Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

Алексей Фёдорович Греков – личность, которая на сегодняшний день для нас остается во многом загадочной. Отчасти потому, что сохранилось не так много сведений об этом человеке. Биография его намечена лишь штрихами – составлена на основе официальных документов, большей частью хранящихся в архиве Московского Университета. В документах зафиксированы формальные перемещения по службе, представлена информация о количестве крестьянских душ, которыми владела семья, но в них ничего не написано, например, про распорядок рабочего дня Грекова или про то, каким был его внешний облик, характер и привычки. О деталях биографии, о частной жизни, о том, что думал и что чувствовал он, – об этом мы можем лишь догадываться и фантазировать.

Отчасти же вуалью таинственности окутана его судьба еще и потому, что Алексей Фёдорович при жизни имел склонность к мистификациям – подписывал свои тексты причудливыми псевдонимами, самыми разными. Не оставил дневников. Во всяком случае, дневники пока не были обнаружены. Важный корпус документов, позволяющий судить о научных исканиях Грекова, – это публикации самого Алексея Фёдоровича в «Московских ведомостях», «Отечественных записках» и публикации других авторов о его изобретениях в тех же «Московских ведомостях» и некоторых других газетах и журналах середины XIX века, три книги, авторство которых сомнений не вызывает, и еще одна или даже две, которые некоторые историки приписывают Грекову, редкие и не всегда лестные свидетельства современников.

В литературе долгое время после смерти Алексея Фёдоровича не было упоминаний о нем, только начиная примерно с середины ХХ века историки фотографии и книжного дела стали более-менее регулярно писать о его изобретательских заслугах. Обычно очень кратко, в нескольких предложениях. Совсем недавно в масштабных трудах по истории фотографии (фолиант Исторического музея «Дагеротип в России», опубликованный в 2014 году, книга Елены Бархатовой «Русская светопись. Первый век фотоискусства 1839–1914», изданная в Санкт-Петербурге в 2009 году) был напечатан дагеротипный портрет предположительно авторства ателье Грекова. На сегодня он единственный из атрибутированных. Будут ли найдены и атрибутированы другие работы и другие документы – вопрос к историкам будущего, однако даже на основе тех сведений, которые доступны сегодня, мы можем судить, что Алексей Фёдорович был личностью незаурядной, человеком смелым, ищущим научных экспериментов, чутко и деятельно реагирующим на самые последние научные открытия своего времени, будь то новые способы книгопечатания, светопись или гальванопластика.

Настоящее издание – первая в России книга, посвященная Алексею Фёдоровичу Грекову.

«Происхождением из дворян»

Родился Алексей Фёдорович Греков около 1799 или 1800 года в Ярославской губернии, в семье мелкопоместного дворянина. Он был современником таких выдающихся людей как поэт Александр Пушкин и художник Карл Брюллов, современником открытий математика Николая Лобачевского, возрастом чуть старше его. Родившись еще при Павле I, застал правление Александра I и Николая I. Пережил вместе со всей страной нашествие французов в 1812 году и был свидетелем восстания декабристов в 1825-м.

Как свидетельствуют «Формулярные списки о службе и достоинстве чиновников», хранящиеся в архиве Московского Университета, семья владела родовым имением, где насчитывалось «36 душ крестьян мужескаго пола». Позже Грековым будут приобретены еще «четыре души мужескаго пола». Правда, «Формулярные списки» за другие годы содержат чуть иную информацию – так, в документе за 1842 год значится, что семья владела всего четырьмя крестьянами «мужескаго пола». Очевидно, письмоводители допустили ошибку. Дворянство в начале XIX века в России было одним из четырех сословий (или «родов») – наряду с духовенством, городским «родом» (купечество, мещанство) и сельским населением (крестьянство). Дворянство составляло господствующий «род» как в политике, так и в экономике, в культуре и было наиболее привилегированной частью общества. В 9-м томе «Свода законов Российской империи», в законе, устанавливающем сословность российского государства, определялось две возможности принадлежать к дворянству – наследственность или по жалованью монарха: «Дворянское название есть следствие, истекающее от качества и добродетели начальствующих в древности мужей, отличивших себя заслугами: чем, обращая самую службу в заслугу, приобрели потомству своему нарицание благородное. Благородными разумеются все те, кои или от предков благородных рождены, или монархами сим достоинством пожалованы». Алексей Фёдорович относился к тем дворянам, которые «от предков благородных рождены». Крестьянских душ во владении его семьи, как свидетельствуют документы, было совсем немного, т. е. семья Грекова была небогатой, ведь именно в крестьянских душах на тот момент оценивались состоятельность и богатство. Причем учитывали именно крестьян-мужчин. Крестьян-женщин в списки не включали, их вообще не брали во внимание при проведении переписи населения (при подаче так называемых ревизских сказок – поименных списков тех, кто облагался подушным налогом). Однако происхождение даже из мелкопоместных дворян открывало дорогу к получению образования в одном из высших государственных учреждений, среди которых наиболее престижными в XIX веке были военные заведения и университеты. В дальнейшем в служебных документах Греков будет значиться как человек «происхождением из дворян».

Второй кадетский корпус

Алексей Фёдорович получил образование в Петербурге, во Втором кадетском корпусе, который был учрежден указом Екатерины II еще в 1762 году на основе существовавших прежде инженерной и артиллерийской дворянских школ и славился тем, что выпускал для русской армии инженеров и артиллеристов в офицерском чине. Впрочем, к тому моменту, когда в нем учился Алексей Греков, программы уже были более унифицированными – корпус готовил офицеров и для других родов войск. Среди самых известных выпускников Второго кадетского корпуса – генерал-фельдмаршал полководец Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов, генерал, военный министр и государственный деятель Алексей Андреевич Аракчеев, генерал, военный министр Пётр Петрович Коновницын, генерал, герой Отечественной войны 1812 года Иван Семёнович Дорохов, еще один отличившийся в войне 1812-го – полковник русской армии Александр Самойлович Фигнер, прославившийся во время обороны Севастополя в Крымскую войну генерал Александр Петрович Хрущов и другие.

Учебное заведение занимало несколько зданий на берегу реки Петровки (ныне – Ждановки, сейчас это улицы Ждановская и Красного Курсанта). Одно из главных строений было возведено по проекту архитектора Фёдора Ивановича Демерцова (1762–1823) в классическом стиле, строительство велось с 1795 по 1803 год. В плане здание представляло собой замкнутый четырехугольник (каре). Помимо классов, кадетских камор (т. е. личных комнат), в нем располагались конференц-зал (позже – музей), танцзал (позже также переоборудован), лютеранская и католическая церкви (императрица потребовала, чтобы четверть мест резервировалась для обучения детей лифляндских и эстляндских дворян, поэтому православная церковь на территории корпуса была не единственной). В пристройке размещались караульня и библиотека. За этот проект архитектор в 1795 году получил звание академика. Демерцов же составлял генеральный план территории корпуса, все строения были запланированы каменными, что было особенно значимым после пожара 1790 года, в котором пострадали более ранние постройки. Экзерциргауз, предназначенный для строевого обучения, – здание с мощными дорическими колоннами, придающими ему особую торжественность, – был возведен чуть позже, в 1819–1820 годах, по проекту архитектора Луиджи Руска (1762–1822). Сам император Александр I приезжал инспектировать процесс строительства новых корпусов – члены Дома Романовых со времен основания заведения держали шефство над ним. Судя по датам, вероятно, Алексей Греков был свидетелем этого строительства во время обучения.

Форма одежды воспитанников и офицеров Второго кадетского корпуса в царствование императора Александра I.

Также к корпусу относились постройки на Спасской улице (ныне – Рылеевская). Здесь находился сборный пункт для дворян-волонтеров от 16 и более лет, которые добровольно хотели поступить на военную службу и с 1807 года по рескрипту императора направлялись сначала в петербургские кадетские корпуса, где могли ознакомиться с порядком службы, обучиться стрельбе и приобрести все необходимые для службы навыки. Этот полк сначала назывался Волонтерским, а с 1808 года – Дворянским.

В кадетский корпус принимали мальчиков в возрасте 10–11 лет, имевших знания в объеме начальной школы. Учебная программа строилась на сочетании предметов общеобразовательных и специальных. Полный курс корпуса продолжался 9 лет и состоял из трех верхних, трех средних и трех нижних классов. Первые годы мальчики изучали математические дисциплины (арифметику и геометрию), родной и иностранные (французский, немецкий) языки, основы истории, географии, а также рисовали, фехтовали и танцевали. В старших классах продолжалось изучение математики и языков, истории, географии, добавлялись специальные науки – физика, химия, фортификация, артиллерийское дело, основы гражданской архитектуры, черчение. Как и в любом кадетском корпусе, в расписании значились также строевые занятия на плацу, с оружием, и верховая езда в манеже. Для практических занятий по огневой подготовке в те времена существовал специальный лагерь: здесь учились стрелять по мишеням, строить оборонительные сооружения, осваивали минное дело. В свое время Пётр Иванович Шувалов, принимавший участие в разработке образовательных программ, настаивал даже на том, что кадеты-артиллеристы должны не только владеть практикой артиллерийского дела, но и знать основы металлургии, изучать конструкции артиллерийских систем. Изучали и Закон Божий – молитвы и заповеди Господни, Священную историю, христианскую нравственность. Кадеты римско-католического и лютеранского вероисповедания закон Божий изучали отдельно. «Показать… прилежание и рачительность к изучению всего, что им преподаваемо будет» – так предписывалось указом руководства. Обширная программа позволяла готовить образованных офицеров, которые способны были вступить и на гражданскую службу, как это случится позже с Грековым. Считалось, что не одни только математические познания необходимы военному человеку. От кадет ожидали, чтобы они «прилагали бы также свое старание и к изучению и преподаваемых в классах языков и прочих наук, ибо чем более кто обогащен разными познаниями, тем лучше может быть офицером и тем скорее и достойнее может вступить на высшия степени званий и продолжать с пользою и честью свою службу, как по воинской, так и по гражданской части». Особенно усердными рекомендовалось быть в «изучении основательнейшим образом российскаго языка и наипаче об утвеждении себя в христианской нравственности, как в таком предмете, на коем должны основываться все наши дела, поступки и даже вся… жизнь».

В 1816 году, когда Алексей Фёдорович, предположительно, уже учился в Санкт-Петербурге, штат корпуса составлял 700 кадет, которые были сведены в пять рот – гренадерскую, первую, вторую и третью мушкетерские (эти четыре роты составляли батальон) и резервную. Каждой ротой руководили, согласно штатному расписанию, штаб-офицер (подполковник, он был своего рода посредником между директором и ротным командиром, помощником директора по воспитательной части), ротный командир (капитан или штабс-капитан) и три обер-офицера. В обязанности офицеров входили не только административные, но и воспитательные задачи – «поселять в кадетах добрую нравственность и прилежание к наукам, учить их, как они должны в обществах с благопристойностью стоять, кланяться и разговаривать; приучать их к чистоте, опрятности и к сбережению находящихся у них вещей». Помимо пяти основных, была также солдатская рота, в которой числилось около 250 человек. Программа обучения в ней была не такой обширной. В 1819–1820 году солдатская практически перестала существовать из соображений экономии и перераспределения средств. Также при втором кадетском батальоне «был положен хор музыки».

Директором корпуса с 1815 года являлся генерал-майор Дмитрий Дмитриевич Курута (1769–1833), который в детстве рос вместе с великим князем Константином Павловичем, а позже был его доверенным лицом. С 1819 по 1822 год директором был граф Пётр Петрович Коновницын (1764–1822). Фактически же руководство корпусом с 1815 по 1832 год осуществлял генерал-лейтенант Андрей Иванович Маркевич (1771–1832), при котором в том числе улучшилась артиллерийская подготовка кадет, значительно обогатилась библиотека корпуса (до 5000 томов), было закуплено много интересных экспонатов для музея (артиллерийские модели, «паровая машина с котлом и всем прибором», которая была приобретена в 1821 году за 2000 рублей, «фантасмагория для показывания картин»). Опыт общения с фантасмагорией, затейливой оптической «машиной», если Греков имел возможность наблюдать ее, мог оказаться важным для его будущих занятий дагеротипией.

Дисциплина была достаточно строгой. Инструкцией требовалось, чтобы дежурный офицер «ни на самое даже малейшее время от своего места не отлучался и обращал бы безпрестанное внимание на все то, что воспитывающиеся делают, и в чем они упражняются, стараясь, чтобы во всякое время был соблюдаем ими совершенный порядок, тишина и благоустройство, и чтобы упражнения их, игры и разныя занятия, были во всем благопристойны и соответствовали бы цели хорошаго воспитания». Проступки кадет (лень, нерадение к наукам и другие) фиксировались в специальной шнуровой книге. Отдельная шнуровая книга была и для учительского состава – в ней делались отметки об учителях, которые вовремя не приходят на занятия. На всех уровнях практиковалось почитание старшего по чину: «Чинопочитание и повиновение старшим себя есть душа военной службы, а потому и должно быть соблюдаемо по всей точности и без всяких и малейших оговорок и извинений». Судя по воспоминаниям кадет, бывали и злоупотребления служебным положением со стороны некоторых учителей. Как случались и кадетские «буйственные происшествия» (позже их станут называть «бенефисами»). Тушили лампы, били посуду и стекла, издавали дикие крики и визги, в «столовой зале» даже ломали мебель… Как раз в «столовой зале» чаще всего случались массовые беспорядки – видимо, от недовольства питанием. За беспорядки сажали «на черный стол» – давали всего одно блюдо в обед и ужин до тех пор, «пока остаток от положенных на столовое содержание этих кадет денег не покроет расхода за вставку стекол или на покупку новой посуды». «Поведения и достоинства» оценивались наряду с успеваемостью по учебным дисциплинам. Согласно правилам, проступки делились на четыре группы: маловажные (происходят от ветрености, без умысла), значительные (есть умысел, в поведении обнаруживается наклонность к низким и дерзостным проступкам), низкие (пьянство, воровство, разврат) и дерзостные (неповиновение, грубость, дерзость против начальства). Отличное поведение оценивалось в 100 баллов, весьма хорошее – в 90–99 баллов, хорошее – от 70 до 89 баллов, посредственное – от 30 до 69 баллов, худое – от 1 до 29 баллов, безнадежное – 0 баллов. Баллы, проставляемые за различные дисциплины, были распределены неравномерно: Закон Божий – 100 баллов, арифметика – 40, алгебра – 80, геометрия – 80, тригонометрия – 30, практическое снимание мест – 20, фортификация полевая – 40, фортификация долговременная – 85, минерное искусство – 45, физика и химия – 40, черчение планов – 50, рисование – 30, язык российский – 100, язык французский – 100, язык немецкий – 100, военно-судная часть и производство военно-письменных дел – 50 и так далее. Общее число баллов равнялось 1685. Благонравным, прилежным и усердным кадетам генерал А. И. Маркевич объявлял «свою совершенную благодарность». Из нерадивых составляли «ленивый класс», занятия в котором продолжались и во время каникул. За «ленивость и нерадение к наукам» из гренадерской роты могли перевести в мушкетерские, из высших классов – в низшие. Неисправимых лентяев одевали в «мужичье платье».

День начинался с раннего подъема, молитвы и завтрака, утром, с 7 до 11 часов, шли занятия в учебных классах, потом – обед, а с 14 до 20 часов – снова уроки и гимнастические занятия. Каждый день, в 7 часов утра и в 2 часа после обеда, когда дежурные офицеры вели свои корпуса на занятия, устраивалась перекличка «по классным спискам». Все кадеты, кроме тех, кто находился в госпитале или стоял на часах, были обязаны присутствовать в классах. Повеление гласило, что «если кого не окажется, тотчас того отыскать». Переклички делались также перед обедом и ужином, «в то время, когда ударят повестку к столу». Дежурные офицеры следили, чтобы кадеты были аккуратно одеты, чтобы брали на занятия все необходимые «классные вещи» (книги, тетради, аспидные доски, математические инструменты и др.), и даже чтобы «по прибытии на молитву, молились бы по камерам Богу». В воскресные и праздничные дни можно было получить увольнение для свидания с семьей или прогулок по городу – гулять было принято ходить в Летний сад, на острова.

Распределение учебных предметов по классам (фрагменты распоряжения 1816 года)

Лучшие из выпускников направлялись в гвардию. Тех, кто усвоил курс хорошо, но не имел наклонностей к воинской службе, распределяли на гражданские должности в чине 12 или 14-го класса согласно Табели о рангах, обеспечивая деньгами на «прогон» к месту работы. Неуспевающих направляли в армию низшими чинами. Грекова по окончании обучения оставляют при корпусе (что было престижно) прапорщиком, случилось это в марте 1822 года. В 1823-м по его прошению переводят в Бородинский пехотный полк, а в следующем, 1824 году также по прошению он был «уволен от службы». Вероятно, воинская карьера не казалась ему такой уж привлекательной.

Запись о выпускнике А. Ф. Грекове в книге по истории Второго кадетского корпуса.

Служба в Костромской губернии

Следующие несколько лет после увольнения из Бородинского пехотного полка Алексей Греков проводит в Костромской губернии. Теперь он служит в гражданских должностях. Сначала, с 1824 по 1828 год, – уездным землемером. Еще при Павле I составление карт перешло под ответственность военного ведомства, поэтому присутствие военного на подобной должности, очевидно, не было чем-то из ряда вон выходящим. 10 мая 1828 года указом Правительствующего сената определен асессором. В свои костромские годы Греков также принимает участие в создании губернской типографии, обучается практике типографского дела. Согласно архивным документам в июне 1828 года на него была возложена закупка литер для губернской литографии на сумму 3000 рублей. Это не было единственной хозяйственной заботой Грекова – он также занимается исправлением ветхостей в тюремном остроге, закупками рекрутских полушубков, устранением неисправностей в доме гражданского губернатора и другими делами. 31 декабря 1829 года произведен в губернские секретари, оставаясь при этом асессором до 1831 года. В феврале 1831-го снова деятельно вовлечен в комплектацию типографии: на этот раз ему поручена «закупка до 10 пудов литер для Типографии и заключение условия на перелив старых до 50 пудов…». В промежутке, с 1831 по 1836 год, числится в разных чиновничьих должностях Комиссариатского штата.

Карта Костромской губернии из Атласа Российской империи. 1822 г.

Первое изобретение и первая книга

В 1832 году в Департаменте мануфактур и внутренней торговли был представлен способ плоского печатания с медных и жестяных пластинок. Автор этого оригинального способа – А. Ф. Греков, и это первое публичное обсуждение его научного изобретения, на которое он запрашивает привилегию (т. е. патент) сроком на 10 лет. «С давнего времени, занимаясь математическими науками, живописью и гравированием, – писал изобретатель, – я обращал внимание на усовершенствование литографирования, гравирования и книгопечатания. Наконец, после долгих опытов, мне удалось изобрести способ соединить в один процесс все вышеуказанные роды отпечатывания, или – другими словами – способ на обыкновенном типографском станке отпечатывать всякого рода гравированные металлические или каменные доски».

Через два года, в 1834-м, в типографии Конрада Вингебера в Санкт-Петербурге выходит первая его книга – «Описание металлографии и вновь изобретенного способа. Печатать всякаго рода металлическими досками (как то медными, цинковыми, жестяными и т. п.) различныя рисунки и рукописи, не гравируя на сих досках резцом или крепкою водкою; а просто написав на них желаемое пером и некотораго рода тушью; также переводить написанное с бумаги, и при том снимать до 3000 оттисков и более» (авторская пунктуация сохранена. – М. Р.). На титульном листе, помимо пространного заголовка, значится также указание на имя создателя книги: «Сочинение В. Окергиескела». Если прочесть эту странную фамилию справа налево, то обнаружим… нашего героя, Алексея Грекова (алексеигрекО.В.). Что заставило автора взять этот псевдоним, используя слово-перевертыш? Ему важна была статусность фамилии? Фамилия Окергиескел, звучащая на иностранный манер, несомненно, более «тяжеловесна», нежели Греков. Или, может, автор не желал публиковаться по тем или иным причинам под своим реальным именем? О причинах мы можем лишь догадываться…

Обложка первой книги А. Ф. Грекова «Описание металлографии…», изданной в 1834 г.

Книга была отпечатана типовым для своего времени и для типографии Конрада Вингебера образом. Строгая композиция, скупые наборные украшения, строгие же шрифты, центросимметричное расположение текста на обложке – все, что было свойственно книге классического стиля, мы находим в сочинении В. Окергиескела. Как и все издаваемые в середине XIX века книги, «Описание металлографии…» проходит одобрение цензурного комитета – текст предваряет сообщение цензора В. Семёнова от 6 сентября 1834 года: «Печатать позволяется». Жесткие цензурные уставы были выпущены в 1826 и 1828 годах как реакция на восстание декабристов, примерно четверть века книгоиздание будет им подчинено, более свободная бесцензурная «Вольная русская типография» Герцена будет основана лишь в 1853 году. Книга имела вид брошюры: всего 11 страниц сплошного наборного текста, в конце – приложение-рисунок.

Печать на литографском камне. Чуть шероховатый, бархатистый штрих – особенность и достоинство литографического изображения.

«Изобретение литографии… есть немаловажная эпоха в науках и художествах. Польза ея столь очевидна, что не нужно говорить о сем», – начинает свою книгу автор. И несмотря на свою оговорку, все же говорит о пользе литографии подробно: «Представьте себе, что художник, желая издать какую-либо картину, желая передать любителям в разительных чертах какую-нибудь высокую мысль свою, должен был прежде изобретения литографии прибегать к граверу, человеку постороннему сей мысли его, хотя и весьма искусному по своей части; но может ли перевод сравниться с подлинником, может ли гравер передать все то, что передал бы бумаге сам художник. Но теперь этого препятствия для него несуществует; – он берет карандаш, литографической камень, и переносит на оной из своего воображения все то, что только возможно изобразить на картине. (а как иногда дорого еще платить граверу).» (орфография и пунктуация здесь и далее при цитировании текстов А. Ф. Грекова – авторские, за исключением опущенных знаков ять. – М. Р.). Возможность печати с подлинников, воспроизведения живого почерка рисовальщиков и письма тушью, всей индивидуальности карандашного штриха или живописного мазка, а также дешевизна процесса – вот главные преимущества литографии, самого передового на тот момент способа печати.

Литография была изобретена в конце XVIII века актером, драматургом и музыкантом Иоганном Алоизом Зенефельдером (1771–1834), жившим в Богемии. До него типографии работали, используя один из двух способов печати – высокую (на рельеф с рисунком накатывалась краска, которая затем оттискивалась на ткань или бумагу) или глубокую (активный печатающий элемент в этом случае – углубления, выгравированные в материале). Изобретена литография была в некотором роде случайно. Желая напечатать свою пьесу подешевле, а после продать ее, писавший для театра Зенефельдер экспериментировал со способами высокой печати. И однажды утром, как он свидетельствует в «Полном руководстве по литографии» 1818 года, «только что закончил полировку камня, когда… мать попросила…написать список для прачки. По случайному стечению обстоятельств под рукой не оказалось даже клочка бумаги, а чернила в чернильнице высохли. Недолго думая, я поспешно написал список прямо на камне чернилами, которые приготовил тут же из воска, мыла и сажи из лампы…». Позже, когда прачка вернула камень, Зенефельдер смыл свою надпись, чтобы продолжить эксперимент. И вдруг после травления рельефа он заметил, что сохранившиеся в пористой структуре камня остатки воска от самодельных импровизированных чернил удерживают типографскую краску и при этом отталкивают воду. Тогда Зенефельдер пришел к выводу о том, что гравировка камня не является необходимой. Это случилось в 1796 году. Поначалу он называл свой способ «химической печатью», слово литография будет введено в обиход несколькими годами позже, в 1802-м, когда технология станет доступной французским издателям и получит массовое признание. «Химический процесс печати в корне отличен от всех применявшихся ранее. В химическом процессе не имеет значения, являются ли печатающие элементы выгравированными или возвышающимися над поверхностью печатной формы. Печатающие участки должны быть покрыты краской, состоящей из однородного вещества, обладающего свойством притяжения. Пустые же места должны обладать свойством отталкивания… Жирные вещества не способны объединиться с обычной водой. Напротив, они воде противны… Сие есть фундаментальная основа нового метода печати, который справедливо называют химическим, потому что жирная краска удерживается только на линиях, нарисованных на форме, и отталкивается от остальной поверхности, и совершенно не зависит от механического контакта». Таким образом, в основе литографического процесса лежит неспособность двух химических веществ, масла и воды, к смешению, и это принципиально иной способ, нежели механические по своей сути высокая и глубокая печать. Рисунок на плоскость известкового камня наносили специальной жирной краской, используя различные инструменты – перо (если хотели получить тонкие штрихи), кисть (для плашек) или литографский карандаш (для полутоновых изображений).

Иоганн Алоиз Зенефельдер демонстрирует посетителям мастерской процесс литографской печати.

Литографский печатный станок середины XIX века.

В России первое литографское заведение было основано в 1815 году при Министерстве иностранных дел. Занималось оно литографированием бумаг. Первые специалисты были иностранцы, камни выписывали из-за границы. Однако уже к 1830-м годам технология становится настолько популярной, что в 1832 году Академия художеств, до того использовавшая лишь гравюру на меди, заказывает литографические оригиналы для обучения студентов.

Признавая все достоинства литографии, Греков пишет о том, что и у нее есть свои несовершенства, «неудобства», а именно: «не всякой имеющий в ней нужду может запастись литографическими камнями, – не всякой может завести литографический пресс или печатальную машину, когда она стоит около 700 рублей». «Неудобства» литографии оказались «почти разрушены» с изобретением металлографии, которая позволяет переводить рукопись не на камень, а на «шпиаутерную доску», и использовать станок, который занимает в 3 раза меньше места и в 3 раза дешевле. К тому же само печатание производится «несравненно поспешнее», что немаловажно. Доски Греков предлагает изготавливать из разных металлов: цинка, меди, жести. Такие доски размером в пол-листа бумаги стоили в те времена – соответственно – 12 рублей, 5 рублей и 60 копеек. «На 300 рублей можно сделать порядочную металлографию, тогда как на литографию потребно по крайней мере до 1500 рублей». Впрочем, металлография тоже еще не совершенна – и цинковые доски могут ломаться, и стоят эти самые цинковые доски не так мало…

Литография с изображением Амстердама – река Амстел, Южная церковь.

В дальнейшем металлографией станут именовать также один из способов глубокой печати, использующийся сегодня, например, при печатании бумажных банкнот. В 1830-е же так называли способ печати плоской – это один из предшественников офсета, самого популярного способа плоской печати. Заведения, в которых его использовали, также именовали металлографиями (подобно литографиям, которые печатали литографическим способом и выпускали литографии).

Что же представлял собой процесс металлографической печати в 1830-е? Греков повествует о том подробно: «Берут листки жести или другую какую-нибудь доску толщиною около линии, и отшлифовав пемзою и потом углем с водою одну из сторон ея так, чтобы нигде не было ли ни ямочек ни царапин и поверхность была бы совершенно горизонтальна, пишут или рисуют на сей стороне ея особеннаго рода металлографическими чернилами пером или кисточкою и дают высохнуть…». Процесс во многом напоминал литографию, за исключением материала. Жестяные пластины шлифовать пемзою не обязательно, утверждает автор, а специальные чернила Греков предлагает покупать у него же – по 50 рублей за фунт, чего достаточно примерно на год даже при «ежедневном занятии». Направлять письма-запросы советует на адрес в Петербурге в книжную лавку Глазунова – дом 25 по Садовой улице напротив Гостиного Двора. Возможно, в то время Греков регулярно бывал в Петербурге. Или же привлек к процессу распространения своих знакомых.

Для приготовления протравы «наливают в стакан холодной воды, распускают в ней с горошину величиною, кусочик синекислаго кали (prussiate de potasse) и прибавляют с десертною ложечку крепкой водки, от чего образуется яркозеленая жидкость. Сею жидкостию обливают на рисованную доску, наклонив ея для удобнейшаго стока и тотчас споласкивают чистою водою раз два или три, при чем случае должно крайне оберегатся трогать нарисованную доску чем либо жирным или пальцами. – Когда доска будет обмыта то разведя в воде арабской камеди не слишком однакож густо, покрывают доску губкою сим разтвором и дают просохнуть. – По окончаний сего доска готова к печатанию».

Печатный «стан» (А) и «печатальный» валик (Б). Рисунок из книги А. Ф. Грекова «Описание металлографии…». 1834 г.

Для печати понадобится литографский валик, подобный тому, который автор книги приводит на рисунке: он «состоит из выточеной скалки вертящейся на оси с прикрепленными к концам ея ручками; скалка обвита раза 4 фланелью и потом обшита мягкою кожею». Также для печати необходима краска и металлографический пресс. Приготовление краски строго по рецепту очень важно, от этого зависит чистота оттисков. Состоит она из «растертой на весьма густо свареном льняном масле мягкой сажи». Подробное описание приготовления краски автор обещает издать отдельным сборником, однако о том, вышел ли он или было это описание дано в какой-то газетной или журнальной публикации, сегодня нам, к сожалению, ничего не известно. «На ложив краски сей неслишком много гладкую плиту, катают по ней валиком до тех пор пока он совершенно ровно напитается краскою и тогда утвердив на рисовальную доску на деревянную фигурнаго стана дабы она не гнулась, смывают с рисунка гумми намоченною чистою водою губкою и недавая просохнуть доске катают по ней валиком, от чего краска пристает только к чертам рисунка, и как скоро он везде покроется накладывают на нее лист бумаги назначенной для печатания и пропускают сквозь валы». Бумагу В. Окергиескел советует с вечера смочить и положить под гнет. Если случайно краска замарает доску, то пятно счищают углем или покрывают гуммием.

Металлография позволяла не только печатать наносимые на пластины рисунки, но и переводить на печатную форму рукописи с бумаги. «Берут лист тонкой почтовой бумаги и пишут на ней что следует металлографическими чернилами… Когда письмо просохнет то положив его написанною стороною на несколько листов протечной бумаги с другой стороны промазывают посредством губки приправою, и как скоро бумага везде хорошо промокнет то кладут ее письмом на приготовленную т. е. отчищенную металлическую доску и пропускают сквозь валы (для чего пресс несколько усиливают). После того покрыв гуммием начинают печатать как было сказано». К сожалению, автор ничего не пишет о том, как изготовить пресс, как и о том, какие произведения уже были изданы подобным образом.

«Пестрые сказки»

Известный современник Грекова писал о типографских экспериментах Алексея Фёдоровича в своих воспоминаниях, называя его – ни много ни мало – художником. Это был Владимир Фёдорович Одоевский (1804–1869), писатель, философ, электротехник, который в собрании сочинений, в третьем томе, опубликоваванном в Санкт-Петербурге в 1844 году, открывается публике в том, что именно он был автором нашумевшего сборника «Пестрых сказок с красным словцом, собранных Иренеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ», который был издан в типографии В. Безгласного в Санкт-Петербурге в 1833 году. Публикой книга была принята на ура и быстро стала одной из библиографических редкостей. Ее заглавная страница была отпечатана в несколько красок, особого внимания заслуживали иллюстрации, изготовленные способом ксилографии (то есть с использованием деревянных форм). Одоевский эпатировал публику также тем, что «осмелился занять у испанцев оборотный вопросительный знак, который становится в начале периода для означения, что оному при чтении должно принять тон вопроса». «Новость на нашем Парнасе и рисунки вроде Жоанно», – восхищались книгой читатели. Впрочем, именно таковой и видел свою задачу Одоевский: «доказать возможность роскошных изданий в России». «Для истории искусства и ради библиоманов, сохранивших экземпляры «Пестрых сказок», замечу, – писал Одоевский, – что на странице 145 находится политипаж единственный в своем роде и о котором только теперь начали говорить в чужих краях. Занимаясь тогда химией, я вздумал испытать, не возможно ли сделать на литографическом камне выпуклость (en relief) не резцом, но химическим составом, почти так же, как делают les eaux fortes, что мне и удалось, хотя не совершенно, при пособии изобретательного художника А. Ф. Грекова, которому я и предоставил дальнейшее развитие сего способа, доныне еще нового, но могущего иметь важные применения, ибо выпуклый литографский камень печатается вместе с набором, по нему удобно отливать металлические политипажи, наконец, протравливание его представляет возможность без затруднения выделывать те тонкие черты, которые так трудны в резьбе на дереве». Таким образом, как минимум один образец полиграфических опытов Грекова все же сохранился – тот самый экспериментальный, пусть и не совершенный политипаж из «Пестрых сказок» 1833 года, выпущенных годом ранее сочинения В. Окергиескела.

Титульный лист сборника «Пестрые сказки», изданного В. Ф. Одоевским в 1833 г.

Владимир Фёдорович Одоевский, русский писатель и мыслитель.

Иллюстрация из «Пестрых сказок» 1833 г., в создании которой, по воспоминаниям В. Ф. Одоевского, принимал участие А. Ф. Греков.

Развитие техники вело к изменению не только внешнего вида книг. В первой половине XIX века меняется и сама культура чтения. Немецкий исследователь Рольф Энгельзинг даже называет этот период «читательской революцией». «До конца XVIII века типичным для постоянного читателя было интенсивное чтение, при котором снова и снова читают небольшое количество книг или одну-единственную…» – пишет он. С конца XVIII века приходит время «экстенсивного чтения», когда «читают множество книг, возвращаясь к прочитанному редко или вообще никогда». Энгельзинг характеризует прежде всего европейскую книжную культуру, однако и в России, по крайней мере, в таких крупных городах как Петербург и Москва, читательские привычки в первой половине XIX века постепенно тоже меняются. И как только в книгах появляется больше иллюстраций, то книги все чаще приобретают не только для чтения, но и для смотрения.

Москва. Университетская Типография

25 июня 1836 года «по определению Попечителя Московского Учебного округа определен в Университетскую Типографию Помощником издателя Московских Ведомостей» – Греков переехал по приглашению в Москву. На тот момент он уже некоторое время как был произведен в 10-й класс Табели о рангах. Приехав, получил квартиру при типографии, где жил с семьей. До него обязанности помощника временно исполнял корректор, коллежский секретарь Никанор Виноградов – еще в 1835 году вакансия на эту должность значилась открытой. Деятельность Грекова как помощника издателя была разнообразной: выполнял переводы из иностранных журналов (и значит, был одним из первых, кто знакомился с интересными техническими новшествами), присматривал за деятельностью литографии и т. д.

Университетская Типография, куда был принят на службу Греков, имела давнюю историю. Учреждена она была в год основания самого университета, в 1755-м, а открыта вместе с книжной лавкою в университетском доме на Моховой в апреле 1756 года. В самый первый год здесь было напечатано 14 книг (тогда как, например, в 1838 году, когда в типографии работал Греков, 17 книг «на счет университета» и 55 книг «на счет посторонних лиц»).

В том же 1756 году, когда открылась типография, 26 апреля, вышел первый номер университетской газеты «Московские ведомости». Печататься она стала дважды в неделю, подписку проводили в университетской книжной лавке: «…Чрез сие объявляется, что учреждена в доме Императорского Московского Университета, что на Моховой, книжная лавка, в которой продаваться будут всякия книги и принадлежащия вещи к учению. Московские ведомости, которые два раза в неделю выходить будут, продаваться станут за четыре рубли в год; и для того, кто оныя иметь пожелает, изволили бы объявление подавать в Канцелярию, с платежом годовых денег». Типография вместе с книжной лавкой и университетской газетой с самого своего основания стали приносить университету ощутимый доход, хотя первые годы были не такими и простыми. В разные эпохи доход этот был то больше, то меньше. Например, в XIX веке, с 1832 по 1861 год, прибыль типографии и «Московских ведомостей» составила 900 340 рублей (с 1834-го «типография содержится из собственных, токмо своих доходов», к чему И. И. Шувалов стремился еще в XVIII веке). Греков был свидетелем одного из успешных периодов в истории типографии. На доходные деньги 1832–1861 годов университету удалось построить астрономическую обсерваторию и анатомический театр, приобрести астрономические инструменты и оборудование для химической лаборатории, купить «новое» здание университета и возвести новое здание типографии.

Титульный лист формулярного списка служащего Университетской Типографии Алексея Грекова, 1839 г. Документ из архива Московского Университета.

Распоряжение Университетской Типографии «О поручении помощнику издателя „Московских ведомостей“ Грекову надзора за литографическим заведением» от 1 августа 1836 года. Документ из архива Московского Университета.

Переезжать, кстати, типографии приходилось несколько раз. Уже на второй год своего существования, в 1757 году, типография, книжная лавка и «Московские ведомости» (долгое время они будут мыслиться как единый комплекс) переместили в университетский дом к Воскресенским воротам – «и для опасности от пожара, и для многих других способностей». В начале XIX века они находились в здании университетского благородного пансиона на углу Тверской улицы и Успенского переулка (в 1820-е он получил название Газетного). В 1811 году к типографии отошли корпуса усадьбы Власовых на пересечении Большой Дмитровки и Страстного бульвара, а в 1818 году – расположенная по соседству усадьба Талызиных. Часть зданий пострадала в 1812 году во время пожара Москвы, спровоцированного французами, – их перестраивают. На месте одного из таких пострадавших корпусов в 1822 году был построен новый, по проекту Дормидонта Григорьевича Григорьева, выходца из крепостных, получившего вместе со своим братом вольную и ставшего архитектором. «Вообразите длинную залу, в коей в удивительном порядке расположены стены типографии, кассы наборщиков, конторки для корректоров и других чиновников. Литеры разных шрифтов для языков: российского, немецкого, латинского, французского, английского, итальянского, греческого, еврейского и арабского; скорость, чистота и исправность, с какой печатаются здесь книги, журналы и проч., заслуживают внимания», – писал московский путеводитель 1831 года про новый типографский корпус. Первый его этаж представлял собой обширную залу, по центру которой рядом стояли семь колонн. Назначение их было не столько декоративным, сколько функциональным – они поддерживали систему сводов. В этой зале располагалась канцелярия, продавали книги. Помещения типографии занимали второй этаж.

Титульный лист второго номера газеты «Московские ведомости», 30 апреля 1756 года.

Современный вид корпуса Университетской Типографии в Москве на улице Большая Дмитровка, д. 34.

Штат типографии и сопряженных с нею заведений (литографии и др.) в конце 1830-х – начале 1840-х годов, когда в ней служил Греков, составлял около 200 человек. Начальник типографии и помощник его, редактор «Московских ведомостей» и помощник его (в этой должности как раз числился Греков с 1836 по 1842 или 1843 год), семь корректоров, приемщик объявлений, двое смотрителей за домом и материалами, доктор, бухгалтер, письмоводитель, около десяти канцелярских чиновников в разных должностях, фактор и помощники его, пунсонщик и его ученик, словолитный мастер и его ученик, около шестидесяти (!) наборщиков и их учеников, около пятнадцати подъемщиков и их учеников, около двадцати словолитцов и их учеников, примерно тридцать пять человек обслуживали скоропечатные машины (среди них трое были мастерами, остальные – просто работниками), около двадцати тередорщиков и чуть меньше батырщиков, рисовальщик при литографии. Род деятельности некоторых из этих специалистов для современного человека не всегда понятен. Пунсонщик, например, занимался «словолитьем», т. е. работал с литерами и матрицами, тередорщики обслуживали ручные печатные станки, бутырщики накатывали краску на набранные оттиски. Шрифты в ходу в то время были самые разнообразные. Из русских – терция двойной, цицеро двойное, парагон прямой, миттель прямой, корпус прямой, прямой египетский.

Размер жалованья служащих распределялся согласно должностям. В 1837 году начальник типографии получал 1000 рублей и пять процентов «от чистаго дохода типографии», его помощник – 1500 рублей «из типографской суммы». Редактор «Московских ведомостей» – жалованья 1400 рублей и по 2,5 процента «с чистаго дохода типографии», его помощник, – 1400 рублей «из типографской суммы». Помощникам проценты не полагались. На свое жалованье в 1837 году Греков мог бы организовать около четырех металлографий, о которых писал в своей первой книге. Остальные получали меньше: письмоводителю полагался доход 800 рублей, лекарю – 650 рублей.

Главным редактором «Московских ведомостей» с 1814 по 1841 год был князь Пётр Иванович Шаликов (1768–1852), который, кроме того, что служил издателем, еще и занимался литературной деятельностью: был также писатель и журналист. Это был тот самый грузинский князь Шаликов, о котором Александр Сергеевич Пушкин писал в одном из своих писем: «Он милый поэт, человек, достойный уважения, и, надеюсь, что искренняя и полная похвала с моей стороны не будет ему неприятна. Он именно поэт прекрасного пола». Князь был известен как автор «сентиментальных» сочинений. Впрочем, в эпиграмме, сочиненной вместе с Баратынским, Пушкин был куда менее деликатен:

«Князь Шаликов, газетчик наш печальный,

Элегию семье своей читал,

А казачок огарок свечки сальной

Перед Певцом со трепетом держал.

Вдруг мальчик наш заплакал, запищал…»

К концу стихотворных строк выясняется, что причина тех слез – желание «выйти на двор». Как и подобает эпиграмме, эти строфы язвительны, впрочем, скорее в шутливом, а не злом тоне. Существовали и более едкие высказывания. Так, статский советник Максим Яковлевич Фон-Фок (1777–1831) писал: «Князь Шаликов с давнего времени служит предметом насмешек для всех, занимающихся литературой. В пятьдесят лет он молодится, пишет любовные стихи, влюбляется и принимает эпиграммы за похвалы. Место редактора «Московских ведомостей» получил он по протекции Ив. Ив. Дмитриева, которому он служит предметом насмешек под веселый час. Этот князь Шаликов не имеет никаких сведений для издавания политической газеты и даже лишен природной сметливости». Князь, имевший «горбатый, «попугайный» нос, длинные бакенбарды, огромный хохол над высоким лбом, вычурные пестрые наряды», а вдобавок ко всему и эксцентричную манеру поведения, действительно не раз становился поводом для написания эпиграмм.

С 1813 по 1836 год Шаликов жил в «Доме редактора» на Страстном бульваре, 10, одном из типографских зданий, в служебной квартире. На одной из его дочерей женился Михаил Никанорович Катков (1818–1887), который в дальнейшем будет занимать ту же должность. К сожалению, об отношениях Грекова со своим начальником – были ли они чисто формальными или же более близкими, – нам не известно.

«Московские ведомости», печатавшиеся с 1756 года, в период редакторства князя Шаликова выходили по средам и субботам. «Я всегда их караулил и с жадностию кидался на них, – напишет в воспоминаниях современник Грекова, литератор и государственный деятель князь Пётр Андреевич Вяземский (1792–1878). – Но искал я не политических известий, а стихотворений, которые в них изредка печатались. Более всего меня привлекали объявления книгопродавцев о выходящих книгах. Читал я эти объявления с любопытством и благоговением, тем более, что объявления писались тогда витьевато и кудряво. Бывали еще объявления от переводчиков, которые предостерегали совместников своих, чтобы они не брались за перевод такого-то романа, потому что он уже переводится и скоро поступит в продажу… зачитывался я и прейскурантом виноторговцев, особенно нравились мне поэтические прозвания некоторых вин, например, Lacryma-Christi и другие…». В 1838 году число подписчиков «Московских ведомостей» превысило 8350 человек. Среди них были и такие, как Вяземский, которых более всего увлекали объявления, были и интересующиеся политикой, происшествиями читатели. Помимо информации о событиях в России и за рубежом, здесь писали об интересных московских происшествиях, о начале новых театральных сезонов, публиковали отчеты научных обществ и сообщения ученых о своих открытиях. Через газету публику приглашали на открытые лекции. Каждый номер имел около 40 страниц. Объявления размещали в «Прибавлениях», которые состояли обычно из двух отделений. С 1820 года часть тиража (1000 экземпляров) стали печатать на белой бумаге вместо обычной газетной. В одном из отчетов князя Шаликова есть информация о том, что московская публика составляла «менее четвертой части противу иногородних подписчиков». Достоинством газеты, по мнению князя Шаликова, было то, что «из иностранных газет и журналов относительно науки переводится все, что любопытно». Главный редактор признавал и слабые стороны своего издания – то, что сведения невозможно было собирать «помимо начальства». На тот момент «Московские ведомости» не цензурировались на общих основаниях, за газету несло ответственность университетское руководство.

Князь Пётр Иванович Шаликов, литератор, редактор «Московских ведомостей» 1814–1841 гг. (портрет Александра Орловского, 1809 г.).

Современный вид бывшего редакторского корпуса Университетской Типографии. Москва, Страстной бульвар, д. 10. На мемориальной доске на фасаде здания написано, что в 1830-е годы это здание посещал Александр Сергеевич Пушкин.

Опыты с гальванопластикой

Работая в типографии, Греков параллельно с этой деятельностью вел различные опыты – сначала в металлографии, а после того, как в 1839 году миру была официально представлена дагеротипия, – еще и в светописи, и примерно в то же самое время – в гальванопластике. Гальванопластика, открытая физиком и электротехником Борисом Семёновичем Якоби (нем. – Мориц Герман Яко?би, 1801–1874), моментально нашла отклик в широких кругах. Греков был не единственным, кто подключился к экспериментам в этой области, но, судя по всему, одним из самых деятельных испытателей.

Борис Семёнович Якоби – ученый, изобретатель гальванопластики (автор литографии – Рудольф Хоффман).

В 1838 году, 5 сентября, в Петербургской Академии наук было представлено собранию письмо, в котором Якоби описывал способ изготовления различных металлических изделий и точных копий изделий путем электролитического осаждения металла из водного раствора его соли (т. е. методом электролиза). Процесс назвали гальванопластикой, и это было, пожалуй, самое выдающееся открытие Якоби: за него он получил Демидовскую премию, а после того, как практические результаты открытия были продемонстрированы на Международной выставке в Париже, – большую золотую медаль. Также, в том числе за заслуги в изобретении гальванопластики, он был избран в 1842 году экстраординарным, а в 1847 году – ординарным действительным членом Академии наук. 50 лет спустя после открытия Русское техническое общество признало его столь же равным по значимости изобретению книгопечатания.

Исследованиями в области электрохимии Якоби, как он сам признавался, начал заниматься случайно. Погрузившись в середине 1830-х годов в разработку конструкции электродвигателя, принцип действия которого был основан на принципе притяжения и отталкивания электромагнитов, ученый обратился в том числе к исследованию гальванических элементов. Опытным путем он выяснил, что при прохождении электрического тока через медную пластину, которая погружена в воду и помещена между двумя электродами, отделяющаяся от пластины медь равномерно оседает на электроде, а затем, будучи снятой с него, очень точно воспроизводит особенности его рельефа. В качестве эксперимента Якоби попробовал провести опыт, взяв одним из электродов «вместо простой медной пластинки гравированную дощечку от своей визитной карточки». И что же? Опыт показал ожидаемые результаты: «через 21 1/3 дня на ней образовался плотный осадок в 291 гранов», и медь, которая скопилась на пластине, отделилась от нее в виде тонкого листочка, на котором зафиксировался оттиск надписи на пластике с именем экспериментатора (в обратном виде). На осадке отобразились все, даже самые мельчайшие линии. Следующим шагом ученый вместо электрода использует медную монету, и ему снова удается изготовить копию, и снова это был «негатив». Тогда Якоби подвешивает полученный «негатив» в качестве электрода – и получает уже не зеркальную, а точную копию первоначальной монеты. Правда, по настоянию коллег, которые опасались, что Якоби арестуют как фальшивомонетчика, он уничтожил полученные «клоны» денег.

Гальванический «снаряд» Б. С. Якоби. Иллюстрация из статьи Алексея Грекова, опубликованной в журнале «Отечественные записки».

Уже в письме, которое было зачитано в Академии наук, ученый пробует обрисовать возможный практический потенциал вновь открытого процесса, в том числе и для полиграфии: «…Если бы заняться этим делом, было бы возможно производить по этому способу рельефные медные доски для тиснения, подобно тому как печатают гравюры на дереве; тут была бы еще и та выгода, что самые штемпельные доски возможно производить в неограниченном количестве, для чего потребовалась бы только одна гравированная модель». Продолжая исследования, Якоби смог на практике доказать применимость гальванопластики в полиграфии: копировал политипажи – металлические, как правило, литые формы, которые использовали при высокой печати для репродуцирования орнаментов, изготовил гальванопластические копии комплекта типографского шрифта и дагеротипа «Берега Невы». Последний эксперимент открывал потенциал техники для репродукционных процессов.

Якоби обратился в Мануфактурный совет России с просьбой о выдаче ему исключительной привилегии на гальванопластику на 10 лет. Встречным предложением ему посоветовали иное решение – опубликовать описание изобретения, «чтобы всякий оным мог пользоваться», получив при этом вознаграждение 25 000 рублей серебром «за оказанные наукам, художествам и вообще отечественной промышленности услуги». В 1840 году в типографии И. Глазунова и K° в темно-зеленом великокняжеском мареновом переплете публикуется его книга «Гальванопластика, или Способ по данным образцам производить медные изделия из медных растворов с помощью гальванизма». Именно это издание и было удостоено Демидовской премии Академии наук. В книге на 66 страницах изложена технология, приводятся теоретические расчеты, сопровождающие чертежи, и в том числе заявлено о первенстве России в области электротехники: «Гальванопластика исключительно принадлежит России, здесь она получила свое начало и свое образование». В том же 1840 году в Петербурге выходит немецкоязычный перевод книги, а в 1841-м книгу перевели на английский язык и опубликовали в Великобритании.

Мировая научная общественность – Майкл Фарадей (1791–1867), Александр фон Гумбольдт (1769–1859), Йонс Якоб Берцелиус (1779–1848) и другие научные «мужи» – реагировала на изобретение и на книгу восторженно. Так, Фарадей в ответ на присланное ему письмо Якоби с гальванопластическими снимками с выгравированной карточки за подписью «Фарадею от Якоби с приветствием» в 1839 году писал: «Меня так сильно заинтересовало Ваше письмо и те большие результаты, о которых Вы даете мне такой обстоятельный отчет, что я перевел его и передал почти целиком издателям Philosophical Magazine в надежде, что они признают эти новости важными для своих читателей. Я уверен, что этим не огорчил Вас; я именно желал, чтобы, подобно мне, и другие знали о достигнутых Вами результатах. Буду питать надежду, что тем или иным путем вновь услышу, по возможности в непродолжительном времени, о дальнейших результатах Ваших трудов, особенно по части применения к механическим целям, и я душевнейшим образом желаю, что бы Ваши большие труды получили высокую награду, которой они заслуживают». Philosophical Magazine – один из старейших научных журналов Великобритании, опубликоваться в нем посчитал бы за честь любой ученый того времени.

В России изобретение Якоби очень быстро привлекло внимание широкой публики – ученые продолжают теоретические поиски, практики запускают производства изделий с использованием технологии гальванопластики. В 1839 году в «Экспедиции заготовления государственных бумаг» (ЭЗГБ) была создана производственная гальванопластическая мастерская, где размножали медные стереотипы, что позволило в короткий срок осуществить денежную реформу. Уже 2 января 1840 года в обращении появляются новые депозитные билеты, которые печатались с использованием этих стереотипов. В 1839 году по просьбе начальника Военно-топографического отдела Главного штаба генерал-лейтенанта Фёдора Фёдоровича Шуберта (1789–1865) был изготовлен аппарат для проведения опытов по применению гальванопластики для печатных карт. Вице-президент Академии художеств России граф Фёдор Петрович Толстой (1782–1846), известный медальер, пользуется гальванопластикой для изготовления медалей.

Обложка книги А. Ф. Грекова «Теоретическое и практическое руководство к золочению, серебрению, платинированию, лужению…», изданной в 1842 г.

В августе 1842 года в Петербурге в Рисовальной школе, которая находилась в здании Министерства финансов на Васильевском острове, был открыт специализированный гальванопластический класс, где любой желающий мог обучаться новой технологии. Приглашались, согласно Положению о создании класса, «…художники, мастера, подмастерья и некоторые из лучших воспитанников Рисовальной школы, вообще из людей известных и добронравных». Руководил классом купец Фёдор (Фердинанд) Карлович Вернер (1797–1847), с которым Якоби был дружен и с которым они вместе практиковали дагеротипию. В классе значилось не более 10 человек, однако лекции Якоби шли аншлагом, собирая толпы, – общим числом их посетило, согласно историческим источникам, 1698 человек. Якоби прочел всего 12 лекций, завершив курс в апреле 1843 года. Помимо Якоби, в классе преподавали его руководитель Вернер, а также скульптор Василий Газенбергер (ок. 1805–1865) и – совсем немного – скульптор, барон Пётр Карлович Клодт (1805–1867). Чем же там занимались? «В сем отделении преподаются правила формовки моделей, практическое устройство гальванических аппаратов, употребление оного для фигур, барельефов, украшений, снятия эстампов, на меди вырезанных, и другие предметы, и по удобности, приемы золочения посредством гальванической струи» – значилось в Положении. В большей степени здесь шло обучение ремесленным технологиям, нежели «высокому искусству». Методом гальванопластики были выполнены некоторые из скульптур для Исаакиевского собора Петербурга.

Князь В. Ф. Одоевский был одним из тех, кто увлекся экспериментами в области гальванопластики. В 1844-м он опубликовал книгу «Гальванизм в техническом применении». Большие заслуги в развитии и усовершенствовании гальванопластики принадлежат и Алексею Фёдоровичу Грекову, который одним из первых деятельно откликнулся на изобретение Якоби. Он выпустил две книги по этой теме: «Теоретическое и практическое руководство к золочению, серебрению, платинированию, лужению…» в 1842 году, отпечатана она была в Москве в Университетской Типографии, и «Полное описание гальванопластики, гальванической позолоты и серебрения…», вышедшая в 1844 году в Санкт-Петербурге. Всего же с 1842 по 1844 год в России было издано целых шесть книг по гальванопластике. Примечательно, что две из них – авторства Грекова.

В обеих своих книгах по гальванопластике Греков выступает не только как автор исследований, но и как составитель, систематизатор открытий в этой области, о чем сам и пишет на обложке первой книги. Ее полное название – «Теоретическое и практическое руководство к золочению, серебрению, платинированию, лужению и т. п., по вновь открытому гальваническому способу, введенному уже во Франции вместо обыкновенного золочения чрез огонь, как дешевейшаго и безопаснейшаго, с присовокуплением способа отливания медалей и других изображений посредством гальванопластики и гальванографии. Книга сия составленна с опытов; и заключающиеся в ней предметы изложены так кратко и ясно, что их может понять каждый, самые же снаряды объяснены чертежами; кроме того в ней любители физических знаний найдут изложение совершенно новых и еще неописанных гальванических батарей. Составил А. Г-в.». Начинается сей труд с детального и поэтичного описания явления гальванизма: «Если в сосуд с водою, к которой прилита малая часть кислоты или распущена какая-нибудь соль, напр. поваренная, глауберовая и т. п. погрузить две пластинки из разнородных металлов, напр. цинковую и медную, и уставив их не в дальнем одна от другой разстоянии, соединить какой-нибудь металлическою же пластинкою или проволокою…, то тотчас заметим у медной пластинки отделение пузырьков и как бы брожение, цинковая же пластинка будет мало по малу распускаться в жидкости. Это явление происходит от особой силы, которая называется гальванизмом…». Гальваническая сила, или ток, может обнаруживаться при соединении разных металлов, – констатирует автор, – платины и цинка, железа и платины, цинка и свинца. Самое «сильнейшее» действие тока бывает при соединении платины и цинка. Впрочем, если бы можно было соединить «в плитках желаемой величины» графит и «особо приготовленный» уголь, то в этом случае гальваническое действие было бы наисильнейшим. Далее следует описание конструкции гальванической батареи, «ящика из меди или свинца» (у Грекова – баттареи, согласно правилам русского языка того времени. – М. Р.), и признание заслуг Якоби. «Что же касается до употребления гальванопластики, то оно может иметь как обширныя, так и многоразличныя применения, так напр. граверы, ситцевые фабриканты, ювелиры, скульпторы – все найдут в ней неизчерпаемый источник приложения и улучшения своих произведений». Далее идут практические описания – рецепт отливания медалей и других изображений из меди, рецепт гальванического золочения по способу Елкингтона и Руолца, рецепты серебрения посредством гальванизма, платинирования, лужения.

Обложка книги А. Ф. Грекова «Полное изложение гальванопластики, гальванической позолоты и серебрения…», изданной в 1844 г.

Чертежи, сопровождающие книгу А. Ф. Грекова по гальванопластике. 1844 г.

Полное название второй из книг, изданной в 1844 году, – «Полное описание гальванопластики, гальванической позолоты и серебрения. Составленное по новейшим источникам. С приложением способа золочения и серебрения электро-химически, без посредства гальванической батареи». Это самая объемная из книг Грекова – в ней 122 страницы текста плюс оглавление и чертежи. И это одно из самых подробных сочинений по гальванопластике тех лет. Во вступлении автор в деталях описывает процесс открытия явления гальванизма – опыты с лягушкой, у которой сокращались мышцы, и остальные эксперименты Л. Гальвани, А. Вольта, У. Х. Волластона, М. Фарадея и других ученых, в том числе упоминает заслуги Б. С. Якоби, открывшего, собственно, саму гальванопластику. Первая глава посвящена отливанию медалей и барельефов, о чем более кратко, но все же достаточно подробно Греков уже писал в предыдущей своей книге. «Если хотят получить посредством гальванопластики верную копию с какой-нибудь медали или печати, то надобно сперва приготовить форму с производимаго предмета. Эта форма будет впалая, если предмет есть медаль; выпуклая, если это печать. Вещества, употребляемыя для предварительнаго приготовления форм, суть: алебастр, воск, стеарин, плавкий металл и, наконец, медь, получаемая чрез гальванический осадок». Каждому веществу автор уделяет подробное внимание, резюмируя заявлением о практической выгоде процесса: «Гальванопластика особенно важна для получения снимков с редких медалей, старых печатей, камей и тому подобных предметов, находящихся у любителей редкостей». Снимать копии можно как с предварительно полученных форм, так и с оригиналов – «платиновыя и золотыя медали не потерпят никакого вреда от прикосновения к их поверхности осадка». Заинтересовавшийся читатель мог узнать из книги об устройстве гальванопластического аппарата, о технологических тонкостях, о золочении, серебрении и платинировании, которые ранее тоже упоминались в текстах Грекова, даже о воспроизведении дагеротипных дощечек – то есть Греков пытался множить получаемые всегда в единственном числе «светописные рисунки», о которых речь пойдет в следующей главе, методом гальванопластики. Эту идею еще в самом начале 1840-х предложил Б. С. Якоби. Думается, что получаемые методом гальванопластики дубли дагеротипных дощечек (примеров которых, к сожалению, в широком доступе не сохранилось) скорее можно было считать «репликами», а не точными копиями оригиналов, какие получали с медалей или барельефов.

Фотографические эксперименты

1839 год был знаменателен в истории не только открытием гальванопластики, но и тем, что в этот год официально было объявлено об изобретении фотографии. Правда, на тот момент самого слова «фотография» еще не существовало, оно будет придумано чуть позже. Произошло это сначала во Франции, где 7 января 1839 года физик и астроном Доминик Франсуа Жан Араго (1786–1853) выступил во Французской Академии наук с сообщением о результатах испытаний изобретателей Луи Жак Манде Дагера (1787–1851) и Жозефа Нисефора Ньепса (1765–1833), продолжительное время трудившихся над вопроизведением изображений, получаемых «механическим» способом в приборе, который напоминал инструмент художников и астрономов – камеру-обскуру. А затем в Англии, где 31 января Уильям Генри Фокс Тальбот (1800–1877) на заседании Королевского общества сделал доклад под названием «Некоторые выводы об искусстве фотогеничного рисунка, или О процессе, с помощью которого предметы природы могут нарисовать сами себя без помощи карандаша художника». Эти два знаковых события публично зафиксировали изобретение светописи. В России о них становится известно почти сразу, и многие азартные люди, среди которых оказался и Алексей Фёдорович Греков, отреагировали на известие об открытии фотографии собственными экспериментами.

Мастерская художника. Дагеротип, созданный Луи Жаком Манде Дагером в 1837 г., был представлен физиком Франсуа Араго в 1839 г. во Французской Академии наук во время объявления об изобретении дагеротипии.

Схема этапов создания дагеротипа: 1 – полировка серебряной пластины, 2 – обработка парами йодида в темноте, 3 – экспонирование в камереобскуре, 4 – проявка, 5 – фиксирование, 6 – обработка хлористым золотом, закрепление изображения, 7 – размещение в раме или футляре под стеклом (автор рисунка – Susanna Celeste Castelli, DensityDesign Research Lab. Источник – George Eastman House International Photography and Film).

Париж, бульвар Дю Тампль. Снимок Луи Жака Манде Дагера, 1838 г.

Методы, которыми получали изображение во Франции и Англии в 1839 году, различались. Во Франции миру представили дагеротипию, названную по имени одного из ее изобретателей (в XIX веке в русском языке ее было принято именовать дагерротипией, с двумя р. – М. Р.), тогда как Тальбот в Англии занимался получением изображений через прямой контакт объектов с бумагой, а чуть позже при помощи негативного процесса, получившего название калотипия (греч. kalos – прекрасный, typos – отпечаток). Каждый из методов состоял из нескольких этапов. Дагеротиписты брали серебряную (позже – посеребренную) пластину, полировали серебро до блеска, после чего в темноте пропитывали пластину парами йодида – именно в этот момент она становилась чувствительной к свету, на ее поверхности образовывался слой йодистого серебра. Подготовленную таким образом пластину помещали в камеру, непременно в темноте. Камеру фиксировали на треноге, выносили на улицу и направляли на объект съемки. В зависимости от степени освещенности снимаемой сцены объектив открывали на время от 15 до 30 минут. Затем шла проявка и закрепление скрытого изображения: пластину размещали над контейнером с ртутью под углом 45° в специальной кабине (ртуть нагревалась до 150° по Фаренгейту при помощи спиртовой лампы), пары ртути проникали на экспонированную часть серебра, и изображение становилось видимым (в тех местах, которые подверглись воздействию света, получалась амальгама серебра), после чего пластину помещали в холодную воду, чтобы поверхность затвердела, а затем в раствор соли – для фиксации изображения (позже для этого станут использовать гипосульфит). Финальным этапом пластину промывали, останавливая действие фиксирующего раствора. Полученные виды были зеркально отраженными и существовали в единственном экземпляре (это были позитивы). Рассматривать их можно было только при рассеянном свете. Под прямыми солнечными лучами пластины начинала блестеть, точно зеркало, изображение «пряталось»: становилось едва различимым или совсем невидимым. Тальбот же на лист бумаги, пропитанный раствором нитрата или хлорида серебра, на 10–30 минут помещал плоские предметы – кружева, растения и другие. Под воздействием солнечного света бумага темнела, а под предметом, лежавшим на бумаге, оставался светлый силуэт… «Первыми объектами, которые я пытался копировать, были цветы и листья, частично свежие и частично из моего гербария. Они воспроизводились с величайшей точностью и правдоподобием, даже жилки листьев и тончайшие волоски, покрывающие растение…». Калотипная же съемка велась на бумажный негатив, пропитанный специальными составами (нитрат серебра, йодистый калий, галловая кислота и т. п.), который химическим путем проявлялся, после чего с него можно было печатать много копий. «Фотогеничные рисунки» Тальбота казались современникам менее выразительными, чем дагеротипы, однако именно его технология в дальнейшем разовьется в то, что мы понимаем под фотографией в современном значении этого слова. К тому же калотипии Тальбота можно было тиражировать, чего дагеротипия была лишена.

Уильям Генри Фокс Тальбот, один из изобретателей фотографии. «Визитная карточка» изготовлена фотографом Дж. Моффатом из Эдинбурга в 1860-е годы.

Вещи, ассоциируемые с Тальботом: выпуск журнала «The Mirror of Literature, Amusement and Instruction» от 2 апреля 1839 г., один из первых примеров появления «фотогеничного» изображения в печати; камера, созданная около 1834–1836 гг.; металлическая печать с надписью Patent Talbotype or Sun Pictures, рукописи.

Крылья бабочки. Снимок У. Г. Ф. Тальбота, изготовленный с помощью солнечного микроскопа, около 1840 г.

В действительности людей, которые были причастны к изобретению фотографии, усовершенствованию фотографического оборудования и различных технологий светописи, было много больше. Полная история процесса этого изобретения насчитывает долгие-долгие годы, об этом написана не одна книга. Самыми важными вехами были открытие камеры-обскуры (то есть физическое, оптическое изобретение) и открытие светочувствительности некоторых природных веществ (изобретение химическое). Фотография в некотором смысле дитя этих двух наук, физики и химии, а также в определенном смысле – близкий родственник рисунка.

Камера-обскура

Камерой-обскурой называют темную комнату (позже – светонепроницаемый ящик), в одной из стен которой есть малое отверстие – через него в комнату проникает свет и на противоположной стене «рисует» изображение в перевернутом виде. Собственно, с латинского языка выражение camera obscura дословно так и переводится – «темная комната». Чем меньше отверстие, тем более резким получается изображение, однако совершенной резкости получить не удается: при слишком малом размере за счет явления дифракции картинка снова становится расплывчатой.

Упоминания еще не о самой камере-обскуре, но о принципах ее действия встречаются уже в некоторых древних текстах. В V веке до н. э. китайский философ Мо-Цзы (Мо Ди, ок. 470 – ок. 391 гг. до н. э.) писал о «собирающей тарелке» и «комнате с запертыми сокровищами». Аристотель (384–322 гг. до н. э.), согласно легенде, во время солнечного затмения, увидел, как в тени кроны дерева отчетливо просматривался месяц и описал это в своем сочинении «Проблемы» («Problemata», ок. 350 г. до н. э.). Вопрос о том, как появляется изображение Солнца круглой формы, когда оно светит через квадратное отверстие, тоже задавал Аристотель. А ведь это – истинно фотографический вопрос. Ибн ал-Хайсам из Басры (его европейское имя – Альгазен, 965–1039), переводивший Аристотеля, создал трактат «Книга о форме затмений», где описывал, каким образом при помощи камеры-обскуры (в его случае это была не комната, а палатка с приоткрытым пологом) можно наблюдать за солнцем, не повреждая зрения. Таким образом, астрономы оказались первыми, кто сумел использовать это устройство с практической пользой. Эти эксперименты, помимо прочего, позволили Альгазену сформулировать идею прямолинейного распространения света и опровергнуть бытовавшую прежде концепцию о том, что из глаз человека исходят некие лучи, которые, точно радары, «ощупывают» мир вокруг, позволяя человеку видеть. Опыт с малым отверстием описан еще в одном труде Альгазена – в «Книге оптики». Позже, в XIII веке, ее переработал польский ученый Эразм Витело (ок. 1220 – ок. 1280). Сочинение Витело «Оптика» состояло из десяти томов, было переведено на латинский язык, книга Альгазена включена в него. Десятитомная «Оптика», написанная, согласно историческим источникам, между 1270 и 1278 годами, позже была важна для всех, кто так или иначе использовал «темную комнату». Для Роджера Бэкона (1214–1292) и Гильома де Сен-Клу (XIII век), наблюдавших при помощи камеры-обскуры солнечные затмения в XIII веке. Для Леонардо да Винчи (1452–1519), который использовал ее для зарисовок с натуры в XV веке. Для Джероламо Кардано (1501–1576), придумавшего проецировать изображение на пластины в XVI веке, и Джамбаттиста делла Порта (1535–1615), который применил собирательную линзу, а также в 1589 году выдвинул идею полезности камеры-обскуры для проектирования рисунков (идея проекционного фонаря). Для Франческо Мавролико (1494–1575), давшего объяснение феномена круглого изображения солнца в отверстиях произвольной формы (на некотором расстоянии от отверстия изображения, которые испускаются различными точками светящегося предмета, накладываются друг на друга, позже это объяснение будет уточнено). Для Иоганна Кеплера (1571–1630), занимавшегося законами зеркал и разработавшего теорию линз в 1611 году, и других.

Камера-обскура с двенадцатью отверстиями. Рисунок из сочинения Марио Беттини (1582–1657) Apiaria universae philosophiae mathematicae, 1642 г.

Камера-обскура. Рисунок из сочинения немецкого физика Каспара Шота (1608–1666) Magia Universalis naturae et artis etc., 1657 г.

Резкость изображения, получаемого при помощи камеры-обскуры, удалось увеличить после того, как Даниеле Барбаро (1514–1570) начал использовать плоско-выпуклую линзу. Одновременно улучшилась и яркость отображаемых объектов. Еще одно важное усовершенствование в конструкцию привнес Йоганнес Цан (1641–1707), который в 1686 году создал переносную камеру-обскуру с зеркалом – оно было расположено под углом 45°. Рисунок проецировался на матовую горизонтальную пластину, что было очень удобно для переноса его на бумагу.

Переносная камера-обскура в виде палатки помогала художникам вести зарисовки в полевых условиях.

Вот как выглядело описание камеры-обскуры у Леонардо да Винчи: «Когда изображения освещенных предметов попадают вутрь очень темной комнаты, то, поместив на некотором расстоянии от отверстия лист белой бумаги, вы обнаружите на ней все предметы в соответствующих размерах и цветах. Они будут уменьшенных размеров и обращенными по причине вышеуказанного пересечения лучей. Изображение предмета, освещенного солнцем, будет казаться как бы нарисованным на бумаге, если взять тонкую бумагу и рассматривать изображение сзади. Отверстие должно быть сделано в очень тонком куске листового железа». Даже сегодня поклонники camera obscura следуют этому принципу получения фотографий. Существуют аппараты без объективов, которые сделаны по принципу «темной комнаты», – их называют «пинхолами», или стенопами. Получаемые при помощи таких камер виды имеют мягкий рисунок. Так часто снимают ландшафты или архитектуру, желая получить виды лирические, «живописные». Впрочем, ограничений по съемочным сюжетам для такого типа камер нет. Стеноп можно даже изготовить самому: соорудить коробку или ящик из светоотталкивающего материала, в одной стенке сделать отверстие, а на противоположной закрепить пленку.

Художник копирует натуру при помощи камеры-обскуры с зеркалом.

Светочувствительные материалы

Волшебную силу света начали наблюдать и понимать еще в древние времена. Люди видели, как выцветают окрашенные ткани на солнце, как темнеет человеческая кожа, а некоторые камни (опал, аметист) искрятся. Римский архитектор Витрувий (81–15 гг. до н. э.) еще в I веке до нашей эры советовал строить окнами на север те помещения, где планировалось хранить иконы и фрески. Впервые действием света более-менее научно было объяснено почернение кости, обработанной раствором серебра в азотной кислоте, т. е. раствором AgNO₃ (Вильгельм Гомберг, 1652–1715). Позднее светочувствительность нитрата серебра использовал француз Жан Гелло для тайнописи, эксперименты с ним вели немец Иоганн Генрих Шульце (1687–1744) и швед Карл Вильгельм Шееле (1742–1786). Шульце не только подтвердил явление светочувствительности, но и впервые показал возможность светописи: он прикладывал к плоской стенке сосуда, в котором находилась взвесь мела в растворе азотной кислоты, содержащей следы серебра, трафарет с вырезанными буквами и словами и наблюдал после экспонирования на меловом осадке отпечатки трафарета. Однако до изобретения фотографии в тот момент оставалось еще более полувека. Ближе всех к этому подобрались британцы Томас Веджвуд (1771–1805) и Хамфри Дэви (1778–1829). В одной из их статей писалось: «Белая бумага и белая кожа, смоченные раствором азотнокислого серебра, не изменяют своего цвета, будучи сохраняемые в темноте; но, выставленные на дневной свет, они быстро делаются сперва серыми, затем бурыми и наконец совсем черными. Это явление привело к возможности легко снимать копии с рисунков на стекле, а также получать силуэты и профили теней». Но они так и не нашли способ удержать получаемые изображения. Добиться успеха в этом первому удалось Жозефу Нисефору Ньепсу. В своих гелиографических (светописных) опытах он использовал нефть и асфальт. Ориентировочно в 1816 году он впервые получил изображение в камере-обскуре, о чем тут же сообщил в письме брату Клоду, который тоже был вовлечен в эксперименты: «Я поместил аппарат в комнате, где работаю, напротив птичьего двора и открытых окон и провел опыт… Я получил на листе бумаги изображение всего птичника, а также оконных рам, менее освещенных, чем находящиеся за окном предметы. Опыт этот далеко еще не совершенный, изображения предметов еще слишком слабые и крошечные… То, что ты предполагал, случилось в действительности: фон изображения темный, а сами предметы белые или, лучше сказать, гораздо светлее фона». Сохранившийся снимок Ньепса – «Вид из окна мастерской» (вариант названия: «Вид из окна в Ле Гра») – датируется 1826 годом и считается первой в мире фотографией (Ньепс называл свои работы гелиографиями, слово фотография появится позже). «Такие снимки имеют в себе нечто магическое, видно, что здесь сама природа», – написал он брату в 1827 году. 14 декабря 1829 года Ньепс с Дагером, который к тому моменту уже некоторое время занимался экспериментами с конструкцией камеры-обскуры, заключили соглашение сроком на 10 лет «для совместной работы над усовершенствованием указанного изобретения, сделанного г. Ньепсом и усовершенствованного г. Дагером». Искания продолжили уже два человека сообща. Ньепс в 1833 году умер, поэтому в 1839-м Дагер представлял светопись французской Академии наук – через Араго – в одиночестве. По договору с французским правительством 19 августа того же 1839 года дагеротипия была дарована французскому народу на совместном заседании французских Академии наук и Академии изящных искусств. Государство приобрело это изобретение, назначив пожизненную стипендию Дагеру в 6000 франков в год, а сыну Жозефа Нисефора Ньепса, Исидору, – 4000 франков в год. Во Франции тут же началась «великая дагеротипная лихорадка». Камеры-обскуры, наставления, химикаты, пластины – все необходимое для изготовления «слепков с природы» моментально раскупалось. Люди стали толпиться у витрин, где выставлялись дагеротипы. В Париж хлынули ученые, художники и дельцы из разных стран, в том числе и России, – чтобы ознакомиться с диковинной технологией.

Портрет Луи Жак Манде Дагера, одного из отцов фотографии.

Гелиогравюра Жозефа Нисефора Ньепса «Вид из окна в Ле Гра» 1826 года – первое из дошедших до нас светописных изображений.

Луи Жак Манде Дагер и Клод Феликс Абель Ньепс де Сен-Виктор, двоюродный брат напарника Дагера, изобретателя Ж. Н. Ньепса, в дагеротипной студии. Хромолитография Шеро, около 1851 г.

Доминик Франсуа Жан Араго выступает с докладом на совместном заседании двух французских академий, Академии наук и Академии изящных искусств, 19 августа 1839 г. В этот день были обнародованы принципы получения дагеротипного изображения.

Хроника развития фотографических технологий в период с конца XVII века до середины XIX века

Появление дагеротипа в России

Первые публикации о дагеротипии появились в России в январе 1839-го, накануне и сразу после парижского выступления Араго. Внимание пишущих привлекали такие свойства нового вида изображений, как достоверность, детальность – «без помощи карандаша и кисти рождается картина-копия, верная в высшей степени». Обсуждалась и практическая польза изобретения. «Почитаем бесполезным говорить о будущем влиянии этого открытия на искусства; последствия этого остроумного изобретения могут быть только полезны», – писала столичная «Северная пчела».

После того, как французское общество получило в дар от авторов все технические секреты дагеротипии в августе 1839 года, новая технология начала стремительно распространяться по всему миру уже не только в описаниях, но и на практике. Уже в сентябре 1839 года появились первые дагеротипные ателье в США, а в октябре 1839-го первый снимок был сделан в России (из известных на сегодня). «Октября, 8-го, в Петербурге, г-н Теремин, подполковник Путей сообщения, произвел удачный опыт, снятием через дагеротип, в продолжение 25 минут, Исакиевского собора, и тем доказал, что и под 60° широты, осенью, дагеротип не теряет своего действия», – сообщалось в журнале «Сын Отечества». В конце октября в магазине Беккерсов на Кузнецком мосту в Москве проводят публичные съемочные опыты, на которые были приглашены в том числе университетские профессора Р. Г. Гейман, Н. Н. Яниш и некоторые другие. Публике было доказано, что «снятие видов посредством этого снаряда не только производится с легкостию, удивительною скоростию и точностию, но еще и то – что для нас преимущественно важно, – что действие с дагеротипом точно так же хорошо удается у нас в Москве при морозе свыше 12°, как летом в Париже». И снимавших, и публику волновало, достаточно ли количества света в этих широтах в холодное время года. Опыты подтвердили – достаточно. Кстати, магазин братьев Беккерс еще в июле 1839 года предложил москвичам оставлять подписки на привоз дагеротипных аппаратов из Европы. Их было обещано доставить до конца навигации, цену назначили в 550 рублей ассигнациями, «кроме пошлины и провозу из Парижа в Москву». Половину этих денег надлежало заплатить вперед. В октябре витрины магазина превратились в выставочное пространство – здесь экспонировали дагеротипные виды города. Снимавший их К. А. Беккерс принимал заказы «на снятие улиц и зданий Москвы», назначив каждому виду цену в 50 рублей ассигнациями.

Дагер и сам поспособствовал тому, чтобы его изобретением начали интересоваться в других странах. Он составил набор из трех видов (вид на парижский Новый мост и две зарисовки из ателье) и отправил монархам Европы, в том числе и Николаю I. Россия выставила его дар в одном из самых престижных на тот момент заведений в области искусства – в Академии художеств.

Портрет мастера-дагеротиписта, демонстрирующего дагеротипы (около 1845 г.). Автор неизвестен.

Хроника развития фотографии в России в 1839–1858 годах

«Для истории дагеротип – сокровище», – делился своими впечатления журналист Владимир Строев из Парижа. «В художественном отношении выгоды дагеротипа неисчислимы, – восхищался он. – …Теперь у всякого путешественника может быть живописец в чемодане, живописец верный, мастер своего дела, не подверженный ни усталости, ни болезни; не ленивый, не нуждающийся в красках и других материалах. Ему нужны только лучи солнца. Художники с пользою употребят дагеротип для снятия моделей. Самая верная, самая твердая рука не срисует так отчетливо, как природа… Он передает медали, монеты, камни с абсолютною точностью, надежнее гравюры…». История, фортификация, анатомия – самые разные науки смогут использовать достоинства нового открытия себе на пользу. «Библиотека для чтения» поставила новое изобретение масштабом в один ряд с изобретением книгопечатания: «Дагеротип будет распространять прекрасные виды природы и произведения искусства, как книгопечатание распространяет произведения ума человеческого. Это гравировка, сподручная всем и каждому; карандаш, быстрый и послушный, как мысль; зеркало, которое сохраняет все впечатления; верная память всех монументов, всех ландшафтов вселенной…». Почти сразу появились и иные, критические мнения. «Гравюра – живая, льющаяся по произволу вдохновения речь, фотография – холодный, но верный высчитывающий каталог», – писал критик Стасов в одном из самых острых своих текстов «Фотография и гравюра». Механистичность, нерукотворность – эти свойства еще очень долго будут поводом для «обвинений» в бездушности. Дагеротип, а позже и другие фотографические технологии стали будоражить сознание людей, разделив публику на тех, кто восхищается, и тех, кто обвиняет и насторожен, не разделяя воодушевления «солнцепоклонников».

Аппараты Тальбота были предложены московской публике чуть позже камер Дагера, 22 ноября 1839 года. Их начали продавать в книжном магазине Михаила Смирдина на Театральной площади, рядом с Сенатской типографией: «…продается светопись по способу гг. Тальбо и Лассеня, или же дагерротип в простейшем виде. С полным изложением способа приготовления и употребления светописной бумаги по указанию сих ученых… с принадлежащею для производства опытов камер-обскурою весьма красивой отделки». Как мы видим, у автора объявления было весьма своеобразное представление о светописи Тальбота как о дагеротипе «в простейшем виде». Подобные аппараты появились вскоре также на Тверской, в магазине оптических инструментов Фомы Пристлея, возившего оба типа камер и даже предлагавшего пересылать их в другие города.

«Снаряды» и ателье Грекова

Будучи человеком, судя по всему, достаточно азартным до технических новшеств, Греков увлекся новомодной технологией получения изображений и начал экспериментировать, пытаясь не только снимать дагеротипы, но и усовершенствовать технологию их создания в самых разных аспектах. Также он пробует самостоятельно изготавливать камеры и выставляет их на продажу. Греков называет их «снарядами». Это немного громоздкое для нашего сегодняшнего слуха слово тогда использовали достаточно часто: снарядами называли и приборы из кабинета физики, и оборудование для астрономической обсерватории. В мае 1840 года в газете «Московские ведомости», в Прибавлении № 42, появилось объявление Грекова о том, что «…желающие могут получить дагерротип за 25, 50, 75 руб…» (в России поначалу термином «дагеротип» обозначали как само изображение, так и – иногда – создающий его аппарат, здесь Греков пишет именно об аппарате). «В действии своем эти снаряды не различествуют ничем, кроме того, что в одном изображения будут крупнее, в другом мельче, но всегда вырисуются так же чисто и верно, как в лучшем французском снаряде; все принадлежности к дагеротипу, как то ящик для ртутных и йодовых паров, включается в ту же цену». Упоминаемые принадлежности, собственно, были частью снарядов, каждый из которых состоял из трех деревянных ящиков: один служил для съемки, второй – для йодирования пластин, третий – для проявки их ртутными парами. Ящик для съемки, т. е. камера, был составным: его конструкция включала две вдвигающиеся друг в друга «коробки». В наружной был закреплен объектив из двояковыпуклого стекла, во внутренней – кассета со светочувствительной пластиной. Перемещая внутреннюю коробку относительно внешней, снимающий изменял расстояние от объектива до пластины, фокусируя тем самым камеру. Заказы на «снаряды» принимали у коммерции советника Александра Ширяева, который по конкурсу арендовал книжную лавку Московского Университета с 1814 по 1841 год и был весьма известным по тем временам книгопродавцем.

Объявление Алексея Грекова о продаже дагеротипных «снарядов» в «Московских ведомостях», май 1840 г., Прибавление № 42.

По открытым на сегодня сведениям, Греков был первым русским, кто стал изготавливать дагеротипные камеры. Эти аппараты стоили значительно дешевле привозных из Европы, которые обходились в 300–400 рублей. Были ли они настолько же качественными – неизвестно. Сохранилось не слишком лестное высказывание фотографа Сергея Левицкого о них, опубликованное в журнале «Фотографический ежегодник»: «Первые в России дагерротипные аппараты появились в продаже в Москве у некоего Г. Вокерга; это были большие, деревянные, вычерненные ящики, из коих один, со вставленным простым зажигательным стеклом, служил камерой, другой – для йодирования, третий – для ртутных паров; все было сколочено кое как и, разумеется, от такого аппарата нельзя было ни ожидать, ни требовать хороших результатов, не смотря на прилагающуюся, на клочке газетной бумаги, безграмотную инструкцию. Цена его была 25 рублей ассигнациями. Оказалось, что Г. Вокерг был чистокровный русский, и именно, москвич, перевернувший свою фамилию «Греков» в «Вокерг», чтобы более привлечь покупателей получившимся таким образом иностранным именем». Однако на основе одного лишь этого мнения мы не можем сделать каких-либо основательных выводов ни о качестве аппаратов, ни даже о причинах использования псевдонима (псевдонимами Греков пользовался и ранее, свою первую книгу по металлографии он выпустил, как мы помним, как В. Окергиескел). Стоит учитывать, что Греков был конкурентом Левицкому, тоже увлекшемуся новомодной технологией. А похвалы в адрес конкурента вряд ли в какие времена можно услышать часто, тем более это было маловероятно в условиях того ажиотажа, который сопровождал дагеротипию в первые годы ее появления. Впрочем, судя по более поздним ремаркам самого Грекова в одной из публикаций в «Московских ведомостях», первые его аппараты могли быть действительно несовершенны. Позже он предлагал покупателям возвращаться в ателье за помощью, ежели приключатся какие «недоразумения»: «Желая вполне передать моим соотечественникам процесс дагеротипа, я вновь прошу каждого купившего и желающего купить снаряд мой отнестись ко мне в случае каких-либо недоразумений; за удовольствие почту несколько раз повторить для него действие снарядом…». Стоит заметить, что в первые годы своего существования дагеротипия только искала «идеальную формулу» съемки, и, думается, поначалу несовершенной была не только технология как таковая, а скорее всего и аппаратура тоже, в том числе и привозная.

Один из ранних дагеротипных аппаратов производства французской фирмы Sussee Fr?res, около 1839 г.

Греков был не только первым создателем русских дагеротипных камер, но и первым русским, открывшим фотоателье – «художественный кабинет» для посетителей, которые желали заказать портрет «величиной с золотою табакерку». Появлявшиеся в России до того ателье держали иностранцы. Упоминание табакерки не случайно. Дагеротипные портреты приходят на смену рисованным, которые художники выполняли на заказ. Как правило, это были миниатюрные изделия, как раз «величиной с золотою табакерку».

После первого объявления в «Московских ведомостях» от 25 мая 1840 года, в котором Греков предлагал публике свои аппараты и оповещал москвичей об открытии «художественного кабинета», в следующем номере газеты от 29 мая 1840 года был напечатан материал главного редактора «Московских ведомостей», который делился своими впечатлениями о посещении студии Грекова: «Мы видели новое доказательство русского ума в лаборатории А. Г…ва при новых опытах над магическим дагеротипом, что делается по способу изобретателя в 1/2 часа и более, наш соотечественник то же самое производит в 4 или 5 минут, и по прошествии минут двадцати мы увидели на дощечке снятые на наших глазах церкви, дома и множество других предметов с наималейшими подробностями. Нельзя без восхищения видеть этого изумительного, непостижимого действия, производимого светом!». Таким образом, уменьшение времени выдержки было следующим достижением Алексея Фёдоровича в работе с дагеротипом. Особенно важным это оказалось при съемке портретов. Потому как при длительных выдержках люди, вынужденные сидеть неподвижно слишком долго, выходили неестественными. Поначалу вообще не верилось, что возможна портретная съемка дагеротипов. «Думали употребить его на снятие портретов, но опыты были неудачны… Малейшее движение губ, бровей, ноздрей придает фигурам безобразный вид, уничтожает сходство», – писал корреспондент петербуржской «Северной пчелы» из Парижа. Но и после того, как в портретную силу дагеротипов поверили, критические возгласы не утихали. «Косность, навязываемая всей физиономии портретируемого под ярким солнечным светом, уподобляла лица на этих портретах лицам людей, подвергнувшихся мучениям», – писал один из современников о ранних дагеротипах. Ателье первых мастеров, бывало, сравнивали с камерами пыток. Что неудивительно. Чего стоил один вид специализированных держателей для головы, стоявших позади кресел для портретируемых! Они были «жертвами» съемки. «Лицо было черным, гримаса говорила о перенесенных страданиях, глаза остались полуоткрытыми. Видно, страдалец держался стойко», – подобные описания свидетелей того, как проходило портретирование «жертв», время от времени высказывались на страницах газет в разных странах. Поэтому так важно было добиться уменьшения выдержки, ведь чем меньше становились выдержки, тем более живыми получались портреты.

Дагеротипная камера производства фирмы Giroux, 1839 г.

Публикация, в которой было объявлено в том числе о смене владельца дагеротипного ателье в доме Чамерсова («Московские ведомости», 1842 год). На самом же деле и Г. Вокерг, и В. Окергиескел – одно и то же лицо: Алексей Фёдорович Греков.

В течение следующих двух-трех лет Греков продолжал более-менее регулярно публиковать свои «фотографические» объявления и заметки, подписывая их «А. Гр.» или «А. Гр…в». В последующих номерах «Ведомостей» он рассказывал о своих удачах и неудачах при дагеротипной съемке, давал советы по тому, как усаживать портретируемых. Греков пытался найти возможность ослабить «действие солнечных лучей на лицо снимаемой особы, чтобы всякий мог очень легко просидеть до 15 минут», а также изменить конструкцию кресла так, чтобы «голова опиралась на подушечку и оставалась совершенно неподвижною, отчего все портреты выходят весьма чисты и сходны до невероятности».

Большинство заметок носили информационно-рекламный характер – неслучайно их печатали обычно в «Прибавлениях», среди других объявлений на разные темы. «…Кому не будет приятно срисовывать всякого рода виды лучше самых искусных рисовальщиков и срисовывать никогда не учившись рисованию!… и без малейшего труда: стоит вам только навести на желаемый предмет камер-обскуру, вложить дощечку, посидеть несколько минут сложа руки, и Вы получите рисунок, который после того нужно только подвергнуть действию паров (труд, не требующий собственных хлопот – его можно поручить слуге)». Написать так, чтобы заинтересовать, завлечь публику и чтобы в студию начали приходить посетители, – через объявления Греков пробует решать и эту задачу.

Художественный кабинет Грекова неоднократно менял адреса. Если в первый год съемок он адресовал всех в книжную лавку Ширяева, то публикация в «Московских ведомостях», напечатанная 12 июля 1841 года, приглашала москвичей на улицу Остоженка, в дом господина Киреевского, известного славянофила и собирателя русского фольклора. «Дом был каменный, двухэтажный, с железной наружной дверью и с железными решетками у окон каждого этажа, точно крепость. Он стоял в тенистом саду без дорожек, на улицу выходил лишь сплошной забор с воротами». Рядом стояла церковь Воскресения. Киреевский, по воспоминаниям современников, занимал второй этаж. Значит, заведение Грекова и его приятеля химика Ф. Шмидта, скорее всего, находилось на первом. Желая скрыть свою принадлежность к штату «Московских ведомостей» или же привлечь заказчиков иностранной фамилией, Греков снова выступает под псевдонимом – на этот раз это зеркальное прочтение его фамилии и сокращенных инициалов, Греков превращается в А. Вокерга. В 1842 году, 7 февраля, А. Вокерг переехал работать по новому адресу – на Малую Бронную в дом господина Чамерсова. Стоимость дагеротипа в ателье в тот момент составляла «обыкновенному портрету 2 руб. сер., в рамке 3 руб. сер.». Рамки можно было выбрать тут же, в ателье. Всего через неделю Алексей Фёдорович вместе с Ф. Шмидтом открыли второе заведение, в доме господина Крича на улице Кисловка. На этот раз Греков взял новый пседоним – И. Гутт, предположительно происхождением от немецкого слова gut, что означает «хороший, доброкачественный». Ф. Шмидт писал о новом ателье в «Московских ведомостях»: «Честь имеем известить, что в доме Крича, на Кисловке, близ Никитскаго монастыря, открыта нами зала для снимания светописных портретов. Желая достигнуть возможнаго совершенства, мы приспособили все новыя открытия, могущия вполне оправдать успех наших занятий; чему содействовало особое устройство комнаты и лучшее распределение света по способу, привезенному Г-ном Гуттом из Парижа, и выписанныя им превосходныя камер-обскуры». Шмидт заверяет читателей в том, что все несовершенства, которые имели портреты, создаваемые ими в прежнем ателье «на Стоженке» (т. е. на Остоженке), были устранены. «Снимание портретов делается в самое кратчайшее время и не требует яркаго освещения; почему даже в снежную и дождливую погоду можно с успехом снимать портреты. Так как удача портрета зависит от особеннаго устройства комнаты и приспособления ея к некоторым химическим операциям, то портреты могут быть снимаемы не иначе как только в устроенной нами зале». Именно здесь около 1842–1843 годов сделан портрет графини Е. А. Зубовой – единственный из атрибутированных на сегодня дагеротипов авторства ателье Грекова. К сожалению, в те годы еще не было принято подписывать работы, а многие из них просто не сохранились.

Мистификации со сменой псевдонимов продолжились, когда в том же 1842 году, несколькими месяцами позже, В. Окергиескела сообщил, что нанял для съемки помещение, которое прежде арендовал А. Вокерг: «…честь имею известить Почтеннейшую Публику, что я приобрел у недавно бывшаго в Москве одного Французскаго Химика новую усовершенствованную в Париже методу снимания дагерротипных портретов по способу Годденя, чрезвычайно скоро, ясно и отчетливо. Я решился открыть в здешней Столице собственное заведение для снимания таковых портретов для чего и нанял тот самой дом, где уже прежде существовало подобное заведение Г. Вокерга, ныне прекратившаго по этой части свои занятия; квартиру сию я вновь отделал соответственно ея назначению и устроил при оной стеклянную галлерею так, что во всякое время можно снимать портреты, даже во время дождя, со всею возможною отчетливостью… Образцу таковых портретов можно видеть в заведении, состоящем в Малой Бронной улице, подле Патриарших прудов в доме г-на Чамерсова. Снимание портретов будет производится от 8 часов утра до 3-х пополудни ежедневно, начиная с четверга 2 апр.». Вместе с бутафорской сменой владельца ателье (в действительности же – лишь со сменой псевдонима) Греков ощутимо поднял и цену на портреты. Теперь «цена портрету без рамки от 7 до 20 руб. ассигнац., с рамкою от 10 до 25 руб.». Очевидно, новое устройство помещений (оборудование стеклянной галереи) и наличие более прогрессивной аппаратуры (камера Годена (у Грекова он «Годдень». – М. Р.) была оснащена линзой малого фокусного расстояния) обошлись владельцу недешево, да и самое наисовременнейшее устройство студии обещало привлечь более денежную публику.

В книге «Дагеротип в России. Собрание Исторического музея», выпущенной в 2014 году, опубликован единственный из атрибутированных авторством ателье Грекова дагеротип – портрет Гр. Е. А. Зубовой.

В конце 1842 года ателье И. Гутта (т. е. Грекова) и Ф. Шмидта рекламировало новый тип портрета – миниатюрные дагеротипы стоимостью 15 рублей ассигнациями. В 1843 году дагеротиписты пробовали «иллюминировать» портреты – т. е. раскрашивать их вручную, что «придает более сходства и живости портрета». Действительно, раскрашенные дагеротипы воспринимались как менее мертвые и суровые. Процесс окрашивания требовал мастерства почти ювелирного, поскольку неосторожные прикосновения могли повредить поверхность пластины. После 1843 года сообщения в «Московских ведомостях» за подписью «А. Гр.», «В. Окергиескела», «И. Гутт» пропали. Греков вскоре уехал из Москвы в Петербург и никакой информации о его дальнейшей дагеротипной практике на сегодня нет, а его товарищ Ф. Шмидт через несколько лет стал владельцем аптеки на улице Тверская.

Усовершенствования дагеротипии Грековым

Еще в самом начале своей дагеротипной деятельности, помимо экспериментов с производством камер и оборудованием художественнного кабинета, Греков озаботился сразу несколькими вопросами техники создания дагеротипов. Во-первых, его интересовал процесс изготовления пластин для съемки. Первоначально французы и их последователи делали пластины из накладного серебра, стоимость каждой оказывалась очень дорогой. Греков пытался удешевить процесс производства. Весной 1840 года добился успеха в этом – ему удалось получить прочное изображение на пластинах из более дешевых меди и латуни, которые он пробовал серебрить, задействуя гальванопластические технологии Б. С. Якоби. Когда более дешевыми оказались не только «снаряды», но и пластины, получение дагеротипов стало ощутимо доступнее, а значит, больше людей могли позволить себе заказывать и приобретать изображения.

Объявление об усовершенствованиях дагеротипной технологии, сделанных А. Ф. Грековым, во французской газете L'?cho du Monde Savant, 18 ноября 1840 г.

Также Греков пытался решить вопрос повышения прочности полученных снимков. Поначалу дагеротипы были настолько хрупкими, что стирались при прикосновении (бывали случаи, что изображение полностью исчезало через некоторое время после съемки), легко царапались. Обратившись к своим познаниям в гальванопластике, Греков попробовал нанести тонкий золотой слой на дагеротипы – чтобы закрепить рисунок. Пробовал и гальваническое серебрение медной пластинки, которое помоло уменьшить блеск, мешавший рассматриванию дагеротипов. Этими экспериментами Грекова заинтересовался француз Марен Дарбель, находившийся в то время в Москве. Он отправил образцы обработанных Грековым пластин в Париж, и в ноябре 1840 года во Французской Академии наук Доминик Араго – тот самый, который в 1839 году рассказывал об изобретении Дагера, – делал о них доклад. Следом появился ряд публикаций в прессе. 18 ноября 1940 года французская газета L'?cho du Monde Savant, освещавшая научные изобретения, написала о том, что мсье Грекову удалось сделать дагеротипные рисунки несмываемыми и что он прислал несколько пластин в качестве примера, а также о том, что он получает эти рисунки на пластинах из меди и латуни и переносит гравированные рисунки на медь, делая их утопленными или выпуклыми. Фактически очень кратко освещалось сразу три изобретения Грекова – технология укрепления изображения, опыты с использованием медных и латунных пластин для съемки и попытки изготавливать гравированные формы с дагеротипов. Последнее, по сути, является первыми опытами «полиграфического» вопроизводства дагеротипов. Примечательно, что на одной полосе с упоминанием заслуг мсье Грекова, в той же подборке, посвященной фотографии, L'?cho du Monde Savant упоминает Ипполита Физо, также придумавшего использовать золочение для укрепления дагеротипов (Физо лил «золотой» раствор на пластину, после чего подогревал ее спиртовой лампой, а затем опускал в холодную воду и высушивал на спиртовой же лампе). История распорядится так, что в будущем заслуги Физо станут широко известны, а имя Грекова надолго останется в тени.

5 декабря 1840 года о Грекове написало издание Das Ausland в Штутгарте (статья называлась «Закрепление дагеротипного изображения»). А днем раньше, 4 декабря 1840 года, информация об успехах Грекова появилась и в России: петербуржская газета «Посредник» в подборке «Разные известия» в том числе сообщила о том, что «в Парижской академии наук было читано, что г. Греков, занимающийся в Москве резьбою, достиг способа делать неизгладимыми дагеротипные или светописные рисунки. Он успел получить такие изображения на медных и латунных досчечках, и что ему удалось также дойти до способа переводить гравированный рисунок на медь, и потом на меди делать его или рельефным (выпуклым), или впалым (en creux)». По сути это почти точная копия французской заметки. Кроме рассказа об изобретениях Грекова, «Разные известия» повествовали об опытах над «матрозкою курткою» и создании спасательных жилетов, о возможности тушения огня водяным паром и новом перегонном приборе профессора Зименса, позволявшем получить из густой картофельной смеси вино или спирт, о простом способе устранить дым из топок котлов и паровых печей. «Посредник», газета промышленности, хозяйства и реальных наук, издававшаяся с высочайшего соизволения С. М. Усовым, печаталась в типографии Эдуарда Праца. Выходить она начала совсем недавно, в 1840 году, издатель видел своей главной целью информировать публику о технических и научных новостях, ведь «способы и средства, которыми промышленность действует, не только различны по местам, но и не остаются постоянно в одном положении: время от времени, старые способы изсеняются, совершенствуются и даже заменяются вовсе новыми». В первые годы существования газета печатала статьи в популярной форме не только по вопросам промышленности, но и по вопросам сельского хозяйства и домоводства – здесь можно было прочитать про «правила для употребления мариенбадских вод», «количество воздуха для дыхания лошадей» или о «печении хлеба из картофеля». Позже издание стало скорее экономическим по профилю. В следующем, 1841 году «Посредник» снова упомянул об успехах Грекова в подборке новостей, посвященных различным изобретениям в области дагеротипии, в двадцать шестом номере. Его имя прозвучало наряду с именами Б. Бланчи из Тулузы, Дж. Бэрра из Вены, А. Валькотта из Нью-Йорка.

Помимо работы с пластинами по методу Дагера, Греков пробовал и способ съемки по методу Тальбота. «Сверх того я приготовляю и особого рода чувствительную бумагу для снятия посредством солнца без всякого снаряда в 5 минут всевозможных дивных узоров блонд, кружев, кисеи, чертежей и тому подобное – и с точностью, далеко превосходящей самого знаменитого живописца», – писал он о своих «бескамерных» экспериментах в «Московских ведомостях». Эта бумага позволяет автору также снимать виды в камере-обскуре.

«Живописец без кисти и красок…»

В 1841 году московская типография Н. Степанова выпустила шестнадцатистраничную брошюру «Живописец без кисти и без красок, снимающий всякие изображения, портреты, ландшафты и проч. в настоящем их цвете и со всеми оттенками в несколько минут». Ее, по некоторым версиям, приписывают Грекову, хотя никаких указаний авторства в книге не явлено. Подобное утверждение сделал, в частности, историк отечественной фотографии Сергей Морозов, печатавший статьи о Грекове в журнале «Техника – молодежи» в 1951 году и в журнале «Советское фото» в 1980 году, а также упоминавший о нем в своих книгах («Творческая фотография» и других).

«Живописец» опубликован анонимным, при том, что большая часть изданий типографии Н. Степанова того времени (иногда она обозначалась как «Типография Н. Степанова при Императорском театре» или «Типография Николая Степанова при Императорском театре») выпускалась с указанием авторства. В 1829 году вышли «Нравственные и философские беседы. Из сочинений доктора Блэра», в 1836 году – «Серапионовы братья» Эрнста Т. А. Гофмана, в 1839 году – документальное произведение «Записки Александрова (Дуровой): Добавление к Девице-кавалерист», в 1843 году – «Все хорошо, что хорошо кончилось» Уильяма Шекспира, в 1850 году – «Стихотворения» А. Фета и другие книги и брошюры.

«Живописец без кисти и без красок…» состоит из нескольких глав. Автор последовательно описывает процесс съемки, приводит рецепты обработки, окраски, укрепления и лакировки материалов и полученного изображения. В книге не напечатано ни одной иллюстрации, однако из текста становится очевидным, что автор – практикующий фотограф, пишет из своего опыта и пробовал себя в съемке самых разных сюжетов, вплоть до крупных планов насекомых (правда, понятия крупного плана в современном значении этого слова тогда еще не существовало).

Один из примеров раскрашенного дагеротипа (автор – Джон Джабез Эдвин Майал,1813–1901. На снимке изображен мальчик в панталонах). Публика воспринимала раскрашенные дагеротипы как более живописные.

«С давняго времени уже известно, что человеческая кожа принимает другой цвет, будучи натираема адским камнем, которое есть ничто иное как селитрокислое серебро, расплавленное в своей воде кристаллования», – начинает повествование автор «Живописца». То, что прикосновение «адского камня» приводит к появлению на коже черных пятен, в свое время обнаружили врачи Ян Бабтист ван Гельмонт и Франциск Сильвий. Это свойство медики станут использовать для прижигания ран – «адский камень» окажется хорошим противоспалительным веществом. «Дня три спустя Базаров вошел к отцу в комнату и спросил, нет ли у него адского камня? – напишет Тургенев в одной из сцен романа «Отцы и дети». – Есть; на что тебе? – Нужно ранку прижечь…». Автора же «Живописца» «адский камень» занимает совершенно с иной целью: это вещество оказалось важным для приготовления фотографических материалов.

Автор заявляет о двух вариантах получения рисунков при помощи лучей света. Первый – «через прекрытие некоторых мест; способ, употребляемый для изображения растений, рисунков, рукописей, крыльев насекомых, острых верхушек» (речь о «бескамерной» фотографии по методу Тальбота, однако имя Тальбота в брошюре не упоминается, здесь вообще нет отсылок к изобретателям, книга скорее являет собой рецептурное пособие, нежели экскурс в историю фотографии). Второй – «посредством камер-обскуры или солнечнаго микроскопа; способ, употребляемый для снимки портретов, насекомых, архитектурных или скульптурных произведений и проч.». «Посредством камер-обскуры» получают зеркально отображенные сюжеты – автор уведомляет об этом. И дает подробные объяснения, как снимать зеркальные виды и как можно получать с них «прямые». Автор предлагает переснимать уже снятые изображения, разместив их и камеру наилучшим для этого образом относительно источника света. По сути, он рассуждает в этой главе не только о том, как получить позитив, но и о технологии репродукционной съемки.

Для изготовления «бескамерных» рисунков потребуется стекло: «На приготовленную и предварительно немного смоченную бумагу накладывают снимаемый предмет, покрывают его тонким, чистым зеркальным стеклом, по краям котораго накладывают тяжесть, чтоб изображаемый предмет плотнее приставал к бумаге. В этом виде подвергают бумагу действию прямых солнечных лучей до тех пор, пока не заметят, что открытыя части бумаги приняли совершенно черный цвет (то есть оказались полностью засвеченными. – М. Р.). После того, темный снимок, явно изображающий на темном грунте предмет, тотчас кладут в приготовленную для укрепления онаго жидкость…». Автор «Живописца» признается, что снимал таким образом «изображения цветов со всеми их жилками и оттенками». Упоминая оттенки, он, скорее всего, имеет в виду тона изображения, которые могли быть различными в том случае, если части цветов имели неодинаковую плотность и могли пропускать какое-то количество света. Впрочем, это только догадки – возможно, что об оттенках автор пишет в каком-то ином ключе. Цветы подобным образом пробовал снимать и Тальбот, и другие фотографы. Например, Анна Эткинс в 1843 году начала выпускать серию брошюр о британских водорослях, выполненную в технике цианотипии (Atkins A. Photographs of British Algae: Cyanotype Impressions).

Целая глава посвящена способу приготовления бумаг. Их всего три. Первый рецепт предполагает использование поваренной соли и селитрокислого серебра. Процесс подготовки – двухступенчатый. На первом этапе «в унциях дестиллированной воды распустите 8 гран. поваренной соли и посредством губки ровно покройте по обеим сторонам этим раствором тонкую, голландскую, слабопроклеенную бумагу». Ровность покрытия очень важна, а голландская бумага предпочтительнее в сравнении с бумагой, скажем, английской (веленевой), в которой содержится много клея. Просушив бумагу между двумя листами чистой непроклеенной печатной бумаги, следует приступить ко второму этапу – «растворите 1/2 унции селитрокислаго серебра в 3 1/2 унц. и посредством маленькой к перу привязанной губки натрите означенным раствором – как можно ровнее – сухие листы писчей бумаги с одной стороны. Натирать бумагу надлежит в тени, ни мало не медля, и каждый натертый лист тотчас же высушивать в темном месте». Второй способ предполагает использование «соленокислого или соленого эфира» вместо поваренной соли на первом этапе подготовки. Третий способ – одноэтапный: бумагу натирают одним только селитрокислым серебром.

В другой главе приводится описание того, как возможно окрашивать снимок в тот или иной цвет. Если опустить его в «едкой» нашатырный спирт – сделается светло – или темно-серого цвета. Густой раствор поваренной соли придаст золотистый оттенок. А если провести двухступенчатую обработку, сначала смочив «рисунок» нашатырным спиртом, а после этого опустив его в густой раствор поваренной соли, то светлые места станут фиолетовыми или темно-зелеными, а темные – темно-серыми. Для укрепления изображений автор советует опускать снимки в крепкий квасцовый раствор – в этом случае приобретенный цвет (светло – или темно-коричневый) впоследствии не будет изменяться под воздействием солнечных лучей. Для укрепления также можно применять крепкий раствор соды или углекислого натра.

В названии книги есть некоторое лукавство. Автор заявляет, что собирается писать о передаче сюжетов «в настоящем их цвете и со всеми оттенками». В действительности же цветная фотография еще не была изобретена, оттенки передавать фотографы научатся много позже. В той главе, где затрагиваются колористические вопросы, речь идет о сплошном окрашивании изображений – иногда одноцветном, иногда многоцветном. Этот процесс в дальнейшем станут называть вирированием и тонированием. Самыми популярными будут красный и синий цвета, а также сепия. Не только фотография, но и ранний кинематограф станет использовать вирирование с целью создания определенной атмосферы в кадре и натурного правдоподобия: ночные сцены будут тонировать в синий цвет, изображение огня во время пожара – в красно-оранжевые оттенки. В ранней же фотографии вирированные портреты и другие сюжеты многими воспринимались как более живописные, более художественные.

Перед лакировкой готовых «рисунков» рекомендовано натирать их жидким крахмалом и высушивать в тени. Лак советуется изготавливать следующим составом: «2 частей отборной мастики, превращенной в порошок и 6 частей Французскаго скипидара, распускающихся только в кипящей воде, при беспрестанном размешивании». Затем в смесь необходимо добавить «1 часть чистаго венецианскаго терпентина, растворенного в 1 1/4 части терпентиннаго масла».

Формально «Живописца» действительно мог написать Греков. Он хорошо знал химию, много экспериментировал с фотографическими техниками, и все, о чем в книге повествуется, так или иначе ему было знакомо из собственной практики. Так, из публикаций в «Московских ведомостях» доподлинно известно, что он снимал и при помощи камеры-обскуры, и «бескамерным» методом тоже. Язык «Живописца» близок языку грековских книг – подробные, обстоятельные объяснения, некоторая цветистость текста: научно-технические труды в середине XIX века так писать было принято, и Греков весьма преуспел в этом. Однако на сегодня авторство Алексея Фёдоровича все-таки остается лишь версией. В любом случае «Живописец» дает ясное представление о том, насколько в России всего за два года после изобретения фотографии мастера овладели технологиями приготовления и обработки материалов и съемкой. А название отсылает нас к разгорающейся общественной дискуссии о степени художественности фотографии как явления, о возможности считать фотографию искусством. Один из самых известных русскоязычных текстов, подвергающих сомнению способность фотографии считаться художественным произведением, – уже упоминавшаяся статья «Фотография и гравюра» критика Владимира Васильевича Стасова (1824–1906). Этот текст был опубликован в «Русском вестнике» чуть позже того времени, о котором мы повествуем, – в 1856 году. «Фотографическим рисункам не достает высшей красоты божественного произведения, души, смысла, духа художника, – писал Стасов. – Картинки этого волшебного фонаря оставляют нас холодными, потому что в наслаждении художественными произведениями главную роль играет не столько впечатление, производимое искусным предметом, сколько впечатление, производимое тем духом, который воспринял в себя этот предмет». Обвинения в бездушности, механистичности, которые в течение десятилетий будут высказываться в адрес нового способа «рисовать», и тот эмоциональный нажим, с которым это часто будет происходить, – еще одно свидетельство того, насколько значимым было изобретение светописи. Мало кого оно оставило равнодушным. Автор «Живописца», посвятив почти всю свою книгу химическим описаниям, но при этом выбрав такой поэтичный заголовок, как будто закрепил тем самым свою позицию считать светопись искусством.

«…Искусство снимать совершенно сходно с природою…»

Существует еще одна книга, которую некоторые исследователи также приписывают Грекову. Называется она «Фотография, или Искусство снимать совершенно сходно с природою в продолжении нескольких минут и в желаемом цвете изображения, портреты и ландшафты на металлы, бумагу, стекло и камень». Анонимно вышла в Москве в 1855 году, т. е. уже после смерти Грекова. Версию о том, что Алексей Фёдорович – ее автор, выдвигает, например, Евгений Львович Немировский в книге «Изобретение Иоганна Гутенберга», посвященной развитию полиграфических процессов. Однако наше отношение к этой гипотезе очень осторожное. «…Искусство снимать совершенно сходно с природою…» представляет собой объемный, более 100 страниц, труд по фотографии, с упоминанием химических формул, что было не характерно для стиля Грекова в тех книгах, которые он выпускал под своим именем, а также с включением в описание экзотических экспериментов с использованием, например, соков растений при съемке, о чем сам Греков не упоминал в известных нам публикациях. В 1840–1850-е годы технологии съемки развивались так стремительно, что между возможностями фотографов в 1845, 1850 и 1855 годах отличие было разительным. Для того, чтобы сделать утверждение о том, что автор «…Искусства снимать совершенно сходно с природою…» – Греков, потребуется детальная экспертиза, которую способен провести только коллектив авторов различной специализации (историки, техники, лингвисты), но это уже – тема для отдельного исследования.

Последние годы жизни

В 1844 году Греков уехал в Петербург, поступив на службу начальником типографии губернского правления, которая печатала «Санкт-Петербургские губернские ведомости», историко-краеведческую, библиографическую и другую литературу, документацию для губернского правления, как и было положено всем типографиям, созданным при такого рода заведениях. Через два года уволился с нового места и вернулся в Москву. На тот момент ему все еще не удалось погасить долг перед московской Университетской Типографией, которая в момент его увольнения, в 1843 году, выставила Грекову счет, превышающий его жалованье за три года, – за использование материалов типографии, проведение полиграфических работ на служебном месте, публикацию объявлений в «Московских ведомостях» и т. д. Почему произошло так, что только в 1843 году типография затребовала с Грекова оплату публикации объявлений, использованных материалов и т. д.? И было ли это как-то связано с его отъездом в Петербург? Или, может, с выходом его книги по гальванопластике в 1842 году? Или со сменой главного редактора «Московских ведомостей» (в 1841 году князь Шаликов был уволен, в 1843 году главным редактором стал Евгений Фёдорович Корш, работавший прежде в университетской библиотеке)? Последнее кажется наиболее вероятным… Или, может, еще какими другими обстоятельствами? Об этом можно лишь строить догадки. Во всяком случае, в 1841 году Греков получил от «Московских ведомостей» разовую премию в 40 рублей серебром, а в 1843-м уже не числился в «Формулярных списках».

Публикация историка фотографии Сергея Морозова в журнале «Советское фото» № 7, 1980 год. Здесь Морозов делает предположение, что изображенный на дагеротипе мужчина, возможно, Алексей Греков. Никаких доказательств, впрочем, не приводит. Этот дагеротип сегодня хранится в Историческом музее. В издании «Дагеротип в России. Из собрания Исторического музея» 2014 года он атрибутирован как портрет неизвестного мужчины, сделанный в Санкт-Петербурге в 1850-е годы в ателье «Братья Цвенер».

После возвращения из Петербурга в Москву, видимо, надеясь решить свои финансовые сложности, Греков втянулся в процесс изготовления фальшивых денег, за что в 1850 году был заключен в тюрьму. В тюрьме умер около 1850–1851 года, так и не успев выплатить долги перед типографией.

О семейной жизни Алексея Фёдоровича известно совсем немного. В «Формулярных списках» 1841 года значится, что он был вдов и имел при себе сына Александра 11 лет «православнаго вероисповедания».

Забвение и новая память

В течение последующих примерно ста лет после смерти Алексея Фёдоровича его имя не упоминалось в литературе. Причины тому могут быть самые разные. Только в 1940–1950-е годы начинают появляться свидетельства о его заслугах, становясь со временем все более частыми. К счастью, в современных трудах по истории отечественной фотографии – в книгах Елены Бархатовой, Татьяны Сабуровой, Татьяны Шиповой и других – имя Грекова встречается регулярно. И хотя почти ни одно из его изобретений не имело «долгой» жизни в своем первоначальном облике, они были важны для развития книгопечатания, гальванопластики, фотографии. Так, металлография в том виде, в котором ее практиковал Греков, не стала широко популярной как способ печати, но поспособствовала развитию офсетных технологий. Дагеротипные «снаряды» Грекова не выпускали тысячными тиражами, но, будучи первыми русскими камерами, они, несомненно, оказались значимыми для разработки конструкций аппаратов более позднего времени. Изобретение способа фиксации дагеротипного изображения хлористым золотом в мире закрепилось за Арманом Ипполитом Луи Физо, однако вклад Грекова в усовершенствование технологии укрепления дагеротипов путем золочения также неоспорим. Оба открытия были представлены во Французской Академии наук в 1840 году. Примечательно, что французская газета L'?cho du Monde Savant писала о них в ноябре 1840 года в одном номере на одной и той же полосе. Вероятно, только отсутствие регулярной упоминаемости о Грекове в массовой печати оставило его имя в тени. Хочется верить, что появление этой книги будет способствовать тому, чтобы об Алексее Фёдоровиче Грекове помнили.

Приложения

Описание металлографии и вновь изобретенного способа. Печатать всякаго рода металлическими досками (как то медными, цинковыми, жестяными и т. п.) Различныя рисунки и рукописи, не гравируя на сих досках резцом или крепкою водкою; а просто написав на них желаемое пером и некотораго рода тушью; также переводить написанное с бумаги, и при том снимать до 3000 оттисков и более, 1834.

Печатать позволяется. С. П. Б. 6 сентября 1834.

Ценсор В. Семенов.

Изобретение литографии можно сказать есть не маловажная эпоха в науках и художествах. Польза ея столь очевидна, что почти не нужно говорить о сем. Представьте себе, что художник желая издать какую либо картину, желая передать любителям в разительных чертах какую-нибудь высокую мысль свою, должен был прежде изобретения литографии прибегать к граверу, человеку постороннему сей мысли его, хотя и весьма искусному по своей части; но может ли перевод сравнится с подлинником, может ли гравер передать все то, что передал бы бумаге сам художник. Но теперь этого препятствия для него несуществует; – он берет карандаш, литографической камень, и переносит на оной из своего воображения все то, что только возможно изобразить на картине. (а как иногда дорого еще платить граверу).

Не менее сего приносит пользы и другая часть литографии известная под именем Отографии. – В скольких случаях заменяется она типографиею, и еще действует гораздо ея поспешнее. Положим вам нужно иметь 200 или 300 экземпляров какой-нибудь рукописи, записки, письма и т. п. Притом писаных вашею собственною рукою. Кто может выполнить ваше желание? Типография! – но она напечатает вам печатным шрифтом а не вашим почерком – Гравёр? Но и он не всегда удачно это выполнит. – А что будет стоить это? – А сколько времени для того потребно? Ныне же вы берете бумагу, пишите на ней литографическими чернилами что угодно, идете в литографию, и при вас же написанное вами переносят на камень, и чрез час или два вы несете с собою сотни оттисков вашей рукописи…

Но при всей обширной пользе своей литография имеет еще некоторыя неудобства а имянно: не всякой имеющий в ней нужду может запастись литографическими камнями, кои довольно дороги; – не всякой может завести литографический пресс или печатальную машину, когда она стоит около 700 рублей.

Но и сии затруднения почти разрушены изобретательностию человеческаго ума – недавно открыта металлография – при помощи коей вы переводите уже вашу рукопись не на камень а на тоненькую шпиаутерную доску – и печатаете в просто фигурном стане, которой занимая в 3-е меньше места и стоит притом в 3-е дешевле; а 10 цинковых досок едва ли займут место одного камня, кроме того самое печатание производится не сравненно поспешнее (а это не маловажное обстоятельство). Но и металлография представляет еще много к усовершенствованию: 1) Цинковая доска с отливкою и отшлифовкою стоит едва ли не дороже литографическаго камня, напр. доску в лист писчей бумаги трудно сделать дешевле 20 рублей. (Здесь весьма дорога работа, а не металл.)

Сверх того по хрупкости металла и цинковыя доски ломаются естьли печатник не осторожно усилит пресс при переводе рукописи с бумаги.

Несколько опытов и разсуждений довели наконец меня до возможности печатать не только на цинковых, но и на обыкновенных медных досках, или еще лучше на простой жести.

Выводы сего способа довольно значительны: 1) доски равно величины в поллиста бумагу будут стоить

Цинковая около 12 руб.

Медная ……….. 5 –

Жестяная ……… – 60 коп.

Следовательно за деньги потребныя на покупку одной цинковой доски вы получите 20 жестяных листов и посему можете печатать одна за другою вдоль 20 рукописей не дожидая окончательных оттисков перваго листа.

Прибавьте к сему еще то, что вы на каждом жестяном листе можете до 4 или 5 раз счищать рисунок и делать новой.

Теоретическое и практическое руководство к золочению, серебрению, лужению и т. п., по вновь открытому гальваническому способу, введенному уже во Франции вместо обыкновенного золочения чрез огонь, как дешевейшаго и безопаснейшаго, с присовокуплением способа отливания медалей и других изображений посредством гальванопластики и гальванографии. Книга сия составленна с опытов; и заключающиеся в ней предметы изложены так кратко и ясно, что их может понять каждый, самые же снаряды объяснены чертежами; кроме того в ней любители физических знаний найдут изложение совершенно новых и еще не описанных гальванических батарей, 1842.

Глава II. Об отливании медалей и других изображений из меди.

Для отливания медалей применяется весьма простой снаряд. Который сделать не трудно всякому; для этого берут какую-нибудь каменную или стеклянную банку и подпилком отпиливают у нее дно, так чтоб она походила на трубу или бездонный стакан; вместо же дна натягивают и весьма плотно обвязывают бечевкою, обыкновенный бычачий пузырь (который для сего сперва нужно размочить в воде)… Под низ этого бездоннаго стакана, обтянутаго пузырем, ставится большая чаша или миска, в который наливается раствор меднаго купороса, в воде приготовленнаго, как описано ниже…

Теперь скажем о приготовлении раствора из меднаго купороса: для сего берут фунта два меднаго или синяго купороса, толкут его и наливают в него 1/2 ведра воды, – если часов чрез 12 или 18 на дне еще останутся частицы купороса, то это значит, что раствор сделан до насыщения; если же остатка на дне нет, то должно еще прибавить купороса, и дать постоять часов 6 или 7, и это продолжать до тех пор, пока купорос не будет уже более растворяться в воде, – тогда значит, что раствор готов.

Теперь приступают к приготовлению формы с той медали, которую желают отличить посредством гальванизма. – Для сего оригинальную медаль тщательно вычищают и вытирают до-суха; потом обвязывают крепкою бумагою пальца на 1 1/2 вышиною… После того медаль подогревают и кладут на блюдечко; меж тем в чайной чашке растапливают стеарина с прибавлением 1/16 части воска, и этот растопленный стеарин наливают в бумажную коробку на медаль и дают остыть в таком месте, где состав бы не колебался. Когда стеарин остынет, то бумажку осторожно развертывают и форма сама легко отстает от медали. Когда форма готова, то должно ее весьма ровно, особенно бока, намазать графитом, который везде иметь можно где есть аптеки; вместо графита можно даже употреблять и толченый карандаш, а потом, дабы дать бо?льшую сообщительность гальваническому току, должно вокруг медали обвить очень тоненький ободочик фольги или листоваго свинца и края его немного загнуть на задней стороны формы. Приготовленную таким образом форму прикрепляют к проводнику или изогнутой медной проволоке… так чтобы ободочик из фольги или свинца касался этого проводника.

Примеч. Если хотят отлить копию прямо с металлической медали или другой вещи, то графитом натирать не нужно и также делать ободочка, а прямо класть оригинал на проводник и укреплять к нему. Верхнюю поверхность должно весьма легко помазать салом или маслом и вытереть, дабы легче было после отделить отлитую копию от формы. Сделанныя же формы из других веществ, а не из металла, должно непременно натирать графитом, и сверх того, если эти вещества могут растворяться или портится от воды, то пропитывают их лаком. – Когда форма готова и установлена на проводник, то его вставляют на свое место (т. е. круглым концом пропускают в круглую скважинку, сделанную в дощечке), так чтобы поверхность формы отстояла от пузырнаго дна стакана на палец или на 1/2 вершка. Сделав сие, берут шпиаутерный или цинковый кружочек толщиною в палец, а в поперечнике так, чтоб мог входить в стакан или в банку, и в средине к сему шпиаутерному кружку прикрепляют медную полоску толщиною в игральную карту, а шириною пальца в два, и посредством деревянной перекладинки или палочки вешают в стакан, так чтобы кружок отстоял также от пузыря на палец: другой же конец медной пластинки, прикрепленной к цинковому кружку, зацепляют за проводник; когда весь снаряд будет таким образом установлен, то в стакан наливают воды с прибавлением 1/8 части купороснаго масла, и оставляют все в покое. Чрез час стеариновая форма начнет уже покрываться слоем меди из раствора купороса; тут особенно должно отмечать цвет этой возстанавливающейся меди; если он будет цвета бураго, грязнаго, то в воду, налитую в верхнем стакане, должно прибавить еще купороснаго масла, и медаль приблизить к пузырю или дну стакана; если же слой меди, начавший покрывать медаль, будет зернист, рыхл, то значит, что раствор меднаго купороса слаб, и для того должно прибавить в него несколько кусочков купороса. Обыкновенно чрез 24 часа слой меди так уже покроет медаль, что ее можно легко и удобно отделить от формы; но предварительно нужно края осторожно обломать или отпилить.

О золочении и серебрении металлов путем электро-химическим, но без посредства гальванической баттареи. // Отечественные записки, 1843. Том 29, Отделение 24.

Способ золочения металлов чрез посредство гальванизма сделался столь общеизвестным и занимательным в настоящее время, что редкий из занимающихся химиею, не произвел несколько опытов по этому предмету; даже многие из фабрикантов и мастеров ввели его в своих заведениях, и старались об усовершенствовании этого столь полезнаго открытия. Но при всем достоинстве своем и удобоисполнительности для человека, сколько-нибудь знакомаго с химиею, способ гальванической позолоты чрез посредство баттареи еще столько затруднений простому мастеровому, что многие не только не одобрили этого открытия, но даже возстали против него, и почти не без причины: действия гальванической баттареи, хотя и постоянной, требуют наблюдения и соображений; часто малейшая ошибка в качестве и насыщении возбудительных жидкостей, изменяет действие гальванической силы и даже совсем прекращает ее; притом, приготовление растворов для позолоты и посеребрения требует чрезвычайной внимательности и довольно-многосложно, особенно при употреблении чистаго синеродистаго кали (kali borussicum), – все это охладило желание применять этот способ к делопроизводству. Между тем, польза открытия очевидна, как в-отношении выгоды, так и к сохранению здоровья людей, обязаных заниматься позолотою в довольно-значительном объеме. – Упражняясь с давняго времени в химических приготовлениях и производя по этому новому открытию множество опытов, я нашел способ приготавлять растворы, как для позолоты, так и серебрения электро-химическим путем гораздо простейший и удобоисполнительный для всякаго; сверх-того, я совершенно устранил употребление гальванического снаряда или батареи, это чрезвычайно упрощает делопроизводство, и можно надеяться, что при дальнейших усовершенствованиях процесса, он может быть введен в мастерских наших фабрикантов. Желая быть хоть сколько-нибудь полезен моим соотечественникам, я с удовольствием описываю мои опыты, и за приятный долг поставлю сообщать все, что будет только заслуживать общеизвестности по этому немаловажному предмету.

Начну с приготовления растворов. Для приготовления золотильнаго раствора беру я (примерно) один золотник чистаго золота и растворяю его в 6 или 8 золотниках царской водки. Составляемой из одной части селитряной кислоты (крепкой водки) и трех частей соляной кислоты; растворение это произвожу я при обыкновенной температуре, или при пособии чрезвычайно-слабой теплоты в фарфором или глиняном, но отнюдь не металлическом сосуде. Когда золото совершенно растворится, то прибавлю в этот раствор (весьма-понемногу) чистаго поташа до тех пор, пока не будет происходить шипения; после этого беру 12 или 14 золотников железисто-синераднаго кали (prusiate de potasse ferrur?), или, как говорят в простонародии, синекислаго кали, и растворяю его в фунте кипящей воды; когда кали растворится, то в этот раствор вливаю означенный раствор золота, хорошо смешиваю и даю жидкости отстаяться часа 4 или 5, после того осторожно сливаю зеленоватую жидкость с осадки в особый сосуд (стеклянный или глиняный), а осадок отбрасываю; жидкость эта и составляет золотистый раствор. – Для приготовления серебрильнаго раствора, растворяю, на пример, 5 золотников чистаго серебра в фунте хорошей крепкой водки; потом приливаю в этот раствор около фунта воды и всыпаю золотников 20 поваренной соли, отчего серебро тотчас осядет хлопьями на дно сосуда; жидкость осторожно сливаю и наливаю вновь воды, чтоб совершенно промыть остаток. Когда таким образом серебро промыто, наливаю на него золотников 10 нашатырнаго спирта, и потом приготовляю раствор железисто-синероднаго кали в кипящей воде, точно так же, как и для золотильнаго раствора; вливаю в него приготовленное (как сказано выше) серебро с нашатырным спиртом, ставлю в теплое место часов на 6 или 7, потом отделяю осадок, и храню для употребления плотно-закупоренном сосуде, в тепловатом месте.

Приготовление раствора из платины чрезвычайно-просто: для этого я распускаю, при помощи теплоты, 1 золотник пластины в 6 или 7 золотниках царской водки я прибавляю едкаго поташа до тех пор, пока прекратится шипение; между тем распускаю поваренной соли в обыкновенной воде столько, сколько ея распуститься может, беру фунт или полтара этого соляного раствора и вливаю в него раствор платины, пред тем приготовленный, даю отстояться и храню до употребления.

Теперь опишу способ самаго действования. Прежде всего вещь, предназначенную для позолоты или серебрения, очищаю тщательно или посредством самаго нежнаго мела, наждака, трепела и т. п., или, если вещь чеканная и с украшениями, то, подогрев ее немного, кладу в воду, к которой прибавляю столько купороснаго масла, чтоб она вкусом походила на лимонный сок, и это иногда повторяю раза три; потом хорошо промываю чистою водою и высушиваю в древесных опилках. Когда вещь таким образом совершенно очищена, то наливают в сосуд, ей соответствующий, золотильнаго или серебрильнаго раствора; а к самой вещи весьма плотно прикрепляю ниткой или медною проволокой цинковую пластину (из листоваго цинка), так, чтоб объем пластинки был раз в 6 или 8 менее объема вещи, и с этою-то цинковою пластинкою погружаю вещь в налитой раствор. Чрез 5 или 7 минут вещь начинает уже видимо позолочаться или посеребряться, и таким образом я оставляю ее в составе до-тех-пор, пока слой золота или серебра получит желаемую толщину; тогда вынимаю вещь, промываю водою и высушиваю в опилках.

Примечание 1. Само собою разумеется, что в том месте, где прикреплена цинковая пластинка, позолота не сядет, а потому необходимо во время действия перекрепить ее на другое место.

Примечание 2. Если при погружении вещи с цинковою пластинкою в золотильный или серебрильный раствор, она начнет чернеть, в таком случае должно в раствор прибавлять по-немногу поташа до тех пор, пока золото будет садиться в чистом желтом цвете; если же, напротив, вещь будет покрываться грязновато-белым цветом, то в раствор надо прибавить капли 2 или 3 купороснаго масла.

Примечание 3. При этом золочении вещи в то же время и сама цинковая пластинка, погруженная с нею в раствор, покрывается слоем золота; но в этом нет никакой потери, ибо по окончании позолоты, эта пластинка кладется на несколько минут в воду окисленную одной восьмою долею купороснаго масла; при чем золото опадет в виде порошка на дно сосуда, который вымывается, высушивается и может быть опять употреблен для приготовления золотильнаго раствора.

Если в золотильный раствор, как выше описано, прибавить 1/10 часть против веса (взятаго) золота обыкновеннаго железнаго или зеленаго купороса (sulph. de fer), то цвет позолоты выходит гораздо-румянее и приятнее для вида.

Золотильный раствор можно составить еще проще и дешевле, если желают позолотить вещи гладкия, на которых нет никаких украшений или матовых мест. Для этого берут один фунт крепкаго соленаго раствора (как сказано выше о платине), прибавляют туда золотников 5 частаго поташа и вливают раствор золота (1 золотник), в царской водке осредненнаго поташем, что объяснено было при описании приготовления золотильнаго раствора.

Когда предмет, взятый для опыта, был первоначально полирован и в этом виде изложенным здесь способом позолочен или посеребрен, то при тонком слое золота или серебра он останется также полированным, но при слое довольно-толстом принимает матовый вид; в таком случае весьма-хорошо отчистить его медною нежною щеткою или кистью, обыкновенно употребляемою для этого всеми золотых и серебряных дел мастерами, что они обыкновенно называют карцовкою; от этой операции позолота выходит чистою и блестящею.

Здесь кстати сказать несколько слов о так-называемом открасе позолоченых и отбеле посеребреных предметов: чрез открас позолоты или фарбовку, как говорят мастера, позолоченый предмет делается матовым и принимает цвет чистаго червоннаго золота. Этот открас или фарба производится следующим образом: берут хорошей отчищенной селитры 3 части, квасцов 1, и соли поваренной 1 часть, все это смешивают вместе и приводят в самый мельчайший порошок; потом приливают столько воды, чтоб состав сделался на подобие сметаны; тогда кладут ее в муравленный горшок и подогревают, но не доводят до кипения; после того, вычистив позолоченый предмет медною щеткою, как говорено выше, подогревют его слегка на угольях и намазывают на него горячую фарбу, так, чтобы она везде покрывала его; опять кладут на горячие угли, где и оставляют до-тех-пор, пока намазанная фарба растопится; тогда быстро кидают предмет в воду, от-чего вся фарба отстает, и позолота принимает свой настоящий цвет и мат. – Отфарбованный предмет сушат в опилках.

Примечание. Так-как при этой операции фарба растворяет часть позолоты, то предмет, предназначенный для фарбовки, должен быть вызолочен гораздо-гуще.

Чтоб отбелить серебряную вещь, должно ее, отчистив также медною щоткою, подогреть на углях почти до раскаления, потом тотчас же бросить в воду, к которой прилита двадцатая часть купороснаго масла (или серной кислоты), отчего серебро получает белый и ровный мат.

В заключение, не излишним считаю сообщить читателю о весьма замечательном опыте при употреблении гальванического снаряда. Почти все ученые, занимающиеся опытами гальванической позолоты, советуют, при действии гальванической батареи, проволоку, идущую от меднаго полюса, делать из платины, потому что медь и другие металлы легко растворяются в жидкости, отчего раствор портится и становится негодным к употреблению. Конечно, платиновая проволока или пластинка не составляет значительной ценности при одном снаряде; но для того, кто, может быть, обязан приводить в действие вдруг 20 или более гальванических снарядов, такия платиновыя проволоки составят уже расход заметный. Это заставило меня придумать заменить платину чем-нибудь дешевейшим, но способным быть столько же хорошим проводником гальванизма. После нескольких опытов, я наконец нашел, что древесный уголь, хорошо выжженный, может заменить платиновую проволоку в гальванической баттарее. Для этого я обделываю его в виде карандаша и прикрепляю к концу меднаго проводника, идущаго от меднаго полюса баттареи. Этот-то угольный конец его и погружается в золотильную жидкость во время действия баттареи и совершенно остается неразлагаемым.

«Живописец без кисти и без красок, снимающий всякие изображения, портреты, ландшафты и проч. В настоящем и цвете и со всеми оттенками в несколько минут», 1841.

Печатать позволяется с тем, чтобы по отпечатании представлено было в Ценсурный комитет узаконенное число экземпляров. Москва. Апреля 28 дня 1841 года.

Ценсор В. Флеров

Когда какое-нибудь тело натирают раствором селитрокислаго серебра и подвергают действию солнечных или дневных лучей, то оно в продолжении большаго или меньшаго времени принимает более или менее темный цвет, смотря по крепости раствора селитракислаго серебра, употребленнаго для натирания означеннаго тела.

С давняго времени уже известно, что человеческая кожа принимает другой цвет, будучи натираема адским камнем, которое есть ничто иное как селитракислое серебро, расплавленное в своей воде кристаллования. Цвет, получаемый от подобнаго раствора, весьма различен; и бывает: желтый, оранжевый, темножелтый; или темносерый, мяснаго цвета, темнокрасный, шоколадный, черный; или перловый, голубой, фиолетовый, темнофиолетовый, темносиний; или светлофиолетовый, серый, фиолетовосерый и проч. Цвета сии появляются скорее или медленнее, смотря по свойству и приготовлению натираемого тела.

Если же тело, натертое селитрокислым раствором серебра, предохранить от влияния солнечных лучей или дневнаго цвета, накрыв оное материею, непропускающею дневнаго света или поставив в темном месте, тогда совсем не произойдет означеннаго действия.

Но если, натертое означенным раствором, тело, только в некоторых частях прикрыть от действия света, то открытыя части примут другой цвет, между тем как покрытыя останутся без всякой перемены, или сохранят естественный цвет тела.

Однако не одни только лучи, непосредственно происходящие от солнца, но и отражаемые от тел, освещенных солнцем, имеют способность разцветчивать тела, натертыя селитрокислым раствором серебра. Цвета, производимые сими отраженными лучами, бывают тем темнее, чем светлее цвет самаго тела, и чем ярче оно освещено.

* * *

Снимок обратно отразившихся изображений посредством камер-обскуры и солнечнаго микроскопа

Если хотят сделать снимок с неподвижнаго предмета посредством камер-обскуры, то предмет этот не только должен быть ярко освещен солнцем, но и отбрасываемые им лучи света должны, по возможности, падать под прямым углом на стекло камер-обскуры.

Сперва должно выбрать для него приличную точку, поставить его на высоте, соответствующей человеческому глазу, положить между стеклами полупрозрачную бумагу, назначенную для сконировки и посредством трубочек направить стекло, служащее для изображения предмета, так, чтобы на бумаге выходило ясное изображение снимаемаго предмета, что можно произвесть помощию отверстия на конце задней трубки. Тут должно еще наблюдать, чтоб предметы, смотря по их различному разстоянию от камер-обскуры, не изображались в одно и то же время с одинаковою ясностию; по сей причине при направлении стекла надлежит обращать внимание на ясность тех только предметов, изображение которых заключает в себе наибольший интерес. Потом надобно затворить отверстие клапаном, вынуть лежавшую между стеклами бумагу и положить вместо оной между ними слегка смоченную и приготовленную бумагу, по хорошим секундным часам узнавать, сколько потребно времени для того, чтоб бумага приняла совершенно темный цвет.

Если в камер-обскуре по прошествии известнаго времени предмет изобразится и будет представляться обратно, не только относительно своего положения, но и относительно теней, т. е. будет светлым, где тень, и темным, где свет, то надобно укрепить его по ниже-показанному способу, высушить и поставить в надлежащем разстоянии от предметнаго стекла камеры так, чтоб он не только освещался солнцем, но и чтоб лучи солнечные падали на стекло камеры под прямым углом. В этом положении, как сказано выше, опять дают прежнее направление стеклу в камер-обскуре, дабы с изображения, поставленнаго перед камер-обскурою, отбрасывалось другое изображение, которое, по вышеизъясненным законам, также отбрасывает от себя предмет в обратном положении и предмет этот уже представляется тогда в своем действительном и правильном виде. Ибо обращению изображенный предмет, отразившийся от обращенно изображеннаго же, представляет здесь предмет в действительном его положении. При употреблении солнечных микроскопов поступают точно также.

* * *

О приготовлении металлических листов и полотна для снимки изображений

Цинковый или жестяной листок покрывают краскою, состоящею из 5 частей мелких английских белил, и 1 части углекислой извести, которые сперва намелко растирают в французском терпентинном масле, а потом смешивают с небольшим количеством хорошо высушеннаго живописнаго лака; металлические листы покрывают этим составом трижды, при чем всякой предыдущий слой, прежде нежели наложат новый, должно высушивать совершенно; после того сушат листы в обыкновенной лакировальной печи, наконец шлифуют поверхность слоя мелко истолченым висмутом посредством суконной тряпки или войлока. Таким образом хорошенько обмытую и высушенную поверхность металлическаго листа можно приготовлять точно также, как и бумагу. Равным образом поступают и с полотном.

Дабы краска, накладываемая на металл и полотно, не потеряла после шлифовки, обмывки и сушки способности своей вбирать в себя слабый раствор поваренной соли, а потом раствор селитрокислаго серебра, не годится смешивать ее с лаком так, чтобы она сделалась слишком жирною. Доброту подобнаго слоя краски узнают по его тусклому цвету; если же он очень глянцоват, то вследствие вышеизложенных правил, не годится для снимки рисунков, в чем легко можно удостовериться на опыте.

На приготовленных таким образом металлических листах и на полотне изображения выходят еще вернее и красивее, чем на бумаге.

Знаменательные даты жизни и деятельности А. Ф. Грекова

Оглавление

Предисловие

«Происхождением из дворян»

Второй кадетский корпус

Служба в Костромской губернии

Первое изобретение и первая книга

«Пестрые сказки»

Москва. Университетская Типография

Опыты с гальванопластикой

Фотографические эксперименты

  Камера-обскура

  Светочувствительные материалы

  Появление дагеротипа в России

  «Снаряды» и ателье Грекова

  Усовершенствования дагеротипии Грековым

  «Живописец без кисти и красок…»

  «…Искусство снимать совершенно сходно с природою…»

Последние годы жизни

Забвение и новая память

Приложения

Знаменательные даты жизни и деятельности А. Ф. Грекова

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg

Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

Copyright © читать книги бесплатно