|
|
Глава 1. Она же не последняя.
Да! Следует! Куда тут денешься?! Жизнь ведь идёт своим чередом!
И успел!
В этом году Платон завершил пока последнюю часть своего романа-эпопеи под названием «Новый век начался с понедельника», и приступил к обдумыванию предпоследней части романа под названием «Новый мир открыл глаза, но потупив ясны очи».
Он также начал подготовку к написанию трёх исторических частей, со 2-ой по 4-ую, соответственно под пока рабочими называниями «Платон», «Птолемей» и «Прокуратор».
Год выдался как всегда насыщенным на события и эмоции. Но начался он, по обыкновению, лыжами.
Зима в этот сезон выдалась тёплой и малоснежной.
Но фанат лыж Платон умудрился на них ходить без пропусков практически каждый выходной день.
Исключение составили лишь некоторые январские каникулярные дни олигархов, когда приходилось идти, а скорее ползти, по жёсткому ледяному насту.
А начал Платон свой очередной лыжный сезон ещё в декабре. Даже 31 числа он пораньше утром сходил на лыжную прогулку, а скорее всего гонку.
В начале года, в очередной раз, пытаясь пробежаться фактически по льду, горе лыжник чуть не упал. На неровной ледяной поверхности его лыжи повели себя произвольно, наехав одна на другую. Лишь опыт и мастерство спасли Платона от ощутимого падения на ледяную твердь.
Он шёл дальше осторожней и думал о случившемся. И вдруг! Ему будто бы послышался голос его родителей: «Поаккуратней будь, сынок!».
В этот момент его короткие, мягкие и седые волосы наверно чуть привстали под белой чемпионской лыжной шапочкой с красной надписью «Лыжня России – 2001», в своё время выигранной Иннокентием на районных школьных соревнованиях.
И сами собой полились стихотворные строчки:
Пошёл на лыжах я гулять.Сказать точнее – бегать.И зазевался я опять.Ну, что со мной поделать?На ровном месте, на снегу,На скользком лыж накате,Упал, и лёжа на бокуВдруг вспомнил о наказе:«Нельзя теперь и падать Вам!К чему тогда лечение?».Конечно, это знал и сам.Но сильно увлечение.Пошёл на лыжах ведь гулять.Шёл по опушке лесаМаршрут любимый повторять —На лыжах я повеса.Я на лыжне был одинок.Испуг поднял мой волос:«Поаккуратней будь, сынок!»Родной услышал голос.Родители мне в унисонСовет совместный дали.Заботливый, полезный он,Чтоб кости не страдали.Я их заботу уловилО сыне – человеке!И память сердца окропилСлезинкою на веке.Ведь слева, лишь рукой подать,Могилы моих предков.Привет бы мог им передать,Но здесь бываю редко.В лесу зимою – тишина.Деревья все без кроны.На ветках – снега толщина,Подобие короны.Скрывает словно память их,Как шапкой-невидимкой.Но память сердца о родныхВесной не тает льдинкой.И в тот же миг, и в тот же час,Как я про то подумал,Вдруг слёзы брызнули из глаз.Сие я не придумал.И Вы всегда, и Вы везде,Куда б Вас не носила,Храните память о семье,О той, что Вас растила!В феврале Платону удалось один раз вывести на лыжню и свою жену.
День выдался на редкость удачным, солнечным с лёгким морозцем. Не смотря на большой перерыв в практике, Ксения впервые за многие годы получила удовольствие от лыжного катания. Супруги сделали ряд фотографий. Особенно их удивила, мастерски вылепленная из снега, скульптура русалки по подобию известной датской из сказки Андерсена.
Однако через несколько выходных Платон, как и предполагал, обнаружил её уже разрушенной русскими вандалами.
В этот раз Новый год Платон уже встретил наедине с женой.
А Кеша встречал его в компании с Кирой и друзьями.
Иннокентий досрочно сдал студенческую сессию и теперь наслаждался осознанной необходимостью.
На Рождество супруги Кочет традиционно съездили к друзьям в Никольское. Встреча прошла обыденно, по привычному сценарию, но, как всегда, в тёплой, дружеской обстановке. И эту теплоту особенно усилил подарок Ксении.
Она вручила семье подруги каминные часы, чем вызвала неподдельный восторг хозяев. Именно такой подарок особенно гармонировал с недавно Юрием Алексеевичем мастерски выложенным изразцом.
Опять помимо выпивки, закуски и застольных бесед, слушали музыку и немного танцевали. И конечно не обошлось без телевизора. Но после очередной надоевшей рекламы и риторически-шутливого вопроса Платона к хозяевам чёрного кота:
– «А Ваша киска, купила бы «Виски»?!», – телемучителя с удовольствием выключили.
По мере усиления градуса общения менялись и обсуждаемые темы.
Как-то разговор перешёл на Ю. М. Лужкова, и Платон похвалился, что в своё время направил ему поздравление с семидесятилетием, в том числе стихотворное, вскоре получив тёплый ответ от помощника мэра.
Ксения тут же попыталась умалить достижения мужа, но была неожиданно для себя им не только вскоре перебита, но даже и несколько посрамлена.
Выслушав доводы жены по поводу качества своих стихов, слегка раздражённый поэт сообщил супругам-хозяевам:
– «Так после этого, осенью, Ксюха мне рассказывала, что в выходной, пока я был на даче, звонила какая-то женщина из фирмы «Интеко» и спросила Платона Петровича, объяснив, что ей меня рекомендовали, как хорошего специалиста, не помню, в чём-то. А моя мудрая жена возьми, да и откажись!?: «А он давно этим не занимается, и вряд ли будет Вам полезен!». И больше эта женщина не звонила!?».
– «Так это же фирма Батуриной!?» – удивился Юрий, на что все молча, вопросительно взглянули на вытаращенные от крайнего удивления глаза, отвисшую от досады нижнюю губу и открывшийся от страха рот Ксении Александровны.
Получилось так, что Ксения вовремя этого не поняла и не прочувствовала.
– «А может быть это и к лучшему? Зато я не стал холопом у олигархов из «Интеко»!» – тут же пришёл Платон на выручку жене, было растерявшейся и расстроившейся, на время даже потерявшей своё лицо.
Зато своё лицо прекрасно сохраняли строители. На работе у Платона всё ещё продолжался затянувшийся ремонт.
Он продолжал сидеть на месте Гудина, невольно вынуждая того чаще отсутствовать, в том числе вместе с Алексеем. Поэтому теперь уже и самому Платону пришлось некоторое время сидеть с глазу на глаз в одной комнате с Надеждой Сергеевной, и он наяву ощутил стоны Гудина, давно уставшего от постоянного тарахтения начальницы.
Надежда, если только она не рассказывала о достижениях своей семьи, часто разговаривала сама с собой, утомляя коллег, со временем привыкших просто её не слушать. Зато Платону теперь невольно слышались некоторые, особенно громкие, разговоры рабочих, иногда сдобренные матом, иногда народным юмором:
– «Девки, я Вас просила мне ножик бросить!».
– «А мы бросили пять минут назад!».
– «А-а!.. А что это Валька на полу лежит?!».
Рабочие работали профессионально, качественно и не спеша, что объяснялось повременной оплатой их труда.
Обедали они долго, завершая дневной перерыв игрой в домино и карты. А в конце работы они выходили радостные, кто в чём: кто в шубах, кто в дублёнках. Сразу видно: идёт рабочий класс!
На следующий день состоялась сдача части сделанной работы заказчику, вернее эксплуататору.
В офис вошли двое: помятый в элегантном костюме и пузатенький в чистой робе. Первый – видимо пьющий начальник; второй, судя по размеру живота – бригадир.
Первый начал осматривать отремонтированное помещение, а второй что-то лепетать ему на смеси русского и украинского.
– «Ну, ты, Окраина, хватит мне тут воду в ступе толочь! Я и сам всё вижу!» – грубо оборвал недовольный первый оправдывавшегося второго.
А Надежда, напротив, восторгалась сделанным в её офисе ремонтом:
– «После ремонта места стало так много! Почти по одному квадратному метру на рыло!» — поделилась она радостью с Ноной.
А та, удивившись её выводу, посадила пустобрёшку в её же квадрат:
– «Так ты вырой себе один квадратный метр, и посмотри, много это, или мало!».
Первые в году дни рождения Надежды и Платона прошли обыкновенно.
Непосредственно на день рождения Платона к нему домой в гости заезжали Анастасия с Антоном – приёмным сыном их двоюродного брата Сергея Комарова из Выксы.
Ещё на Новый год Настасья Петровна пыталась навязать Антона Иннокентию, или вообще семье брата, а самой отдохнуть от поднадоевшего родственника-квартиранта.
Ей естественно было отказано со ссылкой на то, что этого Антона семья Платона видела всего один раз на похоронах Алевтины Сергеевны, и он до сих пор не поддерживал никаких отношений ни с одним из членов семьи Платона, хотя и имел в то время много общего с Даниилом.
И вот теперь Настя решила исправить свою предновогоднюю ошибку и подложить соломки на будущее. Пользуясь удобным и, главное, безотказным поводом, она буквально навязалась в гости к Платону.
На пару с тётей подарив двоюродному дяде большой альбом для фотографий, Антон решил ещё и всех удивить своими кулинарными способностями. Но сделанный им салат Оливье с ананасами у давно избалованных деликатесами москвичей не потянул даже на тройку.
Дабы не мучить всех пустыми, дежурными разговорами, хозяин дома сразу повёл беседу об Антоне, его делах и проблемах, глубоко вникая в них и давая неформальные, дельные советы.
Поначалу удивившийся такому вниманию, Антон с удовольствием принял самое активное участие в обсуждении своих давно наболевших вопросов, связанных с работой, жильём, пропиской и женитьбой.
По всему было видно, что из парня уже вырос современный рвач-хапуга, для которого меркантильные вопросы – главные. Он цинично обсуждал вопросы взаимоотношений разводящихся родителей, а также свои альфонсовские отношения с выгодными женщинами.
Глядя в его беспристрастно-тёмно-карие глаза, Платон даже подумал, что тот знает истину о своём происхождении.
Это косвенно подтвердилось его недовольной гримасой на предложение гостеприимного хозяина вести далее тому самому свою ветвь родословной Комаровых.
И это теперь выглядело лицемерно. Ведь ещё за столом Антон сам провозгласил тост за то, чтобы теперь чаще встречаться. На что виновник торжества сразу же скептически подумал: вряд ли!
После беседы снова подсели к столу за сладкое. Пошли шутки да анекдоты. Платон, как старший, задал тон, но, якобы нечаянно, скатился на фривольности, как всегда «проверяя нового гостя на вшивость». Антон неожиданно подхватил тему, но, не выдержав теста, попался в ловушку.
Постепенно затянувшееся праздничное застолье пришло к своему неумолимому завершению. Настя заторопилась домой.
– «Ой! Скоро автобусы и троллейбусы перестанут ходить!» – взволновалась она.
На что у расслабившегося и потерявшего бдительность Антона нашлась просто убийственная реплика, как пружина, вытолкнувшая наружу торчащие ушки:
«Тогда пойдём пешком. Хоть долго, зато пропердимся!».
Все остальные молча переглянулись.
Да! Деревня, есть деревня! – грустно и молча заключил его дядя.
На том и распрощались. И, как и предполагал Платон, Антон опять исчез. Для него, за исключением его приютившей тёти Насти, остальные московские, якобы, родственники были теперь, в общем-то, без пользы. Он даже не звонил Платону по поводу его других известных всем праздников.
Да и единственная дочь Платона Екатерина по телефону поздравила отца с днём рождения только после SMS-напоминания тёти Насти.
А в выходные дни приезжали отметить папин день рождения и Даниил с Александрой.
Провозглашая свой тост за свёкра, и желая ему здоровья, в пожелании творческих успехов, Саша на этот раз как-то уж очень не лестно намекнула всем на творчество Платона, лишь как на творчество для самого себя. И этим поначалу обидела его.
Но мудрый Платон отнёс эти слова, прежде всего к недостаткам её культуры и воспитания, а также к некоторой авторской зависти, как невольной конкурентки-неудачницы. Огорчаясь иногда этим обидным моментом, Платон вспоминал и весьма странное поведение невестки на даче.
В миниатюрной и изящно попке Александры всё ещё иногда играло детство.
Выйдя из веранды в большую комнату, она тихонько вылезла через окно в сад, и через некоторое время, как ни в чём не бывало, вернулась на веранду через обычный, главный и единственный вход.
Её округлившиеся серо-зелёные глаза словно ждали от присутствующих мужа и свёкра удивления или изумления от её проказы.
Ну, что с неё взять? Ведь ребёнок ещё! – решил тогда добрый свёкор.
Ну, а пока, рано стаявший снег словно обрубил раньше времени на редкость неполный лыжный сезон.
Ещё в его раннем конце Платон почувствовал наступление весны и, предвкушая это, лирично заметил:
Птицы, просохнув от мокрого снега,На Солнце щебечут. В душе уже негаБальзамом струится по телу поэта.Картина такая в лесу была где-то.Физическое самочувствие Платона было стабильным. Все выходные дни и вечера весенних рабочих дней он теперь просиживал за компьютером с прозой, изредка разбавляя его домашними ремонтами и модернизациями.
В начале марта семья Платона получила неожиданное приглашение от Елены посетить Малаховку по случаю полугодовщины смерти Олега Борисовича Кочета.
Но Платон съездил один. Иннокентий был занят Кирой, учёбой и работой. А Ксении что-то нездоровилось, да и не очень видимо хотелось.
Но и муж не настаивал, надеясь без помех повидаться и пообщаться с Танюшкой. Но её там на этот раз тоже не было. Студенческие или какие иные заботы окончательно развели её и Платона. Из её семьи были только одни лишь родители Виктор и Мария.
По взглядам на себя и некоторым их репликам Платон понял, что родители Татьяны в курсе многого и уважают его.
Ещё бы, именно через них, не стесняясь, Платон передавал любовные стихи Татьяне. Видимо и их содержание, и качество ещё больше подняли авторитет Платона в глазах её родителей.
Вот и на этот раз он передал Виктору последнее для Татьяны, а также ему самому лично, как имевшему ещё и двух мальчишек, стихотворение «Сыну», которое Платон писал Кеше, но которое очень понравилось всем сослуживцам, и было автором для них тиражировано. На это Виктор, прореагировал как-то подобострастно, но вполне серьёзно:
– «Спасибо! У нас лежит уже целая стопка!».
Платон поспрашивал его про успехи детей в учёбе, демонстративно специально не интересуясь Татьяной, а также полюбопытствовал, кто их них, чем занимается. Потом Платон напомнил, что случайно встретил самого младшего, Андрея, который учился в школе около его работы. Виктор же пожелал Платону творческих успехов и радостей от своих детей.
В этом году, после лыжного сезона, Платон хотел было вместе с Ксенией походить в бассейн. Но жена отнеслась к предложению мужа скептически и ленно. Платон же никак не мог собраться сходить одному, и остался дома у компьютера.
Ближе к апрелю, почувствовав лёгкость ног, Платон захотел даже начать бегать по утрам. Но такая крамольная мысль всё же не нашла своего реального воплощения, так как вскоре ноги бывшего спортсмена всё же слегка заболели в голеностопных суставах.
А потом и мартовско-апрельский кашель внёс существенные коррективы в состояние здоровья Платона и его возможности.
В этом году небывало рано, 12 апреля, в один из своих многочисленных праздников, День космонавтики, Платон открыл дачный сезон.
Но его раннее начало не дало возможности доделать некоторые запланированные на зиму и весну модернизации в квартире.
Зато он увидел нечто, чего никогда ранее увидеть просто не мог.
Подходя 12 апреля к территории своего дачного товарищества, он услышал какой-то непонятный, то ли тихий, то ли далёкий, гул. Через секунды Платон увидел у ближнего к нему западного берега восточной части пруда-болота, разделённого пополам автодорогой, лягушачий концерт.
Но это не были, с детства привычные для его музыкального уха, лягушачьи кваканья и прочие, сопутствующие им звуки. Это было нечто другое. И не только звуки. Не маленькие лягушки были нежно голубого цвета!?
Такого Платон не видывал нигде и никогда ранее.
Лягушки были голенасты. От этого их копошение в воде выглядело смешным. Они надували щёки и гортань, издавая, как раз, тот самый, слышимый Платоном весьма мелодичный звук, но не тот, который все привыкли слышать летом.
Приглядевшись, он увидел и других, совсем тёмных, почти грязно-бурых лягушек, коих было явное меньшинство. Соревнуясь между собой в ловкости наездников, голубые пытались залезть на бурых. Те пассивно ожидали. То ли они были родителями голубых, терпеливо обучающими потомство, то ли их ждущими самками? Кое-где уже образовались, замершие возможно в экстазе совокупления, прочные комки из их тел, иногда даже нескольких.
Всё понятно! Это брачные игры! – решил не юный натуралист.
Тут же он вспомнил, как в далёком детстве отец выписывал им с Настей журнал «Юный натуралист», который Платон почти не читал, ограничиваясь лишь внимательным рассматриванием красочных картинок.
Дурак был! Ведь это так интересно! – почему-то решил теперь не юный.
По весне писатель занялся и зубами. Теперь он решил протезироваться. Но сначала предстояло навести порядок на предстоящем поле брани: удалить несколько зубов и корней. После лечения у парадонтолога, тот высказал мнение, что теперь надо поставить пломбу на один из зубов, предварительно удалив нерв и запломбировав корень.
На этот раз Платону удалось попасть к врачу высшей категории. Стоматолог-терапевт Онишко, круглая, как пышка приятная улыбчивая женщина, заметно старше любимого возраста Оноре, без умолку болтая с подругой, принялась за работу.
Платон рассчитывал на несколько посещений, начиная с рентгена, но всё вполне обошлось одним. Обладая высшей квалификацией, она быстро рассверлила боковину зуба, продула полость сжатым воздухом и лихо насухо залепила её наспех состряпанной пломбой. Пальцем убрала лишнее с зуба, и молча оставила пациента слушать продолжение пустого бабского разговора.
Опять попал! Опять на суходрочку нарвался! – пронеслась обидная мысль в помутившемся сознании Платона. Прошлый раз у якобы Дёминой… Знакомый почерк Инны Иосифовны! Теперь вот, наверно, у хохлушки-болтушки, не уважающей коренных москвичей?! – продолжал сожалеть он.
Через несколько дней Платон, удручённый происшедшим, всё же принялся удалять корни зубов из разных мест своих ослабших челюстей.
В один из последующих выходных дней его, на обратном пути с дачи, ожидал не менее романтичный случай в электричке, чем встреча с лягушатами у пруда.
Сероглазая, стройная, идеальной упитанности и фигуры, красивая, молоденькая девушка-блондинка, в окружении трёх парней, произвела на Платона весьма сильное впечатление заботливостью о своих товарищах, какой-то необыкновенной женственностью, добротой и лиричностью.
Ещё увидев её, курящей с товарищами в тамбуре, Платон подумал про себя: Надо же, такая симпатяга и курит? Жалко!
Видимо эти мысли отразились на лице Платона. Девчушка надолго, глядя через стекло двери вагона, тоже задержала взгляд на весьма зрелом дядечке в ярко-зелёном спортивном костюме и чёрной с орнаментом яхты и надписью «Cape Town» бейсболке.
Платон, сидя на крайнем у прохода месте, во втором ряду к ней лицом, и видя, как она второпях расправляется с, надеясь, всё же ненавистной ей папиросой, вдруг неожиданно для себя осенился мыслью: Сейчас она войдёт и сядет напротив меня. А из троих парней – место рядом только для двоих. Ещё попросят меня пересесть?! Ну, фиг им!
И действительно! Девушка решительно открыла дверь и, не сводя с Платона глаз, сразу направилась в его отсек, с улыбкой сев напротив, одарив провидца долгим взглядом очаровательных, но под пивным хмельком, голубо-серых, чарующих глаз. Парни безропотно расположились рядом. Её кавалер сел около своей дамы, из-за чего той пришлось передвинуться на среднее место. Другой сел через проход лицом к Платону. А третьему она сама указала среднее место около Платона. По всему было видно, что ребята смирные, предармейского возраста. Блондинка стала угощать своих товарищей чипсами с сыром, не забывая никого и не нарушая очередность.
На следующей станции в вагон с пассажирами вбежал взрослый щенок – смесь овчарки с дворнягой. Судя по ошейнику, он, скорее всего, потерял хозяина. Кобелёк сразу же завертелся на месте. Но уловив призывный запах, чётко запеленговал его направление. Сначала его ищущая мордочка появилась в проходе между рядами, а потом свернула к так вкусно пахнущей молодёжи. Девушка сразу вся встрепенулась, позвала собаку, начала любовно трепать и гладить её, при этом беспрестанно угощая. А кобелёк был красив и строен.
Жалко, что я еду домой, а не на дачу! А то бы взял сторожам, они просили – молча, рассуждал про себя Платон, вслух лишь прокомментировав:
– «Ну, всё, ребят! Ваша закуска закончилась!».
Платона так и подмывало тоже приложить свою ручищу к холке малыша. Но он знал, что как только это произойдёт, то сразу незримая сила, или энергия, соединит их со щенком сердца в одно целое.
Куда мне ещё и собаку? У меня дома четыре кошки, да и у жены крыша без фронтона – в душе всё же сомневаясь, рассуждал он.
Поэтому Платон сдержался.
Поняв, что его больше здесь не угостят, щенок, тонко скуля, побежал дальше по вагону, искать таких же добрых и отзывчивых людей.
Девушка чуть ли не всплакнула, – собачку жалко! – при этом явно переглядываясь с Платоном, следя за его мимической реакцией. А тот, в свою очередь, сразу проникся к доброй симпатяге глубоким уважением.
Моментально вычислив, что удовольствие можно получить только от молоденьких симпатичных блондинок, кобелёк сразу же задержался в соседнем отсеке у трёх молоденьких блондиночек, пытаясь разжалобить и их на угощение. Но тем нечем было порадовать этого милого и бесцеремонного мужчину. Затем щенок на время исчез из поля зрения Платона.
Но при следующей остановке он рванул на выход вслед за женщиной с ребёнком, видимо опрометчиво его приласкавшими. Мать, вслух объяснив народу свои действия, поскорее задвинула дверь перед собачьим носом, вынудив того встать на задние лапы и жалобно, вплоть до лая, просить людей отодвинуть такие тяжёлые и непреодолимые препятствия.
Как всегда, быстро нашлись и сердобольные. Одна молодая женщина вскочила и открыла дверь собаке, не разобравшись в сути, незаслуженно обвинив мать в издевательстве над животным.
Представление было окончено, и Платон вновь уставился в пленительные очи. И вдруг та, в ответ, просто впилась в его глаза, озорно, любовно и призывно излучая из своих глаз всё что угодно!
И он не мог от них оторваться! Пауза затягивалась.
Он боялся отвести просто так глаза в сторону – значит расписаться в своей слабости, обидеть девушку, которая была так откровенна с ним. И он, тоже озорно улыбнувшись, подмигнул ей. А она, уже широко улыбаясь, в ответ тоже!
После этого он вынужден был сначала отвезти свой любовный взгляд в сторону, а потом, вспомнив, посмотреть в глаза её парня, которые в этот момент внимательно и недобро следили за старым совратителем.
Вскоре парень и девушка распрощались с друзьями, и пошли на выход.
В этот момент Платон подумал, что может быть будет ещё какой-нибудь знак? Но продолжения не последовало. Реальность жизни опять поставила всё на свои места!
Позже он сочинил по этому поводу стихотворение:
Как ромашка на ладониРаспростёрла лепестки,Так ресницы на просторе.Украшают взгляд они.Ну, а он, конечно, смелый,Озорной и голубой.Я попытки неумелойНе видал ещё такой.Чересчур он откровенный.Этот смелый, спелый взгляд.Ну, а я жене всё ж верный,Отвечал ей невпопад.Любовались мы беспечноКрасотою дивных глаз.Расставались ведь навечно.Расставались мы сейчас.Что-то на меня в последнее время частенько стали западать очень красивые молодые женщины, а основном блондинки? Наверно я стал излучать какую-то дополнительную и мощную сексуальную энергию?
С чего бы это? А, ну, да! А ведь многие женщины такие чувствительные! – довольный, молча, рассуждал он сам с собой.
Тут же он вспомнил два случая в стоматологической поликлинике.
В ожидании приёма хирурга – месте весьма далёком от лирики и шуток – Платон наслаждался невероятной тёплой красотой, лет двадцати – двадцати пяти, блондинки, стоявшей почти напротив него и державшейся за щёку со стороны болевшего зуба. Она была прекрасна не только лицом, но и телом.
То рельефно-призывный бугорок её чёрных брюк между явно длинными, стройными ногами то и дело заставлял озабоченного, про себя облизываясь, не сводить с него глаз.
То Платон смотрел в её красивейшие небесно-голубые глаза, смущённо отводя взгляд от её ответного, смелого и пытливо-призывного взгляда.
По всему было видно, что женщине приятны и восторженные взгляды ценителя, да и он сам, как потенциальный объект для интеллектуально-сексуальных утех. Но он видел кольцо на её правой руке, был верен Ксении, и не хотел лишних, хотя и очень желаемых, приключений на свою уже изрядно седую голову.
Через несколько дней они встретились случайно и там же. Незнакомка сразу узнала Платона и приветливо заулыбалась ему:
– «Те же и там же!» – набралась она смелости завести разговор.
– «К чему бы это?!» — давно заезженным трафаретом ответил он.
Ещё ей бы оставалось ответить: к дождю! И тогда бы Платон точно вспомнил бы другое время, другие года.
Но она была представительницей уже совсем другого поколения женщин. Платон догнал её после приёма у врача в гардеробе.
Незнакомка не торопилась, словно ждала возможности познакомиться с ним. И старый ловелас не дал промаху.
Слово за слово, он попросил у неё телефон.
А та, видимо тоже терзаясь между нельзя, но очень хочется, решила отложить решение приятного вопроса на потом, неожиданно, но вполне объяснимо, ответив Платону:
– «Лучше при следующей встрече!».
На что юморист не нашёл ничего лучшего, чем ответить:
– «Так к следующей нашей встрече у меня может и зубов не остаться!».
Заливистый смех блондинки выдал её литературную осведомлённость и глубокомысленность.
Они, молча, друг за другом вышли из поликлиники. Надо было что-то решать, что-то делать!
Другого раза, «Потома» конечно, скорее всего, никогда уже не будет.
И он повторил попытку. Но блондинка была непреклонна.
Видимо её счётно-аналитическое устройство, наконец, дало верный ответ на, возникшее было, отвлечение чувств от долга.
Платон вежливо попрощался, пожелав счастья в жизни, и прибавил хода. Спиной он чувствовал грустно-восторженный взгляд незнакомки, и думал: Да, хороша! Очень женственна! Бывают же такие у нас, в Москве, в России!
Позже Платон сочинил по этому поводу небольшое лирическое стихотворение:
«Солнца лучик золотой»
Засветился как-то в зиму, —Этот случай не простойСразу же попал мне в тему, —Солнца лучик золотой.Осветил меня всего он.Даже в сердце он проник.И весёлым, добрым фономОсветил сейчас мой лик.Завладел он сердцем белым,Разогнал он в нём тоску.И своим усердьем смелымЛишь навеял мысль одну.Он попал, проник мне в душу.Даже в сердце мне попал…Я, надеюсь, не разрушуТо, что годы создавал.Я в любви давно ведь дока.Трудно соблазнить меня.Хоть с любого пробуй бока,Хоть насилуй ты себя.Но приятно в жизни, всё жеСолнца лучик ощутить.И любовь увидеть тоже.С Солнцем ведь приятней жить!А более чем через месяц, Платон, поднимаясь на второй этаж поликлиники по тому же вопросу, на лестнице лицом к лицу, к взгляду во взгляд, встретился с другой красавицей.
Она была примерно того же возраста, что и прошлая блондинка, но шатенка, немного напоминавшая ему Синди Кроуфорд, потому ещё красивей и шикарней первой.
Любуясь ею, Платон задержал взгляд в её серо-карих глазах.
Та тоже, в его, наверно, в тот момент зелёных. Даже когда она прошла слева мимо него и оказалась на другом лестничном пролёте, много ниже, и теперь уже справа от Платона, они всё ещё не сводили своих восторженных взглядов друг с друга.
Для этого ему пришлось сначала повернуть свою шею до отказа влево, а потом сразу, и тоже скорее до отказа, вправо, наблюдая за красавицей, оценивая её по одежде и внешности, как слишком шикарную для него – без пяти минут пенсионера. Э-эх! Был бы я помоложе! … и свободным! Тогда.… Но сила инерции и предрассудков развела и их врозь.
По весне Платон послал в Санкт-Петербург все свои стихи за 2007 год, но опять был дядькой не понят, подвергшись с его стороны критике за сексуальные и матерные откровения.
И интеллектуальная дежурная по работе – Галина Александровна, тоже прочитав свежее от Платона, обвинила его в излишнем натурализме. Однако при этом она добавила:
– «Не давай читать дуракам и завистникам!».
И это вскоре подтвердилось в вопросе Ивана Гавриловича, который хоть и не получил от Платона чтива о себе, но слышал о написанном о нём от других:
– «А почему ты написал про меня?» — допытывался Гудин.
– «Извини! Народ хочет знать!».
Тут же между коллегами завязался пространный разговор.
Пытаясь поскорее взять хоть какой-нибудь реванш, Гудин неожиданно заявил Платону по поводу его писанины:
– «Мало ли кто у нас какой национальности! Тебя же не следует расстрелять (а как бы хотел, будь сейчас 41-ый) за то, что ты белорус?!».
А тебя бы – следовало, за то, что ты фашист! – молча подумал Платон.
Однако пауза со стороны Платона несколько успокоила Гудина, который тут же поменял тему:
– «Ты слышал, Зубкова перевели руководителем Газпрома?!» – почему то возмущённо, больше риторически спросил Иван Гаврилович.
– «Конечно, ему вместо должности дали деньги!» — спокойно, но в шутку ответил Платон.
– «Ну, ты, оказывается, ничего не понимаешь! Таким людям власть нужна!» – вдруг снова вскипел Иван Гаврилович.
– «Ну, и какую ты ему должность предлагаешь? Второго руководителя правительства?» – удивился непониманию им юмора Платон.
– «Ты это от нищеты говоришь!» – опять попытался хоть оскорблением взять реванш Гудин.
– «Фу, дурачок!» – восстановил ясность Платон.
Через несколько дней у младшего сына Гудина, тоже Ивана, родилась дочка Екатерина.
После рождения внучки весь засиявший Иван Гаврилович сразу заметно изменился в лучшую сторону. Он подобрел, повеселел, стал оптимистичней.
И это, конечно, было на руку добряку и весельчаку Платону.
На Пасху Платон проезжал неподалёку от храма. Уже в своём автобусе он заметил множество верующих.
И у церкви уже толпилось много народу.
Сумрачно-сосредоточенные лица страждущих у храма говорили о том, что должно произойти нечто, напряжённо ими ожидаемое…
Но при выходе из церкви их лица были уже светло-счастливыми.
В рабочее воскресение, 4 мая, Платон с Ксенией съездили в Никольское на празднование 64-летия мужа Марины, отставного полковника Юрия Алексеевича Палева. Ксения должна была прибыть к назначенным четырнадцати часам, а Платон – по мере возможности, с работы.
Около пятнадцати дня звонок жены по мобильному застал Платона выходящим из метро «Курская». Ксения предостерегла мужа, что из-за отмены нескольких электричек подряд, она только сейчас прибыла на станцию «Никольское». И действительно, бардак на Курском вокзале в этот день имел место.
Однако для Платона он вылился в другое. Из-за отключения какой-то системы, ни в одной из касс невозможно было получить билет по «Карте москвича». Пришлось объясняться с контролёром у турникетов, благо в этот раз попалась женщина понятливая и добрая.
Уже входя в знакомую калитку, Платон услышал призыв жены из-за сплошного соседского забора:
– «Платон! Иди пока к нам! Мы у соседей! У Наташи!».
Бывалого дачника поразили необыкновенный порядок и ухоженность, с любовью и вкусом посаженных и выращенных хозяйкой растений. Было даже чему у неё поучиться.
Интересная для Платона экскурсия завершилась поздравлением Юрия.
Кроме виновника торжества уже под хмельком рядом сидел муж Натальи Борис, за ним чета пожилых соседей, во главе с бывшим зам. министра электронной промышленности СССР.
Платону всё время казалось, что он где-то видел этих пожилых супругов, во всяком случае, мужа. И ближе к окончанию застолья он не удержался и спросил об этом. Но поверхностное рассмотрение возможных точек соприкосновения не дало результата. Однако Зам. Министра долго и пытливо рассматривал Платона и его жену, чем вызвал после окончания застолья вопрос об этом Платона к Ксении. Та просто объяснила мужу:
– «Всё как раз очень понятно и объяснимо! Он увидел в тебе такую же белую кость, что и сам!».
А пока вечерело и холодало. Марина принесла себе и Ксени подстилки на табуретки. Но тут вмешался её муж Юрий Алексеевич:
– «Мариш! Принеси, пожалуйста, и для Платона подстилку, а то он тоже простудит свою…».
– «Матку!» – подсказал, было, хозяину Платон.
– «Нет… патку!» – удивлённо засмеявшись, поддержал шутку настоящий полковник.
Вскоре, по инициативе Платона, компания опять невольно вернулась к подзабытой теме секса.
– «Юр, вот слышишь, как Платон…» – невольно с укором мужу высказалась хозяйка дома.
После чего Платон понял, что и у этой зрелой пары тоже есть свои проблемы в сексе.
Мужчины Юрий и Борис уже явно перебрали и начали, лобызаясь, объясняться друг другу в любви. Платон, глядя в глаза жене Бориса Наталии и кивая на сладкую парочку, не удержался от комментария:
– «Так, глядишь, и поженятся!».
– «Типун тебе на язык!» – естественно испугалась, всё это представив, ещё не расписанная с Борисом, Наталия.
Через некоторое время, загрустившая от отсутствия мужниного внимания, Марина сокрушённо вздохнула, явно обращаясь к, обычно этот тост произносящему, Платону:
– «Что-то сегодня тоста за женщин никто не произнёс?!».
– «А что? Уже пора… уходить?!» – лихо вывернулся тот, почти шёпотом произнося последнее слово.
Марина, загадочно улыбаясь на что-то своё, толком не расслышав, пожала плечами. Тогда Платон решил, что лучше этот тост передоверить хозяину и одновременно виновнику торжества Юрию Алексеевичу. Он повернулся и, чуть наклонившись к отставному полковнику, сообщил ему почти на ухо, что Марина жаждет от него тоста за женщин. В этот миг Платон не успел продумать возможные последствия такого своего предложения в данный, не совсем подходящий, момент перепития, и результат сразу же не замедлил сказаться.
Юрий Алексеевич встал, слегка пошатываясь, поднял правой рукой рюмку с водкой, любезно регулярно подливаемой Борисом, заложил свободную левую руку за спину, будто приготовился фехтовать, и, сохраняя ровную спинку, начал произносить тост за жену Марину. Он говорил много, красиво, ласково, и даже любовно!
Так, что? Он так будет говорить о каждой?! – пронеслась в голове подстрекателя забавно-тревожная, озорная мысль.
Нет, Юрий Алексеевич совершенно забыл о других женщинах. Платону пришлось вполголоса напомнить:
– «Юр, тост же за всех женщин!».
– «Да, Правильно! Я прошу и всех присутствующих здесь женщин — вернулся, было, полковник в нужное русло – тоже выпить за мою любимую жену Марину!».
Сразу понявшие, и сразу засмеялись. А не сразу понявшие, коих всех представила Ксения со своим поясняющим комментарием, сначала опрокинули рюмки, а уже потом вдоволь рассмеялись.
В конце пиршества, уже сами переставшие пить, Борис и Юрий пытались всё-таки, как-нибудь споить и Платона, но безуспешно.
Тогда Борис попытался опустить непокорного.
Он сначала расспросил Платона, чем тот занимается, где живёт, на чём ездит. Он явно искал у него слабину. И, по своему мнению, нашёл! Это был автомобиль. Волга Платона против его ино внедорожника.
Борис пытался доказать преимущество своего авто. Платон и не спорил, пытаясь лишь объяснить зазнайке, что по принятому для оценки полезности, например, вооружения, критерию «эффективность – стоимость» его Волге, при её условиях эксплуатации, просто нет равных!
Но инспектор Газпрома был далёк от высшей математики и сложной системотехники. И когда он, всё ещё не слыша, начал влезать уже в детали по поводу мощности двигателя, вдруг вмешалась Ксения. Она строго и менторски посадила нувориша на место, объяснив ему, что у Платона, в отличие от него, нет необходимости каждый день ездить на работу из области, так как бесплатное метро у подъезда, а до работы – ближе чем, до гаража.
Борис так и сел на отведённое ему место. Но не столько от аргументов, сколько от напора возмущённой женщины. А тут ещё и Платон решил расставить все точки над i, обращаясь персонально к пьяной парочке:
– «Мужики! Важно не то, какая у мужика пиписька, а то, сколько он в своей жизни совершил удачных соитий!».
Под всеобщий удивлённый хохот, беспредметный спор завершился.
Вскоре все разошлись и разъехались.
А на работе Платона всё шло своим чередом.
Однако увидев в отношении к себе со стороны Надежды политику двойных стандартов, Платон несколько потерял теперь интерес и к работе и к сотрудникам.
После редкого, но срочного утреннего посещения Платоном поликлиники, Надежда неожиданно вскипела:
– «Я тебе сказала… больше, чтоб никакой поликлиники по утрам!».
С этого года коллектив ООО «Де-ка» пристрастился к чешскому пивному ресторану «Пилзнер» на Покровке. После одного из таких редких обедов, возвращаясь по внутренней стороне бульварного кольца к Воронцову Полю, все зашли в знакомый Платону с далёких времён Детский городок.
И Платон вдруг вспомнил эти посещения. Они как будто быстро замелькали перед его глазами яркими, красочными картинками.
Позже он добавил к своим воспоминаниям и необыкновенный вкус газированного напитка – наверно лимонада – с чем-то вприкуску, наверно с коржиком.
Там же он впервые, ещё неосознанно, почувствовал и неизведанные эротические ощущения при виде симпатичных девочек, высоко залезавших по стене, качающихся на качелях и прыгающих через верёвочку…
Как длинная верёвочка ремонта не вилась, но и она закончилась. Платон возвратился на своё старое, но отремонтированное место. И у него от тишины, как от счастья, поначалу даже чуть ли не закружилась голова.
Платон сидел теперь один в своём рабочем помещении. Появилось больше свободы. Никто не мешал, не отвлекал ненужными разговорами, пустой болтовнёй.
Теперь можно было спокойно творить: никто не подсматривал, и сплетничать теперь стало не с кем и не о чем.
После ухода Платона на своё постоянное рабочее место, Гудин не преминул злорадно проводить его:
– «За мой стол больше не садись!».
– «Ты его обоссал, что ли?!» – грубо было ответил Платон, тут же поправляясь:
– «Я имел ввиду, осквернил!».
Платон думал, что Гудин опять обидится на него, но нет!
Во время наклеивания этикеток, Платон уронил одну банку на пол и решил, что поднимет её, откатившуюся на значительное расстояние, позже.
Когда вошёл Гудин Платон решил не утруждать его и, как футболист, попросил того лишь подбить банку ногой в его сторону.
Какого же было удивление Платона, когда Гудин нагнулся и рукой поднял банку, передавая её Платону со словами:
– «А что? Мне трудно, что ли?!».
Да! Растёт Гаврилыч в моих глазах! Ещё не всё в нём потеряно человеческое! – удовлетворённо подумал Платон.
В очередном разговоре Гудин поведал ему о новых решениях Думы, на что Платон, обрадовавший собеседника, заметил:
– «Наконец-то Дума додумалась, что российский народ состоит не только из олигархов и чиновников, и приняла поправки к закону, увеличивающему количество майских праздничных дней за счёт январских!».
А далее уже Иван Гаврилович умиротворённо предложил:
– «Пойдем, покурим!».
– «Как это?!» – удивился Платон очередной глупости коллеги.
– «Ну, я покурю, а ты… постоишь!» – не унимался нахал, издеваясь над некурящим Платоном.
– «Давай, ты лучше в туалет вместе со мной сходишь. Я по-большому, а ты… понюхаешь!» – расставил всё по местам Платон.
Но Гудин на этот раз затаил обиду, ожидая подходящего случая для реванша.
Через несколько дней Платон поделился с Иваном Гавриловичем недавно услышанным:
– «Виктор Ерофеев сказал в «Апокрифе», что люди добрые, с чистым сердцем, и живут более шестидесяти лет. А те, у кого камень на сердце, чья совесть нечиста, и умирают раньше!» — как товарища, обрадовал поначалу Гудина Платон.
– «Вот, видишь, мне уже шестьдесят пять лет и я живу. А тебе пока только пятьдесят девять! Тебе осталось ещё год!» – подразумевая, что ещё неизвестно, пройдёшь ли ты этот рубеж, схамил Гудин.
– «Так умирают рано те, у кого хоть совесть есть!» – быстро нашёлся и отомстил ему Платон.
Тут же Гудин похвастался вошедшей к Платону Надежде:
– «Мы, вот, поставили холодильник!».
– «Да, вдобавок крепко, на хороший фундамент!» – добавил Платон, тонко намекая на своё главное участие в этом деле.
– «Теперь дело за тобой, промыть его изнутри!» – не преминул дать указание начальнице Гудин.
– «Внутренние болезни – дело женское!» – уточнил Платон.
На обновлённое место за столом Платона вскоре подсела перекусить и новая уборщица Нина Михайловна. Она поделилась с хозяином помещения своими домашними проблемами, жалуясь на зятя:
– «А он занимается хиромантией!».
– «Как это?!» – нарочно спросил Платон.
– «Гадает по руке!».
– «А я-то подумал, что… презервативами!» – схохмил насмешник, пытаясь этим закрыть неинтересную для себя тему.
Постепенно их общий холодильник стал заполняться продуктами, поначалу, в основном, принадлежащими Платону.
Глядя на помятый тюбик из-под хрена, только что возвращённый Надеждой и Ноной, не то радостно, не то возмущённо, Платон не то спросил, не то констатировал, … как трус, в присутствии лишь мужчин:
– «Девки! Вы мне весь хрен отсосали!».
– «А ты и не заметил?!» – не преминул влезть со своим комментарием бывалый Алексей.
– «От кайфа!» – внёс неясность балбес Гудин.
В последнее время как-то оживился Алексей. Видимо дела у него пошли лучше.
Полукровок как-то опрометчиво высказался о евреях:
– «Во всём виноваты евреи!».
Но тут же осекся, увидев Платона, тихо прокомментировавшего Гудину:
– «Хотя бывают и такие, готовые продать своих!».
Еврейские штучки Алексея периодически всё же проявлялись. То он заставлял новыми коробками рабочее место Платона, а то он при аврале при наклейке этикеток взял и увёз часть готовых коробок сверх планового заказа, тем самым заставив Платона делать дополнительную работу в ночное время.
Тогда Платон решил действовать по давно использовавшемуся им старинному принципу – бить ворога его же оружием. Он обставил рабочее место Алексея избытком готовых коробок, которые тот должен был вывезти заказчику, но задерживался с этим.
В результате нижние коробки под воздействием веса верхних, слегка сплющились, а вся их стопка угрожающе наклонилась, позже обрушившись на стол Алексея и его компьютер. К счастью всё обошлось без ущерба.
Другой раз Платон сразу первым пошёл в атаку:
– «Опять проспал?!» – язвительно спросил он Алексея, отдавая ему давний должок.
– «Или пробки?!» – добавил он, не дождавшись ответа опешившего коллеги.
– «…в ушах!» — теперь уже ещё и уточнил он молчащему Алексею.
И это молчание было весьма странным, потому, что капризность Алексея проявлялась часто при его возмущении кем-либо, доходя даже до скандальности.
– «Что, никто не мог отключить всего одну кнопку? Все же с высшим образованием!» – шкодливо возмущался он на просьбу Надежды отключить от общей сети электрошкаф с неработающим рубильником.
– «Алексей! Даже люди без всякого образования и то знают, как в словах каталог и квартал правильно ставить ударения! А тут ты предъявляешь претензии врачу и биологу!» – выдал Платон пламенную тираду, и нарочно, исключая из этого списка себя – технаря, а подразумевая лишь Гудина и Павлову.
Так как ведь именно он несколько раз и пытался выключить нужную клавишу, но та всё время возвращалась в исходное положение.
Другой раз Платон при всех возвратился к этому же вопросу:
– «Безобразие! У людей высшее образование! А они грамоту не знают!».
– «Нотную – быстро нашёлся несколько смутившийся Алексей, даже здесь, чисто по-еврейски пытаясь приподнять себя над толпой.
Вскоре это подтвердилось его новым возмущением на высказывание Гудина по поводу какого-то нового закона, принятого Думой:
– «Возмущаться этим законом могут только люди, далёкие от этого вопроса!» – начал, было, он.
– «Но недалёкие вообще!» – тут же добавил перца Платон.
Алесей Ляпунов периодически, при любом удобном случае, закладывал своих коллег, иногда, но в основном по вполне объективным причинам, опаздывавших на работу.
– «А Лёшка тебя заложил Надьке!» – по-дружески предупредил Платона Иван Гаврилович.
– «Во! Стукачок-казачок!» – тут же вспетушился Кочет.
– «Это чисто по-еврейски!» – успокоил его Гудин.
Но опоздания случались и у самого Ляпунова. Как-то раз Надежда Сергеевна предупредила Алексея, чтобы он был на работе пораньше, часов в восемь, так как предстоял длительный развоз товара на прибывшем ещё ночью грузовике.
Однако Алексей или проспал, или занимался другими своими делами, и приехал на своём авто на работу почти к одиннадцати часам, объяснив это пробками на автодорогах после снегопада и перекрытия проезда в ряде мест гаишниками для пропуска им подмигивающих.
В лицемерном ворчании Алексея досталось не только им, но и Путину с Лужковым:
– «Кто их, этих дураков выбирает?!».
После его отъезда Платон возмутился Гудину и Надежде:
– «А кого же тогда выбирать?! Может Абрамовича или Березовского? А то и Гусинского? Нет, наверно Ляпуновича-старшего?!».
Надежда Сергеевна тут же поддержала Платона:
– «Во, какой наглец, придурок! Мог вполне спокойно из Одинцова приехать на электричке, тогда бы не опоздал!».
– «Он нарочно так сделал! Сначала свои дела, потом работа. И опять показывает нам свою незаменимость!» – включился в обсуждение коллеги Гудин.
Это опоздание Алексея в итоге привело к аварии грузовика. Молодой водитель, попав в стеснённые обстоятельства середины дня, слегка ударил «Мерседес», из-за чего пришлось потерять драгоценное время и немалые деньги.
Но, конечно, Алексей на много больше приносил пользы, чем вреда, даже в офисе. И в этом ему не было равных.
После того, как Ляпунов привёл в игровую готовность старый, уже третий компьютер, Иван Гаврилович стал часто играть на нём «в шарики».
Это со временем вызвало возмущение Надежды Сергеевны:
– «Иван Гаврилович, займитесь делом! Вот, когда Вам нечего будет делать, и будете ходить руки в брюки. Вот тогда…».
– «Там шарики и гоняйте!» – точно дополнил Платон.
Выждав паузу, вызванную смехом Надежды и Алексея, Платон продолжил:
– «Ванёк! Ты, наверно, уже на конце мозоль натёр, пока шарики гонял!?».
Но игрок был уже опьянён и не слушал замечаний. Вскоре Надежде Сергеевне пришлось даже спрятать «мышку».
А кстати о мышке! В одну из обеденных пауз с Платоном произошёл небольшой конфуз.
После мытья своей посуды, стоя вплотную у стола, Платон вытирал полотенцем блюдце. Крючковатые пальцы подвели его и на этот раз. Он выронил блюдце. Инстинктивно Платон сразу прижал бёдра к столу, не давая падающему достичь пола. Но, то умудрилось, лишь задев полы халата, проскочить между бёдрами и разбиться о кафельный пол на мелкие кусочки.
Пока недоумённый Платон смотрел на результаты своего труда, мимо проходивший и всё видевший Иван Гаврилович тонко заметил:
– «Не надо был вчера «Виагру» принимать, тогда бы блюдце не проскочило!».
Посмеявшись над весёлой прозорливостью Гудина, Платон в свою очередь ответил:
– «Но с моим ростом это бы не помогло!».
– «А сейчас ещё начали рекламировать и … «ВИАРДО»?!» – добавил знаток Гудин, нарочно не произнеся слова «какое-то».
– «Да, слышал! Но:
На любое «ВИАРДО»Есть помойное ведро!Желанья, как рукою снимет!Ну, а возможности – отнимет!»– сразу уточнил находчивый поэт.
На следующий день, подходя к давно облюбованному месту на платформе метро «Новогиреево», Платон сразу оценил, что он сможет сесть только в следующий поезд.
Теперь его задачей было, при посадке пассажиров на предыдущий поезд, продвинуться как можно ближе к нужному месту у края платформы.
В результате манёвров, после отхода практически полностью заполнившихся вагонов, Платон оказался во втором ряду от края платформы, встав, как всегда, левым боком к её краю и лицом к подходящему составу.
Платон сразу почувствовал себя зажатым между двумя женщинами. Особенно напирала та, что оказалась сзади.
Она пыталась просто выдавить седого интеллигента с его места, своим предпринимательским правым, в смысле части тела, плечиком сильно давя Платона в спину.
Но тот выстоял, практически совершенно не сдвинувшись, лишь слегка покачнувшись от неожиданного напора.
Но тут же скромно возмутилась женщина, подпиравшая своим левым плечиком Платона в нижнюю часть его груди:
– «Мужчина! Не толкайтесь!».
– «А это не я! Вон сзади тётка напирает!» – раздражённо объяснил он.
А та тут же не преминула встрять в разговор, по привычке поскорее отмазываясь от своей вины:
– «Мужчина! Влезли тут, и толкаетесь!».
Выждав паузу, наполненную непрекращающимся, несправедливым ворчанием на него невидимой ему женщины, Платон резко и неожиданно не только для неё, но и для окружающих, положил этому конец:
– «Ну, хватит … пиздить-то!».
Воцарившую на мгновение вокруг откровения Платона тишину прервала шарахнувшаяся из-за инстинкта самосохранения, стоявшая справа от него, женщина. Так, на всякий случай, по-инерции.
Тут же вновь заверещала зачинщица:
– «Мужчина! Вы, что? Я же женщина!».
– «Какая ты женщина? У тебя от женщины только манда осталась! Да и та, наверно, засохшая!» – неожиданно даже для самого себя схамил вконец возмутившийся от вопиющей лжи и несправедливости, Платон.
В воцарившей паузе чуткое музыкальное ухо, наверно, смогло бы услышать щёлканье рецепторов её бортового компьютера фирмы «Тётя Дуся», лихорадочно вычисляющего возможные траектории движения оконечностей тела супостата и последствия этого.
Через мгновение возвратившийся шумовой фон скрыл несколько, поблизости раздавшихся, скабрезных смешков.
Пререкания сторон завершились напряжённым ожиданием приближающегося поезда. Когда двери вагона поравнялись с Платоном, он допустил ошибку, позабыв о женской мести. Он забыл высказывание мудрых, что на свете нет существа злее и коварнее, чем женщины. При открытии дверей, его недавняя оппонентка, не желая пропускать вперёд вредного мужчину, толкнула своими не хилыми телесами толпу вправо.
Однако Платон успел сделать шаг вперёд и опереться правым плечом в ребро дверного проёма, чтобы не быть вытолкнутым за желанные границы. Поэтому, вместо желаемой посадки влево, он вынужден был уйти от толпы вправо, успев сесть на второе место от двери.
Опять у меня с бабами конфликт в метро! И что это они на меня всё прут? Мужики так себя не ведут! А как она испугалась мата?! Как и прошлый раз! Ничего не поделаешь! Придётся этот приём пока оставить на вооружении – размышлял он, постепенно приходя в себя и восстанавливая душевное равновесие.
На работе ему первой встретилась Галина Александровна. Поскольку ещё было некоторое время до десяти часов, Платон не отказал себе в удовольствии побеседовать с бывалой московской интеллигенткой.
Постепенно их беседа коснулась и творчества Платона.
– «Самое смешное, это слышать о своём произведении от человека с отвисшей нижней челюстью: «Ничего… ничего! Продолжай работать!» При этом его челюсть так и остаётся отвисшей, возможно, до следующей части, окончательно опускающей её до земли!».
– «Да, Вы правы!» – согласилась она с, поделившимся о наболевшем, автором.
Платон показал Галине Александровне последние наброски. Та, прочитав написанное им, не удержалась от доброго напутствия:
– «Платон Петрович! Продолжайте сеять разумное и доброе!».
Однако вошедший недобрый не позволил разговору продолжиться.
Коллеги вместе вошли в свой офис и прошли к столу Гудина. Тот – на своё место, а Платон – попить воды – к стоящей рядом тумбе. Он машинально взял свою чашку и, нечаянно взглянув вовнутрь, обомлел:
– «Смотри! Из моей чашки пили, но не помыли! Ну, и в монастырь же я попал?! Ни культуры, ни гигиены?!» — произнёс он вслух для Гудина.
А про себя тут же подумал: Ну и хрен с Вами! Это Вы должны меня бояться, а не я Вас! Я не брезгливый и мой иммунитет выше!
И потому он стал пить из всех чашек подряд, лишь споласкивая их.
Позже Платону предстояло съездить с Гудиным в одну организацию. В проходной предприятия их спросили:
– «Вы с какой фирмы?».
– «Онарион!» – бодро ответил Иван Гаврилович, демонстрируя, что он здесь, из двоих, главный. Но не тут-то было.
– «А Вы?» – снова обратилась к нему работница бюро пропусков.
Возможно, что даже эта мелочь обидела Ивана Гавриловича, но к ней добавилась и следующая.
Чуть позже, уже перед обедом, он, посланный начальницей вместе с Алексеем в магазин, пришёл недовольный своими побегушками, и, решив снова себя несколько возвысить, похвастался, какую качественную еду они купили. Но Платон попытался снова приземлить его.
– «А хлеба взяли?» – неожиданно спросил он Гудина.
– «Ты, что? Придурок? Конечно…» – наконец оторвался тот в хамстве.
– «При тебе! Конечно!» – соглашаясь с ним, уточнил Платон.
Однако последующие обстоятельства опять несколько примирили и сблизили Гудина и Платона.
Как-то Алексей пытался зажилить 2400 казённых рублей.
Накануне Платон, по давно всеобщему принятому правилу, положил эту сумму от продажи им биодобавок пенсионерам в верхний ящик стола Надежды, которая была больна.
Утром все занялись своими делами. Когда же, ближе к полудню, Надежда по телефону спросила о подобных делах Гудина, тот сообщил, что вырученная им сумма лежит в кармане его пиджака.
После этого звонка встрепенулся и Платон:
– «Вань, посмотри в столе. За вчерашнее ещё две четыреста должны быть!».
Гудин, в отсутствии начальницы с удовольствием сидевший за её столом, выдвинул его верхний ящик, и, шаря в стоящих на ребре бумагах, пытался отыскать деньги. Подходящий к столу Платон и сам увидел, до сообщения Ивана Гавриловича, что их там нет.
На всякий случай посмотрели и ниже. Тоже пусто. Гудин пропустил Платона к столу, чтобы тот сам смог в этом убедиться.
Но денег там всё равно не было.
Для Платона стало очевидным, что взять их могли только Ляпунов или Гудин, и никто больше.
Поначалу он решил, что накануне вечером, всего боящийся Алексей, эти деньги специально взял с собой. Но, когда тот вскоре прибыл на работу, выяснилось, что он в стол даже не заглядывал, зная, что в последнее время деньги обычно передавались лично в руки Надежды.
Вот, тебе…, на?! Один из двоих – вор! И врёт нагло! – про себя возмущался Платон.
Сначала он естественно подумал на Гудина, давно грешившего мелкими кражами. Но тот перевёл общее подозрение на Алексея. Дальнейший ход событий подтвердил эту версию, но полностью не исключил и предыдущую.
К концу рабочего дня снова позвонила Надежда Сергеевна, и теперь уже Алексей сообщил ей о пропаже 2400 рублей из её стола. Та сразу вспомнила о деньгах в её сейфе в маленькой, тёмной кладовке. По её заданию Ляпунов ринулся туда. Вскоре он вернулся весь красный и возбуждённый:
– «Нас обокрали на несколько сотен тысяч рублей!» – сообщил он с выпученными глазами новость, внезапно ставшим хрипловатым голосом.
Тут же перезвонили Надежде. Позвали дежурную и коменданта. Стали обсуждать ситуацию. Алексей всё время настаивал на вине дежурных, пропускающих в медицинский центр всех подряд. Мудрые Платон и Гудин утверждали, что это могли сделать только свои. При этом Платон, глядя коменданту Ноне в глаза, кивком головы показывал на Алексея.
Несправедливо обиженная Алексеем дежурная сама же предложила вызвать милицию. Но такое предложение враз напугало коменданта Нону Петровну и Алексея Ляпунова. Первой не нужна была огласка о краже на вверенной ей территории. А второй прямо с испугом заявил:
– «Так там теперь мои отпечатки!».
В результате обсуждения решили до приезда Павловой ничего не трогать.
Волнение охватило всех участников обсуждения происшедшего.
И лишь один Платон сохранял спокойствие и пытался успокоить коллег:
– «Как известно, чудес на свете не бывает! Мой богатый положительный опыт поиска и нахождения неожиданно пропавших вещей, подсказывает, что, скорее всего, наиболее вероятней, Надежда вчера вечером сама не закрыла сейф, так как была под высокой температурой и спешила домой, а деньги куда-то экспромтом запрятала в нештатное место, а теперь забыла!».
Вскоре явилась и сама взволнованная, раскрасневшаяся и запыхавшаяся начальница. Немного отдышавшись и выслушав все версии, она направилась с Алексеем в «тёмную» комнату. И почти сразу с радостным визгом вернулась обратно:
– «Деньги нашлись! Платон был прав!».
Но самое удивительное, вскоре Алексей полез во второй сверху ящик стола начальницы и с удивлением вынул оттуда те самые 2400 рублей Платона. Вот это да! Платон сразу понял, что злоумышленник, будь то Гудин, или Ляпунов, испугался, что в случае чего на него повесят ещё и эти несколько сотен тысяч из сейфа, и решил по мелочам не рисковать.
Так Платон окончательно и не понял, кто это. Но Гудин периодически вспоминал этот случай, греша на Алексея.
Тогда Платон саркастически отвечал ему на эти возможные действия Алексея, тонко подразумевая самого Гудина и возврат злоумышленником поначалу утаённых денег:
– «Если фортуна отвернулась от тебя, то, хотя бы, поимей её сзади!».
Дома Платон снова сел за компьютер. Отбиваясь от электронной почты сына, он невольно пришёл к выводу:
Кто стучится в комп. ко мнеС рожей Аськи на стекле?Это он… (это понт)Мой компьютерный Beau monde!Глава 2. Ожидание лета.
Начавшийся в марте, после окончания лыжного сезона, сильный кашель заставил, вконец замучившегося Платона, в начале мая временно прекратить приём своих лекарств от ревматоидного полиартрита, имевших множество побочных действий, в том числе и в виде астмы и кашля. Одновременно он начал искать возможные причины этого кашля.
Жена Платона Ксения приняла в этом, естественно, самое деятельное участие. В своём анализе и умозаключениях она зашла даже очень далеко:
– «У тебя кашель, скорее всего от… мозгов!».
– «Так может тебе на эту тему докторскую защитить?!» – поинтересовался муж.
Даже в зрелом возрасте Платон иногда относился к жене, как к сопливой девчонке, прощая ей редкие ошибки, шалости и едкие высказывания.
Всё началось с поликлиники по месту жительства. Платон теперь посещал её только вечерами после работы. Его внимание привлёк контингент посетителей. Это были почти одни женщины, причём пожилого возраста. У него невольно мелькнула мысль, что, как по Гоголю, редкий мужчина дойдёт с жалобой на здоровье до врача. Или вообще … доживёт до этого.
А тем временем в России вступил в должность новый президент, и Платона осенило: Из Питера приходит не только погода, но и… президенты! Что теперь будет с Россией?! Надеюсь на лучшее. Для этого теперь есть все основания. Хотя мы никогда богато не жили, да и привыкать не стоит!
Холодным и дождливым маем, Платон дописывал последнюю главу своего романа-эпопеи. Природа словно решила не мешать писателю, не соблазнять его хорошей погодой.
И в этом автор видел знак судьбы! В этот момент он подумал про себя: настоящий воин воюет и … в поле!
Теперь у Платона вечерами появилось больше возможности сидеть за компьютером, так как жена Ксения стала реже сидеть в «Одноклассниках».
Более того, она и несколько успокоилась по поводу излишне большого количества молодых и красивых женщин, влезших на страницу к Платону, где на фотографии 1976 года он выглядел почти, как Ален Делон.
Приехавшая из отпуска в Египте, Нона посоветовала Платону:
– «Платон! Тебе надо обязательно съездить в Египет!».
– «Зачем? На крокодилов я и здесь насмотрюсь!» – пошутил Платон, кивая на Надежду и Гудина.
Позже он уточнил Ноне:
– «Да Надька всё поёт: поезжай в Египет! А сама ведь не пустит, если даже в поликлинику сходить – проблема!».
Но трения в отношениях между Платоном Петровичем и Надеждой Сергеевной заключались и в другом.
Как женщина, чувствуя критическое и даже иногда насмешливое отношение Платона к её высказываниям, Надежда часто неуклюже пыталась обелить себя в его глазах. И иногда дело доходило просто до смешного. Платон часто по пути на работу отоваривался в ближайшем магазинчике, покупая себе еду к обеду. Он это делал, чтобы сэкономить время, и чтобы его, как мальчика, не посылали за кормом для всех, – что он считал уделом Гудина. Когда Надежда узнавала об этом, она немного расстраивалась и часто сама ходила за прикормом.
– «Вот, видишь? Я, как честный и порядочный человек, купила еды на всех!» – с укором как-то объявила она Платону.
Ещё бы! Ты купила еды на всех на общественные деньги, которыми монопольно и распоряжаешься! А я, на какие шиши их купил бы? А потом бы ещё выслушал капризные и беспочвенные претензии, что купил не то, не того качества и свежести! Да ну Вас на хер, с вашей едьбой! – про себя мысленно продолжил диалог с Надеждой Платон.
На следующий день он не стал спешить со своими покупками, и в результате оказался голодным. А всё потому, что Надежда Сергеевна в этот раз решила не тратиться на своих сотрудников, о чём никому заранее ничего не объявила. В этот раз её честность и порядочность куда-то вдруг внезапно исчезли.
Вот и слушай её в следующий раз!? Что «хотит», то и творит! – опять молча сокрушался Платон.
В результате этого и Гудин, готовый даже отравиться дармовщинкой, оказался «на бобах», вернее без оных. Поэтому Платон частенько посмеивался над Гудиным. В ожидании халявы, тот готов был голодать, ждать допоздна, до последнего, лишь бы получить свою бесплатную шакалью похлёбку-пайку из рук царственного Ширхана – Надежды Сергеевны. И Платон лишний раз убедился, что Надежда, по своей сути, даже полное говно. Её лицемерие и ханжество не знали границ.
То она по-дружески подсказывала Платону диагнозы его болезней, чем и как лечиться, куда для этого следует обратиться.
А то, вдруг, возмущалась тем, что Платон ходит по врачам иногда в рабочее время. Как будто многие из них принимают в другое время?
Хотя она сама, вставляя зубы, отсутствовала целыми днями, причём в течение почти месяца, при этом гордясь тем, что ей делают тщательно, долго и дорого.
Так, в основном, и протекала совместная работа Платона и трёх его сослуживцев, сидящих от него за стеной. Как обычно, через стену отчётливо слышались гул Гудина, иногда надолго перебиваемый громким, почти визгом, Надежды Сергеевны. Когда же за стеной вдруг становилось тихо, Платон понимал, что это, скорее всего, своим негромким голосом их поучает гениальный Алексей.
Тридцать три дня и тридцать три ночи мучился Платон от сковывающей всё тело, становившейся всё нестерпимей боли. Особенно, почему-то, пострадала область правого колена. И болело оно, главным образом, ночью, во, вроде бы, покое, в то время как его хозяин никак не мог найти ему места.
Лежание на любом боку почти тут же вызывало сильную боль в правой ноге, иногда, неожиданно проявлявшуюся даже в стонах во время сна. А лежание на спине неизменно приводил к храпу и, как следствие этого, лёгким толчкам, а то и к шутливым, даже ночью, посвистываниям озорной жены Ксении.
Чувствуя неудобство и некоторый стыд перед женой, Платон сразу переворачивался на бок в ожидании скорого нового прилива боли. Каждый день жить с болью – это, в принципе, невыносимо.
Но Платон выносил, и это, и другое…
Поиск причин кашля Платон решил вести как раз в то время, когда его участковый терапевт ушла в отпуск.
Ксения надоумила мужа воспользоваться поликлиникой РАМН, к которой Платон был давно прикреплён, но очень редко ею пользовался.
И вот такой редкий, опять летний, случай представился.
Платон добросовестно прошёл поликлинику по цепочке: терапевт – обычные анализы – рентген – функция внешнего дыхания (ФВД) – УЗИ – и снова терапевт. После чего он был направлен в противотуберкулёзный диспансер.
Но и там ничего подозрительного не обнаружили.
Затем последовал пульмонолог в окружном диагностическом центре. Опять ФВД – рентгенолог. Затем томография лёгких в платном диагностическом центре. Результат тот же – ничего нет!
И только по собственной инициативе совершённый Платоном поход к отоларингологу и платный тест на микрофлору горла дал некоторый результат. У Платона в горле обнаружили пресловутый, очень популярный в народе и на телеэкране, грибок «Candida albicans».
В конце концов, стала было вырисовываться и причина кашля. Во всяком случае, одна из них.
После этого диагноза Платон возвращался домой просто окрылённый.
Не успев войти в дом, он с порога радостно прокричал жене:
– «Ксюха! А во мне нашли грибницу! Я теперь – гриб!».
– «Какой? Подберёзовик, или подосиновик?!» – удивилась радостной шутке мужа Ксения.
– «Судя по волосам – белый!» – ответил Платон.
– «Или сморчок?!» – посудила она не по волосам.
– «Нет! Скорее боровичок!» – подумал он не о том, о чём подумала его проницательная жена.
Платон теперь снова вернулся к своим традиционным нестероидным противовоспалительным средствам (НПВС), и результат не замедлил сказаться.
Боль стала понемногу стихать. Платон надеялся, что уже в приближающемся отпуске сможет играть в любимый с детства футбол и кататься на велосипеде.
Лишь позже радость Платона была несколько омрачена новостью от специалистов, что «Candida albicans» на его кашель может и не влиять.
Надежда Сергеевна с жаром объясняла Платону, что врачи ничего не знают и не понимают, а у него явно, как, главное, было у неё самой, начало астмы.
Заботливая начальница сразу «прописала» своему подопечному лекарства, и каждый день спрашивала, начал ли он их принимать.
В доказательство своей правоты, Надежда громко, чуть ли визгливо, почти кричала, приводя примеры и аргументы, в том числе наверняка ею только что придуманные.
Увлекшись, она не заметила какого-то вопроса или просьбы Гудина.
– «Да помолчи, ты! Я тебе говорю!» – не выдержав, гаркнул Гудин на Надежду.
Платон, не исключая её правоту, всё-таки всегда доверял врачам.
Да и в лечении он всегда был дисциплинирован. К тому же от обилия и разнообразия принимаемых лекарств можно было не понять, от какого из них началось улучшение. По этой причине, кстати, он не стал пока принимать лекарства Надежды, которые с её слов должны были сразу дать эффект.
Ксения же предложила, во всяком случае пока, плюнуть на все добрые-вредные советы, и заняться излечением кашля и его возможных причин.
Платон не стал «грузить» своих детей лишней информацией о болезни их родителя. Ибо для него не было ничего более приятного, чем улыбки на лицах его наследников.
Платон сходил в гараж, отремонтировал пусковое реле стартёра, подзарядил аккумулятор, и сходу завёл машину. Та слушалась. Перед техосмотром предстояло лишь отремонтировать звуковой сигнал. Но у Платона не было под рукой необходимых справочников. И в поиске их или специалистов он отложил ремонт на неопределённое время.
Наконец в Москве началась жара. Проезжая на трамвае, Платон увидел, как на зелёных обочинах вдоль периферийных дорог, в тени редких деревьев стали появляться отдыхающие от зноя бомжи и собаки. Сморенные жарой и случайным куском хлеба, они спали, как убитые.
Возвращаясь пешком с работы, Платон шёл по Устьинскому мосту. Лёгкий, свежий ветерок обдувал всё его тело, доставляя ему истинное наслаждение от всё же наступившего тепла.
На этот раз московский воздух на редкость был чист и свеж. В его запахе даже ощущался привкус не так давно прошедшего дождя.
Готовясь к летнему, дачному сезону, Платон приобрёл диктофон, позволявший ему теперь оперативно фиксировать на аудио плёнку всё ценное, пришедшее в его голову. Автор не мог не порадоваться этому приобретению.
Теперь ни одна идея, фраза, мысль не могли проскочить незамеченными мимо бесстрастно фиксирующего их технического устройства.
С каждым годом Платон всё больше замечал, как преобразуется, просто преображается земля русская, в частности московская и подмосковная. Мир богател, богатела земля, страна и люди.
И всё это происходило вокруг Платона. Особенный прогресс был в области электроники, про который даже и говорить-то нечего, просто фантастический! Одни мобильные телефоны чего стоили.
В ожидании Ксении, ходящей по магазинам станции Бронницы, Платон присел на горизонтальную металлическую трубу, предназначенную для крепления лишь велосипедов, для чего к ней были приварены под углом небольшие обрубки арматуры. Однако Платон нашёл где-то место и для своего зада.
Когда появилась Ксения, Платон, поднимаясь с места, гордо заявил ей:
– «Вот видишь, какое преимущество моего треугольного зада? А ты всё недовольна!».
– «Ха-ха-ха!».
Лишь в ночь с 12 на 13 июня, в связи с затянувшимися прохладными ночами лета, Платон с Ксенией впервые ночевали на даче.
Вечером хозяин ощутил, как различные приятные запахи лета, перебивая друг друга, наполняли воздух, вызывая чувства радости и наслаждения.
И уже поздно вечером, на втором этаже, в уютной спальне, созданной заботливыми и умелыми руками супругов, Платон и Ксения лежали на широкой кровати перед цветным телевизором в верхнем, правом углу, и наслаждались негой тёплого, вкусного воздуха и пением соловья.
Чуть позже Ксения начала втирать в область правых колена и голени мужа мазь «Хондроксид». Когда её движения стали более осмысленными и ритмичными, Платону вдруг что-то вспомнилось давно призабытое, но очень приятное. И он в томлении закрыл глаза, вспоминая то самое, приятное время, надеясь теперь в связи с отказом уставшей жены, лишь на утренние сексуальные утехи.
Наступило утро субботы – первого выходного дня после ночёвки на даче. Опорожнившись и размяв больные конечности, Платон поинтересовался у Ксении:
– «Ну, ты, как? Готова?!».
– «Нет! Рука сильно болит!».
– «А зачем тебе рука? Она делу не помеха!» – несколько слукавил муж, вспоминая вечерние грёзы.
– «А ты, что, сам сможешь?».
– «Да! Я готов совершать развратно-поступательные движения!».
Ксения засмеялась. А Платон тут же уточнил:
– «Хотя не во всех позициях. Плечи, вот, всё ещё болят!».
И в который раз любимое занятие всякого народа пришлось отложить.
Вскоре по мобильнику Ксении позвонил Кеша. В конце разговора Платон попросил жену передать привет сыну.
– «Папа тебе привет передаёт!».
– «И в щёчку целует!» – добавил Платон.
– «Спроси, а она у него бритая?».
– «Нет!» – передала Ксения довольный ответ сыночка.
– «Тогда в другую!» – добавил неугомонный отец.
– «Ха-ха-ха!» – зашлись на обоих мобильниках.
Уже на улице, в саду, Платон шёл по главной дорожке, всё ещё ощущая боль и утреннюю скованность.
Глядя вслед оголённому торсу мужа, Ксения вдруг подумала:
– «Да! От той косой сажени его былых плеч осталось чуть больше двух третей, или половины!».
Но она продолжила, улыбаясь вслед Платону:
– «Да! Старый конь борозды не портит, хотя и новой не прокладывает» – несколько сокрушённо пробурчала она.
Однако Платон уговорил жену вместе сделать утреннюю зарядку.
После её окончания он изрёк:
– «Хорошо на даче! Работаешь себе и работаешь! Мысли какие-то другие в голове! А то и вовсе нет!».
А зарядку супруги делали около давно ими выращиваемой Туи.
Этим летом она, давно посаженная взамен нечаянно сожжённого Кешей можжевельника, но в другом месте, на другом конце главной дорожки, наконец, переросла Платона.
Так что компенсация утерянного можжевельника, привезённого Платоном с родины матери в 1979 году, состоялась.
За завтраком, дремавший на диване кот Тихон, вдруг встрепенулся и насторожился, с прищуром посматривая на стол и на Платона, который как раз начал делать бутерброд с сыром. Так, немного посмотрев прищуренными глазами, кот успокоился. В этот раз ему обломилось.
Днём Платон наблюдал интересную картину. Частично-полосатые на крыльях птицы, семейства трясогузок, испугавшись стоявшего поблизости под сенью яблони Платона, резко взмыли с дорожки вверх, и, на мгновение зависнув, стремглав, как мессершмиты, разлетелись в разные стороны.
Всё ещё полный дачных впечатлений, в очередной раз Платон возвращался домой с работы по Большому Устьинскому мосту. Был понедельник, 16 июня. И он вдруг явственно почувствовал запах реки – типичный запах прибрежной тины.
Вот, это да! – удивился он.
Наверно вода созрела для купания?! – решил он.
Через два дня начинался отпуск.
Хорошее предзнаменование! – вновь посетила его приятная мысль.
Дома, войдя в прихожую, Платон сразу увидел распластавшуюся на спине, на линолеумном полу, самую пушистую, серую, сибирскую кошку Мусю. Она развалилась, широко раскинув лапы, и блаженствовала. Хозяин дома и кошек не удержался от комментария:
– «Мусь! Ты что развалилась, как пьяный дворник в своём чисто подметённом дворе во времена царизма?!».
На следующее утро, наконец, состоялось долгожданное – почти месяц в очереди – посещение для консультации ревматолога в 1-ой Городской Клинической Больнице им. Н. И. Пирогова. Доложив своё состояние и предпринятые меры по поиску причин кашля, после его тщательного осмотра врачом, Платон услышал заключение: необходима госпитализация в 10-ую ГКБ, которая одновременно является и реабилитационным центром, с целью подбора нового лекарства для базисной терапии.
По прибытии на работу, Платон сообщил новость Надежде Сергеевне. Та восприняла её, как должное и ожидаемое.
Вечером Платон посетил своего участкового терапевта с целью получения направления в больницу.
На следующий день Платон уже пошёл в отпуск, который был несколько смазан неважной погодой и сбором необходимых бумаг, справок и анализов для больницы, в которую предстояло ещё пройти отборочный конкурс в одной из поликлиник.
С учётом неудовлетворительного состояния Платона, терапевт дала ему больничный на две недели, с целью несколько улучшить его состояние перед госпитализацией, и сохранения своего профессионального лица.
Первые дни больничного – отпуска выдались неудачными, в смысле погоды. Было прохладно и дождливо. Ксения ещё работала, и Платону приходилось всё время мотаться между дачей с котом Тихоном – с одного конца, и поликлиникой с анализами, процедурами, справками, и квартирой со всеми домашними животными и ремонтами – с другого.
Но, как говориться, всё, что не делается, всё к лучшему! Как раз в это время Ксения, с санкции мужа, купила новую современную электроплиту, и Платону довольно долго пришлось возиться, исправляя огрехи электриков и строителей, допущенные ещё до 1994 года.
Во время укладки за плитой дополнительного ряда из пяти плиток, чудом сохранившихся на даче, супруги вдруг обнаружили, что от капель воды из раствора коротит электропровод под плинтусом.
В результате анализа, воспоминаний, умозаключений, и опытных отключений электричества, она нашли не только причину замыкания, но и причину обесточенности розетки у пола за плитой, и лишнего конца провода, подключенного к аналогичной розетке у противоположной стены кухни.
Перебитый гвоздём под плинтусом ещё солдатами-строителями провод был обрезан, а затем и обесточен от другой розетки.
Плиту на неровном полу установили ровно.
Но на этом фокусы не закончились. Удивительно вовремя, во время случайного присутствия дома Платона, полностью сломался главный замок входной металлической двери. Хозяину пришлось задержаться до вечера от поездки на дачу, и в течение дня купить новый замок и установить его более капитально, чем был установлен халтурщиками-строителями предыдущий.
При этом Платон использовал свои инженерные знания и большой практический опыт.
Удалось ещё и модернизировать в одном месте элементы крепления обивки к металлической двери.
Параллельно Платон днём, а Ксения вечерами разобрали барахло в стенных шкафах, соответственно на лоджии и в прихожей, куда теперь уместился и новый пылесос. Повезло Платону и с вывозом старой плиты. Не успел он об этом сообщить консьержке и подъездной уборщице, как через полчаса в его квартиру раздался звонок. И дворник с большим удовольствием забрал ещё частично работающую плиту, и всё её оснащение.
Так что дни, потраченные на медицинские дела, не пропали, а были одновременно использованы и на срочные домашние ремонты.
На даче, в ночь с 28 на 29 июня, Платон спал крепко. Лишь к утру его сон несколько нарушил громкий говор пьяных мужиков, расходившихся от застолья. Не успели, после мелькнувшего в окне наступающего рассвета, веки Платона вновь сомкнуться, как ударившая по ушам сверх громкая музыка чуть ли не сбросила его с постели.
Даже через закрытое наглухо, из-за излишне прохладных ночей последнего времени, окно Платон чётко услышал, словно издевательство над спящими, громкое объявление по автомобильному радио:
– «Московское время 4 часа! Москва спит, а мы продолжаем…».
Во! Гады! Они, ети их мать, продолжают… – ошпарило его сознание истовое возмущение.
Он вскочил с кровати, открыл окно и прокричал из него во весь голос, влево, наискось:
– «Эй! Аллё! Глуши шарманку!».
А через несколько мгновений он докричал уточняющее, решив тоже похулиганить:
– «Пиздилевичи! Глушите музыку!».
Однако реакции не последовало. Может не слышат?
Платон встал и в своём спортивно-нижнем белье выскочил на улицу.
Удивительно! В этот момент у него совершенно ничего не болело.
Видимо на 4 часа ночи приходился пик действия его НПВС «Мелоксикам». Или же, испытанный им шок, тут же мобилизовал весь организм. Пока было неясно.
Платон подошёл к почти сплошному забору дачи Дибилевичей, за которым просматривались два автомобиля. С ближнего из них, со всеми открытыми дверями, и доносилась, разбудившая его громкая музыка.
Платон поначалу решил, что в этом виноваты великовозрастные сыны хозяина, и вновь прокричал, на этот раз в щель в заборе:
– «Аллё! Позови отца!».
И через секундную паузу вновь:
– «Аллё! Валер!?».
Но никаких изменений.
Платон попытался открыть калитку.
Но та оказалась запертой изнутри, из-за чего разгневанный гость чуть было не сломал её.
Платон уже было начал подумывать о «камне в окошко» дома глухих, но тут через щель в заборе увидел, наконец, какое-то движение.
Хозяин дома – более чем сорокалетний предприниматель Валерий Дибилевич не без труда отпер калитку и уставил свои невинные, светло-серые, стеклянные глаза на слишком смелого соседа.
– «Валер! Я думал, это твои дети шалят, а оказывается ты сам!?» – начал Платон диалог, с трудом сдерживая свой гнев, чтобы не обрушить на хама потоки матерной брани.
– «А что? Нельзя, что ли, музыку слушать?!» – впился тот холодными глазами в пустоту позади Платона.
– «Можно, но тихо, не мешая соседям!» – слегка успокоившись, перешёл Платон на поучения.
– «Так ты, чего не спишь?!» – начал было тот глупо изворачиваться.
– «Так ты разбудил меня! Я вскочил, как ошпаренный!» – начал объяснять элементарное соседу, ударившемуся в дебилизм.
– «Ты ведь, вроде, мужик нормальный?» – попытался перехватить инициативу старший из Дибилевичей.
– «Ну, ты даёшь! Не ожидал я от тебя! Удивил ты меня!» – заканчивал Платон своё бесполезное возмущение уже в виде монолога, уходя от замолчавшего, возможно от растерянности, собеседника на свой участок.
Тут же замолчала и музыка. Запирая калитку и поглядывая на виновника конфликта, Платон вновь повторил, но на этот раз твёрже и как будто угрожающе:
– «Да! Удивил ты меня!».
Почти час Платон не мог заснуть, но природа вскоре всё же взяла своё.
А до этого он в возмущении и в сердцах ещё успел подумать: Вот бы не приезжали Вы сюда больше!
И его пожелание в какой-то степени сбылось. Несколько выходных этих соседей не было видно, тем более слышно.
Да! Права Ксения! Не повезло нам с новыми соседями. Слишком шумливые оказались. Да и не культурными совсем. Ведь не первый раз их замечали за нарушением ночной тишины.
В общем, у них, как говорится, полное отсутствие всякого присутствия. Никакой культуры вообще, и тем более культуры общения и поведения! – в полудрёме сокрушался Платон.
Третью, теперь уже настоящую неделю отпуска, после двух больничных недель, Платон провёл уже вместе с женой.
До этого он сделал на даче все необходимые текущие дела, в том числе многие по ее расконсервации.
Трава была скошена, грядки прополоты, мусор сожжён, вывезен и закомпостирован.
Огурцы в парнике росли, а хлам из разобранного в сарае, вывезен на свалку, а старый инструмент подарен таджикам.
И супруги принялись к совместной работе по настилке линолеума в доме: в прихожей и кухне.
Ещё до приезда жены, Платон долго и тщательно вымерял выкройку из двух частей оргалита для вырезания единого листа из линолеума.
Получался весьма заковыристый лист. Даже после вырезки пластин оргалита, Платон нанёс на них метки, компенсирующие некоторые неточности, позволившие, в конечном счете, вырезать единый кусок линолеума почти без поправок и лишь с незначительными подрезами.
После того, как супруги убедились в правильности формы вырезанного листа, они приступили к обивке пола оргалитом.
А поскольку у Платона болело правое колено, не позволявшее ему даже наклоняться, обивку мелкими гвоздями производила Ксения, но под руководством мужа.
Затем прокрасили под цвет линолеума штапик.
Потом прибили его через линолеум, кое-где заранее приклеенный двусторонним скотчем, к оргалиту.
Получилось здорово.
На следующий день супруги, купив необходимый крепёж и соединения, не без приключений смонтировали от водопровода по забору к бочке в середине огорода, где был расположен распределительный узел, и далее опять по забору, под дорожкой, к кухне дома – поливочный, полудюймовый полосатый, зелёный шланг, похожий на змею.
Это теперь позволило не пользоваться вёдрами, за исключением пока питьевой воды, при наполнении ею кухонных ёмкостей и поливочных бочек.
Теперь Ксения могла пользоваться водой и в отсутствие Платона.
Вскоре, но с задержкой, созрела клубника, за ней сразу начала созревать малина, а параллельно – чёрная смородина, а за нею и вишня.
И ещё до отъезда в больницу Платона, успевшего полакомиться результатом своего труда – пересаженной осенью клубникой, Ксения успела кое-что заготовить на зиму.
В общем, к отъезду в больницу, Платон, как дачник, теперь был готов.
На ночь он выпил аспирин УПСА и тут же разродился четверостишьем:
«А роза упала на лапу Азора»,Посмешище сделав из бедного пса.А как избежать ему славу позора?Наверно принять аспирина «УПСА»?!Глава 3. Отдых и лечение.
Наконец очередь подошла. Из отпуска удалось фактически отгулять только полторы недели. Впереди Платона ожидало примерно, как он поначалу подумал, трёхнедельное больничное заключение.
Утром 14 июля он прибыл в 10-ую городскую клиническую больницу – московский реабилитационный центр. К обеду разместили в 502-ую палату 2-го корпуса, в 10-ом ревматологическом отделении.
Принимавшая его медсестра Светлана, своей внешностью напомнила ему Светика-семицветика. Такой же рост и фигура. Похожий тип лица, волосы, походка. Даже мерцавшие черты характера и поведения напоминали ему о бывшей возлюбленной. Поэтому медсестра, видимо почувствовав интерес к своей персоне, вела себя с Платоном очень сдержанно, но весьма уважительно и корректно.
После обеда дежурный врач Светлана Николаевна очень подробно и внимательно расспросила и осмотрела Платона, разобравшись в его медицинских бумагах, просветив его по поводу особенностей применения отечественного «Метотрексата».
Наметился курс лечения и реабилитации.
И началось.
Платону понравилось, что в отличие от предыдущей больницы здесь очень много времени уделялось лечебной физкультуре, работе на разнообразных тренажёрах. Ведь недаром эта больница являлась одновременно и реабилитационным центром.
В палате Платон оказался пятым, заполнив её контингент. Коллеги подобрались около его возраста, все без исключения оптимисты и юмористы, хотя естественно и в разной степени.
В ожидании вечернего укола, Платон сидел в длинном вечернем коридоре и рассматривал развешанные на стенах иллюстративные и информационные материалы по соответствующей тематике.
Неожиданно к нему подсела женщина пенсионного возраста, но пока всё ещё симпатичная, интеллигентная и, видимо, с активной жизненной позицией. Она, извинившись, спросила, не подскажет ли он кого-нибудь из знаменитых людей России с именами Александр и Михаил.
Платон в шутку сразу назвал своего друга Сашу Александрова. Но потом, извинившись, начал помогать, с трудом вспоминая знаменитостей. Женщина, представившись Авророй Ивановной, показала свой список. Платон, мельком пробежав его, пообещал позже помочь дополнить его.
При следующей случайной встрече в коридоре Платон выполнил своё обещание. Новые коллеги уже разговорились в вестибюле. Платон понял, что зрелая пенсионерка Аврора Ивановна готовила этот список специально для своего внука, совсем не читающего книг.
Она хотела спросить у того, знает ли он этих людей, и тем ненавязчиво приобщить внучка к чтению умных книг и изучению нашей истории.
Платон сразу вспомнил своего младшего сынка Кешу.
К тому времени Аврора Ивановна набрала уже 45 Александров и 39 Михаилов. Ещё позже, в столовой, она пожаловалась, что возможно при их последней встрече потеряла очки.
Платон ту же тщательно осмотрел место их последней беседы, но очков нигде не было. Наверно Аврора Ивановна потеряла их в другом месте. Это вскоре косвенно подтвердилось, развешанными в разных местах, даже с улицы, объявлениями об утере.
Больницу окружал весьма приличный и местами довольно густой парк с дорожками для прогулок и скамейками. Он был засажен разнообразными, в том числе и по возрасту, деревьями и кустами. Не большой специалист по флоре, Платон обнаружил здесь старые липы, осину, очень много канадского клёна, сирень, в том числе молодую, но мощную; ели, сосны, берёзы, лиственницы, яблони и вишню, шиповник и боярышник, даже грецкий орех и дуб, и другие, в том числе экзотические, незнакомые ему кусты и деревья.
В эти тёплые и даже очень жаркие дни Платон периодически прогуливался по дорожкам больничного парка, затем присаживался на свободную скамейку и работал над текстом своего романа.
В очередной раз присев под большой старой липой, он углубился в своё творчество. Вдруг Платон заметил, как на его брюках и теле стали появляться какие-то гусеницы. Он наблюдал за ними, и увидел, что те спускаются с деревьев на тонких нитях, как десантники, как спецназ. И теперь Платону периодически приходилось стряхивать с плеч, рук, спины и груди надоедавших ему различных мошек, жучков, гусениц и комаров.
Общий телевизор в вестибюле этажа не работал. Но зато в палате был, принадлежавший одному из пациентов. Однако телевизор, по которому орала реклама и слышались вопли главных героев очередных детективных сериалов, Платон почти не смотрел, чаще предпочитая дрёму.
Первая неделя пребывания в больнице для него прошла быстро. Гигиенические процедуры, приём лекарств, уколы, и особенно многочисленные физические занятия, и редкие разговоры с контингентом, занимали основное время. Остальное Платон тратил на творчество и прогулки по парку.
На выходные дни некоторых больных, за исключением вновь прибывших, отпускали на сутки домой.
Один из сопалатников Платона, Павел Александрович, по им лично озвученному прозвищу Бурьяныч, прибыл из увольнения в субботу к вечеру, и, естественно, с «подарком» для ветерана Семёныча.
Вечером они приложились к «подарку» на пару, и остались очень довольными его крепким содержимым. Ночью коллеги по питию немного подкашливали. Утром это прояснилось, вызвав у пары удивление.
– «Так Вы же вчера водку пили!? А ведь она предназначена для употребления в холодное время! Вот Вам и кашель!» – сделал Платон неожиданный для всех вывод.
– Да! Ха-ха-ха! Да-а!» – согласился, с полуслова понимающий юмор Платона, Семёныч.
В их палате, сразу за дверью справа, размещался Павел Александрович Бурьянов. Платон сразу обратил внимание на его глаза. Они были тёмно-карие и, хотя излучали озорной огонёк, в своёй глубине хранили какую-то печаль, или даже горе.
Он был младше Платона всего на два года, но выглядел очень молодо. К тому же был красив и, во всеобщем понимании, весьма сексуален. На вид ему можно было дать всего около пятидесяти лет, а то и меньше. Этому впечатлению способствовали и почти без седин, прямые, коротко стриженные, чёрные волосы.
Павел был простым рабочим, а родом с Рязанщины. Несмотря на, в своё время пережитое, тяжёлое потрясение – гибель сына, курсанта бывшего «Высшего Военного Училища имени Верховного Совета ССССР» (Кремлёвские курсанты), он был весьма весел и оптимистичен, словоохотлив и даже говорлив.
Направо и налево он сыпал шутками и прибаутками, а то и частушками, напоминая Платону своё землячество с Есениным. Даже почти через каждое слово употребляемые им слова-связки «нах» и «бля», не портили его речь, придавая ей некоторый специфический шарм, и со временем уже не отвлекали слушателей от сути им сказанного.
Павел регулярно, или периодически, поддерживал весёлое состояние своего организма.
И это было уже второе винопитие горькой парочки. За два дня до этого, после ужина, Платон увидел любопытную картину.
У окна, за столом, несколько развалившись, сидел в одних домашних трусах весьма грузный, престарелый Семёныч. Лицом к нему и к окну, соответственно спиной к Платону, сидел Павел с гладким, голым, загорелым торсом. Они выпивали, закусывали и громко о чём-то спорили.
Внезапно вошедший Платон сразу пошутил:
– «Паш! Ты чего споришь?! Посмотри, кто перед тобой сидит!? Если взглянуть со стороны, то это прям, пахан!».
Довольный Семёныч рассмеялся, а воодушевлённый Платон добавил:
– «А ты сидишь напротив него, как … девятка!» – несколько смягчил он окончание фразы.
– «Скажи уж лучше, шестёрка!» – беззлобно уточнил Павел.
Вскоре Станислав Семёнович заёрзал на стуле, и встал.
– «Один рулон истратил!» – чуть ли не с гордостью заявил Семёныч, доставая из тумбочки новый рулон туалетной бумаги.
– «Вся жизнь – в рулонах!» – саркастически заметил Платон, имея ввиду измерение продолжительности жизни.
Возвратившийся в палату, Семёныч взгромоздился на кровать и удовлетворённо расслабился, издав специфически звонкий звук, покидающих его тело последних газов, тут же это прокомментировав в своё оправдание:
– «Значит тонко!».
– «Семёныч! Какой ты шумный!» – заметил его сосед Николай, своей кроватью разделявший их с Павлом.
Будучи очень приятной наружности, интеллигентной внешности, пожилой мужчина, напоминавший Платону или лапочку начальника или доброго преподавателя, Николай по возрасту оказался даже на год младше Павла. И он оказался прав.
И действительно! Ранним утром стены палаты оглашались громкими, загадочными звуками:
– «Э-э-эй! Э-э-эх!».
А это стонал или зевал Семёныч. Не то от боли, не то от дури и скуки?
Иногда в палате кто-то и похрапывал. А иногда доносились даже экзотические звуки.
Несколько дней подряд на открытую фрамугу их палаты садилась бледно-жёлтая синица и, как дятел, долбила ещё с зимы прилипший и засохший кусочек хлеба.
– «Здесь связь плохая!» – отвлекла Платона от созерцания бледной представительницы фауны, брошенная в мобильник, оправдательная фраза Павла Александровича.
– «А в больнице надо лежать!» – с ударением на последнем слове, поучительно заметил Станислав Семёнович.
– «А не связями заниматься!» – в тон ему поддержал его мысль Платон.
Все коллеги засмеялись. Платон повернул голову в сторону своего соседа Юрия, которому почти только что поставили капельницу:
– «Нам Юру сейчас смешить нельзя!».
– «Ах, да! У него же капельница!» – согласился первым отзывчивый Семёныч.
– «Так она же не во рту!» – съязвил, будто осенённый, Платон.
– «Ха-ха-ха!» – засмеялись все остальные.
– «Паш! А ты чего не смеёшься? Голова болит?» — спросил пахан.
– «Если бы у меня голова не болела, я бы … на ней… стоял!» — твёрдо и членораздельно ответил Павел.
Павел Александрович родился в рязанском селе Ялтуново, название которого в древности постепенно трансформировалось из названия его в честь князя Алтуна.
Отец Павла ветеран и инвалид войны, окончил ПТУ в Чите, получив специальность метеоролога. Затем он работал плотником на шабашках. Умер в пятьдесят пять лет от воспаления лёгких, не попав вовремя к врачу.
Мать Паши всю жизнь была колхозницей.
Павел был вторым ребёнком в семье.
Первый – старший брат Юрий, по малолетству на танцах дал обоснованную пощёчину развязной девице. За это, якобы хулиганство, он получил год тюрьмы. А затем пошло, поехало, срок за сроком. В общем, скатился парень с узкой дорожки под горку.
Родившаяся за Павлом, сестра Нина закончила в Сасове техникум, став мастером по изготовлению мебели. Потом вышла замуж, родила детей.
А самый младший брат Павла – Михаил, бросил ВУЗ. Отслужив в армии, стал работать в строительной бригаде у Павла.
Сам же Павел Александрович, закончив восьмилетку, попал в ПТУ, получив специальность токаря. Так оказалось, в их палате всего три бывших токаря. Кроме Платона и Павла им ранее был и Станислав Семёнович Родин.
После окончания ПТУ Павел устроился на работу на электроламповый завод в Рязани. Там же в ДОСААФ он получил специальность оператора радиолокационной станции.
Поэтому в армию он попал в ПВО страны, где, кстати, служил и Семёныч. Павла направили на Курильские острова, на остров Итуруп. Всю свою службу он числился оператором РЛС П-15, работавшей по низколетящим целям. Непосредственное дежурство Павла осуществлялось по графику, или, как правило, по учебным тревогам. Но были и исключения.
Однажды Паша участвовал в обеспечении аварийной посадки на остров Итуруп американского тяжёлого стратегического бомбардировщика Б-52 «Стратофортрес», летевшего бомбить Вьетнам. У того вышла из строя система управления и был неисправен один из восьми двигателей.
После устранения некоторых неисправностей на советском аэродроме, американцы были отпущены и вернулись назад, домой, на одну из своих баз на территории США или остров Гуам.
Павлу Бурьянову тогда лично удалось увидеть хорошо экипированных и вооружённых, холёных и упитанных американских лётчиков, временно невольно интернированных на советской территории. Как говориться, увидел потенциального противника близко, лично и в лицо.
После армии Павел уехал сначала работать в Рязань, на завод Центролит, а затем, в 1972 году, из-за жилья устроился в строительное управление, которое строило известные объекты столицы, в частности, стадион «Олимпийский», ТВ центр в Останкино, и другие.
Сам Павел Александрович Бурьянов занимался установкой подвесных потолков в учреждениях и организациях.
В 1976 году он женился на Валентине, которая была младше его на три года. Через год родился сын Алексей. Второго ребёнка они рожать не стали.
Однако в начале 90-ых годов Павла уволили с работы за пьянство, и он начал подрабатывать рабочим широкого профиля в различных столичных строительных ООО.
Павел Александрович очень любил рассказывать о своей жизни, о различных случаях и происшествиях. Но косноязычность явно мешала ему выразить обилие впечатлений и эмоций, замещая многие слова матом, шутками и прибаутками.
Но на всю жизнь страшной зарубкой на его отцовском сердце стала гибель в 1998 году, в автокатастрофе, единственного сына Алексея – кремлёвского курсанта.
Узнав об этом, Платону стало очень жаль Пашу, и он проникся к нему не только сочувствием, но и какой-то дополнительной любовью – старшего брата к младшему.
В одну из ночей из постоянно открытого окна повеяло прохладой. Кое-кто, во главе с Платоном, почихали и покашляли. Наутро напасть дошла и до Николая.
– «Не чихай, а то простудишься!» – посоветовал ему всегда весёлый Семёныч.
Вскоре на постоянно открытую, как стол для птичек, фрамугу села и ставшая всем знакомой, бледно-жёлтая синица. Она, за пару дней разделавшись с зимним сухариком, ещё один раз залетала в то же самое утреннее время, но добавки от хозяев палаты так и не получила.
Не оказалось угощения и сейчас, при её контрольном залёте. Больше синичка не прилетала, зато стали донимать мухи.
На замечание Платона, что на стороне Семёныча, Николая и Павла летают мухи, бывший номенклатурщик Станислав Семёнович быстро сориентировался и перевёл стрелку естественно на Павла.
– «Так все мухи почему-то к Павлу летят»!».
Что бы это значило? – глубокомысленно подумал писатель. Но со временем мухи добрались и до него.
А мудрый Николай, хотя и бывший на год младше Павла, но выглядевший посолидней своего соседа, вскоре повесил между собой и ним липучку, чтобы перехватывать мух, снующих из угла в угол, от Семёныча к Павлу и обратно.
Из-за этого Павел Александрович, часто лёжа рассказывавший различные истории и размахивавший при этом руками, в том числе больной правой, периодически попадал ею в липучку, при этом естественно смеясь и беззлобно матерясь.
Тоже, как и Семёныч, рано встающий и потому раньше всех готовый к завтраку, сосед Платона Юрий, в очередной раз взял пустые лотки из-под таблеток, чтобы отнести их на медицинский пост.
– «Пойду, отнесу!» – объяснил он всем насторожившимся свои действия.
– «Пойди, сходи к девчонкам! Любишь ты это безобразие!» – беззлобно съязвил Семёныч.
Контингент палат больницы естественно постоянно обновлялся. В соседней палате завёлся даже поп.
За одним из завтраков он попросился на свободное место за стол к Платону и его сопалатникам, обратившись к сидящим:
– «Питающиеся ангелы! Можно приземлиться?».
– «Да! Складывай крылья, батюшка!» – любезно пригласил его Платон.
Вечером в вестибюле к Платону подсел симпатичный, весьма немолодой мужчина, интеллигентной и даже импозантной внешности. Он и раньше подчёркнуто вежливо раскланивался с Платоном в коридоре и в столовой, внимательно присматриваясь, видимо признав в нём своего.
И действительно, Пётр Александрович Журавлёв, старший Платона на пять лет, но выглядевший чуть ли не моложе его, был бывшим номенклатурщиком, работником министерства Общего Машиностроения, к которому относилось и бывшее предприятие Платона, исправным ортодоксальным коммунистом. Даже в свою молодость, увлекаясь стихами, он многие из них посвятил комсомолу.
Через несколько дней Пётр ознакомил Платона с некоторыми из них, оказавшимися высокого качества. И они были посвящены не только руководящей и направляющей, но среди них были и философские, и посвящённые отдельным поэтам, в частности Есенину. Стихи Петра Журавлёва также отличались особой тональностью, ритмом. Они как будто шли под барабанную дробь. Петру тоже понравились стихи Платона.
Долгий разговор двух инженеров-поэтов коснулся разных общих тем, в том числе появившегося в больнице попа. Как сопалатник священника, Пётр поведал Платону, что этот инок всего лишь поп-раскольник, и даже сектант.
В конце этой весны и в начале лета Платону периодически, примерно раз в неделю, стал звонить на мобильник какой-то идиот, или идиотка с номера 8-495-936-35-57 и, помолчав секунду, отключаться.
Они словно проверяли, жив ли этот абонент?
Сосед Платона, Юрий часто пользовался наушниками от портативного радиоприёмника, слушая «Эхо Москвы». Даже когда он одновременно лежал и под капельницей и под наушниками, то всё равно сообщал коллегам, по его мнению, важные новости:
– «В 1901 году температура воздуха в этот день была всего +5, а в 1976 году +34!».
– «А сегодня, сколько будет?» — почти хором не удержались от вопроса коллеги.
– «+26!» – гордо ответил Юрий, подчёркивая свою значимость в их коллективе.
Но комментарий Платона и понятливый смешок Семёныча несколько смазал эффект от сказанного:
– «А сколько дадут, столько и будет!».
В этот момент в палату вошёл единственный из всех курящий Павел.
– «Ну, что? Курилка! Накурился со своими комбайнёрами из третьей палаты?!» – ревниво прицепился к нему опять Семёныч.
Станислав Семёнович Родин, как и Павел, был родом из подмосковной деревни. После школы он закончил ПТУ, став токарем. Затем работал по специальности в опытном цехе НПО «Салют». От военкомата окончил курсы шоферов. Затем работал водителем на продуктовой базе. Потом служил в армии, в ПВО страны, возя полковника. После возвращения в столицу, Станислав женился, остепенился, и поступил в институт.
А далее его ждало успешное продвижение по службе, вплоть до директора завода, работа в аппарате правительства Москвы, загранкомандировки по обмену опытом, старость, болезни и больница.
Но Станислав Семёнович всю свою жизнь сохранял оптимизм, чувство юмора, заводясь на них с полуслова, с полунамёка.
Он долго ждал своей очереди на массаж, и дождался. Пришёл с новостью довольный:
– «У! Медсестра у меня! Насколько высока, настолько и высокомерна!».
Но Семёныч сглазил!
Тут же вошла их медсестра Светлана и попросила убрать всё лишнее из холодильника, в частности хлеб. Выбросить его в ведро.
Павел Александрович первым решился на это, поскольку находился рядом. Холодильник вообще стоял между его кроватью и стеной с входной дверью.
Но другие, не то пошутили, не то укорили Павла, что выбрасывать хлеб нехорошо, бог накажет!
Вскоре Юрий положил в ведро, сверху на хлеб, пустую коробочку.
– «Прячешь, чтобы бог не видел?!» – не удержался от хохмы Платон.
Вскоре, во время бритья Павел нечаянно немного порезал губу.
– «Ты чего, смурной такой?» – спросил его Родин.
– «Да губу порезал» – промычал тот грустно.
– «Так ты губами не шлёпай!» – под смех пахана добавил Платон.
– «Жена дома залижет!» – не удержался, уточняя, и Семёныч, который, впрочем, вскоре порезался и сам.
Он любит позировать, и быть фразёром. Возможно, что в молодости он был импозантным и сексуально раскованным мужчиной! – решил Платон.
И всё ещё поутру Семёныч опять прицепился к Павлу:
– «Смотри! Ты носок не на ту ногу надеваешь!».
В ответ, немного обидевшийся на него Паша, вдруг выдал Семёнычу накопившееся, наболевшее и сокровенное:
– «Поначалу скромным был, а теперь пердеть по ночам начал!».
Периодические взаимные пикирования между Семёнычем и Павлом, особенно после совместного распития, иногда приходилось демпфировать, лежащему между ними Николаю.
Это был добродушный, симпатичный мужчина, обладавший к тому же красивым басовитым голосом, который своим тембром и даже акцентом напоминал Платону одного из его давних дачных соседей Анатолия Пустовойта, уроженца Украины, давно там не жившего.
Тут же и вовремя в разрядку, возникшей было внутри палатной напряжённости, внёс свой вклад и Юрий, сообщив всем радостную весть, что Роман Абрамович согласился не бросать совсем, так ставший ему дорогим и любимым, чукотский народ. На что Платон сразу и быстро сориентировался:
– «Так теперь чукчи будут петь: самолёт – хорошо, пароход – хорошо! Абрамович – лучше!».
В один из дней пребывания в больнице Платон по мобильнику поздравил с 80-летием своего дядю – Виталия Сергеевича Комарова из Санкт-Петербурга.
Сын Платона Даниил с женой Александрой накануне были в Питере и передали Юбиляру совместный подарок – домашнюю метеостанцию (барометр), выбранную в качестве юбилейного подарка Ксенией.
Какого же было удивление и радость, когда оказалось, что дядя об этом даже мечтал!?
И это всё вопреки брюзжанию двоюродного брата Платона Сергея Комарова из Выксы, который доказывал, что такой подарок дяде не нужен.
Сергей Комаров оказался большим баламутом. Он сначала говорил, а потом только думал, если думал вообще. Поэтому он часто предлагал своим родственникам, ни чем существенным неподкреплённые, авантюрные предложения, от которых потом сам же первым и отказывался.
Так, совсем недавно, он предложил Анастасии всем вместе съездить в «Ленинград», поздравить дядю с 80-летием. Более того, он сам лично, по телефону, напросился к дяде в гости. И сам же потом отказался из-за дороговизны билетов, хотя мог этот вопрос изучить ранее и никому и ничего не предлагать, не позориться.
Да! Как был мой брат размазнёй, таким и остался! А мне позвонить, кстати, побоялся! Наверно стыдно?! – с сожалением рассуждал о младшем двоюродном брате Платон.
Больничные дни проходили монотонно, но насыщенно.
До обеда Платон проходил в шести кабинетах целых восемь процедур. Пять – на различных тренажёрах, три – на физиотерапевтических аппаратах.
А после обеда он встречался со своими гостями, гулял по парку, писал и сочинял.
Закончился период первых анализов и обезболивающих уколов. Продолжалось терапевтическое, медикаментозное, физкультурно-оздоровительное и физиотерапевтическое лечение. Впереди ожидался и массаж. После подколов в лучезапястные суставы, самочувствие Платона начало заметно улучшаться.
Персонал больницы был вежлив и хорошо обучен. Некоторые врачи и медсёстры являлись просто ассами своего дела. С такими людьми было приятно работать. Из таких добрых и заботливых рук было полезно получать и лечение. И оно пошло в гору. Платон выздоравливал. Утихли боли, улучшалась подвижность.
Но даже на этом фоне выделялась медсестра Марина. Она была в самом расцвете сил. Ещё достаточно молода, симпатична, весьма стройна. Но, главное, она была очень ответственным, требовательным к себе, обязательным человеком. Её коронным номером были уколы – пушинки. Платон сразу проникся к ней симпатией и уважением. К тому же она обладала красивым грудным, вкрадчивым, потому сексуальным голосом.
Именно она, единственная из трёх, стоявших рядом медсестёр сразу откликнулась на просьбу Платона дать ему домашний телефон уже уехавшей домой Авроры Ивановны, потерявшей очки и случайно найденные Платоном в одном из лечебно-физкультурных кабинетов.
Марина сразу, с полуслова, поняла добрый порыв Платона.
Добрые люди всегда понимают и находят друг друга.
В подтверждение этому явилось и знакомство Платона с Людмилой Ивановной – пожилой учительницей, всю жизнь проработавшей с детьми и до сих пор сохранившей детскую непосредственность и активную жизненную позицию. Их и сблизил этот неиссякаемый, жизненный оптимизм. Разговорившись с припозднившимся в холле Платоном, Людмила Ивановна, в итоге, стала читательницей Платона, восторгаясь его прозаическим и поэтическим талантом, считая это просто божьим даром.
Она отметила, что произведения Платона лучше читать дома, в кресле:
– «Я, то плакала, то смеялась, а то задумывалась! Просто здорово!».
А до этого, ещё в первый вечер их знакомства, она обрадовалась занятию Платона, сообщив, что вчера проводила домой одну женщину, тоже писателя, пишущую приличные романы и дававшую почитать свои записи, которые ей тоже понравились, как затем и творчество Платона.
Старая учительница отличилась и тем, что организовала женский хор, который в отведённое для отдыха время распевал на окраине прибольничного парка русские народные, и не только, песни. Практически всем отдыхающим это понравилось. И качество исполнения песен было на высоте. Терапевтический эффект наверно тоже имел место.
Но со временем администрация была вынуждена умерить пыл самодеятельных артистов, так как кое-где в корпусах ещё имелись и тяжелобольные.
В очередной вояж на процедуры с пятого этажа на второй Платон зашёл в лифт один.
На четвёртом этаже в лифт вошли две ещё молодые, полные и слишком грудастые женщины, едущие на первый этаж, полностью блокировав Платону выход. На втором этаже он попросил попутчиц:
– «Девушки! Можно между Вами протиснуться, не нарушая Вашего душевного равновесия?!».
Те ответили улыбками и вопросом:
– «Душевного …?!».
Через три часа Платон в лифте снова встретился с одной из них, которая улыбалась теперь ему загадочной улыбкой… донны.
В процессе общения с «контингентом» Платона очень поразило некоторое падение культуры у женщин среднего возраста. А это было уже другое, не его поколение. Хотя, к счастью, основная масса женщин была всё-таки его, зрелого возраста.
Особенно это падение нравов проявлялось в столовой. Некоторые женщины занимали очередь, как в былые, базарные времена, на целую компанию, палату. Они сновали, как муравьи, туда – сюда, бесцеремонно влезая перед мужчинами, без очереди и без спроса, не стесняясь и не боясь, игнорируя их, как людей.
Чувствовалось, что они уже ненавидят мужчин.
Некоторые из них путали столовую с клубом, надолго засиживаясь с трёпом за опустевшим столом, занимая места других больных, жаждущих сесть за стол, коих было не много, и наконец поесть.
Павел Александрович как-то не выдержал и подсказал трещавшим рядом сорокам, что за этим столом надо есть, а не болтать. Так те взглянули на него, как вороны на подсевшего к ним нахала воробья.
Почти через две недели пребывания в больнице, Платон получил «увольнительную» с субботы на воскресенье. Предстояло долгожданное воскресное свидание с дочкой на даче.
И вот наступило счастливое субботнее утро. Коллеги по палате собирались в увольнение. И только один пахан – Семёныч снова оставался смотрящим.
Вдруг вокруг него начала летать оса. Семёныч свернул в жгут газету, и начал яростно махать, пытаясь её убить, или хотя бы прогнать.
Платон не выдержал напряжения созерцания этой бойни, и под смех коллег прокричал:
– «Ну, что ты, Семёныч! Разозлишь её! Мы-то сейчас уедем, а ты-то… останешься!».
И вот Платон на 722 автобусе отбыл от больницы до станции Люберцы, и далее до Загорново на дачу, на свидание с женой.
До этого Ксения дважды навестила его в больнице. По одному разу были сыновья. Кеша приезжал с Кирой, а Данила без, работавшей в поте лица, Александры.
Во время приезда младшего со своей девушкой, Платон познакомил их со своим новым другом, молодым, смешным котиком Пешкой. Платон так назвал его за необыкновенный пегий окрас, гладкую шерсть и худобу.
И первое время тот отзывался на голос Платона, бодро выбегая к нему навстречу из кустов. Многие пациенты больницы или скуки ради, или по привычке, или по простоте душевной подкармливали местных котов и кошек. Платон оказался в их числе. Вскоре он понял, что в этом не одинок. Поэтому перестал специально ходить к своему Пешке, а виделся с ним изредка, лишь по пути во время прогулок.
Тем более Платон теперь его не кормил. Тот отказался даже от любимого кошками Платона мороженого. А теперь, избалованный всеобщим вниманием, Пешка совсем отбился от рук Платона. Набравшись силы и наглости, ни на кого не обращая внимания, он совершал походы куда он хотел и зачем хотел.
У входа в свой корпус Платон часто встречал другого кота Василия, по окрасу похожего на его Тихона, но более пушистого и старшего по возрасту. Тот вообще разваливался на спину у входа в корпус и ждал, пока его погладят по животу.
В этом году опять сорвалась планировавшаяся поездка в Москву семьи второго сына Платона – Владимира, но на этот раз по вине, уже не вовремя попавшего в больницу, самого Платона.
Однако буквально накануне отъезда Платона, Володя тоже успел обзавестись WEB-камерой, и родным теперь удалось пообщаться визуально.
На том конце интернет провода Платон увидел сына Владимира и внучку Диану, ставшей настоящей красавицей. Уже позже Ксения без Платона продолжила WEB-общение с Володей, и от него узнала, что Дианка уже признана самой красивой девочкой в их городе.
И вот Платон прибыл на дачу. Он соскучился по дачным делам.
До этого, в течение одной недели, по просьбе брата, с Ксенией на даче пожила Анастасия. Она отдыхала и помогала, чем могла. Но, если Ксения всегда готовила для всех, то Настя готовила только для себя. Как и раньше, Ксении бросилось в глаза, что Анастасия опять патологически себя холила и лелеяла, гребя всё её окружающее под себя, как истинная Настасья Петровна, оправдывая своё прозвище «Коробочка».
В субботу Платон, в основном, косил и убирал результаты этого труда.
Ксения фотографировала. С согласия мужа она купила очередную техническую новинку. Теперь это был цифровой фотоаппарат. Новая игрушка ей очень понравилась. И новоиспечённый фоторепортёр принялась щёлкать направо и налево. Фотографии получались качественные. Этот фотоаппарат позволял получать чёткие изображения с близкого расстояния. Особенно на Ксению произвела впечатление фотография малины.
Новый фотоаппарат так понравился всей семье, что Кеша взял его в своё путешествие на Азовское море.
В воскресенье на дачу ожидался приезд дочери Екатерины. Её муж Виталий в эти дни ещё выступал с подтанцовкой в Юрмале при Лайме Вайкуле, поэтому Катя приехала одна.
Платон целых два года не видел, очень занятую работой, дочь.
Екатерина приехала поздновато, к двум часам дня. Но пообщаться они успели весьма плодотворно. Сначала Катя показала по ноутбуку Платону и Ксении многочисленные фотографии о своей работе. А это были, в основном, фотосессии, свой ансамбль – лауреат многих танцевальных конкурсов, и фотографии Парижа, где она побывала уже два раза. Там, кстати, все её принимали за парижанку, и Екатерина стала изучать французский язык.
Платон очень обрадовался этому факту. Ведь дочь, во внешнем облике которой проявились гены древних предков, сможет теперь и с ним говорить по-французски.
Затем отец показал дочери дачные новшества, и они дружно принялись ассистировать Ксении в подготовке праздничного обеда. Платону удалось угостить дочку последней клубникой и вишней. А та показала отцу свою новую машину «Ford Fusion», которой она была очень довольна, ибо это был манёвренный и очень удобный автомобиль, особенно для молодых женщин.
В процессе беседы, к радости Платона, дочь попросила отца познакомить её со своим творчеством, и, более того, сама предложила ему творческое сотрудничество, как потенциальному поэту-песеннику.
То, о чём Платон говорил на своём последнем юбилее, наконец, произошло.
Среди его детей наметился ещё один кандидат на курирование его творческого наследия.
Однако времени у них было немного, так как отцу в шесть часов вечера пора было отбывать назад в больницу.
После обеда все трое быстро и дружно прибрались, и Платон уехал. Екатерина повезла Ксению домой позже. А эта встреча надолго запомнилась всем троим.
А уже на следующий день Иннокентий с Кирой отправлялись в своё первое самостоятельное отпускное путешествие на Азовское море.
Вечером Платон неожиданно испытал, наверно, творческий шок.
В столовой, случайно оказавшись в очереди за Людмилой Ивановной, он услышал от неё необычное откровение. Та, держа в руке полдничный банан, немного наклонилась к Платону и в полголоса сказала:
– «Я так начиталась Вашего романа, что это мне теперь что-то напоминает!».
А уже вечером Людмила Ивановна односторонне перешла на «ты», скатившись на простое панибратство по отношению к автору. Вот тебе и старая учительница!? – подумал тот.
Рассказывая об этом соседям по палате, Платон невольно задал тему разговора, почему-то вызвав обсуждение контактов наших девушек с иностранцами во время фестивалей, Олимпиад и прочего, нарожавших потом чёрненьких, сереньких и прочих детишек.
Юрий на это точно заметил:
– «Так они же пытались вырваться из-за железного занавеса!».
– «Хотя бы этим местом!» – уточнил Платон.
Постепенно все привыкли к 22-ух часовому отбою.
Николай, обладатель какого-то мало интеллектуального простецкого спокойствия, как хозяин телевизора, бесцеремонно переключал его с программы на программу, отбивая, во всяком случае, у Платона, желание смотреть что-либо. Но как-то раз Коля исправился. После долгого просмотра какого-то фильма, он сподобился проявить уважения к товарищам.
– «Ну, что? Выключать телевизор?!» – на этот раз тактично спросил Николай у, затихших в постелях, пока ещё дремлющих коллег.
Но они в ответ ещё более тактично промолчали. По мере пребывания в больнице, товарищи Платона по палате постепенно стали называть свои апартаменты то палатой, то номером, а то даже и камерой.
В очередной понедельник Платону снова сделали «подколы» кистей рук. И опять на это его организм реагировал также, как в первый раз.
С половины ночи Платон почти не спал, а встал в хорошем состоянии, но со слегка покрасневшими щеками. Утреннюю зарядку он делал легко, с полной амплитудой движений и без боли. Более того, его скрюченные пальцы стали слегка выпрямляться, особенно самый мягкий, ночью.
Платон думал об этом в пустом холле, бреясь электробритвой и делая зарядку. Проходящая мимо медсестра, кокетливо напомнила ему:
– «Платон Петрович! Вы не забыли, что сегодня сдаёте анализ из пальчика?!».
Платон в этот момент чуть было инстинктивно не схватился за брюки, слегка их оттопыривая, но тут же вовремя спохватился.
Вернувшись в палату, развеселил рассказом об этом соседей, а больше всех Семёныча, их «камерного» пахана. Станислав Семёнович, с годами так и не отошедший от начальственных привычек пупа Земли, вёл себя несколько бесцеремонно с соседями по палате, как будто он в ней жил один.
Он громко разговаривал сам с собой, даже когда все ещё спали, или вечером увлечённо смотрели телевизор, вещая всем, что он сейчас хочет или будет делать, вплоть до гигиенических мелочей.
Между завтраком и обедом Платон теперь проходил семь кабинетов: массаж, два физиотерапии и четыре лечебной физкультуры.
Особенно серьёзные занятия были у Валентины Николаевны – серьёзной, обаятельной, и даже красивой, разведённой и бездетной, брюнетки лет пятидесяти, из которых она выглядела лишь на сорок.
После её занятий, некоторые упражнения которых были сложны и тяжелы, у занимающегося с голым торсом Платона, которому было даже жарко, болели некоторые выступающие части тела. Во время первого занятия, он чуть было сам себе не нанёс паховую травму, из «положения лёжа» усердно махнув сомкнутыми кистями на команду «рубка дров» из-за головы.
Да! Женщина, она и есть женщина! Откуда ей априори предположить последствия активного выполнения такого упражнения! – решил, чуть было не пострадавший.
В конце занятий он решил тактично намекнуть о наличии в зале и мужчин, но сделал это слишком заумно. Когда Валентина Николаевна дала команду больным из ортопедии, стоящим на коленях на кушетках, делать упражнения «кошка злая», Платон предложил потом сделать и упражнение «кошка добрая», подразумевая её позицию спаривания, под кота.
Но его довольно заумный или сексуально озабоченный юмор, слишком серьёзной хозяйкой зала не был оценён.
Со следующего дня Платону для более эффективного лечения назначили капельницу с раствором кровезаменителя и лекарств для сосудов. Через несколько дней повторный анализ крови показал улучшение.
А вечером, после ужина, сидя в холле у неработающего телевизора, Платон работал сам.
Рядом примостился читающий, как он поначалу подумал, инок, а дальше к проходу женщина. Проходящая мимо неё сокамерница не удержалась от комментария:
– «Что? Знакомые буковки разыскиваешь?!»
Ну и женщина?!
Не успел Платон проинформировать об этом, неведомом ранее, новом перле соседей по палате, как поддатый Павел задал ему вопрос:
– «А как зовут мужа мухи?!».
И не дожидаясь ответа, объявил сам:
– «Муходрал!».
– «А стрекозы?» – спросил «профессор» Николай.
– «Стрекозёл!» – уверенно ответил Платон, как ни в чём не бывало.
Довольный «правильным» ответом, Николай улыбнулся и вновь уткнулся в кроссворд, которые ему не очень-то и давались. Зато в этом преуспел Павел. Его природный, пытливый, крестьянский ум, и хорошая память, в том числе зрительная, плюс опыт, часто позволяли ему доразгадывать кроссворды после «профессора».
– «Если бы Павлу можно было бы ещё подтянуть и свою речь, особенно красноречие и чёткость выражения мысли, – быть бы ему писателем!» – утверждал бывалый Семёныч.
Очередным утром Платон ощутил необыкновенную лёгкость при выполнении всех упражнений утренней зарядки. Он выполнял их теперь с полной амплитудой и без ощущения болей. И теперь утренняя зарядка доставляла ему огромное удовольствие.
– «Что? Зарядкой занимаешься?!» – спросил его проходящий мимо по коридору одинокий больной.
– «Конечно! Каждое утро, каждый день, как пришёл из армии!» – гордо ответил Платон.
«Высокая культура, или культура вообще, подразумевает не только культуру души, но и тела!» – добавил он позже тому же больному, возвращавшемуся обратно и тем вызвав интерес того к своей персоне, в последствии приведший к их знакомству.
После завтрака на физиотерапии Платон услышал давно уже где-то слышанное.
– «Девушка, а на лазаря можно?» – спросила пожилая женщина медсестру физиотерапевтического кабинета.
– «А он ещё не пришёл!» – под смешки окружающих вмешался Платон.
Он теперь с нетерпением ждал прихода лечащего врача, очаровательной Людмилы Викторовны, с результатами его повторного анализа крови и её вердикт по поводу выписки из больницы.
Людмила Викторовна отловила резвого Платона Петровича, возвращавшегося после всех процедур и занятий, завела в ординаторскую, и усадила на стул. Взяв его папку, ознакомилась с анализами:
– «Ну, что? Гемоглобин в норме, железо тоже. Так что можно отменить Мальтофер. СОЭ (РОЭ) у Вас понизилось в два раза, с 45 до 23. Как говориться, процесс пошёл! А вот некоторые другие показатели упали, и мне не нравится формула вашей крови. Правда, наша японская аппаратура иногда барахлит. Поэтому нужен ещё один анализ крови. Да и пальцы мне Ваши не нравятся. Ну, что это такое?!» – коснулась она почти на 45 градусов согнутых вторых фаланг пальцев, пытаясь их слегка выпрямить.
– «Я Вас так отпустить не могу! Такой красивый мужчина! Ещё молодой! И такие пальцы! Давайте ещё раз сделаем подкол!».
– «Давайте!» – упавшим голосом согласился смущённый Платон.
Ибо он знал, что это бесполезно. Бог троицу любит! Уже сам себя успокоил он. Так что выписка до выходных пока что мне обломилась! Придётся ещё почти неделю лечиться. Ну, ничего не поделаешь!
Здоровье прежде всего! Хорошо, что хоть лечат интенсивно и целенаправленно, а не формально, и … под жопу коленом! – несколько успокоил он себя.
А завтра наступала пятница, 1 августа, последний день лечебной недели и первый день последнего месяца непогожего лета с так неудачно сложившимся отпуском.
Раннее утро пятницы, по-обыкновению, протяжно будящим стоном-зевотой открыл Семёныч. Вскоре на его призыв откликнулся давно храпящий Николай, протяжно испустивший ночной дух, и завершивший это действо, перебивающим храп, вздохом облегчения.
И почти тут же, вздохом возмущения откликнулся Павел.
И только лежащие у противоположной стены Юрий и Платон пока молчали, не прореагировав на это, забывшись соответственно сладким утренним посапыванием, и молчаливо-проснувшимся возмущением.
Вскоре, как по заведённому кем-то порядку, стали подниматься с постелей. Сначала Семёныч, за ним Юрий, потом Платон.
Последними обычно с переменным первенством вставали Николай и Павел.
Меняя ночной «прикид» на коридорный, Семёныч попросил Николая:
– «Дай побрызгаться!».
– «Чтоб от меня ароматом воняло!» – помог ему до конца выразить свою мысль Платон.
В следующий вторник палатный пахан Станислав Семёнович Родин собирался выходить на волю.
– «Паш, не переживай, мы теперь тебя коронуем на пахана!» – успокоил Платон его верного собутыльника и бытылконосца.
– «Не та весовая категория!» – возразил ещё не снявший короны.
– «А мы из уважения!» – польстил будущему смотрящему Платон.
– «Давай лучше тебя, по старшинству и уважению!» – возразил Семёныч.
– «Нет! Я привык быть замполитом, или начштаба, чтобы быть в тени, не выделяться, но быть мозгом команды!» – объяснил свою позицию Платон.
– «Я Ваша мысль! А мысль короновать нельзя!» – добавил он смеясь.
Тут же, словно в подтверждение этого, дважды подряд чихнул Николай.
– «Будь здоров!» – одновременно пожелали ему Платон с Семёнычем.
– «Но не кашляй!» – уточнил последний, пытаясь оставить за собой и последнее слово.
– «А только чихай!» – не дал ему этого сделать Платон.
– «А это к деньгам!» – попытался вернуть себе первенство Родин.
– «К чужим!» – восстановил статус-кво Кочет.
Вскоре чихнул и Станислав Семёнович.
Привыкший комментировать вслух все свои чихи, он не удержался и на этот раз:
– «Надо принять пилюли!».
После того, как пахан запил лекарство, Платон саркастически изрёк под смех Юрия и ухмылку самого Семёныча:
– «А теперь можно и пиздюлей!».
Платон решил, наконец, ввести своих друзей по несчастью второстепенными персонажами своего романа. Трое согласились быстро, а Николай поначалу проявил ложную скромность.
Так и появились в палате № 502 Павел Александрович Бурьянов 1951 года рождения, младший его на год Николай Владимирович Матюшин, Станислав Семёнович Родин 1946 года рождения, и Юрий Владимирович Кравцов – ровесник Николая.
Непрерывный производственный процесс в больнице естественно давал необходимые результаты.
До этого мучившийся от ночных болей, пасмурный Николай, наконец, улыбнулся!
– «О! Николай засмеялся!» — первым обрадовался, невыдержанный на эмоции, Семёныч.
– «Довели парня!» – вторым прокомментировал Платон.
Тут же, увлекшийся Родин по ошибке позвонил себе на работу в неурочное время, позабыв, что его абонент работает в другую смену.
А Юрий сразу прокомментировал обидное для пенсионера:
– «Они подумают, что у тебя с головой не в порядке!».
– «Нет! Они подумают, какое же у него здесь окружение!» – возразил Платон, брызнув бальзамом в душу Семёныча.
– «Ну, ничего, скоро домой! А к Вам другого подселят!» – несколько мстительно и угрожающе подвёл он окончательную черту.
– «Да! Прям круговорот людей в природе!» – задумчиво и мечтательно изрёк Платон.
Утром, в субботу после завтрака, при посадке в автобус по пути из больницы в увольнение, аккуратная блондинка средних лет, хромая с палочкой, пыталась на вираже обойти Платона, и влезть в автобус без очереди. Но тот не стал толкать убогую. Бог с ней! Всем сидений хватит.
Опять выбившийся в увольнение с субботы на воскресенье, Платон вместе с Ксенией, выполнил все запланированные дачные дела, несмотря на редко прекращающийся дождь. Довольный и не уставший он вернулся в уже хорошо обжитую обитель, почти как в родной дом.
В воскресенье вечером, прибывших последними из увольнения Юрия и Платона, опять встречала поддающая парочка в лице Семёныча и Павла. Они были уже хороши, и заканчивали с трапезой.
– «Охренел с горя?!» – спросил Павла чем-то недовольный Семёныч.
– «Больной, что ребёнок. Ему же надо угождать!» – ответил тот пахану мудростью.
Увидев подстригшегося в увольнении Юрия, теперь уже неожиданно задрался и Павел:
– «Ну, ты подстригся уж совсем коротко, почти наголо, как хрен!».
На следующий день, в понедельник, как обычно, проснувшись третьим, Платон пошёл в вестибюль побриться и позаниматься зарядкой.
Вчера вечером в больнице, после всех выполненных планов на даче, после трудов праведных, Платон помылся и всю ночь проспал крепко. Наутро предстояли очередные, уже третьи, подколы в кисти рук.
Настро ение бы ло боевым. Но не тут-то было. Женщина средних лет и средних достоинств тоже вышла туда же, в вестибюль. Она попыталась было опередить Платона и сесть на его место у окна, мотивируя это тем, что ей нужно обработать ногти на ногах(?!).
Опешивший Платон поначалу сел, куда и планировал. Но почти тут же уступил ей, подойдя ближе к окну, к свету, и стоя бреясь. Однако женщина, почему-то не пересев на оставленное ей место, всё не унималась. Ей хотелось побыть в вестибюле вообще одной, и вскоре она высказала новый аргумент.
– «Вы со своей бритвой жужжите так, что слышно в соседней комнате!».
На что Платон нашёлся, что ответить:
– «Ну, ладно! В следующий раз я буду бриться около своих!».
– «Брейтесь в туалете!» – наверно по привычке, как своего мужа, снова поучала она Платона.
– «А в туалете курят, а я не курящий!» – объяснил он дурочке.
Удивительные существа эти женщины с активной жизненной позицией! И всё я бабам удивляюсь, их хамству, жадности, неуважению, и всё по отношению к мужчинам, причём к чужим, попыткам обхитрить мужика, чужого мужа. Что же тогда они вытворяют со своими?! – подумал Платон.
И надо же? Нашла место не в ванной, или в туалете, а в вестибюле, у телевизора? Никакого стеснения. Недавно видно из деревни, что ли она? Да и время уже полвосьмого, а подъём в семь! Какие могут быть ко мне претензии? У, стерва! – теперь уже чуть ли не вслух возмущался он.
До завтрака Николай решил поразгадывать очередной кроссворд. Но на этот раз он быстро облажался. Тут-то Платон окончательно понял, что никакой он не «профессор», а это звание было ему присвоено Семёнычем всуе.
После обеда, проходящий мимо Платона, как обычно пишущего в вестибюле, сектант-раскольник не удержался и озорно спросил:
– «Вы оперу пишите?».
– «Нет! Я в музыке не разбираюсь. А пишу роман!» – не ожидая плоской шутки от служителя культа, честно и наивно ответил Платон.
– «Не! Я не в том смысле! Я имею ввиду опера!» – начал инок неуклюже оправдываться, при этом потеряв всякую спесь и смысл шутки.
– «А я понял, к какому оперу!» – перебил его Платон и первым засмеялся.
Глядя вслед уходящему придурку, Платон подумал: надо же, удивительное, оказывается, рядом. Не знал я, что попы такие озорники. Вслух же он неожиданно произнёс:
– «Ну, ты, поп, даёшь! И ты тоже, касатик, нарвался на перо!».
А дело всё было в том, что поп-раскольник, он же инок-сектант, был конкурентом Платона за лучшее и удобное место в вестибюле, у окна под солнечным светом. Поп читал там и молился, а Платон, естественно, писал свой роман. К тому же поп видимо хотел отомстить, отыграться за столовую.
Следующую ночь после подколов Платон ожидал с любопытством. Повторяться, или нет, прошедшие ощущения? Утром он сообщил коллегам:
– «Что-то сегодня подколы не действуют, как в прошлые разы?! Мягкий палец на этот раз не прореагировал!» — чем вызвал неподдельно радостный смех коллег.
Вскоре к Платону подошла последний раз ставить капельницу медсестра Галина. Она была брюнеткой, возрастом лет под тридцать, обыкновенной внешности и с напускной строгостью, под которой опытный взгляд Платона разглядел и озорство девчонки-простушки, и злость обиженной мужчинами женщины. В больнице она специализировалась на внутривенных и внутримышечных инъекциях, а также ассистировала лечащему врачу Людмиле Викторовне при внутрисуставных введениях.
На этот раз, при пятом вливании кровезаменителя и лекарства для сосудов, у Галины произошёл сбой при введении иглы в вену Платона с внутренней стороны локтевого сгиба.
Из-за этого процесс пошёл медленнее обычного.
Лежащая рука Платона опиралась кистью на подушку, чтобы не напрягать не до конца разгибающийся больной локтевой сгиб. Первый раз он этого не сделал и получил ощутимые болевые ощущения после процедуры.
Теперь же, когда Галина пришла вынимать иглу, то она не удержалась от комментария:
– «Ой, ещё не всё?!».
А, посмотрев место укола, сделала пугающий вывод:
– «О! Тут уже припухло?! Хватит!».
И закончила процесс.
Теперь Платон вынужден был десять минут лежать с согнутой в локте рукой.
Через несколько минут он почувствовал подзабытый процесс в своём теле. Его тренировочные стали вдруг явственно оттопыриваться в интимном месте.
– «О! Я сглазил по поводу мягкого пальца!» – указал он глазами на своё восстающее достоинство проходящему мимо Семёнычу.
– «Сексуальный, ты, наш!» – ответил тот, не то с завистью, не то с участием.
Тут же переключившись на Павла, сегодня уезжающий Семёныч, недовольно спросил:
– «И что ты в своём углу шебуршишься, как мышка?!».
– «А ты-то, что? В наружке?!» – помог Платон отбиться Павлу.
Но не успели коллеги посмеяться, как Юрий сообщил, что по радио «Эхо Москвы» пришла новость о ночной смерти Солженицына.
Паша тут же зло, но философски прокомментировал:
– «А он всю жизнь жил за забором!».
После смеха всей палаты над удачным и точным словом, Павел возмутился, словно оправдываясь перед товарищами:
– «А что он хорошего сделал для народа?!».
Через несколько минут, увидев, что Платон держит в руке диктофон, Паша неожиданно вскипел:
– «Ты так нас всех прослушаешь, а потом будешь шантажировать! Это законом запрещено!».
Платон попытался объяснить неучу его и свои права, но было бесполезно. Павел Александрович посчитал его шпионом. А от дураков всегда лучше держаться подальше.
– «Когда он думает, то молчит. А когда болтает, то не думает!» – вскоре прокомментировал Платон Пашкин бред Юрию.
Но Юрий тут же всем объявил, что в новостях сообщили об обещании Ющенко всем потерявшим дома от наводнения в Западной Украине, построить новые. Платон сразу прокомментировал эту новость:
– «Шиздит! Не построит! Вы когда-нибудь видели, чтобы хохол хохлу дом построил? Только русские в деревнях строили дома всем скопом!».
Когда все сообщения и прения по ним закончились, Платон взял диктофон и объявил, обращаясь в основном к Юрию:
– «Так, послушаем, что это я там нашиздил?!».
А затем на короткое время включил только им одним слышимую трансляцию.
Вторник прошёл обыденно, но Платон выяснил у Людмилы Викторовны, что его анализы крови улучшились, но она его выпишет лишь через неделю. На просьбу Платона выписать его в пятницу, после окончания в четверг всех процедур, она ответила:
– «Ну, куда Вы торопитесь? У Вас же серьёзное заболевание! А Вы к нему так относитесь! Побудьте полный срок, как нам и предписано!».
И Платон успокоился. Конечно, поскорее хотелось домой, на дачу, на работу, к делам, компьютеру, даже к спорту, машине и кошкам, а тем более к жене Ксении и к своим многочисленным детям.
А пока он творил. Писал и писал.
Кончались ручки и бумага, а он всё сочинял и записывал.
Эти дни в больнице прошли для него, как писателя, весьма плодотворно.
Во вторник выписывался Станислав Семёнович Родин.
Вернувшегося с процедур Платона, он встретил сиротливо сидящим на стуле посреди палаты. Его место уже было занято новым пациентом, сидевшим на ещё не остывшей постели, молодым человеком, представившимся Николаем и первым подававшим руку для приветствия старшим его по возрасту.
Птицу видно по полёту, а человека по манерам! – про себя заключил верный приверженец культуры общения и этикета.
В присутствии всех Семёныч громогласно объявил, что передаёт свою корону пахана Платону Петровичу Кочету, как самому старшему и уважаемому.
Все приняли игру, затеянную ещё самим Платоном, ранее как раз и окрестившим Семёныча паханом, которому, кстати, это очевидно сразу понравилось.
Станислав Семёнович ожидал сына Дмитрия на машине, так как сам со своим грузным телом и больными ногами передвигался с трудом. Их встреча состоялась во время обеда и бывший пахан пришёл попрощаться со своими теперь уже тоже естественно бывшими друзьями по несчастью. Он подошёл к столу, за которым обедали остальные, и тепло попрощался с каждым рукопожатием. Те встали в знак уважения и искренне пожелали Станиславу Семёновичу здоровья и ещё раз здоровья. А тот сообщил Павлу, что в морозилке он оставил для него так ими двоими горячо любимый холодный гостинец: водку и мороженое.
Как обычно, вечером, около двадцати одного часа, в вестибюль к пишущему Платону подошла Людмила Ивановна и объявила, что читает теперь «Папирус». Ей очень понравились уже написанные главы из последней части романа Платона и его стихи за 2005–2007 годы.
Она объяснила, что его сочинения очень легко читаются, и при этом её душа просто поёт.
– «Тут явно чувствуется озарение свыше!» – восторженно заключила бывшая учительница.
А на извинение Платона за мат в тексте, она ответила просто:
– «Это жизнь! У нас в палате почти все учителя, и все используют мат! А как же без него?».
Ночь со вторника на среду стала первой спокойной ночью, без храпа и утренних зевот-стонов Семёныча, его слишком раннего шумного умывания, и старческих причитаний вслух, что он уже сделал, а что ещё ему предстоит.
Но и будить всех стало некому.
В этот день Платон взял реванш у попа. Тот слышал высказывание Людмилы Ивановны об озарении автора свыше, и стал ревностно и внимательно следить за ним, и даже, на всякий случай, присаживаться к нему поближе. И это сыграло с иноком злую шутку.
В попытках лучше разглядеть Платона, относительно молодой попик потерял бдительность перед бывалым пересмешником, и был за это наказан.
Платон в столовой всё же опустил на грешную землю, уже косящего под старца, ещё моложавого инока.
Вспомнив, что он видел на пустующей стойке временного не работающего медицинского поста стопку религиозных газет, Платон не удержался и спросил лохматого и неопрятного в подряснике.
– «Я тут видел стопку Ваших газет, а теперь их нет!».
– «Так разобрали верующие!» – гордо перебил тот.
– «Я, как писатель, хотел бы ознакомиться с ними. У Вас найдётся ещё экземплярчик?».
– «Попробую найти. Поспрошаю прихожан!» – довольный появившейся зависимостью Платона от него, радостно изрёк тот, вытирая руки о жалкое подобие подрясника.
Но тут же священник сморщил лоб, откровенно и участливо спрашивая:
– «А, кстати, как эта газета называлась?».
Но его вопрос совпал с вопросом Платона, потонув в его пафосе:
– «И почём у Вас сейчас опиум для народа?!».
Этим вопросом Платон, как раз встающий из-за стола, буквально пригвоздил попа к стулу. И не дав квази старцу опомниться и что-либо ответить, пожелал ему:
– «Приятного Вам аппетита!».
На что обомлевший сразу же и поперхнулся.
– «Одын одын!» — объявил Платон после завтрака временный счёт своим хохочущим в коридоре коллегам.
Его сеансы физиотерапии подходили к концу. На аппарате «Бегущая волна» поначалу Платона обслуживала рослая блондинка Наталия, внешне напоминавшая ему мать его сына Владимира.
Кстати такое же внешнее сходство лица и тела, и такое же сходство имени, было и у медсестры из их отделения Татьяны.
Более того, у неё и голос был похож на голос матери дочери Платона Екатерины.
Однако теперь, после Наталии, в её физ. кабинете стала работать Ольга. Платона сразу поразила её внешность. И не столько стройностью изящной фигурки, сколько лицом, особенно его выражением и многочисленными веснушками, покрывавшими не только его, но и видимую часть тела, и придававшими их обладательнице особый шарм.
Озорному Платону даже захотелось в первый момент спросить её, до каких мест на теле они распространяются.
В совокупности с густо-голубыми, широко открытыми, будто бы от удивления, глазами Ольга чем-то напоминала ему красивую, большую и живую куклу.
Он видел смятение в глазах девушки и понял, что она немного комплексует из-за своей внешности. Ему стало жаль скрытую красавицу, которая наверно и сама не знала, что она есть таковая, и он сочинил ей короткое стихотворение:
А ты была смешно красиваРазрезом удивлённых глаз.Их синева меня пленила.Скажу я честно, без прикрас.И я чуть было не польстилсяСлизнуть веснушку с алых губ.Но вовремя остановился.Возможно, я тебе не люб?!На следующий день, на последней процедуре, автор подарил виновнице своё творение. Поблагодарив, Оля оценила его, как шедевр.
Ну, а в этот день, в среду, провожали теперь и Павла Александровича Бурьянова.
С утра Павел передал Платону уже свои гостинцы, которые не хотел везти домой: печенье, конфеты, сахар, лимон, и даже ветчину.
Платон искренне поблагодарил Пашу за его душевный порыв.
И опять, не успел Павел получить выписные документы, как на его место поселили уже немолодого мужчину Дмитрия, до этого временно, в течение двух дней, невольно пребывавшего в отдельной палате.
Но, в конце концов, документы были выданы. Прощание вылилось в простое, насколько позволяли больные руки, дружеское рукопожатие.
А после обеда Платон со своими рукописями засиделся в коридоре, и не зря. Подсевший в кресло и ждущий транспорта, очередной выпускник по просьбе Платона поведал ему правду об отце Митрофане, с коим он прожил бок обок почти три недели.
Он рассказал о том самом иноке, попе-раскольнике, коим по неведению и чужим наветам считал отца Митрофана Платон.
Он уже и сам обратил внимание, с какой любовью, теплотой и уважением отец Митрофан провожает своего бывшего сопалатника, пожилого инвалида на костылях.
Это и дало толчок расспросам Платона о священнике, в миру звавшемуся Валентином Валерьяновичем Дмитриевым.
В четверг уже провожали Николая Владимировича Матюшина, возвращавшегося домой и на работу в трест «Мосстроймеханизация», где он, будучи мастером, занимался подъёмными механизмами.
На прощание Платон подарил ему, с раннего утра пришедшее в голову и спровоцированное хорошей погодой, стихотворение:
Погода шепчет: «Уходи!»,Иль даже шепчет что похуже?!Проблемы те же у ноги.Да и не стали они уже.Но курс лечения прошёл.И Николай домой вот едет.Хоть бог погодой снизошёл,И Коля наш о доме грезит.Но, что поделаешь, ребята?Такой теперь у нас удел.Спина бы не была горбата,И дольше жизненный предел.В дорогу Коле пожелаюЗдоровья, счастья и тепла!Ты победишь недуг. Я знаю!На то надеюсь очень я!А за ним, в пятницу, наступала очередь и Юрия Владимировича Кравцова. Вдохновение, полученное от сочинённого в четверг, утром, Николаю, позволило поэту сходу сочинить нечто аналогичное и для Юрия.
Платон записал оба стихотворения и передал их посвящённым, ознакомив Юрия со стихом для Николая, но, не сделав наоборот.
Ю.В. вот тоже уезжаетПод пятниц колокольный звон.Его палата провожает.Прощается с палатой он.Я пожимаю твою руку.Гляжу и в серые глаза.Мы разогнали вместе скуку,Поставив боль на тормоза.На время мы забыли дажеО болях адских по ночам.Не стало никому здесь гаже.Спасибо сёстрам и врачам!И вот теперь с тобой прощаюсь,С читателем моих трудов.Но встретиться я зарекаюсь, —Пройдёт, пускай, хоть сто годов, —На этом месте и в палате,Где месяц прожили не зря.Где утешение в салатеМы находили иногда.Тебе теперь, друг, пожелаю:Здоровья, счастья и тепла!Надеюсь и, пожалуй, знаюНе сдашься ты ведь никогда!А на месте Павла тем временем уже основательно обосновался Дмитрий Константинович Булдаков – высокий, черноволосый и голубоглазый мужчина с волжским говорком. Он чем-то напоминал Платону его двоюродного брата Сергея Комарова из Выксы, особенно тембром голоса и манерой говорить. Он тоже работал квалифицированным рабочим.
В связи с завершением сеансов массажа, Платон посвятил стихотворение и симпатичной, добросовестной, изящной массажистке Елене, которая массажировала и Юрия тоже.
Лена мнёт бока усердно,Лихо делая массаж.Качественный он, наверно?И об этом мой пассаж.Разминает мышцы, кости,И суставы и хрящи.Увеличились аж в ростеПочти все мои мощи.То пощиплет, то погладит,Покатает и помнёт.Кожу на спине разгладит.Маслом детским лишь польёт.Под руками оживаюВ кабинета тишине.Будто крылья обретаю,Чтоб летать мне в вышине.Да не там, конечно ниже.По земле ходить быстрей.Крылья с вдохновеньем… иже.Поменяйтесь поскорей.Я от этого массажаСтал, наверное, стройней.Строчки моего пассажаСтали ярче и длинней.Благодарен я, конечно,Ловким девичьим рукам.Это тоже, что навечноОбратиться Вам к богам.За тяжёлый труд безмерныйЛену я благодарю!И, как пациент примерный,Я свои стихи дарю!P.S. И с моим стишочком этимСоглашается Ю. В.(На полях сие отметим),Что за мной ходил к тебе.Платон сделал приписку «P.S.» в последний момент, вовремя вспомнив, что и Юрий Владимирович Кравцов тоже ходил на сеансы массажа к Елене, вслед за Платоном.
Поэтому он показал стихотворение товарищу, который его полностью одобрил, и, как говориться, готов был под ним подписаться.
Вечером, после совместных разговоров, выяснилось, что поселившийся вместо Семёныча молодой Николай Николаевич Песня, интеллигентного телосложения, всего 1984 года рождения, оказывается, заболел артритом после того, как подхватил в бассейне «хламидиоз»!?
Вот такая бывает у людей невезуха! – сокрушался Платон, обращаясь к соседу.
– «Да! Доктора… Они тоже умеют успокоить!» – прояснил ситуацию Юрий.
А из беседы с молодым Колей, Платон выяснил, что тот, оказывается, родился в Самарканде. Когда ему было два года, его родители продали Среднеазиатскую кооперативную квартиру, купив взамен в Подмосковье, в Чехове, а позже ещё и в Москве.
В 2001 году Николай окончил школу и поступил в Финансово-юридическую академию. Но после третьего курса перешёл в технический ВУЗ на приборостроение и информатику. После окончания института в 2006 году попал на работу в «Билайн».
В пятницу распрощались и с Юрием Владимировичем, которого заждались в его строительном ЗАО, где он работал инженером.
Платон и Юрий тепло попрощались, пожелав друг другу конечно здоровья, а Платону ещё и творческих успехов.
В последнюю ночь комары почему-то не кусали ни Платона, ни Юрия. Они переключились на молодого Николая.
Ветераны палаты объяснили молодому это тем, что уже уехали тела пропитанные алкоголем, а Николай оказался для комаров более сладким, чем уже морщинистые тела перезрелых Платона и Юрия.
Дмитрий тем временем рассказал коллегам какую-то незначительную новость, при этом неосторожно, чисто по-крестьянски, добавив:
– «За что купил, за то и продаю!».
– «Стало быть, не спекулируешь?!» – бросил пробный камешек в его огород Платон.
Дмитрий стал раздражать Платона своим сельским тыканьем старшим.
И хоть он и представился москвичом, но слух Платона не обманешь! Демаскирующий признак был налицо, вернее, на ухо, тем более его явно деревенские замашки.
А Николай, не смотря на молодость и образование, говорил уже заезженными трафаретами: «Да, ладно!», «Блин!», «А оно мне надо?!», чем также немного раздражал Платона.
Коля вышел из палаты с полотенцем на плече, почти тут же вернувшись и по-детски, как единственный в семье ребёнок, оправдываясь, громко сообщил всем:
– «Бумажку забыл!».
– «В туалет, что ли?!» – по-простолюдински спросил Дмитрий.
– «Нет! На физиотерапию!» – разочаровал его Николай, невольно ставя того в неловкое положение.
Не успел Юрий уехать, как в палату подселили сразу двоих солидных, симпатичных мужчин: молодого пенсионера Владимира Николаевича и зрелого мужчину Сергея Алексеевича.
Не повезло беднягам! В пятницу попали в больницу!?
Эта, невольно пришедшая Платону мысль, тут же развилась в искаженную поговорку: «Дураков привозят по пятницам!».
Интересно! Посмотрим, так ли это? На вид они весьма ничего! – решил пересмешник.
Досрочный пенсионер, имевший вторую группу инвалидности, Владимир Николаевич Пегов, и Сергей Алексеевич Инюшин, как новички, поселённые в палату одновременно, и как люди близкие по возрасту, а им было чуть за пятьдесят, быстро сошлись друг с другом в разговорах.
Густой баритон первого забавно сочетался с тонким голоском, чуть ли не фальцетом, второго, бывшего борца-богатыря.
Поначалу обсуждение, конечно, коснулось болячек и их лечения, в частности бандажей и их конкретного применения.
– «А тут не на что вешать!» – кивнул Сергей в сторону спящего справа от него молодого Николая.
– «И тут всё усохло!» – перевёл он взгляд на тоже, но сладко сопящего в послеобеденном сне, худого Дмитрия.
После первого дня совместного общения Платону показалось, что его новые партнёры не отличаются не только большим оптимизмом и тонким чувством юмора, а вообще, возможно его не имеют вовсе. Ведь разговоры у начинающих больных всё больше шли о своих болезнях, и были совершенно не интеллектуальны. Да и речь Владимира Николаевича с постоянным «лОжить» вполне соответствовала речи бригадира коммунальных рабочих.
А употребление этого несуществующего в русском языке глагола «ложить» ставило Владимира и Сергея в один ряд с учительницей начальных классов из кинофильма «Доживём до понедельника».
Впереди Платона ждало очередное, но на этот раз последнее субботне-воскресное увольнение.
А пока он гулял по парку и наслаждался природой.
Сидя в тенёчке на скамейке, он заинтересовался двумя старыми липами, растущими практически вплотную друг к другу. Своим необычным видом те дали толчок воображению поэта, в результате чего появились строки о них:
Старые липы растут давно в паре.Годы склонили немного стволы.Лип растёт много на маленьком шаре.Им ещё рано до грешной земли.Ветви обвисли, но листья живые.Липовый цвет по весне, как всегда.Липы мои, Вы такие родные!Но Вами любуюсь я лишь иногда.Липы простые растут в этом парке.Радуют глаз, да и сердце они.Не обращают вниманье в запаркеСёстры, врачи и соседи мои.Я ж обратил, и сейчас пишу строкиО липах красивых, что в парке растутУ них под корой ещё движутся соки.Ростки они новые летом дадут.Я взглядом окинул огромные липы.И голову кверху я круто задрал.Увидел я листьев огромные кипы.И тут же о липах стихи написал.Старые липы давно растут в паре.Словно в обнимку их кроны давно.И, подбоченясь они, словно баре.Та пара деревьев стоит, как одно.Вот так бы и в паре прожить жизнь на светеВам в заключенье, желаю, друзья!Долго, счастливо и в липовом цвете.Вам липы желают, а с ними и я!А рядом растут липы меньше, младые.То поколенье от пары больших.Их отношенья совсем не простые,Как отношенья врачей и больных.Старые малых здесь холят, лелеют,Не закрывая им солнечный свет.Те от заботы такой только млеют.Жить им спокойней, закрытым от бед.Старые липы стволы оголили.Место отдать нужно ведь молодым.Те ж, в благодарность, свои отводили,Чтоб не мешать липам жить пожилым.Я этой картиной в тиши умилялся.И сами собой строки будто лились.А с липами этими не попрощался.Мы воедино с природой слились!Перезрелая, красивая женщина из того же отделения, несмотря на все старания Платона узнать её отчество, и назвавшаяся лишь Олей, знала о его творчестве от Людмилы Ивановны, и периодически интересовалась успехами писателя. И тут она подсела на его скамейку под липами, снова поинтересовавшись его делами. И Платону ничего не оставалось, как познакомить её с наброском своего стихотворения «Две липы». Та оценила.
Вдохновлённый похвалой бывалой женщины Платон направился дальше по парку и вдруг увидел одинокую сосну.
Что было интересно, Платон видел эту сосну и раньше, но именно сейчас она поразила его своей красотой и гордым одиночеством. И поэт записал на диктофон свои эмоции. Вечером в вестибюле он дописал и это стихотворение, озаглавив его, как «Одинокая сосна».
Одинокая соснаТоже растёт в парке.Высотой под облака.Её ветви – арки.Я о липах стих писал,Но сосну увидел.Тут же сразу осознал,Чуть ведь не обидел.Вот стоит она однаПосреди лужайки.Сказочная красота,И это ведь не байки.Крона шапкою блеститНа закате Солнца.Будто бы сосна грустит.Нет у Солнца донца!Ведь под ним стоит она,Кроной закрываяВсю макушку до конца,От жары спасая.Я картиною такойВраз залюбовался.Одинокою соснойЯ сейчас пленялся.И пишу я стих о нейО сосне высокой.Будет та сосна моей,И не одинокой.Стройный ствол её давно,Простираясь к небу,Словно прорубил окно,Вызвав в душе негу.Я от красоты такойСтою, зачарован.Я красавицей леснойПросто очарован!Последняя суббота началась неудачно. Медсестра Татьяна, только другая, – далеко перезрелая блондинка лет под сорок, не натурально белозубой улыбкой ошарашила Платона объявлением, что она всех отпустит только к обеду.
При этом близко посаженные небольшие карие глазки излучали жёсткость самодурки и недружелюбие к надоевшим ей пациентам.
Три часа выходного дня для отпускников, как говориться, накрывались медным тазом.
Ещё до этого Платон с лёгким волнением ходил по коридору в ожидании пропусков. Его соратники по томлению толпились в вестибюле. Проходя мимо них, Платон услышал о себе обрывок фразы добродушного Валерия из соседней палаты, объяснявшего коллегам нетерпение Платона:
– «А ему надо успеть до перерыва на электричку!».
– «А нам плевать на его электричку!» – раздражённо съязвил его сосед по палате, постоянно страдающий завистью и вечно всем недовольный, а посему постоянно брюзжащий, ещё совсем моложавый Борис.
Пока ждали, невольно обсуждали новости с Кавказа, заслонившие Олимпиаду в Китае.
Саакашвили типичный представитель новых молодых управленцев, считающих, что их западное образование заменит им ум! – мелькнула у писателя новая мысль.
Задремавший было от пустословия коллег по палате, Платон вскоре очнулся и решил всё же ускорить процесс отъезда. Он подошёл к вредной Татьяне и спросил о пропусках, хотя до назначенного ею часа «х» оставалась почти ещё половина.
– «Ну, ладно! Мужчинам я пока дам! А бабам…! Какая у Вас палата?».
Платон схватил два пропуска, на себя и Дмитрия, и бодро вернулся в палату за сумкой.
– «Из-за этой недодранной сволочи, я столько времени потерял!» – сокрушался Борис из соседней палаты уже в автобусе.
– «Она, наверно, родственница нашей раздатчицы?» – не унимался он.
Сейчас Платон мысленно с ним согласился, ибо слышал, как та ворчала на женщин, не выбросивших в ведро остатки еды из своих тарелок, и грозившая их наказать за это.
Подтверждением тому стала как раз та самая фраза блондинки, когда Платон всё же вынудил её начать раздачу пропусков.
При выходе из автобуса на станции Люберцы Дмитрий, спускавшийся со ступенек впереди Платона, попал под женскую ласку, не в свою дверь ломившейся «мешочницы». На его просьбу:
– «Дайте выйти!».
Последовало традиционно женское, избитое, и даже забодованное:
– «Пшёл, кзёл!».
Очередные, теперь уже последние увольнительные, отпускные дни для Платона и Ксении также прошли удачно и плодотворно. Они теперь полностью завершили возню с ягодами – малиной и чёрной смородиной, которую теперь тоже сфотографировала Ксения.
Платон успел ещё и убрать результаты своей прошлой косьбы. Стало чисто и опять изумрудно красиво.
Спасибо дождям, регулярно подпитывавшим цвет свежескошенной травы, не давая в этом году ей пожухнуть на Солнце.
На обратном пути в полностью заполненной электричке, Платон и Ксения стояли чуть уставшие, но довольные.
Когда Платон, пытаясь забросить свою сумку наверх в соседнем купе, ибо в ближнем вся полка была уже занята, попросил разрешить подойти ему поближе к окну, сидящие под ним пассажиры ответили по-разному, в том числе вяло-расслабленно и даже вальяжно.
Мужчина справа, большая голова которого на маленьких, покатых плечах придавала ему облик старого мальчика, среагировал сразу.
А не докрашенная под блондинку, маленькая головка в туфлях вообще не пошевелилась.
Из-за этого, шустрый на движения Платон слегка коснулся одной её женской туфли.
Когда же он уже разворачивался на своё прежнее место, то краем глаза увидел, а больше услышал, как туфля громко топнула каблуком, пытаясь размозжить ступню Платона в том месте, где она мгновение назад стояла.
Это заметила и Ксения, сразу предупредив мужа, что снимать сумку будет уже она.
Да! Много что-то у нас развелось бодучих, нет, пожалуй, падучих коз?! – решил Платон.
Большая голова, вон, сразу сообразила! А маленькой что-то было невдомёк. Да и топнула туфлей она слишком уж зло и с опозданием. А, главное, хватило совести ещё и поныть по поводу моего не извинения за то, что я даже не почувствовал. Тем более, я же её громко попросил пропустить меня! – продолжал рассуждать виновник.
Вечером в больнице Платону ещё явственнее раскрылся его подельник по увольнению и палате Дмитрий Константинович Булдаков. И в том, что Дмитрий действительно козёл, Платон убедился позднее. Ему единственному из всех больных, наверно, его селяне звонили после отбоя, ближе к полуночи.
И тот своим баском в коридоре, уже много позже отбоя, будил пациентов из других палат, вызывая к себе даже ненависть некоторых из них, доходящую чуть ли не до скандала и проклятий в адрес его тщедушного, длинного, но бестолкового тела и плебейской души.
Но, в то же время, в высказываниях Дмитрия стали проявляться элементы народного юмора, порой даже весьма тонкого.
Поздно вечером Платон услышал новые ритмичные звуки, напоминавшие капание воды.
– «Что это за звуки?» – запеленговав звук, спросил он Дмитрия.
– «Часы тикают!» – из угла успел первым откликнуться Николай.
– «А время идёт!» – добавил иронии Дмитрий, вызвав и первый смешок обычно не улыбчивого Владимира Николаевича.
Только все угомонились, как Платон уснул.
В палате было жарковато из-за закрытой от комаров фрамуги. Поэтому на ночь открыли дверь. И Платону с его места был виден коридор. Вдруг что-то его снова разбудило.
Уже за полночь, как иной пришелец, отец Митрофан прошаркал в свою обитель, по пути кашляя и сморкаясь.
– «Опять кашляет, чертяка!» – через открытую дверь палаты вполголоса напутствовал его Платон.
Вскоре он опять задремал. Но в эту ночь ему спалось плохо.
– «Доброе утро!» – по, заведённому предшествующими жителями палаты, правилу начал понедельник Платон.
Но в ответ тишина.
– «Или оно не доброе?!» – уже себе под нос, якобы, спросил у невежд Платон.
Но те теперь действительно не расслышали.
Послепробудный моцион продолжился пустотрёпом.
Тон задавал Сергей Алексеевич. Он, в частности, неожиданно поведал, что несколько лет назад собирал со свалки в Гольяново, находящиеся в весьма потребном виде кондиционные продукты и фрукты.
Но он не только болтал, но и направо и налево раздавал советы. Сергей давал советы всем и обо всём. И это, безусловно, характеризовало его, как человека много знающего, но невежественного, малообразованного.
Вышедший в коридор от его вредных советов, Платон услышал обрывок фразы Николая, теперь поучавшего Сергея:
– «Ты даёшь советы по лекарствам человеку, почти годящемуся тебе в отцы – ведущему специалисту НИИ БИОМЕДХИМИИ РАМН!?».
А бывший разнорабочий и грузчик, водитель автобуса, а ныне служебной машины Министерства обороны, Сергей, видимо из-за такой работы испытывавший дефицит общения, болтал без умолку.
Вскоре, его поначалу безотказный партнёр по словоблудию, Владимир Николаевич не выдержал негласного поединка и замолчал.
Но свято место занял Дмитрий со своими провинциальными полу деревенскими, полу городскими сентенциями.
Платону показалось, что у Дмитрия полностью отсутствовало представление об этикете, а может и о культуре общения вообще.
В утренний словесный понос успел внести свой, но конструктивный вклад и Николай Николаевич Песня, сообщив свой факт по поводу лицемерия и двуличия церковников.
Когда он занимался установкой какой-то специальной аппаратуры в Храме Христа Спасителя, то там он часто видел крупного, пузатого священника, лет сорока, отца Дионисия. Николаю приходилось не раз слышать сакраментальное: Отец Дионисий опять напился?! А один раз услышать даже более приземлённый ответ: Да! Но на этот раз он ещё и стекло разбил!
Постепенно вновь набранные больные начали веселеть и уже изредка серьёзней посмеиваться.
– «Действительно, забавно!» – согласился с Платоном Николай.
– «До обеда одни процедуры…» – продолжил он.
– «А после обеда – безделье!» – добавил Платон.
Утренние бдения неожиданно разбавились криками и шумом в соседней палате. Там неистовый Борис наводил свой порядок. Его неуживчивость и хамство естественно, прежде всего, распространились на его соседей по палате. До этого неоднократно были слышны его грубые и громкие, сдобренные матом, претензии к другим, в том числе к симпатичному, солидному и, как показалось Платону, ещё не потерявшему культуру и совесть, старику.
Перед обедом Платон выполнил, обещанную сестре-хозяйке Людмиле Яковлевне, обрезку подсохших веток мандаринового дерева и обмазку срезов этих веток садовым варом, привезённым Платоном вместе с секатором с дачи.
За это он получил благодарность от доброй, заботливой, общительной, симпатичной, ещё не потерявшей своей привлекательности, блондинки средних лет. И со следующего утра, делая утреннюю зарядку, он любовался результатами своего труда.
А в понедельник вечером, ещё до отбоя, на закате Солнца, Платон, наконец, нашёл удобную, высокую скамейку.
Она располагалась между корпусами, напротив цветов, среди которых росли и подсолнухи, и была не только удобна, но и свеже покрашена. В общем, красива! И на ней, как королева, восседала симпатичная моложавая брюнетка в красиво-белом одеянии. Но рядом стояла инвалидная палочка.
Платону эта картина напомнила что-то из старорусского, поместного. Он сел и принялся строчить в тетрадь. Однако его соседство с незнакомкой было недолгим. За королевой зашла не менее моложавая и тоже красивая подруга, возможно выступавшая в роли пробир-дамы.
Она громко, возможно больше для Платона, сказала, что за подругой из окна наблюдает её кавалер, и они вместе заковыляли за угол своего корпуса.
Платон же усиленно сочинял на этой скамейке. Ему было на редкость удобно и комфортно.
Он уже был готов привезти из Некрасовки шестнадцать стихотворений и три главы романа.
Платона, конечно, очень подвёл Алексей Грендаль, рвавшийся в герои его романа, но почти год задерживавший фактический материал о себе, свою автобиографию. И писатель устал ждать. Время ведь шло неумолимо.
Последней каплей, переполнившей целый чан терпения автора, явился настоящий кидок со стороны Алексея.
В субботу, во время последнего своего больничного выходного, Платон договорился с ним по мобильному телефону, что завтра сам зайдёт к нему за, так долго им ожидавшимся, материалом.
Но когда автор прибыл к одному из будущих героев своего романа, тот неожиданно ошарашил его сообщением, что материалы у него в Москве. Платон чуть было не присел от неожиданности.
Тогда на кой хрен ты обещал мне их дать сегодня?! И зачем вообще я сюда пришёл?! – чуть сдерживаясь, про себя возмущался писатель.
Алексей предложил тут же, при нём, написать их заново.
Но у Платона уже не было времени ждать его экзерсисы, так как близился час возвращения в больницу.
А далее Грендаль ещё более удивил Платона, сообщив, что в Москву в ближайшее время не поедет, поэтому напишет заново.
Из чего опытный контрразведчик сделал вывод, что Алексей ещё ничего не написал.
А свидание с Платоном назначил в надежде всё же успеть это сделать до прихода товарища писателя.
Да, кидалой оказался Лёшка – решил тот, и тут же сочинил по этому поводу обличительное стихотворение:
Кидалой Лёшка оказался:От ёлки палку бросил мне,Чтоб я собакою кидалсяНа кость. А он бы в сторонеСмотрел, как я её глодаю.Грызу впустую, зуб неймёт.Как полую я возжелаюРазгрызть до мозга – год займёт!Я, поначалу, кость почуя,Планировал пером создать,Известность для него даруя,Главу о Лёшке написать.А он кидалой оказался,Навешав на уши лапши.Хоть сам в герои домогался,А информации – шиши!К писателю – неуваженье.К поэту – может пиетет?От этого строки сложеньяЕго пропал авторитет.Не буду больше его трогать.Не буду просьбой изводить.Ему не надо? Его похоть!Так буду я своё творить!Дерьмо не пахнет, не воняет,Пока его не теребишь.Нетронутое – засыхает,Когда вокруг не шебуршишь.Просил его я дать мне срочно.Наивный автор, как осёл.И понял я, пожалуй, точно,Что Лёшка, в общем-то, козёл!Этим же вечером Платон понял, что пожилая учительница Людмила Ивановна, так восторгавшаяся его творчеством, как неожиданно появилась в его окружении, так и неожиданно, выписавшись, уехала.
Прочитав на закуску ещё и «Папирус», она почему-то сравнила Платона с Достоевским, хотя бы в части божьего озарения. Или такого же сумасшествия – добавил про себя в прямом и переносном смысле автор.
А как-то раньше, в один из традиционных вечеров, Людмила Ивановна представила Платону некую Оксану, бывшую гимнастку, спортсменку, чемпионку.
Платон сразу ответил, что он так и понял. А на вопрос, как? промолчал, про себя подумав: У неё слишком волевое лицо человека, привыкшего локтями расталкивать соперников.
А позже, по разговору других женщин между собой, Платон случайно услышал, что эта Оксана, оказывается, ссорилась со всеми в своей палате.
Поэтому её переселяли из палаты в палату, пока не выселили совсем, вылечив. К счастью для больных из других палат, она ушла.
И Платону было непонятно, то ли Людмила Ивановна демонстрировала ему свою Оксану, то ли наоборот, она показала Оксане Платона, представив его ей, как диковинку – будущего известного писателя и поэта.
Ночь с понедельника на вторник, предпоследняя пребывания Платона в больнице, в основном прошла тихо. И только к утру начали раздаваться специфические звуки.
Поначалу Платона разбудил храп соседа Владимира, страдавшего лёгкой отдышкой от курения.
Потом он почувствовал, как его дающее начало жизни привстало и не давало спать дальше. И он уже представил, как приедет домой и разложит Ксению на диване.
Платон уже почти проснулся. Поэтому звуки ночной жизни легко доходили до чуткого уха страждущего. По утру уже захрапел коренной Сергей из тройки, лежащих у противоположной стены. А то отличились и его пристяжные Николай и Дмитрий. На флангах у Сергея ночные снайперы отметились одиночными выстрелами.
А после завтрака, методистка трудотерапии, весёлая и даже озорная Светлана Петровна, женщина предпенсионного возраста с большими диоптриями, вела занятия не только профессионально, но очень добродушно и даже весело. Было заметно, что она любит и уважает свою работу и пациентов. А те отвечали ей взаимностью.
Вместе с Платоном из соседней палаты выписывался и, старший его на год, тот самый добродушный пенсионер Валерий Михайлович, бывший высококвалифицированный рабочий из оборонки.
На оборону, во всемирно известном ОАО НПП «Звезда» в Томилино, в настоящее время работал наладчиком и Дмитрий Булдаков.
Его сосед, Сергей Алексеевич Илюшин, в свои пятьдесят один, выглядел тоже моложе своих лет, несмотря на, придававший ему излишнюю солидность, большой живот.
Не работал только один Владимир Николаевич Пегов, уже пять лет, из своих пятидесяти четырех, находившийся на пенсии по инвалидности.
Бывший инженер-строитель, из-за квартиры, последние трудовые годы проработал мастером в ПЖРК. Бывший борец в своё время был заражен грязной иглой при откачке жидкости из распухшего от ушиба колена.
В других лечебно-физкультурных, но уже тренажёрных кабинетах реабилитационного центра, с контингентом работала молодая женщина, симпатичная блондинка, методист Елена. Она, как многостаночница, только и успевала переходить от одного тренажёра к другому, то и дело, следя и подсказывая больным-спортсменам.
Но заправляла всей этой физкультурой вакханалией Валентина Николаевна.
Именно она назначала конкретные лечебно-физкультурные кабинеты, тренажёры и упражнения. Но и сама вела самую сложную зарядку, от которой поначалу и болели все выступающие части тела Платона.
Пациентам приходилось вертеться, чтобы успевать пройти все предписанные им процедуры. Лично Платон посещал кабинет массажа, два кабинета физиотерапии, и четыре лечебной физкультуры: два у Елены, по одному у Светланы Петровны и Валентины Николаевны. Именно с её кабинета и начинался лечебно-реабилитационный день Платона.
Некоторые его соэтажники по 10-ой ревматологии не успевали до обеда пройти всё им назначенное. По этому поводу быстро выздоровевший Платон даже пошутил:
– «Да! Время здесь быстротечно! Особенно до обеда. Только не успеваешь одно, как тут же не успеваешь другое!».
После обеда Платон начал понемногу собираться. Начал с бумаг. Посмотрел, что написано, а что ещё надо дописать.
Разобрал рукописи и убрал их, выйдя на последнюю прогулку с одним лишь блокнотиком, ручкой, диктофоном и отцом Митрофаном. И оказалось не зря.
Перед сном, вспоминая эту свою последнюю прогулку по парку, мысленно прощаясь с ним, Платон сочинил и прощальное стихотворение.
По аллеям паркаЯ бродил с тетрадкой,Когда было жарко,И писал украдкой,На скамейке сидя,Под тенистой липой,Никого не видя,Скрывшись тихой сапой.Я писал о небеГолубом сегодня,Заходясь весь в негеС утра до полудня.Под лучами СолнцаЯ не опалился.Им я сыт до донца.Давно уж закалился.Поутру в среду, в день выписки, проснувшись даже чуть раньше и первым делом записав его осенившее, Платон завершил обычные физкультурно-гигиенические процедуры и приступил к сборам.
Снимая постельное бельё, он периферическим зрением уловил, украдкой на него брошенный, завистливый взгляд проснувшегося, но ещё не вставшего, Дмитрия, который по срокам должен будет выписываться следующим.
Вскоре, встав с постели, поначалу безмолвствовавший Дима, всё же выдавил из себя:
– «Доброе утро!».
Платон ответил, а про себя подумал: О! Ещё не всё потеряно!
Впрочем, относительно Дмитрия Константиновича, он был всё-таки спокоен по части культуры общения того, ибо слышал его возмущённые высказывания по поводу невежливости многих людей, в частности беспардонности и хамства многих женщин.
Последняя ночь на редкость прошла тихо. Никто не храпел и не пердел, почти.
– «Видимо лечение пошло на пользу?!» – лёгкой иронией отметился Дмитрий на информацию об этом Платона.
И только один, толком не спавший Платон, знал сокровенное, что поначалу ночи храпом всё-таки отметился Владимир, а порчением и так спёрнутого воздуха теперь уже и самый молодой Николай. Платона поразила разница между группами его сопалатников. Если первая любила юмор и свежий воздух, явно способствовавшие хорошему настроению и выздоровлению, то вторая, первоначально – закрытые окна и брюзжание по поводу своих болячек – явные признаки загнивания души и тела.
Но Платон заметил, что день ото дня у них стала возрастать потребность и в свежем воздухе, и в юморе.
Дай-то бог! – мысленно пожелал он коллегам дальнейшего процветания.
– «Ну, ладно! Завтрак ведь на носу» – объявил всем более расположенный к иронии Дмитрий.
– «Надо и нос почистить!» – поддержал того Платон.
Вскоре он объявил коллегам, что можно идти в столовую, народу мало. Но никто даже не пошевелился, что вызвало не только удивление, но и раздражение ветерана палаты.
У людей, не принимающих чужой опыт, предполагается отсутствие здравого ума.
Это в полной мере можно было отнести и к новым соседям Платона по палате. На его конкретные советы по-поводу времени еды, уколов и прочего, они не реагировали. Словно Платон здесь не был в течение почти месяца.
А! Понятно! Они хотят сами приобрести свой опыт! – решил он.
После завтрака и последних физкультурных процедур Платон был приглашён лечащим врачом Людмилой Викторовной за выпиской.
С любовью глядя в его глаза, она подробно объяснила ему всё необходимое, в заключение объявив, что ждёт его на следующий год, а оставшееся сегодняшнее время до получения документов, в том числе и обед – его.
Выписку и закрытый больничный лист сестра-хозяйка Людмила Яковлевна принесла даже раньше обычного. Ведь до этого Платон успел по её просьбе обрезать и замазать макушку ещё одного растения из другого вестибюля.
А на место Платона прибыл уже очередной больной.
Лечебный поток не прерывался ни на день, ни на койко-место!
Глава 4. Отец Митрофан.
Накануне выписки из больницы, после обеда, Платон в вестибюле отловил священника и попросил его о вечерней аудиенции, в связи с завтрашним своим отъездом. Польщённый, тот с удовольствием согласился.
Свою просьбу Платон обосновал тем, что как писатель, хотел бы кое-что узнать о Владимире Александровиче Маркелове, которого на днях так тепло провожал отец Митрофан, да и о нём самом. Тот поддержал желание Платона узнать больше об этом уникальном человеке, предвкушая интересное общение и возможность высказаться «на камеру», прокомментировав:
– «Писатель, если только он не ремесленник от пера, как правило, всегда человек духовный!».
После традиционно раннего ужина, и затянувшейся паузы на «питие кофея» священником, на вечерней прогулке по парку, куда отец Митрофан вышел в новом, чуть ли не атласном подряснике, оставив прежние лохмотья в палате, он дал Платону большущее, почти интервью, которое, в принципе, таковым и назвать-то было нельзя. Фактически это был односторонний трёп попа сноба. Но всё же, Платону удалось выведать главное.
Но началась беседа со старого вопроса об упомянутых ранее газетах.
Отец Митрофан поведал Платону, что те газеты, которые он имел ввиду во время разговора в столовой, оказались сектантскими.
Платон сразу же согласился с ним, сообщив, что позже он опять обнаружил упомянутую газету и ознакомился с её содержанием. Более того, он добавил, что по информации на последней странице этой же газеты, он сделал вывод, что она издавалась в США, скорее всего на деньги ЦРУ, и передавалась в Россию в электронном виде через американский же спутник. А её содержание, на первый взгляд вроде бы нормальное, является замаскированной подрывной деятельностью против православия.
– «А я то, тогда подумал, что это Вы их распространяете! Пока мне Владимир Александрович не сказал правду о Вас!».
Удивлённый и, поначалу немного обидевшийся, отец Митрофан, переспросил, тут же утверждая:
– «Это наверно Вам наш ортодокс от марксизма, Пётр Журавлёв, так сказал про меня?!».
– «Да! Точно он! Он тогда Вас называл, то иноком, то попом-раскольником, а то сектантом! Да и наш прошлый разговор о газете, плюс её содержание утвердили меня в этом мнении. И я до момента проводов Маркелова из больницы в этом даже и не сомневался! И только когда Вы принесли ему одеяло и высказались на эту тему, у меня возникло первое сомнение. А Владимир Александрович его подкрепил. Всё разъяснил, и меня вразумил!» – услышал священник приятные для себя слова заблудшего.
– «Так что я поговорил с руководством отделения, чтобы они нашли злоумышленницу, и не допускали распространение вредных газет в православной обители, коей является эта больница! …спасибо Маркелову!».
Более чем шестидесятилетний пенсионер-инвалид по заболеванию опорно-двигательного аппарата Владимир Александрович Маркелов ранее, как и Платон, работал в оборонке, был ведущим инженером одного из московских научно-исследовательских институтов.
Будучи талантливым, он имел множество научных трудов и изобретений в своей области деятельности. Но, как беспартийный, и нонконформист, карьеру не сделал. И это было понятно, так как он также был и потомком известного, во всяком случае, в Москве, знатного дворянского рода.
В тот день, во время своей выписки из больницы, Владимир Александрович ожидал машину, ибо передвигаться на костылях ему было чрезвычайно тяжело. Поэтому он вынужден был коротать время в вестибюле отделения, так как и его место уже было занято новым пациентом.
Платон сидел поблизости и работал над текстом. Он и стал невольным свидетелем тёплого отношения отца Митрофана к своему временному товарищу по несчастью. Священник принёс, прилегшему на кожаном диване коллеге, одеяло с подушкой и заботливо помог тому укрыться в его ожидании и дрёме.
Когда поп ушёл, Владимир Александрович заметил вслух специально для Платона, а может и для себя:
– «Какой добрый и замечательный человек этот отец Митрофан!».
Любопытствующему Платону тогда невольно пришлось присоединиться к беседе, из которой он как раз и узнал, что Пётр Журавлёв, находясь в ярой оппозиции к отцу Митрофану, дезинформировал его по поводу священника.
Владимир Александрович несколько подробнее осветил идеологические и чисто человеческие разногласия между ними.
Потом они переключились на творчество Платона, и потомок дворян ознакомился с некоторыми его последними стихами за 2005–2007 годы, указав среди них и очень понравившиеся ему, в частности стихотворение:
«Бывший дуб зелёный»Бывший дуб зелёныйУ меня в руках.Ствол уж искривлённый.Корни все во мхах.Бывший дуб поникшийЯ в руках держу.Что-то рано сникший.Другим не нахожу.Бывший дуб зелёныйМне не изменял.А теперь он квёлый,И совсем опал.Все опали листья,Жёлуди – к зиме.В этом теперь весь я,Покорясь судьбе.Дуб плакучей ивойОбратился вдруг.Долей несчастливойСтал мой лучший друг.Раньше дуб зелёный,Ветви бросив враз,Красивый, жёлудёвыйСтоял, как напоказ.Сеял своё семя,Жёлудей навал.Взращивал он племя.Потомство раздавал.Кто-то из-под дубаЖёлудей набрал,И ростки младыеГде-то насажал.Долго и упорноСмотрел дуб в вышину.А теперь всё скверно —Лишь в леса глубину.Ветви вниз поникли.Сморщилась кора.Многие засохли.Их ломать пора.Дряхлостью и временем,Сморщенной корой,Дуб стоит без времени,И гниёт порой.Простоит он сколько?В силе ещё дуб!Он ведь с виду только,Как гниющий зуб!P.S. Но тот дуб зелёнойКроной всё шуршит,И с зимой суровойК встрече не спешит.Платон был польщён похвалой старшего, именитого коллеги, увидевшего в стихотворении касающуюся и его иносказательность.
Временно прервавшаяся их беседа на чтение стихов Платона вскоре продолжилась озабоченностью потомка дворян похоронами А. И. Солженицына на старом кладбище Донского монастыря.
Владимир Александрович беспокоился, чтобы того ненароком не похоронили бы в полузаброшенную могилу его предков. Поэтому Платон и пошёл к телевизору в свою палату за точной информацией по этому поводу.
Но опасения Маркелова оказались напрасными. Хоть А. И. Солженицына и похоронили в некрополе монастыря рядом с могилой известного русского историка В. О. Ключевского, около которой была и могила предков Владимира Александровича, но с другой стороны, у крайнего дерева.
Узнав это, Маркелов с облегчением вздохнул:
– «Платон Петрович, спасибо Вам за хорошую информацию! Вы теперь успокоили меня!».
И вскоре Владимир Александрович Маркелов незаметно для других больных покинул, ставшими почти родными, стены больницы.
А началась прогулка Платона с отцом Митрофаном, и их беседа, с единственного вопроса иеромонаха к писателю.
С хитринкой в глазах, тот спросил:
– «А как это Вы решились со мной заговорить?».
– «А я хоть не Чезаре Ломброзо, но по лицу вижу интеллигента!».
И тут же Платон покаялся отцу Митрофану:
– «Я человек не верующий, атеист, но всегда встаю на защиту нашей церкви, православия. Ибо считаю, что она является носительницей и защитницей моральных ценностей и духовности общества, а также исторических ценностей, нашей исторической памяти.
Более того, ближайшие мои истинно верующие родственники и знакомые говорят, что я хоть человек не верующий, но живу по божьим заповедям, по христианским и православным принципам, сам не подозревая того. А в своих делах и поступках как раз и являюсь истинно верующим. С чем я, кстати, никак не соглашаюсь!».
Тот внимательно выслушал и, снисходительно улыбаясь, заключил:
– Да-а! Вы, Платон Петрович, рано, или поздно, но придёте к Богу, станете его верным слугой, а с Вашими знаниями и владением словом принесёте много пользы во славу всевышнему!».
Отец Митрофан, в миру Валентин Валерьянович Дмитриев, был старше Платона на пять лет. Он был иеромонахом Русской Православной Церкви. Как и В. А. Маркелов, он тоже выходцем из знатного рода. Его дед, например, ещё в давние времена строил Бакинский порт.
Одно время Валентин учился во 2-ом медицинском институте и подрабатывал на скорой помощи. Именно тогда, являясь невольным свидетелем тяжёлых медицинских случаев, он всерьёз и задумался о жизни и смерти, о душе человека, о вере в бога.
После третьего курса пытливый молодой человек занялся изучением психологии. В двадцать пять лет принял постриг в монахи.
Ещё в советское время, за споры и несогласие с политикой церковных иерархов, в частности Московского патриархата, отец Митрофан и был отлучён этим самым патриархатом от церкви.
После чего он вынужден был поехать к своему духовнику-наставнику, Митрополиту Одесскому Филарету, который благословил отца Митрофана на переход в Русскую Зарубежную Православную церковь.
А после недавнего слияния русских православных церквей, с чем отец Митрофан был пока не очень-то и согласен, он зато получил свой московский приход в своей же московской квартире.
Главной причиной его несогласия явилось активное участие Обновлённой Русской Православной Церкви в жизни страны при советской власти и не происшедшее до сих пор её покаяние за эти грехи, и наказание неверных.
А родился он в 1944 году, в общем-то, благодаря своему прадеду, в своё время с финансовой проверкой наводившего порядок в царских войсках во время I-ой мировой войны, и пользовавшегося уважением простых солдат, в итоге и не давших его расстрелять во время революции.
Мать его была урождённой Хайнеман.
Ежедневно Платон видел, как поздними вечерами отец Митрофан в одиночестве стоял у окна в торце коридора. Как истинная вещь в себе, он бурчал что-то себе под нос, наверняка молясь и прося прощения у господа.
Иногда Платон невольно наблюдал священника и в больничном парке. К нему периодически подходили верующие с вопросами.
Как-то к иеромонаху подошла одна из больных прихожанок весьма странного вида. Странность у неё была и в лице, и в одежде, и в манере держаться. Это была сплошная загадка.
Видимо, следуя известному совету, что в женщине должна быть загадка, она добилась своего. У неё теперь действительно, явно была своя загадка, но только лишь всего одна загадка-то и была.
Такой же загадкой был и сам отец Митрофан.
Чётко понять, что он говорит, было весьма трудно.
Ибо, отвечая на простой, конкретный вопрос Платона, он так отвлекался в сторону на детали, что уходил в бесконечное словоблудие и просто трёп, и, естественно, но может быть и нарочно, забывал вообще, что или о чём его спросили, но наверняка, бес, зная, для чего он открыл рот.
То есть, он начинал за здравие, но не кончал за упокой. И вообще, было непонятно, кончал ли когда-нибудь отец Митрофан, вообще, в прямом и во всех переносных смыслах. Внешне он напоминал девственника. Хотя в его возрасте и при его «работе» таковыми становились невольно, когда засыхала не только плоть, но и похоть.
Поэтому Платону поначалу приходилось повторять свой вопрос. Но поп тогда уходил на другие ветви своего огромного, запутанного логического дерева, и не возвращался оттуда назад вовсе.
По отцу Митрофану получалось, не как мы все привыкли, дважды два – четыре, а два умножить на икс, равно игрек, плюс недосказанная неопределённость.
Вскоре Платон перестал спрашивать и дал иеромонаху вволю высказаться, так как круг общения того в больнице, несмотря на его сан, имел всё же не большой диаметр.
Общаться с ним по обычной схеме: вопрос – ответ, информация – реакция, было просто невозможно. Ему совершено было наплевать на слова собеседника, на его аргументы, доводы, мысли. Он говорил только своё и этим явно напоминал шизофреника.
Ой, как много текста!? – про себя сокрушался писатель, уже жалея, что вызвал отца Митрофана на, якобы, откровенность.
Возможно, отец Митрофан и был гением, но это удачно скрывалось за туманной завесой его бесконечных слов и словоблудия.
Однако из этого бурного и мутного потока Платону как-то удалось кое-что вычленить во время вещания гласа божьего, пропуская мимо своих ушей всё чуждое, ненужное и непонятное.
Безапелляционные суждения батюшки обо всём, что он говорил, выдавали в нём фанатичного догматика своего верования, но, вместе с тем, человека, конечно, незаурядного.
Изредка вглядываясь в лицо иеромонаха, Платон никак не мог поверить, что тому уже шестьдесят четыре года. Уж слишком гладкая кожа была на его щеках и особенно кистях рук. Правда, зрение его было никуда не годное.
Он носил какие-то странные очки с очень большими диоптриями.
Руки отца Митрофана, вернее их кожный покров, поразили Платона. Они были пухлые, гладкокожие и без морщин, как у ребёнка.
Не мог 64-летний старец иметь такие руки! Да! Видать батюшка не утруждал себя физическим трудом! – задумался Платон.
Ему иногда казалось, что тот упорно косит под старца, о чём нечаянно сам же и проговорился.
В облике отца Митрофана прослеживалось и что-то зловещее.
У автора невольно возникла мысль, что тот служитель не бога, а сатаны!
Именно от отца Митрофана Платон узнал, поначалу показавшуюся ему второстепенной, информацию, что в Аргентине, в Буэнос-Айресе, потомки русских эмигрантов выпускают газету о России на русском языке «Наша страна», и что между собой они сейчас называют Россию не иначе, как «эРэФия».
После прогулки, которая затянулась до косых взглядов охранников, Платон попытался подытожить разговор со священником и сформулировать его позиции по ряду вопросов, назвав его высказывания «Сентенциями отца Митрофана».
Власть коммунистов была зло, и все коммунисты – дьяволы во плоти.
Обновлённая Русская Православная Церковь (ОРПЦ) при советской власти работала под постоянным присмотром КГБ. Некоторые священники были осведомителями, стукачами. У каждого более-менее значимого священника в КГБ был свой куратор. Да и некоторые руководящие посты в ОРПЦ занимали старшие офицеры госбезопасности.
А настоящие носители духовности и гласа божьего были репрессированы, гнили в лагерях или были высланы в далёкие веси.
Современные демократы не лучше. Это те же бывшие члены КПСС, перекрасившиеся под новый окрас, под новую политику.
Они так и остались беспринципными приспособленцами, хапугами и ворами. Они заботятся только о своём благе и им плевать на народ.
Современное руководства РПЦ тоже отошло от канонов православия, пошло на сделку с дьяволом, уступило современной власти, поставило себя в подчинённое положение от неё, заискивает перед нею. Это в полной мере относится и к Алексию второму.
Некоторые бывшие видные служители культа, порвав с церковью, ушли во власть. Хотя бы тот же его хороший знакомый Борщёв.
Некоторые иерархи из руководства РПЦ погрязли в стяжательстве, роскоши, а то и разврате. Их лицемерие не знает границ.
Россия и её народ гибнут! Нас отравляют! И тело, и душу, пытаясь вытравить из нас, из российского народа, из русского православия всё духовное, чистое и святое.
Нам прививают чуждую мораль, незаметно, постепенно.
Молодёжь уже не имеет идеалов, кроме денег, наживы, богатства, секса.
Исчезает духовность – главная сила нашего народа.
Спасение от всего этого – в Боге! Но, как назло, значительное число верующих таковыми не являются! Они увлекаются внешней атрибутикой, не думая о своей душе, об её очищении!
Люди не понимают, что они живут на Земле временно, лишь для того, чтобы создать свою душу, воспитать её.
Многие, большинство, так и умирают грешниками, не покаявшись и не очистившись. И не прощёнными уходят на тот свет. Извините меня, ад уже переполнен грешниками, в том числе и русскими!
И мы, церковь, должны над всем этим работать.
А верхушка РПЦ всего этого не видит, или уже не хочет видеть! А государство, чиновничество – тем более!
У нас ещё мало ведётся работы по реабилитации истинных патриотов России – детей церкви!
В стране всё ещё сильно засилье иудеев и их идей.
А мне уже давно открылась истина! А кто тоже хочет этого добиться должен ежедневно и еженощно работать над собой – каяться и молиться всевышнему!
В течение всей вечерней прогулки Платон внимательно выслушивал иеромонаха, пытаясь хоть что-нибудь запомнить. И кое-что ему удалось. С чем-то он был согласен. А с чем-то нет!
На следующий день, покидая своё 10-е ревматологическое отделение, Платон, проходя в последний раз по коридору, увидел отца Митрофана, сидящего на женской половине отделения. Тот оживлённо беседовал с каким-то новым мужчиной.
Разлив опия для народа продолжается! – невольно выплеснулось из литератора напоследок.
В этот же день, вечером, после отъезда Платона, одна из моложавых больных осмелилась и подошла к священнику с вопросом:
– «Батюшка! Извините, ради бога! Можно Вам вопрос задать?».
– «Конечно! Слушаю Вас!» – иеромонах принял подобающую в таких случаях стойку, сомкнув кисти рук на своём поясе.
– «Но он у меня необычный!» – несколько смутилась та.
– «Ничего, говорите!» – настолько же насторожился тот.
– «Вы не скажете, что за мужчина вчера вечером с Вами гулял?!».
Поп поначалу опешил. Он сразу понял, что речь идёт о красавце Платоне, но уж никак не ожидал, что вопрос будет не по теме, не по его персоне.
Митрофан от неожиданности и даже обиды взглотнул слюну и, взяв себя в руки, патетически ответил:
– «О! Это необычный человек, даже необыкновенный! Это продолжатель дела Пушкина, его таланта! Правда в стихах он уступает Александру Сергеевичу, но в прозе – он превзошёл всех! И на то воля божья!» — закончил иеромонах, воздевая крючковатый перст к небу.
– «А где он сейчас?!» – не унималась женщина.
– «Так по божьему благословению он излечился и уже уехал!»…
Ещё во время пребывания Платона в больнице его сестра Анастасия решила повторить свою прошлогоднюю поездку по родному краю их матери Алевтины Сергеевны Кочет (Комаровой). Как и прошлый раз, её пригласил их двоюродный брат Сергей Юрьевич Комаров из Выксы.
Настя вместе с двоюродными сёстрами Тамарой Юрьевной Комаровой и Ириной Юрьевной Макаровой (Комаровой) хотела вновь посетить святые места Заочья, но по состоянию здоровья не смогла. И сёстры поехали одни с московской подругой Анастасии – пятидесятилетней Лией.
Однако Настя ещё в прошлом году посетила все эти места, и воспоминания об этом ещё были живы в её сознании.
А сейчас она жила в доме у брата в Выксе, и все её путешествия ограничились лишь посещением городского действующего женского монастыря «Иверской иконы Божьей Матери».
В этом монастыре находилось множество икон с частичками святых мощей Серафима Саровского, Николая Чудотворца, Варнавы Гефсиманского, и других, а также чудотворные иконы Иверской Божьей Матери, Казанской Божьей Матери, Святой Троицы, и другие.
Но огромный собор монастыря до сих пор находился в развалинах.
Однако одна притворная часть его была уже восстановлена и действовала, как храм.
А на Советской площади, напротив дома Зыкиных, откуда родом была мать Сергея, Тамары и Ирины – Маргарита, ещё лет десять назад был полностью восстановлен Знаменский храм. Из-за дурных действий местных властей, не постеснявшихся увековечить себя даже на некоторых иконах, и на ограждениях солеи – приалтарной части храма, в него пока ходило очень мало прихожан. Поэтому всегда и был переполнен совсем маленький храм при монастыре.
А в прошлом году в Муроме Настя побывала в двух монастырях, мужском и женском, в одном из которых покоятся мощи святой княжеской четы Петра и Февронии Муромских.
А в другом монастыре, на крутом западном берегу Оки хранилась рака с мечом Ильи Муромца, мощи которого, как известно, покоятся в ближних пещерах Киево-Печерской Лавры.
Тогда Анастасию поразила красота и ухоженность внутренних дворов монастырей, где в одном из них гуляли даже фазаны, находился бассейн с рыбой, размещались цветники и розарий.
Чувствовалось, что всё это было устроено с большой любовью.
Единственное, что неприятно тогда удивило Настю, так это до тех пор не восстановленный Девичий монастырь на горе северной окраины Мурома.
Настя с Лией тогда посетили ещё и храм Николая Чудотворца (Храм Николы Мокрого), в котором покоятся мощи святой княгини Иулиании Лазаревской, и облили свои телеса водой прихрамового святого источника.
Во втором пункте прошлого путешествия, в Дивеево, Настасья тогда побывала в женском монастыре, где покоятся мощи Серафима Саровского.
В окрестностях всемирно известного селения находится множество родников – святых источников.
И в последнее время при этих источниках были обустроены купальни для омовения прихожанами и всеми желающими своих грешных тел, с целью исцеления и получения божьей помощи.
В семи из них тогда искупались Настя со своей компанией. Она обратила внимание на то, что даже в будничный день в монастыре было много народа, тысячи полторы.
Тогда же она впервые увидела восстановленную «Канавку», по которой верующие шли со своими молитвами. На Настю произвели впечатление размеры этой Канавки. И не только её протяжённость около километра, но и большая ширина, около двух метров, и особенно глубина, до двух с половиной метров.
А перед ракой преподобного Серафима Саровского Настя наблюдала, якобы, как она сама выразилась, чудесное исцеление от беснования женщины средних лет.
А последним местом её прошлогоднего путешествия был Санаксарский мужской монастырь в Мордовии. В этом монастыре покоились мощи преподобного Фёдора Санаксарского, его племянника, праведного адмирала Фёдора Ушакова, и преподобного Александра Санаксарского.
Настя посетила там и могилу старца схиигумена Иеронима, что было её главной целью, так как она его очень почитала ещё при его жизни.
Но в этом году Насте пришлось довольствоваться ожиданием в доме двоюродного брата возвращения из паломничества своих сестёр и подруги.
Вскоре те вернулись довольные, но уставшие. И, как в прошлом году по этим святым местам их возили на своих авто друзья Сергея, которые и сами были не прочь не лишний раз посетить известные святыни, иногда с жёнами.
После возвращения домой, Платон и Настя вечером на даче обменялись новостями своей жизни, рассказав друг другу о наиболее запомнившемся, произведшем наибольшее впечатление. Ксения в основном слушала.
Платон, естественно, ознакомил Настю с тем, что ей всегда было интересно, а она его – тоже с тем, что было интересно ей самой.
Узнав о воззрениях отца Митрофана на деятельность современной русской православной церкви, Анастасия не удержалась от своего возмущения некоторыми несправедливыми сентенциями иеромонаха:
– «Да, с некоторыми его высказываниями я согласна! Но всё, что касается внутрицерковной жизни – просто бредни! Насчёт службы высших офицеров КГБ в руководстве Церкви – это враньё! Видимо устами этого отца Митрофана говорит старая обида за его отлучение от церкви? А ведь от неё просто так не отлучают. Видно он сильно провинился?! Поэтому и иеромонахом он быть не может! Он просто ряженный, ведущий подрывную работу против церкви!».
– «А я видела этого священника! Действительно он чем-то обижен! В своём старом, драном, замусоленном подряснике выглядит, как бомж!» — со своим единственным знанием вмешалась в разговор Ксения.
– «А что это он навёл навет на Алексия второго? Ведь Алексий как раз и боролся с этими обновленцами, защищая догматы и каноны веры. Именно под его руководством Русская Православная Церковь стала по-настоящему независимой и самостоятельной, и начала борьбу со старыми обновленцами, за реабилитацию незаконно и несправедливо репрессированных её служителей! У этого отца Митрофана кругом просто какая-то разножопица!?» – вконец возмутилась Анастасия.
– «Так разножопица – это ещё ничего! Хуже, когда разноёбица!» – успокоил её брат, вызвав своей поддержкой радостный смешок сестры.
Несколько успокоившись, она продолжила:
– «И как раз, вполне можно сказать, что только церковь-то сейчас и видит всю опасность происходящей борьбы за умы и души молодого поколения, и действует! Всё видит, и ещё как действует! И не видеть этого может только или человек, отставший от жизни, или сильно ею обиженный, или враг России! А про, не имеющий границ, ад непонятно?».
– «Да это он сказал наверняка в шутку! Я и то знаю, что ад резиновый!» – вмешался в бурный монолог истинно верующей, всё ещё неверующий брат.
– «А по поводу открывшейся ему, якобы, истины, он тут сам выступает, как «истина в последней инстанции», что свидетельствует о его большой гордыне, совершенно не свойственной православному типу священнослужителя! А со всем другим я абсолютно с ним согласна!» – закончила яркий спич Анастасия.
Затем они отвлеклись на другие темы.
Но вновь посетившая Анастасию мысль о только что выстраданном, не была братом перебита:
– «Платон! По твоим рассказам я поняла, что этот самый отец Митрофан не зря был в своё время отлучён от церкви! По его поведению и некоторым высказываниям чувствуется, что он страдает большим самомнением! А своими бесчестными высказываниями и деятельностью он вносит лишь раскол среди верующих! И, похоже, действует осознанно?!
И, возможно, твой товарищ, как его по фамилии…? В общем, Пётр, был недалёк от истины, что этот самый отец Митрофан всего лишь сектант-раскольник!».
– «Да! Ты, пожалуй права!» – завершил её мысль запоздалым выводом Платон.
– «Конечно! Это очевидно! И ты понял это?! Это же, правда!».
– «А правду можно объяснить только умному человеку!» – помог он сестре правильно закончить её мысль.
На этом они и разошлись по саду-огороду.
Настя неспроста запомнила имя Петра Журавлёва. Своей позицией он ей немного напомнил их общего с Платоном отца Петра Петровича Кочета, непримиримого полемиста, отлично владевшего навыками спора, использовавшего для этого иногда даже и софистические доказательства.
И Платон это прекрасно понял. Анастасия, в отличие даже от самого Платона по характеру была ближе к Петру Петровичу, особенно в части того, что касается уважения к людям, и не хамления им ни при каких обстоятельствах. За всю жизнь они с Платоном ни разу не ругались.
И только лишь в последний год Платон, можно сказать по-семейному, опозорился, когда позволил себе в адрес сестры хамское выражение, о чём, правда, потом искренне сожалел.
Ему было даже стыдно за те свои слова, и он долго переживал по этому поводу. Да и сама Настя практически никогда этого себе не позволяла, за редчайшим исключением.
Настя не тот объект, который можно оскорблять, даже, если она этого, якобы, заслуживает! – в итоге заключил Платон.
Он даже считал отца и Настю в этом плане, чуть ли не святыми. Ведь они оба никогда в своей жизни никого не оскорбляли, ни очно, ни заочно.
Настя и Пётр Петрович, конечно, иногда возмущались, но их, порой даже бурное возмущение носило исключительно корректный характер.
Вот и сейчас, стоя на узкой дорожке сада, Настя эмоционально что-то доказывала Ксении, а та не соглашалась. Их спор легко разрядил Платон:
– «Девчонки! Вы знаете, что я заметил?! Если на улице стоят две женщины и трепятся, то совершенно точно они стоят в самом узком месте, мешая прохожим!».
– «Иди… прохожий!» – оставила за собой последнее слово Ксения, под аккомпанемент смеха Анастасии.
Платон опередил женщин по пути на веранду, и первым занял место на диване у телевизора, то ли смотря его, то ли думая о чём-то своём.
Вошли сестра с женой, и Ксения прогнала его со своего любимого места, предложив перелечь на диван в комнате и оттуда, через открытую дверь, смотреть телевизор, никому не мешая своим большим ростом. Платон повиновался, ибо хотел всего лишь просто кое-что обдумать.
Видя, что муж лёг не в ту сторону головой и не видел экрана, боясь, что он обиделся, Ксения вошла к нему и поинтересовалась, почему он так лёг.
И тут тот неожиданно выдал новый афоризм, только неизвестно, проверенный ли жизнью:
– «Чем ниже лежит тело, тем выше воспаряет дух!».
– «Не богохульствуй!» – шутливо вмешалась улыбающаяся Настя, поёживаясь от лёгкой прохлады уходящего вечера и кутаясь в кофту.
Платон взглянул на сестру, как она одета, как в каждом мало-мальски пригодном месте создаёт себе уют и комфорт, и тут его осенило.
Ведь Настя вдобавок ко всему прочему ещё и человек в футляре! Она ведь и оделась как капуста, безвкусно, закрывая все щели, чтоб не поддувало!
Этим она чем-то напомнила пересмешнику отца Митрофана.
А! Все верующие одинаковые! Два сапога – пара! – решил Платон.
Только один левый, другой правый, в своих разногласиях.
Да, ну их! А чёрт этих верующих разберёт! Они спорят, кто больше и правильнее любит Бога! Послушаешь одного – вроде прав! Послушаешь другого, его противника, – тоже вроде прав! Нонсенс! А где же правда-то?!
Да-а! Получается, что у нас Бог одновременно и бедный и богатый!
Богатый – потому, что имеет множество таких разнообразных приверженцев! Бедный – потому, что они все такие разные! – сокрушался он.
Глава 5. Опять двадцать пять.
В четверг, 14 августа 2008 года, после почти двухмесячного перерыва Платон выходил на работу.
Как обычно, по утрам, он опять принялся убирать за кошками их экскременты и мыть лотки. Но в этот раз всё почему-то было пустое и сухое?
Да! Докормила Ксюха наших кошек! – подумал, долго отсутствовавший дома, их хозяин.
– «Ксюх, смотри, их гальюнчики все сухие и пустые?!».
– «Это они по тебе соскучились! Теперь, вот, берегут тебя!» – успокоила жена мужа.
И действительно! Выходя из дома, Платон услышал громкое урчание кота Тихона. Он энергично потрепал того по загривку. Заодно досталось и остальным, в это время вылизывавшим друг друга в труднодоступных местах. Платона всегда поражала такая кошачья взаимовыручка.
Людям бы так! – посочувствовал всем он.
– «Ну, ладно, мне пора! Хорошо тут с Вами, но мне пора на работу… других по загривку трепать!» – решил бывалый животновод-дрессировщик.
Уже закрывая дверь перед кошачьими носиками, он подумал:
Ну, ничего! На днях все поедете на дачу!
В трамвае, в очереди через турникет, Платон нечаянно подтолкнул, замешкавшуюся впереди него женщину средних лет, и получил в ответ:
– «Во, прёт!?».
Подзабывший московскую транспортную культуру, Платон, под смешки некоторых ближайших пассажиров, всё же быстро нашёлся, что ответить:
– «Да, если бы я тебя пёр, ты бы… родила!».
Из чего вновь проснувшийся пересмешник сделал вывод: его трудовые московские будни начались!
Войдя в офис, Платон сразу, по здесь негласно не им заведённому правилу, не здороваясь, начал первым и, главное дело, громко.
– «Ну, как Вы тут, без меня, справились?!» – спросил он Надежду нарочно покровительственно.
– «Справились!» – ответила та, чуть раздражаясь.
А Алексей, фыркнув, как рыжий жеребёнок, вообще промолчал.
– «Ага! Можете, когда захотите!» – злорадной улыбкой парировал Платон её раздражение, но игнорируя Ляпунова.
Позже Надежда улучшила момент, когда Алексей уехал, и поговорила с Платоном наедине об их работе вообще и его в частности.
Из эмоциональной и путаной информации начальницы, перемежавшейся претензиями к Платону на его длительное отсутствие, он понял, что та завуалировано запугивает его увольнением, если такие его длительные отсутствия будут повторяться и в будущем, а сейчас вынуждена несколько понизить ему зарплату, но, якобы, по другим, объективным причинам.
Более того, она прямым текстом объявила, что не заплатит ему за июль, а Гудин и Ляпунов теперь «заимели на него зуб», за то, что им пришлось летом работать за Платона, и не идти в отпуск.
А от их общей начальницы, Ольги Михайловны, его длительное отсутствие удалось, якобы, пока, почему-то и для чего-то, скрыть.
– «Ты свой больничный никому не показывай!» – закончила свою, насколько пламенную, настолько и возмутительную речь Надежда.
Как будто этой Ольге Михайловне было дело до таких мелочей?! Что за бред?! Это же епархия исключительно Надежды! А-а! Не хочет лично со мной сориться, вот и переводит стрелки повыше. Пойди – проверь!
Да и вообще! Какую чушь она мне здесь несла?! Как будто говорила со своим ребёнком?! Человек совершенно без понятий, без чести, стыда и совести! Как будто я попал в больницу по своему желанию и гулял там?!
А увольнения я не боюсь! Хоть сейчас готов уйти от этих дурней! Да и зарплата будет больше! Но, правда, придётся и работать побольше, и времени свободного может совсем не быть! А это для меня сейчас, пожалуй, самое главное! Так что пока я остаюсь, даже на более низкой, в полтора раза, зарплате. Подожду, как будет дальше. Поживём, увидим, посмотрим!
У меня, зато теперь будет полное моральное право в случае чего резко уйти от Надежды на другую работу, более интеллектуальную, и на большую зарплату. А уходя, ещё ей и ответить на её вопрос, почему мне там дают больше?: Надь! Ты мне здесь платишь за мои больные руки и ноги, а они-то мне будут платить за здоровую голову!
А эти, двое, тоже хороши! В отпуск не могли пойти?! В общем, мудачьё!
(Позже Нона сообщила Платону, что те всё лето маялись от безделья.)
Всё, это мне уже надоело! Я как чувствовал, что вокруг меня возникает напряжённость! Недаром Надежда несколько раз звонила мне в больницу! Надо теперь срочно менять мою тактику поведения в ООО «Де-ка»! Никаких дружеских отношений и смехуёчков! Мой работодатель Надежда. Она мне даёт работу и платит. Вот с нею я и буду иметь все дела! А остальным я ничего не должен! И они мне совершенно не интересны! Что надо, я о них узнал! Так, что и общаться нам незачем! Да и с нею лишний раз тоже! За что боролись, на то и напоролись, господа коллеги! – про себя возмущался несправедливо обиженный Платон.
Слушая Надежду, он молча кивал головой, в знак понимания сказанного начальницей, изредка перемежая кивки глухими звуками «Угу!».
Лишь после их разговора, уйдя к себе, Платон и пришёл к только что сделанному выводу, решив измениться. И ему, с его тренированным разумом и волей, было это сделать нетрудно. Он теперь отгородился от своих коллег не только каменной стеной, но и стеной отчуждения.
Когда Платон ещё думал о предстоящем выходе на работу, у него была мечта, чтоб не видеть ненавистного и надоедливого Гудина.
И она поначалу сбывалась. Гаврилыч уже был в отпуске, и должен был в нём пробыть ещё и следующую неделю.
А в первый же рабочий день на Платона обрушилась очень тяжёлая физическая работа. Он словно нарочно подвергся испытанию на прочность, вернее на силу и выносливость. Коллеги словно проверяли, вольно, или невольно, результаты его длительного лечения и реабилитации.
Алексей привёз полную грузовую «Газель» тяжёлых, почти тридцатикилограммовых, наполненных по сотне банок с сыпучими биодобавками, коробок. А сам под каким-то предлогом уехал отвозить на своей легковушке другой груз, хотя вполне мог бы пока задержаться и вместе с Платоном всё разгрузить на склад.
Платон сразу всё понял, но не стал отказываться от запрещённой для его организма работы. Он чувствовал себя, как никогда великолепно, и решил показать настоящий класс, утереть нос сопливым! Знай, мол, наших!
Он один выдвигал коробки к краю кузова грузовика, затем на животе стаскивал их на тротуар, а потом ставил на тележку по две штуки – иногда это делал сразу с кузова, минуя асфальт – и отвозил на склад, где забрасывал их на поддон аж до третьего яруса. Вскоре работа была сделана и Платон, как бы невзначай показал её Надежде. Та была в шоке!
– «И ты это сделал всё сам, один?! Ну, ты даёшь! Тебя действительно очень хорошо вылечили!» – лепетала она, словно оправдываясь перед ним.
Позже подъехал Алексей и приятно удивился, тут же пойдя, якобы, на попятную, лицемерно ноя:
– «Ну, что ты меня не подождал?! Вдвоём было бы легче!».
Как будто у водителя было время ждать ещё и Алексея?!
– «Да, ты, что? Наоборот, мне одному легче! Я же кистями таскать не могу, а один я беру на живот, как борец, и спокойно переношу, куда мне надо!».
– «А-а!» – с сочувствием протянул Ляпунов, с интересом разглядывая Платона, сожалея, что не удалось его упрекнуть в профнепригодности.
На этом вся тяжесть работы закончилась. Кочет выдержал проверку и восстановил статус-кво.
Вечером первого после отпускного рабочего дня Кеша спросил у отца, перед дачей заехавшего домой за одной из кошек:
– «Пап, я сегодня утром вышел за тобой в коридор, а там такая вонища!?».
– «А-а! Так это, сынок, последствие моего обувания!» – честно и невозмутимо пояснил тот.
– «И… гарной пищи!» – вдобавок отшутился он.
И снова каждый день он после работы стал ездить на дачу.
В пятницу утром, выехав теперь не из дома, а с неё, родимой и слегка подзаброшенной, на работу, Платон, стоя на платформе «Загорново» ожидал электричку. Вдруг его неожиданно одолела зевота. Видимо сказался более поздний дачный отбой, почти на два часа позже, чем в больнице. И недоспавший теперь ловил себя на мысли, что он сейчас зевает также смачно, как и Семёныч в больнице – громко и, как будто, со стоном.
В электричке, напротив Платона сидели две девушки и щебетали о чём-то своём, о девичьем. Но одна из них почему-то показалась ему умной, а другая – некрасивой.
На работе Платон решил, что пора заняться воспитанием коллег. Хватит потворствовать их бескультурью, которое ему же боком и выходит. Пора ему с ними быть самим собой, учителем!
И каждый раз тыкать этих свиней рылом в их же корыто. Пусть знают своё место! Пора показать всем, кто есть кто! Хватит их жалеть! То есть пора давать немедленный отпор хамству!
В частности он решил, что теперь будет насаживать Надежду на три её же коронных зуба!
Во-первых, говорить ей так же, как и она: «Ты, что? С ума сошла?!».
Более того, как только она начнёт фразу, обращаясь к нему: «Ты, что…», как он будет сам заканчивать её: «… с ума сошла?!».
Во-вторых, указывать ей на плохую организацию работы в случае возникновения претензий к нему, или ко всему коллективу.
В-третьих, когда она будет говорить ему, что он мало сделал, то он будет ей отвечать на это: «Так ты же меня сама отвлекаешь от работы посторонними разговорами!».
А когда Надежда будет отвлекать Платона показом фотографий своего Лёшки, он будет бесцеремонно обрывать её: «Ты меня вот отвлекаешь, а потом скажешь, что я мало сделал!».
Так он и решил. Но удивительное дело? После отпуска Платона Надежду, как подменили! Он всё ждал от неё привычного хамства, но его всё не было?!
Возможно в его отсутствие, при очередном перемывании его далёких от них больных косточек, Надежде досталось и от кого-то из его коллег, скорее всего Ноны или, в крайнем случае, Гудина, а может быть даже и Алексея?
И для Платона опять потянулись нудные рабочие дни, как две капли воды похожие один на другой. Он снова клеил этикетки на банки для большущего заказа и впрок, с утра до вечера, не общаясь со своими коллегами, практически запершись в своём помещении, как в конуре. Только теперь Надежда, может даже в наказание, дала ему и свою и Гудина работу – нарезать этикетки и ставить на них штампики.
А ведь одинокого волка нельзя долго держать в стае! – пронеслась в сознании Платона шальная мысль.
По утрам он слушал новости по своему маленькому радиоприёмнику, а в течение дня осмысливал свои произведения, как бы общаясь со своими выдуманными и невыдуманными героями. Двери же он закрыл, чтобы не слышать пустые, громкие, иногда на истерической нотке, разговоры коллег, и не мешать им своим радиоприёмником, и своей тишиной, прерываемой лишь стуком выкладываемых на стол металлических банок.
В выходные Платон с Ксенией перевезли всех кошек на дачу. Они решили, хоть и поздно, но лучше так, чем никогда.
Да и подержать их там супруги решили подольше.
Те быстро освоились, особенно Тихон, уже немного поживший на даче в этом году. Понаблюдав за своими любимцами, Платон сделал очередной вывод: кошки очень любопытны и быстро перенимают опыт друг друга.
Его поразило, как они грамотно играют в прятки. Особенно выделялись более опытные Муся и Тихон.
Муся, пользуясь своей серой, сумрачной окраской, часто ложилась, почти плоско, как камбала, на землю и лежала так в ожидании, особенно в сумерках. Её почти не было видно не только Платону, но и другим кошкам.
А Тихон, со своей чёрно-белой мастью, ложился в канавку вдоль главной дорожки так, что его трудно было заметить. Он сливался с горизонтальной плоскостью травяного покрова, и из своего укрытия наблюдал, чтоб затем внезапно напасть на своих сестрёнок.
А ещё он забирался на пенёк, ранее сдвоенной берёзы, и сливался с её основным стволом своим раскрасом – белыми и тёмными пятнами.
И только одна белянка Соня страдала из-за своего абсолютно белоснежного раскраса, компенсируя это внезапностью, скоростью и манёвром.
Да! Хитрые у меня кошки! – гордо подумал он о домашних животных.
Первые, установочные после длительного отпуска, два дня прошли.
Началась первая полная неделя работы Платона после перерыва, потянулись обыденные трудовые будни.
Он должен был целую неделю работать один, так как Надежда и Алексей снова взяли по недельному отпуску.
Неожиданно выяснилось, что Иван Гаврилович раньше времени выходит из отпуска, и составит нежелательную компанию Платону.
Их первая встреча состоялась в понедельник, на улице, у входа в офис, где Гудин как всегда курил с пожилой вахтёршей Татьяной Васильевной, женой родного дяди Ноны.
Увидев Платона, тот ответил на его приветствие:
– «Привет курортникам!».
Без подколки Гудин никак не мог.
Да! Гадин и после разлуки – Гадин! – сокрушённо подумал Платон, проходя мимо курилок к себе в офис.
Первый день совместной работы Платона и Ивана Гавриловича ни чем особенным не запомнился. Платон клеил этикетки, а Гудин часто курил, в основном гоняя шарики на компьютере.
В начале второго дня Платон услышал, как за стеной зашебуршился, пришедший позже Иван Гаврилович. Лишь через несколько минут он вошёл к Платону, с трудом выдавив из себя:
– «Привет, Платон!».
– «Привет!» – ответил тот, про себя подумав: Да! Тяжело ему даётся культура общения!
В отсутствие начальницы Гудин задал тон и в давно забытом её обсуждении. Платон постарался поскорее прекратить диспут, резюмировав своё мнение, не боясь, что оно будет доведено до кого следует:
– «Как руководитель коллектива людей, она начальник никакой! Ну, а как диспетчер, она хороша!».
Однако Ивана Гавриловича надолго не хватило. Уже на следующий день, в среду, он пришёл, как ни в чём не бывало, не здороваясь, сразу начав с места в карьер говорить о каких-то своих делишках.
Днём Иван вновь зашёл к Платону о чём-то рассказать, а скорее всего, прощупать его настроение:
– «Ты, знаешь, где на «Кропоткинской» находится институт Сербского?!» – непонятное проскользнуло в его словах.
– «Нет!» – спокойно ответил тот.
– «А-а! Ты не зна-а-ешь!» – злорадно начал задираться Гудин.
– «Так я там не лечился!» – привычно осадил его Платон.
Иван Гаврилович, обидевшись, тут же вышел вон, покурить. Он не мог быстро реагировать на остроты Платона, потому потом пошёл тренировать свою реакцию, снова играть на компьютере в шарики.
Он явно отвык от Платона, от его шуток и прибауток, от их общения, и постоянного, совместного, взаимного пикирования.
Потому он, наверно, и вёл себя теперь как-то молчаливо и даже нелюдимо, отчуждённо по отношению к Платону. А тому это было на руку.
Поэтому после почти двухмесячного перерыва Платон решил воспользоваться таким шансом.
Ну, и хорошо! Не будет мне теперь мешаться под ногами со своей дурью! Не будет засорять мне мозги, и убивать моё время! – решил автор.
Однако их вскоре свёл вместе недоразгаданный, как всегда, Гудиным кроссворд.
Разгадывая его, Иван Гаврилович на вопрос «Воин, богатырь на Руси», написал «Рыцарь» (?!).
Платон поправил на «Ратник».
Фу! Сразу чувствуется пёс немецкий! – молча съязвил славянин.
А на громогласное возражение Гудина правкам Платона и сомнение того в кругозоре кандидата наук, последовало гневно-возмущённое от корректора:
– «Ванёк! Весь твой кругозор помещается… в чужой жопе!».
– «Я академический работник! Я доцент! Я занимаюсь наукой, и у меня чистая совесть!» – орал тот.
– «Да! У тебя может и чистая совесть? Но грязная душонка!» – успокаивал его Платон.
Коллеги опять разбежались во взаимной обиде. Только теперь ушёл к себе Платон. Но снова ненадолго.
Политические события последнего времени невольно вновь свели бывших советских граждан на взаимной политинформации.
– «Ну, вот, видишь, Саакашвили так лизал американскую жопу, что в итоге облевался!» – попытался подвести итог их обсуждению Платон, невольно возвращаясь к ранее, давно им озвученной мысли.
А Гудин не унимался, переключившись на Украину.
Но Платон и тут не дал ему развернуть дискуссию по новой теме:
– «А Украиной теперь вообще управляет обезьяна из-за океана!».
– «А кто это?» – удивился не имеющий воображения.
– «Да Кандолиза Райз!».
– «А-а! Вообще-то да!» – вынужден тот согласиться.
– «Пора открывать паноптикум под названием «Жополизы Кандолизы»! И первым номером там будет Саакашвили, а вторым Ющенко!».
– «А дальше?» – заинтересовался Гудин.
– «А дальше вход свободный! Кто следующий?».
Смеясь, Иван Гаврилович сокрушённо покачал головой, а Платон продолжил:
– «И вообще, Саакашвили, оказывается, вскормлен американской грудью. Не исключено, что даже её, Кандолизы! Недаром она замуж не выходит!».
– «Да! Если такой отсосёт, мало не покажется!» – внёс свою лепту и врач-проктолог Иван Гаврилович Гудин.
– «Да уж! Такой отсосёт! Прям кровь с молоком!» – поддержал Платон.
– «Ты имеешь ввиду, что он отсосёт кровь вместе с молоком?!» – слишком круто завернул Гудин.
– «Да! И станет кровь с молоком!» – возвратил Платон его на круги своя.
А возвратившись на круг, Гудин поначалу вспомнил о проживающей в Торонто, в Канаде, Галиной дочери с местным мужем, а потом почему-то, видимо по-старинке, переключился на Англию.
Платону вновь пришлось вмешаться.
– «И что ты всё со своей Англией? Англия, Англия! Это же теперь задворки Европы! Центр всей мировой политики переместился на Восток, в Азию, в Китай! Там теперь подъём и расцвет всего и вся!
А ты всё Англия, Англия! Вообще забудь про свою Англию! Она прогнила насквозь! Особенно в морали, политической в частности!
Более того, Англия давно потеряла своё лицо, былое величие, тем более могущество, став простым хвостом Америки, её вассалом!».
Почувствовав, что нечем крыть, Иван Гаврилович переключился на домашние дела, в частности на обсуждение ремонта электропроводки на Галиной даче.
Платон предложил ему воспользоваться услугами электриков, переделывавших электропроводку в их здании.
Выбор пал на общительного, доброго и отзывчивого Михаила.
– «А он чего-нибудь в этом деле волокёт?!» — почему-то осторожно спросил Гудин Платона.
– «Да, нет! Он такой же, как и ты!» – ответил тот.
– «В каком смысле?».
– «В техническом!.. безграмотный!».
Фыркнув, Иван Гаврилович, решил взять реванш, и перешёл в наступление на другом фронте.
Он теперь расспрашивал Платона о Ксении. Но тот, в конце концов, решил раз и навсегда остановить эти односторонние расспросы и ответы:
– «Да, Ксения нормально! Всё про тебя спрашивает!».
– «А чего так?».
– «Да интересуется, не добил ли я тебя! А я ей говорю – нет! Я не трогаю его! Пусть живёт, курилка!» – засмеялся Платон.
– «Курящий, что ли? Да?!» – зачем-то спросил Гудин.
Вдобавок ещё и смердящий. А это значит, что он смерд! – уже про себя, молча, продолжил свою мысль Платон.
Для него Гаврилыч всегда был многолик, в одном его эсесовском лице.
Он был и Бывалым, и Трусом, и особенно Балбесом! Три в одном!
И это тут же подтвердилось. Гудин решил похвастаться перед Платоном своей сожительницей Галиной, доказать, что она лучше Ксении, и поэтому он – лучше Платона.
– «А моя Галка – Главный бугалтэр! Она очень много зарабатывает! Да и машину водит, дома и на даче работает! Не то, что твоя Ксюха! А, как всем известно, мужчина, живущий с такой молодой, красивой и богатой женщиной – сам такой же!».
Тут уж возмутился Платон. И не столько на похвальбу Гудина, сколько нападками Альфонса на его жену Ксению:
– «Ну, что ты всё Галка, Галка, Галка, Галка! Хвалишься ею, как ребёнок дорой игрушкой! «Бугалтэр» она у тебя! Да глупая она, твоя Галка, раз с таким дураком, Альфонсом, живёт!».
И тут, когда до него дошёл смысл сказанного Платоном, Гудин не на шутку рассердился, буквально вскипев, и чуть ли не набросился на того с кулаками.
Платон пришлось срочно осадить зарвавшегося:
– «Ванёк! Ты не забывай! Ведь я, в отличие от твоей Гали, могу и шизды дать!».
Тут-то они и разбежались по своим точкам, вернее ушёл к себе надоедливый Гудин, долго не разговаривая друг с другом.
В отсутствие Надежды Сергеевны на работе Иван Гаврилович снова уткнулся в халявную газету «Метро», пытаясь хоть на этот раз разгадать кроссворд, блеснуть грамотностью, интеллектом и эрудицией перед самим собой. Но, как всегда, опять тщетно. Другого раза не получилось. Кроссворд и на этот раз не поддавался. Иван Гаврилович мог разгадать от силы только одну треть его. Поэтому, боясь опозориться перед Платоном, он никогда не давал тому свой экземпляр газеты «Метро» с неразгаданным кроссвордом. Ибо знал, что Платон его разгадает практически полностью, при этом исправит ещё и его ошибки.
И, действительно! Платон, как-то раз разгадал кроссворд до конца, и оставил его у Гудина на столе. Вот с тех пор Иван Гаврилович и перестал давать Платону свою газету.
В последний понедельник августа на работу из отпуска вернулись и Надежда с Алексеем, который, наконец, провёл целую неделю на даче с детьми от последнего, тоже развалившегося брака со Светланой.
Перед обедом к Платону подошла Надежда и объявила, чтобы он сегодня не ходил в столовую, так как позже они пойдут в ресторан.
– «А по какому случаю?» – искренне удивился он.
– «Так у Гаврилы сегодня день рождения?!» – в свою очередь также искренне удивилась и она.
– «Ах, да! Сегодня же двадцать пятое!».
Платон и сам себе удивился. Хотя он с нетерпением и ждал 25 августа – дня рождения Гудина и поход в ресторан «Пилзнер», но этот день наступил неожиданно, так как был понедельником.
А ведь он ждал этого дня ещё в больнице. Почему-то ему очень хотелось выпить пива. Быстро же летит время!
Коллектив ООО «Де-ка» шёл на очередное халявное мероприятие, как стадо на пойло.
Впереди, смешно растопыривая копыта, как гордый горный козёл, семенил виновник торжества – вожак, «Конёк-горбунок» Гудин. Почти вплотную за ним – «Владимирский тяжеловоз» Алексей. А замыкала всё это стадо «Лошадь Пржевальского» – Надежда.
А невольными зрителями этого были, шедшие за ними Платон и Нона.
– «Жалко, что их нечётное число!» – заговорчески начал Платон.
– «А что тогда?!» – настороженно удивилась Нона словам насмешника, ибо сразу поняла, что для чётности не хватает именно её.
– «А тогда всех работников можно будет разбить по парам, чтоб в каждой паре было по твари!» – неожиданно закончил Платон.
После высказанного им сравнения коллег с лошадьми и тварями, Нона захохотала и была вынуждена уткнуться в свою мощную грудь, дабы не вызвать подозрения сослуживцев в насмешках над ними.
Но было уже поздно.
Те услышали гомерический хохот их общей подруги и обернулись на Платона.
– «Опять Платон про меня какие-нибудь пакости говорит?!» – первым догадался Иван Гаврилович.
– «Вот, видишь, на козле и шерсть горит?!» – шепнул Ноне на ухо пересмешник, добавляя огня, и вызывая новый прилив хохота, доводящего женщину до вопля.
– «Да, не! Это он ей о сексе говорит!» – настороженно и с надеждой в голосе, предположила Надежда.
– «Хорошо, похож, говорит?!» – быстро сориентировался Алексей.
– «Видимо много обещает?!» – внезапно кончил Гудин.
Постепенно «авангард» коллектива отстал от его «арьергарда», снова переключившись на свои разговоры.
– «Я смотрю, у тебя очень богатое воображение!» – польстила Нона писателю.
– «Так если у человека нет воображения и соображения, то это очень плохо!» – с непонятным для Ноны намёком ответил тот.
– «Что-то ты в последнее время как-то от своих отдалился? От своего коллектива!» – хоть и неожиданно, но вполне по теме и участливо, спросила Нона Платона.
– «Ну, посуди сама! А что мне в их конюшне делать?! И потом, я не Гудин, и не хочу ковыряться в чужом говне!» – ответил новоиспечённый конюх.
Вскоре вся компания расположилась на своём привычном месте в подвальчике, обмывать пивом шестидесяти шестилетие Ивана Гавриловича Гудина.
Сразу получив пиво, и в ожидании остального заказа, тот решил немного покуражиться над Платоном, взять реванш, надеясь, что в этот вечер тот не будет обижать именинника и он, Гудин, останется безнаказанным.
– «Платон! А что это ты после больницы стал закрывать все двери своего… кабинета?» – с ехидцей спросил Иван Гаврилович.
На что, бесцеремонно влезшая в разговор, Нона быстро ответила за Платона, пытаясь помочь ему с ответом, и боясь с его стороны снова какого-нибудь убийственного ответа Гудину:
– «Да он сквозняков стал бояться! Изолируется от… дуя!».
– «Да, нет! Это у меня изоляция от дур!» – ответил Платон больше, поперхнувшейся от холодного пива, Ноне, чем, открывшему рот от удивления, Гудину.
– «Я не про тебя!» – тут же наклонился Платон к Ноне.
– «Я поняла» – ответила та поначалу обиженно.
Но потом, действительно поняв, скосила глаза на Надежду.
Платон кивком головы подтвердил её спасительную догадку.
Стесняясь, коллеги заказывали, что хотели. Правда поначалу Надежда объявила всем, чтобы брали только по одному овощному блюду, мотивировав свою просьбу тем, что порции мяса большие, а ей худеть надо.
Но никто её не послушал, так как пришли сюда вовсе не худеть.
Платон тоже заказал, что хотел, но исходя из разумности цен. Он быстро прикинул, чтобы по деньгам получилось примерно, как во время его дня рождения, когда все были сыты, не обижены и довольны.
Но Гудин уже был настроен Надеждой на относительно небольшие расходы, и с раздражением смотрел, как Платону подносят и салат, и мясо, и мороженое с клубникой. Глядя на него, и другие раскрепостились, заказывая то, что нравилось. А настроение именинника было явно испорчено. Жаба жадности душила его. Он буквально бздел от того, что ели другие.
А тут ещё и Алексей подсуропил.
Платон вспомнил, как на его день рождения неожиданно приехала Ольга Алексея, поставив всех перед фактом.
Тогда Ляпунов с невинным выражением лица спросил Кочета:
– «А можно Оля с нами будет? Я за неё заплачу!».
И что оставалось делать Платону? Только соглашаться.
И вот сейчас, на день рождения Ивана Гавриловича, Алексей подкинул очередную, неожиданную подлянку.
Сделав нормальный заказ, не дорогой, но и не дешёвый, он по телефону получил звонок от Ольги с требованием или указанием немедленно к ней явиться.
А поскольку Ляпунов целую неделю до этого пробыл в отпуске с детьми на даче, и не видел подругу, то он быстро согласился.
И наш Алексей, недолго думая, ушёл с празднества, извинившись, не съев и не выпив ничего, оставив заказ на столе практически нетронутым.
Так Иван Гаврилович, вместо того, чтобы обидеться, как это наверняка было бы, окажись на месте Алексея Платон, или хотя бы многозначительно промолчать, как шавка тявкая, побежал за ним, всё время будто жалобно скуля, словно стесняясь или боясь кого-то:
– «Лёш! Лёш! Лёш!».
То есть Иван Гаврилович унизился перед ним, и даже этого не заметил.
А Надежда, вопреки своему первому желанию и указанию съесть только салат, вынуждена была теперь приступить и к мясному блюду Алексея, забыв про худение, но угостив, правда, им всех присутствующих за столом, в частности Нону и Платона, очень долго ожидавших свои порции мясного блюда.
Поэтому Платон сразу решил своё шестидесятилетие справлять не в ресторане, где можно было ожидать или неожиданного появления Ольги, или также неожиданного исчезновения Алексея, и злорадной улыбочки Гудина, который нарочно заказывал бы побольше и подороже, наверняка им бы и не съеденного, чтобы досадить Платону и его карману.
Всё это имениннику было естественно не нужно, и он подумал:
Пожалуй, я свой Юбилей справлю на рабочем месте, где пять удобных посадочных мест. Там можно и крепкого выпить, обойдясь без дурацкого пива, например, шампанского, «клюковки» и прочего. И это станет намного дешевле, душевней, теплей и спокойней!
Так он пока и решил.
А в качестве подготовки к реализации такого действия, Платон понял, что на ближайших днях рождения Алексея и Надежды, которые наверняка поведут компании в тот же пивной ресторан, надо будет пить только морс, полностью игнорируя пиво, а то и критикуя его, и его пьющих.
А потом, на базе этого, он предложит коллегам и примет решение отмечать свой юбилей в их офисе. И это тогда будет выглядеть вполне логически обоснованным.
Верный своим расчётам, в конце трапезы в ресторане Платон даже не стал брать заказанное всеми кофе Каппучино, чтобы не выйти за смету и не разорять бедного Гаврилыча. А тот, хотя это всё видел, но этого не понял и не оценил.
По дороге из ресторана, Нона улучила момент, и спросила Платона:
– «Да?! А почему ты сравнил Гаврилу с коньком-горбунком?».
– «Ну, как почему? Посмотри!
Оба появляются, когда их никто не ждёт!
Оба свистят! Только один в ноздри, а другой со склада!
Оба много обещают, шиздят! Только толку от них в итоге никакого!
Оба инвалиды! Да и использовать ни того, ни другого, как тягловую, рабочую силу, нельзя! В силу их хилости и малости!
А также они оба тычутся своими мордами в чужие бачки! Только один в бачки с водой. А другой в чужую еду!
Да и живут они сказочно и на халяву!
Да и полезность свою везде и всем постоянно доказывают! Но об их полезности можно лишь мечтать! Да и она, полезность, если и бывает, то только, как в сказке!» – неожиданно выдал бывалый сказочник.
– «Ну, ты дал жару! Я аж вспотела!» – вырвалось напоследок у зачарованной слушательницы.
После отмечания дня рождения Ивана Гавриловича, уже вечером на даче, Ксения возмутилась тем, что Платон пил пиво:
– «Ну, ты же его не любишь!? Тебе нельзя! Ну, зачем, ты пьёшь?».
– «Ну, хорошо! Знаешь, просто захотелось! Мечтал даже в больнице, разочек! Но больше не буду! Буду теперь пить только морс!» — Платон сделал паузу, наблюдая за реакцией Ксении.
– «А эту… «гхадость» больше пить не буду!» – далее оправдывался муж, про себя замечая, что вот и жена против пития пива, хотя и его скрытая любительница.
Этот понедельник, 25 августа, запомнился Платону и другим – целым эпохальным событием. Спустя более сорока лет, его сестра Анастасия, наконец, снизошла до игры в бильярд на даче. Платон давно этого желал. Но Настя, в силу своего эгоизма, хотела играть только когда она сама захочет и в обычный бильярд. И никакие, много лет повторяемые доводы, что играть надо лишь в бильярд хоккей и футбол, и не просто так, а участвовать в турнирах, успеха не имели. В этом году Платон проанализировал причины своей неубедительности, и понял, что во многом виновата Ксения, подливавшая масла в огонь Настиных сомнений.
И он решил своих женщин переиграть, что ему удалось сделать весьма просто, быстро и удачно.
Для начала надо было заручиться поддержкой жены, чтобы она вместе с ним, выступая единым фронтом, убеждала Настю.
И это, оказалось, сделать нетрудно. Платон объяснил Ксении, что из-за ухудшения состояния его здоровья у него постоянно сужается круг возможных спортивных занятий и, соответственно, приятного для него вида отдыха.
А единственной отрадой, самым любимым отдыхом на даче, для него как раз и является этот бильярд, в который Ксения и сама иногда поигрывала.
К тому же и дети стали очень редко наведываться к отцу на дачу. А приезжая изредка, всячески избегать этого почитаемого их отцом занятия.
– «Что же, мне теперь опять набирать команду со стороны, чужих людей? У нас же и своих родственников, членов большой семьи достаточно! Зачем тебе здесь чужие люди, которые будут постоянно топтаться вокруг, мешать тебе расслабляться у себя дома?!» – спрашивал он жену.
– «Конечно! Мне чужие не нужны!» – отвечала Ксения, невольно попадая в ловушку.
– «Тогда у меня к тебе просьба, поддержи меня, когда я буду Настю уговаривать сыграть с нами в бильярд!».
Второй стороной вопроса была сама Настя. Платон дождался момента, когда сестра попала от него в зависимость. Ей нужно было поточить ножи.
Тогда Платон сразу, без обиняков, предупредил сестру, что за это она хотя бы разочек должна сыграть с ним в бильярд.
К тому же в прошедшие выходные к Платону приезжали в гости его дети с супругами. В субботу был Даниил с Александрой, а в воскресенье Екатерина с Виталием.
И если Данила как обычно отыграл свои контрольные матчи с отцом, то вторая пара вообще впервые и тоже с удовольствием открыла свои бильярдные встречи на даче.
А, как оказалось, Виталий уже имел некоторый опыт этой игры. Не умела только Екатерина.
Но тут вмешалась всезнающая Ксения. Она объявила «падчерице», что отец научит её играть в бильярд за пять минут. Надо только чётко выполнять все его указания и бить, прицеливаться, в его палец, выставляемый на борту только в учебных целях.
Дочь послушалась и моментально научилась, да так, что сыграла на равных с мужем, проиграв правда Ксении, но зато уступив отцу лишь в упорной борьбе. Катя была удивлена и счастлива. Ведь это увлекательное и азартное спортивное мероприятие позволило ей ещё больше сблизиться с семьёй отца.
Настя же, поначалу согласилась играть только в обычный бильярд. На все объяснения брата, что это глупость, следовало упрямое: А я хочу!
Пришлось вмешаться даже Ксении:
– «Насть, Платон специально придумал эти игры, чтобы уровнять шансы всех игроков, поскольку в этих его новых играх независимо от успеха, все бьют поочередно! А играть в обычный бильярд с ним бесполезно, потому неинтересно! Он же объяснял это Олегу, когда мы собирались на столетии Петра Петровича, и ты слышала!».
– «Не помню! Ну, давай, сыграем!».
И Платону пришлось дать наглядный урок своей младшей, упрямой сестрице. И хорошо, что у него в этот момент всё получалось.
Играли, как всегда в шалаше, давно сделанном Платоном из парника.
Насте дали разбивать первой. Она разбила пирамиду из десяти шаров, но не забила. Затем Платон положил подряд шесть шаров, и игра закончилась. Настя удивилась:
– «А как это у тебя получилось? Ведь не было ни одной подставки!».
– «А для него важно было забить после тебя только первый шар! А дальше он сам себе накатывал, подставлял! Вот посмотри в следующей партии!» – объяснила неслуху опытная бильярдистка Ксения.
Затем, по праву победителя, разбивал Платон, который ни разу не промахнулся, 6:0! Потом ещё раз 6:0! Настя стояла и только молча смотрела.
Ксения же комментировала:
– «Ну, вот смотри! Он этот шар забивает, а биток откатывается к другому! Опять подставка! Он смотрит, где лучше бить и куда накатывать! И всё!».
– «Ну, как? Наигралась?! Хорошо, что ты хоть разбивала! А если бы я сразу разбивал, то ты вообще бы ни разу не ударила! Интересная игра бильярд! Не правда ли?!» – спросил довольный чемпион.
– «Наигралась, братец, наигралась!» – смеясь, отвечала смущённая Настя.
– «Ну, что? Будешь ещё когда-нибудь играть со мной в простой бильярд, или лучше в хоккей и футбол?!».
– «Да! Давай в них! Твоя взяла!».
И Настя сыграла, и довольно неплохо. Сказался детский опыт.
А Платон обратил внимание своих женщин на ещё одно обстоятельство:
– «Девчонки! А ведь сегодня необычный вечер! И не только потому, что Настя отважилась начать играть с нами в бильярд-хоккей/футбол, но и потому, что впервые мы с Вами играем при электрическом освещении!».
– «Да!? И ещё потому, что ты впервые играешь под пивным хмельком!» – добавила Ксения.
Потом они понемногу играли и в другие дни, в частности в выходные.
В общем, Платон победил. А обыгрывать женщин он решил не только дома, но и на работе. И случай вскоре представился.
Но сначала, утром следующего дня, Нона сообщила Платону новость:
– «Ванька вчера так на тебя ершился, ну, прям, как дикобраз!».
– «Только не Ванька, а Гавнилыч!» – поправил тот её.
А вскоре Надежда Сергеевна прокричала из своего кабинета Платону, находившемуся от неё через три помещения в дальнем углу склада:
– «Платон! Иди скорей сюда!».
И только он подошёл, как она попросила принести четыре бутылки масла, как раз находившихся в этом дальнем углу склада.
Платон, конечно, принёс, но вручая их, не упустил возможности поучить дурочку прилюдно:
– «Надь ты действуешь, как Петька против Василия Ивановича Чапаева в известном анекдоте про малину! Когда он с другого берега реки уговорил Чапаева переплыть к нему, чтобы показать тому издали, сколько много малины на противоположном берегу!».
Но беспардонность Надежды на этом не закончилась.
Не прошло и часа, как она бесцеремонно залезла в рабочий стол Платона за ножницами.
А тот подумал: Да! Её, небось, в детстве не учили, что нельзя без спроса лазать по чужим столам?!
– «У меня над столом лампочка перегорела!» – тут же, пользуясь случаем, объявил Платон начальнице.
– «А ты не сможешь без неё?!».
– «Конечно, нет! Надо очень напрягаться, и я могу промахнуться! Качество получится даже хуже, чем у Гаврилыча!».
А днём, около обеда, Надежда угостила Платона кофе с бутербродом, предложив ему:
– «Платон! Будешь бутерброд с маслом и сыром?».
Но не успел тот ответить «Да!», как затаивший на него злобу Гудин, наконец, дорвался до своего объедчика, и влез со своим комментарием:
– «А он у нас всё съест!».
Тогда Платон спокойно объяснил завистнику:
– «А вообще-то, всем известно, что здоровый мужик и ест много, а больной, хилый, и старый ест мало! И это существенный факт!».
Видимо Иван Гаврилович всё ещё переживал за то, что Платон, по его мнению, не скромничал при заказе еды во время празднования его дня рождения. Но бог тут же шельму и пометил.
Платон, ставя открытый пакет с молоком на стол Гаврилыча, около которого все обычно наливали кипяток в чашки, что-то сделал с ним непонятное.
Пакет упал боком на стол, вылив на него часть молока, большая часть которого пролилась и на рядом стоящий красный, кожаный диван.
Платон тут же схватил полотенце и начал смакивать им белое с красного, успев даже про себя отметить необычное сочетание ярких, контрастных цветов.
А Гаврилыч разъярился и вспомнил, как Платон ошпарил ему яйца кипятком, на что тот засмеялся.
Гудин же в ответ пригрозил по Платоновым пройтись топором.
– «Да это у тебя они огромные, не промажешь! А у меня они маленькие, не попадёшь!» – уел он Гаврилыча неожиданно с другой стороны.
Тот не ожидал такого поворота и не смог ничего ответить, дабы не отвергать комплимент Платона по поводу размера его, Гудина, яиц.
Нападать теперь на Платона ему было незачем. Да и Надежда уже вмешалась, прерывая дискуссию о яйцах:
– «Ну, хватит Вам!».
Но Гаврилыч не унимался.
Закончив о яйцах, он перешёл на другое:
– «Вон он наше полотенце взял вместо тряпки вытирать!».
На что провинившийся возразил:
– «Так надо скорее вытирать молоко-то! А то потом оно разложиться, вонять тебе тут будет!».
В ответ теперь уже высказался Гаврилыч:
– «Вон тряпка перед тобой лежит, очки сними!».
– «Да у меня их нет!».
Тогда Гудин приоткрыл занавеску и показал тряпку на подоконнике, тут же добавив, обращаясь уже к Надежде:
– «Небось, его Ксюха постирала полотенца? Надо у него там взять чистое. Чего он нашим-то вытирает?».
Опять говно пёрло из него во все щели.
Фу, какой мерзкий тип, этот мстительный Гаврилыч! – мысленно резюмировал Платон.
Позже Надежда спросила его об этом инциденте, на что тот неожиданно для неё ответил:
– «Да я пролил молоко, наверно, потому, что Гаврилыч мне под руку гадости говорил?! Оговорил за то, что я ем, якобы, всё подряд. Ну, ты же слышала!? Так ему и надо, козлу… молока!».
А потом и Алексей в шутливой форме спросил Платона:
– «Иван Гаврилович обижается, что ты на его стол молоко пролил?!».
На что Платон не менее шутливо ответил:
– «Да-а! Для козла молока! Чтоб хоть польза была!».
И эта история имела продолжение.
Через день Платон попросил Алексея, игравшего в углу за компьютером на месте Гудина, передать ему вскипевший чайник, стоявший за ним дальше.
Так сидевший рядом Гаврилыч вскочил, как уже ошпаренный, и отшатнулся в сторону, оправдываясь, и задираясь к Платону:
– «Ещё обольёт?!».
– А-а! Ссышь?!» – с полуслова понял его Платон.
– «Конечно! Башка же не работает!» – довольный своей речевой находкой, съязвил Гудин.
– «Так, а ты не выключай её, чтоб батарейки не садились!» – посоветовал ему Платон.
Но на следующий день Иван Гаврилович всё же не выдержал мучений осознания своей обобранности Платоном на свой же день рождения, и поделился заветным знанием сразу со всеми:
– «Платон, вон жрёт как?! Он в мой день рождения больше всех заказал!».
– «Ваньк! Ты что мелишь-то? Я наоборот тебя пожалел. Решил тебя, нищего, не разорять. Все кофе заказали, а я нет! Что ты всё мучаешься, смотришь, сколько я съел! Я все заказы брал самые дешёвые, да и сумма моего заказа была меньше среднего на мой день рождения! Так что ты не прав!».
По этому поводу Ксения вечером на даче предложила Платону говорить в будущем Гудину её коронное:
– «Когда Иван Гаврилович тебе будет ещё что-нибудь подобное говорить, ты осади его короткой фразой: Ваньк, много текста!».
– «Тогда уж лучше Ванёк! Это больше соответствует действительности».
– «Хорошо!» – согласилась жена.
– «Я вообще впервые вижу глупого человека, который со всей своей безмозглостью лезет в сатирические и даже трагикомические герои моего романа. Он даже не лезет, а просто рвётся, распихивая всех локтями и гадким языком!» – прорвало на эмоции мужа.
В общем, для Платона Гудин, как персонаж, весь уже вышел в тираж.
А количество героев романа Платона всё возрастало и возрастало. Вместе с этим и возрастало количество их высказываний, в том числе мудрых и смешных. И Платону теперь часто приходилось пользоваться их фразами в повседневной жизни. Совершалась, как бы обратная связь.
Он теперь цитировал своих героев, которых сам же и выдумал, их слова, мысли и выражения. Получилось, что эти высказывания героев в романе Платона в совокупности стали как бы кладезем, банком, хранилищем мудрых и смешных мыслей, историй, анекдотов, случаев и прочего.
А Платон уже так возненавидел единственного в Мире человека, с которым у него были плохие отношения, что стал даже мечтать, чтобы тот когда-нибудь нарвался на его толчок телом, мощный и беспощадный. Естественно физический толчок, а не туалетный.
А кстати о толчках – вспомнил пересмешник, как говорила Ксения, свою любимую туалетную тему!
В бытность его работы методистом в одном офисе, сотрудников консультируемой им фирмы донимали звуки туалета, расположенного поблизости.
Из-за этого многие работники и гости стеснялись вовремя и полностью испражняться, по-возможности сдерживая естественные порывы тела.
Так именно ему тогда пришла в голову до гениальности простая идея, создать шумовой фон между сортиром и офисом. Задумано – сделано!
Около дверей туалета поставили две колонки музыкального центра, и постоянной, негромкой, разнообразной музыкой заглушали звуки ню!
Но идея неожиданно дала и обратный эффект, вышла боком.
Считая, что теперь их не слышат, испражняющиеся полностью расслабляли свои ягодицы, в результате чего на фоне различных музыкальных па слышался то звук канонады, а то и писк скрипки, вызывая смешки коллег.
Со временем все всё поняли и продолжали сдерживать «души прекрасные порывы» своего тела.
Так Надежда Сергеевна стала теперь для него этим самым шумовым фоном против Гудина и Ляпунова – решил философ.
И вот теперь Платон решил изменить тактику взаимоотношений с Гудиным. Постараться с ним вообще не общаться и не разговаривать.
Но когда тот будет задираться и оскорблять его, то бить гада словом метко и беспощадно.
И на работе Платон как-то осадил болтуна:
– «Ванёк! Занялся бы ты делом! Глядишь, и шиздить бы меньше стал!».
Да! В моё отсутствие Иван Гаврилович так нахлебался моей работы, что теперь стал ещё лютей меня ненавидеть, не разговаривая со мной, и бурча по любому поводу, придираясь при этом, боясь меня! – сделал Платон вывод.
А-а! Значит, в моё отсутствие Надя ставила меня в пример Гаврилычу, как самого быстро соображающего! Так что теперь всё понятно! Он пытается доказать обратное! В моё отсутствие Гудин, видимо, лишний раз убедился, что они без меня не могут. И случись чего, например, если будет сокращение штата, он будет первым кандидатом на увольнение, а не я! – домыслил он.
Вот потому, злыдень, и взъелся на меня в бессильной злобе, пытаясь как-то уколоть, уесть, унизить! – добавил Платон к своей мысли.
Ведь плебеи всегда громко разговаривают, даже кричат, пытаясь хоть этим возвыситься над патрициями, или вообще, над другими, хотя бы над пролетариями! – вспомнил он суть сентенции древних римлян.
Да, в этот високосный год не повезло не только с погодой. Однако Платон не унывал. Ему было грех жаловаться.
И не только потому, что он был оптимистом, но и события повернулись так, что в чём-то ему компенсировались потери, то есть повернулись в положительном плане.
Он почти два месяца отсутствовал на рабочем месте и хорошо отдохнул не только от самой работы, но и от своих коллег по ней. Платон это заметил после возвращения из отпуска и больницы. Его отношения с коллегами по работе стали какими-то другими. Гудин, например, не допускал теперь по отношению к Платону амикошонства и не поддавался на его шуточки и прибауточки. А Алексей, тем более, не тяготел к общению с Платоном.
После отпуска и больницы Платон понял, что теперь Гудин сдружится с Алексеем, но против него. Хотя самому Алексею было наплевать на Гудина, на то, что тот заискивает перед ним. Ведь никакой практической пользы он от этого не получал. Ему было лишь приятно ощущать своё превосходство над стариком.
Надежда даже как-то спросила Платона:
– «А что ты теперь называешь Гаврилыча и Лёшку дружками? Небось, ревнуешь?!».
– «Да ты что?! Мне наоборот, хорошо! Говно теперь отлипло и уплыло от меня!».
– «А ты теперь с Гудиным, что? Не общаешься?» – пыталась всё же прояснить вопрос начальница.
– «Конечно! Я с низкими людьми не общаюсь! А общаюсь только с благородными, рождёнными во благе, а не в грехе, как он! Причём дважды в грехе! От немца и внебрачно! А проще говоря, в двойном грехе! У Гаврилыча не русский характер. Нет в нём благородства и широты русской души, а только одна немецкая пунктуальная расчётливость».
Надежда Сергеевна, как начальница и женщина, старалась сразу, в зародыше погасить возникающий, или искусственно раздуваемый конфликт между мужчинами, точнее между сладкой парочкой и мужчиной.
Как только капризный Алексей или зловредный Гудин начинали высказывать претензии Надежде на Платона, причём даже в его присутствии, та сразу пресекала это, сама объясняя дурачкам правильность действий Платона, или причину их временного отсутствия.
Платон в таких случаях мысленно потирал незапачканные руки!
Сама посадила дурачков на их толчки!
– «Я Вам честно говорю!» – отвлеклась Надежда по телефону, вызвав давно забытую усмешку, выходящего от неё подчинённого.
По редким репликам Гаврилыча Надежде, Платон понял, что Гудин по-прежнему считает его чужим в их коллективе. Получалось, что как Платон работал вначале временно, так его временщиком по привычке всё ещё и считают. И это выражалось в редких, неожиданных высказываниях коллег.
И особенно Платону всё это бросилось в глаза, резало его слух, после выхода из больницы. От него немножко отвыкли, да и он тоже.
Так Иван Гаврилович Гудин начал новые нападки на Платона видимо из-за того, что почувствовал силу того. Платон вернулся из реабилитационного центра свежим, сильным, отдохнувшим, здоровым и полным сил, не от кого независящим, готовым на дела и подвиги.
И Гудин получил от Платона за дело. Он думал, что из-за заболевания Платон будет постепенно сдавать свои позиции, и он выйдет на третье место.
Но пьедестал разломился. Никто, кроме Гудина, ни на какие призовые места не рвался, а лишь спокойно работали.
И вот тогда Платон решил: Ну, раз я вам чужой, то чего я буду перед вами распинаться?! И он совершенно изменил тактику общения с этими людьми.
Ничего он теперь про себя не рассказывал, и вообще, вёл себя так, как будто он только сейчас пришёл в новый коллектив, абсолютно не общаясь с ними лишний раз. Ничего лишнего не говоря, не комментируя, не шутя даже, и никого не подкалывая, Платон подчёркивал своё наплевательское отношение к ним, как, впрочем, и они к нему тоже.
И, в конце концов, Платон стал общаться только с Надеждой Сергеевной. Ведь она ему даёт работу, она ему платит, она всем распоряжается и всем командует! Он ещё раз убедился, что другие коллеги ему были больше не нужны. У него с ними совершенно не было ничего общего.
Позже Платон высказал Надежде наболевшее:
– «Надь! Ты же видишь, я никогда от работы не отказываюсь! И не делю нашу работу на свою и чужую. Да и всю работу делаю, которую ты мне поручаешь, причём сразу, и без всяких споров и, тем более, скандалов. Единственное, если я с тобой когда и спорю о чём-то, то исключительно по делу, когда не совсем с тобой согласен, когда вижу, что твои аргументы не всегда точны, а предложения не эффективны, чем мне кажется, могло бы быть. Поэтому я и предлагаю свои варианты решения проблемы. Что-то не делать вообще, или делать не так, вот и всё! Мои споры идут только во благо, на улучшение работы, на повышение её эффективности, а не на то, что я, якобы, капризничаю, как Гудин!».
– «Да! Ты прав!» – согласилась начальница.
Но всё равно Платон почувствовал, что Надежда Сергеевна боится что-то сказать, попросить сделать Алексея и Гудина из области работ рабочего, грузчика, боясь, что те начнут артачиться и упрекать её, что она неправа:
– «Платона не было на работе целых два месяца, и мы за него работали!».
Поэтому она, боясь такого говна, всё-таки старалась с ними лишний раз не связываться, а давать поручения безотказному Платону Петровичу.
А Платон рассуждал просто: Мне платят – я работаю! Я работаю здесь за деньги, и всё! Все остальные эмоции и переживания надо убрать в карман!
Но и с Надеждой Сергеевной Платон Петрович не позволял теперь себе никаких других тем, кроме производственной. За что боролись, на то и напоролись!
И для Надежды Сергеевны теперь типичным стало:
– «Ты сегодня на работу пришёл позже. Так что задержись, поработай ещё!».
Платон стал замечать, что у их начальницы стали проявляться черты эксплуататора.
Иногда проявляющейся алчностью и жадностью, а теперь ещё и необоснованными претензиями, она стала ему иногда чем-то напоминать его бывшего начальника С. А. Сулисова.
Иногда Платону приходилось и отбиваться от её нападок, попутно надсмехаясь над нею и тонко хамя в ответ:
– «Ты мне покажи человека, который сможет сделать больше и лучше! Я плюну ему в рожу!».
А вообще говоря, по большому счёту, в связи с такой морально-психологической обстановкой в их коллективе, Платону давно пора было завязывать с этими, так называемыми коллегами.
Они так надоели Платону своей невоспитанностью, бесцеремонностью и прочими недостатками, что он не хотел с ними общаться вообще, как будто их нет.
И этикета за это время у его коллег что-то не прибавилось.
А ведь этикет, правила общения, создаются людьми, обществом, для удобства именно общения, для формирования уважения друг к другу и к себе, для поддержания культуры, для красоты жизни, наконец! – рассуждал философ.
И во многом в нарушении и несоблюдении производственного этикета выделялся Иван Гаврилович Гудин, который продолжал быть Гавнилычем.
Он по-прежнему регулярно или периодически говнил с упорством, недостойным продолжения.
У Ивана Гавриловича хамство давно стало частью, нормой жизни.
– «Ну, что ты всё время чужие трусы нюхаешь? А-а! Это у тебя профессиональное!?» – в очередной раз обрывал его Платон.
Или, в другой раз, Платон снова был вынужден вставлять хаму:
– «Ванёк! Ну, что ты всё время встреваешь в чужие разговоры? Ты, и впрямь, в каждой жопе затычка!».
Как-то комментируя неудачу Гудина, Платон ответил ему той же монетой за его прежнее:
– «А-А! Не знаешь! Да ты просто не знаешь!».
В ответ на эти слова Платона Гудин возразил:
– «Да, знаю, знаю!».
На что последовало теперь убийственное от Платона:
– «А тогда чего спрашиваешь?!».
Тогда Гудин попытался опять взять реванш в другом.
– «И чего это ты всё время за Лёшкой дверь закрываешь, как швейцар?!» – чуть ли не захлебнулся он от смеха и удовольствия.
– «А я закрываю дверь не за ним, а для себя!».
– «Так ты так замучишься для себя закрывать!».
– «Нет! Это он замучится для себя её всё время открывать!».
– «Как это?!».
– «Да, вот так это! Мне, чтобы закрыть, нужно подойти к двери, взяться за ручку и пятясь, за собой её потянуть! А ему? Надо подойти к двери, взяться за ручку и повернуть её, а затем попятиться сначала назад, открывая её, и только потом снова идти вперёд! Лишние движения!».
– «Ну, ты и математик!» – оценил Гудин.
– «Да! Математика – наука точная! Но не всем она даётся!» – согласился с ним механик.
– «М-да!» – задумчиво протянул Гудин.
– «Так сколько раз он её откроет, столько же раз я её и закрою! Или наоборот! Так что ему приходится больше ходить и руками шевелить! Вот и вся арифметика!» – наконец завершил Платон разъяснительную работу.
Гудин ушёл к себе, что-то докладывая начальнице.
Позже Надежда опять поинтересовалась:
– «Платон! А что ты на этот раз не ответил Иван Гаврилычу на его хамство?».
– «Да мне надоело опускаться до его уровня низкого человека. Мне ещё не хватает его заботы, кому бы нахамить, или насолить, оскорбить, обидеть кого!? Да, и вообще, да ну его в жопу! Эту язву с его стариковскими заскоками!».
Не поняв такого нового к себе отношения со стороны Платона, Гудин долгое время находился в напряжении, и, в конце концов, не выдержав, начал первым атаковывать Платона репликами и оскорблениями.
Поэтому тому ничего не оставалось, как в очередной раз поставить хама на место.
В другой раз Платон успел услышать лишь обрывок фразы Гаврилыча, не слыша, что ему предлагала сделать Надежда.
До Платона донёсся только визгливый голос Гудина:
– «Это его проблемы!».
И речь здесь однозначно шла о Платоне.
Ну, и хрен с тобой! – подумал он – Мои, так мои! Запомним!
Но буквально через минуту Иван Гаврилович уже вёз на тележке свою проблему – тяжёлую коробку с каким-то мусором, собранным им за лето на пару с Алексеем.
Однако у старца хватило совести, вернее, как раз её и не хватило, попросить Платона:
– «Иди! Помоги разгрузить!».
Ведь и ранее, при малейшей возможности, особенно при посторонних, Гудин всегда давал указания Платону.
Но, видимо, сразу осознав, выраженное на этот раз в просьбе, своё падение, он решил исправиться и в отместку опустить Платона:
– «Ты же у нас рабочий!» – пытался дурень уесть его.
Если бы Гаврилыч ничего этого бы не добавил, Платон, может быть, и пошёл бы ему помогать, или хотя бы только может, ответил ему:
– «А это твои проблемы!».
Но Гаврилыч пошёл дальше, начав оскорблять Платона.
Поэтому ответ ему был совсем другой:
– «Какой, к чёрту, рабочий?! Менеджер, как и ты!».
– «Для этого надо многому учиться!» – вскричал Гудин, не желая быть с Платоном на одном уровне.
– «Безделью?! Я никогда бы ему не учился! И не буду! Это твоя епархия, мудак!» – ответил ему Платон, распаляясь к концу фразы.
Но Гудин не унимался. Он увёз тележку сам, а потом пожаловался Надежде:
– «Платон там отказывается работу делать!».
И тут же с выпученными и бешенными от злости глазами вбежала Надежда Сергеевна, и, глядя на невозмутимого, уже чуть умерила свой пыл:
– «Платон! У нас общая работа!».
– «Ну!?» – начал тот вызывающе.
– «Я знаю, что у нас общая! Я разве отказываюсь? А что тебе только что ответил Гаврилыч? Что? Что это мои проблемы! И тут же он просит, даже требует, меня помочь ему?! Нужно быть последним мудаком, чтобы согласиться на это! Вот он и получил, чтоб отстал!».
Это успокоило Надежду. Желая несколько загладить свою вину, она вскоре начала рассказывать последние важные новости о своей семье.
Распалившись, она взахлёб поделилась, как они с сыном на двоих вчера вечером съели арбуз весом в тринадцать килограмм. На что Платон с подколом заметил:
– «Ты наверно в эту ночь и увидела, какая она звёздная и лунная?!».
А новая позиция, вернее оппозиция Платона по отношению к коллегам привела к тому, что смех, инициатором которого обычно был он, надолго и практически полностью покинул стены их ООО «Де-ка».
Некоторым исключением стала лишь Надежда Сергеевна, которая тоже была Козерогом и оптимистом, как и Платон, и тоже летом жила загородом.
Может теперь и поэтому, ставить штампики на этикетках Надежда Сергеевна взялась в этот раз сама. И этим она, конечно, помогла Платону.
А когда приехавший с задания Алексей, непонятно для чего и с какой целью, поинтересовался у Платона, почему он теперь сам нарезает этикетки, а не Иван Гаврилович, тот ответил:
– «Ха! Так Иван Гаврилович их плохо режет, криво, и штампик ставит сикось-накось, смазывая краску!».
Алексей, видимо, хотел уесть Платона, сказав, что-нибудь типа:
Ага! Вот теперь ты сам режешь! Так тебе и надо!
Но в этот раз не получилось!
Так что теперь до следующего раза!
И когда Алексей, в следующий раз, попытался выдать какой-то юмор против Платона, что тот увидел по его появившейся саркастической улыбке, то вовремя был им остановлен:
– «Не надо, Лёш! Не напрягайся!».
А когда Ляпунов по какому-то очередному надуманному поводу подумывал придраться к Платону, например фразой: зачем ты вахтёру ключи отдаёшь, то Платон просто жёстко осадил его:
– «Лёш! Ты тут мне Ваньку не валяй… Гудина! А то будешь, как и он, опущенным!».
А вообще-то общение с Алексеем было очень редким.
Намного чаще приходилось общаться с Гудиным или Надеждой, а то и со всеми вместе.
– «А где наш дедушка Альфонс?» – поинтересовался как-то Платон о Гудине у Надежды.
– «Ну, что ты так сразу… о нём?!» – поначалу не согласилась с ним, но уже задумалась над его словами, Надежда Сергеевна.
Тогда Платон решил выразиться более щадяще и завуалировано:
– «Ну, хорошо! Тогда, а где наш дедушка Доде?!».
В поисках проходимца, Платон постучал в кабинет к Ноне с вопросом:
– «А у тебя тут никого нет?» – спросил он, почувствовав противный запах табачного дыма и краем глаза замечая, сидящего на диване за дверью дымящего Гудина.
И не успела Нона ответить, как Платон заключил:
– «А-а! Ну, раз людей нет, тогда у меня к тебе будет вопрос!».
И с этими словами Платон закрыл дверь, демонстрируя своё нежелание делиться секретами с болтуном Гудиным.
Вскоре тот вернулся на своё место опять погонять шарики.
Умаявшись, он пошёл было покурить, но был остановлен чуть ли не воплем отчаяния, с доносившимися из туалета призывами о помощи.
Вскоре какая-то женщина поблагодарила Ивана Гавриловича за то, что он открыл ей снаружи дверь и выпустил её из туалета со сломанным изнутри дверным замком:
– «Спасибо Вам большое!».
На что дурачок ответил в привычной манере:
– «Спасибо в карман не положишь!».
И тут же, стоявший невдалеке Платон, заметил:
– «Вот и хорошо! Теперь будем знать, какой ты человек!».
И оппоненты опять разбежались по своим рабочим местам:
Платон – клеить этикетки, а Гудин – курить и чесать языком с женщинами.
Через несколько минут Платон, направившийся по коридору в сторону оживлённо слушающих женщин, услышал нечто свежее от Гудина:
– «А это, как мычание ягнят!» – похвалился тот им своей осведомлённостью, показав себя ещё и знатоком мирового кино.
А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:
– «Ну, что?» – спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.
– «Тюльку гнать не будем?!» – помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.
На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.
На что уже возмущённый Платон попросил её:
– «Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!».
В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:
– «Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?» – домогалась она.
– «А я слышал, что в Кащенко не пахнет!» – отбился он от сумасшедшей.
– «Кого дерёт чужое горе?!» – услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.
Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.
– «А где этот-то? Старичок-мудачок!» – спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.
Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:
– «Не Кочет ты, а куроёбов!» – вскипел Гаврилыч.
– «Пардон! Козла-то я и не приметил!» – успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.
Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:
– «Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!» — обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.
Но тот сразу отбился:
– «Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!».
Уходя с работы, Платон спросил дежурную вахтёршу про уборщицу:
– «Галина Александровна! А Вы завтра утром увидите Нину Михайловну?».
– «Нет, Платон Петрович! Я ведь ночью не дежурю!» – гордо ответила интеллигентка.
– «А! Да! У Вас же ведь есть джентльмен!».
– «У меня есть верный паж!».
Да, да, да! Вы же у нас королева! – не стал Платон продолжать вслух.
Галина Александровна вообще была женщиной бомондящейся, строящей из себя знатока культуры, искусств и нравов.
Платон хорошо запомнил её доброжелательные критические замечания на его писанину. Тогда Галина Александровна метко и чётко уловила и указала ему, что он, по её мнению, пишет сходу, не шлифуя текст, не оттачивая мастерство, ни стиль, ни слово.
– «Это, конечно, говорит о Вашей большой одарённости. Но вы ленивы, Платон Петрович. Над текстом надо работать!».
И Платон работал, но не над старым текстом, а над новой информацией.
Её было столько много, а планы были столь грандиозны, что у него почти не было возможности глубоко вникать в правильность написанного.
И самый большой объём информации, особенно порочащей человеческое достоинство, шёл, естественно, от Ивана Гавриловича Гудина.
Платон как-то спросил у него что-то безобидное. Но тот, всё ещё находясь в обиде, промолчал.
– «Ванёк! Ну, ты, прям, как Зоя Космодемьянская!».
И тут же два голоса слились в один. Алексей добавил всем известное:
– «Перед казнью!».
А Платон успел вставить своё:
– «Перед дефлорацией!».
Тогда же Платон решил всё же раскрутить угрюмого Гудина.
– «Ванёк! Тебя Надька имеет, как Сивку-бурку!».
Тот удивился и хотел что-то сказать, но Платон опередил:
– «Нет! Скорее всего, меня!».
– «Вот, правильно!» – обрадовался Иван Гаврилович.
Однако на следующий день вопрос повторился.
– «А вот и Сивка-бурка прискакала!» – обрадовал всех Платон появлением Гудина.
– «Какая я тебе Сивка-бурка!» – возмутился входящий.
– «А, да! Извини меня, я забыл! Ты же у нас конь! Сивый мерин!» – не унимался Платон.
– «Какой я тебе Сивый?» – снова возник обиженный.
В этот миг засмеялся и Алексей, влезая в полемику старцев:
– «Нет, ты у нас только лишь Мерин!».
А Платон тут же снова добавил своё:
– «Так он ещё не сивый, а сизый! Если посмотреть на него!».
– «Сизый голубочек»!» – не удержалась теперь и Надежда.
– «Ты помнишь, как у Александра Сергеевича про Сивку-бурку? Нет?! Не помнишь?! Напомню!» – снова взял слово Платон, пытаясь разговорить, от обиды на весь коллектив, замолчавшего Гудина.
И Платон начал:
– «Сивка-бурка! Вечно ты, как урка! Встань перед едой…».
– «Ха-ха-ха! Такого у Пушкина нет!» – снова влезла Надежда, демонстрируя всем свою эрудицию.
– «А я разве тебе сказал, что цитирую Пушкина?!» – ответил Платон, подразумевая своего друга Александра Александрова.
Оставшись как-то наедине с Алексеем, Платон сравнил себя и Гудина:
– «Так сравни меня и его! У меня высший космический кругозор, или взгляд из Космоса на Землю! А он дальше чужого ануса ничего не видел, не нюхал!».
Но чаще о старце пеклась Надежда Сергеевна. Когда она предложила Платону Петровичу поговорить об Иване Гавриловиче, тот ответил:
– «Нет! Обсуждается всегда ведь нечто! А это ведь ничто! И что тут тогда обсуждать-то? Нечего!».
Позже Надежда спросила Платона:
– «А чего это ты так ругаешь Гудина и посылаешь?!».
– «Надь, ну представь себе! Он хочет меня представить рабочим, чернорабочим. Вот я его по рабочему и послал. Причём исключительно в ответ на его провокацию. Я же никогда первым не начинаю! Мне эти склоки дипломированного ЧМО на хер не нужны!».
И вскоре Платон разразился гневным стихотворением про Гудина:
«Змей – Гаврилыч»
Привыкший к запаху урины,И перст, измазавши в говне,Хоть в мыслях его много тины,Неравнодушен он ко мне.А я ему в ответ, злодею,Поэму целую создал.Так надо Гудину – халдею!Его и змеем обозвал:«Змей – Гаврилыч многоглавыйПолзает, но не летает.В разговорах всегда бравый.Только людям жить мешает.Изогнулся «Пёстрой лентой»В ненависти ко мне лютой.Может, даже эвольвентой?Иль, скорее, эволютой!Он из пасти извергаетНе огонь, а хамство, тупость.Ими он всех отравляет,Превращая мудрость в глупость.Может больно не ужалит?Не смертельно, не опасно?!Или вовсе он отвалит?Ты так думаешь напрасно!Хоть срубай ему все бошкиЗа обидные словечки.Хоть ломай кривые рожки,Изгибая их в колечки.Хоть выдёргивай все жала…Этим дело не поправишь.Всё равно всё это мало.Так злодея не исправишь.Вырастают снова бошки.Отрастают снова жала.Как у чёрта растут рожки,Словно Ёжка их рожала?!Всё равно в нём столько яда!Что посыл мой не напрасен.Удавить бы надо гада.Но не так уж он опасен.Кто не знает горлопана?Его речь ведь ядовита!И Вы слушаете хама,Пока совесть не привита.Вот и вся о нём поэмка.Он большого не достоин.Это что, для Вас новинка?Хоть такого удостоен!».Я всегда всем готов подтвердить:До высокого он не дорос.Любит он всем всегда навредить.В этом гадов он всех перерос.И всегда, чтоб себя обелить,Опираясь на маленький хвост,Он готов всем повсюду «шиздить»,Встав на лапы почти во весь рост.В последний рабочий день лета Платон задал Гудину совершенно безобидный вопрос по работе. Тот ответил ему что-то короткое и нехорошее.
– «Пип, твою мать!» – возмутился в ответ Платон, но на этот раз, контролируя свой язык.
Опять, двадцать пять! До Платона, наконец, дошло, что постоянно пикируясь с Гаврилычем, он теряет своё лицо, нарушает свои же жизненные принципы. И тогда он решил просто заставить себя не разговаривать с ним больше, и вообще его не замечать.
Закончилась последняя рабочая неделя лета, а за ней и заключительные его выходные, ничем особым не запомнившиеся Платону, кроме своей формальной заключительности.
Ксения в субботу распрощалась с дачей, так как в понедельник ей предстояло приступать к работе. Платон же остался на ней пожить с кошками, пока позволяла погода.
Закончилось странное лето, но начиналась, с надеждой ожидаемая Платоном, осень.
Глава 6. Осень.
Хоть осень високосного года и началась с понедельника, и с одного неприятного события, но в целом оставила в памяти Платона весьма приятное впечатление.
Первого сентября ему, наконец, позвонила, вернувшаяся с дачи к внуку, пропавшая было его больничная знакомая Аврора Ивановна. Платон сообщил ей, где она может получить свои многострадальные очки. Пенсионерка поблагодарила его за внимание и пожелала писателю творческих успехов.
А Платон, в свою очередь, обрадовал её, что она уже фигурирует в его романе, вызвав новую порцию благодарности с её стороны.
Аврора Ивановна обратила внимание автора, что всегда будет к его услугам, пусть он ей звонит. На том они и распрощались.
После отпуска и больницы Платон жил на даче, и по утрам ездил на работу сначала на электричке до Казанского вокзала, потом на метро до «Курской», а далее пешком по улице Воронцово поле.
Поднимаясь по ней сначала вверх от Садового кольца, Платон поймал себя на том, что идёт слишком быстро.
И он подумал: Зачем? Ради чего? На работу надо не идти, а гулять!
И бывший скороход сбавил темп, наслаждаясь лёгкой прохладой тёплого, сентябрьского утра. Его широкие шаги давно уже не подкреплялись скоростью перемещения ног. И он заметил, что многие из молодёжи, даже имея короткие ноги, стали частенько обгонять его.
И тогда Платон решил, что пора завязывать с ежедневными и ежечасными соревнованиями, кончать с обгонами.
Пусть меня обгоняют! Мне спешить некуда! – подвёл он итог своим мыслям.
Но появились новые.
Дни после больницы шли, а электрик Михаил, которому Платон ещё в начале мая дал почитать свои первые части прозы, всё не объявлялся.
Когда же он отдаст мне мои труды?! Распиздяй, этот Михаил! – молча, но экспансивно, сам себя вопрошал писатель.
Целое лето тот продержал самые маленькие части его романа, заставив автора поволноваться и даже уже и понервничать.
И только после напоминания звонком его руководству, тот пулей прилетел к Платону, возвращая две части романа и принося свои извинения с благодарностью.
И тогда Платон решил, что с этих пор больше не будет давать читать свои произведения чужим, малознакомым людям, дабы не переживать и не строить в уме различные способы возврата своих трудов.
А у тех, кому он всё же даст почитать, надо записывать хотя бы номер телефона, а то и паспортные данные. Но лучше совсем незнакомым людям вообще впредь ничего не давать читать своего.
Самые первые дни сентября выдались тёплыми и солнечными.
Платон, живя на даче с кошками, каждый вечер возвращался к ним с работы. И всё было бы ничего, но медленно и верно умирала старшая кошка Юлька – мать всех остальных.
Ещё с прошлого лета она начала чахнуть. Год назад, не найдя своего постоянного мужа – большого бело-серого, старого, ободранного кота, Юлька впервые не забеременела. В результате её молочные железы разбухли, а от застоя молока развилась опухоль, со временем перешедшая в злокачественную. За зиму Юлька немного окрепла, но этим летом процесс болезни ускорился. В июле Ксения показала кошку ветеринару, который подтвердил диагноз, но предложил её не усыплять, а дать кошке спокойно дожить в её родной стихии, определив срок жизни животного от двух недель и более. Но та прожила почти два месяца.
Лишь через день она приходила домой ночевать. Глаза её были пусты и грустны, движения скованны, ограничены и замедленны. К концу лета она уже с трудом запрыгивала на свой любимый террасный диван. А в последние дни открылась и кровоточащая рана. Даже детки перестали донимать мать играми, почтенно обходя её. Лишь ночью, на диване, все трое окружали и согревали её своими телами, местами вылизывая.
Вечером в четверг Юлька пришла вся в крови и залезла на диван, отказавшись от еды. Платону сначала пришлось подкладывать под неё тряпки в разных местах, куда, не найдя себе покоя, перемещалась бедная кошка.
А потом вообще перевязать её бинтами, притянув к животу уже вываливающиеся кишки.
А она уже постанывала от боли, периодически пытаясь перевернуться с боку на бок на уже подкашивающихся лапах, освободиться от стягивающих её бинтов. При этом она ещё периодически и заваливалась на бок. В общем зрелище стало душераздирающим. Но постепенно, улегшись на животе, возможно от усталости, Юля несколько успокоилась, тяжело дыша и вопросительно смотря на хозяина, словно моля о помощи.
Платон крепился и делал, что мог, спасая шестнадцатилетнюю любимицу семьи и соседей. Но по всему чувствовалось, что жить Юльке осталось лишь часы. Поэтому Платон завёл будильник на полчаса раньше, в предположении, что её придётся хоронить утром.
Перед сном он погладил и вслух попрощался с несчастным животным, благодаря её за всё, и прося у неё прощения, что не смог ей толком и вовремя помочь.
Однако утром он к своей радости обнаружил её, спокойно дремлющей на диване, и уже без бинтов. Кровотечения не было.
Уезжая на работу, Платон, как всегда выпроводил остальных кошек гулять на улицу, а Юльку оставил отдыхать на диване. Для неё в прихожей давно стоял лоток с песком. Так что она была полностью автономна. Единственное, что не сообразил расстроенный хозяин, так это налить воды в плошку.
Вечером, по дороге на дачу, Платон предупредил жену, что она там может встретиться с уже умершей кошкой. Так и получилось. Не успел хозяин отпереть дверь веранды, как быстро юркнувший мимо его ног кот Тихон резко остановился. Увидев лежащую у порога мать, и чуть нюхнув её, он испуганно выбежал обратно. Та лежала около входной двери с открытыми глазами, на боку, в позе полного расслабления. Труп её уже одеревенел.
Похоронить Юлечку решили в дальнем углу сада, у забора. Было уже совсем темно и пришлось пользоваться ручным фонарём. Ксения светила, Платон копал. Потом жена сменила мужа, внося свою лепту в прощание с любимым животным.
Поначалу Ксения упрекнула Платона, что он не оставил умирающей кошке даже воды. Но потом муж объяснил расстроившейся жене, что та уже и не пила, а если бы он выпроводил её утром на улицу, то сейчас бы они не нашли её труп, и не известно, где бы он гнил, может даже под домом.
В итоге супруги сошлись на том, что их многострадальная кошечка достойна быть по-человечески похороненной на территории так горячо всю жизнь любимой ею дачи.
Сделав святое дело, супруги помянули усопшую, дабы было чем.
Ещё несколько ночей Юлька снилась чаще Ксении, но и Платону тоже. Ведь слишком много лет связывало людей и животное тёплой дружбой и взаимным уважением, с того самого момента, когда в июле 1993 года она котёнком сама выбрала себе новых хозяев, получив от Платона имя Июлька.
В самом начале следующей недели, с восьмого на девятое сентября, Данила на своём новом, старом BMW помог отцу вывезти из дома на дачу сначала некоторые старые вещи, а утром наоборот, домой с дачи – банки с вареньями и соленьями.
Пока часть горожан, вечером, потными электричками добиралась до своих дач и участков, Платон с сыном и другой частью жителей столицы кайфовали в загородных пробках под кондиционерами своих автомобилей.
Но это был всего лишь эпизод в ежедневных поездках Платона на дачу в данный период года. Утром практичный и рационально мыслящий сын должен был получить постоянные номера на свою машину в, находящемся поблизости от отца, отделении ГИБДД. А съездили-то они, как оказалось, вовремя. Уже на следующий день начались затяжные осенние дожди.
После обеда Платон прибыл на ВТЭК. Это было уже его пятое посещение врачебной экспертизы. Поэтому в этот раз предпенсионному инвалиду третью группу дали постоянно. На вопрос, почему не дают вторую группу, которая была бы выгодна Платону по ряду причин, самой важной из которых был сын Иннокентий, ему объяснили, что для второй группы нужно было иметь отсутствие высшего образования или существенное повреждение хотя бы одного из крупных суставов.
Ну, ничего! И так хорошо! Вернее, нормально! Теперь хоть не надо каждый год бегать по врачам и комиссиям! – успокоил он себя.
И именно в этот первый по – настоящему дождливый день осени, в среду, во второй половине дня, все Кочеты вновь вместе слетелись в Малаховку на годовщину смерти, на то время самого старшего из них, Олега Борисовича.
Из-за задержки на работе Ксении, супруги немного припоздали, когда часть гостей, в том числе и Данила с Сашей, уже разъехались. Но и оставшихся хватило для продолжения поминок.
Накануне Платон написал новое коротенькое о брате:
Прошёл уж год, как Кочет сгинул.Увял заносчивый петух.Десяток бы годков накинул,Чтоб взгляд Олега не потух.Но не увижу больше брата.И не услышу глас его.Не будет по перу собрата.Лишь только память от негоОстанется в сердцах потомков.Не только их, а жён, друзей.Наследие – семей обломковНе склеить, как тут не радей.В миру остались лишь две дочки.Да внук, один лишь на двоих.В стихе пора мне ставить точки.И помнить о словах своих.На поминках на этот раз была и муза Платона Татьяна со всей своей большой семьёй, теперь уже основательно обосновавшейся на вотчине бездетной вдовы – тёти Лены. Однако поначалу Платон видел только одного её отца, ведшего застолье. Лишь мельком поздоровавшись, сразу вышла в другую комнату его жена Мария – сестра Елены, с которой они были двойняшками и почти неразличимыми для свежего взгляда.
И лишь через некоторое время на веранду выплыла и муза Платона.
Сверкнув карими, яркими очами, она приветливо поздоровалась с Платоном и Ксенией, объяснив, что только сейчас их услышала и увидела.
Платон обратил внимание, что Татьяна изменилась, особенно в лице и в манере поведения, стала не только старше, но и женственней. А донесшаяся до него информация о проведённой здесь летом свадьбе (только непонятно чьей – Татьяны или её старшего брата) окончательно навела его на мысль, что его молоденькая муза стала женщиной.
Но все эти переживания были уже в прошлом. Ведь Платон в стихах уже раз и навсегда попрощался со своей этой временной музой.
Однако та, возможно в знак благодарности, но может быть и из-за чего-либо другого, всё ещё оказывала зрелому, уважаемому ею мужчине возможные в данный момент знаки внимания. Тот тоже отвечал ей, но так, чтоб не обидеть Ксению.
При прощании с Платоном, специально уходящим последним, Танюшка любезно раскланялась, но не дала ему никаких намёков, даже ничего не сказав о посвящённых ей и переданных через отца стихотворениях.
Ну, ладно! Нет, так нет! Что уж тут другого могло бы быть?! – мысленно сокрушался всё ещё окрылённый.
Из-за постоянного в этот день дождя и слякоти Ксения порекомендовала мужу не ездить в это поздний вечер на дачу к кошкам, а насладиться подзабытым домашним уютом под бочком у жены. До станции их на своём авто подбросила племяшка Юлия – старшая дочь Олега Борисовича.
Утром на работе Платон размножал на ксероксе свои документы по ВТЭК, и увидел, что кончаются чистые листы бумаги. Тут же он обнаружил, лежащую рядом пачку, по упаковке похожую на белую бумагу. Начал распаковывать и обнаружил в ней бланки описания биодобавок. О, чёрт!
А через некоторое время, уже после очередного конфликта с Гаврилычем, Надежда Сергеевна завопила, спрашивая Платона:
– «Это ты сделал?!».
– Да, я вскрыл» – спокойно ответил тот.
– «Ну, поди, заклей!» – смягчилась она.
Но пока Платон перетаскивал коробки, у той хватило ума самой заклеить.
Когда же он вернулся заклеивать кипу, Надежда встретила его радостными словами:
– «Нет, нет! Я уже заклеила! А я ещё подумала: какой дурак, сволочь такая, вскрыл?!».
Надежда, конечно, и здесь проявила дурость.
Ибо могла бы тут и промолчать. Но она всё же оскорбила Платона, который тут же нашёлся, что ответить самодурочке:
– «А я-то подумал: какая свинья эдакая, какой идиот меня опять подставил своей неаккуратностью?!».
На том они и разошлись миром, в смысле ничьей.
А ведь Платону ничего не оставалось делать, как так сказать. Такое, якобы завуалированное, хамство нельзя было оставлять без ответа.
К концу недели распогодилось, и Ксения решила повторить свой вояж за город. Поэтому в пятницу, двенадцатого сентября вечером, Платон с Ксенией составили компанию уже другой части горожан, пользующихся электричкой. Решили добираться от «Новой».
Народу оказалось много. Поэтому пока стояли. Платону было приятно ощущать на своей талии завистливые взгляды полных, моложавых мужчин и восторженные взоры ещё молодых, стройных женщин.
Народ занимался кто чем. Некоторые уже отдыхали с пивом. До чуткого уха писателя долетел даже обрывок юмора слегка захмелевших:
– «Но я же ему говорил: Не пей Вилкопоповицкое пиво, козлёночком станешь!».
Но юмор творился и за сумрачным окном. По освещённой электрическим светом платформе бежала женщина. Платон не обратил бы на это обычное событие внимание, не будь оно столь комичным. Женщина в расцвете сил бежала очень смешно.
Ограниченная узостью длинной юбки, семеня ногами, она описывала ими внешние дуги, умудряясь всё же делать короткие шажки вперёд. При этом она в такт своего квази бега махала, согнутой в локте левой рукой с направленной вверх кистью. Одновременно она держала в правой руке сумку, наклонив голову слегка влево. При этом она ещё и цокала каблуками, как взнузданная лошадка.
Бабья рысь! – решил наблюдательный сочинитель.
На выходные на дачу приезжала и Настя. Платон обратил внимание женщин, что они установили новый рекорд – впервые и неоднократно стали посещать дачу осенью.
Но в эти дни дачный сезон закончили и кошки и женщины.
А остались там только заядлые дачники, да рабочие-татары.
Ещё с конца пошлого века бригада строителей, во главе с Николаем, каждый год с апреля по ноябрь работала на местных садовых участках, возводя новые постройки и ремонтируя старые. Одновременно они выполняли и ряд поручений Правления садоводческого товарищества по ремонту и обеспечению эксплуатации коллективных построек и оборудования, в частности: электросети – проводов, столбов, подводок к домам; водопровода; общего забора; проезжей части; и сторожки.
Костяк бригады составляли её бессменные члены – ветераны, «от старого к малому»: Николай, Равиль и Наиль. Двое последних специализировались, соответственно, как сантехник и электрик.
В последние годы бригада разрослась, пополнившись молодёжью. Это были, прежде всего, сыновья Николая и Равиля, а также их друзья и соседи по постоянному месту проживания где-то в Пензенской области.
В первые годы своей работы в садоводческом товариществе эта бригада зарекомендовала себя ассортиментом, качеством и недороговизной исполнения заказов. И те посыпались, как из рога изобилия.
Рос объём работ, росли и доходы бригады. Со временем они прикупили одну из дач, обзавелись грузовой Газелью и парой легковых автомобилей, включая даже иномарку. Именно увеличение объёмов заказов стимулировало и увеличение количество членов бригады.
Однако рост всей этой системы со временем ударил по общему качеству работы. Стремясь, как можно больше заработать и не сорвать заказы, бригада стала халтурить. Упало не только качество исполнения, но и инженерное обеспечение работ. Для уменьшения их срока, эти мастера стали упрощать и изменять необходимые технологические операции и процессы, а то и обходиться совсем без некоторых. Например, каркасы из бруса крепили без шипов, выборок, скоб, стяжек и распоров, лишь одними длинными гвоздями, уповая на его стяжку одной лишь внешней обшивкой.
Вертикальные опорные брусы для нижней обшивки домов они вбивали прямо в землю, без обжига дерева, его обмазки его от гниения и изолирования от грунта.
Бригада хорошо технически оснастилась, дабы избежать потерь драгоценного времени на обработку и всякие подсобные операции: обрезку досок, их строгание, подгонку и прочего.
Их рабочий ажиотаж постепенно привёл и к простой повсеместной халтуре.
После отпиливания досок и брусов их торцы не зачищались. Строгание досок проводилось формально, поверхностно в прямом и переносном смыслах, из-за чего чистота поверхности досок оставляла желать лучшего.
Доски прибивались без подгонки и подтяжки, из-за чего между ними уже на следующий год образовывались значительные щели.
Жесть прибивали кое-как, без учёта её лучшего прилегания к доскам и не подсовывали её ребро под обшивку стены, для лучшего стекания дождевой воды.
В общем, работать татары стали, как простые плотники-шабашники.
Всё это снижало надёжность построенного и отремонтированного, и давало им в будущем надежду на повторный ремонт ранее сделанного.
И это только то, что сам лично увидел Платон, когда бригада Николая работала у него, и ранее у соседей.
Но самое страшное в деятельности примелькавшейся бригады татар-строителей стало неимоверное повышение цен на их работу, из-за чего всё большее количество потенциальных заказчиков вынуждено было обращать свои страждущие взоры на сторону.
И Платон был вынужден сделать вывод, что рабочие-татары, к сожалению стали простыми халтурщиками и хапальщиками.
И он решил к их услугам в будущем по-возможности не прибегать.
Несмотря на месячное отсутствие на даче, Платону удалось многое.
Даже принять немало гостей. Единственное, что сорвалось, так это традиционный, но не ежегодный, позднеавгустовский визит друзей Ксении Марины с Юрием. Но Платон по этому поводу не переживал, ибо знал, что приезд этой парочки вылился бы исключительно лишь в сплошное застолье с прослушиванием музыки, и никаких тебе спорт мероприятий, и никакого тебе обсуждения творчества Платона. Скука, да и только! Да и Юрий Алексеевич в последнее время стал несколько раздражать его своими снобистскими потугами. На дне рождения того, в мае, Платон услышал, как Юрий в пьяном виде повторял за ним, громким голосом, вещая для всех его высказывания, выдавая их уже за свои.
Именно тогда Платон понял, что отставной полковник, хотя бы подвыпивши, просто настоящий дурачок. А первый раз он подумал об этом ещё зимой, на традиционных Рождественских встречах в Никольском, когда хозяин дома вдруг предложил Платону привезти стихи, которые он смог бы подкорректировать, так как, якобы, хорошо владеет рифмой. Поэтому поводу Платон даже придумал четверостишие для него:
Давайте вместе стихи писать!Чтоб фрикцией рифму утончить,Я буду строчки за Вас лизать,А Вам остаётся кончить!Незаметно прошёл уже ровно месяц, как Платон вышел из больницы.
Его первоначальная эйфория по поводу удачного лечения была недолгой. Уже к концу четвёртой недели он почувствовал первые признаки надвигающейся, пока ещё лёгкой боли, и уже намечающуюся некоторую скованность в движениях, особенно утром. Этому способствовала и сырая погода в середине сентября, и температура воздуха ниже десяти градусов тепла. И это было естественно для всех больных ревматоидным полиартритом, особенно козерогов.
Но всё-таки сентябрь удался. Платон даже не преминул отдать ему стихотворную дань.
Подходит уж к концу сентябрь.Отмылась загорелость рук.На горизонте вон, октябрь!Торопит что-то рано, друг?!Но вдруг сентябрь остановился.Решил тепло нам возвернуть —Он, наконец, остепенился —На бабье лето повернуть.Убрал он с неба массу тучек.И облачность с него убрал.А нам, в замену – Солнца лучик,Да не один, а все отдал.Природа тоже оживилась.Подсохла кое-где земля.Теплом и сухостью явиласьНам урожайная пора.Чтоб мы собрали, что растили —Лелеяли в ненастный день,И дождь, и холод выносили —Его нам собирать не лень.Я в благодарность от народаТакой сентябрь благодарю!Дала своё опять природа.Я ж сентябрю стихи дарю!Но в этом году практически совсем не было яблок. Поэтому Платону некого было ими угощать, в том числе консьержек в их подъезде.
Одна из них, женщина шестидесяти пяти лет, красавица Валентина Петровна, но с интеллектом, как и все, наевшись яблок, со временем ознакомилась и со всеми произведениями Платона, и была этим очень довольна. Она пожелала себе читать всё новые и новые произведения Платона, ждала новинок. И автор старался. Вне очереди он работал над внеплановой частью о текущей жизни, много сочинял, правда, иногда существенно искажая истину.
По мнению Платона, каждый писатель, вольно, или невольно искажает истину. Вольно, невольно, по-своему интерпретирует те или иные события, добавляя в них отсебятину, так как каждый писатель – грешник!
Все они часто грешат против истины в угоду своим интересам, пытаясь тем самым возвыситься над массой, над толпой, выделиться из неё, при этом ещё и считая себя и умнее всех!
То, что любой человек всегда считает себя умней других, вполне естественно! Он же знает только свои мысли, видит свои дела, слышит только то, что ему слышно, и получает удовлетворение и удовольствие только от своих действий, поступков и высказываний, или положительных для него действий других людей. Ему не с чем, и не с кем сравнить себя. А зачастую и не хочется, или нет возможностей. Он и не знает до поры, до времени, мысли, действия и высказывания других людей.
И какое же бывает разочарование таких людей, когда они в своём коронном вопросе вдруг встречаются с человеком более осведомлённым, более сведущим, более аналитическим, более критическим, более знающим, более умным, чем они сами?!
Не каждый может это принять, и многие не могут с этим смириться.
Они начинают что-то доказывать окружающим, при этом путать, нарушать все законы логики, и методологии спора, беря часто на горло, или трёп, лишь бы любым путём доказать свою правоту.
Ведь их слово должно быть последним. Иногда такие спорщики доводят себя до исступления.
А извергаемые ими слова превращаются в простую чушь, даже галиматью, которую и слушать-то не возможно.
И такими заядлыми спорщиками оказались все сёстры Гавриловы без исключения.
И Варвара, и Клавдия, и Ксения, и особенно их двоюродная сестра Наталия, которая была даже любительницей поспорить ни о чём.
Хотя Платон никогда ранее не замечал любовь к спорам у их отцов – генералов Гавриловых.
Да и матери всех сестёр были женщинами корректными, незлобивыми, и никогда ранее практически в спорах, особенно в мужских, замечены не были. Откуда это у дочерей? – давно и неоднократно ранее недоумевал Платон.
Ведь из-за этого, и не только, страдали, прежде всего, русские мужья сестёр Гавриловых: и Егор, и даже Платон, но особенно Александр.
В компании Варвариных друзей – интеллигентов в каком-то поколении, Егор поначалу молчал, наученный женой, ждал своего часа.
И когда же интеллигенция напивалась до пролетарского уровня и состояния, на сцену выступал его величество рабочий класс – Егор со своими шутками, прибаутками и песнями под гитару.
И вот тут он становился просто своим, закадычным другом всей честной компании, развлекая её своими анекдотами и прочими высказываниями.
Платону с Ксенией было проще. Та лишь изредка, забывшись и по привычке, поначалу напутствовала мужа, как надо вести себя в компаниях её друзей и знакомых, но со временем поняла неуместность своих опасений, и успокоилась. А её споры с мужем-интеллектуалом были чрезвычайно редки. Как правило, супруги быстро находили общий язык, особенно по части вкуса, и, что особенно радовало Платона, по вопросам политики.
Труднее всего было Александру с Наталией, которая всё время пыталась поссорить мужа с его родственниками, наговаривая и жалуясь им на него, а ему – на них.
В один из будних сентябрьских вечеров супруги Кочет навестили супругов Александровых по их просьбе. Как всегда, разделившись на пары по половому признаку, они принялись выслушивать хозяев о наболевшем.
– «Ну, что? Поспражняемся в красноречии?!» – сразу начал с подколки беседу с родственным другом Платон.
И он выслушал новые стенания друга по поводу старых выходок жены.
Слушая его, Платон через некоторое время устал и несколько раз пытался перебить друга. Своим рассказом он вызывал уже раздражение.
Когда Саша сделал невольную паузу в своём рассказе, будто бы что-то вспоминая, Платон к месту влез в его страстный монолог фразой:
– «Вдруг, откуда ни возьмись, появилась… женщина!».
Друзья посмеялись, и хозяин продолжил:
– «Ты знаешь, у меня от этой моей Наташки похоже крыша поехала?! Она так меня достала, что я недавно… картину закончил под условным названием «Шипы и розы»!?».
– «Да, ну!?».
– «И ты знаешь, что я там изобразил?! Не догадаешься ни за что!».
– «Ну!?».
– «Представь себе, на фоне тёмно-красного бархата стены, и такого же цвета ковра на полу, совершенно обнажённая молодая женщина встала в стойку на одни лишь руки, на «две точки», и сделала шпагат! А из её вагины торчит красивая, красивая, шипастая роза, тоже тёмно-бардового цвета! Ну, как тебе?!».
– «Да-а! Охренительно! А Наташка-то видела?».
– «Да, ты, что! С ума сошёл? Убьёт меняя сразу!».
– «Ты теперь у нас стал, ну, прям, как Сальвадор Дали! Я думаю, такая картина со временем будет стоить бешеных денег!».
– «Ха…, со временем?!».
– «То бишь, после того, как…» – провёл Платон ребром ладони поперёк своей шеи.
– «После смерти, что ли?!» – испугался Саша.
– «Да-а!» – задумчиво протянул друг, думая уже о чём-то своём.
– «Ну, наверно?!» – согласился герой.
– «Для потомков оставишь состояние!».
– «Ха-ха-ха-ха!» – зашёлся сюрреалист.
– «Я не знаю, задумывался ли ты, или нет, над этой картиной, но в ней есть и глубокий философский смысл! Во-первых, она выражает твоё отношение к жене, женщине вообще, к вашей неудачной супружеской жизни! В другом плане – общечеловеческом, она, как раз и говорит о том, что секс, проще говоря, для мужчины влагалище, – это и роза и шипы одновременно! … Так же, как и для женщины… впрочем! – закончил доморощенный философ.
– «Я даже бы добавил! Это не только розы, но и шипы, и прочее, … прочие извращения, которые видны на картине!» – согласился новоиспечённый Дали.
Далее их разговор перешёл от частного – Наталии, к общему – человеческому телу, его красоте и естественности. Подошли и к культуризму, увлечением современной молодёжи «качанием мышц».
Платон вообще был против искусственной модернизации тела человека и его физических возможностей. Он считал, что создала природа, считай бог, то и должно быть. А задача человека этим правильно распоряжаться, беречь и лелеять, а не делать из себя супермена – непонятно для чего и для кого?
Естественно имея ввиду под словом беречь – значит заниматься физкультурой и прочей гигиеной тела.
Лично Платон допускал физические изменения состояния тела человека для достижения конкретных целей, например, спортсмену, чтобы побеждать, или культуристу, чтобы позировать.
Но он был против этого, как поголовного увлечения молодёжи. Развивать надо лучше всего мозги!
Поэтому он в своё время, в юности, занимался лишь гантельной гимнастикой, делая много движений с относительно небольшим весом.
Таким образом, он формировал свои мышцы эластичными, красивыми и выносливыми, но относительно небольшими по размеру.
Человек с такими мышцами обладал и скоростью, и резвостью и достаточной силой. И, главное, выносливостью, в том числе силовой и скоростной. И в этом Платон неоднократно убеждался на собственном примере и опыте.
Потом снова вернулись «на круги своя», то есть к Наташке, к её характеру и псевдо культуре.
В семье родителей Натальи Михайловны Гавриловой почему-то было разрешено, и даже принято, есть «на коленке».
Поэтому уже в браке с Александром, генеральская дочка часто брала тарелку с едой из кухни в комнату, садилась на диван, поджав ноги, и ела, смотря при этом телевизор.
– «Сплошные нарушения этикета и здоровья!» – сокрушался хозяин.
– «И постоянное её нытьё на, якобы, нашу бедность!» – добавил он.
– «Бедность человека, его несчастья и недоразумения являются следствием и продолжением его характера!» – сделал вывод гость.
И Александр продолжил, делиться с другом наболевшим.
Вскоре Платон повторил попытку остановить продолжение его исповеди. Когда Александр начал высказывать свою точку зрения на очередную семейную проблему, Платон ехидно прокомментировал:
– «Тебе видней!».
– «Почему!».
– «Ну, ты же… жираф!» – неожиданно повернул он на известную песню Высоцкого, намекая высокому не только на его рост.
Но тот не поняв, или не захотев понимать, уже не мог остановиться:
– «А она знаешь, что мне говорит по поводу моего писательского творчества? Кому это надо? Борзописец! Только бабам на даче!».
– «Да, тебе не позавидуешь!» – пожалел Платон Сашу.
А на продолжение его излияний, друг обречённо заметил:
– «Чем больше правды, тем меньше несправедливости!».
И Александр опять начал про жену:
– «Да она может только поперёк говорить!».
– «А вдоль, она уже не может?!» – всё же закончил шуткой, затянувшиеся жалобы друга, Платон.
Возвращаясь из гостей, Платон узнал от Ксении, что та тоже выслушала от двоюродной сестры множество претензий к мужу. А на совет развестись, Наташа неожиданно возмущённо ответила:
– «Ты, что? Кому я теперь буду нужна?! Это он сможет найти, вернее его какая-нибудь подцепит! А меня… нет! Подходящего не найду! Так что уволь!».
– «Тогда о чём разговор?!».
– «Да так… поделилась!».
И Платон, довольный их отношениями с Ксенией, вновь окунулся в текущие дела.
В начале октября, солнечным субботним утром по пути на дачу, он сел в электричке напротив двух старушек, которых-то и старушками назвать было бы грешно. Это были настоящие дамы! Возрастные, но дамы! И не прежние, светские, а более современные, советские!
Те разговорились между собой. Из невольно услышанного Платон понял, что они его землячки! Тоже жили в районе Рождественского бульвара. Одна из них, как выяснилось позже, даже училась в той же школе, где сначала преподавала мать Платона, а потом учился и он сам.
– «То-то мне Ваши лица показались знакомыми! Не зря! Память у меня на лица…! Очень хорошая зрительная память!».
Платона подмывало встрять в их разговор раньше, но этикет не позволял. Но всё же, когда речь зашла о сносе бывшего Дома Политического Просвещения МК и МГК КПСС на Трубной площади, он переспросил одну из них об этом, и влез в разговор, объявив, что он их земляк, и узнал дам по лицам! А, как известно, землякам можно нарушать этикет общения!
Дамы сразу заинтересовались. Беседа продолжилась уже втроём. Они обсудили многие вопросы. Но дамы, одна за другой, вышли раньше, чем Платон. И тот подумал: Да! Старая Москва! Видно, всё-таки старых интеллигентных москвичей можно узнать по лицам, как не крути, что не говори!
Чрезвычайно хорошая погода октября, солнечная и сухая, позволила Платону спокойно доделать все запланированные дачные дела. И в конце месяца он, довольный, изрёк опять нечто философское:
– «Несмотря ни на что, нам удалось кое-что!».
Его дачный сезон закончился 3 ноября.
Следующий праздничный день Платон провёл дома, пассивно отдыхая, то за телевизором, то за компьютером.
Но его утро началось неожиданным звонком по домофону. Платон с любопытством снял трубку, услышав незнакомый женский голос:
– «Платон! Открой! Это я!».
Кто бы это мог быть? – подумал он и повесил трубку под носом у невоспитанной незнакомки, на всякий случай сразу не открыв дверь.
Ему даже показалось, что это Элеонора, но только лишь очень невоспитанная, или слишком возбуждённая. Уж не случилось ли что-нибудь с нею или Даниилом? – немного испугался хозяин. Но вскоре позвонили уже во входную дверь на этаже. Оказалось, что это Анастасия!?
О! Явление Христа народу! – про себя понял Платон, впуская незваную гостью в ещё не полностью проснувшуюся квартиру.
Оказалось, та заехала по пути из храма на Третьяковской за – давно ей неожиданно предложенным подарком – угловой полкой под иконы, не подошедшей хозяйке для её большой коллекции хрюшек.
Так ей было удобней. Но зато Настя привезла небольшой тортик, с которым сама и попила чаю. Ксения, и только что вставший Кеша, сухо и даже весьма прохладно встретили незваную гостью, которая сразу напоровшись на неожиданную холодность, быстро покинула что-то сегодня неприветливую обитель брата.
Следующим утром начиналась очень короткая рабочая неделя. И тут Платона неожиданно приспичило по-большому. Дотерпев до спасительной двери, наконец отпертой Иннокентием, он взгромоздился на народный трон и сразу же облегчился. Закончив топ-бомбометание, он сразу же нажал на гашетку и убил часть запаха, под напором воды похоронив последствия бомбёжки.
Прочувствовав недостаточность усилий, опытный методист почти всего и вся из того, что он знал и умел, на этом не успокоился. Не вставая с трона, он взял лимонный освежитель воздуха, вставил его в переднюю брешь, и коротким нажатием пальца добил врага, убив запах ещё в зародыше.
Смерды! Учитесь срать по-платоновски!
Такое напишешь – подумал Платон – так потом Галина Александровна опять обвинит меня в излишнем натурализме. Но жизнь, есть жизнь! Да и права художника опять же…
– «Да! Еда в голове не задерживается!» – неожиданно уже вслух произнёс философ.
Вдохновлённый своими мудрыми мыслями и поступком очень цивилизованного человека, Платон, увидев опять непорядок в доме, вскипел на своих домашних, вызвав на их лицах искреннее удивление формой его претензии:
– «Ну, почему я Вас, азиатских свиней, никак к европейскому порядку не приучу?!».
На следующее утро, проезжая в трамвае на работу, Платон посмотрел вокруг себя в окно, и его осенило: До чего же смешной мир!? С этой ежедневной и ежечасной суетой, с гонкой тщеславий и самолюбий, потребления и чревоугодия, и прочих угодий, включая земельные!
Платон продолжил думать об этом и пришёл к новому умозаключению.
Если человек сначала и маскируется наносной культурой и воспитанием, то со временем, с годами, когда он теряет бдительность и самоконтроль, расслабляется, всё его истинное, генетическое, выплывает наружу. И неожиданно интеллигентные люди вдруг становятся просто глухими деревенскими недотёпами. Ведь именно такими были его коллеги по работе.
В один из редких дней Платон разговаривал по городскому телефону с сестрой Настей, тоже находящейся на городском телефоне, дома.
Вошла Надежда, увидела «сидящего на телефоне» Платона, и бесцеремонно влезла в его разговор:
– «Платон! У нас, имей ввиду, перерасход средств на телефоне!».
На что тот удивился:
– «Но я же не на мобильник звоню!».
– «Вот, вот! Нам пришёл счёт, что у нас много израсходовано средства на телефоне!».
Ну, и дура! Совсем сумасшедшая! – понял он.
– «Надь! Ты, как будто из самой глухой деревни! Совершенно не знаешь, как платят за телефон! Чукчи и то, наверно, знают?! А ты – нет!» – не выдержал городской абориген.
Через день Надежда Сергеевна, накрученная Гудиным и Алексеем, вошла к Платону, по её вине сидящему без работы, и лицемерно возмутилась:
– «Платон! Займись делом! Хватит хернёй всякой заниматься в рабочее время!» – указала она писателю на его, лежащий на столе труд.
– «Так для тебя это херня! А для меня наоборот! Всё, что кроме этого – указал он пальцем на свою писанину и есть херня! А моё – вечное!».
– «Ну, ладно, ладно!» – пошла Надежда Сергеевна на попятную, поняв, что задела писателя за живое, и придралась необоснованно.
– «Я потому и не даю тебе больше читать, как ты могла заметить, потому, что каждому произведению – свой читатель!» – победоносно поставил он окончательно хамку на место.
Тут же вмешался, словно ждавший удобного момента для засвидетельствования своего чинопочитания, почувствовавший жареное, выскочивший из-за двери, как цепной пёс, Гудин:
– «Ты, что? Так нельзя! Это же твой начальник, женщина!».
– «Да пошёл ты в… хурму!» – попытался сдержаться Платон.
– «Как это?!» – насторожился Табаки.
– «Да сразу: и на хрен, и в шизду!».
– «Хватит Вам!» – строго вмешалась начальница.
Оценив эти слова Надежды, как его защиту, Гудин сразу выскочил за дверь, а Платон, как бы выпроваживая Надежду Сергеевну из своего помещения, дружелюбно заметил ей в след:
– «Надь! Ты всё время торопишься с выводами, что свойственно женщинам, но совершенно недопустимо для начальника!».
Та ничего не сказала, видимо в этот момент наматывая все слова Платона себе на ус.
Уже дома, услышав по телевидению, как какая-то девица в спорт обозрении назвала страну Мали, Платон вспомнил о грамотности Гудина. Указывая Ксении на ошибку телекорреспондента, Платон заметил:
– «Это примерно почти то же самое, как если бы я назвал Гаврилыча не единорогом, а единооком!».
– «А, ты, что? Считаешь его нормальным человеком?» – спросила жена.
– «А почему бы и нет?! У всех эта самая нормаль опущена к разным точкам на теле. Поэтому все люди разные, хотя и нормальные! Ведь, как известно, в одну и ту же точку на плоскости невозможно направить две нормали. Поэтому точки все разные, хотя нормаль у всех есть!».
– «Да-а!» – потянула Ксения, не зная, что и возразить мужу.
А давно надоевшая Платону тема Ивана Гавриловича Гудина, как заколдованная не покидала их коллектив, проявляясь почти ежедневно, то тут, то там; то в одном, то в другом.
– «Платон! А чего мы все обсуждаем Гаврилу, а ты нет?!».
– «Так эта тема очень… паскутабельна!» – ответил тот в тон блеяния вечного козла отпущения.
И тут Платона вдруг осенило! Ведь в своё время Гудин уговаривал его оформить инвалидность ведь не зря! Не из добрых побуждений! А чтобы самому не быть единственным инвалидом в коллективе, а значит – последним, то есть козлом отпущения! Точно! Во, гад! С одним глазом, а всё видит, одноокий он наш!
Но видел, оказывается, не только он.
Прокурившая мозги Татьяна Васильевна, женщина более чем пенсионного возраста, тоже видимо считающая себя выходцем из интеллигенции, предложила Платону вынести на помойку коробку с гнилыми яблоками, давно подаренными кем-то из посетителей Надежде, и к которой он не имел никакого отношения.
Эти яблоки по просьбе начальницы принёс Алексей, поставил в холодильник, где они пролежали несколько дней. Позже Надежда вспомнила о них, начала раздавать, но Платон сам отказался от гнилья. И потом уже эта коробка с гнилыми яблоками стояла у Платона в комнате. После чего уборщица Нина Михайловна и вынесла её в вестибюль. И вот тут-то Платон и нарвался на прокуренные мозги Татьяны Васильевны.
Он объяснил дурочке, что эта коробка исключительно Надежды, что он к ней отношения не имеет. Но та не унималась:
– «Но она же женщина! Не ей же выносить эту коробку!».
На что Платон в свою очередь тоже возразил:
– «Так она же порядочная женщина!».
В поведении курильщицы Татьяны Васильевны чувствовалось влияние Гаврилыча. Он наверняка, покуривая с нею, иногда промывал косточки Платону, дезинформируя её по его поводу.
И у неё, наверно, поэтому и сложилось мнение, что Платон вообще, самый низший разряд рабочих-уборщиков в коллективе ООО «Де-ка».
Это вскоре косвенно подтвердилось и в словах Гудина. На предложение начальницы посидеть на телефоне, Гаврилыч предложил Надежде, указывая на стену, за которой работал Платон:
– «А лучше этот… друг, посидит!».
Первая суббота после окончания дачного сезона прошла для Платона на редкость удачно. Неверующий это связывал, прежде всего, с задуманным им святым делом – посещением могил своих родителей на Николо-Архангельском кладбище, причём впервые в этом году.
Он полностью вычистил обе могилы от пожухлой травы, сухих листьев, и даже молодой поросли деревьев, а также подрезал секатором сухие веточки на кустах розы на могиле отца.
Довольный и умиротворённый он, по возвращении домой, сразу же отоварился по полной программе в ближайшем продуктовом магазине, принеся домой полные плечи и руки продуктов.
Более того, в этот день ему на редкость везло с транспортом. Автобусы подходили быстро, он в них заходил первым, и занимал, чуть ли не единственно свободное место у окна.
А после, забытого за осень на даче, вкусного домашнего обеда он смог распечатать на принтере всё, что уже накопилось, благо Кеша, наконец, его переустановил.
И в завершении всего, в час ночи, телевидение порадовало супругов концертом Элвиса Пресли!
Платон, как все энергичные, экспансивные люди с широкой душой и богатым воображением, любил рок-н-ролл и Элвиса Пресли.
В общем, суббота, 8 ноября 2008 года выдалась на редкость удачным и запоминающимся днём!
А через несколько дней весь коллектив случайно оказался после работы в машине Алексея. Тот предложил всех, одновременно закончивших свою временную безработицу, подвести до метро. Когда все четверо расселись по своим местам в автомобиле, Надежда Сергеевна возьми, да и скажи, что она едет на начальствующем месте. На что Платон не выдержал и усадил дуру на её истинное место:
– «Согласно автомобильному этикету, это я еду на месте боса, а ты едешь на месте секретаря, секретутки, я бы даже сказал!».
Платон нарочно сделал паузу, ничего не сказав про место Гудина.
Первым сообразил Алексей, злорадно предвкушая интересное продолжение, и не ошибся в своих ожиданиях:
– «А Иван Гаврилович, на чьём месте едет?!».
– «На своём…».
– «А-а, всякого ЧМО!» – добавил Платон на недоумённый взгляд Алексея.
Тут же, защищая себя, встрял старец.
С пеной у рта он проговорился, что часто ездит с Галей, а ещё чаще с Алексеем. И всегда сидит, как почётный гость, справа от водителя.
– «Ванёк! А ты, оказывается, любишь кататься на бибике? Из дома на дачу тебя Галя возит, а на работе – вон, смотрю, Лёшка!» – не унимался Платон.
А утром он случайно встретил Гудина на трамвайной остановке. Платон тут же сделал вид, что не видит Гаврилыча, ибо почти психолог понимал, что ничего хорошего их встреча не сулит, что ничего умного тот не скажет, а только лишь опять какую-нибудь херню! Нет у человека совести и стеснения! А ведь оно свойственно любому совестливому человеку, но в основном, самоеду.
Стеснения тоже разные бывают. Бывают стеснения раболепия, а бывают стеснения великолепия.
Вон, как у кошек? Его кошка Соня мяукала гортанным голосом.
Вообще, у неё конечно судьба была тоже незавидная. Она родилась какая-то дефективная. Долго не ходила, а только ползала, лежала толстым, белым комочком. Ксения оставила её жить только из-за того, что та была белая. Кошка медленно росла. Была долго маленькой, из-за чего все дети на даче очень любили её, и приходили кричать:
– «Дядя Платон! А нам можно Сонечку взять поиграть?!».
И та выросла общительная. Любила играть с детьми, и не только. Но в тоже время она долго вредничала – ходила по-маленькому не в лотки, а прямо на пол, на линолеум. И как её не учили, как не били, мучится пришлось долго. Её даже дважды отдавали в семьи школьных товарищей Иннокентия, но ту вскоре возвращали обратно, как необучаемую.
В конце концов, она вернулась домой и лишь со временем, после многих наказаний, всё-таки поняла, что от неё требуют, и научилась ходить в лоток. Более того, делала это так, чтобы хозяева видели это и похвалили её. После этого у Сони прекратились все проблемы. Поэтому в долгих и мучительных попытках понять, что от неё хотят люди, она стала умнее и сообразительнее других кошек, быстрее считающей, но осторожней собратьев, не доверяющей людям.
В дальнейшем у неё проявилась черта любимой кошки в доме. Она считала себя самой главной и соответственно вела себя так.
Особенно в то время мочевые проказы Сони доставали Ксению. Она хоть и любила Соньку, но вынуждена была всё время наказывать её, просто бить, причём иногда даже нещадно.
С малолетства Соня считала себя королевой, и самой главной в семье из всех кошек. Когда она подросла и набралась сил и умений, то стала строить своих собратьев. Поначалу больше всех доставалось их общей матери Юле, к которой остальные кошки относились с почтением. А после её смерти главным предметом её нападок стала теперь самая старшая Муся. И только с Тишкой они были «не разлей вода», постоянно играли вместе, причём Соня перенимала у него повадки котов, забираясь на брата сверху и терзая его, как кот кошку. И ещё Соня была олицетворением золотой осени. Ведь Платон недаром назвал её так – в честь рождения в сентябре 2005 года.
Первая половина ноября выдалась рекордно сухой, солнечной и тёплой. Платон поначалу даже пожалел, что уже завершил дачный сезон. Но у него были и другие дела, и не только в гараже, но и дома. Однако их выполнение неожиданно прервалось как всегда короткой болезнью: начавшийся фарингит, вскоре подкрепился и ОРВИ с температурой. Но уже через двое суток интенсивного лечения Платон снова был работоспособен.
Ноябрь завершался спокойной обыденностью. В последние его выходные Платону удалось отремонтировать старый замок в гараже, подготовить машину к зимовке, и модернизировать освещение на кухне, прикрепив к днищам стенных шкафов локальные светильники.
И осень закончилась. За окном периодически стал появляться снег.
Глава 7. Один день из жизни Ивана Гавриловича.
Поутру Галя лягнула Ивана пяткой в опавшую ягодицу.
– «Вставай! Будильник давно уже прозвенел! – взяла она сразу высокую ноту.
Тот высунул из-под одеяла испуганное лицо, и одним глазом оглядел ближайшие окрестности. Врагов поблизости не было.
– «Опять ты меня обижаешь!» – возопил старец.
– «Да, ладно, тебе! Поласкать уж нельзя!» – обиделась было на Ивана Гавриловича его сожительница Галина, сдёргивая с него одеяло, и разглядывая, вспотевшее под ним худое, костлявое, почти, как у Кощея Бессмертного, давно надоевшее ей тело.
– «Я же всё-таки муж тебе!» – попытался поднять свой статус, хотя бы сейчас, в утренней постели, Гудин.
– «Да, уж! Муж, объелся груш!» – задумчивым голосом протянула она, удаляясь.
Очередная ночь Ивана Гавриловича, в смысле секса, прошла впустую.
Ему ничего не оставалось, как встать, и поплестись в туалет опустошать свой переполненный за вечер мочевой пузырь.
Тужась, он в несколько приёмов выдавил из себя тонкую струю скопившейся за ночь жидкости, вышедшей не до конца. Через несколько минут он повторил своё ежеутреннее упражнение, для пущего эффекта надавливая на мошонку. Но снова не совсем удачно. Так Иван испражнялся, пока последняя капля не упала с его конца.
Да! Старый простатит даёт о себе знать! – подумал знаток врачевания.
Проктолог-уролог знал, что с этим заболеванием шутки плохи. Оно явно отражается на его мужских половых способностях, в чём давно убедилась и его сожительница.
Однако лень и стеснение пока не позволяли проктологу-урологу прийти к настоящему профессиональному специалисту в области урологии и мужских проблем. Так и перебивался Иван Гаврилович с затруднённым мочеиспусканием и половым бессилием, теша сожительницу только ласками своих сухих, жёстких ручонок и пустым словоблудием.
Намучившись в туалете и помыв руки, он сел отдыхать в кресло с электробритвой. Закончив и эту процедуру, умылся. Потом принял, слегка взбодривший его и вернувший нормальное настроение, душ. Хотя поначалу это ему очень не хотелось. Но надо было всё-таки смыть лёгкий запах пота и замшавелости. Положение обязывало. Самосознание, в конце концов, толкало его на это самопожертвование.
Иван Гаврилович накинул красивый, дорогой узбекский халат, давно подаренный Галиной, и прошёл на кухню, к готовому завтраку.
Утренней зарядкой же Иван Гаврилович никогда не утруждал своё хилое тело. И не столько от лени, сколько из-за боязни его растревожить, а то и вовсе развалиться от ненужной и не дающей прямой выгоды нагрузки.
Поэтому он сразу приступил к утренней трапезе.
На завтрак Иван Гаврилович любил поесть досыта, основательно, как и полагается, плотно и вкусно. Он действовал согласно известной поговорке: завтрак – съешь сам; обед – подели с другом; а ужин – отдай врагу!
Хотя, по-правде говоря, он эту поговорку несколько модернизировал в части обеда и ужина. Обед, а точнее говоря обеденный чай, он старался безвозмездно взять у друга – у начальницы Надежды Сергеевны Павловой, а ужин – «отнять у врага», то есть получить из рук своей сожительницы.
Да и Галя потакала ему в этом, тешила, чем могла, в смысле желудка. А могла она многое. Ведь работа Главным бухгалтером крупной компании давала и весьма хороший заработок, позволявший одинокой, самостоятельной женщине быть свободной и независимой от кого-либо и чего-либо.
Вот и сегодня Иван Гаврилович съел на завтрак яйцо, сваренное в мешочек, небольшую порцию, сваренной на молоке, рисовой каши с изюмом, творога в сметане и с клубничным вареньем, запивая всё это чуть тёплым молоком с французскими булочками. Также он съел взбитых сливок и выпил кофе с двумя бутербродами с маслом: один с сыром, другой с красной икрой.
Смакуя завтрак, Иван Гаврилович чувствовал себя баем в своём узбекском халате. В то же время это вызывало у него ностальгию по Ташкенту, где он был королём.
После завтрака Иван вынул вставные челюсти, промыл их, почистил остатки зубов, и снова надел протезы, присасывая их на место.
Так что теперь он был сыт практически весь день, хотя этого нельзя было сказать о его незавершённых утренних процедурах. И этой сытости и не отлитости ему хватало надолго, почти на весь рабочий день.
На работе он ел мало, и то не каждый день, исключительно полагаясь на дармовщину, которая часто выпадала от их начальницы Надежды Сергеевны Павловой. В основном он довольствовался кофе или чаем, вопреки медицинским советам, кладя в чашку побольше дармового сахара, насыпая много кофе, подольше заваривал только что распечатанный пакетик с чаем, закусывая сладкими булочками или бутербродами с колбасой или сыром.
Голодное детство Ивана не отпускало его до сих пор. Лишь он один из всего коллектива зацикливался на еде, следил за тем, кто сколько, как и что ест. Особенно он ревностно следил за своим антиподом Платоном.
Иван, как самый младший в своей семье, с детства привык всё только получать, причём часто на халяву: еду, подарки, угощения, газету и прочее.
Поэтому в предпраздничные дни и при приёмах дорогих гостей Надеждой, – он пользовался объедками с «царского стола». Из-за чего он в эти дни специально задерживался на работе под любым предлогом, чтобы потом, после ухода гостей, якобы при уборке, взять и поживиться дорогой дармовщинкой. Это была, то дорогая колбаса, то вырезка, что-то сладенькое, которое он, якобы, не любил, и прочие деликатесы и деликатесики.
По утрам Иван Гаврилович, уставившись «в ящик», часто смотрел телепередачу с участием Г. П. Малахова, внимательно слушая того, не спеша на работу, наслаждаясь комфортным одиночеством, так как Галина уходила на работу раньше, и кроме обильного завтрака ещё и старой сигарой. Галя раньше иногда дома баловала его, поощряя за хорошее поведение.
И Иван в это утро задержался дома, кайфуя с сигарой и от душа. В домашнем халате он остывал от него, набирался сил от окружавшей его неги, от Галиной заботы, от приготовленного ею обильного завтрака.
В то время как старики и студенты на завтрак обычно обходились одним чаем, Гаврилыч пытался набить брюхо побольше, впрок. Но в тщедушное тело уже вмещалось немного. Его внутренняя фабрика по переработке продуктов и выпуску калорий уже не справлялась со своим предназначением, переквалифицировавшись в фабрику смерти, а продукты переработки уже давали о себе знать не справлявшимся кишечником, выпускающим газы.
Прикрываясь медицинской передачей Малахова, в которой тот изредка невольно рекламировал некоторые биодобавки ООО «Де-ка», на работу Иван Гаврилович не спешил, ведя праздные разговоры по телефону, в том числе интересуясь новостями у сыновей.
Однако пора всё же было и честь знать, и Иван пошёл одеваться.
Поскольку дочь сожительницы Марина уехала со своим мужем к нему в Канаду, Галине стало не о ком заботиться, как не об Иване. Она даже чистила ему обувь по утрам.
Гордый этим непреходящим обстоятельством, Иван Гаврилович оделся в почищенный и подглаженный Галей дорогой костюм.
Гудин вообще любил хорошо одеваться во всё красивое, дорогое, беря реванш за рваное детство.
Этим он убивал у себя ещё и давний детский комплекс.
Иван всю жизнь донашивал одежду за старшими братьями. С годами выработавшийся комплекс неполноценности заставил его позже следить за своей одеждой, за модой, и внешним видом. И он стал хорошо одеваться.
К тому же это теперь стало единственным, в чём он мог конкурировать с другими мужчинами, проявив некоторый вкус, как правило, имеющийся у умеющих рисовать людей. А Иван умел хорошо рисовать карандашом.
А ведь многие люди лишь интуитивно правильно подбирают цвет одежды, а то даже покрой и фасон.
Как всегда он взял почти пустой, непонятно чем заполненный дипломат.
А ведь ему по работе никаких бумаг носить почти не требовалось, так как он никакими делами, предполагающими наличия деловых бумаг, не занимался, кроме чисто курьерских: отвези – привези. Это были в основном платёжные документы, требующиеся при доставке товара: счёт, счёт-фактура и товарная накладная, изредка договоры. А носил он дипломат больше для солидности, изображая из себя важного, делового человека.
И вот Иван Гаврилович вышел из дома к метро «Царицыно». Пока он ехал на метро, позвонила Надежда:
– «Иван Гаврилович, Вы где?!».
– «Как где? Сижу на «Медной фольге», жду вот!».
– «А! Ну, ясно!».
Зная лживость сотрудника, она тут же перезвонила на «Медную фольгу» и поняла, что Гаврилыч там ещё не был, и вспомнила, что во время разговора с Гудиным слышала на заднем плане шум и слова: «Осторожно двери закрываются…».
Она снова перезвонила Гаврилычу и уличила его во лжи.
Старому лгуну ничего не оставалось, как начать отбрёхиваться:
– «Ты меня заколебала! Я везде езжу… уста-ал!».
Наконец он прибыл на «Новокузнецкую», собираясь ожидать трамвай в центр. Он ещё издали увидел Платона, но сделал вид, что не заметил этого, всегда раздражающего его своим умом, оптимизмом, физическими кондициями и красотой, сотрудника. И он специально к нему не подошёл – много чести. Иван Гаврилович всегда боялся, не дай бог перед кем-нибудь, или в присутствии кого-нибудь унизиться, показаться простым и менее достойным, чем был, и, тем более, кем очень хотел казаться.
Однако опаздывавший на работу Гудин в чём-то всё же искренне обрадовался Платону. Не зная, что тот уже совершил одну служебную поездку, Гудин решил, что нагоняй получит не он один.
А вдвоём всё можно списать на не ходящий вовремя трамвай.
Говнецом начало попахивать уже с утра.
Он сел специально подальше от Платона, чтобы не контачить с ним, и вышел из трамвая тоже позже и в другую дверь.
А за счёт того, что Платон всегда быстро ходил, Гаврилыч отстал от него, придя в офис почти на минуту позже.
Платон уже находился на месте, когда Гудин вошёл, и своим громогласным голосом с порога начал свой рабочий день.
Не поздоровавшись, он заговорил с дежурной.
Платон хорошо запомнил, как Гудин ходит с трамвая на работу, своей забавной походкой Чарли Чаплина, широко раздвигая носки ботинок и сдвигая их пятки, как еврей или «болерун», коим он и был в детстве, некоторое время учась на него.
Видимо эта учёба так ограничила его мужское достоинство, что он всю оставшуюся жизнь пытался безуспешно восстановить его.
Иван Гаврилович иногда по-стариковски шаркал подошвами, в чём ранее всегда упрекал Платона.
А у того это получалось всякий раз, когда идя рядом с медленно спешащим Гаврилычем, он невольно шаркал подошвами, непроизвольно делая мелкие шажки, в такт семенящему Гудину, пытаясь невольно не убежать от того.
Это естественно ни в коей мере не относилось к обычной ходьбе Платона, когда он шёл один, свободно, быстро, и с широким шагом, естественно ни чем не шаркая.
Иван Гаврилович явился в свой офис с традиционным опозданием.
К Платону он никогда не заходил и не здоровался первым, считая это ниже своего короткого достоинства. Да и сейчас это было ему ни к чему.
Войдя к Надежде и Алексею, он сразу с места в карьер, тоже не здороваясь, начал о чём-то громко говорить, что-то обсуждать, не давая начальнице спросить его о причинах опоздания.
Но, несмотря на попытку отвлечь её от сути, Надежда оборвала опоздавшего хитреца и сделала ему не менее хитрое замечание.
– «Вы что-то сегодня сильно задержались?!» – то ли с иронией и лёгкой издёвкой, то ли заискивающе, спросила Надежда Сергеевна Ивана Гавриловича.
И когда Иван Гаврилович лишь сам, один, получил вполне ожидаемый нагоняй от Надежды Сергеевны, возмутился её несправедливостью, и попытался стрелку возмущения перевести на Платона:
– «Так Платон вот тоже опоздал! Чего ты его не ругаешь?».
– «Вы, что? С ума сошли! Он уже по работе уже в два места съездил!» – нарочно приврала Надежда для пущей убедительности.
– «Я смотрю, ты всё видишь со своим монокулярным зрением!» – добил фискала, проходящий мимо и слышавший это Платон.
Тогда нахалу стало нечем крыть, и он начал как-то неловко оправдываться перед начальницей, делая упор на специальном просмотре передачи Малахова.
– «Да Вы чо! Думаете, он будет каждый раз рекламировать наше масло? А я, чо? Сама не знаю об его свойствах?!» – возмутилась Надежда.
Тогда Гудин перевёл разговор на беспроигрышную для него тему – на своё шмотьё:
– «Посмотри лучше, какая у меня новая куртка!» – начал он, крутясь перед начальницей, как мальчишка на детском подиуме в Московском Доме моделей.
– «Да! Хорошая! Дорогая, поди?!» – согласилась Надежа несколько замять нудную тему, переключившись на более для себя выгодную.
Ибо, какая женщина устоит перед этим?
– «Извини меня, я её купил за три с половиной! А так она пять шестьсот стоит!» – гордо, и даже победоносно заявил завистнице барахольщик Иван Гаврилович, выходя в туалет и покурить.
Даже любимым занятием Ивана Гавриловича в выходной день была поездка с Галей за шмотьём. За ним он ездил, как на большой праздник.
Расстроенный, с сигаретой во рту, он писал прям на сиденье унитаза, мысленно ругаясь на весь мир, словно тот виноват в его поведении и неудачах:
Вот вам… за вами всеми поднимать тут ещё! – про себя злорадствовал писарчук.
Ведь вся его аккуратность начиналась в одежде, и тут же в ней она и заканчивалась.
А в остальном, в основном в работе, он был совершенно не аккуратен, тем более по отношению к чужим людям и вещам.
Воспользовавшись отсутствием Гудина, задумчивая Надежда поделилась с вошедшим к ней Платоном:
– «А у Ивана Гавриловича есть вкус! У него есть даже тяга к прекрасному!».
– «Конечно! Ведь не даром он у меня на днях красивый пакет сшиздил!» – согласился Платон.
Засмеявшаяся Надежда тут же возвратила разговор на давно наболевшее:
– «А как он возмутился замечанием по поводку опоздания! Да ещё тебя хотел этим замазать!» – нарочно проговорилась женщина, пытаясь хоть этим заработать себе баллы уважения у этого своего сотрудника.
– «Когда говно очень старое, сухое, и даже пересохшее, оно имеет свойство к самовозгоранию!» – неожиданно высказался Платон о Гаврилыче.
А тем временем Гудин с сигаретой в зубных протезах продефилировал по коридору на улицу.
Обычно сразу выходя из офиса в коридоре, Гаврилыч начинал щёлкать зажигалкой, при этом уже дымя в коридоре и вестибюле, задерживаясь перед выходом на улицу, нарочно заговаривая с вахтёршами. Поэтому вонь от него чувствовалась всеми. Она даже проникала через две закрытые двери к Платону. Но Гудину было плевать на всех.
Он же был культурный, интеллигентный, научный работник.
Как он сам говорил:
– «Я же работаю в Акадэмическом Институте!».
И он не смог молча пройти мимо некурящей вахтёрши Татьяны Викторовны. Заговорил с нею о погоде на улице, о своей несчастной доли курильщика.
Из всех четырёх вахтёрш Иван Гаврилович курил только с Татьяной Васильевной. Две вахтёрши вообще не курили, а одна, Галина Александровна, курила не с ним.
Тут же он решил внести свежую струю в тривиальный разговор, и вспомнил слова из известной советской песни. Но что-то опять у старца не сложилось, вернее не спелось.
Не удалось ему блеснуть перед пожилой интеллигентной женщиной своей эрудицией:
– «Скоро… август! За окнами… осень!».
– «Да! Старик опять перловки наелся! Вон, какие перлы выдаёт!» — из дальней комнаты донёсся до Надежды голос Платона.
И та на этот раз поняла коллегу, засмеявшись и пропев правильный куплет давно забытой, некогда любимой в народе, песни.
Платон прошёлся по коридору и поделился услышанным с Татьяной Викторовной.
А та в ответ поделилась с ним, пытаясь казаться современной:
– «А он на вид весь такой из себя брутальный!».
– «Фу-у! Я немытых не люблю!» – ошарашил её Платон.
– «В каком смысле?» – переспросила она удивлённо.
– «Ну, брутальный – от слова брутто! То есть это вес в упаковке, то есть грязный вес! Согласны?».
– «А-а! Да-а!» – широко разинула она рот.
– «Отсюда напрашивается вывод, что брутальные – плохо пахнут, воняют даже!» – совсем уж расставил все точки и запятые в своей школе злословия Платон.
А на улице шло представление ярмарки тщеславия. Гудин хвастался перед ремонтирующими фасад здания ремонтными рабочими своим достатком и своим положением в обществе.
– «Я купил новую иномарку!» – хвастался он случайным людям.
Те одобрительно закивали головами, завидуя интеллигентному старцу.
– «В Москве теперь без железного коня нельзя!» – поучал он, по его мнению, не моторизованных.
– «А какая у Вас марка?» – поинтересовался один из рабочих.
– «Да… какое это имеет значение! Иномарка… она и в Африке – иномарка!» – ответил Гудин, сразу и не вспомнив марку автомобиля Гали.
– «Вон, у Александра Македонского был конь по имени… Гидроцефал!» – показал всем свои знания Иван Гаврилович.
– «А ещё дрессированный крокодил по имени полиглот!» – добавил проходивший поблизости Платон.
Возвратившемуся в помещение Платону Надежда поручила резать этикетки, что обычно всегда делал Гудин. На недоумённый взгляд коллеги, Надежда объяснила, что пошлёт Гудина по маршруту, пусть лишь немного дух переведёт.
Платон начал резать этикетки, но получалось, не сколько плохо, сколько неудобно для его больных, опухших пальцев.
Зачем Надька дала мне такую работу? В наказанье, что ль? – подумал он.
Вскоре к Платону вошёл накурившийся, мгновенно испортив воздух своим прокуренным духом.
Увидев, что Платон делает его работу, Гудин удивился, но поначалу промолчал. Ему ведь без работы было лучше.
Но когда Ивану Гавриловичу стало немного стыдно, что Платон без сомнения делает за него его работу – разрезает этикетки, то он предложил своё участие, на что коллега ответил:
– «Ваньк! Да ладно тебе! Отдыхай! Особенно после бурной ночи! Тебе ещё предстоят поездки!».
Этим он вызвал усмешку, случайно оказавшейся рядом Ноны.
Испугавшийся Иван рванул в офис, где сразу получил задание.
Платон только и услышал его возмущённое:
– «А почему я, а не Платон?!».
Кочету теперь стал ясен тактический ход их мудрой руководительницы.
Она послала Гудина в одну из организаций, куда забыл подвести документ Алексей.
– «А чего я там забыл?! Да пошёл он на хер, этот идиот, Лёшка! Лучше бы я резал этикетки!» – вполне обоснованно возмущался Иван Гаврилович.
– «А Вас не было на месте, когда я давала задание на этикетки!» – схитрила начальница.
И ехать пришлось.
К обеду Платон ненадолго сходил в институтскую поликлинику.
Возвращаясь на работу, он свернул с Воронцова поля на Большой Николоворобинский переулок и почти тут же впереди себя увидел Гудина, идущего справа от трамвайной остановки. Тот, дойдя до проезжей части, опасливо поозирался в поисках идущего ему наперерез транспорта, и перешёл на противоположный тротуар. Теперь Платон наблюдал старца сзади. Тот шёл с горки вниз, смешно семеня ногами, боясь разогнаться. Поэтому, словно тормозя, гася инерцию своего тщедушного тела, широко разводя носки не по размеру больших для него модных туфель, по привычке создавая большую опору.
На нём был его всесезонный короткий плащ светло-серого и даже бежевого цвета, а в руке неизменный его спутник – полупустой дипломат.
Платон невольно догнал деда Гаврилу уже в офисе.
– «С побегушек возвращаешься?!» – попытался тот уесть Платона.
– «Ты торопишься с выводами, как все представительницы слабого пола!» – не остался и тот в долгу.
– «Я, что, по-твоему, женщина?!» – возмутился Гудин отпором Кочета.
– «Нет! Просто слабого пола!» – припёр тот соперника к стенке.
Надежды в офисе не оказалось. Вскоре она позвонила и попросила Ивана Гавриловича посидеть на телефоне.
В отсутствие начальницы коллеги принялись чаёвничать остатками вчерашней обильной трапезы. И сразу Гудин набросился на дармовщину, как старый стервятник на падаль.
Иван был левшой. Поэтому, глядя единственным правым глазом на свою левую руку, режущую колбасу, он невольно поворачивал влево и свой подбородок, попутно комментируя содержание сала в колбасе.
Иван Гаврилович долго жил один, потому умел готовить. А, как человек любопытный, пронырливый, въедливый, знал, например, как в столовых, при жарке многократно используют одну и ту же порцию кулинарного жира.
Наевшись и напившись, Иван Гаврилович позвонил самому младшему сыну Ивану и спросил:
– «Привет! Как дела? Всё в порядке?! Ну, и хорошо!».
Подробности его уже не интересовали. Главное, нет проблем, и не из-за чего волноваться. Своё здоровье, прежде всего! – считал старый эгоист.
Ибо Иван Гаврилович очень хотел, чтобы очередной день его жизни не стал бы последним.
Он очень боялся сменить сцену жизни на закулисье загробного мира.
Сытые и напитые, коллеги мирно разговорились, сначала о политике.
Слово за слово, добрались и до Америки.
– «Вот почему американцы так себя ведут в мире?» – задал, было, риторический вопрос старший по возрасту.
– «Так они, по сути дела, комплексуют! Потому, что у них, как у нации, очень короткие исторические корни, всего двести с небольшим лет! Да и генетика у них плохая. Ведь американская нация образовалась из всякого сброда, бежавшего в Америку, в основном уголовного. Поэтому им нечем гордится! У них нет генетического запаса. Вот они и комплексуют, пытаясь доказать всем, что они высшая раса. Прям, как ты!» – объяснил Платон.
Невнимательно слушавший Гудин уловил только последнюю фразу, сразу возгордившись сравнением его с американцами.
– «Хотя они, по сути, – самая низшая нация на Земле, полученная из сброда уголовников и неудачников, а также людей потерявших или не нашедших себя!» – закончил бывший лектор-международник.
Немного отдохнув в пустом трёпе, коллеги разбрелись по своим делам: Платон – клеить, Гудин – курить и сидеть на телефоне, а точнее, пока играть в шарики на компьютере. Этой игрой Иван Гаврилович по-прежнему регулярно тренировал свой единственный глаз.
Через некоторое время к ним в офис пришла давнишняя покупательница, спросившая почему-то Инну Иосифовну.
– «Видно давно Вы у нас не были? Инна Иосифовна здесь уже не работает!» – просветил её Иван Гаврилович.
– «А я смотрю, на её месте Вы сидите, подумала, что Вы её заместитель!» – неосторожно ляпнула та.
– «Да на этом месте мог оказаться кто угодно! Даже он мог сесть!» – показал, возмутившийся принижением своего достоинства, Гудин рукой на Платона, пытаясь принизить этим его.
А речь шла о бывшем месте Инны Иосифовны, теперь занимаемым Гудиным. И пришедшая давняя покупательница, поинтересовавшаяся отсутствием Инки, и объяснившая Гудину, что та первая работала здесь, выказала интерес этим фактом.
Гаврилыч же чуть ли не с пеной у рта ревностно доказывал той, что он первый здесь работал, раньше Инки.
К концу рабочего дня Иван Гаврилович объявил Платону, что он уйдёт раньше, в связи с приездом зятя из Торонто.
– «Да оттуда у тебя зять, если дочери нет?!» – естественно удивился Платон.
– «У меня не только есть дочь Марина, но ещё и внучка!» – гордо заявил, зарвавшийся в своих играх и умозаключениях, Альфонс Гудин.
– «А-а! Так у тебя есть субмарина!» – чуть ли не вскрикнул Платон.
– «Да субмарина – это дочка Марины!» – объяснил он опешившему Ивану.
– «Ну, ты даёшь! Ладно! Пойду субпродукта возьму, как подарок для гостей!» – быстро сориентировался бывалый субворишка.
– «Курочка по зёрнышку клюёт!» – выдал он свою любимую сентенцию.
Да! Гаврилыч делает свой куриный бизнес! Подклёвывает, что плохо лежит, подворовывает! А ведь бизнес любой ценой – это уже не бизнес, а подлость. Я бы даже назвал «Бизлость». То есть подлый бизнес – это и есть бизлость! – про себя мыслил честный философ.
Вскоре, после ухода Гудина, в офис возвратилась Надежда Сергеевна. Платон доложил обстановку, не забыв заложить и ублюдка.
Коллеги тут же принялись перемывать косточки «Альфонсу Гансовичу», вспоминая зёрнышки курочки Гудина.
А это были и, якобы, «Автолайн»; и бесплатные крохи еды на работе; и плата за перегрузку на Минскую машину. Также его заработки пальцем проктолога. Правда со временем палец Ивана Гавриловича несколько согнулся и стал крючковатым, из-за чего его пациенты стали ощущать дискомфорт и отказываться от его назойливых услуг. А также прочее многочисленное и повсеместное воровство, о чём коллеги не хотели даже вспоминать.
Наступил вечер. Иван Гаврилович пораньше вернулся домой. Продав соседкам по дому утянутые из офиса биодобавки, он облегчённо вздохнул.
Ну, вот, опять сделал свой маленький бизнес! День был прожит не зря! Удалось кое-что наварить из денег, да и домой пораньше сорваться, опять обманув дураков, якобы приездом гостей из Канады. Да и по работе я не запарился! Опять же дармовая еда в обед! Да и за опоздание не так попало, как бывало ранее! – сам с собой молча рассуждал он.
В общем, жизнь Ивану Гавриловичу Гудину сегодня показалась не такой уж и плохой. Настроение у старика было отличным.
По вечерам Иван Гаврилович засиживался у телевизора за домашними сериалами. Вскоре пришла и уставшая Галина. Иван встретил её бодрым видом и ухаживаниями.
– «Вань! А когда же ты работаешь?» – удивилась она.
– «Так я приехал, проверил, как идёт работа. Мне доложили. Я дал указания и спокойно уехал! Вот и всё!» – как всегда набивал он себе цену перед самодостаточной женщиной.
Такой разговор и отношение к ней, настроили женщину на лирический лад. И она поинтересовалась у мужа:
– «Ванюша! А что-то ты давно мне стихов не писал?!».
И Гудин вновь начал кидать понты перед своей Галиной, подогревая её интерес к себе, как к незаурядной, талантливой личности:
– «А я ещё не написал тебе новое стихотворение, так как был очень занят по работе!».
– «А как там поживает Ваш писатель? Платон, кажется?!» – спросила она, намекая Ивану на, может быть и не его, авторство прошлых стихов.
– «А проза нашего писателя пока не очень! Я читал то, что он мне давал. Слабовато пока! Поэтому я дал ему указание кое-что исправить и переработать! Но ему сейчас тоже некогда по работе!» – выдал он очередную дезинформацию, про себя ругая Платона за отсутствие с его стороны желания показывать ему свои новые прозаические наброски.
Предварительно пообщавшись, квази супруги перешли к ужину. А потом уже за вечерним чаем обменялись информацией о текущих событиях, а затем в постели – о собственных ощущениях прожитого дня.
Лаская женскую грудь, Иван вдруг вскочил сам.
– «Вспомнил! У меня же давно лежит для тебя специально ранее написанное эротическое стихотворение!».
Он действительно вдруг вспомнил, что давно несанкционированно отксерил так понравившееся ему весьма сексуальное стихотворение, подаренное Платоном Ноне, виновницей написания которого она же и была, рассказав всем коллегам о своей незабываемой поездке в Египет.
Порывшись в дипломате, он извлёк, вложенный в файл листок бумаги и, подойдя к постели, начал с, якобы, авторским выражением читать Гале:
«Сон на пляже»
Я закапывал груди в горячий песок.И водою солёной поливал лишь сосок.А язык мой поспешный ощущал соль его.И меня возбужденье пробирало всего.Солью горло лечил я.В рот его весь вбирал.Ты от ласк задрожала вся.Это я ощущал.И просунул я руку меж тугих ягодиц.Краем глаза я видел лишь дрожанье ресниц.И гусиною кожей покрылось бедро.Под моими руками напряглось и оно.Ноги ты вдруг раздвинула,Как спасательный круг.И меня тем заставила:«Подержись за них, друг!».Осмелевшей рукою я проник в глубину.Сразу ты вдруг откинулась: «Больше я не могу!».И как коршун набросился я на тело твоё.Слил я с ним воедино сокровенье своё.Прочитав стихотворение, Иван быстро убрал листок, так как в его верхней части чётко виднелись фамилия, имя и отчество автора, на что он ранее не обратил внимание. Фокус поначалу удался, Галя не заметила.
Но под впечатлением услышанного она начала разборку:
– «Ванюш! Это ты у меня такой сексуальный?!».
Опять залезший под одеяло любовного лона, Иван удивлённо заметил:
– «Галюнь! Ну, а как же!? Я ещё о-го-го!».
– «Хорошо! Давай, мой жеребчик!» – воспользовалась женщина похвальбой любовника, начав ласково-агрессивные действия по отношению к его телу.
Как ни странно в этот раз Иван довольно быстро возбудился.
Стихотворение, и богатое воображение в душе художника, видно продуктивно подействовало и на него самого. И в этот раз всё получилось!
Довольные, они развалились в неге, ещё раз смакуя строчки произведения, опять представляя себя обнажёнными и одинокими на пляже под лучами жаркого, южного Солнца.
– «Да! Хорошо! Просто здорово!» – восторгалась Галина.
– «Передай автору большое спасибо от меня и от себя! Не забудь!» – неожиданно продолжила она.
Невидимо для неё покрасневший в темноте Иван Гаврилович не знал, что теперь и сказать-то.
Делая вид, что не расслышал слова сожительницы, он молча, кряхтя, повернулся на другой бок, и, одновременно мысленно благодаря за такие нужные стихи и ругая за талант Платона, вскоре заснул с чувством глубокого физического и морального удовлетворения, на этот раз крепким, не стариковским сном.
Один день из жизни Ивана Гавриловича Гудина завершался. Впереди его ожидал новый день, со своими передрягами, успехами и неудачами, с новыми зёрнышками, наклёванными его неугомонной курочкой.
Единственное, что угнетало старца – так это присутствие Платона. И не только рядом с ним, а вообще, в жизни, на Земле.
Будь он волшебником, или хотя бы Змеем-Горынычем, то наверняка бы сразу просто испепелил Платона.
Иван Гаврилович был, конечно, человеком уникальным. И уникальность его заключалась в том, что он был единственным в Мире человеком, с которым у Платона были плохие отношения.
Глава 8. Отпрыски.
А самые хорошие отношения у Платона естественно всегда были со своими детьми.
В этом году им самим, Варварой и всеми родственниками, ожидалось обещанное положительное решение вопроса о возвращении на Родину старшего сына Вячеслава. И вся родня с нетерпением ждала новых радостных вестей от российских властей.
А пока Платон пообщался через Интернет по «Skype» и через WEB-камеру со следующим по старшинству сыном Владимиром и внучкой Дианой, узнав о новостях в их жизни. Несмотря на местный, перманентный, украинский экономический кризис, Владимир занимался бизнесом, один кормя всю большую семью, всё больше увязая в естественно накапливаемой им движимости и недвижимости, невольно хороня под нею свою мечту о переезде к отцу в Москву, на ПМЖ, со всей своей семьёй. Поэтому надежда Платона теперь переместилась на перспективную внучку Диану.
Внучка хорошо училась, была практически круглой отличницей. Иногда она играла с папой в большой теннис, занималась фитнесом, вместе с подружками став чемпионкой городских соревнований.
Отцу тоже изредка удавалось позаниматься для себя спортом – атлетической гимнастикой, плаванием и бегом. Летом он также хорошо разминался в саду и на огороде.
Однако семья практически не пользовалась результатами своего дачного труда, так как к их приезду люмпен-украинцы очищали от урожаев все окрестные сады и огороды, поддерживая свой достаток торговлей на базаре.
Обе матери хлопотали по своим домам-квартирам.
Поскольку украинские власти лишили Веронику возможности преподавать в школе русский язык и литературу, она, подвигнутая творческим зудом и желанием тоже заработать, поучаствовала во всеукраинском конкурсе рекламных объявлений, став его победительницей.
Но, как бывает частенько, хохлы кинули русскую. Она так и не получила ни гривны из обещанных гонораров за свои успешные и везде используемые рекламные слоганы.
А тем временем у единственной дочери Платона Екатерины и её мужа Виталия к бесконечным репетициям и выступлениям добавились и хлопоты по выбиванию долгов из некоторых недобросовестных их заказчиков.
В этом году Катя опять, теперь уже с мужем, съездила в Париж. Привезла множество фотографий на каком-то новом электронном устройстве «iPhone», позволявшем проводя пальцем по экрану, не только листать страницы в любую сторону, но и сужать и расширять изображение, увеличивая, приближая какую-нибудь деталь на снимке!
Начав изучать французский язык, Екатерина очень обрадовало отца. Причём она сказала Платону, что у неё теперь возникла необыкновенная тяга к французскому языку.
А в Париже все по внешности принимали её за парижанку.
Всё-таки древние корни дают о себе знать.
– «Гены! Что ты хочешь? Гены предков в тебе проснулись!» – с удовольствием объяснил Платон дочке.
А её муж Виталий успешно выступал в группе подтанцовщиков. Он, в частности, хорошо ассистировал певцам в Юрмале.
Но главной новостью последнего времени у них оказался переезд на новое место жительства, так как прежний арендодатель по семейным обстоятельствам был вынужден прервать контракт.
Данила и Саша в прошедшем году тоже решали проблему жилья. В новой трёхкомнатной квартире им нужно было производить доделочный ремонт, требующий больших финансовых затрат.
Зато Данила полностью и окончательно решил проблему с наследством дедушки и прабабушки, вынужденно через суд, оформив её долю в их общей и с матерью квартире, в свою собственность.
Молодые продолжали заниматься своим нелёгким бизнесом. Но теперь к их заботам добавилась ещё и учёба, которая правда пока шла с трудом.
По выходным дням они встречались с многочисленными друзьями, но при этом, не злоупотребляя обильной пищей и питьём.
Даниле иногда удавалось посещать и спортзал, сбрасывая там лишний вес и подкачивая несколько ослабшие мышцы.
Изредка они на автомобилях, своей компанией BMW-клубом, ездили в Санкт-Петербург, постепенно изучая его исторические и культурные ценности, через окна автомобилей знакомясь с достопримечательностями.
Платон терпеливо ждал от всех своих старших детей потомства, внуков. Но те по разным причинам не торопились.
Владимир с Вероникой из-за ненадёжности экономического и политического положения на Украине не заводил второго ребёнка.
Екатерина с Виталием было собрались. Но периодические выступления на сцене дочери Платона и неопределённость с жильём откладывали их мечту на более поздний срок.
Даниил с Александрой тоже было собрались завести детишек, но их пока сдерживала необустроенность их новой квартиры.
А ведь время неумолимо шло вперёд. Потенциальные мамы старели, да и папы тоже. И Платона это начинало уже беспокоить.
А ведь поздние роды, ставшие модными среди молодёжи, ведут к разрыву между поколениями. Если раньше у детей были не только родители, но и бабушки и дедушки, а то и прабабушки и прадедушки, то теперь, в среднем, почти никого, кроме родителей нет, дай бог если ещё у кого-нибудь есть хоть одна бабушка. И это была уже назревающая проблема, основная новость уходящего года.
Но больше всего новостей в этот год было у самого младшего сына Платона, ещё совсем недавно бывшего отроком, Иннокентия. Он успешно завершил первый курс института, вовремя и успешно сдав все экзамены.
Преподаватели даже отметили Кешу, как самого способного ученика, заранее нацелив его на аспирантуру.
Из всех детей Платона только у Екатерины и Иннокентия уже наметился явный преподавательский дар, что пошло от отца, бабушки и дедушки, то есть от предков, в том числе очень далёких, дальних предков.
И теперь Иннокентий был взрослым и рассуждал по-взрослому.
Во время посещения отца в больнице он даже неожиданно философски ответил на вопрос Платона по-поводу своих отпускных задумок:
– «Я думаю, что много думаю над тем, что думаю! Но если думать иначе, то вполне можно задуматься, что можно и не думать, а просто сказать, что думаешь!».
После отмечания своего совершеннолетия, прошедшего без, находившегося в больнице, отца, Кеша засобирался в свой первый отпуск.
Они с Кирой запланировали поездку ещё за год до этого, выбрав местом своего первого путешествия побережье Азовского моря в районе Ейска.
В него и собрались. Изучили маршрут, накопили денег. Иннокентий даже специально выбрал хоть и тяжёлую, но весьма прибыльную на данный момент работу барменом, и в течение года регулярно откладывал деньги на отпуск. На конечном этапе сборов деньгами помог и отец.
Через местное туристическое агентство Кеша сам по телефону выяснил возможность снять там жильё, договорился об их встрече и размещении.
Бывший ещё совсем недавно отроком, он проявил не по возрасту бо?льшую самостоятельность, чем в своё время его родители.
В их дуэте с Кирой он, конечно, играл первую скрипку.
Молодые заранее купили железнодорожные билеты и тщательно собравшись, всё продумав, и отказавшись от провожатых, двинулись в путь на юг.
Попутчиками в их купе оказались молодые супруги, также впервые отправившиеся в путешествие, и впервые оставившие на бабушку своего малолетнего ребёнка. Так что наша молодёжь без затруднений нашла общий язык с четой молодого офицера, без затруднений общавшись на протяжении всего пути следования на Кубань через Ростов.
Кеша специально выбрал этот маршрут, так как планировавшаяся поначалу поездка в Крым к знакомым матери Киры, пролегала бы через территорию Украины. Это, по мнению Иннокентия, создало бы дополнительные проблемы с украинскими таможенниками, которые, по слухам, своими некомпетентными и неумелыми действиями, а может и специально, часто портили паспорта россиян. А он нёс ответственность не только за себя, но и за свою несовершеннолетнюю подругу.
По прибытии в Ейск Кешу с Кирой уже встречал таксист, сотрудничавший с упомянутым туристическим агентством. Быстро добрались до него. А там сразу подобрали наиболее подходящий вариант размещения, недалеко от моря.
Отдых и начали с его посещения. Азовское море им понравилось.
В течение более двух недель Кеша с Кирой купались, загорали, в основном питаясь местными фруктами, посещали дискотеки, дельфинарий, аквапарк «Немо», музеи, выставки и другие местные достопримечательности.
Кеша не умел плавать, поэтому плескался на мелководье, не разрешая и подруге далеко заплывать.
Тут-то он вспомнил, как бездумно отверг давнишнее предложение отца быстро научить его плавать в ближайшем бассейне.
В один из дней младший сын Платона проявил недетскую мудрость, отказав своей подруге в посещении молодёжной дискотеки в пользу более солидной компании зрелых людей.
Кеша это мотивировал тем, что на предложенной Кирой дискотеке будет местная молодёжь, ретивые представители которой наверняка попытаются отбить у него красавицу подругу. А это значит драка.
Поединка один на один Иннокентий никогда не боялся. Ибо его молниеносная реакция и резкость всегда давали ему преимущество над любым, даже физически сильным, мастеровитым и тренированным соперником. Но после его победы наверняка последовало бы коллективное нападение на победителя, и теперь уже без каких-либо шансов для него.
– «Ты же, надеюсь, не хочешь, чтобы я, в лучшем случае, оказался избитым и покалеченным?!» – завершил он своё объяснение с Кирой.
Вдоволь накупавшиеся, хорошо отдохнувшие, счастливые, загорелые и довольные, через две с лишним недели они вернулись домой.
Но вскоре в их отношениях неожиданно наступил разлад.
После совместного отмечания в первых числах сентября совершеннолетия Киры, она вдруг заявила своему любимому, что очень устала от него морально, психологически, психически и эмоционально, хочет немного перевести дух, и пока не встречаться.
К такому решению её также и подталкивала начавшаяся учёба.
Иннокентий, конечно, опешил от таких слов любимой девушки, и долго этому не верил, не понимая, что произошло. Но время шло, а Кира была непреклонна.
Тогда Кеша уже расстроился не на шутку. Он стал естественно очень переживать разлад в отношениях с любимой, копаться в себе, в своих действиях и словах.
Кеша стал даже вечерами следить за Кирой, подозревая появление неожиданного соперника. Но та была одна. Это ещё больше удивило юношу.
Он не понимал, почему так?
Гордый и самолюбивый Иннокентий поначалу скрывал это от родителей. Но шила в мешке не утаишь. Время шло, а Кира в доме Кочетов так и не появлялась. Более того, став невольными свидетелями разговоров сына по телефону, Платон и Ксения не на шутку испугались. Они были просто шокированы происшедшим. А зная эмоциональность сына, его вспыльчивость и решительность, такое положение дел могло привести и к более плачевному результату.
Поэтому родители начали просить, просто пытать Кешу, рассказать им всё поподробнее.
Под воздействием большой психологической и моральной нагрузки, сын всё-таки поделился отдельно с каждым из родителей своими неожиданно возникшими проблемами.
И те поспешили с советами. Но Кеша их не слушал. Всё поглощающая, юношеская, беззаветная любовь затмила ему рассудок. Он сейчас не мог рассуждать хладнокровно, мыслить аналитически. Требовалось время.
И оно пришло.
Кеша провёл критический самоанализ своего поведения. Он понял, что излишне сильно морально давил на девушку, и та не выдержала. Иннокентий осознал своё излишне ретивое поведение и разработал план своего поведения, выхода из кризиса их с Кирой взаимоотношений.
Платон и Ксения больше всего боялись, чтобы Кеша не дай бог, не сделал бы что-нибудь с собой. А он это вполне мог сделать. И они взяли сына под пристальный контроль, не давая ему надолго оставаться наедине с самим собой. Более того, они окружили сына дополнительной лаской, заботой и вниманием, стараясь отвлечь его от переживаний и забот.
И это им в некоторой степени удалось. Но более всего это удалось самому Иннокентию. Его аналитический склад ума, хитрость и характер позволили ему нащупать нить восстановления взаимоотношений с Кирой.
А тем временем постоянно волнующийся отец сам всё думал и думал о создавшейся ситуации и путях выхода из неё.
Платон понимал, что долгого и толкового разговора с сыном не получится. Тот всё время будет говорить свое, и сбивать отца с мысли.
Писатель обдумал ситуацию с Иннокентием и его любовью, и решил написать сыну по-возможности тактичное письмо, но такое, чтобы успокоить его.
Задумано, сделано!
Здравствуй, мой дорогой и горячо любимый сыночек!
Здравствуй, наше с мамой счастье, наш лучик Солнца золотой!
Обращаюсь к тебе письменно, ибо только так я смогу донести до тебя полнее и глубже свои мысли.
Хочу высказаться тебе по-поводу одной, но самой всегда и всюду животрепещущей проблемы всего человечества – любви!
Как оказалось, не все люди на Земле умеют любить! Ещё меньшее число людей – любить страстно, самозабвенно, бескорыстно. Любить по-настоящему – это божий дар! И далеко не все люди, оказывается, им осенены. А тебе это явно дано!
Более того, даже твою биологическую страстность, в частности, косвенно подтверждает и волосяной покров на твоём теле.
А волосы на твоей голове говорят о том, что ты личность, и не только страстная, но и артистическая, и даже легендарная.
Ты в жизни – настоящий художник в широком смысле этого слова.
И твои занятия спортом, учёба, хобби, участие во внеклассных школьных занятиях, в художественной самодеятельности, в играх, и, наконец, твоя любовь – только подтверждают это!
Сын! Ты большой художник и в морально-психологическом и в эмоциональном смыслах. Ты творец на Земле! А поскольку люди – высшие существа на ней, то ты во многих смыслах – даже высший творец! А для творца всегда естественно творить.
Вот ты и творишь! Причём от всей своей большой души и всего своего доброго сердца!
Вот ты и сотворил себе кумира, свою любовь!
А как говорит народная мудрость? «Не сотвори себе кумира!».
Сынок! То, что ты так страстно, бескорыстно и самозабвенно любишь Киру, заслуга не её, а твоя! Да, да, да! Твоя! И только твоя!
Будь на её месте, в это же время, другая, ты в итоге тоже бы её полюбил так же сильно. Ты создал Киру для себя, и под себя! То есть поступил, как настоящий художник, ваятель, долепив её образ до своего понимания, вкуса и прочего.
В общем, ты полюбил Киру не потому, что она такая, а потому, что ты в своём сознании создал такой её образ. («Любовь зла!»).
Так происходит со всеми без исключения влюблёнными. И это есть аксиома, подтверждённая всем многовековым человеческим опытом.
У тебя сейчас большая проблема, которую испытывали и испытывают многие люди на Земле – кризис первой, настоящей любви.
И это объективная реальность.
Не ищи в своём кризисе ничьей вины, тем более своей. Её просто быть не может, по большому счёту.
Ибо все твои недостатки, существенные и не очень, дело относительно поправимое, или даже не существенное.
И так, что мы с тобой имеем на сегодня? Обратимся к фактам. А они таковы:
Первое. Ты страстно любишь Киру!
Второе. Она же, по каким-то, некоторым причинам охладела к тебе.
Третье. Твою любовь к Кире и способность, талант любить вообще, я вроде уже кратко рассмотрел?
Четвёртое. Кира. Давай взглянем на неё глазами реалиста, человека не влюблённого в неё, а имеющего некоторый, не малый жизненный опыт, и опыт общения с женщинами, то есть моими.
Но перед этим позволю себе небольшую ремарку.
Ни один человек на Земном шаре, будь то женщина (девушка) или мужчина (юноша) не достойны того, чтобы их страстно и самозабвенно любили. К тому же из-за этого страдали, мучились, портили своё здоровье, калечили себя и тем более лишали себя жизни. Ни один, даже Бог! Это нарушает законы природы, её порядка.
Ибо жизнь уникальна и даётся человеку один раз, чтобы он продолжил свой род (и не вообще, земной, а именно свой, генетический), и в процессе жизни самосовершенствовался во всех возможных областях, внёс свою лепту в общечеловеческий прогресс!
И человек не вправе распоряжаться своей (чужой тем боле) жизнью, особенно в угоду своим эмоциям и страстям! Не человек себе дал жизнь, и не ему её у себя забирать. На это найдутся желающие и без него.
Но возвратимся к Кире и моему взгляду на неё.
Главное и уникальное предназначение женщины на Земле – рождение ребёнка! Оказывается, не все женщины это могут. Не всем им это дала природа.
Анализируя фигуру Киры, можно сделать уверенный вывод, что Бог (природа) не очень-то хочет продолжения её генетического рода. Он как бы старается заблокировать её генетический код.
Её тело не для родов. Узкий таз, прежде всего. И ноги её далеки от совершенства: короткие, худые, да и формой не блещут.
Тоже можно сказать и о её груди.
Извини меня, как тёлка, в биологическом смысле слова, она не может возбуждать настоящего матёрого самца-производителя.
Единственное её достоинство – симпатичное, милое личико девочки-подростка, глазки, губки. И больше ничего! Даже нос не эффектный.
Но если ты, сын, хочешь увидеть фигуру и лицо своей избранницы в будущем, посмотри на её родителей, прежде всего на мать. Сможешь ли ты любить такую женщину в будущем, лет через двадцать – тридцать. Это конечно не аксиома, но довольно устойчивый исторический факт.
Это касается не только внешнего вида, но и характера, манер, воспитания, и привычек, за некоторым исключением. Так что природе (богу) не угодно, чтобы у Киры (её семьи с родителями) было бы потомство вообще. Или же, чтобы оно было больным, и по-прежнему, в дальнейшем, вымирающим.
Это подтверждается и имеющимися у неё многочисленными заболеваниями и болячками, а также вредными привычками.
Я бы такую девушку в жёны, какая бы она не была красивая и хорошая, ради своих будущих детей, ради продолжения и усиления своего рода, никогда бы не взял. И этому было немало примеров.
Сынок! Известно, что мужчина даёт своему будущему ребёнку весь свой накопленный с годами интеллектуальный потенциал. Возьми из истории хотя бы Конфуция, или А. С. Пушкина, и других гениев. Да и нас с тобой не забудь!
А женщина? Можно сказать, наоборот! Своему будущему ребёнку передаёт своё здоровье.
Так что если хочешь иметь здоровое потомство, в жёны надо брать здоровую русскую красавицу, а не симпатичную куколку.
Так вот, в биологическом плане Кира тебе не пара. Не надо ухудшать свою породу!
Кира сейчас хороша только для подростков, а не зрелых мужчин. А ты уже из возраста подростка вышел, а в морально-интеллектуальном плане и подавно.
Страсть и увлечение ею у тебя, в случае женитьбы на ней, наверняка пройдет, и ты будешь глядеть на неё трезвыми глазами, а на ваших больных детей с сожалением, содроганием и большой печалью. Кому это надо?
Кира пошла на риск разрыва с тобой, так как она не боится тебя потерять в качестве будущего мужа.
И это хорошо, и правильно со всех точек зрения!
Я периодически задумывался, как мне, или нам с мамой морально помочь Кире, когда ты к ней охладеешь и бросишь её. А видишь, как удачно всё само повернулось? Она сама нам (тебе) помогла себя бросить. И сейчас для вашего расставания настал самый подходящий момент! Не упусти его.
Но на всю жизнь оставь в своём сердце и душе самые тёплые и добрые воспоминания о своей первой любимой, о Вашей любви!
Помни, что любовь, по большому счёту, это иллюзия, гиперболизированная симпатия. И эта твоя юношеская любовь, несмотря на страсть, пройдёт. Так было и будет со всеми. Это закон жизни!
Это тебя сейчас, если хочешь, Бог как бы проверяет, испытывает, тренирует, и направляет на будущие правильные шаги.
Если Вас двоих сравнить внешне, Ваш вклад в биологию человека, красоту, то твоя фигура, лицо, прочее, намного выигрышней, чем у Киры. В общем, Вы не пара, даже в эстетическом плане. Я повторюсь, что у Киры лишь одно лицо может конкурировать с этим.
Но это временное явление. Лицо с годами меняется и портится, а фигура часто остаётся неизменной, особенно у мужчин.
Не забывай ещё, что сексуальная страсть часто затмевает разум у мужчин, делая предмет своего вожделения самым главным в жизни.
Но это неправильно. Это пройдёт при сексуальном, половом насыщении. Тогда и мозги начнут работать, но вызывая сожаление от ранее содеянного и упущенного.
Теперь давай рассмотрим другую сторону жизни, практически приземлённую.
В современное время, в отличие, скажем, от моей молодости, резко увеличился процент женщин-хищниц, хапальщиц, которые в мужчине видят только средство своего личного обогащения.
И это надо иметь ввиду при подборе своей будущей половинки.
И у Киры это проявилось хоть и не так сильно, но явно.
Уж не знаю, как её родители, но у неё явно проявилось желание тебя подоить.
И поверь моему богатому опыту, очень многие девицы, женщины общаются с мужчинами, как с временными попутчиками, лишь вытягивая из них деньги и прочие блага для себя.
И это надо всегда помнить.
Девушка (женщина), которая собирается выйти за тебя замуж, никогда не будет толкать тебя на путь разорения.
Наоборот, она будет стараться тебя самого сделать богаче, сильнее, что бы потом ты кормил её и ваших общих детей, всю вашу семью.
И опять же, мой жизненный опыт подтвердил мои предположения, с чем согласилась и мама, и что потом нашло подтверждение в фактах, что с некоторых пор, возможно с весны, Кира по каким-то причинам решила с тобой расстаться, и напоследок тебя додоить, что бы ты свозил её ещё и на море, побаловал.
А факты, подтверждающие это, ты знаешь и сам. Напомню лишь тебе некоторые из них.
Во-первых, они копили твои деньги на поездку у себя дома.
Во-вторых, оставшиеся от вашей поездки в основном твои деньги (считай мои) она использовала для себя и зубного протезирования своей мамы.
И это вообще вопиющий факт! Представляешь себе ситуацию? Твой отец-инвалид таскает на работе тяжёлые коробки, которые ему и таскать-то противопоказано, зарабатывает денежки, отдаёт своему сыночку, а потом они оказываются в виде вставных зубов у совершенно незнакомой и чужой ему бабы?! А твой отец продолжает ходить почти без всех зубов! Этот факт просто вопиющ! По-моему от этого должно быть стыдно любому сыну?!
Но ты, сынок, не отчаивайся!
Не ты первый, не ты и последний!
Многие мужики также готовы ради любимой женщины на всё, вплоть до полного разорения, порой даже до потери чести и совести, ощущения реальности. Так что не переживай!
Но из ошибок надо делать правильные выводы.
Во-первых, ты ни в коем случае ни о чём не жалей! Твоя любовь к Кире пусть останется навеки в твоём сердце воспоминанием о прекрасном! Это теперь твой личный опыт, закалка характера. Но из этого надо сделать и практические, полезные выводы.
Вот я бы, находясь в твоей ситуации, когда бы понял, что девушка планирует меня бросить из-за того, что она хочет богатого жениха, сам бы первый ушёл бы быстро и решительно, просто гордо, молча и навеки, исчез бы с её горизонта.
Не забывай, хоть у тебя и у твоей мамы это развито в меньшей степени, чем у меня, про родовую гордость, например, князей и графов, как это не покажется тебе странным. В таких ситуациях надо быть гордым, уважать себя. Тогда и другие будут тебя уважать.
Более того, если ты внезапно прекратишь с Кирой отношения, это вызовет с её стороны вопрос, а может и панику. Ибо ты её воспитал королевой, восхищался ею. Она себя теперь считает вообще первой звездой. Думает, что все мужики будут по ней сохнуть, и она теперь сможет сделать шаг вперёд, к более импозантному, дорогому и богатому, может даже и более красивому мужчине. Но это её заблуждение, ошибка. Это переоценка своих возможностей.
И вот, когда она увидит, что от тебя нет никакой информации, то подумает: Надо же? Кеша тоже бросил меня! И так быстро? Почему?
Ведь любил! Значит, нашлась другая, быстро завладевшая его сердцем?!
И она заволнуется, если конечно остались к тебе какие-то чувства. И сама первой выйдет на контакт.
Но даже в этом случае я бы встретил её вежливой холодностью.
Например, на её звонок отвечал бы, что сейчас занят чем-то, якобы важным. То ли на работе, занятиях в институте, за рулём, на тренировке, и прочее, с обещанием перезвонить, но сам бы так и не звонил. Дал бы этим ей понять, что для меня всё это намного важнее её самой. И это очень хорошо охлаждает и останавливает любого человека, будя в нём обиду. А помноженная ещё и на девичью гордость, она даёт полную размолвку.
И так, я вижу в Кире хищницу. Для неё ты – пройденный этап. Она идёт по жизни не от сердца, а от ума.
Но это конечно не плохо, для неё.
Она старается свою жизнь устроить правильно, с умом.
И это похвально. Она желает иметь в мужьях старшего по возрасту, более опытного и богатого мужчину.
Кстати, весь человеческий опыт говорит о том, что лучше, когда мужчина старше своей жены.
Возьми, например, нас с мамой. Разница десять лет.
И то, иногда, по некоторым параметром, мне кажется, что она для меня старуха.
Что же говорить о ровесниках. К тому же молодые женщины раньше взрослеют, и, как правило, раньше стареют.
В своё время меня спас мой ангел-хранитель. В разное время я был влюблён, и очень сильно, в двух девушек, старше меня на 3 и 4 года. К тому же я в женщинах больше всего ценю ум. Так вот вторая была очень умная. К первой я просто боялся подойти, и любил её издалека, мучился. А со второй мы общались на работе. Но она из-за своего ума так мне потом и сказала, что в будущем я стану ещё красивей, а она постареет.
И мои голубые глаза уведут меня к другим, более молодым женщинам. И она это знает. Потому наш брак не имеет никакой перспективы. И как обоим было не горько, но она меня оставила.
Хотя мы продолжали видеться на работе, и она была в меня тоже влюблена. Но её разум и воля оказался выше эмоций и чувств.
А я сам давно живу по принципу: разум и воля превыше всего!
Поэтому Кирины родители наверняка ей сказали, что Ваши отношения с Кешей зашли слишком далеко, и мы не хотим, чтобы вы женились. Общайтесь, сколько хотите, но жениться вам неперспективно.
Что Кира, с её красотой, якобы, достойна большего, может выйти замуж за более достойного мужчину. Что, кстати, далеко не факт!
Опять-таки, следуя моему богатому жизненному опыту, могу смело предположить, что Кира покрутится, повертится, может даже с разными мужиками пообщается, которые будут её в итоге бросать, а может вообще будут её использовать только, как сексуальную куклу, да и останется у разбитого корыта.
И в итоге она выйдет замуж за простого симпатичного работягу, который будет всю жизнь пахать и содержать её.
Жизнь вообще так мудро устроена, что она наказывает тех, кто предаёт любовь, кто ею играет. Потом она лишает этих людей способности любить по-настоящему, рожать и вообще заводить семью.
Земля и природа, словно не хотят размножения таких людей. И в этом есть большая жизненная мудрость, если хочешь, Бога.
Так что, сынок, в заключение тебе скажу. Делай вывод, что тебе пора с Кирой расставаться по двум-трём причинам.
Во-первых, она в биологическом плане не может быть твоей женой.
Во-вторых, это глупо и в плане экономическом. Она тебя держит, как временную дойную корову. А в браке будет упрекать тебя за нехватку денег.
И у меня такие случаи были. Женщина (девушка) использует мужчину, как временного попутчика, пока её содержащего.
Сынок! Я понимаю, что тебе очень неприятно это читать, написанное мною, покушающимся на твою любовь, на твой сегодняшний смысл в жизни.
Но пойми меня! Я, как отец, не могу пройти мимо этого. Ибо я знаю, чем это может кончиться.
Поэтому тебе заранее всё это говорю, чтобы ты не переживал.
Помни народную мудрость: Всё, что не делается, к лучшему!
Очень часто в жизни бывает, человек ломится в открытую дверь, у него не получается, он расстраивается, переживает, и потом, оказывается, что он всё зря делал, что есть лучший вариант, выход более правильный и даже иной раз более простой, в давно открытую кем-то дверь.
Вот как жизнь иногда хитро устроена! И потом помни, что время лечит, в том числе неудачную любовь. И я не могу сказать, что у тебя была неудачная любовь. Она у тебя была как раз очень даже удачная. Даже слишком удачная.
Но реалии жизни говорят о том, что Вам с Кирой жениться ни в коем случае нельзя!
Поэтому Вам рано, или поздно, но надо было всё равно расставаться. И даже лучше раньше, чем позже. И потом ещё помни народную мудрость, даже великую мудрость, что лекарство от любви – другая любовь. И это в жизни всегда и везде постоянно подтверждается. Человек так устроен, что он должен любить. Нормальный человек. И многим это удаётся. В частности тебе. Так что, сын, не переживай, резко завязывай. Займись пока, просто утони в работе, учёбе, спорте, в хобби, в конце концов, в семье. Успокойся. Если у Вас с Кирой настоящая любовь, крепкая, она проявится, и Кира к тебе вернётся. А если это всё-таки нет, просто страсть, бурная любовь, то и бог с нею. На нет и суда нет.
Ты возносил её в своём сознании, как ангела, как бога, и верил в неё, как в бога. Она для тебя им и стала.
Но это не объективно. Она таковым не является вовсе. Она является богом только в твоём сознании, тобой придуманная и взлелеянная, гиперболизированная.
Я знаю, что тебе будет неприятно читать это моё письмо.
Ты на меня, может быть, даже поначалу обидишься.
Но ты прочти всё до конца. Это реальность, правда жизни, пусть и горькая.
Это взгляд со стороны бывалого человека, к тому же заинтересованного в твоём счастье больше, чем кто-либо.
Брак, в первую очередь, это союз двух людей, желающих родить здоровое потомство, а уж потом всё остальное.
Сын! Тебе надо расставаться с Кирой ещё и потому, что даже, если когда-нибудь она снова к тебе вернётся, ты ведь ей внутренне, в глубине души никогда не простишь этих переживаний и добровольных унижений.
Имей ввиду, ты потом ведь сам её бросишь, добившись от неё благоприятствия.
Человек в своей жизни проходит объективные этапы развития, которые нельзя искусственно ни ускорять, ни замедлять, ни изменять.
Это касается и преждевременного взросления и искусственного вхождения Вас во взрослость.
Но каждый этап в своей жизни человек должен прожить достойно, продуктивно, качественно, как можно полнее, чтобы потом ни о чём не жалеть.
Бог в человеке – его совесть!
Ты – человек с тонкой нервной системой, и твоя агрессивность есть своего рода защита.
Может быть, бог и даёт людям, как испытание, как закалку, первую любовь, чтобы они не обманулись в настоящей.
Видя, как ты мучаешься, она, может быть, тешит своё самолюбие. Сынок, ведь самые тебя любящие люди на Земле, это мы с мамой.
Как у любого ребёнка – его родители. Кому, как не нам тебя любить, о тебе заботиться?!
А раз ты юноша, то у тебя самый верный друг должен быть отец. У нас с тобой могут быть и чисто мужские секреты. Поэтому ты должен мне всё рассказывать, делиться, спрашивать, спорить со мной. В общем, быть откровенным. Ну, с кем ещё можно быть таким откровенным, как не с отцом? К тому же ты знаешь, что я тебя никогда не ругаю, не смеюсь над тобой, не подтруниваю, тем более не отмалчиваюсь. Ты этого никогда не видел и не слышал. Я только обсуждаю с тобой твои дела и проблемы, советую, радуюсь вместе с тобой, грущу. Не знаю, почему ты меня боишься?! Так что будь с отцом всегда откровенным.
Сын! Если Ваши такие новые странные отношения проходят в рамках любви, то это значит, происходит притирка характеров, борьба за первенство, кто будет в будущей семье лидер. И это тоже всё понятно и видно.
Когда люди встречаются на почве любви, то идёт взаимная притирка, разведка. Люди узнают всё больше и больше друг о друге. С чем-то соглашаются, с чем-то нет. Что-то пытаются изменить в себе, что-то – в партнёре. Хотя это дело неблагодарное, пустое.
И, соответственно, в итоге, они или остаются вместе, проглатывая может неприятные моменты и черты характера друг друга, или расходятся, как в море корабли.
И нечего в таких случаях друг друга мучить, когда люди друг другу не подходят, хотя бы один из двоих.
Сынок! Я понимаю, что у тебя сейчас на душе горько, тошно, досадно. Но, как говорится, ладно! Через такое проходили многие люди, в том числе и я. И ничего, выжили! И никто, поверь, об этом не жалеет! Так что думай!
Сын! А вообще-то говоря, ты уже достаточно взрослый, чтобы иметь по этому вопросу своё, особое мнение! Тебе ведь, в отличие от нас с мамой, намного всё виднее. Тебе и решать. Как решишь, так и будет! И мы совершенно не обидимся на твоё решение, каким бы оно ни было! Ведь ты располагаешь самой исчерпывающей информацией по этому вопросу. К тому же мы верим в твой ум и разум! Знаем, что как бы ты теперь не поступил, это будет выверенное решение! И мы его примем!».
Платон закончил письмо и подумал: наверно его всё же пока не стоит показывать Кеше? Надо хорошенько подумать, чтобы не обидеть сына?!
И действительно! Вскоре отношения между влюблёнными стали понемногу налаживаться.
Почти два месяца Кеша боролся сам с собой, со своими мыслями и переживаниями, и победил! Всех победил, не согласившись с устными доводами родителей!
Ну, вот! А то я бы неуклюже влез с этим своим письмом, со своими дурацкими советами! Мой Кеша стал настоящим мужчиной, самцом! Потому, что всё делает сам! – успокоился довольный папаша.
Но редкие разговоры Платона с сыном по поводу Киры всё же ещё были.
И всегда они заканчивались раздражением и грубостью со стороны младшего Кочета.
Как молодой, задиристый петушок он наскакивал на старого, мудрого отца, пытаясь доказать своё, и ни в коем случае не выполнять, а то и вообще не слушать, советов старшего.
Однажды Платон вынужден был даже спросить сына:
– «Ты, что, пацан, спятил? Обрадовался, что вырос?!».
Но гормоны не переубедишь, и Кеша снова сошёлся с Кирой.
Его родители успокоились.
Слава Богу! Теперь хоть опять будет при деле, то бишь, при Кире! – подумали они.
По случаю всех этих терзаний Иннокентия и поисков себя в своей любви, Платон даже сочинил стихотворение «Мотылёк»:
Мотылёк летит, порхает,К свету божьему стремится.Но, бедняжечка, не знает,Светом можно опалиться.Свет его, конечно, манит.Ведь надежду навивает.А потом он больно ранит,Или даже убивает,Если к лампочке прилипнет.Иль, летя к свече на пламя,Думая к теплу он липнет,Вдруг сгорит, от страсти тая.Физики совсем не зная,Он летит ведь на погибель.Огнём крылья опаляя,Вызывая свою гибель.Зов природы не обманешь.Мотыльку ведь не подскажешь.И другой путь не укажешь.Это делать лишь устанешь.Он взлететь хотел бы к Солнцу,Но земля ведь не пускает.Вот и мечется по донцу:Где, какой свет обласкает?!Попытки мотылька не униженья!Я в поисках не смог прийти к ответу.Однако всяк достоин уваженья,Кто жизнью заплатил за тягу к свету!Однако единственное, что его родителям было непонятно, так это, когда их сын занимается, делает уроки.
На их удивление Кеша спокойно ответил:
– «А я на парах занимаюсь!».
– «А как же можно всё это сразу запомнить?!» — удивилась мать.
– «Значит мне это от Бога дано!» – парировал Иннокентий.
– «Так твои товарищи, наверно, чертыхаясь, по институту бегают с тюками учебников и тетрадей, а ты ходишь вон с одной тонкой тетрадочкой?! Да и то почти ничего в неё не записываешь! И ещё ехидно улыбаешься?!» – теперь уже влез непонятливый отец.
– «А я никого там не видел! Ни с тюками, ни с матюгами!» – сострил студент.
– «Он ещё и смеётся над нами!» – возмутилась Ксения.
– «Ты бы лучше делал, как все!» – опрометчиво посоветовала Платон.
– «Пап! Нет большего рабства, чем равенство, читай – уравниловка!» – невозмутимо просветил его молодой философ.
И действительно, не обращая внимания на других студентов, Кеша пока сдавал все зачёты и экзамены с первого раза и без троек.
На данный момент его система учёбы работала без перебоев, к тому же экзамены и зачёты принимались сразу после прочтения курса, или всего предмета. И это уже не беспокоило отца.
Его беспокоило другое.
Его дети, особенно двое младших сыновей, невольно попали под влияние окружающей их псевдо культуры, особенно в части общения между молодыми людьми и их разговорного жанра.
В речи сыновей Платон с ужасом услышал так презираемые им жаргонные словечки, искажающие, и просто убивающие русский язык.
Отец, конечно, делал им замечания, ссылаясь на великолепное владение не только письменным, но и устным русским языком их дедушки Петра и бабушки Алевтины. Да и себя Платон иногда тоже ставил в пример сыновьям, под их хитроватые и молчаливые ухмылки.
Да, Платон прекрасно понимал, что ему тоже далековато будет до своих родителей, особенно в части злоупотребление матерными выражениями.
И в назидание, не сколько отбившимся было от семейной культуры отпрыскам, сколько больше самому себе, он сочинил поучительное для всех стихотворение, назвав его «Пип».
В эфире хамов выраженьяВсё ж заменили на звук «пип».И я, в порядке продолженья,В своём письме ввожу сей клип.По-матери я буду пипать,А матом вслух не говорить.Никто не будет больше тыкать,И станет легче мне творить.Я «пип» ввожу без сожаленьяВ борьбе за ясность языка,За чистоту стихотворенья,Что ты получишь от меня.И, если кто меня достанет,К такой-то матери пошлёт,В ответ он от меня увянет:«Пошёл ты на пип!» обретёт!По телевизору Платон увидел передачу Владимира Познера, по тематике подходящей к их, почти уже решённой, семейной проблеме.
Лучше Познер, чем никогда! – радостно подумал пересмешник.
Вспомнив о состоянии дел и успехах у всех своих пятерых детей, отпрысков, Платон отчётливо осознал большую заслугу в этом их матерей: Варвары, Натальи, Татьяны, Элеоноры и Ксении.
Таких разных, и в разное время им по-разному любимых.
И он сочинил стихотворение для своих отпрысков:
Любите, дети, матерей!
Хоть и бывают с Вами строги,Не источают Вам елей.Они не ангелы, не боги.Любите, дети, матерей!Любите их за то, что частьюУтробы были их давно.Любите их за то, что к счастьюЛюбить их надо всё равно!Они Вас любят! Это точно!Каким бы не было дитё!И эти узы очень прочноПоддержат Вас всегда, на всё!Да! Мне повезло на матерей для моих отпрысков! – решил поэт.
Теперь бы хорошо, чтобы мои отпрыски-дети родили бы своих отпрысков-детей, и побольше. Тогда бы у меня ещё больше стало бы отпрысков-внуков, и так далее. И моё генеалогическое дерево ещё сильнее бы разрослось! – мечтал писатель накануне своего года быка-производителя.
А ведь получается, что в жизни любого человека, главное – родить и вырастить своих отпрысков!
Глава 9. Over… game.
Зима, как все последние годы, началась без снега и с плюсовой температурой.
А температура взаимоотношений в коллективе ООО «Де-ка» по-прежнему колебалась в установившемся в конце лета прохладном диапазоне.
Накрученная Гаврилычем, а может Алексеем, Надежда почти вбежала к Платону и, выпучив глаза, выпалила:
– «Платон, тебе сейчас надо съездить в одно место, отвезти товар!».
– «А Гаврилыч?» – последовал естественный вопрос, по горло занятого наклейкой этикеток, Платона.
– «А он устал, много ездил! Собирай заказ!» – проявила Надежда, привитую ей минутой назад уставшим, строгость по отношению к безотказному коллеге.
– «Ладно! Пойдём, сначала позвоним им!» – как всегда чуть смягчилась она наедине со спокойным Платоном.
Позвонили, и оказалось, что ехать надо только через два дня.
– «Ну, тебе всё равно придётся туда съездить!» – продемонстрировала перед Гудиным свою лояльность к нему вёрткая укротительница коллег-мужчин, Павлова.
Платон промолчал. Ему было непонятно, вернее даже слишком понятно! Что? Гудин будет отдыхать от своей капризной усталости целых два дня?!
А ведь Платон в это время начал писать стихи по заказу Надежды. Приближались 60-летние юбилеи сразу у двух их сотрудниц из института, включая непосредственную их общую начальницу Ольгу Михайловну.
Естественно поэт сбился с мысли и, порвав струны лиры, упал с Пегаса.
Но снова заставил себя сесть за творчество. Однако ненадолго. Опять вошла начальница, видимо всё ещё, или опять, науськана тем же Гудиным:
– «А чего это ты ничего не делаешь?».
– «Да я всё уже сделал! Нечего уже клеить, банки кончились!» – с ехидной гордостью достойно ответил Платон.
Надежда снова ушла, но опять в беспокойстве вернулась, зашла в цех и радостно обнаружила там неубранные, ненужные, пустые коробки из-под привезённых банок.
– «У-у! Вот тебе и работа! А то сидишь, ничего не делаешь! Вон, коробки разломай, свяжи и выбрось!» – радостно вскричала она, наконец, найдя «бездельнику» работу.
И это был уже третий подряд сбой в написании заказных стихотворений, который теперь вывел Платона из себя.
Да на хер сдались мне Ваши стихи! Буду я их, что ли, ночью писать? Во, дура! Сама заказывает, и сама же, ослеплённая ненавистью ко мне Гудиным, не даёт мне же их и писать!? – про себя возмущался незаслуженно обиженный автор.
И он несколько дней подряд ничего не сочинял, усиленно клея этикетки.
Однако жизнь берёт своё и поэта понесло. Для правдивости жизни он сочинил сначала общее стихотворение для обеих юбилярш, назвав его «Двум дивам», отразив в нём и прозу своей повседневной жизни:
Хоть мне стихи писать мешали,Вменяя лишь в труде простой,И принтер тоже не давали,Для этой цели дорогой.Но я вот взял, и изловчился,Нашёл и время и стело.Пред Вами я тут повинился,И вот творение моё:Вы – двуглавая орлица!На гербе такая птица.Вы в один день родились!Ну и тема? Зашибись!Эта птица не гнездится.Где попало, походя.С одарённостью роднитсяЛишь талант, не уходя.В один НИИ Вы подались.Одна у Вас дорога.В один день с Леной родились.В Вас общего ведь много.По надёжности сравнитьсяМожет с Ольгой лишь она.Вместе – два крыла у птицы,Что в НИИ гнездо свила.Двум дивам я дарю на дивоСвои творения сейчас.Наверно, поступлю красиво?Старался очень я для Вас.И с Юбилеем поздравляюЯ этих славных, милых див!От сердца, от всего желаюПрочесть мой стихотворный миф!Да, Ольга и Елена родились в один год, в один месяц, и в один день – 5 декабря 1948 года. Все предыдущие их дни рождения проходили под эгидой старшей по должности Ольги Михайловны Лопатиной, просто заминавшей и затенявшей собой скромную, но не менее харизматичную Елену Георгиевну Тихонову.
Но в этот раз, на счастье последней, начальница была в научной командировке, и опаздывала к своему дню рождения.
Поэтому Платону представилась возможность поздравить юбилярш поочерёдно, начиная с Елены. Он и начал с неё.
Но поездка в институт, из-за Надежды, несколько задерживалась. Вместо назначенных тринадцати часов, собрались только к пятнадцати, да и то не в полном составе.
Накануне вечером Иван Гаврилович сломал вставную челюсть и с утра из дома поехал к протезисту. Вернувшись от него, он выглядел непрезентабельно, с заметно перекошенным лицом, и с полной потерей возможности наслаждаться праздничным столом.
А Алексею к шестнадцати часам нужно было уж вести старшего сына Арсения на приём к психиатру. Единственное, что он теперь мог сделать для коллег – это подбросить их к институту. Он сам и предложил это.
Страдавшая в этот день от сильно упавшего кровяного давления Надежда, вынужденно согласилась. Платону не хотелось трястись в иномарке Алексея по московским пробкам, но он вынужден был уступить несчастной руководящей особе.
Ляпунов-младший в этот день ехал как-то очень странно. Резко стартовав от их офиса вниз по Большому Николоворобинскому переулку, чем вызвал испуг и возмущение Надежды, и неприятное ощущение начала укачиваемости у голодного Платона, он затем ехал весьма непонятно.
Алексей выбирал не оптимальные маршруты, всё время влезая впереди других машин, резко сворачивая и ускоряясь, и также резко тормозя. Он словно хотел показать коллегам свою крутость, или наказать их за перенос визита в НИИ на два часа позже и оставления, таким образом, его за бортом праздника.
Ко всему прочему, Алексей высадил уже укаченного Платона и еле дышащую Надежду, вынужденно сосущих леденцы, на Зубовской площади внутри Садового кольца, с тем, чтобы они купили цветы и далее бы самостоятельно добрались на Погодинскую, дом десять.
– «Надь! Ты заметила, как Лёшка стал плохо ездить? Дёргается! Теперь понятно, почему у его Ольги в последнее время плохое настроение! Он, то резко разгоняет, то резко тормозит, да и маршрут выбрал, чёрте-какой! Ему бы только коробки возить… да Гаврилыча!» – пытался несколько развеселить кислую начальницу Платон.
– «Да ясно дело! Опаздывать ведь… нельзя! Это он нарочно! Мстил мне за задержку!» – объяснила непонятливому оптимисту, несколько воспрянувшая духом, Надежда.
В два приёма они перековыляли через Садовое кольцо и в попутном магазине купили цветы. Причём Надежда выбирала, а Платон на улице, продолжая сосать конфетку, вдыхая спасительный воздух второго транспортного кольца столицы. На троллейбусе добрались почти до места. В институт вошли в, уже почти близко к нормальному, состоянии.
Опоздавших радушно встретили и, к их спасению, всё же усадили в лёгкие кресла в торец большого стола на сцене небольшого актового зала.
Надежда, как начальница, взяла слово, тривиально поздравив юбиляршу и вручив ей подарок от всего коллектива ООО «Де-ка».
Затем она передала слово Платону, объяснив юбилярше такое своё снисхождение, одновременно покрывая вуалью анонимность автора:
– «Лен! У нас для тебя есть и стихотворное поздравление! Платон читай!».
А тот был давно морально готов к такому представлению, давно подстелил соломки в виде авторских копий своих стихотворений, приготовленных для юбилярш во внутреннем кармане своей куртки, и спокойно, с достоинством начал:
Да, года летят, как птицы.Вот и Лены юбилей!Надо же сему случиться?Ты, давай, полней налей!И в этот момент Платон своим указующим перстом заставил всех посмотреть в неполный стакан с вином, налитым ему Надеждой.
Не хоккеист Вы, Дмитрий Уппер,Не футболист Аршавин, Вы.Георгиевна, Вы просто супер!Примите от меня цветы!А в этот же момент хитрый автор, словно беря некоторый реванш у начальницы, показал рукой на букет цветов, купленных ею лично.
Без Георгиевны, без Лены,Сделать многого нельзя.Без неё ведь много пены,Лишь замучаешь себя.За рулём Вы Баррикелло.ГАИ то видело не раз.Не ждёте Вы, когда АкеллоВдруг промахнётся, метя в глаз.Вы любой процесс, похоже,Завершите до конца.Документ сырой Вы тожеДоведёте до ума.Супер Вы патентовед.На всё энергии хватает.Любой примет Ваш совет,И от лести не растает.Голова, как Дом Советов!Только полный этот Дом.Не оставит без ответовНаш вопрос, любой при том!С Ирой Вы вдвоём на паруВсем задать готовы жару!Что за дочка?! Что за мать?!В «Знатоков» бы Вам играть.Супер спец., Вы, супер-мать!Ни прибавить, ни отнять!Вам желаю супер-бабкойДо конца дней пребывать!С Юбилеем поздравляю!Счастья, радости желаю!И при всём, Е.Г., при том,Полной чашей весь Ваш дом!Всем, и главное юбилярше, очень понравилось послание Платона.
Однако один, недавно работающий с Еленой Георгиевной, молодой человек потом всё же уточнил у него об авторстве стихотворения.
А пока возбуждённая юбилярша в ответ на стихотворное поздравление сама разразилась, давно ею сочинённым, прекрасным, озорным, немного фривольным четверостишием, которое всем очень понравилось, но которое никто так и не запомнил.
Праздничный вечер прошёл в тёплой обстановке, но никаких контактов с контингентом НИИ у Платона не было, кроме профессора В. Н. Прозорловского.
За столом тот оказался стоящим через угол рядом с Платоном и поначалу поухаживал за гостем. Дождавшись, когда тот закусит после тостов, учёный пригласил поэта сойти с пьедестала в народные массы.
Они сели в практически пустом зрительном зале и начали беседовать. На вновь поднятый профессором Прозорловским вопрос:
– «И ты всё ещё с этим говном работаешь?!».
Платон, теперь уже смеясь, ответил:
– «Ну, как же, Володь, без говна-то?! Без него же жить нельзя! Да и говно ведь не выбирают! А помнишь, как поётся в известной песне? Ну, как на свете без… говна прожить?!».
– «Ха-ха-ха-ха!» – зашёлся Владимир Николаевич в диком гоготе, посмотрев сразу на начальницу Платона, и, забывшись, ища глазами Гудина, а потом и на весь удивлённый народ за столом.
– «А Гаврилыч, которому жена, наверно, сама искусственную челюсть сломала, это вообще, – интеграл по замкнутому контуру!» – нарочно, будто бы доверительно, объяснил Платон учёному отсутствие «козла…» на сцене.
– «Ха-ха-ха-ха!» – опять зашёлся в громком смехе уже заметно захмелевший доктор микробиологических наук.
Надежа, севшая для отдыха с подружками неподалёку, не преминула прокомментировать им поведение ветерана науки, сразу списав всё на своего подчинённого:
– «Ну, Платон начал! Теперь держись! Если его вовремя не остановить, скоро здесь все будут рыдать от смеха!».
– «Неужто так?!» – искренне удивилась незнакомка.
– «Да, только так!» – уверенно подтвердила Надежда.
– «Платон! Не увлекайся!» – не удержалась она от поучения:
Тот окинул её холодным, стеклянным взглядом, и продолжил, склоняясь к Владимиру Николаевичу и переходя почти на шёпот:
– «Это этих баб хрен остановишь!».
– «Да, только им и остановишь!» – согласился микробиолог, добавляя своего академического юмора.
Тогда Платон с облегчением подхватил наметившуюся традиционную тему:
– «Раньше на саблях и мечах писали: «Без нужды не вынимай, без славы не вкладывай!». А я придумал применительно к фаллосу: «Для славы не вынимай! После нужды – вкладывай!».
И опять громкий, заливистый смех профессора огласил аудиторию, снова приковав к парочке излишнее внимание. Заинтересовавшись, подошли ближе и другие, ещё оставшиеся на вечеринке, мужчины.
Взбодрённый повышенным вниманием, Платон продолжил, отвечая на вопрос одного из стоявших поблизости к другому такому же, но прямо не относящийся к теме встречи:
– «Я согласен, что на Западе можно получить хорошее узкоспециальное образование. Но никакие Кембриджи, Гарварды, Иллинойсы или Сорбонны не дадут Вам достаточного кругозора, тем более духовности. И из Вас сделают хромированный винтик капиталистической машины, причём может даже со смазкой!».
Улыбки стоящих рядом мужчин сулили продолжение разговора.
Только тут профессор перехватил было инициативу, но Платон в этот раз был более настойчив, и бесцеремонно перебил старшего коллегу:
– «В одном из приближений можно сказать, что макромир также элементарен, как и микромир!».
От удивления Прозорловский выпучил глаза, пытаясь что-то сказать в ответ, но неожиданно был перебит теперь заместителем директора НИИ по хозяйственной работе, возжелавшем продолжить с ним возлияния.
Воспользовавшись паузой, Платон откланялся профессору и пошёл к столу на своё место, продолжать трапезу.
Он не хотел слушать излияния учёного, ибо не любил пустобрёхов, так как сам ценил данное им слово и не любил людей, не держащих своё. А год назад Владимир Николаевич сам высказал пожелание стать одним из героев произведения Платона, но так и не передал тому обещанную информацию о себе.
Подали чай и кофе с шикарными фруктовыми тортами. Затем возникла затянувшаяся пауза.
Улучшив момент, Платон на всякий случай уже сейчас передал через Елену Георгиевну ей самой и для Ольги Михайловны, посвящённые им стихотворения, тайком от Надежды извлечённые автором из внутреннего кармана своей куртки. Юбилярша обещала передать коллеге по счастью.
Но вопреки этикету и интеллигентному воспитанию, не справившись с женским любопытством, она всё же взглянула в текст стихотворения:
В Самарканде родились,Но в Москву Вы подались.Это надо же случиться?В сей НИИ самой явиться!Грызли Вы гранит науки.Шили деловые брюки.Диссертации писали,Но рожать не забывали.Доктор Вы бионаук.Трудитесь, не покладая рук.Конкурентов удивив,Сделали Вы «Фосфоглив».Доброта, надёжность, честностьДобавляют Вам известность.Все сотрудники за Вас.О.М. наша – высший класс!Разум и порядочность,И в глазах загадочность,Уваженье, труд —Всё в жизни перетрут!Воспитали аспирантов,Вскрыли множество талантов.Подчинённые Вас любят,И начальники голубят!А на трассе Вы – Шумахер!И в компьютере – не хакер.На то желанья просто нет.На это есть ведь интернет!Сын и внуки не для скуки(Внуки в радость ведь, не в муки)Не дадут Вам отдыхать.В жизни, что ещё желать?!С Юбилеем поздравляю!И, О.М., я Вам желаюЗдоровья, счастья и добра!Людям всем светить всегда!Довольные проведённым вечером и восстановившимся здоровьем, Платон с Надеждой почти вовремя отбыли домой.
В выходные дневная температура поднялась до десяти градусов тепла, достигнув абсолютного максимума за всю историю наблюдений.
С понедельника же уже обещали похолодание, но всего лишь до нуля.
В этот день из командировки возвратилась Ольга Михайловна Лопатина и объявила, что буйного празднества на этот раз не будет.
Поэтому весь понедельник Платон провёл в хорошем расположении духа.
После прошедших выходных он позднее обычного пошёл в столовую. И у него всё ещё были свежи воспоминания, как в начале осени он подарил трём женщинам, работавшим на раздаче, одно на всех стихотворение «Три богатырки, которое затем долгое время висело у всех на виду на информационной доске около кассы:
В Подколокольном переулке,В двенадцать доме, корпус два,Внизу, в столовой, в закоулкеПришла мне как-то мысль однаО тех, кто нам еду дарует,Дарует нам своё добро!У нас же сумрачность ворует,Даря улыбки и тепло.Наталья в светлом «подземелье»Подаст компот Вам и харчо.Второго даст, другое «зелье»,И спросит Вас: «А что ещё?!».Фаина, глазоньки потупив,Нальёт Вам суп погорячей.В старанье, носик лишь насупив,Гарнир наложит поскорей.Салат поставит Валентина,Чайку горячего нальёт.Улыбка Ваша если мимо,То от обиды отойдёт.К попутчицам моим ревнуя,«Пытались» их всех … «отравить».Свои же стопы к ним вернул я,Пытаясь их разжалобить.Все блюда, глядя Вам в глаза,Они Вам предлагают.Насмешки, типа: «Ты, коза!»Они все отвергают.А я, наевшись и напившись,Стихи вот эти им пишу,Нисколько этим не смутившись.Их за обед благодарю!Я их за всё благодарю!За то, что есть на свете!Стихи я им свои дарю!Да! За улыбки эти!У раздачи уже никого не было. Лишь одна Фаина уныло маячила по ту сторону прилавка. Взяв поднос и улыбаясь, подходя к раздаче, Платон машинально облизнулся, и тут же сам себя заложил:
– «Вот, иду и издали облизываюсь!».
– «На кого? На еду, или на меня?!» – встретила его расплывшейся улыбкой, неожиданно осмелевшая, симпатичная женщина средних лет.
– «Да! На всё и всех!» – многозначительно успел парировать Платон.
– «А-а! Девчонки!» – нараспев позвала она остальных из троицы «богатырок».
Но сразу вошла лишь Наталья, и издали, приветливо улыбаясь, поздоровалась с Платоном.
А Валентина вышла на сцену лишь под занавес, когда Платон уже расплачивался:
– «Как жизнь?!» – начала она, слишком весело улыбаясь.
– «Да нормально!» – формально начал Платон, но ту же спохватился:
– «Хоть держись! Всё бьёт ключом, гаечным, но не по голове, а по плечу! Нет, шучу! Всё нормально! Вот если бы Вы меня спросили, как живёшь, то раньше я отвечал – регулярно и с удовольствием!».
– «А сейчас?!» – радостно подхватила тему догадливая Валентина.
– «Да и сейчас бывает с удовольствием, но не регулярно…, что явно недостаточно и вредит здоровью!» – смеясь, закончил он.
– «Ха-ха-ха!» – в свою очередь рассмеялась озабоченная женщина, поняв намёк не менее озабоченного мужчины.
В четверг утром, одиннадцатого декабря, Платон персонально поздравил Алексея с днём рождения, пожелав тому пока только здоровья, так как остальное ему само собой приложится.
Позже на своей машине именинник повёз Надежду с подарком и поздравлением в институт к Ольге Михайловне.
Через окно цеха Платон увидел, как подпрыгивающей походкой довольного собой человека, Алексей шёл к машине.
Наверно, потому, что он теперь ходит мало, старается это делать усердней?! – подумал тогда насмешник.
Опять же, через окно, он увидел, что стоящая около машины начальница, кроме всего прочего, держит в руке и файл с листом белеющей бумаги – наверняка его стихотворение.
Но занятого работой автора не взяли, никак не объяснив такой подход, а курьер-доцент был на задании.
Тогда Платон невольно подумал, что Надежда ревнует его к прошлому успеху, и не хочет, чтобы автор зачитал сам своё послание, и вновь засветился с ним.
Так ей было удобнее.
То есть самой зачитать, якобы, её, или, в крайнем случае, всего коллектива послание, не выпячивая достижение персонально Платона.
Не знала тогда ревнивица, что этим она сама себя и высекла, так как дальновидный Платон её здесь же нечаянно и подставил. Ибо Юбилярша уже имела на руках полный, авторский экземпляр поздравительного стихотворения.
По неожиданно скорому возвращению поздравляющей парочки никакой информации от них не поступило.
Позже, улучив момент, Платон исподволь подвёл Надежду к этому вопросу, но та высказалась очень кратко:
– «Мы приехали, зашли на этаж. Там был накрыт стол, но мы садиться не стали. Вызвали Ольгу вниз, и на улице перегрузили наш тяжёлый подарок сразу в её машину. Она была страшно довольна такой универсальной газонокосилкой!».
И всё! Больше Платон ничего интересного для себя не услышал.
В этот же день, но не по обыкновению, а с большим скрипом, с долгой неизвестностью, рабочее время для коллег неожиданно закончилось, поначалу было манкированным, днём рождения Алексея.
С утра Надежда объявила, что Лёшка не собирается отмечать свой праздник по семейным обстоятельствам.
В обеденный перерыв, пообедав в столовой, Платон зашёл в булочную на углу Воронцова поля, и неожиданно встретил там Гудина. Тот стоял в очереди позади офицеров-африканцев и явно маялся, готовясь что-то сказать им умное, академическое, нарочно пока не обращая внимания на коллегу.
– «Ребят! А Вы из какой страны?» – наконец спросил Гудин офицеров-африканцев.
– «Из Заира!».
– «А это што за страна?» – всё же шёпотом спросил он у Платона.
– «Да бывшее Конго!».
– А-а! А как там Чомба Ваш поживает?».
Те, вытаращив от удивления глаза, испуганно посмотрели на дурака.
– «Ты бы ещё спросил их про Иисуса Христа! Дубина! Твою Чомбу уж давно прибили!».
Старец захохотал, делая вид, что пошутил, и не обращая сейчас внимание на оскорбление коллеги.
Пообедав, Платон спокойно работал. Также спокойно работали и все остальные, включая самого Алексея.
И вдруг, как прорвало! В половине четвёртого Алексей неожиданно предложил подъехать в их любимый ресторан «Пилзнер».
Однако коменданта Ноны на рабочем месте в этот момент не оказалось. Так что недолюбливаемой Алексеем и его любовницей Ольгой красавице Ноне сегодня, как говорится, обломилось. На авто Алексея подъехали до середины Покровского бульвара, далее прошли пешком.
Алексей с Гудиным быстро шли впереди. Было смешно видеть, как старый, почти вприпрыжку еле поспевает за молодым.
Платон с Надеждой не спеша, степенно и уверенно, шли сзади.
Наверно сейчас Иван гудит Лёшке на ухо по-поводу предстоящего непомерно большого и дорого моего заказа? – подумал Платон.
И, как впоследствии выяснилось, оказался прав.
Далее всё проходило по давно отработанному сценарию.
Но Платон был верен своему плану, и заказал морс, в чём невольно оказался даже не солидарным с именинником, которому ещё предстояло побывать за рулём, всё же заказавшим триста граммов пива.
Когда Платон неожиданно для всех заказал морс, Гудин с Ляпуновым переглянулись. Видимо прогноз Ивана уже не сбывался.
– «И сколько, Лёш, тебе стукнуло?» – нарочно спросил Платон, хотя это прекрасно знал и сам.
Но уж очень хотелось отплатить той же монетой невежде, который всегда забывал возрасты своих коллег. Ему ведь было всё равно!
Всё же услышав удивлённый ответ, немного замявшегося виновника торжества, Платон не удержался от продолжения:
– «Тридцать восемь? Надо же! Оказывается, года летят не только у меня!».
Принесли пиво, морс задерживался. И тут подлец Гудин дорвался, предложив тост за именинника, не ожидая, пока поднесут Платону.
Лёшка пытался было остановить невнимательного. Но Надежда по глупости, или из-за вредности, поддержала порыв старца.
И «Святая троица» дружно пригубила свои бокалы пива за здоровье Ляпунова.
В этот момент Платон даже опешил от такой наглости и неуважения к себе со стороны коллег.
Вот уж этого он никак не ожидал от интеллигентов.
Как же так? Ну, ладно, профессиональный подлец Гудин, а Надежда с Лёшкой? Что же они? Вот где и в каких мелочах всё и проявляется! – сокрушался Платон.
Поскольку Гудин специально заставил Платона пропустить его тост, то Кочет решил впредь, нигде и никогда, за тосты Ивана вообще больше не выпивать.
Наконец принесли морс, и Платон несколько отыгрался, в одиночестве произнося свой тост:
– «Лёш! Ну, я не буду повторять тривиальный тост невоспитанных!
К тому же здоровья я тебе желал, ещё поздравляя утром!
Я тебе пожелаю три важных момента!
Первое: желаю тебе, чтобы твои родители были здоровы и долго жили!
Второе: чтобы тебя любила твоя любимая женщина!
И третье: чтобы все твои дети тебя радовали своими успехами!».
Глядя на от неожиданности открытый сухой, старческий рот Гадина, Платон понял, что попал в точку. Тому даже пришлось, хоть и нехотя, но всё же поддержать выпивкой тост Платона.
Но на этом соревнование между стариками не закончилось.
Следующим ударом по предсказаниям Гудина Платон нанёс заказанным им салатом из морепродуктов, раздав его всем присутствующим. Его примеру последовала и Надежда, раздав заказанную ею «Сырную тарелку».
Такое подвижничество Платона стало теперь примером для всего коллектива на будущее.
При следующих посещениях решили заказывать разных яств по одной тарелке, которые были весьма большого размера, и делить на всех.
Тем временем мероприятие проходило весело, ибо их ООО «Де-ка», не смотря на кризис, пока удавалось без ощутимых потерь завершать план года.
А чуть захмелевший Иван Гаврилович, как часто бывало с ним и ранее, перешёл на не столовые темы, пытаясь переключить внимание на себя.
– «У меня сосед по дому – Коля! Простой мужик, но хороший сварщик! Я его как-то раз пригласил к себе на дачу сделать сварные работы! Он всё сделал хорошо! Но вот, беда! Оказался большим любителем пива! Он то и дело прикладывался к бутылкам и банкам! Он мне всю дачу обоссал! Как собака всю территорию пометил, все кусты!».
– «Наверно и клубнику тоже!» – перебил его Алексей.
– «Нет! Клубнике не досталось! Хотя, кто его знает? Так что Вы думаете? Когда он уехал, я через несколько дней подхожу к продуктовой палатке, а мне продавщица и говорит: С Вас сто семьдесят шесть рублей за пиво!».
Коллеги посмеялись, не то над рассказанным, не то, как Платон, над рассказчиком.
Хотя Платон, опять-таки верный своему другому плану, не очень-то часто открывал рот для реплик, но и он, для разнообразия, внёс свой вклад в общее веселье.
Когда тосты сами собой иссякли, он ошарашил всех своим новым умозаключением:
– «Оказывается, выгоднее всего пить на День Парижской коммуны! Потому, что тогда можно выпить за каждого коммунара в отдельности!».
Алексей о чём-то обиженно задумался.
В этом году он ещё больше прибавил в весе.
Видимо сказалась спокойная и сытая жизнь. К его ещё более увеличившемуся в размерах животу теперь ещё добавился и весьма заметный зоб под подбородком.
И теперь, с короткой рыжей стрижкой, такими же рыжими бровями, веснушчатым острым носом и выпяченными губами на фоне бледно-розовых щёк в рыжей щетинке, да ещё и с большим животом, он стал напоминать настоящего большого хряка. К тому же ему, как настоящей свинье, явно не хватало воспитания и культуры.
Отец Алексея, занятый мудрыми мыслями и наукой, в своё время не занимался воспитанием сына, да и общался с ним редко.
И тот рос в окружении матери и двух сестёр. Поэтому он и вырос вдобавок склочным, как баба.
А баба, кстати, ждала Алёшу и сейчас.
К пяти часам вечера мероприятие закончилось, ибо виновнику торжества предстояла встреча с, где-то его ожидавшей, любимой женщиной.
В заключение Платон с Алексеем заказали мороженное, угостив им своих соседей: соответственно Алексей – Ивана, Платон – Надежду.
Уходя из полуподвального помещения ресторана, Гудин очистил все близ стоящие пустые столы от фирменных спичек «Пилзнер».
По пути к метро Надежда вспомнила, как летом, проходя с Гудиным по Чистопрудному бульвару, она была свидетелем, как тот унижался, пытаясь заполучить в качестве бесплатного подарка набор конфет «Рафаэлло». И получил, прочитав девушкам пошлое стихотворение о любви.
– «Да! Гудин готов унижаться даже для получения минимального блага и пользы! Его курочка постоянно клюёт по зёрнышку!» – добавил Платон.
На следующий день Надежда поделилась с коллегами о неудаче им известной смежницы, которая прошла все инстанции согласования «Технических Условий» на новую биодобавку, но на последнем этапе всё же получила отказ.
– «Да! Всё возвращается на…» – начал, было, Платон известную поговорку.
Но был перебит Гудиным, пытавшимся вырвать у него пальму первенства, и показать свой интеллект, отняв частицу его у Платона.
Но что-то не сложилось:
– «Она и вернулась… по кругу своему!».
Но возмутившийся Платон тут же поставил выскочку-недоучку на его законное место:
– «Ну, ты и… Гуррагча!».
Он сделал паузу, чтобы слушатели вспомнили монгольского космонавта, и кончил, для лучшего понимания:
– «Цеденбал твою мать!».
– «Платон! Я смотрю, у тебя совсем культуры нет! А у нас в институте все люди интеллигентные… и культурные!» – неуклюже попытался защититься Гудин.
– «А я смотрю, что у Вас в Институте культура оставляет… тех, кто желает лучшего!» – отбился тот.
Ещё с отрочества и юношества мать учила Платона, что от низких людей надо держаться подальше. И оптимизм здесь неуместен. Ибо низкий человек никогда не дорастёт до высокого, даже если вдруг он этого неожиданно и захочет. И это касалось, прежде всего, Гудина.
– «Платон! А ты, кстати, институтскую зарплату получал?» – несколько разрядила обстановку Надежда.
– «Ещё нет!».
– «А там будет много: за декабрь и январь, и премия!».
– «Когда к малому прибавляется большая его часть, то это получается всё равно немного!» – окончательно разъяснил свою позицию Платон.
Наступившая затем пятница ничем существенным Платону не запомнилась.
А вот тринадцатое декабря 2008 года стало для Платона счастливым!
В эту субботу он воочию увидел по телевидению в Новостях за неделю, а потом ещё и специально прочитал в газетах о состоявшемся на днях визите в Россию Президента Аргентины госпожи Кристины Фернандес де Киршнер.
Наконец-то! Может теперь Славкин вопрос и решится на высшем уровне, как и обещал генерал СВР.
Кристина Киршнер стала президентом Аргентины всего год назад, сменив на этом посту своего мужа Нестора Киршнера.
После окончания юридического факультета Университета в аргентинской столице, она в двадцать два года вышла замуж за Нестора и постоянно официально помогала ему, была в курсе всех его дел, проблем страны и народа.
Мудрая политика мужа, поддерживаемая населением страны, красота и обаяние его жены, помноженные на её ум и решительный характер, да и удачный исторический прецедент с госпожой Перон, в итоге и позволили Кристине относительно легко победить на очередных выборах.
До встречи с нею Президент России встречался с Президентом Венесуэлы Уго Чавесом и попутно поинтересовался у того о новом Президенте Аргентины. Друг Уго дал Дмитрию Анатольевичу необходимую информацию, назвав Кристину Киршнер «женщина-меч», и посоветовал ему обязательно подарить ей меховую шапку. Помощники Дмитрия Анатольевича взяли это на карандаш.
И вот во время встречи в Москве между президентами двух стран были обсуждены многие проблемы мирового развития, вообще; и некоторые проблемы сотрудничества между Аргентиной и Россией, в частности.
Накануне их заключительной встречи в Кремле между двумя странами были подписаны договоры о сотрудничестве в мирном использовании атома, в банковском деле и в сельском хозяйстве.
Стороны также обсудили вопросы сотрудничества в военной сфере и борьбу с мировым кризисом.
Президенты двух стран решили вопросы о строительстве газопровода Аргентина – Боливия, о прокладке железной дороги Бразилия – Аргентина – Чили, о добыче нефти на шельфе Аргентины, и о безвизовых поездках граждан двух стран.
Ими также были обсуждены и другие вопросы, представляющие взаимный интерес.
Платона, прежде всего, интересовала именно эта многообещающая формулировку, внутри которой наверняка стоял теперь и вопрос об их с Варварой сыне. Да и эпизод с шапкой придавал встрече двух президентов дополнительный шарм.
Не знал тогда Платон, что именно за эту меховую шапку из чернобурки окончательно и согласилась вернуть его сына Президент Аргентины, взяв с Медведева такую символическую плату. Славку отдавали за шапку!
Надежду навивали и слова Кристины Киршнер, сказанные ею во время совместной пресс-конференции, и особенно запомнившиеся Платону:
– «До сих пор отношения в мире строились на принципах подчинённости! Это больше не работает! Плохо жить в мире без правил, но ещё хуже там, где правила соблюдают только слабые, а сильные их нарушают!».
Такая постановка вопроса вселяла дополнительную надежду на успешное решение вопроса досрочного освобождения российского разведчика, коим до сего времени всё ещё считался Вячеслав Платонович Гаврилов-Кочет.
Через неделю, в субботу утром, двадцатого декабря, позвонила Варвара, и сообщила, что ей принесли официальное поздравление с «Днём работников органов госбезопасности», и Правительственную телеграмму с сообщением о возвращении домой после длительной загранкомандировки и успешного выполнения заданий Правительства Российской Федерации Вашего сына – Гаврилова-Кочета Вячеслава Платоновича.
А суббота вообще стала настоящим праздником для большой семьи Платона, и не только профессиональным.
Уже с утра, после звонка Варвары, всё стало складываться весьма удачно. Платон с Ксенией купили и сразу доставили на место кое-что из мебели для лоджии и общего коридора. Более того, Платону с Кешей удалось довольно быстро установить на место на лоджию, поначалу не проходящую через дверные и оконные проёмы, кушетку, из-за чего её частично разобрали.
Затем супруги съездили в гости к Варваре и Егору, где предварительно посмаковали реальное Славкино освобождение и праздничный концерт по «этому» случаю.
А на вопрос любознательного Егора, почему Славкин праздник сейчас, а не на день «Службы внешней разведки», Платон объяснил, что Славка сначала служил в ГРУ ГШ МО СССР, а потом его передали в Первое Главное Управление КГБ СМ СССР. Так что на этот год у него два праздника! А когда его оформят в российскую СВР, то будет уже только один…, а может и два?!
Прошла середина декабря. На прилавках хурму сменили цитрусовые. Похолодало, но снега в Москве всё ещё не было, исключая небольшую, недолгую, снежную порошу. Она то и подвела, обрадовавшегося наступлению зимы и перспективы лыжного катания, Платона.
Утром предпоследнего вторника Платон, по пути в поликлинику на анализы, спускаясь по уже очищенным от снега ступеням в подземный переход и дальний вход на станцию метро «Новогиреево», перешагивая через низенький снежный бруствер в конце лестницы, вдруг поскользнулся и упал.
Его левая нога поехала, только лишь вступив скошенной и гладкой пяткой на вспотевшую железную решётку, в то время как правая уже оторвалась от последней ступени. Обе ноги резко ушли вверх, и Платон с высоты своего не малого роста и такого же веса рухнул на асфальт. На его счастье, ноги уехали далеко вперёд, и его затылок не попал на нижние ступени лестницы.
Такого ощущения безысходности и боли после падения он не испытывал никогда в своей жизни, хотя падал нередко. Как бывший футболист и самбист он не боялся падений, относился к ним спокойно. Да и последствия их всегда были соразмерны его автоматическим действиям по предотвращению значительных ушибов.
Но в этот раз что-то не сложилось. Он чётко запомнил, как во время падения наибольшим его впечатлением было сначала удивление от происходящего, потом понимание его безысходности, а далее сожаление от существенной боли, вскоре сменившееся спокойной радостью от избегания ещё более существенных последствий.
В результате он понял, что стал одновременно жертвой, как своей осторожности, ибо, дабы не поскользнуться, хотел перешагнуть через низкий снежный валик под ногами, так и всё ещё не покинувшей его тело и самосознание, чрезмерной самоуверенности.
Доковыляв до поликлиники, Платон сдал плановый биохимический анализ крови, потом вернулся домой, и позвонил Надежде, сказав, что немного отсидится, отлежится.
А когда он пришёл в офис, то работал осторожно, спокойно, и долго держался. Но в конце рабочего дня предательский чих, перешедший в крик от дикой раздирающей боли, совсем вывел Платона из строя.
Теперь даже по утрам подняться с постели Платону было затруднительно. Появилась ещё и опоясывающая боль в области шеи.
Из-за этой травмы он оказался на больничном, и успел спокойно доделать все творческие недоделки уходящего года.
С началом зимы жизнь в столице несколько изменилась. В атмосфере стало помягче. Ощущалось приближение Нового года и некоторых проявлений, объявленного свыше финансового и экономического кризиса.
Неожиданно в Москве всё чаще стали попадаться и культурные водители, пропускавшие пешеходов на «Зебре».
Что нельзя было сказать об отношениях между некоторыми людьми вообще, и супругами Александровыми, в частности.
Давно выйдя замуж за Александра, Наталья не по одёжке протянула ножки.
Она никак не могла освоить и опустить эту махину-мужа.
Отношения между родителями естественно влияли и на их сына Сергея.
Хоть он был парень-то и хороший, но в результате семейных передряг всё же рос в некоторой степени моральным уродцем.
Однако хорошим компенсатором психологической напряжённости в семье Александровых был их любимец – длинношёрстный, молодой, чёрный пёс Тима. С ним гуляли по очереди, но в основном Саша.
Добрый и доверчивый Тима легко уживался не только со всеми членами семьи, но и с домашними кошками Александровых.
По сравнению с ними Кочетам, со своими теперь уже тремя кошками, было проще.
Ставшая старшей из всех их кошек, неуклюжая в своей привычной недоверчивости к людям, Муся только одному Платону позволяла делать с собой всё, что угодно, зная, что хозяин её никогда не обидит, и более того, не даст в обиду посторонним.
Средний по возрасту кот Тихон иногда умудрялся быстро прошмыгнуть в запретную для него комнату при чуть-чуть приоткрытой двери. Он просто вычислял возможность проникновения туда.
И когда эти выходки Тихона надоели Ксении, она взялась за веник:
– «Я тебе повычисляю, математик ты наш!» – шарахнула она веником по учёной голове Тихона.
Тот как-то вычислил, что утром, во время завтрака хозяина, самое безопасное место на кухне – под табуреткой, между его ног. Никто ни лапу не отдавит, ни на хвост не наступит. Зато крошки со стола вкусные, вроде сыра, могут упасть!
Ну а самая младшая, белянка Соня, была просто очаровашка. В последнее время она своим забавным гортанным мяуканьем требовала от хозяина впустить её в ванную и дать там порезвиться.
Однако основным развлечением кошек была беготня друг за другом.
Извечные кошачьи догонялки по утрам разбавлялись интересным моментом. Скорости и шустрости младшей Сони старшая Муся противопоставляла свои, но усиленные мудростью и опытом.
Со временем Платон понял, что одна кошка не стала бы бегать сама с собой. А вот когда их много, они невольно занимаются физкультурой, развиваясь физически.
Утром в пятницу, двадцать шестого декабря, Платону позвонила Надежда и поинтересовалась, как идёт его выздоровление.
По её фразам и тону, он понял, что начальница не жаждет увидеть его сегодня на работе.
Значит, они сегодня пойдут в ресторан, и без меня! И Надежда на мне сэкономит! – решил бывалый аналитик.
И, как выяснилось в понедельник на работе, он не ошибся.
Тогда утром Надежда лицемерно высказалась Платону:
– «А зря ты не был в пятницу! Мы опять в «Пилзнер» ходили!».
И, словно в подтверждение этих слов, её тут же перебил телефонный звонок, и она перед кем-то неказисто оправдывалась в трубку по поводу своего пятничного отсутствия на рабочем месте:
– «А мы немного перетрубовали!».
Однако и Платону всё же обломилось. После обеда начальница позвала его в кабинет коменданта на очередные проводы старого года.
Так во время послеобеденного короткого застолья с шампанским Платон Петрович оказался наедине с тремя дамами: Надеждой Сергеевной, Ноной Петровной и Галиной Александровной.
Заигравшиеся на компьютерах, Ляпунов с Гудиным поздно выехали к своей последней точке, и к концу рабочего дня не ожидались.
По этому поводу Надежда Сергеевна даже странно, словно злорадно и забывшись, сокрушалась:
– «Жалко, их не будет! Ну, ладно! Сами себя и наказали! А вот почему ты не ездишь на машине?».
– «Не царское это дело – работать, да ещё кучером!» – откровенничал перед глупышкой Платон.
– «Так им нужно было думать головой, а не её антиподом!» – на всякий случай ещё и успокоил он её.
– «Хоть задницей, а хоть боковинкой!» – радостно добавила она.
Так что Платон на этот раз сам аккуратно раскупорил шампанское, и сам же предложил тост за уходящий високосный год:
Чтоб Новый год достойно встретить,И дать ему надёжный ход,Коллеги, предлагаю выпитьЗа этот високосный год!И коллеги вчетвером дружно проводили старый, високосный год.
Как-то незаметно, по инициативе всех трёх женщин, разговор перешёл на Гудина, в частности на его поведение в ресторане при пятничном его посещении, когда Платона за общим столом сменила Нона.
Женщины вспомнили, как Иван Гаврилович по их примеру заказал рыбу, и весь вечер завидовал Лёшке, заказавшему огромную жареную, фаршированную утку.
То он заискивал перед молодым сослуживцем, как бесполый щенок, бегающий вокруг кобеля и просящий хоть что-нибудь из объедков, периодически тонко тявкая:
– «Лёш, Лёш; Лёш, Лёш!».
А то он прикасался к большущей тарелке Алексея, якобы любуясь её красивой отделкой, даже делая ей комплименты.
Довольно быстро разделавшись с рыбой, он стал ещё яростнее алкать Лёшкиного угощения.
В конце концов, Иван Гаврилович весь покраснел от пустых потуг, его лоб покрыла испарина, и он, как голодный шакал, теперь перешёл в прямую, решительную атаку:
– «Лёшк! Ну, и жрать же ты горазд?!».
– «Как работаю, так и ем!» – сухо и философски заметил сын гения.
Однако, набив брюхо, он сжалился над Табаки, и отрезал ему от утки небольшого размера кусочек.
Так …, заморить червячка, вернее частично удовлетворить алчность шильника.
Нона добавила к портрету Гудина тот факт, что когда он без разрешения и всякого зазрения совести заходит к ней в кабинет, то всегда просит:
– «Нонк! Дай чего-нибудь пожрать!».
– «Жадный он очень!» – уточнила Надежда.
– «Я вообще им теперь брезгую!» – вновь вмешалась Нона.
– «Так это ведь общеизвестно! Как только женщина перестаёт заниматься сексом с конкретным мужчиной, она начинает им брезговать. А если вообще перестаёт…, то брезгует уже всеми мужчинами!» – опрометчиво вставил свою реплику Платон.
– «Ты что?! Какой там секс со стариком, тем более с таким? Я им брезгую, как человеком нечистоплотным, подлым и вообще… паршивым!» – достойно ответила, поначалу было обидевшаяся, Нона, тут же невольно вставив шпильку и Платону, но сразу смягчив от этого впечатление, при этом ещё и набивая себе цену:
– «Вот тобой я не брезгую! А очень даже наоборот!».
– «Да! Он очень комплексует, чтобы не быть последним! Это у него с детства! Он не понимает, что на финише положение всех людей одинаково – голые и неподвижные!» – не прореагировав на сладкие речи Ноны, не удержался от своей философской лепты и Платон.
Интеллигентная же Галина Александровна, согласившись со всеми по-поводу алчности, лицемерия и невоспитанности Гудина, добавила и своё наблюдение:
– «Он всё кичится, что долгое время работал в среде Ташкентской интеллигенции, а сам-то даже близко к ней не стоит по своему культурному уровню! А я ой как хорошо знаю интеллигентов из Ташкента!».
– «Так он туда ездил лишь деньгу зашибать на горе людей!» – добавила экспрессивная Нона Петровна.
Слушая женщин, Платон думал: Надо же! Не одному мне насолил перечник, старый! Все его ненавидят!
– «Платон! А ты расскажи анекдот про Гаврилыча!» – неожиданно обратилась Надежда к Платону, который сразу начал:
– «Надежда вошла в кабинет и спрашивает:
– Платон! А чего это у нас Иван Гаврилович под столом делает?
– А он просил ему нож бросить!
– А-а! Не поймал, что ли?!
– Да! Руками не поймал…».
Однако последнее слово о Гудине высказала опять Галина Александровна, добавив свой, заключительный штрих:
– «Да с ним даже разговаривать стыдно!».
А жизнь сама со временем всё расставила на свои места.
Невооружённым глазом стало видно, кто по работе в ООО «Де-ка» какое занимает место.
Лёшка постоянно развозил на своей машине коробки с биодобавками, потому всегда загружал и разгружал свою машину, привозя в офис деньги.
Платон, в основном, клеил этикетки на банки, упаковывал их в коробки, иногда помогая Алексею в погрузочно-разгрузочных работах.
А Гаврилыч был на подхвате – работал курьером и также помогал нагружать и разгружать, а иногда и кататься с Лёшкой на его бибике.
Тут-то уж не ошибёшься, кто первый, кто второй, а кто третий.
Гаврилыч оказался последним. И с этим он уже ничего поделать не мог. Это была теперь объективная реальность. Гудин сам к этому пришёл.
На том Платон с женщинами и порешили, поменяв тему на более приятную и полезную.
На совещании было принято решение, что дни рождений Надежды и Платона можно совместить и праздновать их в офисе, где будет и дешевле, и душевней, и свободней.
После окончания этого короткого застолья Платон отксерил несколько листов из последней части своего произведения, и в прекрасном расположении духа отправился домой. Ведь страшно довольный Платон теперь полностью завершил последнюю часть своего романа-эпопеи.
Воодушевлённый автор поделился этой новостью с женой.
Ксения разделила радость мужа, однако высказала опасение:
– «Вот только будут ли тебя читать?!».
– «Кто-то наверняка будет! И ты помни, что написанное мною нужно читать наедине с самим собой, вдумчиво, и не торопясь, что стихи, что прозу! Найти поудобней место, сесть, расслабиться, забыться от мирских забот и хлопот, и углубиться в текст, представляя всё прочитанное перед своими глазами. Тогда ты получишь удовольствие, будешь и плакать, и смеяться, а самое главное – думать!».
Тут же Платону пришла в голову мысль, что самая главная и обязательная работа у любого человека – это мыслительная! Ибо она и есть началом всех других работ, то есть – начало всех начал!
Она, как лист бумаги, на котором пишешь, или не пишешь. То есть выполняешь разные виды других работ, или оставляешь… этот лист чистым!
Ещё давно Платон обратил внимание, что не только умственный, но и физический труд, в частности которым занимался он, тоже всегда был творческий, то есть, физический труд с чувством, толком, расстановкой, а, не высунув язык, или засунув руки в брюки!
Такой труд стимулировал мыслительную деятельность, наводил на многие, порой даже очень интересные мысли. Причём независимо, чем и каким именно физическим трудом он занимался.
Важно, что все эти занятия были творческими, с выдумкой, с головой, и иногда приносили неожиданные открытия!
Платон всегда стремился любую свою работу делать качественно и в срок, рационально, с пользой для себя, для других, и для другого дела.
В любой своей работе он получал удовлетворение не только от её результата, но и удовольствие от её процесса. Он радовался, когда люди видели результаты его труда, даже когда они получали удовольствие лишь от простого, безучастного созерцания его работы. Платон всегда считал, что Человек должен быть творцом! И не только в своих мыслях и мечтах, но и в своих конкретных, даже на первый взгляд, малозначительных делах, в том числе даже в простой физической работе!
А следующий рабочий день во вторник, 30 декабря, по велению их начальницы, стал в ООО «Де-ка» последним в уходящем году.
Опять, теперь уже в третий раз, но в полном составе, провожали старый, високосный год, который что-то никак не уходил.
Во второй половине дня на пятерых выпили две бутылки шампанского, традиционно закусив бутербродами с колбасой и сыром, а затем запив это соком и кофе с конфетами.
Верный своим новым принципам взаимоотношений с Гудиным, Платон избежал чоканий с ним своей чашкой. И этому невольно помогла Нона, загородившая своим солидным телом, сидящего на своём месте тщедушного старца. А тот тоже не жаждал контакта с соперником, так и ни разу не высунувшись из-за удобной, спасительной скалы.
К тому же с полудня у Платона начала побаливать голова, и он с нетерпением ждал скорого окончания празднества, чтобы посидеть у себя и немного подремать. Так и получилось.
Вскоре все засобирались пораньше домой. А Платон решил, что уйдёт последним, так как ко всему планировал размножить на ксероксе свои последние стихотворения.
До особенно чуткого в этот момент уха Платона донесся характерный шум. Он слышал, как в соседнем помещении Надежда сначала уговаривала Гудина составить ей компанию, как потом тот прощался с Алексеем, поздравляя с наступающим Новым годом, и как они с Надеждой направились к выходу.
Не заходя к Платону, Надежда не прощаясь, не поздравляя коллегу с наступающим праздником, лишь напомнила ему о необходимости тщательно закрыть все окна и двери и обесточить помещение.
Дождавшись ухода ненужных попутчиков, почти тут же засобирался домой и Алексей. Платон слышал, как тот сходил в туалет, повыключал всё, что можно и нужно было обесточить на длительный срок, как копошился с вещами, и, заперев дверь, молча, тоже даже не прощаясь, отбыл восвояси.
Вот тебе и на!? Что это? Бескультурье? Или я их чем-то очень обидел? Непонятно! Но, бог с ними! Или чёрт с ними! – рассуждал писатель.
Платон вдруг неожиданно понял, что его кругом окружают одни расшиздяи! Ни в одном, так в другом; ни вчера, так сегодня; ни сегодня, так завтра; но расшиздяи! Да и я сам им иногда бываю! – в итоге решил он.
Выполнив задуманное, он мысленно распрощался со своим помещением и отбыл домой, по пути, по обыкновению, крепко выспавшись в метро. Затем они с женой сходили в магазин, сделав предпраздничные покупки.
Прибыв домой, он сразу пожаловался Ксении на небольшую головную боль. Та измерила давление: 160/80, через некоторое время дошедшее до 190.
Тут только она вызвала скорую помощь. Ведь муж никогда ранее не страдал давлением. Да и сейчас он чувствовал себя, в общем-то, не плохо.
Неожиданно быстро приехали две высокие, красивые, молодые женщины и оказали больному необходимую помощь. После укола магнезии, сделанным младшей из них, очень похожей на Екатерину, давление у Платона стало медленно, но верно снижаться.
Выждав отведённое время, заполненное обменом необходимой информацией, душевными и весёлыми разговорами, а также периодической связью с ними их руководства, врачи уехали, пообещав на следующий день визит участкового терапевта. Платон даже проникся уважением к «скорой».
На следующий день давление у Платона стало почти нормальным. Днём зашла его давняя знакомая, участковый терапевт Алевтина Васильевна.
Платон познакомил с врачом ещё не посещавших её членов своей семьи, и на прощание угостил её малиновым вареньем своего производства, поздравив с наступающим Новым годом!
Его самочувствие и настроение стали заметно улучшаться. И вскоре он принял деятельное участие к подготовке к встрече Нового года.
За три часа до его прихода Платон с Ксенией, Иннокентием и Кирой проводили старый, високосный, как всегда ставший не только трудным, но и весьма плодовитым, год. Затем Кеша проводил подругу с таким расчётом, чтобы вовремя вернуться для встречи Нового года в кругу семьи.
Да! Заканчивался год. Задуманное Платоном, наконец, было выполнено. Теперь у него были написаны и альфа и омега его произведения. Можно было смело идти издаваться. А далее писать, писать, и писать, по серьёзному.
Игра, как видно, закончилась.
Как подсказал ему ранее компьютер: Game over!
После уже относительно давнишнего очередного осеннего ремонта компьютера мужем внучатой племянница Платона Наталии, Вадимом-скунсом, из него как-то незаметно исчезли и все игры, которыми ранее периодически забавлялся Платон. Особенно он преуспел в «Сапёре», доведя личные рекорды до 7 секунд у новичка, до 99 секунд у мастера, и до 237 секунд у профессионала! Но теперь ему почему-то совсем не хотелась играть. Практически всё его вечернее время поглощала ударная работа с прозой.
И теперь ему снова невольно пришла на память после игровая надпись на экране монитора «Game over». И он подумал: Да! Over… game!
Оглавление
Глава 1. Она же не последняя. Глава 2. Ожидание лета. Глава 3. Отдых и лечение. Глава 4. Отец Митрофан. Глава 5. Опять двадцать пять. Глава 6. Осень. Глава 7. Один день из жизни Ивана Гавриловича. Глава 8. Отпрыски. Глава 9. Over… game.
