежда стражников, желтый песок во дворе, где не было ни одного зеленого кустика. Во время получасовой прогулки в небольшом дворе, напоминающем каменный мешок, не на чем было остановить свой взор.

Аль-Хамиси стал придумывать, как бы что-то изменить в этой назойливой желтизне, в этом утомительном, монотонном порядке дня. Во время прогулки он узнал, что уголовники имеют право покупать иллюстрированные журналы. Они пользуются своим правом не для развлечения, а для заработка — продают свои журналы значительно дороже политическим заключенным, лишенным всяких прав. Аль-Хамиси купил такой журнал, вырезал картинки и приклеил на стене, чтобы время от времени отвлечь свои глаза от назойливой желтизны.

К удивлению своих товарищей по камере, он не съедал свою маленькую порцию халвы, а откладывал, копил.

— Для чего это? — спросил Тухами. — Еды так мало, почему не ешь халву, надоела?

— Мне обещана передача от родственников, — отвечал аль-Хамиси, — я потерплю еще три дня, а потом мы устроим пиршество, это будет прекрасно!

В этой крошечной, тесной и немыслимо противной камере появилось разнообразие, столь необходимое, чтобы выжить. Когда в пятницу были получены кое-какие припасы, посланные родственниками, аль-Хамиси стал священнодействовать. Он порвал на мелкие клочки бумагу, смешал кусочки бумаги с халвой и устроил крошечную печку, на которой можно было подогреть холодную еду. Халва, смешанная с бумагой, медленно тлела и довольно долго сохраняла тепло. Он согрел кусочки баранины и кружку чая. Трое пировали. Теперь можно было отложить обед, согреть присланный дядей ужин. Режим удалось изменить. Стены больше не раздражали. Глаз отдыхал на крошечном морском пейзаже, на панораме древнего Луксора, на фотографии знаменитой танцовщицы. Каждая маленькая картинка напоминала о чем-то близком и дорогом, будила память и мечты. Кто бы мог подумать, как много даст душе вырезанная из журнала фотография.

Во время прогулки во дворе аль-Хамиси успевал передать товарищам свой опыт переустройства тюремной жизни. Те сумели рассказать об этом другим. Вскоре многие заключенные, страдающие от мучительного однообразия, от всех жестокостей тюремной жизни, воспользовались советами узника аль-Хамиси.

Утро в тюрьме начиналось с того, что вызывали одного из троих на допрос. Все знали, что допрос сопровождается побоями, и потому с нетерпением и тревогой ждали товарища.

— Важно устоять, не сдаваться, — повторял свое наставление аль-Хамиси. — Все мы должны вернуться домой целыми и невредимыми, чтобы продолжить начатое дело. Вода камень точит. Нас еще немного, но ряды наши ширятся, а пламя гнева растет. Мы должны верить, что настанет день, когда в тюрьмах окажутся недостойные правители, их помощники и прихлебатели, которые издеваются над простыми людьми. Народ с удивительной покорностью трудится, кормит этих злодеев и бездельников. Неужто мы покоримся им, испугавшись тюрьмы?

— Это не человек, это вулкан, изрыгающий пламя! — смеялся студент Тухами, с восхищением прислушиваясь к речам товарища. — Откуда столько огня?

— Я расскажу вам маленькую историю о моем рождении, и вы поймете, откуда этот огонь, пожирающий меня.

Надо вам знать, что моя мать Аиша была воспитана старшим братом Абдель-Фаттахом, известным общественным деятелем. Его хорошо знали во многих городах Египта и, в частности, в Порт-Саиде. 13 ноября 1920 года, в годовщину революции 1919 года, на улицах Порт-Саида завязалась перестрелка, и пули свистели, как на поле сражения. Случилось так, что моя мать с Абдель-Фаттахом шли куда-то по неотложному делу и оказались в центре перестрелки. Аиша была беременна и страшно боялась, как бы ее не ранили. Они зашли в подъезд незнакомого дома и попросили разрешения переждать, пока не прекратится стрельба. Хозяева дома, узнав, кто они, приветливо приняли их. Но тут начались родовые муки, и под свист пуль Аиша родила мальчика. Добрые люди помогли ей. Когда она очнулась, хозяйка дома сказала ей: «Ты родила сына». — «Какое счастье!» — прошептала Аиша и прижала к груди младенца.

Он перед вами — этот младенец. Обо всем этом драматическом эпизоде мне рассказала мать. Но мне кажется, что я помню свист пуль и стоны бедной матери. И с тех пор я всю жизнь слышу стрельбу и стоны. Всю жизнь я вижу угнетателей и угнетенных. Я еще в детстве решил, что призван бороться за справедливость. Гнев кипит в моем сердце, подобно тому как стучал пепел Клааса в сердце Уленшпигеля.

— А кто он — Уленшпигель? — спросили собеседники.

И аль-Хамиси всю ночь пересказывал им легенду о Тиле Уленшпигеле и Ламме Гудзаке. О жизнелюбивом Клаасе, сожженном на костре. О том, как Уленшпигель боролся со злом и жестокостью угнетателей прекрасной Фландрии.

— События этой книги происходили в XVI веке, но герои событий стали примером для последующих поколений, — объяснил аль-Хамиси. — Автор книги, бельгийский писатель Шарль де Костер, создал незабываемые образы национальных героев. Такие герои есть и в нашей стране. Они набирают силу, и настанет счастливый день победы над злом и насилием.

— Как много вы знаете, друг наш аль-Хамиси, — промолвил активист из Суэца. — Великий грех сажать в тюрьму таких людей, как вы. Их надо беречь и лелеять. Такие люди должны учить молодежь уму-разуму.

— Это совсем не просто, — сказал аль-Хамиси. — Знаете ли вы, что невежество и суеверия настолько сильны, что просветительство с трудом пробивается в деревню? Ведь множество деревень на берегу Нила не имеют ни одного грамотного человека. Зато мулла проповедует фанатизм, называя это преданностью вере. Предрассудки мешают людям понять значение науки в наш просвещенный век.

В начале моего жизненного пути мне посчастливилось познакомиться с людьми талантливыми и образованными. И среди других был известный писатель и ученый Саляма Муса. Он считал, что писатель должен думать не только о литературном слове, но и помнить о науке и способствовать просвещению народа. Как-то он собрал у себя группу молодых литераторов и предложил нам отправиться в дальние города и деревни с лекциями на научные темы. Он помог нам подготовиться. Мы много полезного узнали из бесед с ним, да и сами начитались, и с энтузиазмом принялись за дело. Я приготовил лекцию о знаменитом естествоиспытателе — Чарлзе Дарвине. В ту пору я был увлечен идеями Дарвина о естественном отборе. В своем учении Дарвин доказал, что организмы, более приспособленные к жизни в данной внешней среде, выживают, а менее приспособленные не выживают или не дают потомства. Не стану сейчас подробнее рассказывать вам о теории великого ученого-естествоиспытателя, расскажу, как прошла моя лекция.

В маленьком городе на юге Египта в помещении школы собралось много людей. Я стал рассказывать о научном открытии, которое было признано учеными во всем мире. Но тут я увидел, что группа людей поднялась и двинулась ко мне. Они окружили меня, назвали преступником. «Ты хочешь отравить души людей!» — кричали они и стали избивать кулаками. Здоровый детина так ударил меня по голове, что полилась кровь. Под крики и угрозы я покинул аудиторию и отправился в больницу. Рана была так велика, что на всю жизнь осталась отметина. Посмотрите, какая память у меня на макушке. Этот случай вызвал во мне ярость и возмущение против фанатизма, который губит человеческие души. Но я не отказался от идеи нести знания в народ. Когда образование будет доступно каждому, мы увидим расцвет талантов.

Как-то аль-Хамиси предложил каждому из собеседников рассказать о своих взглядах на переустройство египетского общества.

— Вы моложе меня, но и ваш небольшой жизненный опыт заставил бросить вызов правящим кругам Египта. Скажи нам, Тухами, как ты представляешь себе перемены в экономике нашей страны? Ведь ты будущий экономист, два года проучился в университете.

— Прежде всего должна осуществиться обещанная Насером аграрная реформа, — ответил Тухами. — Разве можно дольше терпеть это чудовищное социальное неравенство в деревне? Я думаю, такого нет нигде на свете. Двенадцать тысяч помещичьих семей владеют третью всей земли Египта. Это неточно, предполагается, что помещики захватили более чем треть полезных для обработки земель, а пятнадцать миллионов феллахов ничего не имеют. В лучшем случае семья в десять человек имеет крошечный приусадебный участок.

— Ты совершенно прав, — воскликнул аль-Хамиси. — Я жил в деревне и знаю, кто создает богатство и роскошь бездельникам из помещичьих семей. Человек, рожденный в такой семье, считает феллаха низшим существом. Для них труженик земли — «дуралей», «деревенщина», «быдло», хотя их кормит и одевает нищий феллах, обреченный на жалкое существование. Если феллахи получат хоть небольшие наделы земли, считай, что пятнадцать миллионов феллахов с семьями не будут голодать.

— А я скажу про Суэцкий канал, — вступил в беседу Хасан. — Довольно англичанам пользоваться нашим добром. Мы должны их прогнать. Когда Суэцкий канал станет нашим достоянием, страна будет богаче. И тогда возможно, что и нам, бедным грузчикам и портовикам, станет легче жить.

— Вы правы, мои друзья! — сказал аль-Хамиси. — Мы единомышленники, это очень хорошо! Чем больше египтян призадумаются над социальным неравенством, тем скорее мы достигнем цели. Единство взглядов и действий! К этому нас призывает время! В своем стихотворении «Гимн свободе» я писал:

…О свобода, в тюремном окне

Ты лучом мою мысль осветила.

Разбуди же и чувства во мне,

Дай простор для полета и силу,

Крылья дай, чтоб парить в вышине!

Вот я цепи постылые рву,

Одолев заточения беды,

И, гордясь долгожданной победой,

Обнимаю тебя наяву.

И тобой, словно верой, живу.

Ты прекрасна. Во имя твое

Я бы кровь свою пролил. Без страха

На костер бы взошел и на плаху.

Ты как песня, и в звуках ее

Жизнь сплетается с небытием…

Прошло более пяти месяцев с того дня, когда Абд ар-Рахман аль-Хамиси был арестован и доставлен в тюрьму. Как-то в полночь стражник, сидящий у главных ворот в сладкой дреме, вдруг услышал хор невиданной силы.

«Никогда мне не довелось слышать во сне подобное пение, — подумал он не открывая глаз. — Так отчетливо слышно, можно понять слова: «Нас обжигало пламя гонений, нас душили застенки страшной тюрьмы…» Я схожу с ума!» — сказал себе стражник и вскочил в растерянности.

— Это не сон! — воскликнул он. — Они поют!

Пятьсот заключенных пели тюремную песню так стройно и слаженно, словно кто-то ими управлял.

— Что за наваждение! — воскликнул стражник и побежал во внутренний двор, где с криками носились охранники, приказывая замолчать.

— «Ветры воют над тюрьмой, как волки…» — пели заключенные, не обращая внимания на крики и угрозы тюремного начальства.

После небольшой паузы громкие голоса речитативом пропели:

— «Мог ли тюремщик, который бросил меня в камеру, запереть мои воспоминания? Или вырвать зеленеющие мечты? Если он заковал мое тело кандалами, то как же слабы его кандалы? Мои мечты сильны, они пронзают железо тюрьмы…»

Воцарилась тишина, и тогда гулко прозвучали проклятия начальника тюрьмы.

— На голодный паек! — кричал он. — Сейчас же найти виновника! Кто он? Посадить его в карцер! Отправить в пустыню. К змеям бунтаря…

Загромыхали железные затворы. В камеры врывались вооруженные стражники и с проклятием искали виновника ночного концерта.

— Кто сумел передать текст песни в каждую камеру? — спрашивал начальник тюрьмы. — Кто сочинил текст песни? Кто научил их петь? Обыскать каждую камеру, доставить мне виновного.

Начался обыск. А тем временем аль-Хамиси писал новую песню. Он не ожидал такой быстрой реакции тюремщиков, не думал, что могут прийти ночью. Во время этого удивительного ночного концерта к нему пришли новые слова для песни, которую он хотел распространить в ближайшие дни. Многие не известные ему люди участвовали в подготовке ночного пения. Во время короткой дневной прогулки ему удалось напеть мотив товарищам, идущим впереди, те по цепочке напели другим. Так удалось распространить мелодию песни. А слова, написанные на клочках бумаги, передавались из рук в руки. Люди заучивали и уничтожали записи.

Когда вошли в камеру, аль-Хамиси читал своим товарищам только что родившуюся песню:

— «Именем грустного отца, снедаемого жалостью к малышу, к городам и деревням, к ночи и дню, чья тоска — это клятва, что высекает искры из кандалов.

Именем клятвы, которая превращает грусть кандалов в мечты победы. Именем всего этого строю я касыду, и крики мои сотрясают железные камеры…»

Догорала маленькая свечка. Стражник вырвал из рук поэта листок и толкнул аль-Хамиси к дверям.

— Ступай в одиночку! — приказал он. — Завтра отправишься в пустыню. Там ты пропоешь свою песню для змей. Они кишат в камерах и помогают нам совершать правосудие.

Второй охранник сорвал картинки со стены, пошарил под циновкой в поисках крамольных записей, пригрозил Хасану и Тухами побоями на допросе.

Аль-Хамиси простился с товарищами и с сожалением подумал, что хор узников уже не повторится. А жаль! Скольких трудов стоило это прекрасное выступление в ночной тюрьме.

После ночи, проведенной в крошечной одиночной камере, где можно было только стоять, аль-Хамиси в сопровождении жандарма отправили в пустыню, где была устроена самая страшная тюрьма. Здесь заключенные изнывали от зноя и жажды. Иные погибали от укуса змей. Аль-Хамиси на всю жизнь запомнил тот день, когда мог стать жертвой змеиного укуса.

Он сидел в своей крошечной камере на тростниковой циновке и смотрел на дверь, прислушиваясь к шагам тюремщика в коридоре. Ему страшно хотелось пить, и он решил, что криком остановит охранника и вымолит немного воды. И вдруг он разглядел в полутьме змею, сидящую у порога. Это было невероятно. Как она проползла сюда, где та щель? Казалось, нет спасения. Остались мгновения, пока она приползет к своей жертве. Аль-Хамиси вдруг вспомнил случай, когда его отец оказался в такой же опасности и спасся тем, что стал уговаривать змею не трогать его. Так поступил и аль-Хамиси.

— Не тронь меня! Прошу тебя! Уходи отсюда! Я хочу жить, не трогай меня! Пожалуйста, не трогай! Он повторял эти слова, не спуская глаз с порога камеры. Там сидела смерть.

Аль-Хамиси несколько минут обращался к змее, будто перед ним существо, которое понимает его слова. Он говорил и надеялся, верил, что должен уцелеть и уйти из этой проклятой камеры. Это было удивительно, но змея вдруг исчезла. Обливаясь холодным потом, с бьющимся сердцем аль-Хамиси подошел к двери, чтобы убедиться в том, что произошло чудо. Он уцелел.

В семи тюрьмах побывал прославленный поэт, стихи которого страшили правителей даже больше, чем угроза вражеского нападения. Аль-Хамиси провел за решеткой три года.

Когда кончился срок заключения и аль-Хамиси вернулся к своей политической деятельности, он рассказывал товарищам о методе борьбы за выживание в тюрьме. Те принимали к сведению ценный опыт поэта. Впоследствии аль-Хамиси убедился в этом, когда снова оказался за решеткой и увидел воочию крошечную печку из халвы, маленькие фотографии на желтых стенах и услышал советы товарищей по камере, как выживать в тюрьме.

— Я рад, что мой опыт пригодился бесстрашным борцам за свободу Египта, — говорил друзьям аль-Хамиси. — Хотелось бы, чтобы настал день, когда эти тюрьмы превратятся в ночлежки для бездомных, разумеется, без замысловатых замков на железных дверях и без грозной стражи. А вместо желтого песка чтобы зеленела трава во дворе. А пока существуют тюрьмы и жандармы, мы должны сплотиться в борьбе. В единстве великая сила, подобная морскому прибою, бьющему о неприступные скалы.

Фатин и «Книга любви»

н встретил Фатин, когда подбирал актеров для труппы своего драматического театра, который был задуман не только потому, что аль-Хамиси любил театр и сам был признанным драматургом. Им руководило стремление вести понятный диалог с народом, желание сказать правду о жизни обездоленных людей Египта.

Как много несчастных людей в богатом, роскошном Каире, где в темных закоулках ютятся нищие и голодные, лишенные работы и надежды на лучшие дни. Об этом писал в своих рассказах и новеллах прославленный поэт, снискавший любовь и уважение читателей. Его произведения призывали к защите человеческого достоинства. Они кричали о горестях людских и заставляли плакать над грустными страницами. Одно из таких произведений — «Хроменький» — печальная новелла о судьбе калеки Хуснайина, имеющего диплом высшей коммерческой школы. Диплом получен ценой бесчисленных жертв большой семьи. Восемь детей, больная жена и отец — единственный кормилец, продавец в магазине, — долгие годы жили впроголодь в сыром, темном подвале. Они ждали счастливого дня, когда Хроменький получит диплом и устроится на хорошую работу. Но калека никому не нужен. Образование не дало ему права на заработок. Ему всюду отказывают. Работы нет и не будет.

Каждая новелла — горестная судьба живого человека. Люди читали и задумывались над жестокой несправедливостью. Иных захватывала общественная деятельность, жажда бороться за справедливость. Но запрет правительства печатать произведения аль-Хамиси прервал этот нужный диалог, ставший целью жизни писателя. В надежде продолжить это общение, аль-Хамиси задумал открыть драматический театр и дал объявление о наборе актеров.

Желающих было много. Комиссия театральных деятелей занялась отбором. Автор пьесы «Последний взнос», режиссер и постановщик, аль-Хамиси должен был решить, кто из молодых актеров будет играть в первой пьесе нового театра. По замыслу автора, героиней пьесы должна быть молодая миловидная женщина, ради которой муж — бедный чиновник — готов на любые жертвы. На пробной репетиции аль-Хамиси понравилась молодая актриса Фа-тин Шубаши, словно рожденная для этой роли. При ближайшем знакомстве оказалось, что Фатин Шубаши дочь известного писателя, редактора литературного журнала, общественного деятеля и коммуниста — Мухаммеда Мухида аль-Шубаши. Она получила образование во французском лицее, очень любила поэзию и знала на память многие стихи аль-Хамиси. Она призналась, что является его давней поклонницей, мечтала услышать чтение самого автора.

Творческая атмосфера в доме аль-Шубаши оказала большое влияние на характер живой и образованной Фатин. Она принимала участие в спорах и разговорах о будущем египетского общества. В доме аль-Шубаши собиралась творческая интеллигенция Каира. Писатели, композиторы, театральные деятели делились своими мыслями о будущем литературы и искусства Египта. Аль-Хамиси стал желанным гостем.

Фатин радовалась приходу поэта. Она с восторгом слушала чтение новых поэм и стихов и каждый раз удивлялась артистичности исполнения. Как-то она воскликнула:

— Это высшее мастерство, устаз! Все музы вам покорны! Мне кажется, актер аль-Хамиси не уступает талантливому поэту.

— Вы очень добры, Фатин. Увы, все обыкновенно, ничего высшего!

Однако похвалы Фатин были ему дороги. Встречи с этой милой женщиной доставляли радость. Может быть, потому, что Фатин напоминала ему молодую мать. Тонкие черты лица, каштановые волосы и живые карие глаза, излучающие радость. И вдруг он услышал короткую фразу по-французски: «Мон шер ами», произнесенную Фатин.

В тот же миг он перенесся в Порт-Саид, город своего детства, и вспомнил маму в голубом платье. «Мон шер ами». Как давно это было! И как удивительно, что Фатин так же добра и сердечна к нему, как и мама в те счастливые дни. Как дороги эти воспоминания! Он расстался с мамой в возрасте семи лет, но случилось необычайное: воспоминания раннего детства, все те маленькие радости, которые мама умела ему дарить, — все это согревало его долгие годы одинокой и трудной жизни. Может быть, духовная связь с Фатин сделает его счастливым? Каждая встреча, каждый разговор с ней воспринимаются поэтом как дар судьбы.

Репетиция пьесы «Последний взнос» превратилась в настоящий праздник для аль-Хамиси, человека строгого и сдержанного во время работы. Впрочем, на этот раз все удивительно ладилось. Удачно подобранный состав актеров позволил создать пьесу, которая волновала и заставляла призадуматься над многими пороками современного египетского общества.

Настал день премьеры, и автор пьесы смог убедиться в том, что зрители с интересом и пониманием относятся к спектаклю. «Последний взнос» шел с большим успехом. Пьеса была особенно близка и понятна людям неимущим. Ведь героями ее были бедные люди. Чиновник, всю жизнь проживший в нужде, захотел выполнить желание жены и купить мебель в кредит. Они верили, что выплатят вовремя все деньги и наконец обставят свою маленькую квартиру. Жена относилась к мужу с большим уважением, гордилась его честностью и благородством. Она радовалась — ведь уже сделано несколько взносов. Но доходы маленького чиновника ничтожны. Вскоре выяснилось, что платить нечем. Жизнь жестока. Бедному человеку недоступны даже самые маленькие радости. Мебель, взятая в кредит, стала причиной несчастий. Прежде честный и порядочный человек стал вруном, жуликом, мошенником. Старые друзья разочарованы. Они отвернулись от бесчестного человека. Но больше всех страдает его жена. Ее муж — неузнаваем. Она не может без слез видеть, как он опускается, каким стал ничтожным. Куда девалось его благородство? «Я не узнаю тебя, — говорит она мужу. — Будь проклята эта мебель! Уж лучше жить в пустом доме!»

Сделан последний взнос, но какой ценой? Бедный чиновник всеми покинут. Ушла жена. Он одинок и несчастен. Как правдива эта печальная история!

Фатин Шубаши искренне и правдиво сыграла роль жены чиновника. Как-то после спектакля, когда аль-Хамиси благодарил труппу за прекрасное исполнение, Фатин сказала ему:

— Как хорошо вы показали судьбу маленького человека. В поисках самой крошечной радости он теряет свое человеческое достоинство. Я благодарна вам за то, что вы дали мне роль этой несчастной женщины. Я вижу, зрители сочувствуют, жалеют неудачников. У меня такое ощущение, будто я сделала что-то полезное.

— А у меня такое ощущение, будто я заглянул в дом чиновника. Вы так прониклись настроением пьесы, так тонко воспроизвели характер героини, что забываешь об игре и думаешь о нашей трудной жизни. Нужно большое искусство, чтобы заставить зрителя забыть об актерах и отдаться размышлениям над бедами героев. Если наши зрители задумаются над судьбой маленького, неустроенного человека в Египте, возможно, они захотят что-то изменить к лучшему? Тогда мы сможем поверить, что трудились не напрасно. Спасибо вам, Фатин. Вы доставили мне истинную радость!

— Но еще большую радость доставили вы мне, — призналась смущенная актриса. — Эти дни я чувствую себя счастливой. Не часто бывает, чтобы молодая актриса принимала участие в спектакле, который ей очень нравится, и чтобы спектакль этот был поставлен таким талантливым режиссером.

— Талантливым? — рассмеялся аль-Хамиси. — Не уверен, заслужил ли это трогательное признание.

— Знаете ли вы, как мы, молодые актеры, любим вашу лирику? — сказала смущенная Фатин. — Талант во всем. Ваши стихи так образны, так музыкальны… Я не критик, мне трудно найти достойные слова, чтобы выразить свое восхищение.

— Милая Фатин, как хорошо, что вы не критик, а просто мой читатель — читатель изысканный, с большим вкусом. Спасибо!

Как странно: никто из самых именитых критиков так не радовал его похвалами, как признание этой очаровательной Фатин.

— Я провожу вас, милая Фатин, — предложил аль-Хамиси.

— Чудесно! Редкий случай, когда я смогу вам прочесть несколько строк моего любимого стихотворения.

Они сели в машину, и Фатин прочла:

Любовь!

Ты в клубящийся хаос вселенной

От первых еще незапамятных лет

Внесла непреложной гармонии свет,

Спасла красоту от забвенья и тлена.

Ты словно весенний порывистый ветер,

В объятья сплетающий

Гибкие ветви,

В тебе изначальная тайна жива,

К которой причастны Все люди на свете…

«К любви» — самое прекрасное стихотворение. Впрочем, все любимы. Знаете, устаз, в нашем доме то и дело слышно имя аль-Хамиси. И как случилось такое чудо, что сам поэт бывает у нас?

«Это звучит как признание в любви… — подумал поэт, прощаясь с Фатин. — Боже мой, как это прекрасно! И как неожиданно. Я так одинок! Я так нуждаюсь в добром слове настоящего друга. Как хороша Фатин! Мне всегда казалось, что я обречен на одиночество. Возможно ли, что есть душа, которая стремится к моей душе? А я люблю Фатин».

Едва ты улыбнется, дорогая,—

Повеют амброй струи ветерков,

И свет зари расходится кругами

По глади серебристых облаков,

И голуби из бездны голубой,

Ликуя, плещут белыми крылами…

Душа переполняется мечтами

И радостью, дарованной тобой.

Когда ты появилась, я услышал

Шаги газели в зелени ветвей.

Ты глянула —

И словно соловей,

Весенний воздух трелями колыша,

Раскованно запел в груди моей,

И целый миг,

Что лет иных длинней,

Тонул я в глубине твоих очей…

В доме аль-Шубаши, рядом с Фатин, было так тепло и уютно одинокому скитальцу. Вся жизнь отдана борьбе, которая пока еще не увенчалась успехом. Правда, говорят, что новеллы, стихи, рассказы, статьи — будоражат умы и помогают множить ряды патриотов. Но жизнь прошла в тяжких трудах, и не было счастливой встречи. Такова его судьба!

Приглашения в дом, где его ждала Фатин, стали самой большой радостью в жизни. Постоянные встречи в театре тоже радость. Фатин была талантлива и трудолюбива. Она, не жалея времени, усердно готовила каждую новую роль и сразу же стала популярной у публики. Египетская публика умеет ценить искренность и способность к перевоплощению. Но не только театр способствовал духовной связи. Фатин проявляла необыкновенное внимание к общественной работе аль-Хамиси и постоянно просила рассказывать о событиях последних дней. Она отлично понимала, что у поэта много недругов, знала все подробности тюремного заключения. Семь тюрем за три года — это потрясло ее. Она часто спрашивала: прошла ли боль от побоев кожаной плеткой, вымоченной в масле? Но аль-Хамиси избегал печальных разговоров. Он предпочитал рассказывать смешные истории. Самую большую радость собеседникам доставляли новые стихи, которые аль-Хамиси читал с блеском. А когда приходило вдохновение, он сочинял музыку и сопровождал чтение игрой на фортепиано.

В концертах, которые нередко устраивали актеры театра аль-Хамиси в поездках, чтение поэм шло под музыку оркестра, и тогда автору доставались похвалы не только от зрителей, но и от актеров. Аль-Хамиси писал музыкальные произведения с таким же удивительным самобытным талантом, какой был уже давно знаком египтянам в его поэтическом творчестве. Встречи с Фатин стали источником вдохновения. Новые пьесы, новые стихи и песни, сценарии новых фильмов. Казалось, что огонь души поэта неистощим. Аль-Хамиси задумался над своим будущим и, отвечая себе на вопрос — как жить? — слышал в ответ: я должен быть рядом с Фатин. Однако он не решался говорить с ней о будущем. Что мог предложить любимой женщине он, опальный поэт?

Аль-Хамиси был счастлив, когда представлялась возможность поговорить о театре, о поэзии, побывать вместе в концерте, а еще лучше — прокатиться в Александрию, в любимый Порт-Саид. Чем больше они виделись, тем больше удивлялись тому, как много общего в их взглядах на жизнь, на искусство. Но и вкусы их нередко совпадали, что вызывало восторг и радость. Все говорило о том, что Фатин любит его. А он давно уже понял, что судьба смилостивилась и принесла ему самое большое счастье за всю его жизнь. Никогда прежде он не встречал женщины, которая была бы так прекрасна, так близка ему духовно, так добра и талантлива. Казалось, все совершенства были даны Фатин Шубаши. Но произошло неожиданное: встречи прекратились. И вот почему.

Шла пьеса, в которой Фатин не участвовала и в театре не бывала. Аль-Хамиси по-прежнему посещал дом аль-Шубаши. И случилось ему повстречать там родственницу Фатин, которая радостно сообщила поэту, что к Мухаммеду аль-Шубаши приходил владелец нефтяных промыслов из столицы Объединенных Арабских Эмиратов и просил руки Фатин.

— У него дворцы и вилла в Александрии, — сообщила сплетница, не ведая, что вонзила нож в сердце поэта.

Аль-Хамиси перестал бывать в доме Фатин.

«Может быть, это выдумка? Так неожиданно и странно я лишился единственной своей радости. Почему Фатин ничего не сказала?»

А Фатин ничего не знала. Молодой миллионер купил особняк на той же улице, где был дом аль-Шубаши. Недавно он встретил Фатин вблизи ее дома, сразу влюбился и тотчас же решил свататься. У соседей ему удалось узнать некоторые подробности о родословной молодой актрисы. Мать Фатин была из знатной семьи беков. Он не долго думая отправился к аль-Шубаши для переговоров. Мог ли он сомневаться в успехе? Может быть, во всем Каире не было такого богатого жениха.

— Я полюбил вашу дочь с первого взгляда, — сообщил он удивленному отцу. — Я понял, что жить без нее не могу. Я хочу на ней жениться. Я очень богат, и все мое достояние — к ее услугам. Мы совершим кругосветное путешествие на моем самолете. Она станет владелицей виллы в Александрии. Я куплю ей лучшие бриллианты. Ваша дочь будет счастливейшей женщиной Каира.

— Благодарю за честь! — ответил аль-Шубаши. — Моя дочь должна сама решить, за кого ей выходить замуж. Я не могу вас обнадежить. Поговорите с ней.

— Я могу ее увидеть? — спросил разочарованный жених.

Он был уверен, что сватовство состоится немедленно. Праведный мусульманин сам решил бы этот важный вопрос. Миллионер удивился, он не знал, что аль-Шубаши коммунист и давно уже перестал подчиняться установлениям мусульманских богословов. На следующий день он пришел к Фатин.

— Госпожа моего сердца, — сказал он, склонившись в низком поклоне, — я прошу вашей руки. Я полюбил вас в тот миг, когда впервые увидел. С тех пор я не перестаю думать о вас, прекраснейшая из всех женщин Каира.

Фатин слушала, опустив глаза, едва сдерживая улыбку. А жених сообщал ей все то, что уже сказал отцу. Рассказывал о баснословных доходах от нефтяных промыслов. О виллах и дворцах, которые будут ей принадлежать.

Фатин спокойно выслушала гостя и ответила отказом:

— Я не могу принять вашего предложения, я люблю другого человека, совсем не похожего на вас. У него нет дворцов и нефтяных промыслов, но душа его дороже всех богатств мира.

Жених не уходил. Он снова рассказывал о своих богатствах, говорил о том, как влюблен и готов выполнить любое желание возлюбленной. Фатин попросила оставить ее, не уговаривать.

— Поймите, я люблю другого человека!

Мухаммед аль-Шубаши долго смеялся, когда Фатин рассказывала за вечерним чаем о сватовстве миллионера.

— Небо послало тебе принца из «Тысяча и одной ночи», — шутил отец, — а ты отказываешь ему. Возможно, он владеет волшебной лампой Аладдина. И миллионами он владеет в избытке. Не хотел бы я быть на его месте. Сколько хлопот с этими миллионами!

Шли дни, и Фатин встревожилась. Исчез аль-Хамиси. Почему? Она пожаловалась той же родственнице, сказала, что озабочена, не обиделся ли поэт? Но за что он мог обидеться?

Родственница поспешила сообщить об отвергнутом женихе, и аль-Хамиси решил повидаться с Фатин, чтобы поговорить с ней о ее будущем.

— Ваша родственница рассказала мне о сватовстве молодого миллионера, — сказал удрученный поэт, — о вашем отказе. Надо хорошенько подумать, милая Фатин, прежде чем отвергнуть заманчивое предложение. Вам представился случай устроить свою жизнь с предельной роскошью и удобствами, которые никто больше не может вам дать. Молодой красивой женщине может доставить удовольствие кругосветное путешествие на собственном самолете. Есть много преимуществ у людей, владеющих миллионами. Можно жить во дворце, а при желании можно помочь бедным людям. Я говорю это искренне, от всей души, желая вам счастья. Такой случай может никогда больше не повториться.

«Боже мой, — подумала Фатин, — Аль-Хамиси не любит меня и потому дает такой нелепый совет. А мне казалось, что я нравлюсь ему, что ему хочется меня видеть. Как быть? Не положено женщине говорить о своих чувствах. Стыдно, нескромно. Он может подумать, что я напрашиваюсь в жены… Нет, он не должен так думать. Тонкий, мудрый, романтик, он должен меня понять».

— Почему вы молчите, Фатин? Я обидел вас своим советом?

— Нет, не обидели. Я не решаюсь сказать… Я верю, я знаю, вы желаете мне счастья. Может быть, поэтому я решусь сказать о том, что не положено говорить египтянке. Я признаюсь вам, обожаемый аль-Хамиси. Мне не нужны дворцы и бриллианты. Я хочу хоть изредка слышать удивительное, редкостное чтение стихов, лучше которых никто не написал. Обещайте мне приходить хоть изредка, дорогой устаз. И больше мне ничего не надо.

Фатин говорила тихо, взволнованно, не поднимая головы, пытаясь скрыть слезы и смущение.

— Фатин, если бы вы знали, как мне дороги ваши слова, ваши чувства. Как я хотел бы стать вашим мужем. Но я очень неустроенный человек. Я не могу доставить вам и малой толики жизненных благ. Я гонимый, я подвержен преследованиям, меня ждут тюрьмы и ссылки. Сегодня издают мою книгу, а завтра меня выгоняют из всех редакций, запрещают печатать. Вы думаете, что я могу распорядиться своим театром и обеспечить себе существование? Ничуть не бывало! Вчера чиновники побывали на моем спектакле и предложили избавить Каир от моего театра и моих «плебейских» пьес. В ближайшее время театр должен выехать в провинцию. Отныне нам предстоит жизнь скитальцев. Могу ли я предложить царице моей души такую трудную жизнь? Вы знаете мое творчество, милая Фатин, оно принадлежит моему народу. Вся жизнь моя отдана борьбе за лучшую долю египтянина: рабочего, феллаха, мелкого служащего, бездомного человека. Их тяжкая доля стала моей болью еще в юности. Я верен своему делу, а оно требует больших жертв.

— Мой дорогой аль-Хамиси! Я тоже люблю свой народ. Я хочу ему служить и с радостью стану спутницей моего господина. Я готова кочевать вместе с театром. Я готова есть корку хлеба и бобы, если не будут печатать талантливые книги аль-Хамиси.

Они поженились. И не было в Каире счастливее семьи.

Любимая!

Пью с губ твоих нектар цветка —

Благоуханное дыханье.

Ступаешь ты пугливой ланью,

И голос твой сродни журчанью

Серебряного ручейка.

Приход твой озаряет разом

Весь мир. Послушна и легка,

Прядь, словно крылья мотылька,

Переливается топазом.

Настали светлые дни. Позади скитания. Аль-Хамиси обрел дом, где его ждала любимая Фатин. С какой радостью он возвращался домой после близких и дальних поездок.

Член Всемирного Совета мира со дня его основания, аль-Хамиси вел огромную работу, вовлекая все большее число друзей в это общественное движение. Писатели многих стран своим словом способствовали развитию этого движения. Яростный противник войны и насилия, аль-Хамиси создал талантливые поэмы и стихи, клеймящие войну, призывающие к миру и созиданию.

Потрясенный революционными событиями в Алжире, аль-Хамиси написал поэму «Абуль Касем аль-Газаири», которая стала популярной во всем Арабском мире. На этот раз первой читательницей произведения стала Фатин. Сколько восторженных и взволнованных слов услышал поэт в награду за вдохновенные бейты. Фатин читала поэму с таким чувством, с такой искренностью, что гости, которым посчастливилось услышать ее чтение, были растроганы до слез. Да и сама Фатин не скрывала своего волнения.

— Как прекрасна, как романтична эта поэма, — говорила Фатин. — И как трагична!

Утро первозданное сверкало

Праздничной палитрой карнавала.

Как в прекрасном, сказочном краю,

Все вокруг цвело, благоухало,

Нитями из жемчуга и лала

Небо, улыбаясь, украшало

Мантию пурпурную свою.

Облака, не улетая ввысь,

На холмах, как голуби, белели,

Краски ликовали, пламенели,

Небо и земля под птичьи трели

В трепетном объятии сплелись.

Абуль Касем из предместья Тильмисан

Зачарованно глядел на это диво.

Вдалеке то оживали, то пугливо

Замирали тонких скрипок голоса.

И душа его, подобно тонким струнам,

Откликалась на мелодию весны,

С нею вместе уносясь в порыве юном

В нескончаемый простор голубизны.

И, почувствовав биение крови,

Он запел, и в звуках песни заискрилось

То старинное сказанье о любви,

То предание, в котором говорилось,

Как ночами, под покровом темноты,

Фея гор спускалась в спящую долину

И вплетала в косы белые цветы

Ароматного полночного жасмина…

Абуль Касем из предместья Тильмисан

Пел, и юность в этой песне оживала,

А на травах светлым жемчугом роса

Краски радужного утра отражала…

С новой нежностью он думал о жене,

О глазах любимых, жарких, точно пламень,

О глазах ее глубоких, как у лани,

Что живет в далекой сказочной стране…

* * *

Они стоят у рыночных ворот —

Преступники с глазами бесноватых,—

Из-под железных касок на народ

Глядят, направив дула автоматов…

О Абуль Касем,

Жертва палачей,

Они тебя, невинного, сковали,

Они, глумясь, игрушки изломали

И тут же платье в клочья изорвали,

Что ты в подарок нес жене своей.

Забудь теперь о доме навсегда,

Простись с землею, с небом и с рассветом,

С тем ручейком простись, где каждым летом

Журчит по гальке светлая вода.

Простись с садами, птицами, цветами

И позабудь навеки о жене,

О том, как в полусонной тишине

Слова любви ее уста шептали.

Лицом разбитым к дому повернись

И с малышом оставленным простись.

Ты скован,

Но врагам не задушить

Мелодий в тайниках твоей души:

В ней живы голубые вечера,

Легенды гор,

Благоуханье утра,

В ней росы отливают перламутром

И виден купол звездного шатра.

В ней судьбы этой горестной земли

И твой Алжир,

Он с ней неразделим.

Ночь спустилась на спящую землю,

Как проклятье безумных небес,

И глядит из клубящихся бездн

Лик вулкана с пылающим зевом…

Вот веревкой его оплели,

Глухо лязгнули десять затворов,

Ружья в сердце ему навели,

И скомандовал черный, как ворон,

Командир приказание: «Пли!»

Фатин дочитывает поэму вся в слезах.

— Я выстрадал эти бейты, — говорил аль-Хамиси. — Я написал поэму в один вечер. Я не мог ее не написать. Перед моими глазами были мои друзья алжирцы — прекрасные люди. Отважные воины. Многие погибли в борьбе с оккупантами. Но революция завершилась освобождением Алжира. Ценой жизни отважных сыновей завоевана свобода. Я рад, Фатин, что тебе понравилась поэма. В ней частица моей души.

Фатин делила с ним радости и страдания. Она была удивительной подругой: чуткой, внимательной и сердечной. Ее радовало каждое новое стихотворение, а новые пьесы вызывали буйный восторг. Ее ничуть не смущала перспектива покинуть Каир и вместе с театром аль-Хамиси отправиться в провинцию. Ее устраивала любая роль, какую ей предлагал обожаемый драматург. Она не боялась говорить о своей любви и преданности. Не боялась расточать похвалы. Она верила, что искреннее слово и доброе отношение — это бальзам, который поможет аль-Хамиси обрести новые силы для борьбы и творчества.

Друзья поэта, знающие его как неутомимого труженика, отшельника и аскета, с восторгом встречали эту веселую и счастливую пару. Их дом был открыт для друзей, для молодых поэтов, которых опекал аль-Хамиси: помогал деньгами, устраивал на работу, редактировал. Он никогда не забывал те дни, когда старый мудрый Халиль Мутран открыл ему свое сердце и так бережно поддержал в трудное время. Теперь настала его пора опекать молодых начинающих. Фатин пожелала принять самое горячее участие в судьбе молодых писателей, которые обращались к аль-Хамиси за помощью. Фатин удивлялась: когда муж успевает сделать так много важных дел? Когда умудряется писать? И как у него сочетаются бесконечные заботы, тревоги, споры и самые ответственные общественные дела с веселым настроением и таким заразительным смехом, что всякий — самый хмурый человек — оживет?

Как прекрасна эта духовная связь! Как удивительно хороша эта дружба двух любящих сердец. Аль-Хамиси пишет стихи о счастье. Они пришли к нему в часы, озаренные светом любви. Ему казалось, что никогда прежде он не видел таких восходов и закатов. Никогда прежде птицы не пели так восхитительно. «Они поют так, как им положено петь в раю», — говорил он Фатин. И города вдруг показались еще красивей. Он полон сил и новых замыслов.

Я живу,

Упоение светом

До краев затопило меня.

Дни идут.

Я пытаюсь понять

Тайну, скрытую в шествии этом.

Но конец его тает в веках.

В неизвестность уводит дорога,

Словно лик недоступного бога,

Жизнь скрывает свой смысл в тайниках.

Я пою в иллюзорном раю

Соловьем, захлебнувшимся страстью…

Я живу,

Я хмелею от счастья…

* * *

Прошло несколько лет после женитьбы на Фатин. Аль-Хамиси уже привык к домашнему уюту, к ласковому и заботливому отношению своей подруги. Его восхищал ее характер, необыкновенно спокойный. Оптимистическое отношение к многочисленным трудностям помогало поэту стойко переносить постоянное гонение. Его преследовали угрозы и неприятности, связанные с тем, что аль-Хамиси не мог примириться с отсутствием демократии. Он постоянно умудрялся печатать что-то недозволенное, «порочное», как считал невежественный министр информации. Аль-Хамиси находил утешение в поэзии, в бесконечном восторженном обращении к природе. Он говорил своему другу Мухаймару:

— Все прекрасное в нашей жизни дарит нам природа. Я убежден, что красота земная и человеческая тесно связаны.

Как, встретившись, заря и темнота

Рождают в небе дивные цвета,

Так встреча двух людей несет разгадку

Той тайны, что в природе разлита.

— В твоей поэзии, друг мой аль-Хамиси, они очень связаны. Это чудесно! Я восхищаюсь твоей Фатин и всегда радуюсь, когда вижу рядом ваши сияющие лица. Вы созданы друг для друга. Встреча ваша так закономерна. Я не могу себе представить тебя без Фатин. Она словно приподняла темную вуаль, прикрывающую твою душу, сняла скорбь и печаль, связанную с одиночеством. И вот перед нами счастливое семейство. Дай вам бог долгих радостных и безмятежных лет! Как это нужно твоему таланту и твоей общественной деятельности! Человек не может жить в одних горестях. А их так много в нашей жизни, в нашем несправедливом обществе. Сколько душевных сил отнимает неравная борьба за справедливое устройство государства.

— Ты прав, Мухаймар! Фатин озарила мне жизнь и стала моей верной помощницей в общественных делах. Да и в театре она мне товарищ, беспредельно преданный моим замыслам. Мне выпало великое счастье!

Когда министерство культуры закрыло театр аль-Хамиси в Каире, поэт решил предложить свои гастроли драматическому театру в аль-Мансуре. Перед отъездом, прощаясь с Фатин, аль-Хамиси вспомнил дни своей юности, когда посещение театра было самой большой радостью в его одинокой, неустроенной жизни.

— Там ты впервые увидел «Ромео и Джульетту»? — спросила Фатин. — Это просто счастье приехать в город своего детства и в том театре, который принес первые радости, первые открытия великого искусства, поставить свои пьесы. Как я буду стараться сыграть с увлечением, вдохновенно! И как хорошо, что музыка, которую ты мне вчера сыграл, позволит создать настроение, подобное золоченой раме для хорошей картины. Поезжай, мой друг! Договаривайся! А я буду готовиться к отъезду.

Аль-Хамиси получил приглашение театра аль-Мансуры показать все спектакли своего репертуара. Перед возвращением в Каир он получил телеграмму, которая его очень встревожила: «Приезжайте немедленно». Телеграмма за подписью горничной была необычна. Он подумал, возможно, Фатин заболела, а горничная, отправляя телеграмму, решила, что может подписаться своим именем.

Тревога не оставляла его всю дорогу. Наконец-то он у дверей своего дома, дрожащей рукой вытаскивает ключ. Он входит в тихий пустой дом. На кухне рыдающая горничная.

Его Фатин, его любовь, его счастье… Все кануло в бездну. Случайно взорвался газ в квартире. Фатин не стало.

Горе поэта безгранично. Не было на свете человека более несчастного, более потрясенного. Как жить? Как жестока судьба! Снова одиночество и печаль — его неразлучные спутники.

Аль-Хамиси простился с подругой своих счастливых дней и закрылся в затемненной комнате. При свечах, перед портретом любимой Фатин он изливал свое горе в стихах. За три дня он написал одну из самых прекрасных книг. «Книга любви» потрясла тысячи сердец. Она вызвала сочувствие страданиям человека и великого поэта.

…Любовь моя осталась сиротой.

Когда навек любимую теряем,

Печален наш удел, — ведь вместе с той,

Единственною, жизнь казалась раем,

Симфонией любви и красоты,

И танцем — тем, в котором мы кружились,

И ритмом — тем, в котором вдруг забились

Два любящие сердца, две мечты.

Весь мир звенел натянутой струной,

Любовь была поэмой небывалой,

Неведомою силою шальной,

Сорвавшею с той жизни покрывало.

Любовь была нектаром и цветком,

Любовь побегом юным прорастала,

Она была Сезанновым мазком

И пеньем птиц…

И вот тебя не стало…

* * *

Я зажигаю памяти свечу

Своей тоской,

И в колебаньях света

Я вижу нашу встречу. И за это

Бесчисленными ранами плачу.

Приди! В своей душе тебя укрою,

Мы станем ночью… облаком… зарею…

* * *

Ты любила безмолвный хорал

Ликования красок и света.

Изумленно на таинство это

Я твоими глазами взирал.

Нет, не умерли краски с тобой,

В них черты незабвенные вижу,

И они помогают мне выжить

Усмиряя саднящую боль.

Нет, не умерли краски,

Живут

В блеске льда и в рубиновых гранях,

Ослепительной вспышкою ранят

И слезами горячими жгут!..

* * *

О Фатин!

Едва лишь из запущенного сада

Седая ночь заученно придет,

С кадильницей свершая свой обход,

Едва пахнет сырых туманов ладан

И память торопливый бред прервет,

Луна моя, судьба моя,

Я жду,

Душистой миррой тело натираю

И лучшие одежды выбираю:

Ведь эту ночь с тобой я проведу.

О Фатин!

Мрак надо мною крылья распростер,

И ждет меня в пути моем унылом

Глухое одиночество — шатер

Отшельника, утратившего силы.

* * *

Как я тоскую по твоим глазам,

По свету их.

О боже, как хочу я

В них утонуть, чтоб, скорбь мою врачуя,

Твоей любви целительный бальзам

Облек меня волшебной синевою.

О солнце над лазурною волною,

Как я хотел бы стать хоть чем-нибудь

В твоей стране,

Куда заказан путь.

Я стал бы соловьем в твоем саду,

Где солнце облака вплетает в косы,

Где в розовых кустах искрятся росы,—

Я пел бы там…

Но где тебя найду?

Болит

Незаживающая рана:

Зачем из жизни

Ты ушла так рано?

* * *

…Из нитей сердца

Я соткал мольбу

Холмам и птицам,

Звездам и рассветам,

Чтобы мою печальную судьбу

Узнали все влюбленные поэты,

Чтоб знали,

Как несчастен человек,

Любимую утративший навек.

Изгнание

1970 году умер Гамаль Абдель Насер. К власти пришел Анвар Садат, сторонник проамериканской ориентации. Те перемены к лучшему, которые были достигнуты в годы правления Насера и должны были облегчить жизнь порабощенного феллаха и рабочего, те реформы, которые должны были способствовать развитию государственной промышленности Египта, — все подверглось пересмотру. Земли, конфискованные у феодалов после революционного переворота и отданные феллахам, были отобраны и возвращены помещикам. Частный капитал получил небывалое развитие. Капиталисты Европы и Америки открыли новые банки и вскоре стали хозяевами экономики Египта. Демократические свободы, завоеванные революцией, были отвергнуты Садатом, арестованы прогрессивные деятели, посвятившие свою жизнь борьбе за социальную справедливость, прерваны связи со странами социализма, высланы из Египта инженеры, строители Асуанской плотины, ученые, военные советники, закрыто Общество египетско-советской дружбы. Об этих переменах, которые нанесли огромный урон стране, аль-Хамиси писал с гневом и возмущением.

— Я написал несколько статей, в которых разоблачил предательство, творимое египетской реакцией, — рассказывал он друзьям. — Я видел это предательство в преднамеренном ухудшении советско-египетских отношений, в оголтелой антисоциалистической кампании, развязанной на страницах газет и журналов, в постепенном отказе правящего режима от прогрессивных реформ Насера. Эти мои статьи вызвали гнев реакции. Мне стало известно, что надо мной готовится расправа.

Главнокомандующий египетскими вооруженными силами, генерал Мухаммед Ахмед Садек, во всеуслышание сказал, что мятежного поэта надо проучить. Он угрожал расправой и поручил тайной полиции следить за поэтом. У дома, где жил аль-Хамиси, появились полицейские в гражданской одежде. Они круглые сутки вели слежку, брали на учет каждого, кто приходил в дом аль-Хамиси. Было тревожно: не пострадают ли друзья, которые часто бывали в этом доме? Не хотелось подвергать опасности поэтов, актеров, общественных деятелей, друзей из Сирии и Ливана. Опасность быть арестованным грозила не только хозяину дома, но любому из гостей. Пришлось предупредить товарищей. Аль-Хамиси лишился возможности видеть близких и дорогих ему людей.

Когда поэту запретили печатать свои стихи, когда издательствам запретили выпускать его книги, аль-Хамиси послал Садату телеграмму протеста. Поэт требовал снять запреты. Но ответа он не получил.

— Ты для них опасный враг и противник, — говорили друзья при встрече в какой-либо редакции, где были изъяты готовые к печати статьи.

— Пребывание в Каире рискованно! — предупреждал редактор ведущей газеты.

В эти трудные дни были и свои радости. Аль-Хамиси, лишенный возможности заниматься общественными делами, имел больше времени, чтобы видеться с детьми. Теперь его чаще навещал сын Ахмед, студент университета, мечтавший стать филологом. Он с увлечением писал свои первые рассказы, изучал классическую литературу Англии, Франции, России, русский язык, чтобы в подлинниках прочесть произведения Льва Толстого и Федора Достоевского. Еще в школьные годы отец привил сыну любовь к арабской поэзии. Ахмед знал стихи многих египетских поэтов, но ближе и дороже всего того, что он знал, были произведения аль-Хамиси. Сын преклонялся перед редкостным талантом отца, но не решался выражать свой восторг. Он читал новые поэмы и радовался. Горести и печали отца были и его печалями. Каждый вечер при встречах сын с тревогой ждал, что скажет отец. Не собирается ли покинуть Каир?

Был февраль 1973 года. Как-то утром к аль-Хамиси пришел его старый друг Ахмед-Мухаймар. Он сказал, что уезжает в Александрию и пришел проститься. Приглашал поехать к морю, немного отдохнуть. Аль-Хамиси отказался. Ему казалось недостойным покинуть поле боя. И хотя было известно, что преследования могут закончиться очень печально, он предпочел рисковать. Так было уже много раз.

Аль-Хамиси задумал поэму о предательстве, зная, что его слово приводит в ярость Садата и месть его может быть самой жестокой.

Вечером снова пришел Ахмед-Мухаймар. Он стал уговаривать друга покинуть Каир. Не получив согласия, Ахмед-Мухаймар признался, что ему стало известно решение генерала Ахмеда Садека избавиться от противников Садата.

— Ты не имеешь права оставаться здесь, ты можешь погибнуть. Но ты должен жить для великих дел, для своего народа, для своего Египта. Никто лучше тебя не знает, как жесток и коварен Садат.

— Ты прав, Ахмед. Я должен покинуть Каир. Сядем в машину, поедем в Александрию. В дороге поговорим. Я многое расскажу о подлости и коварстве Садата…

— Я давно знаком с Садатом. С тех пор, когда мы, молодые патриоты, участвовали в национально-освободительном движении, стремясь осуществить нашу заветную мечту — освободить Египет от английской оккупации. В ту пору мы были друзьями. Молодой Садат и Гамаль Абдель Насер, молодой офицер, были в рядах патриотов. Все мы были преданы своему отечеству и народу. Долгое время я с ними не встречался. Потом, когда началась вторая мировая война, я уехал в Яффу и стал работать на радиостанции. Я вел пропаганду против фашизма, против войны, за мир во всем мире. А в это время Садат сотрудничал с немцами, был их шпионом. Он стал сторонником индивидуального террора и помогал немцам в этом чудовищном злодействе. Он стал шпионом в пользу фашистов и очень ловко замаскировал свою деятельность. Нанял прогулочную яхту, пригласил туда, как бы для развлечений, известную танцовщицу — Хикмет Фахми и, путешествуя вдоль египетских берегов, передавал немцам по телексу закодированную информацию о дислокации египетской армии. Но об этом я узнал много позже.

Несколько месяцев он успешно обслуживал фашистов, но был арестован египетской полицией, и его лишили офицерского звания, выгнали из армии и посадили в тюрьму.

Я встретил его уже после войны, когда Садат вернулся в Каир. Он скрыл от меня свою шпионскую деятельность. Пожаловался на трудные времена. Ему пришлось работать подручным у владельца частного грузовика. Он занимался погрузкой продуктов и получал три египетских фунта в месяц. Семья его бедствовала. Вместе с моим другом, поэтом и адвокатом Азизом Фахми, мы обсудили положение Садата и решили ему помочь. Мы стали платить ему двадцать фунтов в месяц, каждый по десять фунтов. Я встречал Садата, когда отдавал ему деньги, но в ту пору не вел с ним никаких политических дискуссий. Мог ли я думать, что имею дело с преступником?

Через несколько времени я узнал, что Садат был наемным убийцей в «Железной гвардии» короля Фарука. Эта гвардия была создана для расправы с патриотами, не желающими мириться с чудовищными порядками монархического правительства. В «Железной гвардии» Садат показал себя жестоким исполнителем. Он организовал нападение на дом лидера партии «Аль-ВАФД» Мустафы аль Наххаса. Дом был взорван, но, к счастью, хозяина в ту пору не было дома. Он уцелел. А вот адвокат и блестящий поэт доктор Азиз Фахми, который долгое время содержал нищего Садата, был убит. Садат организовал преследования и убийства многих патриотов, которых лично знал и с которыми в молодости сотрудничал. Был убит Абдель Ка-дер Таха, офицер, известный своей общественной деятельностью. Я не стану перечислять множество жертв, оставшихся на совести будущего правителя Египта. Я видел списки обреченных, составленные врагами народа. Мы узнали о них при Гамаль Абдель Насере. В этих списках был известный литературовед Мухамед Мандур, был прекрасный писатель Саляма Муса, среди многих общественных деятелей в списках был и я. Не успели с нами расправиться!

Когда мне запретили печатать свои стихи, статьи, рассказы, когда учинили преследование, я отправил гневную телеграмму Садату, протестуя против такого бесправия.

— И это чудовище управляет страной! — воскликнул в гневе Ахмед-Мухаймар. — Ты шел к цели на тонком лезвии ножа, аль-Хамиси. Ты не показывал ни страха, ни своего угнетенного состояния. Удивительный ты человек!

— Все очень просто. Я сознаю правоту своего дела. Люди идут на смерть во имя идеи, которой они преданы.

Я не думал о преследовании, я продолжал действовать, не показывая своего отношения к преследователям. Я хотел, чтобы они знали, что не могут меня сломить. Не могут меня запугать. Не могут купить. Я нередко вспоминал Байрона, который отправился в Грецию на защиту свободы. Я вспоминал Сократа, который спокойно принял яд, но не отступил от идей. Когда человек верен благородному служению человечеству — отступление смерти подобно.

— Все закономерно в твоем поведении, — заметил Ахмед-Мухаймар. — В сущности, истинный поэт должен быть бесстрашным. Ведь он призван донести до людей самые передовые идеи современности. В наши дни это особенно важно. Ведь идеи наши связаны с борьбой за социальную справедливость. Победа в этой борьбе может осчастливить миллионы людей. Во имя этого стоит рисковать!

— Безусловно, стоит рисковать! Но как обидно, что наши мечты, наши надежды, связанные с революцией 1952 года, неоправданны. Хотя и не все реформы Насера были в интересах буржуазии, но это была буржуазная революция. Я в свое время не соглашался с Насером, спорил с ним и доказывал неправоту его действий. Он хотел меня усмирить, предлагал пост министра культуры. Но кончилось тем, что он запрятал меня в тюрьму. Кстати, полицейские семь раз переводили меня из одной тюрьмы в другую, пытаясь от меня избавиться. Раны, нанесенные мне бичами, вымоченными в масле, продолжают мучить меня. Я все еще корчусь от боли. Я потратил свою молодость на борьбу за справедливое распределение богатств страны. Я вступился за бедного, неустроенного человека. Своим словом и своим делом я служил людям. Но борьба была неравной. Я изгнанник, лишен родины.

Так в беседе о Садате они добрались до Александрии. Впереди — дорога в Ливан.

Можно было быстро добраться до Бейрута самолетом. Но в аэропорту был строгий контроль паспортов. Решено было сесть на пароход. Достали билет на палубу, и аль-Хамиси простился с другом.

Столица Ливана встретила аль-Хамиси радушно. Его сердечно приветствовали местные писатели, друзья из Сирии и Ливии — единомышленники, коммунисты. Всех их объединяла большая общественная работа борцов за мир. Казалось, что в Бейруте можно хорошо поработать. Квартира, где поселился аль-Хамиси, стала местом паломничества молодых писателей и друзей. Многие считали знаменитого поэта своим наставником и стремились поделиться творческими планами. Прошло несколько дней. Аль-Хамиси, вернувшись как-то в свой дом после заседания, увидел следы разорвавшейся бомбы. Террористы бросили ее в ту часть дома, где была квартира поэта. Тайная полиция Садата продолжала слежку и дала поручение своим наемникам в Ливане.

На следующий день был куплен билет в Париж. Его ждали дела в Постоянном секретариате Общенародного арабского конгресса. Аль-Хамиси был председателем делегации египетского национального прогрессивного движения. Оно вело большую агитационную работу, пользуясь средствами печати, радио и телевидения. Конгресс интересовали проблемы борьбы за мир, солидарность стран Средиземноморья, проблемы антиколониализма и антиимпериализма, национальная независимость, культурные связи. Заседания конгресса проводились во многих городах Европы. На этот раз был Париж, следующая встреча предполагалась в Афинах. Здесь встречались представители прогрессивных партий арабских стран.

В Париже аль-Хамиси встретил главу иракской партии Баас, доктора аль-Кальяли, который пригласил его в Ирак. Он надеялся на помощь в большом общественном деле. Речь шла о создании единого фронта коммунистов и баасистов, фронта прогрессивных сил, столь нужного развивающейся стране.

Дни в Багдаде отданы общественной деятельности. А ночи — свободны для творчества. В изгнании к поэту вернулась потребность излить скорбь своей души в стихах. Потеря любимой Фатин, разлука с родиной, разлука с близкими и друзьями — как трагична судьба! Но у него есть оружие против зла, у него есть слово. Оно искренне и гневно, его поймет египтянин, который готов включиться в борьбу за свободу и справедливость. Нельзя терять надежды! После зимней стужи настанет светлый день, и люди воскликнут: «Пришла весна!»

Об этом поэт сказал в стихотворении «Грядущая весна».

Я унес тебя в сердце, Египет,

От родимых отплыв берегов,

Я укрыл тебя в нем от врагов,

Предрекавших нам скорую гибель.

На распутьях бессчетных дорог

Только Верой своею безмерной

Я от скверны тебя уберег

И от рук торгашей лицемерных.

Пусть сейчас, тяжела и страшна,

Давит стужа на плечи народа —

Час настанет,

И снова весна,

Как всегда, не замедлит с приходом!..

Очередной Всеарабский конгресс мира был назначен в Афинах. Решались важнейшие вопросы современности. Шла борьба с силами империализма, готовыми поглотить любую из развивающихся стран, еще не окрепшую и нуждающуюся в экономической помощи. Тревожили проблемы палестинских беженцев, лишенных своей земли. Тревожили стихийные бедствия в неокрепших странах Африки, подвергшихся многолетней засухе. Голод, смертность детей, бесконечная борьба за выживание и гибель миллионов неустроенных людей.

Снова самолет, снова аэропорт. И вот уже роскошный афинский аэровокзал, сверкающий белым мрамором. Здесь всегда полно туристов. Приехавшие торопятся сесть в автобус, а уезжающие спешат купить сувениры. Счастливый обладатель богини Афины любуется искусно сделанной поделкой из мрамора и заталкивает ее в чемодан. Маски древнегреческого театра напомнили аль-Хамиси о музыкальном театре Каира, который ему так дорог и с которым он разлучен. Надолго ли?

Такси везет его в гостиницу. Они едут мимо Акрополя. В ясном синем небе уже видна колоннада Парфенона, всегда торжественная и прекрасная. Поэту грустно от того, что заботы одолевают его и нет возможности поразмышлять у античных руин о великих цивилизациях. Каждый раз, бывая в этом древнем городе, поэт думает о тех далеких временах, когда архитекторы, скульпторы и художники сумели создать столь совершенные произведения искусства. Он вспоминает о великих произведениях поэтов и философов Древней Греции, которые увековечили душу талантливого народа.

Снова встречи, споры, новые знакомства и старые друзья. Здесь собрались единомышленники — истинные борцы за лучшее будущее человечества.

Когда же станет явью то прекрасное будущее, которое живет пока в планах и мечтах собравшихся здесь египтян и арабов? Ночью аль-Хамиси слушает радио Адена, Багдада, Дамаска, Триполи. Как трогательно содружество братьев по перу! Они чуть ли не каждую ночь передают его стихи и поэмы. Это в знак протеста. Это, как заклинание. Пусть Садат знает, что он одинок в своих планах истребить демократию, уничтожить патриотов. Из Дамаска читают поэму «Рыцарь».

Я стиснут железом оков,

А там, за решеткой, на воле,

Они, ненасытные, воют

Неистовой стаей волков.

Стихи мои — сдавленный стон

Земли, что спекается в комья,

В них голос того, кто сожжен

На лютом костре беззаконья.

Народ мой!

Мечта о тебе

Дороже насущного хлеба,

Я верю: ты выйдешь из склепа

Навстречу счастливой судьбе.

О сколько ты вынесла горя

От власти тиранов, страна!

Как горек удел твой…

Но вскоре

Их жадной, зажравшейся своре

За все ты отплатишь сполна…

Поздней ночью удалось услышать голос Каира. «…Он лишен подданства, и книги его запрещены…» А далее подробности, от которых сердце замирает.

Аль-Хамиси лишен всех прав гражданства. Состоялся чрезвычайный суд над антиправительственными элементами. Садат в интервью корреспондентам телевидения сказал, что за рубежом есть силы, которые хотят свергнуть правительство Египта. «Один из главных супостатов — аль-Хамиси». В газетах напечатан его портрет и дана подпись: «Государственный преступник».

«Догадались воспользоваться законом двухтысячелетней давности, — подумал аль-Хамиси, выслушав сообщение каирского радио. — В римском праве есть закон «О гражданской смерти», он пригодился для меня. Как же страшит их мое слово! Я не устраиваю налетов на правительственные учреждения. Я не возглавляю группу террористов. Моя вина в том, что я призываю к демократии. Для Садата это хуже террора».

Всю ночь аль-Хамиси писал. Надо было подготовить доклад для выступления в Риме. Хотелось излить свои чувства в стихах. Они просились на свободу, они жгли его душу. Ярость кипела в нем. Все его существо протестовало против злодеяний правителя, который ни в чем не уступал королю Фаруку. Сколько зла он причинил своему народу! Противостоять ему может только слово борца. Призыв к борьбе.

…Нельзя запереть за решеткой стальной

Стихию свободного духа поэта!

И песни мои не боятся свинца,

Им жадно внимают людские сердца,

Они, словно лавы поток раскаленный,

Во тьме прожигают свой путь неуклонно…

На последней конференции в Афинах аль-Хамиси назначил в Риме встречу с товарищами из Сирии и Ливана. Общенародный арабский конгресс должен был обсудить положение палестинцев и противоборствующих сил в Ливане.

В афинском аэропорту аль-Хамиси прошел паспортный контроль и направился к выходу на аэродром. Оставалось уже немного времени до отлета. Вдруг в зале ожидания к нему подошел незнакомый человек и сказал, что нужно немедля зайти в кабинет полиции, выяснить одно важное дело.

— Вы египтянин, аль-Хамиси? — спросил неизвестный в штатском. — Покажите паспорт! — Он посмотрел паспорт и удивился тому, что паспорт не египетский. — Это незаконный паспорт! — сказал он, рассматривая документ.

— В Египте есть закон, разрешающий два вида подданства, — объяснил аль-Хамиси.

Услышав это, полицейский ушел с паспортом и запер дверь. Аль-Хамиси посмотрел на часы и понял, что самолет уже ушел. Что же будет дальше? Он под замком. Могут ли его насильно увезти в Каир? Совершенно ясно, что Садат договорился с египетским посольством о похищении. С благословения посла за ним учинили охоту.

Пришел другой таможенный офицер и снова учинил допрос. Но аль-Хамиси не сдался. Он потребовал немедленно созвониться с одним из посольств в Афинах, страна которого выдала паспорт, грозил международным скандалом. Офицер вернул паспорт и потребовал открыть портфель. В нем оказалось 1500 долларов, что снова вызвало подозрение таможенника. Пришлось долго объяснять, что не существует запрета возить с собой деньги в поездке.

После бесконечных споров и угроз, после оскорбительных и невежливых вопросов аль-Хамиси все же сел в самолет и полетел в Рим. Позднее друзья узнали, что выполнялось поручение Садата, жаждущего расправиться с патриотом, который был слишком любим и популярен в своей стране.

После заседаний поэт бродил по Риму и удивлялся контрасту между высокой цивилизацией, прославившей рабовладельческий Рим, и полным отсутствием человечности у древних римлян. Они забавлялись играми гладиаторов, обреченных на смерть. Стоя у Колизея, аль-Хамиси представил себе арену, залитую кровью, и увенчанного венками победителя, который непременно умрет уже в следующем сражении. В Риме аль-Хамиси написал поэму «Колизей». Он осудил в ней тиранию и зло порабощения, дошедшее через тысячелетия в двадцатый век. Потрясенный тиранией Садата, который поставил себе целью убить, уничтожить самый дух демократии, воскресить рабство времен фараонов, он писал:

…Колизей!

На арене сегодняшней я

Капли крови роняю в песок раскаленный.

Только чудом избегну удара копья,

Как сверкнет надо мною кинжал занесенный.

Я бегу.

Я у смерти секунды краду

И не помню уже, сколько ад этот длится…

Цирк звереет от крови,

И я, как в бреду,

Вижу в каждом ряду искаженные лица.

Видно, рок тяготеет над вами, глупцы,

Если кесарь,

Смеясь в разукрашенной ложе,

Вас пошлет на арену сегодня ж, быть может,

Чтоб под хохот

Детей убивали отцы…

…Та же ложь, Колизей,

Что за зрелищем прятала бойню,

И поныне жива.

И под свист ее тяжких плетей

Каменеют сердца…

В истерических воплях запойных,

В какофонии ритмов,

В заряженных смертью обоймах

Умирают мечты

Обреченных на рабство людей…

«Когда же человечество достигнет гармонии между великими достижениями науки, расцветом культуры и нравственности? — вопрошал поэт. — Ведь пробелы в духовной жизни неизбежно ведут к падению нравственности. Как это печально!»

* * *

Снова Париж. Снова встречи с друзьями и обсуждение насущных проблем современности. Борьба за мир, защита интересов развивающихся стран, проблемы современного искусства и литературы в странах Арабского Востока. Многое делается для того, чтобы помочь патриотам родного Египта выстоять в своей многолетней борьбе за национальное возрождение, достойное великого древнего народа.

А на сердце поэта печаль о покинутой родине. Аль-Хамиси пишет:

По Парижу,

По влажным газонам,

По пушистым каштановым кронам,

Шла весна в одеянье зеленом,

И пьянящий ее аромат

Город пил, словно сад пробужденный,

Белопенным цветеньем объят…

…Берег Сены.

Холодный гранит.

Ледяная тоска отчужденья.

Каждый день я

В плену наважденья.

Голос родины в сердце звучит:

— Изгнанник! —

Здесь, от родины вдали,

Печаль разлуки с нею раздели…

— Как я рад тебя видеть, аль-Хамиси, — говорил Абдель-Аль, старый друг поэта. — Я из Каира. У меня добрая весть. Ты говорил мне, что твои книги изъяты и теперь недоступны египтянам. Я могу сказать: они доступны. Из частных библиотек книги передаются из рук в руки, переписываются, и молодежь читает твои стихи с восторгом. Я хочу прочесть тебе страничку превосходной статьи критика Гали Шукри. Мне доставит большое удовольствие первым сообщить тебе об этой статье, я согласен с точной и верной характеристикой известного литературоведа.

«…Аль-Хамиси личность романтическая и в идейном, и в художественном отношении, но его изначальная связь с народом, высыпавшим на улицы, не дала ему оказаться светочем, который вспыхивает только затем, чтобы тут же погаснуть. Связь эта переросла сама собой в спонтанное стремление отдать себя борьбе за будущее родины и народа. Да, он заимствовал у Салямы Мусы концепцию «литературы для народа». Да, он заимствовал у Халиля Мутрана принцип «органического единства поэмы». Но самое важное, он научился у них широко смотреть на вещи и не останавливаться на полпути. А потому естественно, что он шагнул дальше и социализма Салямы Мусы, и обновленчества Халиля Мутрана. Шагнул дальше и в качественном отношении, и по существу.

Так этап за этапом формировалась личность аль-Хамиси как художника. С полным правом его можно назвать выдающимся общественным деятелем. Но он же и новеллист, и поэт, и драматург, и кинематографист. Кроме того, он журналист, узник, друг, враг, юморист, удрученный заботами человек, изгнанник. Он все это вместе, и все это сочетается в нем самым неожиданным и непредвиденным образом. Его литературная и общественная деятельность, его стихи, пьесы, статьи, фильмы, музыка — все это расскажет о нем, но никогда не заменит его. Его человеческая личность — это и первая его поэма, и первая повесть, и первая театральная постановка, и первое выступление в печати, и первая мелодия, и первая кинематографическая лента. Аль-Хамиси демонстрирует нечто противоположное тому, что считается установленным фактом: первый опус художника, как правило, не шедевр. Он из личности своей человеческой создал первое и самое грандиозное произведение, превосходящее все остальные его творения…»

— Тут есть много верных и точных характеристик. Я хочу процитировать еще несколько строк.

«…Его бросали в тюрьму, ссылали при всех режимах — он не сломился. Жизни в лагере, в изгнании, в ссылке, жизни вдали от родины от отдавал предпочтение перед теми постами, должностями и материальными благами, которые он мог бы получить от сильных мира сего, из коих иные были его личными друзьями…»

— Последний абзац я принимаю, он вполне соответствует истине, — сказал аль-Хамиси. — Гамаль Абдель Насер предлагал мне пост министра культуры. Садат был моим другом в молодости, до того как он стал преступником и шпионом. От друзей я узнал, что меня должны уничтожить. Я жив, надеюсь еще написать стихи и поэмы, которые осаждают меня в бессонные ночи и терзают мою душу, подобно сатане. Мое слово поэта выстрадано в жестокой борьбе. Оно искреннее, и потому должно быть принято моим народом, которому я служу. Однако и ты, мой друг, пренебрег материальными благами и королевскими садами. Вместо того чтобы беспечно жить в своем поместье, ты скитаешься по белу свету, потерял здоровье и молодость в тюрьмах. Зато какой прекрасной идее ты служишь!

Аль-Хамиси поднялся, заварил крепкий чай, и беседа продолжалась почти до рассвета. Они вспомнили свое знакомство в дни молодости, когда знатный бек Абдель-Аль стремился встретить прославленного поэта, у которого слово не расходилось с делом и звало на передний край баррикад. В ту пору Абдель-Аль стал членом коммунистической партии Египта и окунулся в бурлящую демонстрациями, митингами и забастовками жизнь столицы. Теперь перед аль-Хамиси сидел седой человек с благородным лицом и солидным стажем тюремного заключения. Горячий патриот своей отчизны, Абдель-Аль провел в тюрьме десять лет. При всех режимах он был гоним. Он такой же изгнанник и скиталец, как и его друг аль-Хамиси. Но он верен своей мечте. Он служит своему народу. Жизнь его отдана освободительной борьбе.

Прощаясь, аль-Хамиси прочел несколько строк своего стихотворения «Печаль сердца»:

— Гостиницы

Во всех концах земли,

Чужие города,

Аэропорты,

В чужих морях

Чужие корабли

Перемещались в памяти и стерты

И боль мою ослабить не смогли,

Калейдоскоп побегов и погонь…

И все ж, пока я жив,

Он не погибнет,

Того святого зарева огонь,

Которое зажег во мне Египет…

— О родина,

Светла моя любовь! —

продолжал памятные ему строки Абдель-Аль.

— Встреча друзей на чужбине — подарок судьбы, — сказал аль-Хамиси и крепко расцеловал друга.

Скиталец

риполи, Дамаск, Никосия и Мадрид, Рим. Конгрессы и встречи, связанные с большой общественной работой. Мелькают города, страны и народы. Каждая новая поездка открывает неведомый мир древних цивилизаций и сокровищ национальной культуры. Но рядом с прекрасными памятниками древности — бесчисленные проблемы сегодняшнего дня. Много горестей и страданий, связанных с войнами, с безработицей, с бесправием людей, с жестокостью капиталистического мира.

Каждая поездка находит отражение в поэзии аль-Хамиси. К нему вернулась потребность выразить свои мысли и чувства в новых касыдах. В них скорбь о горестях человеческих, скорбь о покинутой родине, скорбь о разлуке с любимой.

Друзья мои!

Как может жить тоска

В том сердце, что она же обагрила

Горячей кровью,

Жаждой иссушила

И мир его цветущий превратила

В пустыню раскаленного песка?

Как может жить она в душе моей,

Огонь которой все испепеляет,

В душе,

Что в черный уголь превращает

Любого прикоснувшегося к ней?

Иль, может быть,

Тоска огню сродни?

Но почему тогда проходят дни,

А пламя не становится золою?

И как она, лишив меня покоя,

Мечту в душе обугленной хранит?

Рукой моей, окрашенною кровью,

Она возводит здание мечты —

Дворец непостижимой красоты —

И то казнит,

То воскресит любовью,

То мраком простирается в груди,

То дарит мне сиянье впереди.

Проклятая тоска!

Душа моя

И разум мой измучены тобою.

Не ведая ни счастья, ни покоя,

Я шел всю жизнь

Над самой крутизною,

Ступая по колючкам бытия.

Ты увлекла мечту мою в полет,

Но раскидала дни мои,

И вот —

Нет в мире стран,

Где б не обрел я дом,

Чтоб навсегда расстаться с ним потом.

Я находил приют свой в вышине,

В салонах реактивных самолетов,

По всей земле

Бетон дорожек взлетных,

Гул залов ожидания бессчетных —

Таков удел мой

По твоей вине.

Ведь даже двери,

Глядя в спину мне

Знакомыми стеклянными глазами,

Не знают, где конец моих терзаний,

В какой я успокоюсь стороне.

Необозримый океан тоски!

Зачем ты разбиваешь на куски

Ладьи моей спасительные весла?

Когда б вернуть пронесшиеся весны…

О, если бы я снова молод был,

Я б одолел превратности судьбы.

Но все прошло,

И я бреду один

Туда, где ждет меня седая старость,

И жизнь, что за спиной моей осталась,

Длиннее той, что будет впереди.

Но все-таки,

Лишенный сил былых,

Я старческою грудью принимаю

Отравленные стрелы

И скрываю,

Как больно мне от попаданий их.

Ведь если сквозь сражения и годы

Ты по веленью сердца своего

Шел под священным знаменем свободы,

Позор тебе,

Коль выронишь его!

* * *

Европа, Азия, Африка, Латинская Америка. Повсюду влияние американского капитала, американской культуры, но не той, которая является гордостью человечества, а лживого и лицемерного культа насилия, бесправия и стяжательства.

Убийцы Линкольна сегодня

Без тени стыда

Права человека возносят крикливо и лживо.

Так жди же незваных пришельцев,

Катанги руда,

Вы, копи алмазные, золотоносные жилы,

Уран конголезский,

Смешавшийся с плотью земной,—

Прихода их ждите…

Придут и прихватят с собой

Интриги и буры,

Гранаты, отраву и козни:

Застрелят в упор

Или тайно под корень подкосят.

Прихода их ждите…

Когда о правах человека

Фальшиво вещают пираты двадцатого века…

* * *

Убийцы Линкольна

Права человека возносят!

Но дымом пожарищ Ливан непокорный объят —

Ветвь доблестной славы,

Чей голос нам эхо доносит,

Чьи гордые горы

Как символ бессмертья стоят!

О, где ты, Джумблат?

Ты упал, как подкошенный стебель,

В объятья земли, и отчизна тебя приняла.

Твой голос не слышен,

Погиб ты, застреленный теми,

Кому автоматы Америка в руки дала.

А «Голос Америки»

Так же без устали лает:

«Права человека»

Убийцы возносят и славят…

…В Латинской Америке

Тысячи дивных красот!

Страна черноокая,

С тонким чарующим станом,

Несметным богатствам давно потеряла ты счет:

Владеешь горами, лесами,

Самим океаном.

Ты с каждым мгновением множишь земные дары,

Младенец — рассвет — на руках, как вино золотисто,

И ночь, словно старец,

Чьи песни, как вечность, мудры,

Поет их тебе

Под мерцанье созвездий росистых…

Кто землю твою разорвал?

Кто сковать ее смог?

Кто жег твои нивы, сады для казарм вырубая?

Кто нашу планету

Бессмысленным бойням обрек?

Пираты двадцатого века, их лютая стая!..

С тех пор как аль-Хамиси покинул свой дом в Каире, у него не было пристанища. И вот он вспомнил гостеприимную Москву, где бывал много раз, где его сердечно встречали советские писатели, где издавали его книги, где были искренние друзья.

Москва радушно приняла прославленного борца за мир, поэта, воспевшего мир. Аль-Хамиси поселился в Москве. Он обрел уютный дом, который стал центром притяжения всех молодых арабов и египтян, которые учились в московских институтах, в университете, в консерватории. Дом аль-Хамиси был открыт для многочисленных гостей из арабских стран, которые приезжали в Москву на конгрессы, съезды и симпозиумы. Каждый был желанным гостем. И правитель страны, и знаменитый режиссер, прибывший на очередной кинофестиваль, и писатель, и композитор. Квартира аль-Хамиси стала центром, где встречались общественные деятели арабских стран, разрозненные, рассеянные по многим странам мира. Наконец-то поэт обрел свой письменный стол и полки с книгами, телефон, связавший его со многими странами мира, обрел возможность писать свои дивные касыды, завоевавшие признание миллионов читателей.

Аль-Хамиси стал любимым поэтом не только в Москве, но и во всей бескрайней многолюдной Советской стране. Много раз издавались его поэтические сборники. Советские критики и востоковеды с восторгом принимали новые книги стихотворений и поэм.

Аль-Хамиси называли одним из основоположников революционного романтизма. Он строил грандиозные планы революционных преобразований в своем любимом Египте. Учение Маркса и Ленина подсказывало пути развития его страны. И он трудился во имя осуществления великой цели. Ленину посвящено одно из лучших его стихотворений.

Слышу, как, напоенное радостной новью,

твое сердце пульсирует в шаре земном.

Вижу — руки твои

прижимают с любовью

континенты и страны в порыве живом.

День рожденья вождя

в новых веснах нетленен.

Сколько славных имен прославлялось людьми,

но вовек не объять имя краткое — Ленин…^[7]

В 1980 году аль-Хамиси стал лауреатом международной Ленинской премии «За укрепление мира между народами». Чествование лауреата решили провести в Бейруте. В здании университета имени Насера собрались его друзья и ученики из Египта, Сирии, Иордании, Ливии и Туниса. Поэта оберегала группа друзей. Они знали, что аль-Хамиси угрожает опасность. За час до митинга собравшиеся узнали, что исчезли два товарища аль-Хамиси, прибывшие из Египта на чествование друга. Никто не знал, где их искать и какова их судьба.

Открывая торжественное собрание, омраченное бедой, Генеральный секретарь компартии Ливана Жорж Хауи сказал:

— Поэзия Абд ар-Рахмана аль-Хамиси воспевает борьбу арабских народов. Его премия — это премия всем сражающимся за свободу арабской нации, призывающим к борьбе против империализма и сионизма. Мы можем противостоять им, только объединив все силы арабской нации. Чествуя нашего друга, боевого поэта, мы одновременно выражаем благодарность Советскому Союзу. Чествование Абд ар-Рахмана аль-Хамиси — это чествование советско-арабской дружбы.

Аль-Хамиси слушал выступления своих друзей, но думал о товарищах, которые исчезли и неведомо, вернутся ли? В ту же ночь аль-Хамиси написал взволнованную поэму «Любимая! Когда б они смогли…».

Любимая!

Узнал я, что они

По следу моему все ближе кружат.

Награда ждет того, кто, обнаружив,

Убьет меня…

Загонщикам сродни,

Они во тьме на тропах мне знакомых

Смертельные готовят западни.

Я опускаюсь в ночь аэродромов

Под именем чужим…

Судьбой влекомый,

Не знаю, где, лицо свое тая,

Меня подстерегает смерть моя.

Любимая!

Когда б они смогли

Загнать меня в расставленные сети,

Они бы это тело рассекли

И бросили его на грудь земли,

И я бы смерть

В ее объятьях встретил…

В июне 1983 года состоялась Всемирная ассамблея «За мир и жизнь против ядерной войны». В Праге собрались представители десятков стран. Аль-Хамиси возглавлял делегацию египетских демократов. К этому времени московское издательство «Прогресс» подготовило сборник поэм аль-Хамиси на русском, английском, немецком и чешском языках. Делегаты Всемирной ассамблеи смогли познакомиться с прославленными произведениями египетского поэта, посвященными борьбе за мир.

Много раз бывал аль-Хамиси в Праге. Он полюбил эту страну и ее талантливый народ. Но рядом с тем прекрасным, что создала национальная культура Чехословакии, каждому бросались в глаза следы фашистского нашествия. На всю жизнь остались в памяти поэта впечатления от старинной крепости Терезин, превращенной нацистами в концентрационный лагерь. Свое впечатление поэт увековечил в поэме «Терезин».

Терезин!

Холмы расспрошу я про муку твою,

В них свет назиданья не меркнет:

Ведь в каждой пылинке,

В молекуле каждой

И в скорбно поникшей былинке —

Здесь пепла частица…

Казненных нетленные лики

За черным покровом печали

Душой узнаю.

Здесь храм безымянных героев…

* * *

…За миг до казни

Из глубоких рвов

К своим убийцам жертвы тянут руки,

Сведенные в невыносимой муке.

Я вижу их, Терезин!..

Тела —

Истерзаны, глаза — как сгустки боли,

Сердец сожженных серая зола

В култышках пальцев,

Сломанные ребра,

Мозг на костях раздробленных повис…

Они кричат,

И ветер с жутким воем

Обрывки воплей с туч бросает вниз…

Эта поэма выстрадана поэтом. Она напоминает о чудовищных злодействах фашизма. Она кричит: «Нет войне!» Вместе с миллионами защитников мира аль-Хамиси хотел, чтобы люди никогда не узнали тех ужасов второй мировой войны, которые живут в памяти народов.

Прошло более десяти лет с того дня, когда он лишился родины. Он ценит своих друзей в Москве, радуется, когда к нему приезжают его соотечественники, но чувство одиночества и потери любимой родины никогда не покидает его. К нему очень внимательны московские врачи. Они стремятся побороть тяжелый недуг, но больные легкие, удушливый кашель тревожат самых искусных медиков. Старый профессор уговорил больного поехать в Крым, в прославленную здравницу, где климат благотворен для легочных больных. И вот он в Гурзуфе.

Я в Гурзуф занесен

угольком из потемок чужбины,

В нем мерцали, сменяясь,

изгнанье, тоска и недуг.

Я лелеял в себе

сохраненный лишь волей единой

Огонек, устоявший

под шквалом невзгод и разлук.

Но дыхание бури

дало ему силы: как прежде,

Он горит, не сгорая во мраке,

мятежен и рдян…

И тогда распахнул я

ожившее сердце надежде,

От лица ее горечь,

усталость и боль отведя.

И хоть злая болезнь

точит ребра тупою пилою,

И хотя каждый вздох,

словно нож мои легкие рвет,

Стоит море увидеть —

себя ощущаю волною,

Той, что в солнечной пене,

ликуя, на берег идет.

Белой чайкой парю

и пою над слепящим простором,

Там, где высь бороздят

караваны тугих облаков,

Гибкой веткой клонюсь

в светлой роще, взбегающей в гору,

Ветерком предрассветным

скольжу меж деревьев легко.

И в душе отогревшейся

юная радость танцует

Под мелодию моря,

под ритм набегающих волн…

Море и красоты Крыма напомнили поэту его родной Порт-Саид, где прошли счастливые дни его детства. Гурзуф был так красив и приветлив! Море было так ласково! Но Крым не помог. Аль-Хамиси болен и, превозмогая недуг, трудится из последних сил. Он не жалуется на нездоровье, никому из друзей не говорит о своей беде. Только врачи знают истину. Они восхищаются мужеством поэта. Аль-Хамиси по-прежнему ездит в европейские столицы, где часто заседает секретариат Арабского народного конгресса. Большую работу требует Ассоциация писателей стран Азии и Африки. Время принесло свои перемены. В развивающихся странах Африки, некогда порабощенных, появились молодые поэты и писатели, призванные содействовать расцвету новой культуры. Они прислушиваются к каждому слову прославленного египетского поэта, мастера политических поэм, столь необычных и неожиданных для поэзии Арабского Востока и потому особенно привлекательных.

Международные встречи приносили неизгладимые впечатления. Жизнь европейских городов, жизнь молодых африканских государств, события в Азии и Южной Америке, растущая волна протестов против атомной угрозы человечеству — поэт считал, что все это должно найти отражение в его поэтическом творчестве. Планы поэта обширны.

Неизгладимое впечатление оставил Рим 1982 года. На улицах итальянской столицы многотысячные молодежные демонстрации безработных. На знаменитой площади Испании собрались юноши и девушки, потерявшие надежду получить работу. Красными буквами горят лозунги: «Дайте работу!», «Нам не нужны военные базы!», «Американцы, вон из Италии!». И поэту хотелось об этом написать.

Дни поэта проходят в трудах и заботах. Он много пишет. Каждый год выходят в свет новые сборники стихов, переведенные на русский, английский, французский. И каждый год аль-Хамиси гость европейских столиц, где встречаются борцы за мир, прогрессивные деятели разных стран.

В 1983 году в Ташкенте состоялась VII конференция Ассоциации писателей Азии и Африки. В театре имени Навои снова собрались делегаты многих стран. Здесь царила атмосфера дружбы и взаимопонимания. Выступая на очередном заседании, аль-Хамиси сказал:

— Четверть века назад мы встретились здесь на первом заседании. За эти годы наша ассоциация внесла весомый вклад в национально-освободительное движение, сплотила всех, кто выступает против реакции, против врагов общественного прогресса. Мы на стороне тех, кто бросает вызов тирании, борется с империализмом и эксплуатацией, кто говорит: «Нет ядерной войне!»

На плечи писателей в современных условиях ложится особая ответственность, ведь опасность гибели человечества сейчас реальна, как никогда. Поэтому горячий отклик в наших сердцах находит курс, которым следует Советский Союз, его великая Коммунистическая партия.

Аль-Хамиси был тесно связан с прогрессивными деятелями Египта и других стран Арабского Востока все годы изгнания. В совместной борьбе они прокладывали путь к светлому будущему своих народов. Аль-Хамиси всегда был на переднем крае. И его активная деятельность была примером для молодых революционно настроенных египтян.

Декабрь 1986 года был суровым. Давно уже Москва не знала таких жестоких морозов. Аль-Хамиси всегда плохо переносил московскую зиму, а в этот раз она показалась ему особенно трудной. И вдруг телефонный звонок, который мгновенно перенес его в солнечный, жаркий и оживленный Каир. Он услышал голос старого друга.

— Ты ли это, Мухаммед Ода? — воскликнул аль-Хамиси. — Не верю своим ушам! Как случилось, что ты примчался из Каира именно сейчас? Меня ждут в Московском Доме дружбы. Предстоит встреча с моими читателями. Русские, египтяне, сирийцы и ливанцы. Я обещал им прочесть фрагменты своей большой поэмы. Не откажись прийти на встречу.

— Я уже приглашен! — кричал в трубку Мухаммед Ода. — Я прибыл из Каира несколько часов назад и сразу попадаю в твои объятия, мой друг аль-Хамиси! Я просто счастлив побывать рядом с тобой на этой встрече. Кстати, сегодня мы отметим пятидесятилетие нашей творческой дружбы. Это прекрасно!

Голос Мухаммеда Ода напомнил аль-Хамиси дни далекой юности. Он вспомнил кофейню, где они встретились впервые. Оба юные, бедные начинающие литераторы. На столике аль-Хамиси журнал с первой публикацией. Мухаммед Ода, не ведая о том, что перед ним сидит автор стихотворения, которое ему очень понравилось, спрашивает молодого человека, понравилась ли ему «Клятва»?

Аль-Хамиси рассмеялся и назвал себя. Как хорошо помечтали они о будущем, юный поэт и студент университета.

В то весеннее утро, когда цвел жасмин и благоухали розы, эти молодые люди не могли предположить, что аль-Хамиси станет одним из самых прославленных поэтов Египта и всего Арабского Востока, а Мухаммед Ода — одним из самых блестящих журналистов и критиков своей страны.

А в этот морозный день, в Москве, студенты и почитатели таланта аль-Хамиси с нетерпением ждали его в Доме дружбы с зарубежными странами.

— Помнишь, по каирскому радио передавали превосходную поэму «Абуль Касем аль-Газаири»? — спрашивал товарища молодой египтянин. — Мы были еще школьниками, но запомнили этот удивительный голос. Его называли: «Царь голос», «Золотой голос». Тише, он идет.

Прежде чем дать слово поэту, выступил Мухаммед Ода:

— Мне выпала большая честь — побывать на вечере, посвященном другу всей моей жизни, великому поэту Абд ар-Рахману аль-Хамиси. Я с уверенностью могу сказать: аль-Хамиси одна из тех вершин, одна из тех скал среди гор, которая возвышается над египетской литературой, возвышается над политической борьбой в Египте и во всем Арабском мире. Арабы всегда гордились своими поэтами. Более того, поэзия — это национальное искусство арабов. Арабский мир гордится Абд ар-Рахманом аль-Хамиси. Его песни поют в колоннах демонстрантов. Прогрессивно настроенные молодые люди хорошо знают его стихи, зовущие в бой. Поэзия аль-Хамиси сумела преодолеть цензурные рогатки и достигла читательской аудитории, несмотря на преграды. Ее знают и любят в Египте. Ею восхищаются читатели многих стран Европы, Азии и Африки. От имени трех поколений египетских литераторов я хочу выразить благодарность Советской стране за то, что она оказала гостеприимство величайшему сыну египетского народа, создала благоприятные условия для развития его творчества и помогла донести его могучий голос до слушателей во всем мире.

Потом аль-Хамиси прочел фрагмент из своей новой поэмы «Заколдованный город». В суровые дни московской зимы родились строки, чарующие красками и музыкой стиха.

Зеленая весенняя страна,

Где счастьем веет

Ветра дуновенье,

Где звонкие ручьи целуют землю

И долы разноцветными цветами

Сияют, как улыбками,

И птицы

Щебечут с наступлением зари,

Когда земля любима человеком,

Она ему родит легко и щедро

И наслажденье чувствует, рождая

Нив золото,

И хлопка серебро,

И зелень изумрудную деревьев,

И оглашает пастбища мычаньем

Откормленных коров,

И конским ржаньем,

И блеяньем несчитанных овец.

Там пение пастушьего рожка

Сплетается со стонами газели…

Земля впивает негу мирной жизни…

Под жарким солнцем И под сенью ночи,

В движении и в сладостном покое,

В безмолвии и в неумолчном шуме

Воды, летящей вниз

С отвесных скал…

Аль-Хамиси не успел дописать поэму. Он не дождался счастливых дней. Он скончался в конце марта 1987 года в Москве.

Сотни почитателей таланта египетского поэта пришли проститься с ним. Благодарные читатели, поэты, писатели, студенты и востоковеды в последний раз дарили ему свое восхищение, свою признательность за прекрасное наследие, оставленное людям.

«Великий сын египетского народа», — много раз звучало на арабском языке.

Прощаться с отцом прибыли сыновья и дочери поэта, которых он нежно любил, о которых всю жизнь заботился, которым дал высшее образование и помог выбрать дорогу жизни. Он постоянно опекал своих детей. Он научил их быть добрыми людьми и достойными сыновьями своего отечества. Его дети унаследовали трудолюбие отца и постоянную жажду знаний, стремление к совершенствованию.

Аль-Хамиси завещал похоронить его на родной земле в городе аль-Мансуре, где прошло его детство. Все египетские газеты и журналы, газеты Сирии, Ливии, Ливана и Туниса опубликовали слова прощания с поэтом, которого они любили, восхищались и следовали его примеру.

В своих некрологах с любовью и нежностью вспоминали о встречах и дружеских связях писатели, поэты, ученые, кинодеятели, актеры, многочисленные друзья.

Горестная весть всколыхнула весь Египет. В самой большой мечети Каира «Омара Макрама» собрались для прощания тысячи египтян и арабов из других стран. У гроба, покрытого национальным флагом Египта, стояли писатели, профессора университетов, дипломаты, студенты и феллахи, рабочие и школьники, родственники, приехавшие издалека. Они пришли проводить в последний путь поэта-рыцаря, отдавшего свою жизнь великому делу — борьбе за национальное возрождение египетского народа. В скорбном молчании стояли дети аль-Хамиси. Горе их безмерно.

Сотни телеграмм были получены из многих городов Европы и стран Ближнего Востока. Товарищи по борьбе за мир выражали свою боль и сочувствие близким.

Египет никогда не забудет своего любимого поэта. Молодое поколение будет у него учиться служить своему народу во имя добра и справедливости. Память о великом сыне Египта Абд ар-Рахмане аль-Хамиси будет долго жить в сердцах людей.

Я лик восхода

Над долиной Нила!

Я голос нищих,

Я мечта народа

О близком царстве Света и Свободы.

Слово сына Ахмеда аль-Хамиси

тех пор как я помню себя, я видел отца в постоянном творческом горении. При мне рождались стихи поэмы, новеллы, пьесы и кинофильмы Абд ар-Рахмана аль-Хамиси. При мне состоялись встречи с прославленными писателями, правителями арабских стран, прогрессивными деятелями Европы, Азии и Африки. Я сопровождал отца в бесконечных скитаниях по странам мира, когда он стал изгнанником.

Я был студентом философского факультета Каирского университета, когда впервые призадумался над книгой о моем отце. Позднее я долгие годы лелеял мечту написать эту книгу. Я восхищался его бурной деятельностью борца за мир, за социальную справедливость.

Я не написал книги о моем отце. Я боялся, что мое неопытное перо не сможет передать весь пафос и огонь его жизни, полной борьбы и сражений. Я опасался невольного преувеличения его достоинств. Моя любовь к отцу была безмерна. А теперь, когда его не стало, когда я услышал голоса лучших людей Арабского мира о великом поэте и гражданине, я понял, что был свидетелем удивительной жизни.

Повесть писательницы Клары Моисеевой, на мой взгляд, — это портрет живого поэта, кипучего и мятежного Абд ар-Рахмана аль-Хамиси, с его радостным восприятием жизни и скорбными касыдами о горестях его братьев египтян.

Попытка написать о жизни этого человека похожа на попытку заключить бурю в бутылку. Ведь одного десятка лет, прожитого им, хватило бы другому на целую жизнь, о которой он был бы вправе сказать, что прожил ее не зря. Однако благодаря богатому опыту, благодаря давнему интересу к жизни Египта Кларе Моисеевой удалось совершить чудо, удалось воскресить на страницах биографической повести яркие события жизни и творчества Абд ар-Рахмана аль-Хамиси.

Автору книги «Рыцарь XX века» удалось нарисовать картину быта и нравов египетского общества в пору становления поэта, показать влияние окружающих его людей на формирование таланта. Читая повесть, я нередко ловил себя на мысли, что передо мной возникает дорогой мне образ отца со знакомыми мне чувствами и удивительно оригинальным восприятием жизни. Автору удалось проследить путь творческого взлета поэта, отразивший многие особенности окружающей его жизни египетского общества.

С большой сердечностью написаны страницы, посвященные раннему детству и трогательной дружбе поэта с матерью, которая сумела до семи лет заложить основы богатой духовной жизни сына, сумела внушить ему любовь и уважение к человеку, научить видеть и восхищаться красотой. Отец часто говорил мне о благотворном влиянии матери, называл ее первым учителем.

Небольшая повесть не может охватить все стороны многогранной, насыщенной множеством событий жизни поэта. Однако эта повесть теперь единственный свидетель реальной жизни Абд ар-Рахмана аль-Хамиси, которого чтут и любят народы Египта и всего Арабского Востока.

Сотни книг и публикаций о нем говорят о творчестве, о форме и ярких образах поэтических произведений, но умалчивают о том, кто есть сам поэт. Писательница Клара Моисеева восполнила этот пробел. Отец говорил мне, что ему нравится, как правдиво написана книга, как умело отобрано самое значительное.

Мне довелось прочесть книгу Клары Моисеевой «Дочь Эхнатона» — четыре исторических повести о Древнем Египте и народах древней Африки, написанную с любовью и уважением к прошлому. Я думаю, знание истоков египетской цивилизации помогли писательнице постичь характер поэта-египтянина с его богатым воображением и гиперболическим мышлением. В представлении поэта аль-Хамиси, в жизни все грандиозно: добро и зло, любовь и ненависть, борьба за справедливость с риском для жизни и злодейское предательство.

Кто скажет, как постичь тайну человеческой души? Автор пытался разгадать эту тайну, вчитываясь в поэтические строки поэта аль-Хамиси, которые, по мнению огромного числа критиков и читателей, превосходны. Кларе Моисеевой посчастливилось встретиться с поэтом и вести долгие беседы о его жизни. Я уверен, это были незабываемые встречи. Они помогли написать правдивую книгу о поэте и борце.

Я надеюсь, читателям будут интересны высказывания крупнейших представителей египетской интеллигенции, опубликованные после кончины поэта. Я приведу некоторые выдержки из некрологов, которые дают представление о том, кем был для египетского народа Абд ар-Рахман аль-Хамиси.

Известный мыслитель и публицист Камель Зухейри писал:

«Поэт Абд ар-Рахман аль-Хамиси умер на чужбине, далеко от Египта. Его жизнь была лучшей поэмой. Он был романтиком, влюбленным в жизнь, в человека, в природу. Он обладал исключительным даром дружбы. Его рассказы полны историй, случившихся с ним самим, полны шуток и невероятных приключений. Его присутствие имело поразительное свойство: короли слова были готовы молчаливо и радостно снять свои короны и положить у ног, так как им ничего не оставалось, как только слушать его»^[8].

Ахмед Бахджат писал:

«Святой Абд ар-Рахман аль-Хамиси — удивительная смесь разных и многих взаимопроникающих личностей. Он поэт, играющий на фортепьяно, новеллист, предающийся временами игре, как это делают дети. Играя, он создает театральную труппу и ставит фильмы или пишет поэму. И во всякой игре, которую он затевал, он был господином. Все искусства представляли собой поле для его игр. И он блистал в каждом из них. Однако его беспокойство художника не давало ему возможности остановиться и утвердиться в одном искусстве. Поэтому он переходил от рассказов к стихам, от поэзии к театру и кино. И был выдающимся везде. Иногда он оставлял их все и уединялся на годы, предаваясь размышлениям. Его друзья называли его святым. Он тонко чувствовал и был другом жизни и человека, живой и неживой природы. Он никого не встречал, насупив брови, чтобы не увеличивать мрак на земле. Он понимал связь между луной, приливами и отливами и постиг, что Вселенную объединяют неясные связи гармонии и любви. Аль-Хамиси играл в Египте роль светоча в культурной жизни, подобно Б. Расселу в английском обществе»^[9].

Ахмед Хашим аш-Шариф писал:

«Египет простился с одним из своих выдающихся сыновей — Абд ар-Рахманом аль-Хамиси. Он покинул наш мир и оставил нам целый мир рассказов, стихов, музыки, пьес, песен, фильмов, радиопостановок. Аль-Хамиси оставил нам грустный напев, но унес с собой лиру. Он оставил нам листы бумаги, но унес с собой пламенное перо, которое излучало тепло для лачуг и испепеляло дворцы.

Когда аль-Хамиси начал писать, это занятие было привилегией богатых классов. Однако аль-Хамиси, деревенский парень без законченного образования, сломал это правило. Он стал великим, будучи ничем, без помощи «известного семейства», которая дала бы ему возможность завоевать себе местечко среди сынков состоятельных родителей. Из бедности, сиротства, скитаний, потерь и безвестности он поднялся до самых вершин литературы. Буря, имя которой «аль-Хамиси», вырвала много сорных паразитических трав и сумела взрыхлить почву для сада социализма, того сада, к которому был обращен блестевший слезой взор Абд ар-Рахмана аль-Хамиси, когда он прощался с ним навсегда»^[10].

После смерти аль-Хамиси национально-прогрессивная партия Египта выпустила небольшую книгу, посвященную ему, в которой говорилось:

«Наша партия, «Национально-прогрессивное движение», египетский народ потеряли одного из своих выдающихся представителей, который внес своим творчеством большой вклад в борьбу за победу социализма и мира во всем мире. Аль-Хамиси навсегда останется светлоликим певцом тех, кто борется за социализм, мир и прогресс».

Мой отец, простой египетский крестьянин, приехавший в Каир с образованием средней школы, стал значительным явлением в истории арабской поэзии, новеллы, кино и других искусств. И в то же время он вел постоянную патриотическую деятельность, желая увидеть свою родину, Египет, социалистической страной. И он заплатил свою цену за участие в этой борьбе: его бросали в тюрьмы, преследовали, угрожали, лишили родины.

Но голос аль-Хамиси не умолкал никогда, как никогда не ослабевала его вера в социалистические идеалы.

Иногда, знакомясь с этой столь наполненной жизнью, можно с изумлением спросить: как сумел человек все это сделать в течение столь ограниченного времени?

Я задаю себе вопрос: что было тем главным, что позволило ему прожить такую богатую жизнь, которой можно гордиться? Это были смелость и благородство. Мне доводилось видеть отца в присутствии президентов, больших руководителей и вождей. Он всегда высоко держал голову, был уверен в себе и удивительно прост.

Вера в социализм возникла у отца очень давно, когда он был еще молодым двадцатипятилетним восходящим поэтом, а Египет стонал под пятой английских оккупантов. Отец вступил в ряды левого движения, боровшегося против короля Фарука и английской оккупации. Он участвовал в широкой кампании против фашизма. В те времена разница между страшной нищетой и кричащим богатством в Египте была огромной. Отец поверил тогда, что именно социализм представляет собой путь для решения проблем в Египте. Главная проблема: ликвидация голода среди рабочих и крестьян, обеспечение благополучия и достоинства египтян. Естественно, СССР — оплот мирового социализма — привлек его взор и завоевал сердце. Он посвятил Советской стране поэмы «Москва» и «Гагарину».

Покинув Египет, Абд ар-Рахман аль-Хамиси никогда не переставал верить в национальное возрождение своей родины, ни на минуту не изменял своей любви к Советской стране. Эту любовь мы, его дети, унаследовали от него и гордимся этим.

Скончался поэт, блестящий и очень скромный, чем-то напоминающий птицу с разноцветным оперением, которая несла с собой радость и красоту. Он часто повторял нам, его сыновьям:

«Когда умру, пейте вино и танцуйте, потому что жизнь продолжается. А жизнь — больше, чем каждый человек в отдельности. Похороните меня под деревом. Я хочу вырасти вновь. Может быть, веткой, сидя на которой будет петь птичка. А может быть, я буду листьями, которые появляются вновь и вновь каждую весну».

Примечания

1

Куттаб — дом богослова, где мальчиков учили читать Коран.

(обратно)

2

Перевод с арабского Э. Бобылевой.

(обратно)

3

Перевод А. Ахматовой.

(обратно)

4

Перевод В. Потаповой.

(обратно)

5

Перевод с арабского И. Фильштинского.

(обратно)

6

Перевод с арабского Э. Бобылевой.

(обратно)

7

Отрывок из стихотворения «Ленин». Перевод Ю. Паркаева.

(обратно)

8

«Аль-Джумхурия аль-Мысри», 4 апреля 1987 года.

(обратно)

9

«Аль-Ахрам», 6 апреля 1987 года.

(обратно)

10

«Аль-Ахрам», 4 апреля 1987 года.

(обратно)

Оглавление

Интервью длиною в год

Похищение

Одиночество

Анистена! — Ты осчастливил нас!

Школа в аль-Мансуре

Начало пути

Признание

Учителя

Любовь и ненависть

Революция

Суад Хусни — золушка из Каира

Тюрьма

Фатин и «Книга любви»

Изгнание

Скиталец

Слово сына Ахмеда аль-Хамиси

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно