Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


Краткое перечисление других творческих инициатив и начинаний Олега Павловича Табакова

В 2000 году он возглавил Московский Художественный театр им. А. П. Чехова, взяв курс на полное обновление репертуара, привлечение в театр передовых отечественных режиссеров (К.Серебренникова, Е.Писарева, М.Брусникиной, А.Шапиро, К.Богомолова, В.Петрова, Ю.Бутусова, С.Женовача, В.Рыжакова) и новых авторов. По его приглашению в труппу театра вошли Ольга Яковлева, Авангард Леонтьев, Алла Покровская, Валерий Хлевинский, Борис Плотников, Константин Хабенский, Михаил Пореченков, Михаил Трухин, Марина Голуб, Анатолий Белый, Владимир Краснов, Сергей Сосновский, Дмитрий Назаров, Николай Чиндяйкин, Алексей Кравченко, Дарья Мороз, Дмитрий Дюжев, Ирина Пегова, Юрий Чурсин, Максим Матвеев. Новации Табакова и здесь оказались сродни революционным. Если в так называемые «лихие ельцинские времена» заполняемость зала редко превышала 40 %, то сегодня она равняется 98 %. В дни предварительной продажи билетов в кассы театра всегда выстраиваются огромные очереди. Просто так во МХАТ теперь не попасть. Здесь открыта третья – Новая – сцена, предназначенная исключительно для экспериментальных постановок. Она расположена в соседнем с театром здании – Камергерский переулок, 3-а. По инициативе Табакова проведена крупномасштабная реконструкция Основной сцены. И сегодня МХТ – один из самых технически оснащенных театров мира. Перед зданием театра в Камергерском переулке – и это опять-таки инициатива Табакова – открыт памятник основателям МХТ В. И. Немировичу-Данченко и К. С. Станиславскому (скульптор и архитектор Алексей Морозов). Начато строительство филиала МХТ на пересечении проспекта Андропова и Нагатинской улицы (станция метро «Коломенская»).

В 2007 году по настоянию Олега Павловича возле сцены на Чистых прудах установлена скульптурная композиция из бронзовых фигур «Драматурги» в честь драматургов Александра Володина, Александра Вампилова и Виктора Розова. Авторы композиции ректор Санкт-Петербургской академии художеств Альберт Чаркин и директор музея-заповедника «Царское Село» Иван Сайтов.

Сегодня, благодаря Олегу Табакову, действует сцена на Чистых прудах. Зрительный зал рассчитан на 114 мест. Еще одна цена на Сухаревской. Здесь зрительный зал театра вмещает 400 мест. В нем установлена система виртуальной акустики помещения, которая создает «эффект присутствия», погружая зрителей в акустическую атмосферу действия спектакля. Площадка оборудована системой барабанного круга с кольцом, люками-провалами, тремя встроенными подъемно-опускными плунжерами, механизмом трансформации планшета сцены, за счет которого может увеличиваться в глубину на 4,5 метра, обеспечивая появление авансцены путем опускания первых четырех рядов в трюм, комплексом верхней механики (электромеханические беспротивовесные декорационные и точечные подъемы, софитный мост, софитные фермы).

Художественно-производственный комбинат производит декорации, бутафорию, мебель и различную рекламную продукция как для самой «Табакерки», так и для других театров, находящихся под эгидой Табакова. В состав комбината входят слесарно-сварочный, бутафорский цеха, цех высокотехнологичной печати и электроцех.

В 2008 году правительство Москвы приняло решение о создании театрального колледжа под руководством Олега Табакова. Школа открылась через год в доме 20 по улице Чаплыгина. Московский театральный колледж при ГБУ культуры Москвы «Московский театр под руководством Олега Табакова» представляет собой колледж-пансионат и дает среднее профессиональное образование. Финансирует необычное учебное заведение – своеобразный театральный лицей – столичное правительство. В колледже не учатся за деньги. Ежегодно набираются 24 учащихся 14–15 лет, окончившие 9 классов. Для этого педагоги театра ездят по городам России и устраивают кастинги. Школа обеспечивает учеников питанием и проживанием. Общая площадь здания школы – 2608,5 м2. В нем – спальни (по 2–3 человека в комнате), столовая, прачечная, комнаты для самостоятельной работы, библиотека, административные и учебные помещения, музыкальные и гримерные классы, балетный зал, учебный театр на 72 места, гримерные и костюмерные, комнаты отдыха, медицинский кабинет.


«Но воспитание артистов происходит не только на сцене. Лично я в «Табакерке» начал с… сортира. Обыкновенного нашего подвального сортира, которым пользовались не только артисты, но и зрители. Несколько дней подряд я, а затем Гарик Леонтьев драили его, дабы показать студентам, не привыкшим к чистоте отхожего места, что это не менее важно, чем все остальное, потому что театр – наш дом и относиться к нему надо соответственно. С того момента сортир стал неотъемлемой частью забот студийцев, доводивших его состояние до распространяющей благоухание дезодорантов стерильности. В «теплой» комнате мы устроили так называемую «трапезную», где стояли подаренные Зоей Павловной Бойко странные диваны-колымаги с кожаными сиденьями и деревянными рамами с серпами и молотами. На них мы сидели и пили сладкий чай с булками – это угощение было в подвале всегда. Велся журнал дежурных, отвечающих за порядок и чистоту, а также постоянное наличие горячего чая и свежего хлеба».

* * *

Читателям, вместе со мной дошедшим до этого прозаического и в то же время глубинного признания моего героя, я особенно благодарен. И как обещал, одариваю их высказываниями и рассуждениями Олега Павловича Табакова, которые я собрал за многие годы и разместил их в рукописи собственной книги «Нескучные мысли москвичей». Они даны вразброс, без какой бы то ни было системы. Но ценность их от этого не пострадала.

* * *

«Наверное, надо быть идиотом, чтобы в 74 года, руководя двумя театрами, организовывать еще и театральную школу. Но действительно, я это сделал. Ведь ранняя профессионализация в нашем ремесле очень важна. Может быть, и определяющая».

* * *

«Одаренность Безрукова была очевидна с первой минуты. Кроме того, Сережа оказался очень ценным членом коллектива. Его отец работал в Театре сатиры, и благодаря этому Сережа приносил на самостоятельные показы огромное количество реквизита – не только для себя, но и для ребят. А однажды притащил… пулемет. Не настоящий, конечно, макет, но он выглядел очень внушительно. Он всегда – за коллектив. А такие люди особенно ценны в большом общем деле».

* * *

«Я так думаю, что мой глаз действительно обладает особым свойством – распознавать энергетику человека и даже некоторые параметры этой энергетики. Ведь один человек может покрыть своей энергией вот эту комнату, другой – четыре такие комнаты, а третий – четырнадцать. И это я ощущаю. Как и почему, сказать не могу, но ощущаю».

* * *

«Я многое делаю для своих учеников и не вижу в том особого героизма или какого-то благородства. Это нормальная вещь. Поскольку я отлично помню, как в свое время великая актриса Алла Тарасова лично пошла к министру обороны, чтобы меня, никому тогда еще не известного артиста, не брали в армию. Еще помню, как мой педагог Василий Осипович Топорков попросил меня и мою однокурсницу Нину Заварову сходить с ним в сберкассу, где он снял с книжки довольно много денег и на них устроил нашему курсу «отходную». А уж как забыть семью потомков художника Валентина Серова, к которым моя однокурсница привела меня нахлебником! У них варили грибной суп и кофе в жестяном самодельном кофейнике литра на четыре. Кормили не только голодных студентов, но и людей, вернувшихся из лагерей, – те вообще жили у Серовых по полгода. Например, родственница декабриста Пестеля – Елена Петровна Пестель, она ведь была репрессирована. Все это долги, которые надо отдавать. И я отдаю по мере возможности любимым людям».

* * *

«Мои родители видели мой успех. И это – самое главное».

* * *

«Был такой композитор Эдик Колмановский, автор песни «Я люблю тебя, жизнь…». Однажды он подарил мне свою пластинку, на которой надписал: «Я люблю тебя, друг. И хочу, чтобы лучше ты стал бы». Вот и я так смотрю на всех своих многочисленных учеников и на их работы.

* * *

«Лицо моего отца… В нем была какая-то печать. Печать таланта, наверное. Для меня эти понятия: отец-доктор и Антон Павлович Чехов-доктор очень соотносятся и означают если не знание истины в последней инстанции, то невероятное стремление к истине и к знанию».

* * *

«Неописуемое блаженство в детстве: взять книгу, развести в банке варенье, прихватить насушенных мамой сухариков, намазать их маслом и… Нет, никогда уже не испытать мне той беззаботной радости! И никогда уже не прочитать столько, сколько было прочитано в детские годы. Ныне я вполне безошибочно умею определять уровень литературы. Просмотрю несколько страниц и уже доподлинно знаю, следует ли читать далее. Ошибаюсь редко. Если бы не было того книжного марафона в детстве и в юности, наверное, в зрелые годы Маканина или Кима я бы не стал читать вовсе. Не заметил бы. Читал бы все Сорокина. Не буду, конечно, оригинальным, если скажу, что с детства любил Пушкина, «солнце русской поэзии». Только любовь к Александру Сергеевичу пришла не по официальным каналам, не через сказки или любовную лирику. Меня завораживали его «запретные» письма. В доме почему-то было сразу два полных собрания, и я довольно рано добрался до писем. Помню письмо Соболевскому: «Ты ничего не пишешь мне о 2100 р., мною тебе должных, а пишешь мне о M-me Kern, которую с помощью божией я на днях…». Ну, словом, оестествил. Вот что потрясало! Пушкин входил в число моих подростковых тайн».

* * *

«Женька Миронов – прежде всего любимый мною человек. У нас с ним общность судьбы, он мой земляк, из Саратова. И в юности сильно меня напоминал: тщедушный, белобрысый и обожающий сцену. Я таких за версту чую».

* * *

«Господь очень милостив ко мне – я, как и мой отец в свое время, моложаво выгляжу. В молодости я вообще думал, что так долго не живут!»

* * *

«Мне совсем не трудно показать что-то такое, чего я делать в действительности не умею. Всегда, например, могу «свободно поговорить» по-французски, зная этот язык на уровне «культивэ нотр жардэн» или «а ля гэр ком а ля гэр».

* * *

«В молодости мне казалось, что сумасшествие – болезнь наследственная, и я с ужасом находил в себе «признаки» шизофрении. А когда стал взрослым, узнал, что шизофрениками не рождаются. Шизофрениками становятся».

* * *

«Мысли покинуть Родину, может, и были. В свое время меня довольно недешево покупали американцы, чтобы я преподавал и играл в США. Одна моя подруга даже нашла мне агента. И язык я прилично знал. А вот когда настала минута окончательно решить – уезжать или остаться (в советские времена речь шла только о том, чтобы уехать навсегда, бесповоротно), я почувствовал: да не смогу я никуда уехать! Я ведь очень люблю нашу землю. Вот недавно был в Нижнем Новгороде, вышел на высокий берег Волги, на утес, там, где стоит памятник Чкалову, а до противоположного берега чуть ли не километр. Постоял минут семь, и у меня слезы потекли. Хотя вообще я не сентиментальный человек, наоборот – смешливый»

* * *

«В моих первых детских воспоминаниях нет ничего сверхординарного или скандального. О ранних годах жизни в памяти остаются загадочные, не совсем адекватные картинки реальности, факты и фактики. Какие-то несущественные с точки зрения здравого, взрослого смысла мелочи. На самом деле это важнейшие подробности становления души».

* * *

«По отношению к антисемитизму я всегда был настроен воинствующе. Моя жизнь сложилась так, что люди, принадлежащие к древнему и мудрому еврейскому народу, были той питательной средой, на которой я воспитывался этически и культурно».

* * *

«Мои театральные пристрастия очень совпадают, или вытекают из суждения В. И. Немировича-Данченко, который в своих заметках, рассматривая удачи спектакля «Три сестры», писал о так называемых «знакомых неожиданностях», то есть о том, что имеет безусловное отношение к зрительскому жизненному и эмоциональному опыту. Когда человек, глядя на сцену, ахает: «О! Да это я! Такое было со мной, с моими близкими!» – увидев нечто безусловное в масштабах человеческого бытия. Я не раз говорил о том, что по большому счету люди ходят в театр, для того чтобы сравнивать свой жизненный и эмоциональный опыт с жизненным и эмоциональным опытом театра. Это я могу назвать качеством театрального успеха».

* * *

«Успех – это последовательность усилий театра, или режиссера, или актера в реализации задач, которые они ставят перед собой сами. На словах все вроде бы довольно просто, но на практике эта последовательность реализации оказывается чрезвычайно сложной. Ей мешает буквально все: и тяготы семейной жизни, и перипетии общественной, и какие-нибудь материальные неурядицы, и, наконец, напряженность «межличностных отношений» участников данного спектакля. Но все это, по заветам отцов-основателей, должно и может преодолеваться нами ради конечного результата.

Успех – это еще и полный контакт с залом, партнерами, радость взаимопонимания. Максимальная выдача того багажа, что накопился у тебя за душой на сегодняшний день. Излучение той энергии, которой актер держит зал. Процесс мне хорошо знакомый и представляющийся вполне материальным. Уверен, что пройдет не так много времени, и технически оснащенные японцы, используя лучшие наработки каких-нибудь американских ребят или утекающих из России на Запад мозгов, изобретут и создадут некие аппараты, способные измерять излучение, исходящее со сцены. А на спинке стоящего перед зрителем кресла, возможно, появятся два рычага с надписями «смех» и «слезы», и поворотом этих рычагов он будет либо усиливать, либо ослаблять воздействие театра на себя. Эта футурологическая фантазия почти реальна для меня, потому что я знаю, где зарождается энергия, идущая в зрительный зал, и каким образом происходит перетекание этой энергии обратно на сцену. И насколько важно для людей, действующих на сцене, знание того, что они приняты и поняты зрителями. Ведь адекватность восприятия твоего творчества – такое же слагаемое успеха».

* * *

«Любовь – это когда не можешь без человека, когда нет сил терпеть разлуку».

* * *

«В годы раннего «Современника» было в моде некое гражданское отношение и понимание действительности. Рассуждали примерно так: «Миром правит говно». Это произносилось убежденно, отчаянно и даже категорически. По молодости лет мне эта безнадежность нравилась, и я повторял сакраментальную мысль вслед за старшими товарищами. Но вскоре мне стало скучно. По причине, если хотите, моего корневого жизненного устройства. Довольно быстро я сообразил, что лучше всех поют эту песню люди убогие, или, я бы сказал, сильно подпорченные природой и обществом. А вот которые посамостоятельнее, поавтономнее – те поют совсем по-другому, пытаются что-то сделать для жизни. Они и жизнь-то ощущают как подарок, какой бы трудной она ни была».

* * *

«Второго апреля 1972 года мне пришло письмо: «Многоуважаемый Олег Павлович!

Шведская Академия присылает своего постоянного секретаря г. Гирова для вручения мне нобелевских знаков. Пользуясь тем, что эта церемония, обычно происходящая в Стокгольме, на этот раз произойдет в Москве, я приглашаю на нее самых видных представителей художественной и научной интеллигенции, во всяком случае тех, чье творчество я знаю и могу оценить. Мне очень приятно было бы видеть на этой церемонии Вас. С искренним расположением А. Солженицын».

Это было новое испытание, которое послала мне жизнь. Я прекрасно знал, чем мне это грозит. В конце шестидесятых приятельница мамы, врач, выпросила у меня самиздатовскую книгу «В круге первом», которую не вернула и увезла с собой в Саратов. В Саратове ее арестовали, и она кончила жизнь самоубийством в камере СИЗО.

«Господи, как это страшно! Ведь они же, наверное, меня там то-то, то-то и то-то! У меня уже двое детей. Я член партии. Что мне за это будет?!» – думал я. И вместе с тем понимал, что не пойти туда не могу. Но Советская власть была «мудрой», тщательно и умело организованной, и не пустила постоянного секретаря Нобелевского комитета в Москву 9 апреля, в день, когда была назначена церемония. Так что мне не пришлось провоцировать работников госбезопасности на продолжение «дела». Кстати, дело на меня было заведено в КГБ еще до момента моего избрания секретарем парторганизации театра. Это мне потом сказал один мой друг. От него же я узнал, что некоторые из моих коллег активно пополняли эту папку – не знаю, за меня или против. Ладно, бог с ним. Знание рождает печаль».

* * *

«Еще о Солженицыне. Однажды первый секретарь Ленинградского райкома партии Москвы Евгений Андреевич Пирогов спросил: кого или что я считаю лучшим в современной культуре. Я ответил: «Гениального русского писателя Александра Исаевича Солженицына». Первый посмотрел на меня такими внимательными добрыми глазами и сказал: «Ну что же, наш партийный и гражданский долг найти человека, который сможет объяснить вам, Олег Павлович, что вы глубоко не правы». То есть явно партийными руководителями делался какой-то допуск на олигофрению таланта – «Молодой, шельмец, ну, ни хера, обломается». Какой молодой, мне уже было под сорок к тому времени! Не обломался».

* * *

«Театр-студия «Современник» возник из идеи, настойчивости, характера, любви артистов друг к другу и, что особенно важно, из веры».

* * *

«Однажды был с Машей (самая младшая дочь Табакова) в гостях. Там одной девочке не хватило куска красивого торта, и та расплакалась. Маша тут же отдала ей свой кусок. А ведь она любитель поесть – этим в меня пошла».

* * *

«Применительно к моей актерской и человеческой судьбе лучше, чем Чехов, сказать нельзя: «Неси свой крест и веруй». Я – фаталист. Всегда много работая не только в театре, но и в кино, я снимался за год в трех-четырех фильмах. Этот жесткий рабочий ритм не мог не сказаться на физическом самочувствии. И я получил инфаркт. И у него я многому научился, о чем так сразу и не расскажешь».

* * *

«Всегда в продаже» шел в «Современнике» и в пору моего директорства. У Аксенова есть целая глава в «Ожоге», когда герой приходит в театр и его встречает директор театра в виде бабы и что-то там делает, говорит. Признаюсь, я много раз ошарашивал посетителей своим, мягко говоря, неожиданным обликом, сидя в директорском кресле, одетый и загримированный для выхода на сцену в роли Клавы. Не однажды мое появление в женском обличье заставляло сановных гостей проявлять себя с самых неожиданных сторон, испытывать небольшую неловкость, к которой примешивалось любопытство. А для меня это было не только разновидностью хулиганства, но и весьма азартным занятием».

* * *

«Скажу честно: я отношусь к категории актеров, на которых не надо давить. Вы только выпустите меня на репетицию, а я уж выдавлю из себя что-нибудь. Просто не смогу не выдавить. А тогда зачем я сегодня приходил, если никого ничем не порадовал и не удивил?! Для меня репетиция – временной отрезок моей реальной жизни. Репетиция прошла успешно, значит, я не зря сегодня жил. Пребывание на сцене – моя настоящая жизнь. Все остальное – либо подготовка к ней, либо отдых. Чаще всего способный актер – существо ленивое и берегущее силы во время репетиций до встречи со зрителями: «A-а, потом!» Да не «потом», а именно сейчас! Перефразируя известное выражение: «Я играю – значит, я живу». Это и есть первейший закон жизни артиста Олега Табакова.

Другое дело, с каким КПД ты работаешь. В начале шестидесятых у нас ставился спектакль по пьесе Константина Симонова «Четвертый». Я играл итальянца Гвиччарди, и мой эпизод был в самом конце спектакля. Репетиционный процесс шел много дней, а до меня дело все не доходило и не доходило. А я до такой степени был беременен теми приспособлениями, которые уже приготовил для этой роли, что от распиравшего меня желания действовать на сцене начал непрерывно бегать по лестницам старого здания «Современника» с первого на третий этаж – вверх-вниз, вверх-вниз. Вот тебе доведенная до абсурда, до идиотизма ситуация нереализации себя».

* * *

«Посмотрев «Обыкновенную историю», Раневская на какое-то время увлеклась новым театральным персонажем – молодым актером Табаковым. Хотя мне в то время было тридцать с гаком. Но не в этом дело. Фаина Георгиевна обладала уникальной способностью удивляться и радоваться чужому дарованию, чужим способностям, что для меня было и непривычно, и необыкновенно приятно. Когда Раневская говорила, я стоял как завороженный, потребляя все объемы слов и понятий, обрушиваемых ею на мою слабую голову».

* * *

«Родственница Шелленберга прислала мне письмо: «Спасибо за то, что были добры, как дядюшка Вальтер, и дали возможность еще раз взглянуть на него!». Историю об этом письме любил рассказывать на своих творческих вечерах (сохранились аудиозаписи рассказа) актер и бард Юрий Визбор, исполнивший в фильме роль Мартина Бормана».

* * *

«Подлый остеохондроз ограничил мои двигательные способности, что меня тревожит. Но я сумел к нему как-то приспособиться и играть довольно сложные спектакли. Господь очень милостив ко мне – я, как и мой отец в свое время, моложаво выгляжу. Несмотря на мои преклонные годы. В молодости я вообще думал, что так долго не живут!»

* * *

«Аркадий Исаакович приходил на современниковские чаепития в идеальных белых сорочках и элегантно повязанных галстуках. Но за одним столом с нами он существовал несколько отрешенно. И тем не менее он принес мне такое же количество радости, как и Женя Евстигнеев. Поэтому по сию пору при воспоминании об Аркадии Исааковиче душа моя переполняется мыльными пузырями восторга, которые так и рвутся наружу».

* * *

«Среди моих учеников много успешных людей. Спрашивают: как я этого добиваюсь. Элементарно. Я ведь всегда учил студентов не для чужого дяди, а для себя, для собственного театра».

* * *

«Олег Ефремов в последние годы жизни сильно болел. В конце концов, его приковали к аппарату искусственной вентиляции легких. Как это обычно случается в природе, стоит сильному, крупному животному ослабеть, вокруг него тут же начинают кучковаться всякие шакалы, гиены и прочие малосимпатичные твари. Художественный театр перестал быть успешным, и актеры, которые нуждаются в постоянной любви и признании у зрителей, обвинили во всех грехах руководителя. И это тоже, увы, не ново. Сукины дети… Олег видел, что происходит, прекрасно понимал и дважды предлагал мне объединить в единый коллектив МХАТ и студию с Чаплыгина, слиться, так сказать, в творческом экстазе. Впервые разговор об этом зашел году в 92-м. Мы отобедали в ресторане на Чистопрудном бульваре, я, вдохновленный, тут же отправился к своим ребятам, но не встретил понимания. Женя Миронов, Володя Машков, Сережа Газаров и другие смотрели на меня с удивлением, искренне недоумевая, зачем им, молодым, успешным, идущим в гору, впрягаться в чужую телегу и тащить ее за собой. Подобная перспектива не вызвала ни энтузиазма, ни положительных эмоций. И моя метафора про новое вино в старых мехах должного эффекта не произвела. Ребята как стояли в курилке с сигаретами, так и остались в тех же позах, только ниже головы опустили. И я понял: слияния не будет».

* * *

«Пятьдесят лет занятий театром, начиная с драмкружка под руководством Натальи Иосифовны Сухостав, – очень большой срок. Но думаю, что коэффициент полезного действия от наработанного мною за все эти годы оказался меньшим, чем хотелось, хотя и явно превышал КПД паровоза. Наиболее стоящее из этих двадцати процентов связано не с тем, что «созрел замысел» или «сначала произошло озарение, а потом была огромная работа по реализации этого замысла, в поте лица своего, не разгибая спины…» и т. д., и т. п. Нет! Самыми стоящими оказываются некие профессиональные откровения, связанные с работой моего подсознания. Я твердо уверен, что в данном конкретном случае надо делать так и только так. А почему – не знаю. И не важно, что не знаю. Многое из того, что я делаю на сцене, я вообще никогда не узнавал – как надо. А вот ТАК!»

* * *

«Я не монархист, но мне очень дороги 300 лет царствования Романовых. При них Россия прирастала – территорией, богатством, а это не бывает случайно. У меня две линии происхождения. Папина – люмпенская, нищая. А по маме я из весьма состоятельного рода. У моего деда Андрея Францевича Пьянтковского было имение в Одесской губернии. Никогда я об этом не забывал».

* * *

«Не подводя никаких итогов, скажу лишь несколько вещей, которые кажутся мне существенными. Когда-то повесть «Один день Ивана Денисовича» разделила мою жизнь на две половины, перевернув душу и заставив переосмыслить все происходящее со мною. И вот, спустя десятилетия, я записываю «Ивана Денисовича» на радио в другой стране, в Москве 2000 года… И вдруг испытываю странное ощущение и от смысла написанного Александром Исаевичем, и от опыта собственной души. А потом понимаю, какая мысль не дает мне покоя – все было не зря. За тридцать семь минувших лет душа не умерла: то, что я любил, я по-прежнему люблю, то, что ненавидел, – по-прежнему ненавижу. И плачу от того же, и смеюсь потому же. Хотя… с годами смеюсь чаще. Слава Богу, который дал мне способность хоть иногда видеть себя со стороны. В зеркале ванной комнаты, например».

* * *

«В «Современнике» была у меня очень звездная и очень колоритная роль буфетчицы Клавы в спектакле «Всегда в продаже». В это время я как раз директорствовал. И в дни, когда играл Клаву, специально не переодевался. Так и шел в кабинет – с пышной накладной грудью, в кудрявом парике, так и принимал посетителей, немало их смущая. Одним словом, хулиганил. На самом деле народ обожает, когда мужчина-актер переодевается в женщину».

* * *

«Счастье? Вот, к примеру, вечер моего 60-летия во МХАТе. После «Двадцати минут с ангелом», где принимала участие сборная команда – Галя Волчек, Марина Неелова, Костя Райкин, Володя Машков, Женя Миронов, – люди, с которыми я вместе работал в разные моменты жизни, сделали мне подарок. На сцену вышел мой внук Никита, сын Антона, и забрался на меня. Судя по выражению лиц, оба счастливы.

Или я с трудом завязываю шнурки ботинок, потому что мешает собственное брюхо, навевающее мысли о бренности существования и о собственном несовершенстве. Но не стоит творить философию отчаяния только потому, что выросло брюхо. Есть в жизни мгновения, которые придают ей огромный смысл. Вот когда сын Павел говорит мне: «Подыми меня вверх», – и добавляет: «Неожиданно», – я задыхаюсь в эту секунду от полноты чувства жизни. Или когда прихожу к своей внучке Полине в школу, на большую перемену, и мы прижимаемся с ней друг к другу. Или от того, с каким самозабвением требовал Никита, сын моего Антона, чтобы я обязательно взял его на руки, когда надо было идти по дорожке звезд на фестивале «Кинотавр». Все это снимали, и я увидел потом меру счастья в глазах этого существа. Или беспредельность щек у годовалой внучки Ани, которую произвел на свет тот же Антон вместе с Настей Чухрай. Вглядываюсь и с восторгом констатирую, что Анькины щеки – это мои щеки…»

* * *

«Однажды после спектакля «Обыкновенная история» к нам за кулисы зашел Хрущев. Я не удержался и спросил: «Никита Сергеевич, ну почему вы не реабилитировали Бухарина?» Мне виделось это вершиной справедливости и торжества демократии. Хрущев коротко бросил: «Не успел!» Потом мы еще раз пересеклись с ним в театре, где Питер Брук показывал «Короля Лира». Я сидел в партере позади Никиты Сергеевича и слышал, как он, занимая с Ниной Петровной места в зрительном зале, громко сказал кому-то из соседей: «Вот! Пришел посмотреть, как королей с работы снимают!» Гениальная фраза человека с хорошим чувством юмора!»

* * *

«Часто возвращаюсь мыслью к своему инфаркту. Тогда я четко уловил сигнал сверху: не заносись, умерь пыл! Не скажу, будто внял предупреждению Господа, но мысль о бренности земного бытия из заемной, книжной мудрости стала моей собственной, прочувствованной, абсорбированной. Как говорится, испытано на себе».

* * *

«Да, Ефремов злоупотреблял по части «зеленого змия». Но ему прощали все потому, что Олег сжигал себя ради театра, окружающие это видели. Дошло до того, что партийная власть открыто предложила мне сдать Ефремова и занять его место. Однажды Алла Шапошникова, полногрудая секретарь Московского горкома КПСС, попросила прогуляться с ней от площади Маяковского вниз по улице Горького и принялась убеждать, дескать, надо принимать срочные меры, иначе театр погибнет. Я отмалчивался, ничего не отвечал. Потом была еще попытка завести разговор на ту же тему. Мне и в голову не приходило всерьез рассматривать подобные предложения. Предательство находилось вне моей системы координат, хотя я рано узнал массу скверного о театре – про людскую зависть, подлость, интриги, подковерную борьбу. Поэтому никогда не возил подчиненных лицом по столу, не получал удовольствия, унижая других. Между тем уверен, многих привлекает во власти именно возможность безнаказанно измываться над слабыми и зависимыми. Что касается Олега, он любил меня и выделял. Я в числе первых из «Современника» получил звание заслуженного артиста РСФСР, в 34 года – необычайно рано! – стал лауреатом госпремии СССР. Орден «Знак Почета» мне дали еще раньше, в 1967-м. Это событие, правда, произошло без участия Ефремова. В отделе культуры ЦК КПСС работала инструктор Алла Михайлова. Она и принесла главному партийному идеологу Суслову список представленных к государственным наградам в честь 50-летия Великого Октября. Михаил Андреевич пробежал проект документа и завернул обратно: «Не годится! Где молодежь? Надо переделать». Вот Алла Александровна и вписала с перепуга Андрюшу Вознесенского, Женю Евтушенко, меня… Помню, в дверь репетиционного зала просунулся длинный нос Эрмана, и Леня стал громко шептать: «Олег Николаевич, извините! Позвонили из Кремля, срочно вызывают Лелика». Ефремов не любил, когда отвлекали от работы. Недовольно оглянулся и сердито гаркнул: «За каким хреном?» Перепуганный Леня почти беззвучно прошелестел: «Ему орден дали». Последовала немая сцена почти из «Ревизора»… Раньше ведь как было? Сначала кандидатуру будущего орденоносца утверждали на уровне местного профкома, потом требовалось одобрение партячейки, райкома, горкома и далее – со всеми остановками. А тут, получается, я перепрыгнул, сам того не ведая, с десяток ступеней. С тех пор у меня уже восемь орденов».

* * *

«Жизнь несовершенна, но миром правит отнюдь не то самое вещество. Им управляет вера, твое собственное желание сотворить что-то и не уйти бесследно. Надеюсь, именно этим питалась моя настоящая жизнь».

* * *

«Я действительно редко впадаю в душевную депрессию. Но однажды она все же случилась еще в «Современнике, при Ефремове. Тогда меня проста стали манкировать и я натурально скис. Видимо, кто-то сообщил Ефремову о моем душевном кризисе и отчаянном состоянии, поскольку на следующий день он возник в дверях квартиры на Селезневке, где я тогда жил. Поглядел на умирающего и сказал: «Лелик, кончай, б…ядь, дурью маяться. Вот принес тебе пьесу, прочти на досуге». Это был «Амадей» Питера Шеффера. С тем в 83-м я и перешел в Художественный театр. А спустя еще год Олег подал высокому начальству бумагу-ходатайство о моем назначении ректором Школы-студии МХАТ. Его вызвал к себе Лигачев, тогдашний секретарь ЦК. Егор Кузьмич взял Ефремова под локоток, отвел в сторонку и доверительно спросил: «А Табаков-то наш человек? В «Семнадцати мгновениях весны» врага сыграл, Шелленберга». Ефремов успокоил: «Наш! На сто процентов!» Так меня утвердили на посту, на котором я честно оттрубил пятнадцать лет.

* * *

«Однажды нас с Евстигнеевым на заседании правления вывели из числа «звезд» на целый год. Дело было так. У нас было принято на обсуждении итогов сезона тайным голосованием оценивать работу каждого актера. И в зависимости от этого назначать зарплаты. Кому-то гонорары уменьшали, кому-то – увеличивали. И вот однажды меня и Женю на год лишили ставки «первых артистов». И мы каждый раз возвращали в кассу по 20 рублей, которые потом выплачивались другим артистам!»

* * *

«Есть в моей жизни поступки, которыми буду гордиться до гробовой доски. В шестьдесят седьмом году жизнь дала мне невероятный шанс. Кинорежиссер, чех, Карел Райш задумал снимать фильм «Айседора» о знаменитой балерине Айседоре Дункан. На главную роль пригласили Ванессу Редгрэйв. А я в неполных тридцать два года должен был играть Есенина. Пятого ноября я должен был быть в Лондоне – на примерке костюмов, головных уборов, обуви, делать грим. Но так случилось, что начало съемок совпало с седьмым ноября, – днем, в который цензура запретила «Современнику» показ премьеры спектакля «Большевики» – нашего подарка партии на ее 50-летие, где я играл одну, отнюдь не главную, роль. Ефремов пошел в горком, я отправился к Екатерине Алексеевне Фурцевой. Женщина-министр согласилась прийти к нам на дневной прогон, устроенный специально для нее, и он ей понравился. Фурцева была человеком удивительной самостоятельности, и, входя в дело, она шла до конца, рискуя всем в ее положении – и креслом, и даже партбилетом. И тут я понимаю, что не могу оставить, а значит, предать это вовсе не являвшееся выдающимся художественным свершением дело. Но это было дело моего театра, который в моей жизни всегда имел первостепенное значение. Олег Николаевич не уговаривал меня. Я сам знал, что мне нельзя уезжать из Москвы. Вместо того чтобы рвануть за своей долей злата, я вместе с коллегами обивал пороги, добиваясь премьеры 7 ноября. Здесь действовала непонятная сейчас мораль другого времени, другого театра, которого давно нет и, может быть, уже никогда и не будет. Один из тех моих поступков, которые я «во дни сомнений, во дни тягостных раздумий» вспоминаю с приятностью».

* * *

«Русское телевидение – дремучее. Но меня русское телевидение не пугает: у меня же пульт есть!»

* * *

«Олег Ефремов, он, как богатырь из мифологии, лбом своим пробил чугунно-поролоновую стену эпохи развитого социализма и сделал этот театр. У нас с ним были как полосы отчуждения, так и полосы близости. И в этой близости я, человек не сильно пьющий, деликатно интересовался: почему же он таким способом – через алкоголь – уходит от действительности? И он объяснял, по обыкновению растягивая слова: «Свободен становлюсь!» Понимал я эту философию с трудом, но принимал».

* * *

Никогда я не подводил театр, ничего не срывал и не скрывал, не просил переверстывать под меня репертуар. За все годы работы в «Современнике» по моей вине подобие серьезной проблемы возникло лишь однажды. Трагикомичная история! Однажды в бане ко мне сунулся человек нетрадиционной сексуальной ориентации с непристойными предложениями. Будучи провинциалом по духу и воспитанию, я без лишних разговоров хватил беднягу железной шайкой по голове и… оказался в милиции за драку в общественном месте. Стражи правопорядка не стали долго держать меня в кутузке, из отделения я рванул в театр, но, пробираясь через оркестровую яму, увидел, как на сцену выходит Игорь Кваша в моих красных носках и сшитых на заказ мокасинах. Спектакль «Никто» в тот вечер отменять не пришлось, хотя я чувствовал себя за кулисами не слишком комфортно».

* * *

«Когда МХАТ разделился, мгновенно возник анекдот. Мужик садится в такси и говорит: «Во МХАТ!» Водитель уточняет: «Вам в какой – в мужской или в женский?» Одним руководил Олег Ефремов, вторым – Татьяна Доронина».

* * *

«Осенью 68-го года я попал в больницу. Из Чехословакии мне пришли две посылки – подарки, которые я делал своим друзьям в Праге. Как форма протеста против того, что происходило у них в стране. Как ни страшно мне тогда было, прямо из больницы я послал телеграмму Брежневу, протестующую против ввода войск в Чехословакию. Не один я решился тогда на подобное – и Евтушенко, и Вознесенский, и Окуджава, и многие другие выражали свое несогласие. Мне было больно и обидно, когда мне вернули подарки. Но, может быть, самое кошмарное во всей этой истории то, что спустя три месяца, когда в ноябре 67-го раздавали так называемые ордена к 50-летию советской власти, и Евтушенко, мне и другим людям дали по ордену «Знак Почета». Так нам отомстили за выражение протеста. Власть была не только мощной, изобретательной, она была, так сказать, макиавеллиевской по дальновидности и непредсказуемости своих ходов. Кому было интересно – давали мы телеграммы им, не давали. Много бы я дал, чтобы иметь силы вернуть эту каинову печать, но нет, на это была кишка тонка. Позже, знакомясь с некоторыми записями Сперанского, наставника Александра I, я обнаружил, что это давно принятый на вооружение дьявольский ход власти. Попробуй отмойся. «Это же наш талантливый советский парень. Вот, только что орденочек получил. Видали?»

Впоследствии и комсомол, и государство достаточно регулярно одаривало меня различными наградами. На самом деле я к власти никогда не был близок. Мои отношения с ней всегда шли по касательной. В большинстве случаев это было связано с проблемами «Современника». Больше всего мне приходилось ходить к первому секретарю Московского горкома партии Виктору Васильевичу Гришину – человеку, сыгравшему в восьмидесятом году роковую роль в моей жизни. Я ходил к нему по поводам совсем не личным. То Спесивцев согрешил с какой-то своей ученицей и ему надо было сочетаться с ней ранним браком, а мы с Ефремовым шли объяснять, что работа у артистов такая нервная. То Галину Волчек надо было «пробивать» на должность главного режиссера.

Та власть была сильно изощренной во зле. Однако и мы сильно изощрялись по ее поводу. Как-то одна моя поклонница очень разволновалась, что мне никак не дают звание народного артиста СССР. А один актер, не буду называть его имени, сказал: «И правильно, что не дают. Лелеку следовало бы научиться язык за зубами держать».

* * *

«Мама хотела, чтобы я стал врачом-гинекологом. В то время труд этих врачей очень высоко оплачивался. Но я не стал. Этой мой вклад в советскую медицину».

* * *

«К тридцати трем годам мои общественно-политические взгляды вполне сформировались. Я, как и многие тогда, бредил Солженицыным, его повесть «Один день Ивана Денисовича» была для меня тем самым Рубиконом, который поделил мою жизнь на «до» ее публикации и «после». Об этом же, кстати, говорила в свое время и Анна Андреевна Ахматова. Солженицын, Ахматова, Пастернак – вот мои университеты духа, ставшие доступными только с наступлением «оттепели» в стране, когда их стал печатать «Новый мир». «Новый мир» Твардовского, как и наш «Современник», был «птенцом гнезда Хрущева». Каждый номер журнала ожидался в величайшем томлении и мгновенно проглатывался от корки до корки. На журнал были установлены лимиты, но меня благодаря «лицу» подписывали вне всяких ограничений. До сих пор в моей библиотеке существуют переплетенные в ситцевые сарафанные обложки Семин, Быков, Катаев – все из «Нового мира», в основном определявшего круг моего чтения».

* * *

«Время, когда о нас кто-то должен позаботиться, ушло безвозвратно. Ни за что не променяю ни на какую чечевичную похлебку собеса, ни на какой социалистический гарант старости моей ту свободу, которую получил».

* * *

«Современник» в какое-то время забуксовал. А идти вперед можно было только с помощью проверенных, испытанных временем произведений. Увы, у Ефремова напрочь отсутствовал интерес к классической драматургии. А может, он боялся за нее браться. Однажды мы задумали постановку «Горя от ума», даже роли распределили. Алла Покровская должна была играть Софью, Игорь Кваша – Чацкого, Женька Евстигнеев – Фамусова, я – Молчалина. А потом Ефремов уехал с Товстоноговым в Америку и на Кубу, где по дороге в подробностях изложил наш замысел. Олег вернулся в Москву, но за Грибоедова не взялся, с ходу начав репетировать новую пьесу Володина «Назначение». А Гога тот дорожный разговор не забыл и вскоре выпустил «Горе» в БДТ. Отличный спектакль! С Сергеем Юрским в роли Чацкого, виртуозно сыгравшим Молчалина Кириллом Лавровым и несравненной Татьяной Дорониной».

* * *

«Наш с Ефремовым конфликт продолжался в течение двух лет. Мы не примирились даже у гроба нашего общего учителя Василия Осиповича Топоркова, не разговаривали друг с другом, а стоявший за нашими спинами Сергей Федорович Бондарчук костерил нас почем свет за идиотизм поведения перед лицом вечности. А через какое-то время Олег Николаевич пришел на сотый спектакль «Всегда в продаже» и попросил у меня прощения. Я простил, мы пролили слезу, и конфликт был исчерпан».

* * *

«Сегодня нет героев. И это нормально. Что-то я не помню, чтобы французская революция родила множество героев. Все больше тартюфы или какие-нибудь пакостники, дурачки, господа журдены».

* * *

«Я же был связан с Борисом Николаевичем по жизни. Мы познакомились, когда он работал на Урале, а я директорствовал в «Современнике». Однажды театр собирался на гастроли в Свердловск, и мы заранее договорились о встрече с моим давним приятелем Яковом Рябовым, первым секретарем обкома КПСС, которого я знал еще по комсомолу. И вот мы приезжаем, и мне передают Яшино письмо: «Олег, извини, улетаю в срочную загранкомандировку. Но тебя будет опекать хороший парень – Боря Ельцин. На него можно положиться, он все сделает». Действительно, мы встретились и как-то сразу глянулись друг другу. Потом была пауза в общении, пока наши дорожки не пересеклись в Кремле на всесоюзном совещании заведующих вузовскими кафедрами обществоведения, где я выступал. Что-то такое рассказывал про Обломова и Штольца, говорят, был в ударе. Словом, вернулся на место в зале и чувствую: кто-то крепко обхватывает меня за плечи. Оглядываюсь – Борис Николаевич улыбается: «Ну, ты молодец!» Вновь мы увиделись, когда Ельцин уже возглавлял московскую городскую парторганизацию, а я мучительно пытался закончить стройку в подвале на Чаплыгина. Наладочно-пусковые работы безнадежно затягивались, мы ни за что не управились бы в срок без вмешательства высокого начальства. Я позвонил помощнику Бориса Николаевича Виктору Илюшину, и тот моментально соединил нас по телефону. Ельцин предложил приехать, разговор продолжался часа четыре, не меньше. В итоге театр открылся в строго указанное время… Вскоре мне представился шанс отблагодарить Ельцина: когда он угодил в немилость к Горбачеву, лишился места в партийном ареопаге и сидел замом в Госстрое, я дал интервью влиятельному молодежному журналу, где сказал, что, потерпев карьерное поражение, Борис Николаевич одержал серьезную нравственную победу. Думал, корреспондент или редактор вычеркнут реплику, нет, напечатали слово в слово. Тогда немногие решались поддержать опального политика, и Ельцин по достоинству оценил мой жест».

* * *

«Мои учителя говорили: от существа к существу о существе по существу. Сочетания такого рода в театре встречаются все реже и реже: все более как-то получается не по существу».

* * *

Наш театр на Чаплыгина поддерживали очень многие. И сред них – Алеша Аджубей, муж дочери Хрущева Рады Никитичны. Он оказался одним из немногих, кто реально бился за то, чтобы в конце 70-х мне дали открыть театр. Алексея тогда уже убрали из «Известий», он заведовал отделом очерка в журнале «Советский Союз», но по-прежнему обладал авторитетом, а главное – несгибаемой волей. Аджубей ведь учился в Школе-студии МХАТ с Ефремовым, но потом ушел. Вот какие бывают совпадения! После первого курса они дали клятву верности идеям Станиславского, кровью расписались. Не шутки! Однажды я ходил с Олегом на день рождения к Алеше, и тот назвал меня зеленым. Было жутко обидно. Мне исполнилось двадцать три, я казался себе взрослым и многоопытным. А сейчас уже не обижаюсь».

* * *

«Все эти разговоры, что кино убило театр, – чушь собачья. У театра есть немыслимая привилегия: человеку предлагают действо, которое разворачивается только один раз, на его глазах. Вышли два актера, вынесли коврик – и началось».

* * *

«Когда Ефремов объявил о своем решении уйти во МХАТ, мы все были огорошены. Я так чувствовал себя бежавшим на свидание к любимой и вдруг мордой с маху налетевшим на бетонный столб. Для меня то была настоящая катастрофа. Четырнадцать лет отдал «Современнику». Четырнадцать! Ефремов предлагал идти вместе с ним во МХАТ. Не только мне, но и некоторым другим. Мы с Женькой Евстигнеевым наотрез отказались обсуждать тему. Олег не ожидал подобного поворота и тоже оказался огорошенным».

* * *

«Во все времена смешно от одного и того же: от несовершенства человека».

* * *

«Константин Михайлович был настоящим мужиком! Когда я приехал с ним в Берлин на премьеру фильма «Живые и мертвые», Симонов, увидев, сколько мне выписали суточных, сказал: «Старик, хочу дать немного денег. У меня есть еще, а вам пригодятся». Я стал мучительно краснеть и что-то лепетать, пытаясь вежливо отказаться от предложения. Симонов остановил словесный поток: «Бросьте, Олег! Разбогатеете – вернете». Никогда не забуду эту деликатную и тактичную форму поддержки. Кстати, благодаря только его статье в «Правде» наш «Современник» не закрыли».

* * *

«По сути дела, с детских лет я вынужден был иметь двойную, а то и тройную нравственную бухгалтерию – живя в этой жизни, соотнося себя с нею, принимая общепринятые условия, в то время как на самом деле настоящее положение дел было совсем-совсем страшным и серьезным. Длительное время существовала разработанная, разветвленная система, разделявшая общество на два лагеря: одни стучали, а других увозили. И тем сложнее давалась мне жизнь в этом обществе, чем более я был обласкан, востребован и благополучен. Мне никогда не хотелось быть диссидентом. Я относился к ним настороженно. Они мне не всегда казались достойными людьми. Много лет спустя я прочитал подобные сомнения у Иосифа Бродского. Мне не нравились те, кто использовал свою принадлежность к стану диссидентов, как некую индульгенцию на все случаи жизни. Правда, я никогда не считал диссидентами ни Солженицына, ни Сахарова, ни Владимова, ни Войновича… И мне всегда казалось, что средствами своего ремесла я тоже могу изменять жизнь к лучшему. Но не революционно, это уж совершенно очевидно. Что-то меня сильно не устраивало в том, как люди выходили на Красную площадь. Джордано Бруно мне казался в большей степени имеющим право на уважение, потому что его поступок был «одноразовым» – ведь нельзя быть перманентно идущим на костер революционером. А какие-то коллективные прозрения, когда пять человек выходили на Красную площадь, мне были глубоко несимпатичны в силу, наверное, неуемного честолюбия. Моя профессия индивидуальна. Я всегда с пониманием относился к материальным тяготам людей, обрекавших себя на муку диссидентства, но та самая «труба», которая так призывно гремела, в моей душе должного отзвука не находила. С другой стороны, я никогда в жизни не подписал ни одного документа, осуждающего тех, кто выходил и боролся с существующим режимом. Это стоило мне очень немалого: и нервов, и хитрости, и изобретательности, но тем не менее я не сделал этого ни разу в жизни, что и констатирую в возрасте шестидесяти пяти лет».

* * *

«Не надо бояться быть глупым, смешным, нелепым. Человек так устроен, что в нем масса интересного, но это часто остается за кругом нашего внимания».

* * *

«Когда меня тряхнул инфаркт, мне велено было лежать все время на спине. Так, лежа, я представлял себя Андреем Болконским под Аустерлицем и размышлял о вечности. Когда начал потихоньку оживать, принялся обращать внимание на сестричек, иных до сих пор вспоминаю с удовольствием. Потом меня перевели в особый корпус, где трижды в неделю давали икру. Там же лечилась Ахматова. Она только-только вернулась с Сицилии, где получила престижную литературную премию. Я наблюдал за Анной Андреевной влюбленными глазами. Старуха была по-королевски прекрасна. Если б не инфаркт, не увидел бы Ахматовой».

* * *

«Цену себе я знаю. И давно. Поэтому свободен от суеты, мешающей другим».

* * *

«Однажды мы гастролировали в городе Темиртау, где строился огромный металлургический комбинат. Незадолго до нашего приезда там произошло восстание против советской власти. Конечно, его быстро подавили. И тут же в качестве «компенсации» прислали культурный десант – столичный театр. На аэродроме нас встречало городское начальство: предисполкома, по-нынешнему мэр, и первый секретарь горкома партии – казах и казашка. Предисполкома приветствовал гостей: «Дорогие товарищи киноартисты московского кинотеатра «Современник»! Два недели до вашего приезда был маленький саматоха. Стал кидать пустой бутылка водка, потом пустой бутылка шампанский в наступающий отряд милиция. Пять человек приговорены к высшей мере наказания. Добро пожаловать на наш гостеприимный казахский земля!» Впрочем, принимали нас очень тепло. А когда мы уезжали, один зритель, который побывал на всех моих спектаклях, искренне сказал мне: «Товарищ Табаков, вы хороший артист, только вот на бабу похожий».

* * *

«Василий Осипович Топорков и Олег Николаевич Ефремов – мои главные учителя по ремеслу моему. Никакие наши размолвки не отменят этой истины. Да и размолвка между нами-то была по-настоящему одна, когда Олег Николаевич решил уйти из «Современника», а я в нем оставался директором.

Ефремов – человек высокой судьбы. Просто в силу своего характера он боролся со сталинизмом совершенно сталинскими методами. Главной его ошибкой, как мне кажется, было стремление перераспределять блага, даваемые государством его подчиненным. И тут он всегда выделял меня и Женю Евстигнеева. Кстати, Женя был старше меня на девять лет. Мы с ним жили в одной комнате общежития Школы-студии МХАТа. Носили одинаковые черные трусы. А когда сдавали их стирать – оставались голыми. То есть и знали мы друг друга голыми. Высокая степень понимания была между нами.

А что касается Ефремова, то последние годы его не покидала мысль о том, чтобы я стал его наследником. В итоге так оно и получилось, хотя, по правде говоря, я не очень к тому стремился, потому что знал наверняка: придется скрепя сердце идти на ряд не просто непопулярных – жестоких мер. Но по-иному нельзя было, если уж говорить серьезно о наследовании Ефремова и в целом о МХАТе».

* * *

«Современник» в моей жизни не все, конечно, но очень многое. Там мы любили друг друга, имея высокое представление о своей работе, своем предназначении. Мы не кричали о своей гражданственности на каждом углу, но у нас были очень серьезные представления о ней».

* * *

«У меня умерла мама. Я ее похоронил, а вечером играл в спектакле «Большевики». Потому что был еще директором и знал твердо: если сам не буду до конца предан делу, как могу с других требовать самоотдачи. Вот такая была пронзительно-нравственная ось в наших координатах. Многие этого теперь не понимают, и я их не осуждаю. Но сам в душе горжусь тем, что в самые свинцовые времена вел себя в общем-то достойно, за себя мне не стыдно. Когда от меня потребовали вывести из телевизионного спектакля о декабристах Зорика Филлера, я счел нужным заявить начальству: «Пошли вон!» И деньги я собирал опальному Юлику Даниэлю».

* * *

«Много ерунды происходит от желания людей понравиться. Синдром Хлестакова: хотите видеть меня таким? Пожалуйста! Этаким? Рад стараться!»

* * *

«Никогда я не бегал от работы, наоборот, ее искал. Во-первых, потому что очень люблю профессию, во-вторых, потому что экономическая независимость – один из главных компонентов моей жизненной философии. Я почти всегда занимался тем, что мне было интересно, никогда не работал в полноги. Знал всегда: есть глубина колодца, данного тебе Господом Богом и папой с мамой. Если ты его разрабатываешь, копаешь глубже, чистишь регулярно – вода в нем всегда будет чистой и студеной. Начнешь лишь его эксплуатировать, только воду черпать и таскать – он сначала обмелеет, потом и вовсе пересохнет. В этом смысле я всегда за своим колодцем следил пристально. Еще студентом, будучи и отнюдь не обойденным вниманием своих педагогов, я умудрялся заниматься в ночной студии Петра Ершова. На третьем курсе принял предложение Ефремова репетировать – опять же по ночам – пьесу Розова «Вечно живые». К тому моменту я и вовсе уже был на коне, меня тянули в театр Станиславского, где предлагали играть на пару с Женей Урбанским. Но я предпочел, казалось бы, легкомысленное, авантюрное дело, которое в те поры называлось Студией молодых актеров и лишь позже – «Современником». Потом была моя «Табакерка», где всегда рассматривались проблемы живого человека, стоящие перед ним от века: смерть, вера, любовь. Вопросы, признаться, подзабытые нашим театром в связи с мировоззренческими сдвигами в обществе. Сдвиги эти начались с 1987 года. Никто нами не командует с тех пор, но это оказалось едва ли не хуже в сравнении с временами застойными. Ибо власти не делают не только того, что не должно, но и того, что делать обязаны. Никто не расчищает авгиевы конюшни исторически накопившихся безобразий, а все только тех безобразий добавляют. Особенно жалко стариков, в нищете доживающих свою и без того не сладкую жизнь; и мальчишек, гибнущих во все новых войнах. Нехватка любви сейчас – едва ли не самая острая наша проблема. Количество недолюбленных людей превышает сейчас в России все допустимые санитарные нормы. Я железно убежден: большая часть наших бед, несчастий, тупиков – от нехватки любви к ближнему своему. Театр и нужен в основном для того, чтобы восполнить пониженную концентрацию любви в окружающей среде».

* * *

«В партию я вступил исключительно по наущению Ефремова. Однажды Олег Николаевич отозвал нас с Женькой Евстигнеевым в сторонку и предложил: «Пойдем, потолкуем без свидетелей». Ну, пошли. Взяли по сто граммов на брата, чокнулись, выпили, Ефремов и говорит: «Ребята, надо вступать в партию, иначе не отстоим театр. Посмотрите, кто входит в нашу ячейку, – трое пожарных, один из которых сильно пьющий, заведующий монтировочной частью Михаил Маланьин, директор-распорядитель Ленька Эрман да я. Все! Нет, без вашей помощи не справлюсь». Коль такое дело, мы с Женькой и написали заявления с просьбой принять нас в ряды КПСС. С тех пор многие года прошелестели. Но членский билет я не сжигал, до сих пор храню его как страничку биографии. Хотя уже, будучи в начале 90-х ректором Школы-студии МХАТ, запретил работу первичной парторганизации задолго до того, как Борис Ельцин издал президентский указ о роспуске КПСС».

* * *

«Депрессиям я не подвержен, любую хандру преодолеваю при помощи стакана беленькой и двенадцати часов здорового сна. Я ведь считаю себя успешным, победительным человеком по жизни. За исключением нескольких эпизодов, которые отношу к неприятным осечкам, как-то: инфаркт, уход из «Современника», ну еще пара-тройка неприятностей».

* * *

«Говорить про себя «Я счастлив!» может только дурак. Счастье – это, по сути дела, секунды или несколько секунд. Случаются они, потом долгое время этого нет, и когда они случаются вновь, особенно остро ощущаешь это».

* * *

«То, что именно я после смерти Олега Ефремова возглавил МХАТ, приняли не все. Наверняка и сегодня кто-нибудь задается вопросом: а почему Лелик? Не ввязываюсь в подобные дискуссии, предпочитаю отвечать делом: полным зрительным залом, который стал нормой для Художественного театра».

* * *

«Талант – единственное, что меня может тронуть».

* * *

«Благодаря Яншину, я пристрастился болеть за московский «Спартак». В 1955 году Михал Михалыч привел во МХАТ вышедшего из ГУЛАГа Николая Старостина. Мне посчастливилось на той встрече побывать. И до сих пор я верен красно-белым».

* * *

«Я незлобив и обладаю комплексом полноценности. Это главное. Конечно, мне случалось ошибаться и разочаровываться в людях. Но я закусывал до крови губу и шел дальше. Никогда не делал ничего в ответ, не тратил силы на это. Да и потом глупо уже обижаться в моем возрасте. Лучше не злость копить на живых, а любить их. Это продуктивнее, чем носить цветочки на могилки».

* * *

«Одна из самых первых моих поклонниц прислала записку следующего содержания – сохраняю орфографию оригинала: «Дарагой Олег! Гани их от себя! Я одна создам твою славу. У тибя все в – пириди». Грамотности мало, но добра мне пожелала много».

* * *

«Я встречал много хороших людей, гораздо больше, нежели плохих. Мне нравится полнокровная жизнь, я люблю ее».

* * *

«Я не фаталист и не романтик. Понимаю: никто не вечен, однако то, что отпущено сверху, все мое».

* * *

«Когда после тяжелой болезни умер Вячеслав Невинный, с которым мы вместе начинали и потом долго работали, я пошел в мэрию и сказал то, что обычно вслух не произносят: «Мне ведь место на Новодевичьем, наверное, полагается? Можно мы там Славку похороним? Для себя согласен на что-нибудь попроще» Оказалось, нет, нельзя. Жаль! Я бы поменялся…».

* * *

Ну вот, дорогой читатель, мы и пришли с вами к финишу. Закончу о Табакове тем, с чего начал. В нашей стране сейчас, к великому сожалению, нет другой театральной величины и личности его уровня. Ни по работоспособности, ни по организаторским талантам. Это прекрасно поняли американцы и японцы – нации наиболее динамичные и пассионарные. Там и там Табаков был нарасхват. Слава Богу, что он, в конце концов, возглавил МХАТ. Не то, не ровен час, мы бы имели второго Ростроповича, только драматического разлива, который бы воспитывал с театральной кафедры весь мир, а к нам являлся бы редким заморским гостем во фраке с иголочки. По счастью привязанности к родной, русской земле у него ровно настолько, что бросить ее он не в силах. Хотя силы в нем несметные. Пашку – сына родил без какой-то малости в шестьдесят, а дочь Марию в 71 – доблесть мужская величайшая, с какой ни посмотри на нее стороны. Хотя он старше родителей своей второй жены Марины Зудиной, которая полюбила его без малейших намеков на семейную жизнь и так любила почти двенадцать лет. Кто теперь вспомнит, что в 29 лет Олега Павловича свалил инфаркт? Или кто, к примеру, знает, что Обломова в кино Табаков сыграл, будучи почти в два раза старше своего персонажа?

О том, какой Табаков замечательный артист, можно говорить до бесконечности. Однажды мы пригласили его в Дом актера на капустник и попросили сыграть отрывок, по-моему, из какого-то вампиловского спектакля. Олегу Павловичу по ходу действия пришлось изображать человека с похмелья. Он играл, сделав себе «железные зубы» из обыкновенной фольги, которой была обернутая плитка шоколада. Публика валялась в коликах, а три мои приятельницы вдруг выскочили из зала. Спрашиваю потом, что с вами, девочки, случилось? Потупив взор, одна призналась: мы, Мишаня, прости, описались. И я не сильно удивился, сам был на грани этого физиологического действа…

Грани общественного признания Олега Павловича Табакова

Первая премия – часы «Победа» – за роль Пети Трофимова в студенческом спектакле «Вишневый сад» на фестивале «Московская театральная весна». Премия «Золотой Овен» – «Человек кинематографического года». Премия Золотая маска. Премия «Чайка» (в номинациях «Патриарх», «лучший комедийный актер». (1997, 2004 годы). Премия Хрустальная Турандот (1999, 2004, 2011 годы). Премия «Слава России». Национальная премия «Россиянин года» «за выдающийся вклад в развитие российского театра». Национальная премия «Лучший руководитель России». Театральная премия имени Г. Товстоногова в номинации «за выдающийся вклад в развитие театрального искусства». Премия Х Открытого Российского фестиваля кинокомедий «Улыбнись, Россия!» в номинации «за вклад в комедию». Премия «Кумир» в номинации «Высокое служение искусству». Премия «Звездный мост» – «за выдающийся вклад в развитие аудиовизуальных искусств для детей и юношества». Премия Европейской культуры «Треббия» – «за выдающийся вклад в развитие искусства». Международная премия «Персона года» (Гран-при) – «за наиболее яркое проявление себя в деле служения общественным политическим и государственным интересам России». Премия газеты «Московский Комсомолец» по итогам 2002–2003 гг. Премия газеты «Московский Комсомолец» (роль Серебрякова в спектакле «Дядя Ваня»). Премия газеты «Московский комсомолец» в номинации «Человек года». Специальная театральная премия газеты «Московский комсомолец». Премия читателей газеты «Аргументы и факты» «Национальная гордость России». Международная Премия Станиславского. Золотая медаль имени Н. Д. Мордвинова – «за выдающийся вклад в развитие театра» (Международный театральный форум «Золотой витязь», 2010 и 2011 годы). Орден «Слава Отечества». Высшая Российская общественная награда – знак ордена святого Александра Невского «За труды и Отечество». Российская национальная театральная премия «Золотая маска» «За выдающийся вклад в развитие театрального искусства».

Табаков – Почетный член Российской академии художеств, академик Российской академии кинематографических искусств «Ника», академик Национальной академии кинематографических искусств и наук России, Почетный доктор Чешской академии изящных искусств, Почетный гражданин Саратова, Почетный гражданин Саратовской области. Ему установлен памятник в Саратове в образе Олега Савина из фильма «Шумный день».

* * *

Летом этого года исполняется 45 лет с первого показа на советском телевидении фильма «Семнадцать мгновений весны». Картина эта стала выдающимся культурным явлением и побила многие отечественные и зарубежные рекорды. Кроме всего прочего, она характерна тем, что среди сотни ее исполнителей – добрая половина – широко на то время известные актеры. Среди них – Леонид Броневой, Юрий Визбор, Валентин Гафт, Николай Гриценко, Лев Дуров, Евгений Евстигнеев, Юрий Катин-Ярцев, Владимир Кенигсон, Владимир Козел, Леонид Куравлев, Евгений Лазарев, Василий Лановой, Ростислав Плятт, Николай Прокопович, Светлана Светличная, Олег Табаков, Вячеслав Тихонов, Инна Ульянова, Вячеслав Шалевич, Алексей Эйбоженко. Ефим Копелян читал закадровый текст, а Евгений Жариков, Евгений Весник и Николай Граббе озвучивали немецких актеров. Другими словами, и «звездная плотность» фильма не имеет аналога в отечественном кинематографе.

Та ли иначе, я знаком со всеми вышеперечисленными актерами. Но четверо из них мне по особому дороги. Щедрая судьба подарила мне очень добрые отношения не только с Олегом Табаковым, но и с Вячеславом Тихоновым, Василием Лановым, Леонидом Куравлевым. Все они плотно «задействованы» в легендарном телефильме. Однако, прежде чем рассказать о каждом, остановлюсь вкратце на самом супер телевизионном фильме.

* * *

Двенадцати серийный художественный телефильм «Семнадцать мгновений весны» Татьяна Лиознова сняла по одноименному роману Юлиана Семенова. Это военная драма о советском разведчике, которому удалось внедриться в высшие эшелоны власти гитлеровской Германии. Лента снималась больше трех лет, что дало повод тогдашнему председателю КГБ СССР Юрию Андропову мрачно пошутить в разговоре со своим заместителем Георгием Циневым, курировавшим «17 мгновений»: «Война меньше длилась, чем съемки вашей картины». Планировалось показать телефильм ко Дню Победы в 1973 году, однако премьеру отложили по политическим соображениям. Генсек Л. И. Брежнев побывал с официальным визитом в Германии. Поэтому 1-ю серию показали лишь в августе 1973 года. Конечно, съемочная группа рассчитывала на определенный успех, но то, что произошло в действительности, превысило самые смелые ожидания. Фильм имел смерчеподобный успех. Его посмотрело около 100 миллионов телезрителей! Ничего подобного до сих пор на советском телевидении не случалось. Так что уже через пару месяцев «Семнадцать мгновений весны» показали повторно. Фильм был удостоен Государственной премии РСФСР и специальной премии КГБ СССР.

Все события происходят с 12 февраля по 24 марта 1945 года. Главный герой штандартенфюрер Макс Отто фон Штирлиц, советский разведчик, работающий в центральном аппарате СД, получает задание выяснить, кто из высших руководителей Рейха ведет сепаратные переговоры о перемирии с США и Великобританией. В то же самое время начальник РСХА Кальтенбруннер отдает распоряжение провести негласную проверку деятельности Штирлица. Ему сдается, что разведчик замешан в крупном провале по созданию «оружия возмездия».

Берлин уже регулярно бомбит советская авиация. В одном из налетов пострадали радисты Штирлица – муж и жена Эрвин и Кэтрин Кин. Эрвин гибнет, а беременная Кэтрин без сознания попадает в клинику Шарите, где во время родов кричит по-русски. Работницы клиники незамедлительно сообщают об этом в гестапо. Задача Штирлица осложняется: он остался без связи с Центром.

Довольно быстро Штирлиц выясняет, что переговоры действительно идут в Швейцарии, а их инициатор – глава СС Генрих Гиммлер. Сам он получает задание от своего шефа Шелленберга на их обеспечение. Сведения об этом разведчик передает через антинацистски настроенных пастора Шлага и профессора Плейшнера. Обоих посылает в Швейцарию. Пастор выполняет поручение, а Плейшнер совершает самоубийство.

Для того чтобы воспрепятствовать переговорам, Штирлиц идет на контакт с рейхсляйтером Мартином Борманом, сообщив тому о «предательском заговоре против фюрера». А тем временем начальник гестапо Мюллер узнает, что Штирлиц, скорее всего советский резидент, тайно встречающийся с Борманом. Начинается захватывающая психологическая дуэль Мюллер – Штирлиц, возможно, самые захватывающе кадры многосерийного фильма. Параллельно со всеми перипетиями Штирлиц решает еще одну сверхзадачу: спасение радистки Кэт.

По распоряжению Бормана обергруппенфюрера Вольфа, представляющего Гиммлера на переговорах со спецслужбами США, отзывают в Берлин. От ареста Вольфа спасает Шелленберг: он заранее заготовил версию, что переговоры затеяны СД, чтобы поссорить Сталина с союзниками.

Отправив радистку Кэт на родину, Штирлиц получает от Шлага ценные сведения о контактах Вольфа с американцами, восстанавливает связь с Центром, узнает о том, что он представлен к присвоению звания Героя Советского Союза. А еще узнает о том, что Плейшнер его не предал. Взвесив все «за» и «против», Штирлиц возвращается в Берлин, чтобы продолжить свою полную опасностей работу.

Музыку к фильму написал композитор Микаэл Таривердиев, слова песен – поэт Роберт Рождественским. Вначале было 12 таких песен – по одной на каждую серию. Но режиссер оставил только две – «Мгновения» и «Песню о далекой Родине». Лиознова впоследствии это отрицала, однако то, что долго искала исполнителей, подтверждала. Пробные записи делали Ободзинский, Мулерман, Никитский, Барашков, Толкунова, Магомаев. Иосифу Кобзону предложили спеть так, чтобы его голоса не узнали. Тот обиделся, но спел. В первоначальных титрах исполнителя песен не указали, поскольку титры готовились заранее, до того, как Кобзона утвердили.

Еще в фильме звучат следующие музыкальные темы: «На Цветочной улице»; «Где-то далеко»; «Эхо войны»; «В черно-белом ритме»; «Мгновения»; «Прелюдия для Кэт»; «Вокзал прощания»; «Дороги»; «Ночной патруль»; «Весеннее утро»; «Двое в кафе»; «Сумерки в Берлине»; «Встреча с женой»; «Вальс для Габи и Штирлица». Кроме музыки Таривердиева использованы произведения еще 30 композиторов, большей частью зарубежных. Таким образом, и в музыкальном оформлении «Семнадцать мгновений весны» побили все отечественные рекорды.

Фильм снят на черно-белую кинопленку в обычном формате. Продолжительность каждой серии 65–70 минут. Насыщенность картины документальными кадрами времен Великой Отечественной войны тоже рекордная – использовано около 5 тысяч метров пленки.

В 2006 году фильм колоризовали. Художники выбирали ключевые кадры каждой сцены (всего около 1500 штук), после чего разрисовывали их вручную и они служили образцами. В работе участвовали 600 специалистов из разных стран. Был переработан и звук. Работы завершились к 2009 году. Минута колоризованного экранного времени обошлась в 3000 долларов. Впоследствии выяснилось, что в процессе колоризации фильм оказался урезанным примерно на 25 % хронометража в каждой серии.

9 мая 2008 года на канале НТВ показали первые рекламные ролики с колоризированными сценами. Премьера состоялась 4 мая 2009 года на телеканале «Россия» под названием «„Семнадцать мгновений весны“. Возвращение легенды!».

По поводу колоризованной версии Татьяна Лиознова высказалась более чем восторженно: «Я сегодня посмотрела одну серию нового фильма «Семнадцать мгновений весны». Я ошеломлена, не скрою. Мне показалось, что я на съемочной площадке вновь! До такой степени достоверно переданы цвета. Поразительно. Я не понимаю: как это сделано?! Как можно было добиться таких результатов?! Наверное, это – чудовищный труд. Но будем надеяться, что зрители это оценят».

Увы, но зрители в подавляющем большинстве своем не разделили восхищений создательницы легендарного фильма. Они разделили позицию исполнителя главного героя фильма Вячеслава Тихонова: «То, что сделали с картиной, – преступление. Это не та картина, в которой я участвовал. Это не та картина, которую снимали оператор Петр Катаев и художник-постановщик Борис Дуленков, это не та картина, для которой работали Таривердиев и Рождественский. И это ко всем нам не имеет почти никакого отношения».

Понятное дело, что мне, как автору сих заметок, не пристало выступать арбитром в заочном споре режиссера и главного героя фильма, которых к тому же давно уже нет в живых. Однако высказать свое мнение рискну. И оно будет заключаться в то, что фильмы о минувшей, самой трагичной и великой войне не должны сниматься в цвете принципиально. Хотя бы только лишь потому, что в те времена мы не могли себе позволить цвета. Не было его у нас. Тем более глупо расцвечивать сейчас то, что предки снимали на черно-белую пленку. Глупо упрекать их за ту бедность. Они все отдали ради Победы.

Но в случае с «Семнадцатью мгновениями весны» речь ведь не только и не столько о расцвечивании ленты, сколько о том, что колоризаторы волюнтаристски, в наглую, вмешались в само содержание фильма. Вот лишь несколько примеров в подтверждение сказанного. Главный эпизод 7-й серии – длинная беседа Штирлица с генералом (Николай Гриценко) в вагоне международного поезда утратил более половины объема и все наиболее значимое его содержание, вложенное в него Юлианом Семеновым! Так, в корзину полетела характеристика генералом американского характера и общества, советских как «диких, нищих людей», обоснование необходимости ведения войн Германией, характеристика действий Гитлера высшим военным командованием, размышления генерала о ближайшем и последующем будущем Германии. Это же худший, «либерастический» вид цензуры!

9-я серия. Здесь почти полностью переписан эпизод, подробно раскрывающий как в романе, так и в оригинальном фильме 1972 года работу политической разведки Ватикана, игравшей большую роль в военной и послевоенной Европе. Эпизод сокращен, текст переставлен местами, частично наложен на конец предыдущего эпизода. Разговор католического священника начинается за кадром, пока он еще поднимается по лестнице, и, перемежаясь с кадрами уходящего по улице пастора Шлага, заканчивается им уже в кресле. А начальная фраза: «Джованни, я продиктую вам депешу, немедленно зашифруйте и отправьте ее в Ватикан», – вообще вырезана.

10-я серия. Характеристика Мюллера смягчена. А ведь он и так выступает в фильме, как весьма привлекательный интеллигент, человек без вредных привычек. «Дайте описание и скажите, что она воровка и убийца. Пусть берут. Если схватят больше, я их извиню. Главное, чтобы не пропустили ту, которую я жду». – Эти распоряжения Мюллера Биттнеру о поиске женщины с ребенком на всех станциях метро вообще исчезли! Удалены отдельные фразы из диалога сыщиков на месте убийства Рольфа и Барбары. Нет важного рассказа Хельмута Кальдера радистке Кэт о своей жене, показывающее, что Хельмут стеснялся этого эпизода в своей жизни и несколько приукрашивал описание того лица, к которому ушла его жена: «Сдала ребенка в приют и ушла. С офицером из люфтваффе (эта фраза вырезана)», а через некоторое время Биттнер докладывает Мюллеру, что она ушла с «каким-то торговцем».

А вот диалог, вошедший в байки и анекдоты. Переодетый нелегал-гестаповец: «У вас надежная «крыша»? Плейшнер: «Но я живу на втором этаже». Этого нет в цветной версии!

Существенно урезан эпизод метаний Плейшнера после осознания провала (попытка выйти через парадный вход, охраняемый агентами Гестапо; попытка открыть закрытую дверь во двор; взгляд с площадки второго этажа на агентов в подъезде; настойчивое повторение агентом-нелегалом фразы: «Вы ошиблись!»), из-за чего решение покончить с собой будто бы принимается Плейшнером молниеносно.

11-я серия. Самый забойный по своей ироничности момент фильма безнадежно испорчен. Штирлиц перематывает пленку на диктофоне, а Мюллер, естественно, уже ждет, что ему сейчас ту пленку вручат. Однако Штирлиц спокойно кладет ее себе в карман. И, как ни в чем не бывало, интересувется: «Еще кофе?» – «Нет, спасибо», – очень выразительно отвечает Мюллер. Это же целый анекдот блестяще разыгран! Но его нет в версии 2009 года.

И в то же самое время серии 5-я, 8-я, 12-я не подверглись практически никаким сокращениям. Даже непонятно, почему случились такая нелепость, вопиющий непрофессионализм и глупое, ничем не мотивированное вмешательство в славный оригинал.

Интересные факты из фильма

* * *

Сцены тюрьмы в помещениях здания РСХА снимались в Бутырской тюрьме.

* * *

Исполнители всех эпизодических ролей и солдатская массовка – это в основном отобранные консультантом Г. В. Пипия курсанты училища пограничных войск.

* * *

Эпизод, в котором к Штирлицу в ресторане приставала пьяная дама с лисой (Инна Ульянова), снимался в московском кафе «Лира». Сейчас в этом помещении действует первый в СССР и крупнейший в Европе «Макдоналдс».

* * *

Виды с улицы на трактир «Грубый Готлиб» снимались у берлинского ресторана «У последней инстанции». Это заведение под своим подлинным именем упоминается в «Майоре Вихре».

* * *

Эпизоды с профессором Плейшнером в Берне, когда он закуривает сигарету, снимались в саксонском городе Майсене. В начале 11-й серии Берн представлен ратушей (городской совет) Майсена на Торговой площади.

* * *

Сьемки Блюменштрассе (Цветочной улицы) происходили в Старой Риге, на Яуниела («Новая улица»), нечетную сторону Татьяна Лиознова выдала за Цветочную улицу Берна.

* * *

В 8-й серии снят спуск со стороны Риги у Мурьянского моста в Латвии (трасса Рига – Валмиера, южная граница Национального парка «Гауя». Мост уже перестроен). Видна табличка с названием реки Гауя.

* * *

Здание, в котором находилась конспиративная радиоквартира, где работала Кэт, – известный своей архитектурой в стиле «модерн» дом в Москве, на углу Хлебного и Малого Ржевского переулков.

* * *

Поскольку маленькие дети очень быстро растут, младенцев Кэтрин Кин и Хельмута Кальдера в съемках играли шестеро разных детей.

* * *

В трех эпизодах 7-й и 8-й серии использованы кадры из немецкого художественного фильма 1959 года «Мост».

* * *

Главный консультант фильма в титрах оригинальной черно-белой версии – генерал-полковник С. К. Мишин. На самом деле, он – первый заместитель председателя КГБ СССР, генерал-полковник Семен Кузьмич Цвигун. (В цветной версии указан.) Другой консультант – Колх – псевдоним Георгия Пипии.

* * *

После первого показа фильма на советском телевидении режиссер Татьяна Лиознова получила от зрителей 12 мешков писем. Все прочитала и на все лично ответила.

* * *

Украинский телеканал ТВi в период с 9 по 11 мая 2008 года транслировал дублированную на украинский язык версию телесериала. Режиссер дубляжа – Евгений Малуха. Перевод писательницы Леси Мовчун. Штирлица дублировал Михаил Жонин, радистку Кэт – Наталья Валевская, хозяина пивной – Леонид Марченко, гестаповцев – Евгений Малуха, а Сталина и Гитлера озвучил актер-имитатор Юрий Коваленко. Стоимость дубляжа всех двенадцати серий составила 216 тысяч гривен. Песню «Мгновения, мгновения» «на украиньськау мову» перевести не сумели.

* * *

Некоторые персонажи фильма и книги (Исаев, Холтофф, Айсман, Рунге) перекочевали в другой фильм об Исаеве-Штирлице – «Жизнь и смерть Фердинанда Люса» (по роману Юлиана Семенова «Бомба для председателя»), снятый А. Бобровским в 1976 году. При этом в обеих экранизациях два актера играли одинаковых персонажей: Григорий Лямпе – роль физика Рунге, Михаил Жарковский – роль Эрнста Кальтенбрунера. Евгений Кузнецов, исполняющий роль группенфюрера СС Крюгера, играл ту же роль в фильме «Майор Вихрь».

* * *

Мюллер – первая кинороль Леонида Броневого, принесшая ему всесоюзную известность. Режиссерская группа не располагала изображением реального Генриха Мюллера. Поэтому образ шефа гестапо, созданный Броневым, даже близко не соответствует оригиналу. В фильме (как и в романе) Мюллер лет на десять старше Штирлица. В действительности же, как актеры Тихонов и Броневой, так и их герои Штирлиц и Мюллер – ровесники (первые – 1928 года рождения, вторые – 1900 года). Актерам на момент выхода фильма на экраны, как и их персонажам в 1945 году, исполнилось по 45 лет. Реальный Мюллер был высоким худощавым горбоносым брюнетом. Броневой говорил: «Если бы я знал внешность исторического Мюллера, то отказался бы от роли». Движение головой Мюллера в минуты раздражения придумано на съемочной площадке: у рубашки Броневого оказался слишком тесный воротник.

* * *

Олег Табаков оказался удивительно похожим на реального Вальтера Шелленберга.

* * *

В романе нет фрау Заурих. Ее придумала Татьяна Лиознова, чтобы «очеловечить» образ Штирлица. На роль приглашали Фаину Раневскую. Но она, просмотрев сценарий, отказалась работать наотрез. Фрау Заурих сыграла Э. Мильтон. Эпизоды с ней сочинялись по ходу сьемок.

* * *

Штирлица для немецкой версии озвучивал актер из ГДР Отто Меллис – исполнитель роли Гельмута. Самого Гельмута дублировал другой немецкий актер.


«Семнадцать мгновений весны» разошелся по стране не только в байках и анекдотах. Он вообще разобран любителями сериала покадрово, что называется, «по косточкам». И вот вам, читатель, лишь некоторые шероховатости, замеченные пристальными взглядами фанов сериала.

* * *

В поездке с пастором Шлагом Штирлиц слушает песню «Милорд» в исполнении Эдит Пиаф. Однако песня эта была написана лишь в 1959 году.

* * *

На вопрос «страхового агента», где была заключена страховка, Кэт отвечает: «На углу Курфюрстендамм и Кантштрассе». На самом деле эти улицы параллельны.

* * *

В сцене, где Штирлиц спит в машине, в заднее стекло видно, как проезжает советский грузовик ЗИЛ-130.

* * *

На правых рукавах мундиров Мюллера и Штирлица присутствуют нашивки в виде тонкого шеврона. Это отличительный знак «старых борцов», вступивших в НСДАП до ее прихода к власти в 1933 году. Штирлиц имел право на такую нашивку, однако Мюллер вступил в партию только 31 мая 1939 года.

* * *

Сотрудники гестапо и СД носят черную униформу СС образца 1934 года. Но она вышла из повседневного употребления к 1939 году и была заменена формой серо-зеленого цвета.

* * *

В сцене, где Кэт пытают, выкладывая ее ребенка на мороз, сначала видно, что на голове ребенка есть чепчик. Через некоторое время, когда ребенка показывают вновь, видно, что чепчика нет.

* * *

В Берне нет и никогда не было Цветочной улицы.

* * *

В сцене отправки телеграмм видно, что они пишутся на бланках «Международная телеграмма СССР» с замазанным чернилами гербом.

* * *

Летчик-курьер, которого Вольф отправляет с пакетом, садится в советский самолет Як-12, затем по полосе разбегается истребитель Мессершмитт Bf.109, а взлетает уже Фокке-Вульф Fw 190.

* * *

Сцена на аэродроме. Шелленберг встречает Вольфа. На аэродроме стоят Ан-2 со свастикой (выпускаться самолет начал с 1947 года). Сотрудники гестапо встречают Вольфа, стоя рядом с УАЗ-452 – «Буханкой».

* * *

Диктофон Siemens, которым пользуется Штирлиц в оперативной работе, на самом деле советский диктофон «Электрон-52Д» выпуска 1969 г. Он транзисторный (первый транзистор создан в 1947 г.), обеспечивает непрерывную запись в течение всего лишь 10 минут, и, кроме того, не имеет встроенного громкоговорителя – слушать запись можно только через наушники.

* * *

Когда Штирлиц сжигал на кухне магнитную ленту с записями Клауса, дым и вонь должны были распространиться на весь дом, и Клаус бы это учуял. Вообще, магнитофоны того времени работали преимущественно с магнитной проволокой, а не с лентой.

* * *

Женщины в СС не служили, за исключением так называемых «Женских вспомогательных подразделений СС», которые имели собственную систему званий. Так что унтершарфюрер Барбара Крайн не могла иметь даже прототипа.

* * *

В кабинете Мюллера на стене висят советские часы «Слава», выпускавшиеся в 1970-х годах.

* * *

Штирлиц с Плейшнером прибывают в Швейцарию. Штирлиц идет к киоску, на котором написано «Журналы» – «Zeitschrifte». Правильно: «Zeitschriften».

* * *

В фильме мелькает неправильное написание слова «Птицы» (на лотке с птичьим кормом): «Fogel» вместо верного «Vogel».

* * *

Сцена проводов Штирлицем Кэт. На вагоне «38 Platze» – без умляута. Видна замазанная надпись по-русски «ТАРА 58 Т». Сами вагоны – хоть и немецкого производства, но выпускавшиеся специально для СССР на заводе «Аммендорф» в городе Галле (ГДР) в 1948–1996 гг. Модели вагонов, показанных в фильме, произведены не ранее конца 1960-х годов.

* * *

Спустившись со Штирлицем в «подвалы гестапо», Мюллер снимает с пояса и сдает дежурному крупный пистолет (предположительно Вальтер P-38). Он должен был быть очень заметен под кителем, но ни в одном эпизоде этого не наблюдается.

* * *

Когда Штирлиц едет к связным, он по пути на Кепеникерштрассе якобы проезжает по Байройтерштрассе. На самом деле эта улица расположена далеко от района Кепеник и не могла находиться на его пути.

* * *

Автомобиль Штирлица – это две машины одной модели с мелкими, но заметными отличиями (у одной из них есть задний откидной багажник, у другой нет; по-разному выглядит рулевое колесо).

* * *

На лесной дороге Штирлица останавливает немецкий патруль. Штирлиц опускает боковое стекло, разговаривает с патрульным. Когда отъезжает – видно, что стекло поднято.

* * *

Штирлиц рисует шаржи на Геринга, Гиммлера, Геббельса и Бормана. Заметно, что на листках бумаги заранее намечены контуры персонажей.

* * *

В последней серии Штирлиц идет по ночному Берну. В витрине отражается неоновая вывеска «Гардинное полотно».

* * *

Пятая серия, 25-я минута. Штирлиц выходит из кафе, в окнах его автомобиля видна камера, оператор и его ассистент – женщина, одетая в свитер, и с большим браслетом на правой руке.

* * *

В кафе, где Штирлиц видел свою жену, часы на стене показывают время, не соответствующее времени по сюжету.

* * *

Из фильма неясно, к какой конфессии принадлежал пастор Шлаг. Пастор – это протестантский священник. Штирлиц говорил ему: «Если я предложу вам взорвать кирху (протестантская церковь), то вы же не согласитесь». Но пастор общается с католическими священниками как с единоверцами, и в документах гестапо написано, что пастор – католический священник.

* * *

В ванной Штирлица и в ведомстве РСХА – советская сантехника.

* * *

Штирлиц идет на встречу с Борманом, надев черные пластмассовые очки производства СССР 70-х годов.

* * *

Все персонажи носят костюмы, сшитые по моде 70-х.

* * *

Штирлиц записывает телеграммы из Центра и рисует шаржи на гитлеровских бонз фломастером. Эти карандаши появились в СССР только в начале семидесятых годов

* * *

Актер милостью Божьей

Великолепный фильм «17 мгновений весны» словно замечательная, шедевральная симфония, прославляющая героизм и самоотверженность советских разведчиков. Актеры, сыгравшие в этой картине, – изумительный оркестр, под управлением дирижера-виртуоза Татьяны Лиозновой. А неподражаемым солистом стал народный артист СССР Вячеслав Тихонов. За свою долгую жизнь – 81 год – он сыграл 78 ролей в кино и две в театре. Почти треть из этого списка – образы людей служивых, государственных. Поэтому для меня, военного в прошлом журналиста, он всегда представлял профессиональный и человеческий интерес отнюдь не своими многочисленными титулами да высокими наградами, включая и звание Героя Социалистического Труда. И я всегда мечтал написать о таком замечательном актере. А не получалось. Тихонов под различными предлогами отказывался дать интервью для военной печати. С некоторых пор вообще стал избегать нашего брата журналиста. Попробовал я заручиться поддержкой его бывшей жены Нонны Викторовны Мордюковой, с которой находился в отличных отношениях. Так она даже слушать меня не стала: «Чтобы я ему позвонила? Да ни в жизнь! За тринадцать лет нашей совместной жизни он ни разу ко мне в больницу не приехал, самочувствием моим не поинтересовался. Цветочка никогда не подарил. А к ней (Тамаре Ивановне – второй жене. – М.З.) и ездили, и дарил. Мама моя часто повторяла: не будет у тебя, дочка, счастья с мужем, которого ты старше (на три года. – М.З.). Конечно, это все ерунда. Вся беда в том, что мы с ним душевными волнами не совпадали. Нет, не проси, не буду ему звонить».

Что правда, то правда. Тихонов был чрезвычайно сложным, неординарным человеком в жизни, в творчестве. И совпасть с амплитудой его душевных колебаний было дано не каждому. В том я убедился, как говорится, воочию. Ведь, в конце концов, благодаря усилиям Юлия Гусмана и тогдашнего его заместителя Виталия Пименова моя встреча с артистом все-таки состоялась в кабинете первого. Для начала я сколь мог деликатно поинтересовался: почему актер так категорично не желает общаться с прессой? И услышал в ответ, что все уже им говорено и переговорено. Ничего нового он сказать людям не в состоянии. А толочь воду в ступе полагает для себя унизительным. «Завтра на вашем месте будет сидеть другой журналист и задавать все те же однотипные вопросы. А я не хочу делать вид, что мне они интересны». – «Но вот мне, к примеру, не сомневаюсь, и моим военным читателями очень хотелось бы узнать, что называется, из первых уст, почему народу так понравился ваш Штирлиц, в чем причина его устойчивого обаяния?» – «И я вынужден буду в который раз признаться: не знаю. Потому что на самом деле, когда мы снимали «17 мгновений весны», для меня то была всего лишь очередная роль, не более. Она стала мне дорога уже много позже, после того, как зрители в нашей стране и за рубежом невероятно тепло приняли фильм. Наверное, в Штирлице и есть какой-то секрет. Увы, мне он неведом». – «Сейчас я скажу вам банальность, но это же вы своей игрой привнесли в кинообраз некий ореол. Ну не мог же, согласитесь, секрет возникнуть на пустом месте. Может, вы больше, чем в иных случаях, трудились над психологическим рисунком роли или что-то другое предпринимали?» – «Ничуть. Работал как всегда. Меня можно обвинить в чем угодно, но только не отсутствии добросовестности. Другой вопрос, что в процессе съемок иной раз возникало какое-то почти ощутимое напряжение от самоотверженной игры партнеров, от художественного антуража мизансцен. Но это я отношу на счет дарований своих коллег по профессии. С таким великим числом великих актеров мне никогда раньше не доводилось сниматься. Сказалась и невероятная творческая щепетильность Тани Лиозновой. Не смотря на то, что фильм – черно-белый, костюмы все шились с соблюдением мельчайших цветовых оттенков. Скажем, золотые и серебряные галуны для погон немецких генералов вышивались именно золотом и серебром. Еще одно немаловажное обстоятельство. В «17 мгновениях», может быть, впервые в нашем кинематографе враг не изображен ни монстром, ни даже саркастически. А Броневой в роли Мюллера и Шелленберг в исполнении Табакова вообще персонажи симпатичные. Мне говорили, не знаю, правда это или домыслы, что родные германского разведчика даже благодарили Олега Павловича за честную игру. Раньше такого точно никогда не наблюдалось. Наша идеология, похоже, не понимала простой, казалось бы, истины: унижая, уничижая противника, она тем самым низводила Великую Победу советского народа до уровня ничего не значащей стычки. А ведь победить гитлеровскую военную машину, самую мощную, кстати, за всю историю человечества не смогла бы никакая другая армия мира, кроме советской. Равно как и никто в мире не мог переиграть немецкую разведку, кроме нашей». – «Вы бы сыграли еще в подобного рода фильме?» – «Нет. Я, наверное, вообще откажусь от любых сьемок. Не хочется предавать себя и партнеров, не хочется делать что-то недостойное персонажей, которые уже сыграны. Не хочется падать – всеми предыдущими ролями планка поднята слишком высоко. Но куда важнее другое. Пришло новое поколение. У них, молодых, вкус изменился. У меня же пустота одна на душе от этих реклам – они не мне адресованы». – «Ходят упорные слухи, что «17 мгновений» будет колоризован – расцвечен…» – «Категорически не приемлю этого глупого ребячества. По мне так все фильмы о минувшей войне должны быть черно-белыми, так она трагична. Пусть Голливуд упивается своей клюквой. Нам, заплатившим за Победу столь огромную цену, этого делать не пристало». – «С молодости я занимаюсь изучением устного народного творчества – анекдотов. Смею поэтому утверждать, что Штирлицу по количеству народных баек принадлежит почетная «бронза». Вперед себя он пропустил только чукчей и евреев. Как вы относитесь к анекдотам о своем персонаже и о себе в том числе?» – «Признаться, подобное ранжирование для меня несколько необычно. А отношусь терпимо. Хотя, если честно, удовольствия мало испытываю, слушая одни и те же анекдоты по многу раз. Поневоле взял на вооружение методику Юрия Никулина. Когда спрашивают: вы слышали о себе вот такой анекдот, отвечаю: «От вас – впервые слышу». – «Говорят, что болгарская ясновидящая Ванга пеняла ваи: «Ты почему не купил будильника, как просил тебя Юрий Гагарин?» – «Правда здесь лишь в том, что с группой болгарских коллег по кинематографу я действительно ездил в Петрич. Места там удивительно красивые на стыке трех границ: Болгарии, Греции и Македонии. А дальше – сплошное вранье. Ни о чем я ясновидящую не спрашивал и мне она ничего не говорила. К тому же с Гагариным я был знаком шапочно. Мы даже обращались друг к другу на «вы».

И на том наша беседа закончилась. В кабинет Гусмана вошла дочь Тихонова Анна. Они с отцом пошептались и артист, извинившись, заметил: как-нибудь в другой раз договорим. Другого раза, увы, не случилось. И поэтому, наверное, я лишь вскользь в одной из своих книжек упомянул о встрече с артистом Тихоновым. Почему-то мне всегда казалось, что если бы нас тогда не прервали, то я бы еще на многие откровения сумел-таки «раскрутить» Вячеслава Васильевича. А вот сейчас, взявшись писать о нем для «Вечерки» и, сколько возможно пристально изучив творческую биографию выдающегося актера двадцатого века, понимаю: ничего бы я не добился ни тогда, ни позже. Попробую объяснить почему.

Тихонов служил своим искусством Отечеству и народу не за страх, не из корыстных побуждений, а, как и подобает глубоко порядочному человеку – на совесть. В отличие от некоторых коллег, он никогда не держал фиги в кармане по отношению к общественному строю и власть его предержащих. И поэтому так называемую перестройку встретил не просто настороженно – почти враждебно, не приняв ее всеми фибрами своей души. Идеалы, в которые он верил по-настоящему, а не показушно, оказались растоптанными. Вдобавок то безвременье напрочь уничтожило театр и кинематограф. Знаковых, полнокровных и масштабных ролей не наблюдалось вовсе. Да и откуда им было взяться, если все вокруг хапали и продавали все, включая Родину. По воспоминаниям дочери Анны, продюсеры и режиссеры наперебой предлагали артисту воплощать на экране проворовавшихся шулеров, разнузданных депутатов, спившихся генералов. Тихонов брезгливо от них отказывался, хотя по тем шальным временам мог бы запросто озолотиться. Однако жил он анахоретом-отшельником и чрезвычайно скромно в материальном и бытовом планах.

За последние почти полтора десятка лет своей жизни Вячеслав Васильевич выступил лишь в нескольких картинах. В ленте Никиты Михалкова «Утомленные солнцем» у него была проходная роль. 1998 году вышел фильм-гротеск Сергея Урсуляка «Сочинение ко Дню Победы». Там Тихонов в компании Михаила Ульянова и Олега Ефремова сыграл ветерана-фронтовика, шокированного происходящим в новой России и улетающего с боевыми друзьями за штурвалом на самолете, который неизвестно куда проследовал, где и когда приземлится. В те же годы артист «тряхнул стариной» (по мнению критиков, весьма удачно) в фильме Дмитрия и Игоря Таланкиных «Бесы» по роману Ф. М. Достоевского. В 2002 году по просьбе дочери снялся в триллере своего зятя, режиссера Н.Вороновского «Глазами волка». Последней его киноролью стал Бог в претенциозном, как и все, что поставил Эльдар Рязанов без своего напарника Эмиля Брагинского, фильме «Андерсен. Жизнь без любви». Судя по всему, ни одна из перечисленных работ (несколько мелких вообще не в счет) не принесла взыскательному творцу ни профессионального, ни человеческого удовлетворения. У Михалкова он снялся как у приятеля и соседа по даче, поддержав амбиции последнего своим именем. Урсуляк подкупил актера что называется «горячей», животрепещущей темой. Дочери отец просто не смог отказать. А Рязанов, известно, хоть мертвого уговорит. Хотя, зная наверняка, что Эльдар Александрович выступит в фильме автором, продюсером, режиссером и актером, можно было априори не сомневаться: снимет он очередную «лабуду и голубую муть». Таким образом, кризис в стране совпал по синусоиде с личным творческим кризисом актера. Однако стенать, упиваться тем и другим, а уж тем более жаловаться «пожелтевшим СМИ» на свою «судьбу горемычную», не входило в базовые установки высоконравственного творца. Он был выше этого.

По свидетельству как раз «перестроившегося» Сергея Соловьева, автора чумовой «Ассы», Тихонов: «Решительно осуждал новое время. Он даже отказался вести актерскую мастерскую во ВГИКе!» Странное, однако, удивление режиссера. По мне так поступок Вячеслава Васильевича вполне логичен. Если у тебя на душе нет радости, а ее у прославленного артиста как раз не наблюдалось, то чем же он мог поделиться с молодыми? Преступив здесь через себя, он бы себя и предал. Кто угодно другой горазд был на такие поступки, только не порядочный и высокоморальный Тихонов.

Вдобавок Вячеслав Васильевич категорически не принимал массового, повального увлечения СМИ смакованием личной жизни актеров, того, что на Западе еще с придыханием именуется Private Life. Меня друзья настойчиво предупреждали: задашь ему вопрос про покойного сына и можешь собирать манатки – на этом ваше общение закончится. Конечно, смерть сына-первенца Володи стала вечно саднящей душевной отцовской раной. Говорят, что Тихонов до самой кончины корил себя трагической гибелью сына, тем, что не сумел его уберечь от наркозависимости. Актриса Лариса Лужина утверждает: «Он очень тяжело переживал потерю сына. Так и говорил мне: «Считаю себя виноватым в том, что Володя рано ушел из жизни». Он же не мог постоянно заниматься его воспитанием. И горестно переживал, что после развода сыну не хватило отцовского пригляда». Могила Володи на Кунцевском кладбище действительно была единственным местом, куда Тихонов изредка выезжал из своего дачного аскетического жилища.

Таким образом, вполне закономерно, что на вопросы друзей: «Как дела?» Вячеслав Васильевич неизменно с грустью отвечал: «Никак. Доживаю свой век». Это определенно была трагедия актера, но и ее он не намеревался обсуждать с кем бы то ни было. Те самые его высоконравственная щепетильность и порядочность, о которых здесь уже говорено, как нельзя лучше характеризуются и следующим примером.

В 2008 году начал сниматься телесериал «Исаев» о молодости Штирлица. Сергей Урсуляк решил пригласить 80-летнего Тихонова на роль отца Исаева. Они встретились, как добрые знакомцы. Долго говорили о предстоящем фильме. И под конец режиссер согласился с доводом великого актера: негоже хотя бы отдаленно, хотя бы косвенно, пусть из самых лучших творческих побуждений эксплуатировать хрестоматийную роль Исаева-Штирлица.

Только откровенно, дорогой читатель, ну кто бы из вам известных актеров на сегодняшний день был бы способен на подобное потрясающее самоограничение? Или кто бы мог столь решительно и определенно отказаться от прекрасной легенды, связанной с Вангой и Гагариным, так забойно работающей на «имидж и славу Тихонова Славы»?

К слову, незадолго до кончины Тихонов увидел премьеру сериала «Исаев» по телевидению, которая состоялась в октябре 2009 года. Об исполнении роли молодого Исаева актером Даниилом Страховым сказал, что артист, хотя советов и не спрашивал, но на него похож, и это приятно.

А через неделю его госпитализировали в ЦКБ. Сделали операцию на сосудах. Все прошло штатно, и врачи надеялись на лучшее. Однако у больного отказали почки. Пришлось подключить к гемодиализу, а затем и к аппарату искусственной вентиляции легких. Как заявил врач-кардиолог А.Леонов, «свою роль сыграли и одиночество актера, и отсутствие должного ухода за ним». 4 декабря Вячеслав Васильевич Тихонов тихо скончался. Состоялось его отпевание в Храме Христа Спасителя. В Доме кино прошла гражданская панихида. В этот же день актер был похоронен на Новодевичьем кладбище.

…Все проходит и все забывается. Нисколько не сомневаюсь, что в каком-нибудь очень отдаленном Тьмутараканске найдется вдруг человек, вовсе ничего не ведающий о великом актере. И на голубом глазу он удивится: «Да не знаю я никакого Тихонова!» И тогда болезного, как щелчком по лбу, следует огорошить: «Ну, как же, неужели ты не знаешь артиста, который сыграл Штирлица?»

И все. Можете быть на сто, на двести и даже на триста процентов уверены, дорогой читатель, что на всем безбрежном постсоветском пространстве не существует взрослого индивидуума, находящегося в здравом уме и твердой памяти, который не назвал бы фамилию артиста, создавшего образ бессмертного, великого, непревзойденного разведчика всех времен и народов Максима Максимовича Исаева – Отто фон Штирлица, на фоне которого Джеймс Бонд всего лишь самодовольный фанфарон и хамоватый задира.

С тех пор, как на земле существуют государства, они друг за другом шпионят. Так было всегда и так будет. И в этой достаточно сложной, щепетильной и нервно-непрерывной войне-работе есть свои признанные герои и мастера, как выдуманные, литературные (тот же Джеймс Бонд, к примеру), так и вполне конкретные исторические личности (Филби, Абель, etc.). Все они скопом, однако, – ефрейторы перед этим маршалом, нет, генералиссимусом разведки.

Вообще, вы задумывались когда-нибудь, дорогой читатель, над следующими вопросами. Почему, например, конкретный актер Тихонов, сыгравший очень много вполне замечательных и где-то даже блестящих ролей (чего стоят хотя бы Андрей Болконский из «Войны и мира», Матвей из «Дело было в Пенькове», учитель Мельников из «Доживем до понедельника», Иванов хозяин Бима из «Белый Бим Черное ухо») так слился, сросся, просто переплавился в измышленного киноперсонажа фон Штирлица? Во всяком случае, после «17 мгновений весны», что бы уже Тихонов ни играл, для всех он всегда оставался только Штирлицем. Соседи даже о матери его говорили не иначе как: «Вона, мама Штирлица пошла». Да и первая жена Нонна Мордюкова никак по-другому не выражалась, кроме как: «Когда мы еще жили со Штирлицем…». Ну что вы хотите, если его попугай встречал гостей криком: «Ромочка – Штирлиц!» Ну и как же так случилось, что телевизионный фильм о советской разведке, которая никогда не была обойдена вниманием отечественного кинематографа, стал вдруг феноменальным явлением нашей культуры? Ведь это же факт, что во время первой демонстрации «17 мгновений…» города и веси СССР пустели. Да и при последующих многочисленных показах фильма «по ящику» зрительской аудитории не убывало. Наконец, почему именно Штирлиц вдруг стал героем несметного количества анекдотов? Причем Тихонов – единственный в мире актер, о герое которого (не только о нем самом!) сочинено такое огромное количество баек.

Разумеется, после всего сказанного было бы верхом наивности, если не наглости, предлагать собственные ответы на поставленные вопросы за истину в последней инстанции. Но порассуждать вокруг них, право же, не грех. И начну с того, что мы мало знали собственную правдивую историю. Вместо нее потребляли расхожие мифы на все случаи жизни. Так революция, гражданская война, коллективизация, индустриализация и даже Великая Отечественная война – все превращалось в мифы, легенды. А мифы не бывают без героев. И поэтому революционным героем стал Максим в исполнении замечательного Чиркова, героем гражданской – Чапаев, блестяще сыгранный Бабочкиным. Первое место в легенде о Великой Отечественной войне по праву принадлежит бойцу невидимого фронта Исаеву-Штирлицу, которого в высшей степени великолепно воплотил Тихонов.

Сказанное вовсе не значит, что в том, другом, третьем и во всех прочих случаях не было иных достойных героев, которых бы хорошо играли другие артисты. Чем плох, к примеру, фильм «Подвиг разведчика» и Кузнецов-Кадочников там? А Банионис в «Мертвом сезоне»? Но все это лишь хорошие герои и хорошая игра. Чирков, Бабочкин и Тихонов воплотили своих персонажей в предложенных условиях так называемого социалистического реализма почти что гениально, потрафив при этом и вечно подозрительному, недовольному агитполитпропу, и нам смертным, им воспитанным. То есть, эти творцы в высшей степени капитально отшлифовали и залакировали легенду, превратив ее в сияющий монумент.

Тот же Тихонов ведь не просто показал работу и приключения разведчика, какими они были или хотя бы могли быть по жизни. Нет, он воссоздал, по существу, голубую мечту, сказку о том, какой нам (и высшим партийным руководителям, и простым советским обывателям) хотелось бы видеть собственную разведку.

Ну, согласитесь, кому из нас не польстит то, как тонко, изящно, да что там скромничать – артистически обводит Штирлиц вокруг пальца всех высших бонз ненавистного рейха? Сидя конкретно перед «ящиком» и наблюдая за невероятными похождениями бравого шпиона Штирлица, который практически в одиночку завершил войну победой, мы ведь меньше всего задумываемся над тем незамысловатым обстоятельством, что если у нас были т а к и е разведчики, то почему же мы потеряли в той войне около тридцати миллионов соотечественников? А такова магия и сила настоящего искусства, что о сермяжной жизни, столкнувшись с ним, – само искусство, не вспоминаешь. Ну, а то, что режиссер Татьяна Лиознова, собрав потрясающий актерский ансамбль (Плят, Евстигнеев, Дуров, Гриценко, Табаков, Лановой, Гафт, Светличная, Куравлев, Визбор, Броневой) создала настоящее произведение искусства доказывать, по-моему, излишне.

Но вот звучит финальная задушевная и замечательная песня фильма о мгновениях, которые свистят как пули у виска (Таривердиев, Рождественский, Кобзон). Гаснет экран телевизора, и бывшие советские люди остаются один на один со своими проблемами, которых не стало меньше, а наоборот, прибавилось с тех пор, как мы победно завершили Великую Отечественную войну. И что же людям остается делать? А заниматься тем, чем они всю жизнь занимались в годы советской власти и после нее: сочинять анекдоты о своем не заладившемся бытии, используя в них знаковые, всеми узнаваемые, даже полюбившиеся фигуры. Штирлиц-Тихонов – в их числе, наряду с Чапаевым, Лениным, Дзержинским, Сталиным, Хрущевым, Брежневым, Горбачевым, Чукчей…

Отечественный анекдот всегда выполнял и до сих пор выполняет весьма важную общественную страхующую функцию: он как бы восстанавливает нормальный ход вещей, снимая идиотизм, дебильность и безудержную идеологическую эйфорию с явлений, событий, поступков, словом, со всей нашей горемычной жизни прошлой и настоящей. В этом смысле все народные байки о Штирлице всего лишь добродушное приземление любимца, вознесенного заидеологизированным искусством кино на недосягаемые здравому смыслу высоты.

Ну, не было и быть не могло у нашей разведки резидента, даже приблизительно напоминающего Исаева-Штирлица. Весь он от начала и до конца выдуман способным Юлианом Семеновым, поставлен талантливой Татьяной Лиозновой и сыгран гениальным Вячеславом Тихоновым. Именно сыгран, несмотря на слабую литературную первооснову. Его молчаливые потрясающие паузы по праву изучаются во ВГИТКе. И спасибо ему за это. А к хорошей выдумке почему бы не присочинить свою веселую, парадоксальную и искрометную байку, где Штирлиц выйдет сухим из любой воды. Вот и множатся анекдоты о разведчике. По моим подсчетам, их уже несколько тысяч. И в обозримом будущем процесс этот ни в коем случае не прекратится. Слишком симпатичный и удачливый герой получился. Такому любое анекдотическое дело по плечу. Было, есть и пребудет.

* * *

«Все свободны. А вас, Штирлиц, я попрошу остаться, – привычной скороговоркой пробубнил Мюллер. И, дождавшись, когда они останутся одни, продолжил, страдальчески массируя затылок: «Послушайте, Штирлиц, я давно хотел вас спросить: что вы там все время выкладываете из этих ваших спичек?» Штирлиц смешал ладонью спички на столе и прямо посмотрел в глаза Мюллера: «Видите ли, – не отводя взгляда, сказал он, – рейхсфюрер поручил мне к очередной годовщине нашего тысячелетнего рейха выложить из спичек слово «ВЕЧНОСТЬ». – «И что – получается?» – живо заинтересовался Мюллер. – «Как вам сказать, – замялся Штирлиц. – Пока получается не совсем то». – «Ах, оставьте, Штирлиц! – поморщился Мюллер. – Что вы все время подставляетесь, провоцируете. Я тоже знаю этот старый русский анекдот. Стыдно, Штирлиц! Идите». И, не удержавшись, добавил: «И вообще, Штирлиц, я бы попросил вас купить, наконец, зажигалку, как у всех нормальных штандартенфюреров. Выбросьте вы эти дурацкие дешевые спички!» – «Вам не нравятся? – удивился Штирлиц. – А по-моему, красиво, символично и надежно», – задумчиво пожал он плечами, разглядывая спичечный коробок фабрики «Гигант» с яркой этикеткой «Бей фашистов!»

* * *

Гитлер звонит Сталину:

– Ваши люди случайно не брали у меня из сейфа секретные документы?

– Сейчас выясню.

Через ОГПУ, НКВД, Алекса вождь связывается со Штирлицем:

– Товарищ Штирлиц, ви брали у Гитлера из сэйфа сэкрэтные докумэнты?

– Так точно, товарищ Сталин, брал!

– Ну, так и положитэ на мэсто, человек валнуетца!

* * *

Штирлиц очень аккуратно потушил окурок об урну. Но наблюдатели это заметили и вывели его из избирательного участка.

* * *

Штирлиц проснулся в тюремной камере. Размышляет: «Если войдет немецкий охранник, скажу, что я – Штирлиц, если советский, скажу – полковник Исаев». Входит милиционер и говорит:

– Ну и нажрались вы вчера, товарищ Тихонов!

* * *

Кэт строила Штирлицу глазки. Штирлиц с трудом их опять сдвоил.

* * *

Фюрер и Муссолини беседуют. В комнату врывается Штирлиц. Молча открывает фомкой сейф, достает документы и начинает их фотографировать. Дуче удивленно спрашивает:

– Кто это?

– Русский разведчик полковник Исаев.

– Почему же вы его не арестуете?

– А толку? Все равно ведь отвертится.

* * *

Штирлиц вышел из дома и увидел, что Плейшнер о чем-то оживленно разговаривает с дворником. «С утра нажрался профессор!» – подумал Штирлиц и отогнал Плейшнера от своей машины.

* * *

Гиммлер вызывает своего любимого сотрудника.

– Назовите двузначное число.

– 45.

– А почему не 54?

– Потому что 45!

Гиммлер пишет в характеристике: «Характер нордический». Вызывает следующего. Тот называет 28.

– А почему не 82?

– Можно, конечно, и 82, но лучше 28.

Гиммлер фиксирует: «Характер приближающийся к нордическому». Вызывает следующего, слышит – 33.

– Но почему не… А, это вы, Штирлиц.

* * *

Утром Штирлиц выглянул в окно. На деревьях уже появились первые почки. «Опять Мюллер всю ночь зверствовал», – с тоской вздохнул Штирлиц.

* * *

Мюллер вызвал Штирлица и спросил:

– Где мы могли с вами встретиться?

– Может быть, в Испании в тридцать шестом?

– Нет, раньше.

– Может, в Китае, в двадцатых?

– Нет, еще раньше.

– Тогда не знаю.

– Ну что же ты, Петька!

– Василий Иванович!

* * *

– Штирлиц подошел к Холтофу сзади и подумал: «Сейчас мы его немножечко попугаем». И что есть мочи долбанул Холтофа по голове гипсовым попугаем.

* * *

– Сколько будет дважды два? – спросил Мюллер.

Штирлиц глубоко задумался. Он, конечно, знал, сколько будет дважды два, ему об этом недавно сообщили из центра. Но он не был уверен, знает ли об этом Мюллер. И если знает, то кто ему сказал? Может быть, Кальтенбрунер? Тогда переговоры с Даллесом точно зашли в тупик.

* * *

Штирлиц уже начал засыпать, когда в дверь его квартиры постучали. «Потом окончательно засыплю», – подумал он, накрывая аппарат и пряча сахар-рафинад.

* * *

Конец войны. В рейхстаге все пьяны. Гитлер тоскливо бродит по кабинетам, но никто на него не обращает внимания. Заходит к Штирлицу.

Тот вскакивает:

– Хайль Гитлер!

– Да ладно, Максимыч, не подье…вай!

* * *

Штирлиц приготовился к бою. Но пришла герл.

* * *

– Штирлиц, вы – еврей?

– Что вы, Мюллер, я – русский.

* * *

Гестапо обложило все выходы, но Штирлиц вышел через вход.

* * *

Штирлиц знал, что война закончится, но не знал только где.

* * *

Штирлиц стрелял из двух пистолетов по очереди. Очередь быстро редела.

* * *

Штирлиц выстрелил Мюллеру в затылок. Пуля сплющилась. «Броневой», – подумал Штирлиц.

Василий Лановой: «Театр всегда окрыляет»

Помните, читатель, в фильме «Офицеры» генерал-полковник Иван Варрава дарит пацану-суворовцу свою парадную фуражку? Увы, но Андрей Громов, игравший Ивана Трофимова, не связал свою судьбу с армией, чего бы многим из нас хотелось. Не подался он и в артисты, несмотря на то что снялся в четырех фильмах и притом в главных ролях. А вот очень достойным человеком стал. После окончания МГИМО защитил диссертацию. Как экономист-международник находится на дипломатической работе при ООН. У него – сын и дочь. Разумеется, это – чистая случайность. В том смысле, что никакой связи нельзя наблюдать между судьбой конкретного Громова и тем обстоятельством, что в далеком детстве он играл в культовой картине с народным артистом СССР Лановым. Хотя тоже, как сказать. Когда я поведал приятелю об этом факте, он справедливо заметил: с кем поведешься, от того и наберешься. Однако железной закономерностью можно полагать то, что именно Василий Семенович, а не кто иной, создал образ легендарного офицера, генерала всего Советского Союза. И тысячи, если не миллионы юношей избрали профессию – Родину защищать именно после того, как посмотрели этот в высшей степени патриотически содержательный фильм. Как не случайно именно Лановой сыграл когда-то революционного романтика Павку Корчагина и просто романтика Артура Грея. Подобных случайностей в искусстве просто быть не может. Потому как речь мы сейчас ведем об артисте от Бога и одновременно воистину народном артисте – достоянии отечественной культуры. Он с непременным успехом и потрясающей достоверностью воплотил на экране графа Вронского, Феликса Дзержинского, обергруппенфюрера Карла Вольфа, императора Константина Багрянородного, Юрия Андропова, кардинала Ришелье, офицеров милиции и бывшего летчика Вадима Алтунина. Он жизнью своей наполняет собственные образы.

Про театр уже не говорю. В своем родном академическом имени Е.Вахтангова Василий Семенович трудится без малого шесть десятилетий! То есть, как сделали ему после Щукинского училища запись в трудовой книжке, так она больше не менялась. («А что кино? Александр Птушко для «Алых парусов» перебрал 104 актера, прежде чем на мне остановился. Так ведь и откровенно признался: «Меня интересуют в вас только ваши внешние данные». Понимаешь, кинематограф пользовал в основном лишь мою фактуру. И вообще любые съемки только опустошают. Зато театр всегда окрыляет. Наш великий учитель Евгений Вахтангов не зря утверждал: театр должен уметь «делать лица». Играть надо все – от трагедии до водевиля».)

На собственно фактуре Ланового есть резон остановиться подробнее хотя бы потому, что примерно с начала шестидесятых и до середины восьмидесятых в Советском Союзе никто по столь специфической части актеру не составлял конкуренции. Характерна в этом смысле дискуссия, в которой привелось однажды участвовать автору сих строк. Моя приятельница, пылкая и давняя почитательница таланта Ланового, призналась: «Вася Высочество (так его доныне называют все воздыхательницы) – самый красивый артист в стране, и я бы многое отдала, чтобы ему отдаться!» – «Симпатичный, – говорю ей с ехидцей, – у тебя получился каламбурчик. Но неужели Семеныч, по-твоему, красивше будет Сергея Столярова или Олега Стриженова?» – «Да никакого сравнения! – возмутилась дама. – У первого красота лубочная, у второго – революционная. А Васичка – просто красавец на все времена!»

Это, так сказать, мнение «слабой половины» тогдашнего советского народа. А вот и признание (пусть тоже неординарное, даже на грани фола) корпоративного артистического сообщества. Известный этапный и классический спектакль «Принцесса Турандот» был восстановлен Рубеном Симоновым в период «оттепели». Роль принца Калафа исполнял Василий Лановой, принцессы Турандот – Юлия Борисова, а Масками были: Николай Гриценко (Тарталья), Михаил Ульянов (Бригелла), Юрий Яковлев (Панталоне), Максим Греков (Труффальдино). Это, кстати, единственная версия легендарного спектакля, снятого отечественным телевидением. В отличие от трактовки Вахтангова, актеры здесь играли не страсти своих героев, а ироническое отношение к ним. Абсолютная серьезность снималась и интермедиями масок, которые комментировали происходящее в подчеркнуто современном духе, что открывало широкие возможности для импровизации. И вот Гриценко пылко, с надрывом произносит: «Семен Михайлович Буденный – Василь Семеныч Лановой./ Один рожден для жизни конной; другой – для жизни половой!»

Уже на следующий, после премьеры, день театр Вахтангова штурмовала тысячная толпа завзятых театралов, жаждавших услышать невероятную оценку таланта молодого актера, как бы перечеркивающую архаичное утверждение о том, что в СССР секса нет и в помине. Но и до тогдашнего министра культуры Фурцевой долетела реплика Николая Олимпиевича. Екатерина Алексеевна пришла на спектакль, убедилась в «вахтанговском непотребстве» и властно ликвидировала его. Как министру казалось – навсегда. Однако «обиженная» реплика ушла в народ и теперь считается ничьей анекдотической театральной прибауткой.

Но все это сказ о сугубо внешних данных Ланового. Да, природа и отец с матерью с потрясающей щедростью наградили актера симпатичным ликом, статью ладной и пригожей – всегда спина как струна и взор орлиный. Василий Семенович и в свои восемьдесят запросто взбежит по лестнице и без напряга наденет любой из сценических костюмов собственной театральной молодости. А ведь есть же еще и его чудный голос – уникального, неповторимого тембра. Как-то другой известный артист-пародист написал: «Смотри: ни бе, ни мэ, а вот читает Мериме».

Пародия эта появилась исключительно из-за элементарной зависти. К ее автору я, кстати, очень хорошо отношусь, равно как и разделяю о нем мнение Сергея Михалкова: «Валя, когда пишешь эпиграмму, то не рой другому яму». Так вот Валентину Гафту лопнуть, треснуть, наизнанку вывернуться, но никогда не дотянуться до того высочайшего уровня мастерства, которым владеет Лановой. И Пушкина, Маяковского, Шевченко, Шота Руставели, того же Мериме никому так не прочитать со сцены, как это делает Лановой. Потому что для этого как минимум нужно иметь его завораживающий голос; владеть отточенностью его дикции, присущей сейчас, увы, очень невеликому числу исполнителей; своеобразной, ни на кого не похожей манерой чтения, гармонично сочетающей высокий поэтический «штиль» и мягкий, умный юмор. Все вышеперечисленное и еще многое такое, что и словами-то передать трудно, есть у Василия Семеновича и никогда не будет у пародиста. Ну, да Бог с ним, с пародистом. О другом скажу. Немногим из читателей, наверное, известно, что Василий Лановой озвучил документальную киноэпопею «Неизвестная война» (в русском варианте «Великая Отечественная»), подготовленную американцами, где дублировал ведущего – выдающегося актера Берта Ланкастера. И получил за это Ленинскую премию. Не знаю более случая, чтобы актера отмечали столь высокой наградой не за созданные им роли, а именно как мастера художественного слова. Вот тебе «бэ», «мэ» и Мериме.

…С Василием Семеновичем Лановым автора сих строк долгие годы (38 лет!) связывают очень хорошие отношения. Дружескими назвать я их не решусь хотя бы потом, что однажды услышал от земляка: «Я уже нахожусь в таком возрасте, когда друзей не приобретают. Все чаще думаешь о том, чтобы они не уходили». И тем не менее повторяю, Лановой всегда очень замечательно и внимательно всегда ко мне относился: выступал по моей просьбе в «Красной звезде», приходил к нам на редакционные посиделки, никогда не отказывал мне в интервью (я написал о нем добрых два десятка материалов). Однажды в Доме актера имени А.Яблочкиной вел его творческий вечер. Часто я посещал его спектакли, бывал в его квартире на Суворовском, 17. В наших беседах «не для печати» артист всегда выказывал подкупающую остроумность, веселость и откровенность, которой многие его коллеги избегали по причине боязни «как бы чего не вышло». А Лановой – человек мужественный, смелый, чрезвычайно независимый в своих суждениях. И вместе с тем он мудрый публичный деятель, прекрасно отдающий себе отчет в том, что значит для людей слово, им молвленное. Поэтому вы, читатель, никогда и нигде не встретите его праздного трепа, для публики, для паблик сити, паблик рилэйшзн или как там еще говорят про пиар и саморекламу. Вы вообще никогда не увидите Ланового, что-то, где-то, кому-то рекламирующего. Даже в самые трудные «горбачево-ельцинские лихие» девяностые годы, когда в столичных магазинах продавались только банки с «Хмели-сунели», а Василию Семеновичу вместе с Ириной Петровной Купченко приходилось обучать двух сыновей, он натурально брезговал любой рекламой. Примерно те же чувства испытывал всегда к Горбачеву и Ельцину, что есть лучшее, неоспоримое доказательство его патриотизма и любви к Отечеству. С Лановым и просто так интересно общаться, поскольку интеллект у артиста существенно превышает средний уровень его коллег по цеху. Наверное, и потому, что он с детства – завзятый книгочей. А еще Василий Семенович исповедует нынче напрочь забытую творческую истину: любой, даже самый малый клочок роли следует пахать и окучивать его до седьмого пота, если хочешь получить вожделенный урожай. Другими словами, даже представить трудно ситуацию, чтобы Василий Семенович, играя, предположим, Джорджа Бернарда Шоу в «Милом лжеце», ограничился для этого только лишь текстом пьесы американского посредственного журналиста Джерома Килти. Или чтобы ему, скажем, кто-то подбирал поэтические произведения для его собственных творческих вечеров. Кстати, в отечественном актерском сообществе никто лучше Ланового не знает творчества Пушкина, равно как и других поэтов, чьи стихи он читает для публики.

– Василий Семенович, вопрос почти риторический, и тем не менее вы не ощущаете себя со своим невообразимо громадным творческим багажом белой вороной среди современных теле– и театральных звезд?

– Среди них я себя никак не ощущаю, поскольку не отношусь к ним. То, что ты называешь «звездами» – на самом деле голый продукт современного шоу-бизнеса. Ловкие люди зарабатывают огромные деньги, усиленно при этом изображая себя благодетелями. Ну как же – «звезд» они, видите ли, выращивают. Меж тем воспитать профессиональных служителей искусства эти дельцы не могут в принципе. Зато калечат всех, без разбору. Хуже всего, что мальчики и девочки, попавшие в развлекательный бизнес, – некоторые из не без способностей, – всерьез убеждены, что они что-то из себя представляют. Отсюда пренебрежение к традициям отечественного искусства, к накопленному веками опыту, к постоянной и целенаправленной работе в профессии вообще и к самообразованию, самовоспитанию в частности. А настоящего актера может сделать только театральный вуз, та самая традиционная «школа», а отнюдь не частое мелькание в телебалаганах. Но, увы, определяющая тенденция, признак шизанутого времени нынче таковы, что во главу угла ставятся быстрые деньги и быстрая слава, а отнюдь, не талант и трудолюбие. Сегодня на сцену или съемочную площадку выходят не ради служения высоким идеалам (большинство из современных «звезд» и слова-то такого – «идеалы» – не знают), а ради сиюминутного успеха, добытого любой ценой – обнажением телесным и нравственным: матом, кощунством, пошлостью, бесчестностью. Мы в молодости тоже не страдали заниженным самомнением. На первом курсе были абсолютно убеждены: можем сыграть все, что угодно. И первая известность кружила, пьянила наши головы. Зато к четвертому курсу мы начинали понимать, как мало еще умеем. А с приходом в театр «головокружение от успехов» и вовсе проходило. Ну что ты хочешь, если я почти шесть лет выходил на сцену только в массовках и эпизодах, хотя в кино сыграл уже и Павку, и Грея.

Видишь ли, приход в Россию капитализма увеличил ассортимент, но параллельно количество пользователей этого ассортимента сократилось. Таковы печальные факты. А главное трагическое несчастье, которое принес нам капитализм, – это, безусловно, уменьшение духовности. Польза, польза, польза! Деньги, деньги, деньги! Руси это было несвойственно, она никогда не была меркантильна, а теперь невольно ловишь себя на мысли: раньше я бы сел и читал, а сегодня надо бежать на концерт, еще на один. До перестройки такого не было: мы жили, словно в заповеднике. Будущее всегда представлялось нам, если и не светлым, то спокойным – точно. 140 рублей пенсии, – этого же с лихвой хватало! Старики еще и откладывали себе на смерть. А сейчас страх перед завтрашним днем во сто крат усилился. И с увеличением потребительства духовность в геометрической прогрессии уменьшается. Не зря американские философы всерьез говорят, что потребительство будет последним гвоздем, вбитым в гроб цивилизации. Они рассчитали, что жить ей осталось лет 500–600.

– Хорошо знаю вашу биографию. Но попрошу вас вспомнить свое нелегкое детство, юность, потому что я пересказать их так же интересно, как вы, все равно не сумею.

– Все мои родичи с отцовской и материнской стороны были крестьянами села Стрымба, Кодымского района Одесской области. Они там пахали землю, занимались животноводством. На все село было всего три-четыре фамилии: Лановые, Якубенки, Дундуки. Каждое лето из Москвы мы обязательно ездили к бабушкам с дедушками. 20 июня 41-го года мама отправила нас, троих детей, с проводником: младшей сестре было четыре, мне – семь, старшей – десять лет. А сама должна была приехать через пару недель – провести с нами отпуск. К осени мы бы вместе вернулись домой. 22 июня в четыре утра мы сошли с поезда на станции Абамеликово. Уже светало. И вдруг услышали гул, словно непрерывный гром, а потом увидели сотни самолетов. Эта армада летела бомбить Одессу. Люди взрослые – это я отчетливо помню! – мгновенно стали очень серьезными. Мы три километра от Абамеликово топали, и за всю дорогу никто не молвил даже слова. Так началась для меня война. Мамка не приехала ни через месяц, ни через год, ни через два, ни через три. Абсолютный обрыв: родители остались в Москве, мы – в селе. Они не знали, что с нами, а мы не представляли, что с ними. Отцовские дедушка с бабушкой вскоре один за другим померли, а вот со стороны матери остались в живых – к ним мы и переехали. Где-то к весне 43-го – в то время у нас румынские части стояли – я впервые от румын услышал слова «Сталинград» и «Гитлер капут». Правда, ничего по малолетству не понял. Но трудился как взрослый: пас колхозных коров (румыны не ликвидировали советских колхозов). Каждое утро я на лошади гнал стадо в поле, а вечером возвращался в село. Спустя годы, когда я ловко гарцевал верхом в ролях Павки Корчагина, графа Вронского, комэски Вараввы, меня часто спрашивали: «Где ты этому научился?». И я вспоминал добрым словом дедово напутствие: «Ось тобi кобилка, Василю. Як поїздиш на нiй голою сракою без сiдла, то й навчишся. А потiм колысь тобi це згодиться».

В начале войны у деда квартировал толстый немецкий майор. Он то и дело показывал фотографии своих троих детей и плакал. Как-то, расчувствовавшись, подарил мне немецкий пояс – дуже гарний такий пасок для семирiчного хлопчика. Иду я, им перепоясанный, по току, и вдруг рядом немецкая машина притормозила. «Ком хер, ком хер!»– позвал солдат. Я подошел, а он показывает: дескать, отдай ремень. Я заупрямился: «Не-е, мне подарили». Он взял автомат и выпустил над моей головой веером семь очередей. Я рухнул на землю от испуга, а он весело заржал. Долго потом я заикался, даже, пардон, мочился. После того как мама забрала нас в Москву, меня достаточно быстро, года за полтора, вылечили. Это было похоже на волшебство. Врач спросила: «Агафья Ивановна, ваш сын украинские песни знает? Вот пусть с утра до вечера их и поет». Я так и делал. Кстати, избавиться от украинского акцента было ничуть не легче. Пришлось бороться и с ним. И это было трудно, поскольку с мамой я розмовляв виключно рiдною мовою. К тому времени уже студент, я твердил ей: «Мам, мне это вредно». Педагоги тоже были мной недовольны, укоряя: «Вася, у вас очень сильные южные украиноиды». Я сейчас иногда смотрю свои старые ленты и эти интонации слышу: «Да что вы такое говорите? Та не-е, перестаньте! Та не может этого быть!». Они и в «Аттестате зрелости» есть, и в других фильмах…

Одессу освободили 10 апреля 1944 года, а через пару недель в село со своей дивизией вошел Ковпак. Я хорошо помнил, как наши отступали: поодиночке брели, раздробленными группками, напуганные, Бог знает как одетые. Ковпаковцы тоже были одеты кто во что горазд – в телогрейках, в немецкой форме, в каких-то рваных штанах, а то и с женскими юбками, намотанными на головах, хотя в конце апреля уже тепло, но было ясно, что это даже не дивизия, а партизанская армия. Два человека несли длинные противотанковые ружья – зрелище потрясающее! Через наше село они направлялись в Абамеликово, где стоял бронепоезд.

Впервые я увидел наших бойцов, когда набирал из копанки воду в гладущики (это такая глиняная посуда). Была весна, прутики еще голые торчали. Смотрю, там, где вода стекает в болото, в кустах сидят люди. У одного слезло маскировочное покрывало и сверкнула звезда. Я обомлел! А солдат, заметив меня, палец к губам приложил: «Тс-с-с!». Я тут же рванул к деду: «Там нашi прийшли». – «Дэ?». – «Бiля копанки».

Что мне особенно запомнилось. Когда наши отступали, дед стоял у плетня и приговаривал: «Тю-ю… Хана москалям». А потом, когда Красная Армия устремилась на запад, он так же вслух удивлялся: «Тю-ю, ти диви… Хана нiмцям».

… В Москве мои родители трудились на заводе чернорабочими. У отца Семена Петровича было за плечами всего два класса церковно-приходской школы, мама грамоты не знала, расписывалась двумя начальными буквами нашей фамилии. То, что выпало на ее долю – уму непостижимо. Через пять дней после начала войны – мама тогда разливала горючую смесь в противотанковые бутылки – на заводе случилась жуткая авария. Пострадали многие, но мама моя стала инвалидом первой группы. В тридцать один год. Она мужественно потом несла свой тяжкий крест, вырастила троих детей, дала им прекрасное образование, в люди вывела и никогда, ни при каких обстоятельствах не унывала. Вообще родители мои – образец врожденной внутренней этики, такта, скромности и доброты. Они были дружны между собой и строго уважительны к нам, детям. То, что я, к примеру, закончил среднюю школу с золотой медалью – целиком их заслуга. Оба они испытывали почти священный трепет перед образованностью, культурой. И нам эти качества передали.

Третьеклассником я пришел в руководимую режиссером Сергеем Львовичем Штейном драматическую студию ЗИЛа. Наш руководитель приобщал своих питомцев не только к постижению театральной культуры. К слову сказать, в задачи этого коллектива вовсе не входило готовить пополнение московским театрам. Мы просто учились в школе эстетического воспитания: знакомились с классикой, постигали законы прекрасного. Уж потом, став взрослыми, многие из нас выбрали театр как призвание. Вот лишь некоторые выходцы из нашей студии: Татьяна Шмыга (театр Оперетты), Вера Васильева (театр Сатиры), Владимир Земляникин («Современник»), Алексей Локтев и Валерий Носик (Малый театр), Татьяна Жукова (театр на Таганке) и еще многие другие, о которых я не вспомнил. Там же в студии ЗИЛа начал режиссировать Игорь Таланкин, поставивший вместе со Штейном спектакль «Аттестат зрелости», в котором я сыграл Листовского. Замечу, что именно в этой роли я дебютировал в кино. Но до дебюта был еще Всесоюзный смотр художественной самодеятельности, на котором наш спектакль получил первую премию. Все хором стали пророчить мне театральную карьеру, но я поступил на факультет журналистики. В школе хорошо писал сочинения, их часто представляли на различные олимпиады. Подумалось, что смогу работать в газете. Но уже через полгода сбежал в училище имени Щукина. Перед тем как принять окончательное решение, спросил Сергея Львовича: «Идти мне в театр или нет? – Ни в коем случае! – вскрикнул Штейн. – А я все же пойду. – Тогда иди».

Есть в жизни некоторые моменты, когда мужчина должен принимать решение самостоятельно, кто бы что ему ни советовал. Я так и на Тане Самойловой женился: ни у кого совета не спрашивал. Мы учились на одном курсе. Она познакомила меня со своими родителями. Однажды она попала в больницу и я ей каждый день носил туда клубнику с нашего огорода. Мы поженились, когда нам было по двадцать. Жили на старой квартире отца Тани народного артиста СССР Евгения Самойлова, на Песчаной улице. Потом Таня забеременела двойней, как потом выяснилось, но рожать не могла из-за болезни. И в нашей семье начался разлад. Как сказал Маяковский: «Любовная лодка разбилась о быт». Вторая моя жена, Таня Зяблова, трагически погибла в 1971 году. А потом я встретил Аришу – самого дорого мне человека, редчайшую индивидуальность, артистическую в том числе. После женитьбы на Ирине Купченко я стал, не скажу примерным (у супруги есть ко мне немало претензий), но очень приличным семьянином. Моя жизнь стоит не на трех – на четырех китах. Первый – работа. Она приносит мне радость и боль, но никогда – безразличие, разочарование в ней. Второй – семья, вернее ее здоровье. И даже не столько физическое ее здоровье (хотя мне легче было бы самому всегда болеть, чем переживать, когда болеют родные), как нравственное. То, что еще называют семейным климатом, – общность интересов, понимание, сопереживание. Третий – климат в стране, в мире. И четвертый – друзья. «Киты» мои могут меняться местами, но в сумме их должно быть четыре. Своих сыновей я вполне сознательно отговорил идти в артисты. Невостребованный актер – ведь нет страшнее судьбы.

– Василий Семенович, я прошу вас подробнее остановиться на фильмах так называемой патриотической тематики. Почему в годы советской власти она была столь востребованной, и почему в нынешние времена к ней обращаются редко, а когда все-таки обращаются, то на выходе никогда не получается фильмов того накала и того благородного содержания, что были при «застое»? Ну нет, и невозможен нынче такой фильм, как «Офицеры»…

– Знаешь, в Европе журналисты часто мне в лицо говорили: «Что вы там в России со своей Победой носитесь? Вот мы ее уже забыли и ничего не произошло». А я у них спросил: «Сколько дней ваши страны сопротивлялись Гитлеру?» Молчат. Тогда я продолжил: «Польша была завоевана за 28 дней, и за те же 28 дней в Сталинграде немцы смогли захватить всего несколько домов. Дания продержалась ровно день. А вся Европа покорилась за три месяца. И освобождать ее пришлось нашим солдатам. И какой ценой! Миллион жизней советских солдат, отданных за освобождение европейцев от фашизма». Но Европа предпочла об этом забыть.»

Что же касается «застоя»… Знаешь, я не считаю время своей молодости и зрелости застойным. Для меня оно навсегда останется добрым и светлым. Скажем, в начале 70-х годов прошлого столетия, помимо «Офицеров», свет увидели и другие замечательные фильмы: «Белое солнце пустыни», «Семнадцать мгновений весны», «А зори здесь тихие…». То было удивительно время. Наверное, просто совпало желание людей видеть на экране саму жизнь, но в эдаком романтическом ореоле – душа соскучилась по настоящему, и талант тех, кто сумел почувствовать эту потребность в человеке-легенде, в герое. Так что непреходящий интерес к фильму «Офицеры» объясним. Без крепкой защиты любой стране не выстоять. Сильная армия – сильное государство. А то, что мне удалось сыграть Ивана Варавву так, что тысячи юношей (а мне рассказывал об этом тогдашний министр обороны Маршал Советского Союза Андрей Антонович Гречко) решили связать свою жизнь с армией, заслуга и режиссера Владимира Рогового. Он четко определил мою роль: «Василий, на тебе вся романтическая часть нашей трагической истории, ее свет, ее мечта. А реальность трагедии – на Юматове и Покровской». И хоть в театре и кино я был и реалистом, и комиком, и водевильным персонажем, играл героев и злодеев, но по складу души я, наверное, все-таки романтик. И по-прежнему верю в светлое начало в человеке. Поэтому, наверное, и произошло такое «попадание»! Я трижды отказывался от роли Ивана Вараввы, но все-таки, в конце концов, согласился, и фильм стал для меня одним из самых дорогих. Популярность «Офицеров» мистическая, режиссерская. У зрителя вызывается ассоциативный ряд – у каждого свой. У кого-то это война, у кого-то – любовь, у кого-то – песни. В моем творчестве было много фильмов о войне, но роль Ивана Вараввы оказалась самой яркой. Наверное, секрет в том, что каждое поколение находит в ней что-то свое, очень понятное и близкое. В ней есть все: романтизм, пронзительная – порой до боли – реальность, красота. И – настоящая любовь, несмотря на то, что основная линия фильма вроде бы не об этом.

– Вы с 1994 года возглавляете ассоциацию «Армия и культура» – серьезная нагрузка помимо тех непростых обязанностей, что вы исполняете в родном театре, в Щукинском институте. Откуда силы берете?

– Не хочу показаться выспренним, но силы мне придает глубокое убеждение в том, что армия для нашего государства – предмет наипервейшего внимания. Необходимо дать человеку в погонах мощную духовную подпитку, объединив для этого лучшие силы отечественной культуры. Я записал 100 серий пятиминутных передач на «Радио России», которые называются «Настоящая армия». Это самые значимые эпизоды из истории России, начиная с XVI века. Плюс рассказы об отдельных выдающихся личностях. А про нашу ассоциацию что могу тебе сказать. Мы регулярно проводим благотворительные и шефские концерты в воинских подразделениях. Лично я частый гость в Таманской, Кантемировской дивизия, в Отдельной дивизии особого назначения имени Дзержинского. А когда наши воины сражались в Чеченской Республике мы собрали для них более 30 тонн гуманитарной помощи, в том числе книги, теплые вещи. Активное участие мы принимали в таких культурно-благотворительных акциях, как «Сберечь Россию», «Крылатая гвардия – гордость России». Вообще я тебе скажу, что люди в погонах – моя любимая публика. Мне дорого общение с этими людьми.

– Василий Семенович, вспомните о своей работе в фильме «Семнадцать мгновений весны». Мне ваши воспоминания и просто интересны, но еще ценны потому, что там вы играли в тандеме с одним из главных героев этой книги – Олегом Павловичем Табаковым.

– Знаешь, в артистической среде бытует мнение о том, что сыграть врага, негодяя гораздо проще, нежели положительного героя. Я сейчас не стану касаться психологических тонкостей нашей профессии, но замечу, что мне Вольф дался, как раз очень нелегко. Все-таки я актер, если так можно выразиться, романтического окраса, а пришлось играть циничного прагматика, врага хитрого, умного, потому вдвойне опасного. Как, кстати, и Олегу Табакову. Мне сдается, что мы с ним оба выполнили свою работу хорошо. О другом хочу тебе сказать, в связи с воспоминаниями об этой замечательной картине. Там генерала в купе поезда сыграл мой старший товарищ по Вахтанговскому театру Николай Олимпиевич Гриценко. У него к тому времени сильно развился рассеянный склероз. Он просто физически не мог запоминать текст роли. Поэтому Лиознова снимала крупные планы Штирлица и генерала поочередно. Олимпиевич считывал свою роль по «шпаргалкам», развешанным позади съемочной камеры. И при этом всем сыграл свою роль гениально. Другого слова и подбирать не хочется. Когда я сейчас смотрю кадры, где во всю ширь телеэкрана пульсируют слезы в глазах прожженного вояки, у меня самого слезы появляются.

…Несколько лет назад ушел из жизни младший сын Ланового – тридцатисемилетний Сергей. Утром, получив эту страшную весть, Василий Семенович решил не отменять вечером свой спектакль. Он вышел на сцену и, как всегда, блестяще сыграл в спектакле «Пристань». Выдающийся актер современности и необыкновенный профессионал, Лановой даже в этой ситуации не смог подвести публику и коллег, ведь он – связующая нить всего спектакля.

…Закончу свой рассказ о Лановом тем, с чего начал. В Москве на Фрунзенской набережной возле дома № 3 Министерства обороны глава военного ведомства России генерал армии С.К.Шойгу открыл памятник героям фильма «Офицеры». Василий Семенович там стоит в полный рост. Есть какая-то глубокая и пронзительная символика в том, что этот замечательный творец при жизни увидел себя в бронзе, но при этом ни на грамм не забронзовел.

Стальной стрежень Куравлева

Куравлев – самый мой любимый актер из всех тех его цеховых коллег, с которыми довелось встречаться на длинных жизненных росстанях. Всем мне нравится Леонид Вячеславович. Но прежде всего – редкостно самоотверженной пахотой на скудной и кислотной ниве отечественного кинематографа. Свою конкретную делянку на той нивке артист десятилетиями возделывает почти фанатично, до кровяных мозолей, до тяжелого пота, не жалея ни сил душевных, ни времени, ни собственного фирменного куража. (Устаревшее это слово с его фамилией, видать, не зря одного корня.) У него за плечами две сотни фильмов – впереди по столь невиданной востребованности – лишь Армен Джихарханян. Роли куда как разные. От главных – Шура Балаганов, Хома Брут, Робинзон Крузо, Жорж Милославсакий, Афоня Борщов, братья-близнецы Кашкины до самых крошечных, пятисекундных, как тот эндокринолог Хачикян в «Мимино». А, поди ж ты, все сделаны запоминающимися, сочно, мастерски, воистину по-куравлевски. Однако нам с вами, читатель, даже трудно представить сколькими предложениями самых разных режиссеров Куравлев пренебрег за 56 лет службы в кино! Какую-то цифирь здесь обнародовать невозможно потому, что и сам артист с трудом вспоминает собственные многочисленные отказы. Зато у меня есть возможность на конкретном примере показать высочайшую художническую требовательность Леонида Вячеславовича в этом смысле к себе, к своей работе, к собственному имени, являющемуся в отечественном кинематографе, без преувеличения, высшим, эталонным знаком качества.

Ну так вот, в кино Леонид Куравлев дебютировал еще студентом, сыграв небольшую роль матроса Камушкина в историко-революционном фильме Михаила Швейцера «Мичман Панин». Но параллельно снялся в дипломной работе Шукшина «Из Лебяжьего сообщают». Таким образом, именно Василий Макарович стал тем самым режиссером, который, по сути, и открыл для нас, зрителей, Леонида Куравлева. В 1961 году вместе с Шукшиным они снялись в знаменитой мелодраме «Когда деревья были большими», где главную роль блестяще исполнил Юрий Никулин. А еще через пару лет вышли сразу две картины Шукшина, и обе с участием Леонида – «Живет такой парень» и «Ваш сын и брат». В первой удивительно солнечной и жизнерадостной ленте Куравлев сыграл, словно истово прожил, главного героя – Пашку Колокольникова – милого, доброго, но чуток простоватого парня, желающего помогать всем вокруг себя и побеждающего любые жизненные передряги врожденным, искони народным, почти что теркиновским юмором. Фильм этот до сих пор идет по многим телеканалам с неизменным успехом. А тогда, в начале космических шестидесятых, он произвел настоящий фурор на экранах Советского Союза. Такая пикантная деталь. Поначалу художественный совет и особенно его председатель Н-вов восприняли в штыки Куравлева-Колокольникова. Шукшину пришлось изрядно понервничать и повоевать за своего протеже. Чтобы хоть как-то смягчить несговорчивых чиновников от кино, Василий Макарович посоветовал Лене на пробах надавить на их жалость – слегка заикаться. Когда фильм вышел в прокат и стал быстро завоевывать популярность, товарищ Н-вов высокомерно заявил Шукшину: «Вот видите, прислушались в свое время к нашим советам, и даже природный недостаток молодого артиста – заикание – сумели использовать для картины в нужном русле».

В ленте «Ваш сын и брат» куравлевский Степан Воеводин по существу продолжил нравственную линию особой человеческой доброты, очерченной в образе Пашки Колокольникова. Правда, драматическая версия здесь была значительно углублена – герой совершает побег из заключения за два месяца до окончания срока. В родном доме проводит всего несколько часов, пока не появляется милиционер. Этот кругом сумасбродный, с точки зрения здравого смысла вообще нелепый поступок в блестящем исполнении Куравлева восходил к заоблачным высям особой человеческой неповторимости, так характерной для подавляющего большинства всех шукшинских героев-«чудиков». Если другими словами, то Василий Макарович обрел в лице младшего собрата по кинематографу практически идеального исполнителя всех своих дальнейших экранных изысков и замыслов. Леонид Вячеславович всем свои естеством действительно органически попадал в уникальную стилистику шукшинской философии, словно впечатывался. Вполне естественно, что в следующем фильме «Печки-лавочки» роль Ивана Сергеевича Расторгуева Шукшин тщательно прописывал именно под Куравлева. А тот взял и отказался от столь щедрого подарка старшего товарища. Мало того, еще и заявил: «Извини, брат Вася, но я больше играть у тебя не буду…».

Это у меня сейчас легко написалось – «не буду». А каково было тогда Василию Макаровичу? У него, во-первых, летел под откос конкретно выстраданный, утвержденный уже во всех инстанциях фильм с великолепной обоймой тщательно подобранных актеров даже для эпизодов. Брешь главного героя пришлось затыкать самому Шукшину, поскольку Куравлев здесь был просто незаменим. Ну да ладно, один фильм в авральном порядке спасти удалось, а как быть с дальнейшей, на годы вперед спланированной работой? Между друзьями на эту животрепещущую тему состоялся очень крутой разговор. Аргументы Шукшина по напору сродни были мощи тайфуна: «Да ты пойми, дурья башка, мы же с тобой в тандеме все наше кино вверх тормашками поставим!». Серьезными контрдоводами Куравлев практически не располагал. Зато у него уже вызрело твердое убеждение, сформированное не без помощи первого учителя по ВГИКу Бориса Владимировича Бибикова. А тот наставлял лучшего своего ученика: «Смотри, Леня, в оба, внимательно смотри и соображай: если останешься в мощном силовом поле воздействия неистового Шукшина, то очень скоро заштампуешься в его замечательных, таких милых и бесподобных «чудиках». И уже все другие режиссеры будут воленс-ноленс приспосабливать тебя именно под такие роли. А твой потенциал, поверь мне, гораздо шире и объемнее».

Шукшин был по-настоящему умным, мудрым человеком и в резоны Куравлева, разумеется, вник. Они оставались друзьями, но ни в одной из последующих картин Василия Макаровича Леонид Вячеславович больше не снялся. Артист всегда придерживался твердых, почти железобетонных убеждений в работе, в бытовой жизни, в идеологических воззрениях. И здесь для меня Куравлев тоже из первой пятерки образцовых деятелей русского кинематографа. В так называемые застойные годы актер никогда не демонстрировал из себя правоверного служителя и приверженца тогдашним власть предержащим, хотя я точно знаю, что его постоянно и довольно настойчиво, как умела лишь та, советская власть, понуждали «поддерживать», заставляли «осуждать», предлагали «подписывать». Никогда и ни в чем он не шел на сделку со своей совестью. Может быть, и поэтому звание народного артиста СССР его так и не удостоили. Хотя, скажем, к полувековому юбилею у него набралось многим более сотни сыгранных киноролей. Та же Ада Роговцева годом позже вожделенное звание получила, поскольку 20 лет была секретарем парткома театра. А Куравлев даже от профсоюзной работы всегда твердо уклонялся. Говорил: я настолько занят в кинопроцессе, что у меня нет времени на общественную работу. А выполнять ее шаляй-валяй мне совесть не позволяет.

Потом уже, когда нагрянули так называемые перестройка и гласность, вдруг выяснилось, что семья Куравлевых довольно-таки серьезно, если не сказать трагично пострадала от советской власти. Отец, Вячеслав Яковлевич, трудился на авиазаводе, а мать, Валентина Дмитриевна, работала обыкновенным парикмахером. И уж где она там, в чем и как досадила власти, но только женщину арестовали по анонимному доносу и выслали в поселок Зашеек, Мурманской области, который располагался на берегу озера Имандра. Забрала она с собой и пятилетнего Леньку. Как удалось выяснить журналистам одной известной молодежной газеты в городском архиве Кировска находятся две личные карточки гражданки Куравлевой, 1916 года рождения. Имея 5-классное образование, она работала в парикмахерской артели «Рассвет» мастером 3 разряда с февраля 1948 по июль 1951 года. В лицевом счете по начислению зарплаты указано, что на попечении женщины находится один ребенок. Руководитель военно-патриотического клуба «Поиск» А.Ешану так же сообщил молодежному журналисту, что «один мужчина по имени Александр рассказывал: когда разбирали барак, в котором жили Куравлевы, то нашли там портрет Сталина весь порезанный и испачканный. В народе поговаривают, что таким образом малолетний Леонид Вячеславович мстил «отцу народов» за тягости, которые им с матушкой пришлось пережить у нас на Севере».

Весь этот послеперестроечный пароксизм, как и особую «комсомольско-либерастическую» ретивость молодежных журналистов с «порезанием и испачканием портрета вождя» можно было бы оставить на их зыбкой совести и на том поставить точку. Если бы не одно обстоятельство, в некотором смысле пронзительное и чрезвычайное, но которого молодые «следопыты» даже не заметили. Когда от заводского работяги Куравлева в авральном порядке оторвали жену с ребенком, мужик поначалу просто опешил, подумав, что это чья-то дурная, злая шутка, и со временем все встанет на свои места. Однако шли недели, месяцы, годы, а родные ему души так и оставались для него недосягаемыми. (Проведать жену и сына высококвалифицированный слесарь военного предприятия не имел права из-за режима секретности). Эти ли обостренные моральные страдания с годами дали о себе знать или же проявилась какая-то генетическая наследственность – кто теперь узнает истину, – а только стал Вячеслав Яковлевич все чаще и чаще как бы уходить в себя, вяло или совсем уж безразлично реагируя на окружающую действительность. Не проявил он так понятной, казалось бы, радости даже тогда, когда жена с сыном вернулись домой. Стало ясно: главу семьи нужно обследовать обстоятельно. Так еще в начале 60-х Куравлев-старший попал в психлечебницу. Периодически он ее покидал, даря надежду родным и близким, но потом снова наступали кризисы и в больнице Вячеслав Яковлевич так и скончался на семидесятом году жизни. Дочь Леонида Куравлева поначалу поступила в Щукинское училище, успешно окончила его. Сыграла в нескольких художественных фильмах. В картине «Самая обаятельная и привлекательная» даже снялась с отцом. Но после долгих размышлений над жизнью вообще и над непростой историей собственной семьи в частности бросила кинематограф и серьезно занялась психотерапией.

И вот теперь, когда вы, дорогой читатель, все это узнали, вам хоть отчасти стало понятно, почему актер Куравлев годами, десятилетиями не идет практически ни на какие контакты с нашим братом газетчиком, радио или тележурналистом. Давайте будем до конца откровенными и сами себе признаемся: ну о чем говорить умнице, заядлому книгочею (одно время артист даже вел телепередачу «Мир книг с Леонидом Куравлевым») с такими, к примеру, журналистами, которые «раскопали» испачканный портрет Сталина? Кстати, на роль и значение личности вождя в сложнейшей истории мира, страны и народа у Леонида Вячеславовича есть свое устойчивое, и доложу, не самое расхожее мнение. Но уверяю вас, читатель, вы никогда, нигде не услышите и не прочитаете суждений артиста на эту животрепещущую тему. Как не узнаете от него же о его всамделишных, а не из идеологического пальца высосанных трудностях, с которыми пришлось столкнуться в отрочестве и ранней юности. Ведь даже в вожделенный ВГИК Куравылев поступил не с первого раза. Лишь спустя два года, в продолжение которых юноша вкалывал на производстве, попытка оказалась успешной. Вообще мне даже трудно представить Леонида Вячеславовича на что-то жалующегося, сетующего и раздраженного брюзжащего, типа того, что раньше, мол, и солнце светило ярче, и сметана была гуще. И свои семейные дела он никогда, ни с кем не обсуждает. Просто потому что Куравлев – мудрый, человек с крепким нравственным стержнем, на который никоим образом не влияет «температура текущего момента».

И здесь, по касательной мне вдруг вспомнилось 65-летие Аркадия Арканова, с которым Куравлева связывали весьма дружеские отношения. Актер вообще испытывает особые симпатии к людям из так называемого юмористического цеха. Крепко дружил с Юрием Никулиным еще с тех пор, как они вместе сыграли в фильме «Когда деревья были большими». Как-то заметил, что никто кроме Никулина не уговорил бы его участвовать в телепередаче «Белый попугай». До сих пор «дружит домами» с писателем-сатириком Аркадием Ининым. Они женились в одно и то же время. Одновременно у них появились дети: у первого – сын, у второго – дочь. Ровно через 15 лет супруги Инна и Нина принесли своим мужья сыновей. Куравлев назвал своего Василием в честь Шукшина. Так вот, мы с Ининым приходим в заведение, где должно отмечаться торжество нашего старшего товарища и застаем там сразу двух распорядителей: Оганезова и Куравлева. Первым делом я, естественно, предложил мужикам свою помощь и услышал от Леонида Вячеславовича: «Конечно, присоединяйтесь: втроем бить баклуши куда веселее будет». А надо признаться, я давно теребил приятелей и знакомцев насчет того, чтобы они устроили мне «рандеву с Куравлевым». Да только все отказывались: извини, братец, но Леней этот номер у тебя не пройдет. И тут – такой замечательный случай. Разумеется, я понимал, что смешивать божий дар с яичницей негоже с кем бы то ни было, но с Куравлевым особенно. В смысле времени и места для серьезного разговора. Поэтому, как говорится, между делом, прибег к почти безобидной хитрости, предложив артисту следующий список: «Наталья Гундарева, Нонна Мордюкова, Владимир Конкин, Олег Меншиков, Георгий Данелия, Вячеслав Тихонов, Александр Солженицын, Леонид Куравлев, Андрей Мягков, Жанна Прохоренко». «Как вы полагаете, Леонид Вячеславович, что объединяет этих известных деятелей культуры?» Актер повертел мою записную книжку с перечисленными фамилиями, пожал плечами и честно признался: «Да хрен его знает» – «Между тем это люди, чрезвычайно редко, некоторые вообще никогда не общающиеся с прессой. Причем мотивы и доводы всех их мне известны. Кроме, как вы понимаете, артиста Куравлева. Чем вам насолил наш брат журналист?» – «Да ничем. Все гораздо проще, чем вы себе представляете. Если бы я, предположим, служил в театре, то общение с пишущими людьми, скажем, с тем же Борисом Поюровским (известный журналист-критик. – М.З.) рассматривал бы для себя как благо. Вот что-то я сыграл не так, он бы мне подсказал, и я в следующем спектакле исправился. А в кино всякая критика бессмысленна. Что мы всей съемочной группой во главе с режиссером сотворили, как вместе плюнули в вечность, так тот плевок целлулоидная пленка и зафиксировала. И какой смысл кулаками после драки размахивать? Вот говорят, что мой Курт Айсман из «Семнадцати мгновений весны» слишком уж «русским» получился. Очень даже может быть, хотя я лично так не считаю. Да только что-то изменить тут, в принципе, уже невозможно. Остается вашему брату что – полоскать бельишко мое ли, моих коллег по цеху, моих родных и близких. Но мне-то это зачем нужно? К каждому моему юбилею какой-нибудь телеканал обязательно предлагает сделать фильм обо мне. Отказываюсь. Мне ни к чему и эта суета сует. Да и фильмов-то добротных, содержательных, умных и доброжелательных у нас делать не умеют – одни слащавые панегирики штампуют. А я их терпеть не могу. Однажды сделал глупость: вместе с Вахтангом Кикабидзе снялся в рекламе циркониевых браслетов – деньги позарез были нужны. До сих пор с ужасом вспоминают тот ролик. Не хочу быть фоном для рекламы лапши, затычек и красок для волос. Пусть себе попса пиарится – ей без этого не жить. А я, смею надеяться, и без того народу своему не противен.

… Нина Васильевна и Леонид Вячеславович познакомились, когда Куравлеву было всего 16 лет. Случилось это на катке. А потом они встречались… восемь лет. Поженились, когда жениху исполнилось 24 года, а невесте – 21. И с тех пор семья для актера всегда была священной. Аркадий Арканов, у которого на семейном фронте случалось множество сладких побед и досадных поражений, рассказывал мне под настроение: «Многие полагают, что Леня – под каблуком у Нины. Еще бы, дама она суровая, властная, иняз с отличием окончила, безо всякой протекции доросла до директора школы. А мне бы, честное слово, хоть пару годков бы побыть под таким каблуком. Не поверишь, но они могут общаться друг с другом даже без слов. Ты не представляешь, какие заманчивые предложения Куравлеву поступали от его многотысячных поклонниц в пору расцвета его таланта. Хоть бы раз, ну просто ради любопытства он изменил Нине – хренушки. Кремень человек. И так полвека уже».

На 73-м году жизни Нина Васильевна ушла из жизни. Леонид Вячеславовичи практически перестал сниматься и появляться на людях. Всецело занялся внуками: Степаном, Федором и Григорием. В марте 2014 года я совершенно случайно узнал, что Куравлев подписал обращение большой группы деятелей культуры Российской Федерации в поддержку политики В.В.Путина на Украине и в Крыму.

Под занавес еще несколько интересных, но малоизвестных фактов из кинематографической жизни моего героя. Роль вора-домушника Жоржа Милославского в знаменитой комедии Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию» досталась Куравлеву в жесткой конкуренции с Андреем Мироновым. А вот в исполнении песни «Вдруг, как в сказке, скрипнула дверь» ему пришлось уступить Валерию Золотухину. Хотя те немногие счастливчики, которые слышали исполнение этого шлягера Куравлевым, убеждены: у него получилось не хуже.

В комедии Георгия Данелия «Афоня» на главную роль пробовался 21 актер, включая Даниэля Ольбрыхского и Владимира Высоцкого. Почему победил Куравлев, даже сам режиссер до конца толком не знает. Говорит: «Есть у Лени какой-то секрет». Очень даже может быть…

На сьемках фильма «Вий» Наталья Варлей потеряла равновесие в движущемся по кругу гробу и выпала из него. Молодую актрису каким-то чудом подхватил на руки Леонид Куравлев и спас ее, как минимум, от тяжелой травмы. Варлей с тех пор везде говорит: «Леня из тех людей, которые не задумываются об опасности и всегда готовы подставить свое плечо другом» Актриса, как говорится, права на все сто.

В 2010 году в городе Ярославле была установлена скульптура героя Л. Куравлева – слесаря Афони из одноименного кинофильма.

* * *

– Уважаемый Леонид Вячеславович, прошу вас вспомнить хотя бы некоторые эпизоды из вашей работы в фильме «Семнадцать мгновений весны». С этим же вопросом я уже обращался к Вячеславу Тихонову, Василию Лановому и Олегу Табакову.

– Ну и правильно, что к ним обращался. У них хорошие, полнокровные роли. А моего оберштурмбаннфюрера СС Курта Айсмана поначалу вообще играть не представлялось возможным. Как говорится, не пришей кобыле хвост. Почему именно ему поручено проверять довольно большую шишку – штандартенфюрера – неясно и никак из сюжета не вытекало. Я так и сказал Лиозновой. Она хоть и была женщиной резковатой и властной, но к моему замечанию прислушалась. И спрашивает: «А что ты можешь предложить?» Да хоть повязку, говорю, на глаз мне надеть и то уже появилась бы какая-никакая биография: бывший фронтовик, заслуженный офицер. Мог запросто пересекаться со Штирлицем и тогда ему карты в руки. Но не это главное. Ведь поначалу меня и Броневого пробовали на роль…Фюрера. Но я отказался. Думаю: да на фиг он мне нужен…

* * *

С 2001 года «Семнадцать мгновений весны» вышел в эфир 32 раза! Единственный год, когда фильм Татьяны Лиозновой вообще не показывали – 2004-й. Зато в 2002-м, 2008-м и 2012-м Штирлиц шел по четыре раза в год на разных телеканалах. В среднем же телесериал зрители могли видеть хотя бы раз в год.

* * *

Был у нас такой телеканал ТВ6. Так вот он впервые ввел в практику показ «Семнадцать мгновений…» подряд в продолжение суток.

* * *

С 2009 года цветную версию «Семнадцати мгновений весны» в эфире больше не показывали.

* * *

«Мне, человеку, у которого отец воевал от звонка до звонка, многое было известно о Второй мировой войне. Но я хорошо знаю, как к этой картине отнеслись в Германии. Из немецких уст было высказано уважение к маленькой черноглазой женщине, которая сумела рассказать честную, суровую правду о войне, выставив врагов не в привычном, водевильном духе, а показав их достойными противниками. Она увидела и отразила на экране сильных, умных завоевателей, замахнувшихся покорить весь мир. И в этом объективном взгляде неоспоримая заслуга Татьяны Лиозновой – выдающегося мастера российского экрана». Олег Табаков, народный артист СССР.

* * *


Актер Московского театра «Современник» Олег Табаков, 1964 год


Олег Табаков в роли Шелленберга в телевизионном художественном фильме Татьяны Лиозновой «Семнадцать мгновений весны», 1974 год


Актер театра «Современник» Олег Табаков в роли Архангельского в спектакле «Погода на завтра», 1974 год


Олег Табаков и главный режиссер театра «Современник» Галина Волчек, 1975 год


1981 год


50-летие Школы-студии МХАТ. На сцене выступают ректор Школы-студии МХАТ Олег Табаков и главный режиссер МХАТ им. А.П. Чехова Олег Ефремов, 1993 год




Художественный руководитель МХТ им. А.П. Чехова Олег Табаков во время вручения премии имени Георгия Товстоногова «Золотой софит», 2007 год



Художественный руководитель МХТ им. А.П. Чехова Олег Табаков во время вручения премии имени Георгия Товстоногова «Золотой софит», 2007 год


Олег Табаков с Мариной Зудиной во время капустника в столичном клубе «Кино», 2008 год


Олег Табаков с супругой Мариной, сыном Павлом и дочерью Машей перед церемонией празднования своего 75-го юбилея, 2010 г.


Худрук МХТ имени А.П. Чехова Олег Табаков на традиционном сборе труппы в театре перед началом нового театрального сезона, 2011 год


Олег Табаков выступил на торжественном вечере, посвященном 150-летию со дня рождения А.П. Чехова, 2010 год


Художественный руководитель МХТ имени А.П. Чехова Олег Табаков после спектакля «Год, когда я не родился» по пьесе Виктора Розова «Гнездо глухаря», 2012 год



Оглавление

  • Краткое перечисление других творческих инициатив и начинаний Олега Павловича Табакова
  • Грани общественного признания Олега Павловича Табакова
  • Интересные факты из фильма
  • Актер милостью Божьей
  • Василий Лановой: «Театр всегда окрыляет»
  • Стальной стрежень Куравлева
  • * * *

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно