Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Мой неистовый герой
От автора

К моменту нашего знакомства Феликс Медведев, как викторианский особняк, оброс невероятными легендами, и о его биографии уже тогда можно было сказать словами Ильфа и Петрова: «Тут было все». Встречи и беседы с «небожителями» культуры и политики, заграничные турне по странам и континентам, тысячи поклонников-читателей и, конечно, читательниц, журналистские премии, слава непревзойденного интервьюера, автора эксклюзивных публикаций, детективные повороты судьбы почти в стиле Хичкока и многое другое, о чем, с согласия главного героя, попытаюсь рассказать в этой книге.

А состоялось знакомство с Феликсом Медведевым в то не слишком далекое время, когда мы вместе работали в газете «Версия – Совершенно Секретно». Вернее сказать, я работала, а Феликс творил. Он летал туда-сюда, оживленный, занятой, в облаке своего тонкого шарма, с неизменным портфельчиком и ярким шарфом, небрежно-изысканно наброшенным на плечи.

Моя хорошая знакомая, тогда замглавного редактора «Версии», однажды кинулась ко мне, блестя глазами: «Ты знаешь, кто у нас работает? Сам Феликс Медведев! Он просто потрясающий человек! Вам обязательно нужно познакомиться!» Мы встретились в ресторане любимого в то время Феликсом заведения – казино «Корона», куда он, будучи одним из самых почетных гостей со статусом «ВИП», радушно приглашал перекусить своих друзей.

…Феликс сверкал нездешним лоском и какой-то нероссийской доброжелательностью, шутил и рассыпал конфетти комплиментов, словом, очаровал с первого взгляда и навсегда… А когда все это великолепие помножилось на такое неожиданное и приятное качество Феликса, как отсутствие нездоровой звездности при осознании собственной значимости, стало понятно, почему перед обаянием Феликса Медведева не смогли устоять «кумиры, гангстеры, премьеры, красавицы и короли».

Феликс Медведев обладает тем, несомненно, уникальным качеством, которое, как мне кажется, делает из пишущего человека настоящего журналиста и отличного психолога – искренним, глубоким интересом к собеседнику, к событиям, к самой жизни. Есть люди, рядом с которыми «застегиваешься» на все пуговицы, рядом с другими хочется помолчать, с третьими – банально скучно. И редко-редко случается, когда встречаешь человека и вдруг чувствуешь, как раскрывается душа, и ты говоришь, часов не наблюдая, о сокровенном и наболевшем, и печалишься, и смеешься… К этой немногочисленной, а оттого весьма ценной «могучей кучке» и принадлежит Феликс Медведев. О чем бы ты ни рассказывал Феликсу, всегда увидишь напротив его распахнутые, внимательные глаза и услышишь заинтересованное: «Да-а?» Ну как тут не ощутить себя значимой личностью и не довериться? Может быть, поэтому Феликс как-то сравнил свою работу с работой экстрасенса.

Однажды его спросили, почему он выбрал жанр интервью, мол, самая легкая стезя – «знай себе, спрашивай». На это Феликс ответил: «Профессия журналиста не так досужа и легка, как может показаться на первый взгляд. На самом деле, это эмоционально изнурительная работа, ибо каждая встреча, каждая история жизни оставляют царапину в душе, а герои, поведавшие о себе, остаются со мной».

В длинной, как сама жизнь, и яркой, как бриллиантовое ожерелье, череде его героев и героинь, сверкают имена Жаклин Кеннеди, Курта Воннегута, Франсуазы Саган, Артура Миллера, Чингиза Айтматова, Иосифа Бродского, Габриэля Гарсиа Маркеса, Сергея Михалкова – людей, по судьбам которых судят о целой эпохе. И собрано это драгоценное ожерелье одним человеком, чью судьбу определила сама эпоха.

Нельзя объять необъятное, но я искренне надеюсь, что эта книга хотя бы немного приоткроет завесу тайны над невероятной биографией самого Феликса Медведева, неугомонного человека, неистового интервьюера, пламенного русского мадьяра.

Глава I

«Добавим огня «Огоньку»!

В феврале 2013 года в квартире журналиста Феликса Медведева раздался телефонный звонок.

– Феликс Николаевич?

– Да, это я.

– Вам звонят из Следственного комитета Российской Федерации.

Феликс напрягся. Еще свеж в памяти «печальный детектив», изрядно потрепавший его нервы и здоровье. О той неравной борьбе популярного журналиста и могущественного олигарха пять лет назад трубили почти все центральные СМИ.

«В чем дело? – пытался он сообразить. – Ведь та злополучная история давно закончилась, и олигарх сам, по-видимому, понял, что его присные подставили шефа, спровоцировав на конфликт с прессой. Почему снова Следственный комитет?»

– Вы можете прийти к нам? Мы хотели бы с вами поговорить.

– А по какому вопросу?

– Вам скажут на месте, пропуск заказан… – прозвучало на другом конце провода.

Зная о присущем мужу красноречии, жена попросила его не слишком разглагольствовать, чтобы сократить до минимума неприятный визит.

Очередная встреча с читателями. Задумчивое выражение внимательных глаз. Еще секунда – и оратор готов к ответу на любой вопрос

…Деликатно постучав и войдя в нужный кабинет, Феликс, притихший и внутренне собранный, скромно присел на предложенный стул…

– Следственный комитет интересуют ваши отношения с журналистом Полом Хлебниковым, с которым, как нам известно, вы были хорошо знакомы, – начал высокий следственный чин.

– Вот как? – удивился Феликс.

Он познакомился и подружился с замечательными русскими американцами Пущиными-Небольсиными-Хлебниковыми во время первой поездки в США в 1988 году. Позже не раз бывал в их нью-йоркской квартире и старинном загородном доме в Саутхемптоне, который принадлежал еще бабушке Павла Хлебникова, праправнучке Ивана Пущина, друга Пушкина, часто встречался с Павлом в Москве, когда тот возглавлял российский журнал Forbes. Сообщение в июле 2004 года о его убийстве потрясло Феликса. Он присутствовал в храме на Ордынке, где отпевали бесстрашного журналиста, искренне желавшего помочь своими публикациями родине именитых предков.

– Но все, что я знал о Павле, рассказано в моей книге «Я устал от ХХ века». Вряд ли могу еще что-то добавить… – слегка растерялся наш герой.

…Если бы кто-то заглянул в кабинет через полчаса, то увидел бы неожиданную мизансцену: уверенный, раскрасневшийся, возбужденный Феликс, похрустывающий конфеткой за чашкой ведомственного чая, завораживает сюжетами о своем феерическом журналистском пути секретаршу, двух сотрудников Следственного комитета, один из которых в звании генерала, и словно заправская Кармен, оглушает присутствующих кастаньетами громких имен президентов, премьер-министров, звезд Голливуда, народных артистов, писателей, магнатов, с которыми ему доводилось встречаться…

Он всегда умел поражать. Пристальный интерес читателей, восхищенные глаза зрителей, первополосные анонсы журналов и газет, сияние софитов, трибуны и телекамеры – его стихия, кипящий котел, в котором рождаются творческое вдохновение и пламенное красноречие. Журналист, антрепренер, телеведущий, библиофил, аукционщик, писатель, игрок – он отдавался своим увлечениям с азартом и неистовством. Более полувека яркого горения. Редчайшее сочетание востребованности и неординарности.

За свою невероятно насыщенную жизнь Феликс повстречался с сотнями известнейших людей по всему миру – потомками царского рода, опальными поэтами, легендарными революционерами, диссидентами, музыкантами, певцами, художниками, писателями, актерами, режиссерами, первыми российскими олигархами, признанными или уже забытыми, богатыми или бедными – в его журналисткой копилке сотни уникальных судеб. Работа в журнале «Огонек» вознесла его на вершину, и он стал одним из творцов той эпохи, когда слово «свобода» перестало быть пустым звуком.

Феликс Медведев пришел работать в журнал «Огонек» в самое застойное брежневское безвременье. Казалось, что ничего уже не может измениться в идеологическом пространстве огромной державы…

Феликс вспоминает, что отдел литературы «Огонька» работал качественно, старательно: регулярно печатались интервью с уважаемыми писателями, публиковались материалы из литературного наследия Александра Блока, Анны Ахматовой, выходили украшенные цветными вкладками номера, посвященные Пушкину, Гоголю, Маяковскому. Журналу охотно давали статьи Дмитрий Лихачев, Лев Гумилев, другие видные ученые и публицисты. Но казалось, что работа идет все-таки во многом вхолостую. Феликс не помнил случая, чтобы кто-то в Доме литераторов или Доме журналистов сказал ему доброе слово о той или иной публикации в софроновском детище. Изданием интересовались лишь сами авторы, их ближайшее окружение, любители детективных романов с продолжением, «кроссвордисты», собиратели цветных иллюстраций.

Трудно было предположить, что вскоре река времени совершит крутой зигзаг и мало кому известный в Москве киевский «варяг» Виталий Коротич со товарищи превратят «Огонек» в самый читаемый печатный орган страны. Хотя, надо заметить, что между мартом (когда сняли с должности Анатолия Софронова) и июнем 1986 года (когда назначили Виталия Коротича) журнал напечатал принципиальные для его реноме вещи. И самыми сенсационными среди них оказались первая после десятилетий глухого молчания публикация стихов Николая Степановича Гумилева и статья о нем заведующего отделом литературы Владимира Петровича Енишерлова.

Едва ли не самым ярким глашатаем новых веяний в журнале стал Феликс Медведев. Именно им для растущей аудитории «Огонька» выпекались острые, обжигающие «пирожки» с актуальной начинкой. Конвейер работал бесперебойно – почти каждый номер журнала, становившегося все популярнее, украшало интервью с очередным «живым памятником» эпохи или новой кометой, сверкнувшей на политическом или литературном небосклоне. Яркие, нестандартные интервью неугомонного обозревателя немало способствовали тому, что тираж «Огонька», превращавшегося из официозного партийного издания в настоящую трибуну гласности, рос от номера к номеру.

Каждую субботу у киосков «Союзпечати» по всей стране происходили, без преувеличения, одинаковые диалоги.

– Есть ли в сегодняшнем номере интервью Феликса Медведева? – спрашивала очередь.

– Да, – отвечал просвещенный советский киоскер с улыбкой лакомки, уже отведавшего вкусненького, – сегодня Юлиан Семенов!

– Та-ак, – раздавалось в ответ, – почитаем!..

На следующей неделе у киосков та же сцена, меняется только герой номера – Сергей Михалков или Виктор Астафьев, Чингиз Айтматов или Элем Климов, Расул Гамзатов или Сергей Образцов… Автором этих откровеннейших, «непричесанных» интервью, был тот же Феликс Медведев.

Киоск «Союзпечать». Место, популярность которого в советское время была сравнима с интернетом, – только здесь можно было узнать последние новости с передовиц центральных газет,  купить журналы для моделистов, женщин, автомобилистов, спортивных болельщиков,  садоводов, издания для школьников, сборники стихов, кроссвордов и анекдотов, конверты, марки, гибкие синие пластинки  журнала «Кругозор» с самыми модными песнями… За популярными изданиями перестроечного времени, среди которых ярко блистал «Огонек»,  с раннего утра выстраивались длинные очереди

«Для меня, – признался в печати через много лет кинорежиссер Владислав Чеботарев, – но, думаю, и для многих других главной приманкой любого номера «Огонька» становились поистине ослепительные материалы за подписью таинственного Феликса Медведева, популярность которого в народе была просто сногсшибательной… Мне, скажем, и по сей день не стыдно признаться в том, что я, взрослый мужик, с усердием примерного ученика вырезал очередную медведевскую публикацию, дабы поместить ее, как редкостного радужного махаона между листами скучной конторской книги».

Феликс Медведев открывал читателю новые имена, неожиданно и смело повествовал о судьбах людей, переживших драматические события прошлых эпох. Он поднимал завесу над многими тайнами недавней советской истории, рвался общаться с запрещенными до недавних пор персонажами, и на родине, и за границей. По-хорошему «всеядный», он предлагал читателю именно то, чего не хватало в ангажированной советской журналистике, – право выбора героя. Выбора своих героев, не навязанных «партией и правительством» оценок творчества и жизненного пути корифеев литературы, искусства, политики. Феликса можно назвать первым российским «космополитом» газетно-журнального пространства. Наверное, поэтому на адрес редакции приходили сотни и сотни писем читателей, адресованных знаменитому журналисту. Многие сохранились в его архиве. Перечитывать их сегодня, когда с тех легендарных лет прошло уже две эпохи, можно и смеясь, и плача.

Перестройка, объявленная Михаилом Горбачевым на свой страх и риск, дала журналисту настоящий карт-бланш. Ему работается безумно интересно: в голове роятся планы, вспыхивают идеи, перефразируя слова классика, он и жить торопится, и печататься спешит. Собственная судьба тесно сплетается с судьбами его героев, прошлых и будущих, ведет его по закоулкам времени, высвечивая огневыми вспышками события и даты…

Надо сказать, что Феликс постоянно ощущал некую незримую нить, которая, словно нить Ариадны, вела его по жизни, помогая держаться основного пути, не только как журналисту, но и как знаменитому книжнику, библиофилу. Его знакомство с неординарными людьми перерастало в дружбу. Они сами раскрывали журналисту истории своих судеб, подчас без оглядки исповедуясь.

Вот пример. В середине 70-х судьба сводит его с пожилым москвичом Лазарем Борисовичем Фридманом, работником одного из первых советских издательств в 20-е годы. Он охотно рассказывает гостю о своих знакомствах с интересными персонажами той поры.

– Между прочим, Феликс Николаевич, я знал и самого Сергея Есенина, – однажды признался новый приятель.

– Сергея Есенина? – не поверил своим ушам Феликс.

– Ну да, – улыбнулся старик. – У меня даже сохранилась книга с его автографом…

– А нельзя ли на нее взглянуть? – заволновался гость-книголюб, вонзившись взглядом в собеседника и судорожно нащупывая в кармане диктофон.

Надо заметить, что с приобретением диктофона (весьма дефицитного в советское время орудия журналистского труда и незаменимого помощника интервьюера) в жизни Феликса появились два неизведанных ранее страха: первый – забыть диктофон дома и второй – перепутать кнопки. За долгие годы владения этой хитроумной техникой он так до конца и не освоит ее. Любая электроника для него навсегда останется загадкой. До сих пор Феликс не умеет пользоваться Интернетом, с трудом находит на пульте единственно приемлемый им канал «Культура», боится мобильного телефона и всякий раз, как правило, нажимает не на те кнопки… Память журналиста хранит целую копилку драматических историй, когда коварный диктофон подводил его, и наиважнейшая беседа оставалась не воспроизведенной на пленке. Выйдя из глубокого пике и осознав ужас, кажется, безвыходной ситуации, Феликс воссоздавал на бумаге сказанное именитым собеседником, виртуозно донося до читателя все нюансы и интонацию разговора. Долгое время только жена знала о том, что беседы с такими своеобразно мыслящими мастерами слова, как Грант Матевосян, Габриэль Гарсиа Маркес, Иосиф Бродский, не записались на магнитофонную ленту. Феликс воспроизвел их по памяти. Кстати, у моего героя это получилось так натурально, что читатель ни о чем не догадался. Написанное явилось результатом экстремального напряжения и высокого профессионализма.

…Когда на свет родилась статья об автографе Есенина, осталось только пристроить свежеиспеченную «нетленку» в хорошее издание.

«Но куда? – думал Феликс, перебирая отпечатанные страницы. – В «Московскую правду»? В «Вечернюю Москву»?..

Там-то всегда были рады феликсовым штудиям: их отличала небанальность подхода, живость языка. Ему не приходилось «вымучивать» темы – сама жизнь подбрасывала нужный материал. Так однажды, начинающий журналист Феликс Медведев, торопясь на свидание, несся по Тверской, и цепкий репортерский взгляд выхватил вывеску: «Зеркальная мастерская».

«Интересно, – удивился он. – Неужели здесь, в центре Москвы, делают зеркала? Странная работа: чем бы ты ни занимался – всегда видишь себя… Десятки отражений…» И он вспомнил какую-то публикацию о том, что, отражаясь в зеркале, человек всякий раз теряет частичку своей ауры. Поразительно!

Ноги сами завернули к двери. Легкий скрип – Феликс вошел в мастерскую, жизнерадостно поприветствовал работников и, предъявив корреспондентское удостоверение, вывалил на сосредоточенные головы зеркальных дел мастеров кучу вопросов. Удивленные неожиданным вниманием прессы, «зеркальщики» отвечали поначалу сдержанно, но потом открыто увлеклись разговором и с удовольствием поведали симпатичному репортеру о тонкостях своей работы.

Свидание пришлось отменить, а через несколько часов Феликс уже достал из печатной машинки последний листок – эссе-экспромт готово. Статья «В ста зеркалах себя я вижу» украсила ближайший номер журнала «Служба быта».

1987 г. С выдающимся журналистом, коллегой по «Огоньку»,  Артемом Боровиком на очередном выступлении перед поклонниками журнала. В 2000 году Артем погибнет в авиакатастрофе, причины которой не раскрыты до сих пор

Но в этот раз он решил твердо: «С Есениным буду играть по-крупному. Не отнести ли его в «Огонек»? Чем черт не шутит?»

Подхватив портфельчик, набросив модный шарф, погожим осенним деньком 1975 года Феликс помчался в известное в Москве здание возле Савеловского вокзала. Здесь, в издательстве «Правда», и находилась редакция популярного журнала. Отделом литературы «Огонька» руководил Владимир Енишерлов, литературовед, знаток творчества Александра Блока, приветливый, интеллигентный молодой человек.

– Мне нравится, – одобрительно сказал Енишерлов, познакомившись со статьей и с ее автором. – Увлекательно… Попробуем опубликовать. Кстати, будет еще что-то интересное по тематике отдела, сразу несите к нам, – Владимир Петрович протянул руку.

– Обязательно, – ответил на рукопожатие гость и, окрыленный, выскочил из редакции.

Через несколько дней Феликс возник на пороге «Огонька» с новой статьей…

А вскоре энергичного журналиста пригласили на особый разговор.

– Есть возможность оформиться к нам внештатником, – объявил Енишерлов. – И «корочку» с автографом Анатолия Владимировича Софронова получите.

– Корочку? – распахнул глаза Феликс и на секунду замер. – Спасибо, Владимир Петрович, почту за честь.

Удостоверение корреспондента «Огонька» не просто подтверждало статус его обладателя, оно служило настоящим волшебным «сим-сим, откройся!» в мир дверей, недоступных простым смертным.

– Мила, посмотри, что у меня есть! – задыхаясь от восторга, предъявил он трофей юной супруге. – Давай бокалы!

На стол выгрузились бутылочка шампанского «Советское», добытого в знаменитом «Елисеевском», и кусок голландского сыра.

– Поздравляю! – искренне порадовалась жена. – Ты молодец!

– Ну, я же говорил, что буду в «Огоньке»! – глаза его сверкали. – Добавим журналу огонька!

Феликс погладил красную кожу удостоверения. Что-то давно забытое всколыхнулось в памяти…

Где растет Фикус-Филюс?

… Осень 1947 года. Задворки села Головино Покровского района Владимирской области. Диверсант привычным движением чиркнул спичкой. Сухое колхозное сено мгновенно занялось. Огонь жадно поглощал траву, подбираясь снизу к нездешней работы красным сапожкам. Поджигатель неожиданно испугался пламени, такого яркого в закатных сумерках, и бросился на стог, вырывая руками горящие клоки сена и яростно затаптывая их в землю. Борьба была неравной. Измученный и грязный, он изо всех сил понесся к скромному бревенчатому домишке, где можно было отсидеться до поры. В эту минуту он не жаждал ни признания, ни славы. Спустя 11 лет диверсант по фамилии Партош получит советский паспорт, где в графах «Фамилия, имя, отчество» будет стоять: Медведев Феликс Николаевич.

Русская национальная забава, известная в народе как «подпустить красного петуха», пришлась по сердцу мальчугану с большими хитрыми глазами, длинными ресницами и ангельской улыбкой.

Он не хотел никому навредить, просто необъяснимым образом его привлекала стихия огня – хищное зарево, пожирающее и очищающее одновременно. Феликс не станет пироманом, но неукротимая огненная стихия пройдет через всю его судьбу, начиная с первого дня жизни.

Он родился ранним утром 22 июня 1941 года. Уже полчаса фашисты бомбили наши города: над огромной страной, его родиной, вспыхнул самый страшный пожар – Великая Отечественная война.

Юный красавец венгр Банды приехал в Москву в 1923 году вместе со своим отцом, врачом по образованию, поэтом по призванию и революционером по велению сердца Золтаном Партошем. Вынужденная эмиграция семьи Партошей связана с разгромом венгерской социалистической революции в 1919 году, в которой глава семьи принимал активное участие. Москва стала европейским беженцам вторым домом.

…Молодой человек, сменивший непривычное для русского уха имя Банды на понятное Андрей, неспешно прогуливался по Арбату, разглядывая витрины самой знаковой улицы Москвы, и вдруг остолбенел: навстречу ему уверенной походкой шла миниатюрная, ясноглазая девушка. Густые волосы, уложенные в красивую прическу, отливали теплым каштановым блеском, скромное, но хорошо сшитое платье мягко облегало девичий стан. «Итак, она звалась Татьяной»… Татьяна была родом из села Головино Владимирской области, в Москве жила с отцом. Иван Ахапкин прибыл в столицу на отхожий плотницкий промысел и взял с собой дочь, чтобы та имела возможность учиться в московской школе. Это было мудрое решение: Татьяна, прилежная ученица, полюбила книги, а, окончив в Москве школу, обучилась печатать на пишущей машинке. Но главное, Татьяна была весьма привлекательна, что притягивало к ней молодых и не очень молодых поклонников.

Годы спустя она поведает подрастающему сыну Феликсу любопытную историю о том, что ей, Танюше Ахапкиной, поэт-песенник Михаил Исаковский, посещавший Центральный телеграф на Тверской, где девушка работала после окончания школы, обещал посвятить стихотворение «Танюша». Позже она узнает знакомые строчки в знаменитой на весь мир песне «Катюша».

Татьяна Ахапкина. Такую красивую русскую девушку встретил знойный мадьяр Банды Партош на Арбате в начале 40-го года прошлого века

Татьяну нельзя было назвать кроткой. Однажды она безоговорочно оставила своего поклонника-американца, когда тот попытался позаботиться о возлюбленной – в преддверии московских холодов решил купить ей пальто. Едва осознав намерения заокеанского ухажера, Татьяна густо покраснела и пулей вылетела из магазина. Больше у незадачливого поклонника не было ни малейшего шанса. Гордость всегда будет главной чертой ее характера. Именно в такую девушку и влюбился с первого взгляда молодой мадьяр.

Чернобровому красавцу с породистым орлиным профилем пришлось подключить все свое жгучее обаяние, чтобы увлечь Татьяну. Этот гипнотический шарм, смягченный русской деликатностью, много лет спустя станет в профессии их сына заветным золотым ключиком, открывающим сердца и души. Влюбленные не стали тянуть с женитьбой, и вскоре, в роддоме имени Надежды Крупской, что недалеко от Белорусского вокзала, на свет появился симпатичный «принц-полукровка» – главный герой нашего повествования. Андрей назвал своего первенца Феликсом. Имел ли он в виду железного Феликса или просто хотел, чтобы сын носил «счастливое» имя, а именно так оно и переводится с греческого языка, – осталось тайной, но очевидно, что ребенок с таким именем и рожденный в такой день был обречен на необычную судьбу. Едва став отцом, Андрей Партош ушел на фронт. Ведь сын его родился 22 июня 1941 года.

Молодую невестку с внуком забрала к себе семья деда Золтана, в квартиру 4 дома № 10 по Тверской-Ямской. Когда в Москве объявляли воздушную тревогу, мама, завернув малыша в одеялко, бежала вместе со всеми на станцию метро «Маяковская». Феликс признается: «Когда по телевизору (теперь все реже и реже) показывают знаменитые кадры кинохроники, запечатлевшие спасавшихся от немецких бомб москвичей именно на этой станции, я волей-неволей в каждой молодой красивой женщине с ребенком на руках вижу свою мать».

После войны мама осталась работать в Москве, а маленького Феликса отвезла на воспитание бабушке – Марии Ивановне, простой владимирской крестьянке, не знавшей грамоты и ставившей вместо подписи в ведомостях за трудодни отпечаток большого пальца. Бабушке непросто было справляться с «импортным» внуком, способным с младых ногтей выказывать мадьярский нрав. Феликс врастает в сельский быт, познает деревенское просторечие, щедро пересыпанное острым словцом, на которое Мария Ивановна большая мастерица. Мама приезжает из Москвы с гостинцами и письмами от отца.

Шли годы. Черноволосый мальчишка Феликс Партош растет экзотическим цветком среди картофельно-капустной рассады. Не похожий на простых деревенских пацанов ни внешностью, ни привычками, он выглядит явным инородцем. Не зная такой национальности, как венгр, сельская ребятня кликала мальчика «куреем», так звучало на владимирско-деревенский манер слово «еврей» (кем же еще может быть явно не славянского вида малец?). Родную бабушку ставит в тупик имя ее удивительного внука. Вместо непроизносимого для нее «Феликс» она называет его то «Филюс», то «Фикус».

«По родству бродяжьей души…»

Заботливый папа передавал для сына заграничные вещи и подарки, которые в трудное послевоенное время казались настоящим чудом. Красные кожаные сапожки, безнадежно испорченные во время «диверсионной операции», тоже были папиным подарком. Феликс, уже тогда любивший «пофорсить», страшно переживал по поводу их безвременной кончины. Фурор среди мальчишек произвела не виданная доселе забавная игрушка – прыгающий цыпленок. Сохранилось несколько красивых рождественских открыток от отца: «Моему дорогому сыну Феликсу! Никогда не забывай папу, папа тебя очень любит. Я тебе посылаю игрушки, конфеты и печенье. Играй, кушай на здоровье… Твой папа. Крепко и крепко тебя целую. Будапешт, 23 декабря 1946 года».

Феликс и кушал, и играл. Причем играл совсем не в том смысле, какой папа вкладывал в свой наказ. Горячая кровь не давала мальчишке покоя. Помимо любви к свободе и кострам в чистом поле, обнаружилась страсть к игре, самой азартной из которых у мальчишек считалась «об стенку». Конечно, азарт стоил денег, а где их было взять? Быстрый ум тут же родил авантюрную идею: потихоньку таскать яйца из бабушкиного курятника и сдавать их на заготовительный пункт. Приемщица в нарушение установленных правил, запрещающих расчеты с детьми, принимала яйца у малолетнего торговца. Получив вожделенные монетки, а три копейки тогда составляли целый капитал, мальчишка немедленно мчался к дружкам по игре и у стенки, где разворачивалось действо, получал первый опыт азарта, погружаясь в радость выигрыша или горечь поражения. Позже в жизни ему пригодится еще одно умение – хорошо прятаться. Его «сотрудничество» с заготпунктом не могло долго оставаться секретом для бабушки, виртуозной матерщинницы, и юному аферисту часто приходится отсиживаться у друзей, пережидая семейные лингвистические бури. В память о тех бурных сценах Феликс сохранит любовь к эффектным диалогам.

В остальном детство маленького венгра ничем не отличалось от жизни простых русских мальчишек. «Помню корову, – вспоминает Феликс, – пережевывающую сено в темном подворье и тяжело дышавшую, вкус парного молока и аромат облупленных куриных яичек, вынутых прямо из сенного гнезда и сваренных в чугунке. До смерти боялся я ночевать на сеновале, потому что в углу под скатом шевелились огромные пауки. И убегал куда-то за реку, если знал, что нынче мимо окон понесут на кладбище покойника. Вся деревенская жизнь проходила перед глазами. Все это, вместе взятое, называется «малой родиной».

Но в конце 40-х у Феликса появился шанс сменить «малую родину». Этот случай, сдобренный односельчанами шокирующими подробностями, включая овчарок и автоматчиков, потом много лет будоражил деревню. Папа Феликса, расстроенный разлукой с сыном и, по всей видимости, исчерпавший аргументы в споре с женой, отношения с которой к тому времени разладились, следуя старинному цыганскому обычаю, решил попросту… выкрасть ребенка. На этом фоне кража его сыном бабушкиных яиц имеет, выражаясь словами другого известного авантюриста, «вид невинной детской игры в крысу».

 Диверсант с ангельской внешностью Феликс Партош. 1947 г.

Однажды, в теплые летние сумерки, в деревню на большой скорости влетел черный «виллис», в котором сидели братья Ласло и Андрей Партоши. Неожиданные гости села Головино, облаченные в военную форму, принялись расспрашивать изумленных селян о местонахождении Феликса. Всполошилась вся деревня. Головинцы сообразили, что речь идет о «курее Филюсе». Двоюродная сестра Феликса Рая огородами увела мальчугана из бабушкиного дома и спрятала в подполе у соседей. Мария Ивановна тем временем с трудом держала оборону перед натиском иноземного зятя.

Ни бабушка, ни односельчане не подвели – дислокация Феликса осталась тайной. Вконец расстроенный отец унесся в Москву, сверкая глазищами и что-то выкрикивая на родном языке, сопровождаемый синхронным переводом и авторскими комментариями бывшей тещи… Увидеть сына он сможет только много лет спустя, в Венгрии, куда приедет с группой комсомольских активистов Владимирщины юный корреспондент районной газеты Феликс Медведев. К тому времени наш герой уже поймет, кровь каких необычных предков течет в его жилах.

Вперед, сталинская смена!

Едва научившись грамоте, Феликс пристрастился к чтению книг.

Оформив развод с мужем, Татьяна Ивановна вернулась из Москвы. Устроившись библиотекарем Дома отдыха московского завода «Машиностроитель» в поселке Иваново, она увезла туда сына. Именно здесь Феликс получает навыки общения с публикой, выступая в концертах самодеятельности. Выходя на сцену, он ощущает не трепетное волнение начинающего артиста, а радостное возбуждение – ведь сейчас весь зал будет смотреть на него, такого замечательного и талантливого. Примерно в это же время в Дом отдыха приезжает 12-летний Володя Высоцкий (об этом Феликс узнает только через тридцать лет, познакомившись и подружившись с его мамой, Ниной Максимовной Высоцкой). Обоим мальчишкам пока невдомек, в какой причудливый узор сложится калейдоскоп жизни…

Тем временем создалась новая семья – Татьяна Ивановна вышла замуж за Николая Медведева, учителя истории в местной школе. Ему пришелся по сердцу своенравный пасынок с революционным именем, и спустя некоторое время по решению взрослых Феликс обзавелся новыми фамилией и отчеством. Так Партош стал Медведевым.

Правда, нового главу семьи Феликс довольно долго игнорировал, невзирая на настойчивые просьбы мамы называть его отцом. Возможно, потому что он еще помнил настоящего папу, а, может быть, потому что мама была чересчур уж настойчива, и в душе упрямого сына запылал огонь противоречия. Тот самый, что принесет ему в будущем и славу, и неприятности. С годами Феликс принял отчима, простого, сердечного человека, и подружился с ним, но за всю жизнь так и не решил, как к нему обращаться и не обращался никак.

К 1953 году оба Медведева неплохо продвинулись по карьерной лестнице: Николай Александрович, верный партиец, стал председателем колхоза, а двенадцатилетний Феликс – внештатным корреспондентом районной газеты «Новая жизнь». Спустя год его заметки начнут появляться в областной молодежной газете «Сталинская смена».

Феликсу запомнился день, когда, вернувшись из школы, он увидел, как у допотопного радиоприемника, понурившись, сидит отчим.

– Что случилось? – Феликс никогда не видел его в таком состоянии.

– Умер Сталин… – вытирая слезы, глухо ответил Николай Александрович. До самой смерти осенью 1992 года он оставался искренним коммунистом и не раз говорил приемному сыну, что хотел бы видеть во главе страны Николая Ивановича Рыжкова.

… Первыми творческими победами юнкора стали интервью с земляками-владимирцами – чемпионом Советского Союза и Европы по десятиборью Василием Кузнецовым, сестрами поэта Герасима Фейгина, который учился в Покровской гимназии, а позже погиб на Кронштадтском льду (их с трудом нашел Феликс в Москве, они жили на улице Горького), и знаменитым поэтом Александром Безыменским.

Полученные гонорары тут же уходили на покупку книг. В числе первых приобретений книга «Жить в мире и дружбе!» Никиты Хрущева, написанная по итогам исторического визита в США. А книга Валентина Катаева «За власть Советов» хранит памятную дарственную надпись: «За активное сотрудничество в районной газете «Новая жизнь» юнкору газеты Феликсу Медведеву. 10 мая 1954 года. Редактор газеты Н.Иванова».

Школьные годы подходили к концу, и «венгерский кукушонок» торопился поскорее вылететь из гнезда. Певчей птички коммунизма из него все-таки не получится…

Монархист и журналист-комсомолец, или Поверх барьеров

… Из первых юнкоровских знакомств Феликсу запомнилась встреча, на долгие годы определившая сферу приложения его талантов.

Как-то, в самом конце 50-х, от своего литературного наставника, руководителя областной писательской организации Сергея Константиновича Никитина Феликс узнал, что во Владимире живет человек, принимавший отречение от власти у последнего российского монарха Николая II, – Василий Витальевич Шульгин. Трепетный журналистский нюх горячо шепнул Феликсу: «Ату!» И вот каждый раз, приезжая по своим корреспондентским делам во Владимир, Феликс стал наблюдать за подъездом дома, где жил Шульгин. Юношеская нерешительность не позволяла ему просто постучаться в дверь на первом этаже. Оставалось ждать и надеяться.

Капитан советской армии Андрей Партош приехал с фронта навестить сына.  Москва, 1943 г.

И однажды ему повезло: высокий, опрятный старец в компании дамы вышел на прогулку. Феликс спикировал к Василию Витальевичу, как коршун, выследивший добычу. Можно представить изумление бывшего депутата Государственной Думы, тихонечко доживавшего свой век в ссылке, когда неугомонный юнкор газеты с махровым названием «Сталинская смена» попросил об интервью.

«По тем временам, – вспоминает Феликс, – а это был 1959 год – такое поведение можно было расценить как поступок умалишенного. В моем воспаленном творческой удачей сознании не было места здравой мысли о том, что я поступаю безрассудно и рискованно, общаясь с убежденным монархистом и врагом советской власти.» Растерявшийся Шульгин вроде бы согласился поговорить, но ничего «крамольного» не сказал, все время переводя разговор на другие темы. Когда же игра в «не знаю-не помню-не скажу» ему порядком поднадоела, он прямо спросил у юного интервьюера:

– Молодой человек, зачем вам портить жизнь? Неужели вы не понимаете, что мое имя под запретом?

– Понимаю… – согласился Феликс. – Но должен же кто-то рассказать правду? Ведь ваша жизнь и судьба принадлежат истории…

– Может быть, – тихо ответил Шульгин. – Только вы рискуете, как мне кажется, больше меня…

Конечно, Шульгин, умудренный горьким опытом человек, был прав со своей стороны. Но и Феликс считал себя правым – если не он, думал юноша, то кто же еще будет искать забытых, неординарных людей, открывать запретное и первым рассказывать обо всем читателю?

Несостоявшееся интервью с Шульгиным нисколько не охладило журналистский пыл молодого романтика. В нем еще сильнее загорелось желание искать, встречаться, открывать. Невзирая ни на какие барьеры.

В гостях у «железной старухи» Мариэтты Шагинян

Несколько молодых мужчин, негромко переговариваясь, склонились над планом местности. Их интересует адрес: «ул. Серафимовича, д.9а». Наконец, следуя по «стрелочкам» с комментариями, они находят нужный дом и упираются в неприветливый забор, на котором не видно ни замка, ни звонка. Улица безлюдна.

– Ну, что, лезем? – шепотом предлагает самый решительный. Замерли, оценивая ситуацию.

– Да вы просто дверь толкните, – вдруг предлагает сзади женский голос.

Оглянувшись, мужчины видят почтальоншу, приветливо помахивающую газетой. – У Мариэтты Сергеевны всегда не заперто.

Толкнули дверь, и она распахнулась. Так Феликс Медведев с двумя друзьями-коллегами – корреспондентом газеты «Правда» Александром Арцыбашевым и курганским журналистом Вячеславом Аванесовым попали в дом знаменитой на всю страну писательницы.

«Железная старуха Мариэтта Шагинян, искусственное ухо рабочих и крестьян», как прозвали ее в литературных кругах, – одна из самых обласканных советской властью писательниц, почти все время проводила в тиши уютно-литературного поселка Переделкино. На окнах ее дома фломастером было выведено: «Посмотри, как прекрасен мир, в котором ты живешь». Она слыла четким, пунктуальным человеком (по характеру и в силу тяжелого недуга – глухоты и восьмидесятипроцентной потери зрения).

При предварительной встрече с журналистом в своей московской квартире в районе метро «Аэропорт» она снабдила его чертежом-инструкцией, до какой железнодорожной станции ехать к ней на электричке, какими улочками идти к ее дому и так далее (кстати, завзятый коллекционер Феликс до сих пор хранит этот раритет).

Тем не менее, гостей хозяйка встретила сурово. Как только Феликс заговорил о предмете своего интереса – Александре Блоке, с которым Шагинян была дружна, она отрезала:

– Я уже все о нем рассказала!

Интервьюер не растерялся и приготовился было задать вопрос, который «зацепил» бы Мариэтту Сергеевну, но вдруг она сама решила использовать журналиста в качестве новостной телепрограммы:

– А правда ли, что Ефремов ставит «Целину»?

Часть трилогии «Целина», выпущенная баснословным пятнадцатимиллионным тиражом, написанная профессиональным журналистом от имени Леонида Ильича Брежнева, среди грамотной публики не раз становилась объектом шуток. Переложение этого сомнительного произведения на язык театра, видимо, остро взволновало Шагинян.

Феликс не упустил шанса.

– А мы прямо сейчас все выясним! – с вежливой готовностью откликается он на заинтересованность Мариэтты Сергеевны. – Я могу позвонить от вас?

Прозрачный намек журналиста писательница поняла правильно и усмирила свой пыл.

– Вы с товарищами? – осмотрела она компаньонов Феликса. – Ну, что же, рассаживайтесь, будем говорить…

А дальше – четыре часа увлекательнейшей беседы с живым рупором социализма…

Мариэтта Сергеевна Шагинян, автор внушительной «Ленинианы», слыла весьма основательным человеком. Каждый день ее жизни был расписан по минутам. Чертеж-инструкция для журналиста, чтобы он не тратил время на поиски ее дачи и пришел ровно «в 4.30 дня», как указано

«Нас было пять, мы были капитаны, водители безумных кораблей…»

Одним из самых громких имен, словно колокол, возвестившим о наступлении перемен при Горбачеве, стало имя Николая Гумилева. Первая за более чем полвека публикация стихов намеренно «забытого» советской властью поэта получила мощный резонанс в обществе.

В 1986 году, уловив легкое колебание свежей струи в застойном воздухе, отдел литературы «Огонька» во главе с Владимиром Енишерловым замыслил экстремальную литературно-политическую акцию: организовать публикацию стихов Николая Гумилева. Незадолго до этого в журнале вышла интереснейшая статья сына опального поэта, знаменитого историка Льва Гумилева, посвященная Куликовской битве. Феликс страстно увлечен прекрасными стихами Гумилева-старшего. В его коллекции первоизданий почетное место занимает редчайшая первая книга стихов Николая Гумилева «Путь конквистадоров». Потрясает и удивительная, яркая и трагически короткая судьба одного из лучших поэтов Серебряного века. Блестящий офицер, награжденный Георгиевским крестом, литературный критик, переводчик Теофиля Готье, Уильяма Шекспира, Роберта Браунинга, исследователь Африки, благодаря которому коллекция петербургской Кунсткамеры пополнилась редкими экспонатами, высокообразованный человек, мечтавший создать «Географию в стихах», супруг Анны Ахматовой и отец ее сына Льва Гумилева, он так много успел и не успел к своим 35 годам, когда его обвинили в некоем контрреволюционном заговоре… Николая Гумилева расстреляли где-то под Петроградом 26 августа 1921 года, в тот кровавый год, когда «страна, что могла быть раем, стала логовищем огня». Всего к расстрелу по этому делу был приговорен 61 человек. Место гибели и захоронения поэта точно не установлено.

Но никогда я не пойму в тоске,

Зачем скользит луна средь голубых равнин,

Когда из лунных взглядов ни один

Меня заметить бы не мог…

И взял меня внезапно Бог!

Так провидчески звучат трагические строки знаменитой поэмы «Пиппа проходит» Роберта Браунинга в переводе Николая Гумилева.

Об официальной политической реабилитации Гумилева пока никто и мечтать не может, это случится только в сентябре 1991 года. Сейчас же, в еще глухом 1986, намерение опубликовать его стихи выглядит как вызов не только когорте «придворных» литераторов, но и всей беспамятной, стерилизованной советской культуре.

Отдел литературы «Огонька», возглавляемый Владимиром Петровичем Енишерловым, решает начать свою «Куликовскую битву», чтобы вернуть читателю имя опального, преданного полному забвению талантливого поэта.

Близится 100-летие со дня рождения Гумилева, времени очень мало, и для того, чтобы добиться поставленной цели, нужно пустить в ход «тяжелую артиллерию». К тому же в этот момент от занимаемой должности освободили бессменного главного редактора Анатолия Софронова. Воцарилось безвластие, и надо было срочно пользоваться моментом!

Вопросами литературной цензуры в стране ведал Владимир Алексеевич Солодин, знаток русской поэзии, неординарная личность. Он дал дельный совет – обратиться за разрешением на публикацию стихов Гумилева к Александру Яковлеву, курирующему тогда в ЦК КПСС вопросы идеологии и культуры, от имени самых именитых и биографически безупречных советских ученых и писателей. «Могучая кучка» во главе с академиком Д.С.Лихачевым и В.П.Енишерловым составила обращение, в котором каждое слово было выверено и взвешено. Сегодня это письмо само по себе яркое свидетельство эпохи – времени, когда прежняя тьма стала отступать, но свежий ветерок первых перемен еще не предвещал тех жутких бурь, которые завертят Россию в сумасшедшем хороводе.

«Секретарю ЦК КПСС

товарищу А.Н.Яковлеву.

Многоуважаемый Александр Николаевич!

В апреле 1986 года исполняется 100 лет со дня рождения известного русского поэта Николая Степановича Гумилева (1886–1921). В последний раз книги Н.Гумилева были изданы в нашей стране через два года после его смерти – в 1923 году. К сожалению, трагедия судьбы Гумилева в последующее время пагубно сказалась на судьбе его творческого наследия. В последние годы широкому кругу советских читателей стали известны произведения таких авторов, как А.Аверченко, И.Бунин, А.Ремизов, М.Цветаева и других. По нашему мнению, надо пересмотреть и отношение к творческому наследию Гумилева. Н.С.Гумилев не написал ни одного произведения, направленного против советского строя. После революции он вместе с А.Блоком и другими представителями отечественной интеллигенции активно работал в организованном А.М.Горьким издательстве «Всемирная литература», помогал росту молодых поэтов. Его творчество оказало существенное влияние на развитие советской поэзии. Стихи Гумилева были и остаются объективным фактом русской литературы, в связи с чем многолетнее отсутствие его произведений в печати служит лишь на руку нашим идеологическим противникам, порождая ненужные толки и сплетни. Забвение творчества Н.С.Гумилева наносит безусловный вред отечественной культуре.

Просим разрешить публикацию прилагаемой подборки стихотворений Н.С.Гумилева и биографической заметки о нем в одном из апрельских номеров журнала «Огонек», выпуск лучших стихотворений Н.С.Гумилева в «Библиотеке «Огонька», подготовку в дальнейшем более полного издания его стихотворений, пьес, литературно-критических статей.

С глубоким уважением,

Д.С.Лихачев, академик,

лауреат Государственной премии СССР;

В.Г.Распутин, писатель,

лауреат Государственной премии СССР;

Е.А.Евтушенко, поэт,

лауреат Государственной премии СССР;

В.А.Каверин, писатель,

лауреат Государственной премии СССР;

И.С.Глазунов, народный художник СССР;

И.С.Зильберштейн, доктор искусствоведения,

лауреат Государственной премии СССР;

И.В.Петрянов-Соколов, академик,

Герой Социалистического Труда,

лауреат Ленинской премии,

председатель Всесоюзного общества книголюбов».

Собрать подписи под столь важной эпистолой непростое дело. Видные деятели, живущие в разных концах огромной державы, заняты и перезаняты своими делами. Их нужно найти, встретиться с каждым лично, убедить… Феликс ближайшим же самолетом вылетает в Иркутск, к Валентину Распутину всего за одной строчкой – его подписью. Получив вожделенный автограф, первый на этом историческом обращении, наш герой с реактивной скоростью возвращается в Москву. Никаких мобильных телефонов – в 80-е все новости сообщаются лично!

В редакции журнала «Огонек». А. Вознесенский и Ф. Медведев обсуждают статью поэта о Марке Шагале. Черновой рукописный вариант этой статьи библиофил хранит до сих пор

– Ура! Мы победили! – влетает Феликс в кабинет шефа и достает из портфеля заветный листок с автографом одного из самых авторитетных писателей Советского Союза.

Это была самая короткая и самая дорогая командировка становившегося все более известным в читательских кругах корреспондента «Огонька».

Благородная инициатива «огоньковцев» удалась: в одном из ближайших номеров журнала спустя более полувека увидели свет щемящие душу, пронзительно-нежные строки:

Cегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далёко, далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана,

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер.

Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про чёрную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя.

И как я тебе расскажу про тропический сад,

Про стройные пальмы, про запах немыслимых трав.

Ты плачешь? Послушай… далёко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

«Жираф», Париж, 1907

И короткие, решительные строки» Капитанов»:

Нас было пять… Мы были капитаны,

Водители безумных кораблей,

И мы переплывали океаны,

Позор для Бога, ужас для людей.

Далекие загадочные страны

Нас не пленяли чарою своей.

Нам нравились зияющие раны,

И зарева, и жалкий треск снастей.

Наш взор являл туманное ненастье,

Что можно видеть, но понять нельзя.

И после смерти наши привиденья

Поднялись, как подводные каменья,

Как прежде, черной гибелью грозя

Искателям неведомого счастья.

Ноябрь 1907, Париж

«Бесстрашный «Огонек» попытался себя обезопасить в связи с рискованной публикацией, – вспоминал впоследствии Владимир Енишерлов. – На обложке и на цветной вклейке апрельского семнадцатого номера дали четыре портрета Ленина (в связи со стошестнадцатой годовщиной со дня рождения). Внутри – вереница других знаменательных дат: «25 лет победы кубинского народа на Плайя-Хирон», «День советской науки», «75 лет со дня рождения Г.М.Маркова», «К 100-летию со дня рождения Эрнста Тельмана»… Так в обрамлении официозных юбилеев был сделан первый шаг к возвращению замечательного русского поэта советскому читателю».

«Хотя бы одна заветная рукопись должна соединить писателя с будущим…»

Яркой метой в журналистской работе Феликса Медведева первого года перестройки стал его сибирский вояж в июне 1986 года к Виктору Астафьеву. Сотрудник обновляющегося «Огонька» своим профессиональным нюхом почуял, что разговор с мужественным и честным писателем-фронтовиком именно сейчас необходим читателям.

«Буду первым!» Рывок в жизнь, за победой. Пионерский лагерь под поселком Городищи Покровского района. Седьмой класс

Автограф одного из самых известных поэтов Ярослава Смелякова. Москва, 1960 г.

Ему хотелось увидеть Виктора Петровича среди родных мест. При первой же возможности он отправился в Академгородок, в получасе езды от Красноярска.

– Недавний писательский съезд был действительно посвободней что ли, а может, поразвязней, – рассуждал Астафьев. – Говорили с трибуны: «правда», «свобода слова». Говорили, не вникая в великие слова, смысл которых и прекрасен и страшен одновременно, требует от человека огромной ответственности, – они – бритва в руках ребенка. И вот иные ораторы сводили мелкие счеты друг с другом, вели кухонную войну-войнишку, низводя себя до сплетников и бойцов из коммунальной квартиры», – переживал Виктор Петрович.

Тот откровенный разговор в доме Астафьева на берегу Енисея лег в основу интервью, ставшего идеологически знаковым для «Огонька». Мысли журналиста и писателя звучали в унисон. После выхода материала они продолжали общаться и переписываться. На своей книге «Зрячий посох», присланной Феликсу в январе 1989 года, Астафьев написал: «Феликсу Медведеву с берегов Енисея поклон и благодарность за честную журналистскую работу…» А в открытке, вложенной в книгу, сделал приписку: «Я нарочно отобрал открытку с видом из окна моего кабинета, чтобы ты знал, что честная работа никем из порядочных людей не забывается…»

Когда в августе 1989 года Виктору Астафьеву присвоили звание Героя Социалистического Труда, Феликс отправил писателю телеграмму: «Присвоение вам звания Героя одно из важнейших решений, подписанных Горбачевым. Ваш талант, ваше мужество, ваша мудрость – навсегда. Таких, как вы, сегодня – мало. Живите долго-долго».

«Вместо подушки в головах у писателя, когда он помрет, может, и наверное, должна лежать хоть одна заветная рукопись. Она соединит писателя с будущим», – эти мудрые слова Виктора Астафьева не раз вспомнятся Феликсу.

Букет из иммортелей, или Пацифисту не место в МГУ…

В 1987 году за цикл интервью с советскими писателями Феликс Медведев, как один из ярчайших представителей славной когорты тогдашних журналистов, получит премию Союза журналистов СССР. Принимая высшее признание своего таланта, востребованности, популярности, Феликс торжествующе оглянется аж в 1958 год, когда его не взяли на журфак МГУ…

После окончания школы Феликс мечтал о факультете журналистики Московского государственного университета. Заручившись рекомендательными письмами и характеристиками от редакторов газет, подборкой самых успешных публикаций для творческого конкурса, Феликс подал документы в МГУ. Как говорится, все честь по чести.

Но на первом же экзамене проявилась неординарность феликсовой натуры. В то время, когда другие вчерашние школьники честно писали сочинения на стандартные литературные темы из серии «Чацкий и Молчалин», владимирский абитуриент выбрал свободную тему – о войне и мире. И все бы ничего, ограничься он пламенным выступлением на тему «кто к нам с чем зачем, тот от того и того» и соответствующими цитатами из Ленина-Маркса… Но абитуриент оказался из другого ряда. Родившийся в день и час начала войны, юноша был «ранен» этой трагической темой. В сочинении, кроме всего прочего антивоенного, он процитировал недавно написанные им стихотворные строки:

…Я не хочу упасть в песок

В простреленной шинели,

Упасть и твердо знать,

Что не положит мать

К моим ногам букет из иммортелей.

Экзаменаторы образца 1958 года опешили. Как это он «не хочет», а родину защищать?.. Заявить такое, и где – на факультете, специально обучающем людей славить военизированный строй, страну, построенную на штыках и круглосуточно работающую на оборону?! Конечно, такой «студент» был не нужен самому главному идеологическому вузу страны. С оценкой «1» и пометкой «за пацифизм» Феликса мгновенно отфутболили из тесных рядов абитуры. Высшее учебное заведение (редакторский факультет Московского полиграфического института) он окончит спустя несколько лет, отслужив три года в советской армии и поработав в рай– и облгазетах, успешно сочетая теорию с практикой. Кстати, одним из его институтских руководителей был знаменитый в интеллектуальной Москве своей образованностью и своенравным характером преподаватель с необычной фамилией – Безъязычный. С Владимиром Иосифовичем, к тому же известным московским собирателем книг, Феликс будет дружить до конца жизни любимого учителя.

…Однажды, спустя десятилетия, в 2009 году вместе с приятелем, Валерием Алексеевым, сыном известного московского библиофила, Феликс заглянет в книжную лавку факультета журналистики МГУ, что располагается в первом, построенном при Ломоносове, здании университета на Моховой улице. Среди книжного изобилия он вдруг заметит солидно изданную «Хрестоматию отечественной журналистики второй половины ХХ века», только что выпущенную издательством МГУ, составителем которой оказался легендарный и бессменный декан факультета журналистики Ясен Засурский. Каково же будет изумление Феликса, когда среди ярких материалов известных мастеров пера он увидит два своих интервью! Но неожиданнейший пассаж – книга стоит ни много ни мало 500 целковых. В кармане у Феликса этой суммы не оказалось. Но так хотелось стать обладателем знакового издания! И Феликс тут же мчится в издательство, выпустившее книгу. Секретарша в приемной, узнав фамилию гостя, резво побежит докладывать начальству. Симпатичная женщина-редактор с восхищением примет хрестоматийного журналиста. Они расстанутся, обменявшись любезностями и дарами, – пришелец вручит редактору свою новую книгу, а редактор несостоявшемуся студенту журфака – вожделенное учебное пособие. И Феликс, наконец, простит тех, кто когда-то решил, что не быть ему журналистом.

Через несколько часов на сайте издательства Московского университета в рубрике «Новости» появится следующее сообщение:

Выставка книг с дарственными надписями из коллекции нашего знаменитого библиофила. Центральный дом литераторов. Январь, 2012 г.

«Визит Феликса Медведева в издательство

22 сентября. Издательство Московского университета посетил легендарный журналист, один из самых ярких интервьюеров нашей прессы Феликс Медведев.

Всесоюзную и мировую славу он приобрел в годы перестройки, когда работал в журнале «Огонек». Его откровенные мужественные беседы с героями того времени – писателями, актерами, политиками – становились вектором нового времени «невиданных перемен, неслыханных мятежей». От первых встреч юнкора-школьника с маршалом Кириллом Мерецковым, монархистом Василием Шульгиным до последних интервью с беглым олигархом Борисом Березовским или приемным сыном Сталина Артемом Сергеевым пройден фантастический журналистский путь. Тысячи встреч, телевизионных бесед, выступлений перед читателями по всей стране, километры диктофонной пленки, поведанные журналистом откровения о драматических судьбах русских эмигрантов, рассеянных по всему миру.

Феликс Медведев подарил Издательству свою последнюю книгу «Я устал от XX века». Интервью на грани фола. От Ахмадулиной до Березовского» и высказал надежды на публикацию следующих трудов в Издательстве МГУ».

Как Феликс взял «Рукавицами» сердце кумира

Стихами он был «ушиблен» с детства. Возможно дали о себе знать гены. Его венгерский дед Золтан Партош был не только врачом, но и автором нескольких поэтических сборников, изданных в Будапеште в начале ХХ века. «Черен, юн и горяч» – скажет Андрей Вознесенский о Феликсе – авторе первых юношеских стихов. Первым поэтическим кумиром Феликса стал Маяковский. По бумаге шагали и прыгали бойкие строчки лесенкой Владимира Владимировича. Маяковский своеобразен, необычен – а нашего героя и интересуют необычные люди, нестандартные ситуации. Ему и самому страшно хочется выделиться! «Пробы пера» – заметки в газете, отпечатанные на пишущей машинке, подаренной дедом, открыли в нем талант спортивного комментатора, а первые интервью – подающего надежды газетчика. Но пока главной страстью все же остаются стихи.

В 1958 году в только что открытом книжном магазине № 100 на улице Горького Феликс покупает тоненький сборник стихов Анны Ахматовой. Жил он тогда в Покрове, в столицу ездил на электричке. Усевшись в вагоне и прочитав несколько стихотворений, он ощутил неведомую доселе дрожь… Пунцовый от смущения, юноша словно услышал горячий шепот женщины, охваченной страстью… Ничего подобного он не читал у своих прежних кумиров, и ему безумно захотелось увидеть поэтессу, ошеломившую его фонтаном чувственности…

Влюбленность в поэзию переходит в болезнь, когда он знакомится с творчеством Андрея Вознесенского. Среди читающей публики шелестит слух: «есть в Москве такой поэт – Вознесенский, талантливый, как Маяковский, ходит к Пастернаку». В 1958 году в «Литературной газете» впервые публикуются его стихи, а в начале 1960-го во Владимирском книжном издательстве выходит тоненький изящный семидесятистраничный сборник «Мозаика».

Вздрогнут ветви и листья,

Только ахнет весь свет

От трехпалого свиста

Межпланетных ракет.

Рифмы, образы, сочные метафоры – взбудоражили фантазию, взволновали горячую кровь юного ценителя изящного слога. Феликс не читает стихи Вознесенского, он упивается, он бредит ими… Вечерами бродит у озера, что-то бормочет, тут же записывает, перечеркивает, вышагивает снова, опять бормочет и что-то пишет… Его блокнот полон горячечных каракулей, рожденных поэтическим вдохновением и влюбленностью в девочку с соседней улицы… Когда тетрадь становится достаточно внушительной, Феликс отправляет ее в областную писательскую организацию. Он надеется, что его заметят… И, конечно, его замечают и приглашают стать участником областного совещания молодых литераторов. На дворе 1960-й год.

Три ночи начинающий стихотворец почти не спит. Он, взволнованный и счастливый, без конца перечитывает письмо-приглашение. Наконец, ранним утром, имея в кармане всего 40 копеек, выходит на Владимирский тракт и поднимает руку. Какой-то добрый попутчик забирает парнишку и довозит до областного центра. Кто знает, не был ли это первый из ангелов-хранителей, что помогают Феликсу всю жизнь?

Рукавицы мои, рукавицы, —

звонко начинает Феликс со сцены в актовом зале обкома партии, где еще тридцать девчонок и мальчишек «держат экзамен» перед столичными корифеями.

Я всегда буду Вами гордиться!

Пусть вы грязные, пусть вы грубые,

Приложу к вам, хотите, губы я…

Автограф Андрея Вознесенского

Эти стихи родились в то недолгое время, когда Феликс подрабатывал на стройке. Доверительный рассказ о рабочих рукавицах производит впечатление на мэтров – Василия Федорова, Андрея Досталя, Дмитрия Старикова, Сергея Никитина… И какое впечатление! В перерыве к певцу строительного дела подходит стройный, модно одетый, при ярком шарфике один из руководителей совещания. Протягивает руку:

– Андрей Вознесенский! – открытая и располагающая улыбка. – Мне понравились твои стихи. Они искренние, в них есть сила! Тебе надо писать обязательно, думаю, у тебя большое будущее!

– Я обожаю ваши стихи, они гениальны! – взволнованно выпаливает юноша.

Андрей улыбается еще шире и вручает листок из записной книжки с написанным от руки адресом: «Верхняя Красносельская, 45, квартира 45»

– Пиши, приезжай, – и, кивнув ошарашенному поклоннику, Вознесенский исчезает.

Через какое-то время из редакции журнала «Молодая гвардия» Феликс получает телеграмму, что его стихи опубликованы в пятом номере за 60-й год. Не веря своим глазам, Феликс мчится добывать заветный номер и – вот он в его руках! В предисловии известного столичного поэта Василия Федорова звучат ласкающие душу слова: «Так рождается поэт!» Отплясав короткий и пламенный мадьярский танец счастья, Феликс листает журнал и, о чудо! Стихи Андрея Вознесенского! В том же издании, в том же номере, под той же обложкой и в той же подборке – «Весенняя перекличка поэтов»… Дебютант потрясен…

Помня о том, что 12 мая Андрею исполняется 27 лет, Феликс отправляет телеграмму, в которой и поздравления, и восторг от того, что его стихи стоят рядом со стихами его кумира. Через месяц приходит письмо:

«Москва, 5 VI. 1960

Феликс, милый!

Прости, что не сразу ответил тебе. Меня не было в Москве. Страшно рад твоей телеграмме, письму, рад, рад за тебя – что ты такой талантливый, смелый и, наконец, тому, что мы соседи по молодогвардейскому «Весеннему дню поэзии…» Зачем ты принимаешь к сердцу чьи-то занозы, что «подражаешь Вознесенскому», здесь дело не в «Вознесенском», а в новых путях поэзии, в поисках, в атомном веке, да и в молодости, наконец.

Желаю тебе счастья, стихов, дерзости. Напиши мне. Жми на все педали!

Андрей Вознесенский».

…Временами Феликсу становилось неловко за то, что сам Вознесенский усиленно толкал его в поэзию, а он деликатно, но настойчиво соскальзывал с этой непрочной стези. Настоящее его призвание лежало вне эфемерности хореев, ямбов и дактилей. Но навсегда осталась нежная привязанность к этому тонкому, филигранному искусству и к человеку, поддержавшему его в самый нужный момент… «С годами, с взрослением, с познаванием иных «хороших и разных» имен в литературе, Вознесенский для меня не уходил в тень, – признается Феликс, – он, как первая любовь, не мог раствориться в других». Феликса и Андрея свяжет нечто большее, чем общая поэтическая слава – полувековая дружба двух неординарных и талантливых личностей. Сразу же после ухода из жизни великого поэта Феликс напишет о нем книгу «Я тебя никогда не забуду», которая мгновенно стала бестселлером в литературных кругах и вышла двумя изданиями.

Мама Феликса, с некоторой тревогой наблюдавшая за своим романтически настроенным сыном, с трудом представляла его в армии. Чтобы хоть как-то отсрочить исполнение им «священной воинской обязанности», она поехала к районному военкому, но ей не удалось убедить чиновника в погонах, что ее шустрый и здоровый отпрыск не подходит для службы в армии. Тогда она пошла на «авантюру»: втайне от Феликса решила написать письмо его кумиру и попросить о помощи. Андрей Вознесенский, искренне встревоженный судьбой молодого друга, не замедлил с ответом и прислал (также конспиративно, на рабочий адрес Татьяны Ивановны) письмо, в котором советовал ей срочно ехать во Владимирский пединститут и от имени поэта попросить принять юное дарование… Но, по-видимому, Татьяна Ивановна не решилась на такой нестандартный для того времени поступок, и Феликсу пришлось встать в строй, о чем он, кстати, никогда не жалел. А «секретное» послание Андрея Вознесенского Феликс нашел много лет спустя, разбирая мамины бумаги.

В поисках музы

Когда до командира войсковой части 33012, что под Калининградом, дошел слух, что Феликс Медведев – не просто обычный солдат срочной службы, а журналист, литератор, поэт, и, по слухам, у него дома имеется – шутка сказать! – пишущая машинка, бойца немедленно вызвали в штаб.

– Медведев, – командир окинул строгим взором запыхавшегося юношу. – Мне доложили, что вы журналист. Это правда?

– Так точно, товарищ командир, начинающий…

– Мы все когда-то начинали, – туманно реагирует командир и с невинным видом уточняет:

– А как статьи пишете? Ручкой?

– Никак нет. На машинке печатаю, – ответил Феликс, пытаясь сообразить, к чему такие странные вопросы.

– Хорошо печатаете?

– В редакциях не жаловались. То есть, так точно, хорошо!

– Машинка личная?

– Так точно.

– В каком состоянии?

– В отличном, товарищ командир, – Феликс осознал причину неожиданного интереса к себе:

– Могу съездить и привезти. Пусть послужит родине!

Публикация стихов в газете «Литературная Россия» с предисловием друга. 1966 г.

Автограф Андрея Вознесенского на его первой книге «Мозаика». Портрет сделан рукой тогда еще малоизвестного Ильи Глазунова

«Шустрый какой, – свел брови командир и пристальнее вгляделся в ясные глаза новобранца. – А машинка-то как нужна…»

Печатная машинка была заветной мечтой всего штаба, а надежды получить ее официально – никакой. Отправлять же недавно прибывшего рядового, да за тридевять земель, да без сопровождения было рискованно… Пауза.

– Даю неделю отпуска, идите оформляйтесь… Да ленту запасную для машинки не забудьте, а то в здешнем военторге ее нет.

– Слушаюсь, товарищ командир! – Феликс, ликуя, вылетел из кабинета и сломя голову помчался выполнять единственный из всех возможных приказов, которому он был рад.

…Ему нравились изящные черноволосые девчонки. В первую свою брюнетку влюбился еще в начальной школе. Вздыхал, волновался, любуясь нежной кожей и скромно потупленными глазками…

В последних классах его главной любовью стала девочка с красивой польской фамилией Станковская. Натка. Три томительных года, полных мучительных переживаний, несмелых надежд, безмолвного обожания подарила ему эта, увы, неразделенная любовь! В старенькой армейской запиской книжке есть такие стихи, датированные 12 ноября 1962 годом:

И на подножке электрички,

Несущей к западу меня,

И здесь, в далеких непривычных

Краях, судьбу свою кляня,

И каждый час, и каждый вечер,

И даже в мертвых снах своих

Я вижу город, ночь и ветер,

Зло рвущий листья с зябких веток,

Стучащий о железо крыш,

И то окно, где ты шалишь,

Хмельными щечками горишь,

Где ты при ярком-ярком свете,

Забыв, что я живу на свете,

Как на какой другой планете

Кому-то верная сидишь.

А верна была Наташа лучшему другу Феликса – Кольке, с которым он сохранит теплую дружбу на всю жизнь, даже когда их разъединят разные страны.

Как русо-мадьяр Феликс Партош хотел освободить пленных немцев, или Друг мой Колька…

Коля Касаткин учился в той же школе, но на два года старше. Обычно мальчишки не замечают младшеклассников, но Феликса трудно было не заметить. Коле нравился востроглазый школьник, легкий на подъем и шалости, но сильнее всего объединяла мальчишек страсть к книгам. Отец Кольки образования особенного не получил, но читать обожал и сыну своему наказывал: «Учись, Николай! Станешь человеком!» Когда мама, по простоте душевной, отбирала у сына книги – пойди, мол, на двор, с мальчишками поиграй, отец строго выговаривал ей: «Не мешай сыну учиться!» А Коля не просто учился – он всерьез увлекся физикой и математикой, а много лет спустя стал одним из лучших преподавателей города.

Феликс обожал, когда Колька приходил к нему в гости. Артистичный и памятливый, он так точно изображал Марию Ивановну, бабушку друга, простую деревенскую женщину, что благодарная публика покатывалась со смеху.

– Ой, дявчонки! Что скажу! – «подвязывал платок» Колька и складывал по-бабьи руки на груди, воспроизводя подслушанный случайно диалог Марии Ивановны с соседками. – Что скажу-то! Марфе-то доктор говорил, нельзя, мол, с мужчинами жить после 80! А она жила – да вот и померла! А ведь всего только 84 годочка!..

Феликс и Колька вместе ходили подкармливать пленных немцев, которых по окончании войны определили в Покров на строительные работы. После рабочего дня бывших врагов-вояк запирали в большом полуподвале, за экраном летнего кинотеатра. Немцы, тихие и жалкие, так искренне благодарили детей за каждую вареную картофелину, что мальчишки сочувствовали им. Однажды Феликс пришел к Кольке с идеей:

– Давай их выпустим!

– Кого? – не понял Колька.

– Немцев!

Вначале ошарашенный, Колька согласился. Правда, свою благородную миссию друзьям выполнить не удалось – в тот день пленных под замком не оказалось: видимо, их перевезли на новое «местожительство». Некоторое время они еще пребывали в Покрове, восстанавливая город, потом исчезли. То ли им разрешили вернуться на родину, то ли сами разбрелись-разбежались по изломанной войной земле. У Кольки долгое время хранилась фотография, где его отец стоит у грузовика рядом с немцем в потрепанной форме.

– Жалко, не было этих фотографий под рукой, когда мы пытались получить немецкое гражданство, – вздыхает Николай. По иронии судьбы, именно Германия стала вторым домом для него после выхода на пенсию. Весьма и весьма разборчивый, он только к 70 годам нашел идеальную спутницу жизни – симпатичную и хозяйственную Клару. Свадьба состоялась в Дании, потому что немецкие власти отказались регистрировать брак двух российских пенсионеров, обосновавшихся в Германии. Видимо, испугались тяжкого груза ответственности за «молодую семью».

Что же касается той самой Натки Станковской, много лет спустя Коля скажет, что Феликс зря волновался и ревновал.

– Это была ТВОЯ муза, Феликс…

С противоположного конца стола на Колю в этот момент внимательно смотрела любимая супруга…

Встреча с Николаем Касаткиным, физиком, книжником и шутником. Их дружбе, трудно вымолвить, 65 лет. Покров, лето 2013 года

Крейсер «Аврора» и… Анна Ахматова

Другой музе, Зое, в которую Феликс был влюблен параллельно с Наткой, юный поэт посвятил следующие строки:

Я все отдам, я все отдам,

Чтобы вернуть твои восторги

По полуденному востоку

И по полночным городам.

Я все отдам, чтобы вернуть

Твое горячее дыханье

Теплом, шептаньем и духами

И нехотением уснуть.

О, как бы дорого я дал

За ту истому перекличек

Звенигородских электричек,

Которой я так жадно ждал.

Мне жить начать с того бы дня,

Когда на призрачном вокзале

Ты как-то жертвенно сказала

Своими умными глазами,

Тоской и юными слезами,

Что жить не можешь без меня.

Я все отдам, чтоб возвратить,

Ожить, воспрянуть, возродить

Мои восторги по прохожим,

По веснам, книгам, пароходам,

Зовущим за море, трубя,

Чтоб возвратить все то, что било,

Губило, мучило, любило,

И все, что в мире счастьем было

Из-за одной из-за тебя.

Но светлые образы предыдущих возлюбленных померкли, когда во время службы в местечке Дантау Калининградской области со второго этажа кирпичной, еще немцами строенной казармы он увидел новое божество – девятиклассницу Софию, дочь командира соседней части, искреннюю любительницу поэзии. Служба «штабной крысой», день-деньской ведущей подсчет горюче-смазочных материалов, наволочек и лопат, губительно сказывалась на душевном состоянии Феликса. Но вдруг на иссохшее сердце Феликса пролилась живительная влага нового чувства. Они, пара романтиков, сошлись на духовной близости. Правда, «для верности» Феликс представился москвичом, скрыв до времени свое деревенское прошлое. Он ослепил девушку золотым рифмованным звездопадом. Может быть, у иных ребят – а конкурентов без малого триста! – были крупнее бицепсы, но бронебойное обаяние молодого стихотворца отправило всех атлетов в нокаут. Стрелой Амура, конечно же, были стихи обожаемого Вознесенского.

О, девчонка с мандолиной! —

начал он «обстрел», едва представившись, —

Одуряя и журя,

Полыхает мандарином

Рыжей челки кожура!

Расшалилась точно школьница,

Иголочки грызет… —

Что хочется, чем колется

Ей следующий год? —

приняла вызов София. И тут же сразила самого Феликса:

О, елочное буйство,

Как женщина впотьмах —

Вся в будущем, как в бусах,

И иглы на губах!

Платонически настроенный Феликс слегка присел от изумления, когда услышал от юного ангела такие дерзкие строки, но нельзя сказать, чтобы он огорчился… Во время свиданий в перерывах между поцелуями влюбленные часто устраивали поэтические дуэли-перестрелки. Так Андрей Вознесенский стал третьим «нелишним» в этом романе в стихах. Сто увольнительных, которые Феликс добыл, вымаливая их у своего командира лейтенанта Гунина, сто встреч с юной Софией наполнили романтическим смыслом годы армейской службы.

…В сентябре 1964 года, в последнюю, третью осень службы, София, прощаясь, подарила Феликсу на память только что вышедший сборник их любимого поэта «Антимиры». Девушка не увидит, как чуть позже на этой книге появятся следующие строки: «Дорогой Феликс, я очень тебя люблю, желаю тебе полета – отчаянного и счастливого, чтобы не третья осень, а по 33 осени сливались в одну – такой скорости и напряжения жизни и таланта. Андрей Вознесенский».

И уж почти фантастически выглядит ситуация, когда благодаря Андрею Вознесенскому судьба свела Феликса еще с одной женщиной – той самой, стихи которой когда-то обожгли его, словно пламенем. Как-то в переписке, Феликс спросил у Андрея об Анне Ахматовой, и тот прислал ее адрес: Ленинград, ул. Красной Конницы, дом 4, квартира 3, телефон А-2-13-42. Оформляясь в командировку за печатной машинкой, Феликс вдруг подумал – а не заскочить ли в Ленинград, чтобы найти Анну Ахматову?

– Товарищ командир, – волнуясь, предстал он пред начальственные очи, – разрешите по пути в Москву заехать в Ленинград?

– В Ленинград? – изумился начдив. – С какой целью?

Феликс до сих пор считает везением свое пятиминутное общение с великим поэтом ХХ века Анной Ахматовой в далеком 61-м году

– С целью увидеть крейсер «Аврора»! – отчеканил боец. – Мечта детства.

Командир на секунду растерялся. Ситуация нестандартная…

Но отказать бойцу Советской Армии в священном порыве увидеть легенду революции он не решился. Увольнительная рядового Медведева пополнилась транзитным пунктом – «Ленинград».

…Кажется, ноги сами несли его по незнакомому городу в поисках Смольного собора, рядом с которым, как сказал ему интеллигентный прохожий, находится улица Красной Конницы.

Не помня себя от волнения, он постучался в дверь…

– Анна Андреевна, к вам какой-то солдат, – крикнула в глубину коридора, заставленного тюками и сумками, встретившая незнакомца пожилая женщина.

Полная, седая, усталая дама вышла навстречу визитеру.

– Что вам угодно?

– Простите, меня зовут Феликс Медведев. Я еду из Калининграда, где служу в армии, в Москву навестить маму, – отбарабанил гость. – Мне очень хотелось с вами познакомиться, я тоже пишу стихи…

– Ну, что ж, это приятно, – вежливо ответила Ахматова. – В вашем возрасте многие пишут стихи.

Видимо, она почувствовала излишнюю отстраненность, с которой произнесла эти слова, и мягко добавила:

– Молодой человек, желаю вам научиться писать хорошие стихи, но извините, сейчас я не могу пригласить вас к себе, у меня люди, помогают паковать книги. Я переезжаю на другую квартиру…

Простившись, Феликс вышел на улицу. И только сейчас вспомнил, что забыл попросить оставить автограф на той самой, почти до дыр зачитанной им книге, купленной когда-то на улице Горького. Вернуться же не хватило храбрости… Потом он долго-долго сожалел об этой минуте слабости. Очень нескоро жизнь столкнет его с драматической историей последних дней жизни Анны Ахматовой…

Увлечение Феликса поэзией не проходит и в армии. Он продолжает «кропать в рифму», причем настолько успешно, что в 1967 году его стихи снова опубликует столичная пресса, а Вознесенский, продолжая опекать молодое дарование, напишет яркий отзыв-рецензию на творческие порывы молодого поэта: «Стихи, которые вы прочитаете сейчас в «Литературной России», иные. Ритм, колорит их посуровел, стал мужественнее. Три года срочной службы в ракетных войсках научили пристальности. В стихах Ф.Медведева рассудительность и аналитичность его сверстников. Руки и глазомер, справляющиеся с ракетной техникой, знают всю нешуточность движения. Жизнь, женщины, весна, осень, глоток воды – не игрушки для него». Ох, не догадывался Андрей Андреевич, что его друг изучал в Советской Армии не только ракетную технику, но и науку «страсти нежной».

Вечер в честь Габриэля Гарсиа Маркеса и смерть генсека несовместимы

Конец 70-х – начало 80-х годов. Работе в журнале «Огонек» Феликс отдавался со всей страстью. Командировки в разные уголки Союза – от Калининграда до Тюмени, от Тбилиси до Владивостока следовали одна за другой. Он побывал буквально во всех столицах союзных республик. За эксклюзивные публикации о ссыльных местах Чернышевского в Вилюйском крае, о доме в столице Грузии потомков Александры Осиповны Смирновой-Россет, где сохранились перевезенные из Петербурга редчайшие мемориальные вещи, свидетели дружеских встреч «черноокой Россетти» с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Чайковским, о знаменитом Новосибирском академгородке, где вершились величайшие научные открытия тех лет, за яркие интервью с академиком Дмитрием Лихачевым, режиссером театра кукол Сергеем Образцовым, талантливыми писателями из национальных республик Нодаром Думбадзе, Олесем Гончаром специальный корреспондент «Огонька» Феликс Медведев четырежды (!) становился лауреатом премии журнала.

Но отсутствие обратной связи с читателем, реакции коллег по ремеслу – негативной ли, позитивной, эмоциональная «торичеллиева пустота» – что может быть губительнее для жаждущей подвигов амбициозной натуры? Спасали бурные заседания книжно-литературных клубов, которые неугомонный Феликс проводил в интеллектуальных точках тогдашней Москвы – центральных домах ученых, архитекторов, медиков, литераторов… На организованные им вечера рвалась вся творческая элита столицы. Еще бы, ведь на сцене можно было увидеть последнюю возлюбленную Маяковского – Веронику Полонскую, напуганную, казалось, навсегда чекистско-гебистской машиной (не в силах отказать настойчивым увещеваниям Феликса, она впервые открыто рассказала о последней встрече с поэтом за несколько минут до рокового выстрела), вернувшихся на родину из эмиграции в 60-х годах дочь великого русского писателя Ксению Куприну, друзей Марины Цветаевой и Сергея Эфрона литератора Владимира Сосинского и поэта Алексея Эйснера, журналистов-международников Мэлора Стуруа и Генриха Боровика, главу московской старообрядческой общины, крупнейшего коллекционера старопечатных книг Михаила Чуванова, вдову ближайшего друга Сергея Есенина Петра Чагина Марию Антоновну Чагину, крупнейшего американского поэта Уильяма Джеймса Смита, популярнейшего Булата Окуджаву…

Представлять «Огонек» на «внешнеполитической арене» в софроновские времена тоже было непросто. Когда в 1981 году Феликс попытался взять интервью у Габриэля Гарсиа Маркеса, приехавшего в Москву на Международный кинофестиваль, тот отказался. Не напрямую, не в лоб, он просто увиливал от непосредственного контакта с журналистом, потому что, как выяснилось позже, не хотел общаться с представителем подконтрольного компартии издания. Приезд его был окутан тайной, которая только усиливала желание Феликса взять интервью. Но желание это странным образом наталкивалось на неприкрытое противодействие тех, к кому журналист обращался за информацией или помощью. С представителем «Огонька» говорили неохотно, сквозь зубы. И в Союзе кинематографистов, и в группе сопровождающих Маркеса лиц, да и в самой гостинице «Россия», где поселился писатель. И вот в одночасье Феликс узнает, что Маркес находится в Переделкино у поэта Андрея Вознесенского. Но стоило позвонить старому приятелю и, заикаясь, попросить о помощи, как Вознесенский прекращает разговор: «Не могу говорить, перезвони через час».

Великий колумбийский писатель Габриэль Гарсиа Маркес – гость «Огонька», куда его все-таки привез наш вездесущий герой. В разговоре с сотрудниками журнала писатель заявил: «Ваша перестройка очень важна и для левых сил латиноамериканских стран. Многие в нее верят. И важно, чтобы вы довели дело до конца. Это будет самым главным событием в современной истории». Ну что тут скажешь? Увы…

На другой день Феликс раскрывает новую «явку» знаменитого гостя, но снова тот же результат: под всяческими отговорками его не соединяют с переводчиком Маркеса. Тогда вездесущий корреспондент, захватив с собой испаноговорящего друга, с великим трудом прорывается в гостиницу «Россия» на 17-й этаж, где поселился Маркес. Кажется, ему ничто уже не помешает. Вот писатель с женой и двумя сыновьями выходит из номера. Два слова с сопровождающим его лицом. Феликс вручает выпущенную в библиотеке «Огонька» книжечку рассказов писателя и ждет приглашения на беседу. Но – новая заминка. Маркес и его спутники перебрасываются несколькими фразами, и Феликса извещают, что писатель не может беседовать с корреспондентом «Огонька», так как уже дал интервью другому журналу. И тогда Феликс идет на отчаянный шаг. Маркес садится в машину, чтобы отправиться в Звездный городок на встречу с космонавтами, и журналист буквально вталкивает в «Чайку» пришедшего с ним друга-переводчика. «Записывай все, что он будет говорить, – шепчет ему. – А потом перескажешь мне…» Так и вышло.

Публикация под честным и деликатным названием «В двух шагах от Маркеса» была подготовлена. Но этот по-своему уникальный материал опубликовали в «Огоньке» только спустя год (и под другим названием), когда великий колумбийский писатель получил Нобелевскую премию.

Как только стало известно о присуждении Маркесу самой престижной премии, журналисту пришла в голову идея: провести торжественное заседание книжно-литературного клуба в Центральном доме архитектора в честь живого классика ХХ века. Он срочно обзвонил членов клуба, пригласил известных людей Москвы и назначил дату встречи – 11 ноября 1982 года. На заседание пришли почти триста человек.

Но в планы руководителя одной из самых ярких общественно-культурных точек столицы вмешалось событие общегосударственной важности – 10 ноября на госдаче «Заречье-6» умер Леонид Ильич Брежнев. Страна погрузилась в траур и растерянность.

Незадолго до начала заседания к Феликсу, поглощенному организационно-литературными заботами, подошли двое «в штатском».

– Вы что, в своем уме?! – жестко начал первый.

– В каком смысле? – поднял брови Феликс, не понимая, о чем идет речь.

– Вся страна скорбит! А вы – митинги собирать?! Чествование иностранцев устраивать?!.

– Мероприятие советуем отменить, – предупредил второй.

Постояв еще пару секунд, незнакомцы удалились.

– Феликс Николаевич, – за спиной организатора раздался голос директора ЦДА Виктора Зозулина. – Что делать будем?..

Ситуация складывалась неоднозначная. В доме напротив жила Галина Леонидовна Брежнева, об этом знала вся Москва. Окна дочери почившего хозяина страны были темны…

Директор и ведущий вечера молча переглянулись.

А между тем зал заполнялся публикой, среди гостей – декан журфака МГУ Ясен Засурский, поэт Евгений Евтушенко, журналисты-международники Мэлор Стуруа и Генрих Боровик… Ах, как не хочется Феликсу отменять мероприятие! И драматический фон только добавляет ему остроты… Нет, такое заседание сорвать нельзя!

– Надо идти, люди ждут, – кивнул Феликс директору и пошел на «амбразуру».

Нюх антрепренера его не подвел. Заседание стало одним из интереснейших событий культурной жизни столицы, о котором потом еще долго говорила вся читающая Москва. О вечере, посвященном Маркесу, сообщили газеты.

«Как ни странно, – позже удивлялся Феликс, вспоминая то давнее событие, – меня не арестовали, а клуб не закрыли и директора не уволили. Почему? До сих пор не могу ответить на этот вопрос. Возможно, потому, что в связи со смертью «дорогого Леонида Ильича» Кремлю было не до меня».

Впрочем, Виктора Зозулина все же «выперли» из директоров, а книголюбские вечера в Центральном доме архитектора приказали долго жить после организованного руководителем клуба мероприятия, посвященного выходу в свет первой книги Владимира Высоцкого «Нерв».

Аутодафе по-болгарски

Заграница долго казалась Феликсу «запретным плодом». Различные инстанции надежно и профессионально перекрывали доступ в Зазеркалье не только журналистам, но и рядовым советским гражданам. С теми же, кто все-таки попадал за рубеж, в командировку или по туристической путевке, проводили профилактические «беседы». Особые правила устанавливались для журналистов. Любые переговоры с представителями иностранного государства без соответствующей санкции были наказуемы. При этом было совершенно неважно, с кем ты вступишь в контакт, – с партийным бонзой, эстрадной звездой или со своим же братом-журналистом. Зная это, Феликс не рвался за кордон – не хотелось ни унижаться, ни просить, не оправдываться. Но в 1980 году Мила все-таки уговорила мужа на морской отдых в Болгарии по линии профсоюза работников культуры. «Ну что ж, курица не птица, Болгария не заграница», – прокомментировал Феликс незаурядное событие и согласился на поездку. Болгария считалась чуть не 16-й республикой СССР, хотела она того или нет. В обязательную программу болгарских школьников входил русский язык, благо общая кирилло-мефодиевская азбука сильно упрощала процесс изучения. Государственное устройство с точностью до миллиметра копировало систему управления Советского Союза.

Феликс уверен, что автограф считается полноценным, если в нем содержится не менее 17  слов. Евгений Александрович не готовился к этой дарственной надписи, но в ней и впрямь семнадцать слов!

Тем не менее, выезжавшие в Болгарию советские граждане должны были «бдить» даже на отдыхе, и в группе туристов всегда имелся «дятел», отстукивающий куда следует всю информацию по путешественникам.

К Миле и Феликсу прикрепилась супружеская чета «Дятловых», о чем Медведевы до поры не подозревали. Они вместе ходили на прогулки, на завтраки и экскурсии. К сожалению, достопримечательности в грязном портовом Бургасе, куда туристов, не моргнув глазом, привезли вместо обещанных роскошных Золотых песков, закончились ко второму дню пребывания. Сегодня каждый скажет – нет проблем: подвела турфирма – садись в машину и выбирай другое место (а по возвращении каждый уважающий себя турист еще и затребует компенсацию), но в 80-м году на такую реакцию и «вопиющее нарушение правил пребывания за границей» мог пойти только безумец, желающий сменить летние шлепанцы и панаму на валенки и ручную пилу. К тому же на скудные денежные средства в иностранной валюте, которую туристам меняли в расчете на прокорм пары некрупных мышей, далеко не уедешь… Но установленные рамки мало волновали нашего героя – он скучать не собирался.

Оценив ситуацию со всех сторон, Феликс отправился в местную партийную газету «Бургасская правда», чтобы пообщаться с коллегами. Неизбалованные вниманием московских звезд, болгарские журналисты несказанно обрадовались. За скоренько накрытым столом, что соорудили гостеприимные хозяева, Феликс поведал им много историй из жизни «большого русского брата». Незадолго до приезда в Болгарию «Огонек» командировал его в станицу Вешенская на празднование «расчехления» статуи дважды Героя Социалистического Труда живого классика Михаила Шолохова. Работники «Бургасской правды» слушали раскрыв рты арию «варяжского» гостя. Шолохов, автор образцового творения соцреализма, считался культовой фигурой во всей зоне влияния СССР. Журналист, лично видевший Шолохова в 80-е, по ценности приравнивался к журналисту, лично видевшему Горького в 20-е.

– А не могли бы вы написать для нас статью о своей поездке к Шолохову? – пошли ва-банк разволновавшиеся провинциальные газетчики, столпившиеся вокруг московского счастливца.

– Статью? – гость как будто этого и ждал. – Конечно, могу, через пару часов принесу…

И Феликс отбыл в гостиницу.

Статья действительно была написана в номере отеля от руки, потом перепечатана в редакции на машинке с русским шрифтом. Для пущей важности Феликс упомянул имя Леонида Ильича Брежнева, естественно, в положительном контексте.

За свой труд автор получил от благодарной газеты 20 левов, кои и прогулял в портовом кафе вместе с Милой и приглашенной четой «Дятловых». Как оказалось, сразу после ужина «Дятловы» отправились на доклад к руководителю туристической группы, представлявшемуся группе артистом кукольного театра…

Невинное выступление в дружественной иностранной прессе получило неожиданный резонанс. Первым делом по возвращении в Москву журналиста вызвали для беседы в партийное бюро «Огонька». Надо заметить, что в те времена любая организация имела партийную ячейку внутри самой себя, и голос парторга часто звучал громче голоса разума. Парторг «Огонька», энергичная дама, которую Феликс по ассоциации с героиней песни Александра Галича мысленно называл «гражданкой Парамоновой», сурово начала:

– Ну что, дождались, товарищ Медведев?

– Чего дождался? – решил уточнить вызванный.

– Сами знаете, – отрезала «товарищ Парамонова». – Вы хоть понимаете, что натворили?

– А что я натворил? – искренне удивился Феликс.

– И вы меня спрашиваете?!. Дураком прикидываетесь?!. – возмутилась парторг, закипая от бешенства.

Неинформативно-вопросительный диалог перешел в запредельно-эмоциональный монолог, из которого Феликс узнал, что своим несанкционированным сотрудничеством с печатным органом иностранной державы он нанес колоссальный ущерб имиджу СССР, авторитету советских писателей и государственных деятелей, а также опозорил высокое звание работника печати. Когда дама утомилась, подключились деятели калибром помельче. Они долго упражнялись в предположениях относительно размытых нравственных принципов Феликса Медведева, идущих вразрез с моральным обликом строителя коммунизма.

Наконец партийцы выдохлись и посмотрели на «закоперщицу». «Товарищ Парамонова» не отрывала колючего взгляда от грешника, ожидая слов покаяния. Но никакого публичного аутодафе и посыпания неразумной головы пеплом не случилось. Феликс сидел, еле сдерживая ярость, и метал ответные «молнии». Обдумав создавшееся положение, он пришел к выводу, что своей статьей в болгарской газете он не только не нанес урона советскому строю, но и дал дополнительную рекламу Шолохову и Брежневу, за что имеет право рассчитывать как минимум на денежную премию. К тому же Феликс вспомнил, как поработал на реноме Леонида Ильича по заданию редакции, написав к 70-летию генсека статью с поэтическим названием «Наука жизни». Правда, выполняя волю Софронова, Феликс сочинил материал вместо писателя Вадима Кожевникова, автора популярного романа «Щит и меч». На даче в Переделкино Кожевников прочитал статью, под которой будет стоять его подпись, одобрил ее и передал журналисту самолично исписанный листок бумаги, на котором указал все свои регалии: и депутат Верховного Совета СССР, и член ЦК КПСС, и лауреат всяческих премий, и прочая, и прочая… Кстати, фанатичный собиратель автографов, Феликс до сих пор хранит этот листок-реликвию. Позже журналисту передали, что Леонид Ильич задумал четвертую книгу мемуаров, которую собирается назвать «Наука жизни». «Так я вообще молодец!» – окончательно решил Феликс, перебрав в памяти детали того двусмысленного мероприятия.

Певчей птички коммунизма из активиста «Сталинской смены» все же не получилось

Парторг и журналист обменялись холодными взглядами, из чего стало очевидно – ни одна из сторон не собирается сдаваться. Результатом заседания явился выговор за нарушение журналисткой этики и неприглядное поведение гражданина СССР за рубежом. Увлекшись экзекуцией, бюро постановило не только расследовать все обстоятельства инцидента, но и поднять вопрос об увольнении Феликса Медведева из «Огонька». Кровожадно облизнув пересохшие от праведного гнева губы, парторг завершила заседание и победно посмотрела на Феликса.

Возмущенный несправедливым «приговором», Феликс немедленно отправился к главному редактору. Софронову не улыбалось терять одного из своих активных журналистов, но и портить отношения с влиятельной «гражданкой Парамоновой», кстати, родственницей заведующего отделом культуры ЦК КПСС, абсолютно не хотелось. Тем не менее, он нашел тайный способ сломить сопротивление парторга. В итоге чтобы предотвратить моральное разложение советского журналиста, Феликса лишили «права выезда в Болгарию», а равно и в другие влиятельные иностранные державы. «Страшный» приговор нисколько не напугал Феликса. «Не очень-то и хотелось», – подумал он, довольный поворотом событий.

Зашоренная партийная дама не смогла бы даже предположить, что непокорный журналист буквально через несколько лет облетит весь мир, будет беседовать с влиятельными мировыми политиками, известными писателями, советскими диссидентами и потомками великих князей в Париже, Мюнхене, Лондоне, Риме и Нью-Йорке, не испрашивая ничьего дозволения и вспоминая эпизод с запретом на въезд в Болгарию как комический куплет.

Во главе петушинских поэтов, но, увы… без Венички

Работая после армии в Петушинской районной газете Владимирской области с логичным тогда названием «Вперед» (в тех самых Петушках, которые прославил на весь мир Веничка Ерофеев), Феликс умудрялся сочетать несочетаемое. Он встречался с людьми, которые были интересны не власти, а лично ему, писал статьи без задачи понравиться «наверху» и при этом почему-то нравился. Первый секретарь райкома партии Николай Тимофеевич Васильев не ленился звонить главному редактору, чтобы отметить приглянувшиеся ему статьи Медведева. Подключив заместителя главреда Владимира Васильевича Ястребова, неуемный Феликс организовал поэтическую студию «Радуга». Поездки, встречи, выступления – жизнь молодого журналиста била ключом.

60-е годы прошлого века – период расцвета романтизма среди молодежи. Романтизма по отношению ко всему – к настоящему, к будущему, к искусству, к истории и даже к политике. После смерти диктатора Иосифа Сталина и прихода к власти Никиты Хрущева, впрямую осудившего культ личности и его кошмарные последствия, в стране стало отчетливо легче дышать. Если старое поколение, прошедшее жестокие репрессии и страшную войну, по-прежнему осторожничало, то поколение двадцатилетних сразу ощутило новый, пропитанный поэзией, воздух свободы.

В 1957 году VI Всемирный фестиваль молодежи и студентов в Москве стал настоящим прорывом. После стольких лет обособленности, сдобренной страхом и взаимным недоверием, общество словно ослабило внутреннюю пружину. Ни до, ни после этого события страна не знала ничего отдаленно напоминающего Фестиваль по ощущению счастья и безграничного оптимизма. Юность всех рас и национальностей пела и танцевала на улицах помолодевшей столицы…

Кстати, во время международного фестиваля в Москве начинающий собиратель автографов Феликс Медведев устроил настоящую охоту за приехавшими к нам из разных стран гостями. В сохранившейся до сих пор умещающейся на ладони зелененькой книжечке-блокнотике остались подписи многих участников фестиваля – студентов, рабочих, музыкантов. Этот раритет, хранящий ауру хрущевской «оттепели», явно музейного порядка. Но особую редкость представляет страничка с автографами популярнейших в Советском Союзе французского актера и певца Ива Монтана и его жены актрисы Симоны Синьоре. Шестнадцатилетний подросток караулил их у гостиницы «Советская», где жили именитые гости, но когда они вышли из отеля, ему не удалось подойти к ним. Тогда предприимчивый юноша, у которого уже включился азарт коллекционера, останавливает такси (!) и мчится вслед уезжающей на служебном авто французской паре по улице Горького в сторону кинотеатра «Москва». Авантюра увенчалась успехом, вожделенные автографы у него в руках!

За гигантским шествием сотен тысяч участников фестиваля Феликс наблюдал с крыши гостиницы «Пекин» на площади Маяковского. Как он сумел туда забраться (ведь все «черные» лестницы в те дни были перекрыты), он не помнит.

Стихи молодых поэтов словно разносились ветром – их писали, читали, слушали, пели в столице и на периферии, в квартирах, на кафедрах, сценах и улицах. Поэзия объединяет мир и сплачивает народы. Радует новое кино – смелое, подчас ироничное, романтичное. «Добро пожаловать, или Посторонним вход запрещен» Элема Климова, «До свидания, мальчики» Михаила Калика, «Застава Ильича» Марлена Хуциева – знаковые фильмы тех лет, хорошо передающие настроение, царившее в 60-х. Интересно, что «Застава Ильича» имеет второе название – «Мне 20 лет». Среди главных исполнителей – Николай Губенко, Марианна Вертинская, в эпизодах снялись Андрей Тарковский, Андрон Кончаловский. В фильм включены документальные кадры поэтических вечеров в московском Политехническом музее. Евгений Евтушенко, Андрей Вознесенский, Роберт Рождественский, Римма Казакова, Белла Ахмадулина читают свои стихи – этот замечательный режиссерский ход позволяет фильму, словно чистому зеркалу, отразить без искажений общий душевный настрой. «Я смотрел на эти кадры, и, ей-богу, мне хотелось плакать», – признался потом Феликсу во время знаменитой встречи четверки культовых поэтов страны на даче в Переделкино Евгений Евтушенко. «Изменили ли мы время? Конечно, – ответит тогда же Андрей Вознесенский. – Но мы тогда не думали об этом. Время расставляет свои акценты, отделяя нас теперь друг от друга… Но и тогда мы были разными… Общими у нас были враги. Их нападки сплачивали нас. Общими были страсть страны, воздух надежд, люди, верящие в нас».

Этот легендарный, размноженный по всему свету миллионами оттисков в российской и мировой прессе снимок остановил великое мгновение – самые знаменитые поэты страны после долгого перерыва собрались вместе. Во всяком случае, до инициативы руководства «Огонька», которую осуществил Феликс, Е. Евтушенко, А. Вознесенский, Б. Окуджава и Р. Рождественский  не сиживали за одним столом. Интервьюер читает вопросы, через несколько минут начнется увлекательный разговор с прославленной четверкой. Февраль, 1987 г., Переделкино, дача Е. Евтушенко. Фото Д. Бальтерманца

Поэтическая известность в 60-е означала поклонение и обожание читателей. Но слава ждет Феликса на другом поприще, и все те люди, что взирали тогда с экрана на начинающего журналиста, потом стали героями его статей и книг, с некоторыми же его связала теплая дружба. Поэзия же подарит Феликсу одного из лучших друзей, о котором можно было бы мечтать, друга, что дважды спасет ему жизнь…

Однажды на пороге петушинской «районки» появился интеллигентный, энергичный 16-летний паренек. Ему, приехавшему в Петушки сдать экстерном школьные экзамены, впервые оказавшемуся без родителей в чужом городе, здесь нравилось все… И весна, и ручьи, и оглушительное пение птиц, и девушки с местной шпульной фабрики, по-свойски именуемые среди петушинцев «катушками»… Его, неравнодушного к девичьей красоте, привела в редакцию мечта устроить конкурс красоты – собрать всех молоденьких медицинских сестер в одном месте, чтобы выбрать самую красивую… Сделать это легально можно было только по серьезному поводу, к примеру, по заданию газеты для написания статьи о молодых медицинских кадрах.

В редакции среди крестьянского засола сотрудников в вышитых косоворотках он увидел молодого человека чуть старше двадцати экзотически-поэтической внешности: ослепительно-белая рубашка, аккуратный пиджак на ладной фигуре, яркие глаза под широкими бровями сверкали сквозь стильные очки, голову венчала шапка густых, черных как смоль волос. Письменный стол был засыпан газетными полосами, книгами, карандашами и записными книжками.

Они сразу понравились друг другу.

– Генрих, – представился юноша.

– Феликс, – с достоинством ответил сотрудник газеты.

Разговорились. Когда Феликс узнал, с какой идеей пришел предприимчивый старшеклассник, Генрих понравился ему еще больше. А когда гость прочитал свои стихи, Феликс прикипел сердцем к симпатичному пришельцу. Их дружбе вот уже более полувека…

Нынче Генрих Рабинович живет с семьей в Нью-Йорке, но регулярно прилетает в Москву. И каждый раз, встречаясь дома у четы Медведевых, старые друзья, как в былые годы, сидя на кухне, вспоминают свою счастливую петушинско-покровско-московскую молодость. Феликс организовал в Лавке писателей на Кузнецком мосту, где он проводит творческие встречи с литераторами, вечер в память талантливой писательницы родной сестры друга Евгении Берлиной.

На очередном заседании «Радуги» Феликс представил Генриха Рабиновича членам клуба, и молодой человек впервые оказался среди тех, с кем можно было говорить на одном языке. Люди были разные, писали разные стихи. Конечно, новые знакомые творчески были и похожи, и не похожи друг на друга. Кто-то звенел яркой рифмой, кто-то «плакался в жилетку», разочаровавшись в первых романтических приключениях, а кто-то уже успел «тиснуть» пару строф в районной газете… Правда, посетив несколько заседаний, Генрих со всей безаппеляционностью юности сделал вывод: «Графоманы! Только Феликс – поэт…»

В Финляндию? Только через ЗАГС

До памятной поездки в Болгарию у Феликса была некоторая «семейно-заграничная история».

Обновленная власть, позволяя юности «подурачиться», смотрела на многое сквозь пальцы. Поколение молодых идеалистов не казалось опасным. Правда, если проявляло себя в дозволенных рамках. Власти вели себя довольно разумно, отсекая только самых ярых бунтарей и «обрамляя» остальных. Словом, следовали известной мудрости – «не можешь справиться, возглавь». Вот и поехали в другие страны организованные молодежные группы с гитарами, стихами и песнями… Когда появилась возможность отправиться в Финляндию в составе делегации молодых поэтов, Феликса пригласил на разговор все тот же Николай Тимофеевич.

– Медведев, мы можем отправить тебя за рубеж в качестве члена молодежной делегации Владимирской области. Но сам понимаешь, нужна чистая биография…

– В каком смысле? – не понял в общем-то понятливый молодой человек, в интересах карьеры скрывавший иностранное происхождение своего венгерского отца и несколько комплексовавший по этому поводу.

– Как в каком? Ты жениться собираешься? – требовательно повысил голос первый секретарь.

Литературный клуб «Радуга». Все молоды, красивы, знамениты… на всю округу. В первом ряду черноволосый, в очках, – наш герой. Петушки, Владимирская область, 1965 г.

Не каждый может совхозного петуха в руках удержать! Молодой корреспондент газеты «Вперед». 1964 г.

Феликс с облегчением понял, что мадьярство, «растворенное в крови», пока не раскрыто и что речь идет о другом. Как раз в то время наш герой завел роман с одаренной юной поэтессой из своей студии – миловидной брюнеткой по имени Лариса. Кстати говоря, именно проворный Генрих, успевший за короткий срок оценить всю прекрасную половину Петушков, привел молодое дарование в студию «Радуга». Феликсу Лариса понравилась, и она не осталась равнодушной к несомненному мужскому шарму знаменитого на весь район, а то и область журналиста. Невольный сводник без особых переживаний отошел в сторону, благо сам не страдал от отсутствия девичьего внимания.

Лариса нравилась Феликсу, они общались уже полгода, но матримониальных планов он не строил, поэтому слишком прямой неделикатный вопрос начальства поставил его в тупик.

– Что молчишь? – нахмурился Николай Тимофеевич. – Будешь жениться или нет?

– А зачем? – удивленно спросил Феликс.

– Как зачем? Ты мне тут дурня не валяй! За границу едут люди с чистой анкетой. Едут, как положено, женатые, а ты тут со своей б…! – с пролетарской прямотой выругался он, имея в виду, что любая возлюбленная, не имеющая законных, проштампованных прав на возлюбленного, как минимум, непорядочная женщина.

– Лариса – чудесная девушка, талантливая поэтесса…

– Вот и женись! – настаивал оппонент.

– Мы еще не готовы, – попытался ускользнуть Феликс. Ему очень хотелось поехать, но менять волю-вольную на финские красоты он не собирался.

– Тогда мы не можем тебя рекомендовать для поездки в капиталистическую страну! – отрезал Николай Тимофеевич.

Журналист понял, что вожделенное турне останется только в снах, и покинул кабинет.

Правда, через год Феликса все-таки выпустили за границу в составе молодежной делегации Владимирской области. По иронии судьбы его первой иностранной державой, которую он посетил, стала Венгрия. По-прежнему скрывая мадьярские корни под исконно русской фамилией Медведев, Феликс попал в Будапешт. Ему очень хотелось увидеть отца… Тем более что от дяди Лаци, брата Банды, он узнал заветный телефон.

… И они встретились – Банды-Андрей Партош и Феликс Медведев, отец и сын. Два человека, разделенные годами, расстояниями, судьбами и фамилиями, но навсегда связанные одной горячей кровью. Отец показался сыну сдержанным, уставшим человеком. Он познакомил Феликса с дочерью Илоной, не подозревавшей ранее о существовании сводного брата. Не зная, чем порадовать когда-то брошенного им первенца, отец подарил ему колоду игральных карт с фривольными картинками и миниатюрную бутылочку вина. Оба презента Феликс хранит до сих пор. Правда первый спустя годы окажется символом почти двух десятилетий жизни известнейшего на всю страну журналиста-огоньковца. Мадьярские корни (а венгры считаются едва ли не самыми азартными людьми на свете) буквально выперли наружу в страшные ельцинские времена, когда по всей России открылись сотни и сотни игровых заведений. Впрочем, об этом ниже, в главе, посвященной этой драматической теме.

Отец рассказал Феликсу, что в 1956 году, когда в Будапеште начались волнения, находился на службе в советском посольстве. Разъяренная толпа пошла на штурм здания, олицетворявшего собой деспотию СССР. Пролилась кровь. Банды едва успел скинуть в унитаз свои награды, полученные от советского правительства. Это спасло ему жизнь. Тяжело раненного в голову, его сумели отправить самолетом в Москву. Пережив сложную операцию и долгое лечение, Банды Партош возвратился в Венгрию.

Оправдавший доверие партии, молодой журналист благополучно вернувшись из-за кордона, продолжил свою бурную деятельность уже в областной газете «Призыв». Казалось, впереди, как говорили в советские времена, – широкая дорога. Но не тут-то было. Пророчество ссыльного депутата Василия Шульгина вскоре сбудется.

В деревню, в глушь, в… Курган

Азартная смелость журналиста, граничащая порой с безрассудством, поражала коллег по цеху. 16 мая 1967 года наш герой умудрился попасть в зал заседаний Верховного Совета СССР, где проводился IV Всесоюзный cъезд Союза советских писателей. Проход организовал друг и наставник нашего героя глава Владимирской областной писательской организации Сергей Константинович Никитин. На cъезде тайно пошло по рукам письмо Александра Солженицына, размноженное до этого писателем в двухстах пятидесяти копиях. Это письмо-обращение, в котором автор выступал против «нетерпимого дальше угнетения, которому наша художественная литература из десятилетия в десятилетие подвергается со стороны цензуры», наделало много шума не только в писательской среде, но и в мировой прессе. К тому времени роман Солженицына «В круге первом» еще не издан, но уже конфискован органами госбезопасности, фамилия писателя – в «черном списке». Конечно, на Съезде письмо зачитано не было, зато вскоре его опубликовали в парижской газете «Monde», а потом растиражировали в эмигрантской прессе. «Антисоветчик», – шипят верноподданные литераторы. В Москве экземпляры письма изымают компетентные органы.

Конечно, со Съезда писателей Феликс вышел с обжигающим документом в портфеле, и запрещенная эпистола оказалась в столе у журналиста партийной газеты. Об этом пронюхал чей-то вездесущий нос и немедленно доложил в соответствующую инстанцию.

«Дело Медведева» попало в руки одного из высокопоставленных сотрудников областного КГБ. По логике, ему бы просто вызвать зарвавшегося журналиста «куда следует» и увешать, как новогоднюю елку шарами, обвинениями в клевете на советский строй, а равно в распространении указанной клеветы в письменной форме со всеми вытекающими последствиями. Но, на удачу Феликса, представитель госкомитета оказался поклонником поэтического таланта Ларисы. Он позвонил девушке и пригласил ее вместе с Феликсом на неформальный разговор в кафе. Во время неспешного монолога, любуясь производимым эффектом, он кратко обрисовал нерадужные перспективы, ожидающие возлюбленного Ларисы и посоветовал Феликсу поскорее ретироваться куда-нибудь подальше, желательно в другую область. При этом кагэбэшник как-то по-особенному поглядывал на молоденькую поэтессу, весьма привлекательную в своем волнении. Какие планы были на самом деле у «поклонника поэзии», неизвестно. Возможно, он полагал, что, спровадив конкурента за тридевять земель, сам будет выглядеть в глазах Ларисы благородным кабальеро-спасителем, а там – чем черт не шутит?..

1969 г. Корреспондент газеты «Советское Зауралье» отправился в командировку в город Шадринск, чтобы познакомиться с легендарным полеводом академиком Терентием Мальцевым. В той поездке его  сопровождал курганский радиожурналист и книжник Вячеслав Аванесов. И сегодня, спустя много лет, друзья частенько общаются по телефону и обсуждают разные  мировые, библиофильские и просто семейные проблемы

Но ангел-хранитель Феликса расстроил коварный план чекиста. Как раз в эти тревожные для нашего героя дни отец подруги получил повышение по службе – должность директора областного книготорга в далеком Зауралье. Узнав об этом, Лариса повеселела и тут же предложила возлюбленному:

– Поедем с нами в Курган! Начнем там новую жизнь!

– Как я с вами поеду? – резонно заметил Феликс. – Мы же не женаты.

– Но это же не проблема, распишемся! – улыбнулась девушка.

Феликс помедлил… и согласился. «Судьба играет человеком», – подумалось ему.

В Кургане тесть получил двухкомнатную квартиру, где и обосновались обе семьи. Вскоре Медведевых стало трое, причем двое из них носили имя Феликс. Лариса, обожавшая мужа, не представляла себе, что их сына могут звать как-то иначе. Счастливый отец не возражал – свое имя он очень любил.

«Советское Завралье»

Областная партийная газета «Советское Зауралье», с чьей-то легкой руки именуемая в народе «Советским Завральем», с удовольствием приняла под свое крыло перспективного репортера. Неугомонность, легкость на подъем, безусловный профессионализм быстро сделали Медведева звездой местной прессы.

Вячеслав Аванесов, курганский коллега и друг Феликса, рассказывал, что из любой, даже самой прозаической темы Феликс мог сотворить сногсшибательный материал. Однажды читатели были поражены публикацией о работе официантки, работающей в местном ресторане «Тобол». Труд официантки не считался престижным и достойным внимания прессы. Но только не для Феликса. Как-то за обедом он обратил внимание на симпатичную девушку, порхающую между столиками. Официантка так ловко управлялась c подносами, полными разносолов, что буквально заворожила журналиста, и он, не мешкая, отправился к директору ресторана, чтобы попросить об интервью с его подчиненной. Удивившись, тот вызвал официантку. Прямо в кабинете директора девушка с неожиданной легкостью и непринужденностью ответила на заданные вопросы.

«Опубликованный (кстати, не без труда!) очерк оказался изумительным по структуре, легко читался, – вспоминает Вячеслав. – В нем впервые для того времени было рассказано обо всех тонкостях работы официантки: о манере обслуживания, тяжелой физической нагрузке – ведь за смену приходится переносить на подносе сотни килограммов, даже… о чаевых». Материал обсуждала вся редакция, на летучке его и хвалили, и ругали, но главное – никто не остался равнодушным к интервью приезжего нувориша.

Энергии нашего героя хватало и на поездки по всему Зауралью, и на быстро ставшие популярными книжные аукционы, которые он проводил на сцене курганского Театра драмы. «Он знал все о великих поэтах и писателях, мог наизусть прочитать Гарсиа Лорку, рассказать о встречах с Павлом Антокольским, дать прочитать опубликованную на Западе биографию опального тогда Евгения Евтушенко, восторженно рассказать о поэтах «Серебряного века», – не скрывал Вячеслав своего восхищения талантами друга.

Курган запомнился Феликсу встречами с Гавриилом Илизаровым, прославившимся на весь мир хирургом-ортопедом. Гениальный доктор придумал уникальный аппарат, благодаря которому можно было удлинять конечности (чтобы написать правдивый материал, журналист напросился на операцию, но увидев воочию, как Илизаров долбит в операционной кость девушки-инвалида, потерял сознание), любимцем партии полеводом Терентием Мальцевым, поэтом, родившимся в кургане, Сергеем Васильевым – отцом актрисы Екатерины Васильевой.

Позже, вернувшись в Москву, Феликс продолжит поддерживать теплые отношения с людьми, скрасившими ему годы вынужденной «ссылки». Вячеслав Аванесов, приезжая в столицу, всегда останавливался у друга и с удовольствием посещал вместе с ним литературные вечера в Центральном доме литераторов, присутствовал на интервью Феликса с правнуком Пушкина Григорием Григорьевичем, мамой Владимира Высоцкого Ниной Максимовной, космонавтом Виталием Севастьяновым, писателем Анатолием Рыбаковым…

Интервью со сталинским министром – первой советской феминисткой

На втором году жизни в Кургане Феликс случайно узнал, что знаменитая и единственная женщина-министр сталинского правительства Мария Ковригина родом из Курганской области. Он загорелся желанием встретиться с ней, взять интервью. Информации о Марии Дмитриевне было крайне мало, Ковригина уехала из этих мест еще в 20-х годах, а знакомых и родственников найти не удалось. Феликс выправил себе командировку в Москву, в Институт усовершенствования врачей, что рядом с высоткой на Красной Пресне. Здесь и работала разжалованная Хрущевым бывшая командирша всего советского здравоохранения. Мария Дмитриевна не любила общаться с журналистами и отказалась от личной встречи, но пообещала ответить письменно на вопросы новоявленного земляка. Она сдержала слово, поставив свою подпись под каждой главкой необычного интервью. Эта деталь говорила Феликсу о многом – о скрупулезности, ответственности, внутренней организованности женщины, некогда облеченной властью.

Автограф знаменитого на весь мир курганского хирурга-ортопеда Гавриила Абрамовича Илизарова, спасшего здоровье и жизнь многим знаменитым современникам, от Дмитрия Шостаковича до Валерия Брумеля. Август, 1973 г.

Биография Марии Дмитриевны оказалась уникальной: школа-семилетка, рабфак, сразу третий курс медицинского института, работа в Наркомздраве СССР в должности заместителя наркома по вопросам охраны детей и женщин, 90 научных работ, высокий государственный пост, встречи и поездки по всему миру. С 1950 по 1953 год – министр здравоохранения РСФСР.

1 ноября 1955 года Мария Ковригина отменила запрет на аборты, действовавший с 1936 года. До этого аборты разрешались, но были платными – 50 рублей, то есть больше половины средней заработной платы. В период действия запрета спецкомитеты при домкомах и на работе следили за беременными сотрудницами, в подозрительных случаях докладывали «куда следует». Врачей, согласившихся провести операцию, отправляли в лагеря. Несчастные женщины ходили по бабкам и всяким «абортмахерам». Одна из ужасных ситуаций, связанных с «домашним» абортом, подробно описана в «Детях Арбата» Анатолия Рыбакова. При полном отсутствии медицинской и объективной информации на тему интимной жизни ситуация с запретом на аборты выглядела средневековой инквизицией, отличие разве что в том, что мучениц не сжигали заживо, хотя чем еще, как не публичной экзекуцией, можно назвать бесцеремонное и зверское вмешательство в личную жизнь людей, принародное обсуждение и осуждение, запрет на право распоряжаться собственным телом и собственной судьбой? Мария Ковригина, разом прекратившая эту позорную практику, спасла миллионы советских женщин.

Исключительно смелым шагом министра стало обнародование cтатистики о больных туберкулезом, в том числе среди осужденных, о погибших от лучевой болезни после ядерных испытаний. Такого своеволия Хрущев вынести не мог. Он хоть и побаивался своего министра, имевшего вес в мире, – Ковригина дружила с бельгийской королевой – но все равно лишил ее в 1959 году доступа к данным Госкомстата, а потом и вовсе снял с должности. Все эти потрясающие подробности Феликс узнал много позже, когда решил сделать Марию Ковригину героиней своей знаменитой книги «Мои Великие старухи».

То интервью курганского журналиста, конечно, получилось немного «комсомольским», с непременным «Ваши пожелания молодежи?», ведь на дворе стоял 1969 год.

– Что называется, каковы вопросы, таковы и ответы, – сокрушался позже Феликс. – Ведь и я, молодой журналист, и сталинский министр Мария Ковригина жили в одно время, в одну эпоху, пребывали – каждый по-своему – в сплошной «запретной зоне». Даже если бы я знал об одном из самых сильных ходов ее деятельности на посту министра здравоохранения великой атомной державы, я бы все равно об этом ее не спросил. А если бы спросил, она бы не ответила, а если бы ответила, в газете бы не напечатали.

«Как там поживает Феликс Медведев? Привет ему из Америки!»

Получив такого влиятельного тестя, как начальник Курганского облкниготорга, Феликс оказался на передовой библиофильского фронта. Надо заметить, что свои «блатмейстерские» возможности он использовал на полную катушку, без устали пополняя любимую коллекцию новыми сверхдефицитными изданиями. Слава о журналисте-книголюбе бежала впереди ее обладателя. Состав книжного богатства Феликса Медведева не мог не заинтересовать некоторых «библиофилов». Непросвещенные в библиофильстве, но обремененные завистью персонажи пустили слух, что объявившийся в Кургане книжный нувориш не брезгует приобретением книг из библиотечных фондов. Не знали они, что книга с библиотечным штампом в коллекции настоящего книжника равносильна позорному клейму на лбу честного человека. Не ведал этого и непосредственный начальник Феликса – верноподданный партиец с суровым лицом и «гончей» фамилией Забегай. Как только до его всеслышащих ушей донеслась дилетантская сплетня, он, улучив момент, когда Феликса не было в редакции, кинулся по всем его ящичкам-шкафчикам-полочкам в поисках вещдоков и наткнулся на настоящую крамолу – фотографию Феликса в обнимку с Андреем Вознесенским. Задохнувшись от праведного гнева, Михаил Яковлевич возопил:

– Вознесенский?! Хороши же у него друзья!

В разгар истерики на пороге появился хозяин редакционного закуточка… Немая сцена. Секундное замешательство журналиста сменилось бурным возмущением и криками, понесшимися по всей редакции. Кто-то бежал на шум, кто-то, наоборот, уткнулся в бумаги, усиленно изображая чрезвычайную занятость. Бдительный Забегай не ожидал яростной отповеди от «провинившегося» и был вынужден ретироваться, опасаясь получить по голове увесистым томом.

Подобных «проверок» в жизни Феликса будет предостаточно. Позже, в начале 80-х, когда вокруг уже известного всей библиофильской столице энтузиаста-книжника начнут кружить гэбисты, они «пригласят» его курганского друга Славу Аванесова в спецномер гостиницы «Москва». Причем сделают это хитро, почти накануне отъезда Аванесова с семьей в заграничное турне, когда, по расчету «ловцов человеческих душ», журналист окажется неспособен к сопротивлению. Предметом их любопытства будет библиотека Феликса, а в особенности, та ее часть, в которой, по некоторым данным, красуются крамольные сочинения Николая Гумилева, Марины Цветаевой, Андрея Синявского, Александра Солженицына. Но Слава, пообещав «тесное сотрудничество», будет упорно твердить:

– Гумилев? Солженицын? Нет, таких книжек не видел.

– Но если увидите?..

Киев, 1982 г. Общество любителей книги Украины. Писатель, автор популярных книг, крутой фронтовой разведчик, прототип «майора Вихря» Овидий Горчаков, правнук А. Пушкина Григорий Григорьевич Пушкин и, конечно, наш герой

– Обязательно сообщу! – по-комсомольски преданно вперившись в глазки-буравчики, ответит Слава, думая про себя: «Надо срочно рассказать Феликсу!»

Три десятилетия спустя курганские журналисты решат собрать людей, с которыми работали в «застойные» годы. К их удивлению, тот самый рьяный Забегай, причитавший над фотографией Вознесенского, давно уже сменил не только убеждения, но и Родину, превратившись в добропорядочного американского пенсионера. Когда видеокамера новомодного средства связи SKYPE проявит 95-летнего, но бодрого Михаила Яковлевича, первый вопрос, который он задаст бывшим коллегам, прозвучит так:

– Скажите, а как поживает Феликс Медведев? Передавайте ему привет!

Судьба Медведева хранила

История возвращения Феликса к родным пенатам, в Москву, как всегда, случайна и в то же время закономерна. Имея широкие знакомства среди интеллектуальной элиты Кургана, он подружился с семьей ссыльного литератора Аэция Ранова, поэта-анархиста бурных 20-х годов. Как-то за чашкой вечернего чая у Рановых, листая книги и слушая рассказы о Есенине и его друзьях, Феликс обмолвился, что семейная жизнь дала трещину, он хотел бы уехать в Москву и найти там работу.

– Кстати, – оживились супруги, – нам кажется, Феликс, мы сможем посодействовать вам. В Москве в издательстве «Советский писатель» работает наш друг Лев Ильич Левин. Он большая умница и замечательный человек, обратитесь к нему от нашего имени.

Войдя в редакцию следующим утром, Феликс тут же направился к главному редактору. Приведя какой-то весомый аргумент в пользу срочной поездки в Москву, он добавил чувства.

– Я так соскучился по маме, дайте недельку отпуска, – со слезой в голосе обратился он к главреду Сергею Сергеевичу Глебову…

«Плач Ярославны» возымел действие, и окрыленный Феликс полетел в столицу.

Лев Ильич, радушно принявший обаятельного визитера, подробно расспросил его о Рановых, о курганском житье-бытье, о знаменитом докторе – волшебнике Илизарове. Узнав, что Феликс – журналист и хотел бы работать в Москве, уверенно произнес:

– Давайте попробуем к нам, в «Совпис», я походатайствую перед директором. Хотите?

– Конечно! – не веря своему счастью, выдохнул Феликс.

«Советский писатель» считался одним из самых крупных печатных органов, издававших современную литературу. Попасть туда на работу было весьма непросто.

С 1934 года издательством руководил Николай Васильевич Лесючевский, по кличке «Лесюк» – профессионал своего дела, но с тяжкой славой душителя, чья безжалостная пята в кагэбэшном сапоге растоптала судьбы Николая Заболоцкого, Бориса Корнилова, Ольги Берггольц. Писатель Сергей Каледин, не понаслышке знакомый со «сталинским соколом» Лесючевским, рассказывал, что этот «Малюта Скуратов» всех представительниц слабого пола принимал на работу самолично: «Некрасивых не брал. При нем жизнь в коридорах замирала – женщины боялись выйти даже в туалет. По слухам, он поколачивал свою пожилую секретаршу… Жил он один в Резервном переулке в огромной неуклюжей квартире. Жил скромно, казны не скопил, дензнаки его не занимали, он владел большим – главным издательством страны. Были у него и дети, но они не светились, возникли только на похоронах, зашуганные, понурые. Лесючевский с закрытыми глазами знал портфели всех редакций, графики прохождения рукописей, биографии сотрудников – все до мелочей… Когда пришла пора издавать Пастернака, Ахматову, Мандельштама, Лесючевский во всеуслышание заявил на собрании: «Издаем врагов».

Левин привел соискателя прямиком к грозному хозяину крупнейшего писательского издательства. Тот выслушал рекомендации своего сотрудника, насквозь просвечивая взглядом незнакомца. Задал пару вопросов. Названия газет «Призыв», «Сталинская смена», «Советское Зауралье», безупречная биография, отчеканенная мягким баритоном курганского журналиста, приятно отозвались в начальственном ухе. Феликс умел нравиться, иногда к собственному изумлению.

– Пишите заявление, – помолчав минуту, кивнул Лесючевский и занялся своими делами.

Так неожиданно и почти одновременно закончились курганская ссылка и семейная жизнь Феликса Медведева. Начиналась новая, московская полоса его жизни и, в качестве бонуса, второй законный брак.

Жорж Санд и другие брошенные женщины

– Ах, вам мешают мои книги?!. – пошел в атаку Феликс, исчерпав аргументы. – Может быть, и я вам мешаю?..

Не помня себя от гнева, он выскочил в прихожую, распахнул тяжелую дверцу мусоропровода и стал швырять туда первые попавшиеся фолианты. В тумане обиды он слишком поздно заметил, что отправил в никуда дефицитный по тем временам восьмитомник Жорж Санд. Потеря возмутила его больше, чем ссора с женой. Он содрал с вешалки недавно купленный костюм и швырнул его в черное жерло, уже поглотившее ни в чем не повинную француженку. Когда мусоропровод безучастно пожрал и мануфактурное свидетельство семейного счастья, распаленный Феликс, натянув на себя первую попавшуюся одежду, пулей вылетел из элитного дома и решительно двинулся по Кутузовскому проспекту.

Куда? Конечно же, в родной Покров к маме и отчиму. В рассказе на эту щекотливую тему герой отметил: «Шагалось легко…»

Второй брак случился стремительно. Еще до поездки за Урал он часто навещал венгерскую родню, а иногда, задержавшись в Москве по делам, оставался ночевать в их гостеприимном доме. Вернувшись из Кургана, Феликс отправился в гости к своей двоюродной сестре Наталье Партош, дочери дяди Лаци. Красавица-кузина тем временем уже развелась с мужем и вместе с донельзя избалованным маленьким сыном жила у матери. Феликс и Наталья поглядывали друг на друга с нескрываемым интересом. Не зная, как себя вести, наш герой пытался ограничить свой интерес к девушке исключительно братскими чувствами. Но сестрица не дала ему шанса избежать полузаконного романа – она сама влюбилась в отчаянного братца. Взаимное притяжение кузена и кузины друг к другу неумолимо крепло.

Элегантные мужчины. Яркие персоны. Большие друзья. Генрих Рабинович и Феликс Медведев. Москва, 2013 г.

Мама девушки, как ни странно, не стала устраивать скандала. Феликс сначала не мог понять, почему. Но однажды дядя Лаци с понимающей улыбкой рассказал Феликсу, что его дед Золтан и бабушка Эржебет были двоюродными братом и сестрой. «По-видимому, это у вас в крови», – дядя успокаивающе похлопал племянника по плечу. Вскоре в квартиру тещи на Кутузовском проспекте переехала и часть библиотеки Феликса. А там, где книги Феликса, там и его дом.

Лаци Партош, отец Натальи, жил неподалеку. Его вторая супруга когда-то занимала должность второго секретаря Карело-Финского обкома, работая под началом крупного советского деятеля, одного из руководителей Коминтерна Отто Куусинена. За некий, видимо, заметный вклад в дело строительства коммунизма она и получила от благодарного государства квартиру на престижнейшем в советское время Кутузовском проспекте, в доме № 26, в том же подъезде, где жил Леонид Ильич Брежнев. А мать Натальи вышла замуж за некоего деятеля из охраны Молотова. Окна их квартиры в доме 24 выходили прямо на Кутузовский проспект. Как шепнули Феликсу родственники, только особо приближенные персоны могли поселиться в статусном жилье окнами на правительственную трассу. По мнению органов госбезопасности, в этом случае появление диверсантов и снайперов на объекте государственной важности сводилось к нулю.

Будучи почти соседом Феликс часто захаживал к Лаци в гости, поскольку еще с юности поддерживал теплые отношения с дядей. В отличие от семьи второй жены здесь он был своим. Ласло Партош был чрезвычайно интересным человеком, владел несколькими языками и вполне мог бы стать героем воспоминаний племянника. У Феликса сохранилась фотография военной поры, где Лаци переводит допрос пленного фашистского военачальника. После войны он много лет руководил журналом «Совиет хирадо», который издавался в СССР на венгерском языке. Лаци знакомил племянника с новинками зарубежного книгоиздательства, о которых советская пресса предпочитала умалчивать. Однажды, когда Феликс еще жил в Покрове, дядя специально для него перевел только вышедшую на Западе книгу Евгения Евтушенко «Автобиография рано созревшего человека», и довольный племянник тут же похвастался «крамолой» директору Покровской школы, с которым дружил. Тот шепотом попросил перепечатать ему копию…

Дяде так нравились любознательность и целеустремленность Феликса, что в 1958 году он, журналист со стажем, дал ему рекомендацию для вступления в Союз журналистов СССР, но по молодости лет соискателя номер не прошел. Феликс Медведев станет членом Союза чуть позже. в 24 года, так что срок его «членства» подбирается к полувеку.

Тем временем семейная жизнь довольно скоро перестала устраивать нашего героя. Когда первые всплески страсти улеглись, оказалось, что супруга не очень довольна тем, что вместо домовитого мужа получила его формальное присутствие. Круг интересов Феликса был настолько широк, что домашние хлопоты оставались далеко на задворках. К тому же ему попалась классическая теща, воспринимавшая зятя скорее как хозяйственный инструмент, нежели как гордость и красу семьи. Феликс, которому даже «справили» новый костюмчик, не спешил давать подтверждения своего семейного КПД – не стучал молоточком, не возился с плоскогубцами, не бегал в сберкассу пополнять семейный счет, не чинил электропроводку, был равнодушен к слову «дача» и укропно-картофельным зарослям. Не по нраву ершистому молодцу пришелся и степенный тесть, которого он звал за глаза «гэбешным типом».

Вместо авосек с купленными по списку продуктами зять притаскивал книги, заполняя ими все отведенное молодой семье пространство. В общем, представления о семейной жизни у обоих супругов кардинально разошлись. Поводом к последнему выяснению отношений стали все те же книги, в которых теща и жена видели мало пользы. Феликс довольно долго отбивался от попыток сделать из него послушного ручного мужа, но наступил час «икс». Однажды во время очередной ссоры зятек вспыхнул от неосторожно оброненного слова…

Ссора оказалась последней. Феликс выскочил на улицу, в груди еще бушевал огонь, а где-то высоко над головой, над ярким светом вечерней Москвы, сияли звезды – верные друзья вольной цыганской души… Он был снова беден, зато свободен. А престижная московская прописка? Да черт бы с ней! Его нога никогда больше не ступит в квартиру на Кутузовском…

Дойдя пешком аж до самого Курского вокзала, Феликс немного успокоился и отправился на 101-й километр – в родной Покров. И снова дороги, электрички… И пусть он теперь каждый день ездит на работу в Москву из Покрова, он не жалуется на неудобства – жаль только времени. Его катастрофически не хватает: в голове роятся планы, записная книжка забита назначенными встречами и ежедневно добавляются все новые даты, места, имена… «Человек – ничто, дело все», – как заметила однажды Жорж Санд в письме к Гюставу Флоберу.

Мисюсь, где ты?

Но недолго наш герой проходил в холостяках. Его вечные поиски идеальной брюнетки увенчались успехом в 1973 году, причем «без отрыва от производства». В апреле отдел оформления издательства «Советский писатель» пополнился новой сотрудницей. Ее звали Людмила. Мама Милы, сама редактор издательства «Недра», попросила коллегу со связями устроить дочь, студентку литфака педагогического института, на хорошее место. Им-то и стал «Советский писатель». Стараниями Лесючевского прекрасная половина издательства была действительно хороша, и Мила гармонично влилась в эту половину. Совсем юная, очаровательная, сероглазая, хрупкая первокурсница произвела фурор – мужское население издательства мгновенно заволновалось и приготовилось «выписывать круги». Но не тут-то было. Феликс Медведев, свежеиспеченный холостяк и профкомовский активист, молниеносно организовывает вояж в Суздаль на удачно приближающиеся майские праздники.

«Она вся из XIX века…»

Издательство в поездке представляла компания из двух хорошеньких сотрудниц – Милы и ее новой приятельницы из отдела библиографии, и двух экзотических сопровождающих – москво-венгра Феликса и москво-мулата поэта Джеймса Паттерсона – того самого, который в розовом детстве «засветился» в фильме Григория Александрова «Цирк» в качестве сына-негритенка героини Любови Орловой.

В дороге Феликс как бы невзначай поинтересуется у Милы:

– А тебе уже есть восемнадцать?

– Есть, – кивает наивная Мила, не подозревая о том, какие планы вынашивает коварный обольститель.

– Мила, – тихо шепчет подружка, – это он не зря спросил. Ты его еще не знаешь…

– А что такое? – искренне недоумевает девушка. Ее чистая душа преисполнилась интересом к яркому, компанейскому, с чувством юмора и обаянием молодому мужчине. Ей даже в голову не приходит, что сети опытного «рыбака» уже раскинуты. Над наивностью Милы часто шутила мама, уверенная в том, что ее скромная дочь никогда не выйдет замуж.

А Феликс в ударе – он заразительно смеется, сыплет остротами, читает наизусть Цветаеву, стихи которой в то время были мало кому доступны… Он еще не понял, что влюбился, но не может оторвать глаз от трогательной, стеснительной Милы… И он играет на гитаре, поет песни на стихи Верлена, да так, что от проникновенных строчек, пропетых мягким грудным баритоном, замирает девичье сердечко… Одним словом – Весна… На обратном пути Феликсу вдруг «понадобилось по пути» заехать в Покров – под таким благовидным предлогом он привез Милу знакомиться с мамой и отчимом. Те также от всей души восхитились замечательной девушкой.

В Москве Феликс первым делом повел красавицу… на кладбище. И хотя кладбище было Новодевичьим, оно плохо вписывалось в представления девушки о первом свидании. Вдохновенно повествуя о знаменитостях, нашедших здесь последний приют, пылающий волнением Феликс пытался произвести впечатление на Милу своей «кладбищенской» эрудицией. Озябшая в сумраке надгробий и ветвистых деревьев, девушка шла за кавалером, послушно останавливаясь то у могилы застрелившейся жены Сталина Надежды Алиллуевой, то у мемориала, посвященного трагической гибели экипажа самолета «Максим Горький» в авиакатастрофе над Москвой в 1935 году…

– Конечно, за один раз кладбище не осмотреть! – носился Феликс от могилы к могиле. – Придем снова, я тебе столько расскажу!

– Я не хочу сюда больше приходить… – тихо сказала Мила.

На следующей неделе Феликс принялся «напевать» романсы на более мажорной ноте – театры, выставки, встречи с интересными, а, главное, живыми людьми, поездки в писательский поселок Переделкино на дачу Пастернака, в Шахматово к Блоку.

Неплохим ходом со стороны ухажера были приглашения в легендарный Домжур, окутанный флером элитарности. Ресторан при Центральном доме журналистов славился не только великолепной кухней, но и особыми гостями. Попасть в ресторан «с улицы» было невозможно. Московские красотки готовы были на многое, только бы прорваться туда, в объятия богемы. А Мила, не вникая в пафос события, посещала Домжур, чтобы просто поесть полюбившиеся миноги. Девушка не заметила, как жизнь завертела ее, закрутила, не давая опомниться, и даже приняв предложение руки и сердца в модном кафе «Хрустальное», не сразу поняла, что для нее начинается абсолютно новая жизнь…

– Кому вы отдаете дочь?!. – кричали незнакомые дамы из Совписа, названивая на домашний телефон маме Милы. – Вы же его не знаете!

– Он был женат! У него есть ребенок! – искали отпугивающие аргументы другие правдолюбки.

– Подумайте! Потом жалеть будете! – каркали третьи раздосадованные анонимные «доброжелательницы»…

При этом в адрес «коварной» Милы, скоропалительно уведшей у «совписовских» девушек колоритного холостяка, слышалось: «Прикинулась овечкой!»

Будущая теща удивлялась популярности жениха в кругах истеричных дамочек, но против Феликса все-таки не возражала. Возможно, она просто обрадовалась, что ее скромная юная доченька, едва выйдя в свет, составила себе партию. Совсем как Наташа Ростова после первого бала… Свадьбу гуляли по всем правилам светской Москвы – в ресторане «Славянский базар». Невеста была несказанно хороша. На черно-белой свадебной фотографии – нежный овал лица под флером фаты, счастливые и немного испуганные глаза, мягкая улыбка… Вспоминается чеховское: «Где ты, Мисюсь?..»

В  гостях у Медведевых – правнук А.С. Пушкина Григорий Григорьевич Пушкин и  поэт Джеймс Паттерсон, родившийся в московской семье чернокожего радиожурналиста и русской мамы-художницы. Сыграв в фильме «Цирк» роль сына героини Любови Орловой, он, маленький мальчик, прославился на всю страну

– Мила, – уточняю, – как вы себя чувствовали на свадьбе? Было радостно или страшновато?

– Ой, – ее глаза расширяются. – Честно говоря, я вообще ничего не поняла… Как-то все случилось… стремительно… Феликс появился в жизни – и все закружилось…

– Как в цыганском хороводе: песни, пляски, цветные платки, «иди сюда, красавица, давай погадаю!» – потом смотришь – уже и документов нет! – дружно хохочем и смотрим на Феликса.

Хитро глянув на жену, он с довольным видом откидывается на спинку стула.

Глава II

Прорабы перестройки

Сегодня законодатели всерьез ломают голову над тем, как процедить, очистить или, на худой конец, просто ограничить бешеный поток информации, изливающийся на нас. Пресса и телевидение, тиражирующие одноразовую продукцию, редко балуют взыскательную публику. «Хлеба и зрелищ!» – привычно требует толпа еще со времен Древнего Рима. И бывшие когда-то рупорами эпохи издания опять, как в прежние времена, соединяют в каждом номере кроссворд и развлекательное чтиво, только теперь еще подключают «обнаженку», а те, что не перестроились на новый лад, теряют тиражи. Кто-то принципиально не читает газет, не включает телевизор и не посещает социальные сети, спасаясь от информационной «передозировки», от ненужных контактов, от навязываемого потребительства. Над информационным пространством господствует Интернет – абсолютное воплощение русской поговорки «на чужой роток не накинешь платок». Правда, не так давно соответствующие структуры, не слишком это афишируя, все же стали фиксировать свое внимание на комментариях граждан-блогеров, но это уже другая тема…

В советское время люди жаждали информации, искали ее, собирали по крупицам. Чтение журналов и газет, просмотр теле– и радиопередач составляли неотъемлемую часть жизни нормального советского человека. Это было маленькое, мутноватое, как бычий пузырь вместо стекла в бедных крестьянских избах, но все же окно в мир. Люди, имеющие доступ к реальности, казались населению почти небожителями. Знаменитые на всю страну тележурналисты и журналисты-международники – Генрих Боровик, Александр Бовин, Мэлор Стуруа знали, как на самом деле обстоит дело ТАМ. Их репортажи и телепередачи пользовались большой популярностью, хотя после протирания через самую мелкую терку цензуры «неразжеванной» информации в них оставалось немного. Рассказать на всю страну правду о том, что происходит У НАС, – на этот полуподвиг-полубезумие решались единицы. И удел этих единиц был незавиден… Как отметил Александр Солженицын, один из первопроходцев этого неблагодарного, а потому героического пути, самое страшное наследие, оставленное нам сталинской эпохой, – страх. Но даже дикий, животный страх перед жестоким наказанием не мог заставить людей постоянно носить зетемненные очки советской пропаганды. Помимо официальной прессы и телерадиовещания существовал «беспроволочный телеграф правды». На московских кухнях люди обсуждали тех, кто посмел пойти против системы, снятые, но не выпущенные цензурой фильмы, написанные, но не прозвучавшие песни и стихи опальных поэтов, дерзкие выступления на Радио «Свобода», Голосе Америки и других «вражеских голосах». С большим риском распространялись самиздатовские книги, а также книги, изданные в западных издательствах на русском языке и тайно ввозимые в страну Советов. Люди узнавали произведения Пастернака, Солженицына, Галича, Бродского, Гумилева…

Перестройка, авторство которой принадлежит Генеральному секретарю ЦК КПСС Михаилу Сергеевичу Горбачеву, в самом ее начале, в 1985 году, воспринималось обществом как очередная причуда власти, не такая трагичная, как сталинская «охота на ведьм», не слишком нелепая вроде хрущевских «страстей по кукурузе» и не чересчур обидная, как битва с «зеленым змием» времен недолгого андроповского правления. В школах и вузах скоренько распространили тоненькую книжечку доклада Николая Рыжкова, посвященную всяческому «ускорению», и началось привычное занудливое изучение ее основных тезисов. Но история получила неожиданное продолжение. Михаил Сергеевич с высокой трибуны вдруг заговорил о необходимости радикальных перемен и впервые произнес заветное слово «гласность». Партийный чиновник с забавным малороссийским говорком, родимым пятном на высоком лбу и раздражающей обывателей манерой предъявлять миру свою элегантную супругу оказался одним из тех редких государственных деятелей, что пытаются довести начатое до конца, даже если этот конец теряется где-то в босховской багровой черноте.

Первые годы перестройки многим запомнились тем, что ранее запретные имена вдруг отчетливо проступили черной вязью на белых страницах известных журналов. Держа в руках журналы «Юность» с первыми публикациями прозы Владимира Войновича, или «Знамя» с Эдуардом Лимоновым, или газету «Московские новости» с откровенной и мужественной публицистикой, Феликс видел в них отражение грядущих перемен. Такие публикации поначалу казались чудом. Но вскоре автором таких же смелых, неожиданных для читателей «Огонька» материалов станут статьи Феликса Медведева и интервью, взятые им у знаковых и ярких персон того времени.

Наш герой оказался едва ли не первым советским журналистом, приехавшим за интервью к  Владимиру Войновичу в Мюнхен

«Боевые сто грамм!» С другом Леонидом Штерном на даче у писателя-фронтовика Михаила Алексеева, поведавшего гостям страшные подробности Сталинградской битвы

Несмотря на то, что на всю страну гремели фамилии следователей Гдляна и Иванова, расследовавших громкое «хлопково-кремлевское» дело о коррупции в высших эшелонах власти, а союзные республики заговорили о независимости и уже пролилась первая кровь, заявлять об ошибках руководства страны было рановато. Еще вовсю действовал Указ Президиума Верховного Совета РСФСР от 16 сентября 1966 года, устанавливающий уголовную ответственность за «систематическое распространение в устной форме заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй, а равно изготовление или распространение в письменной, печатной или иной форме произведений такого содержания…» Любая статья с неугодным содержанием могла стать для автора и его редактора последним опусом по эту сторону тюремной решетки. Кстати говоря, статья 190-1 УК РСФСР, коротко называемая в народе «за клевету на советский строй», успешно просуществует без малого полвека и будет исключена из Уголовного кодекса лишь 11 сентября 1989 года.

Надо сказать, что приход в «Огонек» признанного украинского, но не слишком известного в России поэта Виталия Коротича удивительным образом совпал по времени с пробуждением общественного самосознания и сделал возможным то, что казалось немыслимым во времена редакторства в журнале мастодонта Анатолия Софронова. Тон, заданный той самой публикацией о Николае Гумилеве, организованной отделом Владимира Енишерлова при самом активном участии Феликса, был одобрен новым руководством «Огонька». И не только: с реабилитацией (пока только литературной) талантливого русского поэта согласились на самом верху. Таким образом, Феликс мгновенно попал на передний край новой идеологической политики в области культуры.

Происходили невероятные для солидного издания с миллионными тиражами вещи: статьи Феликса Медведева были настолько актуальны и востребованы, что порой в одном выпуске «Огонька» выходило сразу несколько материалов знаменитого журналиста. Правда, в тактических целях подписывать статьи приходилось случайно попавшимися псевдонимами, один из которых Феликс выбрал, памятуя о родном Покрове – Покровский. Феликс не гонялся за славой, но все-таки сиял новеньким червонцем, когда видел, как бурлит и клокочет его журналисткая ипостась, вызывая восторг у поклонников и жгучую ревность менее удачливых собратьев по перу.

Но не все удавалось неистовому первопроходцу.

Как-то по возвращении из самой первой своей командировки в Америку он влетел в кабинет к главному редактору:

– Виталий Алексеевич! У меня предложение! Давайте опубликуем мое вашингтонское интервью с Василием Аксеновым!

– Нет, – Коротич был категоричен. – Ни в коем случае.

– Почему? – изумился Феликс. – О нем уже все пишут, а интервью будет только у нас!

– В «Огоньке» Аксенова не будет, – жестко ответил шеф.

Феликс удивился. Ему было жаль, что не «выстрелит» интереснейшее, как сказали бы сейчас эксклюзивное, интервью, но особенно задели резкий тон и странная враждебность демократа Коротича по отношению к писателю, чье имя гремит по всему миру. В дверях журналист оглянулся и спросил напрямую:

– Неужели вы согласитесь с тем, что ни Солженицын, ни Максимов, ни Аксенов никогда не будут у нас печататься?! Ведь они все равно вернутся! Как тогда будет выглядеть наш передовой журнал?..

– Даже если они вернутся, я никогда не подам им руки, – бросил Коротич.

Чего же вы так боитесь, товарищ?

– Коля! Ну что ты говоришь?! – с профессиональной театральностью хватается за голову Жанна Болотова, жена Николая Губенко, только что назначенного художественным руководителем Театра на Таганке. – Феликс сейчас уйдет, а нас арестуют!

За окном – беспокойный май 1987-го.

«Осиротевший» после скандальной отставки Юрия Любимова, заочно лишенного поста и гражданства, знаменитый и непокорный Театр на Таганке в тяжелой борьбе одолел Анатолия Эфроса – нового художественного руководителя, навязанного властью. Эфросу не помогли ни очевидный талант, ни поддержка «сверху» – коллектив непреклонен. Эта борьба, кажется, отняла все духовные силы театра. Когда изнурительное противостояние между Эфросом и труппой стало заметно и зрителю, и «контролерам», руководство страны, не оставляющее «сукиных детей» без надзора, назначает главой одиозного учреждения «птенца» Таганки – известного актера и режиссера Николая Губенко. Положительный и лояльный, он не в восторге от проблемной должности. Находясь в ситуации давления властей, с одной стороны, яростного сопротивления «верных любимовцев», с другой, на безрадостном фоне кризиса доверия к театру со стороны публики, Губенко не хочет повторить судеб ни Любимова, ни Эфроса… Но он понимает, что в данный момент важно расположить к себе прогрессивно настроенную «перестроечную» общественность, и обивает пороги государственной власти, пытаясь добиться возвращения на родину первого режиссера Таганки.

Пройдет время, Юрий Любимов триумфально вернется в Россию, а Губенко, расколов некогда монолитный коллектив, «уведет» с собой в новый театр половину труппы и вскоре станет последним министром культуры СССР…

Но сейчас, в тревожные для Таганки и всех действующих лиц дни Феликс Медведев третий вечер сидит на кухне у вновь назначенного худрука. Они пьют коньяк и говорят, говорят… Диктофон бесстрастно записывает те самые горячие и нервные слова, что доводят до паники жену хозяина дома… Они говорят об Эфросе, много и подробно, о только что вышедшем фильме Губенко «Запретная зона», о Высоцком, о том, почему нелегко ему, кинорежиссеру Николаю Губенко, тянуть воз режиссера театрального, о перестройке в театре, о злом гении Таганки, еще вчера министре культуры Демичеве, о нелегких гастролях театра в Испании, об оставшемся там актере Маслове, о «Роллс-ройсе» из коллекции Брежнева, на котором лихо прокатился Губенко…

Феликсу показалось, что интервью получилось острым и злободневным. Чтобы проверить себя, он дал его почитать нескольким друзьям из театра, которым текст понравился. Все стали ждать публикации.

Автограф поэта Евгения Рейна

Первый экземпляр был отдан главному редактору. Виталий Алексеевич прочитал и одобрил. Второй экземпляр журналист отвез на ознакомление своему собеседнику. Что же дальше? Проходит день, второй, третий… Феликс волнуется и звонит Губенко. В ответ сухим, официальным тоном, не допускающим возражений, Николай Николаевич заявляет, что интервью подписывать не собирается, потому что журналист исказил его мысли. И он попросил Коротича прислать к нему другого корреспондента…

Наш герой ломал голову, что же случилось, ведь у него есть магнитофонная запись беседы, он ничего не прибавил и не убавил. «Может быть, – думал Феликс, – прочитав текст, Губенко испугался самого себя? Решил, что наговорил лишнего, не зря его одергивала осторожная супруга…»

Как же поступил в этой ситуации редактор самого острого в стране издания? Прогнувшись перед актером, выступившим не в своем амплуа, он поставил «вето» на материал Феликса Медведева. Интервью, обещавшее стать «бомбой», так и не вышло в «Огоньке». Коротич, по сути, уйдя от конфликта, попросту предал интервьюера. Еще одна монетка разочарования упала в копилку вопросов Феликса к главному редактору, в которого он некогда безоглядно верил…

Раритетные интервью

Шел самый перестроечный 1987 год. Еще идет война в Афганистане, Борис Ельцин заседает в Политбюро, Сахаров томится в горьковской ссылке. В идеологии правит Егор Лигачев. Феликс безумно рад, что своей энергией, настойчивостью, преданностью охватившей его идее свободы без оглядки на угрозы и запреты может принести реальную пользу – возвратить честные имена тем, кто пострадал во время репрессий, помочь реабилитировать русское дворянское сословие. Люди, с которыми Феликс встречался, поддавались светлой, уверенной ауре журналиста и откровенничали, многие – впервые в их долгой, драматичной жизни.

Его интервью и журналистские эссе становились настоящими сенсациями, поднимая завесу над целым пластом в истории и культуре послереволюционной России. Как много их – людских судеб, раздавленных бездушной государственной машиной… Некоторые встречи имели подчас совершенно неожиданные последствия.

В шапке Сталина – на расстрел

О том, что жива Анна Ларина, вдова Николая Бухарина – культовой фигуры революции, «любимца партии», как называл его Ленин, оболганного и расстрелянного в 1937 году, Феликс узнал от своего друга, художника и барда Евгения Бачурина.

– Да, кстати, сын Бухарина тоже жив, – сообщил Евгений и, видя блеснувшие охотничьим азартом глаза журналиста, добавил: – Могу телефон дать.

А двадцатилетняя Анечка -

ангел времени черного,

книг своего мужа

еще не успев прочесть,

вышла не за увенчанного —

за полуразоблаченного,

вышла за обреченного,

и это ей делает честь… —

напишет Евгений Евтушенко о ее трагической судьбе.

Огоньковский «первопроходец» мучается вопросом: каким же чудом жене расстрелянного и преданного полувековой анафеме Бухарина удалось дожить до сегодняшних дней?

Переступив порог дома Анны Михайловны, Феликс не знал, как вести себя с этой несчастной женщиной. Здесь не нужны были ни репортерский напор, ни увещевания-просьбы рассказать о своем прошлом как можно подробнее… Анна Михайловна почувствовала в пришедшем к ней журналисте человеческое участие, сочувствие ее горькой, трагической судьбе, а главное – человеческий такт и желание слушать и слушать ее исповедь, не перебивая и не задавая лишних вопросов…

Дочь видного революционера Юрия Ларина (Михаила Лурье), прах которого покоится в Кремлевской стене, Анна Михайловна занимала убогую квартирку на первом этаже на улице Кржижановского. Круг ее общения был предельно узок – мало кто решался водить дружбу с женой прокаженного, на имени которого, казалось, вечно будет стоять клеймо «врага народа». Да и вообще лишь единицы знали, что она жива.

Разговор журналиста и Анны Михайловны Лариной растянулся на долгие часы откровений. Судьба мужественной и стойкой женщины вызывала сострадание и трепет.

На том историческом этапе жизненный итог Николая Бухарина трагично закономерен. Недоучившийся юрист с экономическим уклоном, любитель мыслить масштабно-лабораторными категориями, он был классическим революционером-идеалистом, мечтавшим о светлой эпохе коммунизма и счастья для всей планеты. Джон Рид, автор нашумевшего в 20-е годы репортажа из юной страны Советов «Десять дней, которые потрясли мир», отмечал, что Бухарин по своим убеждениям левее Ленина. Хотя казалось бы – куда левее?.. Когда-то Ленин писал о декабристах: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа». О многих соратниках самого Ильича можно было сказать то же самое. Университетские мечтатели, оторванные от реальности, прожившие многие годы в европейских «ссылках», не работавшие ни дня в поле, у станка или за прилавком, они вряд ли знали цену труду. Особенно далеки они были от чаяний кормильцев России – крестьян, измученных самодержавно-чиновничьим деспотизмом и войной. Революционеры – неопытные врачи больного общества, оперируя умозрительными заключениями западных теоретиков, предлагали единственный рецепт – революция. Вслед за этим «лекарством» прописывались другие действенные средства – коллективизация, военный коммунизм, красный террор. В своей «Экономике переходного периода» Бухарин уверял: «С точки зрения большого по своей величине исторического масштаба, пролетарское принуждение во всех своих формах, начиная от расстрелов и кончая трудовой повинностью, является, как парадоксально это ни звучит, методом выработки коммунистического человечества из человеческого материала капиталистической эпохи».

Для встречи со знаменитым журналистом-огоньковцем в Москву прилетел корреспондент  одной из крупнейших датских газет «Arbetarbladet». Газету интересовала  непростая и ставшая в годы  перестройки  злободневной тема о том, что якобы Сталин намеревался первым напасть на Германию, опередив нападение Гитлера на СССР. Увидев опубликованный материал, Феликс воскликнул: «Ну и «отколол» датчанин!» И действительно – фото взъерошенного журналиста размещено рядом с  официозной фотографией вождя советских народов

Крайне печально, что люди, с их надеждами, болью, изломанными судьбами, словно во времена фараонов и царей, оставались для социалистов, образованных и интеллигентных, всего лишь «человеческим материалом», работу с которым «начинают от расстрелов». Такое отношение порождает лишь рабство и жестокость, оно сродни бумерангу, и зачастую по затылку получает тот, чьими неумелыми руками бумеранг был запущен. Как отработанную породу, из домны революции спустя короткое время выбросили самого Бухарина… Близкого друга Ленина, «золотое дитя революции» по заданию уже могущественного, но по-прежнему мелкого в своих страхах Сталина обвинили в измене Родине, шпионаже в пользу всех разведок мира, диверсиях и других смертных грехах, наказуемых «по закону военного времени».

…Анюта влюбилась в Николая Ивановича еще в детстве. Веселый, обаятельный умница, эрудит, полиглот, одаренный художник и увлеченный ботаник, он часто бывал у Лариных и был единственным среди друзей отца, кого она называла на «ты» и даже слегка фамильярничала – «Николаша». Бухарин с нежностью относился к девчушке, с удовольствием болтал с ней о разных детских заботах, смешил забавными рожицами в альбомах, но, конечно, о ее чувствах не подозревал. А чувства только крепли с годами. По странному совпадению, первое девичье признание в любви Бухарину доставил Сталин. Юная воздыхательница, сжимая в дрожащей ручке стихотворное послание, заканчивающееся детски-трогательным «Видеть я тебя хочу. Без тебя всегда грущу», металась по подъезду дома, где жил обожаемый Николаша. Она никак не могла решиться и позвонить в дверь, как вдруг увидела Сталина, поднимающего в квартиру Бухарина, и подбежала к нему. Она знала, что Бухарин и Сталин дружили.

– Иосиф Виссарионович, здравствуйте! – радостно обратилась она к Сталину.

– Здравствуй, – негромко ответил тот.

– Передайте, пожалуйста, этот конверт Николаю Ивановичу, – попросила Аня.

– От кого? – спросил Сталин и повертел бумагу в руках.

– От моего папы, Ларина. Там написано…

– Хорошо, девочка, – кивнул Сталин.

Глядя вслед удаляющемуся Иосифу Виссарионовичу, взволнованная Анечка, конечно, и подумать не может, что та самая рука, что сейчас бесстрастно несет конверт с признанием в любви, спустя несколько лет так же бесстрастно задушит эту любовь… Анюта, сохранившая верность своему ненаглядному, такому счастливому и такому несчастному мужу, останется «книгой единственной, из которой не вырван его портрет».

– Молчать!.. – кричал Бухарин на наркома-садиста Ежова, когда тот прямо на Пленуме ЦК обвинил его в убийстве народного любимца Сергея Кирова. – Молчать!

Лицо Бухарина было искажено болью чудовищного обвинения, но никто не решился сказать слово в защиту опального соратника. Прошлые заслуги только ухудшили его положение. Бред обвинений пополнился намеком на убийство Максима Горького. Бухарин чувствовал, что близится тот день, когда он, как и многие другие, будет арестован и брошен в подвалы Лубянки. Анна не отходила от него все последние месяцы перед арестом и учила наизусть его послание-завещание, адресованное «будущему поколению руководителей партии». Любимая работа в «Известиях» уже не приносила радости… Когда его вызвали на Пленум ЦК, он знал, что уходит навсегда.

– Николай Иванович упал передо мной на колени и со слезами на глазах просил прощения за мою загубленную жизнь, – рассказывала Феликсу Анна Михайловна, заново переживая те жуткие минуты. – Просил воспитать сына большевиком…

– Ситуация изменится, обязательно изменится, – твердил он. – Ты молода, ты доживешь… Клянись, что сумеешь сохранить в памяти мое письмо!

Я поклялась. Он поднялся с пола, обнял, поцеловал меня и произнес дрожащим голосом:

– Смотри, не обозлись, Анютка! В истории бывают досадные опечатки, но правда восторжествует!

Пламенный партиец, наивно верящий в светлое «завтра», он до последнего вздоха будет считать годы террора против собственного народа «досадной опечаткой истории», а НКВД – ужасным злобным клоном чистой и честной ЧК.

После череды кошмарных в своей нелепости, но «целевых» допросов решением комиссии было зафиксировано – виновен. Николая Бухарина расстреляют через год, в подмосковном поселке Коммунарка, на бывшей даче Генриха Ягоды, ставшей по указанию Ежова расстрельным полигоном для нескольких десятков тысяч людей. Семью Бухарина, как семью «врага народа», постигнет тяжкая участь изгоев на родной земле.

Годовалого Юрочку отберут у матери, лишат фамилии отца и отдадут в детский дом. 23-летняя Анна, не пожелавшая даже под страхом смерти отказаться от любимого человека, будет приговорена к расстрелу.

– Я шла на расстрел в шапке Сталина, – Анна Михайловна горько усмехнулась.

– В шапке Сталина?! – изумился Феликс. – Как это так?

– Это было мое случайное наследство… В конце 1929 года, после конференции марксистов-аграрников мой отец, а, возможно, и Сталин, из двух пыжиковых шапок, висящих на вешалке рядом друг с другом, выбрал не свою… По обоюдному согласию шапки вновь не были обменены. В единственной посылке, которую до своего ареста успела передать мне мать, оказалась и эта шапка. Так, по иронии судьбы, шапка Сталина оказалась на мне, когда меня вели на расстрел…

После многочасового интервью с классиком советской литературы Василем Быковым. На вопрос корреспондента о самом сильном потрясении в его нелегкой жизни писатель-фронтовик ответил: «Самое большое потрясение, я думаю, ждет меня, как и все человечество, впереди: это успех или неуспех перестройки. Потому что слишком много на нее поставлено». Что ж, настоящий  писатель – всегда провидец

Анна Михайловна с содроганием вспомнила тот черный день, который едва не стал последним в ее жизни.

– Двое с револьверами в кобуре вывели меня из помещения на дорогу, ведущую к оврагу. Это было под вечер… В мглистой дали предвечерних сумерек виднелся тот зловещий овраг, о котором я уже знала, с редкими березками, забрызганными человеческой кровью. Я сделала несколько шагов, и вдруг во мне наступило ощущение того, что я полностью отрешена от жизни. То был конец – конец восприятия реальности… Мы остановились у самого края оврага. Я обернулась, вдали бежал человек в светлом полушубке. «Назад! Назад!» – кричал он…

Почти теряя сознание, Анна узнала, что расстрел ей заменили многолетней тюрьмой. В этой же сталинской шапке она и провела весь срок заключения, до самого 1952 года. Увидеть же сына и рассказать ему горькую историю его сиротства, а главное, кто его отец, Анна Михайловна сможет только спустя много лет, когда 20-летний юноша, ни на день не терявший надежды встретиться с мамой, приедет к ней в Сибирь.

Узнала сына по глазам – таким же лучистым, как в младенчестве… А как только он заговорил, у нее защемило сердце: тембр голоса, жестикуляция, выражение глаз – точно отцовские…

После освобождения Анна Михайловна не прекращала бороться за свое имя и честное имя мужа. Бесконечные письма руководителям партии оставались без ответа. Они сменяли друг друга – Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко… Никто не хотел брать на себя ответственность, признав абсурд обвинений, предъявленных не только Бухарину, но и остальным жертвам сталинской истерии. И вот, наконец, Горбачев!

Впервые рассказывая журналисту историю своей жизни, Анна Михайловна не верила, что имя Бухарина будет оправдано.

А Феликс верил. И первым делом бросился к шефу:

– Виталий Алексеевич! Я встречался с вдовой Бухарина! У меня есть потрясающий материал! Ее первое интервью! А еще Анна Михайловна надиктовала мне завещание мужа – она всю жизнь хранила его в памяти!

Коротич взглянул на пылающего энтузиазмом журналиста и без особых эмоций ответил:

– Надо подумать… Не знаю, есть ли смысл торопиться…

– Но и тянуть нельзя! – убеждал Феликс. – Это же бомба!

– Тем более, – рассудительно заметил Коротич.

– Тогда давайте опубликуем стихотворение Евтушенко «Вдова Бухарина»! Оно у меня в столе!

– Ну, хорошо, дайте мне все материалы, надо подумать…

Пока главный редактор «думал», Евтушенко отнес стихи в бывшую «альма матер» Бухарина – редакцию «Известий». На следующий же день по-революционному взволнованные строки увидели свет. Эстафету подхватили «Московские новости», опубликовавшие письмо-завещание Бухарина. И тут, постоянно прессингуемый Феликсом, Коротич решился – «Огонек» дал самый сенсационный материал на волновавшую уже миллионы читателей тему – беседу журналиста Медведева с Анной Бухариной-Лариной. Феликс назвал это интервью, повторив слова близкого друга Бухарина Ильи Эренбурга: «Он хотел переделать жизнь, потому что ее любил».

Журналист оказался прав. Статья имела эффект разорвавшейся бомбы. Как минимум два поколения людей к тому времени назубок знали фамилии «предателей» партии – Троцкого, Рыкова, Зиновьева, Каменева, Тухачевского, Бухарина… Знали и не сомневались, не задавали вопросов. А теперь люди шокированы. Кто-то – истиной, открывшейся так неожиданно, кто-то «клеветой на партию». Впервые за советскую историю были зарегистрированы случаи выхода из КПСС. К имени Николая Ивановича Бухарина вернулось право быть.

– Я получил сотни писем и телеграмм, – рассказывает Феликс. – Люди плакали от торжества справедливости, от торжества исторической правды. И еще: их взволновал искренний, бесхитростный рассказ Анны Михайловны о своей судьбе.

Через некоторое время Виталий Коротич на встрече журналистов с Михаилом Горбачевым заметил, что пора поторопиться с реабилитацией сверху, потому что журналисты уже начали реабилитацию снизу. Безусловно, «огоньковская» статья о Бухарине стала примером народного восстановления честного имени.

Волна реабилитации «сверху», начавшаяся было при хрущевской оттепели, почти остановленная при Брежневе, вдруг стала набирать обороты… Жизнь Анны Михайловны резко изменилась. Интервью, встречи, публикация мемуаров «Незабываемое», поездки за границу… Вернулось давно утерянное ощущение, когда можно было жить и говорить, ничего не боясь… И вот она держит в руках бумагу, подводящую итог ее многолетним поискам правды:

«Приговор Военной Коллегии Верховного Суда СССР от 13 марта 1938 года в отношении Бухарина Н.И. отменен и дело прекращено за отсутствием в его действиях состава преступления».

В этих скупых, казенных словах – вся жизнь и трагедия ее семьи, горе и смерть, разлука и отчаяние, одиночество и страх, полвека невзгод и лишений, молодость и здоровье, размочаленные по лагерям… Она вытирает тихие слезы: «Николаша был бы счастлив!»

Журналист Феликс Медведев первым рассказал людям эту трагическую, но в чем-то светлую историю. Он написал о том, что вечно, – о любви и силе духа, которые помогли слабой женщине, проведшей почти двадцать лет в тюрьмах, лагерях и ссылках, выстоять и пронести через долгие годы небытия память о любимом.

Телефонный звонок в квартире  журналиста  раздался почти в полночь: «Я готов начать с вами разговор, – медленно произнес Чингиз Айтматов, – если хотите, приезжайте». И через всю Москву Феликс мчался к человеку и писателю, чье имя известно всему миру. Они проговорили почти до утра. А через неделю продолжили интервью на берегу Иссык-Куля в родовом айтматовском местечке Чолпон-Ата. У Феликса в руках допотопный советский магнитофон (эра диктофонов еще не наступила). 1987 г.

Интервью, опубликованное в «Огоньке», имело такой резонанс во всем мире, что вскоре по его мотивам известный итальянский режиссер, мастер политического кино Карло Лидзани снял фильм «Дорогой Горбачев». Название фильму дала первая строчка письма-обращения А.М.Лариной к Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву с просьбой о реабилитации мужа. Фильм был показан осенью 1988 года на Венецианском кинофестивале, куда пригласили героиню фильма.

«Меня голыми руками не возьмешь»

Встречаясь со своими героями, чьи судьбы были переломаны социальными катаклизмами и деспотией, Феликс часто задумывался над тем, как по-разному люди переживают тяжкие времена. Кто-то, склонив покаянную голову, смиренно несет свой крест, терпит, сколько есть сил. Кто-то не выносит ударов судьбы и ломается, расставшись с жизнью и отказавшись от надежды. Кто-то борется до самого конца, не меняя характера, убеждений и отношения к жизни.

Когда Феликс познакомился с Софьей Радек – дочерью известного деятеля партии, революционера, публициста Карла Радека, он убедился еще раз – сильному характеру многое по плечу. Эта решительная, непокорная женщина, имеющая свой взгляд на многие жизненные перипетии, восхитила его своей волей.

С трехлетнего возраста Софья заседала вместе с отцом в Коминтерне, на съездах и конгрессах. Отец очень любил дочь и учил быть смелой: «Бей первой, Сонька». Следуя папиным советам, Соня не давала спуску обидчикам. Досталось как-то и Ваське Сталину, который учился с ней в одной школе. Ее выгоняли и с уроков, и из пионеров, но папа никогда не хлопотал за дочь. «Ну вот иди и сама устраивайся куда хочешь», – говорил он. В 13 лет родители вручили Соне ключи от дома и разрешили уходить и приходить, когда вздумается. В ее комнату никто не мог войти без стука. Когда девочка подросла, она спорила с отцом по серьезным политическим вопросам, в том числе на тему сочинений отца. «Саксонская» система воспитания, густо замешанная в семье Радеков на революционных идеалах, взлелеяла независимую, уверенную в себе личность.

Слушая рассказы Софьи Карловны о том, каким добрым, веселым и жизнерадостным был ее отец, как он любил детей и животных, Феликс с трудом верил, что именно этому человеку принадлежит авторство следующих строк: «Мы уверены, что народные массы всех стран… поймут, что в России насилие употребляется только во имя святых интересов освобождения народных масс, что они не только поймут нас, но пойдут нашим путем… Приходится расстреливать людей… Через десять лет удельный вес интеллигенции будет равен нулю… Среди детей, которых я знаю, помилование вредителей вызывало целую бурю негодования. Как же это: предали страну, хотели обречь на голод рабочих и крестьян и не были расстреляны?»

Еще в 1972 году книга Карла Радека «Портреты и памфлеты» попала к Феликсу от дочери расстрелянного органами «оппортуниста». Держать дома такую «убойной силы» книгу даже для библиофила было огромным риском, но уничтожить ее, расстаться с нею Феликс и помыслить не мог. Он читал и не верил своим глазам… Очень уж смахивали заявления коммуниста Радека на тоталитарную немецкую идеологию 30-х годов, породившую злобное и уродливое дитя – фашизм. Впрочем, его взгляды в отношении улучшения «человеческой породы» не слишком отличались от взглядов других революционеров «первой волны»…

Иностранец, нашедший приют в Советской России, периодически исключаемый из партии коммунистов, но вновь возвращаемый в нее, поддерживавший то Ленина, то Троцкого, то Сталина, одаренный публицист с развитым чувством юмора, сотрудник «Правды» и «Известий», Карл Радек подвизался в различных партийных делах, включая руководство Бюро международной информации ЦК ВКП(б). Он прославился тем, что перевел Mein Kampf Адольфа Гитлера для «внутрипартийного пользования» и написал два тома спорных сочинений «Портреты и памфлеты». Его арестовывали и выпускали, пока в конце 1936 года не арестовали окончательно, желая, видимо, добиться нужных показаний против Николая Бухарина. В отличие от большинства арестованных, которых при тех же условиях приговоривали к расстрелу, Радек получил 10 лет заключения, но два года спустя был жестоко убит в Верхнеуральской тюрьме сотрудниками НКВД по заданию Берии.

Узнав о том, что в Москве живет дочь Радека, Софья Карловна, Феликс разыскал ее. Ему хотелось понять – как и чем живет потомок одного из самых неоднозначных деятелей молодого Советского государства. Годы лишений не смягчили ее характера.

– Сейчас я думаю, что эту бешеную собаку, тирана усатого, нужно было кому-нибудь пристрелить, – заявила она о Сталине, резанув воздух рукой. – Ведь все равно каждому, кто был с ним близок, грозила смерть. Какие мужественные люди были, решительные. Ходили с оружием. Хотя бы Тухачевский. И никто не решился порешить эту гадину. Даже Орджоникидзе, с его горячей кровью. Вот так Сталин сумел всех околдовать… Помню, когда в газетах сообщили об убийстве Кирова, отец был невменяем, я его в таком состоянии никогда не видела, а мать произнесла вещие слова: «А вот теперь они расправятся со всеми, кто им не угоден». Так и случилось. Говорят иные: не Сталин виноват, а Берия, Ежов… Так не бывает, чтобы царь-батюшка был хорошим, а министры плохие.

Софья Карловна рассказала, что когда арестовывали ее отца, он упросил конвой задержаться в квартире до возвращения дочери. «Что бы ты ни узнала обо мне, что бы ни услышала, знай, я ни в чем не виноват», – успел сказать он на прощание. Зная, что арест не за горами, и что семье не на что будет жить, Карл собрал для дочери пять тысяч рублей и передал на хранение сестре своей жены. Правда, Софье и ее матери не досталось ни рубля, женщина сразу после ареста деверя «порадовала» родственниц сообщением, что отнесла все деньги в НКВД. Когда после суда Радеку разрешили одно свидание с семьей, Софья на него не пошла.

– Почему же? – удивился Феликс. – Вы ведь так его любили…

– Было обидно, что близкий мне человек мог так чудовищно оговорить себя. Тогда я не могла ему этого простить. Только став взрослым человеком, сама пройдя все круги ада, могу понять, что можно сделать с человеком в заключении.

– А сейчас вы прощаете отцу?

– Безусловно, – вздохнула она.

Презентация новой книги столичного журналиста «Цена прозрения» в городе Покрове. Позади Феликса – Валентина Чапаева, родственница знаменитого Василия Ивановича Чапаева и старинная приятельница нашего героя. 1990 г.

– Когда вы впервые почувствовали, что прощаете?

– Когда меня за шкирку взяли и выбросили из Москвы. После ссылки я, нарушив подписку о неприезде в Москву, приехала на несколько дней. Тут-то по доносу соседки меня и взяли. Моего наказания палачам показалось недостаточно, они меня упекли еще раз, и я отсидела семь из десяти лет… Якобы я кому-то заявила, что отомщу за родителей…

Софья всю жизнь несла в себе ощущение поруганной справедливости, веру в невиновность и наивность отца.

– Господи, как много было тогда наивных людей! И как удалось этому тирану надуть миллионы и миллионы, не могу понять?!. – переживала она.

В 1957 году реабилитировали Софью и ее маму. Софья Карловна тогда была на приеме у Микояна.

– Напрасно Карл не захотел жить, – заметил Микоян.

– Анастас Иванович, а какой ценой? – спросила Софья, глядя ему прямо в глаза. Микоян не ответил.

Софья старалась жить по тем принципам, что прививал ей отец. «Будь честной», – наказывал он. За всю свою жизнь Софья ни разу не погрешила против правды, говорила, что думала, делала, что считала правильным.

«Не жди, когда тебя ударят», – учил отец. Когда, после долгих мытарств, бездомная женщина нашла приют в грязной коммуналке с пьяницей-соседкой, и та похвасталась, что будет делать все, что захочется, потому что «вражине» никто не поверит, Софья «превентивно» надавала ей по ухмыляющейся роже с комментарием: «Меня голыми руками не возьмешь».

– Конечно, жизнь нас потрепала, – вздохнула Софья Карловна в конце последнего разговора. – Но знаете, – оживилась она, – это, наверное, звучит кощунственно – я считаю, наверное, правильно потрепала.

– Не понимаю… – Феликс растерялся.

– Скольких людей сломал этот тиран! И каких людей! Если уж жертвами оказались Тухачевский, Бухарин, Рыков, Радек, если они дали себя растоптать, то что взять с нас, бедных и сирых? Так вот, мы сами позволили Сталину распоряжаться нашими судьбами, сами отдали себя на его произвол. Вот потому я и считаю, что пенять-то нечего. Жаль только, что слишком поздно это поняли. Жизнь прошла.

На нынешние политические темы она говорить не хотела: «Хватит. Отец с матерью предостаточно политикой назанимались». Уходя из полунищей квартирки на Зеленоградской улице, Феликс размышлял об этих словах, о судьбе этой необычной женщины. «Софья Радек – дочь своего отца», – подумал он.

Публикация в «Огоньке» этого интервью имела неожиданно положительные для Софьи Карловны последствия. Помимо последовавшей вскоре реабилитации отца, ей предоставили квартиру в центре Москвы, назначили «компенсацию». Когда Феликс позвонил ей, чтобы поздравить, непреклонная Софья Карловна ответила в своем стиле: «Да, конечно, это радостное событие, но ведь это надо было сделать тридцать лет назад». Феликс мысленно склонил голову.

Княжна Мещерская и серьги Натальи Николаевны Гончаровой

Поиски безвестно канувших в Лету судеб привели Феликса к дверям той, чья семья находилась по другую сторону октябрьских баррикад.

– Феликс, я хочу вас познакомить с человеком необыкновенной, фантастической судьбы, – сказала ему как-то Белла Ахмадулина. – Бывшей княжной. Увы, бывшей дворничихой. Представляете, ее отец дружил с Лермонтовым!

– С Лермонтовым? – переспросил Феликс, не веря своим ушам. – Это же невероятно! Как такое возможно?

– Матримониальные фантазии природы, – улыбнулась поэтесса. – Когда она родилась, отцу было уже за семьдесят. – Пойдемте, это в двух шагах.

Они вышли на улицу Воровского, миновали арку старинной постройки, вошли в узкий дворик-колодец. Зарешеченные окна, убогая, выщербленная дверь дворницкой.

Постучались… Скрипучая дверь уверенно распахнулась, и пожилая женщина, увидев Ахмадулину, приветливо пригласила гостей в свое скромное жилище.

Княжна Екатерина Александровна Мещерская гордилась не тем, что среди Мещерских были герои, а тем, что среди героев были Мещерские. Иван Мещерский служил командиром у молодого Суворова, его сын Алексей Мещерский – адъютантом великого полководца. Князь Эммануил Мещерский геройски погиб при осаде Шипки, а Иван Николаевич Мещерский был великим математиком, автором теории переменной массы тел. Именно благодаря этой теории были созданы искусственные спутники Земли, а «уравнения Мещерского» использовались при создании знаменитых «Катюш». «Голубая кровь» и нежелание покидать Родину сыграли роковую роль в жизни княжны. Нищета, полулегальное существование без документов и достойной работы, 13 арестов, последний из которых – в 1953 году. Даже в ночном кошмаре не могла привидеться героической семье Мещерских тяжкая доля наследницы знатного княжеского рода… Из ценностей, которые всеми правдами и неправдами сохранила 80-летняя женщина в память о прошлой достойной жизни, остались картина безымянного художника, подсвечник и несколько книг. Тем удивительнее была история, в которой Феликсу довелось поучаствовать.

Знакомство с княжной оказалось для нашего героя профессиональной удачей, но и Екатерина Александровна как будто почувствовала, что встреча с журналистом из «Огонька» послана ей свыше. Она решила открыться ему в самой заветной тайне.

– Я вам доверяю и хочу попросить об одной услуге, – негромко сказала хозяйка в один из визитов Феликса. – Мне 83 года, моя жизнь идет в концу. И я бы хотела отблагодарить человека, который много лет был рядом, помогал мне, разделял мои невзгоды. Мою «домоправительницу». И потом, мне нужны деньги на похороны, сбережений у меня нет…

Автограф Беллы Ахмадулиной

Екатерина Александровна подошла к старому комоду, вынула из его глубин маленькую коробочку и передала гостю.

– Откройте…

– Что это? – спросил Феликс, увидев на замшевой подушечке украшения, блеснувшие благородной рубиновой искрой.

– Это серьги Натальи Гончаровой, – ответила Мещерская. – Она их получила от матери в подарок к свадьбе… В результате сложных жизненных перипетий они оказались у матери, потом у меня… Это единственное, что сохранилось в моем доме из богатого наследства знатных предков… Купите их своей жене…

Феликс потерял дар речи… Держа на ладони нежные золотые веточки, он с волнением слушал историю раритета…

Рассказав Миле о серьгах Гончаровой, он предложил:

– Давай куплю их для тебя?

– Нет, – отказалась Мила, не охочая до драгоценностей. – Носить серьги Натальи Гончаровой – это уж слишком…

Через некоторое время Коротич передал Феликсу, что его вызывают на Старую площадь, к Александру Яковлеву.

– Не знаете, по какому поводу?

– Нет, – покачал головой Коротич. – Идите, там скажут. Что-то связанное с княжной Мещерской.

Когда Феликс собирался предстать «пред светлы очи» главного идеолога, к нему вышел помощник Яковлева и вручил удивленному журналисту письмо на тринадцати листах.

– Ознакомьтесь, мы хотим, чтобы вы использовали это письмо для публикации в «Огоньке». Сегодня это очень важно, так считает товарищ Яковлев.

К верхнему уголку письма была приколота записка: «А.Н.Яковлеву. Прошу помочь. Р.М.Горбачева». Автором пространной эпистолы, адресованной Раисе Максимовне, члену правления только что созданного в СССР Фонда культуры, супруге Генерального секретаря ЦК КПСС, оказалась княжна Мещерская. В послании она рассказывала свою долгую и трагичную историю. Наследница одного из богатейших и знаменитейших родов, престарелая княжна молила о помощи и упоминала о последней реликвии своего рода – серьгах Натальи Гончаровой…

Феликс попросил разрешения забрать письмо и успел сделать копию перед тем, как, спохватившись, чиновники со Старой площади прислали за оригиналом.

После выхода в «Огоньке» статьи Феликса о дворничихе дворянских кровей «Княжна Мещерская: жизнь прожить…», когда впервые в СССР о судьбе одного из потомков знаменитого дворянского рода были сказаны теплые слова, слова-сочувствие, слова-извинение, общественное мнение всколыхнулось. О Мещерской разом заговорили. «Новый мир» опубликовал написанную княжной автобиографическую повесть. В СССР возродилось Дворянское общество, а с ним и часть традиций и атрибутов российской истории. Феликс как-то позвонил Екатерине Александровне, и она, поблагодарив журналиста за публикацию, с гордостью рассказала, что ей назначили всесоюзную пенсию.

– Спокойнее будет умирать, – добавила она.

Феликс был рад тому, что история его героини закончилась так хорошо. «Что ж, – думал он, – княжне-страдалице, раздавленной российским термидором, пусть и на самом краю жизни, наконец-то воздано…»

Позже, когда Феликс работал в «Мире новостей», другой потомок князей Евгений Мещерский прислал в популярную газету письмо о том, что якобы ширинские рубины, украшавшие серьги Натальи Гончаровой, таили в себе проклятие, и каждый, кому доводилось обладать этим опасным сокровищем, мучился всю жизнь, пока не избавлялся от тягостного бремени… «Хорошо, что не подарил их Миле! Где сейчас эти серьги? Кому приносят несчастье? – подумал Феликс, прочитав письмо.

Спустя 15 лет, в 2002 году, Феликс снова встретится с этой странной реликвией. Во время съемок телепередачи, посвященной Александру Пушкину, он увидит те самые серьги, что когда-то сверкали на его ладони, в витрине Литературного музея. Феликс выяснит через одного влиятельного активиста Фонда культуры, что серьги были переданы в музей по распоряжению Раисы Горбачевой. Так завершится эта детективная история… «Если прав князь Мещерский, приславший когда-то письмо в газету, хорошо, что эти злополучные драгоценности хранятся теперь под толстым пуленепробиваемым стеклом в музейном „плену «и никому уже не смогут навредить», – напишет позже Феликс в своей книге «Мои великие старухи», одна из глав которой посвящена княжне Екатерине Алексеевне Мещерской.

Копия тринадцатистраничного обращения княжны Мещерской к Раисе Максимовне Горбачевой до сих пор хранится в архиве журналиста.

Сотни писем летели в «Огонек» на имя журналиста Ф.Медведева

Люди узнавали почти забытые, запрещенные, вымаранные из истории имена, знакомились с иной версией событий. Кто-то заново переживал события того давнего времени. Сотни писем, полные сокровенных мыслей и надежд, летели в редакцию «Огонька». На них значился все тот же адресат: «специальному корреспонденту Феликсу Медведеву»…

Со всех уголков земного шара летели в «Огонек» письма, неизменно начинавшиеся так: «Уважаемый тов. Медведев! Прочитал Вашу статью…»

Несомненной заслугой Михаила Сергеевича Горбачева можно считать то, что власть отозвалась на шквал взволнованных откликов. Она не остановилась на «говорильне» и вздохах по поводу репрессированных, а предприняла конкретные шаги. Постановлением Политбюро ЦК КПСС от 11 июля 1988 года «О дополнительных мерах по завершении работы, связанной с реабилитацией необоснованно репрессированных в 30 – 40-е годы и начале 50-х годов» Прокуратуре и КГБ СССР было поручено продолжить работу по пересмотру дел в отношении лиц, репрессированных в 30–40 годы. При этом не требовалось заявлений и жалоб от репрессированных и членов их семей. 16 января 1989 года выходит Указ Президиума Верховного Совета СССР, отменяющий внесудебные решения, вынесенные в период 30-х – начала 50-х годов инквизиторскими «тройками» НКВД, коллегиями ОГПУ и «особыми совещаниями» НКВД-МГБ СССР.

Примечательно, что cмена власти и распад СССР не остановили этот процесс. Закон Российской Федерации от 18 октября 1991 года № 1761-1 «О реабилитации жертв политических репрессий» содержал удивительную формулировку: «За годы Советской власти миллионы людей стали жертвами произвола тоталитарного государства, подверглись репрессиям за политические и религиозные убеждения, по социальным, национальным и иным признакам. Осуждая многолетний террор и массовые преследования своего народа как несовместимые с идеей права и справедливости, Верховный Совет Российской Федерации выражает глубокое сочувствие жертвам необоснованных репрессий, их родным и близким, заявляет о неуклонном стремлении добиваться реальных гарантий обеспечения законности и прав человека. Целью настоящего Закона является реабилитация всех жертв политических репрессий, подвергнутых таковым на территории Российской Федерации с 25 октября (7 ноября) 1917 года, восстановление их в гражданских правах, устранение иных последствий произвола и обеспечение посильной в настоящее время компенсации материального ущерба».

Что же… Власть извинилась. Впервые в российской истории. Но это уже прошлое. Насколько коротка память у власти, покажет будущее.

«Он был моей надеждой…»

… Он был для Феликса почти живым Богом. Остановить падение страны в нищее коммунистическое «никуда», развернуть на 180 градусов течение устоявшейся жизни, одним решением разрушить плотину, сдерживающую естественное вливание истории, культуры огромной отсталой, но мощной державы в поток общечеловеческой истории и культуры – на такое способны только Титаны. Феликс невероятно гордился тем, что ему выпало работать на пике тех незабываемых лет: своей профессией насколько это было возможно он стремился помогать начатой Горбачевым политике поиска истины прошлых и текущей эпох. «Гласность», «справедливость» и «правда» стали для Феликса словами-синонимами. На своей книге, вышедшей в разгар перестройки и преподнесенной позже Михаилу Сергеевичу, журналист со всей горячностью восторженного максималиста написал кумиру автограф: «Вы были моей надеждой, оставайтесь ею…».

Но то, что перестройка не перестроила, а во многом развалила казавшееся прочным здание, было, наверное, логичным итогом. Ведь именно об этом пелось в революционной песне о «последнем и решительном бое», который должен был разрушить «весь мир насилья до основанья». Где было государственному деятелю советской закваски, даже полному самых благих намерений, набраться опыта и мудрости, чтобы отличить хаос от демократии, ремонт от сноса, подхалимов от единомышленников, защиту от нападения и величие от слабости? Он, последний кормчий неповоротливой советской лодки, был почти один на один со сложной системой, скрипучим, но крепким механизмом…

Любопытно, что после «ельцинской» эпохи в памяти остались такие явления-понятия, как «Семья», «служба безопасности», «олигарх». С именем же Горбачева, вдохновителя перестройки, неразрывно связано лишь имя Раисы Максимовны, верной супруги, настоящего друга, надежной опоры. Рядом с последним генсеком советской империи не было ни властных родственников, ни жадных приспешников, ни своенравных силовиков. Не было и соратников. Там, наверху, он был один. А как гласит народная мудрость, один в поле не воин.

Спустя годы Феликс решит, что не все поговорки верны. И один в поле может быть настоящим бойцом. Правда, эта полуистина придет к журналисту не в каком-то абстрактом пространстве, а в помещении книжного магазина «Москва» на Воздвиженке, рядом с Кремлем. Здесь в ноябре 2012 года состоится презентация книги Михаила Горбачева «Наедине с собой». Сюда придут полторы тысячи граждан, жаждущих встретиться с бывшим генсеком, посмотреть ему в глаза, услышать его слово и, если повезет, взять автограф у едва ли не самой знаковой персоны прошлых десятилетий. Полторы тысячи лиц! Феликс обратит внимание на то, что собравшиеся не выглядят толпой, «сборищем», это настоящие «фанаты Горби», истинные его поклонники. И сам журналист будет здесь своим, в первых рядах.

Повелось считать, подумается ему, что Горбачева народ не любит, но как тогда объяснить фантастический успех этого в общем-то книжного мероприятия? Ведь у многих в руках было не по одному, а по два, по три экземпляра книги мемуаров Горбачева. Нет, в этот вечер Горби был не «наедине с собой», он был наедине с народом, с тем народом, которому он двадцать лет назад подарил свободу. Во всяком случае, надежду на свободу. Один журналист очень точно отметил, что мероприятие в книжном магазине стало встречей с психотерапевтом, потому что Горбачев почти загипнотизировал зал. Сдержанно, откровенно, с достоинством он вел разговор, а временами умерял пыл некоторых перевозбужденных слушателей.

Библиофил и коллекционер автографов Феликс Медведев не припомнит случая, чтобы читатели стояли в очереди за подписью автора больше пяти часов! И этот рекорд установит Михаил Горбачев…

Глаза в глаза. Одна из встреч с великим политиком XX века. Разговоры четырежды лауреата премии «Огонька» с отцом перестройки были откровенны, и все же Михаил Сергеевич заметил, что многие свои секреты он унесет с собой в могилу. Март, 1998 г.

Антрепренер от Бога

…По утренней Москве мчится такси. Феликс беспокойно поглядывает на часы, подгоняя водителя настойчиво-вежливым: «А нельзя ли поскорее? Я опаздываю!» Он торопится за звездой эстрады Владимиром Мигулей, чтобы увезти его на выступление в Киржач. Нервничая, водитель на секунду теряет контроль и чуть было не врезается в машину, остановившуюся на светофоре. Визг тормозов. Феликса бросает вперед, и он сильно бьется головой о торпеду – приборную панель. Потирая ушибленное место, он не обращает внимание на то, что кровь уже заструилась по лицу. К моменту, когда машина доехала до дома известного композитора, наш герой напоминал камикадзе – окровавленная голова, горящий взгляд. Водитель не на шутку испугался.

– Давайте, я отвезу вас в больницу, – в панике предложил он.

Но таксист не знал, с кем имеет дело.

– Ждите меня здесь, – бросил пассажир и побежал в подъезд.

Жена Мигули открыла дверь – и потеряла дар речи.

– Добрый день! – бодро начал Феликс, зажав рану рукой. – Я Феликс Медведев. Приехал за Владимиром. У нас концерт в Киржаче.

– Володя, – позвала жена, не сводя глаз со странного гостя.

Мигуля подошел к двери и тоже растерялся. Не растерялся только Феликс.

– Здравствуйте. Не обращайте внимания. Все в порядке. Небольшая авария. Надо срочно ехать на концерт.

– А как же вы? – почти в голос спросили супруги.

– Не волнуйтесь. Главное – концерт.

Уступая напору раненного, но не сломленного визитера, Мигуля быстро собрался и сел в машину. Только тут Феликс понял, что поездку в Киржач и тем более концерт он уже не сдюжит. Снарядив певца в дорогу, он хотел сказать какую-то напутственную фразу, но перед глазами все поплыло… Очнулся в Институте имени Склифосовского. Потеряв много крови, получив 11 швов и боевой шрам на лбу, он запомнил концерт, которого не увидел, на всю оставшуюся жизнь.

Самое примечательное в этой истории то, что Феликс умудрился «заработать» на своем ранении тысячу рублей, а в начале 80-х при средней зарплате 120 рублей тысяча была целым состоянием. Нет, он не давал дорогостоящих интервью и не судился с таксопарком. Так случилось, что он просто застраховал свою жизнь и здоровье буквально за пару недель до аварии. К нему в квартиру явился ангел в виде незаметного страхового агента, а Феликс, чтобы не обижать пожилую женщину и помочь ей выполнить месячный план по застрахованным лицам, не вдаваясь в детали, как обычно куда-то опаздывая, не глядя подписал документы и уплатил незначительный страховой взнос. Ведь недаром на одной из книжных полок у Феликса в рабочем кабинете приклеена вырезка из журнала конца ХIХ века: «Феликс – дитя любви и счастья».

Благодаря деловым способностям Феликса и его широким знакомствам неприметный райцентр Киржач, что спрятался в глуши Владимирской области, в 70-е – 80-е годы приобрел славу «Звездного городка». Когда-то владимирские друзья познакомили Феликса с Валерием Кировичем Караминым, заведующим киржачским Домом культуры, отличавшимся от своих коллег потрясающей предприимчивостью, фантазией и склонностью к риску. Два земляка легко договорились, и вскоре в районный центр из Москвы пошли «караваны со звездами» – народные артисты, известные писатели, знаменитые барды. Феликс договаривался с ВИП-персонами, Валерий доставал наличные деньги для расчета с ними. Дельце попахивало вниманием ОБХСС – знаменитой когда-то милицейской структуры – «Отдела по борьбе с хищениями социалистической собственности». Заработанный в тягомотных поездках по глубинке гонорар артиста тоже считался социалистической собственностью, даже если артист был народным, а песня – о Буревестнике. В то замшелое время желающие заработать что-то сверх нищенской зарплаты старались быть очень осторожными. Советские «звезды», проживавшие по большей части в обычных панельных домах и коммуналках, имеющие доходы, весьма далекие от космических, с удовольствием откликались на частные приглашения. Такие поездки по городам и весям именовались среди своих «чесом».

У каждого советского артиста был в гардеробе концертный костюм, уважительно называемый «кормильцем», хотя неизбалованная развлечениями провинциальная публика была рада и обычному вязаному свитеру, если он был надет, к примеру, на Валентина Гафта. Кстати говоря, очень популярного и любимого зрителем Гафта Феликс как-то вывез в Киржач почти обманным путем, пообещав актеру ближний подмосковный райцентр, всю дорогу притупляя бдительность жертвы французским коньяком. Когда Гафт сообразил, что находится почти за 100 километров от Москвы, было уже поздно… По дороге домой утомленный Гафт не возмущался. Выступление прошло с аншлагом, после концерта состоялся славный традиционный банкет. Размякшего от усталости и алкоголя народного артиста Феликс и его спутники, тихонько пробираясь в предрассветной мгле, проводили до квартиры.

Самый внушительный гонорар, который Валерий Карамин выплатил приглашенному московскому артисту за полтора часа работы, исчислялся семьюстами рублей. Достались эти «бешеные» деньги знаменитому актеру, народному артисту СССР Михаилу Ульянову, в чьем лицедейском портфолио красными буквами светились роли вождя мирового пролетариата Владимира Ленина и Георгия-Победоносца – маршала Жукова.

Главное орудие журналиста, диктофон, зафиксирует уникальные признания великого актера Михаила Ульянова о времени, об актерстве, о себе…  Театр имени Евг. Вахтангова, 12 декабря 1998 г.

Конечно, «снарядил» Ульянова в Киржач все тот же антрепренер – Феликс Медведев. Вскоре благодарная публика замерла от восторга и, не шелохнувшись, слушала яркое выступление замечательного актера. Счастливый от встречи с прекрасным, первый секретарь местного райкома партии пригласил чету Ульяновых приобрести по сходной цене неплохую мебель киржачской фабрики, на что супруги с радостью согласились.

Бурная деятельность Феликса на культурной ниве Киржача продолжалась немало лет. Там побывали «самые-самые»: Евгений Леонов, Николай Караченцов, Олег Янковский, Михаил Жванецкий, Александр Иванов, Артем Боровик, Михаил Евдокимов, Валерий Золотухин, Булат Окуджава… Вряд ли какой другой провинциальный ДК мог похвастаться таким изобилием гостей, чьи имена гремели на всю страну.

– Проще перечислить тех, с кем я не ездил, – смеется Феликс. – Можно называть любого заслуженного и народного, кроме, пожалуй, Плисецкой, Рихтера и Райкина-отца…

Начав работать в «Огоньке», Феликс не забыл старого друга и партнера, и часть огоньковских пропагандистско-перестроечных вечеров проходила на гостеприимной сцене киржачского Дома культуры, где по-прежнему хозяйничал настоящий маэстро культуры и отдыха Валерий Карамин. Феликса согревало то обстоятельство, что помимо активной культурной деятельности, Валерий Кирович шефствует над мемориалом Юрия Гагарина, погибшего недалеко от деревни Новоселово, что в двадцати минутах езды от Киржача.

Творческие встречи «Огонька»

– Ты понимаешь, что это срам?! Посмешище! – кричит Феликс изо всех сил в раскаленную телефонную трубку. – Он лауреат Государственной премии, перед ним открыты все двери! А ваш обком наложил в штаны!

Его старинный курганский приятель, журналист Слава Аванесов замер на другом конце телефонного провода. В ушах звенит негодующий голос Медведева, но Славе нечего ответить. Ведь попытка привезти в Курган Андрея Вознесенского увенчалась грозным предупреждением об увольнении и потере партбилета. На дворе 1980 год.

Работая в софроновском «Огоньке», Феликс не мог полностью реализовать свои таланты. Прекрасные идеи, как деревянные лодчонки, в щепки разбивались об идеологическую твердыню главного редактора. Любая «антреприза», схожая по резонансу с творческим вечером, устроенным в честь Габриэля Гарсиа Маркеса, могла стать последней на журналистском поприще Феликса.

Но жгучий темперамент искал выхода. Феликс был вынужден действовать неформально. Обрисовывая общую ситуацию той эпохи, можно подчеркнуть главную деталь – тогда все нужно было «доставать». В поисках дефицита люди крутились, как могли. Спекулянт-фарцовщик, рискуя свободой и жизнью, «доставал» для потребителей иностранные товары и валюту. Феликс Медведев сосредоточился на иных ценностях. Он «доставал» звезд. Всю нерастраченную энергию он направлял на организацию творческих вечеров, встреч со знаменитыми писателями, поэтами, артистами и музыкантами, часто отринутыми официальными кругами.

Антрепренерские идеи Феликса оживляли культурную жизнь столицы. На его вечера в Центральных домах литератора, архитектора и медика трудно было достать входной билет, столичные клубы трещали по швам, если там проходило очередное мероприятие.

На одном из таких вечеров в конце 70-х годов Феликс познакомил своего друга Вячеслава Аванесова, приехавшего из Кургана в Москву по журналистским делам, с Андреем Вознесенским. Повинуясь необъяснимым параллелям судьбы, годы эвакуации Андрей Вознесенский пережил именно в Кургане, ставшем позже местом «ссылки» для Феликса. О жизни в Зауралье Вознесенский напишет: «В какую дыру забросила нас эвакуация, но какая добрая это была дыра!»

Аванесов робко сообщил Вознесенскому, что они, можно сказать, земляки.

– Вы из Кургана? – лучезарно улыбнулся Андрей. – Неужели? А я когда-то жил в вашем городе на Станционной… Моя первая школа в Кургане…

– А не могли бы вы приехать к нам? – пригласил поэта немного осмелевший Слава.

– А что? – вдруг говорит Андрей. – И приеду! Обязательно…

Как говорится, слово не воробей… Спустя год в Кургане готовился концерт для делегатов очередной партийной конференции, и стать бы ей еще одной «очередной», если бы не наметившееся участие Андрея Вознесенского, которое организуют Феликс и Слава. Сказано-сделано, билеты куплены, Феликс счастлив – через два дня Андрей увидит кусочек своего детства… Когда Вячеслава приглашают в обком КПСС, он идет спокойно, никак не ожидая услышать раздраженное:

– Вы что, с ума сошли? Кого это вы пригласили? Вознесенского?

– Да, – кивает Аванесов. – А что случилось?

– Это ты у меня спрашиваешь?!. – в начальственном голосе задрожала истерика. – Вознесенский и его друзья опозорили нас перед всем миром! Самиздатовский «Метрополь» напечатали, решили покрасоваться! Короче говоря, так. Если он приедет, положишь партбилет! Свободен!

Не зная, как объясниться с Вознесенским, Слава набирает Москву. Трубку берет жена поэта Зоя Богуславская. Выслушав жалобные оправдания журналиста, она говорит:

– Андрей Андреевич расстроится. Он так хотел побывать в городе детства. Жаль.

И Славе жаль. Просто до слез. Он звонит Феликсу. Тот принимает новость далеко не так смиренно, и Аванесову приходится выслушать длинную и гневную тираду насчет полных штанов руководителей коммунистической партии в городе Кургане.

Конная милиция на улице Щусева

Но Феликса нелегко запугать. Спустя год вся Москва взбудоражена: 9 декабря 1981 года в Центральном доме архитектора состоится вечер «Он был поэтом по природе», посвященный выходу в свет книги Владимира Высоцкого «Нерв». Знаменитый поэт, певец, актер, почти национальный герой, овеянный легендами и окруженный домыслами, он трагически ушел из жизни в разгар московской Олимпиады 80-го года. Как мечтал он о выходе своего поэтического сборника! Но этой мечте не суждено было сбыться при жизни. Власти боялись Высоцкого, власти боялись памяти о Высоцком. Феликс как ведущий вечера убедился в этом собственными глазами.

Центральный дом архитекторов. Заседание книжного клуба, посвященное выходу первого сборника стихов В. Высоцкого «Нерв». В зале не осталось ни одного свободного места, поэтому организаторы поставили стулья на сцену. Вечер памяти любимого актера и барда, несмотря на запреты властей, начался. Лица напряжены, одухотворены, печаль светла… 1981 г.

Старинный особняк на улице Щусева оцеплен конной милицией. В дверях – жесткий контроль, причем билет помогал далеко не каждому. Прорваться через заслон смогли не все.

За полчаса до начала мероприятия взъерошенного Феликса вызвал директор ЦДА Виктор Зозулин и панически зашептал:

– Мне трижды звонили, рекомендовали не проводить вечер. Понимаешь, надо сделать так, чтобы ничего ТАКОГО не случилось?

– Чего «такого»? А что может случится? В зале будут члены книжного клуба и приглашенные звезды. Нормальные люди! Многих знает вся страна, – пытался успокоить Зозулина заводила-организатор Феликс.

– Главное, чтобы все было в рамках, – настаивал Зозулин. – В зале люди «оттуда»! – И он показал пальцем вверх.

– Феликс сверкнул глазами и выскочил из кабинета.

За пятнадцать минут до начала к парадному входу ЦДА вышел струсивший администратор Дома и объявил взбудораженной публике: «Зал переполнен, и мы закрываем двери». Феликс слышал, как уважаемые, известные люди, работавшие и дружившие с Высоцким, приводили самые разные аргументы, но охрана оставалась глуха. «Пустите меня, – почти навзрыд кричала композитор Людмила Осипова, – меня пригласила Его мама! Вы не имеете права!…» Наличие гитары вообще лишало не только права прохода, но и право голоса. Другу и коллеге Высоцкого по Таганке Валерию Золотухину запретили петь. С трудом прорвавшийся в зал Николай Губенко твердо сказал, что он все равно исполнит несколько песен.

Пора начинать. Но вдруг некто в штатском просит Феликса пройти с ним… После того как состоялась «профилактическая» беседа и гость «оттуда» оставил взбешенного ведущего одного в кабинете, тот обнаружил, что его заперли! Несколько секунд на раздумья и … знай наших! – Феликс оказывается на свободе, бежит на сцену… Что же он видит? Среди родных, друзей, коллег, единомышленников Высоцкого выделяются незнакомцы с тусклыми, но внимательными глазами, не похожие на библиофилов, артистов и поэтов. Их достаточно много в небольшом зале старинного дома архитекторов.

«Хозяева застоя ждали провокации, инцидента, кликушеской истерии, – вспоминает Феликс, – а, может быть, и хотели этого, чтобы еще с большей яростью наброситься на уже мертвого Владимира Высоцкого…»

Несмотря на то, что вечер прошел достойно, директору Дома архитекторов объявили выговор, а вскоре вынудили уйти с работы. Организаторам вечера тоже досталось…

«Он прирожденный наш Сол Юрок – антрепренер!» – восхищалась Феликсом Татьяна Ивановна Лещенко-Сухомлина, та самая легендарная женщина с тяжелой колымской судьбой, талантливая певица, которой он подарил второй шанс в творческой судьбе.

«Вы дитя века, Татьяна Ивановна…»

Именно этими точными словами Александр Солженицын описал необычную, странную, яркую судьбу Татьяны Ивановны Лещенко-Сухомлиной, которая родилась на заре ХХ века, в 1903 году. Замечательная переводчица, она познакомила русского читателя с потрясающими английскими романами «Женщина в белом» Уилки Коллинза и «Любовник леди Чаттерлей» Дэвида Лоуренса, исполнительница старинных русских романсов, пережившая репрессии и лагеря, она общалась со знаменитыми деятелями европейской культуры – Жоржем Сименоном, чьи книги тоже переводила, Луи Арагоном и Эльзой Триоле, Анри Труайя, Натали Саррот… Спутниками жизни Татьяны Ивановны в разное время были американцы – юрист Бенджамин Пеппер и блестящий журналист Луи Фишер, ныне почти забытый гениальный русский скульптор Дмитрий Цаплин, потомок народовольцев публицист Василий Сухомлин.

Татьяна Ивановна страстно любила жизнь и людей, храня в своей светлой душе не обиды на несправедливость судьбы, а благодарность за мгновения радости и счастья, что ей были подарены. Познакомившись с Феликсом, она приняла его пламенную, неуемную натуру всем сердцем, в котором не уснула Женщина. Едва высвободив пару часов, он, увешанный вкусной снедью, летел в гости к Татьяне Ивановне. За ее песнями, что она исполняла под гитару, за рассказами об интереснейших людях, за редкими книгами, с которыми она вынуждена была расстаться, потому что пенсии не всегда хватало… Теплая дружба Феликса и Татьяны Ивановны найдет свое отражение в ее книге «Долгое будущее». Это будет редчайший случай, когда автор мемуаров-дневников столь часто упоминает имя другого человека, что его можно считать вторым главным героем. Как-то лежа на больничной койке, Феликс ради шутки принялся считать упоминания о себе, любимом, в книге Татьяны Ивановны, и азартная натура героя взяла свое: он до конца довел мероприятие. Каково же было удивление, когда цифра достигла 675!

Татьяна Ивановна умела захватывающе рассказывать истории из своей жизни. Некоторые из них как яркие иллюстрации к книгам серии «ЖЗЛ». Свои новеллы она начинала со слова «однажды».

…Однажды, когда Татьяна-гимназистка жила в Пятигорске, в город с концертом приехал Александр Вертинский. Революционно настроенная молодежь, распевавшая повсюду только боевые песни, собиралась «дать бой» модному, как сказали бы сейчас, гламурному певцу. Татьяна вместе со всеми набила карманы гнилыми яблоками, «дабы запустить их в презренного хлюпика, певшего про какие-то пальцы, пахнущие ладаном, про разных креольчиков и прочую плесень». Когда на сцену вышел кроткий молодой человек, без грима, но во фраке и с белым цветком в петлице и запел негромким, слегка приглушенным голосом задушевные, искренние песни, Татьяна замерла… Притихли и «соратники». «Ни тени фальши не было в его исполнении, никакого кривляния. Он покорил нас». И каждую школьную перемену девчонки тащили Татьяну к роялю, чтобы еще раз услышать о печальном попугае, о верном псе Дугласе, о несбыточной весне…

С Т.И. Лещенко-Сухомлиной, мудрой, много повидавшей на веку женщиной, объездившей полмира, переводчицей и автором двухтомника мемуаров, Феликса Медведева, «коллекционера» необычных биографий, связывали дружеские, искренние отношения

…Однажды, купив на последние деньги билет на самый верх амфитеатра на поэтический вечер в Политехническом музее, Татьяна с подругой нахально пересели в первый ряд, и их никто не погнал. Выступали Брюсов, Ивнев, Сельвинский, но, главное – Маяковский! Красивый, статный, с зычным голосом – он покорил Татьяну с первого взгляда, с первого слова. Спустя два года она случайно встретила его в Нью-Йорке, куда приехала с первым мужем, и после выступления поэт пригласил московскую приятельницу к себе. Там она познакомилась с его подругой Эммой Джонс, будущей матерью единственной дочери Маяковского. Последняя встреча с поэтом произошла в Москве, когда Маяковский и Татьяна случайно натолкнулись друг на друга у Большого театра. Он обрадовался и сказал: «Вы здесь? Приходите ко мне непременно! Буду ждать». Но Татьяна не пошла «из благоговения». «Теперь, в старости, я знаю, что это ложное чувство и ему поддаваться не следует, – сокрушалась Татьяна Ивановна. – Его смерть ранила меня на всю жизнь».

… Однажды в Нью-Йорке, брат Татьяниной подруги – родственницы Гертруды Стайн, посоветовал девушкам почитать книжную новинку – роман Лоуренса «Любовник леди Чаттерлей». На вопрос, о чем книга, он загадочно ответил:

– Там много эротики…

Благовоспитанная Татьяна сразу утратила к «чтиву» всякий интерес. Но в 30-м году в Париже она познакомилась с советским скульптором Дмитрием Цаплиным и увлеклась им. К этому времени «Леди Чаттерлей» выходит и на французском языке. В кругу знакомых почему-то «завихрился» слух, что Лоуренс написал эту книгу о Татьяне и Цаплине. Это не могло быть правдой, но заинтригованная молодая женщина тут же кинулась читать… Ласковые волны Средиземного моря и любовь будили вдохновение. Переводя книгу, она незаметно для самой себя создала первый русскоязычный перевод экзотического романа. Стараниями издательства «Петрополис» книга увидела свет в Берлине в 1932 году. Это суперраритетное берлинское издание Феликс безуспешно искал повсюду – в Нью-Йорке, Мюнхене, Вене – безрезультатно. Но однажды ему повезло. В парижском магазине русской книги на маленькой улочке рю Дарю, где стоит знаменитый собор Александра Невского, в закутке шкафа обнаружил то, что долго искал. Прилетев в Москву, помчался к Татьяне Ивановне, у которой когда-то и кем-то эта книга была «экспроприирована» с заветной полки.

– Господи, мой «Любовник»! – воскликнула обрадованная Татьяна Ивановна. В тот же вечер она поведала другу о том, о чем в Москве никому не говорила, – о переводческом эпизоде своей биографии. Времена были нелегкие, и она понимала, что при случае на родине ей могут припомнить «развратный» роман.

– А не попробовать ли нам издать его в Москве? Времена-то сейчас другие, – рассудил Феликс.

Татьяна Ивановна с сомнением пожала плечами.

В начале 1991 года роман Лоуренса в переводе с английского Татьяны Сухомлиной и с предисловием Феликса Медведева вышел в издательстве «Видео-Асс» тиражом в 100 тысяч экземпляров. Но вот что странно! При таком огромном тираже, удивляется Феликс, он ни разу не встречал в букинистических магазинах это едва ли не самое первое «перестроечное» издание смелого сексуального содержания. Выходит, владельцы откровенного романа о любви простого лесника и замужней богатой дамы до сих пор держат его у себя на книжных полках.

Феликс собрал целую коллекцию переложений этой книги на русский язык, сделанных и другими, профессиональными, переводчиками.

Татьяне Ивановне, много лет прожившей за границей, в 1930 году стоило огромного труда получить советский паспорт, чтобы видеться с родными. Начальники, к которым она обращалась, «сидели с каменными лицами, как шизофреники, словно в каких-то страшных масках, словно нечеловеки… Москва холодная, заснеженная. Люди измученные, плохо одетые, пришибленные, всюду торчат портреты Сталина и его приближенных… Москва странный город. Многие дома разваливаются, их не ремонтируют. Новые же удивительно безвкусные».

Ее столичная жизнь, в конце концов, закончится арестом и долгими годами лагерей, а милые истории из нью-йоркской и парижской жизни сменятся печальными лагерными притчами. Татьяна Ивановна, вдоволь насмотревшись на зверское обращение с несчастными заключенными, по-особенному стала ценить доброе слово. «Оно согревает, дает надежду», – сказала она Феликсу.

… Однажды их гнали по этапу, в лютый холод. «Я выбилась из сил и упала на снег. Подошел конвоир. В таких случаях многие из них просто стреляли. Но тот мне помог подняться и тихо сказал: «Мужайтесь…» Я не поверила своим ушам. Неизвестно, откуда вдруг взялись у меня силы. До сих пор мне кажется, что это слово спасло меня от смерти», – призналась Татьяна Ивановна.

1989 г. Феликс Медведев организовал приезд в Россию потомков знатных дворянских  династий. После чаепития  у четы Медведевых на Покровке гостей пригласил в себе в мастерскую художник Илья Глазунов. На снимке потомки Пущиных, Небольсиных, Мещерских, Шереметевых, Осоргиных, Голицыных, а также Иван и Вера Глазуновы, Серго Микоян с женой, писатель Юрий Мамлеев, журналисты Андрей Чернов и Алексей Денисов, предприниматель Михаил Бочаров, Феликс и Кирилл Медведевы

… Другой раз, когда их снова отправили по этапу, небольшую группу, около тридцати человек, загнали, как скот, в вагон к «блатным» из обычного лагеря. В этом вагоне везли женщин-убийц. Над страшным входом, как над щелью в Ад, горела свеча, внутри вагона раздавался истерический смех, рыдания, чьи-то крики. Их загнали убивать, «политические» это сразу поняли. Они сгрудились плотным кругом, взялись за руки и закричали во весь голос. И случилось чудо! Капитан Семяшкин, которого знали «политические», и двое конвоиров, проходивших мимо, открыли вагон: «Выходите, этап отменяется!». Женщин спасло простое человеческое участие. К спине Татьяны, чтобы легче было нести «имущество», был привязан медный таз, и на этом тазу осталась глубокая вмятина-шрам от ножа: по тазу полоснули, но не пробили. «Спасибо, капитан Семяшкин!» – крикнула счастливая женщина…

Феликс вдохнул вторую жизнь в творчество и талант этой незаурядной женщины. Он возит ее на свои концерты, организовывает для нее выступления в Центральном доме литераторов, снимает в недавно им придуманной, но уже полюбившейся зрителям телепередаче «Зеленая лампа», которая снималась в его квартире на Покровке в доме 43а. С легкой руки Феликса Татьяна Ивановна становится популярной, почти как в молодые годы, приглашения следуют одно за другим. Она безумно рада, что сейчас, на девятом десятке жизни вдруг снова почувствовала себя настоящей артисткой, привлекательной женщиной, которой дарят цветы, говорят комплименты, восхищаются ее песнями, ее голосом. Она почти влюблена в своего молодого спасителя, огненным вихрем ворвавшегося в остывающую жизнь и подарившего на склоне лет мир ее грез…

Иногда Феликс надолго пропадает – ведь ему нужно столько успеть! Его творческие увлечения сменяют друг друга – правнучка знаменитого фельдмаршала Кира Шереметева, приехавшая в Россию из Америки, Ирина Одоевцева, Нина Берберова, Джуна, Наталья Михоэлс-Вовси, дочь великого артиста… Но рано или поздно Феликс снова объявляется – с розами и ее любимым мармеладом, который она так любит по давнишней детской привычке топить в чае…

Однажды перед Пасхой Феликс приносит расписной кулич.

– Где же вы его достали? – восхищается Татьяна Ивановна, зная, что за ними огромная очередь.

– Места знать надо, – хитро улыбается гость.

Перед началом пасхальной службы в Даниловом монастыре Феликс радостно бросается к Татьяне Ивановне, трижды целует ее – «Христос Воскресе!» Рядом с ним – хорошенькая молодая женщина.

– Это Мила, – представляет он свою юную супругу.

– Боже мой! Какая прелестная! И глаза какие! – восклицает Татьяна Ивановна и целует Милу.

Потом, в один из визитов Феликса, Татьяна Ивановна еще раз призналась, что Мила ей очень понравилась.

– Нет человека, которому бы она не нравилась, – сказал Феликс.

– Она прелестная. И в ней есть одно качество… – она замолчала, подбирая верное слово.

– Она вся из XIX века, – кивнул Феликс.

– Дело не в этом, – возразила Татьяна Ивановна. – Она особенная. И вы выросли в моих глазах!

– Да, мне многие говорят, что я вырастаю, когда знакомятся с моей женой, – согласился Феликс, довольно улыбаясь.

– В ней есть редчайшее качество, – продолжила его взрослая подруга. – Она трогательная.

Доверяя мудрости Татьяны Ивановны, Феликс иногда делился с ней своими переживаниями.

– Мила все такая же, уже 15 лет женаты, а она не меняется… Только пилит меня! Ворчит, что я за все хватаюсь, пытаюсь объять необъятное!

– Потому что вы на все бросаетесь, вам все интересно! – объясняла ему Татьяна Ивановна. – И на дешевку тоже!

– Вот-вот! Она мне то же самое говорит! Слово в слово! А мне все интересно!

– Не переживайте, – успокаивала она. – Мила вас обожает и за вас тревожится!

Однажды, когда у Татьяны Ивановны собрались друзья в честь дня ее рождения (шел 1989 год), именинница первый тост посвятила Феликсу:

– Я не идеализирую его, как сказал Андрей Дмитриевич Сахаров о Михаиле Сергеевиче Горбачеве, я Феликсу обязана началом моего «эстрадного» успеха – это он вытащил меня на арену, выпустил джина из бутылки. Он еще очень мальчишка, но мне это и нравится. И еще – у него очаровательная жена. Это много значит – какая жена у человека. Из миллиона дам, жаждущих упасть в его объятья, он выбрал именно ее!

Татьяна Ивановна с удовольствием пела задушевные романсы, когда Феликс и Мила отмечали «хрустальную» свадьбу – 15 лет совместной жизни.

Как-то, вернувшись после концерта, осыпанная поздравлениями и комплиментами, Татьяна Ивановна записала:

«А я почти плачу… Подвожу итоги. Перед арестом передо мной разворачивалась блистательная карьера. В четверг была намечена встреча с Н.Черкасовым: он играл главную роль в фильме В.Пудовкина «Жуковский» – о воздухоплавателе, а я должна была петь в этом фильме. Пудовкин обожал, как я пою! А мои сольные концерты в Доме ученых – в Белом зале, в ВТО, несколько раз в доме писателя… а у дверей артистической меня пришли поздравить Н.С.Тихонов, А.В.Фонвизин, В.Пудовкин, Р.Фальк, Яхонтов и другие – самые-самые… Если сейчас, когда мне за 80, говорят об обаянии, красоте, чудесном пении, то как это было, когда я была молодой и называли меня красавицей… Одним махом все это было изничтожено – без моей вины. Понять это все может только тот, кто пережил подобное… И вот теперь, как поздняя реабилитация в искусстве, – мои концерты от «Огонька»…. Коротич, Костя (К.Елютин, ответственный секретарь журнала – И.В.), Феликс в «Огоньке» и не подозревают, что для меня значит – р е а б и л и т а ц и я».

Безмерно благодарная Татьяна Ивановна вскоре подарит Феликсу Париж, тот самый волшебный город, каким она его запомнила, – богемный, тонкий, с легким ароматом России, которой больше нет…

Партош против Мессинга. Один-ноль в нашу пользу

Среди тех, кому Феликс помог раскрыться, заявив о них миру, были не только артисты. Супружеская пара астрологов Павел и Тамара Глоба стали известны во многом благодаря знаменитому журналисту, мнению которого публика доверяла: Медведева интересуют только настоящие «звезды» – яркие, самобытные, а, значит, достойные внимания.

Впервые об астрологах Павле и Тамаре Глоба зрители узнали из «Зеленой лампы». Именно Феликс Медведев дал «путевку в жизнь» этой яркой паре, как и многим другим героям своей телепередачи

После десятилетий «выкорчевывания» из культуры, истории и политики ростков неординарности, «обрезания» побегов, растущих не в заданном направлении, планомерного, по-мичурински фанатичного выращивания населения, чьи принципы, цели и задачи вписывались бы в стерильную советскую схему, настало поистине невероятное время. Словно у машины, набирающей разгон с горы, слетели тормоза. Невесть откуда, из тайных укрытий, вдруг, как грибы после дождя, появились нестандартные личности. Советское общество напоминало встревоженный улей: все зашевелились и загудели. Как и во всякое безвременье, явственно запахло мистикой. С экранов телевизоров в людей вперились, не моргая, жутковатые черные глаза Анатолия Кашпировского, которому не давала покоя слава доктора Франкенштейна. «Ведьмак № 2» Алан Чумак получил собственные несколько минут в день на одном из центральных каналов ТВ, чтобы производить перед камерой некие пасы руками и пришептывания губами: эти манипуляции должны были, почти по методу Иисуса Христа, обращать воду в волшебное питье. Пенсионеров, падких на посулы мгновенного омоложения и обогащения, вечерами в одночасье сдувало с дворовых скамеек – они торопились к голубым экранам, заставленным трехлитровыми банками с водой… Астрологи и звездочеты, экстрасенсы и йоги, последователи различных экзотических религий и свидетели визитов НЛО – в глазах рябило от многообразия мнений, предложений, истин и советов.

К экстрасенсам и провидцам Феликс относился по-особому и это неслучайно. Его дед, доктор Золтан Партош, весьма неплохо владел методикой гипноза, правда, применял его только в лечебных целях. Нечто похожее, кармически-экстрасенсорное, передалось по наследству внуку. И это «нечто» однажды помешало знаменитому Вольфу Мессингу. В 60-х годах, когда волею судеб Феликса занесло в Курган, туда же, как сейчас говорят, в рамках турне, приехал знаменитый маг и чародей Вольф Мессинг. Неизвестно, чего больше в судьбе этого человека – правды или вымысла, чудес или мастерского блефа. Курганцы, не избалованные визитами знаменитостей, толпились у местного Дома политического просвещения. Но в зал, рассчитанный всего на сто мест, впускали только по особым приглашениям. Видимо, местные обкомовские мудрецы не хотели лишний раз рекламировать Мессинга, политический портрет которого был несколько расплывчат.

Феликс, как представитель прессы, получил «доступ к телу». Тщательно подготовившись к встрече с неизвестным, он собирался предложить экстрасенсу найти припрятанный в пиджаке блокнотный лист со стихами Вознесенского, а после выступления планировал пообщаться со звездой накоротке. Но наполеоновским планам Феликса не суждено было сбыться. После стандартного сеанса с поиском часов-ключей-браслетов помощница Мессинга пригласила добровольцов на сцену. Дружелюбно-взбудораженный, как всегда перед любопытным знакомством, корреспондент легко выпорхнул из первых рядов. Едва увидев гостя, Мессинг неожиданно напрягся…

– Сосредоточьтесь, – сухо приказывает он.

Журналист пробует выполнить команду Мессинга, не очень, правда, понимая, что тот имеет в виду. На чем сосредоточиться? Или на ком? «Он пронзил меня острым, сверлящим взглядом, – рассказывает Феликс. – по-видимому, подавая в глубины мозга экстрасенсорные флюиды. Но я, сам того не понимая, не поддавался телепатическому напору. Маг нервничал, повторяя снова и снова: «Сосредоточьтесь!.. Сконцентрируйтесь!..»

Публика притихла, не отрывая глаз от сцены. По залу прокатился легкий гул. Феликс не знал, что ему делать, и немного растерялся. Несколько минут Мессинг прожигал его глазами. Проникнуть в святая святых незнакомца не получалось. Нервно, даже жестко гипнотизер попросил гостя покинуть сцену. Феликс так и не понял, что произошло, сел на свое место и, несколько смущенный, досмотрел программу. Подойти к Мессингу после выступления он не решился. «Больше мне не приходилось общаться со знаменитым медиумом XX века, о чем, как журналист и человек, очень сожалею до сих пор. Может быть, при встрече он объяснил бы мне, что тогда произошло на сцене курганского политпроса, почему ему не удалось меня «расколоть». Если, конечно, он не забыл о той давней гастроли», – вспоминает Феликс.

«Она открыла мне Америку…»

Джуна Давиташвили была, вероятно, самой загадочной и спорной звездой на советской звездной карте 80-х. О ней говорили, писали, ей не верили, ее боялись, ее боготворили. Хрупкая, стройная женщина с темными восточными глазами, мерцающими по-русалочьи, она непостижимым образом излечивала людей от тяжких недугов. Ей были благодарны и всевластные обитатели Кремля, и кумиры западной публики. Среди гостей Джуны – Федерико Феллини, Настасья Кински, Ричард Гир, Марина Влади, Святослав Рерих, Артур Кларк, Габриэль Гарсиа Маркес… Она уговаривала Андрея Тарковского: «Не уезжай, я помогу тебе…» Приветливо встречала Андрея Вознесенского, Андрея Кончаловского. «И это только Андреи, – говорит Феликс. – Да всех и не перечтешь. А Евгении, Эльдары, Ираклии, Александры… Фамилии поставьте сами. Несложно».

Феликс обожал ночные посиделки в арбатской квартире Джуны. Блестящее общество собиралось «вокруг дымящегося чана с картошкой, чая с пирогами, пахлавой и вареньем. Разносолами, закусками, горячим супом с укропом и кинзой. Водкой и вином. Но в меру», – улыбается Феликс.

С легендарной Джуной Давиташвили Феликс подружился в середине 80-х. Организовывая творческие вечера журнала, он нередко приглашал знаменитую на всю страну целительницу. На заднем плане – актер Михаил Козаков. Именно он впервые прочитал в телепередаче «Зеленая лампа» одно из лучших стихотворений Иосифа Бродского «На смерть маршала Жукова», тем самым открыв советскому зрителю запрещенного властью поэта. Центральный дом журналистов. 1987 г.

Однажды, еще в году 80-м, «огоньковец» Сергей Власов написал о Джуне большую статью. Он рассказал о ее мытарствах, о непростой жизни, об удивительном даре, в который не верит традиционная медицина. Перед публикацией статьи небольшая часть будущего тиража, отпечатанная на качественной финской бумаге, доставлялась в ЦК КПСС, чьим печатным органом, собственно, и был журнал. Пятничным утром, незадолго до печати основного тиража, по спецтелефону с металлическим гербом на диске, именуемому среди посвященных «вертушкой», раздался звонок. Холодным тоном кто-то потребовал Софронова.

– Его нет, он будет позже, – затрепетала секретарша Таня.

– Дежурного редактора!

Владимир Николаев, заместитель главного редактора, пулей подлетел к телефону.

– Это что же, вашу мать, вы себе позволяете?!. Что за вольности?! – неистовствовал главный идеолог компартии.

Выяснилось, что речь идет о статье, посвященной врачевательнице из Тбилиси. Что уж в публикации могло взбесить Суслова, неизвестно, но было очевидно одно – назревает колоссальный скандал. Кому звонить? Как решить проблему? До запуска тиража оставались считанные минуты. И тогда Николаеву пришла в голову спасительная мысль – позвонить самой Джуне. Ее разыскали. Выслушав заместителя главного редактора «Огонька», она бросила: «Ждите». Побежали томительные секунды… Ситуация могла повернуться как угодно. И тут раздался звонок «вертушки». С замиранием сердца сняв трубку, Николаев услышал одышечное:

– Можете печатать…

Он узнал голос. Звонил Леонид Ильич Брежнев.

Такова «огоньковская» легенда.

Естественно, что Феликс, журналист-«астроном», первооткрыватель имен и чудес, не мог проигнорировать звезду по имени Джуна. Он не на шутку увлекся ею, загадкой ее дара, силой ее личности. Он проводил с Джуной много времени, наблюдая именитых гостей ее арбатской квартиры, удивляясь таланту хозяйки обольщать, обожать, помогать. Феликс копил материал для сенсационной публикации в «Огоньке», когда мятущийся дух импресарио вырвался наружу. Он предложил Джуне выступить на сцене Центрального дома литераторов на встрече с редакцией и авторами «Огонька».

Чародейка произвела настоящий фурор. Собравшиеся были заворожены космическим черно-золотым одеянием гостьи. Джуна читала свои стихи и отвечала на десятки вопросов, которые беспрестанно доносились из зала. Но не все приняли эскапады целительницы с восторгом. Несколько человек, возмущенные происходящим действом, покинули зал. Среди них был друг Феликса поэт Петр Вегин. В тот же вечер он влетел в квартиру Татьяны Ивановны Лещенко-Сухомлиной и с порога закричал:

– Я не выдержал ее вульгарности и ушел со сцены!.. Это же профанация, – переживал он. – Какой низкий уровень вкуса надо иметь, чтобы эта дама нравилась… Поражаюсь Феликсу!.. Впрочем, он же журналист. Ему лишь бы была сенсация!.. Он фиксирует творчество другого, не свое…

– Петя, – успокаивала его мудрая женщина. – Феликс – двойной. Один Феликс, которого я люблю и вижу в нем что-то ценное, а другой – мальчишка, которому импонируют успех, деньги, знаменитости, словом – поверхностность жизни. Первому Феликсу передай от меня привет, а другому – никакого от меня привета!

Когда Татьяна Ивановна на правах старинной и мудрой подруги пыталась вразумить Феликса, он нахмурился и закричал:

– Моя Джуна! Ничего плохого слышать о ней не хочу! Она замечательная!

«Он очень искренне это кричал, и мне понравилось, что он способен встать грудью на защиту друга», – записала в тот день Татьяна Ивановна в своем дневнике.

Именно с легкой руки Джуны Давиташвили Феликс стал «послом доброй воли» в закрытом для него когда-то зарубежье.

«Открытие Америки» наметилось в один из ноябрьских вечеров 1987 года, когда гостями Джуны были работники Советского комитета защиты мира. Они рассказали, что по инициативе Михаила Сергеевича Горбачева планируется беспрецедентная перестроечная акция – «прививка правды». В самую одиозную страну Нового Света отправлялась группа граждан, представляющих все культурные слои советского общества. Группе поручалось пойти на сближение с американцами на всех уровнях. При этом США обещали ни в чем не ограничивать любознательность советской делегации. Хотите в штат Юта? Пожалуйста! Хотите встретиться с президентом США? Нет проблем!

Заслушавшись сказкой о воле-вольной, Феликс сидел не шелохнувшись… «Вот бы мне, а? С президентом-то повидаться… – фантастические перспективы кружили ему голову. – Или у диссидента какого-нибудь взять интервью…»

– Евгения Ювашевна, – обратился один из гостей к хозяйке. – Мы хотели бы рекомендовать вас в состав делегации.

– Не знаю, – покачала головой Джуна. – А что для этого нужно будет делать?

– Ну как полагается – анкеты заполнить, сходить на инструктаж…

– Куда?!. – изогнула она смоляную бровь.

– Куда скажут, – ответил гость и мягко добавил. – Ну вы же понимаете…

– Нет, – отрезала гордая Джуна. – Ни на какой инструктаж я не пойду и анкеты заполнять не буду.

Гости притихли. Ангел-хранитель, не оставлявший нашего героя без внимания, мягко коснулся тонкого запястья Джуны. Она вдруг посмотрела на Феликса и предложила:

– Вы лучше Феликса возьмите. Он известный журналист, ему это будет интересно. Правда, Феликс?

– Конечно, – откликнулся ошарашенный Феликс, не веря своей удаче.

– А что, прекрасная мысль. Феликс Николаевич, вы действительно согласны?

С замечательным поэтом Арсением Тарковским и его женой и музой Татьяной Озерской Феликс провел десять интереснейших вечеров в Переделкино

Оборотная сторона фотографии с автографом

Через два месяца, 13 января 1988 года советский десант в составе космонавтов, писателей, ученых, артистов и министров высадился на американскую землю в аэропорту города Вашингтона. Вместе с ними с торжествующим лицом Колумба вышагивал Феликс Медведев. В отличие от плохо информированного Христофора наш герой прекрасно знал, в какую страну он приехал. Америка 80-х для большинства советских граждан была страной-легендой, висячими садами Семирамиды и логовищем хищных «мистеров Твистеров» с толстыми сигарами в зубах. Именно этой воинственной державой советская пропаганда дольше полувека пугала свой народ, как тюремный надзиратель пугает заключенных камерой-одиночкой. И вдруг за этой железной дверью, неожиданно распахнутой властным повелением, оказалась не холодная бетонная стена, а целый мир… Каким же он оказался для огоньковца Феликса Медведева?..

«Я сразу понял – нам врали!»

Это было короткое и доброе время. Время, когда американцы с интересом учили первые «spasibo», «perestroika», «glastnost» и с изумлением узнавали, что не все русские носят шапки-ушанки, бороды, бутылку водки в кармане телогрейки и водят на цепи ручного медведя. Русские, в свою очередь, стремились узнать «как оно там, на Западе?» и дружелюбно тянули носами в сторону Атлантики. Интеллигенцию по обеим сторонам океана охватил приступ романтизма. На первой встрече советской делегации с американцами в Вашингтоне царило праздничное настроение. Говорили о переменах, о дружбе двух народов, о перспективах в отношениях между СССР и США.

– Между прочим, – вскочил с места журналист, представляющий на американской земле советскую прессу. – У меня есть гениальное предложение.

Присутствующие заинтересованно притихли. Мало кто решился бы сходу охарактеризовать свое предложение как «гениальное».

– Предлагаю не мелочиться и создать единое государство! – он раскинул руки, показывая, каким огромным и сильным оно будет. – У меня и название есть! АМЕРОСС!

Американцы, умеющие ценить добрый юмор, встретили предложение бурным восторгом.

Автором масштабного проекта был, конечно же, Феликс Медведев.

Едва ступив на американскую землю, Феликс понял: «Нам врали». Не было видно ни вражеских амбразур, ни злобных демонстрантов с плакатами «Russians go home!», ни сверкающих лимузинов на фоне нищенских толп. Вокруг кипела самая обычная жизнь человеческого муравейника: автобусы и поезда метро везли пассажиров, люди спешили на работу, несли из магазинов покупки, обсуждали на улице или в кафе повседневные дела, так же, как и москвичи, озабоченно поглядывая на часы… Ощущение свободы вдруг охватило Феликса. У него разбегались глаза, разлетались руки и ноги от неуемного желания все увидеть и все успеть. Для советской делегации была подготовлена плотная программа, куда сложно было вклинить «самоволку», но Феликс никогда не входил в число любителей ходить по струнке. У него составился собственный список встреч. С первых же суток он начал обрастать новыми знакомствами, деловыми и творческими предложениями… Каждый раз, когда он запоздно возвращался в отель, к нему бросался консьерж с воплем «Месседж!».

«С той поры десятки раз пересекал я границы разных стран Европы и Америки, встречался с сотнями людей, многое повидал, пережил, перепонял, но те первые встречи в США запомнятся на всю жизнь», – заметит потом Феликс в своей книге «После России».

Именно в Америке состоялось его первое интервью с советским диссидентом. Им оказался ни много ни мало сам Иосиф Бродский.

Телефонное интервью с Нобелевским лауреатом

Трудно себе представить другого человека, чья жизнь подчинялась бы настолько не логическим, а поэтическим правилам. Не получивший среднего образования, юноша со слабым здоровьем, вынужденный заниматься прозаическим ремеслом фрезеровщика, матроса, истопника, рабочего в геологических экспедициях, гонимый на родине как тунеядец, поскольку поэзия в 70-е приравнивалась к тунеядству, в 23 года был осужден за желание писать о том, о чем просит душа, и сослан в Архангельскую область. Он ворочал там тяжеленные валуны, надсаживая больное сердце, но изучал английскую поэзию и не жаловался на жизнь. Позорная травля беззащитного дарования привлекла внимание мировой общественности и те, кто поднялся на защиту Бродского, положили начало правозащитному движению в СССР. Оказавшись в 1972 году перед выбором – «психушка» или «еврейский маршрут», Бродский выбрал изгнание, а значит – жизнь… К 1988 году, когда Феликс прилетел в США, Иосиф Бродский считался одним из самых ярких русских поэтов ХХ века и был обладателем Нобелевской премии мира по литературе. Никогда не учась преподавательскому делу, он превращал каждую университетскую лекцию в гимн поэзии…

«Наверное, у каждого, кто любит стихи, был или будет свой Бродский, – заметил Феликс. – У меня тоже – свой…» Впервые он услышал о нем в конце 50-х, когда заговорили о том, что живет в Ленинграде молодой, но очень талантливый поэт, стихи которого, переписанные вручную или напечатанные на печатной машинке, ходят в списках. После суда над поэтом замшелые районные газетчики (Феликс тогда жил в Покрове, а работал в Петушках), в глаза не видавшие стихов Бродского, шипели: «Так ему и надо, клеветнику!» Когда на Западе выходит первая книга стихов Бродского «Стихотворения и поэмы. 1965», Феликс начинает охоту за ней. Страстный любитель поэзии, библиофил, он не ведал, как долго будет длиться эта охота. Феликсу повезет, когда поэт Петр Вегин перед отъездом в эмиграцию подарит Феликсу вожделенный томик с дарственной надписью, сделанной автором на писательском симпозиуме в Белграде.

В одну из поездок в Ленинград в середине 80-х Евгений Рейн, знаменитый поэт и близкий друг Бродского, покажет Феликсу дом на Фонтанке:

С Евгением Рейном Феликс познакомился в 70-х годах в Ленинграде. Друга Иосифа Бродского Феликс считает одним из самых ярких поэтов России. Евгений стал героем книги Феликса Медведева «Мои великие старики»

– Здесь его судили. Фамилия судьи – Савельева…

Феликс окинул взором мрачное строение. «Черная отметина в истории поэзии», – подумалось ему.

– Ты давно не видел друга?

– Да как он уехал, почти пятнадцать лет… – вздохнул Рейн.

В мозгу у Феликса зажглась мысль – увидеть Бродского, взять у него интервью… За годы изгнания поэт ни разу не встречался ни с кем из представителей «равнодушной Отчизны».

И вот, в 1988 году холодная Отчизна стала оттаивать… Наш герой, как хорошая гончая, всегда державший нос по ветру, на этот раз умудрился обогнать ветер. Куратор советской «полярной экспедиции», сотрудник всенепременнейшего КГБ, вытаращил глаза, когда Феликс, воодушевленный обещанием доступа «хоть в Пентагон или Лэнгли», доверчиво спросил:

– Скажите, а с Бродским можно увидеться? Я бы хотел взять у него интервью…

– С кем? С Бродским?!. – не верил своим ушам куратор.

– Ну да, с Бродским, – нетерпеливо кивнул Феликс, досадуя на непонятливость собеседника.

– Ни в коем случае! – выдохнул гэбэшник. – И вообще, имейте в виду, товарищ Медведев, – мы на территории враждебного государства. Никаких встреч с предателями Родины! Знаете, как было на фронте?!. – окончательно распалился «товарищ Иванов». – Шаг в сторону – стреляли без предупреждения!

Феликс благоразумно промолчал в ответ на бурную эскападу. «Боже мой, какой нервный», – подумал он, отходя от куратора. Вернувшись в номер гостиницы, Феликс не на шутку задумался. «Что он имел в виду? – злые бесцветные глаза все еще будто смотрели на него. – Шаг в сторону Бродского – и к стенке…» Голова закипела. Быть в Америке и не увидеться с Бродским?.. Ну уж нет! Такого промаха я не сделаю!»

Не зная, что предпринять, он применил аутотренинг по-русски: хлебнул водки. Полстакана национального эликсира счастья – и страх, мерзким холодным щупальцем окрутивший было сердце, отступил. «Кукиш вам с маслом! – решил журналист. – Бродский еще вернется! А вы – вы все сгинете!»

Феликс знал, как незадолго до этого Владимир Солоухин, «оторвавшись» от писательской делегации, сбежал в Вермонт, к Солженицыну. Правда об их встрече знали только самые верные люди. Феликс понимал, что хранить в тайне свой разговор с Бродским он сам не только не сможет, но и не захочет. В конце концов, журналист он или нет?!.

По нью-йоркскому номеру 929-04-81 ответили, что Иосиф Бродский уехал в Саутхедли, в 400 милях от Нью-Йорка. Сразу возникло два варианта – ехать или звонить. Конечно, лучше ехать, чтобы встретиться лично. Но как и на чем? Теоретически можно взять в аренду машину, но водитель и полиглот из Феликса, прямо скажем, никудышные. Поработать на Феликса личным водителем согласился русский американец Эдуард Нахамкин, удачливый торговец предметами искусства.

– Я тебя отвезу к Иосифу, – уверенно бросил он.

Но тут на Атлантическое побережье навалился снежный циклон, и передвигаться по дорогам стало невозможно. 10 сантиметров снега, на которые русский автолюбитель не обратил бы внимания, для американцев – стихийное бедствие. Все засели по домам…

Феликсу ждать у моря погоды больше трех дней нельзя – делегация отправляется в другую точку маршрута. Журналист в панике. Сейчас, в эпоху спутниковой связи и других технических чудес, можно запросто увидеться с человеком, находящимся на другом краю мира, по Skype, но в те времена только старый добрый телефонный аппарат, отправляющий старый добрый сигнал по старым добрым проводам, мог соединить мятущиеся души. Междугородняя связь – подарок судьбы, международная – почти чудо.

Феликс снова мчится к доброму Эдуарду и просит его предоставить телефон для связи с Бродским. Тот не только соглашается, но и просит своего зятя подключить к телефону магнитофон. Но как только Бродский произносит первую фразу, сбывается главный ночной кошмар Феликса – магнитофон ничего не записывает! Может быть, его выводит из строя взаимное волнение собеседников, сжимающих трубки. Тогда Феликс хватает ручку и начинает лихорадочно записывать своим образцово-нечитабельным почерком драгоценные фразы… Вот так оно и состоялось, это первое интервью опального поэта, Нобелевского лауреата, советскому журналисту, поправшему идеологические запреты. Обычный телефонный шнур не просто соединил двух людей, он соединил две эпохи, две судьбы, два мира…

– Вы ощущаете ностальгию? – неожиданно для себя спросил Феликс в конце интервью.

– Ностальгию? Как можно сказать об этом? Что это? Отказ от требований реальности? Я всегда старался вести себя ответственно, не предаваться сентиментальностям…

…Иосиф Бродский не хотел, чтобы его считали борцом с советской властью или мстителем за нанесенные в молодости обиды. Даже когда ему усиленно напоминали о том, сколько ему пришлось пережить в СССР, он просил не «драматизировать» события тех лет. Власть словно обижалась на такое игнорирование нанесенных ею обид, вероятно, ей, по каким-то садомазохистским причинам, хотелось, «чтобы помнили». Иначе сложно объяснить тот бесчеловечный факт, что родителям Бродского двенадцать раз отказывали в праве увидеть своего сына, даже когда он, смертельно больной, переживал очередной инфаркт… Он так и не приедет в Россию, не увидит, как весенний паводок ломает лед на Неве, как пронзает неба синеву золотой шпиль Адмиралтейства…

Он старался не помнить зла… Невероятно, сколько простого человеческого сочувствия и презрительной жалости в этих вечно актуальных строках его поэтического Назидания:

ОДНОМУ ТИРАНУ

Он здесь бывал: еще не в галифе —

в пальто из драпа; сдержанный, сутулый.

Арестом завсегдатаев кафе

покончив позже с мировой культурой,

Он этим как бы отомстил (не им,

но Времени) за бедность, униженья,

за скверный кофе, скуку и сраженья

в двадцать одно, проигранные им.

И Время проглотило эту месть.

Теперь здесь людно, многие смеются,

гремят пластинки. Но пред тем, как сесть

за столик, как-то тянет оглянуться.

Везде пластмасса, никель – все не то;

в пирожных привкус бромистого натра.

Порой, перед закрытьем, из театра

он здесь бывает, но инкогнито.

Когда он входит, все они встают.

Одни – по службе, прочие – от счастья.

Движением ладони от запястья

он возвращает вечеру уют.

Он пьет свой кофе – лучший, чем тогда,

и ест рогалик, примостившись в кресле,

столь вкусный, что и мертвые «о да!»

воскликнули бы, если бы воскресли.

Январь 1972

Редкий снимок нобелевского лауреата Иосифа Бродского из коллекции Феликса Медведева. В руках у поэта – первая послезапретная публикация стихов в журнале «Новый мир». Стокгольм, 1988 г.

Несколько лет спустя, размышляя о Бродском, о его судьбе, Феликс запишет: «…Есть вещи в этой жизни посильнее и повесомее физической смерти. Книги, поэзия, слово. То, чем художник действительно бессмертен. Это-то у нас, читателей, никто не отберет».

«Я горжусь, что в моих жилах течет русская кровь»…

Из множества встреч с русскими людьми в разных странах одна была особенно дорога Феликсу. «Именно эта встреча расширила мое понимание трагедии и величия русского человека, оказавшегося за пределами родины после революции», – напишет Феликс в своей книге «Мои великие старики».

В первый памятный визит в США в 1988 году в составе советской делегации на приеме у посла Дубинина в Вашингтоне он познакомился с симпатичным молодым человеком.

– Михаил Хлебников, – представился тот и протянул руку.

– Феликс Медведев, – ответил журналист на энергичное рукопожатие.

– Потомок декабриста Пущина, – c достоинством добавил новый знакомый.

– Потомок социалиста Партоша, – не менее гордо ответил Феликс и тут же уточнил, прищурившись:

– Насчет Пущина не шутите?

– Ни в коем случае. – А вы?..

– Я серьезен как никогда, – улыбнулся Феликс.

Так завязалась их дружба.

Михаил представил Феликса своему деду Ростиславу Аркадьевичу Небольсину. Именно Ростислав Аркадьевич был женат на правнучке Ивана Ивановича Пущина, того самого, которому Пушкин посвятил теплые строки:

Мой первый друг, мой друг бесценный,

И я судьбу благословил,

Когда мой двор уединенный,

Печальным снегом занесенный,

Твой колокольчик огласил…

В свой следующий визит в США, уже по приглашению нового друга Михаила Хлебникова, Феликс приехал погостить на дачу Ростислава Аркадьевича, в Саутхемптон. Этот нью-йоркский пригород славен тем, что именно его выбирают для жизни и отдыха представители местной богемы. Увидев старые дома, которым, наверное, столько же лет, сколько самим Соединенным Штатам, Феликс почувствовал смутно-знакомое, словно бы опять попал в подмосковное Переделкино прежних времен: та же несуетная жизнь, та же здоровая красота неиспорченной природы, та же неуловимо творческая атмосфера.

Дом Пущиных-Небольсиных-Хлебниковых поразил воображение гостя: крытый деревянной кровлей, с множеством комнат, лестниц и чердаков, со скрипучими половицами, с просторной верандой, фигурно выстриженными кустами, старинными энциклопедиями на русском и английском языках, да и сама семья была живой энциклопедией русской истории. Они сели в саду выпить чаю по русскому обычаю и поговорить под мерный шум океана…

Как же много их было – творческих встреч и вечеров, организованных Феликсом в удивительные 80-е, опаленные перестройкой и освеженные надеждой…

Феликс познакомился с сестрой Михаила Анной и двумя братьями – Петром, журналистом из New York City Tribune, и Павлом, журналистом-экономистом. Их отец, Юрий Хлебников, высокообразованный человек, дворянин, сын французской баронессы Елены де Бернард, находящийся в родстве с Комаровскими, Ламсдорфами, Трубецкими, был переводчиком на Нюрнбергском процессе, потом руководил службой переводчиков в ООН. Именно Юрий Хлебников заложил основы и традиции синхронного перевода. Там же, в службе переводчиков, вместе с Юрием работал его друг, князь Васильчиков, c которым Феликса сведет судьба в 2004 году. Колоритной личностью оказался их дядя, Аркадий Ростиславович, большой знаток русского искусства и культуры. Феликс вспомнил, как его московский приятель, художник Илья Глазунов отзывался об Аркадии Небольсине с большим уважением.

Ростислав Аркадьевич был центром этой замечательной, интеллигентной русской семьи из старинного рода Небольсиных, ведущих летопись со времен татарских князей. Рожденный на рубеже XIX и ХХ веков, выпускник Первого кадетского корпуса, студент Петроградского политехнического университета, он стал свидетелем переломных моментов российской истории. В марте 1917-го года матросы зверски убили его отца, контр-адмирала Аркадия Небольсина, того самого, который спас крейсер «Аврора» при Цусимском сражении. По роковому стечению обстоятельств залп этого военного корабля спустя некоторое время ознаменует падение Российской империи и станет сигналом для многих русских – бежать. Бежать от разгула революции, от бунта «беспощадного и кровавого». Небольсины будут вынуждены покинуть Россию в 1920 году, когда Гражданская война не оставит им шанса…

В Америке Ростислав Аркадьевич закончил Массачусетский технологический и Гарвардский университеты. Он стал непревзойденным специалистом по очистным сооружениям. 11 стран мира очищают воды по технологии Небольсина. Он же руководил реставрацией римских акведуков. За свою долгую жизнь Ростислав Аркадьевич собрал уникальный архив, который мечтал передать России – стране, навсегда оставшейся для него Родиной.

– Проблема очистки вод актуальна во всем мире, – говорил он. – Но в России она особенно важна. Вы знаете, Феликс Николаевич, я ведь уже много лет пытаюсь поговорить с советскими специалистами, предложить мои разработки и опыт…

– А в советское посольство вы обращались? – спросил Феликс.

– Неоднократно. К сожалению, тщетно… – с усталой печалью в голосе ответил Ростислав Аркадьевич.

– Это, наверное, самое сложное дело – заинтересовать государство в том, в чем оно должно быть заинтересовано, – сказал Феликс. – Наш замечательный писатель Валентин Распутин живет в Сибири, он уже много лет пытается решить проблему очистки озера Байкал…

– Байкал? – оживился Ростислав Аркадьевич. – Это было бы грандиозно! Байкал – уникальное озеро, его нужно сохранить во что бы то ни стало!

– Попробуем сдвинуть дело с мертвой точки, Ростислав Аркадьевич, обязательно попробуем, – сказал Феликс и задумался: как помочь великодушному, умнейшему человеку поделиться с Россией своими бесценными знаниями и опытом?

Первым делом наш герой решил пригласить семью своих новых друзей в Москву, посвятить им отдельный выпуск «Зеленой лампы». Так о них узнает много людей, и, возможно, удастся решить вопрос с передачей архива Ростислава Аркадьевича.

Гостеприимные хозяева рассказывали о себе и слушали Феликса, его рассказы о переменах в России, о современной Москве, о нынешнем Петербурге, о том, что жена Феликса Мила тоже родилась на берегах Невы, о том, что в Исаакиевском соборе скоро начнутся службы, впервые с 1928 года, что по Невскому ходят троллейбусы, что мирная теперь «Аврора» пришвартована к набережной и «работает» музеем… Рассказывали обо всем, что было интересно и Небольсину-старшему, не видевшему родного города 70 лет, и молодым Хлебниковым, хотя и рожденным в Америке, но воспитанным в любви к родной истории.

Феликсу было удивительно уютно в этом ухоженном саду, у этой цветущей акации, в этой дружной семье. В голове пронеслось невеселое: «Каких людей лишилась Россия! Вот где золотой фонд нации!»

Еще не раз в Москве он вспоминал душевные русские вечера за чаем в Саутхемптоне, милые, улыбчивые лица и этот непременный, успокаивающий шум океана…

«Зеленую лампу», героями которой станут потомки Ивана Пущина, Феликс, конечно, снимет. Михаил, Павел, Петр и Анна Хлебниковы увидят Москву – столицу несостоявшейся Родины, расскажут историю своего рода, историю дружбы Ивана Пущина и Александра Пушкина, посетят могилу пращура в Бронницах. Русские американцы прославятся в одночасье, в Нью-Йорке их будут навещать Анатолий Собчак, Дмитрий Лихачев, Евгений Евтушенко, Владимир Солоухин… Павел Хлебников поедет в Иркутск, к Валентину Распутину, чтобы поговорить о разработках деда и договориться действовать вместе. Валентин Григорьевич приложит все усилия, но дело, к огромному сожалению, не сдвинется. Тогда обозреватель «Огонька» Феликс Медведев даст телеграмму Председателю Совета Министров СССР Николаю Рыжкову. Телеграмма будет необычной – она займет несколько страниц. На следующий день позвонит помощник Н.И.Рыжкова… А уже через месяц Ростислава Аркадьевича Небольсина и Павла Хлебникова будут с почестями встречать в Ленинграде. И бывший петербуржец, пытаясь сдержать слезы, замрет у Спаса на крови… И будут достигнуты договоренности с Ленгорсоветом, и вроде бы двинется дело с архивом. Но… В сентябре 1990 года Феликсу позвонит Петр и сообщит, что Ростислава Аркадьевича больше нет…

С Павлом Хлебниковым. В редакции журнала Forbes. Снимок сделан за несколько дней до трагической гибели Павла. Фото И. Герасева

А Павел Хлебников, как и дедушка, обуянный страстью помочь России, возглавит первое русское издание Forbes, займется детальным изучением финансов околокремлевских олигархов, опубликует первый список русских нуворишей, напишет книги «Крестный отец Кремля Борис Березовский, или История разграбления России» и «Разговор с варваром» и будет застрелен в Москве 9 июля 2004 года. За несколько дней до трагедии Павел и Феликс встретятся, поговорят, как обычно, обо всем. Сфотографируются вместе. Просто так. На бегу. А выйдет навсегда…

«Я устал от ХХ века», – вспомнит Феликс строчку из стихотворения Владимира Соколова, как только услышит о трагической гибели друга.

Я устал от двадцатого века,

От его окровавленных рек,

И не надо мне прав человека,

Я давно уже не человек…

Так родится замысел новой книги, в которой Феликс посвятит отдельную главу Павлу Юрьевичу Хлебникову и его семье истинных русских патриотов.

«Застыл? Отомри!»

К Феликсу пришла настоящая слава. Его знали и дома, и за границей. Почтальоны натрудили спины, таская в редакции «Огонька» и «Зеленой лампы» килограммы писем читателей и телезрителей. Тот, кто охотился на знаменитостей, сам стал предметом интереса журналистов. Приглашения на телевидение, радио, выступления, интервью следуют друг за другом, забирая почти все вободное время. К 1988 году Феликс уже стал обладателем престижной премии Союза журналистов СССР, полученной им за цикл интервью с известнейшими писателями Советского Союза, а также Почетной грамоты ЦК КПСС, Совета Министров СССР, ВЦСПС и ЦК ВЛКСМ, что приравнивалось к государственной награде.

А тем временем в редакции «Огонька» незаметно, но уверенно менялась атмосфера. Ее принесли с собой новые люди, заменившие старые кадры. Феликс видел, что новому редактору Виталию Коротичу становится все труднее лавировать между ними. Он старался понимать его, защищал, когда слышал чье-то недовольство решениями шефа. Но сам шеф не всегда был лоялен к своему строптивому сотруднику. Феликс долго не мог забыть обиду в связи с его неопубликованным интервью с Николаем Губенко, когда Коротич, не разобравшись, отправил к режиссеру другого журналиста, наплевав на труд и профессиональную гордость своего подчиненного. Самолюбие нашего героя было глубоко задето.

– Твой Коротич болен манией ускользания, – бросил как-то в разговоре с Феликсом Евгений Евтушенко.

Позже Феликс не раз вспомнит эти слова. Но сейчас журналисту некогда отвлекаться на подковерные интриги. Он продолжает честно делать свое дело и горячо отстаивать принципы, на которых сделал себе имя перестроечный «Огонек», хотя несколько яркиx журналистов уже покинули издание.

– Коротич завидует тебе, твоей славе, будь осторожен, – предупредил, уходя из журнала, один из собратьев по перу.

Как-то, поздним ноябрьским вечером 1989 года в квартире Медведевых раздался звонок. Сняв трубку, Феликс услышал голос шефа. Виталий Алексеевич сетовал на усталость и одиночество.

– Совсем не с кем работать… Не на кого положиться… – жаловался самый знаменитый редактор перестроечной прессы.

Феликс не удивился неожиданным откровениям Коротича. Он и сам видел, что в журнале происходят заметные пока только изнутри изменения. В «Огоньке» стала собираться новая команда, состоящая в основном из молодых журналистов и литераторов. Наряду с поэтами Олегом Хлебниковым, Андреем Черновым, талантливым журналистом Артемом Боровиком возникли нетворческие фигуры, явно заинтересованные не столько в поддержании профессионального уровня издания, сколько в его коммерциализации. У главного редактора появился новый первый заместитель – Лев Гущин, пришедший из комсомольских недр. Феликса неприятно поразило, что во время представления коллективу на доброжелательные слова главного редактора: «Будем работать вместе…» тот, улыбнувшись уголками губ, ни к кому не обращаясь, промолвил: «Посмотрим, посмотрим…». Теперь в отсутствии Коротича Феликсу приходилось решать срочные вопросы с Гущиным. Когда журналист заходил в кабинет нового зама, как правило, заставал его у включенного телевизора за просмотром футбольных матчей. Вскоре в отделе писем появился незаметный молодой человек Валентин Юмашев… Через некоторое время он станет заместителем главного редактора, а с августа 1995 по август 1996 будет занимать должность генерального директора ЗАО «Огонек».

Старые кадры, коих представлял и Феликс Медведев, становились не в чести. Создавалось впечатление, что варяги теснят и самого Коротича с его идеалами шестидесятника, теперь не очень-то вписывающимися в эру «прихватизации». (Позже в своей книге «От первого лица» бывший главный редактор припечатает своего зама, возглавившего журнал, – «Гущин угробил «Огонек» в рекордные сроки…»).

Но Феликс еще несется «на всех парусах», продолжает организовывать вечера «Огонька», на которые приглашает самых ярких персонажей перестроечной эпохи, пишет и еще печатается, хотя не так часто, как раньше, и не обращает внимания на косые взгляды пришельцев в его, «любимчика Коротича», сторону. Но, как сказал великий писатель, Аннушка уже разлила масло…

Прошло какое-то время. Феликс и Серго Микоян должны были выступать в «Блохинвальде», так в народе именовали печально известный Онкологический центр на Каширке. Накануне выступления в редакции «Огонька» раздался звонок. Феликса пригласили к телефону:

– Здравствуйте, Феликс Николаевич, – раздался неуверенный женский голос. – Я вдова диссидента Андрея Кистяковского, распорядителя Русского общественного фонда помощи политзаключенным и их семьям, переводчика Кестлера, Толкина, Паунда… Мне хотелось бы срочно передать вам письмо, в нем рассказывается, как умертвили моего мужа…

Феликс спустился к проходной, подошел к стоявшей в стороне женщине, которая взволнованно и сумбурно поведала о том, как якобы по указанию КГБ на Каширке свели в могилу ее мужа, и передала материал для публикации в «Огоньке».

– Все подробности в этих бумагах, я хочу это обнародовать…

Наш герой не на шутку разволновался, почувствовав, какой сенсационный материал оказался в его руках.

«Что делать? Показать документ редактору или сразу подготовить материал для публикации?» – размышлял он.

Великий Габриэль Гарсия Маркес. Ну как не позавидовать Феликсу Медведеву? Такие встречи, такие автографы…

И вдруг журналист опомнился: ведь завтра выступление в Онкоцентре. Он решает поведать аудитории о своей встрече с вдовой Кистяковского.

Выступая перед собравшимися в зале врачами и другими сотрудниками больницы, оратор постепенно набирал обороты. Его речь становилась все более эмоциональной.

– У меня есть письмо вдовы диссидента Кистяковского, в котором она рассказывает о том, что будто бы в вашей больнице по приказу КГБ отказались лечить от рака ее мужа Андрея Кистяковского.

Ошарашенный зал стих. Серго Микоян в ужасе уставился на Феликса. Но тот, увлеченный остротой момента, не почувствовал «перебора»…

Утром следующего дня работница кадровой службы «Огонька» позвонила Феликсу и сообщила, что в три часа, он должен быть на заседании редакционной коллегии. Пока журналист размышлял, по какому вопросу он приглашен и почему звонили из отдела кадров, один знакомый из «ближнего круга» шефа доверительно шепнул по телефону, что когда Коротичу позвонили с Каширки с жалобой на Феликса Медведева, главный редактор, не моргнув глазом, отрапортовал:

– А журналист Медведев в «Огоньке» не работает.

Услышав об очередном предательстве шефа, Феликс задохнулся от возмущения и прокричал:

– Это не он меня уволит, это я его от себя увольняю! – он с грохотом швырнул трубку и бросился к пишущей машинке.

Негодуя, он напечатал заявление об уходе – документ, подводивший итог его пятнадцатилетней работе в авторитетнейшем печатном органе страны.

В знаменитом «правдинском» здании у Савеловского вокзала Феликс больше ни разу не был.

Спустя короткое время, когда августовские тучи сгустятся над Москвой, рупор перестройки Виталий Коротич «уволится» и сам. Он бросит на произвол судьбы «Огонек», не вернувшись из загранкомандировки в США.

Вскоре миллионные тиражи «Огонька» начнут катастрофически падать. Через год они снизятся почти в три раза, а еще немного погодя сползут к цифрам 20-х годов ХХ века. Но Феликса не будет волновать судьба покинутого издания, его целиком захватят новые планы, поездки, встречи и книги. К этому времени «исход смельчаков перестройки» приобретет массовый характер. Точно также потом покинут измочаленную Отчизну олигархи, мэры и банкиры ельцинской поры. А Феликс останется дома, со своей страной, с ее страданиями, с ее страшным прошлым, трудным настоящим и неясным будущим.

Громкая слава Виталия Коротича окажется скоротечнее, чем можно было бы ожидать. Оставшись в Америке надолго и издав там книгу мемуаров «Зал ожидания», он будет жаловаться в ней на невостребованность и забвение, а также на бывших своих соратников, в том числе и на Феликса, намекнув на его якобы «связи с КГБ». На эти пассажи своего бывшего шефа Феликс ответит раскатом громкого хохота, вспомнив единственную в своей жизни «связь с КГБ», и с самоиронией отметит: «Таких, как я, легкомысленных, вспыльчивых, а главное, живущих «на разрыв аорты», на Лубянку не берут!»

Как-то, оставляя Коротичу автограф на экземпляре новой книги, Феликс написал: «Застывший в восхищении…» Потом он посмеивался над своей способностью влюбляться в людей и вспоминал фразу из детской игры: «Застыл? Отомри!» Под таким ироничным названием Феликс опубликует в «Московском комсомольце» статью, в которой расскажет о своем разочаровании в одном из «прорабов перестройки» Виталии Коротиче.

Госбезопасный массаж

Мы все живем в эпоху гласности,

Товарищ, верь – пройдет она.

И комитет госбезопасности

Припомнит наши имена.

Эта «частушка»– аллюзия на известные революционные стихи была популярной шуткой среди интеллигентной московской публики конца 80-х. Люди не верили, что неожиданно пришедшая свобода слова – не провокация Лубянки. Феликс же не думал ни о провокациях, ни о последствиях. Придя в семью к «неприкосновенному» автору гимна СССР Сергею Михалкову, он, неистово увлеченный перестройкой, залихватски поинтересовался, вписав своим вопросом еще одну строку в историю журналистики:

– Сергей Владимирович, ответьте, пожалуйста, не являетесь ли Вы и Ваша жена Наталья Кончаловская агентами КГБ, как пишет об этом в своей книге американский журналист Баррон?

Позже Юрий Нагибин в беседе с Медведевым скажет: «Мы читали журнал и не верили своим глазам: как можно было задать такой вопрос, как можно было на него ответить и, главное, как можно было это все напечатать?»

В отношении самого Феликса у некоторых возникал тот же сакраментальный вопрос. Можно ли, не сотрудничая с органами госбезопасности, делать и говорить то же, что и этот неуемный журналист? Но любой, кому доводилось близко сойтись с Феликсом, сразу понимал – с такой детской любознательностью, доверчивостью и горячностью впору быть живой иллюстрацией к советскому плакату «Болтун – находка для шпиона», чем хитроумным сексотом.

Таким емким и уважительным автографом наградил интервьюера классик советской литературы Сергей Михалков, вручив одну из своих книг. Мэтр не обиделся на каверзный вопрос журналиста

Единственное, чем мог «похвастать» Феликс, – близким, можно даже сказать, дружеским знакомством с неким генералом КГБ по имени Петр Иванович. Тот незаметно появился в окружении Феликса в бурный «казиношный» период. О себе рассказывал немного, зато внимательно слушал и старался проводить с нашим героем как можно больше времени. Если и был у генерала особый служебный интерес, то он очень скоро перерос в симпатию к необычной персоне. Ему понравились открытость Феликса, легкость на подъем и вечно бьющий родник идей. «Он меня полюбил», – подхихикивал Феликс. Генерал и сам не заметил, как начал почти по-родственному заботиться о новом друге. Он ссужал его деньгами, не забывая впрочем составить формуляр «принято в залог, далее по списку… – передано денег в сумме…» Однажды, когда Феликса скрутил приступ радикулита, Петр Иванович тут же примчался с новомодным лекарством и заботливо растер страдальцу больное место. Феликс же, забывая брать расписки о возвращенных деньгах, так же забывал стребовать заложенные раритеты. В тот период он свято верил, что однажды сорвет грандиозный куш, проедется по своим кредиторам и заберет назад все свое драгоценное имущество… Петр Иванович запомнился Феликсу еще и по другому поводу. Впервые придя к генералу домой, он обратил внимание на картины в золоченых рамах, вывешенные на видных местах. Среди пейзажей выделялась картина, явно принадлежащая кисти Серова.

– Серов? – вполне искренне удивился Петр Иванович. – Какой Серов, Бог с вами, Феликс Николаевич! У меня только копии, откуда им взяться-то, оригиналам?..

«Действительно, откуда им взяться? – промелькнула у Феликса ироничная мысль. – У генерала-то КГБ…»

Глава III

Свет рампы и Зеленой лампы

– Лампа?.. – вопрос застал его врасплох. В красиво поседевшей и беспокойной голове Феликса промелькнул смутный образ светильника, столько лет служившего не только верой и правдой, но и ставшего символом ярких встреч, искрометных диалогов и великолепных интервью. – Нет, – сдвинул он густые брови и безнадежно махнул рукой, – ее давно уже нет…

– Как же так? – загрустил его молодой друг Игорь. – Такую, можно сказать, культовую вещь не уберегли… – В его красивой, но пока не поседевшей голове незнакомый интересный предмет стал приобретать загадочные очертания. Ему виделась и лампа Алладина, и светильник с рабочего стола Владимира Ильича, и что-то совершенно неописуемое в стиле Сальвадора Дали. Тем же жестом, что и Феликс, отмахнувшись от видений, друг спросил:

– А, может, ее еще можно найти? – в его глазах светилась решимость.

– Да где там!

Друг озабоченно почесал затылок. Внезапно возникшая мысль найти и спасти Зеленую Лампу не давала ему покоя.

Прошло время. Они снова встретились, но на этот раз их было четверо. Компанию мужчинам составили их спутницы жизни. Разговор вернулся к теме утраченной лампы. Мужчины опять вздохнули и привычно загрустили. Очаровательная женщина, совмещающая обязанности личного секретаря, помощника, редактора, любимой жены и ангела-хранителя Феликса Медведева, поставила чайник на стол и подняла на грустящего супруга удивленные глаза:

– По какой лампе траур?

– Да все по той же, – вздохнул гость. – По Зеленой Лампе. Феликс сказал, что ее больше нет…

– Как же это нет? – еще сильнее удивилась Мила. – Она же стоит на подоконнике в моей комнате!

– Как? – разом спросили три голоса, причем громче всех звучал голос самого Феликса.

– Так, – пожала плечами Мила. – Сейчас принесу.

Выходя с кухни, она с улыбкой оглянулась на мужа:

– Ты забыл, что сам ее спрятал с глаз долой и не хотел больше видеть после того, как закрылась твоя «Зеленая лампа». Вот она и стоит у меня в комнате за занавеской…

Феликс помолчал, чуть смущенный, но тут же расцвел, вдохновленный новой идеей:

– Что ж, если лампа не пропала, можно выставить ее на аукцион. Как-никак перестроечная реликвия!

Старинная бронзовая лампа под зеленым абажуром, которая досталась Миле от ее петербургской бабушки и потом стала символом передачи «Зеленая лампа», действительно достойна стать редчайшим лотом аукциона, а дом 43а на Покровке, где снимались передачи, вполне мог бы быть украшен мемориальной доской. Чья еще квартира в тогдашней Москве видела столько именитых гостей?

Идея телепередачи, как и многие яркие идеи нашего героя, родилась неожиданно, что называется, с лета. Свое творческое амплуа журналист видел во встречах с уникальными людьми, которые, отвечая на его вопросы, могли поведать о чем-то неожиданном в их жизни. Но однажды ему пришло в голову, почему бы не использовать свидетельства очевидцев событий ХХ века вживую, то есть на телеэкране, а снимать гостей прямо в его квартире на Покровке. Феликс обзванивает друзей из телевизионного мира и рассказывает о своем замысле. В дискуссиях о будущей телепередаче принимают участие Валериан Каландадзе, заместитель главного редактора литературно-драматического вещания Гостелерадио, поэт-сатирик Александр Иванов, автор и ведущий уже завоевавшей популярность телепередачи «Вокруг смеха». Друзья соглашаются с Феликсом, что его идея для нашего телевидения уникальна, «почти бомба»! Обещают содействие.

…В конце 1987 года московский канал заинтересовался идеей Феликса и «выделил» режиссера Елизавету Парамонову для подготовки цикла передач, автором и ведущим которых, конечно же, стал Феликс Медведев. Как только Феликс познакомился с этой дамой, сразу понял – работать будет непросто: взгляды журналиста и режиссера на суть передачи и выбор героев явно расходились. Феликс видел в режиссере «уходящую натуру» – человека банального, без внутренней искорки. Но неисчерпаемый оптимизм и способность отключаться от любых неудобств часто выручали нашего героя в сложных ситуациях и помогали добиваться поставленной творческой цели. Ценная черта характера помогла и здесь.

Ирина Одоевцева – поэтесса, писательница, мемуаристка, жена поэта Георгия Иванова, оказавшаяся во Франции в начале 20-х годов, до преклонных лет прожила в эмиграции и приехала на родину только в 1988 году. Познакомившись с Ириной Владимировной в Ленинграде, Феликс организовал в ЦДЛ ее творческий вечер, который лег в основу одного из выпусков телепередачи «Зеленая лампа»

Татьяна Лещенко-Сухомлина вспоминала о съемке, в которой участвовали она и Кира Шереметева, приехавшая из США наследница известного русского рода. «Это был сумбур вместо передачи! Режиссерша Парамонова – беспорядочность сплошная…» Феликс сильно раздражался постоянными окриками и неорганизованностью нервозной телевизионщицы. В день съемки ему нужно было успеть на поезд в Киев, там его очень ждали, но режиссера это не волновало. Когда съемка была закончена, Феликс, утомленный и злой, понял, что на поезд он безнадежно опоздал… Похожих ситуаций было множество, и они страшно нервировали Феликса. Но он, закончив очередную программу, просто отбрасывал в сторону все мысли об этом – не хотел разбрасываться временем. Его телефон работал почти как радиостанция, связывая его круглосуточно c самыми яркими персонами горячих 80-х.

Первая «Зеленая лампа» вышла в январе 1988 года и сразу привлекла внимание телезрителей необычной подачей материала, новыми для советского телевидения лицами и сюжетами. Анна Бухарина-Ларина рассказывала о Николае Бухарине-живописце, о судьбе его картин, Артем Боровик – о своей поездке в Афганистан, где еще вовсю шли военные действия, Анатолий Рыбаков – о написанном еще в 1960-х и опубликованном только в 1987 году романе «Дети Арбата», в котором писатель попытался раскрыть механизм тоталитарной власти, понять «феномен» Сталина и сталинизма, певица Валентина Пономарева исполнила романсы на стихи Марины Цветаевой, Беллы Ахмадуллиной, джазовые композиции.

Известный журналист-огоньковец вел передачу легко, раскованно и непринужденно, разговаривая с именитыми гостями на равных. Феликс делал ставку не на тех, чьи имена уже набили оскомину читателю и зрителю, к себе домой на съемку он приглашал «нестандартных», неизвестных или несправедливо забытых персонажей.

Героями второго выпуска «Зеленой лампы» в феврале 1988 года стали новые друзья Феликса русские американцы Пущины-Небольсины-Хлебниковы, ставшие мгновенно популярными после выхода передачи в эфир. Они рассказали, как их, родившихся в семье эмигрантов первого поколения, воспитывали в любви к русской культуре и русскому языку… Зрителей тронуло, как Михаил Хлебников, начав по просьбе ведущего читать наизусть стихи Пушкина «Мой первый друг, бой друг бесценный…», посвященные своему предку Ивану Пущину, вскочил со стула, потому что «так бабушка учила»…

Герои других выпусков – поэты Булат Окуджава, Евгений Винокуров, первая жена Александра Солженицына Наталья Решетовская, приехавшие из дальнего далека после долгой разлуки с Россией Нина Берберова, Ирина Одоевцева, Саша Соколов, Наталья Михоэлс…

Когда знаменитый актер Михаил Козаков впервые в истории советского телевидения читал стихи Иосифа Бродского – у экранов замерла вся читающая страна…

С митрополитом Крутицким и Коломенским отцом Ювеналием, не слишком похожим на священника пожилым крепышом с живыми зоркими глазами, Феликс беседовал в Новодевичьем монастыре, где с 1964 года находилась резиденция митрополитов Крутицких и Коломенских и куда ведущий привез съемочную группу. Войдя в церковь, Феликс уловил запах горячего воска и чего-то особенного, что пробудило в памяти эпизод детства…

…Бабушка «Филюса», устав от причуд беспокойного внука, пожаловалась как-то старшей дочери Катерине.

– Никакого с ним сладу! Ведь же моченьки нет!

– Да что ты, мам, – покачала головой Катерина. – Креста на нем нет.

– Так чего ж, покрестить разве? – задумалась Мария Ивановна.

– И то дело, – кивнула дочь. – Святой водицей окропишь, глядишь, толк будет.

Бабушка не стала крестить мальца тайно, как поступали многие, сопротивляясь таким образом «безбожному» государству. В один из приездов дочери она поговорила с ней напрямую. Мама Феликса, на удивление, не стала возражать против приобщения сына к христианскому братству.

Совершить обряд крещения было не так-то легко, церквей и священников становилось все меньше. Правда, в период Великой Отечественной войны гонения на религию поутихли. Сталин, в панике от угрозы потери власти, вдруг обратился к народу на православный манер: «Братья и сестры», припомнив к месту имена великих русских полководцев, причисленных церковью к лику святых.

Деревенского батюшку пригласили на дом. Когда привели востроглазого сорванца, батюшка насупил бровь и спросил:

– Как звать-то его?

– Филюс, – ответила Мария Ивановна.

– В святках нет такого имени, – отрезал батюшка и припечатал: – Будет Федором.

 Пионерская зорька. А в уголке рубашки зашит крестильный крест…

Рая, двоюродная сестра кандидата, дернула бабушку за рукав:

– Бабуль, его же Феликсом зовут. Скажи им.

– Ну, я и говорю, Филюс! – отмахнулась Мария Ивановна.

– Батюшка, – не выдержала Рая. – Его звать Феликсом…

Батюшка строго взглянул на вертлявого инородца и задумался.

– Феликс… имя-то какое! Назовут же! – пробурчал он. – Нет такого имени в святцах. Будет Федором.

– А вот и есть! – пискнула Рая и подумала: «Неграмотный какой-то батюшка!»

Подкрепить свои позиции стороны не могли: батюшка, как на грех, забыл взять с собой святцы, а в доме их не оказалось. Крестить же Феликса как Федора бабушка отказалась – не глянулось ей это имя. Рассерженно тряхнув бородой, батюшка погасил лампаду и удалился.

– Не переживай, бабуль, – успокаивала Марию Ивановну Рая. – Батюшка, наверное, читать не умеет…

«Второй заход» состоялся спустя несколько лет. Видимо, история с неудачным крещением глубоко впечаталась в память мальчишки. Однажды утром, едва проснувшись, одиннадцатилетний Феликс заявил:

– Мне приснился сон, будто все вокруг крещенные, а я один – нет. Меня надо покрестить.

Домашним не оставалось делать ничего иного, как выполнить желание Феликса. Он был крещен в Покровской церкви, в красивом белом храме с синими куполами. Батюшка попался «грамотный», и обряд прошел без сучка и задоринки. Довольный юный христианин долго крутил в руках новенький блестящий крестильный крест. «Ничего, вреда не будет», – думала потом Мария Ивановна, снаряжая внука в пионерский лагерь и зашивая крестик в уголок его рубашки.

В перестроечные времена многие люди стали возвращаться к церкви, открыто носить кресты, посещать церковные службы и отмечать главные христианские праздники, кто-то искренне, кто-то согласно модным веяниям. Увлекся этим и Феликс, жизнерадостно обмениваясь c друзьями пасхальными куличами и скорбя на панихидах в Новодевичьем монастыре. Пройдет время, и Феликс нечасто будет ходить дорогой, ведущей к храму, но при этом, как сам говорит, он никогда не забывает про тот священный ритуал в Покровской церкви, благодаря которому, может (кто знает?), позже выходил из разного рода сложных ситуаций и почти смертельных пике.

Передача «Зеленая лампа», собиравшая разноплановых и ярких героев, пользовалась огромной популярностью, Феликса узнавали в лицо на московских улицах, просили автографы, как у заправской кинозвезды. Но съемки программы проходили все тяжелее.

И однажды долготерпению Феликса пришел конец. Отношения с Парамоновой разладились окончательно. Феликс устал от постоянного давления с ее стороны, от навязывания ею собственного графика и ею же выбранных персонажей, к которым у ведущего порой не лежала душа, от нервных усилий, которых стоил каждый выпуск передачи. 1990 год стал последним для «Зеленой лампы» с Феликсом Медведевым.

Правда, Парамонова тут же принялась снимать собственную «Зеленую лампу», узурпировав название, придуманное Феликсом. Журналист поначалу не обратил внимания на этот «пиратский» ход. Он полностью отдался новой идее – к этому времени у него накопился «Воз поминаний» о поездках в Париж, об изумительных людях, с которыми довелось встретиться, и в эфир вышел новый цикл телепередач – «Парижские диалоги», часть которых Феликс снимал прямо во Франции.

К немалому удивлению Феликса «обновленная» «Зеленая лампа», от которой осталось только название, продолжала выходить в эфир, предваряясь прежней заставкой, – легендарная зеленая лампа в квартире Медведевых на Покровке. Только героев теперь выбирали на свой вкус режиссер Парамонова и приглашенный ею в качестве ведущего журналист Горелов.

После очередной их «Зеленой лампы» Феликс не выдержал и отправил на имя руководителя канала телеграмму: «Прошу прекратить использование интерьера моей квартиры в качестве заставки к чуждой мне по духу передаче. Феликс Медведев».

Интерьер квартиры на Покровке и родная зеленая лампа исчезли, а другая «Зеленая лампа» еще какое-то время выходила с другим ведущим и, конечно, уже для другого зрителя. Это была уже не та «Зеленая лампа» Феликса Медведева с его «открытиями» закрытых ранее тем и героев.

Заграница без границ, или Опознанный Летающий Объект

– А знают ли в Советском Союзе западных звезд кино? – поинтересовалась Ольга Чегодаева-Капабланка-Кларк, кокетливо поигрывая бокалом с шампанским.

– Конечно, – кивнул Феликс и откупорил третью бутылочку игристого. – Мэрилин Монро, Элизабет Тэйлор, Джину Лоллобриджиду…

– А Грету Гарбо? – спросила Ольга и как-то по-особенному глянула на Феликса.

– Грета Гарбо – вечная загадка, – покачал головой Феликс. – Насколько я знаю, она никогда не встречается с журналистами…

– Ну, может быть, для вас она бы сделала исключение… Вы ведь особый случай. Вы из России… Грета дружит с русскими, со мной, например, – продолжала интриговать Ольга. – Вот о чем бы вы спросили ее, если бы довелось увидеться?

Феликс растерялся только на секунду.

Шампанское на столе и в голове подсказало ответ. Вернее, вопрос.

– Я бы спросил, любит ли она русскую водку. У меня и бутылочка «Столичной» с собой, кстати, если помните такой магазин, из «Елисеевского», – кивнул Феликс на сумку. – Вот и подарил бы мисс Гарбо по случаю…

– Ну что же, сейчас все узнаем, – Ольга вдруг поднялась с дивана и вышла из гостиной…

К несомненным своим журналистcким удачам Феликс причислил своеобразное «фантомное» интервью с легендой «золотого века» Голливуда, «шведским сфинксом» Гретой Гарбо. Много лет прячась от всех в своей квартире на Манхэттене, одна из самых загадочных кинодив своего времени не вела светской жизни, не снималась для журналов, на пушечный выстрел не подпускала к себе прессу. Круг общения Греты был предельно узок. Будучи в Нью-Йорке, Феликс познакомился с Ольгой Чегодаевой, удивительнейшей женщиной, русской дворянкой, эмигранткой, обожаемой супругой шахматного короля Хосе Рауля Капабланки, а после смерти Капы, как она его называла, ставшей не менее обожаемой женой героя Америки адмирала Кларка. В один из приездов в США журналист снова появился в гостеприимной квартире на углу Легсингтон и 58-й улицы.

 Лето 1989 г. Саутхемптон под Нью-Йорком. На этом уникальном снимке справа налево: Михаил Хлебников, Курт Воннегут, чета Медведевых и популярный американский  писатель, исследователь животного мира США Питер Матиссен. Любительский снимок Петра Хлебникова

Разговорились о кино… Вот тогда и случился этот странный диалог, когда Ольга с таинственным видом вдруг вышла из комнаты. Глядя вслед хозяйке и наблюдая ее нетвердую походку, Феликс подумал: «Грета Гарбо? Ммм… Вряд ли… Все-таки столько выпили…»

Спустя некоторое время Ольга вернулась с очередной бутылкой шампанского. Элегантно расположившись на диване, она изрекла:

– Я только что говорила с Гретой… Уважая вас как частичку России, я задала ваш вопрос.

Феликс едва не выронил бокал. Хмель выветрился в мгновение ока. Не может быть!.. Что Ольга имеет в виду? Как она могла говорить с Гретой Гарбо? Или это розыгрыш?

– Не делайте круглых глаз, – удовлетворенная произведенным эффектом, заметила хозяйка. – Я же вам говорила – мы с Гретой большие друзья. Я ей рассказала о вас, о том, что вы пришли почтить память моего адмирала. Она принципиально не общается с журналистами, но ваш вопрос ей понравился. Записывайте…

Феликс тут же включил диктофон.

– «Я люблю русскую водку, к которой меня пристрастила моя русская подруга Валентина Шлее. Я даже пила ее в компании с Уинстоном Черчиллем. Это было уже после победы».

Взволнованный неслыханным везением, Феликс рискнул попросить об интервью и фотографии – нельзя же было упускать случай, но Ольга решительно отказала: личная встреча, к сожалению, невозможна, Грета Гарбо абсолютно никому не дает интервью, да и вообще сторонится людей.

– А где же она?

– Здесь, у меня в гостях, за соседней стеной, – с загадочным видом ответила хозяйка. – Давайте вашу водку, мы с Гретой как-нибудь ее разопьем…

Через полчаса Феликс отправился в гостиницу, а на следующий день улетел. Спустя некоторое время он узнал, что Грета Гарбо умерла в Нью-Йорке в возрасте 84 лет. Было ли, не было то единственное за полвека, коротенькое фантомное интервью, что дала голливудская затворница?.. Но журналист и сейчас уверен: Ольга Кларк его не разыграла.

Арбуз Воннегута и улыбка Солженицына

Слава Феликса опережала его самого. Говорили о том, что по Европе и Америке ездит известный советский журналист, пишущий честные, непредвзятые статьи и без утайки рассказывающий о ситуации в СССР. Приглашения выступить на радио, прочитать лекции с университетских трибун сыпались на Феликса. Он разрывался на части, не досыпал, но при этом ощущал себя в своей стихии – возбуждающей, беспокойной, жаркой. В журналистских заботах он не забывал о людях, к которым прикипел душой. Как-то в середине 90-х Феликс услышал откровения модного тогда телеведущего Урмаса Отта. Тот признался, что после передачи теряет к своим героям всяческий интерес, считая, что он их, как говорится, «отработал». Феликс искренне не понимал такого отношения, судьбы многих его героев влекли, волновали, не давали покоя, некоторые рабочие встречи перерастали в дружбу, потому что длинна и причудлива цепь человеческих взаимоотношений. Возможно, именно это неравнодушие журналиста и делало его интервью такими живыми и искренними.

Однажды, летом 1989 года, когда Феликс и Мила гостили под Нью-Йорком в местечке Саутхемптон у своих друзей братьев Хлебниковых, потомков декабриста Пущина, героев его второй «Зеленой лампы», те поведали, что совсем рядом живет великий американский писатель, который любит русскую литературу и мечтает увидеть озеро Байкал, – Курт Воннегут.

«Знаменитые «Сирены Титана», «Колыбель для кошки», «Завтрак для чемпионов» – неужели автор этих нашумевших в Союзе книг здесь, в нескольких шагах?!» – не мог поверить своему везению журналист.

– Вы можете отвезти меня к нему? – разволновался он.

– Не волнуйтесь, дорогой Феликс, сейчас мы позвоним и пригласим Курта к нам в гости, – улыбнулись хозяева. – Вот и поговорите…

Великий американский писатель пришел утром, когда Феликс, братья Михаил, Петр и Павел Хлебниковы, а также их приятель Сергей Осоргин беседовали, как повелось, за чаем, уютно расположившись под акацией в саду. Прославленный сосед, симпатичный, с роскошными усами, кудрями цвета перца с солью, появился с большим арбузом в руках. Феликсу показалось, что Воннегут был совсем не прочь познакомиться с московским гостем.

– А вы знаете, когда у меня брали интервью советские журналисты, меня почему-то называли прогрессивным и все время спрашивали, что я могу сделать для борьбы за мир… Спасибо вам, что вы этого не делаете, – чуть склонил голову Курт, c хитринкой глядя на Феликса.

Моему дорогому другу Феликсу. Июль, 24, 1989 г. Автошарж-автограф великого Курта Воннегута. Эту реликвию Феликс хранит до сих пор

Разговор получился долгим и взаимно интересным. Говорили о смешном и о серьезном. О том, что Курт расположен к Андрею Вознесенскому и даже прощает ему бесконечные телефонные разговоры в своем присутствии; о том, что Рита Яковлевна Райт, переводчица Воннегута, превосходно знала немецкий и французский, а Курт до сих пор стесняется незнания русского языка; о том, что многие зарубежные издатели не удосуживаются платить гонорары всемирно признанным писателям, на что жаловался и Маркес; о том, что война и профессиональный солдат – это чудовищно; о том, что Курт – атеист и ему не нравится «примитивное христианство» Солженицына; о том, что у Курта есть редкая фотография, сделанная его женой, – смеющийся Александр Исаевич…

– Сейчас Солженицына в СССР стали печатать, – заметил Феликс. – И очень многие читатели ждали этого часа…

– Я считаю, что сегодня в мире два писателя самых знаменитых и значительных – это Маркес и Солженицын… – Курт сделал небольшую паузу и добавил, лукаво прищурившись, – и я.

– А есть у вас такое предчувствие, что в Америке должен появиться еще один выдающийся писатель, пророк?

– История нас учит, что предсказывать такое нельзя… Это случайность, может быть, даже тайна… Американец… редко видит живых русских писателей, зато самая влиятельная литература для него – русская. Толстой и Достоевский для него важнее, чем Марк Твен или Мелвилл. Я могу спросить любого американского автора: кем он хотел бы быть в истории литературы? И он ответит: «Чеховым!»

– А вы? – обрадовался Феликс небанальному пассажу.

– Мой любимый автор – Гоголь, – c довольным видом заявил Курт. – Вот Гоголем я хотел бы быть!

Они поговорили о непреходящей популярности русской классики в США, о том, что именно русский опыт американцы считают универсальным и приемлемым для всех.

– Нас, американцев, считают нетерпимыми по отношению к другим расам и национальностям, и я с этим согласиться не могу, – разволновался писатель. – Мы замечательны именно тем, что для нас не важно, к какой национальности или расе принадлежит человек. Скажем, если бы мы встретились на каком-то пароходе и поговорили час, мы бы подружились. Наверное, зашел бы разговор о наших детях, о семейных делах, и я бы даже не задумался, кто передо мной: немец, вьетнамец или русский…

Журналистская удача не изменяла Феликсу в тот приезд. В Саутхемптоне ему удалось встретиться и с сыном барона Врангеля – одного из самых влиятельных белогвардейских военачальников, которого мстительная Советская власть настигла в Брюсселе в 1928 году. По одной из версий, подтвержденной главным идеологом перестройки Александром Яковлевым в книге «Сумерки», засланный агент НКВД намеренно заразил туберкулезом давнего недруга коммунистов. Нет ничего удивительного в том, что семья Врангеля наотрез отказывалась от любых контактов с представителями СССР. Феликс вообще был первым русским «оттуда», которого Врангель-младший, отмечавший в те дни именины, принял у себя, а потом даже провел по дому и показал редчайшие фотографии отца, развешанные по стенам. Свою роль сыграли рекомендация известной среди русской эмиграции первой волны семьи Пущиных-Небольсиных-Хлебниковых и личное обаяние журналиста. Правда, от интервью именинник все-таки отказался – у кровной обиды долгая память. Недаром девизом рода Врангелей было недвусмысленное: «Frangas, non flectes» (Сломишь, но не согнёшь – лат.).

Княжна Романова

Тем же летом Феликс стал первым представителем советской прессы, кому повезло пообщаться c потомком царского рода. Аркадий Ростиславович Небольсин состоял в Американском обществе по охране русских памятников культуры. Однажды за беседой о знатных родах и фамилиях заговорили о Великой княжне Вере Романовой, дочери Великого князя Константина Константиновича Романова, известного любителям русского романса под поэтическим псевдонимом «К.Р.».

– Кстати, Феликс, – заметил Михаил Хлебников, – сам Бог тебе велит повстречаться – она живет неподалеку. У вас, в России, о ней, наверное, забыли, а между тем она самая близкая убиенному Императору родственница… К тому же, возможно, она последняя из оставшихся в живых людей, общавшихся с Николаем II… Только она не принимает незнакомых людей, мы сами отвезем тебя к ней.

Памятная встреча состоялась в знаменитом Толстовском фонде, в здании которого Ее Высочеству Великой княжне – из всех потомков Царской семьи только Вера Константиновна имела право носить этот титул – выделили две небольшие комнаты. С восторгом первооткрывателя Феликс слушал Веру Константиновну, с замиранием сердца прикасался к семейным реликвиям Дома Романовых и любовался коллекцией оловянных солдатиков, которую княжна начала собирать еще в детстве… Вспоминая ту давнюю жизнь в Петербурге, Вера Константиновна рассказала, что главной чертой Царской семьи была скромность: «Дети воспитывались в почитании, смирении, воздержании. Девочки вроде бы стеснялись своих титулов, и домашние их звали по именам. Платья со старших донашивали младшие, в быту у них не было ничего лишнего». Вера Константиновна с грустью поведала о трагической судьбе многих продолжателей царского рода, о леденящем душу убийстве родных в Алапаевске. «Много раз приходил ко мне сон: будто стою я спиной у какой-то ямы и меня сейчас расстреляют, – призналась она. – А когда просыпалась, всякий раз боялась открыть глаза».

– Скажите, вы верите, что сейчас готовятся похороны именно Царской семьи? Не возможна ли здесь фальсификация? – задал Феликс актуальный вопрос.

Один из пригласительных билетов на заседание столичных библиофилов, организованных неугомонным книголюбом. Темой этой встречи стала трагическая судьба русской библиотеки в Париже, которая до сих пор волнует многих причастных к книжному братству

– Скажу одно: все происходящее вокруг останков семьи Императора определенные силы используют во имя косвенных и темных целей.

– Политические интриги?

– Милый мой, я живу по Тютчеву: «Умом Россию не понять…» Но я верю в Россию. Потому что Россия всегда сама себя спасала…

Семейные реликвии дома Романовых Феликсу доведется увидеть еще раз. Как-то, уже на заре XXI века, Феликсу позвонил приятель и попросил взглянуть на архив, случайно попавший в руки некоего «нового русского». В небольшом офисе в центре Москвы Феликс снова увидел знакомые альбомы, книги и дагерротипы – те самые, что когда-то с трепетом рассматривал у Великой княжны. «Как все это могло попасть в частные руки?» – недоумевал журналист. Ему показалось, что нынешний обладатель реликвий – «холодный» покупатель и он же «холодный» продавец – задумал предложить журналисту сделку. Но торга не получилось – слишком велика оказалась запрошенная сумма. Феликс посоветовал хозяину офиса обратиться в представительство Дома Романовых в Москве, а сам купил на память о встрече в Толстовском фонде лишь милую открыточку, датированную 1901-м годом, с поздравительной надписью: «Cъ днемъ Ангела, милая Олечка. Твоя фрейлина». Поскольку фрейлины находились в свите только царственных особ, Феликс предположил, что ему в руки попала открытка, адресованная Великой княжне Ольге Николаевне, дочери Николая II.

«Николай II сделал для революции так много, как ни один еврей»

После того, как Феликс прорвался за границу, его, как горячего скакуна, остановить могла только трехметровая бетонная стена. Но таких стен, по счастью, не попадалось. Единственному в Европе физическому препятствию и символу «холодной войны» – Берлинской стене, разделившей когда-то единую Германию на два отдельных государства, оставалось уродовать немецкий ландшафт всего несколько месяцев.

Как-то, осенью 1990-го года, после лекции в одном из университетов тогда еще Западной Германии, Феликса пригласил в гости бывший соотечественник и бывший московский врач.

– А между прочим, – заявил хлебосольный хозяин, – есть человек, до которого ваша хваленая гласность не дошла!

– Какой человек? – тут же уцепился Феликс.

– Вы не могли не слышать о нем, – продолжал интриговать собеседник. – Именно Эдик «прорубил в Европу окно»! Да и не только в Европу…

– Эдик? – свел брови Феликс. – А полное имя?

– Эдуард Кузнецов! Тот самый! Помните?..

Конечно, Феликс не мог забыть самое громкое дело начала 70-х годов – группа советских диссидентов планировала захватить самолет и улететь в Израиль, а в случае неудачи привлечь внимание мировой общественности к нарушению прав человека в СССР. После их ареста газеты шумели: «Евреи-антисоветчики», «Самолетное дело», «Предатели Родины»… Осужденные получили длительные тюремные сроки, а двое – Эдуард Кузнецов и Михаил Дымшиц были приговорены к смертной казни.

Сейчас многим покажется нелепым, что за желание жить в другой стране могли расстрелять. Но именно так советская система наказывала «изменников» – отдельных взятых людей и целые народы. Тем же старым, проверенным способом, каким древние римляне и американские плантаторы наказывали беглых рабов. Тех, кто пытался отстоять право на выбор места жительства, таскали по психиатрическим больницам. Постоянным «пациентом» в этом смысле был сын Сергея Есенина, поэт и математик Александр Вольпин, который как-то сказал Феликсу в интервью, что период, когда свергли Хрущева, скромно именуемый «застоем», на самом деле был рецидивом сталинизма. Именно тогда началась вторая волна репрессий – против «вольнодумцев» Андрея Синявского, Юлия Даниэля, Александра Галича, Александра Солженицына, настаивавших на соблюдении прав человека, в том числе права на… выезд из СССР. Вольпин-Есенин рассказывал, что перед визитом в Москву президента США Ричарда Никсона активистов формирующегося правозащитного движения вызвали «куда следует». Там их «предупредили о недопустимости проведения антиобщественных акций», а особо «опасных», в том числе самого Вольпина-Есенина, под разными предлогами выслали из Москвы. Аресты и «беседы» носили настолько повсеместный характер, что несгибаемый Александр подготовил особую «Юридическую памятку для тех, кому предстоят допросы». Даже в разгар перестройки многие обычные люди не верили в то, что попытка переезда на ПМЖ в другую страну не будет караться тюрьмой. Весной 1988 года весь Советский Союз потряс вопиющий в своей бессмысленной жестокости случай с многодетной семьей Овечкиных, пытавшейся захватить самолет Ту-154 и улететь за границу… Несчастные не хотели жить в СССР и не видели для себя иного пути. Попытка Овечкиных избавиться от советского гражданства стоила жизни девятерым…

– Я всегда хотел уехать из страны, – заявил Эдуард Кузнецов Феликсу, немедленно примчавшемуся в Мюнхен, едва получив адрес. – Сознательно. Это было мечтой моего детства… Отчасти из-за этого я и стал с ранних лет антисоветчиком, – продолжал Кузнецов, – и в отличие от многих других я более категорично не приемлю советскую систему. Бескомпромиссно. Плюс ко всему этому я еще и сионист…

– Господин премьер-министр, выстрел, поразивший Ицхака Рабина, мог поразить и вас. Ведь вы  стояли рядом с президентом. Вы боитесь за свою жизнь? – спросил журналист, начиная интервью.

– В Израиле почти всегда неспокойно, – ответил политик. – Убийце хотелось покончить с обоими… Что же, я предпочитаю умереть без страха.

Тель-Авив. С премьер-министром Израиля Шимоном Пересом после интервью

«Диссидентская» биография Эдуарда Кузнецова началась еще в школе, со случайного критического комментария по поводу венгерских событий 1956 года, когда попытка «вассала» вырваться из железных советских когтей была жестоко подавлена. Языкастого десятиклассника взяли на заметку, а дальше, как он сам выразился, – «пошло-поехало». Неоконченный университет, самиздат, аресты, тюрьмы – стандартная биография недовольных при тоталитаризме. Только цели иные. Кузнецов и «товарищи по борьбе» готовили покушение на Никиту Хрущева, чей волюнтаризм, по их мнению, ставил мир на грань ядерной катастрофы.

– Пацаны мы были, мальчишки, горячие, сумасшедшие, – качает головой Кузнецов. – Становились рабами своих слов и клятв. Талдычили мы какие-то марксистские тезисы, понимали цену терроризма, достаточно скептически ко всему относились. Так что во многом это была глупость, замешанная на юношеском максимализме, но с красивым подтекстом. Теперь-то мы понимаем, как далеко могут завести высокие порывы, экстремистский морализм…

Феликс слушал Кузнецова, почти не прерывая. Перед ним сидел человек-легенда. Громким судом, шумихой, высшей мерой и непомерными сроками власть пыталась остановить эмигрантские настроения, бродившие среди советской интеллигенции и запугать остальное население. За рубежом, во многом благодаря мужественному упорству Андрея Сахарова и Елены Боннэр, поднялась волна протеста против позорного процесса и несоразмерного вине наказания. Но когда самодержавие, во что бы оно ни рядилось, интересовалось мнением каких-то заграничных критиков?..

– Дело в том, что система помогает держаться, – рассказывал Эдуард. —

Она так глупо устроена, советская система, что она помогает вам держаться героем. Если ты устал, что со всеми случается, и готов от всего отказаться – «мне все надоело, я ухожу в личную жизнь», – как только в тебе это почувствует, она не скажет тебе, давай, уходи, она будет ломать тебя до конца. Она будет настаивать: «Ты должен у нас работать», то есть пытается тебя сломать… Возможности отойти в сторону они тебе не дают. И этим самым они помогают тебе держаться…

И положить бы Кузнецову и Дымшицу свои буйны головушки на плаху, если бы не предложение американцев поменять пару советских уголовников-диссидентов на советских же шпионов, как раз в тому времени раскрытых ЦРУ. За неделю до исполнения приговора Елена Боннэр, счастливая от того, что спасенные будут жить, отправила в тюрьму телеграмму…

Буквально в течение двух часов после освобождения изгнанный с территории СССР Эдуард Кузнецов глубоко, с огромным облегчением вздохнул – мечта сбылась! Началась другая жизнь – работа на радио «Свобода», в русской прессе в Германии и Израиле, в Интернационале сопротивления, вызволение из Афганистана советских солдат, решивших остаться на Западе, помощь им в обустройстве и ассимиляции…

Эдуард Кузнецов впервые общался с советским журналистом. Он говорил жестко, но откровенно и искренне.

– Вы сказали, что антисемитизм – проблема антисемитов. Ну а все-таки ваше мнение о так называемом еврейском вопросе в СССР? Вообще о роли евреев в революции…

– Евреи участвовали в революции по вполне понятным причинам. Они были ущемлены в правах плюс извечная и, я считаю, идиотская закваска еврейского характера участвовать во всех социальных движениях за справедливость, поскольку это заложено в иудаизме…Совокупность этих факторов, да еще энергичность, особенно местечковых евреев, которые вдруг вырвались в города, – все это содействовало их участию в революции.

Нечто схожее Феликс услышит в разговоре с премьер-министром и будущим президентом Израиля Шимоном Пересом: «Оглянитесь, сколько у нас пророков, ученых, деятелей культуры. Но мы народ, который склоняется к экстремизму… Если мы стремимся к чему-то хорошему, то мы достигаем звезд, если к плохому – попадаем в пропасть. Нет среднего, или вверх, или вниз. В идише и иврите практически нет настоящего времени. Или то, что было, или то, что будет…»

– Виновник революции – товарищ царь и его правительство, – продолжал Эдуард. – Если бы они пошли на своевременные реформы, в том числе и по еврейскому вопросу, то революции в России не было бы. Те, кто ищет виновников революции, пусть посмотрит на Николая II. Он сделал для революции так много, как ни один еврей. Вкупе с большевиками. Ленин в этом смысле был прав: неужели Николай такой идиот, что подарил нам войну…

– А разрешима ли проблема, связанная с арабами и евреями?

– Нет, неразрешима. И тот дурак, кто в это верит, или подлец, который разыгрывает все эти игры. Пока жили люди, всегда были войны, надо стараться их оттягивать, смягчать, но всегда на земле было рождение человека и смерть. Война, к сожалению, неизбежно сопутствует человеческой жизни… И Израилю надо быть постоянно в хорошей форме и защищаться… Я думаю, что Израиль – идеальное государство. Лучше не придумаешь. Там люди работают и воюют. Что может быть лучше?!

– Как вы лично относитесь к Горбачеву?

– Он оказался намного опытнее и толковее, чем казался сначала. И на теперешнем горизонте надо признать, что крупнее его фигуры нет. Без всякого сомнения. Я ничуть не сомневаюсь в том, что единственная его цель – удержать власть. Это всегда было единственной целью большевиков… Оказалось, что в нем хорошая хватка. Никакой он не гуманист, не демократ. Он делает все, чтобы спасти систему, что сама себя загнала в тупик, и надо ей как-то выкарабкиваться. Ради власти он будет готов и из партии выйти и войти в любую другую партию.

«Говорит резко, – подумал Феликс, – но свое, выстраданное, обдуманное…»

Прощаясь, Феликс спросил у Эдуарда, перечитывает ли он свои книги. Эдуард молча вышел в другую комнату и через полчаса принес страницу готового текста. «…Только дураку или гению даются истины раз и навсегда, во всей их полноте и завершенности… Горечь – плохой советчик… Раньше из моего сознания как-то выпадало, что «горе», свалившееся на Россию и «подсоветские» народы, слишком уж несоразмерно «вине»… Так ли уж достойно бесконечно обличать гуляку безоглядного, у которого уже и нос провалился, в былых грехах? Грех его не так уж и велик, а недуг-то смертельный…»

 Тема бунтарства, сопротивления власти, изгнания была не чужда нашему герою. Когда Феликс осознал, кого скрывает «огненный» псевдоним Пьер Фламбо, он долго не мог прийти в себя от волнения…

Эдуард Кузнецов познакомил Феликса с проживающим в Мюнхене известным русским писателем, мыслителем, философом, автором запрещенной в СССР и редкой до сих пор в России книги «Зияющие высоты».

Феликс Медведев и в этом случае оказался первым из советских журналистов, кто беседовал с Зиновьевым после его вынужденного отъезда из страны в 1973 году.

Как вспоминает Феликс, он немного побаивался встречи с Александром Зиновьевым, его парадоксального, взрывчатого, неожиданного, но как потом выяснилось, абсолютно логического ума. Оппонировать Зиновьеву он не собирался, зная, что переубеждать его в чем-то бесполезно. Поэтому, сидя в его уютном небольшом доме на окраине огромного мегаполиса, за чашкой вкусного чая в присутствии его замечательной жены и друга Ольги Зиновьевой, а также писателя Эдуарда Кузнецова, он записал почти четырехчасовой страстный монолог. Уже тогда провидец Зиновьев предсказал и предвидел многое… «Организуемые новыми средствами, умело манипулируемые огромные массы людей, порой даже не подозревающих о том, в каких социальных спектаклях они фигурируют… Сейчас в мире осуществляется организованное оглупление широких слоев населения».

Несмотря на резкую реакцию по поводу указа президента СССР о возвращении ему гражданства («Обнародование решения Михаила Горбачева о возвращении гражданства диссидентам-изгнанникам меня не касается. Я остаюсь жить в Западной Германии, где живу с 1973 года, когда был вынужден покинуть СССР. Что разбито, то разбито» – заявил он тогда журналисту из Москвы) Зиновьев к концу жизни вернулся на родину. Как он говорил, чтобы умереть вместе с ней. Но при этом гибели России он страшился больше всего.

Сегодня мысли, парадоксы, трагические прогнозы гениального мыслителя как никогда актуальны… Поэтому к 90-летию Александра Зиновьева «Литературная газета» опубликовала фрагменты интервью взятого Феликсом Медведевым в то далекое время в Мюнхене.

Вот как писатель ответил на один из вопросов по поводу будущего России и стремления наших реформаторов заимствовать западные модели госустройства: «… Запад, Запад… Надо же понимать, что каждый народ, каждая страна имеет свою историческую судьбу. Не могут эскимосы претендовать на такую же роль в истории и на такое положение, как, скажем, швейцарцы. Не выйдет из этого ничего. Бессмысленно и России претендовать на то же самое, что есть во Франции, в Италии… Там за плечами века цивилизаций, культуры, демократии! Что стоит в прошлом русской истории? Надо же принимать во внимание и природные обстоятельства, и человеческий материал!

Еще Гоголь писал 150 лет назад, что хороших распоряжений, постановлений – пруд пруди, все государи хотели блага народу. А как только дело доходило до исполнения – увы. Человеческий материал играет первостепенную роль. Можно наладить в России такой высокий жизненный уровень, как на Западе? Можно, через 200–300 лет. И потом, а стоит ли этот высокий уровень таких ожиданий…»

«Горбачеву надо подчинить себе партийный аппарат, навести порядок в системе власти и управления, а уже используя систему власти и управления, восстановить брежневский порядок в стране, восстановить, не идти куда-то. И другого пути не существует. Пройдет время, и брежневские годы люди будут вспоминать как золотые годы советской истории…»

«Россия имеет только один путь стать той великой державой, о которой говорил Гумилев, – вклад в мировую культуру. А не военные завоевания, не идеологическое оболванивание… Когда в свое время создавалась Британская империя, Англия была носительницей мировой культуры. Когда Гитлер претендовал на мировое господство, Германия была на вершине научных, технических достижений. На что можем претендовать мы? Россия в 17-м году совершила великую революцию. Надо осмыслить результаты этой революции. Вспомните двадцатые годы. Где появились самые прогрессивные идеи в поэзии? В России. В архитектуре? В России. В живописи? В России. В кино? В России. Куда это все исчезло?

Повторяю, я не вижу другого пути для России: не завоевать мир – это нелепо, шансов на это никаких нет, а войти в число уважаемых народов в европейской цивилизации».

Та давняя встреча с великим мыслителем ХХ века, его рассуждения об истории России, о перестройке Феликс до сих пор считает принципиальной вехой в своей журналистской работе.

Инвалютный гонорар

В 1990 году Феликса пригласили на интервью для радиостанции «Свобода». Многим хотелось услышать из уст известного журналиста-огоньковца, какие именно перемены происходят в бывшей «империи зла». Феликс шел на свое первое выступление на «вражеском голосе» и немного волновался. На его глазах творилась сама история, и он был ее непосредственным участником… Рассказывал о Москве, о Ленинграде, об известных людях, о гласности, о Горбачеве, о трагических событиях истории и светлых надеждах на будущее… Он был возбужден, открыт, честен, и вряд ли тем, кто слушал передачу, доводилось в своей жизни слышать так много правды и искренности от представителя советской прессы. Интервью прошло с оглушительным успехом, звонки на радиостанцию шли еще много времени спустя после окончания передачи.

Руководству радиостанции пришлась по душе раскованная манера Феликса Медведева вести диалог в эфире, его откровенность и информированность, и журналисту предложили побыть в Мюнхене еще немного, чтобы вести регулярные передачи, связанные с событиями в СССР. Это «немного» растянулось на месяц, а позже журналист вспоминал: «Поработал. Да так, что долго, как говорится, спина болела. Работа на «Свободе» была действительно ра-бо-той! Нет у тебя ни помощников, ни посыльных, ни редакторов, ни машинисток. Все делаешь сам, от поиска и подачи материала до его «выброса» в эфир».

За минуту до очередного выхода в эфир на радиостанции «Свобода» в Мюнхене. Журналист до сих пор сожалеет, что, уезжая домой, забыл в рабочем столе десятки интереснейших писем читателей «Огонька», которые привез из Москвы для использования в передачах популярного европейского радио.  Фото корреспондента «Известий» В. Ахломова

В конце оговоренного срока нашему герою позвонили:

– Феликс, зайдите, пожалуйста, к нам, договоримся о следующих выступлениях – люди звонят беспрерывно! Да, и еще момент – загляните к нам в финансовый отдел, за гонораром…

– Гонораром? – он был приятно удивлен.

– Конечно, – подтвердил собеседник. – А как же иначе?..

Получив от бывшего «вражеского голоса» весьма солидный для советского репортера гонорар в немецких марках, Феликс почувствовал себя обеспеченным джентльменом. «Это тебе не 20 болгарских левов!» – ощупал он с удовлетворением «инвалюту», как тогда называли денежные знаки иностранных государств. А что делает джентльмен, располагающий крупной суммой? Покупает подарок даме сердца. Феликс тут же кинулся в магазин мехов и купил Миле шубку из колонка. Ему захотелось побаловать свою хрупкую возлюбленную дорогим и дефицитным подарком.

Ну, и конечно, русский книжный магазин в Мюнхене сделал на библиофиле из Москвы хорошую выручку.

Увидеть Париж и… выжить

Харьков. Конец 60-х. Группа веселых молодых людей дурачится, читая друг другу стихи, экспромты, пародии. Вагрич Бахчанян, художник и оригинал, славился среди друзей умением «припечатать» раз и навсегда. Среди его афоризмов – «Искусство принадлежит народу и требует жертв», «Береги честь спереди», «Я испытываю чувство юмора за свою Родину», «Дурная слава КПСС», «Нет ли лишнего партбилетика?». Сам «Бах» любил заметить, что он армянин на 150 процентов, потому что даже его мачеха – армянка. Однажды, в разгар веселья, его посетила мысль: а не наградить ли друзей-литераторов симпатичными псевдонимами? Идея была подхвачена с большим воодушевлением, и скоро привычные «постные» фамилии сменились на эпикурейские, вроде «Буханкина» и «Одеялова».

– А Эдик Савенко у нас будет… – с видом злоумышленника повернулся Бах к очередной жертве. – Лимонов!

– Почему «Лимонов»? – удивился Эдик.

– Почему ли?.. – подмигнул Бах.

Именно Феликсу Медведеву, первому из советских журналистов, предстоит узнать, кто именно стал «отцом» известной ныне на весь мир фамилии Лимонов.

Феликс открыл для себя Париж осенью 1989 года, и во многом благодаря Татьяне Ивановне Лещенко-Сухомлиной. Идя навстречу неуемному, живому интересу журналиста, она помогла Феликсу провести телефонное интервью с Жоржем Сименоном, своим близким другом, чьи романы переводила. Она так часто рассказывала Феликсу о французских друзьях, среди которых блистали ослепительно яркие имена парижской богемы, о своей насыщенной, праздничной жизни в Париже 30-х годов, что журналист загорелся идеей увидеть легендарную столицу. К тому же именно там, в неизменно притягательном для русских городе, жили известные диссиденты и запрещенные в советскую эпоху поэты, писатели-эмигранты. Как только «железный занавес» приподнялся, Феликс, заручившись поддержкой Татьяны Ивановны, лучшей из всех возможных гидов-переводчиц, ступил на французскую землю. Незадолго до этого момента Татьяна Ивановна, волнуясь, быстренько записала в дневнике: «2 ноября 1989 года, в поезде Москва – Париж. Через несколько минут мы в Париже. Я до сих пор не могу опомниться и осознать это – все в каком-то тумане…»

Их встретили знакомые Татьяны Ивановны, среди которых была Андрэ Робель, переводившая для Франции Пастернака и Солженицына. Феликс и Татьяна Ивановна поселились у Андрэ, которая улетала в Боливию на следующий день и оставляла в распоряжение гостей уютную четырехкомнатную квартиру. Начались первые встречи, первые прогулки по городу, такому блистательному и туманным утром, и в ранних осенних сумерках. Татьяна Ивановна с замиранием сердца рассказывала Феликсу о памятных местах. Вот улица Жакоб, которую она когда-то называла своей, вот любимый Нотр-Дам, упрятанный среди высоких особняков старинного квартала Иль-де-ла-Сите… Песчаные дорожки Люксембургского сада, черные витые ограждения мостов, Елисейские поля с их вечным праздничным гулом, книжные и антикварные лавки, лотки букинистов вдоль очаровательных набережных, легендарное кафе «Клозери де Лила», крутые лестницы Монмартра, Париж обожаемых Феликсом Хэмингуэя и Модильяни… Художник Поль Моро, принимая гостей, тут же гордо предъявил дом в своем дворе:

– Вот здесь жил Пикассо, здесь, этажом ниже – Дега, а вот здесь была квартира Сары Бернар…

Феликс вдыхал воздух Парижа, чувствуя себя молодой гончей на первой охоте. Он едва успевал поесть, почти не спал, стараясь охватить неохватный Париж. Гений российского художественного андеграунда Олег Целков, старый киношник Борис Айзенштадт, бывший дипломат Жан Катала, благодаря переводам которого Франция узнала Шолохова, Рыбакова, Солженицына, редакция эмигрантской газеты «Русская мысль», потомки царственных Романовых – люди, места сменяли друг друга, как яркие стеклянные картинки калейдоскопа. В магазине русской книги Феликс познакомился с Иссой Паниной, вдовой замечательного ученого, философа и писателя Дмитрия Панина, ставшего прообразом Сологдина – одного из героев романа Солженицына «В круге первом». Исса Яковлевна пригласила Феликса к себе, в городок Севр, что недалеко от Парижа, и доверила журналисту знакомство с архивом своего мужа. Трепеща над каждым листком, Феликс читал письма Александра Исаевича своему другу и от всей души сожалел, что не удалось лично познакомиться с Паниным – Дмитрия Михайловича не стало всего год назад… Позже, приезжая в Париж, Феликс обязательно звонил Иссе Яковлевне и при случае заезжал с визитом.

Франсуаза Саган страшно понравилась мне с первой же встречи, – с удовольствием вспоминал Феликс. – Естественными манерами, раскованностью, мгновенной реакцией. Началось с того, что она опоздала на целый час – возила собаку к ветеринару, а когда влетела в квартиру и я спросил, где нам удобнее расположиться для беседы, тут же сверкнула улыбкой: «Я виновата и готова дать интервью у вас на коленях!..»

Удалось повидаться с Михаилом Хлебниковым, который познакомил Феликса с юной итальянкой русского происхождения Марией Соццани, девушкой со строгим лицом мадонны. Спустя некоторое время Феликс узнал, что был в компании с будущей женой великого поэта ХХ века Иосифа Бродского.

Встреч было столько, что временами Феликс забывал о своей спутнице Татьяне Ивановне. «Ни к чему надеяться на то, что Феликс будет мне здесь настоящим другом, – как-то загрустила она. – Ему очень хотелось поехать в Париж, он понимал, что я помогу ему во многом. Впрочем, он вполне и во всем может обойтись без меня…»

В гостях у Бессмертия

Благодаря рекомендации Татьяны Ивановны Феликс побывал в гостях у ее старинного знакомого, одного из самых именитых писателей Франции, причисленного к славной когорте «Бессмертных», Анри Труайя. Лев Асланович Тарасов, а именно так звучит в оригинале имя писателя, впервые принимал у себя журналиста из России. В квартире Льва Аслановича, до потолка наполненной книжными сокровищами, Феликс чувствовал себя как в родной стихии… Татьяна Ивановна согласилась переводить беседу, потому что Анри Труайя, как ни странно, не был уверен в безупречности своего русского языка. Правда, часть разговора проходила все же на русском, и только отвечая на волнующие его темы, писатель прибегал к помощи привычного французского.

– Лев Асланович, не обижайтесь, – Феликс доверительно глянул на собеседника, – но вот о чем хочу вас спросить. Вы человек, облеченный наградами, званиями. У нас сейчас отношение ко всякого рода регалиям довольно скептическое. Как вы на это смотрите?

– Сами по себе награды и звания – вещь ничтожная. Писателю главное – верить в то, что он пишет. И писать только о том, во что веришь. Для меня гораздо большее значение, чем принятие в академики, имеет то, что я могу по четвергам встречаться с умными, интеллигентными людьми, а главное – свободомыслие. Эти «бессмертные», извините, свободомышленники. Если же отойти от эмоций, то могу заметить другое: Гонкуровская премия, к примеру, принесла мне и материальный достаток. Потому что до нее я продавал не так много своих книг. Гонкуровская премия – это такая реклама, что изо дня в день вы становитесь прямо сверхзнаменитостью…

Феликс вспомнил, как Иосиф Бродский рассказывал о процедуре избрания лауреатом Нобелевской премии и решил полюбопытствовать – а как стать членом легендарной Французской Академии?

– Все довольно просто, – Лев Асланович откинулся в кресле и слегка улыбнулся. – Вы сидите у себя дома и ждете телефонного звонка. В зале заседаний идет голосование, и вдруг вам телефонируют, что вас избрали. Сейчас же с поздравлениями к вам приезжают все академики и друзья…

Гости развеселились. Немного поговорив о великих именах французской литературы, о романах Труайя на острые темы российской истории, Феликс решился спросить:

– Лев Асланович, как вы думаете, в связи с большими социальными и политическими переменами в России не стареют ли те или иные страницы ваших книг?

– Это уже политический вопрос, – протестующе поднял руку писатель. – Мы не договаривались…

Он немного подумал, глядя в глаза журналисту. Тот смотрел безмятежно и доверчиво: Феликс не расставлял коварных ловушек, ему было просто очень интересно узнать мнение мудрого человека, так много знавшего о России.

– Ну что же, отвечу и на него, – кивнул Труайя. – Я считаю, что тоталитарные системы должны исчезнуть, они обречены на гибель… Я за свободу… Я боюсь, что у нации не хватит смелости понять, что напрасно было всегда кивать наверх, соглашаться с верхом, с тем, что диктовали властелин, правительство.

Труайя признался, что хотел бы увидеть Россию, но страшно боится разочарования, боится разрушить то хрупкое, духовное представление о родине, сложившееся за его долгую жизнь… За полвека работы он не припомнил случая, чтобы кто-то из бывших соотечественников, а ныне советских граждан, интересовался бы его трудами и исследованиями. Феликсу с трудом верилось в это, но Льву Аслановичу незачем было лукавить… Он обожал русскую литературу. В числе почти семи десятков его книг – биографии Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Гоголя, Толстого… Феликс с изумлением узнал, что у хозяина хранятся два письма Дантеса Геккерену, и в этих письмах будущий злосчастный дуэлянт жалуется другу, что смертельно влюблен в Наталью Гончарову-Пушкину, но та не стала ему близка, храня верность законному супругу. Письма переданы Льву Аслановичу наследниками самого Геккерена. Документы развенчивали культивируемый в СССР миф о распутнице, безответственно погубившей «Солнце русской поэзии». Именно такая версия, как единственно верная, осталась в памяти Феликса со времен учебы в школе.

– Ах, как жаль, что в России почти неизвестны исторические труды Анри Труайя! – бурно переживал Феликс по дороге домой, призывая Татьяну Ивановну в свидетельницы вопиющей несправедливости. – Как много мы теряем!..

У  храма в Покрове. Здесь Феликса приобщили к христианскому братству. Со второй попытки

– Я согласна, Феликс, – вздохнула спутница. – Конечно, согласна…

2013 год. Среди книжных завалов и развалов в кабинете Феликса дружная чета Медведевых безуспешно ищет среди неисчерпаемого архива документальное подтверждение вручения Феликсу премии Союза журналистов СССР. Документ тем более интересен, что в отличие от респондентов, с удовольствием рассказывающих Феликсу о получении премий, наш лауреат не помнит ни одной детали…

– Так, всего у меня было премий десять, – бормочет Феликс, перебирая документы, письма, фотографии. – Где же эта грамота?.. Куда дел-то?

Оглядывается на Милу в ожидании ответа. Мила отвечает ему привычным – чистым и слегка вопросительным, мол, а сам как думаешь? – взглядом. Феликс супит бровь, как будто силясь что-то припомнить.

– Не проиграл же ее в казино! – чешет он затылок.

Русский патриот с французской мансарды

Одним из самых заметных персонажей, к кому помчался Феликс при первой же возможности, будучи в Париже, был Эдуард Лимонов. Бывший московский портной, поэт, насильно лишенный советского гражданства, автор бестселлера «Это я, Эдичка», потрясшего читателей словесным эротическим экстремизмом, одиозная свободолюбивая персона, бунтарь-одиночка – он был чрезвычайно интересен и как личность, и как поэт. Феликсу, высоко ценившему изящный слог, нравились стихи Лимонова, которые услышал в исполнении барда Евгения Бачурина. Идя на встречу с Эдуардом, Феликс спешил на встречу с легендой. У легенд бывает неприятное свойство развеиваться, и Феликс этого немного боялся. Но зря.

Рю Детуренн, на которой стоял старинный, отчаянно нуждающийся в ремонте особняк, располагалась в центре Парижа, в 3-м округе. Поднявшись по беспомощно попискивающим ступенькам на четвертый этаж, Феликс вошел в мансарду. Стены непрезентабельной квартирки украшали странные вещи: густо-советские плакаты, портрет Железного Феликса, тщательно отобранный фотоэпатаж. На вешалке красовалось белое покрывало, декорированное серпом и молотом. За это скромное, но горячо любимое жилье Лимонов платил 3200 франков в месяц, о чем доверчиво сообщил первому в своей негабаритной биографии советскому журналисту.

– Я хотел бы жить здесь всегда… Я люблю этот район, – признался Эдуард. Он не возражал против внимания к себе, а, может быть, даже ждал именно таких доброжелательных и простых вопросов.

Лимонов поведал о перипетиях эмигрантской судьбы, о том, что будучи безвестным, разделил судьбу многих вынужденных переселенцев. Долго пытался встать на «писательские» ноги, и 35 американских издательств, отказавших ему в издании первой книги, не способствовали началу карьеры. Не сдавался. Выучился двум языкам – английскому и французскому, чтобы стать конкурентоспособным на писательской ниве. Работал кем придется, даже мажордомом в одном богатом американском доме, куда, кстати говоря, заезжал в гости Евгений Евтушенко. Наконец, повезло с издателем, и дальновидный, с отличным чутьем на нестандарт Жан-Жак Повер дал путевку в жизнь даровитому русскому…

«Я не считаю, что совершал какие-то экстравагантные поступки, – заметил Эдуард, вспоминая скандальные пассажи своей книги, – всегда говорю о том, что меня особенно волнует, максимально честно. Может быть, моя манера высказываться щекочет нервы обывателей…»

– В истории своей жизни я ничего не выдумываю, она сама по себе достаточно экстравагантна, без усилий, – Эдуард поправил очки и глянул в окно, как будто припоминая что-то. – Недавно, к примеру, на конференции русских писателей в Вене какой-то кретин англичанин стал говорить мне какие-то гадости о России. Я попросил его извиниться. Он этого не сделал, и мне пришлось дать ему бутылкой по голове…

Феликс вопросительно посмотрел на собеседника. Тот не выражал особых эмоций по поводу рассказанного. Ну, пришлось человеку дать кому-то бутылкой по голове, но ведь его же вынудили…

– Конечно, история попала в печать, – продолжил Лимонов. – Вот так и создаются легенды… Но ведь я никого не задирал, я был таким тихим, скромным и спокойным. Меня вынудили на резкий поступок. Иногда следует дать физический отпор.

Слушая Лимонова, Феликс заметил, что разговоры о России, о судьбе нации задевают писателя за живое порой сильнее других тем.

– Как вы понимаете патриотизм? – спросил Феликс напрямую.

– Вот перед вами патриот! – мгновенно вскинулся Лимонов. – Я всегда был патриотом и не скрывал этого. В моих милитаристских устремлениях, я считаю, нет ничего зазорного. В отличие от многих русских, попавших на Запад, я России никогда не стеснялся. Скорее чувствовал определенный комплекс превосходства по отношению к Западу… Я считаю, что русские излишне каются, излишне считают себя хуже других, а свою систему – хуже всех систем на Земле… Другим нациям тоже есть в чем каяться. С момента своего приезда в Америку в 1974 году я до сих пор стою на той же самой позиции: я считаю неприличным «капать» на свою родину, на страну, в которой родился. И этого не сделаю никогда.

Особое, неприязненное отношение к «стукачеству» у Эдуард сформировалось еще в юности, когда его пытались завербовать в агенты КГБ.

– Я отказался. Сказал, что мой отец был сотрудником НКВД, а потом МВД и завещал мне никогда не связываться с вашей организацией… Мне еще с детства внушали, что стучать – это плохо, гадко. Вот если бы они мне предложили по-серьезному: «Дорогой товарищ Лимонов-Савенко, мы хотим направить вас в Академию КГБ», я бы, наверное, пошел. Но стучать, быть какой-то шестеркой – отказался… Бурями своего времени меня выбросило на западный берег. И вы знаете, я не считаю это трагедией, как пишут о нас советские журналисты. Я считаю, что писателям полезно пожить в другой стране. Они приобретают более широкое понятие о жизни… Их надо время от времени «выбрасывать» из своей страны, чтобы они не были провинциальными. Любое изгнание полезно…

Автограф Нины Николаевны Берберовой. С ней, покинувшей Родину вместе с мужем Владиславом Ходасевичем в 1922 году, Феликс встречался в американском университетском городке Принстоне, а потом в Москве, куда наш неутомимый антрепренер пригласил писательницу для съемок в «Зеленой лампе». Зал ЦДЛ был переполнен, когда Феликс вел диалог-интервью со знаменитой соотечественницей. Нина Николаевна не была в России 67 лет

Покидая мансарду-гнездо, Феликс был донельзя доволен: интервью получилось, а герой не разочаровал. Его железобетонная уверенность в себе, в собственных убеждениях и правоте поистине заражала. Он не скулил, не плакался, ни на что не жаловался. Он был честен, спокоен и слегка влюблен в себя. «Очень интересный человек», – решил Феликс, мысленно набрасывая статью.

В Париже Феликсу довелось побывать в настоящем французском клубном ресторане на улице Фобур Сент Оноре. Клуб располагался в здании XVIII века, где к услугам обладателей членских карт были бассейн, библиотека, научные кабинеты, концертный зал… Чтобы выглядеть «комильфо» среди обеспеченных месье, Феликсу пришлось надеть вечерний костюм с плеча своего нового знакомого известного парижского врача, литератора Льва Чертока, пригласившего московских гостей приобщиться к «западной культуре». Но и отсюда, еле досидев до конца обеда, Феликс унесся к очередным знакомым, впопыхах забыв оставить Татьяне Ивановне ключ от квартиры. Пожилая дама сидела на холодных, неуютных ступеньках, переживая о том, что будь она молода и хороша собой, как в юные годы, никто бы не бросил ее одну, у запертых дверей… В разгар ее переживаний раскрылся лифт, и из него выскочил бледный, перепуганный Феликс.

– Татьяна Ивановна, извините ради Бога! Я только на пути домой сообразил, что ключ у меня остался! Я весь похолодел!

Горящие, умоляющие глаза и бесконечно виноватый вид не могли не растрогать слабую женщину, и спустя несколько минут прощенный и довольный, Феликс вез свою спутницу к ее старинным приятелям Сычевым, как выразилась потом Татьяна Ивановна, в «их очень русский дом с иконами и прялками»…

«Лагерь – это Советский Союз в миниатюре»

Среди советских диссидентов, осевших на французской земле, особого внимания заслуживал Андрей Синявский, советский «политический преступник», как он сам себя называл, и автор книги «Прогулки с Пушкиным», родившейся в заключении и наделавшей много шума среди пушкинистов и почитателей таланта Александра Сергеевича. Да что там шума! Феликс прекрасно помнил, как поднялась целая вакханалия с требованием призвать к ответу зарвавшегося литератора, покусившегося на «наше все».

– В «Прогулках» я писал панегирик Пушкину, – переживал Андрей Донатович. – А мое сочинение приняли за пасквиль, за издевательство над великим поэтом. Просто потому, что книга необычно написана и любовь к Пушкину выражается другими словами, чем это принято…

Первая встреча с гостеприимной семьей Синявского-Розановой была долгой и для московского гостя очень и очень интересной.

…За окнами быстро темнело. На парижское предместье опускались густые декабрьские сумерки. Феликс и его собеседник не заметили, что сидят в темноте. Феликсу казалось, что седоватая борода Синявского светится в полумраке. Андрей Донатович, словно догадавшись, о чем подумал журналист, вдруг сказал:

– Чекисты запугивали, что подожгут мою бороду, намекали, чтобы я побрился. «По-хорошему», – твердили они…

Но Синявский не только не побрился, он ни на йоту не изменил своим убеждениям за все шесть лет тюрьмы. Более того, он считал, что лагерь обогатил его в эстетическом смысле.

– Я, конечно, не представлял, что лагерь – это как бы Советский Союз в миниатюре… Именно в лагере я убедился, как талантлив мой народ, вернее, народы, населявшие страну. Нет, не обязательно в творческом смысле… Просто невероятно талантливы были рисунки судеб, мысли заключенных. Из заключения я вернулся с ощущением, что у нас все-таки есть почва для возрождения культуры…

Мария Васильевна Розанова, жена Андрея Донатовича, заботливо угощала мужчин чаем с вареньем и печеньем.

Когда заговорили о писателях, имеющих русское прошлое и французское настоящее, Феликс рассказал, что здесь, в Париже, он успел познакомиться с живым классиком Франции – Натали Саррот, по первому паспорту Натальей Ильиничной Черняк. Дочь богатого русского фабриканта, прожившая всю жизнь во Франции, куда после развода с мужем уехала ее мать, она великолепно говорила по-русски, но стеснялась писать на родном языке. Саррот с парижским «гидом» Феликса Татьяной Ивановной связывала давняя дружба. Ее обожал и последний муж Татьяны Ивановны известный публицист Василий Сухомлин. Феликсу понравилась эта уверенная в себе, миниатюрная женщина с тихим голосом, короткой стрижкой и твердой, немного мужской походкой. Наталья Ильинична была искренне рада увидеть свою добрую знакомую:

– Таня, – взяла она за руки Татьяну Ивановну, – как я бы хотела, чтобы вы жили рядом со мной… Вы лучистая!

Феликс с интересом наблюдал за тем, как хозяйка старается быть по-русски гостеприимной – непременный чай, вкусные соленые лепешки с сыром…

Феликса потрясли встречи с Андреем Синявским и его женой Марией Розановой, которых волновали судьбы и Пушкина, и Пастернака, и диссидентов, вынужденных покинуть родину, и простых советских заключенных… Подпарижье. Дом-усадьба знаменитой четы

Дарственный автограф Андрея Синявского, советского «политического преступника» и автора нашумевших «Прогулок с Пушкиным»

Незадолго до этого к Саррот приезжали Зоя Богуславская, Евгений Евтушенко, но Феликс намеренно не читал их статей, чтобы составить свое собственное впечатление от знакомства с классиком французской литературы. Он радовался тому, что в Наталье Ильиничне нет ни позы, ни притворства. Это значит, что разговор может получиться. Саррот предложила журналисту встретиться для интервью в кафе «Флер» на бульваре Сен-Жермен.

– Вы будете брать интервью у Саррот? Сколько вам за него заплатят? – оживилась Мария Васильевна. Будучи издателем ставшего широко известным независимого русского журнала «Синтаксис», она прекрасно знала, каким непререкаемым авторитетом среди русских и французов пользуется имя Натали Саррот, лауреата престижных французских премий.

– Не знаю, может, миллион франков, – отшутился Феликс на неожиданный коммерческий вопрос.

– В любом случае я его перекупаю! – не сдавалась Мария Васильевна.

– Перекупите что-нибудь еще, дорогая Мария Васильевна, у вас тут знаменитостей – пруд пруди, – мягко ушел от шутливой сделки журналист. – А это интервью я повезу домой, в России оно будет сенсацией…

«Я не хочу прожить еще одну жизнь»

…В кафе «Флер» Натали Саррот хорошо знали и были с ней очень любезны. Феликс заметил, что многие посетители уважительно раскланиваются с его спутницей.

– Наталья Ильинична, правда ли, что вы пишете в кафе, а не дома? – спросил Феликс, заметив привычную деловитость, с какой писательница расположилась в кресле.

– Да, – кивнула она. – Я по утрам хожу в кафе, где сижу и думаю, вожу пером по бумаге…

– И это давняя привычка? – Феликс незаметно подстраивался под манеру собеседницы вести диалог: лаконичные фразы, сдержанные интонации.

– Это вошло в моду после войны. В кафе тепло, а в квартире холодно. И я стала ходить работать в кафе. Многие годы так работали писатели, художники…

– Как же можно в кафе писать? – искренне удивился Феликс. Сам он предпочитал «ваять» свои статьи и книги в тиши домашних стен. – Мешает шум, голоса…

– Мне ничего не мешает, абсолютно. Я никого не слышу…

Феликс помнил, что когда впервые взял в руки знаменитые «Золотые плоды» Натали Саррот, впечатление от текстов и стиля осталось неоднозначным. Он читал роман с большим трудом: «Это было не чтиво, не развлекательная прогулка по сюжету с почти обязательным угадыванием, чем все кончится и кто останется с кем. Читать Саррот надо по странице в день. На свежую голову, после чашки утреннего кофе».

Писательница не скрывала того, что никогда не ставила себе задачи нравиться, что равнодушна к наградам и по-прежнему бывает приятно удивлена, когда критики выражают свое восхищение. Ее роман «Золотые плоды» был когда-то выбран для печати в СССР Александром Твардовским. Позже Натали встречалась с ним в Париже в компании Луи Арагона. Феликс знал, что последняя книга Саррот, недавно вышедшая у Галлимара, названа ею «Ты себя не любишь?»

– О чем ваш новый роман? – он хотел узнать о книге, что называется, из первых уст.

– Ах, это очень трудно пересказать! – пожала плечами Наталья Ильинична. – Кому-то сказали: ты себя не любишь. И он все спрашивает: кто не любит кого? Мы себя не знаем, кого я могу любить в себе? Но во мне столько разных «я», столько разных людей, что моя личность распадается на большое количество существ. Есть такие, которые себя любят, они как бы смотрят на себя со стороны и строят себе памятник. И вот как мы реагируем на них и как их тоже начинаем любить, обожать. Как Сталина…

В далеком 1937 году, она, давно уже француженка по документам, поехала в туристическую поездку в Москву. Именно тогда она поняла, что ее родители, лично знавшие Ленина и Троцкого и предрекавшие ужасную диктатуру, были абсолютно правы – она попала в СССР в самое тяжелое время, сразу после убийства Сергея Кирова, когда уже поднялась разрушительная волна репрессий. И все-таки Наталья Ильинична ходила на первомайскую демонстрацию, сохранив фотографию об этом памятном событии…

– Наталья Ильинична, перед вами прошел почти весь двадцатый век. Что вы думаете о нем?

Она задумалась, поставила чашку на стол.

– По-моему, мы пережили ужасный период истории. Расизм. Гитлер – уникум в истории человечества. Ужасное время было, конечно, и при Сталине: насилие, убийство невинных. Пережито две войны, ужасной была и первая мировая война, мне было четырнадцать лет, я многое помню, видела, что делалось вокруг… Что и говорить, невеселый был век…

– Вы бы хотели прожить еще одну жизнь?

– Нет, – ответила она решительно. – Не хочу. Все начинать с детства… не хочу.

– Почему? – Феликс вгляделся в ее умные, несколько утомленные глаза.

– Потому что моя жизнь была нелегкой. И мне бы не хотелось заново переживать пережитое…

Феликс на фоне знаменитой работы Олега Целкова. С гением художественного андеграунда журналист встречался во Франции, той самой благословенной осенью 1989 года, когда он, восхищенный, увлеченный, не зная сна и отдыха, вдыхал, глотал, впитывал всей кожей воздух Парижа, воздух свободы…

Когда Феликс попрощался с Натальей Ильиничной и выходил из кафе, он вдруг обратил внимание на выставленные в витрине книги. «Что это?» – наивно спросил он. Гарсон гордо ответил: «Это книги писателей, которые здесь работали». Феликс вчитался в фамилии – Сартр, Элюар, Арагон, Эренбург… «Может, и мне заглянуть сюда как-нибудь лет через двадцать пять-тридцать, когда доберусь до мемуаров, – улыбнулся он своим мыслям. – Приобщусь к «Бессмертным»…»

К одной из своих парижских приятельниц, с которой его познакомила Татьяна Ивановна, Надин Фавр, Феликс заезжает чаще остальных. Эта молодая женщина, выросшая на ферме в провинциальном Гренобле, специалист по русской литературе, стала для Феликса эталоном парижанки – живой, открытой, искренней, свободной, невероятно притягательной и одновременно недоступной… Надин давала приют беспокойному московскому гостю в своей скромной квартирке на рю Лякурб в его следующие приезды в Париж, помогала Феликсу во время встреч с Франзуазой Саган, Франсуа Ле Пеном, Роже Гароди… Феликс и Надин оба родились 22 июня, оба любят Москву и Париж и, гуляя по любимым местам Хемингуэя, Верлена, Бунина, Куприна и Шаляпина, оба ощущают эту прочную, необъяснимую связь друг с другом.

– Мне кажется, я живу как будто вчера, – признался Феликс Надин, когда они остановились у галереи пропавшего без вести в беспокойной Москве знаменитого коллекционера Басмаджяна. – Особенно сегодня, когда мы ищем дома, события и людей далекой эпохи…

Испытывая смешанные чувства, Феликс, как настоящий поэт, излил их на бумагу – так родилось потрясающее эссе «Ах, Надин, Надин…», пропитанное горячим, чувственным восхищением Парижем и Женщиной.

«…Я мчался в Гренобль, на запад Франции, туда, где дуют хмельные ветры, где пасутся несмышленые бычки, не ведая, что их молодой кожей бредят парижские библиофилы, туда, где в теплых, утробой пахнущих прочных сараях, на свежескошенном душистом сеновале можно вспомнить мою решительную хмельную молодость, в которой ответов было больше, чем вопросов, а рассудочность и сомнения заменяли натиск и надежда…»

Россия после России

В самом начале 90-х годов Феликс работает в журнале «Родина», недавно образованном печатном органе Верховного Совета Российской Федерации. Будучи редактором отдела русского зарубежья, он по-прежнему стремится охватить кипящие обновленной энергией события, повидаться с людьми, что живут в их эпицентре в России и за границей. Его позвали в Рим для участия в Международном Конгрессе представителей творческой интеллигенции Европы. В списке приглашенных на форум, сохранившемся в архиве журналиста, Патриарх Всея Руси Алексий II, Мстислав Ростропович, Чингиз Айтматов, Дмитрий Лихачев, Иосиф Бродский, Эрнст Неизвестный…

По итогам невероятных встреч в Париже, Риме, Мюнхене на свет рождается книга «После России». В ней впервые в истории сойдутся Великий князь Владимир Кириллович и ярая антимонархистка Нина Берберова, Владимир Максимов и Андрей Синявский, русский американец-бард Вилли Токарев и оперная прима Галина Вишневская, социалист Эдуард Лимонов и графиня Разумовская, увидят свет спорные откровения человека со сложной судьбой и радикальными взглядами на войну – Эдуарда Кузнецова.

Пока Феликс писал книгу, новые события «постучались в нее».

19 августа 1991 года в 8 утра в квартире Феликса раздался телефонный звонок. Тревожный голос главного редактора «Родины» Владимира Панкова произнес:

– Включай телевизор. Совершен государственный переворот. Твои подопечные попали как кур в ощип.

Феликс ощутил, как упало сердце.

– Я знал, я чувствовал, что-то неладно! – он бросил трубку, машинально оделся и выскочил на улицу. В голове туман. Если коммунисты снова пришли к власти, значит, вернутся прежние времена. Книга «После России», переполненная признаниями, за которые еще несколько лет назад можно было угодить на скамью подсудимых, уже не выйдет. «Разве созвучны размышления Галины Вишневской, Эрнста Неизвестного, других героев книги о трагедии Родины, о большевистской диктатуре, о больной нашей истории самозванным декретам «пиночетов на час»?! – спрашивал он себя, уже зная ответ. Второй мыслью было страшное беспокойство за судьбу сотен наших эмигрантов, впервые за десятки лет приехавших в Москву на Конгресс соотечественников. По какому-то невероятному совпадению именно в этот день со всего мира слетелись русские французы, русские американцы, русские англичане, потомки именитых династий, ученые, писатели – какая судьба их теперь ждет?! Какая коварная ловушка времени!

Феликс вглядывался в прохожих, пытаясь увидеть на лицах отражение происходящего. В гостинице «Урал» на Покровке, где он обычно покупал газеты, стояли двое в форме. Газеты задерживались.

Феликс вернулся домой, к телефону, чтобы позвонить в Париж, на радио «Свобода», своему другу Семену Мирскому.

– Есть ли связь с Парижем? – встревоженно спросил он у телефонистки.

– Да, есть. Мы работаем в нормальном режиме.

Феликс снова вышел из дома. Люди на улицах говорили о чем угодно, только не о ГКЧП. Чуть позже Феликсу позвонила Ольга Могилянская, его старинная знакомая, прилетевшая из Торонто на злополучный Конгресс, и попросила приехать в гостиницу. В «России» было спокойно. Только сын Ольги Михайловны Андрей спросил:

– Феликс Николаевич, посоветуйте, как быть: при регистрации дежурная сказала, чтобы я без нужды не выходил на улицу, за это она выделит номер с прекрасным видом на Кремль.

Феликс ринулся к шторе: вид был восхитительным – Покровский Собор с его нарядными, словно зефирными, башенками, серебристая ленты реки, Кремль, московская дымка… Только одно резануло глаз – все это столичное великолепие было фоном для стоящих на мостовой танков…

Странное чувство охватило журналиста. Жгучий стыд перед людьми, так долго не видевшими родной земли и попавшими в «традиционный», а оттого жуткий русский водоворот…

На ветру перемен. Андрей Андреевич возбужденно философствует. Впереди – новые книги, собрания сочинений. До рокового недуга еще далеко… 1990 г.

21 августа Феликс вместе с сыном Кириллом пришел к Белому дому, резиденции Верховного Совета СССР. У этого солидного здания в первый и последний раз в ХХ веке, собралась, как говорили в советские времена, «вся прогрессивная общественность» столицы. Почти четыре часа люди слушали пламенные речи о свободе и демократии, призывы мужественных людей бороться за право выбора. Феликс снова подумал о своей книге и вдруг почувствовал – книга будет!

Спустя всего два дня события, обещавшие вылиться в трагедию, обернулись неким фарсом, и многие, в том числе участники Конгресса, даже радовались тому, что стали свидетелями исторического события под названием «августовский путч». Может быть, потому и радовались, что все обошлось, и не полились по московским мостовым реки крови, не отправились по этапу в мордовские лагеря тысячи людей… Эти летние дни стали, по сути, завершением перестройки Михаила Горбачева. Наступала новая эпоха, эпоха человека, схватившего властной рукой за грудки не только восьмерых «спасителей России», но и саму Россию – эпоха «царя Бориса». Книга «После России», как и знаменитые интервью Феликса, окажется на гребне, но теперь уходящей волны. Россия после России.

«Моя журналисткая работа не иссякнет!»

Десять лет спустя Феликсу удастся взять интервью у одного из героев августовских событий – бывшего председателя КГБ СССР Владимира Крючкова. Уже пожилого человека он встретит в поликлинике Управделами Президента и сумеет договориться о встрече. К этому времени Бориса Ельцина на посту главы государства сменит, вполне в духе советских традиций, коллега Крючкова, причем «всерьез и надолго». Сам Борис Николаевич, дальновидно заручившись гарантией пожизненной президентской неприкосновенности, мирно отойдет от дел и тоже займется своим здоровьем. Мелькнувший на политическом небосклоне ГКЧП незаметно растворится в истории, хотя, конечно, его участникам придется пройти через «Матросскую тишину» и обвинения в «измене Родине», но без трагических последствий. Не простые люди все-таки, не поэты какие-то.

Годы не смягчат неприязни Крючкова к Горбачеву и Ельцину, не пробудят раскаяния в попытке узурпировать власть.

– Вы не раскаиваетесь, что участвовали в ГКЧП? – спросил интервьюер.

– Я сожалею о том, что не удалось одержать победу, – твердо ответит Владимир Александрович. – Ведь развал Союза имел и имеет страшные последствия. Весь мир интегрируется, объединяется, а мы разбредаемся. Но главное – хоть бы жили лучше! А живем все хуже и хуже, и думается, еще много лет будем выравнивать опустившийся донельзя уровень жизни и вообще уровень развития. Развалить что-то в жизни, сломать – легко, созидать, преумножать – труднее.

Вот такие мысли придут в голову когда-то всесильного шефа Комитета Государственной Безопасности. Интересно, что в тюрьме, расскажет Крючков, он ощущал жажду читать, читать и читать. В те месяцы он познакомился с изданиями, о которых раньше даже не слышал. «Сокамерники всячески помогали получать прессу и другие материалы, за что я и сегодня им благодарен», – признается Владимир Александрович. И кто знает, случись старому чекисту «посидеть» лет двадцать-тридцать назад, список советских диссидентов мог бы пополниться и его фамилией.

Задумавшись о странных поворотах судьбы, Феликс спросит у Крючкова, не помнит ли он в свою бытность третьим секретарем посольства СССР в Венгрии Банды Партоша, служившего в этом же посольстве в это же время.

– Я не могу это комментировать, – уйдет от ответа Крючков.

«Ну что же, у тайного ведомства свои законы», – подумает Феликс и не будет настаивать.

…А на Конгресс соотечественников Феликс не пойдет. «Хотя, казалось бы, чего проще, – пожал он плечами. – Подходи к любому и бери интервью. Но я не люблю на готовенькое. Мне было больше по душе, когда, коченея от страха, я тайно от сочленов своей делегации, заметая следы, пробирался по вашингтонским улицам на встречу с Василием Аксеновым или разыскивал Иосифа Бродского. Там была журналистская страсть, тайная охота, риск. А здесь… Мне было неинтересно, пресно и суетно».

Кстати говоря, за день до сдачи книги «После России» в набор, Феликс снова задумался об эмигрантах – состоявшихся и несостоявшихся героях своих книг. Он думал о том, какие схожие и в то же время разные судьбы у его «внероссийских» знакомцев. Годы скитаний на чужбине, обиды на Отчизну-мачеху вкупе с любовью-жалостью-ненавистью к ней, вера в ее воскресение – каждый сделал свои выводы, расставил свои приоритеты. Кто-то, более удачливый, прославился на весь мир на зависть недоброжелателям и на радость друзьям, кто-то так и растворился в этом потоке отверженных, пустившихся по миру в поисках лучшей доли. Он вспомнил об одной безымянной эмигрантке, ныне живущей в Вене, так много пережившей во время Второй мировой войны и так и не решившейся назвать журналисту своего имени даже столько лет спустя… «Эмигрантская тема, все это изгнанничество и диссидентство, скоро умрет», – вспомнил Феликс чьи-то уверенные слова. «Возможно, так оно и будет, не мне судить, – подумал он. – Знаю одно – моя журналистская работа на этой ниве не иссякнет. Скитальчество, поиски рая на земле, социальные катаклизмы, разобщенность народов и наций, религиозное непримиренчество и впредь будут разъединять людей. А значит, останутся такие понятия, как «русские в Париже», «наши на Брайтон-Бич», «русский маяк на Огненной земле»…»

После одного из грандиозных творческих вечеров, организованного «агитатором-горланом-главарем». Алена Галич, Ф. Медведев, Т.И. Лещенко-Сухомлина, П. Глоба, Т. Глоба, А.М. Бухарина-Ларина. 1987 г.

1987 г. Дача Е. Евтушенко в Переделкино. За работой над ныне культовой антологией «Русская муза XX века», публиковавшейся в журнале «Огонек»

Сентябрьским днем 2012 года, настроив, как обычно, «планов громадье», озабоченный Феликс летел по Рождественскому бульвару. В этот самый час по московским бульварам шли потоки людей, выступающих против фальсификаций на выборах и коррумпированности власти. Над Трубной площадью кружил вертолет. Вдоль улицы с обеих сторон плотно выстроились представители силовых ведомств, у ног крепких мужчин в форме послушно ждали команды крепкие служебные собаки. Сквозь эти живые, но неподвижные ограждения Феликс попытался прорваться к своему дому. Это удалось ему не сразу, пока, путем нервных переговоров и яростного размахивания документами, он не доказал законное право на пребывание на этой территории. Тут он остановился и обернулся, осознав, что присутствует при знаменательном событии. Феликс вгляделся в толпу. Интеллигенция, семьи с детьми, симпатичная молодежь – они понравились журналисту, немало повидавшему на своем веку. Он вдруг испугался, что в любой момент с этими людьми может случиться беда. Феликс не выдержал и бросился к полицейскому, который показался ему начальником.

– Вы посмотрите, какие люди идут! Какие у них лица! Смотрите – дети, молодежь, пожилые люди! Идут мирно и несут плакаты… А вы – с немецкими овчарками и дубинками! Вам не стыдно?! – сверкнул он очами, ожидая бурной реакции.

– А что делать?.. – неожиданно тихо ответил представитель власти и отвернулся в сторону.

– Куда ты опять полез?!. – возмущалась жена Мила, когда Феликс, полный свежих эмоций, живописал ей увиденное и услышанное. – Нет, годы тебя не берут!.. И ничему не учат!..

– Демшиза, – шутливо припечатал сын Кирилл, близко знакомый с оппозиционной терминологией.

– А что это – «демшиза»? – наивно спрашивал Феликс у друзей и волновался. – Это плохо или хорошо?..

БиблиоФил

В библиотеке города Покрова, где Феликс жил и учился, он был частым гостем. Его первый визит туда запомнился библиотекарше нестандартностью запроса.

– Бакачодекамерон есть? – услышала она решительную скороговорку. Удивленно сведя брови, библиотекарша подалась вперед и увидела за стойкой серьезного глазастого мальчугана.

– Что ты хочешь? – уточнила она, думая, что ослышалась.

– Бакачодекамерон, – настаивал маленький книголюб.

Библиотекарша, наконец, сообразила, что речь идет о книге Бокаччо «Декамерон». За всю свою жизнь она не помнила случая, чтобы за этой книгой – гимном средневекового эротизма – приходил ребенок.

– Мальчик, скажи, пожалуйста, от кого ты слышал об этой книге?

– От мамы, – не моргнув глазом, ответил Феликс.

Конечно, мама не давала Феликсу совета прочитать эту книгу, любознательный и внимательный сынуля сам услышал, как мама, сотрудница библиотеки и любительница хорошей литературы, полушепотом обсуждала с кем-то некий крайне интригующий «Декамерон».

Видимо, любовь к книгам передалась к Феликсу по наследству. Библиотека росла и ширилась почти ежедневно. Первые гонорары Феликс не тратил на мальчишеские глупости, он пополнял многостраничную коллекцию. Почетное место в ней займет обширный труд Евгения Тарле «Наполеон». Начинающий библиофил гордо разместит на обороте обложки собственный экслибрис, отметив дату покупки книги – 25 марта 1958 года.

Книга и ее персонаж потрясут Феликса. Взволнованный главным героем до глубины юной души, он оставит на «Наполеоне» яркие следы неравнодушия: разрисует голубым карандашом срез книги, «красиво», в тон обложке, голубеньким же подчеркнет особо приглянувшиеся места, украсит страницы цитатами других авторов, перепечатками стихов и собственными комментариями. Воспоминания о собственных редакторских «подвигах» повергнут его в ужас, когда, будучи признанным коллекционером, почти не дыша, он станет перебирать драгоценные страницы уникальных первоизданий великих русских писателей.

Меняя места жительства и пребывания, Феликс заботился не о кошельке, носках, билетах и остальном суетном, он волновался за свои книги. Прибыв в 1961 году в Калининградскую область обычным стриженым новобранцем со скромным вещмешком, Феликс покидал место службы настоящим «капиталистом». Его «дембель» запомнился сослуживцам вывозом солидного багажа из 17 чемоданов книг, которые должны были пополнить личную библиотеку сержанта. Этот обоз заинтриговывает: как за три года службы Феликс Медведев мог собрать сотни книг, где он их хранил, каким образом нашел столько тары и, самое любопытное, – как он умудрился через пол страны довезти этот драгоценный для него груз до места назначения, то есть до города Покрова Владимирской области (а это без малого две тысячи километров)?

Ларчик, как говорится, открывался просто. Поначалу рядовой Медведев получал штатное денежное довольствие в размере трех рублей в месяц. Когда через полгода за хорошую службу его повысили до младшего сержанта, он начал получать десять целковых. А в сержантском звании его оклад поднялся аж до двадцати рублей! Наш герой рассуждает примерно так. В начале 60-х годов поэтический сборник среднего объема стоил, скажем, 10–12 копеек, а какая-либо книга прозы – чуть дороже. Регулярно посещая гарнизонный книжный магазинчик, на прилавок которого честно выкладывались все поступающие новинки, наш любитель поэзии приобретал в каждую «получку» две-три книги. Без взысканий отслужив «карантинный» трехмесячный срок, он получил право на увольнительные сроком до пяти часов. За это время вполне можно было доехать до районного центра – знаменитого городка Багратионовск и посетить настоящий книжный магазин. Вот уж где можно было развернуться! А когда доверие начальства укрепилось, бойца-книголюба начали командировать в город Калининград – центр области и военного округа, и возможности расширились многократно. Из каждой командировки сержант Медведев возвращался с вещмешком, набитым книжными новинками.

Помимо этого, на адрес войсковой части 88212 время от времени приходили бандероли от мамы, двоюродных сестер Раи из Покрова и Люси из Москвы. Книга – лучший подарок, в этом родные Феликса не сомневались. Когда молодой солдат завел нежную дружбу с дочерью командира соседней части Софи, юная возлюбленная знала, чем порадовать друга – до сих пор в его библиотеке хранится книга стихов Андрея Вознесенского, вышедшая в 1962 году. Так к концу службы и набралось целых почти два десятка чемоданов и картонных ящиков с книгами.

На обороте фотографии надпись рядового Ф. Медведева: «268 день армии. В руках у меня стихи, в глазах стихи, в голове стихи. Кругом стихи. Они меня выручают!»

По пути его подстерегали многие опасности, главная из которых – воры. Феликс почти не ел и не спал, стараясь не упустить из виду чемоданы, распиханные по всем возможным и невозможным местам. На подмосковной станции Орехово-Зуево внушительный багаж привлек внимание местной вокзальной шушеры. Улучив момент, когда Феликс отвлекся, пересчитывая драгоценное имущество, парочка темных личностей подхватила четыре чемодана и, не оглядываясь, потащила вдоль перрона. Каждый, кто когда-нибудь носил сумку с книгами, помнит, какая это тяжесть. Быстро уволочь чемоданы, набитые литературой, под силу только ишакам. Феликс, оглянувшись, увидел воров, согбенных неподъемной ношей.

– Караул! Милиция! Грабят! – истошно завопил он.

Воры прибавили ходу – квалификация давала себя знать. На счастье Феликса, на перроне случайно оказались милиционеры. В 60-е годы упитанных и неповоротливых среди служителей правопорядка было немного, и воров скрутили за несколько секунд. Правда, до чужого добра жадным все-таки удалось избежать законного возмездия – Феликс, страшно торопившийся на следующий поезд, не стал писать заявления. Главное – книги были спасены!

Последние три километра от станции до дома Феликс преодолел «гусеничным ходом». Он относил вперед на несколько метров пару чемоданов, затем подтаскивал к этому месту следующую пару – и так девять раз подряд, затем комбинация повторялась… К ночи Геракл-книголюб, наконец, ввалился к родным пенатам. Изумлению домашних не было предела. Феликс, наскоро перехватив что-то из еды, упал на кровать, провалившись в глубокий счастливый сон. Армия с ее тюремной дисциплиной были позади, любимые книги – с собой, родная подушка – под головой. Героический подвиг во имя любви к литературе остался в анналах семейной истории.

При всей любви к книгам Феликс пока мало разбирался в библиофильских вопросах. Однажды, во время поездки в Москву, Феликс пробегал по проезду Художественного театра, а ранее и ныне – Камергерскому переулку. Именно там располагалась одна из полулегальных точек книжной торговли. Полулегальных – потому что среди вполне стандартного набора книг, выступающих прикрытием для главного дела, находились книги из частных коллекций, в том числе редкие и необычные издания. Жадно оглядывая выставленное богатство, он чувствовал себя ребенком в кондитерском отделе. Увидев на лотке сборник стихов Ахматовой, Феликс поинтересовался у торговца:

– Сколько стоит?

– Десять рублей, – ответил тот.

Феликс чуть не подпрыгнул. Во-первых, его потрясла цена – немалые по тем временам деньги. А, во-вторых, он видел это же издание в книжном магазине Покрова по цене 50 копеек. Провинциальный юноша, незнакомый с московскими библиофильскими расценками, быстро произвел немудрящие вычисления. Осмотрев более внимательно предлагаемый ассортимент, задав пару-тройку наводящих вопросов, полный планов, он вернулся в Покров. Открывая следующим утром книжный магазин, продавщица увидела прижатое к стеклу нетерпеливое лицо Феликса, пристально разглядывающего выставленный товар…

Гонорары, полученные Феликсом за последние статьи, помогли книголюбу начать собственное «книжное дело». Он привозил в Москву и продавал магазинные экземпляры, но, конечно, «не корысти ради», а чтобы порадовать себя приобретением заветного издания уже по московским ценам. Регулярно приезжая в столицу, сближаясь на книголюбской почве с коллегами-собирателями, Феликс погружался в библиофильство, коллекционирование автографов. Со временем он подружился со многими легендарными книжниками страны москвичами Михаилом Чувановым и Львом Мнухиным, ленинградцем Моисеем Лесманом, киевлянином Виктором Киркевичем, воронежцем Олегом Ласунским, сблизился с известными писателями-библиофилами Евгением Осетровым, Сергеем Наровчатовым, Павлом Антокольским, Львом Озеровым…

Получая неплохие по тем временам журналистские гонорары, Феликс приобретал в букинистических магазинах и у частных владельцев редкие поэтические издания. Так сформировалось его уникальное собрание «Первая книга поэта. ХIХ – ХХ вв.», каталог которого был напечатан в Москве в ноябре 1979 года тиражом 300 экземпляров. Несколько сборников украсили автографы авторов, чьи книги включены в это издание. Кстати, на недавнем аукционе один из таких каталогов был куплен известным коллекционером за весьма неплохие деньги.

Вообще тема библиофильства для героя этой книги – и счастливая, и драматичная: годы, проведенные за «зеленым сукном», унесли большую часть раритетов, собранных в течение полувека.

Космонавты, народные артисты и другие грузчики

Много лет спустя, будучи в заграничных турне, Феликс делал годовую выручку всем эмигрантским книжным магазинам.

В 1988 году, в первую поездку в США, «по наводке» одного известного поэта, Феликс немедленно отправился в одну из точек выдачи «запрещенной» литературы, где бесплатно можно было разжиться изданными на Западе книгами, предназначенных для морального разложения «руссо туристо». Дело было поставлено на широкую ногу – вниманию посетителей предлагался увесистый каталог продукции. Среди откровенной пропаганды встречались стоящие вещи: произведения Бродского и Солженицына, Гумилева и Цветаевой, других не издававшихся у нас поэтов и писателей, опусы западных историков…

Сделав цээрушникам месячный план, книголюб, чрезвычайно довольный уловом, в аэропорту Кеннеди распределил среди товарищей по поездке коробки, во много раз превышающие по весу положенный лимит авиапассажира. Среди «товарищей» были и сотрудники ведомства – антагониста ЦРУ. Феликс не стал афишировать, что именно он просит «помочь довезти». «Так, кое-какие вещи», – туманно объяснял он, доверчиво глядя чистыми глазами. Никто не смог отказать известному журналисту. Мила, встречавшая Феликса в аэропорту Шереметьево-2, была потрясена: каждые пять минут к ней подходил кто-нибудь из пассажиров самолета, в котором летел Феликс, и уточнял:

– Вы ждете Феликса Медведева?

– Да, – кивала Мила.

1990 г. Очередной визит в Нью-Йорк. С менеджером Галиной Соколовской в магазине русской книги, который располагался рядом с трагически известными ныне башнями-близнецами. 12 сентября 2001 года в телефонном разговоре Галина поведала Феликсу ужасающие подробности катастрофы, накануне увиденной собственными глазами

– Хорошо, – кивал в свою очередь подошедший и ставил у ног Милы тяжелую коробку. – Это вещи вашего мужа.

Мила с удивлением узнавала в «грузчиках» знаменитых ученых, космонавтов и артистов. Наконец появился владелец книжного богатства. Феликс был словно наэлектризован – ему не терпелось поделиться впечатлениями от поездки. Увидев Милу, заставленную книжными столбами, он подбежал, радостно крича:

– Привет! Привет, Мила! Все принесли? – И окинул пристальным взором имущество.

– Привет, конечно, – обняла мужа Мила. – У вас там что, вся делегация твои книги грузила?

– Не вся, – мотнул головой Феликс. – Марис Лиепа не смог, он на транспортерной ленте катается.

– Как – «катается»? Ему плохо? – испугалась Мила.

– Не волнуйся, – Феликс тепло оглядывал свое богатство. – Ему хорошо… В воздухе «дозаправился»…

Но не всегда рядом были брутальные космонавты, способные принять на себя тяжесть нежной привязанности Феликса к литературе и рассеять сомнения сотрудников аэропорта в легальности груза. В сложных случаях на помощь приходили слабые женщины. Как-то в Париже Феликс сидел перед горой свежих приобретений и размышлял, каким образом ему: по-первых, довезти все это до аэропорта Шарля де Голля, а во-вторых, пройти предполетные формальности. Вес книг явно превышал мыслимые нормы, а платить за перегруз не очень хотелось… Исса Яковлевна Панина, живо откликнувшись на заботы друга, решила обе эти проблемы. Во-первых, она нашла подругу с транспортом, мощности которого хватало на доставку груза, а во-вторых, у подруги нашелся родственник – сотрудник Аэрофлота, полномочий которого оказалось достаточно, чтобы правильно оформить багаж. «Лишние килограммы» были провезены как жизненно необходимые московскому журналисту предметы, что, впрочем, вполне соответствовало истине.

Татьяна Ивановна Лещенко-Сухомлина, став свидетельницей одного из триумфальных возвращений Феликса на родину из Парижа, записала увиденное: «Провожать своего приятеля Феликса пришел писатель Мамлеев. Феликс явился с охапкой книг, когда я уже садилась в машину ехать на вокзал. В его комнате был невыразимый хаос, вещи разбросаны на полу, в углу высилась гора книг. «Торопитесь!» – крикнула я ему, отъезжая. Мы благополучно сели в поезд, я расположилась в нашем уютном купе, предвкушая, как буду кушать вкуснейшую курицу, которую поджарила на вертеле милая Андрэ, запивая все это «мартини»… Время шло. Феликса не было и в помине. Провожающих удалили из вагона… И вдруг послышался топот ног, шум, крики, возня у вагона, кутерьма в проходе, и в купе на сиденье рухнул, держа в объятиях кипу книг, Феликс – он был красный, как рак, он задыхался, и, казалось, вот-вот отдаст душу Богу! Мне не улыбалось ехать дальше с мертвым телом. Я дала ему воды, заставила расстегнуть пальто, сорвала с него кепку. Когда он пришел в себя, я заорала на него. В ответ он прохрипел: «Я всегда так!» – и стал оживать. По всему проходу валялись его вещи, рассыпались книги. Проводник и пассажиры помогли собрать все это. Кто-то хохотал, кто-то ругался, кто-то совал ему в рот таблетку валидола. Он вытянулся на моей нижней полке, выпил целый стакан моего «мартини», и этот чертяка Феликс заснул с улыбкой на устах! Всю дорогу я ругала его. Он, как водится, хохотал и ни капельки не раскаивался. Наоборот, как всегда, был в восторге от самого себя».

Пепел «первенца» Гоголя

В дефицитные советские времена Феликсу было не так сложно, как другим книголюбам, добывать хорошие книги. Его двоюродная сестра Люся, Людмила Мартынова, дочь маминого брата Герасима, погибшего на фронте, руководила отделом подписных изданий в Московском доме книги на Калининском проспекте. Подписка на собрания сочинений русских и зарубежных классиков была предметом охоты многих москвичей. К Людмиле то и дело подходили разные люди с нижайшей просьбой оформить подписку на Конан Дойла, Дюма, Диккенса, Толстого, Пушкина… Люся почти никогда не отказывала просителям и не принимала за помощь денежных «подарков», но не отказывалась от билета на модный спектакль, или на балет в Большой театр, от пропуска на творческий вечер в ЦДЛ. Многочисленная родня и друзья Феликса, и, в первую очередь, он сам протоптали в Московский дом книги широкую дорожку. Вся элита книжной Москвы знала Людмилу Герасимовну. «Когда еще она не гордилась мной – известным журналистом, ведущим литературных вечеров и телепередачи «Зеленая лампа», я уже гордился своей сестрой!» – заметил Феликс.

Феликс обожал свою коллекцию. Именно она заставляла его «раздваиваться»: одна его часть мысленно неслась по спешным журналистским делам, а вторая – мечтала о благодушном созерцании книжных сокровищ, что ласково смотрели с полок на своего заботливого хозяина. И Феликс-журналист с удовольствием вынимал из кресла Феликса-библиофила и отправлял на «охоту».

Среди сокровищ, что составляли коллекцию Феликса, были «Мечты и звуки» Некрасова, та самая первая книга будущего классика русской литературы и поэзии, которую автор счел неудачной, особенно после ядовитой критики Белинского, и постарался уничтожить весь тираж. Ему это вполне удалось, и в распоряжении библиофилов остались единичные экземпляры, когда-то и кем-то по случаю купленные и дожившие до наших дней. Когда Феликсу удалось добыть драгоценную книгу, его радости не было предела, и он обзвонил всех знакомых книголюбов с сообщением о своем успехе. Кто-то восхитился невиданной удачей, а кто-то заскрежетал зубами от неукротимого жара зависти. Только тот, кто носит в себе вирус коллекционирования, может понять эти чувства.

В поисках «коробочки с пеплом первоизданий». Автоколлаж Феликса  в образе «Книжного червя» с картины Карла Шпицвега

В 1979 году на одном из творческих вечеров журналиста-библиофила, который проходил в Доме ученых, его приятель Александр Хорт, известный сатирик, один из авторов любимой советскими читателями юмористической 16-й полосы «Литературной газеты», прочитал написанную специально для этого мероприятия пародию. Она называлась весьма поэтично «Одна, но пламенная страсть. Очерк о книголюбе» и дала жизнь известному библиофильскому анекдоту о «коробочке с пеплом».

«К известному собирателю первых поэтических книг я пришел погожим летним деньком. Феликс Николаевич принял меня в просторном кабинете, ломящемся от книг. Книги лежали повсюду – на подоконнике, в креслах, под кушеткой и даже на столе… Посреди комнаты весело потрескивает печка, возле которой сидит сам библиофил. Завидев гостя, Феликс Николаевич начинает рассказывать о своей уникальной коллекции первых поэтических сборников.

– Гоголь вступал на литературную стезю как поэт, выпустив идиллию «Ганц Кюхельгартен», – говорит он. – Когда же в печати появились плохие отзывы, двадцатилетний Николай Васильевич скупил у книгопродавцев все оставшиеся экземпляры и сжег их. Вот в этой банке хранится пепел его первого поэтического сборника. Как видите, пепел в отличном состоянии.

Аналогичный случай произошел с первой книжкой стихов Некрасова «Мечты и звуки». После того как критики отрицательно отозвались об этом сборнике, он взял из книжных лавок все непроданные экземпляры и сжег. Теперь пепел «Мечт и звуков» является алмазом моей коллекции.

– А в этих урнах, – он подходит к стеллажам, – хранятся первые книги молодых поэтов. Места в квартире уже мало, поэтому я сжигаю их лично, что позволяет сделать коллекцию более компактной.

В это время почтальон приносит Феликсу Николаевичу пачку бандеролей – ведь каждый молодой поэт считает своим долгом присылать известному собирателю свои первые книги. Феликс Николаевич тут же бросает пакеты в огонь и, ласково помешивая их кочергой, говорит:

– Да, истинная поэзия греет людей. За это я ее и люблю. Собирательство стихов – моя одна, но пламенная страсть.

Я покидаю гостеприимного библиофила далеко за полночь. Город спит и лишь одно окно светится в ночи – это горит огонек в кабинете Феликса Николаевича, отдающего книгам весь жар своей души и печки».

Аукцион для богатых

В те далекие уже годы, а именно в конце 80-х, имя которого гремело на всю страну, что называется, летел по жизни. И в прямом смысле – летал по стране и миру, и в переносно-поэтическом – времени на жизнь категорически не хватало. Да так, что иногда он серьезно подводил журнал, вовремя не сдав какой-то чрезвычайный материал, не ответив на кипу читательских писем, не сдав в номер очередную публикацию поэтической антологии «Русская муза ХХ века», которую они готовили с Евгением Александровичем Евтушенко.

Мэтр доверял своему помощнику, когда отбывал в какой-то западный вояж. Так вот однажды, вернувшись в Москву из Америки и придя к Феликсу на Покровку, где они нередко работали в личной библиотеке журналиста – коллекционера поэзии, Евтушенко обнаружил, что коллега подвел и его, и журнал, не сдав вовремя материал в редакцию. Разгневавшись, мэтр так ударил кулаком по и так уже видавшей виды «Оптиме» хозяина квартиры, что машинка разлетелась вдребезги. Впрочем, отходчивый Евгений Александрович вскоре, сменив гнев на милость, вписал в подсунутый провинившимся соавтором второй том собраний сочинений Е.Е. рожденное в несколько секунд тренированным вдохновением четверостишие-автограф:

На мою прославленность все взъелись,

Я недопрославлен, все брехня,

Потому что есть Медведев Феликс,

Перезнаменитивший меня…

(2 апреля 1988 г.)»

 Этим автографом великого поэта адресат гордится по сей день и иногда шутит: «Будут плохи дела, задвину его на какой-нибудь «Сотбис».

Кстати, 1987 году наш герой присутствовал на первом в Советском Союзе аукционе «Сотбис». Проведению аукциона предшествовали русские торги в Лондоне и Париже, когда были официально приобретены драгоценные для России предметы русской культуры и искусства, среди которых картины Репина, письма Тургенева и Пушкина. Аукционисты оживились, забрезжила надежда на то, что СССР подхватит мировую традицию обмена культурными ценностями. «Сотбис» в Москве вызвал настоящий ажиотаж. Феликс не успевал раскланиваться со всеми знакомыми – сюда, в Центр Международной торговли, съехался весь столичный бомонд. Потом он узнал примерное число гостей – 11 тысяч!

 Дарственная надпись культового советского поэта Александра Твардовского, полученная  в 1961 году в редакции журнала «Новый мир»

Феликс видел собственными глазами, как люди падали в обморок, услышав, что за полотно Родченко или за картины еще плохо известного в России Миши Брускина платили сотни тысяч долларов. Организаторы заработали немыслимую по тем временам сумму – 3,5 миллиона. В 1988 году подоспел «Кристис», заявивший 580 лотов, дающих исчерпывающее впечатление о русском прикладном искусстве. Среди лотов присутствовали редчайшие произведения искусства, такие как «Девушка с грибами» Венецианова. Для того чтобы подать лоты в наиболее выгодном свете, организаторы аукциона перестроили центральный зал наподобие петергофского дворца… Это было незабываемо…

Предприимчивый Феликс заинтересовался модными на Западе ристалищами по реализации редких и дорогих предметов искусства, автографов, старинных книг. Он со товарищи придумал для московской публики мероприятие под «скромным» названием «Аукцион для богатых». На торга выставлялись спрятанные ранее за семью замками у коллекционеров и их наследников раритеты.

Сам же организатор и вдохновитель нового для Москвы действа интересовался книгами с автографами знаменитых авторов. Будучи сам весьма одаренным «автографистом», способным за минуту родить поистине незабываемые и никогда не повторяющиеся строчки-посвящения, Феликс высоко ценил оригинальные автографы, передающие настроение и чувства автора, аромат эпохи. Со временем он стал не только владельцем одной из самых обширных в Москве коллекций автографов, но и настоящим докой по части их цены и качества. «В автографе должно быть не менее семнадцати слов, – уверяет Феликс. – Только тогда он будет стоить нормальных денег». Примечательно, что в стихотворном иронически-завистливом посвящении Евтушенко Феликсу Медведеву вместе с подписью автора ровно семнадцать слов.

Когда в 2003 году в Москву из Лондона приехал князь Никита Лобанов-Ростовский, один из самых известных в мире коллекционеров и специалистов по историческим и культурным ценностям, журналист не упустил возможности встретиться с ним. Фигура князя обладала особой притягательностью – еще бы, потомок русского царского рода, обладатель уникальной коллекции декоративного искусства, эксперт, к чьему мнению прислушиваются на всемирно известных аукционах «Сотбис» и «Кристис», гражданин США и при всем при этом – лондонец, считавший родиной страну Болгарию. Описывая особенности собирательского дела, князь поведал, что оборот антикварного рынка на тот момент составил 4 миллиарда долларов в год, что примерно равно обороту мирового рынка алмазов. Подтвердив предположение Феликса о варварских традициях собирательства в России, о том, как первые ростки цивилизации были задушены революцией, князь искренне сожалел:

– Собирательство в те времена ассоциировалось с накопительством и стяжательством, буржуазным предрассудком. И особенно не поощрялось. По и так некультурно богатой стране опять прокатился Чингисхан. С пулеметом и красным знаменем. И то, что в России сохранились музеи, мне лично кажется чудом.

– Жуткая картина, – поежился Феликс. – Но куда же смотрел вроде бы образованный вождь пролетариата Владимир Ульянов да и культурный авторитет Максим Горький?

– Что вы! – всплеснул руками князь. – Именно «освобождению России от культурных ценностей, а попросту ее грабежу, мы всецело обязаны как раз двум названным вами персонам. Именно Ленину и исполнителю его желаний Горькому мы обязаны тем, что до 1924 года было вывезено 60 тысяч тонн предметов русской культуры. Нужна была валюта на укрепление диктатуры пролетариата…

Никита Дмитриевич говорил о том, что с появлением «новых русских» качественное русское искусство стало дороже, чем в других странах.

– А что такое, по-вашему, «качественное русское искусство»? – поинтересовался журналист, – Айвазовский, Шишкин… или скажем, известный только ценителям Купер?

– Качественными, а для меня значит востребованными на аукционах являются прежде всего значительного размера полотна хрестоматийных художников реалистической школы XIX века… Мне кажется, знакомые всем шишкинские «мишки» были в каком-то смысле символом устойчивой России и нормального детства с обязательным визитом в Третьяковку. Или Айвазовский, живущий уже не как художник, а как многомиллионная копия самого себя, знакомый всем и каждому – от музеев до станционных буфетов и вырезок из журнала «Огонек», в коммуналках и школьных классах… Только не пойму, почему советская власть так горячо их любила? Тайна века…

Феликс и князь Лобанов-Ростовский говорили о странной популярности импрессионистов и «циклопической» цене на них – за Ван Гога и Ренуара на последних торгах коллекционеры выложили почти по 80 миллионов долларов, о том, что российское законодательство по-прежнему недружелюбно к коллекционированию и антикварному делу, и поэтому российские коллекции, в основным, – «теневые» и известны весьма узкому кругу людей, а обмен культурными ценностями между Россией и другими странами часто «ходит в обнимку» с контрабандой… «Так что подождем, – сказал напоследок Никита Дмитриевич, – В России всегда долго запрягали».

Февраль 2013 года. Феликс все такой же неунывающий и занятой, носится по своим делам. Ни слякоть, ни бушующий в Москве грипп не в состоянии притормозить движение этого вечного двигателя.

– Феликс, ну что же ты бегаешь в такую непогоду? – переживают друзья, зная, что накануне он температурил.

– Осень, зима – мне на все начхать! – жизнерадостно отмахивается он. Потом, заметив восхищенную благосклонность слушателей, добавляет, картинно распрямившись:

– Деньги, безденежье – на это тоже начхать!

– Ну нет! – тут Мила останавливает театральное выступление мужа. – Когда у тебя нет денег, ты в плохом настроении!

Игра с огнем, или Феликс, Федор, Франция, Фортуна и… Ф.63.0

«Данный контракт заключается между Клиентом Феликсом Николаевичем и Терапевтом-психологом Аллой Ивановной сроком не менее чем на 3 месяца. В целях предоставления Клиенту необходимой психотерапевтической помощи Терапевтом Клиент и Терапевт встречаются раз в неделю в условленное время на терапевтическую сессию длительностью 40–50 мин. Терапевт обязуется использовать все свои знания и опыт для помощи Клиенту. Клиент обязуется регулярно являться на сессии и оплачивать 10$ за каждую… На период лечения Клиент обязуется не посещать игорные заведения. Апрель, 1996 год».

Бодро начатое лечение быстро прекращается, потому что «Клиент», соблюдая требования Контракта не входить в казино, просто не выходит оттуда.

С библиофилом, знатоком старинных книг, главой московской старообрядческой общины Михаилом Ивановичем Чувановым собиратель поэтических первоизданий Ф. Медведев подружился после первой же встречи и вскоре провел в ЦДА заседание книжного клуба, посвященное уникальной библиотеке первопечатных и рукописных книг старейшего в стране коллекционера

Недомогание, от которого Алла Ивановна пыталась избавить Феликса Николаевича, в соответствии с Международной классификацией болезней (МКБ-10) имеет код F63.0 в Разделе «Расстройства привычек и влечений» и именуется «патологическим влечением к азартным играм». В первой «почетной тройке» находятся также F63.1 и F63.2 – не менее патологические влечения к поджогам и воровству. Можно сказать, что «серебряная» и «бронзовая» ступеньки Раздела были успешно преодолены Феликсом еще в бурном детстве, а вот «золотую медаль» он, так сказать, заслужил по праву уже в самом расцвете сил.

Если обычному человеку, даже психотерапевту, едва ли понятны мотивы, радости и горести настоящего игрока, то, к примеру, небезызвестный Федор Михайлович понял бы Феликса Николаевича без слов. Вернее, с их минимальным набором: «фишка», «стэк», «спин», «зеро», «номер», «фест-фо», «сикс-лайн»… 10 тысяч франков, выигранных в первой же визит во французское казино, первый восторг победы, первая манящая улыбка Фортуны – вот тот «крючок», на который попался Достоевский. А дальше – десять лет сумасшедших дней и бессонных ночей у рулеточного стола, долги, кредиторы, одиночество, скандальная слава и бесконечные письма несчастной второй жене – секретарю и редактору: «Аня, милая, я хуже чем скот! Вчера к 10 часам вечера был в чистом выигрыше 1300 фр. Сегодня – ни копейки. Все! Все проиграл!», «…Милая, друг мой, жена моя, прости меня, не называй меня подлецом! Я сделал преступление, я все проиграл, что ты мне прислала, все, все до последнего крейцера, вчера же получил и вчера проиграл…»

…И снова Франция, только полтораста лет спустя. Учреждения азарта, открытые по распоряжению кардинала Мазарини для пополнения казны Людовика XIV, изрядно обмелевшей в результате солнечно-королевских капризов, по распоряжению Наполеона были выселены из Парижа. Ближайшим гнездом азарта стал городок Дьеп на берегу Ла-Манша. Журналистская охота завела Феликса к внуку известного писателя Леонида Андреева Александру Андрееву, проживавшему в старинной нормандской деревушке в двух часах езды от Парижа.

Поездка в казино была просто вежливым жестом со стороны жены Александра Розы. Зная любознательность Феликса, она предложила ему ознакомиться с этой экзотической стороной буржуазной цивилизации. Феликс с легкостью согласился. Кто не слышал волшебные слова-праздники – «Монте-Карло», «Лас-Вегас»? Упустить возможность? Ни за что! Казино ему пришлось по душе: мягкие ковры, приятное освещение, любезные крупье, улыбчивые официантки, карточные игры на любой вкус и – вершина айсберга азарта – рулетка. Первая ставка, последний плавный виток рулетки – и выигрыш красиво лег в кошелек. «Мелочь, а приятно!» – блеснула глазом будущая казиношная знаменитость. С интересом разглядывая разграфленное зеленое сукно и сверкающую вертушку, он едва ли мог вообразить, что спустя несколько лет казиношное сукно станет саваном для многих дорогих ему вещей и книг, а звук крутящегося шарика – единственным звуком, который он будет слышать среди шума несущейся мимо жизни…

Шанс не щекотать черта

Когда в 1990 году уже прошлого века в Москве открылись первые игорные дома «Савой» и «Москва», Феликс не придал этому факту особенного значения. Ну, открылись и открылись… Но судьба уже подбиралась к нему, складывая даты, часы, номера телефонов и цифры гонораров в роковую цифру «666» – сумму всех чисел на рулетке. Как-то, июльским воскресным полднем, он обратился к Миле:

– А не прогуляться ли нам в казино? У нас есть 150 долларов…

Ближайшее казино «Москва» располагалось в здании гостиницы «Ленинградская» в десяти минутах ходьбы от их тогдашнего дома. Феликс был настроен благодушно, он недавно вернулся из удачной поездки во Францию, а сейчас планировал очередной выпуск «Зеленой лампы» с дочерью Маяковского, которая собиралась приехать в Москву. Мила с удовольствием согласилась – ей не хотелось терять драгоценные минуты, когда, впервые за долгое время, Феликс не убегает на встречи, не улетает в командировки и не ускользает в поисках раритетов. Да и интересно было глянуть, какое оно – казино, кусок непонятной еще капиталистической действительности?

– Мы шли по знойной Москве, – вспоминал Феликс, – я то обнимал Милу за хрупкие плечи, то держал в своей руке ее изящную ручку с маленьким обручальным колечком. Ее пальчики были так тонки, что в свое время, почти двадцать лет назад, облазив все ювелирные салоны Москвы, мы с трудом подобрали золотой перстенек. И все пятнадцать лет он норовил слететь с прозрачного пальчика и затеряться. Но что-то удерживало его на своем месте, удерживая нашу жизнь и семью в почти счастливом равновесии. Кто бы знал, куда вела нас теперь эта пыльная мостовая!..

Помпезное здание гостиницы, тяжелые двери, оформление в стиле «советский ампир», флегматичный персонаж на входе – все это не впечатлило семейную пару. К тому же выяснилось, что помимо платы за вход требуется предъявление паспорта. Свободолюбивый Феликс, без всяких документов вхожий в самые высокие сферы, изумился и возмутился.

– Паспорт?! – закричал он. – Скажите еще, что вы пускаете только москвичей с пропиской!

С Арчилом Гомиашвили, чей Остап Бендер из известного фильма «12 стульев», невероятный оптимист и обаятельный авантюрист, надолго запомнился зрителям. В начале 90-х открытый Арчилом клуб «Золотой Остап» стал одним из самых престижных в Москве

Он пока не знает, что казино всего мира открывают клиентам двери только по предъявлении паспорта. Таким образом ведется учет клиентов, разделяя их впоследствии на случайных, постоянных и нежелательных. А сейчас будущая ВИП-персона лучших московских игорных домов вне себя от возмущения и не стесняется в выражениях. Когда Феликс доходит до обвинений казино в сотрудничестве с КГБ, Мила утаскивает разбушевавшегося супруга на свежий воздух.

«Судьба давала мне шанс отойти в сторону, – признается Феликс. – Не испытывать ее коварства. Не гневить Господа. Не щекотать черта. Но дремавшая на самом дне естества страсть уже закрутила колесо соблазна. Жребий был брошен. Рубикон перейден».

«Здравствуй, племя, молодое, незнакомое!..»

Обстановка в стране начала 90-х годов была жутковатой. Мощная держава, занимающая 1/6 Земли, словно колосс на глиняных ногах, рухнула почти в одночасье. Михаил Горбачев, скорее всего, не предполагал таких оглушительных последствий своего начинания, лавина которых похоронила под собой сложившиеся традиции, связи, представления. Лысые полки магазинов, продуктовые карточки, надвигающийся голод, дикая инфляция, мрачные, испуганные люди на плохо убранных улицах, толпы несчастных переселенцев, вынужденных бросать родные места из-за разгоревшейся межнациональной розни в бывших советских республиках, – у людей, переживших войну, возникло стойкое ощущение «дежа вю».

Бывшие советские граждане, именуемые теперь «россиянами», нечеловечески устали от дефицита всего и вся, от набивших оскомину лозунгов и нескончаемых политических драк, а, главное, от непродуманных экономических решений творцов нового экономического порядка. Голодные студенты и пенсионеры стоят в очередях за мятыми овощами в пропахших плесенью магазинах. Помнится, как ушлые профкомовцы лучшего вуза страны распределяли между собой гуманитарную помощь США – пайки американских военных с сухими бисквитами, арахисовым маслом и главным деликатесом – мясом, упакованным наподобие нынешнего кошачьего корма. Москвичи меняют в метро непонятные ваучеры и скромное домашнее золото на яркие временные бумажки, именуемые деньгами.

Предприятия по всей стране дышат на ладан, вместо заработной платы людям выдают непроданную продукцию. Оживает давно забытый натуральный обмен, правда, теперь новое племя бойких торговцев именует его модным словечком «бартер». Каждый месяц открываются и лопаются банки, «МММ» назойливо предлагает жадным ленивцам пойти легким путем пресловутого рекламного персонажа Лени Голубкова – накупить «акций» странно-финансового предприятия и разбогатеть в одночасье. «Я не халявщик, я партнер!» – гордо заявляет с экрана халявщик Леня.

В официальных бумагах вместо обращения «товарищ» несмело, непривычно для глаза и слуха пробует угнездиться словечко «господин». Юморист Задорнов предлагает бывшим камрадам от души повеселиться над словосочетаниями «господин Криворучко» или «мэр Сыктывкара».

В обнищавшую Россию завозят первые доллары, и зеленые бумажки с портретами чужих президентов на долгие годы становятся не только единственным надежным средством платежа, они превращаются в нового российского Идола, разом заменив собой всех предыдущих. Зарплата банковского юриста в 150 долларов кажется немыслимым богатством, обрушившимся на счастливчика в офисном костюме, и пределом мечтаний никому не нужных инженеров.

Вместе с долларами в Россию приезжает другое иностранное явление – рэкет. Теперь любая торговая или общепитовская точка в нагрузку ко всем своим тревогам получает «крышу» – криминальную группу короткостриженных владельцев кожаных курток. «Крыше» надлежит «отстегивать» львиную часть доходов, даже если доходов с гулькин нос, иначе… У мирных граждан на слуху наименования могущественных группировок «братвы» – «любера», «солнцевские». Тюремный жаргон постепенно ставит на колени «великий и могучий». Выражения «в натуре», «по ходу», «по любому» и иной дворовый лингвистический мусор теперь понятен всем, от школьников до академиков. Впрочем, и слово «мусор» чаще используется в ином, нелестном для органов правопорядка значении.

Раздирается на части то, что еще не развалилось само, продаетcя все, что можно продать. Пустуют театры, библиотеки, концертные залы и консерватории, зато к станциям метро не пройти из-за грязных стихийных рынков. Вплоть до недавних дней неухоженные торговые точки у метро резали глаз, как мерзкое свидетельство того тяжкого безвременья.

Именно на этом, по-достоевски нездоровом фоне пышно расцветают первые злачные места – залы игровых автоматов, казино, стриптиз-клубы и «массажные» салоны. Одно из модных заведений того времени – ночной клуб «Доллс» («Куколки»), крепко засевший в районе бывших революционных баррикад Красной Пресни – промелькнет в триллере-репортаже Феликса «Смерть под вспышкой»: «Прийти сюда – значит иметь в кармане пятьсот-восемьсот баксов. Изысканная еда, деликатесные заморские блюда, музыка живьем и, конечно же, живьем самые престижные жрицы любви. Фактически они входят в меню. К любому заказанному тобой блюду и даже чашечке кофе плюсуется полтинник – плата за общество особы особого поведения, которая подается вместе с ужином. «Доллс» посещает, как правило, новая русская публика, богатая, сытая, наглая. Ну и, конечно, непременные тусовщики столицы, шоумены, менеджеры, певцы и певички разных там совсем не колоратурных сопрано, длинноногие мисски, прожигатели дармовых денег».

Те самые карты, что Феликс получил в подарок от отца в далеких 60-х. Не знал Партош-старший, символом каких драматичных событий станет этот легкомысленный сувенир

До открытия официальных казино в Москве функционируют катраны – подпольные игровые заведения, где находят приют любители адреналина. За выдачу милиции адреса катрана болтуну грозила жестокая расправа. Первые официальные казино «Савой» и «Москва» поначалу предназначались для обслуживания VIP-категории человеческой породы в СССР – иностранных туристов. У кого же еще из честных людей могли образоваться доллары на ставку? Но ситуация быстро меняется. Респектабельные заведения довольно скоро становятся прибежищем разношерстной публики.

Жажда «срубить по-легкому» большие деньги, как чума, охватывает город. Этому наваждению не в силах противостоять ни старые, ни малые, ни здоровые, ни больные, благо владельцам рулеток, карточных столов и «одноруких бандитов» все равно, откуда посетители берут заветные «грины». Пенсии, пособия, зарплаты, гонорары, взятое в долг, наворованное, награбленное и даже обагренное кровью – все без разбору сливается в бездонную бочку азарта.

Число казино растет – уже к 1992 году их около тридцати, число же залов игровых автоматов учету не поддается. Ни одна столица в мире не может соперничать по количеству «гнезд азарта» со столицей свежеобъявленной Российской Федерации. Казино сияют шикарными вывесками, сутки напролет над неумытым городом и полуразбитыми тротуарами горят зазывные огни рекламы. «Долой кефир и клизму! Все к «Капитализму»! – так оригинально приглашает к себе казино «Капитализм». Доходный бизнес становится предметом постоянных разборок между преступными группировками, казино переходят из рук в руки, самые непокорные владельцы, как, например, в случае с казино «Валери» или «Пекин», просто отстреливаются. По свидетельствам очевидцев, хозяин «Пекина», существовавшего некоторое время в гостинице с одноименным названием, прославился еще тем, что любил в разгар игры выскочить из своего кабинета и начать нецензурную тираду в адрес крупье, «проигрывающих его деньги», и клиентов, «выигрывающих его деньги».

«Смерть под вспышкой» – во многом автобиографическая книга – будет написана почти мгновенно, всего за пару недель, после трагической смерти принцессы Дианы, чьи безыскусные жизнь и красота загублены праздным любопытством толпы. Сквозь торопливые, переполненные эмоциями строки книги, как лихорадочный румянец на щеках чахоточного, четко проступают нравы, царящие в буйные 90-е. Феликс получит от своего редактора 1200 долларов гонорара и тут же помчится к рулетке.

«Мистер Медведев? Вы продали фальшивку…»

– Мистер Медведев? – уточнил вежливый голос с небольшим акцентом. – Я звоню по поручению адвокатов мистера Смита, которому вы продали картины Харитонова. Мистер Смит сделал экспертизу. К сожалению, картины фальшивые.

– Что?! – лицо Феликса вытянулось, руки мгновенно похолодели.

– Мистер Медведев, – не обращая внимания на изумление собеседника, продолжил вежливый голос. – Надеюсь, вы понимаете, что обращение в правоохранительные органы может сильно повредить вашей репутации, не говоря уже об уголовной ответственности за мошенничество…

Как ни странно, вовсе не азарт и не любовь к золотому Тельцу заставили Феликса в первый раз начать охоту за Фортуной в казино, а обычная неудача в торговле. Однажды, во время поездки в Америку в 1992 году, к Феликсу заскочил местный персонаж по имени Марк, прослышавший о том, что Феликс интересуется предметами искусства и редкими книгами.

– Слушай, Фил, – с ходу начал он. – Тут один приятель-эмигрант оставил у меня десять картин Харитонова. Уже шесть лет прошло, он как в воду канул. Ты все можешь. Продай? Все, что сверху двухсот долларов за картину – твое.

– Без проблем, – кивнул Феликс и уже на следующий день пристроил экспозицию одному бостонскому «мистеру Смиту» за… 15 тысяч долларов.

Бешеные деньги! Феликс кинулся по магазинам. Аппаратура, дорогая одежда, половина запасов русского книжного магазина Камкина. Одаривая в Москве родных и близких, он радовался большой удаче. Звонок из Америки раздался нежданно.

Слушая неприятно-любезный голос, Феликс молчал и пытался оценить риски.

– Мне бы не хотелось подробно описывать возможные перспективы, среди которых запрет на въезд в США и международный скандал, – продолжал добивать Феликса звонивший. – Чтобы избежать этих последствий, вам необходимо вернуть деньги…

После разговора Феликс никак не мог прийти в себя. В груди пылала тревога. 15 тысяч долларов – весьма внушительная сумма, эквивалент квартиры в Москве. Он попытался прикинуть, сколько денег осталось от сделки, сколько можно наскрести по сусекам и знакомым. «Кот наплакал! – понял он. – Куда я все растрепал?!» Международный скандал не пугал Феликса, лишнего пиара для журналиста не бывает, его страшила неприятная перспектива стать «невыездным», и как раз тогда, когда он получил возможность общаться со знаменитостями всего мира! Да и дурная слава торговца «фальшаком» была не к лицу известному собирателю редкостей. И уж совершенно не манили «небо в клеточку и друзья в полосочку». Может быть, ему следовало обратиться к хорошему юристу, и тот задал бы «представителю адвокатов» пару резонных вопросов на предмет полномочий, актов экспертиз и другой казуистики. Вполне возможно, что «мистер Смит» просто решил вернуть потраченные деньги, или еще какой деятель возбудился идеей заработать на доверчивости русского… Не исключался и банальный шантаж… Но такого юриста на примете не было. Да и кого волновали юридические аспекты в безбашенные 90-е? Заняв деньги у обеспеченного человека под огромные проценты, Феликс все отправил за океан. Сам же остался с долгом, который вбил первый чугунный клин в, казалось бы, прочное финансовое благополучие.

 В мастерской знаменитого художника Ильи Глазунова можно было встретить любую мировую знаменитость – и лидера французских националистов Ле Пена, и короля Испании Хуана Карлоса I, и Хуана Антонио Самаранча, и Мирей Матье… Мастер предлагал увековечить журналиста на своем полотне «Мистерия XX века», но Феликс, будучи скромным от природы, постеснялся бессмертия

И вот уже проредилась коллекция книг – первоиздания, книги с ценными автографами пошли с молотка… Их продажа чуть снизила накал, но не сняла проблему. Игра на бирже завела Феликса еще дальше – будучи дважды ограбленными прямо на улице в то время, когда несли кейсы с «добычей», незадачливые бизнесмены Феликс и его приятель по азарту Петр опустились еще ниже в рейтинге доверия кредиторов. Чтобы поправить дела, Феликс, памятуя о выигрыше во Франции, переступил порог казино с твердым желанием заработать. А дальше все по Достоевскому – бессонные ночи у рулеточного стола, колоссальные выигрыши и оглушительные проигрыши, нарастающее сумасшествие, неукротимая, почти физическая зависимость от казиношной свистопляски…

«У меня есть уникальный материал, но деньги – сразу!»

Перерывы между приступами острой игромании до отказа заполнены работой. Феликс носится по Москве, организуя встречи и концерты, пристраивая свежие интервью и статьи в различные издания.

В обязательную «заграничную» программу, помимо посещения знакомых и гранд-персон, теперь непременно входит казино. Друзья относятся к страстному увлечению Феликса с пониманием, часто предоставляя кров подгулявшему игроку. Среди «добрых ангелов» – все та же надежная подруга дней его суровых Исса Яковлевна Панина. Она, беспокоясь по-матерински, предлагала чашку чая, подушку и теплый плед азартному москвичу, когда он глубоко за полночь возвращался в ее гостеприимный дом после визитов в казино городка Анген. Правда охота на знаменитостей из особого, интеллектуального удовольствия начинала превращаться в банальную охоту на деньги. «Презренный металл», а, вернее, его бледно-зеленые бумажные заменители, были нужны только для того, чтобы, в свою очередь, быть замененными на стопку «чипов» в ближайшем казино. Вот классическая сценка этого периода. Николай Соловьев, редактор газеты «Литературная Россия» рассказал, как ранним утром в редакции раздался звонок:

– Сколько вы платите за одну страницу машинописного текста? У меня есть для вас уникальный материал. Но деньги – сразу.

«По стиснутости фраз, по категоричности, по многозначительному молчанию в трубке я почувствовал какую-то тайну… – признается Соловьев. – Не назвав себя, он пропал и больше не звонил. Спустя два месяца объявился снова. Пришел в редакцию, бросил на пол большую замызганную сумку, набитую газетами и книгами, стал в ней копаться и нервно извлек какие-то листки.

– Вот это для вас. Я задолжал большую сумму денег. Из-за игры в рулетку, в казино. Здесь обо всем написано.

Мы смотрели на осунувшегося, усталого человека с черно-седой неухоженной бородой и лихорадочно соображали: «Где же мы видели его? Какое знакомое лицо!» А он все молчал, не называя себя… Прочитав принесенное гостем, мы ахнули. Ни о чем подобном ни один из нас даже не слышал: частное лицо, не банкир, не коммерсант, не делец – задолжал миллион долларов. И сидел перед нами живой и невредимый. Это нынче-то, когда убивают за сто тысяч рублей, когда человеческая жизнь ничего не стоит. Загадка, страшная интрига. Как выходить из этого положения? Да и можно ли?..» Когда журналисты осознали, что их гостем был сам Феликс Медведев, тот самый, которого еще несколько лет назад читали, смотрели и слушали миллионы читателей «Огонька» и зрителей «Зеленой лампы», чье имя стало эмблемой горбачевской гласности – изумление перешло в онемение…

Он выдумал новую болезнь – «талисмания»

– Лена, Леночка, приезжай!

– Ты сошел с ума! – раздается в трубке удивленный голос графини де Карли. – У меня сейчас нет денег! Даже на дорогу!

– Я куплю тебе билет! – настаивает Феликс.

Растерянное молчание.

– Но мне не с кем оставить дочь! Я уволила гувернантку.

– Отвези к сестре, в Париж! – кричит, просит, требует, умоляет Феликс. – Лети в Москву через Париж! Забрось ребенка – и в аэропорт! Ты мне здесь нужна! Вопрос жизни и смерти!

– Зачем я тебе в Москве? – не понимает Елена. – Что за прихоть?

– Ты должна быть рядом, когда я буду играть в «Савое»! Я все расскажу, прилетай, пожалуйста! Это смертельно важно!..

…Можно ли договориться с Фортуной? Не зная верного ответа на вопрос, суеверные игроки выдумывают собственную систему игры: назначают «счастливые» цифры, даты и дни недели, считают буквы в имени крупье, садятся между двух тезок, делают ставку левой рукой, а берут выигрыш правой, дают или не дают «на чай», надевают красное, черное, зеленое, ходят по гадалкам и экстрасенсам, носят кольца с камнями-талисманами… Уинстон Черчиль любил цифру 18, милая сердцу Феликса Франзуаза Саган цифрой 8 добыла денег на покупку дома. Как-то Феликс выиграл «по-франзуазски», обложив, по совету астролога Тамары Глобы, заветную «восьмерку».

Но стандартные решения были не для него. Феликс пошел еще дальше. Он придумал себе живой талисман. Им стала Елена Прекрасная, она же графиня де Карли, она же – первая счастливая и несчастная любовь Эдуарда Лимонова, откровеннейшим образом выведенная в скандальном романе «Это я, Эдичка». Впечатлительный Феликс, неравнодушный к женской красоте, да еще так эротично заголенной на страницах романа, сразу после прочтения книги загорелся желанием увидеть своими глазами хрупкую музу поэта-экстремиста. И вот, наконец, Рим. Красивый дом графа де Карли в десяти минутах от Ватикана. Благородный отблеск коньяка в изящных рюмках… Конечно, она не разочаровала его – вместо классического интервью состоялось легкое светское знакомство, которое, выражаясь словами героини известного фильма, «переросло в нежную дружбу». Позже поэтесса-модель подарила Феликсу свою недавно изданную книгу-ответ бывшему супругу-скандалисту «Это я, Елена». Книга блистала профессиональными фотографиями обнаженной Елены и к тому же была украшена нежной дарственной надписью «Милому другу». И вот теперь Феликс звонит на другой конец Европы с криком души: «Приезжай!»

С живым Талисманом – красавицей Еленой Щаповой-Лимоновой-де Карли

Лихорадочное желание увидеть Елену объяснялось тем, что накануне Феликс, укутанный в долговые расписки, как мумия в бинты, выслушав «последнее предупреждение» в бандитском «Чероки», помчался к гадалке. «Солнцевские», могущественная преступная группировка, дали ему отсрочку на несколько дней… Когда отказывает здравый смысл, остается одна надежда – на третий глаз. Ворожея, пораскинув мозгами и картами, голосом дельфийского оракула предрекла: «Красивая, заграничная блондинка в дорогих перстнях должна быть с тобой от полуночи до рассвета, она принесет тебе удачу…» Феликс знает, чем грозит ему невозврат, его просьба к Елене не прихоть, это вопль загнанного должника, как скажет потом знакомый журналист. Поддавшись отчаянной просьбе друга, сторговавшись на творческом вечере в ЦДЛ и «бриллиантовом» аукционе, которые Феликс клятвенно обещает для нее организовать, – а сейчас он готов обещать хоть черта лысого – Елена летит в Москву. Она что-то щебечет встретившему ее Феликсу, но тот не слушает: «Она здесь, это самое главное, теперь никуда не денется!..» Перед глазами, словно рекламные огни казино, вспыхивает заветное «40000 долларов». Именно эту сумму должен он бандитам.

…И снова шикарное казино, и Феликс со спутницей в дверях. Только теперь он не случайный любопытствующий гость, он «персона грата». Перед ним предупредительно распахиваются двери, шкафообразные охранники приветливо кивают, не задавая лишних вопросов и не интересуясь документами сопровождающей красотки. Еще бы! Право чувствовать себя «своим на этом празднике жизни» Феликс оплатил не одной сотней тысяч оставленных здесь долларов. Он прекрасно знает, что ты желанный гость в любом казино, если твой кошелек туго набит. Если же ты на мели, тебе не нальют даже кружку пива. История о том, как в казино «Черри», просадив за вечер астрономическую сумму, Феликс, обладатель золотой VIP-карты этого же казино, не смог, даже унижаясь, вымолить в долг кружку пива и после долгих позорных переговоров с равнодушным персоналом утолил жажду из-под крана в туалетной комнате – навсегда впечаталась в его память. Игровое ристалище – это не место для сантиментов, понимания и жалости. Всемирная слава, заслуги перед человечеством, награды, обаяние, которому не могли противостоять президенты и голливудские звезды, – все это великолепие – пустой звук для владельцев казино. Деньги – единственный «эсперанто», международный язык, понятный им.

…Игрок-журналист и Талисман-поэтесса входят в игровой зал. Феликсу до сердечной боли знакомы правила рулеточного тотализатора, он знает все о тех, кого встречает на другом конце игрового стола. Этот вот, к примеру, с претенциозной прической и фигурными усами – знаменитый крупье Элвис, взрощенный в лучших британских казино, человек-легенда, «сподвижник» самого Джеко – легендарного Дэвида Джексона – и Хайдена Халлы, известного казиношной тусовке Москвы как «мистер Эйч». Клиенты боятся его – мало кто может противостоять этому умению, почти искусству «обувать» легко и непринужденно. Но Феликс больше его не боится – с 1994 года он ведет дневник, в котором есть запись: «Я разгадал Элвиса». Как? «Я ловил его на его же силе, оборачивающейся слабостью, к примеру, на тех же повторах. Нутром чувствуя по малахольному, рахитичному броску шарика, что сейчас случится повтор только что выпавшей цифры, я, насколько это было возможно, в пределах моих ресурсов, обставлял желаемую точку. И Элвис ее давал. Я радовался, как ребенок, и щедро отшвыривал от пододвинутого к моему бордюру тысячного выигрыша жетонов пять-шесть. На чай!»

А вот и Линда, красавица с порхающими пальчиками. На эти нежные, полупрозрачные, как крылья бабочки, волшебные ручки засматриваются клиенты, забывая обо всем. Пару бросков – и клиентские деньги уже сменили хозяина…

Как же далеки эти люди от прежних героев прославленного журналиста! В череде «объектов» охоты все больше гламурных персонажей, нынешних властителей голубых экранов и спортивных арен. И Феликс, не морщась, продолжает свою работу. В конце концов, он журналист. Что интересно публике – будет интересно ему. Да и нужны ли кому-то сейчас светлые умы уходящей эпохи с их вселенскими открытиями? Публике подавай мишурный блеск эстрады, и объем бюста очередной «поющей трихомонады» часто волнует воображение массового читателя сильнее, чем откровения нобелевских лауреатов. Пришло другое время, и оно принадлежит безымянным звездам в малиновых пиджаках. Черные «шестисотые» мерседесы с мигалками, сопровождаемые мрачными джипами, везут в будущее по встречной полосе поколение next. Новое время, новые герои… Феликс старается разглядеть настоящее под блестящим панцирем или стальной броней, когда идет на интервью с Линдой, Филиппом Киркоровым, Машей Распутиной, Аленой Свиридовой, Земфирой, когда сидит на записи песен недавно прогремевших на весь мир «Татушек», ощущая себя «папиком» в своем ярком богемном шарфике. Но работа, любимая, верная – единственное, что может отвлечь его от игры. Редакция «Мира новостей», которым руководил Николай Кружилин, на некоторое время стала родным домом для Феликса. «Они почти спасли меня, когда на время я вышел из рулеточного пике и меня корежило, как наркомана при ломке. Они дали мне полосу в газете и устроившие меня гонорары, и я в течение двух лет гонялся за звездами эстрады, театра и политики, чтобы каждую неделю читатель вслед за мной мог побывать в эмпиреях. Разговаривать со звездами – мое любимое занятие, суетное и азартное. Как хорошо, когда над тобой висит плетка железной необходимости: она дисциплинирует и делает из тебя раба поденки. Но поденки сладостной, превращающей жизнь в охоту», – признавался Феликс.

Со всемирно известным художником Михаилом Шемякиным. В 70-е годы власти вынудили его уехать из Советского Союза на Запад. Незаурядный мастер живописи не сломался, не потерялся, не исчез. Феликс Медведев общался с ним в США, во Франции, а  однажды в Москве они вместе побывали в столичном казино, когда Михаил, некоторое время наблюдавший за поведением Феликса у рулеточного стола, задумчиво изрек: «Таких, как ты, в Америке лечат насильно»

В тот день, впервые после череды жутких неудач, Феликс при помощи Талисмана одолел казино. Изнурительная битва заканчивается колоссальным для рулетки выигрышем – 22 тысячи 500 долларов. Теперь можно закрыть часть долга, избежать новых угроз – так бы решил человек, у которого сохранились остатки здравомыслия. Но не Феликс. Выйдя из коматозного состояния игрока, сорвавшего банк, он думает не о долгах, не о бандитах-кредиторах, игрок сладострастно вспоминает собственный рекорд – 35 тысяч долларов, вырванные в неравной схватке с казино «Метелица». И единственная мысль, которая будоражит ему кровь – стремление одолеть самого себя и поставить новый рекорд… Не проходит и пары дней, как от грандиозного выигрыша остается дым воспоминаний.

Куда несет тебя, милый Феликс?

Бывает, что Феликсу хватает выдержки вынести выигрыш из казино почти не попорченным. Он бежит домой, вручает Миле, порой не видевшей мужа несколько дней, часть денег на хозяйство и снова несется в казино. Финансовый семейный баланс неутешителен. Кормильцем семьи становится жена. Ее скромной зарплаты даже теоретически не хватит на роскошный порок супруга, но это – единственная сумма, на которую Мила может действительно рассчитывать. Ее силы поддерживает только любовь к талантливому, яркому, щедрому, беспутному мужу и надежда, что черной полосе все-таки придет конец… Феликс, страшно утомленный и болезненно возбужденный, прибегает только за тем, чтобы вместе с какими-то темными личностями вынести ценные вещи. Без разбору он бросает в коробки бронзу, редчайшие книги на многие десятки тысяч долларов и несет в любое место, где можно перехватить под залог драгоценных раритетов жалкую тысчонку-другую. Иногда, когда Фортуна ему улыбается, он успевает вернуть некоторые дорогие ему вещи, но большая часть когда-то огромной коллекции – предмета зависти многих московских собирателей – пропадает без следа. Он часто забывает составить перечень заложенного, взять расписки, все его мысли заняты только одним – предстоящей битвой с рулеткой. И главное, он же уверен, что сегодня-то обязательно отыграется и завтра вернет все заложенное или взятое в долг! И неизвестно, чего больше в этом пристрастии – болезненного саморазрушения или желания доказать Фортуне, что Феликс – ее родной брат, а о родственниках следует заботиться!

Фортуна упирается. С ее точки зрения, удача не может проявляться настолько примитивно – в виде банальных казиношных побед. Она уже подарила Феликсу исключительную судьбу, уникальное обаяние, потрясающих друзей, невероятную карьеру и ослепительные возможности. И как бонус – встречу с изумительной, нежной, красивой, доброй, понимающей женщиной, способной не только оценить неординарность любимого мужа, но и обладающей ангельским терпением и огромным запасом любви. «Чего же ты еще хочешь? – искренне недоумевает Фортуна. – Куда несет тебя, милый Феликс?»

Но Феликс, как гоголевская «Русь-тройка», не дает ответа. Не помня самого себя, он носится из казино в казино, в Москве и за границей, отлавливая за хвост неведомую Жар-птицу. «Бывали дни, когда мне сказочно везло. Я играл легко, раскованно, без оглядки… А сидящие возле игроки ревниво завидовали мне, потому что за столом не может всем везти сразу, – откровенничал Феликс в интервью журналу «Элит-инфо». – В эти часы я ни о чем не жалел. Ни о проигранных зачастую не только своих, но и чужих деньгах, ни о бессонных обмороках, ни о времени, которое можно было потратить, наверное, на что-то другое. Стремление выудить клад у очарованной Фортуны, пожар вдохновения в груди, веселая шальная голова после коньяка и виски, и полуголые красотки, «пасшие» выигрыши у своих кавалеров, – все это наполняло жизнь каким-то сладострастным ожиданием…»

Верные друзья спасают его из затяжных казиношных пике, дают приют в тяжкие времена. Свою опасную, суетливую круговерть у рулеточного стола Феликс опишет в многочисленных публикациях в столичной прессе. Язык этих материалов боек, описания безжалостны к себе самому, все пронизано таким вниманием к деталям, что на ум невольно приходит скрупулезная внимательность больного при описании своего недуга и его обострений.

У зеленого сукна Феликс встречает тех, с кем когда-то виделся по иным поводам. За жаркими ощущениями сюда приходят звезды кино, эстрады и политики, среди них Артем Тарасов, Юрий Николаев, Артур Чилингаров, Алла Пугачева… Александр Абдулов, заядлый игрок, восторгавшийся Лас-Вегасом, рассказывал:

– Представь себе: голая, безжизненная пустыня, по которой мчишься от Лос-Анджелеса часов пять. Вечер, смеркается, и вдруг – море огней! И сразу же оазис! Откуда здесь столько воды? Сплошные фонтаны, море электричества, и весь этот фейерверк – только для одного, для азарта, для кайфа.

С большим трудом удалось уговорить знаменитого артиста Георгия Вицина, не любившего встречаться с журналистами, дать интервью. Горсточка пшена за горсточкой, слово за слово и – ура! Получился интересный, раскованный, мудрый разговор

Среди знаменитостей, неравнодушных к Фортуне, – таинственный граф Монте-Кристо советского кино – актер Виктор Авилов. Однажды Феликс «обкатывал» новый игровой автомат в казино «Шангри-Ла», что занимало весь первый этаж когда-то культового кинотеатра «Россия». Виктор обратил внимание на любопытную комбинацию, что задумал Феликс. Очень скромный по природе человек, он все-таки обратился к журналисту с предложением некоего хода.

– Спасибо, – засмеялся Феликс. – Но вы же знаете, у каждого игрока своя система.

– Правда, – согласно кивнул Виктор и отошел.

В следующую встречу наш герой обратил внимание на комбинацию Виктора и, не удержавшись, тут же дал совет.

– Спасибо, – мягко ответил Виктор и лукаво взглянул на «консультанта» своими большими, почти прозрачными глазами. – Вы же знаете, у каждого игрока…

– … своя система, – закончил за него Феликс и понимающе улыбнулся.

Пять с плюсом за выступление

И вот уже Феликс получает скандальную славу проигравшейся в пух и перья, не знающей удержу жертвы азарта. Его приглашают поучаствовать в популярной телепрограмме «Доброе утро», и он соглашается, радуя поклонников Андрея Малахова и Аиды Невской природной экспрессией и байками из жизни прожженного игрока. Кстати говоря, на передаче у Невской чуть не произошел конфуз. Программа шла в прямом эфире, а два приглашенных гостя, не понаслышке знакомые с казино – Михаил Боярский и Аркадий Арканов – почему-то не пришли. Организаторы метались по студии, не зная, кем заполнить освободившееся время. Видя затруднения телевизионщиков, Феликс, как опытный ведущий, принял удар на себя, выступив не только за себя, но и «за тех парней». Разве можно было испугать обилием софитов и публики знаменитого говоруна, умевшего часами держать в напряжении большие залы Центральных домов литераторов и архитекторов, да и любой зрительский зал страны? Тем более что говорить надо было на животрепещущую, больную для него тему…

По окончании программы Феликс увидел в коридоре студии толпу сотрудников Первого канала, следивших за ходом передачи по трансляции. Все разом повернули к нему головы, и одна из сотрудниц не выдержала:

– Феликс, мы ставим вам «пять с плюсом» за выступление! Вы спасли наш сегодняшний эфир…

– Благодарю, – скромно потупил сияющий взор наш герой. – Всегда пожалуйста…

Журналист, умеющий сделать шоу из любого своего выступления, снова стал популярен. Тема зависимости от азартных игр волновала в то время многих. Как-то Феликсу позвонили из программы «Намедни», которую вел на НТВ популярнейший Леонид Парфенов, и напросились в гости. Наивный Феликс обрадовался вниманию солидного телеканала и согласился на съемку передачи о себе. Ему обещали честную передачу о жизни, о нем самом, об успехах и заботах знаменитого журналиста. Группа бойких граждан приехала на дачу, которую снимал Феликс. Быстро оккупировав территорию, в мгновение ока уничтожив недельные съестные запасы обитателя дачи, гостеприимно выложенные им на стол, они с упоением вампиров задавали провокационные вопросы и впитывали эмоциональные откровения Феликса, в особенности ту их часть, где речь шла о его долгах и житейских проблемах, связанных с болезненным пристрастием к игре.

Освобождаясь от беспорядка, оставленного съемочной группой, Феликс не мог отделаться от ощущения, что «дал киксу» – был чересчур откровенен со съемочной группой Вадима Такменева. Ведь известно, телевизионщики всегда стараются выжать из своих персонажей эдакое желтенькое, ширпотребное. Как раз в те годы ТВ медленно, но настойчиво переходило грань этической дозволенности по отношению и к герою, и к зрителю. Предчувствия не обманули нашего героя.

Спустя некоторое время в эфир вышла передача, в которой Феликс выглядел как окончательно опустившийся человек, продавший душу казиношному дьяволу, не имеющий никаких перспектив, задавленный долгами и живущий только ради рулетки. Все позитивные моменты из рассказов Феликса исчезли, неприглядная же составляющая развернута безжалостно и цинично… Такменевцы из НТВ не постеснялись показать опустошенный собственными едоками холодильник, сопровождая видео истеричными комментариями, мол, гляньте, люди добрые, до какой нищеты докатился когда-то легендарный и обеспеченный журналист… Телефантасмагория напоминала сцену из романа Горького «На дне». Изумленные поклонники, родственники и друзья по всей стране оборвали телефоны, беспокоясь, что случилось с Феликсом Медведевым. Те, кто недолюбливал его, завидуя успехам и славе, радостно зашептались по углам… Феликс был настолько возмущен кощунственным поведением «коллег», что решил подать в суд на телекомпанию. Но судебная волокита не вписывалась в его представления о справедливости, и он пошел более привычным путем: написал страстную статью, вскоре опубликованную газетой «Версия», с которой Феликс тогда активно сотрудничал.

С большим сожалением можно констатировать, что прошедшие годы не изменили стиля телеканала, о котором идет речь, поэтому статья, написанная тогда в эмоциональном порыве, во многом сохранила свою актуальность.

Парфеновские борзые рвут подметки, или Гангстеры с телекамерой

…Газета «Версия» в блоке материалов под названием «Игорный бизнес контролю не подлежит» опубликовала мою статью «Миллион за крупье». Статья, основанная на личном, к сожалению, игрецком опыте, вызвала широкий резонанс. Раздался звонок из НТВ. «Софья Гудкова, – представилась дама, – из «Намедни». Мы просим вас согласиться на участие в передаче, тоже посвященной игровой теме». «Подумаю», – ответил я. Мой огромный опыт общения с TV предостерегал: позовут и беспардонно изваляют в грязи. Спасает только прямой эфир, где твои мысли и слова нельзя исправить, исказить, оборвать, урезать. Через день снова звонок: «Вас не обманут, мы хорошие люди, ведущий наш, Вадим Такменев, – порядочный человек». Что делать? Человек слаб: я согласился, каюсь, клюнув на сладостные речи.

Снимали меня, как голливудско-мосфильмовского героя: на съемной даче под Москвой, в казино «Европа», на работе в «Версии», при встрече с юной астрологиней. Вроде бы при честно задуманном репортаже выходил интересный материал. Как человек откровенный (а откровенность, увы, ныне почти порок) я искренне отвечал на вопросы ведущего. Потом звонил ему по телефону, интересуясь, каким получается сюжет? «Все прекрасно, – бодро отвечал Такменев, – вы у нас главный герой».

Да, я, конечно, не ждал, что меня поставят на пьедестал. Ведь тема-то сама по себе тяжелая и больная! Но каким же предстал перед зрителем я, известный советский, российский журналист, писатель, лауреат, объездивший полмира, общавшийся с вселенской элитой!

Скажем, бедный, ни разу не видевший стодолларовую купюру зритель ошарашивается картинкой: журналист-игрок входит в роскошную залу, крупье подвигает ему гору жетонов общим достоинством в три тысячи долларов и через десять минут они проиграны. На самом деле, г-ну Такменеву для правдоподобности надо было, чтобы эти три тысячи я вынул из своего кармана. И я для картинки под камеру воспользовался фишками казино «Европа», которое любезно предоставило съемочной группе возможность показать зрителям интерьер игорной залы и сам процесс игры. Так вот, потом за кадром репортер объявил на всю НТВэшную аудиторию, что Медведев эти деньги занял и тут же проиграл. Простите, в прошлые времена за такую «невинную» ложь канделябрами били. Закадровым текстом можно как угодно манипулировать. В угоду рейтинговой теме, в услужение начальству можно ляпать абсолютно все, что угодно, подавая фрагменты беседы в контексте любого бреда. Многие мои знакомые, смотревшие «Намедни», были поражены необоснованными, из пальца высосанными инсинуациями в мой адрес. Камера снимает момент поворота ключа в двери перед моим выходом из дома, а воспаленному мозгу автора репортажа мерещится, что я направляюсь на интервью с очередным известным персонажем с тем, чтобы взять у него в долг. Мистификатор читает мысли?! Но обладая такими феноменальными способностями, ему стоило бы перейти в другую тоже на три буквы контору, где и вправду учатся читать дурные замыслы сограждан. А вот другой фрагмент. Крупно показывается кухня, открытый пустой холодильник. Зрителю дают понять – вот до чего докатился известный в прошлом журналист! У него даже поесть нечего, все проиграно. А доверчивый телепотребитель и предположить не может, что мои холодильные закрома пусты по объективно уважительной причине – закупив перед съемкой в дорогом столичном магазине всякой закусочной вкуснятины и бутылку виски, я все это добро выложил на стол ради встречи гостей. Неплохо мы выпили и закусили! Как назвать этот ваш иезуитский трюк, господа хорошие из НТВ?

Еще эпизод, который, кстати, я подарил «Намедни», – сжигание в саду вываленных из корзины бумаг. Утверждаю, что я сжигал использованные расшифровки и черновики последних, уже опубликованных интервью. Господин же из конторы вранья во всеуслышание заявил, что я сжигаю долговые расписки и послания от кредиторов. Нет предела телеподтасовкам телевралей!

Подозрительным было то, что прикрепленный к карману моей рубашки микрофон не вынимался все часы съемки, таким образом, записывались все реплики, которые я произносил, конечно же, не для публики. Когда я сделал по этому поводу замечание, меня успокоили: «Не волнуйтесь, нам так удобно». Конечно, им удобно было потом монтировать по словечку, по фразе материал, чтобы выстроить задуманное…

После гнусной передачи, в ярости набрав номер телефона Такменева, я высказал трехэтажной тирадой все, что о нем думаю. К моему удивлению, он не обиделся, а стал оправдываться: дескать, репортаж в таком разрезе заставил его сделать начальник, иначе сюжет не пустили бы в эфир. Как провинившийся недоучка-пятиклассник, он хныкал, извинялся, юлил.

…Что ж, неожиданные, но верные слова сказал коллега Парфенова и Такменева Михаил Осокин, сам тележурналист: «Нормальный человек не должен смотреть телевизор». Профессионал ведал, что говорил.

Феликс Медведев

Даже не  верится, что БАБа уже нет на свете, настолько живуче-неуязвимым он казался. Причина его гибели, наверное, долго еще будет оставаться тайной за семью печатями. В 2002 году в Лондоне в беседе с журналистом он, среди прочего, бросил, что смерти не боится, «захотят убить – убьют…». И еще: «Любовь важнее политики и денег»

Спустя два года опять же НТВэшники ничтоже сумняшеся позвонили Феликсу и снова предложили сделать с ним сюжет для программы.

– Тема?

– Да все ваша. Жизнь, увлечения, новые творческие планы… – соблазняли они бесплатной рекламой и посулами в этот раз быть тактичными и правдивыми. Настойчивая посланница желтоформатной компании долго убеждала журналиста согласиться на разговор в эфире. Но на этот раз разум возобладал над чувством, и, заподозрив неладное, Феликс отказался от «привлекательных» предложений.

Когда, немного позже, за чашкой чая он рассказывал друзьям о происках «теледанайцев», за окном все время что-то шуршало и поскрипывало.

– Это кто-то из НТВ лезет по водосточной трубе, – пошутили гости. Через минуту раздался треск и глухой стук.

– Сорвался, – без эмоций заметил Феликс и потянулся за конфеткой.

Когда ангел-хранитель сбивается с ног

Понимание того, что он попал в капкан саморазрушения, заставляет Феликса искать пути выхода из ситуации. Умные люди объясняют ему, что его болезненная страсть именуется «лудоманией» и помочь в этом случае может только опытный психотерапевт. Та самая Алла Ивановна после полуторачасового допроса заключает:

– Вы гениальный и, скажу прямо, опасный манипулятор. Вам надо лечиться.

– А как? И где? – интересуется экзотический пациент.

– В стационаре, – сообщает Алла Ивановна и тут же допускает промах. – Но можно и амбулаторно…

– Конечно, амбулаторно! – кричит Феликс, напуганный вероятным разлучением с рулеткой.

Феликс в роли «крестного отца» – умудренного жизненным опытом, но не потерявшего вкус к жизни мафиозо в гостях у своего друга Игоря Вертинского. Органично вписавшись в вечеринку в стиле «Чикаго 30-х», наш герой, по счастью, уже не вспоминает, что когда-то слово «мафия» не вызывало  у него улыбки

Амбулаторное лечение, естественно, не приносит результатов. Запасов знаний и умений Аллы Ивановны не хватает, чтобы дистанционно облегчить состояние «больного». К тому же тот не чувствует своей болезни и всюду почти с гордостью повторяет поставленный ему «благородный диагноз»: «Я в угаре роскошного порока».

И вот уже суммы принимают четкие семизначные очертания. Конечно, в долларах. Его долги, помноженные на сумасшедшие проценты, под которые, как правило, дают деньги «сердобольные» кредиторы, так велики, что даже не пугают его. То, что он все-таки успевает отдать, – мизер по сравнению с тем, что он успевает проиграть и что нащелкивает безжалостный калькулятор. В московской игровой и книжной тусовке проще найти тех, кому Феликс не должен. Подключая все свое природное обаяние, оттененное лихорадочной уверенностью игрока, он как-то умудряется уговорить кипящих от злости и бессилия заимодавцев подождать «то пару дней, то пару недель». А дни тем временем сливаются в годы, спаиваются в одну беспросветную цепь, когда-то имевшую начало, но не имеющую конца…

Мила, как жена декабриста, терпеливо сносит все удары судьбы. Но страх остаться на улице в огромном городе, страх за судьбу сына Кирилла заставляет ее принять труднейшее решение. Мила и Феликс вынуждены разъехаться. Их квартира на Покровке, гостеприимно распахивавшая двери художникам, артистам, писателям, потомкам царской фамилии, теперь – разоренное гнездо, бандитский блок-пост. Сутками здесь сидят крепкие парни со свинцовыми глазами бультерьеров. Они ждут Феликса. Ждут, чтобы «закрыть тему». После одного из таких «дежурств» пропадают видеокассеты с записями «Зеленой лампы» и та самая книга Елены Щаповой – де Карли «Это я, Елена». И то и другое драгоценно для владельца, но вряд ли имеет интеллектуальную ценность для «вахтеров» с весьма средним образованием. Выбор именно этих «сувениров» объясняется банально просто: в книге много «фоток голой бабы», а на кассетах поверх ненужных «фраеров» можно записать «днюху братана».

Ангел-хранитель Феликса в те годы просто сбился с ног. Опасность поджидала опекаемого со всех сторон. Смерть – наверное, самое малое, что могло случиться с Феликсом и его близкими. И все же ему сказочно везет – то он не едет туда, где его «ожидают», то соседка по лестничной клетке вдруг выйдет покурить в ту минуту, когда киллер уже наступает на пятки, то в одночасье обрывается жизнь опаснейшего из всех кредиторов… Феликс скрывается у знакомых и друзей, на съемных квартирах, тайными тропами пробираясь в убежище – такой совет ему дал один авторитетный человек.

«Сумеешь спрятаться – будешь жить. Больше ничем помочь нельзя», – жестко подводит итог разговору солидный персонаж в милицейских погонах с Шаболовки.

Спасаясь от преследований, Феликс снимает квартиры, комнаты, углы в разных концах Москвы, нигде не задерживаясь надолго. «Косая» продолжает охоту, подбираясь с неожиданных сторон. Но и счастливая судьба не дремлет. В одной из «явочных» квартир, в задрипанной однокомнатной неподалеку от Рижской эстакады, его навещает старинный друг Генрих Рабинович.

– Генрих, дорогой, заходи! – шепчет Феликс, впуская гостя и запирая дверь. – А я тут на стол накрываю…

– Привет, Феликс, – конспиративным шепотом вторит Генрих. – Ну да, не до ресторанов сейчас…

Оглядев невзрачное, немного дымное убежище, Генрих качает головой.

– Ну, рассказывай, как живешь…

– Ох… не знаю, с чего начать, – отвечает встрепанный Феликс. – Давай вот перекусим, я мясо приготовил.

Они взялись за пару жестких, как подошва, антрекотов, уныло лежащих на тарелках.

– Феликс, повар из тебя сегодня, прямо скажем…

– Да, жестковатые, – согласился Феликс. – Что-то мысли не о том… В общем, слушай…

Феликс начал сбивчивый, торопливый рассказ о своих опасных приключениях, загнавших его в угол. О долгах, астрономический размер которых восхищает его самого, о кредиторах, угрожающих расправой… Он все больше волновался, размахивал руками и повышал голос, как вдруг поперхнулся. Кусок злополучного антрекота застрял в горле и перекрыл доступ кислороду. Феликс пытался прокашляться, потом, бледнея, вскочил со стула и стал потихоньку заваливаться на бок. Генрих, подхватив друга, лихорадочно соображал, что делать: приемам оказания первой медицинской помощи никто никогда не учил, а «скорая» просто не успеет доехать!.. Феликс уже синел и терял сознание… «Без паники. Надо его опустить головой вниз и пережать диафрагму», – промелькнуло в голове. Он резко перегнул Феликса через колено, лицом вниз – и от толчка под грудь застрявший кусок выскочил наружу. Первый судорожный вздох – и стало понятно: все обошлось!

– Спасибо, Генрих, – срывающимся голосом пробормотал Феликс, как только смог говорить. – Ты спас мне жизнь!

– На моем месте так поступил бы каждый, – попытался отшутиться Генрих, только начинавший осознавать серьезность произошедшего.

Когда об этом услышал Феликс-младший, приехавший из Америки повидать отца, он подтвердил, что Генрих принял единственно верное решение. Еще он рассказал, что этим стандартным правилам первой помощи американцев учат в начальной школе.

– Но мы-то не в Америке, – резонно заметил Феликс, благодарно глядя на друга.

Позже Генрих снова выступит в роли ангела-хранителя Феликса, приняв на себя один из опасных долгов Феликса, грозивший тяжкими последствиями не только попавшему в переплет журналисту, но и его семье.

Феликс становился свидетелем и участником жутких ситуаций. Еще несколько лет назад невозможно было представить, что он, интеллигентный, богемный, всемирно известный журналист пойдет к одним «браткам», чтобы найти защиту от других, выучит бандитский сленг, будет присутствовать при криминальных сходках и разборках, что ему, онемевшему от ужаса, продемонстрируют багажник машины, в котором якобы лежит человек, накрытый покрывалом с пятнами крови, что он будет смотреть в пустые глаза «отморозков», для которых человеческая жизнь не дороже цветного фантика дешевой карамели… Страшная реальность азартного игрока.

Три Медведевых: Кирилл Феликсович, Феликс Николаевич, Феликс Феликсович… и Маус Феликсович. Москва, 1995 г.

С квартирой в центре старой Москвы пришлось расстаться, отдав ее за бесценок одному опасно-вежливому кредитору, привычкой которого было легонько поигрывать пистолетом на кухне непонятливого должника. В ненасытное жерло азарта отправилась и вторая квартира. Коллекцию раритетов постигла та же участь. Но такова была дань Судьбе за нечеловеческое везение в ситуации, когда тысячи других гибли под тяжелой пятой криминальных долгов и наркотической зависимости от собственных слабостей, оказавшихся сильнее жажды жизни.

И восстала из пепла птица… Феликс

Федор Михайлович Достоевский бросил играть по собственному решению. Анна Сниткина в 1872 году написала в дневнике: «Счастье это осуществилось!» В случае с Феликсом Николаевичем вопрос пришлось решать на федеральном уровне: он расстался с казино по решению властей. В соответствии с Федеральным законом № 244-ФЗ с 1 июля 2009 года все игорные дома и казино, которых в одной только Москве насчитывалось ровно 33, были закрыты. Законом также предполагалось создание неких «игровых» зон на территории Российской Федерации, но, думается, это решение носило «успокаивающий» характер, адресованный как бывшим владельцам игорного бизнеса, так и взбудораженным, расстроенным игрокам. Помнится, как Феликс носился из одного казино в другое с криком: «Скоро все закроют, надо успеть наиграться!» Ему все еще хотелось что-то доказать изменчивой Фортуне…

Но как бы ни огорчались жертвы «роскошного порока», были люди, обезумевшие от радости, когда «Российская газета» официально сообщила о закрытии казино. Это – измученные родственники и друзья лудоманов. Также, как и супруга Достоевского, жена Феликса Мила, долго не верила своему счастью… Сейчас Феликс и сам недоумевающе поднимает брови, удивляясь своим тогдашним «подвигам», жутковатым приключения, как бы не веря в то, что все позади, и восхищаясь своей главной удачей – таланту восставать из пепла, подобно сказочной птице Феникс.

Ради красного словца…

Учась в средних классах школы, Феликс очередной раз влюбился и стал искать повод привлечь к себе внимание избранницы. «Двойка», полученная его возлюбленной, пробудила в сердце Феликса нечто вдохновляющее – то ли музу, то ли черта. Он не кинулся к девочке с банальным предложением помощи по литературе, а поступил нетривиально: написал в газету лирически-философскую заметку на тему «Девочка и «двойка». В заметке ярко описывалось душевное состояние ученицы и разбирались причины ученической неудачи. Редакция газеты, не избалованная такого рода эссе, тут же напечатала статью. В СССР человек, «пропечатанный в газете», мгновенно становился объектом либо поклонения, либо осуждения. Несчастная героиня, «прославившаяся» в одночасье на всю область, не знала куда деваться. Море слез, пролитых девочкой, не добавили очков автору статьи. Пиар не удался. С надеждами на взаимность пришлось расстаться. «Да, – вздыхает сейчас Феликс, вспоминая тот давний каприз вдохновения, – ради красного словца, как говорится…»

С годами Феликс не стал осмотрительнее. Будучи увлеченным идеей, он по-прежнему не слишком задумывается над тем, как «слово наше отзовется». Да, он не осторожничает, когда дело касается его самого, но не боится заступиться за честь близких ему людей.

Его добрую подругу Татьяну Ивановну Лещенко-Сухомлину и ее хорошую знакомую французскую переводчицу литератора Андрэ Робель когда-то один из знакомцев Есенина обвинил в краже есенинского письма, хранившегося у него. Как рассказывал «потерпевший», письмо потом нашлось, но, как говорится, «осадок остался». Возмущенный до глубины души нападками на Татьяну Ивановну, Феликс публикует свою статью, в которой со всей страстью доказывает, что обвинения в адрес уважаемой в культурных кругах России и Франции его старшей подруги нелепы и оскорбительны. К тому времени уже минуло шесть лет, как не стало самой Татьяны Ивановны и, казалось бы, какой смысл вступать в битву? Но Феликс яростно защитил честь женщины, как если бы она была жива.

Бывало, что приходилось и сожалеть о недоразумениях, связанных с «красным словцом», как, к примеру, о несостоявшейся книге об Александре Коржакове, некогда всесильном начальнике службы безопасности Бориса Ельцина. Главный герой был весьма расположен к Феликсу, приглашал его к себе в дом, перезнакомил с семьей и друзьями, усаживал за стол и делился такими откровениями, которые вряд ли кому доводилось слышать. Эффектная книга была наполовину готова… Как-то в редакции «Экспресс-газеты» Феликс обмолвился о том, что пишет книгу о Коржакове.

– Дай нам кусочек! – подпрыгнул борзый редактор издания, охочий до чужих скандальных секретов.

Феликс по-прежнему очень любит Валентина Иосифовича, хотя они не встречались больше десяти лет… В размолвке, произошедшей между артистом и журналистом, Феликс винит «желтое лицо» прессы. 1990 г.

Не подозревая, чем кончится эта история, под напором редактора Феликс передал главку, из которой следовало, что Борис Ельцин был горьким пьяницей. Эта новость, кстати, для миллионов российских граждан являлась «секретом Полишинеля». Только ленивый не обсуждал в ту пору здоровье и пристрастия Бориса Николаевича. Но Александру Коржакову скандальная публикация пришлась не по душе, хотя автор ни словечка не исказил из рассказа бывшего главного охранника бывшего российского президента. Коржаков немедленно позвонил Медведеву и, крича почти на ультразвуке, в резких выражениях разорвал отношения с журналистом. Через какое-то время Феликсу позвонил Лев Демидов, помощник депутата Государственной Думы (Коржаков тогда пребывал в этом статусе), и попросил вернуть ему рабочие пленки. Заметим, что Лев Демидов, хороший человек, политический активист, прекрасно относился к журналисту, ценя его профессиональное мастерство и смелые публикации в журнале «Огонек».

Коржаков же настолько «разогрелся», что спустя некоторое время в интервью одному украинскому изданию назвал своего несостоявшегося биографа «подлецом, мерзавцем и негодяем». «Надо же, – почти восхищался Феликс силой чувств оппонента. – Три изящных эпитета – и все в одном предложении!».

Историю с книгой о Коржакове Феликс завершил словами: «Я отдал Коржакову по его требованию все пленки с записями бесед, чтобы кто-то другой доделал книгу. Но, как сказали люди из окружения Коржакова, у «другого» автора ничего не получилось. А наша могла бы стать бестселлером! Материал-то был уникальный».

«Желтое лицо» прессы

Журналистика, в том смысле, какой вкладывался в нее еще двадцать лет назад, во многом сошла на нет. Лицо прессы явно «пожелтело». Следуя иноземной моде, расцвели издания, именуемые потусторонне-кибернетическим словечком «таблоиды». Одни с упоением перебирают нижнее белье известных персон, другие – мародерствуют, публикуя жуткие снимки криминальных трагедий, третьи – пишут разухабистые заказные статьи. Появилась когорта «самых умных» – из тех, кто добывает компромат с целью продать его «жертве». Крупный скандал завершил бурную деятельность по зарабатыванию денег верхушкой одной из столичных газет, откуда Феликс ушел, как только понял, в каких целях его планирует использовать главный редактор.

В 2009 году вроде бы уже многоопытный, но по-прежнему в чем-то беспредельно наивный, наш герой не смог распознать настоящую опасность и предугадать, куда может завести его детская доверчивость при сближении с малознакомыми персонажами, которые, как потом выяснилось, надумали использовать имя журналиста в хитроумно организованной корыстной провокации. Связавшись с некими окологазетными деятелями, он попадет в такой переплет, которого никак не ожидает. «Печальный детектив» завершится условным сроком заключения, подкосившимся здоровьем и изрядно подмоченной репутацией, когда СМИ, в погоне за суперсенсацией, растиражируют образ «опасного злоумышленника, ради денег способного на все». Интернет наводнится взволнованными откликами людей, принявших за чистую монету все эти несуразности…

«Микконен Людмила, Aug 17 2009 12:22PM

Много раз пыталась найти Феликса Медведева по разным сайтам. Потом просто набрала его имя, и вот…шок. В молодости, когда я жила и училась в г. Кургане, я знала Феликса. Мы, как тогда говорили, дружили. Общение с таким неординарным человеком открыло мне мир с другой, незнакомой мне стороны. Я ему благодарна за то, что он разбудил меня от спячки. Я была умненькой, скромной, талантливой девушкой, но больше созерцала мир, чем жила в нем. Дороги наши разошлись, но все эти годы я помнила Феликса, его статьи о нашем ВИА, посиделки после концертов, встречи с интересными людьми, видела, как он брал интервью и т. д. Мне очень грустно, что финал его жизни так драматичен, и мои надежды на встречу с другом молодости не сбудутся».

Он заметил, что быть журналистом стало гораздо труднее. Не в плане поиска темы или героя, а потому что само отношение к журналистике изменилось. Профессия, одно название которой в советскую эпоху вызывало уважение со стороны читающей публики, сегодня зачастую не более престижна, чем коммивояжер. Во всяком случае, цели и задачи схожи – продать свой товар. Ради броского заголовка некоторые издания готовы извратить смысл интервью, ухватившись за любой «жареный» факт. Именно поэтому многие известные люди, наученные горьким опытом последних пары десятков лет, тщательно избегают контактов с прессой. Не все знают, что работа журналиста-интервьюера сводится к одному: провести с героем беседу и сдать материал в редакцию. Во что он превратится после редакционной правки, и уж тем более, под каким заголовком предстанет перед читателем, журналист зачастую предсказать не может. Здесь идет та же игра в русскую рулетку, когда оружие заряжают главный редактор или его заплечных дел мастера. Как говорил Григорий Горин устами барона Мюнхгаузена: «Когда меня режут, я терплю, но когда дополняют – становится нестерпимо!»

Много лет проработав в прессе, Феликс всегда удивлялся, что другие газетчики, сдав статью редактору и получив «добро», тут же забывали о ней. Наш герой старался не упустить свое творение из вида, обязательно читал и еще раз правил «набор», то есть по возможности доводил материал до самого финиша. К сожалению, по техническим и разным другим причинам не всегда это получалось. Так, однажды, увидев уже в верстке результат «креативного мышления» одного из замов редактора «Мира новостей» по поводу своей недавней собеседницы Ольги Кабо, Феликс похолодел… Подробное, доброжелательное интервью было «разрекламировано» на обложке броским заголовком «За сколько разденется Ольга Кабо?» на фоне фривольного фото актрисы. Автор на правах мэтра устроил скандал, и тираж вовремя остановили. Таким образом известная актриса избежала сомнительной славы, а Феликс – неприятной участи быть обвиненным в отсутствии порядочности.

«Любая женщина – прежде всего актриса, и в жизни, и дома, и на сцене», – сказала Ольга Кабо нашему герою

Но, к сожалению, сберечь добрые отношения с героем удавалось не всегда. Одна из историй особенно расстроила Феликса. Он долгое время дружил с замечательным актером, умным, сильным человеком Валентином Гафтом. Феликсу страшно нравилось общаться с ним, нравилось, как Гафт ласково именовал его «Феля». И вот однажды в хорошей, дружеской беседе под диктофон Валентин Иосифович среди прочего поведал Феликсу одну историю из прошлой семейной жизни. Сам по себе сюжет не был ни жутким, ни скандальным, если намеренно не привлекать к нему излишнее внимание читателя, и Гафт в общем-то не возражал против упоминания о той истории в публикации. Но вышло иначе: интересное, развернутое интервью волей дежурного редактора превратилось в «желтую утку» под странным названием «Кто заложил Гафта?». Возмущенный актер позвонил Феликсу среди ночи, был обижен и резок, не желал слушать никаких объяснений. Прекрасные отношения в одночасье распались, о чем Феликс с грустью вспоминает до сих пор. Если бы можно было стребовать с редакторов компенсацию за разрушенные отношения, кое-кто из журналистов уже был бы занесен журналом «Forbes» в списки богатых людей…

Феликс почти не помнил случаев, когда газета искренне бы извинилась за режущую некорректность формулировок, за исключением, пожалуй, истории с Наташей Горленко, певицей и возлюбленной Булата Окуджавы. Интересно, что эта история случилась в том же «Мире новостей», в 2004 году. Главный редактор газеты Николай Кружилин, доверивший заму часть своих полномочий, проглядел, что на первой полосе появился вульгарный заголовок «Внебрачная жизнь Булата Окуджавы». Феликс, сделавший интервью с Наташей, взвился до потолка. Героиня «внебрачной жизни», оскорбленная до глубины души, добилась встречи с главным редактором. Кружилин оказался на высоте – он опубликовал официальное извинение и выплатил Наталье некоторую компенсацию. Феликс уважает этого решительного, честолюбивого хозяина газеты, неравнодушного к славе и к проблемам своих сотрудников. Вообще говоря, сотрудничество Феликса с «Миром новостей», продолжавшееся несколько лет, было обоюдовыгодным, хотя и не всегда ровным. Не обходилось без скандалов, после которых Феликс в сердцах вылетал из редакции, хлопнув дверью… И все-таки возвращался… Десятки ярких публикаций, интервью со знаковыми персонами конца ХХ и начала XXI веков, звездами и олигархами, та самая «сладостная поденка», близкая и понятная беспокойной натуре Феликса. Правда, справедливости ради Феликс заметил, что с большинством тогдашних звезд он общался не из искреннего интереса к ним, а ради публикации беседы в «Мире новостей». Из «крупнокалиберных» фигур начала третьего тысячелетия наиболее сильное впечатление произвел на журналиста Борис Березовский, к которому он летал в Лондон. В своем собеседнике Феликс не только увидел умного, рационально мыслящего, харизматичного индивидуума, но и ощутил некую с ним общность – то же «планов громадье», та же кипучая натура и то же хроническое отсутствие свободного времени. Обширное, трехполосное, интервью Феликса с одиозным персонажем опубликовала газета-миллионник «Мир новостей», а позже оно вошло в книгу Феликса Медведева «Я устал от ХХ века».

Одной из своих ярких журналистских удач Феликс считает знакомство и дружбу со знаменитым врачом-офтальмологом Святославом Николаевичем Федоровым. В одну из наших встреч мой герой рассказал о том, что Святослав Федоров был фаталистом. Он верил в судьбу. Мало кто знает, что в юности он попал под трамвай и остался без ноги. Но к тому времени он прочитал уже всего Джека Лондона, и его герои сделали из юноши кремень-человека. Он стал первоклассным пловцом, научился красиво танцевать. Он, сын командира Николая Федорова, уничтоженного Сталиным в 38-м году, сумел выжить с клеймом «сына врага народа» и стал академиком, ученым мирового уровня. Несколько раз отказывался от поста премьер-министра великой державы, от должности мэра великой столицы, он выходил из партий и коалиций, когда понимал, что эти объединения не помогут реформам, движению вперед, и создал свою партию – партию «Самоуправления трудящихся». В «путчевый» 1993 год он испытал крушение иллюзий по поводу друзей-демократов и написал Борису Ельцину письмо с требованием отменить приказ о роспуске парламента: «Самые жестокие властители мира топили врагов своих в крови, вы же хотите утопить своих – в фекалиях». Он был в числе одиннадцати кандидатов в президенты России, но жестко говорил при этом следующее: «Мне не нужна власть… Власть – страшная сковородка, на которой становишься рабом системы». У него было три жены, и со всеми он вел себя настоящим рыцарем. Третья, Ирэн, четверть века удерживала его непреодолимым обаянием женской власти. Он открывал двери в любые кабинеты, но и к нему мог попасть любой страждущий. Он излечил сотни тысяч людей, но сам не мог избавиться от губительного недуга – каждый день проживать на износ. Почти никто не знает, что знаменитая заставка программа «Вести» (та, которая с конями) снималась возле его конюшен.

 Сегодня, к великому сожалению, стране не хватает таких сильных личностей, как Святослав Николаевич Федоров

Феликс разговаривал с феноменальным, фантастическим, феерическим Федоровым – врачом-«глазником», ученым-энциклопедистом, политиком, экономом, «лошадником» – на любые темы.

«Белые одежды»

«Я давно уже не второкурсник и на своем веку повидал немало всякого и всяких. Считаю, что кое-что сделал в своем ремесле. Герои моих интервью – народные и заслуженные, а я тоже народный – меня еженедельно читают миллионы потребителей прессы и заслуженный – лауреат всяких там гос– и иных литературных премий. Не забуду, как жаловался мне еще в советские времена знакомый доктор-стоматолог из элитной поликлиники: «Пришел тут популярный писатель и намекает, чтобы ему зуб ввинтили бесплатно, за книжку с автографом. Он, видите ли, любимый писатель. А я любимый врач, и ко мне, как к нему за автографами, очередь из желающих красиво улыбаться и спокойно спать ночами».

Феликс относился к профессии врача с большим уважением. Возможно потому, что профессии журналиста и врача в чем-то схожи. От обоих часто зависит судьба доверившегося человека. Бездарность и безответственность врача, как и бесталанность журналиста, может дорого обойтись человеческой жизни, в то время как озаренная талантом рука способна творить чудеса. Феликс был потрясен, когда ему довелось увидеть воочию работу прекраснейшего врача-кардиолога Юрия Белова. «Когда я, поднявшись для лучшего обзора поля сражения на табурет, увидел, как Белов подсовывает свои руки под кусок жирного мяса, именуемого человеческим сердцем, я понял, что мне предстоит самое необычное интервью в моей жизни». Свое интервью он назовет «И сердце пахнет жареным шашлыком» и включит в книгу «Кумиры, гангстеры, премьеры», которая порадует читающую публику в декабре 1998 года.

Получится так, что в руках Юрия Белова окажется и сердце друга Феликса и героя его книги «Мои великие старики» – Владимира Мусаэльяна, личного фотографа Леонида Брежнева. Владимир Гургенович расскажет Феликсу уникальную историю, предшествовавшую операции шунтирования у доктора Белова.

В архиве «летописца», много лет неразлучного с Генеральным секретарем ЦК КПСС, накопилась невероятная, редкостная коллекция снимков из личной жизни главы государства, что называется – «НДП» – «не для печати». Знакомый Мусаэльяна, проживавший в Лос-Анджелесе, узнал о том, что Владимир Гургенович нуждается в медицинской помощи. Однажды в мастерской фотографа появился незнакомец.

– Здравствуйте, – обратился тот к Мусаэльяну. – Меня прислал ваш друг Михаил. Я врач-кардиолог. Надо спасать вашу жизнь. Собирайтесь, летим в Америку на шунтирование.

Владимир Гургенович оторопел. Конечно, жизнь спасать надо. И в Америку можно слетать. Только главный вопрос – кто за все это будет платить? Как человек опытный, он сильно сомневался в бесплатном благодеянии. И оказался прав.

– Операция вам ничего не будет стоить, – продолжил «благодетель». – Компенсацией будет только ваш архив. Мы сделаем все, чтобы операция прошла успешно…

Мусаэльян вежливо проводил визитера и позвонил приятелю, чтобы поблагодарить за внимание. Драгоценный архив он оставил при себе. Многие уникальные материалы этого архива позже были опубликованы в совместной книге Феликса Медведева и Владимира Мусаэльяна «Генсек и фотограф». Небанальное название, как и все яркие идеи, пришло в голову журналиста мгновенно, в мастерской мэтра, в присутствии издателя, предложившего выпустить роскошный фотоальбом.

В названии условно, но метко соединились судьбы двух «служивых». Только один из них служил огромной стране и был, можно сказать, ее «хозяином», каким до революции считал себя Николай II («Хозяин земли русской»), второй же служил ему, своему шефу. Куда первый, туда и второй. Не секрет, что фотокор при газете всегда считался не совсем самостоятельной фигурой, ибо, как правило, он прикомандировывался к корреспонденту пишущему, когда оба выезжали-вылетали в какую-нибудь творческую поездку. То есть пишущий брал интервью или присутствовал при каком-то важном событии, а снимающий делал фотографии, которые при публикации комментировали текст. Одним словом, фотограф выглядел как бы вторым действующим лицом при выполнении редакционного задания.

Феликс вспоминал, как однажды он летал в Грузию, чтобы по заданию «Огонька» написать очерк о «русском доме» в Тбилиси красавицы Александры Осиповны Смирновой-Россет, хозяйки одного из самых известных петербургских литературных салонов, подруги и собеседницы Жуковского и Пушкина, Лермонтова и Гоголя, Тургенева и Тютчева, Чайковского и Листа. Вместе с Медведевым журнал командировал легендарного советского фотокорреспондента, снимавшего еще боевую хронику в годы войны, Дмитрия Бальтерманца. Молодой, хотя уже и «тертый» журналист что-то там слишком уж назидательно намекнул Дмитрию Николаевичу, как надо снять то-то и то-то… Мэтра фотографии это задело, и он осадил коллегу, дескать, делай свое дело, а я – свое. Феликс отступил, сообразив, что повел себя нетактично. История впечаталась в память.

Так вот, неожиданным названием книги «Генсек и фотограф» Феликс как бы уравнял две персоны – Брежнева и Мусаэльяна. Первый – генеральный секретарь, а второй – высококлассный профессионал, запечатлевавший для потомков образ государственного деятеля во всех его ипостасях. К тому же, допущенный «к телу» и общавшийся со всей семьей генсека, Владимир Гургенович был ему почти другом. Когда книга вышла в свет, на роскошной презентации в Историческом музее, собравшей сотни зрителей, к Феликсу подходили коллеги старейшего ТАССовского работника и выражали благодарность за то, что таким названием он поднял статус человека с фотокамерой.

…Работая в Кургане, Феликс не мог обойти своим вниманием великолепного врача Гавриила Абрамовича Илизарова. Его потрясла судьба этого удивительного человека. Шестой ребенок в бедной еврейской семье, он стал врачом «от Бога», известным на весь мир травматологом, основателем Центра восстановительной травматологии и ортопедии, лауреатом Ленинской премии, автором 600 научных работ, 194 изобретений, в том числе универсального аппарата внешней фиксации для лечения переломов и деформаций костей, нескольких уникальных авторских методик лечения. Среди пациентов Илизарова был Олимпийский чемпион, установивший шесть мировых рекордов, знаменитый советский легкоатлет Валерий Брумель. Волшебные руки врача дважды вернули ему возможность тренироваться после сложнейших травм. Благодарный спортсмен посвятил любимому врачу книгу «Высота» и пьесу «Доктор Илизаров».

 Один из самых ярких фотомастеров ХХ века – Владимир Гургенович Мусаэльян, личный фотограф Леонида Брежнева. В его уникальном архиве – портреты семи хозяев страны. Вот только Сталин не попал в объектив. Но этот факт объективен: вождь умер, когда Владимир был еще юношей и в Кремль его не пускали. Феликс гордится  дружбой с талантливым  хроникером. Фото А. Мусаэльяна

Феликс сожалел, что ему не удалось встретиться с Дмитрием Шостаковичем, когда тот в самом начале 70-х годов проходил лечение у Илизарова в его курганской клинике. Но годы спустя судьба журналиста снова по касательной прошла рядом с судьбой музыканта. Старинный курганский знакомый Феликса в 90-е годы купил двадцать писем Дмитрия Дмитриевича у бывшего партработника, курировавшего пребывание Шостаковича в Кургане и сумевшего даже подружиться с ним. После выхода на пенсию и развала СССР жизнь некогда важного чиновника развалилась. Нищета и алкоголизм заставили его распродавать имеющиеся у него раритеры – письма вождей Румынии и ГДР – важными персонами, с которыми когда-то он дружил, письма благодарного Шостаковича, который не забывал доброго к нему отношения. Две бутылки водки – вот жалкая валюта, на которую несчастный, опустившийся человек обменял письма великого композитора. Незадолго до этого на аукционе Сотбис два письма Дмитрия Шостаковича были проданы за 30 тысяч долларов. Приятель Феликса просил за двадцать писем всего одну тысячу долларов…

Конечно, Феликс ухватился за эту возможность и… тут же перепродал письма в пять раз дороже. В это самое время он, взбудораженный очередным встречным проходимцем, якобы владевшим методом легендарного игрока Генриха Быковского, жаждал пяти тысяч долларов, чтобы «подняться» за игрой и отдать хотя бы часть своих долгов. Исход был стандартным – проигрыш и проклятия в адрес «белобрысого прощелыги», сподвигнувшего Феликса на охоту за лаврами Быковского. Вот так бездарно ушли из рук Феликса письма замечательного человека, пронизанные теплом и признательностью к людям, оказавшим ему помощь в самые сложные годы его жизни. Сам Феликс потом напишет горькие, покаянные строки: «Я пошел на риск, играя не долларами, а кровавой болью, холодеющими руками гениального композитора. Каждая фишка на зеленом сукне была сгустком его любви к людям, к музыке, к человеку, который пытался излечить застывшие пальцы… Как же я мог?!. Пять тысяч долларов вбирали в себя трагедии и надежды трех мучеников: убитого болезнью маэстро, привыкшего к адовым босховским картинам изувеченных тел гениального врача и спившегося, вставшего на четвереньки бывшего секретаря обкома… Да и я хорош со своими страстями. К гениям меня тянуло с пеленок. Но возле солнца можно сгореть. Вот я и сгорел. Испарился подле вертлявой машины в топке, в которой все превращается в прах. Даже письма великого музыканта – его боль, его молитвы. Прости мя, Господи! Еще раз».

Здоровье самого Феликса тем временем оставляло желать лучшего… Столичные эскулапы разводили руками, прописывали какие-то препараты, предполагали и предлагали, пока сельский фельдшер, что принимал в скромном, почти чеховском, кабинете, с усталостью опытного диагноста не выдал приговор:

– У вас рак, батенька. Нужна операция и срочно.

Когда отступил спазм первого шока, пришло желание действовать. Консультации, операции, больничные палаты, конечно, Мила рядом, чье терпение снова держало удар судьбы…

Но Феликс остался Феликсом. Он не стал погружаться в бездну сочувствия к себе любимому. Даже находясь на лечении, он не прекращал работать, собирал материал для новых книг, зазывал в больницу интересных людей и там же, прямо в палате, записывал интервью с ними.

Как-то, прогуливаясь по территории подмосковного санатория, что недалеко от города Домодедово, Феликс увидел в торце одного из зданий скромную табличку, обозначавшую дату смерти Анны Ахматовой, – 5 марта 1966 года. От неожиданности он замер: «Анна Ахматова умерла здесь?!. Почему я ничего не знаю?!.» Позабыв обо всех назначенных процедурах, он начал журналистское расследование. Персонал лечебного учреждения не слишком жаждал обсуждать смерть знаменитой пациентки в своих стенах и ссылался на давность лет, но он все же нашел сотрудницу, на глазах которой произошла трагедия… Рассказ врача дополнил его собственную историю о встрече с Анной Андреевной в далеком 1962 году.

За последнее время Феликс опубликовал 14 книг. Среди них книга о Фурцевой, написанная в соавторстве с Нами Микоян и выдержавшая несколько переизданий, «Мои Великие Старухи» и следом – «Мои Великие Старики», и совсем недавно – «О Сталине без истерик».

Став «постоянным пациентом» больниц и клиник, Феликс вдруг понял, что за период своих недугов собрал настолько нестандартный материал о людях, пребывавших на грани жизни и смерти, что впору самому писать книгу под стать «Приговору» Владимира Солоухина, повесть, в которой откровенно рассказывается, что переживает человек, когда оказывается на «раковой» койке.

Примечательно, что когда «Приговор» вышел, Владимира Алексеевича пригласили выступить в том самом Онкологическом центре на Каширке, где выступал Феликс, завершив этим свою карьеру в «Огоньке». Солоухинские строки, размышления о смерти и жизни, каждой буквой отзываются в душе Феликса, отзываются и страхом, и болью, и надеждой… Правда, оптимистичная натура все-таки берет верх над перипетиями судьбы, и регулярное перечитывание повести Солоухина даже забавляет Медведевых.

– Где он? – спрашивает Феликс, суетно шаря по полкам.

– Вот, – коротко отвечает Мила и протягивает «Приговор».

Как Феликс чтил Нильса Бора

– Феликс, вы сейчас заняты? – спрашиваю я по телефону.

– Я в хозяйственном магазине.

– ??? – это вытянулось от удивления мое лицо.

Пауза. Осторожный вопрос:

– А вы что ТАМ делаете?

– Переходник покупаю, – важно отвечает Феликс. – Для нового холодильника.

Через некоторое время, когда удалось убедиться, что Феликс купил именно то, что необходимо, вспомнился далекий период его жизни, когда будучи начинающим поэтом, Феликс подрабатывал на стройке. Именно тогда родились те самые проникновенные строки о рабочих рукавицах, к которым Феликс собирался приложить губы, а на самом деле проложил ими путь к сердцу Андрея Вознесенского.

Среди удостоверений и пропусков, которые он всегда носил с собой, отсутствовало только водительское удостоверение. Феликс даже не думал о том, чтобы получить «права». Зачем, есть же такси, которое довезет, куда нужно… Эра мобильных телефонов ничего не изменила: Феликс не умеет отправлять даже банальные смс-сообщения. Он так и не приспособился к компьютеру, зато удачно приспособил редакторские таланты Милы к своему творчеству. Когда Мила со словами «привыкай к цивилизации» пробует научить супруга пользоваться техникой, чистый ответный взгляд говорит ей недвусмысленно: «А зачем? Ведь ты у меня такая умница…»

У каждого свой профессиональный инструмент. У журналиста – диктофон, у хирурга – скальпель. Снимок сделан после сложнейшей операции на сердце, проведенной Юрием Беловым. И сердце пациента вновь забилось… Фото Л.Кудрявцевой

Его никогда не тянуло углубляться в техническую составляющую жизни.

Когда «порядочные мужья» честно забивали гвозди на дачах и меняли в доме перегоревшие лампы, наш герой выдавал нагора одно эксклюзивное интервью за другим, вбивая гвозди в гробы завистников. Когда молодые столичные ловеласы мечтали о покупке собственной автомашины, Феликс лихо раскатывал на попутках, радуясь свободе передвижения и отсутствию забот о бензине, гараже и ремонте. Когда армейские друзья разбирали внутренности «Калашникова» и изучали чертежи артиллерийских орудий, юного поэта интересовали стихотворные размеры с прицелом на красоток, способных это оценить. Когда другие мальчишки в школе упоенно собирали из подручных средств первые велосипеды, будущая звезда журналистики с тем же упоением собирала первую книжную коллекцию.

Лирически настроенный ценитель изящного слова в школе был искренне равнодушен к «брутальным» предметам. Это равнодушие принимало порой драматическую форму. Особенно доставалось физике. Джоули и ватты, ускорение свободного падения, транзисторы и резисторы, деление ядра и давление – все эти понятия наводили на мятущуюся душу поэта зеленую тоску. Вопиющее отсутствие интереса к предмету хотя и обижало учителя физики, но тот прощал ученику невежество за его несомненный ум и обаяние. День, когда ангельскому терпению преподавателя придет конец и когда только благодаря личному вмешательству директора школы Феликс Медведев получит аттестат, наступит еще нескоро. Возможно, в память о своем учителе-страдальце Феликс станет немного внимательнее к физике, и в его армейской записной книжке, среди нежных лирических стихов, выстраданных рифм и философских мыслей появится небольшая газетная вырезка: «Копенгаген. 18 ноября в Копенгагене в возрасте 77 лет скончался всемирно известный ученый-физик и общественный деятель Нильс Бор. Он был почетным иностранным членом Академии Наук СССР и Академий многих других стран». А может быть, эта заметка даст ему дополнительный толчок – пора торопиться брать интервью у великих, пока те еще в «открытом доступе».

Наступило время выпускных экзаменов, время, когда одинаково нервничают учителя и ученики. «Любимую» Феликсом физику сдавали почему-то в кабинете биологии, куда перенесли часть наглядных пособий и физических приборов, и анатомические подробности мирно, хотя и эффектно, соседствовали с амперметрами. С ясной, как всегда, головой, в которой не сохранилось ни единой формулы, Феликс выплыл к доске. Учитель со вздохом, в котором воедино слилась вся скорбь его учительских неудач последних лет и робкая надежда на чудо, задал пару несложных вопросов. От ответов «любимца» у него мгновенно свело скулы. Морщась, он прибегнул к последнему средству.

– Медведев, хватит, – тихо попросил он. – Просто покажи мне двигатель постоянного тока и иди.

– Двигатель?..

Феликс огляделся. Его окружали молчаливые рисованные внутренности и незнакомые, блестящие металлом предметы. «Иду ва-банк», – решил он и уверенно показал на модель глаза.

Мадьярские корни: жгучие побеги, острые плоды

Зная неуемную натуру Феликса Медведева и его неординарное генеалогическое древо, я предполагала, что венгры в эмоциональном смысле – копии единственного известного нам мадьяра, с определяющей чертой характера – импульсивным азартом. Каково же было мое удивление, когда жители венгерской столицы по обеим сторонам Дуная оказались на редкость спокойными, даже флегматичными людьми, главным увлечением которых является спорт в любом виде – плавание, гимнастика, бег. Даже в кромешной тьме наступающей ночи, с шахтерскими фонариками во лбу, бегали по ухоженному периметру острова Маргит венгры всех возрастов и комплекций. От спорта они отдыхали в купальнях с термальной водой. Пробежавшись разок-другой и приняв несколько минеральных ванн, мы, пара нервных москвичей, вдруг расслабились и влились в неспешный поток местной жизни. Захотелось философствовать… Размышляя над неукротимым темпераментом нашего Фила, мы вдруг прозрели: Феликс просто оторван от волшебных струй родной венгерской земли! И ведь на самом деле, вот бы взглянуть на Феликса, принципиального не-спортсмена, после пары недель джоггинга по бывшим графским угодьям и возлежания в целебных водах Будапешта. Так, из спортивного интереса…

Но сто лет назад венграм было не до спорта. По Европе бродил неуловимый призрак коммунизма, околдовывая идеалистов и распугивая реалистов. Семья Золтана Партоша относилась к первым. Мадьярский граф, прекрасный врач, поэт и полиглот, он был ярым противником насилия, а разгоревшаяся бессмысленная Первая мировая война заставила его, как и многих других образованных и неравнодушных людей, задуматься о будущем Родины. Золтан и его друзья, среди которых выделялись Ласло Рудаш, Йожеф Келен, Дюла Хевеши, стали костяком группы антимилитаристов, именуемых «циммервальдцами». Их объединяла пламенная и наивная вера в то, что только революция может разрешить гордиев узел проблем наступающего ХХ века.

Феликс гордится своим дедом – потомственным дворянином, графом-революционером, поэтом и детским врачом. Золтан Партош. Будапешт, 1913 г.

Методы борьбы были те же, что и в социал-демократическом движении дореволюционной России, – митинги, листовки, призывы к саботажу, дезертирству, а потом и к свержению существующего строя. Они выступали против войны, поддерживали связь с русскими военнопленным, радостно приветствовали Октябрьскую революцию в России. Одна из листовок оптимистично заявляла, что русская революция станет праздником для всего мира. Золтан Партош, как и другие соратники Бела Куна, был уверен, что «праздник» неплохо бы поторопить.

21 марта 1919 года была провозглашена Венгерская советская Республика. Она просуществовала 133 дня. Второе после России «государство диктатуры пролетариата» подавили при помощи сил Антанты. Золтану Партошу, члену правительства свежеобъявленной республики, как и многим другим участниками революции, пришлось бежать. Пометавшись по Европе, он, в конце концов, вместе с женой Эржебет и тремя сыновьями в 1922 году прибыл в Москву.

Советская Россия поначалу встретила венгерских друзей весьма гостеприимно. В отличие от профессиональных революционеров, обычно имеющих либо околонаучное, либо начальное образование, Золтан был талантливым врачом, любил и умел работать, а таких людей жизнь редко выкидывает за борт. Скоро он создал себе репутацию замечательного специалиста, работал вместе с легендарным ученым, медиком Николаем Семашко, лечил партийный бомонд, участвовал во врачебных консилиумах по поводу болезни Ленина. Золтану предоставили квартиру в центре Москвы, на Тверской-Ямской. Здесь, в трех комнатах, проживали Золтан и Эржебет, трое их сыновей Ласло, Томаш и Банды, а потом и невестки с внуками. В тесноте да не обиде – Партоши старались жить дружно, были гостеприимны, часто принимая у себя земляков с родины. От улучшения жилищных условий Золтан отказался: «Пока дети живут в подвалах, я не могу переезжать в большую квартиру».

Личное дело Партоша Золтана Игнатьевича в количестве 17 страниц числится в архивах отдела кадров по ведомству здравоохранения за № 1025, записи о его трудовых буднях велись с марта 1936 по март 1939 года. Но за сухими данными архивных дел не увидишь житейских бурь. А спокойно пожить Партошам почти не удавалось – Золтана трижды арестовывали, мучили, пытали но, все же (это невероятно!) отпускали.

Грянул 1937 год. «Огненный меч правосудия» обрушился и на бывшего вождя венгерских коммунистов Бела Куна, который в 20-е годы нашел себе тепленькое «место под солнцем» непосредственно в Крыму. Там он возглавил Крымский Революционный комитет, обагрив кровью расстрелянных русских офицеров многострадальную землю. Но вот прошло время, и товарищи по любимой партии, едва услышав команду «фас», набросились на самого Куна. Когда его арестовали, по традиции, вспомнили о земляках, благо кое-кто жил в Москве, что называется, под рукой. Невзирая на многочисленные заслуги перед партией и открытую неприязнь к авантюристу Куну доктор Партош тоже отправился в тюрьму. О том, что происходило в Бутырке, он никогда не рассказывал. Феликс потом неоднократно пытался прорваться в архивы госорганов, и однажды, летом 2010 года, ему это удалось.

– Сжатые скрепы не разжимать, – строго предупредил Феликса архивариус Госархива.

На вопрос, какие тайны могут хранить заплесневелые листы, некоторым из которых уже 86 лет, посетитель ответа не получил.

«С дрожью в руках я открыл дело, заведенное 15 мая 1924 года, – вспоминал Феликс. – Чью же подпись под «фасом» на арест я тогда увидел на первой странице? Самого Ягоды, в то время заместителя председателя ОГПУ. Какая оказана «честь» Золтану Партошу, если его судьбой занялся один из самых кровавых сталинских палачей…»

На защиту арестованного детского врача встали видные деятели компартии Венгрии и Румынии, и спустя три месяца Золтана все-таки отпустили. Второй арест в 1929 году закончился лишением партбилета, правда, врачу разрешили «работать по специальности». Мутная волна антишпионской истерии зацепила Золтана Партоша: в 1938 году его арестовали в третий раз, предъявив абсурдное обвинение в «активной шпионской деятельности в пользу одного из иностранных государств». Сидя в Таганской тюрьме, измученный, слабый здоровьем человек был вынужден оболгать себя, пытаясь избежать новых побоев и издевательств…

И не сносить бы ему головы, но судьба распорядилась иначе. Расстреляли Заковского, давшего санкцию на третий арест деда. «Правая рука» Ежова, циничный палач, он любил похвастаться: «Попади ко мне в руки Карл Маркс, он бы тут же сознался, что был агентом Бисмарка». Интересно было бы узнать, шпионом какой страны Заковский признал себя, когда его самого с особым пристрастием допрашивали в бетонном подвале той же Лубянки? Кадровые ли перестановки в органах госбезопасности, иные ли обстоятельства повлияли на решение власть предержащих, но «чекисткий пазл» не сложился, и Золтана Партоша снова выпустили из заточения…

А дальше он просто делал свое дело – лечил детишек, которых обожал.

В гости к своему знаменитому земляку писателю Владимиру Солоухину в село Алепино Феликс поехал вместе с 13-летним сыном Кириллом. 1988 г.

«Я люблю всех детей – здоровых и красивых, больных и сопливых», – часто говорил он. Золтана Партоша не стало 2 сентября 1959 года. Последними его словами были: «Берегите детей…»

Однажды, в конце 60-х, на прилавке букинистического магазина на Никольской, Феликс заметил книжку в яркой обложке. Прочитав имя автора – Пьер Фламбо, он застыл. Это был псевдоним деда… Он тут же купил тоненькое, с иллюстрациями издание 1932 года и уже по дороге домой, в город Покров, в электричке с трепетом начал перелистывать книжечку, чтобы скорее узнать, о чем писал родной и загадочный Золтан Партош. Flambeau в переводе с французского означает «факел». Такой вот «огненный» псевдоним выбрал себе доктор-литератор. Неожиданным и ярким стал привет из далеких тридцатых годов…

Содержание маленькой повести явно относилось к периоду участия деда в революционных событиях. Герои книги – три мальчика, за их отцом, подпольщиком, пришли жандармы, чтобы арестовать. А у Золтана Партоша, автора книги, тоже трое наследников. Совпадение? Вряд ли. Тем более, по семейной легенде, однажды, когда сыновья стали свидетелями ареста Золтана, старший, Ласло, подбежал к жандарму и, сверкая черными глазами, выговорил: «Ты такой старый! Ты еще не умер?!»

Причуды генофонда

Вот незадача – я мадьярский граф. Покопайтесь в своей родословной. Может быть, вы тоже.

Феликс Медведев

Когда-то сэр Артур Конан Дойл устами своего любимого героя заметил: «Когда артистичность у человека в крови, она порой принимает самые причудливые формы». В то время, когда Золтан Партош боролся с социальным неравенством и болезнями, другой родственник Феликса, двоюродный дед Шандор Броди, «бронзовел» в качестве классика венгерской литературы. Его издавали, ставили в театре и даже экранизировали. Первый фильм по его сценарию – «Учительница» – вышел на экраны синематографов в 1914 году. Всего по произведениям Шандора Броди сняли шесть фильмов, последний – совсем недавно, в 1987 году. В этом же 1987 году его знаменитый правнук, в свою очередь, «бронзовеет» как классик советской журналистики и идет к вершине популярности, совершая свои собственные перевороты на телевидении и в прессе.

Примечательный факт: Шандор Броди, в общем-то миролюбивый по характеру человек, считался революционером литературно-театрального мира и недолюбливал буржуазию. В недолгие дни существования Венгерской республики он писал: «Признаюсь, что меня весьма долго отталкивало от театра то обстоятельство, что, собственно говоря, писать приходилось для буржуазной публики…» Ему нравились драматические финалы, а критики настаивали на «хэппи-эндах». «Ни верхушка общества, ни народ не любят печальных развязок… надо быть осторожным, надо быть тактичным, надо лгать, – сердито цитировал он критиков. – Мы были скованы, как новые Прометеи, мы были куплены на годы вперед…».

Если повышенное чувство социальной справедливости может передаваться по наследству, то младший сын Феликса Кирилл – живое подтверждение этой теории. Самобытный поэт, певец революции, убежденный сторонник «левых» идей, он направил всю свою молодецкую энергию и наследственную страсть на… возрождение марксизма.

– У истории всегда две стороны, – высказался он в одном интервью. – Для правых, для консерваторов существует история господ – история великих империй, побед, триумфов, история судеб великих художников, политиков, полководцев. Для левых история – это история рабов, история тех, кто не обрел своего голоса либо брутально высказался в форме сопротивления, бунта, часто саморазрушительного. У каждого народа, у каждого укорененного в истории сообщества, даже у каждого человека есть и та, и другая история: память о прекрасном прошлом призывает вернуться в него, память об угнетении, лишениях, унижении призывает идти вперед, к равенству и братству, к преодолению разделений и иерархий…»

Стихи Кирилла Медведева – точное отражение его убеждений. Неформатные, неистовые строки.

…А мы, левые, не чувствуем твердо никаких своих прав,

разве что эфемерное право на утопию,

многолетние разговоры о революционном насилии

выморозили нашу кровь

и превратили нас

в чахлых устриц, не умеющих отстоять собственные права,

а тем более, еще чьи-либо…»

* * *

Вы бессовестно нефть делили,

для прокладки платных дорог

вековые леса пилили

без стыда. И с вами был Бог.

Мы в то время бесами были —

Против ваших позорных хунт

Надрывались, плели, мутили,

Побивали людей на бунт.

И когда после стольких бурь мы,

Наконец, захватили власть,

то врагов побросали в тюрьмы —

поделом. И Он был за нас.

Нам теперь не важна награда —

чтоб ни дал чудной дуралей:

будь то смрадная бездна ада,

будь то свежесть райских полей.

И кто знает, если таких талантов соберется достаточное количество, не двинется ли снова по Европе тот самый бродячий призрак?

  Семейство Медведевых (включая внука Богдана) после презентации в магазине «Библио-глобус» ставшей бестселлером книги «Мои великие старухи». Название рисковое, но все героини согласились с ним. Кроме одной – Галины Вишневской, которая запретила считать себя «старухой», пусть и великой. Тогда Феликс включил  интересное интервью с Галиной  Павловной в книгу «Сильные женщины»

Выпускник Литературного института, критик, основатель «Свободного марксистского издательства», Кирилл Медведев ко всему прочему одаренный переводчик – во многом благодаря ему российская публика познакомилась с произведениями Чарльза Буковски, Лоуренса Даррелла, Пьера Паоло Пазолини, Виктора Сержа. Его стихи вошли в несколько антологий современной поэзии, в издание крупнейшего литературного критика Сергея Чупринина «Новая Россия. Мир литературы» и Малую литературную энциклопедию.

Кирилл идет своим путем и, что делает ему честь, никогда не пытался воспользоваться «родственными связями». Эта самостоятельность и независимость импонируют отцу, который с неослабевающим интересом следит за творчеством сына, не пропуская ни одной его книги или читательского отклика.

– Считаю, что главное, чем привлекают стихи Кирилла его многочисленных почитателей у нас и в других странах, – пронзительной искренностью, ощущением пульса современной жизни и ненамеренным эпатированием публики, – говорит Феликс. – Его книги выходили в Эстонии, США, готовятся в Голландии и в Германии, и даже мы не знаем еще где, потому что узнаем только тогда, когда «прижмем» его или Мила что-то «отроет» в Интернете. Хочу добавить, что я больше являюсь приверженцем и потребителем классического стиха. Но мне кажется совершенно естественным, что поколение Кирилла видит сущность жизни другими глазами.

Однажды Феликсу позвонил муж двоюродной сестры Татьяны Виктор и с некоторым юмором поддел Медведева-отца: дескать, влез в Интернет, посмотреть, что пишут о Феликсе Медведеве. Немало, убедился он, но был буквально потрясен тем, что «Кирилла Медведева» в Сети несоизмеримо больше. Один из друзей Феликса, художник, любитель литературы и поэзии, признался, что друзья его 25-летнего сына считают Кирилла Медведева «лучшим поэтом современности».

У Кирилла свои приоритеты, как в жизни, так и в литературе, и они не совпадают с приоритетами отца. Феликс Николаевич и Кирилл Феликсович не сидят вдвоем вечерами, обсуждая вечную тему отцов и детей, не вмешиваются в творческую жизнь друг друга, тактично обходя острые углы и избегая бессмысленных споров о смысле жизни.

– Что касается отношения Кирилла к моему творчеству, – заметил Феликс, – думаю, что мы с ним живем и творим в разных жанрах, даже, я бы сказал, в разных измерениях, поэтому то, что делаю я, ему интересно, но, по-видимому, не близко. Мои герои во многом не его герои. Кроме, пожалуй, одного. И ему, и мне интересна фигура Эдуарда Лимонова.

Но помимо неугасимого интереса к самому эпатажному революционеру современности у отца и сына есть кое-что общее. Невзирая на разницу в мироощущении, опыте и возрасте, сын явно унаследовал главную черту характера непокорных мадьяров.

– Чтобы породить что-то новое, нужна страсть или как минимум возбуждение, – уверен Кирилл Медведев.

И снова вспоминается конандойловское: «Вот так начнешь изучать фамильные портреты – и уверуешь в переселение душ».

В кого-то вырастет красавчик и умница, одиннадцатилетний внук Феликса Богдан? Имея таких звездных родственников по папиной линии и знаменитого деда-художника со стороны мамы, мальчишке придется потрудиться в жизни, чтобы доказать, что природа не отдыхает не только на детях, но и на внуках. А пока он, черноглазый и рассудительный, окруженный вниманием девочек, замечательно танцует брейк-данс, изумляя деда шоу-экспромтами и умением сказать не в бровь, а в глаз. Богдан играет с папой в футбол, а с дедом и бабушкой, которых зовет запросто «Феликс» и «Мила», развивает интеллект и чувство юмора.

– Мне интересно и с папой, и с Феликсом, – признается он. – Только с Феликсом в подвижные игры не поиграешь…

Помимо таланта быть замечательным дедом прекрасному внуку, Феликс неожиданно открыл в себе поварские способности. Салаты, супы, горячие блюда – все по собственным, порой весьма оригинальным рецептам. В этом он обошел Андрея Вознесенского, кормившего свою дочь Арину незабываемым цветочным супом. Мила с восхищением и удивлением наблюдает за тем, как блюда в стиле «фьюжн» в исполнении Феликса Медведева выходят гораздо съедобнее «ирландского рагу» по схожей рецептуре Джерома Клабки Джерома.

– Нужно обязательно привезти на заседание книголюбов Нами Микоян! – как всегда торопится все успеть Феликс. – Забрать в пять, а встречаемся в шесть! – и деловито диктует другу адрес, не забыв перепутать Ружейный переулок с Оружейным. Друг не сдается – его «терзают cмутные сомнения». Далее следует долгое и эмоциональное уточнение адреса. Затем, утомившись разбираться в семантике московских улиц, Феликс заявляет:

– Все, говорить больше не могу. Пеку блины.

У нашего героя по-прежнему нет свободного времени, каждый день расписан по минутам – встречи, книги, творческие вечера, интервью, аукционы – все то же «планов громадье». За долгие десятилетия Феликс собрал поистине уникальный личный архив: фотографии, пригласительные билеты, документы, визитные карточки, расшифровки бесед со знаменитыми собеседниками – неисчерпаемый источник вдохновения, новых идей и книг. Одну стену его кабинета почти полностью занимает изумительный, собственноручно изготовляемый на протяжении более чем четверти века коллаж из фотографий: «Люди, которых я знаю». Тысячи лиц – как отражение нескольких эпох российской и мировой истории, свидетелем и участником которых ему доводилось быть. «Никто не делал ничего подобного!» – по праву гордится Феликс своим очередным «ноу-хау».

Он по-прежнему встречает друзей словами – «У меня возникла гениальная идея!» И никакие катаклизмы набирающего скорость XXI века не способны спутать карты Феликсу Медведеву, неистовому интервьюеру, азартному и удачливому игроку самой увлекательной игры, название которой – жизнь.

23 мая 1981 года. На праздновании открытия памятника Шолохову в станице Вешенская тесно от официальных лиц. В обязанности отряженных журналистов входило осветить по-советски скучное мероприятие как яркое событие. «Огонек» снарядил Феликса Медведева, одного из немногих, способных написать увлекательно о чем угодно. Еле дослушав хвалебные оды живому классику соцреализма, Феликс ждал появления Шолохова к моменту расчехления статуи. Но классик не вышел к самому себе. Лицезреть его удалось только на банкете. «Сейчас я до него доберусь», – воодушевился Феликс и осмотрел подступы. Мрачный Шолохов был буквально обмотан «заботой» – крепкими парнями в костюмах. Игнорируя заслон, Феликс с рюмкой в руке начал продираться к виновнику торжества, авось, удастся «общнуться», ну или, на худой конец, просто выпить на брудершафт. Когда до объекта оставалось несколько метров, Феликс почувствовал ощутимый удар в печень. Он огляделся: кто же это так ласков с прессой? Лица вокруг были точной копией «Каменного гостя». Следующая попытка чуть не стоила Феликсу сломанной руки. Журналист отчетливо понял – ребятам дана команда – «но пасаран!». В другой ситуации это бы не остановило Феликса, но ему не понравилось другое: живой памятник советской литературе индиффирентен к происходящему вокруг… Шолохов выглядел настолько утомленным славой, что журналистский пыл угас.

Удача подстерегала Феликса в другом месте. Обратный путь пролегал через степь. Неожиданно в небе мелькнули странные огни… Выйдя из машины, наш герой и его попутчики изумленно наблюдали потрясающее явление. Летающие тарелки! Объекты замерли в небе, почти над головой, с минуту повисели, словно оценивая ситуацию, и растворились… Не знали пришельцы, что в данную минуту на них смотрит один из ярких «летающих объектов» Земли – журналист Феликс Медведев!

«Вот бы с кем пообщаться!» – замечтался Феликс. «А чем черт не шутит, может, еще повидаемся?» – он всмотрелся в густое южное небо, и его глаза по-охотничьи блеснули.

P.S

Ну, вот, кажется, книга о легендарном журналисте, библиофиле, игроке подошла к концу. Конечно, в нее включена лишь небольшая часть его насыщенной, разнообразной, богатой на события и встречи жизни. Из того, что нарассказал о себе мой герой, можно составить толстенный том, да не один, но за Феликсом Медведевым угнаться нереально. Как заметил главный герой из популярного фильма «Покровские ворота»: «Догнать Савранского – это утопия!» Только за те полтора месяца, что мы не встречались, в его жизни произошло столько событий, что впору опять включать диктофон…

И все же перед сдачей книги в издательство я заглянула в Интернет и поняла, что никак не обойтись без последних новостей, связанных с Феликсом Медведевым. И с огромным удовольствием отметила: на телеканале «Ностальгия» (канал «Для тех, кому есть что вспомнить») не так давно показали самый первый выпуск его «Зеленой лампы», той самой, в которой снялись Артем Боровик, Анна Михайловна Ларина-Бухарина, Анатолий Рыбаков, Валентина Пономарева. Интригующая история с теми самыми «пушкинскими» серьгами, несущими некое родовое проклятье, что едва не были выкуплены Феликсом у княжны Мещерской, получила новое продолжение – таинственной реликвией вновь заинтересовалось телевидение, и Феликс опять оказался на переднем крае новостей. Тайна гибели Юрия Гагарина, 400-летие дома Романовых – и Феликс снова в гуще событий. Его уникальный архив, накопленный за долгую и блистательную карьеру, может пролить свет на многие тайны и загадки ушедшего столетия и века наступившего… Поэтому мне кажется вполне справедливым, что в рейтинге «самых успешных журналистов, повлиявших на развитие мировых СМИ» под названием «Лучшие из четвертой власти», выстроенном на украинском сайте «Остров свободы», среди имен таких звезд, как Лари Кинг, Опра Уинфри, Хантер Томпсон, Василий Песков, Владимир Познер, есть имя и Феликса Медведева!

Творческая шутка талантливого художника А. Зарубина. Сущность нашего героя схвачена точно, емко, выразительно

Оглавление

Мой неистовый герой От автора

Глава I

  «Добавим огня «Огоньку»!

  Где растет Фикус-Филюс?

  «По родству бродяжьей души…»

  Вперед, сталинская смена!

  Монархист и журналист-комсомолец, или Поверх барьеров

  В гостях у «железной старухи» Мариэтты Шагинян

  «Нас было пять, мы были капитаны, водители безумных кораблей…»

  «Хотя бы одна заветная рукопись должна соединить писателя с будущим…»

  Букет из иммортелей, или Пацифисту не место в МГУ…

  Как Феликс взял «Рукавицами» сердце кумира

  В поисках музы

  Как русо-мадьяр Феликс Партош хотел освободить пленных немцев, или Друг мой Колька…

  Крейсер «Аврора» и… Анна Ахматова

  Вечер в честь Габриэля Гарсиа Маркеса и смерть генсека несовместимы

  Аутодафе по-болгарски

  Во главе петушинских поэтов, но, увы… без Венички

  В Финляндию? Только через ЗАГС

  В деревню, в глушь, в… Курган

  «Советское Завралье»

  Интервью со сталинским министром – первой советской феминисткой

  «Как там поживает Феликс Медведев? Привет ему из Америки!»

  Судьба Медведева хранила

  Жорж Санд и другие брошенные женщины

  Мисюсь, где ты?

Глава II

  Прорабы перестройки

  Чего же вы так боитесь, товарищ?

  Раритетные интервью

  В шапке Сталина – на расстрел

  «Меня голыми руками не возьмешь»

  Княжна Мещерская и серьги Натальи Николаевны Гончаровой

  Сотни писем летели в «Огонек» на имя журналиста Ф.Медведева

  «Он был моей надеждой…»

  Антрепренер от Бога

  Творческие встречи «Огонька»

  Конная милиция на улице Щусева

  «Вы дитя века, Татьяна Ивановна…»

  Партош против Мессинга. Один-ноль в нашу пользу

  «Она открыла мне Америку…»

  «Я сразу понял – нам врали!»

  Телефонное интервью с Нобелевским лауреатом

  ОДНОМУ ТИРАНУ

  «Я горжусь, что в моих жилах течет русская кровь»…

  «Застыл? Отомри!»

  Госбезопасный массаж

Глава III

  Свет рампы и Зеленой лампы

  Заграница без границ, или Опознанный Летающий Объект

  Арбуз Воннегута и улыбка Солженицына

  Княжна Романова

  «Николай II сделал для революции так много, как ни один еврей»

  Инвалютный гонорар

  Увидеть Париж и… выжить

  В гостях у Бессмертия

  Русский патриот с французской мансарды

  «Лагерь – это Советский Союз в миниатюре»

  «Я не хочу прожить еще одну жизнь»

  Россия после России

  «Моя журналисткая работа не иссякнет!»

  БиблиоФил

  Космонавты, народные артисты и другие грузчики

  Пепел «первенца» Гоголя

  Аукцион для богатых

  Игра с огнем, или Феликс, Федор, Франция, Фортуна и… Ф.63.0

  Шанс не щекотать черта

  «Здравствуй, племя, молодое, незнакомое!..»

  «Мистер Медведев? Вы продали фальшивку…»

  «У меня есть уникальный материал, но деньги – сразу!»

  Он выдумал новую болезнь – «талисмания»

  Куда несет тебя, милый Феликс?

  Пять с плюсом за выступление

  Когда ангел-хранитель сбивается с ног

  И восстала из пепла птица… Феликс

  Ради красного словца…

  «Желтое лицо» прессы

  «Белые одежды»

  Как Феликс чтил Нильса Бора

  Мадьярские корни: жгучие побеги, острые плоды

  Причуды генофонда

  P.S

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно