Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

I. Зачин

Если ты живёшь на берегу океана, а пуще того – на острове, то есть куда ни кинешь взгляд – по всей розе ветров – вода, тебе не прожить без того, что водится в этой воде. А Тихий океан не зря зовут Великим: он велик не только размерами, а и несметными сокровищами. И прежде всего, разумеется, рыбой. Вполне естественно, дальневосточники – в первую голову рыбаки. Не рыболовы-любители с удочкой, а профессиональные промысловики, неделями, месяцами, а нередко и годами живущие в море, на борту траулеров, плавучих баз и заводов. Это их руками добываются из океана миллионы тонн рыбы и морепродуктов, таких как белковый рекордсмен кальмар, натуральные афродизиаки – мечта любого ловеласа – краб, креветка, моллюски всех видов, в том числе знаменитые устрицы и вкуснейшие гребешки, трубачи, мидии, голотурии-трепанги и др. Французы, например, в год производят и съедают около полутора миллиардов штук устриц! Так что мы здорово отстаём от них не только по употреблению спиртного, хотя в последнее верится с трудом, не правда ли?..

Итак, вперёд, на тихоокеанские рыбные промыслы! Однако необъятное не объять, поэтому прошу не судить строго, а дополнять – пожалуйста!..

Лов рыбы ставными неводами был хорошо освоен японцами, жившими до войны на Сахалине. Они знали, в какие месяцы и в каких районах рыба подходит к берегу на нерест, и потому всегда были готовы к промыслу, рассчитывая на очень короткий срок путины весной. Руководил бригадой японский бригадир (синдо, «по-русски»: капитана) под контролем нашего синдо. Японцы были исполнительными, дело знали хорошо, вели себя смело даже в шторм. Они обучили наших рыбаков секретам добычи рыбы ставными неводами, научили и особенностям установки неводов, их изготовления и ремонта.

Весной сельди было так много, что вся прибрежная полоса белела от молок и икры. Подходы сельди зависели от температуры воды, поэтому первые её подходы были в районе Невельска-Холмска, потом смещались на север, а чуть позже – в залив Анива и на восточный берег Сахалина. Обычно невода начинали выставлять в марте, а в апреле ждали массового подхода сельди. Добыча производилась с кунгасов, а самоходный флот (катера, кавасаки) обслуживали бригады этих неводов. Катера буксировали кунгасы во время установки неводов со всеми необходимыми материалами. После установки невода буксировали кунгасы для обслуживания, т. е. дежурили у неводов вместе с бригадой и ждали рыбу. С появлением сельди в неводах рыбаки перебирали их и выливали рыбу в кунгасы. Когда её было не так много, рыба доставлялась прямо в кунгасах в цех переработки.

На промысле сельди работали сотни кунгасов и лодок, много бригад. Это была основная рыба того времени! Население страны традиционно уважало её как продукт питания. Сельдь давала доход рыбным предприятиям и заработок рыбакам и обработчикам. Брали сельдь тысячами тонн, что окупало все расходы по добыче. Японцы-рыбаки жили в отдельных палатках, сами готовили себе пищу, иногда пользовались тем, что было приготовлено русскими поварами. В тёплые солнечные дни все ели на берегу, где были установлены столы, скамейки и печь под навесом. Это называлось по-флотски «камбузом».

Когда же начинался ход сельди, люди сутками работали в море без сна и отдыха. Так продолжалось до тех пор, пока не заканчивалась путина. Иногда шторм нарушал установленный порядок. Тогда люди не выходили в море, отдыхали на берегу. Как правило, штормы приносили много неприятностей: повреждали невода, срывали крылья, обрывали оттяжки. Восстанавливать невода надо было срочно, потому что после шторма начинался подход сельди. Во время весенней путины рыбаков ежедневно посещали представители горкомов, трестов, рыбокомбинатов. Контроль был «на недосягаемой высоте»!

Сельдь лучше всего шла в ночное время. Чтобы поднять настроение рыбаков и как-то их согреть, иногда по распоряжению горкомов в море направляли буфеты. Как были рады рыбаки такой заботе! Для «сугрева» выпивали по 100–150 граммов спирта, закусывали и с новыми силами приступали к работе. Пьяных среди рыбаков в море не было! Не было пьянок и на берегу. Встречались отдельные выпивохи, но это были люди из посёлков, что находились рядом с рыбацким станом. К середине 60-х годов подходы сельди к берегам Сахалина значительно сократились. Уменьшилось число промысловых бригад. Многие рыбокомбинаты отказались от постановки ставных неводов для лова сельди. Невода ставили для лова горбуши, которая шла на нерест в июле-августе. Подходы этой рыбы были не каждый год богатые. Конструкция неводов и способ их постановки схожи с неводами для лова сельди. Однако ячея дели, из которой готовился невод, была более крупной.

Обработка горбуши куда более сложная: каждую нужно распотрошить, отделить внутренности, икру и молоки, после чего очистить от крови и промыть. Только после этого она шла в посол. Солили каждую рыбину отдельно, набивая внутрь соль и укладывая в чаны. В связи с сокращением массовых подходов рыбы к берегам Сахалина большинство предприятий рыбной промышленности стали убыточными и были сокращены.

Численность сахалино-хоккайдского стада сельди в 1958 году стала очень низкой. Полностью был прекращён лов нерестовой сельди ставными неводами, основу промысла стала составлять нагульная сельдь (до 30 % жирности!), отлов которой вели кошельковыми неводами суда базы сейнерного флота и рыбокомбинатов. Но этим судам не хватало скорости при обмёте косяков неводами. На судах типа СО-3ОО (сейнер океанский) был внедрён для лова сельди трал вместо кошелька. Им стали брать сельдь не только при волнении моря до 6 баллов, но и на значительных глубинах – до 130 метров. Перед сахалинскими рыбаками открылись широкие перспективы освоения новых промысловых районов, в первую очередь Охотского моря. Расширился район промысла и в Татарском проливе, отделяющем остров от материка. От Александровска до мыса Крильон вели добычу суда прибрежного лова государственных предприятий и колхозов кошельками, тралами, ярусами, дрифтерными сетями. Хотя уловы рыбы ярусами и дрифтерными сетными порядками были незначительными, важно было то, что добывающий флот набирал силу. Суда начали работать круглогодично. Это позволило производственному объединению «Сахалинрыбпром» зимой 1955/56 года организовать экспедиционный лов трески, камбалы, краба, кальмара.

Уже в начале 50-х годов начался переход от прибрежного лова рыбы к морскому. Было создано в Невельске управление активного лова, флот которого начал вести промысел рыбы у берегов Камчатки. Первое время лов производили тралами суда типа СРТ-300 (средний рыболовный траулер с машиной мощностью 300 лошадиных сил). Позднее район промысла переместился в Берингово море, в заливы Бристоль и Аляскинский. На смену СРТ-300 пришли СРТР-540 (средний рыболовный траулер-рефрижератор) и СРТР-400, а в последние годы – СРТМ-800 (средний рыболовный траулер-морозильщик) и БМРТ (большой морозильный рыболовный траулер). Очень трудно было работать в осенне-зимний период, когда штормовые ветры не утихали неделями. Районы промысла покрывались льдами. Суда подвергались обледенению, и команды производили обкалывание льда иногда сутками. Длительные экспедиции были в Бристольском и Аляскинском заливах. Эти районы очень тяжёлые по метеоусловиям. Недостаточное количество приёмных плавучих баз сдерживало сдачу рыбы. Штормовые погоды не всегда позволяли получить топливо, воду, продукты. При отсутствии или ограничении пресной воды команды сутками не умывались, экономя её для приготовления пищи. Всё перенесли моряки тех времён, всё ушло в прошлое, но одно не забывается и вряд ли забудется. Тогда в Бристольском заливе в шторм при сильном обледенении погибло четыре СРТ-300 вместе с экипажами.

1965 год. Траулеры “Бокситогорск”, “Севск”, “Себеж” и “Нахичевань” работали в Беринговом море, неподалёку от западного побережья Аляски. Трагедия унесла жизни 100 моряков, но не была известна общественности. Если бы не товарищи погибших, об утонувших рыбаках вообще никто бы и не вспомнил…

СРТ, средний рыболовный траулер

В ночь с 18 на 19 января руководство Беринговоморской промысловой экспедиции передало на все суда, находящиеся в море, радиограмму о приближающемся шторме. Всем промысловым судам необходимо было срочно отходить на север, к границе сплошных льдов, но соблюдать при этом крайнюю осторожность: многие траулеры были старыми, их корпуса могли не выдержать натиска льдов. Шторм в ту ночь действительно разразился страшный: порывы ураганного ветра достигали 35 м/секунду, а температура резко упала до –30°С. Под воздействием сильного ветра кромка сплошных льдов сместилась на 60–80 миль к югу. Лёд ломался и полосами двигался навстречу рыболовецким судам, угрожая пробить их корпуса. Неизвестно, льды ли были причиной потери остойчивости судов или обледенение, вызванное заливанием водой при сильном ветре, но жестокого шторма в тот день не выдержали целых четыре дальневосточных рыболовных траулера. Первым в 12:39 19 января 1965 года затонул СРТ “Бокситогорск”, на борту которого было 25 человек экипажа. На глазах у экипажа траулера “Уруп” это судно, не выдержав тяжелейших условий десятибалльного шторма, перевернулось. Двух людей, находившихся на борту, смыло в воду. “Уруп” сумел спасти одного из них – старшего мастера добычи СРТ “Бокситогорск” Анатолия Охрименко, который буквально примёрз к днищу перевернувшегося траулера. Немногим позже было найдено тело матроса Валентина Ветрова. Все остальные члены экипажа затонули вместе с судном. Однако, если гибель “Бокситогорска” хотя бы кто-то видел, то остальные три судна, пропавшие 19 января – “Себеж”, “Севск” и “Нахичевань” – затонули при невыясненных обстоятельствах. Поиски этих судов результатов не принесли, были найдены лишь вещи с “Севска” и “Себежа”. Власти, как и во многих других случаях трагедий в СССР, попытались не разглашать информации о гибели судов и 100 членов их экипажей. Многие жители Находки несколько лет и вовсе ничего не знали о случившемся!.. Родственники погибших даже не получили материальной компенсации. В 1967 году в Невельске был установлен мемориал “Памятник экипажам судов “Севск”, “Себеж” и “Нахичевань”, погибшим 19 января 1965 года на трудовом посту”, и лишь в 1979 году на сопке Лебединой в Находке открыли мемориал “Скорбящая мать”, у подножья которого высечены имена 24 моряков, погибших на траулере “Бокситогорск»…

Исследовали и осваивали моря Дальнего Востока, открывали новые районы промысла. Строили новые береговые базы по приёму рыбопродукции на острове Спафарьева под Магаданом, в Олюторском заливе, что на самом северо-востоке Камчатки, в Северо-Курильске, на Шикотане. Резко изменилась промысловая обстановка, когда поступили суда СРТМ-800, РТМ, БМРТ, построенные по последним проектам, с учётом всех недостатков, которые имелись на судах первых проектов. БМРТ освоили районы добычи рыбы у берегов Антарктиды, Австралии, Южной Америки, Африки, Японии. Зверобойными шхунами и ЗРС (зверобойно-рыболовное судно) освоены районы промысла морского зверя у Шантарских островов, в Охотском море. Вели промысел зверя и в Беринговом море суда БОР, Базы океанического рыболовства. Результаты были хорошие.

Поступившие новые плавбазы и плавзаводы, в том числе супербазы японской и отечественной построек, облегчили приём рыбы от судов в промысловых экспедициях. В результате более двух третей выловленной рыбы сдавали на берег в виде готовой продукции – мороженой в брикетах, пресервов и консервов. В 1967 году сахалинские рыбаки первыми на Дальнем Востоке освоили добычу океанической рыбы скумбрии. Центр тяжести обработки рыбы переместился на флот. Только в 1970 году суда выпустили 430 тыс. центнеров слабо– и среднесоленой сельди, около 729 тыс. центнеров мороженой рыбы, из отходов рыбы выработали свыше 126 тыс. центнеров кормовой муки.

Капитан П. С. Богатырёв

67 сахалинских экипажей в 1979 году завершили свои плановые задания. Рыбаки траулеров «Боцман», «Рощино», «Сурск», где были капитанами лауреаты Государственной премии СССР Павел Степанович Богатырёв, Август Арнольдович Теоллан и Николай Фёдорович Рябкин, выполнили две пятилетки. Богатырёв – участник Великой Отечественной войны, в боях под Витебском 9 ноября 1944 года он был тяжело ранен и контужен. Награждён орденом Красной Звезды. Я познакомился с ним на промысле в районе Южных Курил. Работая спецкором радиостанции «Тихий океан», узнал по радио о его награждении: «Указом Президиума Верховного Совета СССР от 9 октября 1980 года за выдающиеся успехи, достигнутые в выполнении заданий десятой пятилетки по добыче рыбы, Богатырёву Павлу Степановичу присвоено звание Героя Социалистического Труда с вручением ордена Ленина и золотой медали “Серп и Молот “». Его СРТМ «Боцман» как раз сдавал рыбу на плавбазу, на которой находился я. Так и прозвучал мой репортаж о славном капитане на волнах «Тихого океана», вещавшего «от Арктики до Антарктики» для рыбаков и моряков Дальнего Востока.

СРТМ

Большой вклад в успешное выполнение заданий по вылову рыбы внесло Корсаковское управление океанического рыболовства, флот которого увеличил объем производства более чем в два раза, реализовал на 14 млн. рублей сверхплановой продукции.

Добыча рыбы и морепродуктов возросла со 111 тыс. тонн в 1946 году до 1 млн. тонн в 1990-ом, производство рыбных консервов за тот же период – с 5,5 до 310 млн. условных банок. В 1970 году сахалинские рыбаки добыли 5708000 центнеров рыбы и морепродуктов, что составило примерно четвертую часть всей добытой рыбы на Дальнем Востоке. На курильских заводах за 10 лет выработка консервов увеличилась более чем в 13 раз и составила в 1971 году более 60 млн. условных банок. Для вывозки готовой продукции с баз, расположенных на островах Спафарьева, Завьялова, в Олюторском заливе, Северо-Курильске и Южно-Курильске, а также с промысловых судов типа БМРТ были выделены транспортные рефрижераторы, суда-перегрузчики, которые забирали, доставляли ее во Владивосток и Находку, где были мощные холодильники.

(Пятилетов А. М. «Море остаётся с человеком», Ю.-Сахалинск, 1997 г.)

В ураганный шторм рыбаки, как все православные, осеняют грудь крестным знамением и, как в зоне твердят «не верь, не бойся, не проси», повторяют свою промысловую мантру: носом к волне, рыбу – стране, деньги – жене!

II. Сельдь тихоокеанская

Море Охотское, море Беринга – два синих простора, вечно бурных, взъерошенных ветрами-тайфунами. А в изумрудных глубинах пронизаны они миллиардами серебряных стрел. Это, может быть, одна из самых красивых промысловых рыб, каждая чешуйка которой – натуральный перламутр, сверкающий и переливающийся всеми семью цветами радуги. Это она, сельдь тихоокеанская – Clupea pallasi pallasi.

Всеславная Википедия: Сельдевые относятся к старейшей из всех ныне существующих разновидностей рыб. Семейство сельдевых насчитывает 180 видов. Некоторые обитают в пресной воде, однако большинство представлено морской стайной сельдью. Сельдь обитает на глубинах до 200 м и является стайной рыбой. До такой степени стайной, что, будучи оторванной от коллектива, испытывает стресс, перестаёт питаться и погибает!

Длина косяка сельди может достигать 150 километров сплошной рыбы. Сельдь может доживать до 15 лет. Возраст сельди можно определить совсем как у дерева – по кольцам на чешуе. Сельдь – настолько популярный продукт, что в разных странах проводятся праздники в её честь. Три селёдки в золотых коронах украшают герб города Схефенинген в пригороде Гааги (Нидерланды); на первом гербе Переславля были изображены две золотые сельди в чёрном поле «в знак того, что сей оною копчёною рыбой производит торг». Осталось стилизованное изображение сельди и на современном гербе Переславля-Залесского; три сельди на гербе Рённе, города на острове Борнхольм (Дания); подлинное описание герба города Тагая, что в Ульяновской губернии, высочайше утверждённого 22.12.1780 года; гласило: «…река въ зелёномъ поле, по которой плывёт рыба, именуемая сельдь: ибо протекающая въ сёмъ городе река имеетъ сiе имя». Сохранилась сельдь и в современном гербе.

Селёдка – одно из излюбленных лакомств норвежцев. По словам Мартина Андерсена-Нексе, сельдь норвежцы употребляют 21 раз за неделю – то есть три раза в день!

Селёдка – самая популярная в России рыба. Ёмкость рынка в стране оценивается в 500–550 миллионов тонн в год (!), что делает Россию крупнейшим потребителем сельди в мире.

В начале XX века, когда промысел сельди был массовым, её опавшую чешую собирали и перерабатывали в искусственный перламутр и жемчуг.

Известны случаи, когда за сутки современного промысла добывалось более 100 тыс. тонн сельди.

Важным эпизодом Столетней войны стала Селёдочная битва. Французы напали на обоз, доставлявший английским войскам селёдку. Англичане ловко воспользовались сельдяными бочонками как прикрытием: сначала отбили атаки превосходящих сил противника, а затем, перейдя в контратаку, разгромили французов.

Автором знаменитого салата «Сельдь под шубой» считается купец Анастас Богомилов, хозяин популярных столовых и трактиров в Москве, который дал закуске название «Шовинизму и Упадку – Бойкот и Анафема», или просто «Ш.У.Б.А.». Впоследствии имя автора рецепта популярного салата забылось, а саму закуску стали называть просто «Селёдка под шубой».

Интересно, что известная фраза Ипполита из фильма «Ирония судьбы или С лёгким паром!» Эльдара Рязанова «Что за гадость эта Ваша заливная рыба!» привела к тому, что после выхода фильма в прокат селёдка под шубой обошла по популярности заливную рыбу! Самая большая «Селёдка под шубой» была приготовлена на Дне селёдки в Калининграде в Музее Мирового океана. Блюду калининградских поваров присвоено звание «Самый большой салат в России». Вес его составил 488 кг, длина – 12 метров. На изготовление рекордного блюда потратили 50 кг сельди, 98 кг свёклы, 94 кг моркови, 158 кг картофеля, 720 яиц, 50 кг майонеза.

Большое количество сельди поставлялась в Россию, так в 1793 году в российскую столицу было завезено заграничной рыбы на 246 000 рублей, из которой 93 % составляла селёдка. В солёном виде сельдь спасала Россию в разные времена от голода: и во время революции, и во время Великой Отечественной войны… Тем более, что свежая малосольная селёдка была доступна круглый год, благодаря навыкам подлёдного лова да природным условиям с ранними и долгими морозами, позволяющими хранить в первозданной свежести сельдь позднего осеннего лова до открытия следующего промыслового сезона.

А знаете, что такое «перейти на карие глазки»? Это студенты одесского Водного института, в три дня проев-пропив стипуху, то есть стипендию, брали в гастрономе копеечную солёную селёдку и, заглядывая в её действительно карие после посола глаза, уминали с хлебом (в студенческой столовке он был бесплатным) и запивали почти бесплатным чаем без сахара.

Сельдь Охотского моря

«Кто не пробовал селёдки Охотского моря – тот селёдку не ел вообще». Эту фразу приписывают Леониду Ильичу Брежневу.

Права получить лицензию на отлов этой рыбы в территориальных водах СССР добивались многие страны, в том числе Япония и Корея. И даже США, хотя там никогда не держали океанского промыслового флота. Популяции сельди Охотского моря по промысловой значимости занимают одно из первых мест. Так в 1950-х годах величина вылова в этом районе достигала 600 тыс. тонн. Что привело к уменьшению популяции, и этот огромный промысловый район был закрыт на три года для её восполнения.

Вот она какая, наша охотоморская селёдочка! И как мы не умеем ценить то, чего у нас вдоволь, так и дербанили мы её по полмиллиона тонн в год. А главное, вторую половину того миллиона чаще всего «сдавали морскому подшкиперу». Я был свидетелем этого варварства. Когда наши береговые рукой-водители в золотых галунах, не умея планировать промысел, создавали в море вечную толкучку «малышей» (так начальство называло сейнера и траулеры) у борта плавбаз в длинной очереди на сдачу улова, рыба портилась, её вываливали за борт и шли снова на лов. Избыток добывающих судов и нехватка приёмных, рыбообрабатывающих – долгие годы это было бичом промысловых экспедиций. Мы секретили эти дела не хуже военной тайны, одновременно клеймя «гримасы свободного мира» – выбрасывание на свалку «лишних» продуктов. Бревно в глазу соревновалось с соломинкой…

Славный левиафан плавбаза «Десна» через три года отметит редчайший для флота – столетний! – юбилей. А тогда, в 1970-м, мы в Охотском море, на промысле сельди под Магаданом, праздновали – тоже ведь редкость для парохода – её 50-летие. Да, она жива по сей день! Правда, в ином обличье: говорят, где-то в индийском порту стоит она на вечном приколе в качестве ресторана и отеля. Мы продали её по цене металлолома, а там умные люди увидели, что корпус судна сделан из стали самого высокого, старинного качества, практически не поддающейся коррозии, причём толщина бортовой обшивки – целых 26 мм, броненосец, не пароход!

Работало нас на этом броненосце меньше двухсот человек, тогда как на других плавбазах – от трёхсот до семисот. Дело в том, что «Десна» – это колхозная ферма в сравнении с огромным заводом. Целых десять лет её переоборудовали в Шанхае из американского транспорта типа «Либерти» в сельдевую плавбазу: котлы перевели с угля на мазут, а в трюмах устроили примитивные цеха для бочкового посола сельди. Никакой автоматики – только резиновая конвейерная лента для сухого посола рыбы да гремучий транспортёр, на котором, предварительно пройдя утруску на вибраторе, чуть подпрыгивая на рёбрах-балясинах, шествовали сто– и стодвадцатилитровые дубовые бочки, доверху набитые живым серебром, к бондарям на забондаривание, то есть закрытие крышкой-донником, и – на верхнюю палубу, на созревание. Это называлось – полуфабрикат. Примерно через неделю бочки заливали рассолом-тузлуком, затем спускали в охлаждаемый трюм. И всё! И никаких тебе банок – ни пресервов, ни консервов, как на других, современных плавбазах и плавзаводах…

Поднимать – вирать бочки с селёдкой на палубу, опускать – майнать их в трюм, затем перегружать на борт транспорта – всё это было моей работой. Матрос-лебёдчик – отличная должность! Почему-то нас было мало на «Десне». Из-за этого однажды во время перегруза готовой продукции на судно-рефрижератор я установил рекорд, отстояв на лебёдках двадцать шесть часов подряд, с короткими перерывами на обед и ужин. В стальной строп-сетке умещалось 16 бочек, это около трёх тонн, а паровые лебёдки на «либертосах» (суда типа «Либерти») в военные годы вытаскивали из трюмов тридцатитонные танки, так что стоит на миг зазеваться, чуть сильнее поддёрнуть рычаги – и строп с бочками мячиком на резинке взлетает под самый нок грузовой стрелы. Когда же подходит транспорт с бочкотарой, это вообще весёлая работёнка. Строп-сетка, с горой нагружённая, считай, соломой, летает пухом с борта на борт, только успевай орать в трюм «Полундра!», чтобы работающие там, в глубине, ушли с просвета люка. И невольно вспоминается роман Василия Аксёнова: «Затоварилась бочкотара, зацвела жёлтым цветком, затарилась, затюрилась и с места стронулась».

Бондарный цех – одно название – это был участок цеха-трюма вдоль линии транспортёра, с четырьмя (по числу бондарей) маленькими площадками рифлёных плит, на которые бондаря одним коротким рывком сворачивали сто сорокакилограммовую бочку с селёдкой и в темпе её обрабатывали. Это занимало десятка два секунд: с помощью специальной, слегка раздвоенной на конце железки с деревянной ручкой – набойки для осадки обруча, и главного инструмента – двухкилограммового бондарного молотка, птичкой летающего в руке бондаря, чуть приподнимался верхний обруч, бочка накрывалась крышкой-донником и забондаривалась, то есть обруч осаживался на место. Четверо бондарей работали лихо и слаженно, точно барабанщики модного ВИА, вокально-инструментального ансамбля. А ещё двое неподалёку работали с аксёновской бочкотарой – разбондаривали пустые бочки, гулкие, как настоящие литавры. Броня, Бронислав, бригадир-бугор бондарного цеха, рыжий и ражий малый годов сорока, на котором так ладно сидела синяя, отличная от всех зелёных, телогрейка, пропустив вперёд три бочки с рыбой, останавливал нажатием кнопки громыхающий транспортёр и рвал на себя четвёртую кадушку, как называли бочку матросы, посильно борясь со скукой и автоматной монотонностью труда. Самих матросов-рыбообработчиков на плавбазе именовали хомутами. Бондарей так не называли, их выделяли, как и барабанщиков в оркестре, и уважали. Они ведь задавали ритм всей работе цеха, служа метрономом, звукорежиссёром процесса. Броню любили женщины, очень малочисленный отряд на «Десне», примерно один к десяти в отношении к мужикам, и сам капитан-директор на каждый праздник неизменно одаривал бугра бондарей премией и благодарностью.

Между вахтами я высиживал в каюте, словно клуша в гнезде, свою кладку – «Юморские рассказы», гордый тем, что так гармонично соединились два чудесных слова: юмор и море. И каюта моя на левом борту, да с видом на море, голубела и зеленела, превращаясь в гигантский аквариум, точнее в океанариум, в котором плескались старинные друзья мои дельфины, шастали сельдевые акулы и пыхтели фонтанами сельдевые киты сейвалы. Под дробь бондарного секстета в колышущихся зарослях ламинарий дефилировали сам Сельдяной Король с Королевой к трону. Там, в подводном царстве, как и в надводном, хватает королевств и тронов. А ведь и в самом деле есть такая рыба Сельдяной Король, можете проверить по рыбному реестру. Это настоящий монстр – от трёх с половиной до семнадцати метров в длину, с длинным красно-оранжевым венцом на уродливой голове. Ну, монстр на троне – не редкость. И – по секрету – он подозревается в каннибализме, как и некоторые африканские вожди. Да, Сельдяной Король, говорят заикаясь некоторые учёные, пожирает сельдей!..

А у меня, между прочим, застарелая страсть – обличать всяких таких вождей и в меру сил бороться с ними. Мой друг, моряк, капитан и поэт, Валентин Кочетов как-то подарил мне книжку своих стихов и так, в лесенку, по-маяковски, подписал: Боб, Боря, Борис, Борись!!!

Ох ты, Сельдяной Король… Недаром сказано, что каждый народ имеет то правительство, которое заслужил. Но чем же сельди, красавицы серебряные, так провинились? А вот, видно, тем как раз, что шибко стайные и в одиночку «испытывают стресс, перестают питаться и погибают». Ну, прям все в меня! Я тоже часто, сидя вот так, в одиночестве, в каюте, забываю про обед. И вот в один такой день, не встретив меня в кают-компании за обедом и заподозрив, что погибаю, заглянул ко мне в каюту Док, приятель мой, судовой врач Толя Суворов. Верста коломенская, как говорится, под два метра вверх, но тощий, как нерестовая селёдка (нагульная, та толстенькая, как качалочка, жирная). Мы с ним рядом – Пат и Паташон, Тарапунька и Штепсель. Не зря мне и трёх букв хватает – Боб, а ему восемь подавай – Анатолий. Да ещё ведь айболитов принято по батюшке, по отчеству, величать, так что тут вообще туши свет и считай в темноте те буквы: А-н-а-т-о-л-и-й В-а-с-и-л-ь-е-в-и-ч… Но для меня он тоже трёхбуквенный – Док. А во лбу у него классическая залысина, а на ней три волосины, бабник потому что: по чужим подушкам перья свои растерял. У него в лазарете аж две тётки – медсестра и санитарка, это из двух всего десятков баб в экипаже! Притом, самую красивую выбрал он себе в медсёстры – Светку, королеву двадцатилетнюю. Никакая она не медсестра, он взял её и выучил, как зелёнкой пользоваться да спирт разводить…

Неожиданно загляделся я на Докову причёску и чуть не подпрыгнул, сидя на стуле: да он же вылитый Сельдяной Король! Только смазливый. И Светка под стать – Сельдяная Королева. Она действительно ходит в цех подрабатывать на сортировке рыбы или трафаретке бочек – на квартиру копит. На доннике потом читаешь трафарет: Сельдь тихоокеанская крупная или Сельдь тихоокеанская мелкая. Блатная она девка вообще – как хлебнёт маленько, так и шпарит флотские частушки:

На селёдке я была, бочки трафаретила. Как подкрались два орла, я и не заметила!..

А горных орлов с Кавказа на «Десну» слетелось немало: где заработок – там и орлы. И до тёток охочи же! Хотя ради денег готовы на всю путину кое-что узлом завязать.

Дылда Док, да ведь точно – это он, он, самый настоящий Сельдяной Король! Вот, вот с него именно и надо писать…

– Извини, Док, я работаю, – это я пытаюсь выкурить его из каюты со всеми его душеспасительными разговорами. Он же коренной москвич, интеллигент хренов, язык почесать – хлебом не корми.

– Ха! Вы только посмотрите на него, господа присяжные, он ра-бо-та-ет! Вон, – Док кивает на открытый иллюминатор, откуда доносится барабанная дробь бондарных молотков, – вон кто работает! А ты, пардон, дурью маешься. Ну, так и вот айда в лазарет, лечить тебя буду! Так и быть, налью тебе ректификатика полста грамм…

Ну и куда ж тут денешься, пришлось прервать творческий процесс. А там, в лазарете, и вот это ещё искушение вдохновительное – Светка в белой косыночке, свёрнутой короной-кандибобером. Ну, точняк на роль Сельдяной Королевы пойдёт!

Когда слышу золотые слова «Миром правит любовь», невольно перед глазами… нет, не красавицы «Десны», а весенний берег Охотского моря, где – помните? – сельди было так много, что вся прибрежная полоса белела от молок и икры.

– Светик, приветик! Когда уже ты и мне такую королеву найдёшь? А то я тебя у Дока отобью.

– Второй такой Светик не водится на свете, – рифмует Док.

– Да я уж и крокодилицу приласкать готов. Или эту, верблюдицу.

– Надо правильно выражаться – верблядь! Ты ж у нас письменник.

– А ты ж москаль, Док, но украинские слова, я слышу, знаешь. Добро, тогда переведи на русский фамилию, которую будет носить наш капитан-директор, герой моих «Юморских рассказов» – Шахрай.

– Ну-у, фамилия вообще-то распространённая. М-м-м, – мычит Док, – не знаю, сдаюсь, господа присяжные.

– Добро, намекну. Вы же знаете, что он селёдочной икрой приторговывает – японцам продаёт, на плавбазу «Хое-мару». У япошек же традиция: на Новый год в каждой семье должен быть хоть один ястык именно селёдочной икры. А валютой он потом делится с береговым начальством…

– Вор?! – выпалила Светка, не прерывая готовку закусона – селёдки под шубой. Я покачал головой: нет.

– Угодник, подхалим? – это Док.

– Подхалим – пидлабузнык. А распространённый, как ты говоришь, Шахрай – это жулик!

– Ну, так и вот, господа присяжные, за нашего жулика! – Док поднял мензурку с мениском спирта на риске 50 г, налил мне в стопарик и повторил дважды эту операцию – Светке и себе.

На сельдевой путине такие праздники – редкость: Магадан далеко, а вся остальная цивилизация – и того дальше. И мы разгулялись, разболтались и в конце концов раскололи Дока на вторую операцию ещё по пятьдесят. После чего он спрятал плетёный десятилитровый сосуд (в нём было уже не больше литра) в сейф, закрыл на ключ и, строго взглянув на Светку, спрятал его в карман.

– Вот я расскажу вам, ребята, как я однажды стал садистом, – раскинув руки по подлокотникам гинекологического кресла, расслабился после второй рюмашки Док. Ну, вы же знаете, что я раньше служил на крейсере и был – кораблятский коновал! Ну так и вот, как-то перед праздником, Днём военно-морского флота, командир лично, взяв с собой замполита и меня, решил сделать обход корабля. Проверили каюты, кубрики, все БЧ, даже в машину заглянули – везде порядок, никакого криминала. На самой верхотуре, на пеленгаторном мостике, зашли в калориферную и завертели носами, учуяв нечто. И – вот он, в укромном уголке, под рогожей, наш родимый ПХВ, полихлорвиниловый вкладыш для сто двадцатилитровой бочки. Полнёхонек, неплотно так завязан поверху пеньковым обрывком и знай себе попыхивает в теплоте сивушно-бражным духом. Командир классическим баритональным басом – замполиту, тенору:

– Комиссар, а ну-ка определи, когда бражка созреет?

Замполит зачерпнул ладошкой, продегустировал бражку и ответственно ответствовал:

– Завтра!

– Док, – повернулся ко мне командир, – у тебя есть пурген?

– Так точно!

– Давай тащи сюда. Грамм двести. А лучше триста.

– Но этого хватит не на одну лошадь, – говорю, – а на всю конюшню.

– Вот и славно. Пусть конюшня море удобряет…

Ну, так и вот, господа присяжные, через два дня (комиссара, знать, нюх подвёл) на трое суток всю БЧ-5 вырубило.

Дока явно вдохновило внимание слушателей – мы со Светкой и про закуску забыли. Ну и вот так и вот, как говорит Док, появилась у меня в томе «Юморских рассказов» целая серия под названием «Айболиты»: «Садисты», «Терапунька» (это он про свою любовницу терапевтшу поведал, не стесняясь Светки), «Ад узум» (вовнутрь с латинского, про то, как два матроса спёрли у него камфарный спирт и пробовали его употребить) и «Диагноз». Последний стоит хотя бы коротко пересказать. Это было уже на «Десне». Рулевой пришёл к нему с жалобой на печень. Ещё в армии он гепатит поймал, желтуху, ну а тут прямо скрутило парня. И Док мигом «поставил диагноз»:

– Ты со вторым штурманом вахту стоишь?

– А-а, – раскрыл рот матрос, – как вы узнали?

– Жареная картошка по ночам на говяжьем жиру.

– Ага, – восхитился матрос, забыв про боль. – Вы прям как подсмотрели! Это ж у нас традиция…

Богомазы, свидетельствуют летописцы, постились, прежде чем взяться за кисть. Я же, вернувшись в свою каюту, не удержался и после «ад узум» засел за «юморские». Под бондарный секстет, представьте себе, классно работалось, ну то есть, пардон, дурью маялось. Ай, спасибо, Док! И вновь каюта превратилась в океанариум, и поплыли сначала Сельдяной Король со Светкой Королевой, а следом могучие сейвалы, заглатывающие косяк сельдей, фильтруя тонны воды целой сотней полуметровых пластин волосатого китового уса. За ними, взрезая серебряные стаи, продолжали беспредел сельдевые акулы капитализма… совсем как нынче на святой некогда Руси. А косяки, как и положено косякам, сплочёнными косяками плывут и плывут им навстречу, безмолвствуя, как выразился Пушкин без малого двести лет назад в драме «Борис Годунов». И это – тоже он:

Паситесь, мирные народы!

Вас не разбудит чести клич.

К чему стадам дары свободы?

Их должно резать или стричь.

Наследство их из рода в роды

Ярмо с гремушками да бич.

Где-то лет через десять случайно залечу в Москву (не люблю вообще бывать там) и презентую Доку, приземлившемуся на родине, свою книжку с таким автографом:

Дорогому Айболиту Анатолию-свет-Васильевичу на память о селёдке, бондарях, «Десне»-броненосце и её командире Шахрае. Дурью отмаявшись, прошу не шибко строго судить меня, господа присяжные!

Владивосток. Декабрь 2016

28.10.85, пон. Скоро месяц как в море. Сплошные штормы-шторма, нордовые ветра до 30–35 м/сек. Редкая картина сегодня: чуть поредели, посинели облачные валы, засветлел горизонт на севере, высветились снежные хребты Колымы, ну прямо коралловые, а порой и хрусталём сверкают под лучами солнца, прячущегося в нахлобученном небе.

19.11.85, вт. – Судовое время 7 часов. По судну подъём. Сегодня 19 ноября, вторник. Погода: ветер северный, 12 м/сек., зыбь, давление 762 мм рт. столба, облачно… Дззын-н-нь!.. Проверка авральной сигнализации…

И так вот монотонно, на одной скрипучей ноте, изо дня в день – ртутного столба, облачно – вещает по утрам 4-й помощник, 24-летний старичок, издалека – мальчишка.

18.10.97. – Начальник колонны судов Преображенской Базы тралового флота Охотоморской промысловой Анатолий Иванович Твердохлеб: В марте-мае сельдь в Охотском море просто губят – работают «доблестные» МРКТ (морозильно-рыболовные тральщики кормового траления) на минтае, им сельдь девать некуда, а её в прилове до 40 %. И практически вся – за борт!.. Суда, на которых сидят инспекторы рыбвода, сельдь морозят, но их – единицы. Говорит инспектор Охотрыбвода: Выловили в марте-мае (считая со ставными неводами) 65 тыс. т сельди. Соцварварство, капварварство – один хрен! – варварство. «После меня – хоть потоп…»

В Олюторском заливе

Рыбозаводским мальчишкам, ходившим в школу Олюторского рыбокомбината, шесть километров пути до родного посёлка никогда труда не составляли. А сегодня, в такой ясный, послештормовой, солнечный день, к тому же после уроков, так и хотелось бежать вприпрыжку. Ко всему ещё, выйдя из класса, увидели они в заливе большой пароход. Впрочем, вы бы не приметили ничего достойного внимания. Вам показалось бы странным волнение мальчишек, взбудораженных чёрной точкой на горизонте, ослепительно синем горизонте залива. Но точка точке рознь. Это была жирная точка, продолговатая, видная далеко-предалеко, куда дальше, чем обычно хватал глазом комбинатовские сейнеры даже самый глазастый из них. Им было в среднем по десять-двенадцать лет, а последняя промысловая экспедиция, работавшая на олюторской сельди, закончилась до их появления на свет. И потому большой пароход – это было почти такое же диво, как открытие клуба в посёлке или посадка межпланетного корабля, например, с Сириуса.

На рыбозаводе, мальчишки знали, сегодня с утра ошвартовался катер рыбинспектора дяди Кири Одинцова. Живёт он вообще в Пахаче, это от них часа два на катере, на запад, но в посёлке рыбозавода дядя Киря совсем свой, потому что в десять дней раз, а то и чаще заворачивает свой «Норд» к ним в гости.

– Айда наперегонки! – Крикнул самый младший из мальчуганов и первый припустил к посёлку.

Вся ватага, тряся портфелями, в которых колотились пеналы с фломастерами, бросилась за ним.

Мальчишки успели как раз вовремя: «Норд» отходил от причала. Дверь его рубки была распахнута, и оттуда доносился напористый, сердитый голос дяди Кири:

– Плавбаза «Удача»! Плавбаза «Удача»! Я «Норд». Выйдите на связь. Приём!

Застыли мальчишки на запорошённом снегом причале и раскрыли рты, забыв даже слепить по крепкому снежку и запустить, кто метче, в корму уходящего катера. Ещё бы: о плавбазах они слыхали только от отцов да ещё по радио – каждый день, утром и вечером, дразня воображение, говорила о них радиостанция «Тихий океан» из Владивостока.

– Плавбаза «Удача»! «Удача»… – Повторял дядя Киря, и голос его постепенно исчезал в мягком рокоте мотора «Норда». А вот уже и самого мотора не слыхать.

Катер ходко бежал в море, ныряя на зыби, озарённой низким, уже предзакатным солнцем. Только чайки всегда нелегко расстаются с тёплым оранжевым шаром и, провожая его, забираются всё выше и выше, ловят горний ветер и роняют с высоты дикие, странные вскрики.

Они кричат о счастье воли и тоске одиночества. Так думал порой рыбинспектор Кирилл Александрович Одинцов, глядя на них по вечерам, когда душой владело философское настроение. А появлялось оно и вот так – под магическим действием косых лучей заката, и по-другому – под прямым влиянием прочитанной хорошей книги. Старинная этажерка, плетённая из коричневых прутьев, занимала красный угол в доме инспектора. Отдельная полка на ней была отведена книгам современных морепроходцев-одиночек – Уильяма Уиллиса, Фрэнсиса Чичестера, Тура Хейердала, Вэла Хауэлза. Лет двести назад все ходили по морю под парусами, на больших кораблях – фрегатах, корветах, бригах, теперь же, в век электроходов и атомоходов, всё больше появляется путешественников-одиночек на плотах и утлых лодчонках. Ещё одна примета двадцатого века – тяга к природе, к одиночеству, к испытанию мужества. «Курс – одиночество» – так прямо и назвал свою книгу Хауэлз.

Для Кирилла Александровича хорошая книга была – святое дело, и был у него нюх на добрую книгу. По всему побережью Олюторского залива продавцы магазинов знали о страсти рыбинспектора Одинцова и оставляли для него новинки. Так появилась в своё время на его этажерке «Оскальпированная земля» польской писательницы Антонины Леньковой, книжка, которой он особо дорожил, а недавно с ней рядом стал «Кит на заклание» канадца Фарли Моуэта. Какой же он умница, этот Моуэт!..

«Норд» острым носиком клевал волну и убегал от берега всё дальше и дальше, оставляя слабенький след, который исчезал уже в десятке метров за кормой, потому что не в силах был противостоять даже таким небольшим волнам. Так и не дозвавшись базы по радиотелефону, Кирилл Александрович вышел из тесной рубки на палубу и сейчас, дыша полной грудью подмороженным, но всё равно весенним, как всегда в море, воздухом, любовался неоглядным простором родного залива. Не изменился он за четверть века. Байкал, пишут, изменился, Каспийское море тоже, а вот Олюторский залив остался таким же вольным-раздольным, раскинул синие крыла свои и держит на них небо.

25 лет… Возраст юноши. А для него – срок службы в рыбинспекции. Говорят: много воды утекло. Вон она, вода – сколько было, столько и осталось. Утекло другое. Годы вот, молодость. Да, и не ответишь вот так сразу: что осталось, а что ушло. Тогда, 20 лет назад, бурлила здесь жизнь, вода кипела – от винтов, форштевней, тралов кипела вода Олюторки. Сейчас рыбопромысловые экспедиции как называются – Охотоморская, Беринговоморская. А тогда была и Олюторская. Да! И рыба была знаменитая – олюторская сельдь. Сравнить, допустим, с приморской или магаданской – маленькая была, невидная, 23–25 сантиметров, но, как рыбаки говорили, пузатенькая. Круглая, как качалочка, красивая рыбка была, жирная, на вкус нежная, всем нравилась… Такая судьба, видно, у всех красивых да нежных – нарасхват… И вот ведь где обман-то, неожиданно подумал Кирилл Александрович, легко припомнив названия плавбаз: «Михайло Ломоносов», «Жан-Жак Руссо», «Фома Кампанелла», «Анатолий Луначарский» – имена! А что они с ней сделали, с бедной маленькой красавицей – полюбили, разлюбили, втоптали в грязь. Вот так вот…

Была у Одинцова эта безобидная привычка – разговор ли, мысли, особенно в волнении, заканчивать этими словами: вот так вот. И было в них то ли утверждение, то ли вызов.

На плавбазе «Михайло Ломоносов» в 1966-ом году был штаб экспедиции. Там и познакомился Кирилл Александрович с начальником приморской флотилии Юрием Ивановичем Новиковым, главным, так сказать, браконьером (разумеется, с точки зрения инспектора рыбвода). Промысловая армада уверенно добивала олюторское стадо сельди, за восемь-девять лет низведённое с положения крупнейшего шельфового стада до состояния разрозненных, просверкивающих в смертельном испуге стаек, которых и не назвать было уже косяками.

На «Ломоносове» без цветов встречали рыбинспектора – полчаса «искали» лебёдчика, потом никак не могли прицепить на гак корзину для пересадки людей. Инспектор негордый был, взобрался по штормтрапу и, на ходу мельком заглянув в приёмный бункер (молодь, конечно, он знал и так, мог не заглядывать), прошёл прямо к начальнику флотилии.

Как голодные волки, рыскали по заливу сейнеры и траулеры, и если удавалось кому поднять трал с добычей, к нему со всех сторон бросались остальные, перепахивали тралами этот квадрат поперёк и вдоль и снова расходились. У инспектора было право штрафовать капитанов за пойманную молодь, и потому добытчики десятой милей, как зачумлённую, обходили плавбазу, на которую высадился инспектор, а весть о том облетала флот со скоростью морзянки. На плавбазе тоже недобро косились на инспектора: он здесь – значит, рыбы не будет, не будет и заработка. Всё просто.

И всё сложно до того, что по вечерам голова кружилась от мыслей, точно от шторма: как привести в согласие планы и рвение рыбаков с долгом инспектора рыбвода, садовника Нептуновых садов, защитника всего живого в море. Что он, Одинцов, должен делать с Новиковым? Что может он с ним сделать? Впрочем, что должен, он знал. В архиве инспекции и сейчас ещё, наверное, лежат потемнелые, как прошлогодние листья, рапорты рыбинспектора из Пахачи. Видя, что не дождаться ему ответа на свои длинные рапорты-вопли, писал он и в газету, и в журнал, и туда, чьим органом журнал являлся. И однажды на очередном совещании в Питере, Петропавловске-Камчатском, услышал такие слова, правда не обращённые прямо к нему, а брошенные в простор актового зала, вверх, выше голов: «Есть у нас и ретивые без удержу товарищи, которым нелишне будет напомнить, что богатства наших морей – народные богатства, а планы партии и народа – также и наши с вами планы, товарищи. Мы не можем стоять в стороне от пятилетки, мы обязаны шагать в ногу…»

Слова, слова… Ведь ваше назначенье – соединять людей, а не разъединять, не замораживать людские души. Вот так вот.

– Что же вы делаете, Юрий Иванович? – Такими словами он начал разговор с начальником флотилии тогда, на «Ломоносове».

– Стараюсь, – без тени юмора ответил Новиков, ровесник Одинцову, черноволосый, черноусый, с умными и тоже чёрными глазами.

– И похоже, рады стараться, – невольно помягчев, сказал Кирилл Александрович.

– Вы предлагаете погрустить? – Вопрос был задан живым, но всё же абсолютно серьёзным тоном. Начальник протянул пачку сигарет. Закурили.

– Я предлагаю другое. Вот так вот!.. Я предлагаю то, что уже предлагал в прошлую путину, правда, не вам, и в позапрошлую тоже: закрыть экспедицию.

– Конкретно, как?

– Доложить вашему руководству, что инспектор Камчатрыбвода запретил промысел на основании «Правил рыболовства».

– Спросят фамилию инспектора.

– Скажете.

– Тогда вас снимут с работы.

– Знаю, я не наивен. Но вы тоже откажитесь вести эту экспедицию.

– Вместо меня пришлют того, кто не откажется.

– Давайте соберём капитанов-директоров со всех «философов» и убедим их сделать то же.

– Нет, вы всё-таки наивный человек, Кирилл Александрович. – Новиков впервые позволил себе улыбнуться, и то чуть-чуть, и то грустно. – Вы полагаете, они согласятся с вами, со мной?

– Возможно.

– Исключено! Я знаю каждого из них лично. В общем, это весьма порядочные и даже симпатичные люди… вроде нас с вами. Но они откажутся от-ка-зы-ваться от промысла, причём каждый по своим мотивам. И тогда вам начнёт казаться, что один из них просто трус, второй законченный карьерист, третий недалёкий человек и так далее.

– И вы считаете, я буду неправ?

– Разумеется! – Быстро ответил Новиков. – Ведь не стали бы вы требовать у солдат одного взвода прекратить войну?!

Он не согласился тогда с этой аналогией, но предложил начальнику флотилии хотя бы вдвоем «бить в колокола» – писать, доказывать, добиваться. Новиков честно отказался: он не верил в успех «пустозвонства и донкихотства», тем более что молчала наука – ТИНРО и ТУРНИФ^[1].

На «Ломоносове», оказалось, притаился, по выражению Новикова, один из представителей науки – ихтиолог из ТИНРО. Они познакомились. Ихтиолог, стесняясь и слегка краснея (он и похож был на девицу молодым своим пухлым лицом и бледными тонкопалыми руками), поведал о скромной научной задаче, которая увела его в море. «Нерестовые миграции красного окуня» – так называлась тема его будущей диссертации. Кирилл Александрович удивился, а причём, мол, здесь красный окунь. И, заметив, что Новиков давится от смеха за спиной представителя науки, не выдержал и сам улыбнулся. Да, согласился ихтиолог, окуня здесь нет, но плавбаза собиралась идти на Курилы, так что не его вина…

Интересно, подумал Кирилл Александрович, где он сейчас, тот парень? Может быть, уже кандидат, а то и доктор наук. Может, повезло ему, совершил открытие, может, спас окуня от злой судьбы. Дай Бог ему, конечно. Но тогда, на «Ломоносове», получился у них попросту салонный разговор. Как говорится, в пользу бедных. Ихтиолог плакался, что вот заели, дескать, их институт организационные и финансовые проблемы. А Одинцов, который мог перечислять «едучие» проблемы рыбвода точь-в-точь по такому же списку плюс ещё столько же и того же калибра, лишь молча кивал и думал о другом…

Ночь накрывала залив. Волна заметно посвежела и стала заходить от оста, в левый борт. За мысом, в открытом море, здорово, значит, выдаёт, отметил он. А мысли были – что и тогда, на «Михайле Ломоносове», – о бедной маленькой красавице, об олюторской сельди. Такая, видно, судьба у всех красивых да нежных – нарасхват. Вот так вот. Но почему же в любви им не везёт? Ведь без любви-то нарасхват…

В том же, далёком теперь году, с той же самой последней экспедицией ушла от него жена. Он целый месяц метался по судам «браконьерской» флотилии, а она тем временем влюбилась в штурмана плавбазы «Фрэнсис Бэкон». Бот этой базы зашёл в Пахачу за продуктами, а увёз с собой и женщину, маленькую смуглянку-молдаванку, нежную, красивую, влюблённую.

Написанной в спешке запиской она перечеркнула все пять лет жизни своей в «проклятой Пахаче», пять лет замужества, любви и, как тогда казалось ему, полного взаимопонимания. Он со стыдом – за неё – вспоминал эту короткую записку. А она помчалась своей судьбе навстречу без оглядки. Он простил бы ей всё, вернись она даже через год. Но она не вернулась. Он слышал, что она долго работала на «Бэконе» буфетчицей, что бросил её тот штурман, потому что в Питере была у него семья, с которой он и не думал расставаться. Короче, история не очень оригинальная.

Два года прожил Одинцов в тоскливом ожидании и надежде. Потом сжёг оставшиеся её вещи, спрятал фотографию на дно бельевого ящика, под скатерти, которые с тех пор ни разу и не доставал, спрятал вместе с книжкой, раздобытой тогда же, после её побега. Это был Ф. Бэкон, «Новая Атлантида». Он не нашёл в ней того, чего искал, но книга эта странным образом помогла ему обрести душевное равновесие. И он спокойно перечитал затем романы всех философов-утопистов и даже загорелся было их небесно-красивой мечтой. Ведь он был молод тогда, двадцать лет назад, и его мало смущало то, что возраст несбывшихся мечтаний – четыре века.

Теперь он понимал, откуда надо было начинать воплощение красивой мечты – не с неба, нет, с земли, со дна моря, со дна Олюторского залива, с отношения к маленькой красавице сельди.

– Алексаныч! – Крикнули из рубки. – База отозвалась!

– Иду! – Откликнулся с кормы, уже из полного ночного мрака Одинцов и тут только увидел, что ночь овладела миром, что небо проросло звёздами, а по курсу, в миле, не больше, покачивается вверх-вниз гигантское цветное созвездие – плавбаза.

Договорились на удивление легко. Капитан «Удачи» (названье-то какое необычное для базы) даже «добро пожаловать» сказал. И минут через десять «Норд» высаживал рыбинспектора на высокий, давно не виданный в заливе борт.

Это был правый борт «Удачи», а у левого стоял уже СРТМ с рыбой, и вовсю шла приёмка. Молодой чернявый матросик без шапки, в джинсах, предупредительно взяв у инспектора портфель, хотел вести его в надстройку (так было приказано ему капитаном). Но Одинцов пожелал заглянуть сначала в рыбоприёмный бункер. Матросик показал, откуда это удобней сделать, и Кирилл Александрович убедился, что траулер привёз чистый минтай: в потоках света доброй полудюжины прожекторов, бьющих сверху, с марсовых площадок мачт, с тихим шелестом трепетала тысячами хвостов серебристо-серая масса, в которой, как гривенник среди меди, редко-редко проблёскивала селёдка – совсем незначительный, штучный прилов.

Теперь спокойно можно было идти знакомиться с капитаном, подумал Одинцов, вытирая руки, испачканные чешуёй и слизью, о рыбацкую вязаную перчатку, которую протянул ему заботливый матросик. Да и откуда ей теперь взяться, селёдке, после варфоломеевской резни шестьдесят шестого? Местные рыбаки знают залив лучше собственной хаты, а что привозят на завод комбинатовские сейнера? Тот же чёртов минтай, или мамай, как прозвали его на заводе, когда он попёр в залив после исчезновения сельди.

Кирилл Александрович спросил сопровождающего:

– Тебя как звать?

– Виктор, – просто ответил матрос.

Одинцову безотчётно понравилось, что парень ответил без выламывания. Бывает же так, что скажет человек одно-единственное слово, а за ним, вернее за тем, как он сказал его, каким тоном, проглянет сразу чужой неведомый, светлый мир. И когда вот так среди морозной ночи неожиданно попадаешь в общество незнакомых людей и нервы совершенно непроизвольно стягиваются, как у лягушки под током, сжимаются в комок, единственное слово, совсем не важно какое, но сказанное по-особому, враз может отогреть душу, отпустить нервы.

– А по отчеству? – Он уже не мог остановиться.

– Александрович.

– О, братишка, значит! Я тоже Александрович. Вот так вот. Кирилл. И давно в море?

– Скоро три месяца… А у меня, – само собой вырвалось у парня, – отец Александр Кириллович. – «Правда, здорово?!» – говорили его глаза, когда он повернул к инспектору лицо, на миг остановившись у самого трапа.

– Вот здорово! – подтвердил Одинцов. – Может, мы и в самом деле с тобой того, родичи?

Матрос засмеялся, уже взбегая по трапу. Потом они одолели в том же темпе (Кирилл Александрович едва поспевал за юношей) ещё два трапа, вошли в ярко освещённый овалами плафонов коридор и, постучав в раскрытую дверь, зашли в каюту капитана.

– А, рад приветствовать местную рыбью власть! – Герман Евгеньевич по-молодому резво поднялся из-за стола навстречу гостю, протянул могучую мужицкую руку. Широкая золотая лычка на обшлаге будто подчёркивала мощь его ладони. – Семашко.

– Одинцов, – Кирилл Александрович ответил крепким пожатием и поёжился, как обычно бывает, когда с мороза обдаёт теплом. – Надолго в наши воды?

– Вынужденная посадка, – испытующе, в упор взглянул капитан и на всякий случай добавил: – Как говорят в Аэрофлоте. Льды выдавили нас из Натальи и Павла… А-а что это мы сразу о деле? – Улыбнулся он и кивнул на полушубок гостя и портфель, который матрос всё ещё не выпускал из рук. – Располагайтесь, устраивайтесь. Каюта для вас приготовлена. Витя, проводи товарища инспектора в каюту начальника экспедиции. – И добавил уже вдогонку уходящим:

– Обоснуётесь – прошу ко мне, поужинаем.

Каюта начальника экспедиции находилась на одной палубе с капитанской, за поворотом коридора. Вошли. Одинцов стряхнул с себя полушубок и, цепляя его на вешалку у двери, разглядел наконец совсем юное лицо матроса.

– Сколько годов тебе, Виктор Александрович?

Витос не любил этого вопроса, но величанье отвлекло его мысли, и он сказал просто:

– Восемнадцать.

– И уже на старпомовской вахте стоишь? Молодец!

Большие морские часы на переборке показывали около шести – полвахты, значит, уже пролетело, первой его морской вахты. Витос нажал ручку двери.

– Мне нужно идти. До свиданья.

– Заходи, братишка, потолкуем. Не забывай старика, добро?

– Добро, – повторил Витос давно уже нравившееся ему морское слово.

В рулевой рубке было темно, мерцали подсветкой только компас, машинный телеграф да пожарное табло, пахло перегретой пластмассой и кофе, который старпом всегда заваривал в штурманской. От рулевой рубки её отделяла дверь, обычно открытая, но завешенная длинной светонепроницаемой портьерой. В штурманской над столом с бело-голубыми морскими картами горела лампа на раздвижном кронштейне, высвечивая в месте прокладки чёткий яркий круг размером с иллюминатор. Металлический абажур лампы не пропускал ни капли света, но карта под ним светилась так ярко, что после рулевой штурманская казалась царством света. Витос хорошо различал все движения старпома, стоявшего к лампе спиной. Он разговаривал по рации с флотом:

– Тридцатый, что у тебя за рыба? Приём!

– А, рыба известно какая – минтай! – Весело отозвалась рация. – Крупный, чистый.

– А, ну давай, подходи на сдачу – правый борт, пятый номер трюма. Как понял?

– Добро, иду, понял – пятый номер, правый борт.

– Семнадцатый – «Удаче»! – Снова позвал старпом и, не слыша ответа, крикнул погромче: – Сээртээм 8–417 – «Удаче»!

– Слушает Семнадцатый, – ответил приёмник.

– Что поднял?

– А, слёзы поднял – тонн десять.

– А что за рыба, с приловом, нет?

– Есть маленько. Селёдка, процентов двадцать.

– А, ну смотри, с такой рыбой и близко не подходи. У нас гость на борту. Понял?

– Да слыхали уже… гость, в рот ему кость. Что ж теперь делать, ковыряться в этой рыбе?

– Твоё дело. Смотри, диплом у тебя один.

– «Удача» – СРТМ 8–420! – Рявкнул приёмник.

– Слушаю! – Тоже хриплым басом передразнил рыбака старпом. Но тот и ухом на такой юмор не повёл:

– На сдачу иду. Тонн тридцать, чистый минтай.

– А, молодец, Двадцатый, – уже своим голосом отвечал старпом. – Левый борт – твой. Сейчас Полста седьмой заканчивает, отскочит – подходи. Как понял?

– Понял. Добро.

– Идёт рыбка! – Повесив микрофон, старпом быстро-быстро потёр ладонь о ладонь и улыбнулся. – На пай капает. Понимаешь, матрос? На пай!

В улыбке его был обычный взрослый материализм, который иные прикрывают вот так – иронией, полуигрой в корыстолюбцев, а другие, люди попроще, наоборот, не скрывают, а выражают улыбкой, земной, откровенной: мол, пай растёт, прекрасно на берегу повеселимся. Красивое лицо старпома вмиг постарело от улыбки, пошло морщинами. Витос слыхал, что он ловелас, любит женщин и вино. Мефистофель, мелькнуло в мыслях, но он тут же зачеркнул это нелестное впечатление: нет, просто здесь игра полусвета, много теней. А старпом между тем продолжал:

– Если рыбка так и дальше пойдёт, ты скоро богатым женихом будешь… Невесту-то уже подыскал, небось, а?

Витос отвёл глаза и залился краской, благо в штурманской был полумрак.

– Да ты не стесняйся, дело житейское. Насчёт невесты я шучу, конечно: какой дурак в восемнадцать лет женится? Просто будь осторожен: на флоте ушлые девочки попадаются. Подставит, окрутит – и глазом не моргнёшь. Лучше иметь дело с женщинами.

Витос не знал, куда деваться, он уже стрельнул раз на старпома глазами и сейчас чувствовал, как что-то закипает в груди. Ему уже было жарко…

– «Удача» – полста седьмому! – Спасительно заорала рация.

– Слушаю, Полста седьмой! – Так же ошалело громко, юродствуя, крикнул чиф.

– Закончили сдачу, – уже тише, спокойнее заговорила рация. – Отдайте кончики, пойдём рыбачить дальше. Приём!

– Добро, сейчас пошлю моряка. – Старпом кивнул головой Витосу в сторону правого борта. – Двадцатый – «Удаче»!

– На связи, – прохрипела рация.

– Заходи на швартовку.

Витос, на бегу натягивая перчатки, уже летел по трапам вниз и, охваченный бодрящим морозцем, под колкими взглядами звёзд вновь чувствовал себя счастливым, мужественным и гордым…

В капитан-директорском салоне становилось душно. Герман Евгеньевич, слегка уже отяжелевший, раскрасневшийся, встал с кресла, чтобы открыть иллюминатор. Он знал по опыту, что инспекторов рыбвода надо обильнее «поливать», чтоб они не мешали рыбалке, не отпугивали рыбаков, не лазили в бункер с линеечкой измерять «хвосты», – всё это он давно и прекрасно знал и сейчас с удовлетворением отметил про себя, что очень вовремя сделал в посёлке Беринговском запас. Его не смущало, что этот Одинцов почти не пьёт – за целый час только пригубил из фужера. Надо «личным примером», решил капитан.

Разговор шёл нейтральный – о жизни в море и жизни на берегу, о деревне и городе, о «перестройке с перестрелкой», о японских мегаполисах и китайских провинциях.

Под новый тост капитан бухнул себе полный фужер, а гость упредил его поползновение долить, прикрыв свой бокал широкой ладонью, обветренной, золотисто-коричневой с тыла.

– Нехорошо так, Кирилл Александрович, – пожурил его капитан и хитро, со значением улыбнулся. – Смотри не прогадай, а то я парень такой, могу и самостоятельно справиться.

Он кивнул на почти уже опорожнённую бутылку, но ожидаемого голодного блеска в глазах инспектора не увидел.

– Одна закуска у нас ни в дугу! – Сказал он, шумно выдохнув и озирая весёлыми глазами блюдца с ветчиной и селёдкой. – Пора, наверное, – он оглянулся на часы, – да, пора уже задействовать и буфет.

Он встал, подошёл к своему необъятному письменному столу (Одинцов подумал: да он больше всей рубки «Норда»), перегнулся через него, чтобы не обходить, и «задействовал» кнопку на дубовой панели. Не успел капитан снова усесться в кресло, как появилась буфетчица, в кофточке, в брючках, в белом переднике.

– О! – Удовлетворённо воскликнул Герман Евгеньевич, и сам искренне удивлённый столь безотказным и быстрым действием кнопки. – Украинского борща, Кирилл Александрович, желаешь?

– Нет, нет, спасибо! – Запротестовал Одинцов. Ему представилось на миг, когда капитан сказал про буфет и нажал кнопку, что он находится на «Бэконе» и что сейчас может войти его бывшая жена.

– Ну, тогда принеси нам по порции второго, – Сказал капитан, и девушка исчезла.

Капитан взял большой селёдочный хвост, сунул его в рот и тут же вытащил голый хребет с синим хвостовым пером, широким, как у голубя-сизаря.

– Селёдка охотоморская? – Спросил Одинцов.

– Откуда ей взяться, охотоморской? Пятый год как закрыли, тебе ли не знать, дорогой? – Жуя и глотая, проговорил капитан. – Оттуда, – он мотнул головой через плечо, – с Берингова. В прилове попадается изредка, вот и посолили для себя. Нравится?

– Мне олюторская больше нравилась.

– Ну-у-у, ты тоже, Кирилл Александрович, вспомнил, ха-ха, доисторические времена.

– Да вот забыть не могу, – признался Одинцов. – Уж больно грубо тогда с ней…

– А-а, ну да, это было, чего сейчас скрывать! – Радостно согласился Герман Евгеньевич, для которого олюторская селёдка тоже была воспоминанием молодости, бурной и бесшабашной. – Шерстили мы её, аж пыль столбом!.. Году в 62-ом, помню… «Звёздная» флотилия тут разворачивалась… СРТ «Андромеда» – это мой пароход был, я на нём в штурманах ещё ходил… Помню, помню – тьма рыбы было! Поднимаешь трал – хвосты сквозь ячеи торчат… Когда рыба крупная, известно, они торчать не будут. Ну а сортировать её некому и некогда. Так что трал расшворишь, даже на борт не поднимаешь, снова возьмёшь на шворку – и пошёл по новой тралить.

Буфетчица принесла тарелки с дымящимся гуляшом, они механически её поблагодарили и, поглощённые одним воспоминанием, так по-разному заворожённые им, продолжали разговор.

– Я тебе расскажу сейчас, ой, со смеху помрёшь, – тряс головой Герман Евгеньевич, смеясь и подступаясь к гуляшу, – расскажу, как Витька Бугай стал передовиком… Он на «Денебе» капитаном был. Виктор Евстафьевич Бугаевский – звезда Олюторской экспедиции!

Одинцов, глубоко задумавшись, уставив взгляд на рдеющий конец сигареты, слушал и одновременно вспоминал ихтиолога. Вот если б не сидел тот на «Ломоносове» в обнимку со своим красным окунем, а прошёлся хотя бы разок-другой по «звёздной» флотилии тогда, четверть века назад, когда ещё можно было спасти олюторское стадо…

Капитан взялся за вилку, она почему-то выпрыгнула из руки, но он не дал ей упасть, прижал локтём, испачкав обшлаг красным соусом. Осмотрел с юмором локоть, взял салфетку, обтёр и, раздумав закусывать, продолжал:

– Сдавали мы рыбу в бухте Лаврова, вот тут, – он показал пальцем на раскрытый иллюминатор. – Ну, как делают обычно? Сдал и бежишь быстрей в район лова, к толпе пароходов, так? Та-ак. А Бугай на своём «Денебе» взял как-то раз и включил эхолот прямо на выходе из бухты. Ага, включил, глядь – косяк прописал. Ну, что долго думать – бах трал за борт, поднимает – полный. Он разворачивается – и по новой на сдачу. Ага, сдал, выходит, опять включил. О-па – опять косяк. Поднял его, развернулся, сдал. И таким вот манером, втихаря всех нас обставил, и намно-о-го обставил. Ну, тут все газеты, радио: герой, стахановец… Орден получил! Кажется, «Красное Знамя». О как!

– Ну а ни у кого из вас не шевельнулось вот тут, – Кирилл Александрович коснулся пальцами груди, – когда вы тралы расшворивали? Что ж мы, голуби, дескать, творим, что детям нашим оставим?

– Да что ты, Алексаныч! Рыбы как грязи было! Да её и сейчас… и детям, и внукам – всем хватит! Океан-батюшка во-о-н какой великий, – капитан повёл рукой от подволока через переборку до палубы, – так что не надо беспокоиться, дорогой то мой рыбинспектор.

– Надо, – коротко возразил Кирилл Александрович. – А то всё живем по заповеди: ломать – не строить, пахать – не сеять. Вот так вот!

– Во-во, эт верно. – Капитану уже явно хотелось спать. – Мы – пахари, пахари голубой целины, с нас какой спрос?

– Ну а насчёт рыбы-грязи могу вот это показать, – Кирилл Александрович вынул из внутреннего кармана пиджака большую записную книжку, достал листок и протянул через стол.

Герман Евгеньевич встряхнул кудрями, взял листок. Это была вырезка из журнала. Но уже сработала капитанская привычка – в каком бы ни был состоянии, днём ли, ночью, предельно внимательно читать любую бумагу, будь то радиограмма или что ещё. И он стал читать вслух, трезво, внятно, вникая в смысл:

– Океан беднее суши. Новости экологии. Недавние надежды на океан, как на богатейшую житницу, не оправдались. В этом окончательно убеждает составленная географами Московского университета карта распределения живого вещества Земли. Обширные районы в центральных зонах Тихого, Индийского, Атлантического океанов оказались столь же пустынными, как и ледяные просторы Гренландии! Впрочем, это неудивительно, поскольку живого вещества в Мировом океане, как удалось установить, в двести раз меньше, чем на суше (а если сравнивать «сухой вес» того и другого, то в 350 раз). В целом же концентрация живого вещества на суше в тысячу раз выше, чем в океане. Даже в такой пустыне, как Сахара, живого вещества куда больше, чем во многих обширных районах Мирового океана…

– Да-а-а, – протянул по нисходящей ноте капитан. А инспектор неожиданно встал и сказал:

– Спокойной ночи.

Было и в самом деле поздно.

III. Минтай, «рыба века»

Из морского дневника:

22 апреля 1984, воск. Пасха сегодня. Вот со святого Воскресенья дневник и начну. На Большом рейде стоим у острова Шумшу (самый северный из Курил). «Полтинник» мой (РМБ «50-летие СССР») перегружает продукцию на «Карское море». С утра до ночи и ночь напролёт под бортом, где идёт приёмка рыбы и через шпигат выскакивают отходы из цеха, – чаячий шумный базар. Начались весенние туманы.

Заштормило от души – больше 30 м/сек. Ветруган. Стоим у Озерновского рыбокомбината, на юго-западе Камчатки. Море бледно-бледно-зелёное, взбитое с пеной – почти речной цвет. И – солнце в косматом небе. И чайки постанывают и подвывают, с глупышами серенькими прячутся у подветренного борта.

К нолю попал в гости к флагманам, коих на «Полтиннике» десятка полтора было: из ПРП, ВБТРФ, ПКРКС, ХКРКС (Приморрыбпром, Владивостокская база тралового и рефрижераторного флота, Приморский и Хабаровский Крайрыбакколхозсоюзы,), одних флагманских помполитов четверо, было и такое чудо – флаг-инженер ПРП по организации соцсоревнования. В экипаже дивятся количеству тунеядцев на рыбьем хвосте. А на «Аваче», запущенной в тех. отношении донельзя, не работают опреснители, пресную воду в системы, говорят, уже два месяца не дают. Моются морской. Я добыл 3 л лишь на второй день и молюсь на эту банку. Встретил на борту камчатского флагманского инженера по ТБ, говорю: что ж вы не шумите об этом? А он: сколько лет уже шумим, а только Дальрыбе, видно, плевать на нас. Озерновский р/комбинат как раз находится в эпицентре главной экспедиции – Охотоморской минтаевой, вечно страдающей от безводья. Там, в Озерной, добрая речка есть, можно запросто, говорят местные, оборудовать водозабор – вывести в море капроновые шланги на поплавках. Пей на здоровье, и не нужны танкера-водолеи, которые во всех экспедициях нарасхват. А я как раз, побывав в Русской, нацелился прокричать о водяном голоде рыбаков в «Литературную газету», да заодно и о др. бедах, о заброшенности рыбачьего племени. Хрен с ней, с визой. Хотя, конечно, так хочется побывать в Японии, Новой Зеландии, Австралии, Индии!..

8.05.84, вт. Про водозабор толковал у карты Западной Камчатки с капитанами. Глубины малые там у берегов – 5–6 м, а осадка у п/б около 10 м. Значит, шланг выводить надо на милю-полторы от берега да зарывать в дно плугом, чтоб МРСки (малые рыболовные сейнера) тралами его не цепляли, а в море ставить эстакаду для вывода шланга на поверхность. И ещё посчитали, что 30 плавбаз, работающих обычно здесь, дают за путину – на 40 млн. руб. продукции каждая, так вот всего-навсего одной тысячной хватило бы на устройство водозабора. А попробуй пробей! Полвека рыбачат здесь и полвека пьют рыбаки дрянь вместо воды, зарабатывая себе болячки.

Позавчера с РС «Павловского» (рыбколхоз им. 1 Мая) высадили на «Чуев» больного матроса. А вчера вызвали из Петропавловска вертолёт – забирать его в больницу. Главврач «Чуева» Владимир Петрович Лавров, хирург-онколог, в прошлом, говорят, ведущий хирург Риги, спившийся затем, сказал: деструктивная пневмония, парень больше м-ца ходил с гнойничковыми язвами на руках, ногах, на всём теле, пока стафилококк не попал в лёгкие, и они стали рассыпаться. В 25 лет парень сгноил себя заживо. Стеснялся? Заработок боялся потерять? У колхозников, где заработки втрое больше гослова, и этот мотив не исключён. «Он до утра не доживёт», – сказал док. И вот огромный вертолёт сделал три круга над «Чуевым», у которого нет вертолётной площадки, как у баз В-69 и типа «Спасск», прицелился и наконец завис, как на нитке, винтом едва не цепляя за снасти (стрелы, шкентеля арочной фок-мачты), спустил на тросике люльку, куда уложили носилки с хлопцем, поднял и улетел, провожаемый взглядами трёх экипажей стоящих в связке судов: «Чуева», «Авачи» и «Сахалинских гор».

Да, за 20 апреля в «Правде» – о снижении цен на солёного ивася до 40 %. И я маленько погордился про себя: ведь ту большую статью об ивасях, что цензура не пустила в ЛГ, я послал в ЦК Горбачёву, и было это в начале марта.

На п/базах ВБТРФ в нерестовый период (а он нынче у минтая растянулся с начала января по конец марта) был Клондайк: за место у конвейера на выборке икры дрались, зарабатывая по 1000 р. в м-ц, рыба шла от балычковых машинок, разделанная, икра вываливалась сама – только собирай в ванночку пластмассовую (её называют парамушкой), расценки – 54 коп. за 10 кг (это и есть парамушка). На «Аваче» же расценки были – 2 р. за 10 кг, и одна уборщица за м-ц заработала 3600 р., став рекордсменкой на флоте. Набежало на базу флагманов, все – к конвейеру, сгребали в парамушки не икру – рубли.

13.05.84, воск. 9 мая на СРТМ 8–420 (развалюха, около 20 лет судну, старше погибшего 8–428, дыры в бортовых переборках кают – «на улицу») перебежал снова в Притауйский район.

На борту хабаровского БМРТ «Ургал» дед-стармех рассказал мне страшную историю: в прошлом рейсе погиб у него моторист, парнишка 20 лет, погиб… от стыда. 2-й механик, хозяин машины, «серьёзный был мужчина», по выражению деда, т. е. зверь, видимо, если взглянуть глазами мальчишки-моториста, стоявшего вахту с 20 до ноля. Перед сдачей вахты 2-му моторист поднялся на верхние решётки, чтоб сделать приборку, глядь – а рядом почему-то открыта запертая обычно дверь машинной кладовки. Он заглянул туда, а дверь захлопнулась за ним. Ручки в двери изнутри не оказалось. Парень открыл иллюминатор и «на счастье» увидел рядом трос-бурундук. Мороз был 25?, трос капроновый обледенел-окаменел, но чувство стыда и страха перед 2-м оказались сильнее. Парень в рубашке вылез и сорвался в воду. В воде болталась прядь от бурундука, он намотал её на руку и – замёрз. Около суток искали, а потом обнаружили под небольшой льдинкой с капроновой прядью вокруг кисти.

В ночь снятия из ОМЭ ревизор, лет 30-ти, «продавал» ночью меня по РТ, радиотелефону (я попросил его поймать РС, чтоб отвёз меня на «Чуев», миль 60–70): – Суда, внимание! Кому нужна сдача?..

А со сдачей рыбы плохо последнее время. Зачем, говорю, такая провокация? «Спасск» ведь уже, как говорится, «трубу завязал», к переходу готовится, ни о какой рыбе речи нет. РС «Далай» из Славянки откликнулся: – Часов 6 ходу до вас (мы у Алаида стояли). 15 тонн рыбы имею. На «Чуев» у меня 30-я очередь… Ревизор: – Дело такое – надо на «Чуев» человека отвезти, он вам всё сделает – и сдачу, и бункер… «Далай»: – Буду в 6–7 утра… Ревизор: – Подкинь угольку. В 5 снимаемся. У тебя 30 очередь, сам прикинь. И топлива будешь неделю ждать…

С топливом в экспедиции полный завал. Каждому РС надо по 10 т на переход к Приморью, промысел они закончили, Камчатрыбвод закрыл для них Западную Камчатку, а нету и этих крох, и РСы болтаются в ожидании. «Далай»: – Сейчас с капитаном посоветуюсь. – Через пять минут: – Добро, подкинул уголька (морская фразеология из далёкой паровой эпохи), иду к вам.

В 5.45 звонит мне уже старпом (его вахта): – Семёныч, тут за вами пароходик бежит, а нам сниматься надо. С перегрузчиком уже час как разбежались. Ждать, не ждать? – Решай, Николаич, сам, – говорю, – Я на судьбу положился.

Не до сна стало. «Далай» в голове. Поднимаюсь на мостик, узнаю: ему 10 миль до нас, час ходу. Он потерял последнее топливо на переход за мной и, может быть, потерял очередь на сдачу. Представил, как экипаж его надеялся, благодаря мне, избавиться от рыбы и получить вожделенное топливо. «Тёплые» слова услышал в свой адрес. Поговорил с «Далаем» по РТ, пообещал договориться с «Чуевым». Связался с Семашко, тот сказал – рыбу возьмёт, а топлива не даст, нету, по 3 тонны дают на РС, а их у него 60 штук. Так «Далай» ещё и в благодарностях рассыпался. А ведь ему назад 6 часов бежать к «Чуеву». Во где непритязательность рыбачья!

19 апреля 1986, суб. Субботник всесоюзный сегодня. А вчера отчалил я из Находки на РТМ «Писатель» в Южно-Курильскую экспедицию (ЮКЭ), но не ивасёвую, а минтаевую. Переговоры с японцами о взаимной рыбалке дважды провалились, потому и не работала ивасёвая наша чуть не полгода. Сейчас – на 3-м раунде переговоров – столковались, наконец: японцы взялись за кальмара и приморских рыб, а мы – за ивасёвую мелочь у японских берегов. В Краковке забункеровались водой и устроили помойный день, как сказал капитан.

Прогулялись поперёк моря миль 200, аж до банки Кашеварова, что у северного Сахалина. Это мы бегали от шторма (на юго-западе Камчатки срослись два циклона-близнеца по 980 миллибар, стали сиамскими), море разболтало до 7-метровых волн, бегали в лёд в поисках условий для перегруза, но во льдах клало под ветром с борта на борт так, что книги со стола слетали.

Ровно месяц в море. И – ничего, кроме рдо министру и в газеты: водная проблема нынче острее ещё, чем раньше в Охотоморье.

27.04.87. Через 3 дня должны закрывать наш Притауйский промысловый район. Переловили больше квоты на 800 тысяч тонн! В приловах немало было сельди в последние дни…

Неподалёку – за Камчаткой – работала Беринговоморская экспедиция, тоже минтаевая, и там тоже были свои флагмана. Немного южнее трудилась Курильская (минтаевая же) экспедиция – со своим флагманским легионом. Еще южнее – Южно-Курильская ивасёвая, разумеется, со своим. И так далее по карте вниз – до Антарктиды и вправо – до Америки.

Между прочим, это епархия-акватория только «Дальрыбы». А есть еще «Севрыба», «Запрыба» и «Азчеррыба»…

В общем, юноше, обдумывающему морское житиё, советую не портить глаза и смотреть не на солнце, а в сторону близлежащей акватории, где флагманов – так уж говорится – как грязи.

Минтай, Минька, Митька голубоглазый (у него, у свежепойманного, глаза действительно голубые), кормилец. Лет двадцать назад его не считали за рыбу и пускали только на тук и кормовой фарш для скотины. Потом он заполнил все дальневосточные моря, процеженные тралами и неводами до самого дна, и рыбаки в шутку (горькая шутка) назвали его рыбой века. Добрую-то рыбу извели. Увы, не съели, а извели, потому что путь её «на стол народный» от сетей столь же долог и полон потерь, как от революции до коммунизма. Поймали сто тонн, а выясняется, что картонных ящиков для мороженой рыбы и банок для консервов – тю-тю, на десять только тонн. Случалось, правда. И наоборот – «затоваривалась тара», на промысле незыблемо царил закон: не понос – так золотуха. То соли не подвезут, то этикеток для консервов (важней соли считалась причина), то долго не разгружают плавбазы и плавзаводы, забитые готовой продукцией по самые мачты, то дизтоплива нет, то пресной воды, без которых ни туды и ни сюды. И девяносто из ста пойманных тонн возвращались Нептуну. В непотребном, разумеется, виде: после суточного и долее катания в трюмах.

Но что там Митьку жалеть, когда мы ежегодно проваливаем на Камчатке лососёвые путины. По тем же самым причинам, да, многоразовые грабли. А ведь лосося если не выберешь сколько наука рекомендует, то в нерестовых речках заморы случаются. Но и заморы – не венец для наших дальрыбовских мудрецов. Вот живые рубиновые россыпи сгноить – это да. Это и Крезу слабо. Разве что Плюшкину родимому по плечу. Не поверил бы, но видел своими глазами, как протухли в Курильске десятки бочек и чанов красной икры, которую не сумели вовремя вывезти на материк.

Так чего уж тогда, скажите, плакать по Митьке? Его покуда навалом, его покуда как грязи. Минтай-мамай повалил, селёдку задавил, говорят рыбаки.

Вон сколько имён у минтая: Минька, Митька, Мамай, Рыба века. Мало! И москвичи-минрыбхозовцы, благодарные Митьке по гроб (Митька ж вал даёт, план-премии, план-регалии и даже…), присвоили ему императорское имя – Константин! Не верите – загляните в министерскую бумагу под названием «Код видового состава объектов промысла», она на каждом судне в радиорубке висит. Там «тётки», в основном: сельдь – Анна, треска – Зинаида, краб, и тот – Ульяна. А вот минтай – византийский император. И неспроста, не от фонаря, между прочим.

В скобочках, заметили, стоит «даже…» и опять же неспроста стоит с тремя точками: бывший рыбный министр Каменцев, которого наш дальневосточник сменил, взлетел на минтаевом туке так высоко, что оттуда и Тихий океан, наверное, лужей кажется. Это когда нарисовался Агропром и с ходу на всю страну рявкнул «Даёшь!», рыбный министр самопервым взял под козырёк: «Есть! Даём!». И выдал «для нужд Агропрома страны» полмиллиона тонн кормовой рыбной муки, пустив в шнеки тукомолок три миллиона тонн разнорыбицы под «кодовым» названием – минтай. Вот и ответьте теперь на такой вопросик: ну кто ещё, кроме самого императора, способен такого министра так вознести во мгновение ока?

Ох, и я взлетаю, кажется, не туда на этом самом Митьке-Константине. За язык у нас бить ещё не разучились…

Лучше уж – об Ульяне. Кто бывал на минтаевой путине в Охотоморье, тот знает, что промышляют Рыбу века там чуть ли не прямо на крабовых полях. Гребут донными тралами со дна морского всё, что шевелится. И даже просто плохо лежит.

«Против ихней жадности»

Мотала по морям меня судьба не раз от пароходских моряков к рыбакам-промысловикам и обратно. Вот и наслушался взаимных обвинений, похвал и сочувствий. Рыбак – дважды моряк, признают капитаны «рысаков», т. е. белых, как альбатросы, лайнеров, чёрных балкеров и прочих сухогрузов… А всё дело в том, что моряки действительно рысачат по морям, а рыбак в море живёт. И сложные швартовые операции морякам в длинных рейсах выпадают раз или два в месяц, а рыбак на промысле порой по три-четыре швартовки в день делает, ну и – конечно же, навык – с лихостью, какая моряку может только присниться.

Винят же они друг дружку обыкновенно – в жадности. Моряки, дескать, торгаши, шмуточники, тюками за кордоном таскают на горбу колониальные товары, тряпки… Ну а рыбаки что? Рыбаки – ты только глянь на них, как они гребут и гребут из моря всё – до собственных сапог рваных. Жадные они – сотни, тысячи, миллионы тонн рыбы выгребают – и всё им мало!..

А ведь и правда! Википедия вынесла приговор: «Чрезмерный вылов рыбы – практика рыболовства». Да что там говорить, тут моряки безусловно правы. Вон, гляньте, всего в пяти милях от западного берега Камчатки, прямо в «огороде», то есть в запретном районе, где по зову великого инстинкта наперегонки и безбашенно, как нынче говорится, идут на нерест стада рыб и полчища крабов, гуськом, втихаря, в кильватер друг за дружкой шествуют большие и средние морозильные рыболовные траулеры – БМРТ и СРТМы. И это не просто браконьеры, а госбраконьеры, пираты в законе, супер-браконьеры. Жадные они – выгребают миллионы тонн рыбы, и всё им мало… Им? Да нет, скорее не им, а тем, в Москве сидящим, орденов жаждущим… А всё одно – жадность заразна – на промысле все начальники многочисленных экспедиций, приморских, сахалинских, хабаровских, камчатских, капитаны всех плавзаводов, плавбаз, траулеров и даже крошечных сейнеров жадничают отменно. И ведь многие из них прекрасно понимают, что океан – водная пустыня. Что лишь на узкой полосе шельфа, на свалах глубин пасутся рыбы, словно коровушки на лугу. И именно там пашут и пашут мощнейшие траулеры-супера, разверстыми пастями тралов – Гаргантюа в сравнении с ними просто молокосос – сгребая со дна всё, вплоть до тех самых рваных рыбацких сапог, выброшенных год назад, в прошлую путину, и опознанных бывшим владельцем – матросом или боцманом. А ещё бывает – затраливают, изорвав дорогую снасть, здоровенный булыжник и читают на нём масляной краской написанный «привет» от впереди идущего: Натрахались мы с ним, теперь ваша очередь!

И снова Википедия: По сравнению с другими антропогенными воздействиями на морские экосистемы, такими как загрязнение воды или изменение климата, чрезмерный вылов является на сегодняшний день основной причиной массового сокращения популяций многих видов рыб, часть из которых уже находятся на грани вымирания.

Неисчерпаемо море-океан? Господи, прости нас, неразумных, дно ведь уже показалось с… сапогами. Но всё ещё щедр по-царски Нептун – шлёт и шлёт на шельф шустрые косяки, стада… Ан и его терпению и щедрости край наступает…

Да мы уже не только океан, мы даже космос умудрились так замусорить, что спутники один с другим сталкиваются, точно купчишки на Малай-базаре.

1983-й год. На собственной, как говорится, шкуре испытал я то, о чём читаю сейчас в Википедии. Вот она, майская запись в старом дневнике…

Вчера интереснейшую сцену из корсаро-браконьерской жизни наблюдал. В район работы трёх супер-траулеров подошёл пограничный сторожевик (позывной «Вельбот»). Рыбаки давно его тут знают и не боятся, даже японцы ухом не ведут. И вдруг оказывается, что на его борту притаился грозный инспектор Сахалинрыбвода. «Вельбот» спустил шлюпку, и инспектор пошёл на РТМС «Новобобруйск», а «Новоасбест» и «Новосокольники» тем временем под покровом тумана (как в детективном фильме!) стали по-быстрому мотать удочки – выбирать тралы, что я и услышал, сидя в каюте – натужный скрип гини, стального троса в руку толщиной. Когда я поднялся на мостик, гонка была в разгаре – мы с Охотоморской стороны влетали в пролив Фриза, в океан, распоров ножом часть трала, чтоб избавиться от рыбы, а буквально в кабельтове от нашей кормы гнал форштевнем пенный бурун выкрашенный темно-шаровой краской «Вельбот». Он кричал нас на 16-м, международном, канале УКВ-радиостанции «Рейд», стрелял красными ракетами, семафорил прожекторами, а мы выжимали из двигателя всё, чего уже и жать нельзя – шли 13 узлов. Он как будто стал приближаться, и капитан заметался: – Быстрей убирайте с палубы рыбу и трал, быстрей, мать вашу!.. Потом побежал, надел парадную форму, побрился. Заволновался и начальник промрайона Борис Григорьевич, который вместе с замом и помом на днях перебрался на этот борт. Если прихватят на браконьерстве пароход вместе со штабом промрайона – вот «коза» будет!.. Больше часа шла погоня. Вырвались из пролива в океан, и навстречу пошла крупная зыбь. Это и спасло «Новосокольники»: сторожевик небольшой, его, видно, здорово бить стало по скулам, и он, так и не узрев нашего имени и бортового номера, затёртого пневмокранцами на швартовках, развернулся и ушёл. А по зональной радиостанции «Тихий океан» как раз в эти минуты звучал мой репортаж о славном экипаже РТМС «Новосокольники» и его доблестном капитане…

Последний день весны! Море ласковое, нейлоновое, небо в высоких, насквозь просвеченных солнцем облачках, на горизонте – молочно-голубой профиль гористого берега. Это Шикотан, к которому загнал нас «Вельбот» и где почти нет минтая. А я-то ведь прикомандирован к минтаевой экспедиции, потому и перебираюсь на мотоботе «Новосокольников», предоставленном мне капитаном с плохо скрываемой радостью, на борт РТМС «Новолуние», где ждёт меня самая удивительная из промысловых встреч…

Старшим тралмастером на «Новомальтинске» – Николай Петрович, сорокалетний мужичок, серенький – роста среднего, невидный, нескладный, молчаливый. По моей просьбе нарисовал он мне в тетрадке трал «118-й», которым большинство траулеров тут работает: 118 м – это длина верхней подборы, а раскрытие трала – почти 80 м (по вертикали и столько же по горизонтали), т. е. 25-этажный дом влезет – хоть так, хоть этак. И вот со скоростью 4 узла (а на скумбрии до 6 узлов, т. к. она очень подвижной стала за последние годы) эта громадина, это ЕВП, Его Величество Проглот, тащится за судном и сгребает рыбу до мельчайших косячков (чуть заметная мурышка на ленте гидролокатора и на экране японского цветного подводного телевизора «Кодэн»). По 60–70, по 100 тонн за траление поднимает один такой траулер, один из десятка «браконьерской» (кавычки лишние, впрочем) флотилии, которая рыбачит у северной оконечности Итурупа, в пяти-шести милях от острова, в сердце запретного района. Этот район «охраняют» целых пять судов Сахалинрыбвода, в том числе старая моя знакомая «Афалина»: изредка подбегут, пожурят, оштрафуют одного-другого капитана на 300 р. и снова на неделю исчезнут…

Май 1976-го. СРТМ «Афалина», Белая ладья, как зовут её рыбаки, уже была на отходе, я в темпе перепрыгнул на неё, и пошли мы в Комсомольск-на-Амуре. Путь лежал через Татарский пролив, где в районе Холмска работала с флотом плавбаза «Сулак», на которую мне и нужно было попасть. Но неожиданно нас завернули на о-в Итуруп: там пошаливали японцы. И вот почти трое суток гонялись мы за шхунами, браконьерствующими в наших водах. Под самым берегом острова спугнули одну, погнались, но не догнали: у «Афалины» 11 узлов, у шхуны 12, сети она бросила и удрала. Сети мы выбрали и сварили уху из трески, палтуса, камбалы, морских ершей. Радиобуй выловили и разобрали, в нём мини-радиостанция, дающая прерывистые сигналы на секретной частоте, причём по вызову со шхуны. Никого не поймав, мы пошли восвояси…

«Белой ладьи там нигде не видишь?» – спрашивают друг у друга по УКВ траулеры и гребут, гребут денно и нощно, морозя «солому» (мелочь-молодь) для пушных зверей и гоня рыбу на тук, даже крупную, балычковую, чтобы только выдать на-гора план по добыче…

У Николая Петровича один глаз с косиной, он стеснителен, но говорит доверительно, видя во мне единомышленника:

– А я мешок, – это значит, кутец трала, – режу и зашиваю тонкой ниткой… Против ихней жадности. Больше 40 тонн они уже не возьмут: если будет в трале больше, нитка лопается и рыба выходит…

«Чрезмерный вылов рыбы – практика рыболовства, не обеспечивающая устойчивого состояния рыбных популяций и влекущая за собой истощение рыбных ресурсов. За 10 лет 1999–2009 ежегодный вылов КНР (1 место в мире) составил от 40 до 60 млн. тонн, Россия (10 место) – по убывающей: от 4 до 3,5 млн. т» (Википедия)…

Господи, молюсь я, прости нас всех, жадин-ЕВП^[2]!..

Да как же, думаю, им – Китаю, Индонезии, Индии (3 первых места по вылову) – не хватает нашего Николая Петровича!..

10.12.80, ср. Перевалили 61 параллель, завтра должны быть в районе лова, у мыса Наварин. Рыбачим недалеко ото льдов и рядом с американской 200-мильной зоной, в р-не 180 меридиана. Вчера разбили «самолёт» Furuno (прибор контроля работы трала) о льдину при выборке трала. 8–10 т рыбы за траление. У других – по 20 т. Пристрелка: в экипаже молодёжь. От болтанки питьевая вода в системе – как чай. День в кружке отстоялась – миллиметровый слой жирной ржавчины на дне. И такую воду им, беднягам, пить 175 суток, почти полгода! Так велит колдоговор, сочинённый береговыми «мудрецами».

Заброшенность для БАМРовцев (БАМР – База активного морского рыболовства) – норма, вот что я понял. Из Находки выходит ТХС «Невер», спрашивают на переговорах у начальника экспедиции: есть у вас заявки на овощи, ёлки? Из 7 БМРТ заявили только 2, ну и «Невера» этого переадресовали в др. экспедицию.

11.12.80, чет. Восход – около 9 утра, а темно до пол 10-го, в 16 тоже уже темно. Смотрел, как выбирают трал с 10 т минтая. Мороз 5–7?, но с ветром 20-градусным кажется. Ночь, вспухает море в кормовом слипе, норовит слизнуть неосторожного… Действительно жутковатая картина: кусок мокрой палубы, обрывающейся слипом в море, и кусок этого моря, вырванный из мрака слабыми прожекторами кормовой арочной мачты. Он, кусок этот, в неск. метрах от кормы пропадающий в мистической жути невидимого ледяного моря, стремительно набухает, подымаясь от винта до палубы, и лижет скользкие от чешуи и слизи доски её, а матросы траловой команды буднично-привычно ходят с борта на борт, перешагивая через звенящие от натуги стальные ваера, над самым слипом-обрывом… Да, в сравнении с южнокурильцами, где сейчас +10–15?, они – герои.

6.05.83, пят. На вечерний чай – жареная рыба. Люблю. Ем и спрашиваю: треска? Нет, отвечают, минтай, в муке просто зажарили. Сразу вспоминаю «Десну», бочки с кормовым фаршем из минтая, дерьмообразной вязкой жижей (японцы из дерьма конфеты делают, мы – наоборот). Предрассудок. Минтай – тресковая порода, все его давно в разных видах харчат. Соскучился по рыбе и ем с удовольствием.

11.05.83, ср. Живу на супер-траулере «Новосокольники» вот уже 12 дней, брате и таком же точно, как «Новомальтинск», браконьере. Координаты в судовом журнале они пишут другие – миль на 50–60 южнее, где промысел разрешён, но там нет минтая. По свидетельству капитанов, начальство и в Приморрыбпроме, и в БАМРе, прекрасно об этом знает и «делает вид». Притом, всегда, как только «горит» месячный, квартальный или, не дай Бог, годовой план, на флот летят рдо: давай-давай! Нажмите, ребята, выручайте, надо!.. А попробуй об этом скажи-напиши! А всё равно попробую – как до материка доберусь.

24.05.83, вт. По-прежнему на «Новосокольниках», там же, в запретном р-не, то же – браконьерство. Начальство БАМРа запрашивает промобстановку «спецсвязью», и капитан даёт криптограммой: южнее 44? 25? рыбы нет, на больших глубинах (400 м и более) – тоже, а в запрещённом районе – хорошая обстановка, но постоянно боимся судов Сахалинрыбвода, штрафующих на первый раз – 100 р, потом – 300, 500, 800, а особо злостных – на всю сумму сразу, 1700 р… Но, как сказал мне капитан, и это окупается с лихвой, поэтому начальство по приходу в порт возмещает оштрафованному капитану убытки в виде мат. помощи от профсоюза, премий и пр… Ну а колхозных судах в таких случаях скидываются всей командой.

Вчера интереснейшую сцену из корсаро-браконьерской жизни наблюдал. В район работы трёх супер-траулеров подошёл сторожевик пограничный (позывной «Вельбот»). Рыбаки давно его тут знают и не боятся, даже японцы. И вдруг оказывается, что на его борту притаился инспектор Сахалинрыбвода. «Вельбот» спустил шлюпку, и инспектор пошёл на РТМС «Новобобруйск», а «Новоасбест» и мы тем временем под покровом тумана (как в детективном фильме!) стали по-быстрому мотать удочки – выбирать тралы, что я и услышал, сидя в каюте – натужный скрип супер-троса гини. Когда я поднялся на мостик, гонка была в разгаре – мы с Охотоморской стороны влетали в пролив Фриза, распоров ножом часть трала, чтоб избавиться от рыбы, а буквально в кабельтове от нашей кормы гнал форштевнем пенный бурун выкрашенный темно-шаровой краской «Вельбот». Он кричал нас на 16-м, международном, канале «Рейда», стрелял красными ракетами, семафорил прожекторами, а мы выжимали из двигателя всё, чего уже и жать нельзя – шли 13 узлов. Он как будто стал приближаться, и капитан заметался: – Быстрей убирайте с палубы рыбу и трал, быстрей, мать вашу!.. Потом побежал, надел парадную форму, побрился. Заволновался и нач. промрайона Борис Григорьевич Богаевский, который вместе с замом и помом на днях перебрался ко мне. Прихватят на браконьерстве пароход вместе со штабом промрайона – вот «коза» будет! Больше часа шла погоня. Вырвались из пролива в океан, и навстречу пошла крупная зыбь. Это и спасло «Новосокольники»: сторожевик небольшой, его, видно, здорово бить стало по скулам, и он, так и не узрев нашего имени и бортового номера, затёртого кранцами на швартовках, развернулся и ушёл. А по «Т. океану» как раз в эти минуты звучал мой репортаж о славном экипаже РТМС «Новосокольники» и его доблестном капитане.

Последний день весны! Море ласковое, нейлоновое, небо в высоких, насквозь просвеченных солнцем облачках, на горизонте – молочно-голубой профиль гористого берега. Это Шикотан, к которому загнал нас «Вельбот» и где почти нет минтая.

Шторм 13 баллов (фрагмент дальневосточной были)

Не первый год у берегов Приморья ловят эту мышастую, но голубоглазую, тресковой породы, но по вкусу много хуже трески, да что там, просто безвкусную рыбу, и даже имя у неё невкусное – минтай. Шибает от него технарством, чем-то машинным, неживым, несъедобным. Минтяжмашем. Минтай… Министр тайн, что ли? Хотя основная «тайна» его – на поверхности: он вездесущ, его ареал – почти от субтропиков (может, он министр Тайваня?) до заполярья. А главное, плодясь с микробной быстротой, он заполоняет моря, уже процеженные сетями и опустошённые человеком дотла. Причём, «тла», как на пожарище, остаётся на дне морском буквально навалом: это многие тысячи тонн гниющей рыбы, пойманной, но так и не попавшей в бочки и банки по причине вечного дефицита этих самых бочек, банок, соли, консервантов, приёмных и транспортных ёмкостей, в общем, по одной устойчивой, увы, причине – хронического дефицита мудрости у нашего «мудрого руководства».

Если вообразить себе могучего великана, Святогора-богатыря, в кармане которого умещался Илья Муромец вместе с конём, а «мудрое руководство» представить в виде головы Святогора, не разбирая дорог бредущего по родной земле напролом, то такой пойдёт по ней треск и шум, замутятся озера и реки, богатырские следы начнут медленно заполняться слякотью топей да болот. Там, в этих следах, зашевелятся инфузории «в туфельках», личинки, головастики. Жизнь пойдёт, считай, с нуля. И очень-очень-очень долго не будет лесов и рек, птиц и рыб…

Рыба минтай удивительно и подозрительно похожа на саранчу, а паче того – на головастика. Хотя японцы и из нее ухитряются делать разные вкусные весьма вещи…

Рыболовный сейнер «Тур» недавно ещё ходил в дальние промысловые рейсы, в океан, где добывал серебряную сельдь и «ночную жемчужину» сайру, рыже-полосатого, как тигр, морского окуня-терпуга и донную, раздавленную в лепёшку многотонным слоем воды, вкусную «морскую курицу» камбалу.

Рыбачил «Тур» у Камчатки и Курил, у Японии и Кореи. Но стар он стал, одышлив дизелем, скрипуч рёбрами-шпангоутами, прохудился местами и корпусом. В мачтах и снастях запело, кажется, и заплакало: «Бы-ыли-и-и когда-то и мы-ы ры-са-ка-ми…»

Частенько теперь, когда перевели «Тур» на прибрежный лов, когда Регистр задробил ему выход в открытое море, радист Валька, по прозвищу Мракобес, певал вот так под гитару про этих самых ры-са-ков.

Сутки-двое, а чаще вот так – с шести утра до вечера, – вот тебе и весь «промысловый рейс». Обхохочешься с таких мореходов. Ну кто он теперь, рыбак разве? Скорее рыболов-спортсмен. Как боцманюга вон и кандей, кок то есть. Полшестого вечера, рабочий день, считай, а они уже с удочками на корме краснопёрку дёргают. А минтая – полный трюм, и стоять теперь с ним в ожидании сдачи – один только бог морской знает сколько. Консервный цех затих без банки, балычковые машинки, которые строгают знаменитую «спинку минтая», месяцами валяющуюся в витринах рыбных магазинов, заломались и ждут запчастей, которые «вот-вот привезут», ну а туковарка-выручалочка забита вчерашними-позавчерашними уловами, смертный дух пустившими по всему рыбозаводу…

Сейнер ходко шёл в океан, и навстречу ему вставало, отряхая пену морскую с лучей, жаркое августовское солнце. Мокрая от росы палуба местами уже парила. Тихо было. Как говорят моряки – как в болоте. И прозрачный, легчайший парок висел над голубой гладью, сыто выдыхающей запахи рыб, планктона, водорослей, медуз, словно из раскрытой пасти обожравшегося Нептуна…

И предстала перед Валькиным мысленным взором завальная картина убогого их рыбозаводишки с «единым и неделимым» серым приземистым цехом, бывшим некогда просто засольным, а потом разделённым всё же на консервный и коптильный. Допотопное оборудование, все почти – врукопашную, станки – что та трёхлинейка, которая «образца 1891-го дробь тридцатого года», как выпаливал, помнится, старый служака-прапор, демонстрируя им, новобранцам, чёткость и выучку. В коптилку на другом заводе зайдёшь – слюнки бегут от одних запахов, идешь и глотаешь. Может, и хотел бы плюнуть (у нас, мол, у самих…), да некуда: чистота кругом, как в поликлинике. В их же коптилку без противогаза не ходи. Бедные бабы там работают – чёрные, закопчённые, с красными, слезящимися глазами, – черти в преисподней самые натуральные. Говорят, и детей таких же рожают, копчёных.

Но то ещё – пищевое производство. А вот рыбомучной цех, или по-простому туковарка, – это вообще венец творенья. «Техника» там на уровне жерновов ветряных мельниц. Тоже с тридцатых годов, говорят, не изменилась. В туковарке противогаз не поможет. Там посменно гниют три уникальных мужика (где и как их нашли?!), напрочь лишенных обоняния. Нормальный человек без прищепки на носу там выдержит не больше, чем под водой. Туковарку ещё называют крематорием, но это ей вроде комплимента. Кроме выдающегося вонизма и грязищи, кучи слякотной, гниющей рыбы порождают, как считает Валька, неуважение к Нептуну. Расклад тут вот какой: неуважение к рыбакам, «доблестным пахарям моря», к природе-матушке и отвращение к дарам её, к рыбе-кормилице.

Вон за ней как бегать доводится…

А шли уже с тралом, и рыбы в трале, по всем приметам (по схождению ваеров^[3], по надсадному хрипу двигуна), было навалом.

В родном заливе тишь-гладь, а тут зыбайло катит от норд-оста. Похоже, где-то там, на севере, штормит.

Солнце скользило по своей небесной дуге уже заметно вниз, цепляясь лучами за далекий берег, пронизывая лесистые сопки, чуть приметно почавшие рыжеть. И почти так же медленно шёл из воды трал, казалось, упирающийся всеми растопыренными конечностями. Ваера, угрожающе вздрагивая на блоках, гудели басовыми струнами великанской Нептуновой гитары. И невольно мерещилось: вот-вот подгулявший морской царь шваркнет по струнам могучей перепончатой лапой – и только искры брызнут, лопнут они и разлетятся в стороны, раскручиваясь на пряди.

– Отойди от дуги! – Сипло прогремел по спикеру кэп матросу, замешкавшемуся на палубе. – Сколько мне язык мозолить, як-к-корь в нос?! Не стойте, не стойте на линии натяжения ваеров!

Валька снова стоял рядом с кэпом в рулевой рубке, готовый перехватить штурвал или чем иным помочь. Все остальные были там, на палубе, готовые к приему рыбы. И наконец заголубело справа по корме, всплыл полный кутец, под жвак^[4] набитый добычей. И сразу прояснились лица матросов, даже хмурые физии тралмастера и Дракона осветились подобием улыбки. Да налетели, как обычно, откуда ни возьмись чайки и загорланили, пикируя на трал.

Минтай попался отборный, крупняк, в самый раз на балык. Добрый улов. Эх, плавбазу б сюда! Правы колхозники: пока на берегу почешутся, рыбка уже и «глазки зажмурит».

Выборка подходила к концу.

Ещё одно такое траление – и трюм полный. Капитан, коротко взглянув на солнце, берущее уже прицел на посадку, разворачивал судно на обратный курс – по той же изобате, линии равных глубин…

Лебёдка смолкла, замерли ваера на траловой дуге. И голос Деда, стармеха, управлявшего лебедкой, внятно произнес: «Хана! Отплавались. Редуктор полетел».

До звёзд выбирали трал, заведя ваера на брашпиль, предназначенный для подъема якоря, не рассчитанный на такие слоновьи нагрузки: трал снова оказался набит битком. Вкалывали все, и Валька вместе со всеми. Перемазались, надорвались, но до конца выбрать так и не успели.

Задувало от норд-оста уже порядочно, а в ближайшее укрытие надо было идти миль десять. Так, с «авоськой» за бортом, и телепались, притом лагом к ветру и волне. Старый дизель одышливо хекал, выплевывая искры в трубу, и в конце концов не выдержал форс-мажора, скис. Так объявил Дед.

Механики, бросив «разбитое корыто» – разобранный редуктор лебёдки с выкрошенными зубьями шестерен, подались в машину. Вскоре стало известно, что гавкнулись сразу два топливных насоса, а масляный забастовал.

Всю почти ночь ремонтировались, всем нашлась работа в машине. Капитан использовал трал как плавучий якорь, чтоб удерживать судно носом к волне.

Под утро шторм разыгрался молодым тигром, взвинтив себя до царственного рыка. С трудом выбрав траловые доски, обрубили «авоську» с рыбой. Жаль, конечно, но каждый понимал: не пришлось бы себя жалеть…

На пяти цилиндрах (один насос исправить не удалось) еле дочапали до бухты, пологой, полуоткрытой, но всё же – хоть относительное убежище.

Стали, слава Богу, на якорь. Со склона сопки, косым срезом наполовину укрывшей сейнер от ветра, несло сучья, сухую листву, пыль и даже мелкий гравий. Палуба опустела, матросы, измотанные бессонной ночью, упали в койки…

Ветер поминутно крепчал и заходил к осту, а это значило, что убежище все больше и больше становилось символическим. «Тур» трепало на якоре, как цепного пса, сатанеющего от злобы. С мостика в радиорубку спустился старпом.

– Петрович, якорь дрейфует.

– Сколько?

– Да метров с десяток уже есть.

– Скажи Деду, пусть немедленно завязывает с ремонтом, и подрабатывай двигателем.

– Уже сказал, да Дед говорит: топлива осталось часов на десять-двенадцать работы.

– Замечательно! – «Обрадовался» кэп в сердцах. – Ну прямо как в анекдоте, якорь в нос. Про черенок от лопаты, знаешь?..

И тут начался капитанский час. И оказалось, что никакого капчаса не будет, потому что весь флот со вчерашнего вечера стоит у пирса, а по «Туру» объявлен радиопоиск. Чоп катился со снежной горы, превращаясь в здоровенную бочку. Сначала тявкал завлов комнатной болонкой, потом пилил замдиректора рыбозавода: «Подводите вы нас, Кривоносов, подводите крепко, тут с планом нелады, так вашего чепэ ещё нам не хватало». Третьим по рангу раздалбывал капитана начальник отдела безопасности мореплавания аж из самого «Приморрыбпрома».

– Как вас угораздило? – Рычал начальник. – У вас же в документах Регистра русским языком сказано: удаление от берега не более двадцати миль. Ваши суда давно все на месте. Какой же чёрт вас туда занёс, я вас спрашиваю? Приём!

– Про чертей, гм, – Петрович прочистил глотку, – я мог бы долго рассказывать, да не время сейчас. Черти вон всю акваторию Петра Великого загадили, вот и «занесли» нас сюда. За рыбой! Ну а то что вы нас искали… Спасибо. И – простите за беспокойство. Приём.

Высокое начальство молчало, видно, захлебнувшись неэфирными словами в адрес какого-то паршивого, понимаешь ты, капитанишки-аварийщика, который мало того, что… так еще и позволяет себе…

Последним вышел на связь оперативный диспетчер службы наблюдения за флотом, призванный руководить всеми спасательными операциями на бассейне. Пожары, пробоины, посадки на мель – его каждодневная вахта. Он деловито и вполне по-человечески справился о силе ветра в районе аварии, о состоянии сейнера, предложил помощь. Спокойствие в бурю – великая сила, единственно, может быть, способная противостоять шторму. Капитан, тоже очень спокойно, ответил, что недалеко есть колхозные суда, так что в крайнем случае, мол, помогут…

Когда из портяночной духоты кубрика – даже в безветрие – поднимешься на палубу, тебе кажется, веет свежак. А тут полыхало так, будто шли на фрегате под всеми парусами. Расклинившись в тамбучине, закрывавшей их от прямого попадания ветра, хапали разинутыми ртами тугие обрывки воздуха и созерцали клокочущую бухту.

Только было Валька успел подумать, что Малышу теперь не надо ездить ни в какие музеи Айвазовского, как парень шагнул через высокий комингс на открытую палубу.

Океан-Нептун словно ждал этого момента. Он так дохнул в бухту, распахнутую прямо на восток, да нет, не дохнул, а дунул, раздув чудовищные щеки, что сейнер передернуло и, похоже, сдуло с гребня. Резко скренило на левый борт, и Малыша понесло. Валька, не отпуская одной рукой дверь тамбучины, сделал фехтовальный выпад и успел второй перехватить его за робу. Он очень вовремя втащил романтика в укрытие. То, что нависло над левым бортом, походило на Фудзияму с картин японских художников. И когда священная эта гора обрушилась на палубу, мотобот, тросами принайтованный к киль-блокам на левом борту, оказался каким-то образом на правом, шваркнулся с лёту о сталь фальшборта, хрупнул яйцом и перевалился за борт со всеми своими сорока лошадиными силами. По ногам хлобыстнуло тёплой, точно кипячёной, водой, и пришлось спешно задраивать дверь…

– Ветер – тридцать метров в секунду… так… это выходит больше ста километров в час, – вслух считал «первоклассник». – А у нас, получается, ход всего пять, так, десять километров…

– Да что ты, чиф, в самом деле, – переглянувшись с Дедом, усмехнулся капитан. – Десять, сто… Мы же не по воздуху летаем, якорь в нос, а ветер – не течение. – Он как-то подобрался всем телом, точно солдат для броска в штыковую атаку, глаза прищурились. – Так, ребята! Надо попытаться. Топлива у нас на семь-восемь часов. С нашим теперешним ходом это как раз до дома. А ветер – ну что ж, если сейчас одолеем его, из бухты вырвемся, то он же нам попутным станет. Всё, решено! Дед, ты иди в машину и… ну, сам знаешь, держись, короче!

Пологую бухту, казалось, выгнуло ветром, как парус. Не шутки тридцать метров в секунду. Как прорваться сквозь тугую такую парусину? Да еще и на подранке, чапающем по пять узлов…

Якорь выбрали, наконец, но с места почти не сдвинулись. А ведь дизель молотил на пределе. Боцман спрятался в тамбучину, но вниз не спускался: чуял, что снова могут понадобиться оба – и якорь и он.

Капитан сам встал к штурвалу. Старпом держался за рукоять дистанционного управления двигателем, хотя в этом не было надобности: ход сбавлять ни к чему, а добавлять некуда. Валька вжался в угол на левом борту и вцепился в дверную ручку.

Желая хоть как-то стронуться с заколдованной точки якорной стоянки, Петрович всего на два-три градуса переложил руль вправо. Но и этого хватило. Ветер тут же засвистел в Валькиной двери, а нос сейнера круто пошёл вправо, подставляя борт волне, оскаленной, белозубой, готовой загрызть.

Минут пять, наверно, долгих и жутких, как на краю обрыва, – руль-то уже лежал «лево на борт», – «Тур» словно раздумывал, вернуться ли ему на курс, где предстоит неравная борьба со штормом, или же сдаться сразу на милость ветра и волн, не тратить сил напрасно.

Валька видел, Петровичу дорого стоили эти пять минут. Да и ему самому картинка представиться успела: сейнер-подранок трепыхается в волнах, а ветер жмёт и жмёт его к скалам, вон к той, что утюжком торчит в бухту. Прибой там классный – от подножья почти до вершины достаёт. И вот подлетает туда верхом на хорошей волне «Тур», и раздаётся… Да, это смотря откуда слушать. Если отсюда, издалека (пока, слава Богу, издалека), то хрупнет судёнышко яйцом, как мотобот…

Два часа сражался «Тур» с озверелыми волнами и стервенеющим ветром, временами врывавшимся в бухту прямо с востока, в считанные минуты отбрасывая подранка назад на те несколько метров, что сумел он отвоевать…

Ветер заходил к норду, а сейнер уже огибал южный мыс бухты-ловушки, которая не захлопнулась едва-едва…

Через четыре часа «Тур» ошвартовался у родного пирса. Он осторожно, нежно, считай, ткнулся носом в тумбу, размочаленную форштевнями собратьев, и матрос накинул на ее истертую шею темную, всклень мокрую гашу видавшего виды швартова.

Суда стояли со вчерашней рыбой на бортах в ожидании сдачи.

А вечером на «Туре» закоромыслился дым, и подвалили на огонёк кореша с других судов, и Жанка-приёмщица явилась, не запылилась. Кандей наготовил тьму закусона, и все было хоккей-какао. У Петровича дверь не закрывалась – столько гостей-капитанов набилось к нему. Он палил им про изобатку, про колхозников, которые завтра будут иметь сдачу на плавбазу, а все хором, хрипатым и нестройным, крыли директора-депутата, рыбпром, Дальрыбу, минрыбхоз-бесхоз, вояк-пачкунов с их допотопными авианосцами, у которых в целях камуфляжа «еще Петра Великого мать», видно, вывела выхлоп в воду.

Валька вполуха слушал этот сипло-хриплый бубнёж и думал, что нет, не они, пропойцы, не газ-квас всероссийский повинен во всероссийском бардаке. Нет, они как раз жертвы бардака…

Суда, так и не сдавшие на берег ни рыбёшки, снимались в море. Ну разве ж это было не удивительно? Чох-чох-чох – один сейнерок отвалил, бу-бу-бу пробубнил глухо в трубу второй и рванул с ходу чуть не на полных оборотах, обгоняя первого. За ними устремились третий, четвёртый… С борта одного из них в последний момент спрыгнула на пирс маленькая лаборантка в белом халатике с вымазанными по локоть серыми рукавами.

– Куда это они? Сдачу на стороне искать, что ли? – Прикинувшись, как говорится, шлангом, спросил Валька, когда она поравнялась с бортом «Тура».

– Ну да! – Надя улыбнулась, поправив тылом ладошки прядку на лбу и словно смахнув с лица хмурую озабоченность. – Нашли сдачу… Нептуну. Он же всё примет…

Оказывается, заработали балычковые машинки в цехе, значит, замаячила сдача, вот и пошли суда за свежей рыбкой. А по пути все дружно за зюзьги^[5] – будут сдавать позавчерашний улов богу морскому.

– У вас ведь тоже полный трюм. Для нашей туковарки вот так хватит, – чикнула Надя пальцем по белой стройной шейке.

Вечером, уже на закате, ожил вдруг транспортер на пирсе, столько суток стоявший без дела. Зашумел мотор, запели-запиликали валики на ржавых осях, захлопала на стыках резиновая лента. Вновь появилась Надя и сказала, чтобы подавали сырец в туковарку.

Она хотела взять рыбу на анализ, но не смогла. Когда матросы открыли трюм, пришлось разбегаться от горловины. После двухдневной жары дух оттуда даванул смертельный.

Матросы надели «намордники», то есть респираторы для работы с нитрокраской, и стали похожи на слонят с обрезанными хоботами. И только тогда взялись за зюзьги. Первый же ящик с бывшей рыбой по имени минтай, поднятый из трюма, дал ясно понять, что на палубе находиться опасно для жизни.

Спасая лаборантку, Валька утащил её за руку в радиорубку. Оттуда вскоре послышались негромкие звуки гитары. И тут же из трюма выскочил Малыш, как чумной пронёсся по палубе, срывая на бегу «намордник», и перевесился через фальшборт как раз возле Валькиного иллюминатора. Звуки, исторгнутые им, заглушили гитару.

– Укачался Малыш, – посочувствовал Валька. – Надо же, шторм такой перенёс, двенадцать баллов – и ничего, я свидетель.

– Ну да, у вас там больше и не бывает, – сказала Надя. – А тут – все тринадцать баллов.

Из дневника:

19.08.91. Сегодня получил открытку: Дорогой Борис! Лучше поздно, чем никогда! Я хворал, сборник завалился куда-то, нынче обнаружил. Прочитал «13 б.». Поздравляю с отличным (подчёркнуто В.К.) рассказом. Сам весь этот часок был с вами на палубе, в р/рубке. Отлично!

Удачи! Радостной работы. Сам писать не могу. В.К.

И адрес: 197136 Л-д Ленина 36–20. Подпись, которую еле разобрал:

В. Конецкий.

«Рыба века» – минтай, он же Митька голубоглазый

Траулеры – только из новостроя!

IV. Сардина-иваси

Вернулась «неверная»

Самая главная рыбацкая новость 2016 года: в дальневосточные моря вернулась сардина-иваси. И первые кошельковые невода для промысла этой рыбы, которая уходила на целых 25 лет, уже подняли первые уловы. Но чтобы сардины взять много и сделать действительно народной дешёвой рыбой, надо заниматься флотом. Рыбы будет много, а приёмных мощностей – плавбаз может и не хватить. Надо флот обновлять и старые пароходы переоборудовать. Сейчас работают пароходы, которым 35–40 лет. Сколько они ещё выдержат?…

Ивасёвые эксперименты 16-го года завершены. После главных экспедиций 17-го года – минтаевой и сельдевой в Охотском море – к золотой рыбке-иваси рыбаки вернутся в июле.

Иваси – неверная рыба, говорят и наши, и японцы. Дескать, то её полным-полно, чуть не пол океана оккупирует, то вовсе исчезает неведомо куда. А вот, представьте, учёным ТИНРО давно ведомо! Сотрудник этого Тихоокеанского НИИ рыбного хозяйства и океанографии в море, где-то в 90-х годах ещё, просвещал меня: все мы под звёздами рождаемся и живём, Солнце – главная наша звезда, от неё всё на Земле и зависит. И вот какая зависимость тут, обратная: падает солнечная активность – наступает резкий скачок, всплеск воспроизводства сардины. Она никуда не исчезала! Её небольшое стадо постоянно «прописано» на плёсе Кудзюкури, с океанской стороны острова Хонсю, недалеко от Йокогамы. Но вот подходит её звёздный час – и происходит самый настоящий рыбный демографический взрыв, все моря дальневосточные – в первую голову Японское и Охотское – в считаные буквально недели начинают кишеть этой невеликой, но красивой серебряной рыбкой, жирной, упитанной, вкусной во всех видах! Её косяки доходят даже до Камчатки…

Как правило, цикл такого «кишения» – двенадцать лет. Потом она снова возвращается «домой», на плёс Кудзюкури, ждёт своего звёздного часа – спокойного Солнца…

А вот что было тридцать-сорок лет назад…

14 ноября 76. Подошёл циклон, штормуем. Моя каюта всего на метр выше уровня моря, притом штормового моря. А волны сейчас 4–5-метроворостые, а в длину, пожалуй, 20–25 м. Каютка – 1x2 м (изолятор) имеет 2 иллюминатора – на правый борт и на нос. Когда валялись в дрейфе, полоскало бортовой иллюминатор, пришлось его намертво задраить. Донимала сильная бортовая качка. Только было свыкся с ней, запустили двигатель и стали носом на волну («А то без обеда останемся», – сказал капитан). Килевая сейчас мучает, она куда хуже, по-моему, т. к. от неё мозги сдвигаются, ухают в жаркую пропасть и взлетают к небу, отчего прошибает липким потом. Через закрытые шторм-портики и фальшборт волна врывается на палубу, несётся ко мне и порой запрыгивает в носовой иллюминатор, чего я никак не ждал, и потому мой треугольный столик (45x45) сейчас мокрый. У японцев, говорит капитан, есть плавучие якоря – парашют, который выстреливается с бака чем-то вроде линеметателя, он удерживает носом на волну и практически сводит к нулю дрейф, мы же вынуждены денно и нощно гонять двигатель.

Иваси валом прут, гигантскими косяками. Такая масса и такая сила, рассказывает по рации сахалинский капитан, что пробивает дыры в капроновой кошельковой стене. Рыба отличная – вкусная, жирная, как кефаль, но для скумбрийных неводов мелкая, а ивасёвые (ячея со стороной 10 мм) есть только у сахалинцев, они и рыбачат, по 1000–1500 р. в месяц зарабатывают рядовые матросы. Мой СРТМ «Майское» пришёл с комбинированным «кошельком»: особо рабочие части его – из мелкоячеистой дели, другие – 20 мм, но бывалые рыбаки не советуют даже макать его, чтоб с лохмотьями не возвращаться (кошелёк стоит 120 тыс.р.).

Побывал на СРТМ «Автогенщик», где капитаном мой старый знакомый Иван Гаврилович Ершов, 12 часов простояли на мостике – он, я и капитан «Майского», – смотрели на ужас, на который обрекли рыбаков начальники-экспериментаторы: каждая, буквально каждая ячея «комбинированного» невода была утыкана ивасями, выбирали невод клочьями с помощью двух мощных силовых блоков и дополнительно шпилем с тросом окружностью 125 мм, это капроновый швартов, который держит суда в шторм у пирса, так вот он четырежды лопался! 200-метровая стенка «кошелька», когда рыба «залегла», с треском, доносящимся из-под воды, отрывалась от наплавов (они выпрыгивали в свете прожекторов, как волейбольные мячи) и уходила на дно. На следующий день я передал об этом репортаж, а ещё через день, когда на «Автогенщике» промывали обрывки невода, лопнул блок и осколком тяжело ранило матроса-практиканта. Сегодня слышал свой репортаж в эфире, но сегодня же угробил свой невод и «Майское». Его заставили это сделать всё те же «экспериментаторы».

26.2.80, вт. В ивасёвой экспедиции параллельно идёт и промысел скумбрии. Вчера был на борту РТМ «Доломит» Находкинской БАМР (Базы активного морского рыболовства). Новый для меня тип судов – тральщики-скумбрийщики. Завёл разговор о том, что океан исчерпаем, а рыбаки: – Её (скумбрии) до чёрта, но она стала бешеной. Если лет 5–7 назад БМРТ облавливал её на скорости 3 узла, то теперь РТМ с 5-узловым тралением часто упускает косяки. Рыба стоит в створе трала, прибор показывает заход, а начнёшь выборку – выскакивает. Во инстинкт самосохранения! Животное, которому миллионы лет, за пятилетку эффективности почти удвоило скорость передвижения!

22.3.80, суб. Вчера были южнее – жарко было в каюте, тепло на палубе. Сегодня поднялись с Кудзюкури в залив Касима-Нада, и холод одолел, к тому ж задуло…

9.8.80, суб. Крутимся в так называемой Северо-Приморской ивасёвой экспедиции, у острова Моннерон. Рыбы, как ни странно, много, рыбаки просятся на сдачу улова, а ведь здесь 25 плавбаз и плавзаводов я насчитал.

25.09.80, чет. Полным ходом – к родным берегам. И на чём – на «Никишине» же! Рыба (и сайра, и иваси) стала плохо клевать в ЮКЭ, и большую часть флота сняли в район Ольги, Преображения, где неплохо ловятся иваси.

28.12.80, воск. Начиная повесть «Чёрное море», Паустовский пишет: Моё неверие в тайны так велико, что я даже начал сомневаться в существовании голубых огней св. Эльма, пылающих над мачтами кораблей. Хотя об этом я читал ещё в гимназии в «Физике» Краевича.

И вспомнил я: дней 20 назад на БМРТ «Решетников» в штормовую ночь включил в каюте приёмник, а он неровно так хрипит в такт ударам ветра о лобовую переборку, тогда я, надев шубу, выскочил на бак, где в непроглядной черни ночи ураган ухватил меня под мышки и пытался куда-то тащить, а по палубе, по ногам хлестало ледяной водой, но я вцепился в релинги трапа, ведущего на крыло мостика, и только было хотел поймать болтавшийся по ветру хвост антенны, как вдруг и увидел их, огни св. Эльма: на распушённой медной пряди моей антенны метнулись один за другим два светлых сполоха – светло-оранжевого, мне показалось, а не голубого цвета, и я чуть не поймал их руками. Меня мотало ветром, и я почти невольно ухватился за антенну, успев подумать: а не шарахнет ли меня св. Эльм своим током? Но он мелькнул, исчез и не шарахнул, а я закрепил за релинги антенну и, продутый насквозь (в шубе!) поспешил спрятаться за стальной дверью.

29.04.81. Море неглубоко изрыто – как пашня – и покрыто, словно плёнкой, матовым, молочно-голубым блеском, под стать светлому, белёсому, бессолнечному небу. Рыбалка не ладится. Вчера, правда, весь флот заловился, но – мелочь, 12–14 см, плавзаводы не берут, значит – за борт… Во какие мы хозяйственные!

9 мая, суб. Два дня уже живу на камчатской п/б «Советская Сибирь». Более полутора суток шёл с 35? сюда, на 39?N, в район лова кошелькистов. А с рыбой – ивасями – действительно творится чёрт знает что: милях в 150–160 от залива Исиномаки, посреди океана, считай, сахалинцы обнаружили большие косяки, весь флот ринулся к ним, заловились – по сотне тонн за замёт, ан глядь – дети ивасёвые, тюлька почти – 10–13 см. И не остановил ведь их никто! Наоборот – пришла рдо Дальрыбы: Связи резким улучшением промобстановки для обеспечения безусловного своевременного приёма всего улова обязываю вас немедленно организовать приём сырца расчёта одну базу проекта В-69 (это типа «М. Соколовский») не менее 180 тонн сутки. Дальше – прямое ц.у.: Не менее 100 тонн направлять на кормовую морозку для пушных зверей и на продукт 31 (муку). Вот так: детей рыбных – на муку, которая идёт, в основном, на удобрение! Ну не фашизм ли?!

Не выдержал и вчера выдал по радио в «Тихий океан» об этом, старательно огибая в то же время цензурные рогатки. Старший редактор Саша Копейка обещал взять в «Дальрыбе» комментарий к моему репортажу, а комментарий бы нужно брать не в «Дальрыбе» и даже не в МРХ, а в Госплане, в Совмине или… у господа Бога.

Выживут меня, наверно, из «Дальрыбы» после этого. А может, оно и к лучшему, кто знает?

Рассказывают, японцы молча фотографировали браконьерские эти уловы. Может, дойдёт до прессы дело и с того боку. Может, до ООН дойдёт? Добро бы. На «Советской Сибири» познакомился с нач. экспедиции Камчатрыбпрома Виктором Алексеевичем Потабачным, он разделяет все мои мысли и чувства. Для основательности сослался в передаче частично на него. Позавчера СРТМ «Планктон» и «Рыбное» подняли уловы – 5–7 см, детские ясли Ивасика Телесика (есть такая украинская сказка).

9 августа 81, воск. Скоро м-ц истечёт морской, а написано 20 стр… Ровно год назад (дн-к 9.08.80) был здесь же на «Никишине», круги начинаю вить во времени и пространстве. Рыба, как и в прошлом году, растянулась по Татарскому проливу (недавно открыли, что пролив назван был Тартарским!) чуть не до Охотского моря на севере и до Кореи на юге. Организация промысла по-прежнему дрянная: п/б и п/з забиты под жвак готовой продукцией, а перегрузчиков нет, вернее не хватает, за них – драка в эфире. С водой тоже оч. плохо – на всём флоте пьют опреснёнку, один танкерок «Айон» не поспевает возить.

Дней 10 назад «Славянск» проверяли японцы – PL-02 (PL – большой патруль) «Цугару» (по-японски Сангарский пролив), у капитана крепко выпили, скорешились с переводчиком Йосида-сан, а у стрелка (такая должность есть в их группе) чуть пистолет за водку не выменяли…

23.02.82, в т. Около 30 добытчиков-кошелькистов ежедневно берут около 1000 т ивася из океана. Удалось мне и «Тихий океан» заразить проблемой – после моего репортажа потеребили они Дальрыбу и готовят цикл передач о «проблеме мелкого сырца», как сказал мне по радиотелефону Саша Копейка. А из Дальрыбы прибыла на тунцеловную базу «Светлый луч» группа технологов с заданием сделать по 20 банок экспериментальных консервов всевозможного ассортимента из мелочи. Но, во-первых на «Луче» не работают автоклавы, во-вторых, им нужен какой-то португальский томат, а в-третьих, главных – нет у нас на флоте разделочных машин для мелкой рыбы. То есть 20 банок сделают, а 20 тысяч – нет, вот и финиш «эксперимента», придуманного очковтирателями. Потолковал с завхимлабораторией на «Славянске», он ещё в 1966–7 видал в Находке на японской технологической выставке разделочные машины, о которых мы сейчас мечтаем. А 1000 тонн ежедневно летит в трубы крематориев. Подумал снова долбануть через «Труд».

19 мая 1984. Сижу на борту новой плавбазы «Пищевая индустрия», стоим на внешнем рейде, «отходим» четвёртые сутки в Япономорскую ивасёвую экспедицию. В 1979-м я проводил в Гонконг старушку «Пищевую индустрию» 1909 г. постройки. А «гвозди» из неё так и не сделали: старая сталь на вес золота сейчас, и иностранцы считают нас дурнями за то, что мы продаём такие суда на гвозди, они корпус оставили, заменили потроха, и судно благополучно начало новую жизнь. И вот теперь поляки построили для нас что-то вроде плавзавода – типа «Конституции СССР». Командиром здесь – Алексей Максимович Козлов, старый добрый знакомый, замечательный капитан.

8.09.84, суб. Перебрался на плавзавод «Сергей Лазо». Плелись двое суток 10-узловым ходом к Сахалину. Рыба ловится и в Приморье, и тут, но там – «явная примесь нефтепродуктов», как ежедневно заявлял инспектор Дальрыбинспекции, и рыба шла за борт – тысячи тонн! Весь огромный залив Петра Великого, где, кстати, находится первый в СССР морской заповедник, загажен мазутом. Прошёл мимо нас авианосец «Минск», так за ним – сплошной радужный шлейф: у него, оказывается, выхлоп – в воду (в целях маскировки, ох-ох). И никто на наших милитаристов не может управу найти, хотя комиссий по охране окружающей среды полным-полно – и в исполкомах, и в гор– и в крайкоме. Дал рдо-вопль в «Красное знамя» (после двух передач по «Тихому океану», не пошедших в эфир), но на днях по радиотелефону Валя Кнапп, экономический обозреватель краевой газеты, сказал мне, что по цензурным соображениям не пойдёт. Я просил хоть по административным каналам двинуть в крайком и пр. комы.

15.10, пон. Вдоль приморских берегов бегаем. Сопки – багрец праздничный, тёплый, ощутимо мягкий цвет. Солнце, штиль. Откуда ни возьмись – как по солнечным лучам спустились – стрекозы, бабочки на мостике, порхают, трепещут над деревянной палубой. А маленькие птички – синички, говорят, трясогузки – обжили плавзавод с месяц уже, да как нежно и тоненько насвистывают, поют у моего иллюминатора, на шлюпках, на мачтах, антеннах, вантах. На сейнерах тоже встречал, рыбаки приручают, кормят их, залетевших в кают-компанию. А многие из крошек погибают, напившись морской воды из ватервейса…

23.05.86, пят. Вторую неделю уже – на ПКЗ (плавучий консервный завод) «Рыбак Камчатки». Перешли от Симушира к Шикотану и далее – в океан, за японскую зону, на 39?N 151Е. Маленьких ивасей опять губим, варим из них муку для пушных зверей. В «Тихий океан» в который раз прокричал об этом. Спецы машут рукой: угомонись, да её – как грязи. Вот грязь-то и будет вместо рыбы, отвечаю, если её не беречь.

1 июня 86, воск. Календарное лето пришло в густейшем утреннем тумане. Гудя, бежим на север, к Шикотану – за людьми с пассажирского теплоходах, водой и почтой с танкера-водолея «Бирюса», на коем я и вернусь, видимо, обратно в экспедицию, т. к. плавзавод «Андрей Захаров» сняли на кальмар к Симуширу, откуда я полмесяца как сбёг. «Захаров» 1 год и 8 месяцев в море, 214 ч-к из 470 не видели берега более полугода. Дал об этом рдо в Дальрыбу, матросы, кот-х не отпускают в отпуск, меня об этом просили. КМД Борис Ив. Лемза, бывший китобой («Советской Россией» командовал) со скрипом, но подписал рдо (радиограмму), показав хлопком ладони по сжатому кулаку, как его притрут, дескать, за это оттуда, из конторы.

6.06.86. С их борта две больших рдо в «Красное знамя» послал: о воде питьевой, которой вечно не хватает рыбакам, дающим на сотни млн. руб. продукции ежегодно (это я лишь три экспедиции имел в виду, кот-е пьют из бухты Русской, где водозабор 25 лет не могут довести до ума); и о разделочных машинах, тоже несовершенных и стоящих мёртвым грузом (расширил то, что вырезал редактор из репортажа).

Лбом в стенку, воздвигнутую чубаями (Чубай – секретарь крайкома КПСС, куратор рыбной промышленности), бьюсь и пробить надеюсь.

Видел вчера большую шифрограмму «от руководства»: срочно увеличить, усилить, поднять, обеспечить, обесточить (критику), угомонить (недовольных), т. к. едет правительственная делегация «на самом высоком уровне». Т. е. снова подтверждаются мои догадки: едет Горбачёв, и чубаи трясутся за свои кресла, крупная дрожь их бьёт, однако.

26 июля 1986-го в газете «Водный транспорт» опубликована моя статейка «Скупой платит дважды» – о водоснабжении. Есть там камешек и в адрес крайкома, но через месяц выяснилось, что никто газету эту даже не читал. Вот тебе и гласность, и действенность. В «Социалистическую индустрию» написал о взрывах в ивасёвой экспедиции (через четыре года после СРТМ «Серышево» недавно погиб человек на камчатском СРТР «Пионер») и опять же о воде. Это всё – кусочки большой статьи в «Литературку» о муке из ивасей и обо всём. Статью эту «Ноу проблем» месяц уже мурыжит собкор Куликова. За это время автора радиограммы, узаконившей разбой на промысле (золотую рыбку – на тук), министра МРХ Каменцева подняли на недосягаемую высоту – в зампреды Совмина.

27.10.86, пон. Почти двое суток провёл на добывающем флоте – СТР «Князево», где капитаном Юрий Петрович Волков, Герой соцтруда и лауреат Госпремии (440 руб., говорит, и то – «посоветовали» в Фонд мира отдать).

Стоим в бухте Анны, рядом с заливом Восток, рыбий жир на комбинат сдаём. Экспедиция вчера закрылась: вышел договорный срок работы в рыболовной зоне КНДР.

Капитан Ю. П. Волков

Сегодня выдал критический обзор фоторадиобюллетеня «Вестник рыбака». Вот кусочек: В стране идёт революционная перестройка, суровая борьба с твердолобостью, застоем, коррупцией, десятки наболевших проблем отрасли требуют разрешения, а единственный живой источник несёт подобранную по старинке информацию в духе барабанного боя: Рыбаки XX съезду ВЛКСМ. Есть план 2-х лет! Работают в ударном темпе (это в одном лишь номере). Учёные ТИНРО, инспекторы Рыбвода ведут борьбу с поборниками вала, готовыми разорить, вычерпать океан до дна ради победных реляций, рдо о закрытии нашего истощённого промрайона назавтра вдруг отменяется, а «Вестник» молчит! И потчует рыбаков теми самыми реляциями… 28 марта в Мурманске прошло собрание партхозактива МРХ, нью-министр Котляр толкнул речь, толкающую ДВ рыбаков на преступление перед природой: …особый вопрос – наращивание объёмов выпуска муки, за последний год производство муки увеличилось на 90 тыс. тонн и достигло 747 тыс. т. За 2 месяца этого года объём наращен ещё на 14 тыс. т. Но этого недостаточно… Вот так! Мало того, что «плавкрематорий» РМБ (рыбо-мучную базу) загнали на крупную жирную рыбу, так теперь вообще – туши свет. Каменцев, предтеча Котляра, взлетел в зампредсовмина именно на мучном фонтане, ну и Котляр – достойный продолжатель. И плевать ему, что скоро дно Тихий океан покажет, и сапоги рыбацкие рваные на том дне. Рыбвод по-прежнему подчиняется МРХ (контролёр – главному браконьеру), чего ж доброго ждать?! Надо с учёными потолковать да долбануть по твёрдым лбам по др. каналу. Есть придумка…

Взрыв

Вечное единоборство и соревнование – кто сильнее, быстрее: медведь с его силищей и пятидюймовыми когтями или мужик с рогатиной, тигр или стрелок, «бешеная» рыба или рыбак?..

Южный народ, конечно, горячей и «бешеней» северного. Охотоморская сельдь пасётся, как корова на лугу, говорят промысловики, нашёл косяк, спокойно обметал его неводом и выбирай рыбку на палубу. А японские родичи селёдки – иваси – рыба бешеная: прописал косяк эхолотом, бросил буй, пошёл в замёт, а пока во все лопатки летишь к бую, чтобы замкнуть «кошелёк», шустрый косяк в считанные секунды выскакивает в «ворота» невода! Кошельковый невод, без малого полуторакилометровая снасть-растопыра, двести метров шириной, так называемой «высотой стенки», со свинцовыми грузами нижней подборы и пластмассовыми поплавками-кухтылями верхней, с шальным свистом и грохотом слетает с кормы траулера во время циркуляции, то есть обмёта косяка. А в это самое время на экране гидролокатора рисуется выход рыбы из «кошелька», обвальный выход, по-чёрному…

После такого неудачного замёта рыбак часами укладывает тяжеленный (до тридцати тонн!) мокрый невод, как гигантский парашют – ну да, чтоб виток к витку, без складок, без сучка, без задоринки; траулер долгими часами, а то целыми днями и ночами волком рыщет по океану; капитан и штурмана все глаза проглядят, пялясь на зелёную пустыню экрана, и наконец – ура! – нашли косяк; и вот – замёт, апофеоз, делу венец… Но вот она, уже, казалось, твоя, пойманная рыбка, снова уходит, уходит, ускользает из рук, из «кошелька». Матросы, перегнувшись через планширь, стучат по стальному борту молотками, ломами, любыми железяками, под руку попавшими. Бедлам, звон, грохот, проклятья! Это всё – чтобы отпугнуть рыбу, рвущуюся на волю. А её так вот просто не отпугнёшь: воля ж дороже всего, жажда жизни и воли сильнее страха.

Мой друг Иван Гаврилович Ершов, капитан СРТМ «Автогенщик», ас кошелькового промысла, горячо, как обычно, в сердцах изрекает, не просто говорит: – Во время замёта… когда всё решают секунды… сто раз в голове прокрутишь всё… и ветер (силу и направление)… и течение (скорость и вектор)… и изобаты… и свою скорость, и рыбы… и то, что стенка «кошелька» 200 метров… а глубина-то всего 100, да притом – скальный грунт… ну и, само собой, то, что невод стоит сумасшедших денег, что потеря его – конец работы на промысле…

Ну и когда все усилия целого экипажа, плюс не менее изматывающий «мозговой штурм» капитана заканчиваются нулевым результатом, мозги даже в самых безмозглых головах начнут шевелиться. Как же её остановить, эту бешеную рыбу, чем отпугнуть? Ведь это ж бесовщина какая-то: столько бегать за ней, найти, поймать и – отпустить. Ах ты ж «кошелёк», да и тот, другой, который без кавычек, оба, получается, дырявые, так, что ли?.. Эх, вот бы прямо в «ворота» невода что-то такое запузырить, бабахнуть чем-нибудь…

Стоп! А что если… ага, судовая аварийная пиротехника – ракеты, звуковые патроны, фальшвейеры – всё это хозяйство годами без дела лежит, ждёт, когда твой пароход тонуть будет, ну или иной какой чёрный день наступит. Пролежни у неё уже, у этой пиротехники. Так, стоп травить! Да уже ж чернее дня нету!.. Ха, ребята, да ведь, сдаётся, и ту, что пять лет назад списали, боцман, молодчага, прикурковал… А ну-ка давай сюда сигнальную ракету, щас попробуем…

И вот пошли в новый замёт, и снова она, «бешеная», рванула в «ворота», которые вот они, под правым бортом. Стреляй! Стреляй прямо туда, в «ворота»!..

Бах – и комок огня поплыл в глубину. И там расцвёл жёлто-зелёным бутоном, там, именно там, где надо, в «воротах» невода. И косяк – ага! – шарахнулся от огня обратно в сеть. И в это самое время циркуляция завершается, «ворота» невода затворяются – вот и всё! – рыбка в кошельке, а кошелёк – в кармане…

Казалось бы, ура, эврика?!..

Да не тут-то было. Гром небесный раздался: Кто? Разрешил? Вам? Трогать? Военное!!! Имущество?!

Это шибко засекреченные вояки возбухли, так называемый второй отдел «Дальрыбы». С ними не поспоришь и каши не сваришь, это папуасская власть с палашом и булавой. Ну и тут же, не медля ни часу, гремит приказ по флоту: стрррожайше запретить! И все дела. А рыба-то, рыба как возрадовалась: вот она, вольная воля! Ну а ты, рыбак, снова давай шевели извилинами…

И вспомнилось рыбаку детство. Войнушки, самопалы, поджиги, «бомбочки»… Так-так, стоп травить, ребята! Кто как делал их, те «бомбочки», а? Кто-то порохом из распотрошённых патронов начинял пузырьки от бабушкиных лекарств, кто-то – «серой» от спичек. Но вот самый продвинутый бывший хулиган, почти урка, выдал рецепт: сухую краску – сурик смешиваешь с алюминиевой пудрой, вот только в какой пропорции?.. И другой экс-бандит помог: во-первых, именно свинцовый, а не железный сурик, а во-вторых, пропорция вот такая…

Тут же, прямо на палубе зарядили крохотулю-бутылочку из-под пенициллина этой адской смесью, электрик воткнул в неё медный проводок, идущий от судовой электросети, опустили бутылочку за борт, щёлк выключателем – и такой ба-бах грянул, что траулер вздрогнул да чуть не подпрыгнул…

Ну да, вспомнил Иван Гаврилович школьную химию, по которой всегда имел «пятёрки», свинцовый сурик – это ж плюмбум два о пять, то есть целых пять атомов кислорода облепили атом свинца, а пудра, чистейший алюминий, так и рвётся к окислению, так что дай только небольшой толчок – и мгновенная реакция, то есть взрыв!

Наладили производство «пенициллина», и пошла рыбалка у «Автогенщика» на славу, на зависть. Ну и конечно же, зашумело в эфире: – «Автогенщик» – «Слесарю»! «Автогенщик» – «Сварщику»! Гаврилыч, поделись, дорогой!..

Ершов понимал: нельзя об этом в эфире. И в хорошую погоду мотоботы «Сварщика», «Токаря» и других побратимов примчались к борту, и капитаны, каждый с коньяком в пакете, поднялись на палубу. Иван Гаврилович, как отличник по химии, разумеется, под большим секретом, поведал им тайну сотворения спасительного для промысла ба-баха…

И наладилась рыбалка во всей Южно-Курильской ивасёвой экспедиции.

Секрет достиг и самых высоких ушей, коим было всё равно, лишь бы выполнялся Его Величество План и Москва гладила б по головке. И даже Второй отдел (с большой, конечно ж, буквы) с облегчением вздохнул: пиротехника сохранена!

Из морского дневника:

15.03.1982, пон. Вчера преставились две рыбачьих души. (35 лет прошло, а я помню их имена – Виталий Пестриков и Виктор Хлудеев). Часов в 18 я проверил стоявший у борта плавбазы на бункеровке СРТМ «Серышево». И вот он отшвартовался, а ровно через час на нём погибли два тралмастера. От непонятного взрыва.

Обычно, проверяя суда, на пиротехнику, закрытую в металлическом ящике, я обращал внимание постольку поскольку, а тут – как чувствовал! – заставил третьего штурмана (его заведование) открыть и предъявить. Кучка сигнальных ракет в целлофане мне показалась маленькой, и я спросил, где остальные и чем они рыбу отпугивают, когда она норовит выскочить из невода.

– Это всё – по описи, – заверил 3-й. – А рыбу мы пугаем подводной лампочкой, ну и ещё ломом стучим по борту…

16.03. вт. Подходил «Серышево» перегружать на плавбазу «Славянск», где я базируюсь, тела погибших. Я спустился на его борт и ужаснулся: высадило двери всех кают от мощнейшего взрыва и даже водонепроницаемую металлическую дверь правого борта из коридора на шкафут. По чистой случайности (в кают-компании крутили фильм) никто больше не погиб. Капитан, кореец, Константин Ли и вся команда согласованно запирались: не знаем, не ведаем, сами ничего не понимаем. Собрал общее собрание. Капитан спросил: продолжать промысел или – домой? Семь – за, семь – против. Я объяснил, что на флоте и дальше будут гибнуть рыбаки и, может быть, по той же причине, если они сейчас не помогут мне установить истину. И тут один пожилой матрос не выдержал:

– Да что вы все молчите, под дурачков молотите? Все же прекрасно знают, чем они занимались! На мертвецов сейчас, конечно, можно всё свалить…

На него некоторые окрысились. Собрание закрыли, а минут через двадцать я пришёл к этому матросу в каюту (без двери), и он рассказал, что погибшие делали «бомбы»-са-моделки для отпугивания рыбы, выходящей на замёте. Сухой свинцовый сурик и алюминиевая пудра смешиваются и засыпаются в бутылочку, туда вставляют спиральку из тонкого нихрома со шнуром и заливают горлышко парафином. Бросаешь в воду, потом включаешь в электросеть – взрыв. У них же в коридоре, где они делали «адскую смесь», в руках взорвалась, видимо, целая трёхлитровая банка. Всего лишь от размешивания щепкой!.. Все подумали, сказал матрос, что взорвалась рефка, рефрижераторное отделение, как было уже на каком-то траулере, и долго не выходили из кают-компании, принюхиваясь – нет ли аммиака в воздухе. Света не было. «Выйдешь, а вдруг и палубы под ногами нет, прямо в машину и рухнешь»… Когда дым немного рассеялся, выбрались через кормовую тамбучину наверх, прошли на палубу и оттуда, от промысловой лебёдки, вышли в коридор. Одного тралмастера нашли в коридоре на левом борту, около каюты рыбмастера, второго – на правом борту, на шкафуте (его вынесло вместе с железной дверью). Оба были голые, страшно обгорелые, с переломанными руками и ногами. Плавки капроновые на одном расплавились и вплавились в кожу… Минут сорок ещё оба жили, один просил пить и хотел встать. Просил: «Скорей к базе, ребята». Потом стал затихать и отошёл с последними словами: «Всё, ребята …дец».

Каких-то 15–16 часов назад пережившие этот ужас рыбаки, на собрании, однако, готовы были передраться. Одни: «Это будет уже не работа. Только домой!», другие, более воинственные: «Оставаться. Ни хрена ведь не заработали. С чем домой идти?!» Даже о премии спрашивали за рейс. И капитан-директор «Славянска» (за мной спустился) сказал, что премии лишат только капитана.

Вот он, корень: расценки режут каждый год. У них уже лежит радиограмма из управы: с 1 апреля за 1 центнер выловленной рыбы экипаж будет получать 1 руб. 50 коп. вместо 2.09, которые получают сейчас… Когда самописец эхолота пишет «по-чёрному» выход обмётанного косяка, рассказывает капитан, все буквально с ума сходят: деньги сквозь пальцы уплывают! Не то что ломом – головой готовы о борт биться. А пиротехнику использовать для промысла «Дальрыба» запретила. С моей, между прочим, нелёгкой руки, после взрыва звукового патрона на «Байконуре». Правда, я говорил: огулом запрещать не надо всю пиротехнику, осветительные сигнальные ракеты безопасны и как раз эффективны. Но меня не послушали.

Там, где сухой закон, ясное дело – гонят самогон. И пошли самодельные «бомбы» на флоте. Сейчас буду воевать с чинами снова. Против однобокой интенсификации, провозглашённой властью, т. е. «давай-давай» без единого «на»…

Две недели уже на берегу. Только второго апреля во Всесоюзном объединении «Дальрыба» закончили разбирательство по «Серышеву». Главный инженер Орёл пытался всё свалить на меня. На чисто управленческом жаргоне сказал: Это его вахта. Он там старший на рейде! А совещание собрало «генералов»: гендиректора Приморрыбпрома, начальников ВБТРФ^[6], Дальморепродукта, их замов и пр. Министра только не хватало.

О, Минрыбхоз и все прочие «мины»! «Мин» путей сообщения вам всем преподал по-французски науку «шерше ля стрелочник»…

А ведь у начальника «Дальрыбы» Москальцова («Москаля») и его Орла под крылом – целые институты с тысячами бездельников: ЦПКТБ^[7], Дальтехрыбпром, ТИНРО^[8]. Последние два, правда, и делом занимаются. Но где же тот гидрофон с записью свиста охотящегося дельфина – вместо взрывчатки? О нём болтают третий год!..

Наказывали однако за сделанное, а за безделье – нет.

Вчера весь день маялся с сердцем, врач: это нервы, а не сердце, и прописала кучу лекарств с названиями, похожими на имена миллионеров – Унгерна, Вандербильдта и др.

Самое заурядное свинство власти: свалить очевидную свою вину на стрелочника, с больной головы (с которой «Дальрыба» гниёт) – на здоровую.

Часами, днями, годами раскладывают пасьянс на дисплеях тысячные коллективы под вашим мудрым руководством, тов. орлы и москали, а тут – вот он, так просто – ату его!.. Но среди бульдожьих рож, готовых по мановению орлиного пера вцепиться в меня, я увидел саркастические улыбки, да у кого!.. У Эдуарда Демиденко, с которым всего года два назад чуть не до драки спорил на мостике его плавбазы об… искусстве и жизни.

Это меня вот так достали, а что ж тогда досталось капитану «Серышева»… Костя Ли, классный рыбак, конечно, представил, какой кошмар ждёт его на берегу, вот и хотел просто оттянуть тот кошмар, подольше побыть в море… Костя Цзю, родившийся в 1969-м, ещё в седьмой класс ходил, а Костя Ли уже престиж своей нации поднимал на пьедестал. Сплотил экипаж, траулер в лидерах был, всё делали, как все на промысле, но вот именно им выпала беда…

Моему другу студенческих лет, тёзке, с которым мы проливали кровь на ринге, Борису Цою врачи предрекали слепоту. Дескать, русские глаза утоплены в скулы, под надбровные дуги, а корейские – выпуклы, беззащитны. Но вот же Костя Цзю каких высот достиг на ринге!.. Ну так вот и Костя Ли, только дайте рыбакам безопасное средство борьбы с «бешеной» рыбой, наверняка стал бы знатным, заслуженным работником рыбного хозяйства…

18.03.88 В «Правде» за 14.03 – статья «Рыба по-министерски», о которой я мечтал лет 15! Об охране Нептуновых садов от МРХ и Дальрыбы. 24 подписи инспекторов Камчатрыбвода! А в «Красном знамени» за 11.03 – почти такая же статья «Рыбу или Дальрыбу оберегают сегодня природоохранные органы?» с комментарием доктора биологических наук В. Шунтова: да, нонче модно, мол, говорить об охране природы, ну, что ж, спорьте, споры должны привести к правильному решению, а я подожду.

Капитан С. Н. Гилязов

18.06.88, суб. За 10 дней побывал на РТМ «Октант», где капитаном Алексей Васильевич Кузяев, которого мы выдвинули делегатом на Всесоюзную конференцию от рыбаков, побывал на нескольких сейнерах Славянского рыбзавода, снова на «Олюторском заливе», п/б «Североуральск», в самой Славянке и даже… во Владивостоке, и даже дважды. Сегодня вернулся на «Соколовский». На «Октанте» творческую встречу превратил в общесудовое собрание, на котором единогласно приняли моё письмо в ЛГ о переизбрании делегатов, собрал подписи и сам отвёз письмо собкору ЛГ В. Шарову. Сотню миль бежал из района лова к Славянке для этого РС «Анива», где капитаном старый знакомый Султан Нариманович Гилязов. Ему навстречу вышел РС «Степняк», миль 40 пробежал, причём без капитана на борту и с рыбой в трюме (стоял в Славянке в очереди на сдачу), забрал меня и отпустил «Аниву» на лов. На «Комете» сбегал я во Владивосток и обратно. Потом связался по радио с «Анивой» и узнал, что почти весь флот приморских рыбзаводов, 12 РСов, бросив рыбалку, ушёл во Владивосток за правдой: работали в неравных условиях (из-за высокой закупочной цены – 69 р. за центнер – п/базы не брали у них рыбу). Мятежная флотилия бросила якоря в Амурском заливе, у Эгершельда, в 5 минутах от моего дома. По их рдо на борт одного из РС явилось начальство из Приморрыбпрома, директора рыбзаводов, и за час всё было решено, хотя года два никак не решалось. Съехав с борта, сделали подлянку: науськали портнадзор, инспектор успел повязать два РСа за нарушение (заход в порт без оформления), остальные спешно выбрали якоря и рванули на лов. Гилязов говорит, искал меня, чтоб помог я им составить рдо и говорить с начальством, а я два дня просидел в Славянке. Вчера в газете «Рыбак Приморья» (радио сообщило) – статья о мятежной флотилии и ответ Чубая на решение Совета капитанов Япономорского промрайона о выдвижении Кузяева: ваши рдо (около 100 их полетело в Крайком КПСС и в газету), мол, являются свидетельством активной поддержки курса ЦК на перестройку, но поздно, мол, и т. д., установленный ЦК порядок выбора делегатов, мол, не нарушен и т. п… Я ушёл с «Октанта» на «Аниве» в ночь на 11-е, а Совет капитанов был 12-го. А перед этим я побывал ещё на СТР «Князево» и уговорил капитана, Героя Соцтруда, лауреата Госпремии Юрия Петровича Волкова выдвинуть на Совете кандидатуру Кузяева.

Каша заварилась густая, даже сбиваюсь вот, рассказывая о ней. Сейчас «Октант» загнали в порт на переоборудование, связь с ним затруднена, а я заготовил рдо от имени Совета капитанов на имя Горбачёва и в Мандатную комиссию XIX Всесоюзной конференции: выражаем недоверие делегатам Приморья, большинство которых – первые руководители города, края, даже министры, люди, неспособные представлять наши интересы, выборы считаем неправедными, настоятельно просим их аннулировать, делегацию отозвать, расходы на проезд и проживание в Москве отнести за их счёт. Завтра ещё подредактирую с Новиковым и Твердохлебом. И постараюсь, чтоб улетела она в Москву дня за 2–3 до начала конференции.

27.06.88, пон. Сегодня вернулся на «Соколовский», неделю прыгал по флоту и сидел на п/б «Армань», капитан-директор которой Юрий Васильевич Липанов оказался смелым человеком и дал нашу рдо прямиком на Москву.

По порядку. Сначала я высадился на хабаровский колхозный СТР «Степан Вострецов», где капитан – зампред Совета капитанов. Ни его, ни его начальника рации уговорить не удалось. Хотя нач. рации в конце моего пребывания на борту уже было согласился попробовать, но я сам его отговорил: он 8 лет отсидел на берегу из-за подобного же нарушения ПРС (правил радиосвязи), и жена сказала, что бросит его, если он опять «вляпается». Перейдя на «Армань», больше суток готовился, советовался с помполитом (бывший мастер с «Соколовского» Владимир Майсадзе), как подъехать к капитану. На второй вечер сел с ним за «круглый стол» и между двумя бутылками открылся. Он спокойно прочитал и сразу, поразив меня, согласился. И тут же (было за полночь – удобное время для связи с Москвой) сам отнёс радистам.

Как выяснилось позже, в ту ночь не вышло. Киевский морской радиоцентр, начав принимать рдо и приняв адрес, точнее первую часть адреса (Москва Кремль ЦК КПСС Горбачёву), отказался, дал отбой, это было 22 июня.

На следующий день радист Сергей Шиков, 26 лет, вышел прямо на Москву, Центральный узел связи МРХ и сумел радиооператора уговорить взять рдо на 211 слов, от которой тот отмахивался тоже долго: давай, мол, через Владивосток. Сергей ответил: нахожусь на банке Ямамото, аномалия – нет прохождения сигнала. Тот: давай телетайпом-автоматом. Не прошло. Передал «врукопашную». Вот полный текст: Радио два адреса Москва Мандатная комиссия 19 Всесоюзной партконференции = ГСП Бумажный проезд 14 редакция журнала Огонёк = Более 200 тысяч человек работает рыбной промышленности Приморья тчк Учётом семей получается более трети населения края тчк Однако лишь трое из 45 делегатов конференции рыбацкие делегаты тчк Рыбаки работающие сейчас промысле большинстве даже не знают их фамилий тчк Совет капитанов объединённой сардиновой экспедиции составе которой более ста промысловых и 23 рыбообрабатывающих судна (протокол нр 2 от 12.06) выразил недоверие делегатам Приморья большинство которых первые руководители города зпт края зпт даже министры зпт люди которые не могут полностью представлять интересы рыбаков тчк Поэтому настаиваем кандидатуре капитана-директора РТМ Октант Алексея Васильевича Кузяева выдвинутой Совете капитанов Героем соцтруда лауреатом Госпремии капитаном СТР Князево Волковым ЮП и единогласно поддержанной флотом многотысячными коллективами нашего так же других промрайонов океана тчк Совет капитанов проведён после получения информации делегатах пришедшей достаточно поздно тчк Крайнем случае просим выдать нашему избраннику мандат совещательного голоса и дать возможность выступить конференции имени рыбаков тихоокеанцев тчк Прошедшие Приморье выборы считаем неправедными зпт настоятельно просим их аннулировать зпт делегацию отозвать зпт расходы проезд проживание Москве отнести их счёт тчк призываем коммунистов других краёв областей где выборы прошли так же фиктивно недемократично последовать нашему примеру = Совет капитанов Япономорского рыбопромыслового района 23.06.88

28 июня 88, вт. Сегодня откроется 19 Всесоюзная конференция. Где наш Кузяев – никто не знает. От кого-то из рыбаков я слышал, что он решил в любом случае лететь в Москву, прихватив 2-х или даже 3-часовую запись того Совета капитанов. Дошла ли по адресам наша рдо? Сомнения – из-за принадлежности узла связи Минрыбхозу. Вдруг радиооператор отдаст начальству, а оно – своему, и так до Котляра дойдёт, который – в числе тех самых 45 делегатов от Приморья.

Дня два назад радио передавало из Москвы интервью с делегатами, наш 1-й секретарь Гагаров говорил о «бедных» работниках партаппарата, которым грозит сокращение, а они ведь утратили квалификацию по специальности, оставленной при переходе на партработу. Он предложил – в достаточно утвердительной форме – выдвинуть их в Советы, которые, дескать, расширяться будут, т. к. всё чаще звучит революционный лозунг: Вся власть – Советам! Вот и проглянула перспективка: партчиновников, как тараканов, шуганут, а они – нырь, и в соседней квартире, может быть, более светлой и хлебной… И это – главный наш, так сказать, делегат говорит! Не о проблемах ДВ, используемого как сырьевой придаток, говорит, а о своих братьях-чинушах. Призывает «по-человечески» им сочувствовать. Им, подавившим нашу культуру и экономику. Т. е. партчиновники его устами в наступление перешли, почуяв слабину, которую дал им ЦК этими лжевыборами на конференцию. А вот один эстонский делегат сказал, что приехал, чтобы «пробить» главный наказ своих избирателей: органы охраны природы надо децентрализовать – в республики их, в регионы, где людям самим виднее, как уберечь именно их природу. «У кого чего болит», – так назвал Сергей Викулов однажды своё выступление по радио («Писатели у микрофона»). Вот и видно, что у гагаровых болит.

Серебряный поток

Плавбаза «Маршал Соколовский» взяла курс на Находку. Юрий Иванович Новиков, капитан-директор, выйдя на крыло мостика, долго всматривался в морскую синь. Там, вдали, за сотни миль, лежала родная земля. И хотя ещё виднелись за кормой чужеземные рыболовные шхуны, радость предстоящей встречи с домом заполнила его.

Лишь встречный транспорт «Умань» своим густым басом вывел его из этого состояния. Юрий Иванович знал, что трюмы спешащего в район лова судна до отказа забиты драгоценной банкотарой, которую в экспедиции ждут с нетерпением вот уже несколько дней. И ему представилась картина, как при подходе к месту лова все суда кинутся к «Умани»…

Плавбаза проекта В-69 «Маршал Соколовский»

…Тихий океан в районе Южных Курил – место изученное, исхоженное рыбаками вдоль и поперёк. Здесь круглый год ведут промысел сотни судов. К плавучему городу пассажирские теплоходы доставляют на смену экипажи. Рефрижераторный и сухогрузный флот регулярно снабжает всем необходимым для работы и жизни – топливом, пресной водой, солью, тарой, специями, запчастями. Работает тысячемильный рыбопромысловый конвейер.

Вот уже четвёртый год Южно-Курильская промысловая экспедиция – главная рыбная база в Дальневосточном бассейне. Ещё недавно в этих широтах наши рыбаки ловили только скумбрию. Но с подходом на шельф косяков иваси экспедиция разрослась, внесла заметные коррективы в планы добычи. Потребовалось увеличить и производство рыболовных снастей, бочек для посола рыбы, жестяных банок. Все три жестянобаночные фабрики – камчатская, сахалинская и приморская – уже не могут обеспечить потребности рыбаков.

Почти двадцать лет назад Новиков, один из самых молодых тогда капитанов, вот так же шёл морем на сейнере «Онда». И каким счастливым чувствовал себя! Ему доверили испытание первого капронового трала. Сколько возникало проблем!

Капитан-директор Ю. И. Новиков

Как-то на промысле отлично шла ловля минтая. Нужно было принимать и обрабатывать рыбу день и ночь. Но трюмы плавбазы были полны. А судно-перегрузчик задерживалось. Кроме того, на исходе топливо и пресная вода. И вот сразу, в один и тот же день, как сговорились, в район лова пришли перегрузчик, танкер и водолей. Принимать по очереди? Сколько же суток уйдёт на это. Первый занял правый борт плавбазы, другой – левый, водолей приняли с кормы. Базу, что называется, связали по рукам и ногам.

А добывающий флот – с рыбой. Что делать? Думали-гадали и придумали: через нерабочий, четвёртый трюм перегрузчика все трое суток, пока транспорт забивался продукцией, ни на час не прекращая, вели приём рыбы-сырца. План сумели перевыполнить.

Или же взять ремонт судна. Многие понимают его как отдых. Но ведь можно уйти в океан не через полгода, как запланировано, а через четыре месяца. Так спрессовать объём работ – задача трудная: рыбообрабатывающее судно надо привести в идеальную готовность. Отремонтировать технику, конвейерные линии, очистить судно от ржавчины, покрасить. С морем шутки плохи: там, среди волн, не заменишь вышедший из строя агрегат, не найдёшь запасную деталь. Это прекрасно понимал весь экипаж, объявив месяцы ремонта ударными.

И вот в таких жёстких условиях капитан-директор «Соколовского» задумал построить на борту собственную жестянобаночную фабрику. Конечно, «фабрика» – это громко сказано. Просто большой цех, которому нашли место на судне. Но так уж назвали.

Новиков был не один. Идеей создания такой плавучей фабрики успел увлечь специалистов плавбазы.

Мастера В. Шинкаренко испугать технической задачей вообще трудно. До флота он закончил художественное училище и машиностроительный техникум. На «Маршале Соколовском» работал и токарем, и слесарем, и механиком. На токарном станке свободно может выточить иголку, сделать цветок из поплавка-кухтыля. В красном уголке и береговых жилищах друзей и знакомых Владимира Лукича стоят чудесные, тонкой работы парусники из сверкающей серебром «нержавейки», затейливые бронзовые подсвечники, скульптурные фигурки из эбонита.

Новиков и делал ставку на творческую жилку своих людей. Однажды конвейер рыбозавода базы перестал справляться с переработкой улова. Новиков, Шинкаренко и механик А. Бондаренко возглавили судовое «конструкторское бюро» по разработке плана модернизации и расширения пресервной линии. И теперь на конвейере стоит на пятнадцать укладчиц больше, чем на других плав-базах.

Итак, новый этап совместных поисков повышения эффективности работы судна в океане – собственное производство тары. Шинкаренко с месяц ходил на береговую фабрику – наблюдал работу линии, выпускающей банки, изучал чертежи станков для склёпывания корпуса, принцип действия автоматов по пропайке шва.

В механической мастерской судна начались эксперименты. Главной трудностью в работе создателей судовой фабрики было изготовление так называемого рога – нечто вроде штампа. Эта основная деталь станка требует особой закалки. На судне и даже на судоремонтном заводе, где стоял «Соколовский», нужного металла не нашлось. Обратились к теоретическим источникам металловедения и сами такую закалку осуществили.

Хоть и с потугами, дело двигалось вперёд. Заработал уже и автомат пропайки. Сделали для пробы сто банок. Остались недовольны качеством швов.

Проверили паяльный вал по чертежу, он в точности соответствовал фабричному. А этого для судовых условий мало. Пришлось искать новый вариант. И точно: качество шва стало гораздо лучше. Сделали около двух тысяч банок – получилось.

Чувствуем, станок может намного больше клепать банок, чем рассчитывали, – вспоминает капитан. – И к выходу в море, когда пошла рыба, мы поднялись на рубеж семи тысяч банок. На одном станке!

Потом сделали второй. Судовой жестянобаночный цех показал точно такую же производительность, как и в цехе береговой фабрики – пятнадцать корпусов в минуту.

Но странное дело – Приморрыбпром к поискам рационализаторов остался равнодушным. Когда плавучий жестянобаночный цех выдал первую тару, никто в Приморрыбпроме и пальцем не пошевелил, чтобы помочь в поставке жести. Не повернулись лицом к нуждам рыбаков даже после того, как на плавбазе побывал представитель объединения «Дальрыба» и прямо в море, на борту судна написал приказ «О творческой инициативе членов экипажа плавбазы “Маршал Соколовский” и поощрении отличившихся». «Творческая, созидательная работа экипажа плавбазы, – сказано в этом документе, – дала возможность обеспечить выполнение плана по выработке пресервов из иваси на триста процентов».

В приказе говорится о необходимости распространить передовой опыт. Но вот реальность: Приморрыбпрому легче в море посылать транспортный флот с банкотарой, чем выделять жесть.

Тот, кому подолгу приходилось жить в океанском «городе», сталкиваться с бытом рыбаков, характером пахарей голубых нив, мог заметить одну отличительную черту – стремление довольствоваться немногим. Может быть, само море приучило людей к этому. На «Маршале Соколовском» недавно появилось ещё одно необычное сооружение – надпалубные охлаждаемые бункеры для рыбы-сырца. Бункеры спроектированы и построены силами экипажа. И теперь в дни «большой рыбы», когда другие плавбазы вынуждены ограничивать и даже прекращать приём уловов, «Маршал Соколовский», продолжая обрабатывать сырец, ведёт одновременно приём рыбы впрок. И опять же благодаря этим чудо-бункерам в штормовые непромысловые дни экипаж трудится в полную мощь, и слово «простой» исчезло из нарядов производственных смен.

…У борта «Маршала Соколовского» в горячие дни путины снуёт мотобот, принимая улов траулеров, мощным серебристым потоком льётся рыба в приёмные бункеры, бесконечно движется конвейер, заполняя банки, только-только соскользнувшие с транспортёра.

После критики Минрыбхоза в «Литературке» и других газетах стали делать на базах и заводах консервы из печени минтая, а «Соколовский» мой чаек усиленно кормит. Клюют под бортом вовсю. Как-то заморозили 20 тонн, потом, по разгильдяйству рукой-водителей береговых, не отгрузили и… пустили на тук. За четыре месяца путины, по свидетельству капитан-директора Твердохлеба, примерно 1000 т печени за борт и в РМУ ушло…

Стоим с Новиковым на спардеке (затихло после вчерашнего шторма) и толкуем о бардаке. Он рассказывает, как в начале 1970-х на плавбазе «Калининградский комсомолец» в кормовом слипе делали консервы из скумбрии – с лавровым листиком, душистым перцем, пришёл др. кмд и всё оборудование выбросил (на «Соколовском» так же поступили с его детищем – ЖБЦ, жестяно-баночным цехом, о котором я писал в «Правде»). Под бортом у нас стоит рефрижератор д/э «Художник Герасимов». Новиков: – Вот, мощные морозильные установки, взять такой пароход и на базе его сделать микроплавбазу и выпускать вкуснейшие консервы, они ж имеют неограниченный сбыт. Да ими завалить можно Приморье и Хабаровский край.

Вот бы кому рыбным министром стать сейчас, при Горбачёве, думаю!.. Умница, творческий человек, прекрасный хозяйственник, экономист. И ведь в любом деле на Руси великой есть такие же талантливые люди, только руки им развяжи и допусти к рулю…

Сейчас суда Южно-Курильской промысловой экспедиции ведут лов в тяжёлых условиях осенних штормов. Рыбаки с честью несут трудовую вахту вдали от родных берегов.

Южно-Курильская промысловая экспедиция. Август 1979 г.

V. Кальмар

2.12.80, вт. Крадёмся вдоль средних Курил в поисках косяков кальмара. 2–3 дня работы на кальмаре, говорит капитан, равны месяцу в минтаевой экспедиции…

Апрель 1986. Рыбачим, а точнее кальмарим с океанской стороны Курил.

Тысячи раз наблюдал всякоразную дымку, а вот сейчас увидел: на фоне рослой курильской сопки (Симушир), на фоне белейшего снега по склонам – мгла, клубящаяся над морем у берега, достающая сопке чуть выше колен, оказывается, явно сиреневого цвета!..

3.07.89, пон. Полным ходом в порт Дальний (Далянь). Уже огибаем с юга Корею. С правого борта – маяки на горах, с левого – сверкают гирляндами ослепительной подсветки кальмароловы. Весь горизонт слева озарён ими, как застывшими зарницами.

«Шилом»^[9] море не согреешь

АЧТ набросился на ошмётки кальмара и, зверски урча, принялся пожирать их. Сизые с серебром, бесформенные ошмётки здорово смахивали на рваную плёнку в банке шаровой краски, когда плеснёшь туда чуток олифы и помешаешь щепкой. Противная такая рванина, но АЧТ от неё без ума. Я однажды записал на магнитофон его урчанье. На повышенной громкости слушать это невозможно – просто страшно. Думаю, львиный рык в пустыне не так леденит кровь. А если бы ещё увеличить самого АЧТ от котячьих до китячьих размеров, как сделал детский поэт, о, тогда всё – туши свет, как говаривал наш незабвенный боцман забывчивым электрикам.

Кит был маленький, домашний,

Кот – огромный, просто страшный…

И картинка: игрушечный китёнок, выгнув хвост, дурашливо сидит на заборе, а гигант-котище вразмашку плывёт по океану, пугая китобоев.

Лётчики, моряки, шахтёры, в общем, все, чей «рабочий стол» качается, летает, рискует быть расплющенным, в большинстве суеверны. Принадлежа к этому большинству, я и завёл себе чёрного кота АЧТ, чтобы нейтрализовать нечистую силу, клин клином, так сказать, котов котом вышибать. А имя просто из курса физики взял, из раздела оптики: АЧТ – абсолютно чёрное тело. В общем, как наша нынешняя жизнь.

Не дай Бог жить в эпоху перемен. Конфуций знал, что говорил! Тридцать лет отдать морю и вместо мяса, масла, которыми нас баловали на флоте, и даже вместо овощей, о которых мы лишь мечтали в долгих промысловых рейсах, остаться с сублимированной пенсией в зубах…

Чтобы не сдохнуть досрочно, я и вспомнил о кальмаре, о том, как ловили мы его, соревнуясь с японцами, которые знают в нём толк: кальмар – это ж чистый белок, притом он не мычит, не просит ни сена, ни стойла и заменяет говядину. Заменяет японцам, французам. Да весь мир, который мы называем «Запад», понимал это и ценил давно и прекрасно. И только мы со своим знаменитым «перекосом цен» до сих пор продолжаем ошарашивать здравомыслящих…

Только этот перекос сейчас работает на нас. Я имею в виду себя и АЧТ и потому на эту тему пока умолкаю. Моя морозилка забита кальмаром, и каждый раз, доставая тушку-другую, я вспоминаю, как в начале восьмидесятых…

Мы рыбачим, ну то есть кальмарим, с океанской стороны курильского острова Симушир. Весна, солнышко в небе, а небо, хоть и высокое, но какое-то заболоченное словно: там, в глубине-вышине гнездится серая, землистая муть. Наш РТМ, рыболовный траулер-морозильщик, с натугой, как конь тяжёлый плуг, тащит по дну громаду трала, «авоську», способную поднять тонн семьдесят. Тащит час и два, а вытаскивает («Маненько есть», – приговаривает капитан) килограммов двести-триста. Потому что кальмар – не минтай, больших скоплений нет, да и дербанят его здесь давно и многоручно. Возьми бинокль и насчитаешь до десятка таких же мощных РТМов. Это только на видимости, а за дымкой, за горизонтом – ещё полстолько.

Фабриканты, это значит, матросы, работающие в цехе, на рыбофабрике, за час, к тому же валиком, справляются с уловом – сортируют, разделывают, укладывают в блок-формы и замораживают. А трал тем временем снова пошёл в воду. Матросы-добытчики, работающие на палубе с тралом, для отличия от фабрикантов называются – тральцы. Пошёл трал в воду, змеятся на слипе ваера, стальные тросы-буксиры, а с катушки на «тайване» (похожая на мини-надстройку арка над слипом) сбегает кабель прибора контроля. Прибор смахивает на модель самолёта. Начинённый батареями, он сигнализирует о заходе рыбы или кальмара в горловину трала. Повязанный с кабелем тросик вспарывает воду, струной звенит, скручиваясь от мощного натяжения. Тральцы на стрёме (ах, точный и ёмкий зэковский язык!) – считай, на переднем крае. Тут не зевай! Не то цепанёт – и мигом вылетишь за борт. И в лучшем случае поплаваешь в ледяной водичке. А в худшем…

Тьма глупышей над кормой РТМа. Это темно-серые, короткохвостые, словно сутулые, чайки. В сравнении с изящными, стремительными белокрылыми красавицами чайками, они – бомбовозики. Толкутся над тралом тучей, сшибаясь в воздухе, то и дело напарываясь на кабель или ваер. Стальные пряди, с бешеной скоростью скручиваясь, захватывают перо, и всё – пошла птичка под воду.

– Эх, глупыш! – вырывается у тральца. – О, ещё один! Ещё! Ах ты ж, вот глупыш, а!..

Так и стали эти птички глупышами. Через час-другой поднимут трал, а на ваерах – тут и там, через каждые пять-шесть метров, мокрые трупики с распластанными крыльями. Потом, в непромысловые дни (шторм, бункеровка, перегруз продукции), они высохнут до фанерной площины, и тралец, которому надоест лицезреть эти жалкие чучела, выдернет их одно за другим и предаст морю.

ВАШЕМУ ЭКИПАЖУ ОКАЗАНО ВЫСОКОЕ ДОВЕРИЕ ПЕРВЫМИ НА БАССЕЙНЕ ПЕРЕЙТИ НА ПРОГРЕССИВНЫЙ ВИД ПРОМЫСЛА ЯРУСНЫЙ ЛОВ ВАШЕГО ОБЪЕКТА ТЧК ПОЛУЧЕНИЕМ НАСТОЯЩЕЙ РДО СНИМАЙТЕСЬ ПОРТ ДЛЯ ПЕРЕОБОРУДОВАНИЯ ТЧК ИСПОЛНЕНИЕ ПОДТВЕРДИТЬ =

И ПОДПИСЬ: САМЫЙ ГЛАВНЫЙ ГЕНЕРАЛЬНЫЙ-АДМИРАЛЬНЫЙ…

Капитан наш, робкий с виду мужичок-колхозник, привыкший, по выражению боцмана, шлангом прикидываться, взял под козырёк и щёлкнул каблуками. Мы смотали удочки – кинули трал в трюм – и рванули домой. Рванули с радостью. Весна же. Щепка на щепку лезет – так наш боцман толкует весну. А тут месяц стоять в родном Владивостоке. Медовый месяц…

Навезли нам на борт кучу ярусных лебёдок, люстр, завалили палубу катушками со снастями – капроновыми верёвками, японской жилкой. Стук-грюк с утра до ночи. На пароходе и не усидишь – оглохнешь. Только вахта и выдерживает. Остальные – кто по домам, кто бабочек ловить. А «трио бандуристов» – кэп, зав, то есть заведующий производством, и дед (стармех) – каждое утро, что пацаны в школу, в главк маршируют, в «Дальрыбу». Береговые чиновники, рассказывал потом дед, учили их, как надо жить в море, объясняли, откуда у кальмара щупальца растут. Кэп, правда, добавлял, что не обошлось и без кой-какой пользы в том ликбезе: молодой ученый из ТИНРО* поведал о всесветной головной боли, не морочившей еще нашей буйной социалистической головушки, – об угрозе белкового голода на планете, раскрыл маненько картишки с цифирками – международными, например, ценами на того же кальмара, сплошь из того же белка состоящего. «Дальрыба», а конкретней, ее самый респектабельно-презентабельно-импозантный «Отдел внешних сношений» эти же самые цифирки за семью замками ото всех прячет. Как взрослые ховают от деток самое привлекательное – спички и презервативы. А еще тот ученый (трио сошлось на том, что это очень странный мужик: во-первых, с фиолетовыми глазами, а во-вторых, говорит так, будто всё время обижается), Олег Хвощук его звать, намякивал, что японцы дурят нас – через этот как раз сношательный отдел, – закупают кальмара прямо на корню, у наших берегов сотнями тысяч тонн.

А нам взамен они дают лицензию на отлов у их берегов копеечной рыбы, сельди-иваси. Боцман с этим не согласился и продекламировал:

Да на Руси

без селёдки-иваси

и водку не соси!

Мол, для японцев та рыба пусть себе копеечная, а нам тот кальмар, может быть, до тёти Фени, ага.

Надо сказать, все мы втихую были солидарны с боцманом. Ведь откальмарили ползимы да полвесны. Ты похрусти сапогами по алмазам, так и по грязи заскучаешь.

Наконец, приехал на борт представитель отдела внешних сношений и привёз несколько здоровенных ящиков с заморским чудом – японскими кальмароловными крючками. Мы увидали их впервые и ахнули: ёлочные игрушки, да и только! Два сверкающих не то венца, не то ёжика, в каждом по шестнадцати игл из нержавейки. Они сдвоенным зонтиком ощетинены кверху. А стебель зонтичный упрятан в пузатенькое пластмассовое веретёнце с блестящим колечком наверху. Главная красота заключалась именно в этих веретёнцах. Они были яркими, разноцветными: одни – густой кармин, другие – «розовые розы» (песня эта как раз звенела всюду), третьи – небо голубое, четвёртые – свежая травяная зелень, пятые – шоколадки. Их так и хотелось – одни съесть, вторые нюхать, третьи просто понянчить в ладонях.

Весь экипаж (мы были уже на отходе, и нас держали только эти крючки) сбежался к ящикам. Море восторгов, ахов и охов. Цокают языками, щупают, нюхают, нянчат, многие уже и пальцы в кровь искололи. Народные умельцы, механики в основном, да мотористы прикидывают тут же, как эту красоту декоративно-прикладным образом использовать. Кто-то уже и по карманам успел рассовать их, несмотря на колючесть. Представитель нескромного отдела заметил, видать, и сказал: «Джиггеры, так называются эти ловчие крючки, – штука очень дорогая. Золотом за них заплачено, валютой. Вы берегите их и экономьте. А то ведь может получиться так – джиггеров нету, кальмар под бортом кишмя кишит, а взять его – тю-тю – нечем…».

Береговой месяц – как ириска во рту. Ты её принял за жвачку, а она – раз и растаяла. И вот мы снова в море, только теперь поближе к дому, в Японском море, у самых берегов родного Приморья. Соревнуемся с японцами.

Лето, июнь, море паром исходит, солнышко прошибает туман, и синий мир смеётся от радости жить. Ловим по ночам. Они обычно беззвёздны, безлунны. Врубаем бортовые люстры с яркими галогенными лампами, и кальмар собирается под бортом, бросается на наши ёлочные игрушки, хватает их и…

Море наше до самого горизонта – в огромных, ярких светляках. Это японские шхуны кальмарят. Люстры у них помощней, лампы ярче наших примерно втрое. Но самое главное, уловы у них раз в десять больше!

В чём секрет? Где разгадка, где собака зарыта? И кто ту клятую собаку откопать может? Кто, кто, кто?..

Капитан на радиопереговорах с городом чуть не плачет: крокодил не ловится, не растёт кокос. И вообще всё у нас, как в той песне: что они ни делают – не идут дела! Электрики собрали по судну все прожектора и чуть не все настольные лампочки из кают и всё – туда, им, кальмарам чёртовым: нате, радуйтесь, прыгайте, хватайте. Что, у вас повылазило? Вот же они, джиггеры, вот, сверкают алыми ягодками, зелёными огуречиками, сладкими шоколадками. Что ж вы, в рот пароход, мимо прыгаете, как будто не замечаете, а? Вытаскиваем ярус, на котором с полсотни джиггеров, а кальмаров на них – пяток, от силы десяток. Явно же зацепились случайно, боком, мантией – просто мимо проплывали. «Лопухов ловим», – резюмировал боцман, похлопав себя по свекольным, заветренным ушам, припорошённым первой сединой. Ну почему, почему не хватают, почему не хватают такие красивые, такие яркие, такие, чёрт побери, вкусные крючки, по-че-му???

Может, японцы их мёдом мажут?.. А хрен же их знает!.. Может быть, лебёдки у них яруса не так дёргают?.. Нет, братцы, наверно, люстры наши всё же слабоваты против ихних. Вон гляди, шхуна – она ж как солнце, а мы – как луна…

Затребовали мы с берега новые лампы, поярче. Два НИИ целый месяц соцсоревновались друг с другом, перепахивая носами японские да американские технические журналы и бюллетени. Нашли искомое, выдали «рекомендации» проектировщикам, те обещали «в сжатые сроки» что-то родить. Но родить, как известно, человек может лишь через девять месяцев, ну через семь, если в сжатые. Да, а потом ещё заводу ведь столько же потребуется, чтоб родить окончательно… В общем, «Дальрыба», офонарев, видно, от наших воплей, плюнула на свои НИИ и пошла за фонарями к воякам. У тех же, известное дело, и птичьего молока навалом, и всего-всего что нужно для народного хозяйства, только всё это от народа и от его хозяйства засекречено. Однако защитнички «пошли навстречу нуждам» и за десять бочек красной икры (вот где начало конверсии и военно-меновой торговли) выдали десять суперламп из зипа суперсекретного гиперболоида известного военспеца инженера Гарина.

Ящики с лампами нам доставили на торпедном катере. Между прочим, ваты, которая была в тех ящиках, швейной фабрике, шьющей ватные одеяла, хватило бы на пару месяцев работы. Уминая её сапогами куда-то впрок и стойко терпя подъелдыкиванья машинной команды, боцман предложил выменять в Иванове наших мотористов-юмористов на тамошних швей-мотористок. Дескать, тройная совмещёнка будет…

Мечты развратника боцмана о медовом месяце прямо в море, представьте себе, реализовались, можно сказать. Но как-то очень уж извращённо. Да, не ивановские ткачихи «заколебали» нас в июле, а сами те лампы. Гарин-то проектировал их для супермощного гиперболоида. И как только мы включали их, наши бедные дизеля делали чах-чах-чах и чахли-глохли. Вырубало все до единого предохранители. Электрики заменяли в них проволочки на гвозди, потом гвозди на болты. Но обуглились и болты, и электрики тоже обуглились, такие ведь чистюли всегда, аристократы машинной команды, на вахту выходившие чуть не при галстуках.

Август пришёл. А мы не взяли и июньского плана. Море, солнышко, кончились туманы, синий мир смеётся от радости жить… Что? От радости жить? Да он над нами смеётся! Над дураками русскими, ловящими у своих собственных берегов собственного головоногого моллюска, ага, ловящими, но не ловящими. И это в то время, как рядом, борт в борт, его, этого самого головоногого, лопатой гребут жёлтые люди…

«Трио бандуристов», кэп, зав и дед в конце концов решились. Не зря, видать, говорят так: ума решился. Они решились на жуткий криминал. Прошу не забывать: начало 80-х.

И вот мы крадучись, под утро, после промысловой (для кого промысловой, а кто и просто балду прогонял) ночи пришвартовались к японской шхуне. Трио в полном составе перелезло через зыбкую границу. Я стоял на палубе и отмахивался от назойливых видений: лесополоса, пахота нейтралки, кусты и карацупы в зелёных фуражках. «Стой!» И длинная, как за водкой, автоматная очередь: та-та-та-та-та…

Часа через полтора трио в полном составе, но уже на бровях, нарушило границу в обратном порядке. Здоровила зав тащил картонный ящик с жестянобаночным пивом, дед-дохляк волок пачку ярких журналов, ослепляющих с обложек невиданными гологрудыми прелестницами. Кэп, крякнув, подозвал кока и повелел неожиданным для него царским жестом отдать туда, на шхуну, «маненько хлебца», сколько-то буханок.

На этом граница захлопнулась, железный занавес, скрежеща наподобие якорь-цепи, рухнул с розового рассветного неба меж наших бортов и, наверное, глубоко вонзился в илистое морское дно. Воровато-задорно гуднув, суда разошлись.

– Лебёдки у них, – рассказывали, проспавшись, «бандуристы», – от нашенских ничем не отличаются.

– Ага, спёрли, видать, чертежи в дальрыбовском НИИ, – бросил реплику кто-то из машинной команды.

– Лампы свои они нам разрешили только потрогать, – сокрушённо ответствовал дед на пламенно вопрошающие взоры электриков.

– А с собой дали вот это, – кэп, виновато пряча глаза, выложил на стол пару невзрачных сереньких джиггеров.

Мы ревниво разглядывали их и ощупывали: нет, они не шли ни в какое сравнение с нашими. Оно и понятно, наши-то за золото куплены.

– На тоби, небоже (небога – по-украински нищий), шо мени негоже, – резюмировал зав, до вечера угощавший пивом каждого, кто заходил к нему в каюту.

Боцман дольше всех так и сяк вертел в своих копчёных лапах японческие джиггеры и наконец подвёл черту:

– «Шилом» море не согреешь, хреном душу не спасёшь…

До конца лета мы вели свой «экспериментальный промысел», то есть (боцмана любимое выражение) гоняли балду. Наш рейсовый отчёт для отдела добычи главка вполне укладывался в капитанову формулу из двух (не чтя союза) слов: хрен да маненько. Отделу внешних сношений докладывать нам было не о чём, а вот отделу, с которым непосредственно сношается этот отдел, какой-то Павлик Морозов из нашего экипажа доложил о наших внешних сношениях в море. «Бандуристов» долго и очень нудно сноша… то есть воспитывали в том нерыбном отделе, после чего капитана сделали старшим помощником капитана, а зава (наверное, за то, что не поделился пивом) списали на берег. Дед (видно, за то, что поделился журналами) отделался строгачом.

ТИНРО^[10] тоже живо интересовался результатами рейса. Фиалковоглазый учёный Олег Вощук, отодвинув в сторону диссертацию, неожиданно увлёкся невзрачными японческими джиггерами. В конце концов, потеребив теорию и насев на опыты, он сделал научное открытие. Оказывается, из-за того, что солёность и цветность воды в Японском, Охотском и других морях разная, по-разному смотрятся там и тела, то есть и сами кальмары, и объекты их питания – рыбки, личинки. Когда японцы промышляли у Курил в океане, где работали тралом и мы, там эффективны были цветные джиггеры. Но мы, перепахав дно, подорвали тамошние запасы кальмара. И японцы перешли к нашим берегам, где кальмар тралом не облавливался, зато отлично реагировал на свет и клевал на серенький джиггер. Тогда-то они и продали нам свои «ёлочные игрушки»… «Ну да, – сказал по этому поводу себе под нос наш капитан, – теперь понятно, на что это он всё время обижается». Кэп имел в виду голос Олега Вощука, удививший их при первом знакомстве.

Между прочим, сношательный отдел «Дальрыбы» закупил тех цацок не то на мильён, не то два мильёна – на весь флот, короче, и на все будущие времена, ибо японцы пошли навстречу оптовому купцу и сделали небольшую скидку.

Сдав ярусные лебёдки, как и положено, в металлолом (нам было некогда возиться, и мы сшибали их с мест кувалдой), мы снова вооружились тралом и рванули, как боцман сказал «по старым адресам» на океанскую сторону Симушира.

Пахать перепаханное. По радио («Слушайте радиостанцию «Тихий океан», программу для рыбаков и моряков Дальнего Востока!») нас так и называют: пахари голубой целины. Под стометровым слоем воды кто ж там разберёт, целина оно или давно не целина.

И вот опять мы долго и нудно, по два или даже по три часа уже, таскаем по дну свою «авоську», разинутую на семьдесят тонн, и вытряхиваем оттуда «хрен да маненько» – сто, ну сто пятьдесят кг. Тоска. Правда, все мы, считай, поголовно научились спасаться от неё – делаем потрясные брелоки: розовые, карминные, голубые, как небо, шоколадные и зелёные, как трава, та самая, которая после нас – не расти. Золотые брелочки! Весь флот спасибо говорит золотому отделу золотых сношений…

АЧТ натрескался кальмарных ошмётков и разлёгся под телевизором – его любимое место. В октябре, правда, телевыстрелы его пугали, но нынче, слава Богу, уже без выстрелов живём. Снова телеболтовня пошла, только не централизованная теперь, не верховносоветская, а другая, дробная. Дурят опять нашего брата то патриоты, то демократы (кавычек на всех не напасёшься), то коммунисты, то социалисты, растущие капиталисты и давно отрастившие себе «кухтыли»^[11] торгаши, бюрократы, казнокрады, разбойники в белых маскхалатах, в форме, в цивильном и даже в рясах. Ну когда же, когда мы, наконец, поумнеем, а, господа-товарищи?..

Боже, как славно было в море! Месяцами балду гоняешь, а тебя величают пахарем и кормят на шару. Да я как АЧТ жил! А что теперь? Остались теперь одни воспоминания. Море, море перед глазами, синее море и – глупыши, серенькие, как джиггеры, сутулые бомбовозики. И те, сушёные до фанерной площины…

VI. Краб

3 июня 79, воск. Подошли на 58? северной широты. Льда никакого нет, но говорят, недели полторы назад плавали «лебеди». Очень холодно – дождь, морось, похожая на снег, ветер, весна-осень, но никак не лето, небо – сплошной серый дым, медленно волокущийся по блекло-серому, с лёгкой синевой, морю. Работают краболовы на мотоботах, СТР (сейнер-траулер-рефрижератор) и СРТ в светлое время суток – с 4 утра до 23 часов.

9 июня 79, суб. Двое суток катался на СТР «Стрежевой», изучал крабовый промысел, познакомился с хорошими парнями, по 18–19 часов кряду вкалывающими на палубе в оранжевых робах-проолифенках. Они выбирают и ставят за это время до 8 порядков, каждый по 1200–1300 м, на каждом по 120–130 ловушек, в каждой – 10–20–25 крабов. Больше половины – так наз. мальки, т. е. меньше 16 см по самому широкому месту спины, и самки, тоже небольшие, не идущие, слава Богу, в обработку.

Капитан Евгений Анатольевич Культин, молодой, весёлый, очень живой парень, отличный рыбак и судоводитель: в безбрежном, от горизонта до горизонта, море, своём квадрате находит крошечную соломину вешки (бамбучина с флажком, к ней привязана пара цветных кухтылей и трос-подмаячник длиной 150–200 м, от которого по дну идёт капроновый трос-вожак с ловушками), находит среди волн 5–7-балльного моря, в дождь и снег, выходит на неё без ошибки, непостижимым нюхом. Штурмана его тоже молчаливо удивляются, а сами ищут-рыщут по морю часами впустую.

10 июня 79, воск. Весь день провёл на СТР «Сергач», где во время ужина матросы, молчаливые, угрюмые, неожиданно взорвались – вроде обращаясь не ко мне, а в воздух: «А можно по технике безопасности по 18 часов в день работать?!» Я ответил, как учили, что им платят 50 % переработки за это. Ответ их не удовлетворил. И позже, когда шли на сдачу, я попросил собрать в кают-компании всю команду и сказал, что нельзя по ТБ работать по 18 часов кряду, человек теряет бдительность, осторожность. Недавно погиб матрос на СТР «Среднеколымский»: колышка троса-вожака прихватила ногу, его выбросило за борт и сразу утянуло на глубину 70 м. Сказал, что буду в меру сил сражаться с этим положением. И то же посоветовал делать им. Капитан молчал, но ему явно не нравилось это: он 25 лет работает на крабе и считает, что нынешние матросы не перерабатывают. «Вот раньше было!..»

21 час. На борту плавзавода, в каюте легендарного судового хирурга Евгения Михайловича Шевченко, потерявшего ногу в авиакатастрофе (был военным лётчиком), основателя БМСЧ, бассейновой медсанчасти рыбаков, поэта (печатался в газетах, журналах), мы уписывали морское мясное пирожное – краба, с хрустом ломая толстые красные лапы…

Капитан-директор Алексей Максимович Козлов был в 1962-м старпомом на п/з «Андрей Захаров»; там же хирургом был Евгений Шевченко, и вот привезли к ним парня с траулера – с ногой, измочаленной колышками стального троса: несколько открытых переломов. По всем правилам, ногу, во имя спасения чел-ка, нужно было ампутировать. Шевченко 8 часов оперировал, стоя на единственной ноге, сложил по кусочкам кости и 3 месяца выхаживал парня, красавца, гиганта, по выражению Козлова (1 м 90 см). Затем отправил его во Владивосток к известному хирургу из краевой больницы с сопроводительной запиской: ни в коем случае не давать ногу ампутировать. Известный хирург, обследовав парня, решил именно последнее. Тот отказался. Шевченко получил рдо от хирурга – мол, выхода нет, надо спасать человека. Шевченко ответил, настаивая на своём. Радиограммы не раз ещё летали туда-сюда, потом всё затихло. А месяца через три пришёл в район лова «пассажир», и в каюту старпома зашёл парень с тросточкой, а за ним внесли какой-то ящик. Это оказался тот самый пациент Шевченко с живой ногой и ящиком коньяка «для доктора»…

21 июня 79, четв. Два часа назад подошёл СТР «Среднеколымский», где погиб матрос. Капитан был у меня сейчас, долго беседовали. Ему предстоит по вызову ехать на судебное расследование. Толковали о 18-часовом рабочем дне матросов. На всех краболовах (10 СТР) работают так, но Дальморепродукт, оказывается, никаких письменных ц/у на этот счёт не давал. Т. е. виноват будет стрелочник-капитан, (если ещё сумеет дядя прокурор докопаться до этих 18-ти часов), а «контора» останется в стороне. Проклятая извечно контора, задавившая рыбака неподъёмными нормами добычи (11–14 т краба в сутки на СТР), низкими расценками, вынуждающая пахать от зари до зари, а зори-то здесь одна с другой встречаются. Заработки у матроса 1 класса – от 27 до 50 руб. на пай за полмесяца работы. Вместе с переработкой 50 % и районным коэффициентом 1,8 это – 104–147 руб… В м-ц 208–294 руб. И это – не видя лета, жён, детей и вкалывая «как негры»!

Обо всём об этом написал собкору «Труда» и уже отправил.

28 июня 79, чет. Всю ночь плавзавод несётся вдоль берегов Камчатки на север (56?20?57?N – запретная зона для крабовиков). Сейчас 5 утра. Я вышел – плывёт мне навстречу огромное синее море, так по-родному синее, радостно синее, синь жизни, сама суть и смысл её! А с правого борта скользит море розового огня – справа по курсу восходит солнце.

10 июля 79, вт. Полтора месяца моря – считай, сплошной туман. В прямом смысле. Вот уже почти к приморским берегам вышли, а он не сползает с дороги. Весь мир в тумане. Тифон, автоматически включаясь каждые полминуты, протяжно ревёт слоном – 7 секунд рёва. И так – днём и ночью. Сейчас 2 часа ночи. Топовый огонь – как театральная луна на белой декорации. И кажется, больше ничего нет в мире, кроме этого бледного пятна света и шума волны, отскакивающей от борта в простыню тумана. Даже шум её какой-то пресный – вроде как бельё бабы полощут на реке…

Сдержал слово, данное матросам «Сергача» – родил две чиновничьих бумаги, где, упирая на смертельный случай, добиваюсь снижения норм и повышения расценок для краболовов. Раскопал в дальморепродуктовском талмуде, как хитро провели рыбаков начальнички: «Работникам плавзаводов краболовных флотилий в связи с их условиями работы на промысле установить ненормированный рабочий день». Страницей раньше: «Нормальная продолжительность рабочего времени не может превышать 41 часа в неделю». А у крабодобытчиков – до 102 часов! И ведь не на телефоне сидеть, не кнопки давить – пахать! Подозреваю только, что чиновное моё усердие на бумаге вместе с чернилами и высохнет.

17.07.79 А ведь краба уже не давят, не бьют так зверски, как было, сам видел! Ср. с записью 26.8.78.

Эпоха гигантизма, в том числе эпоха огромных плав-заводов-краболовов подошла к концу. Все эти гиганты, некогда населённые экипажами в 700–800 человек, списаны и ушли «на гвозди» за кордон. Краболовы нынешние – это японские шхунёшки и небольшие, начинённые автоматикой, суда-процессоры, соизмеримые со средними рыболовными траулерами, да и сами СРТМы порой.

29.10.97, ср. Вчера на траверзе сахалинского залива Терпения было рандеву с СРТМ «Рубежное» (АОЗТ «Магеллан»). Траулер работает у северных берегов Приморья на добыче краба. Выставляет 20 порядков, в каждом 100 ловушек, через пару дней выбирает, клешни морозит, панцири – за борт. Забив трюм, везёт груз в Японию. Вот на обратном пути он к нам и подошёл. Капитан, парень лет 30, живой, буквально брызжущий энергией, моторный, зарабатывает 250$ в день, т. е. вчетверо больше, чем я в месяц получаю. Простой матрос у него зарабатывает в день не меньше 100$. На крабе у «Магеллана» работает два таких судна.

Штормом встретило нас «родное Японское море» (это по радио сказал как-то матрос, вернувшись из далёкого рейса), едва мы вылезли из пролива Лаперуза. Тащимся по 7 узлов прямо к приморскому берегу, где работают краболовы «Магеллана».

10.09.2005, суб. Вчера моя «Жанна Ш.», транспортный рефрижератор краболовного рыбколхоза «Восток-1», пришла в южно-корейский порт Пусан, выгрузили за день 200 т рыбы и краба и утром отвалили в Китай, в Далянь. На фок-мачте ещё реет на ветру флаг Республики Корея: на белоснежном фоне – шар земной, разделённый волнообразным экватором на красное северное и синее южное полушария, с 4-х сторон, по углам флага, шар обрамлён стилизованными тройными волнами, как на схемах изображают море. Может быть, шар – символ раздвоенной Кореи, также красной на севере, некрасной на юге.

И в этой некрасной Корее, в одном лишь Пусане (11 млн. населения, крупнейший порт, контейнерный терминал Ханжин, Hanjin – 4 место в мире) сейчас одновременно выгружают рыбу и краба десяток наших рефрижераторов – «Берег Надежды», 8 тыс. т, «Коммунары Николаева», 6,5 тыс. т и др., т. е. порядка 50–70 тыс. т. Благодаря этому Пусан расцветает и строится бешеными темпами: на «нашем» причале за 8 месяцев вырос холодильник выше 20-ти этажей! Недалеко от него растёт второй такой же. Ю. Корея, конечно, не съест столько, она – перевалочная база, груз отсюда идёт в Японию, США и далее. И лишь на этом посредничестве полуостровная, а по сути островная, страна, не имеющая связи с миром ни авто, ни ж.д., стала одним из 4-х «Тигров»! Дай Владивостоку статус порто-франко, говорю капитану, и он бы расцвёл, как Гонконг, как Пусан. Нет, возражает кэп, не в том дело, тут русский менталитет играет главную роль… Я хотел сказать, что 2 месяца жил в Китае и видел, что их менталитет – достойный ученик нашего, а вот руководители страны сумели вывести её на самый высокий экономический и политический уровень… Но тут прибыл лоцман, и мы отчалили.

На входе-выходе из бухты стоят, пришвартованные к молу в три корпуса лагом, видно, арестованные, голубые сахалинские траулеры-старкодеры «Мыс Курбатова», «Мыс Докучаева», «Мыс Левенорна»… 6 штук. Порт приписки – Холмск. Та же, знать, судьба, что и у наших «голубых» супер-траулеров «Стимул», «Сотрудничество», «Капитан Демиденко» и др. Больно, обидно. Какой был флот рыбопромысловый у страны!..

VII. Сайра, «ночная жемчужина»

Из морского дневника:

9.09.76, чет. Медный литавр Луны царит над океаном, гротескно озаряя зелёный остров Шикотан, сопки, волны и многочисленный флот ЮКЭ, Южно-Курильской экспедиции. Но рыбаков, в отличие от влюблённых, не радует огромная Луна: в полнолуние «ночная жемчужина» плохо реагирует на свет и не идёт в ловушки. Ныне осень запаздывает, сентябрь похож на август. Даже тайфуна пока не было ни одного, тогда как в прошлые годы на это время 8–10 тайфунов приходилось! На объединённом промысловом совете начальник экспедиции вслух удивляется: «18 лет работаем на сайре, а таких сюрпризов погоды не видели!»

И вдруг именно сегодня внезапно отличная промысловая обстановка: 300 ловушек приморских колхозников, 170 ловушек, поставленных с судов гослова, приносят желанные результаты – все плавзаводы и производственные рефрижераторы впервые загружены рыбой-сырцом по потребности. 30 тонн «ночной жемчужины» поднял сахалинский сейнер «Сажино», по 18 тонн – приморские сейнера.

Здесь, в одних и тех же координатах, работают две промысловые экспедиции – сайровая и скумбрийно-ивасёвая. И если у сайровиков сегодня праздник, то у добытчиков сардины-иваси – обычная, рядовая работа. О скумбрии речи нет, она пока просто не ловится, не подошла. Ивасей не пугает полная луна, не помеха им и тепло замешкавшегося лета, подводит рыбаков лишь нерасторопность снабженцев: остро не хватает в экспедиции 50-литровых бочек, гофрированной картонной тары, соли, этикетов…

16.09.76, чет. Прошедшая неделя была насыщена событиями, но вот странное, необычное затишье в районе лова кончилось, и тайфуны с лихвой навёрстывают упущенное. Крутой диктатор Фрэн (первый тайфун с мужским именем) согнал весь флот в укрытия, под скалистые берега Шикотана и Кунашира. Почти вдвое превысив порог 12-ти баллов, он натворил бед на Японских островах и в море, унёс больше сотни жизней, взбулгачил океан так, что вот уже двое суток очень крупная зыбь (хотя уже маловетрие и солнечно) не даёт рыбакам работать. Уловы незначительные. Этот Фрэн потопил в Татарском проливе наш танкер «Баскунчак», спасти, говорят, никого не удалось. Сейчас бушует новый тайфун Хоуп, бежим от него в бухту Звёздную, на Шикотан…

17.08.80 Есть на плавзаводах укладочные машины ИНА-115 (набивочные автоматы), но – «нет технологии», т. е. чиновники-технологи запретили укладывать ими сайру – только вручную, «розочкой», т. е. спинками наружу. Из-за этого около половины уловов идёт за борт или в утильку, утильцех. Скумбрию – «ёлочкой», иваси и сайру – «розочкой». Эстетику им, видите ли, подавай. А на Руси жрать нечего: оргнабор («вербота») из Свердловска накинулся на флотский харч, как классические голодающие Поволжья, и рассказывают, что мяса и рыбы не видели несколько лет, а питаются в основном картошкой и кашами. Ну как тут утерпеть, в пятницу выдам это по радиотелефону «Тихому океану»…

На Шикотане

Какое это чудо – вдруг то ли из-под воды, то ли с неба явившийся остров. Много дней вокруг – только синее и голубое с облачной пеной, только шуршание пены вдоль борта, только один-единственный солёный, йодистый запах… И вдруг – зелёный остров! Словно гигант-волшебник отломил от каравая-материка краюху и занёс сюда, в пустыню океана. Ну да, откуда, казалось бы, здесь, среди безраздельно господствующего синего, эти коричневые и сизые, как голубиное крыло, обрывы, белые ожерелья у их подножий и, главное, зелень, зелёная трава, деревья, лесные запахи – откуда всё это?..

Чудо-остров! Он мог лишь в самом фантастическом сне присниться. Трава здесь и та как на другой планете: стебли у неё – жёсткие коленчатые трубочки, листья – зелёные лезвия, стрелы, да что угодно, но только не те всем известные и привычные листья травы-муравы. Потом уже ей сказали, что это и не трава совсем, а карликовый бамбук! И тут же рядом растут вековые сосны с зелёными бородами мха на ветках, солнечные рощицы берёз, рябина, смородина, какие-то кусты, которые, сказали, нельзя ни в коем случае трогать. И конечно же, Светка потрогала эти кожистые трёхлистники на гладких веточках, и потом на тыльной стороне кисти, которой она коснулась ипритки (так называется это коварное растение), вспухли волдыри и долго не проходили. Но это всё ерунда на постном масле, а вот тисы, толстоногие, хмурые и всё-таки смешные великаны, которым за тысячу лет (!) и которых можно гладить и обнимать сколько хочешь, – это да!

С моря остров видится островом, а высадись, поживи немного на нём, и окажется – это целая страна зелёных просторов, журчащих речек, причудливых скал, птиц и зверей. Лучшее место на Земле – Курильский остров Шикотан! Как же изумлялась Светка, когда услышала, что в переводе с айнского Шикотан и есть – Лучшее Место. Вот чудеса!

В семнадцать лет мир полон чудес. И если ты не сидишь на месте, задыхаясь в сигаретном дыму, а бежишь или летишь чудесам навстречу, жизнь твоя в сто раз полнее и интереснее любой, даже самой полнокровной городской жизни. Какой институт или консерватория заменят Шикотанский рыбокомбинат, вулкан Тятю, заглядывающий прямо в бухту, космические океанские рассветы и закаты, огромную оранжевую луну, купающуюся в горной речке… Нет, мамочка, только здесь, на острове, а не в консерватории, может быть по-настоящему счастлива твоя дочь! Музыкальная школа с отличием, аттестат с тремя четвёрками – ну и что, мама? Это ж совсем не значит, что в семнадцать нужно замуровать себя в классы и долдонить пьесы на рояле. Можно прекрасно жить и здесь, работать и искать, и находить красоту, и беречь её, спасать от разрушения…

Насчёт спасения красоты Светка, конечно, переборщила. Работа на комбинате, если укладываться в норму, очень тяжёлая. Норма – 1200 баночек за смену. В каждую баночку нужно уложить 15–20 кусочков сайры, причём не как-нибудь, а «розочкой». Ну а уже после смены все девчата обычно и занимались спасением красоты, ну то есть спасением собственных рук. Использовались для этого мази всех известных марок, изобретались самодельные, но всё равно спастись от сайрового дерматита было трудно. В «презерах», то есть резиновых перчатках, не работа, это известно всем, и врачам в том числе. И сотни мелких, почти невидимых порезов и царапин «расцветали» на руках укладчиц настоящими букетами нарывов. Светке удалось изобрести «бальзам Клементьевой» (сметана с марганцовкой и вазелином), но сметану в посёлок привозили раз в неделю, и за ней нужно было стоять в очереди.

И вот она, сайра, в баночках уже!

Спасать приходилось ещё и собственную свободу, элементарное право на отдых после смены. Дело в том, что сайру на комбинат сдавали сотни сейнеров, ведущих промысел вокруг острова. Рыбаки время от времени совершали набеги на бараки, в которых жили девчата-укладчицы. Топая по посёлку в резиновых «ботфортах», посеребрённых чешуёй, уже, как правило, под мухой, пахари моря держали курс на барак с заветным номером. Вначале при появлении гостей Светка пыталась читать, лёжа на койке в неизменном своём синем спортивном трико, потом, когда замечания насчёт «спортсменов, отвернувшихся к переборке» учащались, резко вскакивала и убегала на улицу. Лес начинался буквально в десятке шагов от барака. Светка забиралась в него поглубже (волков и медведей на острове не было), к ручью, под облюбованный смородиновый куст, и подолгу, лёжа на спине, следила за играми облаков, слушала мелодичный говорок ручья и нередко засыпала, убаюканная этой колыбельной.

Сайровая путина закончилась в октябре, большинство сезонниц покинуло остров, а Светка осталась. И влюбилась в море и Шикотан на всю жизнь. За осень, зиму и весну – до следующей путины – она с девчатами-старожилами облазила все сопки, берега бухт, все самые потаённые уголки острова.

В двенадцати километрах от посёлка находится Край Света. И если остров Шикотан – чудо, Лучшее Место, то сердце чуда – мыс Край Света. Там есть всё! Сопки с заснеженными вершинами, раздольные просторы в цветах и травах по пояс, ключи с живой водой из сказок, сказочные обрывы и скалы, неожиданно похожие то на богатыря в доспехах, то на пьющего мамонта. Океан встаёт перед тобой синей стеной, когда ты бежишь к нему по склону сопки, он приветствует тебя на Краю Света голубым салютом солнечных бликов, тёплым дыханием живой утробы, полной водорослей, рыб, крабов и ракушек, осторожно раскатывает к самым ногам твоим прибойную пену, и она, шипя, как шампанское, оседает сверкающей влагой на крупной гальке пляжа. В прибойной полосе можно увидеть только плавник, никаких следов цивилизации. А чуть подальше, под отвесной скалой, на тёмном вулканическом песке, как «на неведомых дорожках следы невиданных зверей», следы сотен копыт. Здесь, на просторах Края Света, живёт вольное стадо диких лошадей, и под прибрежной скалой они вытоптали площадку, укрываясь зимой от снежных зарядов и злых норд-остов. Стаду, говорят, больше тридцати лет от роду: именно тогда пограничникам, живущим на острове, прислали технику – вездеходы, и пятнадцать рабочих лошадей были отпущены на свободу. И какими же красавицами стали они на воле, как разрослось, расплодилось свободное стадо – мустанги Шикотана! Дожди купают их, ветры расчёсывают им хвосты и гривы, Край Света кормит их буйными травами и поит родниковой водой, и никакой самый заботливый конюх, ни один самый лучший конный завод не могут, наверное, похвастать такими чистыми и красивыми животными. Любоваться собой они позволяют теперь только издалека.

Край Света, край чуда… Светка и одна уже ходила туда. И если б не 12, а 120 километров нужно было пройти, она пошла бы не задумавшись. Она могла часами просиживать на склоне сопки, с которой открывалась Долина Лошадей (название долине она дала сама), просто сидеть в траве, перебирать в пальцах стебли, твёрдые бутончики полевых цветов, листья, смотреть на пасущееся вдали стадо. Оно уже перестало бояться её, подпускало каждый раз всё ближе и ближе. Может быть, её одну на всём острове! Светка не раз видела совсем рядом, как белоногий жеребёнок сосал пасущуюся мать. Глаза у обоих в эти минуты были ну точь-в-точь как у Мадонны с младенцем. Стадо доверяло ей всё больше и совсем, видно, не стеснялось её. И однажды Светка стала свидетельницей их любовных игр… Это было красиво, величественно, чуть-чуть страшно даже и вовсе не стыдно. Но ни за что в жизни никому никогда она не расскажет о том, что видела. Это – сокровенное.

Здесь, на Краю Света, она пробовала писать стихи, рисовать, сочинять музыку. И всё, всё получалось! Да и не могло не получиться – ведь бриз, залетавший с океана, шептал ей слова, облачные тени, плывя по долине, оживляли пейзажи, а в солнечных лучах-струнах непрерывно басили, запутавшись, словно в паутине, шмели, играли цикады. Струны…

Вторая сайровая путина вновь собрала в пучок все струны и крепко привязала к земле. Светка жила теперь с девчатами, которых хорошо знала, с которыми сроднила её островная зимовка. Клементьеву считали уже опытной укладчицей: она делала две, а при крупной рыбе и три нормы за смену. Девчонки из новеньких не справлялись и с одной, особенно ночью. Вот стоят на конвейере, руки – пучочком в банке, спят. Светке и смешно, и жалко их. Потеребишь – проснутся. А минут через пятнадцать – глядь – у них снова глаза закрыты.

В конце путины в одну из подруг влюбился молодой штурман с сейнера и пригласил их как-то сходить на лов сайры. И вот, урча мотором, сейнерок покидает на закате бухту. Огромное, как на древних гравюрах, солнце торжественно, медленно погружается в палевое море. Но едва море хорошо ухватилось за солнце, как оно быстро-быстро стало тонуть, и в считанные минуты на его месте остался лишь оранжево-алый пар, а ещё минут через десять поползли откуда ни возьмись, как лазутчики, туманы, тучи, сумрак по горизонту. На востоке море превратилось в мягкого молочно-голубого цвета ткань, нежнейшую, гладкую, тончайшую. Даже акварель была бы грубой для передачи этой закатной нежности моря.

Вода чуть слышно шелестит вдоль борта, сейнерок торопится, бежит в район лова. Ночь нахлобучивает на море чёрный, усыпанный холодными бенгальскими искрами колпак. Но море дышит теплом, рыбным, водорослевым запахом. И так хорошо стоять одной на затемнённой корме, смотреть, как в тугую косу, растущую от винта, вплетаются звёздные нити, и всей грудью вбирать воздух океана и неба.

Прожектор с верхнего мостика медленно шарит по воде, и видно порой, как в ярко-голубых полосах серебряными искрами прыгает резвая сайра. Двигатель замолкает, включаются яркие люстры, висящие по бортам над водой, и судно какое-то время бесшумно скользит по инерции, являя собой то ли огненноглазое-огненнорукое чудище морское, то ли невиданный солнечный цветок. И этих ярких цветов сейчас – полное море, оглянись вокруг, в иных местах они образуют целые созвездия, а за горизонтом светятся бледно-лимонным заревом.

Как ни описывай лов «ночной жемчужины» (так назвали сайру поэты), вряд ли удастся донести впечатление всей феерии лова до тех, кому не посчастливилось увидеть это собственными глазами. Светка не раз слышала восторженные рассказы девчат, побывавших на лове, но в их рассказах было больше ахов, охов и загадочных вздохов, чем слов. А один из рыбаков, ещё в прошлую путину приходивший к ним в барак, пытался однажды рассказывать так: «Это… ну, как вам объяснить?.. Короче, это… красота! Вот приходите на лов к нам, вот там – да!..»

Светка нашла самое удобное место, где никому не мешала, – на верхнем мостике, а видно было всё прекрасно. Вот сейнер остановился и потихоньку выключил люстры правого борта. Под люстрами левого борта ярко плещется ртуть, серебряными иголками выскакивает изредка сайра. Вглядевшись, Светка увидела, что в зелёно-голубой глубине, которую под слепящей ртутной поверхностью не сразу и различишь, ходит рыба – стрелами мелькают узкие зеленоватые спинки, проблёскивая на виражах серебряными лезвиями боков. На сдачу, на комбинат, сайру привозят уже в ящиках со льдом, поэтому, отработав на острове даже десять путин, можно так и не увидеть этой живой, стремительной, весёлой рыбки в её родной стихии.

Светка не отрывала глаз от тайной жизни моря, вдруг ставшей зримой и такой увлекающей. Сайра похожа на узкий стилет, который кавказские красавицы из легенд прячут на груди, чтобы мстить коварным обольстителям. Вот и представьте, как тысячи легендарных стилетов оживают и мечут молнии в ярком свете люстр. Проходит час, другой. Их становится всё больше. А в это время рыбаки опускают в воду с правого борта ловушку – прямоугольную сеть, одна сторона которой остаётся на борту, а вторая, прикреплённая к «сигаре», толстой бамбуковой связке, отодвигается параллельно и подальше от борта с помощью длинной-предлинной палки-выстрела. Теперь огни люстр начинают как бы перебегать с левого борта на правый: на носу одна загорится, на корме слева одна погаснет. И так, медленно смещаясь вправо, коварная цепочка гипнотизирующих огней переманивает сайру на другой борт. На это уходит не больше получаса. С левого борта уже абсолютно темно, а у правого, в слепящих огнях, кишмя кишит рыба. Вдруг разом гаснет на судне весь свет. Что это – авария? Эх!.. Но едва Светка успевает округлить глаза, как вспыхивает на месте погасших люстр красное пламя. В это мгновение, будто ударил кто в литавры, вскипает алое море. Высочайший накал праздника жизни. Или пляска смерти, безумия? Окровавленные стилеты всех легенд тысячелетий мечутся в алом пламени, стремясь ввысь, выше других, выше, к красному сердцу огня…

Всего несколько мгновений длится этот немыслимый праздник, кипение огненно-алого моря. В считанные эти секунды рыбаки успели поднять ловушку на поверхность. И вот уже над палубой вспыхивает гирлянда белых ламп, красный огонь погас. Всё! Свершилось. «Ночная жемчужина» в плену.

Светка долго не может прийти в себя: в ушах – звон, перед глазами – кумач, в мыслях – смятение.

Рыбаки сноровисто выбирают улов, один за другим наполняя трепетным серебром плоские ящики. Быстро и без суеты. Каждый словно старается поскорей покончить с прозой, скрыть её от глаз постороннего. Каждый чётко выполняет свою работу: один подаёт пустые ящики, второй наполняет их рыбой, третий пересыпает льдом, четвёртый кладёт ящики на строп, пятый майнает, т. е. опускает их лебёдкой в трюм, где на штабелёвке работают другие, невидимые сверху члены команды. Всё это напоминает работу бесшумного, отлаженного механизма с надёжной кинематикой.

Тем временем с левого борта опять загораются люстры, и под расплавленным серебром поверхности уже собирается стаями рыба.

Всю ночь Светка простояла на верхнем мостике, под звёздами, которых не замечала, всю бесконечную, немного напомнившую варфоломеевскую, но всё же очень счастливую ночь первого настоящего свидания с рыбачьим морем. У каждого бывает первое свидание. Это всегда событие в жизни, не важно, станет или нет оно началом большой любви.

Потом, на берегу, когда её спрашивали, видела ли она сайровый лов, Светка лишь молча кивала в ответ, тихо расцветала невольной улыбкой, яснела лицом, и глаза её вот тогда-то впервые стали искриться и звать куда-то. Куда?..

Дальше жизнь не могла оставаться неизменной. С окончанием путины Светка уволилась, сходила на Край Света попрощаться, поплакала на склоне сопки в Долине Лошадей и с последним пассажирским теплоходом уехала на материк.

В Книгу Гиннесса

Лето. Южные Курилы. Сайровый промысел у берегов Шикотана, самого южного из больших Курил. На острове и вокру-у-у-г – белые чайки, то есть и натуральные птицы, конечно, и чирикающие «птички» в белых косынках, работающие на конвейере, на укладке сайры в баночки. Здесь целых два рыбозавода, тысячи сезонниц, «вербота», привезённая со всех волостей Советского Союза. Наобещали вербовщики им золотые горы, а тут – самые обычные береговые заработки, плюс экзотические болячки вроде сайрового дерматита. Зато вокруг острова бороздят море рыбаки – «чёрная сотня», как называют РСы, рыболовные сейнера, чьи борта в большинстве действительно крашены чернью. Ночами, рассиявшись люстрами, подманивают они «ночную жемчужину» сайру и окучивают её ловушками. Ну а днём, сдавая улов на рыбозаводы и распуская павлиньи хвосты, «черносотенцы» то же самое проделывают с девчатами. Охмурив «чаек», морские джигиты (ясно, не в полном составе, а строго по очереди), шлёпая тяжёлыми резиновыми ботфортами, сходят на берег и остаются ночевать в заводских бараках. Но это не страшно и не в тему. А вот отход сейнеров вечером на промысел – о, это целая драма-поэма…

«Чёрная сотня» гроздьями, по десять-пятнадцать корпусов лагом, то есть борт к борту, облепит пирсы и, затаившись, ждёт погранцов. И вот наряд – сержант налегке и два-три солдата с «калашами» через плечо – медленно, вальяжно шествуют на пирс и оформляют отход судов на промысел, методично перешагивая с одного невысокого борта на другой. Япония же рядом. Заграница ж! Так что оформление отхода – акт сурьёзный, требующий от зелёных фуражек бдительности и ещё раз её же. И, как в песне поётся, «наши пограничники с нашим капитаном», ну пусть сержантом, бдят железно… Почти на каждом рээсике они вылавливают по одному, а то и по два и даже по три натуральных нарушителя границы!

Можете себе такое представить?.. Впрочем, вы правильно догадались: в кубриках, в трюме, на камбузе, в гальюне, в радиорубке и даже в насквозь промороженной провизионке рыбаки прячут милых «птичек» в белых косынках, которым так хочется посмотреть, да как же ж её ловят-то, ту проклятущую «ночную жемчужину». Вот и моя Светланка тоже…

Ежевечерний улов шикотанских погранцов – 30–40 полновесных нарушителей границы! Думаю, это вполне подойдёт господину Гиннессу, ибо такого он не сыщет больше нигде на земле, ни у каких границ.

Кстати, дарю идею воякам: заведите свою «Книгу рекордов», пусть для начала и совсекретную…

Да, между прочим, Светланку свою я нередко брал с собой на лов очень простым способом – в «бочке», которая на верхушке мачты приспособлена для вперёдсмотрящего.

2004

VIII. Царь-рыба

У Виктора Астафьева есть роман с таким названием «Царь-рыба». Но рыба там речная. А наш тихоокеанский лосось будет, пожалуй, поцарственней. Много у нас красной рыбы, лососёвой: чавыча, нерка, сима, кижуч, кета, горбуша, голец… И красную икру мы некогда действительно столовыми ложками едали. Но – некогда, не нынче. Нынче она даже в Хабаровске – сто рэ бутербродик, а на нём двадцать две икринки, сам считал. Ну а насчёт ретро-ложек – вот вам рассказ таможенника:

Натюрморт с тазиком икры (рассказ таможенника)

Без малого двадцать лет оттрубил я на таможне. Считай, почти уже Верещагин. Девять граммов в сердце, постой, не зови…

Да, а первую свою загранкомандировку до смерти не забуду! Послало меня начальство в рейс на СРТМе – до Японии и обратно. Рядышком ведь, суток пять всего со стоянкой вместе. Но за эти пять суток я должен был изучить «механизм провоза контрабанды» – ни больше, ни меньше, ага…

Тот рыбацкий посёлок славится в Приморье, его называют «пьяной деревней». Я приехал туда из Владивостока автобусом. Летний вечер, шикарный – в полнеба – закат над морем, ещё гуляют по улицам гуси, тихонько подгагакивая. Хорошо так пахнет полынью и тёплой дорожной пылью, не городской – деревенской. Вкусные для горожанина запахи. И – ни одного пьяного, тишина.

У причала, рядком, чинно стоят СРТМы на швартовах. У кого по берегу зелёные сети кошелькового невода размётаны – укладка идёт, на промысел собираются, у кого «кошелёк» уже горой на кормовой площадке – готовы к лову. А вот и мой СРТМ «Резвый» стоит. Самый чистенький, свежевыкрашенный, самый готовый, значит, в Японию. Присобачив мысленно букву «Т» ему к названию – в пику, значит, «пьяной деревне», поднимаюсь на борт. На палубе ни души. Захожу в надстройку. В кают-компании натюрморт: стол накрыт простыней, на ней – тазик с красной икрой, ложка оттуда торчит, а рядом стоит полная, запечатанная бутылка водки. Матрос сидит, телевизор смотрит.

– Наливай борщ, кушай, – кивает на кастрюлю в углу стола. – А это не трожь! – Пальцем на тазик с бутылкой. – Это таможеннику.

Он, конечно, принял меня за своего. Я-то в штатском: цивильная рубашка, джинсы. А экипаж перед загранрейсом, как водится, пошерстили: кого-то списали, новых прислали, всех не упомнишь. Да и матросик, гляжу, ну не то чтобы зюзя, ага, но на «резвого» никак не тянет.

– А где капитан? – Спрашиваю.

– Дома! – Баском таким, с порцией презрения: дурак ты, мол, что ли, где ж ему быть ночью перед отходом?

– А старпом?

– Дома! – Порция презрения к «салаге» удвоилась.

Я понял, что надо как-то устраиваться до утра самостоятельно. На СРТМах, я знал, рядом с кают-компанией, с правого борта есть свободная обычно каюта. В ней, как правило, держат коробки с кинофильмами (видаков тогда ещё не было), ну и пару мешков с мукой там, с крупой – на подхват, для камбуза, чтобы коку, значит, в провизионку лишний раз не нырять.

– Пошли, – говорю, – покажешь, где мне кости кинуть до утра.

И мы пошли. Подходим к той каюте, я только – за ручку, а мой матрос – за рукав меня:

– Н-нет!.. Сюда нельзя селиться… Т-тут мы контрабанду прячем…

Ага, и поселил он меня в каюту напротив, на верхнюю койку к радисту.

Но если по-честному, я ведь мог бы уже и не селиться. Рейсовое задание моё было выполнено.

А теперь немного лососёвой истории п-ова Камчатка (с 1932 г.):

На какой грани озерновская нерка?

Ответ на статью В. Д. Петрова, напечатанную в газете «Рыбак Камчатки» 29 ноября 2006 года. Главному редактору сайта «Рыба Камчатского края» Вахрину С. И.

Уважаемый Сергей Иванович! В конце прошлого года на Вашем сайте была опубликована статья из газеты «Рыбак Камчатки» «Озерновская нерка на грани уничтожения!» В. Д. Петрова. У специалистов КамчатНИРО^[12] есть своя точка зрения, с которой мы также хотели бы познакомить читателей Вашего сайта.

С уважением, Н. П. Антонов, директор ФГУП «КамчатНИРО»

В письме Председателю Общественной палаты РФ Е. П. Велихову автор статьи «Озерновская нерка на грани уничтожения!» В. Д. Петров обозначил проблему с биоресурсами рек Озерновского региона Камчатской области: «лосось рек Явина и Кошегочек практически уничтожен. Уничтожаются последние запасы горбуши и нерки на реках Опала и Голыгина. Особую тревогу у населения вызывает хищническое уничтожение стад нерки и горбуши реки Озерная – самой рыбной в нашей области. Одной из сторон, виновных в этой проблеме, является, со слов автора статьи, КамчатНИРО – рыбохозяйственный институт в г. Петропавловске-Камчатском. Он так и пишет: «Все люди региона знают, что, несмотря на успокаивающие прогнозы КамчатНИРО, рыба на нерест в Курильское озеро в течение последних лет не проходит в нужном количестве. В путину 2006 г., не оправдавшей прогнозов учёных КамчатНИРО, в угоду рыбопромышленникам были отменены проходные дни. Анализы и прогнозы этой организации не вызывают никакого доверия».

Попробуем разобраться, соответствует ли действительности данное утверждение. Для этого совершим экскурс в историю и науку.

Изучение нерки на Камчатке, в том числе и на реке Озерная (Курильское озеро), неразрывно связано с историей научных рыбохозяйственных работ в этом регионе. Летом 1932 г. в г. Петропавловске-Камчатском было открыто отделение Тихоокеанского научного института рыбного хозяйства (ТИРХ), ныне Камчатский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии (КамчатНИРО). С осени 1932 г. и начались научные экспедиционные работы по изучению нерки р. Озерная (Курильское озеро). В экспедициях участвовали всемирно известные в будущем учёные Е. М. Крохин и Ф. В. Крогиус. Результаты экспедиций на Курильское озеро и в другие регионы Камчатского полуострова убедили учёных, что для изучения причин, влияющих на изменения эффективности естественного воспроизводства и характеристики динамики численности лососей (в том числе и нерки), необходимы круглогодичные стационарные исследования.

Первый стационарный пункт для наблюдения за воспроизводством нерки был создан уже в 1937 г. на оз. Дальнее, в бассейне р. Паратунка, а также на Усть-Камчатском рыбоконсервном заводе для изучения лососей в бассейне реки Камчатка. В 1940 г. по предложению Камчатского отделения ТИНРО (КоТИНРО) дальневосточное управление рыбоохраны организовало наблюдательный пункт на Курильском озере. Сотрудник управления В. В. Азбелев установил недалеко от истока р. Озерная заграждение для учёта производителей нерки, нерестящихся в озере и его притоках. В 1941 г. после передачи Управлением рыбоохраны пункта КоТИНРО исследования здесь по настоящее время ведут сотрудники нашего рыбохозяйственного института.

Впервые прогноз численности подхода нерки р. Озерная был дан сотрудниками пункта на 1946 год. В дальнейшем разработали методику прогнозирования нерестовых подходов. Материалы, собранные на Озерновском наблюдательном пункте, легли в основу исследований по биологии нерки реки Озерная. О всестороннем изучении нерки этого стада может свидетельствовать даже простое перечисление вопросов, затронутых в работах ученых института. Это:

• структура (возрастная, половая, генетическая) популяции, условия нереста и нерест производителей;

• эмбриональное развитие, условия нагула, рост, распределение и миграции, выживаемость молоди в пресноводный период;

• миграции и локализация, нагул в море после ската и формирование численности подходов к берегу взрослой нерки;

• причины колебания численности нерки р. Озерная.

Одновременно с ихтиологическими работами на озере Курильское проведены исследования кормовой базы молоди нерки и причин её межгодовой изменчивости. Изучены гидрохимический, микроэлементный и гидрологический режимы озера. Сделан анализ климатических условий в бассейне озера, рассмотрено геологическое строение этого района.

Все вышеперечисленные исследования позволили создать определенное представление о биологии и динамике численности нерки р. Озерная.

Рациональное использование стад тихоокеанских лососей, в том числе и золотой рыбки нерки, предусматривает, прежде всего, достаточное заполнение нерестилищ производителями. Учёт заходящей в озеро Курильское половозрелой нерки ведут на рыбоучётном заграждении в истоке реки Озерная. Через заграждение проходит вся подошедшая «снизу» рыба. Свободу её передвижения никто не ограничивает, счёт лососей в течение всей работы заграждения в летне-осенний период ведут ежедневно в светлое время суток.

В последние десять (1997–2006 гг.) лет стадо нерки р. Озерная находится на очень высоком уровне численности, сравнимом с таковым первого десятилетия (1952–1961 гг.) развития японского дрифтерного промысла в море. Уровень общего промыслового изъятия и численность нерестовой части популяции, близкая к оптимальной, в оба рассматриваемые десятилетние периоды были примерно одинаковы. Разница заключается в том, что, если в 1952–1961 гг. сильно преобладал морской дрифтерный, то в 1997–2006 гг. акцент сделан на береговой промысел.

Общий пресс промысла в 1950-е годы увеличился по сравнению с предыдущим десятилетием, когда дрифтерного промысла лососей в море не вели, почти на треть. В 1960-е гг. численность заходящих на нерест в р. Озерная (оз. Курильское) производителей нерки снизилась в среднем до 0,8 млн. производителей, что на 40 % меньше этого показателя в 1950-е годы. Нерегулируемый вылов в море в 1950–1960-е годы привёл к тому, что даже полное прекращение берегового промысла в первую половину 1970-х гг. уже не обеспечивало пропуска производителей, достаточного не то, что для нормального воспроизводства – для выживания популяции.

Произошло резкое падение численности стада р. Озерная, достигшей минимума в начале – середине 1970-х годов. Старожилы в посёлке Озерновский и селе Запорожье должны хорошо помнить середину семидесятых – те годы, когда вылов нерки за путину не превышал 100 тонн (!!!), и то в прилове, поскольку специализированный береговой промысел на озерновскую нерку был тогда закрыт. В дальнейшем при сокращении вылова нерки в море (начиная с 1978 г.) возросло количество производителей на нерестилищах и, как следствие этого, выросла общая численность стада, которая в настоящее время очень высока.

Нерка, как и другие биологические организмы, подвержена влиянию различных факторов, вызывающих изменения ее численности. Эти факторы связаны как с вмешательством человека (антропогенные), так и с динамикой природных процессов, независящих от человека (факторы среды). Зачастую обе эти группы факторов действуют на промысловых рыб (в том числе и на нерку р. Озерная) вместе. С середины 1980-х гг. запасы нерки р. Озерная превысили в среднем 5,0 млн. рыб. Значительно выросла и величина подходов нерки к берегу. Несмотря на высокие прогнозы, Озерновский рыбокомбинат, по ряду причин, не справлялся с высокочисленными подходами нерки к устью р. Озерная. В озеро Курильское в эти (1985–1991) годы на нерест заходило от двух до шести, в среднем более трёх миллионов производителей. В озере резко выросла численность нагульной молоди. Молодь просто выела циклопов – основной вид кормовых организмов для нерки, что привело к подрыву кормовой базы в оз. Курильское. Резко выросла смертность молоди в пресноводный период нагула и снизились размеры покатников, мигрирующих на дальнейший нагул в море, тогда как выживаемость нерки в море, согласно данным отечественных и зарубежных исследователей, прямо пропорционально связана с размерами покатников.

Учитывая изложенное выше, в начале 2000-х годов ожидали закономерного снижения численности запасов и, следовательно, подходов и уловов нерки, «приписанной» к реке Озерная, но численность подходов пошла резко вверх и перешла на качественно более высокий уровень.

Не буду касаться вопросов, связанных с прогнозированием, да это и не входит в задачу статьи. Что касается точности прогнозов, то замечу, что предусмотреть все превратности природы не возможно и не удалось ещё ни кому: ни вулканологам, ни метеорологам, ни КамчатНИРО. Наверное, нет смысла и в том, чтобы в прогнозы слепо верили или не верили. Главная практическая цель нашего прогноза – заблаговременно как можно точнее определить численность подходов лососей к берегу и сориентировать промышленность на определенную величину вылова в следующий календарный год. Во время путины сотрудники КамчатНИРО следят за соответствием промысловой нагрузки численности подходов и обеспечением достаточного и равномерного заполнения нерестилищ производителями, делая это достаточно профессионально, что и подтвердилось событиями, произошедшими летом 2006 г., о которых упоминает в своей статье господин В. Д. Петров.

Наблюдая за развитием подхода лососей в 2006 г., сотрудники научной группы КамчатНИРО, работавшие в п. Озерновский, пришли к заключению о большой вероятности начала рунного хода нерки в р. Озерная 29–30 июля, когда были запланированы проходные дни. Чтобы избежать нежелательных событий, ранее отмеченных в 2003 г., когда проходные дни пришлись на пик рунного хода, группа предложила КамчатНИРО инициировать на КРХС отмену проходных дней на речных рыбалках на р. Озерная 29–30 июля. Напомним, что в 2003 г. отмечено превышение уровня заполнения нерестилищ, заложенного в прогнозе, на 0,7 млн., а общий заход на нерест в оз. Курильское превысил 2,0 млн. производителей. Если бы вовремя среагировали на сложившуюся ситуацию, то дополнительный вылов 1–2 августа в 2003 г. мог составить 1700 т нерки. С нашей аргументацией в 2006 г. согласились, и проходные дни 29–30 июля были отменены. Подводя итог, можно заключить, что отмена была проведена правильно и своевременно. Заход взрослой нерки в р. Озерная 29 июля составил почти 0,9 млн., 30 июля – более 0,8 млн. и в сумме превысил 1,7 млн. рыб. На речных рыбалках за два дня выловили около 2,8 тыс. т, а на нерест прошло 530 тыс. особей взрослой нерки. Если бы проходные дни 29–30 июля не отменили, то в оз. Курильское в 2006 г. зашло бы на нерест почти 3,0 млн. производителей нерки. То, что этого не произошло – немалая заслуга научной группы КамчатНИРО, работавшей в посёлке Озерновский в 2006 году.

Несколько слов о том, сколько необходимо пропускать производителей нерки в оз. Курильское на нерест. Выше я писал, что, из-за высокочисленных заходов производителей на нерест во второй половине 1980-х годов, в оз. Курильское была сильно подорвана кормовая база нагуливающейся в озере молоди нерки. Кормовая база не восстановилась в полной мере до сих пор. Об этом свидетельствуют как изменчивость, так и сами размеры покатников в последние годы. Чтобы не нагружать чрезмерно популяции кормовых организмов повышенным количеством нагульной молоди, пропуск производителей в оз. Курильское стараются держать в пределах 1,0–1,5 млн. рыб, что обеспечивает в сложившихся в оз. Курильское условиях максимальные возвраты нерки в р. Озерная. Если заходы производителей будут выше, то это скорее всего приведёт в будущем к снижению возвратов взрослой нерки. В последние три года нам, через регулирование промысла во время лососёвой путины, удавалось удерживать заходы производителей нерки на нерест в оз. Курильское в означенных (1,0–1,5 млн. рыб) границах.

Река Озерная – река, где, в основном, воспроизводится нерка. В последние 6 лет стадо р. Озерная обеспечивало в среднем 94,0 % всего вылова нерки по западному побережью Камчатки ежегодно. Лососей других видов в р. Озерная вылавливают в значительно меньшем количестве. Уловы горбуши здесь составляют в среднем около 7,5 % от вылова ведущего для реки вида. Вылов кеты, кижуча и гольца и того меньше, их суммарный вылов в среднем не превышает 1,0 % от вылова нерки.

О запасах лососей, прежде всего горбуши, воспроизводящейся в близко протекающих от посёлков, расположенных в устье р. Озерная, реках и прежде всего в «домашней» р. Явинская (у В. Д. Петрова р. Явина). В том, что горбуша р. Явинская находится в сегодняшнем состоянии, повинны жители этих посёлков и, главным образом, не промышленное, а бытовое (как выразился В. Д. Петров) браконьерство. Речка Явинская в устье неширокая (скорее напоминает ручей) и мелкая. При массовых подходах горбуши, местные жители на машинах, на мотоциклах, велосипедах и пешком вечерком, когда горбуша «толкнётся», нещадно вырезали самок на икру, бросая выпотрошенную рыбу по берегам реки. Итог этого «труда» – численность производителей на нерестилищах в этой реке за последние шесть лет снизилась, по сравнению с предыдущим 10-летием более чем в 2,5 раза. Задумайтесь об этом, местные жители, и остановитесь. Если истребление будет продолжаться такими темпами, очень скоро популяция горбуши р. Явинская действительно будет уничтожена. Это относится и к лососю на более отдаленных реках: Кошегочек, Опала, Голыгина, поскольку жители близлежащих поселений имеют в достаточном количестве хорошо проходимый по бездорожью транспорт и с успехом занимаются бытовым браконьерством и на этих реках.

В конце своей статьи В. Д. Петров просит «Для сохранения биоресурсов рек Озерновского региона наделить органы местного самоуправления Озерновского городского поселения соответствующими полномочиями, и на период каждой путины поставить работу представителей рыбоохранных органов под оперативный контроль».

КамчатНИРО не выполняет функцию рыбоохраны, для этого есть соответствующие государственные структуры, и даже не две. Эти структуры В. Д. Петров перечислил в своей статье…

IX. Морской ёж

7.06.2002, пят. Ура! В море!.. В 20.00 мой РС «Победный» отчалил. Николай Николаевич Козлов, «дед», 40 лет, «без пяти два», т. е. 195 см, пригласил в свою каюту знакомиться. Распили, закусили, вышли на палубу. Вдоль борта нефтяная плёнка тянется. Капитан с мостика: – Дед, плёнка не наша? – У меня на баке мазута нет! – Дед-юморист чётко рапортует. – Это не мазут, – говорю деду, – это золото из Золотого Рога изобилия.

Перед отходом бункеровались. Донкерман с танкера оформлял документы, дед ему: – Я на плавбазах работал, так у меня там меньше журналов было, чем на этой моторной лодке!

В кают-компании ТВ орёт. Разговор о ценах на компьютеры в Японии плавно переходит на др. цены. Кок Серёга (жуткий шрам: лоб сверху вниз разрублен): японка – 100$ в час, а в Маниле – 10, а во Вьетнаме, «в поле» – 1$!

Курс – 40?, на Ольгу. Пластмассовые ящики под морского ежа из трюма уже выгрузили на палубу.

8.06. Ольгу прошли, поднимаемся по карте курсом 30? к Тернею. Холод, а я забыл бельё и одежду теплей рубахи. Долго собирался: уходим – не уходим, собранное бельё отложил куда-то и забыл. Боцман Юра выручил рыбацким вязаным свитером.

В обед бросили якорь на глубине 5 м в виду зелёного скалистого мыса и просторного луга с коровами. МРС подвёз «рыбу». С палубы в тамбучину, где живут матросы и я, крик: – Полундра, народ! Рыбу привезли! Это значит – серого морского ежа в 30-килограммовых пластиковых корзинах. Он серый и фиолетовый – кругляши диаметром 5–8 см. меньше 5-ти – за борт: подрастай! Натянули над палубой синий пластиковый тент от солнца и дождя, которых ёж не переносит, и пошла сортировка. Сидя на перевёрнутых ящиках, перебирают вываленного на палубу ежа, перевитого морской травой зоостерой и кастарией, и заполняют свои ящики (20 кг). Работают в большинстве в жёлтых резиновых перчатках, кое-кто – в вязаных рыбацких. В них, кстати, легче справляться с травой, в смысле водорослью. Иглы у ежа коротенькие, совсем не такие, как у нашего, чёрного, в зал. Петра Великого. Икра – цвета охры, вкусная. Кастария – вроде длинного пырея после дождя. Каждые полтора-два часа МРС или катер подвозят по тонне ежей, мы работаем, потом грузим в трюм отсортированного ежа. Уже 22 часа, а мы всё работаем.

9.06, воск. Ленточки кастарии гораздо уже, чем у зоостеры, растущей на песке. Это сказал старший водолаз, собиратель ежей.

Капитан – боцману, сортирующему ежа со всеми:

– Юра, бросай железяку!

И мы встали на якорь. Старпом, передразнивая, видно, сынишку: – О, отдали крякорь!

10.06, пон. На «Победном» – целых 3 компьютера: два ноутбука (у капитана в каюте и на мостике), а стационарный – в радиорубке. На мостике набрал сегодня первый свой репортаж о промысле и отправил по электронной почте в газету «Рыбак Приморья».

Вчера вечером, закончив заливку трюма (загрузку, а по привычке – заливку, как на рыбе) ящиками-корзинами с ежом – около 8 тонн, двинули вдоль берега, на юг, в Ольгу, оформлять отход в Японию.

12.06, ср. Так в Ольге и стоим на рейде. Власти морочат. Вчера портнадзор придирался к мелочам: нет маркировки на камбузных ножах и т. п. Сегодня вот уже два часа погранцы и таможня с собачкой-наркоманкой-спаниелем (почти военная тайна: собачку «сажают на иглу», а перед работой лишают дозы) трудятся. Старший наряда посмотрел моё командировочное удостоверение и говорит: Командировка у вас – в район промысла, а Япония ж – не район промысла! Пришлось доказывать бдительному Карацупе, что сдача улова – часть промысловой операции. – А если вы увидите, что пойдут, например, в Японию без оформления, не декларируя груз, вы напишете об этом, мы прочитаем? – Непременно! – восклицаю. – А если вам угрожать будут? – Кто?! – Ну, мало ли бандитов… – Да я двадцать лет с рыбаками… Какие бандиты?! Все – друзья!..

Улыбнулся мой ФПС (федеральная погранслужба, кстати, в штатском) и ушёл из каюты. А я-то уж подумал, что он мне пистолет выдаст – супротив бандитов…

17.07.2002. Миновала «макушка лета», июль перевалил за середину, и подошла к финишу ежовая путина. В День рыбака, мокрый насквозь, холодный день – обложное небо в районе посёлков Пластун и Терней, частый дождь, мы сортировали на палубе, спрятавшись под брезентом, последние уловы водолазов добывающей компании «Прибой». В море праздников, по береговым понятиям, не бывает. Разве что в непогоду. Но что ж то за праздник?..

В общем, распрощались мы с добытчиками. Начальник экспедиции, державший водолазов всю путину в строгости чрезвычайной, отмяк душой и похвалил всех разом, поблагодарил за работу, поздравил с Днём рыбака, а точнее йижака (ёж по-украински).

Морской ёж – ценнейший морепродукт. Когда-нибудь, даст Бог, и мы научимся производить из него прекрасную продукцию, как это делают в Японии, настоящий эликсир молодости и здоровья: аппетитные, очень похожие на мандариновые дольки, оранжевые ястычки-гонады ежовой икры, с огородной зеленью, в 100-граммовой красивой вакуумной упаковке. Ну а пока по старинке торгуем сырцом. Считайте, по папуасски. Лет двадцать назад были и у нас попытки – какой-то из приморских рыбокомбинатов выпускал ежовую икру в стеклянных баночках, но есть её без омерзения было невозможно: по вкусу она напоминала, пардон, нечто однажды уже съеденное, приправленное притом чистым йодом.

А свежая икра морского ежа очень хороша на вкус – похожа на сладкое крабовое мясо. Естественно, возникает законный вопрос: господа технологи ТИНРО и бывшего ЦПКТБ «Дальрыбы» (целая армия технологов трудилась), где ваши разработки, где они, результаты десятилетий ваших изысков? Почему японцы могут использовать нашего ежа с огромной пользой для себя, а мы – нет, почему?..

X. Рыбаки-колхозники

Дек. 1996. Все сейчас подводят итоги уходящего года, строят планы на новый 1997-й, размышляют над своими ошибками и победами (если они есть, разумеется). Делится планами на новый год заместитель председателя Приморского крайрыбакколхозсоюза Г. И. Яковенко:

– Год 1996-й был для приморских колхозов очень нелёгким. Мы выловили рыбы в общем объеме даже меньше, чем в 1995-м. Подвёл минтай в феврале-марте. Крупно «пролетели» на сайре. Если в 1995-м, выставив всего два парохода, мы поймали 1700 тонн «ночной жемчужины», то в прошлом году, отправив на сайру 6 судов (!), взяли её почти вдвое меньше. А представляете, какие огромные затраты потребовались, чтобы выставить суда? 4 млрд. рублей ушло на их переоборудование, светоустановки, ловушки, продукты и топливо. И всё это фактически зря.

– Но были же и победы? – Конечно, были. Прежде всего на промысле сельди в Охотском море. Задание нам было поймать 5 тыс. тонн, взяли 7 800 тонн. Успех рыбакам-колхозникам принёс и промысел окуня-терпуга, камбалы, некоторых других видов рыб. Так что, если говорить в целом о прошлом годе, то со своим заданием мы всё же справились. И приятно, что в приветствии Госкомрыболовства по случаю Нового года отмечены именно приморские колхозники.

– Геннадий Иванович, как выглядит финансовое положение рыбаков-колхозников?

– Я бы сказал – по-разному. Большинство хозяйств рассчиталось с бюджетом по налогам, уплатило требуемое в пенсионный фонд, погасило, в основном, свои долги экипажам судов – и всё. Больше в казне денег не оказалось, а ведь нужны они страшно, особенно сейчас, когда началась минтаевая путина, и суда – кровь из носа – требуется выставлять на промысел. Причем, отсутствие оборотных средств характерно для большинства колхозов и акционерных обществ, входящих в КРКС. Это очень большая беда для прибрежных посёлков, где расположились хозяйства.

– Если уж мы заговорили о проблемах экономических, то интересен и такой вопрос. Как складываются ваши взаимоотношения с контрагентами? Расплатились ли они за рыбу, полученную от колхозников?

– Наш главный партнёр «Дальморепродукт» да, расплатился, хотя он должен был нам громадные суммы. Форма оплаты была разной, что понятно, так как ДМП тоже испытывает финансовые трудности. И деньгами, и снабжением, и продуктами, и топливом. Более того, в декабре в «Экваторе» прошло очень для нас важное совещание с руководством холдинговой компании, посвященное предстоящей путине. На нём рыбаки-колхозники настаивали на повышении закупочных цен на свой сырец. ДМП пошёл навстречу пожеланиям колхозников. Цены на неикряной минтай повышены на 10 процентов, на икряной – на 12 процентов. И также подняты на 15 процентов закупочные цены на треску.

– Как вы оцениваете состояние дел в каждом из рыбколхозов?

– Крепко, устойчиво работающих хозяйств у нас четыре. Это прежде всего «Тихий океан», «Приморец», «Моряк-Рыболов» и «Новый мир». Руководят ими люди умелые, инициативные, сильные хозяйственники. Дела в остальных колхозах идут далеко не столь успешно, а колхозы имени Чапаева и «Огни» внушают даже некоторую тревогу.

Да вот вам хотя бы такой факт уже начавшегося года. «Новый мир», «Тихий океан», «Моряк-Рыболов» выставили почти все свои суда на минтаевую путину. Они уже работают, ловят. «Приморец» выставил два судна и ещё два готовит к отходу. Судов же из «1 Мая» и «Чапаева» нет ни одного, хотя уже прошла половина января. Вообще же по выставлению флота на минтаевую путину мы начали этот год лучше, чем прошлый. Тогда было в начале января 15 судов, теперь уже 18.

– Какова сегодня структура Крайрыбакколхозсоюза? Я знаю, что некоторые хозяйства преобразовались в АО или даже в ЗАО…

– Колхозами в их чистом виде остались «Огни», имени Чапаева, «1 Мая» и «Тихий океан». Но, например, из «1 Мая» в отдельное, закрытое акционерное общество выделилась группа судов, ведущих промысел краба совместно с магаданской фирмой «Янин Кут», Они хотели бы войти в КРКС, но пока вопрос об этом остается открытым. А вот в «Новом мире», создав ООО «Новомировец» для своих стрекодеров. Решили войти в состав КРКС, и мы их приняли.

Так и не решился вопрос о вхождении в союз хасанского «Рыбака». И в колхозе имени Чапаева всё ещё формируется отдельное, независимое акционерное общество. Подводя итог, отмечу, что сегодня в КРКС входит 7 старых рыболовецких хозяйств и 3 новых. Всего десять.

– Рыбаки-колхозники высказывают огромную тревогу в связи со старением флота. ВБТРФ, ДМП, БАМР и другие наши крупные предприятия, несмотря на все трудности, все же приобретают новые суда. Как здесь дела у колхозников?

– Это один из самых больных и важных вопросов. Ведь в прошлом году лишь два хозяйства – «Новый мир» и «Тихий океан» – приняли суда из новостроя. У остальных денег на эту роскошь нет. А зачастую нет денег и на основательный ремонт старых траулеров и сейнеров. На нашем судоремонтном заводе в Подъяпольске – смешно сказать – ремонтируются сейчас 3 судна, и неизвестно ещё, рассчитаются ли за них заказчики. Ведь в 1996 году был такой случай: отремонтировали пароход на этом межколхозном заводе, а денег за ремонт не платят. Нет их, денег! И тогда судовладелец в отчаянии предложил: «Да заберите вы это судно!»

Проблема очень серьёзная. И если государство действительно хочет сохранить свои рыболовецкие колхозы, хочет, чтобы побережье Тихого океана и Японского моря не было безлюдным и диким, то необходима государственная программа обновления рыболовецких колхозов и посёлков.

Но ремонтируются наши суда кто где. В счёт оплаты за сырец на заводе ВБТРФ или в мастерских ДМП, переоборудование осуществляют за границей и ту же самую рыбу, А что делать? Вынуждены колхозы искать нетрадиционные способы выхода из положения, ведь суда иначе просто не выпустит Регистр.

– В Японии, Корее, Китае большинство прибрежных хозяйств весьма успешно занимаются марикультурой. Разводят креветку и морского гребешка, выращивают съедобные водоросли. Потому и на рыбных рынках у них богатейший ассортимент рыб и морепродуктов. А как с этим делом у нас?

– Крайне плохо. Лишь один колхоз «Тихий океан» имеет морские плантации по выращиванию гребешка и мидии. И в основном, они идут на нужды своих цехов обработки. Остальные колхозы, опять же из-за отсутствия оборотных средств, марикультурой не занимаются и даже в отдалённых планах на неё не замахиваются. Тут нужны большие инвестиции, а взять их негде. Причём, особенно обидно за наши северные, удалённые, так сказать, от цивилизации хозяйства. Там чистое, прекрасное море, продукция хозяйств марикультуры, будь они там, была бы просто отменной. Но все эти идеи, я считаю, ждут своего часа. Настанет же, наконец, время, когда более дальновидной, более разумной будет политика правительства. И тогда наши прибрежные хозяйства расцветут. Я лично в это верю.

…Вот на такой оптимистической ноте и завершилась наша беседа с Геннадием Ивановичем Яковенко. Да, хотелось бы, чтобы сбылись его ожидания. И ещё в этом веке.

Беседу вёл С. Штейнберг. Газета «Рыбак Приморья» 17.01.1997 г.

Из морского дневника:

19 июня, воск. 77. Второй день живу на «Полтиннике». 9 суток добирался. Последние сутки мой «Пущино» вместе со всем флотом экспедиции участвовал в поисках экипажа погибшего РС «Макрель» из Северо-Курильска. 17 июня около 22 часов камчатского времени этот сейнер, выскочив из полосы тумана, попал прямо под форштевень идущего полным ходом транспортного рефрижератора «Сахалинские горы». Спасти удалось 5 человек из 15 – двух матросов, боцмана, старпома и капитана. Спасённый капитан рассказывает так: «Прямо на рубку свалились «Горы», разрубили РС на две половины, и обе топорами пошли ко дну. Я ухватился за что-то. Тут же накрыло нас волной от форштевня «Гор». Моё «что-то» пошло ко дну. Я подумал: буду пить, скорей бы нахлебаться, чтоб долго не мучиться. Отпустил руки и не понял, что произошло: меня какая-то сила пулей выбросила на поверхность. Через несколько минут всплыли два плота ПСН (плот спасательный надувной) – сработали гидростаты. Мы пятеро на них и забрались». Позже нашли ещё один плот и шлюпку – пустые. И выловили два трупа «с воздухом», как сказали с БМРТ, выловившего их. Капитана, очевидно, чудесно вытолкнули наверх пузыри тех кубометров воздуха, что были внутри РСа. Вся экспедиция перешла на аварийную частоту 2182 кГц, я всю ночь просидел у РТ в радиорубке, слушал, как прочёсывали свои сектора и квадраты на малом ходу РС, СРТМ, СТР, БМРТ, как находили пятна соляра, доски, пробковую крошку теплоизоляции, судовые журналы и карты. Слушал и чувствовал мурашей на спине, представляя, как тонули не успевшие опомниться ребята, как плавали в 4–5-градусной воде ночного моря, как гибли те двое – один был в майке, трусах и носках, второй – в куртке, брюках, сапогах. Проклинал и вахтенного штурмана «Сахалинских гор», видно, не включившего локатор или болтавшего с кем-нибудь на вахте, сопляка, погубившего 10 рыбачьих душ.

Сегодня, на второй после трагедии день – штиль, солнце, ясное небо, дурацкие выборы с восторженным репортажем из Питера Кирилла Харыбина (собкор «Тихого океана») по поводу солнечного дня выборов.

XI. Портрет капитан-директора

Репортаж через десять лет

Ноябрь 1997-го. Десять лет не был я на промысле, целых десять! И вот иду туда, под Магадан, «на селёдку”, на сельдевую путину, которую, как бочку, неграмотно называют сельдяной (даже к этому ревную), иду, как на свидание, честное слово. Как она там? Что там? Нереститься-то хоть дают ей вовремя? Какие там сейчас погоды?..

Да, для наших женщин, конечно, «главней всего погода в доме», ну что ж, в доме и нам любо, когда не штормит, но сводку погоды какой же рыбак не послушает спозаранку, спросонья прямо? Погоду так и называют в море – промысловой или непромысловой. Вот и первый свой репортаж с промысла сельди в Охотоморье я начинаю, само собой, с погоды. Спасатель «Напористый» даёт прогноз. Десять лет назад давала синоптическая группа, да, целая сингруппа восседала на одной из плавбаз и ежедневно делилась с рыбаками своими наблюдениями, давала обзор по району, погоду на ближайшие сутки и долгосрочный прогноз. Ну, ничего, в принципе, как говорится, страху нет, рыбаки и сами с усами, фототелеграф есть на каждом борту, так что карта погоды всегда у рыбака перед глазами. Кто не умеет её читать, быстро учится. Итак, говорит «Напористый»: Курилы, Сахалин, западное побережье Камчатки… о, вот, наконец, по нашему району. Так, ветер северный, слабый, 5–7 м/сек, давление падает, слава Богу, а температура – почти бархатный сезон в Сочи – плюс три. Отменная рабочая погода!

Да, а почему, собственно, он даёт по Сахалину, Курилам, да не только Северным, но даже и Южным? Это ж ведь далеко отсюда, от селёдки. Слушаю промысловый совет и понимаю: ох, ребята, и тут она, царица Рынка, экономия. То ж надо было три штаба держать, троих начальников трёх разных промрайонов, да каждому, естественно, плати, а теперь – один. И надо же, думаю, справляется. Десять лет назад ни в жизнь бы не стал. Правда, время от времени, когда к нему, некогда всемогущему ФНП (флагманский начальник промысла), какой-нибудь добытчик или транспорт обращаются за помощью, начальник промрайона разводит руками: что вы, мол, ребята, я ж ничем и никем не командую нонче, я только информацию собираю. Да-да, сколько вы там, в своих координатках, вчера поймали? И что поймали? В процентах, пожалуйста: селёдочка, минтай, чего ещё там… А вы, господин хороший, транспортный рефрижератор, сколь чего погрузили?.. Да, вот и все дела! Будьте любезны докладывайте и ни-че-го не спрашивайте…

Диво дивное. Дивлюсь и вникаю помаленьку. Господи, да как же так-то, а? Беззубость волчья. И где – не в зоопарке ведь, а в дремучей тайге. Н-да, на флотах российских всегда действовал принцип единоначалия. Да и как оно может иначе быть? В морях есть такой зверь – форсмажор. В переводе на русский – нечто вроде вот этого: сила солому ломит, то есть штормы, тайфуны, разные там цунами и прочие неодолимые страхи Господни. На судне голова, царь и бог – капитан, а на промысле, пардон, кто нынче? Есть, конечно, ФНЕ, но вот ФНП, считай, нету. ФНЕ – это начальники экспедиций, а их, как всегда, тьма: БТФ, БТРФ, ДМП, колхозники хабаровские, сахалинские, приморские, «Магаданрыба», «Дальрыба» и прочие «рыбы», порой настолько скользкие, что в руку не возьмёшь и не разглядишь, откуль у неё хвост-то растёт.

И ведь каждый ФНЕ, каждая такая «рыба», естественно, тянет на себя одеяло, а как иначе: кто платит, тот и… Да, на промысле нынче у каждого своя музыка звучит. Как в «пробке» на проспекте Столетия Владивостока: из окна «тойоты» – под Маккартни, из кабины «мазды» – Таня Буланова, из автобуса «Ванетты» – Михаил Шуфутинский и так далее. Цельной симфонии, увы, не получается. А на промысле она-то и нужна. Вон стоит траулер-кошелькист в замёте, белозубая цепочка наплавов полукругом, и в неводе у него тонны селёдки. Траулер принадлежит; допустим, БТФ, Базе тралового флота, а в экспедиции у них работают две плавбазы, притом одна занята на перегрузе готовой продукции, ушла с транспортом под ручку далеко от района лова, спряталась под берег. А улов огромный – не хухры-мухры, его переварить одной базе не под силу. Сдать бы, допустим, на плавзавод «Дальморепродукта» – ан нет, не моги, начальство не дозволяет. В чём дело, спрашиваю. А в том, оказывается, что договора, видишь ли, нет у этих двух «контор». И хоть ты лопни, кричи, не кричи в микрофон: кому рыбку? Да нет, и кричать даже не велено, да и сам будешь сидеть, как собака на сене, на той рыбе, а никому ПОСТОРОННЕМУ – ни хвоста! И пойдёт в конце концов та рыбка действительно под хвост – коню ли, тому ли дьяволу, что раздрай такой посеял на флотах российских. Всякие финансисты местного помола, глядишь, командуют своими директорами да президентами, указывают им, с кем дружить, с кем нет, с кем заключать договор, с кем не заключать. А результат – вот он, на лову: рыба идёт за борт! «Нету у нас взаиморасчётов», – говорят бедняги-рыбаки вслед за своими «деятелями», начальниками да финансистами.

Вот, на мой взгляд, не претендующий на большую глубину (десять лет всё же не был на промысле), зато свежий взгляд, – одна из самых главных проблем в рыбацком море: не договорились меж собой чиновники на берегу – и финиш, нет на промысле взаимовыручки былой, нет жизненно необходимой смычки между «конторами», между добытчиками и обработчиками. А это ведь, если разобраться по-хорошему, страшно! Мать-Природа страдает в первую голову. И не помогают тут никакие фискальные меры. Буквально на каждой плавбазе сидит инспектор из Охотскрыбвода, а толку-то – мизер. О да, он призван, разумеется, следить за приловом и выдёргивать рыбьи хвосты из рыбомучных крематориев. Но это всё равно, как на проходной рыбпорта отнимать у рыбака пару минтаевых головок, которые он несёт любимой кошке, а в то самое время из широких ворот того самого порта, натужно пыхтя, вытаскивает паровоз целый состав рефрижераторных секций (из пяти вагонов каждая) с ворованной рыбой, «законно» идущей куда-нибудь налево, в уплату, например, какой-то компании за долги, сделанные за бугром лично гендиректором или кем-то из его «команды», строящим там, за бугром, противоатомный бункер с панелями из красного дерева для собственного семейства. Идёт, говорят, накопление первоначального капитала. Да что-то больно уж долго идёт. Пока накопят, от богатств России ни хрена не останется.

Раздрай на промысле необходимо одолеть, это однозначно. Каждый барахтается в одиночку в штормовой стихии рынка. Естественно, возникает сакраментальный вопрос: возможен ли вообще сейчас у нас какой-то координирующий центр? Да, самозатягивающиеся узлы проблем надо развязывать, и побыстрей, ибо промысел из разумного так и норовит превратиться в самый настоящий хищнический. Но в то же время не приведи Господи снова отдать бразды правления прежним горе-руководителям. Из 25-ти лет, отданных морю, десять я работал в «Дальрыбе», так что и систему, и людей, по сей день не выпускающих из рук тот штурвал, знаю не понаслышке. Кто сотворил в океане «чёрные дыры», под чьим «чутким руководством» уничтожались на корню олюторская сельдь, угольная и другие виды рыб? Кто рычал в начальственный микрофон на переговорах с промыслом:

«Никакой самодеятельности! Брать только горбушу!..» Это когда на Курилах та горбуша шла пополам с кетой и симой. ФНП просил «Дальрыбу»: ради Бога, пришлите хоть один СРТМ, золотую ведь рыбку губим, выбрасываем за борт. Глухо! И тогда ФНП насолил лично себе бочонок кижуча, сёмужным посолом посолил. «Так он прямо плавал в красном масле!» – говорит экс-ФНП, и мы оба невольно облизываемся. Китайцы вон, рассуждаем, ловят, как говорится, всё, что шевелится, ракушку, рыбку, водоросли, медуз, а мы… Лет пять назад в США вышла книга М. Фешбаха и А. Френдли «Экоцид в СССР». Экоцид! Это об экологической угрозе миру от России. Во до чего мы доплавались!

Гендиры-президенты рыбацких «контор», больших и малых, плодящихся грибам подобно, не в состоянии преодолеть ограниченности взгляда, свои чисто ведомственные интересы. Рыбообработчики вопят: заработок давай. Ну и как же ты им не дашь? А декабрь на дворе, и кошельковые невода колом уже стоят, в блок не лезут. И начальник стучится в дубовые министерские двери: разрешите траловый промысел сельди. Так нельзя же, говорят ему, губительно это для селёдки. А ничего, отвечает он, всю не загубим, другим ещё хватит. И – поладили. И даже «науку» уговорили «фундамент подвести» под это дело.

Слушали мы на промысле выступление одного такого представителя науки по радиостанции «Тихий океан». Фамилии не разобрали, сотрудник ТИНРО, только это услыхали. Так вот он сказал, что в Охотском море на промысле минтая в уловах отмечается до 80 % молоди. Выход? А надо, говорит, увеличивать размер ячеи тралов. Во «панацея»-то! Рыбаки буквально плевались: враньё это всё! Когда в косяках столько молоди, промысел надо закрывать, это единственное спасение… Да, а тинровец между тем продолжал: надо, ребята, дескать, больше сельдь облавливать, это она, видите ли, виновата, вытеснила, стерва такая, из ниши минтая. А со мной рядышком-то, в радиорубке, сидят как раз начальник экспедиции и инспектор рыбвода. И – в один голос: – Что?! Да сельдь сколько уж раз губили и промысел закрывали вообще! Сельдь беречь надо, тралы запретить! Вон как гребут её «всепогодные» корабли бармалейного типа (БМРТ), у которых «авоська» трала больше километра в периметре. Гребут и давят её в тралах. Куда её потом? Только в консервы. А консервов в промрайоне почти никто и не делает. И даже пресервы делают всего на двух плавбазах «Дальморепродукта». Причины – нет банкотары, невыгодно и т. п.

Мало пользы взывать к совести волка: не кушай, мол, барашка, дай ему хотя бы вырасти. Нужно самим рыбакам, заметно, надо сказать, за десять лет поумневшим, подумать о завтрашнем и послезавтрашнем дне, решить, как быть, может быть, собраться по-казачьи на круг и выбрать себе «голову», создать координирующий работу на промысле центр. Только, повторюсь, поостеречься и не посадить себе на плечи «арапов», умеющих лишь рычать и драться за власть.

Семь раз моряк

Ох, уж эти юбилеи! В чём – в чём, а в юбилействе-юбилярстве мы поднаторели. Сотворить банкетного, во всю столешницу, поросёнка с хреном или запузырить в полнеба дирижабль, смахивающий на того же поросёнка, только не с хреном, а с многометровым портретом юбиляра, – это для нас всегда было раз плюнуть. С помпой, под фанфары, уж как апофеозно и бравурно выучились мы юбилеить! По-чёрному, говорят. Ан нет, Мы как раз не по-чёрному, а по-красному мастера трафаретиться. В 1972– ом готовили 50-летие СССР. Радиоговоруны, умаявшись произносить оскомину набившее слово «пя-ти-де-ся-ти-ле-ти-е», к концу года (а праздник-то был аж 30 декабря) приспособились проговаривать «псятилетие «и «пятилетие». На всех заборах и даже на пивных этикетках красовался «полтинник» – 50. Я писал втихаря: Ах пятидесятники, трясуны! Вымазали в красное полстраны…

К 390-летию Российского флота приморское радио в начале нынешнего года запустило в эфир регулярную передачу «Ходили мы походами». И стали там один за одним, этаким кильватером-гуськом, выступать кавторанги, каперанги, адмиралы. Сработал тот самый махровый стереотип нашего, российского мышления: походами ходили, разумеется, только они, военные корабли и золотопогонные наши красавцы-моряки. Ну да, те, что воевали в 41-45-ом и с победой вернулись к родным берегам, как поётся. А поётся у нас славно:

На побы-ы-вку е-е-дет мо-олодой моря-а-к,

Грудь его в меда-лях, ленты в я-а-коря-а-х!..

Вот, а ежели без медалей ты, да ещё и лент на тебе нету, то какой же ты моряк? Военморы испокон относили к клану романтиков моря исключительно себя самих, презрительно величая «торгашами» моряков торгового флота, а рыбаков не замечая вообще. Ну, какие они моряки, коли толкутся на рыбьих косяках на чёрных своих, залепленных чешуёй шаландах, сейнерах да траулерах? Ну, какие ж из них, сами поглядите, романтики, а? Да у них и формы-то морской нету, в ватниках и рваных ушанках, как зэки, ходят. И моряки загранзаплыва («торгаши») тоже рыбаков в упор не видят. Точнее, видят именно когда в упор и матерятся:

У-у, рыбачьё под ногами тут путается, белым лайнерам мешает ходить походами…

Ну, это я маленько, конечно, подзагнул. К чести моряков торгового флота, особенно капитанов, надо сказать, что большинство из них прекрасно понимает, сколь тяжёл и велик труд рыбака, истового пахаря моря, ну а ворчат на них чистоплюйски – так это так, по привычке. И пословица эта водоплавающему народу давным-давно хорошо известна: рыбак – дважды моряк. А то ещё и так говорят: рыбак – семь раз моряк!..

Красивый

Вот такого семикратного морячину я и предлагаю вам в качестве героя своего рассказа. Пожалте – Анатолий Александрович Семашко, капитан, отдавший флоту сорок лет жизни. Вклад в 300-летие, согласитесь, немалый. И 33 из сорока – на капитанском мостике. Стройный, спортивный, красивый. Куда ж от этого определения денешься – красивый, да, даже в свои сегодняшние, во что никак не верится, почти что восемьдесят. Всегда собранный, энергичный, притом без малейшей суетливости. Вся энергия – в цель, в десятку, без распыла. Мы много раз встречались в море, и всякий раз дивился я неизменной его алертности, внутренней пружине, незримой, но ощущаемой явно. Ходовые мостики плавбаз типа «Спасск» просторны, как корты. И вот он ходит по этому мостику-корту спортивной походкой и отдаёт на ходу команды рулевому. Громадина-плавбаза идёт на швартовку к транспорту, стоящему в районе лова борт о борт с большим морозильным рыболовным траулером, сдающим свою продукцию.

Столько пересмотришь этих пароходных встреч посреди моря в промысловой экспедиции. И все ведь они разные! Разные, как само море, то штилевое-шёлковое, то штормовое-рычащее. Разные, как люди, населяющие эти суда, начиная от матросов, стоящих на баке и корме с выбросками наготове, до капитанов, командующих пароходами, которые идут на швартовку. Однажды я видел в районе Курил встречу двух танкеров, под завязку полных топливом. Это едва не закончилось экологической катастрофой, озвученной грандиозным «фейерверком». Инерция тяжело гружёных стальных махин велика, а один из капитанов просчитался. Бог миловал: другой капитан вовремя дал самый полный вперёд и буквально впритирку проскользнул перед форштевнем собрата.

Швартовка – это главный экзамен для судоводителя. Проверка всех его знаний разом. Капитан должен знать-чувствовать свой пароход, как родную жену. И тогда пароход, как жена, будет отвечать взаимностью, отзываясь на каждое твоё движение, каждое слово. Да!

Швартовка в море, ночью, в тумане – экзамен с самой большой буквы. Это струнное напряжение нервов, глаз, мыслей и чувств, всех шести, притом работа шестого чувства тут приоритетна. Мастерство судоводителя – в швартовке, как в зеркале.

И вот громада «Спасска» выплывает из молока тумана, грозно, пугающе неотвратимо нависает своими надстройками над малорослым, таким беззащитным транспорточком и… неожиданно мягко льнёт к его борту. С носа и кормы базы синхронно взвиваются над морем выброски, за ними ползут толстые швартовы. На транспорте долго возятся с подачей шпринтов, прижимных тросов. Анатолий Александрович, перегнувшись через планширь, смотрит какое-то время на эту возню, наконец, удовлетворённо кивает и уходит в рубку. Швартовка окончена. Экзамен сдан, как обычно, на пять баллов.

Капитан-директор А. А. Семашко

«СПАССК» – «СУХОНА», кто кого?

– Да, «Спасск» мне тяжело достался, – Семашко даже зажмурился на миг и качнул головой. – Это был самый отстающий корабль на Дальнем Востоке. Он был первым в серии этих судов, и на нём, как говорил Диденко, тогдашний начальник Базы флота, даже подволоки были самые низкие, отчего в каютах – вечный сумрак. Да, а через год «Спасск» стал догонять «Сухону», лидера не только дальневосточного, но и минрыбхозовского флота вообще…

Боже мой, в каком загадочном мире мы живём! То ли в мире чудес, не исключая и страшных, жутких, то ли в мире символов. Мы сидим с Анатолием Александровичем в кабинете Базы флота, вознесённом над бухтой Диомид, на сопочном склоне, и вдруг надо всей этой бухтой, буквально забитой рыбацкими судами, повисает густой протяжный гул, слитное горестное гуденье целой сотни, наверное, пароходных стальных и медных горл. Это прощальный салют, проводы в последний путь капитана Валерия Горошко. Я знал его, добрый был капитан, добычливый рыбак. И вот – всего 54 года ему, оказывается, было отпущено на этом свете.

Да, господа, да, друзья, грустно: капитаны долго не живут. Плавбазой «Сухона» больше десяти лет командовал Генрих Георгиевич Кайзер, славный капитан-директор, замечательный человек добрейшей души, умница и честняга редкостный. Я горжусь тем, что дружил с ним. В конце 80-х сошёл на берег капитан и стал замом начальника Базы флота. И морской, рыбачий народ вскоре проголосовал за то, чтобы возглавил он Базу. Но – не судьба! В 51 год Генрих Кайзер ушёл. Я бы сказал, погиб на посту: после крупного разговора с начальством – кровоизлияние, и всё. Не живут капитаны долго, особенно на берегу. Как дельфины, как киты…

Ах, «Сухона”, красавица плавбаза, сколько морского народу прошло по твоим палубам, сколько добрых воспоминаний о тебе осталось в наших сердцах…

– Ну вот, стали мы, значит, Кайзера догонять. А через год нашему «Спасску» было доверено принимать комиссию ЦК КПСС…

«И губки накрашены»

Брежневские времена. Застойно-застольные, кладезь для юмористов нынешних дней. А в те годы было не до смеха. Особенно, когда вот так – не любовь, а комиссия нечаянно нагрянет. А ту комиссию и вообще с такой большой буквы писали, что шапка с головы валилась, как глянешь на неё. И «Спасск» лизали чуть не языками, да всем экипажем. И смотрины прошли, как говорится, слава Богу. И были грамоты, премии, награды, цветы и туши.

Кстати, о чистоте, о вылизанных палубах. Семашко долго был капитаном-директором РМБ (рыбо-мучной плавбазы) «Алексей Чуев» и, естественно, очень любил этот пароход. Вот как он говорит о нём:

– «Чуев” у меня всегда ходил тщательно выбрит и прилежно отутюжен. У нас нередко можно было услышать по радио такие объявления: «Сегодня из длительного рейса в порт Владивосток возвращается плавбаза (название). Торжественная встреча состоится на 49-ом причале рыбного порта… Полгода, год, а порой и больше – вот что такое «длительный рейс». Это сверхчеловеческая, запредельная усталость – моральная и физическая. И вполне естественно, что судно к родным берегам приходит тоже не в парадной форме. Рабочий вид: заветренные, облупившиеся рубки и мачты, ржавые борта… Да, так оно и бывало, но только у кого угодно, а не у Семашко. Для него плавбаза – что любимая женщина. Вот послушайте:

– База должна быть чистой. Особенно – идя домой. Как говорится, и причёсана, и губки накрашены. Меня всегда коробило, когда в море встречал неряху. Вот я швартуюсь к своему коллеге-плавзаводу, а у него на шлюпках чаячье дерьмо – горами, и весь он чёрный, грязный, и разит от него не просто рабочим, рыбомучным духом, а именно, пардон, дерьмом. Ага, и нас одинаково встречали в порту – что меня, что его – с музыкой. А мне ведь чистота эта доставалась недёшево. Приходилось портить отношения с народом, заставлять чистить, красить корабль. Ты отработал в море девять-десять месяцев, заработал неплохо, так будь добр после себя прибери место рабочее. И прежде, чем идти во Владивосток, я заводил корабли, к примеру, в бухту Джигит и суток десять стоял, приводя их в порядок. Какие прессы мне приходилось выдерживать! И от прессы в том числе. Обвиняли публично чуть не в садизме. Зато, когда мы приходили и в порту нас встречали с почётом гости, родители, все – тут уж одни ахи слышались.

Да, Владивосток помнит эти праздники. Когда не ракетный крейсер, отстоявший год на швартовах в центре города, «у памятника», а трудяга-плавбаза, однако, столь же стройная и красивая, свежепокрашенная и так же трепещущая флагами расцвечивания, входила в бухту, торжественно и нежно льнула к родному причалу, полному цветов, музыки, радостных слёз и улыбок. И он, победитель, капитан-директор плавучего гиганта, лидера экспедиции, такой же стройный красавец, как и его корабль, – безукоризненная морская форма, сверкающая золотом галунов на рукавах и «краба» на фуражке, – отдаёт рапорт верховному рыбацкому начальству:

– За 12 промысловых месяцев РМБ «Алексей Чуев» принял на борт и переработал 300 000 тонн рыбы-сырца. Товарной продукции выпущено на 125 миллионов рублей. Цены, заметим, тех ещё лет, когда хлеб и селёдка стоили по 20 копеек. – Выпущено готовой продукции: 72 тысячи тонн мороженой рыбы, 36 тонн рыбной муки, 800 тонн солёной икры минтая, 100 тонн печени. – Деликатес! – 8000 тонн рыбьего жира! Чистая прибыль составила 46 миллионов рублей…

Всё же познаётся в сравнении. Так вот, для сравнения, целое пароходство за тот же год дало прибыли меньше, чем один «Алексей Чуев»! А когда подбили «бабки» за пятилетие, оказалось, для того, чтобы сравниться с «Чуевым», двум однотипным плавбазам «Василий Чернышёв» и «50-летие СССР» необходимо сложить свои показатели. Вот теперь и скажите, заслужила эта плавбаза, чтобы ей ходить «с накрашенными губками»?..

Пристрелка

Боже, а сколько пота и мата, сколько крови и самих жизней рыбацких предстоит всегда таким вот победным реляциям…

Помните? «Соболезнование ЦК КПСС и Совета Министров СССР. В результате жестокого шторма, сопровождающегося морозами до 21 градуса и интенсивным обледенением, 19 января сего (1965) года погибли находившиеся на промысле в Беринговом море средние рыболовецкие траулеры «Бокситогорск», «Севск», «Себеж» и «Нахичевань».

Центральный Комитет КПСС и Совет Министров СССР выражают глубокое соболезнование семьям погибших на своём посту моряков советского промыслового флота…»

Вечная вам память, святые мученики, родные наши рыбаки!

Память. Мы встречались с Анатолием Александровичем в море много раз. «Чуев», «Спасск», «Славянск»…

– «Шалва Надибаидзе» ещё, – подсказывает Семашко. Память у него – дай Бог всем. И вот мы вместе вспоминаем тот сентябрь у Южных Курил. Как не ладилась рыбалка у одного из траулеров, приписанных к «Шалве»…

Гаснет заря. По горизонту – строчки белых огней, это суда-добытчики в замётах; компактные цветные созвездия, это плавбазы и плавзаводы; а над горизонтом – белёсое зарево, словно от большого города, там работают на подсветку сейнера-сайровики.

Я на время прощаюсь с «Шалвой» и перехожу на борт СРТМ «Серышево». Траулер в поиске…

Перебрался на борт «Шалвы” через неделю, чтобы помыться и отоспаться. А добытчикам этого сейчас не дано, им дано вкалывать и валиться с ног, частенько и не раздеваясь. Отдохнув, вечером я поднялся на мостик. База шла как раз к одному из траулеров, стоящему в замёте. Семашко показал мне на огни примерно в миле от нас и сказал: «Обратите внимание, сейчас салютовать будут”. И действительно, одна за другой с борта траулера полетели ракеты. Только не в небо, а в воду. Что за чудеса? «А другие ещё и сваркой «салютуют», – усмехнулся Семашко. – Да, когда кольцуют невод и рыба прёт в «ворота», уходит, рыбаки отпугивают её чем придётся, ширкают электродами по борту, палят из ракетниц, гремят о борт молотками. А всё равно очень много рыбы уходит. И плавбазы вынуждены жечь топливо, гоняться по океану за удачливым промысловиком, да ещё и наперегонки нередко». Иваси – вкусная, жирная рыбка, но у нас, как водится, в экспедициях то нет того, то нет другого, то нет даже технологических норм на какую-то продукцию, консервы или пресервы; а в результате из этой вкусной и жирной рыбки обработчики вынуждены делать элементарный тук, в качестве добавок идущий на корм животным, и рыбий жир, льющийся тоже не совсем на «стол народный». На промысле минтая свои проблемы, тут – свои, но без проблем жить не умеем, мы их сами себе перманентно создаём и, как говорится, успешно преодолеваем. «Ну, как же нам без проблем? – Семашко улыбается. – Помрём же от скуки”.

Рукой-водящая роль партии

Его награждали, и он награждал. Но… Боже, сколько этих огромных «НО» постоянно давили на плечи рыбачьи! Это равносильно тому, что спортсмену, бегуну или прыгуну взвалить на спину мешок муки, допустим, в полцентнера весом. Бегай, прыгай…

Рыба, политая потом, а то и кровью (да-да, на том же «Серышево», только позже), далеко не всегда попадала «на стол народный», как про то взахлёб краснобаяли рыбпромовские, дальрыбовские да и министерские начальники. Одно дело трепаться с амвона, а другое – организовать промысловую экспедицию так, чтобы добытую с таким трудом рыбу не пришлось снова выбрасывать за борт из-за того, что плавбазы не принимают уловы. И не по своей, конечно, вине это делают. Рыба-то, иваси-сардина, чрезвычайно нежная: даже не поднятая из неводного круга на палубу, а лишь слегка потёршаяся о сеть (вестибулярный аппарат рыб так и называется: боковая линия), уже в большинстве своём нежизнеспособна. У меня сохранилась магнитофонная запись тех лет: «Главный и самый больной вопрос промысловиков, – говорит капитан-директор «Шалвы Надибаидзе” Семашко, – отсутствие в экспедиции тарных и других материалов, необходимых для того, чтобы вести нормальный приём и обработку сардины. Пресервы из сардины – хорошая продукция, потребители по всей стране её по достоинству оценили, и промысловая обстановка позволяет полностью загрузить производственные мощности экспедиции. Но наша плавбаза, например, вообще остановилась неделю назад, не имея на борту ни единой банки, ни единой бочки для посола рыбы. Очевидно, в Приморрыбпроме и Дальрыбе велась очень плохая подготовка к промыслу. А был ведь издан хороший приказ. Но всё осталось, увы, на бумаге».

Анатолий Александрович не один год отработал на сардине и «чёрных анекдотов» может рассказать сколько угодно. Прошлую экспедицию, например, лихорадила проблема… этикеток. Банки с сардиной (спецпосол, вкуснятина!) по нескольку месяцев пролеживали бока в трюмах плавбаз, как неликвид – исключительно из-за этикеток. «Нынче жалоб на их дефицит нет. Но! – Он поднимает палец. – Проблема этикеток, как ни странно, осталась. Вот мы на «Шалве» выпускали крупную сардину, а этикетками вынуждены пользоваться для мелкой рыбы. Этикетка выпущена из двух половинок, их надо склеивать. Затем гасить реквизит, а на каждой половинке три реквизита, т. е. на одной этикетке – шесть. На борьбу с реквизитами (иначе эту титаническую работу не назову) мы мобилизовали около десятка самодеятельных художников, они вырезают трафареты, штампы. Но что можно сделать кустарным способом в условиях моря? И конечно, на базы идут рекламации от Дальрыбсбыта».

Да, не зря у рыбаков любимая песня «Позабыт, позаброшен…» И с транспортами в Южно-Курильской экспедиции вечно худо. Послушаешь капитанский час или промысловый совет – радиодрака идёт между капитанами за перегрузчик, пришедший в район лова: кому первому к его борту становиться. Капитаны не просят уже ни помидоров, ни фруктов, а просят только: дайте бочку, банку, дайте перегруз. Рыба есть, а взять не можем, хоть и научились уже ловить. На одном из капчасов Семашко сказал: «Оно, конечно, не помешали бы и помидоры, и огурцы, и картошка свежая, не сушёная. Но мы их пока не видим…”

А добытчики на капчасах своё думают: какие там огурцы, когда гоняешься за этой бешеной рыбой, что волк за козой. Обмечешь, а она в несколько секунд – шасть и ушла в «ворота»… Да, перебрали рыбаки десятки способов и остановились на самом эффективном, но опасном смертельно. Вспомнив хулиганское своё детство, смешали сухой свинцовый сурик с алюминиевой пудрой и получили взрывчатку неслабой мощи. Достаточно крошечной бутылочки из-под пенициллина, чтобы бабахнуло под водой так, что пароход вздрагивает. Зато рыба остаётся в неводе…

Один с сошкой, семеро с ложкой

О да, в полном соответствии с этой пословицей толпились вокруг рыбака чиновники, «научники» и пр. и др. и т. п. бездельники. Да все ж с портфелями. То есть с кабинетами, машинами, секретаршами.

Помню, сошлись как-то в море на борту плавбазы, которой командовал Семашко, сразу несколько капитанов и флагманов, редкая сходка: погода позволила – устойчивый антициклон, штиль, солнышко. Ну и за «круглым столом», как водится, разговорились о власти-напасти, о четырёхзвенной системе управления в рыбной промышленности. В других министерствах – трёхзвенная давно, а вот у нас: База флота – огромное здание с десятками кабинетов, отделов, затем рыбпром (Камчат, Магадан, Сахалин, Хабаровск, Приморрыбпром – всё это дворцы, фаршированные мягкой мебелью, всякими интеркомами и, само собой, чиновниками, более громкоговорящими, чем там, во флотской конторе), Всесоюзное рыбопромышленное объединение, ВРПО «Дальрыба” – царский дворец в самом центре Владивостока, царедворцы-шаркуны, входишь – шапку долой, ну и наконец сам Минрыбхоз (вообще туши свет), который с маленькой буквы мы так и не научились писать, хотя его, МИНРЫБХОЗа, четвёртый год уже нет, комитетом стал! Это всё акулы-управленцы, а сколько ещё есть прилипал – всяких НИИ, КБ и пр. У них тоже – дворцы, секретарши, лимузины. И им тоже – до ноги всякие там нужды флота. Хотя, по идее (о, сколь всего у нас должно было явиться по той Идее!..) именно им надлежало «оперативно разработать и внедрить” безопасное средство отпугивания рыбы, чтобы ивасёвые косяки не сбегали из неводов. Да, и лет десять, помнится, во всех этих НИИ и ЦПКТБ говорили о «подарке рыбакам» – звуковом датчике с записью голоса охотящегося дельфина. На стадии интересных разговоров всё и осталось. Ну, может быть, кто-то там диссертацию защитил на дельфиньем голосе. А рыбаки тем временем гибли, подрываясь на самоделках. На том СРТМ «Серышево” два года спустя я своими глазами видел два тёплых ещё трупа молодых парней, тралмастеров. Они готовились к замету, готовили «адскую смесь» сурика с пудрой в трёхлитровой банке, ну и при размешивании её обыкновенной щепкой она и рванула. Воронка в бетонированной палубе была почти как от фугаса, на траулере не осталось ни одной двери…

Космические сроки

В тех самых НИИ когда-то вычисляли, сколько сможет рыбак выдержать в море без берега: без семьи, без женщины, без свежих овощей, без… без… без… безо всего земного. Были установлены «нормы»: 135 суток, 150, 165. Последняя цифра – это пять с половиной месяцев. Но кто соблюдал те «нормы”?

Семашко смеётся:

– У нас на «Чуеве» были «панфиловцы». И я в их числе. Сколько было героев-панфиловцев? Двадцать восемь. Вот, и наш «Чуев» такие ещё рекорды бил – по два с лишним года домой не ходил, работал на промысле. Экипаж, конечно, отчасти менялся: на транспортах, пассажирских теплоходах уходили люди, приходили. Ну, а нас, тех, кто безвылазно провёл на борту все двадцать восемь месяцев (!) так и прозвали – панфиловцами…

Двадцать восемь месяцев – дорогие мои, вы только врубитесь, только представьте себе эту жизнь оторванного от земли земного ведь, не земноводного существа, не имеющего ни перепончатых лап, ни жабр. Ни семьи, как правило…

Мне доводилось видеть не гигантские плавбазы, а крошечные РСы, сейнера, отрыбачившие два года далеко от родных берегов. Нагрудных знаков им «За дальний поход”, какие военным морякам дают всего за десять тысяч пройденных миль (месяц в море, да почти на всём готовом), не выдавали.

Семашко: «У меня за рейс по сорок пять тысяч миль выходило… Четыре с половиной «дальних походов», значит. Я только по льдам Антарктики прошёл 116 000 миль…».

Плавбаза – не PC, конечно, на ней жить можно. РМБ «Алексей Чуев» – это пароходище двести с лишним метров длиной, полтыщи народу в экипаже, семьдесят две специальности! Машина – 9500 «лошадей», скорость – 14 узлов с половиной. Кроме того, последние четыре года капитанства на «Чуеве» Анатолий Александрович по сути работал капитан-директором целой флотилии, считай, флотоводцем: двенадцать добывающих судов было приписано к «Чуеву». И Семашко вёл капитанские часы и штормовые радиопереклички, самостоятельно менял районы промысла, определял очерёдность сдачи уловов, бункеровал флот, спасал больных и пострадавших от несчастных случаев, благо лазарет на базе был шикарный, а врачей он умел набирать, как Рокоссовский бойцов…

Да, 28 месяцев не выдерживали и стальные корабли, ломались, уходили в порт, становилась в док. А он продолжал работать и со своими, и с чужими добытчиками – с камчатскими, к примеру, у которых не было своей плавбазы. И по сей день он носит на руке именные, на заказ сделанные часы с дарственной надписью-благодарностью от камчатцев и датой: 1984. Он рассказывает о той работе так:

– Я швартуюсь к крошке РСу, камчадалу, и нарадоваться не могу: какие талантливые люди строили «Чуева»! Какой корабль! Какая гидродинамика, маневренность! Двухсотметровая громадина, а я швартую её – без всякой помощи, без буксиров, в море, в туман кромешный, я с мостика своих людей на баке не вижу, ага, швартуюсь, значит, к камчадалу (свои суда боялись таких швартовок), он заметил, у него в неводе тонн двести, надо срочно, до подхода циклона, взять эту рыбу…

Вот так и появилась эта надпись на именных часах: «За досрочное выполнение пятилетки».

Про пиратов (на закуску)

Нынешней весной у берегов Юго-Восточной Азии, где-то на 18 градусах северной широты, подвергся нападению пиратов востоктрансфлотовский теплоход «Токаревск». По радио сообщили: «Моряки отбились своими силами». Я спрашиваю у Семашко: как они это сумели? Он сразу встаёт и как-то весь выпрямляется.

– Знаете, если капитан сумеет организовать экипаж, он всегда отобьётся…

Года два назад, когда Анатолий Александрович уже перешёл на береговую, «генеральскую» должность в акционерную компанию «Супер», с его родным пароходом стряслось вот что. (16.07.94 г.):

«Алексей Чуев» возвращался из короткого рейса в южно-корейский порт Пусан – там проведшие пять месяцев на охотоморской путине 100 членов экипажа и 400 туристов, таких же рыбаков, «отоваривали» трудовую валюту.

Плавбаза уже стояла на рейде Владивостока, когда сразу после таможенного досмотра вместо портовых судов к трапу подошли несколько катеров с… пиратами. Около тридцати вооружённых рэкетиров буквально «по головам» поднялись на судно и устроили настоящий террор. Они жестоко били всех, кто попадался под руку, взламывали каюты, организованно выносили из них телевизоры, видики, прочую аппаратуру, а вещи, угрожая оружием, вырывали прямо из рук хозяев. К тем, кто пробовал оказать сопротивление, применяли простые приёмы – пускали в ход газовые пистолеты и мощные кулаки. Несколько часов судно, по сути, находилось в руках бандитской группировки. В отличие от моряков, прекрасно организованной.

Затем отобранная добыча была быстро погружена на катера, и морские разбойники спокойно отбыли восвояси. По данным руководства Владивостокской базы тралового и рефрижераторного флота, капитану судна всё же удалось связаться с милицией, но там с него запросили денежный залог, чтобы выслать платную службу охраны. В самом Первомайском отделе милиции сообщили, что во время нападения на плавбазу никаких сигналов с неё не поступало, а позже лишь один член экипажа написал заявление, по которому возбуждено уголовное дело.

«То, что творилось на «Чуеве», – настоящий беспредел. Моряки в родном порту стали заложниками бандитов, лишились всего, что заработали за длинную путину. А властям и правоохранительным органам до них нет дела, – сказал председатель профкома ВБТРФ Л. Шустов».

А теперь я приведу комментарий бывшего капитан-директора «Алексея Чуева» Семашко:

– Я тоже отовсюду приходил, не только с промысла, но меня не грабили. Потому что я не одного человечка ставил к трапу, а высылал туда весь основной комсостав, человек пятнадцать. А наверху – ещё человек двадцать с прутьями и в масках, чтоб их не узнавали эти наши доморощенные «пираты», позарившиеся на морскую тряпку, заработанную потом и кровью. Это именно на «Чуеве» у меня были такие бригады.

Память у Анатолия Александровича – на зависть. Он вспоминает случай тридцатилетней давности и называет даже фамилии:

– Году в 66-ом наш научный корабль «Искатель» в Филиппинском море, в проливе Лоусона, атаковали пираты. Четырнадцать часов они пытались взять его на абордаж. Все, от матроса, до капитана, встали как один. Капитан Сидоров там был, а Толя Паутов третьим штурманом… Не взяли! И стреляли по ним, притом из пушек палили – фонтаны воды обрушивались прямо на бак, антенны им посшибали. Но – не взяли! Они не останавливались, маневрировали, боролись. А сейчас сразу останавливаются…

– Ну, может быть, цэу такое есть? – возражаю я. – Чтобы людьми не рисковать…

– Раз ты командир, так будь им! – напрочь отметает всевозможные возражения Семашко. – Я бы не позволил даже приблизиться к борту.

– А ежели у них там крупнокалиберные пулеметы? – подливаю я.

– Хорошо, – неожиданно соглашается он, – пусть подходит к борту. И – жги его к чёртовой бабушке!

– У вас что, напалм на борту?

– Нет, просто по 30 бутылок в кассетах стоят. Фугасы самодельные: бензин, тёрки, сера. Пришвартовался – пусть лезет. Бутылок двадцать бросили – и пиратского корабля нет, он сразу сгорит, и пулемёты не помогут!.. Ходил я в те годы Малаккским проливом, это у острова Суматра, пираты там вообще свирепствовали. Ночью прёт катер, только мы вышли в Андаманское море, прёт прямо на нас, подходит, а мы задраены, кассеты у нас приготовлены на трёх палубах, ну и ещё кой-какие вещи стоят. Повезло ему, не сожгли, пару бутылок только получил на крышу рубки и отвалил. Ну, что он сделает у борта, что? Из какого крупнокалиберного стрелять будет, куда? Когда сверху бутылки лететь будут… Ну, а тут, читаешь, ему тремя пулями стрельнули по рубке, он сразу «стоп» дал – подходи. Да ещё вышли все на палубу и ручки задрали. Что ж тут непонятного! Надо ж экипаж приготовить, объяснить, как действовать. Шланги, пар, вода – всё должно быть готово. Крючья, багры, ломики. А то – сам, понимаешь, валенок, да ещё в героях ходит: его пираты захватили! Я этого не понимаю. Что вот сделали США, НАТО несколько лет назад? Против кого это было отработано? В Ла-Манше, в Нью-Йорке, в других местах натовские корабли безо всякого предупреждения провели учения по захвату торговых судов. Сейчас концепция такова: на море не топить корабли, а захватывать. В наше время у всех стран доктрина войны вот какая: зачем такие грандиозные сооружения пускать на дно, если их можно захватить? Вот они и сработали на захват. По всей этой огромной акватории выбросили десант. Ну, и все были захвачены – итальянцы, французы, голландцы, англичане, – все, кто в НАТО входит… Да, а вот западных немцев не смогли взять. И это ведь – гражданские моряки, эти немцы. На них с вертолётов падали эти самые чёрные и прочие береты, но – взять не смогли. Я не говорю, что у немцев это в крови, они, так сказать, военные люди. Организация – вот что! Пароходы ведь у них такие же, как у всех, но всех повязали, а их – нет…

Финиш-старт

Помните, вначале о Семашко как сказано: собранный, энергичный, красивый, вся его энергия – в цель, в десятку, без распыла. А ведь это самая лучшая организующая сила – живой пример. Экипаж невольно потянется за таким капитаном.

Ещё в 60-х на «Пеламиде», старом рыболовном траулере, ходил он под Антарктиду, в моря Дюрвиля, Росса, Амундсена, Беллинсгаузена, обследовал 9000 миль береговой черты ледового континента. Клёпаный корпус (делали ж пароходы в былые времена!) отменно выдерживал удары льдин и даже сжатие… Много позже, когда балтийский теплоход «Михаил Сомов» попал в «ледовую ловушку» и вся страна где-то с месяц следила за той «ледовой эпопеей”, Анатолий Александрович поражался: как так, ведь «Пеламида» спускалась намного южнее, ближе к полюсу, и не попадала в эти ловушки, и никто, никакие мощные ледоколы не ходили туда её спасать. «Я сравнивал, – говорит Семашко, – «Сомов» чуть не в десять раз больше, в десять раз сильнее его машина, это судно усиленного ледового класса, и так вот легко попасться в эту ловушку?..»

Акционерная компания «Супер”, которую возглавлял Анатолий Александрович Семашко, это двенадцать современных супер-траулеров-плавзаводов, в морском народе их называют филетировщиками, т. к. основная их продукция – рыбное филе мировых стандартов. Зарабатывали рыбаки на этих судах – «нам с вами такое и не снилось» (это слова гендиректора). Попасть моряку во флот «Супера», сами понимаете, очень просто – нужно всего лишь совершить подвиг. Вроде того, например: пройти безаварийно всеми морями Антарктики. Именно так вырастают настоящие капитаны, Капитаны с большой буквы. И становятся затем флотоводцами. Да. Ну, а за флот, доверенный такому человеку, можно быть, я думаю, спокойным.

Времена однако сменились круто, на все 16 румбов, т. е. на 180?. И вот к чему это привело:

Раньше этот красавец супертраулер носил гордое русское имя «КАПИТАН АЗАРКИН», но скорее всего больше никогда не будет развеваться российский флаг на этом корабле… Ведь аферы государственного масштаба очень часто остаются за кулисами, тем более в таком мафиозном деле как рыболовный флот (он у нас когда-то был, и им можно было гордиться). Как так можно было увеличить внешний долг России и потерять будущее?..

Однако верим мы железно – у рыбаков и промыслового флота России будущее есть! И порукой тому – эта наша история «Полвека в океане».

Примечания

1

ТИНРО – Тихоокеанский научно-исследовательский институт рыбного хозяйства и океанографии. ТУРНИФ – Тихоокеанское управление рыбопромысловой разведки и научно-исследовательского флота.

(обратно)

2

Его Величество План.

(обратно)

3

Ваера – два буксирных троса трала, идущих к лебёдке через блоки траловой дуги.

(обратно)

4

Под жвак – полностью, до конца (флотский жаргон). От «жвака-галса», отрезка якорь-цепи, соединяющего цепь с корпусом судна.

(обратно)

5

Зюзьга – черпак из сети, натянутой на обруч, служит для выливки рыбы.

(обратно)

6

ВБТРФ – Владивостокская База тралового и рефрижераторного флота.

(обратно)

7

ЦПКТБ – Центральное проектно-конструкторское и технологическое бюро.

(обратно)

8

ТИНРО – Тихоокеанский НИИ рыбного хозяйства и океанографии.

(обратно)

9

«Шило» – спирт (жаргон).

(обратно)

10

ТИНРО – Тихоокеанский НИИ рыбного хозяйства и океанографии.

(обратно)

11

Кухтыль – большой надувной резиновый поплавок для сетей.

(обратно)

12

НИРО – НИИ рыбного хозяйства и океанографии.

(обратно)

Оглавление

I. Зачин

II. Сельдь тихоокеанская

  Сельдь Охотского моря

  В Олюторском заливе

III. Минтай, «рыба века»

  Из морского дневника:

  «Против ихней жадности»

  Шторм 13 баллов (фрагмент дальневосточной были)

IV. Сардина-иваси

  Вернулась «неверная»

  Взрыв

  Из морского дневника:

  Серебряный поток

V. Кальмар

VI. Краб

VII. Сайра, «ночная жемчужина»

  Из морского дневника:

  На Шикотане

VIII. Царь-рыба

  Натюрморт с тазиком икры (рассказ таможенника)

  А теперь немного лососёвой истории п-ова Камчатка (с 1932 г.):

IX. Морской ёж

X. Рыбаки-колхозники

XI. Портрет капитан-директора

  Репортаж через десять лет

  Семь раз моряк

  Красивый

  «СПАССК» – «СУХОНА», кто кого?

  «И губки накрашены»

  Пристрелка

  Рукой-водящая роль партии

  Один с сошкой, семеро с ложкой

  Космические сроки

  Про пиратов (на закуску)

  Финиш-старт

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно