|
|
Наталья Мамонтова
Игорь Грабарь
БЕЛЫЙ ГОРОД МОСКВА, 2001
Издательство «Белый город»
Директор К. Чеченев
В издании использованы материалы, предоставленные М. Мезенцевым
ISBN 5-7793-0359-2
© Белый город, 2001
Игорь Эммануилович Грабарь - одно из самых известных имен в истории русской культуры XX века. Пожалуй, не было в ней человека более многогранного, проявившего себя в самых разных ее сферах, оказавшего личное творческое воздействие на формирование целых ее направлений. Человек искусства, науки, музейного и реставрационного дела, Грабарь в своей очень долгой жизни проявлял чудеса трудолюбия, вкладывая всего себя в то дело, которым в данный момент занимался.
Иней. 1905
Ярославский художественный музей
Происхождение и место рождения Грабаря, его семейная история достаточно необычны. Он родился 13 марта 1871 года в Будапеште, в русской семье, которая принадлежала к этнической группе, компактно проживавшей в Угорской Руси. Этот карпатский район входил в состав АвстроВенгерской империи. Почти вся многочисленная родня Грабаря, прежде всего его дед по матери Адольф Иванович Добрянский, была причастна к европейскому славянофильскому движению, вовлечена в борьбу против «мадьяризации» славян Австро-Венгрии. Жизнь семьи была пронизана общественно-политическими интересами, и в этой специфической атмосфере прошло детство Игоря. В нем были драматические эпизоды, в том числе суд над дедом и матерью, Ольгой Грабарь, которую едва не приговорили к смертной казни за «государственную измену», эмиграция его отца, Эммануила Ивановича Грабаря, юриста, депутата Будапештского парламента, вынужденного скрываться за «антимадьярскую» деятельность. Отец переселился в Россию в 1876 году под конспиративным именем Храбров (эта фамилия надолго, вплоть до окончания университета, оставалась в жизни Игоря Грабаря, и ею он подписывал некоторые свои ранние работы, например, иллюстрации к повестям Гоголя, изданным в 1890-е годы).
Детство Грабаря было нелегким: с раннего возраста почти постоянно он жил в разлуке с родителями и при всем обилии родственников чаще всего оставался на попечении чужих людей. В 1880 году мать привезла его в Россию, в Егорьевск Рязанской губернии, где в гимназии преподавал отец. Но воссоединения семьи не произошло - вскоре отец был переведен в Измаил, а мальчик остался учиться в Егорьевске. Он навсегда сохранил любовь к этому тихому провинциальному городку, где у него появилось много добрых знакомых, где его любили и опекали. С детства ему не изменяли те свойства характера, благодаря которым он создал свою жизнь такой, какой хотел, - целеустремленность, позитивное начало в отношениях с людьми, умение находить друзей, удивительное трудолюбие, интерес к жизни и возникшая в самую раннюю пору горячая любовь к искусству.
Детские увлечения Игоря были весьма серьезны: в восьмилетием возрасте он строил дом в саду дедовского имения из настоящих материалов и по всем правилам. Судя по его воспоминаниям, он постоянно нагружал себя разнообразной деятельностью, подбираясь постепенно к творчеству.
Автопортрет. 1934
Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Не помню себя не рисующим, не представляю себя без карандаша, резинки, без акварельных красок и кистей», - писал позже Грабарь[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь. Автомонография. М.-Л., 1937, с. 21.]. Изводя «пропасть бумаги», он рисовал все, что придет в голову, любил копировать портреты генералов из журнала Нива времен русско-турецкой войны 1877-1878 годов.
Первым художником, встреченным им в жизни, стал учитель рисования в Егорьевской гимназии И.М. Шевченко, окончивший Московское училище живописи и ваяния. «Мне до смерти хотелось как-нибудь к нему забраться, чтобы собственными глазами увидать, как пишут картины и что это за масляные краски, о которых я знал только понаслышке». И попав, наконец, к учителю, увидев эти серебряные тюбики, мальчик испытал сильнейшее впечатление: «Я думал, что не выдержу от счастья, наполнявшего грудь, особенно когда почувствовал сладостный, чудесный запах свежей краски»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 24.]. Грезя о масляных красках, он медленно, но неуклонно продвигался к своему предназначению. Однако Егорьевск ничего, кроме рисунков в Ниве, гравюр в Живописном обозрении и Всемирной иллюстрации, не мог предложить будущему художнику. Но и это было немало - уже в детстве Грабарь по репродукциям познакомился со многими выдающимися картинами русской школы.
Трудный этап в его жизни был связан с московским лицеем цесаревича Николая, куда Грабарь поступил в 1882 году. Директором лицея был Михаил Катков, редактор Московских ведомостей, литератор правого толка. Грабарь был принят «живущим стипендиатом», и это положение сильно отличалось от положения окружавших его богатых мальчиков, не дававших ему забыть о бедности его семьи. «Угнетавшее и унижавшее чувство достоинства окружение», - так характеризовал лицейскую среду Грабарь[2 Там же, с. 56.]. Но у него уже был свой мир, позволявший уходить от тяжелых впечатлений.
Москва 1882 года встретила Игоря Грабаря огромной Всероссийской художественно-промышленной выставкой, в художественном отделе которой мальчик пережил встречу с лучшими картинами того времени - уже знакомые по гравюрам Репин и Суриков, Флавицкий и Верещагин, Перов и Куинджи, Васильев и Крамской открылись ему теперь во всем своем живописном блеске.
Крыша со снегом. 1889
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Выходные дни и праздники полностью принадлежали Игорю - целыми днями он пропадал в Третьяковской галерее, на московских выставках, у знакомых. В Москве он искал людей и места, связанные с искусством, - иконописное училище, квартиры студентов Московского училища живописи, ваяния и зодчества или университетских друзей брата Владимира. Среди последних он познакомился с Дмитрием Щербиновским, студентом-юристом и художником. Через него произошло знакомство с Абрамом Архиповым, встречи с Василием Поленовым, Сергеем Ивановым. Щербиновский оказал сильное влияние на Грабаря, который решил по его примеру прежде всего получить университетское образование.
Но главным содержанием лицейской жизни стали занятия рисунком и живописью. На уроках в лицее и в классах рисования Московского общества любителей художеств Грабарь осваивал рисунок с натуры и технику письма масляными красками. «У меня было четыре возможности работать с натуры в стенах лицея: писать из окон, писать портреты окружающих, ставить себе натюрморты и сочинять сцены из жизни и быта лицея, списывая детали с натуры.
Все это я и делал»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 45.]. Моделями его были одноклассники, педагоги, служители, егорьевские знакомые. В летние месяцы Грабарь пробовал себя в пейзажных этюдах: «После двух картин Куинджи на сюжет Березовой рощи... пошла мода на березу. Я в Титове тоже писал березовую рощу, стараясь не походить на Куинджи»[2 Там же, с. 59.]. В последний свой лицейский год он увидел в своих работах новые, достигнутые упорным трудом живописные качества.
Наряду с основными творческими интересами в лицее Грабарь много читал, успешно изучал языки, пробовал себя в литературе. Лицей он закончил с золотой медалью и в 1889 году поступил в Петербургский университет на юридический факультет.
Портрет художника Антона Ашбе. 1899
Рисунок
Собственность семьи художника, Москва
Дама у пианино. 1899
Частное собрание, Москва
«Вот она столица, думал я, когда ехал на извозчике с Варшавского вокзала на Выборгскую сторону... В этот первый чудесный осенний день Петербург показался мне сказочно прекрасным с сверкающей вдали адмиралтейской иглой, синей Невой, гранитной набережной и Петропавловским шпицем. Таким он остался для меня с тех пор навсегда: самым красивым городом Европы»[3 Там же, с. 65.].
В Петербурге Грабарь сразу проявил себя как человек, с детства привыкший полагаться только на себя: «Моя жизнь потекла по трем различным руслам - научному, литературному и художественному... они без остатка заполняли весь мой день, чрезвычайно удлиненный по сравнению с обычным студенческим днем»[4 Там же, с. 68.]. После университетских занятий, по вечерам он писал юмористические рассказы для журналов. Работа для журналов стала его постоянным делом на многие годы: в 1889 году началось его долговременное и плодотворное сотрудничество с Нивой - одним из самых достойных русских журналов. Грабарь рисовал иллюстрации, делал обзоры художественных выставок, писал критические статьи, биографии художников.
Свои студенческие годы со всеми их бесконечными и разнообразными трудами Грабарь вспоминал «как единую целостную, бесконечно увлекательную, ибо до отказа насыщенную впечатлениями, радостную жизнь»[5 Там же.].
Живопись оставалась его главным интересом. На первом курсе университета Грабарь написал свой первый значительный живописный этюд, имевший успех среди его друзей из Академии художеств. Это была Крыша со снегом (1889), написанная из окна комнаты одного из университетских товарищей на углу Владимирской улицы и Графского переулка. Эффектная диагональ композиции, сопоставление заснеженной плоскости крыши с уходящей вдаль перспективой домов достаточно много говорят о художественном даровании Грабаря. И в других работах университетского периода (В вагоне конки, 1891; Лампа с зеленым абажуром, 1891; Няня с ребенком, 1892) заметно стремление молодого художника к обобщению форм, поиску острых композиционных решений, к трактовке изображения не детально, а массами, и главное - к свежему интенсивному колориту. В эти годы формируется отношение Грабаря к натуре, которое впоследствии легло в основу его манеры.
Уже с 1892 года он начал заниматься в академической мастерской профессора Павла Чистякова, знаменитого педагога, имевшего особую систему обучения рисунку и взрастившего плеяду великих русских художников, в том числе Поленова, Репина, Врубеля, Серова.
Грабарь окончил университет в 1893 году, прослушав одновременно полный курс лекций на историко-филологическом факультете даже более добросовестно, чем на юридическом. Решение поступать в Академию художеств было твердым, но по совету ГЦербиновского Грабарь не стал сразу подавать прошение о поступлении. Ведь Академия художеств в это время находилась в процессе реформирования, которое должно было в корне изменить систему преподавания.
Реформа Академии заключалась в переработке ее устава, изменении системы академических программ, в обновлении профессорского состава. Собственно учебной структурой стало учрежденное при Академии художеств Высшее художественное училище, в которое пришли преподавать Владимир Маковский, Архип Куинджи, Илья Репин.
Дама с собакой. 1899
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Таким образом Академия приняла Грабаря в свои классы в 1894 году. Интересно, что уже в начальном классе ученики образовали две группы, одна из которых тяготела к рисунку, другая больше интересовалась живописью; Грабарь принадлежал к последней.
Огромную роль для него в это время играли зарубежные издания по искусству, знакомившие учеников Академии с современными направлениями европейской живописи. Так Грабарь узнал имена и произведения Эдуара Мане, Клода Моне, Эдгара Дега, Огюста Ренуара, которые стали постепенно затмевать академическую действительность. Как писал он впоследствии, даже Чистяков «...заслонился гигантской фигурой Мане, до сих пор для меня сохранившей свой масштаб»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 102.].
Одной из самых ярких фигур, запомнившихся Грабарю в Академии, был Федор Малявин; он уже стал известен своими сильными портретами. В один из учебных дней Малявин, по выражению Грабаря, «нашвырял» в один сеанс его портрет, который был воспринят в Академии как сенсация. Друзьями Грабаря по репинской мастерской, кроме Г.Цербиновского, были Константин Сомов, Осип Браз, Дмитрий Кардовский. За недолгое время обучения в Академии Грабарь познакомился и с художниками-москвичами, бывавшими в Петербурге в связи с Передвижными выставками, в том числе с Константином Коровиным, Валентином Серовым, Аполлинарием Васнецовым.
В 1895 году Грабарь совершил дальнее путешествие, начавшееся в Берлине, Дрездене и Мюнхене. Но более всего влекла его Италия. Попав в Венецию, проведя в этом волшебном городе две недели, Грабарь навсегда был покорен им, его красотой, архитектурой, художественными сокровищами его церквей и дворцов.
Тициан, Веронезе, Тьеполо - венецианская живопись «с ее единственным в истории искусства колоритом» поразила его, а «ужалил» сильнее всего Тинторетто[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 113.]. Среди «откровений», полученных в Риме, - Портрет папы Иннокентия X Веласкеса, затмивший для Грабаря другие живописные сокровища Вечного города.
То, что увидел Грабарь, попав после Италии в Париж, показалось ему необыкновенным. Помимо классических ценностей европейской культуры молодых русских художников (и Грабаря в их числе), ехавших в Европу в 1890-е годы, привлекали явления современного искусства, опыт европейских художников-современников, отчасти знакомый по частным коллекциям и эпизодическим выставкам. Импрессионизм и постимпрессионизм представлялись таинственной и новой сферой искусства, открывающей новые горизонты, за которые художники стремились заглянуть.
Поэтому одним из самых необыкновенных эпизодов пребывания в Париже для Грабаря стало случайное посещение лавочки Амбруаза Воллара, торговца картинами, на рю Лафитт, где перед ним возникли «странные небольшие холсты», открывшие мир Сезанна, Гогена, Ван Гога. Интересно, что спустя много лет, в 1904 году, Грабарь вновь посетил лавку Воллара, уже более обширную, и увидел там новые необычные произведения еще неизвестных Анри Матисса и Пабло Пикассо.
После возвращения учеба в Академии привлекала его все меньше и меньше, своего места он здесь не находил. Проработав около года в натурном классе, Грабарь был переведен в выбранную им мастерскую - это была мастерская Репина. Репинская мастерская пользовалась огромной популярностью в Академии и в Петербурге. Но даже репинское преподавание не отвечало ожиданиям Грабаря. Ему казалось, что он теряет свежесть, непосредственность своих ранних работ, не приобретая высшего умения.
В поисках учителей Грабарь задумал снова ехать за границу. Финансовую поддержку ему, как и в первый раз, оказала редакция Нивы, куда он обязался писать статьи и обзоры европейской художественной жизни.
Угасающий день. 1904
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Для тогдашних студентов петербургской Академии характерной была свобода в выборе места учебы - очень многие оставались для работы в частных ателье и академиях Парижа. Не меньшим авторитетом в эти годы пользовалась мюнхенская художественная школа - Мюнхенская академия, частные школы Холлоши и Ашбе.
Таким образом выбор между Парижем и Мюнхеном составлял для Грабаря известную проблему. Все же он принял решение ехать в Мюнхен «с непременной оглядкой на Париж». Его спутником был товарищ по Академии Кардовский.
Школа Антона Ашбе и ее глава пользовались в Мюнхене, куда приехали в 1896 году Грабарь и Кардовский, большой известностью. Ашбе, по мнению Грабаря, был крупнейшим педагогом, блестящим рисовальщиком, имел свою, очень эффективную систему преподавания. Здесь Грабарь «добирал» в рисовании то, что не удалось получить в Академии. Точные, наглядные способы обучения позволили почувствовать под ногами твердую почву и очень быстро продвинуться в рисунке. В сочетании со строгой системой рисования с натуры в школе Ашбе была принята широкая, этюдная манера живописи и импрессионистическое раздельное наложение красок.
Ашбе быстро оценил способности Грабаря и предложил ему быть старостой, в обязанности которого входили занятия с новичками. В дальнейшем авторитет Грабаря среди учеников школы позволил ему возглавить одно из двух созданных в школе отделений.
Мюнхенский период (1896-1901) был в жизни Грабаря очень разнообразным: он не только углубленно занимался живописью, изучал историю техники живописи, но и увлекся изучением архитектуры и скульптуры, прошел курс архитектурного политехникума. Преподавательская работа в школе Ашбе, как это часто бывает, много дала ему для уяснения и решения собственных проблем в рисунке и живописи.
После года пребывания в Мюнхене Грабарь совершил поездку в Париж с целью проверить плюсы и минусы мюнхенской школы в сравнении с парижскими мастерскими. Эта проверка была очень своевременной. В зале импрессионистов Люксембургского музея Грабарь понял, насколько близки ему эти мастера. Его главной идеей стало соединение в одно целое лучших сторон «Парижа» и «Мюнхена».
Особенностью жизни в Мюнхене были сменявшие друг друга увлечения тем или иным художником или направлением. Для Грабаря стало важно ограничивать себя тем, чтобы «намотать смысл очередной моды на ус», не воплощая ее в своей живописи. Вместе с тем в работах мюнхенского периода - Дама с собакой, Дама у пианино (обе - 1899) - есть элементы виртуозности салонного характера, типичные для живописи мюнхенского Сецессиона.
В картине Дама у пианино пастозно написанная женская фигура у рояля не завершена художником и потому в изобразительном решении прежде всего сказывается этюдный замысел. Эта фигура стала воплощением света - ее «световая» роль в пространстве сродни роли канделябров на рояле. Внутренним свечением полны и клавиши инструмента, а лежащая на них рука объединяет эту симфонию цвета в одно целое. Художник пользуется пастозным мазком для усиления этой светоносности форм - свет не скользит по поверхности, а словно «зарывается» в нее, становится материально ощутимым.
«Все это было как-то слишком “иностранно”, и даже слишком “по- мюнхенски”, а к 1900 году я уже определенно тяготился печатью Мюнхена... Все было не свое, а чужое, навеянное»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 145.], - вспоминал художник.
Луч солнца. 1901.
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Одним из важных событий в конце мюнхенского периода стала поездка на Всемирную выставку 1900 года в Париж. В ретроспективном отделе выставки Грабарь увидел полно представленное творчество Милле, Курбе, Мане. «Но эта выставка мне подсказала мысль, не дававшую с тех пор покоя, - мысль, что художнику надо сидеть у себя дома и изображать свою, ему близкую и родную жизнь. Милле, Курбе и Мане писали то, что видели вокруг себя, потому что понимали это свое лучше, чем чужое, и потому что любили его больше чужого»[2 Там же, с. 144.].
Надо сказать, что такие мысли рано или поздно приходили в голову всем русским художникам, жившим какое-то время за границей. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Грабарь последовал этой традиции и в 1901 году возвратился домой.
Грабарь вернулся в Россию в сложное для отечественной культуры время. Накал художественной атмосферы конца 1890-х годов вылился в серьезное противостояние: стремление молодого поколения художников к новым живописным идеям, к решению сугубо формальных задач искусства стало поводом для ожесточенной полемики, для борьбы, развернутой старшим поколением передвижников против новых направлений, против «декадентов», как их тогда именовали.
Грабарь еще в 1897 году «приложил руку» к этой ситуации, прислав из Мюнхена статью для журнала Нива, в которой писал о том, что в новейшем искусстве следует видеть не упадок, а, напротив, признаки возрождения (статья так и называлась Упадок или возрождение?). Она обеспечила Грабарю популярность в кругах молодых художников и вызвала негодующую реакцию старших передвижников.
Создание журнала и объединения «Мир искусства» в 1898 году было центральным событием этой борьбы, разделившим русских художников на враждебные лагеря. Грабарь стал сторонником нового журнала, еще будучи в Мюнхене: в ответ на предложение Сергея Дягилева он начал публикацию серии статей Письма из Мюнхена, посвященных художественным выставкам и творчеству отдельных мастеров. Грабарь быстро завоевал репутацию блестящего критика-эссеиста, его взгляды и оценки отличались точностью и оригинальностью.
Возвращаясь на жительство в Петербург, Грабарь решил связать свою деятельность с журналом Мир искусства, где он нашел своих единомышленников. Ему было близко художественное направление, которое проводил Дягилев на страницах журнала и в выставочной деятельности - в нем было то, что Грабарь называл «системой озорства» и что создавало противовес скуке и банальности устоявшихся форм «нового академизма» передвижников.
Для Грабаря круг «Мира искусства» был очень привлекательным - он писал, что Александр Бенуа, центральная фигура кружка, ему «сразу страшно понравился больше всех, и это мое первое впечатление сохранилось у меня вслед за тем на всю жизнь»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 159.].
Под березами. 1904
Государственная Третьяковская галерея, Москва
После возвращения Грабарь поистине не мог надышаться русским пейзажем, увиденным новыми глазами. Опыт европейской живописи помог ему осознать новые возможности воплощения природы России, что было непросто в «постлевитановскую» эпоху.
Конец лета и осень 1901 года Грабарь провел в Наре под Москвой в усадьбе князя Сергея Щербатова, с которым сдружился в Мюнхене. Усадьба в Наре относилась к первой половине XIX века, и мотивы ампирной архитектуры в сочетании с давно не виденным Грабарем зрелищем прекрасной золотой осени создали почву для творческого развития, связанного именно с русским пейзажем.
Эти первые этюды, созданные в России, Грабарь и показал своим новым соратникам - Дягилеву и Бенуа, которые знали его как критика, но не имели о нем представления как о художнике. Волнение Грабаря было напрасным - его поняли и одобрили. Около десяти его работ появились на выставке «Мира искусства» в 1902 году. Успех среди художников и газетная брань критиков были примерно тем результатом, которого ожидал от показа грабаревских работ Дягилев. Картины быстро раскупили, а один из этюдов - Луч солнца (1901) - стал первой работой Грабаря, приобретенной в Третьяковскую галерею.
Зима 1901-1902 года для Грабаря и его товарищей прошла под знаком нового сильного увлечения - организации постоянно действующей выставки интерьера и декоративно-прикладного искусства. Она получила название «Современное искусство» и оправдала его в работах Константина Коровина, Александра Головина, Александра Бенуа, Евгения Лансере, самого Грабаря. Однако великолепная экспозиция осталась только страницей в истории искусства, поскольку предполагавшийся коммерческий результат отсутствовал - заказов не было. Это стало большим разочарованием для Грабаря.
В 1902 году он совершил поездку на Северную Двину, которая имела несколько задач, - исполнение заказа на серию художественных открыток с видами Северной Двины от издательства Общины Святой Евгении, желание сделать большую фотосъемку для будущей истории искусства. В этом сказалось и общее для художников этого времени увлечение Русским Севером, его деревянной архитектурой. Поездка отразилась в некоторых работах Грабаря, в частности в декоративных панно, но в то же время она была предвестием новых жизненных путей художника, его реставрационной деятельности.
Сентябрьский снег. 1903
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Еще одна, очень важная ветвь жизни Грабаря сформировалась в этот период. «Мир искусства» поставил перед русской художественной культурой проблему исследования собственных корней. Соединение в одном лице художника и искусствоведа было нередким явлением в эти годы, когда по существу зарождалось искусствознание. Александр Бенуа, написавший Историю русской живописи в XIX веке и редактировавший журнал Художественные сокровища России, стал предтечей Грабаря. С 1902 года Грабарь начал углубленно заниматься вопросами истории искусства, перед ним развернулась перспектива создания систематической истории русской художественной школы, о которой существовал довольно отрывочный комплекс сведений. Он начал увлекшие его поиски в архиве Академии художеств, и с этого времени вплоть до конца жизни работа над разными вариантами Истории русского искусства относилась к наиболее значимым сферам его многогранной деятельности. Грабарь сформировался в этой работе как один из крупнейших европейских ученых, как обладавший сильной профессиональной интуицией специалист в области атрибуции произведений искусства, к которому обращались за консультациями музеи разных стран.
Распад выставочного общества «Мир искусства» и последовавшее за ним прекращение выпуска журнала глубоко потрясли Грабаря - следствием этого стало намерение покинуть Петербург и перебраться в Москву.
Его тянула к себе подмосковная природа, захватившая еще в Наре. Подобное место Грабарь обрел в 1903 году в имении Титово Тульской губернии, принадлежавшем его тетке. «Я нашел в нем... типичную природу средней полосы России и тот подмосковный усадебный стиль, который я облюбовал в Наре»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 193. 2 Там же, с. 194.]. В Титово Грабарь попал ранней золотой осенью, в самую волшебную пору русской природы, которой он уже посвятил один из лучших своих этюдов 1901 года.
«Проснувшись как-то утром и взглянув в окно, я к удивлению увидел, что выпал снег: весь сад был в снегу, снегом была засыпана колонная терраса. Зрелище снега с ярко-желтой листвой было столь неожиданно и в то же время прекрасно, что я немедленно устроился на террасе...»2 В течение трех дней была написана картина Сентябрьский снег (1903) - работа зрелого художника, убежденного в своей эстетической концепции.
Грабарь использовал найденное им еще в Наре образное сочетание архитектуры и пейзажа. Спокойный прямоугольный формат холста открывает сильно выраженное движение. Ряд колонн справа, «язык» дощатого пола и ряд окон слева, доски потолка вверху - все устремлено в глубь картины. Перила, преграждающие взгляд, только подчеркивают это движение.
В стройности и зрелищности композиции разумная доля импрессионизма сочетается с четким членением объемов, в котором ощущается взгляд Грабаря-архитектора. Мощное тело деревянных колонн выглядит поразительно живым - их прочная устойчивая форма, оказывается, решена полупрозрачными трепещущими мазками жемчужно-серого тона; подлинно импрессионистичны рыжие кроны деревьев - собственно, то, что заставляет вспомнить о сентябре, когда на переднем плане картины уже будто бы царит зима. Этот сентябрьский огонь так точно согласован с серебристым цветом дерева и белизной пушистого снега, что картина не могла не стать художественным событием, не вызвать одобрения зрителей и критики. Красота композиции и колорита сочетается с красотой мазковой фактуры, нежно передающей материальные свойства изображаемых объектов.
Белая зима. Грачиные гнезда. 1904
Государственная Третьяковская галерея, Москва
«Окончив ее, я ясно почувствовал, что сделал какой-то значительный шаг вперед по сравнению с этюдами Нары, что здесь лучше передан материал, но в то же время и больше поэзии, без которой пейзаж есть только протокол»[1 И. Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 194.]. Сентябрьский снег подготовил появление замечательных живописных работ Грабаря в следующем, 1904 году и в целом в ближайшее десятилетие.
Там же в Титове Грабарь открыл для себя еще один из главных мотивов своих будущих картин - иней. Глазу художника открылось фантастическое зрелище, которое он называл «сказкой». «Бриллиантовые кружева на бирюзовой эмали неба» - такое определение инею мог дать только художник. Но Грабарь открыл и еще одну особенность инея - его мимолетность, которая заставляла особенно спешить с работой,чтобы уловить минуты быстротечной красоты.
Освоение зимней темы во всей ее живописной специфике происходило постепенно, с накоплением наблюдений. Побывав в Яхроме у художника Сергея Иванова, в снежных просторах, напомнивших Грабарю северную природу, он «впервые познал красоту бесконечных бирюзово-сиреневых переливов на снегу»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 195.]. Французский импрессионизм дал Грабарю прежде всего возможность по-новому видеть и анализировать живописный материал, а уже затем и технику воплощения увиденного на полотне. Одним из важнейших для него приемов стал «дивизионизм» - прием разложения цвета на холсте.
Февральская лазурь. 1904
Государственная Третьяковская галерея, Москва
На выставке Союза русских художников произошло знакомство Грабаря с одним из участников выставки, художником Николаем Мещериным, которое оказалось важным для обоих. Мещерин пригласил его приехать к нему в имение Дугино на берегу Пахры, где уже побывало немало московских художников, в том числе Левитан. Грабарь, которому страшно хотелось работать, писать снег, зиму, принял это приглашение. «Я вечно жил у кого-нибудь, только дважды на короткое время заведя собственный угол... Судьбе угодно было, чтобы я вскоре опять поселился в чужом гнезде и там остался в течение свыше двадцати пяти лет»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 196.].
Природа вокруг Дугина показалась ему лучше, живописнее, чем в Наре или в Титове. Особенно порадовало его обилие берез: «...это странное дерево, единственное среди всех белое, редко встречающееся на Западе и столь типичное для России, меня прямо заворожило»[2 Там же, с. 199.].
Мещерины, владельцы Даниловской мануфактуры, были людьми богатыми и хлебосольными. И в Дугине, где была прекрасная мастерская и где ему даже отдали в полное распоряжение санки с возницей для поездок на этюды, Грабарь почти сразу почувствовал себя как дома, он «застрял» в имении, «превратившись в одного из старейших дугинских аборигенов»[3 Там же, с. 208.].
Снежные сугробы. 1904
Львовская картинная галерея
В гололедицу. 1905
Национальный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань
В Дугине Грабарь начал писать этюды снега с близкого расстояния - для его изучения. Бродить вокруг усадьбы и наблюдать стало главным его занятием. Первой значительной работой, написанной здесь, стала картина Белая зима. Грачиные гнезда (1904), мотив которой был найден в деревне Шестово недалеко от усадьбы Мещериных. Красота высоких плакучих берез, усеянных шапками гнезд подчеркнута утонувшей в снегу избушкой. Гармония тональных отношений в картине порождена светом зимнего серебристого, бессолнечного дня. «Хотелось передать эффект белого снега на белом небе, с белой березой. Эта белизна без белильности, кажется, удалась», - писал Грабарь[4 Там же, с. 201.]. На выставке трудность задачи и удачное ее разрешение оценил Валентин Серов, который отметил, что «зима - действительно белая, а белил не чувствуешь»[5 Там же.]. В этом сработал способ смешивания красок на холсте, а не на палитре, уже опробованный в Сентябрьском снеге. «Живопись Сентябрьского снега была действительно переломной для меня. Будучи где-то посредине между прежней, пленэрной, и новой, импрессионистической установкой, она казалась не совсем обычной, хотя о настоящем разложении цвета, о “дивизионизме” в отношении к ней еще речи быть не может», - писал художник[6 Там же, с. 197.].
В январе Грабарь застал несколько дней инея и вновь пристально вглядывался в этот волшебный мотив, столь поразивший его в Титове. А февраль и март в Дугине внесли новые акценты в разрабатываемую им тему русской зимы. Солнечные дни февраля - «праздник лазоревого неба, жемчужных берез, коралловых веток и сапфировых теней на сиреневом снегу» - дали удивительный живописный материал, воплотившийся в картине Февральская лазурь (1904).
«Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять.
Мартовский снег. 1904
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Зимнее утро. 1 907
Севастопольский художественный музей
Когда я взглянул на верхушку березы снизу, с поверхности снега, я обомлел от открывшегося передо мной зрелища фантастической красоты: какие-то перезвоны и перекликания всех цветов радуги, объединенных голубой эмалью неба»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 201]. Надо отметить, что Грабарь обладал важнейшим качеством истинного живописца - он умел по-настоящему видеть, то есть воспринимать в окружающем мире гораздо больше того, что открывается обычному взгляду.
Работа над этой картиной, которую он потом считал важнейшей в своем творчестве, проходила очень своеобразно: этюд был написан из траншеи, которую Грабарь прорыл в глубоком снегу. В этой траншее художник поместился с мольбертом и большим холстом в поисках более сильного впечатления низкого горизонта и высокого неба (впоследствии такой «траншейный» метод использовался им и в других натурных работах). С этой точки художник смог раскрыть все многообразие голубых тонов в градации от светлозеленого до ультрамаринового - то, что Илья Остроухов назовет позже «индийским небом». Вертикальный формат картины, как и в Белой зиме, акцентирует пластику березы, расправившей подобно крыльям свои веерные ветви, и подчеркивает бесконечность лазурного пространства.
Ежедневно светило солнце, но ночные морозы держали снег, не давая ему таять. Более благоприятной погоды и не могло быть, и Грабарь работал практически без перерыва более двух недель, пока не закончил картину целиком на натуре. «Я чувствовал, что удалось создать самое значительное произведение из всех до сих пор мной написанных, наиболее свое, не заимствованное, новое по концепции и по выполнению»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 202.]. Грабарь создал не этюд с натуры, а картину, рожденную синтезом натурных впечатлений и потому обладавшую истинной законченностью и цельностью. Это была одна из высших точек творческой жизни Грабаря-художника, определившая дальнейший его путь.
Зима. 1906
Рязанский художественный музей
Вешний поток. 1904
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
После Февральской лазури Грабарь в течение нескольких месяцев работал запоем, занимаясь темой весеннего снега, уже тронутого солнцем и несущего на себе ажурные тени, следы людей и лошадей, «оркестровые симфонии красок и форм». Так был создан Мартовский снег - пейзажный этюд, в который буквально вбежала крестьянская девушка в синей кофте и розовой юбке с ведрами и коромыслом. В один сеанс возникла эта картина, которая составила славу художнику. Сплетение «чистого» пейзажа с жанровым мотивом было одним из наиболее характерных и ценимых в среде Союза русских художников качеств пейзажной живописи.
Еще одна из картин этого великолепного периода - Снежные сугробы - тоже была написана в один сеанс. Зрелище снежных сугробов на высоком берегу Пахры, освещенных последними косыми лучами солнца, линия старых низких изб деревни Комкино, подчеркивающая высоту горизонта. Сложная пластика берега, подтаявший снег на реке. Художник, рискуя жизнью, въехал на весенний лед в санях,чтобы уловить гамму тончайших нюансов, - голубые тени, изумрудные полыньи, слепящие лучи солнца на закате.
Как в Мартовском снеге и Февральской лазури, художник старается взять снег или небо широкой плоскостью, чтобы развернуть во всю возможную силу живописные эффекты, пастозную фактуру. Как считал Грабарь, от картины к картине возрастала степень цветового «разложения», и в Снежных сугробах дивизионизм сказался наиболее отчетливо.
Очень показательная для работы Грабаря быстрота создания этюдов и картин была обусловлена скоростью изменений, происходящих в природе на границе зимы и ранней весны. Уловить миг жизни солнечного света в окружающей среде, в массе снега, принимающего на себя все световые и цветовые изменения, - это вызывало сильнейший художественный азарт в Грабаре,заставляло «швырять» краски на холст в увлечении красотой мотива.
Банка с вареньем и яблоки. 1904
Закарпатская картинная галерея, Ужгород
Утренний чай. Подснежники. 1939-1954
Музей искусств Узбекистана, Ташкент
Этот зимний живописный сезон в Дугине Грабарь завершил этюдом Вешний поток. «Когда в конце марта снег почти всюду сошел, в Дугине начинали искать его остатков в оврагах - обычай, ведущий свое начало еще от последних снегов К. Коровина и Левитана 1880-х годов и укоренившийся с тех пор в Москве»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 204.]. Найденный Грабарем «очаровательный овраг» поразительным образом соединил в себе осеннюю высохшую листву, остатки зимнего снега и весеннюю синеву ручья. Цвета трех времен года художник объединил в активную красочную гамму, создав взволнованное, трепетное и правдивое ощущение наступающей весны.
Все созданные им в это время работы были показаны в конце 1904 года на выставке Союза русских художников и пользовались огромным успехом и среди коллекционеров, и среди художников. Импрессионизм в интерпретации Грабаря увлек многих московских художников. По его ярким, эффектным, жизнеутверждающим картинам можно было судить о возможностях этого еще малоизведанного художественного пути.
Любовь к зиме стала для Грабаря большим стимулом в живописи. Он сам признавал, что с окончанием зимы пейзаж становился менее привлекательным для него и картины природы успешно заменял собою натюрморт.
В 1905-1908 годах зимняя тема приобрела некую устойчивую линию - ведущим ее мотивом стало изображение инея. «Под знаком» инея прошли январи 1906 и 1907 года.
Хризантемы. 1905
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Почему этот очень локальный зимний мотив приобрел в творчестве Грабаря такое значение? По его собственным словам, работа над инеем будила его «живописный задор». «Немного на свете таких потрясающих по красочной полифоничности моментов, как солнечный день инея, где цветовая гамма, ежеминутно меняясь, окрашивается в самые фантастические оттенки, для которых на палитре не хватает красок»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 219.]. Одной из главных задач в разработке этого мотива было соединение графического и живописного эффекта, выражение одного через другое - именно это создает самую впечатляющую особенность инея, трудно передаваемую в искусстве.
Грабарь писал иней «на всякие лады» - разнообразные его виды, в утренние и вечерние часы, при солнце и в бессолнечный день. Делалось это в виде маленьких цветных набросков, так как на морозе быстро застывала краска. Таких набросков накопилось у Грабаря около сотни - «не было эффекта инея в течение дня, которого бы я не зафиксировал в этой коллекции»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 223.]. В мастерской наброски стали превращаться в композиции, составившие сюиту картин День инея (1907-1908). Она, по замыслу художника, должна была обобщить его импрессионистический опыт и перевести его в план декоративного синтеза, он намеревался вывести некую формулу цветового и светового видения.
За самоваром. 1905
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Такая углубленность в технику передачи мотива в какой-то момент обернулась рассудочностью, механистичностью, которую сам Грабарь ощутил в своих работах, - это был пик его импрессионизма. Теперь он начал уделять все больше внимания цветовым, декоративным задачам, пытаясь отойти от сугубо импрессионистических. Декоративизм становился значительным направлением в московской живописи 1910-х годов, и работы Грабаря постепенно входили в это русло. И в более поздних работах содержится свидетельство о том, что эта живописная проблема продолжала его волновать. Пейзаж в картине На лазоревом небе (1923) обладает высокими декоративными качествами - выразительные линии контуров, прихотливая узорность листвы, вычерченная на фоне неба, плоскостность крон деревьев и кустов напоминает японское искусство.
Сирень и незабудки. 1905
Ярославский художественный музей
Утренний чай (В аллее). 1917
Национальный музей изобразительных искусств Республики Татарстан, Казань
Еще в школе Ашбе Грабарь начал ставить себе строгие натурные задачи, пытаясь достичь конечной объективности во взаимоотношениях художника с натурой. Одним из направлений в этой работе стали натюрморты, в которых изображение доводилось до иллюзорности. Начиная от простых ко все более сложным, эксперименты с натюрмортной иллюзорностью должны были обозначить границу живописного и реального.
В Дугине натюрморт стал для Грабаря важным упражнением для руки и глаза, подобно гаммам для пианиста. Среди первых удачных дугинских натюрмортов был этюд Банка с вареньем и яблоки (1904), в котором запечатлена своеобразная манера художника и его отношение к тому, что носит название «мертвая натура».
Прижавшись друг к другу, стоят и лежат на столе предметы. Их тесная группа при всей натюрмортной неподвижности словно несется в вихре однонаправленных мазков.
Послеобеденный чай. 1904
Ивановский художественный музей
Слитность предметов, отсутствие пространства между ними усиливают впечатление движения. Во главе этой семейки предметов - банка с вареньем; она концентрирует свет в картине благодаря прозрачности стекла и волшебному цвету ее содержимого. Живописные рефлексы, словно перебегающие с предмета на предмет тени, вихрящаяся вокруг яблок бумажная обертка, взлетающие как под дуновением ветерка края бумажных крышек - все подчинено идее и форме импрессионистического «потока жизни», еще более выигрывающего от контраста смыслов: «мертвая натура» предстает более живой, чем ее принято видеть и изображать.
Большинство натюрмортов Грабаря 1900-1910-х годов - цветочные. Это связано с тем, что цветы были в дугинском доме круглый год: либо полевые, либо оранжерейные. Красота цветовых сочетаний, разнообразная фактура растений давали чистую и радостную живописную задачу, увлеченно разрешаемую свободной кистью.
Как и в пейзажах этого времени, в натюрмортах Грабаря воплощен «чистокровный» импрессионизм - это Сирень и незабудки, Хризантемы (обе - 1905). О картине Сирень и незабудки Грабарь писал: «Я увидал на рояле корзину, ...плотно наполненную незабудками, походившими на какую-то плюшевую, дивного бирюзового цвета материю. Рядом стоял в белом кувшине букет белой и лиловой сирени. Я бросил подле на рояль еще ветку сирени и принялся писать...»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 210.] Натюрморт имел огромный успех у всех, кто его видел. Но сам художник знал о нем больше, чем зрители, - ему самому картина «показалась скучной и суховатой по выполнению, а главное слишком механической в своем дивизионизме, лишенной того живописного нерва, который один вносит в художественное произведение подлинно животворящее начало. Правда, я отдавал себе отчет в том, что нельзя передать целую копну таких миниатюрных цветов, как незабудка, в которых переливаются голубые, синие, сиреневые, розовые, зеленые и желтые краски, одним обобщающим тоном; сама фактура цветка диктовала фактуру живописи, но все же в результате получилась иллюзорность не чисто живописного порядка, а порядка фотографического, мне всегда ненавистного»[2 Там же.]. Недовольный картиной, Грабарь дал себе слово написать еще множество натюрмортов, «чтобы выправить кривую этой натюрмортной эволюции»[3 Там же, с. 211.].
Дельфиниум. 1908
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Цветы и фрукты на рояле. 1904
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Как видим, художник был аналитичен и строг по отношению к своим импрессионистическим поискам, он был увлечен не самим методом, а все более точными подходами к натуре.
«Чайные» натюрморты после Константина Коровина на рубеже веков стали популярны среди московских живописцев. Грабарь внес в этот жанр много изысканных решений - и колористических, и композиционных. Послеобеденный чай и Утренний чай, большая картина, находящаяся в Национальной галерее в Риме (обе - 1904), стали первыми в ряду подобных работ. Картина За самоваром (1905) была написана в тот час, когда дневной свет переходит в голубые сумерки. Это предвечернее освещение дало особую жизнь живописным эффектам - тлеющему огоньку самовара, блеску его металлической поверхности, игре голубых рефлексов в хрустальном стекле. Да и девушка, сидящая с чашкой у самовара, включена в эту живописную стихию - последний луч света позолотил ее волосы и щеку. Здесь мы впервые видим будущую жену художника и героиню многих его портретов, старшую дочь художника Михаила Микешина Валю.
Неприбранный стол. 1907
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Соединение «цветочного» и «чайного» натюрмортов со всеми их фактурными, цветовыми и световыми особенностями произошло в картине Хризантемы (1905). «Я давно уже подбирался к хризантемам, и хорошие экземпляры этого цветка ускорили появление картины», - писал Грабарь[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 212.]. Действительно, на полотне изображены роскошные золотые цветы, специально выбранные у известного московского торговца Ноева.
В картине царит свет, по-разному воплощенный в каждом предмете, - в хрустале, от которого остались только грани, в мощно отражающих свет фарфоровых тарелках, в трепещущих в световом потоке лепестках цветов и в почти растворившейся в рефлексах скатерти, на которой разыгрывается весь этот праздник. За эту картину Грабарь получил от коллекционера Владимира Гиршмана такую сумму, какой еще не получал за свои произведения.
Рябинка. Этюд. 1915
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Осень. Рябина и березы. 1924
Нижегородский художественный музей
Декоративные поиски, которые Грабарь вел в пейзаже, продолжались и в натюрмортах - стремление к общему цветовому тону, к выражению красочной природы изображаемого мотива. Так, более декоративным выглядит Неприбранный стол (1907) с более «плотной» характеристикой предметов, с их контрастными фактурами и окрасками, с декоративным фоном.
Но «от дивизионизма не легко было отойти», признавался художник. Его по-прежнему сильно привлекали мотивы, самой своей формой требовавшие применения раздельных мазков и разложения цвета - флоксы в утренней росе, цветы дельфиниума, изображение захода солнца, расплескивающего свет по всей многообразной фактуре видимого мира. Это был, по словам Грабаря, «махровый дивизионизм в самой натуре».
Он попытался изменить построение натюрмортов, отказаться от излюбленных мотивов. Теперь он писал натюрморты с фруктами, глядя на них сверху вниз, исключив из композиции пространство. В натюрморте На голубом узоре (1907) Игорь Грабарь достиг откровенной декоративности построения: фон - узорная скатерть — создает предельно плоскостную основу для блюда с яблоками, которое словно повисает на холсте. Влияние Сезанна сказалось в этих поисках, которые Грабарь считал очень важными для себя. Таким образом через натюрморты прошло испытание всех его художественных приемов от иллюзорности через импрессионистические эффекты к декоративной плоскостности и обобщенности.
Грабарь полагал, что это путь «к каким-то иным берегам, более заманчивым, чем все, к которым причаливал до тех пор мой живописный корабль, если бы я мог сбросить с себя архивы, истории, исследования, весь организационный дурман, забивавший голову и отводивший от живописи. Но что-нибудь одно: либо искусство, либо наука об искусстве...»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 220.]
Грабарь начинал ощущать, что его научная и литературная работа препятствуют занятиям живописью.
Особенно это обстоятельство проявилось начиная с 1907-1908 годов, когда Грабарь много времени отдавал работе в архивах для журнала Старые годы. За этим последовала работа над Историей русского искусства для издательства Иосифа Кнебеля.
Последней крупной экспозицией живописных работ Грабаря стала выставка Союза русских художников 1908-1909 годов: здесь были показаны Неприбранный стол, Иней, Дельфиниум, Сказка инея и восходящего солнца, Березовая роща и другие картины. После этого Грабарь вышел из Союза в связи с расколом, происшедшим в этом объединении. В это время его известность как художника была уже велика - в 1909 году в Италии вышла монография о нем, автором которой был известный искусствовед Витторио Пика.
Туркестанские яблоки. 1920
Пермская государственная художественная галерея
К 1909-1914 годам относится крупная проба в архитектурном творчестве, которую Грабарь предпринял по предложению вдовы известного врача Григория Захарьина. Он взялся за строительство комплекса больницы-мемориала в память об умершем сыне Захарьиных в их имении под Москвой. Предложение увлекло Грабаря чуть ли не сильнее, чем История русского искусства. Давний интерес к архитектуре вспыхнул с новой силой, особенно после только что предпринятого путешествия в Европу и увиденных там шедевров, в числе которых были виллы Палладио. Увлеченный творчеством итальянского архитектора эпохи Возрождения, Грабарь выстроил истинно «палладианскую» больницу. Он был настроен заниматься архитектурным творчеством и дальше, но пришлось выбирать между архитектурой и Историей русского искусства. Грабарь выбрал Историю и начал писать о русской архитектуре XVIII-XIX веков. В 1908 году первый выпуск задуманного многотомного издания уже был подготовлен к печати. До 1914 года вышло пять томов Истории русского искусства. Успешно продвигавшееся издание закончилось выходом 23 выпуска в мае 1915 года в связи с обстоятельствами военного времени, когда было разгромлено издательство Кнебеля и погибли тысячи негативов. Но, несмотря на прекращение издания, оно стало колоссальным шагом в русской науке об искусстве.
Одновременно Грабарь задумал ряд монографий о русских художниках. Его внутренней задачей на долгие годы стало восстановление последовательности развития русской национальной художественной школы, раскрытие ее малоизвестных периодов, характеристика творчества крупнейших русских художников. В 1913 году Грабарь занимался организацией посмертной выставки Валентина Серова и выпуском посвященной ему монографии. Этот труд лег в основу всех последующих работ о творчестве Серова.
В том же 1913 году произошло очень важное событие в жизни Грабаря - он стал попечителем (должность, соответствовавшая директорской) Третьяковской галереи и оставался ее директором после революции вплоть до 1925 года. Условием, на котором Грабарь принял этот пост, было проведение коренных реформ в хранении и экспонировании произведений галереи, где до тех пор все оставалось, как при жизни ее основателя.
Груши на зеленой драпировке. 1922
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Красные яблоки на синей скатерти. 1920
Частное собрание, Новосибирск
«Судьба давала мне наконец в руки тот огромный историко-художественный материал, который собран в Третьяковской галерее, и я мог оперировать им для своей истории русского искусства не на расстоянии, как раньше, а вблизи, на “художественную ощупь”»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 242.].
Работа Грабаря в Третьяковской галерее - это особая тема. Упомянем только о некоторых ее эпизодах. Так, принципиально необходимыми, по мнению Грабаря, были изменения в размещении картин в залах, где стены и дополнительные щиты от пола до потолка были предельно загружены полотнами без какой-либо логики в развеске. Грабарь решил заменить случайную развеску размещением произведений живописи в историко-художественной последовательности, превращая частную коллекцию в «организованный музей европейского типа»[2 Там же, с. 258.]. Но его планы натолкнулись на противодействие многих людей, в частности Ильи Остроухова, прежнего попечителя галереи, настаивавших на сохранении экспозиции в том виде, в каком она существовала при жизни Павла Третьякова. Ценой компромиссов Грабарю все же удалось провести в 1914-1915 годах генеральную перевеску картин. Несмотря на большие трудности, он смог, например, существенно улучшить расположение картин Василия Сурикова - зрители впервые увидели Боярыню Морозову полностью через всю анфиладу залов, за что Суриков, придя в галерею, отвесил Грабарю, по его словам, земной поклон.
Лучезарное утро. 1922. Государственный историко-художественный и литературный музейзаповедник «Абрамцево»
Ясный осенний вечер. 1923
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Другим наиважнейшим делом стала инвентаризация галереи, составление ее каталога. Грабарь с увлечением занялся атрибуцией, которая была его главным соблазном в работе: он хотел сам разобраться в сложнейшем мире русской
живописи, выявить ее вершины, узнать ее мастеров. «Это не служба, не обуза, даже не труд, а наслаждение, сплошная радость», - писал он с характерным для него энтузиазмом[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 262.]. Немало открытий было сделано в это время - одним из них, наиболее известным, была атрибуция картины Ивана Фирсова Юный живописец, приписывавшейся до того Антону Лосенко.
Публикация в 1917 году первого научного каталога галереи в большой мере отразила собственные научные изыскания Грабаря.
При Грабаре приобретения галереи получили новый характер. Наряду с классическими шедеврами - среди них портрет Пушкина работы Ореста Кипренского, Разборчивая невеста Павла Федотова, картины Михаила Шибанова, открывшие этого художника, работы Левицкого, Лосенко и других выдающихся русских мастеров - Грабарь приобретал картины «новейших» художников, что вызывало резкую реакцию консервативной прессы. К числу первых «скандальных» покупок относились работы Наталии Гончаровой и Михаила Ларионова. Затем был куплен великолепный натюрморт Тыква Ильи Машкова, картины Петра Кончаловского, Павла Кузнецова, Кузьмы Петрова- Водкина, Мартироса Сарьяна и еще целый ряд полотен, составляющих сейчас «золотой фонд» Третьяковки.
Несмотря на разнообразные конфликты и войну в прессе, сопровождавшие реформу галереи, в мае 1916 года московская дума одобрила эту гигантскую работу, проведенную Советом галереи и самим Грабарем.
Но лейтмотивом жизни Грабаря оставались его взаимоотношения с живописью. «Прекращение Истории русского искусства развязало мне руки и время для живописи, - писал он. - Но какие-то струны были порваны: целых пять лет, с 1909 по 1914 год, я не дотронулся до кисти, находясь во власти пера»[2 Там же, с. 232.]. Это не могло не сказаться на технике и мастерстве - теперь Грабарю приходилось их восстанавливать путем упорных упражнений.
Ветки яблони. 1958
Собственность семьи художника (переданы на хранение в Государственную Третьяковскую галерею, Москва)
Яблоки и астры. 1926
Таганрогская картинная галерея
В 1914 году он написал картину Васильки - портрет своей жены и ее сестры у накрытого в липовой аллее стола, на котором изображен ворох ярко-синих цветов. К числу удавшихся работ этого времени Грабарь относил Рябинку, созданную в 1915 году. Даль сентябрьского пейзажа изображена сквозь красные гроздья рябины и золотую листву берез, голубизна неба и зелень полей дополняют эту интенсивную красочную гамму, основанную на чистых цветах. Сам прием изображения пейзажного пространства сквозь близко написанную ажурную растительность переднего плана, словно сквозь кружевной занавес, станет излюбленным мотивом Грабаря, использованным во многих работах.
Все эти произведения, как и созданные позже, в 1916-1917 годах, по словам художника, «являли уже доказательство окончательного отхода от импрессионизма и дивизионизма и были переходом к задачам чисто цветового восприятия природы»[1 И. Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 37.].
«Живопись всегда была моей главной страстью, без живописи я чувствовал себя, как рыба на песке», - писал художник[2 Там же, с. 95.]. Доказательством тому является само число произведений Грабаря, созданных в 1920-1950-е годы, в то время, когда он уже целиком был погружен в иную стихию - организационную деятельность государственного масштаба.
На озере. 1926
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Революционные события в России подстегнули врожденную активность Игоря Эммануиловича Грабаря. Уже после Февральской революции он включился в работу по сохранению художественных ценностей,был сотрудником Совета по делам искусств при временном правительстве. Эту работу он продолжил и после Октябрьской революции. Как писал о нем Анатолий Луначарский, Грабарь был одним «из тех крупных квалифицированных интеллигентов, которые просто и без оговорок перешли на службу к Советскому правительству»[3 Цитируется по: Игорь Грабарь. Письма. 1917-1941. М„ 1983, с. 5.].
В 1918 году Грабарь участвовал в организации Главмузея - музейного отдела Наркомпроса. Две проблемы интересовали его в это время - спасение художественных произведений и их реставрация. В том же году Грабарь создал первую реставрационную группу, которая занималась обследованием архитектурных памятников Москвы, предприняла экспедиции в разные районы страны - по Волге, Оке, Северной Двине и Белому морю, на Онежское озеро, в Крым и Закавказье. На основе этой группы позднее были созданы Центральные государственные реставрационные мастерские.
Он принимал активное участие в создании государственного музейного фонда, перераспределявшего художественные ценности по российским музеям, в национализации крупнейших художественных собраний, в том числе сокровищ Троице-Сергиевой лавры, которая происходила подлинным наблюдением Ленина, в изъятии церковных ценностей, лучшие образцы которых попадали в музеи, обогащая коллекции декоративного искусства.
Въезд в усадьбу. 1922
Таганрогская картинная галерея
Рябины. 1924.
Ростово-Ярославский архитектурно-художественный музей-заповедник
К числу дел, которыми в этот период занимался Грабарь, нужно отнести работу в Академии истории материальной культуры, руководство в течение нескольких лет художественно-постановочной частью Малого театра, преподавательскую деятельность, которая вошла в его жизнь как естественное продолжение научной и реставрационной работы. В 1921 году в Московском университете на вновь созданном отделении истории искусства Грабарь читал уникальный в мировой практике курс лекций по научной реставрации художественных произведений. В то же время Грабарь продолжал работать в Третьяковской галерее, где под его руководством были организованы выставки Рокотова, Левицкого, Репина, Врубеля, Коровина, Сомова, Кончаловского, каждая из которых стала принципиальным открытием творчества этих мастеров.
В 1920-1930-е годы Грабарь много ездил по свету - и по приглашению музеев как крупный эксперт- искусствовед в области живописи, и как представитель советских художников. Франция, Германия, Бельгия, Голландия, Англия, Италия, Швеция - где только он ни побывал.
В.И. Ленин у прямого провода. 1927-1933
Музей В.И. Ленина, Москва
Широчайшая деятельность Грабаря была высоко оценена властью: он первым был представлен к званию заслуженного деятеля искусств, введенному в 1928 году. Однако постепенно Грабарь попытался сосредоточиться на главных для себя направлениях. С 1925 года основной для него стала работа в реставрационных мастерских, ради которой он отказался от директорства в Третьяковской галерее, от работы в музейном отделе и от преподавания в Московском университете.
Планомерное раскрытие древнейших памятников русской и византийской живописи, сохранившихся в церквях и монастырях, стало самой крупной работой реставраторов в это время. В числе самых значительных памятников была икона Богоматерь Владимирская, фрески Успенского и Дмитриевского соборов во Владимире, открытые в 1918 году, чин Благовещенского собора, Звенигородский чин Андрея Рублева. В Троице-Сергиевой лавре была открыта специальная реставрационная мастерская, работавшая над раскрытием рублевского иконостаса. Велись также работы в Новгороде и Пскове, объектом которых были фрески Феофана Грека и другие древнейшие росписи и иконы.
Но уже в 1930 году, получив персональную пенсию, Грабарь ушел и с поста директора реставрационных мастерских с намерением полностью посвятить себя живописи и истории искусства.
Портрет академика Алексея Николаевича Баха. 1939
Донецкий художественный музей
Портрет академика Сергея Алексеевича Чаплыгина. 1935
Государственный историко-художественный и литературный музей-заповедник «Абрамцево»
Более двух лет после революции, будучи вовлеченным в административную деятельность, Грабарь не брал в руки кисть. Но чем бы он ни занимался в эти годы, в нем жил художник, все время возвращавшийся к живописи, - если не фактически, то мысленно. Средством поддерживать художническую «форму» для Грабаря оставались натюрморты.
Основная пластическая и цветовая тема натюрмортов 1920-х годов возникала из сочетания разных фруктов и тканей, на которых они располагались. Множество натюрмортов, в которых напряженный ритм и пластика объемов, контраст фактур сочетаются с многообразием и насыщенностью колорита, противопоставлением горячих и холодных цветов, можно назвать «драматическими» (Груши на зеленой драпировке, 1922; Красные яблоки на синей скатерти, 1920; Туркестанские яблоки, 1920). «Меня в то время особенно волновала благородная красота расцветки груш-дюшес - от зеленой через зелено-оранжевую, к темнокрасной»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 286].
Эти картины он считал удачей - они были, по его словам, «не только восстановлением утраченного, но и некоторым плюсом вообще, главным образом в смысле силы цвета и упрощенности формы»[2 Там же, с. 283.]. «Натюрмортная зарядка» - так называл он эту свою работу, «средство поддерживать беглость руки, не давать ей застояться».
Портрет Валентины Михайловны Грабарь, жены художника. 1931
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Портрет сына художника. 1935
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Зимой. Портрет дочери художника. 1934
Государственная Третьяковская галерея, Москва
В 1920 году в экспедиции по Северной Двине он написал серию пейзажных этюдов, среди которых выделяется изображение Сийского монастыря. В 1921 году в течение августа и сентября он писал пейзажи в усадьбе Ольгово под Дмитровой. В следующем году с семьей он жил и работал в Кунцеве, черпая пейзажные впечатления в живописной долине Москвы-реки.
Лето 1923 года Грабарь провел в селе Крылатском близ Москвы. До глубокой осени он писал неброские мотивы, воплощал композиции, «мудро сочиненные в самой природе». «После Дугина так много и долго я еще ни разу не работал»,- замечал художник[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 286.]. «Персонажами» нескольких этюдов стали молодые дубки, окруженные густым кустарником. Фоном им служила долина Москвы-реки, широко открывавшееся небо с низким горизонтом. Этюд- картина Ясный осенний вечер (1923) стала для художника одним из важных итогов этого плодотворного лета в Крылатском.
В декабре 1923 года Грабарь отправился в Америку с большой выставкой произведений русских художников. В экспозицию входили и около двадцати его собственных произведений, в том числе последние работы, написанные в Крылатском. Это дало ему возможность подвести некоторые итоги своего пути в живописи. «Преодоление импрессионизма дало мазку большую свободу, чем сразу освободило и трактовку формы, и живопись, упростившуюся, более приблизившуюся к синтезу. В работах всех последних лет я оказался в ближайшем соседстве с “Бубновым валетом” и его живописцами. Поэтому мы вскоре основали вместе, объединившись с “Маковцем”, новое Общество московских художников, сокращенно “ОМХ”»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 292.]. В начале 1925 года Грабарь участвовал в выставке этого объединения, прошедшей в помещении Музея Революции.
На даче в Косино под Москвой летом 1926 года Грабарь написал картину На озере, в которой пытался решить важную для него в то время задачу - воплотить мотив, который соответствует обыденным, зрительским, а не художническим представлениям о красоте природы. Избрав пейзаж «не музыкальный, не “поющий” по краскам», художник, не испытывая творческого подъема, старательно и деловито писал его, «стараясь забыть все “измы” на свете и быть только публикой, любующейся прекрасной природой»[2 Там же, с. 299.]. Задача, поставленная перед собой художником, выглядит несколько странной, если не вспомнить о том, какова была судьба лирического пейзажа в 1920-е годы, как невысоко он расценивался с точки зрения воспитательного воздействия на массы, какое дальнее место в искусстве ему отводилось по сравнению с тематической картиной. Грабарь искренне желал определить для себя, в чем же заключается проблема непонимания между зрителем и художником, пытался преодолеть эстетическую дистанцию.
Светлана. 1933
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Во многих работах этого времени адекватная передача пейзажного образа становится для него специальной творческой задачей как продолжение дистанцирования от импрессионизма и других формалистических «измов». Язык его живописи делается проще, сдержаннее, в то же время во многих работах концентрируется, сгущается выразительность мотива (Разъяснивается, 1928; Старый сарай в морозный день, 1933). Пейзажные мотивы соединяются с реалистическим жанром {За пилкой дров, Новый сруб, обе - 1928). Он обращался к городскому пейзажу, писал скромные уголки Москвы, и в таких работах, как Проходной двор в Замоскворечье. Серый день (1941) есть предвосхищение живописи следующих десятилетий: в камерной трактовке мотива, в настроении, в тональной гамме и обобщенности форм.
При всей очевидной и неизменной «укорененности» Грабаря в камерных лирических жанрах живописи он, как советский художник и государственный деятель, не мог, да и не должен был в своем творчестве обойти сферу ангажированных форм искусства. Первый опыт относится к 1927 году, и вот как об этом писал Грабарь: «При распределении тем Реввоенсовета на картины к десятилетию Красной Армии, я остановился на теме, оставшейся свободной и никого не заинтересовавшей: В.И. Ленин у прямого провода. Я тогда же начал подробно расспрашивать, как происходили эти переговоры Ленина с командующими фронтов в дни гражданской войны. Узнав все подробности, я принялся компоновать эскиз. Побывал в том коридоре Совнаркома, который примыкает к кабинету Владимира Ильича... Я обрадовался, увидав розово-красные стены, тона помпейской красной, и белую дверь, ведущую в какую-то другую комнату. Все это давало интересный в колористическом отношении материал для картины...»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 300.] Как видим, Грабарь искал тот творческий импульс, который помог бы ему сформулировать художественную задачу. Однако в этом полотне, как и в другой его известной тематической картине - Крестьяне-ходоки на приеме у В.И. Ленина (1938) - историко-революционная тема была сконцентрирована в образе Ленина, и потому главной задачей художника было портретное сходство и достоверность происходящего, ради чего он много работал с документальными материалами, с бюстом и маской Ленина, с натурщиком. Но эти методы создания картин не были стихией Грабаря.
Автопортрет в шубе. 1947
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Другую, более плодотворную и близкую ему линию творчества составлял в эти годы портрет. «Я давно уже считал себя по преимуществу портретистом. В детские годы, в лицее, в университете, в академии, в Мюнхене - всюду больше всего занимался портретом, который давался мне легко и выходил лучше всего другого. Только попав после многих лет из-за границы в Россию, я так был очарован ее пейзажем, дотоле мало мною оцененным, что всецело ушел в него. Но и после этого я с портретом не порывал»[2 Там же, с. 312.]. Свою «страсть к портрету, интерес к человеку, долго заслонявшийся увлечением природой», Грабарь в полной мере реализовал в работах 1920-1930-х годов. Для совершенствования в искусстве портрета он применил ту же методику, что и в натюрмортах, постановив для себя бесконечно упражняться, «добывая свободу портретной кисти». Ему позировали все домашние, а затем и друзья, и знакомые. Грабарь отмечал свое поступательное совершенствование от портрета к портрету - в быстроте и свободе письма, остроте характеристик, легкости освоения образа. Как и в пейзажах этого времени, он стремился к освобождению от власти живописного приема, к устранению преград между натурой и зрителем, не отвлекая того «живописной кухней».
«...Высшее искусство есть искусство портрета, ...задача пейзажного этюда, как бы она не была пленительна, - пустячная задача по сравнению со сложным комплексом человеческого облика, с его мыслями, чувствами и переживаниями, отражающимися в глазах, улыбке, наморщенном челе, движении головы, жесте руки. Насколько все это увлекательнее и бесконечно труднее!» - писал Грабарь[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 312.].
Он с интересом вглядывался прежде всего в свое лицо. Через годы протягивается линия его автопортретов - Автопортрет в шляпе (1921), Автопортрет с женой (1923), Автопортрет (1934), Автопортрет в шубе (1947). Часто пишет тех, кого любит - жену, брата, сына, дочь (В Крыму, 1927; За чтением. Портрет женъс художника , 1928; Профессор В.Э. Грабарь, 1930; Портрет дочери художника, 1934; Портрет сына, 1935).
Зимний пейзаж. 1954.
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Старый сарай в морозный день. 1933
Государственная Третьяковская галерея, Москва
В 1930-е годы Грабарь создал ряд портретов советских ученых и деятелей культуры, в которых его занимала передача внутреннего сосредоточенного состояния, характерного для интеллектуалов. По заказу Академии наук он написал портреты академиков Николая Дмитриевича Зелинского, Владимира Ивановича Вернадского, Алексея Николаевича Северцова, и наиболее колоритный среди них - портрет Сергея Алексеевича Чаплыгина, в котором Грабарь воспользовался простыми живописными средствами и обратил особое внимание на изображение глаз модели, пытаясь передать динамику взгляда. Портрет Корнея Чуковского, читающего вслух свое Чудо-дерево, Грабарь написал в январе 1935 года, будучи в Ленинграде. «Он, кажется, вышел довольно острым, - отмечал сам художник, - как по композиции, развернутой горизонтально, так и в цветовом отношении, - зеленому фону, красной обложке книжки, серебристым волосам и серому пиджаку»[1 Там же, с. 318.].
Особой убедительностью образа характерен портрет молодого Сергея Прокофьева (1934). «Во всем облике Сергея Прокофьева - внутреннем и внешнем - есть ярко выраженная динамичность, - писал Грабарь. - Я искал передать это в самой позе - поднятой вверх голове, движении левой руки, положении плеч, устремленности взгляда»[2 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 317.].
Разъяснивается. 1928
Государственный Русский музей, Санкт-Петербург
Изящный, «женский» по стилистике портрет арфистки Веры Дуловой (1935), поступивший недавно по ее завещанию в собрание Государственной Третьяковской галереи, был написан как портрет-картина, обладающий сложной композицией. Художник увлеченно писал не только саму модель, но и обстановку ее дома, концертный наряд артистки, наконец, золоченую арфу. Наибольшую трудность для Грабаря составили, как ни странно, струны арфы - они потребовали специальных «струнных сеансов». Получившееся в результате произведение Грабарь оценивал как один из лучших своих портретов 1930-х годов.
К числу наиболее удачных работ он относил и Светлану (1933) - написанный в один сеанс, этот портрет сохранил, как считал сам художник, живое выражение лица, глаз девушки, живую форму и цвет.
«Я далек от мысли, - писал Грабарь, - выдавать мои портреты за какие-то необычайные достижения: пусть они еще слабы, но в моем персональном поступательном движении они - этап немаловажный»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 318.].
В 1930-е годы Грабарь отдал много времени автобиографической книге Моя жизнь. В ней он вспоминал не только о событиях своего жизненного пути, но и привел много интереснейших сведений о художественной культуре Европы и России конца XIX - начала XX века, рассказал о людях, с которыми встречался и дружил, о событиях, которым он был свидетелем. Книга, вышедшая в 1937 году, до сих пор является важным источником для исследователей живописи начала века. Для шестидесятипятилетнего Грабаря она стала подведением итогов большей части прошедшей жизни.
Но оказалось, что впереди у него было еще много лет напряженной творческой, научно-исследовательской, административной работы. Грабарь был нужен везде и сумел за следующие годы не только продолжить начатое, но и создать столько нового, что это уложилось бы еще в одну человеческую жизнь. Все время он боролся с чрезмерной загруженностью делами, с нехваткой времени - но в этом и состоял исключительный, личностный ритм его жизни.
Солнце поднимается. 1941
Государственная Третьяковская галерея, Москва
В 1937 году Грабарь издал свой капитальный труд - двухтомную монографию о Репине, за которую в 1941 году был удостоен Государственной премии. В те же годы он работал над другой большой книгой - монографией о Валентине Серове.
Грабарь вновь обратился к педагогической деятельности, придя в 1937 году в Московский государственный художественный институт как директор и педагог.
Во время войны в 1941 -1942 годах Грабарь находился в эвакуации в Грузии вместе с другими деятелями художественной культуры. А уже с 1942 года он был востребован как крупнейший специалист в области музейного и реставрационного дела и возглавил Комиссию по учету и охране памятников. В задачу Комиссии входило обследование состояния памятников в освобожденных от оккупации районах страны. Глазам ученого, художника и реставратора открылись неисчислимые разрушения и гибель художественных сокровищ России. И это побудило его наконец поставить вопрос о создании полной истории русского искусства на государственном уровне.
В 1943 году Грабарь стал директором Всероссийской Академии художеств и Института живописи скульптуры и архитектуры в Ленинграде, будучи одновременно избран действительным членом Академии наук СССР. Год спустя по инициативе Грабаря и под его руководством был создан Научно-исследовательский институт истории искусств АН СССР. С осени 1944 года и до конца своей жизни Грабарь возглавлял этот коллектив ученых, ставший основой осуществления проекта, к которому он шел почти всю свою жизнь. Многотомное издание История русского искусства, план которого был разработан Грабарем как итог всей его научной деятельности, выходило с 1954 по 1962 год и до сих пор остается единственным полным изданием такого рода. До последних дней его жизни составление и редактирование Истории оставалось его основной заботой.
Наконец, в 1944 году Грабарь вернулся в Государственные центральные реставрационные мастерские, принял научное руководство и уже не оставлял это свое детище (сейчас этот институт носит имя своего создателя и руководителя).
Березовая аллея. 1959
Государственная Третьяковская галерея, Москва
Никогда не переставая быть художником, Игорь Эммануилович Грабарь и на склоне жизни продолжал любить и благословлять свое дело. Он считал, что «художник более чуток и гибок, чем искусствовед, его глаза не столь безнадежно закрыты шорами, его мозг не столь предательски загружен историей, теорией и всякими предвзятостями...»[1 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 178.] - и уж ему, сочетавшему в себе две эти ипостаси, можно было об этом судить лучше, чем кому-либо другому. В дружеском шарже Кукрыниксов, выполненном в 1951 году к восьмидесятилетнему юбилею Грабаря, он изображен за письменным столом, одновременно являющимся палитрой, его кисть соединена с пером, а краски с чернилами.
И не поддаваясь годам, Грабарь по-прежнему писал русскую природу, дорогие ему подмосковные пейзажи. Абрамцево, где он поселился с 1930-х годов в дачном поселке художников, стало для него источником вдохновения, как и для многих пейзажистов 1940-1960-х годов. Приглашая одного из своих коллег к себе в Абрамцево, Грабарь писал в 1956 году: «Вы увидали бы какой у меня с третьего этажа моей дачи русский простор открывается - просто дух захватывает. Все лето занимался живописью и ни одной строки не написал по Истории»[2 Игорь Грабарь. Письма. 1941-1960. М„ 1978, с. 193].
И в выборе пейзажных мотивов Грабарь сохранял прежний живописный темперамент. Вновь и вновь он обращался к зимним мотивам, к неисчерпаемой теме инея - из года в год пишет Роскошный иней и День инея (обе - 1941), Иней (1952), Иней при восходе солнца (1955). В Зимнем пейзаже (1954) свежесть воплощения природного мотива по-прежнему остается подвластной художнику. Он улавливает тончайшие отзвуки небесной синевы в голубых тенях на снегу. Пластический «ключ» пейзажного мотива Грабарь нашел в сопоставлении плотной колючей зелени молодых елей и прозрачной легкости берез, словно вырастающих из еловых зарослей и растворяющихся своими розоватыми кронами в синем просторе. Наряду со снегом его по-прежнему влекло солнце - в одном из абрамцевских писем 1956 года Грабарь писал: «К сожалению, очень мешает работать дождливая погода, а задания у меня, как на грех, все солнечные...»[3 Там же, с. 192.]
Последняя работа Грабаря - Березовая аллея (1959), написанная в Абрамцеве, стала последней данью старого художника природе Подмосковья, любимому пейзажному образу - русской березе.
Говоря как-то о своей огромной переписке, накапливавшейся в течение жизни (теперь она издана в трех томах), Грабарь определил ее главное содержание: «...искусство, искусство и искусство. С детских лет до сих пор оно для меня - почти единственный источник радости и горя, восторгов и страданий, восхищения и возмущения, единственное подлинное содержание жизни»[4 И.Э. Грабарь. Моя жизнь, с. 14.]. И вспоминая об Игоре Эммануиловиче Грабаре, нужно сказать что это содержание было не только «единственно подлинным», но и предельно достойным прожитой им большой жизни.
Хроника жизни Игоря Эммануиловича Грабаря 1871 25 марта Родился в Будапеште в семье учителя. 1887-1892 Начал заниматься рисованием и живописью. 1889-1893 Учился на юридическом факультете Петербургского университета. 1894-1896 Учился в Академии художеств в Петербурге у П.П. Чистякова и И.Е. Репина. 1895 Поездка в Европу. 1896-1901 Учился в художественной школе А. Ашбе, Мюнхен. 1901-1902 Поездки по России в Архангельскую и Вологодскую губернии. 1903-1910 Участие в выставках Союза русских художников. 1904 Участие в русской художественной выставке в Дюссельдорфе. Совершил путешествие в Грецию, Италию, Египет, Испанию, Голландию. 1909-1914 Строительство больницы под Москвой по проекту И.Э. Грабаря 1913-1925 Избран действительным членом Академии художеств. 1913 Директор Третьяковской галереи. 1917-1918 Член Всероссийской коллегии по делам музеев и охране памятников искусства и старины при Наркомпросе. 1918-1930 Директор Государственных центральных реставрационных мастерских. 1921-1946 Профессор Московского государственного университета. 1928 Присвоено звание заслуженного деятеля искусств РСФСР. 1937-1943 Директор Московского государственного художественного института. 1943 Избран действительным членом Академии наук СССР. 1943-1946 Директор Всероссийской Академии художеств и Института живописи, скульптуры и архитектуры в Ленинграде. 1944 Научный руководитель Государственной центральной художественно-реставрационной мастерской в Москве. 1944-1960 Директор Научно-исследовательского института истории искусств Академии наук СССР. 1947 Выставка в Москве к 75-летию со дня рождения художника. 1956 Присвоено звание народного художника СССР. Участие в XVIII Биеннале в Венеции. 1959 Последний пейзаж - Березовая аллея. 1960 16 мая Скончался в Москве. Указатель произведений И.Э. Грабаря
Автопортрет. 1934 - 5
Автопортрет в шубе. 1947 - 42
Банка с вареньем и яблоки. 1904 - 22
Белая зима. Грачиные гнезда. 1904 - 16
Березовая аллея. 1959 - 46
В гололедицу. 1905 - 1 8
Ветки яблони. 1958 - 36
Вешний поток. 1904 - 21
Въезд в усадьбу. 1922 - 37
Груши на зеленой драпировке. 1922 - 33
Дама с собакой. 1899 - 9
Дама у пианино. 1899 - 8
Дельфиниум. 1908 - 28
За самоваром. 1905 - 24
Зима. 1906 - 21
Зимнее утро. 1907 - 20
Зимний пейзаж. 1954 - 43
Зимой. Портрет дочери художника. 1934 - 40
Иней. 1905 - 4
Красные яблоки на синей скатерти. 1920 - 33
Крыша со снегом. 1889 - 6-7
В.И. Ленин у прямого провода. 1927-1933-38
Луч солнца. 1901 - 12
Лучезарное утро. 1922 - 34
Мартовский снег. 1904 - 19
На озере. 1926 - 36-37
Неприбранный стол. 1907 - 29
Осень. Рябина и березы. 1924 - 31
Под березами. 1904 - 13
Портрет академика А.Н. Баха. 1939 - 39
Портрет академика С.А. Чаплыгина. 1935 - 39
Портрет А. Ашбе. 1899 - 8
Портрет В.М. Грабарь, жены художника. 1931 -40
Портрет сына художника. 1935 - 40
Послеобеденный чай. 1904 - 26-27
Разъяснивается. 1928 - 44
Рябинка. Этюд. 1915 - 30-31
Рябины. 1924-37
Светлана. 1933 - 41
Сентябрьский снег. 1903 - 14-15
Сирень и незабудки. 1905 - 25
Снежные сугробы. 1904 - 18
Солнце поднимается. 1941 - 45
Старый сарай в морозный день. 1933 - 43
Туркестанские яблоки. 1920 - 32
Угасающий день. 1904 - 10-11
Утренний чай (В аллее). 1917 - 25
Утренний чай. Подснежники - 22
Февральская лазурь. 1904 - 17
Хризантемы. 1905 - 23
Цветы и фрукты на рояле. 1904 - 28
Яблоки и астры. 1926 - 35
Ясный осенний вечер. 1923 - 34
ISSN 5-7793-0359-2
Оглавление
Наталья Мамонтова Игорь Грабарь Указатель произведений И.Э. Грабаря
