Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла, Консультации специалистов: Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика

Предисловие

После того как Гай Бёрджесс и Дональд Маклин в 1951 году бежали в Советский Союз, было написано множество книг о кембриджских шпионах. Все авторы пытались ответить на вопрос: как не только эти два человека, но и другие – их имена с годами стали известны, – несмотря на свое привилегированное происхождение и влиятельное положение, стали шпионить на страну, чья система ценностей была в корне отличной от их собственной.

Из всех членов Кембриджской группы Бёрджесс приковывал наибольшее внимание, не в последнюю очередь потому, что никто не понимал, как можно принимать его всерьез. Рассматривая книгу «Череда неудач» (A Chapter of Accidents) – мемуары о Гае Бёрджессе его друга Горонви Риса, – романист Изабель Куигли пишет: «Бёрджесс – неоднозначная личность, больше похожая на вымышленный персонаж. Он привлекательный, блестящий, забавный, эксцентричный человек, живущий в мире грез и воплощающий в нем свои собственные фантазии. А еще он пьяница, дурно пахнущий, неряшливый, утомительный, жующий чеснок или барбитураты, словно мятные леденцы. При этом он сексуально неразборчив и ненасытен. Персонаж комикса? Он предал свою страну, но своим собственным изощренным способом, согласно принципам, которые, вероятно, трудно распознать при сталинизме. Так кто же он: новый трагический герой или современный клоун?»^[1]

Сам Горонви Рис признает: «Я далек от мысли, что моя история расскажет всю правду о нем: никто не может дать ничего, кроме частичного и очень неполного повествования о таком сложном и противоречивом человеке, обладающем неудержимой страстью ко всему изощренному и тайному»^[2].

Бёрджесс – определенно самый неординарный и загадочный из кембриджских шпионов, человек необычайно противоречивый и сложный. Он имел дурную репутацию, считался ненадежным и неспособным к полноценной трудовой деятельности, но тем не менее сумел взять такие бастионы истеблишмента, как Би-би-си, министерство иностранных дел и МИ-6. Он пользовался уважением Уинстона Черчилля, Невилла Чемберлена и Энтони Идена и использовал свое положение для передачи важнейших тайн в течение более пятнадцати лет. На каждого человека, которого отталкивала его неряшливость и эгоизм, находился другой, очарованный его обаянием, умом и добротой.

Хотя было выпущено несколько полных биографий других членов Кембриджской группы – Кима Филби, Дональда Маклина и Энтони Бланта, – конкретно о Бёрджессе написано сравнительно немного. Такой литературный пробел вполне понятен. Бёрджесс умер на 25 лет раньше, чем остальные его соратники по шпионской деятельности, лишь немногие на Западе контактировали с ним после 1951 года, и лишь незначительная часть его переписки сохранилась. Таким образом, он очень долго оставался тайной, джокером в кембриджской колоде.

Настоящая книга опирается на двадцатилетние исследования в архивах всего мира, интервью с более чем сотней людей, лично знавших Бёрджесса, которые раньше никогда не комментировали это знакомство, сейчас их уже нет на свете, а также секретные файлы, опубликованные во исполнение закона о свободе информации на обоих берегах Атлантики. Она дает новое представление о Гае Бёрджессе – идеалисте, шпионе, предателе и человеке, считая его самым важным из кембриджских шпионов.

В книге представлена история богатого, имеющего хорошие связи, блестящего кембриджского студента, начиная с его детства в Гэмпшире до трагикомического бегства в Москву. Рассказано о его пьянстве, возмутительном поведении, сумбурной личной жизни, а также дружбе со многими выдающимися личностями, такими как Джон Мейнард Кейнс, Сирил Коннолли, Исайя Берлин, У.Х. Оден, Э.М. Фостер, Дилан Томас, Стивен Спендер, Кристофер Ишервуд, Люсьен Фрейд, Джордж Оруэлл, Майкл Редгрейв и Фредерик Эштон. Англичанин в сердце и в некоторых аспектах (по большей части сентиментальных) патриот, он запомнился как шпион и предатель своей страны.

Жизнь Гая Бёрджесса полна интригующих загадок. Почему человек, принадлежавший к сердцу английского истеблишмента, решил предать его, став советским агентом? Как его завербовали? Как им руководили? Почему его не раскрыли до самого бегства в 1951 году? Какую информацию он передавал? Насколько сильно повлиял на изменения хода истории XX века? Будут ли открыты имена новых шпионов? Ответы на эти вопросы, а также многое другое вы найдете в этой книге.

Пролог

Полный круг: суббота, 5 октября 1963 года

В сгущающихся сумерках осеннего вечера небольшая похоронная процессия собралась на кладбище церкви Святого Иоанна Евангелиста – готического сооружения с синей черепичной крышей в гэмпширской деревне Уэст-Меон. Это прелестное сонное древнее место, где начиная с XII века всегда стояли церкви.

Похоронная процессия расположилась среди поросших мхом надгробий, в числе которых были поставленные четырьмя веками раньше. Здесь были похоронены Уильям Коббет – публицист, памфлетист и историк, и Томас Лорд, знаменитый крикетист и основатель стадиона для игры в крикет в Сент-Джонс-Вуде – стадион носит его имя. К северу от церкви, в небольшом отдалении расположена низкая могила с крестом, возле которой в темноте и стояла похоронная процессия.

В ней было всего пять человек. Преподобный Джон Херст, здешний викарий с 1950 года. Рядом с ним стоял худощавый человек лет пятидесяти в очках. С ним были его жена и сын – юноша двадцати лет или около того. Венков было три. На ленте самого большого из них была надпись: «Моему милому дорогому мальчику с любовью от мамы». Престарелая женщина была слишком больной, чтобы явиться лично. Другой венок – от брата усопшего – Найджела, стоявшего у могилы. Третий – от группы друзей. Церемония была простой, без музыки, гимнов и проповедей^[3].

Эти люди собрались здесь в вечерней тьме, чтобы захоронить прах сына Уэст-Меона, человека до мозга костей английского, как и место, где он провел детство, человека, который любил свою страну и гордился ею. В то же время этот человек был предателем, настолько здесь нежеланным, что даже его останки пришлось хоронить втайне.

«Пробудились очень сильные чувства, – впоследствии вспоминал преподобный Джон Херст, – и я боялся, что какой-нибудь репортер может последовать за Найджелом в Уэст-Меон, когда он привез сюда прах, поэтому вырыл яму для урны всего за десять минут до его прибытия». Когда небольшой сосуд был помещен в поспешно вырытую яму, викарию пришлось пережить неловкий момент: яма оказалась недостаточно глубокой, чтобы вместить изысканно украшенную урну. «На крышке был заостренный шпиль, верхушка которого оказалась как раз вровень с травой. Я отломал его и спрятал в карман»^[4].

Прах усопшего упокоился рядом с могилой его отца, умершего сорока годами ранее. На кресте имелась надпись: «Малколм Кингсфорд де Монси Бёрджесс, умер в 1924 году». Теперь к надписи предстояло добавить: «Гай Фрэнсис де Монси Бёрджесс, умер 30 августа 1963 года».

Гай Бёрджесс наконец исполнил свою мечту. Он вернулся домой.

Глава 1. Начала

Корни Гая Бёрджесса в Кенте, но его семья изначально была гугенотской. Такое происхождение было для него чрезвычайно важным, и он впоследствии приравнивал бегство его гугенотских предков, по зову совести, в Британию в XVII веке к своим собственным путешествиям в Москву тремя веками позже^[5].

Абрахам де Буржуа де Шуийи, имевший незначительный титул и связи при дворе, прибыл в Кентербери в 1592 году в возрасте тридцати пяти лет, чтобы избежать религиозных преследований во Франции. Семья быстро вросла в жизнь Кента, и во время Наполеоновских войн ее представители процветали в роли банкиров в Рамсгейте и Маргейте^[6].

Семья, в которой родился Гай Бёрджесс, имела сильные военные традиции. Его дед по отцовской линии Генри Майлз Бёрджесс вступил в королевскую артиллерию в 1854 году в возрасте пятнадцати лет и большую часть времени служил за границей^[7]. В августе 1865 года он женился на Амелии Кингсфорд, дочери богатого купца, обосновавшегося в Луишеме. У них было пятеро детей, младший из которых, отец Бёрджесса Малколм Кингсфорд де Монси, родился 13 августа 1881 года в Адене.

О ранних годах Малколма известно очень мало – перепись 1891 года застала его в Сент-Мэри-Бредине, неподалеку от Кентербери, Кент, – но его карьерный путь был ясен: ему предстояло стать военным моряком. В январе 1896 года, в возрасте четырнадцати лет, он поступил на учебный корабль «Британия», тогда стоявший на якоре на реке Дарт, недалеко от Дартмута. Здесь он прошел начальное обучение, изучая самые разнообразные предметы, от навигации до французского языка. Правда, его успехи в общеобразовательных дисциплинах были незавидными. Учителя называли его «склонным к лености, но постепенно исправляющимся»^[8].

В январе 1898 года Малколм стал гардемарином 3-го класса. В то время Королевский военно-морской флот имел 350 кораблей и почти 100 тысяч моряков и был больше флотов Франции, России, Германии и США. К тому же это была в высшей степени престижная карьера – будущий король Георг V пятнадцатью годами раньше тоже учился в Дартмуте^[9].

Прогресс Малколма был основательным, но не вдохновляющим. Он служил младшим офицером на большом корабле и не имел возможности выделиться. Его положению не способствовал тот факт, что, находясь на модной военной службе, в окружении офицеров-аристократов, он не имел высокого социального статуса. Да и следственная комиссия в 1902 году признала его виновным в столкновении его корабля, носившего название «Трэшер», с другим – «Пантера». И хотя ему был сделан лишь выговор – «ввиду неопытности», – его карьера рухнула, так толком и не начавшись. А капитан считал, что «недостатки этого офицера делают его непригодным к службе на эсминцах»^[10].

В марте 1904 года военный суд счел его виновным в пренебрежении своими обязанностями. На линкоре «Принц Джордж» была потеряна сигнальная книга, когда флот находился в Виго^[11]. Ему дали еще один шанс продолжить службу на корабле другого класса, и после этого Малколм служил на разных крейсерах и линкорах, и его характеристики стали улучшаться. Однако они были недостаточно хороши для будущего старшего офицера, и в 1907 году он был направлен для берегового обучения с резервом – губительный фактор для военно-морской карьеры – в Давенпорт.

В декабре того же года двадцатишестилетний морской офицер женился в Портсмуте на Эвелин Джилмен. Эвелин, на четыре года моложе супруга, была дочерью Уильяма Джилмена, партнера в маленьком семейном банке «Грант, Джилмен и Лонг» с отделениями в Портсмуте и Саутси. В 1903 году банк был продан Ллойду, что сделало Уильяма богатым лентяем.

У.Г. Джилмен, названный в честь знаменитого крикетиста Уильяма Гилберта Грейса, женился на деньгах. Его супруга Мод Купер, которую он встретил, путешествуя по Северной Америке, была наследницей первых шотландских поселенцев и происходила из видной канадской семьи. Масон, мировой судья и директор портсмутских газовой и водной компаний, Джилмен был видным человеком в Гэмпшире. Эвелин, младшая из троих детей, выросла в большом доме со слугами – Рутленд-Хаус, в северной части Саутси, и была отправлена учиться в пансион в Хендоне.

Первый семейный дом Малколма и Эвелин Бёрджесс находился в Давенпорте по адресу Албемарле-Виллас, 2. Это был один из серии отдельных трехпролетных двухэтажных домов с коваными балконами, стоящих над Стоунхаус-Крик. Дома были построены около 1825 года для отставных морских капитанов. Там 16 апреля 1911 года и родился их первый сын Гай Фрэнсис де Монси Бёрджесс. Спустя два года у молодой пары родился второй сын – Найджел.

Малколм часто отсутствовал дома. Три четверти его карьеры прошло или в море, или на иностранных военно-морских базах. Так что это был женский дом. Здесь царила экономка Берта Оливер. Также в доме жили кухарка Элис Пул и горничная Эмили Харт – им всем было около тридцати лет. Таким образом, с самого раннего возраста у Гая Бёрджесса установились очень близкие отношения с матерью, а уравновешивающего мужского влияния не было вовсе.

Сразу после своего тридцатого дня рождения в сентябре 1911 года Малколм был произведен в лейтенанты-коммандеры (капитан-лейтенант), и в начале 1914 года он принял командование торпедной канонеркой «Хиби» («Геба»), которая была переоборудована в плавбазу для подводных лодок и базировалась на Тайне. Это было далеко не самое престижное назначение. На канонерке он провел первую часть Первой мировой войны – в основном в порту, а не в море, обслуживая субмарины, которые охотились за немецкими подводными лодками в Северном море^[12].

В июне 1916 года Малколм стал коммандером (капитаном 3-го ранга) и принял командование 6-й флотилией подводных лодок, которая в то время базировалась в Харидже. Эту должность он занимал до конца войны. В этот период его служебные характеристики в основном хорошие. «Очень усердный и способный офицер, всегда готов оказать содействие… отличный исполнитель и хороший организатор» – но это была умеренная война^[13].

После прекращения противостояния в Европе Малколм стал помощником капитана на корабле «Ганнибал», плавбазе для вспомогательных патрульных кораблей в Александрии, поддерживающих сил, действовавших из Египта и в Красном море. Но это назначение тоже не было престижным. Впоследствии он был назначен в штаб контр-адмирала в Египте – командовал обслуживанием и обеспечением. Он жил в Исмаилии, на Мальте и в Египте до лета 1920 года. Гай Бёрджесс впоследствии утверждал, что в возрасте восьми лет жил на вилле в Исмаилии, главном городе на Суэцком канале, в европейском квартале, расположенном в восточной части города^[14].

После этого Малколм провел несколько месяцев на корабле «Бенбоу» – занимался снабжением и административными вопросами, в том числе дисциплиной и форменной одеждой. Его командир писал: «Внешний облик корабля представляется в высшей степени похвальным, учитывая уменьшенный штатный состав. …[Малколм] в хорошей форме, увлечен общественной жизнью. Он покидает корабль по собственному желанию, и я хочу отметить, что он выполнял свои обязанности вполне удовлетворительно»^[15].

Осознав, что адмиральского чина не получит никогда, Малколм в июле 1922 года по собственному желанию оставил действительную службу и был помещен в список резервистов. Ранняя отставка также могла быть вызвана проблемами со здоровьем и общим разочарованием во флоте. Его младший сын вспоминал, как отец поспорил на Мальте со старшим офицером и, хотя был прав, в итоге оказался проигравшей стороной. Если так, это могло косвенно повлиять на отношение его первородного сына к власти^[16].

Поскольку у семьи уже не было необходимости жить на побережье, Бёрджессы перебрались в Уэст-Меон, прелестную гэмпширскую деревушку с населением около 2 тысяч человек, где любили селиться отставные морские офицеры. Дом Бёрджессов, Уэст-Лодж, был большим элегантным георгианским особняком из выцветшего красного кирпича с эркерами, серо-голубой черепичной крышей и изящным портиком и веерообразным окном над дверью. В нем была дюжина хорошо спланированных комнат, включая кабинет, музыкальную комнату, холл и пять спален. Также здесь был огороженный стеной огород, коттедж грума и двор и еще 8 акров лужаек, пастбищ и леса. Семья знала всех в округе. Детей с няней, Олив Диерсли, часто видели в местном магазине мистера Талли, где они с удовольствием тратили свои карманные деньги.

О раннем обучении Гая Бёрджесса ничего не известно. Почти наверняка он учился дома с гувернанткой. В сентябре 1920 года, в возрасте десяти лет, он отправился в подготовительную школу-интернат. Такое решение было традиционным для мальчиков его круга, но, ко всему прочему, его активно поддерживала мать, восхищавшаяся своим умным сыном. А отец хотел, чтобы сына приучили к строгой дисциплине и мужскому влиянию.

Локерс-Парк – небольшая подготовительная школа, основанная в начале 1870-х годов для подготовки учеников в Рагби. Это была одна из первых специализированных школ в Англии. Она располагалась на территории в 23 акра возле Хемел-Хемпстеда и имела в своем составе часовню, библиотеку, бассейн, спортзал, площадку для игры в сквош и стрельбище. И до нее от Лондона было всего час езды на поезде. Она быстро завоевала популярность, благодаря здоровой обстановке, а также удобному положению на пути из Лондона в Рагби.

Во время, когда даже дети из благополучных семей нередко умирали во время эпидемий, немаловажным было покровительство лейб-медика королевы Виктории, сэра Уильяма Дженнера. «Я никогда не был в школе, расположенной в более здоровом регионе или где была лучше сконструирована канализация». Так начиналось письмо, которое с гордостью публиковалось во всех школьных проспектах, как королевская гарантия на следующие три десятилетия.

Самая дорогая школа в Англии, она также стала модной в аристократических кругах. Большинство ее выпускников впоследствии учились в Итоне, Хэрроу, Винчестере и Веллингтоне^[17]. Школой управляли совместно Томми Холм и Норман Вуд Смит, которые приняли ее за год до появления в ней Бёрджесса. Локерс-Парк – маленькая школа. В ней училось всего восемьдесят мальчиков. Здесь были очень сильны военно-морские традиции. Одним из современников Бёрджесса был достопочтенный Питер Битти, сын первого лорда адмиралтейства Дэвида Битти. Другим учеником – прямо перед Первой мировой войной – был принц Луис Маунтбаттен, сын второго морского лорда, правнук королевы Виктории. В сравнении с ними достижения отца Бёрджесса представляются весьма скромными. Мальчики были разделены на группы. Военно-морская группа носила синие блейзеры (Битти, Крэдок, Джеллико), армейская группа – красные блейзеры (Хейг, Робертс, Китченер). Бёрджесс, по мнению Китченера, уже тогда был «красным».

Повседневная форма состояла из фланелевых костюмов или черных жакетов и темно-серых брюк. Итонские воротнички носили поверх пиджаков. Комплект одежды включал две пары подтяжек, твидовую шляпу, соломенную шляпу и восемнадцать носовых платков. Плата составляла 50 гиней за семестр. Дополнительно мальчики изучали музыку, бокс, танцы, плотницкое дело, также они учились стрелять. Визиты родителей не допускались в течение первых трех недель, а затем – по субботам и в первую среду каждого месяца. Не разрешалось посылать детям сладости – вместо этого родителям рекомендовали «ограничить свою щедрость периодическими подарками из фруктов и лепешек».

Для маленького чувствительного мальчика попасть туда – настоящий шок. Современник Бёрджесса, Питер Коут, наследник шотландской хлопковой империи, вспоминал: «Воспитатели в Локерс-Парк в то время были отталкивающими личностями… Один казался откровенным садистом, получавшим удовольствие, доводя девятилетних мальчишек, никогда раньше не уезжавших из дома, до слез. Он давал своим подопечным то, что называл «подзатыльниками», – жестокие сильные удары, и при этом его глаза возбужденно блестели, а в уголках рта показывалась слюна. Мальчишки плакали от страха и бессильной злости»^[18].

Выросший среди женщин и имевший, по утверждению его брата, «нездорово близкие» отношения с матерью, Бёрджесс никак не мог приспособиться к подобным порядкам^[19]. Его современник Стэнли Кристоферсон вспоминал: «Я старался держаться от него подальше. Он не был мальчиком, с которым мне хотелось бы дружить. Он был неправильным»^[20].

Классы формировались частично по возрасту, частично по способностям, для которых существовала градация от высших – А1 до низших – С3. Бёрджесс начал с С1 и немедленно проявил себя со всем блеском, завершив семестр вторым в классе. На второй семестр он был переведен в В2 и закончил его первым в классе.

После двух семестров в А2, где он был вторым в школе, летом 1922 года он перешел в А1. Ему было всего одиннадцать лет, и он провел в этом классе следующие пять семестров и завершил обучение в 1923 году вторым в классе. Он был добросовестным учеником и постоянно получал VG (очень хорошо). Бёрджесс преуспевал не только в академических науках. Он освоил фортепиано и в ноябре 1922 года исполнил на школьном концерте соло «Дух твоего народа» (The Spirit of Your Race). Зимой 1922 года он играл во втором составе школьной футбольной команды, а зимой 1923 года – в первом.

Было очевидно, что Бёрджесс в возрасте двенадцати лет интеллектуально перерос Локерс-Парк. Но он не мог отправиться на учебу в Дартмут, как хотел его отец, пока ему не исполнится тринадцать с половиной лет. Тогда был найден компромисс, устроивший его мать, – он проведет год в Итоне. На Рождество 1923 года Бёрджесс покинул маленькую подготовительную школу из восьмидесяти учеников, сменив ее на одно из самых знаменитых учебных заведений Англии, где училось более тысячи человек.

Глава 2. Школьные годы

Основанная в 1440 году Итонская частная школа-пансион для мальчиков была образцовой. В ней царил культ успеха. Среди ее учеников – в то время, когда там учился Бёрджесс, – были вице-король Индии, король Сиама, лорд-канцлер, спикер палаты общин, главный комиссар полиции, лорд-мэр Лондона, директор Национальной галереи, управляющий Банком Англии, редактор «Таймс», руководитель Би-би-си и больше сотни членов парламента.

В школе, куда пришел в январе 1924 года Бёрджесс, было более тысячи мальчиков, разделенных на двадцать шесть домов. Должно быть, она показалась пугающей ребенку, которому еще не было тринадцати лет. Его дом, где было около сорока мальчиков, – 7 Jourdelay’s Place – был просторным увитым плющом особняком времен королевы Анны. Там было несколько мальчиков из школы Локерс-Парк, в том числе юный ирландец Дер-мот Макгилликади, впоследствии ставший близким другом Бёрджесса.

В доме царил математик Фрэнк Доббс – спокойный, веселый, очень высокий краснолицый человек с крючковатым носом и усами. Тогда ему было около пятидесяти, и он был автором хорошо известного учебника математики для школ. У Бёрджесса была собственная спальня, где стояла кровать – которая складывалась в дневное время, а вечером, перед вечерней молитвой, ее разбирала служанка, – письменный стол, умывальник и виндзорское кресло. По утрам он вставал в 6:45, в 7:30 начинались занятия. В 8:20 был перерыв на завтрак. Последний урок начинался в пять часов пополудни. Три вечера в неделю посвящались спорту. Будучи учеником младших классов, Бёрджесс был вынужден «прислуживать» старшеклассникам – убирать, готовить и выполнять разные поручения.

Картину Итона несколькими годами раньше дал Сирил Коннолли в своем произведении «Враги таланта» (Enemies of Promise), написавший: «Мы все были сломлены под напряжением побоев ночью и издевательств днем; мы могли надеяться только на достижение мира со старшими, чтобы самим стать поборниками дисциплины»^[21]. Бёрджесс справлялся с проблемами иерархий жизни в интернате со смесью бесцеремонной бравады, очарования, юмора и уступок, но семена его бунтарства против власти уже были брошены в почву.

Школа была разделена на классы или подразделения, в которых мальчики учились, постепенно продвигаясь, согласно своим интеллектуальным способностям и успехам, к первому подразделению. Бёрджесс начал учиться в подразделении 27 и сразу проявил себя во всем блеске. В апреле он получил издание «Песен Древнего Рима» У.Т. Уэбба за первоклассные результаты в испытаниях. В том же месяце он занял второе место среди претендентов на Geoffrey Gunther Memorial Prize в области искусства. В следующем семестре он перешел в подразделение 26, где кульминацией летнего семестра стал визит короля Георга V и королевы Мэри в часовню колледжа. Его итонская карьера началась хорошо, но потом произошла трагедия.

Ночью 15 сентября, как Бёрджесс вспоминал позже, он был разбужен громкими криками, доносившимися из спальни родителей. Войдя туда, он обнаружил свою мать, придавленную телом отца, который умер от сердечного приступа, занимаясь любовью. Мальчику пришлось разделять их тела. Малколму было всего сорок три года. Именно этот опыт, по утверждению Бёрджесса, определил его гомосексуальность, но об этом он почти никому не рассказывал. Так, его брат Найджел никогда не слышал этой истории, не фигурирует она и в документах КГБ. Эвелин была сильной молодой женщиной, а ее супруг имел средний вес. Какой бы ни была правда – нельзя забывать, что Бёрджесс с самого раннего возраста был большим выдумщиком, – внезапная смерть Малколма, вызванная, как сказано в документах, «атеромой аорты и пороком аортального клапана», стала катастрофой для семьи, и не в последнюю очередь для тринадцатилетнего мальчика.

Неделей позже Бёрджесс вернулся в Итон, все еще пребывая в шоке из-за смерти отца, но пробыл там недолго. Изначально планировалось, что он будет учиться в Дартмуте, как только достигнет возраста тринадцати с половиной лет. Поэтому ровно через три месяца после смерти отца мальчик покинул Итон, друзей и перспективную научную карьеру, чтобы стать военно-морским офицером.

Дартмутский военно-морской колледж располагался в окрестностях живописного девонширского города Дартмут на берегу реки Дарт. В январе 1925 года, когда туда приехал Гай Бёрджесс, зданиям колледжа было не больше двадцати лет. Они были построены взамен учебного корабля «Британия», на котором учился его отец. Дартмутский колледж был престижной школой, почти такой же, как Итон, с одной лишь разницей: здесь готовили мальчиков исключительно для военно-морской службы. Порядки в колледже были как на корабле. Офицеры под командованием капитана Данбара-Нейсмита, награжденного крестом Виктории во время военной кампании в Дарданеллах, где он был подводником, отвечали за дисциплину и военную подготовку, гражданский директор – за общее образование.

Перед главным корпусом – длинным трехэтажным зданием с часовой башней в центре – располагался учебный плац с носовой фигурой «Британии» и флагштоком, на котором на рассвете поднимали военно-морской флаг Великобритании, а на закате – спускали его под звуки горна. Главный зал, где производились смотры, назывался квартердеком, офицерские комнаты – каютами. В здании были отдельные кают-компании для офицеров и кадетов. Здесь Бёрджесса облачили в военно-морскую форму – белые фланелевые штаны, бушлат, воротник, галстук и головной убор. Причем «головной убор очень важен, поскольку всякий раз, когда проходишь мимо офицера или начальника, следовало отдать честь», – писал один из современников, Уильям О’Брайен^[22].

Бёрджесс был среди более чем пятидесяти кадетов, прибывших в колледж в День святого Винсента. Он получил адмиралтейский номер 205. Каждый семестр или класс подразделялся на правый и левый борт – Бёрджесс был и там, и там, что необычно. Классы назывались в честь адмирала. Кадет оставался в своем классе, то есть, в данном случае, Святого Винсента, на протяжении всех одиннадцати семестров в колледже^[23].

Каждый семестр проходил под руководством военно-морского лейтенанта, которому помогали два кадета-капитана из числа старшекурсников. Кадеты проводили день в кают-компании – большом помещении с ящиками, столами и скамьями, а спали в общих комнатах, рассчитанных на двадцать пять человек, где в два ряда стояли железные кровати с тугими пружинами. Ряды тоже назывались по именам адмиралов (Бёрджесс был в Кеппеле). Окна выходили на север и на юг. Каждый вечер окна открывались, как правило, в соответствии с погодой. Так что, если дули холодные северо-западные ветра и дождь заливал помещение, мог последовать приказ: «Южные открыть наполовину, северные – на четверть, закрыть все форточки»^[24].

В деревянный морской сундук у кровати кадет складывал вещи. О’Брайен вспоминал: «Раздевание означало не просто снятие с себя одежды и уборку ее в ящик. Все предметы одежды следовало сложить до установленных размеров и разложить в определенном порядке, причем сверху должен лежать головной убор. Ботинки – в одну линию, кровать накрыта синим покрывалом, которое складывалось в изножье, вышитые инициалы его владельца – в центре»^[25].

Кадетов наказывали за самые незначительные нарушения в одежде, на них постоянно кричали и заставляли все делать стремительно. Их учили подчиняться приказам, чтобы, попав на флот, они могли приказы отдавать. «Мы не видели ни доброты, ни приязни, только постоянные придирки, понукания и угрозы, – писал Чарльз Оуэн. – Мы не могли дождаться конца каждого дня, чтобы оказаться в уединении постели, чтобы во сне отдохнуть от криков, угроз и приказов, которые преследовали нас до отхода ко сну, до того момента, как выключали свет»^[26].

Эмброуз Лэмпен вспоминал: «Все регулировалось правилами; все было единообразным; каждое движение должно было выполняться одновременно с остальными и, как правило, стремительно. Утром мы просыпались по команде: «Подъем! Быстро!», а ложились спать, услышав приказ: «Молиться!» Нам не разрешалось ходить. Мы бегали из класса в класс. Мы бегали, минуя комнаты, выделенные старшим. Мы бегали в столовую и из нее или на площадку для игр. Когда болели, мы бегали в лазарет»^[27].

Палочная дисциплина была деспотической, частой и исключительно по капризу офицера семестра или его помощников. Битье палками ограничивалось шестью ударами и применялось перед отходом ко сну, когда мальчики были в пижамах.

«От палок оставались полосы, которые держались шесть недель, – делился впечатлениями Артур Хэзлетт. – Иногда, когда два удара приходились в одно место, выступала кровь. Хуже всего было то, что палками наказывали за самые незначительные проступки, такие как разговор после отбоя, минутное опоздание и т. д. Была также система меток. Одну метку нарушитель получал за какой-нибудь небольшой просчет, такой как неаккуратно уложенный сундук или неубранные книги. После четырех меток следовало наказание палками. Хотя обычное наказание – три или четыре удара, они были сильными, и наказанный испытывал сильную боль»^[28].

Для более серьезных нарушений существовала современная версия плетки-девятихвостки, причем наказание было публичным. Согласно Бёрджессу, «он восстал против варварской церемонии телесных наказаний: он и три его товарища нарочито отвернулись, чтобы не видеть представления, которое кадеты должны были смотреть»^[29].

Правила были строгими. Кадеты не могли говорить, если к ним не обращаются, не могли смешиваться с другими классами – только для спортивных игр. Им не разрешалось заговаривать со старшекурсниками – впрочем, с младшими тоже. Об этом писал другой современник Бёрджесса – Майкл Крейг-Осборн. Кадеты вставали в 6:30 и после холодного купания читали молитвы. Одевшись, они шли на пятнадцатиминутную беседу о мореплавании в кают-компании. Затем в течение часа велись занятия. После этого они шли строем по четыре человека завтракать – ровно к восьми часам. В 9:00 начинался общий смотр, который назывался «Раздел» (Divisions), за которым следовала строевая муштра, за ней – утренние занятия^[30].

Во второй половине дня были спортивные игры, потом еще один смотр – «Посты» (Quarters), чай, самоподготовка в кают-компании и отбой – в 9:20. В воскресенье, как правило, проводилась «череда скрупулезных проверок офицерами все более высокого ранга», организованное посещение часовни и разные дела по вечерам^[31].

Помимо обычных школьных уроков с упором на математику, физику, естественные науки и военную историю, кадеты обучались морскому делу, навигации, астрономии, инженерному делу, а также изучали дух, обычаи и традиции Королевского военно-морского флота. Мальчики учились вязать узлы, плести тяжелые канаты, запоминали сигнальные флаги и вывешивали их. Они изучали азбуку Морзе и передачу сигналов с помощью проблесковых фонарей, запоминали сложную систему навигационных огней, которые используют во всем мире. Кадеты выходили в море на минном тральщике «Форрес», принадлежавшем колледжу, в недельное плавание и участвовали в парусных гонках в Диттисхэм-Рич, на реке Дарт или в открытом море^[32].

Обучение было скучным, от мальчиков требовалось в основном механическое запоминание. Акцент всегда делался на как и что, а не почему. Единственным по-настоящему важным школьным предметом была математика. Действующие морские офицеры поступали на обучение в порядке перевода, как правило, на два года, что считалось наказанием, которое следует отбыть перед возвращением на море и повышением. Влияние такой обстановки на чувствительного и независимого мальчика, уехавшего далеко от дома, недавно потерявшего отца и вынужденного ограничиваться одним визитом матери за целый семестр, вероятно, было весьма существенным. Бёрджесс быстро научился скрывать свои чувства, он адаптировался и пытался придерживаться традиционных установок. Но дисциплина дала ему и много хорошего – качества, которые он пронес через всю жизнь: пунктуальность, способность быть лидером и работать в команде.

Он сразу обратил на себя внимание. В характеристиках отмечается «отличный офицерский материал», всесторонне одаренная личность^[33].

Начиная со второго семестра он неизменно был вторым или, чаще, первым в классе, а летом 1926 года получил награды за успехи в естественных и точных науках, истории и географии, среди которых был трехтомник сэра Джулиана Корбетта «Операции английского флота в Первую мировую войну». Бёрджесс был отличным чертежником и картографом, а также художником, вскоре после своего прибытия сделавшим рисунок Уэст-Меона для «Британия мэгэзин». Он играл за свой класс в футбольной команде и регби. Бернард Уорд вспоминал, что этот парень «преуспевал в любой деятельности или науке»^[34].

Особый интерес он проявлял к истории. Его чрезвычайно увлек труд Альфреда Мэхэна «Влияние морской силы на историю» (1890) и его продолжение, касающееся Французской революции и империи Наполеона, где Мэхэн утверждал, что торговое процветание и безопасность зависят от морского господства. Это было раннее введение в детерминистскую и материалистическую трактовку истории, которой Бёрджесс впоследствии увлекся. Один элемент аргументов Мэхэна – рост американской силы за счет Королевского ВМФ – особенно запомнился мальчику и повлиял на его отношение к Соединенным Штатам. По его мнению, американская политика напрямую привела к сокращению правительственных расходов в начале 1920-х годов, которое особенно сильно ударило по военно-морскому флоту и разрушило карьеру его отца.

Единственное пятно в его характеристиках – «медлительность» в навигации – весьма деликатном предмете, учитывая опыт отца Бёрджесса в 1904 году. Осмотр специалистов выявил причину – плохое зрение. Действующим офицерам флота требовалось острое зрение. Конечно, Бёрджесс мог продолжать заниматься инженерными вопросами, но для карьеры на флоте это, по сути, был приговор.

Как и со многими фактами из жизни Гая Бёрджесса, истина не всегда точно известна, и его отъезд из колледжа связан с путаницей. Плохое зрение нередко являлось эвфемизмом для нечестности и гомосексуализма. Ходили слухи о воровстве – совсем как в случае с мальчиком Уинслоу^[35] которые впоследствии яростно отрицались, и, определенно, подобное было не в характере Бёрджесса – и гомосексуальных наклонностях подростка. Его соученик Робин Тонкс вспоминал: «Я слышал, но только сплетни и к тому же от ненадежного источника, что Бёрджесса посчитали в некоторых отношениях неполноценным как потенциального офицера и его отчисление на основании плохого зрения имело дипломатическую, а не медицинскую основу»^[36].

Его современники, возможно находясь под влиянием информации о его последующей жизни, излагают разные версии. Джон Гоуэр был уверен, что «Бёрджесс был гомиком и плохое зрение стало возможностью вернуться к обычной жизни с меньшими проблемами»^[37]. А Майкл Крейг-Осборн вспоминал, что «в свой последний день Бёрджесс был чем-то расстроен, выглядел очень мрачным и раздраженным. Я думал, его наказали за это. Хотя, может быть, мрачность была следствием наказания. В общем, я не удивился, узнав, что он уехал»^[38].

Дэвид Тиббитс полагал, что Бёрджесс украл авторучку. В любом случае «мы все считали его очень утомительным. Он не был популярным и не имел близких друзей. Он был левым»^[39]. А капитан Сент-Джон считал, что он был «другим, как бывший итонец. …Он был одиночка. Подозреваю, Гай уехал из Дартмута из-за своей гомосексуальности. …По моему мнению, Гай не был популярным и не любил игры. Не могу утверждать, что его били, но добавлю: уверен, что все члены его класса подвергались наказаниям не единожды. Это был метод, применяемый широко и регулярно»^[40].

Согласно утверждению Джона Кармалта-Джонса, «известно, что Бёрджесс был сексуально привлекательным для мальчиков, возможно, поэтому он уехал из колледжа. Он не преуспевал в играх, но был умным, очень артистичным и хорошим кадетом. Он подчинялся порядку»^[41]. Тиббитс согласился с этим. «Он был довольно странным парнем и имел не такие взгляды, как все мы. Он был забавным и очень необычным…»^[42]

Представляется странным, что плохое зрение не было обнаружено при первичном медицинском освидетельствовании, но есть свидетельства из последующей жизни Бёрджесса, что оно на самом деле не было хорошим. Вероятно, ему не нравилось в Дартмуте, он не вписался в окружающую обстановку и чувствовал, что его академические таланты могли лучше раскрыться, если он вернется в Итон. Чтобы попасть в Кембридж, Бёрджессу нужна была латынь, которую не преподавали в Дартмуте^[43].

В целом его отъезд в июле 1927 года был вполне пристойным. Да и в Итоне были рады принять его обратно. Русский куратор Бёрджесса Юрий Модин впоследствии писал: «Лично я никогда не замечал у него никаких дефектов зрения. …Он ненавидел Дартмут и, несмотря на юность, был достаточно независимым и упрямым, чтобы заявить родителям, что для Королевского ВМФ будет слишком большой честью заполучить Гая Бёрджесса в свои ряды»^[44].

Дартмут оказался неудачной школой для него. Он был умнее своих соучеников и в последнем семестре стал четвертым по успеваемости, получив награды по истории и Священному Писанию. Тем не менее, он был непопулярен среди учеников и не склонен к карьере военно-морского офицера. Он действительно был одиночкой и, должно быть, радовался возвращению в Итон.

Останься Бёрджесс в Дартмуте, его жизнь сложилась бы по-иному. Он бы стал морским офицером и не учился в Кембридже и, если бы пережил Вторую мировую войну, получил бы адмиральский чин. Среди его соучеников оказалось вдвое больше адмиралов, чем обычно, хотя восемь из них были убиты во время Второй мировой войны. Эта судьба миновала его отца.

Глава 3. Снова Итон

Осенью 1927 года Гай Бёрджесс после почти трехлетнего перерыва вернулся в Итон. Найджел начал учиться там предыдущей осенью. Фрэнк Доббс был счастлив заполучить Бёрджесса обратно и даже выхлопотал ему для этого краткосрочный отпуск. Он писал: «Мне очень жаль, что твоя карьера на флоте стала невозможной из-за плохого зрения. Но я рад твоему воз-вращению»^[45]. Поскольку Бёрджесс был умным и обаятельным человеком, его возвращение в Итон, судя по всему, прошло нормально. Но постоянные перемены усложнили его взаимоотношения с окружающими, и подросток все больше и больше ощущал себя посторонним в компании.

Он играл в футбол за свой дом, занимался бегом на четверть мили и греблей. Он также вступил в офицерский тренировочный корпус Итонского колледжа – выбор популярный, но не обязательный. Там занятия проходили несколько раз в неделю и были как теоретическими, так и практическими. Ежегодно студенты выезжали в лагерь, который устраивался, как правило, на равнине Солсбери. Бёрджесс занимался военной подготовкой до предпоследнего года обучения и достиг чина ефрейтора.

В конце первого семестра после возвращения в Итон он получил первый школьный сертификат – общий экзамен, который сдают все учащиеся, достигшие возраста шестнадцати лет. Им надо было получить шесть зачетов. Бёрджесс специализировался в истории. Он сделал общий научный доклад, работу по истории, богословию, гражданскому праву или экономике и перевод – французский и латинский.

Теперь важным для наставником Бёрджесса стал учитель истории Роберт Берли, который был всего на восемь лет старше его и получил прозвище Красный Роберт за либерализм. Берли, очень высокий молодой человек ростом 6 футов 6 дюймов, прибыл в Итон несколькими семестрами ранее, получив стипендию Брекенбери в Боллиол-колледже. Ему предстояло оказать важное влияние на Бёрджесса. Оба молодых человека разделяли интерес к литературе и истории. Учившийся в то время в Итоне Найджел Николсон вспоминал, что занятия Берли пользовались большой популярностью.

«Тот говорил: сегодня мы побеседуем об одном из самых замечательных событий в истории – Сицилийской кампании – и потом описывал корабли, доспехи, политику, ход сражений, торжество победителей, и все это с такими эмоциями и таким легким языком, что мы чувствовали себя на Сицилии 420 века до н. э., гребущими на галерах, работающими на рудниках, выступающими в ассамблее»^[46].

Берли руководил обществом эссеистов. В нем каждый приглашенный член читал очерк, написанный на тему по своему выбору, сидя за чашкой какао. Бёрджесс освещал самые разные вопросы, от Раскина до мистера Криви, прославившегося «Записками» Криви (Creevey Papers), которые касались политической и социальной жизни поздней Георгианской эры.

Также сильное влияние на Бёрджесса оказал преподаватель художественного мастерства Эрик Пауэлл, талантливый акварелист, который выступал в команде гребцов за Кембридж и на летней Олимпиаде 1908 года^[47]. Гай Бёрджесс стал отличным художником и получал многочисленные награды за свои работы на протяжении всего пребывания в Итоне. Он интересовался искусством, регулярно посещал художественные галереи. На французской выставке в Берлингтон-Хаус он был потрясен «черными мраморными часами» Сезанна. Его собственные рисунки были карикатурами в стиле Домье или политических карикатур журнала «Спай». Дэвид Астор вспоминал, что Бёрджесс постоянно рисовал шаржи на власти предержащие, тем самым укрепляя свой мятежный дух. Этого же мнения придерживался Майкл Берри. Его рисунки можно было часто встретить в итонских журналах, куда он посылал их и после окончания колледжа^[48].

Роланд Пим, впоследствии ставший художником и иллюстратором, занимавшийся вместе с Бёрджессом литературой и искусством, «не любил его, хотя и не мог объяснить почему. Возможно, из-за его самоуверенности и наглости». При этом он добавлял: «Он мог ораторствовать перед всем классом. Однако, вероятно, был чувствительным, поскольку легко краснел»^[49].

В школе Бёрджесс продолжал свое интеллектуальное совершенствование. В Великий пост 1928 года он стал первым в классе, а к июле 1928 года – двадцатым в первой сотне, иными словами, вошел в интеллектуальную элиту школы^[50]. Теперь он был в шестом классе, а значит, имел специальные привилегии – в частности, имел право носить галстук-бабочку. Бёрджесс утверждал, что никогда не получал удовольствия от другого «бонуса» – посещения порок^[51].

В ноябре 1928 года он удостоился похвального отзыва вместе с будущим философом А.Д. Айером в Richards English Essay Prize, а в апреле 1929 года стал вторым в конкурсе по истории Rosebery^[52].

В Рождество 1928 года Роберт Берли писал воспитателю Бёрджесса Фрэнку Доббсу: «В настоящее время он увлечен самыми разными идеями, и он находит весьма нездоровое удовольствие в игре слов и честертонских сравнениях, однако вполне вменяем и, по сути своей, сдержан, поэтому я не думаю, что это имеет большое значение. Прекрасно то, что у него своя голова на плечах. Приятно видеть человека начитанного, увлекающегося, которому есть что сказать о многих вещах – от Вермеера до Мередита. К тому же он живой, веселый и щедрый человек. Думаю, у него хороший характер… У него все должно быть хорошо»^[53].

После смерти Малколма семья продолжала жить в Уэст-Меоне, хотя она ненадолго переезжала в Олд-Барн – в Чиддинг-фолде – в начале итонской карьеры Бёрджесса. Каникулы он, как правило, проводил в Гэмпшире. Отклонение случилось лишь в апреле 1929 года, когда Бёрджесс, его брат и их мать отплыли из Саутгемптона через Танжер, сопровождая родственника, сахарозаводчика по имени Джон Беннетт Криспин Бёрджесс в Индонезию. Вернулись они спустя три недели, сделав остановку в Коломбо^[54].

Не вполне ясно, когда именно Бёрджесс осознал свои гомосексуальные склонности и каким был его сексуальный опыт в Итоне. Позднее он рассказал русским, что стал гомосексуалистом в Итоне, где это было обычным явлением и даже воспитатели нередко совращали мальчиков. В более позднем сценарии фильма «Влияние», написанном Горонви Рисом, его бьют за сексуальные домогательства к мальчику. Гомосексуальность, определенно, не была редкостью. О ней пишут в мемуарах многие старые итонцы. И представляется маловероятным, чтобы весьма привлекательный Бёрджесс остался незамеченным. Позднее он рассказал другу, что отпрыск аристократической семьи пивоваров Гиннесс был по уши влюблен в него. На двери маленькой комнаты младшего мальчика в доме Доббса была повешена табличка: «Гиннесс хорош для тебя»^[55].

Иллюстрация Бёрджесса в «Миксд Грил», 4 июня 1930 г.

Однако рассказы современников предполагают, что если Бёрджесс и был гомосексуалистом, то в высшей степени осмотрительным. Дик Беддингтон, один из ближайших друзей Бёрджесса в Итоне, не заметил никаких признаков и лишь чувствовал, что это человек скрытный, тщательно хранивший в тайне отдельные аспекты своей личной жизни. Майкл Берри говорил Эндрю Бойлу, что считает Бёрджесса гомосексуалистом^[56], а Эван Джеймс предполагал, что, возможно, он испробовал этот опыт, «но, если бы он занимался этим регулярно, я бы, наверное, услышал»^[57].

Лорд Коули, относившийся к тому же дому, говорил: «Бёрджесс всегда казался вежливым малым, и я никогда не слышал ничего о его гомосексуальности»^[58]. Лорд Гастингс утверждал, что, «возможно, он был гомосексуалистом, но довольно много мальчиков имели мягкие гомосексуальные контакты (которые никогда не были оральными, к примеру) и впоследствии выросли совершенно нормальными людьми»^[59].

Воспоминания современников о Бёрджессе очень разные. Многие говорят о его непопулярности, чувстве неполноценности, одиночестве. А другие вспоминают его добросердечность и теплоту. Диаметрально противоположные взгляды на Бёрджесса были характерной чертой всей его двойной жизни. Лорд Гастингс писал: «Трудно анализировать характер мальчика, если ты не принадлежишь к тому же дому, но мне представляется, что Гаю не хватало уверенности в себе. Он пытался понравиться всем, а это редко приводит к популярности»^[60]. Майкл Легг считал его «легким человеком, совершенно лишенным застенчивости, и сильной личностью»^[61]. А Дэвид Филиппс, другой его сверстник, думал, что в Бёрджессе есть «немного от одиночки, немного от бунтаря. Его считали левым и «белой вороной» в части социальных и политических взглядов»^[62].

Уильяму Сеймуру, соседу семейства Бёрджесс в Уэст-Меоне, мальчик нравился. Он запомнился ему как яркий человек, остро интересующийся политикой^[63]. Другой соученик, Мак Джонсон, просто утверждал, что Бёрджесс был «добрым и дружелюбным к маленьким мальчикам»^[64].

Эвелин тяжело пережила смерть мужа и в течение четырех лет жила в уединении, но в конце 1928 года она встретила отставного офицера Джона Бассета, и в июле следующего года они поженились в церкви Святого Мартина «что в полях» на Трафальгарской площади. Гай и Найджел узнали о предстоящем бракосочетании не от матери, а от воспитателя^[65].

Новый муж Эвелин, Джон Бассет, был на семь лет ее старше. Он вышел в отставку в звании подполковника в 1920-х годах. Пара разделяла увлечение скачками, которое, если говорить о Джоне, включало игру на тотализаторе. На вопрос, чем занимается его новый отчим, Гай Бёрджесс, как правило, серьезно отвечал: «Боюсь, он профессиональный игрок». На самом деле Бассет был не просто игроком. Он сделал хорошую военную карьеру. В составе Королевского Беркширского полка служил в Восточной Африке, в Судане, где управлял провинцией Абиссиния, а во время бурской войны работал вместе с Лоуренсом Аравийским. За участие в Первой мировой войне он получил орден Почетного легиона, орден Британской империи и орден «За заслуги», что, безусловно, затмевает орден Нила 4-го класса, полученный Малколмом.

Бёрджесс вернулся в Итон в сентябре 1929 года – это был его последний год обучения – он стал одним из шести мальчиков, выбранных для произнесения речей 5 октября. Он предпочел отрывок из «Истории мистера Полли» Г. Уэллса, на что в издании «Итон колледж кроникл» появился следующий отзыв: «Он хорошо обозначил кульминацию, но плохая дикция не позволяла хорошо его слышать»^[66].

Бёрджесс всегда много читал, но теперь его чтение стало в высшей степени политизированным. Можно отметить произведения Артура Моррисона «Дыра в стене» и «Хроники гнусных улиц», а также Александра Патерсона «За мостом», где показаны условия жизни в лондонском Ист-Энде. На формирование политических взглядов Бёрджесса повлияло стремление его учителя истории – Роберта Берли – к социальной справедливости. Визит представителя профсоюза докеров школу и его рассказ о неравенстве между богатыми и бедными укрепил растущий интерес юноши к радикальной политике^[67].

Он вступил в политическое общество, которое встречалось по средам в библиотеке, где выступал Хиллэр Бэлок с рассказом об упадке парламентаризма в Центральной Европе, Г.К. Честертон с речью о демократии и Пол Гор-Бут, говоривший о русском большевизме^[68]. В июле 1929 года Бёрджесс был выбран в комитет, секретарем которого стал его друг Дик Беддингтон. Представляется очевидным, что некое происшествие в мае 1930 года привело к решению об «исключении мистер Бёрджесса из комитета» и его просьба о восстановлении была отвергнута. Все это предполагает какие-то разногласия. Впоследствии Бёрджесс утверждал, что избрание лейбористского правительства в 1929 году «произвело впечатление» на него, и он высказался «в пользу социализма в разговоре с сыном американского миллионера» Роберта Гранта^[69].

Он проявлял большую активность в недавно возрожденном дискуссионном обществе, которое собиралось по понедельникам. 3 октября 1929 года оно обсуждало, хороша или плоха английская система общеобразовательных средних школ, а 10 октября оно решало, можно ли считать Россию страной будущего. 25 октября, когда полицейские отряды по охране общественного порядка разгоняли толпы на Уолл-стрит, Бёрджесс участвовал в дискуссии, «нужны ли радикальные перемены в Итоне, учитывая подъем социализма». Предложение было внесено Дэвидом Хедли, и Бёрджесс его активно поддержал, хотя в итоге они остались в меньшинстве: 38 против 50.

Согласно Дику Беддингтону, светловолосый Дэвид Хедли – имевший рост 6 футов – был блестящим студентом. Он и Бёрджесс, безусловно, «составляли самую интересную пару в Итоне того времени»^[70]. Хедли был футболистом, компанейским, веселым, симпатичным парнем, чемпионом игры в пристенок, обладателем многочисленных наград, редактором «Итон колледж кроникл», отличным гребцом. Предположительно, он был сексуальным партнером Бёрджесса.

К январю 1930 года Бёрджесс стал вторым – после Хедли – в шестом классе, войдя в десятку лучших учеников. В том же месяце Бёрджесс выиграл стипендию по истории в Тринити-колледже, Кембридж, а Хедли – по классической литературе в Королевском колледже, Кембридж.

По рассказу самого Бёрджесса, когда он встретился с экзаменаторами впоследствии, они сказали, что никогда раньше не давали открытую стипендию человеку, который знает так мало, как он. Очевидно, решение было принято в его пользу на основании одной исключительно многообещающей работы, касающейся Французской революции, в которой он высказал энергичное неодобрение Каслри^[71].

Бёрджесс завоевал большинство итонских наград. Он был награжден цветами дома, был одним из лучших футболистов и лучшим пловцом. Также он был членом кооптированной Библиотеки (из старших учеников) в своем доме, где даже один черный шар исключал вступление. Это предполагает, что он был не таким уж непопулярным, хотя, относясь к шестому классу, мог быть капитаном дома^[72].

Тем не менее один знак отличия ему никак не давался. Он не был членом элитного клуба «Поп», куда входило от двадцати четырех до двадцати восьми мальчиков. У них имелись определенные привилегии: они могли носить цветные жилеты, зонтики и бить палкой тех, кто в клуб не входил. Между сентябрем 1929 и маем 1930 года кандидатура Бёрджесса выдвигалась несколько раз. Его поручителями, среди прочих, были Дэвид Хедли и Майкл Берри. Его неудача могла объясняться вполне обычной причиной: в его доме уже было два члена клуба «Поп» – президент Роберт Грант – виртуоз ракетки, и Тони Берлейн, в течение трех лет защищавший за Итон калитку (в крикете)^[73]. Бёрджесс был умен, но «Поп» отдавал предпочтения спортивным, а не академическим достижениям и аристократам, а не детям военных офицеров.

Это совершенно не удивило другого сверстника Бёрджесса – Питера Кальвокоресси: «Я не считаю странным тот факт, что он так и не попал в «Поп»: первоклассный игрок, исключительно хороший парень – он не был ни тем ни другим»^[74]. Позже Берри признал: «Когда дошло дело до приема Бёрджесса, я, к своему удивлению, обнаружил, что он совершенно не популярен. Людям он не нравился»^[75].

Несмотря на отсутствие членства в клубе «Поп», последние дни Гая Бёрджесса в Итоне были полны славы. Он играл заметную роль на школьном праздновании 4 июня, которое почтил присутствием король, пожаловавший офицерскому тренировочному корпусу новые цвета. Утром Гай Бёрджесс, одетый в бриджи и черные чулки, прочитал «Хорошие вещи» Саутвелла. В «Итон колледж кроникл» было отмечено: «Только два из прозаических отрывков пострадали, оттого что их читали слишком тихо. В случае с Бёрджессом проблема была в плохой дикции. Каталог «хороших вещей» – сложная идея для передачи. Он, однако, хорошо передал минорную тональность отрывка»^[76]. Он сыграл сэра Кристофера Хаттона в «Критике» Шеридана, а несколько его шаржей попали в «Миксд Грил», журнал, изданный для этого дня. Вечером он греб на «Монархе», главной лодке процессии, в которой участвовали такие школьные знаменитости, как Хедли, Макгилликади и Грант.

Месяцем позже его карьера в Итоне была завершена. По результатам финальных экзаменов он получил именную стипендию Гладстона, а также написанный Джоном Морли двухтомник, посвященный жизни Гладстона и подписанный членом его семьи. Также он получил Geoffrey Gunther Memorial Prize за дизайн. В целом его школьная карьера была успешной. Роберт Берли позднее сказал Эндрю Бойлу, что Бёрджесс обладает даром смотреть в корень вопроса и в его работах нередко встречаются проницательные мысли. Все годы обучения в Итоне прошли без изъянов. Талантливый и вежливый, грамотно излагающий свои мысли, он избегал неприятностей. Никаких намеков на проступки или недостатки в характере. Член общества эссеистов, причем хороший. Он имел природную склонность к истории и хорошо зарекомендовал себя в Итоне^[77].

Отношение Бёрджесса к школе было сложным. Стивен Рансимен, старый итонец, учивший его в Кембридже, впоследствии утверждал: «Он получил удовольствие в Итоне, хотя не любил его. И смеялся над ним»^[78]. Тем не менее Бёрджесс сформировался как личность именно в Итоне. Там же он приобрел необходимые контакты. К школе он сохранил прочную эмоциональную привязанность. Позднее он заявил, что, хотя не одобрял «образовательную систему, частью которой является Итон», будучи старым итонцем, он сохранил «любовь к Итону как к месту и восхищение его либеральными методами». Он продолжал носить галстук старого итонца – и хвастался, что является одним из немногих старых итонцев, носивших галстук всю жизнь, – и нередко приезжал в школу, чтобы повидаться с Доббсом и Берли или посетить службу. Он вспоминал, как проводил летние выходные в ялике, пришвартованной у Лаксморз-Гарден^[79].

Шарж Гая Бёрджесса в итонском журнале «Мотли», 10 июля 1931 г.

Глава 4. Студент Кембриджа

После месячного посещения родственников в Канаде вместе с матерью и Найджелом Гай Бёрджесс в начале октября 1930 года отправился в Кембридж – в Тринити-колледж – и получил комнату в доме 14 в Нью-Корт, недалеко от Грейт-Корт. Тринити-колледж, основанный Генрихом VIII в 1546 году, был самым величественным, богатым и обширным из кембриджских колледжей. Бёрджессу в это время было девятнадцать с половиной лет, иными словами, он был немного старше других студентов. К тому же он, несомненно, выглядел искушенным и эффектным. Кембридж был идеальным местом для него. Здесь он мог войти в определенные круги и, получив от матери щедрое содержание, насладиться интеллектуальными стимулами и сексуальной свободой. Он был богаче, чем многие его соученики.

Первым делом он стал членом эксклюзивного клуба «Питт», расположенного на Джисус-Лейн. Это был сущий рай для аристократов и отпрысков привилегированных семейств. Он там обедал каждый день с бутылочкой «Либфраумильх» 1921 года^[80]. Он общался с некоторыми итонцами, однако, если верить Майклу Визи, тоже учившемуся и в Итоне, и в Кембридже, «хотя он пытался быть на дружеской ноге со старыми итонцами… они им не интересовались. Мои друзья считали его кичливым и ненадежным засранцем^[81]. И наоборот: Майкл Грант, изучавший классическую литературу, описывал Бёрджесса как «популярного, особенно среди тех, кто был с ним в школе (я не был), главным образом, потому, что он был дружелюбным и веселым»^[82].

В Тринити было несколько преподавателей-историков: Дж. Р.М. Батлер, опубликовавший «Историю Англии 1815–1918», впоследствии ставший профессором истории, кафедра которого учреждена королем, Джордж Китсон Кларк, а также Аутрам Евеннет, эксперт по вопросам контрреформации. И наконец, следует отметить преподобного Фредерика Симпсона, в 1911 году избранного членом научного общества Тринити и оставшегося таковым до самой смерти в 1974 году в возрасте девяноста лет. Симпсон был признанным автором двух томов из предположительно четырехтомного труда, посвященного жизни Наполеона. Он стал близким другом Бёрджесса.

Это был высокий темноволосый сутулый человек с угловатым лицом. Он всегда ходил в матерчатой кепке и свисающем сером шарфе. В юности он ходил по Английскому каналу на собственной одноместной яхте, а позже, став настоятелем собора, подверг сомнению божественность Иисуса. Он не был женат и часто посещал университетский бассейн, где студенты плавали обнаженными.

Стивен Рансимен, также бывший учителем Бёрджесса, находил своего студента «очень умным мальчиком». «Интересный ум, но крайне недисциплинированный. Такие иногда появляются в Итоне. Юный революционер. …В те дни он был довольно компанейским, правда немного неопрятным. Мне часто приходилось отсылать его, чтобы парень вычистил грязь из-под ногтей»^[83].

Бёрджесс продолжал интересоваться историей и литературой. В конце первого семестра он был избран в историческое общество Тринити, в которое входило всего двадцать пять самых многообещающих студентов и выпускников. Бёрджесс регулярно посещал этот клуб. Среди прочих членов был Ким Филби, который годом раньше прибыл из Вестминстерской школы, где был стипендиатом. Членство в клубе оказало большое влияние на формирование политических взглядом Бёрджесса.

Вместе с Бёрджессом был избран Джим Лис, бывший шахтер из Ноттингема, выигравший профсоюзную стипендию в Тринити. Этот человек стал его другом на всю жизнь и оказывал на него радикализирующее влияние. Лис окончил школу в четырнадцать лет и был членом маленькой группы бывших шахтеров, которых поддерживал Фонд благосостояния шахтеров – Miners’ Welfare Fund. Этот лысоватый юноша в очках принадлежал к независимой Лейбористской партии. Позднее Бёрджесс признал, что Лис «многому научил его и растревожил совесть». Лис убеждал Бёрджесса: «Ты станешь первым, потому что твоя энергия еще не истощена жизнью, из-за классовых предрассудков экзаменаторов, и потому что ты сюда легко попал и не боишься. Я буду работать вдесятеро больше тебя, но стану только вторым».

Бёрджесс принял это, считая, что Лис знает больше. «Он был заинтересован в истине, а я – в блеске. Я сочинял эпиграммы, а он получал правильные ответы»^[84]. Лис оказался прав. В первый же год Бёрджесс получил высший балл на экзамене – единственный из тринадцати историков Тринити.

Жервез Маркхэм, секретарь шекспировского общества Тринити, которое собиралось раз в две недели, чтобы прочитать очередную шекспировскую пьесу, позже писал о Бёрджессе: «Он был толстым, грубым и неопрятным. Мне приходят в голову определения «женоподобный» и «сластолюбец». Я только что посмотрел в словаре значения этих слов и убедился, что они характеризуют его в полной мере^[85]. Думаю, он презирал тех из нас, кто играл в традиционные игры и увлекался спортом. Я не могу связать его ни с одним видом физической деятельности на свежем воздухе. Перед моим мысленным взором он предстает сидящим в избыточно роскошной комнате, где пахнет ладаном (или это марихуана?)… Я помню бронзовую фигуру Будды, у которой, благодаря его манипуляциям, дым пошел из пупка. По его мнению, это было смешно, по-моему – отвратительно. Я не припомню, чтобы когда-то разговаривал с ним о политике, но помню, что он проявлял склонность к студентам, симпатизировавшим коммунистам. Но я не могу представить его себе имеющим «высокие идеалы» или трудящимся на благо человечества. Мне кажется, что он – эгоист до мозга костей, пекущийся исключительно о своих сомнительных удовольствиях»^[86].

Любовником Бёрджесса в первый год его пребывания в Кембридже был Джек Хантер, американец, который уже год изучал английский в Тринити. Его отцом был голливудский режиссер Т. Хейес Хантер, хотя сам Джек всегда утверждал, что является незаконным сыном Дугласа Фэрбэнкса^[87].

Преподаватель рисования в Итонском колледже Эрик Пауэлл предложил Бёрджессу, покидавшему Итон, отказаться от зарядки, сказав: «Если ты продолжишь делать зарядку сейчас, придется делать это всегда». Этот совет молодой человек принял, сделав исключение только для плавания. Но он продолжал интересоваться искусством и на неделе гребных гонок 1931 года в Кембридже нарисовал декорации для спектакля любительского драматического клуба Дэди Райлендса «Обращение капитана Брассбаунда» – по пьесе Бернарда Шоу. В нем играли Майкл Редгрейв, тогда президент ADC (Amateur Dramatic Club – любительский драматический клуб), и будущий телеведущий Артур Маршалл. Редгрейв вспоминал, что это были «очень хорошие декорации. Бёрджесс был одной из ярких звезд университетской сцены, судя по слухам способный приложить руки ко всему»^[88].

Тем летом Бёрджесс впервые встретил Энтони Бланта, который окончил Тринити-колледж годом раньше с высшими баллами и был магистрантом. Они встретились на удивление поздно, тем более учитывая, что вращались в одних и тех же кругах. Их познакомил или Майкл Редгрейв, который редактировал студенческий журнал «Венчур» с Блантом, или Дэди Райлендс^[89].

«Тогда он мне не понравился, потому что он сразу начал говорить нескромные вещи о личной жизни людей, совершенно мне неизвестных, – вспоминал Блант. – Но когда я лучше узнал его, то не мог не восхититься живостью его ума и широтой интересов. Не было не одной темы, по которой ему нечего было сказать, и, хотя его идеи не всегда подтверждались доказательствами или были тщательно продуманными, в них было что-то, стимулирующее мышление, заставляющее ум его собеседника работать в новом направлении»^[90].

Во многих отношениях Бёрджесс был противоположностью Бланта – скандальный, болтливый, нескромный, склонный к бунтарству, – но вместе с тем у них было много общих интересов. «Мне многое дали беседы с Гаем, – позже писал Блант. – Я часто ходил на выставки с ним и не знал других людей, с которыми мне было бы так интересно смотреть на картины или строения…»^[91]

Их притягивал друг к другу и гомосексуализм, к которому оба испытывали склонность, однако неизвестно, были ли они любовниками. Питер Поллок и Джек Хьюит, которые спали и с Бёрджессом, и с Блантом, утверждали, что любовная связь между ними была невозможна, поскольку оба предпочитали «женскую» роль в половом акте. Однако брат Бланта Уилфрид говорил другу, что Энтони совратил именно Бёрджесс. Это же подтверждает Эндрю Бойл^[92].

Бёрджесс, не скрывавший своих сексуальных предпочтений, часто играл роль сводника или отца-исповедника для своих друзей, сексуально освобождая их или лично (переспав с ними), или представив другим партнерам. Бланта он, определенно, познакомил с радостями агрессивного гомосексуализма. Энтони был очарован ярким, веселым, раскованным молодым человеком, который со знанием дела мог беседовать на самые разные темы. Джеффри, познакомившийся с Блантом при посредстве кембриджских геев, считал, что Бёрджесс освободил Бланта. По его мнению, «Гай олицетворял все то, что Энтони держал глубоко внутри себя»^[93].

Роберт Берли, посетивший Бёрджесса тем летом, был шокирован, обнаружив собрание порнографических и марксистских трактатов на книжных полках его комнаты. Его бывший ученик явно изменился^[94].

После летних каникул Бёрджесс вернулся в Кембридж на второй год обучения. Этот период оказался в высшей степени политизированным ситуацией в мире. Безработица достигла 3 миллионов, произошел мятеж моряков в Инвергордоне, Великобритания была вынуждена отказаться от золотого стандарта, и Рамсей Макдональд сформировал многопартийное коалиционное национальное правительство. В то же самое время возрастала политическая нестабильность на континенте, особенно в Германии. Кембридж не был изолирован от всех этих событий, и его реакция выразилась как в открытой, так и в тайной деятельности. Летом 1931 года было сформировано социалистическое общество Кембриджского университета. Его организатором стал Гарри Дауэс, еще один бывший шахтер. Общество стало средоточием левого радикализма в университете, там было много коммунистов.

Важной фигурой был Дэвид Хейден Гест, сын политика-лейбориста. Он поступил в Тринити годом раньше Бёрджесса для изучения философии и математической логики у Людвига Витгенштайна. После двух семестров он перевелся в Университет Геттингена, привлеченный продвинутым преподаванием в нем философии. Там он стал свидетелем зарождения нацистского насилия и пришел к выводу, что только коммунизм может противостоять Гитлеру. По возвращении в Кембридж – после двухнедельного одиночного заключения в германской тюрьме за участие в коммунистической демонстрации – он вошел в холл колледжа с эмблемой серпа и молота в руке. Гест, в комнате которого почти не было мебели, зато на самом видном месте висел портрет Ленина, стал первым секретарем университетского отделения коммунистической партии, куда входили два преподавателя – Морис Добб и Рай Паскаль, а также Джим Лис^[95].

Добб был сыном богатого землевладельца из Глостершира. Он заинтересовался марксизмом во время обучения в школе Чартерхаус и в 1922 году вступил в коммунистическую партию. Он несколько раз бывал в СССР и часто выступал в Кембридже с речами о достижениях советского общества. У него была квартира в небольшом доме на Честертон-Лейн. Две другие квартиры в этом же доме занимали Рой Паскаль и Хью Сайкс Дэвис – оба марксисты. Поэтому их дом стал называться «Красный дом»^[96].

2 ноября на собрании в комнатах Джорджа Китсона Кларка Бёрджесс был избран в комитет исторического общества Тринити-колледжа и услышал выступление Добба, тогда преподавателя экономики из Пемброк-колледжа, на тему: «Коммунизм: политическая и историческая теория». Бёрджесс постепенно все больше интересовался марксистскими теориями, которые оформлялись в дискуссиях с современниками, такими как Лис, утверждавший, что компромисс с властями не работает и левые должны стать более радикальными. Большое влияние на него оказало прочтение труда Ленина «Государство и революция», полученного от Дэвида Геста. Двухтомник Симпсона о Наполеоне теперь сменил фундаментальный труд Карла Маркса «Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта и классовая борьба во Франции».

Бёрджесс впоследствии утверждал, что его интерес к коммунизму имел «интеллектуальную и теоретическую, а не эмоциональную основу». Как один из предметов для сдачи экзамена по истории он изучал «теорию современного государства. Что такое государство – вопрос, в котором общее изучение истории тесно соприкасается с реальной жизнью». И Бёрджесс был уверен, что ему во многом поможет марксизм. 30 мая 1932 года это убеждение подверглось проверке. Он сдавал первую часть экзамена (Tripos) – работы по общеевропейской истории, английской конституционной и экономической истории. Спустя три недели были обнародованы результаты. Бёрджесс оказался среди пятнадцати лучших по университету^[97].

У него возникла тесная дружба с преподавателем Стивеном Рансименом, холостяком и старым итонцем, бывшим на восемь лет старше Бёрджесса. Его комнаты в Нэвил-Корт были известны французскими гризайлевыми обоями 1820-х годов с изображениями Купидона и Психеи, изысканными безделушками и «зеленым попугайчиком по имени Бенедикт, которого он шлепал карандашом за плохое поведение»^[98]. У обоих мужчин было много общего: они разделяли интерес к литературе, истории и сплетням. Бёрджесс и Рансимен встречались практически каждый день с осени 1932 до 1934 года и почти наверняка были любовниками^[99].

Рансимена волновали личные проблемы Бёрджесса и его поведение. Он вспоминал, как друзья студента старались умерить его пьянство. Он считал, что Бёрджессу не хватает уверенности в себе и «алкоголь дает ему силу вести себя плохо»^[100]. Впоследствии он утверждал, что спас Бёрджесса от исключения, а тот в благодарность подарил ему два маленьких черно-золотистых подсвечника эпохи Регентства, сделанные из эбонита и золоченой бронзы^[101].

В летние каникулы 1932 года Ранисмен пригласил Бёрджесса на шотландский остров Эгг, которым владела его семья. По мнению хозяина, Бёрджесс оказался «живым и приятным гостем»^[102]. Среди гостей также были: преподаватель католической истории Аутрам Евеннет с супругой; великолепная Анна Барнс (без мужа Джорджа) и другие студенты, по большей части гомосексуалисты. Они проводили каникулы загорая, читая и исследуя остров. Среди них был Джеффри Райт, член престижного клуба «Футлайт», которому Бёрджесс не понравился.

«Он был грязный человек – очень умный, проницательный, но агрессивный и грубый. Он никогда не упускал своего. …Он был лишен комплексов и, я уверен, не испытывал никакого неудобства из-за своей гомосексуальности. Он любил острые ощущения, ему нравилось находиться на грани… Любопытная, сказочная фигура»^[103].

В октябре Бёрджесс начал третий учебный год в Кембридже. Теперь он жил в М2 – больших комнатах на Грейт-Корт. Теперь он был обладателем награды колледжа за успехи в истории и стипендии графа Дерби, присуждаемой студенту колледжа, наиболее отличившемуся в экзаменах по истории.

Месяцем позже Бёрджесс стал членом общества апостолов, спонсируемого Энтони Блантом^[104]. Это общество – одно из самых известных тайных обществ в мире – было основано в 1820 году, как своего рода дискуссионный клуб, который привлекал самые яркие умы Кембриджа. Правда, большинство его членов учились только в двух колледжах – Королевском и Тринити. Высшая точка развития общества пришлась на начало XII столетия, когда среди его членов были философы Джордж Эдвард Мур и Бертран Рассел и математик Годври Харолд Харди, но впоследствии оно тоже считалось клубом суперинтеллектуалов, допускавшим в свои ряды только несколько членов в год.

Апостолы, как и многие подобные общества, имели свои ритуалы и собственный язык, что помогало им сохранить чувство исключительности. Потенциальные члены – их называли «эмбрионами» (зародышами) – сначала отбирались апостолом, а потом, если кандидатура получала одобрение, за нее поручался член общества – «отец». Первое собрание для нового члена было его «рождением». Он должен был дать клятву и после принятия в члены общества обращаться к другим апостолам – «брат».

Общество собиралась по субботам или в Тринити, или в Королевском колледже. Члены общества по очереди читали очерк по какому-либо философскому вопросу, утвержденному неделей раньше. После того как оратор заканчивал чтение, начиналась дискуссия. По завершении интеллектуальной прелюдии подавались сардины на тостах – известные как «киты». Общество также устраивали ежегодные обеды в Лондоне, на которые собирались апостолы и ангелы – члены общества, получившие крылья и покинувшие Кембридж.

В тот период, когда в Кембридже учился Бёрджесс, среди апостолов, многие из которых были гомосексуалистами, находились королевский профессор истории Д.М. Тревельян, писатель Э.М. Форстер, литературный критик Десмонд Маккарти, личный секретарь Черчилля и близкий друг Руперта Брука Эдвард Марш, экономист Джон Мейнард Кейнс, философ Людвиг Витгенштайн.

Неудивительно, что Бёрджесс стал одним из них. Многие его друзья, такие как Джулиан Белл, любовник Энтони Бланта, и Дэди Райлендс из Королевского колледжа, уже были членами общества. Тем не менее прием был очевидным признанием его высоких интеллектуальных достижений. Бёрджесс стал активным членом общества, посещал практически все собрания, иногда принимал их у себя и в конце концов, в июне 1933 года, стал секретарем общества.

Апостолы привлекали его своей любовью к новым идеям и интересной беседе и давали ему возможность устанавливать связи – этим ресурсом он пользовался до конца жизни. Многие авторы полагали, что именно апостолы политизировали Бёрджесса и Бланта, но изучение их протоколов показало, что в начале 1930-х годов они были просто обществом, исследующим абстрактные идеи. Правда и то, что из тридцати одного апостола, избранного между 1927 и 1939 годами, пятнадцать были коммунистами или марксистами, но большинство из них были членами общества в более позднее время, после Бёрджесса. Скорее не апостолы политизировали Бёрджесса, а наоборот. Он и Блант помогли коммунистам проникнуть в важное университетское общество. Виктор Ротшильд писал Кейнсу: «Мы без конца на собраниях говорим о коммунизме, а это очень скучно»^[105].

Ротшильд был принят в общество в то же время, что и Бёрджесс, и тоже при поддержке Энтони Бланта. Он приехал в Тринити из Хэрроу в 1929 году для изучения естественных наук, но переключился на степень без отличия в английском и французском языках и биологии, по которым получил высшие баллы. Красивый интеллигентный человек, талантливый спортсмен – он играл в крикет за Нортгемптоншир и Кембридж, великолепный джазовый пианист и наследник банковской империи Ротшильдов, Виктор был очень богат.

Он был яркой фигурой – водил «бугатти», собирал картины, английское серебро и редкие книги – и щедрым другом. В 1933 году он «ссудил» Бланту 100 фунтов на покупку картины «Элеазар» и «Ревекка у колодца» Никола Пуссена на Джермин-стрит. Но и у него были свои скелеты в шкафу^[106]. Осенью 1931 года он, направляясь из Кембриджа в Лондон, сбил велосипедиста и попал под суд за убийство. Его защищал Сент-Джон Хатчинсон, на дочери которого он потом женился^[107].

Апостолы считали себя особенными и держались обособленно. Среди добродетелей апостолов были следующие: сексуальная и эмоциональная честность, правдивость, красота и дружба, и они считались выше традиционной сексуальной морали и ортодоксии. Многие апостолы также входили в группу Блумсбери – собрание писателей, философов, экономистов и художников, как правило левых, пацифистов, любителей искусства и друг друга. Группа находилась под влиянием философа и апостола Джорджа Эдварда Мура, который верил, что «приязненные личные отношения и размышления о красоте – самый хороший психологический настрой». Поэтому вряд ли стоит удивляться тому, что апостолы оказались открытыми коммунистическому влиянию.

Судя по темам, которые Бёрджесс выбирал для своих выступлений, к весне 1933 года он вплотную заинтересовался марксизмом. Его темы в течение семестра включали: «Мне или нам?», «Является искусство чем-то большим, чем просто ремесло?» и «Абсолютна ли реальность?». А 28 января он дал глубокий марксистский анализ темы «Является ли прошлое указателем?». Ясно, что марксизм медленно, но верно укоренялся в университете.

3 марта в «Письме из Кембриджа», опубликованном в журнале «Спектейтор», отмечено, что «политика и религия, недавно обычные статисты в драме дебатов, неожиданно снова вошли в моду; доктор Бухман и Карл Маркс греются в теплом свете прожекторов интереса, от которых они так решительно оттолкнули Пруста и Пикассо… большая часть пустой болтовни исчезла…»^[108] Двумя месяцами позже тот же корреспондент отметил, что социалистическое общество движется влево и коммунистическое мировоззрение стало составной частью студенческого мнения^[109].

В ходе 1932 года социалистическое общество Кембриджского университета (CUSS) существенно выросло и присоединилось к Коммунистической партии Великобритании (CPGB). В нем было только двадцать пять членов, и оно имело самые сильные позиции в Тринити-колледже. Среди его членов был Ким Филби, выполнявший функции казначея, философ Морис Корнфорт, работавший секретарем городского отделения коммунистической партии, и Гест – секретарь университета.

Другой организацией, в которую проникли коммунисты, было историческое общество Тринити, где 8 мая Филби (но не Бёрджесс) услышал речь Джона Стрэчи «Коммунизм и фашизм: историческая альтернатива», впоследствии вошедшую в его книгу «Угроза фашизма». Виктор Кирнан, учившийся на курс позже Бёрджесса, был настроен «сделать общество марксистской дискуссионной площадкой с акцентом на экономическую трактовку истории». В итоге оно стало такой же плодородной почвой для коммунистических идей, как общество апостолов^[110].

На третьем курсе Бёрджесс продолжал упорно учиться, но уже появились признаки того, что его политическая деятельность мешает академической успеваемости. Том Дриберг в авторизованной биографии Бёрджесса впоследствии написал, что Гай снова получил высшие баллы в части II экзамена Tripos, хотя болезнь помешала ему завершить работы. Болезнь была все та же, мучившая его с шестнадцатилетнего возраста, – бессонница, нередко усугублявшаяся сильнейшими головными болями^[111].

Строго говоря, Бёрджесс получил не высшие баллы, а aegrotat – диплом, выдаваемый студентам, не сдавшим выпускные экзамены по болезни. Неясно, была ли эта болезнь настоящим нервным срывом. К примеру, его друг Горонви Рис позже утверждал, что все это было притворство, поскольку Бёрджесс попросту ничего не делал. Майкл Грант, тоже студент Тринити-колледжа, писал: «Гай считал, что ничего не должен делать, кроме как трудиться по четырнадцать часов в сутки непосредственно перед экзаменами и пить много крепкого кофе. На этом он и сломался»^[112]. Другой студент Тринити, лорд Терлоу, заявил, что Бёрджесс перед экзаменом принял амфетамины и в самый разгар работы ему стало плохо. Еще один студент писал, что это был бензедрин, но его незаконченные работы все равно были первоклассными^[113].

Вскоре после окончания экзаменов на вечеринке, устроенной Эриком Дунканноном (позже граф Бессборо), Бёрджесс заметил симпатичного молодого человека с эмблемой Бруклендса на булавке для галстука. Микки Берн писал книгу о гоночном треке, и эти двое сразу ощутили тягу друг к другу. Их роднила любовь к машинам и восхищение А.Э. Хаусманом. В ту же ночь они стали любовниками. Берн был на полтора года моложе Бёрджесса. Он после года обучения бросил Оксфорд. Он вспоминал, что «Бёрджесс не делал тайны из того, что является гомосексуалистом и марксистом… У него были голубые глаза и густые волнистые волосы. Он отлично плавал и выглядел угрожающе здоровым. Его наружность иногда называли «мальчишеской». В нем действительно была некая задиристость и притворная невинность, как будто он только что позвонил в дверь какой-то важной персоне и сбежал. …Он был влюблен в марксизм, точнее, в марксистскую трактовку истории. …«История» заняла место Бога (а Бертран Рассел надеялся, что это сделает математика)»^[114].

Их связь продолжалась все лето, а потом с перерывами еще несколько лет. Берн иногда приезжал на выходные к Бёрджессу в Кембридж, и они вместе подглядывали, как А.Э. Хаусман читает, сидя в кресле в саду колледжа. Бёрджесс познакомил любовника с Ф.А. Симпсоном и по секрету сообщил ему, что тот влюблен в Руперта Брука^[115]. Молодые люди проводили время в Гранчестере, купались в реке Кам, ходили в гости к Э.М. Форстеру, где Берн допустил бестактность, спросив, согласен ли он, что Сомерсет Моэм – величайший английский романист. Бёрджесс познакомил Берна со своей матерью Эвелин, и как-то вечером они совершили романтическую прогулку в Оксфорд на спортивном автомобиле Бёрджесса, чтобы посмотреть в драматическом обществе Оксфордского университета (OUDS) поставленный Максом Рейнхардтом спектакль «Сон в летнюю ночь», в живописных декорациях оленьего парка колледжа Магдалины^[116].

В то лето Бёрджесс провел каникулы с Энтони Блантом, Виктором Ротшильдом, Анной Барнс и Дэди Райлендсом. Ротшильд отвез их на своем «бугатти» в Монте-Карло, где они провели время с Сомерсетом Моэмом на его вилле Мореск^[117].

С юга Франции Блант отправился в Британскую школу в Риме, где его школьный товарищ Эллис Уотерхаус стал библиотекарем и работал над диссертацией «История и теории живописи в Италии и Франции в 1400–1700 гг.». Тем же летом к ним присоединился Бёрджесс.

Рисунок, сюжет которого, вероятно, подсказал короткий рассказ Сомерсета Моэма «Дождь»

Во время этих каникул Бёрджесс сумел политизировать Бланта. Трое молодых людей ходили в музеи и бары, совершали длительные прогулки по городу, и Уотерхаус заметил, что Бёрджесс приобрел доминирующее влияние на Бланта. Он использовал доводы относительно важности государства для поддержки искусства, чтобы сформировать у Бланта марксистское мировоззрение. Юные марксисты были готовы расширять свой кругозор и укреплять влияние^[118].

Глава 5. Выпускник Кембриджа

Несмотря на aegrotat (справку о болезни), осенью 1933 года Бёрджесс вернулся в Тринити-колледж как аспирант. Он готовил диссертацию по интеллектуальным предпосылкам пуританской революции и немного репетиторствовал, что у него неплохо получалось. Один из его учеников, лорд Талбот де Малахайд, Мило Талбот, позже не скрывал, что только благодаря помощи Бёрджесса сумел подняться от 2:2 по экономике до высших баллов по истории и затем сдать экзамен в министерстве иностранных дел^[119]

События в мире вызвали ускоренную политизацию университета, но преобразовало студенческое коммунистическое движение прибытие в Тринити двоих новых молодых людей – оратора Джона Корнфорда и организатора Джеймса Клагмена. Это совпало со сменой тактики коммунистической партии. Теперь ее члены вербовались в основном из числа интеллигенции и студентов, а не рабочих.

Корнфорд, отец которого был профессором Тринити-колледжа, а мать – поэтессой, внучкой Чарльза Дарвина, годом раньше получил стипендию по истории в Тринити. Тогда ему было шестнадцать лет. Он приехал в Кембридж после нескольких семестров в Лондонской школе экономики, будучи уже убежденным марксистом и опытным агитатором. Он открыто жил с девушкой из рабочих, которую звали Рей Питерс. Высокий, красивый, с пышной гривой черных волос и темными проницательными глазами, всегда одетый в покрытые пятнами штаны, черную рубашку, грязный свитер и потрепанный плащ, он стал «рекламным красавчиком» кембриджских левых. Он привнес новое чувство цели в университетское марксистское движение и постепенно осуществил коммунистический захват, устранив более умеренных лейбористских сторонников. Его клич, что действовать должны если не политики, то студенты, чтобы предотвратить войну, остановить фашизм и ликвидировать безработицу, был столь же мощным, как наивным.

Другой гальванизирующей силой кембриджской политики левого крыла был Джеймс Клагмен, который учился в Грешеме вместе с Дональдом Маклином. Он был на несколько лет старше Корнфорда – этакий круглолицый очкарик, совершенно не похожий на гламурного и конфликтного Корнфорда. Он уже получил степени по французскому и немецкому языкам в Тринити и остался в магистратуре. Он был, по воспоминаниям Бланта, «чистым интеллектуалом партии… человеком, который разрабатывал теоретические проблемы и убедительно разъяснял их. Он успешно и очень энергично занимался организационными партийными вопросами, и в первую очередь он решал, какие организации в Кембридже стоят внимания коммунистов, а какие – нет»^[120]. Особой целью Клагмена были птицы высокого полета. Он гордился тем, что «сумел завербовать всех, за исключением трех, из набора стипендиатов одного года»^[121].

Если политика Корнфорда была тяжелой и строгой, Клагмен изображал коммунизм привлекательным и очень простым, комбинацией лучшего из христианства и либерализма. Это было созвучно новой политике Советского Союза, призвавшего к созданию народного фронта против нацистской Германии, объединяющего всех, кого тревожил фашизм и депрессия. Таким образом, коммунисты весьма разумно взяли на себя ответственность за различные кампании, которые могли объединить левых. В первую очередь речь шла о противодействии войне и фашизму. Они активно вербовали новых членов, проводя ночные дискуссии, акцентируя внимание на тех студентах, которые могли впоследствии сделать хорошие карьеры и стать влиятельными людьми, привлекая иностранных студентов, способных проникнуться радикальными идеями и увезти их в свои страны.

Филби и Маклин уже были коммунистами. Теперь Бёрджесс, открыто называвший себя социалистом еще в школе, завершил свое политическое путешествие, став членом коммунистической ячейки и CUSS. Оно было долгим и медленным – от школьного социализма через изучение истории, апостолов, историческое общество Тринити-колледжа и бесконечные политические дебаты с Корнфордом, Клагменом и Гестом^[122].

Позже Блант утверждал, что обращение Бёрджесса имело место во время зимнего семестра 1933 года, и считал, что решающее влияние на него оказали Клагмен и Корнфорд^[123].

К 1934 году CUSS, в основном сосредоточенное в Тринити, насчитывало более двух сотен членов, четверть их которых входила в ячейки CPGB. Это была одна из самых активных студенческих групп университета. Категории членства были самыми разными, начиная от тех, кто хранил его в тайне из карьерных соображений, до тех, кто принципиально не желал ничего скрывать^[124].

Ячейка Тринити собиралась еженедельно в комнатах студентов или за послеполуденным чаем в городских кафе, чтобы обсудить политическую ситуацию, организовать демонстрации, собрать деньги, наметить проникновение в другие общества, установить связь и взаимодействие с другими симпатизирующими кембриджскими группами, такими как меджлис, дискуссионная площадка для колониальных студентов. Членам ячейки раздавали книги для прочтения, велись списки сторонников и сочувствующих. На самом деле практически каждый социалист знал, с кем в тот или иной момент следует работать и стараться обратить в свою веру.

Другой член ячейки Тринити-колледжа, Фрэнсис Хоувелл-Терлоу-Камминг-Брюс, впоследствии видный дипломат лорд Терлоу, запомнил озорство, пожалуй, даже буйство Бёрджесса:

«Ему нравилось нарушать порядок. Он был очень безответственный. …Он обладал неуемной энергией, психической энергией, всеми видами энергии. Он был очень забавный. Он мог увлеченно и интересно говорить на любую тему. Я всегда считал его кем-то вроде придворного шута. Он не был приятным человеком, поскольку не имел корней. И, определенно, не имел никаких моральных принципов. …Никто, находясь в здравом уме и твердой памяти, никогда не поручил бы ему разумную работу. Он был слишком неосторожным. …Он ощущал необходимость быть преданным чему-то»^[125].

Юный мятежник без идеи теперь нашел ее.

Бёрджесс участвовал в кампаниях коммунистов по поддержке бастующих водителей городских автобусов и работников очистных сооружений, а также квартиросъемщиков, выступающих против высоких арендных плат. Он помог организовать забастовку официантов Тринити против системы временной работы, в соответствии с которой многих из них увольняли во время каникул. Правда, Найджел Бёрджесс вспоминал, что «никто не был более требовательным и придирчивым к слугам в доме матери, чем он»^[126].

В ноябре 1933 года в «Гранте» появилась статья, где было отмечено, что «спортивная площадка, кружка пива и грубый хохот все еще играют большую роль в жизни среднего студента. Но вместе с этим появилась реальная озабоченность и понимание современных проблем и событий»^[127].

В том же месяце антивоенный совет организовал митинг в городской ратуше, на котором выступил немецкий писатель Эрнст Толлер. Также была организована антивоенная выставка в Сент-Эндрюс-Холл. Этим занимались Морис Добб и Джулиан Белл. Не обходилось и без ожесточенных споров. В пятницу, 10 ноября, имела место масштабная дискуссия между кембриджскими коммунистами и либералами на тему: «Демократия не может дальше развиваться при капитализме. Единственная надежда человечества – коммунистическая система». Коммунисты не победили^[128].

В начале ноября кембриджские коммунисты организовали акцию протеста возле кинотеатра «Тиволи», что рядом с Джесус-Грин, где показывали агитационный фильм «Наш воюющий флот» (Our Fighting Navy), которая привела к столкновениям между левыми студентами, протестовавшими против военной пропаганды, и «патриотами». И хотя антивоенная группа потерпела поражение, фильм был снят с проката, так что протест достиг своей цели.

Окрыленные широким общественным резонансом, студенты-социалисты, объединившись с христианским движением, в субботу, 11 ноября, организовали демонстрацию против милитаризма торжеств у Кенотафа. Студенческий антивоенный совет, в котором председательствовал Алистер Уотсон и куда входили разные группы, от пацифистов до коммунистов, устроил трехмильный антивоенный марш по Кембриджу к городскому военному мемориалу. Там был возложен венок с надписью: «Жертвам великой войны от тех, кто намерен предотвратить подобные преступления империализма». Правда, полиция настояла, чтобы слово «империализма» убрали, поскольку оно не благоприятствовало поддержанию общественного порядка. Идея марша, предположительно, была высказана Бёрджессом^[129].

Сотни студентов присоединились к процессии в городе, и полиция была вынуждена неоднократно применять дубинки, чтобы прекратить стычки между противоборствующими группами. Среди участников марша был Джулиан Белл на своем старом «моррисе», который был «бронирован» матрасами. Бёрджесс выполнял роль штурмана – машина расчищала дорогу для процессии после попытки остановить демонстрантов заграждением из полицейских машин.

Несмотря на то что машину забрасывали помидорами, яйцами, мукой и даже рыбой, она продолжала двигаться вперед, пока не поступил категорический приказ полиции покинуть процессию. После этого Джулиан Белл сделал круг и снова возглавил процессию, и венок в конечном счете был возложен. Демонстрация в День перемирия (день памяти погибших) стала ключевым моментом в признании организаторских возможностей кембриджских коммунистов. Миранда Картер писала: «Таким образом прежние литературные эстеты начали влюбляться в себя, как в людей действия»^[130].

Теперь Кембридж был глубоко политизированным. Через несколько недель после марша Джулиан Белл написал, что в Кембридже, который он впервые узнал в 1929 и 1930 годах, «центральной темой обычной интеллигентной беседы была поэзия. …К концу 1933 года создалась ситуация, при которой единственным предметом обсуждения является современная политика, причем подавляющее большинство более интеллигентных студентов старших курсов – коммунисты или почти коммунисты. Теперь мы все не столько социалисты, сколько марксисты»^[131].

В феврале был пройден еще один важный этап в росте самосознания кембриджских коммунистов. Тогда более сотни человек только из Тринити-колледжа, включая Бёрджесса, присоединились к участникам голодного марша. Безработные шли в Лондон, чтобы привлечь внимание к своему бедственному положению. Для многих студентов это была первая встреча с такими жизненными реалиями, как безработица, нищета и голод, и кембриджские коммунисты желали использовать этот марш как часть стратегии по укрепления понимания студентами политической ситуации.

Передовая часть CUSS была ответственна, как один из «комитетов единого фронта», за питание и сбор средств. Студенты встретили демонстрантов на главной дороге в нескольких милях от Кембриджа и сопроводили до города. «Группа студентов влилась в толпу, – вспоминает Кеннет Синклер-Лутит, член CUSS, – бухманит лорд Филлимор бил в большой барабан. У участников марша были духовые инструменты. Подражая колоннам 1914–1918 годов, они шли рядами по четыре человека под музыку, которую многие из них знали во Франции. Колонна перешла мост Магдалены и направилась по городу к зданию ратуши».

Вечером Синклер-Лутит вымыл и перебинтовал стертые ноги. Местные доктора оказали бесплатную помощь демонстрантам, которые были в плохом состоянии. «Многие надели свои военные награды, – вспоминал Синклер-Лутит, – которые вызывали угрызения совести у тех, кто помнил, что людям, вернувшимся в 1918 году, обещали «землю, достойную героев». Хотя тогда я этого не осознавал, в тот день состоялось мое крещение в социально-политическую деятельность»^[132].

Городские власти устроили лагерь для демонстрантов в Корн-Эксчендже, и следующим вечером был проведен митинг, на котором был и Бёрджесс. На другой день он дошел с демонстрантами до Саффрон-Уолдена, а позже присоединился к ним уже в Гайд-парке. Маргот Хейнеманн, знавшая Бёрджесса еще до Кембриджа, теперь бывшая подругой его товарища Дэвида Хедли, хорошо его помнила. «Он носил желтый шарф клуба «Питт» и громко пел: «Раз, два, три, четыре, для чего мы в этом мире? Мы для рабочего класса»^[133]. А Алан Ходжкин, тоже один из апостолов, участвовавший в марше, отметил, что на нем был «доверху застегнутый кардиган, который он мог расстегнуть, чтобы показать галстук старого итонца. Он сказал, что это поможет, если нас арестует полиция»^[134].

Бёрджесс уже был активным членом ячейки Тринити, куда входило около тридцати человек. Кембриджские коммунисты были организованы по колледжам, причем преподаватели и ученые объединялись в отдельные группы. Существовало еще городское отделение, где всем заправляла Китти, сестра Джеймса Клагмена, и ее муж Морис Корнфорт. По утверждению поэта Гэвина Эварта, Бёрджесс любил повторять: «Если вы хотите узнать что-нибудь о диалектическом материализме, спросите меня». Стивен Рансимен соглашался. «Коммунизм владел им как-то странно. Но к этому не следовало относиться слишком серьезно. Бёрджесс был единственным человеком, которому удалось разумно объяснить принципы марксизма мне»^[135].

Виктор Кирнан, начавший изучать историю вслед за Бёрджессом и вступивший в ячейку Тринити, говорил, что именно он завлек его в партию. По его мнению, это был «пухлый юноша со свежим лицом, на котором застыло простодушное выражение – как у херувима. Я слышал, как другие говорили, что он самый популярный человек в колледже, но, вероятно, страдал от больших нагрузок. Он постоянно курил и откуда-то узнал, что никотин выводится очень легко. Однажды он рассказал мне историю, явно произведшую на него большое впечатление, о венгерском беженце, нашедшем приют в его доме. Бывший активный политический борец превратился в настоящую развалину из-за битья по подошвам ног. Однажды я зашел в комнату Бёрджесса, когда он сидел за столом со стоящим перед ним стаканом алкоголя, чтобы договориться о собрании ячейки. Он признался, что, когда приходится вести официальные разговоры, он чувствует себя глупо»^[136].

После шести месяцев исследований для своей докторской диссертации на тему «Буржуазная революция в Англии XVII века» Бёрджесс обнаружил, что вопрос уже всесторонне исследован в труде Бэзила Уилли «Исторический контекст XVII века» (The Seventeenth Century Basckground). Ему оставалось только дать отзыв, что он и сделал в журнале «Спектейтор» – Блант был его художественным критиком, – и отказаться от темы в пользу монографии об индийском восстании 1857–1858 годов, но это был сильный удар^[137]. Жизнь Бёрджесса и раньше делилась между учебой и коммунизмом. А эта неудача склонила чашу весов к коммунизму.

Фрэнсис Хоувелл-Терлоу-Камминг-Брюс вспоминал: «Нам говорили, что Бёрджесс внесет ценный и важный вклад в сокровищницу человеческих знаний». Но когда его диссертация была предвосхищена, «он был совершенно сломлен. Он сложил все яйца в одну корзину и оказался не у дел. С тех пор его дела шли все хуже. Он стал совершенно безответственным и просто плыл по течению. Уверен, это разочарование изменило его личность»^[138]. Коммунизм стал не просто увлечением: он начал заменять академические успехи, давая Бёрджессу новое чувство цели и понимания своего «я», а также ориентир. Он быстро терял интерес к академической карьере. Его наставник и друг Стивен Рансимен считал, что «Бёрджесс был не способен к размеренному проведению исследований»^[139].

Спустя неделю после обзора книги Уилли Бёрджесс написал Дэди Райлендсу – частично на французском языке, – что он не сможет поехать с ним на каникулы во Францию, потому что у него нет денег. «Я в глубокой депрессии, нет никаких новостей; читаю Блейка о месте человека в мире». Он снова прочитал книгу Уилли и пришел к выводу, что она «намного лучше, чем я мог написать. С одной стороны, я рад, с другой – мне очень жаль. Ведь если я попытаюсь сделать что-нибудь на эту же тему, его работа так хороша, что трудно будет не думать как он, подойдя близко к вопросу»^[140].

Письмо было отправлено из Аскота, где теперь жила его мать в доме с одиннадцатью спальнями, стоящем на участке площадью 20 акров. Предыдущая владелица особняка – дочь раджи Брука – устраивала пышные приемы в бальном зале, обшитом резными панелями с имитацией складок ткани. Даже по стандартам того времени это был большой дом, в котором предусматривалось жилье для полудюжины слуг. Но его главным достоинством была близость к ипподрому, который чета Бассет посещала довольно часто.

Через Дэди Райлендса Бёрджесс познакомился с Морисом Боурой из Уэдхем-колледжа и стал часто посещать Оксфорд. Боура, которому нравилось изображать себя в этот период лидером «аморального фронта» коммунистов, гомосексуалистов и раскольников, который ратовал за удовольствия и осознание своей греховности и наслаждался компанией юношей, особенно увлекся Бёрджессом. Остроумный собеседник, гомосексуалист и радикал, он обладал широчайшим кругозором. В юности он побывал в России и знал русский язык. Двое мужчин легко нашли общий язык, и Боура распахнул для Бёрджесса многие двери в Оксфорде и других местах.

Гостя у Боуры в начале летнего семестра, Бёрджесс возобновил знакомство с Горонви Рисом, впоследствии ставшим его близким другом. Рис был на полтора года старше. Он родился в Аберистуите в семье священника и получил образование в высшей школе для мальчиков в Кардиффе. Он закончил Нью-колледж с высшими баллами по философии, политике и экономике в 1931 году и сразу стал научным сотрудником в колледже Всех Душ.

Рис уже встречался с Бёрджессом в Кембридже, но именно на обеде у Феликса Франфуртера (позднее ставшего членом Верховного суда США, а тогда находившегося в Оксфорде в качестве приглашенного профессора) они скрепили свою дружбу. Среди гостей был Исайя Берлин, еще один профессор из колледжа Всех Душ, и философ Фредди Айер, который учился в Итоне с Бёрджессом^[141]. Рис впоследствии вспоминал: «Я слышал о Гае раньше, поскольку он имел репутацию самого блестящего старшекурсника своего времени в Кембридже. И я с интересом ожидал встречи. …На самом деле он не соответствовал своей репутации. Тогда он был стипендиатом в Тринити, и считалось, что его ждет блестящее академическое будущее. В тот вечер он много говорил о живописи, и мне его слова показались оригинальными и разумными. На мой взгляд, для такого молодого человека он обладал широкими знаниями предмета. Беседовать с ним было приятно, поскольку он был очень симпатичным юношей, задорным, сильным и очень английским. Было неприятно, что почти всем им сказанное свидетельствовало о том, что он гомосексуалист и коммунист»^[142].

Рис пригласил его в колледж Всех Душ выпить после ужина, где Бёрджесс не смог удержаться от флирта с Рисом. «Сначала это были любовные взгляды и робкие прикосновения, которые быстро и легко прекратились, когда выяснилось, что я гетеросексуален, а он – нет. Он бы повел себя точно так же с любым молодым человеком, потому что секс был для него и импульсивным желанием, и игрой и он считал своим долгом им заниматься». Рис и Бёрджесс много говорили о живописи и ее связи с марксистской трактовкой истории и о забастовке водителей автобусов, которую Бёрджесс помогал организовать в Кембридже.

Они договорились посетить Советский Союз во время летних каникул, но потом Рис по неустановленным «личным причинам» не смог поехать, и Бёрджесс отправился туда со своим оксфордским другом – коммунистом Дереком Блейки. Таким образом, первый судьбоносный визит Гая Бёрджесса в Советский Союз – на испытательный полигон мирового коммунизма – имел место в июне 1934 года. Он и Дэвид Блейки отплыли из Хариджа, снабженные рекомендательными письмами от Дэвида Астора из «Обсервера», мать которого, Нэнси Астор, побывала в Советском Союзе вместе с Джорджем Бернардом Шоу тремя годами раньше. Их путешествие стоило фунт в день, включая проезд, питание и экскурсии. Молодые люди остановились в Гамбурге, где в баре встретили немецкого коммуниста, который спросил, может ли он сбежать в Россию, поскольку у гестапо есть список гамбургских активистов и он вот-вот будет арестован.

Пока шла беседа, с улицы донесся шум и началась драка между двумя нацистскими группами – СС и СА. На корабль Бёрджесс вернулся под звуки выстрелов, ближе познакомившись с политической ситуацией в Европе. Был июнь 1934 года, и конфликт, свидетелем которого он стал, являлся частью «ночи длинных ножей», когда СС по приказу Гитлера выясняли отношения с СА. Кульминация наступила на следующий день, когда был убит лидер СА Эрнст Рём.

Оставив позади политическую бойню, Бёрджесс и Блейки поплыли дальше в Россию. Из Ленинграда они на поезде добрались до Москвы, где их, как утверждают, принял Осип Пятницкий, член Западного бюро советской пропагандистской организации Коммунистический интернационал – кратко Коминтерн. Предполагается, что Бёрджесс также встретился с Николаем Бухариным, бывшим секретарем Коминтерна и редактором газеты «Правда»^[143]. Они ездили по Москве, встречались с русскими чиновниками и английскими ссыльными, в том числе с Александром Уикстидом, который приехал в СССР в рамках квакерской помощи во время Голодомора 1921 года и «стал русским» – отпустил длинную бороду и отказался от западных одежд. Бёрджесс также встретился с бывшим анархистом Новомирским и с помощником министра образования Луночарского, который показал ему список английских и французских книг, в то время переводившихся для публикации в СССР. Одной из книг было «Путешествие на край ночи» Селина, что вызвало возражение Бёрджесса, который назвал эту книгу фашистской. Он говорил так убедительно, что чиновник согласился и книга была изъята из списка. Так впервые советский чиновник поступил по совету Гая Бёрджесса^[144].

Бёрджессу также не понравилась увлеченность русских Джоном Голсуорси. Они считали «Сагу о Форсайтах» правдивым рассказом об английской буржуазии. Это не понравилось Блейки, который состоял с писателем в родстве. Первые впечатления Гая Бёрджесса о Советском Союзе были смешанными. Ему очень понравилась коллекция Эрмитажа, но Москву он посчитал «балканским городом – понимаешь, свиньи в трамваях»^[145].

Позже он утверждал, что ему сделал замечание милиционер за то, что он ходил по траве в парке культуры и отдыха. Это не увязывается с заявлениями Уикстида о том, что «Советская Россия – самая свободная страна из всех, в которых ему доводилось жить»^[146]. Между тем, согласно более позднему источнику, основанному на воспоминаниях Блейки, Бёрджесс получил замечание не потому, что гулял по траве, а потому, что был мертвецки пьян»^[147].

По возвращении в Британию дал вялый отчет кембриджским коммунистам. Он не думал, что Россия будет воевать, учитывая внутренние начинания, верил, что с Троцким намного более напряженные отношения, чем считали на Западе, и понимал, что западные коммунисты не должны смотреть на условия жизни в России сквозь розовые очки. Да, там не было безработицы, зато жилищные условия не могли не ужасать. На него произвели впечатления успехи советских властей в обращении с национальными меньшинствами – узбеками, грузинами, казахами, где велась политика «социалистическая по содержанию, национальная по форме». Эту мантру он впоследствии будет неоднократно повторять, работая в Министерстве иностранных дел^[148].

Больше всего удивило Горонви Риса то, что, помимо длительного и подробного описания картин в Эрмитаже, Бёрджесс ничего не говорил о его опыте в Советском Союзе. По его мнению, русские никак не повлияли на его мировоззрение. «Создавалось впечатление, что его коммунизм сформировал некую замкнутую интеллектуальную систему, которая не имела ничего общего с тем, что в действительности происходило на родине социализма»^[149].

Глава 6. Третий

Вернувшись в Кембридж на пятый год обучения, Бёрджесс снова поселился в М2 на Грейт-Корт. Предположительно, он работал над диссертацией и надзирал за студентами-первогодками. Но представляется, что он посвятил всего себя политической деятельности. Диспут с омнибусной компанией восточных графств относительно признания профсоюза и условий труда достиг критической точки в октябре 1934 года, и Бёрджесс продолжал организовывать утренние пикеты гаражей и поддержку бастующих водителей. Такая деятельность давала ему ориентацию, в то время как он лишился цели в профессиональной жизни и не имел жизни личной.

Его отношения с семьей, всегда непростые, неуклонно ухудшались. В августе 1934 года он пожаловался Дэди Райлендсу, что чем ехать на каникулы с Виктором Ротшильдом и другим кембриджским коммунистом Джеральдом Кроусделлом, он лучше останется дома с семьей, с которой не в ладах^[150]. Джон Бассет, типичный отставной полковник, был почтенным человеком, но довольно-таки старомодным и не нашел общего языка с пасынком. В отношении Бёрджесса к Бассету, безусловно, присутствовал элемент ревности – все же этот мужчина занял место его отца. Поэтому он всячески старался досадить ему, делая все наперекор. «Отношения с отчимом были абсолютно неприемлемыми, – вспоминал Найджел Бёрджесс. – Они были очень плохими, и этому в немалой степени потворствовала мать. Ей нравились трения между ее мужчинами, и, по ее убеждению, Гай не мог причинить никакого вреда»^[151].

Эвелин была снисходительна к Гаю, ее любимчику, и он бессовестно манипулировал ею. От младшего брата он был далек – Найджел и Гай редко виделись. Хотя Найджел последовал за старшим братом из Локерс-Парк и Итона в Тринити, где изучал историю, они были очень разными. Найджел был талантливый музыкант, ведущим членом «Кембридж футлайтс», писал песни и музыку для спектаклей, а в 1933 и 1934 годах был музыкальным директором на итоговых смотрах. Кеннет Синклер-Лутит вспоминал, как легко и приятно Найджел играл на фортепиано и, определенно, имел талант композитора»^[152].

«Гай был в высшей степени эрудированным человеком, а я нет. Думаю, это одна из причин, мешавшая нам сблизиться, – писал Найджел. – И еще он обладал острым социальным чутьем, которого не было у меня. Он выбирал друзей среди полезных людей… а учитывая его шарм, остроумие и высокий интеллект, никогда нельзя было точно знать, что у Гая истинное, а что – притворное»^[153].

Ким Филби провел год после окончания Кембриджа, работая курьером для подпольной организации Австрийской коммунистической партии по рекомендации Мориса Добба. Там он познакомился с молодой коммунисткой, бывшей в разводе, Литци Фридман, и женился на ней. По возвращении из Вены в мае он попытался вступить в Коммунистическую партию Великобритании, но в ячейках с осторожностью относились к будущим членам из числа среднего класса, и ему сказали, что на это потребуется пять недель^[154].

За чаем со знакомой Литци – Эдит Тюдор Харт, австрийской коммунисткой, бежавшей из Вены и владевшей фотостудией, специализирующейся на фотографиях детей, Филби выразил желание продолжить работу на партию. Филби не знал, что Эдит работала курьером и агентом советской разведки и дала о нем благоприятный отзыв^[155].

Как правило, первому контакту с будущим агентом предшествовала тщательная проверка. Но советская разведка в Лондоне проводила другую политику. Вербовщики могли вступать в контакт с перспективными студентами без одобрения Москвы. И уже в следующем месяце в Реджентс-парке была устроена встреча Филби с Отто – советским разведчиком-нелегалом Арнольдом Дейчем. Он не был членом советской торговой делегации и не работал в посольстве, а прибыл в Лондон весной 1934 года, предположительно для научных исследований в области психологии в Лондонском университетском колледже.

Дейч, член Австрийской коммунистической партии с 1924 года, с отличием окончил Венский университет четырьмя годами позже и получил степень по химии, хотя также изучал физику, философию и психологию.

Дейч, красивый голубоглазый светловолосый молодой человек и отличный лингвист – он знал шесть языков: немецкий, французский, итальянский, голландский, русский и английский, – работал курьером для отдела международных связей Коминтерна в Румынии, Греции, Сирии и Палестине, после чего был завербован НКВД и стал нелегалом в Вене^[156].

Советская разведка поручила Дейчу отыскивать блестящих молодых студентов из ведущих университетов Великобритании, которые, став временно бездействующими агентами, могут сделать хорошую карьеру во властных структурах. Он отлично справился с поставленной задачей, завербовав в 1934–1937 годах около двадцати агентов, большинство из которых остаются неизвестными до сегодняшнего дня^[157].

На первой встрече с Дейчем, во время которой мужчины говорили по-немецки, Филби дал согласие работать на Советский Союз. Эта вербовка, как и все будущие вербовки, была операцией под фальшивым флагом, в результате которой агенты считали, что работают на международное коммунистическое движение, хотя Филби, вероятно, очень быстро стало ясно, что в его деятельность входит намного больше. Позже он писал: «Человек недолго раздумывает, получив предложение войти в элитную силу». Новый агент получил кличку S?hnchen – Сынок, и первым его заданием стало составление донесения о своем отце^[158].

Ему было сказано не иметь ничего общего с Коммунистической партией Великобритании, что принесло ему моральное удовлетворение, учитывая ее реакцию на его просьбу о приеме. Также он должен был публично отречься от заигрываний с коммунистами и найти работу, которая может оказаться полезной. Учитывая его политическое прошлое, карьера на правительственной службе была для него маловероятной, и он, используя контакты отца, стал работать в респектабельном малотиражном новостном издании «Ревю оф Ревюз».

Дейч попросил Филби рекомендовать перспективных для вербовки людей из числа своих кембриджских и оксфордских контактов, являющихся членами университетских ячеек, но не вступивших в Коммунистическую партию Великобритании^[159]. Первым в списке Филби значился Дональд Маклин, только что окончивший учебу с высшими баллами, отказавшийся от идеи учебы в аспирантуре и преподавания в России и готовившийся поступить на службу в Форин Офис. Этот высокий, красивый, умный и спортивный молодой человек – он играл в регби за колледж и являлся капитаном крикетной команды – был самым близким союзником Филби в CUSS.

На встрече с Филби в октябре Маклин согласился работать на русских и вскоре стал агентом. Игнатий Рейф, советский разведчик-нелегал в Лондоне по кличке Марр, доложил, что Сынок вошел в контакт со своим другом. Тот согласился работать и хотел войти в прямой контакт с резидентурой. Марр запросил разрешение. Маклин, отец которого недавно умер, получил агентурное прозвище Waise – Сирота^[160].

Бёрджесс занимал последнее место в списке Маклина из семи человек. В октябре Рейф сообщил в Москву: «Бёрджесс – сын обеспеченных родителей. В течение двух лет был членом партии. Он умен, надежен (в идеологическом плане), но, по мнению Сынка, может быть поверхностным и несдержанным на язык»^[161].

Филби, судя по всему, не был уверен, что кандидатура Гая является подходящей, и в своем списке поставил напротив фамилии Бёрджесса четыре вопросительных знака. «Бёрджесс, безусловно, идеологически сильный человек, но у него характер несносного ребенка»^[162]. Но экстравагантность Бёрджесса была во многих отношениях его величайшей силой. Судя по записям НКВД, еще летом 1934 года, во время его визита в СССР, советский разведывательный офицер Александр Орлов посчитал его перспективным для вербовки. По сведениям советской разведки, наказания за гомосексуализм в Великобритании означают, что гомосексуалисты должны окружать свою жизнь тайной, по крайней мере частично, и формировать тесные группы, проникновение в которые может оказаться чрезвычайно полезным. В Москве решили, что знание Бёрджессом мира гомосексуалистов и его контакты могут сослужить хорошую службу. Так и получилось^[163].

Позже Филби писал: «Бёрджесс – особый случай. …Я не слишком беспокоился из-за его благоразумия, поскольку чувство политической дисциплины не позволит ему лишнего. Его недостаток – умение привлекать к себе внимание. …Но мы размышляли без участия Бёрджесса. А пока мы обсуждали его кандидатуру, он сделал выводы и стал действовать. Он убедил себя в том, что Маклин и я не претерпели внезапного изменения взглядов, а значит, он исключен из чего-то тайного и волнующего. И он стал надоедать нам, а никто не умеет надоедать с большим эффектом, чем Бёрджесс. Он приставал к Маклину и приставал ко мне. …Получилось, что он мог оказаться опаснее вне системы, чем внутри ее. И было принято решение о его вербовке. Он был одним из немногих людей, силой ворвавшихся в советские спецслужбы»^[164].

Сообщив Бёрджессу, что он тайно работает на Москву, Маклин сделал себя заложником его порядочности и создал потенциально опасную ситуацию для новой сети. И русские завербовали Бёрджесса, хотя бы чтобы заставить его молчать. В конце декабря 1934 года Маклин устроил встречу Бёрджесса с Дейчем. Гай, обожавший интриги, был в восторге от открывшихся перед ним возможностей и заверил разведчика, что считает работу на Москву «большой честью и готов пожертвовать всем ради дела». Так Бёрджесс стал третьим в группе после Филби и Маклина и получил кличку M?dchen – Малышка^[165].

Вербовка Бёрджесса была произведена Дейчем по собственной инициативе, и, ввиду сложностей со связью, Центр узнал о ней только в январе 1935 года. В Москве встревожились из-за того, что агенты кембриджской сети хорошо знали друг друга. Это было серьезное нарушение конспирации, которая требовала, чтобы агенты были изолированными друг от друга. Орлов получил приказ не использовать Бёрджесса.

Однако Дейч отстаивал свое решение. Он объяснил, что Бёрджесса рекомендовали Сынок-Филби и Сирота-Маклин, который охарактеризовали его как очень талантливого, склонного к авантюризму человека, способного проникнуть куда угодно. Дейч ручался за своего агента, «бывшего активиста кембриджской группы [то есть члена университетской ячейки коммунистической партии] и высокообразованного человека, обладающего полезными социальными связями. Хотя я ценю его меньше, чем Сынка и Сироту, то считаю, что он будет нам полезен». Ниже кто-то дописал: «Малышка – педераст, но работает на оба фронта»^[166].

Запрет на использование Бёрджесса был снят, и Дейч начал его обучение. Он нашел Бёрджесса настоящим энтузиастом и в психологическом портрете, составленном в 1939 году, написал: «Многие черты его характера можно объяснить гомосексуализмом. Он стал таким в Итоне, где рос в атмосфере цинизма, роскоши, лицемерия и поверхностности. Поскольку он очень умен и хорошо образован, партия для него стала спасением. Прежде всего, она дала ему возможность удовлетворить свои интеллектуальные нужды. Поэтому он отнесся к партийной работе с превеликим энтузиазмом. Часть его личной жизни проходит в кругу друзей – таких же, как он, гомосексуалистов, которых он выбрал из большого числа людей, начиная от известного либерального экономиста Кейнса и кончая отбросами общества, – мужчин, занимающихся проституцией. Его личные недостатки, пьянство, нездоровый образ жизни, чувство своей оторванности от общества – все это имеет корни именно в гомосексуализме. Но и его ненависть к буржуазный морали тоже идет от этого. Жизнь, которую он ведет, его не удовлетворяет»^[167].

Первым заданием новым агентам, как правило, является составление списка друзей и контактов. Бёрджесс взялся за дело с энтузиазмом и составил список из более чем двух сотен имен на четырех страницах. Там были и кембриджские знакомые, такие как Д.М. Тревельян, Деннис Робертсон и Джон Кейнс, и контакты в Форин Офис – Питер Хаттон и Кон О’Нейл, и члены парламента от консерваторов – Гарольд Николсон, Джек Макнамара, Ангус Хамбро. Были в списке и мужчины-проститутки. Также он составил отдельный список гомосексуалистов, куда вошли Том Уайли из военного министерства и Вернер фон Фрис, атташе германского посольства^[168].

Русские немедленно попытались использовать эти связи, сосредоточившись на Деннисе Прокторе, левом члене общества апостолов, который в 1935 году стал личным секретарем премьер-министра Стэнли Болдуина. Но вскоре их внимание переместилось на человека, которого они посчитали более перспективной фигурой, – Тома Уайли, личного секретаря постоянного помощника военного министра сэра Герберта Криди.

Уайли, получивший блестящее классическое образование, учился вместе с Филби в Королевском колледже в Вестминстере, после чего отправился в Оксфорд – в Крайст-Черч-колледж. В 1934 году он поступил на службу в военное министерство, и Филби возобновил с ним контакт, в надежде получать ценные сведения.

Летом Уайли, ставший постоянным дежурным в военном министерстве, передал Филби секретный внутренний документ о британской военной разведке, подготовленный военным министерством, содержащий имена офицеров. Тогда Филби решил, что пьющий гомосексуалист Бёрджесс будет вполне приемлемым руководителем для Уайли. Позже он описывал, как устроил небольшую «вечеринку с коктейлями, пригласив Уайли и Бёрджесса, познакомил их и предоставил самим себе, а сам занялся другими гостями. Вскоре из угла, где сидели Бёрджесс и Уайли, раздались громкие голоса. Явно что-то было не так. Я заметил, как Бёрджесс вскочил и устремился ко мне. Подойдя, он выкрикнул: «Кто, скажите на милость, этот претенциозный молодой идиот, который считает, что знает все о Прусте?»^[169]

Уайли получил кличку сначала Heinrich, а затем Max и действительно снабжал Бёрджесса ценной информацией, в том числе раскрыл личность главы МИ-5. Русские начали за ним следить и выявили остальных старших офицеров МИ-5. Однако его использование прекратилось, когда было решено, что он слишком много пьет и афиширует свои гомосексуальные связи. Таким не может быть эффективный советский агент. Из-за алкоголизма Уайли вскоре был переведен в министерство труда. В возрасте тридцати восьми лет он умер.

В записях НКВД отмечается, что во время его «испытательного срока» обладавшие пуританскими взглядами офицеры с Лубянки также сомневались относительно Бёрджесса. Дейч отмечал: «Малышка обладает воображением, неизменно полон планов и инициатив, но у него отсутствуют тормоза. Поэтому он легко склонен к панике и отчаянию. Он охотно берется за любое задание, однако слишком неуравновешен, чтобы довести дело до конца. Его воля нередко оказывается парализованной даже самой незначительной трудностью. Иногда он лжет, не злонамеренно, а из страха признать свою ошибку, пусть даже несерьезную. В отношениях с нами он честен и делает все без возражений и даже иногда производит впечатление человека, слишком готового покориться. Хотя он одевается неряшливо, но любит привлекать к себе внимание. Это его характерная черта. Он хочет нравиться и крайне неохотно признает свои слабости»^[170].

Русские быстро поняли, что это стремление к вниманию – ключ к руководству новым агентом.

Глава 7. Лондон

Бёрджесс вернулся в Кембридж во время Великого поста 1935 года и продолжил играть видную роль среди апостолов. 8 февраля он устроил у себя вечеринку для братьев, а на следующей неделе стал «модератором» в дискуссии «Антоний или Ленин?». На ней Грей Уолтер, Дэвид Чамперноун и Алистер Уотсон поддержали Ленина, Бёрджесс – Антония, а Виктор Ротшильд – обоих.

Бёрджесс переродился – не впервые в своей жизни. Он отошел от коммунистической партии – к удивлению своих товарищей и возмущению кембриджских коммунистов, которые посчитали его «предателем, поскольку он объявил о своем якобы состоявшемся переходе к правым взглядам»^[171].

Ему уже исполнилось двадцать четыре года, и он в полной мере понял, что его будущее лежит вне университетских стен – причем несмотря на попытку Тревельяна обеспечить ему стипендию в Пембруке^[172]. Бёрджесс уже был слишком стар, чтобы сдавать экзамен в Форин Офис, и он решил попытать счастья на преподавательской работе в Итоне. Но когда директор написал оттуда Деннису Робертсону с просьбой о рекомендациях, бывший наставник Бёрджесса предположительно ответил: «Я бы предпочел не отвечать на ваше письмо»^[173]. Друзья пытались помочь ему устроиться в исследовательский отдел или центральный офис Консервативной партии, но безуспешно. Правда, в процессе поисков работы Бёрджесс познакомился с Джозефом Боллом, которому предстояло сыграть важную роль в его судьбе.

В апреле Бёрджесс уехал из Кембриджа в Лондон, где сначала поселился в доме 21 на Талбот-сквер – возле Гайд-парка, а потом снял квартиру в доме 38 на Честер-сквер, рядом с вокзалом Виктория. Он жил за счет средств семейного трастового фонда и периодических платежей от русских. К примеру, в июне 1935 года ему заплатили 12 фунтов. В этом же месяце Маклину заплатили 10 фунтов, а Филби – 11. Вероятно, Бёрджесс считался более ценным приобретением^[174]. С начала 1933 года Бёрджесс писал для «Кембридж ревю». Теперь под псевдонимом Гай Фрэнсис он давал критический анализ исторической литературы для «Нью стейтмент»: 8 июня речь шла о жизни и письмах адмирала флота лорда Вебстера Вемисса; 13 июня разбору подверглись книги «Япония и Тихий океан», «Милитаризм и фашизм в Японии» и «Марионеточное государство Маньчжоу-Го».

Его квартира располагалась на верхнем этаже элегантного дома, выходящего окнами на церковь Святого Михаила. В ней было две комнаты и ванна в задней части кухни. Бёрджесс украсил ее как истинный патриот – в красных, белых и синих цветах, хотя относительно комбинации цветов мнения разошлись. Горонви Рис пишет о белых стенах, синих занавесках и красном ковре, синих простынях и красном покрывале. В другом рассказе мы читаем о белом потолке, синем ковре, сине-белых занавесках, синем диванчике с белыми подушками. По мнению его автора, только в таком окружении может жить разумный человек^[175]. Гай часто проводил конец недели в постели – он утверждал, что резное изголовье его кровати принадлежало Стендалю. Он читал, пил красное вино, ел кашу, копченую рыбу, бекон, чеснок и лук. На все вопросы Бёрджесс охотно отвечал, что для полного удовлетворения ему необходимы книги, вино и «Мировые новости».

Его связь с Джеки Хантером продолжалась. Через него Бёрджесс познакомился с актером и режиссером Фритом Бенбери. «Я бы сказал, что встречал Гая за восемнадцать месяцев семь или восемь раз. Когда эта связь прервалась и мой друг решил изменить свою жизнь и жениться, Гай ушел и из его жизни, и из моей. Я больше никогда его не видел. Должен признаться, я находил Гая очаровательным и забавным, и, если бы он захотел продолжить отношения – чего он не сделал, – я бы не возражал»^[176].

Он встречался со старыми друзьями, в первую очередь с Кимом Филби, который теперь жил с Литци в Килберне. Тим Милн, школьный товарищ Филби, впервые встретив Бёрджесса в доме Филби, писал: «Он произвел на меня сильное впечатление – полагаю, как и на всех, кто с ним встречался. Мне одно время казалось, что Бэзил Сил Ивлина Во частично списан с Гая, если, конечно, не принимать во внимание гомосексуализм Гая. Правда, даты не соответствуют. Ким и Литци назвали в честь его свою собачонку»^[177].

Он вернулся в Кембридж, чтобы повидать Райлендса и Бланта. Там он как-то в мае встретил поэта Луиса Макниса, который сразу же написал Бланту: «Что касается Гая Б., он намного приятнее всех прочих твоих знакомых»^[178]. Бёрджесс также возобновил дружбу с Горонви Рисом, который стал ассистентом редактора «Спектейтора» и жил в нескольких минутах ходьбы – на Эбери-стрит. На одной из вечеринок Риса Салли Грейвз, племянница поэта, увидела Бёрджесса, который демонстрировал американские штаны с застежкой-молнией – новшество в те дни. Она не поняла, правый он или левый, и сказала об этом Рису. Тот объяснил, что Бёрджесс называет себя «консервативным марксистом»^[179].

В июне русские дали Бёрджессу задание обратиться в школу славянских исследований Лондонского университета, чтобы выучить русский язык и завязать знакомство с коллегами, которые могут быть офицерами МИ-6, а также с Элизабет Хилл, родственницей генерала Миллера, который руководил антибольшевистским российским общевойсковым союзом в Париже. «Малышка, определенно, умеет заводить дружбу»^[180]. Бёрджесс записался в институт и попросил рекомендовать ему преподавателя. Ему повезло – его направили к Элизабет Хилл, которая дала ему один частный урок.

Вскоре Бёрджесс установил с ней хорошие отношения и узнал, что в институте действительно проходят подготовку сотрудники МИ-6; директор школы – бывший офицер МИ-6, который планировал вернуться в Советский Союз, а его секретарь – коммунист. Бёрджесс сразу показал, что может поставлять полезную разведывательную информацию.

Гай, регулярный гость в доме Ротшильдов в Тринге, произвел большое впечатление на мать Виктора венгерского происхождения – Розику – своим глубоким знанием текущих событий и умением поместить их в исторический контекст. Как-то он сказал, что железные дороги в латиноамериканской республике будут национализированы и Ротшильдам стоит продать акции. Он оказался прав, в то время как брокеры семьи выступили против. Годом раньше он предсказал рост стоимости акций оборонных предприятий и предложил Виктору вложить средства в «Роллс-Ройс», что тот и сделал с большой выгодой. Лишившись веры в своих советчиков, леди Ротшильд предложила Бёрджессу 100 фунтов в месяц – весьма приличная сумма – в обмен на ежемесячные рекомендации неофициального финансового консультанта^[181].

Однако сестра Виктора Мириам утверждала, что эти деньги – показатель безмерной доброты ее матери, а вовсе не финансового гения Бёрджесса.

«Я не могу сказать точно, как долго моя мать обсуждала финансовые вопросы с Бёрджессом, но не думаю, что больше пары месяцев. Он никогда не действовал от имени моей матери, а только обсуждал золотой стандарт и давал ей информацию об инвестициях в Бразилии. Бёрджесс не был нанят моей матерью. Она была очень щедрым человеком и искренне симпатизировала молодым людям, которым трудно свести концы с концами. Она помогала Бёрджессу, так же как многим другим людям. …У меня никогда не складывалось впечатление, что его хотя бы в какой-то мере интересует золотой стандарт. Но он ценил хорошую кухню и имел слабость к кларету»^[182].

Такая помощь не была необходимой, поскольку Бёрджесс пользовался трастовым фондом и вовсе не был нищим. По мнению другого современника Бёрджесса, Майкла Стрейта, за всем этим скрывалось нечто большее.

«Допускаю, что именно Ротшильды подтолкнули Г. Б. к карьере шпиона. Они отправили его к правым консерваторам следить за развитием связей с нацистами, что было очень важно для сионистов и всех евреев. Деньги, которые официально ему выплачивались за финансовые консультации, на самом деле были совсем за другие дела. Г. Б. оказался большим мастером внедрения, и это использовали русские. Связь между Ротшильдами и советской разведкой была, по моему мнению, скелетом в шкафу, который заставил В. Р. финансировать написание Райтом книги, в которой роль Ротшильдов была полностью устранена»^[183].

Также Бёрджесс познакомился с Гарольдом Николсоном – возможно, при посредстве его сына Бена и общих друзей в Оксфорде, который стал его влиятельным наставником и, возможно, периодическим любовником. Этот вежливый, немного тучный мужчина с пухлым румяным лицом, аккуратными усиками и сверкающими глазами был бывшим дипломатом, только что избранным в парламент от Западного Лестера. Николсон был женат на Вите Сэквил-Уэст, но при этом оставался гомосексуалистом, и его внимание сразу привлек Гай Бёрджесс. Молодой человек был такого же возраста, как его сын, и разделял интересы Николсона-старшего^[184].

Начиная с весны 1936 года дневник Николсона полон ссылок на обеды и ужины с Бёрджессом, в том числе с Джоном Мейнардом Кейнсом 17 марта. Был даже план назначить Бёрджесса личным секретарем Николсона. «Он позаботится о некоторых вещах для папы, и взамен получит политический опыт – никаких денежных сделок», – писал Бен Николсон в своем дневнике^[185]

Или через Гарольда Николсона, или через Джозефа Болла Бёрджесс познакомился с Джеком Макнамарой, бывшим армейским офицером, который в ноябре 1835 года был избран членом парламента от консерваторов от Челмсфорда. Макнамара, шестью годами старше Бёрджесса, был геем. Он нанял его как секретаря, сопровождающего в поездках и личного помощника. Рис писал: «Его обязанности включали политические советы и удовлетворение эмоциональных потребностей»^[186].

У Макнамары было разведывательное прошлое. В 1926 году он был арестован французами в Тунисе по обвинению в шпионаже. В 1927–1933 годах он служил в Индии в рядах Королевских фузилеров. Там его знания хиндустани и ассамского языка оказались полезными. Обладая сильными прогерманскими взглядами, по возвращении он стал секретарем англо-германского клуба. Также он был членом англо-германского товарищества, которое финансировалось группой консервативных бизнесменов, видевших Германию оплотом против распространения коммунизма. Его членами были представители крупного бизнеса, к примеру таких компаний, как Unilever и ICI, а также аристократы и члены обеих палат парламента. Хотя они утверждали, что не одобряют нацизм, их целью было распространение германского влияния на Британию, что они делали, устраивая роскошные приемы в германском посольстве и в отеле Мейфэр. К сентябрю 1936 года товарищество насчитывало 347 членов^[187].

Бёрджесс привел туда Филби, и тот почти сразу начал писать речи и статьи для таких видных членов, как лорд Маунт-Темпл и лорд Редесдейл, и редактировать журнал товарищества^[188].

Связь Бёрджесса с Макнамарой и англо-германским товариществом был полезна для оценки международных планов Германии и маскировки его коммунистического прошлого. Она же свела его с Эдуардом Пфейфером, генеральным секретарем радикальной Социалистической партии Франции, и начальником канцелярии Даладье, в январе 1936 – мае 1940 года занимавшего пост военного министра и с апреля 1938 по март 1940 года – премьер-министра.

Пфейфер, садомазохист и ведущий член французского скаутского движения, познакомил Бёрджесса не только с полезными людьми из мира европейской политики, но и гомосексуальными удовольствиями Парижа и митингами бойскаутов в Кельне^[189]. Бёрджесс потчевал друзей историями – некоторые из них, возможно, были правдивыми – о партиях в пинг-понг, которые игрались в вечерних костюмах с обнаженным юношей вместо сетки, и оргиях в парижских борделях^[190].

Через Пфейфера Бёрджесс начал поставлять статьи в подконтрольную газету, которую финансировал Отто Аббец, немец, позже назначенный нацистским послом в оккупированной Франции. Предположительно, Бёрджесс также писал в городской информационный бюллетень, выпускаемый Рудольфом Кацем, который работал на Ротшильдов, но временные рамки неясны^[191].

Горонви Рис писал, что в этот период Бёрджесс «работал корреспондентом для разных изданий, хотя каких именно, я не знаю. Но по работе он много ездил за границу. Он неопределенно рассказывал о поездках в Париж, и у него всегда было много денег»^[192].

Париж был центром и советской разведки, и Коминтерна. Именно в этот период Бёрджесс познакомился с Вилли Мюнценбергом, ведущим пропагандистом Коминтерна в Западной Европе. Этот невысокий коренастый человек с большим лбом и глубоко посаженными глазами стал прообразом Байера в романе Кристофера Ишервуда о Берлине 1930-х годов «Труды и дни мистера Норриса». Вилли Мюнценберг родился в 1898 году в Тюрингии, был издателем и депутатом рейхстага от Коммунистической партии Германии. Он покинул Германию в ночь пожара в Рейхстаге и приступил к организации мирового крестового похода против фашизма со своей новой базы в Париже, используя разные комитеты народных фронтов.

Одним из помощников Мюнценберга был Отто Кац, работавший под псевдонимом Андрэ Симон. Талантливый писатель, написавший книгу о поджоге Рейхстага, опубликованную издательством «Голланц», он отвечал за размещение в прессе прокоммунистичских статей. Он свободно говорил на четырех языках – французском, английском, русском и чешском – и часто бывал в Лондоне, где его перемещения отслеживались МИ-5^[193]. Таким образом, через год после окончания Кембриджа Бёрджесс оказался в сумеречном мире коминтерновских шпионов, агентов влияния и международной дипломатии.

Примерно в это время он познакомился через Кристофера Ишервуда с Джеральдом Гамильтоном – прообразом обаятельного жулика Артура Норриса из романа. Его иногда называли «самым порочным европейцем». Гамильтон, который встретился с Ишервудом в Германии, работал на Каца, хотя не вполне ясно, как далеко заходила его преданность.

Попавший в тюрьму во время Первой мировой войны за прогерманские антибританские настроения, Гамильтон также успел побывать в тюрьмах Франции и Италии за кражу у миланского ювелира жемчужного ожерелья и отбыл наказание в Британии за (среди прочего) банкротство, грубую непристойность и угрозу национальной безопасности.

Одно время он жил с Алистером Кроули, известным оккультистом и сатанистом, причем оба мужчины доносили друг на друга. Кроули поставлял информацию о коммунистах, германских националистах и нацистах британской разведке, а Гамильтон докладывал о деятельности Кроули нацистам. Гамильтон познакомил Кроули с Бёрджессом, и тот стал вытягивать информацию у обоих.

В 1951 году на допросе в МИ-5 Гамильтон утверждал (хотя ему вряд ли можно полностью доверять), что в течение четырех лет перед началом Второй мировой войны он часто видел Бёрджесса. Он описывал его как «одного из самых грязных и неопрятных людей, с которыми ему доводилось встречаться… к тому же с отвратительными манерами за столом»^[194].

Позже Гамильтон описал одну из встреч с Бёрджессом в Бельгии в это время. «Ведя разгульный образ жизни, он никогда не проявлял насилие; он мог пить всю ночь, но не становился агрессивным. Помню одно воскресное утро, когда он очень рано появился на занимаемой мной вилле в Укке, при этом выглядел необычно грязным (даже для него) и взъерошенным». Узнав, что Бёрджесс явился с мессы, Гамильтон удивился. Однако тот пояснил, что посетил не Святую мессу, а Маас – пользующийся исключительно дурной репутацией ночной притон, расположенный у Северного вокзала в Брюсселе^[195].

Судя по всему, Бёрджесс, судя по всему, примерил новые политические цвета с удовольствием. Как отметил его друг Сирил Коннолли, «все еще насмехаясь над буржуазной интеллигенцией, он теперь жарко восхвалял современный реализм нацистских лидеров: его восхищение экономической беспощадностью и кратчайшим путем к власти толкнуло его к противоположной крайности»^[196].

Эдуард Пфейфер, учившийся несколькими годами раньше Бёрджесса в Итоне и Кембридже, теперь работавший в государственном аппарате, 15 ноября 1935 года написал Джулиану Беллу: «Недавно мельком видел Гая Бёрджесса. Он так и не получил работу у консерваторов, но кое-как перебивается написанием политических докладов об Англии для Comite des Forges (Комитет металлургической промышленности). Он говорит, что Маркс прав, но коллективизм может прийти в Англию только через консерваторов. Чудак»^[197].

Встретившись примерно в то же время в Лондонской библиотеке с Горонви Рисом, Бёрджесс объяснил ему, что «единственные люди, которые действительно верят, что можно удержать Индию, и имеют для этого силы, – правые консерваторы мистера Черчилля. …А их единственная надежда на успех – союз с крайними правыми в Европе, которых представляют германские нацисты и итальянские фашисты. Все они не возражают против усиления британского правления в Индии, пока имеют свободу действий в Европе. …Создалось впечатление, что Гай, как глубоководный ныряльщик, окунулся в великий океан коммунистической диалектики и выбрался оттуда с оружием, позволившим ему демонстрировать противоположное всему тому, во что он раньше верил, а теперь отрицал»^[198].

Хотя Бёрджесс публично демонстрировал полную перемену взглядов, отказавшись от своего студенческого коммунизма, это вывело его из равновесия. Блант писал в своем дневнике: «Интеллектуальный кувырок, который тогда был вынужден совершить Гай, его притворная симпатия в нацистам и вступление в англо-германское товарищество, о которых так много пишут, не показывают, как тяжело ему это далось. Он бы с радостью остался открытым членом партии… Но его вера в дело коммунизма была настолько абсолютной, что он без вопросов выполнил приказ…»^[199]

В течение всего 1935 года Бёрджесс исследовал разные возможности работы. В январе 1936 года он был принят на месячный испытательный срок в «Таймс» на должность помощника редактора. Коллега – Оливер Вудс – позже вспоминал, что он «добросовестно ездил каждый день с вокзала Виктория на станцию Блэкфрайерс, чтобы занять свое место в самом конце стола помощников. Бёрджесс вел себя безупречно, носил костюм и был трезв, и все равно спустя четыре недели ему сказали, что «Таймс» считает его кандидатуру неподходящей^[200].

Весной 1936 года он совершил поездку в Германию по поручению Совета по международным связям английской церкви, якобы чтобы убедиться в преследовании евреев в Германии. Поездка была организована Джоном Шарпом, наследником предприятий по производству джутовой муки в Данди, недавно ставшим архидиаконом Юго-Восточной Европы. Он работал в Совете. Бёрджесс познакомился с ним через Макнамару. Бёрджесса и Шарпа сопровождали Макнамара и Том Уайли^[201].

Бёрджесс не преминул воспользоваться возможностями, представленными поездкой, чтобы получить удовольствие и продвинуть свою шпионскую карьеру. Компрометирующие фотографии члена парламента и архидиакона, обнимающих красивых арийских юношей, впоследствии попали от Бёрджесса к немцам. Они до сих пор хранятся в личном деле Малышки в архивах советских спецслужб^[202].

Глава 8. Би-би-си

В ноябре 1935 года Освальд Гай, секретарь комиссии по распределению выпускников Кембриджского университета, предложил трех кандидатов на должность ассистента в бристольском офисе Би-би-си.

«Г.Ф. де М. Бёрджесс представляется самым подходящим кандидатом. Колледж считает его человеком в высшей степени способным, который мог бы обоснованно претендовать на стипендию аспиранта в Тринити, но решил не продолжать академическую карьеру, поскольку больше интересовался текущими событиями, чем учебой. Думаю, Бёрджесс миновал коммунистическую фазу; сейчас, по моему мнению, у него нет твердых политических взглядов, но если есть, то с левым уклоном. Он человек настроения, но на удивление хорошо сходится с людьми… здесь он дружил и с бывшими шахтерами. Он хорош в журналистике, уверен в себе. Этого человека легко любить и восхищаться им»^[203].

Бёрджесса сразу пригласили на собеседование. Оказалось, что есть еще четырнадцать претендентов, в том числе два недавних выпускника Кембриджа, Гилберт Хардинг и Филипп Милнер-Берри^[204].

Отборочная комиссия Би-би-си собралась в начале декабря. У Бёрджесса было преимущество – рекомендательное письмо от одного из апостолов – кембриджского королевского профессора истории Д.М. Тревельяна.

«Я знаю, что мой молодой друг, Гай Бёрджесс, бывший стипендиат Тринити, претендует на должность в Би-би-си. Он мог получить стипендию и заняться научной работой, но решил (и я думаю, правильно), что склонен к большому миру – политике, журналистике и т. д., – а не к миру академическому. Он прекрасный человек, и я советую вам испытать его. Он прошел через увлечение коммунизмом, как и многие умные молодые люди, и вышел из этого без потерь. В нем нет ничего второсортного, и я искренне верю, что он станет отличным сотрудником»^[205].

12 декабря Бёрджесс прошел собеседование и явно произвел хорошее впечатление. В том же месяце его спросили, желает ли он считаться кандидатом на аналогичную должность в Манчестере. 17 января он прошел собеседование на работу в Манчестер. В протоколе северного регионального директора было сказано: «Сначала он не хотел покидать Лондон на два года. Обдумав вопрос, он начал менять свою точку зрения. И мистер Хардинг, и я, однако, постепенно пришли к мнению, что это личность недостаточно космополитическая и слишком городская, чтобы заниматься вещанием в Северном регионе. С другой стороны, нам понравилась его грамотность и расторопность. И мы пришли к выводу, что он был полезным в головном офисе»^[206].

В июле 1936 года Бёрджесс снова обратился в Би-би-си, на этот раз сразу заявив, что он не может ехать в регионы, потому что у него мать-инвалид. Би-би-си внесла его в «резерв, из которого будут заполняться будущие должности. Резерв состоял из двадцати человек». В резюме он утверждал, с характерными для себя преувеличениями, что его хобби – «автомобили и гонки, скалолазание, игра на бирже (академически), игра в сквош и европейский футбол». Также он отметил, что говорит и пишет «по-французски на уровне от умеренного до плохого»^[207].

Бёрджесс вооружился весомыми рекомендациями. Его наставник в Кембридже Джон Барнеби, впоследствии королевский профессор богословия, написал: «Гай Бёрджесс – исключительно способный молодой человек, с самым живым умом, который я встречал у своих студентов за последние пять лет… Он дружелюбен и очень нравится мне лично. Его недостатки – некоторая нервозность и эмоциональная неустойчивость. Однако это не тот человек, в надежности которого вы можете не сомневаться. Нет, я не имею в виду, что, взяв его, вы не можете быть уверены, что он исполнит порученное ему задание. Нет, взяв его, вы получите первоклассные и в высшей степени изобретательные мозги, а также энергичную и решительную личность, что всегда является риском. В целом думаю, что на вашем месте я бы решил, что в данном случае игра стоит свеч»^[208].

Ниже кто-то дописал: «Полагаю, мы можем больше не беспокоиться относительно этого человека».

Также были рекомендации от Джека Макнамары и Денниса Проктора^[209]. Теперь Бёрджесс оказался во главе списка. Его многочисленные попытки проникнуть в истеблишмент наконец оказались успешными.

1 октября 1936 года ровно в 9:30 утра он прибыл к Джеральду Бидлу, директору по обучению персонала, в дом номер 4 по Дачесс-стрит, в Центральном Лондоне, для прохождения трехмесячного курса по изучению основ студийной и производственной работы. Набросок портрета Бёрджесса появился в мемуарах его соученика, Пала Блумфилда, в виде Монморанси. «Комический персонаж с видом собственного превосходства над инструкторами и привычкой засыпать на лекциях. …При этом он иногда просыпался и задавал умные вопросы. …В конце курса он получил такую лестную характеристику, что покраснел»^[210].

Бёрджесс быстро прогрессировал. В конфиденциальном отчете его главного инструктора в конце трехмесячного курса сказано: «У него мозги лучше, чем у всех остальных слушателей. Он великолепно информирован по всем историческим и политическим предметам. Может написать очень хорошее выступление для эфира или рассказ очевидца. Его редакторские способности в полной мере проявились в оформлении новостных бюллетеней для школьных программ. Он обладает хорошей квалификацией для ассистента ведущего, редактора или помощника редактора. К сожалению, у него плохая дикция, и мы не можем рекомендовать для непосредственной работы в студии. Он способен успешно работать на многих должностях в отделе общественных связей и в администрации программ. Но он будет для нас более ценным сотрудником в перспективе, если начнет с практической работы ассистента программ»^[211].

В начале января 1937 года Бёрджесс начал работать ассистентом в департаменте вещания. Он отвечал за фактическое вещание единственной домашней станции Би-би-си – National Programm. Департаментом руководил сэр Ричард Маконахи, ранее работавший в Индии, а с 1930 года – послом в Афганистане. В Би-би-си он пришел в 1936 году.

Заместителем Маконахи был Джордж Барнс, которого Бёрджесс знал и с которым у него было много общего. Барнс был семью годами старше Бёрджесса, учился в Дартмуте и, как и Бёрджесс, был вынужден уйти из-за плохого зрения. Получив высшие баллы по истории в Королевском колледже, Кембридж, он вернулся в Дартмут в 1927 году, как раз когда Бёрджесс оттуда уходил. До того как лорд Рейт в 1935 году лично пригласил его в Би-би-си, он работал пять лет ассистентом секретаря в издательстве Кембриджского университета, где и познакомился с Бёрджессом^[212].

Реальная власть была в руках продюсеров, которые выбирали дикторов, устраивали проверки голосов, заключали контракты и редактировали тексты. Несколько месяцев Бёрджесс работал над разными мелкими заданиями. Одним из его коллег был Горло Путт, которому запомнился «карикатурист с ямочками… сноб и недотепа». Коллега явно не произвел на него сильного впечатления. Ему постоянно приходилось помогать. «Позднее я с удивлением узнал, что он, оказывается, был неотразимо привлекательным для всех»^[213].

Продюсер Би-би-си Фрэнк Джиллард был более снисходителен.

«Бёрджесс был своеволен и тщеславен. Какое-то время он был любимчиком некоторых старших чиновников департамента. Он держался заносчиво. Я был в Бристоле, продюсируя некоторые программы, и находил его несносным. Но нельзя не признать, что он обладал способностями и определенной харизмой. Среди продюсеров он выделялся и знал это. И беззастенчиво этим пользовался»^[214].

В конце марта 1937 года завершился шестимесячный испытательный срок Бёрджесса. Он получил постоянную работу с зарплатой 300 фунтов в год. «Очень способный молодой человек. Плодовит в части идей и быстро учится. Имеет собственное мнение по большинству вопросов, но подчиняется дисциплине. С ним приятно работать. Рекомендуется для приема на постоянную работу». Так было сказано в его характеристике^[215].

Но отношения с вышестоящими лицами не были легкими. 21 июня 1937 года он потребовал повышения, приводя в качестве доводов, то, что ему уже двадцать шесть и он старше всех, кто только что закончил обучение. Кроме того, «по крайней мере один мой сверстник, сейчас работающий в государственном аппарате, получает более 675 фунтов в год». А сам Бёрджесс получил 300 фунтов, работая фрилансером до поступления на Би-би-си. Уже на следующий день было решено повысить ему плату до 400 фунтов. «Мистер Бёрджесс справляется со своими обязанностями в департаменте и является ценным работником. …Если так будет и дальше, уже к тридцати годам он будет получать 600 фунтов в год»^[216].

К этому Маконахи добавил: «Мистер Бёрджесс – человек выдающихся способностей. Он был первым по истории в Кембридже и занимался научной работой в Тринити. Он работает много и хорошо. Я поддерживаю рекомендацию, которая вовсе не кажется мне экстравагантной. В конце концов, предлагаемое повышение годовой платы мистеру Бёрджессу эквивалентно стоимости трехчасового эфира»^[217]. Однако в докладной записке от 25 июня сказано, что повышение заработной платы ничем не оправдано. Он согласился на предложение 260 фунтов, и в апреле его плата уже была повышена до 300 фунтов. «Мы также дали ему разряд В1 – он самый молодой из сотрудников, имеющих этот разряд, – и, как следствие, он получил 40 долларов надбавки»^[218].

Так начались долгие конфликты Бёрджесса с администрацией Би-би-си. Его пренебрежение условностями стало очевидным всем, когда он не представил подходящую фотографию в отдел безопасности, за что получил строгий выговор от руководства, поскольку оставил без внимания четыре напоминания от соответствующего подразделения. Бёрджесс возмущенно ответил, что он уже представил две фотографии, но их почему-то отвергли. Впоследствии оказалось, что на представленных им фотографиях он загорал на пляже в Маргите. В конце концов подходящая фотография все же была найдена^[219].

Бёрджесс работал в самых разных программах. Это были беседы на тему «Пища и физические упражнения», «Ваш почерк и характер», «Путешествие по Белому морю», лекция сэра Уильяма Брэгга о науке, «Путешествие по Афганистану», а также программа о книгах, сделанная совместно с Десмондом Маккарти. Но Бёрджесс в каждую работу привносил личный элемент, скрытно включая темы, представляющие личный интерес, в частности все, что касается России, и приглашая друзей. В августе 1937 года школьный учитель из центральных графств Англии Дж. Э. Уиттэкер рассказывал о своем посещении России в 1930 и 1936 годах, а в ноябре вышла в эфир программа «Советская Россия – новая цивилизация».

В феврале Бёрджесс пригласил Роджера Фулфорда, журналиста, которого он узнал, проведя месяц в «Таймс», для выступления на тему «Когда был коронован Георг IV», основанную на его книге о коронации Георга IV. Потом он предложил ему написать серию статей под общим названием «Они прибыли в Англию», рассказывающих об опыте таких знаменитых личностей, как Эразм и Цезарь, впервые «ступивших на проклятые острова»^[220]. Джон Бетжемен, которого Бёрджесс знал через оксфордских друзей, согласился поговорить об эксцентриках, отец Кима – Сент-Джон Филби – о Мекке и арабах. Супруга Кейнса, балерина Лидия Лопухова, прочитала русские короткие рассказы. Гарольд Николсон и раньше часто выступал на Би-би-си, но теперь его продюсером стал Бёрджесс. Эта пара часто после передачи засиживалась за поздним ужином, и все слухи добросовестно передавались в Москву.

Некоторые запросы первоначально оканчивались ничем, например приглашение Кристофера Ишервуда прочитать некоторые рассказы. «Я видел довольно много Уистона, Уистена, Уистина О. [Уистон Хью Оден] после того, как видел тебя, и должен сказать, увлекся сразу», – писал Бёрджесс другу^[221]. Бёрджесс встретился с Ишервудом, историком из Кембриджа, при посредстве Рудольфа Каца, гомосексуалиста, немецкого еврея и коммуниста, с которым Бёрджесс короткое время до поступления на Би-би-си редактировал финансовый журнал для Ротшильдов. Ишервуд познакомился с ним в Берлине в начале 1930-х годов^[222].

Но больше всего от его покровительства выиграл Энтони Блант, который выступал с рассказами о зимней выставке в Королевской академии, Сикстинской капелле, современном искусстве (с Уильямом Колдстримом) и о спасении произведений искусства от нацистов. Во многом благодаря этим выступлениям он стал считаться авторитетом по современному искусству. Теперь Бёрджесс должен был дать другу другую роль.

Глава 9. Русский вербовщик

Будучи молодым преподавателем, общавшимся с блестящими студентами, обладавшими левыми убеждениями, Блант оказался идеальной кандидатурой «искателя талантов» – агента-вербовщика. Бёрджесс понимал, что, как и он сам, Блант мог фрагментировать свою жизнь, обладая таким же желанием ?pater le bourgeois (шокировать средний класс), таким же догматизмом, упрямством, желанием найти подходящее вероучение, ощущением, что он является чужим и лишним, и стремлением стать частью элиты^[223].

Как и Бёрджесс, Блант был втянут в двойную жизнь на многих уровнях, от группы Блумсбери до апостолов, а также сексуальностью, которую не признавало общество. Они были преданы не государству, а отдельным личностям. Утверждение Форстера, что, если перед ним встанет выбор, предать страну или друзей, он выберет первое, относилось также к Бланту и Бёрджессу. «Любовь и преданность индивиду могут войти в противоречие с требованиями государства. Когда это происходит, я говорю: к черту государство»^[224]. Этот взгляд лучше всего выражается в известном очерке Джорджа Стайнера The Cleric of the Treason, который утверждал, что «гомоэротический этос мог убедить мужчин, таких как Блант и Бёрджесс, что официальное общество вокруг них, какими бы наградами оно ни вознаграждало их таланты, по сути враждебно и лицемерно. Следовательно, оно созрело для свержения, и шпионаж был одним из необходимых средств для достижения этой цели»^[225].

Блант не был очевидным потенциальным агентом – он называл себя бумажным марксистом, – но Бёрджесс умел быть очень убедительным. Стюарт Гемпшир позже писал: «Гай добился морального подчинения от Энтони. Он убедил друга, что поддержать коммунистов – его долг»^[226]. Главным фактором, склонившим Бланта на сторону Бёрджесса, стала гражданская война в Испании, начавшаяся летом 1936 года. Для многих интеллектуалов восстание генералов против демократически избранного правительства Испанского народного фронта показало необходимость выбора между демократией и фашизмом. В то время как западноевропейские правительства отказались вмешиваться, Советский Союз отправил самолеты, танки и 3 тысячи «добровольцев». В интервью 1979 года Блант сказал: «Гай Бёрджесс убедил меня, что я смогу лучше служить делу борьбы с фашизмом, присоединившись к его работе на русских… потому что коммунистическая партия и Россия составляют единственный твердый оплот против фашизма. А западные демократии заняли неопределенную, склонную к компромиссу позицию относительно Гер-мании»^[227].

Джон Корнфорд в августе отправился в Испанию, чтобы сражаться за республику. В конце декабря 1936 года, вскоре после своего двадцать первого дня рождения, он был убит снайпером на горном хребте недалеко от Кордовы. Его гибель побудила к действию многих современников, в том числе Бланта. Он захотел стать человеком действия, а не просто наблюдателем. Вскоре после этого Блант был представлен Дейчу, который произвел на него сильное впечатление. Новый агент получил кличку Тони^[228].

Первым рекрутом Бланта после начала работы с Бёрджессом стал богатый американец, который был вместе с Блантом во время его поездки в 1935 году в Россию, а также апостолом. Майкл Стрейт, начавший изучать экономику в Тринити в 1934 году, был гламурной фигурой из числа кембриджских левых и осенью 1937 года был избран президентом союза. Бёрджесс дал советскому агенту Теодору Малли следующую оценку Стрейта: «Он партийный оратор и также первоклассный экономист. И в высшей степени преданный член партии. …Принимая во внимание его семейные связи, будущее состояние и возможности, можно предположить, что перед ним большое будущее, но не в сфере политики, а в мире промышленности и торговли»^[229].

Стрейт хорошо знал и Бёрджесса, и Бланта, не в последнюю очередь благодаря встречам апостолов. В июне их обоих пригласили в его дом – Дартингтон-Холл – в Девоне, где Бёрджесс играл в крикет в саду с семилетним братом Стрейта Биллом. В ноябре 1936 года Джеймс Клагмен, имея целью смягчение политики вербовки, устроил ужин для Стрейта, на котором присутствовали и Бёрджесс, и Блант. Стрейт был настолько потрясен и взволнован искушенным блеском Бёрджесса и Бланта, что, вернувшись в свою комнату в полночь, сразу написал матери письмо. В нем он утверждал: «Я научился любить студентов-коммунистов, хотя мне и не нравится сам коммунизм. …Они считают, что мир находится на пороге новой эры. Старый век умирает, распадаясь и в экономическом, и в социальном плане»^[230].

Умный, красивый, внесший весомый вклад в революционную литературу, Корнфорд без труда увлекал юных агентов. Бёрджесс предположил, что в память о Корнфорде Стрейт подхватит его знамя и будет работать на Коминтерн. Он доложил в Москву, что через Бланта проинформировал Стрейта о «необходимости использовать Америку и его семью, чтобы исчезнуть. Он мог показать, что смерть Джона К. сокрушила его, и остаток семестра не выходить из своей комнаты, вести себя как физически сломленный человек. Что же касается политики, не идти дальше вопроса: за что умер Джон?»^[231]. Стрейт согласился, сделал вид, что смерть Корнфорда оставила его сокрушенным и лишенным иллюзий, и, отказавшись от возможности стать президентом Союза, он вернулся в США, чтобы проникнуть в правительственное агентство. Бёрджесс предложил для него прозвище Найджел^[232]0.

Следующим завербованным агентом стал Джон Кернкросс, в 1934 году прибывший в Кембридж для изучения современных языков в Тринити. До этого он получил степень в Сорбонне. В начале 1936 года он сдал экзамены для соискателей мест в правительственных учреждениях и теперь работал в Форин Офис. Он иногда встречался с Бёрджессом на светских мероприятиях и довольно скоро заметил сдержанный интерес к своей персоне. «Оглядываясь назад, я не сомневаюсь, что нас свел вместе КГБ, – писал он. – Бёрджесс вращался в кругах экзальтированных людей, был хорошо информирован, имел широкий кругозор и мог поддержать беседу по самым разным вопросам. Признаюсь честно, мне иногда льстило его внимание»^[233].

Бёрджесс познакомил его с Гарольдом Николсоном и Вольфгангом фон Путлицем, сотрудником германского посольства. В последнее воскресенье февраля 1937 года была устроена встреча Кернкросса с Луисом Макнисом. Бёрджесс и Кернкросс вместе вернулись в Лондон поездом и на последующих встречах продолжали политические дискуссии. 1 марта Бёрджесс доложил в Москву: «Кернкросс: вчера он провел весь вечер со мной. Представляется, что я сумел заинтересовать его своей персоной. Это ясно из бесед. Он обещал прийти снова. Я имел с ним долгий разговор об английских и французских идеях, о французской истории и т. д. От обсуждения этих вопросов мы перешли к политике (я сделал вид, что являюсь сторонником Каутского) [германский социал-демократ, теоретик], мы говорили о ревизионизме, суперимпериализме, консерватизме и марксизме. Я сформировал предварительное мнение о нем. По какой причине он присоединился к нам? Им руководили чисто культурные соображения, в противоположность социальным и радикальным»^[234].

Когда Кернкросс упомянул, что собирается в Париж, Бёрджесс объявил, что будет там в это же время, и предложил встретиться в кафе le Select, где обычно собирались гомосексуалисты. Выбор удивил Кернкросса, который счел Бёрджесса гетеросексуалом, после того как однажды неожиданно явился к нему на квартиру, где после долгого ожидания его встретил взъерошенный Бёрджесс, извинившийся за задержку и объяснивший его тем, что был с девушкой. Кернкросс не пришел в кафе, но вскоре все же был завербован с привлечением Джеймса Клагмена в роли связного и получил кличку Мольер^[235].

Следующим завербованным агентом стал Горонви Рис. В ноябре 1937 года, после прочтения в «Спектейторе» его анализа книги James Hanley, Grey Children, A Study of Humbug and Misery in the South Wales, Бёрджесс воспользовался благоприятной возможностью. Как-то вечером, находясь в квартире Риса – мужчины сидели за бутылкой виски, – Бёрджесс ввел его в курс дела. Рис вспоминал, что его глаза при этом были «странно пустыми и невыразительными, словно он обдумывал некое важное решение с серьезностью и напряжением, отнюдь ему не свойственным». Тогда Бёрджесс сказал: «Хочу сообщить тебе, что я – агент Коминтерна и был им с тех пор, как оставил учебу в Кембридже»^[236].

Рис, привычный к фантазиям Бёрджесса, не поверил ему. «Почему? – спросил тот. – Почему, по-твоему, я так себя вел, когда покинул Кембридж? Почему я вообще его покинул? Почему я вышел из партии и притворился фашистом?»^[237]

Бёрджесс одарил его долгим взглядом, словно одновременно бросая ему вызов и оценивая, и сказал: «Хочу, чтобы ты работал со мной, помогал мне» – и дал ему имя другого агента, Энтони Бланта, чтобы доказать его полномочия. «Но ты не должен говорить с ним об этом, – сказал Гай. – По правде говоря, я не должен был называть тебе его имя. В этой работе жизненно важно, чтобы как можно меньше людей знало, кто в ней участвует. Обещай, что не будешь заговаривать с ним об этом». И я обещал»^[238].

Больше нет упоминаний о работе Бёрджесса или о том, что должен был делать Рис, но позже он рассказал, как переживал из-за вынужденного разрыва с коммунистической партией и как хотел продолжать работу: «Он завидовал тем открытым коммунистам, которым не надо было скрываться. Его повествование о жертве, на которую он пошел ради своих убеждений, показалось мне искренним и прочувствованным. Мне также показалось, что, возможно, вызванное такой ситуацией напряжение может объяснить необычные отклонения от нормы и излишества в его личной жизни»^[239].

Рис сразу доверился своему любовнику, утверждает писательница Розамунд Леман, также знавшая Бёрджесса. «Горонви сказал мне, что Гай – агент Коминтерна, и предложил ему стать таким же. Не думаю, что это было так уж удивительно. …Многие молодые люди отправлялись в составе интернациональных бригад в Испанию, и я решила, что Гай выбрал такой способ помочь. …Я спросила Горонви, намерен ли он помогать Гаю, но он только сердито пыхтел и фыркал»^[240].

В рассказе о попытке его вербовки Рис ничего не говорит о том, принял он или нет предложение Гая. Архивы советской разведки помогают заполнить этот пробел. Рис вовсе не был пассивным адресатом неожиданного предложения о вербовке. Он выразил активное желание присоединиться к коммунистической партии, и Бёрджесс предпринял шаг с вербовкой, объяснив, что он сможет сделать больше, оставаясь вне партии^[241].

Куратор НКВД, находившийся в контакте с Бёрджессом, доложил в Центр, что Бёрджесс считает Риса ключевым элементом своей вербовочной стратегии: «Работа, которую он будет делать с большим моральным удовлетворением и абсолютной уверенностью в успехе и эффективности, – вербовка молодых людей, оканчивающих Оксфордский и Кембриджский университеты, и подготовка их к поступлению на государственную службу. Для этой работы у него есть такие помощники, как Тони [Блант] в Кембридже и Гросс [Рис] в Оксфорде. Малышка [Бёрджесс] возвращается к этой идее при каждой встрече…»^[242]

В 1938 году Рис был завербован, «чтобы помочь партии». У него были разные клички – Гросс, Флит. Его знание слухов, циркулировавших среди оксфордского руководства, в первую очередь колледжа Всех Душ, где членами совета было несколько министров кабинета, оказались бесценными. Центр также интересовался одним из его контактов – «женщиной, связанной узами брака с семьей Черчилля, жившей во время мюнхенского периода в Праге и предположительно игравшей роль посредника между Черчиллем и Бенешем. Флит и [имя пропущено] были близкими друзьями друга Бенеша»^[243].

Продолжаются споры относительно степени вовлеченности Риса. Офицер советской разведки и историк Олег Царев сказал дочери Риса Дженни, что Гросс так и не «реализовал» себя в роли, которую Бёрджесс ему предназначил. «Мы это точно знаем… агент-вербовщик – совсем другой человек… Гросса вообще едва ли можно назвать «агентом», скорее он был «источником», «оперативным контактом», хотя он знал, как обстоят дела, и не сомневался, что вся информация, которую он сообщает Гаю, уходит в Советский Союз»^[244].

Далее Царев утверждает: «Нам неизвестно, что произошло между 1938 и 1939 годами, поскольку в Москву информация не поступила. Рис мог сказать что-то Бёрджессу, он мог снабдить его чем-то более существенным. Но был шанс, что он не доложит об этом в Москву, и, если он не доложил, мы этого не знаем»^[245].

Как бы его ни называли, Рис стал важным информатором для своего друга. Впоследствии он также стал величайшей угрозой.

Глава 10. Джек и Питер

Осенью 1936 года Бёрджесс встретил молодого человека, который стал его периодическим любовником и слугой на следующие четырнадцать лет. Джек Хьюит родился в Гейтсхеде в 1917 году. Он был сыном жестянщика, работавшего на коксовую и газовую компанию – он изготавливал и ремонтировал газометры. Мать Джека совершила самоубийство, когда мальчику было двенадцать лет. В 1932 году он приехал в Лондон, где работал сначала портье, потом телефонным оператором в гостинице, после чего стал танцовщиком. Но из-за небольшого роста – 5 футов 7 дюймов – он не мог зарабатывать этим себе на жизнь и находил лишь случайные заработки в провинциальных театрах.

Позже Хьюитт вспоминал: «Когда я его впервые увидел, хотя тогда я не знал, кто это, он сидел в машине у служебного входа в Саут-Лондон-Палас – захудалого театра на Уолворт-Роуд в Южном Лондоне, где я дважды в неделю появлялся в кордебалете спектакля «Нет, нет, Нанетта». Я удивился, что здесь делает такой привлекательный молодой человек, и предположил, что он ждет одну из девушек. Будучи любопытным, я стал подглядывать – очень хотелось узнать, кто эта счастливица. Потом из гримерки вышел один из парней. Он сел в машину, и она сразу тронулась с места. На следующий день я спросил Дугласа – парня, который сел в машину, – кто этот красивый незнакомец. Тот ответил, что это его друг с Би-би-си, и предупредил, чтобы я держался от него подальше. Мужчина в машине был Гай»^[246].

Вскоре после этого Хьюит зашел на Стрэнд в паб, популярный среди гомосексуалистов. Он назывался «Гроздь винограда», но посетители обычно именовали его 45 – по номеру дома. Там один из мужчин предложил Хьюиту пойти вместе с ним на вечеринку. Они прошли несколько сотен ярдов до незаметной двери на Уайтхолл^[247].

«Там было человек двадцать, все мужчины, много выпивки, но, к сожалению, никакой еды. Там были Брайан Ховард и Энтони Блант, хотя тогда я их еще не знал. Неожиданно я заметил человека, который ждал в машине Дугласа. Он пришел, когда меня загнал в угол большой мужчина по имени Рудольф Кац. Он спросил: «Этот старый мошенник досаждает тебе?» Кац ушел. Я сказал, что должен идти, и Гай предложил подвезти меня, если я смогу минутку подождать. Мы поехали на Честер-сквер, где у Гая была квартира, и так все началось… Он отвез меня в кафе на набережной, где угостил мясным пирогом и чашкой чаю, а потом на Честер-сквер. Он жил на верхнем этаже высокого дома, расположенного напротив Святого Марка. И мы впервые легли в постель вместе.

Так я познакомился с Гаем Бёрджессом, и между нами начались отношения, продлившиеся четырнадцать лет. Я не переехал на Честер-сквер сразу. Я оставил за собой комнату на Оксфорд-Террас, но приходил на Честер-сквер каждый день. Это вошло в привычку. Я убирал квартиру, следил, чтобы на рубашках были все пуговицы, чистил одежду, которая всегда была мятой и покрытой сигаретным пеплом. Он был самым неопрятным из людей, которых мне довелось встретить. …Вначале наши отношения больше напоминали отношения слуги и хозяина»^[248].

В свою очередь, Бёрджесс, называвший Хьюита Шваброй, пытался заинтересовать его литературой, побуждал читать Джейн Остин и Элизабет Гаскелл. Но все старания политизировать его ни к чему не привели. Хьюит утверждал, что не может себе позволить быть социалистом. Имея 700 фунтов в год от канадского трастового фонда, Бёрджесс мог себе позволить быть щедрым и покупать Джеки одежду, в том числе у Хос и Кертис.

У Бёрджесса всегда находилось время для рабочего класса. Джеки вспоминал: «Он носил меня, как некий знак, символ. Я – Джеки Хьюит из Гейтсхед-он-Тайн… но это не мешало ему брать меня с собой повсюду. Как-то вечером он дал мне поносить галстук старого итонца и велел говорить всем, что я учился в колледже… Он полагал, что никто из тех, с кем мы встретимся, не был в колледже. Мы оба были в галстуках старых итонцев, и никто не задал ни одного вопроса»^[249].

Хотя Хьюит не переезжал на Честер-сквер до 1937 года, он делал всю работу по дому и готовил.

«Я был хорошим поваром. Гай любил кеджери или пастуший пирог, детскую еду. Я делал пастуший пирог, используя копченого угря, получаемого Гаем от Фортнума. У него было собственное блюдо, которое он готовил, когда решал провести день в постели. Прежде всего, он заказывал дюжину бутылок красного вина в винном магазине Виктории. Потом он укладывал лосось или копченую пикшу на сковороду, добавлял туда печеные бобы и овес или рис и подогревал. Блюдо пахло отвратительно, но он говорил: «Это питание, которое мне нужно на день. Убирайся!» И он проводил целый день в постели с бумагами, книгами, сигаретами и сковородой блюда, не имевшего названия, и пил красное вино»^[250].

Хьюиту приходилось выполнять и секретарские обязанности. «Он никогда не распечатывал письма, не интересовался счетами, уведомлениями из банка. Мне всегда приходилось вскрывать конверты и говорить ему, что надо оплатить. В квартиру приходили только счета. Его личная корреспонденция шла в Реформ-клуб. Счета за газ, свет, телефон и письма из Куттс-банка игнорировались. Если я не оплачивал телефон, его нередко отключали. Гай очень любил болтать по телефону. У нас был хороший номер – Реджент 1530»^[251].

Хотя у Бёрджесса теперь был постоянный партнер, это не мешало ему искать сексуальные удовольствия на стороне, и мужчины часто ссорились. «Он был самый неразборчивый человек из всех живущих. Он спал со всем, что двигалось, и нередко говорил, что ему подойдет любой в возрасте от семнадцати до семидесяти пяти. …Он не был приверженцем какого-то одного типа. Его партнер должен был обладать привлекательностью и быть из рабочего класса. …Если кто-то изобрел гомосексуализм, это был именно Гай Бёрджесс»^[252].

Позже Горонви Рис писал: «Помимо политической деятельности Гай вел очень активную, чрезвычайно неразборчивую и, пожалуй, даже грязную сексуальную жизнь. Он был груб и даже жесток с любовниками, но его сексуальное поведение имело и привлекательные аспекты. Он был в высшей степени притягателен для представителей своего пола и не имел запретов, характерных для молодых людей его возраста, образования и социального положения… В этом он отличался от своих кембриджских друзей, которые почти все были гомосексуалисты, но намного более застенчивые, чем Гай, не верящие в свои силы и потому менее успешные в сексуальных авантюрах. …Раз или два он переспал со всеми своими друзьями, а также со всеми, кто этого хотел и не был физически отталкивающим. Сделав это, он освободил многих из них от комплексов и ограничений.

Подобные связи не длятся долго, но Гай обладал способностью удерживать привязанность людей, с которыми он спал, и также каким-то странным способом сохранять нечто вроде постоянного доминирования над ними. Это положение укреплялось тем, что еще долго после того, как связь закончилась, он помогал друзьям наладить их сексуальную жизнь, которая их часто не удовлетворяла, выслушивал рассказы об их эмоциональных трудностях и даже, если надо, находил для них подходящих партнеров. …Нельзя не задаваться вопросом, чем он руководствовался, оказывая услуги друзьям, – искренним желанием помочь или сознательным (или бессознательным) стремлением доминировать»^[253].

В его успехе есть, судя по всему, помимо мальчишеского очарования, другой элемент, что подтверждают два его бывших любовника. Джеймс Лис-Милн поведал: «Стюарт Престон рассказал мне, что Гай Бёрджесс обладал достоинством, которое надо было видеть, чтобы поверить. Это было секретное оружие его очарования. Любой обладатель такого достояния был обречен на успех. Да, сказал я, но ведь не с любым человеком. Нет, с любым, сказал С. Он наверняка был очень грязным, сказал я. Очень, подтвердил он^[254]. А Брайан Ховард признался Гарольду Эктону, «что его достоинство имеет гигантские размеры. Настоящая громадина. Этим можно объяснить его успех в некоторых сомнительных кругах»^[255].

«Бёрджесс находил любовников среди представителей всех социальных категорий, писал его советский куратор. Он явно предпочитал водителей грузовиков и других рабочих. Им он, как правило, платил за секс. Ему нравилась их компания, и он нередко подвергал их безжалостному допросу о том, как они справляются с депрессией»^[256]. Представляется интересным, что, несмотря на его желание доминировать и контролировать все, по признанию его постоянного партнера, в любви он предпочитал пассивную роль. «Ему нравилось, чтобы его трахали, как женщину»^[257].

Хьюит не писал о садомазохистских тенденциях Бёрджесса, которым он часто потворствовал в поездках. В августе 1937 года, к примеру, Бёрджесс в составе группы, куда входил Брайан Ховард, был в Зальцбурге, где вся компания нарядилась в ледерхозен (национальная одежда баварцев и тирольцев), и «Брайан хлестал Гая за столом красными плетками. Брайан использовал Гая – то смеялся с ним, то замахивался, чтобы ударить его. Сидя во главе стола, он был как погонщик десятка мулов. Его плеть доставала по всей длине стола, поощряя одних, ударяя других. К Гаю он был особенно беспощаден, но Гаю это нравилось…»^[258]. Однако случайные сексуальные связи Бёрджесса привели к закономерному результату. В январе 1937 года он подхватил сифилис и был госпитализирован для весьма болезненного лечения^[259]. В следующем году врач Бёрджесса, Пьер Лансель, написал справку для Би-би-си, удостоверяя, что «мистер Гай Бёрджесс был сегодня на приеме и я порекомендовал ему… отпуск, учитывая состояние его нервной системы»^[260]. Истина заключалась в том, что он был арестован и обвинен в сексуальных домогательствах на вокзале Паддингтон. Как говорили друг другу завсегдатаи Честер-сквер, «Гай встретил свое Ватерлоо на вокзале Паддингтон»^[261].

Истец утверждал, что соответствующая записка была подсунута под перегородкой между кабинками в туалете. Бёрджесс со своим всегдашним высокомерием ответил, что занимался своими делами, читая «Мидлмарч» Джордж Элиот, когда кто-то просунул под перегородку записку с грязным предложением. А он всего лишь взглянул на нее и вернул обратно. После сверки почерков его оправдали, но эпизод привел к нервному срыву, и он посчитал себя вправе покинуть страну. Часть «отпуска» он провел с Блантом в Париже, а потом вместе с матерью и Блантом перебрался в Канны^[262].

Там он познакомился с семнадцатилетним Питером Поллоком, которого Хьюит назвал «потрясающим… самым красивым юношей, которого мне доводилось видеть»^[263]. Он был наследник инженерной компании Accles & Pollock, только что окончил школу и остановился в том же отеле вместе со своим овдовевшим дедушкой. «Он был сражен мной наповал, вспоминал Поллок, Энтони тоже. Но Гай был первым». Между Бёрджессом и Поллоком немедленно началась связь, хотя Питер был очень неопытным^[264].

Шарж Бёрджесса – изображение неизвестного юноши

Так началась, вероятно, самая важная из любовных связей Бёрджесса, и Поллок нередко оставался на Честер-сквер. Позже Поллок признался, что ему не нравился секс с Бёрджессом, но он «обожал всех людей, с которыми общался, тех людей, о которых читал, – Роз Леман и Э.М. Форстер. И я был восхищен мозгами Гая. Он был лучшим на свете собеседником, не считая Фрэнсиса Бэкона»^[265].

8 апреля доктор Лансель снова написал справку в Би-би-си о том, что Гай Бёрджесс не вернется из отпуска на юге Франции в ближайшем будущем: «Сегодня ко мне приходила мать мистер Гая Бёрджесса, только что вернувшаяся из Южной Франции, где она присматривала за сыном. Она сообщила, что он чувствует себя несколько лучше, но пока еще недостаточно хорошо, чтобы вернуться домой. Он все еще сильно нервничает и страдает от бессонницы»^[266].

К этому времени Бёрджесс уже вернулся в Париж, где и оставался до конца апреля. 9 апреля он написал на фирменном бланке отеля «Риц» записку Розамунд Леман, которая была в городе с братом Джоном, выступавшим на конференции Soci?t? des Intellectuels Antifascistes. Гай большую часть дня спал, но все равно был глубоко обеспокоен политической ситуацией, считая ее «самой отвратительной политической шизофренией. …Я провожу половину своего времени здесь, а половину – с Эдди Пфейфером (см. прилагаемую вырезку из Populaire, которую хвастливо разослал всем), помогая формировать французский кабинет. Я знаю о Даладье уже полтора года – думаю, там могут быть проблемы… Я вернусь, когда почувствую себя хорошо. На данный момент Лондон и люди являются для меня невозможными»^[267].

Пребывание Бёрджесса во Франции затянулось не только из-за его нервов. 11 марта германские войска вошли в Австрию, и спустя два дня страна была аннексирована. Переехав в Париж, Бёрджесс смог получить от Пфейфера подробный отчет о дебатах во французском кабинете и позиции разных его членов в отношении аншлюса. Эту информацию он немедленно передал не только в Москву, но и своему новому нанимателю – британской разведке.

Глава 11. Британский агент

В октябре 1936 года Дональд Маклин сообщил, что его навестил офицер МИ-6 Дэвид Футмен, и Бёрджессу предложили подружиться с ним, используя его литературную деятельность. После некоторых задержек Бёрджесс, прочитав «Балканские каникулы» Футмена, 25 мая 1937 года написал его литературным агентам Cristy & Moore, пригласив автора поговорить о путешествиях в стиле его книги^[268].

Они встретились в теперешнем «Лэнгхэм-отеле», тогда бывшем отдельным корпусом Би-би-си. В своем докладе в Москву Бёрджесс писал: «Он интеллигентный спокойный человек английского типа, но быстрый, умный и элегантный. …Я узнал кое-что о его прошлом. Примерно в 1920–1924 гг. он работал вице-консулом в Египте, потом занимался такой же деятельностью в Белграде. Впоследствии он оставил консульскую службу и стал представителем ряда крупных компаний на Балканах. Так продолжалось несколько лет, после чего он вернулся на государственную службу, где трудится и сейчас в отделе паспортного контроля. Мы немного поговорили об этой организации – отделе паспортного контроля. По его словам, она занимается наблюдением за иностранцами и урегулированием проблем в паспортной службе. Я проверил это через другого гражданского служащего, Проктора. Ф[утмен] всегда начеку. Но думаю, я ему понравился. К этому я и стремился»^[269].

Не удовлетворившись докладом, Бёрджесс приложил карандашный набросок и домашний адрес офицера МИ-6, написанный на фирменной бумаге автомобильного дилера с Мейфэр, которая сохранилась в архивах до сего дня. Бёрджессу пока не до конца доверяли в московском Центре, и другой агент, Кити Харрис, наблюдала за встречей Бёрджесса и Футмена и подтвердила его версию событий. Это была первая серьезная операция советского агента по проникновению в МИ-6^[270].

После нескольких совместных ланчей мужчины стали друзьями. Футмен несколько раз выступал по радио. Его дебют состоялся 17 июня, тема – «Они приехали в Англию». Бёрджесс теперь не был оформлен официально. Он работал на Джозефа Болла по поручению премьера Невилла Чемберлена, но также на МИ-6 и Форин Офис, которые желали знать, чем Чемберлен и его люди занимаются за их спинами.

Болл служил офицером в МИ-5 с 1915 до 1926 года, после чего перешел в центральный офис Консервативной партии, где, будучи руководителем научно-исследовательских работ, имел теневую разведывательную и пропагандистскую роль. Он был близок к Чемберлену – они вместе рыбачили – и имел собственные прямые связи с итальянским послом в Лондоне, графом Гранди, через англо-германское товарищество. Вероятно, он был подходящим человеком для Бёрджесса в новой роли тайного курьера между Даунинг-стрит, 10 и французским правительством через Пфейфера.

Чемберлен считал постоянного заместителя министра иностранных дел сэра Роберта Ванситтарта убежденным антифашистом и предпочитал действовать в обход его через сэра Хораса Вильсона, тайно пытаясь задобрить Гитлера. Но «ни патроны, ни Пфейфер и его визави не знали, что по пути Гай заходил в комнату отеля «Сент-Эрминз» в Вестминстере и встречался с человеком, который делал фотостатические копии писем, пока он ждал»^[271]. Этим человеком был контакт Бёрджесса из МИ-6 Дэвид Футмен, который затем передавал документы Ванситтарту. Секретные документы также направлялись русским хозяевам Бёрджесса, интересовавшимся любыми действиями, которые могут позволить Гитлеру обрушить всю свою мощь на них.

Бёрджесс снова пригодился Дэвиду Футмену уже через несколько недель, в мае 1938 года, когда он узнал от Джека Хьюита, тогда работавшего оператором на телефонной станции «Горинг-отеля», что туда прибыл Конрад Хенлейн, нацистский лидер судетских немцев, чтобы обсудить с британским правительством претензии Гитлера на северную часть Чехословакии. Джек Хьюит позже писал: «Я рассказал об этом Гаю, потому что Хенлейн принимал много довольно странных телефонных звонков от хорошо известных людей, которые хотели увидеться с ним, но не приходили в отель. К примеру, Рэндольф Черчилль договорился встретиться с ним в такси у Виктория-Палас. Брендан Брэкен условился о встрече в захолустном пабе на берегу. Когда я рассказал Гаю об этих свиданиях, он очень заинтересовался. Он кому-то позвонил и договорился с человеком, с которым разговаривал, встретиться с нами и выпить вместе. Мы пошли в паб за станцией Сент-Джеймс-Парк, недалеко от Бродвея, и там встретились с человеком, который представился мне как Дэвид. …Следующие три дня я работал с утра до полуночи и записывал все номера, с которыми связывался Хенлейн. …Гай был очень доволен, а значит, и я был доволен. Неделей позже он передал мне конверт, в котором было четыре пятифунтовых банкнотов и листок бумаги с одним словом: «Спасибо!» Моя первая плата за оказанную услугу^[272].

Британское наблюдение за Хенлейном продолжалось. 13 мая Николсон устроил для Хенлейна «званый чай» в доме номер 4 по Кингс-Бенч-Уолк, якобы по указанию Ванситтарта, но, возможно, также и Гая – где собрались разные члены парламента, в том числе Джек Макнамара. Хенлейн озвучил свое желание получить автономию от Чехословакии и в свою очередь получил заверения, что Британия не будет вмешиваться и поддерживать Чехословакию. Эта информация представляла большой интерес для русских^[273]. В том месяце Бёрджесс узнал от Футмена, что «есть работа» в отделе паспортного контроля, и был представлен за ланчем в клубе RAC коммодору Норману, бывшему главе отделения МИ-6 в Праге, одного из ключевых центров британских разведывательных операций против Советского Союза. «Во время ланча оказалось, что Норман оценивает Бёрджесса для миссии в Италии. Его задача – выяснить, каково отношение Муссолини к Испании теперь, когда силы Франко выигрывают гражданскую войну»^[274].

Бёрджесс предложил обратиться к Виктору Ротшильду, чтобы тот дал ему прикрытие – работу в отделении семейного банка в Риме. Это понравилось Норману, который открыл, что Ротшильд уже работает над тайным научным проектом для военного министерства в Кембридже. Футмен сказал Бёрджессу, что он произвел хорошее впечатление, но его прикрытие, как банкира, может оказаться неубедительным. Тогда Бёрджесс предложил принять обличье преподавателя. Он сказал своему советскому куратору, что, как бы между прочим, признался Футмену, что в университете был коммунистом.

Вовсе не желая отделаться от Нормана, он, в то же время, чувствовал, что перед ним открываются другие возможности, и обещал устроить встречу с главой контрразведки МИ-6. Вскоре после этого Бёрджесса познакомили с Валентином Вивианом, главой отделения V, который произвел на него большое впечатление глубокими знаниями марксистской теории и политики Коминтерна. Бёрджесс сообщил своим советским хозяевам: «Мне было крайне неприятно, когда выяснилось, что, за исключением отчета о работе Седьмого конгресса Коминтерна, я почти ничего не читал о текущих тенденциях в марксистской теории после 1934 года, когда я вышел из партии»^[275].

Теперь Бёрджесс получил поручение МИ-6 пополнить свои знания марксистской теории и начать разработку таких людей, как издатель Виктор Голланц, который считался «очень важным и крайне опасным». Вивиан сказал Бёрджессу, что «и в Оксфорде, и в Кембридже есть тайные члены партии, которых следует установить. А еще «в Би-би-си имеется подпольная коммунистическая организация. …Необходимо выяснить, кто в нее входит». Бёрджесс искренне наслаждался иронией ситуации, особенно когда ему было поручено проникнуть в партию и устроить получения должности, связанной с культурой, в Москве^[276].

Бёрджесс размышлял: «Подозревает ли меня Ф[утмен]? Думаю, нет. Почему? Классовые шоры: Итон, моя семья, интеллектуал. Подчеркну, что я всегда говорил тебе: «Избегай людей вроде меня. Нас подозревают по историческим причинам». Теперь я говорю: «Только такие люди, как я, вне подозрений»^[277].

Хотя Бёрджесс теперь был оперативником британской разведки, ему все еще не полностью доверяли в Москве. Когда все «великие нелегалы» были ликвидированы, упрятаны в лагеря или скрывались, никто не мог одобрить акции Бёрджесса, которые Центр считал слишком рискованными для деятельного агента и отвлекающими от основной цели – проникновение в святая святых британской разведки. Бёрджесс покорно согласился, а в МИ-6 заявил, что коммунисты ему не поверят. Ведь он «очень успешно в течение последних пяти лет создавал себе репутацию пьяницы, возмутителя спокойствия, интеллектуала и фашистского ренегата»^[278].

После этого Бёрджесс представил русским кураторам другую идею, якобы идущую от Вивиана: он обратится в русское посольство в Лондоне и попросит помощи у посла Майского в написании книги о русском терроризме. «Тогда я смогу поехать в Москву, если британцы захотят, а русские одобрят мою работу»^[279].

Москва правильно оценивала своих людей, что доказывает психологический профиль Бёрджесса, составленный Дейчем: «Сначала он распылялся, часто действовал по собственной инициативе, не спрашивая нас, и, поскольку не имел опыта, совершал ошибки. Мы пытались заставить его снизить темп, и поэтому ему казалось, что он делает очень мало. Если он делал что-то не так в своей работе на нас, он приходил и честно обо всем рассказывал. Был такой случай. До ноября 1935 года я был в отпуске в Советском Союзе. У него был очень хороший друг – американец [имя не установлено], который в это время приехал в Лондон, и он [Бёрджесс] сказал ему, что выполняет особую работу. Впоследствии встретившись со мной, Малышка рассказал мне об этом, причем был в подавленном настроении – его мучило раскаяние. Сначала он пытался объяснить свой поступок отчаянием из-за невозможности контактировать с нами. Но потом он признался, что им руководило желание похвастаться. …Малышка – явный ипохондрик и всегда думает, что мы ему не доверяем. Это может объясняться главной чертой его характера – внутренней нестабильностью. Следует отметить, что за время работы на нас он существенно выправился в этом аспекте. Он неоднократно пытался убедить меня, что мы – его спасители. Отсюда его настороженность и опасения совершить ошибку, которая приведет к его отстранению от работы. Я продемонстрировал доверие к нему, заверив, что считаю его не посторонним человеком, а товарищем»^[280].

Глава 12. Встреча с Черчиллем

Бёрджесс делал неплохую карьеру в Би-би-си. В декабре 1937 года его заработок увеличился с 300 до 400 фунтов. В конце года Маконахи дал такую характеристику юному продюсеру: «Блестящие способности, широкий кругозор, начитанность, острое чувство юмора. Он – восхитительная компания. Выпустил несколько прекрасных программ. Может делать это, если по-настоящему заинтересуется. Попадая в неловкую ситуацию, испытывает неуверенность в себе. Испытывает природную неприязнь к рутинной работе и потому, бывает, упускает детали. Он это понимает, и в последнее время существенно выправился. Любит свою работу и, приобретя опыт, станет еще более ценным сотрудником»^[281].

На фоне развивающегося международного кризиса Бёрджесс считал, что в Би-би-си должен быть собственный дипломатический корреспондент с доступом в Форин Офис и кабинетом в главном офисном здании, с допуском к секретной информации и возможностью получения дипломатических телеграмм. Разумеется, на это место он выдвинул себя, но из идеи ничего не вышло. Тогда он решил влиять на события через своего наставника Гарольда Николсона^[282].

Гарольд Николсон был регулярным участником «Паст уик». В этой передаче ведущий последовательно рассказывал о событиях предыдущей недели. Он должен был выступить 5 сентября и рассказать о Судетском кризисе. Днем раньше президент Бенеш требования автономии немецкого меньшинства в стране. Джордж Барнс чувствовал, что сценарий Николсона, который пропагандировал поддержку Чехословакии вплоть до вступления в войну, а не уступку требованиям Гитлера, то есть политику, выгодную русским, прежде всего должен быть одобрен главой новостного отдела Форин Офис Рексом Липером. Обеспокоившись, что такая передача может оказаться провокационной в столь сложный момент в международных отношениях, Липер показал сценарий сэру Александру Кадогану, постоянному заместителю министра иностранных дел Великобритании, который предложил снять передачу с эфира. В конце концов был найден компромисс. Николсон согласился смягчить острые моменты, а Барнс при этом был готов прекратить программу, если он отойдет от согласованной линии^[283].

19 сентября, в самый разгар Мюнхенского кризиса, Николсон записал в своем дневнике: «Я встретил Гая Бёрджесса, который с мрачной иронией отозвался о моей передаче. Тогда я пошел в «Кафе Роял», где встретился с Джеймсом Поупом-Хеннесси, который был вне себя из-за позора Англии»^[284]. Мнение Бёрджесса о необходимости противостоять Гитлеру было известно его наставнику. Он знал из собственных тайных поездок между Парижем и Лондоном, что британское правительство будет продолжать покатать Гитлеру и не собирается приходить на помощь Чехословакии. Это подтвердил Джон Кернкросс, укрепив подозрения русских в том, что Англия и Франция хотят заключить сделку и развязать Германии руки для нападения на Россию^[285].

Только общественное мнение могло изменить позицию правительства, и Бёрджесс имел в своем арсенале мощное оружие – влиятельную политическую программу «Паст уик». Через несколько дней после того, как Николсону «заткнули рот», Бёрджесс написал ему: «Отныне и впредь, поскольку заседания парламента прекратились, единственными передачами, посвященными обстановке в мире, будут ваши, и я могу поддержать ваше желание (а оно у вас есть, я знаю) со всей серьезностью обсудить разные политические события прошедшей недели, то есть сделать именно то, что вы хотели сделать в беседе о Чехословакии. Надеюсь, мы встретимся в понедельник. Кстати, вы помните, что сказали мне относительно великой мирной речи Гитлера? Из одного или двух комментариев, дошедших до меня, это представляется зловеще возможным. Может даже дойти до требования созыва конференции союзников (без России) для выработки нового соглашения, которое заменит Версальский договор для всей Южной и Восточной Европы, а также колоний»^[286].

Вероятность войны стала больше, когда Гитлер потребовал немедленной оккупации Германией немецких регионов Чехословакии. В лондонских парках стали рыть траншеи, людям раздавали противогазы. Советский Союз подтвердил свою приверженность договору о взаимопомощи с Чехословакией, и 23 сентября была проведена мобилизация. На следующий день последовала частичная мобилизация во Франции. 26 сентября Британия уведомила Германию, что, если произойдет вторжение в Чехословакию, Британия и Франция придут ей на помощь. На следующий день прошла мобилизация британского флота. Мир затаил дыхание. Чемберлен вылетел в Мюнхен на встречу с Гитлером. Двумя днями позже он вернулся, договорившись о мире^[287].

Хотя Бёрджесс изначально не был заказчиком, он участвовал в подготовке одной из самых амбициозных серий передач Би-би-си того времени. «Средиземноморье» должно было стать многосерийной передачей, посвященной исторической важности Средиземного моря, с выпусками по четвергам с 20:30 до 21:00 с октября по декабрь. Такой формат «был выбран, чтобы проиллюстрировать хроническую опасность фашистской агрессии, которая являлась реальным фоном войн в Абиссинии и Испании»^[288]. Его ведущими планировались такие столпы, как Э.Х. Карр и Х. Сетон-Томпсон, Арнольд Тойнби и сэр Роналд Сторрз. В первой передаче 6 октября должен был выступить Уинстон Черчилль. В свете нарастающего кризиса Черчилль потребовал отменить вещание. Бёрджесс, встречавшийся с ним в обществе, позвонил ему, чтобы попробовать убедить его отменить свое решение. Черчилль пригласил его для обсуждения к себе^[289].

В субботу, 1 октября, Бёрджесс подъехал к загородному дому Черчилля в Чартвелле, в 20 милях к югу от Лондона, в открытом «Форде V8». О своей встрече с Черчиллем Бёрджесса рассказывал неоднократно – и всякий раз по-разному – своему биографу Тому Дрибергу. По одной версии, он встретил государственного деятеля в саду с совком, по другой – дворецкий проводил его в кабинет. Черчилль показал письмо Бенеша с просьбой о помощи и совете. «Какой совет я могу дать?» – задал он риторический вопрос Бёрджессу, на что молодой человек ответил: «Предложите ему ваше красноречие. Совершите поездку по стране. Произнесите речи. Разбудите людей. Пусть поймут, что поставлено на карту»^[290].

Возбужденный Черчилль сказал Бёрджессу, что хочет подарить ему книгу «в память об этой беседе, которая поддержала меня»^[291]. Это был сборник его последних речей «Пока Англия спала» (Arms and Covenant: While England Slept). На чистом листе в начале книги он написал: «Гаю Бёрджессу от Уинстона Черчилля, чтобы закрепить его замечательное настроение. Сентябрь 1938 г.». На словах он добавил, что, если начнется война и Гай принесет ему эту книгу, он вспомнит этот разговор и найдет для него работу»^[292].

Встреча стала знаменательным событием в жизни Бёрджесса. Мужчины проговорили много часов. Их объединило общее несогласие с политикой потакания Гитлеру. Бёрджесс чувствовал, что политик, которого он уважал, отнесся к нему со всей серьезностью. Вечером на фирменной бумаге Аскот-Хилл он изложил Черчиллю собственный анализ ситуации.

«Дорогой мистер Черчилль,

я открыто занимаю другую позицию, но не могу не написать вам лично и не поблагодарить за оказанный мне прием и подаренную вами книгу. …Я должен в сложившейся ситуации, поскольку я стараюсь действовать как историк (я был историком в Кембридже), изложить то, что я чувствую на бумаге, и отправить письмо вам, человеку, который слушал меня с такой симпатией сегодня утром и от которого очень многое зависит. …Традиционная английская политика после Елизаветы, политика Мальборо, Питта, Эйра Кроу, Ванситтарта, была слепо отвергнута, чтобы удовлетворить тщеславие, упрямство и невежество одного человека, уже немолодого. Нам скажут, что он спас мир и за это можно заплатить любую цену. Это неправда. Он сделал войну неизбежной и проиграл ее».

Далее Бёрджесс перешел к приходу Гитлера к власти.

«Он однажды использовал силу – неудачно. Путч Гитлера-Людендорфа. Он не забыл сломанное плечо и страх фиаско. Гитлер использует силу только против страха, и в этом был прав до сегодняшнего дня, поскольку шансы были против него. Вскоре они могут обернуться против нас. Это простая истина текущего кризиса – он взял то, что, по его мнению, мог получить. …Что делать? Только у вас есть сила и авторитет, чтобы побудить всех потенциальных союзников к действию. …Гарантия новой чешской границы должна быть сделана абсолютной, и никакого огня. …Французы должны подтвердить франко-советский пакт, а Россию следует побудить к этому, обещав консультации с нами. …Уверен, вы не стали читать до этого места, но, если все же прочитали и пожелаете встретиться со мной снова, надеюсь, не сочтете за труд приказать секретарю, чтобы он черкнул мне об этом. Мое имя есть в лондонском телефонном справочнике или в справочнике Би-би-си. С пожеланиями всяческих успехов и благодарностью, Гай Бёрджесс»^[293].

Во вторник Бёрджесс сообщил о встрече Барнсу в докладной записке.

«Мистер Черчилль пожаловался, что он всегда сталкивается с плохим отношением в политических вещательных программах и на Би-би-си ему затыкают рот. …Он также сообщил, что в будущем ему еще больше будут мешать говорить, поскольку работа Би-би-си, судя по всему, полностью перешла под контроль правительства. Я заверил его, что это не так, хотя в данный момент, в порядке любезности, мы позволяем Форин Офис просматривать сценарии политических программ».

Ниже Бёрджесс приписал: «Суть в том, что У.С. Ч., кажется, очень хочет говорить»^[294]. 23 ноября Гарольд Николсон записал в дневнике: «Иду в Реформ-клуб, чтобы поговорить с Гаем Бёрджессом, который в затруднении из-за Би-би-си. Он сказал, что технический рассказ адмирала Ричмонда о нашем стратегическом положении на Средиземном море (о котором было объявлено) снят с эфира после телефонного звонка Гораса Уилсона генеральному директору. Это привело его в негодование. Он хочет подать в отставку и опубликовать ее причины. Я убедил его не делать этого»^[295].

Второй раз за месяц Бёрджессу мешали! Крайне раздосадованный постоянным вмешательством правительства в радиовещание и цензурой, Бёрджесс написал прошение об отставке, которому Маконахи не слишком обрадовался. «…Он может отлично работать, но его успехи скачкообразны. Он сам признает, что непоследователен и забывчив. Я рекомендую принять его отставку, понимая, что в этом случае требуется уведомление за месяц»^[296].

Но порыв Бёрджесса был вызван не только уязвленным самолюбием. Он считал отставку делом принципа. В его личном деле 11 января – это был его последний день работы в корпорации – есть запись: «Ушел в отставку. Выполнять работу МИ-6 для военного министерства»^[297].

Бёрджесс нашел работу в британской разведке – первым из кембриджских шпионов.

Глава 13. Отдел D

После аннексии Гитлером Австрии было создано несколько беспорядочных, частично дублирующих друг друга и подпольных организаций. Одна из них – отдел D SIS (Секретной разведывательной службы) – начал работать в апреле 1938 года, «чтобы обеспечить линии связи для негласной антинацистской пропаганды в нейтральных странах, а также координации и объединения усилий разных антинацистских организаций, тогда работавших в Европе»^[298]. Его роль – организация и оснащение ячеек сопротивления, поддержка антинацистских групп, саботаж, тайные операции и подпольная пропаганда. На самом деле он уже «организовал тайную пропаганду во время Мюнхенского кризиса»^[299].

Через Дэвида Футмена Бёрджесс познакомился с главой отдела – майором Лоренсом Грандом. Кембриджскому выпускнику Гранду было тридцать девять лет. Он был офицером инженерных войск и имел опыт тайных боевых действий в России, Ираке, Курдистане и Индии. Это был высокий красивый мужчина с густыми темными усами, всегда с красной гвоздикой в петлице отлично сшитого костюма, заядлый курильщик. Он всегда был полон идей и не замедлил составить план подпольных операций, от саботажа и беспорядков до пропаганды.

О деятельности Бёрджесса в течение двух следующих лет известно лишь в общих чертах. Он осуществлял связь между отделом D, министерством информации и пропагандистской организацией тайных операций, расположенной в Электра-Хаус на набережной Темзы. Это означало, по словам самого Бёрджесса, что он «занимался сразу множеством вещей» и никто толком не знал, кто его послал и чем именно он занят. Это также означало, что он имел доступ к строго конфиденциальной информации, касающейся подготовки к войне^[300].

Основным местом, где его опыт как продюсера радиовещательных программ был наиболее полезен, был Объединенный радиовещательный комитет (Joint Broadcasting Committee – JBC), созданный несколькими месяцами ранее Форин Офис. В нем понимали, что необходимо контрнаступление против Гитлера. Поскольку вещание прямо на Германию было запрещено в 1936 году Международной конвенцией об использовании радиовещания, необходима была тайная радиовещательная организация^[301].

МИ-6, работая с Джозефом Боллом и Джеральдом Уэлсли (позже 7-й герцог Веллингтон), уже организовали трансляцию речей Черчилля о мюнхенском кризисе по радио Люксембурга. Передавая главным образом развлекательную музыку, эта коммерческая организация была одной из самых популярных радиостанций Европы. Британское правительство заплатило за эфирное время через посредников. Теперь появилась возможность распространять позитивную информацию о Британии, ее образе жизни и ценностях^[302].

JBC был своего рода «филиалом» Би-би-си. Комитетом руководила Хильда Матесон, во время Первой мировой войны работавшая в МИ-5, а в 1926–1932 годах – в Би-би-си. Ей помогал Иса Морли, также имевший опыт работы в Би-би-си. Бёрджесс был номером третьим и представлял интересы отдела D. В марте 1939 года к ним присоединился Гарольд Николсон. Открытые программы свободно передавались в нейтральные и дружественные страны на языке этих стран по телефону, на дисках или, иногда, в виде сценария. Большое внимание уделялось британским пропагандистским программам в американских сетях^[303].

Тайная деятельность, в которой по большей части участвовал Бёрджесс, заключалась в производстве программ для распространения во вражеских странах, велась совместно с Электра-Хаус. Бёрджесс отвечал за разные программы, которые записывались на шеллаковые диски и тайно провозились в дипломатическом багаже или агентами в Швецию, Лихтенштейн и Германию и передавались как часть местного вещания немецких станций.

Один из аспектов деятельности Бёрджесса – создание антигитлеровских пропагандистских радиопрограмм с использованием подпольных передатчиков с радиостанций Люксембурга и Лихтенштейна, которые потом направлялись в Германию. Работа была похожа на все то, чем он занимался на Би-би-си, – подготовка сценариев и запись передачи, дающей картину жизни в Британии. Персоналу JBC было разрешено пользоваться студиями Би-би-си и оборудованием коммерческих фирм, таких как Дж. Уолтер Томпсон. Имелись также мобильные записывающие устройства, которые можно было разобрать, уложить в пару чемоданов и перевезти на машине.

Хотя текст, как правило, готовили сотрудники JBC, его нередко читали видные эмигранты, такие как писатель Томас Манн, или известные актеры, к примеру Конрад Фейдт – будущая звезда фильма «Касабланка». Среди тех, кого Бёрджесс уговорил принять участие в передаче, были Джон Десмонд Бернал, выступивший на тему «Британский вклад в науку», и президент Бенеш, теперь живший в Англии, – беседа с ним была записана 19 сентября 1939 года^[304]. Благодаря своим многочисленным контактам, полученным благодаря работе на Коминтерн, Бёрджесс довольно быстро нашел места для передатчиков, и весной 1939 года радиостанции начали активное вещание.

Среди его коллег была писательница Элспет Хаксли, которая запомнила, как «Гай Бёрджесс уходил на ланч около 12:30, а возвращался, шатаясь и благоухая бренди, примерно в 15:30 или 16:00»^[305]. Другой коллегой была Мура Будберг – до тех пор, пока МИ-5, державшая ее под наблюдением с 1920-х годов, не потребовала ее перевода. Будберг имела весьма экзотическое прошлое. Она была любовницей бывшего российского премьера Александра Керенского, Максима Горького и Герберта Уэллса, во время Первой мировой войны попавшего на Лубянку по обвинению в шпионаже на англичан. Возможно, его правильно подозревали в том, что он был русским агентом. Она стала близким другом Бёрджесса^[306].

Нам известно немногое о записях JBC, но представление о работе Бёрджесса в этот период можно получить из дневника Гарольда Николсона. 5 мая он записал, что «Бёрджесс хочет договориться с Женевой о передаче иностранных новостей со станции Л[иги] Н[аций] регулярно каждый час». 13 июня: «Он рассказал мне ужасные истории о своем детстве. В перерывах мы обсуждали иностранное вещание». 26 июля: «Ко мне зашел Гай Бёрджесс. Он очень хорошо организовывает вещание»^[307].

Отдел D использовал ряд подставных организаций, таких как новостное агентство United Correspondents («Объединенные корреспонденты»), которые выпускали безобидные, но антинацистские статьи для опубликования в газетах по всему миру. Бёрджесс напрямую работал с писателями, к примеру со шведским журналистом Ойгеном Ленхофом и австрийской писательницей Бертой Цукеркандл-Шапс^[308].

По мере того как война становилась все более вероятной, создавались новые организации. Бёрджесс был переведен в министерство информации и стал офицером связи JBC с министерством, взявшим на себя большую часть обязанностей по осуществлению политической пропаганды в военное время^[309].

В марте 1939 года Британия и Франция согласились гарантировать суверенитет Польши, и двумя неделями позже советский министр иностранных дел предложил тройственный союз против нападения Германии. Все лето британские и французские дипломаты пытались согласовать условия с Советским Союзом. Бёрджесс оказался бесценным для русских, исправно информируя Москву о том, что британское правительство не доверяет Советскому Союзу и продолжает переговоры с Германией.

В июле Бёрджесс связался с Джоном Кернкроссом, перешедшим из Форин Офис в казначейство. Он сообщил, что работает на тайное британское агентство и установил контакт с рядом антинацистских немецких генералов, связанных с подпольной радиовещательной сетью. Ему необходима информация для них, касающаяся намерений Британии в отношении Польши, но по ряду личных и бюрократических причин он не может получить ее из Форин Офис. Возможно, Кернкросс сможет переговорить со своими бывшими коллегами, к примеру пригласив их на ланч. На расходы он предложил ему 20 фунтов. Кернкросс получил информацию и снабдил ее «личным описанием «источников», чтобы получатель записок мог составить мнение об их надежности». Он также приложил отчет о расходах, поскольку Бёрджесс подумал, что сможет потребовать соответствующую сумму у своих нанимателей. Это было ошибкой^[310].

3 августа 1939 года Бёрджесс сообщил русским: британские начальники штабов считают, что «война между Британией и Германией может быть легко выиграна» и поэтому у правительства нет необходимости в заключении оборонительного пакта с Советским Союзом. Такая конфиденциальная информация усилила подозрения Сталина в том, что правительства Британии и Франции всерьез не заинтересованы в договоре и в интересах русских заключить пакт с Германией^[311]. Двумя днями позже Бёрджесс ужинал с майором Грандом, который в тот день встречался с членами военной миссии в России для обсуждения англосоветского соглашения о гарантии суверенитета Польши. Он был шокирован сообщением Гранда, что «они не имеют полномочий заключить соглашение и на самом деле получили приказ лишь затягивать переговоры»^[312].

Шарж Бёрджесса из итонского журнала «Мотли». 10 июля 1931 г.

Спустя три недели Бёрджесс написал, что, «судя по разговорам в правительственных департаментах, среди людей, видевших документы о ходе переговоров, сложилось мнение, что у нас никогда не было намерения заключить серьезный военный пакт с русскими»^[313]. Последствия были важными. 23 августа Советский Союз и Германия подписал договор о ненападении сроком на десять лет, включивший секретный протокол о разделе Польши и Прибалтийских государств. Это потрясло британских коммунистов, свято веривших, что Советский Союз будет противостоять Гитлеру, и подорвало все, за что они боролись в течение последних шести лет.

Бёрджесс и Блант были в отпуске, и на юге Франции, по пути в Италию, Бёрджесс узнал потрясающую новость. Он, согласно воспоминаниям Бланта, получил телеграмму, потребовавшую его немедленного возвращения. «Гай сразу же уехал из Антиба, оставил машину в порту на канале, договорившись о ее отправке позже, и сел на пароход»^[314].

Энтони Блант вспоминал: «В течение дня [Бёрджесс] придумал полдюжины оправданий [для советско-германского пакта], причем его главный аргумент, как выяснилось, был правильным. По его мнению, русские совершили тактический маневр, чтобы выиграть время для перевооружения перед неизбежным германским нападением. Он, так же как и неоднократно раньше, говорил о том, что переговоры о заключении договора между Великобританией и Советским Союзом были блефом. …Правда это или нет, я не знаю, но Гай в это верил и, безусловно, сообщил свое мнение русскому куратору»^[315].

Согласно одному из русских, группа организовала встречу в Лондоне с участием Филби. Они проанализировали пакт, рассмотрели все его статьи поочередно, оценивая возможные последствия. Дискуссия была спокойной, но бескомпромиссной. После длительной дискуссии они пришли к выводу, что пакт – всего лишь эпизод в революционном марше, что его последствия можно легко объяснить и что, в любом случае, это не повод для разрыва с Советским Союзом^[316].

На следующий день Бёрджесс появился в квартире Горонви Риса на Эбери-стрит. «Он был взволнован и изнурен. Но я заметил еще одно, чего никогда не видел раньше. Он был испуган». Бёрджесс утверждал, что «после Мюнхена Советский Союз имел полное право позаботиться прежде всего о собственной безопасности и, если бы это не было сделано, преданными оказались бы интересы всего рабочего класса, и в Советском Союзе, и во всем мире». Однако Рис отметил, что его друг был задумчив и напряжен^[317].

Бёрджесс спросил, что он хочет делать, и Рис ответил:

«– Я больше не хочу до конца моих дней иметь ничего общего с Коминтерном, и с тобой тоже, если ты действительно его агент.

– Лучшее, что можно сделать, – это забыть обо всем, – сказал он, – и никогда больше не упоминать об этом… как будто ничего не произошло.

– Я никогда больше не буду говорить об этом, – согласился я. – Хочу все забыть.

– Вот и хорошо, – с явным облегчением произнес он. – Я чувствую то же самое. А теперь давай пойдем выпьем»^[318].

Бёрджесс, чтобы Рис не предал ни его, ни Бланта, сделал вид, что тоже лишился иллюзий из-за пакта между нацистами и Советским Союзом, и отказался от работы на коммунистическую партию. Рис вроде бы успокоился, но на деле оказался бомбой с часовым механизмом.

Глава 14. Не подлежащая разглашению работа

В перечне должностных лиц гражданских ведомств за 1940 год Гай Бёрджесс значится специалистом министерства информации. Отдел радиовещания, в котором он работал, занимал два этажа в Институте образования, у Дома сената. Одной из обязанностей Бёрджесса и его коллеги Питера Смоллетта был выпуск иностранного пропагандистского радиобюллетеня, который разрабатывался параллельно иностранному бюллетеню Би-би-си. «Примерно четверть этого бюллетеня посвящалось обзору передач германского радио… Остальные три четверти – обзору нейтральных мнений с особым акцентом на политические вопросы дня и американскому вещанию из Германии»^[319].

Отделение А, в котором трудился Бёрджесс, имело дело с нейтральными странами, но в нем был и русский сектор, к которому был прикреплен Смоллетт (настоящее имя – Смолка). Смоллетт родился в 1912 году в Вене в богатой еврейской семье, сделавшей состояние на изготовлении первых лыжных креплений. Он дружил с Литци Фридман и приехал в Лондон в 1933 году, как представитель Neue Frei Presse. Осенью 1934 года он создал вместе с Кимом Филби небольшое агентство London Continental News («Лондонские континентальные новости»).

Он заработал репутацию летом 1936 года серией путевых заметок в «Таймс», которые он превратил в книгу о Русской Арктике. Двумя годами позже он натурализовался и стал британским гражданином по имени Гарри Питер Смоллетт. Филби завербовал его в конце 1939 года, но потерял с ним контакт, пока он был во Франции, и возобновил после возвращения в 1940 году. Бёрджесс теперь работал с ним как агент влияния – помогал формировать общественное мнение в пользу Советского Союза^[320].

Другой коллегой в министерстве информации, с которой работал Бёрджесс, была принцесса Дилкуша де Роган, возглавлявшая швейцарское направление. Это была весьма влиятельная работа, учитывая нейтралитет Швейцарии и возможность ее газет добираться до читателей в Германии, Франции, Италии и Балкан. Она обладала великолепной сетью контактов, в числе которых был Жорж Скапини, «посол» Виши в Берлине.

Дилкуша, урожденная Элис Ренч, родилась в 1899 году в Индии. Титул она получила благодаря браку с немецким аристократом Карлосом де Роганом. После его гибели в дорожной аварии в 1931 году она переехала из Берлина сначала в Париж, потом в Лондон. Здесь она открыла магазин дизайнерской одежды Dilkusha de Rohan Ready-to-Wear-de-Luxe в доме номер 4 по Сэвил-Роу. Его директором стала Нэнси Митфорд. Дил Роган жила со своей любовницей Мэри Оливер и коллекционером произведений искусств Дугласом Купером в одном крыле Пембрук-Лодж, 52-комнатного георгианского особняка в Ричмонд-парке, остальная часть которого использовалась как место сбора для группы «Фантом». Сюда Бёрджесс часто приходил на вечеринки с Энтони Блантом и Мурой Будберг.

Основная роль Бёрджесса заключалась в связи между министерством информации, теперь расположенном в Доме сената в Центральном Лондоне, и JBC, вещавшим с двух площадок в Суссексе: Ренби-Грендж (фермерский дом Роджера Экерсли) и Рукс-Фарм (коттедж Хильды Матесон). Последняя находилась в Пеннз-ин-де-Рокс, поместье ее любовницы Дороти Уэллесли, что недалеко от Танбридж-Уэллз. Изначально это был дом Уильяма Пенна, основателя Пенсильвании. Сын Питера Экерсли Майлз вспоминал, что видел там Бёрджесса. Ему говорили, что тот делает программы для Южной Америки^[321].

Вероятно, он поддерживал связь и с Би-би-си, потому что в мае 1940 года Дж. М. Роуз-Троуп из Би-би-си жаловался в Управление специальных операций (УСО) на его ненадежность. Бёрджесс был оскорблен обвинением и даже обратился к Маконахи, утверждая, что его непопулярность в Би-би-си вызвана «нападками из министерства информации»^[322]. Вероятно, он также продолжал поддерживать связь с группой из Электра-Хаус, которая получала «много разведывательной информации от тайных, дипломатических, военных и других источников»^[323]. Иногда он отправлялся в поездки для отдела D и фигурировал под именем мистера Фрэнсиса в плане МИ-6 воспользоваться поддержкой лейбористов, чтобы разжечь забастовочное движение шведских шахтеров, тем самым лишив Германию поставок угля^[324].

К началу 1940 года JBC использовал около сорока человек, включая семь зарубежных агентов, и рассылал регулярные программы на самые разные темы, от истории ирландской гвардии до инсценировок шпионских рассказов Моэма с главным героем Эшендоном, в более чем десяток стран, от Болгарии до Уругвая^[325].

В марте 1940 года Бёрджесс пригласил Розамунд Леман, одну из немногих современных британских писательниц, известных во Франции, в Париж, предположительно чтобы принять участие в вещании от имени JBC с парижской станции. По прибытии она обнаружила, что персонал станции понятия не имеет, кто она такая и почему здесь, а Бёрджесс лишь пробормотал неразборчивые извинения и сразу исчез. Она провела все время своего визита во Францию в подвалах отеля «Крийон» в ожидании воздушного налета, а потом вернулась домой. Создается впечатление, что Бёрджесс использовал ее для прикрытия – ему надо было встретиться с кем-то из старых контактов, предположительно с Пфейфером, и членами коммунистического подполья^[326].

В середине мая 1940 года Бёрджесс стал работать на Гранда с зарплатой 600 фунтов в год. Его новая должность начиная с 15 июня называлась временный гражданский служащий, гражданский помощник, военное министерство, МИ-6^[327]. Теперь он проводил время на пятом и шестом этажах дома номер 2 по Кэкстон-стрит, за углом от штаба секретной разведывательной службы на Бродвее. Это значило, что он вернулся в самое сердце отдела D, который существенно разросся после начала войны. Теперь он насчитывал более 300 офицеров и располагал «именами агентов, отправленных за границу и поддерживавших контакты с офицерами разведки и МИ-5»^[328].

Теперь Бёрджесс добивался работы в отделе D для Кима Филби, только что вернувшегося из Франции, где был корреспондентом «Таймс» при штабе британской армии. Бёрджесс намекнул о коллеге Лесли Шеридану, бывшему ночному редактору «Дейли миррор», который отвечал за скрытую (черную) пропаганду. Разведчики всегда нужны. Филби, журналист с опытом работы за границей и хорошим немецким языком, вполне подходил для работы. Один из старших офицеров разведки (SIS), Валентин Вивиан, знал отца Филби, и потому была проведена лишь поверхностная проверка. МИ-5 был дан очень короткий ответ: ничего порочащего не обнаружено. Таким образом, Москва через шесть месяцев после начала войны имела уже двух агентов в британской разведке^[329].

Ирония ситуации заключалась в том, что, как раз когда Бёрджесс и Филби заняли ключевые позиции, позволившие раскрыть внутреннюю деятельность правительства, лондонская резидентура – база советских шпионских операций – закрылась. После чисток в России, которые стоили жизни одному резиденту Адольфу Чапскому (он же Антон Шустер) и отправили его преемника Григория Грапфена (он же Григорий Бланк) в лагеря, почти не осталось людей, обладавших обширными знаниями об агентской сети. После процессов над шпионской группой Перси Глейдинга Арнольд Дейч вернулся в Москву. Единственным оставшимся офицером был Анатолий Горский, плохо знавший кембриджскую группу. Он принял у Эйтингона Бёрджесса только в марте 1939 года.

Московский центр, как и прежде, не вполне доверял своим агентам, опасаясь агентов-провокаторов, а Литци Филби (Мэри) и Эдит Тюдор Харт (Эдит), которых Бёрджесс использовал в роли связных для контактов с НКВД перед войной, жаловались, что их расходы не оплачиваются. В феврале 1940 года лондонская резидентура временно закрылась, и Горский был отозван в Москву. Кембриджская группа оказалась предоставленной самой себе.

Одной из причин стал переход на сторону противника незадолго до начала войны офицера советской разведки Вальтера Кривицкого. Он располагал сведениями о западноевропейской советской резидентуре, в том числе лондонской, и шпионах в Форин Офис. Джон Кинг, шифровальщик из департамента связи, был сразу арестован. Но относительно другого шпиона у Кривицкого были лишь самые общие сведения. Перебежчик предполагал, что это аристократ, молодой человек до тридцати лет, получивший образование в Итоне и Оксфорде. А еще он «секретарь или сын одного из шефов Форин Офис. Дональду Маклину и Джону Кернкроссу повезло. В Форин Офис было множество молодых людей, подходивших под это описание лучше, чем они»^[330].

Причины, стоявшие за попыткой Бёрджесса совершить поездку в Москву летом 1940 года, породили самые разные теории. Его роль, согласно его же более позднему рассказу, была расширение задания отдела D организовать подпольное сопротивление. Он хотел убедить русских поставлять оружие и припасы некоммунистическим партизанским формированиям в Восточной Европе, а взамен британцы будут помогать коммунистическим группам в Западной Европе. Бёрджесс хотел предложить идею русским и помочь ее реализовать. Однако, согласно одному русскому источнику, идея принадлежала не Бёрджессу, а Валентину Вивиану из SIS, который считал, что для работы Бёрджесса будет полезным дипломатическое прикрытие британского посольства. Впоследствии Бёрджесс тоже заявил, что это не его идея, он в ней не заинтересован и предпочитает совершать только короткие поездки за границу, да и то в теплые края – в Танжер или Испанию^[331].

Какой бы ни была правда, в начале июля Бёрджесс уехал во Владивосток через Америку, в сопровождении явно ошеломленного Исайи Берлина. Бёрджесс оказал давление на Глэдвина Джебба в Форин Офис, чтобы Берлина, говорившего по-русски, назначили пресс-атташе британского посольства в Москве, а сам Бёрджесс ухитрился присоединиться к нему в роли дипломатического курьера.

За счет Форин Офис, удобно расположившись в каютах первого класса, мужчины пересекли Атлантику на пароходе «Антония». После выматывающего путешествия в сопровождении эсминцев 20 июля они прибыли в Квебек. Добравшись поездом до Монреаля, они вылетели в Нью-Йорк, где провели два дня, прежде чем отправиться в Вашингтон. Там они остановились у советника британского посольства Джона Фостера и встретились с журналистом Джозефом Олсопом, которому с первого взгляда не понравился Бёрджесс, «потому что тот не носил носков»^[332].

Бёрджесс устроил встречу со своим старым кембриджским товарищем Майклом Стретом – возможно, в этом заключалась главная цель его поездки. Сначала он развлек его весьма фривольными рассказами, к примеру, как «он и Пфейфер и еще два члена французского кабинета провели вечер в мужском борделе в Париже, танцуя вокруг стола и стегая обнаженного парня, который был к нему привязан, кожаными плетками», и лишь потом перешел к делу. Стрейт должен был вернуться в Государственный департамент, чтобы контролировать Кривицкого, который продолжал сообщать детали о русской шпионской сети в Европе^[333].

27 июля Фицрой Маклин, соперник Бёрджесса еще по школе, теперь ставший дипломатом, телеграфировал британскому послу лорду Лотиану о нежелательности поездки и Бёрджесса, и Берлина в Москву. «Бёрджессу следует немедленно вернуться на родину, а Берлин, который не состоит на службе правительства его величества, может поступать как сочтет нужным»^[334].

По информации Мириам Ротшильд, тогда жившей в Вашингтоне, поездка была прервана Фостером, который считал «Бёрджесса абсолютно нежелательной и недостойной доверия личностью», но не подозревал в нем шпиона^[335]. Бёрджесс вернулся 30 июля самолетом, и после ужина с ним в Уиндхэм-клубе Николсон записал в своем дневнике: «Он только что вернулся из Америки. И все еще хочет войти в контакт с Коминтерном и использовать его, чтобы создать беспорядки на оккупированных территориях»^[336].

Чем занимался Бёрджесс в отделе D в 1939 и 1940 годах – неясно. Его видел Кеннет Янгер, якобы занимавшимся вопросами региональной безопасности в Кенте. Позднее он утверждал, что организовал «подпольное сопротивление Гитлеру через международное движение профсоюзов», завербовав для этой работы известного в этой области деятеля Эдо Фиммена. Также он «оказал ценную помощь в организации перевозки антинацистских агентов и беженцев». Фиммен сыграл ключевую роль в создании международной курьерской службы для Коминтерна и советской военной разведки^[337]. Теперь, возможно благодаря вмешательству Бёрджесса, он стал работать и на англичан^[338].

Одним из заданий Бёрджесса было руководство тренировочным сектором DU в отделе D. Филби позже писал, что Бёрджесс превратил его в «своего рода фабрику идей. Он считал себя колесом, которое, вращаясь, разбрасывает идеи, словно искры. А куда эти искры упадут, ему было все равно»^[339]. Другой коллега по отделу D, Бикхэм Свит-Эскотт, встречал Бёрджесса летом 1940 года на разных совещаниях с присутствием представителей разных департаментов по вопросам пропаганды. Их, как правило, проводил Гранд, но протоколы не велись. На одном из совещаний Бёрджессу «почти удалось убедить собравшихся, что положить конец войне можно, дождавшись западного ветра и отправив в Центральную Европу большое количество воздушных шариков, в надежде, что привязанные к ним зажигательные бомбы подожгут степи венгерской пушты и среди немцев начнется голод^[340].

Годом раньше он выступил с другой идеей, которая была принята, – о школе для подготовки агентов и диверсантов, которую в шутку назвал колледжем Гая Фокса. Брикендонбери-Мэнор, особняк XVII века и бывшая школа, что в 20 милях от Лондона, был реквизирован военным министерством в конце 1939 года. «Задача школы – обучать людей разных национальностей на роль инструкторов и вербовщиков. Потом они вернутся в свои страны и создадут организации, которые станут противодействовать интересам врага и совершать диверсии. Кроме того, школа давала общее образование и выполняла специальную подготовку поисковых и диверсионных групп»^[341].

Бёрджесс привлек Филби, который в качестве корреспондента «Таймс» принимал участие в нерегулярных военных действиях в Испании во время гражданской войны. Вместе они написали ряд заметок по составляющим элементам курса, который включал организацию подпольных ячеек, искусства распространения слухов и пропаганды, использование оружия и взрывчатки, основы радиосвязи, обеспечение секретности, контршпионаж.

Начальником школы был прославленный военно-морской командир Фредерик Питерс, который был знаком еще с отцом Бёрджесса. Филби вспоминал, что «он часто приглашал Гая и меня на ужин, выслушивал наше мнение относительно новых идей и проектов. …Вопреки всему, ему очень нравился Гай, который беззастенчиво сметал сигареты с его стола»^[342]. Питерсу помогали его адъютант майор Дж. Баркрофт и четыре педагога Бёрджесс, Филби, Джордж Хилл – офицер, ветеран SIS, работавший во время Первой мировой войны в России и недавно вернувшийся из Франции, где снабжал бельгийских подпольщиков взрывчаткой и детонаторами, а также Э.Дж. Патерсон – эксперт по кодам, шифрам и невидимым чернилам^[343].

Также Бёрджесс привел своего знакомого Томаса Томми Харриса и его супругу Хильду для выполнения хозяйственных работ. Харрис был художником и дилером, специализировавшимся на испанском искусстве, в чем ему активно помогала его сестра Энрикета, преподававшая в институте искусств Курто. Он дружил с Энтони Блантом. Работая на Бёрджесса в отделе D, он выполнял разные задания, в том числе сопровождал Бенеша, а теперь должен был заботиться о благосостоянии агентов в лагере^[344].

В Брикендонбери было около двадцати пяти курсантов, включая «норвежских моряков, бретонских торговцев луком, рыбаков и бывших военных из разных европейских стран, бельгийского кавалериста и по крайней мере одного интеллигента»^[345]. Этим людям предстояло отправиться в оккупированную Европу и разжечь в ней пожар. Поскольку Филби и Бёрджесс были инструкторами, сведения о каждом из курсантов немедленно отправились к русским и, возможно, оттуда к их союзникам – немцам.

Что в действительности происходило в Брикендонбери, неизвестно. «Возможно, курсантам давали некоторые полезные знания, но я сомневаюсь, – писал Филби. – Мы понятия не имели, какие задания они будут выполнять, и ни мне, ни Гаю не удалось получить нужную информацию из Лондона. В общем, нам почти нечего было делать, разве что разговаривать с начальником и помогать ему составлять докладные записки в штаб, на которые, как правило, не поступало ответов»^[346].

Р.Т.Б. Коуван, учивший курсантов Брикендонбери способам разрушения телекоммуникаций, писал, что «из всех «инструкторов» самыми странными были Ким Филби и Гай Бёрджесс. Чем они занимались, я не знаю, возможно, обеспечивали инструктаж по политическому подстрекательству. Филби казался весьма респектабельным, а Бёрджесс выглядел неухоженным и имел пристрастие к бутылке»^[347].

Из соображений безопасности инструкторы не использовали свои настоящие имена. Питерс был Торнли, Хилл – Дейл, а Бёрджесс, по непонятным причинам, – D/U. Тогда Филби следовало быть D/U1. Позже Филби отметил: «Гай с тяжеловесной деликатностью объяснил, что символ DU1 может подразумевать какую-то степень подчинения меня ему. А он хотел, чтобы мы во всем были на равных. Он решил дилемму, дав мне еще одну букву, вместо конечной цифры, выбрав D. Таким образом, на секретной службе я значился под именем DUD»^[348].

Первый из шестинедельных курсов прошел с 29 августа по 12 октября. Бёрджесс был политическим советником школы и читал лекции о том, как сотрудничать с подпольными партиями и воинственными профсоюзными группами, хотя его стиль не всегда был по душе старшему офицеру. К большому недовольству начальника, который, как и любой офицер флота, приходил в ужас от одной только мысли о мятеже, где бы то ни было, Бёрджесс показал курсантам советский фильм о восстании на броненосце «Потемкин»^[349].

В первые же недели у Бёрджесса возникли проблемы – капрал пожаловался, что тот пытался «провести с ним время»^[350]. Капрала перевели в другое подразделение, а вскоре после этого перевели и Бёрджесса. Возможно, его перевод стал результатом инцидента с капралом или каких-то дисциплинарных проблем во французском секторе, где «убрали члена штаба… и начальник обратился с требованием о направлении другого, лучшего человека для ведения подпольной политической войны»^[351].

Филби в своих мемуарах вспоминает, как после поступления сообщений о немецких парашютистах во французском окне был установлен пулемет. Питерс поручил Бёрджессу установить точные детали происшествия и доложить по телефону в Лондон. «Гай подошел к делу с язвительной добросовестностью. Я слышал обрывки его последующего телефонного доклада. «Нет, я ничего не могу добавить к уже сказанному… Вы же не ждете от меня фальсификации свидетельств, не так ли? Мне повторить? …Парашюты видели опускающимися в окрестностях Хартфорда в самых разных количествах – от восьмидесяти до ни одного…» Была объявлена тревога, подняты войска. Бёрджесс радовался вызванному им беспорядку. В действительности с самолета была сброшена единственная наземная мина, прикрепленная к парашюту, да и та повисла на дереве, не причинив никакого вреда»^[352].

Дж. Маккафери, тогда служивший в Брикендонбери, вспоминал о матче между персоналом школы и курсантами, где ему пришлось столкнуться с самой сыгранной из всех возможных парой фланговых защитников. На поле и за его пределами эти люди дополняли друг друга, поскольку были очень разными. Один – сдержанный, хладнокровный, элегантный, другой – агрессивный, почти дикий, но его дикость была веселой, озорной. Такие люди не могут вести машину, не вдавливая в пол педаль газа. Понимаю, это звучит нелепо, но до сего дня именно их блестящий футбол не дает мне смириться с их изменой. Их звали Ким Филби и Гай Бёрджесс^[353].

В сентября 1940 года дело Бёрджесса рассматривалось в суде – его обвинили в вождении машины военного министерства в состоянии алкогольного опьянения. Когда он вез друга домой из квартиры Гранда, его остановили и задержали. Обвинение было снято после компенсации всех расходов. Адвокат защиты тогда сказал: «Не хочу нагнетать обстановку, но обвиняемый выполняет довольно-таки секретную работу, которая требует поездок на станцию, расположенную в тридцати милях от Лондона. В тот день он работал четырнадцать часов и попал в воздушный налет»^[354]. Бёрджессу было велено уплатить 5 гиней. «Судя по рангу вашего начальника, – сказал судья, – он старше вас. Это было неправильно с его стороны – отправить молодого человека в поездку на машине, позволив ему выпить больше положенного»^[355].

В следующем году, встретившись с Рисом, Гай признал пьяное вождение. «Что же касается военного министерства, он замолчал, сказав, что не может сообщить мне ничего из соображений безопасности. Я почувствовал, что война и Гай движутся по сходящимся направлениям к точке, где разница между фантазией и реальностью полностью исчезает»^[356].

После капитуляции Франции и Нидерландов летом 1940 года стало очевидно, что необходима одна крупная организация для организации борьбы на оккупированной территории Европы. Об этом было доложено кабинету министров. В результате в июле 1940 года было создано Управление специальных операций – УСО. Его возглавил министр экономической войны Хью Дол-тон. И было принято решение о вхождении отдела D в состав этой организации.

Вскоре после этого Гранд был уволен, Филби перешел в Бьюли – в школу УСО, где производилась «завершающая обработка» курсантов, расположенную в Нью-Форесте, – инструктором по пропаганде. Харрис стал работать в иберийском отделе МИ-5. Бёрджесс остался без дела, заявив, что «стал жертвой бюрократических интриг».

Глава 15. Бентинк-стрит

В октябре 1940 года, с началом блицкрига, Виктор Ротшильд и его беременная жена Барбара решили перебраться в деревню. Он сдал свою трехуровневую квартиру, расположенную по адресу Бентинк-стрит, 5, подруге по Кембриджу Тесс Мейор, которая в следующем году стала его ассистенткой в МИ-5, а в 1946 году – его женой, и Патриции Роудон-Смит, брак которой только что распался. Квартиру женщин на Говер-стрит разбомбили, и они были рады найти новый дом. Энтони Блант поселился в той же квартире, чтобы взять на себя часть расходов, и Бёрджесс нередко там ночевал, а перед Пасхой 1941 года и совсем переехал – когда истек срок аренды его квартиры на Честер-сквер^[357].

«Трехуровневая квартира – часть офисного здания, на первом этаже которого располагалась редакция медицинского журнала «Практишинер», – писала Патриция Роудон-Смит, позже баронесса Льюэлин-Дэвис. – На первом уровне – кухня и гостиная, на втором – спальня Бланта и гардеробная с ванной. Комнаты Гая – спальня и ванная – располагались на том же уровне. …Домработница – ирландка по имени Бриди – приходила каждый день. Она убирала и готовила на всех, кто был в квартире»^[358].

Гейл Поллок, сестра любовника Бёрджесса Питера Поллока, часто заходила в гости. Она описывала это место, как приятное и комфортное. В доме было много книг, подушечек, и в отгороженном занавеской углу кухни стояла ванна. Ее брат называл квартиру «местом, где много солнечного света, не в последнюю очередь потому, что Барбара (Р) всегда настаивала, чтобы все зеркала были розовыми. Мы все выглядели очень гламурно»^[359].

Квартира располагалась в центре Лондона, и в ее подвале было оборудовано бомбоубежище. И поэтому в ней всегда было много гостей, опасавшихся ночных налетов. Бёрджесс, писавший Поллоку осенью 1941 года, заметил, что «накануне к завтраку собралось намного больше народу, чем обычные… 8 человек (не считая тех, кто ушел из дома в пять часов утра)»^[360]. В ней побывали Питер Монтгомери, который периодически был любовником Бланта, Ким Филби, Луис Макнис, Виктор Ротшильд, Кларисса Черчилль и Дональд Маклин, эвакуированный из Парижа после падения Франции^[361].

Частым гостем был Джон Стрэчи, контакт Бёрджесса в Би-би-си. Он утверждал, что получил от Бёрджесса «одну большую выгоду – любовь к музыке, в которой раньше был невежествен. Бёрджесс жил в постоянном окружении Моцарта и квартетов Бетховена»^[362]. Вероятно, Бёрджесс взамен тоже получил выгоду – информации о развертывании королевских ВВС, их планах и возможностях, поскольку Стрэчи часть войны служил офицером по связям с общественностью в штабе ВВС военного министерства^[363].

«Каждый, кто был там, работал по восемнадцать часов в сутки, и мы редко встречались друг с другом. Я уходила в восемь часов утра и приходила ночью. Я никогда не общалась с Энтони. Приходя домой, я сразу ложилась спать. Я знаю, что люди говорили об оргиях, которые якобы там устраивались, но никогда не видела ничего подобного», – писала Патриция Роудон-Смит^[364]. Это подтвердил Хьюит, заявив: «Пока я там жил, никаких оргий не было. А жаль. Я бы в них поучаствовал»^[365].

Но с ночлегом возникали проблемы. После того как армия перевела Поллока за пределы Лондона, Хьюит, который пережил короткий роман в 1938 году с Ишервудом – после того как их познакомил в кинотеатре Бёрджесс, – делил свое время между Блантом и Бёрджессом. «Когда между мной и Гаем возникла одна из наших отнюдь не редких яростных ссор, я сказал Энтони: «Я больше не могу выносить этого человека». Энтони и я были любовниками в течение всей войны. Я обожал его»^[366]. Тем временем началась связь между Блантом и Роудон-Смит. Бёрджесс сказал Хьюиту, что тоже с ней спал. «Лорд и леди – я имел их обоих»^[367].

Сразу после того, как в августе 1940 года была опубликована работа Бланта «Художественная теория в Италии в 1450–1500 годах» (Artistic Theory in Italy 1450–1500), Бёрджесс, тогда еще периодический гость, описывал сложившуюся ситуацию Питеру Поллоку следующим образом: «Энтони главный, хотя Тесс тоже там живет, так что проблема ночлега, когда я приезжаю и сплю в подвале, усложняется. Разные имена шепчут люди во сне»^[368].

Поллок был назначен в Грантем, но при каждой возможности приезжал в Лондон. В декабре Бёрджесс рассказал, как он наслаждался проведенным вместе временем: «Что нам бомбы… все равно никто из нас не знает, когда упадет следующая и упадет ли вообще… Будь то война или старые времена, наши отношения значили для меня больше, чем когда-либо раньше. Думаю, все дело в войне – ведь осталось так мало хороших и приятных вещей, что начинаешь больше зависеть от всего, что того стоит. И если так, значит, то, что есть между нами, – главное»^[369].

Бёрджесс не испытывал уверенности в будущем и нередко говорил о том, что его мать подумывает о покупке для него фермы – в качестве инвестиции на послевоенный период. Он часто писал Поллоку, используя канцелярские принадлежности лондонских клубов, членом которых состоял, и прибегая к уменьшительно-ласкательным прозвищам: Шлюшка, Попка и т. д. Подписывался он, как правило, Дотти или Бу. «Новостей почти нет, – писал он из Реформ-клуба. – Устроил попойку с общими знакомыми. Думаю, ты должен лучше узнать моих хороших друзей – в первую очередь Патрицию Роудон-Смит, Кима и Эйлин»^[370].

Он встречался с Розамунд Леман – или у нее дома в Оксфордире, или на Бентинк-стрит. У нее только что начался бурный роман с поэтом Сесилом Дэй-Льюисом. «Также здесь была Рози, и я ужинал с ней и Сесилом Дэй-Льюисом. Все хорошо. Рози шлет тебе привет и свою любовь. Сесил, которого я раньше знал плохо, очень приятный человек. Этот спокойный язвительный ирландец очень хорош собой и влюблен. Что может быть лучше?»^[371]

Хотя Бёрджесс всю жизнь был влюблен в Поллока, сам он не был моногамным и в полной мере пользовался возможностями, предоставляемыми визитами одиноких военнослужащих и затемнениями. Как отметил Хьюит, «если Гаю кто-то нравился, он мог подойти к такому человеку на улице и сделать предложение»^[372]. Его письма к Поллоку полны рассказами о разных встречах, к примеру с «молодым морским офицером, который был со мной в Дартмуте (тремя годами младше), составившем мне в высшей степени приятную компанию» или о «прекрасном времени (о котором я тебе непременно подробно расскажу), проведенном с молодым младшим лейтенантом из первого батальона твоего полка»^[373].

Одним из сексуальных партнеров этого периода стал Пол Данква, позже представивший зрителям сериал «Играем в школу». После войны он стал любовником художника Джона Минтона, а потом оставался любовником Поллока вплоть до его смерти в 2001 году. Другим был Джеймс Поуп-Хеннесси, с которым Бёрджесс часто обходил увеселительные заведения в поисках секса и который даже какое-то время в начале войны жил с ним на Честер-сквер. Отец Поупа-Хеннесси, известный писатель и авторитетный исследователь творчества Диккенса, растил двоих сыновей, стараясь привить им широкие художественные и интеллектуальные интересы. Поуп-Хеннесси учился в Бейлиоле с Найджелом Николсоном, который был в него влюблен, но потом закрутил роман с отцом Найджела, Гарольдом.

Обладавший экзотической внешностью – в его жилах текла малайская кровь, – Поуп-Хеннесси был умен и привлекателен. А еще он был блестящий рассказчик с отменным чувством юмора. Проработав шесть месяцев советником при губернаторе Тринидада, он вернулся в Лондон осенью 1939 года, и, вероятно, именно тогда между ними началась связь, которая продлилась всю войну и даже после нее. У него было много общего с Бёрджессом – зависимость от алкоголя, склонность к гомосексуализму с элементами садизма, эгоизм.

Через Поупа-Хеннесси Бёрджесс познакомился с не по годам развитой Клариссой Черчилль. Кларисса, родившаяся в 1920 году, была дочерью младшего брата Уинстона Черчилля – Джона, который, получив образование в Сорбонне, теперь вращался в лондонских литературных и художественных кругах. «У меня создалось впечатление, что он не хотел со мной встречаться, но ему пришлось из-за Джеймса», – позже вспоминала Кларисса. По ее словам, Джеймс «обожал» Бёрджесса. Его эмоциональная привязанность была очень сильной. Кларисса находила Бёрджесса «галантным, забавным, умным и компанейским, однако относилась к нему с настороженностью. «Я сознавала, что он очень осведомлен в политическом и социальном плане, и он относился ко мне осмотрительно. …Он был скорее замкнут в общении со мной. Он не желал, чтобы между нами возникли дружеские связи. По каким-то причинам это его не устраивало»^[374].

Поуп-Хеннесси примерно в это время работал над своей первой книгой – описывал путешествие по историческим местам Лондона, которым угрожало исчезновение. В написании ему помогали экскурсии, которые он совершил вместе с Клариссой. Прототипом главного персонажа стала Кларисса, и книга, «Лондонская фабрика», получившая в 1940 году Готорнденскую премию, была посвящена ей. Он также подарил экземпляр с автографом Гаю.

Если не было работы, Гай проводил вечера в пабах Сохо и Фицровии, гей-клубах или более респектабельном Реформ-клубе. Его любимое место – бар в подвале отеля «Риц». Его освещали своеобразные канделябры – свечи вставлялись в горлышки бутылок из-под шампанского. Это место считалось безопасным во время воздушных налетов. По словам Роберта Харбинсона, он имел обыкновение знакомиться с молодыми военнослужащими в пабах или общественных туалетах – после чего вел их в сомнительные меблированные комнаты^[375].

Горонви Рис позже вспоминал: «Гай приводил домой мальчиков, молодых людей, солдат, моряков, летчиков, которых выбирал из тысяч, бродивших по улицам Лондона в то время. В результате провести вечер в квартире Гая – все равно что посмотреть французский фарс, снабженный всеми элементами политической драмы. Открывающиеся и закрывающиеся двери спальни, странные люди, появляющиеся и сбегающие вниз по лестнице мимо нового гостя, который поднимается вверх. Чиновники, политики, гости Лондона, друзья и коллеги Гая укладывались в постель и вылезали из нее, почти не прерывая дискуссий о политических интригах, ходе войны и будущих перспективах мира»^[376].

В это время с ним познакомилась Мэри Харди, сестра жены Горонви Риса Марджи. Она встречалась с ним на Бентинк-стрит и после войны.

«Г.Б. невозможно не заметить в любой компании. Он был доминирующей фигурой, явно очень популярной, но мне он не понравился. Мне показалось, что он непривлекателен внешне и слишком стремится казаться самой важной персоной из всех собравшихся. Ему нравилось знать все и всех, создавать больше всего шума, владеть общим вниманием. Он часто был забавным, рассказывая возмутительные байки и слухи. Он мог быть очень привлекательным, но, если кто-то из гостей не велся на его слова и не желал участвовать в его шоу, он быстро переключался на кого-то более восприимчивого. В нем не было теплоты или искреннего интереса. Люди смеялись и аплодировали ему, но в его словах часто ощущалось злобное ехидство, оставлявшее ощущение неловкости»^[377].

Позже Мэри Харди дополнила свое впечатление: «Он поклонялся своей матери и всегда говорил о ней. Он был маменькиным сынком. Он не уставал повторять, какой она потрясающий человек и т. д. Отца он называл «коммандер» и постоянно вспоминал о его смерти, приводя ужасные подробности. Бассет для него всегда был «полковником». Бёрджесс был к нему абсолютно равнодушен, не испытывал ни привязанности, ни ненависти. Джека Хьюита он называл Джимми» и, хотя любил его, обращался с ним как с прислугой. Кларисса Черчилль была частой гостьей. Она относилась к нему по-матерински, хотя и была намного моложе. В его доме часто появлялась молодая женщина по имени Элейн, возможно подруга»^[378].

Тридцатый день рождения Бёрджесса 16 апреля 1941 года стал временем размышлений. Он написал Питеру Поллоку о своей мечте. «Иметь маленькую виллу на берегу моря (Средиземного, разумеется), женщину, чтобы готовила, маленького и веселого слугу, рыбачка и друга рыбачков, в фуфайке и выцветших синих штанах, с босыми ногами…»^[379]

Моногамия для Бёрджесса была невозможной. Через несколько недель он написал Поллоку, возможно желая заставить его ревновать, что Джеймс Поуп-Хеннесси «без ума от меня». Когда оказалось, что Поллока это не обеспокоило, между Бёрджессом и Поупом-Хеннесси началась связь, продлившаяся все лето^[380]. В апреле Бёрджесс послал Поллоку фотографию Поупа-Хеннесси с игривой надписью: «Ты должен дать мне знать, что думаешь о фотографии и как относишься к тому, что я взял то, что, наверное, можно назвать военной женой, – но только потому, что война временно сделала меня чем-то вроде военного вдовца. В любом случае Дж. (он направлен в разведку) скоро отправится в Оксфорд для подготовки. Мне будет жаль, но сердце мое не будет разбито»^[381].

Развитие событий можно проследить по дневникам Гарольда Николсона, у которого тоже была связь с Поупом-Хеннесси, причем в то же самое время, и по письмам Бёрджесса Поллоку. «Я пытаюсь ходить на концерты в Лондоне – вроде бы ожидаются хорошие. Дж. свалился с мотоцикла на оксфордской Хай-стрит и оказался недостаточно силен, чтобы поднять его»^[382].

Летом 1941 года завершилась связь Бёрджесса с Питером Поллоком, продлившаяся пять лет, пусть даже обе стороны не соблюдали верность друг другу. Они встречались, когда Питер получал увольнительные. Поллок вспоминал: «Получив отпуск на все выходные, я бронировал номер люкс в Кларидже, и мы (Гай и я) оставались там с вечера пятницы до вечера воскресенья. Платил всегда я и при этом всегда получал люкс по цене комнаты на двоих – у меня был друг в конторе гостиницы. Днем в воскресенье мы устраивали большой праздник»^[383].

Но в июле все закончилось. Бёрджесс написал Поллоку, все еще находившемуся в Грантеме, выразив надежду, что они будут встречаться «как друзья, испытывающие искреннюю взаимную симпатию (такую, как Джекки и я)»^[384]. Они действительно продолжали видеться, и из переписки с Поллоком можно получить представление о кругах, в которых теперь вращался Бёрджесс, от Фредерика Аштона – «он очень культурен и мил» – до Лоуренса Оливье – «наконец-то я с ним познакомился»^[385].

Бёрджесс все еще любил Поллока. Несколькими месяцами позже он писал: «Я люблю тебя, но хочу сказать не только это, а кое-что еще, что может привести тебя в раздражение. Я разговаривал с А., и не думаю, что ты должен, и в любом случае не сейчас, отправляться добровольцем за границу. Понимаю, что остановить тебя будет тяжело. Но дело в том, и постарайся это понять, что ты только начал делать полезную работу, которую могут сделать лишь немногие. Это понимают и ценят, и, по крайней мере, в данный момент ты должен быть доступен, на случай если потребуется сделать больше или продолжить то, что ты начал. …Вопрос не в «нас» – если бы дело обстояло так, я бы не имел права вмешиваться»^[386].

Связь Бёрджесса с Поупом-Хеннесси развивалась не слишком хорошо. 21 июня Николсон записал в дневнике: «Я встретил Джеймса и Гая, мы поужинали и ненадолго заглянули в клуб. Джеймс, по-моему, не очень счастлив»^[387]. На следующий день Бёрджесс, Гарольд Николсон и Джеймс Поуп-Хеннесси снова ужинали вместе. «Я не думаю, что между ними все хорошо. Джеймс выглядит бледным и напряженным. В среду мы с ним встречаемся, и он мне все расскажет. Гай – большой проказник, а Джеймс слишком чувствителен и привязчив для таких отношений»^[388]. Бёрджесс тем временем обратил свою привязанность на семнадцатилетнего юношу с Бермуд, шекспировского актера Орфорда Сент-Джона, теперь работавшего в МИ-5, а потом на любовника Оливера Месселя, гигантского сквернослова, которого прозвали Великий датчанин^[389].

Он часто проводил выходные с Гэвином, лордом Фарингдоном, изнеженным старым итонцем, гомосексуалистом и марксистом, в его особняке XVIII века в Баскот-парке, Оксфордшир. Фарингдон, который предварял свои замечания в палате лордов словами «мои дорогие», а не «милорды», во время испанской войны короткое время служил в республиканском полевом госпитале. Кеннет Синклер-Лутит вспоминал, что Фарнгдон совмещал «партийную дисциплину и аристократический образ жизни. Представляется, что его дворецкий стал членом партийной ячейки и отвечал за повестку дня собраний, проходивших в библиотеке Баскот-парка. Говорят, что дворецкий в конце ужина говорил: «Позвольте напомнить вашей милости, что сегодня вечером собрание в библиотеке». Когда же собрание начиналось, обороты речи утрачивали цветистость. К примеру, дворецкий просил товарища Хендерсона зачитать протокол последнего собрания. Точно не знаю, кто был членом этой партийной ячейки. Дворецкий председательствовал на собраниях, а товарищ Хендерсон был секретарем^[390].

Много лет Бёрджесс посещал клуб «Горгулья» в качестве гостя, но в 1934 году он стал членом клуба – Маклин вступил в него в августе 1950 года – по предложению Дэвида Теннанта и секретаря клуба – мисс Рэнсли. Клуб начал работать в 1925 году. Его основал Теннант, тогда выпускник Кембриджа, при помощи своей супруги актрисы Гермионы Баддели. Клуб быстро приобрел популярность. Его президентом стал Огастес Джон. Эдуард VIII в бытность принцем Уэльским был его постоянным посетителем. Говорят, как-то ночью в нем собрались два принца, три принцессы и король Румынии.

Клуб располагался в доме номер 69 на Дин-стрит, но вход был предусмотрен со смежной Мерд-стрит. Клуб занимал три верхних этажа здания, спроектированного сэром Эдвином Лаченсом. Лифт поднимал гостей в отделанный панелями приемный зал, откуда можно было пройти к длинной барной стойке из красного дерева, протянувшейся по всей ширине здания, и в зимний сад на крыше. Внизу располагался бальный зал, дизайном которого занимался сам Анри Матисс, почетный член клуба. Здесь преобладала мавританская тематика и имелось 20 тысяч маленьких зеркальных квадратиков, спасенных из салона французского замка, в которых отражались танцующие. Оркестр под управлением Алека Александера был не слишком хорош и играл практически все время или «Прощай, прощай, черный дрозд» или «Моя грустная малышка».

Днем это был умеренный клуб, где обедали чиновники и политики, а ночью он привлекал лондонскую богему. Здесь бывали Филипп Тойнби, Сирил Коннолли, Том Дриберг, Барбара Скелтон, Люсьен Фрейд и Фрэнсис Бэкон. Бёрджесс был его завсегдатаем. Тедди Коллек, позже мэр Иерусалима, тогда живший в Европе и выполнявший разные разведывательные миссии, «вспоминает с явным восторгом о «сказочной» ночи, проведенной им с Бёрджессом и Маклином в «Горгулье». Там были Дилан Томас и Майкл Фут – не с Бёрджессом и Маклином, но в той же большой и веселой компании. Фут и Томас читали стихи до шести часов утра»^[391].

Супруга Дэвида Теннанта Вирджиния часто видела Бёрджесса в «Горгулье» и вспоминала его с большой приязнью. «У него были чудесные ямочки на щеках и взгляд потерявшегося маленького мальчика. Он никогда не танцевал, но мы держались за руки, когда играл оркестр, и он приударял за мной, когда был особенно пьян»^[392].

Для Бёрджесса клуб стал любимым местом встреч. Именно в «Горгулье» он встретил дизайнера Джеффри Беннисона и привел его на Бентинк-стрит, где делал с ним странные вещи с помощью одежных вешалок. Там же он попытался соблазнить художника Джонни Кракстона. «Ты хочешь пойти ко мне домой? – спросил Бёрджесс. – Ты хочешь, чтобы тебя высекли?» Кракстон ответил, что нет, он не хочет, чтобы его секли. Художника спасло вмешательство Филиппа Тойнби. «Сцена завершилась потасовкой между Гаем и Филиппом. Они катались по полу между танцующими и едва не сбили барабан Александера»^[393].

Глава 16. Снова в Би-би-си

Вне отдела D и подлежащий призыву на военную службу, Бёрджесс решил отсрочить это событие, вернувшись в Би-би-си. Там не хватало опытного персонала, и человека с хорошими контактами в правительстве, «который знает работу департамента и подводные камни, которых следует избегать… и имеет то, чего нет у других сотрудников департамента, – пропагандистский ум», с удовольствием взяли на работу^[394].

15 января 1941 года У.Р. Бейкер из Би-би-си после беседы с Бёрджессом написал С.Д. Чарльзу из министерства информации о необходимости «принять срочные меры для получения его освобождения от военной службы. Мы решили рискнуть и вернуть его в наш штат, и он приступит к работе еще до конца недели»^[395]. Далее он добавил: «Я понимаю, что в отделе МИ, где он работал, прошла реорганизация, и по согласованию с его шефом Бёрджесс может быть – на самом деле это уже произошло – освобожден от своих обязанностей и начать работу на корпорацию. …Работа нашего департамента внутреннего вещания в военное время стала намного более важной, ввиду пропагандистского аспекта выпусков и необходимости поддержания морального духа населения путем правильно подготовленных и уравновешенных программ. Помимо общих выпусков Бёрджесс будет заниматься серией программ, адресованных армии. …Уверен, вы сумеете оценить множество ловушек и трудностей, которые встречаются при подготовке программ, и нам повезло, что Бёрджесс имеет возможность возобновить работу у нас, если, конечно, вы сможете обеспечить его освобождение от военной службы»^[396].

Новая работа означала уменьшение заработка с 600 фунтов без налогов в год до 540 фунтов в год, при этом он не входил в постоянный штат сотрудников и не был участником пенсионной программы. Существовал и ряд ограничений. «Вы согласны посвящать все свое время и внимание работе корпорации. …Вы также согласны не работать на другую фирму или человека, пока действует это соглашение, без письменного согласия корпорации»^[397].

Собственно говоря, выбора у Бёрджесса не было. Новая работа спасла его от призыва в армию. Но это не помешало ему быть несговорчивым и неэффективным. К концу апреля он так и не удосужился подписать контракт. «Вас уже пять раз просили вернуть подписанный экземпляр контракта, последний раз – моим напоминанием от 9 апреля». Такая пометка есть в его личном деле. Наконец 9 мая контракт был подписан.

Новый кабинет Бёрджесса – он называл его «хижиной», располагался на втором этаже, и его окна выходили на Портленд-Плейс. Секретаршу звали мисс Уинкл, но она настаивала, что ее фамилия произносится Уинкол. Первым делом он попросил Эйлин Ферс, в то время беременную первым ребенком Кима Филби, «сделать две передачи об общественных кухнях с личной точки зрения – иными словами, как она создавала их и как они работают»^[398]. Они предназначались для популярной программы «Могу я вам помочь?» (Can I Help You), выходившей в эфир дважды в месяц и «имевшей целью помочь обычным слушателям в решении некоторых проблем военного времени. В особенности мы старались в этой серии разъяснить некоторые официальные правила людям, которые испытывали трудности с ориентацией в грозной массе правил и инструкций для жителей»^[399]. Джон Грин, коллега Бёрджесса по Би-би-си, вспоминает его как «самого забавного человека из интеллектуальной пены департамента вещания в те дни. На протяжении всей войны он, Норман Люкер и я пили кофе в «Ярнерсе» (у старого Квин-Холла). Это продолжалось два или три года. Гай рисовал блестящие шаржи, которые показывал нам, прежде чем отправить их под стол во время общих собраний департамента во второй половине дня. Сэр Ричард обычно видел это и просил показать ему бумагу. Высказав добродушный упрек, он продолжал беседу»^[400].

Сэр Ричард Маконахи доверял Бёрджессу и даже поручил ему следить от его имени за департаментом религиозных дел, в особенности за выпуском дискуссионной программы «Три человека и пастор» (Three Man and a Parson). Преподобный Эрик Фенн, в то время помощник директора религиозного вещания, вспоминал, что «Маконахи вбил себе в голову, что департамент религиозных дел – гнездо сочувствующих элементов. Он настоял, что, когда бы мы ни проводили политические совещания, на них должен присутствовать его человек и немедленно докладывать, что решили»^[401].

Так Бёрджесс был направлен в Бристоль, чтобы помочь в производстве программы. Фенн впоследствии вспоминал: «Он был неукоснительно беспристрастен, совершенно не заинтересован в происходящем и за пределами студии в высшей степени саркастичен»^[402]. Но Фенн считал Бёрджесса странным выбором. «Все мы знали, что Бёрджесс шпион. Когда он был пьян – а таковым бывал большую часть времени, – он рассказывал нам об этом. Помню, как-то вечером он мне сказал: «Когда мы придем к власти после войны, тебя, Фенн, первым повесят на фонарном столбе»^[403].

Бёрджесс, всегда взвинченный, а теперь еще и, как правило, выпивший и все чаще демонстрировавший мятежный дух по отношению к властям, начал сдавать под давлением многочисленных служебных обязанностей и шпионской деятельности. Один эпизод, когда секретарша по ошибке взяла домой ключ от его кабинета, привел к открытому взрыву. В его личном деле сказано: 29 мая 1941 года, незадолго до 8 часов утра служба безопасности Би-би-си была вызвана «к джентльмену, который громко жаловался, что не может попасть в свою комнату номер 316 в «Лэнгхэм-отеле». Он сообщил, что ждет уже целый час, но так и не попал в свою комнату и что никто не имеет права запирать двери… К счастью, в это время подошел военный патрульный и сказал, что попытался получить универсальный ключ и дверь будет открыта, как только он свяжется с соответствующим охранником. Тогда мистер Бёрджесс выкрикнул: «Ну, так пошел за ключом!» Это было сказано таким оскорбительным тоном, что патрульный ответил: «Вы не имеете права со мной так разговаривать. Я не ваша собака»^[404]. После этого они оба направились к патрульному, у которого был универсальный ключ». Но только Бёрджесс не пожелал ждать, когда принесут ключ, и принялся ломать дверь огнетушителем. Он нанес существенные повреждения двери, привел в негодность огнетушитель и залил ковер жидкостью из него. Лично я и мои патрульные считаем, что мистер Бёрджесс слишком много выпил и его поведение было в высшей степени оскорбительным»^[405].

На следующий день с Бёрджессом встретился Джордж Барнс и велел ему извиниться. «Я сказал ему, что важность бумаг, которые он желал получить, не оправдывает его грубости по отношению к офицерам и нанесения ущерба зданию»^[406].

4 июня Бёрджесс извинился, но изложил собственную версию событий. Он отметил, что еще в предыдущем месяце высказывал обеспокоенность запертыми дверями в «Лэнгхэме», жаловался, что это увеличивает риск возникновения пожара, что после шести часов вечера дикторы не могут попасть в здание. А на то, чтобы найти универсальный ключ, потребовался целый час. Таким образом, почти сразу после возвращения в Би-би-си Бёрджесс получил предупреждение^[407].

Во внутреннем документе от 9 июня сказано: «В личном деле Бёрджесса нет записей о поведении такого рода, хотя нам известно, что и ранее, когда он у нас работал, образ его действий был не вполне удовлетворительным (см. мою докладную записку от 10 января 1941 года). Рекомендую, чтобы он получил суровое предупреждение, письменно извинился и возместил ущерб. Также ему следует дать понять, что в случае повторения таких инцидентов контракт с ним будет расторгнут»^[408].

Судя по всему, эпизод не запятнал репутацию Бёрджесса, потому что уже в начале июня обсуждалась его кандидатура на пост сотрудника по европейским связям и было отмечено, что «у него блестящий ум и непревзойденные политические знания»^[409].

В середине июня Бёрджесс находился в двухнедельном отпуске по семейным обстоятельствам – по каким именно обстоятельствам, неизвестно, – и как раз в это время, 22 июня, Германия напала на Советский Союз. Руководство Би-би-си решило, что последует всплеск интереса к русским вопросам, и по возвращении Бёрджессу было приказано дать предложения по тематике передач и выступающим. Результатом стала докладная записка «Предложения по беседам о России», которая, помимо всего прочего, показывает его глубокие знания русской литературы, возможно почерпнутые у друзей – Исайи Берлина, Муры Будберг и Александра Гальперна.

«У меня было несколько неофициальных бесед с Джоном Стрэчи и профессором Берналом, а также с несколькими сотрудниками министерства информации и Форин Офис, но то, что следует, никоим образом не является отработанным планом», – писал он. Он согласился, что должно быть сделано нечто по теме «Война и мир», для иллюстрации великой русской литературы и по темам: переправа через Березину, Кудинов, Бородино, сожжение Москвы и т. д. …Есть также известная охотничья сцена, являющаяся превосходной иллюстрацией старой России, – это любимый Лениным отрывок из Толстого. …Современная литература: очевидное имя – Зощенко. Сатирические произведения этого писателя очень популярны в сегодняшней России. …Есть еще молодые советские писатели, такие как Николай Тихонов и Илья Эренбург»^[410].

У Бёрджесса также были предложения по науке и культуре. Он с сарказмом добавил: «Доктор Клингендер и доктор Блант – возможные ведущие программ об искусстве – ни один из них не является коммунистом. Кристофер Хилл (из Всех Душ) – коммунист, но самый авторитетный специалист в Англии по русским историческим исследованиям»^[411]. В действительности марксистский историк искусства Фред Клингендер, активный коммунист, знакомый с Джоном Корнфордом и Энтони Блантом, много лет был под наблюдением политической полиции^[412].

Были предложения и по ведущим программ, посвященных экономическому планированию, советской внешней политике, этническому национализму. Здесь Бёрджесс выдвинул на передний план Джона Лемана, который «написал некоторое количество интересных статей о Закавказье в географический журнал и может бесконечно говорить на эту тему». Таким образом, Бёрджесс втайне использовал служебное положение для формирования общественного мнения в пользу Советского Союза.

Глава 17. Куратор МИ-5

В сентябре 1939 года Блант, как только началась война, приступивший к обучению мастерству разведчика в Минли, был отозван, поскольку стало известно о его коммунистическом прошлом. Бёрджесс пришел на помощь и устроил визит Денниса Проктора к бригадиру Мартину, заместителю руководителя военной разведки в военном министерстве. Блант был оправдан и назначен в военную разведку после возвращения из Франции летом 1940 года. По предложению Виктора Ротшильда он был взят и в МИ-5^[413].

В начале 1941 года, чтобы спасти Бёрджесса от призыва, Блант оказал ответную любезность и предложил Гаю Лидделлу, на которого работал, взять Бёрджесса в МИ-5. Лидделл согласился, но его коллега, Джек Керри, наложил вето – он считал Бёрджесса слишком неуравновешенным, распущенным и «не был уверен, что его утверждению об отказе от коммунистического мировоззрения можно доверять»^[414].

Гай Бёрджесс, брат которого, Найджел, поступил в МИ-5 и работал в отделе F, отслеживающем деятельность коммунистической партии, проложил себе путь в МИ-5 не как офицер, а как агент. Он получил прозвище Воксхолл и докладывал сведения Бланту и Кембаллу Джонстону, сверстнику из Тринити^[415]. «Бёрджесс некоторое время работал на нас и выполнял для нас важную работу – курировал двух ценных агентов, которых он нашел и завербовал», – писал Блант. Этими агентами были Эрик Кесслер и Эндрю Реваи^[416].

Кесслер был лондонским корреспондентом швейцарской газеты Neue Z?rcher Zeitung, причем статус женатого человека не помешал ему стать одним из любовников Бёрджесса. Став пресс-атташе швейцарского посольства, он оказался важным источником информации о политических и дипломатических сплетнях из разных посольств, в том числе о сделках между Германией и Швейцарией. Он также снабжал русских и англичан информацией от Мариана Кукеля, заместителя военного министра польского правительства в изгнании до 1940 года, потом ставшего командующим 1-м Польским корпусом и с 1943 года – военным министром польского правительства в изгнании.

Кембалл Джонстон позже вспоминал: «Гай был для меня очень хорошим источником полезных агентов, которых я использовал для присмотра за нейтралами, швейцарцами и шведами. Он завербовал высокопоставленного агента, швейцарского дипломата – не могу разгласить его имя, мы называли его Апельсин. Он сообщал, если прибывает какой-нибудь швейцарец из высших эшелонов, который мог быть полезным или хочет заключить сепаратный мир. Апельсин был сказочным агентом; он точно знал, что сделано: однажды он написал доклад, который превозносили до небес. Он утверждал, что, если любыми правдами и неправдами сохранить связи с новыми союзниками, русскими, из-за этого не станешь коммунистической страной, просто это разумный поступок. Если же нет, тебя поимеют американцы – именно это и произошло»^[417].

Предположительно, Бёрджесс встретился с Кесслером во время создания радиостанции в Лихтенштейне, хотя не исключено, что они встречались и раньше. Есть мнение, что именно Кесслер одолжил Бёрджессу свой «Форд V8» для визита к Черчиллю в октябре 1938 года. Согласно Хьюиту, Кесслер был «очень славным и очень ярким… Меня вывел на него Гай. …Думаю, Эрик помогал Гаю из-за своей антинацистской позиции до войны»^[418]. Бёрджесс не сообщил МИ-5, что Кесслер уже был завербован им в 1938 году от имени русских и получил кличку Оренд – или Швейцарец^[419]. Все материалы, которые он собирал, служили двум хозяевам.

В ноябре 1942 года Бёрджесс завербовал от имени МИ-5 другого журналиста и бывшего любовника, который сообщал сведения об иностранных журналистах, в первую очередь о венграх и шведах. Эндрю Реваи (иногда известный как Ревои) был лондонским корреспондентом газеты «Пестер Лойд» и с 1942 года, под именем Канидус, периодически выступал обозревателем венгерской службы Би-би-си. Он действовал в рамках разных венгерских групп в изгнании и в 1941 году, после разрыва дипломатических отношений между Англией и Венгрией вместе с группой соотечественников образовал Национальную федерацию венгров (позднее «Свободные венгры»), президентом которой он стал в 1943 году. Бёрджесс завербовал его для работы на русских в 1939 году, и он получил кличку Таффи (Тоффи)^[420].

Таким образом, Бёрджесс одновременно курировал агентов британской и советской разведки, но его преданность всегда безраздельно принадлежала Советскому Союзу. В 1941 году в Лондоне существовала самая продуктивная резидентура НКВД, и согласно данным московского Центра, в этот период резидентура передала в Москву 7867 политических и дипломатических документов, 715 – по военным вопросам, 121 – по экономическим делам и 51 – о британской разведке^[421].

Советские кураторы Бёрджесса хорошо понимали его сильные и слабые стороны. Они отметили, что у него очень широк круг контактов и он легко сходится с людьми. «Но его инициативу почти все время приходится сдерживать; он должен постоянно находиться под жестким контролем. Любое данное ему поручение должно быть оговорено до мельчайших деталей». Имело место и недовольство его личной жизнью. «Он понимает, что мы должны об этом знать, и с готовностью все рассказывает… Ему необходимы безусловная дисциплина, авторитет и приверженность принципам. И ему нужно постоянно повторять правила безопасности»^[422].

Борис Крешин, также известный как Кротов, занявший место Горского, доложил, что Бёрджесс лучше, чем можно было ожидать, однако «его отличительной чертой в сравнении с другими агентами, которых я встречал, является богемианизм в его самой непривлекательной форме. Он человек молодой, интересный, достаточно умный, культурный, пытливый и проницательный. Он много читает и много знает. Но одновременно с тем он неряшлив, если не сказать точнее – грязен, много пьет и ведет жизнь так называемой золотой молодежи. …Вместе с тем Бёрджесс образован, политически и теоретически, и в беседе легко цитирует Маркса, Ленина и Сталина»^[423].

Новым другом Бёрджесса стал Адам де Хегедус, которого он часто встречал в баре отеля «Риц». Адам родился в Будапеште в 1906 году в богатой семье. Он был журналистом и писателем в Венгрии и во Франции, где подружился с Андре Жидом, и оставался его другом, пока не перебрался в Британию, где натурализовался в 1935 году^[424]. Бёрджесс встретился с ним, когда они оба работали в министерстве информации, и Поллоку было поручено подобраться к нему поближе, чтобы, поскольку Венгрия была союзницей Германии, наблюдать за венграми в Лондоне. Новым заданием Поллока стала дружба с немного подозрительными, обычно веселыми венграми, наблюдение за их контактами, воздействие на их позиции путем своевременно поставленных вопросов. На основании наблюдений следовало делать выводы, можно ли убедить венгров отправлять сообщения в Германию. Поллок впоследствии вспоминал: «Он был одним из первых людей, за которыми мне было поручено наблюдать, пока я делал свою работу для МИ-5. Он влюбился в меня. От него было много беспокойства, но в целом он был приятный малый»^[425].

Джек Хьюит тоже не был призван на действительную службу, благодаря принятию в МИ-5, где он работал на Бланта над «Триплексом» – это материал, тайно изъятый из дипломатического багажа нейтральных миссий, – совращая курьеров, ехавших с вокзала Кингс-Кросс. Он также передавал слухи от информатора – владелицы Дуврского замка на Портленд-Плейс, как раз за углом от шведского посольства.

В октябре 1942 года лондонская резидентура попросила для Бёрджесса разрешение на попытку завербовать его кембриджского друга Денниса Проктора, теперь работавшего в казначействе. Проктор уже, не зная того, снабжал Бёрджесса политической и финансовой информацией о Банке международных расчетов. Он, «не сознавая этого, раскрыл все подробности тайных переговоров между Рузвельтом и Черчиллем во время январской 1943 года конференции в Касабланке. В том числе он сообщил воистину бесценные сведения о том, что союзники планировали высадку на Сицилии в июле того же года, но отложили вторжение во Францию до 1944 года»^[426].

Представляется маловероятным, что Бёрджесс сделал эту попытку, – хотя Дженнифер Харт на допросе о своей шпионской деятельности назвала Проктора, впоследствии попечителя галереи Тейт и постоянного секретаря министерства топлива и энергетики правительства Великобритании, но на то были веские основания. На беседе в МИ-5 в 1966 году ушедший на покой Проктор признался: «У него не было необходимости: я не имел от него секретов». То же самое подтвердил Блант: «Могу сказать, что Деннис был лучшим источником Гая для русских»^[427].

Необычайно большое количество разведывательной информации, сообщаемой Кембриджской пятеркой, скорее не радовало московский Центр, а питало его паранойю. Молодой офицер разведки Елена Модржинская получила задание оценить информацию и установить степень ее надежности. Она знала от Бланта о нечестных приемах британцев, использовавших двойных агентов против Германии, и в ноябре 1942 года пришла к выводу, что то же самое делается в отношении Советского Союза и Кембриджская пятерка – двойные агенты. Как, учитывая их коммунистическое прошлое, кембриджские шпионы были допущены к работе на британскую разведку? Единственный возможный вывод – «Сынок и Малышка, еще до контакта с нами, были направлены британской разведкой для работы среди студентов с левыми взглядами в Кембридже»^[428].

Московский Центр не мог поверить в почти неограниченный доступ пятерки к секретной разведывательной информации, равно как и в то, что британская разведка не работает против Советского Союза. «Ни один ценный британский агент в Советском Союзе или в советском посольстве в Британии не был разоблачен с помощью этой группы, несмотря на тот очевидный факт, что, будь они искренни в своем стремлении сотрудничать, легко могли бы это сделать», – было сказано в одном из отчетов^[429]. Объяснение было намного проще. Форин Офис запретил тайную деятельность против нового союзника Британии, и все силы разведки были направлены против нацистской Германии на победу в войне. Никто не сообщал о тайных агентах, поскольку их не было.

Подозрения московского Центра против своих главных агентов были настолько сильны, что лондонская резидентура получила приказ о создании отдельной независимой агентской сети. Группа из восьми человек, не говорящих по-английски и одетых в явно русскую одежду, была отправлена, чтобы засечь момент встречи кембриджских шпионов с несуществующими контактами в МИ-5. Не обнаружив таковых, команда сообщила о совершенно невинных посетителях советского посольства в Лондоне как о вероятных агентах-провокаторах МИ-5^[430].

Недоверие к Кембриджской группе продолжалось и в 1943 году, усилив опасения относительно вербовки Питера Смоллетта. Горский изначально советовал Филби воздержаться от вербовки, пришел в ярость, узнав, что его совет проигнорировали, и предложил Центру прервать все контакты с Кембриджской пятеркой. Поскольку существовало опасение, что Бёрджесс может обратиться за помощью напрямую в советское посольство или отделения Коммунистической партии Великобритании, было принято решение предоставить событиям идти своим чередом и найти новые способы надзора над пятеркой. Но Бёрджесс получил строгий выговор от Горского.

Тогда возникло подозрение, что Филби утаил важную часть телеграммы от японского посла в Берлине, хотя на самом деле в Блетчли просто не сумели расшифровать эту часть. Результатом стала докладная записка на семи страницах, адресованная главе НКВД. В ней Модржинская утверждала, что, поскольку отцы Бёрджесса и Филби служили в разведке (Сент-Джон Филби короткое время служил в Индийском разведывательном бюро, а Джон Бассет был офицером армейской разведки на Среднем Востоке во время Первой мировой войны), значит, велика вероятность того, что оба сына – давние британские агенты, получившие задание проникнуть в советскую разведку. Тот факт, что Бёрджесс предложил вербовку Дэвида Футмена и Кембалла Джонстона, расценивался как еще одно свидетельство попытки внедрения.

Паранойя русских была не единственной. Бёрджесс очень боялся, что Рис может обратиться к британским властям. 20 июля 1943 года на встрече с Горским он объяснил, что Рис – «истеричный и неуравновешенный тип», который, несмотря на «личную дружбу и привязанность», может в любой момент всех предать. По мнению Бёрджесса, «единственный способ решения проблемы – физическая ликвидация», и, как человек, завербовавший Флита, он был готов сделать это лично^[431].

Такое поведение вызвало в Москве тревогу относительно разумности Бёрджесса. Уже в октябре 1942 года лондонская резидентура сделала вывод, что «Малышка – очень своеобразная личность и применять к нему обычные стандарты – грубейшая ошибка».

Глава 18. Пропагандист

Бёрджесс, работавший в комнате 201 радиоцентра, теперь отвечал за выпуск двух потребительских серий: «Указатель» и «Могу я вам помочь?». Эти передачи выходили на протяжении 1943–1944 годов и освещали такие вопросы, как нормирование снабжения, перемены в системе страхования, советы пожилым людям, безопасность на дорогах во время затемнений и многие другие, в том числе связь с социальными службами и правительственными учреждениями. Серии были очень популярны – почта в их адрес приходила мешками. Они также снабжали Бёрджесса конфиденциальной информацией о жизни Британии во время войны, которую он исправно передавал советским хозяевам.

Он давно был сторонником освещения по радио заседаний парламента и в начале октября 1941 года принял бразды правления у Нормана Люкера, который выпускал передачу «Неделя в Вестминстере». Это была главная политическая программа внутреннего вещания. Она выходила в эфир субботними вечерами и комментировала все, что за неделю произошло в парламенте. Бёрджесс занимался техническими и редакторскими аспектами программы, а также подыскивал, оценивал и готовил ведущих^[432].

Ведущих он подбирал, консультируясь со своими боссами из Би-би-си и министерства информации. Новая работа дала ему связи в парламенте, а также среди журналистов и научных экспертов. Он теперь несколько раз в неделю бывал в палате общин, превратившись в связного между палатой и Би-би-си. Бёрджесс расширил перечень ведущих. При нем в программе выступали не только политики, но и журналисты, такие как Морис Уэбб, глава парламентских корреспондентов из «Дейли геральд», а также обозреватели из «Манчестер гардиан», «Стар», Австралийской службы новостей, «Дейли экспресс», «Дейли телеграф», хотя постепенно программа снова вернулась к политикам.

Лорд Хейлшем, регулярный автор, вспоминал Бёрджесса как «очаровательного, чувствительного и цивилизованного человека… который не делал тайны из своих взглядов и часто выражал неприязнь к правым элементам Лейбористской партии»^[433]. Леонард Миалл, бывший в Кембридже вместе с Бёрджессом, а с 1939 года – на Би-би-си, вспоминает то же самое. «Он был совершенно открытым во всем, что касалось его коммунизма и гомосексуализма, но трудно было поверить всему, что говорил Гай. Он был забавным болтуном и по своей природе лжецом»^[434].

В декабре 1941 года руководство Би-би-си проинформировало Бёрджесса, что его контракт с Би-би-си истекает 14 марта 1942 года и он может быть призван на военную службу. «Но если вы не будете призваны на службу, ваша работа на корпорацию может быть продолжена на основании еженедельных контрактов до тех пор, как вы будете призваны»^[435].

Однако, как и планировалось, от призыва Бёрджесса спасла работа на МИ-5. Согласно данным Би-би-си, Бёрджесс утверждал, что не имеет возражений против военной службы, «но в настоящее время он «зарезервирован» военным министерством. …Суть в том, что Бёрджесс продолжал работать на военное министерство в свободное время, что не мешало его деятельности в корпорации. Он чрезвычайно полезен департаменту вещания, который заинтересован в его использовании как можно дольше»^[436].

Хотя он оставался временным сотрудником Би-би-си, в феврале его заработок подняли до 580 фунтов в год, и Барнс дал ему хорошую характеристику: «Мистер Бёрджесс – очень полезный сотрудник департамента. Он богат идеями, и, если ему не хватает упорства, чтобы их реализовать, они все равно являются стимулом для всех нас. Он хороший редактор текстов, но склонен к снисходительности по отношению к ведущим. Он не является аккуратным офисным работником, однако в последнее время старается исправиться и наладить этот аспект своей деятельности. Он вполне заслужил прибавку»^[437].

Репутация Бёрджесса у коллег была высокой. В июне он стал одним из избранным продюсеров Би-би-си (другим был Эрик Блэр – Джордж Оруэлл), которые вместе с членами парламента (Гарольдом Николсоном и др.) были приглашены на ужин Стаффордом Криппсом, лидером палаты общин. Гости обсуждали «место художника в обществе» – часть программы Криппса послевоенного устройства мира^[438].

Через Нормана Люкера и Э.Х. Карра, которые теперь были советниками Стаффорда Криппса, Бёрджесс узнал, что Криппс, желавший создать Директорат военного планирования вместо Комитета начальников штабов, зондирует поддержку прессы и подумывает об отставке. Криппс считался главным противником Черчилля, и отставка создала бы политический кризис. Бёрджесс уведомил Гарольда Николсона, который предупредил Черчилля через Вайолет Бонэм Картер, «единственного известного мне человека извне, который дружит с Уинстоном и пользуется доверием Стаффорда и леди Криппс». Криппс согласился отложить решение. В следующем месяце Черчилль вывел его из состава военного кабинета, и кризис был предотвращен. Но это было в высшей степени странное вмешательство, учитывая, что собственные взгляды Бёрджесса были ближе к взглядам Криппса – открытого сторонника открытия второго фронта, – чем Черчилля^[439].

Бёрджесс все больше тревожился из-за необходимости открытия второго фронта и пытался воздействовать на кого только мог, включая Клариссу Черчилль, работавшую на Смоллетта в министерстве информации над пропагандистской газетой «Британский союзник»^[440]. Так же как он использовал свою должность на радио для формирования общественного мнения во время Мюнхенского кризиса, теперь Бёрджесс всячески подчеркивал необходимость снятия давления с русских на Восточном фронте.

В январе 1942 года он устроил выступление Эрнста Генри, которое эксперт разведки Кристофер Эндрю назвал «Самым замечательным ударом в рамках Би-би-си от имени НКВД»^[441]. Генри был советским нелегалом и помощником Мюнценберга, работавшим под журналистским прикрытием^[442]. Став частью «активных мер», скоординированных Бёрджессом и Смоллеттом, по формированию британского общественного мнения, он заявил в эфире, что важно как можно быстрее открыть второй фронт.

Освещение Би-би-си России встревожило Гарольда Николсона, который написал Маконахи, что теперь народ «думает только о славе России, имея лишь искаженное и основанное на мифах представление о том, чем она является на самом деле». А значит, при освещении тем, связанных с Советским Союзом, необходимо соблюдать баланс^[443]. Между тем, пока его друг оставался экспертом по Советскому Союзу в департаменте вещания, опасаться было нечего, и Бёрджесс продолжал выпускать в эфир ведущих с коммунистическим прошлым, уверяя, что они лишь отражают растущий общественный интерес к России. Среди таких ведущих был независимый член парламента Уилли Галлахер и сэр Арчибальд Кларк Керр, британский посол в Советском Союзе^[444].

Увлеченность Бёрджесса всем русским не ослабевала. Джек Хьюит вспоминал о посещении премьеры Седьмой симфонии Шостаковича, также называемой Ленинградской симфонией и считающейся символом сопротивления нацизму. Она состоялась в Альберт-Холле в конце июня 1942 года. Он был с Блантом и весьма эмоциональным Бёрджессом, который беспрестанно курил, и по его лицу текли слезы^[445].

Он также продолжал использовать служебное положение, чтобы продвинуть друзей – к примеру, Джека Макнамару. Бёрджессу удалось всю первую половину войны держать при себе в Лондоне своего любовника Питера Поллока, используя его в интересах МИ-5 – он заводил контакты с разными беженцами и, если надо, спал с ними. Теперь он хотел ввести его в популярную серию Джона Хилтона «Проблемы сил решены» (Forces Problems Answered).

Бёрджесс знал Хилтона с тех пор, как посетил его торжественное выступление в 1931 году. Он был первым кембриджским профессором промышленных отношений. Они вместе работали над программами, затрагивающими все грани армейской жизни. Бёрджесс мог общаться с самыми разными армейскими департаментами, обращая особое внимание на проблемы морали, и так зная, что существенно отклонился от первоначальной задачи, поставленной Би-би-си. Он использовал полученную информацию, чтобы влиять на слушателей^[446].

В августе Хилтон писал: «Мой дорогой Гай… Не могу выразить, как мне понравился юный Поллок. Посчитают ли его пригодным для работы со мной или нет, я не знаю, но он человек именно того типа, который мне нужен. …Уверен, если передачи начнутся так, как мы задумали, со мной рядом должен быть молодой офицер вроде Поллока, отправившийся добровольно или призванный на военную службу. Он будет олицетворять новую армию. Он, выполнивший свой долг в роли рядового, прошедший обучение, получивший офицерское звание, а значит, способный позаботиться о нуждах и проблемах вооруженных сил, опираясь на личный опыт»^[447].

Неделей позже Бёрджесс снова начал действовать и, используя ответ Хилтона, посоветовал Поллоку предложить себя на должность армейского советника Би-би-си, хотя в требованиях к кандидатам значился возраст – после сорока лет. «Имя лейтенанта Поллока, 5-й батальон полка Гордонских горцев, было предложено для заполнения вакансии. Он лично известен Хилтону, майору Спэррою из армейского комитета по морали, и мне»^[448].

Весь 1944 год Бёрджесс продолжал продвигать друзей. В январе 1944 года он привел Поллока на голосовой тест и предложил старого кембриджского друга на роль ведущего «Проблем сил!».

«У меня на уме Джим Лис, сейчас читающий лекции в Университете Ноттингема и являющийся региональным организатором WEA. Этот человек – бывший шахтер, стипендиат Тринити, обещающий стать человеком такого же типа, как Хилтон. Думаю, вы его знаете. Мы были друзьями в Кембридже, хотя он намного старше. …Поллок должен прибыть, если Глазго согласится, на голосовой тест… Как и можно было ожидать, на объявление в «Радио таймс» откликнулось много претендентов. Собеседование с ними и голосовые тесты – работа на неделю или даже две. Полагаю, ею не стоит заниматься, прежде чем будут проверены мои кандидаты, которые, я уверен, лучше всех»^[449].

Бёрджесс также использовал свои многочисленные контакты для подхода к другим. Политический журналист Морис Уэбб, впоследствии – в 1945 году – избранный независимым членом парламента, а в 1946 году ставший председателем парламентской Лейбористской партии, был одним из регулярных ведущих и после передач часто выпивал вместе с Бёрджессом в одном из расположенных неподалеку пабов. Уэбб вспоминал его как прихлебателя и большого любителя выпить. Он также писал, что забеспокоился, когда «Бёрджесс стал наносить частые визиты в палату общин. Он постоянно требовал, чтобы я познакомил его с нужными людьми. А главное, пытался заставить меня снабжать его конфиденциальной информацией о военных конференциях, которая потом передавалась определенным журналистам»^[450].

«Неделя в Вестминстере» дала Бёрджессу большое влияние. Амбициозные члены парламента видели преимущества участия в передаче, а Бёрджесс вовсю этим пользовался. Правда, он старался соблюдать равновесие и приглашать молодых членов парламента. 9 сентября 1943 года он писал Гарольду Николсону о Питере Торникрофте, члене парламента с 1938 года, будущем канцлере казначейства, что «Торникрофт очень мил, хотя ни его голос, ни интеллект не являются ответом на молитвы нашего центрального офиса. …Он кажется очень простым, а это качество способствует успеху в радиопередаче, только если речь идет о гении»^[451].

В начале ноября 1943 года на роль ведущего «Недели в Вестминстере» был предложен новый человек. Гектор Макнейл был бывшим журналистом «Дейли экспресс», выбранным в парламент в 1941 году, и личным секретарем парламентского заместителя министра военного транспорта. «Этот человек никогда раньше не был ведущим радиопередач. Его выбрал я, – позже писал Бёрджесс. – Я проконсультировался с представителями Лейбористской партии, которые отозвались о нем очень хорошо, и также он если и не популярен, то весьма уважаем тори. Я надеюсь, что он станет настоящей находкой для нас, но это еще следует доказать»^[452].

2 ноября вышла в эфир первая передача Макнейла. Она имела успех. Спустя четыре дня Бёрджесс написал ему, чтобы выразить свою благодарность. «Я думаю, вы станете очень хорошим ведущим. С нетерпением жду дальнейшего сотрудничества»^[453]. Впоследствии Макнейл стал постоянным ведущим. Это решение оказалось дальновидным.

В конце 1943 года Бёрджесс получил хороший отзыв от Барнса, который поддержал Маконахи: «Поддерживает огромное количество контактов, всегда полон новыми идеями и тенденциями, хотя его суждение относительно их важности нередко оказывается странным. При помощи хорошего секретаря его кабинетная работа значительно улучшилась, но он все еще проявляет склонность к небрежности. Нередко поступают жалобы на его манеры, но не от ведущих. У меня нет сомнений в его высокой ценности как продюсера, и его присутствие стимулирует. …Рекомендуется повышение заработка»^[454].

Однако его отношения с властью и расходы оставались проблемой. В январе 1943 года его декабрьские расходы были подвергнуты сомнению.

«Его офисные часы являются очень гибкими: он крайне редко приходит до 10:45, поскольку читает газеты и официальные парламентские отчеты дома, и проводит большую часть дня вне офиса, устанавливая контакты. …Некоторые продюсеры пользуются автобусами или подземкой и обеспечивают для себя достаточный запас времени, за исключением разве что необычайных обстоятельств. Мистер Бёрджесс не слишком злоупотребляет такси, однако использование им такси 15-го и 29-го все же представляется необоснованным, поскольку он живет на Бентинк-стрит»^[455].

Как всегда, нашлось объяснение. «Фактически имело место следующее: в одном случае я прошел какое-то расстояние вместе с Бруксом (15.12), а в другом – довез его до дома (29.12) – другой машины не было. Во втором случае я записал только часть платы на корпорацию, поскольку не имею обыкновения ездить на такси до Бентинк-стрит»^[456].

Опасения, что Бёрджесс использует Би-би-си в своих целях, не утихали. Неоднократно были запросы от администрации, посчитавшей, что он слишком щедро тратит на потенциальных ведущих деньги налогоплательщиков и использует машинисток корпорации для печатания речей парламентариев. «Рассмотрим два вопроса отдельно: что касается расходов, мне кажется, что 11 фунтов в месяц, причем основная часть этой суммы идет на те или иные развлечения членов палаты общин, – это слишком много. Я понимаю, что вообще без выпивки не обойтись, но не могу поверить, что вести дела с ответственными членами парламента можно только в баре»^[457].

Коллега Бёрджесса, имевший дело с администрацией, Г.Дж. Б. Олпорт, отметил, что постоянно всплывали одни и те же имена, к примеру Квентин Хогг.

«В то время как идет почти непрерывное развлечение лоббистских корреспондентов, признаюсь, я не вижу, как они вписываются в картину Бёрджесса о перспективных ведущих. …Возможно, это не мое дело, но я уверен, что очень скоро у кого-нибудь возникнет вопрос: не лучше ли иметь на этом месте продюсера постарше и серьезнее. Мне хочется думать, что в этой серии больше, чем в любой другой, умение показать товар лицом – в смысле, представить Би-би-си потенциальным ведущим – не требуется»^[458].

Споры относительно расходов продолжались весь год. В августе Бёрджессу было разрешено тратить 1 фунт в неделю на развлечения, пока продолжается сессия парламента. Когда Бёрджесс заявил, что в какие-то недели он вообще не бывает в палате общин, а в другие проводит там все время, а значит, может суммировать норму, ему холодно ответили, что этот вопрос находится вне его компетенции.

В конце октября Бёрджесс отправился в Кембридж, чтобы принять участие в поминальной службе по Джону Хилтону, умершему в августе. Он взял такси, чтобы доехать до станции Ливерпуль-стрит и обратно, а также ездил на такси по Кембриджу. В корпорации эти расходы не одобрили. Бёрджесс пришел в ярость.

«Если вы проверите свои документы, то, безусловно, увидите, что в прошлом я всегда придерживался принципа путешествовать первым классом в военное время по делам корпорации. Я всегда путешествовал первым классом и не вижу причин что-то менять, когда езжу по делам Би-би-си, особенно когда я в парадных одеждах, чтобы посетить поминальную службу»^[459].

Олпорт не был впечатлен, заявив, что «нет никаких причин для путешествия мистера Бёрджесса первым классом по аналогичным поводам». Он также добавил: «В этой связи хотелось бы попросить мистера Бёрджесса не писать докладные записки на обороте счетов»^[460].

Даже когда Барнс предупредил Бёрджесса, что, если он продолжит в том же духе, это «плохо отразится на мне и моей личной жизни», Гай отказался уступить. «Думаю, нет никакой необходимости писать о том, что я не желаю терять время и создавать проблемы. А поскольку выделенная мне сумма неприлично мала, ясно, что я буду спорить из принципа»^[461]. Это показывает, как далеко Бёрджесс был готов зайти, когда другие предпочитали стратегическое отступление.

Эпизод, судя по всему, не повлиял на характеристику Бёрджесса, данную ему Барнсом, одобрившим прибавку к зарплате. «Мне почти нечего добавить к сообщению от 27.11.1942 г. Он, как обычно, полон идей и демонстрирует признаки – слабые признаки – увеличения чувства ответственности, хотя все еще пишет и говорит раньше, чем думает. Он большой спорщик, когда дело касается административных вопросов, но остается ценным сотрудником департамента»^[462].

К 1944 году правительство начало задумываться о послевоенном периоде и, не в последнюю очередь, о важности в нем пропаганды. За консультацией обратились к Гарольду Николсону, бывшему дипломату, эксперту по иностранным делам, и он рекомендовал кандидатуру Бёрджесса, опытного пропагандиста еще со времен отдела D и JBC, имеющего обширные политические связи. В начале января 1944 года он и Барнс встретились с сэром Уильямом Ридсдейлом в новостном департаменте Форин Офис для обсуждения плана организации послевоенной пропаганды. Разговор продолжился в следующем месяце, когда Бёрджесс, Ридсдейл и Николсон вместе ужинали в ресторане «Мулен Дор», обсуждая послевоенные передачи об иностранных делах на Би-би-си.

На самом деле споры длились довольно долго. Еще в мае 1943 года обратился к Ридсдейлу, с которым поддерживал связь и в министерстве информации, и в Би-би-си, с предложением о программах по иностранным делам, и в первую очередь по таким противоречивым вопросам, как Польша^[463]. А 4 марта Бёрджесс официально – за три месяца – предупредил Барнса о своем увольнении, заявив, что ему предложили работу в новостном департаменте Форин Офис. Это был тщательно разработанный план. Новостной департамент ослаблял, почти полностью сводя на нет просоветскую линию министерства информации, и русским нужен был кто-то, чтобы с этим разобраться. Бёрджесс показался подходящим человеком.

В конце марта сэр Александр Кадоган, постоянный заместитель министра иностранных дел, написал Роберту Футу, генеральному директору Би-би-си, – признак того, насколько важным считался перевод, – письмо, спрашивая, может ли мистер Бёрджесс быть освобожден от занимаемой должности раньше, поскольку в новостном департаменте не хватает кадров.

«Я понимаю, что мистер Бёрджесс заинтересован в вакансии, и, с нашей точки зрения, он обладает достаточной квалификацией, чтобы ее занять. Я отлично понимаю, что он делает важную работу в Би-би-си и его освобождение от должности может доставить вам ряд неудобств. Но, как я уже отмечал, наша нужда в кадрах очень велика, и мы будем вам признательны, если вы сможете облегчить и ускорить его переход»^[464].

Хотя Барнс сказал Маконахи, что не может освободить Бёрджесса, он все же согласился на месячный период отработки. «Я согласен, что бесполезно удерживать мистера Бёрджесса против его воли, но он еще ничего не решил, и я сказал ему, что если он останется, то будет работать с серией программ по иностранным делам. Он обещал уведомить меня завтра до 14:30, окончательно ли решил уйти»^[465]. Решение Бёрджесса было окончательным. В конце марта он уведомил об этом Барнса и попросил отпустить его раньше, обещав работать по совместительству. «Должен подчеркнуть, что для меня уход с этой работы – настоящее горе. Хочу добавить, что я бы хотел в будущем оказать любую возможную помощь департаменту, если это потребуется»^[466].

Руководство Би-би-си неохотно согласилось при условии, что он останется до 4 июля, но при этом будет два часа в день работать в Форин Офис, чтобы изучить работу там. В докладной записке генеральному директору Маконахи писал: «Мистер Бёрджесс очень хороший продюсер, и, хотя у него есть недостатки, его уход – большая потеря для департамента»^[467].

Так завершилась карьера Бёрджесса в Би-би-си. Вслед за Дональдом Маклином и Кимом Филби он внедрился в Форин Офис. Он знал, что там настоящая власть.

Глава 19. Новостной департамент

Бёрджесс начал официально работать в новостном департаменте, тогда расположенном в министерстве информации, на временной должности сотрудника по связям с прессой в начале июня 1944 года. Фактически он большую часть мая отсутствовал в Би-би-си, взяв отпуск, и потому уже с 1 мая два дня в неделю работал в Форин Офис.

Начиная с 1941 года, департамент возглавлял Уильям Ридсдейл. В штате было 10 сотрудников. Все они работали в большой комнате, расположившись за тремя длинными столами. Алан Маклин, брат Дональда, работавший рядом с Бёрджессом, вспоминал: «Была еще маленькая комната, где стояли столы и телефоны, тикерный аппарат «Рейтер», выдававший текстовые сообщения – горячие новости и обзоры со всего мира, а также сейф для ежедневной порции поступающих телеграмм. Один из нас приходил рано, чтобы ознакомиться со всем этим и отметить самое интересное. Для всех вместе в комнатке места не было, но у нас не было необходимости в собственных столах и бумажной работы. Всю нашу работу мы выполняли по телефону или при личных встречах, потому мы были легки на подъем»^[468]

Сам Ридсдейл вел три брифинга в день. В 12:30 на брифинг собирались дипломатические корреспонденты «Манчестер гардиан», Рейтер, «Дейли геральд», Би-би-си и «Ньюс кроникл». Еще один брифинг был в 3 часа пополудни, а затем в 4 – это был личный брифинг дипломатического корреспондента «Таймс». Алан Маклин впоследствии писал, что для остального персонала «центральным моментом дня был 12:30. Утром первым делом составлялся краткий список тем – после того как кто-то просматривал все утренние газеты. Мы могли сделать обоснованное предположение, какие события будут сочтены главными, а значит, мы должны на них реагировать. Если соответствующий департамент санкционировал официальное заявление, которое приписывалось представителю Форин Офис, мы все имели копию под рукой. В 12:30 присутствовали все, и все, что было сказано, записывалось»^[469].

Работа Бёрджесса заключалась в связи с иностранными редакторами, дипломатическими корреспондентами и лондонскими корреспондентами зарубежных изданий, разъяснении им правительственной политики и реакции на текущие события, но иногда он проводил пресс-конференции – в отсутствие персон более высокого ранга. Все сотрудники, включая Бёрджесса, по утрам получали инструктаж относительно ожидаемых новостей дня или читали телеграммы Форин Офис. По мере развития событий новостной департамент получал мнение Форин Офис от соответствующего эксперта. Заявление согласовывалось и потом передавалось в прессу. Бёрджесс видел практически все материалы, представляемые Форин Офис, включая телеграммы – расшифрованные и зашифрованные с ключами – все это было бесценным для его советских кураторов.

Здесь Бёрджесс был на своем месте, учитывая его обширные связи среди журналистов и искренний интерес к политике. Горонви Рис писал: «Ему нравилось чувство внутреннего понимания британской внешней политики и соображений, на которых она строилась. Ему нравилось разъяснять эту политику другим и использование всей своей изобретательности, показывая, что британская политика рациональна, последовательна и соответствует долгосрочным историческим интересам. Он любил и понимал журналистов, симпатизировал им, разделял их страсть к новостям, наслаждался дружбой с ними и с удовольствием обменивался закулисными политическими слухами, которые были для него жизненной необходимостью»^[470].

Однако воспоминания большинства его коллег не столь приятны. Уильям Хермондхал, унаследовавший стол Бёрджесса и обнаруживший один ящик запертым на ключ, а внутри – бутылку джина и книгу о флагелляции (бичевании), вспоминал, что он всегда носил галстук старого итонца. Он был «левым и, я тогда не понимал этого, коммунистом, бледным… неопрятным и безалаберным. И он всегда жевал чеснок, считая, что это полезно для здоровья». Часто, писал Хермондхал, Бёрджесс уходил в Реформ-клуб на ланч и возвращался выпившим, но это не мешало ему иметь исключительную память. Он также заметил, что, если у Бёрджесса была особенно тяжелая ночь, по утрам он использовал грим. «Ненадежный, часто опаздывающий, пользующийся дурной славой, но всегда харизматичный Бёрджесс стремился быть своим и иметь власть над окружающими»^[471].

Карикатурист Осберт Ланкастер, также работавший вместе с Бёрджессом, считал, что он «губительный распутник. Сказочный пьяница. Интеллигент, но только до шести часов вечера. Он обладал шармом и был довольно красив, но выпивка сделала свое дело. По пьяной лавочке он не скрывал, что работает на русских»^[472]. Другой коллега, Ричард Ф. Скотт, сын редактора «Гардиан», вспоминал: «Он непрерывно курил. И был очень грязным. При желании он мог быть привлекательным, но работать с ним было нелегко. …Он был радикалом во всех смыслах – и восхищался русскими, и был бунтарем в повседневной жизни»^[473].

Лорд Арран вспомнил, как Бёрджесс остановил кеб возле Букингемского дворца, чтобы символически помочиться на статую, и как тот брал на себя роль шута, оживляя скучные брифинги, раздавая фотографии своих полуобнаженных любовников.

Перегрин Феллоуз, отец писателя Джулиана Феллоуза, утверждал, что «кое-что из того, что ему и Бёрджессу приходилось расшифровывать и анализировать, являлось государственной тайной и они занимались этим в запертой комнате, где никто не мог им помешать. Там Бёрджесс, как правило, сидел на сейфе и читал нередко уморительные сообщения на разные голоса, заставляя слушателя [Перегрина Феллоуза] умирать со смеху»^[474]. Алан Маклин писал: «Гай знал всех. Он был местной знаменитостью. Он любил неприятности. Ему нравилось слыть скандальной личностью… Гай имел обыкновение создавать хаос везде, где появлялся, и радовался этому… Он был достаточно умен и понимал, что не может быть на самом верху, поэтому предпочитал оставаться на дне. …Его мнение всегда представляло интерес»^[475].

В департаменте, где было много работы и мало сотрудников, Бёрджесс сразу сумел стать полезным, предложив работать субботними вечерами, когда больше никого не было. В августе он получил разрешение Ридсдейла брать документы на ночь домой. Он хорошо использовал свободу. В том месяце он собрал телеграммы Даффа Купера, тогда британского представителя во Французском комитете национального освобождения в Алжире, с предложением создать сильную Польшу в противовес Советам, хотя министр иностранных дел Энтони Иден настаивал, чтобы британская политика была направлена на сотрудничество с СССР.

1 сентября резидент сообщил, что «Малышка впервые доставил большое количество аутентичных материалов. Мы сфотографировали десять рулонов пленки, из них шесть – расшифрованные телеграммы»^[476]. В следующем месяце комиссар государственной безопасности Борис Меркулов санкционировал выдачу Бёрджессу дополнительно 250 фунтов – за продуктивность. Подозрениям в адрес кембриджских шпионов пришел конец. Предыдущая паранойя была большим просчетом, основанным на незнании методов работы британской разведки. 24 октября стало очевидно, что «за несколько месяцев Малышка превратился в самый продуктивный источник… теперь он дает очень ценный документальный материал»^[477]. Шестью неделями позже резидент запросил кембриджского шпиона, кличка которого была изменена, «использует ли Хикс неизвестные нам источники, поскольку полученная от него информация является обширной и касается большого количества вопросов»^[478]. Согласно Митрохину, за первые шесть месяцев 1945 года Бёрджесс передал в центр 389 документов с грифом «Совершенно секретно»^[479].

Тот факт, что Бёрджесс поставлял важную разведывательную информацию, отражен в дневнике Гарольда Николсона. В феврале 1945 года он записал: «Я ужинал с Гаем Бёрджессом, который показал мне телеграфную переписку с Москвой. Очевидно, что комиссия послов – вовсе не фарс»^[480]. Комиссия, в которую вошли послы Англии и США в Москве, а также советский министр иностранных дел Вячеслав Молотов, должна была урегулировать состав нового польского временного правительства. Раз Николсон видел телеграммы между Лондоном и посольством в Москве, очевидно, что у Бёрджесса был к ним доступ. Он передал их в Москву, что позволило Молотову хорошо подготовиться к переговорам. 4 марта советский куратор Бёрджесса Борис Крешин (Боб) доложил, что он принес несколько телеграмм Форин Офис и «также записал донесение агента о процедуре дебатов в парламенте по польскому вопросу».

Но Бёрджесс становился неосторожным. В марте Крешин доложил в Центр о «крайне неприятном инциденте»: «Недавно я встречался на улице с Хиксом. 4 марта шел дождь, и Хикс предложил ненадолго зайти в паб. Мы зашли внутрь, где провели не более пятнадцати минут. Выйдя из паба, я заметил, что Хикс поднимает документы с пола. Я ждал на улице. Выйдя, он заявил, что, когда он подошел к двери, материалы Форин Офис выпали у него из портфеля. Телеграммы упали текстом вниз, так что никто ничего не прочитал, да и никто не обратил внимания, поскольку дверь была отделена от помещения паба шторой. Только одна телеграмма испачкалась. Хикс сказал, что внимательно осмотрел все вокруг и ни одного документа не осталось на полу»^[481].

Крешин прочитал ему лекцию о личной безопасности, но, когда Бёрджесс вернулся, чтобы забрать скопированные документы с портфелем, перевязанным веревкой, он снова их уронил. «Хорошо, что рядом не было никого и пол был чистый», – отметил Крешин^[482]. Вскоре после этого на встрече с Бобом к Бёрджессу «подошел полицейский патруль, заподозривший, что в портфеле – краденые вещи. Убедившись, что там нет ни вещей, ни отмычек и вообще ничего, кроме бумаг, полицейские извинились и ушли»^[483].

Материалы, которыми он снабжал русских, были настоящей бомбой. В донесении о встрече 4 марта, помимо всего прочего, перечислены: доклад Бёрджесса о дебатах в парламенте по польскому вопросу, телеграмма о конференции в Сан-Франциско, где была учреждена ООН, позиция Британии по разделу Германии, которая шла вразрез с мнением американской делегации, предложенным на Ялтинской конференции. В мае 1945 года рапорт начальников штабов генералу Исмею, в котором определялись основные аспекты военного конфликта между Британией и Советским Союзом – операции «Немыслимое», – вероятно, тоже был передан в Москву Бёрджессом. В рапорте говорилось о превосходстве порядка 3:1 советских наземных сил в Европе и на Ближнем Востоке, но он не уменьшил подозрения русских насчет того, что военный союз прекратил свое существование^[484].

Осенью Бёрджесс сопровождал Ридсдейла в Париж на мирную конференцию, где были подготовлены проекты мирных договоров с Италией, Румынией, Венгрией, Болгарией и Финляндией. Делегаты жили в отеле «Георг V». Ридсдейл посетил много встреч, на которых формулировались новые политические принципы. Бёрджесс не отставал от него ни на шаг^[485].

В июне Черчилль запретил делегации из восьми британских ученых отправиться в Москву на празднование 20-летнего юбилея Академии наук СССР, подтвердив опасения русских, что отношения между странами ухудшаются и становятся враждебными. Эту информацию Бёрджесс передал в Москву^[486]. Первые признаки холодной войны появились в виде двух провалов, которые выявили масштаб советской шпионской сети на Западе – в то время как страны считались союзницами, – и поставили под удар Кембриджскую группу.

5 сентября Игорь Гузенко, двадцатишестилетний шифровальщик советского посольства в Канаде, перешел на сторону противника, прихватив с собой мешок секретных документов, содержащих сведения о шпионской сети в Канаде и секретной разработке ядерного оружия. Гузенко работал на советскую военную разведку, ГРУ, и потому ничего не знал о Кембриджской группе. Зато о ней знал другой перебежчик.

20 сентября взволнованный Бёрджесс передал в Москву срочное сообщение, которое Филби доставил ему лично. Он сказал, что в конце августа офицер КГБ, работавший в Турции, Константин Волков, вошел в контакт с британским вице-консулом в Стамбуле и попросил о встрече. Не получив ответа, 4 сентября он лично явился в посольство и предложил в обмен на политическое убежище для него и его жены и 50 тысяч фунтов (сегодня это почти 2 миллиона) предоставить список из 314 советских агентов в Турции и одного британского, который выполняет обязанности начальника отдела британской контрразведки. Почти наверняка речь шла о Филби^[487].

Эти предложения попали к Киму Филби, который сразу понял, что Волков может раскрыть его, Маклина и Бёрджесса. Он устроил свою поездку в Стамбул, чтобы лично пообщаться с перебежчиком, но намеренно задержался. Он приехал в Турцию 26 сентября, но в это время Волков и его жена уже были разоблачены, отправлены в Советский Союз и расстреляны. Снаряды начали падать рядом.

Глава 20. Отношения

Питер Поллок стал военнопленным в Анцио в марте 1944 года. Обеспокоенный Бёрджесс постоянно теребил Эрика Кесслера, чтобы Питеру отправлялись посылки Красного Креста. Он взял под свое крыло сестер Поллока – Гейл и Клэр и одно время даже подумывал жениться на последней. Гейл Поллок, которой тогда было восемнадцать лет, вспоминала, как Бёрджесс пригласил ее в «Риц».

«Он был ужасно мил и продолжал быть ужасно милым. И он очень заботился обо мне. Он часто водил меня в театр, в «Горгулью» и в ресторан… Гай знал всех. Мы посмотрели спектакль «Дядя Гарри» и после него встретились с Майклом Редгрейвом. Он был мил, привлекал меня ко всему. …Он любил и умел развлекаться. Он искренне наслаждался жизнью, всегда был приветлив, заботлив, экстравагантен… Он легко тратил чужие деньги, не имея намерений их возвращать. …Он был увлечен Клариссой [Черчилль] и вовсю флиртовал с ней»^[488].

В июне 1945 года Питер Поллок вернулся в Британию. Перспектива работы в семейной кампании не привлекала его, и он купил ферму в Флондене, что в Хартфордшире. Шарлоус – большой средневековый дом с крыльями, расположенными в виде креста, построенный в самом начале XVI века. Поллок стал разводить свиней и охотничьих собак, а «ленивыми летними вечерами бесцельно катался по тенистым дорогам Хартфордшира в своем винтажном «роллс-ройсе». Раздосадованный полным отсутствием собственных творческих достижений, одержимый страстью к искусству и компании художников, он по воскресеньям открывал двери своего дома для художников, писателей и актеров^[489].

Бёрджесс приезжал в Флонден примерно раз в две недели – на выходные – и часто выпивал в пабе «Золотой дракон», построенном еще в XVII веке. В 1930-х годах здесь часто бывал Иоахим фон Риббентроп, у которого неподалеку был летний домик. Хозяином паба был Боб Бёрджесс (не родственник). А миссис Грин, дочь Боба, вспоминала Бёрджесса как «интересного и очень красивого мужчину»^[490].

Актриса Фанни Карби, подруга сестер Поллока, была одной из тех, кто посещал эти собрания по выходным. «Ему нравилось приезжать из города в деревню. Ему нравился уют. Хотя он вел декадентскую жизнь, он любил сидеть у костра на ферме. Он любил людей, готовящих чай и сладкие пироги. …Он был очень мил. У нега была харизма – некие роковые чары. Это было не просто обаяние. Вы всегда ему искренне радовались. Он никогда не был холодным или мрачным. Он был немного грустным и очень ревнивым». Он вспоминала ужасные ссоры с Поллоком, на которого Бёрджесс имел влияние. В свою очередь, Бёрджесс рассказывал ей, что Поллок – единственный человек, которого он по-настоящему любил. «Он был очень испорченным человеком. Все считали, что это он развратил Питера»^[491].

Тем летом Поллок и Бёрджесс часто виделись с Брайном Ховардом и его другом Сэмом – они нередко оставались в доме этой пары в Тикередже, Восточный Суссекс. Однажды они навестили престарелого Альфреда Дугласа в Брайтоне. Бёрджесс желал продемонстрировать Поллока и доказать, что он еще более привлекателен, чем, как известно, был Дуглас в молодости^[492].

26 июля, когда были объявлены результаты выборов и стала очевидна победа лейбористов, Бёрджесс и Поллок были у Барбары Ротшильд^[493]. Но их отношения уже близились к концу. Как впоследствии писал Поллок, «разница в возрасте и сексуальная несовместимость привели к окончательному разрыву. Мы провели четыре года врозь. К 1945 году, учитывая жизнь, которую я вел, я уже стал совершенно другим человеком»^[494].

Брайан Ховард с грустью услышал эту новость. Он писал Питеру: «Гай сказал мне, что вы с ним расстались. Если ты не хочешь об этом говорить, мы, конечно, не будем. Но я почти эгоистично расстроен, поскольку как-то убедил себя, что с вами не будет и не может быть ничего. Я считал ваши отношения – и в каком-то смысле полагался на них – в высшей степени удовлетворительным отрицанием вульгарной теории о том, что «такие вещи» никогда не работают. Поэтому я и говорю, что мое расстройство «почти» эгоистично»^[495].

Размышляя о трудных любовных отношениях в их круге, Брайан Ховард писал Поллоку: «Мы – все пятеро [Бёрджесс, Блант, Ховард, Поллок и Эрик Кесслер] разделяем определенную точку зрения на жизнь, которая даже не вдвое, а вдесятеро усложняет для нас ведение счастливого и плодотворного существования. День и ночь нас преследуют, осознаем мы это или нет, не только нематериальные страхи и враги. Есть некоторые чувствительные, благоразумные и решительные люди такого типа – как К[есслер] и Б[лант], которые в конце концов сочли свое положение невозможным. Что они делают? Они обратились к своей карьере – так же как беженцы бегут в горы – и с тех пор считают себя находящимися на другом, более высоком уровне, но только этот уровень может быть очень пустым и очень печальным…»^[496]

Бёрджесс и Поллок были членами Реформ-клуба, и возможность встречи там стала проблемой для Бёрджесса. «…Клуб для меня – второй дом, место, куда я хожу каждый день, чтобы встретиться с друзьями, работать, читать и т. д. Я знаю, какая это для тебя жертва – не появляться здесь. Но он значит для меня настолько больше, чем для тебя, что я могу только повторить то, что говорил раньше: пожалуйста, не приходи, пока мы снова не сможем легко и свободно встречаться»^[497]. Ноэль Аннан часто видел Бёрджесса в Реформ-клубе.

«…В те дни он не был грязным, а больше походил на рисунки из комиксов о Билли Бантере – он был вечно полон шуток и идей, всевозможные теории били из него ключом… но он моментально увядал, если собеседник не попадал под его влияние. Он мог делать резкие язвительные замечания, но тут же отмахивался от них. Он желал доминировать»^[498].

Доминирование, особенно интеллектуальное, и манипулирование были неотъемлемой чертой характера Бёрджесса. Он был известен как «неиссякаемый источник ехидных метафор и сокрушительных эпиграмм, [которые] могли с легкостью обратить его критиков в прах», – писал Хью Тревор-Ропер. Его уверенность в себе позволяла ему «властвовать в маленьком кембриджском мире»^[499]. Модин также отмечал, что Бёрджесс был «авторитарной личностью, способной заставлять других подчиняться своей воле и господствовать над ними, хотя при этом он оставался терпимым и понимал их трудности»^[500].

Благодаря силе характера и банальному упрямству Бёрджесс с детства привык добиваться своего, и, когда он стал взрослым, ситуация не изменилась. Рис считал, что «он был самый упорный человек в достижении своих целей, которого я знал. Если кто-то шел с ним в кино, желая увидеть Грету Гарбо, а Гай хотел увидеть братьев Маркс (а он всегда хотел увидеть братьев Маркс), всегда оказывалось, что они видели именно братьев Маркс. …Если кто-то хотел выпить белого вина, а Гай – красного (а он всегда пил красное), получалось, что все его спутники тоже пили красное вино. Он был упрям, как ребенок, который знает, что добьется своего, если будет вести себя достаточно долго и достаточно плохо. И Гай всегда желал вести себя плохо. Причем в его упрямстве присутствовала могучая сила воли, которую из-за общего беспорядка и абсурдности его личной жизни никто не замечал»^[501].

Бёрджессу было необходимо находиться в центре внимания. Он видел себя только главным во всех кругах – шпионских и гомосексуальных. «Ему не нравилось думать, что где-то может происходить что-то, в чем он не участвует, – писал Рис. – Создавалось впечатление, что в реальности – или в его воображении – он всегда ищет людские пороки и слабости, способные объяснить любые общественные события и которые он однажды сможет использовать»^[502].

Питер Уотсон писал Брайану Ховарду: «Гаю было совершенно необходимо производить впечатление. Я вчера встретил его в Реформ-клубе. Он рассказал две длинные и довольно забавные истории (конечно, политические, одну – о Черчилле) и сразу сообщил, что только что их придумал»^[503].

После расставания с Поллоком Бёрджесс обратился к своей старой пассии – Джеймсу Поупу-Хеннесси, который недавно вернулся из Вашингтона. В 1945 году Гай переехал на Медуэй-стрит, в дом номер 26 – построенный в период между войнами дом из красного кирпича, расположенный недалеко от парламента и Уайтхолла. Там он жил вместе с Поупом-Хеннесси^[504]. Джеймс Лис-Мил писал: «Чистоплотный Джеймс не одобрял хаос неубранных постелей, грязной посуды и немытого Гая, а тот смеялся над опрятностью Джеймса и вечным порядком на его письменном столе и в книжных полках»^[505].

Отношения оказались недолгими, и Бёрджесс продолжил вести беспорядочную жизнь. Несмотря на разрыв, он по-прежнему ездил в отпуск с Поллоком, иногда также с Брайаном Ховардом и Сэмом, на северо-восток Сазерленда, что в Шотландии. Иногда они навещали Билли Клонмора, 8-го графа Уиклоу, а также Ивлина Во и Джона Бетжемена в Дублине.

В июле 1946 года после поездки в Дублин Бёрджесс написал Поллоку, что смотрел фильм с братьями Маркс вместе с Блантом. «У меня была очень приятная неделя. Или дублинская еда улучшила мое настроение, или погода. …Я дважды хорошо провел время с Деннисом П., дважды – с Дэвидом Ф., в том числе мы посмотрели блестящее представление в мюзик-холле. Еще был очень хороший день с Горонви, Марджи и Кидсом (прошлое воскресенье), а также Филиппом Хоупом-Уоллесом. Также хороши были вечеринки с Блантом и Хантером (который очень мил). Жаль, что тебя там не было»^[506].

В следующем месяце он написал Поллоку о своих планах на отпуск, предложив путешествие в США по отдельности – Поллок с Лоуренсом, другом, и Бёрджесс с Джонни Филиппсом, богатым холостяком-геем, жившим в Олбани. Он заявил, что отказался от других приглашений и свободен для Поллока в октябре, в противном случае он останется с Рисом, снявшим дом в Уэльсе. Другая возможность – поездка в отель в швейцарской части озера Манджоре, расположенного вблизи «привлекательной виллы, где живет богатый гей Норман Дуглас…»^[507]. «Только, прошу тебя, не создавай трудности. У меня только один отпуск в году. Я знаю, что мне нравится путешествовать с тобой, так же как с Энтони, и ты говорил мне (в «Горгулье»), что то же самое относится и к тебе. Дело не в любви, а в приятном плане хорошо провести две недели или около того»^[508].

Бёрджесс и Поллок действительно отправились на американские каникулы, оставаясь близкими друзьями, но в это время Поллок уже устроил свою жизнь с Полом Данквой, а Бёрджесс оставался неустроенным и беспокойным, как всегда. Но он должен был вот-вот получить повышение, которое продвинуло его в самое сердце британской внешней политики.

Глава 21. Снова в центре силы

19 декабря 1946 года Гарольд Николсон записал в своем дневнике: «Ужинал с Престоном и Бёрджессом. Бёрджесс назначен личным секретарем Макнейла»^[509]. Обработка Бёрджессом молодого шотландского политика Гектора Макнейла дала свои плоды. Они поддерживали тесные контакты, и Бёрджесс написал за Макнейла его главу «Внешняя политика Лейбористской партии между двумя войнами» в истории Лейбористской партии Герберта Трейси. Скромный провинциал Макнейл, хотя и был четырьмя годами старше, смотрел снизу вверх на горожанина до мозга костей Бёрджесса. Они оба были заядлыми курильщиками, любили выпить и разделяли повышенный интерес к сомнительной стороне лондонской жизни. Бёрджесс не мог не заметить особое предпочтение, отдаваемое Макнейлом ночным клубам со стриптизам, и вовсю пользовался этим. Шотландский политик был перспективной фигурой для Бёрджесса.

В октябре Макнейл был назначен государственным министром в Форин Офис и сразу предпринял шаги для назначения Бёрджесса сверхштатным личным помощником, составителем речей и политическим «мальчиком на побегушках». Его привлекали обширные контакты Бёрджесса, интеллектуальный блеск, изощренность и независимость. Согласно Норману Реддауэю, который был личным секретарем Кристофера Мэйхью, парламентского личного секретаря Эрнеста Бевина, Макнейл хотел иметь рядом с собой Бёрджесса, поскольку считал, что тот понимает левых и русских^[510]. Лорд Терлоу думал, что Макнейл чувствовал свою неполноценность, поскольку не учился в университете и не был уверен в себе с сотрудниками Форин Офис. Он хотел иметь рядом с собой личного помощника, не являющегося профессиональным дипломатом и имеющего большой политический и журналистский опыт. В Форин Офис были против назначения, но были вынуждены согласиться^[511].

Это был великолепный шанс. Докладывая о своей удаче русским, Бёрджесс объяснил, что за рутинной офисной работой будут следить секретари, а его роль будет заключаться в «разработке политики путем изучения документов и личных контактов и обсуждений с другими чиновниками, а также политиками, причем не только британскими, но и иностранными. Помимо этого у меня появится возможность прямого сотрудничества с канцелярией министерства. Он также хочет, чтобы я проводил какое-то время в палате общин. Думаю, будет неправильно, если я не скажу, что, по моему мнению, этот перевод открывает большие возможности для нас. Помимо телеграмм, которые я буду продолжать читать, надеюсь, также увидеть протоколы и частные письма (например, от послов и к ним), в которых описываются политические принципы. Также я надеюсь присутствовать на беседах (или знать о них), где будут намечены будущие политические решения… Таким образом, я получаю назначение на самое желанное место в Форин Офис и жду инструкций, как использовать его наилучшим образом и что сделать, чтобы получить для нас максимальные преимущества»^[512].

Высокоуважаемый Макнейл нередко представлял Бевина, но он также был слишком ленив, предпочитая «рестораны, кинотеатры и представления работе за письменным столом. Гай это сразу понял и воспользовался этим, не жалуясь, выполняя работу за Макнейла. Когда Макнейлу поручали составить рапорт или проанализировать ряд документов, эта работа немедленно поручалась Гаю, который ничего не имел против. Когда все было подготовлено и отпечатано, Макнейл подписывал документ и отправлял его коллегам в правительстве или премьер-министру. В результате Бёрджесс пользовался глубочайшей благодарностью своего шефа, который постепенно поручил ему отслеживать все доклады и телеграммы с послевоенных международных конференций»^[513].

Хотя сотрудники Форин Офис не одобряли назначение человека со стороны и считали это неправильным, оно устраивало новое лейбористское правительство, которое хотело делать все по-своему. Бёрджесс хорошо зарекомендовал себя, вовремя приходя на службу и почти никогда не пропуская встречи. Единственное, что можно было вменить ему в вину, – это неряшливость. Это касалось и неаккуратной одежды, и беспорядка на столе с вечно переполненными пепельницами. «Конфиденциальные документы были разбросаны по его столу, словно конфетти. И все же он мог с легкостью выудить из завалов то, что срочно необходимо, порывшись, словно белка, под грудами газет и своих блокнотов для рисования, где он набрасывал злые карикатуры на все, что ему в тот или иной момент могло прийти в голову»^[514]. Том Дриберг позже писал: «Так как он был историком, [Бёрджесса] всегда волновала идея и характер серого кардинала, теневой, но влиятельной фигуры, маячащей рядом с публичным человеком. Ему нравилась компания серых кардиналов. У меня нет сомнений в том, что он, возможно не вполне осознанно, видел себя в этой роли. Являясь государственным министром, Макнейл входил в кабинет. В случае отсутствия его шефа Эонеста Бевина (из-за командировки или болезни) он действовал как министр иностранных дел. Итак, в возрасте тридцати шести лет Гай Бёрджесс оказался рядом с самым центром власти. Его привела туда присущая ему целеустремленность и умение действовать расчетливо, а также ряд счастливых случаев и удачных совпадений»^[515].

Он оказался в сердце британского правительства в решающий момент истории XX века и получил доступ к почти всем документам, поступающим во внешнеполитическое ведомство Великобритании, в том числе протоколам заседаний кабинета, комитета обороны и начальников штабов, материалам, характеризующим позиции западных стран по вопросу послевоенного устройства Европы, и британскую военную стратегию. Бёрджесс также пользовался тем, что каждый день пил чай в комнате ожидания послов, расположенной в 50 ярдах от кабинета Макнейла, и мог собирать последние сплетни и расширять круг знакомств.

Московский центр был в высшей степени доволен новыми возможностями Бёрджесса, и Крешин стал лично отвечать за перевод его сообщений. Также по инициативе генерала Федотова, количество людей, знающих о Хиксе, было снижено до пяти человек. Меры безопасности были настолько строгими, что даже машинистки не имели доступа к его материалам.

Бёрджесс работал вместе с Фредом Уорнером, профессиональным дипломатом. Тот был на семь лет моложе и на 6 дюймов выше Бёрджесса, учился в Дартмуте и пришел в Форин Офис из Оксфорда и после службы в Королевском ВМФ. Светский человек, не испытывавший недостатка в средствах, он жил в Олбани, фешенебельном районе, расположенном недалеко от Пикадилли. Он и Бёрджесс быстро подружились. Они сидели в небольшой комнате с высокими потолками, выходящей окнами на Даунинг-стрит, между кабинетом министра и помещением клерков, и выступали в роли привратников, охраняющих доступ к министру.

Горонви Рис вспоминал, что эти двое сидели «напротив друг друга за большим столом, заваленным самыми разными документами и газетами, коих Гай был преданным читателем. Здесь также всегда было несколько томов из лондонской библиотеки, несколько набросков и карикатур, которые Гай делал в течение дня, переполненные пепельницы, обгоревшие спички и пустые чашки…»^[516].

И далее: «Приходили посыльные и тщетно искали поднос для входящих документов под завалами бумаг и, не обнаружив его, оставляли бумаги там, куда Гай указывал им небрежным взмахом руки. Некоторые документы с пометкой «Срочно» один из двоих обитателей комнаты, как правило, брал в руки, некоторое время разглядывал с выражением отвращения на лице и поспешно возвращал на место»^[517].

Личные секретари имели доступ ко всему, что хотели, в том числе сообщениям из посольств и от иностранных правительств, отчетам разных отделов Форин Офис и документам кабинета. Все бумаги, адресованные государственному министру, сначала попадали в руки Бёрджесса или Уорнера. Секретари решали, следует ли их передать адресату или необходима дополнительная информация. Потом они анализировали документ, выделяли самые важные части и, возможно, составляли проект ответа. Помимо этого, они могли вносить предложения. Иными словами, их влияние было огромным.

Писатель Эндрю Бойл утверждал, что Бёрджесс имел доступ к сейфу министра и государственным тайнам: «Макнейл любил его и всячески баловал, пользовался его умом и эрудицией, считая, что министерство, правительство и общество только выиграли от его личной проницательности, проявленной при выборе исключительного помощника. В его рабочем кабинете для Бёрджесса не было ничего запретного. Если ему нужны были ключи министра, он брал их. Если ему нужен был доступ к тем или иным документам, он получал его, заявив, что его министру необходимо то-то и то-то немедленно»^[518].

Это было важно, поскольку Макнейл был министром, связным с МИ-6, откуда ему поступали отчеты в маленьких желтых коробочках, правда, неясно, имел ли Бёрджесс к ним доступ. Только в конце марта 1948 года он сумел сделать дубликат ключа – или через Макнейла, или через Уорнера – и передал его в резидентуру при посредстве Бланта. Но через несколько недель он вернул ключ одному из русских кураторов, объяснив, что, хотя он остается один с коробочками, риск их открытия слишком велик^[519].

Уорнера и Бёрджесса сроднил одинаковый богемный образ жизни и отсутствие уважения к власти. Когда Макнейл звонил в колокольчик, категоричный вызов обычно сопровождался следующими репликами: «Опять Гектор!» или «Что ему нужно на этот раз?».

Оба, как правило, выжидали, позвонит ли министр еще раз, и, если повторного звонка не было, они приходили к выводу, что дело неважное и можно не ходить. Все это являлось отражением присущей Гаю уверенности, что институты истеблишмента создавались для его удобства и использования^[520].

Горонви Рис писал, что как-то раз Бёрджесс привел одного из посетителей Макнейла в комнату, где по официальным поводам собирались чиновники. Там у дальней стены стоял шкаф со справочниками, среди которых был один особенно ценный том, который Бёрджесс там прятал, чтобы никто, даже Бевин, не мог позаимствовать его, а потом забыть вернуть. Это был экземпляр недавно опубликованного труда Кинси о сексуальном поведении мужчины, который в то время достать в Великобритании было невозможно, и его Бёрджесс обещал ненадолго дать гостю. «Приходится тщательно прятать книгу, – объяснил он. – Все пытаются ею завладеть»^[521].

Контакты русских с Бёрджессом, по иронии судьбы прекратившиеся, как только он занял должность в Форин Офис, возобновились в 1947 году после специального разрешения министра государственной безопасности В.С. Абакумова^[522].

Через несколько дней после занятия новой должности Бёрджесс передал два документа из русского комитета, созданного в рамках Форин Офис для разработки всех аспектов политики по отношению в России. В них было сказано, что Бевин и кабинет стараются решить, «стоит ли продолжить существующие враждебные отношения Великобритании с правительствами советских сателлитов (Польша, Болгария, Румыния) и должна ли Великобритания вести текущую политику поддержки оппозиции, или настало время признать советское влияние и перестать с ним бороться»^[523]. Последовали и другие документы, включая разные министерские протоколы о германском послевоенном политическом и экономическом возрождении. Как раз этим занимался комитет, возглавляемый Бевином.

В начале марта Бёрджесс встретился со своим русским куратором, предоставив ему подробности четырехсторонней встречи министров иностранных дел в Москве, которая должна была состояться в течение следующих шести недель. Совет министров иностранных дел был создан на Потсдамской конференции в 1945 году и включал представителей каждой из четырех держав-победительниц. Встречи должны были проводиться поочередно в столицах каждой из стран. На Московской кон ференции должны были рассматриваться такие вопросы, как будущее правительство Австрии и Германии, репарации и границы. Бёрджесс передал документы, содержащие позицию Британии по упомянутым вопросам. В этом ему ненамеренно поспособствовал член делегации Эдуард Пфейфер^[524]. Он встретился с человеком, сменившим Крешина, – Михаилом Ф. Шишкиным (АДАМ), действовавшим под дипломатическим прикрытием пресс-атташе посольства. Русские были так довольны полученными сведениями, что Абакумов санкционировал выплату вознаграждения в размере 500 фунтов – почти годовой заработок^[525].

Командир эскадры Ричард (Дикки) Левен часто встречал Бёрджесса в Реформ-клубе: «Он всегда старался заговорить со мной, хотя мне он казался слишком напористым. Я никогда не мог понять, почему он все время носит галстук старого итонца, вне зависимости от остальной одежды. Как-то вечером они поспорили, обсуждая слухи о том, что русские якобы намерены оккупировать Югославию. Гай Бёрджесс удивил меня заявлением: «Я советник британского правительства по русским делам, и правительство поступит так, как я скажу». Я ответил, что если это так, он безумен, раз позволяет русским вторгнуться в Югославию. Гай засмеялся и сказал, что на этот раз он со мной согласен и только что объяснил Бевину, что нужно делать»^[526].

Судя по всему, Левен ему не поверил. Бёрджесс пришел в ярость и отправился на такси в Форин Офис. Вернулся он часом позже. «Я прочитал две докладные записки от Бёрджесса Бевину, в которых он просил его разрешить прямые переговоры с русскими. Он надеялся убедить их позволить британскому правительству начать финансовые переговоры с югославами и воздержаться от военной интервенции. Я прочитал рукописную записку от Бевина Бёрджессу, в которой он просил проявить благоразумие в переговорах с русскими, так чтобы это послужило интересам нашей страны»^[527].

Если Бёрджесс рассчитывал, что победа лейбористов может привести к сближению с Советским Союзом, он быстро лишился иллюзий, когда новый премьер-министр Клемент Эттли не стал критиковать речь Черчилля в Фултоне, Миссури, в феврале 1946 года, где было сказано, что теперь Европу разделяет железный занавес. Он также обнаружил, что Бевин и Макнейл были убежденными антикоммунистами. Позже он заявил, что «чувствовал себя глубоко несчастным на службе у министра и политики, которая, по его убеждению, была катастрофически ошибочной»^[528].

Являясь патриотом британского имперского прошлого, Бёрджесс считал удручающим, что его великая страна становится сателлитом США. Фред Уорнер вспоминал: «Я не припоминаю, чтобы Гай автоматически стал следовать сталинской линии. Полагаю, его вообще не интересовали учения Маркса и Ленина. В те дни он хотел создать впечатление о себе как о радикальном социалистическом демократе, который верит в Тоуни»^[529].

К обеспокоенности неряшливостью Бёрджесса добавились жалобы на пренебрежение им правилами. Эндрю Бойл писал: «Макнейл иногда пытался воздействовать на Бёрджесса, но с минимальным эффектом или вообще без оного. Раскаяние давалось его личному помощнику так же легко, как беззаботность и проказливость. Но если Гектор Макнейл временами чувствовал, что Гай – лучший друг – его подводит, Бёрджесс мог только сказать, что ему очень жаль это слышать, и торжественно обещать, что впредь будет вести себя как взрослый человек»^[530].

В сентябре 1946 года бывший летчик Джордж Кэри-Фостер был назначен начальником службы безопасности Форин Офис. Кэри-Фостер постепенно создал отдел из семи офицеров, набранных из разных служб, чтобы заниматься вопросами безопасности в иностранных посольствах. Несколько офицеров МИ-6 работали у него на временной основе. До этого времени вопросами безопасности всерьез никто не занимался – кабинеты не запирались, важные документы не убирались со столов – все основывалось на доверии. По сути, Форин Офис был одной большой семьей – многие сотрудники росли и учились вместе, – где царили приязнь и доверие. Каждый считал, что если он поступает честно, то и другие ведут себя так же. В результате предлагаемые Кэри-Фостером меры зачастую не встречали понимания у его коллег. К примеру, его рекомендация подвергать тщательной проверке всех чиновников была с негодованием отвергнута начальником канцелярии Гарольдом Каксия^[531].

На Кэри-Фостера не произвела особого впечатление «небрежность и щетина Бёрджесса»^[532]. Когда же он поинтересовался, почему Бёрджесс берет домой документы, он ответил, что является «мучеником долга»^[533].

В апреле 1947 года при поддержке Макнейла Бёрджесс решил продвинуться по службе и получить более высокий статус, для чего предстал перед Комиссией гражданской службы как кандидат старше установленного возраста. В заявлении он указал домашним адресом адрес Реформ-клуба и адрес своей матери в Беркшире, где она жила в большом викторианском доме с озером и парком. Он слегка преувеличил свои академические достижения, указав, что был первым на итоговых экзаменах. Его рекомендовали Блант и Маконахи. 26 августа он прошел медицинское освидетельствование, показавшее, что он годен к дальнейшей службе, имеет хорошее зрение, хотя и слегка близорук, рост 5 футов 11,5 дюйма и вес 12 стоунов и небольшой шрам над левым глазом – след от недавнего удаления кисты^[534].

На обращенный к Би-би-си вопрос «Работая у вас, был ли он честен, компетентен и воспитан?» был дан ответ «Да». На вопрос «Известны ли вам обстоятельства, мешающие ему занять новую должность?» был дан ответ «Нет». С.Д. Спринг из департамента вещания Би-би-си подтвердил, что Бёрджесс был «честным, компетентным и хорошо воспитанным» человеком и нет никаких причин предполагать, что он не подходит для должности в Форин Офис. А глава новостного департамента назвал его «проницательным, способным и изобретательным сотрудником»^[535].

В общем, Гай Бёрджесс оказался хорошим кандидатом.

Глава 22. Русский контроль

Осенью 1947 года Юрий Модин впервые встретился с Бёрджессом. Он уже некоторое время занимался переводом и анализом «продукции» Кембриджской группы в Москве и теперь был послан в первую зарубежную командировку. Он писал: «Было восемь часов вечера, и уже начинало смеркаться. Место встречи – окраина Лондона. Погода в тот день стояла отличная, улицы просматривались на далеком расстоянии. Я стоял в ожидании на перекрестке. Точно в назначенное время увидел Коровина, идущего с моим новым подопечным. Коровин представил нас друг другу и без лишних слов ушел. Он, конечно, рисковал, оставив свою машину где-то поблизости. Бёрджесс и я пошли вдоль дороги. Выглядел он отлично: красивый мужчина в модной рубашке с накрахмаленным воротничком, излучающих блеск ботинках и отличного покроя пальто. У него был вид чистокровного английского аристократа с непринужденными манерами и твердой поступью. В сгущающихся сумерках лица почти не было видно»^[536].

Так началось это важное партнерство. Бёрджесс и его куратор встретились еще раз на том же месте неделей позже. «На вторую встречу он опять явился без опоздания. Я увидел его издали, спокойно идущего между деревьями со свернутой в трубочку газетой под мышкой»^[537]. Бёрджессу хотелось перенести их встречи в один из его любимых пабов в Сохо – он объяснил, что терпеть не может выбираться из центра Лондона, – но Модин настоял на своем. По его убеждению, они всегда должны были встречаться на улицах или в парках. Если же их остановит полиция, то он сделает вид, что заблудился и спрашивает у Бёрджесса направление. Но у того было другое предложение.

«У меня есть идея получше. Вы – симпатичный молодой человек, а все в Лондоне знают, что я большой охотник до хорошеньких мальчиков. Просто скажем им, что мы любовники и ищем кроватку». Модину, который только что женился, предложение вовсе не показалось забавным^[538].

Он был контактным лицом Бёрджесса на протяжении трех следующих лет. Англичанин произвел на него глубокое впечатление.

«Гай Бёрджесс был скрупулезно пунктуален, соблюдал все правила безопасности и неоднократно демонстрировал свою превосходную память. …К моему удивлению, Бёрджесс оказался добросовестным агентом: пунктуально отвечал на все мои вопросы и ничего не записывал, полагаясь на свою превосходную память. Он слово в слово помнил то, что я говорил ему, скажем, три месяца назад. С самого начала он относился ко мне доброжелательно. Передавая мне документы, он всякий раз подчеркивал, какие следует отослать в центр безотлагательно, а какие могут подождать»^[539].

Но также Модин был заинтригован Бёрджессом, и не последнюю роль в этом сыграла его внешность.

«Его ботинки своим блеском просто завораживали меня: я никогда не видел ничего подобного ни до, ни после. Он постоянно менял рубашки и каждый раз приходил в новой, сверкающей белизной. Правда, когда я узнал его короче, заметил, что пиджак и брюки у него часто запачканы и помяты. Одевался Бёрджесс очень странно. Его одежда привлекала внимание прохожих, а иногда и полицейских. Я никогда не мог понять, почему вблизи он выглядел как бродяга, хотя шил костюмы у лучшего лондонского портного»^[540].

Модину было ясно, что Бёрджесс – шпион по идеологическим соображениям: «Гай Бёрджесс считал мировую революцию неизбежной. Как и его кембриджские друзья, он рассматривал Россию в качестве форпоста этой революции. Альтернативы для него не было. Возможно, у Бёрджесса были какие-то сомнения, касающиеся внутренней и внешней политики России. Я часто слышал, как он критикует наших вождей. Но при всем том Гай считал Советский Союз надеждой всего мира»^[541].

Модин вспоминал^[542]: «От природы он был одаренным аналитиком. Его сообщения всегда были продуманными, взвешенными и ясными – легкими для перевода. Он был отличным профессионалом, несмотря на репутацию одиозного пьяницы и гомосексуалиста-донжуана»^[543].

Модин считал, что его долг – поощрять и поддерживать Бёрджесса. «Я постоянно подчеркивал важность его работы. Он был польщен, когда я сказал, как высоко ценю его сообщения и какой хороший у него слог. Я неоднократно повторял, что ему следовало бы писать романы. Ему понравилась эта идея, и, мне кажется, он собирался заняться этим, уйдя на покой^[544].

Иногда, во времена международных кризисов, Модин встречался со своим агентом каждый день. «Когда совершенно необходимо было поддерживать постоянную связь, Бёрджесс набирал по телефону номер. У аппарата день и ночь дежурил сотрудник, которому Бёрджесс называл какой-нибудь условный номер и вешал трубку. Это означало, что в пределах часа мы должны встретиться в условленном месте. Коровин или я отправлялись туда и принимали от Гая устную информацию или документ. К примеру, во время Лондонской конференции в ноябре 1947 года Бёрджесс сумел на ночной встрече с Коровиным передать материалы о британской и американской позиции, касающейся статуса Берлина. Советский министр иностранных дел Молотов получил информацию до британских и американских делегатов, которым она была сообщена только на следующий день»^[545].

По настоянию Центра Бёрджессу были переданы деньги для покупки машины, что должно было упростить общение с ним. Он немедленно приобрел подержанный «роллс-ройс» – мощную двухдверную модель оранжевого цвета. «Две последующие минуты показались мне самыми ужасными в жизни. Гай включил мотор, и «роллс» скакнул вперед, за несколько секунд набрав огромную скорость. Бёрджесс гнал машину как сумасшедший, не глядя ни направо, ни налево. Я прирос к сиденью, вцепившись в него руками. Глаза полезли на лоб. Тело онемело.

Сколько прошло времени, сказать затрудняюсь, но вот мотор перестал реветь, и Гай потихоньку остановил машину у тротуара.

– Ну как?

– Гай, вы всегда так водите машину? Проскакиваете перекрестки, не глядя, едут ли вам наперерез другие автомобили?

– Вы правы, я и в самом деле не очень-то смотрю по сторонам. И знаете, почему я купил этот старый драндулет? Даже если и попаду в заварушку, то не пострадаю. «Роллс-ройсы» сработаны добротно»^[546].

В декабре 1947 года Бёрджесс вместе с Макнейлом посетил встречу Совета министров иностранных дел в Лондоне, на которой присутствовали делегаты из США, Советского Союза и Франции и обсуждалось будущее Германии. В период с 6 ноября по 11 декабря более 300 документов было им передано своим русским контактам. За это он получил бонус в размере 200 фунтов.

Именно тогда он нарисовал двуглавое чудовище, которое впоследствии напечатали многие средства массовой информации. «Гай сделал своего двуглавого монстра воплощением англо-американской политики, – позднее писал его биограф, – но нельзя не заметить, что его собственное состояние в это время было близко к шизофреническому. Его разум разрывался между долгом служить своей стране и убеждением, что его страна идет к катастрофе»^[547].

Бёрджесс не был согласен с политикой и пребывал в разладе с коллегами. «Он был шокирован, обнаружив, что Бевин теперь самым серьезным образом относится к наиболее реакционным элементам в Форин Офис, а Макнейл покорно и безропотно следует за своим могущественным шефом… но у него не было выбора – пришлось остаться»^[548].

Напряжение, сопутствующее двойной жизни Бёрджесса, стало сказываться на его здоровье. Он пребывал во власти то сверхактивности, то депрессии. На протяжении всего дня он пил виски из фляжки, которую держал в столе, и ел чеснок, словно это было яблоко. И повсюду разбрасывал изображения молодых юношей. Рис писал: «Теперь он постоянно принимал седативные препараты, чтобы успокоить нервы, а вслед за ними – стимуляторы, чтобы снизить эффект седативных лекарств. И поскольку он все доводил до крайности, то в конце концов жевал любые таблетки, которые оказывались под рукой, – так ребенок жует конфеты-ассорти, пока они не заканчиваются. В сочетании с постоянным злоупотреблением алкоголем эта адская смесь лекарств – наркотиков, седативных препаратов, стимуляторов, барбитуратов, снотворных и любых других – изменяла все то, что он чувствовал в любой момент времени, и приводила к необычным и непредсказуемым поступкам»^[549].

Робин Моэм, познакомившийся с Бёрджессом через Гарольда Николсона, отметил его двойственную личность. «В пьяном виде Гай мог быть злобным и неприятным, но по природе своей он был великодушен». Но Моэм был искренне возмущен, увидев его пьяным на своей лекции в Королевском имперском обществе в 1948 году, на которой Бёрджесс, сидевший со своим бойфрендом в третьем ряду, пытался исправлять детали:

«Потом имела место небольшая вечеринка в доме моей сестры. Гай прибыл со своим юным другом. К этому времени он был уже сильно пьян. Его голубые глаза стали водянистыми, волнистые волосы свисали влажными прядями. Но, имея любопытный нос и чувственный рот, он никогда не утрачивал ни выражения лица настороженного фокстерьера, ни его энергии. Явившись, он растянулся на полу перед камином. На нем был очень старый твидовый пиджак с кожаными заплатками на рукавах и очень старые и очень грязные серые фланелевые брюки. Ботинки были пыльными и растоптанными. Ногти на руках были давно не стриженными, под ними скопилась грязь. Он постоянно говорил, и его речи были в высшей степени просоветскими. Неожиданно он сменил тему и принялся цитировать изречение Форестера о том, что, если надо будет выбирать, кого предать, свою страну или своих друзей, он выберет страну…

– Думаю, Гай Бёрджесс – коммунист, – позже сказала моя сестра.

– Чепуха, – ответил я. – Будь он коммунистом, не стал бы исполнять свою роль с такой очевидностью – коммунистические разговоры в гостиной, грязная одежда, грязь под ногтями.

– Не исключено, что это двойной блеф, – предположила моя сестра»^[550].

Глава 23. Успокоенность

Джек Хьюит провел время в Германии сначала с Арми-Театрклаб, а потом в должности сержанта контрразведывательного бюро. После этого он отправился работать на низама Хайдарабада в Индию. В конце 1947 года он вернулся в Лондон. Его наняла фирма нефтяников на Бэлтик-стрит под названием «Хед Райтсон процессез» в качестве временного телеграфиста («машинистки»), а потом офис-менеджера отдела закупок. Бёрджесс всегда чувствовал свою вину из-за того, как обошелся с ним. «Я полностью согласен со всем, что ты говоришь о Джеки, – писал он Поллоку во время войны, когда тот имел короткую встречу с Хьюитом. – Я только недавно понял, каким несчастным он временами чувствовал себя, когда мы еще были вместе. Так не должно было быть… Но ведь именно он заставил меня понять, какой может быть жизнь, – и теперь, похоже, он сотворил с тобой то же самое чудо, что не удалось мне. Пожалуйста, пришли мне его адрес (который я потерял). Хочу написать, что благословляю его. У него была ужасная жизнь»^[551].

Бёрджесс, часто разрывающийся между потребностью в одобрении окружающих и стремлением к сексуальной свободе, исправил свои отношения с Хьюитом, который утверждал: «Я был влюблен только один раз в жизни – в Бёрджесса»^[552]. Позже он вспоминал, что «Гай радовал очень приятными вещами. Когда я месил грязь в Германии, неожиданно мне пришла посылка из магазина Фортнум и Мейсон. Там был флакон отличного одеколона»^[553].

В 1946 году Бёрджесс переехал на новую квартиру, которую снял у своего коллеги из новостного департамента Ричарда Скотта за 150 фунтов в год. Туда в феврале 1949 года к нему приехал Хьюит^[554]. Квартира в доме номер 10 на Бонд-стрит, недалеко от Пикадилли, располагалась на третьем этаже викторианского здания. Попасть в нее можно было по узкой темной лестнице, покрытой грязным ковром. Она состояла из маленькой прихожей, выложенной черно-белыми плитками, двух спален, кухни и туалета. Большая комната была оформлена, как на Честер-сквер, в любимых цветах Бёрджесса – красном, синем и белом. Белые стены и потолок, красный ковер, синие шторы с белой отделкой, покрытый синим покрывалом диванчик, два синих кресла с красными подушками, большой диван с красным покрывалом и синими подушками.

Джек Хьюит вспомнил, что «в углу стояла очень старая фисгармония, на которой Гай играл и пел гимны и непристойные версии итонской песни The Eton Boating Song. В его репертуаре был также вариант песенки герцога – La donna ? mobile, – которая начиналась словами: «Маленькие мальчики сегодня дешевы, дешевле, чем вчера». Там был еще проигрыватель и несколько пластинок. Его любимой была та, что я подарил ему. Она называлась «Жизнь становится утомительной, не так ли?» (Life gets tedious, don’t it?)»^[555].

Как отметил Джек Хьюит, «центральной комнатой на Бонд-стрит был сортир. Расположенный слева от входной двери, он был выкрашен белой краской и оборудован книжными полками, где располагались его любимые книги и литография изображения Иветты Гильбер Тулуза Ла Трека [sic]. Он был красиво декорирован розовым ковром. Дамастовые обои, розовый (какой же еще?) ковер. Никаких крышек для унитаза. Я хотел купить одну, но Гай запретил. Там висел канделябр с Портобелло-Роуд… стояла пепельница, коробка сигарет и коробочка с мятными леденцами. Гай обычно заходил туда в 8:15 и выходил в 10:00. Он читал там газеты и книги^[556].

За углом от дома, где жил Бёрджесс, располагался Черчилль-клуб, заведение для джентльменов, снабжавшее богатых и знаменитых юными леди, достигшими брачного возраста, многие из которых впоследствии вышли замуж за аристократов. Клуб, потолки которого были задрапированы плиссированной тканью, насчитывал более 27 тысяч членов. Его посещали молодые офицеры из Гвардейской бригады и кинозвезды, такие как Эррол Флинн и Терри-Томас. Он был связан с известным в свое время гангстером Билли Ховардом, а позже ему покровительствовали знаменитые близнецы Крэй. В нем устраивались развлекательные программы с участием певцов и танцоров, подавали алкоголь, а между столами прогуливались барышни, которые собирали трубочки для коктейлей, чтобы знать, сколько денег они заработали, и договаривались о развлечениях на поздний вечер и ночь. Бёрджесс сразу стал членом клуба и часто забегал, чтобы выпить и поболтать. Клуб оказался весьма полезным местом для поддержания контактов и их компрометации^[557].

Микки Берн вспоминал, что как-то в конце января 1948 года Бёрджесс зашел к нему домой пообедать и «почти впал в истерику, когда я поставил пластинку с Патетической симфонией Чайковского. «О нет! Микки! Только не это!» В коридоре он попытался поцеловать Берна, тот, теперь став женатым человеком, отказался, на что Бёрджесс предложил ему не быть таким спесивым. «Потом он сказал, что, если мне когда-нибудь потребуется комната, чтобы быть неверным, он сможет ее мне предоставить. Помню, я тогда подумал, что если такое помещение мне действительно понадобится – а так оно и случалось время от времени, – оно будет подальше от Гая. Я не доверял ему, хотя шпионская деятельность мне даже в голову не приходила»^[558]. Вскоре после этого Берн встретил его на Пикадилли-Серкус, «очень заметного в пальто из верблюжьей шерсти. Он явно искал мужчину. Это место пользовалось дурной славой, и я подумал, что он сильно рискует. Поэтому я похлопал его по плечу и сказал:

– Не будь таким идиотом.

Гай ответил:

– А ты что, из полиции?

Но я его увел, и он пригласил меня в Реформ-клуб, чтобы выпить»^[559].

Бёрджесс продолжал встречаться со старыми друзьями. По вечерам каждый понедельник он ходил в мюзик-холл с одной и той же группой друзей, среди которых были Гай Лидделл и Дэвид Футмен. Он нередко встречался в Реформ-клубе с Дэди Райлендсом. «Он был, конечно, шалопай, но компанейский, образованный, очень начитанный, умный, – писал Райлендс. – Он был занимательный собеседник. У него всегда имелся какой-нибудь скандал, о котором можно рассказать, – у кого с кем любовная связь, какие вечеринки самые занимательные. Но также он был неразборчив и слишком любил выпить. Думаю, на правду ему всегда было наплевать»^[560].

Его жизнь была неустроенна, и Бёрджесс поговаривал о более традиционном образе жизни с женой и детьми. Он любил детей и легко находил с ними общий язык, поскольку во многих отношениях сам оставался ребенком. У его брата Найджела было два сына – Энтони и Симон, которые родились во время войны, и Энтони вспоминал, как дядя Гай учил его рисовать перспективу и звезды^[561]. Дочь Горонви Дженни Рис вспоминала послевоенные визиты Бёрджесса в ее семью, тогда жившую в Сент-Джон-Вуд, по соседству с Луисом Макнисом.

«Гай очень любил готовить, и одно из его «фирменных блюд» – суфле-омлет. Когда он приезжал к нам, всегда было много суматохи. Моя сестра Люси и я делили комнату на верхнем этаже, но до нас доносились из кухни громкие голоса, звон посуды и смех. Это Гай и моя мама под присмотром отца готовили ужин. Мы, одетые в пижамы, тайком спускались по лестнице, садились на пол и подсматривали между балясинами, что происходит в кухне. Часть искусства приготовления хорошего омлета заключается в том, что его надо подбросить вверх и постараться, чтобы он упал обратно на сковородку. Для этого нередко требовалась ловкость гимнаста. Хотя, если речь шла о Гае, не обходилось и без «несчастных случаев». Как-то раз за завтраком после одной из их совместных вечеринок мне пришлось созерцать остатки омлета, прилипшие к стене под потолком»^[562].

«Он намекал, что подумывает жениться, и как минимум один раз признался, что выбрал невесту, хотя я подозревал, что леди, о которой он говорил, была бы удивлена и даже встревожена, узнав, что избрана жертвой Гая», – писал Горонви Рис^[563]. Его старый школьный приятель Майкл Берри вспоминал, как «встретил Гая и его невесту, когда мы вышли из поезда на вокзале Паддингтон, и мы вместе доехали в такси до его дома на Бонд-стрит, где они вышли. Дату я не помню, но было это в конце 1947 или в начале 1948 года. Я помню, что упоминал в разговоре книгу, которую написал примерно в это время». Бёрджесс утверждал, что это «эксперимент», и Берри больше никогда не видел эту молодую женщину и не слышал о ней^[564].

Кто была его невеста? Называли самые разные имена. Бёрджесс привлекал женщин, которым хотелось заботиться о нем – хотя бы отмыть, – и у него было несколько гетеросексуальных связей. Бёрджесс определенно обсуждал женитьбу с Гейл, сестрой Питера Поллока, а Маргарита Саградо, подруга, разделявшая его страсть к кроссвордам, была в него влюблена. Найджел Бёрджесс в 1985 году утверждал, что его брат «говорил о женитьбе на Клариссе во время войны. Об этом он сказал матери»^[565]. Дэди Райлендс вспоминал, что Бёрджесс однажды привез Клариссу Черчилль в дом его родителей в Девоне и представил как свою невесту. Возможно, это была та самая поездка, когда их встретил Майкл Берри. Актриса Фанни Карби говорила, что Бёрджесс был помолвлен дважды – один раз с Клариссой Черчилль, а второй – с дочерью известного политика^[566].

Отношения Клариссы Черчилль с Бёрджессом, определенно, были ближе, чем она любила вспоминать, – многие современники говорят об их близкой дружбе, которую также подтверждают постоянные упоминания о Клариссе в письмах к Питеру Поллоку, – но трудно поверить, что речь заходила о женитьбе. Энтони Блант в беседе с офицером МИ-5 Питером Райтом сказал, что «Бёрджессу поручили сблизиться с Клариссой его советские хозяева, чтобы обеспечить идеальное прикрытие для его шпионской деятельности». Бёрджесс пришел в ужас, получив такое задание, не в последнюю очередь потому, что ею всерьез увлекся Джеймс Поуп-Хеннесси. «Однажды он явился в квартиру Бёрджесса с револьвером, угрожая застрелить их обоих, а потом убить себя». Тайна этих отношений осталась неразгаданной^[567].

Бёрджесс, всегда склонный к депрессиям и нестабильности, утверждал, что утратил интерес к политике, и поговаривал об уходе из Форин Офис, чтобы стать разъездным корреспондентом «Кантри лайф». Риса это удивило. «Я всегда чувствовал, что политические интересы Гая – верно или неверно направленные – были самой важной частью его существа и, если они умрут, самая ценная его часть умрет вместе с ними. Отказываясь от них, он отказывался от самого себя»^[568]. Это же заметил Микки Берн. «Гай Бёрджесс был до мозга костей политиком. Если ему предстояло стать известным, то не из-за чего-то личного, такого как штраф, короткое тюремное заключение, временная работа на Би-би-си или написание периодических обзоров в «Нью стейтсмен» до конца своих дней. Нет, это должно быть как-то связано с великими историческими конфликтами и weltanschauungen (миропониманием) и затрагивать как можно больше властей предержащих. Именно этого, в каком-то смысле, он достиг»^[569].

Рис был заинтригован и даже спросил, отказался ли Бёрджесс от своей деятельности русского агента. Тот сначала ничего не ответил, потом отказался обсуждать этот вопрос и, наконец, погрузился в мрачное молчание. Рис, желавший «положить конец сомнениям и подозрениям», которые владели им долгие годы, решился на провокацию. Он сказал, что располагает записью их разговора, состоявшегося в 1939 году, и хранит ее в запечатанном виде у своего адвоката. Бёрджесс разволновался, «спросил, какого черта я сделал такую глупость, попросил меня уничтожить документ и сказал, что, если он когда-нибудь будет обнародован, это положит конец его карьере не только в Форин Офис, но и в любом другом месте».

Рис почувствовал настоящий страх и смутился. Его подозрения нисколько не уменьшились, а, наоборот, «усилились до того предела, когда неизбежен лишь один вывод»^[570].

Глава 24. Информационный исследовательский департамент

В апреле 1946 года Кристофер Уорнер, помощник заместителя министра иностранных дел, написал докладную записку «Советская кампания против этой страны и наш ответ на нее», обосновывая необходимость ответа на советское идеологическое наступление, выразившееся в форме спонсорства коммунистических организаций Западной Европы и поддержки «националистических» и «антиколониальных» движений. Министр иностранных дел Эрнест Бевин согласился с необходимостью создания департамента, который перехватит у России пропагандистскую наступательную инициативу. Это желание подкреплялось опытом, полученным им в ООН в октябре 1947 года, когда он столкнулся с натиском хорошо организованной дезинформационной кампании русских. Кристофер Мэйхью, другой государственный министр в Форин Офис, который в 1935 году посетил вместе с Блантом Россию, получил задание создать департамент, который выиграет пропагандистскую войну против Советского Союза.

Новая структура была одобрена кабинетом 8 января 1948 года, когда было решено, что «должна быть принята новая линия распространения информации касательно иностранных дел, призванная противостоять посягательствам коммунизма, предприняв наступление против него»^[571].

Новая организация с бюджетом 150 тысяч фунтов получила название Информационный исследовательский департамент (IRD – ИРД) и начала работать в конце февраля. Хотя она только частично финансировалась тайным голосованием – как парламент финансирует МИ-5 и МИ-6 – с сентября 1948 года, с самого начала она имела тесные связи с МИ-6. Департамент не просто распространял пропагандистские материалы через британские посольства и средства массовой информации, но также снабжал ими международный департамент Лейбористской партии, секретарем которой был Денис Хили, и профсоюзы. ИРД подбирал информацию о Советах и коммунизме в Советском Союзе, в Европе, на Среднем и Дальнем Востоке из средств массовой информации и от британских зарубежных представителей и составлял опровержения – во многом как политический исследовательский департамент.

Его роль – инструктировать министров и делегатов международных конференций, составлять «заметки оратора» и помещать статьи в средства массовой информации. В первые три месяца существования департамента проводились инструктажи на такие темы, как реальные условия в Советской России и коммунистических государствах Восточной Европы, труд и профсоюзы в Советском Союзе, коммунисты и свобода печати.

Учитывая богатый опыт пропагандиста, было естественно, чтобы Бёрджесса перевели в новый департамент. Мэйхью обратился к Гектору Макнейлу, сказав, что ему нужен человек, который «знает больше о коммунизме, чем сами коммунисты». Макнейл сразу порекомендовал Бёрджесса. Мэйхью писал: «Мне кажется, он хотел избавиться от него. Да и Гай Бёрджесс ничего не имел против. Я поговорил с ним и убедился в его блестящих знаниях коммунистов и антикоммунистического движения. Об этом он знал больше, чем я. У него были идеи, которые никогда не приходили мне в голову. Я сразу решил использовать его»^[572].

В ИРД было три отдела: разведывательный, редакционный и справочный. Разведывательный отдел занимался сбором информации из департаментов Уайтхолла, зарубежных миссий и диппредставительств, а также мониторингом прессы и вещания. Редакционный отдел подготавливал выходной материал, а справочный – систематизировал его и хранил. В департаменте работали не только сотрудники Форин Офис, но также военные пропагандисты и журналисты. Существовало разделение на подкомитеты по географическим регионам – Восточная Европа, Африка, Китай, Латинская Америка, а также по темам – экономика и т. д.

Бёрджесс был одним из десяти постоянных сотрудников, которые располагались в домах номер 12 и 17 в Карлтон-Хаус-Террас, позже к ним добавилась комната из дома номер 18. Он работал исследователем, собирающим и анализирующим материалы для инструктажей. В то время перевод на новую работу не доставил Бёрджессу удовольствия. Ведь должность личного секретаря государственного министра придавала ему чувство собственной значимости. «Гай пользовался всеми преимуществами этого положения»^[573]. Но его русские хозяева хотели знать больше о новой организации, да и Бёрджесс понимал, что ему нужен опыт работы в политическом департаменте – новостной департамент и личная канцелярия не считается, – чтобы сделать карьеру в более престижном подразделении А – административном, а не в В – исполнительном. Одним из его первых заданий, которое он совместил с отпуском, была поездка по британским посольствам для установления связи между ними и его новым департаментом.

Памела Мэтьюс, супруг которой, Питер, работал с Бёрджессом в новостном департаменте, вспоминала, как «однажды, вероятно, в начале лета 1948 года, провожая гостя, мы обнаружили на пороге Гая Бёрджесса. В те дни мы жили на Абингдон-Роуд, в конце которой, на противоположной стороне Кенсингтон-Хай-стрит, был старый аэропорт Западного Лондона. Гай только что прилетел из отпуска за границей и по какой-то причине решил зайти – поболтать»^[574]. Женщина предложила ему выпить и «поставила бутылку вина у огня, чтобы вино согрелось». Рассказ продолжил ее сын: «Они забыли о вине, а когда вспомнили, оказалось, что оно почти закипело. Она решила, что вино испорчено, но Гай показал, как можно спасти его, бросив внутрь кубик сахара»^[575].

Короткая командировка Бёрджесса в ИРД успешной не была. Один из его коллег, Хью Лунги, вспоминал, что Бёрджесс всегда все терял и был уволен, потому что оказался «ленивым, небрежным, непунктуальным и разгильдяем»^[576]. Мэйхью писал в мемуарах: «Я вышвырнул его вон. Он был грязным и вечно пьяным бездельником. Я не мог уволить его, поскольку он был протеже Гектора, но вернул его обратно с очень плохой характеристикой. Гектор – отличный человек, настоящий патриот, умный, способный. Но Бёрджесс ввел его в заблуждение»^[577].

Многие авторы утверждают, что эта «ссылка» дала Бёрджессу достаточно времени, чтобы передать русским все детали новой организации. Русские знали, что британцы делают для пропаганды и каким образом доводят ее до адресатов. В советской газете к 4 апреля 1949 года были изложены все подробности об ИРД^[578]. Хотя точно не известно, что именно успел обнаружить Бёрджесс. Ведущий авторитет по этим вопросам утверждает: «В файлах ИРД не было обнаружено ничего о Бёрджессе и его положении в Департаменте, и другие сотрудники не помнят работ Бёрджесса. …Специальные директивы, касающиеся пропаганды в разных регионах, начали составляться только летом 1948 года, когда его почти наверняка в ИРД уже не было»^[579].

Ясно, что в середине марта 1948 года Бёрджесс уже снова работал на Макнейла. Тот настолько доверял своему помощнику, что 15 марта попросил его докладывать о подозрительных членах персонала. Спустя два дня Бёрджесс сопровождал шефа в Брюссель для подписания Брюссельского пакта, создавшего Западно-Европейский союз – организацию для сотрудничества в сфере обороны и безопасности, ставшую предшественницей НАТО. Там он вел протокол встречи между Макнейлом и бельгийским министром иностранных дел Генри Спааком, на которой также присутствовал британский посол в Брюсселе сэр Джордж Ренделл. Зная об усиленных мерах безопасности, Бёрджесс был осторожен и ограничился передачей текста Брюссельского пакта и протокола^[580].

Одной из задач Бёрджесса было урегулирование французских претензий, возникших после войны. Роналд Грирсон, тогда работавший в парижском посольстве, вспоминает, как связывался с Бёрджессом относительно военных наград членам французского сопротивления и счел его «непринужденным, похожим на эксцентричного академика»^[581]. Розмари Сэй, в 1942 году сумевшая выбраться из оккупированной Германией Франции, а после войны получившая счет от Форин Офис на всю сумму, которая ей ранее выделялась на жизнь, вспоминала: «Я все еще не понимала, почему должна платить эту цену за свое спасение, при этом никто не учитывал, что я сделала и через что прошла. Теперь я работала секретарем у Тома Дриберга, члена парламента от лейбористов. В этом качестве я несколько раз сталкивалась с очень предупредительным чиновником Форин Офис по имени Гай Бёрджесс». В конце ноября 1947 года она написала Бёрджессу, спрашивая, может ли ее долг быть списан. Тремя неделями позже он ей ответил, что навел справки и вопрос улажен^[582].

Были и весьма странные задания. Макнейл занимался беженцами. В то время остро стоял вопрос о переселении миллионов людей, согнанных с насиженных мест войной. Майкл Александер, только недавно освобожденный из Кольдица, работал с ним над поисками дома для беженцев, и ему заметно не понравилось предложение Бёрджесса вернуть их домой^[583].

Еще Бёрджесс писал для своего шефа речи. Журналист Генри Брэндон, близкий друг Макнейла, позже писал: «Макнейл держал его, несмотря на часто безобразное поведение и пьянство, поскольку говорил, что Бёрджесс может процитировать любые важные цитаты Сталина и Ленина»^[584]. Отношения между Брэндоном и Бёрджессом были не такими хорошими. «Он считал меня слишком предубежденно настроенным против Советского Союза. …Однажды во время небольшого обеда в лондонской квартире Макнейла Бёрджесс напал на меня в такой оскорбительной манере, что на следующий день государственный министр прислал мне записку с извинениями. Бёрджесс не прислал ничего», – писал Брэндон^[585].

Несмотря на трудности с получением документов, по данным русских, за шесть месяцев до 15 мая 1948 года Бёрджесс изъял более 2 тысяч документов, из которых почти семь сотен были переданы в Москву, где с ними ознакомились, помимо прочих, Сталин, Молотов и разные деятели советской разведки. Русские были довольны, и Бёрджесс получил 200 фунтов^[586]. Летом он занимался Берлинским кризисом, работая в контакте с немецким политическим отделением северного департамента и ИРД. Есть множество протоколов, раскрывающих подоплеку кризиса, и не приходится сомневаться, что Бёрджесс имел возможность ознакомиться с секретными донесениями^[587].

Хороший пример того, как украденные документы помогли русским, – докладная записка, написанная Бёрджессом Макнейлу 5 июля 1948 года, о соглашениях, регулирующих доступ в Берлин^[588]. Почему это было важно? В предыдущем месяце Британия, Франция и Америка отказались от своих зон, чтобы создать Западную Германию, а Берлин оставался разделенным городом, попасть в который можно было через русский сектор. Русский ответ заключался в прекращении железнодорожного и автомобильного сообщения, чтобы сделать город частью Русского сектора. Знание, что британцы в последнее время рассматривали соглашения о доступе в город, дало русским понимание политики и настроя британского правительства.

Блокада Берлина, продлившаяся до следующего мая и прерванная только подвозом в осажденный город припасов по воздуху, стала фоном для самых известных карикатур Бёрджесса. Бевин занимался двусторонним англо-американским торговым соглашением, которое, как он опасался, не будет принято кабинетом. Поэтому он сказался больным и поправлял здоровье на яхте лорда Портала в Пуле. Когда премьер-министр узнал о соглашении, Бевин был вызван на Даунинг-стрит, но министр иностранных дел позаботился о том, чтобы у яхты не было радиосообщения с берегом. Фред Уорнер был послан в яхт-клуб, чтобы связаться с яхтой с помощью сигнализации ручными флажками, как только яхта подойдет достаточно близко к берегу. Бёрджесс стал посредником между Пулом и Даунинг-стрит и между делом набросал шарж на Бевина. Он изобразил министра сидящим в маленькой моторной лодке и кричащим: «Я нужен Ектору!» Макнейл добавил «Г», показал шарж Бевину, а потом всему кабинету. Это была уловка, призванная привлечь кабинет на свою сторону. Сейчас рисунок находится в архиве кабинета^[589].

Помимо Берлинского кризиса Бёрджесс продолжал работать над разными темами, интересовавшими Макнейла. Одной из них была Палестина, где арабы выступили против британцев. Осенью он сопровождал Макнейла на третью сессию Генеральной Ассамблеи ООН в Париж, передав проекты, в том числе резолюцию Декларации прав человека, а также инструкции кабинета британской делегации своему русскому куратору под Триумфальной аркой^[590].

В Париже с ним встретился чиновник ООН Брайан Уркхарт.

«Вечерняя встреча Балканского подкомитета, который пытался разобраться с насилием и хаосом на северных границах Греции, предоставила прекрасную возможность поколебать позиции Бёрджесса. Группа состояла из министров иностранных дел Великобритании, Греции и ее балканских соседей, причем последние были традиционными старомодными коммунистами. Появление Бёрджесса как-то вечером пьяным, раскрашенным и напудренным для ночи в городе вызвало большое возмущение. Когда я упомянул об этом эпизоде Александру Кадогану, главе британской делегации, он холодно ответил, что Форин Офис традиционно проявляет терпимость к невинной эксцентричности»^[591].

В феврале 1947 года Ким Филби получил назначение в Турцию, где стал главой местного отделения МИ-6. Он поселился в Ваникёе, на азиатском побережье недалеко от Стамбула. Его домом стало старое турецкое строение, стоящее изолированно на берегу, выходящее слева на минареты Айя-София, а справа – на крепость Анадолу Хисары. В нескольких ярдах от него находился причал, откуда Ким переправлялся на пароме в свой офис в волшебном здании Генерального консульства, которое сотрудники МИ-6 предпочли посольству в Анкаре. Сюда в августе 1948 года прибыл Бёрджесс, возможно без предупреждения, в трехнедельный отпуск, при этом утверждал, что он здесь по заданию правительства. Тим Милн, школьный друг и коллега Филби, писал: «Даже если это была деловая поездка, это не помешало Гаю вести себя в своей обычной манере. Он приходил и уходил, когда хотел. Он мог провести неизвестно где полночи или весь день просидеть дома. Если он был дома, то разваливался на диванчике у окна – грязный, небритый, не удосужившись надеть ничего, кроме незастегнутого халата. Иногда он даже спал там, поленившись перебраться в постель»^[592].

Иногда Милн, его жена, Филби и Бёрджесс отправлялись на автомобильные прогулки по сельской местности. «Гай сидел на заднем сиденье и постоянно пел: «Don’t dilli-dally on the way» («Не задерживайся по пути»), – или странную песенку собственного сочинения «a tired old all-in wrestler, roaming round the old Black Sea» («Я усталый старый обессилевший борец, скитающийся вокруг старого Черного моря»)^[593].

Филби и Бёрджесс могли проводить целые дни вне дома. Иногда к ним присоединялась секретарша Филби Эстер Уитфилд, с которой у Кима была связь. А Эйлин с четырьмя маленькими детьми оставалась дома. Как-то вечером мужчины зашли в эксклюзивный яхт-клуб «Мода». Бёрджесс был одет в открытую рубашку и сандалии, и ему пришлось позаимствовать у официанта туфли и галстук, чтобы его пустили внутрь. Там в компании двух дам они выпили пятьдесят две порции бренди^[594]. В другой раз Бёрджесс, очень гордый своим умением плавать и нырять, подвыпивший, но не пьяный, вознамерился «нырнуть в Босфор со второго этажа дома в Ваникёе. Стоя на ограждении балкона, выпрямиться невозможно, поэтому Бёрджесс промахнулся и сильно ушиб спину»^[595]. Об этом писал Милн. В общем, Бёрджесс был весьма беспокойным гостем, и Эйлин сильно расстраивалась из-за его разнузданного поведения и плохого влияния на ее мужа.

Шарж Бёрджесса с набросками его коллег из Форин Офис – Фреда Уорнера и Гектора Макнейла

Как-то вечером Бёрджесс не вернулся домой до полуночи, и Филби начал беспокоиться. Быть может, он ввязался в пьяную драку? Или отправился на любовное свидание с юным кадетом из расположенной неподалеку военной академии? Или встречался с русским связным? Филби отправился было его искать, но через час сдался. Бёрджесс появился на следующее утро, не дав никаких объяснений. Когда пришла телеграмма, в которой было сказано, что Бёрджесс пока не нужен на работе и он может отдыхать еще неделю, Филби попытался ее скрыть. Но Бёрджесс все узнал и остался еще на неделю.

И все же, несмотря на его «ужасные манеры, ненадежность, язвительность и склонность к саморазрушению», Милн находил Бёрджесса «странно привлекательным. Он не стыдился показывать слабость, что очень редко позволял себе Ким. Он был всегда открыт: его знаменитый снобизм и похвальба связями, сентиментальность, гомосексуализм. Он никогда не старался что-нибудь скрыть»^[596]. Милна особенно поразила сентиментальность Бёрджесса. Однажды вечером он рассказал историю о том, как первый директор МИ-6 Мэнсфилд Смит-Камминг, оказавшись в ловушке после дорожно-транспортного происшествия, ампутировал собственную ногу, чтобы добраться до умирающего сына. Закончив рассказ, «он разрыдался, причем мы смутились больше, чем он»^[597].

Бёрджесс любил рассказывать истории об известных людях и своих встречах с ними. Он как-то сказал: «Если бы мне предложили на выбор встречу с Черчиллем, Сталиным или Рузвельтом, но только с одним из них, не знаю, кого бы я выбрал. …А пока я встречался только с Черчиллем». Милн вспоминал, что в его словах была не просто похвальба. «Он говорил интересно, пожалуй, даже с блеском о своих именитых знакомых, впрочем, как и о многом другом». Но Милн считал Бёрджесса трагической фигурой. «В отличие от Кима у него не было присутствия духа для роли, которую ему пришлось играть. Думаю, намек на это проявился во время его визита в Стамбул»^[598].

Глава 25. Дальневосточный департамент

В апреле 1948 года всерьез задумался о следующем этапе своей карьеры, понимая, что его двухлетняя работа с Гектором Макнейлом в конце года закончится и тот может уехать за границу. Макнейл рекомендовал его в вышестоящем звене, для чего требовался опыт работы в одном из обычных департаментов, и посоветовал дальневосточный департамент, который предлагал больше возможностей перспективному дипломату.

12 октября Бёрджесс сообщил московскому Центру, что не смог попасть в общий, американский или северный департамент, как хотели русские, но это не должно их беспокоить.

«Я бы не выполнил свой долг, если бы не сообщил вам, что буду работать в этом департаменте, имея совершенно другие возможности в сравнении с теми, что я имел, работая с Гектором. Это правда, что меня переводят туда при его поддержке. Он говорил с Денингом и Каксией, дал мне рекомендации и просил поручить важную работу. Так что поживем – увидим. Я предлагаю: 1) я буду проявлять осторожность и даже неуверенность в этом отношении, пока возможности не станут ясными; 2) учитывая мои обширные личные контакты – Фреда, Гектора и т. д., думаю, предложение (1) будет одобрено»^[599].

1 ноября 1948 года Бёрджесс приступил к работе в дальневосточном департаменте. В возрасте тридцати восьми лет он был одним из самых старых третьих секретарей и самым молодым сотрудником маленького департамента, ответственного за Китай и Филиппины. Его утешил тот факт, что все его коллеги, за исключением одного, – старые итонцы. Департаментом руководил Питер Скарлетт, которого Бёрджесс описал центру как «совершенно обычного человека, типичного английского джентльмена». Больше всех Бёрджессу понравился его заместитель Фрэнк (Томми) Томлинсон – «это итонец среди радикалов, и я ему нравлюсь, как радикал среди итонцев»^[600]. Другими его коллегами были Найджел Тренч и Патрик Коутс, старый китаист, который с 1937 до 1946 года работал в Китае и два года во время войны был прикреплен к китайской (националистической) армии.

Маргарет Ансти, работавшая в южноамериканском департаменте, расположенном через коридор от дальневосточного департамента, часто встречала Бёрджесса на работе или в пабе на Уайтхолее, где часто обедали сотрудники Форин Офис. «Он был неприятной личностью. Красоту молодости уничтожил нездоровый образ жизни, превратив его в неопрятного, а временами и грязного индивида… его ногти всегда были черными от грязи. Его разговоры тоже были неприятными, изрядно приправленными непристойными шутками и ругательствами»^[601].

По службе Бёрджесс имел дело с корреспонденцией британских чиновников в Китае. Он должен был отслеживать и анализировать информацию периодической печати и поступающую от разных дипломатических представителей и формулировать политические и рекомендательные документы. Хотя работа была рутинной, она подогрела интерес Бёрджесса к китайской революции и позволила получить конфиденциальную информацию о последних месяцах гражданской войны между коммунистами Мао Цзэдуна и армией генерала Чан Кайши. Он искренне заинтересовался китайской революцией и на этот раз был полностью согласен с внешней политикой, которой должен был помогать.

Том Дриберг писал: «Благодаря своему знанию коммунизма он, по сути, стал политическим аналитиком департамента по вопросам китайской революции. Его коллеги знали Китай, а он знал марксизм. Это было плодотворное партнерство. Он придерживался мнения, что китайские коммунисты не были ни простыми аграрными реформаторами, ни русскими марионетками. Они были истинными китайскими коммунистическими революционерами. В Китае имела место еще одна колониальная революция, которая была, согласно одной марксистской фразе, „национальной по форме, социалистической по содержанию”»^[602].

Проведение четкого разграничения между советским ленинизмом и аграрным популизмом, который, по его мнению, появился в красном Китае, соответствовало внутренним убеждениям Бёрджесса, не в последнюю очередь из-за придания некоторой обоснованности его антиамериканскому настрою. Еще до начала корейской войны американское правительство сформулировало противоположную точку зрения, заключающуюся в том, что СССР и Китай – единый марксистско-ленинский монолит. Эта точка зрения определила политику США по отношению к Китаю на следующие двадцать лет.

Дипломат и писатель Роберт Сесил предположил, что, возможно, «аргументы Бёрджесса внесли некоторый вклад в рекомендации, данные Эрнстом Бевином и принятые кабинетом Эттли в декабре 1948 года в пользу de facto отношений с Китаем»^[603]. Это явное преувеличение, поскольку Бёрджесс только месяцем раньше приступил к работе в департаменте на самой младшей должности. Но его положение вполне позволяло ему информировать Москву о ходе формирования британской политики к КНР, основанной в октябре 1949 года, и к Корее до самого начала корейской войны в 1950 году.

Хотя Бёрджесс носил самый низший ранг – четвертый, он имел доступ к разведывательным документам Объединенного разведывательного комитета, военного комитета, дальневосточного командования и штаба Макартура, командовавшего союзными войсками в Японии. Он также работал в тесном контакте с информационным исследовательским департаментом (вероятно, его пребывание там не было совсем уж катастрофическим), разными служебными департаментами, а также имел контакты с британскими дипломатическими представительствами региона.

Когда Китайская коммунистическая партия (КПК) и СССР сблизились, британская и американская политические линии стали расходиться. Если Америка изначально хотела наложить торговые санкции, Британия, которая должна была принимать во внимание свои крупные инвестиции в Китае и хотела сохранить положение Гонконга, называла такие санкции контрпродуктивными, подталкивающими Китай к СССР. Разными были и взгляды на Формозу: британцы считали ее очередной китайской провинцией, которая падет перед коммунистами, а американцы хотели оторвать ее у коммунистов, не в последнюю очередь из стратегических соображений.

В архивах дальневосточного департамента много оценок Бёрджесса, акцентирующих важность быстро развивающихся событий, демонстрирующих его знания, проницательность и способность рассматривать явление в историческом контексте. Мнению Бёрджесса доверяли вышестоящие начальники – ему часто поручали составлять проекты ответов для Скарлетта и отклики на парламентские запросы. Он никогда не боялся идти наперекор оценкам руководства и отстаивать свою точку зрения. Теперь он мог поставлять в Россию даже больше материалов, чем раньше, и даже потребовал у Москвы чемодан для транспортировки документов.

Роль Бёрджесса заключалась в анализе и трактовке событий, а не в формировании политики, но тем не менее он обладал возможностью информировать советских хозяев обо всем, что известно англичанам и что они делают. 4 апреля 1949 года был подписан пакт о создании НАТО – организации, призванной сдерживать возможную агрессию Советского Союза против Западной Европы. Его подписали двенадцать стран. Председатель Мао заявил, что будет поддерживать Россию. Тогда Бёрджесс писал: «Пекин, резиденция КПК, не замедлил объявить о полной поддержке СССР в случае войны с атлантическими силами»^[604].

Среди документов, прошедших через его руки, был доклад ЦРУ «Перспективы советского контроля коммунистического Китая», где было сказано: любое заявление, что китайским коммунистам понравится, чтобы иностранцы продолжали бизнес, как всегда является всего лишь уловкой для обеспечения признания смены режима и минимизации иностранной оппозиции. Бёрджесс был склонен согласиться с этой постановкой вопроса и добавил документ в свой чемодан.

29 апреля он прочитал мнение Объединенного разведывательного комитета о природе русской воздушной помощи Китаю. В секретных докладах перечислялся «в некоторых случаях поименно советский военный персонал, переведенный в Китай после революции, оружие, привезенное им с собой… аэродромы, которые русские строят, и обучение, организованное для сил Мао. Столь точное знание того, как много известно западной разведке о военной стороне вопроса, было высоко оценено в Москве в месяцы, предшествовавшие началу корейской войны»^[605].

6 мая 1949 года Бёрджесс обеспечил связь с атташе по срочным мерам, которые принимаются в посольстве в Нанкине, который вот-вот перейдет к коммунистам, для охраны секретных документов. Тремя неделями позже он допустил, что китайская революция одержала верх, отметив 26 мая, что после захвата коммунистами крупнейшего города и порта Шанхай китайская революция необратима^[606].

В мае коммунистическое руководство обратилось к Соединенным Штатам с утверждением, что произошел раскол между промосковской радикальной фракцией Лю Шаоци и либеральной фракцией Чжоу Эньлая, который хотел, чтобы хорошие отношения с западными державами помогли Китаю справиться с экономическими трудностями. Мао Цзэдун, бесспорный лидер, был выше фракционной борьбы, однако направление партийной политики зависело от того, какая фракция одержит верх. Победа Чжоу Эньлая означала, что КПК не всегда будет следовать внешнеполитической линии, указанной Москвой, оказывая умеренное влияние и снижая опасность войны. Соответственно, американцы были готовы поддержать Чжоу.

Британцы получили аналогичное послание в августе, хотя слегка переделанное, чтобы отвечать британским интересам. Первая реакция Форин Офис – заметка Бёрджесса, который отметил, что «довольно широкое распространение этой информации Чжоу и его выбор журналистских каналов делают позицию очевидной». Он также указал: «Я и мои друзья занимаем умеренную позицию; давайте сотрудничать, чтобы держать экстремистов подальше… прием, который широко использовали японцы и нацисты для получения уступок, даже когда в действительности проводилась враждебная политика»^[607]. Хотя Коутс и политический советник Эслер Денинг были готовы поверить, что это искренний подход, Бевин, став на сторону Бёрджесса, но используя аналогию поведения советских сателлитов, отверг ее.

В августе 1949 года комитет постоянного заместителя министра выработал два документа, оценивая перспективы регионального сотрудничества на Дальнем Востоке. Он пришел к выводу, что скромные военные ресурсы страны делают прямое вмешательство в антикоммунистическую борьбу невозможным и защитой Юго-Восточной Азии должен заниматься сам регион. Документы комитета были переданы Бёрджессу для отправки в Нанкин, но потерялись. Признание нежелания британцев вмешиваться, вероятно, было довольно ценным для русских^[608].

Тем летом Бёрджесс выступал в летней школе Форин Офис в Оксфорде, где были представитель МИ-5 Э.Х. Карр и Малколм Макдональд. Когда Артур Мартин весной услышал его беседу с офицерами МИ-5 и МИ-6, он счел Бёрджесса «умным парнем. Даже более того. Он обладал природным магнетизмом»^[609]. Теперь впечатления были неоднозначными. Гай Лидделл записал в своем дневнике: «Там был Гай Бёрджесс из Форин Офис. И он вовсе не так уж хорош». А Билл Фридман из военной разведки вспоминал Бёрджесса «сидящим на полу… Он выглядел грязным. …Нечисто-плотный маленький человечек с грязными ногтями землекопа. Я вижу, как он сидит там… в башмаках и пуловере. Но, кстати, несмотря на отталкивающую внешность, он очень остроумен и благоразумен»^[610].

1 октября 1949 года была создана Китайская Народная Республика, и Мао стал председателем правительства страны. На следующий день Советский Союз установил дипломатические отношения с новой республикой. Британцы некоторое время колебались, зондируя почву в Содружестве и других странах, но в январе 1950 года сделали то же самое. В следующем месяце правительства СССР и Китая подписали тридцатилетний договор о дружбе, который также предусматривал передачу займа размером 300 миллионов долларов Китаю. Бёрджесс проанализировал реакцию и заявил, что это видимая часть рисунка в «хронологическом ковре» отношений между двумя странами, показывающая «тщательное, успешное и детальное китайско-советское планирование и координацию нескольких последних мероприятий». Бёрджесс считал договор рассчитанным на «укрепление а) китайско-советских отношений против Запада, и б) позиции китайских коммунистов и в Китае, и в дальневосточных освободительных движениях»^[611].

25 июня 1950 года 175 тысяч северокорейских солдат пересекли 38-ю параллель и направились к Сеулу. Так началась корейская война. Бёрджесс уже в который раз оказался в центре мировых событий.

Глава 26. Дисциплинарная акция

14 февраля 1949 года Гарольд Николсон написал Робину Моэму: «Здесь все по-прежнему, за исключением одного события. Событие заключается в том, что Гай Бёрджесс, выйдя в полночь из ночного клуба, свалился с каменной лестницы, сломал локоть, сильно ушиб голову и три ребра. С ним был мистер Фред Уорнер, который погрузил его, окровавленного, в такси и отвез домой. Гай был без чувств, и Фред (который, судя по всему, был изрядно навеселе) стал звонить всем известным ему докторам. Ответа он не получил и всю ночь оставался со стонущим Гаем. На рассвете он добрался до Джеки, и в конце концов, совместными усилиями, они нашли доктора, который отвез Гая в госпиталь Мидлсекса, где он теперь находится под наблюдением – терпеливый и смелый. Ты и я – если с кем-то из нас приключится нечто подобное – будем звонить в госпиталь и вызывать карету скорой помощи. Это не пришло в голову Фреду, который теперь испытывает чувство вины и стыда из-за своей некомпетентности»^[612].

Речь шла о Ромилли-клубе (раньше он назывался Le Boeuf sur le Toit), и Бёрджесс свалился с лестницы после пьяного поединка с Уорнером. Ему рекомендовали отдых и восстановление сил, и, проведя десять дней в госпитале, Бёрджесс поехал с матерью сначала в Уиклоу в Ирландии, а потом в Дублин – в отель «Шелбурн».

Там его увидел писатель Теренс де Вер Уайт.

«Он путешествовал с матерью, тихой, спокойной дамой. Он сразу привлек к себе внимание. Темноволосый, со сверкающими глазами, был или плохо сохранившимся юнцом, или хорошо сохранившимся мужчиной среднего возраста – я не мог понять, кем именно… Он работал в Форин Офис, а в Ирландии отдыхал после несчастного случая в Реформ-клубе, где он упал с лестницы. В результате он был вынужден, по указанию врачей, воздерживаться от алкоголя, и, когда нарушал это правило, результаты были весьма плачевными. Я заметил, что он пил томатный сок, что было на него не похоже»^[613].

Мужчины расстались через час, поскольку Бёрджесс собирался в театр. Вскоре после этого, 4 марта, де Веру Уайту позвонили и спросили, может ли выступить свидетелем для Бёрджесса в Дублинском районном суде. Гая обвинили «в вождении автомобиля в состоянии алкогольного опьянения, необдуманном вождении и опасном вождении» двумя днями ранее – на Грэфтон-стрит. «После предъявления таких свидетельств, как нетвердая походка и сильный запах алкоголя, Бёрджесс был приглашен к мировому судье. …Ему предложили объяснить, как это согласуется с его утверждением, что он не пьет ничего, кроме чая»^[614]. Гай вежливо ответил, что, вероятно, томатный сок был испорчен, и указал на де Вера Уайта, который был вынужден прийти и подробно рассказать о вечере.

Со стороны защиты выступил старый школьный приятель Бёрджесса Дермот Макгилликади. Он сделал свое дело. Обвинение было снято, и судья назвал Бёрджесса «блестящим человеком, только очень измученным и нервным… человеком изысканного вкуса – он как раз возвращался после спектакля в театре Аббатства, когда произошел несчастный случай»^[615].

По утверждению доктора, приятеля Макгилликади, осмотревшего Бёрджесса в полицейском участке, «от его дыхания не было запаха алкоголя, который свидетели могли почувствовать. Он непрерывно курил, его речь была сбивчивой, и, когда его попросили пройти по прямой, он, определенно, шатался и прихрамывал. Вероятно, травма головы оказалась сильнее, чем предполагалось первоначально»^[616].

После падения Бёрджесс страдал от головных болей и бессонницы. Он принимал нембутал, чтобы уснуть, и бензедрин, чтобы проснуться. Запасы таблеток он пополнял от сестры Питера Шейлы. Дозы были лошадиными, и Рис впоследствии писал: «Лекарства в сочетании с алкоголем делали его безразличным на более или менее длительные периоды, когда он, если не пребывал в мрачном молчании, говорил неразборчиво и бессвязно… и, похоже, не понимал, что ему говорили»^[617].

В ноябре 1949 года Бёрджесс поехал с матерью в Северную Африку. По пути они остановились в Гибралтаре. Там он встретил Дил Роган, которая остановилась в том же «Рок-отеле» со своей любовницей Мэри Оливер. Дил Роган писала: «Мы зашли в бар перед ужином, и молодой человек порывисто вскочил нам навстречу. Это был Гай Бёрджесс, с которым я работала во время войны, которого теперь называют пропавшим дипломатом, а я – пропавшим алкашом. …Мне очень жаль его мать миссис Бассет, которая старалась присматривать за ним. Она типичная англичанка, хотя бассет – по-французски такса».

После ужина миссис Бассет отправилась спать, а Дил Роган, Оливер и Бёрджесс вместе перешли наверх. «Гай любил выпить и поговорить. Теперь он занимался и тем и другим – он болтал и пил. Иногда его речь была блестящей, но зачастую он был груб, что разозлило меня. …Главными темами его монолога были достоинства и недостатки британской разведывательной службы. Потом он немного остановился на отношениях России и Китая и жестко раскритиковал нашу внешнюю политику».

На следующее утро, когда Дил Роган и Мэри Оливер завтракали, «ворвался Гай. Он вместе с матерью и Джорджем Гривсом улетали в Танжер и спешили на самолет». Бёрджесс схватил со стола женщин чашку, до края налил ее чистым виски, быстро выпил и был таков»^[618].

Дэвид Герберт, учившийся вместе с Бёрджессом в Итоне, встретил его в баре Танжера и был глубоко шокирован его пьянством, бестактностью и открытой поддержкой марксизма. Каждый день около полудня Бёрджесс обосновывался в баре «Кафе де Пари» и распевал: «Маленькие мальчики сегодня дешевы, дешевле, чем вчера». В конце концов он начал приставать к местным арабским мальчишкам.

Через Робина Моэма Бёрджесс был представлен Кеннету Миллзу и Тедди Данлопу, представителям британской разведки в Гибралтаре и Танжере. Как-то раз, выпивая в Гибралтаре, они поспорили относительно Франко, режим которого британские разведчики поддерживали. Бёрджесс их разозлил. Сначала он раскритиковал американцев, выразил восхищение Мао Цзэдуном, сообщил, что британцы используют швейцарский дипломатический багаж, чтобы красть информацию в Швейцарии, и попутно раскрыл личности некоторых разведчиков. Данлоп даже пожаловался в Форин Офис на несдержанность Бёрджесса. «Бёрджесс – законченный алкоголик. Даже здесь, в Гибралтаре, я не видел никого, кто потреблял бы такое количество крепкого алкоголя за такое короткое время, как он»^[619].

МИ-6 какое-то время держала Бёрджесса в поле зрения, после того как он привлек Александра Гальперна, во время войны работавшего в британской разведке в Нью-Йорке. Предупрежденный Горонви Рисом о его визите в Лондон, Бёрджесс пригласил его на ужин, а потом распространил в Форин Офис докладную записку, описывавшую их беседы и идентифицировавшую Александра. Раздраженная компроматом и идентификацией своего человека и эпизода в Танжере, МИ-6 увидела возможность нанести удар.

По возвращении Бёрджесс был вызван в департамент персонала Форин Офис. Помимо инцидентов в Гибралтаре и Танжере его также обвинили в передаче стратегических материалов американскому журналисту, имеющему связи с советской разведкой, – Фредди Куху. Пользовавшийся вниманием разведки с 1920-х годов Фредди Кух был корреспондентом Юнайтед Пресс в Берлине до того, как в 1933 году приехал в Лондон. Он впервые встретился с Бёрджессом во время войны на Би-би-си, и они обменялись своим излюбленным товаром – информацией. В марте 1943 года, к примеру, Кух сказал Бёрджессу, что узнал от шведского посла в Лондоне Притца, что шведы договорились с финнами об «условиях, при которых они готовы заключить сепаратный мир». Эту информацию Бёрджесс добросовестно передал в Москву и МИ-5^[620].

Все шло к тому, что Бёрджесс будет уволен или ему придется уйти в отставку. Гай Лидделл записал в своем дневнике, что Джордж Кэри-Фостер спрашивал его мнение о Бёрджессе и разговаривал о нем с Эшли Кларком, начальником управления персонала. По мнению советника МИ-5 Бернарда Хилла, наказание будет нецелесообразным, поскольку приведет к ненужному публичному освещению деятельности разведслужб. В дневнике Лидделл отметил, что, по его мнению, Гай Бёрджесс «не тот человек, который намеренно станет передавать конфиденциальную информацию неуполномоченным сторонам. Однако он личность увлекающаяся и восторженная, когда речь идет об интересующих его предметах, и легко может поддаться на провокацию такого человека, как Фредди Кух, и сказать больше, чем следует. Что касается его пьянства, у меня создалось впечатление, что после строгого предупреждения доктора он более или менее завязал. Не думаю, что он часто терял над собой контроль полностью, но алкоголь, несомненно, развязывал ему язык. Лично я думаю, что суровый выговор от того, кого он уважает, может быть выходом в создавшемся положении»^[621].

Это был еще не конец. Тремя неделями позже Лидделл встретил Кеннета Миллза, который рассказал, что видел Бёрджесса в Гибралтаре. Они вместе выпили – Миллз – пива, а Бёрджесс – три двойных бренди, – и Миллз отвел Бёрджесса и его мать в яхт-клуб, чтобы познакомить их с местными жителями. Через день или два Бёрджесс, будучи в изрядном подпитии, навестил Миллза и его жену, а перед самым отъездом в Танжер позвонил Миллзу и сказал, «что на самом деле не уверен в том, что касается де Роган или миссис Оливер, и, возможно, они способны на все».

Через десять дней Миллз был в Танжере и встретил Бёрджесса в отеле, где встречался с одним из своих людей. Бёрджесс был сильно пьян и навязался в компанию. В конце концов Миллз был вынужден прогнать его. То же самое произошло, когда Миллз обедал с американским вице-консулом и его супругой. «На этот раз ему пришлось выйти вместе с Бёрджессом, которому явно не понравилось, что его попросили уйти. Бёрджесс был пьян и впоследствии извинился за назойливость»^[622].

Лидделл продолжал защищать Бёрджесса, подозревая, что у Миллза имеется к нему личная неприязнь. Он не хотел передавать жалобу в Форин Офис, но Бернард Хилл настоял, чтобы к ней отнеслись со всей серьезностью. «Обвинения были тщательно расследованы дисциплинарной комиссией, и Бёрджесс получил строгий выговор. Ему сказали, что он будет переведен на другую работу и его перспективы повышения станут весьма туманными»^[623]. В ответ на это Бёрджесс сказал Лидделлу, что Миллз занимается валютными махинациями^[624].

17 мая Бёрджесс получил официальное уведомление, что расследование по жалобе МИ-6 завершено и он оправдан. Бёрджесс признавал, что уцелел, потому что его друзья оказались сильнее, чем его враги, но понимал, что «под него копают» многие, в том числе Кэри-Фостер, рекомендовавший, чтобы его уволили. Позже Кэри-Фостер писал: «Под сомнением не его лояльность, а поведение… Вопреки моему совету было решено дать ему еще один шанс»^[625].

В начале февраля 1950 года британскими спецслужбами был арестован доктор Клаус Фукс. Бёрджесс узнал об аресте неделей позже, на очередной встрече с Модиным. На новость об аресте он отреагировал «спокойно и сдержанно», хотя явно был потрясен и не явился на следующую регулярную встречу 20 марта 1950 года – Центр приостановил контакты с Бёрджессом и Блантом на шесть недель в результате ареста^[626]. Была и дополнительная причина для его дискомфорта. В прошлом сентябре Филби предупредил его, что программа Венона идентифицировала ученого по прозвищу Чарльз. Бёрджесс думал, что сообщил об этом Модину, но, как стало ясно, забыл. Предупреждение так и не дошло до московского Центра. Если бы в Москве об этом знали, то вполне могли бы вывести Чарльза – Фукса из-под удара. А так он 1 марта был приговорен к четырнадцати годам лишения свободы^[627].

Дональд Маклин вернулся в Лондон, пережив нервный срыв в Каире, где он вдребезги разнес комнату молодой женщины – секретаря посольства. Бёрджесс тоже начал сдавать. Сказывалось напряжение, вызванное процессом Фукса и исследованиями «Веноны». 24 января Гарольд Николсон записал в своем дневнике: «Пошел в Реформ-клуб пообедать с Гаем Бёрджессом. Он сидел за столом с Аланом Маклином из Форин Офис. Не сказал бы, что способен мыслить здраво. Боюсь, он сломал свою жизнь и карьеру постоянным пьянством. Его ум, некогда столь изощренный, лишился всех своих острых граней, благодаря воздействию демона алкоголя»^[628]. На следующий день он сделал следующую запись о Бёрджессе: «О, как безмерно грустно беспробудное пьянство!»^[629]

4 июня у Бёрджесса была 6,5-часовая встреча в пригородном парке с Коровиным. Мужчины обсудили беспокойство Бёрджесса, что он может провалиться из-за Веноны, что его может предать Рис – хотя они оставались в дружеских отношениях – и что Блант, который больше не встречался с русскими, может совершить самоубийство, если его раскроют^[630].

Представляется, что у Бёрджесса появились долги, что странно: ведь в Форин Офис он получал 700 фунтов в год, имел личные доходы около 500 фунтов, да и русские платили щедро. Он занимал деньги у друга – возможно, у Питера Поллока или Джека Хьюита. Один из его друзей писал: «Я был удивлен, поскольку не видел никаких изменений его положения, способных это объяснить. Его поведение так сильно изменилось, и это длилось так долго, что я был в полном недоумении»^[631].

Однажды Левен был в Реформ-клубе и обсуждал с двумя судьями Верховного суда книгу русского перебежчика Виктора Кравченко, разоблачавшую сталинизм, – «Я выбираю свободу», которая только что была опубликована. «Бёрджесс остановился у нашего столика на балконе и заметил книгу у меня на коленях. Он был, определенно, пьян. Взяв у меня книгу, он произнес длинную и шумную речь относительно беззакония у американцев и о том, как сильно он ненавидит их образ жизни. Бёрджесс объявил, что эта книга лжива, и швырнул ее с балкона»^[632].

Бёрджесс жил с Джеком Хьюитом, но постоянно имел связи с другими мужчинами. Фанни Карби вспоминала его юного бойфренда – почти мальчика, – которого он как-то встретил в клубе «Бакстонс», что за театром Хеймаркетс. Юноша был «восхитителен, хотя и немного глуповат. Он был актер и бездельник, возможно, мальчик по вызову, немец Джордж Микелл». А также «ирландского парнишку по имени Майкл… с которым его познакомил директор Брайан Десмонд Херст»^[633].

9 мая, незадолго до того, как он был официально очищен от обвинений дисциплинарной комиссией Форин Офис, Бёрджессу сказали, что он будет послан в Вашингтон вторым секретарем и его роль будет заключаться в координации деятельности дальневосточного департамента в преддверии открытия посольства в Пекине. Это потребует перевода дипломата в ранге первого секретаря из посольства в Вашингтоне^[634]. Учитывая антиамериканские настроения Бёрджесса, решение назначить его в важное посольство, такое как вашингтонское, может показаться странным. Предположения, что Форин Офис рассчитывал на отказ Бёрджесса, учитывая его антиамериканский настрой, представляются необоснованными. Впоследствии правительство отмечало: было решено попробовать его на большом посту, к примеру в Вашингтоне, поскольку там его будет и легче контролировать, и проще оценивать, и его увольнение (если потребуется) привлечет меньше внимания»^[635].

Бёрджесс был направлен в США, где мог получить больший опыт, но он не хотел туда ехать. Он не желал покидать Британию и друзей и рвался обратно в новостной департамент. Он поговаривал об отставке из Форин Офис, иными словами, хотел избавиться от своей двойной жизни, как это сделал Рис десятью годами раньше и попытался сделать Блант в конце войны. Но, не имея перспектив получения другой работы, испытывая недостаток в средствах, подвергшись сильному давлению Макнейла и, вероятно, русских, он в конце концов был вынужден согласиться. Хьюиту он сказал, что сумеет заставить отозвать его^[636].

Вашингтон тоже не пришел в восторг от идеи получения нового второго секретаря. Сэр Фредерик Хойер Миллар, посол, пытался помешать переменам. Он писал: «Мы не можем принять этого человека! У него грязь под ногтями!» Отказ вызвал негативную реакцию Лондона. Теперь Бёрджесс стал хорошо зарекомендовавшим себя сотрудником дипломатической службы, и не принять его – вопрос, выходящий за рамки компетенции посольства. Первый секретарь посольства Бернард Берроуз и Кристофер Стил пытались предотвратить назначение Бёрджесса, «не потому, что мы подозревали в нем шпиона, а потому, что его неуправляемость и неопрятные привычки были неприемлемы для работы в нашей службе. …Я даже вызвался найти для него работу, в которой не будут столь разрушительными его безответственность и нечестность»^[637].

Роберт Маккензи, глава службы безопасности посольства, ранее бывший заместителем Кэри-Фостера, получил инструкции относительно нового назначения.

«Джордж Кэри-Фостер четко объяснил, почему Бёрджесс получает последний шанс исправиться, и последующее описание индивида было воистину губительным. Он не пропустил ничего, что имело значение, и перечислил самые вопиющие особенности – гомосексуальные привычки. Я показал письмо Филби. Мы пришли к выводу, что оно совершенно недвусмысленное. Помню, я спросил Филби, что мог иметь в виду Кэри-Фостер, намекнув, что нам лучше соблюдать осторожность, поскольку Бёрджесс способен на худшее. «Он же не мог иметь в виду козлов?»^[638]

В конце июня Бёрджесс доложил русским: «В соответствии с инструкциями я дал Фреду самые важные документы, какие у меня были перед отъездом. Я уезжал через два дня, и сегодня для меня было самое удобное время (полночь с 25-го на 26-е), чтобы все организовать. Он тоже был готов. …Я выполнил инструкции по использованию кода безопасности в переписке с Фредом, который я согласовал с ним. Между тем я опять настаиваю, на этот раз письменно, на том, о чем говорил на прошлой встрече, а именно чтобы в создавшейся ситуации были приняты все возможные попытки установить безопасный контакт между мной и Кимом. События могут развиваться очень быстро, и нам необходимо многое знать. Жаль даже не попытаться использовать прошлые контакты в условиях текущего кризиса. Мы все, конечно, уверены, что вы сделаете все возможное. Мы тоже будем делать все, что от нас зависит. Джим»^[639].

На следующий вечер он был на одном из вечеров Муры Будберг в Эннисмор-Гарденз вместе с другими предполагаемыми советскими агентами, в том числе издателем Джеймсом Макгиббоном, который тогда находился под наблюдением. Наблюдатель доложил: он «склонен думать, что Будберг – нежелательное знакомство для человека с характером и положением Бёрджесса, поэтому, возможно, вы посчитаете это наблюдение полезным»^[640].

В пятницу 21 июля – «7:30 – выпивка на прощание» – Хьюит устроил прощальную вечеринку для Бёрджесса в его квартире на Нью-Бонд-стрит. «Мы решили, что на вечеринке будет только шампанское и сыр бри с деревенским маслом и хлебом из грубой ржаной муки», – писал Хьюит. Среди приглашенных были Гектор Макнейл, Фред Уорнер, Энтони Блант, Гай Лидделл, Джеймс Поуп-Хеннесси, Вольфганг фон Путлиц, Деннис Проктор, Тесса Мейор, Пэт Льюэлин-Дэвис, Питер Поллок, Дэвид Футмен, баронесса Мура Будберг и Горонви Рис^[641].

Это был круг Бёрджесса – от шпионов и охотников за шпионами до высших политических деятелей, дипломатов и кембриджских приятелей. Горонви Рис не смог прийти, но это не помешало ему оставить несколько разных рассказов об этой вечеринке, где утверждается, что это было более шумное и разнузданное мероприятие, чем получилось в действительности. Согласно Рису, было два очень грубых молодых человека из рабочих, которых явно подобрали на улице… алкоголь тек рекой. Один из них ударил другого бутылкой по голове. Другой остался с известным писателем, который, проснувшись утром, увидел, что из его квартиры исчезло все ценное»^[642]. А Джек Хьюит вспоминал, что «вечеринка была сдержанной и респектабельной. Я не помню на ней никаких «уличных мальчишек»^[643].

Хьюит писал:

«Гай Лидделл и Гектор Макнейл ушли первыми. Мне сказали, что Дэвид Футмен слышал, как один из них сказал Гаю на прощание:

– Ради бога, Гай, в Штатах не забывай три вещи. Не показывай себя слишком агрессивным коммунистом. Не ввязывайся в расовые отношения и, главное, следи, чтобы не было никаких гомосексуальных связей, которые могут принести неприятности.

– Я понял, – проказливо сказал Гай. – Это значит, что я не должен подбивать клинья к Полю Робсону»^[644].

Глава 27. Вашингтон

28 июля Бёрджесс отправился в Нью-Йорк. Он вышел в море на пассажирском лайнере «Карония» компании «Кунард Лайн». На борту находилось 499 пассажиров. Переход до Нью-Йорка должен был занять неделю. Не только сотрудники посольства не радовались приезду Бёрджесса. Его прибытия категорически не желала Эйлин Филби, у которой после его пребывания в их доме в Стамбуле в 1948 году случился нервный срыв. Однако старый друг Бёрджесса – Ким – разрешил ему пожить в своем доме несколько дней, пока тот не найдет собственное жилье. Эйлин была умнее. Она написала друзьям: «Как вы думаете, кто к нам приехал? Гай Бёрджесс. Я знаю его как облупленного. Он никогда не уедет из нашего дома»^[645].

Позже Рис писал: «Мое сердце обливается кровью от жалости к хозяину Гая, а еще больше к его супруге. Я подумал о сигаретных бычках, потушенных о спинки диванов, подпаленных пуховых одеялах, железной решимости каждое блюдо есть с чесноком, в том числе кашу и рождественский пудинг, беспробудном пьянстве и хаосе, который Гай неизменно оставлял после себя везде. …Тем не менее я не сомневался, что его проступки будут с готовностью прощены, поскольку Гай всегда предан друзьям, вызывая в них такую же ответную преданность. Странно, но он никогда не переступал грань»^[646].

Семейство Филби жило на Небраска-авеню, недалеко от Американского университета, в большом двухэтажном доме с пятью спальнями и классическим портиком. При этом нельзя сказать, что в доме было много места. Ким, Эйлин и младенец Гарри размещались в хозяйской спальне, няня-шотландка – в другой. Четверо детей делили еще две спальни. Эстер Уитфилд, секретарь и любовница Кима, жила в мансарде, куда можно было попасть по убирающейся лестнице. Бёрджессу выделили комнату в цокольном помещении, выходящую на задний двор. Вскоре после приезда Гай написал Питеру Поллоку: «Я живу в доме Филби, который весьма привлекателен, в большой комнате с ванной и отдельным входом. Эти отдельные входы мне не нравятся. Не буду писать о жизни в Вашингтоне. Скажу только, что согласен с Эриком. Делать что-то в этом городе – небезопасно и неразумно»^[647].

Если Эйлин была несчастна, а Филби нервничал из-за их нового жильца, дети Филби – Джозефина, Джон, Томми и Миранда – были от него в восторге. Он всегда покупал им подарки – включая большой вигвам – и интересовался их играми, в особенности электрической железной дорогой Джона, занимавшей изрядную часть дома. Поезда объезжали препятствия – например, бутылку виски. Джон Филби позже вспоминал: «Я помню его потемневшие от никотина пальцы. Он обкусывал ногти, и от него всегда пахло чесноком. Спустя много лет в Москве отец сказал мне, что Бёрджесс хранил свой револьвер, полученный от КГБ, и камеру под моей кроватью»^[648].

Бёрджесс всегда любил детей, и у него было несколько крестных – включая Джозефину Филби, а также сыновей Горонви Риса и его коллеги по МИ-5 Кембалла Джонстона. Нэнси Макдональд Херви, жившая по соседству с Филби, вспоминала: «Гай Бёрджесс относился к нам с большим дружелюбием, и мы считали его отличным парнем. Мы называли его «дядя Гай», возможно, потому, что так его звала Джозефина, но также потому, что мы всегда называли друзей наших родителей «тетя» или «дядя». Гай Бёрджесс ездил на автомобиле с откидным верхом – модель я не знаю. Он неоднократно катал нас по окрестностям и получал от этого не меньше удовольствия, чем мы. В те дни было очень круто кататься на автомобиле с откидным верхом, да и компания дяди Гая была приятной. …Он был веселый и взъерошенный»^[649].

Если Бёрджесс и знал о реакции чиновников Форин Офис на свое назначение, он не делал попыток завоевать их одобрение. Все новые служащие посольства обычно первым делом посещали Фрэнсиса Томпсона, главу службы безопасности, для получения инструктажа по вопросам безопасности. Бёрджесс этого не сделал, но все же встретился с Томпсоном после того, как то-то доложил, что видел на столе у Бёрджесса оставленные им без присмотра конфиденциальные документы. Томпсон сам явился к Бёрджессу и объяснил, что он нарушил правила безопасности. «Один из моих людей видел вчера вечером у вас на столе документы, которые должны быть возвращены в канцелярию. Согласно нашим правилам, вы должны написать объяснение», – сказал ему Томпсон. Но Бёрджесс даже не извинился, что сделал бы любой на его месте. Томпсон посоветовал ему впредь быть внимательнее. «Бёрджесс посмотрел на меня свысока, и я ушел. Мне показалось, что он крайне недружелюбен и немного напуган»^[650].

Роль Бёрджесса в посольстве не вполне понятна, частично потому, что никому он был там не нужен и никто не знал, что с ним делать. Но, кроме того, существует очень много противоречивых сообщений о том, чем он там занимался, но мало официальных подтверждений^[651]. В посольстве работало около 900 человек, размещенных на разных территориях, но самая важная работа выполнялась в канцелярии на Массачусеттс-авеню. Здесь располагался кабинет Бёрджесса.

Рядом с ним находился кабинет Филби, главы отделения МИ-6, и его секретарши Эстер Уитфилд. Напротив него располагался кабинет лорда Джеллико, занимавшегося балканскими вопросами. Здесь же сидел Джеффри Патерсон, представитель МИ-5, а напротив – доктор Уилфрид Манн, занимавшийся разведкой в сфере атомной энергии. Эта часть посольства с оконными решетками и замками на всех дверях называлась «галереей жуликов». Вероятно, Бёрджесс был как-то связан с разведкой, пропагандой и необходимостью надежной связи. Также ясно из листов рассылки, что Бёрджесс, даже будучи всего лишь вторым секретарем, получал секретные материалы.

Согласно Деннису Гринхиллу, сначала предполагалось, что Бёрджесс будет работать на консула Хуберта Грейвза, который занимался дальневосточными проблемами, но тот отказался иметь дело со столь колоритной личностью. Тогда глава канцелярии Бернард Берроуз попытался навязать Бёрджесса Гринхиллу, главе отдела Среднего Востока и Кореи. Тот отказался, поскольку коллеги из Госдепартамента не «любят, когда им подсовывают нового молодого человека, не имеющего знаний о регионе». Но к нему не прислушались. Позже Гринхилл вспоминал, что Бёрджесс сразу же выразил полнейшую незаинтересованность в регионе Среднего Востока, и я вскоре прекратил тщетные попытки втянуть его в работу»^[652]. Представляется, что у Бёрджесса были инструкции собирать информацию, используя свои обширные социальные связи, и писать общие отчеты об американской сцене^[653].

Между тем нет сомнений в том, что он работал над дальневосточными вопросами. К примеру, его фамилия значится в листе рассылки секретной телеграммы, касающейся передвижения китайских войск, в котором, кроме него, был только посол, военный атташе и Гринхилл. Также в архивах посольства есть рапорт Бёрджесса Гринхиллу и Грейвзу от 29 августа 1950 года, содержащий информацию от китайского военного атташе^[654].

Документация показывает, что с момента своего прибытия в начале августа до конца ноября, будучи помощником Гринхилла, Бёрджесс также считался кандидатом в члены английской делегации в Дальневосточной комиссии. Эта комиссия, куда входили представители одиннадцати стран, в том числе Советского Союза, была создана в 1945 году ООН, чтобы обеспечить выполнение Японией условий капитуляции. Однако ее проигнорировал Макартур, да и Советы вышли из нее в феврале 1950 года, поскольку в ней не было представителей китайского коммунистического правительства. Положение определенно давало Бёрджессу доступ к секретным документам, но в этом не было ничего удивительного. Он также входил в состав самых разных комитетов и комиссий, в том числе репарационной, и подкомитетов, занимающихся укреплением демократических тенденций, военными преступниками и др. Но поскольку многие из комитетов и подкомитетов не собирались в то время, когда он был в Вашингтоне, вряд ли его обязанности были обременительными.

Официальный представитель Госдепартамента в подкомитете, занимавшемся делами союзников в Японии, на допросе в ФБР вспомнила, что «после того, как Бёрджесс вошел в подкомитет, он был намного более открыт для сотрудничества с США в этом направлении, чем предыдущий британский представитель». Она сказала, что он с уважением относился к работе комитета и твердо верил в необходимость сотрудничества между США и Британией. Хотя она не раз замечала, что «от него по утрам пахнет алкоголем, и сделала вывод, что он склонен к злоупотреблению спиртными напитками»^[655].

Одной из задач Бёрджесса был мониторинг американского общественного мнения относительно Дальнего Востока, так что у него были обширные связи среди газетчиков. Один журналист, неоднократно встречавшийся с ним в январе – марте 1951 года в баре пресс-клуба Ассоциации внешней политики в Вашингтоне, вспоминал, что он всегда интересовался вопросами, касающимися Дальнего Востока, и что «он всегда соглашался с официальной британской линией, заключавшейся в том, что подъем коммунизма в Китае – это китайская проблема, и процесс ускорила администрация Чан Кайши своей неэффективностью и нечестностью. Для Бёрджесса, изучавшего Китай, было важно, чтобы китайская ситуация развивалась сама по себе, без чьего-либо вмешательства до естественного завершения. Он беспокоился, что американцы могут попытаться управлять китайской ситуацией»^[656].

Уильям Манчестер в биографии генерала Макартура заявил, что Бёрджесс участвовал в «работе совершенно секретного органа союзников», ответственного за политические решения, касающиеся ведения войны, а значит, находился в положении пригодном для передачи русским конфиденциальных материалов. Но он не представил никаких доказательств, и потому заявление представляется маловероятным^[657].

«Он являл собой в высшей степени непривлекательное зрелище: никотиновые пятна на пальцах, свисающая из уголка рта сигарета, – писал Деннис Гринхилл. – Пепел был везде. Мне этот человек не понравился с первого взгляда, и я решил, что он не будет играть никакой роли в исполнении моих официальных обязанностей. Потребовалось немного больше времени, чтобы понять: он пьяница и хвастун, совершенно бесполезный в моей работе. Но у него определенно был чрезвычайно широкий круг общения. Он не делал секрета из своей гомосексуальности, но в то время его никто не связывал с угрозой безопасности. Месяцами мы не могли придумать для него какой-нибудь конструктивной работы. Я заметил, что время от времени он просит меня показать секретные телеграммы по вопросам, его не касающимся. Я отказал, но не потому, что подозревал его в шпионаже. Просто был уверен, что он не устоит перед искушением похвастаться знаниями перед друзьями, которых у него было много. Свое позднее появление по утрам в посольстве он объяснял проблемами со здоровьем – последствием травмы головы, когда коллега (сэр) Фред Уорнер «намеренно» столкнул его с лестницы в лондонском ночном клубе. У него был один безусловный талант – склонность рисовать карикатуры»^[658].

Гринхилл чувствовал, что Бёрджесс не интересуется работой, и ему «больше всего нравится валяться на чужом диване, пить чужой виски и болтать, компрометируя знаменитых людей. Чем роскошнее окружение и известнее компания, тем счастливее он был. Никогда не встречал человека, который с таким упоением похвалялся знакомством с богатыми и знаменитыми»^[659].

Согласно воспоминаниям другого коллеги по посольству, Тима Мартена, первого секретаря, занимавшегося проблемами атомной энергии: «Он обычно появлялся около одиннадцати часов в костюме-тройке, покрытом пятнами от еды. Незадолго до часу дня он уходил на обед в Дюпон-Серкл. У него там был Stammtisch – стол для завсегдатаев. Официант ставил перед ним кувшин с галлоном калифорнийского красного вина. Бёрджесс не мог осилить его сразу, и остатки приберегались на следующий день. Бёрджесс ел пасту… после чего выкатывался совершенно пьяный и возвращался в свою комнату в посольстве, где до конца дня сидел развалившись и громко храпел. Таким был его день. Не думаю, что у него когда-нибудь была работа. Никто ему не доверял»^[660].

Тем не менее Бёрджесс как-то выжил, несмотря на презрение к американским ценностям, заносчивость и бестактность, поскольку еще сохранились остатки былого блеска, остроумия и умения эффективно делать свою работу. И потому, что он был под защитой. Тим Мартен вспоминал, что «Оливер Франк и Фредерик Хойер Миллар целый год сражались, чтобы не допустить его назначения в посольство, но его последней работой было написание речей для Гектора Макнейла. …Бёрджесс был очень полезен Макнейлу, и Гектор считал себя перед ним в долгу. Поэтому Бевин настоял на переводе Бёрджесса в Вашингтон»^[661].

По прибытии в Вашингтон Бёрджесс, энтузиаст автомобилей, первым делом купил машину – 12-цилиндровый белый «линкольн» 1941 года с откидным верхом, к которому он добавил множество всяких новомодных гаджетов. Машина стала его радостью и гордостью, а также источником постоянного раздражения для коллег, поскольку он парковал его где придется. Вскоре после приезда он написал Питеру Поллоку, также любившему машины, что уже совершил два путешествия протяженностью шесть и восемь сотен миль и часто ездил со скоростью 86 миль в час весь день. «Я был в высшей степени непатриотичным и купил машину, которая быстрее, красивее, удобнее и надежнее, чем «Рэйлтон». И почти такую же старую (1941). Многие считают, что это лучший автомобиль, когда-либо произведенный в США. В любом случае это лучшее, о чем я только мог мечтать до приезда сюда. Представь, я за рулем «линкольн-континенталь»^[662].

Рисунок Гая Бёрджесса для сына Денниса Гринхилла Робина

Другом семьи полковника Бассета еще с Египта была Эмили Синклер Рузвельт. Вскоре после приезда Бёрджесса она и ее супруг Николас, ушедший на покой инвестиционный банкир и кузен Франклина Рузвельта, прислали ему приглашение в свое поместье XVIII века, носившее имя Хайлендс, в Пенсильвании, расположенное в 130 милях от Вашингтона. Рузвельты, на 30 лет старше Бёрджесса, открыли перед ним многие двери, в том числе известных журналистов – братьев Олсоп, Джозефа и Стюарта. Бёрджесс часто бывал у них и даже провел с ними Рождество 1950 года, умудрившись забыть пару полосатых штанов, белый смокинг, щетку для волос и зонтик.

В сентябре он провел выходные в Виргинии, остановившись с другом в Ричмонде и посетив Университет Виргинии и Монтичелло – усадьбу Томаса Джефферсона, от которой пришел в восторг. Позже в том же месяце он ездил с другом, возможно Эриком Кесслером, который, несмотря на нервозность из-за манеры вождения Гая, был его частым спутником, в Мэриленд, где несколькими годами ранее побывал с Питером Поллоком.

В одном из донесений ФБР сказано: «В этой поездке в Грей-Фоллс Бёрджесс сделал 30–40 маленьких набросков и акварелей, большинство из которых изображают сцены из жизни Среднего Востока. …Бёрджесс вообще тщательно подчеркивал свою любовь к этой части света, особенно к магометанским странам, где мужчины главенствовали, а женщины оставались на заднем плане. Он также выражал мнение, что западный мир очень беспорядочен и ему хотелось бы от него избавиться. По его мнению, то, на что он надеялся, – мир и улучшение общих условий жизни – не произошло»^[663].

В октябре он вернулся к Рузвельтам, где хозяева обратили внимание на то, что он много пьет – виски, – но не пьянеет. Они говорили, что у Бёрджесса «блестящий ум, он говорит со знанием дела о разных вещах. Он произвел на них впечатление, как молодой энергичный британский дипломат, интересный и вдохновляющий. Они также утверждали, что Бёрджесс эмоционально нестабилен, часто бывает то веселым и возбужденным, то встревоженным, задиристым и рассеянным. …Он был очень нервным индивидом, заядлым курильщиком, практически не выпускавшим изо рта сигарету на протяжении всего визита…»^[664].

В начале ноября Бёрджесс был назначен приглядывать за старым итонцем Энтони Иденом, возможно по приказу другого старого итонца, Роберта Маккензи. Иден находился в Вашингтоне – представлял бывший военный кабинет на открытии на Арлингтонском национальном кладбище памятника сэру Джону Диллу, британской военной миссии при Объединенном штабе союзников во время Второй мировой войны. Визит оказался драматическим. Когда президент Гарри Трумэн собирался встретиться с Иденом в Белом доме и ехать в Арлингтон, пуэрто-риканские революционеры совершили покушение на президента. Они были застрелены, и Трумэн поехал на открытие памятника. Иден, которому в октябре предстояло снова стать министром иностранных дел, провел серию переговоров на высоком уровне с президентом и госсекретарем, и представляется весьма вероятным, что на них присутствовал Бёрджесс, пусть даже в ранге самого младшего дипломата и шофера.

Благодарственное письмо Идена, написанное из дома правительства в Оттаве, стало одной из самых ценных реликвий Бёрджесса. «Спасибо вам за вашу доброту. За мной так хорошо присматривали, что я до сих пор в добром здравии, несмотря на тяжелый перелет в Нью-Йорк и большую занятость после прибытия. По правде говоря, я наслаждался каждой минутой своего пребывания в Вашингтоне, и вы в немалой степени этому поспособствовали. Еще раз примите мою самую искреннюю благодарность»^[665].

Китай вступил в корейскую войну в конце ноября, и после того, как Трумэн на пресс-конференции предложил использовать против китайцев ядерное оружие, премьер-министр Клемент Эттли вылетел в Вашингтон, чтобы напомнить американцам о необходимости проконсультироваться об этом с англичанами. Являясь посольским экспертом по китайскому коммунизму и его отношениям с СССР, Бёрджесс не мог не быть втянутым в этот кризис и передавал русским все документы, касающиеся обсуждения этого вопроса, а также информацию, полученную от Глэдвина Джебба, представителя США в ООН, и его личного секретаря Алана Маклина по русскому вопросу.

Бёрджесс часто ездил в Нью-Йорк, где останавливался в квартире Алана Маклина, его бывшего коллеги по новостному департаменту^[666]. Он также встречался со своим товарищем по Итону биржевым брокером Робертом Грантом. Еще он съездил к Валентину Лофорду, бывшему британскому дипломату. С ним он покатался по Ойстер-Бею и ему признался, что «подумывает уйти из Форин Офис»^[667]. Во время поездок он не упускал возможности посетить турецкие бани на 28-й улице и «снять» молодого человека.

Часто наезжая в Нью-Йорк, Бёрджесс обычно останавливался в «Саттон-отеле» на Восточной Пятьдесят шестой улице. Это был отель с большим количеством постоянных жильцов между Второй и Третьей авеню, с бассейном. Он был популярен у литераторов. Квартира Алана Маклина, которую он делил с другом – Джеймсом Фармером, находилась за углом, и Бёрджесс часто там ночевал. У Глэдвина Джебба даже создалось впечатление, что они живут вместе^[668]. Бёрджесс обычно приезжал в пятницу вечером, а в воскресенье вечером или в понедельник утром возвращался в Вашингтон. Конечно, им руководила тяга к общению, но не только. Бёрджесс был курьером Филби, и во время этих визитов они часто встречались со своим куратором Валерием Макаевым^[669].

Бёрджесс занимался и другими делами. Мартин Янг, апостол, впоследствии дипломат невысокого ранга, в конце 1950-х годов вспоминал, как, будучи двадцатитрехлетним третьим секретарем, привез чемоданчик с дипломатической почтой из Вашингтона в Гавану.

«Я пригласил Гая на ужин, и он провел весь вечер в моей квартире в Ведадо, пачкая софу сигаретным пеплом и очаровывая беседой. Он все время говорил, но помню я только две темы: рассказ о восхитительном сексе с мальчиками за поднятыми циновками одной из мечетей Константинополя… и историю о том, как он предстал перед главой канцелярии или послом в Вашингтоне после очередного обвинения в езде в состоянии алкогольного обвинения и как он выкрутился, показав всем, кому только можно, сборник речей Черчилля с дарственной надписью^[670].

Янг договорился встретиться с Бёрджессом на следующее утро в уличном кафе, но «тот не явился, а водитель, отвозивший его и наш чемоданчик в аэропорт, позже передал мне клочок бумаги, где пьяными каракулями было нацарапано извинение»^[671].

Если верить Стэнли Вайсу, американцу двадцати одного года от роду, которого Бёрджесс встретил на пароходе из Лондона и безуспешно попытался совратить, он часто ездил в Мексику. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в возрасте и тот факт, что Вайс был гетеросексуалом, мужчины подружились. В течение следующих шести месяцев они встречались каждые несколько недель – ходили в кино, катались по городу, выпивали. «Он любил Бетховена, и мы часто говорили о музыке. Он непрерывно курил и постоянно пил, но я никогда не видел его пьяным», – писал Вайс. Бёрджесс регулярно писал ему, побуждал больше читать – особенно он рекомендовал «Под покровом небес» Пола Боулза – и советовал поступить в школу дипломатической службы Джорджтаунского университета. Оглядываясь назад, Вайс понял, что его «обрабатывали»^[672].

Журналист Генри Брэндон встретился с Бёрджессом вскоре после его приезда. «Гай! Кому могло прийти в голову отправить тебя в Вашингтон?» – спросил он. Бёрджесс, не уверенный, польстили ему или оскорбили, ответил, что он является вторым секретарем посольства и занимается дальневосточными делами». После того как Брэндон пробыл в Вашингтоне три месяца, он получил письмо от Гектора Макнейла, в котором было сказано, что «Гай чувствует себя одиноким и я мог бы пригласить его на какие-нибудь свои вечеринки. Чтобы доставить удовольствие Гектору, я пригласил Гая к себе один или два раза на обед. Он всегда вел себя на удивление прилично. Несколько раз, уходя из моей квартиры, он говорил, что собирается провести вечер с Самнером Уэллесом, очень богатым человеком, заместителем госсекретаря. При этом он подмигивал, намекая, что с ним хорошо иметь связь»^[673].

Бёрджессу не нравилась работа и жизнь в Америке. В декабре он обратился к Майклу Берри, когда тот приехал на два дня в Вашингтон, относительно работы в «Дейли телеграф», но успеха не добился. Бёрджесс пригласил его на чай с Санмером Уэллесом, который в период с 1937 до 1943 года был заместителем госсекретаря, а потом был уволен из-за гомосексуального скандала. Супруга Уэллеса умерла, и у него с Бёрджессом сложилась крепкая дружба, скрепленная общим интересом к политике, алкоголю и мужчинам^[674]. Впоследствии Берри вспоминал: «Мы приехали к нему в дом, который располагался в часе езды от Вашингтона, в автомобиле Гая, выпили чаю, поговорили об иностранных делах. Хорошо помню, что у Гая была полная бутылка виски в отделении для перчаток его машины, и он предложил мне глоточек. Когда я отказался, он приложился к бутылке сам»^[675].

Услышав, что Джозеф Ослоп устраивает прием в честь Берри и его супруги Памелы, Бёрджесс попытался достать приглашение. Хотя свободных мест за столом уже не было, Ослоп предложил ему зайти попозже на кофе. Согласно рассказу одного из гостей, Бёрджесс приехал «сильно выпивший, небритый и грязный и почти сразу начал обличать американскую политику в корейской войне», после чего его вышвырнули вон^[676]. Собственные воспоминания Берри более сдержанны и прозаичны. «Он был очень оживлен и, как заметила моя жена, немного пьян, что не помешало ему предложить подвезти нас до отеля. В результате, хотя у меня не было прав, я был вынужден вести его машину»^[677].

На следующий день Джеймс Энглтон, старший офицер ЦРУ, обедал в Джорджтауне, когда появился Бёрджесс. «На нем был белый британский военно-морской китель, грязный, весь в пятнах. Бёрджесс был пьян, небрит и, судя по состоянию глаз, давно не умывался. Он заявил, что взял отпуск на два или три дня и участвовал в «интересной пьянке» накануне в доме Джо Ослопа»^[678].

Бёрджесс объяснял, что намеревался заработать состояние с другом на Лонг-Айленде, импортируя военно-морские кители, вроде того, что на нем надет, и продавая их в эксклюзивных магазинах Нью-Йорка. Он также настаивал на встрече в Энглтоном, чтобы «он мог проверить, как ведет себя на высоких передачах «олдсмобиль». Об этом было доложено Филби^[679].

Глава 28. Позор

В пятницу, 19 января, 1951 года у Филби был официальный прием, рассчитанный на двенадцать человек. Он стал важной вехой на пути Бёрджесса к саморазрушению. Среди гостей были высокие чины из ЦРУ, Джеймс Энглтон и его супруга Сесили, Уильям Харви, бывший агент ФБР, ответственный за контрразведку в ЦРУ, и его жена Либби, Роберт Лэмфер, поддерживавший связь между ФБР и ЦРУ, и его жена, Роберт Маккензи, Джеральдин Дэк, одна из секретарей Филби, Уилфрид Манн и его жена Мириам.

Гости наслаждались кофе, когда между 9 и 10 часами вечера в дом Филби явился Бёрджесс.

«Он был, как обычно, агрессивно настроен и почти сразу после того, как его представили гостям, заявил миссис Харви, что очень странно видеть лицо, которое он всю жизнь машинально рисовал, неожиданно появившимся перед ним. Она моментально попросила его нарисовать ее. Она была привлекательная женщина, но у нее слегка выдавалась вперед челюсть. На карикатуре Гая ее лицо выглядело как нос дредноута с подводным тараном»^[680].

«Меня никогда в жизни так не оскорбляли!» – закричала миссис Харви и выбежала из дома. Разозленный супруг последовал за ней. Филби попытался смягчить ситуацию, сказав, что это была шутка и Бёрджесс не хотел никого обидеть, но Харви не пожелал прислушаться к его словам. Он увидел в нелепом оскорблении Бёрджесса аристократическое презрение к себе и своей супруге, которая не закончила даже колледж^[681].

Эйлин была потрясена. Очень важный для нее прием – она его долго и тщательно готовила – был уничтожен человеком, которого она презирала. И пока Мириам Манн и Сесили Энглтон успокаивали ее в кухне, Бёрджесс, нисколько не раскаявшийся, отдал должное спиртному, чтобы отпраздновать нанесенный Харви удар. Джеймс Энглтон и Уилфрид Манн вышли на улицу, чтобы покинуть ставшую взрывоопасной атмосферу. Вернувшись, Манн обнаружил Филби в рубашке с короткими рукавами и ярко-красных подтяжках, в темной комнате, уронившим голову на руки. «Человек, известный своим самоконтролем, гордость британской секретной службы, плакал навзрыд. В перерывах между сдавленными рыданиями он повторял: «Как ты мог! Как ты мог!» Один советский шпион в доме другого советского шпиона оскорбил человека, работа которого заключалась в выявлении советских шпионов. Как сказал бы Талейран, это хуже, чем преступление, это ошибка»^[682]. Бёрджесс, возможно, получил возможность насладиться временным триумфом над Харви, но он нажил себе могущественного врага.

Вернувшись на следующее утро, чтобы забрать свою машину, Манн обнаружил Бёрджесса и Филби «на двуспальной кровати. Они расположились на подушках, одетые в пижамы – кажется, один из них или оба были еще и в халатах. Они пили шампанское и предложили мне стаканчик – в качестве тонизирующего средства. …Мне показалось, что и Филби, и Бёрджесс наслаждались ситуацией»^[683].

Лояльность Манна подвергалась большому сомнению. В книге Эндрю Бойла «Четвертый человек» (The Fourth Man), которая привела к разоблачению Бланта, Манн под псевдонимом Бэзил назван работающим на русских. Цитируя секретную информацию из источника в ЦРУ, Бойл утверждает, что израильтяне «передали Энглтону имя британского ядерного физика, которого они раскрыли как важного советского агента» сразу после Второй мировой войны, как «знак непрерывного, но неофициального сотрудничества с американской разведкой». Энглтон решил «пару лет держать операцию под личным контролем. …То, что Гувер знал об этом, – сомнительно. Можно утверждать, что ФБР в конце концов узнало о том, что Бэзил работал под контролем ЦРУ, как двойной агент. Более точно ничего сказать нельзя, поскольку полная хронологическая запись операция не велась. Бумаге не было доверено почти ничего»^[684].

Согласно Бойлу, независимо от этого, в конце 1948 года, американский анализ зашифрованного текста выявил русский источник внутри британского посольства, передававший секретную информацию на последнем этапе Второй мировой войны. Бэзил был идентифицирован и «быстро и легко сломался, признавшись, что стал коммунистом в студенческие годы и вскоре после этого тайным агентом Советов». Ему был дан выбор – продолжать работу на русских под контролем ЦРУ или «принять наказание, предусмотренное американскими законами». В обмен на защиту и обещание американского гражданства Бэзил согласился начать работу против русских. Он также поведал, что русские проникли в британскую разведку, поэтому Энглтон не поделился своими планами с англичанами. Согласно Бойлу, «Энглтон намеревался использовать Бэзила, чтобы проверить свои подозрения насчет Филби»^[685].

Карикатура Гая Бёрджесса на экземпляре подписанной Уилфрида Манна книги Георгия Гамова Atomic Energy, George Crannov, 25 ноября 1950 г. Элизабет была близким другом Бёрджесса

Манн яростно отрицал все обвинения и опубликовал книгу, в которой ставил под сомнение свидетельства, приведенные Бой-лом. Но вербовку и перевербовку Манна подтвердил Патрик Рейли, глава Объединенного разведывательного комитета, затем заместитель министра иностранных дел, ответственный за разведку, написавший в неопубликованных мемуарах: «То, что Бэзил, которого легко идентифицировать, фактически был советским шпионом, правда; также его без труда перевербовали»^[686].

Тем временем активно шли работы по дешифровке^[687]. За предшествующие восемь лет американские криптоаналитики перехватили тысячи советских зашифрованных телеграмм, но смогли частично расшифровать только небольшую их часть. Мередит Гарднер, благодаря ошибке русских, сумел расшифровать одно из посланий между США и Москвой. Операция, названная «Брайд», а потом «Венона», обнаружила, что более двух сотен американцев стали советскими агентами во время войны. Шпионы были в казначействе, Госдепартаменте, проекте «Манхэттен» и даже Управлении стратегических служб. Также был обнаружен неустановленный советский агент, прозвище Гомер, обосновавшийся в вашингтонском посольстве в 1945 году и передававший секреты. Информацию сразу сообщили главе отделения МИ-6 в Вашингтоне, Киму Филби, который, в свою очередь, передал ее Бёрджессу^[688].

Несколькими неделями ранее дешифровальщикам удалось прочитать сообщение от июня 1944 года, сузившее количество возможных Гомеров. Расследование предположило, что Гомер – один из двух человек: Пол Гор-Бут или Дональд Маклин. Филби сразу проинформировал русских, и были приняты меры по предупреждению Маклина и выводу его из-под удара^[689].

Хотя ни Бёрджесс, ни Филби пока не были заподозрены в шпионаже, странствия Бёрджесса по вашингтонским барам и общественным туалетам привлекли внимание инспектора Роя Блика из вашингтонской «полиции нравов», который взял его под наблюдение. Бёрджесс был замечен с потрясающей платиновой блондинкой и в компании русских, обедавших в вашингтонском ресторане «Старая балалайка». А в это время приехавший в Америку Валентин Вивиан, теперь инспектор по безопасности SIS, предупредил Филби, что его связь с Бёрджессом по меньшей мере неразумна^[690].

Разочарование Бёрджесса политическими событиями быстро прогрессировало. В середине января он написал Питеру Поллоку, дав инструкции обналичить некоторые чеки, которые он ему послал: «Сейчас жизнь, конечно, не ад. Но она настолько убийственна в своих официальных аспектах, я имею в виду американскую политику, что привела бы в ужас даже тебя. …Выдержим ли мы? Или сойдем с ума?»^[691]

Впоследствии, повествуя о своей жизни в Вашингтоне, Бёрджесс говорил об «ужасном опыте, который я получил в посольстве в Вашингтоне, отвратительном и невежественном раболепстве перед Госдепартаментом, о котором я уже рассказывал, и осознании того, что такой и будет жизнь в течение следующих двадцати лет. Я бы не возражал против работы все это время в Форин Офис. Но я знал, что это невозможно. Все должны послужить в разных заморских миссиях. Причем вашингтонское посольство считается одним из лучших. Тогда какими же можно представить себе все остальные?»^[692]

Журналист, несколько раз встречавший его той весной, вспоминал, что Бёрджесс «очень много пил, но как-то умел держаться. Он мог выпить подряд шесть хайболов и не казаться пьяным». Он утверждал, что, хотя Бёрджесс употреблял необычно много крепкого алкоголя, на его поведении это не сказывалось. …Бёрджесс был «неугомонным и возбужденным», он чувствовал, что Соединенные Штаты обречены из-за неправильной политики в восточных делах… Бёрджесс имел свободные манеры и, казалось, отчаянно искал друзей. Журналист подчеркивал, что Бёрджесс выглядел непрезентабельно, отмечая, что он никогда не носил шляпу, его волосы были всегда спутанными, а ногти – грязными. …Бёрджесс любил водить свой автомобиль с откидным верхом, причем держал его открытым даже зимой, и создавать много шума. Он также упоминал, что Бёрджесс всегда мерил шагами комнату, когда говорил, и вообще был очень неудобной личностью. …Также он выразил мнение, что было бы интересно с психологической точки зрения определить причину экспансивности Бёрджесса и его открытого бунта против условностей^[693].

Этот же журналист вспоминал, что «Бёрджесс посчитал факт инициированного конгрессом расследования против гомосексуалистов личным оскорблением». А его встречи с Бёрджессом были скучны, поскольку он мог говорить только о Китае, США и его автомобиле «линкольн-континенталь». Также он поведал, что, пригласив его на обед, Бёрджесс «оградил машину двумя знаками, обозначающими погрузочную зону и запрещающими парковку, сказав, что ему не следует беспокоиться из-за неправильной парковки, поскольку он дипломат»^[694].

Бёрджесс приближался к сорокалетнему рубежу, оставаясь вторым секретарем посольства и понимая, что его карьера в Форин Офис остановилась. Он и посол ненавидели друг друга. Бёрджесса постоянно перебрасывали с одной работы, не представляющей никакого интереса, на другую, и в конце концов, к его огромному негодованию, ему было поручено курировать стипендию Джорджа Маршалла. Диабет вызывал потерю зрения, а зависимость от алкоголя постоянно усугублялась. Крестовый поход против коммунизма сенатора Джо Маккарти был в полном разгаре, и Бёрджесса доводила до истерики идентификация Макартуром коммунизма и гомосексуализма. Он также не признавал внешнюю политику Америки. Нарушения режима безопасности продолжались. Жалобы на его небрежность следовали друг за другом. Создавалось впечатление, что Бёрджесс стремился к увольнению.

Коллеги всячески старались его избегать. Пэтси Джеллико вспоминает, что он всегда был посыпан перхотью и «всеми силами стремился произвести впечатление. Он знал всех и постоянно об этом говорил. …Его не любили, потому что он старался быть великим. Он упоминал о высокопоставленных знакомых, чтобы придать себе важности. …Он всех раздражал… и всегда делал гнусные предложения»^[695].

Алан Дэвидсон, личный секретарь посла Оливера Франка, впервые встретил Бёрджесса, когда он пришел в Форин Офис в 1948 году и служил в северном департаменте. Дэвидсон иногда встречался с Бёрджессом, чтобы выпить с Пэтом Грантом, личным помощником посла. Как-то раз весной 1951 года Дэвидсону позвонили и сообщили, что в кабинете Бёрджесса пожар. Охранники войти не могли, но из-под двери шел дым, и на стук никто не отвечал. Дэвидсон сказал охране ломать дверь. Дверь оказалась крепкой, и они пытались ее сломать довольно долго, прежде чем она неожиданно открылась изнутри. Появившийся на пороге Гай «выглядел слегка возбужденным и заявил, что жег некоторые бумаги. Ему казалось совершенно нормальным сжигать личную переписку. О, Гай всегда совершал безумные поступки. Такой у него был характер»^[696].

Глава 29. Домой

В феврале «Цитадель», военный колледж в Чарлстоне, Южная Каролина, принимавший на ежегодное трехдневное заседание Юго-Восточный региональный клуб международных отношений, попросил британское посольство направить оратора. Бёрджесс, единственный свободный чиновник, имевший не обходимый опыт, был отправлен после того, как назначенный оратор выбыл. Он уехал в Чарлстон на машине утром в среду, 28 февраля. Ему предстояло совершить путешествие протяженностью более 500 миль. Его сопровождал юный черный гомосексуалист по имени Джеймс Тёрк, который раньше служил в военно-воздушных силах, а теперь стал, по сути, бродягой, не имеющим определенного места жительства. Иногда он работал на дилера подержанных автомобилей в Нью-Джерси, которого Бёрджесс знал^[697].

В 20 милях от Вашингтона, в Вудбридже, Виргиния, Бёрджесс был остановлен полицией за то, что ехал со скоростью 90 миль в час. Учитывая его дипломатический иммунитет, полицейские отпустили его с предупреждением. Через 60 миль его снова остановили – это было в Эшленде, Виргиния, к северу от Ричмонда – за езду со скоростью 80 миль в час при попытке обогнать военный конвой. И снова полицейские обошлись предупреждением. После Ричмонда Бёрджессу пришлось задержаться, чтобы выполнить мелкий ремонт. Далее за руль сел Тёрк, поскольку Бёрджесс выпил пива. Бёрджесс сказал своему приятелю, что тот может превышать скорость, потому что он уже опаздывает в Чарлстон. В пяти милях к югу от Питерсберга машину остановили в третий раз за езду со скоростью 80 миль в час при разрешенной скорости 60 миль в час. Когда Тёрк передал полицейскому права, вмешался Бёрджесс и сказал, показав полицейскому паспорт и права: «Я дипломат, а мистер Тёрк – мой шофер. Мы оба защищены дипломатическим иммунитетом»^[698].

Патрульный, Сэм Мелличамп, из полиции Виргинии, не был убежден в том, что шофер дипломата тоже обладает иммунитетом. Равно как и местный мировой судья Петерсберга, Дэвид Лайон, установивший штраф в размере 55 долларов. Проведя 90 минут в полицейском участке, Бёрджесс был вынужден искать банк или отель, где можно было бы обналичить чек. Деньги были уплачены, и пара продолжила свой путь. Они провели ночь в грязном мотеле на окраине Чарлстона, и Бёрджесс посадил своего спутника на автобус в Ричмонд – тот ехал на автомобильный аукцион. Согласно воспоминаниям Тёрка, у Бёрджесса было «несколько камер, одна – как те, что используют газетчики, другая – кинокамера». Бёрджесс утверждал, что ему необходимо сделать несколько фотографий в окрестностях Чарлстона, «где США приобрели участок земли, чтобы создать водородную бомбу». Тёрк также отметил, что в отделении для перчаток машины Бёрджесса был пистолет»^[699].

Этим все должно было кончиться. Но пока Бёрджесс искал деньги для штрафа, Тёрк дал письменное показание, что это было уже третье превышение скорости за день и Бёрджесс все время подгонял его. Этот документ со временем попал на стол к губернатору Виргинии, а оттуда – к британскому послу. Тем временем, не зная, что маховик уже начал крутиться, Бёрджесс посетил отель в историческом центре Чарлстона и продолжил путь на юг.

Эмили Рузвельт снабдила Бёрджесса рекомендациями к самым разным высокопоставленным американцам, которые с готовностью принимали его. Ее родственник Бенджамин Киттредж лично повез его на экскурсию по «болотному саду» площадью 163 акра, который он создавал сорок лет. В качестве благодарности пьяный Бёрджесс рухнул в пьяном бесчувствии на дно его лодки и еще окончательно не протрезвел, когда в 5:30 вечера прибыл в общий зал «Цитадели», где его посадили во главе стола вместе с чиновниками из Госдепа, университетскими профессорами и дипломатами из разных посольств^[700].

Ровно в 7:15 Бёрджесс начал свою речь перед двумя сотнями слушателей. Ее тема – «Британия: партнер для мира». В ней он защищал признание Британией коммунистического Китая. «Мы считаем, что, если будем поддерживать отношения, по крайней мере одна нога Запада будет стоять у дверей Китая. Мы еще не готовы к разрыву с Китаем и, возможно, втягиванию мира в третью мировую войну. Мы осуществляем сдерживающие действия»^[701]. Большая часть его речи была посвящена обличению американской внешней политики и, в первую очередь, отказу США признать коммунистический Китай. Утверждают, что он постоянно задавал вопрос: «Как красный цвет может стать желтой гибелью?» Выручило то, что он говорил неразборчиво и большая часть его речи осталась непонятой. Его проводили вежливыми аплодисментами. Когда начал выступление следующий оратор, Бёрджесс откинулся на спинку стула и заснул^[702].

На следующий день Эмили Фишберн Уэйли, племянница Эмили Рузвельт, устроила для Бёрджесса тур по Чарлстону, включавший долгий ланч в лучшем ресторане города. Она нашла Гая очаровательным и эрудированным собеседником и с нетерпением ждала возможности познакомить его со своим мужем, но, когда она тем же вечером подошла к нему на вечеринке с коктейлями, устроенной в его честь другой местной знаменитостью, он тупо взглянул на нее, не в силах понять, кто она такая. На следующий день она показала ему кипарисовые сады Южной Каролины, в составе которых около 80 акров болот. Пока лодка плыла по черной воде, Эмили объясняла Бёрджессу, как устроены сады. Она заметила, что его голова постепенно опускается на грудь, и вскоре он заснул. …Его так и оставили на островке, крепко спящим в плоскодонке^[703].

Бёрджесс уверенно двигался по пути саморазрушения, чему в немалой степени способствовала его тяга к спиртному и диабет. Через Филби Бёрджесс 16 марта получил приглашение на вечеринку в дом Кермита Рузвельта, офицера ЦРУ и внука президента Теодора Рузвельта. Среди гостей были: Франклин Д. Рузвельт-младший, сын Франклина Делано Рузвельта, британский военный атташе, и супруга Уолтера Беделла Смита, директора ЦРУ. Бёрджесс сразу же ввязался в спор с Рузвельтом о корейской войне, причем спор едва не перешел в рукопашную и мужчин пришлось развести по разным углам. Рузвельт был в такой ярости, что на следующее утро рассказал об этом споре Аллену Даллесу, заместителю директора ЦРУ. Оказалось, что Даллес уже все знает от своего шефа, Беделла Смита.

Тем временем Джон Бэттл, губернатор Виргинии, написал Джону Симмонсу, главе протокольного отдела Госдепа, приложил свидетельство Тёрка. Он пожаловался на грубое нарушение Бёрджессом правил дорожного движения, которое могло закончиться трагедией. Мистер Бёрджесс заявил о дипломатическом иммунитете для себя и своего шофера и даже пригрозил задержавшим его офицерам^[704]. Поскольку посол Оливер Франк до 28 марта был в Лондоне, Госдеп не торопился и переправил документы в посольство только 30 марта. Франк немедленно обратился в Форин Офис.

Бёрджесс, находившийся в Чарлстоне – он проводил недельный отпуск с матерью, – ничего об этом не знал. Он вел себя в высшей степени пристойно, ограничивал себя в выпивке – возможно, стыдился своего поведения во время предыдущего посещения города, но, скорее всего, его сдерживало присутствие матери. Миссис Рузвельт нашла его «спокойным, безмятежным и веселым. …Он хорошо выглядел и не выказывал ни малейшего напряжения. Он сказал, что обратился в Форин Офис с просьбой освободить его от работы в посольстве»^[705].

В субботу, 14 апреля, Бёрджесс вернулся в Вашингтон и немедленно был вызван к послу. В среду, 18 апреля, через два дня после его сорокового дня рождения, посольство уведомило Госдеп, что Бёрджесс отозван. Он был временно отстранен от работы и должен был предстать перед дисциплинарной комиссией с перспективой отставки или увольнения. Франк доложил в Форин Офис, что работа Бёрджесса «является неудовлетворительной, что в его повседневной деятельности отсутствует глубина и уравновешенность и что он неоднократно получал замечания за то, что оставлял без присмотра секретные документы»^[706].

Если Бёрджесс планировал этот отзыв, как утверждают многие авторы, он сделал хорошую мину при плохой игре, ворвавшись в кабинет Гринхилла, «кипя от ярости». Гринхилл писал: «Позже он постарался сгладить накал страстей, сказав, что сожалеет лишь об одном – ему будет трудно объяснить происходящее друзьям в Лондоне. Рассказывать о неудачах всегда неприятно»^[707].

Общепринятому мнению о том, что Бёрджесс намеренно устроил свое возвращение, противоречит лишь случайное замечание Тёрка (о котором Бёрджесс не знал) о предыдущих нарушениях правил дорожного движения. Это замечание стало последним гвоздем в крышке гроба. Инцидент с нарушениями скорости также стал последней каплей, переполнившей чашу терпения его коллег в посольстве. Плохая репутация Гая, всегда следовавшая за ним по пятам, теперь его настигла. Как писал Роберт Сесил, «ни любовь к быстрой езде, ни склонность Бёрджесса к случайным гомосексуальным связям не были ни для кого новостью. Просто тот день оказался для него неудачным»^[708].

Как-то утром весной 1951 года, согласно одному из отличающихся друг от друга рассказов об этом эпизоде, Майкл Стрейт выезжал из посольства на своей машине, когда увидел человека, тщетно пытавшегося остановить такси, которые проносились мимо него. Это был Бёрджесс.

«Он сел рядом.

– Вы можете подбросить меня в центр? – спросил он. – Я потерял машину. Точнее, ее у меня забрали.

Стрейт утверждал, что был удивлен и возмущен, узнав, что его кембриджский сверстник с октября находился в Вашингтоне.

– Ты сказал мне, что собираешься уйти из Форин Офис. Ты дал мне слово.

– Разве? Возможно»^[709].

Стрейт еще сильнее забеспокоился, узнав, что Бёрджесс занимается в посольстве дальневосточными делами. В октябре южнокорейские и американские войска пересекли 38-ю параллель и начали продвижение к реке Ялу, где их встретили крупные силы китайцев. Он сказал Бёрджессу, что тот знал о планах наступления в Северную Корею, и, вероятно, сообщил информацию в Москву, откуда ее передали в Пекин. Если так, Бёрджесс стал причиной гибели множества американских солдат. В свою защиту Бёрджесс заявил, чтобы этих планах знали все, включая китайцев. Стрейт не был убежден.

«– Сейчас мы в состоянии войны. Если ты не уберешься подальше от правительства в течение месяца, начиная с сегодняшнего дня, клянусь, я обращу все это против тебя.

Гай улыбнулся и вылез из машины.

– Не беспокойся, – сказал он. – Я как раз собираюсь отплыть в Англию и, как только прибуду туда, подам в отставку»^[710].

Понятно, что эта встреча могла состояться только после увольнения Бёрджесса в апреле. Стрейт утверждал, что не знал о пребывании Бёрджесса в Вашингтоне до «случайной» встречи в марте, не с Бёрджессом, а с бойфрендом Бланта по имени Джон Блейми. Тот ехал в Вашингтон, и Блант воспользовался возможностью и передал Бёрджессу экземпляр своей последней книги The Nayion’s Pictures. Бёрджесс заявил Блейми, что не имеет времени с ним встретиться, и Майкл Стрейт поужинал с Блейми, и книга не попала к адресату^[711]. Согласно Модину, не может быть сомнений в том, что в книге было послание для Бёрджесса – предупреждение, чтобы он как можно скорее покинул Соединенные Штаты^[712].

В течение последних недель пребывания в посольстве Бёрджессу поручались самые нудные задания, такие как составление ответов на шквал возмущенных писем в посольство после того, как Трумэн 11 апреля уволил генерала Макартура, якобы под давлением британцев. Гринхилл писал: «Он сидел погруженный в тягостные размышления среди переполненных пепельниц. Спустя много дней он написал личное письмо Дональду Маклину, главе американского департамента в Форин Офис, в котором проанализировал корреспонденцию»^[713].

Большая часть дня Бёрджесса проходила в визитах в кабинеты других коллег, чтобы высказать свои жалобы, или в хождении взад-вперед по библиотеке посольства. Глава службы безопасности Фрэнсис Томпсон «старался наблюдать за ним и пришел к выводу, что Бёрджесс испытывает сильное умственное напряжение. Возможно, у него даже есть признаки безумия. Слишком уж эксцентричным являлось его поведение. Хотя его поведение никогда не могло считаться нормальным, поскольку у него напрочь отсутствовали даже самые элементарные социальные навыки»^[714].

На третьей неделе апреля он совершил короткое путешествие в Нью-Йорк, где встретился с У.Х. Оденом, а в субботу 28 апреля Бёрджесс покинул Вашингтон навсегда. Той ночью он написал Поллоку: «Какими бы ни были причины твоего молчания, я не мог не написать это письмо. Слава богу, я возвращаюсь в Англию. «Квин Мэри» отплывает 1 мая. Не знаю, когда она прибывает, но ты сможешь это узнать. Думаю, существует высокая вероятность войны, и если да, то очень скоро. Поэтому я рад возвращению. …Это место смердит»^[715].

Накануне вечером в шумном ресторане он и Филби обсуждали план вывода Маклина. «Бёрджесс не выглядел довольным, и я не знал, о чем он думает.

– Не уходи, – сказал Филби, когда на следующее утро вез Бёрджесса на железнодорожный вокзал»^[716].

Бёрджесс провел несколько дней в Нью-Йорке – в состоянии постоянного опьянения – с Аланом Маклином. Вечером перед отплытием была устроена прощальная вечеринка для нескольких друзей. Там был и Норман Люкер, работавший на Би-би-си в Рокфеллеровском центре. Позже Люкер писал: «Вечером, большая часть которого была посвящена музицированию для гостей, современная политика не обсуждалась. Только далеко за полночь Бёрджесс все же упомянул о ней. Он сказал, что никогда не забудет этот вечер в кругу друзей. Он считал, что война неизбежна и, вероятно, начнется в течение десяти дней. Поскольку он был немного пьян, это замечание не произвело на меня впечатления. Однако он считал это важным и повторил при свете дня, будучи абсолютно трезвым, на следующее утро»^[717].

Бёрджесс пил, но это не мешало ему думать, и он спросил Люкера, может ли позаимствовать у него «звуковое зеркало» – в то время так называли магнитофоны, – чтобы записать свои впечатления о Черчилле для потомков. Дэвид Бринли, друг Бёрджесса, вспоминал: «Он начал рассказывать нам об интервью, которое, по его утверждению, провел с Черчиллем. Он подражал голосу Черчилля, и это было очень забавно. …Он говорил больше получаса. А потом он запел. Он был расслабленным, но не пьяным – ни в коем случае»^[718].

Люкер был удивлен, когда Бёрджесс, покинувший вечеринку только около трех часов ночи, на следующий день явился к нему еще до ланча. Его пароход отплывал в три часа. Он попросил еще раз прослушать пленку, на случай если там есть что-то непотребное. Когда дело было сделано, Бёрджесс сказал: «Вот и хорошо. Это интересная история и хорошая запись. Мне хотелось бы получить ее копию». После этого он сел в ожидавшее его такси.

Было ли это дорогое для него воспоминание о важном моменте в жизни? Или запись имела большее значение, являясь осторожным напоминанием о высоких связях Бёрджесса?^[719]

Глава 30. Назад в Британию

Большую часть пятидневного путешествия через Атлантику Бёрджесс пил. Обстановку оживлял лишь его молодой приземистый спутник по имени Бернард Миллер, который, как позже утверждал Бёрджесс, руководил прогрессивным театром, расположенным за пределами Бродвея. Он вышел в Шербуре^[720].

Бёрджесс прибыл в Саутгемптон 7 мая. Его встретил Энтони Блант. Они вместе вернулись в квартиру Бланта возле института Курто, и Бёрджесс передал ему все, что узнал Филби о поисках Гомера и выводе Маклина. На следующий день – это был вторник 8 мая – Блант встретился с Модиным и сообщил, что Маклин вот-вот будет разоблачен. Центр отреагировал незамедлительно. Сообщение было ясным и недвусмысленным. «Мы согласны на организацию перехода Маклина. Мы примем его здесь и обеспечим всем необходимым, если он хочет завершить это»^[721].

Тем временем Бёрджесс отправился в Беркшир навестить Горонви Риса и привез подарки, в том числе два ковбойских костюма со шляпами и пистолетами, джинсы, а также пластиковый тазик для стирки. Он настоял, чтобы миссис Рис испытала этот тазик на прочность, проехав по нему на машине. Качественное изделие вернулось в первозданную форму. Он также с радостью встретился с полосатым котом Рисов, Бёрджессом^[722].

Рис посчитал, что Бёрджесс находится в лучшей физической форме, чем был до отъезда. «Его костюм был отглаженным, носовой платок чистым, даже ногти были почти чистыми. …Он был весел, дружелюбен и возбужден – таким я его давно не видел.

…Но вместе с тем было ясно, что он взволнован, словно пытается справиться с сильным давлением»^[723].

Бёрджесс рассказал о своей тревоге относительно американской внешней политики, об угрозе маккартизма и войны и о том, что Форин Офис этой угрозы не видит. Он показал написанный им анализ американской политической позиции, который посол Оливер Франк запретил отправлять в Лондон, но теперь он обязательно покажет его главе дальневосточного департамента и бывшему государственному министру иностранных дел Кеннету Янгеру.

«Неожиданно у меня появилось неприятное чувство, что я разговариваю с лунатиком. Раньше такого не было, несмотря на то что его поведение зачастую бывало чудовищным. Он всегда очень четко понимал деятельность английской социальной и бюрократической системы. Теперь, казалось, он желал все это отбросить, но зачем? Это я не мог понять, как ни пытался»^[724].

Но действительная цель визита Бёрджесса стала ясна. Он хотел сделать так, чтобы Рис придержал язык, и добился этого, воззвав к лояльности бывших апостолов, к мнению, что друзья дороже страны. Тем вечером два друга пошли к реке, выпили пива в местном пабе, и Бёрджесс поведал Рису, что он отстранен и, возможно, будет уволен со службы^[725].

На следующее утро он добросовестно явился в департамент персонала Форин Офис, где ему предложили подумать об отставке. На обдумывание ему дали неделю или две, что подтверждает докладная записка тогдашнему министру иностранных дел Герберту Моррисону. «Вопрос о возможности его увольнения не поднимался. Все надеялись, что он добровольно подаст в отставку. Если он откажется, следующим шагом, вероятно, станет созыв дисциплинарной комиссии, решение которой будет представлено вам на утверждение»^[726].

Тем вечером Бёрджесс вернулся на Бонд-стрит и состоялось его воссоединение после десятимесячной разлуки с Джеком Хьюитом.

«Когда я пришел домой, Гай был уже там. Он выглядел моложе и здоровее, чем до отъезда в Америку. Он подарил мне легкий летний костюм, который купил для меня в Нью-Йорке. Он был в прекрасной форме и счастлив, что вернулся домой. Я приготовил для нас еду. Он попросил меня сделать кеджери. Мы ели и разговаривали. Впрочем, говорил в основном он, а я слушал…

Распаковывая вещи, я нашел в багаже толстую пачку банкнотов.

– Что это? – спросил я.

– Я привез это из Америки для друга.

– Жаль, – сказал я. – Мы бы нашли им применение. Нужно оплатить счет за телефон, да и счет за электричество скоро пришлют.

– Это не мои деньги, – сказал он.

На этом разговор закончился. А я подумал о других случаях, когда находил у него крупные денежные суммы. …Он никогда не объяснял, откуда у него появляются эти таинственные деньги»^[727].

Все, с кем Бёрджесс встречался в течение следующих нескольких дней, отметили его предчувствие начала войны и его антиамериканский настрой. Сирил Коннолли столкнулся с ним на улице. «Он вел себя в своей обычной манере – то брюзжал, то шутил. …Судя по всему, он был в полном порядке, очень веселый и оживленный. Гай явно был счастлив вернуться в Лондон. И сразу заговорил о том, что американцы спятили и настроены на войну»^[728].

Квентин Белл, встретившийся с ним за ланчем в Реформ-клубе, отметил, что тот выпил семь порций джина и имбирного эля. Удивительно, но «он остался на своих ногах и говорил вполне разумно – или, по крайней мере, связно. Он только что вернулся из Вашингтона, округ Колумбия. Он высказал свою ненависть к американцам в высшей степени энергично, и, хотя я тоже не одобряю их политику, я был потрясен его грубостью и ожесточенной злобой. Вскоре он перестал убеждать и развлекать меня, и я сразу ушел»^[729].

В том месяце Дики Левен часто виделся с ним.

«Он часто приезжал в Реформ-клуб по утрам, небритый и одетый как бродяга, но при этом никогда не забывал галстук старого итонца. Однажды я сидел за столиком с Бёрджессом и Блантом, когда Бёрджесс сказал Бланту:

– Ты должен помочь мне продать кое-какие картины.

Блант взглянул на Бёрджесса, словно на безумца, и ответил:

– Принеси их в клуб, и я посмотрю, что можно сделать. – После этого он неожиданно добавил: – И ради бога, перестань твердить о своих проблемах, я все устрою…

Гай как-то съежился и попросил меня пойти к нему в квартиру вместе с ним».

Видя, что Бёрджесс расстроен, Левен согласился. Но когда они вошли в квартиру, Гай, вспоминает он, «погладил меня по ногам и попытался ухватиться за мой пенис». Левен хотел уйти. Бёрджесс немедленно извинился, но объяснил свой поступок довольно-таки своеобразно. Он сказал: «Я могу совратить любого мужчину или женщину, если захочу. Я всегда мог переспать с тем, с кем хочу». После этого он стал показывать Левену письма «друзей», каких именно – точно не известно. Если верить Левену, Энтони Иден писал: «Дорогой Гай, мне очень жаль, что ты нездоров. Сообщи мне, когда поправишься, и мы насладимся еще одним совместным ужином». Было письмо и от Черчилля. «Дорогой Гай, я с сожалением услышал о вашей болезни. Пожалуйста, свяжитесь со мной, когда вам станет лучше». Еще там было письмо от Луиса Маунтбаттена. «Дорогой Гай, Брайану и мне не хватает твоего общества. День, когда мы снова встретимся, будет счастливым. Да благословит тебя Бог! Поправляйся!»

Левен согласился купить две картины за 52 фунта, и на следующее утро Бёрджесс доставил их в Реформ-клуб. Он больше не вспоминал об этом эпизоде до тех самых пор, как к нему в 1972 году явилась некая миссис Римингтон из МИ-5, чтобы расспросить о связях с Бёрджессом^[730].

Осознав, что у него нет будущего в Форин Офис, Бёрджесс попытался найти работу. Он пригласил на ланч в Реформ-клуб Майкла Берри, объяснил, что его будущее в Форин Офис представляется в высшей степени неопределенным, и поинтересовался, не найдется ли для него работа в «Дейли телеграф» в качестве дипломатического или разъездного корреспондента. Берри вспоминал: «Гай дал мне прочитать документ с грифом «Совершенно секретно». Поступок типичный для Гая. Это был отчет, который он сделал для посла в Вашингтоне, о состоянии общественного мнения в США по тому или иному вопросу. Но документу так и не был дан ход. Прочитав его, я был возмущен. Его произведения стали какими-то нечистоплотными. Сам он таковым не был, в отличие от его трудов». Пожалев его, Берри пригласил Бёрджесса к себе на ужин 29 мая, чтобы обсудить перспективы^[731].

Приоритетной для Бёрджесса была встреча с Маклином, и они условились встретиться в Форин Офис. Они долго разговаривали, сидя на диване в коридоре, опасаясь, что его кабинет могут прослушивать. После этого Маклин пригласил Бёрджесса на ланч в Реформ-клубе, но там оказалось очень много народу, и они зашли в другой любимый Бёрджессом клуб – RAC.

«Как только мы встретились, Дональд сказал: «У меня большие неприятности. За мной следят. – Маклин указал на двоих молодых людей, следовавших буквально по пятам. Они позвякивали монетами, как это часто делают полицейские, и явно чувствовали себя неловко, следя за высокопоставленной личностью. – Идиоты, – буркнул он с откровенным презрением. – Они так неуклюжи, что их такси недавно врезалось в бампер моей машины. …Именно тогда я впервые увидел эти рожи. После этого они привлекли еще пару сыщиков»^[732].

По мнению Дика Уайта, наблюдатели из А4 – отдела наблюдателей МИ-5 намеренно засветились. Это было своего рода психологическое давление на Маклина. Патрик Рейли, встретивший Маклина в Сент-Джеймс-парке, отметил: «Человека, следившего за ним, было очень легко выявить»^[733]. Такова была политическая линия или в МИ-5 не хватало опытных наблюдателей – неясно.

Благодаря прослушиванию телефонных разговоров Маклина Кэри-Фостер знал, что Бёрджесс связался с ним сразу – как только вернулся из Вашингтона. Потом их часто видели вместе. Он предложил МИ-5, чтобы Бёрджесс был тоже взят под наблюдение^[734].

Центр приказал Бёрджессу уходить, но тот не желал, поскольку его жена Мелинда ждала их третьего ребенка. Потом он заявил, что не может ехать один, и Бёрджесс на встрече с Модиным получил приказ сопровождать его часть пути. Это решение, не продуманное самым тщательным образом московским Центром, имело судьбоносные последствия не только для Бёрджесса, но и для Филби^[735].

Кембриджские шпионы знали, что должны действовать быстро. Филби видел телеграмму, посланную представителю МИ-5 в посольстве Джеффри Патерсону, с просьбой прояснить «технические моменты, касающиеся оригинальной телеграммы Гомера, допросив шифровальщика, дежурившего в тот день 1944 года в посольстве и до сих пор работающего там. Было указано, что ответ необходимо дать до 23 мая, поскольку на следующий день намечалась встреча»^[736].

Вывоз поездом или самолетом был невозможен, поскольку Маклин был в списке особого внимания, да и фальшивые документы невозможно было изготовить быстро. Модин, которому было поручено организовать переброску агента, рассчитывал, что «к Лондону может подойти русская субмарина и увезти Маклина в Советский Союз. Но это вряд ли было выполнимо. Катер мог доставить двоих мужчин с английской территории до французской границы, но что будет во Франции? Мы не знали»^[737].

Или Модин, или Блант в конце концов пришли к выводу, что есть еще суда – на которых чиновники и бизнесмены любят развлекать своих любовниц, – выходящие без паспортного контроля из портов Южной Англии и идущие вдоль французского побережья, заходя во французские порты, такие как Сен-Мало, за покупками. Это было превосходное решение.

Маклина провожали на вокзал Виктория и Чаринг-Кросс каждый день, хотя он старался выбирать разные маршруты домой в Тэтсфилд, Кент. Но Модин понимал, что МИ-5 не может начать полномасштабную операцию по слежке за домом объекта – «Бейконшоу», не рискуя быть обнаруженными. «В поезде тоже Маклин знал всех пассажиров в лицо. Они годами ездили на одном и том же поезде в офисы и домой. Преследователь будет непременно замечен, тем более на такой маленькой станции, как Тэтсфилд. Маклин никогда не ходил домой со станции пешком – всегда ездил на машине. МИ-5 могла послать за ним человека раз или два, но уж точно не каждый день»^[738]. Меры по противодействию средствам наблюдения противника доказали правоту Модина. И был окончательно выработан план 17 мая инструкции по побегу Маклина были направлены в Лондон^[739].

Наблюдение МИ-5 и прослушивание телефонных разговоров Маклина – в телефоне в «Бейконшоу» был микрофон, с помощью которого разговор передавался в штаб МИ-5 в Леконфилд-Хаус в режиме реального времени, – выявили Бёрджесса как контакт Маклина и теперь за ним тоже следили. Согласно одному из донесений А4: «У Гая Бёрджесса, судя по всему, что-то на уме, и он явно глубоко обеспокоен. Он заказывает большой стакан джина – его любимого напитка – и несколько минут ходит взад-вперед по бару, заливая в горло чистый спирт, после чего выходит на улицу, переходит в другой бар и там повторяет то же самое представление. На улице он нередко демонстрирует нерешительность. Создается впечатление, что он пребывает в смятении. Что касается Курзона [Маклина], между этими двумя существует нечто вроде заговора. В баре невозможно услышать, о чем они говорят. Представляется вероятным, что Бёрджесс излил душу Курзону, так как последний не показывает никаких нормальных эмоций, когда они вместе»^[740].

В четверг 15 мая в кабинете сэра Уильяма Стрэнга, постоянного заместителя министра, было окончательно решено задержать Маклина^[741]. Впоследствии Гай Лидделл записал в своем дневнике: «Я имел встречу по делу Маклина с Диком, Джеймсом Робертсоном и Марином. На ней они обозначили мне положение, которого удалось достигнуть, и дальнейшую программу, которая должна завершиться допросом Маклина. Единственное интересное мероприятие – визит Маклина в Музей Виктории и Альберта, где он встретился с Питером Фладом, известным членом подпольной группы Бергера. По какому именно вопросу Маклин встречался с Фладом, выяснить не удалось, но представляется очевидным, что они хорошо знакомы. Маклин явно сильно пьет»^[742].

В понедельник 21 мая группа из МИ-5 снова собралась в кабинете Стрэнга. Глава МИ-5 сэр Перси Силлитоу стремился сохранить хорошие отношения с ФБР, особенно после ущерба, нанесенного делом Фукса, и желал подробно информировать главу ФБР Гувера о планах МИ-5. Глава контрразведки Дик Уайт настаивал, что следует подождать еще немного. Маклин может сломаться и выдать себя сам. Никто из них не знал, что Маклин сказал русским: если его арестуют и допросят, он сознается.

В среду 23 мая Роберт Маккензи, заехавший из Вашингтона в Лондон по пути на конференцию в Париже, позвонил Лидделлу и Уайту и сказал, что приготовления к допросу Маклина слишком затянулись. «Судя по тому, что я слышал, Маклин вот-вот сломается. Его надо быстрее брать и вытянуть из него правду, не прибегая к бессмысленной дипломатии в лайковых перчатках»^[743].

Наконец в четверг, 24 мая, все детали плана были телеграфированы Киму Филби в Вашингтон. «Я вроде бы вспоминаю, что какая-то стычка с ФБР вызвала в последнюю минуту задержку, – писал Патрик Рейли. – Согласно указанию Стрэнга, допрос должен был состояться в понедельник 28 мая или в другой день на этой неделе»^[744].

Тем не менее расписание оставалось гибким. Британская разведка не хотела светиться на суде с шифровками «Веноны», поэтому нужно было или застать Маклина во время встречи с русскими кураторами, или получить его признание. Силлитоу рассчитывал лично проинформировать Гувера во время пребывания в Вашингтоне в начале июня.

Мелинде Маклин на второй неделе июня предстояло кесарево сечение – считалось, что это даст возможность обыскать их дом, пока Дональд будет на работе. В МИ-5 еще не знали, что план побега Маклина уже готов.

Глава 31. Последняя неделя

В субботу 19 мая был намечен ежегодный обед общества апостолов в Кембридже. По пути Бёрджесс нанес визит своему старому – еще с войны – другу из МИ-5 Кембаллу Джонстону, с которым иногда встречался, сначала в его доме в Вудстоке, что недалеко от Оксфорда, теперь в Хенхэме, Эссекс. Десятилетний сын Джонстона Тимоти запомнил Бёрджесса как «толстого дурно пахнущего неопрятного мужчину, справлявшего нужду за кустом в саду, вместо того чтобы зайти в туалет, как это делают все нормальные взрослые люди»^[745].

В том году Бёрджесс на обеде был одним из ораторов. Тема его речи – «Правда». Хьюит вспоминал: «Он попросил меня сделать некоторые записи, пока он будет излагать свои мысли по этой теме. Он ходил взад-вперед по комнате и говорил. Он сравнил с красотой, сказал, что у каждого свое представление о красоте, разные люди видят красоту по-разному и на одного и того же человека или предмет можно смотреть по-разному. По его мнению, некоторые люди могут назвать то, что они видят, красивым, а другие – то же самое – уродливым. Так же и с правдой»^[746].

Питер Маррис, самый молодой из присутствовавших на обеде, вспомнил, как вечером встретил Бёрджесса. «Когда мероприятие закончилось, меня предложил подвезти до дому Гай Бёрджесс – насколько я понял, он был как-то связан с Форин Офис. В нем было нечто одновременно агрессивное и вкрадчивое, и я почувствовал тревогу. Когда мы доехали до Хэмпстеда, я попросил остановить машину под предлогом, что до моего дома уже совсем близко»^[747].

В понедельник, 21 мая, в Лондон прибыл Бернард Миллер. Бёрджесс несколько раз приглашал его в Реформ-клуб и «Горгулью» и представил своим товарищам, в том числе Джеку Хьюиту. Также ему сказали, что Бёрджесс и Миллер вместе уедут на выходные. Хьюит заметил, что всю неделю Бёрджесс был в странном настроении. Он много курил и опять стал принимать нембутал. «Во вторник у меня был выходной. Утром он позвонил леди Маклин, матери Дональда Маклина, и попросил у нее номер телефона Дональда. Он сказал, что у него есть сообщение для Дональда от его брата Алана, с которым он встречался до отъезда из Америки»^[748].

Во вторник он посетил Томаса и Хильду Харрис. Раньше двери их дома были перед ним закрыты – Хильда его терпеть не могла, но потом ему позволили вернуться. Когда его спросили о Киме Филби, он схватился за голову и воскликнул: «Не говорите мне ничего о Филби! Никто не относился ко мне лучше!» После этого он разрыдался^[749].

Хьюит вспоминал, что в среду он был тоже в странном настроении – то смеялся, то впадал в слезливость.

«Я решил, что это связано с его решением об отставке из Форин Офис. Тем вечером мы ужинали дома. Мы ели копченого угря, которого он купил в Fortnum & Mason, и картофельную запеканку, которую я сам приготовил. Было много красного вина. Неожиданно он сказал:

– Я никуда не пойду с Бернардом в выходные.

– Почему? – удивился я. В какой-то момент я обрадовался, решив, что он попросит меня поехать с ним.

– Мне нужно кое-что сделать. Один из моих старых друзей в Форин Офис попал в беду, и я собираюсь использовать второй билет, чтобы помочь ему уехать на какое-то время.

К этому времени мы уже довольно много выпили. Я спросил:

– Почему ты?

– Потому что никому, кроме меня, он не поверит, – ответил он.

– Ты будешь долго отсутствовать? – спросил я.

– Если все пойдет нормально, я вернусь в понедельник. Но если я решу уехать из Сен-Мало в Париж, я дам тебе знать.

«Фалес» должен был отплыть в пятницу в полночь из Саутгемптона в Сен-Мало и вернуться через Джерси. Неожиданно для самого себя и без всякой причины я сказал:

– Это Дональд Маклин, не так ли?

Он ничего не ответил»^[750].

Утром в четверг 24-го Бёрджесс заказал двухместную каюту на круиз выходного дня в Сен-Мало для себя и Бернарда Миллера, но только Миллер ничего об этом не знал. Он только что вернулся из Франции и не собирался туда возвращаться. К тому же он не был ни гомосексуалистом, ни даже владельцем театра, что недалеко от Бродвея. Он был студент медицинского факультета. Проведя семестр в Университете Женевы, он приехал в Лондон, поскольку Бёрджесс обещал познакомить его с доктором из госпиталя Мидлсекса^[751].

Желая оставить ложный след, Бёрджесс посетил Реформ-клуб и демонстративно просмотрел дорожные карты севера Англии, обсудив достоинства разных маршрутов с одним из служащих. Тот должен был запомнить, что Бёрджесс направляется в Озерный край или в Шотландию. После этого он зашел к своему бывшему учителю истории Роберту Берли, теперь ставшему директором Итона, чтобы попросить совета. По его словам, семья Солсбери попросила его завершить жизнеописание викторианского премьера лорда Солсбери, которое не закончила его дочь, но он сомневается.

– Понимаете, Солсбери был убежденный христианин, – сказал Бёрджесс, – а я до мозга костей агностик. Думаю, это имеет большое значение. Что вы мне посоветуете?

– Единственное, что я могу предложить, – поговорить с теперешним лордом Солсбери. Пусть он решает, – ответил Берли.

Они еще немного поговорили, и Гай ушел^[752].

Еще Бёрджесс нанес ностальгический визит в дом своего детства в Аскоте. Это был его первый визит в этот дом после того, как его мать десять лет назад его покинула. В нем почти ничего не изменилось. И даже у входа до сих пор можно было увидеть шнурки колокольчиков, протянутых из комнат Найджела и Гая. Он прогулялся по дому, расписался в книге посетителей и ушел^[753]. Затем он повидался с Питером Поллоком, который оставил свой «роллс-ройс» припаркованным у квартиры Бёрджесса, и позвонил С. Спендеру, пожелав очень срочно поговорить с У.Х. Оденом, который находился у него. Наташа Спендер объяснила, что его нет, и Бёрджесс обещал перезвонить.

Вечером он встретился с Фанни Карби. Ей он сказал, что начал учить русский язык, что должно помочь ему получить работу дипломатического корреспондента в «Дейли телеграф»^[754]. Хьюит тем вечером был приглашен на ужин. Он вернулся около 10 часов и услышал, что Бёрджесс с кем-то спорит. «Я остановился к двери Гая и услышал, как он с кем-то спорит. Гай говорил по-французски. Его собеседник отвечал на том же языке, но явно не был ни англичанином, ни французом. Поскольку спор был яростным и грозил перерасти в драку, я постучал и спросил Гая, не нужна ли ему помощь. Он ответил, что не нужна. …Больше я ничего не слышал. А вскоре его гость ушел»^[755].

Позже Хьюит писал: «В пятницу, 25-го, я, как обычно, около 8 часов утра приготовил чай и отнес ему. Он был один – лежал в кровати и читал. Шторы были задернуты, горела настольная лампа, пепельница была переполнена. Я понял, что у него была одна из частых в последнее время бессонных ночей. Я раздвинул шторы, вытряхнул пепельницу, взбил подушки, поцеловал его в лоб и сказал, что мы увидимся позже. Он ничего не ответил»^[756].

Все утро Бёрджесс обзванивал старых друзей. Он снова сделал попытку переговорить с Оденом, надеясь договориться о своем пребывании на Искье, где тот теперь жил. На этот раз Стивен Спендер ответил. Бёрджесс сказал ему, что в восторге от его недавно опубликованной автобиографии «Мир внутри мира», где описывается его разочарование коммунистической партией в конце 1930-х годов. Спендер счел похвалу «странной», поскольку это была его первая беседа с Бёрджессом за пять лет, если не больше. Вечером, когда вернулся Оден, Спендер передал ему, что Бёрджесс просил его перезвонить. Тот проворчал, что не станет этого делать, поскольку Бёрджесс постоянно пьян. И не перезвонил^[757].

Далее Бёрджесс имел двадцатиминутную беседу с Марджи Рис, которая оказалась бессвязной и бессмысленной, и Марджи решила, что Бёрджесс или пьян, или находится под влиянием наркотиков, и не обратила особого внимания на его слова. «Среди всего прочего было сказано следующее: он собирается сделать то, что удивит и даже шокирует многих людей, однако уверен, что поступает правильно». Он также сообщил, что некоторое время не будет с ними видеться, и это к лучшему. Поскольку они больше не сходятся во взглядах на политику. Горонви обязательно поймет, что он собирается сделать. Он – единственный из его людей, который его поймет^[758].

Примерно в это же время, утром 25 мая, министр иностранных дел Герберт Моррисон одобрил предложение допросить Маклина в следующем месяце, пока его жена в больнице^[759].

Тем же утром Бёрджесс нанял в фирме «Уэлбек моторс» на Кроуфорд-стрит кремовый седан «Остин А-40». Взяв его в гараже, он купил плащ и чемодан в магазине Дживса на Олд-Бонд-стрит и повидался с с Блантом в институте Курто на Портменсквер. Оттуда он отправился в Реформ-клуб, где увиделся с Бернардом Миллером. Вернувшись на Нью-Бонд-стрит, он упаковал костюм, несколько нейлоновых рубашек, носки, фрак, бритвенные принадлежности, 300 фунтов, сберегательные сертификаты и сборник романов Джейн Остин – «Я никогда не путешествую без этой книги», и около 6 часов вечера начался первый этап его путешествия в ссылку^[760].

Тем временем Маклин отпраздновал свой тридцать восьмой день рождения с друзьями в ресторане Центрального Лондона. Около 6 часов вечера, направляясь в Форин Офис, он неожиданно столкнулся с Роджером Макинсом, и они обменялись несколькими фразами. В частности, Маклин упомянул, что завтра его не будет. Макинс, знавший о ведущемся расследовании, не хотел давать Маклину основания для подозрений и предположил, что служба наблюдения не выпустит его из поля зрения. Тем не менее он все же вернулся в Форин Офис, чтобы убедиться, что Маклин действительно предупредил руководство. Но и Кэри-Фостер, и его секретарь уже ушли. Маклин, за которым, как обычно, следили, сел на свой обычный поезд на вокзале Чаринг-Кросс.

Вскоре после того, как Маклин прибыл домой, Бёрджесс въехал в ворота Бейконшоу, дома с четырьмя спальнями, который семья купила после возвращения из Каира. Его представили как Роджера Стайлса – имя было взято из двух книг Агаты Кристи – «Таинственное происшествие в Стайлсе» и «Убийство Роджера Экройда». Мужчины поужинали и сказали Мелинде, что у них важная встреча. Пока Бёрджесс ждал в холле, Маклин попрощался с детьми, и около 9 часов они уехали. Ведя машину по очереди, они проехали 90 миль окольными путями до въезда в порт Саутгемптона. Там они оставили машину и дальше пошли пешком. «Вернусь в понедельник!» – крикнул Бёрджесс охранникам.

На самом деле их действия не остались незамеченными. Маклин, имя которого значилось в списке особого внимания, был замечен иммиграционным чиновником, и тот сразу позвонил в МИ-5, где офицеры все еще планировали назначенный на понедельник допрос. Были проинформированы разведывательные службы на континенте, но не французская полиция (чтобы не допустить утечки). Ордера на арест не было, и британские чиновники во Франции ничего не могли сделать^[761].

«Фалес» прибыл в Сен-Мало в 9 часов утра. Шел дождь, поэтому лишь немногие пассажиры пожелали сойти на берег. Бёрджесс и Маклин позавтракали яйцами и беконом и отправились на прогулку, оставив весь свой багаж в каютах. На поезд, уходивший в Париж в 11:20, они опоздали, и таксист по имени Альберт Жильбер отвез их в Ренн, где высадил на главной площади. Здесь они сели на поезд. После этого никто на Западе не видел их в течение пяти лет^[762].

Глава 32. Птичка улетела

В субботу Джейн Портал – одна из секретарей Уинстона Черчилля – дежурила на коммутаторе в Чартуэлле, в нескольких милях от Тэтсфилда. В 7 часов вечера поступил звонок от штатного клерка в Форин Офис.

«Я приняла звонок и прислушалась, поскольку в нашу обязанность входило делать запись. Помню, что клерк сказал:

– Ваш сосед сбежал.

– Спасибо, что дали мне знать, – ответил Черчилль. – Держите меня в курсе»^[763].

Сигналы тревоги разнеслись по всему континенту, но были адресованы только сотрудникам британской разведки. Энтони Кавендиш из отделения МИ-6 в Берлине был срочно вызван в офис, где получил фотографии двоих мужчин, после чего он и его коллеги – всего около пятидесяти человек – заняли посты на ключевых дорогах, ведущих в советский сектор. Дежурства продолжались до понедельника, когда тревогу отменили^[764].

Уильям Мансер, тогда служивший в британском представительстве в Берне, получил задание найти сбежавших дипломатов. «Поступили разведывательные данные, что оба находятся в Швейцарии, предположительно в Асконе на озере Маджоре. Я должен был немедленно отправиться туда, найти их и остановить». Решив, что самое вероятное место пребывания Бёрджесса в любой стране – бар, Мансер начал объезжать питейные заведения не только в Асконе, но и от Бриссаго до Локарно. Он решил, что, обнаружив Бёрджесса, пригласит его выпить шампанского – такое предложение он не сможет не принять – и добавит в его напиток Kruschen Salts – вещество без цвета, вкуса и запаха. Это поможет обездвижить его. Если не получится, он был намерен исполнить свой долг любым другим способом. После четырех дней бесплодных поисков Мансер вернулся в Берн^[765].

Джек Хьюит провел субботний день занимаясь домашними делами, после чего сходил за покупками, намереваясь устроить запоздалую вечеринку по случаю дня рождения. Вечером он позвонил Бланту и сообщил, что Гай не вернулся. Блант, в свою очередь, позвонил Эллис Уотерхаус, чтобы узнать о Гае^[766].

В субботу вечером 27 мая Горонви Рис вернулся из колледжа Всех Душ и узнал о звонке Бёрджесса. Его родственница Мэри Харди, жившая вместе с семьей, вспоминает его реакцию: «Бога ради! Гай уехал в Москву! Мы должны кому-то сказать!» Они были словно одержимые^[767]. Он позвонил Дэвиду Футмену, с которым работал в МИ-6, и сообщил, что Гай, очевидно, исчез из вида и следует предупредить МИ-5^[768]. Фотмен передал информацию Гаю Лидделлу. А Рис позвонил Бланту и попросил совета.

Осознав опасность – Рис мог обратиться к властям, – Блант поспешил в Зоннинг, где Рис сказал ему, что, по его мнению, Бёрджесс – советский агент. Блант попытался убедить его, что доказательств никаких нет. Бёрджесс – известный фантазер, и убеждение Риса, «что он может быть советским агентом, основывается всего лишь на единственном замечании, оброненном тем много лет назад»^[769]. Он указал, что Бёрджесс – один из его старинных друзей и сделать такое голословное заявление – поступок не дружеский. Тем не менее Рис продолжал настаивать на уведомлении властей.

В понедельник 27 мая Мелинда сделала два звонка в Форин Офис. Первый был в американский департамент – она спрашивала, там ли ее муж. Второй последовал вечером и был адресован Кэри-Фостеру, с которым она встречалась в Вашингтоне несколько лет назад и знала, что он глава службы безопасности. Она сказала, что Дональд уехал в пятницу вечером вместе с коллегой Роджером Стайлсом, и поинтересовалась, где он может быть^[770].

Многие авторы утверждают, что это признак невиновности Мелинды. Считается, что она ничего не знала о шпионской деятельности своего мужа и стала невинной жертвой холодной войны. Визит Бёрджесса был для нее полнейшей неожиданностью, она понятия не имела, что муж собирается куда-то уезжать и когда вернется. И даже в сентябре 1981 года Мелинда продолжала настаивать на этом в ФБР. «Миссис Маклин ни разу не заподозрила, что ее муж является советским агентом и марксистом. …Миссис Маклин впервые встретилась с Гаем Бёрджессом в день, когда ее муж бежал из Британии, 25 мая 1951 года. Миссис Маклин не смогла припомнить, упоминал ли ее муж об этом человеке раньше»^[771].

Рисунок Гая Бёрджесса – Джек Хьюит в квартире на Нью-Бонд-стрит

Правда совсем иная. Все эти звонки были сделаны, когда стало очевидно, что оба друга находятся в безопасности. Мелинда на протяжении всего их брака знала, что ее муж – советский агент, и в 1943 году даже согласилась, если понадобится, стать посредником между ним и русскими^[772]. Именно она настояла, чтобы Маклин уходил, а не изворачивался на допросах, утверждая, что всегда сможет присоединиться к мужу позднее. Даже Модин признавал, что Мелинда отлично знала Бёрджесса^[773]. Когда родственницу Мелинды и ее супруга, Нэнси и Роберта Эткинг, в 1954 году опрашивали в ФБР, они сказали, что, вне всяких сомнений, никто не ждал возвращения Маклина. Для него на столе не ставили прибор^[774].

Согласно неопубликованным мемуарам Патрика Рейли, в Форин Офис тревоги не было, поскольку Роджер Макинс считал, что, возможно, сам дал разрешение на отсутствие Маклина в понедельник, так же как и в субботу^[775]. Правда, реальность была другой. В понедельник Джордж Кэри-Фостер и Патрик Рейли устроили встречу с главой Форин Офис Уильямом Стрэнгом. Позже к ним присоединились Перси Силлитоу и Дик Уайт из МИ-5. Решив, что им необходимо согласие министра внутренних дел на отзыв разрешения на выдачу Бёрджессу и Маклину паспортов, Кэри-Фостер, Силлитоу и Уайт направились в министерство внутренних дел, где бесконечно долго ждали в кабинете личного секретаря министра, пока тот принимал решение относительно отсрочки приведения в исполнение приговора убийце^[776].

Затем Кэри Фостер позвонил Роберту Макензи в парижское посольство, чтобы тот заручился помощью французской полиции и французской контрразведывательной службы – Deuxieme Bureau. К тому моменту, как Макензи перезвонил, было уже очень поздно. Кэри-Фостеру помогал его новый заместитель – Мило Талбот, бывший ученик Бёрджесса в Кембридже, которого он сам привел в британскую разведку^[777].

Тем вечером Хьюит вернулся с работы, ожидая увидеть Бёрджесса. «По состоянию квартиры я понял, что он не вернулся. Все было чисто и аккуратно». В 9 часов он позвонил Рису и поговорил с Марджи, которая сообщила, что последний раз общалась с ним в пятницу утром. Потом он позвонил Бланту «и спросил, может ли тот предположить, поехал ли Гай в Париж или, возможно, куда-нибудь еще». Он предложил Бланту позвонить в «Грин-Парк-отель» и спросить, там ли Бернард Миллер.

«– Я не стану этого делать, – сказал он.

– Почему нет? – удивился я.

– Не думаю, что удачная идея – побеспокоить сравнительно незнакомого человека, который, несомненно, разочарован тем, что не поехал в путешествие, – ответил Блант».

Хьюит продолжал настаивать, заявил, что сам позвонит Миллеру. Блант «некоторое время молчал, потом сказал:

– Я не хочу, чтобы ты говорил с Бернардом. Если Гай по явится, пусть мне позвонит. Если я не получу от него никаких вестей, то сам позвоню тебе завтра. Не волнуйся и, пожалуйста, сделай, как я говорю»^[778].

На следующее утро, во вторник, Блант позвонил Хьюиту и сказал, что им необходимо как можно скорее встретиться. Он подъехал к его офису и попросил ключи от квартиры. Объяснив Хьюиту, что он должен затаиться и постоянно находиться среди друзей, он очистил квартиру от всевозможных улик, после чего передал ключи в МИ-5, избавив разведчиков от необходимости обращаться за ордером на обыск. Блант даже сопроводил представителя МИ-5 Ронни Рида на повторный обыск. В шкафу обнаружился чехол для гитары, полный любовных писем за двадцать лет, сохраняемых из сентиментальных соображений и для шантажа^[779]. Позже Блант утверждал, что имел сообщника, и перед смертью сообщил Розамунд Леман, что Рис помогал ему обыскивать квартиру^[780].

Даже с учетом предварительной очистки, в квартире было найдено двадцать пять страниц внутренних документов казначейства, датированных 1940 годом. Офицер МИ-5 Эвелин Макбарнет установила, что они были написаны Джоном Кернкроссом. За Кернкроссом было немедленно установлено наблюдение, а при прослушивании телефона – выявлен запрос на встречу с представителем советского посольства для обсуждения дела Бёрджесса и Маклина. При обыске также были найдены карандашные наброски портретов разных чиновников. На них были видны выраженные слабости характера и другие черты, которые можно использовать. Блант присутствовал на официальном обыске квартиры на Нью-Бонд-стрит сотрудниками спецотдела и, по воле случая, сам нашел письмо Бёрджессу от Филби, где было сказано, что, если ему понадобится помощь, следует связаться с Флорой Соломон, которая знает все о его тайной жизни. Блант припрятал письмо^[781].

Флора Соломон родилась в 1895 году. Она была дочерью банкира в царской России, одного из сторонников Александра Керенского. В 1917 году она бежала в Британию, где вышла замуж за полковника Гарольда Соломона и в 1930-х годах стала активной сионисткой. Флора с детства знала Филби, и именно она познакомила его со второй женой – Эйлин – они обе работали в фирме Marks & Spencer, и она была свидетельницей на их свадьбе. Через Филби и У.Х. Одена, который опекал ее сына Питера, она познакомилась с Бёрджессом^[782].

Филби перед отъездом в Испанию признался Соломон, что тайно работает на Коминтерн, и сделал попытку завербовать ее. Питер Райт из МИ-5, беседовавший с ней в 1962 году, счел ее «странной, недостойной доверия женщиной, которая не сказала ни слова правды о своих отношениях с людьми вроде Филби в 1930-х годах. …Она явно была в гуще событий в середине 1930-х годов, была источником вдохновения, соучастницей, курьером…»^[783].

Во вторник Блант также повидался с Питером Поллоком во Флондене, предположительно от имени МИ-5, и предложил ему молчать. «Ты молчишь обо мне, а я молчу о тебе»^[784]. Вторник был днем начала обвинений. Кэри-Фостер рекомендовал уволить Бёрджесса за неблагоразумие и неблагонадежность до его назначения в Вашингтон и «неохотно согласился на решение других членов комиссии, представленных Эшли, – 4 против 1. Кем был Б. в то время? Неприятным молодым чиновником, головной болью департамента безопасности – а значит, не о чем беспокоиться»^[785].

Новость о бегстве Бёрджесса и Маклина достигла вашингтонского посольства в срочной зашифрованной телеграмме, адресованной Джеффри Патерсону. Поскольку его секретарь был в отпуске, Эстер Уитфилд разбудили среди ночи, чтобы расшифровать послание. Филби догадывался, что там было, но ничего не мог сделать. На следующее утро он, якобы случайно, заглянул к Патерсону, лицо которого было серым. «Ким, – сказал он, – птичка улетела». Филби изобразил ужас, узнав, что Маклин сумел бежать. «Но дела обстоят еще хуже, – трагическим шепотом продолжил тот… – Гай Бёрджесс исчез вместе с ним». Впоследствии Филби вспоминал, что после этой новости его ужас стал непритворным. Учитывая, что кое-кто знал о расследовании дела Гомера, а его связь с Гаем Бёрджессом и вовсе не была тайной, Фитлби понял, что в ближайшем будущем тоже попадет под подозрение. Это всего лишь вопрос времени^[786].

Дело Бёрджесса и Маклина стало третьим ударом по американской безопасности от англичан, после атомных шпионов Аллана Нанн Мэя и Клауса Фукса. Американцы стали думать, что вся их атомная программа предана иностранцами. Патерсон и Филби устроили встречу с Микки Лэддом из ФБР и передали ему телеграмму. «Лэдд прочитал ее не спеша, попыхивая сигарой, потом глубоко вздохнул и взглянул на визитеров с улыбкой. «Ну и натворили вы дел, ребята»^[787].

Эксцентричная дружба самого Лэдда с Бёрджессом – они обожали обмениваться оскорблениями, чаще всего по поводу автогонок – привела к тому, что он принял новость спокойно. Но Роберт Лэмфер был более подозрительным. «Патерсон и Филби вошли. Я говорил немного. Они тоже. Наверняка я знаю только одно: представители МИ-5 мне долгое время лгали. Мне придется как следует подумать. Им придется как следует подумать. Я полагаю, Маклин бежал. Бёрджесс, который бывал в доме Филби, бежал вместе с ним. Наверняка Филби предупредил Маклина»^[788].

Приехав домой, Филби положил свой чемоданчик с камерой и аксессуарами в машину, поехал в сторону Грейт-Фолса, там, в лесу, закопал свое оборудование и вернулся. Поездка заняла меньше двух часов.

Билл Фридмен, в то время офицер МИ-6, отрицает, что американцев держали в неведении. «Это ерунда, что американцам якобы не сказали об отступничестве Б&М. Джек Истон приказал мне постоянно находиться в кабинете. Я установил там походную кровать и рассылал телеграммы по всему миру. Мы открылись сразу, поскольку хотели, чтобы их арестовали. Мы разослали фотографии этих двоих, и американцы немедленно все узнали»^[789].

Джеффри Патерсон опасался, что ФБР сообщит информацию в Госдепартамент. Он подчеркнул, что вопрос безопасности должен стоять во главе угла. Был заранее подготовлен ответ, на случай если произойдет утечка информации в прессу.

Ночью в доме Майкла и Памелы Берри, элегантном георгианском особняке на Лорд-Норт-стрит, недалеко от парламента, собрались гости. Среди них были писатель, в те времена редактор «Таймс литерари саплмент», Алан Прайс-Джонс и его супруга, Йен и Энн Флеминги, Исайя Берлин, Энтони Блант, поэт Джон Бетжемен и сестра герцога Девонширского леди Элизабет Кавендиш.

«Мы ждали минут сорок некоего опаздывавшего гостя, и в конце концов миссис Флеминг спросила Пэм Хартуэлл, кого мы ждем. Она сказала, что Гая Бёрджесса. …Вмешался Блант, сказавший, что Бёрджесс или приходит вовремя, или не приходит вообще, поэтому ждать его нет смысла. И нас пригласили в столовую»^[790].

В среду, 30 мая, была допрошена Мелинда, приехавшая в Лондон для медицинского обследования. Она встретилась со следователем МИ-5 Джимом Скардоном и Джорджем Кэри-Фостером в квартире леди Маклин в Кенсингтоне, но утверждала, что ничего не знает об исчезновении.

Британские власти тщательно скрывали ситуацию, не зная в точности, что делать. Только по прошествии четырех суток после бегства был проинформирован министр иностранных дел Моррисон. Он сразу приказал «принять экстренные меры, чтобы обнаружить и вернуть беглецов, если потребуется, арестовав их в дружественных странах»^[791]. МИ-5 были проверены судовые манифесты, велось слежение за советскими судами и транспортом их сателлитов. Были предупреждены службы безопасности за рубежом, в том числе в Танжере. Гай Лидделл записал в своем дневнике: «Было направлено обращение арестовать и депортировать, как нежелательных иностранцев, Маклина и Бёрджесса, если таковые будут обнаружены»^[792]. Миссис Бассет, ожидавшая сына в воскресенье, собралась идти в полицию, но ее «успокоили» представители МИ-5, сообщившие, что ее сына выслеживают за границей^[793].

В среду Энтони Блант и Томас Харрис пришли к Лидделлу, чтобы обсудить исчезновение. Блант сказал Лидделлу, что знал о коммунистическом кембриджском прошлом Бёрджесса, но был уверен, что он покинул партию в 1935 году. Лидделл писал: «…они оба считали маловероятным, что Бёрджесс продался русским, но опасались, что при его неуравновешенности все возможно»^[794]. Лидделл, доверявший своему бывшему помощнику Бланту, прибег к его помощи в поиске беглых дипломатов. К примеру, в субботу он позвонил ему, чтобы выяснить контакты Бёрджесса в Париже.

Во вторник 5 июня Алан Маклин, отозванный из Америки, был допрошен Скардоном, а на следующий день Горонви Рис – Диком Уайтом и Лидделлом, хотя накануне, в пятницу, у него был неофициальный разговор с Лидделлом. Рис повторил, что Бёрджесс был агентом Коминтерна, сам сказал ему об этом и предложил присоединиться к нему. Уайт отнесся к Рису с большой подозрительностью. «Если он действительно все это знал, то почему ничего не предпринял? …Он был скользким, как угорь, и проявлял явную антипатию к Бланту. Он сказал: «Почему вы не спрашиваете Бланта об этом?» Но он не сказал, что Блант – наш человек»^[795].

Той ночью Роберт Маккензи позвонил Уайту из Парижа. Некий чиновник из Сюрте рассказал о поисках сбежавших дипломатов французскому журналисту. История вот-вот появится в прессе.

Глава 33. Тайное становится явным

В четверг, 7 июня, спустя почти две недели после побега, история появилась в «Дейли экспресс». «Ярд охотится за двумя англичанами» – кричал заголовок на первой странице. Ларри Солон, корреспондент парижского бюро, получил информацию от Жоржа Герра, криминального репортера «Франс суар», о том, что исчезли два сотрудника Форин Офис и британцы обратились к французской полиции с просьбой отследить их перемещения. Правда, изначально имена пропавших не были названы^[796].

Министерство иностранных дел (Форин Офис) было вынуждено реагировать. Появилась заметка о том, что «двоих служащих Форин Офис никто не видел с 25 мая. Один – мистер Д.Д. Маклин, другой – мистер Г.Ф. де М. Бёрджесс. Были наведены все возможные справки. Известно, что они несколько дней назад уехали во Францию. У мистера Маклина год назад был нервный срыв, связанный с перенапряжением, но считалось, что он полностью поправился. Ввиду отсутствия без уважительной причины оба отстранены от работы с 1 июня».

Бёрджесса описывали так: «5 футов 8 дюймов. Плотного телосложения. Лысоват. Седина на висках. При ходьбе ставит ноги носками внутрь. Одевается неопрятно. Много говорит. Любит обсуждать политику, философию и искусство. Свободно владеет французским языком». А Маклин: «6 футов 2 дюйма. Волосы зачесаны назад. Пробор слева. Начинает лысеть. Немного сутулится. Длинные тонкие ноги. Немногословный. Красивые черты лица. Одевается хорошо, но небрежно. По-французски говорит с акцентом»^[797].

Репортеры стали осаждать две семьи – Бассет на Арлингтон-стрит и Мелинду в Тэтсфилде. В Биконшоу ворота были заперты на замок, а все окна закрыты плотными шторами. Сына Маклина Фергюса, которому тогда было шесть лет, по дороге из школы забросали камнями. Ему сказали, что его отец в тюрьме. Девушке, присматривавшей за детьми, предложили 100 фунтов за любые документы или фотографии, которые она сможет вынести из дома. Пресса не обошла вниманием и Бланта – из-за его давней дружбы с Бёрджессом. Ему пришлось отменить все дела и прятаться в своей квартире. Гарольд Николсон записал в своем дневнике: «Я пережил ужас, читая заголовки в вечерних газетах, утверждающие, что Дональд Маклин и Гай Бёрджесс скрылись от правосудия. Считай я Гая храбрым человеком, мог бы представить, что он примкнул к коммунистам. Но поскольку я знаю, что он трус, думаю, его заподозрили в передаче информации большевикам и, понимая свою вину, он предпочел дать деру. Боюсь, это охота на ведьм. Джеймс в истерике и жаждет что-нибудь предпринять. Должен признать, все это весьма тревожно»^[798].

Все что могли сделать Алан Маклин и полковник Бассет – «одетый… в безупречный костюм в тонкую полоску, с котелком и зонтиком, распространяющий вокруг себя запах дорогого одеколона» – забрать на вокзале Ватерлоо вещи, оставленные Бёрджессом и Маклином в каюте судна. После того как они опознали одежду каждого из беглецов – Маклин был на 2 дюйма выше Бёрджесса, – осталось две вещи. «Первая – это грязная и рваная черная пижама, вторая – отвратительная пара носков, затвердевших от высохшего пота, с дырками на пятках. Я был уверен, что все это принадлежит Гаю, и сказал об этом. Полковник, в свою очередь, не сомневался, что все это принадлежит «вашему парню». Маклин уточнил, что брат не носил пижам, и они согласились, что это вещь Бёрджесса. В свою очередь, Маклин признал носки. Все это отправилось в ближайший мусорный бак^[799].

Пресса не оставила без внимания и Риса в Зоннинге. Бёрджесс не оплатил свой звонок Марджи, и уведомление об этом было помещено на доску объявлений в Реформ-клубе вместе с телефонным номером Риса. Рис писал: «Их машины преграждали мне проезд, телефон звонил не переставая. В дверь тоже постоянно звонили. Меня, мою жену и детей непрерывно фотографировали». Журналисты расспрашивали владельцев местных магазинчиков и баров и совали шоколадки и монеты детям Риса, которые вовсю использовали свое воображение, чтобы удовлетворить любопытство тружеников пера. Один репортер, пожелавший взять интервью у Марджи Рис, представился словами: «Вы вполне можете поговорить со мной, миссис Рис. Я и сам бисексуал»^[800].

Пожар разгорелся еще сильнее, когда 8 июня миссис Бассет получила телеграмму с почтовым штемпелем Рима: «Прости мое молчание. Уезжаю в длинный средиземноморский отпуск. Еще раз прошу прощения. Гай». Мелинда и леди Маклин тоже получили телеграммы, подписанные «Тино» – так в детстве называли Дональда.

7 июня американское посольство в Лондоне затребовало у Форин Офис дополнительную информацию о паре беглецов. Им уклончиво ответили, что мужчины исчезли во время поездки во Францию, однако «нет никаких причин думать, что они увезли с собой какие-либо секретные документы»^[801]. Представители Форин Офис не давали комментариев публично, но одновременно вели тщательный мониторинг реакции прессы во всем мире, в первую очередь в США^[802].

11 июня Джордж Уигг спросил, будет ли министр иностранных дел расследовать предположение, высказанное в воскресной газете, о широком распространении сексуальных извращений в Форин Офис. Герберт Моррисон на это ответил, что занимает должность недавно и не имеет права высказывать мнение.

Пока Моррисон делал ничего не значащее заявление в палате общин, Перси Силлитоу, глава МИ-5, полетел в Вашингтон вместе со своим коллегой Артуром Мартином, «который был выбран в компанию к Силлитоу, чтобы проинформировать Гувера, поскольку считался самым искусным лжецом во всем министерстве»^[803]. Надо было любыми путями уменьшить ущерб и успокоить американцев, пребывавших в ярости из-за отсутствия полной информации о расследовании и побеге. Ведь Маклин имел неограниченный доступ в американскую комиссию по атомной энергии и посещал тайные совещания по корейской войне. Мартин примирительно объяснил Роберту Лэмферу, что высокое положение Маклина в Форин Офис осложнило расследование, сделав его в высшей степени деликатным. Руководство Форин Офис запретило МИ-5 сообщать ФБР о возникших против Маклина подозрениях. Более того, Мартин признал, что теперь серьезные подозрения в причастности к шпионажу в пользу Советов возникли против Филби.

Наконец прикрытия более или менее сформировались. Британцы придерживали информацию от американцев, надеясь, что они сами разберутся. ЦРУ придерживало информацию от ФБР. А Бюро, в свою очередь, не делилось информацией с Госдепом. Каждая организация была исполнена решимости защитить себя и избежать гласности.

В тот же день исчезновение обсудили на заседании кабинета, и было решено провести самое тщательное расследование. Им должен был руководить Александр Кадоган, бывший постоянный заместитель министра иностранных дел. В помощь ему выделили сэра Невила Блэнда и сэра Нормана Брука. В компетенцию комиссии входили «в первую очередь административная служба и этика. В таких случаях наилучшее решение удается найти представителям службы». Существовало опасение, что беглецы могли создать «шпионскую систему, которая противоречила бы нашим традициям и разрушала мораль»^[804].

Правительство не раскрывало карт, и Моррисон в тот же день сказал в палате общин: «Составляющие безопасности этого дела расследуются, и раскрытие их не отвечает интересам общества». Перси Силлитоу также составил краткую докладную записку для премьер-министра о двух беглецах, хотя из уцелевших документов невозможно понять, убрали из нее деятельность Бёрджесса в JBC и IRD или ее не обнаружили^[805].

Гарольд Николсон поделился переживаниями относительно исчезновения в своем дневнике – в записи от 11 июня.

«Никаких новостей или идей относительно Гая Бёрджесса. …Это значит, что доверие между сотрудниками Форин Офис будет уничтожено навсегда и все начнут подозревать всех. Это утрата еще одного элемента цивилизации. Мы обычно абсолютно доверяли нашим коллегам. Теперь этого не будет. Я очень зол на Гая – чувствую, что он повел себя, как подлец, но при этом мне его очень жаль»^[806].

Тем временем в Лондон был вызван Филби и в период между 12 и 16 июня подвергся допросу в МИ-5¹². Следователи в первую очередь интересовались, как Бёрджесс сумел узнать личность Гомера. Лиддел, который не мог поверить, что его коллеги по разведке могут быть замешаны, попытался продумать возможные сценарии: «Лично я не считаю невероятным, что бумаги, относящиеся к Маклину, могли оказаться на столе у Кима, а Бёрджесс вошел в комнату, когда Кима там не было. Или Бёрджесс мог что-то узнать из общих административных проверок, проводимых в посольстве под руководством Бобби Маккензи, хотя считалось, что при этом принимаются все возможные меры предосторожности»^[807].

Но, вспоминая дело Константина Волкова, даже Лидделл понимал, что все выглядит крайне неблагоприятно для его друга. «Один из агентов британской разведки, по словам Волкова, глава департамента СЕ. Ким в то время был главой R5»^[808].

Представители МИ-5 отрабатывали информацию по всем кембриджским коммунистам – сверстникам Бёрджесса и его близким контактам. Начались допросы. Джек Хьюит был вызван на беседу к Джиму Скардону в Карлтон-Хаус-Террас. «Это была маленькая комнатка, выкрашенная, как все официальные учреждения, в коричневый и кремовый цвета. Там был стол и три стула. На столе стоял телефон. Окно выходило на Молл», – вспоминал Хьюит. Скардон закурил трубку и начал разговор. «Он выглядел очень важным и авторитетным. У него был мягкий, хорошо поставленный голос и коварные манеры. Я очень старался отвечать, но не сказал ему все, что я знаю, или думал, что знаю»^[809].

Розамунд Леман впоследствии утверждала, что сама обратилась к Стюарту Мензису, главе МИ-6, в пятницу и на следующей неделе была допрошена МИ-5 в «Мьюз-Хаус на Мейфэр», где рассказала о своих подозрениях в отношении Бёрджесса, Бланта и Риса. Однако в соответствующем деле МИ-5 сказано, что «она не сказала почти ничего ценного»^[810]. Поллок был допрошен МИ-5 12 июня. Он сообщил, что ближайшими друзьями Бёрджесса после Бланта были У.Х. Оден, Кристофер Ишервуд, Том Уайли, Горонви Рис, Эллис Уотерхаус, Виктор Ротшильд и Исайя Берлин^[811].

Кристофер Ишервуд, беседа с которым прошла 18 июня, назвал Бёрджесса «напористым и в высшей степени честолюбивым человеком, который стремился находиться близко к властям предержащим в британской системе иностранных дел»^[812]. Мура Будберг, в отношении которой тоже было начато расследование, использовалась для получения информации от кружка Бёрджесса, в том числе от Джеймса Клагмена, который, как считалось, тоже замешан в побеге. Питер Поллок, Джеральд Гамильтон, Филипп Тойнби, Эндрю Реваи и Джеймс Макгиббон были включены в список особого внимания в портах. Телефоны многих прослушивались, в том числе телефон Бассетов^[813].

Для Джона Лемана побег стал «небольшим, но очень сильным землетрясением в относительно тесном интеллектуальном мире нашего поколения». Все новые и новые члены круга Бёрджесса вызывались на допросы и называли друг друга. Он и сам пострадал после того, как личное письмо о сбежавших дипломатах, отправленное Стивену Спендеру, было передано журналисту. В результате возник раскол между старыми друзьями в литературных кругах. Они чувствовали себя преданными друг другом^[814].

Тесс и Виктор Ротшильд «считали, что было некоторое число людей, которые в университете имели «левое» прошлое, а в теперешних обстоятельствах помогут властям. …Они обдумывали возможность пойти к этим людям и потребовать, чтобы они выполнили свой долг; а если нет, они были готовы взять дело в свои руки», – писал в своем дневнике Лидделл^[815].

Единственным человеком, судя по всему не попавшим под подозрение, по крайней мере Гая Лидделла, хотя его осаждала пресса и назвал Рис, был Блант. 12 июня Лидделл писал в своем дневнике: «Я уверен, что Энтони никогда сознательно не сотрудничал с Бёрджессом в любой деятельности, которую тот мог вести от имени Коминтерна»^[816].

Подозрения в укрывательстве ширились, в палате общин задавались все новые вопросы, в Форин Офис готовились заявления. Знали ли власти о коммунистических симпатиях Бёрджесса? Почему он не был подвергнут самой тщательной проверке? Ответ МИ-5 был неискренним. Как записал Лидделл в дневнике, «согласно нашему ответу, Бёрджесс никогда не использовался МИ-5, но во время войны мы имели с ним контакт, в связи с информацией, которую он получал от своего друга Эрика Кесслера относительно немецкой деятельности. Форин Офис попросил нас проверить Бёрджесса в январе 1950 года, и мы ответили, что хотя не располагаем достоверной информацией против него, но считаем его неблагонадежным и не заслуживающим доверия»^[817].

Спустя шесть дней Лидделл признался в своем дневнике: «Наши вернулись около полудня. Похоже, им не удалось утихомирить Гувера. Единственная проблема – мы не сказали ФБР о нашем шорт-листе»^[818]. Это было не совсем так. Американцы требовали ответа и подчеркивали важность совместной линии, но это не находило отклика в Лондоне.

ФБР начало собственное расследование. Американцы искали брошенную машину Бёрджесса, которая предоставила самые разные материалы, среди которых были книги Джейн Остин и Сомерсета Моэма, карты Каролины, Виргинии, Делавэра и Мэриленда, фотография мальчика и девочки в возрасте около шести лет. Еще там была сотня копий графиков «Оборонные расходы в процентах от национального дохода», где сравнивалась Британия и США в 1943–1950 годах, а также «Численность вооруженных сил в процентах к общей численности мужского населения в возрасте 18–44 лет»^[819].

Бернард Миллер поведал ФБР, что прибыл в Лондон 21 мая и заходил к Бёрджессу спустя два дня на ужин с коктейлями. Он «вспомнил, что Бёрджесс несколько раз упоминал о желании поехать на континент, особенно в Париж. Еще он говорил о друге, жившем в прекрасном месте – в Локарно, Швейцария»^[820].

Незадолго до побега двух англичан американцы сделали шаг к более тесному сотрудничеству в области разведки и атомной энергии, несмотря на случаи с Фуксом и Бруно Понтекорво, итальянским ядерным физиком, иммигрировавшим в СССР в 1950 году. Теперь они прервали все связи, прекратили все совместные разведывательные действия, касающиеся атомной энергии, по словам главы ЦРУ Уолтера Беделл Смита – «навсегда».

Тим Мартен обозначил ситуацию для Роджера Макинса 20 июня, сказав, что, хотя комиссия по атомной энергии и Госдепартамент все еще готовы к сотрудничеству, ЦРУ и оборонные ведомства – нет. «Единственная надежда на то, что Беделл Смит и департамент обороны изменят свое отношение, заключается в нахождении некого решения проблемы Маклина – Бёрджесса, которое не нанесет ущерба репутации британских служб безопасности»^[821].

Старший офицер, в то время работавший в МИ-6 и имевший тесные связи с американцами, впоследствии признал: «Бегство Б и М вызвало раскол между нами и американской разведкой. Они попросту прекратили давать нам что-либо»^[822].

Американцы все сильнее подозревали Филби. 13 июня Билл Харви представил директору ЦРУ докладную записку на пяти страницах, объяснявшую, почему он считает Филби советским агентом. Уолтер Беделл Смит отправил ее сэру Стюарту Мензису, главе МИ-6. Было ясно: чтобы уцелели «особые отношения», Филби должен уйти^[823]. Возня вокруг Филби продолжалась все лето. Заместитель Мензиса Джек Истон 13 июля был направлен в Вашингтон, чтобы сказать Гуверу и Смиту, что Филби определенно нечестен и начато расследование, однако явных улик против него нет. Американцы не были убеждены, но проблема заключалась в том, что без чистосердечного признания и при наличии лишь косвенных улик Филби оставался вне подозрений.

Довольно многие в разведывательном сообществе не верили, что Филби и Бёрджесс – шпионы. Офицер МИ-6 Найджел Клайв часто встречал Бёрджесса после работы в клубе «Брукс». У них были общие друзья – Горонви Рис и Дэвид Футмен. Впервые он увидел Бёрджесса еще в 1946 году – их познакомил Дик Брумен-Уайт. Как-то раз они обедали в «Пруньерсе» – любимом ресторане Бёрджесса, когда Клайв обратил внимание на аморальное поведение Бёрджесса. Когда им подали еду, Бёрджесс позвал старшего официанта и заявил, что у него в креветках черви, намекнув, что об этом непременно станет известно газетчикам. Перед ними немедленно извинились и принесли бесплатное шампанское. Клайв был шокирован, а Бёрджесс – в полном восторге. «Я решил, что это будет очень забавно, и не ошибся»^[824].

Исчезновение стало настоящим подарком для прессы, и ни одна газета не взялась за дело с большим энтузиазмом, чем «Дейли экспресс». 30 июня ею была объявлена награда 1000 фунтов за информацию, которая поможет обнаружить дипломатов. Через несколько дней «Дейли мейл» увеличила сумму до 10 тысяч фунтов. К 1962 году «Экспресс» израсходовала уже почти 100 тысяч фунтов на эту историю^[825]. Найджелу Бёрджессу предложили 500 фунтов за сотрудничество с предсказателем в поисках его брата, а Джек Хьюит был отправлен в Париж. В его задачу входило обойти все любимые места Бёрджесса.

Около 15 тысяч полицейских в Западной Германии, Австрии, Италии и Скандинавских странах обходили кафе, бордели, гостиницы и аэропорты. Поиски расширились – теперь они велись на Кипре и Мальте. Египетская полиция вела наблюдение за западным побережьем. К делу подключился французский Иностранный легион^[826]. Пресса и разведывательные службы вели наблюдение за домом Одена в Искье. Питер Роджерс, решивший заехать в гости к Одену, был арестован по подозрению, что он – Бёрджесс^[827].

Фотограф Хамфри Спендер, младший брат Стивена, и писатель Джеффри Григсон, приехавшие в Уилтшир, чтобы сделать фотографии для «Пикчер пост», были арестованы, когда пытались проявить пленку в Уорминстере. «Мы имеем основания полагать, что вы и ваш друг, сидящий в машине, – мистер Бёрджесс и мистер Маклин», – заявил полицейский. Мужчины, недоумевая, кто из них Бёрджесс, а кто – Маклин, проследовали в полицейский участок, где их личности были подтверждены. Правда, для этого пришлось звонить редактору – Тому Хопкинсону^[828].

Стэнли Карнов, корреспондент «Тайм» в Париже, получил задание проверить слух, что Бёрджесс и Маклин скрываются в замке, расположенном недалеко от Парижа. Явившись с коллегой к тяжелой дубовой двери, он спросил по-французски:

– Извините за беспокойство, месье, но английские дипломаты Бёрджесс и Маккин, случайно, не здесь?

На этот вопрос был получен ответ на чистом английском языке:

– Нет, боюсь, вы ошиблись.

Репортер не придумал ничего лучшего, кроме как пробормотать:

– Я просто проходил мимо и решил, что должен спросить^[829].

На протяжении всего лета поступало множество сообщений о том, что беглецов видели в Бретани, Монте-Карло, Берлине, рыбацких деревушках возле Неаполя, Риме, Андорре и советской части Вены. Была поднята полиция Британской Гвианы. Беглецов искали везде. Во время облавы в одном из отелей «два англичанина» оказались двумя ирландскими священнослужителями, проводящими вместе отпуск^[830].

В одной газете написали, что они зарегистрировались в отеле Барселоны как Маршалл Маклин и Уиллис Джон Бёрджесс, в другой – что они ускользнули, проникнув на корабль в Амстердаме. Также ходили слухи, что Бёрджесс отправился навестить Трумена Капоте на Сицилии^[831]. Доклады ФБР содержат сообщения, что беглецы улетели в Буэнос-Айрес в женской одежде или их видели в Нью-Йорке на станции Грейхаунд ожидающими автобуса до Флориды. При этом Маклин описывается обладателем очень черных волос и выступающих вперед зубов.

В январе 1952 года агентство Ассошиэйтед Пресс опубликовало мнение дипломатов Берлина, уверенных, что мужчины находятся в тюрьме на Лубянке – после того, как несколько месяцев провели в Праге^[832]. В журнале «Пипл» было сказано, что Бёрджесс посетил конференцию в китайской провинции Гуйчжоу, а в июньском «Графике» – что он вместе с Фреей Старк находится в Италии^[833]. «Свидетельства того, что пропавшие британские дипломаты Гай Бёрджесс и Дональд Маклин отплыли в Польшу на польском судне из Дюнкерка через несколько дней после того, как их в последний раз видели в Бретани в мае прошлого года, были получены немецкой разведкой от коммунистического агента, арестованного в Бремене», – писала в июле «Вашингтон пост»^[834].

Истина заключалась в том, что никто ничего не знал.

Глава 34. Последствия

Бегство имело ряд последствий – заставило правительства пересмотреть свои стандарты безопасности и связи, а отдельных личностей – проявить больше осторожности в выборе друзей.

Гай Лидделл много думал о своей дружбе с Бёрджессом. Через месяц после исчезновения он записал в своем дневнике: «Мне трудно представить Бёрджесса агентом Коминтерна или шпионом в общепринятом понимании этих слов. …Он определенно был марксистом и, в какой-то степени, приверженцем русского режима и мог в весьма развязанной манере обсуждать с кем угодно любые сведения, полученные из официальных источников. Он делал это из чистого энтузиазма, не думая о безопасности»^[835].

Блант тоже оставался в поле его зрения. 7 июля Лидделл записал в дневнике, что бывший посол Оуэн О’Мэлли пришел к нему и сказал, что у него есть точные свидетельства дружбы Энтони Бланта и Гая Бёрджесса и что в Кембридже он был коммунистом. Дик Уайт предположил, что Бланту следует повидаться с двумя офицерами МИ-5, Джеймсом Робертсоном и Артуром Мартином, по вопросам, возникшим в процессе изучения переписки Гая Бёрджесса, изъятой из его квартиры на Бонд-стрит^[836].

Но Блант, согласно другой записи в дневнике Лидделла, сообщил, что, когда Бёрджесс примерно в 1937 году предложил ему помочь в получении политической информации антифашистского плана, пребывал в полной уверенности, что Бёрджесс работает на правительство. Бёрджесс никогда не говорил ему ничего, что могло бы выдать в нем агента Коминтерна^[837].

Впоследствии Лидделл записал, что в Букингемском дворце успокоились относительно коммунистических воззрений Бланта. Сэр Алан Томми Лэскелс, бывший личный секретарь короля, сообщил, что во дворце уже было недоумение относительно его взглядов после того, как Блант «заявил королеве, что он атеист». По мнению Томми, он мог бы назвать себя и агностиком. Королева была неприятно удивлена. Он был уверен, что, если он теперь скажет ей, что Блант коммунист, она непременно ответит: «А я говорила»^[838].

11 июля Филби снова был допрошен МИ-5 и официально уволен с золотым прощальным подарком – 4 тысячи фунтов, вместо пенсии. Половину суммы он получил сразу, а половину – четырьмя платежами в течение последующих двух лет. Деньги выплатили, во-первых, потому, что считалось неправильным оставить бывшего сотрудника МИ-6 нуждающимся – ведь ему надо кормить семью, а во-вторых, у многих его коллег оставались в его отношении большие сомнения. В конце концов, разве не он помог идентифицировать Маклина? Да и в делах Фукса и Нанн Мэя предательства не было. В начале октября Лидделл записал в дневнике: «Поскольку я был в отъезде, представляется, что в деле против Филби краски сильно сгущены. Мы все еще работаем над тем, что может оказаться совпадениями. В то время как все обвинения против него могут иметь другое объяснение, «кумулятивный» эффект, безусловно, впечатляет. Его первая жена совершила несколько поездок на континент, когда Филби жил с ней в Лондоне. Предполагается, что она могла выполнять роль курьера. Ким ничего не говорил об этом, хотя, безусловно, знал. Их связь прекратилась только в 1940 году»^[839].

Допросы Филби продолжались весь 1951 год, и, хотя офицеры МИ-5 были убеждены, что он советский агент, Лидделл писал, что наказания весьма призрачны, поскольку все свидетельства – это цепь обстоятельств, указывающих на вину Филби, и все эти обстоятельства были хорошо известны Филби, благодаря должности, которую он ранее занимал в SIS. Посему едва ли стоило рассчитывать на удовлетворительное завершение дела^[840].

Британцы продолжали утаивать часть информации от американцев, не в последнюю очередь о программе «Венона». 9 августа Лидделл записал в дневнике: «Я встречался с Патриком Рейли, и мы обсудили с ним, а потом и с SIS письмо, которое DG посылает Гуверу, что предполагает ознакомление Беделла Смита с основными материалами, касающимися дела Маклина. Несмотря на то что Беделл Смит возглавляет USICB, что является эквивалентом Sigint (радиоразведка), он ничего не знает об источнике нашей информации. Это заставляет его подчиненных тревожить и SIS, и нас дикими теориями об исчезновении Бёрджесса и Маклина»^[841].

Даже Лидделл не был уверен относительно причин бегства: «Мне представляется возможным, что Бёрджесс обсудил с Маклином после его возвращения две докладные записки, которые передал в Форин Офис, касающиеся нашей политики по отношению к Китаю. …Подобная беседа, сопровождающаяся большим количеством спиртного, могла подтолкнуть обоих к высказыванию своих сокровенных чувств о России. Не исключено, что они оба выразили недовольство американской политикой и пришли к выводу, что обязаны сделать что-то для предотвращения третьей мировой войны. На этой стадии Маклин мог заговорить о своем прошлом и опасении, что оно когда-нибудь его настигнет. В этот момент они вполне могли решить покинуть страну – при этом инициатива, вероятнее всего, принадлежала Бёрджессу. Если так, это объясняет замечание Бёрджесса о том, что он собирается помочь попавшему в неприятности другу»^[842].

Блант, теперь сам оказавшийся под подозрением, старался держаться как можно ближе к расследованию и по возможности помогать. Он признался Лидделлу, что Бёрджесс оставил ему личные бумаги и теперь он вспоминает, что Гай, наверное, стал коммунистом осенью 1933 года и порвал с партией весной 1935 года, но при этом его марксистские взгляды едва ли изменились^[843].

Телефон Томаса Харриса тоже прослушивался, поскольку Филби часто бывал у него. После разговора Эйлин Филби с офицером МИ-6 Николасом Эллиотом Харрис тоже попал под подозрения. Подозревали и наставника Бёрджесса в разведке Дэвида Футмена. Роберт Сесил, современник и биограф Дональда Маклина, имевший связи в разведке, как-то сказал Дику Уайту: «А как насчет Дэвида Футмена? Он совершенно не обязательно вне подозрений». На это Уайт ответил: «Ты можешь сказать это снова»^[844].

3 ноября 1951 года комиссия Кадогана, созданная 7 июля, дала свое заключение. Она собиралась пять раз, было допрошено шесть свидетелей – три сотрудника из Форин Офис и по одному из канцелярии кабинета министров, МИ-5 и Скотленд-Ярда. Проблема заключалась в том, что это была комиссия Форин Офис, в ней не было людей со стороны. Она ничего не обсуждала с комиссией гражданской службы, которая производила отбор, равно как и с психологами и другими специалистами по персоналу.

Была усилена позитивная направленность, начавшаяся с зимы 1951 года. Раньше кандидатов тщательно проверяли, чтобы установить возможные негативные факторы. Теперь требовалось, чтобы все гражданские служащие, имеющие «регулярный и постоянный доступ к секретной оборонной информации», и те, кто имеет доступ к «секретной информации об атомной энергии», должны пройти тщательную проверку и получить положительные характеристики. Под эту категорию попадало около 125 должностей в Форин Офис, и все сотрудники были проверены к ноябрю. Лазейка заключалась в том, что все вышеуказанное не относилось к тем, кто не имел «регулярного и постоянного доступа». Это усовершенствование требовало создания во всех департаментах собственных служб безопасности, которые и занимались проверкой – хотя адмиралтейство, к примеру, не сделало этого до 1961 года, – и проверка прошлого не велась^[845].

Предполагалось, что, если кто-то дискредитировал Форин Офис – будь он гомосексуальным или гетеросексуальным, – он должен уйти в отставку. Даже если не было скандала, за этой личностью будут наблюдать, в том числе за ее встречами, поскольку всегда есть риск шантажа. Система конфиденциальных докладов глав миссий о своем персонале усовершенствовалась, хотя комиссия с пониманием отнеслась к нежеланию коллег стучать друг на друга. Это было только начало, но для реализации всех планов требовалось время и огромные ресурсы. В декабре Лидделл записал: «Сейчас мы рассматриваем около 5 тысяч дел за неделю»^[846].

В апреле 1952 года Джон Кернкросс был допрошен относительно бумаг, найденных в квартире Бёрджесса. Лидделл записал в дневнике: «Его заявления немного противоречивы. С одной стороны, он говорит, что давал Бёрджессу информацию, поскольку считал его работающим на какую-то правительственную организацию, а значит, передача ему информации в его, Кернкросса, интересах. С другой стороны, утверждал, что сильно нервничал, пытаясь получить свои документы обратно, но Бёрджесс сказал, что или потерял, или уничтожил их»^[847].

Джек Хьюит оказался головной болью и для Бланта, и для Риса. Он несколько раз угрожал покончить жизнь самоубийством и однажды даже попал в больницу. Он просил у Питера Поллока деньги и в конце концов получил их. Блант также сообщил Лидделлу, что Хьюит, судя по всему, передал какие-то документы человеку по имени Дженкинс, который попытался шантажировать Бассетов^[848].

В апреле 1952 года Блант, одолжив денег у Томаса Харриса, выплатил крупную сумму человеку по имени Вудс, который, судя по всему, был заодно с «Дейли мейл», располагая «грустной историей о том, как он был обманут Хьюитом и вовлечен в присвоение средств компании Head Wrightson. Если деньги не будут возвращены, компания предъявит иск. Блант, зная душевный настрой, в котором находился Хьюит в то время, согласился платить»^[849].

Тревоги относительно поведения Хьюита продолжались. Испытывая материальные трудности, он сделал ряд заявлений, в том числе о том, что был любовником Бёрджесса, Бланта и Фреда Уорнера, и попытался вовлечь Уорнера, опубликовав в «Дейли экспресс» поддельное письмо^[850]. В ноябре он был снова вызван на допрос в МИ-5. Кеннет де Курси, искатель приключений, действовавший на краю мира разведок, написал Энтони Идену, назвав имена шпионов, включая Уорнера.

Лидделл все еще отрицал причастность Бланта, даже после того, как его назвал другой информатор. В июле 1952 года он записал в своем дневнике: «Я верю, что Блант баловался коммунизмом, но продолжаю считать маловероятным, что он когда-либо был членом этой партии. Всю свою жизнь он был занят художественными проблемами и никогда по-настоящему не интересовался политикой. Однако я полагаю, что, ввиду его близкой связи с Бёрджессом, он вполне мог проявлять неосторожность в обсуждении дел, с которыми работал в офисе»^[851].

Правительство оказалось в сложной ситуации. Необходимо было показать, что оно действует, стараясь успокоить американцев и удовлетворить общественный интерес. Однако англичанам не хотелось потворствовать сенсационности, выглядеть маккартистами и слишком откровенно вмешиваться в деятельность разведслужб. Форин Офис и МИ-5 опасались, что беглецы выступят на пресс-конференции, поставив в еще более неловкое положение британские и американские власти.

Правительству удавалось контролировать серьезную прессу, в первую очередь «Таймс» – газета проводила линию, рекомендованную Форин Офис, утверждая, что это всего лишь пьяная выходка двух мелких чиновников от дипломатии. Но ему ничего не удавалось сделать с «Экспресс» и «Мейл», владельцы которых стремились сделать исчезновение двух дипломатов инструментом воздействия на правительство, одновременно увеличив тираж. Неспособность властей справиться с кризисом углубило недоверие к правительству. В отличие от скрытности британских властей, старавшихся минимизировать ущерб, американцы казались более открытыми и рассказывали совсем другую историю.

В то время как Герберт Моррисон утверждал, что Маклин не имел доступа к секретной информации, госсекретарь США Дин Эчесон эмоционально заявил: «Мой Бог! Он [Маклин] знал все! Если Бёрджесс и Маклин отправились в Москву, это будет иметь серьезнейшие последствия. Конец протоколу встречи заместителей министров иностранных дел»^[852]. Встреча заместителей министров иностранных дел – ничто в сравнении с тем, что знали два дипломата о создании НАТО, корейской войне, японском мирном договоре и создании атомной бомбы.

Пока американцы и англичане публично ссорились, русские молча наблюдали. Было лишь одно мимолетное упоминание об исчезновении от советского агентства ТАСС. Британские дипломаты были удивлены тем, что ничего не сделано для использования преимуществ ситуации. Было неясно, то ли русские разыгрывают какую-то очень дальновидную партию, или они попросту не знают, что делать.

Однако средства массовой информации по достоинству оценили историю, и целому ряду авторов было предложено отдать ей должное. В августе 1952 года Роальд Даль написал статью об исчезновении для издания «Уименз хоум компани» под названием «Большой фокус с исчезновением». Правда, она так и не была опубликована. Спустя пять месяцев Эрик Эмблер написал две статьи, в одной из них, под названием «След исчезнувших дипломатов», он предложил «несколько ключей к разгадке одной из самых удивительных тайн современности. …Их исчезновение дало полиции свободной Европы и всего западного мира величайшую тайну после смерти или исчезновения Адольфа Гитлера»^[853].

Интерес газетчиков к истории Бёрджесса и Маклина стимулировал и других авторов. Очень скоро на свет появились и книги. Первой стало произведение Сирила Коннолли, знавшего обоих пропавших. Очерк на пятидесяти семи страницах, озаглавленный «Пропавшие дипломаты» (The Missing Diplomats), был основан на подборке статей из «Санди таймс». Он содержал довольно точные описания обоих пропавших, но не добавил к истории ничего нового.

В марте 1953 года умер Иосиф Сталин. Вскоре после этого за вождем последовал его ближайший последователь и главный шпион – Лаврентий Берия. Советский Союз стал более открытым обществом. В сентябре Мелинда Маклин с помощью советской разведки тихо перебралась через Швейцарию в Россию к своему мужу^[854].

В течение всего 1953 года, когда дипломатов стали «видеть» менее часто, британская пресса сменила тактику и начала размышлять о «тайной руке» пропавшей пары в советских дипломатических кругах, попутно наделив Бёрджесса и Маклина самыми разными новыми инициативами. Стали выдвигаться предположения, что в советских заявлениях появился глянец Форин Офис. Роджер Макинс, теперь ставший британским послом в Вашингтоне, шутливо написал сэру Уильяму Стрэнгу: «Последняя острота здесь – неопределенность текущей советской политики вызвана борьбой за власть, ведущейся в Кремле между Бёрджессом и Маклином»^[855].

Хотя, согласно официальной позиции, о пропавших дипломатах ничего не было слышно, имелась информация, что они живы. Накануне Рождества 1953 года Эвелин получила длинное письмо от сына, которое дает представление о существовавших между ними эдиповых отношениях. Письмо было датировано ноябрем и отправлено из Южного Лондона.

«Дорогая мама,

мне было очень трудно решить, должен ли я написать тебе или нет, – я боялся, что письмо причинит тебе больше боли, чем мое молчание. Но все же решил, что ты захочешь знать, как живет твой старший сын и что его любовь к тебе нисколько не изменилась – только усилилась.

Это письмо должно прийти после дня твоего рождения, о котором я не забыл, и как раз вовремя, чтобы пожелать тебе веселого Рождества и самого счастливого Нового года. Я мысленно присоединяюсь к тосту, который всегда произносит Джек – «за твои прекрасные глаза». Попроси его, чтобы он в этом году поднял бокал еще раз – от моего имени.

Жаль, что я не могу сказать тебе ничего определенного о нашей встрече. Увы, пока это невозможно. Как сказал бы Дэвид Ф., «ситуация еще слишком неаккуратная». Кстати, я хотел бы, чтобы ты передала мои наилучшие пожелания от его «противоречивого Гая» (он всегда так говорил) и сказала, что я сожалею, так и не встретившись с его новой женой. Возможно, ты ее знаешь. Развод Дэвида был счастливейшим событием, так что его второй брак должен быть чудесным.

Не хочу передавать отдельные приветы многочисленным друзьям – я, вероятно, ранил их слишком глубоко, чтобы они им обрадовались, – но ты знаешь, кто были мои самые близкие друзья. Я их до сих пор считаю таковыми и часто думаю о них. Так что передай приветы всем тем, кто, по твоему мнению, им обрадуется.

А вся моя любовь остается твоей, моя драгоценная.

Как я уже отмечал в предыдущем письме, мне приходится заставлять себя не думать о тебе слишком много и слишком часто… Я сделаю все от меня зависящее, чтобы сделать следующий год счастливее для тебя.

Любящий тебя, Дай Бой»^[856].

Журналисты продолжали искать сенсаций. Одним из них был криминальный репортер Дункан Уэбб, которому сообщили контакты в преступной среде, что за 10 тысяч фунтов можно устроить встречу с Бёрджессом через итальянскую мафию. В клубах и ресторанах Сохо прошли встречи с племянником Лаки Лучано – Счастливчиком – по имени Луиджи Рокко, который подтвердил свои полномочия, предъявив письмо Бёрджесса, адресованное Джеймсу Поупу-Хеннесси, в котором речь шла о сотрудничестве при написании биографии лорда Солсбери. Поуп-Хеннесси был уверен, что письмо подлинное. Он утверждал, что «его не мог написать ни один человек, живущий на этой земле, кроме Гая Бёрджесса». Рокко объяснил, что, если будет уплачена достаточно большая сумма, Бёрджесса могут тайком вывезти из-за железного занавеса с помощью двух его телохранителей, потому что его уже надоело ездить по странам за железным занавесом «с пустой болтовней и пропагандистскими лекциями на заводах и фабриках»^[857].

В конце ноября 1954 года план начал претворяться в жизнь, и Уэббу сказали забронировать номер на острове Лидо, в Венеции, и ждать Бёрджесса, которого привезут туда через Югославию. Журналист должен был привезти с собой 10 тысяч фунтов – частично на взятки, частично для Бёрджесса, который якобы решил обосноваться в Испании. Бёрджесса привезли в дом, расположенный в окрестностях Пулы, на южной оконечности полуострова Истрия, откуда его заберет катер. Обмен будет произведен в полночь. Но когда Уэбб прибыл с частью денег, оказалось, что Рокко и его банда исчезли^[858].

Интерес прессы не ослабевал, но МИ-5 в 1954 году было решено прекратить расследование. Для разведки вопрос был закрыт. И только откровения советского перебежчика в Австралии снова привлекли внимание к истории.

Глава 35. Петров

В апреле 1954 года подполковник советской разведки Василий Петров бежал в Австралию вместе с женой, тоже офицером КГБ. Для британцев это были самые важные перебежчики – после случая с Гузенко в 1945 году. Они помогли выявить размах советской шпионской деятельности в Австралии и убедиться в том, что Маклин и Бёрджесс – советские агенты. Часть материалов Петрова поступили от его коллеги, сотрудника НКВД в Австралии Филиппа Кислицына, который работал шифровальщиком в советском посольстве в Лондоне в 1945–1948 годах и был ответственным за документы, передаваемые Бёрджессом и Маклином. Документов было так много, что не все они были переведены и переданы заинтересованным министерствам. Именно информация Кислицына подтвердила разведывательному сообществу, что Бёрджесс и Маклин стали советскими агентами в Кембридже, что советская разведка вывезла их в СССР, они живы и проживают в Куйбышеве.

Была создана специальная Королевская комиссия, которая подготовила окончательный доклад в августе 1955 года. Он, а также газетный вариант мемуаров Петрова «Империя страха», опубликованный в «Пипл» 18–25 сентября 1954 года, снова вызвали интерес к сбежавшим дипломатам. В своих мемуарах Петров утверждал, что Бёрджесс приносил «чемоданы документов Форин Офис, которые фотографировались в советском посольстве в Лондоне и возвращались ему. Кислицын зашифровывал самую срочную информацию и отправлял телеграфом в Москву. Остальные перевозились курьерами в дипломатическом багаже»^[859].

У правительства не было выбора. 15 сентября Форин Офис, с большой неохотой, объявил White Paper («Белую бумагу») относительно Бёрджесса и Маклина. Без этого невозможно было обойтись на фоне разоблачений Петрова^[860].

21 сентября кабинет обсудил «Белую бумагу» – «Доклад, касающийся исчезновения двух бывших сотрудников Форин Офис». Заседание продолжалось два с половиной часа. Документ был опубликован два дня спустя. В нем говорилось, что Маклин попал под подозрение незадолго до побега, хотя на самом деле находился под наблюдением в течение многих недель. Его побег был ускорен не утечкой информации, а тем, что он обнаружил слежку. Также там было сказано, что власти действовали незамедлительно, тогда как им потребовалось несколько дней, чтобы приступить к действию. В нем был сильно недооценен доступ предателей к важной секретной информации, в особенности специальный допуск Маклина к ядерным проблемам и роль Бёрджесса как агента в МИ-5. Из документа следовало, что у властей не было возможности помешать шпионам скрыться. В целом документ был настолько «качественным», что в нем было даже неверно указано название Кембриджского колледжа, в котором учился Маклин^[861].

Его создателем был Грэм Митчелл, офицер МИ-5, тогда отвечавший за контрразведку. Впоследствии он сам попал под подозрения в связи с русскими. А пока перед ним была поставлена задача максимально ограничить ущерб репутации МИ-5, Форин Офис, а также британского и американского правительств. Поэтому «Белую бумагу» быстро переименовали в «Отмытую добела бумагу» (Whitewach Paper).

Передовица «Таймс», озаглавленная «Слишком поздно и слишком мало», сделала вывод: «„Белая бумага” сообщила очень мало, чтобы развеять сомнения относительно сил безопасности, занимавшихся этим вопросом»^[862]. А статья Генри Фэрли в «Спектейторе» создала слово «истеблишмент». Фэрли писал: «То, что называют «истеблишмент», в этой стране сегодня могущественнее, чем когда-либо раньше. «Истеблишмент» – это не только очаги официальной власти, – хотя они, безусловно, являются его частью. Скорее это вся матрица официальных и социальных отношений, в которой осуществляется власть. …Никто из тех, кто был заинтересован в деле Бёрджесса – Маклина с самого начала, не забудет осторожное, но мощное давление, которое оказывалось теми, кто принадлежал к тому же слою, что и пропавшие дипломаты. Короче говоря, британская элита взаимосвязана и защищает себя»^[863].

12 октября член парламента от консерваторов и бывший офицер МИ-6 Генри потребовал публичного расследования, потому что «Маклин и Бёрджесс были известны как пьяницы и сексуальные извращенцы в течение многих лет». Было очевидно: что-то надо делать. Неделей позже министр иностранных дел Гарольд Макмиллан направил кабинету памятную записку, касающуюся предстоящих дебатов относительно исчезновения Бёрджесса и Маклина, дав понять, что исходные требования уж определены. Он предложил, чтобы любые запросы были ограничены тем, что может быть сделано в будущем, но вовсе не тем, что произошло в прошлом.

Преимущества такой постановки вопроса, по его мнению, заключались в следующем: общественность поймет, что власти действуют, а также и «общественность вплотную столкнется с дилеммой безопасности в свободном обществе. Почти все обвинения прессы против слабости властей, на самом деле, если требования изменить английскую судебную практику»^[864].

25 октября член парламента от лейбористов Маркус Липтон использовал парламентский запрос, чтобы назвать Филби советским агентом. Глава ФБР Гувер уже дал информацию о нескольких американских журналистах и назвал Филби двумя днями раньше в «Нью-Йорк дейли ньюс». Повторение требования при условии парламентской привилегии позволило британской прессе сообщить о предположении, и были инициированы парламентские дебаты. Однако для суда доказательств все еще было недостаточно. Макмиллан на закрытии дебатов был вынужден признать: «У меня нет оснований делать вывод, что мистер Филби в какое-то время предал интересы своей страны, или идентифицировать его так называемым третьим лицом, если таковое было».

На следующий день Филби созвал пресс-конференцию в квартире своей матери в Дрейтон-Гарденз. Он парировал вопросы, прикрываясь законом о государственной тайне, и угостил собравшихся пивом и хересом. Среди журналистов был молодой Алан Уикер.

Осберт Ланкастер – Бёрджесс работал с ним в новостном департаменте, – писавший спустя несколько дней в «Экспресс», отметил следующее: «Я работал с Бёрджессом больше года и могу с уверенностью утверждать: если русские действительно его купили, они получили самую большую головную боль из всех возможных. Среди его многих исключительных качеств выделялась способность, развитая до сверхъестественной степени, отвечать пространно на все вопросы, кроме того, что ему задали»^[865].

История Бёрджесса и Маклина продолжалась. 5 ноября в «Таймс» появилась статья со словами: «Сменяющие друг друга правительства добавили тревог обществу, так долго отказываясь дать разумную информацию правительству и народу. …Даже постыдно запоздавшая «Белая бумага», вызванная результатами расследования по Петрову, сделала немногим больше, чем подтвердила информацию, которая появлялась в прессе – нашей или зарубежной»^[866].

Следующей инициативой правительства стала комиссия, которую возглавил лорд-канцлер, лорд Килмур, а среди ее семи членов были Герберт Моррисон, Эдвард Бриджес и граф Джовитт. Она собиралась восемь раз, начиная с первых чисел декабря 1955 года, чтобы разобраться с практическими вопросами проверки, учитывая большое количество людей и тот факт, что все они постоянно меняют работу. Комиссия также анализировала свидетельства сотрудников Форин Офис, казначейства, адмиралтейства и министерства снабжения^[867].

7 ноября были проведены дебаты по «Белой бумаге» в палате общин. Макмиллан заявил, что начиная с 1951 года было тщательно проверено девятьсот сотрудников Форин Офис. После этой проверки четырех чиновников попросили уйти и еще шесть человек были переведены на другую работу или ушли в отставку. Он объяснил, почему за Маклином не было установлено наблюдение за пределами Лондона, обсудил меры по безопасности и проверке, принятые после того, как исчезли два дипломата. Он заключил, что «Бёрджесс был нечестен, но нечестность не обязательное свойство секретного агента»^[868].

В конце декабря настал черед палаты лордов обсудить скандал. Характерное отношение того времени можно видеть из речи лорда Астора, который позднее фигурировал как одно из центральных действующих лиц в скандале с Профьюмо. «Я один из немногих людей, никогда не знавших Гая Бёрджесса. Очевидно, я многое потерял. По всем рассказам, он был веселым и умным собеседником, умевшим очаровывать людей». И далее: «Но одновременно он был пьяницей, грязнулей и сексуальным извращенцем. И таким он был со школьной скамьи. Он ничего не скрывал – ни в разговорах, ни в поведении. И я задаю вопрос: знали ли руководители Форин Офис об этих его особенностях и терпели их, или они были единственными людьми, которые о них не знали? …Я не принадлежу к категории людей, считающей, что гомосексуализм – преступление. Те из нас, кому повезло быть нормальными, должны, я полагаю, испытывать лишь сожаление к людям, которым повезло меньше. Но когда это преступление и когда оно приносит позор стране или делает человека уязвимым для шантажа, следует определить четко: людям, обладающим такими особенностями, не место в Форин Офис»^[869].

Публикация в декабре 1955 года еще одной книги на эту тему – она называлась «Большой шпионский скандал» (The Great Spy Scandal) – ничего не добавила к тому, что уже было в прессе или предыдущих повествованиях. Это была напечатанная «Дейли экспресс» обычная компиляция сообщений разных корреспондентов, которые расследовали это дело, включая главного европейского корреспондента Сефтона Делмера. Лишь немногие читатели были в курсе того, что Сефтон Делмер хорошо знал Бёрджесса. Он работал с ним над черной пропагандой во время войны и теперь добровольно вызвался передавать МИ-5 все, что обнаружится во время журналистского расследования.

На протяжении всего 1955 года периодически появлялась информация о местонахождении шпионов. Глава службы безопасности американского посольства в Лондоне в июле сообщил, что, по сведениям информатора, Бёрджесс совершил самоубийство в Москве или ее пригородах. Но уже очень скоро миру предстояло точно узнать, что с ним произошло.

Глава 36. Появление пропавших дипломатов

В феврале 1956 года корреспондент «Санди таймс» Ричард Хьюз, имевший связи в МИ-6, – он – старый Кро в «Достопочтенном школяре» Джона Ле Карре, – находился в гостинице «Националь» в Москве, чтобы взять интервью у советского министра иностранных дел Молотова. Журналист заявил ему, что нежелание Советов прояснить судьбу Бёрджесса и Маклина препятствует улучшению англо-советских отношений, и потребовал до 5 часов вечера 11 февраля раскрыть местонахождение пропавших дипломатов. Это время истекло, и Хьюз, смирившись с фактом, что его миссия провалилась, забронировал билет на воскресный самолет в Стокгольм.

В половине восьмого у него в номере зазвонил телефон. Ему предложили зайти в комнату 101^[870]. Решив, что это менеджер отеля предлагает ему прощальную выпивку, Хьюз проигнорировал звонок и продолжил паковать вещи. Телефон зазвонил снова. На этот раз в голосе звонившего отчетливо слышалось нетерпение. Корреспондента повторно и очень настойчиво пригласили прийти в комнату 101. Войдя, он увидел пятерых мужчин, сидевших за столом, покрытым белой скатертью. В комнате было много старинных безделушек и салфеточек, на каминной полке стояли массивные мраморные часы. Падающий снег частично скрывал огни Кремля и Красной площади за окном. Высокий мужчина в синем костюме и красной бабочке встал и протянул руку. «Я – Дональд Маклин», – сказал он с застывшей деревянной улыбкой на лице. «А я – Гай Бёрджесс», – сказал человек невысокого роста, в синем костюме и галстуке старого итонца. Его улыбка тоже казалась неестественной^[871].

В комнате был также Сидни Вейленд, корреспондент агентства Рейтер, а также корреспонденты ТАСС и «Правды». Бёрджесс достал из кожаного саквояжа четыре копии отпечатанного и подписанного «Заявления Г. Бёрджесса и Д. Маклина» – на трех страницах объемом в тысячу слов – и раздал присутствующим журналистам. Последнюю копию он отдал Хьюсу и, подмигнув, сказал: «А это для «Санди таймс»^[872].

В заявлении, помимо прочего, было сказано: «Мы оба приехали в Советский Союз, чтобы работать для лучшего понимания между Советским Союзом и Западом. Из официальных данных, находящихся в нашем распоряжении, мы оба убеждены, что ни британское, ни, тем более, американское правительство в то время не имели в виду достижение этой цели. …Никто из нас никогда не был коммунистическим агентом. …Прожив некоторое время в СССР, мы убедились, что поступили правильно»^[873].

Вейленд хотел задать вопрос, но Бёрджесс, смеясь, встал, за ним последовал Маклин. «Я в свое время сделал слишком много заявлений мировой прессе, чтобы не понимать, какую историю преподнес вам сегодня, парни». Интервью продолжалось пять минут^[874].

Вейленд вспоминал, что оба дипломата сильно нервничали. Им явно было приказано закончить встречу как можно быстрее. И еще ему показалось, что их только что привезли в Москву. Когда он пошел на телеграф, чтобы отправить свой репортаж, Бёрджесс окликнул его и попросил передать весточку матери^[875].

Через несколько дней после пресс-конференции Бёрджесс позвонил Питеру Поллоку. Это был первый звонок из тех, что впоследствии стали еженедельными звонками по вторникам, что, кстати, было не слишком удобно Поллоку. Бёрджесс хотел знать последние сплетни о друзьях, просил выслать ему книги. Бёрджесс также написал жизнерадостное письмо сестре Поллока Шейле. Он писал, что находится на своей даче, расположенной в часе езды от центра Москвы, приезжает в Москву каждый день, хотя там у него есть квартира. Он сообщил, что меньше пьет, но пристрастился к русскому шампанскому и ему не о чем писать – «разве что я соберусь написать книгу». Он сожалел только о том, что ему не хватает Баха и Моцарта. «Я в хорошей форме – независимо от того, заслуживаю этого, по твоему мнению, или нет»^[876].

После первого появления Бёрджессу и Маклину разрешили вести более публичный образ жизни. В середине февраля Бёрджесс написал статью объемом восемьсот слов для «Санди экспресс». В ней он ничего не сообщал о себе, а только обличал американскую внешнюю политику и предложил свой взнос Королевскому обществу спасания на водах, от которого оно отказалось^[877]. Неделей позже Маклин написал аналогичное произведение в «Дейли геральд».

Хотя персоналу посольства в Москве было рекомендовано избегать любого общения с Бёрджессом и Маклином, немедленно покидать любые мероприятия, на которых они присутствуют, не выдавать им паспорта и проездные документы, британские власти следили за ситуацией. Посол в Москве сэр Уильям Хейтер составил краткую справку для министра иностранных дел Селвина Ллойда «Влияние появления Бёрджесса и Маклина на англо-советские отношения», предположив, что время было выбрано так, чтобы вызвать новый разлад в англо-американских отношениях после недавнего визита премьер-министра в Вашингтон, но также чтобы развеять туман перед визитом советского премьер-министра Николая Булганина и первого секретаря ЦК КПСС Никиты Хрущева в Великобританию в апреле. Он назвал заявление дипломатов «неубедительным и плохо подготовленным» и предположил, судя по странным компоновкам фраз, что оно написано не ими. В заключение он сделал вывод, что дипломаты, вероятно, «прикреплены к какому-то исследовательскому подразделению, где они готовят всевозможные пояснительные записки и информационные письма о западной политике, на которые, вероятно, никто не обращает внимания»^[878].

11 марта популярная воскресная газета «Пипл» начала печатать серию статей под сенсационным заголовком «Гай Бёрджесс раздет донага: наконец заговорил его лучший друг». Серия была анонсирована как «разоблачения одного человека, который знает всю историю» и обещала раскрыть «всю глубину коррупции, стоящей за предательством Бёрджесса». Серия давала наиболее полное из доселе известных описаний Бёрджесса и наглядно описывала подробности его распутной жизни. Она содержала и его признание о том, что он – агент Коминтерна. В ней было сказано, что он хранил все полученные им письма, чтобы их можно было использовать для шантажа, назывались имена членов близкого круга Бёрджесса и даже Бланта. В ней даже упоминалось, что пьяный Дональд Маклин как-то раз столкнулся с автором в клубе «Горгулья» и заявил: «Я все о тебе знаю. Ты был одним из нас, но дезертировал».

В заключение автор предупреждал читателей, что имеет место дальний прицел. «Я уверен, что Бёрджесс и Маклин устроили свое недавнее публичное появление в Москве, как предупреждение для оставшихся предателей – предупреждение, что они могут быть раскрыты, если не будут и дальше работать на русских. Предателей следует искоренить раньше, чем заработает долгосрочный и масштабный шантаж. Только тогда Британия будет спасена от еще одного аналогичного скандала». Статьи были анонимными, но было очевидно, что их автор – Горонви Рис, и его имя было названо в колонке сплетен «Дейли телеграф»^[879].

Что получил Рис, написав эти статьи? Во-первых, 2700 фунтов, которые, безусловно, оказались кстати и помогли выплатить некоторые долги. Но деньги были всего лишь частью. Как позже утверждал Рис, повторное появление Бёрджесса заставило его переоценить их отношения, и статьи, написанные штатными редакционными авторами, были чем-то вроде признания, попыткой объяснить, почему он дружил с Бёрджессом и не выдал его.

Если верить Исайе Берлину, «это был своеобразный страховой полис. Я полагаю, он боялся, что Бёрджесс распространит дезинформацию, будет рассказывать ужасные вещи о нем и многих других. Он должен был успеть первым. …Думаю, Горонви был напуган. Он считал, что может случиться все что угодно, и запаниковал»^[880]. Не исключено также, что это было еще одно предупреждение, адресованное Энтони Бланту.

Последствия для Риса оказались катастрофическими. Он лишился работы в университетском колледже Уэльса в Аберистуите, и от него отвернулись все друзья. Письмо от Роя Харрода представляется типичным. «Гай был очаровательным, культурным, цивилизованным и очень приятным человеком. Для меня невыносима мысль, что память о нем оказалась замаранной. В твоем рассказе он всего лишь пьяница и сексуальный извращенец. Ничто не может быть дальше от правды. Как это мерзко с твоей стороны!»^[881]

Больше всего людей разозлило то, что все было сделано анонимно, выбор газеты, лицемерие – автор заявил, что есть и другие предатели, но дальше этого не пошел, а также запятнал честь и достоинство легкоузнаваемых личностей. Сам Бёрджесс нисколько не расстроился. «Бедняга, ему, должно быть, очень нужны были деньги». Его больше всего оскорбило предположение, что он и Маклин были любовниками. «Это все равно что лечь в постель с большой белой женщиной!» – воскликнул он^[882].

Джозеф Болл, упомянутый в статьях, подал в суд на Риса и «Пипл», потребовав извинения и возмещения ущерба, заявив, что «никогда в жизни не встречал Гая Бёрджесса и даже не слышал о нем до тех пор, пока он не покинул страну»^[883]. Представители МИ-5, до тех пор не принимавшие Риса всерьез, немедленно направили двух человек в Аберистуит, чтобы допросить его и ознакомиться с оригинальным вариантом статей.

Через несколько дней после появления первой из статей в «Пипл» Бёрджесс написал Тому Дрибергу, который опубликовал благожелательную статью в левой газете «Рейнолдс ньюс», чтобы договориться о встрече. «Я не хочу многословно объяснять, что не был агентом. Нет никаких свидетельств того, что я им был. На самом деле я им не был, и это все»^[884]. Они были знакомы еще во время войны – вместе работали над передачей «Неделя в Вестминстере». Дриберг считал, что с Бёрджессом обошлись несправедливо, и после его появления в Москве написал ему, спрашивая, может ли он приехать и встретиться с ним.

Бёрджесс, которому не нравилось, каким его изображали в средствах массовой информации, – особенно его разозлило предположение, что его исключили из Дартмута за воровство, – вероятно, посчитал необходимым исправить ситуацию и согласился встретиться. Они оба разделяли пристрастие к алкоголю и гомосексуализму – Фрэнсис Уин предположил, что Дриберг видел в Бёрджессе себя и надеялся понять его еще лучше после разговора^[885] – и оба были связаны с британской разведкой. Дриберг был информатором МИ-5 с 1942 года, а теперь стал невольным участником операции МИ-5. Разведка желала знать, в чем Бёрджесс собирается признаться в мемуарах^[886].

К Бёрджессу собирался еще один гость. В марте Эвелин Бассет написала сэру Уильяму Хейтеру в московское посольство, выразив желание повидаться с сыном. «Будет ли это затруднительно, если я приеду? Могут ли меня задержать для целей пропаганды? Может ли мое присутствие быть использовано русскими для давления на Гая? Я не хочу стать причиной новых проблем для британских властей, но мне бы очень хотелось повидаться с сыном. Я старею и плохо себя чувствую»^[887].

В начале июля она приехала и вместе с сыном провела месяц в правительственном санатории в Сочи, где был отдельный пляж. Они «общались с другими отдыхающими, загорали, катались на катерах и гуляли по обсаженным пальмами городским улицам. Отдыхающие в санатории рассказали, что миссис Бассет научила поваров готовить любимые английские блюда ее сына»^[888].

Через несколько дней после ее отъезда в Москву приехал Дриберг. Он на две недели остановился в «Национале». На следующий день Бёрджесс позвонил ему и попросил подойти к гостинице «Москва», где, по его заверению, у него был номер. «Гай Бёрджесс стоял у входа в гостиницу. Он был легкоузнаваем, несмотря на то что теперь в его волосах проблескивала седина. Его лицо уличного мальчишки загорело на кавказском солнце. Он подошел ко мне, и мы пожали друг другу руки. Я чувствовал себя как Стэнли, нашедший Ливингстона», – писал Дриберг^[889].

В течение двух следующих недель Дриберг записывал подробности жизни Гая Бёрджесса – так, как их предпочитал помнить Бёрджесс, то есть не всегда точно. В свою очередь Бёрджесс ввел его в свой новый социальный круг, который был отнюдь не таким блестящим, как в Лондоне. Они провели «приятный вечер в серьезной беседе» с двумя британскими коммунистами, и еще один – с Ральфом Паркером, московским корреспондентом «Таймс» и «Дейли уоркер», которому Бёрджесс не доверял. «Мы все думаем, что он агент, но мы никак не можем понять, на чьей он стороне»^[890].

Дриберг провел неделю на даче Бёрджесса, приехав туда на поезде. Дача была самой большой в деревне и постоянно охранялась четырьмя агентами в штатском, которые жили в сторожке, расположенной в углу обширной территории. Они также докладывали по инстанциям обо всех передвижениях Бёрджесса и его гостях. Во всех комнатах были микрофоны, за исключением, как признался дружественно настроенный охранник, кабинета.

«Деревня, в которой находилась дача Гая, была маленькой и прелестной, с выглядевшим очень по-английски прудом для уток и церквушкой с куполом-луковицей. В субботу вечером, когда мы гуляли по деревушке, я спросил, есть ли в ней бар, вроде английского паба, куда мы могли бы зайти выпить. Гай забеспокоился. «Здесь есть один бар, – сказал он, – но я не могу туда пойти. Здесь недавно был Дональд, который спьяну начал буянить и разгромил его. Было много шума. Но это случилось еще до того, как он в очередной раз вылечился»^[891].

Дриберг отметил, что в Москве Бёрджесс, как правило, пьян – весь день пьет водку. На даче он ведет себя более сдержанно и пьет только вино, обычно грузинское белое. Он проводит дни в уединении. Компанию ему составляют только охранники или престарелая экономка. Он очень много читает. Дриберг привез ему сборник церковных гимнов, и иногда Бёрджесс начинал наигрывать ту или иную мелодию двумя пальцами на расстроенном пианино.

Визит имел два немедленных последствия. Дриберг, постоянный посетитель публичных туалетов, показал Бёрджессу большой подземный туалет под гостиницей «Метрополь», который убирала пожилая женщина, вроде бы не замечавшая стройных рядов гомосексуалистов вокруг. Там Бёрджесс познакомился с Толей, симпатичным электриком, работавшим на заводе и интересовавшимся музыкой. Толя рассказал, что приехал из имения Льва Толстого и его бабушка была одной из любовниц писателя. Бёрджессу нравилось утверждать, что он – незаконный сын Толстого. Джон Миллер запомнил Толю как невысокого широкоплечего и жизнерадостного парня^[892]. Он стал для Бёрджесса любовником, секретарем, слугой – и доносил о нем до его смерти.

Были или нет у Бёрджесса любовники в России до Толи – неясно. Согласно Модину, когда Бёрджесс приехал, «ему – гомосексуалисту – понадобился спутник. Со временем он нашел одного, и контрразведчики вызвали его к себе. Они сказали: «Нам все равно, к чему ты привык в Лондоне, но у нас такого рода вещи караются законом. Если ты будешь продолжать, накажем и тебя». Он остановился. Но можете себе представить, что чувствует человек, лишенный возможности удовлетворять свои физические потребности. Он был зол»^[893].

Услуга Дриберга не осталась безнаказанной, и он был пойман сотрудниками КГБ во время очередной облавы в туалете. После предъявления фотографий его сексуального контакта он согласился стать советским агентом и получил кличку Лепаж. В течение следующих двенадцати лет Дриберг использовался как источник в национальном исполнительном комитете Лейбористской партии, докладывавший об эволюции лейбористской политики и соперничестве между партийными лидерами^[894].

Осенью он вернулся и, по просьбе Эвелин, привез Бёрджессу кое-какие вещи: несколько эстампов, пару туфель, новые носки и кожаный футляр для бутылки, который Бёрджессу очень понравился, и он всегда носил его с собой^[895].

Издатель Дриберга поручил ему снабдить книгу иллюстрациями. Бёрджесс договорился с фотографом и обещал привезти его в номер Дриберга вечером. Он выполнил свое обещание, но опоздал, и Дриберг сразу понял, что Бёрджесс сильно пьян. Он «покачивался, фыркал, хихикал, как идиот, а когда фотограф попытался сделать свою работу, стал корчить рожи в камеру»^[896].

Фотосессию пришлось перенести на следующее утро. «В восемь часов утра он позвонил, и его голос звучал совершенно нормально. Бёрджесс явно был трезв и предупредил, что опять опоздает. Оказывается, накануне за ним прислали русские. С ним строго поговорили, заставив его «почувствовать себя куском дерьма». В общем, его русский шеф вел себя в точности как директор школы»^[897]. Впоследствии Дриберг рассказал об этом эпизоде Эвелин, и она задумчиво отметила: «…Думаю, русская дисциплина полезна Гаю»^[898].

Бёрджессу понравилась работа Дриберга, и он использовал свое влияние, которое неожиданно оказалось значительным, чтобы обеспечить представление Хрущеву, что привело к появлению интервью в «Рейнолдс ньюс».

Книга Дриберга, которую купило издательство Weidenfeld & Nicolson, была опубликована в ноябре 1956 года и стала большим событием в литературном мире. Права на публикацию произведения по частям были куплены «Дейли мейл» за 5 тысяч фунтов. А компания ITV в программе «Неделя» выпустила видеоматериал о посещении Дрибергом и Бёрджессом достопримечательностей Москвы^[899].

За несколько дней до публикации серии статей поступило «уведомление D» с требованием удалить часть о послевоенной операции в Албании из соображений национальной безопасности – хотя русские уже наверняка об этом знали от Бёрджесса. Это дало возможность МИ-5 предупредить Бёрджесса. С помощью журналиста Чапмэна Пинчера была сфабрикована история о нарушении Бёрджессом закона о государственной тайне. Теперь, если бы он вернулся в Британию, его должны были арестовать^[900]. Джозеф Балл, действуя через своих поверенных, настоял, чтобы все упоминания о нем были убраны^[901].

Статьи печатались семь дней. «Мейл» заняла привычную позицию. «История Бёрджесса тенденциозна и пристрастна. С его мнением редакция не согласна. Тем не менее статьи печатаются без изменений – без цензуры. Различие взглядов не может скрыть того факта, что это новостная сенсация десятилетия»^[902].

И верно. Дриберг не потрудился усомниться в изложении событий Бёрджессом, который утверждал, что никогда не был шпионом, бросил пить и наслаждается жизнью в России. Критики не оставили от нее камня на камне, но она принесла Дрибергу весьма неплохое вознаграждение. Это была авторизованная версия, удовлетворившая всех – Бёрджесса, КГБ и МИ-5.

Критика была разной. В «Трибюн» Клод Кокберн, член круга Отто Каца, назвал труд Дриберга «одним из главных политических и журналистских событий десятилетия»^[903], а Алан Морхед в «Нью стейтмент» решил, что это «правдоподобное изображение Бёрджесса… хотя оно в конце оставляет нас с чувством бесполезности и незначительности жизни. …Оглядываясь назад и пролистывая эти краткие страницы, кажется, что где-то что-то должно быть упущено. В конце концов, Бёрджесс был интересным человеком, и хочется думать, что он едва ли мог быть настолько тривиальным, как нам описали»^[904].

Джон Коннелл в журнале «Тайм энд Тайд» написал: «Это плохая неприятная книга о плохом неприятном человеке. Какими людьми нас считает мистер Дриберг, который продолжает жить и работать среди нас, если нас можно обманывать с помощью умения бойко говорить и правдоподобной тривиальности? …Книга плохо написана, так же плохо скомпонована и изобилует повторами»^[905]. А в «Спектейторе» Джон Дэвенпорт, знавший Бёрджесса с Кембриджа, написал, что «этот блестяще скучный памфлет показался мне дочиста отмытым от своей темы. …Невозможно сделать героя нашего времени из такого осла»^[906].

Согласно книге Дриберга, не было никакого плана побега до того, как они поднялись на борт судна. «Дональд предложил, чтобы мы поехали в Прагу, потому что там шла ярмарка и туда просто получить визу»^[907]. Они сели на парижский экспресс в Ренне, а потом на ночной поезд в Берн, где получили визы в чешском посольстве. «Мы знали, что никто ничего не будет делать до понедельника, но были в шоке, узнав, что из Цюриха в Прагу нет самолета до вторника». Бёрджесс отправился посмотреть на машины, а Маклин лежал в постели и читал Джейн Остин. «Мы оба были в настроении, соответствовавшем романам Джейн Остин». Они обратились в советское посольство в Праге, но реакция была сдержанной. «Очень интересно, но мы должны получить инструкции». Беглецы ждали целую неделю, беспокоясь, что новость об их исчезновении распространится и их начнут искать. В это время они осматривали достопримечательности и читали Джейн Остин^[908].

Если верить Бёрджессу, информационное сообщение 7 июня, когда они были еще в Праге, заставило его «сразу ехать в Москву вместе с Дональдом. До этого момента я еще собирался провести отпуск в Италии. В конце концов я сделал то, что должен был, для Дональда, – вывез его за «железный занавес»^[909].

По прибытии в Москву их «на пару дней поселили в отеле», потом перевезли на квартиру, где спустя три дня допросили и отправили на полгода в «дремучий провинциальный городок. У нас там были красивые квартиры с видом на реку, но я был там очень несчастлив. Это напоминало Глазго в субботний вечер в девятнадцатом веке»^[910].

Бёрджесс стал работать в Издательстве иностранной литературы. Он «давал предложения и старался убедить их переводить и печатать больше разных хороших английских книг». Также он работал на «антифашистский комитет», который «собирал информацию о послевоенных фашистских тенденциях в разных частях света», и на Международное движение сторонников мира. Иногда он консультировал на любые темы, от «Сомерсета Моэма до британской политики в Тринидаде. Можно называть меня английским экспертом широкого профиля»^[911].

Он признавался, что скучает по Лондону, Нью-Йорку и друзьям. «Но я привык к одиночеству, и в целом меня все устраивает. Я прочел подавляющее большинство томов «Библиотеки для всех». Я веду очень тихую жизнь». В Лондоне он расходовал большую часть своих средств на алкоголь и сигареты – все это было дешевым в СССР. «Я пью только вино – кавказское белое вино, конечно, если мне удается его достать, и лишь изредка водку, только если болею. Водка – прекрасное лекарство от расстройства желудка»^[912].

Он утверждал, что не перестает восхищаться Россией. «Хотя иногда я чувствую себя одиноким и хотел бы поболтать с кем-нибудь из старых друзей. Но здесь мне не хватает неважных вещей. А в Лондоне мне не хватало очень важного – социализма»^[913].

Его опубликованный рассказ – только часть истории.

Глава 37. Первые шаги

До сих пор точно не известно, каким именно путем скрылись Бёрджесс и Маклин. Авторы предлагали самые разные маршруты, один из них – в книге «Обмануть обманщиков» (Deceiving the Deceivers) – даже предположил, что их в Нанте ждала субмарина. Роберт Сесил, цитируя частную информацию, утверждает, что они использовали тот же маршрут, что и Мелинда несколькими годами позже, через советскую зону в Австрии, что подтвердил куратор Бёрджесса из КГБ Сергей Хумарьян^[914].

Кристофер Эндрю в официальной истории МИ-5 и Модин дают примерно тот же маршрут, что Бёрджесс описал Дрибергу. Маклин и Бёрджесс сели на поезд из Парижа в Женеву, а потом на ночной поезд в Берн, прибывший в пункт назначения в 6 часов утра в воскресенье, 27-го. Они явились в советское посольство, где им дали фальшивые паспорта, по которым они двумя днями позже вылетели в Стокгольм, откуда они перебрались в Прагу, а в начале июня – в Москву^[915].

Гай Лидделл в своем дневнике отметил увеличение движения транспорта между Лондоном и Москвой с 25 мая, дня, когда Бёрджесс и Маклин покинули Англию. Двумя или тремя днями позже отмечался рост объема перевозок из Берна, а 4 или 5 июня – из Праги. Вывод – рассказ Бёрджесса в целом точен^[916].

В России никто не знал, что делать с агентами, пока Сталин и Берия не приняли решение. Найджел Бёрджесс вспоминал о том, как он был в Москве в 1963 году: «Дональд показал мне большой балкон, расположенный на первом этаже отеля, выходящий на Кремль. Он сказал, что, когда их привезли в Москву, они обедали на этом балконе. Они пили водку до трех часов утра. На них все смотрели, а они продолжали накачиваться алкоголем на балконе. На следующий день Дональд остался в постели из-за ужасного похмелья, а Гай сказал, что пойдет прогуляться. Он заявил, что должен найти бар. Дональд сказал, что они теперь в Москве… А Гай сообщил, что сможет найти бар в любом городе мира. После длительного путешествия по барам его приволокли в отель вечером»^[917].

Модин дает аналогичную версию. Он утверждает, что, когда пара прибыла в Москву, власти с ними встретились, пожали руки, выпили хорошего бренди и отослали в Куйбышев – город на Волге, ранее называвшийся Самара^[918]. Именно в Куйбышев было эвакуировано советское правительство в 1941 году, когда к Москве подошли немцы. Город был закрыт для иностранцев. Бёрджесс сказал иностранному корреспонденту Джону Миллеру, что их поселили «в маленьком домике, который день и ночь охраняли сотрудники КГБ. Фактически они оказались под домашним арестом. Вскоре начались допросы. Только тогда беглые дипломаты поняли, что хозяева подозревают в них двойных агентов. Поэтому их пытались расколоть…»^[919]

Это подтверждает Сергей Хумарьян, которому тогда было чуть больше двадцати лет. Он охранял англичан, а в зрелом возрасте стал директором музея КГБ в Самаре. Он сказал, что оба англичанина сначала жили в одной квартире, а когда приехала семья Маклина, их поселили на одном этаже в многоквартирном доме^[920]. Через какое-то время допросы закончились. Бёрджессу пришлось «многое вспомнить, добавить новую информацию, дать комментарии к документам, разъяснить информацию, переданную Кембриджской пятеркой в Советский Союз. Из Москвы часто приезжали агенты КГБ, чтобы поработать с ним. …Он много пил. И мог в одиночестве гулять часами. Самара в то время не была очень уж привлекательной. Это определенно был не тот город, в котором было бы приятно проводить время»^[921].

Мужчины получили новые имена. Маклин стал Марком Петровичем Фрэзером (в честь шотландского антрополога Джеймса Фрэзера), а Бёрджесс – Джимом (в честь его старого кембриджского приятеля Джима Лиса) Андреевичем (в честь персонажа «Войны и мира») Элиота (в честь его любимого Джорджа Элиота)^[922]. Пока Маклин учил язык и начал работать в Институте лингвистики, Бёрджесс, не продвинувшийся дальше «кухонного русского», читал и пил дешевое спиртное.

Как долго они находились там, точно не известно. Многие авторы приняли на веру заявление Бёрджесса Тому Дрибергу о том, что они жили в Самаре около шести месяцев. Однако представляется очевидным, что они находились там по крайней мере до смерти Сталина, а может быть, и после нее. Вероятнее всего, их привезли в Москву только накануне пресс-конференции в феврале 1956 года. Согласно русскому интернет-проекту, они пробыли в Куйбышеве до 1954 года^[923].

Позже Бёрджесс рассказал Стивену Спендеру, что Куйбышев – «ужасный город, и ситуация еще более ухудшилась, когда Берия, желая завоевать популярность после смерти Сталина, освободил 80 % заключенных в России. Куйбышев наводнили преступники всех мастей. Вот как я лишился зуба. Я спокойно шел по улице, когда какому-то головорезу приглянулись мои часы, и он отправил меня в нокаут». Зуб заменили новым – из нержавеющей стали, – и он неизменно смущал тех, кто встречался с Бёрджессом впервые^[924].

Когда Модин увидел Бёрджесса после командировки летом 1953 года, тот жил в небольшой деревеньке на окраине Москвы, по дороге к аэропорту Шереметьево. Это в целом соответствует описанию дачи, которую Дриберг посетил летом 1956 года.

«Жилище Бёрджесса было небольшим и очень привлекательным – деревянная, типично русская конструкция. Он специально оговорил, чтобы его поселили в старом доме дореволюционной постройки – это требование было легко выполнить. Работы по дому выполняла женщина. Еще к Бёрджессу был приставлен телохранитель из КГБ, помогавший ему в повседневной жизни. Бёрджессу нравилось его жилище, состоявшее из пяти хорошо обставленных комнат и отлично оборудованной кухни. Оно его устраивало – этакое убежище интеллектуала, с большим ухоженным садом из фруктовых деревьев»^[925].

Бёрджесс дал понять Модину, что обижен тем, как к нему относятся в России. Он не понимает, почему не может просто вернуться в Британию, твердо убежденный в том, что сможет выдержать любые допросы в МИ-5. Модин спросил, зачем он уехал из Праги, и «пришел к выводу, что путешествие представлялось Бёрджессу в высшей степени забавным. Он ожидал, что его встретят в России с распростертыми объятиями и устроят в его честь прием в Кремле. Он был искренне потрясен, когда ему запретили возвращаться в Англию, и негодовал из-за отношения к нему КГБ^[926].

В 1956 году Бёрджесс переехал в новую квартиру, расположенную на шестом этаже дома, построенного для старших офицеров и партийных чиновников. Его новый адрес – Большая Пироговская улица, 53/55, квартира 68. Квартира, состоявшая из длинной гостиной, небольшой спальни, ванной, кухни и балкона, располагалась в одном из старейших районов Москвы, богатом историческими памятниками. Ее окна выходили на зубчатые стены и сторожевые башни Новодевичьего монастыря, где были похоронены Чехов, Гоголь, Хрущев, Прокофьев, Шостакович и жена Сталина Надежда Аллилуева, совершившая самоубийство в 1937 году. Бёрджесс стал постоянным посетителем служб в монастыре.

Он признался Дрибергу, что предпочел бы пару комнат в одном из старых московских домов, а Джону Миллеру – что хотел бы владеть флигелем в Новодевичьем монастыре, но презренные личности не могут выбирать^[927]. Живя в большом сталинском доме, он в основном воссоздал квартиры, в которых жил в Кембридже и Лондоне. Бёрджесс утверждал, что не может работать без фарфоровой настольной лампы, дающей большую тень, клавикорда, старого стола эпохи Регентства с откидными досками на концах и настольного письменного прибора царских времен. Все это было ему доставлено за счет КГБ.

«Моя квартира в ее новом облике – источник постоянной радости и восторга всех, кто ее видит. Надеюсь, что когда-нибудь и ты войдешь в их число. Очень важно, живя в Москве, чтобы глаза имели возможность отдохнуть и их не оскорбляла окружающая обстановка, – писал он Дрибергу, организовавшему отправку его мебели из Лондона. – Шторы особенно удачны, как и лампы. Как ты знаешь, лучшие из советских абажуров, которые можно здесь достать, вероятно, попали сюда прямо из будуара Лили Лэнгтри. Они утомительны для глаз и отвратительны на вид»^[928].

Плакаты из книжного магазина Коллета на Чаринг-Кросс-Роуд с картинами социалистического реализма висели рядом с репродукциями английских охотничьих сцен и картин Шагала. На столе стояли фотографии Эвелин и самого Бёрджесса в Итоне. Книжные полки были уставлены сотнями книг на самые разные темы, от гоночных автомобилей до руководства по выращиванию английских роз. Не имея других занятий, помимо слушания музыки Моцарта и Гайдна, Бёрджесс очень много читал – как и раньше, – и его излюбленными темами оставались политика и история. Его настольными книгами стали: сатирический роман об Итоне Дэвида Бенедиктуса «Четвертое июня» и ограниченное издание книги ирландского националиста гомосексуалиста Роджера Кеймента «Черные дневники». Последнюю он с особенным удовольствием показывал гостям, в надежде их шокировать^[929].

Бёрджесс сказал Дрибергу, что работает в Издательстве иностранной литературы – рекомендует западных авторов, таких как Э.М. Форстер и Грэм Грин, для перевода. Он не упомянул, что также работает на информационный комитет Министерства иностранных дел СССР, впоследствии описанный Борисом Пядышевым, работавшим там с 1956 года, как «могущественная структура, созданная на стыке разведки и международной политики. Это был центр сбора и обработки информации, поступающей от иностранных разведывательных служб, Министерства иностранных дел, зарубежных дипломатических миссий. Информация анализировалась и использовалась в качестве базы для ситуационных оценок и формулировки предложений и рекомендаций, касающихся глобальных и региональных действий, которые направлялись высшему руководству страны»^[930].

Пядышев вспоминал: «Кабинет Гая Бёрджесса располагался на втором этаже рядом с нашей комнатой… Его стол был завален газетами, книгами, трубками и всякими мелочами, без которых английский джентльмен не может чувствовать себя таковым. Мы получали европейское издание «Нью-Йорк геральд трибюн» и несколько других газет из Парижа с опозданием на два-три дня. Гай читал их первым. После этого он с большим удовольствием информировал окружающих о том, какие материалы, по его мнению, наиболее интересны. …К сожалению, он так и не смог вписаться в новое окружение. У него не было семьи и почти не было друзей. …Позже Бёрджесс покинул это место работы по-английски, то есть не простившись. Нам сказали, что ему предложили другую работу»^[931].

Глава 38. «Я очень рад, что приехал»

Считая себя «старомодным догматическим атеистом девятнадцатого века, но не агностиком»^[932], Бёрджесс уважал религиозные чувства. Дриберг вспоминал, как во время одного из своих визитов он пошел вместе с Бёрджессом в Новодевичий монастырь.

«Где-то в отдалении пел хор – один из тех мучительно звучных ортодоксальных хоров. Его каденции текучи, но тягучи, словно мед, звуки неправдоподобно глубокие и богатые… Я взглянул на Гая, чтобы заметить, возможно, ему скучно и он хочет уйти, и был потрясен, увидев, что его глаза блестят от слез и он застыл, полностью захваченный музыкой. Когда мы вышли из церкви, он все еще был слишком взволнован, чтобы говорить. Он пробормотал извинения, отошел, сел на могильную плиту и несколько минут сидел молча»^[933].

В Лондоне у Бёрджесса много средств уходило на алкоголь и сигареты. Он сказал Бёрджессу, что одним из плюсов России является их дешевизна. Модин восхищался интеллектом Бёрджесса, но тревожился из-за его алкоголизма. «Когда я сказал ему, что это против неписаного закона англичан – пить до полудня, – он только рассмеялся. Я не в Лондоне, товарищ»^[934]. Он прекрасно владел ситуацией, получая много британских газет и журналов, которые попадали к нему через несколько дней после публикации. Он мало ел, предпочитая курить, пить и говорить, хотя его экономка настаивала, чтобы он каждый день съедал плотный завтрак – обычно это были яйца, – и иногда покупала для него на черном рынке какую-нибудь дичь».

Мать несколько раз в год присылала ему посылки с лакомствами из Фортнума. «Бёрджесс атаковал их, как Билли Бантер, сначала жадно съедая все то, что он больше всего любит, к примеру паштет и шоколадное печенье, а уж потом все остальное – чернослив и консервированные фрукты. Все это запивалось конь яком и сопровождалось бормотанием: «О боже, какая прелесть! Что дальше?»^[935]

Его жизнь была строго регламентированной. Он имел охранников, которых поочередно посылал в магазины за покупками, его квартира прослушивалась, ему не позволялось выходить до телефонного звонка, поступавшего каждый день около 4 часов пополудни. Когда он выходил из квартиры, за ним следили.

Если Филби и Маклин находились под контролем 1-го Главного управления, гомосексуалист Бёрджесс из соображений безопасности оказался под крылом 2-го Главного управления. Бёрджесс и в Британии был известен неразборчивостью в гомосексуальных связях, но в Москве, где гомосексуализм являлся уголовным преступлением, вел себя в точности как раньше. Он имел постоянного любовника и периодически подбирал мужчин на улице. Наблюдатели КГБ, потрясенные тем, как легко он находит мужчин-партнеров, быстро научились ничего не замечать. Бёрджесс получал небольшое содержание от КГБ и при необходимости – машину с водителем. «Ему было хорошо в Москве, потому что его потребности удовлетворялись», – утверждал Сергей Кондрашев, его куратор из КГБ^[936].

Бёрджесс был в восторге, надевая галстук старого итонца вместе с орденом Красного Знамени, которым, по его заверению, его наградило советское Министерство иностранных дел. «Это здорово помогает в ресторанах», – говорил он, не уточняя, что имел в виду^[937].

Была постоянная группа людей, с которыми он переписывался, – Рой Харрод, Вольфганг фон Путлиц и Гарольд Николсон, который затем показывал его письма общим знакомым, таким как Робин Моэм и Питер Поллок. Харрод, всегда утверждавший, что Бёрджесс – «мой дорогой друг, один из людей, которых я очень любил», послал ему несколько своих книг, в том числе «Основы индуктивной логики» (Foundations of Inductive Logic), и утверждал, что Бёрджесс дал по ней «очень разумные комментарии. Думаю, это были лучшие комментарии, которые я получил по этой книге»^[938].

Дух его жизни можно понять из отрывка длинного письма Поллоку, который к этому времени уже хорошо устроился с Полом Данквой.

«Я пишу это поздно ночью, совершенно измученный, и мой Пол хлопочет вокруг. Он поставил Девятую симфонию, танцует и задает вопросы обо всем, от Стравинского до Ирвинга Берлина, вперемешку с Рембо и цитатами из «Милого друга» Мопассана, которого, по-моему, все русские знают лучше, чем мы с тобой. То же самое относится к Марку Твену, Голсуорси, иногда Шекспиру и всегда Диккенсу. Я сказал Тому Дрибергу, что оплачу HI-FI систему, которую он должен достать для меня, и что он получит деньги у тебя. Это избавит тебя от проблем, да и у Тома есть соответствующие связи. Так что дай ему все деньги, которые он попросит. Если это окажется больше, чем у тебя осталось от присланных мной 150 фунтов, я пришлю еще.

Я все время жду от тебя книг. Ты выслал мне что-нибудь? Я открыл счет у Коллета, на Чаринг-Кросс-Роуд, так что, пожалуйста, передай им список, который я тебе прислал. (Подожди неделю после получения этого письма, иначе счет открыть не успеют.)

Я пока еще не знаю, станет ли мой Пол просто Полом или так и останется всего лишь Майком. Думаю, Полом. Большое облегчение. Ты знаешь это, как и я или даже лучше. В данный момент он поет «Застольную песню» из «Травиаты» и жалуется, что я слишком долго пишу. Пол или Майк? Завтра мы идем в Большой театр на «Фигаро», и я буду думать о тебе. Ты помнишь, как мы слушали эту оперу вместе? Однажды нас прервал храп Тома Уайли.

Питер, завтра утром я проконсультируюсь с Леонардом Кассино и вышлю тебе список пластинок, которые ты должен для меня купить. Пожалуйста, сделай это и передай Тому Дрибергу, чтобы он переправил мне их вместе с мебелью. Насколько я помню, его телефон LEE GREEN 8035. Но я попрошу его позвонить тебе…

Какое плохое письмо! У меня все в порядке. Здесь мне гораздо лучше, чем я мог ожидать или желать. А ты знаешь, что я ожидаю и желаю многого. Конечно, хотелось бы, чтобы ты приехал, но по известным причинам с этим лучше пока повременить. Ты и Пол съехались? Думаю, я смогу это пережить. (Ревность, конечно, не препятствие; главное, чтобы Пол вел себя осмотрительно; с другой стороны, все представители его расы здесь очень популярны)…

То, что Джейн Остин называет «мой инструмент» (то есть пианино), теперь активно используется. В данный момент звучит Верди, но мне обещан один из последних квартетов Бетховена…

В жизни, как ты видишь, много случайностей и любопытных моментов, и я рад, что приехал»^[939].

Ведя одинокое существование, Бёрджесс пользовался любой возможностью пообщаться с гостями с Запада и часто приходил туда, где их чаще всего можно было встретить, – в холлы отелей или в Большой театр, хотя его раздражало, что его мало кто замечал. В июле 1957 года американский юрист из Мемфиса Уильям Гудмен обнаружил себя сидящим рядом с Бёрджессом на представлении «Травиаты». Бёрджесс, пришедший в театр с женщиной и мальчиком, объяснил, что находится в России, «чтобы предотвратить третью мировую войну», хотя не вдавался в детали и не сообщил, как именно он это делает. Одетый в темный костюм из ткани в тонкую полоску и галстук старого итонца, к которому он немедленно привлек внимание, Бёрджесс представился как «один из двух пропавших британских дипломатов» и в течение трех двадцатиминутных антрактов вспоминал о своем пребывании в США. Когда Гудмен спросил, на какой должности он там работал, Бёрджесс загадочно улыбнулся, продемонстрировав передний зуб из нержавеющей стали, и не стал отвечать, сказав только, что занимался «важной работой на советское правительство»^[940].

Бёрджесс работал не только ради мира, но и в Издательстве иностранной литературы. Он также написал учебное пособие для агентов КГБ, описывающее британский образ жизни. Модин утверждал, возможно спутав этот труд с анализом, который Бёрджесс написал двадцатью пятью годами раньше в Кембридже, что «к концу 1950-х годов он начал некое исследование для Центра, касающееся британских студентов 1930-х годов, с обсуждением их поведения, политических и социальных устремлений. Эта работа включала блестящий анализ методов, использованных советами для вербовки юных британцев в то время. Бёрджесс ясно показал, как и почему НКВД удалось добиться успеха в создании сети чрезвычайной важности»^[941].

Давая интервью для этой книги, Модин сказал, что в конце 1950-х годов «Бёрджесс писал книгу о шпионах. Вы ее не найдете. Она в секретной библиотеке. …Я подал ему идею это сделать. Власти требовали от меня идей, как лучше всего его использовать. Книга вызвала большую суматоху. Он резко критиковал нас в книге, указывал, где мы были не правы, а где – правы, в чем заключаются наши слабости и почему мы терпим неудачи чаще, чем выигрываем. Иными словами, он провел глубокий анализ. Когда о нем узнал глава нашей разведки, он был потрясен…»^[942]

Анатолий Голицын в своих неопубликованных мемуарах утверждал, что Бёрджесса с 1953 года использовали для вербовочных мероприятий, а в 1954 году он был послан в Пекин для участия в операции против друга, служившего там в британской миссии. Операция была связана с гомосексуализмом и шантажом^[943].

С 1962 года Бёрджесс тесно сотрудничал с Сергеем Кондрашевым, бывшим резидентом в Лондоне и Берлине, где он курировал работу Джорджа Блейка. Если верить офицеру ЦРУ Питу Бэгли, Бёрджесса «распирало от предложений активных действий. Кондрашев приносил ему планы, которые были разработаны в службе, и Бёрджесс давал конструктивные и продуманные комментарии. Он брал проекты статей, которые служба планировала запустить в англоязычную прессу за рубежом, и редактировал их, придавая лоск, словно они написаны носителем языка. Он помогал имитировать британские и американские официальные документы и подделывать письма, якобы от граждан, членам британского парламента, а также в британские и американские газеты. Он не любил писем в разные религиозные организации, написанные с целью вызвать разногласия»^[944].

Иными словами, его опыт работы в информационных ведомствах пригодился.

Кондрашеву нравился контакт с Бёрджессом. Его впечатлила способность англичанина моментально схватывать суть внутренних и международных дел, его живое воображение и интуиция, но с ним было нелегко работать. Бёрджесс нередко пребывал в дурном настроении, был раздражительным и упрямым. Иногда он заставлял Кондрашева, который был на дюжину лет старше его, ждать, пока он закончит играть на клавикорде, и лишь после этого приступал к работе. Или он требовал, чтобы Кондрашев пропустил с ним пару-тройку стаканчиков. Однажды Кондрашеву пришлось стоять в коридоре за дверью, пока Бёрджесс выпроваживал из своей квартиры молодого человека, все еще полуодетого. Тем не менее русский разведчик ценил Бёрджесса как уникальное приобретение. «Он был намного полезнее, чем другие перебежчики из британского истеблишмента, которые тогда жили в Москве»^[945].

Это мнение разделял Модин. «Его использовали, и он вносил большой позитивный вклад. …Он правильно предсказал многие события в международной политике, а также в разведывательной деятельности»^[946].

В сентябре 1957 года Бёрджесс написал Питеру Торникрофту, который был тогда канцлером казначейства. Он хотел, чтобы деньги с его банковского счета были выплачены ему в России, чтобы он мог оплатить счета его любимых магазинов и портного Тома Брауна. Он напомнил Торникрофту, через руки которого, к негодованию государственных служащих, прошло письмо, называл Питером, что именно он в свое время приглашал его на «Неделю в Вестминстере» значительно чаще, чем могло понравиться консервативному руководству. Он пожаловался, что его доход от трастового фонда, вложенного в отделение Ллойда на Сент-Джеймс-стрит, контролируется казначейством. Письмо сработало, и Бёрджесс получил доступ к своему банковскому счету. Его мебель была отправлена в СССР^[947].

Спустя два месяца Бёрджесс был назван нерезидентом. Это означало, что ему можно посылать деньги и он не будет нарушать правила обмена иностранной валюты. Когда об этом стало известно, поднялся большой шум в прессе и парламенте, в связи с подозрениями, что к нему особое отношение из-за многочисленных высокопоставленных друзей. Мол, к другим беженцам отношение совсем другое^[948].

Одним из близких доверенных лиц Бёрджесса был его старый ментор Гарольд Николсон, с которым он мог открыто делиться мыслями о политике и личной жизни.

«Твое письмо, второе письмо из «бесстыдного порта» Фамагуста, нашло меня в одном из моих излюбленных мест – в Тифлисе. Так его продолжаю называть я, ты и многие русские, но теперь он официально стал для всех грузин Тбилиси. Я думаю, что грузинское слово более выразительно для этого приятного, романтического, веселого, доброго, лукавого, не лишенного тайн, дружелюбного (к иностранцам, меньше – к русским) места. Здесь, я бы сказал, самые высокие стандарты жизни и питания в Советском Союзе – густые вкусные сливки каждый день, шелковые туники, перетянутые поясами талии, на которые сливки никак не влияют. На самом деле жизненные стандарты здесь даже выше, чем во многих западноевропейских городах, которые мы оба знаем. Не стану вдаваться в причины этого.

Сейчас, когда я пишу это письмо, позднее утро. Раннее утро я провел лежа в горячей минеральной воде в грузинской бане, в месте, которое было культовым и для христиан, и для мусульман. Меня отскреб и отмыл так, как это делают только восточные люди (хотя я отказался от депиляции), юнец, национальности которого я не знаю, однако не грузин и не русский. Может быть, черкес – с глазами обведенными водостойкой тушью, – явно обладающий хорошей техникой и опытом, а судя по ревнивому ворчанью массивного армянина, постоянного посетителя, который, к несчастью для него, пришел на пять минут позже меня, пользующийся большой популярностью. Сегодня утром я пошел в баню очень рано, потому что накануне вечером был «с грузинами на вечеринке» (смотри рисунок сэра Гарри Люка, я думаю, в его «Городах и людях»).

Мой дорогой Гарольд, ты написал мне прекрасное письмо и очень информативное. Я тронут и благодарен. Слухи – это то, чего мне больше всего не хватает, помимо Реформ-клуба, улиц Лондона и иногда английской глубинки»^[949].

Теперь, когда Модин вернулся в Москву, он часто встречался с Бёрджессом. Он видел разные стороны характера англичанина. Когда Модин попал в немилость у руководства, написав критический рапорт на своего лондонского коллегу Николая Родина, Бёрджесс вмешался и написал открытое письмо Ивану Серову, председателю КГБ, и тем самым спас своего бывшего куратора от «ссылки» в Сибирь^[950].

Но Бёрджесса никогда не любили те, кому было доверено его охранять. «Те, кто присматривал за Гаем Бёрджессом, сильно страдали, поскольку он был непредсказуемым, агрессивным и провоцирующим по отношению к ним. Помню, один агент, отправленный с Бёрджессом на базу отдыха КГБ на юг, рассказывал, как скандально тот себя вел. К примеру, он получал извращенное наслаждение, таская надувной матрас по берегу и осыпая всех загорающих людей песком. Конечно, его все ругали, но ему было плевать»^[951].

Теренс Ланкастер, будучи в Москве в командировке от «Экспресс» в ноябре и декабре 1957 года, часто видел Бёрджесса в основном около 9 часов утра, перед тем как тот отбывал на работу в издательство. Ему сказали, что Бёрджесс тщеславен, одинок и хватается за любую возможность поговорить. «Он выглядел распутным, но всегда был чисто выбрит и никогда не забывал галстук старого итонца», – вспоминал он. Ланкастеру нравились их встречи. Он считал Бёрджесса отличным собеседником, который мог говорить с юмором даже о советской верхушке. Они несколько раз ужинали вместе, один раз – в китайском ресторане. Ланкастер отметил, что Бёрджесс в высшей степени проницателен, а еще с восторгом слушает политические и социальные сплетни. «Он очень здорово копировал людей – лучше всего подражал Черчиллю и Макмиллану, немного хуже – Гейтскеллу».

Бёрджесс поведал Ланкастеру, что не намеревался ехать в Россию, но «одно привело к другому». Но он всегда оставался англичанином. Его манера речи, его друзья, его разговоры и даже внешний вид выдавали в нем британца 30-х годов. Ланкастер считал, что Бёрджесс так и не простил свою страну за Мюнхен и продолжал твердо верить в коммунистическую систему, даже видя ее недостатки. У него не было иллюзий относительно советской системы. «Ты работаешь в Советском Союзе, а принципы свободы слова здесь не действуют»^[952].

Когда Ланкастер уезжал, Бёрджесс попросил его отправить несколько рождественских открыток – своему старому школьному другу дипломату Кону О’Нейлу («Надеюсь, у него не будет из-за меня проблем»), вдове Гектора Макнейла, а также Тому Дрибергу с просьбой прислать ему микстуру от несварения. Он также дал ему 1 фунт, чтобы вернуть официанту из Реформклуба. Но самое интересное, он попросил Ланкастера, окончившего современную школу в Солсбери, купить ему полдюжины итонских галстуков. Войдя в магазин, смущенный экстравагантностью просьбы газетчик, не являвшийся постоянным посетителем подобных магазинов, объяснил продавцу:

– Это для друга.

– Так все говорят, – ответил продавец^[953].

Глава 39. Англичанин за границей

В декабре 1958-го в России гастролировала труппа Королевского шекспировского театра. Это был первый визит в Россию британской театральной труппы после Второй мировой войны^[954]. Он стал важной частью культурного обмена и вехой в укреплении хороших отношений между Британией и Советским Союзом. К тому же это была масштабная операция, потребовавшая перевозки 28 тонн декораций и 350 костюмов. На нескольких представлениях велась киносъемка, и фильмы впоследствии посмотрели 5 миллионов зрителей по всей России. Труппа из семидесяти человек, в которую входили Майкл Редгрейв, Корал Браун, Анджела Баддели и ее муж Глен Байэм Шо, дала пятнадцать спектаклей разных шекспировских пьес, в том числе «Гамлет» и «Ромео и Джульетта» в постановке Байэма Шо, а также «Двенадцатая ночь» в постановке Питера Холла.

После двух недель в Ленинграде труппа прибыла в Москву, где журналист в аэропорту отвел Майкла Редгрейва в сторону и передал ему записку: «Гай Бёрджесс хотел бы знать, согласитесь ли вы с ним встретиться». Редгрейв не видел Бёрджесса после Кембриджа, но с готовностью согласился. «Я помнил, что он забавная личность, имеющая очень живой ум». Возможность подвернулась очень быстро. После премьеры «Гамлета» у гримерки Редгрейва собрались британские газетчики. Неожиданно он услышал знакомый голос. Согласно рассказу самого Редгрейва, на пороге появился Бёрджесс и протянул в приветствии обе руки. «О, Майкл! Что за слова! Ты даже не представляешь! Они унесли меня в прошлое! Это волшебство!»^[955] После этого он проскользнул мимо застывшего в удивлении актера и его стошнило в тазик. На самом деле, почувствовав, что Бёрджесс пьян, Редгрейв не впустил его в гримерку. Бёрджесс, спотыкаясь, ввалился в соседнюю гримерку, принадлежавшую Корал Браун, где его действительно стошнило. На основе этой встречи была написана самая запоминающаяся драма о Бёрджессе – «Англичанин за границей» Алана Беннетта.

Редгрейв и Бёрджесс договорились встретиться за ланчем в квартире последнего на следующий день, где после паштета и фуа-гра экономка подала зайца или молочного поросенка – рассказы разнятся, – который оказался несъедобным, потому что не был удален желчный пузырь. После ланча они прогулялись по Новодевичьему монастырю. Бёрджесс во время прогулки признался Редгрейву, что не собирался ехать в Москву после того, как доставил Маклина «в установленное место». Но, несмотря ни на что, он был вынужден продолжить путешествие, которое закончилось в России^[956].

Корал Браун – отдельно – тоже приняла приглашение на ланч, который ей понравился. «Он был не просто горький пьяница. У него был стиль. И если не считать того прискорбного инцидента, он обладал «чудесными старомодными манерами». Правда, еда оказалась отвратительной. «Мы ели маленькие увядшие апельсины, стоившие баснословно дорого. Гай ел гвоздику целиком». Бёрджесс жаловался на русские вставные зубы, одежду и настойчиво расспрашивал Браун о своих лондонских знакомых, которых она не знала. В ожидании вечернего звонка своих кураторов, которые должны были позволить ему проводить Браун до отеля «Метрополь», в котором она остановилась, он поставил пластинку Джека Бьюкенена «Кто украл мое сердце»^[957].

Прежде чем актриса ушла, Бёрджесс спросил ее, не купит ли она ему кое-какую новую одежду, в том числе однобортный серый костюм в тонкую белую полоску, летний костюм и еще один – темно-синий фланелевый для его компаньона Толи, и две фетровые шляпы – зеленую и синюю – с загнутыми полями, или в Lock’s на Сент-Деймс-стрит, или в Scott’s на Пикадилли. Впоследствии он выслал ей размеры, чек на 6 фунтов, чтобы она могла позволить себе приличный ланч, и 100 рублей, попросив по фунту белой и зеленой шерсти, и записку: «Я получил большое удовольствие, поболтав с вами. Товарищи, хотя они и превосходны во всех отношениях, не сплетничают так, как мы, о таких же людях и вещах»^[958].

Браун добросовестно нанесла визит в Turnbull & Asser на Джермин-стрит и совершила покупки, оплаченные с лондонского счета Бёрджесса. Он был в восторге и горячо поблагодарил ее «за беспокойство, которое, надо полагать, было немалым, и за ваш мудрый и удачный выбор. Все подошло». Браун обещала, если будет необходимость, совершать для него покупки. Бёрджесс был счастлив.

«Мне сейчас действительно необходима всего одна вещь – пижама. В русских пижамах спать нельзя. Их, похоже, делают для другой цели. Мне бы очень хотелось, если вы сможете найти, 4 пары (по две) чисто-белого (или с металлическим оттенком, но не серого) и синего цвета. Шелк, нейлон или террилен [sic]. Но ткань должна быть тяжелой. Не крепдешин – или из чего там шьют легкие пижамы. Они могут быть совсем простые – только именно этих двух цветов. …Не беспокойтесь о цене… у Gieves на Бонд-стрит всегда есть простые синие пижамы. Синий и белый – мои цвета. И никаких полосок, пожалуйста»^[959].

Приезд английской труппы стал будоражащим воспоминанием о том, что он покинул восемь лет назад. Супруга Редгрейва Рэчел Кемпсон вспоминала, как «он звонил мне в отель каждое утро и болтал в течение четверти часа. Он говорил, как чудесно снова слышать английскую речь»^[960]. Он подружился с труппой, которую видел на спектаклях и вечеринке, устроенной Ральфом Паркером. Особенно он привязался к Марку Дигнаму, который играл Клавдия и был коммунистом. Его он считал «ангелом». Ему он поручил передать чиновникам британского посольства, что, если им нужны какие-то связи с русскими, Бёрджесс может помочь^[961]. В день отъезда труппы Бёрджесс явился, чтобы проводить актеров. Когда они отъезжали от «Метрополя», Редгрейв заметил, что Бёрджесс чуть не плачет. «Напишите мне, – попросил он. – Я здесь чертовски одинок»^[962].

Когда Гарольд Макмиллан, теперь премьер-министр, в феврале 1959 года посетил советского лидера Никиту Хрущева, Бёрджесс сказал Гарольду Николсону, что «может дать совет на соответствующем уровне», и вспомнил, как однажды провел с ним вечер в Реформ-клубе, где Макимллан «слушал – а кто бы не слушал, ведь это мой клуб – мои разглагольствования». Стивену Спендеру он сказал: «Я смог оказать большую помощь Макмиллану во время его визита. Я написал доклад о том, что он отдает предпочтение дружбе и ему можно доверять, в то время как все остальные утверждали, что он опасный реакционер»^[963].

Бёрджесс использовал возможность, предоставленную визитом, чтобы снова напомнить о своем желании получить гарантию безопасного передвижения и повидать больную мать. Он привлек многие прежние контакты для продвижения своего дела, в том числе сэра Патрика Дина, ставшего помощником заместителя государственного министра в Форин Офис, который сопровождал Макмиллана. Он сказал ему: «Я не буду ставить в неловкое положение правительство ее величества… Я не буду давать интервью без разрешения. Я благодарен за то, что в первые дни правительство ее величества не сказало ничего враждебного в мой адрес. Я тоже, со своей стороны, никогда не говорил всего того, что мог сказать»^[964]. Последние слова явно подразумевали угрозу.

Он также позвонил Рандольфу Черчиллю, прикомандированному к делегации, как представитель прессы, и попросил о встрече. Рандольф Черчилль позже писал, что Бёрджесс появился в его номере в московском отеле «Националь» и сразу представился: «Я все еще коммунист и гомосексуалист». На это Рандольф ответил: «Так и думал»^[965].

Теперь правительство стало всерьез рассматривать вопрос о том, что можно сделать, если Бёрджесс, срок действия паспорта которого истек в 1958 году, захочет поехать в Британию. Сэр Реджинальд Мэннингем-Буллер проанализировал свидетельства против Бёрджесса и сделал вывод, что недостаточно оснований привлечь его к ответственности за шпионаж, в соответствии с частью 1 Закона о государственной тайне, и можно выдвинуть лишь технические обвинения, в соответствии с частью 2. 17 февраля кабинет обсудил дело Бёрджесса и решил, что было бы «разумно потребовать, если он появится в Британском порту, чтобы была установлена его личность и предъявлены доказательства, что он не стал иностранцем, получив советское гражданство»^[966].

Дэвид Ормсби-Гор, теперь работавший на месте Гектора Макнейла, то есть бывший государственным министром в Форин Офис, 25 февраля доложил кабинету: «Мы не можем рассчитывать на получение официальных доказательств того, что Бёрджесс совершил акт измены, будучи в Советском Союзе, или какой-либо другой подрывной акт. …Если бы он знал, как мало у нас доказательств, это его скорее воодушевило бы, чем остановило»^[967].

На следующий день Форин Офис проинформировал московское посольство: «Кабинет рассмотрел этим утром дело Бёрджесса. Генеральный прокурор сообщил, что нет (повторяю, нет) оснований для преследования Бёрджесса короной, если он вернется в страну. Равно как и нет никаких средств помешать его возвращению, если он намерен все же вернуться»^[968].

Бёрджесс, судя по всему, знал о слабости обвинений в его адрес, поскольку написал Гарольду Николсону: «Не стану вдаваться в детали так называемых «свидетельств», о которых ты писал, только скажу, что власти настолько нервничают из-за моего возможного приезда в страну, что делают намеки отдельным личностям, о связи которых со мной известно, что свидетельства есть. Мне известно, что один высокопоставленный британский посол сказал моему другу, не ведая о нашей дружбе: «Беда в том, что мы не знаем, что можно сделать, если он вернется. Нет никаких свидетельств»^[969].

Бёрджесс был прагматик. «Я должен принимать в расчет, что власти все же могут сфабриковать дело, а чтобы справиться с этим, потребуется огласка и свидетельства самых разных хороших людей, которым и я так уже причинил неприятности»^[970].

Он продолжал вести одинокую жизнь, которая оживлялась лишь случайными встречами с иностранными гостями. Патрик Рейли, служивший в посольстве до августа 1960 года, вспоминал: «Однажды он пристал к только что прибывшему американскому адмиралу, на котором был совершенно новый галстук старого итонца, утверждая, что счастлив встретить человека, учившегося в той же школе, что и он. Изрядно смущенный адмирал сказал, что купил галстук в Берлингтонском пассаже, поскольку ему понравилась расцветка»^[971].

Показательно, что, когда Пол Робсон, бывший любовник Корал Браун и кумир Бёрджесса, заболел в Москве и был вынужден провести месяц в санатории, Бёрджесс признался Браун, что «слишком робел и так и не зашел к нему. …Я всегда робею с великими людьми и артистами. …Не так робею, как боюсь… хотя я знаю, что он отличный человек…»^[972]

Теперь Бёрджесс постоянно поддерживал контакты с разными журналистами и наслаждался проблемами, которые мог создать. Роберт Элфик, корреспондент агентства Рейтер в Москве в 1958–1962 годах, вспоминал, что «видел Бёрджесса на разных тусовках, одетого в серый костюм, грязный и мешковатый, и в галстук старого итонца. Он, как правило, очень много пил, но не терял головы». Однажды Элфик спросил его, стоила ли игра свеч, и он ответил: «Всем нам свойственно ошибаться»^[973].

В начале 1959 года канадский журналист и продюсер Эрик Дуршмид, которому тогда было около тридцати, получил телефон Бёрджесса у кого-то из мелких клерков посольства и позвонил ему. Тот сразу пригласил его, если он принесет с собой виски. Вооружившись двумя бутылками и автомобильными журналами, Дуршмид пришел в квартиру Бёрджесса. «Меня встретил выглядевший очень усталым человек, ободранный, как и дом, в котором он жил. Я представлял, что супершпион выглядит совсем иначе. На сутулых плечах висел изношенный твидовый пиджак, прикрывавший рубашку очень хорошего качества, но пострадавшую от бесконечных стирок советскими порошками. Галстук-бабочка, мешковатые брюки и древние броги со стоптанными до основания каблуками довершали облик. И только его глаза приковывали к себе внимание. В них была глубочайшая печаль. Бездна отчаяния. Это был человек, лишившийся надежд»^[974].

Бёрджесс согласился на интервью канадской программе «Крупным планом», и была выбрана соответствующая площадка – засыпанное снегом старое кладбище монастыря, недалеко от его квартиры. Девятиминутное интервью, которое передавалось только в Канаде и было обнаружено в 2011 году, почти ничего не выявило. Бёрджесс был явно сильно пьян и уверенно утверждал, что не является шпионом. Он говорил, что приехал в Россию как турист и, поскольку является социалистом крайних взглядов и марксистом, счастлив жить в СССР.

«Какая здесь жизнь?» – спросил Дуршмид, когда камера была выключена.

«Жизнь? – Последовало долгое молчание. Он смотрел куда-то вдаль, словно преодолел взглядом три тысячи миль и десятилетие. – Моя жизнь закончилась, когда я уехал из Лондона»^[975].

Глава 40. Гости

У Бёрджесса начались проблемы со здоровьем. Он объяснил Тому Дрибергу: «Не знаю, что у меня с сердцем. Наверное, это то, что мы называем грудной жабой, с которой можно прожить до 90 лет. Но это меня беспокоит. Помимо всего прочего, мешает работать, и если выйдешь из дому без таблеток нитроглицерина, которые обязательно устраняют симптомы за несколько минут, но не лечат, то можно оказаться застигнутым врасплох. У меня, по какой-то причине, приступы бывают, как правило, утром, или когда я просыпаюсь (иногда они меня будят), или после завтрака. Это мешает работать, поскольку после приступа чувствуешь себя очень усталым. На самом деле я постоянно чувствую усталость, даже без приступов. Физические нагрузки лишь приводят к очередному приступу, даже если я просто иду вверх по лестнице. Странно, но боль концентрируется не в сердце, а за грудиной и больше всего – в руках. Согласно электрокардиограммам, которые мне делают, и одна была плохой, у меня это давно. …Прошу тебя, ничего не говори моей маме».

Вскоре после этого, ужиная с Юрием Модиным в московском ресторане, он потерял сознание. Сначала решили, что у него сердечный приступ, но потом оказалось, что все дело в излишке алкоголя. Поправившись, он заявил, что «не хочет умереть в России»^[976].

В августе Джек Хьюит написал Дрибергу и попросил адрес Бёрджесса. В 1956 году он написал ему резкое и язвительное письмо, о чем теперь сожалеет. Все это – дела давно минувших дней, и он хочет снова получить весточку от Бёрджесса^[977]. Джеймс Поуп-Хеннесси тоже попытался установить связь через Гарольда Николсона и послал ему свою биографию королевы Марии, получение которой Бёрджесс не подтвердил.

В начале февраля 1960 года, услышав, что Стивен Спендер в Москве, Бёрджесс позвонил ему, и они договорились встретиться на следующее утро. Спендер был потрясен происшедшими в Бёрджессе переменами: «…если смотреть анфас, он был таким же, как раньше, – красные прожилки на лице, яркие глаза, полные губы. Но если смотреть в профиль, его почти невозможно было узнать: коренастый, с покатым подбородком, над глазами нависают клочковатые брови. …Он имел нездоровый вид, шаркающую походку и напоминал отставного мелкого чиновника, который в сингапурском баре рассказывает о том, как знал сильных мира сего и помогал определять политику страны»^[978].

Бёрджесс продолжал работать на Издательство иностранной литературы, где всеми силами «продвигал» Джейн Остин и Энтони Троллопа. Со Спендером он обсудил книги, которые можно было бы рекомендовать к переводу. Бёрджесс пригласил Спендера к себе на ланч, позвонил экономке и с гордостью объявил: «Мы будем есть рябчика!» Они долго ждали такси, и Бёрджесс попросил милиционера помочь им поймать машину, еще не занятую интуристами, добавив: «Московские полицейские – такие душки»^[979].

До ланча мужчины прогулялись по Новодевичьему монастырю и обсудили вопросы религии. Бёрджесс называл себя неверующим. «Здесь речь идет об интеллектуальном предательстве. В последний раз, когда я встречался с Кристофером [Ишервудом], я довел его до слез нападками на его религию»^[980]. Потом они заговорили об измене. Гай настаивал: «Все передают информацию. Когда Черчилль был в оппозиции, он передавал конфиденциальную информацию о том, что думает правительство, Майскому, тогда советскому послу. …Во время войны имели место частые обмены информацией между британцами и русскими, в которых правила секретности более или менее игнорировались или считались временно недействующими»^[981].

Спендер был потрясен, осознав, до какой степени Бёрджесс переосмыслил свое прошлое. Он спросил, появились ли у него друзья в Москве, и Бёрджесс ответил утвердительно. «Они как твои друзья в Англии?» – «Никто не может иметь таких друзей, как в Англии, в других местах. В этом особенность Англии»^[982].

Грэм Грин тоже повидался с Бёрджессом и впоследствии вспоминал: «Не знаю, почему он так сильно хотел встретиться со мной, но он мне не понравился. Я уезжал на следующее утро, и у меня начиналась пневмония, но любопытство победило, и я пригласил его выпить. Он отослал моего очень приятного переводчика, сказав, что хочет побыть со мной наедине, но единственное, о чем он меня попросил, – это поблагодарить Гарольда Николсона за письмо и по возвращении передать баронессе Будберг бутылку джина!»^[983] Позже Бёрджесс признался Гарольду Николсону: «Боюсь, я вел себя невнимательно и утомил его – искушение узнать местные сплетни было слишком велико»^[984].

Еще одним гостем была театральный режиссер Джоан Литтлвуд, которая, приехав в Москву с театральной мастерской, привезла ему порошок карри. Она вспоминала, что «Гай Бёрджесс всегда звонил мне домой в Блэкхит, потому что мой друг Том Дриберг жил со мной, а Гай обожал сплетничать о политиках. Он очень скучал по Лондону. …Том рассказывал мне, что, когда Гай говорил о доме, его глаза всегда наполнялись слезами. Он просил Тома помочь ему вернуться. Больше всего он хотел повидаться с матерью, которая была стара и больна. Том попытался, но не преуспел. Гай не был шпионом. …Выйдя в путь, он понятия не имел, куда тот его приведет»^[985].

В августе 1960 года журналист Джеймс (позже Джен) Моррис приехал, чтобы освещать процесс над американским пилотом Гэри Пауэрсом, чей шпионский самолет был сбит над Свердловском. Бёрджесс связался с ним, и они выпили шампанского и поели икры в номере Морриса в «Метрополе». Моррису было жаль бедолагу, чья элегантность, свойственная сотрудникам Форин Офис, к тому времени сменилась нездоровой полнотой, манеры стали вульгарными, но чувство юмора осталось блестящим»^[986].

Впоследствии Моррис писал: «Ему посылали «Гардиан» из Англии, и ему очень хотелось поговорить о повседневных домашних делах – новых книгах, стилягах, изменившихся вкусах, политике. …У меня создалось впечатление, что, несмотря на уверенный вид, вся его жизнь рухнула и никому он не нужен – ни дома, ни здесь. Я не мог не пожалеть его – пародию на сломленного человека»^[987].

Когда Моррис сказал, что ему пора уходить, потому что он купил билет в Большой театр, Бёрджесс сообщил, что пойдет с ним. У него есть знакомства, и он обязательно достанет лишний билетик. «Мы прошли по заснеженной улице к театру, и в фойе я оставил его, чтобы сдать в гардероб пальто и галоши. Он сказал, что решит вопрос с администратором и будет ждать его здесь. Когда Моррис вернулся, Бёрджесс исчез. Возможно, он был замечен своей тайной стражей и был вынужден уйти? Или решил, что со мной не раздобудет никакого компромата? Или просто у него не было знакомств в театре, которыми он хвастался? Не знаю. Больше я его никогда не видел»^[988].

По утверждению психолога Майо Уингейта, эти каракули Бёрджесса свидетельствуют о «сильном сопротивлении женскому доминированию, от которого художник всячески старается уйти… он является в высшей степени невротической личностью. Вполне вероятно, что нарисовавший это человек страдает раздвоением личности. Он обладает сильным стремлением спрятаться от действительности, эксцентричной натурой и является борцом, но в то же время проницательным переговорщиком»

Бёрджесс познакомился с художником Дереком Хиллом в Реформ-клубе через Энтони Бланта и после войны даже ездил в отпуск с ним и Питером Поллоком в Аскону. Хилл стал партнером Бёрджесса по переписке. Летом 1960 года он нанес ему неожиданный визит, привез какие-то мелочи для Толи и пижаму для Бёрджесса, которую тот передарил Толе. «Пижама, которую ты привез для меня, подошла ему идеально и привлекла всеобщее внимание на пляже санатория Совета министров в Сочи, где я отдыхал. Он жил в городе и ездил в пижаме цвета лососины от Van Heusen в автобусе на пляж»^[989].

Еще одним гостем, приехавшим вместе с женой, художницей Мэри Федден, стал художник Джулиан Тревельян, учившийся вместе с Бёрджессом в Тринити. Они прибыли пароходом в Ленинград, где им передали записку: «Приезжайте ко мне, как только окажетесь в Москве. Гай Бёрджесс». «Во время нашего пребывания в Москве мы встречались с ним каждый день. Он рвался поговорить со знакомыми, с людьми, приехавшими из Англии. Он очень тосковал по дому, хотел оказаться там, но знал, что попадет в тюрьму, если решится на это», – вспоминала Федден. Они ходили с ним в Новодевичий монастырь, где сразу поняли, что он знаком со всем духовенством. Потом вместе с ним и еще несколькими российскими художниками ездили на пикник и купались в Москве-реке^[990].

Фредерик Эштон, во время первого визита Королевского балета в Москву в июне 1961 года, хотел встретиться со своим старым знакомым. «Мне он очень нравился… такой забавный и полный жизни…» Бёрджесс «прислал мне записку, предложив, по возможности, зайти к нему». Но британское посольство не допустило этой встречи^[991].

Летом 1961 года в Москве также побывал Брайан – недавний кембриджский выпускник, одаренный лингвист, получивший рекомендательное письмо к Бёрджессу от Тома Дриберга. Он вспоминал, что «хрустальный акцент Бёрджесса притупился, линии диафрагмы и челюсти стали не такими, как раньше, но никакого дрожания не было. Походка стала немного неуклюжей, а плохо сидящий костюм указывал скорее на Красную площадь, чем на Сэвил-Роу (где он в какой-то момент заказывал несколько костюмов). Но очарование и остроумие остались, так же как отчетливый активный интерес ко мне и моим делам и почти детское жадное желание узнать лондонские новости из первых рук, и тяга ко всему британскому». Больше всего запомнилась Брайану умственная одаренность Бёрджесса. «После нескольких встреч, – сказал он, – Бёрджесс показался мне человеком одиноким, эмоциональным, имеющим необычайно большое желание мне помочь».

Вскоре после этого визита Брайану действительно понадобилась помощь. Будучи на отдыхе в Сочи, он попал в гомосексуальную медовую ловушку. Он оказался перед выбором – попасть в тюрьму или стать информатором. Не зная никого, к кому бы он мог обратиться, испуганный возможным крахом карьеры, он позвонил Бёрджессу, который немедленно начал действовать. Для начала он стал звонить разным советским чиновникам.

«Думаю, что Гаю пришлось перевернуть небо и землю, чтобы мне помочь. Он заставил какого-то советского мандарина прервать отпуск, вернуться в Москву и встретиться со мной». В итоге Брайана оставили в покое, и он сделал блестящую журналистскую карьеру.

«Полагаю, Гай Бёрджесс был очень противоречивой натурой. Он определенно спас меня от показательного процесса. Мне кажется, спасая меня, он старался возместить убытки от своего предательства. Я дал ему возможность, и он посчитал меня актом искупления»^[992].

В начале своего пребывания в России у Бёрджесса тоже не обошлось без приключений. Модин рассказывает, что однажды, во время отдыха в Сочи, Гай сделал сексуальное предложение мужчине и был арестован милицией. …Это был тяжелый опыт для него^[993].

На Рождество 1960 года Бёрджесс спросил Дриберга, может ли он попробовать свои силы в качестве корреспондента «Рейнолдс ньюс».

«Я, конечно, не журналист, но знаю больше, чем многие журналисты, и уж точно больше, чем посольство. …У Толи новая хорошая работа – организация концертов и выступление на большой фабрике. Он доволен тем, что находится «среди настоящих рабочих». Я очень счастлив с ним и даже не знаю, какого святого из твоего календаря за это благодарить. Возможно, такой святой найдется только в греческой церкви. Или в армянской. Хотелось бы, чтобы ты тоже хорошо устроился. Это было бы прекрасно. Что же касается политики, я поздравляю тебя с тем, что ты храбр, правдив и осмотрителен. У меня есть только первые два качества»^[994].

Мэй Харпер, муж которой, Стивен Харпер, бы московским корреспондентом «Дейли экспресс» в 1961 году, вспоминает встречу с Бёрджессом на своей помолвке. Ей было его очень жаль. «Он был трогателен, плакал пьяными слезами, пачкая едой и напитками костюм и галстук. Он выглядел больным – вялым и одутловатым. Мне запомнился его слабый рот и пронырливый русский, с которым он пришел. Виктор был лет на двадцать моложе его и выглядел порочным»^[995].

В последние полгода пребывания в Москве Харпера он звонил ему регулярно. «По какой-то причине, возможно из-за тоски по дому, он звонил мне почти каждый день ровно в 10 часов утра, чтобы поболтать. Говорил он в основном о грязи, которую знал о лорде Бивербруке»^[996].

Его новым наперсником стал Джереми Вульфенден, в апреле 1961 года направленный в Москву корреспондентом «Телеграф». Вульфенден, отец которого возглавил комиссию, которая в 1967 году легализовала гомосексуализм, был на двадцать лет моложе Бёрджесса, но они немедленно подружились. Вульфенден был лучшим учеником в Итоне, получил стипендию по истории в Оксфорде, после чего стал заниматься научной работой в колледже Всех Душ. Он разделял гомосексуальность Бёрджесса, его любовь к разговорам, талант к подражательству, пристрастие к алкоголю и левой политике. Общими для них были интеллектуальная самонадеянность и желание ?pater le bourgeois (эпатировать буржуа).

Бёрджесс не знал, что объединяет их не только это. Вульфенден был двойным агентом, информатором МИ-6, который был сфотографирован в гомосексуальной медовой ловушке – по утверждению Вульфендена, ему так понравились фотографии, что он попросил их увеличить, – и подвергся шантажу русских. Когда Бёрджесс решил дать интервью, он выбрал Вульфендена. Тот писал: «В своем роде Гай Бёрджесс очень занятная личность, но его можно выносить лишь в маленьких дозах. Помимо всего прочего провести с ним 48 часов – значит из них 47 – пить. У него очень странные и зачастую совершенно извращенные представления о том, как живет окружающий мир, но он исправляет это великим множеством забавных, хотя и, по большей части, далеких от правды историй об Исайе Берлине, Морисе Боуре и Вистане Одене»^[997].

Журналист Йен Макдугалл тоже отметил эти странности в поведении, когда он и корреспондент «Обсервера» Нора Белофф развлекали Бёрджесса в номере «Националя». Тот приехал пьяный и во время ужина продолжал методично напиваться и вскоре «бесцеремонно снял рубашку, пожаловавшись на жару – московский июль был в самом разгаре, – и обнажил очень волосатую грудь. Полагаю, он поступил бы точно так же, если бы мы ужинали в ресторане. Мы долго спорили о многих вещах, главное – о религии. Он знал очень многое об истории папства, и у меня создалось впечатление, что его коммунизм, как это нередко бывает с интеллектуалами определенного типа, по сути есть грань глубокого религиозного инстинкта… Еще мне показалось, что, если бы Гай Бёрджесс не пил так много, он бы стал выдающимся человеком, и то, что о нем писали в прессе – подпевала Маклина, – возможно, является противоположностью действительности.

Этим двум журналистам он сказал, что работает на русские радио– и телестудии, отслеживая британские передачи»^[998].

Нора Белофф познакомилась с Бёрджессом благодаря рекомендательному письму от известного обозревателя Эдварда Кранкшоу. Бёрджесс сразу позвонил ей и пригласил к себе домой. «Бёрджесс – обрюзгший плюгавый человечек с плохими зубами… Он встретил меня с привлекательной улыбкой и обезоруживающей прямотой: «Вы, наверное, слышали, что я предпочитаю мужчин, – сказал он, – но для вас я сделаю исключение». Они довольно часто встречались, и женщина даже присоединилась к нему в Сочи, где танцевала с ним». «Он указал мне несколько основных правил общения с бюрократами – например, надо уметь стукнуть кулаком по столу и перекричать их. Позднее он нередко навещал меня в моем номере в «Национале», и мы заказывали еду в номер. Он, бывало, орал на официантов, добиваясь адекватного обслуживания»^[999].

Норман Домби, в 1962 году студент Московского государственного университета по обмену, познакомился с Бёрджессом через Джереми Вульфендена. Он пришел в гости в квартиру Бёрджесса, которую посчитал большой по советским стандартам, и отметил, что, если не принимать в расчет охранников при входе, такая квартира вполне могла быть в Челси. «Здесь была стопка «Нью стейтсмен». Он подписывался на разные британские газеты. Мне Бёрджесс показался западным интеллектуалом». Домби счел Бёрджесса хорошо информированным относительно британской политики. Они обсудили неудачи советского коммунизма и преимущества китайской модели, и Бёрджесс дал ему почитать «Историю цивилизации» Джозефа Нидэма. Домби сказал, что Бёрджесс много говорил о матери. Попытка встретиться с ним еще раз оказалась неудачной, поскольку Бёрджесс заболел^[1000].

Нездоровый режим – мало еды и много алкоголя – сказался на здоровье Гая. Весной 1960 года он провел время в подмосковном санатории. Его лечили от атеросклероза, язвы и артрита^[1001]. Он написал Николсону. «Сам дом напоминает Чисуик и Остерли и вполне мог быть построен братьями Адамс… В нем музей, где много работ Герберта Робертса, один хороший Тициан и один очень хороший Тинторетто»^[1002].

Летом 1961 года он перенес две операции по поводу язвы, а в октябре был госпитализирован из-за склерозирования артерий. Он ворчал: «Кажется, Черчилль сказал, что у того, кто работает, в 40 или 50 лет непременно появятся бляшки на стенках артерий»^[1003]. В следующем месяце он чуть не умер.

Глава 41. «Я, конечно, коммунист, но я британский коммунист, и я ненавижу Россию!»

В ноябре 1961 года умер отчим Бёрджесса Джон Бассет. У них никогда не было доверительных отношений – мужчины были слишком разные, и Бёрджесс ревновал к нему мать. Но теперь он больше тревожился о матери, которая уже была не первой молодости и обладала слабым здоровьем. Некоторые друзья Бёрджесса – Энтони Блант, Гарольд Николсон, Том Дриберг – навещали ее и передавали новости о сыне, и она наслаждалась компанией друзей сына^[1004].

Розамунд Леман записала в дневнике: «Миссис Бёрджесс, мать Гая Бёрджесса, по собственному почину навестила меня. Хотя она была абсолютно реальной, но выглядела и говорила как провинциальная актриса, играющая роль матери, и мне постоянно приходилось себе напоминать, что она вовсе не играет роль в одной из типичных комедий Вест-Энда. Словоохотливая, упорная, наивно-проницательная, немного безалаберная – жена и вдова офицера… Она была элегантно одета. Живо и ярко»^[1005].

Эвелин сказала Розамунд, что, по ее мнению, «советская дисциплина хороша для Гая, который раньше слишком много пил… а теперь пьет меньше, но очень скучает без друзей, и, хотя, конечно, у него появились новые друзья, они совершенно другие, не такие люди, к каким он привык». Таилось ли в ее больших голубых глазах что-то? Вроде бы нет. Только детская грусть^[1006].

Питер Кин, журнальный фотограф-фрилансер, познакомился с Бёрджессом на вечеринке, устроенной Джереми Вульфенденом в начале 1962 года, и после этого часто встречал его на других вечеринках, «со стаканом водки в одной руке и дымящейся сигаретой в другой. Помимо его «официального» занятия – советника Кремля по английской литературе (Диккенс был в списке его приоритетов), ходили слухи, что он проверяет некоторых корреспондентов, обратившихся за въездной визой. Если, по его мнению, они, исходя из политических мотивов, были нежелательны, визы не выдавались. Так что в некоторых отношениях его контакты с британской прессой могли толковаться двояко^[1007].

Когда Кин упомянул, что собирается сделать серию фотографий об отдыхе москвичей на Черном море в апреле, Бёрджесс, сам в это время собиравшийся в Сочи в отпуск, предложил свою помощь.

«Он находился в санатории Совета министров в качестве официального гостя, а его друг-инженер – в одной из гостиниц. Мы встретились в моем номере, без инженера. Я заказал кофе, а он – водку, хотя было еще очень рано… Мы немного посидели на набережной, пытаясь разговаривать, перекрикивая громкую военную музыку, перемежающуюся пропагандистскими лозунгами, доносившуюся из громкоговорителей, установленных на столбах через каждые сто метров вдоль набережной»^[1008].

Кин вспоминал, что Бёрджесс «постоянно курил – без перерыва на еду. Он двигался энергично и говорил с энтузиазмом». Он часто упоминал о матери, которая слишком плохо себя чувствовала, чтобы совершить ежегодную поездку к нему. Он попросил Кина, которого едва знал, сфотографировать его там, где он в прошлом сидел со своей мамой, и по возвращении в Лондон послать ей фотографии. А в прессе их можно будет опубликовать только после его, Бёрджесса, смерти^[1009].

Ходили слухи, что он и Маклин будут проездом в Британии по пути на коммунистический конгресс в Гаванне. Газеты предполагали, что они поедут в Объединенную Арабскую Республику или в Гвинею. Власти немедленно насторожились. Силовые структуры обыскали 7490-тонный советский лайнер «Балтика», когда он зашел в Тилбери. Аэропорт Шаннон был взят под наблюдение. Власти находились в затруднительном положении, поскольку все еще не располагали достаточными основаниями для обвинения Бёрджесса. Тем не менее появилась информация, что если Бёрджесс и Маклин ступят на английскую землю, они будут арестованы.

Полиция обратилась за ордером на арест, на основании части 1 закона о государственной тайне^[1010]. Был даже выпущен пресс-релиз. Газетчики ничего не имели против звучных кричащих заголовков^[1011]. На телевидении над историей работало сто двадцать человек. Согласно журналисту Джону Миллеру, впервые в истории британского телевидения планировался перерыв вещания для вставки репортажей из Амстердама и Голландии»^[1012].

На самом деле утечка информации касалась только Маклина, который, как считалось, находится на Кубе и может на пути в Прагу проехать транзитом через Великобританию. Местонахождение Бёрджесса оставалось неизвестным. В «Дейли экспресс» было сказано, что он пребывает в неком «доме для выздоравливающих под Ленинградом уже в течение двух недель. Он находится под медицинским наблюдением из-за проблем с сердцем, язвой и алкоголизма»^[1013].

Стивен Харпер заехал к нему домой. Массивную обитую черной кожей дверь открыл Толя, все еще в пижаме, который сообщил, что Бёрджесс на Черном море и связаться с ним невозможно, но он звонил накануне вечером и велел «сообщать посетителям, что он уехал на Кубу или еще куда-нибудь»^[1014].

На самом деле Бёрджесс находился в Сочи и при первой возможности вернулся в Москву, утверждая, что хочет внести полную ясность и не волновать мать, однако ему нравилось внимание к нему журналистов. Узнав, что он находится в номере Вульфендена в гостинице «Украина», Харпер поспешил через весь город и уже в гостинице в лифте встретил Джона Моссмана, корреспондента «Дейли экспресс». Впоследствии Харпер рассказал: «Мы ворвались в комнату 2702 и обнаружили Бёрджесса, которому тогда было около пятидесяти лет, сидящим на краю кровати. Он был без туфель – в одних носках, в руке держал стакан виски, и ширинка на его брюках была расстегнута. Вульфенден выглядел удивленным и поспешно убрал в ящик стола стопку отпечатанных листков. Пиджак Бёрджесса – сшитый на Бонд-стрит – висел на спинке стула. На лацкане была белая ленточка ордена Красного Знамени. Он был вручен Бёрджессу за заслуги перед Советским Союзом, но он всегда шутил, что орден ему дали за то, что он болеет за «Динамо»^[1015].

Джон Моссман, желавший получить большое интервью, был приглашен на ланч. Он нашел Бёрджесса в плохом состоянии, имеющим лишний вес, страдающим от язвы и алкоголизма, что никак не повлияло на его блестящий ум. Он все так же обладал великолепным чувством юмора, которое использовал как против русских политических боссов, так и против западных политиков^[1016].

Ланч, насколько помнил Моссман, состоял из жареного молочного поросенка, поданного его престарелой экономкой, и сопровождался таким количеством водки, виски и грузинского вина, что Бёрджесс «раз или два убегал в ванную, где его тошнило. Он объяснил, что у него больной желудок и виной всему – напряженный ритм его жизни в Москве. Одетый в потрепанную домашнюю куртку вишневого цвета, Бёрджесс ходил взад-вперед по комнате, говорил о «моем друге Гарольде Макмиллане» и вспоминал лондонские клубы. Он жаловался, что теперь ему приходится «довольствоваться рабочим клубом при Издательстве иностранной литературы», пока Толя (Моссман запомнил, что его звали Ян) бренчал на гитаре неподалеку.

«Видите ли, – говорил Бёрджесс, – я твердо верю в коммунизм, но не люблю русских коммунистов. Все было бы иначе, живи я в окружении британских коммунистов. Они лучше и намного дружелюбнее. А здесь я чужой. Они меня не понимают». После этого он глубоко вздохнул и резко сменил тему. Он закончил ланч в молчании, нарисовав на салфетке блестящий карандашный набросок Сталина^[1017].

Моссман и Бёрджесс довольно часто встречались за ланчем в отеле «Москва», где жил журналист. Бёрджесс очень много пил. Как-то раз он с вызовом заявил, что обведет вокруг пальца французского администратора одной из лучших московских гостиниц. Моссман пытался разубедить его, но тщетно. Приехав в назначенный день в гостиницу, он увидел Бёрджесса в очереди, «ожидавшей администратора. Когда подошла его очередь, он назвался Льюисом Кэрроллом. «Но вы же Гай Бёрджесс!» – воскликнула встревоженная женщина, оказавшаяся женой корреспондента агентства Франс Пресс. Бёрджесс пьяно покачнулся, прошелся по вестибюлю и сделал вид, что мочится в камин»^[1018].

Марк Франкленд, в то время корреспондент «Обсервера» в Москве, вспоминал визит Бёрджесса в 1962 году. «Выражение его лица было странным. Он явно провоцировал меня, ожидал, что я выкажу тревогу, и был готов немедленно съязвить, если я это сделаю. Глаза были большими и водянистыми, губы – полными и влажными. Мягкая фетровая шляпа, пальто из верблюжьей шерсти, все в пятнах и в нескольких местах прожженное сигаретным пеплом, довершали образ человека, готового, как Лоренс Оливье, сыграть Арчи Райса»^[1019].

И Франкленд, и Бёрджесс были членами общества апостолов и много говорили о Кембридже. «С первых же минут нашей встречи стало ясно, что мысленно он все еще живет в Лондоне. Газета «Таймс», которую он читал каждый день, лондонские политические еженедельники и передачи Би-би-си были его библией. Ведь он знал большинство политических деятелей, о которых они писали, и многие из них были его друзьями»^[1020]. Дав несколько интервью, Бёрджесс 24 апреля отбыл в Бухару и Самарканд – по пути Тамерлана и Чингисхана^[1021].

По возвращении он написал Гарольду Николсону, опровергнув предположение, что он планирует вернуться. «У меня нет такого намерения. Я не строю подобных планов. Главным образом потому, что возвращение и процесс, который оно за собой повлечет, доставят боль и неприятности моим дорогим друзьям. …Правительство ее величества все так же пользуется плохими советами людей, которые однажды едва не арестовали Хильду Матесон как немецкую шпионку». Он выразил сожаление тем, что старые друзья, такие как Джеймс Поуп-Хеннесси, больше ему не пишут, и пожелание «встретиться с ними в Олбани»^[1022].

Прессе не было известно, насколько серьезно болен Бёрджесс. На Пасху – в понедельник, 23 апреля, он написал письмо Эстер Уитфилд, в котором изложил свои пожелания.

«При любой операции случиться может все что угодно. Если что-то случится со мной – хотя такое маловероятно, я оставляю следующие распоряжения во избежание неразберихи. Необходимо собрать остатки на моих счетах в Ллойд-банке, Сент-Джеймс-стрит, и Монреальской трастовой компании, Сент-Джеймс-сквер. Там денег немного. Но я хотел бы, чтобы сумма была поделена на четыре части и в качестве сувенира передана следующим лицам:

1. Сэру Энтони Бланту.

2. Мисс Эстер Уитфилд.

3. Толе [sic] Борисовичу Чишекову – русское имя и адрес приведены ниже.

4. Киму Филби.

Если 1, 2 или 4 откажутся от этого, его/ее часть должна быть отдана Толе. Уверен, мама будет рада, если ее столик с откидными досками – семейная реликвия – отправится к Найджелу – я об этом позаботился. Другая мебель, книги, одежда… будут распределены здесь. …Не горюйте обо мне»^[1023].

Старый приятель Бёрджесса по Уэст-Меону и Итону, Уильям Сеймур, во время визита в Москву в 1962 году в составе делегации ООН часто встречал его. «Он всячески старался помочь. Помню, его мать попросила меня передать ему несколько пар носков». Они много говорили о британской политике. Бёрджесс предложил снабдить его хорошей рыбной продукцией и перед отъездом «приказал своей экономке купить мне два килограмма самой лучшей икры, которая тогда не продавалась туристам. …В Гае было много привлекательного, и я с удовольствием проводил время в его компании, когда был в России». Они и впоследствии продолжали переписываться^[1024].

Историк искусств Фрэнсис Гаскелл, привезший из Москвы в Лондон свою будущую жену Ларису, был приглашен на вечеринку, посвященную дню рождения Бёрджесса. Он вспоминал вечер разговоров о прошлом – Гаскелл тоже был апостолом – и книгах. Гаскеллу, который был на семнадцать лет моложе Бёрджесса, тот казался «персонажем П.Г. Вудхауса», но «культурным и интеллигентным». Он принял приглашение на ужин в квартире Бёрджесса – они ели цесарку, приготовленную экономкой, и Бёрджесс сказал, что хотел бы быть похороненным на Новодевичьем кладбище^[1025].

Бёрджесс постепенно напивался и неожиданно заявил: «Конечно, здесь полно жучков. Я знаю, где они. – Он ткнул кулаком в сторону невидимых жучков. – В том углу. Я ненавижу Россию. Она мне отвратительна. Я коммунист, но я британский коммунист. И ненавижу Россию»^[1026].

Бёрджесса не одобряли в британском посольстве. Персоналу было сказано всячески его избегать, поэтому он общался в основном с эмигрантами, многие из которых увлекались «выпеканием пирогов, варкой варенья и приготовлением крепких настоек и старыми английскими реликвиями». Романист Джим Риордан, учившийся в Москве в том году, вспоминал, что Бёрджесс часто заглядывал на благотворительные базары «Дейли уоркер», проводившиеся, чтобы привлечь деньги для Боевого фонда, в квартире переводчицы Хильды Перхам, в «расчете на домашний мармелад или его любимые коржики с тмином»^[1027].

Риордан несколько раз встречал Бёрджесса или на похоронах британских коммунистов, или в его квартире, где он «с удовольствием демонстрировал целый ящик итонских галстуков и портновский ярлык на сшитых на заказ на итонской Хай-стрит костюмах». Узнав, что Риордан приехал из Портсмута, Бёрджесс ударился в воспоминания о «моряках», которых он знал, ночах, проведенных с ними в отеле «Кеппелз Хед», и своей сексуальной деятельности в районе красных фонарей. Но больше всего Риордану запомнился постоянный запах «алкоголя и табака, который смешивался с ароматом чеснока и гвоздики, которые он постоянно жевал, доставая из бокового кармана, словно жевательную резинку»^[1028].

В то лето имело место самое странное спортивное событие в Москве – крикетный матч, проведенный Дональдом Маклином, который стал капитаном команды «Джентльменов» из восьми человек, против команды «Игроков» из семи человек, капитаном которой был корреспондент «Дейли уоркер» Деннис Огден. Судьей был Бёрджесс. Мелинда Маклин и другие жены игроков приготовили крикетный чай, к которому подавали сэндвичи с огурцами и икрой.

Более или менее ровная площадка, хотя и с дополнительными опасностями в виде коровьих лепешек, была найдена недалеко от дачи другого члена сообщества экспатриантов, переводчика и бывшего британского дипломата Роберта Даглиша. Хотя и находясь в меньшинстве, «Игроки» выиграли с 54 ранами и одной запасной калиткой. Этому в немалой степени помогли «раны, полученные бывшим американским шпионом, принимавшим бейсбольную стойку» – к большой досаде Маклина^[1029].

В то лето журналист Эрик де Мони посетил Бёрджесса, желая выяснить, известно ли ему местонахождение Кима Филби, которого никто не видел после его исчезновения из Бейрута в январе. Ему открыла дверь седовласая экономка Бёрджесса Надежда и проводила в заваленную книгами комнату. Бёрджесс лежал на старой викторианской кушетке. На нем была пижама и грязный темно-синий шелковый халат.

«Его лицо было опухшим, кожа приобрела сероватый оттенок, но он умудрился сохранить некую вымученную веселость. А в жесте, которым он предложил мне подвинуть стул ближе, была даже феодальная величавость. Можно было бы представить, что мы встретились за рюмкой хереса в одной из комнат Оксфордского колледжа, если бы не одуряюще сильный запах русского табака. Но даже он не мог заглушить запах болезни, который почему-то обострялся ярким солнечным светом за закрытыми окнами. А разговор, начатый Бёрджессом, каким-то волшебным способом вернул нас в прошлое, во время, предшествовавшее его драматическому исчезновению вместе с Маклином. Все эти годы в Москве, казалось, не оставили на нем никакого следа. У меня создалось впечатление, что он так и не вписался в новую реальность, остался в России чужаком»^[1030].

Бёрджесс сказал, что не имеет никакой информации о местонахождении Филби. Мужчины выпили бутылку венгерского бренди и долго беседовали, вспоминая общих друзей в Лондоне. Бёрджесс дважды позволил полностью остыть куриному бульону, который ему приносила экономка, предпочитая постоянно курить.

Все лето 1963 года Бёрджесс оставался в своей квартире. Он лежал на кушетке, одетый в пижаму и халат, выкуривал до шестидесяти сигарет в день и пил американский бренди или шотландский виски, которое заказывал упаковками. К нему несколько раз в день приходила медсестра, чтобы делать уколы. Однажды она не пришла, и Бёрджесс спросил Джона Миллера: «Старина, ты сможешь сделать мне укол?» – «Куда?» – спросил я, подозревая неприятности. – «В пятую точку, конечно. Она уже вся исколота»^[1031].

20 августа его положили в Боткинскую больницу – в специальную палату для сердечников – с запущенным атеросклерозом, болезнью, сорок лет назад убившей его отца. Там он умер во сне. Это случилось в пятницу, 30 августа, в 6 часов утра; диагноз – острая печеночная недостаточность. Ему было 52 года.

Россия на это отреагировала лишь некрологом из 78 слов, помещенным на четвертой полосе газеты «Известия». Зато информация о его смерти появилась на первых полосах газет всего мира, а также было показано телевизионное интервью, данное им Тому Дрибергу годом раньше. Блант вместе с Джоном Голдингом находился в это время на юге Италии. Голдинг отметил, «как сильно он расстроился»^[1032].

Если верить русским авторам Юрию Модину и Генриху Боровику, Бёрджесс не виделся в Москве с Кимом Филби. Или их «развели по разным углам» русские власти, или Филби отказался встречаться с Бёрджессом. Согласно утверждению Модина, «он так и не смог простить Бёрджессу побега с Маклином. Он считал его предателем, нарушившим свое слово, зная, что, сделав это, он оставит друга в смертельной опасности»^[1033].

Но третья жена Филби Элинор утверждает, что они встречались – «ненадолго, когда он умирал в больнице». Это подтверждают биограф Филби Патрик Сил и генерал КГБ Сергей Кондрашев. По иронии судьбы два человека, жизни которых были тесно переплетены – они оба отказались от всего и отправились в ссылку, в конце концов «отдалились друг от друга». Согласно Кондрашеву, «Бёрджесс относился к Филби с подозрением»^[1034].

Эвелин, которой было уже далеко за семьдесят, слишком плохо себя чувствовала, чтобы поехать на похороны. Найджел отправился в Москву один. Когда он покупал билет в авиакомпании Томаса Кука, кассир спросил его, нужен ли ему обратный билет или только в одну сторону.

Похороны Гая Бёрджесса состоялись теплым сентябрьским утром – в среду, 4 сентября, – в Донском крематории, построенном в стиле 1930-х годов, знаменитом количеством расположенных вокруг урн и табличек с именами бывших деятелей советских тайных служб, умерших на боевом посту. На церемонию прощания собралось чуть больше десятка человек, среди них: Дональд и Мелинда Маклин, преданная экономка Бёрджесса Надежда Петровна, журналисты – Джон Миллер, Ричард Хьюс, коллеги по Издательству иностранной литературы и несколько советских офицеров разведки, включая Модина. Говорили, что Филби не пришел на церемонию из-за присутствия журналистов. Было также несколько представителей сообщества экспатриантов – Арчи Джонстон, бывший редактор «Бритиш Элли», британской пропагандистской газеты в России, Ральф Паркер, бывший московский корреспондент «Таймс», и Лен Уинкотт, участник Инвергордонского мятежа 1931 года в Королевском ВМФ^[1035].

Тело Бёрджесса в черном гробу, задрапированном красным крепом, было доставлено в крематорий в синем фургоне. В крематорий его внесли шесть человек, среди которых были Дональд Маклин, Найджел Бёрджесс и Джереми Вульфенден под аккомпанемент «Арии на струне соль» Баха. У гроба было поставлено три шестифутовых венка из ирисов, роз и хризантем. На одном была лента с надписью «Гаю от британских друзей», на другом была надпись на русском языке от коллег по Издательству иностранной литературы. С речами выступили представитель издательства и Маклин, назвавший Бёрджесса «талантливым и смелым человеком, который посвятил свою жизнь тому, чтобы сделать мир лучше». После двухминутного молчания, нарушаемого только тихими всхлипываниями Надежды, когда гроб скрылся за дверями крематория, оркестр заиграл «Интернационал». Вся церемония завершилась за семнадцать минут. После нее Маклин остановился у дверей, словно деревенский викарий, пожал руку каждому скорбящему и поблагодарил всех за то, что пришли^[1036].

После смерти Бёрджесса сотрудники КГБ забрали из квартиры все его бумаги, позволив семье взять только некоторые памятные вещицы. Толя исчез, и больше о нем никто никогда не слышал. Найджел вспоминал, что он «привез домой одну или две книги, столик, забавный чернильный прибор – вот и все; пианолу я отдал ужасной даме необъятных размеров, которая была плакальщицей – у них есть плакальщики на похоронах. Она издавала звуки, как паровой двигатель. Она и получила пианолу»^[1037].

Бёрджесс не оставил завещания, но инструкции, которые он дал в письме Эстер Уитфилд в 1962 году, были по большей части выполнены. Найджел получил 6222 фунта с его британского счета^[1038], но 2 тысячи фунтов Филби оказались настоящей головной болью, поскольку Филби в это время был не в России, а в Бейруте. Казначейство искало возможность обвинить «третьего человека» по крайней мере в нарушении закона о валютном регулировании, если деньги будут переведены на его российский счет, поскольку технически он оставался гражданином Британии^[1039].

Бёрджесс также оставил ему письменный стол, переносной орган, кресло, одежду – они были примерно одной комплекции – и много книг. Элинор Филби понравилась репродукция Пауля Клее, висевшая в ванной^[1040]. Хотя Маклин и Бёрджесс никогда не были близки и в Москве общались очень мало, Маклин помог Найджелу разобраться с московской бюрократией. Человеку, с именем которого он был бесспорно связан, но их общение оказалось мимолетным, Бёрджесс не оставил ничего^[1041].

Глава 42. Заключение

Мне трудно поддержать барабанным боем какое-либо патриотическое негодование по отношению к Бёрджессу, или Бланту, или даже Филби. Никто никогда не доказал, что Бёрджесс нанес большой ущерб – разве что сделал посмешище из некоторых высокопоставленных персон. Поскольку он насмехался, устраивал сцены и, главное, приставал, по общему мнению, он был довольно-таки глупым^[1042].

Алан Беннетт. Одинокие шпионы и Говорящие головы

В октябре 1955 года британские начальники штабов, произведя оценку ущерба, составили следующую докладную записку:

«а) Бёрджесс и Маклин были советскими агентами на протяжении многих лет до своего побега. Они были, очевидно, защищены от разоблачения и увольнения другими высокопоставленными чиновниками британского правительства и, в первую очередь, Форин Офис.

б) Маклин имел доступ практически ко всем составленным на высоком уровне планам и политическим решениям, являвшимся совместными проектами США, Великобритании и Канады. Являясь руководителем шифровальщиков, он имел доступ ко всем английским дипломатическим кодам и шифрам, а так же возможность копировать все входящие и исходящие сообщения.

в) Что касается разработок США, Канады и Великобритании по атомной энергии, а также послевоенной политики США и Великобритании в Европе и всей сопутствующей информации, она, вплоть до даты побега, безусловно, вся попадала в руки русским. Возможно, через советское посольство в Лондоне.

г) Все британские и, возможно, некоторые американские дипломатические коды и шифры, существовавшие до 25 мая 1951 года, известны Советам и для нас бесполезны.

В части безопасности следует считать, что все американские и британские планы, предшествовавшие 25 мая 1951 года, скомпрометированы. …Вероятнее всего, следует предполагать полную компрометацию на дату побега»^[1043].

Пагубное влияние Маклина очевидно, но с предательством Бёрджесса все не так просто. В следующем году Сенатский подкомитет по внутренней безопасности снова рассмотрел дело Маклина и Бёрджесса. Было допрошено много ключевых фигурантов, в том числе сестра Маклина Гарриет Ширс. Чиновники желали установить, оказали ли влияние оба дипломата своими разоблачениями на войну в Корее.

В письме Госдепа сказано: «Департамент не смог выявить информацию, которая доказала бы, что события, затронувшие безопасность США, могут быть прослежены назад до девятимесячного пребывания Бёрджесса в Вашингтоне на посту второго секретаря». И еще: «В архивах департамента нет информации, указывающей на то, что Бёрджесс, работая в дальневосточном департаменте Форин Офис в 1948 году, предоставлял информацию, ценную для китайских коммунистов и нанесшую вред Соединенным Штатам»^[1044].

Нам известны некоторые материалы, которые Бёрджесс передал русским, и то, что они были настолько объемными, что значительная их часть так никогда и не была переведена. Российский офицер Кислицын упоминал, что Бёрджесс поставлял документы целыми портфелями и в один из моментов потребовал у русских чемодан. Но нам известно лишь то, чем русские решили поделиться в таких авторизованных книгах, как «Смертельные иллюзии» (The Deadly Illusions) и «Драгоценности короны» (The Crown Jewels). Это захватывающие рассказы, но относиться к ним следует с осторожностью, поскольку у русских властей могли быть совсем другие цели. Безусловно, есть еще очень много материалов о Кембриджской шпионской группе, которые до сих пор хранятся на полках. Из «Драгоценностей короны» нам точно известно, что в 1941–1945 годах Бёрджесс передал в московский Центр 4604 документа^[1045]. Среди них телеграммы, которыми Форин Офис обменивался со своими представительствами за рубежом, меморандумы и протоколы заседания кабинета и начальников штабов.

Но даже если нам известно, какая документация была передана, мы не знаем, кто ее видел, когда и как он использовал информацию. Ирония судьбы заключается в том, что чем сенсационнее материал, тем меньше к нему доверия. Сталин и его когорта не могли поверить, что все это не является грандиозной дезинформацией. Кроме того, если информация не совпадала с советскими оценками, ее игнорировали. Большая часть предоставленных Бёрджессом сведений, исходя из соображений безопасности и практического удобства, передавалась устно, и при дальнейшей передаче их можно было легко исказить.

Что мог передавать Бёрджесс русским? Наверняка все, что написал сам, но также все, что попадало к нему на стол, и все, что он видел. Будучи личным секретарем Гектора Макнейла и экспертом по Дальнему Востоку, он видел много важных и секретных документов, особенно значимых во время конференций четырех держав, когда британская позиция иначе становилась бы известной Советам только во время переговоров. Он, как известно, работал допоздна и в выходные дни и имел доступ к сейфам с секретными документами, но даже простые тексты зашифрованных телеграмм были полезны для дешифровки. Мы можем предположить, что он передавал информацию о послевоенных мирных конференциях и учредительных встречах ООН, НАТО и ОЭСР, планах послевоенного восстановления Германии, непосредственных переговорных позициях на конференциях, таких как по разработке Брюссельского договора.

Гай Бёрджесс был превосходным манипулятором. Он умел манипулировать людьми и распространять слухи. Он был в высшей степени общительным человеком, всегда посещал вечеринки и ночные клубы, и его расходы, как правило, оплачивались другими. В Форин Офис помнили, что он всегда посещал общее чаепитие в 4 часа и заглядывал в чужие кабинеты. Он знал, как добывать информацию, используя шарм, провокацию, силу убеждения и знания. Если надо было, он не брезговал и шантажом. Этот человек, предположительно, хранил все любовные письма – мало ли что может оказаться полезным? – и легко предоставлял свою квартиру для свиданий. Людям он нравился. Ему доверяли. И Бёрджесс этим пользовался.

Горонви Рис писал: «Гай обладал потрясающим объемом информации, способной дискредитировать многих людей в этой стране. Сбор информации – его личное хобби. Такой у него был естественный инстинкт, и он использовал его с целью сплетен и для личного удовольствия. Думаю, она также являлась мощным оружием для давления и шантажа»^[1046].

Том Уайли, Деннис Проктор и Фред Уорнер могли не быть советскими агентами, но могли и быть, поскольку делились с Бёрджессом интересной информацией, которую узнавали на службе. Можно только предполагать, какую информацию он получал, к примеру, от Гая Лидделла и Дэвида Футмена во время еженедельных визитов в мюзик-холл. И всегда можно было заявить в свое оправдание, что Бёрджесс работает ради дела антифашизма, русские – союзники или, скажем, информация нужна для какой-то тайной британской организации.

Помимо документов, работая на МИ-5 и МИ-6, он мог передавать списки агентов, трактовать политику и человеческие характеры и сообщать сведения о слабых местах отдельных личностей, которые впоследствии могли оказаться полезными для оказания на них давления.

Позже Рис писал: «Само существование секретной службы являлось для Гая вызовом его любопытству, и он определенно демонстрировал упорное стремление проникнуть в секреты, не имеющие ничего общего с его официальными обязанностями. Можно считать установленным, что после войны, и в Лондоне, и в Вашингтоне, он приобрел глубокие знания, касающиеся и принципов деятельности секретных служб, и личностей людей, там работающих. …Трудно преувеличить объем информации, которую он получил о структуре и методах секретных служб, их организации, именах и положении сотрудников»^[1047].

Само слово «секретный» было для Бёрджесса боевым кличем, вызовом. Который он никогда не отказывался принять. Он охотился за секретами, как собака за трюфелями.

Он также был агентом влияния, в первую очередь в Би-би-си и во время работы в дальневосточном департаменте, где он помогал оформить британскую политику по признанию коммунистического Китая, когда американцы отказались это сделать, а также в Москве, где работал на советскую дезинформацию. Он был ответствен за вербовку агентов Энтони Бланта, Джона Кернкросса, Майкла Стрейта, а значит, также за агентов, которых они, в свою очередь, завербовали, и информацию, которую они поставили русским. И это лишь те агенты, о которых мы знаем.

Одно из самых вредных воздействий оказало само бегство, которое подорвало основы англо-американского сотрудничества в разведывательной сфере, по крайней мере до 1955 года, а также уважение общества к правительственным институтам, в том числе к парламенту и Форин Офис. Оно также оставило в наследство подозрительность и недоверие в секретных службах, которое не исчезло даже спустя полвека после бегства.

Гай Лидделл ушел в отставку из МИ-5 в 1953 году в возрасте шестидесяти одного года, так и не став генеральным директором. Хотя он был виновен всего лишь в дружбе с Бёрджессом, его упорно обвиняли в работе на русских. Дэвид Футмен в том же году перешел в колледж Сент-Энтони Оксфордского университета. Служба Эстер Уитфилд завершилась в 1951 году, и она эмигрировала сначала в Родезию, где работала на Рио-Тинто, а потом в Испанию, но продолжала пользоваться вниманием МИ-5. Алан Маклин был вынужден уйти в отставку из Форин Офис и стал издателем. Карьера Фреда Уорнера на какое-то время остановилась, но со временем он стал послом в Японии.

Мило Талбот стал временным главой департамента безопасности Форин Офис в июле 1953 года, но спустя шесть месяцев неожиданно подал в отставку. Некоторое время он работал генеральным консулом, а потом послом в Лаосе и в мае 1956 года ушел на покой. Он умер при таинственных обстоятельствах в возрасте шестидесяти лет, и все его бумаги были уничтожены. Многие члены кружка Бёрджесса – Виктор Ротшильд, Деннис Проктор и другие – оставались под подозрением. Энтони Блант признался только в 1964 году в обмен на гарантию иммунитета, но публично об этом было объявлено только в 1979 году. Джон Кернкросс был разоблачен в том же году – с согласия МИ-5 он уехал из Англии в 1952 году.

Бёрджесс умер первым из кембриджских шпионов, и история обошлась с ним весьма сурово. Появился целый ряд книг, в которых он был изображен трагикомической фигурой, практически ничего не достигшей. Но профессиональные разведчики считали его главой группы. Юрий Модин позже писал: «…настоящим лидером был Бёрджесс. Он объединял группу, наделял своей неистощимой энергией, если можно так сказать, вел в бой. В 1930-х годах, то есть в самом начале, он принял на себя инициативу и риски, ведя остальных за собой. Он был моральным лидером группы. …Он был самым выдающимся и образованным из пятерки»^[1048].

Генерал КГБ Сергей Кондрашев, также работавший с Бёрджессом, был согласен со своим коллегой. На вопрос, кто был самым важным из кембриджских шпионов, он, не задумываясь, ответил: «Бёрджесс. Определенно»^[1049]. Предполагалось, что самым подрывным периодом деятельности Бёрджесса были четыре года, проведенные им в святая святых Форин Офис, когда он был личным секретарем заместителя министра иностранных дел. Но, по заявлению Кондрашева, для русских «самым важным периодом его работы был непосредственно предшествовавший Второй мировой войне», когда Бёрджесс, по сути, был посредником между британцами и французами^[1050].

Этот взгляд разделяет старейшина писателей, специализирующихся в вопросах разведки и шпионажа, Найджел Уэст. «Энтони сказал мне, что Гай Бёрджесс был гением этой сети, ее ключевым человеком. Он был личностью, к которой все обращались за инструкциями, помощью и советом. Гай всегда был в контакте с русскими, мог принимать решения и давать советы другим»^[1051].

Вопрос, который продолжает занимать и писателей, и профессиональных разведчиков, – почему Бёрджесс это делал? Почему он, еще будучи студентом, согласился работать на иностранную державу, о которой очень мало знал, и продолжал работать вплоть до своей смерти спустя три с лишним десятилетия? Почему этот британец до мозга костей отказался от всего, что любил, – Реформ-клуба, сплетен, любовников и друзей, матери, которой был предан, – ради одинокого существования в сталинской России?

Бёрджесс был продуктом своего поколения. Родись он на несколько лет раньше или позже, его жизнь могла сложиться по-иному, но он был представителем поколения, политизированного в начале 1930-х годов, которое чувствовало необходимость перестать теоретизировать и начать что-то делать. Хотя, конечно, этот призыв к действию принял разные формы и привел некоторых в Москву. Дэвид Хейден Гест работал с молодыми коммунистами в Баттерси, а Джон Корнфорд – среди рабочих Бирмингема. Оба погибли в испанской гражданской войне. Морис Корнфорт отказался от философии и занялся сельским хозяйством в Восточной Англии. Эрик Хобсбаум стал коммунистом-теоретиком.

Для Бёрджесса служение коммунистической партии в Бэннерси или Бирмингеме было менее привлекательно, чем попытка влиять на политические события на самом высоком уровне. Такое стремление уходило корнями в его школьное увлечение теориями великих силовых блоков Алфреда Мара и марксистскими учениями. Бёрджессу нужна была моральная цель, он должен был делать что-то позитивное в борьбе против фашизма, и в момент, когда он был наиболее уязвим, русские дали ему такую возможность.

В письме Николсону в 1962 году Бёрджесс процитировал Стендаля, говоря о важности выбора времени для принятия политических и личных решений.

«Ты родился слишком рано, чтобы столкнуться с этим в возрасте, когда человек действует. А интеллигенция 40-х и 50-х – слишком поздно. Я из поколения «пистолетного выстрела» 30-х годов. Я замечаю, что интеллектуалы 60-х, молодежь в Олдермастоне, снова столкнулась с постоянной пальбой. Я замечаю это с удовольствием – человеку свойственно приветствовать тех, кто попадает с ним в одну лодку, и с грустью – они еще не знают, как много трудностей у них на пути!»^[1052]

Он отказался верить, что его Бог покинул его, как Кестлера, Спендера и других попутчиков. У католиков, во время правления Елизаветы работавших для победы Испании, и у исламских спящих была уверенность в правильности выбора. Это был, как написал Грэм Грин о Филби, «логический фанатизм человека, который, однажды обретя веру, не намерен ее терять из-за несправедливостей или жестокостей заблуждающихся человеческих инструментов»^[1053].

Бёрджесса вело вперед сильное чувство истории, которую он впоследствии неправильно истолковал. Горонви Рис писал: «Истина заключалась в том, что Гай, когда бывал трезв, обладал способностью к историческим обобщениям, что является редчайшим интеллектуальным качеством. Именно оно придавало разговорам с ним на политические темы уникальное очарование и вызывало восхищение. Эта сила была, по моему мнению, природной и инстинктивной. Он мог стать величайшим историком. А стал коммунистом»^[1054].

Так же как XIX век принадлежал Британской империи, по мнению Бёрджесса, ХХ век принадлежал России. Джордж Вайденфельд вспоминал, как на одной из вечеринок у баронессы Будберг Бёрджесс обвинил его в «сидении на заборе» из-за того, что он поддерживал проевропейскую политику Британии. Он заявил: «Нет такой вещи, как европейская политика. Ты или Америку выбираешь, или Россию. Люди могут сами решать, что выбирать, но Европа – это нечто крайне неопределенное, чего просто не существует»^[1055].

В «Тайном агенте» Грэма Грина персонаж говорит: «Может, я и не прав, но выбор сделан окончательно. Только история рассудит, кто был прав и кто виноват»^[1056]. То же самое можно сказать о Бёрджессе.

Создать жизнеописание Бёрджесса невозможно без понимания интеллектуального вихря 1930-х годов, особенно в среде молодых и впечатлительных. В «Англичанине за границей» Бёрджесса спрашивают, почему он стал шпионом. Он ответил, что в то время это казалось единственно правильным решением. Для Бёрджесса и других их обращение имело сильные политические корни, но большинство членов кембриджских ячеек все же не шпионили на русских и, по сути, утратили коммунистический пыл в 1939 году после заключения советско-нацистского пакта или в 1956 году после вторжения в Венгрию. А многие – просто потому, что им было некогда – надо было зарабатывать себе на жизнь.

Так почему же Гай Бёрджесс не свернул с избранного пути? Отчасти потому, что, выбрав свою футбольную команду, он оставался ей преданным «и в горе, и в радости» и был способен на всякого рода интеллектуальные кульбиты, чтобы только идти в ногу с изменяющейся ситуацией. Он остался, поскольку ему льстило понимание того, что есть реальный шанс повлиять на развитие событий. Став свидетелем гибели одной империи, он решил связать свою жизнь с другой, которую считал менее материалистичной. А еще он остался, поскольку русские не позволили ему остановиться и потому что ему нравилась его тайная роль, при которой на него охотились и собаки, и зайцы.

Бёрджесс был испорченным ребенком, избалованным матерью при отсутствии отца, – это было характерно для нескольких представителей Кембриджской группы. Ему никогда не устанавливали границ. Мать, которая не сделала этого, судя по всему, была благодарна сначала Дартмуту, а потом Советскому Союзу, которые пытались его ограничить. Не имея сильного морального компаса, Гай Бёрджесс оказался не защищенным от изощренных советских вербовочных техник, обещавших эмоциональное возбуждение и сознание собственной значимости. Советы распознали его стремление к тайной опасности в его личной жизни, но также чувство вины и подспудное желание искупления и использовали все это в своих целях.

Апостолы были плодородной средой для вербовки. Общество привлекало людей, которых пленяла тайна, верность высшим идеалам и чувство своего превосходства. Бёрджесс был, вероятно, классическим примером теории его знакомого – Сирила Коннолли о замедленном развитии, Питером Пеном, который так никогда и не вырос. Коннолли писал, что ребенок, чья потребность в любви не удовлетворена, чье стремление к власти натолкнулось на препятствие и внутреннее чувство справедливости деформировано… со временем может попытаться стать революционером или диктатором^[1057]. Служение Советскому Союзу дало Бёрджессу настоящее дело после того, как потерпели неудачу его другие амбиции. Чувство цели, Новое начало после неприятия, возможность сотворить героическую роль для самого себя.

Гай Бёрджесс хотел быть тем, кто влияет на события. Зная, что не станет таковым, будучи преподавателем Кембриджа или высокопоставленным чиновником, он решил, что русские предлагают ему привлекательную роль. Журналист Малколм Маггеридж, обладавший тонким пониманием человеческих характеров, изучая написанную Томом Дрибергом биографию, отметил «тщеславие, заносчивость, романтизм, слабость, замаскированную под вызывающее поведение, уход от реальности, казавшийся наступлением на нее, – составляющие его натуры. Чувствуется влияние, которое на него оказывалось, молодецкое не сформировавшееся окончательно желание как-то стать кем-то».

Бёрджесс вызывает восхищение своей сложностью и обилием парадоксов. Ни одна фигура не может быть более британской и принадлежащей к истеблишменту. Об этом говорят образование, полученное в Итоне и Кембридже, членство в престижных лондонских клубах, дорогая одежда, любовь к британской литературе, охотничьи сценки на стенах квартиры, последнее желание быть похороненным в английской земле. Но это лишь одна его часть, и любой анализ характера и мотивации требует исследования его второго мира – с романтизмом русской музыки и литературы, уважением к беспощадной русской истории и политической системе.

Шпионы живут двойной жизнью, иногда вынужденно, но обычно по собственному выбору. Бёрджесс не разрывался между разными жизнями; они существовали параллельно и даже иногда соединялись. Присоединившись к голодному маршу, он надел шарф Питт-клуба и галстук старого итонца, на случай если потребуется такая защитная одежда. Порядок Британии и опасности России были просто инь и ян его личности.

Бёрджессу было известно о чистках 1930-х годов, крахе коллективизации, трудовых лагерях и т. д. В конце концов, он читал лекции, касающиеся отрицательных черт коммунизма, в летних школах Форин Офис и прославился как британский пропагандист против Советского Союза, в первую очередь в информационном исследовательском департаменте. Но, даже будучи интеллигентным человеком, он оставался политически наивным – не такая уж редкая комбинация – и предпочитал игнорировать то, что его не устраивает. Любая перемена, такая, например, как германо-советский пакт, могла быть объяснена исходя из более масштабных глобальных интересов.

Еще ребенком Гай научился структурировать свою жизнь и чувства и продолжил заниматься этим в зрелом возрасте. Как актер, он играл каждую роль в соответствии с требованиями, но при этом он оставался Янусом. Для близких друзей и, в первую очередь, женщин он был добрым, преданным, бодрящим, хорошим собеседником, умным и очаровательным. Мириам Ротшильд писала: «У него слегка выдавались вперед верхние зубы – как у младенца, привыкшего сосать палец, – что делало его моложе и привлекательнее. И он всегда был в приподнятом настроении – как девочка-школьница»^[1058].

А Стенли Кристоферсон из школы Локерс-Парк вспоминал: «Он не был тем мальчиком, с которым я хотел бы дружить. С ним было что-то не так». И тридцатью годами позже находились те, кого он отталкивал. Маргарет Ансти, его коллега по Форин Офис, считала его «в высшей степени неприятным субъектом. Он всегда был засаленным и грязным. И постоянно грязно шутил»^[1059].

Брайан Сьюэлл, которому было восемнадцать, когда он встретился с Бёрджессом, вспоминал: «У него были пятна от яиц на галстуке, несвежее дыхание и беспокойные руки; возможно, мне бы понравились такие руки у парня моего возраста, но только не его, тем более с учетом запахов – даже клубничные коктейли, которые он мне покупал, не могли это компенсировать»^[1060]. Джон Уотерлоу был краток: «Не думаю, что в Бёрджессе была настоящая теплота»^[1061].

Гарольд Николсон видел все стороны характера Бёрджесса и его противоречивую натуру. «Он публично объявил о своих симпатиях к коммунизму и, одновременно, всем сердцем ненавидел русских. …Когда Бёрджесс бывал трезв, он был очаровательным, веселым и интересным собеседником. Напившись, он нес чепуху. Он был добрым человеком, и, несмотря на слабости, не думаю, что он мог совершить что-то по-настоящему бесчестное или злое. Но он был очень импульсивным»^[1062].

Своих не предают. Все, конечно, относительно, но Бёрджесс никогда и нигде не был своим. Он всегда и везде был посторонним. В школе Локерс-Парк другие итонцы были более выдающимися, в Итоне его не любили, в Кембридже другие итонцы не желали иметь с ним ничего общего, в Форин Офис к нему относились без должной, по его мнению, серьезности. Мелкие случаи пренебрежения привели к большому недовольству, и предательство было отличной местью. Шпионаж был всего лишь еще одним инструментом в его социальном мятеже, очередным способом самоутверждения.

Гомосексуальность могла усилить его отчуждение, однако, странным образом, этого не произошло. Он этого не стыдился. Роберт Сесил, знавший Бёрджесса, писал: «Он не имел особого желания изменить закон о гомосексуализме. Пока он им пренебрегал, связанный с этим риск добавлял острых ощущений его деяниям»^[1063]. Именно жажда острых ощущений привела Бёрджесса сначала к коммунизму, а потом и к шпионажу, который, как написала одна газета, был «бунтарским жестом, вызванным стремлением к интеллектуальному подъему, дающим выход авантюризму и любви к озорству»^[1064].

Шпионы должны быть хорошими лжецами и даже фантазерами – в первую очередь для самозащиты, – но для Бёрджесса обман стал частью жизни – от сексуальных пристрастий до политической деятельности. Как писал Эндрю Бойл, «правда для Гая всегда была постоянно меняющейся величиной, но способность ослепить друзей и случайных знакомых пылающим заревом своих фантазий не позволяла им его разоблачить»^[1065].

Гай Бёрджесс желал власти и, осознав, что не может добиться ее явно, предпочел сделать это тайно. Он наслаждался интригами и тайнами. Они были его ходячей монетой для осуществления власти и манипулирования людьми. Горонви Рис писал: «Он любил знать или делал вид, что знает то, что неведомо никому. Он любил удивлять людей информацией, которая никоим образом не была его делом, полученной из источников, которые он не желал или не мог раскрыть. Проблема заключалась в том, что никто не мог с уверенностью сказать, не является ли источником его собственное богатое воображение»^[1066].

Коллега Бёрджесса по Би-би-си Джон Грин вспоминал: «У него не было абсолютно никаких принципов»^[1067]. Для Стивена Рансимена «это была потерянная жизнь. Не было твердой сердцевины… ?pater le bourgeois. Вот что им двигало»^[1068].

Сам Бёрджесс, разумеется, не признал бы свою жизнь состоящей из череды неудач, лицемерия и обмана. Как и его предки-гугеноты в свое время предпочли начать новую жизнь на новом месте за рубежом, он тоже поставил политические принципы впереди собственных личных желаний. Он не считал себя предателем своей страны. Он стал советским агентом, добросовестно служившим принявшей его стране.

Но все же в конце пути сталинский англичанин пожелал вернуться в дом своего детства и упокоиться в родной земле.

Приложение. Гай Бёрджесс в литературе

История Бёрджесса и Маклина с самого начала привлекла внимание драматургов и романистов^[1069]. В 1954 году Адам де Хегедус, друг Бёрджесса, писавший под псевдонимом Родни Гарленд, опубликовал роман «Тревожная полночь» (The Troubled Midnight), главный герой которого, Эрик Фонтане, прошедший Итон, Би-би-си и вашингтонское посольство, явно списан с Бёрджесса. Книга посвящена таинственному исчезновению двух дипломатов. Это рассказ автора, который их знал и «был способен расследовать и трактовать их политическое и эмоциональное прошлое со своей точки зрения». В ней много черт, свойственных Бёрджессу и его кругу. Артур Бофор – это Гарольд Николсон, Галлен – это Э.М. Форстер. Иными словами, повествование ведет близкий друг. «Фонтане представляется молодым человеком, который имеет успех благодаря своей личности, очарованию, привлекательной внешности…» Он и другой шпион, Алан Локхид, «намного ценнее, чем любой ученый-атомщик. Мы знаем все методы Форин Офис и Госдепартамента. Все совместные планы Англии и США. Как формируется их политика, каковы трения между ними. Как вбить клин между ними. Разве вы не видите, что наша ценность огромна. Наука меняется, стратегию можно изменить, но методы Форин Офис будут всегда»^[1070].

Среди других романов об этой паре можно назвать «Изъян в кристалле» (Flaw in the Crystal) Годфри-Смита, «Мистер Хэмиш Глив» (Mister Hamish Gleave) Ричарда Льюеллина, «Смит и Джонс» Николаса Монсеррата – роман, больше известный как «Жестокое море» (The Cruel Sea), и «Война Уинстона» Майкла Доббса, где рассказывается о первой встрече Бёрджесса с Черчиллем во время Мюнхенского кризиса^[1071]. Дэвид Мьюре, знавший большинство членов Кембриджской группы, написал «Последнее искушение» (The Last temptation), с подзаголовком «роман о предательстве», который перерабатывает «Алису в Стране чудес». Бёрджесс – Герцогиня, Блант – Красная королева, Филби – Красный рыцарь.

В 1997 году вышло два романа о Бланте, в которых появляется и Бёрджесс. Это «Неприкасаемый» (The Untouchable) Джона Бэнвилла и «Дружба по расчету» (Friendship of Convenience) Руфуса Ганна^[1072]. Бёрджесс также мимолетно появляется в почти сотне романов, начиная от «Не говори Алфреду» Нэнси Мит-форд, где персонаж Гектор Декстер встречается с Бёрджессом и Маклином в России – «Когда впервые прибыли Гай Бёрджесс и Дональд Маклин, мы все жили на даче. Не могу сказать, что это было приятное время», – до «Конца игры» Терренса Дикса из цикла Доктор Кто. Там Доктор несколько раз выпивает с Бёрджессом на даче в Москве^[1073].

В 1970-х годах Горонви Рис, еще в 1959 году нанятый издательством Chatto для написания романа о Бёрджессе, написал сценарий «Влияние» (Influence), который так не был разработан, и перемежает события, имевшие место непосредственно до и после побега в 1951 году, включая допросы Риса в МИ-5. Пьеса начинается в квартире Декстера Линдена на Бонд-стрит, которую он делил с бывшим танцовщиком Дереком Моррисом. Стены белые, окрашенные поверхности синие, шторы и ковры красные, а в спальне «живут куклы XVIII века, в основном разбитые и потрепанные». Он только что вернулся из Америки, навещает Ричарда Оуэнса (Риса) и говорит ему, что едва не женился. «Я встретил хорошую девушку. Я называю ее девушкой, но ей уже почти сорок. Она была готова выйти за меня замуж, но Филлипс сказал ей, что я гомосексуалист». В следующих сценах он встречает Дэвида Рукса (Маклина) в Форин Офис с миссис Деннинг (миссис Бассет), и они обсуждают девушку, на которой Декстер едва не женился пятнадцатью годами ранее. Кульминационная сцена – Декстер и Рукс смотрят на Саутгемптон с палубы судна, идущего во Францию. И короткий эпилог: «Ричард Оуэнс, живущий в Лондоне, удостаивался еженедельных посещений агентов секретной службы ее величества в течение последующих восемнадцати лет. Они так и не удовлетворились его рассказом»^[1074].

Визиты Бёрджесса к Рису после возвращения из Америки – тема пьесы Робина Чэпмена «Один из нас» (One of Us). Она была впервые поставлена в феврале 1986 года с Йеном Огилви в роли Бёрджесса и Энтони Эндрюсом в роли Риса. Пьеса Джулиан Митчелл «Другая страна» (Another Country), поставленная в 1982 году и легшая в основу фильма двумя годами позже, утверждает, что свойственное гомосексуалисту Гаю Беннетту еще в школе чувство предательства и неприятия подстегнуло его противодействие власти и в конечном счете привело к его вербовке.

Драма кинокомпании «Гранада» «Филби, Бёрджесс и Маклин» (1977) с Дереком Джекоби в роли Бёрджесса, созданная в 1986 году полудокументальная драма Би-би-си «Блант» с Йеном Ричардсоном в роли Бланта и Энтони Хопкинсом в роли Бёрджесса и телевизионный сериал Би-би-си «Кембриджские шпионы» (2003) с Томом Холландером в роли Бёрджесса поддерживали интерес. Была даже музыкальная комедия, поставленная Natural Theatre Company, – «Шпионское общество Бёрджесса, Филби и Маклина» (Spy Society of Burgess, Philby and Maclean), где Бинг Филби, Фрэнк Бёрджесс и Грейс (или Ширли?) Маклин поют свои величайшие хиты и выдают все свои секреты (или чужие тоже?), а также пьеса, оформленная в стиле кембриджского ревю 1933 года «Зов железного занавеса» (The Iron Curtain Call).

В пьесе Сну Уилсона, поставленной в 2004 году на Радио-3, «Гиппомания» (Hippomania), о Джоне Бетжемене в военном Дублине, также есть Гай Бёрджесс, а действие радиопьесы Эрнеста Кабальеро «На скале» (On the Rock), впервые поставленной в декабре 2009 года, происходит в отеле «Скала» («Рок-отель») в Гибралтаре, когда Бёрджесс доставляет Филби новый шифр. Роль Бёрджесса как посредника для Джозефа Болла и Невилла Чемберлена является темой радиопьесы Джона Флетчера «Перемена на море» (Sea Change), впервые переданной на Радио-3 в начале 2012 года. Макл Доббс сделал встречу Бёрджесса с Черчиллем в Чартвелле во время Мюнхенского кризиса центральной частью своей телевизионной пьесы «Поворотный пункт» (The Turning Point), поставленной в 2009 году. Главную роль в ней сыграл Бенедикт Камбербэтч. Действие пьесы Джона Моррисона «Утро с Гаем Бёрджессом», впервые поставленной в январе 2011 года, происходит в 1963 году, и она посвящена вопросам природы веры, преданности, предательства.

Драматург Алан Беннетт услышал историю о встрече Бёрджесса с Корал Браун и почувствовал, что она может лечь в основу телевизионной драмы. «Англичанин за границей» (1989) и его же «Вопрос подлинности» (A Question of Attribution), так же как «Одинокие шпионы», – наиболее известные изображения Гая Бёрджесса в литературе^[1075].

Избранная библиография

Книги

Aldrich, Richard (ed.), British Intelligence, Strategy and the Cold War, Routledge, 1992.

Aldrich, Richard and Hopkins, Michael (eds.), Intelligence, Defence and Diplomacy, Frank Cass, 1994.

Aldrich, Richard, Espionage, Security and Intelligence in Britain 1945–1970, Manchester University Press, 1998.

Aldrich, Richard, The Hidden Hand: Britain, America and Cold War Secret Intelligence, John Murray, 2001.

Allen, Peter, The Cambridge Apostles, Cambridge University Press, 1979.

Alsop, Joseph, I’ve Seen the Best of It, Norton, 1992.

Alsop, Susan Mary, To Marietta from Paris 1945–1960, Doubleday, 1975.

Anderson, Courtney, Seagulls in my Belfry, Pentland Press, 1997.

Andrew, Christopher, ‘F.H. Hinsley and the Cambridge Moles: Two Patterns of Intelligence Recruitment’ in R.B. Langhorne (ed.), Diplomacy and Intelligence during the Second World War: Essays in Honour of F.H. Hinsley, Cambridge, 1985.

Andrew, Christopher, Secret Service, Heinemann, 1985.

Andrew, Christopher and Dilks, David (eds.), The Missing Dimension: Governments and Intelligence Communities in the Twentieth Century, Macmillan, 1984.

Andrew, Christopher, Gordievsky, Oleg, KGB: The Inside Story, Hodder & Stoughton, 1990.

Andrew, Christopher, Gordievsky, Oleg (eds.), Instructions from the Centre: Top Secret Files on KGB Foreign Operations 1975–1985, Hodder & Stoughton, 1990.

Andrew, Christopher and Gordievsky, Oleg (eds.), More Instructions from the Centre: Top Secret Files on KGB Foreign Operations 1975–1985, Frank Cass, 1991.

Andrew, Christopher and Mitrokhin, Vasili, The Mitrokhin Archive: The KGB in Europe and the West, Penguin, 1999.

Andrew, Christopher and Mitrokhin, Vasili, The Mitrokhin Archive II: The KGB and the World, Penguin, 2005.

Andrew, Christopher, The Defence of the Realm: The Authorized History of MI5, Allen Lane, 2009.

Andrew, Christopher, ‘Cambridge Spies: The Magnificent Five 1933—45’ in Sarah J. Ormrod (ed.), Cambridge Contributions, Cambridge University Press, 1998.

Andrew, Christopher, ‘The VENONA Secret’ in K.G. Robertson (ed.) War, Resistance and Intelligence: Essays in Honour of M.R.D. Foot, Pen & Sword, 1999.

Andrew, Christopher, ‘Intelligence and the Cold War’ in Melvyn Leffler and Odd Arne Westad (eds.), The Cambridge History of the Cold War, Vol. 2, Cambridge University Press, 2009.

Angel, Barbara, The Coral Browne Story, Bookbound, 2007.

Annan, Noel, Our Age, Weidenfeld & Nicolson, 1990.

Annan, Noel, The Dons, Collins, 1999.

Anstee, Margaret, Never Learn to Type, John Wiley, 2003.

Ayer, A.J., Part of my Life, Collins, 1977.

Ayer, A.J., More of my Life, Collins, 1984.

Bagley, Tenent, Spymaster: Startling Cold War Revelations of a Soviet KGB Chief, Skyhorse, 2013.

Baker, Anne, ‘Guy Burgess’ in C.S. Nichols (ed.), Dictionary of National Biography: Missing Person, OUP, 1993.

Bamville, John, The Untouchable, Picador, 1997.

Barclay, Roderick, Ernest Bevin and the Foreign Office, pp, 1975.

Barden, Ruth, A History of Lockers Park: Lockers Park School, Hemel Hempstead 1874–1999, Sacombe Press, 2000.

Baxter, Christopher, The Great Power Struggle in East Asia, 1944—50: Britain, America and Post-War Rivalry, Palgrave, 2009.

The BBC Year-book 1943–1953, London, British Broadcasting Corporation.

Bell, Quentin, Elders & Betters, John Murray, 1995.

Beloff, Nora, Transit of Britain: A Report on Britain’s Changing Role in the Post-War World, Collins, 1973.

Bennett, Alan, Single Spies, Samuel French, 1991.

Benson, Robert Louis and Warner, Michael (eds.), Venona: Soviet Espionage and The American Response 1939–1957, Aegean Press, 1996.

Berlin, Isaiah, Flourishing: Letters 1928–1946, Henry Hardy (ed.), Chat-to & Windus, 2004.

Berlin, Isaiah, Enlightening: Letters 1946–1960, Henry Hardy (ed.), Chat-to, 2009.

Berlin, Isaiah, Personal Impressions, Hogarth Press, 1980.

Bethell, Nicholas, The Great Betrayal: The Untold Story of Kim Philby’s Biggest Coup, Hodder & Stoughton, 1984.

Bloch, Michael, James Lees Milne, John Murray, 2009.

Bloomfield, Paul, BBC, Eyre & Spottiswoode, 1941.

Blunt, Wilfred, Married to a Single Life, Michael Russell, 1983.

Blunt, Wilfred, Slow on the Feather, Michael Russell, 1986.

Booth, Martin, A Magick Life, Hodder, 2000.

Borovik, Genrikh and Knightley, Phillip (eds.), The Philby Files, Little Brown, 1994.

Boston, Richard, Osbert: Portrait of Osbert Lancaster, HarperCollins, 1989.

Bower, Tom, Dick White: The Perfect English Spy; Sir Dick White and the Secret War 1935–1990, Heinemann, 1995.

Bowra, Maurice, Memories, Weidenfeld & Nicolson, 1966.

Boyle, Andrew, The Climate of Treason, Hutchinson, 1979, revised edition, Coronet, 1980.

Brandon, Henry, Special Relationships, Atheneum, 1988.

Branon, Noreen and Heinemann, Morgot, Britain in the Nineteen Thirties, Weidenfeld & Nicolson, 1973.

Brett, Lionel, Our Selves Unknown, Gollancz, 1985.

Briggs, Asa, The History of Broadcasting in the United Kingdom, Vol. 3, OUP, 1970.

Brook-Shepherd, Gordon, The Storm Petrels, Collins, 1977.

Brook-Shepherd, Gordon, The Storm Birds: Soviet Post-War Defectors, Weidenfeld & Nicolson, 1989.

Brook-Shepherd, Gordon, Iron Maze: The Western Secret Services and the Bolsheviks, Macmillan, 1998.

Bryans, Robin, The Dust Has Never/Not Yet Settled, Honeyford Press, 1992.

Bryans, Robin, Let the Petals Fall, Honeyford Press, 1993.

Bryans, Robin, Checkmate, Honeyford Press, 1994.

Bucknell, Katherine, Christopher Isherwood Diaries 1939–1960, Methuen, 1996.

Bucknell, Katherine (ed.), Lost Years: A Memoir 1845–1951, Chatto, 2000.

Burke, David, The Lawn Road Flats: Spies, Writers and Artists, The Boydell Press, 2014.

Burn, Michael, The Debatable Land, Hamish Hamilton, 1970.

Burn, Michael, Turned Towards the Sun: An Autobiography, Michael Russell, 2003.

Burns, Jimmy, Papa Spy, Bloomsbury, 2010.

Burrows, Bernard, Diplomat in a Changing World, The Memoir Club, 2001.

Bush, Eric, How to Become a Naval Officer and Life at the Royal Naval College Dartmouth, Gieves, Matthews & Seagrove, 1924.

Byrne, L.S.R. and Churchill, E.L., Changing Eton, Cape, 1937.

Cain, Frank, The Australian Security Intelligence Organization: An Unofficial History, Frank Cass, 1994.

Cairncross, John, The Enigma Spy, Century, 1997.

Calvocoressi, Peter, Threading My Way, Duckworth, 1994, Columbia University Press, 2013.

Card, Tim, Eton Renewed, John Murray, 1994.

Carney, Michael, Stoker: The Life of Hilda Matheson, M. Carney, 1999.

Carpenter, Humphrey, W.H. Auden, a Biography, Allen and Unwin, 1981.

Carter, Miranda, Anthony Blunt: His Lives, Macmillan, 2001.

Cave Brown, Anthony, Bodyguard of Lies, W.H. Allen, 1976.

Cave Brown, Anthony, Treason in the Blood: St John Philby, Kim Philby and the Spy Case of the Century, Robert Hale, 1995.

Cavendish, Anthony, Inside Intelligence, Collins, 1990.

Cecil, Hugh and Mirabel, Clever Hearts, Gollancz, 1990.

Cecil, Robert, A Divided Life: A Biography of Donald Maclean, Bodley Head, 1988.

Christiansen, Arthur, Headlines All My Life, Heinemann, 1957.

Clark, Adrian, Dronfield, Jeremy, Queer Saint: The Cultured Life of Peter Watson, John Blake, 2015.

Coats, Peter, Of Generals and Gardens: The Autobiography of Peter Coats, Weidenfeld & Nicolson, 1976.

Colletta, Lisa (ed.), Kathleen and Christopher: Christopher Isherwood’s Letters to His Mother, University of Minnesota Press, 2005.

Collis, Rose, Coral Browne: This Effing Lady, Oberon Books, 2007.

Connolly, Cyril, The Missing Diplomats, Queen Anne Press, 1952.

Connon, Bryan, Somerset Maugham and the Maugham Dynasty, Sinclair-Stevenson, 1997.

Cookridge, E.H., The Third Man, Arthur Barker, 1968.

Costello, John, Mask of Treachery, Collins, 1988.

Costello, John and Tsarev, Oleg, Deadly Illusion, Century, 1993.

Craddock, Percy (ed.), Recollections of the Cambridge Union 1815–1939, Bowes & Bowes, 1953.

Critchlow, James, Radio Liberty, American University Press, 1995.

Crowson, N.K. (ed.), The Journals of Collin Brooks 1932–1940, CUP, 1998.

Cullen, Tom, The Man Who Was Norris: The Life of Gerald Hamiton, Dedalus, 2014.

Cuningham, Cyril, Beaulieu: The Finishing School for Secret Agents, Leo Cooper, 1998.

Damaskin, Igor and Elliott, Geoffrey, Kitty Harris: The Spy with Seventeen Names, St Ermin’s Press, 2001.

Dan, Jerry (Nigel Bance), Ultimate Deception: How Stalin Stole the Bomb, Rare Books, 2003.

Davenport-Hines, Richard, Auden, Heinemann, 1995.

David, Hugh, Stephen Spender: A Portrait With Background, Heinemann, 1992.

David, Hugh, On Queer Street, HarperCollins, 1997.

David, Hugh, The Fitzrovians, Michael Joseph, 1988.

Davison, Peter, George Orwell Diaries, Harvill/Secker, 2010.

Day, Peter, Klop: Britain’s Most Ingenious Spy, Biteback, 2014.

Deacon, Richard, The British Connection, Hamish Hamilton, 1979.

Deacon, Richard, The Cambridge Apostles, Robert Royce, 1985.

Deacon, Richard, The Greatest Treason, Century, 1989.

Defty, Andrew, Britain, America and Anti-Communist Propaganda, Rout-ledge, 2004.

De Hegedus, Adam, Don’t Keep the Vanman Waiting: A Chapter of Autobiography, Staples Press, 1944.

De la Mare, Sir Arthur, Perverse and Foolish, La Haule Books, 1994.

De-la-Noy, Michael, Edward Sackville-West, Arcadia, 1999.

Delmer, Sefton, Black Boomerang: An Autobiography, Secker & Warburg, 1962.

De Mauny, Erik, Russian Prospect, Macmillan, 1969.

Dobbs, Michael, Winston’s War, Collins, 2002.

Dorril, Stephen, MI6, Fourth Estate, 2000.

Driberg, Tom, Guy Burgess: A Portrait with Background, Weidenfeld & Nicolson, 1956.

Driberg, Tom, Ruling Passions, Cape, 1977.

Duff, William, A Time for Spies: Theodore Stephanovich Mally and the Era of the Great Illegals, Vanderbilt University Press, 1999.

Durschmied, Erik, Don’t Sheet the Yanqui: The Life of a War Cameraman, Grafton, 1990.

Durschmied, Erik, Shooting Wars, Pharos, 1990.

Eckersley, Miles, Prospero’s Wireless, Myles Books, 1997.

Elliott, Nicholas, Never Judge a Man by his Umbrella, Michael Russell, 1991.

Elliott, Nicholas, With My Little Eye, Michael Russell, 1993.

Faligot, Roger and Kauffer, Remi, Histoire mondiale du renseignement, 1870–1939, Robert Lafont, 1993.

Farson, Daniel, Francis Bacon, Century, 1993.

Faulks, Sebastian, Three Fatal Englishmen, Hutchinson, 1996.

Ferns, H.S., Reading from Left to Right, University of Toronto Press, 1983.

Fiber, Sally, The Fitzroy: The Autobiography of a London Tavern, Temple House, 1995.

Fisher, John, Burgess and Maclean, Robert Hale, 1977.

Frankland, Mark, Child of My Time, Chatto & Windus, 1999.

Freeman, Simon and Penrose, Barrie, Conspiracy of Silence: The Secret Life of Anthony Blunt, Grafton, 1986.

Garland, Rodney, The Heart in Exile, W.H. Allen, 1953.

Gazur, Edward, Secret Assignment, St Ermin’s Press, 2001.

Gibbs, Anthony, In My Good Time: An Autobiography, Peter Davies, 1969.

Gillies, Donald, Radical Diplomat: The Life of Archibald Clark Kerr, Lord Inverchapel, 1882–1951, I.B. Tauris, 1999.

Gladwyn, Lord, Memoirs, Weidenfeld & Nicolson, 1972.

Glees, Anthony, Secrets of the Service, Cape, 1987.

Goldsmith, John (ed.) and Spender, Stephen, Journals 1939–1983, Faber, 1985.

Grant Duff, Sheila, The Parting of the Ways: A Personal Account of the Thirties, Peter Owen, 1982.

Green, Martin, Children of the Sun: A Narrative of ‘Decadence’ in England after 1918, Constable, 1977.

Greenhill, Denis, More By Accident, privately published, 1992.

Grierson, Roland, A Truant Disposition, Weidenfeld, 1992.

Griffiths, Richard, Fellow Travellers of the Right, Constable, 1980.

Grigson, Geoffrey, Recollections: Mainly of Artists and Writers, Chatto & Windus, 1984.

Grubb, Kenneth, Crypts of Power, Hodder & Stoughton, 1971.

Haden Guest, Carmel (ed.), David Guest, Lawrence & Wishart, 1939.

Hamilton, Gerald, The Way it Was With Me, Leslie Frewin, 1969.

Hamrick, S.J., Deceiving the Deceivers: Kim Philby, Donald Maclean and Guy Burgess, Yale, 2004.

Hardy, Henry (ed.), The Book of Isaiah: Personal Impressions of Isaiah Berlin, Boydell & Brewer, 2009.

Harris, John (ed.), Goronwy Rees: Sketches in Autobiography, University of Wales Press, 2001.

Harrison, Edward, The Young Kim Philby: Soviet Spy and British Intelligence Officer, University of Exeter Press, 2012.

Harrold, Jane and Porter, Richard, Britannia Royal Naval College, Dartmouth, Richard Webb, 2007.

Hart, H.G. (ed.), The New Annual Army List, John Murray, 1896.

Hart, Jennifer, Ask Me No More, Peter Halban, 1998.

Haslam, Jonathan, Near and Distant Neighbours: A New History of Soviet Intelligence, OUP, 2015.

Hastings, Selina, Rosamond Lehmann, Chatto, 2002.

Hayes, Jock, Face the Music, Pentland Press, 1991.

Haynes, John Earl and Klehr, Harvey, Venona, Yale, 1999.

Hearnden, Arthur, Red Robert, Hamish Hamilton, 1984.

Hennessy, Peter, The Secret State: Whitehall and the Cold War, Allen Lane, 2002.

Hennessey, Thomas and Thomas, Claire, Spooks: The Unofficial History of MI5, Amberley, 2009.

Henniker, John, Painful Extractions, Thornham Books, 2002.

Hermiston, Roger, The Greatest Traitor: The Secret Lives of Agent George Blake, Aurum, 2013.

Hewison, Robert, Under Siege: Literary Life in London 1939—45, Weidenfeld & Nicolson, 1977.

Heygate, John, Decent Fellows, Gollancz, 1930.

Hill, George, Reminiscences of Four Years with the NKVD, Hoover Institution Archives, 1968.

Hill, Heywood and Anne, A Bookseller’s War, Michael Russell, 1997.

Hinsley, F.H. et al., British Intelligence in the Second World War, HMSO, 1979.

Hoare, Goffrey, The Missing Macleans, Cassell, 1955.

Hobsbawm, Eric, Interesting Times: A Twentieth-Century Life, Allen Lane, 2002.

Hodgkin, Alan, Chance and Design, Cambridge University Press, 1992.

Hollander, Paul, Political Pilgrims, Oxford University Press, 1981.

Holzman, Michael, James Jesus Angleton, The CIA & the Craft of Counterintelligence, University of Massachusetts Press, 2008.

Holzman, Michael, Guy Burgess: Revolutionary in an Old School Tie, Chelmsford Press, 2013.

Holzman, Michael, Donald and Melinda Maclean: Idealism and Espionage, Chelmsford Press, 2014.

Houlbrook, Matt, Queer London, University of Chicago Press, 2005.

Howard, Michael, Captain Professor, Continuum, 2006.

Howarth, T.E.B., Cambridge Between the Wars, Collins, 1978.

Howe, Ellic, The Black Game, Michael Joseph, 1982.

Hughes, E.A., The Royal Naval College, Dartmouth, Winchester Publications, 1950.

Hughes, Richard, Foreign Devil, Deutsch, 1972.

Hughes, Richard, Don’t You Sing! Kangaroo Press, 1994.

Hussey, Christopher, Eton College, Country Life, 1926.

Hynes, Samuel, The Auden Generation, Bodley Head, 1976.

Ignatieff, Michael, Isaiah Berlin, Chatto & Windus, 1998.

Isherwood, Christopher, The Condor and the Crowns, Random House, 1949.

Jeffery, Keith, The Official History of the Secret Intelligence Service 1909–1949, Bloomsbury, 2010.

Jenks, John, British Propaganda and News Media in the Cold War, Edinburgh University Press, 2006.

Johnson, Peter, Roving Reuter Reporter Among the Communists 1958—59, Tagman, 2000.

Karnow, Stanley, Paris in the Fifties, Random House, 1997.

Kaufman, Victor, Confronting Communism: US and British Policies Towards China, University of Missouri Press, 2001.

Kavanagh, Julie, Secret Muses: The Life of Frederick Ashton, Faber, 1996.

Kempson, Rachel, A Family and its Fortunes, Duckworth, 1986.

Kern, Gary, A Death in Washington: Walter C. Krivitsky and the Stalin Terror, Enigma Books, 2003.

Kerr, Sheila, ‘NATO’s First Spies: The Case of the Disappearing Diplomats – Guy Burgess and Donald Maclean’ in R. O’Neil and B. Heuser (eds.), Securing Peace in Europe 1945–1982, Macmillan, 1991.

Kerr, Sheila, ‘The Secret Hotline to Moscow: Donald Maclean and the Berlin Crisis of 1948’ in Ann Deighton (ed.), Britain and the First Cold War, Macmillan, 1990.

Kirkup, James, I of All People: Autobiography of Youth, Weidenfeld & Nicholson, 1988.

Knightley, Phillip, Philby: The Life and Views of the KGB Masterspy, Andre Deutsch, 1988.

Koch, Stephen, Double Lives, HarperCollins, 1995.

Lampen, Ambrose, The Gilded Image, privately published, 1978.

Lamphere, Robert and Shachtman, Tom, The FBI-KGB War, Random House, 1986.

Lancaster, Marie-Jacqueline, Brian Howard: Portrait of a Failure, Anthony Blond, 1968, and Timewell, 2005.

Lancaster, Osbert, With an Eye to the Future, John Murray, 1967.

Lashmar, Paul and Oliver, James, Britain’s Secret Propaganda War, Sutton, 1998.

Lean, Edward Tangye, The Napoleonists: A Study in Political Disaffection, 1760–1960, Oxford University Press, 1970.

Leeming, David, Stephen Spender, Duckworth, 1999.

Lees-Milne, James, Ancestral Voices, Diaries 1942–1945, Chatto & Windus, 1975.

Lees-Milne, James, Deep Romantic Chasm: Diaries 1979—81, John Murray, 2000.

Lees-Milne, James, Fourteen Friends, John Murray, 1996.

Lees-Milne, James, Harold Nicolson: A Biography, Vol. 2, 1930—68, Chat-to and Windus, 1981.

Lehmann, John, The Ample Proposition, Eyre & Spottiswoode, 1966.

Lehmann, Rosamond, Rosamond Lehmann’s Album, Chatto, 1985.

Lewis, Jeremy, Cyril Connolly, Jonathan Cape, 1997.

Liddy, James, The Doctor’s House, Salmon Press, 2004.

Lloyd-Jones, Hugh (ed.), Maurice Bowra: A Celebration, Duckworth, 1974.

Lowe, John, The Warden, Collins, 1998.

Lowe, Peter, Containing the Cold War in East Asia: British Policies Towards Japan, China and Korea 1948—54, Manchester University Press, 1997.

Luke, Michael, David Tennant and the Gargoyle Years, Weidenfeld & Nicolson, 1991.

McDonald, Deborah and Dronfield, Jeremy, A Very Dangerous Woman: The Lives, Loves and Lies of Russia’s Most Seductive Spy, Oneworld, 2015.

McDougall, Ian, Foreign Correspondent, Muller, 1980.

McIntyre, Ben, A Spy Among Friends, Bloomsbury, 2014.

Maclaine, Ian, Ministry of Morale, Allen & Unwin, 1979.

Maclean, Alan, No I Tell a Lie, It Was the Tuesday… A Trudge Through His Life and Times, Kyle Cathie, 1998.

Maclean, Fitzroy, Take Nine Spies, Weidenfeld & Nicolson, 1978.

McMeekin, Sean, The Red Millionaire: Moscow’s Secret Propaganda Tsar in the West, Yale, 2003.

MacNamara, Jack, The Whistle Blows, Eyre & Spottiswoode, 1938.

Manchester, William, American Caesar: Douglas MacArthur 1880–1964, Little Brown, 1978.

Mann, Wilfrid, Was There A Fifth Man? Pergamon, 1982.

Manser, Jose, Mary Feden and Julian Trevelyan, Unicorn Press, 2012.

Marten, Michael, Tim Marten: Memories, Lulu, 2009.

Martin, David, Wilderness of Mirrors, Collins, 1980.

Mather, John and Seaman, Donald, The Great Spy Scandal, Daily Express, 1955.

Maugham, Robin, Escape From the Shadows, Hodder & Stoughton, 1972.

Mayhew, Christopher, Time to Explain, Hutchinson, 1987.

Mayhew, Christopher, A War of Words, Tauris, 1998.

Miles, Jonathan, The Nine Lives of Otto Katz, Bantam, 2010.

Miller, John, All Them Cornfields and Ballet in the Evening, Hodgson, 2010.

Milne, Tim, Kim Philby: The Unknown Story of the KGB Master Spy, Biteback, 2014.

Modin, Yuri, My Five Cambridge Friends, Headline, 1994.

Monsarrat, Nicholas, Life is a Four Letter Word, Cassel, 1966.

Moore, Nick, Frontlines: Snapshots of History, Reuters, 2001.

Moran, Christopher, Classified: Secrecy and the State in Modern Britain, CUP, 2013.

Morris, Jan, Pleasures of a Tangled Life, Random House, 1989.

Morris, Jan, Contact! A Book of Glimpses, Faber, 2009.

Muggeridge, Malcolm, Chronicles of Wasted Time: The Infernal Grove, Collins, 1973.

Muggeridge, Malcolm, Like It Was: The Diaries of Malcolm Muggeridge, John Bright-Holmes (ed.), Collins, 1981.

Mure, David, The Last Temptation, Buchan & Enright, 1984.

Nelson, Michael, A Room in Chelsea Square, Cape, 1958.

Nelson, Michael, War of the Black Heavens: The Battles of Western Broadcasting in the Cold War, Brassey’s, 1997.

Newton, Verne, The Cambridge Spies, Madison Books, 1991.

Nicholls, Christine, Elspeth Huxley: A Biography, HarperCollins, 2002.

Nicholls, Richard, Radio Luxembourg: The Station of the Stars, Comet, 1983.

Nicolson, Harold, Diaries and Letters, 1930–1964, Collins, 1966.

Nicolson, Harold, Diaries and Letters 1939–1945, Nigel Nicolson (ed.), Collins, 1966.

Nicolson, Harold, Diaries and Letters 1945–1962, Collins, 1968.

Nicolson, Harold, The Age of Reason, Constable, 1960.

Nixon, Edna, John Hilton: The Story of His Life, Allan & Unwin, 1946.

Owen, Charles, Plain Yarns from the Fleet, Sutton, 1997.

Pack, S.W.C., Britannia at Dartmouth, Redman, 1966.

Page, Bruce, Leitch, David and Knightley, Phillip, Philby: The Spy Who Betrayed a Generation, Andre Deutsch, 1968.

Parker, Peter, Isherwood, Picador, 2004.

Parkin, Sophie, The Colony Room Club 1948–2008, Palmtree, 2012.

Paul, Septimus, Nuclear Rivals: Anglo-American Atomic Relations 1941–1952, Ohio State University Press, 2000.

Payn, Graham and Morley, Sheridan (eds.), The Noel Coward Diaries, Weidenfeld & Nicolson, 1982.

Perry, Roland, The Fifth Man, Sidgwick & Jackson, 1994.

Perry, Roland, The Last of the Cold War Spies, Da Capo, 2005.

Petrov, Vladimir, Empire of Fear, Andre Deutsch, 1956.

Philby, Eleanor, Kim Philby: The Spy I Loved, Hamish Hamilton, 1968.

Philby, Kim, My Silent War, MacGibbon and Kee, 1968.

Philby, Rufina, with Peake, Hayden and Lyubimov, Mikhail, The Private Life of Kim Philby, Fromm, 2000.

Pincher, Chapman, Their Trade is Treachery, Sidgwick & Jackson, 1981.

Pincher, Chapman, Too Secret, Too Long, Sidgwick & Jackson, 1984.

Pincher, Chapman, Traitors, Sidgwick, 1987.

Pincher, Chapman, Pastoral Symphony, Swan Hill Press, 1993.

Pincher, Chapman, Treachery, Mainstream, 2012.

Potter, Karen, ‘British McCarthyism’, Jeffreys-Jones, Rhodri and Lownie, Andrew (eds.), North American Spies: New Revisionist Essays, University Press of Kansas, 1991.

Powell, Anthony, Journals 1982–1986, Heinemann, 1995.

Prokosch, Frederic, Voices: A Memoir, Faber, 1983.

Purdy, Anthony and Sutherland, Douglas, Burgess & Maclean, Secker & Warburg, 1963.

Purvis, Stewart and Hulbert, Jeff, When Reporters Cross the Line, Bite-back, 2013.

Putlitz, Wolfgang zu, The Putlitz Dossier, Allan Wingate, 1957.

Putt, S. Gorley, Wings of a Man’s Life, Claridge Press, 1990.

Quennell, Peter, The Wanton Chase: An Autobiography from 1939, Collins, 1980.

Quennell, Peter (ed.), A Lonely Business: A Self-Portrait of James PopeHennessy, Weidenfeld & Nicolson, 1981.

Redgrave, Corin, Michael Redgrave, My Father, Richard Cohen, 1995.

Redgrave, Michael, In My Mind’s Eye, Weidenfeld & Nicolson, 1983.

Rees, Goronwy, A Bundle of Sensations, Chatto, 1960.

Rees, Goronwy, A Chapter of Accidents, Chatto & Windus, 1972.

Rees, Jenny, Looking for Mr Nobody, Weidenfeld & Nicolson, 1994.

Reibling, Mark, Wedge: The Secret War Between the FBI and the CIA, Knopf, 1994.

Richardson, John, The Sorcerer’s Apprentice, Knopf, 1999.

Riordan, Jim, Comrade Jim, Fourth Estate, 2008.

Rogers, Ben, A.J. Ayer, Chatto, 1999.

Romerstein, Herbert and Breindel, Eric, The Venona Secrets: Exposing Soviet Espionage and America‘s Traitors, Regnery Publishing, 2001.

Rose, Kenneth, Elusive Rothschild: The Life of Victor, Third Baron, Weidenfeld & Nicolson, 2003.

Rose, Norman, Harold Nicolson, Jonathan Cape, 2005.

Rothschild, Lord, Random Variables, Collins, 1984.

Rothschild, Victor, Meditations of a Broomstick, Collins, 1977.

Say, Rosemary and Holland, Noel, Rosie’s War, Michael O’Mara, 2011.

Seale, Patrick and McConville, Maureen, Philby: The Long Road to Moscow, Hamish Hamilton, 1973.

Seaman, Donald, The Defector, Hamish Hamilton, 1975.

Seaman, Mark, Special Operations Executive: A New Instrument of War, Routledge, 2005.

Sewell, Brian, Outsider: Always Almost: Never Quite, Quartet, 2011.

Shelden, Michael, Friends of Promise: Cyril Connolly and the World of Horizon, Hamish Hamilton, 1989.

Sinclair, Andrew, The Red and the Blue: Intelligence, Treason and the Universities, Weidenfeld & Nicolson, 1986.

Sinclair, Andrew, War Like a Wasp: The Lost Decade of the Forties, Hamish Hamilton, 1989.

Sloan, Pat (ed.), John Cornford: A Memoir, Cape, 1938.

Smith, James, British Writers and MI5 Surveillance, 1930–1960, Cambridge University Press, 2013.

Smith, Michael, New Cloak, Old Dagger, Victor Gollancz, 1996.

Solomon, Flora and Litvinof, Barnet, Baku to Baker Street, Collins, 1984.

Spender, Stephen, World Within World, Faber, 1951.

Spotts, Frederic (ed.), Letters of Leonard Woolf, Weidenfeld & Nicolson, 1990.

Stansky, Peter and Abrahams, William, Journey to the Frontier, Constable, 1966.

Strachan, Alan, Secret Dreams: A Biography of Michael Redgrave, Weidenfeld, 2004.

Straight, Michael, After Long Silence, Collins, 1983.

Sulzberger, C.L., A Long Row of Candles, Macdonald, 1969.

Sutherland, Douglas, The Fourth Man, Secker & Warburg, 1980.

Sutherland, Douglas, Portrait of a Decade: London Life 1945–1955, Harrap, 1988.

Sutherland, John, Stephen Spender, Oxford University Press, 2005.

Sweet, Matthew, The West End Front, Faber, 2011.

Sweet-Escott, Bickham, Baker Street Irregular, Methuen, 1965.

Taylor, Philip, British Propaganda in the 20th Century: Selling Democracy, Edinburgh University Press, 1999.

Tennant, Emma, Girlitude: A Memoir of the 50s and 60s, Jonathan Cape, 1999.

Thomas, Hugh, John Strachey, Eyre Methuen, 1973.

Thompson, Francis J., Destination Washington, Robert Hale, 1960.

Thurlow, Richard, The Secret State, Blackwell, 1994.

Tobin, Candida, Lifting the Lid, Helicon Press, 2003.

Tracey, Herbert (ed.), The British Labour Party, Caxton, 1948.

Trevelyan, Philip, Julian Trevelyan: Picture Language, Lund Humphries, 2013.

Urquhart, Brian, A life in Peace & War, Weidenfeld & Nicolson, 1987.

Volodarsky, Boris, Stalin’s Agent: The Life and Death of Alexander Orlov, OUP, 2014.

Webb, Duncan, Line-Up For Crime, Muller, 1956.

Weidenfeld, George, Remembering My Good Friends, HarperCollins, 1994.

Weinstein, Allen and Vassiliev, Alexander, The Haunted Wood, Random House, 1999.

West, Nigel, MI5: British Security Service Operations 1909–1945, Bodley Head, 1981.

West, Nigel, A Matter of Trust: MI5 1945—72, Weidenfeld & Nicolson, 1982.

West, Nigel, MI6: British Secret Intelligence Service Operations 1909–1945, Weidenfeld & Nicolson, 1983.

West, Nigel, Molehunt, Weidenfeld & Nicolson, 1987.

West, Nigel, The Friends, Britain’s Post-War Secret Intelligence Operations, Weidenfeld & Nicolson, 1988.

West, Nigel and Tsarev, Oleg, The Crown Jewels: The British Secrets at the Heart of the KGB Archives, HarperCollins, 1998.

West, Nigel, Venona: The Greatest Secret of the Cold War, HarperCollins, 1999.

West, Nigel (ed.), The Guy Liddell Diaries, Vol. 1 1939–1942; Vol. 2 1942–1945, Routledge, 2005.

West, Nigel and Tsarev, Oleg, Triplex: Secrets from the Cambridge Spies, Yale, 2009.

West, Rebecca, The New Meaning of Treason, Penguin, 1985.

West, W.J., Orwell: The War Broadcasts, BBC Books, 1985.

West, W.J., Truth Betrayed: Radio and Politics Between the Wars, Duckworth, 1987.

West, W.J., The Truth About Hollis, Duckworth, 1989.

West, W.J., The Larger Evils, Canongate, 1992.

Whaley, Emily, Mrs Whaley and Her Charleston Garden, Algonquin, 1997.

Wheatcroft, Geoffrey, Absent Friends, Hamish Hamilton, 1989.

Wheen, Francis, Tom Driberg: His Life and Indiscretions, Chatto and Windus, 1990.

White, Terence de Vere, A Fretful Midge, Routledge & Kegan Paul, 1959.

Windmill, Lorna Almonds, A British Achilles, Leo Cooper, 2006.

Wolfe, Kenneth, The Churches and the British Broadcasting Corporation 1922–1956, SCM Press, 1984.

Wood, Neal, Communism and the British Intellectuals, Gollancz, 1959.

Wright, Adrian, John Lehmann: A Pagan Life, Duckworth, 1998.

Wright, Peter, Spycatcher, Viking, 1987.

Статьи

Ambler, Eric, ‘Trail of the Disappearing Diplomats’, The American Weekly, 25 January 1953.

Annan, Noel, ‘Scamp into Scoundrel’, Times Literary Supplement, 11 February 1972.

Annan, Noel, ‘The Clutches of Comradeship’, Times Literary Supplement, 11 March 1983.

Annan, Noel, ‘Et Tu, Anthony’, New York Review of Books, 22 October 1987.

Annan, Noel, ‘The Upper Class and the Underworld’, New York Review of Books, 13 April 1989.

Annan, Noel, ‘The Spy with No Excuse’, The Independent, 13 May 1989.

Annan, Noel, ‘The Fabulous Five’, New York Review of Books, 12 January 1995.

Bisher, Jamie, ‘Colonel Modin on Philby, Burgess, and Blunt’, Foreign Intelligence Literary Scene 12, No. 6: 1–2.

Blunt, Anthony, ‘From Bloomsbury to Marxism’, Studio International, November 1973.

Boyle, Andrew, ‘Odd Man Out Among the Spies’, Observer, 13 January 1980.

Boyle, Andrew, ‘The Brotherhood of Bentinck Street’, Observer, 20 January 1981.

Burn, Michael, ‘Guy Burgess: The Spy Who Loved Me and the Traitor I Almost Unmasked’, The Times, 9 May 2003.

Carver, George, ‘The Fifth Man’, The Atlantic, No. 262, pp. 26–29, September 1988.

Carver, George, ‘A Fresh Look at the Cambridge Comintern’, Intelligence and Counter Intelligence, Vol. 5, No. 1.

Cecil, Robert, ‘Legends Spies Tell’, Encounter, No. 50, pp. 9—17, April 1978.

Cecil, Robert, ‘C’s War’, Intelligence and National Security, Vol. 1, No. 2, May 1986.

Cecil, Robert, ‘Philby’s Spurious War’, Intelligence and National Security, Vol. 9, No. 4, October 1994.

Clive, Nigel, ‘From War to Peace in SIS’, Intelligence and National Security, Vol. 10, No. 3, July 1995.

Cockburn, Claud, ‘Spies, Sanctions and a Ship’, Irish Times, 11 October 1967.

Cockburn, Claud, ‘Spying in Spain and Elsewhere’, Grand Street, Vol. 1, No. 2, Winter 1982.

Connolly, Cyril, ‘A Personal Study of the Missing Diplomats’, Sunday Times, 21 and 28 September 1952.

Doder, Dusko, ‘Of Moles & Men’, The Nation, 18 February 2002.

Driberg, Tom, ‘Guy Burgess in Moscow’, The Times, 18 June 1977.

Edwards, Willard, ‘Impact of Burgess-Maclean Treachery Still Felt’, Human Vents, Vol. 28, No. 9.

Fallowell, Duncan, ‘The Spies Who Loved Me’, Sunday Times Magazine, 7 April 1991.

Flaxman, Erwin, ‘The Cambridge Spies: Treason and Transformed Ego Ideals’, The Psychoanalytic Review, Vol. 97, No. 4, pp. 607–631.

Fluegel, Dr Edna, ‘The Burgess-Maclean Case’, American Mercury, Part I, February 1957, pp. 7—13; Part II, March 1957, pp. 127—34; Part III, April 1957, pp. 68–77.

Girelli, Elizabetta, ‘The Traitor as Patriot: Guy Burgess, Englishness and Camp in Another Country and An Englishman Abroad’, Journal of European Popular Culture, Vol. 2, No. 2, 2011.

Gordievsky, Oleg, ‘The KGB Archives’, Intelligence and National Security, Vol. 6, No. 1, January 1991.

Greenhill, Dennis, The Times, 7 September 1977.

Hennessy, Peter, ‘Burgess Knew US Analysis of Russian Aid: Files Disclose Extent of Spy’s Access to Sensitive Far East Intelligence’, The Times, 2 February 1981.

Hennessy, Peter and Brownfield, Gail, ‘Britain’s Cold War Security Purge: The Origins of Positive Vetting’, The Historical Journal, Vol. 25, No. 4, 1982, pp. 965–973.

Hennessy, Peter and Townsend, Kathleen, ‘The Documentary Spoor of Burgess and Maclean’, Intelligence and National Security, April 1987, pp. 291–301.

Hewit, Jack, ‘The Spies Who Loved Me’, Sunday Times Magazine, 7 April 1991.

Kerr, Sheila, ‘Familiar Fiction, Not the Untold Story’, Intelligence and National Security, Vol. 9, No. 1, January 1994, pp. 128–135.

Kerr, Sheila, ‘KGB Sources on the Cambridge Network of Soviet Agents: True or False?’, Intelligence and National Security, Vol. 11, No. 3, July 1996, pp. 561–585.

Kerr, Sheila, ‘Investigating Soviet Espionage and Subversion: The Case of Donald Maclean’, Intelligence and National Security, Vol. 17, No. 1, Spring 2002, pp. 101–116.

Kerr, Sheila, ‘Oleg Tsarev’s Synthetic KGB Gems’, International Journal of Intelligence and Counter Intelligence, Vol. 14, pp. 89—116.

Kiernan, Victor, ‘On Treason’, London Review of Books, Vol. 9, No. 12, 25 June 1987, pp. 3–5.

Knightley, Phillip, ‘Turning the Philby Case on its Head’, New York Review of Books, 26 April 2007.

MacGibbon, Hamish, ‘Diary’, London Review of Books, 16 June 2011, p. 40.

Manser, W.A.P., ‘Do You Want to Kill Him?’, Spectator, 20 May 1995.

Maugham, Robin, ‘Extraordinary Character’, The People, 22 February to 22 March 1970.

Mayne, Richard, ‘Bad Boys: Another Country and An Englishman Abroad’, Sight and Sound, Vol. 53, No. 2, 1984, pp. 148–149.

Mills, William, ‘Sir Joseph Ball, Adrian Dingli and Neville Chamberlain’s “Secret Channel” to Italy 1937–1940’, IHR, Vol. 24, No. 2, 2002, pp. 278–317.

Morris, James, ‘Caviare with Burgess’, Guardian, 2 September 1963.

Ovendale, Ritchie, ‘Britain, the United States, and the Recognition of Communist China’, The Historical Journal, Vol. 26, No. 1, March 1983, pp. 139–158.

Piadyshev, Boris, ‘Burgess (In the Service of a Foreign Power)’, International Affairs: A Russian Journal of World Politics, Diplomacy and International Relations, 30 April 2005, Vol. 51, No. 2, pp. 179–190.

Pronay, Nicholas and Taylor, Philip M., ‘An Improper Use of Broadcasting… The British Government and Clandestine Radio Propaganda Operations against Germany during the Munich Crisis and After’, Journal of Contemporary History, Vol. 19, 1984, pp. 357–378.

Rees, Goronwy, ‘The Fatal Friendship’, Sunday Times, 9 January 1972, pp. 33–34.

Rees, Goronwy, ‘How Time Ran Out for Guy Burgess’, Sunday Times, 16 January 1972, pp. 25–26.

Rees, Goronwy, ‘Spies and Their Society’, Times Literary Supplement, 23 December 1977, p. 1496.

Smith, Lyn, ‘Covert British Propaganda; the Information Research Department 1947—77’, Millennium: Journal of International Studies, Vol. 9, No. 1, 1980, pp. 67–83.

Steiner, George, ‘Reflections: The Cleric of Treason’, NewYorker, 8 December 1980, p. 183.

Teagarden, Ernest M., ‘The Cambridge Five: The End of the Cold War Brings Forth Some Views from the Other Side’, American Intelligence Journal, Vol. 18, No. 1/2, 1998, pp. 63–68.

Trevor-Roper, Hugh, ‘Acts of the Apostles’, The New York Review of Books, 31 March 1983.

Trilling, Diana, ‘Goronwy Rees – and Others: A Remembrance of England’, The Partisan Review, 1996, Vol. LXIII, No. 1, pp. 11–47.

Wilford, H., ‘The Information Research Department: Britain’s Secret Cold War Weapon Revealed’, Review of International Studies, Vol. 24, No. 3, 1998, pp. 353–369.

Тезисы, диссертации

Garner, James John, ‘Deviance and Disloyalty: Historical Discourses in Representations of the Cambridge Spies’, University of Newcastle, NSW, 2003.

Hemmingsen, Clarissa, ‘From Russia With Love: The Motives and Achievements of Guy Burgess and The Anglo-American Intelligence Decay’, MA Intelligence and International Security, King’s College, London, 2010.

Kerr, Sheila, ‘An Assessment of a Soviet Agent: Donald Maclean 1940–1951’, PhD, LSE, 1996.

Mellon, Jerome, ‘How Seriously Did the Cambridge Spies Damage British Interests During World War Two?’, Salford University, 2002.

Schlaepfer, Christian, ‘British Governance, Intelligence and the Communist Threat c. 1945–1962’, MPhil thesis, University of Cambridge, 2009.

Walton, Calder, ‘British Intelligence and Threats to National Security 1941–1951’, PhD dissertation, University of Cambridge, 2006.

Благодарности

Множество людей в течение тридцати лет помогали мне в проведении исследовательских работ и написании этой книги, от друзей и членов семьи Гая Бёрджесса до архивариусов по всему миру. Я глубоко признателен им всем. К сожалению, многих из них уже нет в живых. Среди них: Ричард Олдрич; Майкл Александер, Джефф Эндрюс; Ноель Аннан; Маргарет Энсти; Бенджамин Бейкер, Фрит Бэнбери, Рут Барден из Локерс-Парк; Деннис Барденс; миссис Роджер Бассет; Вирджиния, маркиза Батская; Джулиан Бомон; Ричард Беддингтон; Майкл Блоч; Пирс Брендон; Кристофер Брук; Ребекка Бронсон, переговорщик из ФБР; Клэр Браун из библиотеки Лэмбетала; Джойс Браун; Робин Брайанс; Уильям Бучан; Роналд Булатофф из архива Института Гувера; Найджел и Констанс Бёрджесс; Майкл Берн; Питер Бертон; Питер Кальвокоресси; Ангус Кэмерон из Итона, который также предоставил мне фотографию футбольной команды Итона, сделанную в 1930 г.; Джеми Кэмпбелл; Розамунд Кэмпбелл, библиотекарь из Сент-Энтони, Оксфорд; Кэтли Канн из библиотеки Кембриджского университета; Фанни Карби; Майкл Карни; Кристин Карпентер; Миранда Картер; лорд Коули, Александер Чэнселлор; лорд Чэтфилд; Найджел Чилтерн-Хант; Салли Чилвер; Роберт Клиффорд из Национального архива; Найджел Клайв; Джон Клоук; Эндрю Кук; Гордон Корера; Жаклин Кокс из библиотеки Кембриджского университета; М. Крейк-Осборн; Джудит Крессуэлл; Тим Кроссли; Джудит Куртойс из Церкви Христа, Оксфорд.

Я благодарен Алану Дэвидсону; Джилл Дэвидсон из Бодлианской библиотеки; Биллу Дэвису; Клиффу Дэвису из Уодхэм-колледжа, Оксфорд; Мину Диншо за информацию о Стивене Рансимене; Майклу Доббсу; Кристоферу Добсону; Норману Домби; Стивену Доррилу; Дениз Доудал за исследования в Дублине; Жаклин Дюпре; Пиу Итвелл за французские исследования; Клариссе, графине Эйвонской; Роберту Эддисону; Марку Идену-Бушеллу; Роберту Элфику; Чарлзу Эллуэлу; Робу Эвансу; сэру Фредерику Эверсону; лорду Фаррингдону; сэру Николасу Фенну; Гарриет Фишер из музея Роальда Даля; Деннису Фитцжеральду; сэру Эдварду Форду; Энрику Фрэнкфорту; Боббу Ферберу.

Я бесконечно признателен Клэр Гейл; Филиппу Гейлу из документохранилища церкви Англии; Филиппу Джеллу; сэру Джону Гилмору; Джону Голдингу; Майклу Гудмену; Джорджу Горингу; Алексу Гауди из Национального архива; Глин Гованс; Роберту Грэхэму-Гаррисону; Майклу Гранту; Барбаре Грин; Джону Грину; леди Гринхилл; сэру Роналду Грирсону; Филиппе Гримстоун; Пенелопе Хэтфилд; Еленор Крэкнел и Майклу Мередиту из библиотеки Итонского колледжа; доктору Джону Гесту из Аскот-Хилл-Хаус; Кену Гендерсону.

Не могу не отметить помощь лорда Хейлшема; Стюарта Гэмпшира; Джеймса Ханнинга; Генри Харди; Мэри Харди; Стивена и Мэри Харпер; Аниты Харрис; Колина Харриса и его коллег из Бодлианской библиотеки; Росса Гаррисона из Кембриджского королевского колледжа, который обеспечил мне доступ к важнейшим материалам; Вильгельмины, леди Харрод; Джейн Хэролд и ее коллег из военно-морского колледжа «Британия»; лорда Хартуэлла; Элизабет Хейзелфут; Фрэнсиса Хаскелла; лорда Гастингса; Ланса Хаттата; сэра Гилберта Симона Хиткота; Клариссы Хемингсен; У.Б. Хермондалга; Нэнси Макдоналд Херви; Бойда Хилтона; Жаклин Хоуп Уоллис; Ричарда Хопкинсона, который прислал мне копии двух гравюр Бёрджесса; Сергея Хумарьяна; Филиппа Ханта; Кристофера Хантли; преподобного Джона Херста.

Примечания

1

Spectator, 4 March 1972.

(обратно)

2

Goronwy Rees Inquiry Papers, GB 0210 GOREEES, UCW Aberystwyth, A Chapter of Accidents, original typescript, p. 76.

(обратно)

3

Daily Express, 10 October 1963.

(обратно)

4

Преподобный Джон Херст автору, 17 сентября 1996 г.

(обратно)

5

Tom Driberg, Guy Burgess: A Portrait with Background, Weidenfeld & Nicolson, 1956, p. 13.

(обратно)

6

Edward Tangye Lean, The Napoleonists: A Study in Political Disaffection, 1760–1960, Oxford University Press, 1970, p. 345. Они имели право печатать собственные банкноты, пока семейный банк не был поглощен в 1844 г.

(обратно)

7

Он служил в экспедиции, направленной из Адена против арабского племени фудли в 1866 г., принимал участие в разрушении Шугры в Южном Йемене в 1867–1868 гг. и, став подполковником (лейтенант-полковником) возглавил бирманские полевые силы в экспедиции против дакойтов Бубнеша в 1887 г. Вышел в отставку в 1887 г. и умер в Уэльсе в 1908 г.

(обратно)

8

ADM 196/46/196. Рассказ о современной жизни на «Британии» можно прочитать на http://www.pbenyon.plus.com/Commander_RN/Chap_01.html.

(обратно)

9

Военные характеристики Малколма см.: ADM 196/46/196, ADM 196/126/73.

(обратно)

10

ADM/196/46.

(обратно)

11

Portsmouth Evening News, 15 March 1904.

(обратно)

12

Navy List, Oct. 1915, p. 394.

(обратно)

13

ADM/196/126.

(обратно)

14

Driberg, p. 83.

(обратно)

15

ADM 196/126/73. В апреле 1921 г. Малколм перевелся на корабль «Эмперор оф Индия», который базировался на Мальте. Он ходил в Константинополь во время Чанакского кризиса в сентябре 1921 г. В этот период он характеризовался как «способный, энергичный офицер с хорошим административным потенциалом».

(обратно)

16

Интервью Найджела Бёрджесса, 3 сентября 1996 г.

(обратно)

17

Среди его сверстников лорд Элчо, внук графа Уэмисса; Том Митфорд, брат знаменитых сестер Митфорд; Бэзил Ава, будущий 4-й маркиз Дафферин-Ава; достопочтенный Мартин Чартерис, позже личный секретарь королевы; будущий философ Стюарт Гемпшир; Боб Лейкок, будущий глава коммандос во время Второй мировой войны; писатель Джеймс Ли-Милн; и будущие покровители искусств и литературы Элуард Джеймс и Питер Уотсон.

(обратно)

18

Peter Coats, Of Generals and Gardens, Weidenfeld & Nicolson, 1976, p. 14.

(обратно)

19

Cherry Hughes Pepers, интервью Найджела Бёрджесса, 21 января 1986 г.

(обратно)

20

David Leitch, Guy Burgess, неопубликованная рукопись, с. 56.

(обратно)

21

Cyril Connolly, Enemies of Promise, Ch. 20. Сверстники Коннолли из Итона – Эрик Блэр (Джордж Оруэлл), Стивен Рансимен и Дэди Райлендс.

(обратно)

22

William O’Brien to the author, 12 March 1999.

(обратно)

23

Современный рассказ другого студента можно найти в: Ambrose Lampen, The Gilded Image, 1978 и немного позже в: C.C. Anderson, Seagulls in my Belfry, Pentland Press, 1997.

(обратно)

24

Charles Owen, Plain Yarns from the Fleet, Sutton, 1997, p. 34.

(обратно)

25

Уильям О’Брайен автору, 9 марта 1999 г.

(обратно)

26

Owen, p. 34.

(обратно)

27

Ambrose Lampen, The Gilded Image, 1978, p. 49.

(обратно)

28

Артур Хэзлетт автору, письмо без даты, 1999 г.

(обратно)

29

Driberg, p. 13.

(обратно)

30

Клиг-Осборн автору, 24 марта 1999 г.

(обратно)

31

Lampen, p. 52.

(обратно)

32

Картину Дартмута того времени – он поступил в январе 1927 г. – можно найти в: John Hayes, Face the Music, Pentland Press, 1991, pp. 27–39.

(обратно)

33

Leitch, p. 69.

(обратно)

34

Интервью с Бернардом Уордом, 21 марта 1999 г.

(обратно)

35

Имеется в виду пьеса Теренса Реттигена «Мальчик Уинслоу».

(обратно)

36

Робин Тонкс Эндрю Бойлу, 10 October 1978, Boyle Papers.

(обратно)

37

Капитан Джон Гоуэр, письмо автору, 12 марта 1999 г.

(обратно)

38

Капитан М. Крейг-Осборн, письмо автору, 24 марта 1999 г.

(обратно)

39

Сэр Дэвид Тиббитс, телефонный разговор, 12 марта 1999 г., Tibbitts, письмо автору, 10 марта 1999 г.

(обратно)

40

Сэр Дэвид Тиббитс; телефонный разговор, 16 марта 1999 г.

(обратно)

41

Джон Кармалт-Джонс телефонный разговор, 16 марта 1999 г.

(обратно)

42

Сэр Дэвид Тиббитс, письмо автору, 10 марта 1999 г. Дэвид Буканан-Данлон, кровать которого стояла рядом с кроватью Бёрджесса, «не любил его. У него были красивые голубые глаза, и он пользовался этим, чтобы гипнотизировать молодых кадетов». Сэр Джон Лесли к Селии Ли, 21 декабря 2005 г. Еще один соученик, доктор в известной лондонской больнице, впоследствии утверждал, что Бёрджесс был исключен: «Я его помню. Это был умный и очень артистичный парень. Он преуспевал в спорте. Но мне запомнилось, что он был нечестен. Во время пятого семестра – в конце 1925 г. – начались кражи. У меня пропали чертежные инструменты. Однажды я проходил мимо ящика Бёрджесса, который был наполовину открыт, и увидел там свои вещи. Я доложил об этом унтер-офицеру. Потом меня допросил дежурный лейтенант Кавендиш. Он велел мне молчать. Вещи из ящика Бёрджесса изъяли, а сам он уже через несколько часов покинул колледж. Больше мы Бёрджесса в Дартмуте не видели, но ходили слухи, что он ушел из-за плохого зрения. Я ничего никому не сказал, хотя знал, что это не так». Daily Mail, 25 October 1955. Бёрджесс покинул Дартмут в июле 1927 г., так что точность сведений представляется сомнительной. Прошло почти тридцать лет.

(обратно)

43

Согласно данным медицинского обследования Бёрджесса в декабре 1940 г., его зрение было далеко не первоклассным.

(обратно)

44

Yuri Modin, My Five Cambridge Friends, Headline, 1994, p. 65.

(обратно)

45

Driberg, p. 10.

(обратно)

46

Arthur Hearnden, Red Robert, Hamish Hamilton, 1984, p. 64.

(обратно)

47

Позже Бёрджесс утверждал, что вместе с Пауэллом занимался скалолазанием в Уэльсе. В 1933 г. его пригласили принять участие в восхождении в Альпах, но он уже принял другое приглашение и уехал с кембриджскими друзьями в Южную Францию. Во время этого путешествия Пауэлл и три его спутника погибли. Driberg, p. 14.

(обратно)

48

Интервью Астора и Берри с Эндрю Бойлом, 26 апреля 1977 г., Boyle Papers 9429/1G/143, Cambridge University Library; A Mixed Grill, 4 June 1930; Motley, 10 July 1931; and The Phoenix, 30 November 1931.

(обратно)

49

Пим автору, 5 февраля 2003 г., и интервью 9 февраля 2003 г.

(обратно)

50

Будущий писатель и дипломат Фицрой Маклин был первым, А.Д. Айер – вторым, Дэвид Хэдли – четвертым. Хэдли был шафером на свадьбе Айера в 1932 г.

(обратно)

51

Событием лета стало совращение нескольких итонских мальчиков американской актрисой по имени Таллула Бэнкхед. Среди них был Питер Уилсон, будущий глава «Сотбис».

(обратно)

52

В том году он заболел, и победителем стал Кон О’Нейл, впоследствии видный дипломат, а будущий глава либералов Джо Гримонд был пятым.

(обратно)

53

Роберт Бирли Фрэнку Доббсу, 14 декабря 1928 г., см.: Driberg, p. 11.

(обратно)

54

Списки пассажиров, родословная.

(обратно)

55

Leitch, p. 65.

(обратно)

56

Майкл Берри Бойлу, 26 апреля 1977 г., Boyle Papers 9429/1G/143.

(обратно)

57

Эван Джеймс Бойлу, 4 июля 1977 г., Boyle Papers 9429/1G/143.

(обратно)

58

Лорд Коули автору, 12 октября 1998 г.

(обратно)

59

Лорд Гастингс автору, 10 января 1999 г.

(обратно)

60

Лорд Гастингс автору, 9 февраля 1999 г.

(обратно)

61

Майкл Легге, письмо автору, 17 августа 2000 г.

(обратно)

62

Телефонный разговор Дэвида Филиппса с автором, 28 октября 1998 г.

(обратно)

63

Уильям Сеймур автору, 25 августа 2000 г.

(обратно)

64

Марк Джонсон автору, 11 августа 2000 г.

(обратно)

65

Тони Бёрджесс автору.

(обратно)

66

Eton College Chronicle, 10 October 1929.

(обратно)

67

Driberg, p. 12.

(обратно)

68

Гор-Бут позже служил с Бёрджессом в Вашингтоне, но подозрения в шпионаже не помешали ему стать заместителем министра иностранных дел, 1965–1969.

(обратно)

69

Eton Archives, SCH/SOC/Pol/1.

(обратно)

70

Интервью с Диком Беддингтоном, 27 ноября 1998 г.

(обратно)

71

Driberg, p. 15.

(обратно)

72

Интервью с Кристофером Хантли, 24 августа 2000 г.

(обратно)

73

Грант уехал в Гарвард и выиграл в 1937 г. чемпионат по теннису среди любителей; Берлин стал журналистом «Дейли экспресс» и писателем и был убит в 1941 г.

(обратно)

74

Питер Кальвокоресси автору, 4 декабря 1998 г.

(обратно)

75

Leitch, p. 80.

(обратно)

76

Eton College Chronicle, 6 June 1930.

(обратно)

77

Интервью Роберта Бирли с Бойлом, 18 апреля 1977 г., CUP 3841.

(обратно)

78

Интервью с сэром Стивеном Рансименом, 2 августа 1998 г.

(обратно)

79

Driberg, p. 14.

(обратно)

80

Driberg, p. 17.

(обратно)

81

Письмо от Майкла Визи автору, 25 августа 2000 г.

(обратно)

82

Письмо от Майкла Гранта автору, 21 апреля 1999 г.

(обратно)

83

Интервью с сэром Стивеном Рансименом, 2 августа 1998 г.

(обратно)

84

Driberg, p. 18.

(обратно)

85

Возможно, лучше всего его описать как имеющего характеристики обоих полов и одержимого наслаждениями.

(обратно)

86

Письмо Жервеза Маркхэма автору, 2 октября 1998 г.

(обратно)

87

Хантер стал сценаристом. Впоследствии он женился, осел в Кембридже и дожил до почтенного возраста 104 лет. «Гай всегда говорил, что он его лучший друг в Кембридже. Приятнейший человек». Питер Поллок автору, 17 ноября 1998 г.

(обратно)

88

Michael Redgrave, In My Mind’s Eye, Coronet edition, 1984, p. 90.

(обратно)

89

Джек Хьюит утверждает, что Бёрджесс впервые встретил Бланта, когда сдавал экзамен на стипендию, и его набросок Энтони сделан именно тогда. Впрочем, это представляется маловероятным. Интервью Хьюита, 5 марта 1984 г.

(обратно)

90

British Library, Blunt Manuscript, ADD Ms 88902/1 handwritten addition, p. 14.

(обратно)

91

ADD MS 88902/1, p. 15.

(обратно)

92

Christopher Mayhew, A War of Words, Tauris, 1988, p. 6, ‘Blunt “was Burgess’s lover”’, Observer, 13 January 1980.

(обратно)

93

Интервью с Джеффри Райтом 9 февраля 2003 г.

(обратно)

94

В Тринити ходили слухи, что Гай обладает коллекцией плеток и использует их в садомазохистских оргиях. Leitch, p. 93.

(обратно)

95

Среди первых членов был Ричард Кларк, впоследствии чиновник Уайтхолла и отец политика Чарльза Кларка. По словам Чарльза Кларка, его отец часто ходил на футбол с Бёрджессом и Маклином. Интервью с Чарльзом Кларком, 27 февраля 2015 г.

(обратно)

96

Если верить H.S. Ferns, Reading from Left to Right, University of Toronto Press, 1983, p. 222, Паскалю было предложено стать советским агентом-вербовщиком, но он отказался.

(обратно)

97

Driberg, p. 18.

(обратно)

98

Obituary, The Times, 2 November 2000.

(обратно)

99

Рабочие дневники Рансимена, предположительно от Minoo Dinshaw.

(обратно)

100

Интервью со Стивеном Рансименом, 2 августа 1998 г.

(обратно)

101

Письмо Десмонда Сьюарда автору, 23 августа 2013 г.

(обратно)

102

Интервью со Стивеном Рансименом, 2 августа 1998 г.

(обратно)

103

Интервью с Джеффри Райтом 9 февраля 2003 г. Впоследствии Райт стал писать музыкальные пьесы.

(обратно)

104

Тема – «Должен ли Блант стать рептилией?». Большинство, в том числе Бёрджесс, решили, что нет.

(обратно)

105

Материалы Кейнса. Королевский колледж, без даты, но, судя по контексту, январь 1934 г. Первое марксистское поколение апостолов – Деннис Проктор, Алистер Уотсон, Хью Сайкс-Дэвис, Ричард Льюэлин-Дэвис.

(обратно)

106

Картина была продана за 192 500 фунтов в 1983 г.

(обратно)

107

Некоторые авторы полагают, что этот скандал, который был замят, сделал его уязвимым для шантажа.

(обратно)

108

Spectator, 3 March 1933.

(обратно)

109

Ibid., 5 May 1933.

(обратно)

110

Фернс цитирует John Costello, Mask of Treachery, Collins, 1988, p. 249.

(обратно)

111

Driberg, pp. 15–16.

(обратно)

112

Carter, pp. 102–103.

(обратно)

113

Интервью лорда Терлоу 21 января 1999, с. 87. В 1942 г. Бёрджесс признался: «И все равно я понимаю экзаменационные страхи. Обычно у меня был нервный срыв перед экзаменами. Обычно. Но бывало и хуже. Спроси А, кто меня выхаживал». Guy Burgess to Peter Pollock, postmarked London, 20 June 1942, Pollock Letters.

(обратно)

114

Michael Burn, Turned Towards the Sun: An Autobiography, Michael Russell, 2003, p. 55.

(обратно)

115

Ibid., p. 59.

(обратно)

116

Ibid., p. 65.

(обратно)

117

Анна Барнс была несчастлива в браке и влюбилась в Дэди Райлендса. Собрание писем Райлендса и Барнс, хранящееся в Королевском колледже, дает яркое представление о каникулах в Южной Франции и дружбе Анны с Бёрджессом. Там же есть рассказы о посещениях сомнительных ночных клубов и «беспокойных поездках на машине с Гаем, который постоянно приходил в восторг от старых домов и молодых людей и бросал руль, чтобы как следует их рассмотреть». Анна Барнс Дэди Райлендсу, 20 июля 1933 г. King’s College Archives, GHWR 3/23/1.

(обратно)

118

Modin, pp. 70–71.

(обратно)

119

Driberg, p. 16.

(обратно)

120

Anthony Blunt, From Bloomsbury to Marxism, Studio International, November 1973, p. 167.

(обратно)

121

John Humphrey, цит. в: Penrose, p. 129.

(обратно)

122

Driberg, p. 22.

(обратно)

123

Guy Liddell Diary, 14 November 1951.

(обратно)

124

В 1936 г. дошло до шести сотен. Neal Wood, Communism and British Intellectuals, Gollancz, 1959, p. 52.

(обратно)

125

Интервью с лордом Терлоу, 21 января 1999 г.

(обратно)

126

Интервью с Найджелом Бриджессом, 16 октября 1985 г., Cherry Hughes Papers.

(обратно)

127

Granta, November 1933.

(обратно)

128

См.: Cambridge Daily News, 14 November 1933.

(обратно)

129

Cherry Hughes papers, Michael Straight to John Costello, 24 November.

(обратно)

130

Carter, p. 110; см. Cambridge Daily News, 14 November 1933; Peter Stansky, William Abrahams, Journey to the Frontier, Constable, 1966, pp. 106–108; Penrose, pp. 94–97; Andrew Boyle, The Climate of Treason, Hutchinson, 1979, pp. 107–108; Costello, p. 225.

(обратно)

131

New Statesman, 9 December 1933.

(обратно)

132

Кеннет Синклер-Лутит, неопубликованные мемуары, Very Little Lug gage. Клод Филлимор – симпатичный архитектор из Тринити. У него была связь с Блантом.

(обратно)

133

Penrose, p. 98.

(обратно)

134

Alan Hodgkin, Chance and Design, Cambridge University Press, 1992, p. 86. См. также интервью Margot Heinemann, Imperial War Museum, 9239/5/1—2, 1986. Хэдли, обращенный в коммунистическую веру Бёрджессом, в 1934 г. учился в Йеле и продолжил коммунистическую деятельность в Америке до своей безвременной смерти в 1948 г. В 1940 г. ФБР завело на него дело.

(обратно)

135

Penrose, p. 108. Согласно Модину, Бёрджесс лучше всех агентов знал марксистскую теорию. Roland Perry, The Fifth Man, Sidgwick & Jackson, 1994, p. 436.

(обратно)

136

Victor Kiernan, LRB, Vol. 9, No. 12, 25 June 1987, pp. 3–5.

(обратно)

137

См.: Spectator, 23 March 1934.

(обратно)

138

Penrose, p. 133.

(обратно)

139

Интервью со Стивеном Рансименом, 2 августа 1998 г.

(обратно)

140

GBR/0272/PP/GHWR/3/73, Rylands Papers, Kings College, Cambridge Archives.

(обратно)

141

Дата – лето 1932 г. – неправильно указана в Goronwy Rees, A Chapter of Accidents, Chatto & Windus, 1972, p. 110. Костелло, с. 222, называет лето 1933 г. Дополнительные подробности – см.: Jenny Rees, Looking for Mr Nobody, Weidenfeld & Nicolson, 1994, pp. 69–71.

(обратно)

142

Rees, Chapter of Accidents, pp. 110–111.

(обратно)

143

Ibid., p. 112, но это отрицается в: Driberg, p. 24.

(обратно)

144

Driberg, p. 26.

(обратно)

145

Ibid., p. 28.

(обратно)

146

Ibid., p. 25.

(обратно)

147

Rees, Chapter of Accidents, p. 112.

(обратно)

148

Driberg, p. 27.

(обратно)

149

Rees, Chapter of Accidents, p. 112.

(обратно)

150

GHWR 3/73 Rylands Papers, King’s College, Cambridge Archives.

(обратно)

151

Интервью с Найджелом Бриджессом, 21 января 1986 г.

(обратно)

152

Kenneth Sinclair-Loutit, Very Little Luggage.

(обратно)

153

Интервью с Найджелом Бриджессом, 21 января 1986 г. и 1 сентября 1996 г.

(обратно)

154

В марте 1934 г. Гай был одним из двух членов CUSS, которым поручили организовать сбор помощи для австрийских рабочих после обращения Филби. Christopher Andrew, The Defence of the Realm: The Authorized History of MI5, Allen Lane, 2009, p. 172.

(обратно)

155

Anthony Cave Brown, Treason in the Blood, Houghton Mifflin, 1994, p. 168, предполагает, что важным фактором в вербовке стала ошибочная вера в то, что его отец был сотрудником британской разведки.

(обратно)

156

С ноября 1935 г. Дейч жил в Хэмпстеде – в Лоун-Роуд-Флэтс, где в разное время жили очень известные люди, и среди них Агата Кристи. См.: David Burke, The Lawn Street Flats: Spies, Writers and Artists, The Boydell Press, 2014.

(обратно)

157

Christopher Andrew, Vasili Mitrokhin, The Mitrokhin Archive: The KGB in Europe and the West, Penguin, 1999, p. 74. John Costello, Oleg Tsarev, Deadly Illusion, Century, 1993, p. 138.

(обратно)

158

Kim Philby, My Silent War, MacGibbon and Kee, 1968, introduction. Первоначально агентурное прозвище Филби было Сынок, но лондонские нелегалы предпочитали использовать немецкий язык для общения. Это помогало скрыть «русский след». Поэтому его кличка была переведена на немецкий язык.

(обратно)

159

Rufina Philby, The Private Life of Kim Philby, Fromm International, 2000, p. 251. Его оксфордские контакты остаются неизвестными.

(обратно)

160

Шифровка в Центр No. 55/4037 от резидента НКВД в Копенгагене 26 August 1934, цит. в: Deadly Illusions, p. 187.

(обратно)

161

Deadly Illusions, p. 456.

(обратно)

162

Philby’s KGB memoir, p. 29, цит. в: Deadly Illusions, p. 220.

(обратно)

163

Deadly Illusions, p. 462.

(обратно)

164

Rufina Philby The Private Life of Kim Philby, p. 230. Тео – другой советский агент, Теодор Малли. См. также: Boris Volodarsky, Stalin’s Agent, OUP, 2015, p. 89, а также Anthony Cave Brown, Treason in the Blood, Houghton Mifflin, 1994, p. 171.

(обратно)

165

Дейч в московский Центр, недатированная характеристика Бёрджесса No. 83792, Vol. 1, p. 10, цит. в: Deadly Illusions, p. 225.

(обратно)

166

Орлов Центру, 12 июля 1935 г., файл Орлова No. 32476, Vol. 3, pp. 120–121, цит. в: Deadly Illusions, p. 226. См. также: Voladarsky, pp. 106–107.

(обратно)

167

Психологическая оценка Бёрджесса – см.: ‘History of The London Rezidentura’, File No. 89113, Vol. 1, pp. 350–351. Цит. в: Deadly Illusions, p. 226.

(обратно)

168

Лист в файле Бёрджесса 83792, pp. 28–31, цит. в: Deadly Illusions, p. 227.

(обратно)

169

Rufina Philby, Hayden Peake, Mikhail Lyubimov, The Private Life of Kim Philby, St Ermin’s Press, 1999, p. 235.

(обратно)

170

DEUTSCH файл No. 89113, Vol. 1, pp. 250–251, цит. в: Deadly Illusions, pp. 228–229.

(обратно)

171

Eric Hobsbawm, Interesting Times: A Twentieth Century Life, Allen Lane, 2002, p. 101. Горонви Рис позже писал: «Кое-кто говорил, что сексуальная жизнь Гая стала такой беспорядочной только с членами коммунистической партии. Это вызвало скандал, и его исключили». National Library of Wales, A Chapter of Accidents, original manuscript, p. 5.

(обратно)

172

«William Anthony Camps (впоследствии мастер) был избран в Товарищество юных исследователей (Junior Research Fellowship) 23 ноября 1933 г. Это единственное избрание того периода, и, боюсь, не сохранилось никаких документов, имеющих отношение к нему». Miss J.S. Ringrose, Honorary Archivist, Pembroke College, письмо автору, 26 января 2015 г.

(обратно)

173

В Итоне нет соответствующих записей, но об этом упоминается в Tim Card, Eton Renewed, John Murray, 1994, p. 187, Boyle, p. 116. Сведения основаны на частной информации от Николаса Эллиота, сына директора. Nicholas Elliot, Never Judge a Man by his Umbrella, Michael Russell, 1991, p. 46.

(обратно)

174

Deadly Illusions, p. 153.

(обратно)

175

Rees, Chapter of Accidents, p. 127, Хьюит цитирует Leitch, p. 154.

(обратно)

176

Frith Banbury, письмо автору, 3 February 2003 г.

(обратно)

177

Tim Milne, Kim Philby: The Unknown Story of the KGB Master Spy, Biteback, 2014, p. 44.

(обратно)

178

Kings Mis 37/1/7 47, 7 May 1936. Они оба продолжали встречаться, в июле в Лондоне вместе посетили китайский ресторан. На Бёрджесса произвела сильное впечатление поэма MacNeice and Auden, ‘Last Will and Testament’, ‘I leave a keg of whiskey, the sweet deceiver’.

(обратно)

179

Rees, Mr Nobody, p. 86.

(обратно)

180

Volodarsky, p. 107.

(обратно)

181

Driberg, p. 31. Бёрджесс как-то сказал Клоду Кокберну, что является незаконным сыном Розики.

(обратно)

182

Miriam Rothschild письмо автору, 4 февраля 1999 г. Miriam Rothschild, письмо Бойлу, 15 сентября 1977 г., CUL 3841. См. также ее комментарии в: Boyle, p. 118.

(обратно)

183

Майкл Стрейт Джону Костелло, 25 октября 1988 г. Книга – Peter Wright, Spycatcher. По словам Мириам Ротшильд, «ни моя мать, ни я никогда не говорил о Германии или нацистском режиме с Гаем. В моем возрасте (90) память уже частенько подводит, но в этом я абсолютно уверена. Мириам Ротшильд автору, 6 января 1999 г.

(обратно)

184

Norman Rose, Harold Nicolson, Jonathan Cape, 2005, p. 223. Там сказано, что они не были любовниками, поскольку Николсон считал Бёрджесса «непредсказуемым, потенциально губительным партнером», а Миранда Картер предполагает, что они все же были любовниками (p. 234). Джек Хьюит называет Николсона «бело-розовой сладкой ватой. Если он заговаривает со мной, то всегда завершает свою речь мастурбацией. Ему отчаянно хотелось знать, сколько раз в неделю я это делаю и как. Зануда». Не опубликованные мемуары Хьюита.

(обратно)

185

Ben Nicolson diary, 25 March 1936.

(обратно)

186

Rees, Chapter of Accidents, p. 122.

(обратно)

187

Датированная январем 1936 г. копия списка членов англо-германского товарищества найдена в London Metropolitan Archives ACC/3121/C/15/003/001, и TNA KV5/3. Там нет Макнамары, Бёрджесса и Филби.

(обратно)

188

Предположительно, Бёрджесс тоже написал памфлет для товарищества. William Duff, A Time for Spies: Theodore Stephanovich Mally and the Era of the Great Illegals, Vanderbilt University Press, 1999, p. 117.

(обратно)

189

Cyril Connolly, The Missing Diplomats, Queen Anne Press, 1952, p. 23.

(обратно)

190

Пфейфер, предположительно, также был агентом французского органа военной разведки Второго бюро (Deuxieme Bureau) и МИ-6. Modin, pp. 77–78.

(обратно)

191

Katz’s MI5 files TNA, KV2/2178.

(обратно)

192

National Library of Wales, A Chapter of Accidents, original manuscript, p. 12.

(обратно)

193

См., к примеру: TNA, KV2/1382.

(обратно)

194

TNA, KV2/2587.

(обратно)

195

Guy Burgess As I Knew Him’ by Gerald Hamilton, Spectator, 4 September 1955, p. 578. Он приводит аналогичный рассказ в: Gerald Hamilton, The Way It Was With Me, Leslie Frewin, 1969, pp. 40–44.

(обратно)

196

Missing Diplomats, p. 20.

(обратно)

197

Playfair papers, Kings’s College, Cambridge, Misc 82/5 & EWP/1935/17-18. См. также: 26 November 1935, Eddie Playfair to Julian Bell, King’s, EWP/1935/17—18. Comite des Forges – весьма влиятельная группа во Франции, занимающаяся сталелитейной промышленностью, вооружением, судостроением и тяжелой промышленностью.

(обратно)

198

Rees, Chapter of Accidents, pp. 119–121. Бёрджесс был сотрудником Лондонской библиотеки с 24 декабря 1932 г. Чарльз Спенсер, написавший исследование об англо-германском товариществе, полагает, что они не были его членами, но как-то участвовали в работе.

(обратно)

199

Blunt, MS 88902/1, pp. 24–25.

(обратно)

200

Bruce Page, David Leitch and Phillip Knightley, Philby: The Spy Who Betrayed a Generation, Andre Deutsch, 1968, p. 72.

(обратно)

201

Исайя Берлин вспоминал, что Бёрджесс в 1937 г. вступил в организацию Britannia Youth, которая возила английских школьников на нюрнбергские «тусовки», а членов гитлерюгенда – на каникулы с британскими скаутами. Michael Ignatieff, Isaiah Berlin, Chatto & Windus, 1998, p. 95. Он также утверждает, что было несколько поездок в Германию, в том числе одна на Олимпиаду, p. 93. То же самое сказано в: Page, p. 92.

(обратно)

202

Deadly Illusions, p. 229.

(обратно)

203

BBC Written Archives Centre, L1/68/1, O.V. Guy to B.E. Nicolls, Controller Administration, 15 November 1935.

(обратно)

204

Кандидатура Хардинга, позже известного журналиста Би-би-си, была отброшена, поскольку его сочли «странным, нетипичным человеком». Милнера-Берри, выигравшего чемпионат по шахматам среди мальчиков в 1923 г., получившего несколько наград в Тринити, а впоследствии сделавшего карьеру в Блетчли и казначействе, пропустили, поскольку у него «похоже, нет воображения». BBC Written Archives, L1/68/1, 19 November 1935.

(обратно)

205

Ibid., Cecil Graves to B.E. Nicolls, 5 December 1935.

(обратно)

206

Ibid., ‘Report on Interview with Mr Burgess’, 18 January 1936.

(обратно)

207

Ibid., 30 July 1936. В своем резюме Бёрджесс признал, что прошел «коммунистическую фазу».

(обратно)

208

Ibid., 10 August 1936.

(обратно)

209

Ibid., P.D. Proctor to B.E. Nicolls, 18 August 1936.

(обратно)

210

Paul Bloomfield, BBC, Eyre & Spottiswode, 1941, p. 45; Spectator, 19 September 1963.

(обратно)

211

BBC Written Archives, L1/68/1, Staff Training Course, 1 October to 31 December 1936.

(обратно)

212

W.J. West, Truth Betrayed: Radio and Politics Between the Wars, Duckworth, 1987, утверждает, что Бёрджесс жил с Барнсом, Truth Betrayed, p. 47, но я не нашел свидетельств, это подтверждающих. Бёрджесс знал жену Джорджа Анну через Дэди Райлендса и Стивена Рансимена.

(обратно)

213

Gorley Putt, Wings of a Man’s Life, Claridge Press, 1990, p. 115.

(обратно)

214

Penrose, p. 194.

(обратно)

215

BBC Written Archives, L1/68/1, 24 March 1937.

(обратно)

216

Ibid., 22 June 1937.

(обратно)

217

Ibid.

(обратно)

218

Ibid., 25 June 1937.

(обратно)

219

Ibid., ‘Staff Photographs’, D.H. Clarke to G. Burgess, 12 July 1937.

(обратно)

220

BBC Written Archives, RCont1, Roger Fulford, Talks 1937–1962.

(обратно)

221

Письмо без даты с 38 Chester Square, TNA, KV2/2587.

(обратно)

222

Katz’s MI5 file is TNA, KV2/2587.

(обратно)

223

Володарский, с. 113, утверждает, что, согласно документам КГБ, 103 агента было завербовано Бёрджессом – Блантом, но многие авторы подвергают эту цифру сомнению, в первую очередь Найджел Уэст.

(обратно)

224

E.M. Forster, ‘What I Believe’, The Nation, 16 July 1938.

(обратно)

225

George Steiner, ‘The Cleric of Treason’, New Yorker, 8 December 1980.

(обратно)

226

Carter, p. 165. Гемпшир, который был позже, почти наверняка несправедливо, обвинен Горонви Рисом в шпионаже, вспоминал, что Бёрджесс пытался завербовать его перед началом войны. The Observer, 29 July 1984.

(обратно)

227

Интервью Энтони Бланта, The Times, 2 November 1979.

(обратно)

228

Andrew, Defence of the Realm, p. 272.

(обратно)

229

См.: Allen Weinstein and Alexander Vassiliev, The Haunted Wood, Random House, 1999, p. 73.

(обратно)

230

Michael Straight, After Long Silence, Collins, 1983, p. 71.

(обратно)

231

См. John Earl Haynes, Harvey Klehr and Alexander Vassiliev, Spies: The Rise and Fall of the KGB in America, Yale, 2009, p. 246.

(обратно)

232

Более полный рассказ о вербовке Стрейта см.: Roland Perry, The Last of the Cold War Spies, Da Capo, 2005, pp. 64–73. Перри считает: «У Бёрджесса был секс со Стрейтом, и это позволило ГБ шантажировать МС». Стрейт изначально сказал Перри, что Бёрджесс изнасиловал его, но Перри никогда этого не печатал. «Теперь мне написал близкий друг МС, подтвердил сексуальный шантаж и «признание» мне МС». Роланд Перри автору 9 февраля 2006 г.

(обратно)

233

John Carncross, The Enigma Spy, Century, 1997, p. 58. Бёрджесс встретился с Путлицем в 1932 г., и они сохранили дружеские отношения до смерти Бёрджесса. В 1930-х гг. Путлиц был завербован МИ-5, чтобы информировать о своих коллегах, а во время Второй мировой войны занимался пропагандой против Германии. После 1943 г. он мог также работать и на советскую разведку, но это не доказано.

(обратно)

234

LIST file No. 83896, Vol. 1, pp. 1a—4, цит. в: Nigel West and Oleg Tsarev, The Crown Jewels: The British Secrets at the Heart of the KGB Archives, HarperCollins, 1998, p. 206.

(обратно)

235

Enigma Spy, p. 59.

(обратно)

236

Rees, Chapter of Accidents, p. 135.

(обратно)

237

Ibid., pp. 135–136. Больше подробностей см. в: Rees, Mr Nobody, pp. 88–89.

(обратно)

238

Ibid., pp. 136–137. Согласно первоначальной рукописи «Череды неудач», с. 22, Рис однажды заговорил об этом с Блантом во время прогулки в Сент-Джеймс-парке. «Думаю, ты знаешь, что на самом деле делает Гай?» Блант ответил коротко: «Да». Но было ясно, что он не желает развивать эту тему.

(обратно)

239

Ibid., p. 138.

(обратно)

240

Ibid. Бёрджесс часто навещал Розамунд в деревне в выходные дни. Они обсуждали викторианские романы или плавали. «Однажды он переступил черту и выразил надежду, что ему удастся соблазнить красивого сына садов ника. Я запретила». Selina Hastings, Rosamond Lehmann, Chatto, 2002, p. 190.

(обратно)

241

Jenny Rees, Mr Nobody, p. 274.

(обратно)

242

Deadly Illusions, p. 245.

(обратно)

243

Общая информация о Флите, Модрисинская.

(обратно)

244

Mr Nobody, p. 275.

(обратно)

245

Интервью с Олегом Царевым, 3 ноября 1993 г., 2/2, Goronwy Rees Papers, National Library of Wales.

(обратно)

246

Хьюит, неопубликованная рукопись. Гольцман предположил, что любовником был актер Дуглас Сил (1913–1999).

(обратно)

247

Penrose, p. 202; см. также: Penrose, pp. 202–203, где Хьюит дает немного другую версию, и Leitch, pp. 153–154.

(обратно)

248

Хьюит, неопубликованная рукопись. Аналогичный рассказ дан в Penrose, p. 202.

(обратно)

249

Интервью Хьюита, цит. в: Leitch, pp. 154–155.

(обратно)

250

Leitch, pp. 154–155. Рис пишет об аналогичной диете, Chapter of Accidents, p. 127.

(обратно)

251

Leitch, p. 155.

(обратно)

252

Penrose, p. 203.

(обратно)

253

Rees, Chapter of Accidents, pp. 113–114. Один из его любовников – Дональд Маклин. A Chapter of Accidents, original typescript, p. 2.

(обратно)

254

James Lees-Milne diary, 7 Feb 1980. James Lees-Milne, Deep Romantic Chasm: Diaries 1979—81, John Murray, 2000, p. 73. Stuart Preston (1915–2005), известный как «сержант», был прообразом героя трилогии Ивлина Во «Меч почета» и другом, среди прочих, Нэнси Митфорд, Гарольда Эктона, Энтони Пауэлла, Джемса Лис-Милна и Осберта Ситуэлла. Он познакомился с Бёрджессом через Гарольда Николсона в 1943 г., и был «впечатлен уверенностью в себе и импульсивностью. Иначе и не могло быть». Интервью со Стюартом Престоном, 1 марта 1998 г.

(обратно)

255

Harold Acton, Memoirs of an Aesthete, Methuen, 1970, p. 87.

(обратно)

256

Modin, p. 68.

(обратно)

257

Питер Полллок автору, письмо с почтовым штемпелем 17 ноября 1998 г.

(обратно)

258

Marie-Jacqueline Lancaster, Brian Howard: Portrait of a Failure, Anthony Blond, 1968 and Timewell, 2005, p. 23, Timewell edition.

(обратно)

259

Deadly Illusion, p. 213. Судя по архивным данным, Бёрджесс был болен 14–18 января 1937 г.

(обратно)

260

BBC Written Archives, L1/68/1, 15 March 1938.

(обратно)

261

Leitch, p. 151.

(обратно)

262

25 апреля 1938 г. Маклин написал в московский Центр: «Вчера я слышал, что у третьего мушкетера [Бёрджесса] был какой-то срыв и ему пришлось уехать на два месяца. Сам я его не видел уже давно, и не знаю, насколько это правда, но мне жаль, если это так». Deadly Illusion, p. 212.

(обратно)

263

Penrose, p. 204.

(обратно)

264

Интервью Поллока цит. в: Carter, p. 229, Leitch, p. 152; интервью с Гейлом Поллоком 8 августа 1996 г.

(обратно)

265

Carter, p. 230.

(обратно)

266

BBC Written Archives, L1/68/1, Lansel to Maconachie, 8 April 1938.

(обратно)

267

King’s, Cambridge, RNL/2/85, Гай Бёрджесс Розамунд Леман, 9 апреля 1938 г.

(обратно)

268

BBC Written Archives. Contributors: David Footman, Talks 1937—49.

(обратно)

269

Undated BURGESS file, No. 83792, Vol. 1, pp. 100–103, цит. в: Deadly Illusions, p. 233.

(обратно)

270

Igor Damaskin, Geoffrey Elliott, Kitty Harris: The Spy with Seventeen Names, St Ermin’s Press, 2001, p. 151, pb edition.

(обратно)

271

Driberg, p. 40.

(обратно)

272

Мемуары Джека Хьюита. Хьюит дал идентичный рассказ Penrose, p. 209. Скорее всего, это не совпадение. Представляется более вероятным, что Хьюит получил задание устроиться на работу в Горинг.

(обратно)

273

См.: Rose, p. 215.

(обратно)

274

Deadly Illusions, p. 235, Burgess file 83792, Vol. 1, pp. 114–134. Предполагалось, что Бёрджесс также использовался как курьер, доставлявший письма Чемберлена графу Чиано без ведома Форин Офис. Boris Piadyshev, ‘Burgess: In the Service of a Foreign Power’, International Affairs: A Russian Journal of World Politics, Diplomacy and International Relations, 30 April 2005, No. 2, Vol. 51, p. 188. Хотя связным Болла с итальянцами был юрист с Грейз-Инн – некто Эдриан Дингли, эта миссия предполагает, что у Бёрджесса был контакт с Гранди. Определенно, когда Болл попытался предъявить иск Хью Тревор-Роперу за раскрытие в письме «Нью стейтмент» связей Болла с Гранди – детали которой были в оригинальной версии дневников графа Чиано (опубликованных в 1948 г.) до тех пор, пока Болл не заставил их убрать, – Бёрджессу было предложено «свидетельствовать в его пользу в суде, сказав, что он действительно перевозил послания для Болла», с. 99. См. также: Ball’s papers, Bodleian Library, MS, c. 6656, folios 40–49.

(обратно)

275

Burgess file 83792, Vol. 1, pp. 114–134 in Deadly Illusions, p. 236.

(обратно)

276

Ibid., p. 237. См. также: Volodarsky, p. 56.

(обратно)

277

Ibid., p. 237.

(обратно)

278

Ibid., p. 238.

(обратно)

279

Burgess file 83792, Vol. 1, pp. 138–139, Deadly Illusions, p. 238.

(обратно)

280

Американский друг – должно быть, Дэвид Хэдли, теперь живущий в США. Burgess profile in ‘History of London Rezidentura’ file 89113, Vol. 1, pp. 350–351, цит. в: Deadly Illusions, p. 239.

(обратно)

281

BBC Written Archives, L1/68/1, 12 January 1938.

(обратно)

282

CUL, Boyle Papers 9429/1G/278(i), David Graham to Boyle, 6 January 1979.

(обратно)

283

Более полный рассказ см.: W.J. West, pp. 138–139.

(обратно)

284

Nigel Nicolson letters and diaries 1930–1939, Collins, 1966, pp. 354–355.

(обратно)

285

Nigel West, Crown Jewels, p. 209.

(обратно)

286

W.J. West, p. 54.

(обратно)

287

Согласно Бёрджессу, «Пфейфер позвонил ему в Би-би-си в большом возбуждении, требуя передать немедленное сообщение его контактному лицу. Сообщение было следующего содержания: ему следовало сказать, что такая демонстрация силы может оказаться роковой для определенных планов, задуманных Даладье и Чемберленом, и что он должен немедленно встретиться с Чемберленом и потребовать от него отмены приказа о мобилизации флота. Также Пфейфер попросил Гая немедленно приехать в Париж, чтобы получить письмо, уточняющее сообщение. Он поехал в Париж и взял письмо. Однако на этот раз его не доставил». Driberg, p. 41.

(обратно)

288

Ibid., p. 43.

(обратно)

289

Если верить одному из коллег Бёрджесса по Би-би-си, «Бёрджесс позвонил советскому послу Майскому и спросил, как он может помочь. Майский якобы ответил: «Иди к Черчиллю и призови его от имени молодежи Великобритании вмешаться». Бёрджесс не отразил это в докладных записках Би-би-си, но (предположительно, впервые) упомянул об этом за ужином в честь сэра Ричарда Маконахи. Это было осенью 1945 г.». CUL, 9429/ 1G/278(i), Graham to Boyle, 6 January 1979.

(обратно)

290

См. http://www.city.ac.uk/cambridge-spies-the-guy-burgess-tape.

(обратно)

291

Driberg, p. 46.

(обратно)

292

Эта книга была одной из самых дорогих для Бёрджесса вещей и была отослана ему в Москву. После его смерти она досталась Филби, но в конце концов оказалась, среди других вещей, на местной барахолке. Впоследствии ее приобрел Малколм Форбс за 2 тысячи фунтов на аукционе «Кристи». Daily Telegraph, 26 April 1997.

(обратно)

293

Churchill Archives, Char 2/350. Джон Грин сказал Эндрю Бойлу, что встреча с Черчиллем была во время войны, а не в период Мюнхенского кризиса. «Я уверен в этом, потому что сэр Ричард Маконахи сначала попросил меня поехать в Чартвелл (утром в субботу или воскресенье), но у меня этот день был уже занят. Бёрджесс внес некоторые дополнения в сценарий, остался на ланч, сыграл партию в теннис с юной Мэри Соамс (одетый в фланелевые штаны Уинстона), выпил и, вероятно, остался на ужин (шофер Би-би-си все это время ждал). Однако он признает, что могла быть и вторая встреча. CUL 9429/1G/283, Green to Boyle, 31 July 1980.

(обратно)

294

BBC Written Archives, Talks: RCont 1, Winston Churchill 1926—39. ‘Part of Conversation with Mr Churchill on Saturday 1 October’, 4 October.

(обратно)

295

Nicolson Diaries, Vol. 1, UK ed., pp. 354–355.

(обратно)

296

BBC Written Archives, L1/68/1, Maconachie to DSA, 13 December 1938.

(обратно)

297

Ibid., 1 January 1939.

(обратно)

298

Internal history, Section D, p. 6, TNA, HS 7/3.

(обратно)

299

TNA, HS7/5.

(обратно)

300

Driberg, p. 56.

(обратно)

301

См.: Paper 82, Joint Broadcasting Committee, TNA, T 162/858.

(обратно)

302

См.: Wellesley’s 3 October 1938 memo ‘Special Broadcasting Arrangements, 27–30 September 1938’, Chamberlain papers, Add. 14, Birmingham University Library.

(обратно)

303

Driberg, p. 56. В июле 1939 г. JBC переехал на Честер-сквер, в дом номер 71, TNA, FO395/666.

(обратно)

304

Сейчас утверждают, что Бенеш был советским агентом.

(обратно)

305

Christine Nichols, Elspeth Huxley, Collins, 2002, p. 150. Другой коллегой была Блит Портильо, мать британского политика и тележурналиста Майкла Портильо.

(обратно)

306

См. также: Budberg’s MI5 files, TNA, KV 2/979—981, и Deborah McDonald, Jeremy Dronfield, A Very Dangerous Woman: The Lives, Loves and Lies of Russia’s Most Seductive Spy, Oneworld, 2015.

(обратно)

307

Nicolson, Diary, Balliol.

(обратно)

308

KV6/127, TNA.

(обратно)

309

24 August 1939, TNA, T162/858.

(обратно)

310

Enigma Spy, p. 75.

(обратно)

311

Deadly Illusions, p. 240.

(обратно)

312

Driberg, p. 52.

(обратно)

313

Письмо Бёрджесса, 28 August, Burgess file 83792, Vol. 1, p. 302, цит. в: Deadly Illusions, p. 240. См. также: Piadyshev, p. 189.

(обратно)

314

Blunt, ADD, Ms 88902/1, pp. 37–40.

(обратно)

315

Ibid.

(обратно)

316

Modin, p. 82.

(обратно)

317

Rees, Chapter of Accidents, p. 149.

(обратно)

318

Ibid., p. 150.

(обратно)

319

Memo, Burgess & Smollett to Carr, TNA, INF1/27 ff8014/38.

(обратно)

320

West, Crown Jewels, p. 157. Смоллетт с 1936 г. был постоянным радио журналистом Би-би-си по русским проблемам, но его передачи не выпускал Бёрджесс.

(обратно)

321

Eckersley, p. 422. Уэллесли оставила своего мужа, Джорджа Уэллесли, в 1922 г. ради Виты Сэквилл-Уэст и только потом стала партнершей Матесон.

(обратно)

322

Guy Burgess file, SOE files.

(обратно)

323

Report, Sir Campbell Stuart, 18 February 1940, TNA, FO1093/149.

(обратно)

324

Deadly Illusions, p. 241.

(обратно)

325

TNA, INF1/4.

(обратно)

326

Selina Hastings, Rosamond Lehmann, Chatto, 2002, p. 207 and Costello, p. 376.

(обратно)

327

Leigh Ashton, SOE files, 10 & 14 May, 7 June. TNA, INF1/27, датирует его перевод в военное министерство 12 июня 1940 г.

(обратно)

328

Deadly Illusions, p. 241.

(обратно)

329

Genrikh Borovik, Phillip Knightley (eds.), The Philby Files, Little Brown, 1994, pp. 157–164. В книге сказано, что Филби вошел в отдел D по предложению журналиста «Дейли экспресс» Эстер Марсден-Смедли со связями в отделе D, что может быть правдой.

(обратно)

330

См.: Krivitsky files, TNA, KV2/804, KV2/805. В январе 1941 г. Юлант дал русским весь опрос Кривицкого.

(обратно)

331

Modin, pp. 83–84.

(обратно)

332

Holzman, p. 135.

(обратно)

333

Straight, pp. 142–143, Perry, The Last of the Cold War Spies, p. 121.

(обратно)

334

Isaiah Berlin, Flourishing: Letters 1928–1946, edited Henry Hardy, Chatto & Windus, 2004, pp. 318–319.

(обратно)

335

Мириам Ротшильд автору, 4 февраля 1999 г., см.: TNA, FO371/24847 для ознакомления с обменом телеграммами, который показывает, что Форин Офис не имел представления о цели путешествия и был против него.

(обратно)

336

Nicolson, Diary, 18 August 1940. План Бёрджесса оказался преждевременным, однако сразу после германского вторжения в СССР в июне 1941 г. в Москву была послана специальная британская военная миссия, состоящая из представителей разных служб.

(обратно)

337

TNA, KV2/774.

(обратно)

338

Список пропагандистских результатов, который мог включать Бёрджесса, см.: Appendix 2, TNA, HS 7/5.

(обратно)

339

Philby, My Secret War, p. 14.

(обратно)

340

Bickham Sweet-Escott, Baker Street Irregular, Methuen, 1965, p. 36.

(обратно)

341

History of the Training Section of SOE, 1940—45, TNA, HS7/51.

(обратно)

342

Philby, My Silent War, p. 15. Питерс завоевал Крест Виктории двумя годами позже во время операции «Факел», но вскоре после этого погиб в авиакатастрофе.

(обратно)

343

Больше о Патерсоне – см.: Cyril Cuningham, Beaulieu: The Finishing School for Secret Agents, Leo Cooper, 1998, p. 53.

(обратно)

344

Costello, pp. 383–385, утверждает, что Харрис тоже был советским агентом. Энрикета Франкфорт писала автору о Бёрджессе 29 декабря 1998 г.: «Думаю, вы поймете, если я скажу, что не хочу его вспоминать».

(обратно)

345

Driberg, p. 58.

(обратно)

346

Philby, My Secret War, p. 17.

(обратно)

347

Cowan, unpublished memoir, p. 13, Imperial War Museum, 07/25/1, catalogue number 15684.

(обратно)

348

Philby, My Secret War, p. 13. D/U – тренировочное подразделение отдела D. Питерс был D/US, Баркрофт – D/US.1 а Филби – D/ UD. Эту информацию любезно сообщил Марк Симен.

(обратно)

349

Driberg, p. 58.

(обратно)

350

George Hill, Reminiscences of Four Years with the NKVD, private publication, 1968, Hoover Institution Archives, p. 2.

(обратно)

351

Pp. 21–22, TNA, HS7/3.

(обратно)

352

Philby, My Secret War, pp. 18–19.

(обратно)

353

Unpublished memoir, No Pipes or Drums, 14093 IWM, p. 53.

(обратно)

354

John Mather and Donald Seaman, ‘The Great Spy Scandal’, Daily Express, 1955, pp. 27–28.

(обратно)

355

Nottingham Evening Post, 10 September 1940.

(обратно)

356

Rees, Chapter of Accidents, p. 154.

(обратно)

357

«Квартира – я все еще нахожусь между Честер-сквер и Бентинк-стрит – не устроена». 29 апреля 1941 года, письма Поллока. Нет никаких свидетельств, что он жил какое-то время на Итон-сквер, как указано в Leitch, p. 174.

(обратно)

358

Penrose, p. 255.

(обратно)

359

Интервью с Гейл Поллок, 8 августа 1998 г.; Питер Поллок, письма автору, 3 июля 1998 г.

(обратно)

360

Гай Бёрджесс, письмо Питеру Поллоку, почтовый штемпель Лондона, 1 сентября 1941 г., письма Поллока.

(обратно)

361

Присутствие Клариссы Черчилль – согласно телеграмме Питера Поллока, любезно предоставленной Мирандой Картер. Маггеридж описывает Бёрджесса и Бентинк-стрит в своих мемуарах, написанных в 1970-х гг., но, согласно его же собственной записи в дневнике от 7 февраля 1948 г., он встретился с Бёрджессом только после войны. «Присутствовал некий персонаж по имени Бёрджесс (Форин Офис). Бёрджесс – досадный тип. Очень левый, явно стремящийся забраться на подножку социалистического поезда. Был долгий, скучный, язвительный спор». Malcolm Muggeridge, Like it Was: The Diaries of Malcolm Muggeridge, Collins, 1981.

(обратно)

362

Hugh Thomas, John Strachey, Eyre Methuen, 1973, p. 202.

(обратно)

363

Holzman, p. 142.

(обратно)

364

Penrose, p. 256.

(обратно)

365

Ibid., p. 258.

(обратно)

366

Ibid., p. 257.

(обратно)

367

Рукопись Хьюита, хотя в интервью 5 марта он утверждал, что это Блант спал и с Пат, и с ее будущим мужем Льюэлином-Дэвисом. Стрейт заявил, что он тоже спал с Роудоном-Смитом, пока был в Кембридже. Интервью Майкла Стрейта.

(обратно)

368

Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, без даты.

(обратно)

369

Там же, Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель 23 декабря 1940 г.

(обратно)

370

Там же, без даты. Эйлин Ферс родила первого ребенка Филби, дочь Джозефину, в 1941 г. Бёрджесс стал ее крестным отцом.

(обратно)

371

Там же, Бёрджесс Поллоку, без даты.

(обратно)

372

Интервью с Хьюитом, цит. в: Costello, p. 391.

(обратно)

373

Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, без даты.

(обратно)

374

Интервью с Клариссой Черчилль, 28 января 2015 г.

(обратно)

375

Robin Bryans, Let the Petals Fall, Honeyford Press, 1993, p. 22.

(обратно)

376

Rees, Chapter of Accidents, p. 155.

(обратно)

377

Мэри Харди, письмо автору, 25 мая 2015 г.

(обратно)

378

Интервью с Мэри Харди, 13 и 23 мая 2015 г.

(обратно)

379

Бёрджесс Поллоку, 17 апреля 1941 г.; письма Поллока. На следующей неделе он признался Поллоку, что «украл «роллс-ройс» из магазина во время последнего налета». Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель 24 апреля 1941 г.

(обратно)

380

Там же, без даты, 1941 г.

(обратно)

381

Там же, почтовый штемпель 29 апреля 1941 г.

(обратно)

382

Там же, почтовый штемпель Лондон, 4 июня 1941 г.

(обратно)

383

Поллок автору, без даты, 1998 г.

(обратно)

384

Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель Лондон, 19 июля 1941 г.

(обратно)

385

Там же, почтовый штемпель Лондон, 1 сентября 1941 г. О широком круге знакомств Бёрджесса можно также судить по дневникам Николсона. В качестве примера можно привести записи о вечере с Огастасом Джоном в июле 1942 г. и ужине в Реформ-клубе с Уильямом Бевериджем.

(обратно)

386

Там же, почтовый штемпель 1 декабря 1941 г. О полезной работе Поллока на МИ-5 говорится в следующей главе.

(обратно)

387

Harold Nicolson, Diary, Balliol, 21 July 1941.

(обратно)

388

Harold Nicolson, Vita & Harold, Weidenfeld, 1992, p. 340.

(обратно)

389

Письма Поллока, Том Уайли Поллоку, 8 июля 1941 г.; Бёрджесс Поллоку, 20 сентября 1942 г.

(обратно)

390

Kenneth Sinclair-Loutit, Very Little Luggage.

(обратно)

391

Филипп Джекобсон Филиппу Найтли, 16 ноября 1968 г. Частная коллекция.

(обратно)

392

Интервью с Виргинией Бат, 22 августа 1998 г.

(обратно)

393

Частная информация, а также Michael Luke, David Tennant and the Gargoyle Years, Weidenfeld & Nicolson, 1991, p. 177. Теперь в здании Comedy Club.

(обратно)

394

BBC Written Archives, L1/8/1, Barnes memo, 20 January 1941.

(обратно)

395

Ibid., Baker to Charles, 15 January 1941.

(обратно)

396

Ibid.

(обратно)

397

Ibid., General Establishment Officer to Burgess, 20 January 1941.

(обратно)

398

Эйлин Ферс впервые выступила на радио в августе 1938 г. на тему ‘Welfare Work in a London Store’.

(обратно)

399

BBC Written Archives, R51/63/3, Talks: Can I Help You? File 1C 1941. Согласно Modin, p. 86, он предложил сделать интервью с Черчиллем. Премьер пригласил его к себе, и они обсудили текущие вопросы, но оно так и не вышло в эфир по техническим причинам. Однако это может быть той самой встречей во время войны, на которую ссылается Грин.

(обратно)

400

CUL, Add 9429/1G/283. Джон Грин Эндрю Бойлу, 31 июля 1980 г.

(обратно)

401

Филипп Хант, который интервьюировал Эрика Фенна в 1994 г., автору, 23 июля 1998 г. Об этом сказано и Кеннетом Вольфом в The Churches and the British Broadcasting Corporation 1922–1956, SCM Press, 1984, p. 585.

(обратно)

402

Eric Fenn, unpublished memoir, ch. VIII, ‘The BBC in Wartime’, p. 123, упоминается по любезному разрешению сэра Николаса Фенна.

(обратно)

403

Филипп Хант автору, 23 июля 1998 г.

(обратно)

404

BBC Written Archives, L1/68/1, 30 May 1941.

(обратно)

405

Ibid., H.A. Pattinson to R.S. Stafford, 29 May 1941.

(обратно)

406

Ibid., 31 May 1941.

(обратно)

407

Ibid., 4 June 1941.

(обратно)

408

Ibid., 9 June 1941.

(обратно)

409

Ibid., Projection of Europe to the Home Country, 7 June 1941.

(обратно)

410

BBC Written Archives Centre, R51/520/1, Draft Suggestions for Talks on Russia, 15 July 1941.

(обратно)

411

Ibid.

(обратно)

412

TNA, KV2/2156.

(обратно)

413

Проктор пригласил Бланта и Бёрджесса на ужин вскоре после того, как Блант поступил в военную разведку. Писатель Энтони Пауэлл был еще одним гостем, и явно на него не произвел впечатления Бёрджесс, который сильно опоздал. 4 октября 1939 г. он записал в своем дневнике: «Из Би-би-си пожаловал жирный и весьма энергичный тип. Отвратительная личность». Anthony Powell, To Keep the Ball Rolling, Penguin edition, 1983, p. 168.

(обратно)

414

Christopher Andrew, Defence of the Realm, p. 272.

(обратно)

415

Сестра Дональда Маклина Нэнси тоже работала на МИ-5. Согласно архивам Митрохина, сейчас находящимся в колледже Черчилля, Кембридж, Бёрджесс пытался завербовать офицера контрразведки, который отказался, но, из соображений личной дружбы, ничего никому не сказал.

(обратно)

416

Andrew, Defence of Realm, p. 270. Найджел оставался в МИ-5 до 1947 г., но и впоследствии сохранил связи.

(обратно)

417

Интервью с Кембаллом Джонстоном, 8 июля 1984 г.

(обратно)

418

Интервью с Хьюитом, август 1985 г.

(обратно)

419

Mitrokhin, p. 110.

(обратно)

420

Ibid. Реваи после войны создал галерею Паллас, которая специализировалась на репродукциях хорошо известных художников.

(обратно)

421

Ibid., p. 120.

(обратно)

422

John Costello, Deadly Illusions, p. 242.

(обратно)

423

Nigel West, Crown Jewels, p. 163.

(обратно)

424

TNA, HO334/138/6048.

(обратно)

425

Питер Поллок, письмо автору, 17 ноября 1998 г.

(обратно)

426

Modin, p. 87. Супруга Проктора Барбара отвергла многие обвинения, выдвинутые против ее мужа в письме Филиппа Найтли. 17 February 1983, National Library of Australia, Richard Hall Papers, series 32, folder 45.

(обратно)

427

Chapman Pincher, Too Secret Too Long, Sidgwick & Jackson, 1984, p. 386.

(обратно)

428

Nigel West, Crown Jewels, p. 160.

(обратно)

429

Ibid., p. 161.

(обратно)

430

Christopher Andrew, Defence of the Realm, p. 837.

(обратно)

431

Nigel West, Crown Jewels, p. 163.

(обратно)

432

BBC Written Archives, R51/115/1, Week in Westminster, 14 September 1941. See W.J. West, The Truth About Hollis, Duckworth, 1989, p. 77.

(обратно)

433

Sunday Graphic, 17 June 1951.

(обратно)

434

Интервью с Леонардом Миаллом, 17 февраля 1999 г.

(обратно)

435

BBC Written Archives, L1/68/1, Барнс Бёрджессу, 13 декабря 1941 г.

(обратно)

436

Ibid., Барнс Бёрджессу, 2 сентября 1942 г.

(обратно)

437

Ibid., Неделя в Вестминстере, 1 февраля 1942 г.

(обратно)

438

Nicolson Diaries, 3 June 1942. Бёрджесс и Блэр иногда работали вместе. См.: W.J. West, Orwell: The War Broadcasts, BBC Books, 1985, p. 34.

(обратно)

439

Nicolson, Diary, 9 September 1942, Holzman, p. 190.

(обратно)

440

TNA, INF1/147, Смоллетт Аткинсу, 2 августа 1942 г.

(обратно)

441

Christopher Andrew, Oleg Gordievsky, KGB: The Inside Story, Hodder & Stoughton, 1990, p. 269.

(обратно)

442

Нет никаких надежных свидетельств того, что Генри «помогал завербовать Бёрджесса в 1933 г.» и вообще занимался «вербовкой для КГБ в Кембридже в 1930-х гг.», как утверждает Christopher Andrew, KGB, p. 154.

(обратно)

443

BBC Written Archives, R Cont, Николсон Маконахи, 5 июня 1942 г.

(обратно)

444

Donald Gillies, Radical Diplomat: The life of Archibald Clark Kerr, Lord Inverchapel, 1882–1951, I.B. Tauris, 1999, p. 140.

(обратно)

445

Джек Хьюит, интервью, 1984 г.

(обратно)

446

Использование Бёрджессом программ в интересах своих советских хозяев описано подробнее в: W.J. West, The Truth about Hollis, ch. 8.

(обратно)

447

BBC Written Archives, RCont 1, John Hilton, 20 August 1942.

(обратно)

448

BBC Written Archives, RS1/401, RCont, Talks Policy: John Hilton’s successor 1943–1944, 31 August 1942. Согласно Микки Берну, Бёрджесс поставлял мальчиков для Спэрроу из Всех Душ. В сентябре Бёрджесс продолжил выдвигать Поллока.

(обратно)

449

Ibid.

(обратно)

450

CUL 3841, Интервью Мориса Уэбба. В 1955 г. Уэбб утверждал, что был ответствен за увольнение Бёрджесса из Би-би-си в 1944 г., но, если так, об этом нет никаких свидетельств в архивах корпорации. Кроме того, представляется маловероятным, что в таком случае его взяли бы в Форин Офис даже на временную должность. Тем не менее в W.J. West, The Truth about Hollis, pp. 111–112, сказано, что слова Уэбба – правда.

(обратно)

451

BBC Written Archives, RS1/115/3, Talks: Current Affairs: Week in Westminster, File 2a, 1943–1944.

(обратно)

452

Ibid., 4 November 1943.

(обратно)

453

Ibid., Week in Westminster, 6 November 1943.

(обратно)

454

BBC Written Archives, L1/68/1, George Barnes, 27 December 1942.

(обратно)

455

Ibid., O. Thompson, AA Talks to A(H), 2 January 1943. Расстояние от Бентинк-стрит до офиса корпорации – полмили.

(обратно)

456

Ibid., 11 January 1943. Человек, с которым встречался Бёрджесс, – Коллин Брукс, редактор «Правды» – газеты, специализировавшейся на разоблачении политических и социальных скандалов. С 1936 г. ее контролировал Джозеф Болл. Брукс, в 1930-х гг. работавший на газетного короля лорда Ротермира, был важным объектом Бёрджесса. Русские интересовались Ротермиром и его связями с немцами. Бёрджесс и Брукс часто ужинали вместе, и Бёрджесс даже отвел его к оккультисту Алистеру Кроули.

(обратно)

457

Ibid., Guy Burgess and the Week in Westminster, 20 April, 1943. Многие контакты Бёрджесса установились благодаря членству в Шанхай-клубе, неформальной группе, которая собиралась каждый вторник для обсуждения политических события и состояла из молодых журналистов с левыми взглядами. Ее членами были также Дэвид Астор, Джордж Оруэлл, Джон Стрэчи и Питер Смоллетт.

(обратно)

458

Ibid., Guy Burgess and the Week in Westminster, 20 April 1943.

(обратно)

459

Ibid., 4 November 1943.

(обратно)

460

Ibid., Mr Burgess First Class Travel, 4 November 1943.

(обратно)

461

Ibid., Burgess to Director of Talks, 3 December 1943.

(обратно)

462

Ibid., 3 December 1943.

(обратно)

463

W.J. West, The Truth About Hollis, p. 112.

(обратно)

464

BBC Written Archives, L1/68/1, Foot to Cadogan, 27 March 1944.

(обратно)

465

Ibid., 29 March 1944.

(обратно)

466

Ibid., Бёрджесс Барнсу, 31 марта 1944 г.

(обратно)

467

Ibid., Маконахи Футу, 1 апреля 1944 г.

(обратно)

468

Alan Maclean, No I Tell a Lie, It was the Tuesday… A Trudge Through His Life and Times, Kyle Cathie, 1998, pp. 68–69.

(обратно)

469

Ibid., p. 69.

(обратно)

470

Rees, Chapter of Accidents, p. 160.

(обратно)

471

Интервью с У.Б. Хермондхалом, 19 февраля 1998 г.

(обратно)

472

Richard Boston, Osbert: Portrait of Osbert Lancaster, HarperCollins, 1989, p. 119.

(обратно)

473

Интервью с Ричардом Скоттом, Guardian Archives, OHP/79/1.

(обратно)

474

Цит. в: Holzman, pp. 198–199. Хорошая история, но Алан Маклин утверждал, что в департаменте не было совершенно секретных телеграмм.

(обратно)

475

Интервью с Аланом Маклином, 22 октября 1998 г.

(обратно)

476

Nigel West, Crown Jewels, p. 172.

(обратно)

477

Ibid.

(обратно)

478

Ibid.

(обратно)

479

Mitrokhin, p. 167.

(обратно)

480

26 February 1945, Nigel Nicolson (ed.), Diaries and Letters 1939–1945, Collins, 1966, p. 434.

(обратно)

481

Nigel West, Crown Jewels, pp. 172–173.

(обратно)

482

Ibid., p. 173.

(обратно)

483

Mitrokhin, p. 167.

(обратно)

484

11 August 1945, TNA, CAB120/691/109040/002. Подлинность документа подтверждена Олегом Царевым на лекции в Москве 26 мая 2003 г., на которой присутствовал автор.

(обратно)

485

TNA, FO366/1739.

(обратно)

486

Allen Weinstein, Alexander Vassiliev, The Haunted Wood, Random House, 1999, p. 210.

(обратно)

487

Christopher Andrew, Defence of Realm, p. 344. Согласно этому источнику, Волков утверждал, что было два советских агента в британском Форин Офис и семь – «в системе британской разведки», в том числе один, «выполнявший функции отдела британской контрразведки в Лондоне». Я признателен Найджелу Уэсту, позволившему мне посмотреть оригинальные документы Волкова, где, в частности, сказано: «Список сотрудников военной и гражданской разведки Великобритании, известных КГБ, включает 250 военных и гражданских служащих, официальных и тайных, описания которых имеются». В качестве антикризисных мер русские сосредоточились на своих двух самых важных агентах – Филби и Бёрджессе. Кличка Бёрджесса в проекте «Венона» – Хикс. Herbert Romerstein and Eric Brandel, The Venona Secrets, Regnery, 2000, p. 14.

(обратно)

488

Интервью с Гейл Поллок, 8 августа 1996 г. Бёрджесс Поллоку в Шталаг VII, почтовый штемпель 24 мая 1944 г. Дядя Гарри с Редгрейвом, игравшим вместе с супругой Рэйчел Кемпсон, был в Гаррик-театре.

(обратно)

489

Некролог Поллока, The Independent, 12 September 2001.

(обратно)

490

Интервью с миссис Грин, 11 мая 2009 г.

(обратно)

491

Интервью с Фанни Карби, 17 октября 1998 г.

(обратно)

492

Интервью Поллока, любезно предоставленное Мирандой Картер.

(обратно)

493

Leitch, p. 183.

(обратно)

494

Интервью с Питером Поллоком, апрель 1998 г.

(обратно)

495

Письма Поллока, Брайан Ховард Поллоку, почтовый штемпель 4 October 1945 г.

(обратно)

496

Там же, 21 октября 1945 г.

(обратно)

497

Там же, Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель, Лондон, 15 декабря 1945 г.

(обратно)

498

Интервью с Ноэлем Аннаном, 10 апреля 1987 г.

(обратно)

499

Hugh Trevor-Roper, New York Review of Books, 31 March 1983.

(обратно)

500

Modin, p. 68.

(обратно)

501

Rees, Chapter of Accidents, pp. 133–134.

(обратно)

502

Ibid., pp. 140–141.

(обратно)

503

Lancaster, p. 490.

(обратно)

504

Electoral Roll 1945. В декабре 1945 г., после Медуэй-стрит, он короткое время жил с Блантом и Филби. Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель 17 декабря 1945 г.

(обратно)

505

James Lees-Milne, Fourteen Friends, John Murray, 1996, p. 223.

(обратно)

506

Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, 11 июля 1946 г. Хоуп Уоллес был веселым сильно пьющим музыкальным и театральным критиком, который утверждал, хотя никаких свидетельств тому нет, что был в отпуске в Италии вместе с Бёрджессом незадолго до его побега. OHP/69/1 Guardian.

(обратно)

507

Там же, 30 августа 1946 г. Сэр Джон Филиппс (1915–1948) делил свое время между Пиктон-Хаус в Уэльсе и квартирой в Олбани. Бёрджесс регулярно бывал и там, и там. Друг Брайана Ховарда из Оксфорда, Филиппс был известен вечеринками и коллекцией порнографии. Случайно утонул в ванне.

(обратно)

508

Там же.

(обратно)

509

Harold Nicolson, Diary, Balliol, 19 December 1946.

(обратно)

510

Интервью с Норманом Реддавеем, 23 января 1999 г.

(обратно)

511

Интервью с лордом Терлоу, 21 января 1999 г.

(обратно)

512

Рукописное донесение Бёрджесса, русские архивы.

(обратно)

513

Modin, pp. 130–131.

(обратно)

514

Boyle, p. 280.

(обратно)

515

Driberg, p. 62.

(обратно)

516

Rees, Chapter of Accidents, pp. 168–169.

(обратно)

517

Chapter of Accidents, original typescript, p. 40.

(обратно)

518

Boyle, p. 282.

(обратно)

519

Nigel West, Crown Jewels, p. 177.

(обратно)

520

Rees, Chapter of Accidents, p. 170.

(обратно)

521

Boyle, p. 282. См. также: Chapter of Accidents, pp. 170–171.

(обратно)

522

В предыдущих случаях, когда русские приостанавливали операции с Кембриджской группой, Блант выполнял функции связного для Бёрджесса и Филби. Он выполнял ее между июлем и октябрем 1947 г., а также между октябрем 1947 г. и мартом 1948 г., когда контакт был снова прерван. Его задача включала фотокопирование документов Форин Офис, полученных от Бёрджесса, что он делал с использованием старой «лейки» в своей комнате.

(обратно)

523

См.: ‘The Russia Committee of the British Foreign Office and the Cold War, 1946–1947’, Ray Merrick, Journal of Contemporary History, Vol. 20, No. 3, July 1985, pp. 453–468.

(обратно)

524

Пфейфер часто встречал Бёрджесса в Реформ-клубе. Позже он утверждал: «Я никогда не искал его общества, поскольку мне он не нравился. Помимо всего прочего, я не разделял его политических взглядов, но, главное, считал его ужасно скучным. Удивительно, что вы нашли материал для серьезной книги, посвященной жизни человека, столь очевидно фривольного». Письма Пфейфера автору 22 сентября 1998 г. Пфейфер, позже ставший постоянным заместителем министра обороны, в 1970-х гг. был допрошен МИ-5 и признан невиновным.

(обратно)

525

Nigel West, Crown Jewels, p. 175.

(обратно)

526

Leven, IWM 05/59/1.

(обратно)

527

Ibid.

(обратно)

528

Driberg, p. 71.

(обратно)

529

Интервью Фреда Уорнера, цитируется Бойлом, с. 283.

(обратно)

530

Boyle, p. 283.

(обратно)

531

Patrick Reilly, Bodleian Library MS, England 6920.

(обратно)

532

Mitrokhin, p. 186.

(обратно)

533

Boyle, p. 284.

(обратно)

534

TNA, CSC 11/38 Z172650.

(обратно)

535

TNA, PREM 8/1524.

(обратно)

536

Modin, pp. 150–151.

(обратно)

537

Ibid., p. 151.

(обратно)

538

Ibid., p. 152.

(обратно)

539

Ibid., pp. 152–153.

(обратно)

540

Ibid., p. 152.

(обратно)

541

Ibid., p. 153.

(обратно)

542

Ibid., p. 154.

(обратно)

543

Perry, Fifth Man, p. 62.

(обратно)

544

Ibid., p. 169.

(обратно)

545

Modin, p. 155.

(обратно)

546

Ibid., p. 156.

(обратно)

547

Driberg, p. 80.

(обратно)

548

Ibid., p. 71.

(обратно)

549

Rees, Chapter of Accidents, p. 164.

(обратно)

550

Robin Maugham, Escape From the Shadows, Hodder & Stoughton, 1972, p. 173; Sunday People, 15 March 1970. Бёрджесс представил Моэма одному из своих любовников, Курту, и позволил им использовать квартиру на Бонд-стрит для свиданий. Это дало ему власть над Моэмом. В следующем году Моэм увез Курта с собой на Танганьику.

(обратно)

551

Бёрджесс Поллоку, без даты; письма Поллока.

(обратно)

552

Peter Parker, Isherwood, Picador, 2004, p. 404.

(обратно)

553

Leitch, p. 166.

(обратно)

554

Интервью с Ричардом Скоттом, Guardian Archives, OHP/79/1.

(обратно)

555

Хьюит, неопубликованные мемуары. Фисгармония была перевезена из разрушенного бомбежкой дома – Бёрджесс нес ее на спине. Boyle, p. 335.

(обратно)

556

Hewit, quoted Leitch, p. 160.

(обратно)

557

Empire News, 25 September 1955.

(обратно)

558

Интервью с Микки Берном, 15 August 1998 г., Burn, p. 202.

(обратно)

559

Интервью с Микки Берном, 15 August 1998 г.

(обратно)

560

Интервью с Дэди Райлендсом, 1999 г.

(обратно)

561

Интервью с Тони Бёрджессом, 31 июля 2012 г.

(обратно)

562

Дженни Рис автору, 17 мая 2015 г.

(обратно)

563

Chapter of Accidents, p. 174.

(обратно)

564

Хартвелл Бойлу, 21 сентября 1977 г., Add 9429/1G/115. Berry’s Party Choice: The Real Issue Between Parties, 1948. См. также: «Когда я ехал в такси с Гаем Бёрджессом и его невестой и высадил их у его дома, он не пригласил меня наверх». Хартвелл Бойлу, 5 августа 1977 г., Boyle Papers, Add 9429/1G/112; ср.: Boyle, p. 335.

(обратно)

565

Интервью с Найджелом Бёрджессом, 16 октября 1985 г.

(обратно)

566

Интервью с Найджелом Бёрджессом, 21 января 1986 г.; Dadie Rylands, 1998; Fanny Carby, 17 October 1998. Джек Хьюит в своих неопубликованных мемуарах также пишет, что Кларисса Черчилль была помолвлена с Бёрджессом.

(обратно)

567

Peter Wright, Spycatcher, Viking, 1987, pp. 242–243.

(обратно)

568

Rees, Chapter of Accidents, p. 175.

(обратно)

569

Michael Burn, The Debatable Land, p. 234.

(обратно)

570

Rees, Chapter of Accidents, p. 176.

(обратно)

571

TNA, FO366/2759.

(обратно)

572

Reel 2, Интервью Кристофера Мэйхью, 1992, Imperial War Museum Sound Archive 12566 and Christopher Mayhew, Time to Explain, Hutchinson, 1987, p. 109.

(обратно)

573

Рукопись Хьюита.

(обратно)

574

Памела Мэтьюс, неопубликованная рукопись.

(обратно)

575

Патрик Мэтьюс, письмо автору, 21 мая 2002 г.

(обратно)

576

Интервью с Хью Ланги, 25 января 1999 г.

(обратно)

577

Мэйхью, цит. в: Penrose, p. 323. См. также: Reel 2, интервью Кристофера Мэйхью, Imperial War Museum Sound Archive 12566.

(обратно)

578

FO371/68068 A AN1614 TNA.

(обратно)

579

Andrew Defty, Britain, America and Anti-Communist Propaganda 1945–1958: The Information Research Department, Frank Cass, 2003, p. 76.

(обратно)

580

Nigel West, Crown Jewels, p. 177; Driberg, p. 78.

(обратно)

581

Интервью с Роналдом Грирсоном, 27 июля 2009 г. Ср.: Ronald Grierson, A Truant Disposition, Weidenfeld, 1992, p. 20.

(обратно)

582

Rosemary Say and Noel Holland, Rosie’s War, Michael O’Mara, 2011, pp. 272–273.

(обратно)

583

Интервью с Майклом Александером, 7 сентября 1998 г.

(обратно)

584

Henry Brandon, Special Relationships, Atheneum, 1988, p. 49.

(обратно)

585

Ibid.

(обратно)

586

Nigel West, Crown Jewels, p. 178.

(обратно)

587

См. TNA, FO371/70486, особенно 16, 22, 26 июня 1948 г.

(обратно)

588

TNA, FO371/70486.

(обратно)

589

Driberg, pp. 72–73.

(обратно)

590

Nigel West, Crown Jewels, p. 178.

(обратно)

591

Brian Urquhart, A Life in Peace & War, Weidenfeld & Nicolson, 1987, p. 117.

(обратно)

592

Tim Milne, Kim Philby: The Unknown Story of the KGB Master Spy, Biteback, 2014, pp. 171–172.

(обратно)

593

Ibid., pp. 173–174.

(обратно)

594

Patrick Seale, Maureen McConville, Philby: The Long Road to Moscow, Hamish Hamilton, 1973, p. 192.

(обратно)

595

Milne, pp. 171–172. Бёрджесс ссылается на эпизод в недатированном письме Гарольду Николсону из Москвы, где утверждает, что нырнул из окна своей спальни и едва не сломал шею, ударившись о дельфина».

(обратно)

596

Ibid., p. 173.

(обратно)

597

Ibid.

(обратно)

598

Ibid., pp. 173–174.

(обратно)

599

Nigel West, Crown Jewels, p. 178.

(обратно)

600

Ibid., p. 179.

(обратно)

601

Margaret Anstee, Never Learn to Type, Wiley, 2003, p. 81.

(обратно)

602

Tom Driberg, Guy Burgess, pp. 80–81.

(обратно)

603

Christopher Andrew, David Dilks, The Missing Dimension, p. 189.

(обратно)

604

TNA, FO371/75747; cf. TNA, FO371/75749, 23 April 1949.

(обратно)

605

Peter Hennessy, Kathleen Townsend, The Documentary Spoor of Burgess and Maclean, Intelligence and National Security, April 1987, p. 292.

(обратно)

606

TNA, FO371/75766, 26 May 1949.

(обратно)

607

Ibid.

(обратно)

608

Christopher Baxter, The Great Power Struggle in East Asia, 1944—50: Britain, America and Post-War Rivalry, Palgrave, 2009, p. 148.

(обратно)

609

Penrose, p. 324.

(обратно)

610

Liddell, Diary, 9 August 1949. Интервью с Биллом Фридманом.

(обратно)

611

TNA, FO371/83315.

(обратно)

612

Гарольд Николсон Робину Моэму, 14 февраля 1949 г., Maugham Papers, Indiana University. Я благодарен Селине Гастингс за то, что она обратила мое внимание на этот вопрос. На самом деле это была больница Святой Марии. Уорнер приводит другой рассказ. А Бойл утверждает, что наткнулся на Гая случайно после падения – искал его в клубе. Boyle, pp. 318–319. Но Хьюит подтверждает версию Моэма. Leitch, p. 164.

(обратно)

613

Irish Times, 31 October 1967.

(обратно)

614

Terence de Vere White, A Fretful Midge, Routledge, 1959, p. 163.

(обратно)

615

Dublin Evening Mail, 4 March 1949.

(обратно)

616

Dublin Evening Herald, 4 March 1949; ср.: London Evening Standard, 5 March 1949. Майкл Килланин, пересматривая автобиографию Майкла Стрейта, дает слегка искаженный вариант с неверной датой. «В последний раз я видел его в 1951 году в Стефан-Грин – мы встретились на улице довольно поздно вечером. Он узнал меня, и я проводил его к отелю «Шелбурн», где он остановился вместе с матерью. Она сказала, что у него был нервный срыв и сейчас он поправляется. Не зная, что делать с пьяницей, я дал ему еще выпить. Вскоре после этого я прочитал в дублинской газете, что государственный служащий по фамилии Бёрджесс попал в автомобильную аварию на О’Коннелл-стрит. Британское посольство убрало его из страны, и впоследствии я услышал о нем только после его отъезда в СССР с Дональдом Маклином – в конце того же года». Далее он отметил, что из всех кембриджских шпионов Бёрджесс был «самым важным и опасным. Я никогда не считал его Адонисом, которым его часто изображают. Неряшливый, постоянно дымящий алкоголик с черными ногтями и глубоко засевшей обидой, оставшейся еще с Итона, когда его в шестом классе не избрали в Итонское общество – собрание старших учеников школы. ‘Voice of a Generation’, Irish Times, 5 March 1983. Согласно Модину, в августе 1949 г., во время езды по ирландской деревне в состоянии алкогольного опьянения, Бёрджесс сбил пешехода, который скончался. Его пассажир получил серьезные ранения. Perry, Fifth Man, p. 169. Было столкновение со смертельным исходом в Дублине, о котором писали одновременно. Возможно, два инцидента перепутали. James Liddy, The Doctor’s House, Salmon Press, 2004, p. 37, описывает, что Бёрджесс был пьян во время поездки в Арклоу.

(обратно)

617

Rees, Chapter of Accidents, p. 182.

(обратно)

618

How Do You Do, Dil Rohan, unpublished memoir, pp. 259–260. Гривз – австралийский журналист-гомосексуалист, долгое время живший в Танжере и писавший для газет с тесными связями с британской разведкой. Он фигурирует как глава отделения МИ-6 в Танжере в Roger Croft, The Wayward Spy.

(обратно)

619

Security Service archives, quoted Defence of Realm, p. 422. См. также: Rees, Chapter of Accidents, p. 180. Вероятно, Гривз тоже жаловался.

(обратно)

620

См.: TNA, KV2/98.

(обратно)

621

Guy Liddell, Diary, 23 January 1950.

(обратно)

622

Ibid., 17 February 1950.

(обратно)

623

Macmillan in debate, 7 November 1955, Hansard.

(обратно)

624

Чапмэн Пинчер впоследствии утверждал, что Бёрджесс находился «под подозрением до того, как был отправлен в Вашингтон. Когда я охотился в Северном Йоркшире, один из стрелков, которого я никогда раньше не видел, рассказал, что один молодой армейский офицер был переведен на специально созданную для него должность, причем против своей воли, чтобы следить за Бёрджессом, что он и делал в течение нескольких месяцев. Chapman Pincher, Pastoral Symphony, Swan Hill Press, 1993, p. 46. Семья офицера Ричарда Берч-Рейнардсона, которому тогда было немного за двадцать, утверждала, что об этом задании им ничего не было известно, но он действительно служил в Вашингтоне примерно в это время.

(обратно)

625

Penrose, p. 326.

(обратно)

626

Nigel West, Crown Jewels, p. 181.

(обратно)

627

Ibid., p. 180.

(обратно)

628

Harold Nicolson, Diary, 24 January 1950.

(обратно)

629

Harold Nicolson, Diaries 1945—62, p. 184.

(обратно)

630

Nigel West, Crown Jewels, p. 184.

(обратно)

631

Anthony Purdy and Douglas Sutherland, Burgess & Maclean, Secker & Warburg, 1963, p. 91.

(обратно)

632

Leven, IWM 05/59/1.

(обратно)

633

Интервью Фанни Карби, 17 октября 1998 г.

(обратно)

634

Nigel West, Crown Jewels, p. 183.

(обратно)

635

TNA, PREM 8/1524.

(обратно)

636

Хьюит, неопубликованные мемуары.

(обратно)

637

Bernard Burrows, Diplomat in a Changing World, The Memoir Club, 2001, p. 59. Берроуз был на год старше Бёрджесса в Итоне. «Я не поддерживаю идею написания биографии Гая Бёрджесса и потому ничем не могу вам помочь». Письмо к автору от 9 апреля 1999 г.

(обратно)

638

Интервью Роберта Макензи, цит. в: Boyle, p. 352.

(обратно)

639

Фред – Энтони Блант.

(обратно)

640

TNA, KV2/981, MI5 Papers Note from B Division section B2a to Mr B.A. Hill, 15 August 1950.

(обратно)

641

Хьюит, неопубликованные мемуары. Дата – из пригласительной карточки Исайи Берлина.

(обратно)

642

Rees, Chapter of Accidents, p. 189.

(обратно)

643

Хьюит, неопубликованные мемуары. Согласно Дугласу Сазерленду, который знал Бёрджесса и слышал о нем от Риса, человеком в инциденте с бутылкой был Питер Уилсон, впоследствии директор «Сотбис», а писатель – Гарольд Николсон. Douglas Sutherland, Portrait of a Decade: London Life 1945–1955, Harrap, 1988, p. 186.

(обратно)

644

Хьюит, неопубликованные мемуары. См. также: Boyle, pp. 352–353. Робсон – черный актер, гомосексуалист, коммунист.

(обратно)

645

Seale, p. 208.

(обратно)

646

Rees, Chapter of Accidents, p. 195.

(обратно)

647

Недатированные письма Поллока.

(обратно)

648

‘A Master Spy’s Son’, Daily Mail, 3 January 1998.

(обратно)

649

Нэнси Макдональд Херви автору, 25 февраля 2012 г.

(обратно)

650

Francis Thompson, Destination Washington, Robert Hale, 1960, p. 208.

(обратно)

651

Ben Macintyre, A Spy Among Friends, Bloomsbury, 2014. Там сказано, что он был офицером по информации (с. 142), но свидетельств тому нет, равно как и никаких официальных документов. Офицером по информации был Говард Смит, впоследствии генеральный директор МИ-5, 1978–1981 гг. В личном деле Бёрджесса в Форин Офис сказано, что он был вторым секретарем посольства, но в списочном составе его нет.

(обратно)

652

Denis Greenhill, More By Accident, privately published 1992, p. 73, article draft TNA, FCO12/209.

(обратно)

653

Согласно Дрибергу, с. 83, «он также должен был заняться средневосточными делами». Перевод в отдел Среднего Востока в конце 1950 г. так же отмечен в личном деле Бёрджесса.

(обратно)

654

TNA, FO115/4483.

(обратно)

655

FBI interviews, 2/9, p. 77, Burfile 100—374183 sec 5/6.

(обратно)

656

FBI files, 100—374183, interview 14 July 1951.

(обратно)

657

Holzman, p. 318.

(обратно)

658

Greenhill, p. 73.

(обратно)

659

The Times, 7 September 1977. Копии оригинальной статьи и переписки с Форин Офис о публикации можно найти в TNA, FCO12/209.

(обратно)

660

Michael Marten, Tim Marten: Memories, Lulu Enterprises, 2010, p. 139.

(обратно)

661

Ibid., p. 129.

(обратно)

662

Гай Бёрджесс Питеру Поллоку, без даты; письма Поллока.

(обратно)

663

FBI file, bufile 100—374183, p. 158.

(обратно)

664

Ibid., 2/42, pp. 88–89.

(обратно)

665

Driberg, p. 77.

(обратно)

666

Один из людей, которых допрашивало ФБР, сказал, что встречал Бёрджесса там в начале сентября 1950 г., и утверждал, что он работал вместе с Джеббом в ООН.

(обратно)

667

FBI interview with Valentine Lawford and interview with Costello, p. 538.

(обратно)

668

Newton, p. 281.

(обратно)

669

См. также: Mitrokhin, p. 205.

(обратно)

670

Мартин Янг автору, 4 сентября 2000 г. Сотрудники посольства по очереди возили каждые две недели дипломатическую почту на Кубу. Королевские посыльные работали только раз в месяц.

(обратно)

671

Мартин Янг автору, 4 сентября 2000 г.

(обратно)

672

Интервью со Стэнли Вайсом, 17 июня 2015 г.

(обратно)

673

Brandon, pp. 109–110.

(обратно)

674

Двумя годами раньше Уэллес был найден в полубессознательном состоянии в поле, неподалеку от его баронского поместья площадью 500 акров – Оксон Хилл Манор, в 10 милях к югу от Вашингтона. Его пальцы на руках и ногах были отморожены, а одежда, покрытая грязью, примерзла к телу. Было решено, что его гомосексуальное свидание завершилось не так, как хотелось бы.

(обратно)

675

Майкл Берри, лорд Хартвелл автору, 2 июля 1998 г.

(обратно)

676

Newton, p. 312.

(обратно)

677

CUL, Boyle Papers, Майкл Берри Бойлу, 27 апреля 1977 г.

(обратно)

678

David Martin, Wilderness of Mirrors, Collins, 1980, p. 53.

(обратно)

679

FBI files, interview with Jim Angleton.

(обратно)

680

Mann, pp. 82–85. Рассказы, что он нарисовал ее юбки задранными и изобразил обнаженные половые органы – вымысел.

(обратно)

681

Ibid., p. 83; Newton, pp. 301–311.

(обратно)

682

Newton, p. 311.

(обратно)

683

Mann, p. 84. Holzman, p. 326, утверждает, что Манн был единственным свидетелем этой сцены, и предполагает, что она может быть вымышленной.

(обратно)

684

Boyle, pp. 308–309; Michael Holzman, James Jesus Angleton, The CIA & the Craft of Counterintelligence, University of Massachusetts Press, 2008, p. 167.

(обратно)

685

Ibid., p. 310.

(обратно)

686

Bodleian Library, MS England, c. 6920, Maclean: Burgess: Philby, p. 230. Рейли называет Манна «атомным шпионом», MS, Eng c. 6932, folio 57. Коллега Манна, Арнольд Крамиш, несколько раз «едва не столкнулся с Бёрджессом» в доме Манна, что предполагает более близкие отношения, чем утверждает Манн. Арнольд Крамиш, письма автору, 17 июня 2003 г.

(обратно)

687

ЦРУ не было информировано о программе «Венона» до 1952 г., хотя, согласно историку ЦРУ Хейдену Пику, Харви мог проинформировать управление после того, как начал там работать в 1947 г.

(обратно)

688

Гомер был идентифицирован, поскольку в телеграмме было сказано, что он отправился повидать свою беременную жену в Нью-Йорке. См.: https://www.nsa.gov/public_info/_files/venona/1944/28jun_kgb_mtg_donald_maclean.pdf.

(обратно)

689

На самом деле, как пишет Патрик Рейли в своих мемуарах, информация уже была. Сотрудник Форин Офис Patience Maitland-Addison, работавший на МИ-5, «посчитал своим долгом доложить Роберту Хуперу, который тоже был в Париже и который стал преемником Мидлтона в департаменте персонала, на одной вечеринке пьяный Маклин объявил: «Я английский Элгар Хисс». Хупер сообщил об этом Эшли Кларку: «Кажется, Дональд опять взялся за старое». И на этом все. Таково было типичное отношение администрации Форин Офис к делу Маклина. Bodleian, MS England, 6920, p. 239.

(обратно)

690

Seale, p. 211.

(обратно)

691

Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель 16 января 1951 г.

(обратно)

692

Driberg Papers, Christ Church, Burgess interview with Tom Driberg.

(обратно)

693

FBI, bufile 100—374183, interview, 14 July 1951.

(обратно)

694

Ibid.

(обратно)

695

Интервью Пэтси Джеллико, 1 ноября 2003 г. Среди тех, кто получил соответствующее предложение, был Стюарт Рокуэлл, политический советник американской делегации на Генеральной Ассамблее ООН.

(обратно)

696

Интервью с Аланом Дэвидсоном, 7 апреля 1999 г.

(обратно)

697

На допросе в ФБР 13 и 19 июня 1951 г. Тёрк утверждал, что Бёрджесс подобрал его в 10:00 во Фредериксберге, Виргиния, но в своем письменном заявлении от 28 февраля 1951 г. Тёрк признал, что уже был знаком с Бёрджессом. «Мне нечего было делать в ближайшие несколько дней, и согласился поехать с ним».

(обратно)

698

Newton, p. 314. См. также: Turck statements, 13 June and 22 June, FBI vault 2/42, p. 4. Бёрджесс впоследствии заявил, что его оскорбили, обвинив в вождении автомобиля со скоростью 80 миль в час, поскольку его скорость была больше сотни. Driberg, p. 85.

(обратно)

699

FBI files, interview with Turck, 19 June 1951.

(обратно)

700

Главным докладчиком был высокопоставленный чиновник Госдепа доктор Фрэнсис Уильямсон, выступавший по теме «Проблемы Европы и американская внешняя политика». Другими докладчиками были второй секретарь французского посольства, говоривший об Индокитае и проблемах Азии, а также университетские профессора из университета Дьюка и Принстона.

(обратно)

701

The News and Courier, Charleston, 1 March 1951, цит. в: Holzman, p. 330.

(обратно)

702

Есть предположение, что Бёрджесс произнес речь, не записав ее предварительно. FBI vault 2/42, p. 41.

(обратно)

703

Emily Whaley, Mrs Whaley & her Charleston Garden, Algonquin Books, 1997, p. 174.

(обратно)

704

US National Archives, 601.4111/3—1451, 14 March 1951.

(обратно)

705

FBI files, цит. в: Holzman, pp. 331–332.

(обратно)

706

US Archives, 601.4111/4—1851, 18 April, C.E. Steel to John Symonds. TNA, PREM 8/1524.

(обратно)

707

Greenhill, p. 75. В неопубликованной рукописи Хьюит пишет, хотя и через некоторое время:

«Помню, как-то вечером мы вышли, чтобы выпить, и он сказал:

– Сомневаюсь, что я пробуду здесь долго.

– Что ты имеешь в виду? – спросил я.

– О, я сделаю себя персоной non grata.

– Каким образом?

– Ну, наверное, сделаю так, чтобы меня арестовали или что-то в этом роде.

Я думал, что он шутит, и мы спьяну придумали несколько способов попасть в полицию. Один из придуманных нами способов – превысить скорость, находясь под градусом, в компании черного гомосексуалиста, – желательно сделать это где-нибудь на юге.

(обратно)

708

Robert Cecil, ‘The Cambridge Comintern’ in Christopher Andrew and David Dilks (eds.), The Missing Dimension: Governments and Intelligence Communities in the Twentieth Century, Macmillan, 1984, p. 193.

(обратно)

709

Straight, pp. 249–250.

(обратно)

710

Ibid., p. 251. «Стрейт сказал Бёрджессу, что он должен в течение трех месяцев оставить работу на британское правительство. Если он этого не сделает, Стрейт обратится в правительство США и сообщит, что Бёрджесс работает на британское правительство и является коммунистом». FBI Files.

(обратно)

711

См.: Carter, pp. 339–340. Джон Блейми в интервью с Мирандой Картер предположил, что Стрейт – тайный гомосексуалист.

(обратно)

712

Perry, p. 239.

(обратно)

713

Greenhill, p. 73.

(обратно)

714

Thompson, p. 213.

(обратно)

715

Письма Поллока, Бёрджесс Поллоку, почтовый штемпель 28 апреля.

(обратно)

716

Philby, My Silent War, p. 171.

(обратно)

717

Luker, FBI files, Philby 6c, pp. 36ff, цит. в: Holzman, p. 334.

(обратно)

718

Daily Mirror, 1 November 1952.

(обратно)

719

FBI files, интервью 15 августа 1951 г., возможно, с Норманом Люкером.

(обратно)

720

Бернард Миллер в списке пассажиров не упоминается, а спутником был Дональд Маклин.

(обратно)

721

Modin, p. 201.

(обратно)

722

Интервью с Дженни Рис, 1999 г.

(обратно)

723

См.: Rees, Chapter of Accidents, pp. 197–201.

(обратно)

724

Ibid., p. 199.

(обратно)

725

Ibid., p. 201, Рис описал визит в сценарии Influence (Влияние), который написал в 1970-х гг.

(обратно)

726

LSE archives, Morrison 8/5, Hannock to Morrison, 2 Sept 1955, TNA, PREM 8/1524. Burgess career note, D.F. Muirhead, 1 June 1962, released under Internal Review FOI 0023—15, 6 May 2015 confirms.

(обратно)

727

Хьюит, неопубликованные мемуары. Бёрджесс договорился, чтобы Мюррей Глэдстоун, старый итонец, работавший в универмаге Селфриджа, занял его место в квартире, пока он будет отсутствовать.

(обратно)

728

Cyril Connolly, ‘The Case of the Missing Diplomats’ in The Reporter, 23 December 1952, p. 28, The Missing Diplomats, p. 32.

(обратно)

729

Quentin Bell, Elders and Betters, John Murray, 1995, p. 205.

(обратно)

730

Leven, IWM 05/59/1.

(обратно)

731

Rees, Mr Nobody, p. 186.

(обратно)

732

Бёрджесс был избран в RAC в 1946 г. Судя по архивам клуба, его членство было прекращено в ноябре 1951 г. Driberg, pp. 93–94.

(обратно)

733

Bodleian, MS England, 6920, p. 241.

(обратно)

734

Ibid., p. 257.

(обратно)

735

Perry, Fifth Man, p. 190. Встреча была назначена возле парковых туалетов у станции метро «Илинг Коммон».

(обратно)

736

Robert Cecil, A Divided Life: A Biography of Donald Maclean, Bodley Head, 1988, p. 136.

(обратно)

737

Интервью Юрия Модина, октябрь 2003 г.

(обратно)

738

Modin, p. 206.

(обратно)

739

Deadly Illusions, p. 338.

(обратно)

740

Security Service Archive, цит. в: Christopher Andrew, Defence of the Realm, p. 425. Чапмэн Пинчер утверждал, что семь других британцев находились под наблюдением в это время: Блант, Рис, Энтони Рамболд, Дэвид Футмен, Филби, неназванный офицер МИ-6 и еще один. Chapman Pincher, Traitors, Sidgwick, 1987, p. 243.

(обратно)

741

Bodleian, MS England, c. 6932, Кэри-Фостер Рейли, 18 ноября 1984 г., и интервью с Биллом Фридменом.

(обратно)

742

Guy Liddell, Diary, Friday 18 May.

(обратно)

743

Tom Bower, Dick White: The Perfect English Spy; Sir Dick White and the Secret War 1935—90, Heinemann, 1995, p. 110.

(обратно)

744

Bodleian, MS England, 6920, Patrick Reilly, p. 242.

(обратно)

745

Тимоти Джонстон автору, 22 апреля 1988 г. Нет никаких свидетельств того, что Кембалл Джонстон был не просто лояльным британским под данным, а чем-то еще.

(обратно)

746

Хьюит, неопубликованные мемуары.

(обратно)

747

Philosophy at Cambridge newsletter, Issue 6, May 2009.

(обратно)

748

Хьюит, неопубликованные мемуары.

(обратно)

749

Guy Liddell, Diary, 30 May 1951.

(обратно)

750

Хьюит, неопубликованные мемуары. Барли Эллисон утверждает, что тем вечером ужинала с ним в «Горгулье». Она одна из нескольких человек, утверждавших, что имели такое удовольствие на последней неделе. Он сказал ей, что хочет начать новую жизнь где-нибудь на Среднем Востоке или в Северной Африке. Luke, p. 194.

(обратно)

751

FBI files, Costello, pp. 550–551.

(обратно)

752

CUL, Add 9429/1G/411(ii), интервью Роберта Берли с Эндрю Бойлом, 18 апреля 1977 г.

(обратно)

753

После побега Бёрджесса полиция пришла в дом и вырвала страницу из книги гостей. Интервью с владельцем в то время, Джоном Гестом, 2 февраля 1999 г.

(обратно)

754

Интервью с Фанни Карби, 17 октября 1998 г.

(обратно)

755

Хьюит, неопубликованные мемуары.

(обратно)

756

Ibid.

(обратно)

757

Humphrey Carpenter, W.H. Auden, a Biography, Allen and Unwin, 1981, p. 369.

(обратно)

758

Rees, Chapter of Accidents, p. 205.

(обратно)

759

TNA, CAB 134/1325.

(обратно)

760

Коннолли говорит о синих джинсах и коллекции кричащих галстуков, а Пенроуз – о пальто Хьюита, которое Бёрджесс, по заявлению Хьюита, носил в России.

(обратно)

761

Nigel West, Molehunt, Weidenfeld & Nicolson, 1987, p. 137, Costello, p. 556. Кандида Тобин в своей автобиографии Lifting the Lid, Helicon Press, 2003, pp. 72–73, утверждает, что ее пригласил Джек Хьюит на совместную вечеринку. «Я должна была обеспечить еду, а он – вино». Когда она пришла на Бонд-стрит, ей никто не открыл. Она позвонила, и Гай (она знала его голос) прошипел: «Джека нет. Больше не звони». После этого он сразу бросил трубку. Это было в те выходные, когда Гай Бёрджесс исчез».

(обратно)

762

Согласно одной версии, 65-летний лондонец Уильям Лайонс сообщил, что видел высокого чисто выбритого человека в плаще и фетровой шляпе, который встретил двоих мужчин, когда они поднимались на борт, проводил их в Сен-Мало и вернулся в Британию. Mather, p. 68; См. также: Donald Seaman to Donald McCormick, 20 January 1980, McCormick Papers.

(обратно)

763

Интервью с леди Уильямс, 27 января 2015 г. Черчилль был единственным лидером оппозиции. Он стал премьер-министром в октябре, поэтому было бы странно, если бы ему сообщили. Джейн, теперь леди Уильямс, продолжала работать на Черчилля до 1955 г., и, согласно ее рассказу, который противоречит всем остальным, Черчилль проявил большой интерес к делу. Такой совет ему дал его личный секретарь Джон Колвилл, вместе с Бёрджессом бывший членом исторического общества Тринити.

(обратно)

764

Anthony Cavendish, Inside Intelligence, Collins, 1990, p. 62.

(обратно)

765

W.A.P. Manser, ‘Do You Want Me to Kill Him?’, Spectator, 20 May 1995.

(обратно)

766

Penrose, p. 354.

(обратно)

767

Интервью с Мэри Харди, 23 мая 2015 г.

(обратно)

768

Rees, Mr Nobody, p. 162; Cecil, p. 146.

(обратно)

769

Rees, Chapter of Accidents, p. 208.

(обратно)

770

Cecil, p. 145.

(обратно)

771

Беседа ФБР с Мелиндой Маклин, 2 сентября 1981 г.

(обратно)

772

Genrikh Borovik, Phillip Knightley (eds.), The Philby Files, Little Brown, 1994, pp. 279–280; Damaskin, pp. 192–193; Modin, p. 203.

(обратно)

773

Modin, p. 207.

(обратно)

774

FBI 1955 Summary Report on Burgess and Maclean, Oetking interview, цит. в: Costello, p. 556.

(обратно)

775

Bodleian, MS England, c. 6920, p. 243.

(обратно)

776

Bodleian, MS England, c. 6932, Maclean: Burgess: Philby, p. 82.

(обратно)

777

Ibid.

(обратно)

778

Хьюит, неопубликованные мемуары.

(обратно)

779

Bower, pp. 116–117 and TNA, KV2/2588.

(обратно)

780

Penrose, p. 358, основано на интервью с Розамунд Леман. Но это может быть интрига со стороны Бланта.

(обратно)

781

Nigel West, MI5 1945–1972, Coronet edition, 1983, pp. 50–51; Chapman Pincher, Too Secret Too Long, Sidgwick & Jackson, 1984, p. 394; Chapman Pincher, Their Trade is Treachery, Sidgwick & Jackson, 1981, p. 142.

(обратно)

782

Под именем Питер Бененсон (девичье имя его матери) он основал организацию Amnesty International в 1961 г.

(обратно)

783

Wright, Spycatcher, pp. 173, 260. Оскорбленная антиизраильским тоном статей Филби для Обсервера в 1962 г., она рассказала лорду Ротшильду о признаниях Филби, впоследствии была допрошена МИ-5 и назвала имена Томаса Харриса и Денниса Проктора. Свидетельство предательства Филби в конце концов исходило от одного из его старых друзей.

(обратно)

784

Поллок, интервью, с любезного разрешения Миранды Картер.

(обратно)

785

Bodleian, MS, c. 6932, George Carey-Foster, ‘Notes on Patrick’s Maclean: Burgess: Philby’, p. 83.

(обратно)

786

Philby, p. 172. Borovik, p. 286, считает, что это была среда или четверг, но это слишком поздно.

(обратно)

787

Borovik, p. 287.

(обратно)

788

Newton, p. 333.

(обратно)

789

Интервью с Биллом Фридманом, 1995 г.

(обратно)

790

Алан Прайс-Джонс Бойлу, 2 декабря 1979 г., Add 9429/1G/369. Мероприятие запомнилось тем, что на нем впервые встретились Джон Бетжемен и леди Элизабет Кавендиш. Их любовь продолжалась до его смерти тридцатью годами позже.

(обратно)

791

LSE Archives, Morrison 8/5.

(обратно)

792

Guy Liddell, Diary, 30 May 1951.

(обратно)

793

Ibid.

(обратно)

794

Ibid.

(обратно)

795

Penrose, p. 356.

(обратно)

796

См.: Arthur Christiansen, Headlines All My Life, Harper & Brothers, pp. 263–269.

(обратно)

797

Mather and Seaman, p. 87.

(обратно)

798

Harold Nicolson, Diary, 7 June 1951.

(обратно)

799

Alan Maclean, p. 103.

(обратно)

800

Rees, Chapter of Accidents, pp. 214–215.

(обратно)

801

Georgetown University, Cave Brown Papers, Attached to letter to James Eastland, chairman Internal Security sub-committee, Committee of the Judiciary.

(обратно)

802

Comments on ‘Effect of Disappearance on Anglo-US relations in US press comments’. TNA, FO371/90931.

(обратно)

803

Найджел Уэст, письмо автору, 17 января 2015 г.

(обратно)

804

TNA, PREM 8/1524, 13 June 1951. См. также: TNA, CAB 301/17 – CAB 301/23.

(обратно)

805

TNA, PREM 8/1524.

(обратно)

806

Harold Nicolson, Diary, 11 June 1951. Lord Simon, знавший отца Маклина, думал, что пропавшую пару накачали наркотиками, похитили и убили советские агенты. Bodleian Library, MS Simon 99, folios 141–147, ‘The Mystery of Maclean and Burgess’.

(обратно)

807

TNA, PREM 11/4457.

(обратно)

808

Liddell, 12 June 1951.

(обратно)

809

Хьюит, неопубликованные мемуары.

(обратно)

810

TNA, KV2/1675, интервью с Розамунд Леман, август 1985 г.

(обратно)

811

TNA, KV2/2588/51.

(обратно)

812

TNA, KV2/3215.

(обратно)

813

TNA, KV2/1675, 3 August 1951, KV2/790.

(обратно)

814

Andrew Sinclair, War Like a Wasp: The Lost Decade of the Forties, Hamish Hamilton, 1989, p. 276. Леман познакомился с Бёрджессом в конце 1930-х гг. и впоследствии писал о нем: «Он был в высшей степени интеллигентный, жизнерадостный человек, любящий развлечения и обладавший острым языком. Сам он не был творческим человеком, но проявлял огромный интерес к писателям – моим современникам, особенно Одену и Спендеру…» John Lehmann, The Ample Proposition, Eyre & Spottiswoode, 1966, p. 127.

(обратно)

815

Guy Liddell, Diary, 26 June 1951.

(обратно)

816

Ibid., 12 June 1951.

(обратно)

817

Ibid.

(обратно)

818

Ibid., 18 June 1951.

(обратно)

819

FBI files. Машина пятью годами позже была продана дилеру подержанных машин за 35 долларов. До этого она хранилась на деньги налогоплательщиков. Довоенный форд Бёрджесса был продан в 1948 г. родителям Горонви Риса, когда он получил от русских другую машину. Форд закончил свои дни курятником на ферме в Девоншире. Интервью с Мэри Харди 23 мая 2015 г.

(обратно)

820

Беседа ФБР с Бернардом Миллером, 14 июня 1951 г.

(обратно)

821

TNA, FO115/4524, Tim Marten to Roger Makins, 20 June 1951.

(обратно)

822

Интервью Билла Фридмена, 1995 г.

(обратно)

823

Джим Энглтон также оценил многогранность Филби, но не пришел к тем же выводам.

(обратно)

824

Интервью с Найджелом Клайвом, 20 ноября 1998 г. Похоже, это был его любимый трюк. Мириам Ротшильд рассказывает аналогичную историю.

(обратно)

825

Carter, p. 349, and Purdy, p. 148.

(обратно)

826

Time Magazine, 18 June 1951.

(обратно)

827

Carpenter, p. 369.

(обратно)

828

‘Seventh Eighth Men Uncovered’, London Review of Books, Vol. 3, No. 8, 7 May 1981, p. 8. Григсон, работавший с Бёрджессом в Би-би-си, позже назвал его приверженцем «старомодных слов. Он всегда называл по именам сильных мира сего, с которыми он якобы только накануне разговаривал – или они с ним… А его внешность! Он всегда бросал быстрые взгляды на вас, чтобы понять, обратили ли вы должное внимание на его слова». Geoffrey Grigson, Recollections, Chatto and Windus, 1984, p. 170.

(обратно)

829

Stanley Karnow, Paris in the Fifties, Random House, 1997, p. 52.

(обратно)

830

Irish Times, 11 June 1951.

(обратно)

831

Washington Star, 17 June 1951; Times Herald, 19 July 1951.

(обратно)

832

Washington Post, 14 January 1952; Irish Times, 15 January 1952.

(обратно)

833

Daily Graphic, 30 June 1952.

(обратно)

834

Washington Post, 2 July 1951.

(обратно)

835

Guy Liddell, Diary, 27 June 1951.

(обратно)

836

Ibid., 7 July 1951.

(обратно)

837

Ibid., 10 July 1951.

(обратно)

838

Ibid., 13 July 1951.

(обратно)

839

Ibid., 1 October 1951.

(обратно)

840

Ibid., 7 December 1951.

(обратно)

841

Ibid., 9 August 1951. На самом деле Беддел Смит знал о программе «Венона» от Билла Харви. USCIB – U.S. Communications Intelligence Board – радиоразведка – орган, созданный в 1946 г., который координировал американские ресуры SIGINT, но не обязательно видел все конечные продукты.

(обратно)

842

Ibid., 20 August 1951.

(обратно)

843

Ibid., 14 November 1951.

(обратно)

844

Интервью с Робертом Сесилом, 16 марта 1984 г. Cherry Hughes papers.

(обратно)

845

TNA, CAB 134/1325.

(обратно)

846

Guy Liddell, Diary, 19 December 1951.

(обратно)

847

Ibid., 3 April 1952. Тот факт, что Кернкросса видели наблюдатели выбросившим экземпляр «Коммунист ревю» в мусорный бак в лондонском парке, не облегчил ему доказательство невиновности.

(обратно)

848

Ibid., 6 March 1952.

(обратно)

849

Ibid., 21 April 1952.

(обратно)

850

Ibid., 5 September 1952.

(обратно)

851

Ibid., 7 July 1952.

(обратно)

852

Daily Express, 7 June 1951.

(обратно)

853

The American Weekly, 25 January 1953, pp. 8, 11.

(обратно)

854

Изначально в МИ-5 считали, что Коннолли мог иметь привилегированную информацию, и прослушивали его телефон, но очень быстро выяснили, что он знает столько же, сколько и они.

(обратно)

855

TNA, FO800/432, 21 June 1953.

(обратно)

856

Я благодарен Тони Бёрджессу за это письмо.

(обратно)

857

Duncan Webb, Line-Up For Crime, Muller, 1956, pp. 15, 16.

(обратно)

858

Webb, pp. 59–66 and The People, 19 December 1954. Anthony Gibbs, In My Times, Peter Davies,1969, pp. 188–221, рассказывает аналогичную историю о том, как его коллега Чарльз Фрай, друг Бёрджесса, находясь у издателя Алана Уингейта, получил предложение некоего мистера Фаринетти устроить его встречу с Бёрджессом за 11 тысяч фунтов. Ему следовало отправиться в бар в Равенне, и его владелец устроит его встречу с Бёрджессом в Швейцарии.

(обратно)

859

KV2/3440. Файлы по делу Петрова – KV2/3439-KV2/3488. Представители МИ-5 опасались, что Филби может быть вывезен в это же время, и потому в портах велось наблюдение. Существовала вероятность, что Кислицын тоже может стать перебежчиком. Vladimir Petrov, Empire of Fear, Andre Deutsch, 1956, pp. 271–272.

(обратно)

860

Eden, 24 September 1955, PREM 11/1578 and Sir Arthur De La Mare, Perverse and Foolish, La Haule Books, 1994, p. 104.

(обратно)

861

Nigel West, Molehunt, Weidenfeld & Nicolson, 1987, pp. 185–194.

(обратно)

862

The Times, 24 September 1955.

(обратно)

863

Spectator, 23 September 1955.

(обратно)

864

TNA, CAB 129/79, CP 55 (161).

(обратно)

865

Daily Express, 28 October 1955.

(обратно)

866

The Times, 5 November 1955.

(обратно)

867

TNA, CAB 134/1325, Arrangements for Security Conference of Privy Counsellers.

(обратно)

868

HC Deb, 7 November 1955, Vol. 545, pp. 1483–1611 for the whole debate.

(обратно)

869

House of Lords Debate, 22 December 1955.

(обратно)

870

Комната 101 фигурирует как камера пыток в произведении Джорджа Оруэлла «1984». Нельзя исключить, что русские так пошутили.

(обратно)

871

Richard Hughes, Foreign Devil, Deutsch, 1972, p. 130.

(обратно)

872

Foreign Devil, p. 130. Weilland’s account can be found in Nick Moore (ed.), Frontlines: Snapshots of History, Reuters, 2001, pp. 40–41.

(обратно)

873

Driberg, pp. 121–124.

(обратно)

874

Foreign Devil, p. 130.

(обратно)

875

Интервью с Сидни Вейлендом, 3 февраля 1999 г.

(обратно)

876

Письма Поллока. Гай Бёрджесс Шейле Поллок, 20 мая 1956 г.

(обратно)

877

Sunday Express, 19 February 1956.

(обратно)

878

TNA, PREM 11/1578, Hayter, 14 February 1956.

(обратно)

879

Rees, Mr Nobody, pp. 183–187, for a full account.

(обратно)

880

Ibid., p. 187.

(обратно)

881

British Library, Harrod Papers, Add 71192 f.3, Рой Харрод Горонви Рису, без даты, 1962 г., о «Череде неудач», основанной на статьях.

(обратно)

882

Ruling Passions, p. 233.

(обратно)

883

Bodleian Library, Conservative Party Archives, Joseph Ball papers, MS England c. 6656, Crocker to People, 27 March 1956.

(обратно)

884

Driberg, pp. 4–5 and Wheen, p. 310.

(обратно)

885

Francis Wheen, Tom Driberg: His Life and Indiscretions, Chatto and Windus, 1990, p. 309.

(обратно)

886

Chapman Pincher, Treachery, Random House, 2009, pp. 411–412.

(обратно)

887

TNA, FO371/122850, 20 March 1956.

(обратно)

888

Daily Express, 25 July 1956. В «Экспресс» так хотели получить любые вещи, связанные с этой историей, что даже взяли у Эвелин окурки от сигарет, которые она выкурила на обратном пути.

(обратно)

889

Driberg, Guy Burgess, pp. 7–8.

(обратно)

890

Driberg, Ruling Passions, Cape, 1977, p. 232.

(обратно)

891

Ibid., p. 230.

(обратно)

892

Miller, All Them Cornfields, p. 54.

(обратно)

893

Интервью Модина, октябрь 1994 г.

(обратно)

894

Mitrokhin Archive, pp. 523–524.

(обратно)

895

Driberg papers, Eve to Driberg, 3 October 1956.

(обратно)

896

Driberg, Ruling Passions, p. 236.

(обратно)

897

Ibid.

(обратно)

898

Ibid., p. 238.

(обратно)

899

Статьи печатались 22 октября – 1 ноября 1956 г. Одним из следствий стало то, что «Дейли телеграф» не печатала обозрений книг Вейденфельда в течение целого года – Майкл Берри был слишком сильно оскорблен предположением, что он предложил Бёрджессу работу. George Weidenfeld, Remembering My Good Friends, HarperCollins, 1994, p. 406.

(обратно)

900

Pincher, Treachery, p. 415.

(обратно)

901

Bodleian Library, MS England, c. 6656, folios 124 and 134–135. Ссылка на «блестящего оксфордского историка, друга Бёрджесса» – вероятнее всего, имелся в виду Исайя Берлин, тоже была убрана.

(обратно)

902

Daily Mail, November 1956.

(обратно)

903

Tribune, 30 November 1956.

(обратно)

904

New Statesman, 1 December 1956.

(обратно)

905

Time & Tide, 15 December 1956.

(обратно)

906

Spectator, 30 November 1956. Ноэль Ковард, прочитав книгу, записал в своем дневнике: «Бёрджесс представляется определенно более интеллигентным, чем я думал, но также и глупым. …Он, вероятнее всего, утомительный, заблуждающийся, самовлюбленный человек с нарушенным эмоциональным равновесием и не слишком честный». Graham Payn and Sheridan Morley (eds.), The Noel Coward Diaries, Weidenfeld & Nicolson, 1982, p. 350.

(обратно)

907

Driberg, Guy Burgess, p. 96.

(обратно)

908

Ibid., pp. 98, 99.

(обратно)

909

Ibid., p. 99.

(обратно)

910

Ibid., p. 100.

(обратно)

911

Ibid., p. 101.

(обратно)

912

Ibid., p. 104.

(обратно)

913

Ibid., p. 105.

(обратно)

914

Cecil, p. 144.

(обратно)

915

Defence of the Realm, p. 426; Jonathan Miles, The Nine Lives of Otto Katz, Bantam, 2010, p. 281, утверждает, что они остались в Праге из-за процесса Отто Каца.

(обратно)

916

Guy Liddell, Diary, 12 June 1951.

(обратно)

917

Интервью Найджела Бёрджесса, Penrose, p. 351. Найджел дает аналогичную версию, Robert Cecil, p. 164.

(обратно)

918

Интервью с Юрием Модиным, октябрь 2003 г.

(обратно)

919

Miller, All them Cornfields, p. 53. Одним из офицеров КГБ, ответственным за их устройство, был Валентин Михайлов, ранее бывший куратором Маклина в Вашингтоне, а потом резидентом в Австралии под фамилией Садовников.

(обратно)

920

Интервью с Сергеем Хумарьяном, октябрь 2003 г. Мелинда Маклин в беседе с агентом ФБР в 1981 г. сказала, что они жили в квартире, расположенной напротив квартиры Бёрджесса. Она сказала, что Бёрджесс и Маклин не ужились и Бёрджесс вскоре вернулся в москву. FBI report, Melinda Maclean, FBI files, 21 September 1981.

(обратно)

921

Интервью с Хумарьяном, октябрь 2003 г.

(обратно)

922

Лин, знавший Бёрджесса в Министерстве информации, в The Napoleonists, p. 348, предполагает, что Бёрджесс присоединяется к восхищению героя Наполеоном и обожанию отца. Последняя реплика в «Войне и мире» звучит так: «Отец, отец! Да, я сделаю то, чем даже он был бы доволен».

(обратно)

923

TNA, KV2/3440; Miller, All Them Cornfields, p. 54; Модин в интервью в октябре 2003 г. сказал, что в 1956 г. они еще были там; Povolzhskaya State Social-Humanitarian Academy in Samara: http://cambridge5.pgsga.ru/guy.

(обратно)

924

John Goldsmith (ed.), Stephen Spender Journals: 1939–1983, Faber, 1985, p. 212.

(обратно)

925

Modin, pp. 243–244.

(обратно)

926

Ibid., p. 245.

(обратно)

927

Miller, All Them Cornfields, p. 54.

(обратно)

928

Driberg Papers, Гай Бёрджесс Тому Дрибергу, письмо без даты, 1956 г.

(обратно)

929

В этот период он также прочитал следующие книги: «Жизнь Шарлотты Бронте» миссис Гаскелл, «Алиса в Зазеркалье» Льюиса Кэрролла, «Поворот винта» и «Письма Асперна» Генри Джеймса, «Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» и многие другие.

(обратно)

930

Piadyshev, In the Service of a Foreign Power, p. 181.

(обратно)

931

Ibid.

(обратно)

932

Driberg, Guy Burgess, p. 104.

(обратно)

933

Ibid., p. 117.

(обратно)

934

Modin, p. 255.

(обратно)

935

Miller, All Them Cornfields, p. 56.

(обратно)

936

Интервью с Сергеем Кондрашевым, 24 ноября 2003 г.

(обратно)

937

Филби и Кернкроссу были также присуждены награды за выдающиеся заслуги перед СССР.

(обратно)

938

British Library, Harrod Papers, Roy Harrod to Goronwy Rees, 1 March 1972.

(обратно)

939

Гай Бёрджесс Питеру Поллоку, без даты. Pollock Letters. Он также прилагает список записей, которые хотел бы выслать: оперы Моцарта «Свадьба Фигаро», «Дон Жуан», «Волшебная флейта», «Так поступают все» (на английском языке, если есть приемлемая версия), а также его симфонии «Юпитер и Хаффнер», симфонии Берховена – Пятая, Шестая, Седьмая, Девятая (Тосканини), Концерт № 5 (Император), оперу «Фиделио» + сонаты для фортепиано. А также Фугу до минор Баха, «Страсти по Матфею», незаконченную симфонию Шуберта, Фантастическую симфонию Берлиоза, «Микадо», «Терпение», «Суд присяжных», «Прекрасную Елену» Оффенбаха, «Песни Хуго» Вольфа. Леонард Кассини – заезжий пианист.

(обратно)

940

27 августа 1957 г. ФБР допросило Гудмена. Ср.: Memphis Press Scimitar, 17 August 1957, and Londoner’s Diary, Evening Standard, 27 July 1957.

(обратно)

941

Modin, p. 253.

(обратно)

942

Интервью с Модиным, 14 октября 2003 г.

(обратно)

943

Голицын, неопубликованные мемуары, с. 535.

(обратно)

944

Tenent Bagley, Spymaster: Startling Cold War Revelations of a Soviet KGB Chief, Skyhorse, 2013, pp. 181–182.

(обратно)

945

Bagley, pp. 181–182.

(обратно)

946

Интервью с Джоном Моррисоном, октябрь 1994 г.

(обратно)

947

BBC History magazine, September 2005, TNA, T 231/1145. В декабре 1959 г. Эвелин Бассет создала через Королевскую трастовую компанию Канады трастовый фонд, дававший ее старшему сыну 300 фунтов в год – процент с дохода. TNA, IR 40/12306.

(обратно)

948

См.: TNA, T326/1132, TNA, T326/1133.

(обратно)

949

Lilly Library, Indiana, Robin Maugham’s papers, Гай Бёрджесс Гарольду Николсону, без даты, но, судя по ссылкам в других источниках, – февраль 1959 г.

(обратно)

950

Perry, Fifth Man, p. 236.

(обратно)

951

Modin, p. 255.

(обратно)

952

Интервью с Тренсом Ланкастером, 21 января 1999 г.

(обратно)

953

Там же.

(обратно)

954

Хотя постановка «Гамлета» Питером Бруком с Полом Скофилдом имела место двумя годами раньше.

(обратно)

955

Michael Redgrave, In My Mind’s Eye, Coronet, 1984, pp. 234–235.

(обратно)

956

Redgrave, MI5 debrief, TNA, KV2/3822.

(обратно)

957

Coral Browne, Daily Mail, 3 December 1983. Она приводит несколько другую версию в Sun, 20 October 1983, and Glasgow Herald, 28 November 1983. У Бучанана и Браун был короткий роман.

(обратно)

958

Гай Бёрджесс Корал Браун, без даты. Цит. в: Rose Collis, Coral Browne: This Effing Lady, Oberon Books, 2007, p. 123.

(обратно)

959

Гай Бёрджесс Корал Браун, 16 апреля 1959 г. Цит. в: Collis, p. 124.

(обратно)

960

Rachel Kempson, A Family and its Fortunes, Duckworth, 1986, p. 184.

(обратно)

961

Birmingham Post, 7 January 1959; Гай Бёрджесс Корал Браун, без даты. Цит. в: Collis, p. 121.

(обратно)

962

Redgrave, pp. 234–235; ср. рассказы Редгрейва МИ-5 по возвращении, TNA, KV2/3822 и его статью в Observer, 11 January 1959. Бёрджесс писал Гарольду Николсону после визита: «Я уверен, он лучший Гамлет, какого мне когда-нибудь доводилось видеть, – лучше, чем Гилгуд, лучше, чем Оливье, и намного лучше, чем Скофилд».

(обратно)

963

Stephen Spender Journals, p. 211.

(обратно)

964

TNA, PREM 11/4457. Хью Тревор-Ропер предположил: «Будучи в Москве, Бёрджесс мог разоблачить Бланта тоже. Он хотел вернуться в Англию и выторговать себе иммунитет от судебного преследования. Но такую гарантию он мог получить только при условии, что расскажет все, что знает, а это было бы роковым для Бланта. Полагаю, именно страх перед разоблачением заставил Бланта дать признательные показания, которые, по сути, не были необходимыми. Бёрджесс умер в Москве, так ничего и не сказав». Spectator, 24 November 1979, p. 11. Это не имеет смысла, поскольку Блант признался в апреле 1964 г. то есть после смерти Бёрджесса.

(обратно)

965

Evening Standard, 23 February 1959.

(обратно)

966

TNA, CAB 21/3878.

(обратно)

967

TNA, CAB 129/96.

(обратно)

968

TNA, PREM 11/4461.

(обратно)

969

Princeton, Harold Nicolson papers, Гай Бёрджесс Гарольду Николсону, без даты.

(обратно)

970

Ibid.

(обратно)

971

Bodleian, MS England, c. 6920, p. 259.

(обратно)

972

Гай Бёрджесс Корал Браун, 16 апреля 1959 г.; Collis, p. 123.

(обратно)

973

Интервью с Робертом Элфиком, 19 января 1999 г., 17 декабря 1985 г.

(обратно)

974

Erik Durschmied, Shooting Wars, Pharos, 1990, p. 225.

(обратно)

975

Shooting Wars, p. 227.

(обратно)

976

Интервью с полковником Перри, Fifth Man, p. 269.

(обратно)

977

Driberg Papers, B10, Джек Хьюит Дрибергу, 5 августа 1959 г.

(обратно)

978

Stephen Spender Journals, p. 210.

(обратно)

979

Ibid., p. 213.

(обратно)

980

Ibid., p. 214.

(обратно)

981

Ibid., p. 215.

(обратно)

982

Ibid., p. 211.

(обратно)

983

Robert Cecil Грэм Грин Роберту Сесилу, 14 февраля 1989 г.

(обратно)

984

Princeton, Harold Nicolson Papers, Гай Бёрджесс Гарольду Николсону, 15 апреля 1960 г.

(обратно)

985

Джоан Литтлвуд, недатированное письмо автору, 1998 г.

(обратно)

986

Jan Morris, Pleasures of a Tangled Life, Random House, 1989, pp. 133–134. Моррис начал операцию по смене пола в 1964 г.

(обратно)

987

James Morris, ‘Caviare with Burgess’, Guardian, 2 September 1963.

(обратно)

988

Ibid. Моррис дает несколько измененную версию эпизода в Большом театре в Pleasures, pp. 133–134.

(обратно)

989

Во время путешествия в Аскону Хилл нарисовал портреты Бёрджесса и Поллока, который Поллок порвал в «припадке женской ярости». Public Record Office, Northern Ireland, D4400/C/2/52, Гай Бёрджесс Дереку Хиллу, без даты.

(обратно)

990

Jose Manser, Mary Fedden and Julian Trevelyan, Unicorn Press, 2012, pp. 100–104.

(обратно)

991

Julie Kavanagh, Secret Muses: Life of Frederick Ashton, Faber, 1996, p. 457.

(обратно)

992

Интервью с Брайаном, 15 марта 2012 г.

(обратно)

993

Интервью с Модиным, 2003 г.

(обратно)

994

Driberg Papers, B10, письмо без даты, почтовый штемпель Лондон, 4 января 1961 г.

(обратно)

995

Интервью с Мей Харпер, 22 декабря 1998 г.

(обратно)

996

Стивен Харпер автору, 15 декабря 1998 г., ср.: Harper, ‘The Burgess I Knew in Moscow’, unpublished memoir, p. 9.

(обратно)

997

Sebastian Faulks, Three Fatal Englishmen, Hutchinson, 1996, pp. 254–255.

(обратно)

998

Ian McDougall, Foreign Correspondent, Muller, 1980, pp. 110–111, а также интервью с Макдугаллом, 23 апреля 1999 г. Спор шел из-за католицизма Макдугалла. Бёрджесс никак «не мог понять, как взрослый человек, позволяет римскому папе решать, что ему читать». Nora Beloff, Transit of Britain: A Report on Britain’s Changing Role in the Post-War World, Collins, 1973, p. 109.

(обратно)

999

Согласно архиву Митрохина, русские безуспешно пытались шантажировать Кранкшоу, сделав фотографии его сексуальных утех. Mitrokhin, p. 530; Beloff, pp. 133, 108.

(обратно)

1000

Интервью с Норманом Домби, 17 октября 2003 г.

(обратно)

1001

Harold Nicolson, Age of Reason, Constable, 1960, p. 312. См. также недатированное письмо Гарольду Николсону из Москвы.

(обратно)

1002

Недатированное письмо, Гай Бёрджесс Гарольду Николсону.

(обратно)

1003

Daily Telegraph, The Times, 11 October 1961.

(обратно)

1004

Гарольд Николсон Бёрджессу, 17 мая 1960 г., описывает один такой визит: «Я оставался там час, и мы разговаривали о тебе, о прошлом и будущем. Это была приятная беседа, и, надеюсь, ей она понравилась так же, как и мне».

(обратно)

1005

King’s College, Cambridge, RNL/1/1/1/7, Rosamond Lehmann’s Commonplace notebook, 1 January 1958.

(обратно)

1006

Ibid.

(обратно)

1007

Питер Кин автору, 17 сентября 1998 г.

(обратно)

1008

Ibid.

(обратно)

1009

Ibid. Фотографии появились в «Дейли экспресс». Портрет Бёрджесса был отправлен матери 3 сентября 1963 г.

(обратно)

1010

TNA, PREM 11/4461.

(обратно)

1011

Бёрджесс утверждал, что голландская секретная служба запустила слух, чтобы отвлечь внимание от советского ученого, вернувшегося в Россию из Голландии. TNA, T326/1133.

(обратно)

1012

Miller, All Them Cornfields, p. 49.

(обратно)

1013

Daily Express, 21 April 1962.

(обратно)

1014

Harper, ‘The Burgess I Knew in Moscow’, глава в неопубликованных мемуарах.

(обратно)

1015

‘The Burgess I Knew in Moscow’, p. 5. Харпер дает немного измененную версию событий, Daily Telegraph, 23 April 1962.

(обратно)

1016

Daily Mail, 19 April 1962.

(обратно)

1017

Моссман, неопубликованные мемуары, с. 108–109.

(обратно)

1018

Моссман, интервью 3 февраля 1999 г., неопубликованные мемуары, с. 110.

(обратно)

1019

Mark Frankland, Child of My Time, Chatto &Windus, 1999, pp. 63–64.

(обратно)

1020

Ibid., p. 64.

(обратно)

1021

Harold Nicolson papers, Princeton, недатированное письмо Гарольду Николсону.

(обратно)

1022

Там же, Бёрджесс Николсону, 23 мая 1962 г.

(обратно)

1023

Я благодарен Тони Бёрджессу за то, что он показал мне письмо. Бёрджесс утверждал, что подарил великолепный императорский русский фарфор музею Эрмитажа в благодарность за то, что ему позволили жить в СССР. Miller, All Them Cornfields, p. 56.

(обратно)

1024

Письмо Уильяма Сеймура автору, 16 августа 2000 г.; интервью с Уильямом Сеймуром, 25 августа 2000 г.

(обратно)

1025

Интервью с Фрэнсисом Гаскеллом, 3 июня 1999 г.

(обратно)

1026

Интервью Х. Хонора, цит. в: Carter, p. 441. Гаскелл подтвердил это в своем интервью автору.

(обратно)

1027

Jim Riordan, Comrade Jim, Fourth Estate, 2008, p. 157.

(обратно)

1028

Ibid., p. 166.

(обратно)

1029

Полный рассказ см.: Riordan, pp. 155–160.

(обратно)

1030

Erik de Mauny, Russian Prospect: Notes of a Moscow Correspondent, Macmillan, 1969, p. 196. См. также рассказ Мони в Independent, 17 July 1994.

(обратно)

1031

Miller, All Them Cornfields, p. 57.

(обратно)

1032

Письмо Джона Голдинга автору, 1 августа 1998 г.

(обратно)

1033

Modin, p. 256, Perry, Fifth Man, p. 269.

(обратно)

1034

Eleanor Philby, Kim Philby: The Spy I Loved, Hamish Hamilton, 1968, p. 74; Seale, p. 270; Kondrashev interview, 24 November 2003.

(обратно)

1035

Jeremy Wolfenden, Daily Telegraph, 5 September 1963.

(обратно)

1036

Seale, p. 273; Nigel Burgess interview, 21 January 1986; John Miller interview, 4 February 1999. Другие рассказы о похоронах см.: Irish Times, 5 September 1963, а также весьма неточный в Riordan, pp. 168–170, Hughes, Foreign Devil, p. 145.

(обратно)

1037

Интервью Найджела Бёрджесса, 21 января 1986 г. См. также: Miller, All Them Cornfields, pp. 56–57.

(обратно)

1038

Probate records and Express, 27 November 1963.

(обратно)

1039

TNA, T326/1132.

(обратно)

1040

Eleanor Philby, p. 76.

(обратно)

1041

Эвелин пережила своего старшего сына всего на несколько месяцев и умерла 7 января 1964 г. Она была похоронена со всеми его письмами ей рядом с ним в Уэст-Меоне. Она оставила 143 998 фунтов по завещанию, в основном Найджелу, с выделением доли Эстер Уитфилд, и 300 фунтов Энтони Бланту «в благодарность за его доброту».

(обратно)

1042

Alan Bennett, Single Spies and Talking Heads, Samuel French, 1991, in troduction.

(обратно)

1043

NA, RG218, ‘National Security Implications Resulting from the Defection of British Diplomats, Donald Duart Maclean and Guy De Moncy Burgess’.

(обратно)

1044

NA, RGA 46, Box 13, Memo 15 January 1957, ‘Records of the United States Senate, Committee on the Judiciary’, Subcommittee on Internal Security, Names files (first series) Burgess-Maclean.

(обратно)

1045

West, The Crown Jewels, p. 171.

(обратно)

1046

A Chapter of Accidents, original typescript, p. 82.

(обратно)

1047

Ibid., pp. 49, 52.

(обратно)

1048

Modin, p. 254, interview, November 2003.

(обратно)

1049

Kondrashev interview, 24 November 2003.

(обратно)

1050

Ibid.

(обратно)

1051

Penrose, p. 216.

(обратно)

1052

Цит. в: Inigo Thomas, London Review of Books, 11 March 2015.

(обратно)

1053

Philby, Silent War, foreword.

(обратно)

1054

Rees, Chapter of Accidents, p. 121.

(обратно)

1055

Weidenfeld, pp. 157–158.

(обратно)

1056

Ibid. Майкл Стрейт сказал примерно то же самое Ноэлю Аннану, объясняя предательство, напомнив ему об ответе историка, которого попросили оценить Французскую революцию, и тот ответил: «Еще слишком рано говорить». King’s College, Cambridge archives, NGA 5/1/950, Straight to Annan, 24 April 1989.

(обратно)

1057

Connolly, pp. 15–16.

(обратно)

1058

Мириам Ротшильд, письмо автору, 6 января 1999 г.

(обратно)

1059

Интервью Маргарет Энсти.

(обратно)

1060

Письмо Брайана Сьюэлла автору, 25 октября 1998 г. Он дает немного другой рассказ, датируя встречу маем 1951 г. «Через день или два он подстерег меня и пригласил на ужин, после которого я был вынужден приобрести весьма травмирующий опыт визита в его «клуб», находившийся не на Пэлл-Мэлл, а в каком-то подвальном притоне, где мне пришлось танцевать с ним. А это значит – грязная одежда, зловонное дыхание и ужасный дискомфорт от одной только мысли о том, чем я занимаюсь. И я сбежал». Brian Sewell, Outsider: Always, Almost Never Quite, Quartet, 2011, p. 69.

(обратно)

1061

Джон Уотерлоу, письмо автору, 20 декабря 1998 г.

(обратно)

1062

Mather, pp. 35–36.

(обратно)

1063

Cecil, pp. 131–132.

(обратно)

1064

Daily Herald, 7 November 1955.

(обратно)

1065

Boyle, p. 118.

(обратно)

1066

Rees, Chapter of Accidents, pp. 140–141.

(обратно)

1067

Penrose, pp. 195–196.

(обратно)

1068

Интервью Стивена Рансимена, 2 августа 1998 г.

(обратно)

1069

Goronwy Rees, A Bundle of Sensations, Chatto, 1960; Goronwy Rees, A Chapter of Accidents, Chatto, 1972; Kim Philby, My Silent War, MacGibbon & Kee, 1968; Michael Straight, After Long Silence, Collins, 1983, and John Cairncross, The Enigma Spy, Century, 1997; Barrie Penrose, Conspiracy of Silence, Collins, 1986; Miranda Carter, Anthony Blunt: His Lives, Macmillan, 2001; Genrikh Borovik, The Philby Files, Little Brown, 1994; Phillip Knightley, Philby, Andre Deutsch, 1988; Ben McIntyre, A Spy Among Friends, Bloomsbury, 2014; Robert Cecil, A Divided Life, Bodley Head 1988; Michael Holzman, Donald and Melinda Maclean, Chelmsford Press, 2014; Michael Holzman, Guy Burgess, Chelmsford Press, 2012; Andrew Boyle, The Climate of Treason, Hutchinson, 1979; John Costello, Mask of Treachery, Collins, 1988, and Verne Newton, The Butcher’s Embrace, Little Brown, 1991; Peter Wright, Spycatcher, Viking, 1987; John Costello and Oleg Tsarev, Deadly Illusions, Century, 1993; Nigel West and Oleg Tsarev, The Crown Jewels, Collins, 1998; Yuri Modin, My Five Cambridge Friends, Headline, 1994.

(обратно)

1070

Rodney Garland, The Troubled Midnight, W.H. Allen, 1954, pp. 37, 192.

(обратно)

1071

Godfrey Smith, The Flaw in the Crystal, Gollancz, 1954; Richard Llewellyn, Mr Hamish Gleave, Michael Joseph, 1956; Nicholas Monsarrat, Smith and Jones, Morrow, 1963; Michael Dobbs, Winston’s War, Collins, 2002.

(обратно)

1072

John Banville, The Untouchable, Picador, 1997; Rufus Gunn, A Friendship of Convenience, Gay Men’s Press, 1997.

(обратно)

1073

Nancy Mitford, Don’t Tell Alfred, Hamish Hamilton, 1960, p. 192; Terrance Dicks, Endgame, BBC Books, 2000.

(обратно)

1074

Influence, pp. 28, 113. Эстер Уитфилд в 1951 г. было сорок лет. Бёрджесс сказал Роберту Рашмору, журналисту «Голоса Америки», в сентябре 1950 г., что подумывал жениться на Эстер. FBI Eric Kessler file p. 7. ФБР также была установлена некая подруга Бёрджесса в районе Вашингтона. Филиппс – Филби.

(обратно)

1075

Роль Бёрджесса сначала была предложена Роберту Стивенсу, который не смог за нее взяться. В список возможных исполнителей вошли Майкл Кейн, Том Бейкер, Эдвард Фокс и Дирк Богард. В конечном итоге был выбран Алан Бейтс.

(обратно)

Оглавление

Предисловие

Пролог

Глава 1. Начала

Глава 2. Школьные годы

Глава 3. Снова Итон

Глава 4. Студент Кембриджа

Глава 5. Выпускник Кембриджа

Глава 6. Третий

Глава 7. Лондон

Глава 8. Би-би-си

Глава 9. Русский вербовщик

Глава 10. Джек и Питер

Глава 11. Британский агент

Глава 12. Встреча с Черчиллем

Глава 13. Отдел D

Глава 14. Не подлежащая разглашению работа

Глава 15. Бентинк-стрит

Глава 16. Снова в Би-би-си

Глава 17. Куратор МИ-5

Глава 18. Пропагандист

Глава 19. Новостной департамент

Глава 20. Отношения

Глава 21. Снова в центре силы

Глава 22. Русский контроль

Глава 23. Успокоенность

Глава 24. Информационный исследовательский департамент

Глава 25. Дальневосточный департамент

Глава 26. Дисциплинарная акция

Глава 27. Вашингтон

Глава 28. Позор

Глава 29. Домой

Глава 30. Назад в Британию

Глава 31. Последняя неделя

Глава 32. Птичка улетела

Глава 33. Тайное становится явным

Глава 34. Последствия

Глава 35. Петров

Глава 36. Появление пропавших дипломатов

Глава 37. Первые шаги

Глава 38. «Я очень рад, что приехал»

Глава 39. Англичанин за границей

Глава 40. Гости

Глава 41. «Я, конечно, коммунист, но я британский коммунист, и я ненавижу Россию!»

Глава 42. Заключение

Приложение. Гай Бёрджесс в литературе

Избранная библиография

Благодарности

Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg