Электронная библиотека
Форум - Здоровый образ жизни
Акупунктура, Аюрведа Ароматерапия и эфирные масла,
Консультации специалистов:
Рэйки; Гомеопатия; Народная медицина; Йога; Лекарственные травы; Нетрадиционная медицина; Дыхательные практики; Гороскоп; Правильное питание Эзотерика


От автора

История, о которой пойдет речь, частично уже знакома читателю: многие помнят книгу Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить…» и снятый по ее мотивам многосерийный телевизионный фильм. Основа событий была типичной для политических детективов подобного рода — ЦРУ вербует в одной вымышленной африканской стране советского гражданина, и тот передает вражеской разведке важные секретные сведения, которые американцы затем используют в своих интересах, чтобы влиять на положение в регионе, вплоть до свержения законного, а значит, «хорошего», правительства суверенного государства. Трианон — такое кодовое имя дали американцы своему агенту — стремится любой ценой избежать разоблачения и даже убивает для этого женщину, которая любила его. И все же провал неизбежен. Тогда, понимая, что ему придется ответить за все свои преступления, Трианон кончает с собой при аресте. Однако его самоубийство не мешает советской контрразведке задержать с поличным кадрового американского разведчика, работавшего в Москве под прикрытием посольства США.

Очень многое из того, что попало в книгу Семенова и что было показано на экране в телефильме, соответствует действительности.

Однако подлинная история Трианона — сотрудника Министерства иностранных дел СССР Александра Огородника — была тайной за семью печатями, она имела гриф «Совершенно секретно» и была известна в подробностях только руководящему и оперативному составу центрального аппарата КГБ и отдельных периферийных органов. В свое время автору этих строк было поручено прочитать ряд лекций об операции для тех, у кого был допуск к информации.

С тех пор прошло более двух десятков лет. За это время лишь однажды, в 1982 году, на страницах одной из центральных газет прозвучало имя Огородника, и он был назван американским шпионом, да и то место его бывшей работы так и не было указано.

В феврале 1997 года, когда исполнилось двадцать лет со дня выхода в свет книги Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить…», одна из московских газет опубликовала интервью с бывшим первым заместителем начальника Второго главного управления КГБ СССР генерал-лейтенантом в отставке Виталием Константиновичем Бояровым, который был одним из непосредственных руководителей операции по разоблачению Трианона — Огородника. Он также разработал и операцию по задержанию с поличным американской разведчицы Марты Петерсон, работавшей вице-консулом при посольстве США в Москве.

Из интервью Боярова публика впервые узнала, что имя Трианона — Александр Огородник, что он был дипломатом и работал в советском посольстве в Колумбии, затем в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий (УпВМ) при МИД СССР, что он передавал важную секретную информацию на Запад, чем нанес весьма ощутимый вред нашему государству. Заодно генерал-лейтенант в отставке сообщил многие другие любопытные подробности дела и рассказал о работе над многосерийным телевизионным фильмом «ТАСС уполномочен заявить…».

Тема стала популярной, и Артем Боровик пригласил в свою телепрограмму «Совершенно секретно» людей, участвовавших в операции, и тех, кто работал над телевизионным фильмом. Автору этой книги выпало быть ведущим той телепередачи. Конечно, один час эфирного времени — это очень мало для того, чтобы рассказать во всех подробностях о своей работе и поделиться воспоминаниями. И все-таки отзывы зрителей были очень благожелательными, передача прошла с успехом и вызвала к себе интерес даже в среде сотрудников ФСБ и СВР.

Об операции молчали долго, средства массовой информации обходили ее стороной, и причиной тому было одно — руководство Министерства иностранных дел, во главе которого стоял А. Громыко, упрямо не желало выносить сор из избы. В результате даже в МИД об истинной истории с Огородником было известно только ограниченному кругу руководящих работников, а все документы были засекречены.

По совету многих моих товарищей, которые работали вместе со мной по этому делу и знали, что у меня уже кое-что написано в виде воспоминаний, я, по прошествии более двадцати лет, рискнул вновь возвратиться к этой интересной, на мой взгляд, и в какой-то мере поучительной истории и более подробно, чем делалось это ранее, рассказать о том, как советские контрразведчики в жестокой борьбе выиграли один из нелегких поединков с ЦРУ США, известным своей «непобедимостью», что это были за люди, как они преодолевали возникавшие перед ними трудности и добивались успехов в борьбе с таким опытным и коварным противником, что представляли собой те, кто предавал интересы своей родины, продаваясь нашим недругам, подобно Иуде, за тридцать сребреников.

Другой причиной, побудившей меня взяться за перо, стало то, что каких-либо основательных и подробных публикаций по этому делу с использованием воспоминаний очевидцев в нашей печати никогда не появлялось и читатель был лишен возможности узнать подробности всей этой истории из первых уст. А то, что уже давно пишут о Трианоне за рубежом, зачастую не выдерживает никакой критики. Взять, к примеру, книгу известного американского писателя и журналиста Пита Эрли «Признания шпиона. Подлинная история Олдрича Эймса».

В этом произведении — а его теперь можно увидеть в переводе на русский и на прилавках наших книжных магазинов — кое-что написано и об Александре Огороднике, которого П. Эрли почему-то упорно называет Тригоном. Однако рассказанное там о Трианоне, мягко говоря, мало соответствует действительности и преподносится читателю, в том числе и зарубежному, явно с подачи ЦРУ США, которое, стараясь представить дело в выгодном для себя свете, не гнушается фальсификаций, а проще говоря, откровенного вранья. Вместе с тем нельзя не признать и того, что кое-что из написанного представляет интерес и заслуживает определенного внимания — например, использование американской разведкой ядов, которыми она снабжает своих агентов.

В своих воспоминаниях я старался быть предельно объективным и не пропустить ни одной из сколько-нибудь значительных деталей дела по разоблачению американского шпиона А. Огородника (Трианона).

Насколько удалось мне справиться с задачей, которую ставил я перед собой при написании книги, об этом уже судить читателю.

Часть первая

Глава 1

Середина 70-х годов. То самое время, когда наша великая страна шла еще уверенной поступью — или так нам, по крайней мере, казалось — по пути развитого социализма, а газеты буквально пестрели сообщениями о славных трудовых свершениях на стройках коммунизма.

Раннее, немного прохладное летнее подмосковное утро. Над полями и перелесками вдоль широкой автомагистрали, отходящей от Ленинградского шоссе, стелется легкая дымка. На листве деревьев, траве и в придорожных зарослях иван-чая после прошедшего на рассвете кратковременного дождя искрятся в ярких лучах восходящего солнца и тут же гаснут несметные капельки оставшейся влаги. На уже почти сухом дорожном покрытии там и сям мелькают, словно небольшие зеркальца, еще невысохшие лужицы дождевой воды.

Мимо стремительно проносятся неизвестно по чьей инициативе, кем и для кого выставленные на разделительной полосе большие красочные рекламные щиты, рекомендующие тем, кто их успеет прочитать за считанные секунды, непременно хранить свои деньги в сберегательных кассах, потреблять в качестве приправы к мясным блюдам только соус «кетчуп» и содержащие множество других того же рода «актуальных» советов, адресованных людям, которые не более чем через час-полтора, сидя в салоне самолета, покинут нашу гостеприимную страну — порою навсегда.

Покой просыпающейся природы периодически нарушает доносящийся издалека приглушенный рев прогреваемых моторов и турбин готовящихся к вылету трансконтинентальных лайнеров. Для их экипажей рабочий день в полном разгаре. Аэропорт и его многочисленные службы готовы принять пассажиров дальних рейсов.

На пандус нового московского международного аэропорта Шереметьево-2 одна за другой въезжают легковые автомашины и автобусы. Из зеленого пикапа с номерными знаками какого-то военного учреждения с легким багажом не спеша выходит группа молодых людей, оживленно переговаривающихся о чем-то между собой. Среди них выделяется элегантно одетый мужчина с небольшими бакенбардами, несколько выше среднего роста, плотного телосложения и приятной внешности. Он что-то весело рассказывает, и все, кто слушает его, смеются. Это сотрудник Отдела стран Латинской Америки Министерства иностранных дел СССР Александр Дмитриевич Огородник. Рядом с ним его жена Александра, молодая стройная армянка. Их провожают его брат, сестра с невзрачным суетливым мужем в форме майора Советской Армии и высокий сухощавый мужчина с едва заметными залысинами, которого зовут Николаем.

До отлета самолета на Нью-Йорк остается не более часа. Как и у улетающих дальним рейсом, так и у провожающих настроение приподнятое. Видимо, сказывается выпитое накануне, как и полагается в таких случаях, шампанское, а может быть, и что-нибудь покрепче.

Огромный зал ожидания встречает их обычным шумом и суетой. Регистрация пассажиров на рейс 315 SU и сдача багажа не занимают много времени и проходят спокойно, без каких-либо помех.

Для убывающего к новому месту службы дипломата это была уже не первая поездка за рубеж. Он и ранее, будучи еще комсомольским активистом в период учебы в Московском государственном институте международных отношений, неоднократно включался руководством Комитета молодежных организаций (КМО СССР) в состав выезжающих за границу комсомольских делегаций для установления или укрепления связей с различного рода молодежными организациями ряда латиноамериканских стран. Официальной целью этих поездок была пропаганда так называемого советского образа жизни и идей социализма в развивающихся странах. Подобная задача ставилась перед советскими посланниками с учетом, в частности, того, что в ту пору необходимо было оказывать активное противодействие получившей довольно широкое распространение среди молодежи маоистской литературе, доставляемой туда из Китая. Одной из таких стран была Колумбия.

Наконец-то осуществилось его заветное желание: он летит в Боготу, правда, в качестве второго секретаря советского посольства. Должность, по его мнению, невысокая, но другой ему не предлагали, так что пришлось довольствоваться тем, что есть. Главным для него было выехать в соответствии с его профессиональным предназначением в длительную загранкомандировку.

Колумбию он выбрал не случайно, так как однажды уже бывал там, и страна ему понравилась. Он свободно владел испанским. Знала этот язык и его жена Александра, выпускница того же МГИМО.

У него, сына морского офицера, позади осталось Севастопольское нахимовское училище, оконченное им с золотой медалью, Ленинградское высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе, которое, к большому сожалению, ему пришлось оставить из-за неожиданной резкой потери зрения, непродолжительная работа наборщиком в одной из московских типографий, а затем учеба в престижном МГИМО, успешная защита диссертации на соискание ученой степени кандидата экономических наук и, наконец, работа в не менее престижном министерстве.

У турникета, ведущего к выходу на посадку, оживленная беседа завершается напутствиями и добрыми пожеланиями. Через несколько минут супруги уже сидели в удобных креслах авиалайнера «Аэрофлота». А потом будет несколько часов полета до Туманного Альбиона, дозаправка самолета топливом в лондонском аэропорту Хитроу и длительный перелет через кажущуюся безбрежной Атлантику в Новый Свет. Что обретут они в далекой стране за океаном? И с чем возвратятся на Родину?.. Этого еще пока никто не знал.

После непродолжительного пребывания в нью-йоркском аэропорту Кеннеди сверкающий в лучах солнца лайнер «Боинг-707» понес их к берегам сказочно красивой Латинской Америки. Длительный многочасовой полет с посадками в Майами на полуострове Флорида и в Панаме завершился в Колумбии, одной из красивейших стран Южноамериканского континента, в аэропорту столицы этого государства городе Боготе. Привычных пассажиров совершенно не удивило то, что перед посадкой самолет снова начал взмывать вверх, так как аэродром находится на весьма значительной высоте над уровнем моря. Потом — снижение и легкий пружинящий толчок колес о бетон взлетно-посадочной полосы.

Встречавший нового сотрудника и его жену комендант советского посольства по скоростной автотрассе авенида Аэропуэрто доставил их к жилому дому посольства и вручил ключи от квартиры. После того как они позавтракали и немного отдохнули, он отвез Александра Огородника в посольство, в полутора километрах от их нового места проживания. Советское дипломатическое представительство размещалось в старинном четырехэтажном особняке, построенном в виде древнего замка. Это здание с большим садом, с экзотическими деревьями, цветами, бассейном и фонтаном было куплено когда-то у богатого латифундиста.

Рабочий день уже начался, и вскоре Огородник был принят нашим послом Германом Емельяновичем Шляпниковым, опытным дипломатом, проведшим многие годы на работе за рубежом.

В кабинете царила приятная прохлада, был слышен мерный шум работающих кондиционеров. За большим письменным столом с аккуратно разложенными на нем стопками книг, журналов и газет, немолодой, с легкой проседью и немного усталыми глазами, в безупречном светлом костюме, белой рубашке и модном галстуке, сидел посол. На стене за его спиной красовался портрет Генерального секретаря ЦК КПСС Л.И. Брежнева. Сбоку стоял большой книжный шкаф, доверху наполненный томами с произведениями классиков марксизма-ленинизма и их последователей. Над ним, как и полагается, висели портреты К. Маркса и В.И. Ленина.

— Я рад приветствовать вас, Александр Дмитриевич. Мне уже доложили, как вас встретили в аэропорту, как вы устроились на новом месте и что квартира вашей супруге и вам понравилась и вы немного отдохнули с дороги.

— Большое спасибо, Герман Емельянович, все обстояло самым лучшим образом, мы с женой всем довольны.

— Ну и прекрасно! Я надеюсь, что вы быстро адаптируетесь к местным условиям и климату: они не совсем привычны для жителей центральных районов России. Жить на высоте две тысячи шестьсот метров над уровнем моря примерно то же самое, что находиться постоянно на Клухорском перевале Военно-Сухумской дороги.

— Все было отлично, я не могу пожаловаться на отсутствие внимания к нам.

— Вот и хорошо! Не скрою, что наслышан о ваших личных и деловых качествах. Мы давно ждали приезда специалиста по вопросам экономики. А теперь мне хотелось бы сразу приступить к делу и определить, пока хотя бы в общих чертах, круг ваших обязанностей. Колумбия имеет для нас большое значение как торговый партнер, и мы весьма заинтересованы В расширении наших торгово-экономических связей с этой страной.

Вам предстоит практически заново организовать аналитическую работу, связанную с экономическим положением в стране и сбором необходимой для этого официальной информации. Не будем никого винить, но вспомним о том, что наши дипломатические отношения с Колумбией, как вам известно, были восстановлены лишь в шестьдесят восьмом году.

Экономическая и политическая обстановка здесь довольно сложная. Вам предстоят поездки по стране и общение с представителями деловых кругов. Дополнительно в круг ваших обязанностей будет входить также сбор информации по некоторым внутриполитическим вопросам, и в частности о деятельности молодежных организаций маоистского толка. Нас, как и местных коммунистов, не может не беспокоить активное проникновение в страны Латинской Америки эмиссаров из Китая и маоистской литературы.

Отношения с местными властями у нас хорошие, и пока каких-либо серьезных конфликтных ситуаций по поводу деятельности нашего посольства, не в пример с далекими прошлыми временами, не возникало.

Посол, вероятно, не счел необходимым подтвердить это конкретными примерами, хотя сравнительно недавно полиция задержала нашего сотрудника в городе Картахене во время проводимой местными марксистами демонстрации рабочих. Он подозревался в подстрекательстве. Скандал был улажен, а власти, видимо не имея достаточных улик, подтверждающих их версию, освободили его из-под стражи уже в Боготе и не сочли возможным ставить вопрос об объявлении его персоной нон грата.

Огородник, выслушав посла, произнес:

— Что касается экономики Колумбии, то должен вас, Герман Емельянович, заверить, что я в достаточной мере подготовлен и каких-либо проблем у меня, надеюсь, не возникнет. А что касается второго поручения, то мне уже приходилось с этим сталкиваться, когда я по линии КМ О выезжал в страны Латинской Америки, включая Колумбию. Это тоже большой сложности не представляет. Меня волнуют только проблемы с транспортом, на что, как мне уже говорили в министерстве, сетовал мой предшественник.

— Вопрос с транспортом, Александр Дмитриевич, мы постараемся уладить в ближайшее время. Как вы понимаете, в посольстве тоже периодически возникают трудности финансового характера, связанные с различного рода вещами: ремонтом автотранспорта, квартир, приемами и так далее. Первое время вы вместе с одним из своих коллег будете пользоваться машиной, которую купите на деньги посольства, а потом посмотрим. Завтра утром я представлю вас коллективу сотрудников посольства и вы приступите к работе. Коллектив у нас хороший, и я уверен, что вы в него успешно впишетесь! Кстати, а каково ваше отношение к волейболу?

— Самое положительное!

— Ну, тогда до встречи на волейбольной площадке! А пока устраивайте ваши личные дела и отдыхайте.

Огородник не покривил душой, когда сказал, что они с женой всем довольны. Им предоставили небольшую, со вкусом обставленную двухкомнатную квартиру с телефоном и прочими удобствами в четырехэтажном доме для сотрудников посольства и торгового представительства. Дом располагался в одном из престижных районов города на улице 7-а. До места работы можно было без труда ходить пешком или ездить на автобусе. Эти мощные, но уже не новые, пестрящие рекламой машины, носящиеся со скоростью не менее восьмидесяти километров в час, в Боготе считаются королями дорог. По соседству с домом много магазинов, больших и малых — на любой вкус — кафе, где можно в свободное время всегда найти место в помещении или на открытом воздухе, под сенью деревьев и разноцветных тентов, и, устроившись в уютном кресле за чистеньким столиком, выпить чашечку ароматного колумбийского кофе, съесть мороженое или просто посидеть со стаканом сока и послушать музыку. Пройдет совсем немного времени, когда Огородник как бы случайно будет встречаться здесь с немалым числом своих поклонниц.

На следующий день состоялось представление Огородника коллективу и продолжилось его личное знакомство с сотрудниками посольства. Он получил светлый и просторный кабинет с телефоном и окном, выходящим в сад.

Приезд новых членов коллектива, Огородника и его жены, еще долго обсуждали в кулуарах. В канцелярии посольства, например, нашли его очень приятным и галантным кавалером. А вот к Александре многие отнеслись иначе, считая, что «дочь солнечной Армении» совсем ему не пара и их брак, по-видимому, заключен по расчету, что является далеко не редкостью в дипломатических кругах. Александра тоже познакомилась кое с кем из соседей по дому, освоила близлежащие магазины, побывала в здании посольства, записалась в библиотеку, запаслась книгами.

Месяца через два-три, встретившись с Огородником в коридоре, сотрудник посольства Владимир Говорухин предложил ему прогуляться на свежем воздухе, чтобы обсудить один интересующий его вопрос. Предложение было вполне естественным, так как все знали, что помещения могут прослушиваться местными спецслужбами. Когда они оказались в саду, Говорухин сказал, что является сотрудником КГБ и ему известно, что с Огородником в свое время поддерживало контакт Московское управление, так как он ездил в составе делегаций за границу. Он поинтересовался, как тот устроился на новом месте, есть ли у него какие-либо проблемы и не нуждается ли он в помощи. В заключение бесе-ды Говорухин спросил, не будет ли Огородник возражать, если контакт с ним продолжит один из сотрудников резидентуры, а может быть, и он сам.

Огородник ответил, что он и его жена всем довольны, никаких трудностей не испытывают, и, как советский человек, находящийся в условиях заграницы, он считает своим долгом оказывать помощь сотрудникам органов государственной безопасности.

При последующих встречах Владимир Говорухин интересовался его мнением о некоторых сотрудниках посольства, и в частности о Бобине и Федотове, имевших довольно многочисленные и нередко не обусловленные служебной необходимостью контакты с иностранцами. Характеризуя их; Огородник, как правило, отделывался общими фразами и ничего нового и заслуживающего внимания не сообщал, ссылаясь при этом на то, что еще недостаточно освоился в коллективе и не разобрался в людях.

Позже то же самое произошло и с характеристиками интересовавших Говорухина иностранцев, с которыми Огородник уже успел познакомиться.

Случилось так, что жены Говорухина и Огородника подружились. По тем или иным причинам они стали со временем встречаться в свободное время чаще, чем прежде, что позволило Говорухину получше узнать Александра и составить о нем более полное представление. Несколько лет проработавший в наших загранточках, он был довольно опытным оперативным работником, неплохо разбиравшимся в людях. В целом, по его мнению, Огородник производил хорошее впечатление. Он выгодно отличался от многих сотрудников посольства своей интеллигентностью, эрудицией, выдержанностью и умением преподнести себя, что не укрылось от взгляда Говорухина. Огородник знал себе цену и был, конечно, не из тех людей, о которых говорят, что у него душа нараспашку: он более относился к категории «себе на уме». Как отмечал позже Говорухин, просматривалось определенное несоответствие между его довольно эмоциональными заявлениями о своем желании оказать помощь сотрудникам госбезопасности и тем, как это выглядело в действительности.

Продолжая встречаться с Огородником, он по прошествии определенного времени, к немалому своему огорчению, пришел к выводу, что дальнейшее продолжение оперативного контакта с ним перспектив не имеет. Вероятно, как он полагал, Огороднику просто было не по душе рассказывать о своих товарищах людям из безопасности, что в принципе было явлением нередким. Говорухин, после довольно продолжительных размышлений, решил посоветоваться по этому поводу с резидентом, которому он и раньше докладывал о своих проблемах с Огородником. После тщательного анализа и обсуждения сложившейся ситуации и с учетом наблюдений самого резидента было решено от услуг Огородника, по крайней мере на время, отказаться, каких-либо новых поручений не давать, но ему об этом официально не объявлять, а продолжать общение, сохраняя видимость контакта в надежде на то, что со временем тот сам проявит инициативу. Но этого, как оказалось впоследствии, не случилось, и сам Огородник к продолжению контакта интереса не проявил.

В их личных взаимоотношениях внешне ничего не изменилось. Говорухин не счел необходимым каким-либо образом влиять на отношения своей супруги с Александрой Арутинян, женой Огородника. И все-таки был один человек, от внимания которого не укрылось, что в отношениях между сотрудниками резидентуры и Огородником пробежал холодок. Это была Ольга Серова, жена одного из сотрудников советского торгового представительства, о которой речь пойдет несколько позже.

Богота. Недалеко от советского посольства расположен отель «Хилтон» — сорокапятиэтажный гостиничный комплекс темно-красного цвета всемирно известной американской фирмы с парком, бассейнами, саунами и массажными кабинетами, боулингом, рестораном и барами, бесконечными холлами и игральными автоматами, гаражами, прокатом автомашин и безупречным сервисом. Словом, со всем тем, что может оказаться необходимым и интересным многочисленным состоятельным туристам, бизнесменам и другой публике, не привыкшей считать каждый доллар, тем более цент. Номера в гостинице, оборудованные кондиционерами, отличаются изысканностью обстановки и комфортом. В «Хилтоне» всегда имеются свободные места на любой вкус. Надо только иметь при себе деньги, платить за все, и немало!

После партии в боулинг за столиком в креслах отдыхают два сотрудника американского посольства: Рональд и Джон.

Рональд — высокий и стройный блондин сорока пяти лет, с правильными чертами лица. Своей внешностью напоминает всегда уверенного в себе американского ковбоя. Он уже не в первый раз в этой стране: еще в студенческие годы некоторое время учился, а затем стажировался в Национальном университете Колумбии. Вместе с женой, сыном и дочерью проживает в просторном особняке в пригороде Боготы.

Джон — шатен среднего роста, около сорока лет, с небольшими усиками, более похожий на коренного жителя Колумбии, чем на американца. Он тоже женат, и у него двое детей. Сегодня ему просто не везло: то шары были слишком тяжелы, то они после броска на полпути скатывались с дорожки в желоб, даже не задевая кегли. Общий счет, светившийся на экране дисплея, был не в его пользу. Это*огорчало его, ранило самолюбие, но он старался не придавать этому серьезного значения и отвлекался разговорами на другую тему.

— Послушай, Рон, а тебе не кажется странным, что всякий раз, когда в правительственных кругах Колумбии решается вопрос о направлении нашего друга Дангонда Урибе в качестве посла в Москву, в местных газетенках появляются статьи с намеками на его связи с ЦРУ?

— Я уверен, Джон, что это происки советского посольства, которое распространяет соответствующие слухи через местных коммунистов. Тут, вне сомнения, не обошлось без русских. Достаточно сказать, что подобное случалось уже неоднократно. Впрочем, надо отдать должное их информированности. Вчера я виделся с Пилар, и она сообщила мне весьма интересные сведения о связях прибывшего из Каракаса Карлоса в Колумбии, в частности с коммунистами. У этой чертовки удивительный нюх и проницательность. Недаром в ее жилах течет кровь испанских грандов!

— Ты не находишь, что у него странное имя — Ильич Рамирес Санчес?

— Это объясняется довольно просто. Его отец, известный венесуэльский адвокат из Каракаса, еще в молодости был фанатично увлечен идеями и личностью вождя российских коммунистов Владимира Ильича Ленина. В честь его он и назвал троих своих сыновей соответственно Владимир, Ильич, Ленин. Наиболее активным и известным из них является Ильич Рамирес Санчес — террорист международного масштаба по кличке Карлос. Говорят, что он не раз появлялся во Франции и на Ближнем Востоке, долгое время скрывался в ГДР. Там женился на немке, но свое ремесло не оставил[1]. Пилар, между прочим, рассказала также, что в советском посольстве появился новый, довольно симпатичный второй секретарь по имени Саша. С одним из своих коллег он уже посетил Колумбийский институт культуры. Неплохо владеет испанским и производит впечатление общительного, охотно идущего на контакты человека. Интересуется историей и культурой. Я советую присмотреться к нему. Свяжись по этому поводу с нашими друзьями в полиции. Узнай, где его поселили. Они помогут собрать интересующие нас данные.

— О’кей, Рон, я займусь этим завтра с утра.

— А теперь еще виски с тоником и по домам!

Прошел месяц. Рональд и Джон прогуливаются по тенистым аллеям парка американского посольства.

— Ну, что нового, Джон? Как там наши хомо советикус?

— Посол вновь встречался с местными коммунистами, а военный атташе с женой выезжал в порт Буэнавентура, где посетил находившийся там советский сухогруз с замысловатым и длинным названием. По сведениям, полученным от друзей, ничего подозрительного не наблюдалось. А в остальном — ничего особенного. Обычные кухонные разговоры. Фред пьет, жалуется на судьбу, ругает вышестоящих, чувствует себя обделенным у общего пирога жизни, как он говорит. Браун тоже попивает и скандалит с женой. Между прочим, как стало известно из их разговоров, его отец — известный хоккеист, покончивший жизнь самоубийством.

— Ты все-таки присматривайся к Фреду. Люди, которые считают себя недооцененными, чья карьера находится под угрозой, не могут сработаться с начальством и при определенных обстоятельствах ищут необычных путей. Мы не должны проходить мимо эгоистичных, тщеславных и самонадеянных людей, считающих себя предназначенными для чего-то значительного, мнящих себя исключительными личностями, нетерпимо относящихся к жизненным трудностям, людей, которые чувствуют себя вправе получить как можно больше от жизни!

— Ты прав, Рон, я еще раз проинструктирую наших друзей и буду приглядываться к нему попристальнее.

— Ну а как там наш новичок?

— В общем, ничего особенного. Охотно вступает в контакты с местными. Несмотря на то что у него молодая и довольно миловидная жена, активно и не без успеха флиртует с женами сотрудников посольства и торгпредства. Появляясь в городе, явных попыток избавиться от наружного наблюдения не проявляет. Похоже, что он активно изучает страну пребывания. Недавно с женой выезжал в Медельин и Кали. Знакомился там с местными достопримечательностями.

— Надо обратить внимание на наличие более или менее устойчивых связей между ним и местными жителями, которые мы при случае могли бы использовать для его более глубокого изучения. Нельзя забывать, что хомо советикус, все без исключения, ведут себя в странах третьего мира более беспечно, чем, скажем, в Штатах или Великобритании. Таково уж свойство их натуры. Да и пасущая их контрразведка не может вечно находиться в напряжении: порой наступает и дремотное состояние, которое идет нам на пользу. Все это также надо учитывать. Основное для нас — не обнаружить нашей активности в работе с этим контингентом. В противном же случае их контрразведка насторожится, а это не в наших интересах.

Советское посольство в Боготе, резидентура КГБ. В защищенном от подслушивания помещении резидент беседует со своим заместителем Говорухиным.

— Юрий Иванович! Ничего особо интересного мне сегодня вам сообщить не придется. Разве только то, что известный вам Карлос, он же Ильич Рамирес Санчес, о котором я уже докладывал раньше, вчера вылетел самолетом обратно в Каракас. Что касается нашего друга Умберто, то он все еще болен и на этой неделе встретиться с ним вряд ли удастся.

— А Карлос был один?

— Нет, его сопровождали два телохранителя, один из которых был как бы случайным попутчиком. Ну и, конечно, местная служба наружного наблюдения была там до самого отлета.

— Знаете, Владимир Васильевич, если откровенно, то все эти маститые, как, впрочем, и рядовые, террористы не вызывают у меня положительных эмоций, хотя я точно знаю, что у нас в верхах к нему относятся достаточно снисходительно, если не сказать большего. Я уже не говорю о ГДР, которая для него что дом родной, тем более что жена его — немка. На всякий случай надо все-таки проинформировать о нем Москву.

— Да, кстати, Центр одобрил наше решение по Огороднику, хотя их мнение о нем в целом, после дополнительной тщательной проверки, остается положительным.

— А как складываются ваши взаимоотношения в «семейном плане»?

— Внешне мы сохраняем дружеские отношения. На прошлой неделе по инициативе жен ездили в Музей золота. Хотя я уже дважды посещал его, тем не менее вынужден был составить компанию. Пребывание в музее, и особенно в салоне «Эльдорадо», оставляет неизгладимое впечатление. Когда за тобой закрывается многотонная бронированная дверь, то становится немного жутковато! Случись землетрясение, и оттуда не выбраться уже никогда! Впрочем, пока все обходилось благополучно.

Рабочий день давно закончился. Они вместе покинули свое рабочее помещение, а затем и опустевшее посольство, продолжая на ходу обсуждать какие-то малозначительные проблемы, не относящиеся к их служебной деятельности. Домой шли пешком. Улицы пестрели светящимися рекламами. Из ресторанов и кафе доносилась музыка. За столиками на многочисленных площадках у входа в них почти не было свободных мест. Вечерняя жизнь города только начиналась. Уже совсем недалеко от дома, проходя мимо кафе, они заметили торгпредских Ольгу и Николая Серовых и подсаживающихся к ним за столик Огородника с женой. Возможно, это была их случайная встреча. На вопрос своего начальника о взаимоотношениях между Огородником и Серовыми Говорухин ответил неопределенно, но при этом по его лицу пробежала лукавая усмешка: он догадывался, что чужие жены были слабостью Александра Дмитриевича.

Глава 2

Огородник был принят в коллективе в основном доброжелательно. Этому не могли не способствовать его эрудиция, компетентность в вопросах экономики стран Латинской Америки, аналитический ум, хорошее знание истории и культуры этих стран. К тому же он вел трезвый образ жизни, не курил и был единственным в посольстве кандидатом наук. А его внешние данные и хорошие манеры обеспечивали ему симпатии женской половины советской колонии.

На отчетно-выборном собрании он был избран в состав профсоюзного бюро (за границей официальных партийных организаций не существовало).

Вскоре он, как обещал посол, получил деньги на покупку автомашины с дипломатической скидкой. Больших хлопот с приобретением машины не было. Первое время он пользовался ею вместе с другим сотрудником посольства, но затем, хотя это было и не совсем этично, устроил так, что практически стал использовать ее один.

А жизнь советского посольства в Боготе шла своим чередом. Несмотря на непривычный климат, люди работали и, как могли, отдыхали и развлекались. В просторном вестибюле, где всегда было прохладно, висели объявления:

«18 августа с.г. в 16.00 на спортивной площадке состоится товарищеская встреча по волейболу между командами посольства и торгпредства. Приглашаются желающие!

Отв. тов. Говорухин В.В.».

«Вниманию сотрудников посольства, торгпредства и членов их семей! 26 августа с.г. в 18.00 состоится экскурсия по ознакомлению с историческими достопримечательностями города Боготы. По окончании экскурсии ужин в ресторане «Монтсеррат». Деньги сдавать культоргам до 24 августа.

Отв. тов. Огородник А.Д.».

Общественность, как говорится, не дремала и не давала сотрудникам и членам их семей расслабиться.

18 августа на спортивной площадке собралась почти вся советская колония. Команду дипломатов возглавлял сам посол, заядлый волейболист.

Игра протекала живо. Болельщики шумно поддерживали свои команды. Неплохо играл и недавно зачисленный в команду Огородник. Часто раздавались возгласы одобрения в его адрес, особенно со стороны женской половины и даже «высшего общества» во главе с женой посла Зинаидой Марковной. Огородник был отлично сложен и имел спортивный вид, хотя ему уже и начинала угрожать некоторая полнота.

Ожесточенное сопротивление не спасло команду торгпредства от проигрыша. Но все были довольны, как игравшие, так и болельщики. Все-таки какое-то разнообразие на фоне будничных дел. Особенно в этом нуждались не обремененные детьми женщины, которые давно уже пресытились беготней по магазинам, доставлявшей им несказанное удовольствие первое время после приезда в эту страну, и прочитали почти все книги в не очень богатой посольской библиотеке.

Последующая экскурсия по городу прошла вполне успешно. После осмотра целого ряда архитектурных и исторических памятников и старинной капеллы на склоне горы Монтсеррат, как и планировалось, ужинали в ресторане с одноименным названием и, пока не стемнело, любовались панорамой столицы и отрогами Центральных Кордильер с их заснеженными пятитысячниками, освещавшимися лучами заходящего солнца. Несмотря на то что экскурсанты поднялись на высоту 3165 метров над уровнем моря и, таким образом, находились на 525 метров выше Боготы, настроение у всех было чудесное.

На всех произвело большое впечатление знание Огородником, исполнявшим роль гида, истории города и его достопримечательностей. Многие не скрывали своего удивления по поводу того, что он, сравнительно недавно приехав в Боготу, уже так много знает о стране и ее столице. Все это ему импонировало и еще больше укрепляло уверенность в своей исключительности и превосходстве над окружающими.

В ресторане Огородники и Серовы из торгпредства сидели за одним столиком. После ужина, когда было подано вино и фрукты, Александр танцевал с Ольгой, а Николай — с Александрой. Во время танцев Александр что-то говорил с серьезным видом, а Ольга смущенно улыбалась. Она была из тех романтичных женщин с пылкой натурой, которые пишут дневники и то и дело тайно влюбляются. С замужеством ей не повезло. Николай оказался довольно заурядным, грубоватым человеком и со временем не изменился в лучшую сторону. Александр же сразу по прибытии привлек ее внимание своим внешним видом, обходительностью и образованностью. Постепенно получилось так, что она стала испытывать потребность видеть его каждый день, что, однако, не всегда ей удавалось.

Уже поздно вечером всех доставили на автобусе домой.

Никто, конечно, не заметил, сколь внимательно наблюдали за Огородником и Ольгой Серовой весь вечер двое неизвестных, сидевших невдалеке в обществе дам. От местных жителей их отличал, пожалуй, только более светлый цвет кожи.

Успехи у женщин укрепляли в Огороднике чувство уверенности в себе. В один из вечеров в своем дневнике он записал: «Важно подчиняться своим желаниям. Желание требует удовлетворения. Именно удовлетворение желаний дает нам ощущение счастья. При оценке любого предполагаемого действия человек должен выяснить, что это ему дает, а не что скажут об этом люди. Умей жить счастливо, даже если это не нравится другим».

Через несколько месяцев в посольство прибыли новые автомашины, и одна из них была закреплена за Огородником. А ему было предложено продать старую и деньги сдать в кассу бухгалтерии.

Огородник продал автомашину и сдал основную часть вырученных денег в кассу, а разницу, составлявшую размер дипломатической скидки, с которой он ее приобрел, то есть двадцать — двадцать одну тысячу песо (восемьсот американских долларов), решил присвоить, полагая, что это останется незамеченным.

Полученные им таким образом деньги очень скоро были истрачены на посещение бассейна, сауны, массажных кабинетов (а он очень любил свое тело и любовался им) и другие развлечения. Он отмечал в дневнике: «Я постепенно превращался в блудливую собачонку, которая, потеряв голову, носится за сучкой. Слова «верность», «дружба», «честность», «доброта» и «благородство» постепенно теряли смысл для меня. Я превращался в беспринципного тунеядца и подлеца, становясь тем самым одним из тех, кого я всю жизнь презирал».

Каким-то образом о присвоенной Огородником разнице узнали в посольстве. Разразился скандал. Посол потребовал немедленно сдать деньги в кассу.

Но как выйти из положения? Где найти деньги?

После долгих размышлений выход был найден!

Резидентура ЦРУ в огромном многоэтажном здании посольства США в Боготе. Рональд просматривает местные газеты. Входит Джон.

— Рон, у меня хорошие новости! Только что Рохес Урибе сообщил мне, что от одного из сотрудников советского посольства, который постоянно заправляет свою автомашину на его бензоколонке, получил намек на возможность перепродажи ему сигарет американского производства и виски из магазина посольства, торгующего с дипломатической скидкой. Судя по номеру машины и описанию внешности, речь идет о нашем «новичке».

— Джон, это очень интересно. Немедленно скажи нашему другу, чтобы он соглашался на любые условия! В крайнем случае мы ему доплатим!

— Да он уже это сделал, и они в принципе договорились!

— Эту сделку следует обязательно задокументировать с помощью видеокамеры. Любопытно, что его толкнуло на такой поступок? Полагаю, данное обстоятельство предоставляет нам определенные возможности. Надо только хорошенько разобраться в причинах, побудивших его сделать такой шаг.

Мы еще очень мало знаем о его личных качествах, особенностях характера. Может быть, женщины? Если это так, то он очень многим рискует, включая и карьеру на дипломатическом поприще. У хомо советикус подобные вещи — большой криминал. А что скажешь насчет Пилар?

— Думаю, надо будет подготовить какое-то мероприятие по линии Колумбийского института культуры с ленчем и разослать приглашения в посольства. Молодые дипломаты, а тем более советские, обязательно на это клюнут. А потом уж Пилар использует все свои чары.

— Если я тебя правильно понял, мы не обнаружили у него устойчивых связей с местным населением. Однако женщины — его слабость. Это мы знаем достоверно. А Пилар в костюме амазонки просто неотразима. Кто-кто, а она умеет себя подать! Важно не упустить этот шанс, а потом мы найдем другие подходы, чтобы прикормить его на каком-нибудь анонимном интервью или выступлении с докладом в Колумбийском институте культуры. В жизни за все надо платить. Бесплатный сыр, как говорят в нашем штате, бывает только в мышеловке!

— Центр уже выражал свое удовлетворение некоторыми успехами в нашей работе. Так что мы непременно должны подробно проинформировать его и по этому вопросу.

— Я не сомневаюсь, Рон, что ты сделаешь это в лучшем виде: ты ведь у нас мастер на такие дела!

— Кстати, Джон, имей в виду, что успехи в работе есть не только у нас. По имеющимся у меня данным, наши коллеги в Ла-Пасе установили весьма перспективный контакт с одним из советских дипломатов, хотя он и невысокого ранга. Все говорит о том, что его удастся склонить к сотрудничеству[2]. А чем мы хуже их?

В посольстве тем временем, отчасти из-за Огородника, складывалась довольно сложная обстановка. Образовались, а может быть, просто выкристаллизовались конфликтующие между собой группировки. На очередных выборах его не избрали в профсоюзное бюро.

Довольно резко изменилось к нему и отношение со стороны посла и резидентуры КГБ, которая вначале рассчитывала на его помощь.

Получили также широкую огласку слухи о похождениях Огородника с «посольскими» женщинами, и особенно его роман с женой сотрудника советского торгпредства Ольгой Серовой, который сразу разрушал две семьи, пусть ни в той, ни в другой детей не было.

Ко всему этому примешивалась и человеческая зависть, так как Огородник и его жена, будучи в ту пору бездетной супружеской парой, могли себе позволить в расходах несколько больше, чем другие.

У Александры было тяжело на душе. Возвращаясь домой поздно вечером, Огородник часто видел ее с заплаканными глазами. Однако она делала вид, будто ничего особо серьезного не происходит.

Неблагоприятно сложившуюся обстановку в семье несколько сглаживал предстоявший в скором времени отпуск, который, как правило, сотрудники посольства проводили на родине. Наконец, подошла и очередь Огородника отдыхать. Сборы были недолгими. Уложены в чемодане заранее приготовленные подарки и сувениры для родных и близких знакомых. А потом — длительные полеты на самолетах, посадки для дозаправки топливом и в заключение приземление в Шереметьеве-2. Потом в своей двухкомнатной квартире на Перекопской улице в кругу родных и друзей они отмечали свое возвращение, жарили шашлыки и гуляли в Битцевском лесопарке, благо он был совсем рядом с их домом. Побывали в Большом театре и Театре оперетты (надо отметить, что Огородник был заядлым театралом), пообщались с некоторыми знакомыми по институту, министерству и товарищами по парусному спорту. Удалось даже пару раз пройти под парусом и поработать на шкотах на одном из московских водохранилищ. Все огорчения отошли на второй план.

В один из дней Огородник позвонил по хорошо известному ему телефону Тамаре Михайловне Русаковой, жене одного из секретарей ЦК КПСС. Его свела с ней ее дочь еще в ту пору, когда он был студентом МГИМО. Их знакомство не прерывалось и во время его пребывания в аспирантуре этого института.

Представившись, он сказал, что ее просьбу выполнил, и получил приглашение на чашку чая. В ходе состоявшегося разговора, увидев его без очков, Тамара Михайловна спросила, как у него обстоит дело со зрением. Вообще она всегда интересовалась им как возможным зятем, поскольку брак ее дочери оказался неудачным, ее мужа со скандалом выдворили из Японии, где он намеревался начать карьеру дипломата. Александр рассказал ей, что зрение у него стабилизировалось на вполне удовлетворительном уровне, а пользуется он теперь приобретенными в Колумбии контактными линзами американского производства, которые, по его мнению, более чем удобны. Тут же Тамара _ Михайловна поинтересовалась, нельзя ли достать такие же для Константина Викторовича. Они договорились, что еще созвонятся и Тамара Михайловна сообщит необходимые данные, полученные от врача-окулиста.

Отец Огородника по-прежнему жил отдельно на Краснопресненской набережной в одной из комнат двухкомнатной коммунальной квартиры. Работал в архиве Министерства обороны СССР. Младший брат, будущий работник финансовых органов, собирался жениться на милой студенточке, дочери одного из союзных замминистра. Его родня от предстоящего брака была в восторге. Получался неплохой для нашего героя букет: сестра замужем за племянником маршала, а брат породнится с замминистра.

Вспомнилось Александру его давнее намерение жениться на Олечке К. Как говорится, все было уже на мази. Объяснились в любви, он познакомился с ее родителями, сделал официальное предложение и получил родительское благословение.

Будущий тесть, занимавший солидную должность в Совмине, гарантировал через некоторое время решение квартирной проблемы, а пока кто-то из родственников или близких знакомых, проживавших на Кропоткинской улице, на три года уезжал за границу, и можно было воспользоваться их жилплощадью. Оставалось только назначить день свадьбы. И тут вдруг выяснилось, что вариант с квартирой не состоится. Почувствовав себя обманутым, он резко поговорил с отцом невесты. Свадьба расстроилась, оставив в душе неприятные воспоминания.

По возвращении в Боготу Огородник с огорчением записал в своем дневнике: «Отца почти не знаю: он с нами практически не жил, мать — о ней не хочется даже писать… С ней ни к чему мне советоваться. Как ни горько, но я ее с каждым годом уважаю все меньше. Она меня здорово любит, а я, наоборот, приеду домой, посмотрю, как живет, вот и все… И больно, и страшно, и обидно. Какие-то разорившиеся дворяне…»

А через несколько дней он сделал еще одну запись: «Безделье и зарубежная жизнь чрезвычайно развращают. Иногда мне хочется превратиться в карьериста, забыть все моральные ценности, вести легкую беззаботную жизнь».

Между тем в канцелярию советского посольства из Колумбийского института культуры поступило несколько бланков официальных приглашений для дипломатов на ленч, организованной дирекцией по случаю открытия фотовыставки «Колумбия вчера и сегодня». Как обычно в таких случаях, посол распорядился раздать приглашения желающим, в числе которых, естественно, оказался и Александр Огородник.

В назначенный день он вместе с сотрудниками посольства Федотовым и Бобиным выехал на выставку.

У входа в институт гостей встречали представители местных властей и администрации. Среди них была и Пилар Суарес Баркала.

Пилар, всегда одевавшаяся с большим вкусом, на сей раз была в костюме амазонки, что делало ее особенно привлекательной. Она была чуть выше среднего роста, со стройной женственной фигурой и выглядела моложе своих тридцати лет. Имела приятную внешность. Красивые, черные как смоль длинные волосы собраны в тугой узел на затылке, глаза карие, нос тонкий, с горбинкой. Почти всегда была в хорошем настроении, мило улыбалась собеседнику и говорила приятным, бархатным, несколько грудным голосом. Кроме всего прочего, ее отличали хорошие манеры. В свободное время она отдавала дань конному спорту и неплохо играла в теннис. И сегодня, встречая гостей, она была в равной степени любезна со всеми, не выделяя особым вниманием никого из прибывающих, разве только, здороваясь с Александром, заглянула ему в глаза и задержала при этом несколько дольше его руку в своей.

После осмотра экспозиции все перешли в соседний зал к столикам с закуской и винами. Группировались по желанию и интересам. Некоторые переходили от группы к группе, обмениваясь впечатлениями о выставке. Александр, хорошо владея испанским и уже имея знакомых в институте, тоже не стоял на месте. Прошел по залу в поисках Пилар, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Помимо чисто женских качеств, она не могла не привлечь его внимания своей образованностью и интеллигентностью, эрудицией, глубокими знаниями истории и культуры латиноамериканских стран. Родившись в Испании в богатой семье и будучи испанкой по национальности, она прекрасно знала Колумбию и чувствовала себя здесь, как на родине. В ее внешности и манерах проявлялся аристократизм. То давала знать о себе струившаяся в ее жилах голубая кровь.

Александр старательно гнал от себя мысль о том, что каждый раз, когда он видел, что она пользуется вниманием мужчин, его охватывало чувство ревности. В книге В. Ажаева «Далеко от Москвы», которую он прочитал еще в курсантские годы, ему надолго запомнилось высказывание одного из персонажей: «Когда я вижу красивую женщину с другим, я чувствую себя ограбленным!» Хотя персонаж и был отрицательным, но он разделял его мнение.

Наконец он увидел ее, как всегда, в окружении поклонников. Пилар с кем-то весело полемизировала. Александр счел не совсем удобным подходить к компании, хотя среди других там был Федотов. Он встал у окна с таким расчетом, чтобы она заметила его. И вскоре она его окликнула:

— Саша! Вы ведете себя, с позволения сказать, совершенно противоестественно! Такой интересный мужчина стоит с мрачным видом, как будто бы не видит дам. Уж не выставка ли произвела на вас отрицательное впечатление? Присоединяйтесь к нам! Мы пьем хорошее вино моей родины, у нас есть о чем поговорить, к тому же я представлю вас своим друзьям!

Она представила его корреспондентам газет «Эспектадор» и «Сигло», а также «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост». Затем подошли еще какие-то женщины, и мужчины разделились. Как-то так получилось, что Пилар и Александра оттеснили к открытой двери на веранду. Она предложила выйти на свежий воздух. После непродолжительного обмена мнениями об экспонатах выставки Пилар поинтересовалась, с какими историческими достопримечательностями он уже успел познакомиться и был ли он в одной из древнейших церквей Боготы Веракрус, где в настоящее время находится Национальный пантеон борцов войны за независимость Колумбии.

Услышав отрицательный ответ, Пилар пригласила его вдвоем посетить это место, где она для него, в порядке исключения, охотно выступила бы в качестве гида, поскольку в свое время ею многое было сделано для расширения экспозиции пантеона. Договорились о времени и месте встречи. Пилар сказала, что они могли бы поехать туда на ее автомашине. Александр не стал возражать.

В назначенное время они встретились недалеко от посольства и направились в церковь Веракрус. Осмотрев Национальный пантеон, продолжили беседу в находившемся поблизости уютном кафе. Пили кофе. Пилар рассказывала об истории страны, войне с испанцами за независимость, о том, что было время, когда появившиеся в Колумбии коммунисты вновь пытались спровоцировать братоубийственную на сей раз войну, что в конечном счете привело в 1948 году к разрыву дипломатических отношений с СССР, которые были восстановлены лишь много лет спустя, в 1968 году. Была пролита кровь невинных и сбитых с толку людей.

И сейчас коммунисты осложняют политическую обстановку в стране, так как пользуются поддержкой из-за океана. Все это не может оставлять ее равнодушной к политике, она всегда была за мир между людьми, за то, чтобы люди любили друг друга и не знали, что такое вражда и ненависть.

Александру не хотелось спорить с ней, и он слушал молча. Она нравилась ему все больше. Когда на обратном пути они были в квартале от его дома, он, прощаясь, поцеловал ей руку и вышел из машины. Было уже довольно поздно. Сомнений не было, он все яснее ощущал потребность дальнейшего сближения.

Возвратившийся два дня тому назад из поездки в Вашингтон Рональд прогуливается с Джоном по аллеям парка в американском посольстве в Боготе. Рональд в хорошем настроении. В недавних беседах в Центре он получил одобрение по всем проводимым мероприятиям в отношении дипломатических и торговых представительств стран Восточного блока в Колумбии.

Рональд рассказывает Джону подробности недавнего совещания в Центре, где он имел честь присутствовать и где в числе других выступал один из заместителей директора ЦРУ Уильяма Колби. На совещании еще раз подчеркивалось, что для ЦРУ США в качестве вербовочной базы наибольший интерес, кроме всего прочего, представляют лица из стран Восточной Европы в возрасте от 35 до 45 лет, когда человек вне зависимости от того, хочет он того или нет, производит психологическую переоценку достигнутого им в жизни. Молодость осталась далеко позади, а стремления и надежды так и не осуществились. Как раз в это время чувство неудовлетворенности работой и семейным положением достигает своего апогея. В этой связи наиболее интересными объектами для разведки являются лица, которые в силу тех или иных причин не могут сработаться с начальством, не находят взаимопонимания с коллегами по работе и считают себя недооцененными и лишенными перспектив на дальнейшее. Все это может побудить их заняться поиском каких-то необычных путей. Но вербовка сама по себе не является самоцелью. Как сказал на совещании один из выступавших специалистов, объект выбирают в первую очередь среди лиц, имеющих доступ к важной информации и способных при определенных условиях пойти на сотрудничество. Наиболее характерными психологическими особенностями большинства агентов и предателей являются самовлюбленность и эгоцентризм. Индивидуумы, обладающие этими качествами, однозначно считают, что им уготована особая роль в жизни. Они жаждут успеха и признания. При этом не может не заслуживать внимания и присущее многим из них желание отомстить лицам или государственной системе, которые, по их мнению, встали препятствием на пути удовлетворения их устремлений. Из всего этого, подчеркнул Рональд, следует, что в их задачу входит поиск людей тщеславных, самонадеянных, считающих себя личностями исключительными, нетерпимо относящихся к обычным жизненным трудностям и присваивающих себе право получить от жизни гораздо больше, что они заслужили. Рональд сказал, что приведенные на совещании статистические данные свидетельствуют о том, что у большинства предателей и агентов в детстве в связи со смертью одного из родителей, развода или других неурядиц были разрушены семьи. Это, конечно, не означает, что все подобного рода люди обязательно становятся предателями. Однако знание таких деталей, как было подчеркнуто, помогает правильно построить план оперативного изучения интересующего спецслужбы объекта. Нельзя забывать и о том, что большого внимания засуживают лица «с двойным дном», то есть, как говорят в Америке, с «раздвоенной либеральностью». Имеет значение и проявление двуличия в семейных отношениях.

— Я не хочу сказать, что это совещание в Центре открыло всем нам глаза. На нем просто еще раз был сделан анализ нашей работы и подведены итоги, — закончил Рональд. Он явно был доволен своим рассказом и не без основания полагал, что произвел благоприятное впечатление на своего коллегу. Внимательно слушавший его Джон действительно проникся еще большим уважением к своему шефу, хотя где-то в душе и понимал, что Рон всего лишь талантливо пересказал чужие мысли и все это является не бог весть каким открытием: просто аналитики систематизировали свои наблюдения и привели их в определенный порядок.

День заканчивался. Еще несколько минут они постояли у небольшого фонтана с плавающими в нем разноцветными рыбками, затем зашли в помещение резидентуры и уже после этого разъехались по домам. Сидя после ужина на веранде своего дома, Джон еще долго думал о том, что говорил Рональд, и о перспективах использования в изучении «новичка» своих друзей из местной полиции. Пока все складывалось довольно удачно, только не прознали бы обо всем этом местные коммунисты: ведь их агентура может быть и в этой среде. Тогда скандала не избежать. Но о плохом, в том числе и о том, что «новичок» может быть подсадной уткой советской разведки, думать не хотелось.


Кабинет советского посла. Рабочий день только начался.

Посол беседует с советником посольства Максимовым.

— Владимир Николаевич! Я с интересом ознакомился с вашей аналитической справкой по материалам местной печати. Вы совершенно справедливо выделили два направления изданий, группирующихся по партийному признаку вокруг газет либералов «Тьёмпо» и консерваторов «Эспектадор» как главных выразителей интересов, с одной стороны, национальной буржуазии, некоторых слоев интеллигенции, рабочих и крестьян, а с другой — крупных землевладельцев, католического духовенства и части буржуазии. Практически политическая борьба этих партий продолжается, несмотря на заключенное между ними еще в 1957 году соглашение о паритетном правлении в рамках так называемого Народного фронта. Анализ интересный, и мы его отправим в Москву с очередной почтой. Думаю, что к нему отнесутся со вниманием, так как до 1968 года о политической жизни в Колумбии было известно лишь понаслышке. Между прочим, Владимир Николаевич, вам не приходилось в газете «Тьемпо» встречать имя журналиста Фернандеса Нуньеса?

— Нет, в первый раз слышу это имя, если не считать его однофамильца — первого президента Колумбии. А что?

— Недавно я имел телефонный разговор с человеком, представившимся под этим именем как корреспондент газеты «Тьемпо», в котором он конфиденциально сообщил мне довольно интересную информацию, касающуюся нашего посольства. В этой связи я хотел бы попросить вас через нашего хорошего знакомого в редакции «Тьемпо» осторожно выяснить, действительно ли Фернандес Нуньес работает в этой газете и вообще известен ли он в журналистских кругах. Потом мы продолжим разговор на эту тему. А справку пока оставьте у меня.

— Постараюсь с ним связаться и завтра же отвечу на ваш вопрос.


На следующий день Максимов сообщил послу, что журналист по имени Фернандес Нуньес в редакции и в издательстве газеты «Тьемпо» не работает и это имя в журналистских кругах Боготы вообще неизвестно. Тогда посол рассказал ему следующее: неизвестный, представившийся корреспондентом газеты «Тьемпо» Фернандесом Нуньесом, сообщил, что, как ему стало известно из кругов, близких к руководству колумбийской секретной полиции, там ожидают, что в ближайшие дни у них попросит политического убежища один из старших дипломатов советского посольства в Боготе. Эта информация, сказал посол, несколько озадачила его, так как в посольстве было всего три старших дипломата, включая его самого, Владимира Николаевича и резидента КГБ. Он предупредил Максимова, что о случившемся он доверительно сообщил только ему одному, и подумает, стоит ли об этом ставить в известность резидента.

Больше посол в разговорах с Максимовым к этому вопросу не возвращался, а тот, в свою очередь, не напоминал об этой беседе, хотя постоянно помнил о ней. Он считал, что речь в действительности могла идти не о старших дипломатах, а о секретарях посольства, референтах и техническом персонале.

Глава 3

Рональд в служебном кабинете у Джона. Продолжается прерванный телефонным звонком разговор.

— Определенный риск в нашем, Джон, деле всегда есть: ведь нет абсолютно одинаковых людей с тождественной до мелочей реакцией на происходящее. Но всегда надо думать о том, что на фоне колоссального прогресса, которого достигло человечество в целом, за многие столетия меньше всего изменился именно человек со всеми его земными слабостями. Правда, теперь он менее звероват, и не палит из винчестеров и «смит-и-вессонов» направо и налево по поводу и без, и одеваться стал более прилично, а иногда прямо респектабельно. Однако все слабости остались при нем: он по-прежнему жаден, завистлив, не прочь обогатиться за счет других, не говоря уже о склонности к прелюбодеянию. Поэтому, досконально изучив конкретного человека, всегда можно подобрать к нему ключи. Надо только снять с него маску, призванную произвести по возможности приятное впечатление на окружающих. Я, конечно, имею в виду не плебс, а более высокую категорию людей, которая может быть объектом нашего интереса. В данном случае у нас есть достаточно фактов, на которые следует обратить внимание с учетом того, что мы имеем перед собой не обыкновенного представителя западной цивилизации, а выходца из совсем другого мира, где понятия добра и зла в значительной степени трансформированы, где принципы так называемой социалистической морали и нравственности делают людей похожими на пустые безликие бутылки из-под пива, где каждого, кто осмелится быть не таким, как все, ждет осуждение, если не суровая кара. Наш новый знакомый не исключение из общих правил. Он падок на деньги и женщин, не в восторге от своего служебного положения — второй секретарь посольства в не очень значительной стране, — и при его, скажем прямо, солидном возрасте — у него почти на исходе четвертый десяток — ему не приходится ожидать головокружительной карьеры на дипломатическом поприще, даже если он в ближайшие годы и продвинется вперед на одну-две ступени. Нельзя сбрасывать со счетов и непрочные семейные отношения. В этой связи интересно сообщение о том, что его жена недавно в одной из клиник сделала пластическую операцию и сменила форму носа. Ведь она же стала совсем другой женщиной. И далее. Отношения с руководством посольства у него, судя по кухонным разговорам в советской колонии, складываются не очень благоприятно. Он эгоистичен, ему не претит западный образ жизни, как таковой, и он чувствует себя здесь в известной степени свободно. Значительную роль в нашей работе с ним я отвожу Пилар. Она должна увлечь его как женщина. По заранее разработанному, плану она организует наше «случайное» знакомство, в процессе которого мы продолжаем его изучение, производим идеологическую обработку и зондаж в интересующем нас направлении, то есть определяем, что нас объединяет и что может быть использовано в качестве основы вербовки. В положительном случае делаем вербовочное предложение, основанное, как я полагаю, на общем желании миротворческих и демократических сил сократить угрозу возникновения войны между идеологическими противниками и способствовать миру на планете. Как фактор давления в необходимом случае можно использовать угрозу компрометации. Вот, пожалуй, и все! Что ты на это скажешь, Джон?

— В принципе я со всем согласен. Но у меня есть одно сомнение. И вот на чем оно основано. Недавно Франсуа, наш коллега из французского посольства, дал мне почитать переведенную давным-давно на английский язык любопытную книжонку, ставшую библиографической редкостью, — «Шпионы и шпионки в Париже». Книга была издана еще в тридцать шестом году. Ее автор — бывший комендант штаба парижских армий Эмиль Массар. Так вот, я зачитаю тебе небольшой отрывок из этой книги, который не может не вызвать определенных размышлений, тем более что речь идет об англичанах, с чьим мнением приходится считаться. «Англичане также ввели принцип: не пользоваться услугами ни сомнительных субъектов, ни женщин. Рано или поздно, говорили они, те и другие проявят слабость. Женщины к тому же отличаются недостатком терпения и отсутствием твердости. Кроме того, женщина не умеет хранить тайны, и сердце ее часто подчиняет себе мозг… Они не способны… предать друга или любовника». В принципе я ничего не имею против Пилар. Но на мой взгляд, нельзя не учитывать этот женский фактор. Пилар — женщина вполне независимая, незамужняя, с характером и работает на нас по своей воле. А что, если она сделает все по-своему? Ведь не трудно догадаться, что она влюблена в него и, может быть, с учетом ее возраста, захочет осуществить свой план: он уходит из посольства, просит политического убежища, а затем они венчаются и выходят из игры. Нам-то нужно совсем другое. Нам нужен источник информации в Москве, а не на ранчо в пригороде какого-то затерявшегося в Кордильерах городишка. Ей нужен муж в постели, а не жених в Москве, которого надо будет еще и ждать неизвестно сколько лет, да и вернется ли он обратно? Ведь не на горных козлов охотиться поедет. Я далек от того, чтобы от этой мысли впадать в панику, но, по-моему, она заслуживает внимания. Главное, чтобы не произошло осечки, тем более Центр нас за это не похвалит. Наверняка там найдутся те, кто назовет это отсутствием у нас должного профессионализма в работе.

— Ты прав, Джон, над этим стоит основательно подумать. Пилар надо держать под неусыпным контролем и постоянно с ней работать. Это главное средство от того, чтобы не остаться в дураках. Но к этому мы еще вернемся, а пока постарайся до минимума ограничить круг наших друзей, которые что-то могут знать о готовящемся нами мероприятии. Не дай Бог, что-то дойдет до ушей местных коммунистов. Они же, к сожалению, вездесущи и могут оказаться в структурах наших друзей, которым мы и так слишком много доверяем. Тогда нам скандала не избежать. Местная пресса уж не упустит возможности позубоскалить. Поэтому осторожность и еще раз осторожность! Кстати, как там поживает твой дантист? Она по-прежнему специализируется на лечении зубов сотрудникам дипломатического корпуса? Поинтересуйся, пожалуйста, кто посещает ее из числа сотрудников советского посольства. Это в дальнейшем может нам пригодиться. Если я не ошибаюсь, у нее прекрасный и наполовину пустующий особняк в непосредственной близости от советского посольства?

— Особняк действительно полупустой, и расположен он в нескольких минутах ходьбы от посольства. Как правило, она обслуживает дипкорпус и местную аристократию. Отношения у нее с нашими друзьями отличные. Я даже как-то подумал, не используют ли они этот особняк в качестве конспиративной квартиры? Ведь это так удобно! Я постараюсь уточнить все эти вопросы, но без разговора с друзьями, видимо, не обойтись. О’кей! Зайду к тебе послезавтра в это же время.

Раннее утро. Пилар еще нежится в постели. Неожиданно раздается телефонный звонок.

— Пилар, здравствуйте! Я звоню вам из телефона-автомата. Большое спасибо за вчерашний вечер, но у меня такое ощущение, что мы не сказали друг другу чего-то важного и сокровенного, говорили совсем не о том. Вчера дома я целый вечер думал об этом — я не имею в виду политику, а говорю о чисто человеческих чувствах!

— Саша, не надо об этом, я прошу вас! Лучше приезжайте ко мне ужинать. По этому случаю я испеку тамаль[3] и приготовлю для вас что-нибудь еще из испанской кухни! Вы, как человек, говорящий на испанском, не можете от этого отказаться!

— Спасибо за приглашение! Я действительно не могу отказаться: тот, кто владеет испанским, и сам, естественно, становится немного испанцем. Как и где мы можем встретиться?

— Полагаю, что вам следует воспользоваться такси. А встретимся мы у церкви Сагарио. Я буду ждать там, на стоянке в машине в восемнадцать часов. А там недалеко и от моего дома.

— Хорошо, Пилар! Я непременно буду там. Мне так хочется видеть вас! До встречи!

Пилар еще долго лежит в постели, прижав к груди телефонную трубку, и задумчиво улыбается, как бы вспоминая только что приснившийся ей чудесный сон. Потом встает, поднимает жалюзи, смотрит в трельяж на свое обнаженное тело и тихо произносит: «Теперь, милый Саша, ты уже мой!»

Сославшись на то, что у него деловая встреча в городе, Огородник в 17.30 покинул посольство и пешком направился к центру города. Он, конечно, не заметил, как из ближайшего к посольству особняка вышел ничем не приметный человек и пошел следом, а затем выехала легковая машина, которая медленно последовала за ним. Вскоре Огородник остановил такси и проехал на нем в район церкви Сагарио. Там, на стоянке автомашин, его уже поджидала Пилар на своем пурпурном «форде-эс-корт». Через несколько минут они остановились у небольшой, утопающей в зелени виллы. Пилар объяснила Огороднику, что она арендовала ее совсем недавно. Раньше жила в многоквартирном доме на довольно оживленной магистрали и очень уставала от городского шума. А здесь, кроме птиц, которых она воспринимает достаточно спокойно, ее никто не тревожит. К дому вела неширокая, покрытая мраморной плиткой дорожка. С боков ее обрамлял невысокий хвойный кустарник вперемежку с разноцветными камнями и цветами, среди которых особенно выделялись роскошные орхидеи или что-то, во всяком случае, похожее на них. В доме с мансардой было несколько комнат и небольшая, затененная снаружи плющом или какой-то разновидностью лианы веранда.

Пилар предложила Огороднику присесть, послушать музыку или посмотреть телевизор, а сама направилась на кухню. Судя по всему, у нее все уже было приготовлено заранее, так как буквально через несколько минут стол в небольшой гостиной был накрыт. Она, уже успев переодеться, предложила ему отведать и оценить приготовленные ею испанские блюда, а также продегустировать отменные испанские вина и всемирно известную «ман-санилью» из Ла-Манчи. За ужином Огородник не скупился на похвалы, но умолчал о том, что обилие сильно перченных блюд не очень-то соответствовало его диете. Он чувствовал себя вполне комфортно. Они уже перешли на «ты». Вино было действительно прекрасным, а хозяйка в газовой полупрозрачной кофточке вызывала у гостя вполне определенные чувства. А потом танцевали, и Огородник так близко осязал ее упругое и податливое тело. Вскоре Пилар на несколько минут покинула его и вернулась в легком пеньюаре. Огородника не удивило это.

Они снова пили вино и танцевали. Он целовал ее сначала в шею, а затем в губы, и она отвечала ему. Только тонкая ткань отделяла его от ее тела, и он понял, что это уже стало отягощать их обоих. Легко взяв Пилар на руки, он отнес ее в спальню…

Потом они опять пили прекрасное испанское вино, а Пилар, лаская его, говорила, что. полюбила его с первого взгляда и что он совершенно необыкновенный мужчина.

И вновь была музыка. На этот раз звучала и неизвестно откуда взявшаяся в этом доме мелодия «Кармен-сюиты» Родиона Щедрина, что не ускользнуло от внимания Огородника. Да, Пилар несомненно чем-то похожа на Карменситу, но это уже далеко не бойкая работница табачной фабрики из оперы Бизе «Кармен». Это творение совсем другого мира. и общества. Он чувствовал себя победителем, и ему совсем не хотелось вспоминать грустные подробности оперного сюжета. В ее жилах действительно голубая кровь испанской аристократки! И это тешило его самолюбие.

Что касается недавно приобретенной виллы, то Пилар была не совсем точна и откровенна. На самом деле виллу срочно приобрел для нее Рональд на средства Центрального разведывательного управления США с тем, чтобы создать необходимые условия для сближения ее с Огородником и тем самым укрепить вербовочную ситуацию.

Поздно вечером Пилар подвезла Огородника на машине почти до самого дома. Простились долгим поцелуем.

Он вышел из машины и медленно пошел по направлению к дому. Был теплый летний вечер. На деревьях весело щебетали какие-то пичуги, устраиваясь на ночлег. Настроение у него было приподнятое.

Дома, пробормотав что-то невнятное, Александр лег в постель и сразу же заснул. О причине своего позднего прихода утром сказал жене, что выполнял в городе специальное задание, о котором говорить не имеет права.

Днем из телефона-автомата позвонил Пилар.

— Милая моя Карменсита, здравствуй! Я целую тебя! Живу воспоминаниями о нашем вчерашнем вечере! Все было прекрасно! И ужин, и, конечно, ты!

— Я тоже очень рада нашей встрече! Но только, когда я возвратилась обратно, стало как-то тоскливо и одиноко. Мне будет не хватать тебя! Так уж, видимо, Господь Бог устроил нас, женщин! Если у тебя будет хотя бы пара часов в субботу или воскресенье, то мы могли бы как бы случайно встретиться в бассейне гостиницы «Хилтон».

— Я с удовольствием принимаю приглашение и позвоню тебе в пятницу. Целую тебя и обнимаю!

— Я тоже тебя целую, милый, и обнимаю. До встречи в бассейне!

В воскресный полдень Огородник, сказав дома, что необходимо встретиться в городе с нужным человеком, выехал в отель «Хилтон». Пилар уже ждала его там в бассейне. Они долго плавали и брызгались водой, а потом отдыхали в тени в шезлонгах. Александр невольно еще раз отметил, что у Пилар отличная фигура и очень тонкая и нежная кожа и она выгодно отличается от Ольги Серовой, которая хотя тоже привлекательна как женщина, но простовата. В ней нет того выработанного, может быть, веками аристократического шарма, как у Пилар.

Пилар рассказывала ему об Испании, своих родителях, имеющих довольно большой земельный надел и плантации маслин и цитрусовых, учебе в Мадридском университете и Национальном университете Колумбии, работе в министерстве культуры. И о своих реальных планах приобретения ранчо в непосредственной близости от Боготы…

Александр не мог, конечно, знать о том, что с закрытых постов за ними ведется пристальное наблюдение и его фотографируют с Пилар в различных ракурсах. Сотрудникам ЦРУ США нужны были не только факты, но и их документальное подтверждение.

Потом ели мороженое и пили кофе. Время пролетело незаметно, и надо было расставаться. Договорились в следующее воскресенье снова встретиться в бассейне.

Глава 4

Отель «Хилтон». В полупустом баре за столиком сидят Рональд и Джон. Что-то пьют из высоких стаканов со льдом.

— Рон, я полагаю, что все идет по плану и наилучшим образом!

— Не торопись радоваться. Все самое сложное еще впереди! Надо хорошенько отрепетировать наш очередной шаг. Полагаю, что настало время приступить к установлению контакта. Поводом может быть «случайная» встреча в бассейне или на теннисном корте с Пилар, которая представит нас Огороднику как своих друзей, а мы, в свою очередь, пригласим их в номер гостиницы отметить какой-нибудь юбилей. Ну, скажем, день рождения или получение гонорара. Впрочем, последнее не очень-то характерно для дипломата. Раз так, тогда повышение по службе! Мы можем даже на некоторое время под благовидным предлогом оставить их одних, чтобы незаметно сфотографировать. Главное — создать предпосылки, чтобы сделать эти встречи регулярными, сперва — с Пилар, а потом и без нее. Основная роль в этом вопросе должна быть отведена материальной заинтересованности, и пока — никакой политики! Пилар уже в этом вопросе немного перестаралась, хотя в целом ничего страшного и не произошло. В том, что они увлеклись друг другом, не может быть сомнений! Готовим шифровку в Центр! Надо подробно сообщить о проделанной работе и наших дальнейших планах!


Воскресный день. Открытый бассейн отеля «Хилтон».

В шезлонгах под разноцветным тентом после купания сидят Огородник и Пилар.

Из парка доносятся музыка и крик неизвестно откуда взявшихся в этих краях павлинов.

Неожиданно перед отдыхающей парочкой возникают двое мужчин средних лет. Один из них, что постарше, восклицает на английском:

— Черт побери меня, если это не красотка Пилар! Моя старая знакомая и неразделенная любовь! — И уже по-испански: — Пилар, кого я вижу?!

— Рональд! Джон! Что это вы тут, проказники, делаете? Судя по всему, вы уже хорошо пообедали и, видимо, почувствовали необходимость несколько охладиться.

— Да! Вчера нам сообщили из Вашингтона, что Джон получил повышение по службе. Теперь ему до поста государственного секретаря осталось совсем немного! Сегодня в несколько ограниченном составе продолжается затяжной ленч по этому поводу. Мы приносим тебе и твоему спутнику извинения за наш не совсем трезвый вид, но что поделаешь, когда речь идет о повышении друга и он угощает! Если вы не возражаете, мы еще подойдем к вам после купания!

— Приходите, я познакомлю вас с одним интересным человеком из Восточной Европы!

— О’кей! — И оба скрылись так же быстро, как и появились.

— Знаешь, Саша, это мои старые друзья! Одного из них, Рона, я знаю еще по совместной учебе в Национальном университете Колумбии, где он изучал отдельные дисциплины после окончания в США Калифорнийского университета. А другой, Джон, работает в американском посольстве в Боготе уже второй раз. Это очень милые и интересные люди, и с ними никогда не бывает скучно. Большие выдумщики и импровизаторы. Благодаря хорошему знанию испанского они чувствуют себя здесь как дома. Если у тебя еще есть время, то мы их подождем, и я тебя им представлю.

— Как хочешь, милая, я в твоей власти!


Прошло не более получаса, как американцы появились вновь. На вид они были совершенно трезвыми. Пилар представила им Огородника как советского, дипломата и своего друга, и они сразу же без обиняков сказали, что в их гостиничном люксе на сорок третьем этаже уже накрыт стол на четыре персоны. И если Пилар и Александр не возражают, то можно через десять — пятнадцать минут встретиться в холле на первом этаже.

Возражений не последовало. Американцы ушли, а Пилар с Александром решили, еще раз окунуться в воду и пойти переодеваться.

В условленное время Рональд и Джон уже поджидали их в холле, и они на скоростном лифте буквально мгновенно поднялись вверх. Номер был прекрасно и со вкусом обставлен. Мягкая мебель располагала к отдыху. С лоджии открывался восхитительный вид на заснеженные вершины гор и вулканов Центральных и Восточных Кордильер.

В середине гостиной стоял невысокий стол, заставленный холодными закусками, спиртными и прохладительными напитками. Были хорошее вино и вода со льдом. После непродолжительной паузы хозяева пригласили гостей к столу, и через несколько минут завязалась оживленная беседа. Говорили в основном по-испански, хотя Александр неплохо владел и английским, о впечатлениях о Колумбии, немного об обстановке в стране, не касаясь при этом политики, о просветительской миссии представителей западной цивилизации…

Рональд и Джон подчеркивали, что знакомство с дипломатом из СССР представляется им очень интересным, они считают, что главное — это контакт между людьми, а потом уже политическая направленность деятельности представителя того или иного государства. Все люди в принципе хотят жить в мире, а не погибать в каких-то конфликтах и бессмысленных зачастую войнах, что противоречит человеческому естеству. СССР — очень большая страна с многомиллионным населением. И они очень бы хотели подробнее узнать о жизни людей в этой стране, их заботах и успехах и, в свою очередь, рассказать о своей стране и ее народе. Поэтому они весьма заинтересованы в продолжении знакомства, что, как они полагают, было бы полезным для обеих сторон. Огородник согласился с этим и сказал, что для него общение важно, в частности, в плане совершенствования английского языка, который был у него вторым в институте. Потом были поданы вторые блюда, мороженое и кофе. Разошлись уже поздно вечером. Александр с Пилар приняли приглашение на боулинг в следующее воскресенье. Огородник подвез Пилар до дома и не отказался от предложения зайти послушать музыку…

О причине столь долгого отсутствия Александра его уже не спрашивала.


Простившись с Огородником и Пилар у лифта, Рональд и Джон вернулись в номер, обменялись мнениями о результатах установления контакта и пришли к выводу, что пока все развивается нормально и каких-либо непредвиденных осложнений не возникает. Однако решили, что в дальнейшем следует расширять диапазон мест, предназначенных для встреч с объектом, и не злоупотреблять временем, так как на длительное отсутствие Александра могут обратить внимание сотрудники посольства.

Кроме того, было решено сделать Огороднику предложение написать анонимную статью по какому-то вопросу (на его усмотрение), — скажем, о нэпе, об экономике СССР в предвоенный период, во время войны и после нее, — якобы для какого-то американского журнала с гарантией получения за это соответствующего гонорара.

Вместе с тем было обговорено через Пилар сделать ему предложение прочитать лекцию или провести беседу с небольшой аудиторией в Колумбийском институте культуры об СССР и его экономике, тоже, разумеется, с выплатой гонорара, сумму которого в долларах США Пилар заблаговременно получит от Рональда.


На очередной встрече, где была и Пилар, во время игры в боулинг Рональд предложил Огороднику написать анонимную статью о сущности новой экономической политики в послереволюционной России и получил согласие. Александр пообещал подготовить статью в ближайшее время, так как кое-какие материалы по этому вопросу у него уже были.

После игры в боулинг, во время которой Огородник проявил незаурядные способности в точности броска шаром и физическую выносливость, ужинали в том же гостиничном люксе, смотрели одну из спутниковых программ американского телевидения.

С американцами распрощались, как и в прошлый раз, у лифта. Затем Огородник заглянул к Пилар на чашку кофе и вновь довольно поздно возвратился домой. Александра уже спала. Он тихо, чтобы не будить ее, разделся и лег в постель. Долго размышлял о проведенном вечере и пришел к выводу, что американцы довольно симпатичные ребята и, как все нормальные люди, убежденные прагматики. А Пилар — просто прелесть!


Прошла еще неделя, и Пилар сообщила Александру, что администрация Колумбийского института культуры и деканат экономического факультета Национального университета Колумбии приглашают его принять участие в симпозиуме по вопросу об экономическом развитии социалистических стран на современном этапе для ограниченной аудитории из числа преподавателей и студентов факультета. Кроме того, Рональд и Джон предлагают совершить небольшую поездку в горы в район вулкана Руис на пикник. Оба американца будут с женами.

Огородник согласился с тем и другим предложением. Он сказал, что постарается уговорить жену поехать с сотрудниками посольства на экскурсию в город Медельин, а сам под благовидным предлогом останется в городе, что даст ему возможность провести время по своему усмотрению.

В назначенное время симпозиум состоялся, и Огородник за свое выступление получил от Пилар пухлый конверт с гонораром.

Позже, пересчитав деньги, он не без удовлетворения констатировал, что это значительно расширит его финансовые возможности. Александре он отдал только часть денег, строго предупредив ее, чтобы она никому не говорила, что он получает какие-то гонорары: если об этом кто-то узнает, то дальнейшее их получение станет просто невозможным. Александра восприняла это с пониманием, так как лишние деньги, как она сказала, ей совсем не помешают.

А тем временем на совещании в резидентуре КГБ резидент в своем выступлении заострил внимание присутствующих на том, что его больше всего беспокоит в последнее, время активизация деятельности местных спецслужб. Он сказал, что уже несколько раз фиксировалось наружное наблюдение за сотрудниками резидентуры и военного атташата при их выездах и выходах в город, а также в некоторых случаях и за его пределы. Дом, из которого ведется наблюдение, хорошо известен. Наблюдение осуществляется круглосуточно, и он не исключает, что спецслужбы хорошо информированы, кто есть кто в посольстве, в частности, и через свою агентуру среди местного населения.

Выступивший затем Говорухин подчеркнул, что, к величайшему сожалению, среди сотрудников посольства противнику есть на кого обратить внимание с точки зрения возможного вербовочного подхода. Так, например, вчера ему стало известно, что Бобин с очередной презентации возвратился только утром. По словам Бобина, он почувствовал себя плохо и решил остаться спать в машине.

— Хорошо еще, что не в полиции! — сказал Говорухин. — Хотя я не удивлюсь, если оттуда еще пришлют в посольство соответствующий протокол! Не лучше ведет себя и Федотов. Пьет, постоянно болтает о том, что его якобы приглашают на работу в КГБ, о чем, не без помощи «сарафанного радио», уже знает все посольство, а следовательно, и еще кое-кто!

На вопрос резидента, как обстоит дело с Огородником, он ответил, что внешне все как будто бы в порядке, но его настораживают довольно частые и практически бесконтрольные встречи с американцами. Он уже говорил по этому поводу с Огородником, но тот уверяет, что эти встречи носят, исключительно нейтральный характер, он в интересах дела пользуется возможностью совершенствования разговорного английского языка. В МГИМО это был его второй язык. Парень он вроде бы не глупый, и хотелось бы ему верить.

На совещании резидент информировал присутствовавших о том, что у военных коллег чуть было не произошла неприятность. Хорошо, что разведчик вовремя сориентировался, и это спасло от провала их человека.

Обращаясь к Говорухину, он сказал, что посол просил, чтобы кто-нибудь из сотрудников резидентуры провел политинформацию с молодежью по материалам состоявшегося в Москве XVII съезда ВЛКСМ, и попросил сделать это именно его с тем, чтобы он, как ответственный за работу по советской колонии, увязал свое выступление с необходимостью повышения бдительности в условиях пребывания за границей.

На вопрос одного из сотрудников, какие меры планируются в отношении Бобина и Федотова, резидент ответил, что в общем у посла о них мнение неплохое. И это вполне понятно. Они оба весьма результативно поработали в прошлом году на советской выставке в Боготе, и если не спасли, то, по крайней мере, подстраховали положение.

— Я, конечно, поговорю с послом по этому поводу, но пусть он решает сам. А мы со своей стороны информируем Центр, тем более что срок их командировки кончается уже в этом году. И если за ними что-то есть, то Второй главк быстро выведет их на чистую воду. А пока будем использовать наши возможности и наблюдать.

Несколькими днями позже Говорухин доложил резиденту, что брат директора Колумбийско-американского культурного центра в Боготе Дангонда Урибе Рохес, владелец находящейся поблизости от советского посольства бензоколонки, по полученным от проверенных источников данным, является агентом колумбийской военной разведки и одновременно ЦРУ США. На вопрос резидента, кто из сотрудников посольства заправляет свои автомашины на этой бензоколонке, Говорухин ответил, что практически все. Резидент сказал, что проинформирует по этому поводу военного атташе, а Говорухину предложил обговорить этот вопрос с каждым сотрудником резидентуры и высказать свои предложения, обратив особое внимание на возможность установки спецслужбами на автомашинах радиомаяков и подслушивающих устройств.


Вскоре на очередной встрече в гостинице «Хилтон» Рональд (Джон по какой-то причине отсутствовал, а Пилар, сославшись на срочное дело, уехала в институт и обещала через час вернуться) рассказал Огороднику, что подготовленная им для американского журнала статья о новой экономической политике в послереволюционной России переведена на английский и с нею ознакомились специалисты в области экономики. Они констатировали, что статья написана на высоком профессиональном уровне, и выразили уверенность, что она вызовет большой интерес в кругах специалистов и, несомненно, будет опубликована. Тут же он высказал мнение о том, что Огороднику, как он полагает, с его знаниями и способностями тесновато в рамках его сегодняшнего бытия и на Западе он мог бы сделать блистательную карьеру. При этом он сослался на ряд исторических примеров с учеными, эмигрировавшими из России и СССР, назвал при этом Мечникова, Сикорского, Тимофеева-Ресовского — ученого с мировым именем, отказавшегося в свое время возвратиться в СССР из Германии, где он находился в научной командировке, и подвергшегося репрессиям со стороны советских властей в послевоенный период, — и многих других. Он считает весьма прискорбным то, что светлые головы не могут получить признания в родной стране и вынуждены искать иной выход. Далее он сказал, что с учетом того, что статья будет непременно опубликована под его псевдонимом, он готов уже сейчас вручить Огороднику гонорар, и, передав ему конверт с деньгами, предложил выпить по этому поводу шампанского. При этом он выразил надежду, что статьи Огородника будут появляться постоянно, а не эпизодически. А что касается публикации, то это не его забота: данный вопрос Рональд из дружеских чувств берет на себя. Он также намекнул Огороднику, что ему ни в коем случае не следует афишировать свою журналистскую деятельность, так как это может не всем понравиться.

Огороднику было приятно слышать столь высокую оценку своей личности, а сравнение с людьми, вошедшими в историю, льстило ему и подогревало и без того гипертрофированное самолюбие. Он был доволен собой.


Пилар вернулась, как и обещала, и они провели остаток вечера вдвоем.

Поздно вечером дома наш «герой» записал в своем дневнике: «Чтобы быть счастливым, необходимо быть эгоистом… Что ж, великому человеку слабости простительны, но зачем, не став великим, разрешать себе так много?»

Огородник был уверен в своем высшем предназначении. Кончив писать, он еще долго слушал музыку и лег спать после полуночи. Впереди были, как он считал, серые посольские будни с такими же серыми людьми.


В дневнике Огородника, между прочим, содержится любопытное описание одного из приснившихся ему снов примерно такого содержания: в Москве происходят какие-то сложные политические события и вооруженные столкновения. Александр тоже принимает в них активное участие. Он лежит в кустах в Александровском саду, и кто-то ведет по нему огонь из стрелкового оружия. Над головой свистят пули. И вдруг он чувствует в своих руках боевую гранату, которую бросает в противника. После взрыва наступает тишина. Он встает и медленно через Кутафью башню и Троицкие ворота идет в Кремль. Там тоже все тихо, но неожиданно на площади он видит стоящих рядами по правую и левую сторону каких-то солидных людей, которые смотрят на него. Из рядов выходит симпатичный и чем-то знакомый седой пожилой человек небольшого роста и направляется к нему. Он улыбается, жмет Огороднику руку и поздравляет с одержанной победой…


По предложению Пилар для легализации их знакомства на тот случай, если кто-то из посольских или торгпредских увидит их вдвоем в городе, было решено расширить крут ее знакомств среди членов советской колонии, для чего через нее был организован культпоход в оперный театр на выступление фольклорного балета.

Огородник познакомил Пилар в театре со своей женой и Ольгой Серовой. Жена не придала этому значения, а вот Ольга интуитивно почувствовала в ней возможную соперницу, что отразилось в ее дневниковых записях. Писала она в общей столистовой тетради в коленкоровой обложке. Листы были в клеточку, а писала она очень тонким пером, умещая в одной клеточке две строчки текста. Воспитанная в интеллигентной московской семье, она была не из тех, кто мог в необычной обстановке часами вести бесконечные пустые разговоры со своими соседками, не очень загруженными домашними делами. Она много читала и описывала свои впечатления о прочитанных книгах и их героях. В основном это были классики отечественной и зарубежной литературы. Попадались среди них и не признанные нашими партийными идеологами писатели: Бунин, Набоков, Солженицын… Писала о родителях, московской школе, в которой училась, о преподавателях, об институтских друзьях, о том, как складывалась их последующая жизнь, о взаимоотношениях между членами советской колонии в Колумбии. В осторожной форме осуждала поведение отдельных из них, проявлявших склонность к интриганству и угодничеству перед вышестоящими, по существу предоставляя возможность потенциальному читателю самому делать окончательные выводы. Больше всего доставалось супруге посла Зинаиде Марковне и дамам из ее ближайшего окружения.

Особое место в дневнике занимали ее муж Николай, Александр Огородник и Пилар. Время не оправдало ее надежд. Их брак с Николаем стал носить чисто формальный характер. О детях от этого брака не могло быть и речи. И все же ей было жаль его, поэтому она не решалась первой ставить вопрос о разводе, тем более в условиях заграницы, опасаясь, что это отрицательно отразится на его работе.

Совсем другим был Саша Огородник. Ее больше всего подкупала его интеллигентность, уверенность в себе и своих силах, решительность опытного человека. Конечно, она отчетливо видела все достоинства и недостатки любимого ею человека, с которым намеревалась связать свою последующую жизнь. На многие детали его поведения она просто закрывала глаза, будучи уверенной, что это со временем пройдет под ее влиянием, как у человека с сильным характером, поскольку верила в его чувства к ней. Как верила и в то, что шумиха по поводу якобы совершенного им присвоения части денег от продажи казенной машины является результатом интриг завистников и недоброжелателей, а Александр был во всем прав.

К Пилар же она испытывала устойчивую неприязнь, так как интуитивно чувствовала в ней соперницу и никак не могла побороть в себе этого отношения к ней. Ольга была прилежным, честным, добрым, доверчивым и очень наблюдательным человеком. Именно за это она в дальнейшем расплатилась жизнью.


Спустя три года, уже после ее смерти, я внимательно, но не без труда прочитал эти толстые тетради. Читать приходилось по вечерам дома при свете настольной лампы и с лупой в руках. Они позволили понять многое из ее короткой жизни. Мне было искренне жаль ее, эту милую и бесхитростную женщину.


Отель «Хилтон». Бар ресторана. За стойкой Рональд и Джон. Разговаривают вполголоса.

— Рон, на бензоколонке все идет нормально. Саша при заправке регулярно передает Урибе-младшему попеременно коробку виски или сигареты американского производства. Все это мы отсняли скрытой видеокамерой. Судя по всему, оба вполне довольны заключенной между ними сделкой.

— Скажи только Рохесу, чтобы он не жадничал, а то в посольском магазине могут заметить это. Ведь не исключено, что они там фиксируют, кто, как часто и сколько покупает этого ходового товара. А вообще-то стоит подумать о том, чтобы эту сделку постепенно свести на нет. Эту карту мы уже разыграли — компромат получили. Теперь надо позаботиться и о его безопасности! В случае, если об этом как-то пронюхают в посольстве, очередного скандала не избежать и с учетом случая с продажей автомашины и присвоением части вырученных при этом денег может даже встать вопрос об его досрочном откомандировании. Вот тогда мы можем оказаться, как говорят в России, у разбитого корыта. И это в то время, когда мы так близки к цели!

— Да, Рон, ты прав, об этом надо подумать! И еще вот что я тебе хотел сказать. Я говорил с друзьями о дантисте. У них там действительно конспиративная квартира с отдельным входом, но они ее последнее время почти не используют. С квартирой имеется сообщение и внутри дома. Просмотр книги регистрации пациентов показал, что среди посетителей есть и сотрудники советского посольства, включая Огородника. Счета направляются в бухгалтерию посольства — таково правило. Сама мадам, как я тебе и говорил, в полном порядке и как врач, и как женщина! Так что, если у тебя имеются какие-то планы, база у нас вполне реальная.

— Это хорошо, будем думать, но об этом позже, а пока по джину с тоником, если нет возражений. Я плачу.


В советском посольстве все, как говорится, шло своим чередом. Дипломаты и техперсонал работали. Между делами плели паутину мелких интриг. Женщины занимались домашними делами, небольшими группами бродили по магазинам, болтали о всяких разностях на кухнях, по вечерам в кинозале смотрели полученные из Москвы кинофильмы, способствующие, по мнению партийного начальства, поддержанию их идейной убежденности. По нескольку раз в год показывали одни и те же кинофильмы: «Кубанские казаки», «Веселые ребята», «Сказание о земле Сибирской», «Свинарка и пастух» и многие другие, в которых снималось немало наших замечательных киноартистов, совершенно не задумываясь над тем, что сюжеты многих фильмов никак не вязались с действительным положением дел, которое на самом деле слишком часто производило удручающее впечатление.

Ежемесячно члены советской колонии дремали на политзанятиях, переписывали друг у друга конспекты по произведениям «классиков марксизма-ленинизма». Все очень хорошо знали, что, где и когда надо было говорить, хотя говорили одно, думали другое и зачастую поступали совсем не так, как говорили.

В сложившихся компаниях отмечали официальные и семейные праздники, а некоторые, закрывшись от посторонних глаз, потихоньку выпивали и ругали близких и далеких начальников. Впрочем, в небольших колониях, где жили наши люди, было трудно отгородиться от всех непроницаемой ширмой. Все равно все знали почти всё друг о друге. По крайней мере; кто с кем проводит время и, как говорится, что пьет и чем закусывает.

Постепенно в советской колонии стало складываться более достоверное мнение об Огороднике. Многие находили, что он производит впечатление человека, который превыше всего ставит свои личные интересы. За период работы в Колумбии Огородник обзавелся многочисленными связями, которые, в сущности своей, содействовали скорее его собственным целям, а не служебным.

С сотрудниками посольства и торгового представительства постоянных дружеских отношений он практически не поддерживал. К себе в гости, как правило, никого не приглашал, а если и приглашал, то сразу у окружающих возникал вопрос, а что ему надо было от этого человека.

В то же время о скандальном случае с продажей автомашины и присвоением казенных денег постепенно стали забывать. Простили ему и женщин. Он вновь стал обретать прежнее положение непререкаемого авторитета в вопросах экономики и галантного кавалера. Да и сам посол сменил гнев на милость. А резидентура КГБ даже оказала ему доверие, привлекая к работе в качестве курьера спец-охраны. Это же означало, что он получил доступ в помещение шифровальщиков, где стоят шифровальные машины и где в специально оборудованной комнате производится ознакомление сотрудников посольства с шифротелеграммами, которые им адресованы. Курьеры спецохраны назначались приказом посла и осуществляли допуск в помещение лиц, которые на это имеют право. В данном случае резидентура КГБ допустила серьезную ошибку, включив Огородника в проект приказа посла.

Вместе с тем справедливости ради надо отметить, что всему этому не могла не способствовать результативность его работы. Он быстро вошел в курс всех дел, составлял обстоятельные аналитические справки по вопросам экономики, которые постоянно направлялись в соответствующие отделы Министерства иностранных дел СССР и там получали положительную оценку. Его выступления на различных совещаниях всегда отличались глубоким знанием ситуации и обсуждаемого вопроса. В общем, он был общепризнанным экспертом по экономике стран Латинской Америки, и Колумбии в частности, с мнением которого не мог не считаться даже сам посол.

Как-то при случайной встрече Ольга Серова сказала Огороднику, что хотела бы поговорить с ним по важному, по ее мнению, вопросу. Случай скоро представился. Николай Серов уехал в порт Санта-Марта улаживать какие-то дела с советским сухогрузом, зашедшим туда из Гаваны. Огородник пришел к ней домой. Как всегда, Ольга была нежна и ласкова. Во время состоявшегося между ними разговора она, между прочим, сказала, что недавно случайно видела его в районе отеля «Хилтон» в машине вместе с Пилар и какими-то американцами. Она хорошо рассмотрела всех сидящих в посольской машине, так как машина остановилась у светофора буквально в нескольких шагах от нее. Все весело беседовали и смеялись. Как любящей женщине, которая решила связать с ним свою судьбу, ей далеко не безразлично, с кем он проводит время. Она погрешила против правды, сказав, что не ревнует его к Пилар, а вот встречи с американцами ее беспокоят. «И не дай Бог, — предупредила она, — если об этом узнают в посольстве, особенно Говорухин и его компания, которые только и делают, что следят за всеми!»

Огородник стал успокаивать ее, но, заметив, что его доводы не являются для нее убедительными, сказал в конце концов, что, находясь в Колумбии, выполняет секретные задания центрального аппарата КГБ. Ольга поверила ему, однако в глубине души осталась тревога. Если Александр действительно выполняет какие-то задания КГБ из Москвы, то об этом должно знать хотя бы руководство их резидентуры. Но их отношение к Огороднику довольно прохладное. Как-то не вязалось одно с другим.

Увидев, что Ольга несколько успокоилась, Огородник рассказал ей, что в тот день они ехали в горы в район вулкана Руис. Оставив машины на берегу реки Магдалены, они в сопровождении индейцев на лошадях проехали несколько километров в горы, где у живописных водопадов в окружении экзотической растительности им были заранее приготовлены местные деликатесы. Любовались красотами гор, парящими в небе грифами. В реке Магдалене не купались, хотя искушение и было, так как их предупредили, что в ней нередко можно встретить южноамериканского крокодила — каймана.

Прощаясь, Огородник попросил Ольгу к этому вопросу не возвращаться, так как большего он ей сказать не имеет права, и об этом никому и никогда не рассказывать.

Срок командировки Николая Серова истекал осенью 1975 года.

Александр Огородник и Ольга Серова договорились, встретившись в Москве, окончательно решить вопрос о разводе его с женой, а ее — с мужем и зарегистрировать брак.


Во время одной из встреч на вилле у Пилар, куда Александр по обыкновению приехал на такси, она за чашкой кофе предложила ему совершить с ней поездку на ранчо, документы на покупку которого уже находятся в стадии оформления. Пилар спросила, как он вообще относится к этому виду ведения сельского хозяйства и хотел ли он когда-нибудь попробовать свои силы в данном деле: ведь иметь ранчо — это занятие скорее мужское, чем женское. Огородник полушутя ответил, что в принципе, хотя он человек сугубо городской, сельское хозяйство и животные ему совсем не чужды. Он, может быть, даже попробовал бы себя в этой сфере жизни, да его скромное финансовое положение ему не позволяет. На это Пилар так же шутливо ответила, что главное — все-таки желание, а деньги можно заработать.

Договорились, что они туда отправятся, как только он выкроит достаточно времени для такой поездки.


Через несколько дней Огородник позвонил Пилар, и они договорились о месте встречи в городе. Поездка на ранчо при хорошей дороге заняла сравнительно немного времени. Оно находилось примерно в 120–150 километрах от Боготы, где-то на границе департаментов Кундинамарка и Толима, на живописных берегах уже известной Огороднику реки Магдалены в долине между Центральными и Восточными Кордильерами, где слева высились неприступные вершины, а справа простирался сглаженный горный массив, покрытый полями и субтропической растительностью. Пейзаж несколько портили видневшиеся вдали нефтяные вышки и горящие факелы.

Ранчо было довольно ухоженным и совсем не таким, как его ожидал увидеть Огородник, памятуя об американских ковбойских фильмах с табунами лошадей, стадами коров и отарами овец. Оно принадлежало пожилому испанцу, какому-то дальнему родственнику Пилар, по имени Хосе. Хосе был в полуевропейском костюме и широкополой шляпе. По всей видимости, он уже ждал гостей. В центре участка, к которому вела вполне приличная дорога, возвышался двухэтажный дом с балконом, опоясывающим весь второй этаж. Вокруг было много цветов, несколько поодаль зеленели пальмы и широколистные бананы. С ними соседствовали виноградник и небольшие плантации кофе, кукурузы, маниоки и других культур. На находящемся поблизости поле паслись несколько коров и горбатых зебу, а в просторном сарае, где стояла сельскохозяйственная техника, обитала еще какая-то живность. В нескольких сотнях метров несла свои воды в Карибское море река Магдалена.

После довольно поверхностного осмотра хозяйства и небольшой поездки на автомашине по территории земельного участка, обрамленного по границам деревьями, кактусами и колючим кустарником с кишащими в нем птицами и обезьянами, Хосе с женой угощали гостей винами собственного приготовления и изделиями своей кухни, а затем все вместе пили кофе с мороженым и беседовали о делах житейских. Здесь, на равнине, уже чувствовалось, что находишься ниже Боготы, расположенной над уровнем моря примерно на две с половиной тысячи метров. Хотя у Огородника ощущение высоты за последний год заметно притупилось, дышалось ему тут значительно легче.

Пилар внимательно наблюдала, какое впечатление ранчо и его окрестности производят на Огородника, и затем поинтересовалась: не хотел бы он быть его совладельцем? Подумав, Огородник ответил, что, хотя это в целом довольно заманчиво, он не в восторге от подобной идеи. Вместо того чтобы лежать спокойно в шезлонге, хозяин ранчо должен работать от зари до зари, как это приходится делать обыкновенному фермеру, в поте лица добывающему свой хлеб. Да и как совместить это с научной работой и образом жизни интеллектуала? Пилар ответила, что ранчо никак не помешает ему жить так же, как прежде: очень многие ученые имеют такие усадьбы, где отдыхают душой, трудиться же в поле могут наемные рабочие, тем более что обходятся они в здешних местах не так уж и дорого. Самое главное — получать постоянный доход: в нормальном обществе это — все! В общем, надо будет только следить за рентабельностью хозяйства. Она-то для себя давно решила, что ранчо станет для нее местом отдыха, а отдыхать она предпочла бы только вместе с ним и ни с кем другим!

В Боготу вернулись под вечер. На отсутствие Огородника в посольстве никто не обратил внимания. Ложась спать, он подумал, что если будет и впредь есть так много, то полноты ему не избежать. Надо вновь вернуться к диете.

На Боготу опустилась вечерняя прохлада. Город вспыхнул яркими огнями рекламы. Отель «Хилтон».

В номере люкс удобно расположились в мягких креслах Рональд, Джон и Пилар Суарес Баркала.

— Ну, как прошла ваша поездка с Сашей на ранчо и как он реагировал на твое предложение?

— Я совершенно уверена, что у Саши, как это ни удивительно, западный склад ума. Он любит деньги, поскольку они в значительной степени позволяют ему быть свободным и обеспечивают удовлетворение его желаний, круг которых, как я заметила, довольно обширен. Его эгоизм мало чем отличается от крайнего эгоцентризма. Очень переживает, что в его годы не достиг сколь-либо значительных высот ни в науке, ни на дипломатическом поприще, хотя говорить на эту тему не любит. В том, что он умен и человек в известной степени одаренный, у меня сомнений нет. У нас в научном мире при известной первоначальной поддержке он смог бы сделать если и не головокружительную, то, во всяком случае, такую карьеру, которая могла бы обеспечить ему жизнь на вполне приличном уровне. Тем более, если бы он стал моим мужем!

— Пилар! Милая женщина! Мы все тебя очень любим и ценим! О тебе очень хорошего мнения и наш Центр. И все мы хотим, чтобы твоя личная жизнь сложилась как можно лучше. Мы знаем, что Саша тебе не безразличен, да и он тебя любит. Но сейчас речь идет о другом. Нам нужен источник информации не в советском посольстве и не просто в Москве, а в Министерстве иностранных дел СССР. И мы должны сделать все возможное, чтобы решить поставленную перед нами Центром задачу. У нас есть все: и деньги, и объект для их применения. И с Сашей уже вполне можно поговорить и о главном: он вряд ли уклонится, так как находится в наших руках. Мы не против ваших взаимоотношений, но пока придется подождать. Через год-два его вновь выпустят за границу в одну из испаноязычных стран — может быть, даже на твою родину в Испанию. И тогда вы сможете поступить как пожелаете. Ну как, ты согласна с этим?

— Рон, мне больно слышать это. Ты ведь понимаешь, что значат для женщины в моем возрасте еще один-два года, а может быть, два-три? Но ради дела, вопреки желанию, мне придется с вашим вариантом согласиться: другого выхода у меня просто нет.

— Пилар, будь уверена, Центр воздаст тебе должное. Кстати, ты уже внесла деньги за ранчо?

— Пока только частично — за предварительное оформление договора купли-продажи и адвокату.

— Не торопись с этим. Если это ранчо тебе действительно нужно, мы все и так уладим.

— Спасибо, Рон, но это все-таки так грустно.

— Джон, где шампанское? Где обещанный ужин с тихоокеанскими деликатесами? Не могу видеть Пилар с печальным лицом!

— Рон, все уже заказано. Официант из ресторана ждет нашего звонка.

— Быстро звони! Пилар, прошу к столу!

Глава 5

Вечереет. Все тот же многоэтажный отель «Хилтон».

Апартаменты. Рональд и прибывший из Вашингтона руководящий работник ЦРУ США Нилс — высокий шатен, около пятидесяти лет, с сединой на висках, массивным подбородком и волевыми чертами лица.

— То, что ты, Рон, рассказал, вселяет в меня еще большую уверенность. Наш деловой разговор должен состояться по всем правилам игры в гольф: выигрывает только тот, кто уверен в себе. В отношении Пилар можешь не беспокоиться. При благоприятном исходе, а я в этом уверен, мы оплатим все ее счета за ранчо, включая и расходы на адвоката. Она это заслужила. Кроме того, надо повысить и ежемесячную выплату ей. Я не помню ее категорию как агента, но ты разберешься в этом сам, это в твоей власти. Между прочим, мы намеревались перебросить ее на время в Испанию, но теперь придется с этим повременить хотя бы до отъезда объекта. А как ты оцениваешь Джона?

— Джон — славный малый. Звезд с неба не хватает, но Исполнитель прилежный. Он проделан: довольно большую и плодотворную работу и вполне заслужил поощрения. Обстановку здесь знает совсем не плохо. Ведь он, как ты помнишь, в Колумбии второй раз. Хороший семьянин и добрый католик. Здесь это ценят…

Входят Пилар и Огородник.

Огородник несколько удивлен, увидев незнакомого человека, а Пилар, извинившись, уходит.

Рональд предлагает Александру присаживаться и представляет Нилса как своего большого и старого друга, который прибыл сюда на несколько дней из Вашингтона. Тем временем входит официант и накрывает на стол.

После ужина и кофе Нилс сказал, что прилетел из Вашингтона специально, чтобы поговорить с Огородником на серьезную тему. Он подчеркнул, что об Александре он хорошо осведомлен как о специалисте высокого класса и как о человеке. Ему известны также его прогрессивные взгляды и критическое отношение к тоталитарному коммунистическому режиму в Советском Союзе. Он знает и о том, что его недооценивают на работе в посольстве, как недооценивали в прошлом в Министерстве иностранных дел, а представители советских органов безопасности плетут против него интриги. Возникшее в мире опасное противостояние между западной демократией и коммунистической агрессией в мировом масштабе представляет серьезную угрозу для человечества. В любую минуту, как во время карибского кризиса, оно может оказаться на грани уничтожительной третьей мировой войны. И сейчас важно для каждого интеллектуала и прогрессивного человека определиться с позицией: или спокойно взирать, как мир катится к катастрофе, или бороться за ее предотвращение.

Нилс сказал также, что является официальным сотрудником Центрального разведывательного управления США и от имени его руководства уполномочен предложить ему, Александру Огороднику, секретное сотрудничество в деле совместной борьбы с агрессивным советским тоталитаризмом. Он подчеркнул при этом, что и не ожидает от Огородника немедленного ответа на это предложение, тот может подумать, по крайней мере до завтра. Естественно, в знак благодарности за сотрудничество и проделанную на благо общего дела работу ему будет выплачиваться щедрое вознаграждение в американских долларах, которые он может по своему усмотрению получать наличными или, по договоренности с Рональдом, переводить на счет того или иного банка в Колумбии или США. Кроме того, во время работы в Москве он станет получать также и денежное вознаграждение в советской валюте. Передачей ему денег займутся сотрудники резидентуры в американском посольстве. При этом, само собой разумеется, будет соблюдаться строжайшая конспирация.

Безопасность ему гарантируют, тем более что еще в Колумбии он получит специальную подготовку. В дальнейшем же ему предоставят американское гражданство, выдадут соответствующие документы, и он сможет по своему усмотрению заниматься в США научной или другой деятельностью.

Огородник, молча слушая Нилса, лихорадочно обдумывал сложившуюся ситуацию. Для него не было тайной, что этот разговор является логическим продолжением его знакомства с Рональдом, Джоном и Пилар. Он заранее предвидел дальнейший ход развития событий, хотя и не хотел себе в этом признаваться. Он понимал также, что в случае отказа от предложения у него неизбежно возникнут неприятности весьма серьезного характера и его карьера на дипломатическом поприще закончится навсегда. В общем, он слишком много потеряет, не согласившись сотрудничать с ними.

После длительной паузы, во время которой Нилс и Рональд внимательно наблюдали за ним, Огородник сказал, что не нуждается в длительном осмыслении сделанного ему предложения и заявляет о своей готовности к сотрудничеству с ЦРУ США. Нилс, не скрывая своего удовлетворения результатами их беседы, предложил Огороднику в целях конспирации впредь именоваться псевдонимом Трианон — «трижды неизвестный». Огородник не стал возражать.

Потом пили шампанское и говорили о предстоящей работе. Нилс интересовался составом резидентуры КГБ в советском посольстве и работой военного атташата. Ответами Огородника он был удовлетворен. По завершении беседы договорились об очередной встрече, на которой обсудят план дальнейших совместных действий.

Домой Огородника, а точнее, в район его проживания, подвез поджидавший его на стоянке у отеля Джон.

После ухода Огородника Нилс и Рональд, а затем и присоединившийся к ним Джон пили виски за рождение нового агента ЦРУ США — Трианона. Вербовка состоялась в классическом варианте. Согласие на сотрудничество подкреплялось сообщением представляющих оперативный интерес сведений. Все это было зафиксировано-с помощью технических средств.

Уже лежа дома в постели с открытыми глазами, Огородник долго думал о разговоре в отеле. Ему льстило то, что лично к нему приехал ответственный сотрудник Центрального разведывательного управления США и сделал такое предложение от имени его руководства. Перспектива получения щедрого денежного содержания тоже не могла не произвести впечатления, свидетельствуя, помимо всего прочего, о том, что ему дана высокая оценка и на него смотрят как на человека, способного внести значительный вклад в судьбы мировой политики. Не это ли его заветная мечта? С другой стороны, появилась и смертельная опасность разоблачения…

Вечером следующего дня он записал в своем дневнике: «Я никогда не переживал так сильно, как вчера; теперь я человек, который давно для себя решил, что не умрет дряхлеющим в постели… Я вдруг начал бояться больше, чем надо, опасности».

Следующая встреча с Нилсом и Рональдом состоялась все в тех же апартаментах отеля «Хилтон».

Вначале он застал там только Рональда. В состоявшейся беседе были обговорены способы связи, в том числе — в экстренных случаях, и составлен примерный график встреч. Рональд предложил в целях конспирации видеться в «Хилтоне» как можно реже, отдавая предпочтение другим местам, о которых он сообщит чуть позже. Одним из них может стать дом дантиста — женщины, которую Александр давно знает и ходит к ней на прием. Там есть второй вход. Им также можно будет пользоваться. Специальную подготовку он будет проходить именно там, в удобное для него время. Его взаимоотношения с Пил ар вполне могут оставаться прежними, поскольку, как известно ему, Рональду, она любит его и хотела бы, чтобы они почаще были вместе…

Пришедший Нилс после краткого приветствия поинтересовался самочувствием Огородника. О его решении принять предложение руководства ЦРУ США он уже сообщил в Вашингтон, и Центр шлет ему свои поздравления и наилучшие пожелания в совместной работе на благо мира и демократии. Затем по поручению директора управления Нилс передал ему пухлый конверт с долларами. Огородник поблагодарил Нилса за его слова и деньги и подтвердил свою готовность к сотрудничеству.

Далее Нилс еще раз подчеркнул, что личная безопасность Огородника имеет для его службы первостепенное значение. По возвращении в СССР он должен будет постараться устроиться на такую работу, которая открывала бы ему доступ к обобщающим секретным материалам по региональной политике СССР. В случае чего он всегда сможет рассчитывать на их помощь. Для связи с сотрудником резидентуры ЦРУ, находящейся в Москве под прикрытием посольства США, ему будут переданы соответствующие технические средства. До отъезда всю информацию по советскому посольству он должен будет передавать Рональду и действовать под его руководством. Особое внимание необходимо обратить на работу резидентуры КГБ и на выявление ее агентуры среди как советских граждан, так и местных жителей. Большой интерес представляют также работа шифровальщиков посольства, их помещение, средства сигнализации и режим работы, курьерская связь, подготовка, перевозка и охрана дипкурьерских сумок, или вализ.

Что касается перспектив на будущее, то Нилс заверил Огородника, что его, как американского гражданина, ожидают научная работа в Соединенных Штатах Америки и хороший заработок. Причитающееся ему ежемесячное вознаграждение перечисляется на специально открытый для него счет в банке, а наличные по его усмотрению в случае надобности могут вручаться ему лично Рональдом. Все возникающие вопросы будут решаться совместно с Центром.

В заключение Нилс сказал, что завтра утром рейсом самолета «Пан-Америкэн» он возвращается в Вашингтон, где лично доложит обо всем руководству в подробностях.

Пилар после встречи Огородника с Нилсом сказала своему возлюбленному, что все, что она делала, связано только с ее желанием помочь ему обрести себя как борца за справедливость и демократию, что она по-прежнему без ума от него и хотела бы всегда быть рядом с ним.

Огородник в свою очередь ответил ей, что все, что произошло в последние дни, не повлияло на его отношение к ней и он так же любит ее, как и прежде.

Пилар была огорчена тем, что они должны теперь меньше появляться вместе в общественных местах, хотя это и не означает, что они должны реже встречаться. Быть с ним рядом — это большая радость для нее!

На первой встрече с Огородником в условленном месте, в небольшом кафе в пригороде Боготы, Рональд продолжил разговор за обедом о сотрудниках советского посольства. В числе других он поинтересовался и Федотовым с Бобиным. Огородник дал им подробные характеристики. Далее Рональд обратил внимание Огородника на необходимость выяснить точно, кто, когда, где и каким образом передает местным коммунистам деньги, доставляемые из Москвы специально для них. Он особо подчеркнул, что эти данные имеют важное значение и для колумбийских властей, так как часть денег, вероятно, поступает на поддержку партизан марксистского толка, чьи банды, дислоцируясь в труднодоступной горной местности, терроризируют местное население.

Огородник ответил, что, насколько ему известно, всем этим ведают резидент КГБ или его заместитель, которые при передаче денежных сумм соблюдают строжайшую конспирацию. Советский посол знает о подобном направлении их деятельности, но вряд ли причастен к самой процедуре, хотя и поддерживает постоянные отношения с представителями Компартии Колумбии и ее руководством.

Рональд расспрашивал о связях Огородника в Москве, особенно в кругах, близких к партийному руководству страны и Министерства обороны СССР. Огородник подробно рассказал все, что могло интересовать Рональда по этому вопросу.

Договорились о начале специальной подготовки и встрече на конспиративной квартире у зубного врача.


Посольство США в Боготе.

Рональд в своем кабинете в резидентуре ЦРУ составляет очередную телеграмму в Центр. Входит Джон.

— Рон, прими еще раз мои поздравления по случаю успешного начала работы с Трианоном! Ты, как никогда, удачлив, а точнее, тебе всегда чертовски везет!

— Спасибо, Джон! Но во всем этом есть и твоя немалая заслуга. Я подробно рассказал об этом Нил-су: Центр должен тоже знать об этом. Между прочим, Трианон предоставляет довольно интересную информацию о советском посольстве и его сотрудниках. В данных им характеристиках все совпадает с нашими наблюдениями, и, кроме того, в них содержится кое-что новое, ранее нам неизвестное. Интересны сведения о сотрудниках резидентуры. О многом из того, что он нам сообщил, мы вообще ничего не знали. Правда, информацию он излагает только на русском языке, делая это, впрочем, исключительно подробно и точно, хотя хорошо владеет испанским и неплохо английским. Если ему удобно, то пусть будет так. Я уже запросил Центр о направлении сюда оперативной переводчицы с русского языка, и она прибудет на следующей неделе. Не будь его, мы еще долго бы копались во многих вопросах. Нам действительно крупно повезло. Как мы и договорились с Нилсом, работать с ним в основном буду я, в мое же отсутствие ты заменишь меня. Пилар мы при необходимости будем использовать в качестве связника. Со следующей недели мы начинаем заниматься специальной подготовкой и обучением нашего подопечного работе по обработке и закладке тайников, а также по секретному фотографированию с использованием камуфляжей. Думаю, что мы хорошенько потренируем его в Боготе, чтобы в Москве с ним было легче работать; там ведь учиться будет поздновато. Советских чекистов, как они сами себя называют, тоже не стоит недооценивать.

— А как же с Пилар и ранчо?

— Пилар должна оставаться здесь, на Западе, как приманка для него, а ранчо и все расходы, связанные с его приобретением, оплачивает Центр. Если Трианон в дальнейшем женится на Пилар, что может быть и в наших интересах, тогда ранчо будет их совместной собственностью, хотя я и не совсем уверен, что они нам будут очень полезны в Колумбии. Вместе с тем нельзя забывать, что у Пилар богатые родители в Испании, она единственная наследница, и это известно Трианону. Наши интересы вполне могут переместиться в эту страну. Но не будем загадывать так далеко. Пока что ему надо солидно поработать, чтобы оправдать наши на него затраты. А в отношении сыра я тебе уже говорил, что он бывает бесплатным только в мышеловке.


Прошло два месяца.

Огородник регулярно раз в неделю посещал дом зубного врача и периодически представлял в бухгалтерию посольства чеки для оплаты оказанных услуг. Чеков было не очень много, и одна из сотрудниц, шутя, заметила, что он ходит к врачу каждую неделю, а представил за все время только два-три чека. Огородник не растерялся и в тон шутке ответил, что врач просто любит его и часто обслуживает бесплатно. На этом вопрос был исчерпан.

В другой раз кто-то из сотрудников начал днем разыскивать Огородника по какому-то срочному делу. Дежурный по посольству знал о том, что Огородник ушел к зубному врачу, и позвонил туда с просьбой передать Александру, что его срочно ждут в посольстве. Через несколько минут появился запыхавшийся и несколько испуганный Огородник. Он сразу же спросил дежурного, кто и зачем его разыскивает. А узнав, кто именно, сразу успокоился.

После этих случаев страх еще глубже поселился в его душе.

В ходе спецподготовки Огородник на практике постигал специфику проведения тайниковых операций, постановки условных меток при закладке и изъятии контейнеров. Знакомился с их разновидностями. Они, как правило, представляли собой полые внутри бросовые предметы: куски асфальта, кирпичей или дерева. А метки делались цветными мелками или губной помадой. Они могли быть видны из проезжающей мимо автомашины. Нечто подобное представляли собой и сигналы тревоги. С фотографированием не возникало никаких проблем, так как Огородник был фотолюбителем. Ему предстояло теперь лишь овладеть некоторыми техническими навыками работы с различного рода миниатюрными фотоаппаратами с высокочувствительной пленкой, закамуфлированными под зажигалки, фломастеры и другие подобные вещи. С одной такой пленкой можно было сделать до шестидесяти снимков.

Работа по расшифровке цифровых радиопередач также особой сложности не представляла и далась Огороднику без особого труда.

Во время одной из таких встреч Рональд передал Огороднику солидный гонорар за его анонимную статью, которая, по его словам, была опубликована в газете «Файненшенл таймс». Почти одновременно он получил и гонорары за свои выступления перед небольшими аудиториями в Колумбийском институте культуры. Он, конечно, не знал о том, что деньги, передаваемые ему Пилар, она получала от Рональда. Снимать деньги со своего банковского счета он не решался, да и необходимости в этом не было, так как на текущие нужды ему с избытком хватало и гонораров.

Он по-прежнему при случае встречался с Ольгой Серовой, не забывал и других любовниц, но более часто посещал все же Пилар. Ольга и Пилар, по его мнению, были каждая по-своему хороши.


Через месяц Серовы должны были возвращаться в Москву.

Он уже решил про себя, что по приезде домой с Александрой разведется и женится на Ольге: иначе неженатого просто не выпустят в очередную загранкомандировку.

Прошло еще около двух месяцев.

Посол официально объявил Огороднику о предстоящем окончании его командировки. Замена должна была вот-вот  вылететь из Москвы. Началась подготовка к отъезду.

На память о пребывании в Колумбии он решил сфотографироваться в известной в Боготе фотостудии «Рудольф». Он даже хорошо помнил номер телефона — 49-28-30, так как незадолго до отъезда Ольги Серовой звонил туда и подвозил ее на машине. После предварительного звонка он заехал на студию. Его запечатлели на фотографиях размером 12x18 сантиметров на кодаковской пленке и бумаге, у нас в ту пору не очень распространенных. Фотографии были сделаны в двух вариантах. В одном Огородник смело, проницательно и мудро смотрел на мир, в другом он был запечатлен с веселым и легкомысленным взглядом удачливого и довольного собой человека. Обе фотографии ему понравились, хотя он и не показал их жене. Две из них он подарил Пилар, сопроводив лаконичными надписями. Он, конечно, не подозревал, что вскоре после его отъезда из Боготы в ателье «Рудольф» явятся два полицейских в штатском, которые, к удивлению хозяина и в нарушение сложившихся правил, изымут два негатива с его изображением, а также негатив Ольги Серовой. Кому они понадобились, сомневаться не приходилось.

Его занятия с Рональдом практически были завершены еще накануне, и тот остался им вполне доволен.

Узнав о предстоящем отъезде Огородника, Рональд предупредил его, что в нью-йоркском аэропорту Кеннеди, куда он должен будет прибыть из Боготы самолетом «Пан-Америкэн», в здании компании TWA его встретит сотрудник ЦРУ, который передаст ему радиоприемник «Панасоник» для приема в Москве радиопередач Франкфуртского радиоцентра.

Рональд, Джон и Пилар устроили для него в отеле «Хилтон» прощальный ужин. В адрес Александра было сказано много лестных слов и добрых пожеланий. Его заверили, что они всегда будут помнить о нем как о своем добром и надежном друге и соратнике по борьбе. Пилар же добавила, что в ее жизни он навсегда останется единственным и неповторимым мужчиной, она будет ждать его, когда бы он ни возвратился к ней на их ранчо. Простились тепло и сердечно. Все это была сделано с учетом личных качеств Огородника, на которых умело играли сотрудники американской разведки.

Накануне отъезда Огородника пригласил к себе посол все в тот же кабинет, где когда-то в первый раз беседовал с ним по его прибытии в Боготу. Как быстро пролетело время, но как все изменилось с тех пор! Посол поблагодарил его за проделанную работу и сказал, что подписал его служебную характеристику, которая, без сомнения, обеспечит ему работу в МИД или в любом другом месте, где он сам пожелает трудиться.

Говорухин тоже пожелал ему доброго пути и успехов в работе на новом месте, но Огороднику на миг показалось, что думал он о чем-то совсем другом. Однако вскоре он позабыл об этом.

Перед отъездом в аэропорт Огородник провел почти всю ночь без сна. Он долго и упорно анализировал свое решение связать жизнь с американской разведкой и пришел к выводу, что сделал единственно верный шаг. Альтернатива практически отсутствовала, да в ней и не было особой необходимости. Но что его теперь ждет в Москве? Как будут складываться дела дальше? Какие предложения ждут его в Управлении кадров министерства? Зная структуру МИД, он четко представлял себе, что местом его работы должно быть, пожалуй, только Управление по планированию внешнеполитических мероприятий. Именно там находится интересующая американцев информация, стекающаяся из всех загранточек министерства.

Рано утром следующего дня они с женой с небольшим багажом были уже у трапа «Боинга-727», который через несколько минут круто взмыл вверх и, набрав высоту, стремительно понес их курсом на северо-запад к берегам другого американского континента. А через несколько часов, с промежуточными посадками, они приземлились в нью-йоркском аэропорту Кеннеди.

В Нью-Йорке Огородника, как и было условлено, встретили друзья Рональда, а точнее, сотрудники ЦРУ США, которые передали ему радиоприемник «Панасоник», гарантировавший в Москве прием передач Франкфуртского радиоцентра. Жене же он объяснил, что заказал радиоприемник по каталогу и оплатил его через одного из знакомых ему американцев еще в Боготе.

В тот же день, предварительно телеграфировав родственникам, самолетом «Аэрофлота» Огородник и Арутинян вылетели в Москву. Им вновь предстояло пересечь Атлантический океан, но уже в другом направлении, с посадкой в лондонском аэропорту Хитроу для дозаправки топливом.

В Москве в аэропорту Шереметьево-2 супругов встречали все те, кто провожал их когда-то в дальнюю командировку. Правда, невзрачный майор Советской Армии стал уже подполковником, что, однако, не придало ему солидности, а высокий мужчина по имени Николай, как оказалось, еще больше облысел. Все были веселы и рады возвращению Огородника и его жены.

Никто и не подозревал, в каком новом качестве Александр возвратился на родную землю.

Часть вторая

Глава 1

Говоря об истории современных спецслужб, необходимо заметить, что разведка и появившаяся вслед за ней контрразведка стары как мир. Они в своей основе зародились еще на заре формирования человеческого общества с его бесконечными междуусобицами, территориальными притязаниями, войнами и различного рода интригами, зачастую не имевшими под собой достаточно серьезных оснований. Видимо, так уж устроен человек, что в мире с другими ему не живется. Не случайно поэтому еще в 1726 году в своем получившем мировую известность произведении «Путешествия Гулливера» английский писатель Джонатан Свифт, критикуя нравы своего времени, не без иронии отмечал, что главным поводом для ожесточенной войны между лилипутами был вопрос о том, с какой стороны следует разбивать куриное яйцо перед его употреблением в пищу.

С возникновением государственных образований многие противоречия между различными социумами приобрели еще более ярко выраженный характер. Первые дипломатические представительства стали повсеместно использоваться и как своеобразные укрытия для разведчиков, что естественным образом вызвало потребность и в их контрразведывательном обеспечении.

Сколь это ни прискорбно, но создание российской контрразведки — одна из самых малоизученных страниц нашей истории. Однако известно, что противодействие иностранным лазутчикам и шпионам, работавшим тайно против России, стало оказываться еще в стародавние времена.

В канун XX века задачи контрразведывательного характера решались в России различными ведомствами: розыскными подразделениями департамента полиции, губернскими жандармскими управлениями, корпусом пограничной стражи, разведывательными структурами военного министерства и так далее. Однако активизация деятельности иностранных разведок требовала нового подхода к организации противодействия разведывательным устремлениям противникам России, которых у нее всегда было более чем достаточно.

Российские органы контрразведки как самостоятельный государственный институт стали формироваться на рубеже XIX–XX столетий. Это было время великих научных открытий и изобретений, которые не в последнюю очередь находили свое применение в военном деле и тем самым в значительной мере влияли на военные доктрины государств, стратегию и тактику ведения войн. В частности, возрастало значение внезапности нападения и скрытности подготовки к ведению боевых действий, что, в свою очередь, вызвало необходимость добывать за рубежом сведения по всем вытекающим из этого вопросам. Никто, разумеется, не хотел расставаться со своими секретами. Особо важные материалы хранились от посторонних глаз в надежных сейфах, извлечь откуда их можно было только с помощью соответствующих агентов. В результате потребность в разведке резко усилилась.

К началу прошлого века Россия со своим возраставшим промышленным потенциалом, который не мог не настораживать и не пугать ее конкурентов на Западе и Востоке, становится объектом усиленного военного шпионажа со стороны Англии, Германии, Австро-Венгрии, Италии и особенно Японии, готовившейся к изменению в ее пользу соотношения сил на Востоке.

В связи с этим высшим руководством России было принято решение создать самостоятельную контрразведывательную службу. Канцелярия военно-учетного комитета Главного штаба военного министерства подготовила проект ее создания. 20 января 1903 года военный министр генерал-адъютант А.Н. Куропаткин доложил о нем Николаю II. Царь, ознакомившись с докладом, наложил на нем резолюцию: «Согласен». Этот орган был назван Разведочным отделением. В его задачу входил розыск иностранных шпионов и изменников. Создавался он в обстановке строгой секретности, без официального уведомления общественности об его учреждении, так как, по мнению организаторов данного учреждения, тайна его существования являлась одним из основных условий успешного осуществления им своей деятельности. Первый начальник Разведочного отделения именовался завуалированно просто как «состоящий в распоряжении начальника Главного штаба».

Им стал ротмистр Владимир Николаевич Лавров, опытный сотрудник российской тайной полиции, переведенный в военное ведомство с должности начальника Тифлисского охранного отделения. Все расходы на содержание Разведочного отделения — а они были немалыми — погашались под грифом «на известное Вашему Императорскому Величеству употребление». Судя по всему, отделение работало достаточно эффективно. В 1910 году начальник Разведочного отделения, уже ставший к тому времени полковником, В.Н. Лавров за заслуги «в ведении наблюдения за деятельностью иностранных военных атташе в Санкт-Петербурге и борьбе с военным шпионством в этом городе и его окрестностях» был представлен к высокой государственной награде. Однако на результативности работы отделения не могло не сказываться отсутствие системы органов контрразведки, охватывающей всю территорию Российского государства. В этой связи 8 июня 1911 года военным министром было утверждено «Положение о контрразведывательных отделениях» (КРО). Их системой руководил тогда отдел генерал-квартирмейстера Главного управления Генерального штаба, центральный же орган был представлен Петербургским отделением Генштаба, ставшим преемником Разведочного отделения. Таким образом, российская контрразведка берет свое начало 20 января 1903 года, и ей сейчас уже без малого 100 лет!

Официально органы российской контрразведки прекратили свое-существование в прежнем виде лишь в мае 1922 года, когда было принято решение о создании в структуре центрального аппарата органов ГПУ контрразведывательного отдела (КРО) и его подразделений на местах.

Наиболее значительных успехов наши контрразведчики достигли в годы Великой Отечественной войны в жестокой и беспощадной борьбе со спецслужбами фашистской Германии и ее союзников.

Несколько позже контрразведывательные функции в стране стало осуществлять специально созданное для этой цели Второе главное управление КГБ СССР. У его истоков стояли такие прославленные организаторы и талантливые руководители, как генералы Е.П. Питовранов, О.М. Грибанов и Г.Ф. Григоренко, воспитавшие целую плеяду профессионалов высшего класса. Все это не могло не сказаться самым положительным образом на повышении общего уровня контрразведывательной работы, что, в свою очередь, содействовало успешному решению задач по обеспечению государственной безопасности.

В исключительно сложной международной обстановке в годы «холодной войны», когда спецслужбы противника активизировали свою деятельность, Второе главное управление усовершенствовало методы своей работы. Появились подразделения с новыми функциями как непосредственно в управлении, так и за его пределами в виде служб безопасности на объектах возможного агентурного проникновения. В 1975 году такая служба была создана и в Министерстве иностранных дел СССР.

Создание службы безопасности происходило не без определенных трудностей, связанных с неоднозначностью оценки ее предстоящей деятельности в руководящих кругах министерства. Но в конце концов А.А. Громыко дал на это согласие. После этого группа оперативных работников во главе с полковником Михаилом Ивановичем Курышевым впервые официально вошла в штат одного из отделов министерства и заняла отведенные для нее помещения в здании на Смоленской площади. Кроме того, в штат Седьмого отдела для работы по МИД был направлен ряд сотрудников других подразделений нашего ведомства, а также выпускники Высшей школы КГБ СССР, ранее окончившие гражданские вузы и затем получившие языковую подготовку: Гречаев, Удалов, Шитиков, Лейтан, Молодцов. Было определено, что связь Курышева с министром по всем вопросам будет осуществляться через заместителя министра — Игоря Николаевича Земского.

Несколько позже в эту группу из отдела вопреки моему желанию был направлен и я. Если говорить откровенно, то работа в так называемом «действующем резерве» мне никогда не импонировала. Но альтернативы не было. Работа по обеспечению безопасности министерства велась и раньше, но слишком малыми силами и с «дальних подступов». С созданием службы безопасности не заставили себя ждать и первые, хотя и не очень значительные, результаты.

Одним из первых «сюрпризов» министру стало то, что в процессе углубленной проверки одного из его советников, который намечался для поездки на ответственную работу в США с перспективой назначения его на должность Представителя СССР в ООН в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла, было установлено, что в действительности у него совсем другая фамилия и другие биографические данные.

Он был сыном сосланного в Сибирь в 1932 году служителя культа, что по тем временам являлось серьезным компроматом. Его без оформления соответствующих документов усыновила тетка из Ленинграда, муж которой был капитаном речного флота. В своей автобиографии об отце он писал, что тот «был всю жизнь капитаном». И все это было бы ничего. Однако выяснилось, что его второй дядя, проживавший до войны в Пятигорске, при занятии города фашистскими оккупантами вступил добровольно в немецкую полицию и принимал участие в репрессиях против советских граждан. После освобождения города нашими войсками он скрылся, а когда был пойман, его осудили за предательскую деятельность на десять лет лишения свободы. Дяде еще повезло, что его поймали не сразу.

Скрыв все это, советник вступил в партию, а по прошествии времени оказался в ближайшем окружении министра и членом коллегии министерства. Его сын по окончании МГИМО находился на дипломатической работе в одной из западноевропейских стран.

По указанию руководства главка с составленной мною справкой Курышев ознакомил И.Н. Земскова, который попросил оставить ее у него для доклада А.А. Громыко.

Несколько позже Земсков рассказал Курышеву, что министр долго читал молча справку — сначала без очков, а затем надев их. Через несколько дней он, возвращая ее Земскову, сказал, что две ночи почти не спал, вызвав этим немалую озабоченность своего домашнего окружения, и все думал, как такое могло случиться с человеком, которому он безраздельно доверял.

Кончилась эта история своеобразно. Советника без объяснения причин перевели на аналогичную должность в Историко-документальное управление. Он продолжал пользоваться столовой и буфетом для руководящего состава министерства и получал там продовольственные заказы. Никаких других санкций к нему не применили. И даже вездесущий в таких делах орган тогдашней инквизиции — партком — хранил полное молчание, видимо получив указания сверху.

Вскоре после этого случая И.Н. Земсков, возможно исполняя волю самого министра, изъявил желание лично познакомиться со всеми сотрудниками службы безопасности, включая и тех, кто работал в Седьмом отделе в здании КГБ на площади имени Ф.Э. Дзержинского.

Встреча происходила на исходе рабочего дня в кабинете М.И. Курышева в МИД. Пили кофе и хороший коньяк, который я раздобыл по поводу такого случая. Игорь Николаевич не преминул одобрить мой выбор. Для меня это было особенно лестно, поскольку он знал толк в коньяках.

Говорили о жизни и работе. Земсков, обладавший, кроме других достоинств, чувством юмора, много шутил и создал тем самым непринужденную обстановку. Позже он говорил Курышеву, с которым у него установились добрые и доверительные отношения, что его ребята ему понравились: «Это симпатичные люди с открытыми и светлыми лицами, с ними приятно иметь дело».

Но такого мнения в МИД были далеко не все. Как-то Михаил Иванович сказал мне, что ему случайно от одного из очевидцев стало известно, что один из заместителей министра в своем окружении допустил в его адрес довольно некорректное высказывание такого содержания: «Этот полкаш Куры-шев — волк в овечьей шкуре! Пуще всего бойтесь его импозантных мальчиков в белых рубашечках — тоже волки серые!» Курышев не скрывал, что был огорчен услышанным, но к этому больше не возвращался. Ему, жестоко израненному на войне солдату, было особенно обидно, что эти слова прозвучали из уст чиновника, вся жизнь которого протекала на приемах и в теплых кабинетах.

Случилось так, что в 1977 году по случаю 100-летия со дня рождения Ф.Э. Дзержинского по заказу КГБ СССР была отчеканена памятная настольная медаль с его изображением. Она вручалась довольно узкому кругу лиц, в числе которых оказалось и руководство МИД.

Михаилу Ивановичу было поручено вручить от имени Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова такие медали всем заместителям министра иностранных дел. Но получилось так, что он не успел полностью выполнить это указание и срочно по «горящей» путевке уехал в санаторий. Тогда руководство главка предложило сделать это мне, замещавшему его, и передать — а не вручить, так как Курышев по должности в МИД был советником, а я — только вторым секретарем, — медаль оставшимся и в их числе тому заместителю, который допустил вышеупомянутые высказывания в адрес Курышева и его сотрудников.

Не очень разбираясь в данном случае в уровнях служебного положения, замминистра принял медаль из моих рук и в присутствии сотрудников своего аппарата торжественно заявил:

— Прошу вас, Игорь Константинович, передать Председателю КГБ СССР товарищу Ю.В. Андропову мою глубокую признательность и благодарность за этот знак высокого внимания и заверить его, что мы — советские дипломаты — всегда плечом к плечу будем стоять в нерушимом строю с советскими чекистами на страже интересов и безопасности нашего великого государства рабочих и крестьян…

Это был классический образец фарисейства.

Я не мог, конечно, передать его слова Ю.В. Андропову, так как не был вхож к нему, и доложил о просьбе начальнику отдела генерал-майору Вячеславу Ервандовичу Кеворкову, который во время доклада, как я заметил, довольно ехидно усмехнулся, но ничего не сказал и перевел разговор на другую тему.

Начальник Седьмого отдела Вячеслав Ервандович Кеворков заслуживает того, чтобы рассказать о нем поподробнее. Коренной москвич, он с 1945 года, после окончания Военного института иностранных языков, работал в Берлине переводчиком Союзнической военной администрации в Германии. Служил в Генеральном штабе Советской Армии. В конце 50-х годов был откомандирован в КГБ СССР, где начал работать в должности оперуполномоченного в системе контрразведки. В 1969 году по прямому указанию Председателя КГБ СССР организовал секретный канал связи между руководством СССР и ФРГ и до 1982 года выполнял роль связника. В том же году в звании генерал-майора вышел в отставку и занял должность заместителя генерального директора ТАСС. С конца 1991 года возглавлял бюро ИТАР-ТАСС в Германии.

Опытный оперативный работник, В.Е. Кеворков отличался высокой культурой и блестящей эрудицией. Благодаря этим своим качествам, врожденной демократичности и добропорядочности он пользовался неизменным авторитетом и уважением в коллективе сотрудников. Долгое время был заместителем руководителя отдела, а затем его начальником.

Работая под руководством Председателя КГБ Ю.В. Андропова на канале связи высших руководителей СССР с руководством Германии в лице ее канцлера Вилли Брандта, а затем Гельмута Шмидта, В.Е. Кеворков вместе с журналистом В. Ледне-вым в немалой степени способствовал успешному ведению переговоров по подготовке и заключению московских мирных договоров, положивших конец состоянию войны в Европе. Блестяще владея немецким языком, он был ключевой фигурой этого канала с советской стороны.

Обо всем этом В.Е. Кеворков впоследствии рассказал в своей книге «Тайный канал». О существе этого дела в то время знало лишь руководство Седьмого отдела и ограниченный круг сотрудников, работавших на немецкой линии.

Однако многие годы плодотворной работы В.Е. Кеворкова под личным руководством Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова способствовали не только росту его авторитета среди лиц, осведомленных о его деятельности, но и вызывали по различным причинам недоброжелательное отношение к нему со стороны отдельных руководителей Комитета и, в частности, некоторых заместителей Председателя.

Ревниво следило за В.Е. Кеворковым во время его пребывания в столице Германской Демократической Республики и Западном Берлине и Министерство госбезопасности ГДР во главе с Эрихом Мильке. Дело в том, что партийное руководство Германской Демократической Республики не всегда одобряло многое из того, что делал в своих интересах «старший брат». Эрих Хонеккер и его предшественник Вальтер Ульбрихт имели свой собственный взгляд на судьбы немецкого народа и перспективы взаимоотношений с ФРГ. Безапелляционно считая себя «вождями всего рабочего класса Германии», они всячески старались преувеличить свою роль в исторической перспективе развития Германии и не упускали случая обострить там внутриполитическую обстановку. Это не без участия Э. Хонеккера был организован политический кризис в ФРГ, вызванный компрометацией неугодного им канцлера Вилли Брандта, пользовавшегося большим уважением и авторитетом не только в Германии, но и за ее пределами. Кончилось же все тем, что ему пришлось уйти в отставку. В подрыве позиций Брандта немалую роль сыграл внедренный в его канцелярию сотрудник МГБ ГДР капитан Гийом. Справедливости ради надо отметить, что спецслужбы этой республики немало преуспели в получении информации по всем интересующим их вопросам. Дело доходило до того, что они, как это выяснилось совсем недавно, подслушивали телефонные разговоры канцлера Гельмута Коля и знали практически чуть ли не все о внутрипартийной жизни правящей партии христианских демократов.

В упомянутой выше книге В.Е. Кеворков пишет, что в одном из разговоров по телефону правительственной связи Ю.В. Андропов сказал: «Становление наших отношений с ФРГ при использовании прямого канала между лидерами обеих стран проходило на глазах у наших немецких друзей, что не вызывало у них ничего, кроме недоверия и раздражения, в том числе и в отношении нас с Ледневым. Мои беседы с Мильке положения не изменили. Мы стали бельмом на глазу в наших отношениях с немецкими друзьями, что не может иметь место в дальнейшем. Ты не глупый человек и должен понять, что при всех ваших заслугах никто из-за вас с руководством ГДР ссориться не будет».

«Становилось очевидным, — говорит он далее, — что поступавшая систематически, прежде всего из Восточного Берлина, информация, с которой Андропов время от времени знакомил меня, о том, что у Леднева и Кеворкова в результате длительного общения с западными немцами произошло смещение политических симпатий с Востока на Запад, все же возымела свое воздействие».

На этой ноте тайный канал и прекратил свое существование.

В МИД СССР того времени обстановка была весьма своеобразной. Все было подчинено одному, возглавлявшему ему, человеку. Что приказал министр? Что скажет по этому поводу министр? Нельзя сказать, что все хозяйственное управление работало на министра, но начальник этого подразделения, пользовавшийся особым его расположением, проявлял ежедневную заботу как о нем, так и о членах его семьи, особенно жены — Лидии Дмитриевны, которая, по свидетельству очевидцев, многие десятилетия оказывала серьезное влияние на расстановку дипломатических кадров в министерстве своего мужа. К тому же она была большой любительницей принимать различного рода подношения, особенно при поездках за границу. Не случайно В.Е. Кеворков все в той же книге заметил не без юмора по этому поводу: «Ее (Л.Д. Громыко. — И.П.) нашествия на советские посольства — главным образом, в индустриально развитых странах — воспринимались сотрудниками этих представительств и их главами как стихийное бедствие, сравнимое только с многолетней засухой и неурожаем в среднеразвитой аграрной стране».

Глядя на некоторых руководителей, не дремали и подчиненные. Однажды из Управления внешней контрразведки Первого главного управления (ПГУ) поступили сведения о том, что генеральный консул в городе Сантьяго-де-Куба перед отъездом в Москву по окончании командировки незаконно присвоил, а проще говоря, украл четыре покрышки от казенных «Жигулей», упаковал их в багаж и отправил в Ленинград попутным сухогрузом. Об этом сообщалось в шифротелеграмме, поступившей и в МИД СССР. Конечно, ловля воров и воришек не входила в прямую обязанность службы безопасности, но на телеграмму надо было как-то реагировать.

Мне было предложено связаться по этому поводу с замминистра И.Н. Земсковым. Тот, как всегда, любезно принял меня — он неизменно обращался ко мне не иначе, как «тезка», — и попросил помочь министерству разобраться в этом вопросе, что я ему и пообещал.

В Ленинградское управление КГБ была направлена телеграмма: проверить с использованием рентгеновской аппаратуры наличие в багаже бывшего генконсула покрышек.

Эту телеграмму мы подготовили вместе с недавним выпускником Высшей школы КГБ СССР имени Ф.Э. Дзержинского Владимиром Игоревичем Гречаевым, который и до этого довольно часто выполнял отдельные мои поручения и проявил себя как вдумчивый, исполнительный и способный работник. Он уже имел определенный жизненный опыт и производственный стаж. Был женат на очень милой и энергичной женщине. Вместе со своей женой Ирой воспитывал двоих малышей-мальчишек, больших шалунов и непосед. Благодаря своему спокойному, открытому, уравновешенному характеру и трудолюбию он быстро адаптировался в новом для него коллективе.

Через несколько дней из Ленинграда последовал ответ: сухогруз прибыл, покрышки в одном из ящиков багажа обнаружены. Об этом было сообщено Земскову. По его указанию из состава сотрудников управления кадров была создана комиссия для проведения соответствующего разбирательства.

С прибытием багажа на товарный двор Ленинградского вокзала в присутствии бывшего генерального консула и членов комиссии должно было быть произведено вскрытие багажа. Однако тот уговорил их перенести эту процедуру во внутренний двор министерства на Смоленской площади.

По приезде на место бывший генконсул попросил членов комиссии немного подождать, так как якобы намеревался еще раз встретиться по этому вопросу с кем-то из руководящих работников министерства. Ничего не подозревавшие члены комиссии вышли из пикапа покурить на свежем воздухе. А в это время автомашина неожиданно рванулась с места и скрылась за поворотом. Когда примерно через полчаса пикап возвратился, то оказалось, что один из ящиков был вскрыт, а содержимое почти полностью исчезло. Шофер таксомоторного парка объяснил, что, почувствовав приступ жажды и видя, что имеет в своем распоряжении время, решил съездить в Плотников переулок в магазин «Молоко», чтобы выпить бутылку кефира. Пока же его не было в машине, «неизвестные злоумышленники» влезли в нее, вскрыли ящик и что-то из него похитили. Обескураженные кадровики немедленно доложили об этом И.Н. Земскову.

Раздался телефонный звонок, и я получил новое задание — незамедлительно расследовать случившееся. Вместе с Гречаевым мы выехали на место происшествия, тщательно осмотрели территорию вокруг дома, где находится магазин «Молоко» в Плотниковом переулке, и обнаружили на земле во дворе и под аркой следы автомашин пикап и «Волги». Оставалось только разыскать в 6-м таксомоторном парке автомашину, на которой перевозился багаж.

Мы с Гречаевым немедленно направились туда. Под видом сотрудников МУРа мы осмотрели с ведома администрации находящиеся на открытой стоянке автомашины типа «пикап» и обнаружили ту, в которой перевозился багаж бывшего генконсула. Найдены были щепки от ящика, гвозди и обрывки кубинской газеты «Гранма». Вскрытие происходило поспешно, с использованием подручных средств в виде монтировки. К нашему огорчению, оказалось, что шофер Николаев, работавший на этой машине, находится в рейсе и прибудет в гараж, как нам сказали в диспетчерской, не раньше 23.00. Пришлось ждать его в том же пикапе. Одеты мы были легко, и поэтому как Гречаев, так и я изрядно продрогли. Наконец, Николаев появился.

Было уже поздно, все служебные кабинеты администрации таксомоторного парка были закрыты, и нам пришлось довольствоваться каким-то закутком на сцене клуба. За неимением пригодных для использования стульев я демонстративно сел на нечто подобное столу, и наша беседа началась.

Представились мы ему сотрудниками Московского уголовного розыска. Накануне я предупредил Володю, что, как «мент», буду вести себя грубовато и без какой-либо интеллигентности. При этом я рассказал ему об одном приключившемся со мной досадном случае. Несколько лет тому назад, работая в Минске, я как-то ночью разговаривал в отделении милиции с двумя задержанными валютными проститутками, не подавая вида, что в действительности меня интересуют не они, а их знакомые иностранцы. Сам был при галстуке, называл их на «вы» и угощал сигаретами. Как потом стало известно, те сразу догадались, что имеют дело не с милицией, а с сотрудником КГБ. Никаких последствий это не имело, но было хорошим уроком на будущее.

Николаев оказался довольно симпатичным парнем высокого роста. В прошлом служил в воздушно-десантных войсках. Но повел он себя крайне неоткровенно. Однако под давлением внушительной тирады на не совсем литературном языке через десять — пятнадцать минут он «сломался». Рассказал, что вся эта «операция» была подготовлена бывшим генконсулом и его сыном, как оказалось позже, преподавателем Академии МВД СССР, майором с высшим юридическим образованием. Всю дорогу от Ленинградского вокзала сын тайком на своей «Волге» сопровождал пикап до МИД, а затем они, согласно договоренности, встретились у магазина «Молоко», где один из ящиков был взломан с участием «отпрыска», после чего извлеченные из него четыре покрышки перенесли в автомашину сына генконсула. Водитель пикапа получил двести рублей. Через несколько минут Николаев уже писал объяснение. Он был настолько расстроен случившимся и деморализован, что постоянно просил разрешения выпить хотя бы глоток из бутылки портвейна, которая осталась у него в машине. Такое разрешение ему было дано, но только после написания объяснения и подписания им протокола. О случившемся с Николаевым, с учетом его искренности, мы не стали информировать администрацию таксомоторного парка.

В порядке отступления от основной темы хотелось бы отметить, что позже Володя Гречаев в своей работе, когда это было необходимо, успешно исполнял роль сотрудника милиции. Но, как правило, «благожелательного и интеллигентного». Хотя я уверен, что, если бы потребовалось, он мог бы и перевоплотиться.

О результатах проведенного расследования на следующий день утром было доложено руководству отдела и сообщено И.Н. Земскову.

Бывший генконсул никакого взыскания не получил, а был, как это и планировалось, отправлен на пенсию по возрасту. В кадрах он все бил себя в грудь и повторял: «Я имею шестнадцать благодарностей министра иностранных дел». Но сколько он украл у государства за это время, так и осталось тайной. И покрышки он так и не вернул. А его сын продолжал учить слушателей Академии МВД СССР «уму-разуму».

Однажды Курышев сообщил мне, что, по полученным из Управления внешней контрразведки данным, текст выступления А.А. Громыко на сессии Генеральной Ассамблеи ООН, которая проходила в Нью-Йорке, еще до ее начала стал известен делегации Франции, а затем и Великобритании. Он поручил мне совместно с Володей Молодцовым разобраться в этом вопросе, но очень скоро стало очевидно, что очертить круг лиц, которые имели доступ к этому документу, практически невозможно. Мы оказались в тупиковой ситуации. Отдел переводов, который возглавляла некая Бабкина, был практически проходным двором. Понятно было, только одно: утечка произошла в Москве, так как в тексте выступления министра, оказавшемся у французов и англичан, отсутствовала правка, которую тот сделал во время работы над документом в самолете, направляясь в США. Вопрос о причастности кого-то из сотрудников МИД к утечке информации повис в воздухе.


А тем временем в апреле 1975 года в столице Колумбии городе Боготе в одном из номеров отеля «Хилтон» уже известные читателю Рональд и Пилар обсуждали вопросы, связанные с оформлением документов на покупку ранчо для Пилар и Трианона. В соответствии с указаниями штаб-квартиры ЦРУ договор купли-продажи должен быть оформлен на Пилар, а для Трианона гарантировано последующее совместное использование земельного участка и находящейся на нем недвижимости, о чем он будет поставлен в известность через доступные Центру каналы.

— Пилар, я думаю, что с твоей стороны по этому вопросу возражений не последует, тем более что тебе оплачиваются и все дополнительные расходы. Что касается Саши, то, как я тебе уже говорил, у него все в полном порядке. В Москве он работает в нужном месте и регулярно шлет тебе приветы.

— Спасибо тебе, Рон, я рада нашей общей удаче и заботе о нас с Сашей со стороны Центра. Но на душе все-таки как-то тревожно. Чтобы сменить обстановку и немного развеяться, я хотела бы на несколько дней слетать на родину и навестить родителей.

— Пилар, я хорошо понимаю тебя. Работа работой, а человеческие чувства нельзя ничем подменить. Я не имею ничего против поездки в Испанию. Желаю тебе удачи во всем. Быстрее заканчивай все дела. Я буду ждать твоего телефонного звонка.

Глава 2

Кабинет начальника службы безопасности МИД СССР в высотном здании на Смоленской площади. Из окон открывается панорама столицы. В легкой дымке виднеются кремлевские башни и колокольня Ивана Великого. Начальник службы безопасности полковник Михаил Иванович Курышев беседует с одним из сотрудников:

— Юрий Александрович, вот уже более двух месяцев тому назад мы получили из Управления внешней контрразведки Первого главного управления заслуживающую серьезного оперативного внимания информацию по советской колонии в Колумбии. Сегодня получены дополнительные сведения по этому вопросу. Ознакомившись с проделанной вами работой по сигналу, я прихожу к выводу, что вы не придали ему серьезного значения, а составленный вами план первичных мероприятий носит чисто формальный характер и страдает серьезными недостатками, и его возможная реализация, откровенно говоря, не сулит нам каких-либо перспектив на будущее. Я, конечно, принимаю во внимание вашу занятость решением других вопросов, но в любом деле надо уметь распознавать главное, наиболее существенное и именно на нем сосредоточивать основные усилия. Вам, видимо, это не удалось. Поэтому прошу передать все имеющиеся у вас материалы Игорю Константиновичу, который и займется этим вопросом. Я это изложил в своей резолюции на дополнительно поступившей информации.

— Михаил Иванович, я не буду оправдываться, так как в повседневной текучке я действительно не уделил должного внимания этому сигналу. А материалы с вашими указаниями я передам Игорю Константиновичу сегодня же.

Тут же Курышев позвонил мне в отдел по телефону оперативной связи.

— Игорь Константинович, еще в июне семьдесят пятого года Управление внешней контрразведки ПГУ передало нам информацию о фактах нарушения норм поведения советских граждан за границей отдельными сотрудниками нашего посольства в Боготе. С учетом активности спецслужб противника в Колумбии они высказывают предположение, что эти люди могли попасть в поле зрения американской разведки, а к одному из них, по всей вероятности, был сделан подход вербовочного характера. Заявлений о подобном факте со стороны кого-либо из членов советской колонии в Колумбии в адрес совпосла или работников резидентуры КГБ не поступало. Возможными объектами, по их мнению, могли быть два сотрудника и один член семьи. В поступивших в августе дополнительных материалах названа еще одна фамилия. Юрий Александрович передаст тебе эти материалы с моей резолюцией сегодня же. Прошу ознакомиться с ними и доложить мне план действий.

— Михаил Иванович, я вас понял. Но стоит ли передавать эти материалы мне? Юрий Александрович — опытный оперативный работник, под крышей работает много лет, хорошо знает МИД. Ему и карты в руки!

— Игорь Константинович, все это, конечно, так, но я полагаю, что будет лучше, если этим делом все-таки займешься лично ты. К тому же посмотришь на материалы свежим взглядом.

— Михаил Иванович, все ясно! У матросов, как говорится, нет вопросов.

— Ну вот и договорились. Желаю удачи!


29 октября 1975 года по факту возможного вербовочного подхода американской разведки к одному из сотрудников советского посольства в Колумбии мною было заведено дело оперативного розыска под псевдонимом «Кайман» и составлен план мероприятий. Я всегда очень серьезно и придирчиво относился к подбору псевдонимов, и в данном случае он был избран мной как бы символично, так как кайман — разновидность аллигатора, который водится только в Латинской Америке, а объекты прибыли именно оттуда. М.И. Курышев ознакомился с планом и утвердил его.

Предстояло в короткий срок выявить и проверить по оперативным учетам лиц, работавших в советском посольстве и других загранучреждениях в Колумбии в 1974–1975 годах, обратив особое внимание на изучение лиц, фигурирующих в материалах Управления внешней разведки ПГУ. Как объекты оперативного розыска дела «Кайман» были выделены с присвоением соответствующих Псевдонимов следующие лица:

Агроном — второй секретарь посольства СССР в Колумбии Огородник А.Д. В прошлом имел контакт с органами КГБ и был поставлен на учет под псевдонимом Дмитриев. В период пребывания за границей оказался неразборчивым в связях, проявлял элементы стяжательства, имел бесконтрольные встречи с американцами. В настоящее время возвратился в СССР;

Боб — старший референт посольства Бобин Н.В. Он и его жена постоянно злоупотребляли спиртными напитками, часто ссорились, вплоть до драк, проявляли стремление к стяжательству. Жена Боба допускала нарушение правил поведения советских граждан за границей, приобретала вещи в местных магазинах в кредит, поддерживала связь сомнительного характера с одним из местных врачей. В поведении отмечался ряд непонятных моментов. Оба возвратились в СССР;

Федор — референт посольства Федотов А.И. Неоднократно в не защищенных от подслушивания помещениях высказывал недовольство своим служебным положением, поскольку не являлся дипломатом в прямом смысле этого слова, и говорил о своем желании поступить на работу в органы КГБ, в чем ему было впоследствии отказано, что также вызвало у него отрицательные эмоции. Возвратился в СССР.

Все четверо упомянутых выше лиц были установлены по новым местам работы. Трое из них находились в Министерстве иностранных дел СССР.

Через месяц М.И. Курышев поинтересовался, как обстоит дело с выполнением — плана по «Кайману».

Я доложил, что пока похвастаться особенно нечем. Проделана большая черновая работа, к которой я подключил Владимира Игоревича Гречаева, поступившего к нам в органы сравнительно недавно, и высказал мнение, что это пойдет ему на пользу, так как он познакомится с процессом ведения разработки, как говорится, с самых азов. Парень он добросовестный и толковый. Хотя до нашей школы окончил МВТУ имени Баумана, в юриспруденции и делах начинает разбираться неплохо.

Единственное, что пока заслуживает внимания, сказал я, так это то, что Федор каждый раз, выходя из здания Консульского управления министерства, где он работает, тщательно, хотя подчас грубовато, проверяется, пытаясь, по всей видимости, обнаружить наружное наблюдение.

Мною был подчеркнут и еще один момент. В свое время были получены сведения о том, что жена Боба, уже имея высшее образование, просила свою мать, проживающую в Москве, любыми путями помочь ей по приезде поступить учиться на юридический факультет МГУ для изучения криминалистики и психологии. При необходимости гарантировала взятки. Это меня несколько озадачило, и я теряюсь в догадках, что бы это могло значить: блажь или нечто более серьезное?

В свою очередь я поинтересовался результатами нашей просьбы о продлении наружного наблюдения хотя бы за одним объектом.

Курышев ответил, что по этому вопросу он уже разговаривал с заместителем начальника главка Виталием Константиновичем Бояровым, но, по его словам, сейчас это практически невозможно, так как главк большой, объекты оперативного интереса есть и в других отделах, а лимит у нас жесткий. Поэтому он предложил пока восполнять отсутствие наружного наблюдения использованием других, не менее эффективных возможностей, которые зачастую дают нам еще более интересную информацию.

Отметим попутно, что Виталий Константинович Бояров свою работу в органах госбезопасности начал с 1945 года. До 1962 года служил в контрразведке КГБ Украины. В должности начальника отдела направлен во внешнюю разведку в Москву. Позже — заместитель резидента в лондонской резидентуре КГБ СССР. В 1965 году был объявлен персоной нон грата. Работал в Центре в Управлении внешней контрразведки Первого главного управления. С начала 1970 года — заместитель начальника Второго главного управления, впоследствии — первый заместитель. Человек с большим жизненным и оперативным опытом. Талантливый организатор, эрудит и вдумчивый человек с широким кругозором. Любимое занятие в свободное от работы время — игра в теннис.

Я сказал Михаилу Ивановичу, что хотел бы внести дополнение к имеющемуся у нас плану, а именно возобновить контакт с Огородником от имени органов КГБ, но на сей раз легендированный, что позволит нам лучше почувствовать его в процессе общения, организовать более глубокое его изучение как личности, проверить на объективность информацию по вопросам, которые нам уже хорошо известны. Определенные предпосылки для этого, на мой взгляд, имеются. А главной из них является то, что оба мы в прошлом моряки, любим море, парусный спорт.

В ответ Курышев заявил, что предложение неплохое и он, пожалуй, с ним согласен. Но еще подумает и посоветуется с начальством, а там и будем решать.

К маю 1976 года прояснилась ситуация с Бобом, его женой и Федором.

Тщательная проверка Боба и его жены через наши источники и с использованием оперативно-технических средств объективно показала маловероятность их принадлежности к спецслужбам противника.

В этой связи немаловажно подчеркнуть, что я всегда придерживался принципа — не торопиться делать вывод, что то или иное действие интересующего нас лица носит подозрительный характер, и до определенного момента считал его просто непонятным. Как правило, в процессе последующей проверки все становилось на свои места и оказывалось вполне объяснимым. Для этого необходимы были только время и определенные усилия. К этому приучались и молодые оперативные работники.

Прояснилась ситуация и с Федором. Гроза воронежских хулиганов, комсомольский вожак и в прошлом дружинник подружился с «зеленым змием». Каждый раз, выходя из здания Консульского управления в отведенное на обеденный перерыв время, — замечу кстати, что возвращаться по истечении установленного срока назад было далеко не общим правилом, — он заходил в ближайшую шашлычную или пельменную и «принимал» там.

Из сводки наружного наблюдения: «В районе шашлычной на Смоленской площади в автомате выпил стакан газированной воды, несколько раз внимательно посмотрел по сторонам. Было заметно, что наблюдаемый сильно покраснел».

Судя по наступившей реакции, он выпил накануне несколько больше, чем мог, где-то в другом месте. Проверялся же он вполне закономерно, так как большого желания показывать свою слабость среди окружавших его сослуживцев «посланник ленинского комсомола», видимо, не имел.

Тщательно анализируя все поступающие в отношении Боба и его жены, а также Федора оперативные материалы, я невольно приходил к выводу о том, что эти люди как по своему уровню, так и по поведению за границей вряд ли могли представлять интерес для американской разведки. Ведь сама по себе вербуемость того или иного человека не является самоцелью и должна обусловливаться реальной возможностью получения секретной информации и, кроме того, степенью надежности возможного партнера с его чисто человеческими качествами. Что представлял из себя Боб? На него, сына известного хоккеиста, определенным образом падала тень славы отца, что в общем невольно сказывалось на его взаимоотношениях с окружающими, на которых он поглядывал с чувством превосходства. Многое складывалось в его жизни не так, как у обычных, нормальных людей. Взять хотя бы его поступление в институт не без помощи папаши. Компании его друзей — далеко не лучшее в интеллектуальном плане общество. А затем беспробудное пьянство родителя, закончившееся самоубийством. Естественно, что и жена его была из того же богемного спортивного клана. В компании она вела себя высокомерно, кичилась какими-то невероятными связями в Москве. Поддерживала связь сомнительного характера с местным колумбийским врачом-гинекологом.

Что касается Федора, то это, как говорится, был человек из глубинки. Жил и работал в Воронеже. Был комсомольским активистом и активным дружинником. Как-то на дежурстве в городе при задержании злостного хулигана получил серьезное ножевое ранение. Сам по себе этот факт безусловно заслуживает уважения. За активную работу в комсомоле был делегирован на учебу в Московский государственный институт международных отношений, по окончании которого направлен сначала в МИД СССР, а затем референтом в советское посольство в Колумбии. Должность, прямо скажем, незавидная, а он с учетом заслуг рассчитывал на значительно большее. Ведь для него не было секретом, что многие бывшие комсомольские активисты, не говоря уже о партийных, зачастую не имея необходимых данных, очень быстро занимали высокие должности в министерствах и ведомствах. К тому же в период его учебы в институте, перед его окончанием, с ним даже проводилось собеседование на предмет его возможного направления на работу в органы государственной безопасности, что в принципе является обычным явлением и в других высших учебных заведениях. Однако дальше этого разговора по неизвестным для него причинам дело не пошло. Он, конечно, не догадывался, что по своим личным качествам он не подходил для такой работы.

Нельзя сказать, что Боб и Федор были лишними людьми в посольстве. Когда надо было серьезно поработать и в какой-то мере спасать положение, как это было на советской выставке в Боготе, они оба проявляли достойную похвалы самоотверженность. Благодаря их труду, например, только что упомянутая выставка прошла с успехом.

А что американцы? Они отлично видели, с кем имеют дело, и у них не было абсолютной уверенности в том, что эти люди, к тому же злоупотребляющие алкоголем, могут быть им чем-то полезными. Постепенно все мы пришли к единому мнению, что для американцев эти люди интереса не представляют.

Следует отметить также одно немаловажное обстоятельство. За время работы по изучению Боба, его жены и Федора им не чинилось никаких препятствий и ограничений как по работе, так и в личной жизни. Это было нашим принципом.

И еще об американцах. Сотрудники ЦРУ глазами работников местных спецслужб, конечно, отчетливо видели факты нарушения элементарных норм поведения отдельными сотрудниками советского посольства, но внешне, как правило, реагировали на них не всегда, чтобы не дать повода заподозрить их в активной деятельности.

Все эти размышления усиливали подозрения, что со спецслужбами противника, возможно, связан Агроном. По своим личным качествам и поведению он существенно отличался от вышеупомянутых коллег по работе и, прежде всего, был весомее их как личность, на которую невозможно не обратить внимания.

Однако вернемся к процессу его дальнейшего изучения.

С санкции руководства главка с Огородником была восстановлена связь и установлены легендированные агентурные отношения. Работа с ним была поручена мне как ведущему разработку.

Из окна моего служебного кабинета на одном из последних этажей помпезного высотного здания на Смоленской площади, где размещается Министерство иностранных дел, как и у моего начальника М.И. Курышева, были хорошо видны колокольня Ивана Великого, башни, многочисленные купола церквей и сооружения внутренней части Кремля. А где-то внизу теснились зажатые со всех сторон домами старинные московские улочки и переулки: Плотников, Кривоарбатский, Калошин и Сивцев Вражек, упоминаемые довольно часто в произведениях наших писателей, включая И. Ильфа и Е. Петрова.

В ясную солнечную погоду с высоты птичьего полета открывалось величественное зрелище. Жаль только, что ни Курышеву, ни мне никогда не удавалось подолгу любоваться видом на историческую часть нашей столицы. Иногда при мимолетном взгляде за окно мы радовались солнечному дню. Свинцовое же небо надвигающейся на город грозы или моросящий осенний дождь, да еще и с мокрым снегом, вызывали у нас некую печаль.

Когда работаешь с интересом, то многое из окружающего, естественно, отодвигается на задний план.

Управление по планированию внешнеполитических мероприятий, где работал Огородник, находилось в соседнем доме напротив. Чтобы попасть из него в главное здание, достаточно было только перейти улицу.

Огородник был приглашен мною по телефону в один из кабинетов службы безопасности в МИД СССР. Предо мной предстал хорошо одетый мужчина, выше среднего роста, плотного телосложения, приятной наружности, с легкой улыбкой уверенного в себе человека. Назвав его по имени и отчеству, я представился ему как сотрудник подразделения госбезопасности при МИД СССР подполковник Перетрухин Игорь Константинович. Предложив ему сесть, сказал, что мне известно о его прошлом знакомстве с нашими сотрудниками, работавшими по линии Комитета молодежных организаций СССР, а также по работе в Колумбии. Огородник подтвердил это, заметив, что не видит в приглашении на беседу ничего особенного, так как хорошо понимает значение нашей работы в целом. Я спросил, располагает ли он свободным временем, на что получил положительный ответ.

Далее я поинтересовался, как он устроился на новом месте, есть ли у него какие-либо проблемы, предложил ему продолжить сотрудничество, если он не возражает, в центральном аппарате с тем, чтобы он помог нам разобраться в некоторых вопросах, в том числе по Колумбии. Я подчеркнул при этом, что мы нуждаемся в помощи проверенных и честных людей, которые как бы находятся в одном строю с нами по решению задач государственной важности.

Огородник сказал, что устроился на новом месте хорошо, работа интересная. С ней он уже освоился и в ближайшее время намеревается приступить к работе над докторской диссертацией. Сотрудничество он готов продолжить, так как считает его своим гражданским долгом, тем более что это открывает для него возможность высказать определенные резоны по поводу его взаимоотношений с некоторыми сотрудниками резидентуры КГБ в Колумбии.

Я заверил его, что он может положиться на мои беспристрастие и объективность. Я юрист по образованию и так же, как и он, человек флотский. Нам присущи качества, характерные для моряков, а это фактор немаловажный.

Огородник сказал, что ему приятно это слышать, так как моряков действительно, где бы они ни находились, многое объединяет, и высказал сожаление, что ему из-за потери зрения пришлось оставить службу.

Он поинтересовался, на каком флоте я служил и принимал ли участие в Великой Отечественной войне.

Я рассказал, что в 1942 году шестнадцатилетним мальчишкой поступил в школу юнг на Соловецких островах, по окончании которой был в 1943 году направлен в действующий Северный флот, сначала на только что прибывшие по ленд-лизу[4] из США тральщики, а затем по основной специальности боцмана на торпедные катера. Участвовал в морских боях и в Петсамо-Киркенесской операции, был награжден двумя боевыми орденами. Наша бригада в войну была удостоена наименования Печенегской, орденов Красного Знамени и Ушакова I степени. В начале апреля 1945 года с отрядом торпедных катеров дважды Героя Советского Союза Александра Осиповича Шабалина по железной дороге был переброшен на Балтику в район Восточной Пруссии, где для всех нас вскоре и закончилась война. Мне тогда было уже девятнадцать лет.

— После войны много и упорно учился, а теперь вот сижу перед вами.

Внимательно слушавший мой рассказ Огородник сказал, что такой биографии можно только позавидовать, особенно потому, что я вышел из юнг Военно-морского флота. Вместе с тем он поинтересовался, почему я оставил службу на флоте.

Я пояснил, что, продолжая срочную службу после войны, окончил десятилетку в вечерней школе рабочей молодежи в Риге. Мне в то время было уже 23 года. Поступать в Ленинградское высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе с пятилетним сроком обучения было уже поздновато, так как перспектива получения звания младшего лейтенанта в 27–28 лет в восторг меня не приводила. Помню, как после войны в нашем дивизионе — а стояли мы тогда в Кронштадте — появился по окончании училища младший лейтенант, в прошлом матрос. Он был направлен на учебу еще в годы войны. Среди своих одногодков, ставших уже старшими лейтенантами и капитан-лейтенантами, он смотрелся как-то жалко. И я, откровенно говоря, дрогнул.

Огородник заметил, что, несмотря на свою тогдашнюю молодость, я рассуждал вполне трезво и логично.

У него же морская служба была совершенно иной. Родился в семье военного моряка в легендарном Севастополе. И уже это не могло не определить его будущее. Тот, кто с мальчишеских лет слышал звуки корабельных сирен и рынды, отбивающей склянки, видел у причалов и в морской дымке на рейде величественные силуэты военных кораблей, не мог не мечтать о море и морской службе. Из троих детей в семье он был старшим. Его определили на учебу в Севастопольское нахимовское училище, которое он окончил с золотой медалью, что давало ему право на поступление в любое высшее военно-морское училище. Он выбрал Ленинградское высшее военно-морское училище имени М.В. Фрунзе. Но вскоре случилась беда. Совершенно неожиданно — это остается для него загадкой и по сей день — стало ухудшаться зрение, что было катастрофой для будущего моряка. Пришлось увольняться, переучиваться и в конечном итоге стать дипломатом.

Я высказал ему свое сочувствие по поводу его неудавшейся морской карьеры и поинтересовался, как обстоит дело с парусным спортом.

Огородник, оживившись, сказал, что страсть к парусу у него осталась. Он еще в годы учебы в МГИМО познакомился с несколькими яхтсменами и ходит в выходные дни под парусами на одном из московских водохранилищ и хоть в этом находит забвение.

Я выразил свое удовольствие по поводу состоявшегося знакомства и предложил ему, если у него нет возражений, встретиться здесь же через неделю в 14.00. Огородник ответил, что тоже рад был познакомиться с моряком из числа бывалых. А назначенное время его вполне устраивает. На том и расстались.

Не скрою, что Огородник в целом произвел на меня положительное впечатление. Но от моего внимания не ускользнула какая-то едва заметная наигранность его поведения. Чувствовалось, что он хорошо знал, где, кому и что надо было говорить. Несколько забегая вперед, хотелось бы отметить, что Огородник никогда не говорил ничего предосудительного ни об общественном строе в нашей стране, ни о политических деятелях даже далекого прошлого. Он никогда не рассказывал анекдотов на политические темы сомнительного свойства, хотя внешне мы поддерживали с ним довольно дружеские отношения. То есть был во всем предельно лоялен.

На следующей встрече разговор был продолжен, и начал его Огородник, который заявил, что за последнее время пребывания в Колумбии у него сложилось впечатление о не совсем объективном отношении к нему некоторых работников резидентуры КГБ в советском посольстве, которые практически работу с ним прекратили, и он совершенно уверен в том, что и ряд интриг против него был организован не без их участия. Это они, как говорится, покатили на него бочку. Насколько он уловил, они обвиняли его в недисциплинированности, своеволии и излишней самостоятельности.

На это я ответил, что, как уже говорил ранее, наша служба гарантирует абсолютную объективность и беспристрастие при рассмотрении любого вопроса, даже если он касается наших сотрудников, работающих за рубежом. К сожалению, и в нашу среду иногда попадают люди с наличием определенных недостатков. Подобные факты достойны сожаления, но надо признать, что они имеют место и среди сотрудников в загранточках. Это особенно прискорбно. Как говорил Чацкий в «Горе от ума», «чины людьми даются, а люди могут обмануться». Ведь стоит кому-то напротив фамилии в списке поставить карандашом жирную галочку, и у помеченного могут начаться неприятности. Совсем как в анекдоте: не то у вас украли шубу, не то вы ее у кого-то украли. Хотя в этом, как говорят в Одессе, кроются «две большие разницы».

Я попросил Огородника, чтобы он уточнил для начала, в каком направлении велась с ним работа и что от него требовалось.

Он ответил, что прежде всего его просили отмечать факты нарушения правил поведения советских граждан за границей и докладывать о характере взаимоотношений его сослуживцев и членов их семей с иностранцами — особенно с гражданами США. Конечно, сотрудников резидентуры интересовали и сами американцы.

На вопрос, кем конкретно из советских граждан интересовались они, он ответил, что в основном Бобиным и его женой, так как они вообще были зубной болью всей колонии. Люди достаточно грамотные, тем не менее злоупотребляли спиртными напитками и беспрестанно скандалили. Иногда дело доходило даже до рукоприкладства. А в условиях небольшого коллектива все это сразу же становилось достоянием гласности. Бобин кичился своим отцом — известным хоккеистом. Его жена, довольно вздорная баба, тоже похвалялась какими-то несусветными возможностями и связями в Москве.

Что же касается иностранцев, то в их поведении он ничего подозрительного никогда не замечал.

Тогда я поинтересовался:

— А что там произошло с какими-то финансовыми документами?

Он ответил, что это довольно банальная история с продажей по указанию посла находившейся в его распоряжении служебной автомашины. Машину он продал, но по независящим от него обстоятельствам несколько задержался с представлением оправдательных документов и денег, которые внес в кассу посольства с некоторым запозданием, в два приема. В Колумбии, пояснил он, есть свои порядки с выплатой денег в процессе реализации договора купли-продажи. Если продажа не состоялась, то, естественно, нет и денег. Они же сначала покупают, а потом перепродают. Лица, о которых он говорил, особенно товарищ Владимир Васильевич Говорухин, не преминули этим воспользоваться и создали тем самым скандальную ситуацию, на некоторое время скомпрометировав его в глазах посла и всего коллектива.

Я сказал, что вполне ему верю. Главное, что все теперь уже позади. Посольство дало ему лестную характеристику, и он работает в мозговом центре министерства — Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий. А это весьма почетно! Своему руководству я доложу обо всем самым подробнейшим образом.

Поскольку мы оба в ближайшие дни уйдем в отпуск, встретимся уже через два без малого месяца. Я пожелал ему хорошего отдыха и счастливого возвращения с берегов Черного моря. При этом я спросил, нет ли каких-либо проблем по пути его следования на отдых и не нуждается ли он в моей помощи. Огородник поблагодарил за внимание и сказал, что еще твердо не знает, где и когда будет находиться.


На следующий день я подробно доложил о результатах двух проведенных с Огородником встреч и своих впечатлениях М.И. Курышеву и начальнику отдела В.Е. Кеворкову. Было принято решение одну из последующих встреч после отпуска — контрольную — провести с участием Михаила Ивановича и в оперативных интересах раскрыть перед ним одну из наших конспиративных квартир, что, по общему мнению, способствовало бы укреплению у Огородника уверенности в том, что ему полностью доверяют.

Очередная встреча была проведена по возвращении нас обоих из отпуска. Мы продолжили разговор об обстановке в совколонии в Колумбии. Огородник привел ряд малозначительных фактов из жизни посольских работников и дал несколько весьма поверхностных характеристик. На вопрос, чем занимается его жена и устроилась ли она на работу, он сообщил, что семейные отношения у него, к сожалению, не сложились. К тому же жена, вопреки его воле, сделала в Боготе пластическую операцию, превратив, как он выразился, свой армянский нос в греческий и изменившись до неузнаваемости. В настоящее время решается вопрос о расторжении брака. Как человек благородный, он оставляет ей квартиру на Перекопской улице и теперь занят поисками жилья.

Огороднику было предложено последующие встречи проводить на конспиративной квартире в районе Белорусского вокзала, на что он дал согласие.

Следующая встреча состоялась уже на конспиративной квартире «Высокая», расположенной в многоэтажном жилом доме. Она была удобной во всех отношениях и находилась буквально в пяти минутах ходьбы от ближайшей станции метро.

Встретившись у Белорусского вокзала, на квартиру мы пошли пешком вместе. Там я представил ему начальника службы безопасности Министерства иностранных дел полковника Михаила Ивановича Курышева.

В ходе состоявшейся между ними беседы Курышев подчеркнул, что он не склонен придавать значения наветам, которые были выдвинуты против Огородника некоторыми сотрудниками резидентуры, что он лично знает В.В. Говорухина как человека, проявляющего, к сожалению, склонность к определенным передержкам в оценке некоторых фактов, и что мы ему, Огороднику, полностью доверяем. Он заявил также, что в связи с тем, что Огородник планирует начать работу над докторской диссертацией, мы не будем особенно обременять его нашими заданиями и хотели бы прибегать к его помощи только в наиболее серьезных случаях.

Огородник по этому поводу выразил благодарность и заявил, что всегда готов помочь и словом и делом.

После его ухода мы с Михаилом Ивановичем обменялись своими впечатлениями. Он остался доволен результатами проведенной встречи и сказал, что Огородник в целом произвел на него положительное впечатление. Это, прежде всего, умный и интеллигентный человек, типичный мидовец, на которых он предостаточно насмотрелся за двадцать лет работы за границей. Он не болтлив, взвешивает каждое слово и лишнего не скажет, самоуверен и цену себе знает. И если отбросить наши подозрения, показался ему вполне симпатичным и располагающим к себе человеком.

Надо сказать, что для меня мнение Михаила Ивановича было весьма существенным, так как он имел большой опыт работы в наших загранпредставительствах и повидал там всякое. Однако мы оба все же пришли к мнению о необходимости более внимательно присмотреться к нему.

На очередной встрече с Огородником, которая состоялась на той же конспиративной квартире «Высокая», говорили об экономическом положении наиболее развитых латиноамериканских стран и перспективах их развития в ближайшее время. Затем разговор перешел на морскую тему. Мы вспоминали о сражениях у берегов Латинской Америки в годы Второй мировой войны, трагической гибели германского рейдера, «карманного» линкора «Адмирал граф Шпее», который получил серьезные повреждения в ходе боя с английской эскадрой и был затоплен командой в заливе Ла-Плата у берегов Уругвая, и не менее ужасной судьбе его командира.

Как оказалось, Огородник неплохо знал историю морских сражений не только во Вторую мировую войну, но и в Первую. Это говорило о том, что он серьезно относился к занятиям в Нахимовском и Высшем военно-морском училищах. Добросовестность во всем была несомненно его личным качеством.

В свою очередь он сделал комплимент и по поводу моих знаний.

На мой вопрос, не надо ли ему куда спешить, Огородник ответил, что он сказал сослуживцам, что у него срочные дела в городе и он снова будет на рабочем месте только завтра.

Потом пили чай и беседовали на отвлеченные темы. На вопрос о том, как складывалась моя судьба по окончании института, я рассказал ему, как в 1953 году, когда меня направили на работу в органы безопасности, выбирал город, в который я должен был поехать, поскольку выделенная для меня должность в Свердловском управлении была неожиданно занята другим человеком по телефонному звонку из Москвы. Когда в отделе кадров речь зашла о Каменске-Уральском, о котором у меня было очень смутное представление, то я только спросил, есть ли там театр и трамвай. По моему мнению, этого было вполне достаточно, чтобы считать город вполне приличным. А окладом я даже не поинтересовался.

По приезде к месту службы я с удовлетворением констатировал, что драматический театр там действительно был. Потом мы с женой довольно часто посещали его. Я до сего времени помню директора театра — очень любезную и симпатичную женщину с красивой фамилией Георгинская. Позднее я узнал, что ее муж — участник войны, боевой офицер — попал в плен, затем оказался в числе репатриантов, десять лет отсидел в сталинских лагерях, возвратившись к семье, не без труда устроился на Синарской трубный завод простым рабочим. Фамилия у него была Негодяев: хуже трудно что-либо придумать. Правда, позже он сменил ее на фамилию жены.

А вот в отношении трамвая сведения оказались не совсем точными. Трамвайную линию и мост через реку Исеть городские власти с помощью администрации Уральского алюминиевого завода и других предприятий построили и даже приобрели где-то трамвайные вагоны. Линия трамвая была проложена от так называемого соцгорода алюминиевого завода, в котором проживала большая часть населения города, до железнодорожной станции Синарская. Но по вине проектировщиков случилось так, что трамвай, переехав через мост на правый, более высокий берег реки, мог ехать через лес на протяжении около двух километров только при наличии в вагоне вагоновожатого и кондуктора, да и то если он, говоря спортивным языком, был в легком весе. На этом все и закончилось. Медные провода вскоре похитили неизвестные злоумышленники. Позже исчезли шпалы, а затем и рельсы. Остались лишь железные столбы для провода: на них желающих не нашлось.

Сам же город оказался вполне симпатичным, и мы с женой быстро в нем освоились. Возник он в конце XVII века как поселок при чугуноплавильном и литейном заводе. Со временем стал крупным промышленным центром. Там были построены Уральский алюминиевый завод, который в годы Великой Отечественной войны выпускал для авиационной промышленности более 94 процентов всего производившегося у нас алюминия, Синарский трубный завод, завод по обработке цветных металлов и множество «почтовых ящиков», входящих в военно-промышленный комплекс страны. Мне полюбился этот город, и покинуть его меня заставили лишь не зависевшие от меня обстоятельства.

Огородник посмеялся над историей с трамваем и в свою очередь рассказал пару забавных случаев из своей жизни.

В общем, беседа протекала в спокойной, непринужденной обстановке. Он охотно говорил о своем увлечении музыкой, о том, что любит оперу, иногда посещает филармонию, куда предпочитает ходить один, чтобы никто не мешал ему наслаждаться искусством[5].

Расставаясь, мы договорились с ним о дате и времени очередной встречи.

Подводя некоторые итоги проведенных с ним встреч, можно было сделать вполне определенный вывод о том, что он не любит говорить о своих связях и их характере, избегает разговора о своих родственниках и темы о взаимоотношениях между его родителями.

Внешне у нас с ним складывались неплохие и вполне, как казалось, дружеские отношения. Изучение продолжалось.


Пригород Вашингтона. Штаб-квартира ЦРУ в Лэнгли. Оперативный директорат.

В кабинет Нилса входит только что прибывший из аэропорта Вашингтон-Вирджиния Рональд.

— Хэлло, Рон! Рад тебя видеть! Присаживайся. Прежде всего хочу тебя порадовать. Наш крестник оправдывает надежды. Он буквально завалил нас ценной информацией, о которой в прошлом мы даже мечтать не могли. Есть документы, которые директором докладываются на самом высоком уровне. Особенно рад этому Генри Киссинджер. Ведь он имеет возможность читать копии документов, которые его старый «друг» советский посол Добрынин направляет в Москву! Ты же понимаешь, что значит для него это в той большой игре, которую ведем мы с Советами! Подлинность документов подтверждается экспертами. Руководством управления уже принято решение об очередном повышении ему денежных выплат. Ну а как там красотка Пилар?

— Ты знаешь, Нилс, я и до твоего сообщения был уверен, что Трианон большая находка для нас. Что касается Пилар, то она, конечно, молодец. Свою роль она сыграла безупречно, хотя сердечко ее все-таки пострадало. Женщину в ее возрасте понять не трудно. А сейчас она, чтобы сменить обстановку, на несколько дней улетела к родителям в Испанию.

— Я сочувствую ей, Рон, но и в нашем деле бывают жертвы, хотя я и не склонен излишне драматизировать ситуацию в ее личной жизни. Говорю только тебе: Трианон развод с женой официально оформил. Однако тут же возникла другая проблема. Через год он получит возможность выехать в очередную командировку за границу, как он предполагает, в Испанию, что в общем-то не должно нас особенно радовать, так как мы потеряем очень важный для нас источник информации. Руководство ЦРУ вряд ли будет в восторге от этого. Его как неженатого в такую командировку безусловно не пустят: у них там на этот счет жесткое правило. Поэтому он должен обязательно вступить в брак. Трианон сообщил нам через резидентуру, что собирается оформить брак с Ольгой Серовой — женой бывшего сотрудника торгпредства в Колумбии, однако по независящим от него обстоятельствам он на неопределенное время откладывается. Если же он все-таки состоится, то это создаст нам немало трудностей. Эта Ольга не чета его прежней жене, которую без особого труда можно было обвести вокруг пальца. Как тебе известно, она очень даже неглупа, с довольно твердым для женщины характером и такими же убеждениями. Посмотрим, как будут развиваться события, но безучастно к ним относиться мы просто не можем. А теперь о главном. Ты, конечно, не догадываешься об истинной причине твоего вызова в Лэнгли и моего откровенного разговора с тобой. Дело в том, что руководство управления возлагает большие надежды на Трианона, который уже стал источником ценной информации — и не только по Министерству иностранных дел. Во всем этом и твоя немалая заслуга, твой перевод в Центр практически решен. Проект приказа уже прошел все инстанции и находится на подписи у директора. В том, что он его подпишет, сомнений нет, так как этот вопрос заранее обговаривался с ним. Координация работы с Трианоном будет поручена тебе лично. Так что через два-три дня ты будешь свободен. Возвращайся в Боготу и готовься к переезду. Дела передашь Джону, пока не приедет твоя замена. Он будет продолжать контакт с Пилар, но в детали работы с Трианоном его и ее не посвящай. Жилье для Пилар надо будет поменять на более скромное. Дело сделано, вилла уже сыграла свою роль, и расходы по ее содержанию нам просто не утвердят. Сделать это надо будет как можно деликатнее, и вместе с тем не надо забывать, что наша красотка и так получила неплохой подарок в виде ранчо. Пути Господни неисповедимы! Но Пилар при любых обстоятельствах навсегда останется ее собственницей. Я уверен в том, что ты решишь этот вопрос, без каких-либо затруднений. Думаю, что для начала новостей и забот у тебя будет более чем достаточно. А сейчас я иду к руководству директората и заодно доложу о твоем прибытии и нашем разговоре. Время — деньги! Поужинаем в «Статнере», где за тобой забронирован номер. Итак, до вечера! Бай-бай, Рон!

Для Рональда перевод в Центр был полной неожиданностью и нарушал некоторые его личные планы, но вместе с тем это было безусловно признанием его заслуг в приобретении такого важного источника информации. Все это сулило хорошие перспективы на будущее. Наконец он утер нос некоторым недолюбливавшим его скептикам и завистникам. Да и жена с детьми будут рады возвращению на родину. Что касается личных планов, то их можно и скорректировать. А в отношении Пи-лар их мнения полностью совпадали.

Глава 3

Прошел еще месяц. М.И. Курышев в беседе со мной поинтересовался, что нового по Огороднику. Я подробно рассказал ему, что в рабочее время он довольно часто разъезжает на своей «Волге» по городу. По-прежнему проживает на Перекопской улице, но часто посещает квартиру отца на Краснопресненской набережной. В коммунальной квартире кроме него проживает одинокая женщина-пенсионерка. Последнее время отец там практически не появлялся, и, возможно, Огородник использует эту квартиру для встреч с любовницей, так как однажды наружное наблюдение уже фиксировало его заход туда с женщиной. Сопроводить ее по выходе тогда не удалось: бригада попала в автомобильную пробку, и все принятые меры оказались безрезультатными. Михаил Иванович дал задание при случае обязательно установить ее и продумать вопрос, нельзя ли заглянуть в окно комнаты с помощью техники с противоположного крыла дома.

Он порекомендовал обсудить этот вопрос с Николаем Петровичем Цуриным из «семерки» (так у нас называют Седьмое управление КГБ, осуществляющее наружное наблюдение), большим специалистом в данной области.

И кроме того, посоветовал подумать о составлении нового плана по делу, так как прежний уже практически выполнен, а новых обстоятельств, нуждающихся в изучении, накопилось достаточно много. А утвердим его, сказал он, у Вячеслава Ервандовича Кеворкова. Пусть план будет отдель-ским, а не службы безопасности. Это поможет нам легче выбивать «наружку» и технику.

В процессе подготовки к составлению нового плана я поинтересовался у Володи Гречаева, что он выяснил нового по дому на Краснопресненской набережной. Тот подробно доложил, что на пятом этаже этого многоэтажного дома П-образной формы, построенного в 50-е годы, находится двухкомнатная квартира с интересующей нас комнатой около 20 квадратных метров, окно у которой выходит во двор. В этой квартире прописан и до недавнего времени проживал отец Огородника. Вторую комнату, как известно, занимает одинокая женщина-пенсионерка, которая намеревается в результате проведения сложного обмена съехаться со своей дочерью, живущей где-то в районе Теплого Стана. Отец Огородника с его матерью, по всей видимости, не живет уже много лет, имеет любовницу, у которой и проживает в настоящее время. Работает он в Архиве Министерства обороны СССР на Большой Пироговской улице. Характеризуется положительно как скромный, трудолюбивый и непьющий человек. В прошлом капитан второго ранга. В настоящее время в отставке. Когда-то был адъютантом главкома Военно-Морским Флотом СССР адмирала флота Советского Союза Н.Г. Кузнецова.

Похвалив его за четкий ответ, я сказал, что надо будет только проследить, кто и когда въедет в квартиру после обмена, и срочно их проверить, а также подробнее поинтересоваться, кто проживает там по соседству. Вместе с тем я спросил его, откуда он узнал, что отец Огородника был адъютантом у Николая Герасимовича Кузнецова. Гречаев сначала пошутил, что это секрет фирмы, а затем сказал, что об этом ему рассказала паспортистка ЖЭКа. Она уж очень была разговорчива. Сообщила даже, что на этой лестничной площадке — а он интересовался несколькими этажами — проживает отставной генерал, бывший военный атташе во Вьетнаме и других странах Востока. Его квартира — настоящий филиал Государственного музея искусства народов Востока. Она очень хвалила своего участкового милиционера, полагая, видимо, что Гречаев из одной с ним конторы.

Надо сказать, что подобного рода сообщение меня не особенно удивило, так как очень многие работники домоуправлений, и в их числе паспортистки, всегда оказывают заметную помощь в работе сотрудникам госбезопасности и милиции. Неплохими источниками информации бывают и сидящие летом у подъездов бабушки, которые знают о жильцах своего подъезда буквально все. Надо только расположить их к себе и вызвать доверие.

Докладывая позже Курышеву об Ольге Серовой, я сообщил ему, что после возвращения из Колумбии она с мужем рассталась и в данный момент проживает у родителей. Ее отец — главный врач одной из городских больниц. Чаще всего она встречается с Огородником на Краснопресненской набережной, и они там иногда остаются до утра. Сам он мне как-то говорил, что намеревается жениться на Серовой, но она уговорила его не торопиться с браком, так как ее развод может повредить мужу, только что поступившему на учебу в Торгово-промышленную академию. Он был вынужден согласиться с этим доводом. Есть все-таки основания полагать, что при поездках по городу на своей черной «Волге» он проверяется, ставя порой бригаду наружного наблюдения просто в затруднительное положение. Так, недавно, проезжая по метромосту, сделал правый поворот в сторону университета и сразу же неожиданно остановился. Находившаяся в машине Ольга Серова вышла из нее, и он принялся ее фотографировать. Наружному наблюдению пришлось проследовать по проспекту Вернадского мимо и оставить его без контроля. Обращает на себя также внимание, что фон, выбранный Огородником для фотографирования Ольги, не представлял никакого интереса. Значительно лучше было это сделать, проехав несколько сотен метров дальше, к смотровой площадке на Воробьевых горах, откуда на фоне утопающей в зелени излучины Москвы-реки и сказочно красивого архитектурного чуда — Новодевичьего монастыря — открывается величественная панорама столицы.

Создалось впечатление, что он сделал это преднамеренно, чтобы автомашина наружного наблюдения, с ходу выскочившая из-за поворота, сразу же попадала в объектив фотоаппарата.

Михаил Иванович сказал, что не считает себя специалистом по фотоделу, но думает, что вопрос здесь есть и за ним что-то кроется.

Забегая вперед, следует отметить, что со стороны Огородника была допущена серьезная ошибка: он действительно пытался провериться, но сделал это слишком грубо и не мог не вызвать подозрения с нашей стороны.


Пригород Вашингтона. Штаб-квартира ЦРУ в Лэнгли. Кабинет Нилса.

— Рад приветствовать тебя, Нилс! Все мои дела по переезду завершены, я приступил к исполнению своих служебных обязанностей и знакомлюсь с документами.

— Отлично, Рон! Незадолго до твоего приезда я проинструктировал двоих наших ребят, которые уже вылетели в Москву для оказания помощи резидентуре в подготовке и проведении тайниковых операций с Трианоном. Тебя, видимо, уже ознакомили с возможными кандидатами, на которых будет впоследствии возложена эта работа непосредственно в Москве с позиции нашего посольства. Обрати особое внимание на женщину, так как это, по моему мнению, будет наиболее подходящим вариантом и вызовет меньше подозрений. И еще — только для твоего сведения. Дирекция дала согласие на направление Трианону двух спецрезервуаров. Они уже направлены с дипломатической почтой в резидентуру нашего посольства в Москве и будут переданы ему через тайник в одном из лесопарков.

В соответствии с планом мероприятий по делу Огородника во взаимодействии с другими подразделениями КГБ СССР было обращено внимание на материалы Седьмого управления, свидетельствующие об активизации деятельности американцев в Москве, в частности разведчиков-агентурис-тов, в том числе Дункана, Грюнера Джея и Сержа Карповича:

Дункан — Даунинг Джек, родился 21 октября 1940 года в городе Гонолулу (Гавайские острова), административный сотрудник Управления военной разведки США, помощник военного атташе посольства США в Москве[6];

Грюнер Джей родился 23 августа 1935 года в городе Сант-Луис (штат Миссури), гражданин США, паспорт номер X 081495, служащий Государственного департамента, дипломат. Цель поездки в СССР — консультации в посольстве США в Москве, посещение города Киева и Генерального консульства США в Ленинграде;

Карпович Серж родился 13 июля 1929 года в городе Ганновере (штат Нью-Гемпшир), гражданин США, паспорт номер X 091562, служащий Государственного департамента, дипломат. Цель поездки в СССР — консультации в посольстве США в Москве, посещение города Киева и Генерального консульства США в Ленинграде.

Было зафиксировано, что в Москве с 16-е по 19 ноября 1975 года кадровыми разведчиками Джеем Грюнером и Сержем Карповичем, прибывшими в Москву в качестве сотрудников Государственного департамента США, было произведено фотоґрафирование Бережковской набережной, Новодевичьего монастыря и других мест в городе. Аналогичные снимки были сделаны и нашими сотрудниками наружного наблюдения. Позже эти фотографии нам пригодились.

Почти в то же время служба радиоконтрразведки зафиксировала появление нового канала связи Франкфуртского радиоцентра ЦРУ США, передачи которого хорошо прослушиваются на территории Москвы и Московской области.

Исходя из времени проведения так называемых боевых и пустых, то есть беспрестанно повторяющихся одинаковых и коротких, радиопередач, подразделение одного из управлений Второго главка провело интересный анализ и, в частности, отметило, что «адресат холост или разведен, имеет отдельную квартиру или комнату».

Практически это означало, что адресат мог принимать предназначавшиеся ему радиопередачи в любое время суток. Подобное положение дел вполне устраивало бы Огородника.

В процессе изучения связей нашего «подопечного» и его окружения по месту работы было установлено, что в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР работает сотрудник, с которым я длительное время находился в служебной командировке в ГДР в городе Ростоке. Он тогда работал в Генеральном консульстве, и мы с ним поддерживали дружеские отношения. Мне было известно, что в свое время он по какой-то причине был уволен из Первого главного управления КГБ СССР. В МИД тогда существовало Неписаное правило: всех сотрудников внешней разведки, ушедших на пенсию или забракованных по состоянию здоровья, увольняли, а если это было связано с малозначительными прегрешениями, в порядке исключения оставляли. Так случилось и с моим знакомым. О причинах, по которым кадровики не стали его увольнять, не трудно догадаться. В Ростоке он поддерживал тесные, не связанные со службой, отношения с одним из моих коллег по работе в разведгруппе, С.В. Зукулом, и характеризовался им только с положительной стороны. Они оба были заядлыми рыбаками, часто проводили свободное время вместе, так как их объединяло общее увлечение. Поскольку мы вполне могли положиться на этого человека, было решено установить с ним оперативный контакт и использовать его для изучения Огородника непосредственно по месту работы.

Щукин (назовем его так за фанатичное пристрастие к рыбалке) был обрадован нашей встречей и охотно пошел на контакт. Он рассказал, что Огородник был рекомендован на работу в УпВМ кем-то из старых дипломатов высокого ранга. Таких, как он, в управлении немного. В основном оно укомплектовано бывшими чрезвычайными и полномочными послами, посланниками и советниками. УпВМ — это мозговой центр министерства. Сюда стекается информация со всего мира. Здесь она обрабатывается, и именно тут формируются основы нашей региональной политики. Огородник имеет доступ к информации секретного характера. В период отсутствия сотрудницы секретариата Кудашкиной Огородник замещает ее, получая шифрованные телеграммы для ознакомления с ними того сотрудника управления, которому они адресованы руководством, в специальной ознакомительной комнате. Вход в комнату посторонним воспрещен. Это замещение происходит нередко, так как Кудашкина частенько либо выезжает в загранкомандировки, либо отсутствует по другим причинам.

Щукин обратил внимание на то, что, когда Ку-дашкиной нет и ее обязанности исполняет Огородник, дверь в ознакомительную комнату зачастую бывает закрыта изнутри. Щукин, не питая к нему особых симпатий и считая его пижоном, полагает, что он или спит там, или читает художественную литературу в рабочее время. В целом же в УпВМ он на хорошем счету и производит впечатление неплохого и довольно активного работника. На проводимых в управлении совещаниях не дремлет, как некоторые «утомленные жизнью», а внимательно слушает и делает в рабочей тетради соответствующие записи. Внешне подтянут и дисциплинирован, если не считать того, что время от времени он, вопреки правилам, уединялся неизвестно зачем в ознакомительной комнате. Близких отношений Огородник ни с кем из управления не поддерживает, разве только с Поздеевым, с которым они иногда ходят вместе обедать в центральное здание министерства.

С учетом полученной от Щукина информации было обращено внимание на изучение Поздеева как возможного источника информации по объекту нашего оперативного интереса. Поздеев — потомственный дипломат, кандидат наук, добросовестный работник. В период пребывания в загранкомандировках зарекомендовал себя только с положительной стороны. По характеру человек общительный и открытый, с аналитическим складом ума. Хороший семьянин, обладает чувством юмора.

Руководством отдела было санкционировано установление с ним оперативного контакта, что также было поручено мне.

Контакт подтвердил наши надежды. Поздеев охотно пошел на него и подробно информировал меня по всем интересующим вопросам об обстановке в управлении и американском отделе, а также о его сотрудниках.

Во время одной из нескольких последующих встреч, характеризуя в числе других Огородника, Поздеев отметил:

«Если повнимательней присмотреться к Огороднику, то не может не обратить на себя внимание тот факт, что конкретно привлекает к работе мидовского чиновника. По складу характера ему больше импонируют образ жизни и работа чиновника научного учреждения или академического института, творческая работа, свободное расписание и посещение, чтение научной литературы. Он неодобрительно относится к бюрократической иерархии, ежедневному хождению на службу. Должностное положение — второй секретарь — это отнюдь не блестяще для его возраста и мало соответствует его честолюбию.

В то же время по возвращении из Колумбии ему предлагали хорошие места и должности в научном мире, в частности в Институте Латинской Америки АН СССР, где у него хорошие отношения с директором Вольским. Речь шла о том, чтобы дать ему сектор, что при наличии ученой степени обеспечивает хороший оклад и творческую самостоятельность.

Он же предпочел пойти в МИД, несмотря на очевидную разницу в окладе: там бы он получал примерно 320–350 рублей, тогда как у нас — 230–240.

Решение Огородника продиктовано каким-то расчетом».

И в этом Поздеев был, как показало время, весьма близок к истине.


В декабре 1975 года генерал-майор Вячеслав Ервандович Кеворков, вернувшись из очередной загранкомандировки, вызвал нас с М.И. Курышевым к себе и сказал, что рассмотрел представленный нами план по разработке Огородника. Он подчеркнул, что в деле есть целый ряд новых заслуживающих оперативного внимания обстоятельств, которые нуждаются в серьезном исследовании. В этой связи представляют интерес размышления Поздеева о том, почему Огородник избрал местом работы именно Министерство иностранных дел. Это любопытно.

Я ответил, что размышления Поздеева могут в какой-то степени подтвердить наши подозрения, но есть обстоятельства, которые высвечивают объект разработки совершенно в другом плане. Так, буквально вчера, как я уже докладывал Михаилу Ивановичу, Поздеев поведал мне одно интересное обстоятельство. В конце ноября он обратился к работавшему в ознакомительной комнате УпВМ Огороднику, который в то время замещал Кудашкину, с просьбой позволить ему ознакомиться с одной из шифротелеграмм, без которой он не смог бы составить срочного документа в инстанции (ЦК КПСС). Начальник, который должен был дать разрешение на это, отлучился на доклад к одному из заместителей министра. Поэтому он обратился к Огороднику напрямую, но тот ответил, что, несмотря на их добрые отношения, он вынужден ему отказать, сославшись на необходимость соблюдения инструкции по работе с секретными документами. Эта информация практически ложится на противоположную чашу весов. Огородник, пожалуй, выглядит как добросовестный работник, беспокоящийся о сохранении наших секретов.

Вячеслав Ервандович заметил, что это не должно нас расхолаживать, так как нельзя забывать, что все подозреваемые в процессе проверки отпали за отсутствием каких бы то ни было улик, а Огородник остался в центре этой спирали, и наш долг — самым тщательным образом разобраться. В противном случае надо будет все начинать сначала. Лично меня это очень огорчило, когда я представил себе, что на это снова уйдет около года напряженной работы. Необходимо отметить, что В.Е. Кеворков, несмотря на то что работа на «тайном канале» отнимала у него много времени, постоянно уделял внимание разработке Огородника и был в курсе всего происходящего.

Через несколько дней я доложил М.И. Курыше-ву, что, как мы с ним и договаривались, я повстречался с бывшим советником из посольства в Боготе Максимовым. Он сообщил, что в свое время искал по просьбе посла некоего колумбийского корреспондента из газеты «Тьемпо» Фернандеса Нуньеса, сообщившего в 1974 году о том, что один из старших дипломатов советского посольства якобы намеревается просить у местных властей политического убежища. Как развивались события дальше, ему неизвестно, поскольку посол к этому разговору больше не возвращался. Но он полагает, судя по заданному вопросу, что тот информировал о случившемся резидента КГБ в посольстве.

Характеризуя сотрудников посольства в Колумбии того периода, Максимов в числе других рассказал и об Огороднике. По его мнению, это человек, который превыше всего ставит свои личные интересы. За время пребывания в загранкомандировке завел многочисленные связи, которые больше содействовали его личным целям, чем служебным. С коллегами по работе дружеских отношений практически не поддерживал, к себе в гости никого не приглашал, а если и приглашал, то это сразу же вызывало вопрос: а что Огородник хотел бы получить от этого человека?

Был известен также факт, когда он взял 10 песо с одного из сотрудников посольства за то, что подвез его заболевшую жену к врачу: «Все равно пришлось бы платить таксисту!»

Советник произвел на меня хорошее впечатление. Общителен, в меру разговорчив. Участник Великой Отечественной войны. Под Волховом получил тяжелое ранение и был демобилизован. Награжден орденом Отечественной войны II степени. После демобилизации поступил на учебу на тогдашний факультет международных отношений МГУ имени М.В. Ломоносова, а после его реорганизации окончил Московский государственный институт международных отношений. Много лет работал за границей, в частности на острове Шпицберген. Об этих краях мы с ним, конечно, побеседовали, так как в годы войны, участвуя в сопровождении караванов союзников, я бывал примерно в тех же местах.

Очень жаль, что этот замечательный человек несколько лет спустя умер от инфаркта в одной из африканских стран.

Михаил Иванович напомнил: я говорил ему, что в системе МИД или где-то еще работает некий Володя, с которым Огородник в прошлом учился в Нахимовском училище, — и попросил его установить, так как этот Володя может быть полезен хотя бы для его характеристики.

Еще через несколько дней я сообщил Михаилу Ивановичу Курышеву по телефону оперативной связи неожиданную и неприятную весть: скоропостижно скончалась Ольга Серова. Об этом я узнал от самого Огородника. Он рассказал, что неделю тому назад он заболел гриппом легочной формы, который свирепствовал в Москве. По всей вероятности, она заразилась от него, так как ежедневно навещала его. У Ольги поднялась высокая температура, она осталась у него на квартире и стала принимать лекарство в таблетках, которое было выписано ему врачом в поликлинике. Через пару дней ей стало хуже. По просьбе Ольги он позвонил ее отцу, главному врачу одной из городских больниц. Приехала «скорая помощь» и увезла ее. Спасти Ольгу, несмотря на принятые меры, не удалось, и через два дня она умерла. Судя по всему, Огородник в отчаянии. Похороны состоятся на Троекуровском кладбище — филиале Новодевичьего. После похорон Огородник обещал позвонить. Я выразил ему соболезнование.

Михаил Иванович был удивлен не меньше, чем я, нелепой смертью молодой женщины. Но тут же спросил, не нахожу ли я это несколько странным и что показало вскрытие. Я ответил, что вскрытие не проводилось, так как не разрешил отец, это в его власти. Почему? На это нашелся вполне правдоподобный ответ: видимо, боялся, что она была беременна, и не хотел себя еще больше травмировать.


Через три-четыре дня в присутствии Курышева я докладывал Кеворкову о результатах встречи с Огородником, который позвонил мне накануне. Мы беседовали с ним на конспиративной квартире.

Я рассказал, что вид у него был довольно удрученный: он, видимо, действительно переживает смерть Ольги. Похороны, как и намечалось, состоялись на Троекуровском кладбище. Рассказывая о подробностях, Огородник отметил, что счел своим долгом уже в гробу при прощании надеть на безымянный палец правой руки Ольги обручальное кольцо, которое заранее было приобретено для их предстоящей свадьбы. Выступая на поминках в родительском доме, он сказал, к немалому изумлению многих присутствующих, что в лице Ольги потерял горячо любимого им человека и гражданскую жену.

По моему мнению, поведение Огородника несколько не соответствует тому, что он в действительности собой представляет как личность. То, что он эгоист, сомнений не вызывает, а тут такие яркие эмоции…

Курышев поддержал меня, сказав, что здесь есть над чем задуматься. Видимо, чтобы внести ясность в причину смерти, надо будет восполнить то, чего не сделал отец Серовой, и прибегнуть к эксгумации. Руководство главка, как он полагает, согласится с этим, тем более что нам необходимо четко ответить на вопрос, что же случилось на самом деле.

В.Е. Кеворков поддержал эту мысль и предложил, пока вопрос решается в руководстве главка, поручить мне и Гречаеву найти по крайней мере могилу Серовой на кладбище и заблаговременно разведать там обстановку. При этом он посоветовал действовать осторожно и в администрацию кладбища постараться не обращаться.


На следующий день рано утром мы с Володей Гречаевым направились на Троекуровское кладбище. Искать могилу пришлось, не прибегая к помощи ни администрации, ни могильщиков. Накрапывал дождь. Дорожки на вновь осваиваемых участках покрылись липкой грязью. Да и сама кладбищенская обстановка, особенно в пасмурный день, положительных эмоций не вызывала. Случилось так, что некоторых контактов все же избежать не удалось. Могилу с большим трудом нашли по надписи на траурной ленте на одном из венков. Табличка с фамилией и фотография на могиле отсутствовали. В непосредственной близости был погребен и один из могильщиков, принимавший участие в ритуале захоронения. Погиб, как сказала одна словоохотливая старушка, кладбищенский завсегдатай «от вина» и язвы желудка. Обстановка благоприятствовала производству эксгумации, так как могила располагалась в сравнительной близости от бетонной ограды кладбища, из соседних домов не просматривалась и была окружена довольно высокими деревьями и густым кустарником.

О результатах проведенной работы было доложено начальнику отдела В.Е. Кеворкову, который в свою очередь сообщил, что в принципе руководство главка не возражает против эксгумации, но по этому поводу надо получить санкцию прокурора. Решение этого вопроса он поручил своему заместителю полковнику В.И. Костыре.

И все же в дальнейшем от проведения эксгумации пришлось отказаться, поскольку предвиделась малая вероятность обнаружения в организме ничтожного количества неизвестного нам яда, что и подтвердилось несколько позже.


Пригород Вашингтона. Штаб-квартира ЦРУ в Лэнгли. В одном из холлов после ленча в удобных креслах сидят Нилс и Рональд.

— Ты знаешь, Рон, я тоже вполне удовлетворен результатами поездки наших ребят в Москву, Ленинград и Киев. Они действительно неплохо поработали, надо отдать-им должное. Правда, это не может быть стопроцентной гарантией того, что они не попали в поле зрения чекистов и те не взяли на заметку все подозрительные, на их взгляд, моменты в поведении «американских дипломатов». И еще, подумай над вопросом: кто, когда и где конкретно проведет личную встречу с Трианоном? С учетом хорошо известных тебе его качеств, о которых нам никогда не следует забывать, мне представляется это исключительно важным не только в оперативном, но и в психологическом плане.

— Хорошо, Нилс. Я подумаю и над этим.

— И никогда не забывай, что его повышенная забота о своем здоровье должна быть всегда в центре нашего внимания. Кстати, проверь еще раз, передала ли ему резидентура заключение наших медиков по результатам представленных им анализов, а также предназначенные для него лекарства и витаминные препараты.

Глава 4

Из доклада руководству Второго главка:

«К середине 1976 года по сообщениям наших источников и материалам оперативно-технических мероприятий был составлен морально-психологический портрет Огородника А.Д. — объекта дела «Агроном».

Огородник Александр Дмитриевич, родился 11 ноября 1939 года в городе Севастополе в семье военнослужащего, русский, женат, детей не имеет, член КПСС с 1959 года. В 1967 году окончил Московский институт международных отношений. В 1970 году окончил аспирантуру и защитил диссертацию кандидата экономических наук. Ранее по линии КМО СССР выезжал в краткосрочные командировки в Колумбию, Коста-Рику и Болгарию. Владеет испанским и английским языками. В 1974 году возвратился из долгосрочной служебной командировки из Колумбии.

Эрудит, специалист по вопросам стран Латинской Америки, отмечается хорошее знание истории и культуры этих стран, аналитический ум, интеллигентен, не пьет, не курит. Вместе с тем крайне обостренное самолюбие, карьеризм, склонность к стяжательству, эгоизм, граничащий с эгоцентризмом, позерство, двуличие, чрезмерное увлечением женщинами.

а) В период пребывания в Колумбии при продаже служебной автомашины пытался присвоить 20–21 тысячу песо (800 долларов США);

б) корыстолюбив — за подвоз к врачу жены сотрудника посольства взял за бензин 10 песо;

в) состоял в интимных отношениях одновременно с рядом жен сотрудников совпосольства и торгового представительства (Б, Г, С и др.);

г) в совпосольстве в Боготе отчасти из-за него сложилась сложная обстановка, образовались конфликтующие между собой группировки…

В поисках выхода из положения, связанного с продажей автомашины и присвоением денег, занялся спекуляцией спиртными напитками и сигаретами через владельца бензозаправочной колонки — агента ЦРУ США и колумбийской военной разведки Урибе — брата директора Колумбийско-американского культурного центра, тоже агента ЦРУ США.

В 1974 году, находясь в Колумбии, попал в изоляцию:

а) история с продажей автомашины испортила отношения с послом;

б) получившее широкую огласку увлечение женой сотрудника торгпредства Серова разрушало обе семьи;

в) отношения с резидентурой испортились, и в конце концов она отказалась от его использования;

г) коллектив посольства выразил недоверие, не переизбрав в состав профбюро (партийного бюро)…

…Вместе с тем следует отметить нелогичность поведения резидентуры и руководства посольства. После прекращения связи с Огородником практически весь 1974 год он был вне поля зрения резидентуры и вместе с тем привлекался на последнем этапе пребывания в Колумбии в качестве курьера спецохраны, то есть имел доступ в референтуру к шифровальщикам… При отъезде из Колумбии получил положительную служебную характеристику. В ней, кстати, отмечалось: «…Огородник А.Д. дисциплинированный, исполнительный работник… за время работы в посольстве СССР в Колумбии характеризуется положительно».

В декабре 1974 года он возвратился в Москву, а в феврале 1975 года был оформлен на работу в отдел Америки Управления по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР («мозговой центр» министерства, укомплектованный высоко-рангированными сотрудниками — послами, советниками) и практически получил доступ к важным секретным сведениям и документам.

В связи с серьезностью полученных в отношении Огородника материалов представляем для рассмотрения руководством Второго главного управления КГБ СССР план очередных активных мероприятий по делу…»


План был рассмотрен и утвержден начальником главка генерал-лейтенантом Григорием Федоровичем Григоренко, и активная разработка Огородника продолжилась. Внимание руководства не замедлило сказаться и на результатах работы. На решение задач были направлены более значительные силы и средства.

Между прочим, после показа по центральному телевидению в 1997 году передачи «Совершенно секретно» о разоблачении Огородника как американского шпиона кое-кто из мидовских старожилов припомнил его. Так, преподавательница, занимавшаяся с- ним английским языком, призналась, что органически не терпела своего ученика, считая Огородника скользким и двуличным человеком. Вот ее бы проницательность, да тем убеленным сединами дипломатам и кадровикам, которые протежировали Огородника во время его работы в Министерстве иностранных дел! А ведь она общалась с ним только эпизодически на занятиях по языку!

10 июня 1976 года бригадой наружного наблюдения было зафиксировано, что с 17.30 до 19.30 принадлежащая Огороднику автомашина «Волга» черного цвета с государственным номерным знаком МКЩ 42–92 была припаркована на пятачке Метростроевской улицы у здания МГИМО и у входа в метро «Парк культуры» напротив эстакады через Садовое кольцо.

Сам Огородник вышел из машины, прошел в сторону бассейна «Чайка», постоял там две-три минуты, а затем спустился в метро. Доехав до станции «Библиотека имени Ленина», поднялся по эскалатору на проспект Калинина, а затем медленным шагом в 17.55 подошел к магазину «Военторг», где через несколько минут встретился с сотрудницей приемной Президиума Верховного Совета РСФСР Ольгой Фоминой, встречи с которой фиксировались и ранее. После прогулки по центру города и посещения пирожковой в районе Петровского пассажа, что заняло около двух часов, они вместе вернулись к автомашине. Огородник подвез Фомину до места ее жительства, а затем проехал к дому на Краснопресненской набережной и припарковал свою «Волгу» у ограды детского сада поблизости от подъезда.

В этот же день в 21.20 Огородник с зонтом вышел из дома. Моросил мелкий дождь. Прошел по набережной и Конюшковской улице на остановку городского транспорта у здания Совета Экономической Взаимопомощи. Сел на подошедший троллейбус маршрута номер 2, доехал до остановки «Улица Дунаевского» и вышел. Перешел на находившуюся рядом автобусную остановку.

Через несколько минут сел в подошедший автобус маршрута номер 45, проследовал до остановки «Девятый километр» и один вышел из автобуса. Перешел на противоположную сторону шоссе, затем через лес направился на Староможайское шоссе и по извилистой тропинке лесного массива парка Победы в 21.45 пришел на площадку к закладному камню на месте будущего обелиска в честь Дня Победы. Периодически накрапывал дождь. Огородник сел на одну из скамеек, посидел две-три минуты, встал, направился к аллее, ведущей к шоссе, затем вернулся к скамейке, посмотрел на нее и прошел к следующей. Вновь сел на скамейку, через одну от предыдущей, посидев, встал и через заросли кустов и деревьев направился к Староможайскому шоссе. Перешел его и стал прохаживаться между Минским и Староможайским шоссе, проходя восемьдесят-сто метров в одном направлении и возвращаясь обратно.

В 22.20 Огородник через лес прошел в сторону железной дороги. В сумерках его действия практически не просматривались. В дальнейшем, как говорилось в сводке, в целях избежания расшифровки, согласно указаниям исполнителя, наблюдение было прекращено, но были перекрыты наиболее вероятные выходы из этого района.

В 22.30 наружное наблюдение было перенесено к дому на Краснопресненской набережной.

В 23.45 Огородник с зонтиком вернулся домой. Через полчаса в его комнате погас свет.


12 июня, придя на работу и узнав о поступивших из Седьмого управления сведениях, я сразу же позвонил по телефону оперативной связи Курыше-ву и поинтересовался, как ему понравились сводки от 10 июня 1976 года, которые он уже читал, и спросил, не находит ли он, что они поставили перед нами слишком много вопросов. Например, зачем было оставлять машину у МГИМО и пешком направляться на свидание с молоденькой любовницей? Не лучше ли было предстать перед ней, как говорится, на лихом коне, то есть на черной «Волге»? Конечно, не исключено, что он, может быть, оставлял машину своему отцу, знакомому автомеханику или еще кому-то. А потом эта прогулка… Ведь троллейбус номер 2 и автобус номер 45 следовали по одному маршруту по Минскому шоссе. И тот и другой имеют остановку на девятом километре. Погода не особенно располагала к пешим прогулкам, моросил дождик, а своя «Волга» осталась во дворе дома. Если предположить, что он хотел подышать свежим воздухом, то это можно было сделать, выехав в тот же район, но на автомашине, что было бы намного комфортнее.

Михаил Иванович ответил, что он размышлял о том же. Ему также не все понятно в поведении Огородника. И поэтому он предложил сейчас же сесть в машину и проследовать по тому же маршруту в расчете на то, что, возможно, что-то прояснится. Я тут же высказал предположение, что, может быть, Огородник — гомосексуалист, искал партнера. Михаил Иванович не исключал и такого варианта, а пока, как заявил он, и так слишком много непонятного, надо будет выехать на место и посмотреть на все своими глазами, а потом посоветоваться в американском отделе главка. Нет ли там каких-нибудь совпадающих признаков?

Вскоре я уже был в МИД, и оттуда мы выехали в интересовавший нас район. К тому времени погода существенно не изменилась. По-прежнему было пасмурно, временами шел мелкий дождь.

При повторении маршрута Огородника мы обратили внимание на то, что тропинки были покрыты грязью, которая прилипала к подошвам и каблукам. Прогулка по ним была довольно неприятна, а ведь рядом жесткое покрытие шоссе, и по нему при дожде идти гораздо удобнее. Как вечером, так и днем место вокруг закладного камня было практически пустынным.

После обсуждения возникших вопросов с руководством отдела было принято решение проинформировать о наших наблюдениях руководство Первого американского отдела главка.

Через день Курышев рассказал мне о результатах своего посещения заместителя начальника американского отдела Рема Сергеевича Красильникова[7]. Он проинформировал его о наших наблюдениях. Тот, в свою очередь, сообщил ему о странных прогулках по тому же маршруту в парке Победы сотрудника посольства США, установленного американского разведчика Джека Даунинга (Дункана). Как правило, он от мест остановок автомашины проходил мимо закладного камня с правой и левой стороны и возвращался к ней различными маршрутами. Всегда шел медленным шагом, периодически останавливаясь и внимательно изучая окружающее. Для них это тоже было не совсем понятным.

О результатах сопоставления полученных сведений Курышевым и Красильниковым было немедленно доложено начальнику Второго главного управления генерал-лейтенанту Г.Ф. Григоренко, от которого последовало указание: в разработке Огородника соблюдать крайнюю осторожность, организовать наблюдение за ним с закрытых постов с использованием оптических средств, а при поездках по городу на автомашине наружным наблюдением сопровождать только в исключительных случаях.

Контрразведывательный опыт Г.Ф. Григоренко начался еще в суровые годы Великой Отечественной войны, когда он, будучи молодым офицером прифронтовой контрразведки, вступил в нелегкую схватку с фашистским абвером. А это был серьезный противник, и обыграть его стоило большого труда.

Обладая богатейшим опытом работы и незаурядными организаторскими способностями, Григорий Федорович Григоренко был непререкаемым авторитетом в вопросах контрразведки. Подтверждением тому были конкретные результаты этой работы — аресты агентов иностранных спецслужб. Общение с ним, кому это удавалось, было своеобразной школой оперативного искусства. Ко всему этому следует добавить: Г.Ф. Григоренко обладал твердым и независимым характером, что нравилось далеко не всем. У него было немало скрытых и видимых недоброжелателей и завистников среди высшего руководства КГБ, которые не упускали случая, чтобы чем-то досадить ему, и в первую очередь скомпрометировать его в глазах Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова, что им нередко удавалось. Это были люди зачастую далекие от профессионализма и случайные в нашей системе, имена которых просто не хочется называть.


Разговор по телефону оперативной связи.

Звонил Валентин Павлович Марченко — начальник отделения одного из отделов Седьмого управления.

— Игорь Константинович! Вчера наши ребята в два часа ночи наблюдали, как в комнате вашего объекта при закрытых шторах зажегся большой свет и горел около двадцати минут. Официальную сводку мы вам не посылаем, а поэтому просим взять это на заметку. Может быть, пригодится.

— Все это хорошо, но как они смогли это заметить, когда наблюдение ведется только до 24.00?

— Очень просто: они сами добровольно решили остаться до утра.

— Да ведь на чердаке из-за сквозняков довольно холодно, особенно ночью.

— Я не могу ограничивать полезную инициативу, к тому же ребята они у нас закаленные, все время работают на открытом воздухе и в непогоду тоже. А в 9.00 они, между прочим, были уже на работе.

— Передай им, пожалуйста, сердечную благодарность и большое спасибо от нашего коллектива. В их абсолютной надежности мы никогда не сомневались.

— Хорошо, спасибо за добрые слова, передам обязательно!

Глава 5

В соответствии с планом мероприятий по делу продолжалось активное изучение Огородника и его связей.

Однажды после беседы в моем служебном кабинете в МИД, куда я его иногда приглашал, Огородник попросил разрешения позвонить по телефону. Я разрешил ему, а сам, чтобы не выдать своего любопытства, подошел к сейфу и начал перебирать там папки с документами, делая вид, что что-то там ищу.

Он набрал номер телефона и сказал:

— Аня, здравствуй! Через двадцать минут я буду у тебя. Ты мне очень нужна!

И повесил трубку. Когда он набирал номер, я очень пожалел, что у меня нет глаз на затылке: уж очень хотелось узнать номер телефона, куда он звонил.

После его ухода я сразу же постарался прикинуть, где предположительно он может оказаться через двадцать минут с учетом того, что надо спускаться на лифте с одного из последних этажей высотного здания на Смоленской площади, затем пройти пешком до припаркованной на стоянке автомашин «Волге» и какое-то время ехать на ней до места встречи. Мысленно очерченный на плане города круг проходил примерно через точки: МГИМО, гостиница «Украина», метро «Арбатская»… Наиболее реальным почему-то казался МГИМО, хотя на то и не было достаточных оснований. Просто Огородник прежде учился в этом институте, защищал диссертацию и там могли оставаться его связи.

Вскоре в процессе наблюдения за ним была зафиксирована встреча с неизвестной молодой женщиной. Они встретились в городе. На своей автомашине он приехал вместе с ней на государственную дачу номер 9 в Серебряном Бору.

Там переоделся в спортивный костюм и около двух часов занимался переноской угля в подвал. После сравнительно непродолжительного пребывания в доме они вместе сели в автомашину, и он подвез ее к большому многоквартирному строению на улице Алексея Толстого, охраняемому сотрудниками Девятого управления КГБ СССР, то есть правительственной охраной.

Как выяснилось в процессе последующей проверки, дача номер 9 много лет принадлежала одному из известных московских градостроителей, умершему несколько лет тому назад. В настоящее время там проживает его дочь Анна Колотова, работающая в МГИМО, разведенная, по работе и в быту характеризующаяся положительно. В целях решения вопроса о возможности ее использования в изучении Огородника, выяснения их взаимоотношений, а также создания условий для последующего досмотра его личных вещей, записной книжки и проведения других оперативно-технических мероприятий мною под соответствующей легендой было проведено личное знакомство с Анной Колотовой. Легенда состояла в том, что в мою задачу как сотрудника службы безопасности якобы входит курирование по линии КГБ отдельных вопросов по МГИМО как институту, непосредственно связанному с МИД СССР.

Мы многократно встречались с ней. Выполняя возложенное на меня задание, я побывал и в уже упоминавшемся многоэтажном жилом доме по улице Алексея Толстого, где она занимала просторную квартиру, в которой проживала вместе с сыном школьного возраста. Внешне она производила неплохое впечатление вполне лояльного и порядочного человека, готового оказать посильную помощь компетентным органам в решении поставленных перед ними задач. Откровенно говоря, я очень рассчитывал на ее поддержку, наивно полагая, что именно в этой среде можно достигнуть полного взаимопонимания.

Однако постепенно я начал приходить к выводу, что первое впечатление оказалось обманчивым. Отвечая на наводящие вопросы, Колотова рассказала о своих наиболее близких знакомых, но Огородника не назвала, хотя ей и предлагалось сообщить фамилии известных ей по учебе в МГИМО лиц, недавно возвратившихся из-за границы. Вместе с тем она постоянно возвращалась к высказанному ею на одной из первых встреч предположению, что за ней кто-то постоянно следит, и говорила, что хотела бы с моей помощью разобраться с этим вопросом.

Было совершенно ясно, что Колотова лукавит, и в связи с полной бесперспективностью установления с ней доверительных отношений контакт под благовидным предлогом был прекращен. Позже с некоторым удивлением я узнал, что определенная часть жильцов домов подобного рода, особенно молодежь, в знак «уважения и признательности» за обеспечение их безопасности и спокойствия называла сотрудников Девятого управления не иначе, как «шавка обыкновенная». Нечто едва заметное в этом роде я уловил и по отношению к себе, хотя внешне это ни в чем не проявлялось. Не укрылось от моего внимания и тщательно скрываемое Колотовой желание узнать от меня нечто большее, чем ей говорилось.

На работу с этой женщиной ушло в общей сложности около полугода, и мне было жаль попусту потраченного на нее времени.

Однажды был зафиксирован телефонный разговор Огородника с неким Николаем, носивший бытовой и несколько странный характер.

Николай несколько раз игриво повторял:

— Медвежонок ты эдакий! Фу-ты ну-ты!.. Ну-ты фу-ты!..

Николаем оказался преподаватель МГИМО, а затем и Дипломатической академии МИД СССР Дымов, уже немолодой холостяк, проживающий с матерью. В процессе изучения были получены сведения о его гомосексуальных наклонностях. Такое явление, как гомосексуализм, к сожалению, периодически проявлялось в МГИМО и приводило в конечном итоге к постыдным скандалам. Как-то раз, в 70-е годы, из института было уволено и отчислено в связи с этим около двадцати преподавателей и студентов. Установление контакта с Дымовым было признано нецелесообразным: он характеризовался как скользкий и неоткровенный человек. В дальнейшем это нашло свое подтверждение, в чем я лично убедился.

Ольга Фомина, с которой Огородник познакомился в 1976 году, работала секретарем в одном из отделов Президиума Верховного Совета РСФСР. Она была незамужней женщиной, жила без отца с матерью. Он иногда посещал ее в помещении Президиума. Как впоследствии стало известно, Огородник получил практическую возможность общаться там с ответственными работникам как центральных органов, так и периферии. В одно из таких посещений он познакомился с первым секретарем обкома КПСС в одной из областей Восточной Сибири (Омской или Томской), который, будучи человеком словоохотливым, в состоявшейся беседе с симпатичным дипломатом довольно подробно рассказал о весьма плачевном состоянии сельского хозяйства области и назвал некоторые цифры.

Установить, кто именно был этим слишком разговорчивым первым секретарем обкома, нам не разрешило руководство.

Американская разведка, таким образом, получила благодаря Огороднику секретную экономическую информацию, как говорится, из первых уст.

Кроме того, была выявлена еще одна связь Огородника с Зинаидой Кирсановой, работавшей в телетайпном зале Министерства обороны СССР. Она жила в отдельной квартире с малолетней дочерью, с мужем была разведена. — Состояла в интимных отношениях с подполковником Советской Армии Виноградовым, проходившим службу на одном из важных объектов Министерства обороны СССР и имеющим жену и двоих детей. Затруднительное финансовое положение подполковника в связи со сложившейся ситуацией, требующей дополнительных расходов, при определенных обстоятельствах могло быть использовано американской разведкой.

Сестра Огородника характеризовалась отрицательно, как женщина с неуравновешенным характером. В семье происходили частые ссоры и скандалы. Под стать ей был и ее муж, преподаватель одной из военных академий, слывший человеком заносчивым, вздорным и вспыльчивым. Отношение к нему начальствующего состава академии, по всей видимости, определялось положением его дяди — всеми уважаемого Маршала Советского Союза Сергея Леонидовича Соколова, первого заместителя министра обороны СССР. Только из-за этого его, вероятно, и терпели в академии.

Позже стало известно, что от племянника маршала Огородник втемную получал некоторую информацию по военным вопросам. Так, он одним из первых узнал от него, что после смерти министра обороны СССР маршала Гречко его место займет член Политбюро Устинов. Официальное сообщение о назначении Устинова на этот пост было опубликовано в прессе только через несколько дней. Так что американские спецслужбы узнали об этом заранее. Само по себе это не бог весть какое событие, но оно не могло не повысить значимости Огородника в глазах американцев, за что и получал он свои «тридцать сребреников». Ведь информация сразу же легла на стол президента США! А это было определенным успехом ЦРУ.


13 апреля 1977 года Огородник записал в своем дневнике:

«У меня характер борца, сильная воля, честность, преданность идеалам свободы, смелость… Наконец, незаурядная профессиональная подготовка и редкая по своему богатству самыми сложными событиями жизнь».

19 апреля 1977 года в 18.50 объект на автомашине возвратился домой на Краснопресненскую набережную.

Из сводки наружного наблюдения за Огородником:

«Было замечено, что он задернул шторы, через которые сначала пробивался очень слабый свет, а спустя 20–25 минут была включена люстра[8]. Около 21.00 объект полностью раскрыл окно, выключил большой свет и включил настольную лампу. В 21.40 наблюдаемый с небольшим портфелем или кожаной сумкой, похожей на портфель, вышел из дома. За несколько минут до этого было зафиксировано, как объект, уже одетый, прохаживался по комнате. Затем взял портфель, поставил его на стол, сел в кресло. Посидев несколько минут, встал, взял портфель и вышел из комнаты»;

«В 23.30 объект в автомашине МКЩ 42–92 был взят под наружное наблюдение на повороте с Минского на Староможайское шоссе. Он доехал до въезда на площадку, где должен быть установлен памятник в честь Дня Победы. Остановился на середине проезжей части и, не выходя из машины, сидел 30–40 секунд. Затем выехал на Кутузовский проспект».

Сопоставляя эти сведения с информацией, полученной в американском отделе у Р.С. Красильникова, можно было с определенной долей уверенности предположить, что между прогулками Дункана и поведением Огородника могла быть какая-то связь. Приходится только сожалеть, что двадцать лет тому назад мы не имели возможности накапливать все получаемые различными подразделениями материалы в банке данных компьютерной системы, что в значительной мере позволило бы нам действовать оперативнее.

В начале лета 1977 года Огородник, будучи членом инициативной группы Комитета молодежных организаций СССР, выехал в город Находку, где принял участие в работе конференции молодежи стран Тихоокеанского региона.

Начальник Управления Комитета государственной безопасности (УКГБ) по Приморскому краю генерал-лейтенант Константин Александрович Григорьев был заблаговременно информирован телеграммой за подписью руководства главка о необходимости наблюдения за ним с соблюдением особой осторожности.


Через несколько дней я не выдержал и, минуя своих начальников, позвонил по аппарату ВЧ во Владивосток К.А. Григорьеву, так как был давно знаком с ним по совместной работе в Свердловской области.

В те времена я был еще лейтенантом и работал в Каменск-Уральском городском отделе КГБ, а он — капитаном и начальником отделения в областном управлении. Григорьев тогда несколько раз приезжал к нам с проверками и для оказания помощи в работе. Руководство У КГБ и его лично очень беспокоило поведение и стиль работы начальника юротдела подполковника Павла Васильевича Чупина, человека необразованного и очень далекого от требований нового времени, предпочитавшего пользоваться давно скомпрометировавшими себя методами. Другими отличительными его чертами являлись исключительная амбициозность и чрезмерная самоуверенность. Посещая постановки в местном драматическом театре с членами своей семьи, Чупин никогда не покупал входные билеты, полагая, что пользуется сохранившимся якобы с не столь далекого прошлого незыблемым правом так называемого «политконтроля». Пытаясь использовать свое единоличное право, он несколько раз ставил перед отделом кадров УКГБ вопрос об увольнении неугодных ему опытных сотрудников только за то, что они осмеливались отстаивать свою точку зрения в тех или иных оперативных вопросах. В довершение к сказанному можно еще добавить, что он «окончил» десять классов вечерней школы рабочей молодежи и получи^ аттестат зрелости, сдавая экзамены преподавателям неизменно в своем служебном кабинете! Пожалуй, я был единственным сотрудником отдела, которого он не обижал, хотя однажды, чтобы избавиться от специалиста с высшим образованием и к тому же юриста, пытался через горком партии выдвинуть мою кандидатуру на должность секретаря городского комитета ВЛКСМ, несмотря на мое категорическое несогласие. Но вскоре меня избрали секретарем партийного бюро городского отдела, и произвольно решать мою судьбу было уже значительно сложнее. Возникли у него сложности и со служебными характеристиками на некоторых сотрудников, так как к тому времени для их утверждения уже требовалась подпись секретаря партийной организации.

Григорьев видел все это, но его попытки вразумить Чупина не увенчались успехом. Позже в дело вмешалось руководство управления, и Чупин, несмотря на отчаянное сопротивление, был переведен в милицию, откуда вскоре был уволен за служебные злоупотребления. Его страстью были охота, мотоциклы и автомашины.

По прошествии некоторого времени меня стали настойчиво приглашать на работу с повышением в Свердловское управление, но я постоянно отказывался, что в конце концов даже вызвало гнев со стороны одного из заместителей начальника управления. Я тогда и не подозревал, что это была инициатива Константина Александровича.

Этим же заместителем начальника управления был совершенно необыкновенный человек — полковник Семен Прохорович Давыдов, бывший балтийский моряк, получивший затем высшее образование и ставший чекистом. В своей карьере он знал не только головокружительные взлеты, но и стремительные падения. После Великой Отечественной войны он одно время работал представителем КГБ в Польше, а затем уполномоченным Совета Министров СССР в Германии и одновременно являлся заместителем маршала В.И. Чуйкова — главкома советских войск, а также заместителем председателя комиссии по репарациям. С образованием ГДР немцы быстро и по достоинству оценили его администраторские и деловые качества. У него сложились неплохие взаимоотношения с руководством Социалистической единой партии Германии и лично с президентом страны Вильгельмом Пиком.

В 1951 году руководство СЕПГ, а затем и В. Пик обратились к нему с просьбой о передаче правительству ГДР определенного фонда из партийного и государственного архивов фашистской Германии, находившихся в руках советской стороны. Семен Прохорович хорошо знал, что подобного рода архивы, захваченные американцами, были немедленно вывезены в США и подвергнуты там глубокому изучению. Руководствуясь оперативной целесообразностью и здравым смыслом, он под благовидным предлогом отказал в этом и высокопоставленному просителю. В ответ на это В. Пик счел возможным пожаловаться на строптивого уполномоченного Совмина И. Сталину. Сталин лично объявил Давыдову выговор. Он был отозван из ГДР и через некоторое время оказался на скромной должности заместителя начальника управления в городе Свердловске. После смерти Сталина в Москве еще оставались влиятельные люди, которые препятствовали возвращению С.П. Давыдова к более масштабной и активной деятельности, которой он был достоин, мотивируя это, в частности, наличием у него партийного взыскания. Что же касается упомянутого фонда, то он по злой иронии судьбы так и остался на многие годы в СССР.

В Свердловском управлении КГБ благодаря своему острому аналитическому уму, глубокому знанию дела, юмору и природной доброте он пользовался любовью и большим уважением.

С.П. Давыдов вызвал меня в Свердловск и сделал официальное предложение о переводе с повышением в должности в аппарат управления. Однако мое упорство ему не понравилось, и беседа явно затянулась. Со своей стороны я считал, что имею веские основания для отказа. У меня была интересная работа, в коллективе сотрудников горотдела сложились хорошие отношения. К тому же моя жена, Лиана Павловна, уже несколько лет работала начальником первого отдела на заводе по обработке цветных металлов, неплохо там себя зарекомендовала, вела большую общественную работу, была избрана заместителем народного судьи района, народным заседателем Свердловского областного суда и успешно справлялась с этими обязанностями. А если говорить откровенно, мне было жаль покидать гостеприимный город и наш охотничий коллектив. Разговор с Давыдовым, к сожалению, закончился с его стороны примерно на такой ноте: «Пока я здесь, ноги твоей в Свердловске не будет». При этих словах, как мне показалось, он даже топнул ногой. Несколько огорченный таким оборотом дела, я возвратился к прежнему месту службы в Каменск-Уральский и окунулся в работу, благо ее хватало. И так прошло больше года.

Еще в годы войны, когда на торпедных катерах Северного флота мне доводилось участвовать в высадке под покровом полярной ночи наших разведчиков-диверсантов на берега Северной Норвегии, у меня зародилось желание попробовать свои силы в этом нелегком труде. Но уже тогда для этого требовалось слишком много! В начале 1957 года я подал на имя руководства УКГБ рапорт с просьбой о направлении на учебу в Высшую разведывательную школу Первого главного управления КГБ СССР с языковой подготовкой. Руководство дало согласие, я прошел медицинскую комиссию и должен был ждать своей очереди на 1959 год. 26 сентября 1957 года на атомном объекте «Маяк» в Челябинской области произошла крупная авария, в результате которой Каменск-Уральский и его окрестности оказались в зоне активной радиации. В 1958 году, возвращаясь из служебной командировки в Венгрию, в Москве в управлении кадров я неожиданно узнал, что предшествующий кандидат для направления в школу был забракован по медицинским показателям и, следовательно, мне как очереднику предстоит немедленно предстать перед мандатной комиссией. В тот же день, после небольшого спора между членами комиссии по вопросу о моих внешних данных, мне был определен для изучения совершенно новый для меня немецкий язык, и я, таким образом, попал в число слушателей.

По возвращении домой на семейном совете было принято решение о переезде жены с детьми в Свердловск к моим родителям, что и было сделано. Полагая, что вопрос с пропиской не будет представлять особого труда, я срочно выехал в Москву. Но все оказалось не так просто, так как город находился на режимном положении. Получив отказ во всех инстанциях, жена обратилась за помощью к С.П. Давыдову, и он незамедлительно принял ее. Внимательно выслушав, он попросил передать ему все подготовленные документы и паспорт, а через два-три дня на квартиру родителей приехал работник управления и вручил жене паспорт со свердловской пропиской. Она позвонила Давыдову по телефону и поблагодарила за проявленное внимание и заботу. Таков был Семен Прохорович, добрый и отзывчивый человек. Очень жаль, что через год его не стало. Город провожал его в последний путь с большими почестями.

Григорьев сразу же узнал меня и припомнил мне историю с моим несостоявшимся переводом в Свердловск. Вспомнили и Чупина, который любил говаривать: «У каждого плута есть свой расчет!» По всей видимости, к плутам тот без стеснения относил и самого себя.

Я извинился, что нарушаю служебную субординацию и звоню через головы своих начальников, но меня как имеющего самое непосредственное отношение к разработке объекта очень интересует, что удалось сделать согласно телеграмм  руководства главка по объекту нашего интереса, находящегося в настоящее время в Находке.

Константин Александрович сказал, что ему об этом объекте уже докладывали и что в его поведении есть моменты, заслуживающие оперативного внимания. Человек он не простой и, по всей видимости, с двойным дном. Товарищи из Находки постоянно держат его в курсе дел. Так что не надо беспокоиться, все будет в порядке.

— С ответом на телеграмму мы не задержимся, а все документы направим почтой. Держу это на контроле! — заверил он.

Я поблагодарил его за предварительную информацию и выразил надежду на встречу в Москве, когда он появится там по депутатским или служебным делам.


Много лет спустя, уже проживая в Москве, Константин Александрович Григорьев подарил мне свою книгу «Перекаты судьбы», а совсем недавно еще одну, только что изданную — «Взлеты и падения». Он рассказывает в них о «бойцах невидимого фронта», интересных событиях, свидетелем которых он был, о людях, с которыми встречался за пятьдесят лет работы в органах государственной безопасности. Помянул в последней книге П.В. Чупина. А добрым словом вспомнил и меня.

Вскоре, как и было обещано, прибыла почта из Владивостока. Дальневосточные контрразведчики действительно неплохо потрудились.

Начальник Управления КГБ СССР по Приморскому краю генерал-лейтенант К.А. Григорьев вспоминает во «Взлетах и падениях»:

«Я немедленно (после получения телеграммы из Центра. — И.П.) выехал в Находку, где провел совещание с узким кругом компетентных сотрудников, возглавляемых полковником Н.М. Демидовым и его заместителем… оба они относились к категории ответственных профессионалов, и у меня не было сомнений, что они справятся с поставленной Центром задачей. Тем не менее я дополнительно привлек к этому силы управления, в частности опытного контрразведчика — начальника подразделения подполковника Я.П. Редько».

Из полученных из Владивостока материалов стало известно, что Огородник вместе со своим приятелем Николаем Дымовым, о котором уже упоминалось, принимали активное участие в работе Молодежной конференции стран Тихоокеанского региона. При этом обратило на себя внимание активное общение Огородника с одной женщиной — членом американской делегации. Было замечено, что он преднамеренно уклонился от выезда на экскурсию для членов делегаций, имитируя опоздание на автобус, выразив при этом, по свидетельству наблюдения, огорчение, выглядевшее слишком театрально. После этого он длительное время провел в номере гостиницы у американки. В Находке, на одном из мероприятий с участием местной молодежи, он познакомился с дочерью начальника порта. По его просьбе она организовала для делегатов конференции экскурсию по акватории залива, во время которой он не мог не обратить внимание на дислоцированные там корабли Тихоокеанского флота, в чем, как бывший моряк, знал толк. А по-видимому, морская прогулка пришлась ему по душе, так как его новая знакомая получила дорогой подарок, возможно, и в счет будущего. Трудно, конечно, винить ее в чем-то, разве только в беспечности, и то условно.

Полученные из Управления КГБ по Приморскому краю материалы хотя и не изобличали Огородника в шпионской деятельности, но вместе с уже имеющимися на него данными заставляли о многом задуматься. То, что перед нами действительно был человек с двойным дном, становилось реальным фактом.

Во время доклада М.И. Курышева заместителю начальника главка В.К. Боярову о результатах разработки Огородника тот поинтересовался, кто кроме Перетрухина и Гречаева занимается этим делом. Курышев ответил, что Перетрухин ведет разработку, а Гречаев ему активно помогает. На это Бояров сказал, что разработка может быть значительно активизирована за счет создания оперативной группы и что он понимает, у Курышева забот хватает, но это дело требует повышенного внимания. Он поинтересовался также, какое впечатление производит лично на него Огородник, так как он, Курышев, уже встречался с ним два-три раза и с мидовцами связан более двадцати лет.

Михаил Иванович ответил, что в создании группы особой сложности не видит, но дело не только в этом. Как считает он, за службой безопасности должна быть закреплена бригада, а то и две наружного наблюдения, поскольку работа, которая ведется урывками, недостаточно эффективна. А что касается впечатления, то, на его взгляд, это типичный ми-довец с положительными и отрицательными качествами, которые вырабатываются в определенной среде, характерной для такого рода структур, как Министерство иностранных дел и Министерство внешней торговли. Эта среда формирует не только специалистов своего дела, но и, к сожалению, карьеристов, приспособленцев и других «артистов», подобных Огороднику. Конечно, в его поведении много неясного и даже подозрительного, и наша задача — во всем разобраться, и как можно скорее.

В.К. Бояров порекомендовал М.И. Курышеву обратить внимание на сопоставление времени передач Франкфуртского радиоцентра ЦРУ США на район Москвы с местами нахождения в этот момент Огородника, так как подобный нехитрый прием позволил бы побыстрее внести ясность в дело. Кроме того, посоветовал постоянно держать связь с американским отделом главка. А с наружным наблюдением он постарается помочь.


Разговор Огородника с матерью по телефону:

— Мама, здравствуй! Как твое давление и общее самочувствие?

— Да ничего, сынок, видимо, уж годы да невзгоды берут свое!

— А ты лекарства-то принимаешь, которые я привез из-за границы?

— Да, принимаю, да проку-то, видно, от них немного!

— А как там наши, еще не возвратились из Крыма?

— Нет, они только звонили из санатория. Сказали, что прилетят в четверг или пятницу на самолете из Симферополя.

— Кстати, мама, ты не одолжишь мне до получки еще рублей пятьдесят?

— Хорошо, Сашенька, какие могут быть разговоры?

— Ладно, тогда до пятницы! До свидания! Целую тебя!


Деньги в долг Огородник брал преднамеренно, чтобы создать впечатление, что живет по средствам и даже не всегда хватает.

В первых числах января я доложил Курышеву, что с 1 января 1977 года по моей инициативе разработка Огородника впервые включена в оперативный план Главного управления. Руководство отдела поддержало это предложение (обычно отдельскими планами и отчетами занимался заместитель Кеворкова полковник В.И. Костыря).

Михаил Иванович ответил, что если говорить откровенно, то у него нет уверенности в том, что Огородник — американский шпион. Хотя и имеется — целый ряд моментов, на которые мы пока не нашли удовлетворительных объяснений. И он не стал бы особенно торопиться с выходом на уровень главка, но теперь уж, что поделаешь, будем работать дальше. Следует только активно задействовать Удалова, Молодцова, Шитикова и Лейтана и определить для каждого из них конкретные участки работы.

Оперативный план главка Г.Ф. Григоренко был представлен на утверждение Председателю КГБ СССР Юрию Владимировичу Андропову, и с этого момента он был в курсе дел по разработке Огородника как возможного агента ЦРУ США. А это налагало на всех нас еще большую ответственность.

Вскоре после того, как Курышев рассказал мне о совещании у Боярова и о поставленной перед нами задаче, я спросил Гречаева, кто въехал в квартиру, где проживает Огородник, вместо старушки-пенсионерки, которая решила воссоединиться со своей дочерью где-то в Теплом Стане.

Гречаев сообщил, что в результате довольно сложного обмена туда въехала работница завода «Серп и молот» Евдокия Ивановна Лушева с сыном Николаем, учеником четвертого класса. С отцом ребенка она в разводе. Характеризуется как человек порядочный, добросовестный и заботливая мать. За производственные успехи неоднократно премировалась. А ее фотография и сейчас на доске Почета цеха, в котором она работает. Причина развода — пьянство и побои со стороны мужа, рабочего того же завода. Получает мизерные алименты. Николай — отличник учебы, отец внимания ему не уделяет.

Я сказал Володе, что начальство дает добро на проведение в комнате Огородника и в местах общего пользования квартиры негласного обыска и надо только продумать, каким образом вывести из квартиры Лушеву и ее сына на период проведения наших мероприятий, так как вполне может случиться, что одним только обыском мы не ограничимся.

То, что он побывал на заводе, я понял из его рассказа.

— Без профсоюзной организации нам, видимо, не обойтись, и надо подумать, может быть, стоит Колю направить на юг в пионерлагерь, да и мать с ним бы поехала. Заодно, как говорится, и доброе дело для хороших людей сделаем.

Через два дня мы с Курышевым доложили Кеворкову для утверждения руководством подготовленный нами специальный план по созданию условий для проведения на квартире Огородника негласного обыска, в отношении которого уже была получена санкция прокурора.

Планом предусматривалось следующее.

Мы с Курышевым приглашаем Огородника на встречу, где обращаемся к нему с просьбой завязать знакомство с интересующим нас человеком.

Объект в компании друзей систематически посещает сауну при бассейне «Чайка» в районе Крымского моста.

Через якобы имеющиеся у Михаила Ивановича связи с дирекцией спортивного комплекса мы можем в любое время организовать посещение сауны.

Ему надлежит по нашему сигналу вместе со мной посетить сауну, где я ему покажу «объект нашего интереса», так как знаю его в лицо. Огороднику будет дано задание познакомиться с этим человеком и создать возможность последующих встреч для его изучения.

В сауне будут две условно не зависящие друг от друга группы по три-четыре человека, состоящие, естественно, из сотрудников нашего отдела.

Таким образом, мы получим возможность сфотографировать содержимое записной книжки, досмотреть одежду и подготовить необходимые условия для захода в его квартиру.

Для этого нам потребуются бригада наружного наблюдения и специалисты оперативно-технического отдела главка.

Общее руководство операции возлагается на меня. Сотрудники отдела, которые примут участие в мероприятии «Сауна», должны быть выделены по согласованию с начальником отдела.

Кеворков согласился с планом и добавил, что надо еще запланировать и осмотр автомашины Огородника нашими специалистами. Он сказал, что через час идет с докладом к Боярову, а у нас еще есть время перепечатать последнюю страницу.

— Передайте Зинаиде Ивановне[9], что это срочно. Если нет возражений, то вы свободны, а с Михаилом Ивановичем мы еще поговорим по поводу предстоящей аттестации сотрудников службы безопасности МИД.

Через 15–20 минут я вновь зашел в его кабинет с уже перепечатанной последней страницей нашего плана. М.И. Курышева там не было, а Вячеслав Ервандович разговаривал с кем-то по телефону правительственной связи. В таких случаях было не принято заходить к начальству, и я было попятился, но он жестом предложил мне сесть за приставной стол. Я не прислушивался к разговору, но, как всегда, бросил взгляд на неизменно стоящую на его письменном столе вырезанную из дерева изящную фигурку героя книги известного испанского писателя Мигеля Сервантеса — «хитроумного идальго Дон Кихота Ламанчского». В свое время меня несколько удивляло присутствие на столе у начальника столь необычного персонажа. Однажды я не выдержал и, выбрав подходящий момент, спросил его об этом. Полушутливо-полусерьезно В.Е. Кеворков ответил, что это своеобразный символ, олицетворяющий благородство, справедливость и чистоту помыслов. Вскоре разговор по телефону был закончен. Вячеслав Ервандович еще раз уточнил одну из деталей мероприятия, подписал документ и, предварительно позвонив начальнику главка Г.Ф. Григоренко, отправился на доклад. Рабочие будни продолжались.

Глава 6

Мероприятие «Сауна» было проведено в первой декаде мая 1977 года. С Огородником была заблаговременно назначена встреча. Однако к обусловленному месту он вовремя не явился, что озадачило меня и заставило изрядно понервничать: было обидно, что по пока неизвестной причине срывается важное и хорошо подготовленное оперативное мероприятие. Через полчаса я из ближайшего телефона-автомата доложил об этом Михаилу Ивановичу, который сообщил, что несколько минут назад ему позвонил Огородник и, извинившись, сказал, что неожиданно возникшие обстоятельства помешали ему вовремя прибыть на место встречи со мной. Сейчас он уже освободился и попросил в случае моего выхода на связь передать, что он будет ждать у магазина «Кулинария» на Зубовском бульваре ровно в 11.00. К указанному месту Огороднику прибыл на своей «Волге» несколько позже, и через три-четыре минуты мы были уже у бассейна «Чайка», припарковавшись там в небольшом тупике. Договорились с Огородником, что он будет ждать меня в машине, а я пойду к директору, где для нас уже приготовлены билеты в сауну. Сауна размещалась в одном из помещений с тыльной стороны комплекса.

Возвратившись через несколько минут, я обнаружил, что он вопреки нашей договоренности стоит на ступеньках лестницы у входа в вестибюль бассейна и внимательно наблюдает за проходящими мимо по Метростроевской улице автомашинами, людьми, подходящими к бассейну и сидящими на скамейках в небольшом скверике напротив входа. Там находилось несколько людей разного возраста и в их числе — молодая женщина с ребенком в коляске. Он не знал, конечно, что в коляске вместо ребенка находилась кукла.

Сделав вид, что не придаю значения тому, что он ждет меня не в машине, а у входа в вестибюль, я сказал, что билеты уже у меня и все идет по плану.

Помещение, где находилась сауна, было довольно просторным, и там без особого труда могло одновременно разместиться около двадцати человек. Оно состояло из небольшого тамбура, раздевалки, комнаты отдыха и массажной, общего зала с кухней, парной, душевой и туалета.

В сауне все шло по плану. Одна из групп уже парилась, а другая еще находилась в раздевалке. Мы с Огородником вышли оттуда последними, предварительно вместе проверив запор входной двери изнутри. Получилось так, что несколько позже в парной оказались сразу две группы. Температура была очень высокой.

Через несколько минут Огородник, ничего не сказав, неожиданно вышел из парной. По прошествии двух-трех минут вышел и я, предварительно сказав, что все должны оставаться в парильне еще некоторое время и затем выходить поодиночке. С учетом ситуации я принял решение не проходить дальше и сделать вид, что хочу принять освежающий душ. Вскоре появился Огородник, по всей видимости ходивший в раздевалку, чтобы проверить, не остался ли кто-либо там, а заодно убедиться, что дверь по-прежнему закрыта.

Не спрашивая его о причинах ухода, я сказал, что в сауне впервые, сердце у меня слабовато для таких мощных тепловых процедур. Правда, несколькими годами позже мне в силу сложившихся обстоятельств пришлось стать своеобразным профессионалом этого вида бани. В Хельсинки в одной из частных саун, выдержав все положенные испытания, я был удостоен почетного диплома «Кавалера финской бани» с соответствующими подписями и печатью.

Тут же я дал Огороднику описание «интересующего нас человека», в роли которого выступал сотрудник отдела.

После второго захода в парную обе группы расположились за столом отдельно друг от друга. Пили хорошее чешское пиво — каждая из групп имела свой сорт — и закусывали. Несмотря на то что мною была захвачена с собой изысканная для таких случаев закуска и чешский «Будвайзер», Огородник категорически отказался что-либо пить и есть, сославшись на то, что соблюдает строгую диету из-за избыточного веса.

В соседнем помещении одна из групп занялась массажем. Опытным массажистом оказался Володя Каспаров — один из сотрудников отдела, который делал это вполне профессионально. Я имитировал договоренность с ним, что он за некоторую мзду в виде пива сделает массаж и Огороднику, который с этим не без удовлетворения согласился.

Таким образом, удалось зафиксировать объект на несколько минут на одном месте, дав тем самым возможность опергруппе войти в раздевалку и заняться вещами Огородника. Во время массажа он отказался от предложенного ему небольшого бутерброда с семгой, который мне пришлось съесть самому у него на глазах.

После массажа Огородник в непринужденной обстановке познакомился с «объектом нашего интереса» и некоторое время беседовал с ним, но в дальнейшем, видимо уловив небольшой акцент в разговоре, обратил внимание на сотрудника отдела Стасиса, литовца по национальности. Интересовался у него, кто из родственников проживает в Литве и где именно. Зондировал почву для возможной поездки туда на отдых в летнее время. Попросил у него номер домашнего телефона и дал свой.

Обе компании, сделав вид, что прилично захмелели, предложили сдвинуть столы и объединиться. Появилась естественная в таких случаях (как в кинофильме «Ирония судьбы, или С легким паром») водка, и застолье приняло еще более непринужденный характер. Я тоже дал понять, что под воздействием алкоголя расслабился, но продолжал внимательно наблюдать за Огородником, причем сразу же обратил внимание, что тот, не притронувшись к бокалу налитого ему пива, незаметно, по его мнению, для окружающих допивал из чужих бокалов. В целом «вся компания» выглядела довольно естественно и даже живописно. А «массажист» с комплекцией тяжелоатлета никак не был похож на сотрудника с площади Дзержинского.

Постепенно стали расходиться. Покинули сауну и мы с Огородником.

В результате проведения мероприятия «Сауна» удалось выполнить задуманное. В частности, были обнаружены пачка денег в сумме 1000 рублей (для того времени это было довольно много) и большое количество сертификатов. При негласном досмотре автомашины были также получены заслуживающие внимания данные.

Докладывая руководству отдела о результатах проведения мероприятия, я подчеркнул, что считаю несколько странным появление у Огородника такой большой суммы денег и непонятным его поведение в сауне. Выходил в раздевалку, видимо, чтобы убедиться, что дверь закрыта изнутри, при всей его брезгливости незаметно допивал пиво из чужих бокалов, категорически отказывался от закуски. Проявил повышенный интерес к литовцу, а к «объекту нашего интереса» отнесся довольно пассивно. Поведение Огородника у входа в бассейн выдавало желание выявить возможное за ним наблюдение (что и соответствовало действительности).

Я отметил также, что действия всех участников мероприятия заслуживают самой высокой похвалы. Обстановка в сауне не могла вызвать у Огородника каких-либо подозрений.

На очередной встрече Огородник сообщил мне, что установленный им контакт, по всей видимости, развития не получит из-за отсутствия, по его мнению, интереса к нему со стороны объекта. Договорились об организации очередной «случайной» встречи, с чем тот согласился. О своем интересе к литовцу он мне ничего не сказал.


Вашингтон. Ресторан фешенебельного отеля «Статнер». За одним из столиков Нилс и Рональд. Их разговор несколько приглушает шум падающей в фонтане воды.

— Если говорить откровенно, то я не в восторге от того, что местные органы безопасности восстановили с ним работу. Это, как говорится, палочка о двух концах. Несмотря на его заверения, что он полностью контролирует ситуацию и его «новые» друзья большой опасности для него не представляют, необходимо продолжать тщательный инструктаж и постоянно напоминать о бдительности.

— Меня это, Нилс, тоже беспокоит, а с другой стороны, это может сулить получение сведений об интересующих противника лицах, которые уже находятся в сфере нашего внимания… или хотя бы взять того самого литовца…


В середине мая Огородник выехал со своей невестой Ольгой Фоминой на юг.

Предполагаемый маршрут поездки он сообщил Щукину, Поздееву и мне, однако дал самые противоречивые сведения. Города в основном совпадали, но последовательность их посещения и время пребывания были различными. От моего предложения оказать содействие в случае возникновения затруднений в размещении в гостиницах, как и в прошлый раз, уклонился. Все это не могло не вызвать определенных размышлений.

С учетом необходимости продолжения активного изучения Огородника было принято решение информировать Председателя КГБ Грузинской ССР и начальника УКГБ Краснодарского края о нашем интересе к нему и направить туда для координации наших действий капитана В.И. Гречаева, проведя соответствующий инструктаж.

В связи с тем, что Гречаев из-за светлого цвета волос и бровей имел несколько броскую внешность, а предстояло следовать по маршруту поездки объекта и его невесты, ему было предложено в интересах дела перекрасить их в неприметный цвет. На другой день он явился в отдел совсем в новом виде.

Подшучивавшим над ним сотрудникам он рассказал, что накануне вечером зашел в парикмахерскую на Арбате и был приглашен в кресло пожилой женщиной-парикмахером. Услышав о том, что он хочет перекрасить волосы и брови, мастер стала активно отговаривать его от этой затеи, заявив, что он просто испортит свою внешность. Пришлось пойти на крайность: предъявить удостоверение Московского уголовного розыска и заявить, что это нужно по делам службы. Только тогда мастер согласилась. Она заверила его, что все будет исполнено в лучшем виде и смыть краску через несколько дней можно будет без особого труда.

Но самое смешное было после его возвращения из командировки. С волосами-то он справился. А вот брови еще оставались долгое время темными, несмотря на то что он усиленно пытался несколько раз в день отмыть их разными моющими средствами. Отдельские шутники, конечно, не унимались. Но Володя сам любил пошутить и особенно не расстраивался.

Получилось так, что городской отдел КГБ Краснодарского управления в Сочи, утомленный бесчисленными просьбами о наблюдении за объектами интереса территориальных органов, да и Центра тоже, и имея к тому же ограниченные возможности в этом направлении, на наш запрос практически не реагировал.

Неизмеримо более серьезно отнеслись к просьбе главка в Грузии. Гречаева принял сам Председатель КГБ генерал-полковник А.Н. Инаури — тот самый Инаури, войска которого в годы Великой Отечественной войны с боями прошли через Польшу и победоносно закончили ее в Германии, штурмом овладев городом Шверин. Генерал заверил, что никаких проблем не будет: они сделают все необходимое.

Он сразу же пригласил к себе руководителей подразделений, привлеченных к активному участию в работе по Огороднику, представил им В.И. Гречаева, с которым, как он подчеркнул, им следует заранее согласовывать все детали проводимых мероприятий. Сразу же был разработан и утвержден соответствующий план действий. Как потом рассказал В.И. Гречаев, при следовании Огородника в поезде из Тбилиси в Батуми в ночное время вдоль государственной границы — учитывалось даже это — были приняты все меры на тот случай, если он, заподозрив неладное, попытается незаметно выйти из поезда с целью последующего пересечения границы. Между прочим, как выяснилось уже после смерти Огородника, американцы снабдили объект подробной инструкцией о действиях, которые тому необходимо будет предпринять 6 случае угрозы его провала как агента. Согласно ей, он должен был немедленно выехать на поезде в Ленинград и уже оттуда на электричке в Сестрорецк (расписание поездов и электричек прилагалось). Там, у бензоколонки, в непосредственной близости от платформы электропоездов, его поджидали бы американские разведчики, которые, снабдив нашего «подопечного» паспортом американского гражданина, вывезли бы его затем через КПП Выборг на территорию Финляндии, как это было сделано позже английскими спецслужбами с предателем О. Гордиевским. По окончании всех наших мероприятий по Огороднику я выезжал в Сестрорецк и еще раз убедился в том, насколько тщательно американцы отрабатывали схемы действий своей агентуры на местности. Заблаговременно туда можно было практически и не ездить: все было предельно ясно и так.

В процессе осуществления оперативно-технических мероприятий и наружного наблюдения в Грузии было установлено, что Огородник конспиративно делал какие-то записи и тут же уничтожал черновики, проявлял явное недоверие к Ольге, тайно читал ее письма, предназначенные для отправки, — и это в то время, как на 5 августа уже была назначена регистрация их брака в Москве.

В Грузии у него оказалось довольно много знакомых еще по совместной работе по линии Комитета молодежных организаций, которые уже занимали довольно высокое положение в ЦК Коммунистической партии этой республики. Они ездили с ним на правительственных автомашинах со спецсигналами, посещали дорогие рестораны и другие злачные места, а Огородник выдавал им себя за советского разведчика, работающего за границей. Кстати сказать, его любимым героем был Штирлиц из «Семнадцати мгновений весны» Юлиана Семенова. Украшала компанию его молодая спутница и невеста Ольга, или, как он ее называл, Олюня.

На юге были впервые сфотографированы его записная книжка, дневниковые записи и другие материалы, имевшие большое значение в последующем объяснении многих деталей его поведения. Но об этом позже.


В Батуми произошел любопытный эпизод: Находившийся там Гречаев периодически по телефону с переговорного пункта звонил в Москву, чтобы доложить, что все обстоит благополучно и идет по плану. Однажды, выходя из почтового отделения, он неожиданно лицом к лицу в дверях столкнулся с Ольгой Фоминой, которую он хорошо знал по фотографии. Эта встреча продолжалась какие-то секунды. Гречаева она, естественно, не знала, тем более перекрашенного. Однако по прошествии нескольких месяцев, когда мы вместе с Володей уже после реализации дела выясняли в беседе с ней какие-то детали поведения Огородника, она уверенно сказала, что где-то видела его, хотя и не помнит, где конкретно. Вот это зрительная память!

Во время поездки по Грузии Ольга несколько раз в компании молодых людей давала повод для ревности со стороны Огородника, и однажды он, чтобы продемонстрировать ей свою волю и терпение, прожег горящей сигаретой небольшой участок кожи между большим и указательным пальцами левой руки. Короста не этом месте так и сохранилась до конца его жизни.

7 июня 1977 года во время экскурсии по Новому Афону была сделана их последняя фотография. На ней они изображены на фоне древнего монастыря, прикрытого мощными кипарисами и субтропическими пальмами, загорелые и веселые, в случайной компании отдыхавших там соотечественников.

Справедливости ради надо отдать должное нашим грузинским коллегам. Все запланированные мероприятия были проведены на высоком техническом и профессиональном уровне и позволили нам получить интересные сведения, которые заслужили положительную оценку руководства Второго главного управления, и мы были благодарны им за это.

А вот что рассказал по этому поводу теперь уже полковник ФСБ В.И. Гречаев, выезжавший по делу Огородника в Грузию:

«Получив необходимый инструктаж и рекомендации для местных органов госбезопасности по специфике организации работы в отношении А. Огородника, я вылетел самолетом в Тбилиси.

Туда же на имя Председателя КГБ Грузии генерал-полковника А.И. Инаури за подписью руководства главка, была направлена шифротелеграмма с просьбой об организации необходимых мероприятий по прибывающему туда объекту нашего оперативного интереса А. Огороднику и с уведомлением о моем направлении в республику для координации наших действий. Как и полагается в таких случаях, в аэропорту меня встретили наши грузинские коллеги и сразу же доставили в здание КГБ Грузии. Буквально через несколько минут меня принял А.И. Инаури. После моего сообщения по поводу наших конкретных интересов в отношении А. Огородника он сразу же вызвал к себе руководителей подразделений, которые должны были участвовать в предстоящей работе. Каждый из них был предупрежден о высокой степени секретности проводимых мероприятий…

Очень скоро стало известно, что из приемной секретаря ЦК КПСС К.В. Русакова в ЦК КП Грузии поступил телефонный звонок, в котором от его имени предписывалось организовать встречу Огородника в Тбилиси и создать необходимые условия для его отдыха в Грузии, включая и обеспечение безопасности. Реакция последовала незамедлительно. В его распоряжение еще до прибытия была выделена служебная спецмашина с мигалками и забронирован номер люкс в самой престижной в то время интуристовской гостинице «Иверия». Кое-кто решил тогда, что Огородник — находящийся в отпуске сотрудник нашей внешней разведки.

Обо всем этом тотчас же стало известно в республиканском КГБ. Естественно, это создавало определенные проблемы и для самого Председателя КГБ Грузии. С одной стороны, КГБ СССР, а с другой — ЦК КПСС в лице одного из его секретарей! Но А.И. Инаури хорошо знал свое дело. Он быстро рассмотрел и утвердил планы проведения оперативных и оперативно-технических мероприятий по делу, к исполнению которых уже были готовы все выделенные на выполнение этой задачи подразделения.

Меня тоже разместили в «Иверии», но, конечно, в значительно более скромном номере, за что я был не в претензии. Я уже вполне смирился со своей новой внешностью и приготовился изображать из себя обычного отдыхающего.

Обстановка складывалась не совсем благоприятно. Нашим коллегам предстояло, с одной стороны, обеспечить выполнение намеченных мероприятий по Огороднику, а с другой — ни в коем случае не попасть в поле зрения тех, кто обеспечивал программу пребывания Огородника в Грузии и его безопасность. К слову сказать, и ко мне был приставлен вооруженный оперативный работник.

Большое внимание А.И. Инаури уделял работе наружного наблюдения, сотрудникам которого категорически запрещалось какое-либо общение с окружением Огородника.

Надо отдать должное дальновидности В.К. Боярова, который предложил изменить, насколько это возможно, мою внешность. Жили мы с Огородником и Ольгой в одной гостинице, так что наши случайные встречи были неизбежны. Раза четыре судьба нас сводила в гостинице и на городском рынке. Однажды в вестибюле «Иверии» мы столкнулись буквально нос к носу. Ольга внимательно посмотрела на меня. Я быстро шарахнулся в находившийся рядом бар и громко сказал: «Быстро бутылку водки и бутерброды!» Заказ был выполнен, и только после этого, не притронувшись к бутылке, я почувствовал облегчение!

При отъезде Огородника и Ольги из Тбилиси в Батуми сопровождающие их сотрудники ЦК КП Г проинструктировали начальника поезда и проводников вагона по вопросам безопасности «важной» персоны, которая вместе со спутницей передается на их попечение.

В связи с тем, что поезд в темное время суток проходил в непосредственной близости от турецкой границы, с нашей стороны также были приняты необходимые меры. В частности, Огородник находился практически под постоянным надзором сотрудников наружного наблюдения. Однако наши грузинские коллеги, действуя самым конспиративным образом, допустили-таки промашку. На одной из остановок в позднее вечернее время сотрудник НН на какое-то время потерял Огородника из виду и, не зная об инструктаже, обратился по этому поводу к проводнице вагона. Вид у сотрудника, как требовала того обстановка, был, скажем прямо, не очень респектабельный и из-за одежды, и из-за лица, которое украшал значительный по размерам шрам. Заподозрив неладное, проводница поспешила сообщить Огороднику о проявлении к нему интереса со стороны подозрительного незнакомца. Ее поступок, вполне естественный при любых обстоятельствах, объяснялся еще и тем, что буквально двумя днями раньше именно в этом поезде было совершено два дерзких ограбления. Позже нам пришлось взять под защиту этого сотрудника и спасти его от неминуемого наказания за подобную оплошность.

Сразу же по прибытии в Батуми Огородник с возмущением сообщил об этом инциденте встречавшим его представителям местного партийного руководства, а затем по телефону из своего люкса· в гостинице несколько раз звонил в Тбилиси и выражал недовольство случившимся. И только получив подтверждение относительно недавних ограблений в этом поезде, он несколько успокоился.

Во время пребывания Огородника в Батуми хоть и с большим трудом, но все же удалось ознакомиться с его записной книжкой, дневником и другими документами, а также сфотографировать их. В наши руки попали уже систематизированные им записи его бесед с руководителями КП Грузии, представлявшие собой типичную политическую информацию разведывательного характера. В результате наблюдения было замечено, что он тщательно уничтожал черновики своих записей, а записную книжку всегда держал при себе.

Свой отдых он продолжил в Пицунде. Вместе с Ольгой они посетили исторические достопримечательности города, побывали в Новом Афоне…

К своему прискорбию я стал замечать, что от купания в морской воде у меня заметно начал меняться цвет волос. Пришлось применять все старания, чтобы не попадаться на глаза Александру и Ольге. Однако при посещении почты, куда я заходил для получения денежного почтового перевода из Москвы, мне все же не удалось увернуться от встречи с Ольгой при выходе на улицу, хотя она и продолжалась какие-то одну-две секунды!


По завершении всего комплекса запланированных оперативных мероприятий по Огороднику и выполнив свою задачу, я сразу же возвратился в Москву, где доложил о проделанной работе. Отдельские шутники еще долго посмеивались над цветом моих волос и бровей, намекая мне на известного киноартиста, игравшего в фильме «Двенадцать стульев» Кису Воробьянинова, помывшего голову с использованием произведенной в Одессе «импортной» краски для волос.

Командировка еще раз показала, что в нашей работе никаких мелочей не бывает. Любая, даже самая мелкая оплошность может свести на нет все огромные затраты сил, времени и средств и погубить всю разработку в целом…»

К сказанному выше добавлю с чувством глубокой скорби, что несколько лет тому назад участник Великой Отечественной войны, бывший Председатель КГБ Грузии генерал-полковник А.И. Инаури был убит террористами в городе Батуми. О причинах его гибели официально ничего не сообщалось. К сожалению, аналогичная судьба постигла и бывшего Председателя КГБ Армении Мариуса Арамовича Юзбашьяна, которого я хорошо знал по совместной работе за границей. Его убийцы так и не были найдены.

Вернемся, однако, в Москву, к нашей внутриотдельской жизни.

Как-то во время беседы я сказал Курышеву, что начальник отдела ознакомил меня с моей аттестацией и что мне хорошо известно, что писал ее лично Курышев. Я поблагодарил его за высокую оценку моей скромной работы и заверил, что все пожелания по ее совершенствованию будут учтены. Я сказал ему также, что мне больше всего понравилось выражение «характер твердый». Это совсем как у Юлиана Семенова в «Семнадцати мгновениях весны»: «характер твердый, нордический».

В связи с этим рассказал ему, что во время пребывания в длительной загранкомандировке в ГДР я несколько лет проработал в городе Ростоке, где однажды случайно познакомился с одним интересным немцем. В годы Второй мировой войны он служил на одном из флагманов германского флота линкоре «Бисмарк» лекарским помощником. Корабль потопили англичане недалеко от французского порта Брест. Немец попал в плен. А после войны вернулся в родной Росток. Окончил медицинский факультет Ростокского университета и в конце концов стал профессором и доктором медицинских наук. Работал он в правительственной клинике и проживал со мной по соседству. Мне было известно также, что он был на хорошем счету у наших немецких коллег по работе и пользовался у них доверием. Как-то раз, сидя в военторговском ресторанчике, он спросил меня: «Игорь, скажи откровенно, ты по национальности немец?»

Получив отрицательный ответ, он стал интересоваться моей родословной. Я сказал ему, что по отцовской линии мои предки были чистокровными русскими и жили в Саратовской губернии и мне они известны, в том числе и по фотографиям, до прапрадеда включительно. По материнской же линии я не исключаю, что была какая-то примесь польской крови, так как, по рассказам матери, родившейся в Витебской губернии, мой прапрадед в 1883–1884 годах за участие в польском восстании был осужден и лишен «всех прав и состояния», находился под надзором полиции, правда, недолго: вскоре после вынесения ему приговора он умер. Но ведь это тоже славянская кровь. Тогда немец, извинившись, попросил разрешения осмотреть мою голову. Я не стал возражать, поскольку мы сидели с ним в отдельном помещении. Ощупав ее, он заявил, что череп у меня нордический, как у представителя высшей расы. Засмеявшись, я ответил: «А ведь доктор Геббельс и Розенберг говорили, что мы низшая раса и подлежим на этом основании уничтожению. Ведь я же славянин по всем параметрам!» В конце концов, еще раз осмотрев мою голову, он признал несостоятельность фашистской расовой теории, хотя, я полагаю, у него и раньше должны были бы быть сомнения на сей счет. Так что, видимо, правильно формулировано Юлианом Семеновым «характер твердый, нордический», что может, однако, не хуже звучать и просто как «северный, славянский»!

Выслушав меня, Михаил Иванович заметил, что хорошую характеристику я заслужил своим трудом, а он всего-навсего объективно изложил ее на бумаге.

— В целом-то у тебя, — сказал он, — в личном деле почти все характеристики положительные, если не считать отдельных оценок, носящих сугубо субъективный характер. Вероятно, кому-то ты не очень нравился. Но не огорчайся: правда и объективность непременно восторжествуют раньше или позже. Ведь в жизни так не бывает, что сегодня человек по всем статьям хороший, а завтра — наоборот, потом снова хороший, хотя при этом ничего не изменилось! Присущие человеку качества все-таки сохраняются!

После отъезда Огородника на юг через руководство профкома завода «Серп и молот», не без участия В.И. Гречаева, без особых проблем был решен вопрос с его соседкой и сыном, благо она была ударником производства, а сын отличником. В школе им была выделена бесплатная профсоюзная путевка в детский санаторий на крымское побережье. Путевка, как и полагается в таких случаях, была «горящей», и они срочно выехали на юг. Радости мамы и сына не было предела! Довольны были и мы.

За время отсутствия Огородника в квартире с санкции прокурора был произведен обыск с участием бригады оперативно-технического отдела. Осмотру подверглись и его комната, и места общего пользования. В принципе ничего особо интересного мы там не обнаружили, однако обратили внимание на то, что Огородник, как правило, носки и рубашки не стирал, выбрасывая грязную одежду в находившийся в квартире мусоропровод. Конечно, это дело каждого, стирать или выбрасывать. Но при его довольно скромном денежном содержании подобная вещь выглядела несколько необычно. Бросились в глаза и пустые, но тщательно вымытые банки из-под башкирского меда. Это показалось нам довольно странным при его-то барском отношении ко всему остальному. И только несколько позже мы узнали, для чего они предназначались.

Большую работу в эти дни провели сотрудники службы безопасности и оперативного отдела майор В. Удалов, капитаны В. Молодцов и Ю. Шитиков, внесшие существенный вклад в дело разоблачения Огородника как агента американской разведки. В этой связи необходимо назвать и фамилию старшего лейтенанта Николая Лейтана, благодаря бдительности которого в конечном итоге был обнаружен тайник с самыми важными вещественными доказательствами того, что Огородник является агентом ЦРУ США. В знак признания проявленной им в тот день смекалки его вполне заслуженно наградили шутливым прозвищем Коля — Соколиный Глаз, тем более что и жил он на одной из улиц Соколиной Горы.

Глава 7

17 июня 1977 года Огородник и Ольга Фомина возвратились в Москву после отдыха на юге.

18-го и 19 июня он в основном находился дома, так как догуливал отпуск. Окна квартиры были плотно зашторены, но технические средства давали возможность видеть и слышать его. Вел он себя нервозно, мастурбировал, манипулировал с карманным фонариком, разговаривал сам с собой: «Последний раз… не хочу…»

Судя по его поведению, он не заметил, что в комнате был произведен обыск. Это не могло не радовать.

20 июня поздно вечером с помощью оперативной техники был замечен еще один тайник с контейнером. Огородник взял в руки лежавший на книжной полке фонарик, вытряхнул оттуда батарейки, снял с одной из них картонную оболочку, развинтил металлический корпус, вынул из полой его части проявленную фотопленку и с помощью настольной лампы и лупы начал читать запечатленный на ней текст. Затем повторил эту операцию в обратном порядке. В заключение включил фонарик, направил его на стену, подрегулировал фокус и выключил. И так он проделал несколько раз.

Оставшись, по-видимому, доволен, положил его на прежнее место[10].

Об обнаружении этого тайника немедленно доложили начальнику главка генерал-лейтенанту Г.Ф. Григоренко, который лично принял Николая Лейтана и внимательно выслушал все, что он рассказал об увиденном. Григоренко по согласованию с Председателем КГБ СССР Ю.В. Андроповым с учетом нервозного поведения Огородника за последние дни принял решение о реализации дела оперативной разработки. Но для окончательного решения вопроса ? его аресте необходимо было срочно ознакомиться с содержимым контейнера и пленкой.

В связи со всем этим я получил указание немедленно вызвать объект на конспиративную квартиру «Высокая», где с ним должен был встретиться и побеседовать начальник службы безопасности МИД полковник М.И. Курышев.

Быстро связавшись с Огородником по телефону, прихватив с собой бутылку марочного коньяка «Греми» и пакет трюфелей, я направился к месту встречи у выхода станции место «Смоленская».

Огородник в назначенное время на месте не появился. Не пришел он и через десять минут. Я начал проявлять беспокойство и теряться в догадках. В сложившейся ситуации данное обстоятельство не могло не тревожить, тем более что в проведении столь серьезного мероприятия были задействованы значительные силы нескольких подразделений комитета. Наконец, хоть и с большим опозданием, Огородник все же прибыл, скороговоркой сказал о каких-то причинах, на которые я даже не обратил внимания, так как был безмерно рад тому, что намеченное мероприятие теперь не может не состояться. Разговаривая на ходу о каких-то пустяках, мы вместе через подземный переход направились к месту парковки его автомашины в один из переулков на противоположной от МИД стороне Садового кольца. Вскоре мы сели в машину. Между прочим, я сам, имея «автотранспорт», постоянно удивлялся его небрежному отношению к своей «Волге». Взять хотя бы уже то, что правая передняя дверь из-за неисправности замка была заблокирована намертво. Было заметно, что Огородник не придавал значения уходу за ней. Единственное, что он делал, так это при выходе из машины на длительное время запирал специальным противоугонным устройством педали.

Само собой разумеется, я не мог рекомендовать Огороднику маршрут поездки: как правило, все находящиеся за рулем решают этот вопрос сами. К моему ужасу, он поехал кратчайшим путем от стоянки в район Белорусского вокзала, как раз мимо своего дома на Краснопресненской набережной. В его же квартире, как думалось мне, возможно, уже работала опергруппа, перефотографируя находившуюся в тайнике фотопленку, которую Огородник читал накануне вечером. Что будет, если он по какой-то причине захочет заехать домой? Симулировать неожиданные колики или приступ аппендицита? А будет ли это убедительным и естественным? Удастся ли сыграть эту роль? Одна надежда была на то, что машина попадет в поле зрения наружного наблюдения, страхующего спецгруппу, и даст сигнал тревоги. Но к счастью, пронесло: мы благополучно проехали Краснопресненскую набережную. Я незаметно вытер носовым платком выступивший на лбу холодный пот. В моей оперативной работе случалось всякое. Приходилось с риском для жизни во враждебной среде выступать даже в роли мнимого иностранца перед своим «соотечественником». Но такого еще никогда не бывало. И слава Богу, что все обошлось!

В пути Огородник по ошибке, а может быть, и намеренно, свернул несколько раньше правого поворота к дому, где находится явочная квартира, и направил машину в тупиковый переулок. Следом за ним туда же устремилась другая черная «Волга». На переднем сиденье рядом с водителем сидел какой-то напыщенный молодой субъект в белой рубашке и при галстуке. Но она быстро развернулась и выехала обратно с правым поворотом.

— Это что, наружное наблюдение? — настороженно спросил он меня.

— Александр Дмитриевич, ну что за вздор? Зачем наблюдать за мной? Просто, как и вы, он поспешил с правым поворотом. Кто не ошибается, ведь мы тоже допустили оплошность! А к тому же по физиономии видно, — пошутил я, — что это — ответственный комсомольский работник никак не ниже союзного значения: уж больно важен!

Пробормотав что-то невнятное, он выехал из тупика и затем остановил машину неподалеку от дома, где расположена конспиративная квартира.

М.И. Курышев уже был там. Он встретил нас как гостеприимный хозяин. После обмена приветствиями и несколькими фразами о проведенном отпуске и здоровье предложил располагаться как дома и приступил к деловому разговору. Я поставил на стол коньяк, рюмки и переложил в хрустальную вазу конфеты.

С сожалением пришлось констатировать, что стоявший в соседней комнате телефон по какой-то причине на работал. Мне же надо было срочно позвонить в отдел и сообщить условным текстом, что у нас все в порядке и мы находимся на месте.

Сославшись на то, что в квартире не оказалось чая, я быстро спустился в магазин, который находился на первом этаже, купил пачку чая и доложил по телефону-автомату в отдел, что время есть, обстановка спокойная и все идет по плану.

Вернувшись, застал Михаила Ивановича и Огородника за обсуждением очередного варианта встречи с так называемым «объектом нашего интереса». Вскоре все детали «предстоящего мероприятия» были уточнены, и разговор перешел на отвлеченные темы. Внешне Огородник держал себя уверенно и спокойно. Затем пили чай с коньяком и трюфелями, причем я обратил внимание на то, что Огородник брал конфеты из вазы не со своей стороны, а с противоположной, то есть с моей. Но меня это уже нисколько не удивляло. Теперь можно было с уверенностью сказать, не дожидаясь результатов проводившегося у него на квартире обыска, с кем мы в действительности имеем дело. Столь напряженная разработка неумолимо шла к своему логическому завершению. И это не могло не радовать, хотя в перспективе, как представлялось, еще могло возникнуть немало трудностей прежде, чем все полученные материалы после тщательного анализа и проверки будут переданы следственным органам, а затем в судебные инстанции. Однако, как оказалось впоследствии, трудностей на нашу долю выпало значительно больше, чем это можно было предполагать, даже будучи одаренным богатой фантазией. Но все это было потом.

Тем временем оперативная группа уже заканчивала работу на квартире Огородника. В карманном фонарике китайского производства в одной из батареек был обнаружен хитроумно замаскированный контейнер с проявленной фотопленкой, которую тут же перефотографировали. Пленка содержала инструкции американской разведки и начиналась словами:

«Дорогой С.! Благодарим за Ваш пакет в мае. Ваше краткое изложение документа «А» было очень ценным и сразу показано на высшем уровне нашего правительства… Мы хотим Вас снова поблагодарить за материалы, доставленные Вами… Информационные материалы, как всегда, рассмотрены с большим интересом. Ваша работа продолжает быть чрезвычайно важной в нашем понимании советской политики и формулировке наших подходов. Благодарим Вас за отличный выбор материалов, переданных нам в апреле, особенно за материалы о КНР и о США. Наши специалисты по информации также положительно отнеслись к Вашему решению снимать последние и самые важные части годовых отчетов…

…Лично рискуя, Вы много сделали для нас и в пользу нашего общего дела. Мы приветствуем Вас и уверяем, что всячески будем продолжать защищать Вас и поддерживать… Сообщаем Вам, что высшие инстанции тронуты Вашей поддержкой их позиции и выразили искреннюю благодарность Вам…

…Рон, Н., Москва и Центр совместно приветствуют Вас».

Из последующих «посланий» нам стало известно, что американцы сообщали ему ранее следующие финансовые данные: «В этом пакете находятся 2000 рублей, по 1000 за июнь и июль… вознаграждение (с января по июнь 1977 года) по 10 000 — итого 60 000 американских долларов. Общий итог: 319 928-92»[11].

О полученных материалах было немедленно доложено начальнику главка генерал-лейтенанту Г.Ф. Григоренко, которого с докладом и соответствующим рапортом вскоре принял Председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов.

С учетом нервозности объекта, который мог обнаружить заход посторонних в его комнату, и опасности уничтожения уликовых материалов, а также принимая во внимание характер совершенного преступления, подпадающего под признаки пункта «а» статьи 64 УК РСФСР об измене Родине, было принято решение арестовать Огородника вечером 22 июня 1977 года.

Для этого немедленно был создан оперативный штаб во главе с заместителем начальника главка генерал-майором Виталием Константиновичем Бояровым.

В состав штаба вошли начальник отдела генерал-майор В.Е. Кеворков, его заместитель полковник В.И. Костыря и начальник Службы безопасности МИД полковник М.И. Курышев.

Штаб разместился в непосредственной близости от места проживания Огородника и был оборудован всеми необходимыми средствами связи.

В опергруппу по аресту Огородника, находившуюся в ведении полковника В.И. Костыри, включили также меня и представителей следственного отдела КГБ СССР во главе с полковником А.А. Кузьминым, который в свое время вел допросы американского летчика-шпиона с самолета «У-2» Пауэрса.

Было решено наружного наблюдения за Огородником в этот день не осуществлять. Я должен был встретить его вечером при въезде во двор его дома под предлогом необходимости срочно обсудить с ним детали сообщенного ему М.И. Курышевым предложения о продолжении контакта с «интересующим нас объектом», с которым его познакомили в сауне.

Во дворе дома была организована засада.

Как помнится, быстро сгустились сумерки, и наступил вечер. Во дворе стало прохладно. Через арки дома дул ветер. Создавалось впечатление, будто находишься в аэродинамической трубе. Прошел час, затем другой. Из кустов выглянул В.Е. Кеворков и как бы в поддержку кивнул: «Держись, мол, дождемся!» Одет он был легко и, судя по его виду, так же продрог, как и я.

Прошел еще час, и наконец-то под аркой блеснули фары въезжающей во двор «Волги». По номерным знакам я сразу же определил, что это Огородник. Он припарковался у забора детского сада, вышел из машины и открыл багажник. Я тут же подошел к нему и, поздоровавшись, сказал, что по просьбе Михаила Ивановича необходимо срочно обсудить предложенный ему вариант в деталях. Огородник сказал, что у него нет возражений, и попросил меня помочь ему занести в квартиру увесистые папки с материалами, как он сказал, Тихоокеанского конгресса молодежи. Я согласился. Он открыл багажник и начал перебирать там папки. Крышка багажника была открыта и скрывала руки и голову Огородника, и я еще подумал, что в таком положении — а я стоял сбоку, ближе к левой задней дверце машины, — если он что-то заподозрит, ему будет легко из пистолета или авторучки, стреляющей боевым патроном, попасть мне прямо в живот. Я пожалел, что у меня не было с собой оружия, которым я мог бы защититься или, в случае необходимости, предотвратить его бегство.

Взяв папки с документами, мы пошли к подъезду. В нескольких шагах от нас из наступившей темноты вышли двое. Это были полковник В.И. Кос-тыря и заместитель начальника отдела из Седьмого управления подполковник Н.П. Цурин. Я тут же пояснил, что это наши сотрудники, их прислал Михаил Иванович, а сам он прибудет несколько позже.

Вчетвером подошли к лифту. Первыми в кабину лифта вошли Костыря и Цурин, затем по моему приглашению туда же проследовал Огородник. Замыкающим был я. Еще на лестничной площадке, поджидая вызванную кабину лифта, я все время думал о том, что если у Огородника возникли подозрения, то он просто может не войти в кабину и, захлопнув за нами входную дверь шахты, попытаться бежать. На беду и у тех двоих не имелось при себе оружия, в то время как он, это выяснилось позже, был неплохо вооружен. При обыске в его комнате были обнаружены боевой и газовый пистолеты с комплектом патронов и стреляющая боевым патроном авторучка. Газовый пистолет был снабжен патронами с нервно-паралитическим газом и мог также стрелять отравленной ядом иглой.

Поднявшись на этаж, Огородник достал ключи от двери и начал ее открывать. Как ни старались наши «технари», мои опасения подтвердились: старый замок заело.

— Здесь кто-то был! — воскликнул он.

Я постарался его успокоить, сказав, что, видимо, приехала с юга его соседка с сыном, благо он сам мне как-то говорил об этом. Молча вошли в комнату. В помещении находились письменный стол, диван, книжный шкаф и полки, на которых размещалась большая библиотека, холодильник и несколько стульев. На тумбочке стояли телевизор и радиоприемник японского производства. Огородник зажег свет и включил радиоприемник. Сразу же пригласил всех присаживаться и предложил на выбор кофе, виски или коньяк. Костыря велел ему выключить радиоприемник: по прямой от дома Огородника до американского посольства было не многим более 500 метров, что не исключало возможности использования электронной сигнализации.

Едва успели присесть и начать разговор, как в комнату вошли сотрудники следственного отдела во главе с полковником Алексеем Александровичем Кузьминым и понятые, согласно требованиям Уголовного кодекса. Огороднику был предъявлен подписанный прокурором ордер на арест и производство обыска.

Тот заметно растерялся и сразу же обратился ко мне:

— Игорь Константинович, здесь какое-то недоразумение! Где Михаил Иванович? Пусть он подтвердит, что это нелепая ошибка!

— Александр Дмитриевич! — твердо сказал я. — Будьте мужественны! Все правильно. Михаил Иванович придет, если это будет необходимо. А сейчас вы имеете дело со следователями, которые действуют согласно закону.

После проведенного следователем личного обыска Огороднику было предложено сесть на диван. Рядом с ним вплотную расположились Костыря и Цурин. Я сел несколько поодаль.

Костыря во избежание каких-либо непредвиденных действий со стороны Огородника предложил мне сразу же убрать стоявший на журнальном столике электрический утюг и закрыть окно, что и было незамедлительно сделано. Затем, когда Цурин вышел по своим делам, я сел на его место, предварительно еще раз после следователя тщательно осмотрел пиджак Огородника и особенно его лацканы в поисках возможной ампулы с ядом, аналогичной той, которая была обнаружена при обыске у американского пилота-шпиона Пауэрса с разведывательного самолета «У-2», сбитого нашей ракетой над пригородом Свердловска много лет тому назад.

Кузьмин, обращаясь к Огороднику, спросил, как того требовали следственные действия, все ли находящиеся вещи и предметы в комнате принадлежат ему лично. Получив положительный ответ, он взял в руки лежавший на книжной полке карманный электрический фонарик китайского производства и поинтересовался:

— А это?

— Да, этот фонарик тоже мой, — ответил Огородник.

Тогда Кузьмин попросил понятых подойти ближе, извлек из фонарика батарейки типа «Марс», снял с одной из них бумажную оболочку, развинтил металлический корпус и вынул уже известную нам пленку с инструкцией американской разведки, начинающейся со слов «Дорогой С.! Благодарим за Ваш пакет в мае…».

Огородник заметно побледнел, и, хотя он напрягал силы, чтобы внешне сохранять спокойствие, ноги его стали дрожать так сильно, что он был вынужден держать их обеими руками. От уверенного в себе человека не осталось и следа.

— А это ваше? — спросил Кузьмин, показывая вынутую из батарейки пленку.

— Да! — выдохнул Огородник. — Это тоже мое!

Пытаясь совладать с собой, он постоянно сжимал руки и, видимо, при этом сорвал коросту на левой руке на месте ожога от сигареты. Рана начала кровоточить, и он попросил меня дать ему лейкопластырь, чтобы заклеить рану, сказав, что аптечка находится в ящике письменного стола.

Я нашел аптечку и пластырь иностранного производства. Но решил к его помощи не прибегать: а вдруг отравлен?

Конечно, это может показаться кому-то сомнительным, но я в тот момент думал именно так и не иначе. Мы с Костырей порекомендовали ему простейший способ — слизывать выступающую кровь языком, что он и стал делать.

Не совсем было понятно, почему Огородник все время просил, чтобы при обыске следователи все оставляли на своих местах и вещи не переставляли. Почти сразу же сообщил следователям места тайников с контейнерами в металлическом гараже у Бородинского моста, о котором мы, к сожалению, ничего не знали, так как он для своей «Волги» его практически не использовал. Дубликатом же ключа от гаража мы уже располагали, так как он находился в автомашине, когда ее досматривали у бассейна «Чайка». Два следователя и понятые сразу же выехали в указанное место.

Наконец в комнату вошел М.И. Курышев. Огородник на его появление не прореагировал· и никаких вопросов не задавал. После короткой паузы Михаил Иванович спросил:

— Александр Дмитриевич, я полагаю, что вы понимаете всю серьезность положения, в котором вы оказались? Сейчас многое будет зависеть от вас и вашей откровенности. Это лишь облегчит вашу участь!

— Скажите, а меня расстреляют? — спросил Огородник.

— Ну, я сказать этого не могу. Это ни от кого из нас не зависит. Все будет решать суд. Вот здесь многое будет зависеть лично от вас, насколько вы будете откровенны в процессе следствия и судебного разбирательства. Сейчас вы прежде всего должны определиться, по какую сторону баррикад предпочитаете находиться. Если по нашу, то вы еще можете принести нам определенную пользу и тем самым облегчить свою участь. Вы, конечно, понимаете, что под этим подразумевается?

— Да, я понимаю, но вы меня обманули! Как я теперь могу вам верить?

— Я не знаю, о чем вы говорите, но не это сейчас для вас главное. Вы согласны с моим предложением? Подумайте хорошенько, прежде чем отвечать.

— Нет, вы меня обманули, и я вам не верю!

Кстати, никто из нас так и не понял, что он при этом имел в виду. Вполне вероятно, что Огородник, лихорадочно анализируя все, что предшествовало разыгравшейся с ним трагедии, как человек, в известной степени обладавший аналитическим умом, пришел к выводу, что уже с самого начала установления с ним контакта со стороны органов государственной безопасности он попал в ловушку и то, что с ним происходило потом, было всего-навсего игрой, которую он проиграл.

— Александр Дмитриевич, не торопитесь, у вас еще будет время принять единственно правильное для вас решение! Мы с вами еще эту беседу продолжим. Для этого будет время.

Курышев вышел, обыск продолжался. Внимание следователей привлек учебник по судебной медицине для юридических вузов с закладками в разделе, описывающем убийство с применением ядов и других химических препаратов. Было обнаружено также оружие, о котором уже упоминалось выше. Между листами книг довольно большой библиотеки были найдены блокнот для расшифровки полученных радиограмм, копирка для нанесения тайнописи и пленки с инструкциями американской разведки, почти в каждой из которых напоминалось о необходимости их уничтожения по прочтении. Отдельные документы были изготовлены на бумаге, быстро растворяющейся в воде. Но Огородник в силу своей самовлюбленности не мог уничтожить эти документы, так как там почти всегда присутствовали слова похвалы в его адрес. Американцы достаточно хорошо знали его личные качества, но в данном случае это обернулось трагедией для их агента.

Все это время я сидел один рядом с Огородником и внимательно наблюдал за его поведением. Погруженный в глубокое раздумье, он изредка отвечал на задаваемые ему А.А. Кузьминым вопросы по ходу проводившегося обыска. Нервная дрожь прошла, и внешне казалось, что он немного успокоился и вроде бы смирился со столь неожиданной для него трагической ситуацией. Вместе с тем было совершенно очевидно, что его мозг лихорадочно работал в поисках возможных выходов из создавшегося положения. Находившимся в комнате понятым периодически предъявлялись обнаруженные в процессе обыска относящиеся к делу вещественные доказательства, что оформлялось соответствующим протоколом. Все шло, как говорится, своим чередом, в полном соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом. Обстановка вполне позволяла мне приглядываться между делом к отдельным деталям интерьера комнаты. В книжном шкафу, который как раз находился напротив, я, будучи заядлым собирателем книг из серии «Жизнь замечательных людей», обратил внимание на только что вышедшую из печати книгу «Вашингтон», написанную доктором исторических наук профессором Н.Н. Яковлевым, известным специалистом по истории США и автором, как я узнал позже, монографии «ЦРУ против СССР». Видать, Огородник, человек обстоятельный, внимательно изучал историю страны, спецслужбам которой он продался.

Размышляя обо всем этом, я неожиданно услышал не обращенный ни к кому, как мне первоначально показалось, возглас руководившего обыском А.А. Кузьмина: «Посторонних прошу покинуть помещение!» Но затем догадался, что речь идет о представителях оперативного отдела, то есть обо мне и Н. Лейтане. Однако, зная о том, что всей операцией из находящегося поблизости оперативного штаба руководит мой непосредственный начальник В.К. Бояров, я никак не прореагировал на эти слова. Так же, следовательно, поступил и Н. Лейтан, предварительно внимательно посмотрев на меня. Прошло еще некоторое время, но просьба больше не повторялась.

Мы по-прежнему находились в непосредственной близости от Огородника, исключая возможность его самовольного передвижения по комнате. В процесс же проводившегося следователями обыска не вмешивались.

Между прочим, в последующие годы я время от времени встречался с А.А. Кузьминым. Мы с ним нередко вспоминали о той памятной для нас обоих ночи в доме на Краснопресненской набережной, и у меня сложилось впечатление, хотя мы никогда не обсуждали этот вопрос, что он испытывал определенную неловкость от того самого возгласа, предназначавшегося мне. Впрочем, это было не главной его ошибкой как руководителя обыском. Кто знает, останься я там до конца обыска — и не случилось бы того, что произошло? Но судьба распорядилась иначе.

В час ночи я был вызван в оперативный штаб, где от В.К. Боярова получил указание:

— Поезжайте домой. Завтра с утра будет много работы, и надо хорошо выспаться. Костыря уже уехал.

Во дворе меня ждала машина Седьмого управления. Ехали по пустынным, безлюдным, но еще освещенным улицам, и через какие-то 20–25 минут я был уже дома, почти, по тем временам, на самой окраине города.

Рано утром, перед отъездом на работу, как обычно в те дни, позвонил дежурному по отделу, чтобы узнать, как обстоят дела, и был ошеломлен тем, что услышал. Огородник отравился! Он мертв. Все это совершенно не укладывалось в голове. Как такое могло случиться в процессе проведения следственного мероприятия, когда все и вся до предела регламентированы Уголовно-процессуальным кодексом? У меня, юриста по образованию, это просто не укладывалось в голове. Такого невозможно было себе представить даже в дурном сне!

А произошло вот что. Уже после моего отъезда, около двух часов ночи, Огородник попросил у следователей бумагу и авторучку с тем, чтобы, как он сказал, написать объяснение на имя руководства КГБ СССР. Ему дали и то и другое, но вскоре он попросил свою лежавшую на столе авторучку, которую один из следователей, хотя и не очень тщательно, уже осматривал. После повторного, более внимательного, осмотра он разрешил ею пользоваться. Огородник, подперев голову левой рукой, начал писать:

«В Комитет государственной безопасности СССР. Объяснение.

Я, Огородник Александр Дмитриевич, признаю…»

Написав это, он задумался. Понимая, что за ним внимательно наблюдают по крайней мере два оперативных работника, находившихся в разных местах комнаты, он поочередно предложил им осмотреть батарейки от карманного фонаря, в которых тоже якобы находились интересующие нас пленки, являющиеся вещественными доказательствами.

Когда те отошли и около стола уже никого не было, он стал манипулировать автоматической ручкой, периодически сжимая ее в ладонях и перекладывая из одной руки в другую.

Неожиданно он вздрогнул, откинулся на спинку стула и захрипел. Подскочившие следователи стали лежавшей тут же металлической линейкой разжимать плотно стиснутые зубы, пытаясь обнаружить у него во рту, как они полагали, ампулу с ядом, но безуспешно. Изо рта у него начала выделяться кровавая пена. В комнате стал распространяться резкий и неприятный запах. Немедленно по рации была вызвана «скорая помощь». Буквально через несколько минут во двор дома въехали сразу две автомашины, и Огородник немедленно, в сопровождении машины наружного наблюдения, был доставлен в Институт скорой помощи имени Склифосовского. На все это ушло около двадцати минут. Бригада медицинских работников, информированная по телефону о случившемся, еще до прибытия автомашины в институт находилась в пункте оказания срочной медицинской помощи при отравлениях.

Несмотря на принятие экстренных мер, Огородник скончался, не приходя в сознание. Это произошло в четыре часа утра 22 июня, в тот самый день, когда в 1941 году началась Великая Отечественная война с фашистской Германией. На это обратили внимание участники войны М.И. Курышев и я. Нам, как и всем остальным, кто принадлежал к нашему поколению, на всю жизнь запомнилась эта дата.

Отравление агентов иностранных спецслужб при их задержании давно уже стало уделом прошлого. За последнюю четверть века из общего числа разоблаченных в России органами государственной безопасности агентов только три, не считая всем известного летчика с самолета-шпиона «У-2» Фрэнсиса Гэри Пауэрса, сбитого ракетой под Свердловском, имели в своем распоряжении яд на случай их разоблачения. Это завербованные американцами Толкачев — ведущий конструктор НИИ «Фазотрон», сотрудник ГРУ Сметанин и уже известный Огородник. У Толкачева и Огородника ампулы с ядом находились в авторучках, а у Сметанина она была вмонтирована в дужку очков.

С выходом в свет нового Уголовного кодекса Российской Федерации, где смертная казнь за разведывательную деятельность в пользу иностранного государства не предусматривается, необходимость обеспечения своей агентуры подобными средствами мгновенного перехода в мир иной, естественно, отпала.

После смерти Огородника в мыслях я часто возвращался к тому, что же все-таки побудило его принять столь роковое решение — отравиться полученным от американцев ядом. Во время ареста на прямой вопрос, расстреляют его или нет, ему сразу же было заявлено, что многое зависит прежде всего от него самого: по какую сторону баррикад он предпочтет оставаться. Лихорадочно анализируя сложившуюся ситуацию, будучи весьма неглупым человеком, он предположил, что, вероятнее всего, уже давно попал в ловушку и органы государственной безопасности располагают данными не только о его шпионской деятельности, но и о его причастности к смерти Ольги Серовой. И если даже, приняв предложение о сотрудничестве в работе против ЦРУ США, он и сможет несколько смягчить меру наказания за совершенное им предательство, то от ответственности за другое тяжкое преступление — убийство человека — ему никак не уйти. Возможно, он также не исключал, что Серова перед смертью могла что-то рассказать о нем своему отцу, а тот сообщил об этом кому следует. Или полагал, вероятно, что вскрытие трупа все-таки состоялось, хотя и против воли отца, и кое-какие вопросы при патологоанатомическом исследовании возникли. Все это не могло не обострить возникшее чувство безысходности, тем более что, получив от своих хозяев из-за рубежа «спецрезервуары», он должен был уже в принципе быть готовым к принятию решения об их использовании по назначению. Это, в частности, подтверждалось и тем, что он проявил желание пополнить запасы яда-.

К сказанному надо добавить, что, судя по наблюдениям за поведением Огородника во время проведения оперативного мероприятия под кодовым названием «Сауна», а затем и на конспиративной квартире «Высокая», он точно следовал инструкциям и советам сотрудников ЦРУ, которые, в чем нет никаких сомнений, уверяли его в том, что КГБ активно и регулярно использует транквилизаторы для оказания воздействия на состояние психики и нервной системы человека, чтобы облегчить получение скрываемых от них сведений. Не думаю, однако, что его особенно беспокоила судьба тех людей, о которых он вынужден будет давать показания в процессе следствия, если таковое состоится: ему не было дела ни до семьи секретаря ЦК КПСС Русакова, ни до мужа его сестры, ни до упоминавшегося выше секретаря обкома и многих других и он не стал бы «попусту» волноваться из-за, возможно, ожидавших их неприятностей. Любя себя больше всех, Огородник не мог смириться с мыслью о том, что все его грандиозные планы и устремления рухнули в одночасье как карточный домик и возврата к прежнему не будет уже ни при каких обстоятельствах. В этой связи и возникла мысль о смерти. Вопрос состоял лишь в том, принять ли яд сразу, пока есть реальная возможность, или умереть потом, после суда, в мучительном ожидании исполнения приговора. Невольно на память приходят отрывки из записей, сделанных им в своем дневнике: «У меня характер борца… незаурядная профессиональная подготовка и редкая по своему богатству самыми сложными событиями жизнь» или: «Я не умру дряхлеющим в постели». Что касается последней фразы, то в этом отношении Огородник был близок к истине. В дневнике упоминалось о том, что он рассчитывал прожить не более сорока лет, смерть же постигла его на два с половиной года раньше намеченного им срока.

Глава 8

Утром следующего дня труп Огородника, находившийся в Институте скорой помощи имени Склифосовского, где его зарегистрировали под фамилией Сидоров, перевезли по указанию свыше в морг военного госпиталя имени Н.Н. Бурденко Министерства обороны СССР. Срочно была назначена патологоанатомическая экспертиза.

Во второй половине дня по распоряжению руководства главка мы вместе с Гречаевым выехали туда. Я, уже повидавший кое-что в годы войны и прошедший курс судебной медицины в юридическом институте с посещением подобного заведения в Свердловске, и то поначалу чувствовал себя в морге не особенно уютно. Не лучшим было состояние и у бывшего выпускника МВТУ имени Баумана Володи Гречаева, хотя он, естественно, и храбрился. Пока из холодильной камеры вывозили на каталке труп, я для практики предложил Гречаеву заглянуть в общий зал морга. Трупов на покрытых кафелем анатомических столах было довольно много. Один из них выделялся абсолютно желтым кожным покровом. Володя выдержал и это испытание, хотя и побледнел немного. Наконец привезли Огородника. Мы впервые увидели его без одежды. Даже мертвый, он производил впечатление здорового и крепко сложенного человека, которого смерть застала совершенно неожиданно. Был заметен южный загар, хотя кожный покров имел несколько синюшный оттенок. На груди и животе, как полагается, свидетельство вскрытия — шов Гиппократа. На левой ноге несколько затертая, но читаемая чернильная надпись «Сидоров». Главным для нас было убедиться, что перед нами был действительно Огородник. Поинтересовались, какое время он еще может находиться в холодильной камере? Выяснилось, что из-за каких-то неполадок в оборудовании и недостаточно низкой температуры — не более двух недель. Конечно, нас это не порадовало: работа по делу, несмотря на смерть Огородника, продолжалась, и надо было по возможности иметь необходимый резерв времени.

Проведенная судебно-медицинская экспертиза дала довольно пространное и столь же туманное заключение о причинах смерти А.Д. Огородника:

«Учитывая тот факт, что гибель организма в данном случае наступила при наличии не очень резко выраженных гистоэнзимологических сдвигов (как это обычно наблюдается при отравлениях), следует, по-видимому, предположить, что летальный исход наступил либо в результате влияния быстродействующего высокотоксичного вещества, либо на неблагоприятном соматическом фоне, предшествовавшем гибели организма… Клиника умирания Огородника также не укладывается в рамки клинической картины отравления каким-либо из известных ядовитых и отравляющих веществ».

Заключение подписали авторитетные специалисты, однако было ясно, что химический состав яда установить не удалось. К слову сказать, в нашей прессе немногим позже появилась перепечатанная из американского издания разоблачительная статья о методах работы ЦРУ США, в которой говорилось о широком арсенале использующихся в их работе ядов, включая кураре и яд мало кому известной тропической ракушки.

На совещании у начальника главка были подведены итоги проделанной на квартире Огородника работы. За три часа удалось получить достаточное количество материалов, изобличающих его в сотрудничестве с ЦРУ США и измене Родине. А главное — обнаружены находившиеся в комнате и гараже тайники, копирки для нанесения тайнописи, шифротаблицы, губная помада, которой в условных местах ставились метки, и огнестрельное оружие.

К утра следующего дня сотрудники Спецуправления КГБ СССР, уже располагавшие шифротаблицей, расшифровали способы и условия связи (было обращено внимание на тщательность и аккуратность их подготовки), расписание радиопередач, около тридцати мест постановки сигналов и тайников для закладки контейнеров со шпионскими материалами.

Подтвердилось то, что служба нашей радиконтрразведки правильно определила канал связи из Франкфурта-на-Майне с февраля 1975 года.

Но предстояла еще большая и кропотливая работа по подготовке и осуществлению захвата с поличным американского разведчика, находившегося под прикрытием сотрудника посольства США в Москве, по выяснению, какую возможную роль в преступной деятельности Огородника играла каждая из его связей, и по решению многих и многих других вопросов, и прежде всего такого: как скрыть его смерть от тех, кто ни при каких обстоятельствах не должен был знать об этом.

Нам с капитаном Гречаевым досталась самая неблаговидная задача — провести беседы с родителями и близкими родственниками.

Была разработана соответствующая легенда, сущность которой состояла в том, что 22 июня Огородник якобы был обнаружен в своей квартире мертвым. Накануне его посетил неизвестный иностранец. Поскольку он являлся ответственным работником одного из важнейших управлений Министерства иностранных дел СССР, а в деле замешан иностранец, следствие будет вести КГБ СССР, который обращается к каждому из родственников с просьбой о необходимости соблюдения в тайне как факта его смерти, так и действий оперативных работников. В УпВМ МИД СССР было объявлено, что Огородник выехал в срочную служебную командировку.

Первой о смерти сына была поставлена в известность мать Огородника. Нет необходимости воспроизводить ее реакцию на это сообщение.


А.Д. Огородник. Богота, накануне вербовки

Он же во время отпуска

Пилар Суарес Баркала, сотрудница Колумбийского культурного центра и агент ЦРУ США

Дешифровальная таблица, переданная Огороднику уже в Москве

Рекомендация резидентуры по методике постановки сигнала

Схемы расположения тайника для обмена информацией, изготовленные в резидентуре ЦРУ в Москве

Расшифрованная радиограмма от ЦРУ

Поступившее от резидентуры сообщение о состоянии банковского счета Огородника

Кассеты с микропленками, спрятанные в батарейке

Личное оружие Огородника. Рядом с пистолетом авторучка, стреляющая боевым патроном

Карманный фонарь китайского производства с контейнером в виде батарейки «Марс»

Микропленки, извлеченные из контейнера

Сообщение, пришедшее Трианону уже после разоблачения

Машина Огородника и ее совершенная копия (включая вещи у заднего стекла)

Двойники Огородника и его любовницы Ольги, одетые в их личные вещи

Расположение объектов и план захвата

Марта Петерсон. Внешне милая и хрупкая девушка являлась на самом деле кадровым офицером ЦРУ, направленным в Москву специально для связи с Трианоном

В момент задержания Марта Петерсон нанесла серьезные травмы одному из сотрудников КГБ. На теле Петерсон видна рация с антенной

Содержимое контейнера, предназначенного для Огородника: драгоценности, деньги, микропленки, спецупаковка с ядом

Марта перед неопровержимыми доказательствами

Консул США в Москве господин Гросс перед контейнером для Огородника. Часы у консула и на правой, и на левой руке — вероятно, в одних из них спрятано записывающее устройство

Джек Даунинг, кличка Дункан. Офицер ЦРУ, разрабатывавший отдельные условия связи с Трианоном

Кадровые разведчики, посетившие СССР под видом сотрудников Госдепартамента США. В их задачу входил подбор места для проведения тайниковой операции


Похороны Огородника на одном из подмосковных кладбищ


Поскольку не было ясным, какая роль отводилась американцами телефонной связи с Трианоном при решении оперативных вопросов, с матерью была достигнута договоренность о круглосуточном дежурстве в ее квартире на Садово-Кудринской улице сотрудниц КГБ.

Несколько проще было с отцом. Его поставили в известность о легендированных обстоятельствах смерти сына и выразили ему соболезнование. Отец мужественно выслушал это сообщение, после чего был проинструктирован о линии поведения. Он сказал, что теперь ему многое стало ясно, но что именно — не уточнил. Учитывая его состояние, было решено к этому разговору вернуться позже. Забегая вперед, надо отметить, что пояснить сказанное им тогда он не пожелал, заявив, что обронил эти слова просто так, не вкладывая в них какого-либо смысла. Да и Бог ему судья! Трудно поверить, что отец о чем-то догадывался. Но ему не могла не показаться странной хотя бы настойчивость, которую старший сын Александр проявил для того, чтобы младший сменил фамилию Огородник на Холмогоров, мотивируя это тем, что какой-то дальний родственник по материнской линии носил эту фамилию. Или тот факт, что Александр без каких-либо объяснений после поездки за границу оставил младшему брату на хранение три тысячи рублей, сумму по тем временам весьма солидную, и, может быть, что-то еще, о чем мы уже никогда не узнаем.

Сложнее обстояло дело с сестрой Огородника и ее мужем, преподавателем одной из военных академий и племянником Маршала СССР, с которыми беседовали Удалов и Шитиков. Муж сестры сразу же без обиняков выразил сомнение по поводу сказанного ему и заявил, что не верит ни единому слову. Тем не менее с ним все же удалось достичь договоренности о сохранении в тайне сообщения, и, кроме того, ему был оставлен номер оперативного телефона, по которому он мог в любое время связаться с оперработником.

Внимание опергруппы, работавшей по делу, было обращено на неожиданный приезд из Франции в Москву некоей Чернявской, с которой Огородник поддерживал в прошлом довольно близкие отношения.

Чернявская длительное время проживала в Париже и якобы преподавала в Сорбонне. В то время мы еще не знали, действовал ли Трианон один или в группе со связником. После безуспешных попыток найти Огородника она выехала на отдых в Кутаиси. В процессе предварительного изучения было установлено, что она близко знакома с уже упоминавшейся женой секретаря ЦК КПСС Тамарой Михайловной Русаковой. Для продолжения мероприятий по ее проверке по месту отдыха вылетел заместитель начальника отдела полковник Е.Н. Винокуров. Наши опасения не подтвердились. Проведенная с ней в дальнейшем беседа ничего интересного нам не дала. Однако Чернявская была предупреждена, что без нашего согласия во Францию она не вернется. Для подстраховки через ОВИР ей был временно закрыт выезд из СССР. Осуществление договоренности с руководством ОВИР было поручено мне, что и было сделано.

Впоследствии было установлено, что Чернявская к преступной деятельности Огородника действительно никакого отношения не имела, и несколько позже она возвратилась в Париж.

Непросто было и с Николаем Дымовым, который настойчиво разыскивал Огородника.

С одной стороны, его можно было понять. 21 июня он передал Огороднику материалы Тихоокеанского конгресса молодежи, по которым тот должен был составить в кратчайшее время заключение. И вдруг — неожиданность. Огородник, даже не предупредив его хотя бы телефонным звонком, бесследно исчез. Его нет ни дома, ни в МИД, где Дымову говорили, что тот в командировке. Наблюдением было установлено, что Дымов не стал пользоваться домашним телефоном, а каждый раз звонил по телефону-автомату. Это несколько настораживало, тем более что он был наиболее близкой связью Огородника. И все-таки, несмотря на определенную угрозу, которую он собой представлял, было принято решение в какой-либо контакт с ним не вступать и ограничиться лишь наблюдением.

Определенную проблему создала нам и Ольга Фомина, так как она, одна из первых потеряв из вида Огородника, начала проявлять беспокойство. После долгих раздумий руководством было решено установить с ней оперативный контакт и на время проведения дальнейших мероприятий вывезти ее за пределы Москвы в один из пансионатов или домов отдыха КГБ СССР.

Эта работа была поручена мне и жене Удалова — капитану Эльвире Удаловой, сотруднице одного из подразделений главка.

Ольгу сообщение о смерти Огородника привело почти в шоковое состояние. И это вполне можно было понять. Жила с матерью в небольшом достатке. По окончании школы ей удалось устроиться на работу в приличное место, немного приодеться. А потом знакомство с солидным дипломатом, предложение стать его женой и уже назначенный на 5 августа день бракосочетания… Радужные мечты… И вдруг все рухнуло.

Придя в себя, она в ответах на поставленные вопросы сообщила кое-какие интересные сведения о поведении Трианона, показала места остановок во время поездок по городу на автомашине, которым она в свое время не придавала серьезного значения.

В конце концов она согласилась вместе с Удаловой выехать на некоторое время в один из домов отдыха КГБ в Московской области. Я пару раз навещал ее там для того, чтобы поддержать морально, а попутно и решить некоторые вопросы, связанные с возникшей ситуацией. Позже эта обязанность была возложена на Удалова, по его настоятельной просьбе. О том, что Удалов был патологически ревнив, знали все, и этому никто не удивился. А надо мной даже немного подшучивали.

Глава 9

В соответствии с планом захвата американского разведчика, работавшего с Трианоном, из числа работников Седьмого управления был подобран для использования в качестве двойника при визуальных контактах с сотрудниками ЦРУ США разведчик, который по внешним данным имел некоторое сходство с Огородником (к сожалению, только в статике, а не в динамике). Он был одет в его костюм и носил его темные очки. Роль Ольги Фоминой выполняла сотрудница наружного наблюдения. Она тоже была соответствующим образом одета — в вещи, принадлежавшие Ольге Фоминой.

Для постановки автомашины Трианона в условленных местах был подготовлен ее дубликат с аналогичными номерными знаками, дефектами корпуса и безделушками у заднего стекла.

Все развивалось по плану, как вдруг в отделе раздался телефонный звонок. Звонил муж сестры Огородника, который обрушил на дежурного гневные слова о том, что КГБ всех жестоко обманул: он только что видел на Кутузовском проспекте проезжавшую мимо машину Огородника, который был за рулем, а рядом с ним сидела его невеста Ольга Фомина!

Пришлось с ним немедленно встретиться и разъяснить существо дела. Однако было заметно, что он остался при своих убеждениях о коварстве чекистов нашего времени, и в одном из телефонных разговоров с Володей Гречаевым, состоявшемся несколько позже, даже пригрозил ему расправой.

Между тем наш двойник вместо того, чтобы набирать вес и становиться более похожим на Огородника, худел по независящим от него обстоятельствам: тяжело болел, а затем и умер его отец. Он очень переживал по этому поводу, и его можно было понять. Помочь же ему при всем желании мы ничем уже не могли.

Изучение ряда расшифрованных телеграмм для Трианона позволило сопоставить наши действия с реакцией на них американской стороны.

Так, в конце 1975 года с ним была восстановлена связь как с агентом, а затем сказано, что «КГБ к вам претензий не имеет».

Американцы по этому поводу сообщили ему следующее:

«Мы очень рады, увидев Ваш сигнал для «Сетунь»[12], это тоже принесло облегчение, — рады тому, что мы теперь можем возобновить регулярную связь, и спокойны потому, что Ваш сигнал означает, что у Вас все в порядке и что проверка в Вашей конторе закончилась. Как мы Вам много раз говорили, мы считаем, что Ваша личная безопасность и благосостояние — для нас самое важное».

В апреле 1977 года, о чем уже говорилось, было проведено легендированное мероприятие «Сауна» с мнимой группой и «объектом нашего интереса».

В ответ на информацию Трианона американцы сообщили:

«Дорогой С.! Мы с интересом читали Ваши замечания о том, что КГБ недавно установил контакт с Вами. Мы не уверены, как к этому правильно отнестись. С одной стороны, это указывает, что КГБ уверен в том, что на Вас можно положиться и Вам можно доверять. С другой стороны, это требует осторожности от Вас. Просим Вас сообщить нам как можно больше о планах КГБ использовать Вас, чтобы раскрыть ту группу, которую Вы упомянули. Кого подозревают членами группы? Как КГБ собирается «выставить» их? Можете ли дать нам дополнительные сведения о том человеке, которому Вы дали свой телефонный номер?»

Из этих сообщений вытекало, что наши действия точно попадали в цель. А их тщательная подготовка исключала возможность каких-либо просчетов с нашей стороны.


Помещение резидентуры ЦРУ в американском посольстве в Москве. Разговор двух сотрудников.

— Марта уже доложила резиденту о своей готовности к проведению операции. По указанию Центра в контейнер заложен еще один спецрезервуар с соответствующей памяткой.

— А как быть с презназначенными для него лекарствами и рекомендациями врача по их применению? У меня скопился целый ворох упаковок.

— Передадим в следующий раз, когда контейнер будет больших размеров.


Итак, основной целью наших дальнейших мероприятий был захват американского разведчика на канале связи с агентом Трианон.

Для достижения этой цели и координации усилий многих подразделений Комитета госбезопасности был создан оперативный штаб во главе с заместителем начальника главка генерал-майором В.К. Бояровым. Общее руководство операцией осуществлял начальник Главного управления генерал-лейтенант Г.Ф. Григоренко, который постоянно информировал Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова о развитии событий. С этого момента в мероприятия по этому делу более активно вступил мозговой центр главка, и начался поединок между КГБ СССР и ЦРУ США.

Согласно имевшимся в распоряжении Второго главного управления сведениям, полученным в результате обыска у Трианона, было известно, что очередная тайниковая операция намечена на 28 июня 1977 года в 23.00 в парке Победы на Поклонной горе. Было известно также и то, что 26 июня на Ленинских горах с 18.00 до 19.00 должен был быть выставлен сигнал под условным названием «Прогулка» — автомашина (в данном случае с двойником) Трианона. Отсутствовал только один из компонентов — точное место встречи в парке.

Согласно плану операции «Лес» ЦРУ США, в 23.00 Трианон должен был прибыть в парк, подобрать в условленном месте обломанную ветку и в 23.15 положить в другом известном ему месте смятую жестяную банку с вложенной в нее информацией, а разведчик, в свою очередь, оставить еще в одном месте смятый пакет из-под молока как сигнал о том, что информация получена.

В этот район заблаговременно были стянуты значительные силы из числа оперсостава и сотрудников наружного наблюдения. Ожидалось — и на то были основания, — что американский разведчик приедет на машине по основной дороге — Староможайскому шоссе. Так как точное место встречи неизвестно, было решено на дистанции в 1,2 километра замаскировать сто двадцать сотрудников наружного наблюдения. Использование радиосвязи категорически запрещалось.

На тот случай, если бы разведчик, приехав в парк, успел заблокировать двери машины и отказался выйти из нее, в одном из вариантов плана предусматривалась его доставка в ближайшее отделение милиции при помощи трейлера с тягачом и подъемного крана. Предполагалось также пригласить туда иностранных корреспондентов. По указанию руководства главка я побывал в этом отделении и осуществил соответствующую договоренность с его начальником, предварительно осмотрев помещения, которые могли быть использованы в случае необходимости. Все они были в приличном состоянии, так как совсем недавно в отделении был проведен основательный ремонт, о чем и было доложено руководству для принятия окончательного решения.

Итак, кульминационный момент приближался. Долгота дня 28 июня была около 17.30, солнце должно было зайти в 22.15, то есть менее чем за час до планировавшегося прибытия туда Трианона. Постепенно с приближением сумерек территорию парка покинули его последние посетители, и их место стали заполнять участники оперативного мероприятия. Несмотря на то что в парке в тот вечер находилось около 200 человек, он выглядел безлюдным.

Наступило томительное ожидание, прерываемое иногда отдаленным шумом проезжавших по Кутузовскому проспекту автотранспортных средств (двадцать лет тому назад машин было значительно меньше, чем сейчас).

Вначале была ясная и теплая погода, но около 23.00 над парком стали сгущаться тучи, с северо-запада надвигалась гроза, подул сильный ветер, и начался слабый дождь, перешедший затем в ливень. Несмотря на это, все оставались на своих местах до сигнала отбоя. В кромешной тьме были задержаны двое неизвестных, которых тщательно обыскали и после проверки отпустили за отсутствием каких-либо улик. Они оказались жителями близлежащих домов по Кутузовскому проспекту.

Уже около 24.00 из штаба, находившегося в специальном вагончике на опушке лесопарковой зоны, был передан сигнал отбоя. В разные стороны из парка стали выходить поодиночке и небольшими группами промокшие, однако оживленно переговаривающиеся между собой участники несостоявшейся операции. Все понимали: что-то не сработало в этом тонком деле, но дух оптимизма от этого не пострадал.

Через пару дней была перехвачена шифрованная радиограмма Трианону следующего содержания:

«У «Лес» 28 июня были зрители. Ясно, почему Вы не подобрали. Мы подобрали наш пакет в 23.40. Используем «Сетунь» в то же время 1, 7 или 9 июля. Пакетом будет кусок бетона с желтой чертой на стороне, которая открывается. Подтвердить готовность для «Сетунь» — поставьте машину у «Паркплац»[13]18.30–19.00 1, 5 или 7 июля».

Что помешало успеху проведения нашего мероприятия в парке Победы, стало ясно из письма Трианону резидентуры ЦРУ, обнаруженного при задержании американской разведчицы Марты Петерсон 15 июля 1977 года. Вот текст этого письма:

«Дорогой С.! Мы положили наш пакет для Вас у «Лес» 22.50 28 июня без затруднений, когда никого не было. Однако, возвращаясь к «Лес» в 23.30, наш офицер увидел автомобиль около «Лес», а также человека, проходящего через лес. Наш офицер подождал, пока автомобиль уехал, а потом подобрал наш пакет. Мы не увидели Вашу банку у «Лес» и предположили, что из-за этих зрителей Вы не могли подойти к «Лес», чтобы подобрать наш пакет и оставить Ваш пакет. Увидев Ваш сигнал «Колоннада» (а не «Прогулка»), мы предположили, что Вы не хотели возвращаться в «Лес» и что Вы ждали дальнейшей инструкции от нас по радио. Хотя мы уверены, что «Лес» еще безопасное место, мы решили, что будет лучше, если наш двусторонний контакт произойдет у «Сетунь» во избежании таких проблем, как у «Лес».


В действительности оказалось, что американский разведчик вопреки нашим предположениям вовсе не использовал машины, а подошел пешком к южной окраине парка со стороны железнодорожной станции Москва-Сортировочная, где, по всей видимости, и увидел человека и злополучную машину, которая не имела к нам никакого отношения.

Из содержания перехваченной шифровки было ясно, что американцы предпочли осуществить передачу материалов по плану «Сетунь», в связи с чем и сообщили необходимые параметры: число, время и подтверждение готовности — постановку машины у «Паркплац». Нам же было известно все, кроме последнего. Дело в том, что они всегда очень подробно расписывали все необходимое для проведения бесконтактных встреч, как правило снабжая инструкции соответствующими чертежами.

В качестве примера можно привести полученные нами уже после ареста Огородника составленные американцами описания мест постановки сигналов «Театр» и «Девушка»:


«Театр»

«Оставить машину с южной стороны Кутузовского проспекта между улицей Дунаевского и Дорогомиловской, и восточнее проезда, идущего от Кутузовского к воротам театра «Призыв» (Кутузовский, 25). Нельзя путать театр «Призыв» с театром «Пионер», который находится на Кутузовском, с той же стороны улицы, но на 100 метров к востоку от театра «Призыв».


«Девушка»

«От метро «Спортивная» идти по Фрунзенскому валу мимо Новодевичьего монастыря, пока Фрунзенский вал не упрется в Новодевичью набережную. В этом месте у вас автозаправочная станция справа, а река Москва перед вами. Пересеките Новодевичью набережную. Вдоль забора и слегка направо (по направлению к зданию СЭВ) столб забора, на котором написано большими красными цифрами П 3/8122. Красной губной помадой начертите жирную черту длиной 15 см под этими цифрами».


В данном случае не требовалось составлять какие-либо чертежи, так как было достаточно одного описания.

Но «Паркплац» ранее настолько активно использовался, что не было необходимости каждый раз повторять его описание. В это упирался весь вопрос. Задачу должен был решить оперативный штаб.

Накануне проведения очередного мероприятия у начальника главка состоялось оперативное совещание, на котором присутствовали руководители всех подразделений КГБ СССР, принимавших в нем участие. Все были в генеральском звании, и лишь представители отдела Костыря и я являлись исключением из их числа.

Г.Ф. Григоренко был опытным, волевым и знающим свое дело организатором. Многие побаивались его, так как он нетерпимо относился к некомпетентности и поверхностности в оценке тех или иных ситуаций, халтуре и очковтирательству.

Задаваемые им участникам совещания вопросы носили четкий и целеустремленный характер. Мне было несколько жаль тех уважаемых начальников, которые не смогли дать таких же таких ответов на поставленные им вопросы. Вопросов же было немало. А все ли учтено в подготовке к захвату американского разведчика? А какие меры предусмотрены на случай возникновения непредвиденных обстоятельств? А что произойдет, если?.. Каковы ваши действия? Должны быть предусмотрены все возможные ситуации, которые могут, так или иначе, осложнить проведение мероприятия. А именно…

Утешало одно: претензий к отделу у Григория Федоровича не было, а на вопросы, заданные Костыре и мне, мы дали вполне обстоятельные ответы.

1 июля в предполагаемых местах постановки сигнала «Паркплац» были припаркованы две черные «Волги» с соответствующими номерными знаками.

В этот день установленный американский разведчик Артур совершил поездку на автомашине по городу и на улице Плющиха, на небольшом пустыре около трансформаторной будки, остановил ее, открыл капот и долго копался в моторе. Все это продолжалось с 18.30 до 19.00. Затем он выехал по направлению к центру города.

Я по указанию руководства выезжал на это место, но ничего подозрительного там не обнаружил. Поведение Артура было непонятным, хотя можно было предположить, что это каким-то образом связано с акцией, намечаемой, скорее всего, на 7 июля. Надо было рисковать.

В район Краснолужского моста были стянуты значительные силы сотрудников с целью обеспечения возможной операции по захвату американского разведчика.

Томительно тянулось время, и вдруг около 23.00 на мост, обычно пустующий в это время, по пешеходной дорожке хлынула масса людей. Оказывается, в Лужниках закончилось представление знаменитого американского балета на льду «Холидей он айс».

Разрозненные группы довольно шумно шли через мост почти до 24 часов. Полагая, что это могло послужить срыву операции со стороны американцев, был дан сигнал отбоя.

Однако главной причиной нашей неудачи было, по всей видимости, то, что не удалось определить место постановки сигнала «Паркплац».

Но тут неожиданно помогли сами американцы. В своей радиограмме Трианону они подсказали то, что нам и было нужно:

«Мы подобрали наш пакет у «Лес» без затруднений 28 июня. Даем Вам выбор обменяться у «Сетунь» в то же время 15, 19 или 21 июля. Пакетом будет кусок бетона с желтой чертой на стороне, которая открывается. Наш сигнал подбора — молочная картонка у автобусной остановки на набережной, как раньше. Готовность для «Сетунь» — Ваша машина у «Паркплац» 18.30–19.00 13, 17 или 19 июля или пометьте «Дети» 14, 18, или 20 июля. Или же будем ожидать Вашу доставку нам у «Кольцо», как назначено».

В самый разгар работы по подготовке нового мероприятия вдруг выяснилось, что срок возможного пребывания тела Огородника в морге военного госпиталя истек, труп должен быть немедленно предан земле. К тому же, как нас предупреждали ранее, холодильная камера находилась в неисправности и не могла длительное время поддерживать необходимую температуру. О каких-либо переговорах с администрацией госпиталя не могло быть и речи.

По указанию руководства пришлось срочно оставить все дела и заняться подготовкой к похоронам. А для этого требовалось немало времени.

Когда вся подготовительная работа была закончена, в ритуальный зал военного госпиталя имени ?.Н. Бурденко были приглашены близкие родственники А. Огородника: мать, отец, брат, сестра с мужем, а также Ольга Фомина. Бывшую жену Александру Арутинян было решено по этому поводу не информировать, так как она, нарушив данное нам слово не разглашать факта смерти ее бывшего мужа, почти сразу же рассказала об этом одному из своих близких знакомых. К счастью, каких-либо вредных последствий это не возымело. Но на похороны мы ее не пригласили.

Раннее утро 12 июля 1977 года. Ритуальный зал военного госпиталя имени Н.Н. Бурденко. Здесь уже собрались родственники Огородника. Через несколько минут туда доставляют из морга гроб с телом покойного, и родственники подходят к нему для прощания. Мать первая внимательно осматривает со всех сторон голову сына и убеждается в отсутствии на ней каких бы то ни было явных признаков насилия. Еще раньше она высказывала предположение, что это мы убили его при задержании, возможно даже и не желая этого. Теперь этот вопрос, видимо, отпал. Внимательно смотрел на голову сына и отец, подошедший к гробу после матери. Прощались молча.

Гроб с телом погрузили в ритуальный автобус. Туда же сели и родственники кроме матери и сестры, которые на кладбище не поехали.

На подмосковном Хованском кладбище стелилась низкая серая облачность и почти непрерывно моросил мелкий, похожий на осенний, дождь, что еще больше подчеркивало и без того унылую кладбищенскую обстановку. В последний путь Огородника проводили отец, брат, муж сестры подполковник Соколов, Ольга Фомина, а также, по долгу службы, мы с Володей Гречаевым и Юрой Шитиковым. В то время эта часть большого загородного кладбища только осваивалась, была лишена какой-либо растительности и, сплошь покрытая мокрой глиной, производила удручающее впечатление. Исключение составляла разве что асфальтированная дорожка для проезда катафалков.

По-человечески нам было всех жаль, и особенно одетую во все черное Ольгу, чье горе можно было понять: она не только потеряла любимого человека, но и лишилась всяких надежд, рухнувших в одночасье. Могильщики, по обыкновению при такой погоде, были уже слегка навеселе и категорически возражали против того, что процесс похорон фотографируется. Среди них, между прочим, находился один из бывших работников Московского уголовного розыска, по каким-то неизвестным нам причинам сменивший профессию. Он-то по этому поводу и беспокоился больше всех.

Хотя дождь постепенно перестал, небо по-прежнему оставалось неприветливо хмурым.

Когда погребение было закончено, провожавших родственников отправили в город на служебном автобусе, а мы на отдельной машине возвратились на работу, чтобы доложить руководству о завершении земного пути Огородника и вновь включиться в подготовку очередного оперативного мероприятия. Все расходы, связанные с похоронами, были произведены за счет Комитета государственной безопасности.

Сейчас, по прошествии многих и многих лет, на территории Хованского кладбища в летнюю пору шумят листвой большие деревья, а по весне поют обитающие в этом тихом месте лесные птицы. Ежегодно посещая своего боевого командира военных лет капитана 2-го ранга Виктора Ивановича Шленского, волею судеб покоящегося на том же участке кладбища, что и Огородник, но несколько поодаль от него, я заглядываю и на могилу Трианона. С некоторых пор рядом с ним лежит и его мать, для которой он так и остался сыном вне зависимости от того, как сложилась его судьба, и обвинять ее не в чем.

А ведь все могло бы быть у Огородника иначе: были бы и радость жизни, интересная работа и многое, многое другое. Но он все решил по-иному, и в результате жизнь его завершилась трагедией. Оказавшись в стане неприятеля, он сознательно нанес нашей стране ощутимый ущерб. И хотя ему удалось избежать и суда, и заслуженного приговора, он по-прежнему остается предателем, которому нет и не может быть прощения. И если бы знали об этом все, кто покоится рядом, они отодвинулись бы от него подальше. Ведь предатели, в какой бы стране они ни находились, никогда не были в почете.


На совещании у Григоренко, на котором присутствовали Бояров, Кеворков, Курышев и Костыря, было решено принять адресованное Огороднику предложение американцев для проведения мероприятия «Сетунь» 15 июля с использованием запасного знака «Дети», вычисленного нами еще раньше.

В ночь с 14-го на 15 июля на улице Крупской на фонарном столбе под знаком «Дети», указывавшим на то, что по соседству находится средняя школа, была поставлена видная издалека метка. В инструкции американской разведки своему агенту было сказано:

«…«Дети». От Октябрьской площади сядьте на троллейбус номер 33, который идет по Ленинскому проспекту по направлению из города. Сойдите на остановке «ул. Крупской», которая перед магазином «Власта» на Ленинском проспекте, 82. Идите по правой стороне Ул. Крупской. Как только Вы пройдете вторую автобусную остановку и перед тем как Вы дойдете до дома номер 8, Вы увидите фонарный столб слева от вас рядом с улицей. На нем треугольный дорожный знак предостережения, указывая «Дети играют». Там же на столбе красными буквами на уровне глаз написано «ГК». Сделайте жирную горизонтальную 10-сантиметровую красную черту на уровне пояса, так чтобы она была нам ясно видна из машины, когда мы будем ехать по ул. Крупской, от Ленинского проспекта к Вернадскому».

Отвлекаясь, скажу только, что через двадцать лет после описываемых нами событий мы вместе с редактором телевизионного консорциума «Совершенно секретно» Леной Петровой, оператором и полковником В.И. Гречаевым оказались у того самого столба на улице Крупской. Конечно, все осталось на своих местах: и школа, и столб со знаком «Внимание — дети» (а не «Дети играют», как было сказано в инструкции сотрудниками ЦРУ США). Но время не сохранило следов злополучной губной помады — сигнала, который был зафиксирован американской разведчицей…

Однако вернемся снова к тем далеким временам и М. Петерсон.

15 июля с утра начался разъезд на автомашинах сотрудников посольства США. Это не было для нас чем-то новым. Смысл массового разъезда обычно состоял в том, чтобы «растащить» наши бригады наружного наблюдения, поскольку их количество не беспредельно, и, таким образом, дать возможность выехать на выполнение заданий сотрудникам ЦРУ. Но в данном случае они просчитались, так как наблюдение велось за всеми выезжающими. В первой половине дня вице-консул американского посольства Марта Петерсон на машине проследовала мимо сигнала на улице Крупской.

Марта появилась в посольстве сравнительно недавно. В результате ее изучения было установлено, что приехала она на рядовую должность технического сотрудника, муж-офицер погиб на войне во Вьетнаме. Она не слишком строгих правил и, очевидно, имеет пристрастие к алкоголю. Однажды ее даже видели спящей на лестничной площадке жилого сектора в пьяном виде.

Во время поездок по городу она не вызывала своим поведением каких-либо подозрений. Несколько позже была назначена на должность вице-консула, что гарантировало ей дипломатическую неприкосновенность. Было высказано предположение, что, обогрев в постели какого-то начальника, она получила возможность продвинуться по службе. Постепенно на фоне активной работы по установленным нами американским разведчикам интерес к ней с нашей стороны в значительной мере утратился.

Итак, предстояло использовать последнюю возможность захвата американского разведчика в процессе операции «Сетунь-2».

В связи со сложностью решения предстоящей задачи необходимо было создать дополнительные предпосылки, которые бы гарантировали безусловный успех операции. Дело в том, что мы располагали составленными американцами точными схемами движения разведчика у самого моста и места закладки контейнера с информацией. Это место находилось в прямоугольном проеме правой башни моста со стороны Новодевичьего монастыря. Мост был построен еще в 1912 году. Его добротные береговые сооружения выполнены из гранитных блоков, что делало практически невозможным использование нами каких-либо технических средств и приспособлений. Рядом с проемом, между башней и железнодорожными путями, в середине пешеходного прохода, находился люк с массивной железной крышкой, через который можно было попасть к ее основанию под мостом. Этим и пришлось воспользоваться. В сооруженной для этой цели беседке должны были разместиться на большой высоте два сотрудника НН, снабженные связанным с штабом телефонным аппаратом с ларингофонами. Захват разведчика должен был осуществиться по сигналу «Есть!».

Поскольку в темное время суток наблюдать за окрестностями было сложно, решили на большом высоком кране строящегося на противоположной стороне Москвы-реки здания установить танковый прибор ночного видения. Не обошлось и без курьеза. Сотрудник, который в процессе подготовки к операции должен был по лестнице подняться с прибором на кран, примерно на полпути внезапно остановился. Он не ожидал, что амплитуда качания крана будет столь значительна — около одного метра. На запросы по радио он не отвечал. Тогда последовала команда спускаться вниз, но и на нее он не реагировал. Возникла пауза. Затем «верхолаз», приспособившись к непривычному для него явлению и набравшись сил и мужества, быстро полез вверх и доложил о своих трудностях уже из кабины крана. Все присутствовавшие облегченно вздохнули.

Планировалось, что эфир, как и прежде, будет «мертвым».

Все приготовления были закончены вовремя. Опергруппу захвата вновь возглавил полковник Владимир Иванович Костыря, а силами наружного наблюдения и техническим обеспечением руководил заместитель начальника Седьмого управления генерал-майор Михаил Григорьевич Калабашкин.

Вечером того же дня, 15 июля 1977 года, внимание службы наружного наблюдения было обращено на то, что Марта Петерсон на «Жигулях» с номерным знаком Д 04-589 припарковалась в одном из безлюдных переулков в непосредственной близости от кинотеатра «Россия», где в это время проходил фестиваль советских и зарубежных фильмов. Она вышла из машины и направилась в кинотеатр. На ней было легкое белое платье, волосы на голове собраны в пучок. Примерно через час она вновь показалась. Пройдя к машине, посидела там некоторое время, затем переоделась в темные брюки и такую же кофту, распустила волосы и, совершенно преобразившись, стала теперь похожа на нашу скромную соотечественницу. Выйдя из машины, пошла в сторону улицы Горького. Согласно распоряжению штаба операции, дальнейшее наблюдение за ней было прекращено.

Не велось наблюдение в вечернее время и за установленными сотрудниками ЦРУ, так как было ясно, что кто-то из них сам придет в район Краснолужского моста. Снятие наблюдения было необходимо, поскольку американцы неоднократно повторяли своему агенту:

«Мы Вас уверяем, что придем к месту пакета ТОЛЬКО В ТОМ СЛУЧАЕ, ЕСЛИ ЗА НАМИ НЕТ СЛЕЖКИ».

Сгущались сумерки. Над мостом и близлежащими деревьями с криком кружились стаи ворон. Приближалось время начала операции. Неожиданно у бензозаправочной колонки напротив правой башни моста возник шум. Кто-то начал скандалить с «королевой бензоколонки». К заправке подъехала милицейская машина. Сотрудники милиции вмешались в конфликт, и шум еще более усилился. Тогда к месту свары направился находившийся поблизости М.Г. Калабашкин. Он, видимо, знал какое-то волшебное слово, так как скандал моментально прекратился, и машины быстро исчезли из виду.

Утихли и вороны. Вновь воцарилась тишина. Небо на юго-западе озаряли зарницы полыхавшей где-то там грозы, но это было так далеко, что раскатов грома не было слышно.

Около 23.30 с наблюдательного пункта, оборудованного на строительном кране, последовало сообщение по телефону, что по набережной Москвы-реки со стороны Новодевичьего монастыря медленно движется какая-то фигура в темной одежде.

На подходах к бензоколонке было уже видно, что это женщина в темных брюках и кофте. Она быстро поднялась по лестнице и прошла к башне. Почти сразу же последовал сигнал «Есть!». Буквально через две-три минуты группа захвата во главе с Костырей была на месте. Марта Петерсон — а это была именно она, — уже спустившаяся по лестнице, была схвачена сотрудниками наружного наблюдения. Она испугалась от неожиданности, но быстро взяла себя в руки, начала громко кричать, чтобы предупредить о случившемся Трианона, который должен был находиться где-то поблизости, и оказала активное сопротивление. Владея приемами каратэ, она нанесла несколько ударов ногой в пах и бедро подбежавшей для производства личного обыска Людмиле Дмитриевне Назаровой, служащей нашего ведомства. У Петерсон были изъяты миниатюрный радиоприемник, настроенный на волну работы нашей службы наружного наблюдения, который использовался с применением специального наушника, обмотанную вокруг тела антенну, а также отлитые из золота массивные брелоки, изображающие страусенка, и фигу на цепочке того же металла, поскольку не исключалось, что в них могла быть спрятана ампула с быстродействующим ядом. Не обошлось и без оскорблений в адрес наших сотрудниц. Но после того как В.И. Костыря на хорошем английском языке дал ей подобающий ответ, она сникла и перестала кричать. Одновременно из ниши моста был извлечен целлофановый пакет с закамуфлированным под кусок цемента контейнером с желтой чертой на одной из сторон. Все это, несмотря на темное время суток, было зафиксировано на фотопленке. По окончании обыска Петерсон было предложено сесть в подошедший микроавтобус. Место рядом с ней заняла Л.Д. Назарова. Чувствовалось, что американка находилась в тяжелом состоянии. Видя это, Назарова предложила ей таблетку валидола, но та от нее категорически отказалась, видимо полагая, что это может быть очередным коварным ходом советской контрразведки.

В качестве отступления нелишне отметить, что после схватки у Краснолужского моста во время задержания американки Л.Д. Назарова вынуждена была обратиться за медицинской помощью в поликлинику КГБ, где прошла необходимый курс лечения.

Через несколько минут Петерсон была доставлена в приемную КГБ СССР на Кузнецком мосту. Там ее поджидала другая опергруппа во главе с генерал-майором Евгением Михайловичем Расщеповым, опытным специалистом в своем деле, многие годы возглавлявшим работу американского отдела главка.

При выходе из машины Марта увидела группу людей и вспышки фотоаппаратов наших сотрудников. Приняв их за иностранных корреспондентов, она подняла руку вверх и громко сказала по-английски: «У меня претензий к советским властям нет!»

Из приемной тотчас же был сделан телефонный звонок в американское посольство с просьбой немедленно прибыть в приемную КГБ СССР на Кузнецкий мост их официальному представителю, в связи с задержанием гражданки США при проведении шпионской акции.

Несмотря на то что время было уже ночное, в приемную очень быстро приехал на машине консул США в Москве господин Гросс с женой. Жена осталась в автомобиле, а он, представившись, прошел в приемную. Вид у него был явно встревоженный, хотя он и пытался скрыть это. На запястьях обеих рук были видны часы. Мы с Гречаевым, входившим, как и я, в опергруппу, предположили, что в одних часах было записывающее устройство или микрофон с выходом на машину, где оставалась жена консула. Консул так и был сфотографирован с двумя часами. О том, что это сразу бросалось в глаза, он, видимо, не догадывался.

Тем временем в соседнем помещении работники оперативно-технического отдела главка с соблюдением предосторожности вскрыли контейнер и обнаружили в нем листок с текстом:

«ВНИМАНИЕ

Товарищ! Ты случайно проник в чужую тайну, подобрав чужой пакет и вещи, которые были предназначены не для тебя. Оставь деньги и золото у себя, но не трогай других вещей в пакете, чтобы не узнал слишком много и не подверг свою жизнь и жизнь твоих близких опасности. Возьми вещи, которые представляют для тебя ценность, а остальное содержимое и пакет выброси в реку, в любое глубокое места, и забудь обо всем. Никому не говори о твоей находке, иначе ты только подвергнешь себя и твоих близких неприятностям.

Ты предупрежден!!!»

Кроме того, там были аккуратно уложены: два миниатюрных фотоаппарата с кассетами; яд с инструкцией по его хранению и применению:

«…Мы очень неохотно даем Вам еще один спецрезервуар для Вашей авторучки. Знаем, что Вы будете с ним обращаться бережно, и не используется опрометчиво…и всегда помните точно, куда их положили…»;

золотые вещи: кольца, кулоны, браслеты; контактные линзы для глаз и лекарства, анамнез[14]; две тысячи рублей (за июнь и июль месяцы).

В прилагавшейся к содержимому контейнера инструкции было сказано:

«…? этом пакете также находятся зеленого оттенка контактные линзы «WEITING SOLUTION», купленные на юге, два фотоаппарата с соответствующими кассетами (полное объяснение следует ниже), 2000 рублей за июнь и июль, если хватит места, еще драгоценности для вашего «представительского фонда». По Вашей просьбе мы также купили маленький, но хороший бинокль, но он не помещается в этот пакет, т. ч. мы передадим его вам в сентябре у «Сетунь»…»

Фотоаппараты, которыми снабжали сотрудники ЦРУ США своего агента Трианона, были закамуфлированы под зажигалки или фломастеры (и те и другие функционировали в соответствии со своим предназначением). Практически непосредственно в камуфляже находились только линзы. Все остальное было вмонтировано в кассеты, которые в зависимости от камуфляжа были величиной немногим более половины пальчиковой батарейки.

Первоначально Трианон пользовался фотоаппаратом в виде зажигалки, но затем, поскольку он лишь изредка позволял себе в компании выкурить одну-две сигареты, «зажигалка» была заменена «фломастером».

Фотографирование не представляло большой сложности и не требовало дополнительного освещения, так как пленка была высокочувствительной. Необходимо было только держать фотоаппарат на высоте 28–30 сантиметров над документом и нажимать, указательным пальцем правой руки небольшой, толщиной с булавку, стержень. При помощи одной кассеты можно было сделать 60–80 снимков. Кассеты переправлялись Трианону, как правило, в упаковке обычных батареек «3336 Л» для плоского карманного фонарика. В ней помещалось восемь кассет.

Во время работы в ознакомительной комнате Трианон практически имел возможность фотографировать все секретные документы, адресованные сотрудникам Управления по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР, для чего он и имел обыкновение закрывать изнутри комнату, а вовсе не для того, чтобы, как полагал Щукин, читать в служебное время художественную литературу или спать: у него были дела поважнее.

После того как женщин, находившихся в близких отношениях с Трианоном, допросили, стало известно, что он имел по крайней мере одну встречу в Москве с неизвестным иностранцем. По их показаниям, он начал как-то усиленно заниматься английским языком… говоря им, что волнуется, так как в ближайшее время у него «по служебной надобности» предстоит важная встреча с иностранцем. Как показала проверка, ничего подобного по линии Управления по планированию внешнеполитических мероприятий МИД ему не поручалось. И есть все основания полагать, что это была его личная встреча с сотрудником резидентуры ЦРУ США в Москве. По всей видимости, американцы хотели воочию убедиться, что ничего не изменилось и они имеют дело именно с Трианоном, а не с подставой КГБ. Чем-либо другим объяснить такую рискованную встречу с ценным агентом в условиях города весьма затруднительно.

Текст инструкции, обнаруженной в контейнере, вносил некоторую ясность в версию об отравлении Ольги Серовой. Из протоколов последующих допросов знакомых Трианона стало также известно, что в присутствии некоторых из них он иногда с помощью радиоприемника принимал какие-то передачи и записывал группы цифр по пять знаков.

Он объяснял это тем, что является советским разведчиком и в порядке подготовки к очередной командировке за границу сотрудники КГБ тренируют его на канале радиосвязи, к которому он должен будет прибегнуть в экстренном случае.

Каких-либо сомнений это, как правило, не вызывало. Но совсем по-другому обстояло дело с Ольгой Серовой. Будучи женщиной умной, с широким кругозором, она, по всей вероятности, усомнилась в такого рода объяснении и заподозрила неладное. Почувствовав это, Трианон испугался, что Ольга может поделиться своими сомнениями с другими, в частности, с кем-то из уже возвратившихся в Москву бывших сотрудников резидентуры КГБ в Боготе, которых она хорошо знала. И он начал искать выход из создавшегося положения. Всю жизнь Трианон любил только себя. Поэтому его решение было однозначным: все, что мешало, должно быть устранено! Способ действий был ему подсказан американцами, которые снабдили его «спецрезервуарами» с сильно-действующим ядом. Один из них был вмонтирован в авторучку, а другой хранился в тайнике, возможно, для кого-то из тех, кто поддерживал с ним легендированные агентурные отношения и мог одним из первых что-то заподозрить. Для реализации замысла, чтобы исключить возможность подозрения, был приобретен учебник по судебной медицине для юридических вузов, по которому Трианон изучил интересующие его разделы, о чем свидетельствуют сделанные там закладки. Вскоре подвернулся и удобный случай. Заразившись от него гриппом легочной формы, свирепствовавшим тогда в Москве, заболела Ольга, проживавшая вместе с Огородником в квартире на Краснопресненской набережной и ухаживавшая за ним. По рекомендации Трианона она стала принимать те же антибиотики, которые были выписаны ему врачом, что, естественно, не могло вызвать каких-либо сомнений. Можно с большой вероятностью предположить, что он с помощью безопасной бритвы делал соскобы с ядовитой капсулы и в небольших количествах добавлял их в воду, которой Ольга запивала таблетки. Для создания алиби он фиксировал в своем дневнике количество принимаемых таблеток: «…Ольга — 3, я — 3… Ольга — 6, я — 6… Ольга — пачка, я — пачка…» Какие могут быть подозрения — все поровну!

Под медленным из-за мизерных доз воздействием яда Ольга чувствовала себя все хуже и хуже. Наступало критическое состояние. Почувствовав это, она попросила Трианона срочно позвонить отцу в больницу и сообщить ему о болезни. Вскоре приехала «скорая помощь» и увезла ее туда, откуда она уже не возвратилась. Опасность разоблачения была устранена, но Трианону надо было еще более подкрепить свою непричастность к смерти Ольги. Этим объясняются и его крокодиловы слезы на кладбище, и другие уловки; которые должны были еще более усилить его алиби.

Трианон был настолько уверен в себе, что даже не счел необходимым уничтожить учебник с сохранившимися там закладками.

Вероятнее всего, он не успел согласовать свои действия с сотрудниками ЦРУ США в Москве, так как его подгонял страх за свою жизнь, и сообщил им об отравлении Ольги Серовой позже. Косвенно об этом свидетельствует фраза в адресованном ему письме: «Мы очень неохотно даем вам еще один спецрезервуар» — и упоминание о «недопустимости опрометчивого его использования».

Они совершенно справедливо опасались, что любое неосторожное применение яда может привести к тому, что его заподозрят в убийстве, и, соответственно, правоохранительными органами будут проведены оперативно-следственные мероприятия с использованием технических средств, что уже грозит разоблачением его как агента иностранных спецслужб. И в этом они были правы.

Что касается упомянутого в инструкции бинокля, то, по всей видимости, именно его и не хватало Трианону во время прогулки на катере по акватории залива в городе Находка, где дислоцировались корабли нашего Тихоокеанского флота.

В 23.25 содержимое контейнера было разложено на большом столе в приемной КГБ, за которым уже сидели Марта Петерсон и американский консул господин Гросс. Оба имели понурый вид, так как совершенно справедливо полагали, что предстоящей разговор будет не из приятных. Небольшой зал был ярко освещен для производства необходимых в таких случаях съемок.

Генерал-майор Евгений Михайлович Расщепов изложил консулу обстоятельства, при которых на Краснолужском мосту была задержана сотрудница американского посольства Марта Петерсон, и предложил ознакомиться с содержимым изъятого у нее контейнера со шпионскими атрибутами.

По просьбе Расщепова консул несколько раз обращался к Петерсон с вопросами по поводу предназначения тех или иных предметов, обнаруженных в контейнере, но она всякий раз односложно отвечала по-английски: «Заткнись!» И только после того, как ей по указанию Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова, находившегося в то время на лечении в Кисловодском санатории «Красные камни», были возвращены принадлежавшие ей лично и изъятые при задержании золотые брелоки с цепочкой, она сказала по-русски: «Спасибо!»

В связи с тем, что Марта Петерсон, как вице-консул, пользовалась дипломатической неприкосновенностью, после указанной выше процедуры и ее протоколирования, в 3 часа ночи, она была освобождена и вместе с консулом на его автомобиле уехала в американское посольство.

Надо полагать, что в ту же ночь она подробно информировала о провале операции по связи с Трианоном известного нам резидента ЦРУ США в Москве.

Трудно со всей очевидностью ответить на вопрос, о чем же говорили в ту ночь в резидентуре ЦРУ на седьмом этаже американского посольства на улице Чайковского. Может быть, даже и о том, что Марта Петерсон в процессе проведения тайниковой операции с Трианоном допустила серьезную ошибку оперативного характера. Вместо того чтобы, заложив контейнер в обусловленное место, пройти дальше через мост на противоположную сторону Москвы-реки, она сразу же возвратилась назад и тем самым обозначила конечный пункт своего движения. И если бы мы не знали, к какому именно месту она идет, и осуществляли за ней наружное наблюдение, то в данной ситуации, когда действовать надо было с особой в таких случаях осторожностью, наши разведчики — не побоюсь сказать об этом при всем к ним уважении — могли бы и не заметить закладку контейнера, которая продолжалась всего две-три секунды, и к тому же в условиях ограниченной видимости. Тщательно обследовав конечный пункт движения Марты Петерсон, можно было без труда обнаружить заложенный в тайник контейнер.

Нелишним будет упомянуть в данном контексте, что нашим руководством было предусмотрено именно два вышеуказанных варианта поведения американского разведчика. Хотя основная часть группы захвата, повинуясь логике оперативного мышления, находилась у противоположной стороны моста, это никак не отразилось на результате проведенной операции.

Затруднительно сказать, что именно заставило Марту Петерсон поступить таким образом. Может быть, это был страх? Очутиться вдруг в чужом городе в ночное время на безлюдном железнодорожном мосту, да еще с такой психологической нагрузкой! Хотя в трусости, откровенно говоря, Марту Петерсон заподозрить трудно. Или, возможно, это была ошибка оперативного характера, допущенная сотрудниками резидентуры ЦРУ США?

Вероятнее всего, мы так и не узнаем, каким образом все это объяснил в своей шифрованной телеграмме, на имя руководства ЦРУ резидент американской разведки Роберт Фултон или уже сменивший его в том году Гарднер Хаттавэй. Со всей определенностью можно сказать только одно: ее составление было совсем не простым делом!

В тот же день, не теряя времени, американцы обратились в Отдел США МИД СССР с настоятельной просьбой срочно принять их представителя. Эта встреча состоялась и была соответствующим образом официально оформлена:

«Запись беседы с советником посольства США в Москве Дж. Мэтлоком 16 июля 1977 года:

По согласованию с руководством отдела в 13.30 принял Дж. Мэтлока в связи с его настоятельной просьбой.

Сославшись на указание Госдепартамента срочно довести нижеследующее до руководства МИД СССР, Мэтлок сказал: «Вам, по всей видимости, известно о задержании вечером 15 июля вице-консула посольства Марты Петерсон.

Я хочу сообщить Вам, что мы намерены отозвать г-жу Петерсон в ближайшее время — скорее всего 17 июля. Мы также намерены организовать ее отъезд таким образом, чтобы не привлекать к нему внимания. Мы надеемся, что этот инцидент не получит огласки».

Мэтлок добавил, что он делает вышеприведенное сообщение исходя из установившейся практики.

Сказал Мэтлоку, что его заявление будет незамедлительно доведено до сведения руководства.

Примечание; В 14.00 о содержании беседы с Мэтлоком было сообщено по телефону заместителю министра иностранных дел СССР тов. Корниенко Т.М.

Первый секретарь ОСША

Подпись (О. Крохалев)».


17 июля 1977 года Марта Петерсон, объявленная персоной нон грата, самолетом из аэропорта Шереметьево-2 вылетела в Вену.

Вскоре после прибытия в США она «за проявленное мужество при исполнении служебного долга» была награждена медалью ЦРУ. Мы не знаем, была ли это медаль «За выдающуюся службу» или «За особые заслуги», но это для нас не имеет большого значения[15].

В тот же день посол США в Москве господин Тун был приглашен в МИД СССР, где заместителем министра иностранных дел Г.М. Корниенко ему была вручена нота протеста и предъявлены шпионские атрибуты, изъятые при задержании сотрудницы посольства Марты Петерсон и аресте советского гражданина Огородника, разоблаченного как агента ЦРУ США по кличке Трианон.

По указанию руководства мне как официальному сотруднику службы безопасности Министерства иностранных дел надлежало присутствовать при этой процедуре и давать возможные пояснения. Но крайне неотложные дела, к моему немалому огорчению, помешали этому. Поэтому туда поехал кто-то другой. Откровенно говоря, у меня не было большого желания видеть и слушать этого политикана Корниенко, который, как и его шеф, не жаловал нас своими симпатиями. Мне просто хотелось посмотреть на выражение лица посла США господина Туна, когда ему будут предъявлены изъятые у вице-консула М. Петерсон вещественные доказательства ее шпионской деятельности на территории СССР и так называемый спецрезервуар, предназначавшийся агенту ЦРУ Трианону и содержавший ампулу с быстродействующим ядом, которую он мог бы использовать в дальнейшем по своему усмотрению.

А теперь вновь возвратимся на седьмой этаж высотного здания МИД СССР на Смоленской площади.

Тун подтвердил, что Марта Петерсон уже покинула пределы СССР, принес свои извинения и выразил настоятельную просьбу не предавать случившееся широкой гласности в печати, что будет высоко оценено правительством Соединенных Штатов Америки.

Г.М. Корниенко заверил посла в том, что о его просьбе будет незамедлительно информирован министр иностранных дел А.А. Громыко.

Забегая несколько вперед, следует отметить, что в мае 1978 года в США были арестованы с использованием провокации и осуждены на пятьдесят лет тюремного заключения два наших разведчика В. Энгер и Р. Черняев, не имевшие дипломатического иммунитета, которые позже благодаря усилиям Советского правительства были возвращены в СССР. С Энгером мне довелось работать в нашем представительстве в Берлине. Наши подразделения находились на одном этаже, и поэтому мы с ним встречались по нескольку раз в день. Я иногда подшучивал над ним, спрашивая, сколько лет ему еще осталось провести в американской тюрьме. На что он не без юмора отвечал, что осталось сидеть Столько-то лет и столько-то месяцев. Он, конечно, знал, за что отомстили нам американцы и что связывало нас с ним в какой-то мере в этом деле.

Но вернемся к заместителю министра. Два-три года тому назад в интервью, транслировавшемся по Центральному телевидению, он безапелляционно заявил в беседе с ведущим программы, что органы КГБ СССР, под которыми им подразумевалась Служба безопасности МИД СССР, систематически проводят массовое подслушивание телефонных разговоров сотрудников министерства, действуя, как это следует понимать, в духе тотальной слежки. Какими сведениями он при этом руководствовался, мне неизвестно. Но как бывший сотрудник Службы безопасности, проработавший там около четырех лет, должен заметить, что в этом заявлении нет и доли правды хотя бы даже потому, что для этого надо было бы иметь соответствующие и очень мощные технические возможности. Да, подслушивание телефонных разговоров, как и в других странах, действительно является одним из элементов оперативной деятельности, но, как принято у нас, для этого должны быть веские основания. Так, в 1975 году наше внимание привлек повышенный интерес американских дипломатов, в числе которых были установленные сотрудники спецслужб, к Отделу США МИД СССР, заведующим которым в то время был Г.М. Корниенко, и к его руководящим работникам. Тогда же стало известно, что американцы обладают некоторыми, хотя и не очень важными сведениями, которые они могли получить не иначе, как из бесед с кем-то из сотрудников данного отдела. С санкции руководства КГБ СССР мы провели комплексную проверку данного сигнала, но вскоре убедились, что оснований для серьезного беспокойства нет. Разговоры по двум телефонам мы действительно прослушивали, но это только два, а не весь МИД! Вместе с тем нелишним было бы отметить, что наша работа никак не отразилась на проверяемых ни в то время, ни в последующем, а кое-кто из них даже получил значительное повышение по службе. Наивно было бы также полагать, что мы не использовали такую техническую возможность и в изучении Трианона. Примеры тому уже приводились ранее.

Глава 10

Ha следующий день я получил указание от руководства главка срочно заняться выяснением вопроса, какие именно сведения из МИД были переданы Огородником в ЦРУ США. Для этого мне было рекомендовано подготовить предложения по созданию из числа авторитетных представителей министерства специальной комиссии, которая должна в итоге своей работы составить соответствующее заключение с перечислением конкретных документов.

По согласованию с М.И. Курышевым я составил проект списка такой комиссии, которая должна была быть укомплектована сотрудниками Управления по планированию внешнеполитических мероприятий в количестве тринадцати человек. В комиссию предполагали включить не только опытных дипломатов, но и сотрудников, которые могли бы выполнять технические функции.

Я связался по телефону с заместителем министра иностранных дел И.Н. Земсковым и попросил принять меня по неотложному делу.

В назначенное время я прибыл в приемную и вскоре был принят Игорем Николаевичем. Он был в хорошем расположении духа и, как всегда, любезно принял своего тезку. Сразу же сказал, что недавно был на ленче у французского посла и имел с ним довольно интересную беседу. Разбирая принесенную ему секретарем почту, он не без гордости показал мне лично ему адресованную телеграмму члена Политбюро К.У. Черненко, которого я впопыхах перепутал с советским послом во Франции Червоненко, что его несколько огорчило, хотя он и превратил это в шутку.

Я рассказал о цели своего прихода и передал ему на рассмотрение список потенциальных членов комиссии. Игорь Николаевич долго и внимательно читал его, а затем высказал сомнение в необходимости ее укомплектования таким большим числом сотрудников. Я ответил, что если его смущает количество, то можно, в конце концов, ограничиться одиннадцатью и даже девятью работниками, но это затянет время. Земсков долго молчал, а затем, решив ничего от меня не скрывать, выразил опасение, что министр вообще не согласится на создание такой комиссии. Это меня в немалой степени удивило, хотя я и знал о том, что А.А. Громыко не жаловал нас своими симпатиями. Антипатия, естественно, была взаимной. Вопреки существовавшей в те времена традиции «беззаветно любить» членов Политбюро ЦК КПСС, у нас, по крайней мере в Службе безопасности МИД, А.А. Громыко более чем не любили, и у него даже была довольно обидная кличка, в которой отразился некоторый перекос его лица, а именно — Косорылый. Наше резко отрицательное отношение к нему не было случайностью: работая непосредственно в аппарате министерства, мы располагали более достоверными данными о его личности и «деятельности» его почтенной супруги, чем наши коллеги на площади Дзержинского.

Но, что бы там ни было, Земсков все-таки пообещал доложить министру об этом предложении Службы безопасности и заверил меня, что постарается действовать в интересующем КГБ направлении и что сам он против создания такой комиссии никаких возражений не имеет и считает предложение совершенно правильным. Чтобы дать читателям представление об его отношении к нам, приведу такой пример. Будучи неизлечимо больным (у него был рак легких) и хорошо понимая, как врач, что катастрофа может наступить в любой момент, он оставил матери конверт, который должен был быть вскрыт в случае его внезапной смерти. В находившейся там также записке было сказано, что ключи от его личного сейфа должны быть незамедлительно переданы только М.И. Курышеву, то есть начальнику Службы безопасности министерства, что и было сделано. Более красноречивого свидетельства трудно себе представить. Но это случилось значительно позже.

Через два дня И.Н. Земсков пригласил меня к себе и сообщил, что, как и было оговорено, он доложил министру предложение Службы безопасности об организации комиссии по выяснению вопроса об объеме утечки секретной информации через разоблаченного в УпВМ агента американской разведки Огородника. Однако А.А. Громыко не согласился с предложением, мотивируя это тем, что работа комиссии получит слишком большую и нежелательную огласку, и напомнил о том, что с секретным приказом по министерству об Огороднике был ознакомлен лишь ограниченный круг лиц из числа руководящего состава, а остальным по данному делу ничего не известно.

Я сразу же доложил об этом начальнику отдела, который, в свою очередь, информировал руководство главка. Все мы были уверены, что руководство главка и КГБ найдет какие-то доводы, чтобы убедить А.А. Громыко изменить свое решение. Однако этого не случилось, и узковедомственные и личные интересы одного человека взяли верх над здравым смыслом и законом.

Между собой сотрудники посмеивались над тем, что наш уважаемый Председатель Ю.В. Андропов, бывший в 50-х годах послом в Венгрии, видимо, так и не смог преодолеть барьера послушания своему бывшему начальнику — министру иностранных дел А.А. Громыко. А жаль: ведь мы могли узнать кое-что интересное, а главное — сумели бы путем проведения последующих мероприятий дезинформационного характера обезопасить наши источники информации за рубежом и несколько сгладить размеры нанесенного нашей дипломатии и стране ущерба.

Для того чтобы читателю было ясно, что автор имеет в виду, достаточно сказать: ЦРУ США внимательно изучало полученную от Трианона информацию из Москвы и передаваемые им копии секретных документов, в частности и в плане обнаружения источников информации.

В результате проведенной ими работы американцами был сделан вывод, что ряд информационных материалов исходит из министерства иностранных дел одного из небольших европейских государств, а именно Норвегии.

По рекомендации ЦРУ США местные спецслужбы проверили сотрудников министерства, в числе которых был и наш источник информации. Делалось это довольно грубовато, и наша резидентура в конце концов узнала об этом. Связь с ним пришлось временно прекратить, и лишь после нормализации обстановки она была возобновлена, естественно с соблюдением строжайшей конспирации.

Вскоре американцы снова обратили внимание местных спецслужб на то, что утечка информации из МИД продолжается. В результате проведения ими более активных и совместных с норвежцами мероприятий с использованием оперативно-технических средств источник информации был обнаружен и арестован на канале связи с советским разведчиком.

Как пишет в своей книге английский писатель и ведущий западный теоретик разведывательных проблем Кристофер Эндрю, этим источником оказалась Грета — секретарша норвежского министерства иностранных дел фрёкен Гунвар Галтунг Хаавик. Она была арестована вечером 27 января 1977 года на окраине города Осло во время передачи документов сотруднику резидентуры Александру Кирилловичу Принципалову, оказавшему при задержании отчаянное сопротивление. Через полгода она умерла в тюрьме от сердечного приступа, так и не представ перед судом. Однако она призналась, что «была русской шпионкой почти тридцать лет». Не исключено, что к ее провалу приложил руку и бывший сотрудник ПГУ предатель Олег Гордиевский.

От себя добавлю, что, не дожив до своего пятидесятилетия, несколько лет тому назад в Москве умер Саша Принципалов, с которым уже после случившейся в Осло трагедии мы в конце 80-х долго и дружно работали в столице ГДР городе Берлине. Искренне жаль их обоих.

Продолжая затронутую мною тему, замечу, что, как и следовало ожидать в связи с разоблачением информатора и нашего разведчика, разразился скандал. Норвежскими властями были объявлены персонами нон грата несколько его коллег по работе, которые вынуждены были покинуть страну пребывания. Для восстановления же наших позиций в этой стране потребовались большие усилия и очень много времени.

Несколько лет спустя я побывал в служебной командировке в Норвегии и сразу же почувствовал на себе пристальное внимание местных спецслужб. За мной почти постоянно тянулся хвост наружного наблюдения, и это неудивительно: ведь я приехал туда под своей настоящей фамилией, хорошо известной американцам, которых проинформировал обо мне Трианон, и, следовательно, и местным спецслужбам.

Однажды произошел курьезный случай. В свободное время, гуляя по городу, я в поисках нужной мне вещицы для автомашины спустился по лестнице в расположенный в подвале подземного гаража магазинчик при находившейся там же бензоколонке. Обнаружив, что ее в продаже нет, я быстро стал подниматься по лестнице наверх. Неожиданно дверь распахнулась, и сотрудница наружного наблюдения, которую я уже хорошо знал в лицо, буквально упала мне на грудь. Я с трудом подхватил ее и до сих пор удивляюсь, как устоял на ногах, ведь лестница была достаточно крутой. Мне захотелось язвительно сказать ей, что в цивилизованных странах не принято, чтобы женщины так активно бегали за мужчинами, но ограничился тем, что произнес: «Пардон, мадам». У нас-никогда не было принято обижать или дразнить сотрудников наружного наблюдения, следивших за нами, поскольку эти люди лишь выполняли свою работу.

Они даже сопровождали меня в поезде во время моей поездки в столицу соседнего государства, и я до сих пор удивляюсь, почему ни американцы, ни их коллеги в этой, стране не совершили против меня какой-либо провокации. Ведь им нетрудно было бы расправиться со мной и моим спутником в ночном экспрессе, где в соседнем вагоне ехали два сотрудника наружного наблюдения, а во всем поезде находилось лишь несколько пассажиров при единственном на весь состав проводнике.

В заключение этой главы мне хотелось бы вновь вернуться к прерванной ранее теме, касающейся министра иностранных дел СССР А.А. Громыко. Должен сказать, что чем больше узнавал я об этом человеке, тем меньше он нравился мне. Характеризуя его, достаточно упомянуть хотя бы дело его выдвиженца Шевченко, являвшегося заместителем Представителя СССР в Организации Объединенных Наций в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла. Громыко всецело доверял ему, и тот входил в состав его ближайшего окружения. Дружили и их жены. В кругу своих наиболее близких друзей, высказывавших опасения, как бы не повредили ему похождения с женщинами и постоянные пьянки, он говаривал, что, пока жив Андрей Андреевич, этого можно не опасаться!

И все, возможно, и в самом деле было бы хорошо, если бы в один прекрасный день, во время турне по Флориде, Шевченко не завербовала давно следившая за ним американская разведка, которая подставила ему до этого своего агента-женщину.

В отношении Шевченко Управление внешней контрразведки Первого главного управления давно уже имело подозрения, с которыми резидент КГБ неоднократно делился со своим руководством в неофициальных, разумеется, секретных письмах. Поскольку улики были лишь косвенными, назревало решение предпринять все возможное с тем, чтобы отозвать его в Москву и здесь силами Второго главка организовать его тщательное изучение. Но этому намерению не суждено было осуществиться. Один из друзей Шевченко, занимавший в МИД должность начальника отдела, случайно увидел на столе курировавшего его заместителя министра иностранных дел телеграмму КГБ, из которой он заключил, что к Шевченко проявляется повышенный интерес. Сразу после этого, находясь в служебной командировке в США, он рассказал о телеграмме Шевченко. Тот сообщил о ней американцам, которые, имея горький опыт с Трианоном, решили, что будет лучше, если он немедленно исчезнет, а затем попросит в США политического убежища. Так и случилось.

Верховным судом СССР на закрытом заседании было рассмотрено дело по обвинению Шевченко в измене Родине, и в процессе судебного разбирательства, в ходе которого допрашивался в качестве свидетеля и упомянутый выше начальник отдела, Шевченко был заочно вынесен смертный приговор.

Выступавший на процессе прокурор признался мне по окончании процесса, что «был бы весьма удивлен, если бы узнал, что начальник отдела МИД (имелся в виду пресловутый С. — И.П.), допрашивавшийся на судебном заседании, остался на работе в системе Министерства иностранных дел». Вопреки мнению прокурора, его не стали трогать.

Дополню сказанное выше еще одним штрихом. Как поведал мне не без юмора оперативный работник, осуществлявший контроль за входом в зал, когда секретарь судебного заседания, согласно предписанию уголовно-процессуального кодекса, объявляла: «Прошу встать! Суд идет», он вставал, но чувствовал себя несколько неловко, так как в зале находился в единственном числе, не считая прокурора и адвоката, причем самого подсудимого не было там!

Вернемся, однако, к тому, в чем многие из нас, добросовестно заблуждаясь, ошибочно истолковывали истинный характер взаимоотношений между Ю.В. Андроповым и А.А. Громыко. Как в действительности обстояло дело, мы узнаем лишь много позже из уже упомянутой книги В.Е. Кеворкова «Тайный канал». В ней среди прочих вещей повествуется и о роли Председателя КГБ Ю.В. Андропова в негласном переговорном процессе между руководителями СССР и ФРГ. Хорошо зная Ю.В. Андропова по многолетней совместной работе на канале связи, отдавая должное его дальновидности и мудрости как набирающего силы государственного деятеля и будучи знакомым и со стилем его работы, и с присущими ему недостатками, автор подчеркивает его стремление по возможности не обострять отношений с членами Политбюро ЦК КПСС, в число которых входил и А.А. Громыко. Учитывая приверженность министра иностранных дел к незыблемым постулатам марксизма-ленинизма, его непримиримость в классовой борьбе не только внутри страны, но и на международной арене и его неодобрительное отношение к существованию тайного канала, принижавшего, по его мнению, значение и возможности возглавляемого им дипломатического ведомства, Ю.В. Андропов предпочитал не портить своих взаимоотношений с А.А. Громыко. В особых случаях, когда в том возникала острая необходимость, он действовал через Л.И. Брежнева, который для последнего всегда оставался непререкаемым авторитетом. Вопрос же о создании специальной комиссии для выяснения вопроса о том, что именно из наших секретов ушло к американцам через Трианона, был явно мелковат для того, чтобы по этому поводу обращаться к Генеральному секретарю, да и Громыко сразу бы понял, от кого исходит инициатива. Вот так-то и было все.

Глава 11

Американцы были уверены, что с Огородником все в порядке и он по-прежнему работает на них. Он же, мертвый, работал уже на нас.

19 июля 1977 года из Франкфуртского радиоцентра ЦРУ США проследовала адресованная Трианону шифрограмма:

«274 гр. 19

32014 44730 46971 35432 74472 02517 87927 70461 21939 89994 15155 21967 78258 78258 75283 79855 62245 88382 70677 37320».

Дешифрованный текст телеграммы гласил:

«Продолжайте слушать Ваши радиопередачи для важного сообщения».

(Примечание: орфография автора сохранена.) Резолюция Г.Ф. Григоренко: «Доложено С.К. Двигуну».


Вскоре после завершения всех наших мероприятий по делу Трианона меня, Володю Молодцова и еще одного сотрудника Службы безопасности неожиданно пригласили к заместителю министра И.Н. Земскову, который в присутствии группы руководящих работников МИД официально объявил нам решение коллегии министерства о присвоении нам дипломатических рангов. Мне был присвоен ранг первого секретаря первого класса. Это был последний ранг перед советником второго класса. По этому поводу Игорь Николаевич дружески пожал мне руку и сказал, что теперь я являюсь «полковником дипломатической службы». Молодцов и другой сотрудник получили ранги вторых секретарей. Следует отметить, что это было редкостью. Обычно сотрудники КГБ дипломатические ранги получали с большими проволочками, что нередко позволяло иностранным спецслужбам без особых трудов выделять нерангированных дипломатов как потенциальных разведчиков Комитета госбезопасности и Главного разведывательного управления.

Вскоре в Комитете был оглашен указ Президиума Верховного Совета СССР от 21 октября 1977 года о награждении группы сотрудников КГБ СССР «за успешное проведение мероприятий по разоблачению особо опасного агента американской разведки, высокое профессиональное мастерство и находчивость при решении сложных оперативных задач, позволивших захватить с поличным американского разведчика на очередной операции со шпионом».

Г.Ф. Григоренко, В.К. Боярова, В.Е. Кеворкова, М.И. Курышева наградили орденами Красного Знамени, нас с В.И. Костырей — Красной Звезды, а Николая Лейтана, Володю Молодцова и Юру Шитикова — медалями «За боевые заслуги». Приказом Председателя КГБ СССР Ю.В. Андропова Володе Гречаеву было присвоено звание Почетного сотрудника госбезопасности.

Ордена и медали сотрудникам Седьмого управления и других подразделений Комитета вручал в торжественной обстановке первый заместитель Председателя КГБ СССР генерал-полковник С.К. Цвигун. Как-то позже Михаил Иванович Курышев рассказал нам, что Цвигун, сравнивая Огородника с разоблаченным ранее агентом американской разведки Пеньковским, назвал последнего «паршивым щенком».

Лишь много лет спустя мы узнали, что процедура нашего награждения была не столь уж безоблачной. Не все руководители КГБ СССР на самом высоком уровне искренне радовались успеху Второго главного управления, которым руководил Григорий Федорович Григоренко. Несмотря на уже принятое Ю.В. Андроповым решение представить к награждению боевыми орденами и медалями ряд отличившихся в этом деле сотрудников, его первый заместитель, замещавший на время болезни Председателя КГБ, всячески затягивал вопрос о направлении соответствующих документов в ЦК КПСС, ссылаясь на то, что Трианону в процессе проведения операции удалось отравиться, а это нельзя рассматривать иначе, как провал, и так далее. Эта история завершилась тем, что после выздоровления Ю.В. Андропов сделал все сам. Справедливость, таким образом, восторжествовала. Те же самые силы долгое время препятствовали и выходу в свет книги Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить…», написанной по мотивам дела Трианона, и одноименного многосерийного телефильма, мотивируя это нежеланием рассекречивать методы нашей работы.

На совещании руководящего состава Главного управления генерал-лейтенант Г.Ф. Григоренко подвел итоги проделанной работы. В своем выступлений он отметил, что агент американской разведки Трианон активно изучал и в отдельных случаях использовал свои связи в секретариате и телетайпном зале Министерства обороны СССР, Президиуме Верховного Совета РСФСР, аппарате ЦК КПСС и других организациях и учреждениях. Замещая ответственного за ознакомление с шифротелеграммами в УпВМ МИД СССР, он имел доступ к шифропереписке и, соответственно, к годовым отчетам посольств и регулярно информировал ЦРУ США обо всех совещаниях, в которых принимал участие.

Анализ изъятых при аресте материалов, заявил Григоренко, дает основание полагать, что смерть Ольги Серовой наступила в результате ее отравления Трианоном из-за боязни разоблачения, о чем как косвенные признаки свидетельствуют записи в дневнике, закладки в учебнике по судебной медицине, поведение на похоронах, на поминках и другие факты.

Из анализа результатов проделанной работы можно заключить, что, во-первых, американская разведка активно изучает и вербует советских граждан в странах третьего мира и проводит тщательную подготовку вновь завербованных агентов, и, во-вторых, ЦРУ США активно использует свою агентуру на территории СССР и работает с ней с позиции своей резидентуры в американском посольстве в Москве.

Кроме того, выявленные в процессе расследования факты ставят под серьезное сомнение укоренившееся в МИД СССР мнение о том, что среди сотрудников министерства не может быть предателей. Подобное представление невольно порождало обстановку успокоенности и беспечности.

Григоренко констатировал также, что в ходе операции были получены данные об особенностях проведения агентурных и тайниковых операций американцев в Москве, добыты новейшие оперативно-технические средства для проведения шпионской деятельности — закамуфлированные фотоаппараты ит. п., выявлены отдельные приемы и методы, используемые американской разведкой в вербовочной работе и в последующем психологическом воздействии на агентов, включающем в себя, в частности, повышенное внимание к тем из них, кто страдает обостренным самолюбием, систематическое объявление им благодарности за проделанную работу, информирование их об оценке осуществляемой ими деятельности высшими инстанциями и так далее.

Установлено, кроме того, что американская разведка в случае провала одного из своих агентов продолжает активно работать с другими, хотя, по всей видимости, и повышает степень конспирации.

В работе с агентурой противник пользуется новейшими достижениями техники, в том числе активно использует для связи спутник-шпион «Мари-сад-2». Серьезное внимание при этом обращается на безопасность агента.

«Мы рады, что вам нравится идея электронной сигнализации, — писали американцы своему агенту Трианону. — Мы успешно применяем такую связь в других краях, и испытания в Москве показали отличные результаты… Главное требование — чтобы был небольшой прибор, который всегда включен в электрическую сеть… Расположение квартиры играет критическую роль для такой связи».

Операция по связи с ценным агентом тщательно готовится и занимает довольно большой промежуток времени. Делится она условно на три этапа:

передача через посредство радиоцентра инструкций для агента;

постановка агентом сигнала о готовности к проведению тайниковой операции или выходу на встречу;

выход для проведения тайниковой операции или личной встречи.

Начальник главка подчеркнул, что из всего этого необходимо делать соответствующие выводы, которые должны быть учтены в последующей практической оперативной деятельности.

Далее он сказал, что следует также помнить и о непродуманных действиях следственного аппарата, из-за халатности которого арестованный агент американской разведки Трианон сумел усыпить бдительность следователей, увлекшихся обыском и составлением протокола, и принять находившийся в его авторучке яд. Руководивший следователями начальник отдела полковник А.А. Кузьмин, конечно, заслуживает строгого наказания, так как по его вине мы лишились возможности получить от Трианона более полную информацию о его деятельности и связях.

Однако Председатель КГБ СССР Ю.В. Андропов счел, что основная цель операции была достигнута, источник информации ЦРУ США в МИД прекратил свое существование, американская разведчица Марта Петерсон поймана с поличным и покинула пределы страны.

Кузьмин же, с учетом его заслуг перед органами госбезопасности в прошлом, решением Председателя был освобожден от наказания.

На этом совещание было закончено.

Следственное управление действительно сделало все возможное, чтобы не повторялись такие досадные промахи. При аресте другого американского агента — Филатова — он был сразу же после личного обыска переодет в казенную одежду, и на него тогда же надели наручники.


Как-то раз, когда я был повышен в должности, но еще работал в Службе безопасности МИД, находясь на докладе у первого заместителя начальника главка генерал-лейтенанта Боярова, я попросил разрешения обратиться к нему лично через головы своих непосредственных начальников с просьбой о моем возвращении в отдел:

— Я готов подать рапорт!

Не знаю, что подумал Виталий Константинович, но он очень внимательно меня выслушал и сказал, что никогда не думал, что я внутренне так глубоко переживаю свое пребывание в действующем резерве.

— Вы даже изменились в лице! — заметил он. — А я полагал, что вы довольны своей работой в МИД, где вы так неплохо себя зарекомендовали! Это для меня большая новость! Я обо всем подумаю, а пока спокойно работайте.

Глава 12

Осенью 1978 года, когда я был возвращен на работу в Седьмой отдел с повышением в должности, меня неожиданно пригласил к себе начальник отдела генерал-майор Кеворков. В его кабинете находился невысокого роста человек, по внешности несколько напоминавший известного российского промышленника и мецената Савву Тимофеевича Морозова. Я сразу же узнал его: это был Юлиан Семенов, автор политических романов под общим названием «Альтернатива», «Вьетнамского дневника» и других произведений.

Вячеслав Ервандович представил меня ему и дал мне краткую характеристику как активному участнику работы по разоблачению агента американской разведки в Министерстве иностранных дел, дополнив это тем, что в годы Великой Отечественной войны я был юнгой и принимал участие в боевых действиях на Северном флоте. Беседа была непродолжительной. Юлиан Семенов много слушал и мало говорил, но хорошо запоминал все, о чем говорилось.

После этого у нас в здании на площади Дзержинского он стал появляться довольно часто — как у Кеворкова, так и у первого заместителя начальника главка Боярова, а иногда и у начальника пресс-центра КГБ генерал-майора Я.Т. Киселева.

Вскоре мы узнали о том, что Семенов написал повесть «ТАСС уполномочен заявить…», в которой в художественной форме изложил ставшие ему известными отдельные подробности разработки Огородника и захвата с поличным американской разведчицы Марты Петерсон, и опубликовал ее в журнале «Дружба народов».

Все участники мероприятий, кроме следователя Агибалова, были выведены под псевдонимами, а я — как «начальник группы полковник Игорь Трухин»[16], бывший «юнга Северного флота, а сейчас ас, истинный ас контрразведки».

Потом меня много раз спрашивали, чем можно объяснить такую высокую оценку моей деятельности, когда в книге обо мне упоминается всего несколько раз?

Приходилось объяснять, что это всего-навсего художественное произведение, а не отчет о проделанной работе. Вместе с тем я отвечал, что некоторые из эпизодов с моим участием были просто вычеркнуты строгими «цензорами» еще в гранках из-за боязни «раскрытия методов работы чекистов». Но я был не в претензии на них, так как считал, что если начальство не вычеркнуло фразу о том, что я «истинный ас контрразведки», то оно, видимо, серьезных возражений по этому поводу не имеет.

К тому времени мы познакомились с Юлианом Семеновым ближе, и у нас с ним установились дружеские отношения. Этому способствовала наша совместная работа над многосерийным телевизионным фильмом по его книге.

Необходимость создания такого телефильма диктовалась тем, что за последние годы на экранах кино и телевидения не было. показано ни одного произведения, которое рассказывало бы о том, чем же занят в настоящее время Комитет. государственной безопасности.

После того как решение о съемках телефильма было, наконец, принято, главными консультантами назначили генерал-лейтенанта В.К. Боярова и генерал-майора В.Е. Кеворкова, а консультантами — меня и сотрудника пресс-центра КГБ В.Д. Калинина. Бояров, Кеворков и Калинин были представлены в титрах под псевдонимами, а я как полковник — к тому времени мне уже присвоили это звание — под своей фамилией. Узнав об этом, я пошутил, что им-то хорошо, их не найдут, когда будут ругать за плохой телефильм, и все тумаки достанутся только мне, так как меня быстренько разыщут по фамилии. К счастью, никто меня искать не стал, хотя от фильма и не все были в восторге. Но это дело вкуса. Знаю только, что все актеры без исключения к своей работе отнеслись с большой ответственностью и немалым интересом.

Довольно часто бывая на киностудии, я ближе познакомился с ее работой и актерами, которые готовились к участию в съемках: Тихоновым, Куравлевым, Шутовым, Глузским и многими другими. Откровенно говоря, больше всех мне понравился Михаил Глузский, как человек умудренный жизненным опытом, талантливый актер, и меньше — Вячеслав Тихонов. Безусловно, он тоже весьма талантлив, но, в моем представлении, значительно прогадывал при сравнении его с колоритной фигурой В.К. Боярова (по сценарию — Константинова). Личности в нем, на мой взгляд, не чувствовалось.

Вспоминается досадный эпизод, относящийся к началу съемок телефильма. Одному из сотрудников киностудии, долгое время добивавшемуся разрешения на выезд на постоянное место жительства в Израиль и, видимо, не очень доброжелательно относившемуся к тем, кто ему в этом препятствовал, отождествляя с ними всю нашу организацию, было поручено поговорить с известным киноактером А. Калягиным и сделать ему предложение об участии в съемках. Тот якобы от предложения категорически отказался. Это, конечно, не было трагедией и тем более могло быть неправдой. Как бы ни обстояли там в действительности дела, «проситель» в Израиль все-таки уехал, скатертью ему дорога, однако неприятный осадок от его поведения остается в душе моей и по сей день.

Консультантом фильма мне довелось стать уже второй раз, правда, первый раз это было не совсем официально. В то время, еще в начале 60-х, я находился в служебной командировке в ГДР. Однажды, будучи в отпуске в Свердловске, я встретил приехавшего из Ленинграда Глеба Панфилова, с которым мы были хорошо знакомы еще с довоенных лет, так как жили в одном подъезде.

Глеб попросил меня проконсультировать его только что законченную дипломную работу — короткометражный кинофильм «Дело Курта Клаузевица» о трагической судьбе немецкого солдата, расстрелянного по приговору военно-полевого суда за гуманное отношение к раненым советским военнослужащим.

Фильм, с которым я познакомился в просмотровом зале Свердловской киностудии, мне понравился, и я сделал только два замечания об особенностях немецкого быта, которым никак не соответствовали ни перегруженная по-русски игрушками рождественная елка, ни налитые до краев бокалы шампанского. Но к сожалению, уже было поздно что-либо исправлять, и Глеб, выяснив мое мнение, уехал в Ленинград. Позже от его брата Евгения я узнал, что дипломная работа получила высокую оценку и что никто не обратил внимания на такие тонкости, которые заметил я, проживший несколько лет в Германии.

Позже я всегда радовался успехам Глеба Панфилова, который, будучи человеком талантливым, стал известным кинорежиссером.

Пожалуй, основной задачей для всех актеров, участвовавших в съемках фильма по повести Ю. Семенова, было воспроизвести образ сегодняшнего сотрудника контрразведки, но как это сделать, являлось определенной проблемой. Ни для кого не секрет, что «бойцов невидимого фронта» можно изобразить только после того, как увидишь их в натуре, прикоснешься к ним.

В этом отношении характерен один случай.

Как-то летом, перед встречей с В.К. Бояровым, у меня в кабинете в доме номер 2 на площади Дзержинского собралась группа актеров. Мы ждали Николая Николаевича Губенко, который несколько запаздывал. Окно, выходившее на юг, во внутренний двор, было распахнуто настежь. Все были легко, по-летнему одеты. Я, против обыкновения, был без пиджака, в светлой рубашке с расстегнутым воротом, при несколько приспущенном галстуке. Неожиданно дверь открылась, и в кабинет вошел Губенко, а я в это время разговаривал стоя с кем-то по телефону. Первое, что он, поздоровавшись, сказал, было:

— Смотрите, так вот он какой — сотрудник нашей контрразведки!

То есть, как следовало его понимать, самый обыкновенный деловой человек.

Долго на худсовете обсуждался вопрос, как быть с экранизацией мероприятия «Сауна». Сама тема была, безусловно, интересной, но в какой-то мере она перекликалась с известным и полюбившимся зрителям фильмом «Ирония судьбы, или С легким паром!». Это порождало беспокойство, а не вызовет ли данный эпизод улыбку и не поставит ли под сомнение правдивость сюжета. После длительных дебатов было принято решение отказаться от этого фрагмента, дабы не вызывать у телезрителя ассоциаций. А жаль.

Много дельных советов давал В.К. Бояров как главный консультант фильма. Его выступления на худсовете порой вызывали даже удивление присутствовавших глубиной анализа тех или иных ситуаций и интересными рекомендациями для актерского состава.

Значительную помощь в создании телефильма оказал директор киностудии имени Горького Евгений Николаевич Котов, имевший большой опыт в творческой деятельности.

Все были, конечно, огорчены, что талантливый режиссер Татьяна Лиознова, известная по телефильму «Семнадцать мгновений весны», категорически отказалась работать с Юлианом Семеновым над сценарием и экранизацией нового телефильма. Дело в том, что в прошлом по различным причинам — в первую очередь из-за неуступчивости, а зачастую и упрямства Юлиана, который в то время уже работал над другой Книгой, — у них сложились далеко не дружеские отношения. Рассказывали даже, что для того, чтобы заставить автора внести некоторые коррективы в сценарий, она вынуждена была закрывать его в своем кабинете на ключ, так как не верила обещаниям сделать это дома.

В процессе съемок случались и курьезы. Однажды в просмотровом зале мне показали только что отснятый эпизод с арестом Зубова (Огородника) сотрудниками КГБ у входа в его квартиру.

Мне сразу же не понравилось то, что буквально весь подъезд был заполнен переодетыми чекистами, которые якобы ремонтировали лифт, и поэтому ему пришлось подниматься пешком под их наблюдением по лестнице. Открывая дверь квартиры, он неожиданно был схвачен большой группой сотрудников, которые тут же скрутили его и повалили на пол. Из открывшейся двери появился внушительного вида чекист, непонятно как оказавшийся там.

Я сразу же забраковал этот эпизод, объяснив присутствовавшим на просмотре, что для ареста Зубова (Огородника) не было необходимости в привлечении такого количества оперативных работников, с этим вполне справились бы и два-три человека. Не нужно было также и применять по отношению к нему физическую силу. Кроме того, пребывание сотрудника КГБ в его квартире было противозаконным и сразу ставило под сомнение подлинность находившихся там вещественных доказательств, которые могли бы быть сфабрикованы и подброшены.

Директор картины пытался возражать, сказав, что для телезрителя это будет намного интереснее, да и переснимать эпизод нет никакой возможности, так как декорации уже разобраны.

По возвращении в главк я сразу же доложил об этом В.К. Боярову. Он полностью согласился со мной и в дальнейшем настоял, чтобы этот эпизод был переснят. В новом варианте эпизод выглядел более естественно: в частности, в квартире посторонних лиц уже не было.

Во время съемок эпизода у Крымского моста по первому варианту фильма обращала на себя внимание реакция прохожих. Большинство, посмотрев две-три минуты, продолжали свой путь, зато другие — любопытствующие «болельщики», назовем их так, — забыв о своих делах, буквально часами стояли у перил моста и с возвышения наблюдали, как по нескольку раз в различных вариантах снимается один из эпизодов фильма. Благодаря последней категории граждан недостатка в желающих принять участие в массовках никогда не было.

Первоначально режиссером телефильма был Игорь Шатров, известный по фильму «И это все о нем», один из немногих уцелевших в начале войны героических юнг Валаамской школы. Найти взаимопонимание с Ю. Семеновым ему, к сожалению, не удалось.

Сценарий много раз переделывался. Возникло затруднение и с исполнителем роли полковника Трухина. Сначала на эту роль был приглашен Мартиросян, снимавшийся в кинофильме «Пираты XX века». Но он оказался слишком молод, тогда как по сценарию Трухин в первоначальном варианте должен был быть участником войны. Затем на эту роль примеряли Игоря Квашу и, наконец, остановились на Засухине, но он был внешне совершенно не похож на меня (хотя, может быть, это и не было главным). Тогда было решено «объединить» Трухина с Коноваловым (М.И. Курышевым) под фамилией Макаров. А меня оставить в титрах под моей настоящей фамилией — возможно, чтобы мне не было обидно.

По роду работы в качестве консультанта мне вместе с Бояровым и Кеворковым довольно часто приходилось бывать на заседаниях художественного совета, где обсуждались наиболее сложные вопросы, связанные со съемками телефильма «ТАСС уполномочен заявить…». Не совсем удачно выглядел в роли полковника Славина Н.Н. Губенко. Чего-то в нем не хватало. Он нервничал. Ко всему прочему, видимо, прибавилось и то, что худсовет не принял предложения снимать в роли Пил ар его жену Жанну Болотову, которая по своим внешним данным мало походила на темпераментную испанку. Это его еще больше обидело, и в конце концов он отказался от дальнейшего участия в съемках телефильма. Справедливости ради надо отметить, что у Юрия Соломина Славин получился более колоритным и интересным, как это и было заложено в сюжете Юлиана Семенова. А в отношении Пилар споры на этом не закончились. Эту роль предлагали известной эстонской актрисе Кууль, но она была «забракована» в связи с тем, что у нее «не хватало стервозности», как выразилась одна из принимавших участие в заседании солидная дама. В конечном итоге остановились на кандидатуре манекенщицы из Дома моделей Вячеслава Зайцева Эльвире Зубковой, рекомендованной Вахтангом Кикабидзе, которая неплохо выглядела в этой роли, хотя и тонировалась (ее голос был заменен другим).

Мне приходилось часто встречаться с Юлианом Семеновым как на его квартире по Беговой улице, которую он называл студией, так и на даче в поселке Красная Пахра, где у него был участок земли в сосновом лесу и большой, со вкусом обставленный деревянный дом с расположенной неподалеку от него сауной, в которой одновременно могли париться до пятнадцати человек. Особенно приятно было в светлый лунный и морозный вечер выбежать из сауны и с размаху окунуться в снежный сугроб.

В квартире на Беговой у Юлиана был, как говорится, художественный беспорядок. На столе в гостиной можно было одновременно увидеть в ворохе бумаг, книг и писем стреляные гильзы, иностранные монеты, галстуки, а иногда и домашние туфли.

Юлиан был хлебосольным хозяином. На кухне — а жил он один — всегда была какая-нибудь снедь в виде большого куска осетрины горячего копчения или целого окорока. На полу — батарея различных нераспечатанных бутылок с горячительными напитками. Посуду всякий раз каждый из гостей должен был для себя мыть сам. В функции его шофера Миши входили только пополнение запасов и уборка опорожнившейся тары.

Юлиан Семенов был энциклопедически образованным человеком, обладавшим отличной памятью. К его главным достоинствам относилось и поразительное умение слушать собеседника буквально часами. Его интересовало все до мелочей: а что человек чувствует в бою в минуту смертельной опасности? О чем он думает в этот момент? Как преодолевается страх? Он расспрашивал меня и о моем участии в боевых походах, и о многом другом, пытаясь вникнуть в каждую деталь.

Как-то придя утром на работу, я был сразу же вызван к начальнику отдела В.Е. Кеворкову. Прихватив на всякий случай с собой несколько документов для доклада, через две-три минуты я был уже в его кабинете, благо он был почти рядом. У него находился заместитель начальника главка генерал-майор А.А. Казнин. Разговор, который там произошел, был полнейшей неожиданностью для меня. Мне сообщили о моем выдвижении на должность первого заместителя Председателя Комитета государственной безопасности Литовской ССР. Подчеркнув, что должность генеральская, предложили подумать и посоветоваться с женой. На последнее я обратил особое внимание, может быть, потому, что моя жена Лиана Павловна уже много лет работала начальником отдела руководящих кадров Централь-ного статистического управления СССР и знала толк в различного рода перемещениях.

Вернувшись в свой кабинет, я постарался оценить сложившуюся ситуацию. Я неплохо знал Эдуарда Эйсмунтаса, недавно назначенного Председателем КГБ Литовской ССР, по совместной работе в центральном аппарате. Это был образованный и интеллигентный человек с опытом оперативной работы, литовец по национальности. Он и внешне производил приятное впечатление. А о его жене хорошо отзывался мой младший сын Евгений, который работал под ее руководством в одном из оперативно-технических подразделений КГБ до ее ухода в отставку по выслуге лет.

Поскольку это был не приказ, а только предложение, принимать решение мне предстояло самому. Дома при обсуждении данного вопроса сразу же стало совершенно ясно, что жена ни при каких условиях уезжать из России не желает, в частности, и потому, что уже имела определенный опыт пребывания и работы за ее пределами, например, в такой родственной нам республике, какой была Белоруссия. Нельзя сказать, чтобы там к нам все относились не очень доброжелательно, но проявления национализма даже в те времена, то есть во второй половине 60-х годов, не были большой редкостью, особенно если речь шла о подборе и расстановке кадров. «Варягов», как называли граждан из других республик, в Белоруссии тоже не особенно жаловали. Разумеется, не последнюю роль в принятии нами решения сыграло незнание литовского языка, а с учетом возраста и большие трудности с перспективой его изучения. Когда-то я изучал латышский язык, но это было давно, да и едва ли он походил на литовский.

Утром следующего дня, не вдаваясь в подробности, я доложил Кеворкову и Казнину о результатах семейного совета. Они тут же согласовали и приняли решение о подготовке для утверждения руководством КГБ СССР приказа о моем назначении на должность заместителя начальника отдела, что меня вполне устраивало.

Много лет спустя мы с женой еще не раз по достоинству оценили значение принятого нами тогда решения.

Юлиан нередко встречался с Ю.В, Андроповым. Юрий Владимирович активно интересовался его творчеством. В одном из телефонных разговоров, когда Юлиан рассказал ему о том, что закончил работу над книгой «ТАСС уполномочен заявить…», намеревается опубликовать эту повесть на страницах журнала «Дружба народов» и что на ее написание ему потребовалось всего четырнадцать дней, Юрий Владимирович полушутя спросил его: «А не в ущерб ли качеству?» Семенов ответил, что книга о работе чекистов просто не может быть плохой. В одной из бесед с Юлианом Ю.В. Андропов предложил ему создать сериал художественных произведений на чекистскую тему с сохранением в ней персонажей из книги «ТАСС уполномочен заявить…» наподобие популярных в довоенное время «Записок майора Пронина». И он начал эту работу. Но уже после смерти Андропова кому-то это не понравилось, и псевдонимы были изменены, хотя вряд ли кто из читателей мог бы догадаться, кто конкретно стоит за псевдонимами Федоров, Константинов, Коновалов, Трухин и другими. «ТАСС уполномочен заявить…» был переведен на многие европейские языки и издан сначала в Югославии, Финляндии, ГДР, а затем и в других странах, включая США, где к книге был проявлен значительный интерес.

А что касается многосерийного телевизионного фильма с одноименным названием, то двадцать лет спустя в основанном когда-то Юлианом Семеновым международном ежемесячнике «Совершенно секретно» была опубликована статья его обозревателя Таисии Белоусовой «Козлы отпущения», проливающая свет на интриги, которые плелись вокруг телесериала «ТАСС уполномочен заявить…». Например, в комитете по делам Ленинских и Государственных премий заявили: «Фильм пользуется огромной популярностью, но в нем идет игра в поддавки нашей разведке, чего после XXVII съезда партии и после многих речей Михаила Сергеевича Горбачева делать нельзя».

Глава 13

Летом 1997 года, в годовщину создания телесериала, перед выходом на голубой экран всем известной телепередачи «Совершенно секретно», в которой участники этой операции поведали телезрителю о том, что ему известно не было, Артем Боровик сказал:

— Когда по телевизору показывали этот фильм, советская страна попросту вымирала и, как свидетельствовали милицейские сводки, уровень преступности падал почти до нулевой отметки. Поставленный по одноименному роману Юлиана Семенова фильм «ТАСС уполномочен заявить…» имел фантастический успех у телезрителя. Однако не все знают, что в основу сюжета этого телесериала была положена реальная операция советской внешней и внутренней контрразведки. Дело Трианона и без творческих прикрас воспринимается и по сей день как лихо закрученный детектив, но в течение двадцати лет эта абсолютно достоверная история находилась под грифом «Совершенно секретно»[17].

Неудивительно, что большой интерес к этому фильму проявили и сотрудники органов государственной безопасности.

Вскоре после его демонстрации я по инициативе заместителя Председателя КГБ Латвии генерал-майора Б.Ф. Васильева был приглашен в Ригу для участия в читательской конференции по книге Юлиана Семенова «ТАСС уполномочен заявить…». С Б.Ф. Васильевым меня связывали многолетние добрые и дружеские отношения. Да и побывать в городе, который я впервые увидел еще в самом конце войны, в котором служил и учился в послевоенное время и где до сих пор у меня оставались знакомые и друзья, было несомненно интересно.

Читательская конференция и мое последующее выступление перед сотрудниками Комитета, по оценке его Председателя генерал-майора Б.К. Пуго, прошли на хорошем уровне и были полезны для них. Потом в теплой и дружеской обстановке я встречался не раз с Б.Ф. Васильевым и С.В. Зукулом, с которым мы вместе учились в 101-й школе (о ней — чуть ниже), а затем несколько лет работали за границей.

Б.К. Пуго внешне произвел на меня тогда неплохое впечатление, хотя я и сомневался в том, что он, в прошлом комсомольский работник, не являясь профессионалом в нашем деле, мог бы действительно быть знающим, авторитетным руководителем на таком важном и сложном участке работы. В этом отношении он не шел ни в какое сравнение с его заместителем Б.Ф. Васильевым, много лет проработавшим в центральном аппарате КГБ СССР на руководящих должностях и имевшим, несомненно, значительно больший опыт оперативной деятельности.

Спустя несколько лет, когда я был в Риге в служебной командировке с группой сотрудников возглавлявшегося мною отдела для оказания практической помощи в организации там работы по борьбе с международным терроризмом, мои наблюдения существенно пополнились впечатлениями иного рода. Так, после моего доклада Б.К. Пуго о проделанной сотрудниками отдела работе он неожиданно в конце беседы полушутя-полусерьезно заметил, что моя поездка в Ригу имела еще одну цель — встречу со «своими людьми» — и что теперь ему будет о чем доложить своему начальству. Такого рода «откровение» в то время немало меня удивило. Достаточно много крови, без видимых на то причин, он попортил и своему заместителю Б.Ф. Васильеву. А потом Б.К. Пуго был переведен на работу в Москву, где вскоре стал министром внутренних дел СССР, принял участие в пресловутом ГКЧП — Государственном комитете по чрезвычайным происшествиям, — после чего и наступила трагическая развязка — самоубийство…

Трагически оборвалась и жизнь моего старого товарища Станислава Викторовича Зукула, ставшего по прошествии времени генерал-лейтенантом и Председателем КГБ Латвии, с которым мы простились в последний раз на перроне Московского вокзала в Риге при моем возвращении домой из очередной служебной командировки в этот город, которая тоже оказалась последней. Он погиб при неизвестных мне обстоятельствах после распада СССР. Хорошо зная его характер, я не могу исключать того, что решение уйти из жизни он принял сам. Мне от души жаль этого преданного нашему делу человека, безгранично любившего свою маленькую Латвию и ее народ. Память о себе он оставил в многосерийном телевизионном фильме «Долгая дорога в дюнах» как консультант полковник С. Зукул.

После последней поездки в Ригу меня направили по указанию руководства в Управление КГБ в город Воронеж, чтобы я прочитал там лекцию по материалам дела Огородника. Эта поездка была для меня особенно приятной, так как в этом городе жил и работал мой старый друг Сергей Савин, с которым мы вместе воевали на Баренцевом море в составе Печенгской Краснознаменной, ордена Ушакова I степени бригады торпедных катеров Северного флота. После войны он демобилизовался и уехал на родину своей жены, работал на одном из комбинатов, возглавил бригаду коммунистического труда, стал Героем Социалистического Труда. На одном из партийных съездов, делегатом которого он был, его избрали кандидатом в члены ЦК КПСС, а через несколько лет — и членом. Все это время мы периодически встречались в Москве и поддерживали переписку. Как оказалось, в Воронеже он был широко известен, имел много друзей, среди которых был и начальник КГБ, произведший на меня самое благоприятное впечатление. Это был высококвалифицированный профессионал, сочетавший высокую требовательность к себе и окружающим с отеческой заботой о подчиненных. Свое назначение на высокую должность он ознаменовал, например, тем, что построил столовую для сотрудников Управления, решив тем самым многолетнюю проблему с их питанием.

Руководство и оперативный состав Управления с большим интересом отнеслись к конкретным материалам, связанным с работой по разоблачению американского агента.

Рассказывая о своем пребывании в Воронеже, мне хотелось бы упомянуть также об интересных встречах с жителями этого города, в том числе и с С. Савиным, о посещении авиационного завода, других промышленных предприятий и, наконец, Воронежского заповедника с его бобровым питомником, где, кроме всего, состоялось мое знакомство с писателем Василием Песковым.

Следующей была поездка в Ленинград. Там меня удостоили высокой чести прочитать лекцию для сотрудников Управления по городу Ленинграду и Ленинградской области, Особого отдела Балтийского флота и Управления погранвойск КГБ СССР в Красном зале Большого дома, который я хорошо помнил с далекого детства, когда гулял с отцом по набережной Невы. На лекции присутствовали все руководители указанных выше подразделений. Зал был наполнен до отказа. Лекция, как обычно, продолжалась с небольшим перерывом более трех часов и сопровождалась демонстрацией схем проводившихся оперативных мероприятий. В течение последующих тридцати минут давались ответы на задаваемые вопросы. А потом уже были посещение Русского музея, поездки в Петродворец и Кронштадт, встречи с друзьями.

Добрые воспоминания остались у меня и от аналогичной поездки в город Свердловск, где особенно приятно было видеть в первых рядах в зале Управления КГБ своих наставников и старших товарищей, от которых в молодые годы мне довелось набираться знаний и опыта для дальнейшей работы.

Общеизвестно, что Свердловская область с ее важными предприятиями оборонной промышленности всегда являлась объектом пристального внимания американских спецслужб, что еще раз подтвердилось полетом самолета-шпиона «У-2» с Пауэрсом на борту, сбитого уральскими ракетчиками на окраине города.

Лекция и на этот раз вызвала неподдельный интерес у руководящего и оперативного состава Управления КГБ, — В этом отношении очень удачным оказался фотоснимок, сделанный оперативным фотографом. После объявления перерыва основная часть присутствовавших покинули зал. Казалось, что должны были выйти все. Однако в действительности это было не так. Около пятидесяти сотрудников, вместо того чтобы воспользоваться перерывом, окружили меня и забросали вопросами, касавшимися некоторых подробностей дела. На пленке запечатлелись как молодые, так и убеленные сединами оперативные работники, в равной степени желавшие услышать что-то новое и полезное для своей повседневной работы.

Надо сказать, что Свердловское управление, в сравнении со своими соседями, не в обиду им будь сказано, всегда отличалось более высоким уровнем профессионализма сотрудников. Возможно, что одной из причин этого являлось то, что в числе его руководителей было немало выдающихся и талантливых организаторов из числа сотрудников центрального аппарата, высланных в свое время туда из Москвы по тем или иным причинам. В их числе были уже упоминавшийся полковник С.П. Давыдов, генералы Дроздецкий, Фитин и другие, которые, опираясь на свой богатый опыт, способствовали повышению уровня работы подчиненного им коллектива и созданию определенных традиций в подходе к решению тех или иных оперативных задач.

А потом была поездка в город Каменск-Уральский, куда меня сопровождал один из моих старых друзей, начальник одного из отделов Управления полковник А. Г. Коротких. Там состоялась встреча с сотрудниками городского отдела и друзьями-ветера-нами, с которыми много лет тому назад мне неплохо работалось. Вспоминали о былых делах и тех, кого, к сожалению, уже нет в наших рядах. У нас не было никаких сомнений в том, что смерть многих из них была связана с трагедией, случившейся на атомном объекте «Маяк» осенью 1967 года. Это тогда Н.В. Тимофееву-Ресовскому, всемирно известному российскому ученому, основателю радиационной генетики и автору трудов по популяционной генетике и биологическим методам борьбы с радиоактивными загрязнениями, в прошлом многие годы работавшему на Урале, было отказано в создании там научно-исследовательского института для изучения вредного влияния радиации на человеческий организм. Те, кто принимал такое решение, не были, видимо, заинтересованы в этом. А ведь как знать, может быть, работа такого института помогла бы позже облегчить участь пострадавших при аварии на Чернобыльской атомной электростанции.

Вспомнили и о том, как разоблачили не без оснований подозревавшегося в принадлежности в прошлом к немецкой агентуре некоего Автандила Надаришвили, который, как оказалось, пытаясь ограбить магазин, убил сотрудника милиции. При его аресте и обыске по месту жительства мы не смогли обнаружить огнестрельного оружия, несмотря на то, что нам с оперативным шофером пришлось всю ночь до самого утра в поисках его перекопать под полом комнаты в бараке несколько кубометров земли. Позже, однако, мы нашли оружие, но в другом месте. По приговору областного суда кавказский гастролер Надаришвили был приговорен к высшей мере наказания — расстрелу.

Не без юмора припомнили и то, как по экстренным сообщениям бдительных местных жителей ловили возле оборонных объектов и пионерских лагерей «вражеских шпионов и диверсантов», которые в действительности оказывались корреспондентами местных и областных газет. Процесс задержания этих людей для установления личности производил на них неизгладимое впечатление и, по всей видимости, оставался в их памяти на долгое время. Но ничего не поделаешь: такое уж было время, а мы лишь добросовестно исполняли свои обязанности. Вспомним хотя бы то, что именно в эти годы на территорию Белоруссии забрасывались группы диверсантов, о которых ліне впоследствии рассказывал один из активных участников их ликвидации, бывший белорусский партизан полковник И.В. Габа. Враги, все до единого, были убиты или захвачены во время проведения чекистско-войсковых операций в белорусских лесах. Не обошлось тогда и без жертв с нашей стороны.

Глава 14

Ну а что американцы? Через несколько месяцев после провала агента ЦРУ США Трианона к нашему послу в Вашингтоне обратился один из руководителей Государственного департамента, который в разговоре пытался выяснить вопрос о возможном получении информации об А. Огороднике и принятии участия в решении его дальнейшей судьбы. В Москву была направлена соответствующая телеграмма. Вскоре на нее последовал лаконичный ответ, смысл которого состоял в том, что «об Огороднике речь может идти только в прошедшем времени». А этим руководителем был не кто иной, как государственный секретарь США господин Генри Киссинджер, потерявший в лице Трианона важный источник информации.

Таким образом, вопрос о Трианоне на официальном уровне был исчерпан. Но кое-что по этому поводу и другим вопросам добавил в своей книге «Признания шпиона» словоохотливый, не всегда повествующий, как представляется, от своего собственного имени американский журналист и писатель Пит Эрли. Но об этом несколько позже.

Подводя итоги повествования о поединке контрразведки КГБ СССР с ЦРУ США, хотелось бы отметить, что успешное проведение запланированных мероприятий по изучению, разоблачению Трианона и захвату с поличным американской разведчицы Марты Петерсон, особенно на завершающем этапе, стало возможным прежде всего благодаря высокому профессионализму руководящего и оперативного состава всех принимавших в них участие оперативных подразделений. Умелое сочетание опытных в оперативном отношении кадров с молодыми, но уже получившими специальную подготовку в системе Высшей школы КГБ СССР, несомненно, дало свои положительные результаты. Активное участие молодежи в оперативных мероприятиях ускорило закрепление полученных в школе знаний в практической деятельности и приобретение опыта работы. Было получено еще одно подтверждение тому, что система подготовки кадров оперативных работников находится на достаточно высоком уровне и в значительной мере отвечает предъявляемым к ней требованиям.

Непременным условием успеха являлась и воинская дисциплина, основанная на высокой степени ответственности каждого за порученный ему участок работы.

И не случайно, что многие из принимавших активное участие в работе по этому делу тогда еще Молодых оперативных работников впоследствии стали руководителями подразделений Федеральной службы безопасности.

Всяческой похвалы заслуживает работа Седьмого управления КГБ СССР. Трудно подобрать слова, чтобы охарактеризовать самоотверженный труд сотрудников этого управления, которые всегда готовы выполнить поставленную перед ними задачу, будь то в суровую зимнюю стужу, в невыносимую жару или под проливным дождем.

Свою скромную, но весьма значительную лепту внесли работники радиоконтрразведывательной службы и других технических подразделений Комитета. И мы все отдаем им должное.

К большому сожалению, многих из них уже нет в живых. Не стало М.И. Курышева, Е.М. Расщепова, В.П. Марченко. Ушел из жизни А.А. Кузьмин.

И еще раз о работниках следственного подразделения Комитета. Трудно найти слова оправдания тому просчету следователей, принимавших участие в аресте Трианона и обыске на его квартире, в результате которого он получил возможность «выйти из игры», лишив нас тем самым перспективы получения дополнительной и весьма важной информации о работе противника с позиций его резидентуры при посольстве США в Москве, а процесс захвата на канале связи сотрудника ЦРУ был значительно осложнен.

К счастью, этот просчет не являлся характерным для общего высокого уровня работы следственного аппарата КГБ СССР и его опытных руководителей, с которыми я был хорошо знаком по роду своей работы в последующие годы. Достаточно вспомнить таких замечательных людей, как Александр Федорович Волков или Леонид Иванович Барков, которые в немалой степени способствовали не только слаженной четкой работе подчиненных им сотрудников, передавая им свой богатый профессиональный и жизненный опыт, но и дальнейшему укреплению законности и правопорядка.

Заслуживает сожаления тот факт, что значительно позже, когда ушел в отставку начальник следственного отдела генерал-майор юстиции Л.И. Барков и многие другие его соратники, один из бывших руководителей отдела, имевший прямое отношение к следственным мероприятиям по делу Огородника (не буду называть его фамилию), неожиданно для всех нас, принимавших активное участие в работе по его разоблачению, стал утверждать, что он умер не под воздействием принятого яда, а в результате некоего сердечного приступа, якобы вызванного его стрессовым состоянием.

Если говорить о смерти Огородника, как таковой, то для всех достаточно ясно, что она, мягко говоря, последовала в результате недосмотра работников следственного отдела, и в первую очередь руководителя группы, осуществлявшей его арест и проводившей обыск на его квартире. Известно, что защита чести мундира — дело, как говорится, святое. Но только в том случае, если при этом не извращаются и не подтасовываются факты. Трудно себе представить, чтобы молодой, здоровый и полный сил мужчина по возвращении домой после хорошего отдыха с любимой женщиной в солнечной Грузии и на берегу Черного моря вдруг, только что приступив к работе, мгновенно умирает в результате сердечной недостаточности или чего-то в этом роде.

— Спорить по этому вопросу можно, лишь опираясь на свидетельства очевидцев, поскольку факты — вещь упрямая. Недаром же на здании первого в истории суда в Риме были начертаны бессмертные и мудрые слова: «Для того чтобы узнать истину, надо выслушать обе стороны». Ну, о мнении, так сказать, одной стороны мы теперь уже знаем. А что говорит другая сторона?

Из книги Пита Эрли «Признания шпиона» нам уже доподлинно известно, что ЦРУ США неоднократно снабжало своих агентов, включая А. Огородника, ядом, что подтверждается, в частности, обнаружением так называемого спецрезервуара, предназначавшегося ему же и изъятого у сотрудницы резидентуры американского посольства в Москве Марты Петерсон. С этим вопросом все предельно ясно.

В пользу того, что причиной гибели Огородника стало» принятие им яда, мы можем привести, например, свидетельство полковника в отставке В.В. Молодцова, участвовавшего в задержании Трианона. Рассказывая о том, что происходило после того, как Огородник, проглотив яд, потерял сознание, он пишет:

«Сразу же по рации была вызвана «скорая помощь». Во двор дома их прибыло сразу две. Врач и сестра одной из них немедленно поднялись в квартиру. Осмотрев Огородника и поинтересовавшись причиной случившегося, он сразу же отметил, что по всем признакам у него происходит отек легких и он находится в состоянии агонии.

По указанию врача, мы положили Огородника на носилки и, быстро спустившись по лестнице, вынесли его во двор дома. Обильно выделявшаяся изо рта кровавая пена испачкала мне руки. Я вытирал их, но мне не всегда это удавалось. Когда мы положили его в автомашину, я взял испачканными высохшей пеной руками сигарету, закурил и сразу же почувствовал что-то неладное. Возникло неприятное ощущение в носоглотке, и началось головокружение. Бросив сигарету, я сел в автомашину и только через некоторое время почувствовал себя лучше.

Буквально через несколько минут мы были в центре отравлений Института скорой помощи имени Склифосовского, где нас уже ждали, и медицинский персонал сразу же включился в работу по оказанию помощи. Огородник по-прежнему был без сознания, тяжело и хрипло дышал, и изо рта обильно выделялась кровавая пена. Тут же было сделано промывание желудка, а в легкие вставлена трубка для откачивания пены. Врачи интересовались, каким ядом он отравился, с тем чтобы по возможности применить соответствующее противоядие. Но они сразу же отвергли версию о том, что это был цианистый калий. Вместе с тем они высказали предположение, что в данном случае это был скорее яд растительного происхождения, который, оказав разрушительное воздействие на кровеносную систему, быстро распадается. Огородник лежал на столе голым, и было видно, что его тело постепенно становилось синим. Как пояснили врачи, это было следствием разрушения капилляров под воздействием неизвестного им яда.

В четыре часа ночи, несмотря на предпринятые попытки спасти его, сердце Огородника остановилось, и он умер, не приходя в сознание.

В процессе оказания помощи Огороднику, а затем и в ходе вскрытия трупа, двое врачей почувствовали себя плохо и на некоторое время были вынуждены приостановить работу. По заявлению врача, производившего патолого-анатомическое исследование трупа, какой-либо патологии в сердце выявлено не было. Оно находилось в нормальном состоянии и работало еще два часа после воздействия на организм смертельной дозы яда.

Обращает на себя внимание то, что отравленная Огородником Ольга Серова тоже умерла в результате отека легких, что наводит на мысль об идентичности яда».

Дискуссию на эту тему можно было бы продолжить, используя свидетельства и других очевидцев данного трагического происшествия. Но стоит ли? Не надо быть большим специалистом в области медицины, чтобы знать, что самым главным результатом сердечной недостаточности является остановка сердца. А сердце у Огородника было что надо: ведь оно сдалось последним!

Глава 15

После ознакомления с историей вербовки и последующей шпионской деятельности А. Огородника у читателя возникает вполне естественный вопрос: а как в США на страницах печати отреагировали на скандальный провал в Москве агента ЦРУ Трианона и выступавшей под прикрытием вице-консула сотрудницы американской резидентуры Марты Петерсон?

Долгие годы американская пресса хранила упорное молчание, и тольйо по прошествии двадцати лет — если точнее, то в феврале 1997 года — на прилавках книжных магазинов и в киосках появилась книга известного американского журналиста и писателя Пита Эрли «Признания шпиона. Подлинная история Олдрича Эймса».

В этой книге повествуется о том, как прослуживший долгие годы в американской разведке гражданин США О. Эймс на протяжении многих лет работал на советскую разведку. Небезынтересно, что эпиграфом к своей книге П. Эрли взял не лишенную оригинальности и глубокого смысла фразу из рассказа А.П. Чехова «Дама с собачкой»: «…У него были две жизни: одна явная, которую видели и знали все, кому это нужно было… и другая — протекавшая тайно». Знакомство с русской литературой несомненно делает честь писателю. Однако все же вернемся к основному содержанию книги. В ней с большими подробностями описывается не только история с О. Эймсом, но и публикуются довольно обширные материалы о российских гражданах, сотрудничавших в разное время с ЦРУ и ФБР. Среди них определенное место занял и А. Огородник.

Не без подсказки ЦРУ США в ней публикуются так называемые обстоятельства вербовки Огородника американскими спецслужбами.

Забегая несколько вперед, следует отметить, что желание ЦРУ прикрыть своего ценного агента, сыгравшего значительную роль в изучении Огородника и осуществлении к нему вербовочного, подхода, вполне объяснимо. Но зачем же так беспардонно и примитивно врать? Тем более не исключая того, что книгу П. Эрли будут читать не только в США, но и в России.

Даже не обладая достаточным чувством юмора, трудно не рассмеяться, читая эти «откровения», которые, чтобы каждый смог сам убедиться, что представляют собою они, привожу дословно:

«— Я беременна! — доносился с магнитной ленты голос кричавшей на испанском женщины.

— Я позабочусь о тебе, не беспокойся, — отвечал ей мужчина на плохом испанском с сильным русским акцентом.

Такие разговоры обычно не интересуют офицеров колумбийской спецслужбы, известной под аббревиатурой ДАСС, но, когда был записан этот короткий разговор по телефону, они решили провести расследование. Женщина звонила из Мадрида и разговаривала с кем-то из сотрудников советского посольства в Боготе. Он сказал, что не может свободно говорить по телефону в посольстве, и предложил ей позвонить ему по номеру ближайшего к посольству телефона-автомата.

Позднее агенты ДАСС увидели, как Александр Дмитриевич Огородник осторожно приблизился к автомату, из которого раздавались звонки. Разговор подтвердил их предположение. Огородник находился в интимных отношениях с Пилар Санчес (имя вымышленное. — Примеч. Пита Эрли), колумбийкой, гостившей у родственников в Испании. Вскоре после возвращения Санчес домой два агента ДАСС потребовали, чтобы она представила их Огороднику. Если она и русский откажутся от сотрудничества, сведения об их связи будут разглашены, Санчес подвергнется унижениям, а Огородника отзовут в Москву. Санчес согласилась сотрудничать, но Огородник заартачился. Он сказал, что будет иметь дело только с ЦРУ. Спустя две недели Огородник и оперативный офицер ЦРУ встретились в баре делового центра Боготы.

Русский согласился шпионить на управление. В ответ ЦРУ обещало оплатить расходы Санчес на рождение ребенка, поселить ее с новорожденным в Испании и дать деньги, достаточные для открытия центра по уходу за детьми. (Пилар и ее дочь все еще руководят работой этого центра. — Примеч. Пита Эрли)».

Этот опус не выдерживает никакой критики. Во-первых, трудно себе представить женщину в возрасте Пилар Суарес, Баркала (это настоящее имя Санчес. — И.П.), у которой Огородник был разве что лишь первым мужчиной из русских, имеющей достаточный жизненный опыт, чтобы устраивать настоящую истерику по поводу беременности и пойти на столь опрометчивый шаг — позвонить своему любовнику в советское посольство, почти наверняка зная, что это может стать достоянием гласности и заинтересовать советские спецслужбы. Во-вторых, Пилар была не колумбийкой, а испанкой, к тому же дочерью богатых родителей, проживающих в Испании, так что она, рассчитывая на их поддержку, могла бы и не паниковать в данной ситуации. В-третьих, логичны ли действия Пилар, в действительности умной и образованной женщины, ставить под удар любимого ею человека, помощи от которого она ожидала? На Пилар Суарес Баркала, по свидетельству очевидцев — ее ведь довольно хорошо знали многие сотрудники советского посольства и их жены, — это совсем не похоже.

И далее. Первоначально американцы предполагали, как пишет Пит Эрли, что Огородник не кто иной, как агент КГБ или ГРУ.

«Эта точка зрения быстро изменилась, когда в информационно-аналитическом директорате прочитали, что передал агент. Советское посольство в Боготе вряд ли можно было назвать горячей дипломатической точкой, но посол постоянно знакомился с потоком телеграмм из Москвы, которые объясняли позиции Кремля по отношению к Латинской Америке и вопросам, обсуждаемым в Организации Объединенных Наций.

Материал был взрывным… Через семь месяцев после вербовки агент объявил, что его отзывают в Москву для работы в Управлении общих международных проблем Министерства иностранных дел. Это было одним из наиболее важных и хорошо охраняемых подразделений МИД. Каждый советский посол должен был представлять в министерство ежегодный отчет, анализирующий ситуацию в стране пребывания, с оценкой того, что делает посольство для достижения целей коммунизма. Через Огородника ЦРУ могло видеть мир точно таким, каким его видело советское руководство.

Огороднику выдали специальные шифр-блокноты с индивидуальным шифром. Только человек, имеющий идентичный блокнот, мог расшифровать сообщение. ЦРУ снабдило его также шпионской фотокамерой «Т-100», замаскированной под обычный тюбик губной помады, но способный делать 100 снимков…[18] Огороднику дали псевдоним Тригон… Очень скоро пришлось решать неожиданно возникшую проблему… Тригон попросил передать ему пилюлю со смертельным ядом, чтобы проглотить ее, если его схватят в Москве… ЦРУ занималось изготовлением «L» (смертельных) пилюль… В редких случаях во время Второй мировой войны их выдавали офицерам, которых посылали за линию фронта… Тригон упорно настаивал на своем, поэтому техническое подразделение ЦРУ запрятало пилюлю в зажигалку и отправило агенту. Несколько месяцев спустя Тригон дал знать, что ему нужна другая такая же пилюля, поскольку он потерял зажигалку. Управление выслало ему еще одну, запрятанную в дорогой авторучке.

В Москве Тригон стал фотографировать сотни советских дипломатических телеграмм, включая секретные донесения, написанные советским послом в Соединенных Штатах Анатолием Добрыниным и Олегом Трояновским, советским представителем при Организации Объединенных Наций в Нью-Йорке. Материал Тригона был таким важным, что ЦРУ ввело отдельную систему его распространения. Дипломатические сообщения, которые Тригон фотографировал, переводились и дословно печатались на страницах с синим окаймлением. Они стали называться «синеполосными докладами» и доставлялись с курьером в Белый дом, Государственный департамент и Совет национальной безопасности. Было известно, что Генри Киссинджер внимательно изучал их».

Анализируя эту выдержку из книги Пита Эрли, следует сказать, что на самом деде Огородник значился в материалах ЦРУ как Трианон («трижды неизвестный»), а не Тригон, как утверждает автор. Простим, конечно, автору и неточность в наименовании Управления по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР, в котором в действительности работал американский агент Трианон.

Сотрудники ЦРУ в данном конкретном случае не были столь наивными, чтобы снабдить своего агента атрибутами, которые могли бы поставить его на грань провала еще при пересечении границы по возвращении на родину, хотя отдельные из них и были соответствующим образом замаскированы. Кроме’ того, они учитывали такой важный психологический фактор, как спокойствие вновь завербованного агента. Все, что ему было необходимо для последующей работы, кроме переданного в Нью-Йорке радиоприемника «Панасоник», Трианон получил в Москве после устройства на работу в МИД при проведении тайниковых операций с сотрудниками резидентуры ЦРУ в американском посольстве.

Тогда же, после поступления от него важной и секретной документальной информации, и был решен вопрос о значительном повышении ему материального вознаграждения не только в долларах США, но и в советских рублях.

На него был также выписан паспорт на имя гражданина США на тот случай, если возникнет угроза провала и ему будет необходимо в сопровождении американцев срочно покинуть страну через советско-финляндскую границу в районе города Выборга.

Вызывает сомнение и утверждение П. Эрли о том, что фотокамера «Т-100» была замаскирована под тюбик с губной помадой. Возникает вопрос, зачем мужчине носить в кармане тюбик с чисто женской принадлежностью — губной помадой, тем более что это могло привлечь внимание его жены. Другое дело, что в некоторых случаях Трианон пользовался губной помадой для постановки сигналов, но при этом ему было совсем не обязательно постоянно держать его при себе. Такой тюбик был обнаружен на его квартире при аресте. На нем сохранились следы использования его не по назначению в виде мелких частиц песка и цемента.

В действительности же Трианон, когда еще курил, снимал фотоаппаратом, замаскированным под зажигалку. А после того как он решил серьезно заняться своим здоровьем и бросить курить, американцы снабдили его фломастером, предназначавшимся для той же цели.

Что касается «запрятанного в дорогую авторучку яда», то это была не очень распространенная у нас в те времена авторучка известной американской фирмы «Паркер», которой он и воспользовался при аресте, усыпив бдительность проводивших обыск в его комнате следователей.

Наиболее важно в конечном итоге то, что американская сторона признала неоднократную передачу своему агенту «спецрезервуаров» с ядом, при помощи одного из которых и была отравлена Ольга Серова.

Отметим также, что в книге Пита Эрли слишком явно сквозит мысль о том, что разоблачение в СССР завербованных ЦРУ США агентов из числа советских граждан — не результат кропотливой и настойчивой работы органов контрразведки СССР, а всего лишь следствие предательства завербованных советской разведкой американских граждан, имевших по роду работы доступ к такого рода информации. Не был исключением, по его мнению, и Огородник, а настоящие победы всегда одерживало только ЦРУ США и никто иной.

Изложенный же нами материал убедительно свидетельствует об обратном.

Ни в коем случае нельзя согласиться и с утверждением генерал-майора Службы внешней разведки Российской Федерации в отставке Б.А. Соломатина, опубликованным в послесловии к книге Пита Эрли «Признания шпиона», о том, что «спецслужбы применяли силовые методы, шантаж… при вербовке… Огородника…».

В результате тщательного анализа всех полученных в отношении Огородника материалов, в том числе и добытых после его ареста и смерти, общения с людьми, хорошо знавшими его, а также на основании наблюдений при довольно длительном общении с ним, у нас — участников разработки — сложилось четкое представление о том, что он в силу присущего ему эгоцентризма, гипертрофированной оценки своих личных и деловых качеств, жажды обогащения заранее был потенциально готов к тому, чтобы стать предателем. Уже в то время, когда он, сотрудник советского посольства, получал вопреки инструкциям и этическим нормам американские доллары за свои статьи и выступления, он не мог не предполагать, что за теми, кто так щедро передавал ему деньги, стояли иностранные спецслужбы. Он знал об этом со всей очевидностью и продолжал действовать в том же духе вплоть до осуществления к нему вербовочного подхода, что, в общем, его не особенно удивило. Он охотно ответил на интересующие американцев вопросы и сообщил им соответствующую информацию без всякого на него давления. Столь же охотно прошел курс специальной подготовки и с готовностью продолжил сотрудничество с ЦРУ в Москве, проявляя при этом высокую работоспособность, инициативу и находчивость. Это его просят американцы не фотографировать все документы полностью, а только наиболее важные места. Это он просит у своих хозяев две ампулы с ядом на случай своего разоблачения. Все это очень мало похоже на следствие шантажа и принуждения. Огородник был нашим убежденным идеологическим противником, долгое время искусно скрывавшим свое истинное лицо.

Часть третья

Глава 1

Когда работа над книгой была близка к завершению, 10 марта 1998 года из США пришло известие о том, что две недели тому назад от сердечного приступа умер самый известный в свое время и столь же значительный перебежчик и один из фаворитов министра иностранных дел А. Громыко Аркадий Шевченко.

Вернуться к этой теме автора побудили периодически появляющиеся в средствах массовой информации заявления некоторых безответственных оппонентов органов государственной безопасности. Эти люди по любому поводу критикуют их работу, включая и такое ее направление, как разоблачение изменников Родины и другого преступного элемента, что относится к их компетенции, и не брезгуют различного рода инсинуациями.

Не без возмущения можно было услышать по Центральному телевидению о том, например, что причиной трагической гибели жены Аркадия Шевченко Ленгины и злоключений их сына Геннадия, уволенного по понятной причине из системы Министерства иностранных дел, были их травля и другие козни со стороны органов КГБ. Это-де они, известные своей звероватостью кагэбэшники, довели Ленгину Шевченко до самоубийства.

Подобным сентенциям, как говорится, несть числа.

Справедливости ради следует рассказать, как дело обстояло в действительности, и в этой связи привести некоторые мало кому известные факты и подробности того, о чем уже упоминалось.

Аркадий Шевченко, получивший за свое предательство американское гражданство, жил в одиночестве в одном из пригородов Нью-Йорка, и о его смерти долго еще бы никто не узнал, если бы его дочь, обеспокоенная безуспешными попытками дозвониться до отца по телефону, не приехала сама на его квартиру.

Американская пресса практически обошлась лишь довольно кратким упоминанием о случившемся. Не исключено, что это связано с тем, что безнравственное, аморальное поведение Шевченко было широко известно американской общественности и не могло вызвать у нее большого интереса и тем более симпатий к нему.

Значительно большее внимание этому факту уделило наше Центральное телевидение. На экранах телевизоров были показаны кадры кинохроники, где среди ближайшего окружения А. Громыко можно было хорошо рассмотреть Аркадия Шевченко, его фотографии с симпатичной белокурой женой Ленгиной, а также в домашней обстановке с супругами Громыко. Между прочим, было упомянуто и о том, что в прошлом кто-то из корреспондентов поинтересовался у министра его мнением о бегстве в США одного из его помощников в ранге Чрезвычайного и Полномочного Посла по фамилии Шевченко. Тот, ничтоже сумняшеся, ответил, что такового не помнит, так как у него вообще было много разного рода помощников. Министр был, конечно, в своем амплуа! Где уж ему было запомнить какого-то «помощника», да еще в таком ранге!

В этой связи припоминается и такой ставший известным много лет спустя случай.

Во времена карибского кризиса, когда американцам было уже достоверно известно о размещении на Кубе советских ракет среднего радиуса действия, что документально подтверждалось многочисленными фотоснимками ее территории, сделанными с самолетов-разведчиков, президент США Джон Кеннеди в личной беседе с А. Громыко, не ссылаясь на имевшиеся тому подтверждения, прямо спросил его об этом. Министр дал отрицательный ответ. По свидетельству очевидцев, когда Громыко покидал место встречи и беседы с Д. Кеннеди, тот в присутствии своего ближайшего окружения вполголоса произнес: «Лживая тварь!» Возможно, в чем-то он был и прав.

Надо отметить, что Службе безопасности МИД СССР тоже довелось принимать активное участие в работе по делу предателя Шевченко, но уже в городе Москве. Всю необходимую информацию по поводу его бегства и предшествовавшему тому периоду мы сразу же получали из Управления внешней контрразведки ПГУ КГБ СССР.

В тот давний вечер 31 марта 1978 года, накануне своего бегства, Аркадий Шевченко после ужина сидел в удобном кресле в просторной гостиной своих апартаментов в Нью-Йорке и просматривал вечерние газеты. Ленгина занималась какими-то домашними делами. Откуда-то из глубины комнат приглушенно звучала спокойная музыка. Казалось, все было тихо, мирно и обыденно. А в действительности он, не вникая в суть читаемого, лихорадочно обдумывал только что полученную от приехавшего из Москвы своего давнего приятеля С. информацию о повышенном интересе к нему со стороны центрального аппарата КГБ и о разоблачении в Управлении по планированию внешнеполитических мероприятий МИД СССР агента ЦРУ США Александра Огородника, о чем знал только узкий круг руководящих работников из секретного приказа по министерству. Ему стало также известно и то, что в ближайшее время будет принято решение о его немедленном возвращении в Москву.

Шевченко лихорадочно перебирал в уме все возможные причины своего столь поспешного отзыва. Он не исключал, что КГБ стало известно, что Ленгина, дружившая с Лидией Дмитриевной Громыко, давно занималась спекуляцией. Она покупала в Нью-Йорке женские меховые изделия и антикварные вещи, привозила их сама, а чаще пересылала через других жене министра для последующей перепродажи в Москве по основательно завышенным ценам. Дипломат не раз предостерегал по этому поводу свою взбалмошную и потерявшую чувство меры жену. Но та, не наделенная большим умом, и слышать ни о чем не хотела. Она была абсолютно уверена в том, что все без исключения жены наживаются на командировках своих мужей за границу. Переубедить ее было совершенно невозможно, а определенные неприятности в этой связи и упреки, но не более того, можно было ожидать в любое время. Ему уже хватало и того, что сам был не безгрешен во многих отношениях.

Но эта версия как-то не вязалась с его положением и покровительством со стороны министра и члена Политбюро А. Громыко. Он уже более двух лет сотрудничал с ЦРУ США, и причина была, скорее всего, именно в этом. КГБ, возможно, что-то пронюхал через своих людей в американских спецслужбах о его подозрительных контактах. Он впервые в жизни, будучи в совершенно трезвом состоянии, ощутил настоящий страх. Ведь в этом случае министр за него уже не заступник. А что полагается за содеянное, он знал совершенно точно. По этому вопросу у него уже давно были разговоры с сотрудниками ЦРУ, но каждый раз они успокаивали его и уговаривали не торопиться с принятием решения об обращении к властям с просьбой о предоставлении ему политического убежища. Особенно настораживал предстоящий отзыв в Москву. Сегодня он уже договорился об экстренной встрече со своими «партнерами» на находившейся в этом же доме конспиративной квартире.

Когда Ленгина уже спала, он неожиданно встал и вышел из квартиры. Быстро сбежал по лестнице с двадцать шестого этажа на три пролета вниз и вошел в конспиративную квартиру. Здесь он сказал поджидавшим его сотрудникам ЦРУ, что, видимо, серьезно засветился, попал в поле зрения КГБ и в ближайшее время будет отозван в Москву. Он был до крайности испуган и близок к истерике. После бурной дискуссии он вновь вернулся в свою квартиру, а через несколько минут возвратился с дорожной сумкой. В сопровождении двух сотрудников управления он вышел к поджидавшей внизу автомашине, которая стрелой вылетела из Манхэттена.

В коттедже, куда его привезли, спать так и не пришлось. Все понимали, что исчезновение известного дипломата вызовет огромную сенсацию в средствах массовой информации и побудит советское представительство при ООН официально потребовать принятия срочных мер по его розыску.

На следующий день, увидев рано утром, что мужа дома нет, и убедившись несколько позже, что на работу он не явился, Ленгина, обеспокоенная его исчезновением, поставила в известность об этом сотрудников советского представительства при ООН. В то же утро Шевченко позвонил домой, но, услышав незнакомый голос, повесил трубку.

Об исчезновении Аркадия Шевченко немедленно информировали Министерство иностранных дел СССР. Аналогичное сообщение поступило и в Комитет государственной безопасности. Естественно, что необходимые сведения были получены также руководством Второго главного управления, а затем и Службой безопасности МИД.

Как было положено в таких случаях, во избежание «провокаций со стороны американских спецслужб, возможно похитивших советского дипломата», Ленгину Шевченко очередным рейсом «Аэрофлота» в спешном порядке отправили в Москву. Вместе с ней из Нью-Йорка по окончании командировки вылетел и уже упоминавшийся руководящий работник МИД и приятель А. Шевченко — С. Во время полета он сидел рядом с Ленги-ной, и они о чем-то долго разговаривали.

Одновременно по тем же причинам через руководство МИД из Швейцарии был срочно отозван под благовидным предлогом работавшим там сын Шевченко Геннадий.

Тем временем в нашей прессе было опубликовано официальное сообщение, что «жертвой происков американских спецслужб стал аккредитованный при ООН советский дипломат А. Шевченко» и что наши компетентные органы принимают меры по его освобождению.

И действительно, в Манхэттене с ним встречались посол СССР в США А.Ф. Добрынин и советский представитель в ООН О.А. Трояновский. Но все переговоры закончились безрезультатно: кроме взаимных оскорблений, там ничего не было.

По прибытии в Москву Ленгина сразу же попыталась встретиться с Лидией Дмитриевной Громыко и даже с самим министром, поскольку была не без оснований абсолютно уверена в его личных симпатиях к ней. Однако ни та, ни другая встречи не состоялись: она практически встретила глухую стену отчуждения. То же самое случилось и с ее попытками связаться с другими руководящими работниками министерства, с которыми она была хорошо знакома.

Вскоре ей стало известно, что кто-то из руководства Управления делами Совмина распорядился об откреплении ее семьи от правительственной поликлиники 4-го Управления Минздрава СССР и закрытого распределителя в гастрономе номер 1 (Елисеевском магазине).

В связи с укреплявшимися с каждым днем подозрениями, что Шевченко изменил Родине, а затем уже на основании появившихся в американской печати сведений о том, что он официально попросил в США политического убежища, с санкции прокурора, выданной ввиду заведенного на Шевченко уголовного дела, на его квартире на Фрунзенской набережной с участием понятых был произведен обыск в расчете на то, что следственные органы КГБ смогут таким образом получить дополнительные интересующие их факты и материалы.

Квартира, по тем временам довольно большая, состояла из четырех комнат общей жилой площадью 120 квадратных метров. В доме имелась богатая библиотека, значительную часть которой составляли многочисленные подписные издания. Поражало обилие предметов антиквариата и прочих того же рода вещей, таких, например, как тончайшей работы беломраморный бюст французского императора Наполеона или панно из полудрагоценных камней западного производства. По всей видимости, они достались семье от тещи Аркадия Шевченко Анны Ксаверьевны, муж которой длительное время работал в какой-то советской организации в Австрии, связанной с учетом и реализацией трофейного имущества после разгрома фашистской Германии.

Одна из комнат была почти полностью заставлена набитыми до отказа чемоданами с привезенным в разное время из-за границы «тряпьем». В-спальне во встроенном в стену большом шкафу висело десять-двенадцать различных дубленок и штабелем лежали картонные коробки с женскими сапогами, и другой обувью. Холодильник и шкафы на кухне были набиты дефицитными в то время импортными продуктами.

Как и следовало ожидать, ни обыск, ни беседы с членами семьи каких-либо заслуживающих оперативного внимания результатов не дали. Но формальность, однако, была соблюдена. Обращение с членами семьи было исключительно вежливым и столь же корректным. Аналогично вели себя по отношению к нашим сотрудникам жена, теща и сын Аркадия Шевченко. Исключением, пожалуй, являлась только шестнадцатилетняя дочь, которая проявляла довольно негативное отношение ко всему происходящему.

Вполне можно было понять состояние Ленгины Шевченко, которая в полной мере начала понимать, в какой трагической ситуации оказались она и ее дети. И все это после многолетней беспечной и богатой различного рода событиями и впечатлениями жизни, в которой все свершалось как по мановению волшебной палочки!

Обстановка осложнялась еще и тем, что сын Геннадий был уволен из МИД. Вскоре после этого от него ушла жена, и ее родители порвали с ними всякие отношения.

Объяснить их поведение было нетрудно. Состоять в родственных отношениях с семьей изменника Родины, каким стал отец Геннадия, не сулило ничего хорошего ни в личной жизни, ни в делах служебных, хотя теоретически и принято считать, что сын за отца не ответчик. Слишком свежи были в памяти времена сталинских репрессий.

Если говорить о прошлом, то родители Геннадия в свое время без особого восторга узнали о его намерении жениться на дочери полковника, служившего где-то на периферии в системе ПВО страны. Попытки отговорить его от этого столь непрестижного в их понимании брака не увенчались успехом, они вынуждены были дать согласие, и свадьба состоялась. Вскоре, правда, сват то ли благодаря его личным качествам, то ли по другим неизвестным нам причинам был продвинут по службе, оказался в Московском военном округе, получил квартиру в столице и через некоторое время удостоился чина генерал-майора.

Родители были в какой-то степени удовлетворены этим. Во всяком случае, это все-таки генерал, а не какой-то полковник, да еще из глубинки!

Не видя выхода из сложившейся ситуации, будучи совершенно не приспособленной к преодолению трудностей и не имея к тому же сил пережить все случившееся, Ленгина приняла решение покончить жизнь самоубийством. Мать всячески отговаривала ее от этого, но та оставалась непреклонной. Не подействовал на нее и довод о том, что она тем самым еще больше осложнит ситуацию, в которой оказались ее престарелая мать и дети. О высказанном намерении дочери Анна Ксаверьевна нас по непонятной причине в известность не поставила.

Через два-три дня после первомайских праздников Анна Ксаверьевна сообщила по телефону нашему сотруднику В.В. Молодцову, который поддерживал контакт с членами семьи Шевченко, что Ленгина исчезла, оставив на столе в гостиной адресованную дочери записку, начинавшуюся со слов: «Дорогой Анютик!.. Я не могла поступить иначе… Врачи тебе все объяснят… Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…»

В связи с поступившим сигналом Анне Ксаверьевне было рекомендовано, как полагается в таких случаях, официально сообщить о случившемся в районное отделение милиции по месту жительства. Через некоторое время оттуда на квартиру прибыл сотрудник, бегло осмотрел ее и составил соответствующий протокол. К поиску пропавшей подключилась и Служба безопасности. Следует признать, что упоминание в записке: «Жаль, что мама не позволила мне умереть дома…» — сразу же направило нас по ложному следу. Кому-то из молодых оперативных работников пришла в голову мысль: а не утопилась ли она в Москве-реке? На что я полушутя-полусерьезно ответил, что она, по моим представлениям, в такое время года в холодную воду ни при каких обстоятельствах не полезет, а искать ее следует там, где достаточно тепло и сухо: в подвалах, на чердаке и в тому подобных местах.

Близился День Победы, и я с вполне спокойной совестью с разрешения начальства на выходные дни отправился с сыновьями на машине на наше излюбленное место — на реку Протву в Калужской области, благо от Москвы она находится примерно в 120 километрах.

На следующий день, а это было уже 9 мая, к нам присоединился один из родственников, приехавший на своей машине из Москвы. Он-то и сообщил мне, что от моей жены ему известно, что меня срочно по неотложному делу ждут в отделе. Пришлось, как говорится, сматывать удочки. Через два часа, благодаря сравнительно раннему времени, хорошей дороге и почти полному отсутствию на трассе транспортных средств, я был уже дома и от дежурного по отделу узнал, что труп Ленгины Шевченко был обнаружен по запаху ее сыном во встроенном в стену спальни шкафу. В свое время никто не обратил внимания на пустую белую кружку на столике перед зеркалом, стоявшем напротив шкафа в несколько непривычном для такого предмета месте. К тому же все были уверены — ведь об этом говорилось в записке, — что самоубийство должно было состояться за пределами квартиры, и не учли, что обстоятельства изменились: бабушка вместе с внучкой перебрались на время в другой район города, где проживали у своих дальних родственников.

Когда я прибыл на Фрунзенскую набережную, труп Ленгины был уже доставлен в морг. Произошло же следующее: Ленгина, налив в кружку на кухне немного воды, прошла в спальню, вскрыла там несколько упаковок со снотворным, в которых находилось в общей сложности примерно от шестидесяти до восьмидесяти таблеток, приняла их, запив водой, кружку поставила на столик, а коробочки положила в карман надетого на нее шелкового халатика. Очень быстро почувствовав дурноту, она отпрянула к шкафу, дверцы которого были открыты настежь. Будучи довольно миниатюрной комплекции, она, падая, раздвинула висевшие там дубленки и привалилась к задней стенке, а задетые при падении коробки с обувью, сложенные с правой стороны, обрушившись, закрыли ей ноги. Дверцы шкафа тотчас же почти полностью самопроизвольно прикрылись. По мнению специалистов, даже если бы она обратилась в это время за помощью в Институт скорой помощи, спасти ее уже не удалось бы.

Позже, когда я просматривал ее письма и нечто похожее на дневниковые записи, у меня сложилось более полное впечатление о ней как о личности. Большим умом она не блистала, но была в этом смысле не без претензий. При разборе ее «архивов» было обращено внимание на выписанные на отдельных клочках бумаги афоризмы и изречения отечественных и зарубежных авторов, заимствованные ею, скорее всего, из книги В.Л. Воронцова «Симфония разума». По единодушному мнению, изречения древних и более поздних философов и других выдающихся лиц, вероятно, использовались Ленгиной на различного рода приемах для того, чтобы произвести соответствующее впечатление и удивить окружающих своей необыкновенной образованностью, а точнее — пустить пыль в глаза!

Похоронили ее на Троекуровском кладбище, где присутствовали немногочисленные родственники покойной. По долгу службы был там и наш «полномочный представитель» В.В. Молодцов. Не лишенный чувства юмора, он рассказывал нам потом, как теща А. Шевченко Анна Ксаверьевна в порыве наигранного негодования, картинно обращаясь к нему, кричала: «Владимир Владимирович, дайте мне револьвер! Я застрелю этого негодяя! Это он убил мою дочь!..» Огнестрельного оружия у него в тот момент, естественно, не было, да и представлял он себе смутно, как можно было бы сделать это на таком большом расстоянии, не промахнувшись!

Мы рассчитывали, что на этом все наши заботы-хлопоты пойдут на убыль, но не тут-то было!

Несовершеннолетняя, но физически уже вполне сформировавшаяся дочь Шевченко оказалась совершенно неуправляемой. К бабушке ничего, кроме чувства неприязни, она не испытывала. Геннадий ею в расчет не принимался. Несколько лучше были ее отношения с одной из своих теток. Связавшись с какой-то шпаной и наркоманами, она частенько приходила ночью домой в не совсем трезвом виде. Однажды поздно вечером у самых дверей квартиры неизвестный снял с нее импортные джинсы (в то время весьма дефицитные) и скрылся. Были получены также сведения об интересе к квартире семьи Шевченко со стороны уголовного элемента.

В этой связи мне было поручено в присутствии упомянутой выше ее тетки, как требовал того Уголовно-процессуальный кодекс, провести с ней беседу профилактическо-воспитательного характера. Эта встреча по каким-то неизвестным мне причинам была организована в одном из помещений приемной Московского управления КГБ на Сретенке. Я был заранее предупрежден об этом и в назначенное время прибыл туда. Обстановка для беседы была вполне благоприятной. Однако, несмотря на предложенный ей миролюбивый и спокойный тон разговора, в котором принимала участие и ее родственница, она вела себя дерзко, несколько раз вскакивала со стула и выбегала в коридор, откуда ее неизменно вежливо возвращал обратно находившийся там молодой, симпатичный прапорщик. Девица действительно была взбалмошным, не признававшим ничего существом. Не помню уж, к какому соглашению мы с большим трудом пришли в результате проведенной беседы, но мне было совершенно ясно, что этот «ребенок» еще доставит немало хлопот своим родственникам и вообще всем окружающим.

Непросто обстояло дело и с Геннадием. Как уже говорилось, после увольнения из МИД встал вопрос о его трудоустройстве. Добровольно принять на работу сына изменника Родины никто не соглашался: речь в данном случае идет о так называемых внешнеполитических институтах и других подобного рода учреждениях. После целого ряда длительных переговоров, которые вело руководство Главного управления с руководителями некоторых институтов, отлично понимавшими, в свою очередь, что в любом случае «протеже» органов госбезопасности будет невыездным и в каком-то смысле обузой, было принято единственно правильное в сложившихся условиях решение об изменении в интересах Геннадия его фамилии и некоторых установочных данных и выдаче ему по согласованию с соответствующими инстанциями новых документов.

Вскоре руководством главка мне было предложено связаться по телефону и договориться о встрече с директором Института государства и права АН СССР, известным советским юристом и ученым В.Н. Кудрявцевым. В тот же день я позвонил ему по телефону кремлевской связи, и мы договорились о встрече.

Владимир Николаевич приветливо встретил меня в своем рабочем кабинете в старинном особняке в самом центре города. В общих чертах он уже был в курсе дела. В.Н. Кудрявцев внимательно выслушал меня и после детального обсуждения всех формальностей юридического характера дал свое согласие на оформление Геннадия уже с новой его фамилией на работу в институт. По окончании беседы он любезно показал мне свою научную библиотеку и, как юристу по образованию, подарил на память несколько брошюр по вопросам уголовного права и криминологии, автором которых он является. Я и по сей день сохранил в своей памяти воспоминание о встрече с этим обаятельным, мудрым и интеллигентным человеком.

Таким образом решился вопрос с сыном А. Шевченко, предавшего не только Отечество, но и свою семью.

О Геннадии Шевченко я случайно услышал много лет спустя, когда в одном из своих интервью кому-то из наших корреспондентов он пытался внушить ему мысль о том, что его отец в действительности был убежденным борцом с существовавшим в то время в нашей стране политическим режимом, во что даже сейчас поверить очень трудно! О том, что отец был, как говорится, с двойным дном, Геннадий вполне мог догадываться еще в прошлом. Мимо него не могли пройти без внимания советы родителя никогда не говорить о серьезных вещах в помещении, быть осторожным при пользовании домашним телефоном, а в необходимых случаях использовать для этих целей телефоны-автоматы. Отец неоднократно говорил ему об этом во время периодических прогулок в вечернее время по Фрунзенской набережной Москвы-реки. Невозможно было не задуматься над вопросом, что было необходимо скрывать честному человеку, ответственному работнику Министерства иностранных дел, а также начинающему дипломату? Отцу же еще до того, как он встал на путь предательства, часто и многое приходилось скрывать от своих сослуживцев и тем более от жены!

Было бы несправедливым односторонне утверждать, что все мы обладали только положительными качествами и не делали ошибок и просчетов. Ни для кого не секрет, что даже из добрых побуждений можно совершить грубые ошибки, способные осложнить жизнь многих людей, которые этого совсем не заслужили.

В этом отношении характерна следующая выдержка из книги бывшего заместителя председателя КГБ СССР генерала армии Филиппа Денисовича Бобкова «КГБ и власть» (М.: Ветеран МП, 1995):

«На моей памяти был случай: женщина, преподававшая в одном из вузов Москвы, встречалась с разоблаченным впоследствии агентом американских спецслужб Огородником, и, хотя следствие не обнаружило никакой ее вины, выезд за границу был закрыт, и ей запретили работать в качестве переводчика с иностранными делегациями. В общем, настрадалась она немало и однажды написала письмо в КГБ с просьбой не распространять ограничений на сына. «Сын-то тут при чем!» — подумал я и предложил генералу Маркелову[19] внимательно отнестись к просьбе. Он принял ее, и вопрос решился положительно. А некоторое время спустя она вновь обращается к нам с той же просьбой. Оказывается, наш сотрудник, вопреки данному указанию, все-таки намекнул отделу кадров, который занимался трудоустройством сына, что мать оформляемого на работу молодого специалиста не без греха. Конечно, работник поступил нечестно, но он привык к доносам, считал, что действует по инструкции и бдительность в таких делах никогда не бывает лишней».

С мнением уважаемого Филиппа Денисовича нельзя не согласиться: сын действительно не должен страдать из-за того, что его мать была «не без греха». В памяти народной еще сохранились совсем недалекие времена, когда такого рода вопросы решались диаметрально противоположным образом. Причем открыто говорилось почти то же самое, а делалось совершенно другое. Еще во время моей учебы в Свердловском юридическом институте к нам в комитет ВЛКСМ из отдела кадров поступил список студентов-выпускников, в отношении которых имелись компрометирующие материалы. Как сейчас помню некоторые из них: родители раскулачивались, дед имел рыбную лавку, другой дед — крестьянин — облагался твердым заданием, брат отбывал наказание за хулиганство, из лагеря бежал и пропал без вести в начале войны, отец был в прошлом судим по статье 58 (10) «Антисоветская агитация» (в то время это могло быть любое высказанное несогласие с политикой партии и правительства). Из 220 студентов около восьмидесяти за сокрытие этих сведений было оставлено без распределения. Не думаю, что это объяснялось только спецификой института: ведь, кроме прокуроров и судей, были еще нотариусы, юрисконсульты, адвокаты, судебные исполнители и так далее.

Однако вернемся к делу. Со своей стороны я не без основания полагаю, что в книге Ф.Д. Бобкова речь идет об уже упоминавшейся близкой связи Огородника по учебе в МГИМО Анне Колотовой, которая по неизвестным причинам не пожелала оказать нам помощь в работе по его изучению и разоблачению как агента американской разведки, нанесшего нашей стране столь ощутимый ущерб. И как знать, может быть, займи она совершенно другую позицию, мы смогли бы разоблачить его значительно раньше и не только, сократить таким образом размеры причиненного нам вреда, но и сохранить жизнь ни в чем не повинной Ольги Серовой, отравленной Огородником много позже из опасения быть разоблаченным.

Но в истории, как известно, сослагательного наклонения не бывает. Очень прискорбно, однако, что у нас есть еще немало людей, подобных Анне Колотовой, которые очень хорошо знают свои права, нередко забывая в то же время о своих обязанностях — в данном случае об обязанностях гражданина. Лично у меня такие люди никаких симпатий не вызывают, если не сказать большего.

Глава 2

Читая книгу Пита Эрли «Признания шпиона», я натолкнулся на знакомую фамилию человека, который много лет тому назад попадал в поле зрения органов государственной безопасности, когда был малоприметным сотрудником одного из внешнеполитических, как говорили тогда, институтов АН СССР. Это был Сергей Федоренко. Впрочем, не совсем Федоренко, но об этом чуть позже. А пока посмотрим, что написал о нем уже неоднократно упоминавшийся нами автор:

«Федоренко был красивым тридцатилетним мужчиной, курил сигареты «Кэмел», говорил прямо, отличался необычайной сообразительностью и бунтарским духом. У него была репутация абсолютно бесстрашного человека, многие сказали бы, безрассудного… Сергей родился в годы Великой Отечественной войны… Юношей он проявил незаурядные способности в игре в шахматы и в математике… Учитель помог ему поступить в престижный Московский авиационный институт, благодаря которому во многом обеспечивался успех советской космической программы. Сергей стал специалистом по управляемым ракетам, которые рассматривались как оружие будущего, и его работа вскоре привлекла внимание одного из видных советских дипломатов — Н. Федоренко. Н. Федоренко был главой советского представительства при ООН… У него была дочь Елена… Сергей и Елена влюбились друг в друга. После того как они поженились, муж взял фамилию своего знаменитого тестя, поскольку Федоренко-старший не имел сыновей и не хотел, чтобы его фамилия исчезла. Отец Елены устроил так, что Федоренко стал членом советской делегации на переговорах ОСВ-1 — самым молодым в ней, — а затем потянул нужные ниточки, с тем чтобы его взял к себе на работу в ООН Аркадий Шевченко, который в 1972 году стал заместителем Генерального секретаря ООН, вторым лицом в этой системе. Федоренко мог бы вести легкую обеспеченную жизнь, но его ненависть к КГБ и бунтарский дух всегда причиняли ему неприятности… Он рассказывал, что сотрудники КГБ посетили их с Еленой в Москве вскоре после того, как стало известно, что Сергея назначают на работу в ООН. «Они ожидали, что я буду помогать им шпионить, но я отказался играть в их грязные игры и выставил их из квартиры». Федоренко позвонил своему тестю, и тот, пригласив его к себе, посоветовал: «Скажи сотрудникам КГБ в Нью-Йорке, что ты будешь рад помочь им, а затем делай все, что они просят, так плохо и глупо, что они оставят тебя в покое». Это был хороший совет, но Федоренко оказался слишком упрямым, чтобы следовать ему. Резидент КГБ в Нью-Йорке Борис Александрович Соломатин быстро отреагировал, когда Федоренко осадил его офицеров. Он вызвал Елену в свой офис и стал отчитывать за плохую работу в качестве оператора-телефонистки в советском представительстве, где она получила эту работу. Елена была в слезах, а ее муж понял, в чем тут дело. «Он показал, как КГБ может осложнить жизнь моей семьи». Вскоре сотрудник КГБ попросил Федоренко съездить в Новую Англию и посмотреть на строящуюся радарную станцию… Федоренко работал в Секретариате ООН, служащие которого могли свободно передвигаться по территории Соединенных Штатов без каких-либо разрешений. Федоренко считал эту поездку пустой тратой времени… На этот раз, однако, Сергей предложил альтернативный вариант — попытаться разузнать что-либо о Гудзоновском институте, нью-йоркском мозговом центре, имеющем тесные связи с Пентагоном, Советом национальной безопасности и Госдепартаментом. «Офицер КГБ был весьма доволен».

Там после встречи с директором по научным исследованиям, знакомым ему еще по переговорам ОСВ-1, и началась его предательская деятельность, которую он объяснял желанием «нанести ущерб КГБ путем раскрытия имен его офицеров и разоблачения тайных операций».

«Федоренко… давал информацию не только о КГБ. Сергей рассказывал нам все о ракетах среднего радиуса действия «СС-4», которые Советы пытались разместить на Кубе, а также о других ракетах… Однако его наиболее ценным вкладом в то время было разъяснение механизма работы советской оборонной промышленности. Мы не имели представления, как Советы принимают решения, какие системы оружия созданы и кто какой контракт получит… Опыт и знания Федоренко имели кардинальное значение для Пентагона, который на основе его информации в конце 70-х годов полностью пересмотрел свои оценки военной мощи Советов… «Мне не нужны ваши деньги, — сказал Федоренко, когда он добровольно предложил свои услуги. — Я это делаю по собственному желанию и буду делать так, как считаю нужным… Я не хочу быть обязанным вам». Тем не менее ЦРУ начало откладывать для него наличные… Вскоре Сергей Федоренко отзывается в Москву».

По словам Питера Эрли, американцам стоило большого труда отговорить его от намерения остаться в США.

«Федоренко был назначен на работу в то же самое управление Министерства иностранных дел, где по возвращении в Россию работал Огородник». Правда, потом его перевели на работу в другое место. Узнав об аресте Огородника, С. Федоренко забеспокоился, если не сказать большего. «Он гордился тем, что умел избежать разоблачения». Но тут же ему в голову пришла мысль: если в ЦРУ есть агент КГБ, то он обречен.

И снова Пит Эрли:

«Он поехал в Подмосковье на дачу к своему влиятельному тестю. От имени зятя Николай Федоренко задал несколько вопросов своему старому другу Борису Соломатину и получил тревожный сигнал. «Генерал говорит, что в твое досье забралась проститутка», — сказал тесть. Младший Федоренко понял это выражение: кто-то в КГБ стал интересоваться его связями с американцами, его подозревают в шпионаже… Елена была еще на работе, когда он вошел в тихую квартиру… сел и задумался. Вдруг он почувствовал, что что-то не так… В квартире все было как обычно, однако интуиция подсказывала, что ее обыскивали. Он поспешил к своей коллекции записей джазовой музыки. Более трех тысяч пластинок стояли вертикально… Сергей ставил их в таком порядке, который отвечал его эстетическим вкусам. Он заметил, что некоторые из них были не на своем месте. Кто-то вынимал их… и не ставил назад в прежнем порядке. Федоренко был уверен, что в квартире побывали сотрудники КГБ. Он вытащил пластинку из конверта, снял два листа белой бумаги, предохраняющие ее от царапин… Сотрудники КГБ не догадались о его уловке… ЦРУ снабдило его бумагой для тайнописи… Он вытащил все альбомы с секретной бумагой… направился в спальную комнату, где была спрятана фотокамера… уложил шпионские принадлежности в пустую жестяную банку… и поздно вечером… пошел до находящегося неподалеку парка… и закопал ее».

Можно было бы продолжать и дальше, но о предательстве С. Федоренко и так вполне достаточно. Следует лишь добавить, что из очередной командировки за границу ни он, ни его жена Елена не возвратились и что в настоящее время они проживают в США.

Но кто же такой был Сергей Федоренко? Его настоящая фамилия — Ниц. В поле зрения Седьмого отдела Второго главного управления он попал еще в бытность сотрудником арбатовского Института США и Канады. Отделение, которое я тогда возглавлял, осуществляло оперативное обслуживание институтов востоковедения, Дальнего Востока, Латинской Америки, вышеупомянутого и других. Чтобы читателю было понятно, в чем именно заключалось оперативное обслуживание, необходимо сказать, что оно состояло прежде всего в работе, направленной на предотвращение возможной утечки за рубеж наших секретов и проникновения агентуры иностранных спецслужб на интересующие их объекты. Кроме того, на основании существовавшего порядка вопрос о возможности выезда того или иного лица в служебную командировку или по каким-то другим делам за границу решал так называемый Выездной отдел ЦК КПСС, а предварительное мнение по этому вопросу должно было высказать одно из соответствующих оперативных подразделений КГБ. Выездной отдел ЦК КПСС интересовался сведениями, на основе которых и решался вопрос, разрешить человеку выехать за рубеж или нет. Они касались, в частности, таких вещей, как степень осведомленности рассматриваемого лица в том, что составляло государственную тайну, его моральные качества, взаимоотношения с членами коллектива, в котором он работал, обстановка в семье, наличие или, наоборот, отсутствие судимости.

Делалось это потому, что, к сожалению, не все выезжавшие за рубеж вели себя там вполне достойно, некоторые из них нарушали, по тогдашней терминологии, правила поведения советских граждан за границей. Кто злоупотреблял алкоголем, кто совершал и более серьезные проступки, включая преступления. Так, однажды при возвращении из служебной командировки в США во время посадки самолета «Аэрофлота» для дозаправки в лондонском аэропорту Хитроу сотрудница Института США и Канады Орионова, покинув борт самолета и не имея желания возвращаться на Родину, попросила у местных властей политического убежища. С ней был установлен контакт английскими спецслужбами, которые, получив от нее интересующую их информацию, в скором времени переправили ее в США, где передали своим коллегам из ЦРУ. И это был не единичный случай.

Что же касается Сергея Ница, то нам было известно, что, вступив в брак, он сменил свою фамилию на фамилию жены — дочери известного советского дипломата. Многие, не зная об этом, считали, что он сын Н. Федоренко, и это не могло не определять их к нему отношение. Тем более, что в этом институте работало достаточно много сыновей и дочерей высокопоставленных родителей.

Детство Сергея Ница было далеко не безоблачным. Трудные годы войны, карточная система, безотцовщина не могли не сказаться на особенностях формирования его как личности. Будучи человеком одаренным от природы, он получил необходимое образование, выгодно женился и не без помощи своего тестя добился соответствовавшего его желанию положения.

В институте Ниц-Федоренко ничем особенно не выделялся, близких дружеских отношений ни с кем не поддерживал и практически держал окружающих на определенной дистанции. Из всей его биографии было известно лишь то, что его дед якобы за какую-то провинность провел десять лет в одном из сибирских лагерей. Даже в то время это не вызывало в отношении его каких-то серьезных подозрений. Но вот смена фамилии, хотя подобные вещи и допускались Семейным кодексом, давала основание строить разные предположения относительно ее истинной цели. Это как-то невольно ассоциировалось с известной притчей о том, как молодой джигит, спустившись с Кавказских гор и приехав в Москву, чуть ли не сразу же женился — и не на какой-то там простой москвичке, а на дочери самого министра, ставшего впоследствии Председателем Совета Министров. Бывает же такое!

Однако вернемся к теме. По мнению сотрудника отдела Второго главка, непосредственно занимавшегося Институтом США и Канады, человека въедливого и обстоятельного, Ниц-Федоренко производил впечатление самонадеянного и самовлюбленного человека, кичившегося своей принадлежностью к элитной среде. Многие в институте недолюбливали ‘ его. Но все эти не очень симпатичные качества не могли быть серьезным основанием для каких-либо действий с нашей стороны.

Когда человек меняет свою фамилию, невольно, как уже говорилось выше, возникает вопрос, с чем это может быть связано. Когда-то это вполне можно было объяснить необходимостью конспирации. Например, член партии с 1896 года Яков Давидович Драбкин в одночасье превратился в Сергея Ивановича Гусева и пребывал под этим именем вплоть до своей кончины в 1933 году.

Можно понять и Сергея Кострикова, сменившего свою фамилию на Киров[20]. Как поведало нам наше радиовещание в годовщину гибели Кирова, он еще в начале своей революционной деятельности якобы выступил в роли организатора и активного участника убийства ни в чем не повинного человека. Произошло же это так.

Кому-то из рабочих-железнодорожников, работавших с Сергеем Костриковым в городе Томске, показалось, что за ними следит их напарник — молодой парень, который постоянно что-то записывал в тетрадь и прятал ее от окружающих. Заподозрив его в связи с полицией, парня заманили в лесок и убили. Однако, как потом выяснилось, он никакого отношения к полиции не имел, а в тетрадь записывал собственные стихи, которые, стесняясь, никому не показывал. Так что, видимо, были основания для смены фамилии, поскольку по факту обнаружения убитого человека и в те времена заводились уголовные дела и принимались меры по розыску совершивших преступление лиц.

После Октябрьского переворота одним из первых декретов новой власти было разрешено беспрепятственно сменять фамилии, явно оскорбляющие человеческое достоинство. Это тоже вполне понятно. Правда, несколько позже было и другое. Много лет тому назад, когда я работал в городе Каменске-Уральском, мне довелось познакомиться на одном из заводов с участником Гражданской войны на Урале В.И. Григорьевым, который однажды доверительно показал мне хранившуюся у него в сейфе пожелтевшую от времени газету, где было написано, в частности, о героизме красноармейца В.И. Троцкого, проявленном в бою с белогвардейцами. Бывало и такое, пришлось в 1929 году менять фамилию!

Не скрою, когда родной брат изучавшегося тогда Александра Огородника неожиданно сменил свою фамилию на Холмогоров, довольно примитивно объясняя это необходимостью восстановления каких-то «исторических» корней в Архангельской губернии, то данный поступок не мог не вызвать определенного недоумения и связанных с ним размышлений. В первую очередь надо было ответить на вопрос: с какой целью сделал он это? В то время и до самого разоблачения Огородника как агента американской разведки ответ так и не был найден. Кое-что нам стало понятно лишь после проведенного на квартире брата обыска, когда он еще до его начала предъявил следователю довольно крупную для того времени сумму денег, оставленную у него на хранение Александром Огородником.

Менять или не менять свою фамилию, как уже говорилось выше, право каждого индивида. Работавшая когда-то в Ленинграде в секретариате Смольного молодая и красивая женщина Мильда Драуле, жена бывшего комсомольского работника-неудачника из города Усть-Луги Леонида Николаева, убившего из-за ревности 1 декабря 1934 года ее любовника Сергея Кирова и названного в Большой Советской Энциклопедии «врагом коммунистической партии», а в других изданиях и террористом, хотя мы теперь хорошо знаем, кто именно стоял за его спиной, по какой-то только ей известной причине не захотела в свое время стать Николаевой и осталась под своей прежней фамилией. Впрочем, это впоследствии не имело никакого значения, так как расстреляли не только ее, но и всех ее родственников, включая и дальних. Один из моих уважаемых начальников часто любил говаривать: «За все в жизни надо платить!» В данном случае слишком высокую цену заплатила Мильда Драуле, и, если бы даже она и была под другой фамилией, это все равно не спасло бы ее.

Возвращаясь к прерванному было сюжету, напомним, что из приведенного выше отрывка из книги Пита Эрли следует, что Сергей Федоренко (Ниц) был этаким честным, порядочным человеком и героическим и бесстрашным борцом за свободу и справедливость. А что же было на самом деле?

Многое из того, а порою и все, что словоохотливый предатель поведал Питу Эрли, было самым элементарным враньем. Никто и никогда не делал на квартире С. Федоренко никаких обысков, да и делать не собирался, так как для этого не было никаких юридических оснований, а то, что он по своей натуре был еще и трусом, это уж совершенно ясно! Если бы сотрудники КГБ и в самом деле производили обыск на его квартире, они, несомненно, без особого труда обнаружили бы фотоаппарат, предназначавшийся для фотографирования документов, и бумагу для тайнописи. Его ненависть к сотрудникам КГБ не вызывает никаких сомнений. Достаточно сказать, что все они, как правило, изображаются со слов Федоренко дураками и невежественными людьми. Между тем «злобный и мстительный КГБ», как характеризовал он это ведомство, не причинил никакого вреда оставшимся в Москве после его бегства с женой родственникам.

А кем же являлся, если говорить откровенно, его покровитель и «отец» Н.Т. Федоренко? Да, он действительно был удачливым дипломатом, опытным царедворцем и занимал довольно высокие должности, претворяя в жизнь политику тогдашнего руководства страны. Однако, по свидетельству очевидцев, его всегда заботили в первую очередь не дела государственные, а личное благополучие. И позор ему за то, что в угоду своим корыстным интересам он настойчиво, используя свои связи, продвигал по службе без достаточных на то оснований и всячески оберегал перерожденца и предателя С. Ница. Это в его семье получила воспитание дочь Елена, ставшая женой человека, причинившего и до сих пор причиняющего вред нашему государству, и разделяющая его взгляды.

Глава 3

В книге Пита Эрли «Признания шпиона» повествуется и еще об одном человеке, до сего времени остающемся для нас загадкой. Это бывший сотрудник Первого главного управления Герой Советского Союза полковник Алексей Исидорович Кулак.

Еще в 1978 году, неожиданно для всех, американский писатель Э. Эпштейн назвал в открытой печати псевдоним агента американских спецслужб Федора и сообщил, что под этим именем скрывается офицер КГБ, работавший в Организации Объединенных Наций и осуществляющий сбор научно-технической информации. В Вашингтоне поднялся тогда невообразимый шум. Всем было совершенно ясно, что такая слишком явная утечка информации позволит русской контрразведке быстро и без большого труда вычислить и обезвредить пробравшего-ся в разведку предателя. Гром, как говорится, прогремел, но внешне вроде бы ничего не изменилось.

Значительно позже в США вышла из печати книга Дэвида Уайза, в которой он описывал известных ему предателей и перебежчиков из КГБ. Автор, будучи большим знатоком всяких самых невероятных закулисных историй, несколько страниц своей книги посвятил таинственному агенту американских спецслужб, действовавшему под несколько необычным псевдонимом Федора. Д. Уайз совершенно определенно утверждал, что под этим псевдонимом скрывается не кто иной, как высокопоставленный сотрудник научно-технической разведки КГБ, более шестнадцати лет передававший американцам ценную информацию, и что его не смогли разоблачить до самой его смерти. Федору высоко ценило руководство ЦРУ, и за полученные от него сведения это ведомство якобы выплатило ему более ста тысяч долларов. Д. Уайз совершенно открыто называет его имя — Алексей Исидорович Кулак.

Автор книги, как это ни странно, не утверждает это со всей категоричностью, оставляя себе пути для возможного отступления и ссылаясь то и дело на бывшего руководителя контрразведывательной службы ЦРУ Джеймса Джесуса Эглтона, известного своей маниакальной подозрительностью «охотника за ведьмами», чей образ был запечатлен в романе его соотечественника Нормана Мейлера «Привидения Харлота». Эглтон не верил никому, ему всюду и везде мерещились подставы — «подсадные утки» коварного КГБ. Не верил он и Федоре, которого подозревал в том, что в действительности он был исполнителем одной из очень хитроумных и долговременных комбинаций русских.

Как утверждает Дэвид Уайз, тридцатидевятилетний Алексей Кулак в конце 1961 года был командирован советской разведкой в Нью-Йорк для добывания научно-технической информации. Работал он под «крышей» Комитета ООН по проблемам ядерной реакции. Как он пишет, это был невысокий, коренастый человек, внешне оправдывающий свою фамилию. Кулак, по словам автора, весной 1962 года сам отворил дверь офиса американских спецслужб в западной части Манхэттена и предложил там свои услуги. Действуя не по правилам, нарушив все стереотипы, он сразу же сбил с толку всех аналитиков и надолго поселил сомнение в их умах. Кто он был в действительности? Настоящий предатель или тонкая и изощренная подстава? Дискуссия по этому поводу, по словам автора, продолжается до настоящего времени.

Один из ветеранов штаб-квартиры ЦРУ в Лэнгли, расхваливая в своей книге. Федору, пишет, что это был очень ценный источник информации, который всегда очень охотно передавал сведения о других известных ему сотрудниках КГБ, хотя обычно в таких случаях даже завербованные агенты не всегда любят давать подобного рода информацию. Он самым подробным образом перечислил все, что интересовало Москву по части американских научно-технических секретов, и выдал все, что ему было известно о планах СССР по развитию ядерных вооружений. Кулак всегда очень внимательно относился к обеспечению своей безопасности. Каждый раз после встречи с сотрудником ЦРУ он самым тщательным образом проверялся на предмет обнаружения за собой наружного наблюдения. Заботились об этом и американцы. Была создана целая система регулярной передачи ему секретной информации, интересующей советскую разведку: его ценность была такова, что необходимо было чем-то жертвовать. Выкладывая доллары, американцы, несомненно, получали сверхвысокие дивиденды в размерах, исчислявшихся миллионами! Кулак не только оставался вне всяких подозрений, но и быстро продвигался по службе. Его встречи с американцами, как правило, записывались на видеопленку, во время бесед гостеприимные хозяева щедро угощали его шотландским виски, любителем которого был их русский друг. Так продолжалось достаточно много лет.

Кто же такой был Алексей Кулак? Я знал его по совместной учебе в школе номер 101 с осени 1958 года. Это учебное заведение КГБ СССР располагалось на двадцать пятом километре от Москвы по Горьковскому шоссе, на окраине города Балашиха Московской области. В годы Великой Отечественной войны здесь готовились для работы в тылу врага наши разведчики. В быту ее называли «Двадцать пятый километр» или просто «Лес». В сосновом лесу, за высоким зеленым забором, стояло несколько деревянных зданий, в которых размещались учебные аудитории, общежития, столовая, гараж и администрация, а в 1959 году к ним прибавилось четырехэтажное здание нового учебного корпуса. Здесь осваивались азы разведывательной профессии, изучались и доучивались иностранные языки и совершенствовались знания в них. В свободное время играли в хоккей, теннис, волейбол и занимались другими видами спорта. Предстояла сложная, пока еще неведомая по своей программе учеба и освоение нового, пока еще таинственного участка работы. В задачу слушателей входило не только грызть «гранит науки» в аудитории, но и много времени проводить в «поле», то есть в каком-либо населенном пункте или в Москве, где проводились так называемые практические городские занятия (ПГЗ). Надо было научиться выявлять наружное наблюдение, уходить от него, закладывать тайники, проводить с «агентом» моментальные передачи и вообще проделывать все то, что должен уметь каждый сотрудник разведки. Но все это было еще впереди.

В 1947 году в Московском химико-технологическом институте был создан секретный факультет для подготовки кадров зарождавшейся тогда атомной промышленности. Из многих элитных вузов страны туда отбирали лучших студентов. К их качеству предъявлялись самые строгие требования: чтобы и голова была светлой, и анкетные данные безупречными. Алексей Кулак, которого перевели туда из Института пищевой промышленности, подходил по всем статьям. Уже тогда ему сулили большое будущее в науке, а по своим биографическим данным он и вовсе был уникальным студентом: Герой Советского Союза с четырьмя орденами и множеством других наград. Его отличала исключительная скромность, он никогда не эксплуатировал свои фронтовые заслуги, и многие преподаватели, которые принимали у него экзамены, так и не узнали, что перед ними был заслуженный человек и Герой Советского Союза. «Золотую Звезду» он надевал только по большим праздникам и то тогда лишь, когда по линии парткома следовала команда «Всем быть при параде!». Он не любил ходить в театры, не проявлял интереса к новинкам художественной литературы, не тратил попусту времени на пустопорожнюю болтовню и анекдоты в курилках. Ко всем занятиям относился с завидной основательностью. И не было ничего удивительного, что он стал сталинским стипендиатом, а с получением диплома был зачислен в аспирантуру.

Судя по рассказам учившихся с ним, А. Кулак слыл человеком весьма своеобразным. Для многих он был грубым и недостаточно общительным: редко вступал в разговоры по своей инициативе, не отличался дипломатичностью и не выбирал выражений. В своих выступлениях на партийных собраниях, если доводилось ему взять слово, мог довольно сурово пройтись по ректору института и другим руководителям, если они того заслуживали. Проводить свободное время он тоже так и не научился. Один из его товарищей по институту А.А. Пушков рассказывал, что за всю свою жизнь Алексей только два или три раза соглашался на поездку в санаторий. Однажды его в самый разгар лета с трудом вытащили на Валдай. Погода была прекрасной, но только уговорить Алексея искупаться так и не удалось. Всему он предпочитал сумрак бильярдной, где и проводил значительную часть свободного времени. После блестяще защищенной диссертации на такую актуальную тему, как «Радиоактивный анализ редких металлов», перед молодым ученым открывались радужные перспективы, его ожидала карьера подающего большие надежды научного работника.

Однако все начало развиваться совершенно по иному пути. Неожиданно его пригласили в отдел кадров института, где сотрудник органов государственной безопасности в штатском в беседе с глазу на глаз предложил ему продолжить свое образование в учебном заведении совершенно другого профиля, пообещав впоследствии интересную работу за рубежом. Нельзя с полной уверенностью сказать, долго ли колебался А. Кулак, получив такого рода предложение, только осенью 1958 года он оказался в числе слушателей разведывательной школы номер 101.

Несмотря на определенные правила, касавшиеся слушателей и, по известным соображениям, заметно-ограничивавшие распространение сведений биографического характера о каждом из нас, всем довольно скоро довелось узнать, что А. Кулак — Герой Советского Союза и кандидат наук, хотя и не все знали, каких именно. Естественно, нам не была известна его настоящая фамилия, так как все имели тогда «школьную». Очень скоро с началом учебного процесса он прослыл человеком ответственным, серьезно относящимся к учебе и возложенным на него обязанностям. Он импонировал всем своей независимостью и как убежденный борец за правду и справедливость. В то время это очень заметно отличало его от всех других. По свидетельству очевидцев, более близко общавшихся с ним, и моим личным наблюдениям, он не щадил конъюнктурщиков, какие бы они посты ни занимали. Ему ничего не стоило открыто высказаться о том или ином руководителе, и так резко, что хоть стой, хоть падай! Так, например, при помывке в бане в присутствии большой группы слушателей он мог, — я сам слышал это, — заявить во всеуслышание об одном из хозяйственных руководителей школы в высоком воинском звании, что «у него извилин в башке, как у меня в прямой кишке!». Такого, конечно, не позволял себе никто другой. «Ну, — говорили в подобных случаях его близкие друзья, — Леху понесло!»

А вот что вспоминает о А. Кулаке наш однокашник, генерал-лейтенант в отставке, доктор исторических наук Н.С. Леонов:

«Нас всех, конечно, интересовало, как это он на войне сумел столько наград заслужить! Алексей обычно помалкивал и, только сильно поддав, соглашался на уговоры, рассказывал о боях. Да и то его рассказы совсем не походили на байки записных удальцов. Приведу одну из таких услышанных от него историй. После окончания ускоренного курса артиллерийского училища младший лейтенант Кулак был направлен для прохождения службы на один из самых горячих участков фронта, по-моему в район Курской дуги. И угодил он туда как раз в канун наиболее жарких сражений. Двадцатилетнему парню велели принять под свое командование батарею. Но утром перед первым боем отозвали его в сторону уже хлебнувшие лиха усатые сержанты и молвили: «Слушай сюда, летёха[21]. Сейчас танки на нас попрут немецкие. Так ты от греха вали отсюда подальше и не вздумай нами командовать. Нам жить охота, и мы тут сами управимся, понял? Тебе окопчик вон там в тылу отрыт: сиди в нем и не возникай. А станешь рыпаться, пеняй на себя. Прибьем».

Пошли танки. Командир смотрел в бинокль из своего окопа и кусал в кровь губы: почему его орудия не стреляют? Танки наползали прямо на позицию батареи. Пушки молчали. Когда ему показалось, что все кончено, грохнул залп. И сразу четыре танка превратились в факелы. Второй залп — загорелись еще три. Через несколько минут перед его батареей пылали с десяток машин. В это время над полем боя пролетал на самолете крупный генерал. «Чья батарея?» — «Младшего лейтенанта Кулака». — «Командиру — орден Александра Невского, всем остальным — Красную Звезду». Когда батарее объявили приказ, Кулак дернулся из строя, чтобы объяснить: ни при чем он был, незаслуженная это награда. Но сержанты придержали его сзади веско и грубовато: «Не дергайся, замри, лейтенант. Всё делом. Ты этот орден еще отработаешь». И до самого последнего дня войны до Берлина доказывал Алексей всем окружающим, а прежде всего самому себе, что та награда досталась ему не даром. Он лез в самое пекло, шесть раз был ранен, стал командовать дивизионом, а в сорок пятом за бои на Одере был представлен к Герою».

И все это затем, чтобы спустя многие годы стать предателем и американским шпионом?

Не будет большим преувеличением и секретом, если сказать, что после выхода в свет книги Дэвида Уайза, где впервые был упомянут псевдоним Федора, служба нашей внешней контрразведки, а точнее говоря — Управления «К», не занялось вплотную этим вопросом.

Как известно, — в частности, из зарубежных источников информации, — Управление «Т», в структуре которого многие годы работал А. Кулак, занималось выведыванием научно-технических секретов и достигло в этом направлении значительных успехов. Многие новейшие технологии и технические разработки, едва появившись за границей, тут же становились добычей наших агентов, или, говоря проще, сотрудников наших нелегальных резидентур. В этом управлении работали умные головы, представлявшие все отрасли технических и естественных наук и знавшие в этом толк. Эти люди не зря ели свой хлеб.

По данным, приведенным в книге английского исследователя и ведущего западного теоретика разведывательных проблем Кристофера Эндрю и предателя из КГБ Олега Гордиевского «КГБ. Разведывательные операции от Ленина до Горбачева» (М.: Центрполиграф, 1999), около 150 советских систем вооружений основаны на технологиях, украденных на Западе. Возможно, это и не совсем так, но можно с уверенностью утверждать, что Служба внешней разведки (СВР) и разведки Генерального штаба больше всего источников информации приобрело в среде специалистов ведущих научно-исследовательских центров и промышленных фирм. На расходы по вознаграждению за представляемую информацию не скупились, так как общеизвестно, что гораздо лучше заплатить сотню-другую долларов за какую-то технологию или чертежи, чем потратить миллионы долларов на реализацию собственных программ.

В «Лесу», как в обиходе называется загородный комплекс зданий нашей внешней разведки, о чем уже говорилось, сотрудники Управления «Т» посматривали на других несколько свысока. Дескать, наши-то успехи у всех на виду, а вот чем вы там занимаетесь, это надо еще проверить. Конечно, если и делались когда-то подобные высказывания, то только в форме шутки, а не осуждения. Это управление и в самом деле уже много лет являлось самым результативным. На оперативных совещаниях начальство не упускало случая процитировать выдержки из зарубежных газет или журналов вроде такой: «Советские шпионы умудрились за несколько сотен долларов приобрести военно-техническую документацию стоимостью три миллиона долларов!» Во всем этом нет ничего удивительного, тем более что промышленным шпионажем занимаемся не только мы. Эта распространенная по всему миру своеобразная эпидемия неизлечима, и существует она с незапамятных времен. Вспомним хотя бы историю нашего достаточно далекого прошлого о том, что секрет бронебойного артиллерийского снаряда для российского военно-морского флота, изобретенного нашим прославленным соотечественником С.О. Макаровым еще задолго до войны с Японией, после его первого испытания на одном из полигонов вблизи Санкт-Петербурга сразу же стал известен разведке германского генерального штаба и вскоре был запущен в серийное производство.

Говоря о достижениях сотрудников Управления «Т», справедливости ради следует сказать и о том, что, к нашему большому сожалению, многое из того, что с таким невероятным трудом и риском добывается как на Западе, так и на Востоке, зачастую по тем или иным причинам остается невостребованным на родине и не приносит нам никакой практической пользы. Но это, как говорится, информация для размышления.

А главное состоит в том, что именно сюда, в Управление «Т», и был направлен Герой Советского Союза, кандидат химико-технологических наук А. Кулак.

Позади остались три проведенных на фронтах войны года, учеба в институте, аспирантура, защита диссертации и успешное окончание разведшколы КГБ. Жизнь выводила его на очередную и не менее значимую орбиту.

В Управлении «Т» ПГУ вновь назначенного оперативного уполномоченного встретили, как и полагается, с почетом и уважением к его прежним заслугам и начали активно готовить его для работы в нью-йоркской резидентуре. Независимо от этого он продолжил интенсивно заниматься совершенствованием столь необходимого в работе за океаном английского языка.

В конце 1961 года, под прикрытием МИД СССР, после непродолжительной стажировки в одном из отделов министерства, он был командирован в США для работы в Организации Объединенных Наций. Вместе с ним выехала и его жена. Заняв предназначенную для него должность сотрудника ООН, он получил квартиру, обзавелся автомашиной и стал регулярно посещать различные дипломатические приемы. Ему была предоставлена возможность как следует осмотреться, завести полезные знакомства и еще более уверенно овладеть английским языком. Так продолжалось примерно около года, а потом ему не вполне тактично напомнили о действительной цели его пребывания в стране: где результаты работы и добываемая разведывательная информация? И пришлось А. Кулаку, отодвинув на задний план свои амбиции и свою геройскую славу, засучив рукава, с головой окунуться в нелегкую повседневную и суровую жизнь работников резидентуры.

В то немногое свободное от работы время он вел замкнутый образ жизни, в гости ходить не любил, всегда находил какие-то предлоги для того, чтобы отказаться, ссылаясь на работу или какие-то другие причины, и у себя тоже никого не принимал. Как вспоминает его старый друг по институту А. Пушков, приезжавший в Нью-Йорк в служебную командировку, Алексей, как полагается, встретил его в аэропорту Д.Ф. Кеннеди, повозил по городу и показал кое-какие достопримечательности, угостил в хорошем ресторане обедом, но вот к себе, к его удивлению, в гости не пригласил. «Чего-то он стеснялся. Какая-то тайна там была». Но какая?

Возглавлявший в то время нью-йоркскую резидентуру генерал-майор Б.А. Соломанин, человек довольно суровый и не всегда дипломатичный в отношениях со своими подчиненными, как-то признался, что все они в свое время были просто заворожены геройским званием прибывшего к ним оперработника и прощали ему многое из того, что другим никогда не сошло бы с рук. А. Кулак мог, например, совершенно спокойно сказать своему начальнику, что после обеда он любит выпить, и тут же отправиться в ближайший бар. По возвращении вечером он без всякого стеснения дышал на своих коллег крепким перегаром. Посмел бы это сделать кто-нибудь другой?

Об этих, мягко говоря, «причудах» знали все. Некоторые даже относились к этому «с пониманием»: дескать, в нашей работе стрессы такие, что без алкоголя порой никак не обойтись. А «принимал» Алексей практически каждый день, и это уже не украшало его как офицера нашей заграничной резидентуры, да еще в такой важной для нас стране, как США. По вечерам он подолгу засиживался в резидентуре, занимаясь изучением открытых источников информации, многочисленных газет и журналов. А может быть, уже тогда внимательно прислушивался к разговорам своих коллег и фиксировал их с помощью специальной техники? Позже один из сотрудников разведки говорил в данной связи: «Если это и в самом деле так, то спецслужбы США на протяжении многих лет прекрасно знали обо всем, чем там мы занимались… Выходит, все наши операции в Нью-Йорке были заранее обречены?» Все или не все, а наших провалов за океаном было поразительно много. Не проходило и года без широко разрекламированных в средствах массовой информации скандалов, арестов и объявлений персонами нон грата советских «дипломатов». И это при том, что американская контрразведка никогда не раскрывал всех своих карт и не спешила реализовать полностью имеющуюся у них информацию, дабы не расшифровывать источников ее получения.

В феврале 1963 года А. Кулак был переведен из секретариата ООН в советскую миссию при этой организации. С 1967-го по 1971 год он находился в Москве, где работал в своем управлении, а затем был вновь командирован в нью-йоркскую резидентуру под прикрытием атташе по науке в нашей миссии, где благополучно пробыл на этот раз почти семь лет — до 1978 года.

Итогами двукратного пребывания за границей по результатам работы были ордена Красного Знамени и Красной Звезды. По тем временам это было очень много, так как для большинства сотрудников заграничных резидентур даже медаль «За боевые заслуги» считалась почти несбыточной мечтой. Скупое на похвалу и прижимистое на награды начальство, по всей видимости, полагало, что уже сам факт пребывания в заграничной командировке является большой честью для сотрудников. Такие награды могли быть вручены, согласно Указам Президиума Верховного Совета СССР, за очень значительные результаты в работе и получение информации, представляющей огромную государственную важность, или вербовку какой-то исключительно ценной агентуры. Выходит так, что А. Кулак действительно добился каких-то сногсшибательных результатов?

Вернувшись домой уже в высоком звании полковника, А. Кулак неожиданно для многих потерял всякий интерес к службе, стал чаще выпивать и в итоге из «Леса» был направлен в свой родной Химико-технологический институт как офицер действующего резерва, а затем и вовсе уволен в отставку. Он, как было видно, не особенно переживал по этому поводу и на свою судьбу не жаловался. По утрам он неизменно и вовремя приходил на работу в институт, где в научно-исследовательской части занимал должность начальника отдела, к обеду выпивал традиционную и довольно приличную дозу коньяка и больше практически уже ничего не делал. А в целом же к исполнению своих обязанностей ни по науке, ни по технике не проявлял ни малейшего интереса. Жил с женой в скромной двухкомнатной квартире на Садовом кольце и по-прежнему никого из своих немногих друзей домой никогда не приглашал.

В 1983 году он неожиданно заболел и вскоре умер от рака. На кладбище при похоронах в присутствии высоких должностных лиц из ЦК КПСС и руководства КГБ было сказано немало добрых и искренних слов. На подушечках из красного бархата лежали «Звезда» Героя Советского Союза, шесть боевых орденов и два десятка медалей. Тогда еще никто не знал, что все они льют слезы над могилой агента ЦРУ США, что скорая смерть чудом спасла его от страшного позора, неминуемого суда, вполне возможно, и неминуемого расстрела.

Но кое-кто уже в то время знал, что в тот день на престижном Троекуровском кладбище хоронили объект проведенного Управлением «К» сложного, глубокого и длительного расследования. В этом достаточно засекреченном управлении только одному человеку было доверено держать в своих руках все нити данного ответственного дела. Впоследствии он подключил к расследованию еще четырех человек, в том числе двух руководящих работников Управления «Т». И больше ни одна живая душа не знала, что на Федору началась большая охота. Расследование было окружено строгой секретностью совсем не потому, что боялись спугнуть дичь, а из-за того, что в круг подозреваемых попало за короткое время около ста человек, сведения о которых в той или иной степени соответствовали скупым данным, почерпнутым из статьи Э. Эпштейна в американской газете. Необходимо было подвергнуть внимательной проверке каждого из них, но только таким образом, чтобы тень подозрений не сопровождала затем жизнь ни в чем не повинных людей. Лишь одному из них в конечном итоге следовало отказать в доверии.

В процессе этой работы предстояло проанализировать самым тщательным образом все материалы о имевших место за последние десятилетия провалах на американской линии и то, что им предшествовало, агентурные донесения, личные дела сотрудников резидентур, служебные аттестации… Постепенно круг подозреваемых сузился до десяти человек. К 1980 году было обращено внимание на одну интересную закономерность: отчего-то некоторые ценные агенты в США работали очень неравномерно. То их отличала высокая активность, а то они как бы впадали в глубокую и необъяснимую спячку. Возник естественный вопрос: а на кого замыкались эти самые агенты? Логика подсказывала: одного из оставшихся десяти. А необъяснимые провалы в активности «источников» приходились как раз на время его отсутствия в США. Словно кто-то хотел работать именно с ним и ни с кем другим. Данное обстоятельство являлось своеобразным ключом к разгадке тайны. Внимание опытных специалистов-контрразведчиков было обращено на характер, полученной А. Кулаком от американского источника информации. Она, как оказалось, была действительно очень ценной и получила высокую оценку экспертов, представлявших военно-промышленный комплекс. Но только с одной, но очень существенной оговоркой.

Вся эта информация относилась к таким видам изделий, создать которые при нашей в то время отсталой технологии практически не представлялось возможным: для этого потребовалось бы, как минимум, около двадцати лет! Таким образом, передавая нам через А. Кулака эту и в самом деле очень ценную информацию, американцы ничем не рисковали: их наука не стояла на месте, и за двадцать лет они имели реальную возможность продвинуться в соответствующем направлении еще дальше. Эти выводы были исключительно важными и не вызывали никаких сомнений в их логичной достоверности.

И вот, наконец, настало время подведения итогов проведенного столь тщательного расследования. Все участники проделанной работы пришли к единогласному выводу, что единственным оставшимся в списке подозреваемых был А.И. Кулак[22]. Однако с окончательным решением вопроса торопиться не стали. Тогда-то А. Кулак неожиданно для многих и был переведен в действующий резерв, руководство КГБ дало санкцию на проведение его негласной проверки как американского шпиона. Однако тщательно проведенная проверка, к немалому удивлению охотников, не принесла никаких результатов. Кулак вел замкнутый образ жизни, не сорил деньгами и не проявлял никакого интереса к секретным материалам. Если он и работал на американскую разведку, то только не теперь. Косвенных доказательств было вполне достаточно, а серьезных улик, с которых могли бы начать свою работу сотрудники следственного аппарата и участники последующего судебного разбирательства, к сожалению, не было ни одной. Пока мучительно размышляли о том, что же делать в сложившейся ситуации, А. Кулак скоропостижно скончался. Возможно, для него это был самый лучший вариант.

Хоронили его со всеми полагающимися офицеру воинскими почестями и оружейным салютом, а вскоре в музее ПГУ был демонтирован посвященный ему стенд. В прошлом к портрету фронтовика, Героя Советского Союза, одного из самых уважаемых офицеров внешней разведки водили поколения молодых разведчиков, его ставили в пример и называли достойным подражания образцом мужества и верности своему долгу.

Все его награды вместе с «Золотой Звездой» Героя Советского Союза были изъяты из музея и возвращены в Президиум Верховного Совета.

В конце 80-х тогдашний начальник ПГУ Л.В. Шебаршин, выступая перед сотрудниками разведки, впервые публично признал факт предательства, хотя А. Кулака давно уже не было в живых.

Если строго придерживаться юридической точки зрения, то использование терминов «предатель» или «агент ЦРУ» в отношении Кулака не совсем правомочно, мягко говоря, по закону это допустимо лишь после вынесения судом соответствующего решения. Однако разведка, не посчитавшись с формальностью, сама вынесла бывшему герою приговор, и к тому же суровый, и обжаловать его никто не посмел!

Но удивительное дело: почти все, знавшие его по совместной учебе и работе, отзывались о нем с нескрываемой симпатией, даже зная о вынесенном ему «приговоре». Бывший секретарь партийного бюро нашего «потока», носивший тогда школьную фамилию Гагарин, до сего времени не может до конца поверить, что такое могло приключиться с человеком, которого он вроде бы хорошо знал и был в нем уверен во всех отношениях. Может быть, причиной симпатий к нему были признаки чисто внешнего характера: ярко проявлявшаяся независимость во взглядах, поведении, высказываниях в отношении вышестоящих начальников. А может быть, подобное отношение к нему объяснялось и тем, что, имея непростой и даже суровый характер, он тем не менее никогда не причинял вреда окружающим его людям, своим товарищам? Абсолютное большинство знавших его с порога отвергают версию о том, что в основе его предательства лежали какие-то политические или материальные соображения. Нельзя исключить того, что американцы, после основательного изучения, поймали его на амбициях. Герой Советского Союза, перспективный ученый, привыкший всегда и везде быть первым, и вдруг оказалось, что, несмотря на прилагаемые усилия, достичь желаемых результатов не удается. Не удается подтвердить то, что давно уже стало привычным: стоит только захотеть — и успех обеспечен! Блюдечка с голубой каемкой, как говорил Остап Бендер, не оказалось. Возникшая тупиковая ситуация подталкивала к поиску выхода из создавшегося положения. Тот, с кем он вошел в контакт, взял на себя роль ценного информатора, снабжавшего его исключительно важными якобы сведениями. Кулака втягивали в эту игру все глубже и глубже. В глазах же руководства резидентуры и Центра, как это и должно быть по логике вещей, он стал преуспевающим разведчиком. А как же иначе?

Тогда у него еще была полная возможность доложить резиденту о подставе и, прибегнув к помощи других, как-то вывернуться из сложившейся ситуации. Конечно, были бы неприятности, но они не стали бы достоянием широкой гласности. Пришлось бы, может быть, прервать командировку и возвратиться в Москву, а после «отсидки» вновь выехать, на сей раз уже в другую страну. Но он предпочел, чтобы петля на шее затягивалась все туже и туже. И в конце концов наступил момент, когда ситуация стала необратимой. А тут еще высокие правительственные награды, посвященный ему стенд в музее ПГУ, слава… Обратного пути уже не было!

Если вновь возвратиться к самому началу всей этой истории с псевдонимом, то следует заметить, что он уже сам по себе указывал на то, что его обладатель никак не относится к людям с обычным, рядовым мышлением, которым вполне хватило бы таких наименований, как Лавров, Сидоров или, наконец, Гамлет. А. Кулака с присущими ему особенностями характера не могла устраивать такая серая прозаичность. Ему, как человеку неординарному, надо было нечто особенное, не похожее на эту обыденность. И он обратил внимание на образ из русской народной сказки, столь популярной в период нашего детства, — «Федорино горе». А именно на Федору с ее, говоря по-современному, проблемами и трудностями: ведь и у него было горе — горе человека, попавшего в тупиковую ситуацию. Загнал же он себя в угол, как уже говорилось выше, не по каким-то там политическим причинам или из-за соображений материального характера. Всему виной были ущемленное до крайности самолюбие и ряд других факторов, обусловленных в основном особенностями склада его характера.

Теперь вы уже знаете историю этого человека, к которой мне нечего что-либо добавить.

Глава 4

За прошедшие годы многое изменилось в нашей стране, и это не могло не сказаться на российских органах государственной безопасности. Вызывает сожаление, что в период так называемой перестройки, когда говорили: «Процесс пошел!», — многие опытные и перспективные сотрудники по различным причинам уволились и перешли в разного рода коммерческие фирмы и другие организации. Правда, и там они приносят пользу, занимаясь организацией и укреплением участков работы, связанных с вопросами безопасности.

Под влиянием дальнейшего развития демократии и гласности претерпела значительные изменения и структура КГБ и ФСБ — Федеральной службы безопасности, которая была приведена в соответствие со стоящими перед ней задачами, в том числе и новыми. Усилены такие направления ее деятельности, как борьба с международным терроризмом и прочими формами преступности. Сменились и многие руководители, уступив место более молодым профессионалам. Ушла в прошлое порочная практика направления на руководящую работу в органы госбезопасности «посланников» партии и Ленинского комсомола, многие из которых, так и не став профессионалами, нанесли немалый ущерб морально-психологическому климату в коллективах сотрудников. Канули в Лету многочисленные парткомы и бесконечные партийные собрания с вымученными повестками дня. Чище стал воздух.

Верность закону, а не каким бы то ни было лицам, работа только в правовом поле — не просто фраза нынешних работников ФСБ. И в этом — гарантия того, что трагические страницы былого никогда не повторятся. Но было бы неверно ограничивать историческое наследие ФСБ лишь временным отрезком последних десятилетий. Корни отечественных спецслужб уходят в глубь веков, во времена зарождения и последующего становления централизованного Российского государства. Поэтому, как подчеркнул в своей статье на страницах печати директор Федеральной службы безопасности Николай Патрушев, в эмблеме ФСБ в единое целое по праву соединены двуглавый орел дооктябрьской России и традиционный символ ВЧК— КГБ — щит и меч. «Лучшие профессиональные традиции сотрудников спецслужб императорской России, чекистов советского времени, осмысленный опыт героического и трагического — это золотой фонд ФСБ», — отметил он. Эта государственная структура подчиняется напрямую только президенту страны. Девизом новых российских органов государственной безопасности стало триединство «государственность, законность и честь».

Особую важность для сотрудников ФСБ представляет собой положение статьи 2 Закона «Об органах Федеральной службы безопасности в Российской Федерации», устанавливающее надпартийный, политически не ангажированный характер ведомства. В этой связи припоминаю, однако, что в 1990 году, когда я только что вернулся из длительной служебной командировки из ГДР, меня пригласили выступить перед руководством родственной мне кафедры Академии КГБ. Я согласился. Но стоило мне только обмолвиться во время выступления о своем исключительно положительном отношении к этой статье, как я сразу же стал «персоной нон грата»: хотя тогда никто мне ничего не сказал, меня с той поры уже не приглашали туда. Вместе с тем мне известно, что позже записанное на видеопленку мое выступление по Центральному телевидению по поводу разоблачения агента американской разведки А. Огородника стало учебным пособием для слушателей, каковым остается и по сей день! Видимо, такое уж было время!

Общеизвестно, что о людях судят не по тому, что они о себе говорят или думают, а по их конкретным делам. Это вполне применимо и к организациям Федеральной службы безопасности. Российской Федерации есть чем гордиться: несмотря на то, что работать стало намного труднее, — это в первую очередь касается контрразведки, — на ее счету немало славных свершений.

В январе 2000 года на расширенном заседании коллегии Федеральной службы безопасности Российской Федерации директор ФСБ генерал-полковник Николай Патрушев в своем выступлении подчеркнул, что спецслужбы иностранных государств продолжают активную разведывательную деятельность на территории России. В течение одного только 1999 года на нашей территории органами государственной безопасности была пресечена противоправная деятельность шестидесяти пяти сотрудников зарубежных спецслужб и других враждебных организаций и сорваны попытки тридцати российских граждан по своей инициативе передать иностранцам известные им секретные сведения. Наряду с этим Федеральной службой безопасности успешно решались и решаются другие входящие в ее компетенцию задачи по линии борьбы с международным терроризмом, по обеспечению экономической безопасности страны, по борьбе с коррупцией и другими преступлениями в финансово-экономической сфере, по противодействию незаконному распространению наркотиков и оружия и по осуществлению контроля на ядерных и других объектах повышенной опасности.

В планах ФСБ наряду с традиционными задачами по противодействию разведывательным службам иностранных государств предусматривается дальнейшая активизация работы на всех перечисленных выше направлениях, которая, как и прежде, будет осуществляться в тесном взаимодействии с другими государственными структурами.

Отвечая на естественный вопрос читателя, кто же конкретно занимается разведывательной деятельностью в нашей стране и собирает информацию секретного характера, можно со всей определенностью сказать, что это прежде всего США, Великобритания, Германия, Израиль, Китай, Польша, страны Балтии, Швеция, Южная Корея… Их по-прежнему интересуют наши секреты, и не только в области обороны и промышленности.

Отметим также, что преодолению трудностей сегодняшнего дня и достижению положительных результатов в деятельности ФСБ в значительной степени способствует преемственность лучших традиций и накопленный годами опыт контрразведывательной работы.

Так пожелаем же нашим контрразведчикам дальнейших успехов в работе на их поприще.



Примечания

1

Террорист-профессионал Ильич Рамирес Санчес, имевший клички Карлос и Шакал, только за организацию убийства двух выслеживавших его французских полицейских и их агента был приговорен Парижским судом в конце декабря 1997 года к пожизненному тюремному заключению. (Здесь и далее примеч. авт.)

(обратно)

2

Имеется в виду сотрудник советского посольства в Боливии, советник МИД СССР Владимир Макаров, завербованный Центральным разведывательным управлением США в 1976 году. В 1996 году, по возвращении его из очередной командировки за границу, он был разоблачен нашей Федеральной службой безопасности и в июне следующего года приговорен к семи годам лишения свободы за государственную измену в форме шпионажа. Однако спустя несколько месяцев, в октябре того же года, Президентом Российской Федерации было принято решение о его помиловании. Основанием для принятия такого решения послужило то, что Макаров уже в ходе первого допроса чистосердечно признался в сотрудничестве с американской разведкой, полностью раскрыл известные ему формы и методы подрывной деятельности ЦРУ США, добровольно передал следственным органам предметы шпионской экипировки и сообщил сведения о работавших с ним американских разведчиках. В обращении к президенту с ходатайством о помиловании он полностью признал свою вину и в выступлении по телевидению публично сознался в содеянном. Это ходатайство было поддержано руководством ФСБ РФ.

(обратно)

3

Тамаль — пирог со сложной мясо-овощной начинкой (исп.).

(обратно)

4

Ленд-лиз (в переводе с английского — предоставление взаймы, сдача в аренду) — система передачи Соединенными Штатами Америки взаймы или в аренду вооружений, боеприпасов, стратегического сырья, продовольствия, различных товаров и услуг странам — союзникам по антигитлеровской коалиции в период Второй мировой войны 1939–1945 годов.

(обратно)

5

Однажды наружное наблюдение действительно зафиксировало посещение Огородником Московской государственной филармонии, но ничего подозрительного в его поведении не заметило. В антракте он зашел в туалет, посетил буфет, но ничего там не покупал и потом до первого звонка прогуливался в фойе.

(обратно)

6

В 1986–1989 годах работал первым секретарем посольства США в Москве, с 1997-го по 1999 год занимал пост начальника Оперативного департамента ЦРУ в Лэнгли.

(обратно)

7

Р.С. Красильников — один из ведущих в то время специалистов по противодействию деятельности американских спецслужб. Во Втором главке работал с 1949 года. С 1979 года и до ухода на пенсию в 1992 году — начальник Первого американского отдела. Генерал-майор. Автор книг: «Призраки с улицы Чайковского» (издательство «Гея», 1999) и «КГБ против МИ-6» (издательство «Центрполиграф», 2000).

(обратно)

8

Напомню читателю, что в это время суток еще совсем светло, солнце заходит только в 20 часов 41 минуту.

(обратно)

9

Зинаида Ивановна Малева — секретарь отдела.

(обратно)

10

Следует отметить, что батарейка в собранном виде давала ток, как и обычная, для того же, чтобы придать ей нормальный вес, она была снабжена утяжелителем.

(обратно)

11

Приводимые ниже данные наглядно свидетельствуют о том, что сколь высоко оплачивался «труд» Огородника. Арестованный Вторым главным управлением КГБ в 1987 году и отбывающий в настоящее время срок наказания в колонии «Пермь-35» «воспитанник» янаевского КМО СССР, а затем научный сотрудник Института США и Канады Владимир Поташов за свое предательство, которое он совершил в 1981 году, получил, например, от американской военной разведки (РУМО) лишь 1500 долларов. Несколько больше «заработал» уже упоминавшийся выше сотрудник МИД СССР Макаров, который за двадцать лет — правда, с большим перерывом — получил от ЦРУ США 25 000 долларов.

(обратно)

12

Имеется в виду Краснолужский железнодорожный мост через Москву-реку в районе Лужников с пешим проходом.

(обратно)

13

Паркплац — место стоянки автомашин.

(обратно)

14

Трианон лечился только с помощью американцев.

(обратно)

15

Но на этом карьера Марты Петерсон не закончилась. Она еще работала в одной из восточноевропейских стран. В настоящее время бывший «вице-консул» американского посольства в Москве преподает в одной из разведывательных школ ЦРУ США.

(обратно)

16

По неизвестной мне причине Юлиан Семенов несколько повысил меня в звании.

(обратно)

17

Очень жаль, что совсем недавно Артем Генрихович Боровик в расцвете своего таланта трагически погиб в авиационной катастрофе на московском аэродроме Шереметьево.

(обратно)

18

Как говорится, слышал звон, да не знает, где он!

(обратно)

19

Генерал-майор Иван Алексеевич Маркелов в середине 80-х был начальником Второго главного управления.

(обратно)

20

Между прочим, мало кто знает, что в основу партийного псевдонима Сергея Кострикова положено имя персидского полководца и царя Кира II Великого, жившего еще до нашей эры.

(обратно)

21

Летёха — жаргонное слово, означающее «лейтенант».

(обратно)

22

Совсем как в деле А. Огородника.

(обратно)

Оглавление

  • От автора
  • Часть первая
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  • Часть вторая
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4
  •   Глава 5
  •   Глава 6
  •   Глава 7
  •   Глава 8
  •   Глава 9
  •   Глава 10
  •   Глава 11
  •   Глава 12
  •   Глава 13
  •   Глава 14
  •   Глава 15
  • Часть третья
  •   Глава 1
  •   Глава 2
  •   Глава 3
  •   Глава 4

  • Наш сайт является помещением библиотеки. На основании Федерального закона Российской федерации "Об авторском и смежных правах" (в ред. Федеральных законов от 19.07.1995 N 110-ФЗ, от 20.07.2004 N 72-ФЗ) копирование, сохранение на жестком диске или иной способ сохранения произведений размещенных на данной библиотеке категорически запрешен. Все материалы представлены исключительно в ознакомительных целях.

    Copyright © читать книги бесплатно